«Ветер над островами»

Андрей Круз ВЕТЕР НАД ОСТРОВАМИ

* * *

Ну и кто же знал, что их сюда принесет? Честно скажу, как на духу: не ожидал, просто никак не ожидал от них такой решительности. «Мы в суд подадим, у нас концов много» – это их стиль. С ментовским генералом прийти – их стиль. Проверку организовать – тоже их стиль. С «маски-шоу» налететь и всех мордами в пол положить – и так для них сгодится. А «людей прислать» – не их. Это мой стиль с недавних пор, будь они прокляты, поры эти.

Ладно, переживем. И не такое переживали, и это переживем. На дачу, подальше от Москвы, а там видно будет. Мы не всегда на «армадах» ездили, были у нас и «жигули», а был до «жигулей» и пятачок на метро. Все было. Мы из грязи в князи, но и обратно нам не в падлу. Ничего, поплавали уже – и еще поплаваем. Как там у моряков говорится? «Попали в дерьмо – давайте в нем плавать». А что делать! Ничего, рыбку половлю, на озеро Селигер полюбуюсь. Там зацепок никаких, ищи меня до морковкина заговенья. Домишко-то оформлен на бомжа, какой уже давно волей Божьей помер, оставив свой паспорт будущим поколениям – мне то есть, – и в нем давно мой портрет с галстуком, и этот самый портрет – Коновалов Петр Сергеевич – владеет этим самым домиком. Не я, не я… Я тут не при делах.

Все, валим из квартиры, валим, не хрен сопли жевать. «Макара» на пояс, «помпу» в чехле за спину, к рюкзаку. Ноги, ноги отсюда, пока не поздно. Сосед. Здравствуй, соседушко, будь здоров, не поминай лихом. Да-да, на охоту. Именно. В Карелию. Почему в Карелию? А из кино пришла Карелия, про особенности этой самой национальной охоты. Они там, в Карелии, водку пили, вот и пришло в голову. А вообще – сезон сейчас для охоты или как? А пес его ведает, не знаю я. Все, сосед, бывай, привет жене, заодно скажи, чтобы не скучала, когда ты на работе. Да-да, ты старый и пузатый, у тебя просто денег много, а она в Москву приехала аж из Семипалатинска – карьеру модели делать. Скучно ей дома сидеть одной. М-да.

Ладно, что было, то и было, не до нее сейчас, овцы тупой, разве что ноги длинные да задница на загляденье. Мне сейчас не до кого – мне бы башку свою довезти до дачи, притом так, чтобы она на прежнем месте сидела. На плечах то есть.

У машины никого. Это хорошо, что никого, у меня сейчас нервы как струны, тронь – зазвенят. Плохое сделать могу, у меня пистоль в руке под курткой, я уже на все готов. Но никого вокруг, никого… Сигналка пиликнула, большая серебристая туша «армады» приветливо подмигнула подфарниками. Рюкзак в багажник, сам за руль. Жарко. Это от паники. Куртку долой – назад ее, на сиденье. Ствол в подлокотник, выходить буду – за пояс засуну. Кобуру бы надо, но как-то не обзавелся.

Заправиться нужно будет, скоро лампочка замигает. Но это ладно, это я уже за Кольцом, на Новой Риге. Из города валить надо. Подвязок у них много, понимаешь. Могут и гаишникам дать знать. Не повезло мне, не повезло. Так все хорошо начиналось…

Ладно, мотор, как в кино, не заглох – потащил энергично этого бегемота японско-американского, как подобает. Слева на улице пусто, рано еще, справа тоже вроде… Машина припаркована, «приора» серая, в ней двое. Не нравятся – я лучше налево и дальше объеду по…

А затем – яркий свет. И больше ничего.

* * *

Зараза. Больно-то как. И в глазах круги, словно в прожектор смотрел. Вроде и открыты, и чувствую, что не ослеп, но не вижу при этом ни хрена. А что чувствую еще? Руки… руки вот чувствую. И под ними грязь, что ли? И вообще – чего это я на брюхе валяюсь? Кстати, я же в машине ехал, и по асфальту, откуда тогда грязь и пешком?

Попытался подняться на локтях – и опять упал, больно ударившись скулой… Обо что? Дорога. Грунтовка. Вру: какая же это дорога? Колея это обычная, да и та не слишком наезженная. А что это лежит?

Вновь оперся на руки, поднялся на четвереньки. Боль в голове перекатилась шипастым чугунным шаром, стукаясь изнутри о стенки черепа, в глазах круги побежали быстрее, но картинка начала проясняться. Кстати, сотрясение точно есть. Если к этому подходит термин «кстати». Кому кстати, а кому так и не очень.

Черт, штормит-то меня как. И где это я? Песок мокрый, с грязью, трава вокруг. В Москве? Почему в Москве? Потому что я в Москве был. А теперь я где? А теперь – я без понятия…

Удалось сесть, пусть и прямо в грязь, но все же вертикально. Слой тумана с роящимися в нем искрами перед глазами развеялся понемногу, и в мозг пошел поток визуальной информации. Приложил руку к голове, поднес затем ладонь к самым глазам. Кровь. Башку расшиб, причем совсем неслабо. Как это я? Свет только помню, яркий-яркий. При чем тут башка?

Зрение продолжало постепенно фокусироваться, и я наконец осмотрелся. Проселок через лес, а тут еще и по дну неглубокого оврага. На склонах трава и песок, зелень сочная, какую только в Таиланде видел, густо-зеленая, даже ненатуральная. На дороге мусор, тряпки какие-то, мешки выпотрошенные… Стоп, а это не только мешки. А вот это что? Известно что…

Прямо передо мной, метрах в пяти, лежал труп мужчины, раздетого до нижнего белья. Усатый, бородатый, темноволосый. Голова раскроена почти пополам, лицо съехало с черепа и буквально стекло на дорогу мягкой и мерзкой маской. Над ним мухи, целый рой, гудят как вентиляторы. Я думал, что это в башке у меня гул, а это вовсе мухи. Это хорошо или плохо?

Не понял я ничего, если честно. У меня в ладонях до сих пор ощущение руля осталось, я же в Москве был, в своей машине… Не лежал на грязной колее среди каких-то джунглей, это я очень хорошо помню. Ехал я – на дачу, на озеро Селигер, что в Тверской губернии, от проблем подальше… Ага, уехал.

Или я с ума сошел? Умер? И теперь на том свете? А этот, которому башку развалили пополам, – он теперь на каком? Что-то не сходится. Кстати, как-то эмоций мало… Должен был кондрашка с перепугу хватить, надо в истерику впасть, кричать в небо психанутым Станиславским: «Не верю! Не верю!!!» – а я тут вроде как кино перед собой прокручиваю и над ним размышляю. Почему так? Потому что пока и в самом деле не верю.

Это что? Еще труп. Тоже мужик, и тоже раздетый. Лошадь дохлая. Еще труп. И еще. Еще лошадь. Дальше еще два мужика. Все бородатые, все не от инфаркта умерли – их словно топорами рубили, пластовали как туши в мясницком цеху. Кто их так?

На всех трупах птицы. Вороны или кто там? Не пойму. Орут странно, толкаются боками, сгоняют друг друга с падали. Воняет падаль-то, дух стоит такой, что вывернет сейчас.

Дальше – телега перевернутая. Даже не телега, а фургон, судя по рваному брезентовому тенту и погнутым железным дугам. В оглоблях, перекрученных и ломаных, убитая лошадь запуталась. У фургона всякого барахла навалено – вроде мешков выпотрошенных, причем так, словно их собаки рвали… Склоны оврага все в следах… Это даже мой сотрясенный мозг усваивает – и выдает вывод: по ним бежали вниз те, кто всех тут порубал. Почему порубал, а не пострелял? Мы вот стреляли в свое время. И по нам стреляли в ответ. Горы, стрельба, «зеленка». Тут «зеленка» сплошная, кстати, той, из воспоминаний, сто очков форы даст.

А это что за звук? Рычит вроде как кто-то? И клацанье какое-то, вроде как собаки кости грызут. Я обернулся наконец… и остолбенел.

– Ага… свои в овраге лошадь доедают… – чувствуя, как спина холодеет от страха, пробормотал я старую дурацкую присказку.

Это волки? Я думал, они меньше бывают… Эти же… Они же… с кого будут? Или не волки? Гиены? Здоровенные такие?

На обочине дороги, вытянув ноги и шею, лежал труп гнедой лошади. Только сильно – не весь, но здорово – объеденный. Белые ребра частично были еще на месте, а частично валялись вокруг. Мяса на туше почти не оставалось, а то, что еще можно было обгрызть, как раз и грызли крупные твари весьма мерзкого вида. Нет, это не волки…

Тварь, что подняла измазанную кровью морду на длинной и толстой шее, вытащив ее прямо из брюха мертвой лошади, была чуть ли не с меня ростом. Могучая грудь, широкие лапы, рыжий с бурыми пятнами окрас… Сквозь сгустки крови, прилипшие к морде, сверкали клыки длиной в мой мизинец, не меньше. Черные блестящие глаза, из которых текли крупные слезы, чертя мутные дорожки по покрытой кровью щетине, пристально уставились на меня, словно оценивая на жирность. Следом за этой тварью начали поднимать головы остальные, пять или шесть.

– Ты это, хавай давай, не отвлекайся, – пробормотал я, отступая задом и изо всех сил стараясь не заорать и не броситься наутек. – Лошадка вам вкусная досталась, я с ней ни в какое сравнение… И вон еще их сколько – неделю жрать можно от пуза….

Чтоделать– чтоделать –чтоделать? Даже ствол в машине остался, а машина… Где осталась машина? Не знаю я, где машина, машина там, где она есть, а я – тут, с гиенами этими, которые на меня уставились всей стаей своими слезящимися глазами. Не кидаются, но и к еде не возвращаются.

Пятясь, я споткнулся о труп мужика с раскроенным черепом и упал на задницу, спугнув двух обожравшихся ворон, которые с протестующими криками отскочили в сторону, отвлекшись от выклевывания глазниц мертвеца. И сразу же одна из гиен, самая мелкая, с тремя продольными, недавно зажившими бороздами на морде, сделала несколько быстрых коротких прыжков в мою сторону, и в тот момент, когда я собрался заорать, вновь замерла, продолжая фиксировать меня взглядом. Остальные стояли неподвижно, эдакими уродливыми статуями, как, блин, с картинки про преисподнюю.

Не отрывая от них взгляда, я поднялся на ноги и попятился дальше, продолжая увеличивать дистанцию между нами. У них жратвы много, до смерти утрескаться можно – зачем им я? Я им не нужен, за мной еще побегать придется, а падаль им прямо на стол подали, сервировали, можно сказать. Если только они дичинку падали не предпочитают… Но это же точно гиены: они ведь падальщики… Или не гиены? Не бывает таких больших гиен, это я точно знаю, я с детства зоопарки любил и книжки про животных. И фильмы. И передачи. И ведущего Дроздова. И кого хочешь – кого там надо еще полюбить, чтобы меня сейчас тут не сожрали?

Я отходил все дальше и дальше, не отрывая взгляда от стаи тварей, старясь больше ни обо что не спотыкаться, не падать, не отрывать от них взгляда и не показывать паники. Не знаю как, но я понял сразу: побеги я – и вся стая кинется за мной. А шансов отбиться от них у меня около нуля или чуть меньше. Ружье, ружье в машине было… Где моя машина, а? Ну куда она, мать ее в душу и крест в гробину, делась? Ружье, «макар» с коробкой патронов… Я ведь всем этим пользоваться умею, могу других поучить. Ну где оно все, когда его так не хватает?

Гиена, отделившаяся от стаи, вновь сделала несколько шагов вперед, а следом за ней еще одна. Нет, не нравится им, что я удаляюсь. Что делать? Ну что мне делать? «Надо бы на склон подняться, там деревья есть!» – стробоскопом запульсировала мысль в черепной коробке. Точно, на дерево надо. Не полезут они на дерево: не умеют. Не должны уметь. Откуда им уметь? Это я умею, я от обезьяны произошел, а они – нет. Они от какой-то сволочи произошли.

Чуть-чуть ускорившись, я завернул за перевернутый фургон, оставив между собой и стаей хищников хоть какое-то препятствие. Склон. Вот он, рукой подать. Трава мокрая, и земля скользкая. Почему так? А ведь душно, жуть как душно – как в бане, хоть у меня и мороз по коже от ожидания того, что меня сейчас, как ту лошадку… что в овраге… Мы тут все в овраге, кстати, а мне из него выбираться надо. А не выберусь – хана, Спинозой быть не нужно, чтобы до такой простой мысли дойти.

Мозг сам отметил, что в фургоне еще два раздетых трупа, даже без белья, и тоже порубанных на куски, кровью все забрызгано. Ну зачем им я, а? Вон им еды-то сколько…

Двумя прыжками разогнавшись, заскочил метра на три по склону, затем подошвы ботинок поехали назад. Я судорожно вцепился рукой в какой-то хлипкий с виду кустик, и он, к моему удивлению, не вырвался с корнем, а удержал меня. Только одарил целой кучей колючек, вонзившихся в ладонь, так что я выматерился во весь голос. Но не отпустил его, напрягся – и преодолел еще пару метров. Оглянулся.

Гиена, что пошла в мою сторону, бежала следом, неуклюжими медленными прыжками, явно не торопясь. Ее раздутое от жратвы брюхо, свисавшее чуть не до колен, разгоняться не пускало. А затем, когда тварь преодолела половину расстояния между стаей и мной, следом за ней, чуть быстрее и как-то агрессивней, рванула вторая – та самая, что первой уставилась на меня. Самая большая.

Это послужило сигналом для всей стаи, которая, сбившись в тесную кучу, ломанулась за ней следом. А я изо всех сил, вцепляясь руками в острую, как осока, траву и буксуя на скользкой глине, рванул вверх по склону, в сторону спасительных деревьев. Если только гиены по склонам сами карабкаться не умеют.

Первой добежала до меня самая большая, пыхтя и глухо рыча, роняя вожжи тягучей грязной слюны. Прыгнула с ходу, но скатилась обратно – огромные зубы щелкнули уже в метре от моих ботинок. Затем прыгнула вторая, третья, но тоже бесполезно.

– Хрен вам в зубы! – просипел я в ответ, продолжая карабкаться вверх и молясь лишь об одном – не соскользнуть обратно. Тогда я и минуты не проживу: в клочья разорвут. Там каждая зверюга больше меня.

Едрить, как же скользко! Если бы не жесткая трава, беспощадно режущая своими бритвенно-острыми лезвиями ладони, я бы уже полетел вниз и надо мной сомкнулись бы мохнатые грязно-бурые спины гиен. Только трава эта самая меня и держит.

– Эй! – раздался откуда-то сверху крик – то ли женский, то ли детский. – До здесь! До здесь беги!

Краем глаза я разглядел какую-то серую фигуру на краю оврага, у самых кустов. Разглядели ее и гиены – самая большая из них завыла плачуще и вдруг понеслась огромными прыжками вдоль по оврагу, а следом за ней поскакала вся стая. Ушли?

– До здесь! – повторил голос. – До здесь скоро, нет время!

Еще рывок, изо всех сил, так, что мышцы скрутило напряжением, еще один – и вот верхний край оврага, и маленькая исцарапанная ладонь протянулась ко мне навстречу. Девчонка. Лет четырнадцать, одета чудно, не понял даже во что, на голове шляпа, в руке револьвер. Дальше оглядывать ее она мне не дала – крикнула прямо в лицо:

– Бегим! Гиены здесь за минута будут! – и потащила меня за собой, обалдевшего, махнув рукой куда-то в заросли: – Там пещера! Дудка дам!

– Какая, в пень, дудка? – почему-то обалдев от последней фразы, уже на бегу спросил я, но девчонка не ответила.

Она ловко скользнула между кустами, прикрыв локтями лицо, чтобы ветки не хлестнули, меня обдало каплями росы с ног до головы. Сразу за кустами я чуть не подвернул лодыжку – из травы тут и там торчали камни, причем густо так торчали. А за полосой зарослей, как выяснилось, сразу же начинались скалы – вполне такие нормальные, большие и каменные, заросшие лианами и прочей ползучей зеленью.

– Здесь! – крикнула девчонка, не оборачиваясь и ловко перепрыгивая камни. – Здесь беги!

Я поднажал, стараясь при этом не подвернуть ногу, и следом за ней влетел в расселину между двумя большими серыми камнями, за которой оказался вход в пещеру. Едва заскочив в нее, девчонка показала рукой куда-то в сторону, в темноту, крикнув:

– Закрой ход!

Я присмотрелся, часто моргая, но ничего не разглядел: там в углу, после яркого солнца снаружи, как чернил налили. Тогда, оттолкнув меня, она нагнулась, схватила что-то руками и с хрустом потащила по каменному полу. Когда свет от входа попал на ее ношу, я увидел, что она волочет большой куст с колючками вроде того, в который я вцепился на входе, но посерьезней – такой бы мне ладонь насквозь проткнул.

Девчонка, уколовшись, чертыхнулась как-то странно, как и говорила, но куст прочно встал в проходе, загораживая его. Затем обернулась ко мне и крикнула с заметной ноткой паники в голосе:

– Стрелять учен?

Хоть прозвучало странно, но смысл понятен без перевода. Неужто есть из чего? Хотя револьвер у нее…

– Учен, – в тон вопросу ответил я. – Хорошо учен.

Она как-то прищурилась странно, словно не до конца поняла, что я ей сказал, а затем вцепилась в рукав свитера и потащила меня дальше, в темноту, в глубину пещеры. Впрочем, темнота закончилась сразу за первым поворотом – дальше горела маленькая масляная, или вроде того, лампадка. И ее тусклый свет освещал сваленные в углу пещеры мешки и чье-то тело, накрытое с головой плащом, как покойников укрывать принято.

– Там бери! – крикнула она, указав на стоящее в углу ружье.

Я одним прыжком очутился возле оружия, схватил его, поднес ближе к свету. Опа… а я такое только в кино видел, про индейцев которое. Бронзовые бока ствольной коробки, такой же рычаг. Ствол восьмиугольного сечения с латунной фигурной мушкой, под ним стальная трубка длинного магазина. Дерево лакированное, цветом в глубокую красноту, на прикладе бронзовое клеймо – и такое же выдавлено на латунной крышке ствольной коробки, у зарядного окошка.

– Знаешь дудка? – спросила она вдруг.

– Дудка? – переспросил я, вздохнув глубоко, и передернул рычаг. – Дудка знаю. Я все дудка знаю, мать их ети.

Из окошка выбрасывателя вылетел толстый желтый патрон с массивной пулей, обернутой с боков в тонкую латунь, с вогнутой головой. Я подобрал его, посмотрел внимательно. А неслабо, миллиметров одиннадцать-двенадцать, наверное, никак не меньше. И гильза длинная, уважение вызывает. Револьверного типа патрон, с закраиной, вроде сорок четвертого «магнума», но если таким бабахнуть, то мало не покажется. Там внутри дымарь, интересно?

Покрутил в пальцах, затем втолкнул его в зарядное окошко с правой стороны латунной ствольной коробки, где он и исчез, зажатый защелкой. Быстро пробежал взглядом по оружию… Курок? Похоже. Сначала отпустил его, немного прижав спуск, потом оттянул слегка назад, до щелчка. Полувзвод? Ага, а вот так опять взведен, а тут пимпочка справа бронзовая… предохранитель. Ага, разобрались с этим, не лопухнемся. Вон как девчонка смотрит настороженно. Ладно, в таких делах мы не лохи, пусть не думает.

– Сколько патронов там? – спросил я у девчонки.

– Восемь, – ответила она. – П€олно. Здесь боле есть.

И точно, рядом с «винчестером», каким, несомненно, являлась винтовка, лежали на каменном полу пещеры кожаные наплечные ремни с подсумками и длинным рядом латунных гильз в патронташе через плечо, не меньше двух десятков. Я подхватил ремни с пола, накинул на шею, услышав, как брякнули патроны внутри сумок. Значит, там еще есть. Живем! Теперь точно живем!

– Быстро надо! – крикнула девчонка. – Слышишь? Зажрут мы.

Действительно, от входа в пещеру доносился уже гиений лай, мерзкий и визгливый. Что-то задумался я не по делу. Хотя… странно было бы не задуматься. Кому как, а я минут десять назад из московской квартиры вышел, к машине. А не к гиенам-переросткам. Странно вообще, что я еще о чем-то думаю, а не в глубоком обмороке лежу. А может, я с ума сошел и у меня бред такой? А почему нет? Сейчас мне чего-нибудь доктора вколют, и гиены развеются, как сон, вместе с девчонкой и пещерой.

– Скоро, скоро! – уже с отчаянием в голосе крикнула моя спутница.

Ладно, когда вколют, тогда и вколют, а пока отбиваться надо. Наверное. Выглянул из-за поворота пещеры и столкнулся глазами с уже знакомой гиеной – той самой, с большими свежими шрамами на морде, которая, аккуратно ухватив зубами, оттаскивала застрявший в проходе куст. За ней никого не было, но рычание и лай доносились явственно: видать, остальная стая за проходом скопилась, чтобы своей товарке не мешать.

– Я те потягаю щас кустики-то… – пробормотал я, вскидывая винтовку к плечу.

Как мне показалось, животина успела сообразить, что ей грозит, потому что мгновенно бросила куст и рванулась назад из узкого прохода. Целился я ей прямо в морду, из чистой мстительности за свой испуг, но попал в шею. «Винчестер» тяжко грохнул под каменным сводом, меня толкнуло в плечо прикладом, хоть и не слишком впечатляюще, а тяжелая плоская пуля угодила зверю в шею, вздувшись страшной кровавой раной. Я сразу же рванул рычаг вниз-вверх, вылетела гильза, патронник сочно проглотил следующий патрон, и в этот момент слева от меня дважды хлопнул револьвер, совсем жалко после моей артиллерии, глухо, как из-под подушки. Удерживала его девчонка двумя руками, вполне сноровисто, и попала тоже хорошо – две пули подряд угодили прямо в горбатую, покрытую грязными колтунами спину твари, залив шкуру кровью.

Вой снаружи одновременно усилился и отдалился.

– Уйдут? – спросил я девчонку, продолжая держать проход меж камней на прицеле.

– Можно, – кивнула она. – Однако и нет бывает. Нет, стой, дай ползти.

Она положила руку на ствол «винчестера», опустив его вниз, к полу.

– Почему?

– Стая зажрет, за мы забудет.

Я вновь поразился странности ее речи. Кто она? Балканы какие-то? Вроде немного по-болгарски звучит, или мне кажется? Вроде и свой язык, и не свой. И вообще она даже с виду странная, я таких не видел. Одеждой странная – в смысле не ходят так сейчас. Юбка до колена, с одной стороны длиннее, с другой короче, с запахом какая-то… кавалерийская, черт знает почему так решилось. Куртка узкая, из грубой ткани, шляпа на голове с черной ленточкой. Соломенная шляпа, как на старинных фотографиях, на канотье похожая. На ногах чулки плотные или колготки, не знаю, под подол не заглядывал, и ботинки высокие, со шнуровкой, на плоском каблуке. Странный наряд. И ткань непонятная, вроде… брезента тонкого или парусины, сам не пойму, крепкая ткань.

– Что смотрел? – спросила она меня.

– Да так… – покачал я головой. – Где я?

Действительно, при чем тут наряд? А все остальное это? Джунгли, скалы, гиены, балканский язык и старый «винчестер», который при этом новеньким выглядит, как с завода? Разбитый обоз, колея, где следы только от тележных колес и конских копыт – и ни одного автомобильного протектора? Так где я все же?

– А ты кто есть? – ответила она вопросом на вопрос.

А кто я? Кто? А я теперь и сам не знаю. Нет, знаю, но почему-то чувство такое, что скажи я ей «из Москвы» – она и будет так дальше смотреть, нахмурив брови и явно не понимая, о чем речь идет. А о чем она на самом деле идет, речь эта самая?

– Человек прохожий, – усмехнулся я своему собственному ответу. – Тебе не враг. В беду попал.

– За беда видно, – кивнула она. – Кровь на тебе. Голова.

– Знаю.

Она вновь удивленно посмотрела на меня, затем переспросила:

– Ведаешь?

– Ведаю, – опять подделавшись под собеседницу, ответил я.

Между тем продырявленная гиена поползла к выходу из прохода, медленно, явно подыхая, оставляя за собой кровавый след. Судя по отдаче, калибру и форме пули, достаться ей должно было сильно. Тут орудие серьезное, одним ударом и шоком от него убить может. Сколько пуля весит? Граммов пятнадцать или больше? Может, и больше.

Я выдернул патрон из «бандольеро», осмотрел уже внимательно. Для револьверного длинный, при этом калибр этак сорок четвертый или сорок пятый, не меньше, если на глазок, маркировка на донце непонятная – буква «Р», и все. Гильза в длину сантиметра три с чем-то прикидочно, при этом снаряжен патрон не дымарем: от стрельбы лишь легкое синеватое облачко в воздухе повисло. Так себе порох, если честно: если для бездымного – грязноватый, но и не дымарь. Да и по запаху их не спутаешь. А вообще патрон серьезный, кувалда прямо, только для дальней дистанции я бы такого пользовать не стал, предпочел бы винтовочный.

Застегнуть на себе надо подвесную эту… вон как она на совесть сделана. Старые портупеи напоминает, кстати, тоже кожа, только рыжая, на латунных колечках и пряжках. На плечах ремни широкие, дальше – €уже, сзади буквой «Y» расходятся на плечах. Подсумки тоже из толстой кожи, крепкой и надежной, с быстрыми клапанами, как на армейской пистолетной кобуре, на углы приклепаны уголки, как на старинных чемоданах, чтобы не протирались. На века сделано, солидно.

Снаружи донеслось рычание, причем не одной глотки, а вместе с ним – жалобный скулеж, перешедший в отчаянный визг и оборвавшийся. А затем разом, как взрыв бомбы, визг, лай, хрип, возня, хруст костей и треск раздираемой плоти. Прямо здесь, у прохода меж камней.

– Чуешь? – громким шепотом спросила девчонка. – Стая зажрала. Уйдут теперь, за мы ждать не будут.

– Хорошо бы, – кивнул я, втыкая патрон в окошко ресивера.

Впрочем, теперь, с винтовкой в руках и в укрытии, я чувствовал себя не в пример уверенней, чем на дороге – с пустыми руками да прямо перед стаей. Да еще среди кучи трупов. Трупов… девчонка-то откуда? Из колонны разбитой?

– На дороге… – сказал я, показав рукой в ту сторону и стараясь говорить медленно: – …Там ваши? Ты с ними была?

– С они, – вздохнула она. – Убили все, никто не остался.

– Кто убил?

Она пристально посмотрела на меня, как на слабоумного, затем сказала:

– Негры убили. Кто тут убить может? Засада была. Обоз с товар шел, негры ждали. У иных ружья были, остальные рубили.

– Тут что, Африка? – спросил я, услышав о неграх и вспомнив о гиенах.

– Что? – явно не поняла она меня. – За что ты?

– Ну где я сейчас? – растерянно огляделся я.

– Не ведаешь? – удивилась она. – А как ты здесь?

– Не помню, – соврал я, решив не блистать рассказами про «яркий свет в машине»: не прокатят они тут. – Издалека я, а как сюда попал – не помню.

– На голове ранен, – кивнула она уверенно. – Мозги помялись.

– Ну да, типа того, – обрадовался я, убедившись, что скользкую тему мы обошли.

А мозги у меня и вправду «помялись», даже погнулись. Здорово мне по голове приложило – болит, зараза.

– Бога веруешь? – вдруг строго спросила девчонка.

– Верую, – уверенно кивнул я, хоть сам в этом сомневался глубоко.

– И крест есть?

– Был, – опять очень уверенно ответил я, потому что крестильный мой, на шнурочке, дома лежал, в столе, в маленькой коробке. – Но не знаю, где теперь.

Тут тоже не вру. Мне бы знать, где я сам теперь, не то что крест.

– Потерял или краден, – все так же уверенно ответила девчонка, кивнув своей мысли, а затем добавила: – Одетый странно. Ботинки какие богатые, и шерсть хороша в свитере. Чудно, что не взяли.

– Чудно, – кивнул я. – Но мог и просто потерять – не помню я.

– Говоришь странно, – добавила девчонка.

– Себя бы послушала, – ответил я, а затем спросил: – А там, в пещере, накрытый кто?

Она как-то вздрогнула, словно вспомнив, затем лицо ее скривилось некрасиво, словно вот-вот заплачет. Но не заплакала – закусила губу, удержалась. Затем ответила:

– Отец там. Убили его.

Прозвучало глухо. Даже как-то равнодушно. Так бы и подумал, если бы ее лица не видел. Сильный ребенок, уважение вызывает.

– Его ружье? – спросил я, приподняв «винчестер».

– За его, – кивнула она. – Пусть тебе будет. За меня оно сильное и тяжелое, мне револьвер хватит.

Она показала мне свое оружие. Я присмотрелся, затем попросил в руки. Чиниться она не стала, протянула ствол мне. Покрутив его в руках, заключил, что даже гадать не надо, откуда ноги растут у конструкции: это классический британский «уэбли» с переломной рамой. Даже не «уэбли», а «энфилд». Тот же граненый ствол, выполненный с передней частью рамы заодно, только короткий – сантиметров восемь в длину.

Не спрашивая разрешения, открыл стопор, выкинул гильзы и патроны из барабана, присмотрелся. Калибр не меньше десяти миллиметров, это точно, но гильзы довольно короткие, под небольшую навеску пороха. Да это и по барабану видно: длинный патрон в него не влезет. С пробиваемостью слабо, а вот с останавливающими способностями все в порядке должно быть. Пуля-то вон какая, спереди с выемкой и тяжеленная.

Зато видно, что игрушка дорогая. Металл прекрасный, рукоятка, кстати, довольно современной формы, костью отделана, по металлу инкрустация. И надпись: «За Вера, моя дочь, на четырнадцать лет. Папа».

– Ты – Вера? – спросил я.

– Вера, – кивнула девчонка, протягивая руку за оружием. – А ты?

– Алексей, – ответил я, отдавая револьвер.

– За кого крещен? – уточнила она.

Ну ты скажи… Это здесь принципиально? А «здесь» – это где?

– Уже не помню, – отмазался я от неудобного вопроса и сам перехватил инициативу: – А где я все же?

– На Берег Змеи, сто километров от Нова Фактория, – ответила она, уже не удивляясь и попутно ловко вставляя в барабан два патрона. – За товар с обоз ходили, а на обратен путь напали.

Черт, что за язык у нее странный такой? Никогда подобного не слышал. А по акценту – самая что ни на есть русская, те же болгары с сербами по-другому звучат. Да и внешне – курносая, голубоглазая, скуластая, белокожая, две русые косички из-под шляпы. А она меня не всегда понимает, это заметно. Кстати, а что это за Берег Змеи такой? Берег скелетов слышал, Берег Слоновой Кости – тоже слышал, даже Берег Берцовой Кости в каком-то анекдоте встречал, а вот Змеи – ни разу. Все же Африка, если негры?

Рычание на улице понемногу затихало, но хруст костей доносился до нас явственно. Кстати, а не оборзели они там, жравши? А не стрельнуть ли мне еще одну-другую, а? Исключительно в порядке мести за испуг и изрезанные об осоку руки.

– Схожу, – сказал я, поднимаясь с колен. – Гиен прогоню.

– Не надо гонять, – покачала она головой. – Так зажрут и уйдут, а если ты еще гиена стрельнешь, то останутся. Пока не зажрут – уйти не смогут. Тут ждем.

Ну что, тоже логично. Мог бы и сам дотумкать до такой простенькой мысли. Дураком, наверное, в ее глазах выгляжу? Да уж наверняка, косяк за косяком леплю. Минут пять сидели молча, прислушиваясь к звукам снаружи. Затем девчонка вновь спросила:

– Откуда ты есть?

– С севера. Издалека, – ответил я, подразумевая, что Москва точно далеко на север от Африки, в которой мы сейчас наверняка.

– А как сюда пришел? – снова спросила Вера.

– Я не помню, – вздохнул я, опять не наврав ни на йоту. – Помню, как из дома выходил, а потом помню, как гиен на дороге увидел.

– Я к дороге ходила смотреть, увидела, как ты бежал, – сказала она. – За одна здесь страшно, увидела одежду, лицо – не негр, стала звать.

«За одна здесь страшно»… Я если бы даже захотел, точно так фразу построить не сумел.

– А ты сама откуда? – спросил я. – Издалека?

– От остров Большой Скат, город Бухта. Бывал? – уточнила она.

– Нет, не бывал, – покачал я головой. – Не довелось.

– Надо отец захоронить, когда гиены уйдут, – сказала девчонка. – Помогаешь?

– Помогаю, конечно, – кивнул я. – Ты меня спасла, так я в долгу. Да и не знаю я, куда потом идти, без тебя не справлюсь.

– Со мной иди, – легко предложила она. – Я теперь одна, ты один. От отец ружье осталось, еда, шляпа. Пойдем вдвоем до Нова Фактория, там меня шхуна ждет. Добре стреляешь?

– Стреляю добре, за это не бойся, – кивнул я и усмехнулся: – За охрану при тебе пойду, беречь буду.

Сказал я это вполне искренне, не зная даже сам, насколько я предугадал будущее.

– Это хорошо, – серьезно согласилась она. – В Нова Фактория скажу, что отец тебя мне в охрану нанял, а когда негры напали, они тебе мозги помяли и ты память потерял. Когда встал, все мертвые были.

– Где нанял? – уточнил я, чтобы потом впросак не попал.

– А что ты здесь знаешь? – спросила Вера.

– Ничего.

– Тогда на торг с неграми он тебя нанял. Из другой обоз, не из Нова Фактория. А теперь ты не помнишь. Дом помнишь, меня помнишь, а как из дома до этот край дошел – не помнишь. Так?

– Так, – подтвердил я, а затем сам спросил: – Отец у вас в обозе главный был?

– Так, – кивнула Вера. – Он купец был, его был обоз и его товар. И шхуна, что в Нова Фактория ждет, тоже его.

– А мать? – спросил я.

– Мать умерла, – вздохнула девчонка. – Родами. Теперь дядя с тетка остались, за отцов брат. Он на Бухта сейчас есть. Дядя теперь за главный будет.

Опять воцарилось молчание, но от входа в пещеру мы не уходили – звуки, доносящиеся снаружи, к этому не располагали. Я взялся вновь рассматривать винтовку. Это только поначалу показалось, что она старая, стереотипы сработали. И не старая вовсе, а новая вполне, воронение на гранях ствола даже не потерлось. Затем открыл еще нечто интересное – на ней не было серийного номера. А у оружия, по крайней мере мне знакомого, так не бывает. А тут только клеймо из переплетенных букв «М» и «Р» на бронзовой бляшке, вдавленной в приклад. Ну и на стенке ресивера. На прикладе, если присмотреться внимательно, надпись выжжена, какую почти не видно из-под темного лака: «Мне отмщение и Аз воздам». Богохульство какое-то, а для девчонки существенно, в честь кого я крещен. Странно.

А вообще похоже, что винтовка – товар штучный, работы некоего мастера. Не фабричная, целиком, по крайней мере, хотя… качество очень на высоте. Очень. Да и револьвер у Веры тоже такой – инкрустация промышленной не бывает, и кость на рукоятке – все же не дерево и не пластик.

«Винчестер» без номера, Африка, причем место такое, о каком я вообще не слышал, девчонка со странным русским языком с острова Большой Скат, из города Бухта, о каких я не слышал тоже, а география мне всегда интересна была. И шхуны у нас если только туристов катают в экзотических местах, а не купцов. Тогда опять вопрос: где я? Нет, пока тут буду сидеть, ничего не узнаю, а девчонку дальше расспрашивать – только напугаю. Ну как я объясню ей, как здесь очутился, если сам не знаю, и даже не знаю, где я вообще? В каком мире?

– Дорога к Новой Фактории ведет? – спросил я.

– Тут одна дорога, от Нова Фактория до Торг, – пожала она плечами. – Так на ней и пойдем, только на негры не попасть.

Я кивнул, затем пересчитал патроны в бандольеро. Восемнадцать штук. Открыл подсумки на поясе – и нашел в них еще почти три десятка. Негусто, если на мой взгляд, только я привык в боекомплектах к «калашу» мерить, а как тут принято – черт его знает. Тут вся подвесная на шестьдесят патронов рассчитана, если внимательно посчитать.

Негры… Еще она сказала, что у некоторых ружья были. А трупы как – топорами рубили на дороге или мечами? Дикари? Наверное, дикари, кто же еще.

– А чем отец торговал? – спросил я.

– За сок от черна ягода ходил обоз, – ответила она, сделав все еще непонятней.

– А зачем он нужен? – спросил я, надеясь, что не сморозил полную глупость, и явно ошибся в ожиданиях: сморозил.

Вера посмотрела на меня с подозрением, затем вздохнула, вспомнив, наверное, что у меня «мозги помялись», и ответила:

– Краска для ткань с чего делается? И красная, и синяя. Большая торговля с этот сок, отец на три остров торговал и даже в Кузнецк возил.

Опа, знакомое что-то… Хоть и не Новокузнецк, но все же…

– А где Кузнецк есть? – спросил я, уже совсем на девчонкин манер построив фразу, сам того не заметив.

– На Большой остров, – пожала она плечами. – Где Железна Копь и Домна. Не ведаешь?

– Нет, не ведаю, – ответил я.

– Откуда вы тогда железо берете? – спросила она совсем удивленно.

– У нас там свой Кузнецк есть, только Новый, – ответил я.

Она лишь кивнула, удовлетворившись ответом. Затем вдруг сказала:

– Гиены ушли.

Я прислушался – верно, тихо снаружи, разве что птицы орут. Здорово орут, кстати, я такой гвалт только в Таиланде слышал. И не только птицы, похоже, но и обезьяны где-то скандалят.

– Ты – главная у нас, – польстил я ей. – Говори, что делать надо.

Она ролью «главной» не смутилась, сказала:

– Надо отец похоронить за обычай. Чтобы зверь не откопал. Думай, как сделать, в лес копать глубоко трудно, камень там.

– Ты эту пещеру как нашла? – спросил я ее.

– Это тайная пещера, – ответила Вера. – Ее отец знал. Здесь иногда товар прятали, а когда негры напали, он меня сюда тащил. Но он ранен был, здесь умер. Я больше день с ним сижу, боюсь выходить.

Говорила она об этом все тем же глухим голосом, за которым, если прислушаться, слышна была страшная боль.

– А почему не погнались за вами?

– Зачем им? – пожала она плечами. – Они людей убили, а товар взяли. Теперь другому купцу продадут. Сок от черна ягода – хороший товар, если бы негры знали, сколько за него на острова дают, год бы плакали за то, что такие глупые. А за отец гнаться опасно, он стрелял. И они на нас стреляли, отец ранили.

– Понятно, – кивнул я. – Выгляну наружу.

Вера лишь кивнула, а я, держа «винчестер» на изготовку, пошел к выходу, стараясь ступать как можно тише. Но все предосторожности были излишни – гиены ушли. От съеденной остались лишь разбросанные кости, обглоданные почти начисто, и клочки шерсти. С аппетитом схарчили, видать. Странно это, не слышал про такое никогда, чтобы хищники в стае каннибализмом занимались, в то время как у них жратвы море. Вон вороны и еще какие-то падальщики на дороге орут так, что оглохнуть можно: изобилие у них.

Огляделся. Духота ужасная, градусов сорок сейчас, наверное, и влажность зашкаливает – прямо как в парилку зашел. Все вокруг мокрое, волглое, под зеленой травой красная земля раскисает под подошвами. Если бы не трава, то на ботинок пудами бы налипало. Такие фокусы с грязью мы по другим местам знаем, проходили.

Зато камней много со скал осыпалось, просто грудами лежат. Порода какая-то слоистая, вот и сыплется. Можно отца Вериного прямо в пещере захоронить, если камней натаскать. Поработать хорошенько – и ни одна тварь не откопает. А я ему обязан все же. И спутницей, и винтовкой, да и просто жизнью. Надо платить по счетам – такие долги не годится делать, если себя человеком считаешь.

Все же прошел ближе к дороге, через заросли. Крался осторожно, боясь лишнюю ветку шелохнуть. На самой верхушке склона присел, замерев. Гиены совсем ушли, на трупах пировали птицы. Зато в таком количестве, что тел под их черными растрепанными тушами и видно не было. Орали, дрались, толкались, взлетали и садились. Над местом побоища их еще летало дикое множество, кружась воронкой, как чаинки в перемешанном чае. И какая-то здоровая серая ящерица рвала куски мяса прямо из брюха павшей в постромках лошади, засовывая туда голову чуть не до середины шеи, отчего ее голова была покрыта кровью как краской. Тьфу, мерзость какая.

Но вроде никто больше на нас нападать не собирается. И не надо. У меня и так мозги помялись, и вообще я ничего не понимаю. Понимаю, что попал куда-то не туда, а больше ни во что пока не въехал. Ладно, пойду с Верой пока пообщаюсь.

В пещере после духоты леса было студено, как в холодильнике. И темно – опять глаза отвыкли. Если бы не плошка масляная, которую Вера переставила, то точно бы башку расшиб окончательно о выступ на потолке – он как специально для меня здесь придуман был, чтобы расслабляться не давать. А так в последнюю секунду увернулся все же.

Вера сидела на корточках рядом с накрытым плащом телом, копалась в сумках.

– Это от отец ранец, – сказала она, похлопав большую кожаную сумку по крышке. – Возьми себе, посмотри, что сгодится. Если меня охранишь в пути, отец не обидится.

– Надеюсь, – вздохнул я, придвигая к себе увесистый ранец.

В этом плохого нет, девочка права. Ранец, как и подвесная с подсумками, поражал серьезностью изготовления. То, что руками был сделан, бросалось в глаза – строчка не машинная, а кожу шилом прокалывали и дратвой сапожной сшивали. Края всего обшиты кожаной тесьмой дополнительно, все пряжки массивные, из литой латуни. Чтобы спина не потела, изнутри ранец был подбит какой-то шкурой с упругим кудрявым мехом.

Сбоку к нему прикреплены были широкие ножны из толстенной кожи, из которых высовывалась отполированная деревянная рукоятка. Я потянул, и в руках у меня оказался, тускло блеснув синей сталью, здоровенный и тяжелый, расширяющийся к концу на манер ятагана мачете. Или это ятаган и есть? Больно уж похож, да и выделка такая – не для простого инструмента… Или он и для зарослей, и для голов? Все может быть. Раскроить череп до шеи вмах можно такой штуковиной.

С другой стороны к ранцу был привязан гамак, обычный, веревочный, намотанный на две легкие бамбуковые палки. Снизу, свернутое в скатку, на ремнях было прикручено грубое шерстяное одеяло, оно же подстилка, как я понимаю. Это хорошо – понятно, на чем спать теперь. Гамак промеж деревьев, и одеялом накрыться.

Внутри рюкзак был разделен пополам перегородкой из толстой кожи. С левой стороны хранился сухой паек – вяленое мясо, какие-то батончики с орехами, пахнущие медом, сухари. Вода?

Я огляделся и увидел у стены пещеры две большие фляги с ремнями для ношения через плечо. Взял одну из них, потряс – наполовину пуста как минимум. Вторая же оказалась налитой под пробку. Заметив мои действия, Вера сказала:

– На сто шагов от это место родник есть. Перед дорога нальем.

– Понял.

Во втором отделении оказались какие-то кожаные футляры и жестяные коробки. Открыл футляр и обнаружил в нем пару десятков стреляных гильз. Ага, тут переснаряжают… Покатал гильзы на ладони, удивился, какая толстая латунь на них пошла. Некоторые из них, как бы даже не все, уже по несколько раз переснаряжались, судя по следам на дульце. Револьверные по калибру совпадали с винтовочными, но были покороче.

Нашлись две жестянки с порохом, приклепанные друг к другу. Порох был похож на кривовато и мелко нарубленную китайскую лапшу, только бурого цвета в одной банке и почти желтого в другой. Тоже кустарный, судя по всему, но хорошо, что хоть не дымарь. На одной банке «Р» выдавлена, а на второй – «В». Так… а порох€а у них разные для револьвера и карабина, получается. Это правильно, пистолетные пороха горят быстро – затем пуля в канале длинного винтовочного ствола тормозиться будет, – а винтовочные, наоборот, медленного горения. И скорость пули нарастает с ростом давления. По уму.

Потом нашлись две пулелейки на разные калибры, похожие на щипцы для орехов, каждая на две пули. На одной стояло клеймо «11 мм/В», на второй – «11 мм/Р». Ага, значит, для винтовки и револьвера… или «винчестера»? Ладно, потом разберусь. Нет, «Р» – для револьвера явно: пуля другая, покороче чуть-чуть. Понятно, калибр один, но пули разные, для карабина тяжелее, и навеска в карабин пойдет больше наверняка. Разумно. Но при желании в карабин можно револьверные патроны заряжать, насколько я понимаю. Ладно, проверю потом.

Имелись и брусочки свинца, явно с какой-то примесью – сурьмы, наверное, потому что он был твердый. Из всего найденного – вывод: пули тут принято лить самостоятельно. И коробочка капсюлей нашлась, непривычно крупных и не очень ровных, явно выбитых вручную из медного листа и вручную же оснащенных. Осталось только главное – навеску пороха узнать, и тогда я сам снаряжать смогу. Это вообще знать полезно, если беды не хочешь.

Однако и эта проблема оказалась несущественной: местным стрелкам не до манипуляций с весами было, так что нашлись и мерки для пороха – я их просто не заметил поначалу. Живем. Спасибо тебе, убитый купец.

Была книга в промасленном кожаном переплете, без названия, но с вытесненным на обложке белым крестом: Евангелие. Правда, толстая какая-то, на мой взгляд. Я бегло полистал и обнаружил, что язык нормальный, какой здесь принят, не церковнославянский никакой. А затем подумал, что почитать на досуге не помешает: что-то здесь у людей с религией пунктик имеется. Не накосячить бы между делом, по простоте и наивности.

– Здесь одежда, – сказала Вера, придвигая ко мне небольшой узел. – Свитер твой весь на кровь испачкан, и жарко. Тут рубаха есть, возьми. Отец высокий был, как ты, подойдет, наверное. Шорты чистые, шляпа. Он не надевал, это все в запас было. Ты почему без бороды?

– Что? – не понял я.

– Борода, – повторила она и даже изобразила что-то рукой у своего круглого подбородка. – Мужчина носит борода, как его создал Всевышний. А у тебя нет.

– У нас принято так ходить, – пожал я плечами. – Многие с бородой ходят, другие – без бороды.

Она посмотрела на меня с подозрением, явно пораженная таким легкомыслием. Видать, еще и про отсутствующий крест вспомнила.

Так и есть, угадал, даже смешно стало. Она наклонилась ко второму ранцу, поменьше, и вытащила оттуда скромный латунный крестик на веревочке.

– Надень, – сказала она. – Это мне в школе дали, когда закончила. Потом отдашь, когда себе новый купишь. Нельзя без крест. Проклятие тому, если кто украл у тебя.

При этом она ненавязчиво подтолкнула ко мне добротную соломенную шляпу со слегка висячими, неширокими полями, по форме напоминающую панаму. Я понял, что это она не просто так делает, а заодно вспомнилось мне, что в старом кино американском даже обедали люди в шляпах. И надпись, на одной синагоге виденная: «Граждане евреи, просьба посещать синагогу с покрытой головой». Не мудрствуя лукаво, я взял шляпу и надел, чуть сбив ее на затылок. Вера заметно успокоилась. Точно, есть какой-то косяк в том, чтобы без шляпы ходить.

– У нас принято шляпу снимать, если дама заходит в комнату, – сказал я. – А у вас?

– Снимать надо, – кивнула она. – Поклонись – и надень. А борода ты лучше вырасти, иначе люди плохим глазом смотреть будут.

– Это я уже понял, – кивнул я. – Все равно бритвы нет.

– Бритва у отец на ранец есть. И парикмахер брить может, – ответила она. – Если ты борода не любишь, можешь маленький носить, так многие делают, особенно молодые. Не всем большая борода нравится, и девушки не любят. – При этих словах она чуть застенчиво улыбнулась. – Тебе сколько лет?

– Тридцать пять, – ответил я. – А тебе?

– Мне пятнадцать. Ты посмотри, посмотри ранец, за отец это уже не нужно. А нам с тобой далеко идти.

Я не поленился, перебрал все, что было в ранце. Действительно много полезного нашлось, даже большая аптечка. Правда, что там внутри, я так и не понял, разве что бинты разглядел и какие-то жилки с иголками, наверняка для хирургии. А содержимое многочисленных крошечных флакончиков из толстого стекла осталось для меня загадкой. Впрочем, Вера меня сразу успокоила – сказала, что знает, что в каком хранится. Ну и хорошо. Нашелся еще набор инструмента в кожаном футляре и другие полезные мелочи. Вера терпеливо дожидалась, когда я закончу, после чего спросила:

– Как хоронить будем?

Я рассказал ей, что мне придумалось. Она кивнула, после чего сказала:

– Здесь рядом маленькая пещера есть, прямо для могила. Там похороним. А в этой еще ночевать сможем.

Это правильно: по солнцу глядя, уже к полудню, пока камней натаскаем, да по такому зною и духоте, так и день пройдет. И чего ждать? К делу.

Присел рядом с покойным, откинул плащ с него. Молодой, меньше сорока ему было. Борода короткая, лицо приятное, дочь на него похожа. Глаза закрыты, выражение спокойное. В груди дыра от пули, рубаха такая же, как та, что Вера отдала мне, кровью пропиталась. На боку кобура из тисненой кожи, из нее изогнутая рукоять револьвера торчит. На другом боку нож в ножнах. Значит, по обычаю, с оружием хоронят? А что, и верно, если боец.

Тело закоченело, и завернуть его в плащ оказалось трудно, но Вера помогла. Справились. Хоть и не гроб, но прикрыли человека достойно. В чем камни таскать? Тут вспомнились мне распоротые мешки, без счета валяющиеся на дороге. Схожу.

Расслабляться не стал и, прежде чем спуститься вниз, в облако трупной вони, минут пять следил из кустов, но никаких гиен или неизвестных мне «негров» не обнаружил. Скользя ботинками, спустился по склону прямо к перевернутому фургону, засел за ним, выглядывая. Единственное, чего добился, – это того, что мухи взлетели с трупов облаком и вороны и закружили вверху, стараясь переорать друг друга и нагадить на меня.

К счастью, мешки выпотрошили и до меня, зачем – не знаю. Осталось только схватить два больших дерюжных и броситься по дороге наутек, а то дышать становилось уже трудно. Заодно и выяснил, как гиены добежали до пещеры: склон оврага метров через сто становился уже пологим. По уму засаду устроили обозу – там ему вообще деваться некуда было.

Затем мы таскали камни, руками набрасывая их в мешки. Таскали к маленькой пещерке, скорее даже к расщелине между смыкающимися сверху камнями, и там высыпали. Вскоре Вера из сил выбилась, и я усадил ее караулить, продолжив работу сам. Таскал мешок за мешком, пока оба не прорвались и гора щебня у пещеры не выросла чуть ли не мне до пояса.

Закапывали мертвого купца долго, тщательно, так, чтобы никакая тварь не добралась. Оставшееся место между камнями забили колючим кустарником, нарубив его впрок. Затем Вера прочитала над покойным молитву, а я шляпу снял. На том церемония и закончилась. Стрелять в воздух побоялись.

С похоронами мы закончили к вечеру, часам к семи. До того державшаяся Вера расплакалась и осталась сидеть у заваленной камнями крошечной пещерки, подняв колени и уронив голову на руки. Я не стал ей мешать, но и бросать одну побоялся, поэтому вскарабкался на камень поблизости, откуда за ней и присматривал. Вновь к закату разорались птицы, сумерки становились все гуще и гуще. При этом я отметил, что очень уж они здесь длинные. Для тропиков это нетипично – там ночь как занавес в кинотеатре падает, почти сразу.

Когда наступила уже полная темнота, я осторожно взял девочку под руку и отвел в пещеру, куда успел натаскать валежника и где мы хоть и не без труда из-за влажности, но развели небольшой дымный костерок.

Потом мне удалось ее немного разговорить. Странности ее речи уже переставали удивлять, да и я учился подражать ей прямо на ходу – ничего сложного в этом не было. Был это обычный русский язык, только упрощенный какой-то, на манер английского подчас: «кто он есть?» – и так далее. А иногда на болгарский похож. Так что можно смело рассказывать без «поправок на ветер».

Где я оказался – загадкой так и оставалось, и я решил эту тему слишком не форсировать. Потом разберусь, раз уж мы вдвоем к цивилизации двинем. Там все куда понятней станет.

Плюнув на стеснение, надел одежду, оставшуюся от покойного, – рубаху из толстого и плотного полотна, с костяными пуговицами и накладными карманами с клапанами на груди, и длинные, ниже колена, прочные шорты из парусины, на широких полотняных помочах, тоже со всех сторон в карманах. Странный стиль – какая-то смесь британского колониального и американского фермерского, да и от современного мне что-то имеется, хотя бы длина и изобилие разных карманов. Нашелся в одежде свитер грубой вязки из некрашеной шерсти, парусиновая куртка с капюшоном вроде штормовки, кажется, даже прорезиненная, и три пары классических «семейных» трусов из простенького ситца, только при этом еще и ярко-красного цвета. Ну и носков вязаных стопка.

Ботинок запасных у покойного не было, но тут и мои по виду вполне подходили, из рыжего нубука. Я ведь как раз для дачи и леса одевался, когда из дома бежал.

Свои загвазданные кровью джинсы и свитер я снял, затолкал в узел с одеждой, который прикрепил к ранцу. В шортах и новой рубахе, заправленной в них, оказалось неожиданно удобно, а подвесная с подсумками ловко устроилась на плечах с подстежкой – так все продумано. Шляпу тоже не забыл и старался теперь вообще не снимать, чтобы привыкнуть. Хорошо, что соломенная: хоть воздух через нее проходит.

По ходу дела еще днем, когда рубил колючие кусты, дополнительно пару таких сюда притащил. И теперь затолкал их в проход вместе с тем, который был раньше, стараясь сделать так, чтобы без труда и шума их уже не вытащить было и через них не перебраться. Пробкой встали. Думаю, что с ней и караул будет не нужен: все равно без шума не одолеть. Если только люди не нагрянут, конечно, – те самые негры, например. Но у меня к вечеру голова совсем плоха стала, болела так, словно в ней кто-то с отбойным молотком развлекался, поэтому я решил рискнуть и спать до утра. Тут падали много поблизости – не думаю, что кто-то с военным походом пойдет: опасно. Или мне просто так кажется. Но плевать, пусть хоть убивают, нет мочи терпеть.

В общем, так и легли спать, укрывшись одеялами. И проспали как раз до самого рассвета.

* * *

Разбудил меня отчаянный птичий гомон – такой, что в ушах зазвенело. Осторожно прокрался к выходу, выглянул и ничего подозрительного не обнаружил, разве что на останках гиены пировала огромная толпа рыжих муравьев, объев кости практически наголо: даже хрящей на них не осталось. Что значит джунгли – утилизация ускорена до предела. Круговорот материи в природе осуществился прямо на глазах. Осталось только муравьев птицам склевать и в виде помета выкинуть, чтобы травка росла, значит.

Вера тоже зашевелилась, откинув одеяло, посмотрела на меня сонно. Затем спросила:

– Пойдем теперь?

– Теперь пойдем, – кивнул я.

– Как голова твоя?

– Нормально, ничего страшного.

Голова болела неслабо, но болела именно в месте ушиба, сама рана болела. А сотрясение вроде как никакими симптомами меня сегодня не дарило. Ни тошноты не было, ни в глазах не двоилось. Правда, отчаянно щипало ладони, изрезанные вчера о траву и кустарник, но это было терпимо.

– Ты говорила, что родник есть? – уточнил я.

– Верно, есть, – сказала девочка, откидывая одеяло. – Сейчас соберемся и туда пойдем. Умыться хочется.

Она выглядела вполне деловой и готовой к походу. Вчерашние похороны состоялись – и во вчера остались. Черствость? Сомневаюсь. Что-то мне подсказывает, что тут мораль совсем другая. В тех местах, где негры обозы купеческие грабят и это рассматривается как стандартный риск, вероятность погибнуть куда выше, чем у нас в Москве. Ну если только не лезть куда не надо, как я в свое время. Но это уже добровольный выбор. Мы всегда делаем свой выбор и за его последствия отвечаем. А у Веры, как мне кажется, особого выбора нет – другие у нее места и времена, и где смерть – обыденность, там и отношение соответственное. Живые должны жить, чтобы просто идти вперед. Что мы сейчас и сделаем.

Я хотел помочь ей собрать вещи, но она отрицательно покачала головой и почти мгновенно упаковала свой рюкзак – на тот же манер, каким был собран мой. Я заметил, что у нее и мачете имеется, но поменьше и полегче, не как у меня. Или это ятаган?

– Как это у вас называется? – спросил я, показав на нож.

– Мачете, – просто ответила она. – У вас есть такие?

– У нас рубить ими нечего, – усмехнулся я.

– Странно, – удивилась она, – а биться?

– Биться и другие способы есть.

Ответ ее удовлетворил, и она замолчала, сосредоточенно подгоняя на себе ремешки снаряжения.

Ну вот, так я и думал: такое лезвие не может быть только для лиан. Тут и конец заостренный, ткни кого – и проткнешь насквозь, да и изгиб такой… наводит на мысли. Я вновь вытащил лезвие из ножен, прикинул в руке… да. Неплохо. Даже я, никогда в жизни никаким фехтованием не занимавшийся, смогу такой штукой так рубануть, что мало точно не покажется. Покрутил да и закинул его на место.

– Алексей, – окликнула меня она.

– Ась?

Она протянула мне маленький парусиновый кисет, оказавшийся заметно увесистым. Я открыл его, заглянул внутрь и обнаружил там горстку монет.

– Это что? – не понял я.

– Столько купцы платят хорошему охраннику, – сказала она серьезно. – За поездку с обозом и за охрану самих себя. Здесь три червонца, из которых один серебром. Ты взялся меня охранять до Новой Фактории, и это оплата.

– Не надо, – сказал я, пытаясь отдать кисет обратно. – Я все равно с тобой иду, и вот это все ты мне дала.

Я похлопал свободной рукой по дереву приклада.

– Все равно возьми, – сказала девочка. – Придем в город, тебе плохо будет совсем без денег. Это честная плата. Отец бы заплатил, и я заплачу, в этом нет дурного. А ружье и остальное… Лучше было бы, чтобы здесь осталось?

– Наверное, не лучше… – ответил я, убирая кисет в карман. – Ну спасибо. Впервые у меня наниматель такой молодой.

– А кем ты раньше был?

– Раньше? – усмехнулся я. – Был в солдатах. Был в охранниках.

– Солдатах? – не поняла она сначала, но затем закивала: – Слышала о солдатах, они в Кузнецке есть. А в охранниках у кого?

– А у тех, кто просил и платил, – ответил я. – Мы вроде как по найму были. Сначала сам охранял, потом другими командовал.

И тут не соврал. Разве что ЧОП наш как «охранная фирма» работал меньше всего – скорее, другими делами занимались. Но ей это знать необязательно.

– Ну видишь? – улыбнулась она. – Нас сам Всевышний свел в этом месте. Меня охранять надо, я девушка и одна. А ты вот – воин и охранник. И от отца ружье осталось как специально. Ты в судьбу веришь?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Пожалуй, что верю. Наверное, без судьбы не обошлось.

Тут не только без судьбы, тут черт знает без чего не обошлось на самом деле, иначе как я здесь оказался? Но будем считать, что судьба тоже руку приложила, а не судьба – так удача. А если бы не вышла Вера из пещеры посмотреть? Съели бы меня гиены, да и все. Или в другом месте меня бы выкинуло. Откуда выкинуло-то, кстати? А я и не знаю. Но выкинуло удачно, спорить не стану. Густой населенностью эти края тоже не поражают, как мне кажется, мог где-то посреди леса оказаться, да там и пропасть. И даже такая вещь: судьба, лишив меня того оружия, которое было с собой, как-то сразу одарила новым, словно взамен. Не странно ли?

– Пошли? – спросил я ее, делая шаг к выходу из пещеры.

– Пошли, – кивнула Вера, шагнув следом.

Утро в джунглях не было еще жарким, но было уже душным, как в остывшей за ночь бане. Резкий запах свежей зелени, прелой листвы и каких-то ярко-оранжевых цветов, которыми были усеяны вьющиеся над входом в пещеру лианы, – все смешалось и било по обонянию как молотом. Птицы орали, уже сверчали какие-то насекомые, а кости гиены были обожраны муравьями окончательно и красовались из травы невероятной белизной и чистотой. И даже трупного запаха почти не было – нечему было вонять. И муравьи почти исчезли. Интересно, до дороги, где куча падали, они себе трассу проложат?

– Туда, – показала Вера на скалу, перекрывавшую вид. – Обойдем – и там родник будет.

Так и оказалось: мы не больше ста метров прошли. Правда, вымокли за это время в росе по колено. Не зря обозники эту пещеру приметили: вода совсем рядом – великое благо для устройства лагеря. Но воду я сначала услышал, потому что перед глазами стояла сплошная стена зелени, и откуда-то из-за нее доносился плеск.

Вера ловко выдернула из-за плеча мачете и его острием аккуратно раздвинула лианы. Я отметил про себя осторожность ее движения. И подумал, что это не зря, наверное. Пусть я в джунглях был всего полдня и туристом, но то, что в них полно всякой вредной живности, я запомнил. А почему бы здесь, в лианах, змеям не быть или паукам каким ядовитым? Ох, учиться мне теперь и учиться.

Кстати, надо будет посохи срубить. Дорога нас ждет дальняя, а заодно и пешая, – лишними не будут. А от змеи длинная палка так и вовсе лучше некуда.

– Вера, а змеи здесь есть? – спросил я, вынимая свой мачете и аккуратно пробираясь мимо висящих веревок лиан.

– Конечно, много змей есть, – кивнула она. – В траве аккуратно надо, и вообще в заросли не лезть.

За завесой лиан нашему взору открылся вид на меленький водопад, срывавшийся с десятиметровой примерно высоты. Скалы, что лежали перед нами и в которых была пещера, где мы прятались, по всему видать, были краем какого-то плато. И по этому плато тек ручей, срывавшийся здесь в чашу метров пятнадцати в поперечнике, потерянную среди джунглей.

– Видишь как? – спросила она, явно гордясь собой, словно она сама тут все организовала. – И вода здесь чистая, с гор течет, пить не страшно. В лесу такого нет, почти все речки – зараза.

– Здорово, – согласился я, снимая с плеча большую флягу на ремне. – Наполним?

– Давай, – сказала Вера, повторяя мой жест. – Потом помыться мне надо.

– Помыться никогда не грех, – согласился я с ней.

И про себя добавил, что в походе так и вдвойне. И потеет человек, и грязь собирает, и спит в одежде. Не найдешь способа мыться или протираться чем-нибудь регулярно – гнить начнешь.

Когда до мытья дело дошло, я немного удивился – Вера начала раздеваться у меня на глазах и, только почти уже оголившись, все же попросила отвернуться. Не то чтобы я о чем предосудительном – ребенок она еще, и мыслей таких не было, – а я о том, что не очень это с набожностью сочетается. На мой взгляд, по крайней мере. Мне всегда казалось, что если где очень много веры, то там и много всяких «нельзя». И девчонке-малолетке заголяться перед мужиком нельзя вдвойне.

Ну да ладно, мне так и проще, наверное, если нравы свободные, а то лишь накосячу больше в будущем. Я себя знаю, равно как и простоту свою, неуместную подчас.

Девчонка плескалась у меня за спиной, повизгивая от холодной воды, причем, надо ей должное отдать, долго плескалась. Лишь минут через десять зашлепали мокрые ноги по камню, и дрожащий голос сквозь стук зубов проговорил, с трудом выталкивая слова:

– Х-х-хол-л-лод-дно-о…

– Ну а чего ты хотела? – даже удивился я. – Родник. Можно поворачиваться?

– Ага…

Я обернулся, глянул на нее и даже засмеялся. Губы у Веры были синие, дрожащие, зубы стучали так, что я отсюда слышал, мокрые волосы прилипли к лицу, а сама она завернулась в одеяло, стараясь согреться.

– Осторожней надо, – прокомментировал я то, что увидел. – Ладно, теперь ты отворачивайся и меня охраняй.

Затем я сам смог оценить, насколько она не соврала: вода была ледяной. Даже не верится, что ее температура ниже ноля и быть не может, – эта была как жидкий азот. Но тоже отмылся, так тщательно, как только смог. Вспомнил вчерашнюю парилку в полдень, представил, как мы пойдем по ней и будем идти целый день, и сразу обрадовался холоду.

Еще заметил, что прямо под ногами, меж камней, металось множество рыбы, напоминавшей некрупную форель на первый взгляд. Надо же. Тут рыбалка классная должна быть, наверное, с голоду не загнешься. А эту хоть вообще руками лови. Я попытался, но ни черта не поймал, после чего заключил, что это мне просто не надо было, вроде как поддавался я.

Когда у меня зуб на зуб тоже не попадал от холода, я выбрался на камни и вытащил из ранца полотенце. Простое такое вафельное полотенце. Какое я по армии помнил, только еще и большое. Разве что… рубчики вроде как чаще расположены, чем в моем военном. И края подшиты толстой красной ниткой, чего у нас отродясь не делали: только в тон.

Посох вырубить не удалось – не присмотрел ни одной более или менее прямой лесины, все какое-то изогнутое вроде тех лиан. Нашел было палку, примерно вписывавшуюся в мои представления о требуемой форме, но выбросил сразу – она от влаги была весом как лом, и кора под пальцами просто в слизь разъезжалась. И руку после нее хоть заново мой. Не выйдет, видать, посохом обзавестись.

– Ну теперь говори, в какую сторону Торг, а в какую – Новая Фактория, – спросил я.

– Солнце слева держи – и тогда в Факторию попадем, – ответила Вера.

– Пошли, чего ждать, – кивнул я и двинул к дороге.

На саму дорогу лезть не хотелось, но природа другого выхода не оставила. Едва колея вынырнула из оврага, джунгли стиснули ее с двух сторон так плотно, что и шага в сторону было не сделать. А идти через них – так мачете намашешься до полной одури. Поэтому пришлось топать по колее, лишь избегая грязи и норовя выбирать места с травой. Свежих следов не было, да и старые давно поистерлись. Колея и колея.

– Вера, а что, нечасто здесь люди ездят?

– А откуда часту быть? – удивилась она. – Тут с племенами только отец торговал да еще несколько купцов. И далеко, и опасно. Да и Племя Горы совсем опасным стало. Они с турецкими работорговцами торг ведут, те им ружья на рабов меняют.

– Они на вас напали? – уточнил я, догадавшись.

– Они, – подтвердила Вера. – Я лица видела, не ошибусь.

Как в этих краях лица подтверждают племенную принадлежность, я уточнять не стал, чтобы не укреплять своей репутации слабоумного, но решил, что для всех это очевидно. Кольца в носу какие-нибудь специальные или там еще чего. Расовые и племенные признаки, например. Не спутаешь же в Африке бушмена с зулусом, ну и здесь так, возможно.

Шагала Вера, кстати, широко – явно была привычна к дальним походам, – так что через час пути я перестал беспокоиться, что девочка начнет уставать. Она как бы меня самого не переходила. Вперед не лезла, говорила тихо, по сторонам смотрела внимательно, в общем, ко всему привычного человека в ней видно было, даром что молодая совсем. Это хорошо, это в наши времена и в наших краях такие подростки все больше вывелись, они все больше за «Плейстейшн» время проводят. Как говорил один мой знакомый отставной полковник: «…вошку по стене гоняют», – подразумевая при этом своих двух племянников.

Солнце поднималось все выше, а вместе с ним поднималась и температура. Похоже, в местной бане опять печку включили. Птицы чуть стихли, потому как период основного концерта у них на рассвет с закатом приходится, насколько я заметил, а вот животных хватало. Несколько раз я замечал каких-то бурых зверей, размером и формой напоминавших барсука, копавшихся в траве или ломившихся через заросли, затем нам дорогу пересек целый выводок вполне обычного вида диких кабанов. На нас они внимания не обратили, но Вера заметно испугалась. Да и я струхнул, вспомнив, чем чреваты такие встречи в наших краях, если кабаны не в настроении, например. Поэтому, пока они в зарослях не исчезли и шум не стих, мы даже не шевелились.

Затем, ближе уже к полудню, когда начали размышлять о привале, я обратил внимание на необычный след – как будто по две пятерни с когтями прошли с двух сторон от волочащегося по грязи бревна.

– Кто это? – спросил я.

– Болотный ящер, похоже, – ответила Вера, настороженно оглядываясь. – Тут река близко быть должна, там их много.

– Крокодил? – уточнил я.

– Можно крокодил сказать, – кивнула Вера. – Но крокодил другой, крокодилов здесь нет. Ящер болотный. Не видел?

– Может, и видел, да по-другому называл, – уклончиво ответил я.

– А верно, бывает так, – согласилась девочка. – Пойдем дальше?

– Пошли.

Часто в траве замечал змей, а один раз увидел длинную, но тонкую змею, по цвету от местной зелени неотличимую, почти что в метре от меня. Она свисала с ветви дерева среди путаницы лиан, и заметил я ее каким-то чудом.

– Это кто? – спросил я, чуть отступив назад.

– Лианный аспид, – сказала Вера и ловким ударом мачете располовинила висящего гада.

Отрубленная половина с головой упала на землю, и Вера, ни секунды не усомнившись, наступила тяжелым ботинком на хрупкую голову.

– Ядовитая?

– Еще какая! – подтвердила девочка. – И нападает часто. Их не видно – люди близко подходят, а она и жалит. У отца в прошлом походе от такой змеи матрос погиб. Как ни старались, а не спасли – прямо в шею ужалила.

– Понятно, – кивнул я. – Запомню. А удавы есть?

– Удавы есть, – сразу ответила она, не запнувшись на слове. – Но они на людей редко нападают, только самые большие.

Место для привала мы нашли минут через пятнадцать после встречи с лианным аспидом. В джунглях вновь начали проглядывать скалы, и когда я увидел кучку крупных и достаточно плоских камней, то предложил остановиться там. И не сыро, и всяких гадов меньше опасаешься, и появятся те самые негры – так и убежище будет.

Выбор я сделал правильный. На нагретых камнях сидеть было удобно, а когда я пригляделся к тому, сколько всяких насекомых ползает в траве, то стало еще удобней. И я похвалил себя еще раз за догадливость. Недостатком места можно было считать лишь то, что наше появление спугнуло пестро-серую змею, гревшуюся на солнце. И она нырнула в расщелину совсем неподалеку от того места, где мы отдыхали. Со слов Веры выходило, что змея эта, «серая гадюка», была тоже полна яда под самую завязку, аж через край. Но девочка отнеслась к присутствию змеюки спокойно, ну и я не стал паниковать – не к лицу такому защитнику, как я.

Минут тридцать мы отдыхали, сняв ботинки и разложив мокрые носки на горячих камнях. Не то чтобы очень помогло – влажность ничему полноценно сохнуть не давала. Я даже за «винчестер» беспокоиться начал: как бы он ржавчиной не пошел. Не верится мне, что эта сталь не ржавеет, недаром он смазан так всерьез. Осмотрел винтовку внимательно, но пока никаких признаков коррозии не обнаружил. Даже дерево под таким слоем лака набрать влажности не сможет, скорее всего. Но в любом случае – как дойдем до места, так и устрою большую чистку.

Затем мы пошли дальше. Всю дорогу меня грызло беспокойство по поводу того, что лес-то велик, да вот дорога в нем одна, получается. И если есть риск кого-то встретить, то именно здесь, на ней. Со слов Веры выходило, что купцы толком не знали, где именно обитает это самое Племя Горы. Вроде где-то восточней дороги, но где именно – неизвестно. Дела они вели с какими-то другими купцами, приезжающими не пойми откуда, а больше ни с кем и не знались вроде как. Поэтому шел я сторожко, перед крутыми изгибами дороги замирал, прислушивался, хоть и без особого успеха из-за птиц, а затем крался вперед, чтобы обнаружить неприятности первым, случись такие.

Но ничего не случалось, и в какой-то момент я даже подумал, что слишком осторожничаю. Если здесь всего одно племя злодеев и вчера оно устроило удачный набег, то сегодня должно сидеть у себя дома, водку жрать и добычу делить. Не патрулируют же они дорогу!

Неприятности возникли неожиданно – сначала в виде глухого стука копыт по влажной земле, набегающего откуда-то сзади, а затем крика Веры:

– Негры!

Не мудрствуя лукаво, я просто отшвырнул девочку к зарослям, перехватывая карабин и вскидывая его в сторону звука. И когда из-за поворота дороги, который мы только что прошли, вылетели три скачущие во весь опор лошади, несущие всадников, я размышлять о том, кто они такие и чего хотят, не стал – не мои проблемы, предупреждать надо. Прицелился в первого, размахивавшего чем-то над головой – арканом, что ли, – большим пальцем взвел курок, нажал на ставший неожиданно коротким и легким спуск. Грохнул выстрел, и всадник вылетел из седла, кувырнувшись. Рычаг вниз-вверх, второй выстрел, во второго, пытающегося пригнуться за шеей лошади. Ему в бок угодило – раз, затем второй.

Опять крик, тело грузно свалилось с седла в вязкую грязь и потащилось следом за рванувшей вперед лошадью, а за ним волочилась длинная веревка с какими-то шарами на концах. Третий сообразил, что напоролся на проблемы и что остановиться и развернуться для бегства он уже не успевает, поэтому наотмашь хлестнул лошадь плетью, так, что она аж взвизгнула, а затем рванула вперед, толкнувшись двумя ногами. Но я уже успел выбросить гильзу, перезарядив винтовку.

К своему большому удивлению, первой пулей я не попал, хоть до цели было всего метров десять. Дважды хлопнул револьвер Веры, человек в седле дернулся, свесился направо, и я, уже прицелившись тщательно, выстрелил во второй раз, целясь в перекрестье каких-то ремней на голой смуглой спине. И на этот раз не промахнулся. Он еще дернулся, а затем перегнулся вперед, через луку седла, и свалился на дорогу, запутавшись рукой в поводьях, натянув их и остановив погнавшую было лошадь.

– Коней, коней держи! – крикнула Вера, пробежав мимо меня и оттолкнув так, что я чуть не свалился в рыжую дорожную грязь.

– Стой, девка! – заорал я, видя, что она несется к вожделенной гнедой лошади, даже не глядя на валяющегося на земле человека, который вовсе не был мертв, а уже приподнимался на локте.

– Лежать! – рявкнул я и выстрелил ему в грудь.

Опять грохнуло, того откинуло ударом, из руки выпал длинный нож, а испуганная выстрелом из-за спины девочка с визгом отскочила в сторону, споткнулась и растянулась на дороге. Однако времени на обиды терять не стала, а, перекатившись, вскочила на ноги и, не обращая на меня ни малейшего внимания, вновь понеслась вперед. И через пару секунд уже сидела в седле, а еще через минуту вела уже за собой в поводу двух других лошадей, улыбающаяся и гордая собой и совсем ни капли не шокированная развернувшейся перед ней бойней.

А я стоял над одним из убитых, перекатывая в ладони подобранные пустые гильзы и задумчиво его разглядывая.

– Это негр? – спросил я Веру, так и не спускавшуюся с седла.

– Негр, не видишь разве?

В ее голосе явственно слышалось недоумение моей непонятливостью. Нет, я понимаю, что я ничего не понимаю, но… в этом самом моем понимании на негра, черного и губастого, похож был больше я, чем убитый молодой мужик, лежащий передо мной в грязи. Худощавый, мускулистый, он весь был покрыт татуировкой в виде переплетающихся орнаментов, даже лицо, а на лбу у него было выколото нечто, напоминающее три разновеликих треугольника, сомкнувшихся краями. Еще он был смугл потому, что загорел почти до черноты, что немудрено на таком солнце, но в остальном… В общем, волосы у меня были даже темнее, потому что его русые космы, заплетенные в многочисленные косички, выцвели на солнце, да и в небо он смотрел раскрытыми и остекленевшими голубыми глазами. И если к чертам лица присмотреться, то Ванька Ванькой получается, Рязань косопузая.

Другое дело, что этот «Ванька» одет был в портки с чужой задницы, которая размера так на три больше была, чем у него, да и подпоясан веревкой. Я глянул на другого, одетого не только в портки, но и рваную рубашку, которая тоже не выглядела так, словно ее на него шили, к тому же одного рукава у нее не хватало примерно наполовину.

На третьем же было что-то вроде набедренной повязки, сделанной из мешковины, причем мешковины настоящей – на ней сохранились трафаретные буквы от какой-то надписи. Обуты все трое были в некое подобие мокасин из толстой, плохо выделанной кожи. В общем, вопрос «дикарства» в данном случае даже не возникал. Но другие вопросы оставались.

– Вера, ты прости… у нас негры по-другому выглядят, – сказал я. – А почему вы этих неграми называете?

– А как их еще называть? – удивилась девочка. – Они же негры.

Видать, я совсем чушь пороть буду, но прояснить ситуацию я намерен. И проясню.

– Негр – это черный, – сказал я. – Черного цвета.

– Верно! – вдруг обрадовалась Вера. – Господь в бесконечной мудрости своей дал нам облик по образу и подобию своему. И Господь есть Свет, и слава его освещает земли наши. Так?

– Ну… так, – в целом согласился я.

– И свет славы Господа есть цвет белый, он же цвет чистоты. На языке франков – «бланко», так?

– Ну… если на «языке франков», то так, – подтвердил я, удивляясь такому названию для испанцев – «франки».

– А если кто по дикости и злобе своей отвергает образ, Господом ему данный, и оскверняет лицо, повторяющее лик его, может ли он быть чист?

– Ну… нет? – попробовал угадать я.

– Верно! – торжествующе ответила девочка, воздев руку как проповедник. – Отвергший образ Господень нечист, а нечистоту означает цвет черный, на языке франков как?

– «Негро»?

– Ха! – указала она на меня пальцем. – Сам все знаешь, а придуриваешься. Поэтому и негры.

– Понятно, – кивнул я. – А у нас таких просто дикими зовут. Или дикарями.

– А эти из негров самые плохие, – добавила девочка. – Они охотятся на других негров и продают их торговцам. И нападают на купцов.

– А на нас зачем кинулись? – уточнил я.

– Они не думали, что ты так быстро стреляешь, – ответила она. – Наверное, хотели поймать, а потом продать. Видишь боло? – Она указала пальцем на измазанный в грязи ловчий инструмент, так и тянущийся из руки убитого. – Ты большой, сильный, а я… девочки всегда дорого стоят на рынках у турок. Тем более такие…

Она гордо покрутила в пальцах свою светлую косичку.

– Хорошо, – кивнул я. – Вот у этого ружье. У того я револьвер вижу. И сумки у них чересседельные, надо пошариться.

Обыск прошел быстро. Оказалась у негров длинноствольная однозарядная винтовка с рычажным затвором, под патрон, здорово напоминающий наш старинный для берданки, а сама винтовка напоминала формой известные в свое время винтовки Балларда. К винтовке нашлось с десяток патронов, и я не удержался, раскачав, выдернул массивную свинцовую пулю из одного, высыпал порох на ладонь – дымарь, черный порох. Остальные патроны вместе с опустевшей гильзой ссыпал в сумку – винтовка выглядела вполне новой, и я решил, что она чего-нибудь да стоит. По ходу осмотра заметил, правда, что, словно в подражание цитате из Писания на прикладе моего «винчестера», на прикладе трофейной винтовки было что-то выжжено арабской вязью. Интересно.

У второго негра был плохонький, весь разболтанный револьвер «переломного» типа, смахивающий на старинный «смит-и-вессон» второй модели, всего с пятью патронами в барабане, которые я высыпал на ладонь и отдал Вере. Оказались такого же калибра, вот и пригодятся. У третьего было что-то вроде казачьей шашки из плохого железа и клеенный из разных сортов древесины лук за спиной, с запасом стрел. Я показал его Вере, но та лишь пожала плечами, и оружие Чингачгука полетело в кусты, предварительно разрубленное пополам ударом мачете. Такому мы не учены, не умеем.

Из «орудий захвата» у двоих были боло, а у последнего – свернутый аркан у седла.

– Верхами мы быстро доберемся, – радовалась Вера. – Бери вот этого, серого, он как раз по тебе, самый крепкий.

Я посмотрел на не слишком высокого лохматого серого конька, напомнившего мне статями монгольских лошадей, и понял, что теперь надо будет сознаться в постыдном. Я понятия не имел, как на него садиться, как на нем держаться, и как заставлять или уговаривать его ехать, и как заводить. Все. Момент истины.

– Этого, говоришь? – вдруг крепко задумался я. – М-да.

Вера помолчала, глядя мне в глаза, затем спросила:

– Откуда ты? И кто ты? У нас все умеют верхом. С детства.

– А у нас кони только на картинках, – честно ответил я.

* * *

Разговор у нас затянулся примерно на час. Как ни странно, сознание девочки, воспитанное на коктейле из Ветхого Завета с Новым, достаточно легко восприняло мое заявление, что я попал сюда не пойми откуда. Понятие «чудо» для нее не было чем-то отвлеченным, а «воля Божия» запросто мотивировала это явление, да еще придала некой значимости моему появлению в этом мире. А мое появление рядом с ней в трудный момент вообще было явным знаком того, что без «Десницы Господней» не обошлось, и таким образом он спас ее, послав к ней меня. И это в ее собственных глазах налагало на нее некие обязательства передо мной, против чего я и не возражал, – «проводник» мне нужен был категорически, без всяких сомнений, потому что для начала мне неплохо было бы хоть какой-то целью обзавестись в этом мире. И «помочь девочке-сироте попасть к своим» в качестве первой цели звучало очень неплохо. А потом… потом видно будет, так хоть первый шаг спланирую.

Плохо то, что объяснить самому себе, куда же я все-таки попал, я так и не мог – не получалось. Для Веры сей мир был данностью от рождения, и «объяснить его» она просто не могла – не хватало ни слов, ни знаний, ни понимания самого вопроса. А вот, казалось бы, странное отсутствие лошадей в моей прошлой жизни ее мысль обошла с удивительной элегантностью: она просто рассказала мне о неких «болотниках» – людях, проживающих среди проток, на малых островах, у которых вместо лошадей были лодки, грести которыми они начинали одновременно с тем, как учились ходить. А лошадей у них не было, потому что негде на них кататься было. Что-то подобное, видимо, представилось ей, когда я, мучительно подбирая слова, пытался рассказать ей о машинах.

Болтали мы не впустую, а в процессе обучения основам верховой езды. Трудностей в ней оказалось немало, хотя Вера уверяла, что условия почти идеальны – эти негры пользовались нормальными седлами и прочей сбруей, а в иных случаях могли ограничиться просто лошадиной спиной.

Искусство влезания в седло я освоил быстро – ловкости хватало. Как ни странно, но и необходимость привставать в стременах при скачке тоже не удивила – я мотокроссом занимался в свое время, а там это первое дело. Разве что, в отличие от мотоцикла, стремена норовили еще и «погулять». Зато непривычная позиция с широко расставленными ногами внушала уверенность, что максимум к завтрашнему дню внутренние мышцы бедра болеть будут так, что ходить получится исключительно неприличной походкой, словно в штаны навалил.

Не слишком хороши были и шорты для езды верхом – конский пот едок и вызывает раздражение. У Веры в мешке обнаружились полноценные бриджи для верховой езды, которые она и надела, а я лишь как можно выше натянул шерстяные носки и старался следить, чтобы икры прикрывались попоной. Надевать джинсы не хотелось, и не из-за кровавых пятен, а из-за их непривычного вида для окружающих. Достаточно было предупреждения Веры о том, чтобы я не трындел каждому встречному про свою удивительную историю. Впрочем, я этого делать и не собирался – не дурак, и местной диковиной работать не хочется.

Подвеска винтовки на груди оказалась удобной для верховой езды, но вот стрельнуть в кого-то на ходу я бы точно не смог. Самым большим моим достижением в кавалерийском искусстве было умение не свалиться с седла в дорожную грязь. Для того чтобы это получалось у меня лучше, Вера вела лошадей шагом, лишь иногда переводя их на легкую рысь – исключительно с целью тренировки меня, неуча. Но, несмотря на все эти мучения, я для себя сформулировал главный постулат: «Езда верхом лучше пешего похода». Да и темп движения заметно ускорился.

Разницу между автомобилем и конем я всерьез ощутил к вечеру, когда мы нашли подходящую для привала кучу камней, возле которой была еще вполне полноценная поляна, и до ближайших зарослей оставалось несколько десятков метров. Вместо того чтобы просто «припарковать транспорт», пришлось учиться обтирать коня жгутом из травы, затем вешать ему на морду торбу с овсом, каким, по нашему счастью, запаслись негры. Вера объяснила мне, что мы сейчас пропускаем стадию «выпаивания», в иных условиях обязательную, но в этих краях в траве столько влаги, что она вполне заменяет воду этим неприхотливым, как я понял, лошадкам.

В довершение всего коней стреножили, чему тоже пришлось учиться, и пустили пастись. А я с винтовкой присел на камне, накинув на себя одеяло, и принял обязанности часового в первую смену. Предложение развести костер было отвергнуто с ходу – свет должен был приманить к нам всех ночных насекомых с округи, из которых как минимум половина были кровососущими.

Впрочем, и без костра их хватало. Комариный писк доминировал над всеми прочими звуками, и мои руки колотили меня же по лицу просто с пугающей регулярностью. Единственной радостной мыслю была та, что днем кровососов было куда меньше. И лишь к тому моменту, когда моя смена караулить почти закончилась, я вспомнил, что видел у себя в ранце… Так и есть. Покопавшись в нем, я вытащил хитрой формы марлевую сетку с кольцом, которая надевалась сверху на шляпу и превращалась в отличный накомарник. Надел, покрутил головой – и обратно снял. И так темно вокруг, а в накомарнике вообще ничего не видно.

Потом разбудил Веру и посадил ее в караул на двухчасовую смену. Кстати, у девочки были карманные часы, разумеется, золотые и с дарственной надписью, но вполне в духе наших антикварных – луковицей. И течение времени вполне соответствовало нашему, да и все прочее было одинаковым – минуты, часы, сутки… А если вспомнить миллиметры на пулелейках, то это тоже давало пищу для размышлений. Кстати, во времена рычажных «винчестеров» были футы с дюймами или вершки с аршинами, в зависимости от страны, но никак не метрическая система. Но все эти сведения мне вообще не помогали, а скорее, даже путали еще больше. Где я?

Свои наручные часы я тоже переместил в карман и прикрепил на кожаный шнурок, решив не смущать местных более чем странным видом современных «Бланпа». Пусть они тоже механические, но явно не кустарей работа. Зачем вызывать лишние вопросы? Их, как я чувствую, и так много услышать предстоит, потому что в этом мире я как младенец.

О чем я думал эти два часа своей первой смены? О том, какие из моих умений могут пригодиться здесь, и пришел к выводу, что если все то, что я видел и услышал от своей спутницы, правда, то полезной может оказаться лишь часть моих военных знаний. И все. А все остальное, что я знал и умел, начинает превращаться в бесполезный хлам. Вот тебе «цена прогресса». Все, что остается полезным, – умение стрелять и довольно ловко дать в морду. Ну и организовать пехотный бой, случись появиться подчиненным. И все.

Перед самым концом моей первой смены какая-то тварь повадилась рычать в зарослях, отчего кони занервничали, начали фыркать и вообще всячески беспокоиться. Я насторожился, но звук не приближался. И не удалялся.

– Кто это? – спросил я, когда мне удалось разбудить Веру.

– Это? – Она прислушалась. – Лесной кот. Он не нападет, так он самку зовет. А охотится он всегда молча.

– Для человека опасен? – уточнил я.

– Если решит напасть, то убьет, – кивнула девочка. – Он большой и очень быстрый. Но специально не охотится: человек для него слишком большой, сразу не съешь.

– Можно не доедать, – хмыкнул я. – Так, посмаковать чуток – да и хватит.

– На падаль придут другие твари, которые будут мешать ему на его участке. И распугают всю добычу. Лесной кот – умный зверь, он убивает столько, сколько ему надо для еды.

– А ты откуда все знаешь? – спросил я. – Ты в этих краях в который раз?

– Второй, – вздохнула Вера. – Но с нами всегда проводник ходил, Яков, из Новой Фактории, он все рассказывал. Он уже старый был, в этих краях каждую тропку знал. Его тоже негры убили, самым первым из всех. Он рядом со мной шел, а я в фургоне сидела. Потом был выстрел, и он упал, а затем уже напали на всех.

Она заметно погрустнела и вроде всхлипнула. Я сделал вид, что не заметил, и начал укладываться спать, наказав ей на посту не уснуть, на что она кивнула с самым серьезным видом.

Отключился я сразу и спал без снов. А проснулся с первыми лучами рассвета, от птичьего концерта. И обнаружил Веру мирно дремлющей, завернувшись в одеяло. Та-а-ак… Дочь купеческая…

Я протянул руку и откинул одеяло с ее бедра. Потом аккуратно расстегнул клапан кобуры, а затем вытащил оттуда «уэбли», положив себе за спину. После отстегнул у нее с пояса ножны с ножом и вытащил из чехла мачете, присовокупив все к револьверу. Затем заорал:

– Негры!

Второй раз кричать не потребовалось. Девчонка подлетела так, что чуть не скатилась с камня, последовательно схватилась за все наличное оружие – и не нашла ничего. На лице у нее отразилось сначала отчаяние, а затем недоумение, когда она обнаружила меня сидящим рядом и ехидно ухмыляющимся.

– Что, нет оружия? – сочувственно осведомился я у нее.

– Н-нет… – немного неуверенно сказала она.

– Ты что делать должна была, когда я спать ложился?

– Сидеть два часа, а потом тебя будить, – четко ответила она.

– А насчет того, чтобы ты легла спать, разговор был? – поинтересовался я.

– А я и не ложилась. Мне прохладно было, и я завернулась в одеяло, – вздохнула она. – А потом заснулось как-то.

– Заснулось?

– Ага, – кивнула она. – Даже не помню как.

Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается, зато выспался. Но это я знаю для себя самого. А ей бы надо совсем другие правила внушить.

– За сон на посту там, где война, часового могут казнить, – сказал я, благо не проверишь. – Если бы пришли негры, то нас бы во сне просто связали и уже гнали на продажу. Ты это понимаешь?

– Ага, – кивнула она, заметно уже напуганная.

– Тебя когда-нибудь пороли? – участливо поинтересовался я.

– Училка, – кивнула Вера. – В школе.

– Во как! – было удивился я, поскольку спросил просто так, чтобы укорить, сам о предмете вопроса не думая, но затем сделал поправку на окружающую действительность. – Так вот: уснешь еще раз на посту – я тебе тоже всыплю. Так, что неделю сидеть не сможешь. Понятно?

– Понятно! – Она испугалась заметно сильнее – поверила.

– А вообще… если невмоготу дежурить, то меня буди, понятно? И не укрывайся одеялом: от тепла в сон клонит. Чувствуешь, что глаза закрываются, – встань, сидя вернее уснешь. А спать нельзя.

– Я знаю, что нельзя, – расстроенным голосом ответила она. – Я сама не заметила, как получилось.

– Получилось, потому что укрылась, – пояснил я. – Ладно, ты у нас в любом случае главная в походе, так что командуй подъем.

– Тогда подъем! Буду тебя седлать учить.

Седлание оказалось наукой не то чтобы сложной, но с тонкостями – как затягивать подпругу, как располагать седло: на спине лошади никаких посадочных гнезд под него не предусмотрено, и динамометрические ключи к подпруге не прилагаются. Но справился под чутким наблюдением своей спутницы. К счастью моему, эти низкорослые крепкие лошадки были вполне смирными, да и я быстро научился их придерживать. Главное было привыкнуть хватать рукой за поводья в такой близости от здоровенных желтых зубов. А ну как укусить решит?

После того как Вера осмотрела результаты моих трудов и признала их удовлетворительными, последовала команда «По коням!», и мы тронулись в путь. Хоть ноги и болели с внутренней стороны, но куда терпимей, чем я ожидал, а наши ранцы, скрепленные наплечными ремнями, перевесились через спину третьей лошади, чубатой кобылки почти черной масти, трусившей за Вериным гнедым. Так что и багаж с комфортом едет.

К моему удивлению, езда верхом даже начала доставлять какое-то удовольствие, по крайней мере, в сравнении с пешим маршем по раскисшей грязной колее. Беспокоило, правда, то, что если мы столкнемся с кем-нибудь враждебным, то полноценного сопротивления я оказать не смогу – придется полагаться только на резвость коней. А как эта самая резвость коней отразится на мне, ни разу в жизни никуда галопом не скакавшем, я понятия не имел, но подозревал, что тогда главной заботой для меня будет удержаться в седле.

Поэтому перед каждым крутым поворотом и иным сомнительным для меня местом я спешивался, осторожно разведывал, что ждет нас впереди, и только после этого вновь садился в седло, чтобы продолжить путь. Поход это замедляло, но лучше быть медленным, чем мертвым. Отойди мы вчера от поворота дороги чуть меньше, как и рассчитывали, видимо, негры, – и у меня просто не было бы времени на выстрел, а всадник успел бы метнуть свой боло. И я почему-то уверен, что он, скорее всего, попал бы в меня, тем более что второй скакавший тоже собирался метать такую же штуку. Спасло нас расстояние: они вынуждены были проскакать вперед, чтобы сократить дистанцию, а я все же быстро стреляю и метко, поэтому свалить их большого труда не составило, но… все на чистом везении. Ну и на том, что они нас живыми взять хотели, а нас их здоровье заботило крайне мало.

Попутно мне читался курс «теория кавалерийского дела», где каждое слово было для меня откровением. Например, то, что лошадь можно не привязывать, а чтобы она далеко не ушла, надо просто перекинуть поводья ей через голову, было для меня открытием почище Америки. Оказывается, она будет на эти поводья наступать, и это не даст ей смыться. Чудно.

Днем, уже традиционно, объявили привал, когда обнаружилось подходящее место. Джунгли постепенно отступали от дороги, давая место скалам, которые, между всем прочим, поражали количеством греющихся змей. Это сезон или у них всегда так? Моя мама, которая змей боялась до судорог, завизжала бы при приближении к первым камням и так продолжала бы голосить непрерывно – благо какой-то повод всегда оказывался в поле зрения.

– Вера, кстати, спросить хотел, – сказал я, разгрызая вяленое мясо на ржаном сухаре. – Откуда гиены в джунглях? Для них же степь нужна! Ну саванна, поле.

– Верно, степь, – согласилась она, отрываясь от столь же трудоемкого занятия. – Так степь краем своим прямо с того места и начинается. Если бы мы в ту сторону пошли, то уже через час по степи бы брели. Вот и забегают с той стороны. А здесь гиен нет, тут ты верно сказал.

Еще минуту просидели в молчании, сосредоточенно хрустя сухарями, затем я вновь спросил:

– А что дальше думаешь делать? Куда потом?

– Потом? – Она пожала плечами. – Потом на шхуну, на «Чайку». Там шкипер ждет и машинист, там есть судовая казна. И от отца деньги остались. Наймем матросов – и на Большого Ската пойдем. А что?

– Да так, – теперь уже пожал плечами я. – Думаю – куда мне дальше направиться. Расскажи про Большого Ската и кого туда пускают.

– Стой! – Она аж подскочила. – А со мной ты что, не собираешься? Ты в Судьбу не веришь или в Десницу Господню? Нас же не просто так вместе свело.

Я даже усмехнулся такой простоте, затем сказал:

– Ну сама посуди – у тебя есть своя жизнь, дело, прочее. Кто я там? Никто. У тебя там дядя теперь всем заправляет? Как ты ему объяснишь, кто я такой и откуда взялся? Да и подумать могут плохо: ты все же до невест не доросла.

– Стоп! – Она выставила правую руку ладонью в мою сторону, словно действительно останавливая. – Если ты взялся меня защищать, то я могу на Завете поклясться, что отец тебя пригласил мне в телохранители.

– Это почему? – не понял я такой логики.

– Потому что если во всем этом Десница Господня, то это власть, которая выше отцовской. А значит, если бы отец был рядом, то волей Божией он так бы и поступил. Верно?

– Во как! – поразился я такому заключению. – Ничего себе.

– А вот так, – сказала она. – И вообще я не хочу, чтобы дядя всем командовал. Он хоть отцу и брат, но я его не люблю. А так он становится старшим, а у него трое детей от двух жен. Зачем я там?

– Ну а я что смогу сделать?

– Если я поклянусь, что отец сделал тебя ответственным за меня, то тогда ты сможешь говорить за меня, если надо.

– И что это даст? – не понял я.

– Мне нет шестнадцати, – пояснила она. – Дядя обязан взять меня под опеку, и он может решать за меня, что мне делать и как мне жить, у него родительская власть будет. А за тот год, что ему останется править делом, он что угодно может сотворить.

Хм… тут грех спорить. Если там дядя такой живчик и у него своих «семеро по лавкам», то лучше способа перетащить одеяло на себя у него и не будет. «Иди, милочка, погуляй, пока тут дядя бухгалтерией занимается». Я на таких родственников-партнеров насмотрелся. Они мне по работе часто попадались. И хрен что потом из них вытащишь обратно.

– И что ты можешь сделать? – уточнил я.

– Если отец последней волей поручил тебе за мной присматривать, то ты можешь говорить от моего имени и в моем интересе. И никто тебе ничего не скажет.

– Но отец-то этого не поручал мне, – сказал я. – Я его даже не знал – и сразу попадусь на вопросах.

– А я тебе все расскажу о нем, – ответила Вера, скрестив руки на груди.

Куртку она сняла, оставшись в чем-то вроде майки без рукавов из тонкого полотна, и я удивился, обратив внимание, какие у нее мускулистые руки. Интересно, тут все подростки такие крепкие? Может, мы чего-то там в своей действительности не понимаем?

– Ну хорошо, расскажешь, – кивнул я. – Но ведь это неправда, и ты совсем не знаешь меня. А если я сам хочу тебя ограбить или обокрасть? А ты зовешь меня с собой.

– А я в это не верю, – ответила она. – Нас и так ограбили и почти всех убили. Не стал бы Господь посылать туда еще одного злодея. Не сделаешь ты этого.

– Не сделаю, верно, – кивнул я. – И за приглашение спасибо. Тех денег, что ты мне заплатила, хватит на новую одежду?

– Одежду? – не поняла она.

– А что, никто не узнает вещей твоего отца? И как мы объясним то, что они на мне, – он поручил тебя моей заботе и снял с себя все?

– А… ну да… – сообразила она. – Хватит. Мы же еще лошадей продадим и поделим деньги: лошади все равно на шхуну не влезут. Они дорогие – там тебе на все хватит. – Затем подумала и добавила: – И все равно ты не имеешь права меня бросать. У меня никого не осталось, а еще я встретила тебя, да еще с такой тайной, какую не знает никто во всем мире. И ты хочешь теперь от меня уйти? Это даже нечестно!

– Ладно, ладно, не уйду… – отболтался я, укорив себя за то, что забыл про такой банальный фактор, как детское любопытство. Так она просто и отстанет, держи карман шире.

На этом разговор и закончился. Доели в молчании, затянули подпруги лошадям да и поехали дальше. Поскольку в седле я держался все лучше, Вера перевела коней на легкую рысь, резко ускорив скорость нашего продвижения. Говорить стали мало – больше по сторонам смотрели, чтобы неприятностей не проспать, но все было спокойно и тихо. Из-под копыт, равномерно шлепающих по влажной земле, летели комья глины, поскрипывало седло у меня под задницей, орали птицы в джунглях. А я погрузился в размышления на тему «И куда я все же влип?». Но почему-то, против всех законов логики, в результате решил, что если какой-то дядя решит ребенка ограбить, то я ему, козлу, матку выверну, независимо от наличия на то воли Божьей. И если он подумает, что в таких делах я ничего не понимаю, то тут он глубоко ошибется. Я его еще и поучить могу… премудростям корпоративного передела.

* * *

Еще одну ночевку в пути мы устроили – все же медленно двигались, со всеми предосторожностями. Но никого не встретили, разве что я впервые увидел упомянутого лесного кота – любителя рычать по ночам. К моему удивлению, это оказалась могучая зверюга, размерами и комплекцией напоминающая ягуара, только расцветкой – вылитый наш дворовый полосатый Васька, любитель поурчать и погоняться за птицами. Зверь сидел на дереве, выросшем на высокой скале, и оттуда презрительно наблюдал за нами, щуря желтые глаза с вертикальным зрачком и свесив полосатый хвост.

– Стрельнешь? – спросила Вера, оживившись.

– Зачем? – удивился я.

– Шкура дорого стоит, – пояснила она. – В Новой Фактории продашь.

– Ну ты, купеческа дочь… – усмехнулся я. – Практичная какая. Привыкай, что не все на продажу. Вон он какой, величественный. Пусть живет и тут порядок наводит, как ему нравится.

– Как хочешь, – пожала плечами девчонка. – Вон объездчики, кстати.

Действительно, навстречу нам шагом ехали три всадника на таких же низкорослых крепких лошадках, какими мы у негров разжились. Все одеты разномастно, но у каждого на рукаве красная повязка, как у дружинника или у дежурного по части, к примеру. И у каждого же поперек седла был ловко и привычно уложен карабин.

– Куда путь держим и откуда? – спросил один из всадников, крепыш с бородой от самых глаз, почти скрытых широкими прямыми полями серой шляпы.

Все трое с неким оттенком сомнения уставились на меня, и я даже не понял поначалу, чем вызвал такое внимание к себе. Но потом сообразил: борода! К счастью моему, щетина из меня вообще лезет быстро – когда служил, то подчас дважды в день бриться приходилось, так что моя уже трехдневная небритость, подправленная «для контурности» опасной бритвой, все же некое подобие бороды представляла. Но недостаточное, раз они так уставились.

– С «Закатной чайки», что у второго пирса стоит, остатки обоза, – ответила Вера. – Негры нас ограбили, только мы двое остались.

Внимание перескочило с меня на нее.

– Какие негры? – спросил второй, с короткой бородкой на одном лишь подбородке.

– Племя Горы, – ответила Вера.

– Я помню тебя, – кивнул бородатый крепыш. – Ты – дочь Павла-купца, вы обозом на Торг пошли, за соком. Так?

– Верно, – кивнула девочка.

– Совсем сдурели негры, – вздохнул третий всадник. – Пора браться за них. Нарочно мутят их турки, крест им в гробину, чтобы нам жизнь портить.

Он был светловолосым и тощим, с бородой, напоминающей клок мочала, растрепанной и всклокоченной, а обвисшие поля его соломенной шляпы словно мыши погрызли. Зато патронные ленты пересекали его худое туловище во всех направлениях, как у революционного матроса или анархиста, на которого он был больше похож.

Взгляд мой перескочил на его оружие, а затем на патроны в бандольеро. Вооружен он был вполне добротным «болтом», с затвором с рукояткой в середине стебля и с магазином снизу. Внешне винтовка напоминала немного «мосинку», но при этом и здорово отличалась.

Сами же патроны были привычным калибром, с бутылочными гильзами с закраиной, в общем, как нельзя больше напоминали наши пулеметные, но пули в них были со свинцовыми носиками, только с боков взятые в латунь. Вспомнилось, что у негров патрон для однозарядки был совсем другим – вроде револьверного-переростка.

У парня с короткой бородкой патроны были такими же, да еще и с плоскими головками пуль, явно стесанными вручную, зато сама винтовка была рычажной, хоть и не с подствольным магазином. Крепыш же был вооружен почти таким же «винчестером», как и я, крайне выгодным при драке вблизи. А еще у всех были револьверы в кобуре и патроны к ним в поясах. В общем, чистый Дикий Запад, если бы это и вправду был он. И если бы говорили не по-русски. И не о неграх.

Из всего виденного я сделал два вывода: во-первых, я по-прежнему не понимаю, где я нахожусь, и, во-вторых, это какие-то ополченцы, судя по разнообразию вооружения, а не войска. Недаром понятие «солдат» так долго доходило до Веры. А что, им тут армии не требуются, достаточно ополчений?

– Вы бы сразу, как в город прискачете, к полковнику пошли, – сказал бородатый крепыш. – Расскажете ему, где засада была, да что вообще помните. Совсем они страх забыли, негры эти.

– Пойдем обязательно, – ответила Вера, а я опять промолчал.

Не то чтобы боялся проколоться произношением или языком – я уже за время похода нашего вполне втянулся в такое вот формулирование фразы «без падежей», а акцент у них был такой, как и у меня самого, самый что ни на есть из средней полосы. Но Вера вела себя уверенно и толково, и они, признав в ней купеческую дочь, тоже слушали ее с должным уважением, поэтому и не лез.

Объездчики повели коней дальше по дороге, по-прежнему шагом, а мы, ускорившись до рыси, поскакали к недалекому уже порту.

Не знаю почему, но я ожидал увидеть что-то вроде средневекового города со стенами и башнями, на которых стоят часовые. Почему? Да и сам не знаю, не могу объяснить логически – как-то такой вот образ сложился в мозгу. Но сначала я увидел голубую поверхность моря, протянувшуюся до горизонта, через которую тут и там клоками зеленой овчины пробивались шапки нескольких островов, а ветер донес запах йода.

Сам же город ничего особо выдающегося и экзотического собой не представлял. Сперва шли домики с глинобитными, но вполне аккуратными стенами, с виду победнее, окруженные плетнями из высохших толстых лиан, а затем показались и просто кирпичные или деревянные, уже побогаче. Сначала фермы, потом пригороды, а потом и сам город. И лишь чуть на отшибе находился форт, прикрывавший, насколько я понял, гавань, в которой, насколько мне удалось разглядеть из седла, возвышался настоящий лес мачт. Мачт, пригодных нести паруса. И между которыми я не увидал ни одной трубы.

А вот это интересно, кстати: Вера ведь машиниста поминала – из тех, кто ее на шхуне ждать должен, – и, если я что-то помню из истории, ничего иного, кроме как паровой машины, здесь ожидать не следует. А где паровик, там и трубы. Ладно, посмотрим.

Чем ближе мы подъезжали к центру городка, тем плотнее становилась застройка и тем быстрее пропадало «ощущение Дикого Запада». В вестернах все города фронтира выглядели как времянки, на скорую руку построенные из досок и не пойми чего, здесь же бросалось в глаза то, что город построен давно. И крепко. На стены домов шел красный кирпич, добротный и качественный, и сразу было видно, что большинство домов построено как бы даже не лет сто назад – подобное можно увидеть в старых кварталах германских городов. Стены достаточно обветрились и потемнели от времени, чтобы можно было понять: сложены они давно и на века.

Особо поражала своей добротностью церковь – покрытая штукатуркой и побеленная, в отличие от других строений, с конической крышей, с возвышавшимся на ней простым крестом с одной перекладиной и не дававшая возможности отнести ее к какой-то конкретной конфессии. Просто, скромно, основательно. Размером она была такова, что, казалось, в ней весь город вместе с пригородами уместиться сможет. К тому же с боков она прирастала изрядным подворьем из нескольких белых же домов непонятного мне назначения.

Улицы же были достаточно широкими – двум телегам разъехаться и еще людям пройти. И мостовая была неплоха, и тротуары имелись. Было людно и даже шумно. Хватало и телег, и легких повозок, и, похоже, популярных здесь двуколок, а еще было, к удивлению моему, много велосипедов. Вполне нормальных с виду велосипедов вроде старого советского «Минска», у которого тормоз включался педалями. Я даже подумал, что для меня, никакого кавалериста, такой транспорт был бы самым лучшим.

– Давно город построен? – спросил я Веру.

– Века два с половиной назад, – ответила она, не задумавшись ни на секунду. – Как отсюда лес возить начали и с неграми торговлю повели. А после того как к северо-востоку серебро нашли, так он совсем укрепился.

– Не нападают на него?

– Поначалу пытались, – кивнула она. – Тем более что турки оттеснить христиан от серебра всегда хотели, вот племена нападать и подговаривали. Но поначалу отбивались, а теперь город совсем крепким стал, просто так нападать боятся. Бывает вот… как у нас.

Тут она вздохнула и вновь помрачнела, а я мысленно обругал себя за тупость – не мог сообразить, на что разговор выведет? Три дня, как она отца потеряла, а я тут любопытство тешу. Болван, как есть болван. Пень с глазами.

Как я уже сказал, на улицах было людно, и было заметно, что в основном все спешат куда-то по делу, праздношатающихся не видно. Все мужчины носили шляпы, у многих на ремнях висели кобуры с револьверами. Одежда у всех простая, в простые же цвета крашенная. Ткань – все больше крепкое полотно и холстина, та, что сразу не порвешь. А вот женщины удивили – если по антуражу я ожидал от них длинных юбок и шляпок, зонтиков и шпилек, как все в тех же вестернах, то не ошибся только со шляпками. В остальном же… нельзя сказать, что носили они мини, но длина подолов преобладала умеренно скромная и практичная, чуть ниже колена, а у кого и выше, а у многих еще и с зап€ахом – для удобства, наверное. В общем, не выглядело так, что кто-то здесь специально заморачивается общественной моралью, – все больше практичностью и удобством. Были и просто брюки, похожие на джинсы, вернувшиеся в свою естественную форму – рабочей одежды.

Прически у женщин тоже были не из девятнадцатого века. Были косы, по одной и по две, висячие и свернутые в узлы, были и просто привычные нам «каре», без всяких хитростей, а были и «конские хвосты», причем носились они все больше с забавными плетеными шляпками, скорее напоминающими жокейские шлемы. Хотя женщины есть женщины, стиль и даже мода во всем этом прослеживались – и в одежде, и в прическах, и в обуви, да и украшениями они не пренебрегали. Но так все, очень умеренно, не оголтевая.

Мой мозг попытался переварить новый объем полученной информации – и не переварил, а мысль окончательно забрела в логический тупик, где и застряла: ничего подобного в истории, о которой я всегда любил книжечки почитать, я так и не нашел. Не было в ней аналогий – и все тут, если в комплексе смотреть. Отдельные кусочки головоломки запросто укладывались в мои представления о той или иной эпохе, но зато в такой компоновке они никак не подгонялись друг к другу. А здесь совмещалось несовместимое. И вроде так нормально совмещалось, гармонично, никого не удивляя и не шокируя.

На первых этажах домов из красного кирпича хватало лавок, парикмахерских, каких-то трактиров, названия которых понятны были без всякого перевода, поскольку писаны были по-русски. Подчас поражали местными особенностями языка, но так, по мелочам все больше. Отметил я и то, что твердых знаков с «ятями» в написании не имелось – стандартный русский алфавит, тот самый, что после советской реформы возник.

Один раз глаза мои споткнулись о небольшую бронзовую табличку, висящую на стене добротного кирпичного дома в два этажа, на которой было написано «Ambassador». Перевод не требовался, а вот расшифровка…

– Это что? – спросил я.

– От франков посланник здесь живет и принимает, – ответила Вера. – И язык франкский. Не учил?

– Франкский? – озадачился я. – Франкского не учил.

Интересно, что у них под франкским здесь понимается? Французский? А откуда в нем тогда «негро» и «бланко» из испанского?

– А я учила немного, – гордо ответила она. – Поговорить смогу.

– А… франков этих здесь много? – спросил я.

– Нет, мало, – покачала она отрицательно головой. – Я их раза два вживую и видела. А вот те, кто на западных островах живет, так торгуют с ними все время. Но это далеко отсюда.

– Ага… – кивнул я, подтвердив, что хоть что-то понял.

На улицах стало теснее, и мы спешились, оставив коней в поводу. Сначала двигались в сторону порта, направление к которому легко угадывалось по наклону улицы и время от времени показывающимся из-за домов мачтам, но неожиданно Вера остановилась и сказала:

– На базар пошли.

– Пошли, – согласился я сразу. – А что так спешно?

– Лошадями торговать нам не с руки, мы их барыжнику продадим, пусть и с потерей, – объяснила она. – А там все лавки есть, какие надо, и ты со мной к «Чайке» придешь уже переодетым. А время терять не хочу, а то не дождутся нас. А потом нам обязательно к полковнику надо: обоз ведь в городе нанимали – надо сказать, куда люди пропали.

– Барышнику? – переспросил я, подразумевая слово «барыш» в качестве однокоренного и вспомнив этот термин из классической русской литературы.

– Ну да, барыжнику, который барыжит, – подтвердила Вера, явно вложив в основу слова «барыгу», что меня тоже удивило – к старым словам оно никак относиться не могло.

Ну к барыжнику так к барыжнику, мне-то что? Суть от этого не меняется, а в том, что из купеческой одежды мне вылезти надо, тут мы оба согласны. Не годится в ней на глаза попадаться тем, кто покойного знал. Достаточно его винтовки. Но тут уже объяснить проще – как мне «мозги помяли», так и оружие исчезло, вот и отдала мне наследница то, что отцу принадлежало. Ее право. А мне винтовка понравилась, если к слову. Бьет как кувалдой, механизм ухоженный, да и работа тщательная – настоящий мастер делал. Хотя насчет работы тоже вопросы имеются – очень уж качество обработки деталей высокое, для оружия века девятнадцатого нетипичное. Да и сталь, похоже, качества серьезного.

– Сюда, – сказала девочка, сворачивая в какой-то переулок.

Я пошел следом за ней, и через минуту мы выбрались на просторную квадратную площадь, замкнутую кирпичными стенами прижавшихся друг к другу домов, где все первые этажи были заняты всевозможными лавками и магазинами, а середина забита навесами и лотками. Обычный базар, короче. Привлекла мое внимание большая толпа людей. Они окружали какой-то невысокий постамент и слушали что-то громко выкрикивавшего человека, читавшего с листа.

– Что это? – спросил я, приглядываясь.

– Церковная казнь, – ответила Вера, явно сама заинтересовавшись. – Пошли посмотрим? Пока не закончат, все равно торговли не будет: все здесь собрались.

– Ну… пошли, – кивнул я, мысленно записывая еще одну строчку в список своих наблюдений: «публичные казни».

Однако именно казнью то, что мы увидели, не оказалось. На высоком помосте стояли четыре позорных столба самого средневекового вида, два из которых пустовали, а в двух были зажаты казнимые – толстый красномордый мужик с рыжей бородой веником и подходящая ему по комплекции тетка, разве что помоложе, лет тридцати. Они были заметно похожи друг на друга, из чего я заключил, что это брат и сестра. На каждом столбе висела табличка с крупной надписью: «Скупщик краденого и награбленного».

Рядом с преступниками стояли несколько человек, из которых наибольшее внимание привлек некто с короткой седой бородой, одетый в белый френч под горло и с аккуратной соломенной шляпой на голове, сжимавший в руках небольшую книгу в темном переплете, с оттиснутым на нем крестом. На груди у него, на скромном кожаном шнурке, висел простой крест из белого металла, отполированный до зеркального блеска. Этот человек и заканчивал речь, говоря вроде бы и негромко, но так, что его слышали во всех концах площади:

– «…и лишаются христианского звания, после чего следует полагать их нечестивыми неграми. На этом Божья Церковь слагает с себя заботу о них, и они будут отлучены и переданы светской власти славного города Новая Фактория, которая и решит дальнейшую их судьбу!»

Вот как… Жаль, начало прослушал. И что под этим подразумевается?

Однако долго размышлять мне не пришлось. Священник, насколько я понял, это был именно он, поднес к лицу сначала мужика, а потом тетки свою книгу, раскрыл ее и резко захлопнул, после чего осенил себя крестным знамением. Причем на необычный манер – всей пятерней, как католик, но по-православному – справа налево.

Затем он отступил назад, а вперед вышли два мрачного вида мужика с револьверами на поясе и какими-то бляхами, свисающими на грудь на ремешках. Один из них, цыганисто-черный и смуглый, с бородой от глаз и с мускулистыми волосатыми руками, выглядывающими из закатанных рукавов серой рубашки из некрашеного холста, шагнул вперед. Следом за ним нес в руках небольшой деревянный сундучок еще один мужик, лет пятидесяти, худой, с хитрыми глазами в сетке морщин и с козлиной бородкой. «Цыган» раскрыл сундучок, вытащил оттуда нечто, напоминающее печать, и взялся энергично чем-то смазывать торчащие острия коротких иголок.

– Это что? – спросил я.

– Он отберет у них лик Божий, – туманно ответила мне Вера.

Но долго размышлять над ее словами не пришлось. Тянуть там не стали, и мое любопытство развеялось уже через минуту. «Цыган» шагнул вперед и с силой прижал «печать» тетке к правой щеке, отчего та заголосила так, что птицы, сидевшие на коньках крыш, сорвались со своих мест и в испуге рванули в небо. В толпе кто-то засвистел, в паре мест захлопали. Сочувствия никто не проявлял.

Когда «печать» отдернули, на щеке у казнимой остался четко видимый отпечаток буквы «Н», пусть и посреди большой чернильной кляксы, перемешанной с кровью. Затем процедура повторилась, только добавила «Е» на лбу и исторгла из преступницы очередной крик. Затем ей нанесли на лоб «Г» и «Р» на вторую щеку, после чего палачи вроде утратили к ней интерес и перешли к рыжебородому толстяку.

– А потом что будет? – спросил я.

– Мужика на уголь отправят, – шепотом ответила Вера. – Здесь если кто грабленое скупает, то наверняка у негров, что обозы грабят, а такого не прощают. А эту… продадут, наверное, – турки купят. Они теперь не люди будут, негры. Но отправят их отсюда как можно дальше.

Ну да и хрен с ними. Небось то, что с Вериного отца обоза взяли, тоже такие козлы скупали. К ногтю их, ни разу не жалко.

Мужик тоже оказался крикливым и выл даже громче сестры, когда палач четырежды прижимал к его морде клейма с иголками. Затем к палачам присоединились еще двое, напоминавшие тех объездчиков, что мы встретили возле города, и какой-то мужичок в кожаном переднике, похожий на слесаря, с инструментальным ящиком. Преступников сноровисто освободили от колодок и тут же, прямо на помосте, под взглядами толпы, надели на них примитивные железные кандалы, которые «слесарь» ловко заклепал, пользуясь молотком и маленькой наковальней. Затем их повели, бряцающих цепями и рыдающих, в сторону форта.

– Ну все, пошли к барыжнику, – сказала Вера, потянув меня за рукав.

Судя по всему, мысли у нее при виде казни были похожи на мои, потому что в голосе явственно слышалось удовлетворение. Пусть и не эти скупили добычу с ее разбитого обоза, но такие же. А вообще неплохо было бы узнать, кому достанется груз с ее обоза. И тоже сюда, на помост, на местную версию мейкапа.

Толпа начала разбредаться по сторонам, торговцы возвращались в лавки и к своим лоткам. От одного из таких тянуло жарящимися в масле пончиками, и так аппетитно, что я чуть слюной не захлебнулся. Девочка тоже почувствовала нечто сходное, потому что обернулась ко мне и сказала:

– Потом поедим нормального? На шхуне ведь не накормят – кок с нами ушел, а двое, что остались, себе готовить не будут, в городе поедят.

– Не вопрос! – поддержал я идею с воодушевлением. – Давай только по главным делам закончим, чтобы нам на проблемы не нарваться, и поедим.

Лошадьми торговали в дальнем углу рынка, у небольшого загончика, в котором мирно стояли у яслей с сеном несколько разнотипных коняшек – как верховых, так и тягловых, как даже я сумел понять. А отдельно от них пристроилась пара мулов. Пахло мочой, навозом, но это не удивляло – этими субстанциями весь город попахивал ввиду изобилия гужевого транспорта, а здесь это лишь сильнее чувствовалось.

Под навесом в тенечке, с бутылкой чего-то, напоминающего пиво, в руке, сидел коренастый здоровяк с русой бородой с проседью, в широкой шляпе, напоминающей украинский брыль, какими художники любили снабжать чумаков на картинах. Правда, вместо рубахи-вышиванки на нем был темно-синий жилет вроде разгрузочного, из крашеной парусины, а на поясе висела нагайка и револьвер с рукояткой из светлого дерева.

– День вам добрый, – поприветствовала его Вера.

– И тебе добрый, девушка, – кивнул барыжник, приподняв шляпу и слегка поклонившись. – С чем пожаловала?

– Коняшек вот продать, – ответила девочка, похлопав по блестящей мускулистой шее своего гнедого.

– Продать, говоришь? – хмыкнул бородач. – Не на продажу выставить?

– Некогда выставлять, – покачала она головой. – Со шхуной мы, с Большого Ската. Куда их нам?

– Коняшки-то… – задумчиво поскреб в бороде барыга, – …коняшки негрские, так? Откуда у вас?

– С бою взяли, – ответил я, решив больше не изображать из себя немое изваяние. – Они обоз у нас побили, а мы с них коней взяли.

– Вот как? – остро глянул на меня из-под брыля барыга.

Затем его взгляд быстро проскакал по мне, задержавшись на неприлично короткой бороде, затем с лица на оружие, потом на руки, но больше он ничего не сказал. Затем он вновь повернулся к лошадям и взялся за осмотр. Смотрел быстро, ловко, не церемонясь. Я-то до сих пор их немного побаивался – барыга же бестрепетно лез пальцами им в зубы, задирал копыта, нажимал пальцами куда-то в подбрюшье, отчего лошади дергались и фыркали, и делал еще великое множество непонятных мне манипуляций. И лишь минут через пятнадцать опять обернулся к нам, вспотевший и покрасневший, снял шляпу, утер лысину платком, более похожим размерами на наволочку, вытащив его из кармана, и сказал:

– Если сразу, то по пять червонцев дам за каждую. Если не всех продавать будете, то цену за голову отдельно дам. Или могу на продажу поставить и тогда пятую часть возьму с цены. Выбирайте.

У меня появилось стойкое ощущение, что торговаться надо, но, поскольку я понятия не имел, какие тут на лошадей цены, эта мысль так и осталась мыслью. Вера же спросила:

– Сейчас платишь? Не скажешь потом, что денег нет, а сам занимать побежишь?

– Тут не сомневайтесь, барышня, – решительно заявил барыга и приподнял на ремне увесистую сумку из толстой кожи, висевшую у него на боку.

Он тряхнул ее, и в сумке сочно звякнуло. А барыга добавил:

– Как по рукам ударим, так и рассчитаюсь сполна, без обмана. А полковник про бой ваш знает уже?

Как я понял, последний вопрос был с ловушкой, но Вера ответила, не смущаясь:

– Должны были доложить уже. Мы о том объездчикам сообщили. Да и сами к нему зайдем, проверим.

– Кому сообщили-то, если не секрет? – чуть прищурившись, спросил барыга.

– Такой, невысокий, с бородой до пуза, в черной шляпе. По дороге на Торг в объезде, – ответила Вера спокойно.

– Знаю, – кивнул барыга, – Лука это. Хорошо, что сказали.

Видать, какую-то проверку мы тем самым прошли, потому что без долгих разговоров они с Верой ударили по рукам, а затем он полез в свою переносную кассу, из которой отсчитал девочке десять золотых червонцев и пригоршню серебряных монет, в рубль и два рубля достоинством, и даже досыпал каких-то крупных медяков. Затем мы подняли с земли наши ранцы, вновь взвалив ношу себе на плечи, а я еще подхватил трофейную длинную однозарядку, про которую Вера сказала, что пригодится, мол, вскоре.

– Теперь давай тебе одежду купим, – сказала она, быстро перекидывая монеты из одной руки в другую. – И револьвер тебе нужен. Не может здесь стрелок или объездчик без него ходить, странно это. Вот держи, половина здесь с лошадей.

– Ты мне за одну лошадь давай, – сказал я. – Тебе нужней – не я здесь в убытке.

– Все равно, – отмахнулась она. – Все равно мы дальше вместе. А тебе еще понадобятся – на жительство устроиться и все такое.

– Хорошо, – кивнул я, ссыпая увесистую кучку золота и серебра в кошель. – А эти семьдесят пять рублей – это много или мало?

– Не знаю… – чуть озадачилась она. – А как объяснить?

– Ну… – Тут я и сам задумался. – Вот это ружье сколько стоит?

Я показал на висящий уже на спине «винчестер».

– Пятьдесят. Примерно. Оно дорогое, есть и дешевле, – ответила она. – Револьвер хороший – половину от этого. Кони хорошие были, кстати, им цена красная по сто рублей или даже больше, нажился на нас барыжник.

– А одежда почем?

– Если к лучшему портному не пойдешь, а в лавке купишь… на три рубля оденешься прилично, в чем тебя из трактира не выгонят, и еще на три обуешься. – Тут она спохватилась и даже остановилась на секунду. – Да, про обувку – сандалеты купи травяные. В сапогах на палубу нельзя: шкипер тебя за борт скинет с кнехтом на шее, а без них под солнцем ноги сгорят с непривычки.

Тем временем мы подошли к дверям магазинчика с витринами из не слишком качественного стекла, над которым висела вывеска: «Оденем и Обуем». Я толкнул дверь и вошел внутрь под звяканье колокольчика – и сразу оказался почти в полной темноте, как мне показалось, – таким ярким было солнце на улице.

– Добро пожаловать, – послышался чей-то голос.

– И вам здравствовать, – ответили мы хором, причем я ответил, обернувшись на звук.

Проморгавшись в полумраке, обнаружил себя в небольшом помещении с длинным прилавком, на котором штабелями лежали отрезы ткани, все больше полотняной. В углу, на вешалках, висела готовая одежда, хоть богатством выбора и не поражала. В другом углу на полках была обувь, самая разнообразная. За прилавком стоял человек в белой рубашке и «разгрузке продавца» – жилете с множеством карманов, из которых торчали ножницы, складной метр и еще куча всего незнакомого мне предназначения.

– Тут лавка хорошая, – шепнула мне Вера. – Ее отец всегда хвалил.

Ну раз хвалил, то и мне грех привередничать. Тем более что с выбором тут вообще все просто, а по какому принципу выбирать, я уже успел присмотреться – тут носили все и со всем, лишь бы удобно было.

– А что вообще иметь надо? – спросил я.

– А ты от обуви думай, – так же шепотом ответила она, пока я задумчиво перебирал ботинки на полке. – Тебе на шхуну сандалии, ботинки на каждый день и сапоги неплохо – верхом придется ездить.

– Понял, – кивнул я.

Действительно, понятней некуда. Сандалии, сплетенные из какого-то разрезанного в лапшу тростника, с кожаными ремешками, захватывающими и пятку, я выбрал себе сразу, причем они мне даже понравились: где-нибудь в пляжных магазинах у нас такие бы «на ура» продавались. Нашел и сапоги – не слишком высокие, с мягким голенищем и нетолстой подошвой, с дополнительным слоем кожи на пятке, явно под шпоры. Только вот кожа меня удивила – серая, шершавая и какой-то причудливой зернистой фактуры.

– Это что за кожа? – спросил я, по-прежнему шепотом.

– Акула, не видишь, что ли? – удивилась Вера. – Сносу не будет. Их тут всего одна мастерская шьет, сапоги такие. На Большом Скате их больше, но… сам понимаешь.

– Понял, – шепнул я в ответ.

Не то чтобы они суперудобными были, но те же военные кирзачи, какие я в свое время впервые натянул, были куда хуже. А к сапогам я вообще с уважением, и с куда большим: если в дальние походы ходить, тогда с ними никакие берцы не сравнятся. А тут еще и змей полно, сапог с высоким голенищем – предмет первой необходимости.

А вообще, как я понимаю, в таких лавках отовариваются те, кто спешит очень. Для остальных же есть портновские и обувные мастерские, где по мерке сошьют. Я спросил об этом Веру, и она подтвердила мою догадку.

Ботинок на мой размер не нашлось, отчего я не слишком и горевал, зато обнаружились приличные бриджи для верховой езды, как нельзя более напоминавшие кроем и фасоном солдатские галифе старого образца, разве что слегка ушитые, не такие широкие. С такими же двухслойными коленями, причем второй слой точно так же сходился вверх уголком, только к коленям добавился и второй слой ткани на заду, под седло. Не великой элегантности порты, но в таких здесь половина мужского населения ходила, да и некоторая часть женского, как я успел заметить. И держались у всех они на помочах, которые натягивали на плечи поверх рубашек. А на помочи крепились всякие небольшие подсумки, только не под патроны, а для житейской мелочи. А что, удобно.

К радости моей, предусмотрительный лавочник торговал даже портянками из мягкого полотна в длинных рулонах, которые отрывал прямо у тебя на глазах, ловко отмеривая метром. Я уже не раз подумал о том, что с такими сапогами носки как бы и не очень будут. И не ошибся. Носок с сапогом портянке не конкурент, если мотать умеешь.

Гардероб дополнила пара рубах, куртка из грубой парусины, по форме повторяющая классическую зюйдвестку, распространенный здесь жилет с кучей карманов и две пары шортов с зап€ахом в поясе и длиной ниже колена, какие мне показались незаменимыми для палубной жизни, а Вера мою догадку подтвердила. Для моряков такие и шьют – самая удобная одежда в море.

Затраты меня не поразили – лавочник взял за все восемь рублей сорок копеек, так что мои запасы оказались почти нетронутыми, а я заодно у него и переоделся. Следующий визит нанесли к галантерейщику, где я купил добротный походный несессер из толстой кожи, который тут же заполнил всяким – от зубной щетки до зубного же порошка – и прочими остро необходимыми предметами, без которых никуда. А потом мы вдвоем пошли к оружейнику, причем аж на противоположный конец площади, потому как Вера сказала, что все остальные лавки по сравнению с той не заслуживают внимания.

Лавка, к которой мы подошли, называлась «Револьверный мастер Петр и его мастерские».

– Петр с мастерскими своими в Кузнецке, но здесь настоящий его товар, – пояснила Вера. – Про это все говорят. Торгует не только своим, и от других мастерских берет товар, но только самый лучший.

Если в «Оденем и Обуем» пахло нафталином и пылью, то у оружейника стоял знакомый запах оружейного же масла. Хозяин сидел в углу, под горящей керосинкой, и возился с каким-то небольшим револьвером с вынутым барабаном. Услышав звон колокольчика над дверью, он вытащил лупу из глаза, отложил инструмент и встал из-за верстака.

– Чем могу? – спросил он, подходя к прилавку и опираясь на него ладонями.

Это был крепкий дедок годам уже к семидесяти, загорелый, лысый, со шкиперской бородой и крепкими ладонями, темными от впитавшегося масла, и, когда он заговорил, я обратил внимание на сверкнувшие во рту золотые зубы.

Я огляделся. Выбор в лавке был. На деревянных панелях прямо за спиной хозяина, на бронзовых, обтянутых кожей крючьях, чтобы не царапать товар, лежали винтовки, карабины и ружья числом не меньше сорока. Длинные винтовки, короткие карабины, винтовки с рычагом и помповые, такие же дробовики, охотничьи двустволки, вертикалки и горизонталки. Весь набор, в общем. Увидел я, кстати, точно такой же «винчестер», как тот, что у меня на плече висел, и возле него мелком было написано «45». Он здесь самым дорогим был, другие рычажные карабины от него отставали, равно как и «болты». С «болтами» понятно – конструкция у них проще, даже револьвер в производстве дороже обходится. За два червонца тут, как я вижу, можно было вполне приличную винтовку купить. Купить? Нет, обойдусь пока, дальше видно будет.

Чуть дальше, ближе к правой стене, красовалось десятка два револьверов самых разных видов, больших и маленьких, с длинными стволами и короткими. Пистолетов не было – ни одного, никакого намека на них. Вру, один вижу, одноствольный, с длиннющим стволом и под жуткий калибр. Это что-то охотничье скорее, нежели боевое.

Хватало в лавке и всего остального. Были кобуры и ремни, патронташи и подсумки, рюкзаки из толстой парусины и добротные кожаные ранцы, много инструмента, масло и щелочь в бутылочках.

– Револьвер мне нужен, – ответил я, разглядывая оружие и сразу соображая, какие требования к оружию предъявлять. – Со средней длины стволом, под хороший патрон.

– Одиннадцать миллиметров, длинный? – уточнил хозяин, отступая к стенду с короткостволом.

– Именно, – кивнул я, размышляя при этом, есть ли у них калибр крупнее обозначенного. Если есть – я бы взял.

«С откидным барабаном», – хотел я добавить, но в последний момент одумался. А есть у них вообще такие или как? Я пока только переломный видел или просто в кобуре.

– Переломный не хотите? – сказал он, отвернулся к стене и снял со стенда большой револьвер, здорово похожий на все тот же «уэбли» девочки, только с длинным стволом и рукояткой покрупнее, широкой снизу, возле которого видны были цифры «27». Ну и барабан был куда длиннее, естественно.

– Замок не разбалтывается? – спросил я.

Оружейник вроде как даже чуть удивился вопросу, пожал плечами, затем ответил:

– У него замок крепкий, нашей мастерской, а если вдруг и разболтается, так вам в любом городе поправят. Лавки везде есть. Да и сами видите – накладной замок, поменять – пара минут. И запор двойной.

– Дайте глянуть, – кивнул я, протягивая руку.

Револьвер был увесистым, как и подобает оружию под такой калибр. Ствол сантиметров пятнадцати в длину, восьмигранный, застежка замка под большим пальцем слева. Опа… даже не все так просто, ствол-то обычный, цилиндрический, просто он внутри кожуха, который соединен с рамкой. Открывался револьвер с негромким щелчком, ствол «провисал» на сантиметр примерно. Я потянул его дальше. И из оси барабана вылезла звездочка экстрактора. Выглядело и вправду все солидно. И качество изготовления, кстати, исключительное. По любым критериям, потому что на коленке ствол в кожух не вставишь, это ежу понятно.

С одной стороны, от такой системы в свое время отказались из-за ее склонности к разбалтыванию, а с другой – выпускали ее тоже не один десяток лет. И до появления «нагана» с подобными переломными «смитами-и-вессонами» вся русская армия ходила.

Против американского обыкновения, этот револьвер был «двойного действия», то есть самовзводный, но и с возможностью взведения курка вручную. Это радовало.

– А вон тот можно посмотреть? – спросил я, указывая на револьвер, очень напоминавший вполне современный «смит-вессон». Возле него было написано «29».

– Пожалуйста, – кивнул хозяин, протягивая требуемое. – Мастерской Васильева револьвер, а ствол харламовский. Добротный товар.

Насколько я понял, сказанное что-то значило, но уточнять не стал. Взял в руку оружие, покрутил. Да, верно, ствол у него был короче, чем у «переломного», сантиметров двенадцать-тринадцать, и тоже в кожухе. Стержень экстрактора как раз в прилив кожуха убирался – для безопасности и чтобы не цеплялся. Подгонка тоже исключительная, спереди глянешь – так сразу и не поймешь, что там два слоя металла. Барабан привычно для нашего времени откидывается вбок, форма максимально простая, даже без долов. Странно это, кстати, потому что винтовки здесь больше век девятнадцатый напоминают. Странно. Хотя… с винтовками, если приглядеться, тоже не все просто, ложи у многих вполне современные по форме, те же приклады и спортивные, с «подушкой», и «монте-карло»… нет, не все так просто, как на первый взгляд кажется.

А вот этот револьвер очень напоминал современный «смит», особенно формой защелки барабана: очень уж она была у прототипа характерная. И опять же качество изготовления… То, что я держал в руках, поражало гладкостью поверхностей и подгонкой деталей. Хотя все очень просто, ничего лишнего, даже прицельные нерегулируемые, самое примитивное «железо». Да, рукоятка… рукоятка тоже не как у старых, а более современная по типу, «смыкается» со спусковой скобой, дает опору на средний палец. Такие в нашем мире, не соврать, уже во второй половине двадцатого века появились.

– Перезаряжать чуть дольше придется, – напомнил продавец, но больше ничего не сказал.

Тут он тоже прав, но только отчасти: приспособиться ко всему можно. Кстати, скорозарядники я здесь вижу в продаже, грубоватого вида, бронзовые, похоже, со стальными головками, еще даже подумаешь – носить такие гирьки на поясе или не надо. А, вру, вон еще стальные, по типу пружинных зажимов, эти полегче будут.

– Рукоятку поменять можно или сделать – только мерку сниму, – добавил старикан со шкиперской бородой.

– Мерку… нет, не получится, с судном мы, – покачал я головой. – Да и так удобно.

Я взял их в руки, оба револьвера, покрутил, примерил в ладони, пару раз навскидку прицелился в рисованный портрет какого-то злодея, вывешенный на стене с уведомлением о розыске. Оба ухватистые, увесистые, но хорошо лежащие в руке. Затем отложил «уэбли», или как там его, а то, что назвал про себя «смитом», показал хозяину и спросил:

– Двадцать девять рублей за этот?

– Верно, с простой кобурой и шестью снаряженными патронами, – ответил хозяин. – Еще что нужно?

Я уже обратил внимание, что револьверы большинство людей носит не на основном своем ремне, а на дополнительном, свисающем на одно бедро, где кобура, с гнездами под патроны. Такие ремни лежали у хозяина на прилавке, и на один из них я указал пальцем, стараясь не называть его вслух, чтобы не оплошать с названием.

– Патронташ? – уточнил хозяин, беря ремень с прилавка, и я энергично кивнул. – В два рубля вам обойдется, – сказал он, протягивая мне ремень из крепкой кожи. – На тридцать патронов гнезда. Что-то еще?

Ходить с пустым патронташем не годится, странно это, поэтому пришлось разориться на два десятка снаряженных патронов к револьверу, которые я распихал в гнезда, а затем взял две коробки гильз – револьверных и для винтовки. В довершение всего нож купил, с клинком сантиметров пятнадцать, в ножнах. Без ножа нельзя – он не только для драки, он вообще нужен. И на этом мы закончили.

Патронташ я сразу нацепил на себя, с удовлетворением заметив, что он хитрым карабинчиком дополнительно крепится к подвесной или брючному ремню, исключая съезжание вниз, а на него повесил кобуру с револьвером, но не на бедро, а на живот, наискосок, и почувствовал себя еще уверенней. Попробовал пару раз быстро выхватить – и убедился, что оружие выскакивает легко, а клапан откидывается движением пальца. Хозяин внимательно наблюдал за моими манипуляциями, но не комментировал. Потом взял два пружинных скорозарядника, и на этом шопинг закончился. Я рассчитался, и мы вышли на улицу.

– Кушать хочется, но надо к полковнику, срочно, – сказала Вера, за все время пребывания у оружейника не проронившая ни слова. – Мы и так нарушили, что сразу не пошли.

– Ну так пошли, чтобы не нарушать, – кивнул я, поправляя ранец, болтавшийся сейчас на одном плече. – Чего тянуть! Где это?

– В форте.

– Пошли в форт. Потом перекусим.

Форт виднелся прямо перед нами, в паре сотен метров, но дорога вела к нему не прямо, а огибала деревянный забор, за коим возвышалось фабричного вида зданьице, которое Вера поименовала «кирпичным заводом». И эта самая дорога сначала вывела нас к берегу, где меня ожидал очередной сюрприз – пляж.

Нет, в самом пляже ничего удивительного не было – желтая полоса чистого песка и набегающие на нее волны несильного прибоя. Но компании детей на пляже ударили по стереотипам, причем уже в который раз. Не далее как час с небольшим назад я видел «церковную казнь», из чего заключил, да и из всего прочего, что Церковь здесь силой и влиянием не обделена. И при этом я всегда полагал, что там, где Церковь в такой силе, там и без ханжества не обойдешься. Но то, что я сейчас увидел, эту картину развалило в один момент – загорелые и мускулистые мальчишки и девчонки носились по песку друг за другом, одетые лишь в полотняные шорты вроде «семейных» трусов, ну и у девочек были какие-то совсем не впечатляющие топы, конструкция которых явно диктовалась отсутствием эластичных тканей в местном ассортименте.

Там же сидели несколько средних лет женщин с маленькими детьми, прикрывшись от солнца плетеными тростниковыми зонтиками. Нормальный провинциальный пляж, когда все взрослые на работе. Все как у нас.

– А что, дети не в школе уже? – спросил я, бросив взгляд на часы.

Вера глянула на меня чуть удивленно, потом спохватилась и ответила:

– Сейчас их домой отпустили, на лето. И работать по домашним делам они только до обеда могут, а после обеда – свободны. А школа у нас не здесь, здесь только начальная церковная.

– А после начальной? – заинтересовался я.

– После начальной всех отправляют на Детский остров, это через узкий пролив от Большого. И там все учатся с десяти и до четырнадцати лет.

– Ты год, получается, как закончила?

– Да, школу девочек, – кивнула она.

– У вас раздельно учатся?

– Конечно. – Она вновь чуть удивилась моему вопросу. – Мы же там живем – как можно смешивать? У нас свои дела, девчоночьи.

Тут она чуть смутилась и слегка покраснела.

– И не видитесь с мальчишками? – удивился я.

– Почему не видимся! – удивилась девочка. – Каждые выходные у нас танцульки и все такое, и в другие дни все время что-то вместе делаем. Даже пляж и конный манеж у нас общие. Просто школы разные и живем отдельно. А у вас как?

– У нас все вместе, но в школе не жили, а после уроков по домам шли.

– А кто живет далеко? – удивилась она.

– У нас школ было больше. А сами школы, наверное, меньше.

– Это сколько учителей тогда надо? – поразилась она.

– Ну не знаю… Хватало, наверное, – пожал я плечами. – Кстати, а после школы есть где еще учиться? Если кто больше знать хочет.

– Если совет преподобных выберет такого ученика, то его потом переводят на Большой остров, с согласия родителей, и там он уже учится на инженера, или мастера, или даже священника, – ответила Вера.

– То есть сами отбирают?

– Да, смотрят, кто самый лучший, и затем предлагают.

Ну, может, оно и к лучшему? Больше народа «у сохи и у станка» и меньше никому не нужных «образованцев», на которых только деньги зря потратили и для которых диплом – способ не работать руками.

– Совет преподобных… – задумался я. – Школа Церкви принадлежит?

– Конечно! – Вера вроде даже как слегка возмутилась вопросу. – А кто еще имеет право учить?

– Ну… да, верно, – кивнул я, решив в дискуссии на такую скользкую тему не вступать.

Пока из того, что я заметил, местная Церковь таким уж злом мне не казалась, хоть я сам, мягко говоря, хорошим христианином никогда не был и к этому званию не стремился. Нравы… мне почему-то вспомнилась Скандинавия, где церковь никогда за «общую нравственность» не боролась, а полагала таковой лишь прилежание в труде и честность в делах, отчего скандинавы в свое время и добились столь многого для столь малых стран, пока верх с низом не перепутали, равно как и их Церковь.

– А тот, с крестом на груди, который казнью командовал, – священник?

– Да, преподобный Симон, – подтвердила Вера. – Ему суд в этом городе.

– Значит, здесь судит преподобный? – удивился я. – Все случаи?

– Ну… да, – как бы недоумевая от такой моей необразованности, ответила девочка. – А кому еще суд, как не ему, если суд Господу? Он ведет службы каждый день, и он судит. Ему подчинена больница и школа для маленьких, где учатся писать и читать. И ясли для детей негров, если они есть в городе.

– В смысле?

– Что – в смысле? – не поняла девочка.

– Что за дети негров?

– Ну чего непонятного? Ребенок рождается без татуировки, а значит, таким, каким его создал Господь, – пустилась она в объяснения. – А значит, свободным от рождения и допущенным к Таинству Крещения. Поэтому с неграми такие дети жить не могут, негры их испортят и отвратят от Господа. Их воспитывают сначала в яслях, а потом отправляют в школы на Детский остров.

– А потом?

– Потом – кто куда, – пожала она плечами. – У нас училка была из таких детей, например. В основном на Большой остров они уезжают, в церковное войско или на тамошние фабрики. Или учатся дальше. Священники часто получаются из них.

– Понял, – кивнул я, подумав, что это лучше, чем в нашем мире было, где дети рабов рождались рабами, а крепостных – крепостными, после чего спросил: – А кто управляет городом?

– Голова, – ответила она. – А полковник командует объездчиками и ополчением, когда его собирают.

– Ага! – сообразил я и добавил: – А что! По уму.

Завершение фразы было уже специально Вере адресовано, чтобы не подумала, что я здешнее мироустройство сразу сомнению подвергаю. А я и не подвергал, я пока просто усваивал информацию. Куда мне подвергать, если я третий день здесь и часа два как в город приехал, – рано еще.

Еще один поворот – и нашим глазам открылся вид на ворота форта и гавань. Гавань была велика, хоть причалы занимали и небольшую ее часть. А еще она хорошо защищена от штормов с моря далеко выдающейся косой и волноломом, на сооружение которого явно положили немало сил. У пирсов стояло десятка два парусных судов, все больше двух– и трехмачтовых, преимущественно гафельные шхуны и грузовые барки. Хватало и рыбацких лодок, которые забили своей разноцветной массой пространство между двумя ближними пирсами, на которых раскинулся небольшой рыбный рынок. Пахло этой самой рыбой, но и еще чем-то, вроде как смолой или дегтем.

– Видишь, во-он там! – показала пальцем Вера. – Двухмачтовая, с коричневыми бортами и голубой полосой по фальшборту. В самом конце.

– Ага… – кивнул я, присмотревшись к простенькому с виду, но ухоженному судну метров двадцати пяти в длину, с небольшой надстройкой на палубе, ближе к корме, пришвартованному к самому дальнему пирсу.

– Это наша «Чайка», – с гордостью сказала девочка.

– Красивая, – ответил я, нимало не покривив душой: для меня все парусники всегда красивыми были.

– Отец ее всего два года как достроил, – вновь погрустнела девочка. – Он такой счастливый был, когда пришел на ней с верфи, что даже договорился в школе, чтобы меня на две недели отпустили с ним в плавание. Забрал меня прямо с урока, и мы пошли на Кривую Раковину за копрой и пальмовым маслом. Так здорово было.

Я не нашелся что ответить. Так себе из меня утешитель, если честно. Стоит ей погрустнеть, и я сразу совершенно теряюсь. Не умею я обращаться ни с детьми, ни с подростками и меньше всего с теми из них, которые только что осиротели. Я даже подумал, грешным делом, что Вера так привязалась ко мне потому, что я попался ей на дороге в тот момент, когда она больше всего нуждалась в отце. А что я еще заметил, так это то, что этот ребенок стал мне совсем не безразличен – разбудил, наверное, какие-то дремавшие до сих пор отцовские чувства. Ну да и к лучшему, наверное. Не было у меня никогда никого, а тут вдруг… нет, дочерью назвать – еще заслужить надо право. Посмотрим. Мой ребенок, короче.

А в общем… надо заново учиться отвечать за кого-то еще, кроме самого себя. Пора уже, а то как со службы ушел, так и забыл, как это делается.

Тем временем мы приблизились к воротам форта, возле которых, под навесом, опиравшимся на столбы в диагональную черную и белую полосу, дремал какой-то дедок с револьвером на поясе и латунной бляхой на шее – сторож, видать. Сам форт явно давно не выполнял обязанностей оборонительного сооружения – потребности такой не возникало, поэтому ворота в него были распахнуты и никто свободному входу и выходу не препятствовал. Судя по всему, с тех пор как сия крепость обросла со всех сторон городом, ее настоящее значение утратилось окончательно, и она превратилась в аналог местного Кремля, эдакий административный анклав.

– Здесь вся власть городская квартирует? – спросил я свою спутницу.

– Здесь, – кивнула она. – Тут и голова, и полковник, и даже тюрьма здесь. Городской арсенал и склад резерва, все как полагается.

– Откуда ты такая грамотная в организации службы? – подколол я ее.

– Этому в школе учат, на уроках военного дела, – чуть удивилась она вопросу. – У вас не так?

– Да… почти так, – согласился я, вспомнив свои уроки НВП.

Мы прошли в ворота, створки которых, сделанные из толстенного деревянного бруса и перехваченные стальными лентами, были распахнуты настежь, и оказались в не таком уж обширном дворе – я ожидал другого. Внутри форт был поделен стенами на несколько отдельных территорий, и вся левая, если смотреть от центрального прохода, сторона была отгорожена.

Сам центральный проход был вымощен кирпичом и сейчас ремонтировался. Небольшой участок был огорожен бечевкой, и там двое в простых холщовых портках и длинных рубахах подновляли песчаную подушку. На лицах у обоих виднелась татуировка, причем татуировка фигурная, плотная, покрывавшая почти всю кожу, – не слово «НЕГР», выбитое клеймами. «Природная», так сказать.

– Это кто такие? – шепнул я.

– Негры, на город работают.

– Пленные?

– Нет, пленных дальше отправляют, на рудники, в наказание, – ответила Вера. – Там тяжело, а здесь оставляют тех, кого купили. Или кто сам пришел.

– А у кого покупаете? – удивился я.

– У турок чаще всего.

– А у этих, из Племени Горы?

– С ума сошел? – поразилась она моему вопросу. – Племя Горы ловит негров из племен, что близко живут. Им убежать ничего не стоит, свои рядом. Или какую другую пакость сделать. А турки привозят издалека, и им бежать некуда.

– А в местные племена?

– Племена не любят чужаков с другой татуировкой, – объяснила Вера. – Сделают рабами или просто убьют. Или перепродадут Племени Горы, а те – туркам.

– А у вас свои негры есть? – спросил я. – Ну дома в смысле.

– У нас Василий работает, его еще дед нанял. Старый совсем. И все.

Смысл моего вопроса до девочки явно не дошел. А я по-другому и сформулировать не мог, да и ляпнуть лишнего опасался.

– Но он уже не негр на самом деле, – продолжала она между тем. – Лет двадцать как не негр уже.

– Это как? – теперь уже не понял я.

– Если негр готов вступить в лоно Церкви Христовой, то он ходит в больницу при храме, и там ему начинают выводить татуировку с лица, – вновь пустилась в объяснения моя спутница. – Когда ее всю сведут, местный преподобный допускает его к Крещению. И после этого он совсем свободный человек, потому что никто не вправе принуждать христианина, вернувшего себе облик Божий. Правда, никто и не обязан его больше кормить, поэтому он должен найти себе работу.

– Ага… – только и нашелся я что ответить.

Так… то есть статус вот этих двоих, что плиту укладывают, что-то вроде «химиков». Ладно, будем пока как-то так считать.

– Вот здесь полковник сидит, – сказала между тем Вера, указав на низкую деревянную дверь в стене массивного одноэтажного флигеля, напоминающего цейхгауз.

Никакой охраны у двери не было, поэтому мы просто толкнули дверь и оказались в полутемном и довольно прохладном, особенно после уличного зноя, помещении. Низкий потолок, маленькие окна в глубоких нишах, длинный стол, за которым сидела уже знакомая четверка – «Цыган», недавно на наших глазах клеймивший преступников, и трое его помощников, все с висящими на шее латунными бляхами со знаком креста и какой-то надписью. На столе, на металлической подставке, расположился кипящий чайник, а на развернутой бумаге красовалась горка свежих калачей.

В углу комнаты стояла ружейная пирамида, в которой в рядок выстроились вороненые винтовочные стволы, на стене висели какие-то плакаты о розыске и объявления и еще черный простой крест. К моему удивлению, никаких икон в «красном углу» я не увидел, хоть и ожидал.

– Чем служить можем, уважаемые? – спросил пожилой дядек, тот, что держал на казни коробку с клеймами.

– Нам бы к полковнику, – сказала Вера. – О нападении на обоз рассказать.

– Туда проходите, – лаконично сказал он, указав на еще одну дверь, в дальнем конце караулки.

– Спасибо, – хором ответили мы и направились туда.

За дверью оказалась еще комнатка, теперь уже совсем тесная, б€ольшую часть которой занимал письменный стол, заваленный бумагами. На побеленной стене, возле обязательного креста, висела большая карта окрестностей города с какими-то пометками и воткнутыми в нее флажками и значками. Еще на стене, на крючьях, как у оружейника на стенде, висело несколько разных винтовок.

За столом, на простом и не слишком удобном стуле, грубо сколоченном из деревянных брусков, сидел среднего роста человек в сбитой на затылок шляпе. Недлинная борода, худое и умное лицо, загорелое на местном солнце до цвета мореного дерева, голубые, очень светлые глаза. Одет он был в черную жилетку-разгрузку с множеством карманов и серую рубашку под ней, с завернутыми до локтей рукавами. Все левое предплечье покрыто целой сеткой шрамов, словно кто-то пытался прожевать руку этого человека и немало в этом преуспел.

– Проходите, не стесняйтесь, – подбодрил он нас, едва мы показались на пороге, и снимая шляпу при виде Веры. – С чем пожаловали?

– Обоз наш побили, – сказала Вера. – Павла-купца, что с Большого Ската, какой на Торг пошел. Мы двое уцелели, и больше никого.

– Кто? – спросил полковник, поднимаясь из-за стола и делая шаг к карте. – И где?

К моему удивлению, а я привык к тому, что понятия «женщина» и «карта» несовместимы, Вера, ни на секунду не задумавшись, ткнула пальцем в какую-то точку на карте, добавив:

– Здесь. Сразу, как степь закончилась, в овраге. Племя Горы. У них ружья были, вот такие…

Она обернулась ко мне, и я понял без слов, чего она хотела. Снял с плеча трофейную однозарядку, выложил на стол перед полковником. Туда же присовокупил старый револьвер. Тот кивнул коротко, револьвер сразу отодвинул в сторону, не найдя в нем ничего интересного, а винтовку взял в руки, осмотрел.

– Турецкая работа, – сказал он. – Уже не в первый раз вижу. Специально для негров делают, чтобы подешевле. А ты что скажешь, боец?

С этими словами он обратился ко мне.

– А я не знаю, – ответил я без излишней выдумки. – Могу сказать только, что такой затвор с рычагом – дешевле и не придумаешь. Но сломать невозможно, и стрельнет неплохо, пока затвор не разболтается.

– Правильно думаешь, – кивнул полковник. – Но говоришь странно. Откуда сам?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Проблема у меня с этим.

Насчет таких вопросов я давно для себя решил – из легенды выбиваться не надо. Решили, что у меня «мозги помялись», на том и стоять будем.

– Не понял, – прищурился собеседник.

– Память я потерял, большими кусками, – ответил я. – Как раз во время боя.

С этими словами я снял с головы шляпу и повернулся к полковнику здоровенной, налившейся лиловым и покрытой запекшейся кровью ссадиной.

– Вот как, – чуть удивился тот. – А ты что о нем знаешь, барышня?

Вера вздохнула, чуть переигрывая, затем сказала:

– Отец его на Торге нанял – он с другим обозом пришел. Сам откуда-то с севера, крещен Алексеем. Отец о нем больше знал, а мы и поговорить толком не успели.

– Кем нанял? – по делу уточнил полковник.

– Телохранителем мне, – ответила Вера без запинки. – И законным защитником. Он меня и спас, собственно говоря, только сам вот… по голове получил при этом.

– Ну… ты скажи… – даже озадачился местный военачальник. – А что помнишь, добрый человек?

– Да все… кусками как-то, – неопределенно ответил я. – Дом помню как выглядит. А где это – не помню. Людей каких-то помню. Что умею – ничего не забыл. Как-то так.

На мой взгляд, так и нормально получилось. Как у Доцента из «Джентльменов удачи» – «тут помню, тут не помню». Классика.

– Девица… тебе тогда перед нашим преподобным надо клятву принесть, что человек Божий Алексей тебе законный защитник, иначе никак. А он уже свидетельство даст, что принял такую клятву.

С этими словами он посмотрел ей в глаза строго. Но девочка не смутилась – она себя давно уверила в том, что такова была бы отцова воля, поэтому согласилась со всей горячностью. Полковнику такой оборот дела понравился – по всему видать, доверие вызвал. Тут с клятвами на Библии, или на чем там еще принято, наверняка не шутят.

– А тебе… – сказал он, обратив свой взгляд на меня, – …могу вот что присоветовать: мы тебя на карточку снимем. И отошлем на Большой остров с пакетботом, а они оттуда дальше пошлют, с уведомлением, что, мол, потерял память человек, может, знает его кто? Глядишь, в ином месте и вспомнят. Как?

Вспоминать в этом мире меня некому, так что согласился я легко. Зато подозрений меньше на мой счет будет. Зачем мне подозрения, когда у меня еще вопросы впереди будут – по имуществу спасенного ребенка и ее отношениям с дядей. Не надо такого, чтобы в меня можно было пальцем тыкать.

– А насчет Племени Горы уверены были?

– Конечно, – кивнул я, благо Вера про это все мне по дороге разобъяснить подробно успела. – У них на лбах пик трехглавый был, какому они молятся. Это я как-то помню.

– Застрелил кого? – уточнил полковник.

– Троих он успел, – ответила за меня девочка.

– Сам видел? – еще раз спросил полковник.

– Вот как вас сейчас, – ответил я.

Тут я тоже решил в подробности не пускаться. Пока мы ни в чем не наврали, а вот если сказать, что убил при атаке на обоз, – уже вранье будет, и мало ли как оно потом всплывет! Врать бывает полезно, но только если подопрет. Сейчас не подпирает.

– Далековато для нас, – задумчиво сказал полковник, разглядывая карту. – Туда только походом идти, а такой возможности у нас нет сейчас. Подумаем, как этих Детей Горы здесь поблизости шугануть, чтобы совсем не наглели. А на Торг пока обозам не ходить, как мне кажется.

Вера вздохнула, явно задавив разочарование, а я местного военачальника понял. Добавлю – я даже не сомневался, что именно так все и выйдет. Наличные силы у него невелики, сомнений нет. Небось с десяток объездчиков. Ну два десятка. Он же тут вроде шерифа со своими помощниками. А если какая большая проблема случится, то тогда весь город в ополчение идет, но для этого надо все остальные дела бросить, а разбитый обоз купца из дальних краев – причина недостаточная, как мне кажется. Поэтому постараются поймать они нескольких дикарей татуированных неподалеку от города и покарать их показательно. Не более.

– Пойдем мы? – спросил я, аккуратно беря девочку за плечо и подталкивая к выходу.

– Ага, идите, – кивнул полковник, отставляя отданную ему трофейную однозарядку в угол и с заметным облегчением избавляясь от нас. – До завтра только город не покидайте. С утра к преподобному Симону сходите, чтобы он свидетельство подтвердил, а тебе, человек Божий Алексей, с утра еще фотографа навестить. Глядишь – и поможем твоей беде, найдем, откуда ты приехал. Да и здесь бы ты походил в порту, погулял – в эти края попасть можно только отсюда или из Рыбной гавани, другого пути нет. Может, и вспомнит тебя кто.

– Попытаюсь, спасибо, – кивнул я.

И так, слегка подталкивая, я повел Веру к выходу. Она не сопротивлялась, хоть и была удивлена. И лишь на улице спросила:

– А почему мы ушли? Они же должны были ополчение собрать.

Я вздохнул, после чего в краткой речи разрушил надежды девочки до основания, столкнув их с монолитом прозы жизни. Не могу сказать, что ее это порадовало, даже на глазах выступили слезы, и, пока мы шли по дороге от форта, она молча кусала губы. Обидно, чего уж там. И горько. Но рисковать жизнью своих людей по любому поводу полковник не будет – тут сомневаться не приходится. И я на его месте не стал бы. Странно, но с моими аргументами она не то чтобы согласилась, но поняла, о чем я говорил, по крайней мере. Видать, привыкают они здесь с раннего детства с реальностью сталкиваться.

– Теперь куда? – спросил я ее, остановившись на развилке дороги.

Сверни направо – и в гавань попадешь, налево – в город. С одной стороны, пора бы и на судно глянуть, но если честно, то есть уже так хочется, что ни о чем другом думать не могу. Не сказать, что питание местной разновидностью сухого пайка в течение трех дней меня сильно вдохновляло. Хотелось чего-то нормального, и желательно горячего.

– Поедим? – не очень уверенно предложила девочка.

Видать, боится она на шхуну идти. Боится того, что придется рассказать тем, кто там остался, о том, что случилось с обозом. Придется переживать все заново – нападение, бой, смерть отца. Придется брать в свои руки управление тем, чем должен был управлять отец, и она страшится этой ответственности, поэтому и оттягивает свой приход туда всеми силами.

– Пошли поедим, – согласился я. – А где?

– А вон, на рыбном рынке, – показала она пальцем. – Там вкусно, тебе понравится.

– Не сомневаюсь, – кивнул я, принюхиваясь к доносящемуся с той стороны запаху жарящейся рыбы.

Тем более что в этом некая форма компромисса была – рынок был как раз на пути к пирсам: вроде бы и приближаемся к шхуне. Туда мы и направились.

Рынок восхищал. Рыба разная, всех видов, мелкая и крупная, лежала на прилавках горой. И не просто лежала – ее и покупали, причем некоторым покупателям за отдельную плату в несколько медяков ее еще и разделывали буквально парой взмахов острого, как бритва, ножа. Делалось это так ловко, что я удивлялся, как продавцы умудряются проделывать этот трюк, не отхватывая себе пальцев. Они ведь даже не глядели на скользкую рыбью тушку у себя в руках, а продолжали болтать друг с другом.

В самом дальнем конце рыбного пирса было что-то вроде крошечной харчевни, где на решетке жарили здоровые куски какой-то рыбы, а рядом, на большом противне, шипела поджаристая картошка.

Крупная румяная тетка в завязанной на лбу красной косынке, почти полностью повторявшей цвет ее щек, заправлявшая всем этим хозяйством, поздоровалась, приняла от меня шестьдесят копеек, после чего подала на деревянных дощечках по огромному тунцовому стейку и по целой горе жареной картошки с луком. А в качестве напитка, к моему удивлению, подали самый обычный томатный сок в жестяных кружках, а к нему – солонку с крупной солью, что всколыхнуло у меня в мозгу какие-то смутные детские воспоминания: томатный сок «в розлив» за десять копеек в продуктовых магазинах, из высоких стеклянных конусов с краниками внизу.

От запаха свежей рыбы прямо с углей желудок забился в голодных судорогах. Выдавив на рыбу четвертинку лимона, я боковиной вилки отломил кусок волокнистого тунца от целого стейка с темными отпечатками раскаленной решетки, закинул его в рот и аж застонал от тихого блаженства: изысками, может быть, повариха не заморачивалась, но все свежее – обалдеть.

Вера тоже ела, и даже с аппетитом, попутно все время поглядывая на хорошо заметную с этого места шхуну. Паруса спущены, швартовочные тросы намотаны на чугунные кнехты пирса. По палубе кто-то ходит, загорелый, голый по пояс, но разглядеть лучше не получается – далеко. Однако девочка перехватила мой взгляд и сказала:

– Иван-машинист. Он, когда в порту, только и возится с машиной. Она ему вместо жены и негритянок в борделе.

Тут я вновь озадачился. Что у них там стоит? Дизель? Не верится как-то, дизель – штука сложная на самом деле, сложнее обычного бензинового двигателя, а судя по тому, что я вокруг заметил, тут технологии еще за пределы «силы пара» не вышли. Достаточно того, что в лавках и караулке я электрических лампочек не видел, а висели на стенах исключительно… хм… керосиновые? Или масляные? Тут уже не знаю, но в любом случае на чем-то жидком, с фитилями и стеклянными колбочками.

Если из таких выводов исходить, то на шхуне должна быть полноценная труба, как на любом пароходе. Высокая, чтобы тягу создавать, – а ее не было. Не было на «Закатной чайке» и не было ни на одном другом суденышке в гавани, хоть и были они самыми разными, длиной от десяти метров примерно так до пятидесяти. Хотя с этого места можно было разглядеть на палубах некоторых судов, ближе к корме, надстройки или люки, очень похожие на машинные. И тоже без больших труб. Интересно.

– А что за машина у вас? – спросил я Веру.

– Обычная, судовая, – прожевав, пожала она плечами. – Средняя.

– А еще какие есть? – уточнил я.

– Большие и малые, – удивительно емко ответила она.

– И на чем она работает? – зашел я с другой стороны.

– Как на чем? – посмотрела она на меня с удивлением. – На воде и масле. На чем еще машины работают?

– У нас, там… – я неопределенно кивнул куда-то себе за спину, подразумевая свой мир, – …машины на чем только не работают, самые разные есть. Поэтому и спрашиваю.

– У нас машина одна, – ответила она категорично. – И на судах, и для мастерских, и для электричества, если оно есть.

– И как работает?

– Дай поесть, а? – поморщилась она. – Иван-моторист тебе все расскажет.

– Вы в школе устройство машин проходили? – спросил я, зайдя с другой стороны.

– А как же! – гордо ответила Вера, цепляя с дощечки очередной кусок рыбы. – Проходили.

– И оценки ставят?

– Ставят… – с оттенком недоумения нахмурилась она. – Как же без оценок!

– И что у тебя по устройству машин было? – спросил я напрямую.

– Что надо, то и было, – сразу насупилась она, зацепила белыми зубами рыбу с вилки и начала подчеркнуто тщательно ее пережевывать.

Я решил не добивать ее, потому что тема оценок по «Теории машин и механизмов» ее явно не вдохновляла на продолжение беседы, и тоже вернулся к обеду. Так, в сосредоточенном молчании, мы доели наш обед, после чего легальные поводы не возвращаться на борт шхуны были окончательно исчерпаны. Вера это поняла, потому что вздохнула, подхватила с земли стоящий между ног ранец и спросила:

– Пойдем, что ли?

– Пойдем, – кивнул я. – Чего тянуть? Чему быть, того не миновать.

Я тоже закинул ранец на плечо и пошел следом за решительно зашагавшей девочкой. Мы прошли «рыбацкий сектор» гавани, затем потянулись пирсы, к которым были пришвартованы суда побольше. Стояли они плотно, одно за другим. На некоторые как раз грузили товар с помощью примитивных кранов с приводом от ручных лебедок, на иных шла приборка и покраска, а на некоторых палубы были пустынны.

– Вера, а в судах ты разбираешься? – спросил я.

– А как же! – даже удивилась она вопросу. – У нашей семьи вся торговля морем всегда была. Как мне не разбираться?

– Так просвети тогда, как что называется, чтобы мне совсем дураком не выглядеть, – попросил ее я. – Вон та большая посудина как называется?

Я показал на судно метров пятидесяти в длину, широкое, с тремя мачтами и длинной надстройкой на палубе. На корме его красовалась надпись белым по черному: «Нарвал».

– Это барк, – сразу сказала она. – Принадлежит Христианскому Промышленному Дому, доставляет всякий товар с Большого острова. Больше этих судов и не строят ничего.

– А вот это что?

Палец мой указал на одномачтовое суденышко метров пятнадцати или чуть больше в длину, на корме которого сидел, свесив босые ноги за борт, матрос в белых холщовых портках и удил рыбу с борта.

– Шлюп, – ответила Вера. – Видишь, какой он широкий и развалистый в миделе? Если бы он был €уже и нос острее, то была бы яхта. Да, и у яхты водоизмещение поменьше, с грузом они не ходят. Корпус узкий, нос острый, а у шлюпа – все как у земляной шаланды.

– А как они ходят? – уточнил я. – Ну яхты я имею в виду.

– Пакетботами и почтовыми судами, – ответила девочка. – Иногда пассажиров берут, если место есть. И у церковной стражи посыльные яхты есть, но на тех еще и по две пушки.

Вот как… еще интересная деталька, не забыть бы расспросить. Пушек я пока не видел, к слову.

– А «Закатная чайка» – шхуна? – уточнил я.

– Шхуна, – кивнула девочка. – Шхуны у тех купцов, которые далеко ходят, а груза возят не так чтобы слишком много. Зато идут быстро. А вон там, видишь? В конце пирса?

Ее маленькая ладонь указала на двухмачтовое грузовое судно, явно не скоростное, широкое, с высокими бортами и наверняка – с объемистым трюмным чревом.

– Толстяк какой, – усмехнулся я.

– Верно, – скупо улыбнулась на комментарий девочка. – Это лихтер. На них ходят те, кому спешить некуда, а груза берут много. И с ним небольшая команда может управляться, так что купцы такие любят строить. Такой лихтер везет груза как две наших «Чайки».

Как я понял, на этом список строящихся здесь судов и исчерпался, если не считать всевозможных рыбацких баркасов, шаланд, шлюпок с судов и крошечных вертких тузиков, скопление которых вплотную примыкало к рыбному рынку.

Так мы прошли шесть капитальных каменных причалов, далеко отходящих от набережной, и добрались до последнего, седьмого, в самом конце которого и пришвартовалась «Закатная чайка». С борта на причал были переброшены узкие дощатые сходни с канатными леерами.

Палуба немаленькой, в общем, шхуны с такого расстояния показалась тесноватой, ее среднюю часть занимала невысокая надстройка ходовой рубки. Сама тиковая палуба была выскоблена и пропиталась морской солью до белизны. На самом носу, равно как и на корме, стояли две металлические треноги, мощные и тяжелые, назначения которых я так и не понял.

За надстройкой, у самой полукруглой кормы с далеко выдающимся назад ахтерштевнем, у поднятой двойной крышки большого люка, рядом с которым возвышались невысокие изогнутые трубы, сидел на корточках голый по пояс загорелый человек в грубых холщовых портках, застегивающихся на боку с захлестом, как у всех нормальных моряков, и со всклокоченной седоватой бородой. Руки у него были измазаны по локоть в машинном масле, босые пятки по цвету соперничали со смолой, а сам он коротким широким ножом, похожим на сапожный, сдирал резиновую прокладку с какой-то металлической детали. Длинные седые волосы были забраны на затылке в хвост, перехваченный кожаным шнурком, на шее висел простой латунный крестик.

Человек поднял голову, услышав наши шаги, внимательно посмотрел на Веру светлыми, словно выцветшими на солнце глазами в окружении частых морщин, дождался, когда мы подойдем ближе, и лишь затем спросил:

– Что случилось? Где все?

– Погибли все, дядя Ваня. Никого не осталось, – сказала Вера и заплакала – в первый раз с похорон отца.

* * *

Уже день клонился к вечеру, когда Вера закончила свою историю. Иван-моторист слушал внимательно, часто переспрашивал и уточнял. Рассказ про меня принял на веру вроде бы. Пока Вера рассказывала, он вскипятил чайник, молча поставил перед нами на палубе три кружки с ароматным чаем, а к нему выложил полупрозрачную сахарную голову со щипцами.

Мы с Верой пили чай внакладку, а Иван – вприкуску, да еще и из блюдечка.

– Дядя Ваня, – вдруг спросила Вера, когда разговор к концу подошел, – а где Игнатий?

Иван поморщился слегка и не успел ничего ответить, как Вера спросила:

– Опять запил, да?

– Ну не знаю пока, – ответил Иван. – Вчера днем он в город пошел, а с вечера я его с двумя мужиками какими-то на пирсе видел. И совсем пьяными не показались. Но выпивши был, не без того.

– Опять, – вздохнула Вера и обернулась ко мне: – Сколько отец ругался, сколько его рассчитать грозил! Только второго такого шкипера, как Игнатий, и нет, наверное, поэтому и прощал всегда.

– Верно, шкипер он редкий, – кивнул Иван. – Другой утоп бы давно в тех местах, куда Игнатий шхуну водил, а этот и судно куда надо приведет, и товар. К Чертовой банке никто без лоцмана не суется, а Игнатий с закрытыми глазами там шхуну ведет, и хоть бы хны ему. За то его хозяин покойный и терпел, хоть вечно с ним на берегу такое… А вот в плавании – ни-ни, ни капли.

– Команду надо нанять, временную, – сказала Вера, причем уже отнюдь не просительным тоном. – Сколько надо, чтобы до Большого Ската дойти, не больше, но нормальных, с рекомендацией. И Игнатия привести – пусть этим и занимается.

– Хм… – даже вроде чуть-чуть удивился Иван такому тону девочки. – Сделаем. Я вот друга вашего нового с собой приглашу, если он боец. Сами знаете, в какие трактиры Игнатия заносит.

– Сходишь с Иваном? – сразу обернулась ко мне Вера.

– Схожу, чего не сходить! – ответил я. – Вещи бы мне только бросить.

– Вот Иван и покажет, куда их скинуть.

Как и следовало ожидать, ночлег у команды был в трюме. Под надстройкой были две маленькие каютки, которые занимали хозяин и шкипер, а остальная команда с гамаками пристраивалась под палубой. Или даже на самой палубе, если погода была хорошая. Мы с Иваном спустились по крутому трапу в трюм, пахнущий мокрой пенькой и чем-то сладко-фруктовым. Запах шел от небольших бочонков, составленных поодаль.

Иван полез в какой-то рундук, которого я сразу не разглядел в полумраке, откуда вытащил и выдал мне свернутый гамак с одеялом и маленькой подушкой, набитой чем-то напоминающим крошеную пробку, и моряцкий сундучок для вещей, больше похожий на старинный фибровый чемодан, с бронзовой табличкой, на которой было выбито название шхуны.

– Вот тут устраивайся, ближе к трапу. А дальше уже матросы живут.

Понятно – даже в трюме места по ранжиру поделены. К радости моей, морские узлы я вязать умел, занимался в детстве парусным спортом на маленьких швертботах, катаясь на них по реке Тверце, так что вполне сноровисто закрепил гамак шкотовыми узлами под одобрительным взглядом Ивана. Хорошо, что не опозорился.

Все, что в этот сундучок не влезало, вешалось на крючья хитрой формы, прикрученные к столбам, к которым как раз и крепился гамак. Туда я и повесил «винчестер» в чехле и рюкзак. На винтовку Иван глаза скосил, затем спросил, не удержался:

– Хозяйская?

– Была, – коротко ответил я. – Моя в драке пропала, Вера взамен отцовскую отдала.

Моторист лишь кивнул, никак не прокомментировав мое заявление. Зато сказал:

– Сейчас по трактирам пойдем, так ты ко всему готов будь… – Он поскреб пятерней в затылке и добавил: – У Игнатия дар есть такой – плохие компании находить. Мало ли как дело повернется.

За разговором он переоделся в нормальные штаны с сапогами, натянул на себя рубаху и в карман положил весьма добротный с виду бронзовый кастет, правда, без шипов.

– Понадобится, думаешь? – спросил я.

Иван пожал плечами, затем ответил:

– В кабаках, что у порта, всякое случается – и до смертоубийств доходит. А револьвер оставь: все равно на входе в кабак отберут или не пустят с ним. Забыл правило?

– Я многое забыл, – неопределенно пожал я плечами.

– Этого забывать нельзя, – наставительно ответил он. – Пьяный идет с оружием – двадцать рублей штраф. А в кабак оружным приперся – еще месяц аресту и пятьдесят штрафа. Помни. Даже за нож, если большой, можно в кутузку загреметь.

Понятно. Значит, несмотря на церковную власть, настоящей святости народ здесь так и не достиг, если и грабежи случаются, и поножовщины кабацкие, и сам свидетелем был «церковной казни» над скупщиками краденого. Интересно, интересно, а мне всегда почему-то казалось, что если где Церковь власть возьмет, то там все по струнке. Ошибался, видать. А вот револьвер мы тогда брать не будем. И кастет нам без надобности: если до кулачек дойдет, то мне лучше без него.

– Ну пошли, что ли? – спросил Иван, одергивая рубаху и приглаживая выбившиеся из хвоста волосы.

– Пошли, – согласно кивнул я.

Вера сидела на палубе, задумчиво глядя на город и очищая мандарин, размерами больше смахивающий на апельсин.

– Пойдем мы, барышня, – доложился Иван. – Одна вы на борту остаетесь.

– Я на вахте побуду, ничего страшного, – ответила она. – Сами знаете, тут в порту пока ничего не случалось.

Иван лишь кивнул, и мы сошли на пирс по пружинящим под ногами сходням. Случалось не случалось, но раз он девчонку малолетнюю спокойно за вахтенного оставляет, то, значит, тому есть причина. И ему я верю, потому что за последние три дня сам ее хорошо узнал – с такой не шути.

Направились мы не в ту сторону, с которой пришли, а в противоположную, за дальний угол форта, куда вела сначала мощеная набережная, а потом просто натоптанная тропа. И в какие края она вела, стало ясно после того, как нам навстречу попалась пара пьяных матросов, идущих в порт и поддерживающих друг друга.

Действительно, сразу же за поворотом крепостной стены началась кривая и грязноватая улочка, зажатая между самой стеной с пристроенными к ней лавками и двухэтажными домами из привычного уже красного кирпича, в коих первые этажи представляли собой идущие один за другим «трактиры», «рюмочные» и «кабаки», из открытых окон и дверей которых на улицу неслись звон посуды, звуки какой-то музычки, не слишком виртуозно исполняемой вживую, пьяный гомон, хохот. В общем, стандартный кабацкий набор звуков.

Прямо на улице, под стенами трактиров, пристроились несколько пьяных, неспособных к дальнейшему самостоятельному перемещению, и при виде их Иван-моторист покачал головой, пробормотав:

– Вот же балбесы… Загребут их объездчики – будут в холодной отсыпаться. И штрафа по пять рублей с каждого возьмут.

При этом он бросил взгляд куда-то вверх. Я тоже посмотрел туда и с удивлением увидел наверху крепостной стены стоящего под навесом крепкого бородатого мужика с револьвером и нагайкой на поясе. На шее у него висела на ремешке уже привычная бляха. Вот оно как… грех-то здесь под присмотром. Но все равно… для Церкви не слишком назойливым, как я понимаю. Все остальное здесь нормально, и даже две вывески: «Веселый дом «Под пальмами» и «Веселый дом «Летучие рыбки» – тоже никого не удивляют. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Чего-то я пока во всем происходящем вокруг не понимаю. Здорово так не понимаю.

– Ну откуда начнем? – спросил, адресуясь, скорее всего, к самому себе, мой спутник.

Я промолчал, и Иван, подумав несколько секунд, ткнул пальцем в заведение с вывеской «Рюмочная», после чего сказал:

– Если он уже пропился, то тут заседает, поскольку всего дешевле.

С этими словами он решительно пересек улицу и толкнул обшарпанную и чуть перекосившуюся дверь, которая со скрипом открылась, пропуская нас внутрь, а наружу, в свою очередь, целое облако запахов алкоголя и табака, шума и пьяных криков.

Рюмочная была самой что ни на есть классической. Подобную картину я наблюдал разве что в детстве, у винного магазина под бытовым названием «Шестерка», в котором самой последней окрестной пьяни предоставлялся богатый выбор всевозможной бормотухи – от «Солнцедара» до «Трех семерок». Именно там сразу в одном месте можно было увидеть столько пропитых рож в такой степени опьянения, почти что в астральной.

Стоячие столы, заваленные огрызками какой-то немудрящей закуски, грязные стаканы с желтоватой жидкостью внутри, как нельзя более смахивающей на дешевое крепленое вино, всклокоченные волосы и бороды, красные мутные глаза, заплетающаяся и бессвязная речь. Угол отгорожен высокой деревянной стойкой, за которой разливает по рюмкам эту самую бормоту здоровенный лысый и бородатый мужик в жилетке, надетой на потное голое тело, обнажающей могучие, толщиной в хорошее бревно, мускулистые руки.

А в дальнем углу, на высоком стуле, пристроилась его копия, сжимающая в руках тяжелую дубинку, обшитую кожей. Обращало на себя внимание лицо человека с дубинкой, все покрытое какими-то до удивления симметричными светлыми пятнами. Чуть подумав, я сообразил, что это и есть следы сведенной татуировки. «Свободный негр», получается… А теперь за вышибалу, и его нынешняя должность никаких сомнений не вызывала.

– А нет здесь Игнатия… – задумчиво протянул Иван, брезгливо морщась. – В «Дурную рыбу» пойдем тогда.

– Это хорошо или плохо? – спросил я.

– Кто ведает истину? – философски вопросил Иван. – Если еще не пропился, то мог проиграться. Игнатий у нас по-всякому умеет.

– Лишь бы не совмещал, – усмехнулся я.

– Не совмещать не получается, – в такой же интонации ответил моторист.

«Дурной рыбой» назывался трактир почище рюмочной. И публикой почище, без откровенных забулдыг, и обстановкой. Здесь и прокисшим пойлом не воняло, как в прошлом заведении, и огрызки по столам не валялись, и вели себя здесь прилично. Относительно, конечно, но под стол никто не сползал, да и вышибал вроде не было видно. Если рюмочная была, по всему видать, финишем жизненного пути, то «Большая рыба» – одной из первых ступенек на этой ведущей вниз лестнице нравственности.

Были тут и дамы. Все как на подбор с татуировкой на лицах, пусть и не слишком изобильной, и с одинаковыми браслетами на руках, на каждом из которых было что-то выбито. Одеты же они были вполне по-местному, хоть и с претензией на откровенность. Если бы не сильный загар и не татуировки, выглядели бы они вполне нашенскими, русскими. В общем, происхождение негров для меня тайной быть перестало – получились они из наших же соотечественников, впавших в полный упадок по сравнению с христианами. По какой причине это случилось – не скажу, не знаю. Но выясню еще.

– Вон Игнатий, – негромко сказал Иван, указав взглядом в дальний угол трактира.

Там играли в карты. За большим круглым столом сидело пятеро. Двое вполне пьяных, у которых на лбу словно клеймо стояло: «Лох!» А еще трое, в свежих сорочках, сбитых на затылок новеньких соломенных шляпах и с аккуратными бородками, с золотыми браслетами и с золотыми же цепями на шее, выглядели как дружная и сноровистая компания «катал», потрошащих добычу.

– Который из них?

– Седой который, с лысиной, – пояснил Иван.

Точно, был там такой, пьяный в дрова, осоловело таращившийся в кое-как удерживаемые в руках карты, в которые только ленивый не мог заглянуть. Среднего роста, красномордый, с всклокоченной седой бородой, слипшейся от пролитого в нее вина и с застрявшими в ней крошками хлеба, в мятой и скособоченной шляпе, на которой кто-то всласть посидел, судя по ее форме. Или сплясал.

Иван решительно подошел к столу, кивнул сидящим, пригнулся к уху пьяного шкипера и шепнул, но так, что все вокруг тоже услышали:

– Игнатий, заканчивай. Беда случилась, уходить надо.

К моему удивлению, кочевряжиться шкипер не стал, а просто положил карты на стол, сказав:

– Сбросил. – Икнул пьяно и добавил: – Ухожу.

– Куда ты пошел? – делано удивился самый высокий из «катал», с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и бородкой, с бриллиантовой серьгой в ухе. – Мы на десять партий сели, а ты три сыграл.

– Не помню такого, – решительно помотал головой Игнатий. – Это ты туман наводишь, Фома. С этой раздачи банк забирай, и на том моей игре конец.

С этими словами он начал подниматься, опираясь руками на стол. Процесс шел плохо и медленно. Неожиданно Фома кивнул сидевшему слева от него крепышу со светлыми волосами, и тот довольно ловко усадил Игнатия на место.

– Десять раздач сыграем – и пойдешь, – заявил Фома.

– Фома, – обернулся к нему Иван и уставился в глаза игроку, прищурившись. – Ты нам тут дым не пускай. Тебя здесь каждый негр знает, и знают, как ты играешь. Не верю я тебе про десять раздач, да и нет такого правила.

– А тебе, мужик, верить и не надо, – жестко ответил Фома. – Достаточно того, что я себе верю. Он пьяный, уже имя свое забыл, вот и уговор наш из головы выпал.

Блондинистый крепыш вновь протянул руку к Игнатию, который опять начал вставать, но на этот раз я перехватил его за запястье. Крепыш даже вырывать не стал свою конечность из захвата, лишь посмотрел на меня с недоумением.

– Ласты при себе держи, – сказал я. – Смотреть смотри, а руками не трогай.

Тот лишь хмыкнул, но руку убрал. Зато на меня в упор уставился из-под полей своей модной шляпы Фома. И спросил:

– Беды ищешь?

– Это ты берега теряешь, как мне кажется, – ответил я. – Только не говори, что он у вас выиграл, я смеяться тогда буду.

Произнося эту фразу, я слова подбирал с тройным тщанием. Не знаю я, как тут в такие моменты говорить принято и что за большой косяк счесть могут. Но вроде ничего экстраординарного не сказал.

– Шла ему карта, – коротко ответил Фома, явно размышляя о чем-то. – Надо партнерам отыграться бы дать.

Понятно. Игнатия в игру втягивали и дали выиграть при этом. А когда пришла пора свое кровное возвращать, на охмурение клиента затраченное, мы приперлись и пытаемся им все испортить. Отсюда и басня про десять раздач.

– Вон деньги на столе, – кивнул я. – Отыграли, сколько могли. А теперь он уходит. И ждать не может, и играть с вами не будет. Некогда.

Как-то между делом первая роль в разговоре перешла ко мне. Иван даже чуть в сторону отступил, прислушиваясь. Руку в кармане держал, однако, где кастет у него припрятан.

Фома тоже был немного озадачен. Подвело его то, что он планировал Игнатия обыграть до исподнего без помех, а тут мы. И лица терять нельзя, и в драку лезть ему не очень хочется, как мне кажется, хоть он ее явно не боится. Просто варианты просчитывает, чтобы ему больше не потерять. Но решил вместо него все третий из их компании – высокий, плечистый, со сломанным носом и многократно разбитыми ушами. Он сказал:

– Через меня пройдешь – и уводи своего шкипа. Или плати за него, – после чего добавил увесисто, сделав короткую паузу: – А другого пути нет.

Нельзя сказать, что я в драку рвался, но и не бегал от нее никогда. Так с детства сложилось, да и занимался всю жизнь чем-то рукомахательным. А кроме того, понял я, что лучшего способа заявить о себе у меня не будет. Поэтому я просто сказал, пожав плечами:

– Как скажешь. Но платить никто не будет, вы свое взяли.

– Нет, – вдруг как-то очень искренне и радостно засмеялся Фома. – Свое мы как раз сейчас возьмем!

И он встал, с грохотом отодвинув стул. Я немного напрягся, но он направился прямо к выходу, а следом за ним пошли его товарищи. У дверей он встал, глянув на меня в некоем недоумении, затем спросил:

– Ты что, замерз? Давай в круг, надо еще взятки сделать да народ собрать, – после чего добавил пословицу: – С мелкой рыбы хоть в ухе навар.

Видать, аналог поговорки про худую овцу и что с нее можно иметь. И как оказалось, к разговору нашему уже весь кабак прислушивался, потому что все разом загомонили радостно, загремели стульями и толпой потянулись к выходу, возглавляемые трактирщиком, кричащим: «В круг! Все в круг! Бой будет!»

А Иван между тем хлопнул меня по плечу, спросив:

– Уверен? Павел драться горазд, может и покалечить.

– Ну если не убьет, то все остальное терпимо, – хмыкнул я. – Да и этот вопрос пока на обсуждении еще, кому на лекаря раскошеливаться.

В общем, рассчитывал я на банальную кабацкую драку. А угодил на какой-то поединок. Будем надеяться, что просто на кулачках, а не на ножах, скажем, или боевых негритянских топорах. Ну да ладно, за язык меня никто не тянул.

Иван пошел следом за мной, поддерживая Игнатия, который при этом довольно сноровисто переставлял ноги, хоть по состоянию должен был давно упасть и не шевелиться.

Что такое «круг» – стало ясно сразу, когда толпа начала распределяться по всей ширине улицы, от трактира до стены форта, образуя некий импровизированный ринг. Объездчик на стене тоже оживился, явно собираясь насладиться зрелищем, а вовсе не проявляя желания разогнать начинающуюся драку. Видать, не криминал это здесь. Ну и хорошо, чего вмешиваться, когда двое дерутся по взаимному согласию? Сами разберутся.

Не зная, что делать, я следил за своим противником, Павлом, и повторял то, что делал он. Снял сапоги, стащил с себя рубаху, оставшись в одних штанах. По ходу дела начал разминаться. А мою растерянность по поводу правил предстоящего боя развеял как дымок трактирщик, начавший громко выкрикивать:

– По мужскому спору будут драться Павел, что из вольных добытчиков, и Алексей с «Закатной чайки», что пришла с Большого Ската. Ставки принимаю я: за Павла полтора к одному, за Алексея – четыре к одному.

К нему сразу рванули со всех сторон, гомоня и толкаясь, причем я заметил, что самую большую ставку, в золотых монетах, сделал Фома. На Павла. Ну хорошо, потом не обижайся. Или мне потом не обижаться? Кто знает.

Народ, кстати, бежал к ожидающемуся зрелищу со всех сторон, и ставили почти все. А ведь если выиграет Фома, то точно все свои потери, настоящие и мнимые, отобьет. А вот если и тут проиграет… Тут трактирщик, к моему великому облегчению, перешел к оглашению правил. Видать, тут перед дракой так принято. Полезная традиция для тех, кто не очень в курсе.

– Бой начнется по моей команде и будет длиться до полной победы! – кричал кабатчик все увеличивавшейся толпе. – Нельзя в глаза бить, за волоса хватать, пальцами рвать, нельзя кусаться и нельзя к причинному месту. Можно бить руками и ногами, можно бороться, можно душить и выворачивать руки и ноги. Если кто из бойцов не сдюживает, то может сдаться, так и сказав, а если говорить не может, то трижды должен рукой хлопнуть – по земле ли, а то по чему иному. А если кто за нож, палку, камень или что иное схватится, того отдадут объездчикам, потому что в правилах такого нет.

Павел тоже энергично разминался, искоса поглядывая на меня. По сложению он был почти что моей копией. Весом килограммов за девяносто, ростом тоже с меня примерно, а во мне метр восемьдесят семь. Разве что я чуть жилистей, а у него мускулатура порельефней.

А еще я обратил внимание, что шрамов на теле у него хватает, а вот татуировок нет. Ни единой точки. И ни у кого иного, кроме негритянок в кабаке, их тоже нет, хоть среди присутствующих больше половины – моряки, а у них вроде как традиция. И я себя мысленно похвалил не единожды за отвращение к партакам, из-за чего проскочил без них через детство хулиганское и длительную службу. Даже без эмблемы рода войск обошелся, даже без группы крови под мышкой, какую многие себе кололи, подражая эсэсовцам. Есть у меня такое чувство, что сейчас мне эта пачкотня боком бы вышла.

– Бойцы! – крикнул трактирщик. – В круг!

Толпа загудела, послышался свист. Иван хлопнул меня по спине, подталкивая, и я пошел вперед, пока расслабленно. Кабатчик, как заправский рефери, встал посреди круга, жестами предлагая подойти к нему, затем отскочил назад и крикнул: «Начали!»

Павел оказался рядом со мной мгновенно, решив не тратить времени на прощупывание противника. Два быстрых удара руками я принял на локти, вскользь пропустил по животу прямой удар ногой… и затем бой едва не закончился. Как я успел среагировать – я и сам не понял. Это был удар великолепный, ногой в голову, сбоку, стоя к противнику лицом, без разворота, исключительно за счет скорости и растяжки. Идеально неожиданный, сложный в исполнении и исполненный виртуозно. Я лишь успел немного отклониться, подняв плечо, и меня как бревном шарахнуло, чуть не сбив с ног.

Толпа взревела. Видать, Павел меня взять решил сразу с «коронки», а ее тут все знали. На ногах я устоял, хоть и обалдел немного, но открылся корпусом и получил чувствительный удар справа в ребра, а затем в солнечное сплетение, который успел частично парировать локтем, а на удар в переносицу подставить лоб, точнее, даже свод черепа.

Если бы мы в перчатках дрались, то ничего бы не было, но голым кулаком в это место угодить неприятно – можно кисть сломать, и Павел болезненно сморщился, убрав руку и на мгновение открывшись. Мне удалось пробить ногой сбоку ему под колено, удар, слегка сотрясший его и заставивший ловить равновесие, после чего получилось сократить дистанцию и левой рукой воткнуть прямой удар вразрез, разбив ему губы. А вот правую мою руку, пошедшую следом на «раз-два», он потрясающе ловко поймал в захват, поднырнув под нее, и, закручивая меня вокруг самого себя, провел через подножку.

Что-то подобное мне встречалось раньше, поэтому я успел захватить его за корпус и потянуть следом, выгибаясь эдакой неуклюжей «мельницей», сбивая с приема и просто переводя драку на землю. Мы тяжело грохнулись в пыль, толпа заорала, засвистела, а кабатчик подскочил ближе, встав на колено, следя, чтобы никто запретными приемами не пользовался.

Павел рывком вывернулся из моего захвата, попутно успев засадить мне по печени, да так, что я лишь охнул и чуть дыхание не потерял. Пока приходил в себя, он уже навалился на меня сверху, расставив ноги для надежной опоры и отжимая локтем мою голову назад, по ходу несколько раз кулаком приложив мне по физиономии, удачно очень, вынуждая закрыться.

Вынуждая, но не вынудив, потому что тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: начни я закрываться – и он меня так здесь и забьет, в такой-то позиции. Завяжет руки, добавит по корпусу, по открытой печени и в солнечное, потом опять по голове, а колотуха у него как кувалда, – и все, тут бою и конец. И вместо защиты я лишь втянул голову в плечи, пытаясь принимать выбивающие из глаз искры удары лбом и скулой, и сделал главное – захватил двумя руками его левую руку, опорную, ту самую, что давила на шею, а ногой, подтянув ее к самой голове, захватил его голову. И рванул изо всех сил, стараясь перевернуться на бок, одновременно распрямляясь, отжимая его ногой и не давая убрать голову.

Я увидел, как лицо противника изменилось с уверенного на испуганное. Он точно не ожидал такого, промедлил мгновение – а именно этого я и ждал, и это было уже моей «коронкой», – дав мне возможность захватить его конечность основательно. И когда я потащил его руку на излом, зажимая уже под мышкой и наваливаясь всем корпусом на рычаг, он отчаянно попытался разорвать захват, подставившись окончательно. Я сумел задействовать и вторую ногу, зафиксировав противника уже в мертвом замке, из которого не вырвешься. Он даже бить меня не мог в той позиции, разве что по ногам, чего я сейчас даже не чувствовал.

Я чуть-чуть добавил давления, напрягся, и хриплый крик Павла «Сдаюсь!», с одновременным стуком по моим ногам, прозвучал для меня музыкой.

– Стой! – заорал кабатчик, подскакивая ко мне и молотя ладонью по земле, поднимая облака серой пыли.

Я отпустил Павла, и мы раскатились в стороны. Толпа орала, свистела, топала ногами, кабатчик что-то кричал, но я этого не слышал. Поднялся я с трудом. Голова кружилась, перед глазами плыли радужные круги, капала кровь из рассаженной брови, стекая по голой груди, глаз быстро затекал фингалом, спазматическая боль в печени вызывала приступы тошноты – попал он мне туда удачно, надеюсь, что не порвал. Не ожидал я от него такой прыти, если честно. Почему-то мне казалось, что раз у них тут все так патриархально, то «смешанные боевые искусства» не должны быть знакомы. Как же… Такого сразу на ринг выставлять можно – орел.

Провел языком по зубам. Два слева точно шатались, но не были выбиты, к счастью. Губа немела, распухала и обильно кровила. Рот был полон крови. Морда завтра будет такая, что людям лучше не показываться. Побил он меня, как есть побил. Если бы на болевой не попался, то забил бы, как дикари мамонта. Мастерски он дрался – как опытный человек заявляю.

Ему тоже досталось, но куда меньше – только губы разбиты. Он тяжело дышал и сплевывал кровью в пыль. Рука висела плетью – похоже, терпел долго, не хотел сдаваться, доигрался или до вывиха, или до повреждения связок. Зря он это: любой боец знает, что раз угодил на такой захват, то лучше сдаваться.

– Ну ты даешь! – сказал Иван, материализовавшись у меня в поле зрения и протягивая большой носовой платок. – На вот, прижми, а то порты закапаешь. Стирай потом. А на шхуне мы тебя починим, тут без проблем.

Я кивнул благодарно, поднес платок к брови, прижимая изо всех сил. В этот момент подскочил ко мне кабатчик, схватил за свободную руку, вскинул ее кверху, крича:

– Победа в бою за Алексеем с «Закатной чайки», что с Большого Ската пришла! Зрители, а ну скинулись победителю на лекаря!

Шепнув мне: «И с банка пятая часть твоя, ты еще заходи!» – кабатчик побежал по кругу со своей шляпой, куда со звоном посыпались монеты. Толпа платила за зрелище. Откуда-то прибежавший помощник кабатчика уже раздавал выигрыши. К моему удивлению, Фома недовольным не выглядел. Блондинистый крепыш, чью руку я тогда перехватил, получал деньги. Вот они как… На Павла они поставили больше, а на меня выплаты выше были, так что отбили свое по-любому, без вопросов. Фома мне даже глумливо рукой помахал.

– Подождем чуток, – шепнул Иван. – Семен-кабатчик тебе деньги отдаст сейчас. Только если предлагать за деньги драться станет, соглашаться не вздумай.

– А мне зачем? – спросил я у него.

– Откуда я знаю! – пожал он плечами. – Может быть, тебе Павел последние мозги отбил. Платит Семен хорошо, да слухи про него разные ходят. На этой улочке про всех слухи – сюда порядочные люди не ходят.

Последняя фраза была адресована Игнатию, который, похоже, просто пропустил ее мимо ушей. Я даже не уверен, что он драку видел, – настолько мутным был его взгляд.

Я оперся на стену форта, обулся, старясь не свалиться: голова продолжала кружиться. Точно, еще и сотрясение. Рубаху натягивать не стал, чтобы в крови не измарать. Нахлобучил шляпу на затылок, укрыв раскалывающийся от боли череп от палящего солнца.

Фома с товарищами ушел обратно в трактир, причем Павел выглядел мрачно и посмотрел на меня недобро. Это он зря – сам боя хотел и проиграл честно. Неспортивно это он. Толпа рассасывалась кто куда, а кабатчик подошел ко мне, протягивая немалую горсть монет.

– Держи вот, – сказал он, пересыпая деньги в ладони. – Сорок два рубля тебе с боя. А договорись ты заранее со мной – могли бы такой бой устроить, что рублей двести поимел бы. Интересно?

– Я не по этим делам, – покачал я гудящей головой.

– По этим или не по этим, а ты зайди ко мне завтра поболтать, если время будет. Лады? – Он хлопнул меня жирной рукой по плечу и добавил: – Ну будь здоров, заходи, если что, Семена Криворукого спросишь.

И пошел к себе в трактир, откуда доносился отчаянный шум: все наперебой обсуждали зрелище. А мы медленно направились в порт, поддерживая под локти Игнатия.

* * *

Перед тем как отправить шкипера отсыпаться, Иван погнал его на пляж, трезветь. А что! Самый отличный способ протрезвления, учитывая, что тот сидел в довольно холодной воде до тех пор, пока зубы не застучали. Я тоже поплелся с ними – кровь смыть, ополоснуться, да и вообще морской водой ссадины полечить – метод пусть и примитивный, зато надежный. Да и пляж прямо под боком, сразу за пирсами. И вода чистая, несмотря на то что купаются прямо в порту. А вот за пределами порта хоть песчаный берег и продолжался, но купающихся видно не было. Это почему, интересно?

Вода была в меру соленая, чистая, прозрачная, дно – плотный крупный песок. Идеальный пляж, в общем. К тому же после продолжительного ныряния ссадины даже щипать перестали и отеки вроде как сошли немного. Но на конкурс красоты мне завтра точно рановато будет: не тот портрет ожидается.

После пляжа Игнатий как-то резко протрезвел, взял себя в руки, и только тогда, когда уже вернулись на шхуну, ему рассказали, что случилось. Его как громом ударило. Ноги подкосились, он упал бы на палубу, если бы не схватился за мачту. Так и стоял, молча, слегка покачиваясь.

– Что делать будем? – спросил он после нескольких минут молчания.

– На Большой Скат пойдем, – сказала Вера. – Тебе завтра с утра команду нанять – чем быстрее, тем лучше. И не шваль кабацкую, а с рекомендациями.

– Сделаю, – кивнул шкипер. – Здесь без дела команда сидит, наши же, с «Красного дельфина». Их шлюп потоп, а команда цела осталась, так что можно постоянный экипаж нанимать, не временный.

– Тогда и командуй, а не сопли распускай, – жестко сказала девочка и обернулась ко мне: – Тебе опять спасибо. Давай бровь зашью.

– А умеешь? – удивился я.

– А кто не умеет, школу закончив? – еще больше поразилась она. – Любая девчонка умеет. Если что серьезное, то к лекарю, а рану зашить или укол поставить – это любая сможет.

– А мальчишек чему учат? – спросил я, в очередной раз удивившись услышанному.

– Ну… стрелять, – чуть запнулась она, вроде как мне удивляясь. – Военному делу. Девчонок этому тоже учат, но меньше, только стрелять, а ребят всерьез, чтобы могли в ополчение вступать. И строю, и бою, и уставам. А ребят, кстати, медицине тоже обучают, но меньше, чем нас.

– Всех в ополчение санитарками? – чуть съехидничал я.

– А это здесь при чем? – удивилась она. – У всех потом дети будут, семейные. Порежется ребенок – а ты его к лекарю потащишь, сама не умея рану заделать? Что ты за мать тогда?

– Вот как… – поразился я еще глубже.

Что-то уважаю я это общество, как мне кажется. Сначала напрягся оттого, что Церковь тут всем заправляет, а вот чем дальше смотрю, тем больше вижу. По крайней мере, система образования местная вызывает уважение. А вообще надо будет подробней побеседовать с моей спасительницей. Вопросов у меня накопилось на долгий-долгий список.

Пока я так размышлял об умном, Вера притащила из хозяйской каюты здоровенную фельдшерскую сумку и взялась за мои раны. Развернула ее на палубе, разложила перед собой все необходимое. Я скосил глаза и увидел стеклянный пузырек с белым порошком и надписью «Стрептоцид». А рядом с ними – упаковку другого порошка с надписью «Антибиотик-14». Вот как… антибиотики имеются. Это хорошо, даже очень, только опять с толку сбивает. Так все же где я? Есть у меня одна теория, если честно, но в ней и пробелов хватает, поэтому пока оглашать не стану.

В воздухе запахло спиртом, бровь резко защипало. Действовала девочка сноровисто и умело, с единственным недостатком – не озаботилась анестезией, промывала и зашивала прямо по живому, заставляя морщиться и ругаться про себя.

– А у вас тут что, обезболивающего нет? – спросил я, когда она уже закончила и клеила прямо на кожу кусок бинта, прикрывший рану.

– Есть, – ответила она. – Но ты от него совсем отключишься, а здесь дел на пять минут было.

– Общий наркоз в смысле? – уточнил я и, нарвавшись на непонимающий взгляд, объяснил: – Ну в смысле я вообще усну во время операции?

– Ну да, – кивнула она. – Или если раненому вколоть, то он наяву сны видеть будет.

– Понятно, – кивнул я, сообразив, о чем идет речь.

Она собрала сумку и ушла в ходовую рубку, а ко мне подошел Игнатий. Помялся как-то неуверенно, затем сказал:

– Ну… это, спасибо тебе, в общем. – Вздохнул, затем продолжил: – Я что-то как загуляю, бывает, так и остановиться не могу. Беда с этим. Должок за мной.

– Да ладно, чего там, – отмахнулся я. – С кем не бывало.

– Я чего сказать хотел… – продолжил он. – Мало нас теперь, так что я тебя на ночь вахтенным поставлю. На четыре часа. На палубе сидеть и никого с берега даже на сходни не пускать.

– Не пущу, вопросов нет, – кивнул я.

– Тогда отдохни чуток, я разбужу, – сказал шкипер. – А завтра у нас уже команда будет. Семеро их, хорошие моряки. На вот тебе, попей.

С этими словами он протянул мне открытую полулитровую бутылку вполне обычного вида, от которой тянуло знакомым запахом. Я глотнул из горлышка – сидр. Ядрено-яблочный, шибающий в нос – и вкусный.

– Спасибо.

Шкипер ушел, а я задумался о том, что от шока он оправился быстро. И не только он – Иван тот же беду к сердцу тоже близко принял, но про дело не забыл. Да и Вера… Видать, жизнь тут дает поводы к тому, чтобы учиться держать удар. Да и странно было бы, если бы не так. На малых парусных шхунах по морю ходить – это не на круизном пароходе кататься. И через джунгли с обозом – вовсе не на «Красной стреле» от Москвы до Питера. Недаром тут у народа револьверы – деталь туалета.

Я поднялся с палубы и пошел к трапу, ведущему в трюм. И остановился, обратив внимание на вновь открытый люк двигательного отсека. Что же у них там за машина, а? Интересно же…

Иван как раз рядом сидел, опять с какой-то железякой возился, оттирая с нее смазку. Я подошел, заглянул через плечо. И понял, что я не знаю, что же такое передо мной. Нет, так, по отдельности, все понятно. И вал я вижу. И шатуны. И маховик большой. И цилиндры. Но только цилиндры чудные – большие очень, стоящие под прямым углом друг к другу. У тех, что стоят вертикально, весь верх как радиатор сделан, и к нему труб идет множество, да еще и с насосами. Значит, охлаждение требуется немалое, тут этот теплоотвод больше самого двигателя места занимает. А вот у других цилиндров, что горизонтально стоят, горелки по кругу. Это что получается? Что половина двигателя охлаждается, а половина нагревается?

Так… а труб выхлопных и вовсе нет, только над горелками нечто вроде вытяжки с вентилятором, для отвода тепла. Выходит все в небольшой «гриб» трубы, который со стороны так и в глаза не бросается. И горелку, кстати, отодвигать можно, а снизу еще какая-то топка со следами копоти. Можно и так цилиндр греть? Интересно… а почему бы и нет, собственно говоря? Если нагрев внешний, то какая разница, чем греть? Но основное топливо у них жидкое явно… Что-то мне в этом знакомое видится, хоть и не изучал я такой штуки. Может, в Сети видел, а может, и в журнале каком-то. Нет, в Сети, там еще движущаяся моделька была. Двигатель внешнего сгорания. Двигатель внешнего сгорания Стирлинга. Точно.

– Что, интересно? – спросил меня Иван, оглянувшись.

Был у меня соблазн задать целую кучу вопросов, да не хочется дураком показаться. Иное и потерей памяти не объяснишь. Не удержался, спросил лишь про мощность.

– Сто двадцать сил на двух сотнях оборотов, – с гордостью ответил Иван. – Хороший мотор, кузнецких мастерских. Новый совсем. Против любой волны тянет, если надо.

– А топливо какое? – с замиранием сердца спросил я.

Но и тут не накосячил, Иван ответил, ни секунды не задумавшись:

– Три части древесного спирта на семь частей рапсового масла смешиваю. Лучше всего – и горит хорошо, и копоти мало, и по цене выходит прилично.

Ага, вот как у них… топливо каждый сам себе мешает, как ему лучше кажется.

– А смазкой у тебя что? – спросил я, обратив внимание на несколько бачков, от которых к трущимся узлам двигателя вели настоящие трубки-масленки.

Видать, смазка узлов идет постоянно, в процессе работы… А снизу масло, или что там у них, собирается в поддон, там охлаждается, я радиатор отсюда вижу, и через фильтр маленьким насосом опять наверх закачивается – и оттуда самотеком обратно. Просто и со вкусом. Масла много уходить должно, пожалуй, вон главный бак какой здоровый.

– А что смазка? – чуть удивился вопросу Иван. – Как у всех – касторка с присадками от загустевания.

– Понятно, – кивнул я, сворачивая разговор. – Пойду вздремну перед вахтой.

– Ага, давай, – кивнул моторист. – Пара часиков у тебя есть еще. Ты вообще как, нормально? В глазах не двоится, блевать не тянет?

– Нормально, – отмахнулся я. – И сильнее получал.

Тут я не наврал, хоть и этот раз слабым не назовешь – ощущения такие, словно я из молотилки вылез. Но внутри точно ничто не порвалось, печень уже и не болит вроде как. Это радует: только в больницу мне с ходу загреметь не хватало.

Я спустился по трапу, шлепая тростниковыми тапками, прошел между каютами. Дверь в хозяйскую заперта была, а в шкиперскую открыта настежь. Игнатий сидел над каким-то большим журналом, что-то записывая в него карандашом, время от времени слюнявя его, отчего на нижней губе шкипера расплылось большое чернильное пятно. Меня он не заметил, и я прошел дальше, к «своему» столбу, возле которого неярко светила лампа. Отставил сапоги, что нес в руке, переодел бриджи, натянув длинные шорты, затем с радостью завалился в гамак, отхлебнув сидра из бутылки.

Тянуло в сон, но мысли крутились в голове с такой скоростью, что уснуть не получалось. Пока обдумать это все спокойно времени не было, а теперь все смешалось в кучу – выход из квартиры в Москве, приход в себя на дороге среди трупов, Вера, пещера, похороны ее отца, нападение на дороге, ночевки в джунглях, самый странный город, который я видел в своей жизни, драка, шхуна и грядущая неизвестность. Я ведь даже не представляю, какая жизнь ждет меня впереди. Почему-то в возможность возвращения назад мне не очень верится. Не слышал я ни разу, чтобы кто-то рассказывал о том, что побывал в другом мире, пострелял там хищников, повоевал с белыми неграми, а потом обратно вернулся. Нет, не возвращаются из таких мест. Наверняка не возвращаются. Про похищение инопланетянами болтают, а уж если бы кто-то из такого места вернулся, то болтали бы еще больше.

А вообще мне здорово повезло. Может, и права Вера, не случайна наша встреча? Как так вышло, что мы оказались рядом именно тогда, когда настолько нуждались друг в друге? Считай, что каждый из нас другого спас. Я бы без нее из джунглей не выбрался, и она без меня. Меня бы гиены схарчили, а ее негры бы поймали. А так вот… дошли. И денежки какие-то в кармане у меня звенят. Немного, но все на первое время хватит. Когда они есть – это лучше, чем их совсем нет.

И что ждет меня на этом самом Большом Скате? Что там за дядя такой практичный, что сил никаких нет? И сколь серьезна исходящая от него угроза? И что делать дальше, если все же не пустит он ребенка в дело? Ограбить я девочку не дам – это мне как плата за жизнь, обет, можно сказать, схима, но в остальном…

Ладно, это уже дальше видно будет, нам бы туда добраться. Интересно, сколько времени идти морем придется? Я когда в детстве в яхт-клуб пошел, как раз о таких вот походах мечтал. Потом забылось это все, потерялось за суетой, службой, командировками, работой, глупостями, которые совершал, когда деньги появились, и так далее, а вот теперь… теперь все заново в душе всколыхнулось. Романтика, паруса, лазурные волны, зеленые острова. А ведь еще хочется этого всего, как есть хочется.

В трюме было темно, в борт снаружи тихо плескалась волна, настраивая на философский лад. На размышления тянуло. И размышлять хотелось перво-наперво на тему: «Где же я?» Теперь уже спокойно так размышлять, без всякой паники и душевного напряжения. И не просто размышлять, но и получать ответы на этот сакраментальный вопрос. Ладно, пусть я не пропал, я одет, обут, накормлен, вооружен и с людьми – что еще нужно холостому человеку в возрасте тридцати пяти лет?.. Знать, где он находится.

Я протянул руку, вытащил из кобуры купленный револьвер, поднес поближе к свету, падающему от тусклой масляной лампы в стеклянном колпаке. Как я уже говорил, и если я все хорошо помню, то кручу в руке нечто, напоминающее «смит-вессон» вполне современных мне годов. Этот калибра одиннадцать миллиметров, считай, сорок четвертый, патрон серьезный, длинный, хоть и поменьше «магнума», как мне кажется.

Вот что интересно, я это раньше заметил, да обдумать только сейчас решил: обработка стали удивительная. В смысле – отличная, все поверхности как зеркало. И воронение четкое. И барабан без всякого люфта, и к срезу ствола прилегает без зазора практически. Это как такой точности достичь?

Интересно. Если нашу историю взять, то конструкция всегда обгоняла технологии, а здесь, похоже, наоборот все. Конструкции сто лет в обед, даже куда больше, а вот качество передовое. Современное качество. Ну-ка все остальное повнимательней глянем. Патроны, например.

Патроны оказались с виду вполне нормальными, но – ничего выдающегося. Латунь, гильза как гильза. Пуля со следами отливки, но не безоболочечная, в латунном колечке. Не такой хай-тек, как револьвер, хоть от боевого патрона такой уж супераккуратности и не требуется: стреляет – и ладно, не на соревнованиях. А вот у карабина патроны длиннее, как раз, наверное, как настоящий сорок четвертый, который «магнум». Или даже еще длиннее. Ненамного, но на сколько-то.

Я встал, воткнул револьвер обратно в висящую кобуру, затем подхватил с крюка висящий «винчестер», подошел с ним к свету. Нет, вовсе не показалось мне тогда. Накладки из бронзы по бокам литые, да еще и с последующей обработкой граней, а точность обработки чуть не ювелирная. Эти грани не руками на круге сделаны, это на классном станке. Ни микрораковин в металле, каких в старых отливках хватало, ни шероховатостей – вообще идеально. Зеркало.

Повесил винтовку на место, задумался. Затем достал нож, тоже посмотрел. Деревянная рукоятка вполне обычная, просто аккуратно сделана, а вот лезвие уже хоть куда… Заточка как раз ручная, на кругу, но сам клинок не ручной ковки, как мне кажется. Долы на нем фрезой сделаны, причем с редкой точностью. Протянул руку, резанул лезвием по крюку, торчащему из столба. След остался четкий, а лезвию хоть бы хны. Крюк латунный, правда, но все же…

Вот гвозди, которыми крюк прибит, выглядят чуть не кустарными, простыми. Да и сам крюк явно отлит в грубой форме, дешево и четкостью граней не поражает. А оружие – совсем другой коленкор. Вновь извлек револьвер из кобуры, повернул рукояткой кверху и попробовал в незаметном месте рамку поцарапать… и не смог. Качество стали внушает уважение.

Ну и какой из этого вывод? А такой, что оружие по конструкции старое, в то время как с такими возможностями можно хоть «калаши» клепать. А то и серьезней что-то, это без сомнения. А значит, что? Почему не клепают? Не надо? Что-то мне не очень верится в то, что придумать не могут.

А вот еще внешний вид цилиндров судового двигателя вспомнился, точнее, отражающие свет бока с заметными следами машинной обработки. Сразу-то внимания не обратил, а вот сейчас, после разглядывания оружия… Сомневаюсь я, что в девятнадцатом веке так умели делать. Очень, очень сомневаюсь. И капитальность конструкции удивила: словно весь двигатель на века сделан, монументально. Дорого ведь должно быть, не массовая продукция.

Завалился в гамак обратно, закинул руки за голову. Неувязочка получается. Она, конечно, по фиг, неувязочка эта, на фоне всего остального, что со мной случилось, но за мозг покусывает. Откуда такое несоответствие? Оружие прецизионной точности, словно роботами да лазерами сделано, а вот патроны к нему – явно кустарной мастерской. И порох так себе. И даже ложа к винтовке ручной выделки, хорошей, и древесина что надо, но при желании след инструмента разглядеть можно. Точно, как детали авиадвигателя, обработанные цилиндры, но в примитивном стирлинге. И греются рапсовым маслом с древесным спиртом. А смазка идет, смешно сказать, касторкой. А сверху вообще паруса.

Опять вскочил, взял в руку лампу, подошел к борту. Провел рукой по шпангоуту, по обшивке. Нет, тут ничего сверхъестественного, все на уровне обычной пилорамы, а то и проще. Шхуна как шхуна, только с чудным движком.

Надо с Верой поговорить, но при этом самому сообразить заранее, какие вопросы задавать. Она хоть и в курсе моих приключений, да многого из того, что говорю, понять не может. Не в смысле я что-то умное гоню, а в смысле, что это мимо их понятий. Может быть, тут эти конструкции какими-то правилами регулируются? Закон какой-нибудь? Или еще что-то?

Ладно, это я в детали углубился. Где я все же? Я ведь на звезды смотрел, пока в джунглях ночевал. Звезды как звезды, я в них не очень, но Полярную звезду с Большой Медведицей отличаю. Все на месте. Если смотреть на долгие сумерки и рассветы, то мы в средней полосе. Откуда джунгли, океан и острова? Глобальное потепление? А гиены из Африки сюда вплавь добрались или как? А здесь еще и подросли? Или накачались, пока плыли?

Кто такие негры? Ну в принципе, если брать за рабочую гипотезу великую катастрофу, случившуюся когда-то, то можно считать, что они потомки тех, кто не смог сохранить современный им общественный уклад и уровень технических знаний. Не смогли – и скатились к дикости. А почему бы и нет! Если заставить кого-то лишь выживать, занимаясь сельским хозяйством, например, то образование общее сменится необходимым – как сеять да когда собирать. И через три или четыре поколения отпадет нужда даже в грамоте. А негры и на крестьян не похожи, и если с того момента, как пошло это самое скатывание, миновало много поколений, а иначе и быть не могло, то они должны были дойти до уровня тех же индейцев, например. Куда пошли бизоны и зачем и как ловится рыба. И жирные ли бледнолицые в окрестностях.

А что? Складно получается. Поделились на племена, стали морды татуировать вроде маори новозеландских, чтобы друг друга бить при каждом удобном случае, не сомневаясь, кто и откуда, – вот и стала татуировка признаком дикого и дурного человека.

А вот эти «христиане», к которым я прибился… Тут сложнее. Что-то не все я понимаю. То, что это сохранившие знания, – это без сомнения. И строительство серьезное, и вон металл какой, и антибиотики, и стрептоцид тот же… Церковь. Церковь могла их и сохранить в принципе, как объединяющий фактор. А почему бы и нет? «Турки» – точно мусульмане, тут к гадалке не ходи, и дружбы большой нет с ними, это заметно. Вот они и объединились друг против друга. А что, как метод так и вполне. А негров и те, и другие за людей не считают, да и дармовая рабочая сила нужна, наверное. А негры тутошние, как и их африканские аналоги былых времен, друг друга ловят и работорговцам продают. Это же не белые их ловили в Африке, они сами все делали за ситчики веселой расцветки. Пленных продавали и лишних родственников, если с пленными была напряженка.

Если я прав – тогда вопрос. Точнее, вопросы. Первый: что за катастрофа была? Второй: сколько времени с нее прошло? Третий: и что осталось от того, что было здесь до нее?

Нет, без Веры мне не обойтись. И вот еще… календарь здесь какой? А вот это и спросить не грех, не напрямую, но…

Опять вывалился из гамака и направился к каютам. Заглянул к шкиперу, который на этот раз поднял глаза от своего гроссбуха и поглядел на меня вопросительно.

– Игнатий… тут вот какое дело… – вроде как застеснялся я. – День какой сегодня? И год? Отшибло, понимаешь…

– Двадцатое марта, четверг, восемьсот пятнадцатого года, – ответил шкипер, постучав пальцем по календарю, висящему на стене, затем добавил: – Если еще чего не помнишь – заходи, спроси. У нас так с одним матросом было, когда я на шлюпе «Шалун» ходил. Дало талем сорвавшимся по черепу, так он даже имя свое забыл. И писать разучился. Ты хоть себя помнишь.

– Да тоже так помню… местами, – вздохнул я, но не притворно, а на самом деле озадаченно.

И было с чего озадачиваться. Это что за год такой? С чего отсчет тут пошел? И вообще есть подозрение, что меня в будущее все же закинуло. Как раз лет через восемьсот с лишним с моего времени. И что мне теперь делать? А что и собирался – жить тут устраиваться.

Как ни странно, но, приняв какое-то решение, я успокоился и горячечными мыслями больше не грузился. Решил, что все помаленьку выясню. Жить тут можно, и это главное, а все остальное… ну приложится, куда же денется!

Так и прокачался все это время в гамаке, медленно потягивая сидр, пока за мной не зашел Игнатий.

– На вахту тебе, – сказал он. – Вооружись – и на борт никого не пускай. Даже на сходни. Стоял вахты?

– Не помню, – сбрехнул я.

– Тогда все просто – кто подошел, пусть себя назовет и дело свое, – взялся объяснять правила шкипер. – Если не назвал и на борт полез, то ты в своем праве пальнуть. Если пальнул, значит, нам боевая тревога, да и весь порт взбаламутится. Если хочешь тревогу сам объявить, только для нас – три раза в рынду, вот в таком темпе…

Он трижды стукнул мозолистой коричневой ладонью о столб.

– Если сам стрельбу услышал у кого-то – всех поднимай, рындой. И все. Не спи, не пей, через четыре часа сменим. Понял?

– Все понял.

– Ну и иди, раз понял, – сказал он.

Я застегнул на себе ремень с кобурой, нахлобучил шляпу, к которой уже привык, и пошел наверх.

Ночь была тепла, тиха, безветренна. В городе шумели, где-то играла музыка, по набережной прогуливались люди, явно приодевшись на выход. На мужчинах появились белые рубахи с темными жилетами, на женщинах – простые по форме платья, в основном чуть ниже колена. Было шумно, весело, многие были с детьми, сбивавшимися в стайки и носившимися по набережной.

В толпе гуляющих я заметил преподобного Симона. Одетый в белый сюртук, он прогуливался под руку с какой-то немолодой женщиной, беседуя с ней явно не на духовные темы. Она смеялась каким-то его словам, он тоже улыбался. Рядом с ними шли двое детей, мальчик и девочка, лет семи-восьми, о чем-то оживленно болтавшие друг с другом. Непохож в этот момент священник был на сурового пастыря и вероучителя. Никак непохож.

Придумывая себе занятие, я зашел в ходовую рубку, огляделся. Впереди, где и подобает, штурвал с картушкой компаса, рядом стол с зажимами для карт. Причем стол серьезный, вроде старого чертежного кульмана. А вот сзади, у самого входа, еще один пост. Так понимаю, что моториста, потому что из большой деревянной тумбы торчат какие-то рычаги с маховиками, и от них тяги с осями уходят как раз к двигательному отсеку. Такого я пока еще не видел. С другой стороны, все понятно – автоматизации управлением ноль, но если у паровой машины кочегары были, то здесь судовая машина проще, хватает одного машиниста. Вот так вдвоем они и управляют. Интересно, здесь машина постоянно в работе или только в штиль и при маневрировании? Так, наверное, – зачем зря топливо жечь, если паруса имеются.

Постоял в рубке, вновь пошел на палубу. Стемнело уже окончательно, но на корме каждого судна, пришвартованного к пирсам, светился масляный фонарь, так что света хватало, по большому счету. Откуда-то тянуло сигарным табаком, где-то негромко болтали люди, сидя на палубе, но где – я не разглядел. Да и пусть себе болтают.

Проехали верхами по набережной двое объездчиков – я разглядел отблеск фонарей в висящих на груди бляхах. Проехали спокойно, шагом, свернули из порта на кабацкую улицу, где мы сегодня искали Игнатия.

– Эй, друг! – окликнул меня кто-то.

Я обернулся. Звал меня вахтенный с соседнего судна – широкого и высокобортного барка, нависавшего над нами. От него сигарами и тянуло – мне хорошо было видно, как в руке у него тлеет красный огонек.

Я помахал ему рукой приветственно.

– Видел тебя в драке сегодня, – сказал вахтенный. – Умеешь. Павла побить – большое дело.

– Спасибо, – пожал я плечами.

Тот достал из кармана небольшую сигару, протянул ее мне, перегнувшись через борт так, что я его ловить приготовился.

– Угощайся, если куришь.

– Не курю, но спасибо, – отказался я. – Издалека пришли?

– С Трех Дев, – ответил вахтенный. – Знаешь такой остров? Это к западу, к самым франкам почти.

Я кивнул неопределенно, что можно было истолковать как угодно, затем вновь спросил:

– Что возите? Вон у вас какая посудина большая.

– За сидром пришли, – ответил он. – Он тут самый лучший: яблоки у них все же специальные какие-то, у Новой Фактории.

Общался он со мной свободно, не замечая никаких огрехов в моей речи, а я же заметил, что произношение у него заметно отличается от Веры и Ивана с Игнатием. Подумалось, что это издержки проживания на островах. А мне и лучше – меньше вопросов возникает.

– Слух ходит… – заговорил соседский вахтенный. – Бают, что погибли ваши с обозом. Так?

– Так, – подтвердил я. – Племя Горы напало.

– Верно, так и говорят, – кивнул он. – Прости, что спросил.

– Да чего уж там, – ответил я. – Нет в этом тайны.

– Мутят это племя, все говорят, – продолжил сосед. – Мы когда сюда шли, яхту видели турецкую, шла прямо к берегу. Что яхте там понадобиться могло? Шкип сказал, что ружья неграм возят. А те на другие племена охотятся, а потом пленных продают.

– На наш обоз не за пленными напали.

– Это понятно, – вздохнул он. – Силу почуяли, обнаглели. Другие-то племена их боятся – вот и решили, что все можно им теперь. С тех пор как Ром-Топор у них вождем стал, совсем они взбесились.

– Часто здесь бываешь? – спросил я. – А то, гляжу, ты обо всем знаешь.

– Часто, – подтвердил тот. – Мы только сюда и ходим, у нас все судно как сидровая бочка стало, яблоками навсегда провоняло.

– Сам-то яблоки любишь? – спросил я с подначкой. – Или сидр?

– Век бы не нюхать больше, – фыркнул тот. – Я теперь только пиво пью. Или вино. А раньше сидр любил, пока за ним ходить не начали. А сам откуда?

– С Большого Ската, – ответил я, надеясь, что в подробности он не полезет.

– А, бывали у вас, – обрадовался он. – К вам за вином ходили, прикинь. Пьяный барк у нас самый настоящий.

Время на Большом Скате он провел неплохо, с его слов, и это меня спасло. Было ему чем поделиться. Вахтенный с барка, которого звали Ильей, как позже выяснилось, был из тех людей, что из всех видов собеседников предпочитают слушателей, желательно молчаливых, вот и сейчас нашел свободные уши. И я болтать ему не препятствовал, а слушал все внимательно, подчас борясь с желанием записывать.

Ходил по морям мой собеседник уже шесть лет и числился рулевым. Из той картины, что он мне описал, выходило, что на материке, где мы сейчас находимся, «христиан» жило мало. Он именно так и сказал – «христиане», подразумевая под этим то, для чего у нас используется термин «цивилизованные».

Материк заселен был редко и преимущественно неграми, множеством их племен, некоторые из коих были «христианам» дружественны, иные враждебны, но доверять нельзя было никому. Уровень их знаний и умений соответствовал таковому у американских индейцев или африканских зулусов – они умели добывать и использовать железо, делая из него наконечники копий и стрел и другое холодное оружие, а еще в степях разводили скот, правда, не слишком многочисленный. Племена постоянно враждовали между собой, поэтому договариваться с ними о чем-нибудь было трудно – все было изменчиво и непостоянно.

«Христиане» и «мусульмане» (друг друга они называли «турки» и «кяфиры») проживали все больше на многочисленных островах, покрывавших всю поверхность моря на много дней пути во всех направлениях. Такая география, признаться, меня озадачила, но и укрепила в мыслях о глобальном потеплении в качестве одной из составляющих минувшей катастрофы.

«Турки» с «кяфирами» друг друга не любили, нередки были между ними вооруженные стычки, организовывались и разбойничьи налеты на территории друг друга, но все в небольших масштабах, так… до сотни человек с каждой стороны, и все больше охотников лихость показать. До реальной войны не доходило и доходить вроде как не собиралось, и при этом обе стороны умудрялись друг с другом торговать. В общем, ничего удивительного, таких примеров и в нашей истории хватало.

По мере того как Илья перечислял груз, с которым довелось ему ходить по морям-окиянам, складывалось некое впечатление о местной экономике. Суда возили лес, пальмовую копру и пеньку, продукты и алкоголь, или то, что принято стало позже называть «колониальными товарами». А вот все серьезное железо, станки и всякая машинерия, которые им тоже доводилось возить, шло с Большого острова.

Так, за неспешной беседой, и закончилась моя вахта. Передал я ее Ивану – и пошел в трюм спать в гамаке.

* * *

Проснулся я в восемь утра, по корабельным склянкам, звук которых перекатывался по всему рейду из конца в конец: порт просыпался. Где-то ругались, где-то хохотали, застучал плотницкий молоток на каком-то судне. Жизнь начиналась. Эстафету с кораблей принял колокол на церкви, пробивший восемь раз, размеренно и уверенно.

Поначалу я даже удивился такому позднему подъему, а потом сообразил – ни конторы, ни купеческие склады, ни что другое раньше чем в девять не открывается, меня Вера еще вчера просветила. Как раз час дается людям на судах умыться да собраться, а кому раньше надо встать, того вахта разбудит.

Перво-наперво я открыл свой ранец и извлек оттуда купленный вчера на базаре несессер с туалетными принадлежностями. Откинул крышку, посмотрелся в зеркало. М-да. Глаз полузакрыт фингалом, уже налившимся лиловым, губа распухла и онемела. Зубы, правда, вчера шатавшиеся, сегодня сидели на своем месте прочно, и вкус крови во рту отсутствовал. Что там полковник говорил про сегодняшнее фотографирование? Не думаю, что теперь даже в его глазах оно выглядело бы хорошей идеей.

Наш маленький экипаж в полном составе собрался на палубе. Все поочередно зачерпывали в баке с пресной водой ковшами и с ними отходили к борту, где и усаживались, свесив ноги, занимаясь утренним туалетом.

Вода была именно пресная – не опресненная, к моему удивлению. Зубной порошок в круглой картонной коробке отдавал мятой, всколыхнув в голове какие-то детские воспоминания. Затем на смену зубной щетке пришла бритва, которую я оправил на ремне, вспомнив, как видел нечто подобное в детстве, в парикмахерской. Откуда что и берется! Брусочек мыла, помазок, и вскоре моя все увеличивающаяся борода приобрела вполне приличные «байкерские» очертания.

Вера, сидевшая рядом, выглядела грустной, глаза были красными. Плакала ночью? Наверное. Игнатий с Иваном явно ее стеснялись, не зная, как правильно себя вести, поэтому вели себя тихо и незаметно.

Под мелодичный звон колокольчиков на пирс завернула небольшая двукольная тележка с запряженным в нее осликом, и сидевший в ней вихрастый светловолосый мальчишка продал Игнатию большой бумажный пакет со свежими булочками, пахнувшими ванилью. Иван сразу поставил чайник на большой бронзовый примус, и вскоре все сидели на палубе, попивая чай. Опять посредине красовалась обколотая со всех сторон голова полупрозрачного голубоватого сахара, а к булочкам появилось еще и клубничное варенье.

– Вера, когда к преподобному пойдем? – спросил я.

– С полудня по этим делам он принимает, – ответила она. – С утра у него школа и больница.

– Я сейчас за командой идти хочу, – с заметным облегчением начал рушить неловкое молчание Игнатий. – Пока то да пока се – к часу дня вернусь.

– А ты в них уверен? – спросила девочка. – Шлюп их помню, но слышала про них мало.

– Конечно, – кивнул шкипер. – У «Красного дельфина» репутация хорошая была, и экипаж не сменялся.

– А что же они шлюп-то свой затопили в таком случае?

В голосе Веры прорезалась некая ирония, которую я счел добрым знаком. Ирония – это эмоция, все лучше, чем грустное молчание.

– Не их вина, – решительно заявил шкипер. – Хозяина их вина, Симеона. Лоцмана ждать не стал, повел судно сам в Чертову банку, ну и загнал его на риф. Сам в долгах теперь, а команда без работы. Хорошо, хоть выплыли – ветер был попутный и море тихое, дошли за неделю до Крыла Чайки, а оттуда сюда, уже как перегонный экипаж, довели чужое судно с верфи, из ремонта.

– Ну хорошо, на тебе ответственность, – кивнула девочка.

– А на ком же еще! – засмеялся Игнатий. – Она всегда на шкипере.

Допив чай, Иван направился к машинному отсеку, где продолжил прерванное вчера занятие, Игнатий тоже ушел с судна, направившись к форту, а Вера спросила:

– Пойдешь со мной на рынок? Надо купить всякого, пройтись по лавкам хочу. А потом и к преподобному.

– Пройдусь, чего же не пройтись, – согласился я. – Ты мне вот что скажи: книгами там торгуют? Я вчера внимания не обратил.

– Конечно, – кивнула она. – Только мы в тот угол площади вчера не заходили. Есть в городе два букиниста. А чего хотел?

– Что-то про ваш мир. Как тут все устроено, история его, карты, может быть.

– Карта у меня в каюте висит хорошая, заходи да и смотри, – ответила она. – А вот насчет книг… можно найти что-то. Даже школьную историю почитать можно. А что знать хочешь?

– Да все хочу, – пожал я плечами. – Хочу знать, например, почему у вас календарь такой. С чего отсчет лет идет?

– С Возрождения, – сразу ответила она. – Когда Совет Основателей объединился на Большом острове и вокруг него первые люди собрались.

– А что до этого было?

– Темные годы, – все так же без запинки, как на экзамене, ответила она. – Каждый выживал как мог, все как негры жили, племенами. Основатели собрали людей, желавших спасти этот мир, помогли им старыми знаниями, начали строить дома и мастерские. И Церковь дала Закон.

Что-то в таком духе я себе и представлял, если честно. Полагать, что такой мир, как сейчас вокруг, получился путем естественной эволюции, было бы неумно.

– А Темные годы после чего случились? – спросил я.

– Ты и этого не знаешь? – поразилась Вера.

– А откуда мне знать? – так же поразился я. – Я тут всего три дня.

– Ну да… – согласилась она со мной. – Темные годы наступили после Великого Разрушения, когда море сменило сушу, а суша раскололась на части. Длилось это все семь лет, погибли почти все люди на Земле. Кто тонул, кто погибал в землетрясениях, кто потом умер от голода и погиб в стычках за кусок хлеба.

– Когда это произошло?

– В смысле?

– Ну в погибшем мире был ведь своей календарь, так?

– Ну да… наверное, – согласилась она. – Как же без календаря!

– Вот и я так думаю, – поддержал я ее в таком выводе. – А по тому календарю когда Великое Разрушение началось? В каком году?

– Откуда я знаю? – чуть возмутилась она. – В каком надо – когда довели Землю до этого, тогда и случилось.

– Довели? – переспросил я.

Даже вот как… а я было укрепился в мысли, что была какая-то природная катастрофа.

– Довели, конечно, – решительно ответила девочка. – Когда решили, что могут управлять Землей во вред друг другу, а вышло так, что Земля ударила сама. И все, тот мир погиб.

Ну вот я что-то и узнал. Почему не удивляюсь, интересно?

– А в книгах об этом прочитать можно?

– Конечно, – кивнула она. – У букиниста спроси, он найдет, что тебе нужно. Карту посмотреть хочешь?

– Пошли, – кивнул я, поднимаясь с палубы, ну и Вера сразу подхватилась.

Спустились по трапу, она открыла легкую дверку в тесную каюту с двумя койками, одна над другой, как в купе поезда. Нижняя откинута, верхняя – поднята. На противоположной стене висела большая карта с заголовком «Новый океан». Я посмотрел на нее и понял – всю географию, что я раньше учил, надо выбрасывать на помойку. Я не мог узнать ни единого клочка суши или воды. Вообще ни одного. Никак. Только вот сетка координат имеется.

Не помню я долготы Москвы, но широту помню. Как раз вот эта, где написано «Новая Фактория». И надпись эта возле маленького кружка, прилепившегося снизу к материку или огромному острову размером с Австралию, наверное, только сильно вытянутую с запада на восток. А все пространство снизу, до самого северного тропика, было заполнено невероятной мешаниной из множества островов, словно кто-то пазл из нескольких тысяч кусочков собирать намеревался, да так и передумал, бросил все на столе, как есть.

– Вот это да… – протянул я, озадаченно почесав в затылке. – И много островов заселено?

– Около двух процентов, – явно из школьного курса ответила Вера.

– А что на остальных?

– Где ничего, а где пока и не был никто, – пожала она плечами. – Людей мало, едва успевают справляться с той землей, что у них есть.

– А кто где живет? – спросил я. – Как понять?

– Вон пунктиры красные, – показала она пальцем. – Это границы. К западу – франки, к востоку – турки.

– А дальше что к востоку? – перескочил я пальцем за следующий пунктир.

– Дикая территория, – ответила девочка. – А дальше азиаты какие-то живут, но турки с ними не общаются вообще, а нам туда ходу нет. Живут себе и живут, в общем, нам не мешают, а мы – им.

Если я все правильно понимаю, то россыпь островов смело уходит куда-то в бывший Китай, так что появление азиатов в тех краях не слишком удивляет.

– А вот это что за пятна?

Я показал на несколько заштрихованных зон на материке, а заодно и некоторых группах островов.

– Это опасные области. Там что-то осталось от старого мира, что теперь в этих местах жить не дает.

– В смысле? – заинтересовался я.

– Отрава всякая, – пожала она плечами. – Люди там не живут, даже дикари. Уроды какие-то попадаются, люди рассказывали, кто раньше бывал. Церковь велит таких сразу убивать, как только увидишь.

– Радиация? – спросил я, опасаясь, что Вера даже не знает, что это такое.

Но ошибся – ответила она сразу, вопросу моему не удивившись:

– И радиация, и химия какая-то осталась. Раньше хуже было, постепенно очищается. Но есть места, куда человеку нельзя. Или можно, но очень ненадолго. И только пьяному.

На последней фразе она засмеялась, а мне вспомнилась история про единственных выживших поблизости от Чернобыльского взрыва – работниках бойлерной, которые валялись в тот момент пьяными в дрова. Ну что же, помнят люди, как эффективно бороться с радиацией.

– А это что? Можно глянуть? – спросил я, обнаружив висящую на стене винтовку с длинным стволом.

– Конечно, смотри, – кивнула девочка. – Это школьная винтовка, их так у нас называют.

– А почему? – удивился я.

– Потому что с десяти лет такую дают каждому ученику и учат стрелять, – объяснила она. – А ты должен отработать ее цену, пока школу закончишь, и затем уносишь ее с собой. Не отработал – лентяй, все смеяться будут.

Винтовка, как и все остальное местное оружие, поражала качеством изготовления. Она была однозарядной, с продольно скользящим поворотным затвором, ложей красноватого дерева и восьмигранным стволом синевато-дымчатого оттенка. Сверху на ствольной коробке был откидной прицел с разметкой на пятьсот метров, сбоку маленькая табличка с именем девочки – «Вера Светлова». И все, никаких там дарственных надписей или чего-то другого.

Рядом на крюке висел небольшой патронташ, который я открыл, не удержавшись. Достал один патрон, покрутил в руках. Больше всего на «мелкашку-переростка» похож, но гильза все же довольно длинная. Точно, видел такой в магазине. И был раньше подобный патрон, специально против собак, для револьверов «велодог». Название такое, потому что публика на велосипедах каталась, а собаки ей портки рвали. Почтальонам в особенности. Ну и начали продавать компактные револьверы для противособачьей обороны, а патроны как раз на эти похожи были.

– Это что за калибр? – спросил я.

– Шесть миллиметров, «детский», – ответила Вера. – Он только в таких винтовках. А такие винтовки только школьникам достаются. Другое дело, что потом до самой старости многие из них стреляют – гильзы самые дешевые, выгодно тем, кто практикуется много. Еще охотятся с ними часто.

Тут она мне про важное напомнила, о чем я и спросил немедленно:

– Насчет практики: а где пострелять можно? Ни винтовка не пристреляна, ни револьвер. Так не годится, особенно если я твой «защитник».

– В дюны можно выйти, туда. – Она махнула рукой, указывая вдоль береговой линии, на восток. – Можем после преподобного сходить. Хочешь?

– Конечно, – ответил я. – А тебе не говорили, что если хочешь стрелять уметь, то надо тренироваться?

– Я на купчиху готовилась, а не на стрелка, – улыбнулась она лукаво, явно издеваясь. – Счеты там, дебет с кредитом, «итого» писать в книге.

– Ну а раз со мной связалась, то будешь и на стрелка, – безапелляционно заявил я. – Сама в подопечные напросилась.

– Тогда я ее с собой возьму, – сказала она, протягивая руку за своим оружием.

Я отдал ей винтовку, а затем спросил, подумав:

– Ты мне вот что скажи… даже девочек стрелять учат. А приходится им потом стрелять?

– Бывает, – ответила Вера буднично, запихивая винтовку в чехол. – Кто на островах живет, куда турки налетают. Здесь вот с неграми стычки бывают. Разбойники есть. Пираты есть. Турки ходят в наши воды за добычей.

– А вы?

– А мы – в их воды, – откровенно ответила она. – Не я, конечно, но ватаги охотников сбиваются. В общем, многим в жизни стрелять случается.

Оставив возившегося с машиной Ивана «на хозяйстве», мы направились в город. Прошли по уже знакомой набережной, постепенно заполнявшейся людьми и повозками. Из транспорта доминировали все больше длинные монументальные дроги, влекомые крепкими лошадьми-тяжеловозами, на которых доставляли товар к судам. Шумели грузчики, слышались свистки бригадиров, где-то устанавливали с грохотом и звоном сборный металлический кран с длинной стрелой, приводимый в действие лебедкой. Было пыльно, шумно, громко, в общем, порт жил своей жизнью.

– Нам тоже товара прикупить надо, – сказала вдруг целеустремленно шагавшая вперед Вера. – Деньги остались кое-какие, загрузимся сидром. Он на Большом Скате хорошо продается: не растут у нас яблоки. Если пустыми придем, дядя точно ругаться будет.

– Несмотря на… – Я замолчал, как бы предлагая ей додумать самой про смерть отца: не хотелось с этой темой вылезать самому вновь.

– А что? – даже чуть удивилась она. – Если я за судно теперь отвечаю, то должна выгоду блюсти. Чем матросам платить? Чем за будущий товар? Нельзя мне из-за горя на семейное дело плюнуть.

– А что будет?

– Дядя может к преподобному пойти и суда требовать. Я в несовершенных годах, могут опеку мне назначить, если я плоха, а тогда управление делом целиком к дяде отойдет. А если я все правильно сделаю, то ему сказать нечего будет.

Сидром торговали в большом лабазе на окраине рынка. Старый каменный сарай, точнее, даже полуподвал, полутемный и прохладный, пахнущий яблоками и влажным деревом, заставленный разнокалиберными бочками и бочонками до самого потолка. Сзади был пологий пандус, выходящий в широкие распахнутые ворота, и возле него стояла длинная могучая телега, в которую как раз впрягали лошадь штангистской комплекции.

В складе тоже было суетно, работали двое негров из «исправившихся», с полувыведенной татуировкой на лице, которые по одному грузили бочонки на тачку-подъемник и таскали их на улицу, складывая возле повозки.

Признаться, я поразился, как ребенок торгуется с толстым бородатым дядькой – старшим приказчиком. А еще больше поразился, что ребенка воспринимают всерьез. Хотя… а почему не воспринимать? За товар она платить намерена, представляет, насколько я понял, почтенный купеческий дом, и если ей доверили договориться и произвести расчет, то договариваешься ты не именно с ней, а со всем домом.

Но все же решительность девочки и явное умение вести дела удивляло. Или просто привык я к тому, что у наших детей в таком возрасте разве что сопли уже не утирают, а то, что здесь дети к таким годам умеют за себя ответить, мне и вовсе в диковинку? Скорее всего. В любом случае – я стоял у нее за спиной, рта не раскрывая, и приказчики лишь время от времени с подозрением косились на мою разбитую морду и заплывший глаз. Затем один из приказчиков, белобрысый конопатый парень со всклокоченными волосами, шепнул что-то другому, и подозрительность сменилась любопытством.

Расчет производился уже не в складе, а в маленькой конторе, пристроенной к нему сбоку, – самой настоящей будке, куда влез только железный сейф, открывавшийся со скрипом и лязгом, и стоячая конторка, на которой подсчет монет и производился. Принимал и считал деньги сам хозяин, приказчикам такого дела не доверяя, видать. А может, тут просто принято так.

Когда закончили, хозяин – среднего роста худой мужичок в черной шляпе, с бородой как у Солженицына и таким же постным лицом – взял старинного вида ручку с острым пером и, часто макая ее в чернильницу с черной тушью, быстро написал расписку на листочке гербовой бумаги, помахал ею в воздухе, чтобы буквы просохли, а затем отдал бумагу Вере со словами:

– Пожалуйте, барышня. Как эту телегу выгрузят на «Окуня», так и вам соберем заказ. До пяти вечера все на судне будет.

– Спасибо, Фома Сергеевич, будем ждать, – солидно ответила девочка.

На этом мы торговца сидром покинули. Кстати, сидр я оценил – очень он тут хорош, прямо живой яблочный вкус, и хмельной он едва-едва. И что вчера успел заметить, пока в кабаки местные заглядывали, – крепких напитков нет. Даже в рюмочной, где народ уже в стельку напивался, пили все больше вино какое-то. Или что-то в этом духе. Надо будет спросить, гонят тут водку или что другое крепкое, только не у Веры. У шкипа спрошу – он у нас профессионал настоящий. По всем делам.

Городской рынок ожил, было людно, шумно, суетно. В самую его середину мы не полезли – там ряды все больше с едой, – а пошли по краю площади, где на первых этажах домов разместились лавки. Прошли мимо оружейного магазина, где я вчера так удачно закупился, затем Вера зашла в аптеку, сказав, что надо для судна запас лекарств и прочего пополнить: б€ольшая часть медицинского припаса погибла вместе с караваном.

Аптека занимала небольшое помещение с высоким потолком, полутемное, насквозь пропитанное тем самым запахом, про который говорят «аптекой пахнет». Капитальный, на века выстроенный прилавок из потемневшего от времени дуба и такие же шкафы с маленькими ящичками вдоль двух стен. За прилавком пожилая худенькая женщина с прямыми седыми волосами, аккуратно убранными в конский хвост. Покрытое сеткой мелких морщинок лицо приятно и в другое время должно было быть улыбчивым, но сейчас оно скорее выражало сочувствие и какую-то осторожность, словно она не уверена в том, что нужно говорить своей посетительнице.

– Верочка, – сказала женщина, – прими мои соболезнования – не знаю, что еще сказать можно.

– Евдокия Павловна, спасибо, – кивнула девочка. – Не надо ничего говорить, что тут изменишь!

– Преподобный Симон в субботу отслужит литанию по невинно убиенным. Я его вчера вечером видела, он мне и сказал, что случилось.

– Мы с «Чайкой» уйдем до субботы. Но преподобному спасибо скажем – нам все равно к нему заходить.

– Зайдите обязательно. А я чем могу помочь?

– Походную аптечку собрать надо – наша неграм досталась, – ответила Вера.

Евдокия Павловна присмотрелась к моему лицу, затем спросила девочку:

– А чем ты так хорошо швы наложила? Твоя же работа?

– Это моя собственная сумка, ее на что серьезное не хватит, – ответила девочка. – А Игнатий сегодня экипаж уже нанять обещал.

– А полковник что говорит?

– А что он может говорить! – вздохнула девочка. – Ополчения он собирать не будет, а по-другому Племя Горы не побьешь.

– Думаю, что будет, – сказал появившийся из задней комнаты лысоватый мужчина с седой бородкой, в зеленой «профессорской» шапочке и маленьких круглых очках. – Просто не сейчас. У рыбаков сейчас путина, тунец идет, у фермеров тоже урожай и сезон сидра. Да и племя после таких набегов прячется, настороже живет.

– И что? – спросила девочка, обернувшись к новому собеседнику.

– Я полковника вчера видел, говорил с ним, – пояснил седобородый. – Племя это много бед чинить стало, так оставлять нельзя, говорит. Совсем обнаглели. Но с самих негров что возьмешь? Дети природы. Турки их мутят, надо так выступить, чтобы у дикарей охоту нападать отбить и – главное – прихватить тех, кто им ружья возит и на безобразия подбивает.

– Правда?!

В голосе Веры послышалась надежда. Пусть отца не вернешь, так хоть отомстить надо, – лично я идеи со «второй щекой» тоже никогда не поддерживал. И если есть вероятность того, что неграм дадут по шапке и черепу под ней, – я бы только рад был.

– Око за око, зуб за зуб, – сказал собеседник. – Сейчас их не накажи – вообще дороги непроезжими станут. А к походу будет неплохо, если с рудника охрана придет, а раньше чем через месяц их не ждут.

Дальше разговор у них перешел на дело, седой, имени которого я так и не узнал, начал собирать по списку то, что Вере требовалось, а я бестолково перетаптывался на месте, почти ничего не понимая из того, о чем они говорят. Правда, один раз оживился и ввел себя в расход, обнаружив, что здесь торгуют самыми настоящими ИПП в плотных обертках из толстой бумаги. Такая штука всегда может пригодиться: боец без перевязочного пакета и не боец вовсе. А заодно и жгут купил, самый настоящий, резиновый, только вместо пластикового замка на нем хитрая латунная петля была. Но это ничего, главное – чтобы, случись чего, можно было конечность перетянуть.

Сумка с медикаментами и прочим получилась здоровенная, но, к радости моей, тащить ее не пришлось: аптекарь обещал прислать ее с посыльным прямо на «Чайку». Мы же собирались еще побродить по рынку.

– К букинисту зайдем? – спросил я, напомнив о своей цели похода.

– Обязательно. Вон лавка, в следующем доме.

Действительно, над маленьким магазинчиком висела жестяная вывеска в виде раскрытой книги, а на окне белой краской было написано «Букинист». Дверь была скрипучая, да еще и колокольчик над ней звякал. Зашли, огляделись. Магазин, к моему удивлению, был двухэтажным, точнее, даже «в два света» – первый этаж полноценный, а второй – антресоль, идущая вдоль стены, на которую вела деревянная лестница с деревянными же перилами. Такой, английский в чем-то даже, интерьер викторианский.

Полки темного дерева были плотно уставлены корешками книг, горизонтально на них лежали папки с какими-то листами, в специальных корзинах стояли свернутые рулонами карты, стопками лежали альбомы. Книг было действительно много, а напомнило это все мне букинистический отдел антикварного магазина. И запах был такой же – пыли и чего-то еще, чем всегда пахнут именно книги. То ли типографской краски, то ли клея.

За конторкой продавца никого не было, но со второго этажа доносилась какая-то возня. Затем через перила показалось лицо невысокого человечка с растрепанной седой бородой и красноватой лысиной, частично покрытой маленькой шапочкой. Уже у второго магазинщика такую вижу – подозреваю, что в шляпе с полями в полутемном помещении неудобно, вот и носят нечто подобное – ни два ни полтора. Я такие шапочки видел на старых портретах академиков.

– Здравствуйте! – окликнул нас человечек. – Чем могу служить?

– Нам атлас известных земель нужен, – решительно затараторила Вера. – Еще «История Возрождения» Поплавского, «Великая Тьма» Иванова, «Размышления» Бергманна и «Церковное становление» преподобного Дмитрия.

– Иванова нет у нас сейчас, книгу давно не заказывали, – задумчиво сказал человечек, спускаясь по лестнице. – А остальное все есть, как раз недавно с Большого острова с пакетботом пришли.

Когда букинист спустился, я обнаружил, что ростом он был не выше полутора метров, с изрядным брюшком и круглым лицом, на котором выделялись умные голубые глаза и красноватый нос картошкой. Еще от него слегка попахивало спиртным, причем не со вчерашнего, но с виду он был совсем трезвым.

Подхватив с пола маленькую, на три ступеньки, стремянку, продавец бухнул ее на пол перед одной из полок, вскарабкался на нее и вытащил сверху большой альбом, переплетенный в кожу, с золотой надписью «Атлас известных земель и краткая лоция».

– Смотрите, барышня, – сказал он Вере. – Лучше этого у нас нет, да и быть не может. Новое издание, всего три экземпляра осталось.

Ко мне он принципиально не обращался, игнорируя с того момента, как заметил мой подбитый глаз и рассеченную губу. Не верится ему, что человек с такой рожей может книжками интересоваться. Поэтому когда я сцапал альбом и потащил его по прилавку к себе, он даже сделал такое движение, словно собирался его отобрать, но вовремя спохватился. Надеюсь, не потому, что не хотел аналогичного фингала под глазом, а потому, что уверовал в мой интеллектуальный потенциал.

Я полистал альбом, аккуратно, за верхний уголок, переворачивая толстые страницы. Судить мне сложно, но на первый взгляд все выглядело великолепно – общие карты районов и земель, отдельные на разные регионы и крупные острова, на каждую карту наложена еще и схематическая лоция, хоть, насколько я понял, не слишком подробная. Последний раздел был справочным, с кратким описанием каждого исследованного места. И что я еще успел заметить – великое множество земель так и оставалось неизученным.

Пока я разглядывал атлас, коротышка-букинист прошелся вдоль полок и вернулся еще с двумя книгами очень академического характера, вызывающими уважение одним своим видом.

– Вот, – сказал продавец, выкладывая их уже передо мной. – Поплавский и преподобного Дмитрия сочинения. Что-то еще?

Было желание спросить что-то о политическом устройстве этого мира, да побоялся в дураках оказаться, а заодно и вызвать ненужное удивление. Лучше пока у Веры выпытывать, как тут все вершится. Аккуратно надо.

Вера тем временем выбрала три книги на полке у дальней стены. Они с виду были попроще – тканевый корешок, картонная обложка. Так в свое время уставы печатали, разве что на этих обложках были черно-белые рисунки. Какие-то герои в шляпах, дамы тоже в шляпах, паруса и горы. Перехватив мой взгляд, Вера сказала:

– Это Рауль Балард, с франкского перевод. Знаешь, как здорово?

– О чем?

– Обо всем. О приключениях, новых островах, ну и про любовь. Про шкипера Луиса и крещеную турчанку. Очень здорово!

Глаза у нее аж горели, пока она это говорила. А я что, против разве? В таком возрасте сам Буссенарами всякими зачитывался, вместе с Джеком Лондоном. Я к таким книгам со всем моим уважением.

– Верно, без любви нельзя, – согласился я. – Давай я все понесу.

Она протянула мне свои покупки, и я убрал их вместе с атласом и остальным в большую полотняную сумку, висевшую через плечо на широкой ленте, – букинист продавал их вместе с книгами вместо пластиковых пакетов в нашей действительности. А вообще я заметил, что с такими здесь большинство людей ходит – и не весит ничего, и запихать в нее можно много, случись потребуется. А заодно мне вспомнилось, что во времена моего детства торговля не радовала покупателей одноразовой упаковкой, и мать уходила из дому на работу с так называемой «хозяйственной сумкой», в которой и приносила продукты. А книги в магазинах или просто отдавали, или, как вершина сервиса, – перевязывали бечевкой.

После букиниста мы заглянули еще в пару магазинчиков, в которые я заходил уже скорее из чистого любопытства, – один, совсем крошечный, торговал женскими головными уборами, где Вера купила себе новую шляпку вроде канотье, а второй был мастерской обувщика, где она забрала какой-то давний свой заказ – высокие ботинки вроде тех, что были у нее на ногах.

До полудня оставалось еще изрядно времени, поэтому мы направились в чайную, расположившуюся у входа на рынок, где и пили чай с бергамотом, заедая его булочками с джемом. Чистый разврат – ведь завтракали уже, а обедать еще рано, – но время нужно убить, и сдоба на диво хороша. Откажешься – и словно сам себе в душу плюнул.

Веранда чайной была очень хорошо расположена – на каменном возвышении, с которого можно было смотреть поверх голов на всю базарную суету. Я поймал себя на том, что в отличие от дня вчерашнего, когда я воспринимал эту картину как нечто странное и чуждое, словно кино смотрел, сегодня я начал ощущать себя составной частью этой толпы. Все вокруг уже становилось своим и даже в чем-то привычным. Вот я проспал ночь в подвесной койке на шхуне и пришел сюда по делу – сопровождая девочку, которую обязался охранять, да и просто закупиться нужным. А потом мы… уже именно «мы», а не «они», будем принимать груз на судно и завтра с утра пораньше отвалим от пирса и направимся курсом на Большой Скат – остров, где, по всему судя, мне и предстояло жить в обозримом будущем. Так вот все решилось, без всякого моего участия.

А еще я понял, что мне начинает нравиться окружающая меня новая действительность. Нравиться простотой и понятностью нравов. Нравиться крепкими и сильными людьми, которые растят таких же крепких и сильных детей себе на смену. Может быть, я еще здесь многого не знаю и не понимаю, но что узнал и понял – отторжения не вызвало. Правильно здесь все как-то. Понятно. Хоть не могу отделаться от ощущения, что есть в этом всем нечто искусственное. Не в смысле того, что все вокруг актерствуют, а в смысле, что эта жизнь организована под чьим-то присмотром, по какому-то дальновидному плану.

Откуда такая идея? Да вот от револьвера, вчера купленного, например. Он меня натолкнул на такую мысль, когда я его разглядывал и удивлялся качеству металла и его обработки. От двигателя на шхуне, в котором огромный цилиндр был не только отлит, но еще и обработан с удивительной, бросающейся в глаза точностью. Не соответствует здесь прогресс реальный потенциальным возможностям. Что-то здесь не так. Не может быть винтовка по конструкции как трехлинейка, а по качеству – как деталь от «Бурана», а именно такую я видел у объездчика. И как при таком качестве работы не дошли до самозарядных пистолетов, хотя реальные прототипы выпускаемых здесь револьверов просчитываются сразу любым человеком, который хоть немного разбирается в предмете, как я, например. Не эксперт, но кое-что знаю.

Странно это все. Очень странно. Хоть и не стану утверждать, что странно – это плохо. Пока не поймешь, зачем что-то происходит и что тому причина, – не следует рваться судить: рискуешь оказаться в дураках. И это еще оптимистичный вариант. Какого-нибудь случайного визитера в Мекке тоже могло бы удивить, почему там до сих пор пивом не торгуют: и людей много, и в очередь уже построились заранее – торгуй, не хочу. И выскажи он свой проект вслух… как бы он закончил? Поэтому всегда полезно давать возможность сначала работать ушам с глазами, затем мозгу и лишь в самую последнюю очередь – языку. Это как для имиджа бывает полезно, так и для здоровья.

Интересная картина, кстати: по периметру террасы пальмы растут, с мохнатыми стволами и ярко-зелеными листьями, самого тропического вида, а под ними самовар раздувают, и тоже вида стандартного – тульский гостинец эдакий. Забавное сочетание.

Когда колокол пробил двенадцать раз, Вера поднялась из-за стола, одернув сбившуюся под ремнем с кобурой куртку.

– К преподобному можно идти, – сказала она. – Пошли?

– Пошли, – согласился я, поднимаясь и подхватывая от перил чехол с ее ружьем.

Протолкались через ряды, где торговали фруктами и овощами, где я узрел все знакомое, но не слишком ассоциирующееся с рынком, где продавцы по-русски говорят. Бананы, ананасы, киви, но вместе с ними вполне привычная малина с клубникой, яблоки и груши. Цитрусовые тоже были в наличии в полном объеме: и апельсины большие ярко-желтые и маленькие оранжевые, и мандарины размером с апельсин, и грейпфруты нескольких видов. Грейпфруты, кстати, продавали еще и в разрезанном виде, с надсеченной корочкой и засыпанные по густо-розовой плоти белым сахаром. Так понимаю, тут это вместо мороженого предлагают.

В овощном ряду тоже царила сплошная эклектика, но все же доминировало все знакомое – огурцы с помидорами да капуста с морковкой. Картошки тоже хватало, разных видов. Если на Большом Скате ассортимент такой же будет – с голоду точно не помру.

Рынок закончился, дома, ограничивавшие площадь, расступились, и я увидел впереди уже знакомое белое здание церкви с конической крышей, увенчанной простым крестом. Здесь сразу стало тихо – праздношатающихся не видно, а остальные делом заняты, недосуг им по улицам шляться. Прокатила двукольная тележка, в которую был запряжен серый ослик и которой правил мальчишка лет двенадцати. В тележке лежала груда бумажных пакетов, каждый надписан. Похоже, посыльный развозит заказы.

Вчера я особо не присматривался, а сегодня заметил, что территория церкви огромна по местным масштабам. За высоким деревянным забором, выкрашенным масляной краской в веселый голубенький цвет, с прибитыми к нему деревянными крестами, к каждому из звеньев – по одному, была не только церковь. Зайдя в гостеприимно распахнутые ворота, правда, с будкой сторожа, в которой сидел, оглядывая входящих из-под полей низко надвинутой шляпы, крепкий дед со следами сведенной татуировки, я увидел несколько длинных одноэтажных пристроек, каждая со своим небольшим двориком, огороженным невысоким штакетником.

А еще обратил внимание на звуки – детские крики, смех, визг и весь прочий их стандартный набор, обычно доносящийся из детских садов или школьных дворов во время перемены. Разглядеть, откуда шел весь этот шум, не удавалось – обзор закрывала одна из пристроек, но через открытые окна были видны маленькие парты, рисунки на стенах и полки с игрушками.

– Это школа? – спросил я у Веры.

– Школа, – кивнула она. – С четырех лет и до десяти здесь учат. Но сейчас старших домой отпустили, а здесь только самые маленькие.

Понятно: в детских садах каникул нет, видать. Дом справа был похож на школу как две капли воды, но там было тихо, а в окно можно было разглядеть деревянные кровати.

– А это?

– Больница. Здесь хорошая – говорят, преподобный Симон сперва сам врачом был, потом уже духовный сан принял. Он даже сам операции делает до сих пор.

– Он здесь и за врача еще?

– Не главного, – ответила Вера. – Скорее, помогает. Главный здесь Юрий Иванович, но он просто врач.

– А сам преподобный Симон где? В церкви? – спросил я.

– Почему в церкви? – удивилась девочка. – Сегодня ни собраний нет, преподобный у себя должен быть.

– А с утра у него службы нет?

– Службы? – не поняла она. – Какой службы?

Я даже остановился. Так, что-то я не могу правильно объяснить. Надо сформулировать…

– Молитвы ты знаешь? – спросил я, подумав.

– Конечно!

– А преподобный с ними к Господу не обращается? Чтобы люди в церкви собрались, а он…

– По субботам, – перехватила разговор Вера. – Все приходят в церковь, преподобный служит, затем читает проповедь и ведет собрание. Слово я знаю, я не поняла, о чем ты. И еще можно попросить его отслужить заупокойную, или во здравие, или обвенчать. А так что ему каждый день служить?

– У нас каждый день трижды служат, – напряг я свои не слишком обширные знания про церковный уклад.

Надеюсь, что не соврал.

– А когда в таком случае преподобному работать? – удивилась она. – Он же детей учит, за больницей следит, для обращенных негров школа у него по вечерам, он судит, в городском совете заседает, а преподобный Симон еще и людей лечит. Когда все это делать, если три раза в день служить?

– И верно! – согласился я, тем самым прерывая поток явных глупостей, которые успел высказать, а заодно мысленно одобрив подобный уклад. Ну и сама личность преподобного стала вызывать больше уважения.

Преподобный квартировал в свободное от остальных нелегких обязанностей время в небольшом белом флигельке, прижавшемся к могучей стене храма. Невысокая дверь из толстой доски, подслеповатые окна в толстых стенах, простой, но крепкий и массивный стол, которому не меньше ста лет, наверное, если судить по потемневшему дереву. Ни икон, ни украшений, вообще ничего, лишь все тот же простой крест без перекладины на стене, над простеньким бюро с откидной крышкой. И не за спиной священника, что было бы логично на мой взгляд – вроде как от имени его вещает, – а просто сбоку.

Преподобный сидел за столом и, когда мы вошли, сделал приглашающий жест, заодно предлагая садиться.

– Здравствуйте, – хором сказали мы.

– Храни вас Господь, – ответил он. – И вам здравствовать.

Стулья, на которые мы уселись, тоже с виду были возрастом не меньше чем в полвека, отполированные до скользкости льда бесконечными поколениями посетителей.

– Вера, – обратился к девочке священник, – скорблю вместе с тобой об утрате твоей. Славным и добрым человеком был твой отец. Отслужу в субботу литанию по нем и спутниках его, невинно убиенных. Господь тебе в помощь, да дарует он крепость тебе в делах и помыслах. Теперь на тебе отцов груз, неси его честно, с ответственностью.

Пока он говорил, я пригляделся к нему внимательно. Худое умное лицо, загорелое до черноты, на котором выделялись очень светлые голубые глаза. Аккуратная седая борода. Синий сюртук вроде военного френча, из простого сукна, с подшитым белым подворотничком, заставившим меня вспомнить об армии. На груди, на кожаном шнурке, простой латунный крест, начищенный и отполированный, как та же солдатская бляха.

Руки его лежали на столе спокойно, не дергаясь и не суетясь длинными, но сильными пальцами с аккуратными чистыми ногтями. Взгляд тоже был спокоен, уверен.

– О твоей беде тоже слышал, – обернулся он ко мне. – Равно как и о вчерашних подвигах.

На последней фразе он чуть-чуть улыбнулся, но вполне доброжелательно, без всякого ехидства, которого следовало бы ожидать.

– Так вот вышло, – чуть смутившись, сказал я в ответ.

– Всякое случается, – слегка пожал он плечами. – Если не ради денег, а чтобы товарищам помочь, то греха в этом нет, не беспокойся. Как Игнатий, протрезвел уже?

– Вполне, – кивнул я. – Его вчера в море продержали до полной трезвости.

– Добрый способ, – вновь улыбнулся преподобный. – Хороший шкипер, самый лучший, а с такой слабостью справиться не может. Вера, – обратился он к девочке, – если с рейсом сюда придете, потребуй от Игнатия, чтобы сперва ко мне зашел побеседовать, а потом уже пусть куда хочет идет. Может, удастся мне заронить искру сомнения в правильности его пути.

– Хорошо бы, преподобный, – кивнула девочка. – А то все говорят, что рано или поздно бедой все закончится. Как пойдет пить, так и теряет меру.

– Вот-вот, – подтвердил священник. – Хоть и шкипер, а на суше фарватер теряет. Пусть придет, побеседуем. Так чего вы сейчас от меня ждете?

– Отец его… – палец указал на меня, – …ко мне охранителем нанял. Со всеми правами, какими подобает. Да сам погиб. И у охранителя моего мозги помялись – не помнит, откуда и как пришел.

Священник слушал внимательно, затем спросил:

– Сказать хочешь, что вы теперь друг без друга никуда? Человек Божий Алексей не знает теперь роду-племени, только ты у него осталась, а он тебе – единственная защита?

– Верно, преподобный, – ответили мы хором.

Он посмотрел мне в глаза внимательно, о чем-то задумавшись, затем спросил:

– А ты, добрый человек, готов за эту барышню такую ответственность нести?

– Готов, преподобный, – ответил я. – Не дам в обиду.

– А у тебя дети были? – уточнил он. – Или не помнишь?

– Не было вроде, – покачал я головой. – Не помню я никого с собой рядом.

– И получается, что словно удочеряешь, – сказал священник. – И теперь на тебе будут отцовские обязанности, а вот прав отцовских у тебя не будет. Беречь ее надо будет, охранять, а ни имуществом распорядиться, ни наказать даже. Понимаешь ли?

– Понимаю, преподобный, – кивнул я.

Вера сидела бледная, явно взволнованная, пальцы теребили носовой платок, причем с такой силой, что я ожидал услышать, как затрещит рвущаяся ткань. Вот как для нее это важно…

Преподобный Симон замолчал, продолжая глядеть нам в глаза. Пауза даже несколько затянулась, если на мой взгляд судить, но потом он все же заговорил опять:

– Если по ситуации судить, то и вправду в Судьбу поверить можно, хоть такая вера Церковью и не поощряется. Или увидеть в этом волю его, сколь бы претенциозным это ни было. – Он помолчал минуту, давая нам осмыслить его слова, затем продолжил: – Лжи я в этом не вижу. По крайней мере, злонамеренной, той, что могла бы навредить, хотя любой человек даже лжи малой избегать должен. Так ведь, Вера?

– Так, преподобный, – решительно ответила девочка.

Она и вправду уже не лгала. Она уверовала сама во все то, что говорила священнику, и теперь была честна, как сама Истина.

– Вера, у тебя же еще дядя есть, так? – уточнил преподобный. – Его опека над тобой была бы тебе не по нраву?

– Нет, преподобный, – решительно покачала головой Вера.

Тут я удивился немного. У нас детей такого возраста вроде как и не принято спрашивать о подобном – у нас органы опеки умнее всех. Но в нашей действительности и дети другие, да и мнение ребенка всегда вперед иных слушаться должно. Если ребенок к кому-то не хочет, то всегда тому какая-то причина есть. А если такой ребенок, который сразу после смерти родителя может дело в свои руки взять и вести его знающе и толково, то такого точно выслушать не грех. Грех – не выслушать.

– Хорошо, – сказал священник. – Возьму я с вас обоих письменную клятву в том, что все так было, как вы мне рассказали. С тебя, добрый человек, – обернулся он ко мне, – клятву попроще – о том, что ты помнишь. А я потом засвидетельствую, что ты девочке защитник.

На этом разговор с преподобным Симоном и закончился. Дальнейшее же мало напоминало церковное действие. В храм нас никто не водил и никаких ритуалов не совершал. Скорее, это все напоминало визит к нотариусу. Вера написала некое «Свидетельство» от своего имени, а я лишь подписался снизу фразой про то, что все так и было. Фразу эту преподобный потом прочитал – не без интереса, кстати: видать, с местными правилами грамматики она расходилась. Очень может быть – я ведь пока за книжки не брался, а надо было. Посмотрел бы, как теперь пишут.

Но преподобный ничего не сказал, а, к удивлению моему, открыл прислонившееся к стене бюро, и там обнаружилась самая настоящая пишущая машинка, просто классический антикварный «Ундервуд», разве что формой попроще, чем делали в девятнадцатом или начале двадцатого века. Ловко заправив в нее три листа бумаги с копиркой, священник со скоростью пулемета напечатал не слишком длинный текст, который гласил, что он властью, данной ему Церковью во имя Божье, утверждает, что человек Алексей Богданов принял на себя обязанность защищать и опекать барышню Веру Светлову, дочь Павла, согласно законам христианских земель и уложениям Церкви. И все. Дальше печать на бумаге появилась – церковная, с крестом, – а затем еще одна, поменьше – личная преподобного Симона.

Две копии бумаги отдали нам, каждому по листочку, без всяких напутствий и наставлений. Разве что священник сказал кратко, глядя мне в глаза по обыкновению своему:

– Береги теперь девочку. Сильно ей досталось. А литанию отдельную я по убиенным отслужу в субботу, перед всем собранием городским, чтобы подумали о том, что всякую болезнь надо лечить вовремя, а Племя Горы само не уймется, если ополчение не выступит. А то привыкли здесь к тихой жизни, расслабились.

За удивлением, вызванным столь непривычной речью священнослужителя, в которой не было ни слова о смирении или о том, как надо безропотно нести крест свой, я пропустил смысл последней фразы. А зря: именно в ней, как потом выяснилось, и было самое главное.

Покинув священника в его кабинете, мы направились в церковь – свечки поставить за упокой. Тут все было как обычно – бабушка в церковной лавочке на входе продавала их по пятачку, по гривеннику и по полтиннику, затем был сам храм, без икон, простой и скромный, лишь витражи в белых стенах с изображением креста разбавляли его однообразие. Длинные скамейки рядами, где весь город мог усесться, кафедра проповедника. В альковах тоже простые кресты на стенках, тома Писания под стеклом и горящие свечи. И все.

Люди тоже были – кто молился тихо, кто свечки ставил, кто просто сидел на скамейках, погруженный в свои мысли. Отойдя в один из альковов, я зажег длинную желтую восковую свечу от еще горящего огарка, накапал воска и установил. Это за упокой души отца Веры, который даже в смерти своей спас меня, да и дочь свою. Земля пухом и царствие небесное, если такое все же есть. Поглядев искоса на тихо читающую молитву девочку, отошел в другой альков, где свечки ставили уже во здравие, да за нее и поставил. Пусть у нее все хорошо будет, а я уж присмотрю за этим, в меру своих сил.

В церкви пробыли недолго – с четверть часа всего. Вера опять поплакала, хоть я и не заметил, когда успела. Только на солнце увидел, что глаза у нее от слез опухли и покраснели. Сделал вид, что не заметил. Если прячет свое горе от окружающих, так и нечего в душу лезть.

– Нам на шхуну идти сейчас надо? – спросил я ее.

– Нет, там без нас справятся, – ответила она. – До восьмичасовых склянок можем своими делами заниматься.

– Ну раз можем, то пошли стрелять, – сказал я.

* * *

Вернулись мы вчера на шхуну часам к семи примерно. Долго стреляли в дюнах из «детской» однозарядки. Процесс получился куда как продолжительным, потому что одно дело – заниматься этим на механизированном стрельбище, и совсем другое – каждый раз бегать к мишени за итогами очередной «кучи». Надо было хотя бы подзорную трубу взять какую-нибудь. «Детская» винтовка оказалась все же серьезней мелкашки. Та и на сто метров уже с трудом, если только какой-нибудь «аншютц» да хорошими патронами, а эта винтовка, простая и легкая, и на двух сотнях вполне приемлемый результат давала. И пуля была посерьезней мелкашечной – грамма так под три, правда, мягкая, без оболочки, лишь в восковой бумажке по пояску, чтобы ствол свинцом не гадился излишне.

Заодно я пристрелял свой «винчестер», чего до сих пор не удосужился сделать. Потратил тридцать патронов, обеспечив себя на завтра занятием по переснаряжению, но зато разобрался, как надо целиться, чтобы метров за триста попадать четко, без промаха. Это ведь наука не такая очевидная, как на первый взгляд кажется. Пуля тяжелая, но летит относительно медленно, и траектория у нее крутая, так что стрелять из такого оружия надо уметь. А вообще его оптимально метров на двести использовать, не больше. А на все другие надобности «болт» держать.

Из револьверов тоже постреляли. Я Веру немного поучил получше управляться с ее «бульдогом», как, оказывается, здесь называли такой револьвер, хоть настоящий «бульдог» был совсем другим – с поочередным заряжанием. Но она и так неплоха была в этом деле. Пострелял и я. Купленный «смит», который здесь так и назывался, как Вера мне сказала, грохал солидно, патрон был достаточно мощный, с тяжелой пулей. Бил револьвер точно, в руке лежал хорошо, и после совсем недолгой практики я понял, что с десяти метров навскидку из него попаду врагу в любой глаз на выбор, с пятидесяти, прицелившись, могу и в башку, если противник двигаться не будет. А уж дальше – это как бог положит.

На обратном пути завернули в оружейный, где я прикупил еще по большой коробке новеньких латунных гильз обоих калибров, для винтовки и револьвера, и капсюлей, решив, что в будущем на тренировке экономить нельзя.

К этому времени Игнатий прибыл на борт с новой командой. Семь человек, все разного возраста – лет от двадцати до сорока с лишним, – крепкие, шумные и очень сноровистые. Каждый из них успел заменить шляпу на повязанную разноцветную косынку, которые в сочетании с бородатыми физиономиями и загаром цвета старого дерева делали их похожими на пиратов из детских книжек. К тому времени как мы с Верой пришли, шкипер их всех в работу успел запрячь – готовить шхуну к отплытию и разбираться с товаром, который тоже доставили и как раз успели сгрузить.

Спустился я в трюм, к «своему» столбу, чтобы убрать оружие и сумку с книгами, и обнаружил, что там стало намного теснее – ряды остро пахнущих зелеными яблоками бочек надвинулись на «спальный отсек», а кроме наших с Иваном коек там висели еще несколько, под каждой – по сундучку, и на каждом столбе, в изголовьях, – по винтовке, а у некоторых еще и по револьверу в кобуре. Ага, все не так просто здесь: получается не только команда, а заодно и отряд целый.

Вера сразу взялась за товарные книги, погрузившись в дела, Игнатий командовал напропалую с помощью немолодого крепыша с бородой веником, которого звали Глебом и который, по всему видать, был у прибывшей команды за главного. Как потом выяснил – боцманом он был.

А вот Иван-моторист свою машину закрыл люком, на люк навесил замок, высказал вслух угрозы каждому, кто попытается к налаженному механизму полезть, после чего предложил мне прогуляться, чем удивил немало.

– А куда? – спросил я.

– Да на рыночную площадь, – сказал Иван, попутно заправляя свой длинный седой хвост. – Пива или сидра попьем, на бильярде сыграем. Не против?

– Да я всегда… – даже обрадовался я.

Улочка, откуда мы забрали вчера Игнатия, мне не слишком понравилась, а вот на рыночной площади я видел несколько вполне пристойных заведений, навестить которые при случае желание возникало сразу, да как-то повода не было и компании. Даже пожалеть успел, что завтра отвалим – и так мимо проскочу, я ведь и в «прошлой жизни» аскетом не был и схимы не принимал. А тут такая оказия.

Шкипер против нашего отсутствия не возражал – Иван свои дела на судне все переделал, а я и в команду толком не входил – так, на подхвате, вроде телохранителя Веры. Вот и пошли.

Город вечерний от дневного отличался заметно, но многолюдно не было – будний день, и завтра с утра пораньше всем к трудам праведным приступать. Ну и мы ничего такого особо загульного не планировали – так, по кружечке-другой опрокинуть да шары по столу покатать. Иван вел меня в конкретное место, именуемое здесь «кабаком» не жаргонно, а вполне официально, а назывался этот кабак «Золотой тунец», и над дверью в него висела явно снятая с судна доска именно с такой надписью.

– Хозяин кабака, Сергий, на шхуне «Золотой тунец» тридцать два года отходил, – пояснил Иван, толкая входную дверь. – На берег сошел одновременно с тем, как шхуна на капитальный ремонт встала, так что доску прихватил. И кабак переименовал: раньше он «Дубовой бочкой» назывался.

Я огляделся. Занимавший половину первого этажа красного кирпичного дома кабак по интерьеру больше всего английский паб напоминал. Темное старое дерево повсюду, тяжелое и массивное, начищенная латунь, увесистые столы, полумрак. На стойке краны с ручными насосами, но без привычных нашему глазу названий марок пива. Только кабатчик ведает, что там и где.

В углу стол для русского бильярда, обтянутый почему-то не зеленым, а светло-фиолетовым сукном. На нем двое играют, по виду, насколько я наловчился здесь идентифицировать публику, на приказчиков похожи. Отработали день – теперь играют неторопливо, с удовольствием, на узких полочках, что вдоль стен тянутся, кружки с пивом стоят. Оба молодые, так что дома, видать, пока еще никто не ждет. А может, и ошибаюсь, не настаиваю.

За стойкой, к удивлению моему, еще и круг для «дартс» обнаружился. И какая-то большая доска с красными и белыми шариками и многочисленными гнездами. Такой игры не знаю и не видел никогда – что-то местное, наверное. А так в остальном – ну точно паб. Хотя если подумать, то паб и есть вершина развития маленького бара в маленьком городе, куда ходят одни и те же люди, и так десятилетиями. В Англии некоторые пабы на своем месте уже несколько веков стоят, никуда не деваются.

Еще три человека за столом сидят и о каких-то делах говорят, и тоже все трезвые. Да, это вам не «моряцкая улица», чистое благолепие. Мы тоже столик заняли у самого окна. Иван норовил было в дальний угол уйти, но я его удержал – мне пока все внове, в окно поглядывать хочется.

Кабатчик – молодой, круглолицый, явно не хозяин заведения, с редкой светлой бороденкой и в намотанной на голову косынке – спросил у нас:

– Чего налить, уважаемые?

– Ты что – сидр или пиво? – спросил у меня Иван.

– Пиво давай, – сразу решил я.

Сидр местный я пробовал, а пиво – еще нет.

– Два красных пива нам, – сказал Иван кабатчику. – И к пиву «шелухи» мисочку.

Что такое «шелуха» – я понятия не имел, но решил не спрашивать: все равно сейчас принесут, тогда и разберусь. И какое здесь пиво «красным» полагают – я тоже понятия не имею.

Кабатчик возился недолго. Ловко орудуя насосом, нацедил две большие глиняные кружки пива, затем достал откуда-то из-под стойки большую коробку, из которой насыпал в миску чего-то легкого, шуршащего. Затем все это собрал на поднос и принес нам, расставив на столе на кружочках, явно вырезанных из каких-то широких листьев, сейчас уже подсохших.

– Ну давай за то, чтобы у тебя дальше хорошо все было, – сказал Иван, поднимая кружку. – Тебе по башке досталось – это плохо. Зато ты к нам в ватагу попал – это хорошо. И сразу к тебе уважение. Так что – удачи тебе. Да и нашей «Закатной чайке» удачи не помешало бы, а то видишь как сложилось… За них потом выпьем, сам понимаешь.

На такой тост возразить было нечего – все верно изложил Иван-моторист. Повезло мне, сюда угодив, сразу к нормальным людям прицепиться. Хоть не один теперь, а с ватажниками-товарищами. То, что здесь слова «команда» и «ватага» разные значения имеют, я уже понял. Команда – это шкипер, моторист, боцман и остальные, кто шхуну ведет. А вот если нас с Верой добавить, кто пассажирами идет, а без нас все равно нельзя, – уже «ватага».

Пиво было не красным, а просто темноватым, но светлым, до темного ему пока далеко. И не фильтрованным, кстати, а еще – вкусным. «Шелухой» оказались сушенные с солью рыбки столь крошечного размера, что закидывать их в рот надо было даже не по одной, а щепотками, чтобы распробовать. О костях-плавниках, понятное дело, речи вообще не шло – они сами на языке таяли солеными лужицами, которые только пивом и смывались. А вообще вкусно, к пиву – в самый раз, и от традиции «пиво с воблой» недалеко ушли.

Тост за погибших оказался не третьим, а вторым, причем традиционно, как я понял: сначала за здравие, потом за упокой, а потом уже за все остальное, что в голову придет. Пили его не вставая, но не чокаясь.

Почти сразу после второго тоста к нам хозяин кабака подошел, тот самый Сергий – тучный, рослый, одышливый, с голосом как контрабас, с седоватой бородой карломарксового калибра, в сбитой на затылок шляпе. С Иваном тепло поздоровался, дружески, затем сам к нам с кружкой подсел, стребовав от парня за стойкой за счет заведения нам еще по одной подать, что тот и не замедлил исполнить.

Посмотрев мне в лицо своими маленькими темными хитроватыми глазами, он прогудел:

– Наслышаны, наслышаны про бой вчерашний. Слухи ходят, что ты собираешься на другие бои выставляться?

– Это кто такие слухи пустил? – удивился Иван. – Алексей за Игнатия только и вступился, чтобы проблем не было. Надо оно ему?

– Верно? – переспросил меня Сергий.

– Верно, – кивнул я. – На что оно мне надо на потеху пьяным в морду получать? Пусть друг с другом бьются, если охота.

– Это верно, – даже вроде как обрадовался собеседник. – А то Криворукий этот, что бои устраивает, тот еще умник – клейма по нему плачут. Свяжешься с таким – и сам не рад будешь. Или пришибут где, или за его ходы темные под стражу возьмут.

– Понял, – кивнул я, а затем спросил: – А компания эта, Фома, Павел, с которым бой был… Они кто такие?

– Разное болтают, – поморщился Сергий. – Шулера они без сомнения, но больше пьяных обыгрывают. Куда-то из города уезжают, надолго иногда, потом возвращаются. Слухи ходят, что контрабандой занимаются, но за руку не поймали, сам понимаешь.

– Это верно, – подтвердил Иван. – У полковника с контрабандистами разговор короткий, и преподобный приговоры щедро отвешивает. Тут вся контрабанда с неграми, а за товар напрямую они только оружие и берут.

– Еще бают, что за ними и убитых хватает, – продолжил кабатчик. – Но тут уже так, что не пойман – не вор. Знают многие, да подтвердить некому. Фома – стрелок изрядный, из лучших в наших краях. Хоть из револьвера, хоть из винтовки. Да и остальные тоже знают, с какой стороны ружье стреляет.

Интересно. Я уже заметил, что общего благолепия здесь не случилось, всякого народу хватает в городах, но не думал, что власти местные настолько толерантны, что и откровенных банд не трогают. Хотя… если вспомнить царя Хаммурапи Справедливого, у того на сей счет четко было: если обвиняешь кого-то в преступлении, за которое казнь полагается, – сумей доказать. Не сумел – казнят тебя. Очень помогало от ложных доносов и безответственных обвинений. Может, и здесь такой подход – тогда и вовсе неплохо. Из того, что я увидел, впечатления, что люди из-за преступников боятся по улицами ходить, у меня не составилось.

– Ну ты понял, к чему я все, так? – спросил Сергий. – К тому, чтобы не вязался ты с Криворуким, но это половина дела. А вторая половина в том, чтобы Павла опасался. Он еще та скотина, и злопамятный. Про это предупредить хотел.

Что Павел не по-спортивному злопамятный – это я сразу понял, еще когда ему в глаза глянул после драки. Он из тех, что проигрывать не согласны никогда, причем все равно, каким способом отыгрываться. Такие могут и нож в спину сунуть, и из-за угла стрельнуть. Но Сергию спасибо, подтвердил мое впечатление.

Посидели, по третьей кружке выпили да и обратно пошли. Напиваться негоже – с утра выход ранний, да и незачем. Посидели да партию на бильярде сгоняли, причем Иван обыграл меня вчистую, хорошо, что всего на рубль играли, исключительно для интересу.

Когда вернулись, то обнаружили, что на судне жизнь била ключом. Игнатий справедливо счел, что команда достаточно отдыхала, пока болталась на берегу, и всем дело нашел. Даже кок, которого все звали Сашкой, молодой, длинный и неприлично тощий для повара, был занят приемом и подсчетом припасов. Двуколка с впряженным осликом подвезла на пирс целый штабель ящиков, в которых были овощи, фрукты, яйца в коробках, переложенные стружкой, вяленое мясо и консервные банки из чуть желтоватой жести, про содержимое которых мне сердце намекнуло – тушняк.

Остальные разбирали снасти, что-то делали с ними, что – мне не понять, один из морячков драил палубу резиновым скребком, – в общем, порядок был на судне. Затем вахтенный остался на палубе, а остальные, меня включая, спать отправились, что оказалось не так уж просто с непривычки – одна половина моряков храпела вперегонки, а второй это все было без разницы. И только я долго ворочался в неудобной провисающей койке, пока все же не уснул.

* * *

К удивлению моему, будить меня с утра никто не стал. Проснулся я от звука плещущейся в деревянный борт волны и ощущения того, что мир начал вокруг меня покачиваться. Честно говоря, огорчился – хотелось застать этот момент первого в моей жизни отплытия на настоящей парусной шхуне.

Подхватился, вытащил из сундучка несессер с туалетными и метнулся по трапу наверх, шурша тростниковыми тапками. Кричали чайки, утренний ветерок был пока свежим, жара еще не навалилась, хоть солнце уже взошло, а вода из темной ночной превратилась в бирюзовую утреннюю.

Суеты на палубе не было. Игнатий сам стоял за штурвалом, двое моряков возились с чем-то у канатного ящика, Иван-моторист смазывал уключины у висящей шлюпки, самый молодой из матросов, отзывавшийся, как я вчера заметил, на имя Федька, рыжий, конопатый и круглоголовый, с едва пробивающейся редкой бородой, сидел с банкой белой краски в руках возле рубки, аккуратно нанося неизвестно какой уже по счету слой на ее стену. Из камбуза слышался звон кастрюль, а из трубы над ним несло запахами кухни.

Вера тоже не спала и сейчас стояла на самом носу судна, держась за ванты и глядя куда-то вдаль, и ветер трепал две черные ленточки на ее новой соломенной шляпе. Я подошел сзади, спросил:

– А что меня не разбудили? Не многовато ли чести?

– Я попросила, чтобы не будили, а то ты ни одной ночи не спал толком, – сказала она, обернувшись, а затем спросила: – Красиво, правда?

Шхуна с наполненными попутным ветром парусами шла по широкому проливу между двумя большими островами. Остров справа был покрыт лесом, в сплошной зеленой стене которого были видны следы вырубок, а тот, что слева, холмистый и зеленый, поднимался от воды пологими террасами, и если приглядеться, то можно было увидеть стада коров, пасущихся на зеленой траве. Картина и вправду поражала своей яркостью и какой-то праздничностью – яркая вода с искрами солнца в мелкой волне, сочная зелень, ярко-голубое безоблачное небо, белые паруса – действительно красота. Тишина и покой: парусник – не пароход, лишь плеск из-под форштевня слышится.

– Верно, красиво, – согласился я. – А что за острова?

– Тот, что справа, – Зеленый, а слева – Пастуший, – пояснила она. – На Зеленом плантации какао, а на Пастушьем… ты сам видишь, там скот разводят.

– Большой остров должен быть, – немного удивился я.

– Самый большой, на день пути, – подтвердила Вера. – Не меньше двух тысяч человек на нем живет.

– Помню… по карте помню. Это мы часа три уже идем?

– Примерно, – подтвердила она. – Зато выспался наконец, чего расстраиваешься? У тебя на борту все равно постоянных дел нет, мы ведь с тобой пассажирами.

– А сколько ходу?

– Три дня примерно – как ветер будет. Тут лучше у Игнатия спрашивать.

Острова с обеих сторон понемногу расступались, впереди виднелись другие, поменьше, а вообще чистого горизонта в этих местах не было совсем. Куда ни глянь – везде островок виднеется или два. Или три.

– А острова здесь все заселены? – спросил я у Веры.

– Нет, только самые большие, где пресная вода есть. Кому надо жить там, куда воду возить приходится? Бывают лагеря рыбаков, например, или охотников на морского зверя. Контрабандисты товар прячут иногда.

– А что за контрабанда у вас? – заинтересовался я. – Вроде же других народов в этих краях нет, что за пошлины?

– Нельзя с неграми торговать иначе, чем через Новую Факторию, – сказала она. – Еще нельзя серебро добывать самостоятельно, а только на казенном руднике. И сдавать его надо в Новую Факторию. С неграми торговать не всем можно, а лишь по реестру. Вот и контрабанда.

– Турки или свои?

– И свои, и турки, – ответила она. – С турками вообще сложно – они и ружья племенам продают, рабов нелегально вывозят, серебро на малых шахтах добывают тайно и в слитках отправляют. Много что делают.

Кивнув, я отправился к крану с водой, где и занялся своим утренним туалетом. Игнатий из рубки махнул мне приветливо, проходивший боцман тоже поздоровался, а я, набрав воды в миску, отправился к борту, где и пристроился с бритвой и зеркалом скоблить щетину со щек и ровнять еще непривычную самому круглую бородку. Никогда поросль на морде не отпускал, а тут сподобился – надо привыкать.

Сняв шляпу, отложил в сторону, провел рукой по волосам. А стричься здесь надо будет почаще, чтобы свой ежик в полноценную шевелюру не превращать. Когда ты постоянно в головном уборе, это очень напрягает. Мы вот не понимаем, зачем нужны щетки для волос, а в тридцатых и до этого ими все мужчины пользовались – снимали сало и остатки бриолина с волос, потому что под постоянно надетой шляпой все это черт знает во что превращалось.

– Судно на левом траверзе! – крикнул вахтенный.

Я на левом борту и сидел, так что присмотрелся. Точно – вдалеке из-за края Пастушьего острова показалась едва заметная точка какого-то судна. Я увидел, как Игнатий взял большой бинокль, приложил к глазам, долго всматривался. А я прислушивался к тому, что он скажет. Подошла Вера с бака, встала у рубки.

Затем шкипер отложил свою оптику и сказал:

– Турки. Та самая яхта, что мы видели, когда в Нову Факторию шли. Контрабандисты.

– Нападут? – спросила Вера напряженным голосом.

– Конечно, – кивнул Игнатий, глубоко вздохнув. – Они уже курсом на перехват легли. К бою, короче!

Боцман Глеб свистнул в свою тонкую длинную дудку так, что у меня левое ухо заложило, и заорал:

– Команда, в ружье! Щиты к бортам, пушку на палубу! Гранатометчики, разобрать оружие!

И команда метнулась кто куда, врассыпную, как разбитая битком пирамида на бильярдном столе. Правда, при кажущейся хаотичности все происходило быстро и толково. Едва я успел слететь вниз, надеть пояс и подвесную с оружием и патронами и подхватить винтовку, как следом уже прискакали матросы, тоже повально вооружаясь. А когда я бегом, топоча по ступеням трапа, взлетел на палубу, то обнаружил ходовую рубку укрытой толстыми деревянными щитами со всех сторон, и такие же щиты с подпорками выстроились вдоль бортов, давая укрытие для стрелков с винтовками. А что? Пули здесь мягкие, в толстом дереве застревать будут, так что защита приличная. Да и прицелиться в человека в укрытии куда сложнее.

Заодно разглядел гранатометы – короткие однозарядные винтовки с толстыми стволами, на которые надевались оперенные гранаты, похожие на маленькие и сильно похудевшие минометные мины. Вспомнил, что воевавшие в Югославии о таких рассказывали, называя «тромблонами». С холостого патрона стреляют, метров на двести, кажется. А то и на триста – так не вспомню.

Яхта заметно приблизилась, она явно шла наперехват, сходящимся курсом. Разглядеть, что там делается на палубе, пока не удавалось, но маленькая черточка уже превратилась во вполне оформившийся силуэт узкой и длинной посудины, идущей на всех парусах.

Кстати, а это что? Тут мне открылось настоящее значение тех стальных треног, что я заметил еще в первый момент, да так и не понял, что с ними делать принято. Иван-моторист с боцманом, пыхтя и ругаясь, вытащили из рубки, из какого-то длинного сундука, сверток промасленного брезента, бросили его на корме и быстро развернули. А затем подхватили показавшуюся из-под мешковины длинную железяку, ловко насадили ее на треногу, и… я увидел пушку. Нет, не такую, конечно, чтобы очень впечатлить, скорее даже наоборот, но это была именно пушка. Миллиметров сорок калибром, может, даже сорок пять, если привычными величинами мерить, с простейшими прицелами из проволочных концентрических окружностей, даже с плечевыми упорами, с клиновым затвором, который запирался поворотом длинной кривой рукоятки. И даже с простеньким механизмом вертикальной наводки – горизонталь наводилась вручную.

Матрос Федька лихо подлетел с двумя плоскими ящиками в руках, уложив их на палубу, и Иван, щелкнув замками, откинул их крышки. В каждом оказалось по семь небольших снарядов с латунными гильзами. Снаряды в одном из ящиков были с черными головками, во втором – без всякой маркировки.

Подбежал второй матрос, выложил еще два ящика снарядов, затем они с Федькой, ухватив за приклепанные ручки, вытащили из рубки тяжелую плоскую железяку и насадили ее на направляющие – получился щит у пушки. Затем суета прекратилась – все разбежались по боевым постам. Вера нырнула в рубку, встав рядом с Игнатием, и выглядывала через бойницу в дощатом щите.

Иван перекинулся парой слов с Глебом, и оба вдруг показались мне очень озадаченными. Просто чрезвычайно. Так, как будто собрались водки купить – и вспомнили, что денег никто не взял, иначе и не опишешь.

– Иван, ты чего? – спросил его я.

– У нас за канонира Власий был, – быстро ответил он. – Так Власия негры побили с остальными. А на «Красном дельфине» вообще пушки не было, и стрелять из нее толком никто не может.

– Во как… – поразился я, чувствуя, как все внутри холодеет. – Это мы вроде как к бою готовы?

– Давай я попробую, – предложил Глеб, но по тому, как он вздохнул, я понял, что больших успехов от себя боцман не ожидает.

– А ну-ка… – сказал я, чуток отталкивая его в сторону. – На хрен с пляжа…

– Чего? – не понял боцман, подвинувшись.

– Да не суть важно, – ответил я. – Заряжающего мне давай.

– Я за него постою, – сказал Иван настороженно, явно прикидывая – не лучше ли будет оттащить меня от их пушки, от греха подальше.

– А тебе к машине не надо? – поинтересовался я у него. – Скорости бы прибавили.

– Не прибавили бы, – буркнул он. – Ее четверть часа только прогревать надо, а они бакштагом идут, нас раньше догонят. Не заметили мы их из-за острова. Теперь только отбиваться.

Я потянул за ручку затвора, и тот, хорошо смазанный, вышел из гнезда с тихим чавканьем. Открылась хорошо отполированная внутренность казенника. Я вновь потянул за рукоятку, уже в обратную сторону, – затвор закрылся. Ага, с этим понятно. Покрутил ручку вертикальной наводки, пошевелил стволом. Так, тут все ясно. Прицел какой?

К счастью, на вертикальной стойке с целиком были цифры. «П» – и дальше с шагом в единицу, судя по всему – в сотнях метров. Всего прицел размечен был до трех километров, хотя стрелять на такую дистанцию с таким прицелом я бы все же не стал. Так… а горизонталь в сетке прицела должна быть горизонтом. Наверное, потому, что ничего другого, подходящего на эту роль, тут не видно. Нельзя здесь без горизонта, иначе спуск жать наугад будешь: волна-то шхуну качает, как маятник – вверх и вниз, вверх и вниз.

Иван с боцманом настороженно переглядывались, наблюдая за моими манипуляциями. Яхта между тем продолжала нас догонять, и вскоре Игнатий крикнул:

– Точно турки! И точно за нами! Пушка на носу у них!

– Ага, верно, пушка, – сказал и Иван, тоже глянувший в бинокль.

Надо бы и мне такой оптикой обзавестись будет – что я, хуже других?

– А дистанцию посчитать сможешь? – спросил я его.

– Игнатий, дистанцию давай! – крикнул Иван.

– Дистанция тридцать кабельтовых примерно! – донеслось из рубки.

– Эй… я человек сухопутный, вы мне ее в метрах давайте для стрельбы! – заорал я.

– До стрельбы дойдет – дадим в метрах, – крикнул в ответ Игнатий. – А пока так привыкай.

– Быстро догонят, – сказал Глеб. – Они без груза, налегке, скорость хорошая. Им даже машину запускать не надо.

Никто ему ничего не ответил, все напряженно молчали. Из того, что я уже понял, хорошего нам ничего не грозило в случае победы турок – захват судна, а для тех из экипажа, кто в живых остался, – рабство. Другие варианты даже не рассматриваются. Правда, до этого еще дойти должно, мы тут вроде тоже не совсем лыком шиты.

– Иван, а сколько у них на яхте людей может быть? – в конце концов нарушил я томительное молчание.

– Человек двадцать запросто может быть, – откликнулся моторист. – Это мы, купцы, на экипаже экономим, а пиратам что? Им преимущество в огне нужно. Может и больше оказаться.

– Понятно… – протянул я, помрачнев.

Преимущество у противника серьезное – и по скорости, и по маневру, и по численности, возможно, а следовательно – по плотности огня. И чем ближе к нам они будут, тем вернее это преимущество скажется. А метров с двухсот они просто не дадут нам головы поднять, если из винтовок стрелять умеют. А затем абордаж – и все закончится для нас плачевно.

Какой выбор? А никакого.

– Иван, где какие снаряды?

– Что? – не понял он. – Патроны?

– Ну да.

– С черной головой – дымовики, для пристрелки. Без головы – взрывной, с толом, – ответил моторист. – В дымовике тол тоже есть, но мало. И трубки с картечью.

– Дымовик давай! – скомандовал я, и Иван, выхватив из ящика увесистую чушку снаряда, уложил ее в казенник, дослав толчком. Я запер затвор, приложился. – Дистанция до цели?

– Две тысячи примерно! – крикнул Игнатий.

Ну спасибо, перешел на метры. Век не забуду, или сколько проживу. А вообще многовато для стрельбы пока, всплеска могу не увидеть. Да и точность так себе – у шкипера дальномера нет, он смотрит по шкале бинокля, прикидывая высоту мачты преследователя. Поэтому лаптей десять в ту или иную сторону накинуть можно смело. А то и все двадцать, да еще с тапочками. Белыми.

Противник выстрелил первым. На носу яхты расплылось небольшое белое облачко, а далеко за кормой плюхнуло, подняв небольшой фонтан. Пошла пристрелка, причем противник обходился без пристрелочных. А ну-ка я попробую… рановато, но что поделаешь – надо самому свою стрельбу рассчитывать. Я ведь в этом деле даже не дилетант, а теоретик. Одно дело из пушки БМП-2 стрелять, и совсем другое – из какого-то древнего Гочкиса. Гочкис это, точно, я такое в музее видел. Но все же надо пальнуть хоть раз несколько, чтобы понять, как она стреляет. Хоть баллистику прикинуть.

Подкрутил вертикаль так, что она на два километра установилась, наваливаясь плечом на упор, чуть развернул туго сдвинувшееся орудие. Взвел с громким щелчком ударник, взялся за шнур. Дождался, когда горизонталь прицела пересечется с линией горизонта, и дернул. Бумкнуло, не так чтобы даже очень громко, но гулко, словно в гонг ударили, с дульного среза сорвалось облако вонючего кордитного дыма, и маленький снаряд, оставляя хорошо заметный дымный след за собой, полетел в сторону противника. А я принялся считать: «Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…»

Летел снаряд по довольно крутой траектории, но все же достаточно быстро, метров так пятьсот в секунду, потому что до удара о поверхность воды прошло около четырех секунд с небольшим. А еще у нас получился недолет метров в двести, если очень-очень приблизительно считать. Я схватился за рукоятку вертикали, похожую на ручку мясорубки, и завертел ее энергично. А Глеб с Иваном открыли затвор и затолкали в казенник еще один пристрелочный. Ага, боевое слаживание у нас началось – это хорошо.

Вновь с носа яхты ветром снесло белый клок дыма, и снаряд пронесся где-то над нашими головами, оставляя за собой негромкий шелест, и рванул прямо на поверхности воды.

– Вот ведь ирод! – выругался Иван. – Без пристрелочных колотит, да еще на слабой трубке – от прикосновения рвется. Хороший канонир у них, видать.

Последняя фраза прозвучала предупреждением мне. Я его правильно понял – подбил горизонталь и, затаив дыхание, начал ловить момент. Горизонт то поднимался выше отметки, то опускался ниже, я пытался предугадать, сколько времени пройдет между моментом, когда я сам скажу себе «огонь!», и тем, как снаряд покинет канал ствола. Турки даже успели выстрелить по нам еще раз, опять с недолетом, хоть уже и меньшим, когда снова пальнул я.

Перелет должен был быть, а рвануло на мачте турецкой яхты, сбив мои расчеты, но вызвав отчаянный восторг нашего экипажа, который принял эту случайность за признак моего редкого мастерства. Все заорали, засвистели, в адрес преследователей понеслись ругательства и божба.

Теперь была очередь преследователей, и они вновь дали перелет, совсем малый на этот раз. Если бы не небольшая ошибка в горизонтальной наводке, то могли бы и по мачтам влепить, осыпав нас осколками. Пусть снаряд и небольшой, но килограмм с лишним в нем точно есть, как мне кажется. Рванет как хорошая граната, вроде «эфки», а это немало. Надо бы маневрировать, по-хорошему, но на такой дистанции после двух-трех выстрелов упреждение на глазок брать не проблема, если резко курс поменять, а если чуть-чуть – так толку никакого, само судно как раз в величину погрешности. Зато и мне мешать будет ровно настолько же, а это значит, что вероятность того, что противник нас нагонит, только выше становится – пока весь расчет на то, что удастся выстрелить как-нибудь сокрушительно для врага.

Кстати, что там Иван про «слабую трубку» говорил? От прикосновения рвется? Она выставляется или как?

– Осколочно-фугасный! – крикнул я и наткнулся на непонимающие лица.

Привычка – страшная сила.

– Взрывной! – поправился я.

– Какую трубку? – спросил Иван, выхватывая снаряд из ящика.

– Слабую!

Иван схватил снаряд, каким-то ключом, выловленным из того же ящика, сбросил колпачок, сдвинул бронзовую головку, провернувшуюся с тихим щелчком, после чего затолкнул его в казенник. Лязгнул затвор, я опять взялся за наводку. Сотня в минус была нужна, и он нас еще догнать успел… минус двести, значит. Недолет может быть, но это если горизонт поймаю, а не поймаю – так улетит хрен знает куда.

Так… вверх-вниз, вверх-вниз, вверх…

– Бам-м-м!

Черная точка улетающего снаряда видна была хорошо. Чуть больше трех секунд, недолет, но рвануло прямо у борта, оставив на воде дымное облако. А вообще… потопить такими снарядами судно можно, если только целый день стрелять в одну точку и в упор. Можно что-то повредить. Можно выбить команду. Можно даже повредить машину и изорвать такелаж. Можно сбить пушку противника, но вот потопить нельзя, если не угодить в какой-нибудь склад боеприпасов или бак с горючим. Тут бы зажигательные снаряды больше подошли, но в ассортименте их нет.

Примерно ясно, что делать: бить по палубе и мачтам, издалека – со «слабой трубкой», а как ближе подойдут… с «крепкой»? «Сильной»?

Дальше на какой-то момент равновесие установилось: не попадал никто – ни мы, ни они. Хоть постреливать и продолжали. Когда Игнатий крикнул, что дистанция километр, преследователи добились первого попадания – снаряд ударил в корму нашей шхуны чуть ли не у нас под ногами. Грохнуло, брызнуло дымом, огнем и щепками, но никого не задело, разве что Глеб заслал Федьку в рулевой отсек осмотреться и доложить о повреждениях. Я же ответным выстрелом промахнулся, добившись небольшого перелета. Снаряд пролетел сквозь парус и взорвался дальше, а я выматерился, потому что потребовал выставить «тугую» трубку – вот как это правильно называется. Зато потом промахнулись турки, снаряд угодил в воду метрах в двадцати за кормой, а вот мой ответный гостинец ударил, как сказал Иван, прямо в щит, прикрывающий стрелков. Пыхнуло, сверкнуло, а моторист закричал радостно, глядя в бинокль:

– Накрыло кого-то! Потащили! И щит, к дьяволу, снесло!

Лучше бы пушку снесло, а то она пальбу продолжает и очень даже запросто может снести нашу. Если бы не качка, то давно бы попали, с земли я на такой дистанции из винтовки человека уложить смогу.

Затем у нас рвануло прямо на палубе, ближе к носу, а я со страху чуть в штаны не навалил, потому что понял, что снаряд где-то между нами прошел, я даже горячий ветер от него ощутил. Еще чуток – и я бы кишки с палубы собирал, или ноги гонялись бы за верхней половиной. Но никого не задело, лишь перебило ванты, да и то не все, совсем не критично. А вот я попал опять, и почти в то же самое место, в щиты, вызвав заметную суету у противника. А еще на борту яхты показался явно заметный ручей крови, стекавшей с палубы, – кого-то нашинковало.

Когда турки приблизились метров на семьсот, стало хуже – пошел еще и ружейный обстрел. Пока не слишком меткий, с прицелом «просто в судно», но щелкающие по доскам пули начали нервировать. Хорошо, что у противника шрапнели нет. Хотя… шрапнель опасна людям неподготовленным или застигнутым в открытом поле, а мы могли бы и козырьками прикрыться. Нет, шрапнель в такой драке не нужна, зажигательных бы…

– Тугая трубка, заряжай! – крикнул я.

Вновь лязг клинового затвора, щелчок взведенного ударника. До них почти прямой выстрел… а что я, собственно говоря, в стрелков целюсь? Рубка ходовая видна хорошо, перед ней мачта. Если в рубку не попаду, где рулевой, то, может, снаряд в мачту угодит, и тогда осколки по стрелкам со спины сыпанут. Попробую…

Горизонт скачет, но мы уже привыкли… момент научились ловить… Грохнуло где-то за спиной, оглушило, секануло чем-то по плечу и шее, загрохотали доски. Попали, сволочи! В рубку! Нас щит спас, что мы перед ней поставили, – на нем взрыватель сработал, а снаряд разорвало уже за ним, между защитой и самой рубкой.

Я хлопнул рукой по плечу и наткнулся ладонью на торчащую из меня щепку. Выдернул ее с матерщиной, а вторую Глеб из моей шеи дернул, не церемонясь. Опять нам повезло.

Пока разбирались, противник еще снаряд выпустил. Тот пролетел над палубой и угодил аж в бушприт, ничего не повредив, лишь напугав нас опять. С нашей стороны тоже захлопали винтовки, сидящие за укрытиями матросы начали отстреливаться. С той стороны тоже сыпало чаще, причем целились явно в нас, заставляя приседать за укрепленным фальшбортом. К счастью, строители «Закатной чайки» на такие приключения наверняка рассчитывали, потому что пустили на защиту толстый брус, которого пуле никак не пробить, да и снаряд осколочный не вдруг возьмет.

Но тут что-то шарахнуло в задний фальшборт с такой силой, что пробило доску навылет, а затем со страшным визгом отрикошетило от чугунной швартовочной утки, еще и расколов ее пополам.

– Иван, это что?

– Крепостное ружье! – крикнул он, приподнимаясь и вглядываясь в бинокль. – Двадцать миллиметров. У них штуки три таких… из них обычно по стирлингам садят, когда те работают. А сейчас в рубку целят, скоты…

Ну ничего, теперь моя очередь… Собравшись с духом, высунулся, донавел пушку… теперь уже близко, попадать надо, баллистика у пушки совсем понятная, расстояние вообще никуда… И вот она, рубка, белые стенки, даже щитами не прикрыта… Как приманка прямо, только не промахнись… Трижды звонко ударили пули в щит, но это нам как бы по барабану, он толстый… А вот из крепостного ружья его точно прошьет. Это совсем не радует.

– Бам-м-м!

Теперь снаряд чуть больше секунды на полет потратил. И рвануло там, куда я и целился, – в рубке. На том самом месте, где у нас рулевой стоял, то есть шкипер Игнатий. Шарахнуло, сверкнуло, брызнуло осколками… но вроде ничего не произошло на первый взгляд. Пиратская яхта шла следом как привязанная, палили винтовки, заставив меня укрыться, вновь бабахнула пушка, и кто-то из матросов закричал, но сразу замолк, и в ту сторону понеслась было Вера с фельдшерской сумкой, но выскочивший следом Игнатий перехватил ее и затащил обратно в рубку.

– Федька! – рявкнул Глеб рыжему матросу. – А ну проверь наших.

Тот лишь кивнул и понесся к носу, шлепая по палубе босыми ногами.

– А, черт вас возьми… – выругался я. – Иван, тугая трубка, патрон!

Иван схватил ящик со снарядами, подтащил ближе, затем они с Глебом закинули еще один снаряд в казенник и тут же спрятались, потому что в фальшборт и щит опять яростно заколотили пули. Одна такая отрикошетила от доски в ствол пушки, после чего свалилась мне под ноги изуродованным кусочком свинца.

Так, страшно, но деваться некуда. Теперь выстрел прямой, главное – в качку момент поймать, авось быстро справлюсь, не пристрелят, да и попасть в меня сложно, щит добротный. Наводчика, то есть меня, хорошо прикрывает, а вот остальному расчету лучше прятаться… Скоро до картечи дойти может.

Вновь бабахнуло с носа у преследователей, рвануло щепками наш фальшборт, выбило брус, затянуло вонючим тротиловым дымом, но нас не задело – осколки все наружу пошли. Зато через секунду меня напугало вновь, и опять до дрожи в руках – зазвенело так, что уши заложило, по всему орудию прошла дрожь, а в щите появилось довольно аккуратное круглое отверстие с выгнутыми краями, как раз сантиметра два в диаметре. Из крепостного именно меня выцеливали.

А я попал куда-то в мачту, где снаряд и разорвался. Не знаю, повредил он кого или нет, но я в рубку целился. Не повезло: все качка, стой мы на месте – так из пушки и с треноги можно свечки тушить, не то что в рубку попадать.

И тут случилось нечто неожиданное – наша «Чайка» вдруг начала резко поворачивать вправо, уходя от оптимального направления ветра, который пока дул нам прямо в корму.

– Ты что делаешь? – заорал Иван на шкипера, увлеченно крутившего штурвал.

– А ты сам на их рубку посмотри! – крикнул Игнатий в ответ с явным ликованием в голосе. – А потом бегом стирлинг греть!

Посмотреть Иван не успел – я отобрал у него бинокль и, укрывшись за щитом, глянул на преследующее нас судно. У штурвала никого не было. И кажется, не было даже штурвальной тумбы на месте или только самого колеса. Вот оно что… А командование их ведь тоже в рубке было…

– Всем укрыться! – крикнул я. – Даже не отстреливайтесь!

Ну если наш шкипер прав…

Игнатий оказался прав. «Чайка» шла новым курсом, а яхта преследователей на всех парусах шла прежним. Может быть, рулевое было разбито и заклинило. Может, как-то еще повреждено. Думаю, что заодно тамошнему командованию досталось, и это было причиной потери интереса к нам, но в общем – результат налицо – их несло в сторону, и им стало почти что не до нас. В нас еще недолго постреляли, добившись двух неопасных, в сущности, попаданий из пушки и нескольких из крепостных ружей, получив в ответ одно в борт, после чего бой прекратился. А вскоре у нас запыхтел в своей яме стирлинг, и за кормой вскипела полоса бурлящей воды от винта.

* * *

Нас больше никто не преследовал, и остаток дня посвятили устранению повреждений. Глеб, который был не только боцманом, но еще и судовым плотником, призвав к себе в помощь вездесущего рыжего Федьку, заделывал пробоины – сначала в транце, затем в рубке. Экипаж менял и перетягивал перебитые ванты, Вера занималась ранеными. Раненых было двое – матросу Василию три осколка угодили в спину, причинив ранения, как принято говорить, «средней тяжести», поэтому он лежал пластом, обмотанный бинтами, а еще одному матросу, Спасу, осколок угодил в икру, но ничего всерьез не повредил. Вера извлекла его за пять минут, и теперь Спас лишь слегка прихрамывал, работая наравне с остальными.

А мы с Иваном сначала пробанили орудийный ствол после боя, а затем Игнатий объявил, что обязанности судового канонира с этого момента будут лежать на мне. А заодно поручил после прибытия на место прикупить снарядов: боекомплект на одно орудие тут был совсем невелик – стоили они дорого, особо не разгуляешься, да и продавали их уже не торговцы, а городские арсеналы, по специальным разрешениям – к моему удивлению, церковным. А в общем, оказался я в штате судовой команды, в должности судового канонира, хотя знания мои во всем остальном, кроме пальбы из Гочкиса, были более чем скромными – детское увлечение швертботами большой помощи в таком деле не оказало. И поэтому, закончив чистку моего нового «личного оружия», я засел за его изучение – с помощью Ивана-моториста, разумеется. «Учи матчасть!», как говорится, а говорится мудро.

Несмотря на ранения и повреждения, настроение у всех было радостным, даже праздничным, если сказать точнее. Возможность ускользнуть пусть и быстрой, но все же шхуне с малым экипажем от скоростной пиратской яхты с многочисленной и готовой к драке командой – дело великой удачи. Я наши способности к обороне оценивал трезво: еще чуть-чуть – и противник сбил бы нашу пушечку с кормы, никакой щит не выдержал бы прямого попадания даже такого маленького снаряда или пули из «крепостника», если правильно ею попасть, а затем прижал бы экипаж огнем, после чего лихо взял бы нашу «Закатную чайку» на абордаж. Шансов отбиться у нас не было. Не уверен, что помогли бы гранатометы: у противника таких тоже хватало.

Но все же нынешняя версия допотопного «противоминного» Гочкиса, пусть и чуть увеличенного калибра, нас спасла. Снаряд весом в килограмм – это как по две «лимонки» разом швырять в противника, да еще с такой скоростью, что можно пробивать борта и сбивать снасти, так что недооценивать его не следует. Удивило, как ни странно, немного то, что снаряжены боеприпасы тротилом. Почему-то от окружающего мира ждешь пироксилина в зарядах, а то и вовсе дымаря – все же паруса кругом и «винчестеры», хотя ничего сложного в тротиле нет – добудь толуол да обработай смесью кислот.

Пушка хранилась в ходовой рубке, в длинном деревянном сундуке, обшитом жестью, а во втором таком лежал боезапас, не такой уж большой, кстати. Я всего сто снарядов насчитал всех видов – и осколочных, и пристрелочных, и картечных трубок. Да, не крейсер это, не крейсер. Впрочем, пираты, что за нами гнались, вооружены были или точно такой же пушкой, или аналогичной. Все их преимущество было в скорости, маневре и численности, но никак не в артиллерии. С другой стороны, им нас захватить хотелось, а не топить. А вообще немного странно: от них следовало хотя бы пары пушек ожидать. Или я чего-то не знаю?

– Ну что, освоил нашу главную силу? – спросил подошедший моторист.

– Освоил, – кивнул я, защелкивая замки на пушечном ящике. – Ничего сложного нет. А часто приходится так вот отбиваться?

– Нет, ты что, – засмеялся он. – На моей памяти – третий раз, а я в море уже лет двадцать, считай. В первый раз не повезло…

– В смысле? – переспросил я.

– Кофе будешь?

– Буду.

– Держи. – Он протянул мне кружку, в которой плескался горячий, густой как деготь черный напиток. Я и внимания не обратил, что он уже с двумя порциями ко мне пришел.

Мы отошли к борту, где и уселись прямо на палубу. Иван отставил свою кружку, раскурил небольшую сигару, после чего, отхлебнув кофе, заговорил:

– Я тогда на шхуне «Божье благословение» ходил. Хозяин у нас куда как набожный был, да попустил Господь все равно, прижали нас яхтой и шхуной в Кривом Проливе. Это туда, на восток, почти на самый рубеж турецкой территории, – пояснил он.

– А что занесло?

– Груз брали для поселенцев, вот с ним и вляпались, – ответил он. – Пытались отбиться, да куда там – прижали огнем, высадились на борт, ну и взяли всех. Но повезло: пираты оказались не ватажниками, которые в свободное от остальных дел время за добычей ходят, такими, как сейчас были, а настоящими, с Тортуги.

– Откуда? – переспросил я, решив, что ослышался.

– Тортуга, остров такой, на юг далеко, – пояснил он, махнув рукой, чтобы примерно показать, в какой тот стороне. – Не слыхал?

– Может, и слыхал, да не помню, – пожал я плечами, избегая высказывать мысли вслух.

– Ну да, верно, – вспомнил он о моей «беде». – В старом мире, говорят, был пиратский остров, ну и у нас кто-то так назвал. Сперва в шутку, а потом так и пошло-прилипло. Там бухты хорошие и меж островов фарватеры сложные, так что лихой народ там в укрытии. Там и турки, и христиане, и даже негры при них есть – в общем, всякой твари по паре. Ковчег Ноев.

– А чем они лучше? – несколько озадачился я.

– Тем, что ватажники пленных сразу на продажу увозят, а пираты настоящие – сперва на Тортугу, а потом уже там решают, кого куда, лишь бы выгодней, – ответил Иван. – Поэтому пленных оттуда выкупают частенько.

– Кто?

– Церковь деньги на это дело собирает, сбор специальный, «полонный». Вот и выкупают зачастую кого могут.

– А турок они в плен берут?

– Пираты-то? – переспросил Иван. – Берут. Им все равно, они отпетые, каждый с Тортуги давно вне закона, они себе на шею татуировку веревки делают – висельники, мол.

– Вешают?

– Если поймают – смерть сразу. Турки, например, акулам скармливают, причем с выдумкой – подвесят над водой за руки, так, чтобы только ступни в воде, и к каждой ноге по половинке рыбы привяжут. Ну акулы с пяток жрать и начинают. А дальше с ума сходят – и рвут остальное.

– Изобретательно, – поразился я, заодно и отметив для себя наличие такой радости теплых морей, как акулы.

– Ага, – кивнул Иван. – Франки их в воде по грудь вешают, чтобы петлю слабо затягивали и умирали дольше, а у нас просто топят с балластом на шее. Так заслужено все.

– А что говоришь, что на Тортугу в плен лучше? Чего-то я не понимаю…

– А надежда все же есть, – пояснил он. – Попало нас в плен шестеро – хозяин, шкипер и матросов четверо, из тех, что живы остались. Я среди них самым молодым был. В первый вечер они Петра, из матросов старшего, на костре сожгли. Принято у них так: из любой кучки пленных одного убивать, чтобы остальные боялись. А с хозяина выкуп затребовали. Ну и нас решили подержать, потому что до прихода церковной яхты, что выкуп за пленных возит, два месяца оставалось. Если бы дольше было, то продали бы туркам нас, а так им подождать проще было: деньги сами приплывут.

– Выкуп прямо туда возят? – удивился я.

– Туда, – кивнул он. – Они невозбранно к себе пускают одно судно от нашей Церкви, одно от турецких муфтиев и одно от франков, с иезуитами. Никогда их пальцем не трогали и всегда отпускали. Ну и курьерская яхта к ним забегает – через нее вся переписка о выкупах и прочее.

Ну это как раз понятно. Пираты все же за деньги «работают», нельзя мешать тем, кто тебе эти самые деньги привозит. Такое раньше между Русью и Крымом было – «полонный» налог и выкуп пленных соотечественников, пока сил не хватило решить проблему радикально.

– Пока ждали, пираты еще одного сожгли, – продолжал между тем Иван. – Пьяные были, злые, где-то на ватажников нарвались, вот злобу и выместили. Фому сожгли, у него четверо детей было. А когда за хозяина выкуп привезли, он торговаться взялся, и тогда они еще одного, тоже Петра, лошадьми разорвали. А хозяин за нас торговался – не хотел, чтобы мы церковное судно ждали.

– И как?

– Выторговал все же, – ответил он. – На Встречном острове нас обменяли, без обману какого, так и вернулись домой. Хозяин с того момента как умом тронулся – вместо новой шхуны выкупил яхту в двадцать пять метров, все деньги за нее отдал, дело свое продал, собрал ватагу в восемнадцать человек при двух пушках, приватирскую лицензию выбив, и три битых года за пиратами гонялись. Яхту «Мстителем» назвали, там я на моториста и выучился. Честно скажу – за все натешились, слава о нас такая была, что пираты и ватажники даже в бой не вступали: сразу бежали. Только с одной Тортуги четыре судна изловили и…

Вот оно как. А вообще мотивация неизвестного хозяина мне понятна: я сам злопамятный – страсть. За такое мстить стоит. Долго и вдумчиво.

– А через три года что было? – спросил я.

– Хозяин в бою погиб, – ответил он. – Яхта по завещанию экипажу отошла. А мы к тому времени и местью натешились, и пора было чем другим заниматься. Продали судно с торгов, деньги поделили и отправились кто куда. До этой шхуны я на «Баклане» ходил, лихтере, с этим же хозяином, а как «Чайку» достроили, а лихтер продали, так на нее перешел.

– Так ты главного не сказал – когда в прошлый раз от пиратов бегал?

– Да прошлым годом, – отмахнулся он. – Но тогда просто ушли, это обычные ватажники были, на шхуне, какая даже медленней нас. Несерьезно. А вот сегодня могли и влипнуть. Даже уверен был, что абордаж будет, до револьверов с мачете дойдет. Так что как на Большого Ската придем – тебе со всей команды стол и праздник. В кабак тебя ведем, как канонира хорошего. О чем, собственно говоря, тебе поведать и хотел.

– Кабак – это я со всей радостью, – честно ответил я. – Особенно когда платить не надо. Кстати, ты мне вот что скажи – а почему они так вооружены жидковато? По носу там вполне пару пушек можно поставить.

– Ну ты спросил! – даже удивился он. – А как в порты заходить, с досмотрами всякими? Есть правило – одна пушка на судно, если ты не приватир под приватирским же вымпелом, не церковный пакетбот и не мобилизован. А это контрабандисты были, не пираты – они сегодня закон нарушают, а завтра с честным товаром куда-то идут, лишь бы выгодно. Эти наверняка с негритянского берега шли, товар сгрузили.

– Не из-за них ли, часом, на караван напали?

– Не то чтобы именно из-за этих… – задумался Иван, – но из-за таких. Именно турецкие контрабандисты неграм ружья возят, тут ты верно подметил. Да что толку? Биться с ними все равно не могли – хорошо, что сами ноги унесли. А вот какие суда с Тортуги, то там и по две пушки бывает, и по три – сколько захватят. Правда, с боеприпасом у них труднее: пока захватят кого – те или расстреляют свой, или просто утопят. Мы пока приватирствовали, на каждый их выстрел могли три давать.

Поболтали еще немного, а затем Иван, соскучившись видать, опять к своему стирлингу полез, уже заглушенному, что-то там драить и проверять. Ну а я, опять вернувшись от должности судового канонира к должности судового бездельника, решил таковым не быть, а делом заняться. А дело было простое – надо патроны снарядить.

Поводом было как раз то, что Иван полез в свой моторный отсек, а я к этому времени уже знал, что у него там горелка имеется. От конфорки, которой обогревался цилиндр стирлинга, отходила в сторону еще одна трубка – как раз на случай всяких работ, и на нее я и навелся. Иван не возражал, и скоро у меня в специальной манерке плавился первый кусочек свинца, а рядом, наготове, на стальном листе, лежали целых три пулелейки – две мои, и еще я одну у Веры прихватил. Ей тоже к «бульдогу» доснарядить боекомплект придется – постреляла, а вот за «детскую» винтовку позже возьмемся, по прибытии – не до нее сейчас.

Хоть я раньше этим и не занимался никогда, но механику процесса знал неплохо: наблюдать доводилось, да и по инструменту все понятно. Налить свинца в леток, бросив туда предварительно латунное колечко, которое замкнет пулю с боков, закрыть его сдвижной стальной пластинкой, подождать немного, а затем рывком раздернуть рукоятки похожего на щипцы приспособления, выбросив из него две сверкающие, еще не окисленные и поэтому похожие цветом на ртуть пули. Дождаться, пока остынут, и заровнять следы стыков ножичком.

В общем, примерно через час неспешной возни, перемежаемой болтовней с Иваном, у меня накопилось по немалой кучке пуль каждого калибра, которые я расставил на донышки в три ряда. Даже красиво получилось. Затем пришла очередь гильз – следовало удалить старые, пробитые капсюли из них и на их место вставить новые. Слава богу, и для этого в наборе приспособа была – конус с дырочкой, чтобы донце гильзы опереть, ну и штуковина вроде шила, только не острая, по которой надо молотком стучать. Сунул ее внутрь аккуратненько – да и выбил капсюль. Справился, в общем, ничего сложного.

Озадачила какая-то штука вроде стального стаканчика с кольцевой бороздкой, с явными следами все того же молотка на обратной стороне. Потом сообразил – одна сторона для того, чтобы гильзу подрезать немножко – она от выстрела растягивается, – а другая – это самое дульце растянуть немного, чтобы потом пуля легко вставлялась. Так… и пуансоны к ней есть, под два калибра. И с этим справился, совсем молодец. Вроде и стрелять умею, а переснаряжением никогда не занимался, хорошо, что хоть со стороны видел, запомнил что-то. Но пока справляюсь – не тороплюсь и стараюсь делать все аккуратно.

Потом взялся вставлять капсюли. Тут вообще час провозился – не все были нормально калиброванные, некоторые пришлось поджимать, но тоже совладал. Тем более что вставлялись они прессом маленьким: сунул капсюль, потянул рычаг – он и встал в гнездо. Затем очередь дошла до жестяной банки, маленькой, в которую отсыпал кордита, похожего на мелко насеченную проволоку, из большой. Если уроню и ветром все сдует, так хоть не весь запас растеряю. Мерки имелись на все калибры, похожие на глубокие ложки. Все, конвейер закончился, теперь придется возиться с каждым патроном.

Погружая мерку донцем в порох, я лезвием ножа снимал излишек, а затем через крошечную воронку насыпал резаный кордит в гильзу. Затем пулю вставлял в гильзу, вдавливая и обжимая при помощи все того же маленького пресса с рычагом, напоминающего штопор для бутылок, каким в ресторанах пользуются. Он и обжимал дульце гильзы, после чего я отставлял готовый патрон в сторону. Все, можно стрелять.

В общем, так у меня до вечера день прошел. Иван со своими железками возился, я рядом патроны снаряжал – при деле были оба. Потом Вера ко мне присоединилась и тоже снарядила несколько патронов в порядке учебы – я ее заставил.

Худо-бедно, но к «винчестеру» я израсходованный боекомплект восполнил и еще к нему добавил, и Вера шесть патронов для своего «бульдога» приобрела, своими руками снарядив. Остальное перенес на завтра – уже спина и шея болели из-за того, что весь день скрючившись сидел. Да и сумерки наступили, видно было плохо. Собрал все в сумку и унес в трюм.

– Опять тебя на вахту определю, – сказал подошедший шкипер. – Раненых двое, а тут как раз мимо негритянских островов пойдем, надо присматриваться. Ружье бери, если увидишь лодку, что приблизиться пытается, – стреляй сразу, не спрашивай ничего.

Я лишь ответил, что все понял, хоть здорово при этом озадачился. И под благовидным предлогом увлек Веру постоять на баке возле кабестана, втайне имея в виду выспросить о «ночных неграх» на лодках.

– Здесь негритянские острова кругом, – сказала она мне шепотом. – Много, штук пятьдесят, наверное. Мы с ними торгуем, но это днем, и всегда осторожно, а ночью они и напасть не побрезгуют. Подходят на лодках, и если вахта спит, то могут и на борт забраться. Это если шхуна в дрейфе, например.

– А если на ходу?

– Веревку натягивают между двумя долбленками и ждут, когда судно их за собой потянет. – Помолчав, она добавила: – Тут всякое случалось, по слухам. Иные суда исчезали даже, хоть никто не докажет.

– А обойти эти места нельзя? – удивился я немного. – Далеко?

– Почему нельзя! Можно. Но мы же к ним и идем, на Круглый остров, за смолой.

– К неграм? После того, что случилось?

– А что? – удивилась теперь она. – Это же совсем не те, что на нас напали. Они даже не слышали никогда друг про друга. Но напасть тоже могут, так что надо торговать осторожно.

– А что за смола? – спросил я.

– Сосновая, – пояснила она. – Ее на Большой остров берут, чтобы из нее тротил делать. А неграм что? Собирают в туески и продают. Еще каучук в шарах можно брать здесь, его тут много добывают, тоже хороший товар, только сейчас не сезон.

– А расплачиваешься чем?

– Сидр хорошо берут, – ответила она, подумав. – Железо в полосах, здесь его добывать негде, даже старое…

– Старое?

– Ну… – Она чуть запнулась, затем нашлась: – Которое от бывших людей осталось. Кое-где его еще много находят, Племя Горы его много кует, например. С ними рядом развалины какие-то.

Вот так. Еще несколько подробностей из жизни аборигенов. А насчет того, что негры разные, – это она хорошо напомнила, я их уже чуть ли не нацией считать начал. А какая же, к дьяволу, нация, если это племена, которые не то что не соседи, а вообще друг о друге и не слышали никогда, скорее всего.

Другое дело, что описанные туземцы-островитяне особой симпатии не вызывают как-то, сразу вспоминаются рассказы Джека Лондона о торговле с туземцами на Соломоновых островах, где купцы на шхунах даже грузчиков своих привозили, чтобы туземцев на борт не пускать. Посмотрим, что здесь будет.

– А каучук здесь дико растет? – спросил я.

– И дико, и не дико, – ответила Вера. – Есть плантации, но южнее. На Длинном острове и на Анненском. И у турок большие плантации есть, они туда рабов отправляют. Но каучук всегда хорошо продается, поэтому есть смысл и у негров покупать.

– Ага, понятно, – кивнул я. – Кстати, там к ужину зовут, кажется.

– Верно, пошли.

Тощий кок расстарался на рис с кусочками рыбы и ананасами, щедро посыпав все специями, и, надо отдать ему должное, – получилось вкусно. Умял я до неприличия большую миску и за добавкой сходил, в которой он не отказал. Заодно поинтересовался, что за беломясую рыбу изрубили на кубики и пустили в блюдо.

– Рыба-меч, – сказал он с явным удивлением.

Видать, опять я накосячил со своей наивностью: экипаж-то не в курсе еще. Ну да и фиг с ним. Рыбу-меч я всегда полагал обитателем теплых морей, и как-то странно слышать, что она ловится на широте… а где мы сейчас? Если верить картам, то в районе… ха! За Тулой где-то. Интересно, а Тула глубоко? Да и вообще что осталось от старого мира после всех катастроф и многих веков? Ведь это сколько времени прошло, если навскидку, так… как с Батыева нашествия и до тех времен, из которых я давеча потерялся? Так получается. Ой, сколько времени прошло…

После ужина разливали чай и выдали всем по бутылке сидра, до которого я уже становился охотником. Раньше пробовал – не нравилось, какая-то яблочная брага непонятная, а тут прямо… вкусно, короче. Какой-то другой у них сидр, не такой, что мне пробовать доводилось.

– В первую вахту стоять будешь, – вновь подошел ко мне Игнатий. – Через час заступаешь. А за рулевого Дмитрий будет.

Он указал на совершенно седого, хоть и не слишком старого матроса, удившего рыбу с юта.

– Как скажешь.

– Так и скажу. А еще тебя в экипаж канониром зачислим, на рейс пока, так что будешь наравне со всеми делом заниматься.

– Это каким же? – поразился я. – Я на твоей посудине даже названий не знаю, где и чего, а ты от меня службы ждешь?

– У канонира служба – пушка, – отрезал он. – И оружие экипажа – следить, значица, чтобы оно в порядке было. Как у Ивана стирлинг. Он тоже палубу не драит и паруса не ставит, а после меня – второй человек.

Я задумался, пытаясь вспомнить, как назывался корабельный пушкарь. Комендор или канонир? Или канонир – это и есть «пушкарь», то есть должность, а «комендор» – звание? Нет, не помню уже, но вроде не ошибаюсь. Были же комендоры и старшие комендоры, это точно.

– Тогда говори, где у вас банник с прочей принадлежностью, и кто тут у вас помощник комендора?

– Комендора?

– Канонира, еж твою двадцать, – поправился я.

– Так вон Федьку учи, – подумав, сказал Глеб. – Он шустрый, и котел у него варит. Вроде как, хоть Божьим именем и не поклянусь, иной раз как сварит, так впору это варево псам вылить или на помойку выплеснуть.

– Ладненько, – обрадовался я. – Завтра к службе приставлю Федьку этого самого.

Суета на шхуне после ужина быстро сошла на нет. Свободные от вахты свалили в трюм спать, оставив на палубе двоих – седого Дмитрия и меня. Старшим вахтенным был рулевой, но командовать мной он вроде как даже стеснялся, поэтому, когда говорил, заметно смущался:

– Ты это… в общем, на бак тебе надо, тама твой пост. Если что увидишь – сразу мне кричи, чтобы я курс поменять успел или к ветру взять. И помни, что ночью любой возле шхуны – вражина, бей его беспощадно. А к утру, к рассвету примерно, мы уже к острову подойдем, но вахта не твоя будет.

– Понял я, будь надежен, – ответил я, после чего потопал на нос.

Местом базирования выбрал толстый конец бушприта – мощного бревна, вдававшегося на палубу. Уселся на него верхом, положив на колени «винчестер», да и засмотрелся на окружающий мир, благо было здесь на что глянуть – это не серый московский пейзажик.

Темнело, солнце садилось в переливающуюся искрами отраженных лучей поверхность океана меж двух близких островов, возвышавшихся на фоне буйства света темными, почти черными силуэтами. Груженая шхуна плавно покачивалась на низкой и пологой волне, с плеском пробивая ее наклонным форштевнем, и кроме мягкого плеска можно было услышать разве что поскрипывание снастей. Стирлинг опять молчал, не вторгаясь в природную тишину своим рукотворным стуком, а его хозяин моторист Иван спал себе под палубой, покачиваясь в гамаке.

– Хорошо-то как, – сказал я искренне, вдохнув полной грудью пахнущий йодом морской ветер.

Не знаю, что случилось со мной в Москве – убили меня там или я просто куда-то провалился, не столь важно. Как и то, что за последние дни у меня приключений было столько, сколько и на войне не всегда случается. Но мне здесь нравилось. Я хотел здесь жить, хотел дышать морем, хотел ходить по нему на шхуне, хотел возить грузы, хотел увидеть острова, хотел чувствовать себя частью экипажа. Вся увядшая было детская романтика вновь забурлила в душе, вламываясь в мозг яркими образами, волнуя и обещая удивительную и интересную жизнь, о какой совсем недавно не мог даже мечтать.

А еще у меня впервые появился кто-то, за кого я чувствовал себя ответственным. Вера, девочка, лишившаяся отца, которая спасла меня, потерявшегося во времени, которой по этому долгу я уже никогда не смогу достойно отплатить. Сильная и смелая девочка, взявшая на себя ответственность за все происходящее вокруг, вынужденная вдруг стать взрослой в свои пятнадцать лет. И у которой, получается, никого не осталось, кроме меня, случайно встреченного на глухой дороге в джунглях. А у меня – никого, кроме нее. Да и не было у меня никого и раньше, вечно одиночкой был.

Что-то плеснуло у самого борта, я перегнулся, чуть испугавшись, и вдруг увидел круто изогнутую черную блестящую спину с маленьким плавником, мелькнувшую у самого буруна, который кипел по носу шхуны. Дельфины. Целая их стая, шесть или семь, мне никак не удавалось посчитать. Они играли, пересекая путь судна, подныривая один под другого, вырываясь вперед и опять приближаясь. Время от времени один из них невысоко выпрыгивал из воды, возвращаясь в нее совершенно бесшумно, ловко, до ощущения полного неправдоподобия.

Затем стая ушла, но появились летающие рыбы, поднявшиеся дышать на закате и выскакивающие из воды целыми стайками, похожие скорее на маленьких шустрых ласточек, непонятно как и зачем переселившихся на жительство в море. Рыбки летели далеко, над самой поверхностью воды, вдруг покрывая ее мелкой рябью там, где стайка ныряла. Наблюдая за ними, я даже чуть не пропустил пару лодок, появившихся из тени острова.

Низкие и длинные лодки с двумя бревнами-балансирами каждая, едва возвышающиеся над водой, несли по четыре человека каждая. Я схватился за подзорную трубу, выделяемую вахтенным, и сквозь наступающие сумерки сумел-таки разглядеть, чем они там заняты, – тянут сети из воды. Из чего заключил, что пиратской атаки ожидать не приходится. Разглядеть же самих негров уже не получилось: темновато было. Заметил только, что стоящий у рулевого весла высокий худой силуэт помахал нам рукой. А затем вслед раздался еще и протяжный свист.

Островов вокруг становилось все больше и больше, проливы между ними €уже, но Дмитрий вел шхуну уверенно – по всему видать, рифов и мелей здесь не ожидалось. Зажгли носовой и кормовой фонари, с которыми как-то даже уютно стало среди подступившей темноты. Правда, и видимость упала здорово, больше уже приходилось полагаться на слух. Встал со своего удобного бревна, вылез почти на бушприт, стараясь заметить возможную опасность. Нет, если негры здесь имеют привычку нападать на суда, то заметить их сложно – прожекторов с радарами нет. Без ходовых огней нельзя, но с ними ты как на ладони. Понятно и почему пост мой на самом носу судна – больше вероятность услышать, как трос цепляется за форштевень. Не заметишь – подойдут злодеи к самому борту, и тогда все. А воспринимать местные опасности всерьез я уже научился. Этому здесь быстро учишься.

* * *

Шестичасовая вахта моя закончилась среди ночи. В моей реальности, насколько я помню, судовые вахты были по четыре часа, а здесь – вот так, в полтора раза длиннее. Отстоял ее без всяких приключений да и спать пошел, с наслаждением завалившись в уже привычный гамак. Плеск волны в деревянный борт, сопение и храп экипажа, темнота, разгоняемая тусклой масляной лампой в толстом стекле, и ощущение нереальности происходящего, от которого мне так до сих пор не удалось избавиться. Как кино смотрю, честное слово. А в зеркало так вообще лучше не глядеться – там вместо знакомого человека какой-то бородатый персонаж в шляпе и с «винчестером». Мой мозг как-то до сих пор не в силах переработать такой образ, переместить его из папки «картинки» в папку «реальность». Хотя разбитая в драке морда и рассаженная при моем появлении в этом мире голова болят до сих пор вполне правдоподобно. Боюсь, что если бы не эта боль, то я до сих пор пытался бы проснуться.

И с этими мыслями заснул.

А проснулся оттого, что Иван-моторист хлопал меня по плечу, приговаривая:

– Вставай, человек Божий, вставай. Сейчас торг начнется, все, кто не грузит, охранять шхуну должны. Негры – народ такой, лучше с ними в рассеянность не впадать, сам не заметишь, как башки лишишься. Вставай.

– Ага, понял, – засуетился я, свешивая ноги с гамака и, как конь, мотая башкой, чтобы согнать остатки какого-то удивительно приятного и мирного сна, от которого не осталось никаких воспоминаний, лишь впечатление.

Было солнечно, тихо, пахло морем и зеленью с близкого берега. Шхуна стояла на якоре посреди небольшой бухточки, метрах в двухстах от сплошь заросшего зеленью склона, окаймлявшего ослепительный изумруд воды желтоватой каемкой песка. Орали птицы, над головой носилась целая туча чаек.

Вера, держа в руках раскрытую складскую книгу, что-то быстро записывала в нее карандашом, время от времени поднимая голову и щурясь на солнце. Карандаш она при этом мусолила во рту, и на ее губе появилось синее пятнышко. Рядом с ней стоял вооруженный карабином и револьвером Игнатий.

Экипаж уже суетился на палубе, открывая люк и устанавливая над ним раму под лебедку. У верхней перекладины рамы один конец выдавался далеко в сторону, образуя самую настоящую стрелу крана, и нависала она над пришвартованным к борту шхуны большим плотом, рядом с которым покачивались на мелкой волне две уже знакомые длинные лодки с балансирами. В каждой из них сидело по три человека с уже знакомыми длинными однозарядными винтовками, а на самом плоту суетились еще четверо, перегружая с места на место увесистые сосуды из какой-то плотной древесной коры, напоминающей бересту, но отличающейся густым коричневым цветом.

Под цвет этой коры были и сами люди. Их европейское происхождение не вызывало ни малейшего сомнения: постриги каждого, умой и удали татуировки, украшавшие их лица и тела, – и можно, переодев, выпускать их на московские улицы, никто оглядываться не станет. Наряд же их состоял из самых настоящих саронгов – длинных запашных юбок, разукрашенных какими-то орнаментами, и болтающихся на шеях ожерельях. Все были худыми, сильными, хоть и не особо крупными, – похоже, их предкам пришлось пройти через голодные годы.

– С добрым утром, – поприветствовал меня боцман. – Хозяйку тебе отдаю, а сам на бак пойду. Глаз с негров не спускай, доверие им только тогда, когда ты его на мушке держишь. Понял?

– Понял, дело простое, – кивнул я, скидывая с плеча «винчестер» и загоняя патрон в патронник. – Пригляжу.

Боцман ушел, а я тихо спросил девочку:

– Как ты? Справишься? Занималась этим уже?

– Никогда, – так же шепотом ответила она. – Отец занимался, а я смотрела. Страшно, аж жуть.

– Ничего, ты умная, о деле думай, – подбодрил я ее. – А насчет проблем каких не беспокойся – я с тобой, за всем пригляжу. Торгуй как надо.

Между тем с борта судна сбросили веревочную лестницу с деревянными ступенями, по которой на борт поднялся немолодой человек в ярко-красном саронге, который был у негров явно за главного. Я присмотрелся к нему, впервые наблюдая «негра в природных условиях». Среднего роста, жилистый, с крупными кистями рук и широкими плечами, явно сильный и ловкий до сих пор. Короткая седая борода, заплетенные в косу и собранные узлом на затылке седые же волосы. На шее ожерелье с кучей каких-то амулетов, на вышитой цветным бисером ремне через плечо – вполне добротный револьвер в кобуре. Насколько я успел разобраться в реалиях этого мира – это намек. Револьверов неграм никто не продавал, он мог взять его только с трупа. А надеть вот так, на торг – исключительно для того, чтобы показать всем, что относиться к нему следует всерьез.

Татуировки на теле было много, хватало ее и на лице – узор в виде переплетающихся ветвей окружал все лицо от висков до подбородка, на лбу же у вождя, равно как и у всех остальных его людей, было выколото довольно искусно изображение ската.

С вождем был коренастый молодой парень среднего роста, тоже бородатый и с косой на затылке, вооруженный огромным мачете в чехле и короткой двустволкой. Парень был явно за телохранителя, смотрел настороженно и внимательно.

– Мир тебе, Колючий Скат, вождь племени и владыка трех островов, – серьезно поприветствовала его Вера.

Вождь кивнул после недолгой паузы, которую он выдержал для вящей солидности, затем сказал:

– Ждал твоего отца. Почему не приплыл?

Сказано все было по-русски, правда, с каким-то странным акцентом, словно вождь не только говорил, но и пытался языком отклеить от зубов жвачку.

– Погиб отец, Колючий Скат, – спокойно ответила Вера. – Теперь вместо него мы. Я буду торговать, он… – ее палец указал на меня, – Он будет защитником семьи и спрашивать за честность торга.

– Пусть так. Нет большого шатра – тень дадут два малых, – кивнул вождь и сразу перешел к делу: – Что у тебя есть?

– Сидр. Железо в полосах. Ткань, – перечислила Вера.

– Покажи, – потребовал вождь.

Не знаю, каким воином был вождь, но торговцем выглядел опытным. Он разворачивал рулоны ткани, сминал материю в загорелых ладонях, пробовал ее на разрыв и даже нюхал, пробовал сидр, сплевывая каждый глоток за борт, чтобы не пьянеть, перекладывал полосы железа, зачем-то стучал их друг о друга. Подумалось, что у таких индейцев Манхэттен за связку бус купить бы не вышло. Да и споить их не получилось бы: основа в них нашенская, то есть к алкоголю устойчивая.

Обращала на себя внимание и речь вождя. Была она упрощена до предела, до «дай», «на», «смотри» и «покажи». Слушая его разговор, все время ловил себя на ощущении, что смотрю какой-то фильм про дикарей, в котором роли исполняют русские актеры, даже не слишком загримированные. А речь, даром что не «твоя моя не понимай», написана каким-то хитрым сценаристом.

Однако сильно вслушиваться не мог – больше всматривался. Особенно тщательно следил за крепышом с двустволкой, не отходившим от вождя ни на шаг. Он на меня довольно серьезное впечатление производил, судя по тому, как ловко держал ружье на сгибе локтя. По команде тоже видно было, что никто не расслабляется. И у матросов револьверы в кобурах были, и боцман с мотористом наблюдали за плотом с борта, не отводя глаз ни на секунду, да еще и спрятавшись за поднятыми щитами, теми самыми, из-за которых вчера экипаж отстреливался от пиратов. Это верно: тут до берега всего ничего, будешь маячить открыто – можно просто выстрелами из зарослей охрану поснимать. Только сейчас я обратил внимание и на то, что стирлинг работает на холостом ходу, да и Игнатий из рубки не выходит, стоя у штурвала. Не зря все предупреждения были, не зря, видать.

Торг продолжался долго, не меньше часа. Вождь говорил односложно, солидно, но стоял на своей цене как упертый поначалу и снижал ее лишь тогда, когда Вера предлагала какие-то новые варианты обмена. Сама она раскраснелась от возбуждения, часто отдувалась и, как мне кажется, чувствовала себя в этой ситуации как рыба в воде – видать, купеческая кровь о себе знать давала.

Начали перегрузку. Бочонки с сидром, связанные проволокой вязанки железных полос и рулоны тканей загружались в прочный деревянный ящик, который поднимался краном и подавался прямо на плот, где и разгружался. А взамен в него укладывались туеса со смолой, каждый из которых Вера вскрывала, когда тот попадал на борт, тыкала в вязкую, пахнущую свежим деревом смолу длинным стальным шилом, нюхала, растирала на пальцах – в общем, проверяла. Вождь смотрел за всем молча, без раздражения и, как мне показалось, даже с оттенком некоего одобрения. Вроде как наблюдал за процессом чьего-то обучения, и ученик демонстрировал успехи.

Когда последняя порция туесов покинула плот, поднятая лебедкой на шхуну, вождь кивнул удовлетворенно, затем сказал:

– Купи две женщины. Молодые, сильные, хорошо продашь.

При этом в глазах у него мелькнула некая тень лукавства, словно он намеренно придержал самый трудный вопрос экзамена до конца – и теперь ждет, что ученик сможет ответить. И Вера заметно растерялась.

– Что за женщины? – спросила она явно для того, чтобы просто выиграть время на размышление.

– Племя Рыбы-Змеи, – ответил вождь. – Воины ходили за добычей к подобным червям. Трусы бежали, смелые подохли, не защитив женщин. Купи, они молодые, сильные. Могут работать, могут радовать мужчин.

– Я не торгую людьми, – чуть справилась с растерянностью Вера.

– Продай тем, кто торгует, – пожал плечами вождь. – Скоро за них не дадут десяти орехов, не то что золота. А если рыбы станет мало, мы их убьем: кто будет кормить пленных в плохой год?

Признаться, последнего пассажа в речи вождя я не понял, в моем представлении молодые и здоровые рабыни вроде как должны быть ценностью в обществах, где работорговля была нормой. Но Вера не удивилась, а вроде как вновь озадачилась. Затем сказала:

– Мы поговорим. Подожди.

– Хорошо, – кивнул вождь. – Товар отдан, женщины стоят золота. Я жду.

Схватив за рукав, Вера потащила меня к трапу, а затем – в свою каюту, где с маху уселась на койку, уставившись на меня заметно испуганными глазами.

– И что делать? – спросила она.

– Ты меня об этом спрашиваешь? – удивился я вопросу. – Я же ничего об этом не знаю. Не понимаю даже, о чем говорил вождь, когда завел разговор про десять орехов.

– Пленным женщинам здесь плохо, – заговорила она. – Домой им уже не попасть никогда, они были на острове врагов и могут рассказать, как там все устроено. В племени Колючего Ската они могут только работать, и то на самых тяжких работах. Пройдет год – и они будут старухами.

– А просто как женщин, если они такие молодые, племя их не использует? – удивился я.

– Люди племени могут спать с женами, но не с рабынями, – объяснила Вера. – Рабыне женой не быть никогда. Если же воин спит с рабыней, он слабнет духом. Покровители племени, духи, в которых негры верят, такого не простят. Лишат или храбрости, или даже мужской силы.

– Получается…

– Получается, что для них лучший выход быть проданными купцам. Они могут креститься и стать обычными людьми, они могут где-то работать, а негритянки часто даже любят идти в дома шлюх. Им кажется, что жизнь там простая и веселая. И молодых такие дома покупают с радостью.

– А в чем ты сомневаешься? – уточнил я.

– Для того чтобы продавать людей, надо иметь лицензию. Если таможня найдет негритянок и узнает, что мы их купили прямо в племени, будут неприятности. Даже судно могут отобрать.

Мне вспомнилась лукавая искра в глазах вождя, когда он говорил о женщинах. И его странный, оценивающий взгляд. Как-то не так все просто в этой истории, как кажется на первый взгляд.

– Вера, скажи, а вождь знает про то, что ты не можешь покупать людей?

Она чуть растерялась, но кивнула:

– Знает.

– А твой отец покупал у него людей?

– Никогда, – сразу ответила девочка.

Я кивнул удовлетворенно, придя к конкретному выводу. По крайней мере, решил, что понял мотивы вождя. И сказал:

– Отказывайся. Скажи прямо, что людьми не торгуешь, и пусть впредь не предлагает.

– Жалко их, – вскинулась она. – Нет страшней судьбы, чем женщине одного племени жить в рабынях в другом. Пусть лучше в трактирные подавальщицы их купят! Так же нельзя!

– Отказывайся, – усмехнулся я. – Все решится само собой, увидишь.

– Если они погибнут в племени, грех будет на тебе, – сурово сказала девочка. – Перед лицом Всевышнего.

– Хорошо, пусть грех, – ответил я. – Но все равно откажись, я знаю, что говорю.

– Пошли, – не тратя времени на дальнейшую болтовню, поднялась с койки Вера.

Вождь словно и не пошевелился с того момента, как мы ушли вниз. Так и стоял в горделивой позе, скрестив руки на груди и высоко задрав подбородок, похожий на бронзовый памятник самому себе. Его телохранитель, все такой же настороженный и внимательный, уперся в меня взглядом темных глаз из-под нахмуренных густых бровей.

– Думала? – спросил вождь.

– Я не покупаю людей, – ответила Вера, к радости моей, вполне уверенным голосом.

Вождь пожал плечами, сказал:

– Нашему племени не нужны женщины, которые не рождены в нем, не посланы духами и не пришли сами. Долго они не проживут.

Взгляд его вдруг жестко уперся в лицо девочки, но она все так же, даже не дрогнув голосом, ответила снова:

– Я не покупаю людей. Если меня на этом поймают, я уже ничего не буду покупать.

– Я понял тебя, – сказал вождь, усмехнувшись. – Теперь узнал, что могу верить. У нас нет женщин, мы сейчас не воюем с червеподобными. А если поймаем их женщин, то не будем продавать тебе. Духи острова да хранят вас до своих границ.

И, не говоря лишнего слова, вождь полез через борт, а следом за ним его телохранитель. Вера же так и осталась стоять на месте с совершенно растерянным видом.

Матросы быстро сбросили с борта тросы, которыми удерживался плот с товаром, и лодки с гребцами начали его медленно оттаскивать от борта. Едва плот отвалил настолько, что появилась возможность маневра, Игнатий махнул рукой Ивану, призывая того на пост – к рычагам и маховикам управления машиной. Где-то в утробе машинного отделения гулко стукнула подключившаяся передача, под кормой забурлило, и «Чайка» медленно двинулась вперед, одновременно круто забирая на левый борт, к выходу из бухты.

– Без происшествий поторговали, – удовлетворенно сказал боцман, почесав в бороде.

– Верно, Глеб, – кивнула понемногу приходящая в себя Вера. – Теперь со смолой до Большого дойти – и можно считать, что расторговались.

– Мы что, прямо сейчас на Большой? – удивился я.

– Нет, сначала на Ската, разгружаться, – ответила она. – Там еще вином загрузимся и уже тогда на Большой пойдем.

Шхуна понемногу набирала скорость, за бортом проплывала высокая зеленая стена берега, с пробивающимися тут и там сквозь зелень клыками серых скал, на вершине одной из которых горел маленький, но очень дымный костерок, у которого стоял человек. Кому-то знак подавали, а вот что сей знак означает, никому не понять. Я спросил у Глеба. Но тот лишь пожал плечами и сказал:

– Что угодно может быть. Но днем нападать на нас не станут: лодки издалека видно, постреляем мы всех. Это ночью здесь беречься надо и на стоянке.

– Я понял.

Когда «Чайка» покинула бухту, ветер подул свежее, и вскоре Иван заглушил машину – на шхуне подняли паруса. А Вера увлекла меня на самый нос, на уже привычное наше «переговорное место».

– Ты как угадал, что женщин нет? – требовательно спросила она.

– Если бы он хотел их продать, то привез бы с собой, – ответил я. – Событий в жизни вождя немного, у него есть время все обдумывать, никаких идей случайно к нему не придет. И смотрел он на тебя странно – словно хотел понять, что ты сделаешь.

Она смотрела на меня все с тем же сомнением, и я добавил:

– Когда ты сказала, что отцу он людей в продажу никогда не предлагал, я удивился. Почему так? Взрослому опытному купцу, с кем давно торгует, такой опасный товар не продавал, а девочке, с которой в первый раз дело имел, предложил. Как так?

– А зачем это ему? – непонимающе спросила она.

– Он проверил тебя, – объяснил я слова вождя. – Если бы ты согласилась их купить, то ты либо жадная, либо слабовольная, поддалась жалости. В любом случае ты бы рисковала всей торговлей за сиюминутный интерес. А когда ты отказалась, он понял, что ты не будешь рисковать большим ради малого. Думаю, что в следующий раз, когда ты привезешь товар на его остров, он предложит тебе что-то большее. Было у них что-то особое с отцом?

– Может, и было, откуда я знаю! – вздохнула Вера. – Мне отец не все говорил, маленькой пока считал.

– А ты и есть маленькая, – усмехнулся я. – Просто ведешь себя как большая. И знаешь… у тебя получается. Я бы такой дочерью гордился.

Вера ничего не ответила, но было видно, что похвала ей понравилась.

До границы скопления негритянских островов шли до самого вечера. Шли внимательно, хоть, как сказал Глеб, вероятность нападения была невысока. В это верилось: при наличии пушки расстрелять при такой погоде и освещении подходящие лодки проблем не было.

Боцман команде лениться не давал, на судне шла активная приборка – все же при погрузке-разгрузке намусорили, – с камбуза тянуло чем-то вкусным, внушая надежды на хороший обед. А я, так и не придумав себе занятия получше, присел на привычное место у машинного отделения и принялся за прерванное вчера занятие – снаряжение патронов, к которому привлек и Веру. Пусть учится.

А к вечеру, когда сумерки вновь начали опускаться на мир, шхуна вышла из скопления негритянских островов, и ожидали ее теперь двое суток пути открытым морем.

* * *

Два дня пути и описывать не стоило. Нес я вахты по ночам, днем с пушкой возился, осваивая матчасть до состояния «сборка и разборка с завязанными глазами», устроил смотр всему наличному оружию экипажа, но существенных упущений по службе не нашел – все было чищено и смазано, содержалось в порядке.

Освоил местный «ружейный гранатомет». Все было так, как я и предположил сначала, – оперенная граната надевалась прямо на ствол ружьеца, в затвор вкладывался холостой патрон. Откидывался прицел-рамка с примитивными делениями, ты прицеливался и палил. В плечо било чувствительно – проще было стрелять, упирая оружие в палубу. Летела граната далеко и довольно точно, метров за двести вполне было возможно положить ее в толпу, например, а то и в окно попасть. И взрывалась неслабо – как та же РГД-5. Довольно серьезное оружие.

Были и гранаты чуть непривычной конструкции, вроде консервных банок, в которых брякала свинцовая картечь. Запал с виду тоже был непривычным – кольцо с самого торца, и дергать его надо по-другому, – но в остальном все было понятно. Задержка была примерно секунд в пять.

Иван по ходу проболтался, а я на ус намотал, что купить такие гранатометы и гранаты в оружейных лавках было нельзя – только у полковников, командующих городскими объездчиками и ополчением, в городских же арсеналах, под отчет. Как и снаряды к пушкам.

Гильзы к своему оружию я тоже снарядил все, какие были, так что потом путешествие мое проходило все больше в компании Веры на носу «Чайки». Девочка рассказывала мне все, что знала, про историю этого мира, стараясь хоть как-то помочь мне освоиться: слишком много простых на первый взгляд вещей я не понимал.

– Люди придумывали оружие. Такое, чтобы можно было убить всех врагов сразу, а при этом самому даже из дома не выходить. Были бомбы, которые убивали целые города, были газы, которые могли отравить целую страну. Но этого было мало. Если бы кто-то начал стрелять такими бомбами, то от врага полетели бы в ответ точно такие же. И тогда кто-то придумал другое оружие – такое, которое стреляло в саму Землю, заставляя ее трястись в том месте, где хочется. Там рушились города, там возникали вулканы, и никто не мог доказать, что так получилось потому, что кто-то стрелял в Землю.

Рассказывала она как по писаному – похоже, повторяла мне свой собственный урок, выученный когда-то наизусть.

– И что случилось в конце концов?

– В учебнике пишут, что обладатели такого оружия потеряли меру, решили разрушить сразу большую страну. И Земля этого уже не выдержала, а Всевышний обратил на людей свой гнев за то, что они посягнули даже на саму суть своего мира, на свою колыбель. Земля тряслась и раскалывалась, вулканы поднимались везде, даже там, где о них никто никогда не слышал. Земля уходила в воду, вода заливала землю. Наступили Темные века, пыль и пепел закрыли солнце, наступила зима на много лет. Люди выживали как могли, люди ели друг друга и охотились друг на друга, как на зверей. Все, что было в этом мире раньше, оказалось разрушенным или потерянным, машины и станки, которые могли бы помочь, оказались на дне океана, уцелевшая земля в разных местах вдруг становилась ядовитой, появились очаги радиации.

– А что дальше?

– Людей оставалось все меньше и меньше, в конце концов их стало так мало, что они потеряли связь друг с другом. Люди стали дичать, образуя племена. Они дрались мечами и стреляли из луков, жили в хижинах и уже не знали лекарств. Утратилось Знание.

– Так появились негры?

– Да, именно так, – подтвердила она. – В какое-то время все люди, что остались на поверхности Земли, превратились в негров, жестоких и диких.

– А откуда взялись христиане, турки, франки?

– Все церкви предупреждали людей до самого последнего момента, что они бросают вызов самому Богу. Как глупые дети, которые расшалились в церкви и бросают друг в друга горящими свечками, не понимая, что церковь сгорит. Их никто не слушал, над ними смеялись. И тогда церковники начали делать тайники. Множество тайников, в разных местах, куда прятались книги, отпечатанные на бумаге, которая не горит и не мокнет, там были станки и были чертежи, были рецепты лекарств и было много всего, включая карты других таких тайников. И у каждого такого тайника были хранители – несколько человек, всегда честных людей и хороших бойцов. Они называли себя монахами, а такие группы – «тайными монастырями». Это у христиан, но то же самое было и у турок, и у франков.

– Они что, все уцелели?

– Ну что ты! Множество их погибло, весь мир раскалывался на части, кто мог уцелеть в таком аду? Но кто-то все же остался.

– Они начали собирать людей?

– Верно. Они знали многое – как сделать топливо из растительного масла, как добыть и как ковать железо. У них были книги, где рассказывались самые простые и надежные способы это делать. У них были станки, на которых можно было выточить почти любую деталь из любого металла. Они делали на этих станках детали других станков по своим чертежам, а на тех станках делали уже машины, инструменты, оружие.

– И те люди, что были с монахами, стали сильнее негров?

– Верно, – кивнула девочка. – Что стоит лук против доброй винтовки? И многие негры уходили к христианам, а некоторые просто отдавали им своих детей, понимая, что те выживут. И люди строили церкви, а вокруг церквей – города. В города христиан пришел труд, пришла вера, а вместе с этим – благополучие.

– Как давно?

– На Большом острове первый город сложился уже больше пяти веков назад. Сначала это были почти хижины, а теперь там большие каменные дома, там фабрики и мастерские, там школы и там университет.

– А другие города получались вокруг других «тайных монастырей»?

– Нет. У христиан все монастыри собрались на Большом острове. В каждом тайнике было радио, по которому они могли найти друг друга. А уже с Большого острова, куда собиралось все больше и больше людей, выехали новые миссии, и уже они образовывали новые острова.

– Долго так продолжалось?

– Это и сейчас продолжается, людей стало рождаться больше, и больше выживать детей. Но в основном расселение закончилось два с половиной века назад, тогда и образовалась Нова Фактория. Все же людей еще не очень много, и им хватает места и еды в тех местах, где они живут сейчас.

– А у франков и турок все так же, как и у вас?

– Да. И у всех них есть какой-то главный остров, где дом их Церкви.

– У Церкви есть радио? – вспомнил я о том, что она сказала.

– Есть, – кивнула она. – Телеграммы посылают. Видел на Новой Фактории на башне такую мачту стальную?

– Антенна? – припомнил я нечто подобное.

– Ага. Только связь теперь простая, не такая, как раньше была, говорят. А на некоторых островах есть даже радиопосты. Привозят людей, передатчик и движок – вот они принимают телеграммы и дальше передают.

Я подумал, что радиосвязь здесь получается самая примитивная, азбукой Морзе, судя по всему. А поскольку дальности с самых высоких вышек хватает километров на триста, наверное, не больше, то приходится ставить посты-ретрансляторы. Вот у кого, наверное, служба та еще – почище, чем в мое время на «точках».

– Смотри, какая большая! – вдруг толкнула меня в локоть Вера и указала пальцем.

Почти параллельным нам курсом в прозрачной синей воде плыла здоровенная, метра четыре в длину, темная рыба. Обтекаемое массивное тело, чуть сплюснутое сверху рыло, очень длинные прямые крылья грудных плавников с белыми пятнами на концах, бурый окрас спины, переходящий в пятнистый на боках, а ниже виднелось белое брюхо. Рыба немного всплыла, и высокий, слегка закругленный спинной плавник с белой вершиной бесшумно разрезал поверхность воды. Полосатые рыбки-лоцманы как привязанные шли рядом, с нереальной аккуратностью соблюдая свое место в ордере.

– Это какая? – спросил я.

– Длиннокрылая. Где-то косяк тунца неподалеку – она всегда за ними идет.

– Опасная?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Если сейчас за борт прыгнешь, то очень опасная, но косяки тунца редко подходят к берегу.

– Понятно, – кивнул я. – И эти акулы тоже, получается?

– Верно.

– А у берега акул много?

– Акул всегда много, – ответила она. – Не все опасны просто.

– Понятно. Купаться не мешают?

– Нет, – засмеялась она. – Только ночью лучше в воду не лезть: они на охоту ближе к берегу подходят.

Большая акула сменила курс и вскоре потерялась среди бликов на поверхности воды.

– Мы на Круглом острове были, – заговорила она. – А если идти от него всего час, на остров Рыбы-Змеи, с которым они воюют, то можно было закупиться акульими кожами – тамошние негры акул ловят. Тоже хороший товар.

– На сапоги?

– Почему только сапоги? – удивилась Вера. – И обувь, которой сноса нет, и ремни, и даже шлифовальные круги, если шкура необработанная. Прочнее акульей шкуры и нет ничего. А печень вся медикам идет: там витаминов больше всего на свете. Только если с Круглым торгуешь, к ним на остров ходить нельзя, племя Колючего Ската узнает – или нападет в следующий раз, как на торг придешь, или просто откажется дело иметь. У нас всегда за смолой отец ходил, а за кожами дядя Евген. И друг про друга они вроде как не знали.

Разговор увял, шхуна все так же резала волны, я глазел по сторонам, и к середине дня впереди показалось целое скопление островов. Вера показала на самый длинный остров из тех, что появились на горизонте, и сказала:

– Большой Скат. Пришли домой.

Признаться, я немного заволновался. Вспомнил о том, что взял на себя немало обязательств перед девочкой, и вот теперь мы приближаемся к месту, где мне предстоит по своим обещаниям ответить. Да и вообще представления не имею – что ждет впереди, куда я еду, как там буду жить?

Остров приближался и приближался. Огромный, поднятый по краям в скопления скал и подогнувшийся посредине в просторную долину, он словно приглашал шхуну войти в бухту, из которой торчали вверх мачты судов, а за ними, террасами окружая порт, виднелись ряды домов.

Команда спустила паруса, за спиной уже пыхтел стирлинг, а стоящий за штурвалом Игнатий аккуратно и как-то ловко ввернул «Закатную чайку» в довольно узкий вход в гавань. Слева потянулся длинный каменный, капитальный, как и все здесь, причал, возле которого было пришвартовано не меньше десятка разнообразных шхун и шлюпов. А дальше возле берега покачивалось на мелкой волне настоящее скопление лодок и рыбачьих баркасов.

Шхуну встречали. Двое с бляхами на шее и револьверами в кобурах, стоявшие возле лежащего на причале трапа.

– Объездчики зачем? – спросил я, опознав «ведомственную принадлежность» встречавших.

– Проверят груз, – чуть удивленно ответила Вера. – Чтобы запретного не везли. Если бы шхуна чужая была, то пошлину взяли.

– Это всегда так? – уточнил я. – Внимательно проверяют?

– Когда как, – пожала она плечами, – заранее не угадаешь. Могут просто пройтись по трюму, а могут и каждый тюк вскрыть. Вообще не очень внимательно: свои же.

Швартовались недолго, и вскоре «Чайка» была притянута к пирсу толстыми пеньковыми тросами, а на ее борт был переброшен трап, по которому объездчики и поднялись на борт. Досмотр прошел быстро и скомканно. Объездчики знали, что хозяин и почти весь экипаж шхуны погибли, поэтому смущались и проверять тщательно не стали, быстро ушли.

Дальше наступил неловкий момент. Надо было идти в город, встречаться лицом к лицу с реальностью. Мы с Верой об этом в деталях пока не говорили, а самому спрашивать было как-то неловко. Хорошо, что девочка сама заговорила на эту тему:

– Ты сегодня со мной иди, хорошо? Усадьба с дядей у нас общая, но дома разные. В гостевой поспишь, хорошо? Мне так спокойней будет, а то боюсь очень. А завтра – как сам решишь.

Наверное, так и правильно. Куда ей сегодня наедине все свои проблемы встречать? Так, с виду, спокойная вроде, но если присмотреться, то видно сразу – внутри вся как струна натянута, у последней крайности девочка, непонятно как и держится. Нет, надо с ней идти.

– Завтра можешь ко мне пожить прийти, – сказал Иван. – Дом у меня большой, дети уже взрослые, отселились, жена скончалась давно, так что не стеснишь.

– Спасибо, но это если завтра, – кивнул я.

Грузом заниматься остались шкипер с боцманом, мы же с Верой вышли на деревянную пристань, опустили сумки под ноги, оглядываясь. Я вопросительно посмотрел на Веру, и она указала куда-то вдаль рукой. Я пригляделся – на пыльной дорожке, ведущей к бухте, показалась легкая коляска с запряженной в нее серой лошадью. Вера кивнула на нее, сказала:

– Увидели. Это Василий, он у нас за домоправителя. Он нас отвезет.

Василий оказался негром из крещеных, судя по следам выведенной татуировки на лице. А еще он был немолод, одноног и правил лошадьми тоже одной рукой – вместо второй у него был затянутый в перчатку протез.

Несмотря на увечье, он ловко соскочил с облучка, обнял Веру, доверчиво к нему прижавшуюся.

– Слышал, слышал уже, – бормотал он быстро, гладя девочку по спине. – От преподобного телеграмму принесли. Мир праху его, батюшки твоего, царствие ему небесное. Не попустит Господь, воздаст и злодеям. Садись, поехали.

Вера все же не расплакалась, хоть была на грани, кивнула подчеркнуто сухо, представила нас. Меня отрекомендовала как «защитника отцовской волей». Ничего странного, видать, в этом не было, потому что одноногий Василий лишь поклонился вежливо и пригласил в коляску.

Ехали молча. Вера смотрела куда-то в пространство сухими глазами, Василий сосредоточился на правке лошадью, а я просто помалкивал, понимая, что говорить нечего, да и не нужно. Иногда лучше вот так молча сидеть.

Города как такового за бухтой не было. Сначала была территория порта с сараями, складами, двумя маленькими верфями и караульной башней, затем небольшой центр городка с лавками и трактирами, тот самый, что с моря виден, а потом потянулось нечто вроде скопления ферм и маленьких усадеб. Строились широко – видать, недостатка в свободном месте и материале для строительства здесь не было. Стены из дикого камня, серого и слоистого, из которого были сложены все местные скалы, и дерево с тростником на перекрытия и крыши. Сами дома тоже были немаленькие, многие еще и строились явно в несколько заходов, постепенно пристраиваясь и расширяясь.

Чуть дальше, за тем местом, где усадьбы заканчивались, все склоны холмов были заняты виноградниками, сразу давая понять, на чем держится благосостояние жителей острова.

Когда мы уже достаточно далеко отъехали от берега, усадьбы маленькие начали сменяться большими. Я сразу подумал, что здесь, наверное, и живут те, кому принадлежат суда из бухты. И угадал. Вера показала рукой на скопление каких-то строений впереди и сказала:

– Мой дом.

Территория, занимаемая усадьбой, впечатляла. Там хватало места и для двух немалых одноэтажных домов, и для нескольких домиков поменьше, и для каких-то сараев, и для пышного сада. Коляска вкатила в широко распахнутые ворота и оказалась в окружении множества людей, ожидавших нас.

– Дядя, – шепнула Вера. – Еще домашние и соседи собрались.

В середине группы людей стоял средних лет светловолосый человек с окладистой светлой бородой, не делавшей его при этом старше, а скорее наоборот, с румяными щеками и голубыми глазами. Едва завидев нас, он побежал навстречу, протягивая Вере руку:

– Вера, это правда? Павел?..

– Погиб он, дядя Евген, – сказала девочка. – Все погибли, кто с нами пошел. Одна я осталась, отец увел – и Алексей вот, не добили его.

Дядя коротко взглянул на меня пристальным, колючим взглядом, но ничего не сказал, лишь кивнул.

Затем к Вере начали подходить остальные. Невысокая, чуть полноватая русоволосая женщина с круглым лицом, жена дяди, затем его дети – сначала парнишка лет шестнадцати на вид, высокий и худой, с длинными светлыми, как у его отца, волосами и чуть пробивающимся пухом бородки, затем девочка лет двенадцати, круглолицая как мать, а за ней такой же круглолицый мальчик, младший сын дяди. А затем к Вере потянулся настоящий поток людей – всех, кто успел собраться. Обнимали, шептали слова сочувствия, некоторые женщины плакали.

– Иди в дом, я все сделаю, – тихо сказал Вере дядя, после чего добавил, обернувшись ко мне: – Проследи.

Я лишь кивнул, решив, что замечания по дядиному тону можно и на другой день оставить, хотя дядя явно сразу решил расставить все по местам, невзирая на обстоятельства. Ну да ладно, будет другой день – будут и другие обстоятельства.

Веру встретила немолодая женщина, которую звали Евдокия, одетая в серое платье и белый хозяйственный передник. Про нее я от самой Веры слышал: это была вдова моряка, оказавшаяся у Веры в нянях после смерти матери, да так в этом доме жить и оставшаяся, – своих детей не было, а к девочке привязалась, была почти что за мать.

Калечный Василий кивнул мне и повел по темному коридору к комнате, просторной и светлой, с широкой кроватью и даже небольшим письменным столом у окна.

– Тут располагайтесь, в гостевой, – сказал он, непроизвольно сбившись на шепот. – Если надо чего, мне говорите. Тут на весь дом нас двое всего – Евдокия да я.

– Понял, спасибо, – так же шепнул я в ответ.

Хоть тело купца Павла было захоронено в джунглях на Берегу Змеи, оно словно возникло в доме. Занавески на окнах были задернуты, на столе появился портрет покойного, а возле него простой крест на подставке и четыре свечи вокруг него. Там же был маленький стаканчик с водой и краюха черного грубого хлеба на нем. Появились какие-то люди, в основном тихо ходящие женщины в черном, кто-то плакал. Во дворе тоже собирались люди, взявший все на себя дядя Евген распоряжался. Готовились поминки, и меня немного удивило, что вот так, сразу, хотя как правильно это делать даже у нас, я толком и не знал. Павел погиб уже неделю назад – семь дней пора справлять, если их справляют. Они, наверное, это и собираются делать?

Из разговоров и шушуканья вокруг я понял, что поминки будут не только по Павлу, а по всему экипажу: так полагается по местным правилам, это все за счет хозяина судна или его наследников. Сдвигались столы, расставлялись лавки, откуда-то появлялись блюда с едой, которые женщины сноровисто и быстро расставляли по столам.

Вера ушла в свою комнату и не показывалась, с ней почти все время была Евдокия. А ко мне же, неприкаянно болтавшемуся то по дому, то по двору, подошел невысокий человек в уже привычном священническом френче и твердой соломенной шляпе, вежливо поздоровавшийся. Дождавшись ответа, он представился:

– Я – преподобный Савва, настоятель храма острова Большого Ската, ну и представитель духовной власти на острове. Из Новой Фактории телеграмма пришла, что преподобный Симон подтвердил ваш статус законного защитника при девочке. Верно?

– Так и есть, – осторожно ответил я, не понимая пока, к чему преподобный клонит.

– Это хорошо, – сказал он. – Хорошо, что девочка остается не одна. Не хочу ничего дурного сказать про Евгена, брата покойного Павла, он человек честный и всегда следует правилам, но…

– Что? – насторожился я.

– Павел был главным, теперь главным станет он. Поскольку Вера у Павла была одна, второй раз покойный так и не женился, все по жене своей тосковал, он девочку к делу приставил и сделал из нее настоящую помощницу себе. Не знаю, заметили вы или нет.

– Не заметить трудно было, – ответил я совершенно честно. – Девочка способна любое дело вести.

– Даже так? – чуть удивился священник. – Тем более. А Евген, как я сказал, человек правил, он все встроит в семейную и деловую иерархию. И девочка окажется… просто ребенком.

– Да еще и не родным, – добавил я.

– Это вы зря, – тихо укорил меня священник. – И Павла, и Евгена я с детства знал – не думаю, что про младшего брата следует так плохо думать.

Я ничего не ответил, но мысль о том, что дядя с ходу попытался меня застроить, все же в мозгу осталась. Поэтому данную ему священником рекомендацию я мысленно отнес в голове в раздел «Прочие сведения». Дальше видно будет, как и что на самом деле.

– В общем, о чем хотел просить вас, – вернулся к теме разговора преподобный Савва, – девочка теперь совсем одна осталась, старый инвалид Василий и няня – все же не семья. А по возрасту она уже имеет право выбрать, жить ей самостоятельно или переходить в семью дяди до совершенных лет. Но право это доказывать надо.

– Кому доказывать? – уточнил я.

– Если честно, то мне в основном, – ответил преподобный, взглянув мне в глаза. – И если девочка докажет, что сможет уже жить своим умом, то я буду свидетельствовать об ее правомочности. И тогда она будет управлять делом на правах взрослой. Если же не докажет, то… думаю, продолжать не надо.

– Так меня все же о чем просите? – уточнил я.

– Помогите ей, – ответил священник. – Будьте настоящим защитником, если такова была воля покойного Павла.

Когда он заканчивал фразу, мне послышался в его голосе некий оттенок сомнения. Но придавать ему большого значения я не стал. На прощанье же преподобный дал мне небольшую книжечку, отпечатанную на тонкой серой бумаге, сказав:

– Возьмите, это Новый Завет и те гимны, которые мы поем в церкви. Жду вас в субботу, приходите.

* * *

Поминки затянулись почти до утра. К облегчению моему, все уже всё знали из телеграммы. Переданный морзянкой радиосигнал дошел от Новой Фактории через занятые людьми острова сюда, на Большой Скат, принеся горе в семьи тех, кто отправился в поход с купцом Павлом. Их помянули, о них поскорбели, на следующий день работящее население острова уже вернулось к своим делам. И гибель людей не была здесь чем-то из ряда вон выходящим, и горевать долго не привыкли, жизнь продолжалась. Может, и правильно.

На следующее утро я просто шлялся по дому и по двору. Дом был построен капитально, как я уже говорил, из местного слоистого камня, какого в свое время я много видел на Кавказе, в Грузии, да и сама манера строительства чем-то походила на грузинскую. Хоть и не слишком сильно. Встречались и сугубо тропические мотивы в архитектуре – из-за отсутствия чердака над гостиной видно было, что перекрыт дом толстым слоем тростника по деревянным массивным бревнам, создавая непривычное ощущение большого свободного пространства над головой.

В доме имелся водопровод, хоть и очень примитивный, с насосом с ручным приводом от колодца во дворе. Туалеты выглядели привычно, а освещение – от масляных ламп. Электричество на такие мелочи здесь нигде не тратили, хоть про стирлинговские динамо-машины я был наслышан. А так и на судне освещение от таких ламп, и в Новой Фактории то же самое было. Может, и правильно: людей-то мало, а так кому-то надо наладить производство и лампочек, и кабелей, и вообще.

В гостиной было много книг, на стенах висели картины, вполне талантливо написанные, изображавшие неизвестные мне города, острова и парусники в штормовом море. Висели карты, какие-то маленькие черно-белые фотографии, изображавшие группы незнакомых мне людей, сосредоточенно глядящих в объектив.

С Верой мы увиделись за завтраком. Одетая вновь по-рабочему, она сидела за столом и ковыряла вилкой яичницу с беконом. Рядом стояла держалка с гренками, в масленке желтело масло, в хрустальных розетках было варенье. Вчера она была заметно прибита атмосферой происходящего, словно вторые похороны были, но сегодня оправилась, выглядела нормально.

– Поедем сейчас к тете Аглае, – сказала девочка. – Видел ее вчера?

– Видел, наверное, – пожал я плечами. – Я никого не запомнил – там человек двести было.

Действительно, людей на поминки собралось столько, что я даже удивился, как они уместились за столами. И как успели накрыть стол. Хотя, как я понял, готовили во многих домах одновременно, а потом блюда везли сюда.

– Такая… – Она неопределенно покрутила рукой у себя над головой, – с белыми волосами. Двоюродная сестра отца. Ну и дяди.

– С дядей по делу не говорила пока? – перескочил я на важное.

– Дяди с утра нет – он в порту, готовит товар к отправке. Вечером поговорим.

– А к тетке нам зачем?

– Тетка лошадей разводит, тебя верхом ездить научит, – улыбнулась Вера. – А то как собака на заборе, никуда не годится.

– Хорошо, если так, – согласился я и спросил у нее: – А где вообще у вас здесь приезжим останавливаться принято? В гостинице или как?

– А чем тебе здесь не нравится? – слегка надулась она.

– Нравится, но у нас, сама понимаешь, еще задача имеется – доказать твою самостоятельность. А если я все время рядом маячить буду, то кто-то и попенять этим сможет.

Повод съехать надуманный, если честно, но оставаться на жительство в усадьбе покойного Павла и его брата не хотелось. Просто чтобы не чувствовать себя приживальщиком. Так я канонир экипажа и боец из ватаги, обязанности мне известны, а так – не пойми уже и кто получусь. А охранять Веру круглосуточно на Большом Скате не требовалось, это она мне сама сказала еще в плавании. Остров был довольно тихий, вдалеке от контрабандных путей и чужих акваторий, и даже негритянских островов на два дня плавания в любую сторону от него не было. История сохранила пару упоминаний о налетах турок, но было это уже очень давно. А преступность местная здесь как таковая отсутствовала – глубинка, все друг друга знают, да и место зажиточное.

Вера задумалась над моими словами, затем сказала:

– Ты же не на один день здесь, так?

– Ну… да, – кивнул я.

– Тогда тебе лучше комнату снять. Те же вдовы многие сдают – и им монетка лишняя, и тебе дешевле. В гостинице больше возьмут, за неделю как за месяц отдашь.

– А как искать?

– Я помогу. Кстати, а после тетки надо нам к Дмитрию Бороде, мы у него всегда вино на продажу берем.

– Для Большого острова? – уточнил я.

– Именно.

В поездку отправились мы, против ожидания, не пешком и не верхом, а на легкой двуколке, в которую была запряжена давешняя серая кобыла.

– До Аглаи далековато – километров десять, – пояснила Вера. – Считай, другой край острова. А к Бороде уже в эту сторону возвращаться будем.

Она тряхнула вожжами, слегка хлопнув кобылу по сытому крупу, и та пошла скорым шагом, постукивая подкованными копытами о слежавшуюся и высохшую под солнцем поверхность дороги. Завертелись, поскрипывая, высокие узкие колеса в резиновых ободьях, коляска легко покатила по дороге, чувствительно подпрыгивая на неровностях.

Покинув поместье, мы оказались на тракте, который сразу повел нас в теснину между двумя горами, за которой вскоре открылась новая долина, широкая и просторная, ограниченная рядом холмов, виднеющихся вдали. Дорога, плавно извиваясь, спускалась в нее, все было видно как на ладони, до самых дальних границ. Виднелись и вспаханные поля, и какие-то сады, и виноградники, и стада скота.

Было видно, что народ здесь отсутствием трудолюбия не страдает. Везде в полях, в виноградниках, в садах и во дворах ферм – возились люди в широкополых соломенных шляпах, навстречу постоянно попадались повозки и тележки с запряженными в них лошадями и мулами. Люди приветливо здоровались с нами, а мы не забывали приветствовать их.

– Тут же не все время живут, так? – уточнил я, засмотревшись на один явно временного вида полудом-полусарай, прилепившийся к сараю настоящему. На звание настоящего дома это сооружение никак не тянуло.

– Нет, здесь инструмент держат и если только заночуют, – ответила она. – Так большинство фермеров в городке живет с семьями. Хотя есть и постоянно живущие, как Аглая, например.

– А Аглая семейная?

– Вдова. Была замужем за Демидом, хозяином «Гарпуна», китобоем, но те с промысла не вернулись четыре года назад. Потом хозяин гостиницы, Семен Пузан, к ней подкатывался, но она ему от ворот поворот дала.

Дорога по горбатому трясучему мостику пересекла быстрый и звонкий ручей, стекавший откуда-то с гор, затем вновь запетляла среди бесчисленных садов и полей. Впечатление складывалось, что на этом самом Большом Скате клочка земли так просто не пропало, каждый распахан и возделан. Про это и спросил.

– Так и есть, – подтвердила Вера. – Остров хороший, и земля плодородная, и воды пресной хватает. Так редко бывает – обычно или одно, или другое, или вовсе ничего. Поэтому в такие места жить все рвутся, а когда Первое Расселение шло, еще с Большого острова, на такие острова в первую очередь плыли.

– А сюда в первую волну заселились?

– В первую. Считай, что с самого начала новой жизни остров. Здесь хорошо жить, тем, кто ближе к туркам или франкам, – куда труднее.

– А с франками тоже деретесь?

– Меньше, чем с турками, но бывает, – ответила Вера. – И еще преступники беглые часто укрываются у них. А их преступники – у нас. К туркам бегать боятся: для них совсем чужие, сразу в рабство продадут, – а к нам бегают. Но это не на нашем острове – тут все тихо, дверей не закрываем.

– А в Новой Фактории, например? – уточнил я. – Закрывают?

– Сам не заметил? Там закрывать надо: торговое место, дикий берег, много случайных людей. Там всякое случалось.

– А чего ж тогда здесь все равно с револьверами ходят? – уточнил я, заодно похлопав по кобуре.

– Ну… – Она даже запнулась. – Потому что с ними всегда ходят. Мало ли что!

– Понятно.

– Преподобный Савва даже в проповеди говорил, что пренебрежение своей безопасностью – это пренебрежение даром Божьим, то есть жизнью. Если Господь даровал ее тебе, ты должен быть готов защищать ее всеми силами. А если ты не готов, то и дара недостоин. Если не защищаешься – ты самоубийца, и место тебе за церковной оградой.

– Ну… логично, – согласился я.

Но при этом из всего сказанного я сделал вывод, что мои функции как телохранителя здесь точно невостребованными останутся. Ну и хорошо, собственно говоря, в безопасном месте жить приятней.

– А на Большой остров когда?

– В следующий понедельник пойдем. Хочешь посмотреть?

– А как же! – даже вскинулся я. – Наслушался.

– Это правильно, там есть на что посмотреть, – кивнула девочка. – А тебе, кстати, после того как поселишься, надо будет к полковнику пойти. Он тебя в ополчение запишет – узнаешь, куда тебе бежать, если тревогу объявят.

– Ну это понятно, – согласился я. – Военный учет – первое дело. А учения бывают?

– А как же! И если для какого похода ватагу сбивать будут, то могут призвать, даже наверняка призовут как новичка, – уверенно сказала она, после чего дернула меня за рукав: – Во-он, видишь? Дом под самым склоном.

– Ага, – кивнул я, вглядевшись туда, куда указывала ее рука.

Действительно, к самому склону горы прилегала небольшая усадьба – белый дом под привычной высокой тростниковой крышей, чуть поодаль от него – два длинных строения, очень напоминающих конюшни.

– Аглаи усадьба, – пояснила Вера.

– Она там одна живет?

– Нет, еще женщина ей помогает по хозяйству и двое конюхов работают.

Дорога обогнула невысокую осыпь, немного поднялась вдоль склона очередного ручейка и уперлась в открытые, по местному обыкновению, ворота в невысокой каменной стене, куда Вера уверенной рукой лошадь и направила.

Двор был просторным, хоть и немощеным, с вытоптанной, выгоревшей на солнце травой. Хозяйский дом делил его как бы на две части – парадную, на которую мы и въехали, остановившись у самого крыльца, и хозяйственную, которая была сзади, за домом.

Сам дом представлял собой длинное строение из все того же серого камня, обсаженное по фасаду кустами с яркими пурпурно-красными цветами, возле которых сейчас вились редкие осы. Крыша далеко выходила за край стены, образуя настоящий навес над фасадом, из-за чего окна всегда были в тени, и это, судя по всему, должно было хранить в доме прохладу. Окна были открыты, но в них болтались сетчатые занавески от насекомых. У самого крыльца на земле валялись два здоровенных золотистого цвета кобеля с внушающими уважение клыками, которые не обратили на нас совершенно никакого внимания. Кобелям было жарко, они вывалили длинные розовые языки, тяжело дыша, но в тень почему-то не уходили.

Входная дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышла невысокая женщина лет тридцати на вид. Остановилась, глядя на нас, прищурившись и белозубо улыбаясь, затем сказала мягким, чуть хрипловатым голосом:

– Специальное приглашение нужно? Заходите.

Второй раз приглашать нас уже не потребовалось. Мы прошли за хозяйкой в дом, где я поначалу потерялся и чуть не налетел на стул – после солнечного утра полумрак гостиной показался могильной тьмой. Но проморгался, а потом и место присесть нашел – плетеный стул возле плетеного же низкого стола.

– Кофе хотите, гости дорогие? – спросила Аглая. – Валентина булочки как раз испекла, решила меня побаловать, ну и вам достанется.

Тут мне удалось наконец разглядеть хозяйку. Среднего роста, худощавая и, пожалуй, спортивная по сложению. Светлые волосы, собранные сейчас в хвост на затылке, чуть острый подбородок, курносый нос, голубые глаза. Ямочки на щеках, на губах постоянная полуулыбка. Лицо, может, и не идеально красивое, но на удивление приятное. Удивительно хорошенькая. Я вспомнил, что действительно видел ее вчера, но тогда Аглая была одета в черное траурное платье до колен, а сейчас на ней были кавалерийские сапоги с кавалерийскими же лосинами и светлая свободная рубаха с закатанными до локтей рукавами, открывавшая загорелые руки и треугольник не менее загорелой груди в вырезе ворота. На поясе, на коричневом ремне, висел вполне мужского размера револьвер в кобуре.

– Кофе хотим, тетя Аглая, – сказала Вера. – А булочки с чем?

– Просто с корицей. Не любишь?

– А с клубникой? – с надеждой спросила девочка.

– В другой раз, – улыбнулась тетка. – А тебе даже кофе пить рано вообще-то, тебе молоко лучше.

– А я молоко и люблю больше, – фыркнула Вера.

– Знаю, знаю, – послышался из-за спины еще один женский голос.

Я оглянулся. В комнату вошла немолодая, маленькая, худенькая и какая-то очень быстрая женщина, несшая в руках поднос, с которого она начала составлять на столик чашки, блюдца, кофейник, кувшинчик холодного молока и большое плетеное блюдо со свежими, еще горячими булочками, заполнившими все мироздание запахом корицы и ванили.

– Здравствуй, Верочка, – поздоровалась женщина с моей спутницей, а затем и мне кивнула: – И вам здравствовать, молодой человек.

– Здравствуйте и вы, – ответил я вежливо, поклонившись.

Валентина ушла, мы остались втроем. Вера действительно взялась за молоко, налив его себе в стакан чуть не с горкой, а Аглая разлила душистый кофе в две фаянсовые чашки, подвинув одну из них мне. Разговор, к моему удивлению, начала она, сказав:

– Мне вчера и Вера, и преподобный сказали, что вы племяннице моей законный защитник?

– Так вышло, – кивнул я.

– А Игнатий мне передал, что вы еще и в команде канониром теперь?

– Тоже верно.

– Это хорошо, – кивнула она. – Может быть, оно и к лучшему. Хоть Евген мне и двоюродный брат, но скажу честно, Вере с ним будет трудно. Пусть лучше претендует на самостоятельное проживание. Если опекун есть и няня при ней остается, то страшного в этом нет.

– А почему вы считаете, что с Евгеном ей плохо будет?

– Евген всегда был такой – кроме себя самого, никого слышать не умеет, – ответила она, подумав. – Павла он с детства уважал, да и младшим был, так что уживались, а теперь даже не знаю. Вера при нем точно слова иметь не будет. Никто не будет.

– Аглая, а… – вдруг хотела что-то спросить, но вроде как осеклась Вера.

Осеклась, но тетка ее поняла.

– Я не могу брать над тобой опеку, пока есть у тебя родня по прямой линии, ты же знаешь, – сказала она. – Твой защитник, раз он отцовской волей назначен, и то больше прав имеет.

– Жаль, – вздохнула Вера. – С тобой так хорошо.

Та просто улыбнулась, потрепала девочку по руке, перегнувшись через стол, сказала:

– Я никуда и не деваюсь вроде как, не находишь? Хоть живи у меня, я только рада буду.

– Теть, у меня просьба есть к тебе.

– Это какая?

– Алексей наездник плохой. В их краях верхами не ездили.

Аглая посмотрела на меня с легким удивлением во взоре. Неумение ездить верхом тут точно за немалый косяк было, это уже давно я понял.

– Негде у нас было – у нас лодки вместо лошадей, – озвучил я старую версию.

– Ну… не проблема вообще-то, – пожала плечами тетка. – У нас с конями возни хватает, определю его к конюхам в науку, заодно научится коня обиходить. Вы как, не против? – обернулась она ко мне.

– Нет, отнюдь, – пожал я плечами. – Мне лишь бы результат был.

– Результат будет, – кивнула она. – Немного хоть умеете?

– Немного умею, – кивнул я, вспомнив свой поход до Новой Фактории. – Если рысцой-трусцой, то куда-то доеду, а вот что большее – сомневаюсь сильно. Мне бы велосипед куда проще был, – добавил я о желанном.

Интересно, кстати, сколько здесь велосипед стоит?

– Понятно.

Она задумалась, глядя в окно. Затем, обернувшись ко мне, сказала:

– Мы вот как сделаем: сейчас я тебя конюхам представлю, скажу им, что делать надо. А вечером ты коня возьмешь – и до Вериной усадьбы сам доедешь. А к утру сюда на нем же вернешься.

– Мне не до усадьбы, мне куда-то надо на проживание определиться еще, – сказал я. – В усадьбе оставаться не могу.

Она не стала спрашивать отчего да почему, лишь опять кивнула и сказала:

– Тогда заезжай, когда получится. Вечером?

– Завтра, может быть? – спохватилась Вера.

Я вспомнил о том, что вечером состоится первый серьезный разговор с дядей Евгеном, и сказал:

– Может быть, с утра завтра?

– Хорошо, – кивнула Аглая.

Провели мы в гостях у Аглаи еще с час примерно. Все это время тетка с племянницей болтали, а я сидел молча, все больше ловя себя на том, что откровенно любуюсь родственницей своей подопечной. Живая, улыбчивая и веселая, Аглая с каждой минутой мне нравилась все больше и больше. А тот факт, что она женщина свободная, равно не отягощенная ни детьми, ни супружескими обязанностями… В другое время и в другом месте я бы уже начал закидывать удочки на предмет установления отношений, причем со всей возможной активностью. Но сейчас… вот беда – не знал я, и заранее спросить не догадался, как в этих краях принято знакомиться с понравившимися женщинами. А то вдруг окажется, что шанс у меня всего один, и если накосячить, то второго уже не представится. Возможно такое? А почему бы и нет. Пошлют куда подальше – и ходи потом посланным.

Потом Аглая решила показать мне свои конюшни, похвастаться вроде как, а заодно представить и конюхам. Вера не пошла – чего она там не видела, – а я отказываться не стал, разумеется, ухватился за кончик надежды, что, глядишь, и выйдет из моей мысли что-нибудь путное.

У ворот конюшни нас встретили двое крепких мужиков, от которых еще крепче несло едким конским потом. Один из мужиков хранил на лице и торсе остатки выведенной татуировки, сразу отнесшей его к «одумавшимся» неграм, второй же был из христиан, судя по всему. Оба худы, жилисты, бородаты, обоим лет под сорок. Звали экс-негра Тимофеем, а «прирожденного христианина» – Степаном.

Обо мне разговора с самого начала не было, Аглая сразу перешла к распоряжениям по конюшням. Судя по реакции конюхов, по тому, как внимательно они слушали хозяйку фермы, можно было заключить, что говорит она дело. Мужики кивали, Тимофей даже несколько раз повторил по поводу какой-то кобылы, что «прикусывать начала»:

– Ага, ага, так и сделаю.

Затем мы все вместе пошли еще к какой-то лошади, насчет которой у конюхов появились подозрения на болезнь, и Аглая, ловко удерживая животное маленькой, но сильной рукой, быстро и как-то немилосердно ее осмотрела, после чего заключила, что кобыла здорова.

– Сколько у тебя лошадей? – не выдержав, спросил я.

– Сейчас двадцать одна, – сказала она. – Скоро пятерых продавать надо будет – в возраст вошли.

Что бы это значило, я не знал, поэтому спросил о другом:

– А обращаться где научилась?

– От отца дело досталось, и училась на ветеринара, – ответила она, махнув рукой куда-то вдаль. – На Большом острове. Так что я еще и по вызовам езжу, если у кого какая животина болеет.

– То есть кошек и собак тоже пользуешь? – задал я не слишком умный вопрос исключительно с целью не дать разговору увянуть.

– А как же! – удивилась она вопросу. – Вон в сарайчике у меня еще и больница, там два кота и гусь сейчас.

К радости моей, Аглая меня вроде бы не дичилась, разговаривала с охотой, поэтому я себя на будущее авансом надеждой потешил: «Может быть, может быть, почему бы и нет?»

Учить меня верховой езде обязался экс-негр Тимофей. Такому моему неумению не удивился, лишь покивал задумчиво и сказал:

– Чего не научить? Научу. У нас племя с рождения в седле было, это дело знаем.

На том разговор и закончился. Договорились, что с утра следующего дня подъеду, да и пошли обратно в дом, где уже ждала меня Вера: пора было ехать к Дмитрию Бороде – вино торговать. Попрощались, тетка с племянницей поцеловались, и наша двуколка вновь выкатилась на дорогу, влекомая серой лошадкой.

До усадьбы Бороды оказалось около семи верст, фактически мы почти что вернулись назад, но немного другой дорогой, больше забирая к восточному берегу острова, а в конце концов выкатившись чуть ли не на пляж.

Усадьба Дмитрия как раз и располагалась на «первой линии пляжа», как любили объяснять такое расположение агенты по недвижимости в европейских странах у моря. Там это делало недвижимость дороже, а вот как здесь – понятия не имею. Однако было видно, что у берега упомянутый винодел поселился не зря. От пляжа тянулся вдаль дощатый пирс, возле которого покачивались на волнах две небольшие, ярко разрисованные парусные лодки.

– Это детей Дмитрия, – пояснила Вера. – У него трое ребят, все любят под парусом походить, да и сам Дмитрий рыбу ловит, на весь остров рыбак знатный.

Усадьба винодела была огорожена обычным забором из жердей на столбах, каким окружают загоны для скота, а вот дом выглядел солидно – стены толстые, окна маленькие, больше на крепость похож. О чем я не преминул сказать.

– Когда на остров последний налет был, тогда тут еще отец Дмитрия заправлял. И турки на нескольких шхунах и фелюгах прямо сюда подошли, к самому пляжу, и на лодках на берег высадились. Думали его усадьбу взять с ходу и дальше пройти, в долину. Видишь? – Она показала рукой.

И верно, усадьба Дмитрия Бороды как пробка запечатывала дефиле между двумя горами, а если лезть в гору с этого направления, то можно было много времени потерять: склоны здесь крутые и осыпающиеся.

– Ага, вижу, – кивнул я. – И что?

– А то, что отец Дмитрия, который тут тогда заправлял, с домашними и работниками в доме оборону заняли. И держались достаточно для того, чтобы полковник успел ополчение собрать и сюда подойти.

– Окна такие маленькие специально? – залюбопытствовал я.

– Конечно, – кивнула Вера. – Если тревогу объявляют, то ополченцы бегут в разные места, кто к какому ближе. Для фермеров, что ближе к холмам живут, место сбора как раз на дворе у Бороды. А сам Борода обязан был дом строить так, чтобы прикрывать этот проход.

– Это правила такие у вас? – удивился я.

– Конечно. Кто на большой кусок земли претендовал, тому всегда дополнительные обязанности давали.

Действительно, дом выглядел настоящим фортом. А если брать еще каменные сараи и какие-то подсобки, то получалась целая крепость. Которую и в лоб не возьмешь, и с фланга особо не обойдешь – все под обстрелом оттуда будет. А вообще система местной обороны мне умной кажется. Если нет возможности армию держать, то надо от ополчения получать максимум эффекта. И чувствуется, что здешнюю систему придумывал кто-то очень умный. Я не об ополченческой системе – я обо всем, с чем успел столкнуться. Есть такое впечатление, что не могла здешняя действительность сложиться так самостоятельно, стихийно, без чьей-то помощи. Не бывает так.

Был разгар рабочего дня, время обеда еще не наступило, и работа во дворе усадьбы кипела. Возле открытых дверей в подземный винный погреб мыли бочки. В воздухе стоял запах вина, стекающая по желобам вода была розовой – здесь специализировались на красном вине, белое делали на других островах.

Погреб был не один, и рядом, во втором, тоже что-то делали, опустив на лестницу деревянные мостки и установив сверху лебедку. Огромная деревянная бочка, поднимаемая снизу тросом, стала в дверях враспор, перекосившись, и трое бородатых мужиков старались ее развернуть, причем осторожно, чтобы не повредить.

На дворе за погребами кто-то как раз запрягал тяжеловоза в ломовую телегу, за невысокой загородкой женщина кормила квохчущих кур, в общем, суета была такая, какой и подобает быть в том месте, где никто от работы не бегает.

Молодой парнишка подскочил к нам, взял лошадь под уздцы, повел ее к коновязи, а мы выпрыгнули из коляски.

– Вон Дмитрий, – сказала Вера, показав на кряжистого мужика с широченной, как у Кырлы-Мырлы, бородой, одетого в рабочий жилет на голое тело и стоящего у стены дома, уперев могучие руки в не менее могучие бока. Его я тоже узнал – видел вчера на поминках вместе с семейством.

Дмитрий явно давал какие-то ценные указания худому парню среднего роста, с косынкой на голове, туго обтягивающей череп, и с модной черной бородкой, которая вкупе с косынкой делала его похожим на пирата с картинки. Парень кивал в такт речи Бороды и даже что-то записывал в маленький блокнот.

Когда мы подошли ближе, винодел Борода нас увидел и широко заулыбался Вере. Сделал пару шагов навстречу, приобнял девочку ласково, мне же руку пожал вполне по-дружески.

– Заходите в дом, – пригласил он нас. – Нажарились? Пить хотите?

Действительно, если к Аглае мы ехали еще по утренней прохладе, то по пути от нее к Бороде уже вполне качественно пропеклись – дело шло к полудню. Скоро вообще любая активность вне стен помещений должна была затихнуть, чтобы возобновиться часа в четыре вечера. Иначе и до теплового удара недалеко: южные народы свою сиесту не зря придумали.

Опять привычный мрак после солнечного дня, гостиная, простая по виду, но просторная и прохладная, плетеные кресла и деревянные столы. Девушка лет шестнадцати, невысокая и кругленькая, неуловимо похожая на винодела, принесла поднос, на котором стоял кувшин с водой и дымящийся чайник. Поцеловав Веру в щеку и поздоровавшись со мной, она ловко расставила чашки, налила в них душистого зеленого чаю, сказала:

– Угощайтесь.

Чай действительно был великолепным – и душистый, и крепкий, и для жары в самый раз. Хозяин тоже присоединился к нам, с большой расписной фаянсовой кружкой в толстой руке, из которой он шумно прихлебывал. Ходить вокруг да около он не стал, спросил сразу:

– За вином?

– За вином, Дмитрий, – серьезно кивнула Вера. – В понедельник хочу пойти на Большой остров с грузом твоего вина, смолы и сидра.

Дмитрий кивнул, затем спросил, чуть скосив глаза на меня:

– Я, конечно, глупого сказать не хочу, но спросить должен: а дело пока к дяде твоему, Евгену, не перешло?

– Отец перед смертью защитника мне назначил. – Она кивнула на меня. – Поэтому если дело к дяде и отойдет, то только после того, как городской совет меня признает несовершеннолетней. А это еще когда состоится.

– Ну понятно, – кивнул он. – А пока тебе хочется себя взрослой показать, торговлю вести. Не одобряю я этого, Вера. Дядя у тебя в делах искушен, знает, что делать и как, а ты, прости уж меня, мала еще. Тебе бы от дел отойти и в его воле пожить. Я так думаю.

Я чуток напрягся, но в разговор пока решил не лезть, а Веру послушать – что она на такую явно для нее неожиданную подачу скажет.

– Дмитрий, – сказала девочка, глядя собеседнику в маленькие глаза, почти скрывшиеся под мохнатыми бровями, – я за совет благодарна, дядю я тоже уважаю. А спросить хочу: когда сможешь сто бочонков отгрузить? И мне лучше с доставкой, пусть и дороже.

Дмитрий вздохнул, отчего его тучные широкие плечи поднялись и опустились, поскреб в бороде, вновь хлебнул шумно.

– Не для твоего возраста и разумения дело купеческое, я знаю, что говорю, – сказал он медленно. – Доверила бы все дяде – процветал бы дом ваш. А сама бы детство свое как положено дожила, тебе пока жить да этой жизни радоваться.

Вера явно немного разозлилась, но заметно это было, как мне кажется, только мне одному – я уже научился распознавать разные оттенки ее настроения. Для человека чуть менее внимательного ее лицо оставалось совершенно невозмутимым.

– Уважаемый Дмитрий, – обратилась она к виноделу, – как вы думаете, у Нила Петрова я такую же скидку получить смогу, какой мы у тебя пользуемся, или все же переплачивать придется? Немного, но медяк сберегает золотой, поэтому всегда к тебе ходили.

Дмитрий покачал головой сокрушенно, явно и вполне искренне, как мне показалось, расстроившись, затем спросил:

– Тебе эти сто бочонков до портового лабаза надо или на борт?

– Нам прямо на борт, ты же все сто одним днем не привезешь?

– Нет, потому что заранее не знал, телег не хватит. Два дня надо. Сейчас купчую оформим.

Мне в разговор вмешиваться не пришлось, к моей радости. Радость же – оттого, что и Вера себя проявила, и мне себя не пришлось проявлять раньше времени. Новый я здесь пока человек, не обтерся, и уважения от местных ко мне никакого. А вот Вере от меня его все больше и больше.

Улыбчивая девушка, что подала чай, вновь пришла к нам, выложив на стол папку с бумагами и пару карандашей. Дмитрий повздыхал, посопел, а затем начал быстро писать удивительно аккуратным почерком купчую на четвертушке бумаги, подложив под нее черную копирку, хмурясь и мусоля кончик химического карандаша. Текст ее был незамысловат – это не договор с «обязанностями сторон» и «форс-мажором», а просто расписка – столько-то бочек за столько-то денег.

Закончив писать купчую, Дмитрий подвинул ее по столу к Вере, а затем сказал, коротко взглянув на меня:

– Если совет городской не признал тебя совершенной годами, то расписаться за тебя взрослый родич должен. Или вот защитник твой.

– Я знаю, – кивнула Вера спокойно, подписываясь под текстом и придвигая бумагу мне.

На том процесс покупки и завершился. Расчет ожидался после отгрузки товара, так что на этом мы все свои дела здесь закончили. Борода сказал лишь:

– Через пару часов начнем тебе первую телегу грузить, так что жди сегодня. Кто товар примет?

– Сама и приму, – ответила Вера. – Мы сейчас в гавань и до вечера будем.

На том и распрощались.

* * *

– Вон дядина шхуна, – сказала Вера, указывая рукой на судно, пришвартованное рядом с «Чайкой», когда двуколка заехала в портовые ворота. – Она раньше отцова была, пока он «Чайку» не купил, дядя тогда на лихтере ходил. А как «Чайка» появилась, дядя на «Крачку» перешел, а лихтер продали.

Второе судно было чуть ниже бортом, покороче и как-то поусадистей, пошире. Борт крашен синей краской, по которой шла широкая белая полоса, а на ней, как здесь принято, позолоченные буквы, образующие слово «Крачка». Птичья такая серия в этой семье, получается.

На палубе «Крачки» возились с чем-то трое матросов, возле сходен стояла телега с мешками, возле которой спорили еще несколько человек. Похоже, что тоже товар принимают, идет семейная торговля. Ну и пусть идет, на то и дело, чтобы не стоять.

– Ты мне вот что скажи, Вер, раз уж мы здесь, – обратился я к девочке. – Как боекомплект к пушке пополнить? Это где делается?

– Это тебе надо с Игнатием идти, – ответила она, – к полковнику в арсенал, у нас их там продают. Но тебя пока там не знают.

– Понятно, сходим с Игнатием, – кивнул я.

Мне как скажут, тем более что я бы чуть пропорции между пристрелочными и боевыми снарядами поменял в пользу последних. Больше толку будет – так я вроде с местной баллистикой разобрался, справлюсь без трассеров, учитывая, что этот самый «трассер» боевой начинки куда меньше несет.

– А вот наши лабазы, – указала Вера на два больших, заглубленных в землю каменных сарая, в торце каждого из них были массивные деревянные ворота.

В стене сарая, обращенной к морю, были маленькие окошечки, больше похожие на бойницы. Как оказалось, бойницы это и были.

– Гавань защищать тоже ведь надо, – объяснила Вера. – Бывали налеты, когда зайдет пара судов в порт какой-нибудь, а в трюме оружные сидят. Раз, бах-бах, и весь порт захвачен. А дальше самое ценное захватят, остальные суда попортят, чтобы погони не было, да и уйдут. А так есть место укрыться, и держаться за такими стенками долго можно. У нас все так строят, что к берегу близко.

– Предусмотрительные какие, – тихо хмыкнул я.

А вообще все, что было построено на острове Большой Скат, удивляло своей основательностью и капитальностью. Как и в Новой Фактории, кстати. Заметил еще одну особенность – многие дома, и не только дома, строились не в один прием. Иногда кладка заметно отличалась возрастом. Похоже было, что каждый житель начинал с малого, а затем постепенно расширялся, пристраивая к своему обиталищу дополнительные помещения.

А что, неплохо. И дело полезное, и к своему месту привязывает, если ты такое гнездовье год за годом строишь, и бездельничать не даст: если не знаешь, что сделать, – набери камней, каких тут под скалами великое множество крошится, да и положи их на раствор. Потом еще чуть-чуть, еще – и, глядишь, появилась у тебя новая комната, детская, например, к пополнению в семье.

Из лабаза вышел Игнатий, взял под уздцы запряженную в двуколку кобылу. Спросил:

– Ну что по товару, Вера?

– Сегодня подвозить начнут. Их сразу на погрузку или в склад?

– В склад сперва лучше, – поморщился Игнатий. – В трюме ремонт маленький нужен – мешать будут. Потом перетаскаем.

– Тебе видней, – кивнула Вера, вылезая из коляски. – Иван где?

– А где ему быть! – усмехнулся шкипер. – Со стирлингом своим расстаться не может.

– Тогда с ним к полковнику езжайте, – сказала Вера, обернувшись ко мне. – Пусть он тебя познакомит, чтобы дальше ты уже сам мог.

– Сделаем.

Вера ушла со шкипером в склад, а я направился к судну.

Море. Запах его никогда не надоест. Всегда мечтал жить у теплого моря, а выходила все средняя полоса России, да Москвой все завершилось. Шумно, пыльно, тесно, злобно, спесиво – не мое. Почему-то с рождения знал, что мое – вот так, когда голубые волны и белый песок. И когда чайки носятся над волнами, выхватывая из воды мелкую рыбешку.

Поднявшись на палубу по пружинящему под ногами трапу, наткнулся на своего новоявленного помощника Федьку, на этот раз не красившего рубку, а натиравшего медяшки до зеркального блеска.

– День добрый, – поприветствовал он меня, помахав рукой.

– И тебе добрый день, – ответил я. – На переднем вертлюге, как мне показалось, люфт в шарнире появился. Проверь, это на меткости скажется.

– Сделаю, – кивнул он с готовностью.

Переход в помощники канонира с должности палубного матроса был, судя по всему, неплохим шагом в его «карьере», так что рвение Федор демонстрировал неумеренное. Поэтому я решил его использовать по максимуму, чтобы службу знал. Да и уже использовал.

– Что я тебе сказал в склад перетащить – сделал?

– Сделал с утра самого, – ответил тот. – И гранаты, и к пушке патроны.

– Опись составил?

Опись у меня своя была, естественно, но это ему тоже на пользу.

– Обязательно составил.

Он полез двумя пальцами в нагрудный карман своего рабочего комбинезона на лямках и вытащил оттуда аккуратно сложенный листок бумаги. Я развернул, глянул – не «на отвали» сделано, даже таблицу по линейке вычертить не поленился. Сколько ящиков пустых, чтобы оборот тары наладить, сколько снарядов, сколько стреляных гильз, сколько гранатометов и гранат к ним, что с инструментом и что с запчастями. Молодец, старается.

– Я с Иваном хочу к полковнику за боезапасом… за патронами к пушке, – пояснил я, уже привычно наткнувшись на непонимающий взгляд. – Вернусь – доложишь по вертлюгу.

– Понял.

Устава тут не изучали, слово «Есть!» в ответ на распоряжения говорить не принято.

Ивана пришлось подождать и даже помочь ему установить тяжелую крышку одного из цилиндров. Перекосить ее было нельзя ни на миллиметр, так что повозились. Но сделали.

– Пошли, – сказал он мне, усевшись на трап и натягивая сапоги. – Вон телегу возьмем и скатаемся, на обратном за касторкой заедем, а то почти не осталось уже, до Большого не дойдем. Деньги взял?

Деньги я еще в плавании взял, справедливо рассудив, что такое дело в долгий ящик откладывать не надо, а то мало ли что. Поэтому просто похлопал себя по поясной сумке, в которой тихо звякнули увесистые монеты.

Лошадь была запряжена в телегу уже с утра. Так что лишний раз позориться не пришлось: я почему-то ожидал, что Иван попросит меня запрячь или лошадь, или еще какую-нибудь копытную тварь в наш транспорт. Но обошлось, а заодно я себе пообещал быть у Аглаи первым учеником – очень уж неохота публично облажаться.

Иван же взял в руки вожжи, хлопнув ими по крупу гнедой коренастой кобылки, и та неторопливо и флегматично потащила телегу. Не чета резвой серой, той, что Вера в свою двуколку впрягала.

– Далеко до полковника? – полюбопытствовал я.

– Да чего тут далекого? Вон на холмике блокгауз видишь?

Действительно, на самой возвышенной части окрестностей виднелось низкое и длинное строение с привычно крошечными оконцами-бойницами.

– Там?

– Там. Там и арсенал острова, и объездчики службу несут, там антенна на крыше. Видишь? Оттуда весь телеграф.

– Ага, вижу, – кивнул я.

– Ну и нам туда, значит.

Невзирая на тишину и спокойствие, вход в укрепление охранялся стоявшим под грибком часовым, который Ивана узнал, а насчет меня уточнить не поленился. И лишь когда Иван уверил его, что я новый человек из экипажа и наипервейший канонир «Закатной чайки», он нас пропустил.

Двор арсенала внушал уважение. Самый настоящий форт, да еще и неплохо защищенный. А под стеной, укрытые брезентом, угадывались вполне знакомые очертания минометов.

– Видал, даже бомбометы есть, – гордо указал на них Иван явно с целью похвастаться продвинутостью родного острова.

– Это вся сухопутная артиллерия? – полюбопытствовал я.

– Нет, почему же, – покачал он головой. – Есть еще пушки на конной тяге, но это уже в больших городах. Ну и у церковной стражи.

– Вам не положено? – чуть подначил я его.

– Чего это не положено? – среагировал он. – Просто по Сеньке шапку выбираем, нам для обороны бомбометов хватает. С пушками кто высадится? Да никто, их, кроме корабельных, ни у одной ватаги нет. Если уже серьезное ополчение собирают – тогда да, надо с пушками.

– А бывало?

– Бывает время от времени. С турками чего не поделят – так и несколько островов в отряд сбиваются. По десять судов ходят, а то и по двадцать. Но это редко, тут повод серьезный нужен. Или с неграми воевать: в Новой Фактории чуть не каждый год общее ополчение… – Болтая, он подвел меня к невысокой, обитой металлом двери и сказал: – Пришли.

И постучал дверным молоточком. Вскоре изнутри лязгнула защелка, откинулось окошко, в котором показалась загорелая бородатая физиономия, увенчанная вместо шляпы чем-то вроде банданы. Прямо байкер настоящий, с картинки.

– Здоров, Иван, – поздоровалась физиономия с нашим мотористом. – С чем пожаловал?

– Здоров, тезка, с товарищем пожаловал. Канониром на «Чайке» будет. Знакомься, а заодно патрона к пушке продай, а то потратились мы.

– Слыхал уже, что потратились, – ответил второй Иван, с лязгом открывая перед нами массивную дверь. – Заходите. Гостями будете.

Дверь отворилась, изнутри потянуло прохладой. Это хорошо, а то мы нажарились за дорогу. Хоть и не Африка, а зной тут теперь самый африканский.

Иван оказался настоящим здоровяком медвежьей комплекции, вооруженным огромным револьвером и не меньшего размера связкой ключей, свисающей с пояса. Рукопожатие у него было вроде как тисками, хотя он явно осторожничал.

– У себя полковник? – спросил его негромко наш моторист.

– У себя, – прогудел тот. – Заходи, не стесняйся.

– Тебе на учет стать сперва, с полковником поговори, – сказал Иван, подтолкнув меня к еще одной двери, на этот раз обычной, деревянной. – Ну и я зайду поздоровкаться.

Иван же дверь и распахнул, войдя первым. Я шагнул за ним, а тезка-Иван отправился куда-то в другую сторону, побрякивая ключами при каждом шаге.

Никаких новых впечатлений полковничий «кабинет» мне не доставил. Небольшой, с низким сводчатым потолком, с маленькими окошками. За простеньким столом человек в белой рубахе, высокий, худой, носатый. В левой руке кружка – с чаем, кажется, – правой бумаги какие-то перекладывает, каких перед ним целая горка навалена.

– Вам здравствовать, – с порога поздоровался Иван-моторист. – Как поживаете?

Я тоже не промолчал, проявил вежливость. Полковник закивал, показал рукой на лавку у стены, предлагая садиться. Мы и сели.

Сглотнув явно горячий чай, полковник сказал:

– И вам здравствовать. С чем пожаловал, Иван?

– Да уважение проявить, – хитро улыбнулся тот, – ну и нового человека представить.

– Это я понял уже, – кивнул полковник. – Как звать тебя, человек Божий?

– Алексеем звать, Богдановым, – чуть привстал я. – Представляюсь по случаю прибытия, – и после завершения уставной фразы добавил на человеческом: – С «Чайкой» сюда прибыл, здесь и жить теперь собираюсь.

– Ага, – удовлетворенно заявил собеседник. – А сюда за учетом и местом в боевом порядке?

– Так точно, – опять выскочило уставное.

– А меня Ионой зовут – полковник Иона Павлов, так и величай.

Полковник Иона Павлов поднялся из-за стола, чуть при этом не упершись головой в потолок – настолько оказался высоким. Подошел к шкафу из темного дерева, открыл дверцу, извлек оттуда кожаную папку.

– Так… – сказал он, присаживаясь за стол, – с местом жительства определился?

– Нет пока, – покачал я головой. – Пока в усадьбе у Веры ночевал, но сегодня вот к Ивану переберусь ночевать, – кивнул я на своего спутника. – А как дальше – пока и не знаю, хочу комнату найти, если получится.

– А что не получится? – удивился полковник. – Я даже подскажу тебе… хм… вдова Валерия Иванова флигель сдает недорого.

– Насколько недорого? – засомневался я. – Я пока про комнату думал.

– Да там и флигель с одной комнаткой, – усмехнулся полковник. – Раньше под прислугу построили, потом, как Валерий-то преставился, дел в усадьбе меньше стало, а заодно и денег у вдовы. Вот она его под сдачу недавно и переделала. Женщина она добрая, к постели там еще и стол будет, все забот тебе меньше.

– Хорошо, спасибо, – кивнул я.

– Я тебя проведу, – добавил Иван. – Место хорошее, всегда ветерок, и море видно. И Анастасия женщина хорошая, у такой только и снимать. А то можешь и у меня, я же не так просто предлагал.

– Да я… как тебе сказать, – чуть смутился я, подумав, что обидел товарища.

– Да понимаю я, – засмеялся он, не дав договорить. – Когда никому не обязан, то жить проще.

– Тогда… – задумался полковник, – тогда завтра опять заезжай, после того как на жительство устроишься. Тогда тебя и в отряд определю, а то сейчас напланируем, а завтра окажется, что вдова Иванова передумала, или дом развалился, или что иное Божьим промыслом случилось. Еще вопросы есть? – спросил он, вновь закрывая папку.

– Патрона к пушке купить надо, – встрял Иван. – За ним больше и ехали: пострелять пришлось.

– Слышал, что пришлось, – кивнул полковник, вновь поднимаясь и вытаскивая из шкафа другую папку. – Много?

– С десяток ящиков, – сказал я. – Дымовиков не надо, только взрывные.

Уже перестроился на местную терминологию, никаких теперь «пристрелочных» или «осколочно-фугасных». Расту на глазах, можно сказать.

– Это не проблема, – сказал полковник, вылавливая из папки какую-то нужную бумагу. – Так… все у вас в порядке, – добавил он, заглядывая в нее. – Ящики привезли или доплачивать будете?

– В телеге, – кивнул куда-то на заднюю стену Иван.

– Ну если в телеге, так никаких к тому препятствий не вижу, – пробормотал полковник, что-то записывая. – Иван, ты распишись, канонир ваш пока не на учете, так что подпись его недействительна.

– Вот как? – немного удивился тот. – Хорошо, что вдвоем поехали.

На этом общение с полковником и закончилось. Большой Иван встретил нас в коридоре, спросил, готовы ли мы «товар принять», после чего удалился по темному коридору, что-то напевая и все так же брякая связкой ключей в такт своим тяжелым шагам, а мы с Иваном вышли на улицу, где дружно сощурились – солнце здесь яркое, грубое, светит как вспышка фотоаппаратная, с темноты так вообще теряешься.

Вскоре распахнулось маленькое окошко у самой земли, до того закрытое тяжелыми металлическими ставнями, и оттуда рука Большого Ивана подала первый ящик со снарядами. Я проверил маркировку – все верно, осколочные, то, что нам и нужно. За минуту мы разложили десяток ящиков по телеге и накрыли парусиной, чтобы от жары прикрыть.

– Ну все, – сказал Иван, – сюда дорогу знаешь, Ивана Большого видел. С постоем разберешься – и дальше сам справишься.

– Конечно, – кивнул я, вообразив картину под названием «я запрягаю лошадь в телегу на глазах у всего экипажа».

Ой, не приведи бог такому случиться в ближайшее время, тогда точно непонятно кем сочтут. Надо бы как-нибудь обучиться такому полезному делу по-тихому, незаметно так для окружающих чтобы. Ладно, авось у Аглаи научат.

Мысли сбились на Аглаю, свернувшись в уютное кольцо вокруг нее. Влюбился, что ли? Так вот сразу? Ой, не знаю, но что-то и вправду слишком часто ее вспоминаю. С десятого класса средней школы у меня такого не было. Тогда было, верно, была такая Наташа, по фамилии Окунева, вот с ней такие же проблемы у меня были. Хуже всего, что с той Наташей так все мои мечты ни во что вещественное и не вылились, школа закончилась – и нас в разные стороны унесло. Обидно будет… да ну на хрен, «будет, будет»… ничего пока плохого не случилось, и я вообще кавалер хоть куда, только «мозги помялись». Но мозги для канонира не главное, я так думаю, можно и без них… вполне.

Равномерно топали конские копыта, погромыхивала телега, поскрипывали оси, Иван, держа в руках брезентовые вожжи, что-то монотонно напевал себе под нос. Ехали мы, в общем, в гавань, к «Чайке», пока она еще нашей оставалась. Есть такое подозрение, что побороться за нее придется. Дядя наверняка на правах теперь уже старшего родственника захочет «Чайку» под себя утащить. «Крачка» как ни крути, а «классом пониже» выглядит, она под его командой ходила тогда, когда он младшим братом был.

Не могу сказать, что я таких мыслей не понимаю, тем более что устройство семьи здесь патриархальное, градация родичей понятна сразу, нет сомнений в том, кто старший, а кто младший. Если Веру, с моей помощью, удастся оставить самостоятельной, это хорошо, но это и максимум. Власть в семейном деле перейдет к дяде, и это, чего уж скрывать, вполне логично. Отцовскую власть девочке не унаследовать, на это и рассчитывать глупо. Так что… лучше нам к «Крачке» уже сейчас начинать приглядываться. В лучшем случае.

Снаряды сгрузили в один из лабазов – туда же, куда затащили и пушку. Пока судно у своего причала стоит, все оружие, что на борту имеется, тащат в склад, там в дальнем конце специальная комнатка для него выделена. Склады, кстати, охраняются, даром что тут спокойно и тихо, а караул из трех человек каждую ночь дежурит. Ходят от команд судов и от тех, кто в порту работает, по графику, это закон здесь такой. В тех местах, где можно просто к берегу подойти и тихо высадиться, тоже часовые по ночам дежурят, как мне Иван рассказал. От Дмитрия Бороды, например, по ночам за пляжем приглядывают или сыновья его, или работники. Пусть давным-давно турки сюда не высаживались, но ничего в правилах от этого не меняется. Хорошо, наверное, так и надо. Люди чувствуют ответственность за то место, где живут и где работают, а не так – работу закончил, и там хоть трава не расти.

Хоть у канонира на берегу работы и немного, но, похоже, совсем забездельничаться не получится и на охране меня задействуют, и полковник не раз к делу пристроит – в этом Иван заверил меня со всей возможной серьезностью.

Вера в порту была целый день, командовала разгрузкой, принимала товар – в общем, работала. Узнав, что я сегодня собираюсь идти себе постой искать, заметно расстроилась, но я решил в этом слабины не давать. Пусть заодно себя начинает дома хозяйкой чувствовать, а то когда я за спиной, ей вроде как проще получается. А жизнь простоты не обещает – вот пусть и начинает побеждать ее с малого. Дела вести – это одно, а самой себя осознать взрослой куда сложнее будет, в этом я уверен.

Пришлось все же в усадьбу к Светловым заехать, забрать свой ранец и сундучок матросский. Попрощался торопливо до утра да и пошел в сторону Главной площади городка, где меня обещал встретить Иван-моторист.

Дневной зной к вечеру понемногу превращался в обычную жару, а ветерок с моря сделал ее совсем терпимой. Я шел по дороге неторопливо, наслаждаясь видом, смакуя буквально каждый вдох этого свежего ветерка, пахнущего морем. Здесь хорошо, здесь как-то все правильно, я действительно хочу здесь быть. Плевать на утраченную «армаду», квартиру с видом на университет в «элитном» доме, пропади они пропадом, все старые заботы, разборки и подлянки, весь этот крысиный «бизнес». Я хочу остаться здесь. Наверное, я вообще не зря сюда попал, что-то внутри меня подсказывает, что я изначально должен был принадлежать именно этому миру. Где-то в глубине моего сознания я о чем-то подобном мечтал всегда, в этом я уверен.

Нечастые встречные прохожие здоровались со мной, а я здоровался с ними, перед женщинами немного приподнимая шляпу, а мужчинам слегка кланяясь. Как обычно и бывает, широко раскинувшиеся дворы уменьшались по мере приближения к центру, а дома начинали расти вверх, подслеповато глядя на улицу окнами под прикрытыми ставнями-жалюзи, пытающимися сохранить внутри прохладу. Потом дворы и вовсе исчезли, а дома сомкнулись и поднялись на три этажа, для того чтобы освободить внизу место для магазинов, парикмахерских, ателье, кабачков и других подобных мест, демонстрирующих, что город здесь самый настоящий, не хуже чем у других. Попалась и пара гостиниц на глаза, но мне туда не надо, экономить будем.

Ивана я нашел на веранде кабачка «Мако», сидящим прямо под вывеской в форме изогнувшейся акулы, с кружкой «красного» пива. Увидев меня, он помахал рукой, приглашая присоединиться.

Едва успел сесть в плетеное кресло у плетеного же столика, как сзади, из двери кабачка, подошла девушка лет двадцати, такая светленькая, что волосы и брови выделялись на загорелом личике как негатив. Она улыбнулась мне, но при этом как-то вопросительно взглянула на Ивана.

– Знакомься, Наденька, новый человек в нашем городе, канонир с «Чайки», – отрекомендовал меня Иван.

Девушка улыбнулась белозубо, даже изобразила что-то вроде быстрого книксена, затем спросила уже меня:

– И что канониру принести?

– А ничего не надо, спасибо, мы пойдем скоро, – отказался я, вспомнив о том, что еще дела.

Не хочется благоухать пивом, устраиваясь на постой к почтенной вдове. Вроде как моветон получается. Может, и не так по местным правилам, но лучше не рисковать.

Когда Иван свое пиво допил, мы пошли по улице дальше. От площади до усадьбы вдовы Ивановой оказалось около пятнадцати минут ходьбы спокойным шагом. Усадьба эта располагалась уже в той части городка, где участки стремились расшириться, а дома сплющиться до одного этажа. Каменный невысокий заборчик вокруг пышного сада, в глубине виден дом, длинный, основательный, но достаточно простенький при этом, до «всесемейной» усадьбы Светловых ему размером далеко.

Иван толкнул калитку, звякнувшую колокольчиком, вошел во двор. Ну и я следом. Постучать в дверь дома не успели: из-за угла вышла невысокая полноватая женщина в белом платке, завязанном узлом на лбу, в классической манере украинских селянок, какими их любили изображать на иллюстрациях к Гоголю. В остальном одежда мало напоминала классическую Солоху – на вдове был рабочий халат, измазанный землей и зеленью, в руках она держала изогнутый садовый секатор.

– Ой, Иван, давно не видела, – заулыбалась она моему спутнику. – Проходите в дом, – сказала она уже нам двоим, открывая дверь.

– И вам здравствовать, Анастасия Гаврииловна, – поклонился Иван, приподняв шляпу. – С товарищем я, Алексеем Богдановым зовут, – указал он на меня, тоже поклонившегося и прижавшего шляпу к груди.

В доме было темно с улицы, легкий сквозняк уносил жару наружу. Большая комната, каменные стены и деревянные балки, простая, но удобная мебель, толстый тростник и парусина. На стенах много фотографий в деревянных рамочках, на некоторых легко узнать Анастасию Иванову, еще молодую и симпатичную.

– Алексеем вас зовут? – спросила хозяйка. – А я Анастасия, можно и тетей Настей называть, если проще. Узнаете хоть там меня? – улыбнулась она вновь, указав на фотографии. – Там молодая была, красивая, не то что сейчас, старуха совсем. Овдовела, дети разъехались, так что одна вот теперь, не нужна никому… а вы насчет постоя, наверное? – вдруг предположила она.

– Насчет постоя, верно, – подтвердил я догадку хозяйки. – Полковник рекомендовал, говорил, что только к вам идти следует.

– Да ладно, это он по дружбе старой! – отмахнулась она, засмеявшись. – Они с моим мужем покойным в больших приятелях были. А флигелек здесь – верно, сдается… к слову, а вы, молодой человек, откуда сами будете? А то говор нездешний.

– С севера он, издалека, – выручил меня Иван. – Теперь к нам на «Чайку» канониром пошел, так что, пока «Чайка» летает, будет здесь, на Большом Скате, жить. Не знает только где точно – вон все вещи с собой.

– Хотела вас чаем поить, – вроде как немного озадачилась «тетя Настя», – но раз так… спервоначала флигель показать, может быть?

– Если не затруднит, – согласился я.

– Так что же затруднить-то может? – чуть удивилась она. – Вещи свои здесь оставляйте, вон на диван положите.

За домом был сад, довольно большой, ухоженный, густо засаженный мандариновыми и лимонными деревьями. Было там и цветов великое множество, были даже грядки с чем-то, но из меня садовод никакой, так что ничего другого я опознать не смог. В дальнем конце сада виднелся большой сарай с открытыми сейчас воротами, а рядом с ним – маленькая конюшня, сейчас пустая. Через сад вела выложенная камнем чисто выметенная дорожка, в конце которой виднелся маленький домик под тростниковой крышей. Прижавшийся к невысокой каменной же ограде, он почему-то напомнил мне домик Карлсона, который кто-то перетащил с крыши прямо сюда. Хотя тот под черепицей должен быть, как мне кажется.

Замок на двери был в виде поворотной ручки, но это скорее от сквозняков, запереться на него было бы невозможно. Тетя Настя открыла дверь, жестом предложила войти внутрь.

– Когда с мужем покойным на промысел ходила, сад совсем в запустение приходил, – взялась она объяснять. – Вот решили работника поселить, чтобы и за садом следил, и за домом, и если другое что… Но не сложилось, овдовела, так домик и пуст остался. Думала, думала, обстановки здесь добавила да и решила сдавать.

– А что, хорошо, – вполне искренне заявил я.

Изнутри домик выглядел больше, чем снаружи. Комната здесь была всего одна, метров восемь в длину и примерно четыре в ширину – более чем достаточно. Высоченный купол тростникового потолка на балках делал эту комнату еще просторней. Пахло чем-то вроде свежескошенного сена и деревом. За выгородкой был душ с туалетом, вода, как обычно здесь, насосом качалась из колодца, заполняя большой медный бак под потолком. Жить можно, даже очень неплохо.

– Бюро от мужа осталось, – пояснила Анастасия, показав на небольшой столик у окна. – Мне уже не надо, а постояльцу пригодиться может, вот и принесла. Кровать двойная, видите, так что, гляди, и… не женаты? – вдруг резко сменила она тему.

– Нет, пока не довелось, – засмеялся я.

– Ну вот, тут и можно семью завести, – тоже разулыбалась она. – Шкафы, камин… таганок в камине, видите? Так что, если что, чаю вскипятить или что иное… посуда вон там, в шкафчике…

Она открывала шкафы, показывала, где хранится постельное белье, но я уже для себя решил, что остаюсь здесь. Понравилось. И мешать хозяйке не буду, и сам по себе, и при этом она еще и кормить обещала, если мне потребуется, только предупреждай заранее.

Цена тоже не испугала – договорились по пятнадцати рублей за месяц, по канонирскому жалованью так совсем нормально. Ну и резерв у меня какой-то остался благодаря Вере, с лошадей негритянских и прочего. В общем, так здесь и остался.

* * *

Утром за мной заехала Вера на своей легкой двуколке. Я даже не знал о ее появлении до тех пор, пока не прошел через сад и не застал ее беседующей с тетей Настей за чашкой чая на веранде хозяйского дома. Я вроде бы в порт собирался, дел хватало, да и к полковнику надо зайти, свой адрес дать, но Вера напомнила о том, что я еду к Аглае. Я не забыл, Аглаю точно не забудешь, но как-то так вчера договорились вроде и не всерьез. Приедешь, а там большие глаза сделают – мол, да мы и забыли совсем.

В общем, попил и я с ними чаю со свежими булочками, которые завез с утра (в том числе и на мою долю) мальчишка на велосипеде, впряженном в маленькую тележку. Это мне, кстати, напомнило про то, что я собирался велосипедом обзавестись сам.

– Рублей сорок стоит хороший, – сказала мне Вера и показала на вывеску под названием «Всякие товары, торговец Рыбников», мимо которой мы как раз проезжали. – А еще можешь пока у нас взять, отцовский, он теперь все равно стоит. Мне он велик будет, а тебе так в самый раз.

Брать что-то отцовское было уже неудобно, так что я отказался, отложив покупку до следующего жалованья, – тогда будет проще финансы посчитать. Сорок рублей по местным меркам сумма немалая, так враз не выложишь.

Всю дорогу Вера болтала – похоже, дома в одиночестве ей было плохо. Оно и понятно, всего лишь дни прошли с тех пор, как она сиротой стала, дом опустел, а тут еще и новые заботы, и новые обязанности. Страшно ей, я это вижу, но… как решил, так решил: помогать и защищать буду, а вот в приживалки идти – нет, тут уж увольте. И в няньки тоже не пойду, это уже в комплекте.

Аглаи дома не было – она отправилась на север острова принимать сложные роды у какой-то кобылы, так что встретил меня экс-негр Тимофей, который, как оказалось, все нужные распоряжения получил и меня исправно ждал. Вера уехала почти сразу, узнав, что с любимой теткой пообщаться не получится, а я остался в конюшне, готовый постигать новую для меня науку «управления и эксплуатации гужевого транспорта». А что поделаешь-то?

Дело Тимофей знал, но объяснять не умел, путался, злился сам на себя, вызывая попутно насмешки со стороны коллеги – не-негра Степана. Но как-то процесс шел, что-то от Веры запомнил, что-то конюхи показали, но, в общем, оседлать довольно смирную рыжую кобылку из Аглаиной конюшни у меня получилось. Придирчиво осмотревший работу Тимофей только хмыкнул, после чего объявил «выезд», то есть перешел к практическим занятиям. Сам сел в седло, вывел за ворота, а потом взял да и погнал обоих коней в галоп, причем от неожиданности такого решения я чуть духу не лишился со страху. Потом, правда, успокоился, напомнив самому себе, что на мотокроссе у меня было больше возможностей шею свернуть.

Тимофей скакал рядом, крича и поправляя ошибки, а попутно я обнаружил, что такой аллюр, как галоп, куда комфортней по ощущениям, чем тряская рысь. Главное – не нервничать и не пытаться вдавить коленями лошадиные ребра ей в грудную клетку, а дальше все приложится.

Затем все же перешли на рысь, от которой я прыгал и ерзал в седле, отчего пришлось наслушаться всякого, в том числе и грубостей, от своего тренера, но решил внимания не акцентировать: недаровитый мне попался педагог – хорошо, что хоть свое дело знает туго.

Как бы то ни было, но Тимофей свою работу делал от и до, в усадьбу вернулись только к обеду, причем я себя чувствовал так, словно не лошадь меня на себе носила, а я бежал весь путь пешком, да еще с этой самой лошадью на загривке.

После того как лошадь выводил и обтер, сам пропах конским потом не меньше животного. И когда встретившая на выходе из конюшни Аглая пригласила меня к обеду, мысленно трижды поблагодарил себя за предусмотрительность, а если точнее, так за то, что взял чистую одежду на смену. Нет, чтение книг все же какую-то пользу приносит – вспомнил в последний момент, что про жизнь кавалерийскую прочитать довелось.

Помыться получилось в душе во дворе – нагревшейся под знойным солнцем водой из бака. Бак здесь, кстати, был один на всю усадьбу, большой-большой, стоящий на железных ногах-опорах, самая настоящая водонапорная вышка. Интересно, сколько времени надо для того, чтобы ее полностью водой заполнить?

Валентина накрыла обед на веранде, под широким тростниковым навесом, дававшим надежное укрытие от солнца. Круглый стол, два плетеных стула, тарелки и приборы. Все простое и аккуратное. Аглая вновь была в кавалерийских бриджах и белоснежной рубахе, даже с револьвером на боку. Именно он почему-то делал для меня картину виденного какой-то ненастоящей – не могу объяснить, почему конкретно. Может быть, просто потому, что мне не доводилось обедать с вооруженной женщиной до этого времени. Хотя я и сам уже вполне привычно нацепил с утра пояс со «смит-вессоном» – как галстук повязал, выходя из дома на работу. Вот так, уже и новые привычки появились.

– Извини, не смогла тебя с утра встретить, – сказала Аглая после того, как я сел за стол напротив нее. – Работа.

– Ты же единственный ветеринар на весь остров? – спросил я.

– Почти что. Еще есть Лазарь Каменщиков, но он старый уже, на выезды ему тяжело ездить. Похоже, хоть и грех так думать, что скоро единственной останусь.

– А справишься?

– Справлюсь, но это все же не слишком хорошо, – сказала она, протягивая мне корзинку с нарезанным хлебом. – Мало ли что случится! Буду с преподобным Саввой говорить о том, чтобы с Большого острова еще кого-то прислали, из студентов. Для начала со мной попрактикуется, а потом и сам практику свою заведет, как я начинала.

– С Лазарем? – угадал я.

– Да, с ним, – сказала Аглая, жестом предлагая накладывать салат из большой фаянсовой миски.

Поблагодарив, придвинул к себе миску, откуда начал черпать нарезанный салат, четвертинки некрупных помидоров, маринованную спаржу, оливки и ломтики тунца. Полил это все оливковым же маслом, спрыснул уксусом.

– Вина? – спросила Аглая, показав на оплетенный травой небольшой кувшинчик.

– Могу только налить даме, сам сейчас не стану, – отказался я. – Я лучше воды.

Нет, днем и на жаре алкоголь даже в самых малых дозах не могу, как-то плющит от него потом. Всему свое время.

– Ну и хорошо, – улыбнулась Аглая. – Днем я тоже не пью, специально для тебя выставила.

Вода была чистой и такой холодной, что с боков запотевшего кувшина просто лило, быстро заполняя подставленную под него тарелку. Разговор начал складываться легко. Аглая не жеманилась, держалась естественно, много улыбалась, много расспрашивала, получая маловато правдивых ответов в силу «помятости мозгов» у меня, но много и рассказывала, постепенно просвещая меня насчет местных событий.

Событий в принципе было здесь немного. Остров спокойный и при этом процветающий, на перекрестье главных торговых путей христианского мира. Франки, хоть и были католиками, почему-то в христианах не числились. Хотя, насколько я понял, это было лишь устойчивое выражение, разница между турками и франками местным христианам была понятна, да и отношение к указанным народам заметно отличалось.

Здесь делали самое лучшее вино, здесь росли оливки и апельсины, здесь работали верфи, с этого остров и жил, вполне процветая по местным понятиям. Разветвленное дерево семьи Светловых, к какому относилась и Аглая, насчитывало добрых две сотни родственников и считалось одним из самых уважаемых в этих краях, и что немаловажно – они были старожилами Большого Ската, появившимися здесь еще с первыми поселенцами, то есть уже своеобразной аристократией, пусть такого понятия в местном лексиконе и не существовало.

Во время беседы у меня в голове упорно крутилась мысль о том, что я понятия не имею, как здесь вообще принято за женщинами ухаживать. Точнее сказать, появилась твердая уверенность в том, что методы «ухаживания», принятые в мое время и в моем кругу, в условиях нынешних точно неприменимы. Не те нравы, не те понятия. Тут скорее надо родительский опыт осваивать: отец мой за матерью год именно что ухаживал, на свидания звал и цветы дарил и лишь потом предложение сделал, а я обычно в таких вопросах максимум в один-два вечера укладывался, и предложений руки и сердца от меня никаких не следовало. Да их и не ждали, как я думаю.

Сегодня была пятница, а выходные, субботу и воскресенье, в этих краях и этих временах чтили так же, как и в моей действительности. А это значит, что если я хочу чего-нибудь добиться от моей собеседницы, то надо что-то делать по этому поводу. То есть пригласить куда-нибудь было бы неплохо. А вот куда?

Выучить о местных развлечениях я успел лишь то, что в городе есть Черный квартал, где жили в основном «перековавшиеся» и «не перековавшиеся» негры, и в этом квартале хватало дешевых кабаков и веселых домов, в которых покрытые татуировкой негритянки с удивлением узнавали, что за удовольствие еще и заплатить могут. Об этом немало трепался экипаж «Чайки» по пути из Новой Фактории, а вот самостоятельно выяснить, куда на Большом Скате надо ходить, чтобы «веселиться умеренно», я как-то не удосужился. Недоработка. И уж тем более забыл спросить, куда принято приглашать приличных женщин.

Поскольку выбора никакого не оставалось, пришлось действовать решительно.

– Аглая, а вопрос немного интимного порядка позволишь? – спросил я, наливая воду по высоким узким стаканам из тонкого стекла.

– Позволю, – белозубо улыбнулась она, кивая при этом на появившуюся Валентину, которая несла две большие плоские тарелки. – Подожди только минутку.

Валентина поставила тарелки перед нами. На каждой обнаружилось по большому, тонко срезанному куску какой-то огромной рыбы и двух поменьше, горке обжаренной в масле картошки и такой же горке овощей, тоже обжаренных. Пожелав приятного аппетита, Валентина ушла, а Аглая вопросительно посмотрела на меня, вроде как поощряя к продолжению речи.

– Аглая, куда на этом острове по субботам принято приглашать женщин на свидание?

– А у тебя уже и женщина есть? – с притворным удивлением приподняла она бровь. – Когда успел?

– Увы, не успел, – развел я руками. – Нет у меня женщины, и даже место жительства появилось только вчера, но…

Она молча и немного вопросительно смотрела на меня, и под этим взглядом я почему-то запнулся. Однако же справился с неожиданно накатившим смущением и решил, что лучше говорить просто, пока не выставил себя в ее глазах идиотом окончательно:

– Аглая, я тебя на свидание хочу пригласить. Надеюсь, это не преступление?

– Нет, не преступление, – засмеялась она. – Ты рыбу попробуй, Валентина ее прекрасно готовит.

– Спасибо, – кивнул я, полив блюдо лимоном и отрезав маленький кусок от плотного рыбного стейка. – Рыба – это прекрасно. Но все же…

– А куда ты меня хочешь пригласить? – задала она встречный вопрос.

– А я не знаю, – изобразил я озадаченность. – Я же именно об этом и спрашивал.

– Ну даже не знаю, – уже откровенно ехидничала она, – как такие приглашения принимать. На свидание приглашают, но куда – не говорят.

Заметив мое смущение, которое я достаточно удачно изобразил, Аглая сказала:

– Ладно, на первый раз подскажу – по субботам в Общинном доме большие танцульки, там половина города. Кстати, там и знакомства заводить принято, подойти к даме и на танец пригласить – не преступление.

– Получается, что я поторопился? – уточнил я.

– Нет, не поторопился, я как раз завтра туда не собиралась, – ответила она, вновь улыбнувшись и поправив падавшую на глаза прядку волос. – Так что пришлось бы тебе приглашать на танец кого-то еще, не меня. Как рыба?

Спохватившись, я закинул кусочек с вилки в рот, пожевал и одобрительно кивнул. Рыба и вправду вкусная и свежайшая – где бы я в Москве такую попробовал?

* * *

Аглая свою недавнюю угрозу выполнила, отправив меня из усадьбы верхом, на все той же смирной гнедой кобылке, которую звали Зорькой, то есть без всяких претензий на оригинальность, на которой я сегодня проходил «курс молодого кавалериста». Тимофей, как обычно бестолково, надавал всяких инструкций по «обслуживанию и сбережению», после чего распахнул мне ворота, в каковые я и выехал шагом.

Поначалу так шагом к городу и ехал, решив не испытывать своих новоприобретенных умений на прочность, но потом такая неторопливость наскучила, и я пустил лошадь сначала в галоп, а потом придержал ее до рыси. И ничего, из седла не вылетел и на каменистую грунтовку не упал, и даже, как мне самому казалось, держался в седле достаточно прилично, не напоминая, на взгляд со стороны, вскарабкавшуюся на забор собаку. Но это все же мое предположение: комментариев со стороны я не слышал, просто сделал такое заключение, исходя из того, что на меня не оборачивались и больших глаз никто не делал. По пути даже позволил себе остановиться у закрывавшейся кондитерской, купил там коробку печенья, слоеного, сильно пахнущего корицей. А потом, спохватившись, заскочил еще и в лавку «Одежда и обувь», купил там пару белых сорочек из тонкого полотна, «выходной» жилет и новые брюки, еще одни, на смену. «В свет выходить» завтра – надо соответствовать.

Ворота усадьбы тети Насти открыл невысокий мужик с частично выведенной татуировкой на лице. Насколько я помнил, тетя Настя о нем упоминала, это был какой-то отбившийся от своего племени негр, перебравшийся по своей инициативе в христианские земли и осевший в том самом Черном квартале. Вполне осознанно приняв христианство, он тут обзавелся семьей и теперь пробавлялся работой конюха и садовника сразу в нескольких хозяйствах. Его тележка с инструментами, со впряженным в нее задумчивым серым осликом стояла во дворе.

Насчет использования конюшни я с тетей Настей договорился заранее, так что проблем с местом для кобылы не было. Обтер, завел в денник, закрыл калитку, оставив Зорьку наслаждаться покоем в компании серого мерина Дымка, который возил коляску тети Насти.

Подумалось мне, что с велосипедом возни было бы куда меньше, но затем я вспомнил, что дорога к поместью Аглаи из города идет все время в гору. И дорога неблизкая, вполне олимпийская дистанция. И если сделать еще поправку на зной, то лошадка резко в плане предпочтений выходит на первый план – она хоть сама идет, педалей крутить не надо. О как… не так все просто в этой жизни.

Вода в крашенном в черный цвет баке, куда я накачал ее еще с утра, нагрелась за жаркий день, так что душ получился что надо, вылезать из-под него не хотелось. Помылся, переоделся в домашнее, выдавил себе несколько апельсинов, перелив густой желтый сок с мякотью из кувшинчика в стакан.

Уже понемногу темнело. За окном в саду оживились птицы, распевшись так, что заглушали любые иные звуки. Заодно уже попискивали комары, которых днем здесь видно не было. Я зажег крошечную спиртовку, поставив на нее сверху что-то вроде маленького таганка с водяной баней, в которую, в свою очередь, поставил открытый флакончик с какой-то маслянистой жидкостью с гвоздичным запахом. Такой местный репеллент, в розетку здесь не воткнешь. Но на комаров действует прекрасно, сегодня ночью уже имел возможность убедиться.

Огляделся. Нет, действительно хороший домик, мне нравится. Просто, уютно, от пола из полированных каменных плит тянет прохладой. Над головой, под высокой крышей, собралась темнота. Зажег масляную лампу над бюро, придвинул кресло. Наконец-то у меня что-то вроде личного свободного времени появилось, пора бы и в те книги, что купили у букиниста в Новой Фактории, заглянуть.

Достал полотняную сумку, из нее вытащил книги, поставил на пустую покуда полку. Вот так, с почином – глядишь, и библиотека соберется. Подумал, с чего начать, и остановился на «Размышлениях» некоего К. Бергманна. Вера говорила, что с него начинать надо, – вот и начну.

Книга, как и все, что здесь издавалось, была в простой картонной обложке, с корешком из ткани. Никаких рисунков, иллюстраций – ничего. Даже по издателю никаких данных: просто книга – да и все тут. На обложке имя автора, название.

Предисловие удивило, не ожидал. Автор оказался человеком прошлой эпохи, то есть моей… если это все же моя действительность, а не какая-нибудь параллельная, – мне уже впору во что угодно поверить. В любом случае эта книга была написана до Катастрофы, и именно поэтому надо было начинать познание этого мира с нее.

Второе впечатление: книга была написана довольно сумбурно. Это не было «научным трудом», это был просто голос человека, который почувствовал приближение страшного. И понял, почему это страшное неизбежно.

«В какой момент человечество потеряло осознание разницы между достатком и богатством, необходимым и излишним, когда потребности естественные заменились потребностями, созданными искусственно? Когда фармацевты поняли, что можно создавать не только пенициллин, спасающий миллионы жизней, но и дорогие лекарства от выдуманных болезней? Когда врачи перешли от бесплатной вакцинации всего мира от дифтерии к коррупционным испытаниям тех самых ненужных лекарств на людях из бедных стран? Когда врачи перестали быть теми самоотверженными людьми, боровшимися со страшными болезнями, и превратились в коммерческих партнеров фармацевтических компаний? Когда искусственный интеллект понадобился исключительно для того, чтобы прогнозировать биржевые курсы виртуальных денег и создавать богатства из ничего, из обычного мошенничества, пусть и легального? Когда те, кто осознавал, что он на самом деле совершает, стали именно такими? Каким стал я, например. Пятьсот пятьдесят тысяч в год, закладная на дом, две машины в кредит, дети в дорогих школах и лучших университетах – как откажешься от работы на компанию, задумавшую очередной обман миллионов людей? Ты продаешь себя – и тебе хорошо платят, компания соблюдает свои обязательства, она тебя ценит.

Я встречаюсь с друзьями по университету – все пристроены, все на хорошей работе. Мы говорим о семьях, о том, как провели отпуск, мы говорим о тех должностях, которые мы занимаем, но мы избегаем, как смертного греха, разговоров о том, что мы делаем хорошего, нужного. Девяносто процентов наших трудов не только не нужны людям на самом деле – они вредны, они идут в ущерб человечеству. Мы это знаем, и мы об этом молчим. Нет стыда, нет ничего – просто молчание. Мы не хотим об этом говорить, но мы не можем от этого отказаться, мы вредим, но нам от этого хорошо, намного лучше, чем миллиардам других. Нам хорошо платят, и мы хорошо живем. Как страшно это все потерять.

Потом встреча со старым другом. Он уехал из нашей маленькой страны в другую, большую, и работает в большой компании. Он не химик, он – физик, мы познакомились в университете. Он напился и рассказал лишнее. Они разрабатывают оружие, последствия применения которого просчитать до конца не может никто. Люди из Ливерморской лаборатории ничего не знали о последствиях воздействия радиации, но создали атомную бомбу, а военные ее применили. Мы проектируем, создаем и при этом предсказать последствия наших изобретений можем хорошо если на треть. Или меньше. Вот и они пытаются достичь почти божественного могущества, при этом не имея ни малейшего представления, чем может закончиться применение их оружия. Мой друг так и ответил: «Не имею ни малейшего представления. Я знаю, как это будет работать, но не знаю, чем все может закончиться. Думаю, что применять это оружие не будет никто, это как ядерная бомба – она есть, ею пугают, но никто бомбами не воюет».

Идиот. Чтобы не применять бомб, потребовалось применить их дважды. Оружие создается для того, чтобы им рано или поздно кто-то воспользовался. Новый мир с Востока развивается экономически, почти уже пожирая экономику Запада, но при этом в военных разработках Восток остается существенно слабее «нового Рима». Удержится ли Запад от того, чтобы не уничтожить конкурента нажатием кнопки? Я верю, я знаю, что не удержится: слишком велик соблазн, не вступая в долгую борьбу, остаться «царем горы». Это как заплатить киллеру – и конкурента нет.

Я гнал эти мысли от себя годами, но они никуда не уходили. Я делился ими с теми, кому доверял, – и у меня появлялись единомышленники. Умные единомышленники, осознающие свою слабость и неспособность остановить тот каток, который движется на нас. Мы не в силах изменить будущее, у нас нет для этого сил и влияния. Страшно осознавать, но тот путь к саморазрушению, по которому идет этот мир, – естественный процесс. Да, именно так, это настоящий путь развития человечества: подняться из обезьян к дикарям, от дикарей к «прогрессу», превратить прогресс в самоцель и в способ извлечения прибыли – и довести это все до абсурда, до смерти. Кто-то должен был раньше остановить этот самый прогресс… но кто мог бы сделать это по всему миру? Достаточно примеров того, как отдельные страны намеренно останавливались в своем развитии, великие страны, – и что? Потом приходили те, кто не счел нужным остановиться, и разрушали их, подчиняли.

Выбора нет. Каждый следующий шаг, любой, какой бы мы ни сделали, ведет нас к гибели. Мы как человек, оказавшийся на краю пропасти и под которым уже поехал грунт. Он еще может держаться, но если он попытается выбраться – он гарантированно упадет. Не попытается – упадет тоже, разве что немного позже, когда руки, вцепившиеся в траву и свисающие корни, потеряют силу.

Страшно это осознавать, но это осознание дает надежду на то, что когда-то мы сможем возродиться…»

Я на минуту прервался, отпив сока и посмотрев на колышущийся за стеклом лампы язычок пламени. Вот как… а в чем-то этот Карл Бергманн прав. В чем именно… пожалуй, даже во всем. Даже у меня, человека, «занятого делами» и не склонного думать о глобальном, появлялось ощущение того, что все мы сидим в одной телеге, несущейся куда-то под гору, и никому не известно, что там нас встретит – валун ли посреди дороги, овраг или просто волчья стая. Мы все делаем вид, что у нас все в порядке, и при этом никто не верит ни окружающим, ни самому себе.

Прав этот Бергманн и в том, что это неостановимый процесс. Вся история развития человечества основана на конкуренции. Отставшие в конкурентной борьбе становятся «третьим миром» и работают за гроши на заводах, принадлежащих иностранцам, тем, кто в конкуренции опередил. Кто-то собирает все силы и делает рывок, как тот же Китай, и становится из конкурента врагом. Кто-то же теряет все, как моя страна, и отстает в этой конкуренции навсегда, поменяв силу на картинки из телевизора. А кто-то… ладно, что продолжать, и так все ясно, этот Бергманн ведь не сказал ничего нового, каждое его слово как будто из моей головы исходит. Тогда почему этого Бергманна издали здесь, в этом странном мире, и рекомендуют читать в первую очередь?

Я продолжал переворачивать страницы, читая описание очевидного. И все же? Карл Бергманн вспомнил о религии. Он нашел союзников в Ватикане, но все это вылилось в создание какого-то неформального сообщества, назначение которого было не очень понятно даже из книги. А дальше… вот оно:

«Поворотным моментом в моей жизни была встреча со Стивом Маршаллом, основателем компании «Халфмун Системз», тем самым миллиардером, бывшим программистом из Кремниевой долины, который, по моим впечатлениям, словно не знал, что делать со свалившимся на его голову богатством. Мы говорили, он меня понял. Не просто понял – его взгляды на мир совпадали с моими. И вот тогда, при той нашей встрече, впервые появился, пусть пока в виде схемы, вычерченной от руки на листе бумаги, Проект. Проект, в рамках которого мы от говорильни и бесконечного пугания друг друга перешли к реальным действиям. Деньги заставляют мир крутиться, и Стив эти деньги дал. Почти неограниченно».

Проект, вот оно что… Неожиданно разбогатевший программист начал финансировать создание неких подпольных ячеек, группы людей из доверенных ученых, священников и наемников из бывших военных, которые начали создавать «Сеть Судного дня». Специальные контейнеры, способные выдержать удары, давление воды, огонь, все остальное, до умеренной, разумеется, степени, закладывались сначала в десятках, а потом в сотнях мест по всему миру. Станки, способные сделать детали для других станков, миллионы гигабайт чертежей и схем, описаний технологий. Семена. Немного оружия. Средства связи, радиомаяки и аппаратура их обнаружения. Целые библиотеки книг в виде миллионов файлов. И книга Бергманна, инициатора и создателя Проекта. Книга, написанная простым языком, не являющая никаких откровений, никаких открытий, а просто говорящая о том, что каждый мыслящий понимает в глубине души, но подчас просто боится высказать вслух.

В Ватикане был создан новый монашеский орден, который, по сути своей, и включил в себя всех людей, обеспечивающих Проект. Даже наемников, отпустив им все грехи, прошлые и будущие. Потому что их задачей была охрана этих самых тайников. Хоть кто-то из них обязан был уцелеть, даже если мир бы провалился в пропасть.

О Катастрофе в книге уже не было ничего, но это и понятно. В послесловии, написанном каким-то Фернаном Миллем, было сказано лишь о том, что Бергманн, судя по всему, Катастрофы не пережил. Но его Проект состоялся. Церковь, к которой в годы гибели мира обратились даже те, кто не верил ни во что, сумела провести его дальше, через мрак Темных лет, через гибель почти всего человечества. И именно Церковь оказалась тем центром, вокруг которого началось формирование нового общества. Какие-то монахи-наемники уцелели, равно как и другие люди из Проекта. Что и требовалось.

И как мне кажется сейчас, прогресс все же был остановлен. По всему миру. Вот здесь, на Большом Скате или в Новой Фактории, – вершина прогресса. Альтернатива – оставаться дикарем, негром. А другой альтернативы нет – похоже, не предусмотрено.

В книге об этом не было написано, но мозаика у меня в голове сложилась именно так. А по-другому не складывалась.

Когда я дочитал книгу и отложил ее в сторону, за окном начинало светлеть. Ночь прошла, а я и не заметил.

* * *

Несмотря на то что наступила суббота, выспаться после проведенной за книгой ночи не светило – надо было идти в церковь. Не то чтобы это здесь было обязательным, я у Веры по пути на сей счет многое выведать успел, но новому в городке человеку начинать с такого пренебрежения точно не стоит. Тем более что службу вести должен будет преподобный Савва, тот самый, который будущее Веры определит.

Мальчишка от булочника не подвел: я обнаружил пакет с выпечкой, на котором было написано мое имя, у калитки. Пакета тети Насти уже не было – забрала.

Заглянул на конюшню, подкинул в ясли сена для Зорьки, потом в дом пошел, завтракать да умываться.

Затруднился в другом: не знал, что здесь принято надевать в церковь. Какой-нибудь «выходной костюм» должен быть, наверное? Или не должен? Черт, тоже заранее спросить не озаботился. Насчет танцулек выяснил – узнал, что многие приезжают с дальних краев острова, так что бриджи с сапогами – вполне нормально. А вот в церковь?

Ничего умного не придумав, натянул все те же бриджи с сапогами да рубашку свежую. Жилет с многочисленными карманами, шляпа – и все. С револьвером вышло затруднение: надевать или не надевать? Решил не брать: куда его потом денешь, если с ним в церковь нельзя, – но вообще, как мне кажется, в местный «дом божий» с оружием наверняка можно. Не стану утверждать наверняка, но вот кажется мне так. Хотя могу и ошибаться.

На улице было довольно людно, и шли люди в одном направлении все больше. «Принарядившихся» я среди них не видел, к слову, так что с этим все в порядке, а вот мужчины и некоторые женщины были вооружены, так что револьвер, похоже, я дома зря оставил. Ну да ладно, ничего страшного – от кого мне здесь отбиваться?

Церквей в городке было несколько… точнее, не так: церковь была в городе одна, огромная, на центральной площади, но кроме нее имелось еще два зала собраний, где службу вели проповедники-добровольцы из числа одобренных преподобным Саввой. Тот же Черный квартал предпочитал слушать проповедника своего, а через него, насколько я успел уже догадаться, тот же преподобный транслировал «адаптированные версии» проповедей. Да и Черный квартал старался в быту с кварталами «белыми» не пересекаться – равноправие в этом мире не слишком декларировалось.

Еще зал собраний был в стороне порта, туда захаживали все больше приезжие, купцы, моряки и другой временно оказавшийся на Большом Скате люд. Но главное собрание, естественно, было в главной же церкви, куда и несли меня сейчас ноги.

Аглая, к сожалению, сегодня на службу не собиралась, так что увидеть ее сейчас я не надеялся, хоть и не отказался бы. Зато у самой церковной ограды встретил Веру, в компании с Евгеном и всей его семьей. Увидев меня, она замахала рукой и побежала навстречу, явно обрадованная.

– Можно я с тобой сяду? – с ходу спросила она.

– Можно, почему нельзя, – усмехнулся я. – Заодно подскажешь, если я что-то не пойму или сделаю неправильно.

Я мельком взглянул на лицо Евгена и обнаружил, что тому такой поворот не понравился. Со своей стороны, он прав, но мне кажется, что Вере вообще сейчас хорошо бы ощутить свою независимость – не надо ей встраиваться в семью дяди на правах одной из младших. Она младшая в рамках их большой семьи, но не в дядиной, – это важно понимать.

Но со мной Евген поздоровался вежливо и вроде даже как доброжелательно, равно как и все его семейство. С ним и женой – за руку, дети же поклонились коротко.

Церковь городка была очень похожа на церковь Новой Фактории – большое здание с побеленными стенами, конический купол, простой крест. Никакого намека на роскошь, как в церквях европейских, – скорее, наоборот, подчеркнутая скромность и простота. Ни каких-нибудь алтарей, ни «царских врат», ничего подобного, лишь несколько столиков с горящими свечами возле большого каменного креста, стоящего у боковой стены.

Кстати, а ведь из книги Бергманна я понял, что одним из центров создания Проекта была церковь католическая. А вот ее наследие прародительницу совсем не напоминает. Полагаю, что следует читать книгу «Церковное возрождение», которую я тоже привез из Новой Фактории. Но не сегодня: сегодня надо будет выспаться.

Да, о церкви: как и в Новой Фактории, к ней примыкало целое подворье. Больница, детский сад для детей негров, начальная школа. Все как там.

Людской поток проходил в ворота и растекался по огромному залу, уставленному простыми деревянными скамейками. Проходя в ворота, мужчины снимали шляпы, а вот женщины – кто как, похоже, на них жесткие нормы не распространялись. Люди рассаживались, многие выбирали явно давно привычные места, здоровались, разговаривали, смеялись, настроение у всех было явно приподнятое – вроде как на праздник пришли.

– Пойдем туда, к окну, – показала Вера, заодно ухватив меня за руку и потащив. – Я там всегда раньше с подругами сидела.

Я только плечами пожал, но сопротивляться не стал. Место как место, не хуже других. Едва уселись, как к нам протолкался старший сын Евгена, худой, длинный, уселся рядом, уже потом спросив:

– Я с вами, хорошо?

– Давай садись, – махнула рукой Вера. – Алексей, это Пламен, мой брат двоюродный.

Семейный статус Пламена я и так хорошо понял, представлять не требовалось, но руку я ему протянул, поздоровался уже не так формально, как на улице. Пламен, посидев минуту, вдруг о чем-то вспомнил, подскочил и начал проталкиваться по ряду к проходу, стараясь не наступать на ноги сидевшим.

– Вера, спросить у тебя хочу, – вспомнил я о том, что пришло мне сегодня с утра в голову. – У вас здесь купить для спорта что-нибудь можно? Ну турник хочу сделать во дворе, мешок подвесить и гантели какие-нибудь найти. Или гири.

Вопрос оказался сложным, и, если бы не слово «гири», оказавшееся общим для нее и меня, пришлось бы изображать все руками, к недоумению сидящей чинно публики. Но все же она сообразила.

– Перекладину тебе пусть Иван-моторист сделает, – сказала она, указав на сидящего в дальнем от нас конце зала Ивана. – А гири на верфи закажи, в литейке, все так делают.

Про «колотильный» мешок она ничего не сказала, но это я уже как-нибудь сам, придумаю что-нибудь. А то встал сегодня, потянулся, проморгался – тут на физкультуру потянуло, а ничего нет. Так, поприседал, поотжимался, да и все, а хотелось бы большего.

– В любом случае понедельника ждать, – добавила Вера, – сегодня уже никто не работает, только лавки до трех часов и кабаки.

– Хорошо, – кивнул я и сменил тему: – Ты с дядей поговорила нормально?

– Да. Он против.

– И как объясняет?

– Считает, что так дом разделится на две части, а он этого не хочет.

– Делить и вправду не следует, – сразу сказал я. – А вот четко разграничить обязанности не мешает. Ты сама что думаешь?

– Не хочу к нему в семью, – сразу замотала она головой. – Не могу просто. Мне уже все равно, как дальше будет, но из родительского дома я не уйду. И в него никого не пущу.

– Тебе надо получить свое направление в семейном деле, – сказал я о том, о чем думал последние дни. – Не долю, доля твоя, как я понимаю, и так никуда не денется, а именно свою работу – такую, чтобы она как можно меньше с дядиной пересекалась.

– Например?

– Ну… не знаю, говорю, что первое в голову приходит… Допустим, дядя подминает под себя торговлю – ты занимаешься… китобойным делом, например. Это я так, на ходу придумал, – прервал я ее еще не начавшуюся речь. – Или открыть какое-то новое направление в торговле. С новым товаром – таким, каким раньше не занимались. Что-то свое нужно иметь, такое, чтобы потом никто не мог тебе сказать, что вот тебе что-то выделили, а ты не оправдываешь… понимаешь меня?

– Понимаю, – энергично закивала девочка. – Ладно, давай потом об этом, вон Пламен возвращается.

Пламен вновь протиснулся вдоль ряда, сел рядом с Верой. Где-то хлопнула дверь, по залу пронесся ветерком негромкий шепот: «Преподобный».

Преподобный Савва, одетый в белый френч, без шляпы, с зачесанными назад седыми волосами, прошел по залу, на ходу здороваясь с людьми из первых рядов, поднялся на кафедру. В церкви стало тихо. Акустика была такая, что нам, сидящим в самой середине зала, было слышно, как шуршат переворачиваемые страницы блокнота, который священник положил перед собой.

– Братья и сестры, – заговорил преподобный.

Голос у него был чуть хрипловатый, но звучный, такой, какой к себе внимание сразу привлекает. Мое привлек, по крайней мере.

– Сегодня проповеди не будет, – сказал он неожиданно, и по залу прошла волна шепота. – Я просто хочу поговорить с вами. Поговорить о том, что случилось с экипажем шхуны «Закатная чайка», отправившейся недавно в Новую Факторию за грузом. Целый экипаж, наши родственники, друзья, соседи – в общем, люди с нашего острова, наши люди. Они погибли, почти все. В живых остались двое на судне, Иван Копытин и Игнатий Бородин, да случаем уцелели двое из каравана – Вера Светлова и Алексей Богданов. Веру отец спас: укрыл в пещере, а сам погиб, – Алексею же голову разбили, приняли за мертвого, а он отползти сумел, чем и выжил. Так вот, было четырнадцать человек, а осталось четверо.

Помолчав немного, преподобный Савва продолжил:

– Мы скорбели о них, мы готовы помогать семьям. Но достаточно ли этого? Будет ли наша совесть спокойна перед людьми и Богом, если мы этим ограничимся? Нет, не думаю. Всевышний не помогает нам и не вмешивается в наши дела…

Тут я немного «запнулся мыслью», потому что такого постулата от священнослужителя я пока еще не слыхал.

– Он нам единственный и окончательный Судия, он судит нас по делам нашим. И нам не мешает почаще оглядываться на самих себя и думать над тем, как рассудит он нас. Погибли наши люди, убиты теми, кто не знает имени его, кто не хранит облика его, данного нам от рождения, кто презирает обычаи и правила – те, какие обязан соблюдать человек. Если такой заведется в нашем городе, мы в силах судить его по Закону и покарать так, как Закон определяет. Но что делать с теми, кто далек от дома нашего Закона и кто презирает его? Теми, кто руководствуется простым инстинктом: хочу – дай. Не даешь – украду. Не могу украсть – убью и возьму. Они что, достойны оставаться безнаказанными? А кровь друзей наших и родственников пролилась в землю и плодов не дала? Все впиталось и все забыто?

Преподобный Савва глубоко вздохнул, взял с кафедры маленькое, обтянутое кожей Писание, показал его залу:

– Не мир Я принес, но меч. Так сказал он. Не для того он пришел, чтобы примирить ум и глупость, благородство и скотство, зло и добро, людей и нелюдей. Когда-то давно люди забыли о его словах, они стали мириться, стали терпимыми. Можно быть терпимым к малой оплошности и неудачной шутке, но как можно быть терпимым к злу? Нельзя, а они стали. И Зло стало разрастаться, чувствовать свободу, затаптывать в грязь добро, перекрикивать правду, разврат глумился над целомудрием. Зло восторжествовало – и мир погиб. Святая Церковь с трудом восстановила первые ячейки людей, готовых жить по Закону Его, готовых бороться со Злом, если оно все же возникнет снова!

Голос преподобного возвысился, он выдержал небольшую паузу, оглядел притихший зал.

– Убить тех, кто пришел с миром, торговать, – Зло. Не хочешь ты торговли – выстави торговцев со своей земли. Но негры этого племени не этого хотели: их вела жестокость, алчность и глупость. Я хочу надеяться на то, что это была именно глупость. Почему? Потому что только глупец способен убить тех людей, которые представляют народ. Народ, знающий закон Божий, народ, готовый честно предстать пред взором его тогда, когда придет время. Жизнь – дар Божий, мы не вправе им пренебрегать, мы не вправе его не защищать. Это самый главный дар, который мы получили от него, и можем ли мы относиться к этому дару с пренебрежением? Мы защищаем себя, но не всегда способны защитить. На нас можно напасть неожиданно, нас можно превзойти числом, как случилось с нашими братьями. Но если те, кто напал на них, понесут кару – не защитим ли мы жизнь других, тех, кто пойдет по тем дорогам после? Мы не даем уйти без наказания преступнику в своих землях, так почему мы должны давать такую возможность дикарям? Не значит ли это, что мы намерены исполнять волю Божию избирательно, там, где нам удобно, и забывать о ней там, где нам она затруднительна?

Зал молчал, преподобный кивнул каким-то своим мыслям.

– Пришла телеграмма из Новой Фактории. В городе собирается ополчение, они намерены покарать племя, нарушившее мир. Они просто сообщили нам об этом, но я решил обратиться к городу с вопросом: допустимо ли будет, чтобы дело, касающееся нас, перешло в руки людей из другого города, а мы просто отсиделись бы в покое? Для меня ответ очевиден, как, думаю, и для многих иных мужчин нашего города. Думайте. Полковник?

Преподобный Савва обратился к сидевшему в первом ряду полковнику Ионе, который коротко кивнул и встал, обратившись лицом к залу. Откашлявшись в кулак, он сказал:

– В понедельник я начну записывать добровольцев в команду. Сорок человек на двух судах мы должны отправить в Новую Факторию, в поход против племени. Никого назначать не буду – пусть каждый решит сам для себя. У меня все.

Полковник опять сел. Проповедь, к слову, тоже состоялась, уже после этого. Говорил преподобный о том, о чем, в моем понимании, ни один священнослужитель говорить был не должен, – если кратко изложить, то темой проповеди была «око за око, зуб за зуб». В чем я с ним был в высшей степени согласен. Еще он говорил о том, что терпимость – это чаще всего трусость, а трусость – самый страшный из грехов, – опять я с ним кругом соглашался. И когда все встали и хором пели гимны из книжечки – я так чуть не больше всех старался, хотя вроде бы пока и не уверовал. А потом я вбросил серебряный рубль в копилку с надписью «Полонный сбор».

* * *

После службы люди расходились не сразу, толпились на площади, разговаривали – общались, в общем.

– А ты что сегодня будешь делать? – спросила Вера.

Я прикинул, что у меня сегодня за планы были. Собирался я Зорьку оседлать и немного в верховой езде попрактиковаться, обещал я Аглае это сделать. Еще планировал посетить стрельбище, что расположилось сразу за блокгаузом ополчения, и там, естественно, пострелять, забрасывать это дело нельзя. А потом собирался воспользоваться преимуществом нового места жительства, то есть пойти на пляж и там проваляться на горячем песке до тех пор, пока не надоест. Или не стемнеет. Или не пора будет на танцульки собираться.

Это все именно в таком порядке я и изложил.

– А мы с Пламеном на пляж собираемся, – заявила Вера, а Пламен кивнул. – Туда, за маяк, знаешь уже?

Не знать было трудно: маяк как раз у гавани был, а пляж тянулся за ним.

– И вообще мы с друзьями собираемся, давай с нами, а?

Я представил себя в обществе многочисленных пятнадцатилеток и решил, что долго я там вряд ли протяну.

– Ну если только позже, – отмазался я. – Приду на берег, а там уже видно будет.

– Ну… хорошо, – кивнула Вера, и они с Пламеном пошли к поджидавшим их Евгену с женой и остальными детьми.

Я поискал в толпе Ивана-моториста, но не нашел – наверное, он уже ушел, – поэтому развернулся и направился домой, Зорьку седлать.

* * *

День провел с пользой, можно сказать. Уже верхом, прямо чистый ковбой, подъехал шагом к оружейному магазину, где купил патронов и для карабина, и для револьвера. Были они здесь не слишком дорогими, а учитывая их многоразовое применение, так и вовсе цена становилась терпимой. Затем направил Зорьку к стрельбищу, на котором оказалось довольно людно: в будни такого нет.

Стрельбище было с навесами, что радовало, а то к середине дня солнце палило уже совсем немилосердно. Стреляли здесь больше по «сковородкам» и «перевертышам», откликающимся мелодичным звоном на каждое попадание, и только на самом длинном, трехсотметровом, рубеже палили уже по бумажным мишеням. Стреляли, ждали сигнала небольшой рынды, после чего дружно шли смотреть попадания и заклеивать дыры в мишени наклейками. А потом стреляли опять.

За неимением серьезной дальнобойной винтовки я на трехсотый рубеж не пошел, устроился на главном, где мишени были расставлены на десяти, двадцати пяти, пятидесяти и ста метрах, подумав еще, что этого категорически мало, – надо бы найти место для стрельбы «практической», то есть такой, где надо перебегать, приседать и поражать силуэтные мишени на скорость. А то здесь так – всего один навык будешь отрабатывать, а этого совсем недостаточно. Хотя подозреваю, что те, кому надо, стреляют здесь просто «на пленэре»: кто может помешать? Та же Аглая даже во дворе у себя может этим заниматься. Если захочет.

Расстрелял сотню патронов из револьвера, в очередной раз убедившись в удивительно высоком качестве его изготовления, потом еще сотню из карабина, решив, что тот вполне может служить оружием ближнего боя. Пусть он и не самозарядный, но, приноровившись, рычаг можно двигать очень быстро и очень плавно. А вот как оружие боя на дистанции он все же не очень – винтовка нужна.

Дальше застоявшаяся у крытой коновязи Зорька довезла меня до дома, а себя – до конюшни, при этом я с удивлением обнаружил, что чувствую себя на ее спине все комфортней и сам процесс верховой езды начинает доставлять удовольствие. Да и сам факт того, что я не сам по жаре топаю, а меня кто-то везет, очень радовал. Температура, как мне кажется, куда-то к сорока градусам подскочила.

Дома быстро вычистил карабин с револьвером, а затем, прикинув, что часа три у меня в запасе еще есть, уже пешком направился на пляж.

К середине дня, к самому зною, городок почти опустел. Тут, как мне кажется, вообще пора сиесту вводить. Нам, то есть тем, кто в порту работает, вроде еще терпимо, на середину дня планировались все те работы, что в тени делаются или где-то в помещении, а вот как тем, кто на земле… Хотя, возможно, они-то сиестой не пренебрегают – зачем на ровном месте солнечный удар получать?

А вообще, кстати, в море хочется. Вот так. Пусть я всегда был крысой сухопутной, а обратно на палубу «Чайки» тянет так, что никаких сил нет. Чтобы паруса над головой, чтобы ветерок, чтобы плеск волны в деревянный борт и дельфины под форштевнем. Все равно куда – за товаром или чем другим. Ладно, до плавания к Большому острову три дня всего осталось, так что и тосковать нечего. Вернемся – а там на Новую Факторию. Не то чтобы на приключения тянет, но я там быть обязан, причем в первую очередь. И даже не только из-за Веры и не только для мести за тех, кого я даже никогда не видел, а еще потому, что меня все считают жертвой того нападения. Странно будет, если не поеду.

Так, за размышлениями, широко шагая и хлопая тростниковыми тапками по пяткам, я добрался до пляжа.

Пляж здесь был что надо, всем пляжам пляж. Он невысокой гряды камней к морю тянулась широченная полоса крупного и чистого песка, на который буквально хотелось свалиться брюхом. Людей хватало, но пляж был настолько просторным, что никто никому не мешал. С удивлением узрел вышку, на которой под тентом сидел человек с рупором. Спасатель? А почему бы и нет, собственно говоря.

Веру я не увидел, чему, если честно, только обрадовался: хотелось провести время в покое и тишине, а компания подростков такого бы точно не позволила. Несколько таких компаний пристроилось вдали от меня, я даже не мог разглядеть, кто там, поэтому решил устроиться прямо здесь, к ним не приближаясь. Расстелил подстилку, разделся быстро, спрятал под одежду флягу холодного чаю с лимоном. И, разбежавшись, с ходу нырнул в воду.

Плеснуло, шум словно отрезало, забулькало негромко, перед глазами проскользнуло песчаное дно с мелкими камешками, я почувствовал вкус морской воды. Сделал несколько энергичных гребков, вынырнул, отфыркиваясь. Красота. Нет, человек должен жить у моря. Можете спорить, но мне по фигу.

Еще раз нырнув и зацепив горсть песка со дна и спугнув попутно маленькую камбалу, погреб от берега кролем, наслаждаясь теплой водой, запахом йода, солнцем и вообще всем подряд. Вскоре дно довольно круто пошло вниз, достать его опять уже не получилось. Как-то вспомнилась та самая длиннокрылая акула, которую я видел с борта «Чайки», темнота под ногами сразу показалась неуютной какой-то. Заодно обратил внимание на то, что далеко от берега никто не отплывал, – только я один тут решил «речку переплыть». Поэтому развернулся и с еще большей решительностью рванул к берегу. Ну его, я ведь про местные «правила посещения пляжа» даже не спросил заранее.

Когда глубина стала по пояс и до берега осталось всего ничего, огляделся вновь. Теперь обратил внимание на несколько рядов выстроившихся в цепочки поплавков, тянущихся от берега в сторону моря. А не противоакульи ли это сети случайно? Я помню, в детстве еще очень удивился, когда узнал из книжки, что они ставятся не параллельно берегу, отгораживая его, а перпендикулярно, перекрывая маршруты акул. Те ведь все время двигаются, чтобы не утонуть, и добычу начинают искать, курсируя вдоль берега. Ну и в сетях путаются, после чего задыхаются и тонут.

Спросить бы у кого, но нельзя: опять дураком буду. Однако никакой другой теории на ум не приходит. Кстати, а я ведь далеко за их конец заплывал. Как ни крути, а дураком получаюсь.

Частичное решение загадки пришло часа через два после того, как я пришел на пляж. На вышке спасателя вдруг зазвенела рында, а народ довольно энергично начал выбираться из воды, оглядываясь назад и выстраиваясь вдоль линии прибоя. Неподалеку от меня, на расстеленном покрывале, сидели две средних лет женщины, угощавшиеся виноградом, и одна из них, круглолицая блондинка с золотистым загаром, сказала второй:

– Опять акула.

– Ерунда, сейчас Сашка Васильев на вышке, у него на любую рыбу паника, – ответила вторая, вглядывавшаяся в воду из-под приложенной козырьком ладони.

Нет, пожалуй, что зря я так далеко заплывал. Впредь надо умнее быть, а то так пустит какая-нибудь рыба на закуску, и все… или как Василий буду, кучер, – тоже радости мало. Интересно, кстати, как он свои руки-ноги потерял? Не акула ли?

Тьфу, блин, что-то мороз по позвоночнику, аж лопатки свело. Воображение разыгралось, кино «Челюсти», блин.

Акула с пляжа то ли ушла, то ли ее и вовсе не было, но купался народ дальше осторожней – максимум по пояс в воду, и не дальше. А вода прозрачная, как стекло, видно далеко и глубоко. Затем я уже на часы глянул, собрался и домой пошел. Пора.

После пляжа растащило немного, завальяжило, как обычно и бывает. Кожа под солнцем и от соли натянулась, надо еще в душ заскочить. Шел неторопливо, перекинув сумку со всем своим пляжным добром через плечо. Жара дневная уже на убыль пошла, дело к вечеру. В такой вечер только гулять, а мне до сих пор не довелось. А уже хочется. Пива холодного выпить или сидра, он мне тоже нравится, может, даже поплясать. Я вообще танцев не любитель, но… там видно будет, в общем.

Еще вот Аглаю видеть хочу, и чем дальше, тем больше. Даже уже немного невтерпеж. С цветами прийти? Нет, такой ошибки допускать не буду. Из многих лет общения с полом противоположным вынес истину: только последний идиот идет на свидание с цветами. Цветы надо домой приносить, и вполне достаточно, потому что нет худшего положения, в которое ты можешь ввергнуть женщину, чем сунув ей на свидании букет цветов. Она его и выкинуть не может, и девать его некуда, и руки все время заняты – так дала бы этим букетом такому кавалеру по мордасам – так и то нельзя, он же, дурак такой, от всей души своей дурацкой этот веник притащил.

Так, насчет глажки брюк пролет получается… и утюга у меня нет, и как с ним обращаться, не знаю, даже если бы и был. Тут небось с угольками утюг, вроде того, который я когда-то в том самом доме на Селигере нашел, в коем укрываться собирался. Да, укрылся, называется. Вот тут, на Большом Скате, хрен достанешь теперь, ха-ха. А что, я так даже и не против, на самом деле! Если уж откровенно, то я за много-много последних лет так хорошо себя не чувствовал, как вот здесь и сейчас. Пусть у меня там квартира в сто пятьдесят метров была, большой джип и спортбайк на лето, пусть давно забыл, как это «деньги считать», а ощущение такое, что там как пир перед чумой был, истеричный и мрачный. А вот здесь – настоящее. И Зорька вместо «армады».

Во флигеле после дневной жары было прохладно, хорошо. Свет через узкие окна падал на пол косыми прямоугольниками, а под высокой тростниковой крышей уже повисла тень. Схватил полотенце, метнулся в душ, минут пять потоптался под струями теплой от солнца воды, смывая с себя морскую соль.

Так… вроде нормальные брюки, их в магазине отгладили, измяться не успели. Натянул их, накинул на плечи подтяжки, без которых тут брюк вообще не бывало, потом пояс продел. Так, оружие в питейные нельзя, так что привычка привычкой, но револьвер дома остается.

Так, ладно, к зеркалу… Нормально, вполне даже жених. Борода пока аккуратная, не отросла, сорочка свежая, жилет так вообще хоть куда, сапоги начищены. Все, можно идти.

* * *

Зал собраний находился на той же самой площади, что и церковь, и размером от нее отличался мало, разве что в высоту: купол ему не требовался. Люди шли и ехали к нему со всех сторон, верховые оставляли коней у длинных коновязей, коляски отгонялись куда-то за угол здания. Много было людей, но и зал размерами такой толпе вполне соответствовал.

Вместо дверей здесь были широкие, распахнутые настежь ворота, пол из утрамбованной до каменного состояния земли был посыпан свежими опилками. Мощные каменные колонны поддерживали могучие деревянные балки, на которых лежала крыша и с которых свисали люстры с многочисленными масляными лампами. Несмотря на это, в зале все равно был полумрак, да и как иначе.

Напитки разливались во многих местах: будь тут одна-единственная стойка – к ней бы не протолкаться было. А так, как где-нибудь на улице, организовали нечто вроде загончиков, в которых молодые шустрые негритянки… не привыкну никак к этому понятию в отношении вполне наших девок, разве что с татуировкой на лицах… разливали напитки и принимали монеты от посетителей.

Мужчин и женщин было поровну, причем и те и другие приходили как смешанными компаниями, так и «однополыми», а то и просто в одиночку, вроде меня. Покрутившись по залу, Аглаи не нашел, зато обнаружил большую площадку под танцы, сцену, а на сцене оркестрик, настраивавший инструменты. Гитара, скрипка, что-то среднее между банджо и мандолиной, виолончель или что-то в этом духе, я такого не видел, ну и ударные, вполне типичного вида. Ага, вон еще трубач… Интересно, что здесь будут играть?

Остановившись у стойки, попросил пива у девчонки с частично сведенной татуировкой и висящим на самом видном месте, в открытом декольте, крестиком. Девчонка стрельнула глазами, налила пива в большую граненую кружку, приняла медяк, ловко смахнув его в кассу. А я, проигнорировав «стрельбу глазами», направился кружить по залу в поисках Аглаи. И нашел ее входящей в зал и оглядывающейся по сторонам.

Наряд ее меня восхитил – может быть, потому, что ничего подобного я в жизни не видел. Вместо шляпки у нее была какая-то хитрая наколка на волосах, похоже изображавшая наличие головного убора. Белая блузка вполне обычного вида, с открытым воротом, ожерелье из кораллов на груди. А вот ниже пояса была некая смесь из юбки и брюк с короткими и очень широкими штанинами, свисающими на высокие сверкающие сапоги. Понятно, верхом приехала и при этом старалась принарядиться. Для такого случая иного наряда, наверное, и не придумаешь.

Увидев меня, идущего к ней через толпу, жеманиться не стала, замахала рукой:

– Привет.

– Привет. Боялся, что не придешь.

– С чего это? – вскинула она брови. – Рано еще, танцульки еще… через пятнадцать минут начнутся.

– Надо же, – удивился я. – А мне казалось, что уже вечность прождал. Что тебе предложить?

– Я сидр буду.

У стойки было людно, еще две негритянки, одна «экс», а вторая даже «актуальная», сноровисто наполняли бокалы, принимали деньги, не давая очереди скапливаться. «Актуальная» наполнила узкий бокал сидром, поставила перед Аглаей. Та улыбнулась мне слегка, подняла бокал, вроде как салютуя, но затем ее взгляд метнулся куда-то мне за плечо, и моя спутница едва заметно поморщилась.

Я обернулся. В зал вошел осанистый, хоть и вполне молодой толстяк со светлой бородой веником, одетый в белый парусиновый костюм непривычного мне местного фасона.

– Что-то не так? – спросил я у Аглаи.

– Нет, все в порядке, – вновь заулыбалась она. – Бывший ухажер всего-навсего.

Толстяк Аглаю заметил, кивнул, по мне же скользнул подозрительным взглядом, встретив с моей стороны совершенно тупой и равнодушный. Он, похоже, «бывшим» себя не считает, как мне кажется. Надо иметь в виду.

Дальше Семен Пузан – так, насколько я помню, звали этого толстуна – потерялся в толпе. Вера говорила, кажется, что он хозяин моряцкой гостиницы, что возле порта. Помню такую: как раз когда в город идешь, она по левую руку остается. Там еще кабак на первом этаже.

Народ все прибывал и прибывал, голоса накладывались на голоса, становилось даже тесновато. Много было молодежи, но и людей постарше хватало, подчас и совсем постарше, уже почтенными сединами убеленных. Танцульки здесь были явно для всех возрастов. Те, кто постарше, рассаживались на лавках вдоль стен, молодежь предпочитала стоять. Мы с Аглаей, болтая ни о чем, тоже пристроились у колонны в центре зала, неподалеку от площадки для танцев.

Вот один из музыкантов, скрипач, молодой, худой и очень высокий, одетый в белую рубаху под ярко-красным жилетом, что-то крикнул, что – я не смог разобрать, затем громко отсчитал: «Раз, два, три!» – взмахнул смычком, и ансамбль очень слаженно и лихо заиграл. Что играли? А трудно сказать. Что-то было и от кантри, что-то и от русской музыки, что-то… черт знает, я не музыковед. Легкая, веселая, чуть разухабистая музыка, под которую легко танцевать.

Начало танцев немного удивило. Никто не собирался в группы и не разбивался на пары, люди выстраивались в нетесные ряды и начинали танцевать, повторяя движения за скрипачом, успевавшим выделывать еще какие-то кренделя ногами. Впрочем, не слишком сложные, так что танцевать могли все. Сначала людей на площадке было немного, больше смотрели, чем плясали, потом стало больше и еще больше, и когда мы с Аглаей все же присоединились к ним, то оказались чуть не в последнем ряду.

Хоть я большим танцором никогда не был, но в ритм попал свободно – действительно ничего сложного. Что-то подобное я видел в Америке, в Техасе, куда ездил по приглашению своего бывшего сослуживца, несколько лет назад сменившего страну проживания. Точно так же в большом кабаке люди строились в ряды и танцевали под кантри. И вот теперь что-то подобное здесь, разве что кантри не совсем кантри, а так все соответствует. Даже шляпы.

Оркестрик так отыграл с десяток песен, после чего объявили маленький перерыв. Люди, смеясь и болтая, расходились к стойкам.

– Ну как тебе? – спросила Аглая, принимая от меня новый бокал с сидром.

– Отлично, – показал я большой палец. – И организация танцев разумная, я с моими талантами не могу никому ноги оттоптать.

– Ну это временно, – засмеялась она. – После перерыва танцевать будут уже парами, так что у тебя все впереди.

Мне очень понравилось, как она смеется. Всем лицом, белозубо, кажется даже, что она просто светится при этом.

– А за свои ноги ты не боишься?

– А ты что, намерен меня приглашать? – сделал она вид, что удивилась. – Ни за что бы не подумала.

– Ну… не я, так Семен Пузан пригласит, – вспомнил я об отставленном ухажере, который время от времени попадался на глаза, поглядывая на меня с до крайности недовольным видом.

– Нет, нет, нет! – захохотав, запротестовала она. – Ты хотя бы легче, Семен если наступит, то танцевать мне потом долго не придется.

Так, за болтовней, дождались того, что оркестр вернулся на сцену. Вновь скрипач повторил свой ритуальный счет, опять зазвучала музыка, на этот раз медленная и романтичная. Зал начал быстро разбиваться на пары, и первое, что я сделал, – честно сказал:

– А я этого танца не знаю… У нас такого не танцевали.

– Ничего сложного, – сказал Аглая. – Пошли. Смотри на мои ноги и по сторонам. Ну давай, не бойся, вот так, за руку меня… и пошли.

Нельзя сказать, что совсем ничего сложного не было, да и боялся я своей партнерше на ногу наступить, но к середине танца более или менее приноровился. Успокаивало то, что вокруг отнюдь не все были виртуозными танцорами, никто на меня в ужасе не таращился и пальцами не показывал.

Второй танец оказался тоже поначалу неприятным сюрпризом – что-то быстрое, с верчениями, притопами и кружениями. Спасибо Аглае, взяла инициативу в свои руки, а дальше и я постиг нехитрый рисунок. Оборот дамы, поменяться местами, крутануться вдвоем… да ничего сложного, в сущности. А еще что-то давно-давно забытое поднялось в памяти. Я еще совсем молодой, танцую с девушкой, ощущение ладони на сильной и гибкой талии, ее лицо совсем близко… Ах, мать его, сколько же всего хорошего я потерял и забыл, пока «вопросы решал» и «дела делал», каким дерьмом несусветным все это во мне было завалено. Тогда ведь «красивой жизнью» казалось, а присмотреться – так это и не жизнь была, а какое-то кривое ее подобие. Это вот сейчас жизнь, самая настоящая, с красивой женщиной, под хорошую музыку, а над головой, там, за тростниковой крышей, высокие звезды, и они отражаются в море, которое совсем-совсем близко, рукой подать. За чем бежал все это время, чего добивался, за каким дьяволом влезал во всякие «схемы» и «замутки» – не понимаю. Тогда понимал вроде, а вот сейчас чуть с другого места глянул – и все, как борьба в грязи получается, если присмотреться.

За руку проводил улыбающуюся даму с площадки, подошли к колонне. Там она с какой-то подругой встретилась, маленького роста симпатичной смуглянкой в юбке до колен и высоких сапогах из парусины с рыжей кожей. Представила ее как Полину. Ну а я, представившись в свою очередь, побежал к стойке за напитками – для дам, ну и для себя тоже.

У стойки было людно и суетно. Пришлось подождать: быстро у девчонок уже не получалось. Кое-как подхватил три бокала и осторожно пошел назад, сканируя пространство перед собой на предмет движущихся по неправильной траектории тел. Не хотелось, чтобы два сидра и пиво выплеснулись мне на сорочку, да и вообще… Когда подходил к колонне, увидел стоящего перед Аглаей и Полиной Пузана. Вид у него был надутый и недовольный, он явно на чем-то настаивал. Аглая вежливо улыбалась и отрицательно качала головой. Семен попытался взять ее за руку, но она руку убрала, не переставая улыбаться.

Я подошел ближе, спросил:

– Какие-то проблемы?

– Нет, никаких, – обернулась ко мне Аглая, принимая бокал. – Мы просто беседовали.

По Семену не было заметно, что они «просто беседовали». Он был мрачен, надут и к тому же еще заметно пьян. Круглое красное лицо покрылось потом, от которого борода слиплась сосульками, рубашка тоже промокла от пота – на спине и под мышками расплылись большие пятна. Жилет Семен снял и держал в руке, толстой и заросшей рыжими волосами.

Обернувшись ко мне, Семен посмотрел мрачно, а я ответил все тем же радостно-туповатым взглядом. Пропыхтев что-то, он повернулся и пошел от нас вперевалку.

Потом опять были танцы, Полину, так и оставшуюся с нами, пригласил какой-то приезжий с другого острова. Чуть позже Аглая оставила меня «на пять минут», встретившись с немолодой парой – судя по тому, что она успела сказать, какими-то родственниками. Я их даже помнил, кажется, с поминок: были они там.

На эти «пять минут» я отправился бесцельно блуждать по залу, просто глазея на людей. Остановился у танцплощадки, постоял, притопывая ногой в такт музыке. А затем почувствовал, как кто-то тронул меня за локоть. Обернулся – рядом стоял лопоухий и конопатый парнишка лет восемнадцати, который сказал:

– Там с тобой поговорить хотят, – и показал в сторону выхода.

– Это где «там»? – уточнил я.

– А на улице! – как-то радостно объявил он.

– А сейчас приду, – пообещал я, хлопнув его по плечу.

Честно говоря, меня какой-то азарт одолел. Нет, зачем зовут – понял я сразу. Еще понял то, что зовут как в моем детстве, «давай выйдем поговорим», то есть для драки. Если бы что-то подобное услышал в жизни недавней – насторожился бы, а может, и вовсе эвакуировал себя и даму через запасной выход – тогда всего можно ждать было, – а здесь… а здесь я схожу, не вопрос. Не будут здесь стрелять, и ножа ждать незачем. Доказать сейчас не смогу, но так чувствую. Не дадут здесь ножами размахивать – правила здесь такие, жесткие, в этом я уже разобрался.

Оглянувшись, убедился, что Аглая пока занята разговором, так что все в порядке, и пошел к выходу. Там, на входе в зал, тоже было немало людей, куривших трубки и маленькие сигары, болтавших, стоявших и сидевших на низком заборчике. Нашелся там и конопатый посланник, с таинственным видом поманивший меня за угол, в узкий проход между стеной зала и глухим забором городской управы, расположившейся как раз по соседству. Туда я решительно и направился, искоса глянув и убедившись, что следом за мной никто не идет.

Ждали меня в тени, метрах в десяти от угла. Семен, злобно пыхтящий и стоящий посредине, и еще двое – какой-то худой молодой парень незаметной наружности, в клетчатой рубашке и кожаном жилете, и другой, плечистый, сутулый, кривоногий, лет сорока, заросший по глаза бородой и до самых же глаз натянувший шляпу.

Чуток удивило другое: все трое держали палки. Не какие-нибудь дубинки, но вполне добротные, вроде отпиленных ручек от метлы… нет, чуть потолще, и потоньше черенка от лопаты. Можно такой приложить неслабо, если умеючи и от души. Честно говоря, думал, что кулачками ограничится, а тут все достаточно продвинуто. И где взять-то их успели?

Семен явно хотел сказать речь, в то время как его спутники начали сдвигаться в стороны, явно собираясь взять меня в клещи. А конопатый все же решил оказаться у меня за спиной, вследствие чего и пал первой жертвой. Я просто обернулся и сильным прямым левой ударил его в нос. Без вступлений, без предупреждений и угроз, просто с шагом, четким боксерским прямым, раз – и он хрюкнул, сел на задницу, стараясь удержать в ладонях резко полившуюся кровь.

Как я и рассчитывал, первым бросился на меня парень в кожаном жилете, высоко занося палку над головой – самая большая глупость из возможных. Палка осталась у меня, а он, закрутившись и потеряв ориентацию, полетел на Семена, куда я его, собственно говоря, и направил. А сам я в это время прыгнул в сторону сутулого, с ходу врезав дубинкой ему по пальцам, а затем, отбив руки вверх, со всей дури пнул его между ног, выбив из него глубокий и долгий вздох, после которого он просто выбыл из боя.

Семен с «кожаным жилетом» уже успели расцепиться, поэтому я резко сдвинулся влево, опять поставив «жилета» с Семеном на одну линию, врезал ему палкой по плечу, затем, не так сильно, но очень больно – прямо в лоб, со звонким деревянным звуком. «Жилет» заорал: «Ай!» – и схватился за голову, получил пинок в колено и от толчка вновь полетел на Семена, пытавшегося достать меня палкой из-за его плеча.

Семен бойцом не был. Нет, боевого духа у него было на троих, и кинулся он на меня как бык, но бык бестолковый и неуклюжий, выставленный на убой – на корриду. Сократить дистанцию и просто сбить его с ног, используя его же массу и скорость, было проще простого. Через секунду он уже пытался убежать от меня на четвереньках, а я, не давая ему подняться и встретить врага, то есть меня, лицом, вынуждал встречать натиск задницей, по которой он получал пинки и заодно огреб несколько раз палкой – от всей души, с оттягом.

– Не делай так больше, Семен! – напутствовал я его попутно. – Женщина выбирает кавалера, а так ты, дурак, ничего не добьешься, понял?! Ну н-на тебе еще, раз не дошло…

Семен не смог добежать до конца прохода, и, кажется, он просто испугался показаться перед людьми в таком виде – бегущим на четвереньках и подгоняемым палкой. Позору он предпочел смерть, то есть свалился на землю и прикрыл голову руками, хотя по голове-то я его ни разу и не ударил. А на задницу ему никаких рук не хватило бы, потому что объемом она была под стать своему владельцу.

Я оглянулся. Конопатый так и скулил, сидя на земле и зажимая нос, «кожаный жилет» уже бежал, пусть неуверенно и колченого, к дальнему от нас концу прохода, а сутулый, зажав руки между ног, лежал на земле и отчаянно ругался.

– Не сквернословь! – заявил я и, чуть нагнувшись, треснул его палкой по голове.

Бумкнуло, но он вроде даже и не заметил. Ну ладно.

– Все, представление закончилось, – объявил я. – Если у кого есть вопросы – задавайте сейчас, а то потом некогда будет: дама ждет.

– Пошел ты… – пропыхтел сутулый, но я решил, в силу незавершенности оскорбления, таковым его не считать.

– Верно, пошел, – кивнул я. – Пиво, танцы, все такое. И к доктору сходите, мало ли!

И пошел: обратно в зал.

Народ, сидевший на заборчике и стоявший у входа, посмотрел на меня с неким любопытством. Видать, звуки драки сюда доносились хорошо. При этом по поведению окружающих ясно было, что такие драки за углом здесь не редкость, а как и подобает – один из главных атрибутов танцев. Ну оно и понятно: у нас, даже если классику почитать, всегда узнаешь, чем характерны были такие вот танцы и танцплощадки. Да и собственный опыт хулиганской юности еще не совсем забылся.

Когда я нашел Аглаю, она как раз с родственниками разговор закончила и явно искала меня глазами. Помахал ей рукой, спросил, подойдя ближе:

– Станцуем?

– Приглашаешь?

– А как же!

Оркестрик как раз заиграл что-то медленное и романтичное, в самый раз даму приобнять за талию. А что еще нужно?

Не знаю, во сколько танцульки закончились, на часы не глядел. Да и какая разница? Когда оркестрик собрал инструменты, расходиться начали не все, многие продолжали пить у стоек, но мы с Аглаей пошли на улицу, на воздух. Вроде и просторный зал, и вентиляция приличная, а от такого скопления людей все равно душно было.

Аглая оказалась верхом, что естественно. У коновязи подремывала легконогая вороная кобыла, за коновязью присматривал сторож – рослый старик с большим револьвером на поясе. Не думаю, что в нем реальная необходимость была, но черт его знает. Он получил какую-то монету, поклонился солидно, показал жестом – мол, проходите.

– Ну… я все, я поехала, – сказал Аглая, отвязывая лошадь и перекидывая поводья ей через голову.

– А проводить можно? – вдруг осенило меня идеей. – Мне до дома два шага всего, я мигом!

– Зачем? – удивилась она. – Спать иди, я за час до дому доберусь.

– А я тебя охранять буду, – решительно заявил я. – У меня вообще работа такая.

– От кого?

– Ну… от акул, – ответил я, немного подумав. – Они тут очень опасные.

Пораженная глубоким смыслом моего ответа, Аглая помолчала секунду, потом осторожно уточнила:

– А… где я их встречу?

– А где бы ни встретила! – решительно ответил я. – Они раз – а я тут как тут.

Она только покачала головой, явно сдерживая смех, затем открыла притороченную к седлу сумку из толстой кожи, вытащила ремень-патронташ с кобурой.

– Видишь? – показала она мне оружие. – Никакая акула не устоит. Ты лучше ко мне завтра приезжай, к полудню – считай, что я тебя в гости пригласила. Приедешь?

– Ну а как ты думаешь? – улыбнулся уже я. – Нет, прямо сейчас возьму – и откажусь. Приеду, конечно.

Она надела ремень, затем легко вскочила в седло. Застучали по пыльной дороге копыта ее лошади, и вскоре темнота скрыла от меня Аглаю. Свидание закончилось, можно было идти домой, спать. Пора, устал на самом деле так, что ног под собой не чую. И настроение такое, что хоть пой во всю глотку, буди весь город – пусть потом даже всякими тяжелыми предметами забросают.

* * *

К полудню жара навалилась на остров со всей своей силой, и я впервые оценил по-настоящему необходимость носить шляпу. Соломенные поля отбрасывали тень и на лицо и шее обгореть не давали. Солнце здесь жесткое, я уже под ним загорел так, что сам себя в зеркале с трудом узнаю – то ли араб там, то ли и вовсе мулат какой-то. Кстати, если в этом мире негры настоящие еще остались – их как теперь называют?

Вот еще тема с Верой обсудить: мне в статусе «местных» негров многое непонятно. Что людей здесь покупают и продают – это я уже в курсе, слышал, и даже самому в таком деле поучаствовать предлагали. Но только вот рабов или кого-то подобного мне здесь видеть не приходилось. Да, работают негры и конюхами, и кем-то еще, и в порту их вижу, и вон на танцах негритянки напитки разливали, но вот на рабство это как-то все не похоже. Живут своим кварталом и в чем-то своим уставом – верно. Детей у них чуть ли не отбирают силой, отдают в детский сад и школу, но они вроде как и не слишком сопротивляются, потому что тех потом ждет вполне нормальная жизнь. Достаточно сказать, если Вере доверять, что половина священников – из таких детей, а они тут сила и власть немалая. Не вяжется с такой системой вся эта купля-продажа, не могу найти в ней явной выгоды. Ну вот не наврал бы тогда вождь про пленных женщин, ну вот купили бы мы их… привезли на Большой Скат, а дальше что? Тут моя сообразительность заходит в тупик и покидать его отказывается начисто. Как-то ни рынка рабов здесь не видно, ни рабовладельцев.

Пока я рассуждал об устройстве общества, Зорька с явным удовольствием трусила по дороге, понемногу поднимавшейся вверх. Слева от меня были невысокие, но вполне скалистые, местами заросшие кустарником горы, справа – пологий спуск к далекому уже морю, раскинувшемуся от горизонта до горизонта бирюзовым подносом, с тарелками островов на нем. Острова и острова, сплошные острова здесь, тысячи и тысячи. Это как же должно было Землю расколоть и перетрясти, чтобы в результате такой вот пейзаж получился? А вот еще вопрос: мне там… или «тогда»… сколько еще оставалось жить до того, как вот это все случилось?

Дорога была пуста, в воскресенье остров отдыхал, так что путь к поместью Аглаи был спокойным, располагал к философским размышлениям. Гнать лошадь по такой жаре не следовало, так что доехали мы до места больше чем за час, как я и рассчитывал.

Аглая встретила меня на веранде, одетая в обычный свой «наряд амазонки», а заодно и с маленьким подносом из стеблей тростника, на котором стояло два высоких бокала с чуть желтоватой жидкостью.

– Лимонада хочешь? – спросила она вместо приветствия.

– Я всего хочу, – неопределенно, но очень честно ответил я и взял один из бокалов.

– Предлагаю конную прогулку, – сразу перешла к делу Аглая. – Зорьку в конюшню, возьмешь другую лошадку – ей полезно пробежаться, и тебе к одной пока привыкать не надо.

– Согласен, – кивнул я, пригубив кислого и вполне холодного лимонада. – Но с одним условием: потом приглашаю на… ужин или обед?

– Не надо, мы с собой возьмем, – сразу запротестовала она. – Валентина нам корзинку собрала: где-нибудь у моря посидим. Не против?

Мысленно похвалив себя за предусмотрительность, а если конкретно, то за то, что не забыл прихватить на всякий случай «купальный костюм», состоящий из ярко-желтых шортов, я энергично закивал:

– Ни капли! Ты что ни предложишь – то и гениально. А вообще здесь даму на хороший ужин куда-нибудь можно пригласить?

– Если только в «Золотую бухту», – немного подумав, сказала Аглая. – Там вкусно, но надо столик заранее заказать, если в выходной.

– Понял, спасибо, – сказал я, мысленно делая пометку в воображаемом ежедневнике.

Конюх Степан забрал Зорьку в конюшню, а взамен вывел другую лошадь, гнедой масти, заметно игривую и подвижную, отчего я малость насторожился. Ну ладно, со спокойной рыжей Зорькой я уже вроде как сдружился, а теперь все заново начинать? Опозорюсь ведь, как есть опозорюсь. Заодно он подвел уже знакомую кобылу моей спутнице.

Из дома вышла Валентина, передала Аглае корзинку, которую та сразу как-то ловко закрепила за седлом, я даже не понял как.

– Ну что, по коням? – спросила Аглая.

Я только кивнул и относительно ловко вскарабкался в седло. Лошадь подо мной слегка заплясала, сдала назад, отчего я малость испугался, но все же вспомнил Тимофееву науку, удержал и осадил – построил, в общем. Аглая кивнула и тронула свою лошадку с места, так что мне осталось только пойти следом.

На этот раз мы свернули не привычно налево, в сторону города, а направо, куда я еще ни разу не ездил. Шаг вскоре сменился рысью, рысь – галопом, потом опять рысью и вновь шагом. Аглая явно задумала для меня дополнительную тренировку, и я, к счастью своему, уже держался в седле вполне прилично. Нет, до инстинктов дело еще не дошло, приходилось постоянно напоминать себе про оттянутый каблук, про положение ног, все время контролировать, где повод, и не забывать его вовремя отдавать, чтобы лошадь могла освежить рот, а потом подтягивать заново, но в общем и целом справлялся, вполне годился для того, чтобы не быть обузой в какой-нибудь конной поездке.

Лошадка хоть и была поноровистей Зорьки, но не критично, так что каких-то непредвиденных случайностей я вскоре бояться перестал и даже начал чувствовать, что поездка мне нравится. А когда наконец вспомнил о том, что это не просто поездка, но еще и свидание с женщиной, которая очень нравится, то совсем воспрянул духом и даже начал что-то тихо напевать.

Дорога недолго шла вверх, затем по серпантину обогнула немалую гору и полого, вдоль склона, стала спускаться к морю, все такому же синему, местами с белыми барашками набегающих на берег волн. С моря дул ветерок, довольно сильный и резкий, так что даже жара куда-то отступила.

– С этой стороны острова всегда прохладней, – сказала Аглая, когда ее лошадь поравнялась с моей. – Поэтому и люблю сюда кататься.

– Часто бываешь здесь?

– Как получается, – пожала она плечами. – Хотела бы каждый день.

Лошади наши шли шагом, но при этом их приходилось придерживать. Казалось, что свежий ветерок придал им сил и сейчас им хотелось срочно этим воспользоваться, проскакать под уклон, по белой пыльной дороге, ведущей меж камней и ярко-зеленых зарослей. Было много цветов, над которыми вились пчелы, а может, и осы, черт его знает, а еще удивительно много стрекоз – разноцветных, с отливающими металлическим блеском хвостами и радужно сверкающими крыльями. Населения на этой стороне было меньше, достаточно крутой и каменистый склон не слишком подходил для земледелия, и на всем склоне, тянущемся на несколько километров вперед, до высокого скалистого мыса, можно было разглядеть всего несколько маленьких белых домиков.

– А кто здесь живет?

– Здесь караулка – вон она, – указала Аглая на один из таких домиков. – За этой стороной острова наблюдают, на случай чего, и так… бывший шкипер с «Альбатроса» вон в том доме живет, просто нравится ему здесь, тишину любит… еще пасека здесь, вон туда смотри, за вон той кучей акаций, видишь?

– Вижу.

– Ну… вот так вот, всех и назвала.

– А сейчас мы куда?

– А во-он туда, – вновь показала она рукой. – Там маленькая и очень хорошая бухточка, только песок, море и… и все, пожалуй. Я там купаться люблю. Ты как?

– Насчет купаться? – уточнил я на всякий случай.

– Ага.

– С радостью.

Что мне нравилось в Аглае, наряду со всем остальным, что мне в ней тоже нравилось, всем этим бесконечным списком, – она не стремилась к тому, чтобы я ее постоянно развлекал разговорами. А мне нравилось с нею просто молчать. Не зря говорится, что лучше всего поговорить с тем, с кем хорошо помолчать. Мы так и ехали рядом, бок о бок, лошади аккуратно ступали по каменистой дороге, и только этот стук нарушал почти невероятную, давящую на уши тишину. А дорога так и вела вниз, плавно и осторожно, и, когда она уже почти спустилась к самому морю, Аглая указала на едва заметную тропку, отходившую в сторону между кустами.

– Сюда, приехали.

Лошади, повинуясь команде, свернули в узкий проезд между густыми кустами, спугнув какую-то довольно крупную птицу, которая сначала побежала, а потом резко взлетела с хлопаньем крыльев и полетела низко над кромкой берега, забирая в сторону суши. Наперегонки распевали сверчки, вода с шелестом накатывала на песок.

Бухточка действительно была… волшебной, пожалуй, иначе и не назовешь. При этом мелкой: каждый камешек, каждая песчинка на дне была видна.

– С этой стороны острова не купаются, здесь течение холодное, – сказал Аглая, спускаясь с седла и привязывая лошадь к стволу то ли низкого деревца, то ли высокого куста. – Вон там, дальше, котловина на дне. Оттуда холодную воду вымывает и гонит ее вон туда, прямо на юго-восток. А здесь мелко, и вода немного застаивается, поэтому всегда тепло.

– А как насчет акул? – вроде как в шутку, но на самом деле вполне всерьез поинтересовался я.

– Их здесь не бывает почти, дальше один песок, рыбы с этой стороны мало – вот и их нет, – ответила Аглая, снимая с конской спины корзинку с обедом. – Подстилка у тебя?

Я оглянулся, убедился, что за седлом приторочено свернутое в трубку покрывало, кивнул, начал его отвязывать.

– Стели на песок и сюда не поворачивайся, – категорически заявила она. – Мне переодеться надо.

Пока я выбирал место поудобней и расстилал одеяло, Аглая успела переодеться в купальник. Вполне такой нормальный, совсем не пуританского вида купальник белого цвета, разве что с такими короткими шортиками. В купальнике она мне еще больше понравилась. Она была именно такой, как я ее себе и представлял, – сильная, гибкая, стройная, с гладкой загорелой кожей.

– Давай переодевайся – и за мной, – сказала она, решительно направляясь к воде. – Вода чудесная должна быть.

– Мигом!

У меня переодевание заняло еще меньше времени. Чувствуя, как подошвы пружинят по горячему, даже обжигающему песку, я добежал до кромки воды и увидел, что Аглая пока еще вовсе не купается. Несмотря на воду, теплую, ласкающую ноги, она входила в нее медленно, высоко поднимая колени и с каждым шагом все сильнее и сильнее втягивая живот. В общем, «рубила хвост по частям».

– А если с разбегу, разом? – спросил я.

– Не могу я разом! – сердито огрызнулась она. – Не мешай, зайду ведь в конце концов… ой, холодно!

Понаблюдав некоторое время за мучениями, я аккуратно, чтобы не брызнуть, обошел погрузившуюся почти по пояс и втянувшую живот чуть не до позвоночника Аглаю, которая при этом еще и подняла руки над головой, чтобы, наверное, сохранить их сухими до последней секунды, и аккуратно отплыл подальше. Правда, при этом обнаружил, что мне здесь все равно примерно по грудь, не глубже.

– Давай затащу! – предложил я с безопасного расстояния.

– Даже думать не смей! – крикнула она. – Я тогда тебя сразу утоплю! А когда выберусь, то еще и застрелю!

Ничего, зашла все же. Сначала почти по грудь, потом наконец решилась и проплыла вперед, сделав несколько энергичных гребков и заодно оказавшись рядом со мной.

– Как тебе здесь?

Я огляделся. Пейзаж вызывал ощущение чего-то нереального – настолько он был красив. Понимаю, что она не про пейзаж спрашивает, для нее он все же почти обыденность, но для меня он шел в придачу к этой бухточке, теплой, нежной, прозрачной воде, маленьким рыбкам, суетящимся возле дна и почти неразличимым на его фоне.

– Прекрасно здесь, – сказал я, – хоть жить оставайся.

– Ну здесь жить не так уж хорошо будет, – усмехнулась она. – В шторм от шума спать не сможешь, и сыреть все будет, а так – вон строй себе дом на склоне и живи. Не хочешь?

– Нет, – решительно ответил я. – Мне бы к тебе поближе поселиться.

– Да ладно, ты уже из седла не вываливаешься – доедешь, – засмеялась она. – Поплаваем?

Плавала она ловко и быстро, как-то по-мальчишески, хоть такому и странно было бы удивляться: все же островитянка. Мне показалось, что я устал быстрее, чем она, хотя вроде сам в хорошей форме. Когда уже остановились и отдыхали, она сказала:

– Каждый раз, как сюда приезжаю, вот так, десять раз в каждую сторону – от того камня и до того, – показала она действительно тот маршрут, по которому мы сейчас гребли. – Жаль, что каждый день не получается.

Потом просто плескались в воде, я нырял, стараясь гоняться за юркими рыбками, а Аглая пыталась лежать на воде, но без особого успеха – сразу начинали тонуть ноги. Когда выходили из воды, я взял ее за руку. Она немного напряглась, но не отдернула своей ладони. Так и довел ее до нашего покрывала, где она руку забрала, мягко, но вполне решительно, с намеком.

Загорали, лениво болтая, потом еще окунулись, а затем открыли корзинку с обедом. Валентина расстаралась, положив туда много всего и всякого, – получился настоящий пир, неторопливый и блаженный, под лимонад из большой оплетенной бутылки. Когда мы закончили и, вальяжно развалившись, загорали, Аглая сказала:

– Лимонад допили, а скоро пить опять захочется.

– И что? – лениво спросил я.

– Надо собираться и ехать дальше, к ручью. А там можем что-то еще придумать.

– Постреляем? – предложил я. – Я сто патронов прихватил, специально для этого.

– Я так себе стреляю, – сказала Аглая, приподнимаясь с покрывала.

– А я тебя поучу – не все же тебе меня учить.

– Да? Ну… тогда отворачивайся, я переодеваюсь.

* * *

Домой я вчера приехал поздно. Мы и пострелять успели, и посидеть у Аглаи на веранде, попивая чай, и болтали, и молчали вместе – в общем, чудесно день прошел. Возвращался на Зорьке, которую мне подвел Степан, когда я уже собрался домой. На прощание Аглая легко поцеловала меня в щеку, едва коснувшись, и оттолкнула во избежание излишних вольностей с моей стороны, хотя я таковых допускать и не собирался.

А сегодня день был рабочий, дел полно, так что я вчерашнее блаженное состояние с себя насильственно согнал и отправился в порт. Не верхом уже – пешком, предварительно подойдя к садовнику и конюху, которого звали Прокопием, вручив ему три рубля и попросив в мое отсутствие приглядывать за кобылой, на что он сразу и радостно согласился. За фураж, кстати, еще отдельно платить придется. Но никуда не денешься – такая вот у меня… избранница, к коей на свидание или верхом, или пешком десять верст по жаре погуляй туда-сюда. Хотя я и пешком бы бегал, вполне созрел для этого. Влюбился совсем, что ли? А похоже, очень похоже.

Забежав на минуту в порт, в пакгауз, что напротив причала «Чайки», уже заполненный бочонками с вином, я сообщил Игнатию, что отлучусь, и сразу направился в ополченческий форт «вставать на воинский учет». Как всегда мрачный, Большой Иван открыл мне дверь, пропуская в блокгауз и молча показывая на дверь полковничьего кабинета. Жест подразумевал, что Иона сейчас на боевом посту, крепит оборону острова от всех возможных врагов.

Полковник пил чай с ватрушками – румяными, пахнущими ванилью так, что я слюну сглотнул, даром что недавно позавтракал.

– Ага, пришел? – приветствовал он меня. – Это хорошо. У тети Насти поселился?

– Верно, – кивнул я, старательно почему-то избегая псевдоуставного «Так точно». – У нее.

– Так и запишем, – подтащил он к себе что-то вроде книги учета личного состава и, макая железное перо в чернильницу, быстро вписал меня в какую-то графу. – Значит, так… будешь ты у нас в первом взводе, командиром у тебя Петр Байкин. Послезавтра, кстати, вашему взводу здесь сбор. С утра, к девяти чтобы был. Понял?

– Понял, – подтвердил я и спросил в свою очередь: – По поводу похода в Новую Факторию… где добровольцев записывают?

– А здесь, – сразу заявил полковник, подходя к уже знакомому мне шкафу и вытаскивая другую книгу. – Пойдешь? А, ну да, кому еще и идти, как не тебе, – добавил он уже тише.

Записав меня теперь еще и в другую книгу, сообщил, что сбор ополчения будет в четверг, считай, на следующий день после взводного. Вот так, вроде как пошла служба.

– Винтовку получи, – добавил он. – Иван выдаст.

– Есть.

Хм… ну да. А я почему-то даже не думал, что оружие выдадут, полагал, что со своим надо. Хотя разумно, заставлять всех покупать – это «призывную базу» сильно снижать придется.

Большой Иван повел меня в оружейку, покряхтел там, повздыхал, открыл длинный ящик, выкрашенный в зеленый цвет, вытащил оттуда не слишком длинную винтовку, скорее даже карабин, протянул мне:

– Смотри.

А ничего нового. Обработка стали – удивительная по аккуратности, ложи – чуть проще, но тоже хоть куда, отличная работа. Ствол ложей закрыт со всех сторон – не охотничья конструкция, а военная, под рукопашный бой рассчитана. Штыка нет и не предусмотрен – похоже, что в рукопашной расчет на револьверы и мачете, которые у каждого есть. При этом винтовка рычажная, как мой карабин под револьверный патрон, только магазин внутренний, как на традиционных «болтах». Все правильно, война тут не окопная, а где-то в зарослях или на палубе с такой куда ловчее управишься, скорострельность и точность будут выше. Прицел размечен до километра. Кстати, если кто такой умный и думает, что этого не надо, дальше пятисот без оптики не прицелишься, – то ему надо объяснить, что так размечалось всегда для залповой стрельбы. По цели размером «пехотная рота».

Так, мушка с шариком, регулируется, взята в аккуратное колечко. Внешне винтовка похожа на… дорогой охотничий карабин. Я такой «браунинг» видел в оружейном, кажется. Тут и приклад «монте-карло», и шейка прямо идеально в руку ложится, и дерево очень добротное, и лакировка правильная, и рифление сделано в нужных местах. В общем, не стыдно и в витрину выставить.

Калибр у патронов, кстати, восемь миллиметров, пули длинные, со свинцовыми носиками. Баллистика так себе будет, с такой откровенно охотничьей и явно тяжелой пулей, а вот раны от них – не приведи господи. И патроны по качеству заметно «кустарней» самой винтовки смотрятся – который раз такую деталь замечаю.

– А что, нормально, – кивнул я, попробовав спуск и приложившись к винтовке.

Действительно удобно, прикладисто, и спуск мягкий, внятный, такого у серийной военной винтовки по определению быть не может, и затвор тоже хоть куда, как по маслу ходит, легко и точно – опять же намек на очень высокое качество работы с металлом.

– Они все одинаковые, павловской мастерской, «павловками» зовем, – пропыхтел Иван. – Как закупили двадцать лет назад, так только их и выдаем. Будешь за нее ответственным. Или выкупить можешь, в рассрочку. Двадцать пять рублей в течение года.

– Выкуплю.

– Правильно, все так и делают, – кивнул он, тоже записывая меня в какую-то книгу. – Трояк давай сейчас, а потом по два приносить будешь.

Пришлось расстаться еще с тремя монетами. Что-то все расходы и расходы – когда же доходы-то попрут?

– Так, вот тебе двести патронов, – продолжал говорить Иван, выкладывая пачки из грубой бумаги, перевязанные нитками, – вот тебе обоймы, – пригоршня звякнувших железяк высыпалась на стол, – вот подсумки, повязки, вот рюкзак и вот тебе шлем.

Кучу добра завершила грубоватого вида брезентовая подвесная система с кожаными подсумками, простой с виду брезентовый же рюкзак и самый настоящий пробковый шлем, как на классических карикатурах про злодеев-колонизаторов, обтянутый парусиной и на удивление легкий. Повязки же оказались вроде как у дружинников, только не красные, а сине-белые, на оба рукава. Все верно – формы у нас нет, так хоть так.

– Все, – сказал Иван. – Добро теперь за тобой числится, вот тут распишись. И мне тебя в график дежурств внести надо. Как дальше на острове будешь? Плавания у тебя или что ожидается?

– В пятницу на Большой остров пойдем, – сказал я. – Недели на две, получается.

– Ага, тогда вернешься – и сразу ко мне, тогда и посчитаем дежурства, – поскреб пятерней в затылке Большой. – Сейчас никакого смыслу в этом, получается. Винтовку пристреляй, но патронов у тебя всегда должно быть двести, на любой момент, понял? Иона проверить может, так что не забывай. Все, гуляй покуда.

На этом и расстались. Собрал все имущество и понес домой. Лучше сразу отнесу, а потом уже в порт вернусь.

* * *

Жизнь текла спокойно и размеренно. Работы для меня было немного, по «канонирной части» все было в полном порядке, так что время больше с Верой проводил, всячески помогал ей с делами купеческими – знаний и навыков у меня для такого дела достаточно было, как выяснилось, – а заодно, когда посторонних рядом не было, расспрашивал ее обо всем, что в голову приходило. Естественно, не удержавшись, поинтересовался и бесконечно для меня загадочной версией местной «работорговли». Как же так – торговля есть, а рабов не видно?

Когда я эту беседу завел, мы с Верой ехали в двуколке от Бороды, куда заезжали рассчитаться за поставленное вино. Двуколкой, разобрав вожжи, управлял сейчас я, а Вера выступала в роли инструктора по вождению. Тоже ведь незнакомое для меня искусство, так сказать, учиться надо.

– А чего непонятного? – удивилась она моему вопросу. – Людей мало, земли и работы много. А в племенах люди пропадают, считай, в дикости живут и друг друга режут. Вот и выкупают их, а потом увозят как можно дальше от тех мест, где они раньше жили. Даже сами бегут из племен иногда, кому там жить невмоготу.

– Подожди… так если ты покупаешь где-то людей, то их что, у тебя Церковь выкупает? – уточнил я, удивившись.

– Ну да, – кивнула Вера. – Вожжи совсем не отпускай, подтяни немного.

– Хорошо, – кивнул я. – И что, из негров можно сразу сделать нормальных людей? В смысле тех, кто привык уже по другим законам жить?

– Нет, нельзя обычно! – аж замахала она руками. – Если только к старости многие совсем в новую жизнь вживаются. Они так, вроде как кандидаты в нормальные люди. Им и оружие продавать нельзя, а если по работе надо, так покупает работодатель и под свою ответственность выдает, ни голосовать они не могут, ни в ополчение входить.

– А смысл в чем? – уточнил я. – В их детях?

– Точно, – обрадовалась она, что я сообразил наконец. – Детей у них забирают почти сразу, с трех лет. Не насильно – могут и себе оставить, но тогда…

Вера затруднилась с подбором слов, и я предположил за нее:

– Им тогда ничего не светит в будущем?

– Точно! – повторила она. – Они тогда тоже будут жить в негритянском квартале, знать разве что грамоту и счет, и работать смогут… конюхами там или канавы копать, как родители. А если ребенка забирают в церковный интернат, то он получает образование и все прочее. Наш преподобный Савва из таких детей, например. Жена Ионы, полковника, тоже. Много таких. Церковная охрана из таких и вовсе полностью.

– Поэтому и негры для детей…

– Не все, сам понимаешь, – покачала головой Вера, предугадав, что я собирался сказать, – они разные бывают. Дураков среди них даже больше, чем нормальных людей. А как напиваются, так…

– И чем заканчивается?

– Каторгой обычно, чем же еще! – пожала она плечами. – То зарежет кто-то кого-то, то, бывает, жену так побьет, что доктора еле отходят. Они ведь прямо из племен, тут для них все другое. Но есть и нормальные.

– И у всех так?

– В смысле? – не поняла она вопроса.

– Ну у турок и франков?

– У франков похоже, а турки рабов держат по-настоящему, к ним лучше не попадаться, – ответила Вера. – Поэтому и стычки с ними часты – они рабов с христианской территории вывозят, а это у нас за набег считается.

Вот как. Разумный путь вообще-то. Негры-то здесь учебные, что называется: татуировку отмой – и никакой разницы с христианами не будет, разве что в башке. А вот дети их окончательно христианами станут, самыми обычными – не отличишь. Такие янычары наоборот.

– Да, на Большом острове долго будем?

– С неделю, наверное, – чуть подумав, ответила она. – Там ведь тоже товар взять надо, причем разный, по заказам – кому что.

Это понятно. Разных торговцев и на Большом Скате много, и снабжаются они вот так: как выяснят, какое судно ближайшее с грузом идет на Большой, – так купцу списки заказов и дают. А тому там побегать приходится, пока всем всего наберет.

– Заказ заказом, а нам бы под будущее товара запасти тоже надо.

– Инструмента? – уточнила она. – Обязательно.

Следующий рейс «Чайки» планировался на Резиновый остров, названный так забавно за то, что полностью был засажен гевеей, с которой собирали натуральный каучук. Там постоянно нуждались в хорошем инструменте, да и во многом другом, а взамен можно было загрузиться большими серыми шарами каучука, который был для местного промышленного центра в Кузнецке первейшим товаром. А инструмент выгодней всего было как раз в Кузнецке и брать, так что рейс обещал быть перспективным.

– С дядей как у тебя?

– Никак, наверное, – ответила девочка. – Пламен вот за мной ухлестывать взялся, аж не может без меня, а дядя молчит.

– Совсем молчит?

– Нет, не совсем, – улыбнулась она. – Про будущее наше молчит, а так все нормально, добрый, все время к ним в дом зовет, не знает даже, что и сделать для меня. Марина тоже все время рядом.

– Марина – это ведь вторая жена у дяди, так?

– Вторая, – подтвердила она. – Он сперва на Кристине женат был, но она от рака скончалась. Вот люди в твое время были – придумали, как весь мир убить, а от рака лекарства не нашли! Или и не искали?

– Искали, но не нашли, как мне кажется. У нас от рака тоже умирали многие.

– Кристина очень хорошей была, ангел просто, а вот так вышло, – вздохнула Вера. – Пламен от нее, кстати.

– Это я понял.

Лошадка неторопливо топала копытами, высокие колеса, обитые резиной из того самого каучука, за которым мы собираемся, мягко крутились на хорошо смазанных осях, разговор клеился легко. Тут вообще много времени для разговоров остается, темп жизни совсем другой. Десять верст до Аглаи – даже верхом больше часа, к Бороде с Верой скатались – половина дня прошла. Я помню, как в свое время, читая что-то из русской классики, удивлялся тому, что люди друг к другу ездили в гости на месяцы, а потом сообразил, что с тогдашним транспортом и путешествиями в повозках иначе и нельзя было. За сколько ты, например, доедешь вот так, в карете, из Москвы, например, куда-нибудь в Смоленскую губернию? А доехав, будешь ли там гостить всего пару дней? Тут бы только после одной дороги отдохнуть…

Вот и здесь все так же. Другой ритм жизни, по-другому здесь все планируют, медленно лошадки телеги тащат, медленно идут по морям шхуны, все медленно. Но по мне, так и нормально. Хотя… до Большого четыре дня пути по морю, там неделя, потом обратно еще четыре дня, то есть больше двух недель мне с Аглаей и словом не перекинуться. А я ведь и вчера вечером к ней ездил, на веранде с ней чай пил, и позавчера виделись. Тяжело две недели-то ждать будет.

– Зайдешь в гости? – отвлекла меня от дум Вера. – Евдокия «Наполеон» испекла, чаю попьем.

Кстати, сегодня с Аглаей увидеться не получится – она к каким-то очередным родственникам из бесконечного списка отправилась в гости, так что…

– «Наполеон», говоришь? – уточнил я. – Вкусный?

– А то!

– Тогда поехали.

* * *

Время до пятницы промелькнуло быстро. В четверг, пока я на сборах ополчения был, шхуну загрузили. Набегавшись по стрельбищу с четырьмя десятками таких же, как я, добровольцев, успел в порт, чтобы проконтролировать погрузку моего хозяйства – пушки и боекомплекта. Федька, впрочем, тонкости службы вполне постиг и занимался моим хозяйством сноровисто.

В пятницу утром, еще до рассвета, собрался, прихватив револьвер и «левер». Выданную в понедельник винтовку брать не стал, поскольку из потенциальных опасностей нам разве что абордаж грозит, а в тесной свалке скорострельный «винчестер» вне конкуренции, «болт» по сравнению с ним отдыхает.

Книги прихватил, в походе читать буду. Мне, как канониру, делать особо нечего, если на нас не нападают, ну еще ночные вахты по графику разве что, так что почитать получится. Проверил еще раз содержимое матросского сундучка и ранца, унаследованного от отца Веры, прикидывая, не забыл ли чего нужного, и пошел из дома, оставив у себя на столе плату за следующий месяц, – так мы с тетей Настей договорились.

В порту было тихо, этим утром только одно судно отходило – наше. Команда уже собралась на палубе, Иван возился со стирлингом, «разводя пары», чтобы под машиной выйти из бухты, Игнатий вовсю суетился в рубке, а боцман Глеб распределял вахты.

Хромой Василий привез на двуколке Веру, к удивлению моему на этот раз вооруженную вполне серьезного вида «левером» под револьверный патрон, очень похожим на тот, что достался мне.

– Отцовский, – сказала она, перехватив мой взгляд. – Не хочу теперь так, как тогда, попасться – пусть ружье будет.

Можно было сказать, что мы на вполне спокойный остров идем, в столицу как бы, но говорить я этого не стал. Просто для того, чтобы не чувствовать себя идиотом, потому что всегда лучше быть готовым к любым неприятностям, чем только к плановым. А сказал я:

– Правильно, так всегда и делай.

Достав из рундука свернутую подвесную койку, натянул ее на привычном уже месте, разместил у столба и развесил на крючках все имущество. Ну ты скажи, прямо как домой пришел. И настроение какое приподнятое, словно заявился на праздник. Хотелось в море так, что дальше некуда. Правда, подозреваю, я еще всех морских приключений не видел, и если бы меня вместе с судном штормом поболтало, то я про это думал бы по-другому… хотя не уверен.

На палубу зашли двое объездчиков, переговорили с Игнатием, записали что-то в журнал, затем еще какой-то белобрысый мужичок забежал, с растрепанной бородой, тоже с бумагами. Он тут в порту за начальника, насколько я успел разобраться. Когда с формальностями покончили, пеньковые тросы соскочили с причальных тумб, и шхуна под негромкое пыхтение машины начала, разворачиваясь, плавно отходить от причала. Блымкнула рында, по местному обычаю.

Причал все отдалялся и отдалялся, за кормой расплывалась полоса взбаламученной воды. «Чайка» прошла вдоль выложенной из валунов стенки, миновала небольшой маяк на ее конце и вышла в море. Сразу появилась несильная волна, команда бросилась поднимать паруса – пусть ветер сменит расходующую топливо машину. А я пошел на бак, на свое любимое место, ставшее таковым с прошлого путешествия.

Рассветало, огромное солнце поднималось прямо из моря у нас за спиной, рассыпая по волнам ярко-розовые отблески. Чувствительный свежий ветерок дул в спину, легко наполняя поднятые паруса. Ну, с Богом, поехали.

Тощий кок Сашка расположился на корме с рыболовными снастями, явно решив побаловать нас на обед свежей рыбой. Ладно, посмотрим, как у него это получится.

Спускающиеся к морю склоны холмов Большого Ската тоже окрасились красным, разбившим на мозаику покрывавшую их до этого темноту. Берег медленно проплывал мимо и так же медленно отдалялся от нас. Настроение у всей команды было приподнятым, словно тут танцы ожидаются. Видать, и вправду моряку на суше скучновато – вон какие радостные все.

Подошла Вера, села рядом, сказала:

– У меня здесь тоже любимое место всегда было. Если не в шторм, конечно.

– А в шторм попадала?

– В большой не успела ни разу, а так, в обычный, – ответила она, удобней устраиваясь на сложенном в несколько раз пледе.

– И как тебе было? Страшно?

– Страшно, конечно, поначалу. А потом привыкла. Еще плохо было, но отец на палубу погнал, сказал, что там сразу отпустит. Так и получилось. Когда волну видишь, то сразу все проходит.

– А Евген тоже сам ходит с «Крачкой»?

– Сам, – кивнула она. – Как торговлю другому доверишь? Нет, умного управляющего найти можно, но ведь тогда уже он дело ведет.

– И что?

– Уважение у людей потеряешь – начнут барином звать, смеяться будут. Скажут, что молодой и здоровый, а сам не работает, – наверное, дурак, ничего доверить нельзя.

– Это верно, – согласился я с ней, подумав о том, что в моей действительности можно и вообще без дела остаться. Не раз приходилось наблюдать, как пронырливый менеджмент номинального владельца из бизнеса высаживал. Тот все дивидендов ждет от компании, а она давно «дочкам» перепродана контрольными пакетами. И бегает потом по судам, а с судами уже все договорено.

С кормы послышался смех: отдыхающая вахта развлекалась курением трубок и травлением баек. Становилось все светлее и светлее. Ветер так и оставался попутным, шхуна шла резво, только вода журчала у бортов. То тут, то там на уже голубой поверхности моря возвышались острова, эдакая смесь скал и зелени, рыбацкие лодки шли за утренним уловом. В этих краях воды считались безопасными – сюда ни пираты профессиональные, ни такие «любители», какие за нами гнались, не заходят. А если и заходят, то ведут себя прилично, притворяясь мирными мореходами. Населенных островов здесь много, и если дадут на все из них телеграммы про судно злоумышленников, то уйти будет очень трудно: на перехват отовсюду выйдут. В общем, моя новая профессия канонира обещала быть полностью невостребованной.

Хотя… хотя насчет этого мы посмотрим, пару учебных тревог я точно объявлю и Федьку по матчасти погоняю – пусть учится.

Разговор с Верой затих сам по себе, девочка сняла шляпу и сидела, закрыв глаза и повернув лицо к солнцу. А я полез в лежащую рядом полотняную сумку и вытащил оттуда книгу – «Историю Возрождения» автора Поплавского. Попробую все же разобраться, что же здесь за жизнь и как она такая получилась.

* * *

Жизнь на борту текла ровно и спокойно. Погода была хоть куда, с палубы уходить не хотелось. Обед оказался со свежей рыбой – не знаю какой, спрашивать не стал, но все было очень вкусно, а ближе к вечеру я отправился к своей койке, чтобы выспаться перед ночной вахтой. Как оказалось, ночной караул на палубе как раз и входит в обязанности канонира.

В койках спали еще трое, кто-то из них похрапывал. Я улегся в уже привычный гамак, закрыл глаза, но сон все не шел. В принципе. Ничего нового для меня этот самый Сергий Поплавский не написал, о чем-то подобном я уже догадывался, особенно после того как дочитал книгу исчезнувшего во тьме Темных веков швейцарского ученого Карла Бергманна. Выходило так, что смерть старому миру пришла после того, как было разработано сейсмическое оружие. Его применили, причем интенсивно, а результат перекрыл все ожидания – началась какая-то цепная реакция. Весь мир одновременно превратился в сейсмически нестабильную зону. Вскрывались новые вулканы там, где их отродясь не было, землетрясения сносили целые страны, лопались материковые платформы, разрушая облик старого мира. Пепел закрыл солнце, наступила зима длиной в несколько лет. Человечество почти перестало существовать. Те, кто выжил, вели жалкую жизнь на самой грани выживания. Люди, занятые выживанием, теряли знания, дичали, зверели.

Часть той организации, которую Бергманн называл Проектом, все же выжила. Выжила потому, что всеми силами к этому готовилась. Тысячи контейнеров были упрятаны по всему миру, и возле многих из них были посвященные люди. Как уверял Поплавский – священнослужители и их паства. Как думалось мне – руководители ячеек Проекта и их помощники. У них было оружие, были медикаменты, было знание. И тот запас всего необходимого, который позволил им пережить зиму.

Мир изменился совершенно, от прежней цивилизации не осталось почти ничего. Не осталось даже материков в том виде, в котором я привык их видеть. После зимы наступил зной, уровень воды поднялся, ледяные шапки полюсов растаяли. Людям остались для жительства острова и обломки былых континентов. Новая Фактория, насколько я теперь понял, как раз стояла на остатках былой Среднерусской возвышенности.

Океан, захлестнувший мир, избавил жалкие остатки человечества от многих бед, смыв и разрушенные реакторы, и остатки вредных производств, кануло в Лету и ядерное оружие, похоже, потому, что книга о нем уже нигде не упоминала. Впрочем, мне ясно виделось, как сдвигающаяся во время землетрясения земля плющит ракету в шахте. Но кроме опасного людей избавило еще и от нужного. Не сохранилось ничего, кроме руин. Настоящих руин, таких, где камня на камне не оставалось. И это там, где еще держалась суша.

В общем, новый мир начинался с чистого листа. И у кого-то, а именно у Проекта, была в этом начале большая фора. Получилось у них тоже не все сразу: примерно поколение сменилось до того, как был найден и освоен Большой остров в группе Дарованных островов. Месторождение железной руды и рядом находящееся месторождение отличного коксующегося угля положило начало новой промышленности. Не хватало людей. Не хватало ничего, но все же рост новой цивилизации начался именно оттуда. Христианской цивилизации, потому что существовало еще два подобных островных центра – католический и мусульманский. И действовали они, по моему мнению, удивительно синхронно.

Поплавский постоянно ссылался на Церковь, но поначалу деятельность Проекта церковной не выглядела – скорее, это был умный и грамотный «аварийный менеджмент». Нет, я хорошо помнил, что создавался Проект с участием и при помощи Ватикана, что позже были привлечены туда и другие конфессии, но… больше похоже было на то, что Церковь начала являть себя пастве именно в таком виде чуть позже, когда жизнь немного устоялась. И вот тогда уже получилось так, что она взяла под контроль заново рождающийся мир. Причем взяла, похоже, железной рукой, хотя и в бархатной перчатке. Подчинив себе и образование, и, что интересно, надзор за наукой. А я так думаю, что еще и за промышленностью.

Загадкой оставалось для меня одно: почему так настойчиво в этом мире сдерживается любой прогресс? То, что он сдерживается, у меня сомнений не вызывает. Может, я и мало в чем специалист, но вот даже оружие меня на такую мысль наталкивает. Если Проект годами запасал великие объемы информации, то уж схем устройства того же «калашникова» там не могло не быть. Никакого особо сложного оборудования такое производство не требует, но его нет. Более того, я смотрю на фотографии вековой и двухвековой давности и вижу при этом почти неизменившуюся одежду, а в руках – все те же знакомые мне винтовки, а в кобурах – все такие же револьверы.

На старых фото все такие же суда, как те, которые я вижу сейчас. Как вот эта самая «Чайка», в трюме которой я валяюсь в подвесной койке. Или дома. Дома в Новой Фактории. Городу триста лет, но дома, построенные три века назад, выглядят так же, как и новостройки, разве что выветренностью и цветом кирпича разнятся. Так не бывает. Этого не может быть, если этим кто-то не управляет. Жестко управляет, придирчиво. Но при этом я пока не вижу никакого репрессивного управления. Да, Церковь при власти, но ее представители вовсе не напоминают диктаторов, они, скорее, именно что духовные наставники, да еще и полезными делами занимаются. Итак, как все это работает? И зачем?

По поводу «зачем» идея тоже есть. Карл Бергманн в своей книге ясно сказал, что прогресс превратился в процесс ради себя самого, когда уже невозможно разделить приносимую им пользу и наносимый ущерб. Он стал разрушительным. Само понятие прогресса выродилось и обратилось во что-то вроде «рекламы прогресса». Не сделать хорошо, а убедить, что это хорошо. Как все и было в мое время.

Возможно, прогресс выше какого-то уровня стал жупелом. Пусть здесь внешне все выглядит как век девятнадцатый, вторая его половина, но многое действительно нужное пришло и из времени позднего. Например, антибиотики – их я видел, и само слово той же Вере знакомо. И такого тоже много, очень. Как будто кто-то сидит и над каждым предметом думает: «Так, это нужно, без этого не обойдемся… а вот это – в помойку, это уже лишнее…»

Хотя почему «как будто»? Может быть, так и есть? Ведь вся-вся местная наука тоже на Дарованных островах квартирует, как раз в самых церковных владениях. Я ведь интересовался ненавязчиво – и ответ получил конкретный: кто в науках силен, получает приглашение продолжить обучение там же. А потом там и работать, поближе к производству. Единственному, как я понимаю, по-настоящему высокотехнологичному производству Христианской территории. Двигатели, оружие, фармацевтика, взрывчатка – все идет оттуда. Что-то целиком, что-то в виде самых сложных узлов и деталей. Это как с карабином моим: все железо пришло с Большого острова, а деревянную ложу сделали уже не там, а, оказывается, в Новой Фактории, отец Веры этот «левер» как раз там купил.

А вот, скажем, двуколку Веры сделали уже на Большом Скате, ничего сложного в ней нет – для простейшей литейки, слесарки и столярки работа. И суда строят тоже там. А сизалевые тросы вертят на других островах. И доски для корпусов тоже на других пилят. И краску делают. И даже резину. А вот двигатели на них везут из Кузнецка. И станки для верфи.

Хм… инструмент воздействия безукоризненный. Если не давать заводить хай-тек где попало, действуя путем изъятия специалистов и «нераспространением технологий», то так дозировать прогресс можно бесконечно. Остаются конкуренты – франки и турки. Как договорились с ними, как те могут отказаться от соблазна обогнать своих конкурентов?

А они вообще конкуренты, если появились из одного Проекта? А вот что-то сомневаюсь. Хотя… на единомышленников они тоже не похожи: между турками и христианами отношения не слишком радужные вообще-то… а уровень развития все равно одинаковый. Это как понять? Нет, тут я пока не разобрался.

А кроме этих, из Проекта, больше никого и не осталось. Если не появилось силы, обладающей каким-то промышленным потенциалом в первые сто лет, то она уже и не появится. Была бы – давно бы проявилась. Все остальные выжившие – исключительно негры, от которых чего-то серьезного ожидать уже не приходится. Это ведь аксиома, что люди утрачивают знания за три поколения, если вынуждены просто выживать. Приоритет знаний меняется. Не то что теоретическая физика – даже грамота не всегда нужна, а знать надо, когда сеять и когда урожай собирать. И уметь охотиться. И все такое прочее. А здесь века уже прошли, здесь даже следы знаний должны были испариться. Везде, кроме тех мест, где их сохраняли целенаправленно.

В общем, инструмент остановки зловещего «прогресса» создан и работает безукоризненно. Теперь вопрос: хорошо это или плохо? Если бы я был молодым, пылким и язык бы работал быстрей мозгов, то я сказал бы, что плохо. Но я не уверен в этом. Очень может быть, что и хорошо. Почему? Потому, например, что мне здесь нравится. А там, где плохо, нравиться не будет. Чего мне здесь не хватает? Мобильного? Интернета с онлайн-играми? «Аськи»? Без чего там новое поколение еще жить не может? Под парусами идем, а могли бы на большом теплоходе? А на хрена!.. Безопасней.

Это верно, безопасней. Это аргумент. С другой стороны, это еще объяснить надо, почему «безопасней» – синоним «лучше». И насколько безопасней? Вот эта наша «Чайка» размером с самую большую и роскошную океанскую яхту. Парусную, я имею в виду. Люди тратят большие миллионы, для того чтобы иметь что-то подобное и на нем ходить по морям-окиянам и не бояться особо при этом. И вроде как и не тонут шибко. То есть «норма безопасности» для подобного судна вполне достаточна?

А не слово ли «достаточно» тут является ключевым? Вот живем мы здесь все на островах, и лошадь – достаточный ли транспорт? А почему бы и нет! Для лошади не надо бурить землю и качать нефть, не надо портить воздух и землю. Сена накосил, овса нарастил – вот лошадь тебе и служит верой и правдой. А по городу кататься – так можно у велика педали покрутить: чистое здоровье.

Опять на оружие собьюсь. Почему все здесь такое примитивное? А встречный вопрос: а что, недостаточно? Мой револьвер не убивает, что ли? Или винтовка? Да, были бы автоматы с пулеметами – глядишь, и отец Веры жив бы остался. Жалко ведь девочку: пятнадцать лет – и уже вот так. А с другой… кощунственно звучит, может быть, но он знал, куда идет и кто живет у этой дороги. Не зря с обозом шел весь экипаж, да еще и дополнительную охрану нанимать принято. То есть у него был выбор – идти за прибылью или не подвергаться опасности. Он выбрал сам и пошел. И вот так вышло. А теперь люди в Новой Фактории и на Большом Скате объединяются в отряды, чтобы пойти и наказать негров. А вот это хорошо? Слова «люди объединяются» – это всегда хорошо, без всякого сомнения. Вот там, откуда я, люди вообще не объединяются. Их грабят, убивают, продажная милиция не защищает их, а они все равно не объединяются, да и защитить себя им не дают ни законы, ни власти… Можно только жаловаться, а на тебя все равно всем плевать. Власть не грабят: грабит власть.

А здесь… здесь я иду в лавку и покупаю револьвер. Или винтовку. Или ружье. И никто не мешает мне использовать все это для защиты – для того и продано. Кто-то прозрачно намекает этим самым, что не плачься, а иди и купи ружье. И защити себя сам, нянек на всех не хватит. Не можешь сам – договорись с соседями. Не хватает соседей – организуйтесь городом, островом, не маленькие. А священник с кафедры говорит прямо: если прощаешь смерть друзей и соседей, то ты… сам знаешь кто. Бог таких не создавал, ты сам себя не обманывай, он вас всех силой и волей наделил, так что вы тут сидите и плачетесь? Хотя никто и не плакался. А вот это хорошо или плохо? Мне кажется, что хорошо.

Как-то уснулось все же, несмотря на то что в голове мысли хороводы водили. Легкое покачивание гамака под тихий плеск воды за бортом убаюкивает как младенца в колыбели. Разбудил уже боцман Глеб, потрепав за плечо:

– Вставай, Алексий, твоя вахта.

Интересно, что он меня Алексием звал, хотя произношение имени как «Алексей» здесь встречалось не реже.

Я подхватился с койки, быстро оделся, подпоясался кобурой и схватил карабин. Ночной караул – надо быть во всеоружии. На палубе быстро ополоснулся возле умывальника, вытираться же не стал: пусть свежий ночной ветерок лицо осушит, проснусь лучше.

Солнце уже зашло, но луна над морем висела полная, круглая как блин и яркая как фара, так что света хватало. Луна отражалась в мелкой волне миллионами бликов, видны были даже острова в нескольких километрах от судна – они сгустками непроглядной тьмы лежали на искрящейся воде, и только острова населенные посверкивали маяками у гаваней.

Ко мне подошла Вера, встала рядом.

– Ты что не спишь? – спросил я ее.

– Сейчас пойду, – сказала она, зевнув. – Хорошо здесь просто, уходить в каюту не хочется. Постою еще с тобой немного.

– Постой, не жалко, – согласился я. – Заодно узнать кое-что хочу.

– Что? – повернулась она ко мне.

– Я вот чего не пойму… вот есть негры, так? Есть народы, которые живут под властью Церкви. Турки, франки, мы, так? Есть – Тортуга, где чистый беспредел…

– Что?

– Беспредел… ну безобразие, в общем, где не люди, а твари.

– А-а…

– Но свободных земель наверняка еще очень много. Неужели на них никто не живет из тех, кому, например, церковная власть не нравится? Или по какой другой причине?

– Почему не живет? – удивилась она. – Про Овечьи острова не слышал?

– Нет… – попытался я вспомнить.

Не слышал. А на карте, хоть и рассматривал ее много, не заметить очень просто: островов здесь многие и многие тысячи, у многих до сих пор и названий нет.

– Это если от Новой Фактории вдоль берега на запад дня три идти, а потом день на юг, то как раз они и будут. Туда как раз те на жительство съезжаются, о ком ты и говоришь. У нас сосед раньше был Лаврентий, так он всю семью собрал, на свой шлюп загрузил – и туда на жительство увез.

– А что там? – заинтересовался я.

– Да особо ничего… – как-то не слишком уверенно сказала Вера. – Просто живут люди сами по себе, два городка построили. Всякое говорят, но проблем от них не много. Если судно под красным флагом увидишь, то это оттуда.

– А название такое у островов почему?

– Там пастбища хорошие, острова большие, – объяснила Вера. – Шерстью торгуют, мясом, пиво там варят. В городах, говорят, весело, правил никаких, пьют и на улицах спят, – добавила она с иронией. – Еще говорят, что там и краденое скупают, и грабленое, и преступники туда бегут, но как-то особо жить не мешают – от турок тех же проблем куда больше.

– Вот как…

Примерно такого знания мне для мозаики и недоставало. Не может быть, чтобы всех удовлетворяла такая жизнь, как в землях под церковной властью. Не потому что там плохо, а потому что люди так устроены: всегда будут чем-то недовольные, хоть ты им всю жизнь малиной облепи. И какая-то альтернатива для таких быть должна, или Церкви правящей пора было бы обзавестись серьезным, а главное – заметным репрессивным аппаратом. А я такого пока не обнаружил. А если так, то есть какой-то клапан для постоянного стравливания давления. При таком обилии пустующих земель решение само напрашивается. Ехали же в свое время люди из Европы в Америку и обустраивали там жизнь по тем правилам, которые казались им верными, – так и здесь.

Какое-то время мы молча постояли, затем Вера сказала:

– Ладно, я спать пойду, а то зевать не могу больше. Сейчас вывихну себе что-нибудь.

– Спокойной ночи.

* * *

Как и предполагалось, путешествие проходило спокойно. На третий день попали в непогоду, шхуну немного покачало. Но даже мне, полному дилетанту, было ясно, что ничто нам не грозит, а экипаж волнения, похоже, даже не заметил. Разве что солнце скрылось и вода из синей превратилась в серо-зеленую. Форштевень «Чайки» разбивал волну, поднимая при этом тучи брызг, которые летели на палубу. По ходу дела я устроил проверку оружия экипажа и даже поругался вслух, пригрозив всякими карами, потому что пара винтовок была не вычищена и плохо смазана. А на воде, да еще и соленой, загубить оружие небрежением проще простого: ржавчина сразу появляется.

Устроили с Федькой учения по установке пушки на корму и на нос, проверили матчасть на предмет возникновения этой самой ржавчины, но ничего не нашли. По ночам стояли вахты, но никакие враги нападать не пытались.

По мере приближения к Дарованным островам в море становилось людней. То здесь судно увидишь, то там, а в виду берега и до толчеи стало недалеко. Когда Большой остров показался на горизонте, Иван взялся греть стирлинга, чтобы в гавань войти под машиной.

– Это Кузнецк? – спросил я у Веры, глядя на город, раскинувшийся на склоне перед нами.

– Нет, ты что! – шепотом удивилась она моему вопросу. – Кузнецк с обратной стороны, там другая гавань. Это Благовещенск, столица. Тут вся торговля, и Синод тоже здесь заседает. А вот там, дальше, остров видишь? – показала она рукой.

– Вижу… и что?

– Это Детский, там наша школа.

– А это Большой, значит?

– Точно. А за ним еще Хлебный, он очень большой, там сплошь поля. Дальше – Рыбачий, там рыбаков не так много, а больше мастерские всякие, ну и все. Четыре острова, все вместе – Дарованные.

Шхуна со спущенными парусами, под пыхтение стирлинга, прошла мимо высокой каменной стенки, отгораживающей гавань от моря. Гавань оказалась на удивление просторной, со множеством причалов, тесно заставленных разнокалиберными судами. Выражение «лес мачт» здесь приобретало вполне буквальное значение. «Чайка» медленно подошла к полупустому пирсу под номером «14», где ее уже поджидала причальная команда из двух негров, ловко принявших с борта шхуны причальные концы и намотавших их на тумбы. Получив от Глеба по монете, они шустро побежали обратно.

– Бывал здесь раньше? – спросил меня подошедший Иван-моторист.

– Не помню, – уже привычно съехал я. – Но кажется, что нет.

– Хорошее место, и стоять будем долго, – явно отпустил он комплимент Благовещенску. – Как с делами разберемся – гулять пойдем, тут есть куда зайти.

– Это я без проблем.

– Команда про то, что тебе задолжали, не забыла. Тут гульнем.

– А, это хорошо, – поддержал я идею. – А то уже сомневаться начал, кому по голове досталось – мне или вам. Сейчас чего ждем?

– От капитана рейда подойдут: плату принять и судно досмотреть. Потом уже гулять можем.

Подошли совсем скоро два немолодых мужика с револьверами на поясе и с латунными бляхами на груди, а с ними два солдата в форме. Мужики поднялись на борт, а солдаты встали у сходен, привычно расставив ноги и зацепив большие пальцы за ремни.

Солдат я видел впервые, так что глянуть было любопытно. Форма серовато-зеленая, из грубоватой, но добротной ткани, бриджи и заправленные в них рубахи. Рыжие сапоги, рыжие же ремни, поясные и наплечные, с многочисленными брезентовыми подсумками, по сгибам обшитыми все той же рыжей кожей. Широкополые шляпы-панамы вроде тех, что раньше в Советской армии носили в Средней Азии и в Афганистане, только поля совсем прямые. Знаки различия, мне непонятные, на уголках воротничка рубашки, без всяких петлиц. На ремнях в открытых кобурах – револьверы, винтовок нет. Да, вполне похоже на армию регулярную, в отличие от нашего ополчения.

Формальности много времени не заняли. Мужики с бляхами пошастали по трюму, приняли плату за стоянку от Игнатия и, прихватив с собой обоих солдат, направились на берег. Перед самым уходом один из них, загорелый, с черной, пробитой сединой бородой, спросил что-то у нашего шкипера, подошел ко мне и протянул конверт из бурой толстой бумаги, сказав:

– От церковной канцелярии Алексию Богданову. О чем – не знаю, даже не спрашивай.

Вот как. Если хотел удивить, то у него точно получилось. Я покрутил конверт в руках – ничего особенного, никакой пышности. В уголке отпечатан силуэт креста и написано «Церковная канцелярия». Все.

Что-то волнительно, даже дыхание участилось. Чего ждешь? Открывай.

Открыл. Внутри листок, пополам сложенный. На нем текст, на машинке отпечатанный. Ничего интересного, просто Алексея Богданова просят посетить церковную канцелярию, что по Главной улице, в Синодском дворе. Все. Написано вежливо, даже не в приказном тоне. Но думаю, что этой просьбой лучше не пренебрегать, почему-то вот так мне кажется.

На палубу вышла Вера с отцовским рыжим кожаным портфелем в руках. Подошла сразу ко мне, сказала:

– Я к покупателю. Пойдем?

Это верно, церковники все же подождут пускай – у нас еще с товаром дело. Я же при ней еще и штатный охранник, можно сказать.

– Пойдем.

Сбегал в трюм, сменил тапки на сапоги, поправил кобуру – готов, можно идти. Спустились по пружинящим сходням на широкий деревянный пирс и пошли по гулким толстым доскам в сторону шумного и суетливого порта.

Жизнь здесь кипела – не то что Бухта на Большом Скате, но и гавань Новой Фактории с Благовещенском сравниться не могла. Множество людей, суетящихся, куда-то бегущих, кричащих, множество телег, везущих ящики, бочки, мешки, скрип снастей, плеск волны под причалами, стук молотков, звук пилы откуда-то, запах моря, гниющих водорослей, крики чаек над головой. Над всем этим – высокое, голубое, безоблачное небо, на горизонте сливающееся с морем. Как старую картину рассматриваешь – даже не верится, что ты внутри нее самой.

Широкая набережная гавани как стеной была огорожена узкими и высокими, по ширине всего в три окна, каменными домами, прижавшимися друг к другу боками, как в старом Амстердаме или каком другом ганзейском городе. На самом деле никакого подражательства, как я думаю, – просто всем хочется втиснуться сюда, на первую линию, вот и толкаются боками.

Конторы выглядели все больше солидно. Лакированные двери из мореного дерева, бронзовые начищенные ручки и такие же таблички с названиями. Мы с Верой шли по тротуару, минуя крыльцо за крыльцом, уворачиваясь от встречных пешеходов, которых тут было много.

– Вот сюда нам, – сказал Вера, резко свернув влево и легко взбежав по ступенькам.

На табличке, больше похожей на бронзовую мемориальную доску, красовалась надпись «Торговый дом Бочкарева». И ничего больше, никакой дополнительной информации о том, чем изволит торговать господин Бочкарев.

– Тут самые большие торговцы квартируют, – сказала Вера и сразу поправилась: – На этой набережной в смысле. По всем христианским землям самые большие.

Она толкнула дверь, над которой звякнул колокольчик, и мы вошли в контору загадочного Бочкарева.

Контора удивила тем, что в ней была секретарша. Как-то не ассоциировалась местная действительность с секретаршами для меня, не могу объяснить почему. Самая настоящая, молодая и вполне женского полу, даже очень миловидная. Она сидела за большим столом потемневшего дерева и перекладывала какие-то бумаги из папки в папку. Увидев нас, улыбнулась, поздоровалась с Верой, назвав ее по имени. Знакомы, значит. И улыбнулась так, не слишком уверенно, вроде как сомневается в уместности улыбки. Вера телеграмму о нашем выходе отсылала, в ней заодно и сообщила о том, почему теперь она ведет дела.

– И тебе здравствовать, – улыбнулась в ответ Вера. – Стефан Петрович у себя?

– У себя, у себя, – закивала секретарша. – Посидите минутку, сейчас шкиперы у него, как выйдут – сразу вас проведу.

Мы вдвоем присели на не слишком удобный, обитый кожей диван у стены, а секретарша быстро налила в два стакана холодной воды и, не спрашивая, поднесла нам на маленьком подносе.

– Спасибо, – почти хором ответили мы.

Ждать пришлось минут десять, не «минутку», как обещала секретарша. В конторе оказалось довольно людно и суетно. Все время заходили и выходили люди, по лестнице сновали вверх-вниз какие-то мужчины с бумагами в руках, все как на подбор в маленьких разноцветных шапочках на манер еврейских, только другой формы, повыше. Вообще вся контора с этими бородатыми мужчинами в жилетах и шапочках напомнила мне хасидскую синагогу, в которую как-то довелось зайти, хотя тут были сплошь самые что ни на есть христиане. Скорее они похожи на пуритан, как мне кажется. Или на американских амишей. Хотя черт его знает, откуда такое впечатление, – наверное, из-за «торговости» места сложилось, потому что за пределами «Торгового дома Бочкарева» у меня таких ассоциаций не возникало. Или просто стереотипы в голове перепутались?

Стефан Бочкарев, дородный, плечистый, скорее даже кряжистый мужик лет сорока, с маленькой аккуратной светлой бородкой и кустистыми бровями над крошечными голубыми глазками, спустился к нам сам. Увидев Веру, протянул руки, говоря на ходу:

– Вера, доченька, ужас-то какой! Как плохо вышло-то, царство ему небесное!

Обняв девочку, он поцеловал ее в лоб, потом обернулся ко мне. Посмотрел вроде и придирчиво, но вполне дружелюбно, протянул руку:

– Стефаном меня зовут, я здесь за старшего вроде бы.

– А меня Алексеем, я при Вере вроде помощника теперь, – отрекомендовался и я.

– Пойдемте ко мне.

Стефан Бочкарев размещался в мансарде, второй и третий этажи не слишком просторного здания были набиты теми самыми суетными мужчинами, похожими на хасидов, суетящимися, щелкающими счетами, что-то пишущими и печатающими на машинках и все вместе создающими эдакий озабоченный гул, который сразу показывал, что здесь не баклуши бьют. В кабинете же старшего стояла тишина.

Обстановка была простая – длинный стол из светлого дерева, за дальним концом которого сидел сам Бочкарев, вокруг стулья с мягкими сиденьями и спинками, обитыми парусиной. Много фотографий парусников, каких-то городов, незнакомых пейзажей, на половине из снимков легко угадывался сам хозяин кабинета. Где-то совсем молодой, а где-то уже постарше.

– Ага, походил по морю, двадцать лет отдал, – перехватив мой взгляд, подмигнул мне Бочкарев. – Года два как старшим стал, после того как батюшка преставился, вот и застрял в конторе. А вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Ожидал, что предложат чаю или кофе, как я привык по своему прошлому опыту, но ошибся – Бочкарев, во-первых, не стал вызывать секретаршу, а сам предложил налить или воды, или соку. Отказываться не стали, дружно выбрав апельсиновый, который, естественно, оказался свежим, с мякотью и безумным ароматом.

Из того, что Вера успела рассказать мне раньше, выходило, что этот торговый дом вел со Светловыми дела уже поколения два, поэтому здесь можно было не опасаться обмана или какого иного жульничества. Им репутация дороже и устоявшиеся связи. Отношения вошли в ту стадию, когда важна не столько выгода, сколько стабильность. Поэтому разговор с Бочкаревым шел легко, Вера сама со всем справлялась прекрасно, лишь изредка поглядывала на меня вопросительно, как бы собираясь спросить: «Я все делаю правильно?» – на что я только прикрывал глаза в знак одобрения.

По окончании разговора, после того как была на бумаге написана сумма, которую покупатель выплатит, если весь товар будет принят, Бочкарев вызвал какого-то суетливого, длинного и тощего молодого парня с жидкой русой бородкой и спросил у него, когда можно будет начать принимать товар с «Чайки». Тощий заученным жестом достал из кармана блокнот с перекидными листами, пошуршал страницами с такой скоростью, что они у меня перед глазами расплылись, после чего выдал ответ:

– Часа через три можем начать. Сейчас Фрола с бригадой пошлем кран установить, а к тому времени двое дрог освободятся… которые «Хвастуна» грузят сейчас.

– Вот как, – кивнул Бочкарев и повернулся к Вере: – Видишь, даже не задержим. Теперь давай по твоему товару – что тебе требуется?

– А что у вас есть? – с улыбкой спросила Вера, вытаскивая из портфеля список. – Привезти и продать с гарантией – это мы всегда рады, а вот купить… тут уже условия искать будем.

– Поговорим еще об условиях, – усмехнулся Стефан. – Давай гляну, что из этого у нас вообще есть.

* * *

Разговор с Бочкаревым затянулся часа на два. Обещаний Вера ему пока никаких не давала и обязательств на себя не брала, но примерно половина товаров из списка нашлась в объемистых складах торгового дома. Уже когда вышли, я Вере посоветовал сильно «на сторону не бегать» от постоянного партнера, больше просто за ценами у других поставщиков следить, чтобы уж совсем в дураках не остаться. Стабильность тоже ценить надо, другое дело, что ради нее и на шею себе сажать никого не следует. Все в меру хорошо, баланс интересов, так сказать.

А дальше наши пути разошлись. Вера побежала на пирс – там уже должны были готовить выгрузку, – а я пошел на ту самую Главную улицу, на которой располагался Синодский двор, куда мне предложили зайти.

Когда я покинул территорию порта и оказался на улицах Благовещенска, то первым делом отметил для себя, что город стар. Дома из красноватого кирпича не вызывали ни малейших сомнений в том, что построены они уже века назад. Разумеется, они не выглядели запущенными, и даже кирпич явно чистился время от времени, но все же ошибиться было невозможно. И при этом бросалась в глаза общность стиля: здесь словно время замерло давным-давно. И при этом, после Новой Фактории и даже нашей Бухты, все выглядело привычно. Стабильно, если можно так сказать.

Улицы Благовещенска были аккуратно замощены камнем, вдоль тротуаров тянулись ровно выложенные желоба, ведущие к железным решеткам колодцев. Чугунные столбики отгораживали проезжую часть от тротуара.

Еще город был зеленым. Множество маленьких сквериков втиснулось между домами, перед фасадами домов были разбиты небольшие газончики, усаженные кустами с яркими цветами, многие стены домов затягивал плющ.

Было людно. Не так, как в Москве на Тверской в час пик, разумеется, но все равно людей на улице хватало. По мостовым катили пролетки, телеги, двуколки, было множество велосипедов, на которых разъезжали и стар и млад – и мужчины, и женщины. Увидел двух верховых в солдатской форме, с повязками «патруль» на рукавах, которые медленно проехали на гнедых лошадях, оглядываясь по сторонам. Похоже, охраной порядка здесь они занимались, а не разномастно одетые объездчики, как в других местах.

Было много лавок, магазинчиков, полным-полно гостиниц, из чего следовало понимать, что в Благовещенске много визитеров, висели вывески портных, сапожников и прочих нужных ремесленников. Стояли на углах продавцы соков и фруктов со своими тележками, на которых пирамидами были выложены те плоды местной земли, из которых тебе могли на твоих глазах изготовить большой стакан свежайшего сока. Не удержавшись, остановился возле одного из таких и обменял на несколько медяков стакан яблочного, кисловатого и вкусного.

Чем дальше шел, тем больше проникался мыслью о том, что мне хочется с этим городом познакомиться поближе. Посидеть где-то за пивом, пройтись по лавкам, купить, в конце концов, подарки своим дамам – и маленькой, и взрослой. Стыдно будет приехать к Аглае с пустыми руками.

Аккуратно вывешенные на самых заметных местах таблички с названиями улиц вели меня в нужном направлении, и, когда Университетская привела меня к Главной, я начал глядеть по сторонам внимательней. И не зря. Синодский двор совершенно не оправдал моих ожиданий. Я искал что-то монументальное, подчеркивающее статус Церкви в этом управляемом ею месте, а вместо этого нашел скопление неприметных трехэтажных зданий из неизменного красного кирпича, огороженных кованой решеткой на таких же кирпичных столбах. Разве что за воротами, под навесом, дежурили двое солдат с револьверами на поясе. Табличка у ворот извещала о том, что я пришел именно туда, куда мне и нужно.

Засеянный травой и засаженный аккуратно постриженными кустами двор, по зеленому ковру травы прямые, мощенные разноцветной каменной плиткой дорожки. О том, что это все же власть духовная, подсказывали бронзовые простые кресты над каждым подъездом.

Излишними формальностями здесь тоже не увлекались. Один из солдат глянул на письмо, которое я достал из сумки, после чего вернул его мне и сказал, показав на здание, что расположилось слева, как бы замыкая букву «П» двора:

– Сюда вам.

– Спасибо, – только и осталось ответить мне. – А там куда?

– Вам покажут.

Я разминулся с двумя молодыми мужчинами в синих кителях со стоящими воротничками, с крестами на груди, но не висящими, а приколотыми как значки, подошел к нужному входу и толкнул тяжелую дверь.

С яркого дневного света показалось, что в здании очень темно. Еще запах какой-то ощущался, не сказать что неприятный, какая-то смесь цветов и горящего воска, может быть. Присмотревшись, обнаружил толстую горящую свечу в бронзовом подсвечнике, висящем возле креста.

– Вы к кому? – послышался мужской голос.

Обернувшись на звук, я заметил сидящего за столом мужчину в уже знакомом синем сюртуке.

– У меня что-то вроде приглашения, – сказал я, вновь доставая письмо из сумки.

Тот бегло пробежал глазами текст, поднялся из-за стола и сказал:

– Я провожу, пойдемте.

– Пойдемте.

Темно в здании не было, глаза уже привыкли к другому освещению. Мой провожатый решительно пошел по коридору, цокая каблуками ботинок по каменному полу, толкнул одну из дверей, одновременно сделав приглашающий жест:

– Вам сюда, к брату Иоанну.

Осталось только поблагодарить и войти в тесную комнатку, почти келью, б€ольшую часть которой занимали стол и два шкафа. Брат Иоанн оказался смуглым молодым мужчиной со шрамом на левой скуле, очень напоминавшим след от ножа. Увидев меня, он не стал чиниться, поднялся, протянул руку.

– Присаживайтесь, – сказал, показывая на старый, отполированный, наверное, тысячами задниц тяжелый стул по другую сторону стола.

– Спасибо, – кивнул я.

Проявив вежливость, замолчал, глядя на брата Иоанна выжидательно, твердо решив предоставить ему всю инициативу в беседе, сам же намереваясь отделываться как можно менее подробными ответами. Не надо мне подробностей, а то, подозреваю, вся моя легенда с «помятыми мозгами» может пойти прахом.

Брат Иоанн открыл тонкую картонную папку, достал оттуда телеграмму – полоски желтоватой бумаги, не слишком аккуратно наклеенные на бланк.

– Вы же с Большого Ската прибыли? – спросил он, заглянув в бумаги.

– Оттуда, – лаконично ответил я.

– От преподобного Саввы, настоятеля тамошнего храма, поступила телеграмма. Собственно говоря, из-за нее мы вас и пригласили. Хотите ознакомиться?

– Не против.

– Держите, – протянул он мне бланк.

Телеграмма была классическая, как в моем детстве, даже вместо точек с запятыми были сочетания букв «тчк» и «зпт». Я, признаться, несправедливо ожидал от этой телеграммы какой-то подлянки, но, пробежав глазами текст, понял, что преподобный Савва ничего такого не планировал, все его действия продиктованы христианской добротой и желанием помочь ближнему. То есть мне. Хотя это и есть самая настоящая подлянка, потому что я уже вполне надеялся на то, что мне так и удастся пролететь ниже радаров. И что я, не выпендриваясь и не вылезая на глаза, по-тихому интегрируюсь в местное общество. И тут Савва, блин, с телеграммами своими.

В общем, если в двух словах говорить, Савва сообщил, что я память потерял. Сослался на беседу со мной и подтверждение от преподобного Симона. Вот так вот. И просил оказать содействие в установлении моей личности и прежнего места жительства. Чтоб ему…

Брат Иоанн между тем достал из папки еще одну телеграмму и задал следующий вопрос:

– Вам вроде бы в Новой Фактории предлагали сфотографироваться и разослать ваш портрет по приходам? Отчего отказались?

– Я не отказался, – махнул я рукой. – Подрался я, вся морда разбита была, и глаз заплыл. Стыдно так сниматься, да и не узнал бы никто.

– Говор у вас странный, – заметил мой собеседник. – Никак не пойму, откуда может быть. Не с Овечьих островов вы, часом, как думаете? Ничего такого не вспоминается?

– Не знаю. – Я вздохнул, но больше оттого, что разговор начал развиваться в самом неинтересном для меня направлении. – Не помню ничего.

– С какого момента не помните?

– С того самого, как на ноги поднялся и обнаружил, что со мной девочка, которую я не помню, где я сейчас – тоже не помню, и вообще ничего не помню.

– Имя помнили?

– Имя помнил.

Брат Иоанн смотрел на меня задумчиво, словно рассчитывая, что я сейчас устану ломаться и начну рассказывать чистую правду, облегчая душу. Ну это вряд ли, у нас даже дети знают, что чистосердечное признание смягчает вину, несомненно, но столь же несомненно увеличивает срок. Поэтому помогать брату Иоанну я не собирался – пусть сам свой хлеб отрабатывает.

– А что-нибудь еще помнили? – уточнил он.

– Да ничего совсем. Что умел – то умею, а помнить – нет, не помню.

Немного подумав и что-то написав в протоколе – как-то все же допрос напоминает, так что в протоколе, наверное, – он сказал:

– Тогда мы вас сейчас сфотографируем, если хотите. Не против?

А мне-то что, меня хоть на обложку «Ньюсуик» можно здесь размещать, все равно никто не узнает.

– Нет, чего мне против-то быть? – пожал я плечами. – Вдруг и вправду отыщется место, откуда я приехал.

– Хотите отыскать? – чуть поднял бровь брат Иоанн.

– Конечно! – вдохновенно соврал я. – Хоть разберусь, кто я и откуда.

Брат Иоанн поднялся и пригласил меня следовать за ним. Вышли из кельи-кабинета, вновь прошли по полутемному коридору, спустились даже в подвал, где Иоанн потянул первую же дверь и спросил, заглянув внутрь невидимой для меня комнаты:

– Гавриил, готов? Человек уже ждет.

– Готов, заходите, – донеслось из комнаты.

Зашел. Точно, фотостудия с большим аппаратом на треноге. Человек в потрепанных бриджах и жилете на серой рубашке, с повязанной платком головой. Увидев меня, он без долгих слов предложил садиться на стул с прямой спинкой.

Фотографировали при вспышке магния, яркой и дымной, испустившей из себя эдакую белесую мини-Хиросиму. Едва проморгаться успел, как меня брат Иоанн позвал – мол, все, процедура закончена.

– Как снимки готовы будут, так и начнем рассылать с почтой по приходам, – сказал он, когда мы шли по коридору. – Да, кстати, есть три острова, на которых пропадали люди, схожие с вами по описанию. Думаю, что чем ждать, можете с нашим пакетботом до них добраться и там оглядеться. Они в принципе и по одному направлению, так что за месяц обернуться сумеете. Чем судьба не шутит – может, и найдете свое место?

Вот только этого мне сейчас и не хватало для полного счастья. Бросить все и все дела – и с церковным судном таскаться по каким-то островам, на которых меня никто никогда не видел и видеть не захочет.

– Как-то… не знаю, – начал я лихорадочно давать задний ход в разговоре и пытаясь на ходу собраться с мыслями. – Я лучше дождался бы результата с фотографией. А то у меня работа, а так я ее потеряю… и вообще…

– А, понятно, – кивнул брат Иоанн. – Это как решите, возможность есть. И на это время с работой помогли бы.

– Нет, лучше не надо, – продолжал протестовать я. – В моем состоянии с новыми людьми сойтись сложно было, а тут уже в ватаге, люди уважают, работа ждет… Нет, я лучше дождусь.

– А может, вас там семья дожидается?

– Кольца у меня не было, так что не женат, – сразу соскочил я.

– А родители? Сестры-братья?

– Не помню никого, поэтому вроде как и нет их, не скучаю, – продолжал я твердо держаться версии.

– А они по вас?

– А если их и вовсе нет?

Дошли до кабинета, опять уселись за стол. Брат Иоанн придвинул папку с протоколом, взял карандаш и начал спокойно и методично опрашивать меня по всему, что я помнил с момента моего провала сюда. Или, для него, «как в чувство пришел». Как оно и было вообще-то.

Долго он меня по всему случившемуся гонял, аж извилины заплел. Вроде не проговорился ни о чем, да и проговариваться было особенно не о чем, разве что о первой настоящей встрече с Верой. Наша версия от реальности все же малость отличалась. Надо будет, кстати, это с ней чуть подробней проговорить. А то, глядишь, еще ее допросят, и тут косяки могут полезть. Кстати, а чем это мне грозит? Спросить, что ли? Типа: «А если я не я, а вовсе пришелец, то мне чё за это будет?» Ага, удачная идея.

Честно говоря, брат Иоанн своей стойкостью меня удивил, я уже от нашей «беседы с пристрастием» откровенно устал, а он все как огурчик. Все вопросы задает и ответы записывает. Но в конце разговора ничего давать под роспись ознакомиться не стал. Закрыл папку, сунув в нее исписанные листы, встал, пожал руку и за беспокойство извинился. Заодно посожалел о том, что мне не хочется прокатиться с их пакетботом по островам, где мужики моего возраста пропали. А мне и вправду не хочется совсем, и вины за это никакой не ощущаю. Совсем.

Вышел на уличную жару, отдуваясь. Утомительны такие беседы, в которых сам не знаешь каких неприятностей ожидать. Одна радость – прохладно было в келье кабинетной, а теперь зной опять накатил. На прохожих поредевших глянуть – ну точно всех прихлопнуло. Как обычно ближе к обеденному времени здесь и бывает.

Кстати, если время обеденное, то почему бы мне не пообедать? Ближе к площади Центральной много было всяких кабачков, вполне можно куда-то пристроиться, перекусить, восстановить подорванные неприятным разговором силы.

Долго искать не стал – выбрал первый же попавшийся кабачок под названием «Благодатная бухта», где и пришвартовался за маленьким столиком на веранде, под полосатым красно-белым навесом. Вполне приличное местечко, даже с видом на Центральную площадь города.

Ко мне подбежала маленькая вертлявая девчонка из негритянок, положила на стол меню, попутно выслушав требование доставить большую кружку пива. Так, а что здесь есть, чем кормить будут?

Никаких особенных деликатесов меню не обещало, кормить же предлагали рыбой и мясом. Рыбой Сашка нас питал всю дорогу до Благовещенска, поэтому я быстро склонился в пользу мяса. И какого-то немудреного овощного салата. Пиво тоже принесли мгновенно, как раз для того чтобы заказ принять.

Фух, все, можно расслабиться. Пока. Вопрос номер один: я верю в то, что меня позвали исключительно для того, чтобы посочувствовать моей «беде» и помочь, так сказать, «обрести себя»? Нет, в это я не верю. Категорически. Блаженный брат Иоанн больше всего напоминал следака, которому что-то нужно и который только разыгрывает доброжелательное равнодушие, и меньше всего – устремленного к небу священнослужителя. Кстати. А он вообще священнослужитель? Служители-то все больше «преподобные» здесь, а этот, поди ж ты, «брат». Как так? Или он вроде монаха что-то? Нет, о монастырях Вера вообще ничего не говорила. Надо будет у нее уточнить.

Что-то заподозрили? Ну, может, и так. Один мой говор чего стоит, я же сам не глухой, чтобы не понимать, что я не как все разговариваю и сбиваюсь на «раннюю версию» русского языка. Для простых людей это не слишком заметно, они к разным диалектам, как я понимаю, привыкли, а вот брат Иоанн точно непрост. Не идентифицируется мой разговор у него никак, похоже. Полагают вражеским агентом? Турецким каким-нибудь? Очень, очень сомнительно, потому что для агента можно куда лучше легенду придумать, а не такую, как моя, с которой я везде на виду. Дерьмо, а не легенда получится.

Просто пытаются выяснить, что же я такое? Это куда более вероятно и очень даже возможно. Кстати, и что за канцелярия такая у Церкви, в которой служивые братья такие дотошные и по-профессиональному любознательные? Мне это как-то больше службу безопасности напомнило. Хоть частную, а хоть и государственную, я с делами обеих знаком лучше некуда. Хотя эта – государственная, тут сомнений никаких.

Итак, что делать? А ничего, как мне кажется. Раз сразу не потащили в узилище мрачное, то и не потащат, наверняка присмотреться хотят. Как? Да хоть через кого-то из экипажа, например, – завербовать человека вовсе не так сложно, как поначалу кажется. Как он будет работать – это уже другой вопрос, но вот вербовка обычно не так сложна, как обывателю мнится. Учили меня когда-то этому всему для государственной пользы, да как-то вывернула моя жизнь так, что всякие нужные знания уже для личной и корпоративной выгоды применялись. Ладно, хрен с ним, умер я для той жизни, надо про эту думать теперь.

Что еще? Веру опросят. Спешить уже смысла нет, к ней или сразу подкатились, пока я с братом Иоанном беседы вел, или подойдут позже и намного тоньше, – тогда по-любому успеем. Если ничего предпринимать в отношении меня не станут, то еще через Савву будут действовать, тут сомнений нет.

Кстати, а что это за хохма была про походы по островам с пакетботом? Я что-то тогда с перепугу тормознул, соображал, что врать, и думал об этом мало. Правда, что ли, собирались отправить? Да щас… Это он меня на реакцию проверял. Если я и вправду «найденыш», то должен был за возможностью узнать о себе тянуться как младенец за соской… А я не тянулся. Но и выкручивался не по-глупому, это если на холодную голову прикинуть. Нормально выкручивался: «Раз не помню, то чего мне этого хотеть?» Может, я вообще боюсь о реальном прошлом узнать! Может такое быть? Да запросто. Поверил? А вот тут хрен его знает.

Так, где я еще накосячил? Черт его знает, может, и нигде, а может, и везде, в каждом слове. У меня по легенде информации мало очень, я даже сам себя перепроверить не могу, не то что опытного и знающего человека убедить.

Делать-то что все же? А ничего. В связи со все той же скудостью познаний я правильного шага придумать сейчас все равно не смогу, только какую-то глупость совершить сумею. Надо просто ждать продолжения и жить, как раньше жил, ничего не меняя, ни на сколько. Чтобы подозрений не вызывать: спокойна моя совесть – и все тут. Тем более что она и вправду спокойна – ничего плохого я тут не совершал, разве что провалился сюда непонятно как.

Итак, делаю глубокий вдох с выдохом – и принимаюсь за салат. Чтобы успеть до стейка, а то я попросил его сразу начинать жарить. Жизнь вообще-то продолжается.

* * *

На «Чайке» уже вовсю кипела работа по выгрузке. Кран с приводом от лебедки медленно поднимал бочки из трюма, опускал на специально уложенные сходни, по которым бочки катились до пирса. И там их поднимали вновь и рядами устанавливали на большие ломовые дроги со впряженным в них тяжеловозом, эдаким вроде обычным конем, которого, однако, всю жизнь кормили сеном со стероидами. Распоряжались процессом Игнатий с Глебом, Веры я на палубе не увидел.

Спустился вниз и обнаружил девочку в каюте сидящей на койке и ведущей какие-то подсчеты в журнале.

– Как тут у тебя? – спросил я ее.

– Как видишь, разгружаемся, – показала она пальцем на палубу у себя над головой. – Завтра закупками займемся. Кстати, тут меня о тебе расспрашивали.

– Это кто, интересно?

– Из канцелярии Синода заходили, – сказала она, после чего засмеялась: – Говорят, что помогут тебе найти, откуда ты. Интересно, как у них это получится?

– Действительно, – через силу улыбнулся я в ответ.

Вот так, «братья» за меня всерьез взялись, из чего сразу следует вывод: моя легенда вызывает у них доверия мало. Однако, как и решил, предпринимать ничего не стану. Даже с Верой легенду проговаривать. Что у нее хотели узнать – то уже узнали, а пугать ее зря тоже не хочется. Не нужно это все.

У своей койки стащил сапоги с бриджами, переоделся и переобулся в удобные на палубе длинные шорты с тапками. А на палубе меня Иван-моторист поджидал.

– Ну что, пойдем сегодня в город? – спросил он меня сразу.

– Это в смысле со всей командой гулять? – уточнил я.

– Нет, команду только завтра распустят. Это мотористу с канониром сегодня делать нечего, и на разгрузку-погрузку нас запрягать не принято. Так что скажешь?

– Да запросто, – легко согласился я. – Лавки тут до скольких часов работают, кстати?

– До семи колоколов, – ответил он. – А что?

– Да подарки хотел купить.

– Это еще успеешь. Вон завтра днем иди – и все купишь. Могу даже с тобой сходить, лучшие места показать.

– Не помешало бы.

Получилось, что зря переоделся. Пришлось опять спускаться вниз и лезть в сундучок.

Гульнули с Иваном неплохо. Несмотря на то что этот город без всякого сомнения Церковью управлялся, никакого аскетизма в нем заметно не было. И пива попили в приятном месте, и на бильярде поиграли, дротики в доску побросали, и даже отужинали неплохо под все то же пиво. Были в городе и «плохие кварталы», больше рассчитанные на моряков с многочисленных судов, но они, как и в Новой Фактории, располагались у самого порта, для того чтобы перепившие и перегулявшие мореходы не уходили далеко от своих судов.

– Надзор тут построже будет, конечно, – объяснял Иван за ужином. – В Новой Фактории в карты и кости открыто играют, а тут особо не рискуют – не одобряет этого местная власть.

– А «веселые дома»? – вспомнил я о неотъемлемой составляющей «плохих кварталов».

– Это здесь есть, как же без них! – засмеялся Иван. – И в моряцком квартале они есть, и в Черном. Морякам без них никак. Хочешь – свожу, – подколол он меня за интерес.

– Спасибо, я уж как-нибудь, – отказался я от любезного предложения.

А в общем, ничего больше интересного и примечательного не произошло. Арестовывать меня никто не пришел, «хвостов» за собой я тоже больше не заметил. Или «братья» никуда не спешат, или интерес ко мне потеряли.

Команда не обманула, проставились. Причем проставились не в городе, как я ожидал, а как раз в портовом квартале, в прокуренном и душноватом, но вполне чистом кабаке, где не слишком дружно наяривали музыканты и где среди посетителей расхаживали татуированные негритянки, пытающиеся продать сеанс любви. В общем, припортовые кварталы не изменились.

На этом «банкете» я малость перебрал, впрочем, как и вся остальная команда, за исключением Федьки, оставшегося на вахте и очень по этому поводу горевавшего. Но, в общем, обошлось без приключений, хотя пару драк довелось увидеть – шумных, пьяных и бестолковых. Но тоже в рамках приличий: никто из дерущихся припрятанных револьверов не доставал и за ножи не хватался.

На следующий день мы с Верой поехали на противоположный конец острова, в тот самый Кузнецк, из которого исходила вся промышленная мощь новых христианских территорий. К великому моему удивлению, поехали мы не на пролетке какой-нибудь, как я изначально предполагал, а железной дорогой, узкоколейкой. Совсем недалеко от порта, за рядами лабазов и складов, скрывалась маленькая станция с двумя платформами и таким же компактным товарным двором, где нам продали билеты в забавный вагон с рядами деревянных сидений от борта до борта, закрывающимися на цепочку с крючком дверями, как на старых каруселях, и тентом над головой, который с грехом пополам прикрывал от уже жарящего солнца, даром что еще раннее утро.

В голове состава из восьми, кажется, вагонов попыхивал дымом и паром небольшой локомотив немного непривычной формы, без тендера и какой-то раздутый по бокам. Двое важных машинистов в синих комбинезонах и брезентовых панамах поглядывали на рассаживающихся по вагонам пассажиров, каких набралось примерно на половину мест. Звякнул станционный колокол, паровоз весело свистнул и дернул с места состав. Лязгнули сцепки, стукнули стальные колеса на стыках рельсов, платформа со стоящим на ней начальником станции плавно – и медленно – поползла назад.

Надо же… а я и не знал, что тут такой технический прогресс наблюдается, и Вера раньше не говорила. Поезд неторопливо миновал ряды пакгаузов, окраинные дома Благовещенска и, чуть ускорившись, пошел через пыльную каменистую степь, вперемешку заросшую кустарником и высокой желтоватой травой.

Сразу стало жарче, даже встречный ветер был как из открытой духовки. На последствия вчерашних излишеств накладывалось это все не очень комфортно, и я похвалил себя за прозорливость, а если конкретно, то за то, что прихватил с собой огромную флягу с водой, в которую выдавил несколько лаймов. А то сушняк замучил бы до смерти, не иначе. Время тянулось вполне пристойно, можно было смотреть по сторонам и любоваться достопримечательностями.

Остров был большой, километров пятьдесят в поперечнике, насколько я помнил из карты, и Кузнецк находился на противоположной его стороне, если смотреть из покинутого нами Благовещенска. Сначала в степи попадались лишь отдельные фермы, возле каждой из которых был загон для лошадей – похоже, коневодство здесь было главной сельскохозяйственной отраслью, – а вот позже стало интересней. Сначала попалась пара обнесенных забором с колючкой территорий, куда от нашего пути отходили отдельные ветки. Вера пояснила:

– Заводы какие-то здесь, точно не скажу какие.

Затем мы увидели горы шахтных отвалов, обозначавших границы угольного разреза, который наряду с месторождением железа и привел к тому, что восстановление цивилизации пошло именно с этих островов. Не зря же их и прозвали Дарованными.

Разрез был велик, впечатлял вполне серьезно. Огромная территория огорожена колючей проволокой, виднелись караульные вышки под навесами, а заодно удалось разглядеть и парный конный патруль – двое солдат в уже привычной серо-зеленой форме и с карабинами за плечами ехали шагом на лошадях по дороге вдоль ограды.

– Каторжников сюда всех ссылают, – пояснила Вера. – Я тебе говорила, кажется.

– Да, вроде говорила, – подтвердил я. – А рудный разрез где?

– Это на восток – туда отдельная ветка идет. Отсюда не разглядеть: километров тридцать до него. Скоро металлургический увидим, а за ним еще всяких много.

Как сказала, так и случилось. Поезд обогнул пологий холм, и глазам моим открылся самый настоящий индустриальный пейзаж. Понимаю, что если сравнивать все это с пригородами того же Новокузнецка, то зрелище впечатляющим не будет, но на фоне местных масштабов вид на металлургический вызывал уважение. Трубы, цеха, дымы, подъездные пути – все на месте. Как раз на моих глазах домна выбросила клуб грязно-белого дыма, загадив голубое небо. Неподалеку от нее желтовато-бурыми клубами дымила печь мартеновская. По рельсам в сторону завода катили небольшие вагоны с углем – и возвращались обратно пустыми. Маленькие пузатые локомотивы, такие же, как тот, что тащил наш состав, неторопливо волокли их за собой или толкали, упершись задом наперед.

– Вся сталь отсюда, – прокомментировала Вера зрелище. – И железо тоже.

– Догадываюсь, – кивнул я.

– Весь город – одни заводы, – продолжала она просвещать меня. – Тут и стирлинги делают, и оружие, и вот эти паровозы с вагонами.

– Ага, – кивнул я. – А работает на заводах кто? Местные?

– Ну… да, местные. И приглашают тех, кто в школе к этому делу умение проявляет. Они потом сюда и переселяются.

– А отсюда?

– А зачем им отсюда? – даже удивилась она. – Работа хорошая, уважение и все такое.

А вообще интересно было бы одним глазком подсмотреть, на каких станках они такое качество металлообработки выдают. Вот ей-богу, очень было бы интересно глянуть.

Город все приближался и приближался, чем-то напоминая мне виденный в детстве Мариуполь – тоже голубое море за промышленным пейзажем. Но тот побольше был, разумеется. Навстречу нам прошел товарняк, сплошь груженный какими-то капитально сколоченными деревянными ящиками, исписанными со всех сторон маркировкой.

– Вер, а смолу для тротила тоже сюда повезут?

– Ага. Тоже поездом отправим.

Бочонки со смолой, которые мы взяли на «негритянском острове», пока так и хранились у нас в трюме. Я как-то, к стыду своему, упустил из виду, что у нас еще и такой товар есть, так что даже не задумывался о том, как и куда его будем сбывать. Купец, блин, а еще помогать взялся.

– А сюда на погрузку заходить можно вообще?

– Можно, – кивнула она. – Только гулять не по всему городу разрешается, а по гостевой зоне. Тут все строго, охрана на каждом шагу.

Это я тоже заметил, уже когда поезд подошел к такому же маленькому, как и в Благовещенске, вокзалу. По перрону разгуливал патруль из трех солдат, у одного на воротнике были два золотистых уголка, а у двоих по прямой лычке. На выходе с вокзала тоже стояла охрана, а указатели на перекрестке сразу сообщали, в какую сторону приезжим можно, а в какую уже нельзя. Ну, может, и правильно, тут самое что ни на есть стратегически важное место.

Город, в отличие от Благовещенска, особой красотой и чистотой не блистал – все же заводская копоть на него садилась. Даже зелень выглядела здесь какой-то прибитой и пропыленной, да и легкий запах гари вроде как ощущался. Подозреваю, что если бы я оказался сейчас в Москве, то вообще плевался бы от вони выхлопной – избаловался здесь, в стерильной чистоте.

Народу на улицах было немного, но это и понятно: начало рабочего дня, чего просто так по жаре шляться? Вера вела меня уверенно, и вскоре мы оказались возле какого-то невзрачного двухэтажного дома с вывеской «Пороховой завод». Признаться, такая надпись удивила – и на завод этот скромный домик не похож, и для «порохового» вид у него слишком… легкомысленный, пожалуй.

– Здесь контора у них, завод дальше, туда, – махнула рукой Вера, растолковав непонятности.

– А… а то я подумал…

О том, что тротил здесь тоже на пороховом заводе выпускают, я уже знал. Так что как раз сейчас мы эти самые бочонки со смолой пристроим. Товар не из дешевых: смола собирается медленно, возят ее далеко – так что выгода с такого товара очевидна. Мне помнилось, кстати, что тротил у нас как-то с углем был связан – толуол из него получали, что ли, – но не уверен, делать ставки на это не стал бы. Может, не из угля, а из нефти, не зря же, в конце концов, здесь смолу собирают. Хотя, насколько я в местной действительности разобрался, руководствоваться в таком деле могли не единой практичностью. Как-то тут все сложнее…

Весь день мы пробегали по «деловому центру» Кузнецка, выискивая товар из списка, который Вера собрала на Большом Скате. Но вроде бы справились. Уезжали последним поездом, уставшие, голодные и одуревшие, но, в общем, довольные. Завтра как раз первый товар железкой в Благовещенск и отправят, а за ближайшие три дня получим и загрузим все, что искали. И домой тогда можно, пора.

* * *

Обратный путь до Большого Ската и описывать необязательно. Погода разве что немного подкачала – ветерок волну гнал, но не крупную. Назвать это штормом язык бы не повернулся. В свободное от сна и вахт время я сидел на носу, читал, иногда локтем прикрывая книгу от летящих брызг. Можно было бы и уйти в более спокойное место, но мне брызги нравились. Нравилось море, нравился ветер, нравилось даже низкое серое небо и блекло-зеленая волна по сторонам от режущей ее «Чайки».

В Бухту прибыли с рассветом, как и отходили. Тогда большое красное солнце поднималось из моря, светя нам в спину, а теперь его лучи заставляли прикрывать глаза. Шхуна под двигателем вошла в гавань и медленно направилась к своему законному месту у причала.

«Крачки» в порту не было: Евген ушел в рейс. Нас быстро досмотрели двое объездчиков, те самые, что и в прошлый наш приезд, и точно так же мельком, явно не ожидая найти ничего противозаконного. Ну и не нашли, разумеется.

Едва пришвартовались – пошла суета. Подкатили лошадьми кран, подогнали первую телегу, вскоре из города прискакал на вороной лошади один из заказчиков, хозяин верфи, чуть не дрожащий от нетерпения и жаждущий немедленно получить заказанные станки, без которых у него какая-то работа встала, – в общем, жизнь закипела.

Передышка случилась только в обед, на который вся команда уселась на палубе «Чайки»: кок Сашка нажарил рыбы в последний раз за этот рейс. Едва уселись и пустили по кругу фляги с лимонадом, к которому я по этой жаре тоже здорово пристрастился, как подъехал полковник Иона. Спросил сначала Веру, которая как раз поднималась по трапу, а потом, к удивлению моему, еще и меня.

– Вера, судно твое мобилизовываем под поход, – сказал полковник без лишних вступлений. – Думаю, что для тебя и не сюрприз, но оповестить должен.

– Оно понятное дело, – кивнула девочка. – Кому еще идти, как не нам.

– Тогда готовь его под двадцать человек ополченцев. Вторым пойдет «Морская лилия», – указал он на соседний причал, возле которого пришвартовалась еще одна шхуна, очень похожая на нашу. Возможно даже, что по одному проекту строенная.

– На когда готовимся? – перешла Вера к главному.

– На понедельник выход готовим. В пятницу загрузим припасы и прочее, так что будь готова. А ты, человек Божий, – обернулся полковник ко мне, – за ополченцев в походе ответственным будешь, понял? Старшим команды.

– Так Байкин же взводным! – удивился я.

– Байкин взводным в бою. А на переходе морем от судовой команды главный должен быть, – с некоей укоризной, как непонятливому, сказал Иона. – Вот ты и будешь, больше некому. Как понял?

– Все понял, – кивнул я, подавив желание сказать «Есть!».

– Ну и хорошо, что понял. В четверг вечером ополчению смотр.

На том и уехал.

– Ну что, Вер, – обернулся я к девочке, после того как конный полковник скрылся за складским зданием, – так, глядишь, и посчитаемся с племенем, а?

– Если поймаем, – вздохнула она. – Иногда за такими гоняются месяцами – и никакого толку. Там и степь великая, и джунгли бесконечные: есть куда уходить.

– А они вообще степные или лесные? – задумался я. – Вроде конные, в лесу неудобно.

– Они как раз на границе живут, – ответила Вера. – В одну сторону убежать можно, а в другую – спрятаться.

– Авось не убегут, – хмыкнул я. – Не хотелось бы – надо бы рассчитаться.

– Надо. Я бы тоже с вами пошла, но не пустят, – вздохнула она и, помолчав, добавила: – Точно не пустят.

– Не пустят, – подтвердил я. – И я бы не пустил, даже не надейся.

– Это почему? – заметно разозлилась она.

– А потому что воевать уметь надо, – развел я руками. – А ты пока не умеешь.

– А ты умеешь?

– А я умею, – слегка поклонился я ей. – Поэтому мне можно, а тебе нельзя.

– А ты научи.

Я посмотрел на нее, почесал в затылке, потом сказал:

– Может, и научу. Только это быстро не делается.

– А мне все равно, – сказала она вполне серьезно, даже чуток задумавшись. – Я не хочу, если что-то опять случится, грузом быть. Или тем, кого постоянно охранять надо. Хочу так… чтобы сама себя защитить умела.

– Ну это проще, чем «воевать», и научишься быстрее, – приободрил я ее. – А вообще ты права, такое умение лишним никогда не будет.

К вечеру аврал закончился и команда разбрелась по домам. За Верой традиционно заехал Василий, ну и меня заодно предложили подвезти. В другой вечер я бы прогулялся с удовольствием, но сегодня устал за день, да и тащить на себе рюкзак, сундучок и чехол с карабином не хотелось, так что я все имущество закинул в коляску и присел рядом с Верой.

Лошадка шла шагом, Василий ее не торопил, медленно плыли мимо нас дома Бухты, встречные прохожие здоровались, а мы отвечали им тем же. Поймал себя на ощущении, что домой вернулся. Впервые здесь, пожалуй. И соскучиться успел по этому маленькому городку, и чувствую себя здесь именно что у себя.

Василий остановил прямо у ворот, подождал, пока я свой багаж соберу, после чего попрощался и повез Веру домой. А я толкнул калитку и вошел во двор тети Насти. Во дворе хозяйки не было, а в окнах гостиной горел неяркий свет – наверняка сидит в качалке, с книгой и чашкой чаю. Она так все вечера проводит, когда к ней не заходит подруга, такая же немолодая, или когда она не отправляется с визитом сама.

Пока шел через сад, чуть не споткнулся об оставленную прямо на дорожке лопату. У Прокопия такая привычка есть – инструмент за собой не убирать. Хотя во всем остальном работник золотой, как я заметил, за Зорькой вообще как за дитятей следит.

Сложив вещи на дорожке, зашел в конюшню. Нет, точно у Прокопия всего один грех – лопату где не надо бросать. Даже в тусклом свете коптилки видно, что все убрано, а запах свежей подстилки даже запах навоза перебивает. Подошел к Зорьке, оживившейся при виде меня, протянул ей горсть местных мелких желтых слив, подобранных в саду, пока шел. Лошадь деликатно собрала их у меня с ладони, съев прямо с косточками. Пожелав ей спокойной ночи, пошел в свой флигель.

Негромко лязгнул замок, скрипнула дверь, напомнив, что пора смазать петли. Дом встретил темнотой, слегка разбавляемой тусклым светом, падавшим через окна, и почему-то запахом свежей травы. Нащупав у лампы коробок спичек, поднял стекло и зажег фитиль. Темнота отступила вдаль и вверх, к тростниковой крыше. Дверь закрылась. Все, уже дома. Все как я оставил… нет, вру, тут уборка была. Спасибо, тетя Настя, большое и душевное. Ага, и фрукты в корзинке, все из сада, мандарины с апельсинами. Мне и самому нетрудно набрать, хозяйка сама настаивает, но все равно очень приятно.

Свалил сумку и сундучок у вешалки, карабин убрал в шкаф с оружием, а следом туда и револьвер спрятал. В кухонном «уголке» зажег спиртовку и на нее поставил маленький чайник, наполнив его ковшиком из бачка. Я тоже чайку с вечера не против попить, есть такой грех. Кстати, вода в баке на крыше наверняка нагрелась за день, самое время душ принять, пока чайник закипает.

Мыло здесь яблоками пахнет, кстати. Интересно, как они его делают? У нас ведь какую-то химию добавляли, а тут вообще никакой химии не сыщешь. Правда, что ли, прямо с настоящими яблоками как-то варят? Или чего там с мылом делать положено?

Вода и вправду нагрелась хорошо, под душем стоять после трудного и суетного дня – чистое блаженство. Мылся долго, фыркал, отплевывался, закончив, растерся докрасна жестким полотенцем, покрутил ручку насоса, долив воды в бак. А там и чайник закипел.

Жаль только, кресла-качалки у меня нет, такого как у хозяйки, очень бы под настроение сейчас пришлось. Чай пах божественно, но горячим был настолько, что не глотнуть – подождать надо.

Оставив кружку, снял с полки «Церковное становление». Подумал попутно, что надо бы к букинисту зайти как можно быстрее. Телевизоров с видео здесь нет, дома по вечерам одно развлечение – читать. Так что надо срочно пополнять книжную полку, а то вместо самосовершенствования, так сказать, придется по вечерам таскаться пиво пить. Или с петухами ложиться, что тоже не вариант.

* * *

Аглая, Аглая, что же я тебя никак из головы выкинуть-то не могу? Нет, я и не хочу, ты мне там, в голове, очень даже нравишься, но во всем же мера нужна, нельзя собой всякие другие важные мысли расталкивать так беспардонно. О чем ни думаю – все равно по какой-то ассоциативной цепочке мысли возвращаются к тебе. Прямо как бумеранг, как его ни кидай.

До середины дня маялся, хотел увидеть. К обеду понял, что по своей канонирской должности сработал полезного ровно столько, сколько мог, после чего сделал всем ручкой и сообщил, что у меня дела. Один Иван-моторист, кажется, просек, что к чему, и незаметно мне подмигнул.

Добравшись до дома почти бегом, несмотря на полуденную жару, быстро оседлал Зорьку и направился по уже привычному маршруту. Хорошо бы дома была, а не на выезде, не принимала роды, например, у какой-нибудь буренки. Телефонов тут нет, к сожалению, о визите не договоришься – только вот так, «путем личного посещения».

Кстати, по-хорошему, Зорьку бы вернуть пора, мне кобылу эту никто не дарил, да я и не принял бы такого подарка, но вот Аглая явно пытается оставить пока лошадь у меня. Это что значит? Не то ли, что вот этим мои визиты желанны? Ох, хорошо бы так. Мы ведь тут с соблюдением всех приличий, даже за руки еще не держались, так что угадать мне трудно. Школа не та, так сказать, я сюда из мест с куда менее четко очерченной моралью провалился.

А к верховой езде привык. Поймал себя на мысли, что впервые перестал думать о том, как я еду. Сижу себе в седле и по сторонам глазею, своим думам предаюсь. А раньше постоянно напоминал себе, как ноги надо держать, как сидеть, как повод натягивать. Гляди ты, осваиваюсь помаленьку.

Навстречу попалась большая запряженная волами телега, груженная бочонками с вином. Ага, опять кому-то на загрузку повезли. Но это уже не нам, у нас рейс некоммерческий ожидается. Кстати, такие рейсы бывают и без войны с племенами. Или если не рейсы, то простои. Как Вера объяснила, нас привлекли по понятной причине, а вот «Морскую лилию» – по графику. На острове не только дежурная смена ополченцев есть, но еще и дежурное судно. Спасти кого, погнаться за кем-нибудь и вообще на всякий случай. Вот как раз «Морская лилия» таковым и является.

Черт, не облажаться бы на этой войне, к слову. А то назначат в кавалерию какую-нибудь, а я хоть и перестал сам себя поправлять, но казаковать мне пока еще явно рано, позору не оберусь. Плана операции-то еще нет, и полковник сам не в курсе, все в Новой Фактории разрабатывают, нам потом доведут… в части касающейся.

Вообще мы так себе воинство, если честно. Боевого слаживания – ноль, взаимодействия примерно столько же. По-хорошему, учить и учить действовать вместе надо, и не день и не два, а куда дольше, чтобы реальный толк был. Хотя сам по себе народ толковый, и стрелять умеют, и трудностей не боятся… да здесь их вообще не очень боятся, привыкли.

Дорога уже довольно высоко поднялась по пологому склону и теперь сделала петлю, вывезя меня на самое любимое место этого пути. Отсюда открывался прекрасный вид и на Бухту, и на гавань. Вон она, «Закатная чайка» наша, если присмотреться, то очень хорошо отсюда видна. Шхуны, шлюпы, лодки, причалы, склады… вон Главная улица, Главная площадь… вон и зал собраний. И даже проход отсюда виден, в котором я побил Семена Пузана со товарищи. Кстати, где там можно хорошо поужинать с дамой? В «Золотой бухте»? Точно, в ней. Не забыть столик заказать только. На когда? А вот сейчас и договоримся. Если, конечно, застану Аглаю дома. А если не застану? Тогда просто подожду. Или поеду искать. Домой точно не вернусь – мне уже без нее невмоготу.

Ворота усадьбы Аглаи были закрыты. Спешился, накинул поводья Зорьки на приворотную коновязь, толкнул калитку. Во дворе как раз Валентина стояла, наливала разомлевшим на жаре псам воду. Те на мое появление никак не среагировали – я уже за своего для них был. Глянули искоса и более никаких знаков внимания не оказывали.

– Здравствуйте!

– Тебе здравствовать, – обернулась она, перехватывая кувшин поудобней, и сразу обломала: – Нет твоей любезной, вызвали.

– Вот как… – расстроился я. – Обидно.

– А чего обидного? – удивилась она. – Вернется же, никуда не денется. Заводи пока лошадь, а я тебя накормлю. Обедал уже?

– Нет, не успел, – вдохновился я таким предложением.

– Ну вот и отобедаешь, – подвела она итог краткому диалогу.

С Зорькой Степан помог, без всяких просьб с моей стороны. Принял и повел в конюшню, а я на веранду направился, где и развалился в низком плетеном кресле. Валентина вышла на веранду через кухонную дверь и, не спрашивая, налила мне большой стакан традиционного здесь лимонада.

– А скоро Аглаю-то ожидаете? – спросил я у нее, принимая стакан.

– Да кто знает! – пожала она плечами. – У Елисея Рыжего кобыла заболела, вот и все, что знаю. От него сын прискакал – вот вместе и уехали.

– А обычно как бывает? – попытался я все же уточнить.

– Обычно бывает по-разному, – оборвала меня Валентина. – Но к ночи будет, не сомневайся. Ты рыбу или мясо будешь?

– А вам что проще?

– Мне все просто, ты сам скажи.

– Тогда… – задумался я, – …тогда мясо: рыбы в походе наелся.

– Понятное дело, – согласно кивнула она и ушла на кухню.

Я отхлебнул кислого лимонада, вздохнул, с удовольствием подставив лицо ветру, дующему с моря. Хорошее здесь место и вид ничего. Города не видно, он за горой скрылся, а вот море, и островки дальние, и волны с белыми барашками… кстати, штормит немного сегодня, и ветерок заметно свежий. Не обломаться бы нам с походом. А здесь, наверное, в шторм здорово ветрено, никакого ведь укрытия нет. Но все равно нравится – в красивом месте усадьба построена. Глядишь, когда-нибудь разбогатею настолько, чтобы самому подобной обзавестись… Еще Аглае предложение сделаю и приведу в новый дом. А с этим что тогда? Во, размечтался! Кстати, а насчет предложения идея, может, даже и очень хорошая. Только рано, не поймет. А может, и я ошибаюсь пока, вообразил себе невесть что. Хотя нет, не ошибаюсь. Как увидел, так и понял, что не ошибаюсь. Остается надеяться на то, что она когда-нибудь с этой моей идеей тоже согласится. Ну вдруг.

Из кухни вскоре вкусно запахло, совершенно неделикатно напомнив о том, что я действительно с утра не ел ничего. Пришлось сидеть и слюну лимонадом запивать. Затем наконец появилась Валентина с подносом, начала сноровисто накрывать стол на одного.

– А вы со мной, за компанию? – спросил я ее.

– С ума сошел? – даже удивилась она. – Ты что думаешь, я до четырех часов голодной бы сидела? Это ты один такой, поскакал к любезной своей, не перекусив. Нельзя так.

– Можно, – возразил я.

– Брюхо болеть будет. Зачем ты ей такой, больной-то?

– Она ветеринар – вылечит, – предположил я.

– Разве только так, – усмехнулась Валентина, расставив тарелки и кувшин. – Садись уже, кавалер, а то последних сил лишишься. А тебе нельзя.

– Благодарствую.

Аглая вернулась, едва я успел себе салата навалить из большой миски. Послышался топот копыт с дороги, скрипнула калитка, пробежал Степан, ну и я подхватился с места.

Как всегда, великолепна и ослепительна. Светлые волосы собраны в слегка растрепанный ветром хвост, белозубая улыбка на загорелом лице, белая рубашка с распахнутым воротом, серые бриджи, высокие рыжие сапоги. В руках увесистый саквояж, который она отстегнула от седла.

– О-о, кто у нас, – протянула она, заметно мне обрадовавшись, к моему вящему восторгу.

– Вот, с визитом к вам, – чуть поклонился я, подхватывая саквояж. – А меня тут уже обедать усадили.

– Меня тоже усадить надо, голодная – жуть, – сказала она.

У Валентины, похоже, все было рассчитано и предусмотрено. На столе тут же второй прибор появился, а наготовила она явно изначально с расчетом на двоих.

– Сколько тебя здесь не было? – спросила Аглая, наблюдая, как я наливаю яркий и пахучий апельсиновый сок. – Почти месяц?

– Меньше трех недель.

– Мне показалось, что дольше, – удивилась она. – Как сходили? Как Вера?

– Вера – умница, со всем справляется, – вполне искренне высказался я. – Поэтому и сходили удачно, если по балансу судить.

– Сейчас опять уходите?

– Да, уходим, – кивнул я, подняв глаза от тарелки. – Сама понимаешь, что без этого нельзя, так надо.

– Знаю, что надо, но… – чуть замялась она. – Ты себя береги там, в общем, хорошо?

– Я себя всегда берегу, – не очень искренне сказал я.

– Да, даже по голове получил так, что памяти лишился, – усмехнулась она. – Извини, нельзя так шутить.

– Да можно, все в порядке, – возразил я. – У меня ничего не болит.

– Ну… у тебя кто-то мог остаться там, откуда ты.

– У меня никого нигде не осталось, – сказал я, посмотрев ей прямо в глаза. – И никого не было. Веришь мне?

Аглая долго смотрела, не отводя глаз, потом, словно что-то вспомнив, медленно кивнула:

– Верю, – но глаз не отвела и дальше.

Пауза немного затянулась, затем она спросила, явно сомневаясь в том, следовало ли это делать:

– Там… не все так просто, да? Я имею в виду… ну как вы с Верой встретились.

– Почему ты так думаешь?

– Она что-то хотела мне сказать, потом передумала. Но немного проболталась. Мы с ней как лучшие подруги, ты ведь знаешь.

– Знаю, – сказал я и добавил: – Все верно, не так там все просто.

– И памяти ты не потерял, – добавила она уже утвердительно.

– Не потерял.

– А в чем секрет тогда?

– Что это за секрет, если его всем рассказывать? – попытался я съехать на шутку.

– Я – не все, – решительно заявила она. – Ты для меня тоже не все, мы встречаемся. Хочешь, чтобы это все… – она кивнула почему-то на стол, словно подразумевая обед, хотя говорила совсем о другом, – продолжалось – будь со мной честен. Пожалуйста.

– Хорошо, – кивнул я. – Только… – Тут я даже не нашелся сразу со словами. Как вот объяснить то, что придется сейчас объяснять?

– Только что?

– Давай сразу условимся, с самого начала: я – не сумасшедший, хорошо?

Я ожидал недоумения, но она лишь чуть-чуть нахмурилась и кивнула:

– Хорошо, мы условились.

– А еще это тайна. Для всех, кроме Веры и теперь тебя.

– Хорошо.

Я подумал немного над вступлением к речи, но в голове ничего путевого не сложилось, мысли путались. Тогда я просто откинул крышку маленького подсумка, висящего на ремне, и вытащил оттуда часы, свой дорогой и модный швейцарский хронометр «Бланпа».

– Знаешь, что это такое? – положил я их перед ней.

– Часы, – сказала она, посмотрев внимательно и покрутив в руке. – Такие, каких я никогда не видела. У нас ничего подобного не делают, как мне кажется.

Я запустил руку в тот же подсумок и достал небольшую карточку с моей фотографией – мои водительские права. И тоже выложил перед ней.

– Что это?

Ее тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями покрутили документ, зачем-то постучали его ребром по столу, затем вновь начали крутить.

– Это ты… – сказала Аглая, глядя на фотографию. – С цветом… а это что?

Ее палец перескочил на дату.

– Это год моего рождения, – сказал я. – И город, в котором я родился. Такая вот штука получилась.

* * *

Мы все же с Аглаей поцеловались. Один раз всего, зато по-настоящему. А так даже обнять толком не дала, вырвалась. Но когда я пообещал и завтра к вечеру заехать – заметно обрадовалась.

А рассказу моему она поверила. Действительно поверила, я это понял, то есть не сделала вида, что верит, для того чтобы я еще больше не распсиховался. И сумасшедшим не сочла. Даже мобильник мой не понадобилось показывать, а то он у меня все равно дома спрятан. Зато расспросов было – до глубокой ночи засиделись. Она даже остаться ночевать предложила, но, поскольку подразумевалась гостевая комната, что совсем не вдохновляло, я сразу отказался.

– Домой по темноте не страшно будет? – спросила она с подколкой.

– А у меня вот, – похлопал я по револьверу на боку. – Очень помогает. От всего. Даже от акул – я тебе рассказывал.

А вообще домой добрался только благодаря Зорьке, которая дорогу видела. Было новолуние, света совсем мало, шел бы пешком – точно бы ноги посбивал. А вот лошади все равно – кажется, ни разу не запнулась. Кстати, заметил, в чем удовольствие от езды верхом: веселее. Не один ты. С Зорькой даже разговаривать можно, хоть она и не отвечает. Это как с собакой гулять или с кошкой общаться. Вроде и не разговор, но все равно поблизости кто-то живой и к тебе душевно расположенный, а это уже немало. Вот всю обратную дорогу я с кобылой своими мыслями и делился. Мыслями о жизни и возможных радужных перспективах. Зорька кивала и иногда фыркала, так что взаимопонимания мы достигли.

Дальше… а что дальше, дальше вроде как ничего не изменилось, внешне. Но при этом появилось ощущение, что в моих отношениях с Аглаей что-то поменялось к лучшему, словно какой-то барьер убрали. Трудно лгать любимой женщине – не будет от такой лжи удачи. Да и она как-то по-другому стала себя вести, более открыто, наверно, и более доверчиво. Надо ли говорить, что на следующий вечер я вновь поскакал к ней домой, и на следующий, и в пятницу, после того как на «Чайку» были загружены припасы для похода и боекомплект, а по трюму развешаны подвесные койки для ополченцев.

В субботу с утра мы встретились в церкви, на проповеди. И сидели уже вместе, держась за руки и время от времени перехватывая заинтересованные взгляды соседей. Впрочем, если точнее, сидели мы вчетвером – Вера с Пламеном тоже составили нам компанию, и у Веры при этом вид был такой важный, словно она была успешной свахой и гордилась результатами своих трудов.

К нам тихо, стараясь никому не мешать, подошел помощник преподобного Саввы и попросил нас с Верой посетить его начальника сразу же по окончании проповеди.

– Я с вами, – решительно сказала Аглая после того, как Савва покинул кафедру и люди начали подниматься со скамеек по всему залу.

– Преподобный нас двоих хотел видеть вроде бы, – с сомнением сказал я.

– Плевать, – решительно оборвала Аглая. – Я Вере ближе Евгена, и она мне как…

Фразы она не завершила, словно предлагая «вписать нужное». Но я ее понял. О чем пойдет речь – это и так понятно, и обсуждать все это без Аглаи действительно не стоит. Да и кто сможет свидетельствовать в пользу племянницы лучше, чем она? А ее слово, насколько я понимаю, весит в Бухте немало, Аглаю здесь уважают.

– Отлично! – откровенно обрадовалась Вера и обернулась к сопровождавшему ее Пламену: – А вот тебе туда точно нельзя, так что извини.

Тот не обиделся, попрощался с нами и ушел искать свою семью, которая уже направилась к выходу из церкви.

Преподобный Савва, как и его коллега из Новой Фактории, занимал небольшой белый флигель при церкви. Кабинет у него был просторным, но не из гордыни, а потому, что рассчитан был, судя по изобилию стульев и длинному столу, на прием множества людей одновременно. А так все как и у преподобного Симона – беленые стены, простой крест напротив окна, пишущая машинка да шкафы.

Увидев Аглаю, Савва немного удивился, но не сказал ничего, лишь жестом предложил нам всем троим садиться. Что мы и сделали.

– День вам добрый, – поздоровался он после того, как мы расселись, и попутно наливая каждому по стакану прохладной чистой воды. – Я, собственно говоря, позвал вас затем, чтобы назначить день заседания комиссии. – Он придвинул к себе перекидной календарь-ежедневник и взял карандаш из стаканчика, представлявшего собой короткий спил от толстенного стебля бамбука. – А больше пока ничего обсуждать и не собирался.

– А мы бы все же задать несколько вопросов хотели, – взяла на себя инициативу Аглая. – Раз уж мы все здесь собрались, и как раз по этому поводу.

– Я слушаю, – обернулся к ней преподобный.

– Назначать день надо было раньше, до того как официальный защитник моей племянницы, – тонкий палец Аглаи указал на меня, – собрался воевать с неграми. Сначала надо было решить основной вопрос – по ее статусу. Иначе получается, что есть риск… – продолжать фразу Аглае явно не хотелось, но преподобный ее понял.

– Согласен, это упущение… в некоторой степени, – кивнул Савва. – Мне надо было присмотреться к тому, как девочка ведет дела, а вернулись они лишь в понедельник. Мало было времени для того, чтобы оценить ситуацию.

– А сейчас вы ее оценили? – спросила Аглая, причем явно «наезжая» на преподобного.

– Я, по крайней мере, готов созвать комиссию, – уклончиво ответил священник. – А до сего момента не был готов.

– Преподобный, – чуть помявшись, вновь заговорила Аглая. – Если… если что-то пойдет не так, и… – Она посмотрела на меня, пытаясь подобрать слова. Преподобный молчал, не торопя, но и не помогая. – В общем, если Алексей не сможет выполнять обязанности назначенного защитника Веры, я хочу, чтобы это право было передано мне.

Савва чуть удивленно вскинул брови, затем спросил:

– А почему этим защитником не может быть брат покойного? Родной брат, а не двоюродная сестра?

– Потому что у Евгена есть в этом и другой интерес, – ответила Аглая. – Он не может быть до конца объективным. А даже если и сможет, то не каждый поверит в это. Это и ему повредит, и… и Вере, наверное.

– Девочка – не эстафетная палочка, – мягко сказал Савва. – Нельзя так просто передавать полномочия на ее опеку от человека к человеку.

– Можно! – очень решительно заявила Вера, даже вскочив со стула. – Надо просто сначала спросить у меня и потом решать, можно или нельзя.

– Вот как, – усмехнулся священник. – Тогда я у тебя и спрошу. Вера, что будем делать, если твой защитник погибнет в экспедиции?

В отличие от суеверной Аглаи священник назвал вещи своими именами.

– Отдайте меня Аглае, – сразу ответила она.

– Вера, ты не мешок апельсинов, чтобы тебя вот так взять – да и отдать, – засмеялся Савва. – Ты – человек, все не так просто.

– Аглая – самая любимая моя тетка, мне с ней хорошо, и я ее люблю, – быстро перечислила Вера имеющиеся аргументы. – Разве мало?

– Я бы не сказал, – ответил тот. – Немало. Но по закону у тебя не может быть двое защитников. Защитников вообще не может быть двое.

– А если они поженятся?

Тут я чуть воду не расплескал. Ну ничего себе заявочки. Она что, нас уже поженить решила? Не то чтобы я против, но не надо так вот профанировать святое. Тут почти таинство, а она – «пусть поженятся».

Преподобный тоже едва удержался от улыбки, напустил на себя серьезный вид:

– Вера, если они вдруг поженятся, то тогда они станут опекунами, а не защитниками. Защитник назначается волей родителей, двоих или одного, как в твоем случае, и прав у него куда меньше, чем у опекуна. Твой дядя Евген может быть опекуном, но не может быть защитником. Твой защитник Алексий не может быть опекуном.

– Если не женится на Аглае, – добавила Вера.

Аглая сделала жест, как бы демонстрируя желание дать Вере подзатыльник, но та откровенно проигнорировала угрозу и обернулась ко мне. Я жест повторил, после чего Вера тихо фыркнула и вновь повернулась к преподобному, все еще сдерживающему смех.

– Преподобный, вы как-нибудь сделайте так, чтобы Аглая стала мне опекуном, – сказала она серьезно и добавила: – Если что-то случится.

– Хорошо, я что-нибудь придумаю, – тоже вполне серьезно ответил Савва, пометив что-то в блокноте. – Про то, что ты, Алексий, в походе участвуешь, я забыл, если по правде сказать, – посмотрел он на меня и вновь повернулся к девочке: – Вера… ты остаешься в Бухте или идешь с судном?

– С судном, – сразу ответила она.

– Алексий, надеюсь, мне не надо объяснять, где место Веры в Новой Фактории?

– Она останется с экипажем на «Чайке», – ответил я. – Мы это уже обсудили.

– Хорошо, это на твоей ответственности, – кивнул священник. – Аглая, ситуация запутанная, я не готов ответить так сразу и прямо сейчас. Мы оба остаемся здесь. Подходи ко мне на следующей неделе, все и обсудим.

Такое предложение Аглаю в восторг не привело, судя по тому, как она поджала губы, но она все же кивнула и сказала:

– В среду. Я здесь в среду буду – и зайду.

– В любое время, лишь бы я на месте был, – учтиво поклонился преподобный.

На этом разговор и закончился.

* * *

Выходных как таковых не получилось – полковник взялся тренировать ополчение перед отправкой. В субботу вечером мы с Аглаей поужинали в «Золотой бухте», потом пошли на танцы, потом я настоял на том, чтобы проводить ее до усадьбы, и проводил, удостоившись жаркого и очень вдохновляющего поцелуя, наградившего меня хорошим настроением как минимум на следующую неделю. Воскресный вечер я провел у нее дома, на веранде, а в понедельник райские времена закончились.

Сорок человек, два взвода, четыре отделения, собрались на причале в гавани городка Бухта. Одеты однотипно, хоть и кто во что, у всех на рукавах повязки – только так друг друга и будем отличать. Ну и по пробковым шлемам, само собой. Винтовки у всех одинаковые – такие же, как та, что мне Иван Большой выдал. А с револьверами все по-другому: там опять кто во что горазд. Но револьверы у всех, у некоторых даже по два, один большой в кобуре на бедре и еще один, с коротким стволом и поменьше, – в чем-то вроде оперативной кобуры, а то и вовсе на груди висит. Наверное, мне бы тоже не помешал такой. Ну да ладно, впредь умнее буду. Ну и по мачете у каждого, однообразно прицепленному к ранцам, и по пехотной лопатке. Увесисто, но без этого не обойдешься.

Обратил внимание на то, что у гранатометчиков вместо винтовок укороченные карабины-леверы под револьверный патрон. Короче моего карабины, патронов на шесть, не больше. Зато не будут мешать, пока боец из гранатомета стреляет, а дойдет до стрельбы из них – дистанция боя все равно куда больше револьверной будет. Вообще здесь эти самые «леверы» в нише пистолета-пулемета находятся, как мне кажется.

Иван Большой, который выступал в должности «походного капитана», построил отряд повзводно, в две относительно ровные шеренги. Прошелся вдоль строя, придирчиво осматривая каждого, некоторым приказал или оружие к осмотру предоставить, или что-то из снаряжения. Вид у него при этом был хмурый, а с поправкой на габариты, бородищу, надвинутую на глаза шляпу и кулаки-кувалды – так и малость пугающий. Но вроде доволен остался. Вышел перед строем, сказал:

– Первый взвод – на «Чайку», второй – на «Лилию». На «Чайке» старшим от экипажа будет канонир Алексий Богданов, на «Лилии» – канонир Прохор Рыбников. Я – на «Чайке». Все, взводные – командуйте.

Каждый из взводных перестроил своих людей в колонну по одному, а затем «правое плечо вперед» – и на сходни. Как на борт поднялись, так я взводного в сторону отодвинул. Уставные рефлексы всплыли резко из глубины подсознания, и команду «Взвод!» я проорал так, как и в былые времена, зычно и от души. Даже Иван Большой чуть не подпрыгнул и встал по стойке «смирно». В общем, отправил я их всех в трюм, который сейчас за расположение был, где все начали дружно распределять свое имущество поближе к койкам.

– А ты горластый! – с уважением сказал Петр Байкин, высокий, жилистый, чуть сутуловатый и явно очень сильный мужик годам к сорока, служивший в Бухте объездчиком. – Где так научился?

– Не помню, – привычно отмазался я. – Есть ощущение, что командовал, а вот кем и где – не скажу.

– Ага, во-во, – кивнул он, сняв шляпу и наматывая на голову косынку с шеи. – И у меня такое ощущение есть. И на маневрах к тебе присматривался. Ты не из солдат церковных, часом? Как-то ловко у тебя все получается.

– Да не помню я, – покачал я головой, стремясь уйти от нелюбимой темы. – Но не из солдат точно, я на Большом острове в церковной канцелярии был, пытался про себя прояснить что-нибудь, – чуток переврал я реальность.

– И как?

– Да никак, не знают они ни черта, – отмахнулся я. – Да и нормально мне здесь, жизнь как жизнь, друзья вон появились.

– Ага, нормально, видел тебя с Аглаей в церкви в субботу, – добродушно заулыбался Иван. – Грех тебе жаловаться, тем более что не болит ничего.

– Это точно, не болит, – согласился я.

Петр достал из поясной сумки короткую трубку и кисет, спросил:

– Не хочешь подымить пойти?

– Не дымлю: не люблю, – сразу отказался я.

– А я вот пристрастился сдуру по молодости, – вздохнул Байкин. – Преподобный тоже постоянно это дело хулит, а вот бросить не получается.

– И в любом случае до отхода и выхода из бухты на палубу – нельзя, мешать будешь, – добавил я. – Так что и ты не покуришь.

– А и верно! – спохватился Петр, убирая кисет с трубкой обратно в сумку.

Где-то сзади, за переборками, раскочегаривался стирлинг, постепенно набирая обороты. Лязгнула передача, пошла легкая вибрация от винта, шхуна начала отваливать от причала. Начинался очередной, уже привычный рейс.

– Без команды на палубу ни ногой! – крикнул я и поинтересовался: – Вопросы?

Вопросов не было. Тогда я повернулся и поднялся по трапу. Мне на палубу можно, даже нужно.

Неторопливо отодвигался все дальше и дальше причал, матросы суетились возле лебедок, готовясь поднимать паруса, Игнатий, сосредоточенно хмурясь, стоял у штурвала, рядом с ним, у рычагов управления машиной, пристроился Иван. «Морская лилия» тоже отвалила от причала и теперь пристраивалась к нам в кильватер.

Подошла Вера, встала рядом, чуть помолчав, спросила:

– Как думаешь, получится у вас?

Что именно должно получиться, она не уточняла, да и так все было понятно.

– Должно получиться, – ответил я. – У нас беда – а у Новой Фактории проблема, ее решать надо. Так что думаю, что они все лучшие силы на это кинут. Не годится, чтобы на торговых путях какая-то банда сидела постоянно.

По аналогии мне Чечня вспомнилась. Они ведь России сто лет не нужны были, чеченцы эти самые, просто повадились грабить на дороге к Грузии, которая к тому времени к России присоединилась. И ничего не оставалось, как послать туда генерала Ермолова, круто взявшегося объяснять обнаглевшим горцам, кто в хате хозяин. Вот и в Новой Фактории ситуация похожа – нельзя им неудачу терпеть. Так что будут гнать они это самое Племя Горы всеми силами, это уж точно. Должно быть так, по крайней мере. Так я Вере и объяснил, этими самыми словами.

– Хорошо бы, – кивнула она, дослушав объяснения. – Хорошо бы, чтобы им за всех досталось, кто с отцом в караване шел.

Судно вышло из гавани, встретив легкую морскую волну, качнулось немного, довернуло, ложась на курс. Затрещали лебедки, поднимая сероватые полотнища парусов, которые, хлопая и шурша, быстро заполнялись ветром. Скрипнули натянутые ванты, громче заплескалась вода под бортом.

– Ну, с Богом, – сказал подошедший к нам боцман Глеб. – Пошли, значит.

– Пошли, – повторила за ним Вера.

* * *

Поход прошел как-то суетно – не привык я к такому количеству народу на борту. Взвод слушался моих команд беспрекословно, даже Иван Большой, даром что командовал отрядом. На второй день на нас свалился практически полный штиль – пришлось идти под машиной. «Морская лилия» не отставала, шла в кильватере как привязанная.

Отряд тоже не бездельничал. Наш «походный капитан» понимал, что такую кучу бездельничающих людей надо чем-то занять, поэтому боевая учеба шла вовсю. На мачту повесили грифельную доску, Иван рисовал на ней схемы засад, схемы обороны, то есть вел по полной занятия по теме «Усиленный взвод в обороне», «Усиленный взвод в наступлении» и так далее. Причем спрашивал, как усвоили, многократно повторяя суворовскую фразу о том, что каждый солдат должен знать свой маневр.

Стреляли. Из револьверов, холостыми патронами по листу бумаги, зажатому в прищепке. Удар струи раскаленных газов метров с пяти вырывал листок из прищепки, а цель всего этого упражнения оказалась простая – учить выхватывать револьвер быстро и так же быстро стрелять, попадая в силуэт. С сожалением заметил, что я тут отнюдь не рекордсмен, после чего сам себе поставил задачу каждый день это самое выхватывание с прицеливанием отрабатывать.

В общем, служба шла. В свободное время читал на привычном месте или болтал с Верой, которая не на шутку взялась устраивать мою личную жизнь, в каждом разговоре поднимая тему о моих матримониальных планах в отношении Аглаи. В конце концов так этим достала, что я сказал:

– Это я тебя наказать не могу, а если на Аглае женюсь и тебя в опеку возьмем – в первый же день попрошу ее тебя высечь. Сама и напросишься.

Вера только отмахнулась, явно не поверив в угрозу. Ну и правильно, я в нее тоже не поверил. А вообще мне такое отношение с ее стороны даже льстило. Не чужим для нее человеком оказался, а чего уж таить – девочка мне очень нравилась, да и ответственность за нее я чувствовал. Может, и вправду так выйдет, как она хочет. Возьму вот и сделаю Аглае предложение. Сразу, как из похода вернемся. Откажет – и ничего, я подожду и еще раз сделаю. И еще.

Ладно, нам главное – ту самую комиссию проскочить успешно, не дать Веру от дела отстранить. Тут ведь какие правила, в мире этом самом: разделить дело на доли нельзя. По закону нельзя. Точнее говоря, можно, но это чертовски трудно, надо столько согласий собрать, что заниматься этим сам не захочешь. Не одобряются здесь доли и прочее, считается, что нельзя дела рушить и растаскивать в угоду личным амбициям, предлагается учиться жить в мире и дружбе и искать путей не ссориться. Если уж делиться, то тут всех родственников надо опросить, от работников согласия получить, да еще и в суде необходимость такого раздела доказать.

А партнеры делятся на старших-младших по положению в семье или в роду. Или даже по возрасту. Или как сперва договорятся. Но долей у них все равно нет, есть «доля в управлении», то есть распределяется, у кого «больше голосов». Ну и доля в прибыли пропорционально выделяется. Пока Павел, отец Веры, был жив, он был главным, а младший его брат, Евген, был вроде как в заместителях. Теперь Евген станет старшим в любом случае, просто по возрасту. Он сейчас глава всей семьи Светловых, включая ветвь Веры. А девочка, если комиссия признает ее «в совершенных годах», станет его заместителем. И будет вести те дела, которые он ей поручит. Серьезные дела, но на вторых ролях. А вот если нам эту комиссию не пройти, то тогда Вера попадет к нему под опеку на правах ребенка и будет ждать совершеннолетия настоящего, наравне с его детьми. И станет, наверное, уже третьей в деле, потому что Пламен ее старше. Или «поделит должность» с Пламеном, если тот предпочтет в семейном деле работать.

Узнавая обо всем этом больше, я сделал первый и главный вывод: дядя Евген Вере не враг. И его я узнал уже лучше, и правила здесь такие, что вредить не дадут. Кто племяннице зло причинить захочет, того Евген голыми руками на британский флаг порвет, со всей ревностью – за свою кровь вступится, здесь это святое. Но при этом он твердо уверен в том, что знает, как ей лучше. А Вера так не думает. И в этом я ей верю, посмотрел потому что, понаблюдал – взрослый она человек, хоть при этом и ребенок. Рано повзрослела. Ошибается в этом Евген, хоть, слава богу, хороший человек оказался.

А предложение Аглае я все же сделаю. Плевать, что я пока перед ней голодранец, – это я исправлю, точно знаю. Правда, сначала бы лучше все же исправить.

* * *

В Новой Фактории ополчение было собрано. Сотни две человек под ружьем, причем народ с виду вроде нашего – по глазам видно, что опытный. Размещали всех в форте, том самом, в который мы с Верой ходили к полковнику местному рассказать про нападение негров. Места тут оказалось предостаточно, в этих казармах и батальон разместить было можно. В общем, с мобилизационными возможностями все пребывало в порядке.

Сейчас в форте было людно, шумно. Множество людей с такими же сине-белыми повязками, как у нас, сновали по двору, из кухни тянуло запахами готовящегося обеда – нас взяли здесь на полное довольствие.

Полковника, того самого, что с нами тогда говорил, звали Георгием Кузнецовым, как я только теперь узнал. Едва мы прибыли и разместились в казарме, он вызвал Ивана Большого и взводных на совещание, а мы же, бойцы рядовые, остались маяться в казарме в ожидании новостей. Потом пошли на обед, где нам налили сначала наваристого горохового супу, а потом навалили картошки с мясом. Поели, посидели в тени во дворе, потом и командиры наши вернулись. Иван принес свернутую в рулон карту, повесил ее на стене в казарме, собрал народ полукругом.

– Значит, так, воины, – начал он, причем «воины» прозвучало несколько издевательски, – план будущей баталии примерно такой… – Он задумался на секунды, поскреб в бородище. – Мы выделены в пеший отряд. Выдвигаемся вот сюда, в устье Кривухи, – указал он кончиком узкого и длинного кинжала на место, где синяя жилка реки встречалась с голубым пятном моря. – Нам дадут проводников из местных охотников. По сведениям разведки, противник о нашей экспедиции не подозревает. Племя на месте, откочевывать никуда не собирается. Наша задача – совершить скрытный марш и ударить со стороны леса, заставив их отступать в степь. Отсюда… вот отсюда, с юго-запада, подойдет еще отряд, в общем, нас примерно до сотни будет, сила немалая, так что племя в бой не вступит – они хоть и дикие, но не дурные.

– В степь пойдут? – уточнил кто-то.

– Точно, – кивнул Иван. – Но, несмотря на то что племя конное, они отягощены будут имуществом, женщинами и детьми, так что конный эскадрон их должен настигнуть. Вот с этого направления, – указал он кинжалом. – Отсюда как раз Кривуха путь отхода перекрывает, отсюда мы подойдем, тут овраги, так что путь у них будет один – вот сюда, на конную засаду.

На мой взгляд, план выглядел разумно. Более того, даже если разведка племени засечет подход наших сил лесом, то племя, привыкшее к набегам и отходам, все равно решит от нас убежать – они всегда так делают, если местным верить. И все равно наткнутся на кавалерию, которая прижмет их в узости. Потерь у них будет меньше, наверняка многие уйдут, но достанется им немало.

– Петр, – посмотрел Иван на Байкина, – ты с одним отделением пойдешь дальше берегом. Переправитесь скрытно через Кривуху и пойдете вдоль нее вверх по течению. Вам задача – перекрыть вот этот брод. – Кинжал перескочил по карте. – Это у племени единственный путь прорваться за реку, а там их в лесах ищи-свищи. Понял?

– Понял.

Петр это и так знал – похоже, говорилось уже больше для нас, личного состава то есть. А ничего, личный состав, то есть мы, внимал.

– В усиление придадут бомбомет во вьюках, – продолжил Иван. – Он пойдет к броду, остальным в лесу от них только проблемы будут – мулы не пройдут. Байкин, вы по тропе двинете, так что возьмете. С ним три человека расчета и еще два мула с боекомплектом. Как понял?

– Все понял, – кивнул Петр.

– Следом за вами морем пойдет яхта «Смелый». На ней будет дополнительный боекомплект, туда же будем передавать раненых и пленных, если такие на марше случатся. В виду берега, разумеется, – далее мы уже сами по себе будем.

– Как связь с ними осуществлять? – спросил уже я.

– Ракетами. Выдадим командирам взводов. Выбрать место, пригодное для высадки с лодки, дождаться подхода «Смелого» и пустить ракету. Дальше разберетесь.

– Понял.

– Противник вооружен однозарядками с дымарем, – продолжал Иван. – Не все, но с половину мужчин – туркам спасибо, это они подкидывают. Есть револьверы, есть несколько винтовок нормальных, но в общем – против нас они слабы. Боевого порядка нет, однако расслабляться при этом не надо: там каждый охотник с рождения, так что в лесу они как лешие – поди найди и поди не напорись на пулю. Смотреть под ноги: ставят и ловушки, и самострелы, и ямы копают.

Из форта в город никого не выпускали, даже местных. Думаю, для того чтобы кто-то, приняв на грудь, не проболтался о плане. А может, и просто не хотели, чтобы воинство с утра похмельем маялось, что более вероятно.

Поскольку делать было нечего, отбился я как можно раньше, завалившись на скрипучую кровать с пружинной сеткой. Хоть высплюсь, по крайней мере. И уснул, как провалился, практически моментально, без снов и любых беспокойств.

Подъем объявили в четыре утра, так что я себя похвалил за то, что не стал с вечера засиживаться, – выспался. Подхватился с койки, оделся, побежал к умывальнику, возле которого быстро собиралась толпа. Опять себя похвалил, на этот раз уже за проворность: успел одним из первых. Завтрак все жевали без особого аппетита – еще не проснулись, – хоть готовила кухня форта хорошо, жаловаться грех.

В казарме потрошили тюки с боекомплектом, каждый норовил взять патронов побольше. Я тоже не отставал, догрузился к штатным двум сотням, так что рюкзак начал серьезно оттягивать плечи. Вес-то у патронов раза в два с чем-то больше, чем у наших «гвоздей» пять-сорок пять. Но три сотни патронов взял, помимо всего остального, в бумажных пачках, обмотанных нитками. Выдали всем по четыре гранаты, похожих на обрезки труб, с торчащими хвостиками запалов и кольцами на них. Ну вроде и нормально.

Еще и рассветать не начало, как наш отряд, выстроившись в колонну по два, прошел через город. За нами топали три мула, груженные всяким железом и ящиками, – отделение огневой поддержки, получается. Только шли с ними не трое, как Иван огласил нам численность расчета, а четверо. Ошибся, получается. За мулами шли еще пешие взводы из состава местного ополчения, а всего численность до роты доходила примерно.

Сапоги дружно топали по мостовой, иногда у кого-то звякало железо, все сосредоточенно молчали. Настроение было таким… чуть возбужденным и в то же время решительным. На войну ведь идем – теперь-то это стало ясно всем. Не на шхуне путешествуем к месту, а вот прямо построились – и пошли именно воевать.

Темно в городе, лишь редкие огни за стеклами домов, а на улицах так вообще хоть глаз выколи. Фонари здесь только в центре, а нас явно стараются по окраинам вести, мимо порта. Берегом склады да лабазы, а потом – просто каменистая дорога, ведущая сперва вдоль пляжа, а потом слегка поднимающаяся в гору.

Понемногу светать начало, уже привычное огромное солнце вставало из лохматых черных джунглей, раскинувшихся перед нами. Ночная прохлада быстро отступала, давая место привычному дневному зною. Мне еще подумалось, что в тот день, когда я попал сюда, в Москве царила грязная и мерзкая, ветреная, холодная весна. Та самая, которую я ненавидел примерно так же, как и московскую осень, ну разве совсем чуть-чуть поменьше. А тут – пожалуйста, курорт настоящий. Пусть подчас жара и зашкаливает – а все одно лучше, чем слякоть и холод. И цветет здесь все круглый год, и зелень кругом, и море теплое.

Не вовремя вроде бы пробило на мысли о климате, но это только кажется. Сейчас солнце взойдет окончательно, жара плитой перевернутой навалится сверху – вот и надо заранее себе объяснить, что все не так уж и плохо. Настрой другой получится, куда более конструктивный.

Винтовка чуть покачивается, пружиня, на брезентовом ремне, который я заранее подогнал так, чтобы можно было локоть враспор вставлять. В подсумках – патроны в обоймах, в ранце – в пачках. Под ремнями подвесной уже понемногу потеть начинаю, и не только я: у других на рубашках тоже пятна расплываются. Спина под ранцем тоже взмокнет скоро, даром что тот овчиной подбит. Но все равно лучше так. Не нравится – представь, что ты идешь по морозу под сорок и сопли в носу замерзают, – и сразу настроение исправится.

– Здравствуй, человек Божий, – послышалось справа от меня.

Обернулся – и обомлел от удивления: со мной в ногу брат Иоанн идет, улыбается чуть ехидно.

– И тебе здравствовать, – проявил я вежливость. – Какими судьбами?

– Служба такая, – ответил он. – Пойду с вашим отрядом.

Одет он не так, как там… в канцелярии, разумеется. Форма военная, как у солдат церковных, шляпа-панама, на плече, стволом вниз, «левер» под револьверный патрон висит, на поясе – револьвер. Те же рыжие сапоги и ремни, все как у вояк, только на уголках воротника кресты церковные.

Решив, что плевать на скрытность, любопытство куда сильнее, спросил, не удержался:

– А что за нужда с нами идти?

– Как что за нужда! – вроде как удивился он вопросу. – Церковь эту экспедицию благословила и даже поддержала, вот и д€олжно смотреть, что как пройдет. Опять же правосудие осуществить в походе при нужде или другое что.

– То есть не из-за меня ты здесь? – уточнил я, решив идти на откровенность: больно уж осточертели все эти танцы вокруг да около.

– Как сказать, как сказать… – усмехнулся брат Иоанн. – Один из нас все равно с вами идти должен был, а вот почему именно я – ты догадываешься, наверное.

При этом церковник скосил глаза на моего соседа в строю, уже прислушивающегося к разговору. Это верно – зачем здесь все при всех выкладывать, всему свое время. Раз уж брат Иоанн с нами пошел, то наверняка будет случай поговорить, ни капли в этом не сомневаюсь.

После четырех часов марша, когда все уже заметно устали, объявили большой привал. Место выбрали правильно – рядом с рощей акаций, где можно было укрыться в тени.

– Скорпионов опасайтесь! – крикнул кто-то из новофакторийских командиров. – Если кого в задницу ужалит – сам до города побежит, а потом еще и взыскание получит.

Предупреждение было уместным: этих насекомых, как оказалось, здесь хватало. Я и сам одного рыжего сапогом растоптал, а второй убежал от меня под камень, каких здесь было навалено великое множество. Брат Иоанн предсказуемо присел рядом со мной. Отпил из большой фляги, висящей на ремне через плечо, неторопливо закрутил крышку. Я инициативы не проявлял – ждал, когда он заговорит.

– Иван Большой говорит, что ты в военном деле разбираешься, – сказал Иоанн. – Не вспоминается тебе, откуда знания?

Я просто отрицательно покачал головой. Иоанн многозначительно хмыкнул, подумал немного, потом все же сказал:

– Не сходится у меня очень многое, если честно. Насчет тебя не сходится. Ни говор твой мне не знаком, и пишем мы по-другому, и не хочется тебе, как я понял, самого себя искать, выяснять, откуда ты и зачем. Удивляет это все.

– Люди разные, – расплывчато ответил я ему. – Кому-то есть дело до своего прошлого, а кому-то только до настоящего. У меня вон девочка на попечении, о ней заботиться надо…

– Любимая женщина, – продолжил за меня Иоанн, – от соседей уважение – чем не жизнь, верно?

– Верно.

– А вот это что, не подскажешь? – спросил он, откинув клапан с поясной сумки.

В руках у него оказался мой мобильный телефон. Та самая «Нокия», которая хранилась в моем флигеле.

– По чужим вещам шаримся? – недобро усмехнулся я.

– Обычно нет, не принято у нас, – покачал головой Иоанн. – Но ты, Божий человек, признан случаем особым, поэтому разрешение поглядеть дали. Да ты и не прятал его особо, верно? Ботинки тебе бы выбросить тоже надо было, брюки старые… да что я перечислять буду – ты сам все наперечет знаешь. Ты даже кошелек свой с карточками всякими не прятал. Откуда это у тебя?

– Нашел, – лаконично ответил я, глядя в глаза Иоанну.

Стараться переиграть меня в гляделки не надо, бесполезно это все. А вот часы показать он меня не просит, так что не от Аглаи узнал. Хотя… ждал я чего-то такого, если честно. Ровно с посещения Большого острова ждал. Не так я все умно прятал, чтобы не попасться, да и косячил на каждом шагу по незнанию местных реалий. А тут везде как в деревне живут: все и у всех на виду, любой косяк вылезет.

– Видишь, и я нашел, – чуть кривовато усмехнулся он, а затем нажал на кнопку включения аппарата. Проиграла негромкая мелодия, на экранчике соединились руки. – Видишь как? Даже разрядиться не успел. Мобильный телефон, насколько я понимаю?

– Удивляете познаниями, – сказал я вместо ответа. – Тоже есть такой?

– Нет, у нас таких нет, – покачал он головой и протянул телефон мне: – Заберите свою вещицу. Нет, таких нет, – повторил он, сняв шляпу и пригладив взмокшие волосы. – Но я знаю, что это такое. У нас есть много-много информации, в том числе и о таких телефонах.

– У Церкви? – уточнил я, убирая телефон в карман рюкзака.

– У Церкви, – подтвердил он, помахивая шляпой вместо веера. – У ее особого отдела, в котором я и состою. И все же, – вроде как слегка затруднился он с продолжением, выдерживая паузу, – кто ты такой и откуда?

– Это действительно важно? – спросил я.

Идиотский вопрос, я понимаю, но ответ на него меня не очень и интересовал – я просто время тянул, судорожно прокручивая в голове варианты дальнейшего развития событий. Но в принципе ничего угрожающего пока не видел. Если бы меня хотели по-настоящему прижать, то возможностей до этого было куда больше. А сейчас все выглядит так, как если бы со мной решили «перетереть по-тихому», лишнего внимания не привлекая.

– Разумеется, – чуть удивился вопросу брат Иоанн.

– А никакой теории на этот счет у вас нет? – уже всерьез поинтересовался я.

– Есть, – кивнул мой собеседник, снова надевая шляпу. – Но я хотел бы услышать ее подтверждение.

– Мне не хочется выглядеть сумасшедшим, излагая свою версию событий, – достаточно искренне сказал я ему. – Нет никакого желания рассказать историю только для того, чтобы на меня посмотрели как на безнадежного идиота.

Брат Иоанн усмехнулся, покачал головой, затем сказал:

– Да… с твоей точки зрения, какой-то резон в этом есть. Возможно, я бы реагировал подобным же образом. Мы вот как сделаем, – сказал он, склонившись к своему ранцу и вытаскивая из него перекидной блокнот. – Я кратко напишу здесь, что я думаю. А вот здесь… – он вырвал лист из блокнота и протянул его мне, – ты напишешь, что именно случилось и откуда ты пришел. Мы обменяемся листами и прочитаем одновременно. По крайней мере, каждый будет смотреть в бумагу, а не в глаза. Но сделать это надо.

– Точно… надо? – все же переспросил я.

– В данном случае я олицетворяю Закон, – сказал он веско, протягивая мне еще и короткий карандаш. – С Законом не надо спорить.

– Ладно, где наша не пропадала, – вздохнул я, принимая и бумагу, и карандаш. Положив листочек на приклад винтовки, я быстро накорябал на нем несколько слов: «Я был убит (возможно, что взорван) в 2005 году после Р.Х. в городе Москве. Очнулся здесь, на месте гибели каравана, принадлежавшего Павлу Светлову. Где и встретился с его дочерью, единственной выжившей. Так мы друг другу помогли». – Подумав, зачем-то поставил дату и подпись, потом протянул листок брату Иоанну, взамен получив от него другой, сложенный в четвертушку.

«Ты сюда провалился из прошлого. Скорее всего, ты там погиб. Здесь оказался в месте, где недавно погибли люди. Говорить правду ты просто боишься и надеешься затеряться среди людей. Ты – не первый».

Когда я закончил чтение и поднял голову, то столкнулся с вопросительным взглядом брата Иоанна.

– Все так и было, – сказал я ему. – Ты угадал.

– Мы не угадывали, мы догадывались, – поправил он меня.

Договорить не дали, Большой Иван подошел, протянул обоим по маленькой серой горошине, сказав:

– Разгрызите.

– От малярии, – пояснил брат Иоанн явно для меня.

– Знаю, – ответил я, закидывая сладковатую на вкус таблетку на язык и запивая водой. – Вера, еще когда шли по лесу, таких таблеток подкидывала.

А также знаю, что разгрызи эту гадость – и потом ведра воды не хватит, чтобы чудовищный горький вкус запить.

Ожидал я, что он записку свою обратно заберет, но брат Иоанн делать этого не стал. На доверие давит, получается. А насчет того, что я улики не прятал и не уничтожал, – так он прав, это я совершенно осознанно. Прикидывал, что если под подозрение попаду странным своим поведением, то хоть объясниться смогу. А то решат, что я шпион с Тортуги, и как доказывать, кто я есть?

* * *

После привала наше отделение было выделено в головную походную заставу, а моя тройка – в головной дозор. Заодно меня старшим Байкин назначил – вроде как первое повышение по службе получил. Фланговых застав никто не выделял: все равно им по тутошнему рельефу за ротной колонной не поспеть.

Дорога временами начала удаляться от берега, местами прорубаясь уже через вполне полноценные джунгли, где возможную засаду было бы не разглядеть уже в десяти метрах. Винтовки на плече уже никто не нес, перевесили на грудь и сняли с предохранителей. Вроде бы противодействия противника не ожидалось, но береженого бог бережет.

В лесу духота наваливалась куда сильнее, чем на открытом месте. Там было палящее солнце и горячий ветер, а здесь он сменялся влажным стоячим воздухом, как в турецкой бане. Вместо бесчисленных сверчков, от которых уже в ушах звенело, заорали птицы, хором, кто кого переорет, а откуда-то издалека доносился визг дерущихся или чего-то испугавшихся мартышек. Еще мысль мелькнула о том, что оружие в таких местах надо чуть не каждый день чистить, – стволы здесь не хромированные, ржавчина заведется очень даже запросто.

Земля под ногами тоже изменилась. Только что была сухая и твердая, как камень, а теперь пошла мягкая и влажная, на которой следы как на пластилине отпечатывались. Хорошо еще, что хоть не липкая, а то тащили бы уже по пуду на каждой ноге. Несколько раз что-то подозрительное замечали, но каждый раз убеждались в том, что тревога ложная. Один раз дикую свинью спугнули, второй раз вызвал подозрение спутанный ком лиан, а еще пару раз просто показалось.

Разговор с братом Иоанном из головы не шел никак, но это и понятное дело. Странно было бы такое забыть. Не удивил. Вот крест на пузе – вообще не удивил он меня. Его записка так и лежала у меня в кармане, я даже разок украдкой перечитал – все верно, глаза меня не подвели, и все же никакого сюрприза не получилось. Не могу объяснить, почему я так думаю, но… если кто-то один сумел сквозь миллиард слоев времени провалиться в будущее, то почему этого не мог сделать кто-то до меня? А вычислить таких попавших, я думаю, было не так сложно. Даже я, как ни старался тихариться, у внимательных подозрения вызвал. А у меня вообще привычка на глаза не лезть и всегда стараться «смешаться с толпой», если можно так выразиться. А ведь кто-то еще и шуметь бы начал насчет того, откуда он сюда попал.

«Особый отдел», поди ж ты. Даже назвались правильно, как и подобает. Быстро вычислили. Интересно, кто первый «сигнализировал» – преподобный Савва или преподобный Симон? Или кто-то вообще другой? Да какая разница, собственно говоря, они в своем праве, это их земля и их жизнь… хотя они уже и моими становятся помаленьку. Вот воевать за них иду – кто скажет, что не мои? И что стало с остальными попадавшими сюда, кстати? Как-то упустил я за разговором уточнить, а потом помешали. Пришел Большой со своими таблетками прегорькими, а потом Байкину что-то занадобилось, а потом… а совсем потом и привал закончился.

Кстати, вот еще интересное в записке: «Скорее всего, ты там погиб. Здесь оказался в месте, где недавно погибли люди». Все верно, но… почему такая связь? Странно. Кстати, я вообще там погиб или как? Или где? Я ведь только вспышку помню, и то не знаю, что за вспышка была. Не атомный ли взрыв, часом? Нет, не думаю: если я не первый, то на всех ядерных взрывов не хватит. Если мои предшественники сюда не из Хиросимы попали. Не туда думаю, неправильно. Как-то все это по-другому работает.

Ладно, поговорим еще с братом Иоанном, мы пока еще в одной ротной колонне идем, так что случай представится.

Часа через два дорога опять вышла к берегу, но джунгли уже не отступали, прежние сухие возвышенности сменились низинами, причем заболоченными. Появилось множество комаров, все, включая меня, потащили из ранцев сеточки с кольцами, которые надевались на тулью шляпы и превращались в накомарники. Правда, на самом берегу комары исчезали – похоже, с открытых пространств их сдувало свежим морским бризом, – так что сразу становилось легче.

После третьего краткого привала мы услышали приближающийся топот нескольких лошадей. Несколько всадников, немного, шли к нам рысью, скрытые поворотом дороги и густыми зарослями. План действий на такой случай у нас был отработан заранее, так что я только команду подал:

– Всем укрыться!

К счастью, сделать это было совсем нетрудно – надо было отбежать с дороги в сторону на несколько шагов и упасть в траву, высокую и влажную, разве что посмотреть предварительно, убедиться, что ты не на змею падаешь. Правда, едва я свалился, как с большого лопуха, с нижней его стороны, прямо мне на рукав свалилась серая жирная пиявка, задергавшаяся, словно в судорогах. Но я ее сбил щелчком на землю, отметив для себя, что потом ее и раздавить неплохо было бы.

– Без команды не стрелять!

Если всадников мало и они не выглядят враждебными, мы их должны мимо пропустить – там их походная застава встретит, а мы путь к отступлению отрежем, случись что. Если же враг, то тогда бой начнем мы, стрельбой предупреждая своих. Продержимся, сколько сможем, а там и взвод наш подтянется, и основные силы следом.

Всадников оказалось четверо – все из христиан, в шляпах, на крепких здоровых конях. Скачут уверенно, дружной кучей, не сильно и по сторонам поглядывая. Передний мне вроде знакомым показался, но не уверен – разглядеть не пытался, больше его на прицеле держал. Сам стрелять не стал, ну и двое моих товарищей тоже не выстрелили, пропустили. Едва спины показались, как я скомандовал:

– За мной!

Выскочили на дорогу, оглядываясь, увидели, как крупы коней и спины конников исчезают за следующим поворотом извилистой дороги, да и припустили трусцой следом. До заставы метров пятьсот всего, радио у нас нет, так что все на дальности подачи сигнала свистком и выстрелом. Свисток мне, кстати, Петр Байкин выдал – блестящий такой, стальной, на стальной же цепочке. Свистнешь – аж уши закладывает.

Конников остановили. Застава выстроилась в шеренгу, наставив на них стволы винтовок и карабинов, и им явно уже предложили спешиться, потому что все четверо слезали с седел, при этом явно стараясь не делать резких движений. Поводья коней у них приняли, сразу отвели за шеренгу, потом один из ополченцев, мой тезка Алексий, гарпунщик с китобойного шлюпа «Хищник», ловко собрал у спешенных всадников оружие – револьверы и «винчестеры».

На звук наших шагов один обернулся – и мы немедленно друг друга узнали.

– Какая встреча, – ухмыльнулся он мне, малость глумливо.

– Действительно, свела судьба, – притворно вежливо поклонился я Фоме – тому самому, что пытался обыграть в карты нашего пьяного шкипера Игнатия.

Оглянулись на меня и остальные.

– Здравствуй, Павел, рад встрече, – так же неискренне ухмыльнулся я своему бывшему противнику в драке.

– Не так свиделись, – вроде как с неким сожалением протянул тот.

– Да нет, как раз нормально, – ответил я.

– Знаком с ними? – обратился ко мне Байкин, с недоверием поглядывая на задержанных.

– Немного, – кивнул я. – Назвать «добрыми людьми» язык не повернется. И давайте разведите их в стороны, чтобы между собой не болтали! – Вспомнилось, что мне про них кабатчик рассказывал в Новой Фактории. А того, что они как раз оказались на этой не самой проезжей дороге, тоже не следует со счетов сбрасывать. Ребята эти – бандиты, а бандитам в месте проведения операции, да еще и скрытной, делать точно нечего, надо меры принимать.

Вроде как раскомандовался, но никто не удивился. Взводный Петр приказ мой подтвердил, после чего сказал одному бойцу:

– Вот как… Марьян, бери двух лошадей – и давай за братом Иоанном. Пусть он разбирается.

Я про себя отметил, что брат Иоанн, получается, здесь вообще за настоящего особиста, если такие вопросы сразу к нему перекидывают.

Задержанных усадили на обочину дороги, поодаль друг от друга, обыскав уже внимательней и изъяв еще три ножа, маленький револьвер и двуствольный «дерринджер» весьма богатого вида. Вид у Фомы и его дружков был злой, но брыкаться они не рискнули – понимали, что здесь обстоятельства непростые, это не в кабаке в центре города понты бросать.

Брат Иоанн прискакал вместе с одним из объездчиков из Новой Фактории – тем самым «Цыганом», что тогда, на площади, за палача выступал. Я перехватил взгляд Фомы на него и понял, что сейчас бандит явно испугался. Чего именно, интересно? Вообще репутации объездчика или чего-то конкретного?

Спешившись и отдав поводья, брат Иоанн подошел к Фоме, сел перед ним на корточки. «Цыган» стоял рядом, заложив большие пальцы рук за патронташ и равнодушно поглядывая на Фому. «Особист» обернулся к нему, спросил, глядя снизу вверх:

– Знаешь его?

– А кто его не знает! – спокойно ответил «Цыган». – Злодей – он и есть злодей. Не попался пока на горячем, верно, но все равно знаем про него много.

– Не попался – не злодей, – возразил Фома.

– Не так, – покачал головой брат Иоанн, обернувшись к нему. – Это мы тебя на каторгу заслать не можем, пока ты не попался, это верно. А вот по так называемым «агентурным данным» можем к тебе иные меры применить. Задержать, например, до выяснения. Или въезд в город закрыть, даже навсегда. Так что ты особо не гордись ловкостью своей.

– Это верно, данных по нему много, – подтвердил «Цыган».

– То, что ты не в тюрьме, – это не твоя заслуга, а наша недоработка, – вдруг неожиданно для себя самого я выдал банальнейшую из прокурорских сентенций моего времени.

Брат Иоанн глянул на меня с удивлением, а «Цыган» вдруг захохотал, звонко ударив кулаком по ладони другой руки.

– А что, верно сказал, – заявил он Фоме. – Пока недоработка, а как доработаем, так я тебе, Фома, клеймо-то на морде поставлю. И поедешь ты уголек добывать. И тогда на харю твою чумазую девки негрские любоваться уже не станут.

– Твоими бы устами… – не закончив фразы, ответил Фома, явно не слишком впечатлившись речью объездчика.

– Моими устами иногда и приговоры читаются, – мрачно сказал «Цыган», и Фома впервые отвел глаза.

Брат Иоанн начал быстрый, но толковый допрос задержанных, засыпая их вопросами и записывая ответы. Время от времени он переходил от одного к другому, что-то уточнял, иногда удивленно вскидывал брови – была у него такая привычка, – потом возвращался к предыдущему задержанному. Подтянулась колонна, прошла мимо, выбросив вперед новую заставу. А наш десяток во главе с Байкиным так и оставался с задержанными. «Особист» явно что-то зацепил в разговорах с ними и теперь всеми силами пытался это раскрутить. Петр выдвинул в стороны охранение, чтобы нас врасплох никто не застал, – на этом вся активная деятельность закончилась.

– Не успеем ведь по заданию, – понемногу начал сокрушаться Байкин. – Нам марша еще часов шесть, это как минимум, и завтра вдоль реки еще шагать и шагать.

– Позже на ночлег встанем, раньше выйдем – справимся, в общем, – пожал я плечами. – Если на маршруте что-то не так, то лучше сейчас узнать.

Примерно через час брат Иоанн резко допрос закончил, сказав:

– Подзывайте яхту, этих на борт, – и, обернувшись к «Цыгану», добавил: – Василь, вот этого отдельно, – указав на того из компании, которого я раньше не встречал. – И стеречь всех, как… сам понимаешь.

– Сделаем, – кивнул тот и сноровисто принялся вязать всем руки за спиной тонкими ремнями. До этого они сидели свободно, просто под надзором.

Десяток снялся с места и пошел вперед по дороге. Василь обещал, что примерно через километр будет подходящее место, куда можно лодкой подойти.

– А с лошадьми что делать будем? – спросил я у Иоанна.

– Они пока нам пригодятся, – сказал «особист». – Узнал я нечто, проедусь дальше… а вот ты со мной и езжай, не хочешь?

– Если в конном строю воевать не придется, то чего ж не проехаться? – недолго подумав, согласился я.

– Вот и ладно, – кивнул он с удовлетворением.

Яхту, следовавшую вдоль берега в отдалении, подозвали ракетой. Она подошла ближе к берегу, с кормы спустили шлюпку. В два приема перевезли на борт все более и более мрачных арестованных, к тому же злобно поглядывающих на своего проболтавшегося о чем-то товарища, забрали их вещи. Брат Иоанн пошептался накоротке о чем-то со шкипером – совершенно седым, но сложенным как дубовая колода мужиком, который покивал косматой башкой и прогудел:

– Все так и сделаю, не беспокойся.

– Тогда по коням, – сказал Иоанн, обернувшись ко мне. – Василь, бери лошадь… Байкин, так? – обратился он к моему взводному.

– Верно, Байкин, – кивнул тот.

– Байкин, еще человека толкового мне дай, такого… чтобы и верхом умел, и ходить скрытно.

– Это можно, – кивнул Петр. – Вот Марьяна и берите, – указал он на молодого, мускулистого и слегка кривоногого парня с черной аккуратной бородкой, которого и посылал недавно за Иоанном. – Он боец хоть куда.

– Если вас не встретим – следуйте плану, – сказал Иоанн и тронул свою лошадь с места.

– Так точно.

Лошади сорвались с места и пошли рысью через прибрежные джунгли, топая копытами по влажной земле.

– Брат Иоанн, а куда скачем-то? – спросил наконец Василь-«Цыган».

– Проболтался тут один из них, тупой самый, что лодка может быть в устье Кривухи, – не стал скрывать Иоанн. – Турецкая лодка, а у турок здесь шашни с племенами. Вот и проверим, что там к чему: всегда их на горячем прихватить хотелось.

– Это да, поганят здесь турки много, – крикнул в ответ Василь. – Все ружья у племен от них.

Лошади как-то сами собой разбились в колонну по одному, я оказался, к своей радости, третьим – не в начале и не в конце. Но никакой джигитовки не потребовалось, даже аллюр почти не менялся за время всего пути. Просто скакали и скакали, не разговаривая, следя больше за тем, чтобы не влететь лбом в низко свисающую ветку, каких по дороге попалось немало.

* * *

Речка Кривуха стекала с недалеких отсюда гор, петляла причудливо по джунглям, собирая воду ручьев, но стать чем-то большим и могучим не успевала – коротка была. Даже в устье, в том месте, где она вливала свои желтые от глины воды в голубое море, была она не шире сотни метров. Поэтому стоящая в этом заливчике на якоре яхта был как на ладони, рукой подать.

Узкая, хоть и не слишком, с крашенными в синий цвет бортами, с двумя мачтами и застекленной рубкой-надстройкой, она выглядела так, как будто какие-то миллионеры-владельцы решили здесь позагорать. Окончательно не давали создаться такому впечатлению две вещи. Первой была пушка на треноге, направленная в сторону берега, а второй – то, что на рубке были явно видны следы недавнего ремонта. Словно нечто тяжелое проломило переднюю стенку и разнесло простенки перед окнами. А потом это наспех заделали, оставив настоящий ремонт на потом.

Так поломать рубку запросто мог осколочно-фугасный снаряд с «Закатной чайки». Тот самый, который в эту яхту под зеленым турецким флагом выпустил я. Узнал я ее, в общем, причем сразу: успел в свое время насмотреться.

– Ну что, она? – прошептал лежащий рядом брат Иоанн, накрытый зеленоватой противомоскитной сеткой, на которую сверху набросали травы.

Василь лежал рядом молча, укрытый таким же способом. Десяток Байкина еще топал где-то по дороге, от нас так далеко, как если бы он по Луне маршировал, Марьян со всеми конями скакал ему навстречу.

С яхты нас пока не заметили, хоть расстояние – рукой подать. Зелени на этом берегу с избытком: укрыла она нас надежно. Надо было яхте, по-хорошему, в море дальше отойти, но… это если учитывать тот факт, что здесь война разворачивается. В другом бы случае что им предъявить было? Да и сейчас кто бы что сказал, если бы не я, оказавшийся здесь? Не опознай я этой посудины – и был бы просто купец.

На палубе появилось двое. Один с «левером» в руках прохаживался взад-вперед, второй что-то делал с лебедкой, которой ванты натягиваются. Механик, наверное.

– Она самая, – уверенно кивнул я.

– Ты смотри, ты сейчас свидетель, – горячо зашептал Иоанн. – В пиратов стрелять можно сразу, с контрабандистами уже не так все просто, а если случайные какие – тебе каторга, понял?

– У нас вся команда свидетели, эту яхту помним, – уверенно ответил. – Так что решай, веришь или не веришь.

Брат Иоанн явно задумался.

Надо же, старые знакомые, от которых еле спаслись недавно. Ну ты скажи, вот так – взяли да и свиделись. А яхта красивая, кстати, раньше как-то не до того было, а вот сейчас разглядел. Метров двадцать пять в длину, а то и больше, метров семь-восемь в миделе. Большая, добротная – и быстрая, это я точно помню.

– Ладно, думаю, что ты прав, – заговорил «особист». – С чего вообще нормальным людям здесь стоять? И если команда подтвердит, то вообще другое дело… Поохотиться могли людей отправить, впрочем… или за водой…

– Окстись, Иоанн, – поразился Василь. – Вода в лесу – дерьмо, а охотиться в степи надо, тут нет ничего съедобного, обезьяны одни.

– Верно, – уломался вроде брат Иоанн. – Что делать думаешь?

– Я бы… попытался, – прошептал я в ответ.

– Что «попытался»? – явно не понял Иоанн. – С ума сошел? Сколько их там, что они планируют?

– Мало их, лодка у берега, – ответил я. – У лодки плот с понтонами – значит, разгружались.

– И что теперь? До них пара верст может быть, а то и меньше.

– Может, – согласился я. – Но может и не быть. Но если я на палубу заберусь, то нам на них наплевать будет.

– У тебя задача – выдвинуться к броду, а не турок захватывать, – понемногу начал злиться Иоанн.

– А мы на них все равно напоремся, – ответил я резонно. – Дорога ведь одна. Досюда мы их не встретили – значит, встретим дальше.

– А так чего добьемся?

– Лишим путей отхода, – начал я перечислять. – Уменьшим численность. Возможно, просто напугаем – и те куда-нибудь сбегут, не придется воевать ни с кем раньше времени. И еще вопрос… если я все это сделаю, то что с яхтой будет?

– Вот как? – удивился брат Иоанн. – Кто пиратское судно взял, того и приз. Шкипером станешь или хозяином – это как угодно будет.

– Я же не один… – напомнил я, хотя такая перспектива меня обрадовала… очень обрадовала, в общем.

– Я на долю не претендую, мне нельзя, – сказал он. – Василь вот и Марьян – с ними тебе разбираться придется, если рискнуть хочешь.

– Много не возьмем, – явно усмехаясь, сипло прошептал Василь. – Из груза или оружия отдашь чем-то, тем более что Марьяна с нами и нет. Если живой останешься, понятное дело.

Так… от берега метров пятьдесят, вода мутная… Сколько я под водой проплыву, так чтобы не заметили? Ну пятнадцать – двадцать метров. Потом все равно подстрелят. Но их двое, а тут останутся брат с «Цыганом», две винтовки. Бац-бац, и обоих на палубе нет уже. Так, а я чего? А я по якорному тросу могу подтянуться, это не проблема… И за леера зацепиться… вон за леерную стойку… и я на палубе, однозначно. А потом… чего потом? Потом сюда подойдет «Смелый» – и тогда вообще лафа. Да, будь что будет, но судно – это приз. Реальный приз, шанс, рискнув башкой, резко выправить свой социальный статус. И возражать никто не будет, я думаю: кто смел, тот и съел, кто первый встал – того и тапки, кто сделал – тот и молодец.

Так… так… патроны я густой смазкой покрываю, чуть-чуть, по самому стыку гильзы и у капсюля, в море же, так что за… за сколько? Минута – максимум, там плыть всего ни фига, не успеют промокнуть, если я только с каким-нибудь сам не накосячил… да и черт с ним, у меня револьвер, затвор дергать не надо… но надо больше револьверов.

Покосился на Василия – у того длинный револьвер в кобуре… калибр как у моего. Годится.

– Василь, револьвер свой дай… и мою винтовку пока возьми.

Спорить и удивляться не стал: вытащил оружие из кобуры и рукояткой вперед мне протянул.

– Значит, так… оба слушайте, – зашептал я чуть громче. – Я сейчас доползу вон до того места, где лодка, так? Там ветка над водой висит низко, видели? Как я веткой качну – стреляйте тех, что на палубе, понятно? Только не промахнитесь – тут камень добросить можно.

– За это не беспокойся, – ответил Василь. – Я их один двоих сниму быстрее, чем они Аллаха помянут. И брат Иоанн стрелок хороший – видать, приходилось. Доплыть хочешь?

– Именно. Выход из трюма один – в рубку, но в ней пока никого. И внизу вряд ли больше двоих или троих: кто-то же ушел оттуда, верно? Отдыхающая смена, скорее всего, – кто иначе будет в трюме сидеть? Расположились бы на палубе, в тенечке. Больше четверых никак быть не может. Если полезут – не давайте им из рубки выбраться, тогда они меня не заметят, я с носа пойду. А дальше… разберусь дальше, в общем.

– Ну… давай, – согласился он. – Твой выбор.

Прозвучало как «тебе жить». Вот именно что выбор мой, и вполне осознанный. И приз перед глазами, так что выбрать – для меня ни разу не проблема. По мне, лучше или грудь в крестах, или голова в кустах: характер такой, всю жизнь так живу. Правда, от этого проблемы бывали, но как же без них? Взорвали вот, похоже… ну бывает, ладно.

Аккуратно, стараясь лишнюю травинку не пошевелить, отполз назад, за кусты густые, стащил с ног обувь. Ничего лишнего с собой не надо… одежду оставлю, чтобы белым телом в зарослях не светить, потом сменяю, запасная есть… нож, револьверы, все. Готов. Пошел.

Путь до исходной позиции для заплыва занял у меня минут пятнадцать – где на четвереньках, а где и на брюхе. Полз медленно-медленно, замирая каждый раз, когда часовой поворачивался в мою сторону. Хорошо, хоть ветерок был, листья шуршали, да и ветки шевелились. Попутно кто-то довольно больно укусил меня за бедро, ну и вывалялся весь… хотя это ладно, все равно плыть сейчас, еще и вымокну. Когда прокрался к привязанной к кустам лодке, вновь замер… так, эти двое на палубе, больше никого не видно. И им меня не видать – не реагируют, по крайней мере.

Убедившись, что на меня никто не смотрит, протянул руку, уцепился за ветку, качнул ею. И отпустить не успел, как бабахнул сдвоенный выстрел, раскатившись над водой неожиданно громким эхом. Я даже не посмотрел на результат, а что было сил рванул в грязноватую воду, поднимая брызги, упал лицом, сделал несколько сильных гребков под водой, вынырнул и что было сил погреб кролем к яхтенному форштевню, показавшемуся с воды неожиданно высоким, таким, что и не заберешься. Что есть сил, что есть дури – как на мировой рекорд. Метров пятьдесят здесь… а сколько там рекорд? Что-то больше двадцати секунд, насколько мне помнится? А мне бы за десять доплыть неплохо… жаль, не получится… раз-два, раз-два, руки как колеса у старого парохода загребают, ногами гребу так, что в мышцах спазмы… А нос яхтенный приближается медленно-медленно, как в кино каком-нибудь, где главный герой вроде бежит, и бежать-то толком некуда, а режиссер все равно эту сцену чуть не на час растягивает. Я бы того режиссера, который мне сейчас все растягивает…

Хлоп еще выстрел сверху, еще, бах, бах, бах, я даже краем глаза успел заметить облачка порохового дыма из зарослей. Ага, сунулись из трюма, похоже… Вот трос, вцепился… Руки мокрые. Но хоть трос сухой – не заскользили, не свалился обратно. Рванул себя из воды, заскреб скрещенными ступнями по канату, подтянулся, вцепился в основание стойки, сжал пальцы… так… есть, еще чуть-чуть… вот так за край… а ноги скользят, мать их, борт скользкий… теперь еще раз подтянуться… локоть за стойку, уже не упаду…

Стрельба с кормы, но не по мне. Это верно, рубка от мягких пуль защитит, да вот не до конца: окна в ней большие – а у нас два стрелка на берегу, чуть не в упор колотят. Еще чуток… брюхо на палубе, перекатился, скачком вперед, укрылся за ящиком канатным. Сумка на боку, в ней револьвер Василя, с него и начну… нет, не так… вытащил оба ствола, потряс ими что есть сил, чтобы из стволов, камор барабанов и механизмов вода вылетела. Нет, не должно промокнуть, но береженого бог бережет.

Длинный револьвер у Василя, ствол сантиметров двадцать, наверное, хотя в остальном совсем как мой – одной мастерской работа. Схватил двумя руками, поднял на уровень глаз, побежал к корме мелким шагом, шлепая босыми мокрыми ногами по доскам палубы, одновременно отмечая про себя, какая она горячая, накалилась под солнцем. Если бы ноги мокрыми не были, я бы уже краковяк на ней плясал.

Ага, а вот и караульный лежит, башка прострелена, брызги крови и мозгов по палубе, карабин рядом валяется. Рядом с головой простреленная красная феска – точно турок. И второй вон как сидел, так и остался сидеть, просто к рубке привалился, а снизу из-под него лужа крови медленно расползается. Сразу их убрали – даже дернуться не успели.

Пока бежал – мачтой прикрывался, а теперь в сторону сдвинулся – и как раз чью-то голову увидел. Даже не голову: согнувшийся человек в профиль, из карабина целить пытается. Револьвер дернулся в руках, пыхнул хвостами пламени, силуэт в окне рубки исчез, в стекле дыра с белыми кромками образовалась. Там заорали-загомонили, кто-то попытался высунуться, но сразу нырнул обратно, едва увернувшись от следующей пули. А я рывком вперед, на цыпочках, чтобы через край заглянуть. Увидел чью-то спину в белой рубашке, выстрелил, рассмотрел, как рвануло ткань, брызнуло кровью, а многострадальное стекло вдруг осыпалось водопадом осколков.

Вновь крик, затем кто-то шустрый метнулся по трапу вниз – я сам едва успел уклониться от пули, присев и согнувшись. Затем вскочил, замахал руками, призывая внимание, увидел, как на берегу поднялся Василь, помахал мне рукой в ответ. Есть, видят, теперь не подстрелят.

Кусок разбитого стекла впился в босую ногу, заставив выматериться и заплясать на одной. Мгновенно извозившиеся в крови пальцы соскользнули, выдернуть с первой попытки не получилось. Идиот, под ноги смотреть надо… и на вход в трюм смотреть надо, чтобы не подкараулили меня оттуда. А, к черту! Рванул стекло из ноги, откинул в сторону, побежал вперед, пятная палубу кровью, закинув наполовину опустошенный револьвер Василя в сумку и выдернув свой из кобуры.

Рубка большая, от двери слева ходовой мостик, справа – кают-компания. В ней пусто, а вот в мостике два трупа, кровь на полу, стекла еще больше насыпано, провались совсем. Нет, один пока еще не труп, лежит и хрипит, но это мы исправим… Бабах! Гадство, стекла-то здесь сколько, стекла… Надо было обутым плыть! Они все равно меня не заметили, ну потерял бы пять секунд, зато сейчас…

Где-то в глубине трапа мелькнула тень, я присел, пропустив две пули на головой, потом выстрелил туда, почти не целясь, для острастки, заставляя противника хотя бы убраться с прохода. Вновь крик на незнакомом языке, вроде арабском, а может, и нет, я на слух так и не разобрал. Так… как бы он там шахидом стать не решил, правоверный этот самый: где-то же снаряды к пушке хранятся неподалеку. Черт, если бы даже гранаты с собой взял, то метать бы их побоялся, черт знает что там у них в трюме. Да и попортить можно, потому что это уже мое.

– А и мать их того-сего! – высказался я, после чего смело ступил босой ногой на ближний ко мне труп. На нем хоть стекла нет – один шаг отвоевал. Вторым оказался толстяк с пузом, возвышавшимся половиной глобуса, только еще и залитого кровью. Под босой ногой сало поехало, труп начал переворачиваться на бок, чуть не уронив меня.

Но удержался. Выстрелил еще дважды вниз, однако в ответ ничего не прилетело. И вроде как топот послышался в отдалении. А, гадство, будь что будет. Набрав воздуху, словно нырять собрался, и выстрелив перед собой два раза наугад, соскочил с трапа, взвыв от боли в порезанной ступне, перебежал рывком влево, потом вправо, присел за шпором мачты, одновременно откидывая барабан револьвера и высыпая гильзы. В левую руку, пальцы в окошко рамки, чтобы не захлопнулся, рывком скорозарядник из держателя – есть, захлопнул. И курок взвел.

Два громких хлопка: по дереву вибрация прошла, щепка откололась и упала прямо под ноги – это он в мачту угодил. А по вспышкам я его засек – он за какими-то ящиками, метрах в десяти от меня. Так, а если я совсем вправо уйду, ему из-за этих ящиков меня вообще не достать будет – в мертвой зоне окажусь, – ему тогда или меня ждать, или идти в наступление… Так, есть идея!

Вновь вытащив револьвер Василя, я с левой руки дважды выстрелил в тот угол, где затаился противник, произнеся под нос: «Раз! Два!» И, подхватившись с места, выбежал из-за мачты, выпустив туда оставшуюся пулю, последнюю в барабане, сказав про себя: «Три!»

Всего несколько шагов – и я за ящиками с другой стороны. Прижался, выдохнул, пытаясь хоть что-то услышать, но слушая лишь звон в ушах. Так… так… ближе к краю… свой ствол в левую… высунул руку пониже к полу, пальнул три раза подряд, прошептав про себя: «Четыре, пять, шесть!» – и рывком обратно проскочил. Ни в кого я так и не попал бы, но пусть думает, что я тут от страха уже сам с ума схожу. И большим пальцем правой руки открыл защелку барабана на револьвере Василя. Перехватил, указательным на экстрактор – со звоном посыпались гильзы на палубу под ногами.

Есть! Он поверил. Шесть выстрелов и перезарядка. Две, три, а то и больше секунд у него есть. Частый топот, силуэт со вскинутым револьвером из-за угла штабеля, я его ждал, но он все равно неожиданно – а я уже сижу на колене, и в левой руке револьвер с тремя патронами, направленный на самый угол. Мне даже показалось, что у меня чуть не час времени был на то, чтобы прицелиться. Грохнуло раз, второй, третий – уже явно лишний. Противник упал ничком, с глухим стуком выронив револьвер. Все. Кажется. Перезарядка обоих револьверов. Заемный ствол в сумку, свой – в руку. Фонарь из держателя – и с ним по трюму пошел, проверить. С ногой пока некогда, пусть пачкает, потом перевяжу. Мало ли кто тут схорониться мог.

* * *

– В сапогах плыть надо было, – сказал брат Иоанн, глядя, как я бинтую ногу.

– Задним умом все крепки, – пробурчал я.

Это еще хорошо, что просто порезал – никакого нерва не перехватил, а то всякое бывает. А так рану стрептоцидом засыпали и замотали бинтом. Если портянку аккуратно мотать, то нога даже в сапог лезет.

Мы сидели на борту «Лейлы» – так звали захваченную яхту – за поднятыми щитами, теми самыми, которые я пытался сбить из пушки, и ждали нападения вернувшихся турок. Или подхода неторопливого «Смелого», которому можно было бы дать сигнал ракетой. Или хотя бы подхода десятка с Петром Байкиным во главе: за ними побежал Василь. Им, по прикидкам, совсем недолго оставалось.

– Брат Иоанн! – окликнул я собиравшего оружие «особиста».

– Чего тебе? – обернулся он ко мне.

– А как трофей мой фиксировать будем? – постучал я кулаком по палубе, чтобы показать, что именно я имею в виду. – Ну чтобы я спал крепко и был уверен в своем светлом будущем?

– Тьфу ты, прости господи, – усмехнулся он. – Вернемся в Новую Факторию – и выправим бумаги. А пока тебе временную расписку напишу, хочешь?

– Конечно, хочу! – честно ответил я. – Я же жениться собираюсь.

– И что?

– А то, что счастливая избранница – дама состоятельная, одних коней два десятка, не считая собак и гуся на излечении, а я так, шаромыжник какой-то, – пояснил я свою позицию.

– Кто?..

– Ну как бродяга.

– Ладно, напишу тебе, что ты не бродяга и жених хоть куда, – усмехнулся он. – Значит, так, пять карабинов есть, две винтовки, шесть револьверов. Патронов много, воевать можно. Разбирай, что кому больше по нраву.

Я сразу подтянул к себе один карабин под револьверный – вроде тех, что у гранатометчиков были, покороче и полегче, чем мой, оставшийся дома, и один небольшой револьвер со стволом сантиметров в семь, с небольшой рамкой и довольно короткой рукояткой – будет запасным, пригодится. А остальное все Василю отдам: за помощь. Он все же пострелял немного.

Плот так и болтался у берега, а вот шлюпка уже была рядом, пряталась с обратного от берега борта – на ней Иоанн на яхту и пригреб, как бой закончился. Я как раз из трюма поднялся в рубку, убедившись, что никто от меня не прятался. Пятеро турок было на борту – всех пятерых и положили.

Трупы я хотел спихнуть за борт, но Иоанн воспротивился наотрез:

– В Новую Факторию доставить надо – мало ли что за ними числится! – заявил он. – Опознание проведем.

– Так они, пока мы туда соберемся, прокиснуть успеют, – попытался я его урезонить.

– Это пока ты доберешься, – заявил он. – А я со «Смелого» возьму людей и с ними судно в порт отправлю.

– Опа! – удивился я такому заявлению не на шутку. – А меня куда?

– А ты в походе не погибай – и приходи за своим имуществом, – заявил он в ответ, попутно пощелкав рычажным затвором одного из карабинов и удовлетворенно кивнув. – Никуда оно не денется, сказал же. К тому же бумаги еще оформить надо: ты что думаешь – тебе ее просто так отдадут? Еще арестантов поспрашивают, свидетелей опросят – не быстрое дело. Ну-ка, что там? – всмотрелся он вдруг в берег. – Нет, вроде спокойно…

Я подскочил к бойнице в толстом щите, пригляделся. Птица какая-то черная под кустами бегает, насекомых собирает, вот ветки и шуршат. Кстати, кто там меня за ногу укусил?

Спустил штаны, поглядел на бедро. А нормально так, отек немаленький, и побаливает. Вроде как комар-переросток приложился. Нажал пальцем, красноватая опухоль побелела в месте нажатия. И что это значит? А черт его знает, я без понятия. Но похоже, что злодейское насекомое, или что это было, все же не слишком ядовитое. Меня не крючит и не колбасит, разве что жжение и зуд в этом месте. Поискал жало или что-нибудь такое – не нашел, так, вроде как иголкой кто уколол. Ладно, хрен с ним, пройдет. Вернул портки на место, затянул ремень.

– Кстати, Алексий, – окликнул меня брат Иоанн, – вот еще какое дело… насчет того, что девочке Светлова, по сути, ты защитник ненастоящий, – ты не волнуйся, раздувать мы этого не будем.

Во время разговора с ним я врать не стал – знал уже, что они перепроверять привычку имеют, – попался бы на вранье, а вот похоже, что правда не повредила. Если с нормальными людьми дело имеешь и сам не гадишь – она редко вредит.

– Спасибо, – кивнул я. – А почему?

– Потому, что ты и вправду там появился… как судьбой заказано, – сказал он задумчиво. – Да и не такие мы злодеи, чтобы из чистого принципа что-то хорошее ломать. А у вас видишь как получилось… Не беспокойся на этот счет, в общем. У тебя на эту яхту какие планы, кстати? – перевел он тему разговора.

– Честно? – переспросил я. – Если честно, то еще не знаю, она у меня всего час назад появилась. Что-то придумаю.

– Для товара она не очень хороша, – сказал брат Иоанн, оглядывая судно. – Быстрая, но грузоподъемность так себе. Чай и кофе возить можно, это верно, но на таких рейсах уже много торговых домов свои суда держат, трудно будет встроиться. Пока поставщиков найдешь постоянных, пока покупателей – денег может не хватить.

– А у меня их и так пока не хватает, – усмехнулся я. – Мне бы хоть малый ремонт оплатить: стекла эти самые и прочее – и то хорошо.

– С этим тоже проблема небольшая. Сходи к преподобному Савве, он тебе в долг выдаст, из общинной кассы.

– Ссуду? – всерьез так удивился я.

Вот как-то ссуды у меня не очень вязались с местными правилами. Брат Иоанн хмыкнул, покачал головой, словно сокрушаясь о моем тупоумии, потом все же сказал:

– Не ссуду. В долг даст. А ты потом отдашь. Вообще тебе не положено пока, надо сначала в кассу общинную взнос сделать, но будем исходить из того, что ты не знал. Да, потом еще общине какую-нибудь услугу за свой счет окажете. В рейс сходите, перевезете что-то – это уж как ваш совет решит.

– КВП, – сказал я вслух.

– Что? – не понял он.

– Касса взаимопомощи, – пояснил я. – У нас раньше на службе такую организовали, для своих. Сам туда вносишь сколько-то, а потом можешь оттуда взаймы брать, если надо.

– Верно, – кивнул он. – Возьми, найми экипаж, сделай ремонт… и мой тебе совет – возьми приватирскую лицензию.

– Это за пиратами гоняться? – удивился я. – Это же не так просто: тут и экипаж большой нужен, и слаживание боевое, и тактика…

– Не торопись, – подняв руку, оборвал он меня. – Приватиры еще и разведкой занимаются, в том числе и новых земель. Церковь за это платит. Иногда привлекаются к курьерской службе. Вот эта яхта, – топнул он каблуком по палубе, – она очень быстрая. Франкская постройка, кстати, с острова Святого Иеронима, не турецкая. Я сам на пакетботе пять лет отходил, сразу вижу. Ты на ней можешь даже к Тортуге пойти и оттуда убежать при необходимости – скорости хватит.

– К Тортуге, говоришь? – задумался я. – И что, оплаты хватит и на экипаж, и на содержание?

– А на что, по-твоему, приватиры вообще существуют? – ответил он вопросом. – Всем есть хочется, так что хватать должно и на содержание, и тебе… на свадьбу.

Как-то неспроста немножко все это происходит, как мне кажется. Хотя бы то, что, узнав про стоящую здесь «Лейлу», брат Иоанн взял с собой именно меня, не зная реально, чего я в бою стою. Проверяет? Хочет держать поближе? Какие-то другие планы на меня?

– Иоанн, а вот такой вопрос… ты говорил, что я не первый, так?

– Говорил, – кивнул он, вглядываясь через бойницу в заросли на берегу.

– А где остальные? Секрет?

– Вообще секрет, но не от тебя… сам факт того, что к нам кто-то попадает, – это да, это секрет.

Не поднимаясь высоко, он передвинулся к другому щиту и взялся наблюдать за следующим сектором берега.

– И?

– Один умер – он довольно старый был. Года три как преставился. Двое погибли… – Он перехватил мой взгляд и сразу добавил: – Не по нашей вине, не думай. Еще двоих мы… полуизолировали. Наполовину. Частично.

– Это как?

– Ограничили в месте жительства. Один в Благовещенске, второй в Кузнецке, на металлургическом работает. Он у вас инженером был – вот и здесь инженер.

– А те, кто с ним работает?

– Нет, не знают, он под подпиской. А если и знают, то информация никуда не уходит, мы приглядываем.

– А второй?

Брат Иоанн полез в висящую на боку сумку, извлек оттуда небольшую книгу в серой картонной обложке, перекинул мне. «Голос моря». Роман. Автор – Петр Трезубов.

– Книги пишет? – немного удивился я.

– Нет, иллюстрирует.

Я бегло пролистал страницы, обнаружив с десяток рисунков, сделанных в добротной, не халтурной манере, как рисовали в те времена, когда я сам увлекался Джеком Лондоном и Буссенаром. А что, неплохо. Ага, а вот и имя: Павел Воронцов. Вот так… интересно, кем в той жизни работал?

– А почему меня не изолируем? – задал я, пожалуй, самый важный вопрос.

– А ты – уникальный случай, – усмехнулся брат Иоанн. – Все твои предшественники ощутили себя кем-то особенным и пытались… много что пытались делать. Из того, что с Законом не согласуется. Вот и приняли такое решение – держать их под надзором. А ты, наоборот, пытался спрятаться, сойти за своего… Почему, кстати?

– С бывшей службы такая привычка, – усмехнулся я.

– А что за служба? – вскинул он брови.

– Да почти как твоя. А потом работал тоже кем-то вроде… охраны, что ли. Не одобрялось у нас, когда на глаза лезут.

– Что-то такое я и подумал, – кивнул он. – Поэтому думаю, что тебя можно… в свободное плавание отпустить. Почти свободное. Но тебе же лучше, согласись.

– Гарантированной работой?

– Именно.

Уже и вербует по ходу дела. Как бы намек сделал, что я ему уже по гроб жизни обязан. А вообще-то что есть, то есть. И мне, с другой стороны, без проводника в этом мире тоже трудновато будет. Вон как со ссудой накосячил. Ссудный процент ведь грехом всегда был, его только протестанты разрешили. А так, с КВП – так и нормально. Скидываются все, потом пользуются.

– А что, я согласен, – осталось мне только подвести итог разговору.

Затем с полчаса прошло в тишине. Мы сидели на местах, вглядывались в заросли, но никто на нас не напал. Затем Иоанн сказал:

– Десяток подошел.

Точно, откуда-то из-за кустов послышался звук свистка, выдувавшего условный сигнал. Иван ответил. Еще через час подошел «Смелый», с которого на борт «Лейлы» высадили «призовую команду».

Попутно я успел обшарить яхту от и до, обнаружив два крепостных ружья в длинных футлярах, запас патронов к ним, а заодно проверил, что находится в тех ящиках, за которыми прятался турок. Находка меня разочаровала – однозарядные ружья и запас патронов с дымарем. А вот брат Иоанн обрадовался, а заодно и мне сообщил, что теперь мне точно легко будет заполучить права на «Лейлу»: это уже доказательство преступления стопроцентное. Негры с такими ружьями для всех здесь головной болью стали. В общем, пошел этот товар под конфискацию.

Нашлись деньги – в кубрике шкипера, причем довольно много. И христианские рубли, и турецкие лиры, и франки, и золотом, и серебром, и медью немного, все вместе чуть не тысяча. Я так прикинул, что на них команду нанять никакой проблемы не будет, может и КВП не понадобиться. Отделил от денег треть, ссыпал в мешок и отдал Василю. Раз деньги есть, то что ж товаром рассчитываться? От такой суммы он даже обалдел, потом, подумав, передал свой мешок на хранение брату Иоанну, потому что тащить такой вес в ранце в поход – дело дурацкое.

Хотел устроить десяток на ночлег на борту, но брат Иоанн вдруг заторопился, и мы были высажены на берег, а оба судна снялись с якорей и отправились прочь от берега, в Новую Факторию.

– Ну… ты даешь, – наконец сказал Петр Байкин. – Не ждал такого никто. Вышел босотой, а дошел судовым хозяином. Ну ты скажи, а?

– А чего тут говорить? Повезло, – отмахнулся я.

– Да ладно, повезло, – вступил донельзя расположенный теперь ко мне Василь. – Сам придумал, как яхту взять, сам и взял, все законно. Не был бы я дураком – мог бы сам теперь тут гоголем ходить.

– А что делать с ней думаешь? – спросил Марьян.

Десяток, за исключением охранения, как-то быстро собрался вокруг меня.

– Приватирскую лицензию возьму.

– Да ну! – сказал самый пожилой боец во взводе, длинный и тощий Роман Пастухов. – Охота тебе башку подставлять! Продай – и шлюп купи, торговля будет. Или что другое начни, спокойное.

– Да неохота спокойное, если честно, – обернулся я к нему. – Яхта быстрая, команду еще правильную – полмира обойдем. Поди плохо?

Голоса резко разделились, причем практически пополам. Кому-то идея приватирства нравилась, а кому-то категорически нет. Спор мог бы продолжаться бесконечно, но Петр разогнал всех на отбой: выходить завтра рано. Люди начали разматывать гамаки, натягивать их между деревьями, ну и я от них не отставал.

Засыпалось плохо. Побаливала нога в месте укуса, путались в голове мысли от свалившегося на нее сегодня… от «разоблачения» и до неожиданного обретения своего судна… если мне его все же отдадут, разумеется. У нас бы не отдали, даже если по закону положено, как мне кажется. Нашелся бы кто-то куда более достойный. Впрочем, это если бы я был не я, а кто-то менее… разобрались бы, в общем. И все же заснул.

В путь тронулись еще до рассвета: идти оставалось часов шесть. Десяток, три мула, все же три человека расчета при бомбомете (за четвертого я шедшего рядом брата Иоанна принял) и четыре трофейных лошади, которых следовало довести до Новой Фактории и сдать власти. А дальше уж как она решит.

Порез на пятке побаливал вполне терпимо – идти было можно, равно как и неприятный укус на бедре, разболевшийся к утру немного сильнее, – но я все же решил себя на прочность не испытывать. Объяснил причину, договорился с Байкиным и уселся на одну из лошадей, белую, на которой разъезжал Павел – тот самый, с которым мне подраться довелось.

Тропа стала еще хуже, проводник от местных, оставшийся с нами, сказал, что здесь пару дней назад прошло несколько человек. Не негров: следы от обуви, пусть и совсем оплывшие, явно выдавали «цивилизованных». Прошли от берега, как раз в сторону брода, обратно этой же дорогой не возвращались. Думаю, что вообще никакой не возвращались, иначе яхту вчера попытались бы отбить.

Чем ближе к месту, тем осторожней шли, уже под конец просто крались, оставив далеко сзади мулов, расчет, коней и меня. Когда подошли совсем близко – тогда уже и я спешился, догнал остальных.

Отряд свернул в сырые и душные заросли, кишащие комарами, передвигался уже в час по столовой ложке, больше оглядываясь. Затем проводник предупреждающе поднял руку, а после жестом показал «занять позиции».

Точно, дошли. Наполовину заросшая и расплывшаяся от постоянной влажности тропа сворачивала прямо в быструю мутную реку, с журчанием преодолевавшую в этом месте небольшой перекат. Судя по тому, что тропа продолжалась на противоположном берегу, как раз в этом месте и был брод. Ничего подозрительного возле него и за ним мы не увидели: пустота. Тишины не было – в джунглях вообще тишины не бывает, тут все время птицы орут.

Позиция для обороны удобная: оба берега достаточно высоки и заросли до непроглядности, укрыться легко, заметить засаду трудно, почти даже невозможно, особенно если племя бежать кинется. При этом отсюда все простреливаться может метров на двести, а то и больше, – река, берега и тропа вдаль, насквозь. Если правильно все сделать, то можно против больших сил держаться. Сколько-то.

– Занять позиции, – сказал Петр.

Десяток начал растягиваться в полукруг, как бы охватывая собой выход из брода. Я подкрался к Петру, сказал:

– Я бы фланговое выставил. Найдут способ переправиться в другом месте, хотя бы малыми силами, – будут у нас проблемы.

– Выше не переправишься, там горы начинаются и вообще не пройдешь, – ответил Петр. – А ниже по течению двоих выставлю, хорошо. Марьян, сгоняй к бомбометчикам – пусть позицию занимают. Окапываемся!

Копать было нелегко. Даром что почва мягкая, но зато вся с камнями перемешана, гравий сплошной. Тут горы близко, так что почва уже вот такая… двойственная, что ли. Окоп получался мерзким и сырым, таким, в какой лезть не хотелось, но, глянув на других, нашел способ благоустроить. Все остальные, отойдя в тыл, чтобы не демаскировать позицию, резали ветки и листья и устилали ими дно своих укрытий. Я тоже не поленился, нарезал от души, получив достаточно сухую, слегка пружинящую подстилку. Подвигался в окопе, повозился, вроде пристроился. Набросал дополнительных листьев на бруствер – так оно еще скрытней получится.

Бомбомет, кстати, на поверку оказался самым обычным минометом калибра так миллиметров в шестьдесят, пожалуй, точнее не скажу. С не слишком длинной трубой. Его расчет начал сноровисто окапывать и маскировать свой «самовар».

До условленного времени оставалось часа полтора примерно. Кто болтал, кто придремал, а кто-то решил на пустой желудок не воевать и, презрев риск ранения в живот, взялся за сухой паек. Я стащил штаны и вновь поглядел на место укуса. И понравилось оно мне куда меньше, чем вчера. Отек не увеличился, но точка укола в центре превратилась в язвочку, а вокруг нее появилась какая-то темнота. Ощущения при нажатии тоже были странными и очень неприятными. Так… само оно явно не пройдет и проходить не собирается. У нас здесь санинструктор есть, Федор Иванов, но сейчас, перед боем, как-то это все неуместно… Ладно, не сдохну за пару часов, потом покажусь. А порез на стопе чистый. Покровило немного в бинт, но не сильно, уже заживать начало.

Если бойцы и нервничали, то незаметно. Вроде бы и ополченцы, но повадки как у бывалых солдат, это в глаза бросается. Главное – курить никто не курил, хотя, по-моему, Петр такого приказа даже не отдавал. Само собой получается или это приказ раз и на все времена? В любом случае в засаде курить – самое распоследнее дело: в чистом воздухе некурящий человек способен табачную вонь за сотни метров учуять. И уж тогда расшифровать засаду – дело техники.

А птицы все орут и орут. Интересно, это из-за того, что мы на их территорию вторглись, или у них вообще глотки луженые и требуют постоянных упражнений? Если из-за территории, то это не слишком радует: опять нашу засаду вскрыть можно по такому гвалту… С другой стороны, те, кто будут идти в нашу сторону, тоже будут вызывать подобный галдеж… и он все заглушит?

Вот как получается: вроде и не новичок я в таких делах, в смысле про повоевать, а про войну в джунглях вообще ни хрена не знаю. Вчера не смотрел на то, по чему ползу? Вот и хапнула какая-то тварь, пропади она совсем, и хрен знает, во что для меня этот самый укус выльется. А ведь не зря здесь в лес только в высоких сапогах ходят и только в широких шляпах и в закрытой одежде. Тут и змей хватает, и мелкой твари ядовитой выше башки. Двойка мне за технику безопасности. Надо какого-то «ветерана лесных битв» к стенке прижать за пивом – и пусть мне про все премудрости рассказывает. Василя вон попытаю, он мужик явно опытный и как раз местный.

Кстати, интересно, на чем брат Иоанн Фому со товарищи прижучил? Нет, я помню, что люди они темные и нехорошие, да это и по харям видно, но просто интересно. И что им теперь будет? Ладно, потом увидим, когда с этой войной закончим. Больше даже интересней знать – выйдут ли загонщики на племя, или те успели смыться? Турки, что с яхты ушли, наверняка к неграм и отправились, – тоже вопрос: они куда прорываться будут? Не то чтобы я их опасался – мало их наверняка, – но вот просто интересно.

Так, за медленно текущими и переходящими одна в другую мыслями, прошло время. А потом раздалась отдаленная стрельба, причем частая.

– Слышишь, как бьют? – спросил сидящий в соседнем окопе Петр. – Нашли племя, иначе так бы патронов не тратили.

– Да уж наверняка, – согласился я, вхолостую приложившись к винтовке, проверяя, как у меня листочки в секторе огня выщипаны.

– Теперь ждем, – сказал Байкин. – Если красная ракета вон оттуда, с поворота, взлетит, то, значит, племя сюда не побежало – наши дорогу оседлали.

– Я понял.

Люди на дороге показались примерно через полчаса после начала стрельбы в джунглях. Довольно много, несколько десятков человек, бежали к броду. Только мужчины, большинство с оружием. Среди нелепых негритянских нарядов явно выделялись несколько мужчин в «цивилизованном».

– Без команды не стрелять, передать дальше! – пробежала команда от окопа к окопу.

Это понятно: их надо бы на самом броде принять и на подходе к нему. Там и уворачиваться трудно – тропа врезается в берега, враз не выкарабкаешься, а на броде самом и укрытия не найдешь, – и бегать не получится. Там все дно в голышах, это я даже отсюда вижу, не посуетишься.

Поймал в прицел рослого турка в черном жилете поверх белой рубахи, широким шагом идущего впереди колонны. Даже походного охранения нет, и никакой разведки. Явно спугнули их, теперь вот так, ломятся просто наудачу. А вообще зря – прикинуть, что брод могут перекрыть, могли бы сразу.

Вон они, все ближе и ближе. Негры бородатые, бороды в мелкие косички заплетены, татуировкой покрыты с головы до пят, как рецидивисты. У нескольких вижу нормальные винтовки, почти у всех остальных – те самые однозарядки, которые турки им подкидывали. Гляди, уже всех снабдили.

Передние ряды вошли в реку, вода забурлила вокруг ног. Кто-то даже поскользнулся, утопил ружье. Турок, что у меня на прицеле, так впереди всех и шагает. Здоровый какой, метра два ростом, наверное. Так с виду даже пузатый, но видно, что сильный, такими штангисты бывают. Сразу Василий Алексеев вспоминается – был у нас такой олимпийский чемпион, тяжеловес, тоже пузо было хоть куда.

Когда толпа добрела до середины русла, Байкин скомандовал:

– Огонь!

У меня даже свободный ход спускового был выбран, так что палец я сдвинул всего на миллиметр. Треснул выстрел, сдув с лесной подстилки мелкий сор, винтовка резко и увесисто толкнулась в плечо, рослый турок дернулся и упал лицом в поток. А рядом с ним рухнуло еще несколько человек. Рука дернулась вниз, передернув рычаг и выбросив пустую гильзу, ствол метнулся влево и вправо, остановился на каком-то негре, что-то орущем и размахивающем руками, еще выстрел – промахнулся в суете, – опять рывок рычага, опять выстрел – негр схватился за плечо, развернулся вокруг своей оси, свалился в воду.

В последних рядах толпы рванули гранаты, куда-то туда же с противным воем приземлилась мина. Выстрелы трещали как пулеметные очереди, на броде уже вперемешку с более чем десятком трупов бились раненые, вода на глазах окрашивалась из желтого в красноватый цвет. Затем противник шарахнулся назад, подставив спины под наши выстрелы, рванул из воды по скользкой дороге вверх, оставляя трупы, затем все начали разбегаться по кустам вдоль дороги. Захлопали первые ответные выстрелы, пока неточные, затем тяжелая пуля с чавканьем ударила в глинистый бруствер передо мной.

Бомбомет перенес огонь на кустарник, в надежде поразить укрывающегося врага, туда же выпускали снаряд за снарядом двое гранатометчиков. Взрывы выбивали комья грязи, разметывали листья, окутывали кусты облачками сизого дыма. Все чаще и чаще стрелял противник. Мы стреляли в ответ, целясь уже по вспышкам и облакам дыма от выстрелов. Кто-то явно пристреливался ко мне, пули все чаще и чаще били рядом. Одна бросила в лицо пригоршню сора, запорошив глаза, так что пришлось присесть в окопе и проморгаться.

Перестрелка вроде бы собиралась перерасти в затяжную, что нам на руку: там бы к противнику в тыл вышли основные силы, но как-то в такое развитие событий не очень верится. Я бы на месте вождя, или кто там командует неграми, послал часть людей отыскать возможность переправиться через Кривуху в другом месте и выйти нам в тыл или фланг.

Народ с нашей стороны начал понемногу экономить патроны, стараясь стрелять лишь наверняка. Так и демаскируешься меньше, и есть надежда выманить противника на еще одну атаку. Если они к броду сунутся – тогда все, выкосим уже окончательно, и так весь берег трупами завален уже.

Байкин, похоже, думал примерно так же, потому что снял двух бойцов и выслал на левый фланг, а правый фланг позиции просто загнул. По ходу перестрелки я расстрелял еще две обоймы, после чего укрылся в окопе и начал набивать их из пачек: пусть будут.

Прошло минут пятнадцать – двадцать в такой «позиционной войне», потом стрельба закипела с левого фланга. Миномет замолчал, со стороны его позиции захлопали винтовки. Байкин послал на левый фланг еще и меня с Марьяном – там явно становилось горячо. Пули чирикали над головой, сшибая ветки и сучки, слышались чьи-то крики, которыми кто-то явно распалял в себе ярость, несколько раз грохнули гранаты.

Обежав позицию минометчиков, действительно схватившихся за винтовки, мы пристроились за кочками, я зашарил стволом по кустам, выискивая противника, и с удивлением обнаружил, что кто-то расположился от меня метрах в пятнадцати, за толстым позеленелым древесным стволом, сплошь увитым лианами.

Схватив из подсумка цилиндр гранаты, рванул из него толстую проволочку с колечком на конце. Фыркнуло, выбросило струйку шипучего дыма, а я швырнул гранату в сторону укрывшегося негра, уткнулся лицом в землю. Грохнуло неожиданно сильно, пахнуло жаром, забросало мусором. Выглянул – возле дерева лежало окровавленное тело, исклеванное осколками так, словно его какой-то псих щипцами рвал.

Рядом в кустах пыхнуло дымом, пуля хлопнула в бугор, в очередной раз набросав мне сору в глаза. Я пригнулся, выстрелил в ответ, затем еще и еще раз, так толком и не разглядев противника, но меня обстреливать прекратили.

Сменив обойму, крикнул Марьяну: «Прикрывай!» – а сам метнулся левее, выбрав позицию за деревом. Пуля клюнула в него, едва я успел укрыться, я тоже куда-то пострелял, так и не поняв – был там кто-то или мне показалось. Видимость в джунглях была хуже некуда – только шум, крики, стрельба, а кто и в кого палит – уже не поймешь.

Едва начал перезаряжать винтовку новой обоймой, как неожиданно слева от меня раздался дикий крик, и из-за кучи листьев и сора выскочил расписанный с ног до головы негр с бешеными, налитыми кровью глазами, бросился ко мне с какой-то невероятной скоростью, отбросив длинную винтовку и на бегу занося над головой топор и ни на мгновение не прекращая дико, визгливо орать. Выронив и винтовку, и обойму с патронами, я рванул из кобуры револьвер, успел выстрелить в него дважды, оба раза попав, но все равно пришлось падать на землю и катиться в сторону: пули противника не остановили. Лишь промахнувшись с ударом, он пробежал мимо меня, как-то запнулся, остановился, и затем я выстрелил еще раз, уже в спину, добив его окончательно. И тут же покатился в противоположную сторону, а в то место, где я только что лежал, подряд ударили две пули.

Стрелял турок – невысокий, с огромными усищами, в красной феске, присевший на колено и целившийся в меня из карабина. Все, что я сумел сделать, – это дважды выстрелить наугад в его сторону, сбив ему прицел, и укрыться за деревом. А турка свалил Марьян, которого тот не заметил.

Стрельба быстро утихала. Похоже, что фланговый прорыв был ликвидирован, противник зашел небольшими силами, и неожиданности у него не получилось. У нас погибло двое: один из новофакторийских минометчиков и один из наших, плотник с верфи Прокоп, которого буквально изрешетили пулями. Пострадал и Марьян, получив под конец боя пулю в плечо, но рана была не страшная – прошло через мягкие ткани навылет.

В момент затишья стало ясно, что за рекой тоже стреляют. Не близко, отсюда едва слышно, но довольно энергично. То ли часть племени встала в оборону, то ли… черт его знает. Байкин вновь оставил на фланге двоих, а всех остальных вернул на основную позицию, заодно приказав набить обоймы, что все и сделали без долгих возражений.

Выстрелы с противоположного берега стали редкими – похоже, противник или выдохся, или чего-то ждал. Верным оказалось второе. Вскоре из-за поворота лесной дороги показалась настоящая толпа, большая и плотная, бегущая в сторону переправы. Впереди бежали мужчины, за ними – кто угодно, хватало и женщин, и детей. Увидев их, я беспомощно огляделся по сторонам, вгляделся в лицо сидящего неподалеку Байкина – он был совершенно спокоен и явно, в отличие от меня, ничем не ошарашен.

Как-то сама по себе в голове сложилась фраза: «Мы воюем с племенем». Это значит, что со всем племенем. Если им не хватает ума на то, чтобы оставить женщин и детей, то… тогда с этими неграми тоже что-то не так. А может, им просто не оставили выбора. В любом случае это цели. Пока еще цели: я не вижу сдающихся.

Толпа шла напролом, словно наплевав на все. Было видно, что им пришлось долго бежать, – большинство еле волочило ноги. Открытые рты, измученные лица, кто-то решился на последний бой, а кто-то уже был в панике.

Мы вновь открыли огонь тогда, когда первые ряды оказались на середине брода. Мы использовали все преимущества нашей позиции, лишив последних защитников племени укрытия и возможности маневра. Выстрелы загрохотали с частотой пулеметных очередей, описав правильные дуги в воздухе, рванули гранаты, осыпав толпу мелкими чугунными осколками. С громким треском разорвалась мина – казалось, что брызги крови хлестнули во все стороны.

Племя Горы все равно шло вперед. Мужчины пытались стрелять, останавливаясь и перезаряжая свои чадящие ружья из висящих на плечах патронташей, сзади их подпирала толпа женщин и детей, а с фронта косили пули наших винтовок. Пороховой дым серым облаком тянулся над нашей позицией, в ушах звенело от выстрелов и воплей избиваемого племени. Ответный огонь становился все слабее и слабее, последние стрелки были ранены, испуганная толпа подалась назад, а оттуда, похоже, напирало наше подкрепление – там тоже слышалась стрельба. Бой превратился в избиение.

* * *

– Ну ты даешь, – сказал Слава, молодой и конопатый фельдшер, пошедший с нашим отрядом, рассматривая черноту вокруг раны.

– А что?

– А то, что спешить надо, – сказал он. – Если бы ты вчера с этим пришел, проблем бы не было, а сегодня…

– Что сегодня? – уже не на шутку испугался я. – Говори нормально, а то все умный вид напускаешь, а по делу ни слова.

– Змея тебя куснула – бородатая гадюка, – сказал он, направив длинный худой палец на мою рану. – Вот эта чернота – некроз тканей. У нее яд такой – вроде и не травит, и даже болит не сильно, а ты помаленьку разваливаться начинаешь. Неделю так проходишь – останешься без ноги. Почернеет и начнет кусками отпадать, понял?

– Я никакой змеи не видел, – ушел я в отказ. – Я специально смотрел.

– Она маленькая была, – ответил он, разглядывая рану в лупу. – Поэтому даже пасть получилось открыть не очень широко, в тебя всего один зуб вошел. И еще у нее яда было мало – опять же потому что маленькая. Была бы большая – ты бы сейчас тут не духарился, а скулил бы, глядя, как с тебя мясо отваливается.

– А сейчас что делать? – всполошился я.

Вот только такого счастья мне и не хватало – одноногим инвалидом стать, даже предложения не сделав. На такое я точно не согласен.

– В лазарет надо, как можно скорее, – сказал он. – Я тебе сыворотку вколю, но этого уже мало, надо к хирургу и срочно резать. На коне держаться еще можешь?

– Да куда я денусь? – более чем искренне сказал я, чувствуя, как с перепугу холодеет спина и немеет лицо. Вот только кусками отваливаться мне больше всего не хватало. Не могла какая-то нормальная змея хапнуть, чтобы все понятно было? Яд там высасывать и все такое? Так нет, «бородатая» какая-то, чтоб ей, твари паскудной, сдохнуть.

Лошади Фомы и компании, опять. Похоже, я этим бандитам должен быть по гроб жизни благодарен. Не будь их – может, и «Лейлу» бы не обнаружили, и сюда бы, к месту боя, я не дошел, пожалуй, а теперь так и вообще.

Времени терять не стали. Возглавил нашу маленькую кавалькаду Василь, на вторую лошадь сам Слава взобрался, ну а я опять уселся на лошадь Павла. На четвертой раненый Марьян поскакал, удерживая повод одной рукой и морщась от тряски.

Вновь замелькали ветки над головой, зачавкала красная глина под копытами. Кавалькада растянулась по дороге, все молчали. Тропа следовала за извилистым руслом Кривухи, то приближаясь к нему, то теряясь в кустах, но шум быстро текущей воды был слышен постоянно. Нога болела не сильно, фельдшер прав – так можно долго проходить, прежде чем поймешь, что дело труба. Надо же, вроде вот так, как булавкой укололо, а я уже по частям помирать начал.

Лошадей не щадили, хоть и старались не загнать. Фельдшер явно торопился доставить меня в устье реки, где должно было встать на якорь второе дежурное судно, где как раз и оборудован лазарет, на который теперь у меня вся надежда. Шелестела листва над головой, глухо топали копыта, шумно дышала лошадь подо мной.

На привале Слава в очередной раз осмотрел место укуса, поморщился. Но сказал, что пока терпимо, должны успеть, чем обнадежил. Затем – опять скачка, вновь короткий привал – и опять скачка. В конце концов взмыленных лошадей вынесло на берег, на то самое место, с которого мы высматривали турецкую яхту. Василь отчаянно засвистел в свисток, с борта сразу отвалила лодка с двумя матросами на веслах. Обратно они гребли так, что весла скрипели и гнулись. Трап, чья-то протянутая рука, деревянный стол подо мной, а сверху застекленный потолок, через который льется яркий солнечный свет, влажная тряпка, упавшая на лицо и закрывшая рот и нос, чей-то голос: «Дыши глубоко, все будет хорошо». Все. Темнота.

Не знаю, сколько меня штопали, но очнулся я от свежего ветерка и звука негромко плещущейся у борта воды. Огляделся – я на палубе. В рубахе, но без штанов, нога туго перемотана белоснежным бинтом.

– Очнулся? – послышался голос Василя.

– Вроде бы, – обернулся я к нему. – Слава где?

– К отряду отбыл, – кивнул он в сторону берега. – А с тобой все нормально будет, сказали. Лишнее отрезали, нужное стянули. Шрам только будет, говорят. Ну и дураком тебя назвали, не обессудь.

– Чего это? – не очень искренне возмутился я, потому как думал о себе примерно то же.

– Сразу надо было в город, как черноту увидел, – ответил он, поднимаясь с палубы и пересаживаясь на канатный ящик. – Такое только от укуса бородатой бывает – даже дети знают. Видать, тебе и вправду сильно память отшибло.

– Да не было у нас бородатых гадюк, как мне кажется, – изобразил я работу мысли на лице.

– Ну вот и познакомился, – усмехнулся Василь.

– Ты мне вот что скажи, – начал я, попутно подтянув к себе ранец и вытащив из него штаны. – С племенем что?

– С племенем? – переспросил он. – С племенем все хорошо: нет больше племени.

– Как нет? – удивился я. – Я же сам видел, что, как мужиков постреляли, остальные начали падать и пощады просить.

– Ну да, начали, – кивнул Василь. – Баб молодых и детей сейчас соберут, отгонят в Новую Факторию, там всех осмотрят и по дальним островам развезут – всех в разные места. Детишек, какие не порченые еще, сразу в школу. Вообще в степь еще сколько-то негров смылось… но немного, там их тоже хорошо прижали. Угрозы не будет больше, это точно, пока дороги безопасны будут.

– А кто постарше?

– Прогонят, толку-то с них, – махнул он рукой. – Пусть живут как хотят, угрозы уже нет – племя вымерло.

– А выживут?

– Не знаю, – равнодушно ответил Василь. – Если жить будут тихо, то, может, и выживут. Но вряд ли: туда другие племена придут наверняка, добьют всех.

Так, а вот и суровая действительность. К этому тоже привыкать надо – как я понимаю, «век гуманизма» здесь пока точно не наступал, пока сплошной практицизм. С другой стороны… грабили и убивали их мужчины в пользу всего племени, и все племя этим пользовалось. А теперь все племя и отвечает: вопрос решен радикально, зато наверняка. Гуманизмом здесь и не пахнет, а пахнет коллективной ответственностью. Людей диких, тех, о которых преподобный Савва сказал: «Но что делать с теми, кто далек от дома нашего Закона и кто презирает его? Теми, кто руководствуется простым инстинктом: хочу – дай. Не даешь – украду. Не могу украсть – убью и возьму». На них ведь, таких простых, только простые меры и действуют. Вот такие, как сегодня. Или как взять всех – и выселить. По крайней мере, в те времена, когда власти умели поступать так, проблемы решались. А потом они только заметались под ковер или накапливались, но не решались никогда. И ты узнаешь, что вроде ты и у себя дома, но уже ни разу в нем не хозяин из-за пригретых таких вот наивно-вороватых, маленьких, но страсть каких гордых народов, скорее даже племен. Которых почему-то нельзя обижать.

Я глянул за борт, всмотрелся в голубую поверхность моря под голубым небом. Как-то чисто все здесь выглядит. И все грани видны, не сливаются с грязью.

– Интересно, мне купаться когда можно будет?

– Купаться всегда можно, я думаю, – сказал Василь. – Морская вода раны целит – это даже дети знают.

* * *

К вечеру на борт плавучего лазарета доставили еще полтора десятка раненых, в том числе и двоих тяжелых, которых с нами верхами отправить не могли – несли носилками. Судно снялось с якоря и пошло в сторону города, медленно проматывая назад причудливую панораму зеленого берега.

Добрались до места часам к десяти утра, вошли в порт, обогнув гранитную стену, и я сразу взволнованно заозирался, силясь разглядеть «Лейлу», проверить – не делась ли она куда-нибудь? Нет, не делась. Яхта стояла у казенного причала рядом с церковным пакетботом, по пирсу прохаживался часовой, один из городских объездчиков. Наше судно прижалось к соседнему пирсу, на который сразу начали загонять повозки, принимающие лежачих раненых. Меня отпустили своим ходом, только пожилой врач, похожий на доктора Айболита в своей маленькой белой шапочке, напутствовал словами:

– Вам пока покой нужен, как минимум неделю, а то швы разойдутся. Гулять соберетесь – извозчика берите или ходите недалеко. И вот вам палочка, опирайтесь. – Он выдал мне довольно аккуратно выточенную трость с резиновым наконечником.

– Спасибо, доктор, – поблагодарил я его, примериваясь к тросточке. – Когда вообще в норму приду?

– Месяц, я думаю, – ответил он. – Я вам очень большую дырку там проковырял, так что шрам тоже будет внушительным.

– Это не страшно, – отмахнулся я.

– Страшно то, что шрамом могли бы не отделаться. – Его указательный палец уставился мне в лицо. – Некроз тканей развивается не только вширь, но и вглубь. Еще немного – и были бы задеты крупные сосуды и основные нервы. И вы остались бы калекой. Хорошо, что хоть как-то успели, больших проблем теперь не ожидаю. Так или иначе, но швы придется снимать. Или здесь, или… откуда ты?

– С Большого Ската.

– Ну, значит, там снимете. И ногу пока берегите, понятно?

– Понял. А как вообще в таком случае поступать? Если такая бородатая укусит, а от врача далеко?

– Не повезло тогда, – усмехнулся он. – Сыворотку хорошо бы иметь всегда, если в таких местах бродишь. Знать бы только, от кого именно. А так надо резать – на всю глубину проникновения ядовитых зубов. Отсасывать кровь, а потом все равно к врачу. До конца так можно от всей дряни не избавиться, все равно оперировать придется.

– Мерзкая гадина, – честно сказал я все, что думал про неведомую бородатую гадюку.

– Не то слово, – согласился со мной врач.

Ко мне подошел Василь, спросил:

– Ты сейчас куда?

– На «Чайку» бы зашел, переоделся и все лишнее сбросил, потом к брату Иоанну.

– Нетерплячка? – уточнил он, усмехнувшись.

– А сам как думаешь?

Да я места себе не нахожу. Нет, верю «особисту», что все будет как надо, но верить – это одно, а убедиться окончательно – совсем другое. Не говоря о том, что вступить в права владения – и вовсе третье. А уже хочется… Хотя при этом понимаю, что вот не было бабе забот, так купила порося. Мне, с моим судовладельческим «опытом», еще с этой яхтой не раз небо с овчинку покажется. Ну да и ладно.

– Давай, дотащить помогу, – предложил Василь.

– Нет, это не надо, – отказался я. – Тут рукой подать, вон через два причала «Чайка» стоит.

– Тогда на коляске заеду! – решительно предложил он. – Не против?

– Да что мне против-то быть? – даже удивился я. – Заезжай, как человек покатаюсь.

На том и расстались. И я похромал по набережной, таща за плечом свой ранец и винтовку, попутно перехватывая любопытные взгляды. С «Чайки» меня заметили, Вера, Иван-моторист и мой помощник Федька встретили меня на половине пути, решительно отобрав все тяжелое.

– Ну как? – спросила Вера, заглядывая мне в глаза.

У остальных вид тоже был такой… словно плохого ждут. Ну да, они же еще не в курсе. Отряд пока маршем идет, лазарет в город прибыл первым, так что все в волнениях.

– Племени нет больше – отомстили за отца твоего, – сказал я Вере. – Хорошо отомстили, по-настоящему. Марьяна ранило, и Прокоп-плотник погиб.

– Вечная память, – произнесли все хором, сняв шляпы.

– А с тобой что? – спросил Иван.

– Змея укусила, вот, порезали теперь, – ответил я.

Потребовали подробностей – пришлось рассказать. Тут Иван оживился, остановил меня, схватив за плечо, развернул лицом к стоящей у причала «Лейле»:

– Видал? Узнаешь? Прихватили их где-то, со «Смелым» под конвоем сюда пришла. Как, а?

– Радуешься? – спросил я его.

– Отлились кошке мышкины слезки, – засмеялся Иван. – Вилась веревочка, да конец пришел.

– Это ты еще всего не знаешь, – преисполняясь гордости от своего великого подвига, заявил я, хотел было похвастаться, но потом спохватился, подождать решил – а вдруг передумают и не отдадут? А я уже наболтал… нехорошо получится.

На судне уже все окружили, посыпались вопросы. Как-то отболтался, ответил наскоро, уковылял вниз, где привел себя в порядок, переоделся, морщась и шипя от боли в изрезанной ноге, потом похромал на палубу и оттуда обратно на причал.

– Ты куда? – подхватилась Вера. – Давай я с тобой, а?

– Да я к инквизиторам вашим иду, – усмехнулся я.

– К кому? – не поняла она.

– К брату Иоанну, что из особого отдела церковной канцелярии, – пояснил я.

– И что, мне нельзя?

Я подумал и решил, что Вера точно не помешает. Во-первых, даже соскучился по ней, а во-вторых… а пусть будет рядом. И ей полезно, и мне поможет, случись чего. Так и пошли вдвоем. Прямо на пирсе столкнулись с торговцем орехами, который толкал перед собой тележку под зонтиком, и купили у него два кулька лесных, убрав их Вере в сумку. Василь ждал меня на двуколке, запряженной коренастой серой кобылкой, у самого въезда на пирс. Увидев Веру, не удивился – лишь шляпу приподнял и поздоровался вежливо:

– Здравствуйте, барышня.

– И вам здравствовать, – ответила девочка, втискиваясь третьей на двухместное сиденье.

Василь разобрал вожжи, слегка хлопнул ими лошадь по крупу, закрутились колеса. В порту было шумно, из знакомой закусочной на пирсе, той самой, в которой мы с Верой ели тогда, когда вдвоем пришли в город из джунглей, тянуло жареной рыбой, и все та же крупная тетка вываливала на деревянные дощечки порции зажаренной картошки. Ничто здесь не изменилось. Ни с моего последнего визита, ни за последние лет сто. Или даже двести. С другой стороны, это даже радует – знаешь, чего ожидать.

Дорога выбралась с набережной на некрутой подъем, потянулась к форту, сейчас покинутому ополчением и опять выглядящему чуть ли не брошенным. Хотя нет, у ворот на этот раз двое часовых с винтовками – все же показатель повышенной боеготовности. У дверей открытых сейчас казарм стояли под грибками дневальные, так что тоже намек на то, что война продолжается. Коляска въехала в ворота, остановилась. Вера дернулась было мне помочь, но я увернулся, сказав:

– Ну ты вообще уж за калеку меня не держи.

Соскочил на одну ногу, малость неловко, но все же удачно, перехватил трость да и похромал за Василем следом, который повел нас как раз в ту дверь, в какую мы с Верой тогда заходили, когда к полковнику шли. К нему в кабинет, собственно говоря, Василь нас привел и сейчас. Сначала через караулку, где объездчики опять чай с калачами пили, а потом и в кабинет, тесноватый и с низким потолком.

К удивлению моему, вместо одного полковника обнаружил там сразу четырех человек: брата Иоанна, полковника Кузнецова, какого-то толстяка с короткой седой бородой, загорелого и хорошо, добротно одетого, и преподобного Симона, которого я здесь почему-то совсем не ожидал застать. Обернувшись к нам, они почти хором ответили на наше с Верой дружное приветствие, после чего нам предложили садиться.

Да, точно ничто не изменилось. Все та же гора бумаг на столе, все те же винтовки на стене.

– Вот так, на ловца и зверь бежит, – удовлетворенно сказал брат Иоанн.

Я насторожился: вступление не обрадовало. Сейчас точно попытаются чем-то озадачить, а этого делать нельзя – я раненый. Ну покусанный в смысле. Поэтому сразу заявил:

– Я на минутку, в общем, насчет яхты справиться – вдруг уже все готово.

– А с яхтой еще следствие провести надо и судом ее отчуждать, так что время займет, – ответил он. – Как дальше – ты сам решай: или совсем на будущее переноси, когда в следующий рейс сюда придешь, или оставайся здесь жить, пока все формальности не уладятся.

– А сколько ждать?

– Не меньше недели, – сказал толстяк.

– Это Христофор Дюжев, городской голова, – отрекомендовал его брат Иоанн. – Так что знает, что говорит.

– Это ты, значит, на яхту забрался и там турок пострелял, так? – уточнил голова.

– Вроде так выходит, – кивнул я.

– У нас по имущественным делам суд по пятницам заседает, так что вот… жди, как сказали тебе. Пока судно опечатано будет и под охраной.

– Да ему что, он там золота взял столько, что всю гостиницу может снять, – усмехнулся брат Иоанн. – Что решаешь, в общем?

Вера, немного обалдев от содержания неожиданного для нее разговора, хлопала глазами и сидела с открытым ртом.

– Надо подумать, – откровенно затруднился я с ответом. – У нас ведь с Верой комиссия по совершеннолетию, – кивнул я на девочку. – Как раз по возвращении должна была состояться…

– Без вас все равно не состоится: закон запрещает, – сказал преподобный Симон. – Должны быть все, кто официально с девочкой связан и кто готов свидетельствовать в ту или иную сторону. Я телеграмму дам на Большой Скат, преподобный Савва поймет. К тому же вы ранены, как я вижу? – указал он на трость, которую я поставил меж колен и крутил в ладонях.

– Змея укусила, зазевался.

– Невелика разница, – хмыкнул он. – Если решите остаться, то вам только на пользу.

– А если суд передаст яхту мне, то я один тут в полной растерянности буду, – сказал я честно. – Я даже перегонный экипаж не сумею нанять.

– А у нас бы жить и оставались, – усмехнулся Христофор. – Это нетрудно, научим.

– Мне бы как-нибудь решение вопроса поближе перенести, – решил я слишком не прогибаться. – «Чайка» идет с ополченцами обратно, из них матросов половина, проблему перегонного экипажа решить проще некуда. Вам пара дней туда-сюда, а мне – минус месяц сплошной головной боли. Неужели так трудно?

Сидящие напротив переглянулись, Христофор пожал тучными плечами, сказал, адресуясь к преподобному:

– Ну особых возражений у меня нет, как решите.

Преподобный Симон обратился уже к брату Иоанну:

– Ты следствие как быстро провести сможешь?

– По тому, что контрабанды и продажи оружия племенам касается, там и проводить нечего. Груз ружей в трюме, турки среди убитых негров, у негров ружья из трюма – в общем, все как бусы на нитку. По пиратству же… надо экипаж «Чайки» допросить, тогда точнее скажу.

– А когда допросишь? – уточнил священник.

– Сегодня я бандой Фомы планировал заниматься… – начал он, но его перебил полковник:

– Фома под замком сидит, никуда не денется. Помоги человеку – зря он головой рисковал, что ли?

Брат Иоанн подумал недолго, кивнул, сказал:

– Ладно. Сейчас на «Чайку» и отправлюсь. Да, деньги свои забери, – выложил он увесистый как гиря кошель на стол, достав его откуда-то снизу. – Для этого тебе решения ждать не надо. Если хочешь трофейные винтовки взять, то тебя сопроводить на яхту могут.

– Нет, спасибо, пусть пока там полежат, – отказался я, перекладывая кошель в висящую на боку сумку.

На этом вся аудиенция и закончилась. Вышли из форта – и я сразу Вере предложил:

– До Торговой площади?

– А ты дойдешь? – немного удивилась она. – Тебе же нельзя, наверное.

– Если аккуратно, то можно, – отмахнулся я.

Если честно, нога болела сильно, но одновременно с этим меня от всяких изменений в моей жизни «несло», так что на месте я бы все равно не усидел, унесся куда-нибудь.

– А ты мне обратно все дотащить поможешь, – добавил я.

– А куда ты вообще?

– К букинисту. Совсем читать нечего, до дома уже не дотерплю.

– Дома и магазин хуже, – добавила она и явно вдохновилась предложением. – Только мы извозчика возьмем – вон как раз едет, – обратила она внимание на коляску с одним возницей, едущую из порта, и махнула ему рукой, еще и лихо, оглушительно свистнув в два пальца, так, что стая купавшихся в пыли воробьев дружно снялась с места.

Извозчик оказался из негров – тех, что решили «обращением в христианство» не заморачиваться и татуировки не сводить, так что, скорее всего, не на себя работает, а по найму. Интересно, а этого сюда откуда привезли? Или сам приехал, как многие? Тех, кто из Племени Горы выжил, тоже ведь отправят кого куда, на разные острова, везде понемногу, так, чтобы друг с другом связь потеряли, а были вынуждены общаться с другими обитателями черных кварталов. Там их наймут на работу, и если все будет хорошо, то дети этих негров станут уже совсем «цивилизованными людьми», пополнив население христианской территории.

Лошадка откровенно крестьянского вида неторопливо катила скрипучую коляску, а мы с Верой глазели по сторонам и хрупали поджаренные орехи из бумажных кульков. Вот и знакомый рынок, знакомый шум, знакомые даже запахи. Я отсыпал негру монет, попросив его нас подождать, на что он с великой готовностью согласился, а мы пошли дальше, в толпу, никуда не торопясь и откровенно наслаждаясь бездельем. А что, до решения комиссии меня на «Лейлу» даже не пустят, насколько я понимаю, разве что трофеи помельче оттуда вынести, – так чем мне еще заниматься? Лечиться разве что да отдыхать заслуженно после ратных подвигов.

Хорошо бы все выгорело. Пусть из меня мореход и никакой, но яхта – это актив, лишней точно не будет. Мне еще Василь по дороге успел рассказать, что такая яхта как хорошая шхуна стоит, можно просто одно на другое сменить да в купцы податься. Правда, у меня не получится. Нет, не потому что тупой, а потому что все это надо знать чуть не с рождения, а я так даже перечня привычных местных товаров не знаю. Не смогу, вляпаюсь. С другой стороны, я вижу, что брат Иоанн меня явно к чему-то подталкивает. Не к чему-то, это я неправильно сказал, а конкретно – к приватирской лицензии, но вот зачем ему это? Почему так важно? А может, и не шибко важно, просто ему кажется, что я там на своем месте буду? Мне ведь, откровенно говоря, тоже так кажется. Я же сам вижу. Что мое место здесь – к войне поближе.

И кстати, к чему он тогда Тортугу помянул? Что-то планируется? Надо будет у него подробней выспросить, когда увидимся. Вот это он точно неспроста сказал, как мне видится, просто наверняка.

Орехи в кулечках закончились почти одновременно, и мы остановились у торговца соками, который с помощью своего блестящего, похожего на мясорубку агрегата надавил Вере полный стакан желтого апельсинового, а мне красноватого грейпфрутового.

Дошли и до букиниста – того самого, у которого и в прошлый раз были. И на этот раз он тоже копался где-то на полках на верхнем полуэтаже, так что увидели его не сразу. Тот самый похожий на нетрезвого гнома дядек с лысиной, красным носом и неожиданно яркими голубыми глазами вновь спустился по лестнице, поинтересовался, чем может помочь.

Вера здесь была как рыба в воде – рванула к полкам с книгами про приключения. А я задумался. Нет, «на просто почитать» я тоже что-то возьму сейчас, без сомнения, но вот вспомнившийся разговор с братом Иоанном немного сбил с толку. И я спросил:

– Мне бы лоции района Тортуги, если есть. И карты максимально подробные.

«Гном» лишь удивленно поднял мохнатые брови, хмыкнул алкогольным выхлопом, но ничего не сказал, а, сдвинув стремянку по протянутой под самым потолком трубе, полез куда-то на верхние полки.

* * *

Вечер встретил в «Золотом тунце». Не один, естественно, а с компанией. С Иваном-мотористом, взводным Петром Байкиным, объездчиком Василем, боцманом с «Чайки» Глебом и Федькой, моим помощником в канонирском деле. Хозяин «Золотого тунца» Сергий, похожий на поседевшего от избытка мудрости и разъевшегося за написанием «Капитала» Карла Маркса, тоже к нам присоединился и на удивление быстро вливал кружки «красного» пива в свою объемистую утробу.

Было весело, шумно, болтали обо всем, играли на бильярде, разве что дев гулящих негритянских не было – район приличный, но больше всего присутствующих озадачивала моя такая неожиданная удача. Так вот раз – и уже судовладелец. Нет, тот же Василь сам вздохнул пару раз на тему: «Вот самому бы, дураку, сообразить, что там делать надо, – так нет, ума не хватило». В то, что судно мне не отдадут, не верил никто. Брат Иоанн сегодня половину дня просидел у нас на «Чайке», пока мы с Верой в городе гуляли, и честно взял показания со всего экипажа. «Лейлу» не только я один хорошо запомнил, пока турки за нами гнались, – все наглядеться успели.

– Знаешь что, – подсел ко мне ближе Иван, когда все опять пошли к бильярду. – Если тебе яхту отдадут, я к тебе перешел бы в мотористы.

– А что так? – удивился я.

– А я догадываюсь, что ты в приватиры пойдешь, – сказал он, глядя мне в глаза.

– Отчего так?

О планах своих я пока еще никому не говорил. Я даже сам с собой их пока не очень обсуждал – не хотелось сглазить.

– А человек ты такой, – ответил Иван осторожно. – Из тех, кому спокойствие надоедает быстро.

– А тебе уже надоело? – усмехнулся я.

– А почему и нет? – Иван поднес кружку ко рту, сделал два больших глотка, выдохнул удовлетворенно: пиво здесь было вкусное. – Я тебе про жизнь свою рассказывал, я и сам в приватирах походил. А так что – дети выросли, живу один, но пока еще хоть в силах. Почему жизнь интересней не сделать? Я на «Чайке» все же не так – груз, торговля, то се…

– Если Веру этим не подставлю, то возражать не буду, – подумав, ответил я.

Иван ведь и вправду многое для меня упростить может. Он человек морской, все это дело вдоль и поперек знает, где мне неделю думать надо, ему пяти минут хватит. Да и моторист он знающий, об этом все говорят.

– А если и так, то за пиратами пока гоняться не собираюсь, – сказал я. – Мне другое предложили.

– Уже предложили? – удивился он. – И что же?

– Острова пустые разведывать. И покуда этим жить.

– А что, хорошая работа, – оживился Иван. – Только как тебе ее предложили, непонятно. Это не приватир, к слову, это экспедицией называется, – добавил он, заставив меня с трудом удержать смех, потому что вспомнился старый анекдот про чукчу и экспедицию. – На подряд к церковникам попасть трудно, а случайных людей на такой работе они не любят, – продолжил просвещать меня Иван, попутно набирая горсточки рыбки-«шелухи» из большой миски. – Обманут в карте острова, например, не разведают как следует, а сразу ведь никто проверять не будет.

– А мы что, обмануть не сможем? – удивился я.

– А они к нам своего человека подсаживать будут, географа. Вот он все и подтвердит.

– Вот оно что… – протянул я.

Ну так все намного понятней. Я так и полагал, что меня с поводка теперь не спустят, потому как в местной системе ценностей я не та фигура, чтобы гулять самостоятельно, без хозяйского пригляда. Хотя если это будет окупаться и позволять платить экипажу, то почему и нет? Надо быть реалистом: можно ведь оказаться и «невыездным» в Кузнецке или Благовещенске. А уж это мне точно не с руки.

В кабак завалилась толпа местных ополченцев, уже безоружных, но повязок еще не снявших. Явно вернувшихся из похода, но до жен, которые могли бы пресечь пьянство, еще не добравшихся. Стало очень шумно, кабатчик с подавальщицей из негритянок забегали в два раза быстрее, не успевая наполнять кружки.

Все, война закончилась, можно им и по домам. Сколько, дня три-четыре они на службе провели? Действительно, вопрос про Тортугу становится еще интересней. Если ополчение здесь вот такое, а всерьез с пиратами воюют только «лицензированные приватиры», то Тортуга может быть вечной. Нет серьезных сил, которых следовало бы опасаться. А если глубже вдуматься, то… когда она окрепнет чуть больше, то начнутся набеги на острова, если уже не начались. Если даже рассказы про Большой Скат вспомнить, то из них выходит, что случались набеги скорее турецких «хулиганов», таких же вот ополчений, на недельку-другую пошедших за добычей. А кто всерьез из таких биться захочет? Наткнутся на сопротивление да и обратно повернут. А если в набег пойдет толпа настоящих, озлобленных и хорошо вооруженных отщепенцев? Вот тогда оно станет страшным по-настоящему.

Сможет такому набегу ополчение противостоять? Если успеет собраться, то сможет, народ здесь не изнеженный и лихой вполне. Недооценивать не надо – я их в бою видел и теперь со всем уважением отношусь. Да и образование на Детском острове сродни военному училищу. Но ополчение надо успеть собрать. Вот здесь, в Новой Фактории, на весь город пара взводов объездчиков, это считая выходных и отпускных. Да и в самом форте их человек пять-шесть обычно одновременно, остальные в разных местах службу несут. Сумеют противостоять? Очень, очень сомневаюсь.

Опять непонятна позиция Церкви. Я видел их солдат, видел их суда. Пушки там, кстати, не чета нашему переносному Гочкису, а калибром покрупнее и стволом подлиннее. И солдаты вполне всерьез выглядят, не призывники восемнадцатилетние, отнюдь. Они с Тортугой повоевать никак? Или я все же чего-то здесь пока не понял? Похоже, так и есть, где-то у меня дыра в знаниях, отчего и выводы у меня получаются не слишком обоснованными, построенными на песке. Надо… надо с братом Иоанном опять поговорить – не думаю, что он откажется что-то растолковать. Все же он знает, кто я и откуда взялся, – раз уж рассчитывает на меня в чем-то, то пусть информацией снабжает, чтобы я не накосячил с первого же шага.

Гудели до закрытия кабака, а тот закрылся только тогда, когда часы на башне городского совета пробили три раза. Три ночи. Или три утра, это уж как кому угодно. Только тогда мы вывалили на улицу и неторопливо пошли к порту. Я еще отметил, что быть хромым и пьяным не труднее, чем хромым и трезвым. С ногой аккуратно не очень получается, зато общая анестезия сказывается, не так и больно.

Город уже спал, только в районе Торговой площади и в известном мне уже Моряцком закоулке было шумно. В Моряцком шумно круглосуточно, такие места поэтому на отшибе всегда и строились, а в центре города гуляли все больше местные – так обычно тут куда тише, если верить тем же самым ополченцам.

Ну и кроме ополченцев веселились многие, у купцов, например, праздник: Племени Горы больше не существует. Мужчины его истреблены почти под корень, а какие спаслись, то попадутся другим племенам, это уж точно. Детей и женщин помоложе распродадут купцам «с лицензией», а те, в свою очередь, перепродадут их разным островным общинам, пополнив их, так сказать, «кандидатами в граждане», а заодно и рабочей силой на те работы, на которые местных не хватает. Развезут подальше, туда, откуда домой дорогу не найдешь, да и все, там они и успокоятся. Обнаружат, что жить лучше там, где нет проблемы добыть еду и где при болезни придет врач, и успокоятся. А дети их станут… да кем угодно.

* * *

С утра на «Чайку» зашел Василь, разбудил меня, малость похмельного, сказал:

– Пошли, суд собирается через час, по яхте судить-рядить будут.

Я как наскипидаренный подорвался с койки, задел раной ее край, взвыл от боли, попрыгал на одной ноге, вращаясь волчком, а потом, чуть продышавшись и разогнав искры перед глазами, понесся умываться, забыв трость и ковыляя по палубе какими-то нелепыми кривыми шагами. Рана стянулась, и напрягать бедро стало проблематично.

Василь, к счастью, не пешком пришел, а приехал на давешней двуколке, на коей меня и подвез до места. Суд заседал не в форте, а в здании городского совета, на Центральной площади, что была в сотне метров от площади Торговой. В отличие от той, Центральная была тихой, солидной, со сквером в середине. Мы вошли в добротное трехэтажное здание под металлической крышей, с башней, в башне куранты, так что все как у людей.

Внутри оказалось неожиданно прохладно, спасибо толстым массивным стенам и небольшим окнам. Карабкаться по лестницам, к счастью, не пришлось – судебный зал был на первом этаже, почти у самого входа, за что им душевное спасибо, а то для меня сейчас даже короткий судовой трап проблема: нога начисто гнуться отказывается.

В зале, довольно большом, гулком, ни души зрителей не было, только за столом сидели Христофор с полковником, о чем-то тихо разговаривали.

– Ага, пришел, гроза турок? – сказал, увидев меня входящего, полковник. – Садись, сейчас начнем уже.

Я уселся на скамью для зрителей, рядом Василь пристроился, который сейчас, похоже, был при исполнении – кем-то вроде судебного пристава. Или маршала, если по-американски. Минут через пять тяжелые двери в зал распахнулись вновь, вошли преподобный с братом Иоанном и молодая симпатичная девушка в кокетливом соломенном канотье, которая сразу уселась за конторку с пишущей машинкой. Похоже, протокол вести будет.

Преподобный сел на председательское место, Христофор с полковником по бокам пристроились, а брат Иоанн, как не имеющий полномочий, уселся рядом со мной, заодно и поздоровавшись за руку.

– Как дела? – осведомился он.

– Перебрал вчера малость, а так хорошо, – честно сознался я.

К моему удивлению, он сказал:

– Видел вас вчера в «Золотом тунце», проходил мимо, да времени не было присоединиться: дела.

Ну да, он, как я понял, даже не духовное лицо – почему ему нельзя? Звание «брат» разве что смущает.

– Приглашу с удовольствием сегодня, – шепнул я. – Вопросов множество, поговорить бы хотелось.

– Ну раз приглашаешь… – усмехнулся тот. – Договорились.

– Тише там, пожалуйста, – поднял голову преподобный, раскладывающий бумаги. – Встать, суд идет.

Суд оказался понятным и для непосвященного. Полковник вслух зачитывал показания матросов с «Чайки», перечислял улики, в том числе и «несомненные следы попадания снаряда в рулевую рубку яхты «Лейла» с направления «от носа», и так все подряд, подробно и детально. Стучала машинка, время от времени покашливал в кулак Христофор. Затем начали допрашивать меня полковник с преподобным, тоже очень детально, по каждому шагу и нашего боя с «Лейлой» в море, и по ее захвату. Потом так же мотали душу брату Иоанну, стойко отвечавшему на все вопросы. Потом «суд удалился на совещание», оставив нас в зале под присмотром девушки в канотье.

Когда все трое вернулись, преподобный огласил приговор:

– …и признать судно «Лейла», находящееся под надзором властей города Новая Фактория, призом и законным трофеем Алексия Александровича Богданова. Решение вступает в силу немедленно с его оглашения, охрана судна отзывается, а оно должно до истечения рабочего дня быть переведено на платное место в гавани города. Обжаловать данное решение можно в церковном суде Благовещенска.

Иоанн хлопнул меня по левому плечу, а Василь по правому, одновременно, да так крепко, что я чуть не свалился, а звук от этих хлопков вызвал полноценное эхо в полупустом зале. На этом суд и закончился. На выходе Василь сказал:

– Давай уж подвезу.

Я согласился, естественно. А брат Иоанн добавил:

– В два часа давай в «Медузе» – знаешь, где это?

– Таверна маленькая по пути в порт, так? – уточнил я.

– Именно.

– Буду.

Василь довез меня до «Чайки», а вот уже там началось светопреставление. Достаточно сказать, что и весь экипаж, и половина ополченцев дожидались решения суда. Случай был не рядовой, так что даже тем, кого, казалось бы, данное событие никак не задевало, было очень интересно.

В общем, до «Лейлы» шли толпой, с шумом, свистом. Дошли, встали. Встали и стоят, никто на палубу не идет, хоть сходни и переброшены, и часовой, увидев меня, просто попрощался и ушел.

– Хозяин, ты первый заходи и остальных приглашай, – сказал Игнатий. – Нам пока нельзя: удачи не будет.

– Вот как.

Прошел по мосткам, чуть пружинящим под ногами, встал на палубе. Да, вот теперь чувствую, кажется, что это уже моя. Все тридцать метров мои – во всяком случае, по документам вот такой размер получился. Большая, с просторной палубой, с двумя высоченными мачтами… она так и не меньше «Чайки», если присмотреться, просто та усадистей, с грузовым трюмом, а «Лейла» полегче, трюм только под припасы.

– Что встали? – обернулся я к стоящим у сходней друзьям, наблюдающим за мной. – Заходите.

Второй раз приглашать не потребовалось: все загомонили и радостно повалили на палубу. А я спустился в хозяйскую каюту – освоиться.

Небольшая, метра три в длину и метра два с половиной в ширину, но в ней места и для койки хватило, поднятой высоко над багажными ящиками, и для шкафов, и для книжных полок, и даже маленького стола с креслом перед ним. Мореное дерево, парусина, бамбуковые жалюзи на иллюминаторе. На стене фотографии тучного бородатого турка в феске – того самого, что я первым свалил на броде. Это на фиг, собираем – и за борт, он мне здесь не нужен.

Так, а под койкой вовсе и не ящики, а дополнительная койка. Вытаскивается, приподнимается и – опа – становится двуспальной. Хорошо, глядишь, и пригодится. Верно, на кой черт мне багажные ящики, когда все имущество несешь на шхуну в рюкзаке и сундучке?

К удивлению своему, обнаружил в каюте все трофейные карабины и револьверы: никто ничего не взял. Даже брат Иоанн оставил здесь то, что взял тогда для обороны, когда мы вдвоем на яхте сидели и ждали нападения вернувшихся турок. Ладно, пусть будут – экипаж вооружать пригодятся. Оружие, кстати, все хорошее, из дорогого, и не старое. Теперь на все вкусы, тут даже два дробовика есть помповых – длинный и короткий, а еще двустволка.

Заинтересовавшись, я взял со стола неожиданно большой двуствольный «дерринджер», открыл замок, откинул стволы… а интересно, стволы-то гладкие. И рассчитан он на охотничий патрон, что-то вроде калибра «.410». Хм… это зачем такой? На костяной рукоятке гравировка змеи. Что-то мне это все напоминает, что-то подобное я уже видел… Ну да, точно, snake slayer, проще перевести как «змеебой». Поглядел на свою ногу и спрятал двуствольный пистолет в стол. Пусть будет: со змеями мы уже знакомы.

Вера заглянула, огляделась, сказала:

– Здорово здесь у тебя! Только надо все лишнее выбросить и новое белье купить.

– Сделаем, – кивнул я, соглашаясь. – Держи… – Взяв со стола короткий и легкий карабин-левер под револьверный патрон, протянул его девочке. – Он тебе по росту удобней будет – видишь, какой короткий? И приклад, похоже, больше под тебя… примерь… ну точно, лучше и не бывает.

– Возьмешь меня куда-нибудь с собой? – неожиданно спросила Вера.

– Это куда?

– Ну в экспедицию.

Блин, Иван уже все всем растрепал. Не, не секрет вообще-то, но как-то я привык информацию придерживать, а тут такая милая открытость.

– А у тебя что, работы нет? – удивился я.

– Ну разок хотя бы, – явно собралась она заканючить.

– Если только разок, – хмыкнул я, продолжая перебирать стволы. – Пока других забот хватает. Яхте ремонт нужен, да и переименовать ее надо, я никакой Лейлы не знаю и дел с ней не имел.

– А как назовешь? – спросила Вера, усаживаясь в кресло.

– Как надо, так и назову, – усмехнулся я. – Гляди, какая любопытная. Всему свое время.

– «Аглая»? – задала она вроде как наводящий вопрос.

– Оставлю без комментариев, – не стал я колоться даже ввиду откровенной провокации. – Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

– Так то Варваре, – отмахнулась девочка.

Заглянул Игнатий, огляделся, хмыкнул, затем сказал:

– Выходи на палубу. Вроде пять человек экипажа тебе набралось, до Бухты дойдешь. Но надо по оплате решить, сам понимаешь.

– Понял, пошли, – кивнул я, двустволку с короткими стволами кидая на койку и подхватывая трость.

Едва поднялся в рубку, меня сразу Марьян остановил:

– Алексий, я до гарпунщика рулевым был, так что если хочешь…

– Погоди, не лящи, – оборвал его Игнатий. – Всему свое время. Эй, кто наняться на рейс готов, выходи сюда, обсудим. Вон за стол садитесь… а остальные пока брысь на палубу, нечего тут мешать. – Затем ко мне обернулся: – Глеб с тобой за шкипера пойдет, он согласился. А дальше уже искать придется. А команда – вот эти, – указал он на рассаживающихся за столом.

– Моторист-то есть?

– Вон он, Фаддей, – указал он на молодого крепыша из другого, не байкинского взвода, сидевшего напротив меня. – Он мотористом на лихтере четыре года ходит, так что знает дело. Ладно, давай наем обсуждать.

Ожидал ожесточенного торга, но его не было. Расценки были традиционны и освящены, можно сказать, веками, так что согласие хозяина требовалось почти формальное. Запросили недешево, все же работа разовая, но и не заломили. Я, говоря честно, даже худшего ожидал. Половину оплаты авансом, половину после рейса. Так что мне только кошель открыть пришлось, а договор в половинку листа написал уже опытный в таких делах Игнатий, дав поочередно подписаться нанимающимся.

Дальше все в свои руки взял Глеб, решительный и рычащий как тигр, тут же приставивший новый экипаж к работе. Раз аванс выплачен, то и требовать с них теперь можно по полной. Заодно он у меня денег истребовал на закупку продуктов для камбуза, еще чего-то и еще чего-то нужного, после чего сам, наняв тележку, отправился в город. А я все как потерянный бродил по яхте, не в силах умом охватить мысль «и это все мне?».

Между тем время намекало на близость обеда. Посмотрел на часы и понял, что если я не хочу опоздать на встречу с братом Иоанном, то лучше поторопиться: скорость пешего марша у меня так себе, пока дохромаю – как раз время и будет.

Заглянул к себе в каюту, без какого-то повода, лишь для того, чтобы лишний раз убедиться, что она у меня есть, после чего сообщил распоряжавшемуся на палубе Марьяну о своей отлучке и сошел на берег.

Ух, что-то мне волнительно сегодня как-то. Не, я понимаю, что быть владельцем – это не шкипером, облажаться труднее, но все равно ведь можно, это даже я понимаю. От этого нервишки гуляют. И одновременно гуляют от неожиданно открывшихся перспектив. Нет, «быть судовладельцем» – это хорошо, но оно не главное. Главное – совсем другое, то, что ждет впереди. Путешествия. Походы. Новые земли. Пусть даже и бои – выдюжим, ничего страшного. Но это для авантюрной части моей натуры как грузовик эклеров для сластены. Вот так, немного удачи, немного решительности в нужный момент, полезть к противнику самому, пока другие не решились, – и настоящая свобода. Свобода – она ведь не в том, чтобы «говорю что хочу и веду себя как хочу, потому что я – Личность!». Это неверно. Свобода – в выборе пути. Ты выбираешь его сам, ты осознанно принимаешь его правила – а дальше никакой свободы не будет. Да ее и не надо, если ты сам выбрал себе путь.

Но вот выбирать получается далеко не всегда. Мало у кого есть стартовые условия для выбора: чаще всего нам достается сильно урезанный список, из которого давно расхватали все лучшее. И вот эта яхта – это как утерянная страница из списка, которая куда-то завалилась, а теперь вдруг нашлась. Я опять могу не только примеряться к обстоятельствам, но еще их и формировать. Что и пытаюсь сейчас сделать.

Таверна, одноэтажное каменное здание под красной черепичной крышей, с аляповато намалеванной вывеской, действительно была недалеко от порта, что в данном случае порадовало. Еще порадовало наличие веранды, с которой как раз вид на всю акваторию порта и открывался. С нее я вполне мог наблюдать за «Лейлой»… нет, уже не «Лейлой» – не нравится мне чужое название, данное каким-то турком, который когда-то хотел убить или взять в плен меня и который мной был убит в финале истории. Может, и не он назвал, но мне вот так кажется. Яхта, пока просто яхта. А как ремонт и еще кое-какую переделку на верфи в Бухте проведут, так будет она зваться по-новому.

Я пришел первым, брата Иоанна пока не было. Все же я с довольно большим запасом из порта вышел: рановато явился. Невысокий темноволосый кабатчик в забавной белой шапке и в переднике с вышитой на нем медузой провел меня за один из столиков на веранде, принял заказ на пиво. Ушел, а я, с довольным вздохом вытянув ногу, взялся любоваться яхтой. Нет, красивая она все же, и видно, что строили ее в расчете на скорость. Осталось только немного до ума довести – и все моря перед нами. Хорошо бы, кстати, чтобы Иван ко мне перешел, здорово было бы. Сдружился я с ним уже как-то, жалко по разным ватагам расходиться. Как вообще организовывать?

Получается, что нужен экипаж и отдельно – нечто вроде вооруженного отряда, разведгруппы, так сказать. Если куда-то высаживаться, то яхта способность к ходу терять не должна. Пятеро было на ней, когда мы ее захватили. Наверное, как раз пятеро – это и есть нормальная численность экипажа. Значит, еще минимум пятеро – боевая группа. Так? Наверное, так. Для начала. Только бойцы должны быть толковые.

А с самой яхтой что делать?

Полез в сумку, достал оттуда блокнот и карандаш. Нарисовал сверху контуры корпуса, прикинул где что, наметил мачты, переборки существующие, затем начал пририсовывать то, чего не хватает, на мой взгляд. Прервал за этим занятием брат Иоанн, присевший рядом.

– Ну что, – спросил он, – вступил в полномочия? Ага, вижу, уже что-то переделать хочешь?

– Вроде того, – кивнул я, закрывая блокнот и убирая его обратно в сумку. – Меньше груза, больше жилого пространства. Если действительно планируешь его использовать под экспедиции.

– Буду рекомендовать, – кивнул «особист» и, обернувшись к подошедшему буфетчику, тоже попросил пива.

– А вероятность того, что рекомендациям последуют? – уточнил я. – Деньги в ремонт я ведь сейчас буду вкладывать, да еще и в долги лезть придется.

– Очень высокая, – ответил он лаконично, взяв со стола меню. – Ты уже заказал?

– Нет, тебя ждал.

Кружка светлого пива появилась и перед ним, затем мы заказ сделали. Я выбрал «смешанный салат» и камбалу с жареной картошкой и овощами.

– Поздравляю, – поднял кружку брат Иоанн, отсалютовав мне ею. – С удачным решением суда.

– Могло быть по-другому? – спросил я, отпив прохладного пива.

– Нет, пожалуй, – покачал он головой. – Здесь все ясно было. Неясна до конца функция банды Фомы, кстати… есть идеи?

– Хм… – озадачился я. – Нет, пожалуй. Я ведь с ними случайно столкнулся, просто драка была, а так больше с чужих слов про них знаю.

– Ясно, – кивнул он. – Они мне тоже что-то рассказывают про мелкие дела, шулерство и нечто подобное, но как-то не верится. И в мелочах друг другу часто противоречат, не обо всем договорились между собой.

– Один вроде бы кололся, нет? – поинтересовался я.

– «Кололся»? – чуть затруднился «особист». – А, понял… да, пожалуй. Больше других говорит, но меньше других знает, похоже. Новый человек в банде и, кажется, случайный.

– И что дальше?

– Посмотрим, – уклончиво ответил он.

Принесли салат в одной большой миске, разместив на середине стола, а нам по тарелочке с прибором поставили. Я быстро навалил себе смеси латука, помидоров, лука, оливок и кусочков тунца, полил все оливковым маслом и уксусом, остро запахшим в воздухе. Вот так, простенько и со вкусом. Брат Иоанн тоже моему примеру последовал.

– Я что хотел узнать, – заговорил я. – Тортуга…

– Да? – чуть насторожился он.

– Почему она вообще существует?

– Ну… – вроде как растерялся брат Иоанн. – Сложилось так, что существует. Собралось много подонков в одном месте.

– Это как раз понятно, – согласился я с ним. – Такое бывает. Просто в такие места потом прибывает армия и не оставляет там камня на камне и головы на плечах. Потому что подобные места существовать не должны.

– Неисповедимы пути Господни, и лишь одному ему ведомо, что должно существовать, а что нет, – с явной усмешкой ушел в благочестие брат Иоанн. – Другое дело, что Господь не препятствует людям восстанавливать Закон своими руками и с его благословения. И если люди это делают, то такие места исчезают.

– Ну да, – немного запутался я в ситуации. – И почему люди этого не сделали?

– Какие люди конкретно? – ответил он вопросом на вопрос.

– Ну… я видел солдат в Благовещенске.

– Солдат в Благовещенске мало, – развел он руками. – Охрана и совсем небольшие экспедиционные отряды. Для Тортуги этого заведомо не хватит.

– Ополчение, – почесал я в затылке. – Для примера. Вот собрали же две полные роты и без особого труда. Можно и десять рот собрать, как я вижу, и двадцать. Почему не сделали?

– А почему ты спрашиваешь об этом у меня? – удивился он. – Разве я собираю ополчения?

– Нет, но… – Тут я растерялся немного. – Нет, не ты, но…

– Погоди, – прервал он меня. – Пираты мешают людям. Когда людям что-то действительно мешает, они находят людей в ополчения, суда, чтобы их перевезти, идут этими судами туда, куда им нужно, и там воюют. Так?

– Наверное…

– Значит, людей до сих пор еще недостаточно подперло, для того чтобы они собрались и пошли походом на Тортугу. Я прав? – вскинув брови и разведя в стороны ладони, посмотрел он на меня.

– Да, наверное, – вынужден был согласиться я. – Но есть правила развития таких мест, как Тортуга. Чуть набрав силы, они пойдут с рейдами на острова.

– Они уже ходят на острова, – сказал брат Иоанн, отпив пива и поставив кружку на стол. – Просто пока это были малонаселенные острова на окраинах территорий. Но все развивается, в этом ты прав. Если это будет развиваться именно так, то они дойдут и до Большого Ската.

– Так почему же…

– А почему ты спрашиваешь меня? – вновь перебил он. – Кто должен собрать ополчение?

– Ну… городские советы, власти островов, так? – предположил я.

– Уже горячо, – кивнул брат Иоанн. – Что им мешает?

– Что?

– А ничего, – опять изобразил он «глубокую вопросительность». – Церковь всегда благословляет подобные инициативы, потому что они богоугодны, как богоугодно все, что направлено на восстановление Закона в людских отношениях. Покарать совсем сорвавшихся с цепи убийц давно пора, верно. Но пока никто этого не делает, лишь собирают «полонный налог». Но вопрос «почему?» ты задаешь именно мне. Почему-то.

– Но на Большом Скате преподобный Савва в своей проповеди призвал собрать ополчение, а он же представляет Церковь.

– Не так, – выставив открытую ладонь, сказал брат Иоанн. – Решение всегда принимает городской совет. Они пишут протокол этого решения. А преподобный Савва просто призвал людей участвовать. Не было бы решения совета – преподобный ничего бы не сказал. Церковь не правит людьми на каждом их шагу, она лишь поощряет делать эти шаги. И благословляет верные.

– А кто должен принять решение для того, чтобы идти на Тортугу? – спросил я.

– Я не знаю, – развел руками «особист». – Сообщество городов… островов… надо просто договориться между собой тем, кто готов это сделать. Тем, кто понимает, к чему приведет усиление Тортуги, вот и все. При чем здесь Церковь?

– Я понял, – кивнул я.

Я действительно все понял. Брат Иоанн прав, у нищих слуг нет. Здесь все работают на себя и не кормят армию – значит, должны эту самую армию заменять. Не создали сильной централизованной власти (не считать же таковой более чем ненавязчивую Церковь) – создавайте механизмы взаимодействия, все очень просто. Не будьте дураками, потому что дураков и в алтаре бьют. И хорошо, если просто бьют, могут и вовсе постыдное учинить. Как с дураками-то иначе?

Принесли горячее. Камбала оказалась огромной, на всю немалую тарелку, зажаренная до золотой корочки и засыпанная вперемешку зеленью с чесноком. Рядом горка обжаренной в масле картошки. Взял половинку лимона, выдавил его по ножу, забрызгав соком всю рыбу, затем, быстро выдернув плавники по краям, поднял кожу и вытащил кусок нежнейшего белоснежного мяса. Вкусно… ужас как. Брат Иоанн предпочел мелких кальмаров, обжаренных во фритюре, тоже щедро поливая их лимонным соком.

– Как только закончу следствие, отправлюсь на Большой остров с пакетботом, – сказал он. – Как только разберешься с яхтой, закончишь ремонт и наберешь экипаж – дай туда телеграмму, назначим встречу. Оттуда и отправишься… навстречу подвигам, – чуть с насмешкой завершил он последнюю фразу.

– Понятно… готовьте этого… Паганеля вашего.

– Будет тебе Паганель, – кивнул он. – Не думай, что мы здесь Верна не читали. Если что и сохранилось из вашего времени, так это книги. Почти все, даже те, которые, по-хорошему, надо было бы сжечь, а потом о них забыть.

* * *

Яхту перегонять с казенного причала не стали. Капитан рейда переговорил с кем-то, и с меня просто взяли плату как за коммерческую стоянку. Груза серьезного мы все равно не брали, свободные места в порту были, так что не было смысла перегонять.

К вечеру на борту навели порядок, прибравшись и выбросив все, что напоминало о прошлом экипаже и при этом не представляло ценности для нового. Загрузили продукты, телегу с которыми подогнал Глеб, Фаддей принял топливо для стирлинга, который оказался почти таким же, как и на «Чайке», но все же отличался в деталях. И маркировка на корпусе была на латыни: франкская все же постройка.

Разобрался с пушкой – она была точно такой же, как на «Чайке». Запас снарядов, правда, был жидковат, надо будет пополнить. Интересно, по ком они это все расстреляли? Пустая тара лежит, и в ней гильзы пустые, так что точно расстреляли. Ну да ладно, теперь это уже и не так важно. К крепостным ружьям боекомплект был тоже попользован, с половину осталось, если по коробкам судить.

Я тоже перетряс все ящики у себя в каюте, выбросив оттуда все подчистую, после чего зашедший Глеб выложил мне на койку несколько стопок чистого белья, сказав:

– Вот, прямо с рынка, ни одна турецкая задница не терлась.

– По яхте что скажешь? – спросил я его, разворачивая простыню.

– Птица, что тут еще скажешь, – даже удивился он вопросу. – На такой хоть вокруг света, без всяких проблем.

– Это хорошо, – порадовался я, – ходить ей, похоже, много придется.

– А чего ей стоять! – сказал Глеб. – На то и судно, чтобы по морям бегать. Ну мы что, с утра отходим, вместе с «Чайкой»?

– Конечно.

– Тогда капитана рейда предупрежу и оплату по утро занесу…

– Я уже заплатил, – сказал я. – Когда он здесь был, я ему авансом, как раз до утра.

– Ну тогда и вообще просто, – кивнул Глеб. – Ладно, к экипажу пойду.

– Кстати, Глеб, – окликнул я его, – а что шкиперскую каюту не занял?

– Так я не шкипер, я боцман, – отмахнулся он.

– Это ты на «Чайке» боцман, а здесь-то за шкипера, – удивился я.

– Да не, мне так привычней, – отмахнулся он и вышел, прикрыв за собой дверь.

Я сел в кресло, зажег лампу, взял с полки книгу. Просто роман, из купленных позавчера. Но не читалось: с трудом первые три страницы домучил, перечитывая каждое предложение по нескольку раз и не понимая, что же я все-таки читаю. Черт, до сих пор какой-то мандраж, не удается сосредоточиться. Отложив книгу и затушив лампу, поднялся на палубу.

Из команды еще никто не спал, сидели на палубе, играя в домино, и над чем-то тихо ржали. Сосредоточенный Глеб возился в рубке, там же я заметил Фаддея. Посмотрел на часы – вообще-то поздно уже, отдыхающую вахту можно вполне разгонять. Ну да ладно, Глебу виднее, кому когда и что делать.

Блымкнули склянки в порту, и Глеб сразу оживился, рыкнув на команду и погнав всех спать.

– Выходим с утра, расселись тут лясы точить, – напутствовал он их. – Чтобы через минуту на палубе, кроме вахтенного, никого не было, ясно? Фаддей, и ты заканчивай, спать иди.

Фаддей кивнул и пошел в трюм, зевая. Все, отбой. За вахтенного остался Федька, которого Игнатий «одолжил» нам на рейс. Вооруженный револьвером, он лениво шлялся по палубе, иногда перегибаясь через борт и стараясь что-то разглядеть в темной воде за бортом.

– Прогуляюсь пойду, – сказал я Федьке, поняв, что с маетой мне не справиться.

– А стоит? – усомнился он, показав пальцем мне на ногу. – Швы разойдутся – у меня так было.

– Я аккуратно и недалеко.

Нет, сейчас не усну, а с другой стороны, могу и во время рейса выспаться, теперь особых проблем с этим нет. Действительно, пройдусь неспешно. Федька снял веревку с крючком, преграждающую выход на сходни, и я спустился на причал. Куда пойти? В сторону Матросского тупичка неохота, хоть там до самого утра дым коромыслом, – мне бы покою, так что сверну направо, в сторону пляжа. Там как раз вдоль него дорожка мощеная, вот по ней и прогуляюсь.

Людей в порту почти не было, все уже спать завалились в ожидании следующего рабочего дня. Тихо, только иногда с судов слышны обрывки разговоров, тихо плещет у бортов мелкая волна, и изредка звук чьих-то шагов раздается. Медленно, неторопливо, стараясь не беспокоить раскромсанную хирургом ногу, дошел до пляжа, огляделся. Ветер в обратную сторону, с берега, сейчас мне в спину дует. Вода сейчас, кстати, теплая-теплая должна быть, самая лафа купаться. Но только по ночам этого делать не стоит, даже там, где сети натянуты. Все акулы из окрестностей на ночь подходят к берегу и вдоль него курсируют в поисках добычи. Может, она раньше в сеть попадет, а может, ты первый ей на ужин угодишь – это уже как лотерея. А еще по вечерам к пляжам приходит множество скатов-хвостоколов, и вероятность наступить на такого на мелководье очень велика. Наступишь и получишь ядовитым шипом в ногу. Оно надо? Я свое в ногу уже получил, пока достаточно.

На дорожку песку с пляжа ногами натащили, скрипит и под подошвами, и под резиновым наконечником трости. Откуда-то запахом пекарни тянет – видать, к раннему утру что-то печь взялись. Они, получается, больше по ночам работают? Да и цены на хлеб тут разные, с утра дороже всего, днем на треть падает, а к вечеру так и вовсе наполовину. А что, все верно, с утра он свежайший, а к вечеру уже черствеет – как за него одинаково брать?

Где-то в городе, в той стороне, где форт, хлопнул выстрел. Револьверный. Затем еще один, еще, к нему винтовочный добавился, потом сразу россыпь – и тишина. Затем опять вспышка стрельбы – и вновь тихо. Тишина долго держалась, минут пять, наверное, а затем раздался свисток – один, второй, потом с хлопком взлетела из форта в небо красная тревожная ракета, зависла на парашюте, залила все вокруг кровавым тревожным светом. Что-то случилось.

Чем дальше, тем больше суеты было. Зажигались огни, по порту пробежали охранники с винтовками, на выходе, в узком проходе между последним пирсом и маяком, натягивали трос, перекрывая выход судам. Проскакал патруль конных объездчиков, прошел скорым шагом десяток местных ополченцев, заняв караул в гавани. Решив не путаться под ногами, я доковылял до яхты и дальше наблюдал за суетой с ее борта. Ну его, так спокойней будет. Если что-то в городе серьезное приключилось, то лучше не путаться у людей под ногами, изображая праздношатающегося.

На судах просыпались, выбираясь на палубу. Начали перекрикиваться, но никто ничего о случившемся не знал. Пытались добиться какой-нибудь информации от ходящего по набережной патруля ополченцев, но те или молчали как партизаны, или сами ничего не знали. Потом поползли слухи, самые разнообразные, но даже на первый взгляд далекие от правды. Часам к трем ночи мне надоело впустую убивать время, и я спустился в каюту, где и заснул, наказав меня разбудить тогда, когда разрешат выход судов из гавани. И на всякий случай револьвер поближе положил к подушке.

С утра, часов в семь, на яхту заявились брат Иоанн с Василем. Пришли целенаправленно ко мне, потребовав разбудить. Но я уже сам проснулся: услышал голоса с палубы. Вид у обоих был сосредоточенный и усталый, одежда в пыли, и пахло конским потом от обоих так, словно они всю ночь скачками занимались. У Василя еще щека пластырем заклеена и предплечье перевязано свежим бинтом.

– Что случилось-то? – спросил я с ходу.

– Пусть кофе дадут, а? – попросил брат Иоанн. – Потом сядем где-то – и я все расскажу.

Кок был рядом, тут же метнулся на камбуз. На пришедших посыпались вопросы оживившегося экипажа, но брат Иоанн все стрелки на меня перевел – мол, «потом у него узнаете».

Кофе появился быстро, и мы с кружками ушли на нос, а Глеб окриком вернул на корму потащившийся было следом экипаж. Присели на фальшборт.

– Так все же? – вновь спросил я.

– Банда Фомы сбежала, – ответил Иоанн.

– Как сумели? – удивился я. – У вас кутузка крепкая вроде, и охрана толковая.

– У них здесь, в городе, еще люди были, – ответил «особист», подув на горячий кофе и осторожно отхлебнув из кружки. – Яхта здесь стояла – «Белая птица», не видел?

– Нет, не обращал внимания.

– Они вчера ушли, днем еще. – Вздохнув, он опять приложился к кружке. – Оказалось, что недалеко: встали в Грязной бухте, это километров десять от города. Болото вокруг, к берегу всего по одной тропе пройти можно, там и не бывает никого.

– Ждали? – уточнил я.

– Именно, – подтвердил брат Иоанн. – Вечером объездчики забрали трех пьяных матросиков из Тупичка. Скандалили, ругались, девку поколотили какую-то, в общем, все как обычно. Никаких особых злодейств. Ну и доставили их в холодную.

– Не обыскали? – удивился я, предчувствуя продолжение.

– Почему же, обыскали, – ответил вместо Иоанна Василь. – Но одно дело, когда разбойника привозишь, а другое дело – когда пьяницу на ночь, которого с утра пять рублей штрафа всего и ждет. Они и не сопротивлялись, шли послушно, даже извинялись за беспокойство.

– И что?

– Да то, что у них с собой что-то было, – сказал Василь и с силой потер ладонями лицо. – В общем, в кутузке двое объездчиков было, ночная смена, и еще двое их привели. Все убиты. Горла перехвачены, с убитых все оружие с патронами взято. Фому и двоих освободили, того, что показания давать начал, прямо в камере пристрелили.

– А стрельба откуда?

– На выходе столкнулись еще с патрулем, перестрелка была. Тех тоже побили: их еще и на улице засада ждала, с лошадями…

– Лошадей у барыжника днем покупали, – опередил следующий вопрос брат Иоанн. – Тот разве что приметы двоих покупателей запомнил.

– Ага, – подтвердил Василь. – В общем, шесть человек объездчиков положили, наповал. А сами на коней – и на выход из города. Мы тревогу и погоню следом. Почти догнали ведь, но они коней у Грязной бухты побросали и тропой ушли. Преследовали, но они заслоны ставили, меня вот зацепило, и еще одного в грудь ранили. И мы у них одного убили, они даже тело не вытащили.

– Яхтой ушли? – спросил я.

– Яхтой, – ответил он. – С борта их огнем поддержали, загрузили – и отчалили. А мы что, пешком-то? Пока туда-сюда, время и потеряли: яхта у них быстрая.

– В общем, я что пришел, – опять вступил в разговор брат Иоанн. – У тебя теперь судьба во многих местах бывать, так что я тебе их карточки даю… – Он полез в сумку, вытащил оттуда конверт из бурой плотной бумаги, протянул мне. – Увидишь где – сам решай, как лучше. Мы бы допросили, но, в общем, они теперь вне закона, понял?

– То есть убивать можно сразу? – уточнил я, листая фотографии, сделанные в фас и профиль. Я-то их и так помню, но теперь можно будет людям показывать. А пока в каюте повешу – пусть о себе напоминают.

– Убивай, – сказал он. – Не задумывайся.

– А сейчас что?

– А сейчас допросы и опросы здесь будут, так что отдыхай. До вечера ни одно судно из гавани не выйдет. А скорее всего, до утра.

* * *

Яхта действительно была быстрой, следовала за «Чайкой» и «Морской лилией», взяв рифы на парусах, и это с учетом того, что днище здорово обросло. Впрочем, у шхун тоже. В каюте я обжился как дома – настолько все стало там сразу удобно и привычно. Вахты по ночам по-прежнему стоял, должность канонира у меня так и осталась, зато отдыхал в поистине царских условиях. В изменении статуса есть свои положительные стороны.

В Бухту пришли почти к самому закату, вследствие чего дежурный по рейду, ввиду отсутствия капитана оного, выделил яхте место «гостевое», а я уже претендовал сразу на постоянное. Пришлось самому на борту ночевать, оставшись за вахтенного, – команды-то пока нет, а временная из ополченцев, получив оставшиеся по договору деньги, разбежалась по домам со всей возможной скоростью, к семьям и хозяйству. В общем, вынужден я был ночь просидеть на палубе. У нас тут вроде и не воруют, но вот гарантировать того, что на пустое судно не заберется матрос с соседнего и не стырит оттуда всякие нужные в хозяйстве предметы, никто бы не смог. Это постоянные причалы, у которых стоят суда местных обитателей, охраняются сторожами, туда не заберешься особо.

В общем, получился за сторожа, которому оставалось только на звезды смотреть и, разумеется, размышлять. О чем? Тут проще сказать, о чем не размышлять. Все, до Большого Ската я дошел с дружеской помощью, а теперь уже сам. Вот с этого самого момента сам по себе, надо все в свои руки брать и своими ногами везде топать. Хорошо, что Глеб в дороге просветил: с этой яхтой даже бюрократии всякой хватает.

Заодно ощущение «порога» появилось. Если до сегодняшнего дня я о своем вероятном приватирском будущем размышлял чуть в теории все же, то вот сейчас, здесь, осталось только толкнуть дверь и войти в новое для меня место. Совсем новое, настолько новое, что даже страшно становится. Если ленту последнего этапа моей жизни отмотать чуть дальше того момента, когда я садился в «армаду» у своего подъезда, то все становится странным настолько, что ум за разум заходит. То я по большой и грязной Москве ношусь, «вопросы решаю», суечусь, что-то планирую, чего-то опасаюсь, и вдруг раз – у меня шхуна. То есть яхта, но не та яхта, что я, заработав великие миллионы, себе на Кап Д’Антиб купил бы, а вот такая, трофейная пиратская. Которую я с двумя револьверами в руках на абордаж взял. Рехнуться можно.

Может, и вправду рехнулся? Все еще бред у меня, в коме лежу? Да как-то очень уж складно для бреда, не может такого быть. Нет, не бред, а то я уже жениться решил, а меня кто-то возьми да из комы и выведи. Не согласен, пусть все так и остается. Оставь мою кому при мне навсегда, мне в ней лучше.

Тортуга. Подталкивает мня брат Иоанн к чему-то, с этой проблемой связанному. Я не дурак уж совсем, вижу все. Почему именно меня? Вот это удивляет. Или просто так складывается? Не ждал ведь он этой яхты в том месте, не мог ждать… Хотя о чем это я? Я ведь всю жизнь так, по «мягкому пути» иду, вроде и не сопротивляюсь течению, и в то же время по сторонам смотрю внимательно, чтобы ни одной возможности полезной не упустить. Это еще от бывшей службы у меня, наверное. А у брата Иоанна служба похожа, вот и у него такой же профессиональный перекос. Появилась возможность кого-то использовать на пользу делу – так почему не использовать?

И все же… страшновато как-то, мне еще рассказ Ивана-моториста памятен, там ведь все очень нехорошо получилось. А с другой стороны, с таким гнойником надо кончать до того, как пойдут действительно большие набеги, когда уже настоящая беда придет. Да и лоциями я не зря запасся. В общем, надо и о заработке не забывать, и о Тортуге этой самой. С Иваном посоветоваться, а потом еще с братом Иоанном, потому что за приватирской лицензией нам на Большой остров так и так идти. И не только за лицензией, но и за второй пушкой – там ее и установят. Кстати, на верфи предупредить надо будет, чтобы палубу на баке укрепили дополнительно, приватирская пушка, насколько я узнал, посильней нашего Гочкиса будет. Надо пометочку себе сделать…

Достал из сумки блокнот, перелистал до наброска корпуса яхты в разрезе, поставил крестик с подписью «укрепить под пушку». Так, теперь не забуду.

Мысли плавно перескочили на предмет приятный, то есть на Аглаю. Спутники мои, подлецы такие, сами к семьям рванули, оставив меня без свидания с любимой женщиной. Нечестно так, но что поделаешь. Как только возможность появится – сразу к ней, все остальные дела подождут. У местного темпа жизни тоже минусы есть: каждый раз надолго расстаешься. А потом вот так – чуть не подпрыгиваешь на месте от нетерпения.

Кретин, даже подарка ей не купил. Идиот. Книжек накупил, по Новой Фактории гулял, а любимой женщине ничего не привез. Ой, позор какой, дерьмовый из меня жених… Хорошо, хоть самого себя где-то не забыл с такой памятью, на помойке где-нибудь.

Кстати о книжках… Я спустился в каюту, зажег лампу, раздраил иллюминатор. Сходни все равно на эту сторону, неслышно по ним никто не заберется, да и не полезет никто, если честно. Поэтому уселся за маленький стол-бюро и раскрыл книгу. Почитаю до утра – все от мыслей отвлекусь, а то в голове уже карусель какая-то.

Так до утра и просидел, читая, даже увлекся романом о морских приключениях. Это кому местному он просто про приключения, а для меня еще и источник знаний. Мне пока еще все источник, куда ни ткни.

Зато чуть не с рассветом ко мне заявился Илларион, владелец верфи, который еще с причала заорал:

– Алексий, мне тут люди сказали, что ты переделку планируешь? Так я уже здесь, чего ты ждешь!

– Какой проворный, – зевнул я, поднимаясь по трапу и выходя из рубки на палубу, потягиваясь на ходу. – У меня на это дело бюджет не спланирован пока, и команды нет.

– А команда и не нужна, – логично возразил он, протягивая мне кружку ароматного чаю, которую притащил с собой. – Держи вот, проснись.

– Спасибо, – кивнул я, принимая горячую кружку.

– Не за что, – ответил он и вернулся сразу к цели своего визита: – Тебе команда и не нужна особо, пока яхта у нас в доке стоять будет. А как все сделаем, ты и с командой разберешься.

– Думаешь? – озадачился я. – Я что-то не уверен, что на все денег у меня хватит.

– Ну давай прикинем, – сказал Илларион. – Пошли в рубку, там присядем.

В кают-компании уселись за общим столом, Илларион тетрадь большую достал с карандашом, сказал:

– Перечисляй, что сделать хочешь.

– Хм, – малость озадачился я, но вспомнил, насчет чего меня Глеб инструктировал. – Проверить общее состояние – это раз. Килевать судно и почистить…

– Это само собой, – поддакнул Илларион.

– И мне вот что надо сделать, – полез уже я в сумку за своим блокнотом. Открыв нужную страницу, повернул его к гостю: – Вот так… мне надо не груз теперь брать, а экипаж расселить удобней. Две каюты есть, так… вот моя, вот шкиперская, поменьше… и вот так, видишь, я нарисовал, по шпангоутам… – я заново прочертил линии карандашом, – надо поставить еще шесть кают. На двенадцать человек в общей сложности. Койка снизу и койка откидная.

– Может, проще в два яруса? – сразу уточнил Илларион.

– Может, и проще… но не во всех, – прикинул я. – В две вот этих и две вот этих, – пометил я галочками крайние с обеих сторон, – в них можно двухъярусные. А вот в эту и эту – откидные. Сюда, может быть, придется по одному человеку заселять, так что пусть так и так будет – все просторней.

– Иллюминаторы совпадают?

– В том-то и дело, что совпадают, они же как раз между шпангоутами, – подтвердил я. – Только ставь переборки и мебель заноси.

– Ага, возможно все, – согласился он. – А дальше к баку у тебя припасы будут, так?

– Так, – подтвердил я. – Если без груза ходить, то сюда их на год вперед набрать можно. И кстати, палубу под большую пушку укрепить, как раз там же.

– Можно. Пошли трюм глянем, я прикину сразу, что к чему.

И мы пошли в трюм. В результате Илларион поразил меня не только сообразительной пронырливостью, но и знанием дела. Такое впечатление сложилось, что у него чертежи переделки в голове сами собой вычерчивались, и к концу разговора он выдал довольно точную смету. Добавив разве что:

– Процентов на десять могу ошибиться, точнее уже завтра скажу, – после чего спросил: – Согласен?

Сумма была не маленькая, но реальная, потянуть ее я вполне мог. Но сразу не согласился – отправился на прием к преподобному Савве, по поводу займа из КВП. Там трудностей не возникло, преподобный меня поздравил с трофеем и сообщил про то, что пришла телеграмма из Благовещенска. И раз я буду гарантированно работать на них, то проблем с возвратом долга не возникнет. А первый взнос в кассу я выплатил сразу, облегчившись на двести рублей золотом.

Когда вернулся в порт, столкнулся у трапа с Аглаей.

– Ну и как ты можешь оправдаться? – спросила она с ходу, даже не поздоровавшись.

Оправдался все же, рассказал про то, как ночью яхту караулил. Поверила и даже посочувствовала, хоть и предупредила, что если еще раз так на остров приеду, а ей на глаза не покажусь, то дорогу к ее усадьбе могу забыть сразу и навсегда – не понадобится больше.

Затем вновь началась суета с верфью, пришли друзья помочь. Иван-моторист раскочегарил стирлинг на яхте, а Глеб взялся перегнать ее к верфи, на которой радостный Илларион поджидал аванса. В общем, процесс пошел. Потом подъехала Вера, вручила мне письмо, которое сообщало, что заседание суда по определению совершеннолетия Веры Светловой состоится в следующую пятницу и что я обязан там быть. Ну это само собой.

Вера явно волновалась – пришлось сказать, что прорвемся, куда денемся. Потом появился Федька и попросился ко мне в экипаж. Первая ласточка, так сказать. К удивлению моему, отпустили его легко. К вечеру приехал верхом Петр Байкин и предложил себя в «экспедиционную команду».

– Так у тебя работа есть вроде! – удивился я.

– А ты мне плати больше, – заявил он просто и откровенно. – Да и к военному делу я лучше приспособлен.

Это да, верно, это я заметил еще по бою у брода – там Петр командовал толково. Да и мужик он вроде надежный, с доброй репутацией в городе, так что согласился я сразу. Вот так – всего день здесь, а двое уже в экипаже. А главное – двое помощников на суше, потому что суеты и беготни будет сейчас много, я вон даже домой до сих пор не попал.

Опять приехала Аглая, привезла мне обед из таверны, в судочках. Сжалилась, в общем. Заодно вырвала обещание приехать к ней вечером, как дела все растолкаю. Приеду, куда я теперь денусь… тем более что целовала в открытую, никого не стесняясь.

Пошел на верфь, где судно уже пристроили к кильбанке, столкнулся с Илларионом.

– Алексий! – окликнул он меня. – Ты же переименовывать собирался яхту, так?

– Так, – остановился я.

– А назовешь-то как? Что писать?

– Пиши «Аглая», – сказал я ему.

Трудно самому догадаться, что ли?

2011

Оглавление

* * * X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?