«Плазмоиды»

Сергей Палий Плазмоиды

Пролог

Чужое небо замерло.

Ясное и глубокое, с призрачной короной Солнца, рвущей голубизну, оно вселяло в душу ощущение излишка пространства и безграничности времени, оно сминало своей чрезмерностью.

Неба здесь было чересчур много.

Вообще северная природа отличается удивительной способностью – заставлять человека молчать. Эти величественные деревья, сизые конусы гор, нетронутые снега не хотят слышать речь: им чужды переживания и эмоции, мечты и мысли, которые порождают слова. Им нужна тишина, чтобы всегда оставаться на грани дикого искушения.

Закричать под тяжестью обманчивой ласки неба…

Автобус прыгнул на кочке, и пятнадцать пассажиров дружно клацнули зубами. С сиденья грохнулся в проход чей-то рюкзак, внизу надрывно затрещал механизм трансмиссии, с задних мест донеслись негромкие, но выразительные матюги.

Щуплый водитель яростно завертел руль вправо. Колеса тут же пошли юзом по наледи, заставив шофера крутануть баранку в обратную сторону и вдавить педаль тормоза, чтобы остановить занос, но увы – через секунду древний «пазик» уже вписался в сугроб и со скрипом распорол пушистую белизну снега. Двигатель недовольно заворчал и заглох.

– Сели, – констатировал Мишка. Он был старостой группы и главным паникером.

– Встали! – крикнул шофер, набрасывая телогрейку. – И пошли толкать.

– А тросом нельзя? – спросила Надя Колышева, сморщив носик.

– Можно хоть тросом, хоть насосом, – сказал водитель, открывая дверь, – только толкать автобус так и так придется вам. Здесь на двадцать километров – ни единой души.

– Сели, – повторил Мишка. Высунул голову в проход и укоризненно скривился, буркнул: – Кто тебя за язык тянул, Ропотюк? На рыбалку, блин, поехали… Я места знаю… Красотища неописуемая… Могли бы спокойно на водохранилище поудить рыбку, всего-то пару станций на электричке от студгородка. И ведь всю группу взбаламутил, геолог хренов! Черт-те куда приперлись.

– Здесь хариус водится, – сказал Сашко Ропотюк, надевая рукавицы-голицы. – И семга.

– А также застрявший в сугробе автобус со студентами. И как только у хохлов в такой мороз сало на боках не застывает.

– Шовинист ты, Михаил…

Снаружи водитель постучал черенком заступа по стеклу и призывно замахал свободной рукой.

– Точно – сели, – в последний раз повторил Мишка и натянул шапку до самых глаз.

Через час стало ясно – автобус застрял основательно.

Девчонок загнали в салон, а разгоряченные от физической нагрузки парни побросали лопаты и встали в кружок, чтобы передохнуть и посовещаться. Водитель закурил папироску и объявил, что километрах в двадцати пяти есть небольшой поселок, и там у него имеется знакомый тракторист. Было решено, что он с двумя ребятами отправится за подмогой, а остальные останутся ждать, греясь в автобусе. – Ежели Алексеича трезвого застанем, обернемся часов через пять, – сказал напоследок шофер. – Вот ключи, мотор раскочегаривайте раз в полчаса на пять минут, чтобы поддерживать тепло. Не больше, а то бензин пожжете – вообще не уедем.

Взяв с собой Матвеева и Шамотина, он твердым шагом двинулся по дороге, изредка пуская в сторону клубы папиросного дыма.

Остальные вернулись в салон.

– Отлично, – тут же заявил Мишка, – теперь нас осталось тринадцать. Я балдею.

– Да перестанешь ты паниковать, в конце-то концов! – всплеснула замерзшими руками Машуня. – Есть здесь джентльмены, способные согреть даме руки?

Сашко молча сел рядом с ней и нацепил на покрасневшие девчачьи ладошки свои теплые рукавицы.

Солнце клонилось к горизонту, бросая на заиндевевшие окна россыпи бликов. Температура за последний час ощутимо упала, теперь снаружи уже было градусов десять ниже нуля. Сквозь щели в дверях мороз все ближе подбирался к людям, старающимся отогнать его своим дыханием.

Вадик Гинзбург перебрался через перегородку, уселся на водительское место и, неумело поковырявшись ключом в замке зажигания, завел мотор.

Через некоторое время в салоне слегка потеплело.

– Глуши, а то бензин кончится.

Вадик повернул ключ. Урчание стихло.

– Вот остынет движок, и хрен мы его потом заведем, – прокомментировал Мишка, кутаясь в дутую куртку.

– А потом на нас свалится метеорит, – добавил Петька Зайбеш.

– И каверна под колесами разверзнется, погребя под собой грешные студенческие души, – зловеще закончил Вадик, высовываясь с водительского места.

– Дебилы. – Мишка обиделся и отвернулся к окну, уставившись на ледяные рисунки.

Солнце садилось.

Постепенно все девчонки закопошились, перебрались к парням и прижались к ним. Стеснительность и скромность отступали перед неотвратимым натиском стужи.

– А вдруг они не вернутся? – неожиданно нарушила молчание Надя Колышева.

Двенадцать пар глаз мгновенно уставились на нее.

Осуждающе, испуганно, снисходительно.

– Да я просто так в общем-то… Предположила.

– Хорошо хоть мы не забрались в зону, где ночь полярная, – пробормотал Петька Зайбеш, глядя в антрацитовую тьму за покрытым узорами окном.

– То, что она обыкновенная, тебя сильно утешает? – буркнул Мишка. – Замерзнем здесь к едрене фене. Вадик, включи мотор, а то уже ноги сводит.

– Не время. Только двадцать минут назад заводили.

Мишка вздохнул и плотнее прижался к Светке Пчелиной. Девушка посапывала, умудрившись задремать от усталости даже в такой холод.

– Покурим? – предложил Сашко Петьке.

– Угу. Пошли. Вадим, открой дверь на секунду.

– И так дубак, а вы еще в салон воздух пускаете, – проворчал Гинзбург, но повернул ручку.

Петька с Сашко, покрякивая от хлынувшего в лицо мороза, спрыгнули на снег. Двери за ними со скрипом захлопнулись. Ропотюк достал сигареты, одной угостил Зайбеша и закурил сам.

– Градусов двадцать? – предположил Петька, ежась.

– Да. Уже четыре часа их нет. Хоть бы позвонили…

– Ну, мало ли. Мобильники разрядиться могли. Они же на звонки не отвечают.

– Не отвечают. Половили, блин, рыбку.

– Что делать-то будем, если через час не вернутся?

– Надо подумать. Михаил еще паникует по поводу и без.

Сашко переступил с ноги на ногу и запустил окурок в сугроб, собираясь возвращаться в автобус. И вдруг замер, уставившись куда-то вверх. Петька проследил за его взглядом и тоже обомлел.

На небе, над чернильной кромкой леса, едва заметно светилась дуга. Она была похожа на радугу, только гораздо более крутая и однородного матово-желтого цвета.

– Скорее идите все сюда, – стукнув в стекло, крикнул Петька. – Полярное сияние! Да скорее же вы!

Двери с еще более заунывным скрипом распахнулись, и ребята посыпались из автобуса на утоптанную в снегу площадку.

– Ух ты! – воскликнула Машуня, задирая голову. – Никогда не видела такой красоты!

– Что-то не нахожу я в этом тлеющем кольце особой прелести, – привычно возразил Мишка, беря Светку Пчелину за руку. – Будто призрачный шар какой-то…

Свечение визуально казалось близким. Создавалось ощущение, что оно нависает над застрявшими в поле студентами.

– Смотри-ка, Сашко… – Петька прищурился. – А тебе не кажется, что оно стало ярче?

Сашко промолчал. Он выглядел озадаченным и слегка напуганным.

– Точно! – тыча пальцем в небо, крикнул Вадик. – Сильнее становится.

Дуга буквально в считанные минуты еще круче изогнулась и теперь напоминала практически правильное кольцо диаметром метров пятьсот. Интенсивность свечения действительно ощутимо возросла. Теперь студенты уже могли различить на снегу собственную тень.

– Облаков нет. – Петька жестом попросил у Ропотюка вторую сигарету и закурил.

– И что? – почему-то шепотом спросила Надя Колышева.

– Ночь ясная, посмотрите вокруг. А внутри кольца этого… звезд не видно.

Наступила тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием снега под подошвами. Ребята даже забыли про холод и открытые двери автобуса – нечто пугающее было в этом сиянии. За последнюю минуту оно стало еще более ярким, края желтого кольца приобрели красноватый оттенок.

Мишка расстегнул куртку.

– Замерзнешь, – машинально одернула его Светка Пчелина, не отрывая взгляда от дуги.

– Да не холодно же, – расхрабрившись, откликнулся Петька и тоже расстегнул молнию на дубленке.

– А ведь и правда… – прошептала Надя, – стало теплее. Неужели не чувствуете?

Ребята сняли перчатки, кое-кто даже шапку стянул. Температура стремительно повышалась – навскидку уже было около нуля.

– Мне страшно, – озвучила наконец общую мысль Машуня, прижавшись к плечу Сашко. – Какое-то странное полярное сияние… Разве от них становится теплее?

– Куда ты нас завел, зараза? – дрожащим голосом сказал Мишка. Парень был на грани серьезной истерики. – Ропотюк, что это за дрянь?

Дуга окончательно превратилась в кольцо, стал заметен даже нижний край. А внутри и впрямь не было видно звезд, будто это был гигантский шар, светящийся по кромке. От него уже явственно веяло теплом. Сашко провел по бледному лицу руками, словно сбрасывая невидимый морок, и проговорил:

– В этих широтах не бывает полярных сияний. Мы слабенькое сияние, а потом сильнейшее непродолжительное находимся гораздо южнее шестьдесят седьмой параллели.

Третья сигарета повисла у Петьки на губе и обожгла подбородок. Он зашипел от боли, выплюнул окурок и захлопнул челюсть. Свет от кольца уже превратил ночь в подобие пасмурного дня. – Смотрите, – еле слышно произнесла Надя, инстинктивно пятясь назад, – впереди снег тает…

И тут шар вспыхнул слепящим оранжевым пламенем, превращая окрестности в полыхающий ад.

Чужое небо рухнуло.

Необычное явление российские метеорологи зафиксировали прошлой ночью в Карелии. Кратковременная магнитно-термическая вспышка, в результате которой был в буквальном смысле слова выжжен круг трехкилометрового диаметра. Произошло это в малонаселенном районе, но жители ближайших деревень утверждают, что видели какое-то слабенькое сияние, а потом сильнейшее непродолжительное свечение на горизонте. Примечательно, что явление было замечено лишь с наземных метеостанций, в то время как спутники не зафиксировали абсолютно никакого взрыва. На выжженном круге, к сожалению, оказался застрявший автобус с группой студентов, направлявшихся на отдых к побережью Баренцева моря. Видимо, все они погибли. На место загадочной трагедии сегодня утром вылетели врачи, спасатели и представители ФСБ, которые не исключают возможности теракта. Имена погибших сейчас уточняются…

Из on-line сообщения информагентства РИА «Новости»

Часть первая Соседи

Глава первая

Семья – зеркало эволюции. Если внимательно вглядеться в отношения между родственниками, то проявятся черты настоящего естественного отбора. Показушное милосердие и вежливость до поры до времени скрывают под собой самую лютую ненависть и жестокость. И чем сильнее любовь, тем страшнее боль.

В семье выживает сильнейший.

К примеру, возьмем классическую конструкцию: отец, мать и ребенок. Если побеждает мужчина, то он находит себе другую самку, оставляя за чертой отбора мать с дитятей. Если берет верх женщина, то получается с точностью до наоборот. А при доминировании ребенка эволюция жестким пинком отбрасывает на задний план родителей, превращая чадо либо в циничную тварь, либо в хитрого приспособленца.

И это только типовые, самые распространенные варианты. Для учебников. В реальной жизни существуют еще миллиарды комбинаций. Но сама модель не меняется.

Семья остается современной версией отсева слабейших…

Долгов допил шестую чашку кофе и с тихим стуком отставил ее в сторону. Кафе, где он сидел уже около полутора часов, практически опустело, официантки все более недружелюбно стреляли глазами в сторону припозднившегося посетителя, который не заказывал ничего, кроме эспрессо. За стеклом с неоновой вязью рекламы виднелся тихий переулок, запорошенный снегом, и каменная стена дома с единственной дверью и неприметной вывеской «Спортклуб „Фигурка“.

Максим сам не понимал, как смог опуститься до уровня подглядывания в замочную скважину чужой жизни.

Или все же не чужой?

С каждой минутой ожидания в груди усиливался неприятный, тянущий холодок, который уже очень давно не приходил к нему в гости. Холодок страха, боязни разочароваться. Воображение рисовало совершенно дурацкие картины, одна хлеще другой – от невинных объятий до диких оргий.

Так, наверное, начинается недоверие? Закладывается первый кирпич в фундамент стенки, которая готова с фантастической скоростью взмыть ввысь, разбивая судьбы…

Из-за поворота бесшумно вывернула машина с тонированными стеклами, которые в тусклом свете фонарей казались и вовсе непроницаемыми. Представительский «BMW» с незапоминающимися номерами плавно припарковался на противоположной стороне переулка. Из салона никто не вышел, но фары не потухли, продолжая высекать два конуса в вечерней мгле.

Подозвав раздраженную официантку, Долгов попросил еще одну чашку кофе.

– На этот раз обыкновенный черный. И добавьте немного коньяка, – сказал он девушке.

– Вам какого? – манерно приподняв узкие брови, поинтересовалась она. – «Московского»? Или…

– Десятилетний «Ахтамар», будьте добры.

Официантка замерла с ручкой и блокнотом, подняла взгляд на Максима, продолжающего наблюдать за роскошным автомобилем. На его напряженном лице отражались разноцветные неоновые отсветы.

– У нас нет такого, – наконец произнесла девушка.

– Что?.. А-а… Тогда вообще – без коньяка.

Все еще озадаченно глядя на чудного клиента, официантка забрала со стола пустую чашечку и ушла выполнять заказ.

В желтом свете уличных фонарей замельтешили мелкие хлопья снега. Водительская дверца «BMW» неожиданно открылась, и из нее вышел высокий, сухопарый на вид парень, поспешно раскрывая зонтик.

Долгов продолжал смотреть на машину. «Интересно, – подумал он, – Сережа один, или в салоне кто-то остался?»

Тем временем водитель подошел к двери спортклуба и набрал код на домофоне. Перекинулся парой слов с невидимым собеседником и закурил, привалившись плечом к стене.

Минут через пять она вышла – в коротком пальто, сапожках, с дамской сумочкой на плече. Зябко поежившись, скользнула под зонт к водителю и рассмеялась. Из-за толстого стекла кафе это выглядело как беззвучный оскал. Пригнув голову, она скользнула на заднее сиденье, водитель захлопнул за ней дверь и, обойдя машину сзади, сел за руль. Но «BMW» продолжал стоять на месте.

Сердце у Максима екнуло.

Он поднялся, отодвинув стул, положил на барную стойку несколько купюр и двинулся к выходу.

– Ваш кофе, – сказала ему в спину официантка. Вздохнула и поставила поднос рядом с оставленными деньгами. Сумма превышала стоимость заказа раз в десять.

Выйдя на улицу, Долгов быстрыми шагами направился к машине, чувствуя, как предательский холодок в груди превращается в настоящий мороз.

Водитель Сергей, видимо, узнал босса и вышел к нему навстречу.

– Максим Валерьевич? Вы здесь откуда? Что-то случилось?

Долгов, не ответив, распахнул заднюю дверцу и сунул голову в салон.

Маринка была одна.

Испуганно отшатнувшись, она мазнула помадой по щеке и вгляделась в лицо Максима. Наверное, в свете верхней лампочки оно выглядело зловеще.

– Ты что, дурак совсем, так пугать?

– Почему не поехали сразу, как ты села?

– Губы подкрасить собралась, – оттирая салфеткой помаду, проворчала Маринка. – Вот, полюбуйся. Физиономию из-за тебя подкрасила, а не губы, блин…

Долгов тупо улыбнулся, с удовольствием ощущая, как стужа в грудине позорно бежит, уступая место приятному теплу.

Он караулил жену, подозревая ее в измене. Абсолютно беспочвенно подозревая, свинья этакая.

Зная точное время, когда машина заезжает за Маринкой в спортклуб и отвозит домой, он заранее пришел и ждал в кафе напротив. А чего он, собственно, ждал? Что она выйдет не одна? Или в салоне «бэхи» будет восседать холеный хахаль?.. Бред какой-то. Паранойя. Получается, что он не доверял Сергею – собственному шоферу, который работал на него уже два с лишним года. Не говоря уж о законной супруге и любимой женщине в одном лице…

– Максим, что с тобой? – обеспокоенно спросила Маринка, привычно чмокая его в губы. – Ты пьян?

– Я? – Долгов наконец сел в машину и захлопнул за собой дверь. Почти сразу на водительское место забрался Сергей и вопросительно обернулся.

– Домой, Сережа, домой, – кивнул Максим.

Автомобиль плавно тронулся.

– Вроде перегаром не пахнет, – хмыкнула Маринка, внимательно разглядывая себя в зеркальце – не осталось ли следов помады на щеке.

– Я… я не пьян… А знаешь что, давай уложим Ветку спать и поедем в какой-нибудь ресторан, поужинаем вдвоем? Шампанское и все такое… Как ты на это смотришь?

– Да что с тобой стряслось? – отрываясь от зеркальца, нахмурилась Маринка. – Я ж терпеть не могу шампанское… Забыл?

– Когда она родилась, ты очень… э-э… округлилась, – невпопад ответил Максим, продолжая по-идиотски улыбаться. – А с тех пор, как ты пошла заниматься аэробикой, формы приобрели манящую аппетитность. Тебе так очень идет, я серьезно. Раньше совсем худышкой была, потом – пампушкой, а теперь ты миниатюрная богиня… – Долгов осекся. Через секунду поправился: – Нет, теперь ты миниатюрный ангел. Как прошла тренировка?

– Замечательно, в общем. Клуб элитный, дорогой, публика приличная. Что я рассказываю – сам знаешь… А ты-то что здесь делал? Меня, что ль, караулил, балбес?

Она натянуто рассмеялась.

– Я просто пил кофе в кафе напротив. Просто пил кофе.

Долгов наконец перестал улыбаться и в упор уставился на нее.

Маринка тоже смахнула улыбку с лица и с испугом подняла глаза на мужа, не зная, как реагировать на столь необычное поведение. Осторожно взяла его за руку и невольно вздрогнула, почувствовав, какие холодные у Максима пальцы. Какие они ледяные.

Как-то странно начинался этот зимний вечер…

Машина уже неслась по Садовому, пугая редкие снежинки и владельцев тихоходных авто.

Охранник в подъезде поприветствовал их кивком головы и вновь углубился в чтение новостной ленты на мониторе.

В лифте ехали молча, не глядя в глаза друг другу, – впервые за четыре года совместной жизни незримая пленка натянулась между ними, впервые не нашлось слов. Лишь когда двери бесшумно открылись, рука Максима нашла руку Маринки, и пальцы машинально сплелись.

Квартира встретила их неразборчивым щебетанием телевизора и требовательным взглядом дочки из-под темной челки.

– Родители, – очень солидно заявила Ветка, – я хочу научиться играть в компьютер и стать чемпионкой по киберспорту. Мне уже почти пять.

– Так в чем проблема? – поинтересовался Долгов, скидывая плащ и вешая его в стенной шкаф.

– В группу берут с шести.

– И что ты предлагаешь?

– Соврать.

– Отклоняется. Будешь пока тренироваться дома, а когда исполнится шесть – мы запишем тебя в школу киберспорта. – Он подумал и добавил: – А заодно и в обычную школу.

Ветка нахмурила лобик и, демонстративно развернувшись, ушла в детскую. Два ее хвостика на голове обиженно раскачивались из стороны в сторону. Уже из комнаты раздался крик:

– Хотя бы расскажите мне про Марс.

У Маринки из рук вывалилась сумочка и с глухим шлепком ударилась об пол. Максим, так и не успев снять ботинки, в два прыжка оказался в детской и уставился на плазменную панель, на которой мелькали кадры, записанные с камер, встроенных в шлемы скафандров. Этот диск они решили не утилизировать, сохранить и спрятали его в дальний угол бельевого шкафа, под стопки простыней, но за пять лет так ни разу и не достали, чтобы пересмотреть.

Хватало памяти. И снов.

– Говорила тебе, надо было няню подыскать, – сказала из-за плеча Долгова Маринка осипшим голосом. – Самостоятельность решил у ребенка вырабатывать… Педагог хренов.

Ветка сидела на полу, скрестив ножки, и с интересом наблюдала, как панорама гор Фарсида проплывает на экране. Вот показались спины двух космонавтов с пристегнутыми кислородными баллонами. Вот оливкового цвета гряда, скалистый выступ… Человеческий силуэт, прикованный к каменным глыбам…

Из колонок раздался прерываемый помехами голос Долгова: «Торик, не молчи. Наверн… это глупо говорить… Но мне страшно…»

Какой-то незнакомый, далекий, почти забытый голос…

Максим схватил пульт и вдавил кнопку «стоп», чуть не проломив большим пальцем пластмассовый корпус. Сердце трепыхалось, как язычок пламени, в висках стучала кровь, ноги, казалось, превратились в неуклюжие протезы.

– Пап, это же вы с мамой там, – сказала Ветка, поворачивая голову. – Я голоса узнала. А что это за город – Марс? Это за границей? Я в поисковике еще не успела проверить…

– Да, Ветка. Это очень далеко за границей.

– А мы поедем туда?

– Нет. Никогда.

Маринка плавно сползла по стене коридора и осталась сидеть на корточках, уткнув лицо в коленки.

Ветка вскочила и подбежала к ней, обняла.

– Мам, ты чего?

– Ничего, Вет, просто устала.

– Пурумкаешь?

– Ага… пурумкаю.

У Ветки, как у любого нормального ребенка, был набор «своих» слов, о точном значении которых можно было лишь гадать. Причем смысл мог меняться в зависимости от времени, настроения и обстоятельств, но иногда девочка той или иной фразочкой настолько метко попадала в самую суть процесса, чувства, ситуации, что слегка пугала родителей. К примеру, сейчас «Пурумкаешь?» приблизительно означало: «Размышляешь? Озабочена? Растеряна?»

Максим неточными движениями вытащил из плеера диск, сунул его в коробку и проговорил:

– Зачем ты копалась в простынях?

– В простынях? – Ветка непонимающе уставилась на него, собрала розовые губы в звездочку. – А-а… Поняла! Пурум! Я просто хотела построить «домик» из подушек, и мне понужнались… стали нужны занавески. Вот.

Долгов осторожно отлепил дочку от Маринки, подхватил на руки и крепко прижал к себе. Поводил носом по ее хвостикам, пахнущим каким-то травяным шампунем, поцеловал в шею, в щечки, в лоб.

– Пап, ты чего лижешься? – захихикала девчонка, смешно болтая ножками.

– Вета, я не хочу, чтобы ты когда-нибудь еще смотрела этот диск, – прошептал он, ей в самое ушко. – Ты поняла меня?

Она покивала. Только в самых серьезных случаях родители называли ее Вета, а не Ветка.

– Покорми ребенка, – попросила Маринка, вставая и уходя в прихожую.

– Ты голодная? – спросил Максим, продолжая прижимать дочку к себе.

– Ну-у… – протянула она, – я не голодная, но хочу есть.

– Это вредно, – рассеянно произнес Долгов. – Стройной не будешь.

– И пускай! Пурум! Я хочу есть!

– Хорошо, не ной. – Он осторожно поставил ее на ноги. – Пошли. Только после того, как перекусим, сразу умываться и спать.

Ветка одернула бежевую юбочку, дунула снизу вверх на челку и сообщила:

– Только, чур, я буду пать сегодня в «домике». Посоплю-посоплю и запну, как бурундучок.

– Отклоняется пать в «домике». Пошли йогурт трескать…

После того, как Ветка наконец заснула, свесив ручонку с кровати, Долгов с Маринкой сели на кухне и молча уставились на бар. Через минуту оба встали. Не согласовывая действия друг с другом, Максим откупорил бутылку коньяка, а Маринка сполоснула и тщательно протерла два фужера.

Выпили граммов по сто залпом. Зажевали нерезаным лимоном, по очереди откусив от него вместе с кожурой. Сморщились.

– Как думаешь, запомнит? – проговорила наконец Маринка, поправляя халатик.

Долгов лишь пожал плечами. Последние полчаса он пребывал в какой-то прострации, воспринимая мир сквозь мутную пелену. Что-то слишком много дерьма свалилось на него за один вечер. Сначала эти идиотские подозрения насчет Маринки, потом диск, который случайно нашла Ветка, – диск, вскрывший алмазным скальпелем память тех ужасных лет. Память, оставшуюся на рубцах – глубоко в их душах.

Противно запиликал мобильник. Максим глянул на определитель – звонил Шидлович, его представитель в Сургуте, занимающийся контролем финансовых операций по сбыту нефти. Гендиректор небольшой компании, хозяином которой являлся Долгов.

Постучав пальцами по столу, Максим сбросил вызов и отключил телефон.

– А я ведь никогда не видела этой записи, – вдруг сказала Маринка, глядя в большое окно, за которым внизу мелькали огоньки машин на проспекте Мира. – Я же тогда осталась в модуле, не пошла с вами. А потом как-то не хотелось возвращаться к оставленным в прошлом воспоминаниям и смотреть диск.

– Тебе и не стоило этого видеть.

Маринка усмехнулась краешками губ и перевела взгляд на Долгова.

– Столько лет прошло, Максим. Ты постарел.

– А ты повзрослела.

– Нет. Я повзрослела в тот день, на борту шаттла… Когда мы впервые были близки с тобой, в невесомости. Помнишь? Я повзрослела, когда увидела как самолет падает на стадион, полный народу… Помнишь? Я повзрослела, когда они забрали наш огонь.

Максим помнил. Да так отчетливо, словно это произошло вчера. Хотя с тех пор минуло уже восемь долгих лет…

Это случилось накануне XXX Олимпийских игр, которые должны были пройти в Москве – в июле 2012 года. За день до начала Олимпиады таинственным образом исчезли около трехсот сильнейших спортсменов со всего мира, претендентов на золотые и серебряные медали. Сутки все ломали голову – кому понадобилось совершать эти похищения. В них, на первый взгляд, отсутствовала логика. И вот, в момент когда факел уже готов был вспыхнуть олимпийским пламенем над Москвой, появились они.

Боги.

Одиннадцать олимпийских богов будто бы восстали из праха времен и тлена легенд, заставив вздрогнуть весь мир. Люди, конечно, поначалу не поверили в реальность происходящего, посчитав это грандиозным розыгрышем, но Зевс быстро расставил все на свои места. Он сказал, что огонь по ошибке попал в руки человечества и вовсе не принадлежит ему. Громовержец предложил провести необычные Олимпийские игры: сборной команде людей сразиться с богами за право владеть одной из главенствующих стихий мироздания. В знак серьезности своих намерений он провел показательную акцию – приказал Гефесту забрать с планеты огонь ровно на пять минут.

И нереальное стало явью.

Заглохли машины, стали падать самолеты, встали электростанции – все, что было связано с процессом горения, было парализовано. И никто не сумел дать этому невиданному по размаху феномену объяснения. Человечество впервые по-настоящему испугалось. Не какой-то отдельной страны, ядерной сверхдержавы, пришельцев из космоса или пандемии смертельной болезни, а катастрофы, от которой не было спасения.

Происходящее все больше походило на кошмар шизофреника…

Жуткая Олимпиада вскоре состоялась. Стало ясно, зачем устранили самых сильнейших спортсменов мира – бессмертные боги, дав Земле призрачный шанс, хотели максимально обезопасить себя от поражения. Люди проиграли в десяти видах спорта из одиннадцати, и Земля на два долгих года погрузилась во мрак техногенного средневековья. Крупные мегаполисы и города стали закрытыми автономными зонами с собственной таможней и энергетической инфраструктурой, а провинция и страны третьего мира провалились в настоящий мрак бедности, варварства и преступности. Россия, Канада, США и Европа объединились в Северное Кольцо, против которого выступили радикально настроенные страны Ближнего Востока. Появились новые военные разработки, принцип действия которых не был связан с процессом горения.

А боги жили себе припеваючи, словно и не произошло ничего…

Все то время мир задавался лишь двумя вопросами – кто они такие на самом деле и зачем устроили этот ад?

Кто-то говорил: это возмездие за грехи человечества, кто-то считал, что они агрессоры из другой цивилизации, а некоторые вообще предполагали, будто над Землей и ее жителями проводится масштабный эксперимент с целью выявить порог живучести людей.

Долгов и Маринка – бывшие коллеги – жили вместе с давнишним приятелем Максима Юркой Егоровым и Фрунзиком Герасимовым – колоритным альбиносом с туманным прошлым. У него-то и возникла теория, для проверки которой друзьям понадобилось отправиться в Сибирь, где в психушке содержался Святослав Торик – бывший астроном, участник пилотируемой экспедиции на Марс 2010 года. Единственный выживший член экипажа межпланетника «Конкистадор», исчезнувшего в недрах Солнца из-за необъяснимых событий, произошедших на борту.

После долгих скитаний Долгов, Маринка, Егоров и Герасимов все же нашли Торика, от которого узнали, что так называемые «боги» были случайно выведены из анабиоза в странном бункере на Красной планете.

Долго пытались понять друзья мотивацию таинственных гостей с Марса, поступки которых зачастую были лишены логики. Зачем они отняли огонь? Почему при этом не стремятся к захвату власти на Земле?

И лишь после того, как пятеро озлобленных людей отправились на Марс без надежды на возвращение, мозаика постепенно начала складываться в страшную и удивительную до дрожи в коленках картину…

Боги по пятам преследовали их.

Погоня продолжалась до тех пор, пока шаттл не приземлился на поверхность Марса в районе посадки первой экспедиции. По словам Торика, где-то поблизости должен был находиться двенадцатый «бог» – Прометей, прикованный к скале. Спустя несколько дней ребята действительно нашли тело, обмотанное цепями возле каменистого уступа.

Более четырех лет бессмертный Прометей умирал каждую секунду – от космических лучей, низкого давления, атмосферы из углекислоты… Умирал и оставался при этом жив.

Ведь это он когда-то очень давно научил людей использовать огонь во благо, а не бояться злых языков пламени пожаров и коварных переплетений молний. Он посчитал, что люди нуждаются в тепле, а не только в страхе перед природой.

Мозаика почти сложилась.

Когда Прометей привел друзей в бункер, который открыли космонавты из первой экспедиции, приземлился «Конкистадор II», и «боги» тоже подоспели к финальному акту.

Наконец загадка обрела ответ.

«Небожители» оказались всего лишь слугами высокоразвитой цивилизации, которая оставляла охрану на каждой встреченной на своем бесконечном пути планете, где существовала разумная жизнь. А прикинуться олимпийскими богами они решили по немыслимой случайности – один из членов первой марсианской взял с собой в полет книгу «Легенды и мифы Древней Греции».

Боги оказались привратниками, созданными по образу и подобию людей.

Теми, кто должен был оберегать Землю.

Но они не имели права вмешиваться в процесс эволюции, как сторож не может диктовать условия живущим в охраняемом им доме.

Поэтому, когда Прометей решил дать хозяевам рассудить спор, то исчезли все двенадцать привратников. Исчезли навсегда. Сам он – за то, что подарил огонь человечеству, которое не сумело завоевать его самостоятельно, а остальные – за устроенный для собственного развлечения жуткий аттракцион на планете.

Так и остались стоять на склоне вулкана Олимп пятеро людей, которые вовсе не собирались становиться героями. Они лишь хотели узнать правду.

Впоследствии обнаружилось, что при аварийной посадке «Конкистадора II» несколько топливных резервуаров чудом уцелели: крепления разорвало взрывом, и баки отнесло в сторону от полыхнувшего межпланетника. В разреженной атмосфере пламя пожара не успело добраться до неповрежденных цистерн…

Друзья, до конца не веря в столь нежданное везение, перекачали остатки топлива в шаттл и стартовали прочь от негостеприимного Марса.

Достигнуть родной планеты им удалось лишь спустя восемь месяцев. При посадке они катапультировались, отправив шаттл на дно Тихого океана. Так как контроль за космическим пространством к тому времени был еще толком не налажен – никто и не обратил на это внимания, кроме, пожалуй, десятка астрономов-любителей. «Роскосмос», НАСА и другие серьезные организации были заняты делами поважней, чем разглядывание космоса в поисках очередных небожителей. И вообще Земле хватало своих проблем: ведь когда исчезли привратники, огонь вновь вернулся к человечеству. И мир принялся истерично восстанавливать сам себя. Северное Кольцо развалилось, нефть, уголь и газ подскочили в цене, страны Востока и Запада стали поднимать свою экономику, люди – приводить в порядок личную жизнь.

А для пятерых друзей немыслимая коловерть событий, боль и смерть остались в прошлом, словно полуреальный кошмар, который кончился так же внезапно, как начался.

Он потом обязательно будет возвращаться время от времени липким, неясным ощущением пережитого страха – ведь бесследно ничто не исчезает. Тем более когда это выходит за незримые границы вообразимого, за периметр наших знаний, грез, фантазий. Тем более когда это заставляет по-настоящему испугаться, соскальзывая с острой кромки представлений о мире, дозволенных рассудком…

Юрка Егоров вернул Максиму пакет документов, которые подобрал, когда в порыве похмельного отчаяния Долгов разметал их по степи. Согласно этим бумагам, Долгов Максим Валерьевич являлся владельцем нефтяного месторождения под Сургутом.

– Это ж надо! – кричал в экстазе Максим. – Это ж надо было по пьяни выиграть такое в карты! Это ж сотни тысяч, миллионы евро!

– Ну правильно, – резонно подметил Фрунзик, – в то время нефть стоила копейки, а ты на кон свою московскую хату поставил…

Долгов разобрался с бюрократическими формальностями, открыл конфиденциальные счета в нескольких западных и российских банках и поровну разделил прибыль между всеми участниками их невероятной, безбашенной авантюры. Поэтому друзья благополучно пережили кризис, в котором еще долгое время пребывала Россия после всех трагических событий связанных с исчезновением огня. Спустя год Максим с Маринкой поженились, и у них родилась замечательная дочурка Ветка.

Они жили на редкость счастливой семьей, не ведая финансовых проблем или бытовых неурядиц. Смерть, страдание, ужас и миллионы километров космической пустоты сплавили Максима и Маринку в единое целое, научили их ценить каждый новый миг.

Юра Егоров, Фрунзик Герасимов и Святослав Торик зажили каждый по-своему, благо в деньгах никто не нуждался.

А Земля за пять лет практически полностью оправилась от истории с «богами», так и не узнав, кем же на самом деле они оказались…

– Будешь еще коньяк? – спросил Максим, вставая со стула.

– Нет. – Маринка усмехнулась. – Полагаю, поход в ресторан отменяется?

– Если есть желание, пойдем. Просто не хочется оставлять Ветку одну… После этого диска – осадок какой-то… не то что неприятный…

– Прохладный.

Долгов обернулся и посмотрел в глаза жене. Отставил фужер, так и не допив.

– Да, именно прохладный. Омерзительно анестезирующий нутро. – Он помолчал, потер лицо ладонями, собираясь с духом. – Маринка, я сегодня следил за тобой, потому что подозревал… ну-у…

– Что я тебе изменяю?

– Вроде того…

Маринка встала и подошла к Максиму, заглянув в глаза снизу вверх. Прижалась, обхватив за шею, и он с содроганием ощутил ее упругое тело под халатиком.

– Все-таки ты балбес, Долгов. Я ж, как только твоя рожа перекошенная в машину заглянула, сразу все поняла. И ведь сидел, поди, в кафе часа два, дожидался, кофе глотал?

Долгов виновато отвел глаза и сцепил руки за спиной Маринки, на талии.

– Угадала? – Она хихикнула. – Я ж тебя как облупленного знаю. Я ж тебя насквозь видела, еще когда мы вместе в пресс-службе восемь лет назад работали, хотя и была совсем девчонкой! Да неужто думаешь, что, если б я захотела изменить, ты бы узнал? Ну и балбес, ей-бо… – Маринка осеклась. – Натуральный балбес.

Максим вздохнул и положил голову ей на плечико, уткнувшись носом в шею.

– Давай ребят позовем, – тихонько сказал он.

– Каких еще ребят? – насторожилась Маринка, чуть отстранившись.

– Юрку, Фрунзика, Славку. Сто лет ведь не виделись. Посидим, поговорим…

– А-а… Конечно! Я только «за». Когда? В эти выходные в принципе можно…

– Ты не поняла. – Максим крепче прижал к себе Маринку. – Сейчас давай позовем.

– На ночь глядя? Время-то уже…

– Я понимаю, что это звучит глупо. Но у меня какое-то предчувствие дурацкое…

– Мне кажется, Максим, ты просто-напросто устал от безделья, – строго сказала Маринка, аккуратно высвобождаясь из его объятий и собирая со стола посуду. – Любовники тебе мерещатся уже, предчувствия непонятные терзают.

Долгов поправил резинку на домашних шортах и хмыкнул:

– М-да. И пузо растет.

– Во-во.

Маринка сунула блюдца и фужеры в посудомоечную машину, а оттуда достала чистые тарелки и принялась их рассовывать по местам. На секунду померк свет и снова загорелся в полную силу.

– Опять Толик с одиннадцатого свою установку врубил, – машинально прокомментировала Маринка. – Жжет электричество почем зря.

– Это, наверное, идиотская запись на меня тоску нагнала, – вздохнул Максим. – И чего только дочке приспичило эти занавески чертовы из простыней сооружать…

– Они не чертовы.

Маринка с Долговым аж подпрыгнули.

Ветка сонно переминалась на пороге кухни в сползших до середины попы пижамных штанишках.

– Нельзя так пугать маму с папой, – выдохнул Максим, чувствуя, как сердце колотит по ребрам.

– В моей комнате шарик светящийся летает, – протирая кулачками глазенки, сообщила Ветка. – Пурумкает и трещит.

– Тебе приснилось… – начал Долгов.

Свет погас. Посудомоечная машина хрюкнула и заглохла, обиженно замигав красным огоньком. Маринка уронила тарелку, и звон бьющегося фарфора расколол внезапную тьму. Через секунду электричество вновь включили.

Ветка так и продолжала стоять на пороге, не успев толком испугаться спросонку.

– Это все шарик, – сказала она. – Он живой.

– Хорошо, пойдем посмотрим, – вздохнул Максим, беря дочь за ручку и направляясь с ней в детскую.

В комнате горел ночник над кроваткой, высвечивая расплывчатый круг на смятой простынке. Подушка валялась на полу, помигивал зеленым глазком ожидания DVD-плеер, слегка дрожал возле кондиционера тюль.

Пахло озоном.

В дальнем углу, над компьютерным столом, висела шаровая молния.

Сгусток плазмы был настолько тусклым, что Максим не сразу его заметил. Лишь услышав глухое потрескивание и вскинув взгляд, он инстинктивно отшатнулся и выругался.

Шар, призрачно мерцая желто-зеленым светом, сместился вправо и завис возле цветочного горшка. Кромки листьев герани тут же засветились и задрожали.

– Не двигайся, – прошептал Долгов, крепче сжимая ладошку дочери. – Это шаровая молния.

– Молния не такая, – тут же возразила Ветка, привычно дунув на растрепанную челку. – Она за окошком сверкает.

– Бывает и такая… Слушай меня внимательно, – проговорил Максим, не отводя глаз от покачивающегося шарика размером с кулак взрослого мужчины. – Сейчас мы медленно выйдем в коридор, и я закрою дверь.

– Ты боишься? – шепотом спросила Ветка.

– Не боюсь, но лучше пусть она исчезнет, а мы подождем на кухне.

– А откуда она взялась?

– Не знаю… Из розетки.

Ветка непонимающе посмотрела на отца и нахмурилась, решив, что он шутит или разыгрывает ее.

Максим медленно отступил на шаг, аккуратно потянув за собой дочку. Она послушно засеменила, поправив свободной ручкой пижамные штанишки.

Молния стала чуть ярче и еле заметно стала двигаться к середине комнаты.

– Пап, она нас не убьет? – с детской непосредственностью спросила Ветка.

– Ни в коем случае, – рассеянно ответил Максим, делая еще один шаг назад. До двери оставалось не больше метра. – Я сейчас возьму тебя на руки. Главное – не бойся и не кричи.

– Я закричу, – предупредила Ветка, и в голосе ее прорезались панические нотки.

Шар засветился еще ярче, становясь похожим на клубок переплетенных желтых волокон, и резко пошел вперед.

Долгов мгновенно подхватил дочь, завизжавшую так пронзительно, что слух ненадолго отключился, и рванулся в коридор, пинком захлопывая за собой дверь. Запах озона ударил в ноздри, из щели возле пола резанул ослепительно белый свет. Сшибив в прихожей столик с медной вазой, Максим влетел в кухню, чуть не врезавшись в перепуганную Маринку с полотенцем в руке. Он поставил продолжающую истошно вопить Ветку на пол, закрыл дверь и прижался к ней спиной.

– Что стряслось? – закричала Маринка, подхватывая ревущую на всю мощь Ветку под мышки. – Ты в порядке?! Да что, мать вашу, происходит?

Максим поднял указательный палец, призывая замолчать, и припал ухом к двери. В прихожей было тихо, хотя приторный запах ионизированного кислорода доносился даже досюда.

– Тихо, тихо, Ветулечка, – успокаивала дочку Маринка, прижимая к себе. – Максим, что произошло? В доме кто-то посторонний?!

– Что-то… – откликнулся Долгов, принимаясь срывать с крючочков полотенца. – Кажется, шаровая молния.

Маринка сдавленно охнула.

– Выключи кондиционер, закрой все розетки любыми диэлектриками… Полотенца, сухая одежда, салфетки подойдут! Быстрее! – скомандовал Долгов, принимаясь обматывать тряпкой кран в раковине. – Микроволновку, плиту, комбайн, холодильник… все электроприборы вырубай!

Маринка посадила всхлипывающую Ветку на стул и принялась суетливо выдергивать вилки из розеток. Максим вскочил на стол и, встав на цыпочки, стал запихивать салфетки в вентиляционную решетку.

– Что с нами будет? Что с нами будет? Мы умрем, да? – затараторила Ветка, судорожно сжав в ручонках ложку.

– Никто не умрет! Все будет хорошо! Только перестань реветь и не ори под руку!

– Хватит срываться на ребенке! – яростно крикнула Маринка, отключая посудомойку. – Щель под дверью закрывай чем-нибудь!

Максим спрыгнул со стола, содрал с себя футболку и принялся подсовывать ее под дверь. Непослушные пальцы дрожали, сердце колотилось, в ушах все еще стоял пронзительный визг дочери, а перед глазами – стремительно надвигающийся сгусток призрачного света. Не зря его мучило дурное предчувствие… Вот ведь напасть!

Через минуту все электроприборы были выключены, розетки обложены полотенцами, кран и водосток закупорены, вентиляция по возможности перекрыта. Ветка немного успокоилась и тихонько всхлипывала на коленях у матери. В воздухе, кроме запаха озона, висело почти ощутимое напряжение – то ли настолько разболтались нервы, то ли и впрямь эфир пропитался электромагнитными полями.

– Чертовщина какая-то, – шепотом проговорил Максим, стараясь привести мысли в порядок. – Откуда посреди зимы взялась шаровая молния? Да еще в ясную погоду – я обратил внимание: вечерний буран-то быстро закончился, и тучи развеяло…

– Что она может нам сделать? – спросила Маринка, поглаживая Ветку по голенькой спинке. – Ты хоть раз встречал такие штуковины раньше?

– Нет, первый раз вижу. Много читал о всякой всячине, связанной с этим явлением, но сам никогда не сталкивался. Жуть какая. И главное… висела-висела, а потом как рванет на нас. Будто почувствовала, что хотим из комнаты убежать… Еле успел дверь прикрыть!

– Ну что – ждать будем? Или позвоним…

– Да уж. – Долгов вымученно усмехнулся. – Куда звонить-то? В милицию, чтоб арестовали ее и в тюрьму посадили? Или пожарникам, чтоб из брандспойта потушили…

– Охотникам з-за п-привидениями, – шмыгнув носом, прогнусавила Ветка. – Пурум… Они ее п-поймают.

Максим невесело покачал головой.

– Ну и денек…

В коридоре что-то упало. Все вздрогнули.

– Как она может проникнуть в помещение? – еле слышно проговорила Маринка.

– Да хрен ее знает… Через форточку, через розетку, по проводам, наверное. Я все-таки журналист по образованию, а не физик.

– По проводам? – Маринка задумчиво обвела кухню взглядом.

За дверью раздалось потрескивание и приглушенный щелчок. Долгов, часто дыша, вперился глазами в свою футболку, запиханную в щель.

– Она словно чует нас, – прошептал он. – Как думаешь, бумажки да тряпки ее остановят?

– По проводам… – подрагивающим голосом повторила Маринка. – Япона ма-ать…

– Вроде мы все перекрыли, – обернулся Максим, уже чувствуя, как наэлектризованные волосы встают дыбом. Возле дверного косяка снова раздался щелчок.

– Свет, – коротко сказала Маринка.

– Не понял…

– Лампочка. Проводка уходит в распределительный щиток в прихожей…

Они с Веткой синхронно вскинули головы вверх. Максим последовал их примеру спустя долю секунды, чтобы успеть заметить сыпанувшие с потолка искры, вспухающую черную полосу и вмиг лопнувшую лампу дневного света. Он инстинктивно прикрыл глаза от мелких осколков и бросился к жене с дочкой, загораживая их собой.

Ветка даже не завизжала, когда из-за пластиковой кромки люстры вылетел ярко-оранжевый шар, осветив всю кухню дрожащим сиянием. Девочка пребывала в ступоре.

– Никому не двигаться, – шепнул Максим, стараясь дышать потише. – Молчим, что бы ни происходило.

Молния, гудя и переливаясь сполохами плазмы, спустилась из-под потолка на уровень человеческого роста и замерла на миг, словно раздумывая, что делать дальше. Резкие тени, отбрасываемые предметами в разные стороны, делали картину вконец жуткой – знакомая до мелочей кухня стала похожа на мрачный подземный грот.

Шар медленно поплыл к лицам замерших в смертельном страхе людей. Его свет из оранжевого все больше отклонялся в красную часть спектра, но яркость оставалась прежней, отчего казалось, что шар втягивает в себя пространство, сжимает размеры помещения, дышит.

В полуметре от головы Максима молния остановилась. Стали видны какие-то энергетические прожилки в ее ядре, напоминающие переплетения хромосом. Только они очень быстро двигались, складываясь в невообразимые асимметричные фигуры. Алая поверхность переливалась фантастическими полутонами и мелко вибрировала. Потрескивание и гудение слились в ровный гул, остававшийся на грани слышимости. Запах озона стал нестерпим.

Шар жил.

Казалось, он разглядывал людей с интересом хирурга перед операцией.

Долгов чувствовал, как нечто невидимое давит на уши, на глазные яблоки, на гортань. Волосы на голове и груди встопорщились и шевелились, словно каждый из них таскали из стороны в сторону за кончик.

«Только бы Ветка не закричала», – мелькнула одинокая мысль.

Не сокращая полуметрового расстояния, молния неторопливо облетела вокруг Максима, Маринки и Ветки, задержалась возле одной из розеток, закрытой полотенцем, вновь поменяла цвет с красного на желтый и вдруг с невообразимой скоростью рванула под потолок. Никто не успел моргнуть, как шар с хлопком исчез в недрах плафона и по проводам ускользнул прочь.

Трое боящихся сделать лишний вдох людей остались сидеть в темноте кухни, прижавшись друг к другу. Лишь за окном, далеко внизу, огоньки машин отбрасывали еле заметные отсветы на белую стенку холодильника, да искрила наверху расплавленная проводка. И сердца в тишине отбивали едва слышный ритм. В такт пульсации нового, еще неведомого ужаса, нависшего над ними…

Только через минуту Ветка наконец закричала.

Глава вторая

Осторожно приоткрыв дверь, Максим выглянул в прихожую. Там было темно и тихо.

– Ну? – спросила Маринка, качая на коленях сонную Ветку, которая более-менее успокоилась.

– Вроде ничего нет. Исчезла, наверное.

– Ты заметил, как эта молния себя вела? Словно разглядывала нас…

– Когда она к моему лицу подлетела, я думал – обделаюсь.

Долгов вернулся на кухню, включил мобильник и набрал номер Фрунзика Герасимова. Ему пришлось ждать гудков десять, прежде чем тот ответил.

– Слушаю… О! Макс, ты, что ль?

– Я, Фрунзик, я. Гляди, тут такое дело… К нам шаровая молния залетала. Перепугала, покружилась вокруг и свалила. Я не специалист, расскажи, может, что сделать надо… Ну там, проветрить или еще какие-нибудь штучки. Ты не думай, я не пьян!

В трубке долго стояла тишина, и Максим подумал было, что связь прервалась, но Герасимов наконец ответил:

– Это розыгрыш?

– Да какой, на фиг, розыгрыш! Ветка только-только реветь перестала!

– Дело в том, – проговорил после очередной паузы Герасимов, – что мне двадцать минут назад позвонил Юрка Егоров и… как бы тебе сказать… Короче, к нему тоже молния залетела шаровая. Либо это невиданное в природе совпадение, либо вы надо мной издеваетесь… И тогда не зваться мне Фрунзиком, если я вас обоих жопой на забор не посажу! Хотя Егоров, кажется, не врал – по крайней мере панические нотки в его голосе звучали натурально.

– Вот те раз! – озадаченно сказал Максим, отматывая тряпку с крана.

– А вот те два: сейчас я еду к Юрке, а то он там еще натворит чего-нибудь с перепугу. Если желание есть – подтягивайся.

– Не поверишь, – усмехнулся Долгов, – у меня сегодня, еще до того, как этот треклятый шарик пожаловал, была мысль вас в гости позвать.

– Ха. Нас снова преследуют совпадения, – ответил Герасимов. – В общем, подъезжай. Если Маринка захочет присоединиться – будем рады.

– Еще какие… совпадения. Ветка сегодня диск с записями нашего полета на Марс нашла…

– Позвоню-ка я Торику. Приезжай, Долгов.

Герасимов дал отбой. Максим отложил трубку и повернулся к жене.

– Ребята у Юрки собираются. К нему, оказывается, тоже молния залетала, представляешь?

– И почему это мне так страшно включать телевизор… – Маринка посмотрела на Максима каким-то давно забытым взглядом. В нем смешались легкая растерянность и острые края воспоминаний.

– Вот и не включай его. Поедешь?

– Нет, побуду с Веткой. Проверь, у тебя мобильник хорошо заряжен?

– Три риски вроде.

Маринка встала, прижимая заснувшую Ветку к груди. Ножки девочки в пижамных штанишках смешно свисали, а на детском личике не осталось и следа от пережитого кошмара, оно было беспечным и трогательным. Если бы только не опухшие от слез веки…

– Езжай. Много не пейте. Ребятам привет.

Долгов поцеловал Маринку в щеку, затем осторожно чмокнул дочку и пошел собираться, опасливо заглядывая за каждый угол в квартире.

Его футболка так и осталась валяться скомканной на пороге кухни.

* * *

– Это – старина Хэнк, – сказал Юрка Егоров, показывая на сморщенного седого старика.

– Здравствуйте, – кивнул Долгов, присаживаясь на табуретку. – Меня Максимом зовут.

Старик подошел к кухонному столу, взял стакан с тархуном, отпил и с пафосом профессионального дегустатора произнес:

– Кисленькая.

– Я однажды эксперимент проводил, – прокомментировал Юрка. – Оставлял на десять минут на кухне стакан с водкой и уходил в туалет. Так вот, когда я возвращался, стакан оказывался пуст. Этот хмырь пьет все, что здесь плохо лежит. Или хорошо булькает. Тесть он мой.

– У меня на всякий случай топор под подушкой лежит, – тут же сказал Хэнк. – Вдруг враги нагрянут.

Егоров многозначно поднял брови, почесал в затылке и осведомился:

– Может, яичницу приготовить?

Герасимов пожал плечами, Торик сделал неопределенный жест рукой, и лишь Максим снизошел до ответа:

– Валяй. Только желтки не бей.

Юрка чиркнул спичкой и зажег конфорку. Несмотря на то, что ему регулярно поступали проценты от доходов нефти Долгова, Егоров предпочитал жить в совковой обстановке. Видимо, это застряло где-то на генном уровне.

Он был облачен в потрепанный свитер и старую, порванную на ляжках джинсу, на ногах красовались тапочки с помпончиками в форме желтой головы Гомера Симпсона. На Герасимове был дорогущий костюм, но галстук отсутствовал, и поэтому верхнюю пуговицу сорочки он не застегнул. Иссиня-черный цвет пиджака потрясающе контрастировал с белыми волосами альбиноса. Торик был одет в мешковатые брюки неопределенного оттенка и свободную футболку с надписью «Pink Floyd» на груди. Хэнк ограничился совдеповской майкой на лямках и трико с гигантскими пузырями в районе коленок…

На самом же Максиме были классические брюки с хорошо проглаженными стрелками и темно-зеленый вязаный свитер.

Со стороны их компания выглядела несколько аляповато. На кухню заглянула заспанная супруга Егорова Ленка и поморщилась. Поправив кофточку, наброшенную поверх ночной рубашки, она недовольно проворчала:

– То молния шаровая заскочит посреди ночи, то компания алкашей… Никакого покоя нет.

– Иди спать, – отмахнулся Юрка, разбивая ножом яйцо, – мы не будем шуметь.

– Дочь, потухни, – цинично добавил Хэнк.

Ленка негромко чертыхнулась и ушла к себе в комнату, демонстративно шарахнув дверью.

Торик достал из пакета бутылку водки и установил ее посреди стола. Глаза Хэнка вспыхнули; старикан тут же схватил поллитровку и хрустнул крышкой.

– Хэнк, ну подожди ты, сейчас яишенку пожарим и вместе выпьем, как люди, – сказал Юрка.

– Горькая, – глотая налитую на донышко стакана водку, сообщил Хэнк.

Торик выложил на стол несколько вакуумных упаковок с колбасной нарезкой, пакет апельсинового сока и банку малосольных помидоров.

– Мне физик знакомый звонил, – произнес он, вновь отрешенно уставившись в стену. – Он в шоке был и пьяный в хлам вдобавок – двух слов связать не мог. Я только одно сумел уразуметь: это аномалия, не имевшая ранее аналогов. Вообще.

– А что, к этому физику тоже молния залетала? – удивился Максим.

– Долгов, ты что, идиот? – подал наконец голос Герасимов, привычно потеребив мочку уха. – Ты телевизор вообще смотрел? Радио включал?

– Нет.

– Ну так включи.

– Да что-то мне теперь расхотелось, – сказал Долгов, насупившись. По внутренностям вновь растекся неприятный холодок. – Вы мне лучше вкратце, так сказать. Своими словами.

Юрка разложил яичницу по тарелкам и поставил небольшую порцию перед каждым на стол. Максим обратил внимание, что руки у Егорова слегка тряслись – видать, не на шутку перепугался, когда плазменный шар к нему залетел…

Хэнк отточенными движениями разлил водку по стопкам и, не дожидаясь остальных, вплеснул содержимое своей внутрь. Выудил желтоватыми от постоянного курения пальцами помидор из банки, встал и зачавкал. Прожевав, вынес вердикт:

– Солененький.

– Хэнк, иди спать, – хмуро сказал Юрка.

– Хорошо, – без пререканий согласился старик, подхватывая свеженалитую стопку и покидая кухню семенящими шажками.

– Совершенно безобидный, – объяснил Егоров. – Только иногда пьет и жрет что попало. Однажды еле откачали после бутылки уксуса. Кисленького ему, видите ли, захотелось.

Торик улыбнулся и взял свою стопку. Ребята молча чокнулись и выпили, закусили на редкость удачно приготовленной яичницей.

– Ну а теперь-то мне кто-нибудь расскажет, что происходит? – поинтересовался Максим.

– По всем телеканалам только и говорят про появление этих пресловутых молний, – сказал Герасимов.

– Их что… много?

– Миллионы.

Кусок колбасы выпал у Максима изо рта прямо в стакан с соком. Булькнул и всплыл красным кружочком.

– Это что же такое творится? – наконец проговорил он.

– Если б кто-нибудь знал… – Фрунзик пожал плечами. – Ну, блин, ты даешь! Нет, я могу понять, что можно было не посмотреть телик или не включить радио, но ты что, когда сюда ехал по городу, не обратил внимания на ментовские машины, снующие повсюду, на пустынные улицы, на освещенные окна жилых домов? Тебе не показалось странным, что в час ночи горит свет почти в каждой квартире?

– Я как-то не задумался… Это только в Москве?

– По всему миру. Все научные умы растерянно разводят руками, потому что шаровая молния – само по себе явление чрезвычайно редкое. А тут практически одновременно в миллионах квартир по всей планете. И это невзирая на то, что где-то стоит морозная зима, и небо абсолютно ясное – как в Москве сейчас. Вдобавок ко всему метеоспутники засекли невообразимые магнитные возмущения в средних слоях ионосферы. Местами наблюдаются гигантские циклоны и антициклоны, мощнейшие грозы, а кое-где даже нарушена радиосвязь – радиоволны полностью поглощаются: ни уходят в космос, ни отражаются от ионосферы.

– Кошмар. – Долгов выловил колбасу из сока и залпом осушил свою стопку. Водка даже не согрела пищевод, проскочив безвкусным потоком. От тянущего холодка в груди стало совсем неуютно.

– Кошмар не в этом. – Торик вдруг обвел всех своим глубоким взглядом. – Кошмар в том, что, по имеющимся данным, никто не пострадал. Ни один человек. Есть материальный ущерб – в основном проводка, лампы, другие электроприборы, – но ни один человек не пострадал! Ни один! – Так чего же в этом плохого? – удивился Егоров.

– Они изучали территорию, окружающую среду. И внимательно рассматривали нас.

На кухне на добрую минуту воцарилась тишина, нарушаемая лишь глухим урчанием холодильника.

– Ты свихнулся, Слава, – сказал Фрунзик, глядя в черные глаза приятеля. Никто не ожидал этих слов именно от Герасимова, ставшего в последние годы хладнокровным, взвешивающим каждую реплику, поэтому они прозвучали особенно страшно.

– Это разведка, – прошептал Торик и уронил взгляд в свою тарелку с недоеденной яичницей.

– Разведка? Чья разведка? – спросил Долгов слегка дрогнувшим голосом.

– Их основных сил.

Максим почувствовал, как озноб прошиб его от пяток до макушки. Герасимов после непродолжительного молчания натужно рассмеялся и вздохнул:

– Ты считаешь, молнии живые? Слава, я-то думал, ты до конца поправился головой за эти годы…

Торик не ответил.

– Знаешь, Фрунзик, – задумчиво произнес Максим, – а ведь, когда эта штука подлетела ко мне достаточно близко, я рассмотрел внутри какие-то переплетения вроде хромосом. И меня тоже посетила эта дурацкая мысль, будто они… э-э… живые. И вела она себя как-то… уж больно разумно для обычного сгустка энергии.

– Да вы все помешались! – Герасимов налил себе и сразу выпил, занюхав помидором. – Инопланетян уже навыдумывали…

– Нет. Не инопланетян. Возможно, эти молнии – лишь мизерная часть цивилизации, которая старше нас на миллиарды лет, – снова шепотом сказал Торик. – И они все время были совсем рядом. А теперь мы им чем-то помешали…

– Да кому, черт тебя побери?!

– Плазмоидам.

Фрунзик помолчал, будто решая – смеяться ему или пугаться за адекватность Торика. Потом осторожно поинтересовался:

– Ну хорошо, предположим – я подчеркиваю, предположим, – что так оно есть. В таком случае откуда ты-то обо всем этом можешь знать?

– Давно еще прочел одну статью сомнительной научной ценности и, усмехнувшись про себя, забыл о ней уже на следующий день. Но когда сегодня внезапно появились полчища этих молний по всему миру, а потом так же неожиданно исчезли, я невольно вспомнил о прочитанном. Все сходится. Не могут очень редкие явления вдруг обнаружиться в столь большом количестве, да еще – одновременно. Таких совпадений не бывает. Это авангард, разведка, рекогносцировка, понимаешь? Почему ты не хочешь поверить в то, что существует нечто пока непознанное, если несколько лет назад с небес спустились так называемые «боги» и чисто для прикола лишили планету огня? В то, что огня может вдруг не стать, ты поверить готов, а в то, что он полыхает совсем рядом, – нет, так получается? Если есть одна полярность, Герасимов, то не исключена и другая. Противоположная. И скорее всего она существует.

– Бред…

Сирена воздушной тревоги ворвалась в кухню сквозь приоткрытую форточку, заставив всех вздрогнуть. Бутылка так и осталась стоять посреди стола наполовину опустошенной. Или наполовину полной – кому как нравится.

– Началось, – с каким-то нездоровым азартом обронил Торик. – Видимо, мои умозаключения, к огромному сожалению, оказались верны.

– Что… н-началось? – остановив руку с вилкой возле банки, спросил Егоров.

– Вторжение…

В прихожей господствовал беспорядок. Одной рукой Максим набирал номер Маринки, другой натягивал плащ. «Абонент заблокирован или находится вне зоны действия сети…» Он попробовал позвонить на домашний. «Ваш телефон заблокирован. Сеть отсутствует…»

– Дьявол!

– Твою мать, Макс! – Герасимов крепко схватил его за плечо. – Ты в своем уме? Куда собрался? Нужно закрыть все окна и переждать в квартире, при необходимости – спуститься в подвал…

– Отвали, – прошипел Долгов.

Он прошел на кухню и схватил трубку обычного, проводного телефона. Гудка не было. Тишина. Видимо, местной АТС пришла крышка.

Юрка, Торик и Ленка уткнулись в телевизор, яростно переключая каналы. Везде появлялось одно и то же – рябь. Радио тоже молчало, и Интернет упал – коннект с сервером провайдера по спутниковой антенне не устанавливался, а выделенки у Егорова дома не было.

Хэнк самозабвенно допивал остатки водки, обильно закусывая.

Максим бегом выскочил в прихожую, чуть не сбив с ног Фрунзика, и, клацнув замком, открыл входную дверь.

– Это самоубийство, Долгов! – ударил его в спину звонкий голос Торика. – Посмотри, что на улице творится!

Максим, не дожидаясь лифта, стал прыгать через четыре ступеньки, минуя пролет за пролетом. Ему еще что-то крикнули вслед, но он не услышал. Для Долгова сейчас были важны лишь два человека на всей Земле – Маринка и Ветка. Он не знал, что с ними случилось: сотовая и обычная связь оборвались практически сразу, как зазвучали сирены тревоги. Хорошо, хоть электричество не отключили…

Пронесшись мимо глупо хлопающей глазами консьержки, Максим столкнулся в дверях с каким-то мужиком, волокущим за собой ревущего пацана лет десяти, и вылетел из подъезда. Мужик с мальчуганом появились следом. И все трое невольно задрали головы вверх…

– Мистика, блин… – завороженно произнес мужик, а пацан даже перестал плакать.

Небо пылало.

Чужое, не московское небо, обыкновенно подернутое легким свечением иллюминации, отражающейся от смога, не успевающего спадать даже ночью. Это небо было похоже на океан, перевернутый вверх дном, волны которого какой-то безумец разрисовал разноцветными красками. Розовые, сине-зеленые, желтые, призрачно-фиолетовые, белесые сполохи неспешно двигались в хаотичном порядке, смешиваясь в немыслимые оттенки, протекая друг под другом, скручиваясь в асимметричные спирали, исчезая, чтобы вскоре возникнуть вновь.

Из подъезда вышли еще несколько человек. Они, охая и ахая, так же зачарованно уставились на каскад цветных волн, текущих над заснеженной Москвой. Рев сирен где-то вдалеке не стихал.

– Я однажды был в командировке в тундре, разрабатывали новое месторождение природного газа на Ямале. Скажу вам, полярные сияния там… – Мужик не успел договорить.

С мерзким пульсирующим звуком из-за кромки крыши высотного дома на огромной скорости вылетел огненный шар и, на миг скрывшись за деревьями, врезался в джип, несущийся по противоположной стороне Смоленской. Вспыхнуло так ярко, что Максиму пришлось зажмуриться. Вместо ожидаемого грохота взрыва раздалось низкое жужжание – от него даже зубы заломило. Машина, в которую попал шар, превратилась в бесформенное облако, рассеявшееся по оплавленному, выгнутому волнами асфальту. Снег испарился в радиусе метров двадцати, резко запахло озоном. Тут же на искореженной трассе потеряли управление еще несколько автомобилей, ехавших следом, и с противными железными хлопками врезались друг в друга.

Люди, высыпавшие из подъездов, наконец стали выходить из шокового оцепенения. Кто-то заорал:

– Метеоритный дождь!

Словно в подтверждение его воплю вновь возник пульсирующий звук, и еще один огненный заряд, вырвавшись из разноцветных оков неба, врезался в окна последних этажей высокой пятизвездочной гостиницы, находившейся рядом, буквально метрах в пятидесяти от того места, где стоял Долгов.

Улицы и соседние здания осветились, словно ночь на время сменилась днем, феерический дождь из расплавленного стекла и бетона сыпанул вниз мерцающими брызгами. Верхушку отеля буквально срезало, хотя видимый размер шара не превышал габаритов футбольного мяча.

Вдалеке, за кромкой МИДа, сверкнули росчерки еще нескольких огненных болидов.

«Маринка!» – вскипело в голове у Максима, и он, мигом выйдя из ступора, рванул в сторону Садового. Через кольцо можно было попасть на проспект Мира быстрее всего, потому что центр наверняка был перекрыт или запружен машинами и народом. На ходу он еще раз глянул на экранчик мобильного: «Нет сети». Зазевавшись, чуть не поскользнулся, взбираясь по небольшой лесенке.

«Быть может, удастся поймать машину? Главное, успеть! Главное, чтобы ей не взбрело в голову куда-нибудь уйти из дома! Маринка, умоляю: оставайся дома!..» – мысленно взывал Долгов.

Люди бежали кто куда.

Над улицами, кроме воя сирен, повис разрозненный хор криков, воплей и надрывного детского плача. Некоторые заскакивали в подъезды зданий, другие, полагая, что под ударом очередного снаряда дом может обвалиться, наоборот, старались держаться ближе к середине мостовых, на открытых пространствах. Движение на Садовом практически остановилось. Некоторые водители, правда, настырно старались протиснуть свои авто между обезумевшими толпами народа, милицейскими кордонами и завалами, вызванными падением шаров. Отовсюду слышались истерические возгласы:

– Война! Это война!

– Боги мстят!

– Дениска, стой…

– Метеоритный дождь!

– Пахнет, как в кварцевом кабинете!

– Куда прешь, сука! Убери свою долбаную тачку!

– На нас комета упадет, наверно…

– Пустите, да пропустите же ради всего святого! У меня там ребенок!

– Как думаешь, кто нас бомбит?..

Максим выскочил на разделительную полосу, и туфли захлюпали по снежной жиже. Стараясь не сбивать дыхание и не глядеть по сторонам, он побежал вперед что было сил – уклоняясь от толчков людей, не глядя на небо, которое все чаще разрождалось искрами шаров. Жуткий пульсирующий звук периодически раздавался то справа, то слева, то где-то вдалеке.

Почему ПВО бездействует? Неужто Торик был прав? Но даже в этом случае войска ракетно-космической обороны должны предпринимать какие-то локационные и защитные действия, наносить упреждающие удары. Хоть что-то делать! Ведь системы контроля космического пространства даже болт, отвалившийся от спутника, обязаны отслеживать…

Очередной шар оторвал остроконечную верхушку здания МИДа, и почти сразу еще один грохнулся где-то в центре Арбата. Из-за угла выехал на полной скорости горящий милицейский фургон и, сбив несколько человек, врезался в здание напротив.

Люди уже не просто хаотически разбегались. Они превратились в перепуганную толпу, панически текущую по широким улицам и сметающую все на своем пути.

В таком состоянии человеческая масса имеет лишь одну цель – нестись не разбирая дороги!

Долгов стал задыхаться, закололо в правом боку. Но жажда поскорее добраться до жены и дочери была во сто крат сильнее любой боли и усталости. Он представлял, как ревет Ветка, видел растерянное, перепуганное лицо Маринки, и ноги несли его по слякоти сами собой. Зачем, черт возьми, он оставил их! Зачем уехал к Егорову! Зачем?!

Где-то вдалеке послышался звук мегафона, в который кто-то что-то пытался вещать, тщетно стараясь перекричать хаос звуков, царивший вокруг. Рядом упала женщина, просыпав на мокрый асфальт толстую пачку документов. Она, коротко вскрикнув, принялась ползать между мелькающих ног, пачкая пальто в грязи и пытаясь собрать бумаги.

– Вставай, дура! Не тормози! Затопчут ведь! – крикнул кто-то из толпы.

Дородный мужик, пробегавший мимо, на ходу оценил ситуацию и мощным рывком поднял женщину на ноги. Она завизжала что-то про дарственную на квартиру, но он невозмутимо поволок ее, крепко ухватив за отвороты пальто.

Тоннель под Новым Арбатом был завален разбитыми в прах перекрытиями. Снега вокруг не было метров на сто, фрагменты железобетонных конструкций местами оплавились, повсюду виднелись неподвижно лежащие тела, возле которых суетились врачи «скорой», из-под развалин торчал изуродованный багажник старенькой «десятки» – видимо, в это место попало сразу несколько огненных шаров.

Максиму пришлось сделать крюк, обегая дымящиеся обломки слева.

Возле американского посольства стояла самоходная атомная боевая машина, попросту – САБМушка. Такие были сконструированы в те годы, когда на планете отсутствовал огонь по воле лже-богов. Ее грозный бронированный торс перекрывал доступ внутрь посольства, поводя из стороны в сторону длинными жалами пушек. Возле борта САБМушки шкворчала толпа, нещадно топча брошенную впопыхах поклажу.

В боку кололо все сильнее, почти невыносимо. Выглаженные брюки помялись и испачкались, кто-то в суматохе порвал карман на плаще, но Долгов продолжал бежать, порывисто дыша морозным воздухом, пропитанным гарью и озоном.

И тут над головой появился новый звук, ноющий, нарастающий с каждым мигом. Через секунду над Садовым пронесся военный истребитель, оглушив всех ревом турбин. Было видно, как огоньки его сопел уходят ввысь, в размалеванное мутно-цветными лоскутами небо. В той же стороне появился росчерк очередного пылающего снаряда. Дальше бегущая людская масса имела возможность наблюдать необъяснимую и страшную картину. Шар остановился в воздухе, завис метрах в ста над улицами Москвы. Причем остановился настолько резко, будто законы инерции на него не действовали. Затем он внезапно изменил направление движения и рванул за истребителем. Через мгновение небо озарила вспышка – от самолета не осталось ничего, кроме облачка пыли.

– Видели?! Эта штука поменяла траекторию! – сразу же раздался возглас из толпы.

– Управляемые ракеты, наверное…

– Самолет-то как разнесло!

– Каким образом ракета смогла так быстро затормозить?

– Почему не изменился тон звука, когда этот снаряд стал удаляться? На них что, эффект Доплера не действует?

– Посторонись, умник сраный!..

Максим бежал, вспоминая, как шаровая молния маячила возле его лица, как что-то переливалось у нее в ядре, как она бросилась на них с Веткой, заставив спрятаться на кухне… Что там Торик говорил? Древняя цивилизация? Плазмоиды, кажется… Да уж, стало быть – привет соседям…

– Чушь! – вслух крикнул Долгов, заставив нескольких людей оглянуться. – Чушь! Очередная сказка про богов! Херня!

Сверкнуло. Буквально над его головой еще один истребитель оставил после себя лишь гадкий зубодробительный звук, пыль и запах озона.

Небо пылало. Чужое, никогда не принадлежавшее человеку небо…

На Триумфальной площади был разбит временный эвакопункт, и столпотворение началось метров за двести до пересечения с Тверской. Большинство людей боялись спускаться в бомбоубежища, больше похожие на коллективные бетонные гробы.

Люди хотели покинуть гибнущий город.

На оцепленном милицией и военными пространстве виднелись автобусы и грузовые машины, без конца подъезжающие откуда-то из переулков и отъезжающие под конвоем танков и бронемашин на северо-восток, в сторону Ленинградки. Сотня за сотней люди протискивались к транспортным средствам и набивались в них, не щадя себя, стараясь забрать как можно больше коробок, тюков, рюкзаков и наспех собранных чемоданов с имуществом. Кладь, которая не влезала в багажные отделения автобусов или кузова грузовиков, безжалостно выбрасывалась солдатами прямо на головы лезущих следом. Правее, на видеодисплее с 13-метровой диагональю, транслировалось выступление вспотевшего полковника, призывающего гражданских к порядку. Звук его голоса раздавался из нескольких исполинских колонок, чтобы перекрыть рев сирен ПВО и вой падающих шаров.

Возле самого эвакуационного пункта образовалась такая давка, что нельзя было совершить лишнего движения. За каждого человека в отдельности решала толпа. Кричали женщины, плакали дети, матерились и пихались озверевшие мужики в надежде первыми успеть пробраться к автобусу – военные еле-еле сдерживали натиск. Неподалеку началась стрельба, но тут же затихла – в это место упал огненный снаряд, превратив десятки солдат и гражданских в тлен, а сотни раскидав в разные стороны.

Максим, задыхаясь в жерновах тел, все-таки сумел миновать эвакопункт, пробиться в тоннель под Тверской и выскочить на относительно свободный участок Садового кольца. Правда, здесь обнаружилась другая проблема: народ валил в противоположную сторону, к тому же пресловутому эвакопункту.

Через три-четыре минуты ему удалось выбраться на обледенелую, усыпанную стеклом и кирпичной крошкой обочину и добежать до Малой Дмитровки, где люди вновь столпились, и движение замерло окончательно.

– Что там? – стараясь восстановить дыхание, спросил Долгов у молоденькой девушки, похожей на трагического актера из-за сильно потекшей туши.

– Перекрыто. Правительственный кортеж из центра едет… Козлы! Хоть бы в них одна из этих хреновин долбанула! Максим, грязно выругавшись, протиснулся к стене дома и принялся аккуратно лезть вперед, чтобы, как только движение возобновится, оказаться в первых рядах. Он уже практически добрался до милицейского кордона, когда сильная рука развернула его за плечо.

– Куда намылился, братишка? Больше всех надо? – От лысого парня в меховой кепке ощутимо несло перегаром.

– Отпусти, – попросил Максим, стараясь вырваться.

– Ген, гляди, какой прыткий.

Бородатый мужик, стоявший рядом, ощерился и, выпростав из давки руку, ударил Максима локтем в висок. У Долгова из глаз сыпанули искры, он инстинктивно стал отталкивать от себя пьяную парочку уродов, но лысый налег на него всем весом, пользуясь давлением толпы, и Долгов понял, что вздохнуть больше не сможет. На секунду его охватил панический страх, какой, наверное, возникает у тонущего человека, когда до смерти хочется глотнуть воздуха, а вместо этого получаешь литр воды в легкие.

– Сдохни, сучонок, – с ненавистью просипел парень в кепке.

Максим изо всех сил рванулся в сторону, но получил такой зверский удар в челюсть, что на несколько секунд отключился. В ушах – или в мозгу – осталась единственная пульсирующая фраза: «Лишь бы Маринка и Ветка выжили…»

Когда сознание вернулось к Максиму, несколько раз шарахнув взбесившимся от нехватки кислорода сердцем по смятым ребрам, его тело уже куда-то волокла толпа.

Долгову дико повезло. Если бы милицейский кордон держал осатаневшую человеческую кашу еще минуту – он бы элементарно задохнулся, даже не приходя в себя…

Двое сволочей, избивших Максима, ускакали вперед метров на двадцать.

Рыча от боли в виске и разбитой губе, он заставлял себя переставлять ноги, чтобы не упасть и не сгинуть под тысячами ботинок. «Лишь бы они оставались дома, лишь бы – дома…» О том, что в его двенадцатиэтажку может попасть снаряд, Долгов даже не думал. Это оставалось за пределами воображения.

Сверху раздался уже приевшийся пульсирующий звук, и бегущие люди, не сбавляя темпа, автоматически прикрыли руками головы. Огненный шар вспух слепящим коконом метрах в пятидесяти от Максима. Низкое жужжание ударило в барабанные перепонки, воздушная волна – в грудь и лицо, а смешанный запах озона и пережаренной плоти – в ноздри, но он продолжал бежать.

Главное – самого не задело, значит, нужно двигаться вперед…

Носки его разбухших от слякоти туфель мелькали перед глазами, давая понять, что бег не прекратился. Что метр за метром он приближается к самому родному и близкому – к семье.

Небо пылало чужими красками, таинственные плазмоиды наносили удар за ударом, с нижней губы падали в грязь капли крови, в мозгах звенящим колоколом отдавался каждый толчок сердца, кричали люди, выли сирены, Москва горела, а он бежал к двум людям, которым был нужен. Бежал, отгоняя память, услужливо подбрасывающую раз за разом одну и ту же картинку… Их с Маринкой сплетенные тела, танцующие в невесомости, словно глубоко под водой. Движения медленные, но пронизанные энергиями с полярным знаком: от этих прикосновений вздрагивает каждая мышца, вибрирует, как струна, каждый нерв, бьются в унисон две жизни. За миллионы километров от Земли. За миллиарды лет до края Вселенной…

Он бежал вперед.

Он даже не заметил застывшую в лужице битума меховую кепку с дымящимися ворсинками на козырьке.

Сквозь розовую пелену, дрожащую перед глазами, Максим увидел свой дом.

Ближняя боковая стена была в двух местах прожжена, и часть ее обрушилась, обнажая дымящиеся внутренности чьих-то квартир. Вокруг валялось множество обломков бетонных перекрытий, столбов и рекламных щитов, сам проспект Мира был забит столкнувшимися машинами, а сквозь оставшуюся щель бесконечным потоком в обе стороны сочились люди. Чуть поодаль, возле разбитого купола станции метро, виднелись следы брошенного эвакопункта: разбросанные по снежной жиже ограждения, целая гора скарба, в которой копались несколько мародеров, остов сгоревшего автобуса. Множество уличных фонарей было разбито, поэтому весь этот пейзаж местами утопал в полумраке – словно темные язвы подтачивали жизнь…

Долгов побрел поперек потока людей к дому, не замечая, как его толкают и обкладывают матом.

Страшная, непредсказуемая, необъяснимая атака с воздуха закончилась десять минут назад. Так же внезапно, как началась. Вслед за этим небо перестало переливаться цветными волнами и приобрело нормальный оттенок столичной ночи. Не считая дыма и пепла, которые разносились ветерком над развалинами гигантского мегаполиса.

Несмотря на прекращение чудовищной бомбардировки, сотовая связь так и не восстановилась. Не работало телевидение, молчало радио, висели все серверы Интернета, во многих районах были перебои с электроэнергией из-за поврежденных подстанций, сбоили водоснабжение и канализация, не везде сохранилась нормальная подача газа.

Милицейские и военные машины проезжали то тут, то там и по громкоговорителям советовали жителям взять предметы первой необходимости, суточный запас пищи и проследовать к ближайшему эвакопункту, чтобы покинуть город. По слухам, в Подмосковье уже разворачивали первые палаточные городки для беженцев. Над особенно сильно пострадавшими кварталами кружили вертолеты МЧС, а иногда в вышине слышался далекий гул истребителей – военные самолеты на свой страх и риск летали практически «вслепую», потому как радиосвязи между экипажами и диспетчерами не было. Временами по улице, разгоняя толпу, с громким лязгом проползал танк. Правительство молчало – складывалось ощущение, что никто не знает: что произошло, что делать и чего еще ожидать. Связи с другими городами не было, словно кто-то специально перерубил все доступные каналы, в том числе – оптоволоконные, радиорелейные, спутниковые и даже самые обыкновенные проводные. Некоторые утверждали, что от нападения пострадала только Москва, другие же считали, будто и остальные мегаполисы подверглись таким же массированным ударам.

Первая волна паники поутихла. Наступило время осмысления событий и настоящего, глубокого, всепоглощающего страха, от которого некуда деться…

Максим слегка восстановил дыхание и вновь перешел на бег. Он, перепрыгивая через бетонные плиты, куски арматуры и тлеющие доски, добрался до подъезда.

Охранника на месте не было; его компьютер таращился безжизненным зрачком монитора на ряды почтовых ящиков и был покрыт копотью. Но лифт, как ни странно, работал. Долгов окоченевшим, испачканным в саже пальцем вдавил кнопку вызова – сверху раздался глухой гул спускающейся кабины.

«Хоть бы дождались, хоть бы дождались…» – трепыхалась единственная мысль.

Лифт…

Десятый этаж.

Выйти… Площадка… налево и прямо…

Общая стальная дверь была распахнута настежь. В коридоре горел свет, но никого не было. Обувь оказалась разбросана, будто соседи впопыхах собирались и уходили прочь. Возле тумбочки кверху полозьями валялись старинные детские санки. Максима кольнуло предчувствие беды, взрывающее пустоту внутри сердца…

Он подбежал к двери своей квартиры, дернул за ручку – заперто. В отчаянии он принялся колотить по дорогой обивке ногой и ритмично жать на кнопку звонка одновременно.

– Маринка! Открывай! Ветка! Слышите меня!

Из разбитой губы вновь засочилась кровь. Долгов ощутил, как розовая пелена, висящая перед глазами, будто становится все плотнее. Раскаленные слезы жуткого страха слетели с ресниц.

Никто не открывал.

– Стоп, – сказал он сам себе, прекращая долбить. – Нужно успокоиться. Если они не открывают, это вовсе не знач-чит, ч-что их там нет. Ключи… Конечно, кретин, у тебя же есть ключи…

Крупная дрожь продолжала бить Максима. Он не хотел, не желал, не имел права чувствовать себя бессильным! Привычным движением он сунул руку в карман плаща, чтобы достать связку ключей…

Кисть прошла сквозь ткань… Как это?

Он перевел взгляд вниз, и сердце екнуло… Кармана не было. Его оторвали еще в толкучке возле МИДа.

– Нет-нет-нет, тихо… – сцепив пальцы в «замок», забормотал Долгов, чувствуя, как приближается безумие.

В следующий миг он с утроенной силой бился в дверь собственного дома, где должны были быть Маринка и Ветка. Не помня себя, он кричал что-то, срываясь на хрип, матерился, молил, угрожал, шептал ласковые слова…

Дверь оставалась заперта.

Никто ее не открыл.

Никто даже не появился на лестничной клетке, чтобы посмотреть на обезумевшего мужика с разбитым лицом, в рваном плаще и грязных брюках, молотящего кулаками по бесчувственной коже, под которой притаилась сталь.

Лишь разбросанная обувь и перевернутые санки были тому свидетелями.

Наконец Максим выдохся. Он сполз на пол и прислонился спиной к неприступной двери. Глубоко вздохнул. Способность рассуждать здраво постепенно возвращалась к нему…

Долгов поглядел на костяшки своих пальцев, которые должны были превратиться в сплошные раны, и вздрогнул.

Его руки были покрыты тонкой корочкой льда.

Максим инстинктивно разжал кулаки и резко отстранил ладони от себя, словно хотел их отбросить подальше. Лед разлетелся на мелкие осколки.

– Неужто так сходят с ума? – тихо произнес Долгов и хотел добавить что-то еще, но тут его взгляд упал на сложенный вчетверо альбомный лист, валяющийся под тумбочкой.

Повинуясь истерично заверещавшему внутреннему голосу, он схватил его и развернул… Ну наконец-то! Максиму показалось, что его сердце за несколько следующих ударов втолкнуло в аорту двойную порцию крови.

Сквозь розовую пелену он любовался выведенными через копирку буквами, написанными почерком Маринки, и тихонько смеялся от счастья. «Как же так могло получиться? – думал он. – Наверное, записка была всунута в щель между дверью и косяком, а когда я начал стучать, ее отнесло под тумбочку. Только Маринка, умница моя, могла догадаться оставить дубликат послания снаружи, учитывая, что в суматохе можно посеять ключи… Умница ты моя! Молодчина! Любимая… Но откуда у нас в доме взялась копирка? Вот уж не думал, что посреди двадцать первого века такую бумагу еще можно где-то найти…»

Лишь спустя минуту Максим сумел сконцентрироваться и начать читать торопливое, местами сумбурное послание.

Макс! Происходит что-то ужасное! Все телефоны отрубились, никак не могла с тобой связаться. Ветка в истерике, за окном какой-то хаос творится, ни одна программа по телевизору не работает! Пришли военные и милиция, начали кричать, что всем нужно срочно эвакуироваться или спускаться в бомбоубежище, но насильно никто никого заставлять не собирается. Бомбоубежище наше ты видел – это склеп для суицидников-мазохистов… Сначала я хотела остаться и дождаться тебя, но потом испугалась за Ветку – а вдруг в нашу квартиру попадет одна из этих молний? Поэтому я согласилась. Убраться бы к чертовой матери! Нам сказали, что по этому направлению людей эвакуируют в Сергиев Посад, но я отказалась и попросила, чтобы нас самолетом доставили в Симферополь, подальше от этой мясорубки. Ты же помнишь, что в Алупке живет моя двоюродная сестра! Мы побудем у нее, пока не закончится война… или что это вообще такое?.. Не важно… Адрес написан ниже. Как только телефон подключат, сразу позвоню! Прилетай к нам скорее! Ветка все время сквозь рев спрашивает, где папа, ревет все время… Впопыхах пишу, так что если что-то путано – не обессудь… На всякий случай копию в дверь воткну, кстати… Думала, никогда копирка не пригодится, а выкинуть все никак не решалась – а вот как вышло, пригодилась… Военные сперва наотрез отказались нас везти в аэропорт, сказали, что все гражданские полеты отменены из-за метеоусловий и отсутствия радиосвязи, но я предложила им до хрена денег, наличку, которая дома была, отдала, акции и несколько карточек. Пошушукались с офицером и сказали… солдаты, в смысле… что можно попробовать уговорить какого-то там генерала и посадить нас на спецрейс Минобороны, следующий на Украину… Ой, Макс! Дом содрогнулся! Кажется, одна из этих штук попала по стене… Все, нам пора выходить. Взяли самое необходимое. Любим тебя. Приезжай!

Маринка и Ветка.

Ниже был приписан адрес.

Вот и все.

Дальше – длинная пустота. Дальше – лишь эфемерная надежда, что они благополучно доберутся… Что самолет не собьется с курса и совершит посадку «вслепую»… Что там, в Крыму, спокойно… что… смертоносный огненный дождь больше не будет падать на головы людей… что…

Максим опустил руку с письмом и вгляделся в груду обуви. Среди месива из ботинок, кроссовок, тапочек, туфель, сапог и хоккейных коньков виднелся носочек Веткиной сандалии. Крохотный голубенький кусочек замши.

Долгов встал и выгреб его из-под грязных подошв…

Крохотный голубенький кусочек родного неба.

Глава третья

– Никогда не думал, что придется по ней ехать, – сказал заместитель министра обороны, придерживаясь за поручень. Сидеть ему не хотелось. – Слышать слышал, но бывать не приходилось. Она ведь секретная?

– Ты имеешь в виду эту ветку метро? – уточнил генерал. – Ни хрена она не секретная. Как построят что-нибудь новое под землей, сразу же диггеры все излазят. Везде нос свой любопытный суют.

– Кто-кто? Какие еще диггеры?

– Считают себя хозяевами подземелий, исследуют заброшенные тоннели, бункеры, каверны. Даже канализации под городами. Составляют карты и иногда, болваны этакие, выкладывают их в Интернет…

– Но это же военный объект! Он охраняться должен.

– Эти кроты в любую щель пролезут. Если нужно какую-нибудь диверсионную операцию провернуть или еще что опасное под землей, то лучших исполнителей не найти. Никакие спецназ с десантурой им ниже уровня моря и в подметки не годятся.

– Да уж, век живи…

Свет в вагоне на несколько секунд погас, затем, померцав, вновь загорелся.

– Хотелось бы… век, – буркнул генерал, вспоминая летящие с неба огненные шары.

Даже его, старого вояку, боевого офицера, до мурашек пробрало это зрелище, когда весь штаб подняли по тревоге среди ночи. Сначала комсостав решил, что это ракетный удар, но довольно скоро стало ясно – нет. Разрушительные сгустки энергии не были похожи ни на снаряды, ни на бомбы, ни на какие другие известные средства воздушной атаки. Это было что-то принципиально новое. ПВО ничего не могло поделать: ракеты, пущенные наперехват, сбивались с курса, мазали, вся их современная электронная начинка «сходила с ума». Истребители, которые по приказу командующего ВВС взлетели с подмосковных аэродромов, тоже оказались бессильны – они сгорали, словно сделанные из папиросной бумаги, при столкновении с шарами. С орбитальных станций и комплексов слежения за околоземным пространством не поступало никаких новостей: связь отключилась в первую же минуту атаки. Из-за этого оказалось практически невозможно координировать действия военных подразделений. Радиоволны словно «вязли» в воздухе. Хорошо хоть эвакуировать гражданское население удалось более-менее организованно: спасибо спасателям и милиции – помогли.

Генерал с силой потер красные глаза сухими пальцами, машинально вытащил из футляра очки и водрузил их на переносицу. Поглядел, как за стеклом проносятся кабели, изредка мелькают желтые огни.

Спец-линия вела из Кунцево в окрестности Кубинки, где на глубине пятидесяти метров располагался бункер. Она была предназначена для экстренной эвакуации командования вооруженных сил и ФСБ, членов правительства, президентского аппарата и прочих власть имущих в случае угрозы ядерной атаки. За сегодняшнюю ночь уже восьмой состав несся прочь из Москвы.

Пожилой военный хмыкнул и покрутил в руках фуражку. Сколько он уже не ездил в метро? Лет пять, пожалуй, – с того времени, как липовые боги покинули Землю. М-да, зажрался на генеральском-то пайке и со спец-сигналом на крыше служебной машины.

К заместителю министра подошел помощник и протянул планшетный PC с длинной таблицей на экране. Поезд мотнуло на стрелке, и компьютер чуть не вылетел из рук чиновника. Он чертыхнулся, сел на скамейку и принялся пролистывать выкладки аналитиков. Спустя минуту его светло-рыжие брови непроизвольно съехались к переносице.

– Ну? Что твои ушлые архаровцы выяснили? – спросил генерал, снимая очки.

– Удар был нанесен не только по Москве, – как-то беспомощно, по-детски обиженно засопев, ответил замминистра.

– Это я знаю, – кивнул генерал.

– Откуда?

– Интуиция, сынок. Все ж немало лет я в военной разведке проработал.

– Могли бы и поделиться соображениями.

Чиновник захлопнул планшет, сморщившись при слове «сынок». «Этот вояка ни черта не понимает в политике, считает, что управлять можно только с помощью авторитета да божьей помощи, – подумал он. – На старых лаврах верхом скачет. Моя б воля, снял бы с должности сию минуту».

Генерал лишь едва заметно улыбнулся, поглядывая на нахохлившегося политикана.

Поезд начал притормаживать. Присутствующие в вагоне чиновники и военные нетерпеливо встали со своих мест. Этот состав был уже полупустой, на нем ехали те, кто дольше всех оставался на местах, чтобы помочь организации обороны и эвакуации. Кто-то с целью выслужиться, кто-то по иной, не всегда понятной посторонним причине.

Наспех повязанные галстуки, разномастные пиджаки и свитера, туфли за пятьсот евро и дешевые кроссовки, кое-как накрашенные жены и жмущиеся к ногам дети, портфели из натуральной кожи и дорожные чемоданы – все можно было увидеть в этой «шлюпке», плывущей прочь от гигантского тонущего лайнера. Все. Кроме безмятежности и радости.

В глазах людей дрожал страх.

Некоторые скрывали его за деловитой суетливостью, другие даже вяло пытались отшучиваться, но страх сквозил в каждом кубическом миллиметре сыроватого подземного воздуха… Страх слишком неподатлив, чересчур игловиден по своей природе, чтобы спрятать его за черным стеклом зрачков. Страх все равно пронзит роговицу и скользнет наружу.

Наделенные властью, имеющие доступы к денежным щупальцам государства, крушащие судьбы и вершащие историю, привыкшие командовать сотнями людей, отдавать приказы и не глядя подмахивать дорогими ручками рапорты – все они оказались беззащитны под небом, вдруг разразившимся огненным дождем.

Получилось, что некому стало раскрыть зонтик…

Слева мелькнули какие-то служебные помещения, и потянулась ярко освещенная платформа. Поезд скрипнул тормозами и замер.

Двери с облупленной надписью «Не прислоняться» разошлись.

* * *

– Господа офицеры! – громко сказал человек в подполковничьих погонах.

Бормочущие о чем-то друг с другом военные поднялись при виде входящего генерала, протирающего очки. Он был уже не тот, что четыре года назад, когда отправил под трибунал половину командного состава штаба: осунулся, изрядно полысел, обзавелся новыми морщинами – годы брали свое. Только вот почему-то при виде его высокого бликующего лба все равно хотелось встать.

Вокруг восхождения этого человека к верхам военной власти витало множество слухов. Многие из них были связаны с неслыханной по дерзости операцией, которую он помог провернуть на каком-то секретном объекте в Сибири, но подробностей никто толком не знал, кроме нескольких высших государственных чиновников. Фактом оставалось лишь то, что после переполоха, устроенного взводом под его командованием в районе Томска, полетели не только погоны и головы.

После этого трусливо сбежали «боги», лишившие планету огня.

– Николай… – начал министр обороны, привставая из-за гигантского стола.

– Если бы ты, Леша, служил под моим началом, то сейчас бы уже наполнял свои пещеристые тела кровью с бромом и вприпрыжку бежал драить напряженным членом сортиры.

Министр опешил.

– Ну, что вылупился, как начпрод на осетрину? – Генерал, вздохнув, опустился на стул. – Кто ж служебные документы кладет текстом вверх!

– Здесь ставка командования, а не проходной двор. И секретов от присутствующих я не имею, – оправившись от шока, отрезал министр, но несколько бумаг, лежащих перед ним, все же автоматически перевернул.

– Секреты тут действительно ни к чему. Дисциплина нужна, Леша. Иначе нам с тобой дальше этих сраных бумажек никуда не уехать.

– Ладно, Николай, хватит балаган устраивать, – сухо произнес министр.

Генерал надел очки и внимательно посмотрел на свои жилистые руки.

– Выкладывай суть, – сказал он через десять секунд, и глубокая, кривая морщина взрезала костистый лоб. – Связь с другими пострадавшими городами установлена?

– Связи нет. Только авиация. Пилоты передают сведения.

– Как же они, болезные, без навигационных сигналов?

– Почти «слепцами» летают.

– Сколько крупных городов атаковано, кроме Москвы, Леша?

Министр потер ладонями уши и щеки, словно не хотел ничего больше слышать, и ответил после паузы:

– Двадцать семь. Только в России.

По длинному кабинету с низким беленым потолком пронесся легкий гул. Видимо, цифра была для многих в новинку.

– Уже поступили сведения о нападении на Нью-Йорк, Киев, Прагу, Стамбул, Токио, Тегеран. Вообще картина какая-то странная вырисовывается… С одной стороны, атакованы несколько десятков мегаполисов и больших городских агломераций, с другой… шары разнесли в клочья добрую сотню небольших ПГТ и деревень, явно не имеющих стратегического значения. В основном у нас – в России. Странный какой-то выбор целей… Хаотичный. Ладно, над этим аналитики пусть потеют.

Заместитель министра, который ехал в метро вместе с генералом, вскинул светло-рыжие брови и обратился к непосредственному начальнику:

– Алексей Иванович, но куда смотрели наши РВСН и ПВО? Военно-космические тоже маху дали…

– Помолчал бы ты… «пиджак», – шепотом сказал коренастый офицер, командующий ракетными войсками.

Он произнес это совсем негромко, но получилось так, что фразу услышали все присутствующие. На мгновение в кабинете повисла тишина.

– Как ты меня назвал? – багровея, спросил заместитель.

Ракетчик хотел было что-то ответить, но министр со всей дури шарахнул по столу кулаками, от чего лежащие перед ним бумажки пугливо разлетелись в разные стороны.

– Отставить! – проорал он, заставив вздрогнуть заместителя. – Вы что, вконец рехнулись?! Нашли время выяснять, у кого члены длинней и звезды толще!

Мужчины посопели, но продолжать перепалку не решились.

– Дисциплина, – пожал плечами пожилой генерал, продолжая смотреть на свои руки. – Ты не отвлекайся, Леша. Скажи, какие потери среди гражданского населения.

Министр снова потер уши.

– Сейчас сложно сказать точно… Спасатели и МВД называли цифру… что-то около ста двадцати тысяч в одной только Москве. И раненых раза в три больше.

– А что с военными?

– Сухопутные и морские части практически не пострадали. А вот авиации досталось сполна.

– Разрешите, господин министр? – подал голос командующий ВВС, чернобровый крепыш с орлиным носом. – Московский авиационный полк разбит подчистую. Потери составляют по приблизительным оценкам более шестидесяти процентов. Главным образом истребители и боевые вертолеты. В других эскадрильях дела получше, но и там ударная мощь серьезно пострадала. Пилоты – опытные боевые офицеры – в растерянности. Они просто не понимают, что делать в воздухе с противником, который неуязвим для пушек и ракет. Они не понимают, зачем их вообще бросили атаковать цели, которые по всем характеристикам подпадают под ведомство ПВО и стратегических ракетчиков! Сбиты даже семь самых современных истребителей-стелсов «Иван Кузнецов». Скажу прямо, если бы атака продолжалась еще полчаса, то остатки ударных групп пришлось бы возвращать на аэродромы, чтобы не потерять последний резерв… Я отдал приказ поднимать самолеты и вертолеты в воздух на свой страх и риск, не зная – имеем ли мы дело с пилотируемыми объектами противника… И теперь прошу об отставке.

– Отказываю, – устало произнес министр. – В военное время подобные заявления по меньшей мере непатриотичны.

– Какой, на хрен, патриотизм! Мы не выдержим повторной атаки, господин министр, – покачал головой командующий ВВС. – Бессмысленно губить ребят, не зная, как нанести хотя бы минимальный урон противнику.

– Значит, мы узнаем. Есть какие-либо вести с орбиты?

– Глушняк. Полная радиоблокада, – буркнул командующий военно-космическими силами, стукнув по нескольким клавишам на своем планшете. Тупо добавил: – Но шары – не метеориты. Они управляемы.

– Это мы уже имели несчастье видеть.

Пожилой генерал наконец оторвал взгляд от сухой кожи на своих руках и поднял глаза на министра.

– Леша, у нас совсем нет времени.

– И что ты предлагаешь? – взорвался тот. – Сыграть напоследок в кегельбан?! ФСБ, внешняя разведка, военные гнут извилины и спины последние пять часов, как проклятые! Что-то никто пока не смог разгадать намерений противника! Более того! Неизвестно, что за оружие он использует! Тактики и стратеги мозги свернули, пытаясь понять, по какому сценарию агрессор намерен вести дальнейшие боевые действия и намерен ли вообще! Президент отдувается на экстренном саммите ядерных держав в Брюсселе, где все, я уверен, тычут пальцем друг в друга и брызжут слюной! Люди, обыкновенные люди в панике! Вандалы громят все, что не успели разбомбить хреновы шары, а мародеры собирают оставшуюся после них падаль! Миллионы гражданских эвакуируют из ста с лишним крупных городов, во многих из которых введено военное положение…

Он перевел дух и добавил на тон тише:

– Хорошо сидеть здесь, под пятидесятиметровым слоем железобетона… Может, ты, Николай, разберешься в ситуации, а?

– Разбираться мы будем вместе, – ответил генерал, оторвавшись от раздумий. – Но попробую кое-что разъяснить. Точнее, сам я полный профан в той области, о которой пойдет речь, но попросил одного старого приятеля, представить довольно любопытную гипотезу. И если она верна, нам не поможет даже километровый слой титана. Молись, Леша, молись, если веришь во что-нибудь, молись тысячу раз, чтоб эта гипотеза не подтвердилась.

Министр нахмурился, но промолчал.

– Подполковник, – обратился генерал к офицеру, сидевшему ближе всех к двери. – Будь любезен, проверь, не прибыл ли последний поезд из Москвы. Мне нужен человек по фамилии Буранов. Андрей Буранов.

Подполковник кивнул и вышел.

– И кто же этот… Буранов? – поинтересовался назойливый замминистра. – Обладатель сверхсекретного инопланетного оружия? Или, может быть, пророк?

– Знаешь, если я пообщался с тобой в вагоне метро, это не значит, что ты имеешь право язвить, – проговорил генерал, даже не повернув голову в его сторону. – Ты офицер или говно?

Замминистра вскочил, сжав кулаки, и оттолкнул пинком стул.

– Да что ты себе позволяешь, старпер твердолобый?! – вскрикнул он. – Что ты понимаешь в политике? Ты кто такой, чтоб мне перечить?

Генерал поднялся и, сделав два шага к взбесившемуся чиновнику, врезал тому в челюсть. Затем, хватанув за плечи, резко потянул на себя и приложил коленом под дых.

Заместитель министра упал, свернувшись пополам и захрипев. Никто из офицеров не произнес ни слова.

Генерал взял скорчившегося политикана за шиворот и с усилием поволок к выходу, приговаривая:

– Я Пимкин Николай Сергеевич. Генерал-лейтенант вооруженных сил Российской Федерации, командующий разведывательными войсками, боевой офицер, имеющий четыре ордена и семь медалей, которые честно заслужил, подставляя собственную жопу под пули.

Открыв дверь, он вышвырнул чиновника в узкий коридор, заставив отпрыгнуть в сторону часового. И добавил:

– А вот ты и впрямь «пиджак».

Пимкин вернулся на свое место, сел и снова уставился на сухие руки. На одной из костяшек остался кровоточащий след от двух зубов.

– Грубовато, но справедливо, – натянуто усмехнулся министр через полминуты. – Ты, Николай Сергеевич, уволил товарища, избавив от сей противной участи меня.

– Давно пора было, – не выдержал командующий ракетными войсками. – Я ж говорил: «пиджак»…

Офицеры дружно хохотнули, сбрасывая напряжение. Только Пимкин так и не улыбнулся, чувствуя, как нечто вязкое и жуткое с каждой минутой подкрадывается к сердцу все ближе.

То ли обыкновенная старость, то ли обыкновенный страх…

Открылась дверь, и зашел сильно озадаченный подполковник. Отрапортовал:

– Товарищ генерал-лейтенант, поезд прибыл. Андрей Буранов на нем был… – Он как-то растерянно поглядел на Пимкина. – Простите… это точно тот, кого вы искали?

– Покажите, и я вам отвечу.

Подполковник посторонился, впуская в кабинет пухлого пацана лет пятнадцати с россыпью прыщей на носу и щеках. Парень был облачен в засаленную коричневую косоворотку и мятые брюки, левой рукой он придерживал под мышкой массивный старенький ноутбук, а правой то и дело поправлял торчащий из-под куртки свитер.

В помещении повисла такая зубодробительная тишина, что стало слышно, как сопит вихрастый подросток.

– Точно, – удовлетворенно кивнул генерал. – Тот.

Когда втащили агрегат, некоторым офицерам пришлось встать и отодвинуть стулья, чтобы он поместился на небольшом пространстве возле двери.

Больше всего это напоминало качественную имитацию гибернатора из фантастических фильмов – вытянутый цилиндр метрового диаметра из тусклого металла с прозрачным участком стенки, за которым виднелся еще один внутренний резервуар. С виду – пустой. От оснований цилиндра в коридор тянулись какие-то шланги и кабели, на переднем краю подставки находилась сенсорная панель.

Подросток уже освоился: он деловито подгонял солдат, двигающих непонятное устройство так и сяк, раздавал указания ассистентам, которые были вдвое, а то и втрое старше его самого.

– Левый край слегка вперед выставьте, чтобы обзор был лучше. Ага, спасибо. А здесь нельзя освещение прибавить? Нет? Жаль… Вова, включи подсветку на три. Без перегрева…

Военные хмуро наблюдали за священнодействием, изредка перебрасывались друг с другом отрывистыми репликами, пожимали плечами.

– Пимкин, что за балаган ты здесь устроил? – обрел наконец дар речи министр. – Страна в руинах, а ты в «Дум» поиграть решил?

Генерал успокаивающе похлопал его по плечу и взглянул поверх очков на Буранова.

– Леша, успокойся, дыши ровнее. Этот парень сейчас полезнее двадцати снаряженных авианосцев и пяти танковых дивизий… В двенадцать лет он освоил курс физмата МГУ, в тринадцать понял общую теорию относительности Эйнштейна, в пятнадцать написал докторскую и не смог защитить лишь потому, что в этом возрасте положено учиться в десятом классе и мацать баб за сиськи, а не становиться доктором наук и получать нобелевки по физике…

– Пимкин, ты надо мной издеваешься? – громко спросил министр обороны. – Лучшие умы сейчас дым с копотью из извилин пускают в рамках программы госбезопасности, а ты мне притащил пацана с прыщами на морде и муляжом грави-пушки?

– Он и есть лучший ум, Леша. И молись, чтобы этот ум оказался не прав, в чем я все сильнее сомневаюсь… Андрюша, ты закончил?

– Да, Николай Сергеевич. Начинать?

– Конечно. Господа офицеры, прошу внимательно выслушать Андрея. Возможно, от его предположений зависит вся дальнейшая стратегия и тактика ведения войны.

Кто-то из военных переспросил:

– Войны?

– Боюсь, что да. Войны. Самой масштабной в истории человечества.

Присутствующие скептически пощелкали языками.

– Это цирк какой-то… – вздохнул министр и привычным движением потер уши.

Буранов закончил возиться с настройкой агрегата и повернулся к военным. Несмотря на то, что внешне парень старался казаться невозмутимым, он все же немного робел перед людьми, распоряжающимися оборонным потенциалом одной из самых мощных мировых держав.

– Господа, – начал Андрей сипловатым, не поставленным голосом. – У меня есть гипотеза насчет сегодняшнего нападения. Сначала я хотел бы убедиться, что вы сумеете понять, о чем я буду говорить. Все знают, что такое плазма?

Чиновники и генералы замялись, захмыкали. Они давно отвыкли, что вопросы задают им, а не наоборот. Никто не хотел лезть в шкуру ответчика.

– Мы будем сотрудничать или ломаться? – вдруг раздраженно и напористо поинтересовался Буранов, ловко скинув с покатых плеч косоворотку.

– Четвертое состояние вещества, – сказал один из офицеров, невольно поддавшись неожиданному натиску мальчишки. – Плазма – это четвертое состояние вещества. – Верно, – кивнул Андрей. – Но не емко. Я вкратце объясню, чтобы впоследствии мы понимали друг друга без лишних оговорок.

– К чему все это? – не вытерпел министр, снова начиная звереть. – Мы что, лекции по физике собрались здесь слушать?! Николай, я приказываю срочно прекратить эту клоунаду!

– Леша, дай пареньку всего несколько минут. Я уверен, тебя заинтересуют его выкладки.

Министр издал звук, похожий на шипение, но все же не стал перечить пожилому генералу.

– Плазма – частично или полностью ионизированный газ, – продолжил Буранов. – Можно даже сказать: одна из разновидностей процесса горения. Очень занятная и необычная разновидность. При сильном нагревании, как известно, любое вещество превращается в пар. А вот если увеличивать температуру и дальше, то резко усилится процесс термической ионизации, а именно: молекулы начнут распадаться на атомы, которые затем превратятся в ионы. Это, думаю, всем понятно. Дальше – больше. Особое свойство плазмы – ее квазинейтральность. Не пугайтесь терминологии, я сейчас все объясню очень доступно. Чтобы вещество стабильно находилось в состоянии плазмы, плотности положительных и отрицательных зарядов должны в нем быть одинаковы. То есть поле внутри должно равняться нулю. Грубо говоря: сколько «плюса», столько и «минуса». Равновесие.

Министр нетерпеливо кхыкнул.

– И вот тут начинается самое интересное. – Андрей поднял вверх указательный палец. – В резком отличии свойств плазмы от свойств нейтральных газов определяющую роль играет любопытный фактор. Взаимодействие частиц плазмы между собой характеризуется кулоновскими силами притяжения и отталкивания, убывающими с расстоянием гораздо медленнее, чем у нейтральных частиц. По этой причине связь элементов в плазме является, строго говоря, не «парной», а «коллективной» – одновременно по цепочке взаимодействует друг с другом большое число частиц. Громадное число частиц. Просто невообразимое. И эта переменная может стремиться к бесконечности при некоторых… э-э… особых условиях…

– Что это, мать твою, значит? – воскликнул министр, становясь пунцовым.

– Это значит, что вещество в состоянии плазмы практически всемогуще.

– И? Оно может без предупреждения бомбить города?

Казалось, министр сейчас выхватит именной «наган» и начнет палить во всех подряд. Буранов примиряюще выставил ладони вперед:

– Секунду. Сейчас мы с вами проведем один опыт…

Он подошел к агрегату и ввел что-то на сенсорной панели. – Всем хорошо видно? Можете подойти ближе, это абсолютно безопасно.

Через миг любопытство одержало вверх над командно-административными атавизмами, и офицеры столпились за спиной Буранова. Министр встал со своего места и чуть ли не строевым шагом подошел к остальным, давая понять, насколько он раздражен.

Андрей обвел всех цепким, взрослым взглядом ученого, который совершенно не сочетался с его прыщавой физиономией, и пояснил:

– Это камера, заполненная холодной плазмой инертного газа аргона. Внутри вы видите два электрода, через которые сейчас мы пропустим высокое напряжение для создания электрической дуги… Вова, врубай генератор!

За стеклянной поверхностью цилиндра в слегка подсвеченной внутренней камере с негромким щелчком вспыхнула искра, и бледно-фиолетовая молния принялась извиваться между жалами электродов. Через некоторое время рядом с разрядом стали возникать небольшие полупрозрачные шарики величиной с горошину.

Военные – взрослые, толстокожие мужики – зашептались и принялись подталкивать друг друга локтями, словно восьмиклассники на практическом уроке физики.

– Обратили внимание на возникшие шарики? Это плазма. Под действием высокого напряжения она сконцентрировалась в сферы диаметром от нескольких микрон до сантиметра. А теперь взгляните на увеличенную картинку одной из сфер.

Он двинул «мышкой», и на экране его ноута появилось дрожащее изображение, переливающееся всеми цветами радуги. Оно перетекало, кипело, вибрировало.

– Вглядитесь внимательнее. Сфера двухслойная – на внешнем слое электроны, на внутреннем – положительно заряженные ионы. А в центре обыкновенные атомы газа. Ничего не напоминает?

Военные переглянулись.

– Клетку, – вдруг сказал чернобровый командующий ВВС. – Живую клетку.

– Именно! – воскликнул Буранов. – Внешняя оболочка, защитный слой!

Офицеры загомонили. Даже министр заинтересованно всмотрелся в картинку.

– А теперь немного изменим температуру, – сказал Андрей, увлеченно вводя данные на сенсорной панели. – Глядите, что сейчас будет происходить с «шариками»…

Одна из крупных сфер во внутренней камере внезапно задрожала сильнее остальных и закрутилась, вытягиваясь в каплевидное тело. Она удлинялась до тех пор, пока в центре не сделалась уже, чем по краям. Затем, став похожей на восьмерку, лежащую на боку и бешено вращающуюся вокруг воображаемой продольной оси, «капля» конвульсивно дернулась, и «поясок» посередине исчез.

Теперь было две сферы.

Некоторые из военных крепко матюгнулись.

В течение следующей минуты еще шесть крупных шариков распались надвое.

– Да это же процесс деления, – прошептал кто-то. – Они размножаются…

– Не совсем так, но очень похоже, – подтвердил Буранов, возвращая прежний температурный режим. – При определенных условиях сгустки плазмы начинают «питаться» нейтральными атомами аргона, «переваривать» их и расщеплять на ионы и электроны. Скажу вам больше: иногда новорожденные «клетки» начинают испускать электромагнитные волны, словно передавая друг другу некую информацию! В свое время я даже зафиксировал, как одна из сфер «откликнулась», завибрировав с идентичной частотой!

Буранов повернулся к ошарашенным генералам с видом гения, только что изобретшего атомную бомбу.

– Вова, выключай, – обронил он через плечо.

Подача энергии прекратилась, и все шарики за двойным стеклом мгновенно исчезли.

Или погибли…

Через некоторое время министр сглотнул колючий комок в горле и, отогнав жуткие догадки, хрипло проговорил:

– Это… жизнь?

– Да, – неуклюже пожав одним плечом, ответил Буранов. – Это жизнь. Только проблема несколько в ином… Это искусственно созданная жизнь в холодных плазменных структурах, возможность которой предсказывал еще великий Константин Эдуардович более сотни лет назад.

– А в чем же проблема? – осторожно спросил коренастый генерал, командующий ракетными войсками стратегического назначения.

– Вы сейчас видели плазменную форму жизни. Совершенно не похожую на нашу – белково-нуклеиново-водную. Но если можно провести такую грубую аналогию – эта жизнь растительная.

Тишина резанула по ушам, и кто-то из офицеров поспешил уточнить:

– Отсюда следует, что может существовать и… животная?

– А вот об этом мы поговорим на следующем факультативном занятии, – с нездоровым блеском в глазах произнес подросток. – Не забудьте принести чистые тетрадки для контрольных работ.

Министр обороны шестой части суши почувствовал, что ноги стали ватными, и плюхнулся на ближайший стул.

Пимкин взашей вытолкал из кабинета всех аналитиков и подпер дверь древком российского флага.

– Успокойтесь, вашу мать! – прикрикнул он на гомонящих вояк, надевая очки. – Офицеры вы или барыги на базаре? Времени в обрез. Наполните пещеристые тела кровью и терпением! Дайте пацану закончить!

Буранов дождался, пока присутствующие притихнут, и продолжил говорить прежним сипловатым, не поставленным голосом. Вспыхнувший было на миг азарт в его глазах безвозвратно улетучился, сменившись занудностью отличника, вызубрившего урок.

– Вы только что видели, как под воздействием высокого напряжения плазма сгустилась в сферы и даже начала делиться, то есть проявлять явные признаки жизненной активности. Представьте, что мы увеличим напряжение, будем варьировать температуру, давление, произведем бомбардировку гамма-частицами и добавим еще какого-нибудь излучения. Плазма – настолько податливая форма вещества, что при определенных условиях вылепить из нее можно практически все, что угодно. Проблема в том, что для этого нужны огромные мощности, которые у нас имеются разве что в современных лабораторных комплексах. А теперь вообразим на мгновение, что эти немыслимые силы витают вокруг нас, только мы не умеем ими пользоваться, не видим их, проходим мимо и сквозь.

– Ближе к сути, парень! – поторопил министр.

– Моя гипотеза состоит вот в чем. Под влиянием неизвестных нам внешних и внутренних источников высоких энергий плазма может самоорганизовываться. Структура ее связей на ядерном и даже кварковом уровнях может изменяться как угодно.

– И?..

– А если плазма достигнет такой «зрелости», что начнет сама изымать энергию из окружающей среды? Если она научится питаться веществом? Излучениями? А если материей?

– Что тогда?

– Вы хотя бы представляете порядок усложнения, до которого может развиться структура, где каждая частица постоянно связана с любой другой в радиусе кулоновских сил притяжения и отталкивания? И так по цепочке. До бесконечности… Вы даже не можете вообразить и миллиардной доли той степени, до которой возможна самоорганизация таких процессов.

– Тогда Вселенная уже должна была сто раз взорваться и размазать нас по стенкам мироздания…

– Если бы было все так просто. Если бы. За пределами границ, которые мы условно обозначим красными флажками допустимого, начинают действовать законы энтропии. Любая система усложняется или упрощается до той поры, пока не достигнет определенного равновесия. Как на микро-, так и на макроуровнях. Возьмем, к примеру, наш, человеческий, мозг. Мы развивались на протяжении огромного количества времени, эволюционировали, умирали и выживали. И теперь стали теми, кто мы есть. Вряд ли через сто, тысячу или миллион лет наши сознание, рассудок, разум поднимутся на новый виток развития. Мы достигли своего предела. Возможны колебания, но порядок скорее всего останется тот же. – Буранов замолк, рассеянно потеребил свитер. И вдруг резко спросил: – Вы когда-нибудь слышали о плазмоидах?

Никто из присутствующих не ответил.

– Современная наука никогда не отрицала существования других форм разумной жизни, – проговорил подросток и как гвоздь вколотил: – Но впервые реальное доказательство мы получили несколько часов назад.

– Он псих? – осторожно спросил министр у генерала Пимкина через некоторое время.

– Основная среда их обитания – ионосфера, – невозмутимо продолжил Буранов. – Это горячий разреженный слой атмосферы нашей планеты, расположенный на высоте от 50 километров. Там для них просто райские условия: постоянные грозы, насыщенные электричеством ионизированные образования, магнитные бури. А выше – радиация, бесконечный поток частиц высоких энергий, несущихся от Солнца. Вы не задумывались, почему ваша связь отрубилась в считанные секунды? Почему нет сведений с орбитальных станций и спутников? Элементарно. Все это идет через ионосферу. Они ослепили и оглушили вас. И не только там, в вышине, но и здесь: радиоволны, электромагнитные поля, высокие и низкие частоты, рентген, гамма– и альфа-излучения и многое-многое другое – это всё их стихии. Я не удивлюсь даже, если на них не действует эффект Доплера…

В кабинете повисло предштормовое безмолвие.

– Вам не приходило в голову сопоставить два аномальных явления, которые произошли одно за другим? Такие редкие обычно, шаровые молнии вдруг одновременно появились в миллионах квартир и домов. А затем, после этой своеобразной разведки, последовало нападение. Немотивированное, сокрушительное, странное… Уверен, что ваши аналитики только и занимаются сейчас тем, что прослеживают связь… Только все это зря, Алексей Иванович. Напраслина.

– Что значит… напраслина? – все-таки решился спросить министр, стараясь переварить услышанное.

Ох как хотелось ему встать и гаркнуть на мальчишку, приструнить зарвавшегося фантазера. Только вот мешал какой-то давно забытый холодок, больно сверливший дырку в животе. Очень уж логично все получалось.

До жути.

Он еще раз спросил задумавшегося Андрея:

– Что значит – напраслина?

– Это значит, – негромко произнес Буранов, продолжая теребить край свитера, – что плазмоиды висели над нами очень давно. Мы еще не слезли с пальм, а они уже были настолько высокоразвитой расой, что трудно и представить. С отличной от нас логикой, психологией, моралью и этикой. Да что там с отличной, здесь эти понятия вообще бессмысленны – настолько мы разные. Мне кажется, у них никогда не было понятий прогресса и развития, а если и были, то так давно, что они забыли об этом. Если у них, конечно, есть память. Магнито-плазменным структурам, окружающим нас, может быть миллион лет, а может быть миллиард. Мы абсолютно ничего не знаем об особенностях их сознания, о системе коммуникации, о стремлениях и целях. Мы – песчинка, случайно помешавшая галактике нестись в безграничном пространстве… Ученые и фантасты все время задавались вопросом о существовании жизни в других мирах: похожей на нашу или не похожей, дружественной или враждебной, высокоразвитой или регрессивной. Мы веками таращились в телескопы, не замечая того, что находилось под самым носом. Не замечая наших древних соседей.

Парень замолчал. Взял свою куртку и двинулся к двери.

– Стой-ка… – потребовал министр, собираясь с мыслями. – Ну-ка постой, умник! Если все так, как ты говоришь, почему никто раньше не обнаружил существование этого… этой расы?

Буранов остановился и посмотрел на чиновника с несвойственной подростку укоризной.

– Как можно заметить воду? Как можно заметить огонь?

– Ну огонь-то мы еще как заметили, когда его совсем не стало несколько лет назад!

– Вот именно. Мы обращаем внимание на стихию лишь тогда, когда ее становится либо слишком мало, либо чересчур много.

– Но чем, черт бы тебя побрал, мы им насолили? Этим твоим… плазмоидам? Миллион лет не мешали и вдруг… на тебе!

– Я не знаю. Какая-то из многочисленных ниточек порвалась, и равновесие нарушилось.

– Может быть, это как-то связано с пресловутыми олимпийскими богами, которые недавно куролесили на планете?

– Я не знаю.

– И что же теперь делать? – с удивлением и оттенком наивной обиды в голосе спросил министр.

– Я не знаю. Если им нужно будет уничтожить человечество, они это сделают. Если нужно будет отбросить нас в каменный век – отбросят. Захотят поиграть с людьми, как с муравьиной фермой, – поиграют… Я не знаю их намерений. Я всего лишь поделился своей гипотезой, которая, боюсь, вот-вот превратится в теорию. Если вам кажется, что я рад своим предположениям, вы глубоко заблуждаетесь.

Министр открыл было рот, но Буранов его перебил:

– К слову, господа! Приготовьтесь часто и много заблуждаться. Главное, помните: плазмоиды могут существовать и в условиях земной атмосферы, и в вакууме. Не исключено, что они умеют мимикрировать, сливаясь с окружающей средой. Они обладают невообразимым энергетическим потенциалом, который пополняют с невероятной быстротой из многочисленных внешних источников. Думаю, что в основном это объекты сферической формы размером от горошины до футбольного мяча. Хотя, возможно, диаметр может быть больше. Передвигаются плазмоиды с огромной скоростью – полагаю, что возле поверхности нашей планеты она достигает полутора километров в секунду. Наверняка они могут чрезвычайно быстро изменять вектор движения. Умеют «течь» по всем проводникам электрического тока. Кстати! Гипотетически с помощью полупроводников их можно изолировать и загонять в диэлектрическую ловушку. Повторяю: гипотетически… В космосе, вне магнитного поля Земли, долго жить скорее всего не могут. Температура плазмы внутри сфер, по моим прикидкам, может меняться от нескольких десятков до ста тысяч градусов по Кельвину, в зависимости от множества внешних и внутренних факторов…

– Это бред! – громко сказал один из генералов. – Чепуха!

– Не забывайте, – закончил прыщавый подросток, – раньше плазмоиды были над нами. Теперь они – среди нас.

В дверь отчаянно заколотили. Пимкин убрал древко флага, и на пороге возник взъерошенный майор, в глазах которого читался животный ужас.

– Товарищ генерал-полковник! – воскликнул он, обращаясь к командующему военно-космическими силами. – Получена инфа с орбиты! Вы срочно должны на это посмотреть!

– Не ори! Пришли мне сюда!

– Уже!

Командующий подошел к столу и откинул тонкую крышку планшетного компьютера. Щелкнул по вновь прибывшему файлу, открывая видеозапись.

На экране возникла картинка, на которой сквозь рябь помех были видны внешние конструкции МКС-3: фермы с солнечными батареями, грузовые и исследовательские модули, шаттл, пристыкованный к переходному рукаву, открытый кожух на отсвечивающем боку какого-то полуразобранного цилиндра. Возле плавающих в невесомости отсоединенных кабелей и пристегнутых к магнитному ящику инструментов вверх ногами висел космонавт в громоздком скафандре. Он кривлялся перед камерой, придерживаясь за каркас станции и болтая ногами.

«Горский, хватит паясничать, – раздался из динамиков планшета далекий голос. – Работать надо, а не в джедаев играть».

«Да ладно тебе, Дима! Я уже почти закончил с этим кондёром».

«Ну-ну…»

Все произошло в считанные секунды.

Космонавт постучал перчаткой по шлему в районе уха, словно у него засбоила связь. Затем за заднем плане звезды и полукруглый кусочек Земли подернулись волнообразными разводами, исказились, и появился плазмоид.

Офицеры дружно выругались, сгрудившись возле экрана. Из динамиков теперь раздавался низкий, вибрирующий звук. На картинке было видно, как огромный сине-зеленый шар выплыл из-за границы кадра и снес прикрепленный к стыковочному рукаву шаттл. Остатки челнока полетели в разные стороны, тараня модули и секции станции, вдребезги расшибая иллюминаторы.

– Матерь Божья… – прошептал командующий ВКС. – Да ведь эта хреновина метров пять в поперечнике…

Космонавт по фамилии Горский продолжал висеть вверх тормашками и стучать себе по кумполу перчаткой. Понятное дело, что он не видел и не слышал, что творилось за его спиной.

Тем временем плазмоид, переливаясь яркими сполохами и темными прожилками, подобрался к основному сектору МКС и словно прилип к обшивке. Гул в динамиках стих. Космонавт взялся за каркас, чтобы подкорректировать положение в пространстве, и, видимо, почувствовал какую-то вибрацию, передающуюся по корпусу. Он, слегка оттолкнувшись, повернулся к камере спиной и забарахтался в вакууме, отчаянно перебирая руками и ногами. Плазмоид, не отрываясь от обшивки, двинулся вперед. Видно было, как за ним оставался расплавленный след, из которого вырывался воздух, тут же превращаясь в кристаллическую пыль…

Изображение пропало.

– Матерь божья… – повторил генерал-полковник военно-космических сил.

Буранов так и стоял в дверях, держа свою куртку в руках и не решаясь выйти. Вид у парня был такой, словно он только что изнасиловал и убил половину женского монастыря.

– Андрюша, – позвал Пимкин, нарушая молчание. И полтора десятка голов повернулись к подростку.

– Что, Николай Сергеевич?

– Андрюша, с ними можно как-нибудь поладить?

– Я не знаю.

– А уничтожить?

– Не знаю. Правда не знаю, Николай Сергеевич. Я всего лишь выдвинул гипотезу. Всякие пушки, ракеты и лазеры абсолютно бесполезны. Ядерное оружие скорее всего подействует, но заодно искалечит и нас с вами… Я не знаю… Можно, конечно, попробовать нарушить их квазинейтральность… Но заранее предсказать результаты не возьмусь.

– Ну и соседи нам достались…

В дверь снова постучали.

– Катастрофа, – сказал министр обороны и двумя пальцами помял переносицу. – Нет, не катастрофа. Это полный пипец.

Глава четвертая

Даже деньги порой ничего не решают. Даже большие деньги.

Авиасообщение в московских аэропортах так и не возобновилось. В связи с чрезвычайным положением отменили все рейсы, и билет Максиму не удалось выбить даже у начальника Шереметьево.

– С ума сошли? – Низкорослый крепыш в замшевом пиджаке пристально поглядел на него глазками с кровавыми прожилками. – Здесь таких умников, как вы, пятнадцать с лишним тысяч! И каждый во что бы то ни стало хочет свалить из этой мясорубки. Две взлетно-посадочные вышли из строя, несколько лайнеров на куски разнесло, один в здание аэропорта чуть не вписался при посадке! Радиосвязи нет! А вы просите срочно отправить вас куда-то там!

– В Симферополь, – уточнил Долгов.

– Да хоть в Севастополь! Хоть в Мелитополь! Хоть в любой другой тополь! Рейсы отменены! Все! По крайней мере до тех пор, пока не восстановится связь! Что мне вас, на себе везти? Крылья еще не отросли, уж не обессудьте! И будьте любезны – закончим на этом. Не мешайте работать.

Коренастый начальник принялся давать указания секретарше, которая была взмылена, словно проскакавшая миль сто лошадка.

– Может быть, мы сможем как-нибудь договориться? – спросил Максим, чувствуя, как спина потеет под плащом.

Отправив девушку с поручениями, начальник повернулся к нему.

– Я что-то не пойму, вы мне взятку, что ль, предлагаете? – А поможет?

– Вам, видно, одним из этих шариков по башке шарахнуло. Ну неужели не понятно…

– Понятно! – взорвался Долгов. – Все мне понятно!

Он умолк, сознав, что сказать больше нечего. Потом добавил на тон ниже:

– У меня родные там… Я не знаю, что делать. Жена, дочь…

– У всех где-то родные.

– Вы за год столько не получаете, сколько я могу предложить. Прямо сейчас. Наличкой. В евро. – Максим приподнял кожаный портфель. Он успел снять внушительную сумму со счета в филиале одного из надежных западных банков, которые работают в любое время дня и ночи, будь хоть Армагеддон на дворе. Клиент для них – важнее всего прочего. – Тридцати тысяч вам хватит?

На миг в красных глазках начальника промелькнула вспышка алчности, но, видимо, он и впрямь ничем не мог помочь. Поэтому устало произнес:

– Любезный, не мешайте мне исполнять свои служебные обязанности. И душу не травите. Хотя поверьте: за год я все же зарабатываю побольше… Единственное, что могу вам посоветовать в данной ситуации: обратитесь к военным или спасателям. Возможно, их самолеты и теперь летают. Всего наилучшего…

На военном аэродроме возле Жуковского Долгова чуть не пристрелили прямо на КПП. Всех солдат и офицеров в части, само собой, подняли по тревоге посреди ночи, и они были на взводе. Часовые даже не стали слушать бредни про родственников в Симферополе, а когда Долгов предложил им деньги, то направили на него автоматы и велели проваливать подобру-поздорову. Здесь, видать, было не до шуток, поэтому Максим решил не искушать судьбу и не проверять на прочность нервы военных.

Он вернулся в город и на одном из эвакопунктов попробовал договориться с сотрудником МЧС. Тот лишь потопал, стряхнул снег, налипший на ботинки, и повертел пальцем у виска.

Да уж, таким даром убеждения, как Маринка, Долгов явно не обладал. А ведь она в считанные минуты уговорила вояк посадить ее на самолет…

Все дороги, ведущие из столицы, были либо перекрыты, либо на них образовались такие пробки, что ехать на машине было себе дороже.

На Курском вокзале народ давил на ряды бойцов ОМОНа, утомленно прикрывающихся щитами и изредка вытягивающих по заднице особо резвых желающих раздобыть билеты. В конце концов Максиму все же удалось выбить одно место в вагоне СВ до Симферополя. Для этого пришлось выложить кругленькую сумму ментам, заместителю начальника вокзала, начальнику вокзала и еще нескольким должностным лицам. Это был самый дорогой билет, по которому когда-либо приходилось ездить Долгову. Он обошелся ему в четыре с половиной тысячи евро.

Миновав оцепление, Долгов спустился в подземный переход и вышел на перрон, где ожидал фирменный поезд Москва – Симферополь. У локомотива и в хвосте состава топтались военные патрули, вооруженные автоматами и облаченные в бронежилеты. Солдаты и сержанты молча курили, с нескрываемой злобой поглядывая на пассажиров, которым посчастливилось раздобыть билет. Казалось, еще минута – и они начнут палить, не разбирая правых и виноватых, – просто потому, что им фортуна не улыбнулась, и вместо теплого чая, мягкого вагона и душевной беседы приходится торчать в наряде и завистливо смотреть, как чьи-то жирные морды нагло линяют из полуразрушенной Москвы.

Отыскав свой вагон, Максим предъявил проводнику билет, стряхнул налипший снег с промокших туфель и вошел внутрь. В коридоре пахло хлоркой и каким-то хвойным освежителем воздуха. Стояла тишина, нарушаемая лишь невнятным бормотанием, доносившимся из противоположного тамбура.

Долгов взялся за ручку и отодвинул дверь в сторону.

Но на этом сюрпризы не закончились…

Соседом по купе оказался Фрунзик Герасимов.

Оба приятеля вылупились друг на друга и хором выпалили: «А ты что здесь делаешь?!» Утомленно рассмеялись и поздоровались.

– Давно не виделись, – сказал Фрунзик, пожимая Максиму руку.

– Куда собрался-то?

– В Курск, к одной бухгалтерше. По слухам, на этот город не нападали… Год назад по Интернету познакомился с девчушкой, но в реале так и не встречались… Вот, думаю, шанс появился.

– Ну ты даешь, Герасимов! Нашел время, ловелас фигов…

– Сам куда?

– В Крым. Жена с дочкой в Алупку уехали, пока я с вами задушевные беседы вел. К кузине Маринки.

– Что с губой?

– Урод один в толпе двинул. Болит, зараза… Фрунзик, что происходит? Эти шары ведь не снаряды никакие. Они… как бы сказать… ведут себя… э-э…

– Не хотелось бы верить в это, но, кажется, Святослав был прав со своей безумной догадкой.

– Насчет плазмоидов?

– Именно.

Максим помолчал, скидывая грязный, местами изодранный плащ и доставая сандвичи, впопыхах купленные еще на вокзале.

Проводник как раз заглянул и спросил: принести чай или кофе с вафлями? Учтивый старикан в форменной одежде. Невозмутимый, словно ничего особенного не произошло несколько часов назад. Есть такой тип людей, которые служебные обязанности ставят превыше всего остального…

Редкий тип.

– Мне чай покрепче, – попросил Долгов. – Здесь есть вагон-ресторан?

– Есть. Но в нем сейчас пассажиры едут. Самые дешевые сидячие места. – Обратился к Герасимову: – А вам?

– Кофе, пожалуйста. Без сахара и без сливок.

Проводник вышел, прикрыв дверь.

Поезд тронулся.

– Будешь бутерброд? – предложил Максим.

– Давай. С нашего застолья ничего не жрал.

Он развернул бумажный пакет, достал сандвич и удовлетворенно зачавкал. Прожевав, философски изрек:

– Есть две причины, по которым москвичи страдают ожирением. Эскалаторы и бургеры.

Максим улыбнулся. Посмотрел в окно, за которым потянулся пустынный, слякотный перрон с кучами неубранного мусора. Один из патрульных сержантов со злобой швырнул окурок вслед набирающему скорость поезду и поправил лямку «калашникова» на плече…

Огни Москвы поплыли в сторону. Не только электрические, но и огни пожаров – там и тут на фоне слегка посветлевшего утреннего неба и покрытых инеем деревьев поднимались столбы дыма, подсвеченные багровым пламенем. Еще не все успели потушить: пожарных нарядов не хватало.

– Помнишь, как мы отъехали в Сибирь, собираясь найти Славу Торика? – вдруг спросил Долгов.

– Да… Да, конечно. А что?

– Столько времени прошло… Кстати, забавное совпадение. Мы тогда уезжали из города без огня, а сейчас покидаем его горящим. Что-то слишком много на наш с тобой век совпадений, не считаешь?

Герасимов отложил в сторону недоеденный бутерброд и внимательно посмотрел на Долгова своими красными от природы глазами альбиноса. Привычным движением потрепал отвислые мочки ушей.

– Ты мне только не раскисай, – проговорил он, наставительно погрозив указательным пальцем.

– Просто я устал смертельно. В двух аэропортах был… И за Маринку с Веткой волнуюсь – нормально ли добрались? Что там, в Крыму, творится? А сил даже на то, чтобы поволноваться толком, не осталось.

– Ложись-ка спать.

– Как думаешь, что им нужно?

– Думать будем, когда отдохнем. Утром. Все. Отбой.

В дверь постучали.

– Кого еще принесло? – проворчал Герасимов и потянулся к ручке.

На миг Максиму почудилось, что сейчас из прохода на них обрушится лавина из огненных шаров и сожжет заживо. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение.

Фрунзик с усилием потянул дверь в сторону, и…

Проводник держал в руках поднос, на котором стояли два стакана в резных железных подстаканниках и блюдце с вафлями. Его старческое лицо выражало подчеркнутую вежливость, ни в коем случае не переходящую границы фамильярности. Этакий старомодный дворецкий, уважающий собственную персону чуточку больше хозяина, но привыкший знать свое место.

Некоторые вещи в России не меняются: тесные вагоны, совковые подстаканники, чрезвычайно редко встречающиеся обходительные проводники.

И это хорошо. Чертовски хорошо.

– Может, желаете чего-нибудь покрепче? – осведомился служащий.

– Нет… – ответил Максим, чувствуя, как напряжение бешеной ночи постепенно спадает. – Нет, спасибо.

Хорошее обслуживание дарит людям ощущение уюта в поездах. Уюта и иллюзии дома.

А стук колес убаюкивает лучше всякого снотворного…

…Небо пылало.

Чужое, ожившее небо рушило из своих разноцветных туч огненный дождь. От этих прожигающих насквозь капель некуда было деться – они доставали повсюду. Жалили, словно полчища жутких ос.

Он, надрываясь, кричал ввысь, чтобы неведомые силы пощадили семью, а потоки пламени срывали кожу с лица, вспыхивающие лоскуты которой даже не долетали до асфальта, рассыпаясь в прах.

Это очень больно, когда горит лицо, вскипают глаза, горячий пар врывается в ноздри, превращая трахеи и легкие в вареное месиво. Это просто невыносимо… Но еще больнее думать и представлять, как то же самое происходит с твоими близкими. Никто не в состоянии спокойно созерцать страшные образы гибели родных людей.

Никто, кроме чужого неба.

Поэтому он кричал, разрывая голосовые связки на тонкие горящие нити. Беспомощно, неистово, яростно, дико. А причудливые многослойные тучи не обращали никакого внимания на хриплые вопли, продолжая осыпать багровыми каплями Землю. Вокруг пузырился асфальт, не выдерживая жара, дрожал сухой воздух, пылали листья на деревьях, плоть слетала с человеческих костей, оставляя обугленные скелеты распадаться на части. Безумие упавшего сверху ада невозможно было остановить.

И тогда он подставил огню грудь.

Пусть лучше перестанет биться сердце, чтобы не чувствовать этой бессмысленной пытки. Пусть остановится жизнь!

Ребра лопнули, пуская желто-рдяные струи внутрь. Боль выгнула тело дугой, завертела волчком, оборвала крик, ударив чем-то тупым по вздрагивающему кадыку. С шипением вспух под ногами асфальт, пошел темно-серыми волнами в разные стороны.

И небо расступилось, нехотя обнажая далекие звезды.

Они срывались со своих мест, оставляя за собой яркие полоски света, и накрывали все вокруг изумрудной сетью.

Он смотрел вверх.

А по пульсирующему комку сердца, по красным жилкам, по содрогающимся мышцам стекали капли. Прохладные капли летнего ливня…

Долгов встрепенулся и ощутимо приложился локтем о железный крючок, привинченный к стенке купе, – боль от удара пронзила аж до шеи. Он чертыхнулся и сел, растирая руку. Через минуту взял со стола стакан с давно остывшим чаем и сделал глоток, прогоняя волглый сгусток из горла.

За окном уже стоял пасмурный зимний день.

– Много проехали? – спросил Максим, глядя, как Фрунзик натягивает куртку.

– Через пять минут Курск.

– Срубило меня наглухо. И сны вдобавок поганые снились.

Герасимов промолчал, застегивая молнию.

– Ты же сказал, что утром будем думать, – усмехнулся Долгов.

– Утро мы уже проспали. Поздно думать. – Фрунзик тоже улыбнулся. Пригладил белобрысую шевелюру и натянул шапку. – Не знаю, Макс, встретимся ли еще… Видишь, что на свете творится. Давай прощаться, что ли.

Колеса громыхнули на стрелке. Приближалась станция.

– Давай прощаться, – нахмурившись, согласился Долгов.

– Пусть тебе повезет, – крепко пожимая его руку, сказал Фрунзик.

Качнуло. Почувствовалось, как поезд начал притормаживать.

– Пусть, – вновь согласился Максим.

– Если что – номер мой у тебя есть. Как связь наладится, звони обязательно. Маринке с Веткой привет передавай. И…

Герасимов внезапно осекся и махнул рукой. Он стремительно вышел в коридор, оставив Долгова любоваться закрытой с громким хлопком дверью.

Состав скрипнул междувагонными сцеплениями и наконец замер.

Только сейчас Максим понял, что неуловимо изменилось во Фрунзике…

Друг постарел.

В Белгороде в купе ввалилась барышня в пушистом манто. С порога она расплылась в улыбке, обдавая Максима легким коньячным перегаром и ароматом дорогого парфюма. Подкрашенные голубоватой тушью глаза лучились энергией и жизнерадостностью.

– Привет, – бросила барышня, скидывая манто. – Меня зовут Настя. Можно Ася.

– Максим. – Долгов невольно скользнул взглядом по выпуклостям под блузкой.

– В Харьков?

– Дальше.

– А кто тебе губу разбил?

– Мудак один…

– Хм… Почему ты такой бука? Даже не помог даме раздеться.

Долгова подобная манера беседы с незнакомым человеком всегда ставила в тупик. Даже вызывала некоторую неприязнь.

– Извини. В тех местах, откуда я родом, небольшие проблемы, – сухо сказал он.

– А откуда ты? С Курска?

– Из Москвы.

– О-о… – с непонятной интонацией произнесла Настя. – Бутики-мутики, клубы модные, дорогие авто… А какие в первопрестольной могут быть проблемы?

«Она что, наркотой ко всему прочему обдолбалась? – заподозрил Максим. – Какие проблемы! Да никаких, черт побери, все замечательно!»

Вслух он ничего не сказал, чтобы не давать назойливой дамочке лишнего повода развить диалог.

Не дождавшись ответа, девушка бросила сумочку на столик, стянула сапожки и забралась на мягкую полку, обхватив колени руками. Встряхнула головой, рассыпая пепельные волосы по плечам, и предложила:

– Давай выпьем, Макс.

– Вот что, Настя… – начал было Долгов.

– Ася, – поправила она, лукаво взглянув на него. – Мне нравится, когда меня называют Асей.

Максим почувствовал, как в животе затрепетала предательская прохлада, стекая все ниже и ниже. Он поспешно отвернулся к окну и уставился на проплывавшие мимо поля, покрытые унылой снежной мутью. Заставил себя с отвращением подумать: «Похотливая самка».

– Чего ты дуешься? – нахмурила лобик Настя.

– Слушай, – раздраженно обернулся Максим, – ты и впрямь не знаешь, что произошло?

Девушка извлекла из сумочки маленькую бутылочку коньяка и приложилась. Поперхнулась, закашлялась, глаза заблестели.

– Нет. А что произошло? Я в Харьков еду к тетке. В Белгороде меня парень кинул, вот и захотелось мальца развеяться.

Долгов даже не нашелся, что ответить. Видимо, мадам действительно была не в курсе трагических событий. Что ж, в неведении счастье.

Настя перегнулась через стол и протянула ему бутылочку:

– Глотни. Расслабься. Что-то ты слишком напряжен.

– Я не напряжен, – почти зло сказал Максим, беря бутылочку и ставя на стол. – А тебе советую: хватит пить.

– У-у… Еще и правильный. У меня никогда не было правильных мальчиков.

Она вдруг слезла с полки, ловко щелкнула фиксатором на двери и села рядом с Максимом. Одним движением сорвала с себя блузку, под которой вместо бюстгальтера обнаружились две обнаженные груди с розовыми бляшками сосков.

Долгов тупо моргнул, слегка опешив в первую секунду.

– Ну, чего уставился? Женщины не видал? – Настя раскраснелась, от чего подведенные голубыми тенями глаза заблестели вконец дьявольски. – Не стоит всегда только глазеть да глазеть… Кое-что нужно потрогать. Хочешь попробовать маленькую Асю на вкус?

До Максима наконец дошла вся нелепость ситуации. Он отшатнулся, упершись спиной в оконную раму, решая: на словах послать пьяную девку или оттолкнуть. Тянуло оттолкнуть, хотя бы на миг ощутив упругость этой груди…

– Будешь меня трахать? – наигранно надув губки, поинтересовалась Настя и тут же полезла целоваться.

Долгов с силой отстранил ее, упершись в горячие плечи. Перед глазами возникло улыбающееся лицо Маринки…

Неожиданно вагон мотнуло, и поезд стал резко замедлять ход. Настю приложило о стену, и она ошарашенно взглянула на Максима из-под пепельной челки.

– Ты что, кретин, стоп-кран дернул?

– Ничего я не дергал!

Тормоза еще громче засвистели где-то внизу. Стакан с недопитым чаем съехал и опрокинулся, оставив на бежевой Настиной юбке неприглядное темное пятно. Она взвизгнула, словно это был кипяток, и зашарила рукой в поисках блузки.

Состав со скрежетом остановился.

Глухо ухнуло. Через несколько секунд – еще раз. Звук доносился из-за стены, словно кто-то в соседнем купе открывал бутылки с шампанским.

Оттолкнув вполголоса матерящуюся девушку, Максим потянул за ручку дверь и выглянул в коридор. Оказалось, что многие пассажиры высунулись полюбопытствовать, почему поезд так резко остановился. Проводник вышел из своего закутка и спокойно сказал:

– Пожалуйста, займите свои места, уважаемые пассажиры! В связи с введенным чрезвычайным положением могут быть несколько ужесточены таможенные формальности. Нет абсолютно никакого повода для волнения.

– Что значит – ужесточены? – пробубнил рыхлый взлохмаченный мужчина лет сорока, выходя на ковровую дорожку в коридор.

– Займите свое место, почтеннейший, – терпеливо повторил проводник, направляясь в другой конец вагона.

– Что там? – капризно поинтересовалась Настя, подергав Долгова за свитер.

– Ничего. Таможня.

– Уже? – Она прильнула к прохладному стеклу. – Странно. Обычно досматривают на станции Казачья Лопань… А мы еще до нее не доехали.

Снова глухо ухнуло. На этот раз громче.

Сначала Максим не понял, что произошло, – лишь в груди появилось трепещущее предчувствие надвигающейся беды…

Ухнуло дважды.

Пожилой проводник резко остановился, не дойдя метров трех до двери, ведущей в тамбур, и медленно взялся рукой за поручень. На его спине, чуть выше поясницы, в форменной куртке образовалась рваная дыра размером с полкулака, из которой хлынула кровь. Теплая красная струя забрызгала джинсы какой-то девицы, выскочившей в коридор. Она с непониманием посмотрела на проводника, так и продолжающего стоять, придерживаясь правой рукой, и молча вернулась в свое купе.

Спустя мгновение оттуда раздался пронзительный визг.

Проводник наконец упал.

– Что за безобразие?! – возмущенно крикнул взлохмаченный мужчина, высовывая голову. – Это по меньшей мере неуважитель…

Ухнуло.

Мужику снесло половину черепа. Его рыхлое тело неестественно изогнулось, свалилось на ковровую дорожку, заливая ее кровью, и затрепыхалось в конвульсиях.

Возле противоположного тамбура возникла суматоха. Ритмично заухало. Кто-то заорал:

– Стреляют!

Вдребезги разлетелось одно из боковых стекол. Середина коридора вмиг оказалась забита народом, в панике разбегающимся в разные стороны. Тех, кто устремился налево, разметало автоматной очередью и бросило разодранной в клочья кучей на остальных…

Долгов схватил свой портфель с остатками наличности и с остервенением дернул забившуюся в угол Настю за рукав блузки. Ткань затрещала и разъехалась по шву.

– Ты что творишь?! – завопила она, гневно сверкнув глазами.

– Жить хочешь, дура? – выцедил Максим. – Тогда быстро бежим отсюда. Там какие-то маньяки из «калаша» всех подряд валят!

Девушка, продолжая гневно зыркать на него, схватила сумочку и принялась стаскивать с вешалки-плечиков свое манто.

– Спятила? Брось ты эту шкуру!

– Я те дам «шкура», – прошипела Настя. – Полторы тысячи стоит!

В коридоре продолжало ухать. Пассажиры визжали и стонали на все лады. Сердце Максима колотилось, как после спринтерской пробежки, но мысли были на удивление четкими и ясными. Он быстро принял решение.

– Я ухожу. Останешься – погибнешь.

Мимо открытой двери пролетел молодой парень с изрешеченной в багровое месиво грудью и с гулким стуком грохнулся рядом. Его рука безжизненно зацепилась за разодранный край занавески, и было видно, как из пробитой навылет кисти течет вязкая кровь.

Настя уставилась на труп с каким-то детским недоумением, продолжая машинально натягивать манто…

Долгов понял, что медлить больше нельзя, если он хочет выжить и добраться до Маринки. Спасать пьяную девку было уже некогда…

Чтобы выбраться наружу, проще всего было бы высадить стекло, но под рукой, как назло, не нашлось ничего тяжелого…

Ползком Максим покинул купе и стал быстро передвигаться в сторону правого тамбура, не вставая с карачек и норовя не потерять портфель. Под ладонями и коленками он то и дело чувствовал что-то теплое и липкое, но старался не опускать голову и смотреть только вперед, на спасительный прямоугольник двери. Сзади звучали выстрелы и стоны людей, сливающиеся в жуткую какофонию наступающей на пятки смерти.

Добравшись до тамбура, Долгов все же позволил себе на миг оглянуться…

Настю, выскочившую в состоянии аффекта прямо на центр коридора, длинной очередью буквально разрезало надвое вместе с дорогим манто.

Весь потолок, уцелевшие стекла, стены, пол были в темных пятнах. Вагон превратился в бойню… По трупам шагали трое в кожаных комбинезонах и добивали раненых точными выстрелами. Они не скрывали лиц. Сумрачных, усталых, неподвижных лиц палачей, выполняющих свою работу. Один из них хорошо поставленным баритоном произносил время от времени:

– Храм человеческий спасти. Бездну, геенну огненную отвести. Церберов умервсти.

И добавлял что-то на латыни.

Максима чуть не стошнило при виде религиозных психопатов, что стреляют в кровавую кашу, выискивая еще живых. Какими садистами нужно быть, чтобы вырезать целый вагон невинных?

Нелюди! Выродки под личиной суровой добродетели, возомнившие себя очередными спасителями!

Долгов с трудом поборол возникшую в ногах слабость и поднялся. Нужно было бежать. Он в ответе за две жизни – жены и дочери. И пусть хоть весь мир сгинет в безумии Армагеддона, но эти две самые дорогие жизни он должен спасти! Их плоть и дух!

Он рванул ручку двери на себя, заметив, как ладонь вдруг покрывается ледяной корочкой. Испуганно отдернул руку. Почудилось? Возникло ощущение, что когда-то у него уже было подобное видение…

Сзади знакомо ухнуло, и пуля визгливо срикошетила прямо возле плеча Максима. Он шарахнулся в сторону и, присев, открыл дверь.

Между вагонами было холодно. Иней покрывал стальные сочленения, резиновые буфера, кабели. Долгов хотел было заскочить в следующий тамбур, как вдруг заметил, что стекло с той стороны заляпано кровью. Неужто и в соседнем вагоне такая же резня?

Ему сделалось жутко, и мысли на миг потеряли стройность, рассудок помутился. Захотелось сесть, прислониться спиной к твердой резине и подождать, пока все не образуется само собой…

Звякнуло.

Пробитая пулей дырка в двери оскалилась вывернутыми бритвенной розочкой краями. Максим встряхнулся и принялся приподнимать наслаивающиеся друг на друга железные половицы, по которым обычно ходят между вагонами. В образовавшееся отверстие в принципе мог пролезть человек его комплекции, но свитер явно зацепился бы за какую-нибудь деталь…

Шаги сумасшедших убийц уже раздавались рядом.

– Храм человеческий спасти. Бездну, геенну огненную отвести. Церберов умервсти…

Долгов почувствовал, как адреналин хлынул в кровь, швырнул вниз портфель и полез между мерзлыми сочленениями ногами вперед. Неожиданно рука соскользнула, и он провалился в дырку по пояс. По расцарапанной ноге потекла кровь, и брючина сразу прилипла к телу.

– Ну же… – скрипнув зубами, прошептал он. – Давай… давай, сучка…

Когда двери с обеих сторон распахнулись, Максим уже свалился между рельсов, оставив обрывки свитера на ржавом зазубренном каркасе. Полуголый, в кровище, он быстро пополз под составом, краем глаза отмечая, как пули крошат в щепу шпалы на том месте, где он только что находился. Сверху донеслись недовольные голоса, приглушенные стальными перекрытиями.

Долгов прополз еще метров пятнадцать, больно шарахнулся головой о генератор, подвешенный к брюху вагона, и выскочил на заметенную снегом насыпь. Нога подвернулась, и он покатился под откос, рискуя переломать все конечности к чертовой матери. Но, влетев в канаву и почувствовав, что не только не покалечен, но и до сих пор в сознании, Максим вздохнул с облегчением. Не обращая внимания на обжигающий кожу снег, он подхватил портфель и побежал перпендикулярно путям не разбирая дороги. В тот момент ему хотелось только одного: подальше убраться от этого бессмысленного кровопролития…

В течение следующего часа Долгов понял, что если интенсивно двигаться, то колючие комья снега, сыплющиеся с веток на голые плечи и спину, более чем терпимы…

Главное – не останавливаться.

«М2. ХАРЬКОВ 37» – гласила белая надпись на синем указателе. Дорога была пустынна, вечерняя поземка гоняла по асфальту острую ледяную крупу. Сумерки сдвигали пространство, словно лесополосы по краям трассы медленно сжимались, готовые вот-вот раздавить случайного путника.

Вдалеке показались два желтоватых зрачка фар. Максим, дрожа от холода, замахал рукой приближающемуся грузовику, но машина объехала его, как чумного. Прошелестели шины, и мелькнули рдяные габаритные огоньки сквозь белесую муть, снежным облаком летящую вслед за КамАЗом. Через минуту гул движка затих.

Держа портфель с деньгами под мышкой, Долгов двинулся по направлению к границе с Украиной. Он надеялся, что блокпост расположен не очень далеко, иначе организм просто-напросто не выдержит мороза. Ветер усиливался, стегая его по голым плечам и спине, исцарапанной ветками. Пораненная нога перестала кровоточить, но при каждом шаге боль пронзала нервы до самого бедра, не давая идти быстрее. Разбитая накануне губа распухла еще сильнее. Мобильной связи до сих пор не было.

Через пару километров мимо промчалась еще одна машина, на сей раз – легковушка. Едва завидев бредущую в полумраке фигуру, водитель вдавил «тапку» в пол и набрал скорость…

Таможенного блокпоста так и не было видно. К тому же Максиму вдруг пришло в голову, что, если фанатичные маньяки изуверствуют на железной дороге, почему бы им не оказаться и на автомобильной трассе… Перед глазами до сих пор явственно стояла картина: разгромленный проход вагона, пласты трупов и Настя, которую разрывает в клочья вместе с дорогим манто… Она, бесспорно, была пьяной бестолочью и шлюхой, готовой раздвинуть ляжки перед первым встречным, и все равно девчонку было жалко.

Огненный дождь будто бы породил бестий, превратил людей в зверей за считанные часы.

Через некоторое время Максим почувствовал, что левая рука ниже локтя немеет. Он остановился, бросил портфель на обочину и принялся растирать снегом предплечье. Боли уже не ощущалось – лишь противное покалывание. Это был очень плохой признак: не хватало ему только обморожение схлопотать…

Внезапно Долгов ощутил вспышку животного страха в груди. Он оглянулся, словно кто-то мог напасть со спины на этой пустынной дороге. Тьма. Вьюга. Ни души. А ведь раньше наверняка трасса, связывающая два густонаселенных государства, была чрезвычайно оживленной… Страх продолжал давить на затылок острой лапой плохого предчувствия.

«Что же так меня встревожило, черт побери?» – подумал Максим, даже не заметив, что произнес эту мысль вслух.

И вдруг он понял причину страха: не хотелось погибать здесь. Жутко не хотелось, до ломоты в костях. Ледяной асфальт, щебенка и метель – очень неприятная могила.

Схватив портфель, Максим пошел вперед, все ускоряя и ускоряя шаг. Левую руку продолжало покалывать, спина уже не чувствовала холода, рана на ноге отдавалась нестерпимой болью, губа онемела, мысли перемешались и стали вязкими, но страх был сильнее всего этого. Страху было плевать на усталость, на стиснутые зубы, на сопли, противно текущие по щетине. Спустя минуту Долгов уже бежал по шоссе, жмурясь от ветра и считая шаги.

Один, два, три… Один, два, три… Четыре, пять, шесть… Один, два, три… Еще метров пятнадцать позади. На десяток шагов ближе к теплу, к жизни, к людям. Один, два, три… Один, два, три… И снова чуть ближе к теплу. Нужно попасть в отапливаемое помещение, согреться и перевязать рану. То, что он приложил к ней несколько денежных купюр и перетянул ремнем, – только остановило кровь. Но рана может загноиться, если ее не продезинфицировать… И тогда он не сможет ходить, не сумеет попасть к Маринке и Ветке… Один, два, три… Четыре, пять шесть… Никогда он не простит себе, если жена с дочкой не переживут эту холодную ночь. И следующую… И все остальные ночи… Один, два, три… Еще немного. Ведь уже близко тепло, огни…

Долгов остановился и протер слезящиеся глаза едва послушной рукой. Что это? Огни? Огни! Там должны быть люди… Или беспощадные огненные шары? Нет. Это свет рекламы придорожного павильончика и фонарных столбов. Там люди… Скорее…

Один, два, три… Один, два, три…

Возле входа в небольшое кирпичное кафе Долгов споткнулся и упал. Сил, чтобы подняться уже не оставалось, и это было чертовски обидно. Каких-то десять-двенадцать метров!

«Стоп, – хрипло прошептал он, глядя, как крохотные снежинки колотят по руке. – Не могу встать… Но ведь могу ползти. Значит, надо ползти».

Добравшись наконец по нескольким ступенькам до двери, он хотел поднять руку, чтобы постучать. Но, несмотря на все усилия, она продолжала безвольной плетью лежать на бордюрчике. Кончики пальцев побелели. Пришлось выпустить портфель и постучать заиндевевшими костяшками другой руки. Получилось слишком тихо.

«Чтобы тебе открыли, нужно стучать громче».

Раздирая кулак до белых порезов, он принялся колотить в шершавую сталь изо всех сил…

Раздались шаги, в уличную темень хлынул свет, и перед Максимом вдруг появилось заплаканное лицо Насти… Господи, она-то здесь откуда взялась?..

Девушка рывком сбросила блузку, обнажив грудь…

Максим сразу не понял: показалось ему, или действительно на ее красивом теле было что-то не так? Он пригляделся. Точно, вот же оно – неправильное! Из розовых набухших сосков сочилась кровь, двумя тонкими струйками стекая по плоскому животу на юбку. Настя испуганно смотрела на алые капли и терла пальцами глаза. Тени на веках смазались, от чего слезы казались голубыми…

Как крохотная Веткина сандалия в кармане брюк.

Как небо.

– Мне больно, – всхлипнула Настя, поднимая на Максима пустой взгляд. Он вздрогнул. – Мне очень больно.

Кровь основательно пропитала ее юбку и продолжала расползаться темным пятном. Багряные струйки стали извиваться и течь в разные стороны, охватывая все тело девушки мелкой сеткой с неровными ячейками. Долгов хотел взять ее за руки, но она отпрянула и задрожала. Грудь, плечи, шея, лицо Насти становились огненно-красными…

Как жаркое пламя.

Как чужое небо…

Глава пятая

– Лопух, – произнес басовитый голос. – Спирт принеси, а не водку. На кухне, в шкафу литровка 70-процентного стоит. Рядом с уксусом… Куда понес водку-то? Оставь ее как внутреннее средство.

Все звуки доносились словно из колодца: приглушенные и далекие. Тело казалось одной сплошной раной, в голове шумело, словно после жестокой пьянки, глаза открывать не хотелось. Происходящее воспринималось отрешенно, как бормотание ведущего опостылевшего ток-шоу в работающем на одну десятую громкости телевизоре.

Шаги удалились, в соседнем помещении что-то загромыхало, и послышалась неразборчивая ругань. Приятно звякнуло стекло о стекло, и шаги вновь приблизились.

– Дай сюда, – сказал басовитый голос. – И пару салфеток.

На грудь полилось что-то прохладное, от чего стало крайне неуютно. Но спустя некоторое время в районе живота растеклась теплая клякса. Она подбиралась все ближе к паху и шее, нагревалась все сильнее.

– Теперь вот сюда… Оп-ля!

Ногу обожгло так, что Максим выпучил глаза и заорал благим матом, рефлекторно пытаясь непослушными руками дотянуться до голени и хоть как-то умалить боль. Вокруг все расплывалось световыми пятнами, зрение фокусировалось медленно.

Кто-то твердой ладонью толкнул его в грудь, и Долгов с размаху шарахнулся затылком о стол. В голове зашумело гораздо мощнее.

– Не рыпайся, Маресьев недобитый, – проворчал обладатель басовитого голоса. – Помнишь, что ногу распорол? Я спрашиваю, помнишь?

– Помню… – выдавил Долгов, продолжая материться и вырываться.

– Обеззаразить надо рану. Понимаешь?

– Да…

– Вот и не дергайся. Уж извини, кроме спирта, ничего нет.

Мысли постепенно приобретали четкость. Максим вспомнил, как ехал в поезде, убегал от фанатиков, поранил голень… Потом, кажется, брел по шоссе в сторону Харькова, замерз…

Он стиснул зубы и перестал брыкаться. Прошептал:

– У меня ничего не отмерзло? Я имею в виду… насовсем…

– Пипирка, – хохотнул басовитый голос. Неподалеку раздался смех еще одного человека.

– Я серьезно. Пальцы целы?

– Да целы, целы, успокойся. Давай-ка открывай глаза.

Максим, стараясь не думать о жгучей боли в ноге, приподнял веки. Постепенно темное пятно, покачивающееся перед ним, приобрело очертания широкого мужского лица с аккуратно подстриженной смоляной бородой и внимательными глазами. Это, видимо, и был обладатель низкого голоса. Где-то на заднем плане маячил второй – парень лет двадцати пяти в белом халате. То ли в поварском, то ли в хирургическом – Долгов сразу не разобрал.

– Привет, – сказал бородатый мужик басовитым баритоном. – Меня зовут Михаил Альберт. Сразу поясняю для непонятливых: Альберт – это фамилия.

– Привет, – сказал Максим, не поднимая головы со стола. Шевелить распухшей губой было неприятно.

– Осознаешь, где находишься?

Долгов снова напряг память.

– Кажется, я добрался до какого-то придорожного кафе. – Правильно. Недалеко от границы Россия – Украина. Я хозяин этого заведения.

Максим махом вспомнил все.

– Мне к жене нужно срочно попасть в Алупку, – быстро проговорил он, чувствуя, как из разбитой губы потекла кровь. – У меня в портфеле есть деньги. Много денег. Помогите мне попасть к родным, прошу…

– Скажи спасибо, что я услышал, как ты в дверь скребся, а то бы к богу уже попал, а не к родным, – сердито буркнул Михаил, растирая Максиму грудь спиртом. – Поменьше рот разевай, губу вон опять раскровил. И где ж тебя так угораздило, черта этакого… Ну-ка, попробуй пальцами рук пошевелить.

Долгов в отчаянии крикнул:

– Мне к семье нужно! Я даже не знаю, что с ними!

– Никто здесь ничего не знает! Пальцами ворочай, кому говорят!

Максим, часто дыша, постарался сжать кулаки. Правый сжался сразу, а вот в левую ладонь будто положили упругий шарик, о который тормозились пальцы.

– Нормально, – удовлетворенно кивнул Михаил. – Еще бы полчаса – и левую лапку пришлось бы ампутировать. Повезло тебе, ох повезло… И не паникуй, это у тебя посттравматический шок. Если интересно – я бывший хирург. – Связи так и нет? – понемногу успокаиваясь, спросил Максим.

– Нет. – Михаил помолчал. Потом поинтересовался: – Я у тебя в сумке паспорт нашел, прописку глянул. Ты что, и впрямь из Москвы добирался?

– Да.

– Слушай, объясни толком, что творится на свете белом? – горячо сказал он. – А то мы тут сидим, не ведаем толком ни хрена. Ни с того ни с сего обе границы перекрыли, машин почти нет, свет отключали на несколько часов, телефоны все вырубились. Удалось по косвенным слухам выяснить, что на Харьков кто-то напал, какие-то террористы или черт-те поймешь, кто еще… Над городом видно было какое-то сияние. Вроде полярного. Но в наших широтах – это же полный абсурд! Мистика, ей-богу. А теперь вот еще… ты из Москвы в таком виде пожаловал. Что происходит, а, Макс?

К столу, на котором лежал Долгов, подошел парень в белом халате и с любопытством вытянул нос, приготовившись слушать.

– Я толком не знаю, – признался Максим, глядя, как Михаил умелыми движениями бинтует ему ногу. Было больно, но уже не так, когда рану первый раз окатили спиртом. – Сначала повсюду появились шаровые молнии. Разом во многих квартирах, понимаешь… А через пару часов началось… что-то… Какое-то вторжение. Небо стало переливаться всеми цветами радуги… И сверху посыпались огненные шары, размером с футбольный мяч примерно. Они разрушали все вокруг, без разбора: здания, улицы, мосты, котельные и электростанции. Испепеляли машины. Убивали людей. И ничто не могло их остановить… Я видел, как несколько истребителей пытались сбить этих… эти… Но шары внезапно меняли траекторию и играючи поражали самолеты, которые буквально испарялись при контакте с ними. В Москве паника вспыхнула страшная… А потом атака прекратилась так же внезапно, как началась. Вмиг. Пока я добирался до дома, жену и дочь уже эвакуировали. Маринка написала, что договорилась с военными, чтоб их с Веткой перебросили самолетом в Крым – у нее там в Алупке двоюродная сестра живет… Я еле-еле достал билет на поезд, в Симферополь. До Белгорода все было нормально. Но где-то в районе таможни состав остановился, и по вагонам пошли какие-то ненормальные с автоматами. Они убивали всех подряд. Скорее всего религиозные фанатики, у которых снесло крышу на почве грядущего Армагеддона… Я, наверное, сбивчиво рассказываю…

Максим замолчал, поморщился от нового приступа боли в ноге.

– Бредит? – предположил парень в халате.

– Не похоже, – чуть помедлив, ответил бывший хирург. На его лбу появилась глубокая вертикальная морщина. Он осторожно спросил: – Послушай, Макс… А кто-нибудь знает, что это за… шары?

– Достоверно неизвестно, – тоже осторожно сказал Долгов. Его явно не радовала перспектива: быть связанным, словно буйный псих. – Сами понимаете, при отсутствии всякой связи информация передается лишь в виде слухов, что неимоверно ее искажает с каждым новым километром и человеком… Но у меня есть старый приятель, он ученый-астроном, так скажем. Так вот, этот приятель выдвинул гипотезу, что шары… живые. Это цивилизация плазмоидов… Перестаньте на меня так таращиться, я не сумасшедший! Думайте что хотите, я лишь рассказал, что знаю! И мне нужно попасть к семье. В портфеле оставалось тридцать с лишним штук! Неужели этого мало, чтобы пересечь чертову границу? Сраную, долбаную границу!

– Ну и зима выдалась, – пробормотал Михаил Альберт, размышляя о чем-то своем. – Мало того что снежная, еще и с огоньком. С вторжением, так сказать, плазмоидов.

Он замолчал, почесывая бороду.

– Переправишь меня через границу? – сурово спросил Максим.

– Если все так, как ты говоришь, то на таможне нас пристрелят, прежде чем успеем помахать им толстым портфелем с кучей бабла… Сейчас в обеих странах военное положение, и границы, несомненно, закрыты наглухо. Погранцы работают в усиленном режиме. Те люди, которые продали тебе на вокзале билет на Украину, – либо полные кретины, либо полные подонки.

– Но ведь в Белгороде наши таможенники беспрепятственно пропустили поезд.

– Им скорее всего вводная пришла: выпускать, но не впускать. А может, и не приходила. Да кто в такой суматохе разбираться будет! Хочешь мотать? Мотай. А вот обратно – шиш, дружок. Наивный ты, Макс, будто не в России живешь, ей-богу. Так что, сам понимаешь, сейчас ты оказался в узком шлюзе с наглухо закрытыми грузовыми люками: ни в трюм, ни на палубу. И воздуха мало. Оп-ля.

– Что же делать? – тупо спросил Долгов.

Михаил думал добрую минуту, машинально продолжая массировать левую ладонь Максима, подушечки которой уже обрели чувствительность.

– Условия следующие, – наконец решил он. – У меня есть снегоход – за бесценок купил у одного пьяного курортника… Не думал, что когда-нибудь пригодится… Так вот. Сам ты на нем далеко не уедешь, потому как местности ни хрена не знаешь и попадешься на первом же посту. Я попробую доставить тебя до Харькова. Всю наличку забираю себе. И никаких гарантий… Я, конечно, клятву Гиппократу давал. Жизнь тебе спас. Но, пойми, собственная шкура – она всегда дороже.

– По рукам, – без колебаний согласился Максим. – Только поправка: небольшую сумму денег я все же себе оставлю. Иначе просто не доберусь до Крыма.

– Это можно, – поразмыслив, согласился Михаил. Почесал бороду и сердито ввинтил: – Значит, так. Мобильник твой я на подзарядку поставил. Бритву одноразовую и мыло возьмешь на кухне, приведешь себя в порядок.

Шмотки новые выдам задарма. Но это все – чуть позже… А теперь будешь делать то, что я тебе скажу, коли хочешь в течение этой ночи на ноги встать. И никаких пререканий!

Долгов приподнялся и сел, оглядывая небольшой полутемный зал кафе с пустыми столиками, на которых были аккуратно расставлены вазочки с салфетками, соусницы и солонки. Бывший хирург тем временем с профессиональной сноровкой отмерил двести граммов водки в стакан и подцепил вилкой тонкий красный перчик чили с тарелки.

– Язвы или гастрита нет?

– Вроде нет. – Долгов покосился на стручок перчика. – А что?

– Пей, – безапелляционно скомандовал Михаил. – И вот этим закусывай. Быстро разжевывай и глотай. Не проглотишь – выкину тебя обратно в метель.

Максим выпил, разжевал и проглотил – с врачами спорить нельзя. Через пять секунд его глаза выскочили из орбит, глотку стало драть, и вся остальная боль ушла на второй план.

Запивки хозяин кафе с необычной фамилией Альберт не дал.

С врачами и впрямь спорить не стоит… За такое их надо убивать.

Нормальные люди в семь утра либо спят, либо собираются на работу.

Вопрос: трудно представить, что кто-либо из вас в здравом уме будет в такое время ехать на снегоходе «Рысь» в направлении государственной границы с целью нелегально пересечь ее? Ответ: прямо скажем – непросто. Впрочем, трудно вообразить себя участником подобной ситуации и в любое другое время суток…

Метель улеглась, и ровный наст охотно бросался под рулевые полозья, чтобы через миг вылететь сзади взрыхленным ходовой гусеницей. Просека была неширокая, поэтому казалось, что деревья по бокам мелькают с неимоверной скоростью. Мотор урчал ровно и уверенно. Бледная серо-розовая полоска пробивалась вдалеке, словно кто-то поднимал гигантский советский флаг, заляпанный грязью.

Максим сидел позади Михаила, облаченный в плотные брезентовые брюки, новый свитер и утепленную штормовку цвета хаки. На голове у него красовалась черная вязаная шапочка, на руках – кожаные перчатки на овечьем меху, а на ногах – крепкие армейские берцы. Высокие края правого ботинка больно терли рану под повязкой, но другой обуви у хозяина придорожного кафе не нашлось.

– Через полтора километра будет граница, – прокричал Михаил, слегка повернув голову к Долгову. – Сейчас свернем в лес с просеки, чтобы поменьше светиться на открытой местности. Держись крепче!

Он снизил скорость, погасил фару и плавно въехал на пригорок, в прогалину. Здесь из-под снега торчало множество обгорелых стволов, по всей видимости, оставшихся после летнего пожара, поэтому пришлось ехать еще медленнее, чтобы не напороться на какой-нибудь острый пенек или ветку.

– Этот участок не патрулируется? – спросил Максим, пригнувшись к уху Михаила.

– Все патрулируется. Но не всегда, – коротко ответил тот. – Повезет – проскочим.

Снегоход тряхнуло.

«Пусть тебе повезет», – вспомнил Долгов последние слова Фрунзика Герасимова перед тем, как тот вышел из купе. – Пусть нам повезет.

– Что? Не слышу, громче говори!

– Пусть нам пове…

Хжданннц!

Выстрел прозвучал так неожиданно, что Михаил с испугу дернул руль и чуть не вписался в косо выступающий из-под наста горелый ствол. Вырулив, он матюгнулся и прибавил скорость, рискованно виляя между пнями.

– Разворачиваться надо, Макс, и назад дуть! Пристрелят! – заорал бывший хирург.

– Нет! Если хочешь, останавливайся тут, забирай деньги и возвращайся, а я поеду дальше! – рявкнул Долгов. Из губы вновь капнуло теплое и солоноватое.

– На кой хер мне твои деньги, если меня здесь положат кровавой мордой в снег до весны?!

– Тогда гони дальше, Миша! Они ведь долго нас преследовать по таким сугробам не станут!

– Все-таки ты псих, – прорычал Михаил, выкручивая ручку газа.

Максим ошибся. Преследовать их стали, причем довольно активно.

Два снегохода вывернули с просеки и с ревом метнулись вслед за улепетывающими нарушителями. Машины погранцов явно были мощнее, поэтому через минуту они уже висели на хвосте, петляя между деревьев и стараясь увернуться от струи снега, вылетающей из-под ходовой гусеницы.

– Говорит пограничная служба Украины! – загремел голос из громкоговорителя, перекрывая шум моторов. – Вы нарушили границу суверенного государства! Немедленно остановитесь и поднимите руки! В противном случае мы откроем огонь на поражение! Повторяю…

– Макс! – проорал Михаил. – Я тебя предупреждал, никаких гарантий! Мне собственная шкура дорога, а твои свернутые мозги во второй раз спасать я не подписывался! Все, останавливаюсь!

Долгов привстал, обхватил его торс и, вцепившись правой рукой в рукавицу, потянул на себя. Снегоход взревел двигателем и прибавил скорость.

– Ты что творишь, кретин?! – взвился Михаил, пытаясь убрать руку с газа. – Убьют же! Сгинь отсюда…

Максим слабо контролировал в тот момент свои действия. В голове пульсировала единственная мысль: «Любым способом добраться до Маринки с Веткой». На остальное было наплевать. Адреналин взбаламутил кровь, и он еще крепче сжал перчатку Михаила своей, продолжая нависать над тем в крайне неудобной позе.

Борьба продолжалась всего несколько секунд… Дерево, в которое они въехали, оказалось прочным и, словно честный страж украинской границы, ни под каким предлогом не позволило нарушителям продолжить незаконное проникновение на сопредельную территорию.

Бородатый хозяин кафе с размаху влетел головой в лобовое стекло, а Долгова швырнуло по косой дуге, как из катапульты. Он описал пологую параболу и по шею ушел в колючий сугроб. Рядом бухнулся портфель с наличностью.

Хорошо, что скорость была не высокой. Иначе бы оба каскадера-любителя расшиблись гораздо серьезней…

Погранцы остановили свои снегоходы метрах в пяти от потерпевшей аварию машины врага. Один из них без особых раздумий пальнул одиночным по широкой спине хозяина кафе.

Эхо от выстрела долгими отзвуками разнеслось по зимнему лесу.

То ли вояка промахнулся, то ли он все-таки не хотел попасть в человека, но пуля прошла в полуметре от приходящего в себя Михаила и снесла торчавшее из останков пресловутого снегохода «Рысь» зеркало заднего вида.

Бывший хирург с удивлением обернулся и уставился на гордого погранца, который продолжал держать оружие дымящимся стволом вперед.

– Ну вот. Испортил почти халявную вещь, – вздохнул Михаил Альберт, вытирая кровь со лба. Потом повернулся к сидящему в сугробе Долгову и добавил: – А ты вообще козел.

Детская обида в его басовитом голосе прозвучала особенно жалостливо и комично.

– Вы арестованы за попытку пересечения государственной границы Украины, – сурово проговорил водитель второго снегохода. Видимо, он был старший по званию. – Медленно поднимите руки вверх и повернитесь спиной.

– Чтоб ты мне пулю в затылок всадил? – нагло бросил Михаил. – Хрен дождешься. Хочешь стрелять – стреляй в лицо.

– Слышь, ты, партизан сраный, – без акцента проговорил один из погранцов, слезая с сиденья, – грабли вверх задери и не вякай, а то я тебя и впрямь тут хлопну.

Максим стряхнул снег с волос, натянул на голову слетевшую шапку и посмотрел на говорившего военного. Его зимний камуфляж, кепка и опущенный стволом вниз автомат были сзади подсвечены дрожащим алым светом.

Долгов поморгал, отгоняя видение. Этого не могло быть, потому что Солнце поднималось совершенно с другой стороны, да и вообще до сих пор находилось за горизонтом. Свечение усилилось, от погранцов на взрыхленный полозьями снег уже упали явственные тени, только вот служивые были так увлечены добычей, что не заметили даже этого…

– Ложитесь, – прошептал Долгов, глядя им за спину.

– Ты чего, совсем оборзел, сука? – опешил командир, поднимая оружие.

– Ложитесь и зарывайтесь в снег, долбохлебы! – заорал Максим, принимаясь инстинктивно отползать назад.

Михаил перекрестился, уставившись на приближающегося плазмоида, и свалился с сиденья.

– Я ведь думал, ты с катушек слетел, Макс, – забормотал он. – Я ведь, ей-богу, до последнего не верил! Етишкина сила!..

Погранцы обернулись разом. Максим не видел их лиц, но мог очень хорошо представить тот животный ужас в расширенных глазах, тот страх перед неведомой стихией, которые возникли в мгновение ока. Один из военных принялся истерично орать и лупить из автомата длинной очередью в приближающееся малиновое марево шара. Пули резко меняли траекторию и с визгом рикошетили в разные стороны расплавленными каплями свинца.

Через три секунды патроны в магазине кончились.

Еще спустя секунду плазмоид стремительно рванулся вперед, раздалось уже знакомое Долгову низкое жужжание, от которого заломило зубы, и четыре погранца превратились в оседающее облачко пыли.

Опьяняюще запахло озоном.

Максим даже не успел толком зажмуриться, как плазмоид поднялся метров на десять ввысь и завис там, переливаясь темно-бордовыми сполохами и освещая полянку мягким розовым светом.

Посреди оплавленного круга, где снег был выжжен до земли, остались стоять два целехоньких снегохода с опознавательными знаками пограничных войск Украины и лежать четыре автомата. Кожаный ремень на одном из них слегка дымился.

– Т-т-твойу-у-у ма-а-ать, – простонал Михаил, приподнимая голову и глядя на огненный шар. – Чт-т-тоб меня обратно родили и пуповину на брам-шкотовый завязали…

Максим тоже смотрел на плазмоида и медленно офигевал.

Диаметр этого экземпляра был метра два-три – в зависимости от фазы пульсации. В вишнево-антрацитовой глубине виднелись переплетения каких-то перламутровых жилок-червячков, которые постоянно меняли длину и прозрачность. Возле краев шара наблюдалось эфирное мерцание: видимо, там было невообразимое напряжение магнитных или каких-то иных полей.

– Он что, нас убивать не будет? – спросил Михаил и наконец осмысленно взглянул на Долгова.

Максим нервно усмехнулся, чувствуя, как подрагивают уголки губ. Достал из-за шиворота кусок подтаявшего снега, отшвырнул и сказал:

– Вот бы знать.

Около десяти минут они сидели под невозмутимо парящим плазмоидом, перешептываясь и прикидывая, что делать дальше. Долгов, видевший чудовищный погром в Москве собственными глазами, предложил переждать, пока эта тварь уберется, и только потом предпринимать какие-либо действия. Но Михаил резонно заметил, что вскоре они начнут замерзать, а чуть не превратившемуся накануне в ледышку Максиму такой расклад явно не пойдет на пользу.

Вскоре в просвете между деревьями показалось Солнце, и окружающая картина приобрела окончательно фантасмагорический колорит. Негреющие лучи светила, пробивающиеся сквозь голые ветви, и как противовес – алое мерцание плазмоида. Тоже холодное, но грозящее в любой миг обернуться всепоглощающим жаром.

Максим почувствовал, как пальцы на левой руке стали снова неметь от холода, поэтому решился подняться на ноги. Михаил хмуро наблюдал за его действиями.

Долгов медленно встал сначала на колени, задрав голову вверх и не сводя глаз с огненного шара. Плазмоид, похожий на гигантскую губку, сдвинулся немного в сторону и опять безучастно замер, неторопливо сжимаясь и разжимаясь. Тогда Долгов прикрыл на секунду веки, набираясь смелости, шумно выдохнул и встал. Правую ногу тут же пронзила боль, о которой он успел подзабыть. Он сморщился, вытащил из снега портфель, отряхнул его и вызывающе посмотрел на плазмоида.

Тот начисто проигнорировал поступок Максима, продолжая сплетать внутри себя замысловатые узоры из перламутровых жилок.

– Что ж тебе надо, скотина? – со злостью прошипел Долгов, доставая мобильник и проверяя – нет ли связи.

Неожиданно левую руку свело дикой судорогой, и Максим чуть не уронил телефон в снег. Он рывком стащил перчатку и обомлел… Вся кисть до середины предплечья была покрыта корочкой льда.

– Твою мать! Твою мать! Твою мать! – принялся повторять он, тряся конечностью так истово, словно вокруг нее обвилась гадюка.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил Михаил, так и не решаясь подняться.

– Лед! Твою мать! Это уже не в первый раз! Посмотри! Лед!

Максим, увязая в снегу по колено, подобрался к бородатому проводнику и сунул ему под нос мокрую руку. Тот непонимающе уставился на раскрасневшуюся ладонь, покрытую блестящими в красноватом свете плазмоида капельками воды.

– Твою мать!! – заорал Максим, отдергивая руку и с ужасом глядя на нее. – Только сейчас она вся была в корке льда! Черт бы подрал такие штучки!

Михаил наконец поднялся и мягко произнес:

– Макс, ты пережил стресс. Успокойся, ничего страшного не произошло. Этот огненный шар, чем бы он ни был, не трогает нас, и теперь ты в безопасности. В таком состоянии у людей иногда бывают навязчивые идеи, видения…

– Какие, на хер, видения? – не унимался Долгов. – Моя долбаная рука минуту назад была заморожена! А я этого даже не почувствовал сразу…

Он осекся. Еще раз внимательно рассмотрел ладонь, фаланги пальцев, запястье. Неужели ему могло почудиться такое… Уже в третий раз? Кошмар…

Долгов с силой растер лицо, глубоко вздохнул и надел перчатки. Развернувшись, он сердито пнул какую-то деталь, отвалившуюся во время аварии, стиснул зубы от боли в ноге и молча подошел к одному из снегоходов, оставшихся от погранцов.

Михаил, ничего не говоря, наблюдал за ним. Бывшему хирургу все меньше нравилась ситуация, в которую втравил его этот не вполне нормальный человек. Сначала приполз еле живой к порогу кафе, потом уговорил перекинуть его за кордон за большие бабки, теперь вот… шары уже огненные летают и жгут пограничников. Совсем замечательно! Называется, не было печали, блин.

Он, не поднимая головы, осторожно скосил глаза вверх.

Плазмоид отрешенно пульсировал, чуть-чуть меняя цвет. Глядя со стороны, можно было подумать, будто шар слегка обиделся, что на него больше не обращают внимания.

«А если их и правда много, как утверждает Макс… – подумал Михаил, внутренне содрогаясь от собственной мысли. – Это же конец. Кого-то сжигают, других не трогают – где здесь логика? Какой-нибудь отбор проводят? Селекцию высшей расы? Ёпть! Вот ведь бред в башку лезет, так и самому свихнуться недолго…»

Он поморгал и перестал смотреть исподлобья на плазмоида. Эти переплетения перламутровых червячков внутри шара почему-то вызывали противные ассоциации с клубком змей или с гнездом, куда какая-нибудь тварь отложила дюжину личинок. А еще они временами напоминали хромосомы, от чего делалось совсем жутко…

Солнце поднялось над деревьями, но, так и не успев согреть мир, спряталось в серых обрывках туч.

Рассвет не удался.

Снегоход с опознавательными знаками погранвойск Украины стоял, погрузившись полозьями и гусеницей в волглую землю. Максим попробовал сдвинуть его с места, но тут же согнулся пополам и застонал от судороги, скрутившей правую ногу.

– Помоги, – выцедил он, бросая портфель в Михаила. – Помоги мне вытащить этот драндулет и покажи направление на Харьков. Потом забирай деньги и отправляйся восвояси. Через границу ты меня провел, как и говорил. Спасибо.

Бывший хирург поднял портфель и вошел в оплавленный круг. Он тщательно осмотрел сначала один снегоход, затем второй и наконец распрямился. Полуутвердительно поинтересовался:

– В технике ни фига не понимаешь, так?

– С чего это ты взял?

– У машины, которую ты старательно пытаешься вытолкать из грязи, наглухо сожжена вся электропроводка… Остался только один Боливар, Макс.

Наступило непродолжительное молчание. После чего Михаил басовито добавил:

– Вынесет он двоих, а? И если вынесет, то – куда?

Долгов непроизвольно сжал кулаки. В этот момент он готов был драться с человеком, который накануне спас ему жизнь. Он был готов даже убить бородатого хозяина кафе с внимательным взглядом, чтобы добраться до своей семьи. До Маринки и Ветки! Ведь, кроме них, у Максима абсолютно ничего не было в этом мире.

Абсолютно.

Ничего.

Плазмоид разливал сверху прохладный розовый свет, от которого на снегу подрагивали неверные тени…

Михаил медленно нагнулся, не сводя внимательного взгляда с Долгова, и поднял старенький АКМ с потертым цевьем. С пронзительным металлическим щелчком передернул затвор.

Максим вдруг почувствовал, как коленки подкашиваются. При всем желании он теперь не успевал схватить оружие… Сердце забилось в бешеном ритме, отдаваясь мерзкими толчками в висках.

– Макс, не делай глупостей, – предупредил Михаил.

В расстегнутой телогрейке, с окровавленным после аварии лбом и поднятым автоматом, он в этот миг был похож скорее на зверя, чем на человека. Растрепанные черные волосы подсвечивались сверху алым сиянием.

– Я не хочу тебя убивать, – неожиданно проговорил Максим.

– Видел бы ты свой взгляд. – Михаил продолжал держать оружие наготове. – Но даже таким взглядом убить нельзя. А пулей можно. Не глупи, Макс.

Долгов на негнущихся ногах сделал шаг вперед.

Раздался грохот, и земля перед ним брызнула во все стороны грязью от короткой очереди.

– Ни шагу ближе, – твердым голосом сказал Михаил. – В следующий раз я продырявлю тебе колени.

В голове Максима шумело от выстрелов. Он пытался сообразить, что можно предпринять в данной ситуации, но мысли разлетались прочь, как пчелы из потревоженного улья. И вдруг одна из пчел зажужжала громче остальных, а через мгновение ее гул стал похож на шум турбин приближающегося самолета.

– Стоп! – крикнул Долгов, прозревая. Михаил от неожиданности чуть не пальнул ему по ногам. – Стоп! Стоп! Стоп! Мы же круглые идиоты!

– Не заговаривай зубы. У тебя все равно не получится меня отвлечь.

– Да подожди ты! – Максим выставил палец вверх, показывая на плазмоида. – Ты до сих пор не понял, чего он добивается?

– Ну и… чего же? – подозрительно прищурившись, спросил Михаил.

– С первого взгляда, в его действиях нет логики, правильно?

– По-моему, со второго и третьего – тоже…

– А вот и хрен! Вспомни, что эта плазменная тварь сделала сначала.

– Сожгла солдат.

– Точно. При этом гад выплавил в снегу дырищу размером с комнату, но не тронул снегоходы и оружие.

– Ну… сначала мне тоже показалось странным…

Максим отмахнулся, перебивая:

– А тебе не показалось странным, что проводка сожжена только у одной из машин?

До Михаила начало постепенно доходить, к чему клонит Долгов.

– Погоди-ка, – нахмурился он, так и не опуская автомат. – Ты думаешь, он нас с тобой стравить хочет?

– Именно! Готов биться об заклад, что «калаш», который у тебя в руках, – единственный рабочий из четырех! Проверь!

Михаил напрягся. «Если это разводка, – мелькнула у него мысль, – то он может успеть прыгнуть и сбить меня с ног, пока буду обследовать оружие».

– А ну-ка отойди подальше. Еще-еще… за пределы круга.

Убедившись, что Максим отдалился на достаточное расстояние, бывший хирург собрал свободной рукой за ремни оставшиеся три автомата и, по очереди передергивая на них затворы, попробовал стрелять в сторону.

Три осечки.

– Даже учитывая, что в одном из автоматов не осталось патронов после истеричной пальбы погранца, результат налицо, – торжествующе сказал Долгов. Поднял голову и нагло крикнул плазмоиду: – Съел, говно инопланетное?

Плазмоид сжался почти до метрового диаметра, затем снова вернул себе прежние размеры и поменял окраску на бледно-желтую.

– Смотри-ка, скукожился, – усмехнулся Михаил, поставив наконец АКМ на предохранитель. – А ведь и впрямь будто морок какой напустил, сволочь. Я ведь взаправду готов был тебя изрешетить. Интересно, эта тварюга нас понимает? – Он помотал головой. – Нет, все-таки я до конца не верю, что он… живой. Белиберда получается… Если это – агрессор, если такие же шары разбомбили Москву, как ты говоришь, то почему он нас не убивает, а словно… забавляется?

– Откуда мне знать, что у него на уме, – сказал Максим, поправляя штормовку. – Может, изучает поведение, реакции, моральные принципы.

– Ну, предположим, мы разгадали его коварные намерения, – примирительно проговорил Михаил. – Но, к сожалению, это не починит нам электропроводку. Придется ехать вдвоем.

– Кажется, ты говорил, что доставишь меня до Харькова? – напомнил Долгов, пристально посмотрев ему в глаза. – Вот и погнали, раз такое дело. А там – забирай деньги и вали на все четыре стороны.

Михаил открыл рот, чтобы ответить, но освещение внезапно резко изменилось. Оба мгновенно вскинули головы и увидели лишь неясный след колеблющегося воздуха на том месте, где только что висел плазмоид.

Михаил захлопнул рот, так ничего и не сказав.

– Исчез, – тупо констатировал Максим. – Надо же. Не тронул нас. Наверное, мы что-то сделали правильно… Удовлетворили его любопытство, что ли?

– Или наоборот – неправильно.

– Не хотелось бы…

– Садись, – махнул рукой бывший хирург, нахлобучивая шапку и забираясь на исправный снегоход. – В конце концов, я давно хотел глянуть, что в Харькове делается. Возьми автомат и держи наготове, мало ли… Умеешь стрелять-то?

– Разберусь.

За блокпостом на дороге творилось что-то неописуемое. Это была даже не пробка, а настоящее автомобильное столпотворение.

Каждый из водителей считал своим священным долгом посигналить от души и, высунув голову в окно, крепко обматерить соседей. Здесь были и фуры, и автобусы, и бесчисленное множество легковушек, и тракторы. А на обочине даже пыхтел один комбайн. Практически на всех машинах висели российские номера. Видимо, люди хотели быстренько слинять на родину, когда плазмоиды напали на Харьков, и началась неразбериха. Но на таможне их не пускали. Это была какая-то дикость, потому что понятны мотивы, когда не дают проехать в чужую страну во время военного положения, но когда не позволяют вернуться в собственную…

Вывернув с проселочной дороги к забитому шоссе, Михаил заглушил мотор снегохода и спрыгнул на снег.

– Ну и ну… – протянул он, оглядев вереницу машин. – Кажется, на границе полный абзац творится. Не приведи Господь, они прорвутся. Моему кафе тогда хана.

– Но нам ведь в другую сторону надо, – сказал Максим.

– Дальше на снегоходе фигово ехать – слякоть. Можно попробовать застопить кого-нибудь из этих… – Он показал рукой на тонкий ручеек машин, разворачивающихся и возвращающихся в сторону Харькова.

В это время завыли сирены, и несколько карет «скорой помощи» промчались со стороны таможни, поблескивая маячками и расталкивая неуступчивых водителей. Вслед за ними над трассой с ревом пролетел боевой вертолет, хищно опустив нос с пулеметами.

На противоположной стороне шоссе раздались крики, ругань и тут же запшикали пневмопушки. Максим помнил их еще с тех времен, когда обычное огнестрельное оружие не действовало по причине отсутствия на планете процесса горения. Грозно поводя бронированным рылом, показалась самоходная атомная боевая машина – помесь БТР и небольшой подводной лодки. Автолюбители буквально брызнули в стороны на своих легковушках, чтобы не попасть под тяжелые гусеницы сухопутного армейского монстра. САБМушка прогремела вслед за «неотложками», набрала скорость и скрылась за поворотом.

– Настоящая война, – произнес Михаил, покачав головой. – Ну что, Макс, пойдем ловить тачку.

– Пойдем, – согласился Долгов.

– Автомат оставь, придурок. Ни один водила в здравом уме такому боевику не остановит – ты б себя в зеркало видел…

Максим усмехнулся и положил оружие в багажник.

– Уведут ведь агрегат, – кивнул он на снегоход.

– И хрен с ним. Бензин все равно почти на нуле. К тому же я не самоубийца на ведомственном транспорте без вести пропавших погранцов рассекать.

– Тоже верно.

Они прошли метров пятьдесят и остановились возле края шоссе. Здесь уши закладывало от сигналящих на все лады машин и орущих друг на друга шоферов…

– Куды бачишь, етишкина мать?!

– Всю ночь стоим, сколько можно! У меня жена в Туле с ума сходит… Съездил на конференцию, бл…

– Я щас выйду и все фары тебе клюшкой переколочу!

– А на таможне-то, поди, мордобой. Вон «скорых» сколько прокатило.

– Бесстыжая твоя душа, что ж ты так материшься! У меня дети в салоне!

– В жопе у тебя дети! Двигай свою колымагу, не тормози…

Михаил почесал бороду и отпрыгнул назад от вырулившего из крайнего ряда микроавтобуса, чуть не отдавившего ему ноги.

– Зараза! – заорал он вслед. – Чтоб ты гвоздь поймал!

Максим неустанно махал правой рукой, пытаясь остановить хоть кого-то. Практически все проезжающие машины были забиты людьми. В некоторых сидели даже по пять-шесть человек, не считая водителя.

– Долго, чувствую, нам тут придется ошиваться, – проворчал Михаил, отряхивая забрызганные штаны. – Ну и втравил ты меня в дерьмище, родной!

– Зато потом тридцать штук получишь. Считай, ни за что, – возразил Долгов, не опуская руки́.

– Ни хрена себе – «ни за что»! – округлил глаза бывший хирург. – Да за одного только этого феникса шарообразного… Кстати, ты кем работаешь? Откуда у тебя такие деньги наличкой? Я вначале…

Он не договорил, потому что от потока отделилась дребезжащая «семерка» и, выполнив сложный зигзаг на обочине, остановилась возле них. Дверца распахнулась, выпуская в морозный воздух едкое облако винного перегара. – Тыщщу гривен, – сумел выдавить краснорожий хохол, прежде чем отключиться и уронить лысеющую голову на руль. В разноголосую перекличку сигналами на шоссе вплелся еще один. Надрывный и перманентный.

– Экипаж подан, – подняв брови, сказал Михаил. – Нам, несомненно, подфартило.

– Из меня шофер не очень…

– Я поведу, только помоги-ка мне перетащить этого Мазепу на заднее сиденье.

Ствол уперся Максиму прямо в ребра.

– Не рыпайся, – тихо сказал подошедший сзади парень в чистенькой меховой куртке. – Проваливайте отсюда, а эту тачку мы забираем.

От неожиданности Долгов даже перестал на время дышать. В груди затрепыхались несколько чувств сразу: страх, злость, обида и отчаяние.

Михаил с удивлением смотрел поверх его плеча на возникшую компанию наглецов.

– У нас горючка кончилась, – проговорил парень, державший пистолет у бока Максима. Он словно оправдывался за свой поступок. – Смотрим, а у вас тачка свободная…Хохол в «семерке» на несколько секунд очнулся, поднял лоб с руля, перестав сигналить, и громко провозгласил:

– Тыщщу гривен! За меньше – не поеду ни х…

Неожиданно он забулькал и обильно проблевался прямо на приборную панель, после чего снова вырубился, завалившись кулем на пассажирское сиденье.

– Видишь, – обратился Михаил к парню в меховой куртке, – нас уже везут. Два счетчика.

– Ты не хами, – тут же взвился тот. – Не хами! Ищи лучше тряпку и блевотину вытирай, а то я твоему приятелю кишки прострелю.

– Не бери «калаш», не б-бери «калаш»… – дрожащим голосом передразнил Максим, глядя на растерянного Михаила. – Еще бы мишень мне на спине нарисовал маркером!

– Молчать! – крикнул парень, так ткнув Долгова в бок стволом, что тот чуть не выронил портфель с деньгами. – Вытирайте машину и выкидывайте этого пьяного урода…

Плазмоид возник словно ниоткуда. То ли он настолько стремительно спустился из-под облаков, что глаз не успел зафиксировать это движение, то ли материализовался прямо из воздуха.

Алые блики отразились от стекол проезжающих автомобилей, от взбитого в грязную пену придорожного снега, от асфальта, от щеки парня в меховой куртке.

Водители от неожиданности даже на некоторое время перестали сигналить, от чего вокруг повисла непривычная тишина, нарушаемая лишь ворчанием движков и робким шепотом покрышек.

Максим почувствовал, как напрягся парень, держащий пистолет у его ребер.

По позвоночнику пробежал холодок… «Вот сейчас у кретина не выдержат нервы, и пальнет… Или не пальнет?..»

Мысль так и осталась незавершенной.

Плазмоид атаковал молниеносно. Он выпустил из себя три небольших огненных шарика, которые в клочья разнесли парней, обдав Михаила и Максима шматками горелой плоти и приторным запахом озона. Зубодробительный звук на этот раз был пронзительным и коротким.

Секунду вокруг царила безмятежность.

Потом водители словно ужаленные одновременно просигналили и надавили на газ. Раздался скрежет железа, звон бьющегося стекла, чьи-то крики, и весь поток машин вмиг был парализован. Люди принялись выбегать из своих авто, тыкать пальцами вверх и глазеть на парившего в пяти метрах над шоссе плазмоида. Видимо, они впервые видели такой крупный экземпляр вблизи.

Повсюду стоял дикий гвалт. Где-то послышался вой милицейских сирен, и несколько одиночных выстрелов щелкнуло вдалеке.

Вокруг пульсирующего малинового шара уже собралась порядочная толпа самоуверенных зевак. Бывают такие минуты, когда у людей истеричное любопытство перебивает даже страх перед собственной смертью…

– Тот же шарик, – укладывая заблеванного хохла на заднее сиденье, прокричал Михаил. – Тот же, что в лесу был!

– Да их разве разберешь, – рассеянно возразил Долгов, стряхивая с себя остатки меховой куртки.

– Вот ведь привязался, – не обращая на него внимания, продолжил возмущаться бывший хирург. – И чего это он нас так пасет…

Максима будто током шибануло после этих слов.

Он забрался на переднее пассажирское место, поднял с пола масляную тряпку и принялся усердно оттирать руль и приборную панель. Эти простые ритмичные движения немного отвлекали от мыслей, от страшной догадки, которая ворочалась в его мозгу с того самого момента, как огненный монстр во второй раз спас им жизнь…

Плазмоид не изучал и не наблюдал.

Он надзирал.

Глава шестая

Ощутимо потеплело, лишь когда проехали Запорожье. Снега здесь уже не было, зато под колесами чавкала грязь, взбитая до состояния серой пены тысячами шин. Трафик на шоссе стал менее плотный, но заметно прибавилось военной техники. Все чаще попадались бронетранспортеры, джипы, выкрашенные в защитные цвета, и даже танки. Несколько раз в воздухе с гулом проносились звенья истребителей.

Связь так и не наладилась. Сотовый продолжал упорно молчать.

Михаил был чернее тучи…

В Харькове он попрощался с Максимом, подхватил под мышку портфель с законным вознаграждением и уже собрался было выйти из машины, как вновь появился давешний плазмоид и перегородил ему путь. Настырный шар ни в какую не отпускал бывшего хирурга, который матерился на чем свет стоит, возмущенно размахивал руками, сыпал угрозами. Когда он попробовал наглым образом отойти от «семерки» метров на десять, плазмоид выпустил из своих недр крошечный шарик, с треском жахнувший Михаила по филейным частям.

Вокруг уже стали собираться люди, поэтому бородатый хозяин кафе с умопомрачительной тирадой вернулся на водительское место, изо всех сил шарахнул дверью и с пробуксовкой тронулся.

– Это что же творится? – неистовствовал он. – Мы ж договаривались: только до Харькова и не метром дальше! Признавайся, это ты его подговорил?!

– Сбрендил, что ль? – изумился Долгов.

– А чего он не дает выйти?

– Почем мне знать…

– Вертухай какой-то!

Максим внимательно посмотрел на взбешенного Михаила. Сказал:

– Я еще там, возле таможни, подумал о том же самом. Он словно по какому-то коридору нас ведет.

– Ко мне эта жаровня-переросток чего привязалась?

– А ко мне?

Оба замолчали, глядя на руины, оставшиеся от центральной части Харькова. Можно было двинуться в объезд, но пришлось заскочить в город, чтобы купить продуктов. Уцелевшие банкоматы и банки не работали, и Максим, отстояв дикую очередь, долго уговаривал молодого парня за прилавком продать ему несколько банок тушенки, хлеб и прочую снедь за евро, а не за гривны…

Проезд через площадь Свободы был перекрыт. Позади блокпоста виднелись дымящиеся развалины какого-то большого здания, среди которых сновали пожарные, спасатели и милиционеры-кинологи со служебными собаками. Пришлось делать крюк в несколько кварталов, чтобы выехать на трассу, ведущую на Симферополь.

Харькову досталось основательно. Кое-где посреди улиц попадались каменные завалы. Местами асфальт был вспучен, сдвинут волнами и топорщился наплавленными бляхами. Движение автотранспорта на некоторых перекрестках парализовало, поэтому машины гудели и дергались туда-сюда, пытаясь выбраться из заторов. Люди тащили по тротуарам скарб, покидая родные пенаты. Кто-то в одиночку, кто-то целыми семьями. В глазах стояли страх и растерянность. Мол, как же так? Не было печали, жили себе спокойно, не трогали никого… За что такая напасть?

Там и тут возле стен домов прямо на снегу лежали трупы, накрытые простынями. Вокруг одних суетились родственники или врачи, другие одиноко коченели, забытые окружающими.

Перед выездом из города Михаил остановил машину и, помолчав, спросил:

– И что прикажешь делать? Пилить с тобой до Крыма?

– А какие у тебя варианты?

Бывший хирург нахмурился пуще прежнего. Пресловутого плазмоида видно не было, но он не хотел больше рисковать и подставлять под молнии собственный зад. В прошлый раз оказалось слишком больно и обидно.

– И чего ему от нас надо? – в отчаянии воскликнул Михаил, ударив большими ладонями по рулю.

На заднем сиденье заворочался пьяный хохол и неразборчиво пробормотал:

– Тыщщу гривен. Не меньше…

– Если бы, – машинально ответил Михаил. И спустя мгновение все же улыбнулся. – Ну, Макс! Ну, зараза, ей-богу… Много бы я отдал, чтобы вчера не увидеть твою замерзшую харю! Ничего личного, просто теперь ведь мне придется, видимо, и правда до Крыма тебя везти… Надеюсь, больше эти огненные уроды не станут нападать.

– Сомневаюсь, – жестко сказал Долгов. – Уверен, они не просто по пивным банкам пострелять пришли.

– А зачем же? Колонизировать планету?

– Вот бы знать…

До Запорожья их остановили на трассе трижды. Два раза менты и один раз военный патруль. Максим выглядывал в окошко с сердитой физой и показывал на хохла, от которого разило так, что глаза резало. Стражи порядка махали рукой и пропускали горе-автомобилистов – им и без того забот хватало.

Возле Мелитополя Долгов задремал, скорчившись на пассажирском сиденье. Дуло нещадно.

Холодный воздух втекал струйкой сквозь небольшую щелку, заставив Максима поднять воротник штормовки. Ехать с полностью задраенными окнами, к сожалению, было невозможно: в салоне резко повышалась концентрация гнусного перегара.

Мобильник запиликал неожиданно и пронзительно.

Максим вздрогнул, резко открыл глаза. Спросонья ему показалось, будто случилась катастрофа, и в машине разом вылетели все стекла. Тряхнув головой, он сфокусировал зрение и огляделся.

Раздался повторный сигнал.

Когда Долгов наконец осознал, что это звонит телефон, то чуть не вскрикнул от радости и принялся судорожными движениями доставать его из штормовки.

– Никак связь появилась? – заинтересованно спросил Михаил.

Максим не ответил. Выдернул трубку из строптивого кармана и глянул на экранчик.

Там высвечивался номер Романа Шидловича – представителя Долгова в Сургуте, занимающегося контролем сбыта нефти.

– Слушаю, Рома!

– Максим, привет! Наконец-то мобила зафурычила! Я думал, все – ядерная война началась…

– По делу говори.

– Я кран энпэзэшникам пока перекрыл! Цены обрушились до тридцати восьми уже!

– Хорошо. Временно тормози поставки. Но скважина пусть фурычит. Резервуары запасные найдутся?

– Есть. Туда и приказал лить! Слушай, я вот что спросить хотел…

– Извини, Рома, я отключаюсь. Родным позвонить надо срочно. Пока.

Долгов дал отбой. Судорожно набрал номер Маринки подрагивающим пальцем, но в это время сотовый вновь запиликал.

Звонил Торик. Максим поспешно принял вызов и крикнул в трубку:

– Слава, привет! Черт-те что тут…

– Не ори, – императивно перебил Торик. – Ты где сейчас находишься?

– В Крым еду, у меня там…

– Знаю я, кто у тебя там. Не перебивай, слушай внимательно…

– Ты сам-то где?

– Да заткнешься ты, Долгов?! – гаркнул вдруг Торик.

Максим даже оторопел на несколько секунд. Он не помнил, когда конченый флегматик, бывший тихий псих Слава повышал голос.

– У меня появились некоторые выкладки насчет вторжения, – прежним спокойным тоном продолжил Торик. – Они атаковали планету по очень нелогичной, на первый взгляд, схеме. Некоторые мегаполисы, крупные города – это объяснимо, но зачем разрушать деревушку в тридцать дворов? Это меня сразу насторожило, как только узнал первые слухи о локациях нападения.

– И что за схему они выбрали?

– Пока у меня только гипотеза, я ее сейчас проверяю. Узнаю точно – скажу. Там есть одна загвоздочка… Главное в другом, Долгов. Они нас не различают.

– Не понял…

– Ты различаешь муравьев в лицо?

– Нет, конечно!

– А плазмоидов?

– Но ты же сам говорил, что они высокоразвитая раса, которая гораздо старше нас…

– Именно поэтому очень скоро они научатся узнавать отдельных людей. Метить их как-то, наверное, – пока трудно предугадать. Раньше у них в этом не было необходимости. Опять же пример с муравьями: тебе приходила когда-нибудь в голову мысль: пойти в лес с кисточкой и разноцветными красками, чтобы пометить в муравейнике отдельных букашек? Мне, знаешь ли, тоже не приходила.

– Но зачем они напали, Слава? У тебя хоть какие-то догадки есть?

– Какие-то есть. Но нужно еще думать. Говорю же – загвоздочка там имеется.

– Да и странно как-то они себя ведут…

– Адаптируются, Долгов. Они еще только адаптируются к условиям предстоящей войны.

У Максима пробежал по спине холодок. И явно не от сквозняка в салоне машины.

– Войны?

– Войны, Долгов, войны. Поэтому советую тебе сейчас же разворачиваться и валить куда-нибудь подальше от жены с дочерью.

– Они-то при чем? – Максим решил пока умолчать о плазмоиде, надзиравшим за ним самим.

Торик посопел в трубку. Наконец негромко спросил:

– Я сейчас перечислю несколько мест, а ты мне скажи – был ли ты там недавно…

– Ну валяй, – озадаченно пожал плечами Долгов.

– Прага, Мурманск, Суходол, Когалым, Токио, Самара, Борское, Златоуст, Нью-Йорк.

– Хм… Кажется, был везде, кроме Нью-Йорка.

– Значит, туда Герасимова носило…

– Я ничего не понимаю, Слава, – начиная раздражаться, сказал Максим. – Почему мне нельзя ехать к Маринке?

– Я тебе уже упоминал о гипотезе насчет их схемы вторжения? Так вот, Долгов… Они пока не могут нас точно идентифицировать, поэтому шарахнули по всем местам, где обнаружились следы. Странная, чужая, не укладывающаяся в привычные схемы – но логика. Понимаешь?

– Нет.

– Плазмоиды, Долгов, напали только на те населенные пункты, в которых мы присутствовали в последнее время.

– Кто – мы?

– Ты, Марина, Егоров, Герасимов и я.

Максим невольно убрал трубку от уха и поглядел на нее, словно сомневаясь, работает ли она, или голос Торика ему чудится.

– Слава, ты себя хорошо чувствуешь? Тебя не контузило, случайно?

– Не контузило.

– В таком случае…

– Долгов, с тобой ничего странного за последние сутки не происходило?

– Ничего! – хмуро ответил Максим. – Не считая того, что я увидел, как огненные шары, сыплющиеся из разноцветного неба, разносят в щепу Москву. Ах да… еще в поезде, где я ехал, какие-то фанатики наглухо выкосили из автоматов пассажиров в нескольких вагонах, а потом я чуть не замерз насмерть и, отправившись на поиски жены с дочерью, напоролся в лесу на отряд украинских погранцов, которых сжег плазмоид размером с легковой автомобиль…

– Все сходится, – обеспокоенно прокомментировал Торик. – Кроме фанатиков в поезде. Про этих пока ничего не знаю.

– Знаешь что, иди-ка ты к черту! – выругался Максим, злясь на вечную манеру приятеля говорить намеками. – Мне семье позвонить надо.

– Долгов, не стоит их под удар ставить. Ведь тебя до сих пор пасет плазмоид, верно?

Максим вздрогнул.

– Откуда знаешь?

– А меня тоже пасут, – просто ответил Торик. – Не нужно приводить этих конвоиров к остальным. Хотя бы, пока твари не научились нас идентифицировать, а это, как я уже говорил, произойдет очень скоро. Нет необходимости упрощать им задачу и собираться в одном месте.

– Не сходится кое-что, Слава. Если они не различают нас, почему тогда ударили именно по тем местам, где мы были? Почему сейчас надзирают именно за тобой и мной? Ох не сходится!

– Вот в этом-то и загвоздочка. Они нас не распознают, но как-то… чувствуют, что ли… Не знаю. Словно псы, взявшие след и бегающие вокруг кинолога, еще не понимая, что он и есть преступник. Примерно так…

Долгов растер лицо свободной рукой. Он никак не мог понять: то ли Торик снова свихнулся, то ли у него самого крышу сорвало.

– Слава, ты хочешь сказать, что им нужны мы? – осторожно спросил он. – Мы… п-пятеро?

– Просто сопоставь факты.

– Но… на кой черт мы им сдались? – Долгов поежился от очередного противного озноба. – Думаешь, это как-то связано с нашей экспедицией на Марс?

Михаил оторвал взгляд от дороги, подозрительно покосился на него, но ничего не сказал.

– У них абсолютно чуждая человеку логика, – произнесла трубка мирным голосом Торика в самое ухо Максиму. – Но погляди-ка… Нападению подвергаются места, где кто-либо из нас пятерых был совсем недавно, а следовательно, теоретически мог попасть под удар. После этого пропадает связь, чтобы напрочь нарушить координацию, а за тобой и мной принимаются надзирать крупные особи… Чуют след, но не уверены. Насчет остальных пока не знаю…

– А с шаровыми молниями, которые накануне были, что? Насчет этого у тебя тоже есть компетентное мнение?

– Неразумные клетки. Зонды. Всего лишь разведчики территории и окружающей среды. Называй, как хочешь. Кстати, скорее всего – они неразумны.

– Ну хорошо… Предположим, эти твари прилетели…

– Ниоткуда они не летели, Долгов. Они все время жили рядом с нами, соседствовали. Просто мы им до определенного момента были совершенно не интересны.

– И что же случилось? В конце-то концов, почему именно мы пятеро вдруг оказались для них так важны?

– Это действительно как-то связано с нашим полетом на Марс. Иначе истолковать невозможно.

– Но ведь после той злосчастной экспедиции прошло уже много лет!

– Не применяй к плазмоидам привычные тебе категории. Кто знает, что для них время?

В голове у Долгова все смешалось. Марс, плазмоиды, места, где он недавно бывал, события полутора последних суток…

– Слушай, Слава… Они же не нападают на нас. Наоборот, защищают. Почему ты не хочешь, чтобы я ехал к Маринке?

– Думаю, этим гадам нужна планета, а не мы. Но боятся они именно нас, Долгов, – очень тихо сказал Торик. – И, кажется… хотят собрать вместе.

– Боятся? – Максим не поверил своим ушам. – А как же принцип «разделяй и властвуй»?

– Повторяю, не проецируй на них никакие человеческие принципы. Их сознание слишком сильно отличается от нашего. – Торик помолчал. И вдруг, чеканя каждое слово, спросил: – С тобой точно не произошло ничего странного за последние дни? Именно с тобой?

И после этих слов Максим вспомнил, как его руки несколько раз неожиданно, без всякой на то причины, покрывались коркой льда, которая, впрочем, быстро таяла. Какая-то смутная догадка проскользнула у него в голове и сразу же исчезла. Она была слишком нереалистична и жутка, чтобы случайно оказаться верной.

Он помедлил, но все же произнес в трубку:

– Кисти рук льдом покрывались. Уже трижды.

Михаил вновь искоса взглянул на него и вновь промолчал, видимо, решив, что чудаковатый компаньон окончательно съехал с катушек.

– Вот так, – непонятным тоном выдохнул Торик. – Вот те так.

– Да что происходит? Не томи! – взорвался Долгов.

– Это не телефонный разговор. Скорее всего нас уже слушают федералы. Теперь запоминай. Если ты дорожишь жизнями жены и дочери – ни в коем случае не встречайся с ними. Лучше даже не звони. Держись подальше от военных, не попадайся в лапы ментам, сторонись людных мест. Отныне, видимо, на нас будут охотиться не только плазмоиды… Помни, эти огненные твари пока не различают лиц, но кто знает, как и когда они научатся нас распознавать. Наверняка в скором времени в нашей стране и других государствах, на которые было совершено нападение, развернутся полномасштабные боевые действия. Опасайся стычек армии и плазмоидов: от вояк только клочки во все стороны будут лететь. Выруби мобилу, а лучше – вообще ее выбрось. Встретимся там, куда в последний раз выезжали на пикник вместе с Фрунзиком Герасимовым и Юркой Егоровым. Помнишь?.. Отлично. Скажем… э-э… через месяц. Надеюсь, к этому времени плазменные сволочи окончательно потеряют след. Не дай бог – наоборот. Будет хвост – не приходи. Удачи, Долгов.

Торик повесил трубку. Максим еще некоторое время смотрел на телефон, потом со злостью захлопнул его, смачно матюгнулся и уставился в окно.

Они проезжали мимо заброшенной полуразрушенной церкви, возле которой выстроилась небольшая очередь, состоящая в основном из пожилых женщин с покрытыми платками головами и маленьких детей. Грязная асфальтовая дорога огибала церквушку и уходила куда-то дальше, в поле. На ней пытался развернуться желтый гусеничный трактор, противно дребезжа старым двигателем и железными сочленениями.

– Так мы едем дальше? В Крым? – через минуту осторожно поинтересовался Михаил, который не понял и половины того, о чем Долгов говорил по сотовому.

– Да, – сердито отозвался Максим, не поворачивая головы. – Мы едем дальше.

Михаил лишь пожал плечами и махнул рукой. Ему терять было уже нечего, кроме увесистого портфеля с деньгами. Авось кафешку не раздраконят в его отсутствие…

При въезде на полуостров Чонгар, где трасса проходила впритык к железнодорожным путям, вновь образовалась пробка. Десятки машин еле плелись, объезжая какое-то препятствие.

Оказалось, что возле станции Сальково сошел с рельсов грузовой состав. Искореженные вагоны разных мастей слетели с насыпи и опрокинулись прямо на дорогу, а локомотив, снеся добрую треть платформы, врезался в здание привокзального универсама, раскроив его практически напополам. По другую сторону путей рдело зарево пожара – видимо, там разбились цистерны с горючими материалами.

– Давно авария случилась? – опустив стекло, крикнул Михаил.

– Минут двадцать назад, – отозвались из соседней машины.

– Опять эти шары скотские атаковали, что ли?

– Да шут его знает! Загромыхало все вокруг, как при бомбежке, а потом огонь вспыхнул вон там, за рельсами… Может, шары, а может, и нет. Брат, ты не знаешь, что за уроды на нас напали-то? Кто-то говорит, что Ирак, а некоторые утверждают, будто инопланетяне какие-то… Брехуны! По радио я так и не успел толком ничего разобрать: оно всего пару минут работало.

– Не знаю, брат, – соврал Михаил, поднимая стекло. Покосился на Долгова и добавил вполголоса: – Только чувствую, они теперь долго нас в покое не оставят.

Максим так и таращился в окно пустым взглядом, словно не замечая разбившегося вдребезги поезда. Он вспоминал, как много лет назад видел катастрофу пассажирского лайнера возле спорткомплекса «Атлант». «Боинг» тогда едва не врезался в трибуны, и пилотам, несомненно, стоило немалых физических и душевных сил увести гигантскую тушу самолета от десятков тысяч перепуганных зрителей. Максим вспоминал, как пылали потом обломки в тоннах керосина. Как они зажглись вместо олимпийского огня…

С одной стороны, в словах Торика был определенный здравый смысл. С другой – мало ли что мог навыдумывать бывший астроном с остаточной склонностью к шизофрении… Святослав умел считать в уме сложнейшие траектории, но при этом мог часами таращиться перед собой бездонными выпуклостями черных глаз, не произнося ни слова в ответ на простейшие вопросы. Он умудрялся полушутливо рассуждать о невероятном и выдвигать головокружительные теории без всякой на то причины – и мог молчать сутками, когда позарез нужна была его помощь. Как говорится, от гениальности до безумия – пара нейронных связей…

Наконец Максим не выдержал этой изощренной пытки домыслами. Он с ожесточением распахнул мобильник и набрал номер Маринки.

Это его семья. И он сумеет ее защитить.

А еще ему необходимо знать, как дела у жены с дочкой, иначе можно и впрямь сойти с ума от неведения…

– Макс… – раздался в трубке голос Маринки, и из глаз Долгова брызнули слезы. – Максимочка, родненький… Я заснуть не могла… Я же…

Она сорвалась на рыдания.

– Привет, милая, – сглотнув комок в горле, проговорил наконец Максим. – Как ты? Как Ветка?

– М-мы в порядке, Макс… У сестры сейчас, добрались все-таки… Здесь тоже все порушено этими шарами… Говорят всякое… что напали какие-то плазменные существа…

– Да, Маринка, напали. И это не конец… Перестань плакать, слушай меня очень внимательно. Договорились? Выслушаешь? Я уже подъехал к…

Что-то произошло в небе над замызганной «семеркой», которая уже выбралась из затора и понеслась дальше по шоссе. Связь мгновенно прервалась.

А после этого из-под облаков появился плазмоид и атаковал.

Стремительно, беспощадно, страшно…

Огненные струи разметали едущие в соседнем ряду автомобили в разные стороны, словно картонные коробки. В уши врезался нестерпимый вибрирующий звук, который, казалось, вот-вот разнесет череп на молекулы, запах озона рванулся в салон сквозь щелку в приоткрытом окне. Перед глазами у Долгова задрожала красно-желтая пелена, от которой дохнуло жаром ада. Боковым зрением он заметил, как стекают расплавленные остатки «дворников» по «лобовухе»…

«Вот и все, – мелькнуло в голове. – Приехали».

Где-то на грани слышимости раздался треск, словно одновременно переломили сотню тонких деревянных щепок, и вдруг Максима обдало холодом. Таким ужасающим, который бывает только в космическом вакууме…

Он увидел, как его ладони покрываются льдом.

Он в отчаянии закричал от невыносимой боли, пронзившей все тело. Но крик оборвался, потому что голосовые связки тоже сковала жуткая стужа.

Он смотрел остекленевшими глазами, как оранжевое пламя, бушующее вокруг машины, столкнулось со стеной бирюзового льда.

Он наконец понял, кем стал после той пугающей экспедиции на пустынный Марс.

И низкое серое небо разверзлось над пылающей трассой, обнажая бритвенные грани морозной голубизны…

Часть вторая Привратники

Глава первая

Колючая проволока только издали кажется неопасной и легкой преградой. Но стоит впопыхах запутаться в ней, подобная иллюзия рассыпается в прах.

К примеру, тонкая и безобидная на вид «путанка» оплетет вас, словно плющ, не давая вырваться. И чем больше вы будете дергаться, тем прочнее она будет схватывать конечности. А вот проволока марки «Егоза» не станет сдерживать – это выше ее металлического достоинства. Она просто-напросто исполосует ваше тело в кровавый фарш.

Перед входом в побочную трубу отводного коллектора была натянута обычная колючка с ржавыми, не особенно острыми завитушками из стальной проволоки. Кто же мог предположить, что она под напряжением…

Максим отшвырнул арматурину, прислонился спиной к покатой железобетонной стене и помотал головой. Ток, на его счастье, был пропущен несильный, скорее чтобы отпугнуть диких зверей, чем препятствовать человеку.

– Пурумкнуло? – деловито спросила Ветка, топая сапожком по луже.

– Слегка. Ты в порядке?

– Ага. Только рюкзачок давит уже.

– Нужно потерпеть, – поправляя лямочки на плечах дочки, сказал Долгов. – Сейчас заберемся поглубже, чтобы не замерзнуть ночью, и будем кушать.

– Опять кильку?

– Опять, Вет. Пока ничего больше нет. Но ведь килька на этот раз в соусе из выжатых помидорчиков.

– Правда? – оживилась девочка. – Как здорово! А то в томатном соусе она мне ужасно надоела!

Маринка вытащила из-под нижней нити колючки сухую палку, позволяя проволоке распрямиться и принять исходное положение, сбросила рюкзак и уселась рядом с мужем.

– Если мы не найдем транспорт в течение ближайших суток, то опоздаем к точке сбора, – устало проговорила она.

– Нам нельзя выходить на дорогу. Или военные выследят, или плазмоиды пометят.

– Тогда мы опоздаем.

– Значит, опоздаем. Ребята подождут.

Маринка вздохнула и, приподняв руку Максима, нюхнула его подмышку. Сморщилась.

– Как в хлеву родился.

– Расслабься, – усмехнулся он, слизывая грязный пот с верхней губы и сплевывая перед собой. – Сейчас в глубь коллектора уйдем, там я смешаюсь с запахом окружающей среды.

– Пап, плеваться – нехорошо, – нравоучительно заметила Ветка, дунув снизу вверх на свою темную челку.

– Согласен. Доставай рубероид, дочка.

У Ветки в рюкзачке лежали самые легкие вещи из их походного арсенала: алюминиевые кружки, несколько упаковок сухого спирта, запасные коробки спичек, аптечка и лоскуты рубероида для факелов.

Батарейки в фонарике приходилось беречь для экстренных случаев…

Максим взял из ручонок дочери несколько пупырчатых смолянистых полосок и плотно обмотал ими один конец арматурины. Извлек из кармана бензиновую зажигалку и подпалил в нескольких местах. Красноватое пламя нехотя осветило бетонные стены, и горячие искры полетели в разные стороны с трескучим звуком.

– Можно я понесу, пап? – тут же возникла Ветка. – А ты рюкзачок мой возьмешь.

– Хитрая, – улыбнулся Максим. – Ну на, держи.

Ветка взяла обеими рукавичками самодельный железный факел и тут же чуть не уронила его в слякоть. Долгов был готов к этому: он успел подстраховать дочку, ловко подхватив арматурину.

– Тяжелый, – нахмурившись, констатировала Ветка.

– Давай все-таки я потащу? – невинно предложил Максим.

– Тащи, – согласилась она. – Только не урони. А то – пурумкнется и затухнет.

– Потухнет, – поправил Долгов, вставая и набрасывая на зудящие, растертые до кровавых мозолей плечи большой рюкзак.

Ветка несколько раз топнула по луже сапожком и взяла отца за руку. Маринка подошла сзади и поправила ей шарфик.

– Двинулись, – скомандовал Максим. – Уже кушать хочется.

– Раз на входе проволока под током, значит, здесь кто-то обитает, – резонно предположила Маринка.

– Будем надеяться, что этот «кто-то» окажется дружелюбен.

– А мне завтра пять годиков уже ипсо… исполнится, – невпопад ляпнула Ветка. И с детской непосредственностью спросила: – Мы домой поедем праздновать? Уже столько много дней дома не были… Это все из-за войны, да?

Максим с женой украдкой переглянулись.

– Нам пока нельзя возвращаться домой, я тебе уже объяснял, – сказал Максим. – Вот улетят огненные шары, тогда и…

– Но день рождения – это праздник, – настырно перебила Ветка.

– Конечно. Будем отмечать на природе, – сглотнув комок, проговорила Маринка.

– А тортик? – Ветка требовательно подергала мать за дубленку. – Где мы здесь возьмем тортик?

– Нужно идти, – вздохнул Долгов, двинувшись в глубь темного зева коллектора и потянув дочку за собой. Он слегка прихрамывал на правую ногу – рана, полученная при бегстве с поезда месяц назад, еще не до конца зажила. – Придется обойтись без тортика.

– Это не честно! – прогнусавила Ветка, семеня за отцом. – И вообще… Надоело по колодцам ходить… Я устала. Хочу пать в кроватке. Посопеть, посопеть и запнуть в подушках. Как бурундучок.

– Но зато – это настоящее путешествие! – постарался сменить тему Максим.

– Тогда понеси меня на плечах, как вчера!

– Нет. Я тоже устал. Будешь хорошо вести себя – завтра понесу.

– Не честно, не честно, – упрямо повторила Ветка.

– Еще как, – прошептала Маринка. – Еще как все это не честно.

Факел нещадно коптил и постреливал искрами. Труба плавно изгибалась, уходя вправо. На этот раз им повезло: диаметр оказался достаточным, чтобы не пригибаться, а идти в полный рост. По сторонам каждые метров пятьдесят попадались зарешеченные ответвления, в которых негромко журчала вода. На стыках бетонных тубусов вскоре стал появляться мох и какая-то бурая плесень – становилось теплее.

Неожиданно впереди послышался кашель, разнесшийся по тоннелю гулким эхом.

Ветка взвизгнула от неожиданности, а Максим встал как вкопанный и вгляделся в полумрак. На подсвеченных дрожащим светом факела ящиках плясали кривые тени.

– Есть кто? – крикнул он, поправляя чехол с охотничьим ножом на поясе.

За ящиками скользнула фигура. Долгов сразу не смог разобрать, человек это был или зверь. Он напрягся и отодвинул испуганную Ветку за себя, оставляя ее на попечение Маринки.

– Эй! Мы не хотим никому мешать! Ищем ночлег!

Фигура за ящиками затаилась.

– Мы не меченые, – сказал Максим, доставая нож.

Громыхнуло. Вновь коротко взвизгнула Ветка…

Бросок не увенчался успехом. Человек, напавший на Долгова, по всей видимости, был никудышным бойцом…

Он выскочил из полутьмы, свалив несколько ящиков, и попытался сбить Максима с ног, но споткнулся и чуть было не напоролся на острое лезвие. Борьба продолжалась не более трех-четырех секунд: Долгов ударил нападавшего наотмашь по челюсти и толчком отбросил его к стене. Факел упал на пол, сыпанул искрами и едва не погас – Маринка успела его подобрать.

– Убирайтесь, – с ненавистью в голосе прохрипел человек, отползая в сторону. – Больше вы не получите курей.

Одет он был в мешковатую куртку с оторванным рукавом, ватные штаны и серые валенки. Лет сорока или постарше, с четко наметившейся лысиной и длинным уродливым шрамом от левого виска до подбородка – через всю щеку. Глаз не было видно – он прикрыл веки. Вероятно, хорошенько приложился затылком о стену во время короткой схватки.

– Ты, наверное, неправильно понял меня, брат, – сказал Максим, поднимая нож и убирая его в чехол. – Нам не нужна еда. Моя жена, дочь и я всего лишь хотели переночевать здесь. А завтра утром уйти.

Мужчина вздохнул. Отполз еще немного в сторону.

– Мы не меченые, – добавил Максим.

– Зато мы… – Человек осекся и наконец поднял веки.

Долгов невольно отшатнулся. Маринка тоже отступила на шаг, увлекая за собой притихшую Ветку.

При слабом свете факела метка была особенно хорошо заметна. Расширенный зрачок правого глаза явственно мерцал мутно-янтарным кругляшком, а от него по всей роговице расползлись бледные желтоватые прожилки. Пугающий взгляд незнакомца был наполнен той смесью отвращения и зависти, которую испытывают прокаженные к здоровым.

Около двух недель назад плазмоиды принялись клеймить людей очень необычным способом: впрыскивать в стекловидное тело правого глаза безвредное для организма устойчивое фосфорсодержащее соединение. Каждая такая метка отличалась индивидуальным спектром – своеобразным кодом, по которому твари могли различать людей. Сам процесс маркировки был абсолютно безболезненным: плазмоид выстреливал из себя едва заметный жгутик, и человек моментально слеп на один глаз. И с этой минуты он переставал быть для агрессоров безликой особью. Зрачок приобретал окраску, которая могла варьироваться от темно-зеленой до ярко-желтой.

Человек становился отличим от других.

По разнящимся данным за полмесяца было помечено от трех до пятнадцати процентов населения планеты.

С одной стороны, маркированные не подвергались никаким особым нападкам со стороны плазмоидов, их поведение совершенно не изменилось, они не превратились в зомби, не стали убивать себе подобных или совершать диверсий, а с другой – все понимали, что теперь эти люди стали носителями маячков, этаких бомб замедленного действия, которые неизвестно когда и, главное, как рванут. Или не рванут.

Меченые в считанные дни превратились в когорту потенциально опасных изгоев общества. Местами их просто избегали, сторонясь, словно заразных, а кое-где устраивали настоящий геноцид. Наш мир всегда был беспощаден по отношению к всякого рода отщепенцам… Вскоре дошло даже до того, что любой человек в темных очках стал вызывать у окружающих подозрения.

Намерения же плазмоидов так и остались загадкой.

То ли они пытались разделить человечество на два враждующих лагеря, то ли просто создавали систему идентификации, то ли вовсе преследовали абсолютно иные цели, понятные лишь им самим.

Максим был уверен только в одном: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы заклеймили их с Маринкой…

– Ты тут не один? – спросил он у меченого.

– Уходите, – тихо повторил тот, поднимаясь на ноги и не отводя жуткого взгляда от Долгова. – Вас здесь не примут. Простите, что напал на вас, я думал, вы из тех… Из местных, которые приходят изо дня в день, чтобы забирать наших курей. Бьют нас. Издеваются над мечеными женщинами и детьми… И хоть вы – не они, все равно уходите.

Максим дернул плечами, поправляя рюкзак.

– Снаружи стемнело. Нам нужно переночевать, поэтому никуда мы не уйдем, – твердо сказал он. – Покажи место, где здесь можно развести костер и отогреться. У меня дочь четырехлетняя…

– Завтра мне уже пять, – напомнила неожиданно расхрабрившаяся Ветка, высовываясь из-за ноги отца.

Мужчина уставился на нее, словно только теперь обнаружил, что, кроме него и Максима, рядом есть еще кто-то. Он вдруг сделал несколько глотательных движений кадыком и зажмурился. Янтарный зрачок на время потух.

Ветка снова спряталась за отца.

– Хорошо, – решительно произнес мужчина спустя минуту. И вновь умолк, будто прикидывал что-то в уме. Свет от факела высвечивал его подергивающуюся щеку, обезображенную шрамом.

– Что хорошо? – осторожно спросил Долгов.

– В этом коллекторе только одно место, где есть приличная вытяжка, чтобы устроить костер. Там, где живем мы. Мы ведь живем здесь уже неделю… С тех пор, как местные прогнали нас из деревни.

– Но ты говорил, что они сами приходят, чтобы забирать курей? – удивился Максим.

– Сволочи! – с неожиданной яростью воскликнул мужчина. – Они все – сволочи! Не плазмоиды! Люди! Плазмоиды только пускают кровь… А человек, как подлая акула, добивает жертву!

– Успокойся!

– Мы забрали своих курей, чтобы было что пожрать, а они приходят и грабят! Если бы я поблизости нашел рабочий трансформатор помощнее, то пустил бы по колючке на входе такой ток, чтобы кого-нибудь из этих стервятников спалило к чертовой матери…

Мужчина вновь замолк. В тоннеле повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием издыхающего факела и сопением Ветки.

– Веди нас в то место, где можно развести костер, – нарушил молчание Долгов. – С тобой или без тебя мы придем туда.

Мужчина чиркнул по нему исподлобья янтарным глазом и, отвернувшись, сказал:

– У тебя красивая дочь. Если бы не она, тебе бы пришлось убить меня, чтоб пройти дальше.

Он пнул тупым носком валенка ящик и пошел вперед, в темноту тоннеля.

– Ты уверен, что там будет безопасно ночевать? – подала наконец голос Маринка.

– Больше негде, – отрезал Максим, двигаясь следом за мужчиной. – Без огня мы замерзнем, а здесь действительно вытяжка плохая. Чувствуешь, как копоть от факела уже всю носоглотку забила?

– Тебе не кажется, что ты неоправданно рискуешь, Максим?

– А тебе не кажется, что Ветке пора есть и спать? Предлагаешь ночевать без костра?

– У нас есть палатка и коврики…

Долгов резко остановился и обернулся, чуть не спалив Маринке пламенем факела воротник дубленки.

– Ты хотя бы на миг можешь себе представить, что произойдет, если кто-нибудь из нас подхватит ангину или, того хуже, пневмонию?

– Мы же не…

– А вдруг Ветка заболеет? Где ты ее будешь лечить? Посреди леса в двадцатиградусный мороз?

– Заткнись! – прошипела Маринка, вскипая. – Мы договаривались: при ребенке не обсуждать подобные вещи!

– Вот и не обсуждай! – подбил черту Долгов. – Сегодня мы будем ночевать здесь, с мечеными. Разведем костер, согреемся, поедим нормально. И завтра двинемся дальше. А чтобы тебе было спокойно, я не сомкну глаз до самого утра.

– Тебе нужно выспаться!

– Перебьюсь. Разговор окончен.

Он развернулся и пошел дальше, вглядываясь в темноту, чтобы не потерять из виду спину мужчины в мешковатой куртке. Тот либо не обратил внимания на их с Маринкой оживленный спор, либо не подал виду.

Первое было бы предпочтительней.

– Знаешь, как противно быть полуслепым?

Максим резко обернулся и увидел меченого паренька, неслышно подошедшего сзади и усевшегося на бетонный брус неподалеку от их костерка. На коленке он придерживал полупустую бутылку дешевого портвейна.

– Нет, не знаю.

– Кир. – Паренек усмехнулся и глотнул из горла. – Руки, поди, не подашь?

Долгов поворошил арматуриной угли и развернулся к нему лицом.

– Почему же не подам? Меня Максимом зовут.

Ладонь у парня оказалась влажная и податливая. Только теперь Долгов понял, что он пьян в торф. От вонючего перегара защекотало ноздри.

– Портвешок я тебе не дам, – категорично заявил подросток, возвращаясь на бетонную плиту. – Вас Рубленый сюда привел, вот пусть и угощает, если у него лишнее пойло есть.

– Нам не нужно спиртное.

– Ага, все так говорят в первые три-четыре дня. А когда кашель и вшей подхватят, как миленькие к бутылке тянутся… – Он снова шумно глотнул. Сплюнул тягучей слюной прямо перед собой. – Здесь рядом городов крупных нет, только поселки. А эта здоровенная сточная канава идет от кирпичного завода. Только они там не кирпичи делают, а какое-то химическое дерьмо. Кирпичи – так, отмазка. А отходы сюда сливают…

Место, куда привел их Рубленый – мужик со шрамом на щеке, – находилось в подвальном помещении, где когда-то, по всей видимости, помещалась котельная. Теперь остались лишь несколько проржавевших до дыр труб, торчащих из стен, массивная вентиляционная решетка в потолке, наполовину разобранная будка неизвестного назначения да куски жести, из которых меченые сооружали различные предметы быта. Местные погнали их из соседней деревни так агрессивно, что они не успели даже толком собрать скарб – здоровье и жизнь все ж важней.

Всего здесь обитали человек пятнадцать.

Полуразрушенную будку меченые приспособили под курятник. Оттуда доносилось вялое кудахтанье и нестерпимо несло пометом. Рядом стояли ящики с остатками консервов, какими-то сухофруктами, банками и крупами, возле которых постоянно дежурил один из мужчин. Кто-то обязательно поддерживал костер, на котором готовили пищу, кто-то чистил единственное ружье, кто-то нянчился с малышами… А возле одной из стен этого и без того тесного помещения, освещенного светом двух маломощных ламп, тянулся желоб полуметровой глубины, по которому бесконечным потоком катились сточные воды. Грязные, дико смердящие, но теплые.

В целом лагерь меченых напоминал прибежище парий из какой-то давно забытой антиутопии.

Только вот мелькающие там и тут желтоватые, зеленые, оранжевые и салатные глаза выносили картину за пределы даже самых кошмарных фантазий…

Когда Максим с семьей вошли в это помещение, женщины заорали благим матом, дети захныкали, а несколько мужчин чуть было не разорвали незваных гостей на части. Но Рубленый утихомирил их, отвел в сторону и что-то долго нашептывал, мерцая янтарным зрачком. После этого мужчины поругались вполголоса, поспорили, но довольно быстро разошлись и принялись заниматься насущными делами, искоса поглядывая на пришедших.

Максим не решился разбивать палатку, чтобы ни у кого не возникло желания отобрать ценное снаряжение. Он достал полиуретановые коврики, один вместительный спальник для Маринки и Ветки и развел небольшой костер из остатков картонных коробок, подобранных в извилистом чреве коллектора, и припасенного хвороста. Спрашивать дрова у меченых он не стал.

Поужинав галетами и килькой в томатном соусе, Маринка и Ветка забрались в спальник и тут же заснули от усталости. Максим достал фляжку, подогрел в алюминиевой кружке воду и сыпанул туда добрую треть баночки кофе, чтобы не заснуть. Он не хотел подвергать риску жену и дочь. Вот доберутся до места встречи с Ториком, тогда и отоспится вдоволь. Уже немного осталось… Совсем чуть-чуть…

– А ты куда собрался? – спросил Кир, швыряя пустую бутылку из-под портвейна в сточную канаву. – Во Владимир, что ли?

– Куда глаза глядят. Родную Рязань разгромили, – не задумываясь, соврал Максим.

– У-у-у… Вон тебя откедова занесло. – Парень достал из-за пазухи еще одну бутылку, сорвал зубами жестяную крышечку и залпом залудил граммов двести. Прокашлялся и крикнул во всю глотку: – Рязанские просторы и вяземские горы… Чего-то там… ля-ля… пара-ра-пам…

– Хватит орать, – прошипел Долгов, глядя, не проснулись ли Маринка с Веткой.

– Ты мне не указывай, сволота немеченая…

Максим сжал зубы, но промолчал.

В будке закудахтали куры. Из дальнего угла помещения раздался сонный женский голос:

– Кир, ложись спать! Как напьется, скотина, так песни горланить принимается… Твою мать!

– Ты и есть м-моя м-мать!

– Вот и слушайся старших!

Парень тем временем уже вконец охмелел. Он завалился на бок, чуть не расшибив голову о бетон, и забубнил что-то неразборчивое себе под нос. Дешевое пойло потекло на свитер, но это Кира уже не волновало.

Максим вскинул руку и глянул на циферблат механических «Командирских». До холодного февральского рассвета оставалось еще часов семь.

Но спать никак нельзя. Опасно: мало ли что придет в голову этим отчаявшимся, гонимым людям…

Он отпил из кружки несколько глотков крепкого, несладкого кофе, подбросил более-менее сухих веточек в костер, раздул пламя.

Пламя…

Почему же именно с этой стихией связаны все беды, происходящие с человечеством в последнее время? То самозванцы-боги отбирают у нас огонь, заставляя отпрыгнуть в хаос техносредневековья. То теперь вдруг возникает доселе незаметная, но чрезвычайно могучая раса плазмоидов, которая, наоборот, обрушивает огненные лавины на города. Где же найти ответ?

Почему – пламя?

Максим глядел в тусклые угли костра и вспоминал, как однажды огонь обрушился на него всей своей безграничной, пугающей мощью. Тогда, месяц назад, в машине, которую вел бывший хирург Михаил Альберт, волей-неволей вынужденный помогать ему – усредненному человеку Максиму Долгову – добраться до жены с дочерью, чтобы не дать им погибнуть…

Плазмоид атаковал внезапно. Это было похоже на упавшее огненное небо. С невыносимым вибрирующим звуком трехметровый шар возник в вышине и стремительно обрушился на машину, в которой ехали Максим и Михаил. Разметав в стороны другие автомобили, плазмоид попытался уничтожить старенькую «семерку».

По меньшей мере странный поступок после того, как он дважды спас их от гибели. Нелогичный. Но Торик по телефону предупредил, что не стоит применять по отношению к этой расе привычные для нас понятия. Они – другие.

Надзирающий плазмоид, видимо, рассчитывал превратить «семерку» в облачко ионизированного газа одним сокрушительным ударом, но в последний момент что-то помешало ему.

Когда в дальнейшем Долгов вспоминал тот миг, он невольно содрогался от пережитых ощущений…

Тело пронзила стужа. Нестерпимая, чудовищная, разрушающая все сущее. Стужа дальних уголков космоса, сковывающая движения и мысли в безвольный ком. Казалось, на полыхающем шоссе остановилось даже время.

И тогда остекленевшими глазами Максим вдруг увидел невероятное: всепоглощающее пламя огненного гиганта столкнулось с ледяной стеной, возникшей вокруг машины. Это был даже не лед, это скорее напоминало пятое состояние вещества, противоположное горячей плазме. Сама природа выгнулась под немыслимым катаклизмом, переступив через собственные законы. Температура возникшей сферы, казалось, была равна абсолютному нулю.

Необъяснимо, фантастично, жутковато-смехотворно, но Максим почувствовал тогда, что это, вопреки третьему началу термодинамики, может быть правдой.

Раскаленный плазмоид сошелся в безумной вспышке стихии с чем-то, не укладывающимся в нынешние научные понятия. С неким иным началом, настолько же чужеродным человеку, насколько нам чужда его собственная ионизированная сущность.

С чем-то, что поселилось внутри Максима после того, как исчезли на Марсе привратники, посмевшие вмешаться в жизнь расы, которую должны были лишь сторожить.

Зерно, до сих пор не подававшее признаков жизни, дало росток.

Крошечное зернышко далеких хозяев. Отголосок формы жизни, обогнавшей в развитии все известные нам доселе на несколько порядков.

Ледяная бездна чужого неба!

И Долгов испугался тени того могущества, что внезапно коснулась его, заставив отступить существо, с которым ничего не смогли поделать самые современные ракеты и снаряды. Тени силы, перед которой вся научная и военная мощь могли сравниться лишь с нелепым и беспомощным «агу» младенца.

Максим понял, кем стал после тех событий на Марсе.

Новым привратником Земли.

Одним из пяти…

Плазмоид, столкнувшийся с таким невероятным отпором, даже не успел отступить – его просто не стало, разнесло на триллионы несвязанных частиц. Зверский взрыв разметал все вокруг на расстоянии полсотни метров, оставив, однако, целехонькой дребезжащую «семерку», находившуюся в его эпицентре.

И чудовищная стужа исчезла так же неожиданно, как возникла. Защитный кокон вокруг машины пропал, давая приторному запаху озона и еще какого-то газа ворваться внутрь салона.

Максим от испытанного шока и физического истощения отключился сразу же, как только плазмоид исчез. Язык не поворачивался сказать вместо этого слова – «погиб», просто прошло слишком мало времени с начала вторжения, и человеческое сознание еще не смирилось с данностью: каждый из огненных шаров – живое существо.

В себя Долгов пришел спустя несколько минут от того, что Михаил самозабвенно хлестал его по щекам. Увидев, что он очнулся, бывший хирург откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Я даже не хочу знать, что сейчас здесь произошло, – проговорил Михаил очень спокойно. – Мне наплевать, как мы уцелели в этом хаосе. Я принимаю это как данность и не желаю ничего анализировать, чтобы сохранить остатки здравого ума.

Максим, поборов приступ тошноты и головокружения, с нездоровым интересом уставился на расплавленные «дворники», стекшие темными кляксами по наружной стороне лобового стекла. Затем он тщетно попытался включить безжизненный мобильник, встряхнулся и огляделся.

Вокруг машины образовался круг, на котором снежной слякоти не осталось и в помине. Даже земля и асфальт были сухими, покрытыми мелкой сеточкой трещинок, словно тут пару десятков лет стояла засуха. Рядом валялись несколько изуродованных до неузнаваемости автомобилей. О том, во что превратились люди, ехавшие в них, Долгову даже думать было противно… Вдалеке слышались сигналы клаксонов, но ни спереди, ни сзади пока никто не подъезжал.

– У нашей тарахтелки покрышки, наверное, расплавились, – наконец сказал Максим, туповато посмотрев на выбритую скулу Михаила. Ему тоже сейчас не хотелось раскладывать произошедшее по полочкам, для этого нужно было немного опомниться, успокоиться. Внутри пульсировало лишь одно желание: поскорее добраться до Маринки и Ветки. – Михаил, послушай… Я думаю, что больше тебе никто не воспрепятствует отправиться своей дорогой. Забирай деньги и дуй обратно в любимое кафе. Спасибо тебе.

Бывший хирург машинально взял портфель с наличкой, осторожно открыл дверцу и глянул на заднее сиденье. Там продолжал спать пьяный украинец, хозяин машины, который, видимо, и бровью не шевельнул во время феерического катаклизма.

– Что с этим будешь делать? – безучастно поинтересовался Михаил.

– Посмотри-ка, покрышки целые?

Михаил бросил взгляд на колеса.

– Странно, но не расплавились.

– Тогда доберусь до ближайшего города и оставлю нашего пьяницу вместе с колымагой где-нибудь в тихом месте. Пусть трезвеет, – сказал Долгов, перелезая на водительское место. – Себе постараюсь найти другую машину.

Михаил открыл портфель, вытащил несколько крупных купюр и положил на приборную панель. После этого собрался захлопнуть дверь, но передумал. Засунул голову в салон и спросил:

– Кто ты такой, Макс?

Долгов слегка улыбнулся, продолжая рассеянно смотреть на пустынную серую трассу, убегающую вперед.

– Я самый обыкновенный человек, – вздохнул он наконец. – Самый-самый усредненный, какого только можно себе вообразить.

– Ага. А я тогда – реинкарнация Склифосовского.

– Поверь, Миша, я гораздо обычней тебя. Просто на дворе двадцать первый век – время, когда дикие крайности, происходящие с миром, порождают самых обыкновенных людей.

И Максим плавно надавил на педаль газа, чувствуя, как боль пронзает правую ногу. Рана напомнила о себе.

Раздолбанная «семерка» тронулась. А озадаченный хирург так и остался стоять посреди выжженного круга с портфелем денег в руке и коловертью в черепушке…

До Алупки Максим добрался примерно через сутки – за это время на пути не попалось больше ни одного плазмоида.

В крошечном курортном городке, расположенном у подножия Крымских гор, он без труда отыскал Маринку с Веткой, остановившихся у родни, и обнял их так, что чуть не переломал кости. Он плакал, не стесняясь ни жены, ни дочери, которые тоже громко ревели. Плакал и думал о том, что теперь вся их жизнь может круто измениться. Прикидывал, что же теперь делать?

Про историю с уничтоженным плазмоидом он решил пока не рассказывать Маринке, чтобы собственными умозаключениями и домыслами лишний раз не расстраивать ее.

Оставаться на месте было нельзя во избежание повторной массированной атаки огненных тварей, поэтому они посоветовались и пришли к выводу, что нужно повидаться с остальными ребятами, как хотел Торик. Но до назначенной Святославом встречи оставался почти месяц, и его нужно было где-то провести, не попадая в зоны конфликтов вооруженных частей и плазмоидов. Домой в Москву возвращаться, бесспорно, было опасно.

– Ты считаешь, что будет война? – спросила тогда Маринка, прижимаясь к Долгову щекой.

– Будет, – не стал он отрицать. – Она уже началась. И сложно наверняка сказать, сколько продлится. Неделю? Или годы?..

Они стояли на балконе шестого этажа и смотрели на хмурые тучи, обволакивающие вершину Ай-Петри. Абрис самой высокой скалы в тот миг напоминал приготовившуюся к решающему броску львицу. Холодный ветер пытался пробиться в щели между застекленными рамами, добраться до тепла жилища и прогнать его. Темные кипарисы и сосны съежились внизу, между унылыми улочками и домами, часть которых была разрушена. Возле подъезда мрачный мужчина рылся в куче обломков. А по правую сторону серело море. Непроглядная муть его сливалась с небом, и стрелы горизонта было не различить. Только маяк на еле видимом мысе ритмично поблескивал, разбивая своей искоркой эту мглу. Раз-два-пауза, раз-два-пауза. И так бесконечно.

Маринка поежилась.

– Пойдем в комнату.

Они тихонько прикрыли за собой дверь и присели на краешек кровати, на которой посапывала Ветка. С кухни доносился негромкий звон посуды – кузина Маринки готовила ужин.

– Нам нельзя долго скитаться с четырехлетней дочерью. Да и почему ты так настаиваешь на встрече с ребятами? – Мне звонил Торик. – Максим помолчал, собираясь с мыслями. – Он считает, что эти существа пока не различают людей, но скоро научатся это делать…

– Ты что-то не договариваешь. – Маринка немного отстранилась от мужа. – Что-то важное. Я же всегда такое чую.

Долгов вздохнул и потер красные от усталости глаза.

– Слава считает, – осторожно сказал он, – будто при вторжении плазмоиды не случайно выбирали цели.

Маринка выжидательно посмотрела на него.

– Он предположил, что они атаковали населенные пункты, где недавно бывали мы. Пятеро.

– Что за вздор? – нахмурилась Маринка.

– Я не знаю, – отводя взгляд, сказал Максим. – Торик думает, это как-то связано с событиями на Марсе.

– Господи, неужели весь тот кошмар до сих пор не закончился! – всплеснула Маринка руками. – Заладил: Торик, Торик! Сколько же можно!.. Постой-ка… – Она вдруг внимательно посмотрела на мужа. – Но как это может быть связано?

– Понятия не имею. Честное слово! Поэтому нам нужно встретиться с ребятами и подумать, что делать дальше. С другой стороны, Слава говорил, будто эти твари как раз и хотят собрать нас в одном месте… Может, они нас все-таки потеряли из виду? Дьявол! Все, я окончательно запутался.

Маринка вздохнула, успокаиваясь, и погладила его по голове. Через минуту произнесла:

– Значит, завтра утром покинем город. Если не получится снять со счета деньги, то у сестры займем. Купим все необходимое для длительного путешествия…

– Маринка, почему ты так быстро согласилась? – настороженно спросил Долгов.

– Разве есть выбор? – Она помолчала. – Они ведь чуют нас, как ищейки? И рано или поздно – выследят. Верно, Максим? По глазам вижу, что верно. Поэтому нельзя оставаться на месте, нужно двигаться. Да и пусть лучше мы будем вместе с ребятами к тому времени, когда они нас догонят.

– Что-то ты противоречишь сама себе. То говоришь, что нельзя скитаться с маленьким ребенком, то хочешь скорее отправиться прочь отсюда.

– У меня предчувствие вдруг возникло, когда ты упомянул про связь всей этой кутерьмы с нашим полетом на Марс. Знаешь, как это бывает… Предчувствие… Нет-нет, а потом – бах! Словно в позвоночник длинную стальную иглу всадили.

– Маринка…

– Да?

– Как-то странно ты на меня смотришь?

– Макс… – Она запнулась на мгновение. – Макс, с тобой за последние дни ничего странного не происходило?..

В этот момент его что-то сильно толкнуло в плечо, заставив содрогнуться.

– Иногда я смотрю на свои ладони, и мне почему-то становится страшно, Макс…

Еще толчок в плечо.

Больше они не говорили об этом…

Толчок.

Скромный интерьер однокомнатной квартирки молниеносно сдвинулся и распался на мозаику из отдельных предметов. Телевизор с вакуумным провалом кинескопа, стопка зачитанных до бумажной бахромы книг, дорожная сумка и разбросанная возле нее одежда…

Внезапно все вокруг вспыхнуло, объятое пламенем: волнистые шторки, кровать, линолеум, люстра, кипарисы, Ай-Петри, море…

Долгов резко открыл глаза и увидел перед собой лицо, косо располосованное шрамом. Он вздрогнул и прикусил язык. Кофе выплеснулся из алюминиевой кружки прямо на рдяные угли, затушив их с противным шипением.

Рубленый еще раз встряхнул его за плечо и прошептал, пригнувшись к самому уху:

– Я могу предложить тебе кое-что.

– Предложить?.. Черт, я, наверное, задремал… – Максим взглянул на часы. Они показывали полпятого утра. – Что ты хочешь предложить?

Рубленый уставился на Долгова в упор своим невидящим бледно-янтарным глазом и еле слышно произнес:

– Отдай мне дочь.

Максим не сразу уловил суть фразы. Он оторопело вытаращился на безобразный шрам, щетинки вокруг которого росли вкривь и вкось, потом медленно перевел взгляд на меченый зрачок.

И… стал отодвигаться назад, стараясь не выпускать из виду Рубленого, который, по всей видимости, тронулся умом. Смысл трех сказанных слов постепенно доходил до него: сначала омерзительный холодок возник возле желудка, потом растекся по всей брюшине, затем резанул по сердцу и лишь после этого стремительно метнулся к мозгу.

– Сам подумай, зачем она тебе? – прошептал Рубленый, теребя оборванный рукав своей мешковатой куртки. – Только лишняя обуза. Сейчас трудно выжить даже взрослому человеку, а уж ребенок и подавно обречен. Неужели тебе будет приятно созерцать, как твой отпрыск погибает? А здесь она выживет. Я смогу ее воспитать, словно собственное чадо.

Максим отползал все быстрее, параллельно дрожащей рукой извлекая из чехла нож.

– Твоя дочь будет жить с мечеными. Вырастет, станет их вождем, переживет войну. Тебя и жену оставить не могу – у нас и так не хватает пищи… Знаешь, я когда увидел твою девочку, сразу почувствовал, что в ней есть какая-то сила. Ведь она может стать новой Жанной д’Арк! Орлеанской Девой нашей эпохи! Она возглавит сопротивление, поднимет священное знамя войны, за ней пойдут тысячи! Миллионы! Миллиарды верных соратников!

Долгов остановился, коснувшись спиной спальника, в котором сопели Маринка и Ветка. Он автоматически выставил вперед нож, словно поблескивающая сталь могла испугать человека, окончательно лишившегося рассудка.

– Глупец, – мгновенно зверея, прошипел Рубленый. – Неужто ты не понимаешь, что она – наша надежда? Отдай мне дочь, а? Не жмись, тятя…

Он поднял с пола старое двуствольное ружье, которого до этого не было видно за бетонным блоком. Неторопливо переломил его, зарядил патронами, взвел курки…

Максим вложил в бросок всю энергию, которая только оставалась в его уставшем за долгие недели скитаний организме. Но лезвие не нашло плоти, оно почему-то с оглушительным грохотом вспороло воздух. Рубленого уже не было возле бетонной плиты.

Приземлившись на остатки картонных коробок, Долгов обнаружил, что жив и даже не ранен. Что же произошло? Он явственно слышал звук выстрела… Но не оттуда, откуда ожидал!

Не поднимаясь на ноги, Максим резко обернулся…

Рубленого с размозженной грудной клеткой отнесло в сточную канаву, на краю которой он и остался лежать, безвольно свесив окровавленную руку в зловонный поток. Так и не выстрелившее ружье валялось рядом.

Время будто кто-то перевел в режим «очень медленно», как компьютерную игру.

Максим видел, как из мрака тоннеля появляется человек в военном камуфляже и каске с прикрепленным прибором ночного видения, держа у плеча автоматический карабин, в сторону от которого летит гильза. Он видел, как неспешно открываются глаза Маринки, в которых спросонья еще нет окончательного понимания происходящего, но уже зажглась искра ужаса. Видел, как с противным скрежетом скользит по каменной глади пола охотничий нож, как вскакивает в противоположном конце помещения меченая женщина, прикрывая своим телом ребенка. Как вздувается жилка на его собственной руке, покрытой миллиметровой ледяной коркой…

А по вискам била склизким рыбьим хвостом одна-единственная мысль: «Дочь – моя».

И тут замедленный режим «игры» отключили.

Глава вторая

Любая военная техника выглядит грозно. В контурах брони, стрелах орудий, изяществе форм кораблей, танков или самолетов человек всегда стремился выразить мнимую непобедимость и мощь, которой никогда не обладал, являясь владельцем лишь хрупкого, чрезвычайно уязвимого тела. Оружие радует наш взгляд, заставляя забыть, что человеческие зубы способны только кусать податливую пищу, но не впиваться в сильную и ловкую добычу, а ногти – лишь чесать задницу, но никак не рвать на клочки упругую плоть жертвы.

Мы создали средства для убийства друг друга, спасаясь от древнего страха перед зверьми.

И это вовсе не их вина…

Эскадрилья, состоящая из четырех звеньев истребителей «Иван Кузнецов», находилась в полной боевой готовности. Угрожающе опустив туповатые носы, самолеты ждали пилотов возле ангаров на военном аэродроме «Кубинка-2». Техники суетились вокруг машин, заливая последние литры топлива в баки, проверяя крепления громоздких пушек под брюхом фюзеляжа, подкатывая лестницы к откинутым колпакам кабин.

А в полусотне метров над взлетно-посадочной полосой замер средних размеров плазмоид. Он мерно пульсировал, не двигаясь с места, изредка лениво менял цвет и прозрачность. Он ничего не предпринимал – словно издевался над людишками, которые тормошились под редкими февральскими снежинками.

– Жалко это выглядит, – вздохнул командующий ВВС, крепыш с крупным носом. Он поправил каракулевый воротник и посмотрел на пилотов, собравшихся в кружок неподалеку.

– Нам нужно что-то делать, пробовать, – сказал генерал Пимкин.

– Я ребят терять не могу больше, Николай. Сил нет смотреть, как они превращаются в пар, пытаясь нащупать уязвимые места в этих бесчувственных шматках плазмы. В пору самому за штурвал садиться и… – Он махнул рукой. – Не вижу смысла в этой операции.

– А я вижу, – со сдерживаемой злостью в голосе отозвался Пимкин. – Ты понимаешь, что если не пытаться снова и снова, то нас рано или поздно уничтожат. Всех. Понимаешь это?

Командующий ВВС повернулся к генералу и взглянул на него слезящимися от мороза глазами.

– Это не война, Николай. Это истребление. Спланированное, безапелляционное, продуманное их неведомым стратегом с учетом какой-то своей логики, которую нам никогда не постигнуть. – Он помолчал, выдерживая суровый взор Пимкина. – Неужели ты веришь, что эти новые пушки что-то изменят?

– Верю. Иначе незачем рыпаться. И вообще жить.

– А я не верю, Николай. И тебе не советую тешиться призрачными надеждами. Ведь ты же боевой офицер, смыслишь кое-что в тактике ведения военных действий. Скажи, ты можешь припомнить какую-нибудь войну в истории человечества, в которой не было уничтожено ни одной боевой единицы противника? Ни одной, Николай! А прошло уже три недели! И заметь: со времени первой атаки эти твари даже не утруждают себя громить наши стратегические объекты – аэродромы, автомобильные и железные дороги, мосты, авианосцы, ракетные шахты, военные базы, склады, радиолокационные станции и прочие. Да плевать они хотели, как мы тут суматошимся, усекаешь? Им наша возня абсолютно не мешает! Только если мы открыто атакуем или предпринимаем еще какие-либо прямые действия, которые путают их планы, они устраняют помехи! Словно отмахиваются от назойливых мух, жужжащих под ухом и отвлекающих от важного дела. Вот и сейчас: шарахнем мы по этому гаду из нововыдуманной пушки, и он всех нас пожжет к чертовой матери. А в остальном – им по фиг.

– А как же связь? А разрушенные космические станции? Пол-Москвы в руинах, в конце концов. Люди бросают родные дома, мерзнут сотнями в лагерях беженцев, но не хотят возвращаться. Что скажешь о других разгромленных мегаполисах?

– Под руку подвернулись, Николай. Да и то – связь, к примеру, отсутствует не везде… Задумайся, сопоставь факты. Они аб-со-лют-но не боятся нас…

– Боятся.

Военные напряглись и развернулись.

Неслышно подошедший сзади Андрей Буранов держал под мышкой свой любимый потрепанный ноут и смотрел на черные фюзеляжи истребителей, к которым уже потянулись пилоты. Пятнадцатилетний гений был единственным гражданским лицом без какого-либо официального статуса, присутствующим на аэродроме во время предстоящей операции. И то лишь по той причине, что под его руководством создавался совершенно новый тип оружия.

– Они боятся, – повторил он. – Только непонятно – кого. – Откуда тебе известно? – недружелюбно поинтересовался командующий ВВС, нацелив на подростка свой орлиный нос. – Из-за твоих дурацких экспериментов я уже двадцать с лишним отличных офицеров потерял.

Буранов перевел серьезный, взрослый взгляд на командующего и заявил:

– Вы не заметили, что в первые дни после вторжения плазмоиды вели себя так, словно что-то ищут? Нападали то там, то тут, следили за разными людьми, как будто вынюхивали что-то. Но потом неожиданно изменили поведение и принялись беспорядочно жечь жилые строения, транспорт, горожан, взяв за отправные точки те места, куда ударили впервые. Но спустя неделю бросили и это занятие. Даже исчезли из нашего поля зрения на некоторое время. А теперь вдруг ни с того ни с сего стали метить людей.

– Ну и? – тупо спросил командующий. – Тактика какая-нибудь очередная заумная, делов-то…

– Вы что, и впрямь не догоняете, чем они занимаются? – удивленно подняв брови, спросил Буранов.

– Все мы догоняем! Не один ты такой рассудительный! У нас в армии поумнее тебя ребята служат!.. Стравливают они людей, вот чем занимаются! Упрощают себе задачу!

Подросток несколько раз моргнул и перевел взгляд на Пимкина.

– Николай Сергеевич, у вас в штабе правда думают, будто плазмоиды метят людей, чтобы настроить одних против других?

– Аналитики пришли именно к такому выводу, – слегка смутившись, ответил генерал. – Было, конечно, еще несколько довольно шатких версий…

Буранов так вытаращился на него, что Пимкин нахмурился и надел очки, не зная, что сказать.

– Увольте к едрене фене всех своих экспертов, аналитиков и прочий плебс, если они не могут сопоставлять элементарнейшие факты и делать очевиднейшие выводы! – резко сказал Андрей.

– Слушай, парень, – навис над ним крючковатым носом командующий ВВС, – ты нам мозги хорош парить! Сам говорил, гений доморощенный, что плазмоиды гораздо древнее нас, что они намного превосходят человека в развитии, что у них совсем другая логика! Как тут понять, чего им надо, если один необъяснимый поступок следует за другим?

– Поступки нелепые, согласен. Но цель-то – яснее ясного!

– Да ты что? Ну так просвети, чего эти огненные колобки хотят?

– Это же тривиально! Они попросту кого-то ищут среди шести с лишним миллиардов людей!

Оба военных замерли с раззявленными ртами, из которых вырывались клубы пара.

– Это идиотизм какой-то, – наконец произнес Пимкин. – Если раса намного обогнала нас в эволюции, то для них должно быть легче легкого…

– Да они же нас не различают! – почти прокричал Буранов. Вдруг он осекся и сглотнул. Потом на тон ниже спросил: – Вы и этого до сих пор не поняли?

Военные стояли, как каменные изваяния.

Буранов нервно хихикнул и вдруг закатился в припадке истерического смеха. Находившиеся поблизости офицеры, спецназовцы и техники стали оборачиваться, с любопытством наблюдая, как создатель принципиально нового типа вооружения ржет на весь ангар.

– Отставить! – гаркнул Пимкин на распоясавшегося протеже.

Андрей прыснул еще несколько раз, потом замолчал, вытер глаза и поудобней перехватил ноут. Серьезно сказал:

– Николай Сергеевич, плазмоиды ищут каких-то людей. Не имея возможности различать нас, они сначала хотели просто уничтожить всю цивилизацию, чтобы, так сказать, наверняка. Но потом что-то остановило их. И они принялись метить нас, чтоб в конце концов вычислить нужных особей. Я понятия не имею, как они узнают, что это именно те, кто им нужен…

– Но кто же это?

– Не знаю. Это ваша забота – выяснять. Мое дело – подсказывать.

– Так подскажи!

– Они боятся тех, кого ищут. Вот из-за чего и загорелся весь сыр-бор.

– Да уж… загорелся на славу, – невесело произнес генерал, поднимая взгляд на плазмоида, продолжавшего безучастно висеть над аэродромом.

Командующий ВВС тоже хотел что-то сказать, но в это время к ним подошел министр обороны со свитой из нескольких высокопоставленных чиновников и военных.

– Господа, здравия желаю! – поприветствовал он генералов. – Все готово к началу операции «Равновесие»?

– Так точно, – доложил командующий военно-воздушными силами, поднимая орлиный нос. – Рекомендую спуститься в бункер: там будет безопасней.

– Хватит нести ерунду, – усмехнулся министр. – Безопасно теперь на том свете, не ближе. Если только все, что мы видим вокруг, – не есть тот свет. Приступайте! Когда эскадрилья поднимется в воздух, тогда и спустимся в бункер…

– Мы не можем использовать против плазмоидов ядерное оружие, которое, несомненно, их уничтожит. По той простой причине, что оно уничтожит и нас, – проговорил Буранов, стоя перед генералами и чиновниками разных мастей. – Насколько мне известно, ни в какой другой стране пока не было изобретено то, чем мы рискнем поразить противника сегодня. А может, никто не пытался поразить. Или же пытались, но не получилось.

– Безумие, – прошептал кто-то из военных. – Как в небо пальцем тычем.

Буранов услышал.

– Предложите любое другое безумие, уважаемый генерал, и попробуем его вместо этого, – сказал он. И жестко добавил: – Если не ошибаюсь, у доблестной армии запас безумий иссяк.

– Андрей, перестань дерзить и переходи к делу. Тут тебе не собрание юннатов, – грубо одернул его Пимкин, протирая очки рукавом шинели.

– У нас почти нет шансов на успех, – произнес подросток, опустив глаза. – Я хочу, чтобы каждый пилот, садящийся за штурвал истребителя, знал это.

– Знают, – зло процедил один из полковников ВВС.

– Это хорошо, – поднял глаза Буранов. На морозе они слезились, болезненно поблескивая. – Пушки, которыми оснащены самолеты, не имеют аналогов. Их можно было бы довольно легко построить и полвека назад, но никто не испытывал надобности в оружии подобного класса. Даже опытов таких не проводили, ибо они имели нулевую научную и военную ценность.

Он подошел к белой доске, установленной прямо посреди ангара, и начертил маркером круг. Затем нарисовал внутри него три знака «плюс» и три «минуса».

– Представьте, что это плазмоид. Рисунок, конечно, очень схематичен, но нам достаточно и такого.

– За дебилов держит, Алексей Иванович, – шепнул командующий ВВС министру обороны. – На КМБ бы его отправить. Месячишка этак на три…

– Я как-то вам уже объяснял, – продолжил Буранов, – что одним из условий существования плазмоида в стабильном состоянии является так называемая квазинейтральность. Практически точное равенство в его «теле» количества положительных и отрицательных частиц. Пока это условие соблюдается – вещество внутри плазмоида находится в равновесии. Он стабилен. А стало быть – жив и активен. Может перемещаться, вбирать энергию из окружающего мира, выплескивать ее обратно, менять плотность, спектр излучения, размер в определенных пределах. Мыслить, в конце концов.

Андрей взял маркер и дорисовал вертикальные черточки к двум «минусам». Теперь внутри круга стало 5 «плюсов» и всего 1 «минус». Он обернулся к военным и без лишних слов произнес:

– Если у нас получится сделать вот так – мы его выведем из стабильного состояния. Нарушим внутреннее равновесие. Уничтожим.

– Ну и в чем же сложность? – спросил министр. – Пару плюсиков добавить?

– Сложность в том, что неизвестно, сколько времени понадобится плазмоиду такого размера, – Буранов указал глазами вверх, – чтобы восстановить равновесие. Успеет ли он восполнить недостающие частицы или выкинуть лишние, прежде чем перестанет существовать, или не успеет. Дело в том, что, по законам физики, нарушение квазинейтральности в объеме, занимаемом плазмой, ведет к немедленному появлению сильных электрических полей пространственных зарядов, тут же восстанавливающих квазинейтральность. Вопрос в том: насколько коротким получится это «тут же».

– Иными словами, Андрей, мы впрыскиваем ему вирус, – задумчиво посмотрев на свои жилистые руки, произнес Пимкин. – И дальше все зависит от того, успеет его иммунная система нейтрализовать инфекцию до наступления летального исхода или нет? Так?

– Удивительно точное сравнение, Николай Сергеевич! – кивнул Буранов, принимаясь быстро рисовать на доске кружочки и стрелочки, выписывать цепочки формул. – Только вместо вируса мы облучаем его узконаправленным потоком барионных U-резонансов, распадающихся на мезоны и протоны. Последние и увеличивают плотность и количество положительных частиц, нарушая квазинейтральность, то есть стабильность плазмоида. Взгляните на этот график. В отличие от других нестабильных частиц резонансы распадаются в основном за счет сильных взаимодействий, поэтому их времена жизни лежат в интервале, совпадающем по порядку величины с характерным ядерным временем… Вот формула, где це маленькое – скорость света в вакууме, а эр большое с подъиндексом «яд» – характерный радиус сильных взаимодействий, примерно равный комптоновской длине волны пи-мезона… Время жизни таких частиц очень мало – десять в минус 23 степени секунды. Поэтому, чтобы частицы успели достигнуть цели и взаимодействовать с веществом плазмоида, мы будем использовать U-резонансы, которые не распадаются гораздо дольше обычных. Они отреагируют именно тогда, когда нам нужно… Вы скажете: гораздо проще было бы использовать пучок обыкновенных разогнанных протонов и «накачать» уродов под завязку положительным зарядом. И будете неправы. Этого делать никак нельзя, потому что протоны слишком тяжелы. Они не задержатся в «теле» плазмоида, а прострелят его навылет, не успев создать нужный нам дисбаланс. Поэтому я и подумал, что резонансы – короткоживущие возбужденные состояния сильно взаимодействующих адронов…

Подросток внезапно замолчал и перестал увлеченно чертить – свободное место на доске закончилось, поглощенное мешаниной из цифр, буковок, значков, векторных стрелочек, графиков и прочих каракулей. Он повернулся к генералам и чиновникам, безмолвно наблюдавшим это немыслимое священнодействие, и виновато улыбнулся.

– Мы все же – военные, Андрюша, – осторожно, даже ласково промолвил Пимкин, поправляя шинель. – С нами бы попроще. Я так понял: вирус – в шприц, шприц – в эту огненную задницу, и ждать реакции.

– Если схематично – да, – потупившись, шмыгнул носом Буранов. – Если… очень схематично.

Снегопад почти прекратился, краем глаза отметил Ненилин, подходя строевым шагом к командующему и тысячи раз выверенным движением отдавая честь.

– Товарищ генерал-полковник, 21-я эскадрилья 2-го авиационного полка готова к выполнению боевого задания. Докладывал командир эскадрильи майор ВВС Александр Ненилин. Разрешите приступить?

Командующий сделал шаг вперед и положил ему тяжелую руку на плечо.

– Саша, а ведь мы с тобой всего однажды летали в паре. Помнишь, когда ты еще курсантом был?

– Так точно, товарищ генерал-полковник. Помню.

– Брось ты, Сашка. Заладил то же мне… товарищ… камрад… – Командующий раздул ноздри. – Удачи тебе там. Удачи… в нашем чужом небе.

Ненилин посмотрел ему в глаза и медленно опустил веки. Прощаясь. Развернулся и быстро пошел к своему истребителю. Под летными сапогами стучал бетон взлетно-посадочной полосы, а рядышком скользила едва заметная тень от тусклого света плазмоида, продолжавшего насмешливо висеть над аэродромом.

Майор не поднял головы. Он не считал, что противник достоин того, чтобы встретиться с ним взглядом. Да и как это возможно сделать с тем, у кого нет глаз.

И у кого нет сердца.

Ненилин десяток раз отработал с ребятами схемы атаки, повторной атаки, отступления, обходных и уклонных маневров, чтобы действия всех двенадцати истребителей были синхронизированы в условиях отсутствия радиосвязи. Каждое движение было обговорено и сотни раз отрепетировано в ходе тренировок. Если бы это был привычный противник, у него бы не осталось ни единого шанса…

Если бы.

Ненилин участвовал в отражении первой атаки плазмоидов на Москву. Выжил чудом. Он видел, как гибли лучшие пилоты, налетавшие не одну тысячу часов на мощнейших машинах и вытворявших в воздухе такое, что смертным и не снилось. Ребята гибли, словно младенцы, цинично расстреливаемые из пулемета в упор. Они ничего не могли поделать с огненными бестиями, которые, казалось, вырвались из самых жутких закоулков ада. Навигационные приборы отказывались работать, ракеты, оснащенные самыми современными системами наведения и удержания цели, летели черт-те куда, истребители по инерции проскакивали лишние сотни метров, тратя время и топливо на разворот, в то время, как плазмоиды меняли траекторию движения настолько быстро и немыслимо, что создавалось впечатление, будто они смеются над законами физики. А стоило одному из красно-желтых шаров коснуться самолета, как тот вспыхивал, словно был сделан не из дюраля, а из папиросной бумаги.

Катапультироваться не успевал никто.

Впервые российская авиация столкнулась с противником, на две головы превосходящим ее по всем техническим характеристикам. И это были не янки и не японцы, не Израиль и не Франция, не англичане и не шведы, это была сила, просто-напросто недоступная земным технологиям и новейшим разработкам в области энергетической структуры ЭМ-полей.

Анекдотические выдумки фантастов стали чудовищной явью: пилот и самолет составляли одно целое. Точнее – были одним целым.

В открытом воздушном бою на километровых высотах плазмоиды демонстрировали скорость до полутора километров в секунду с учетом того, что они могли практически в любой миг изменить вектор полета. Для наших истребителей это была такая же недостижимая цель, как если бы древнеримская колесница захотела пройти трассу в Монако со скоростью болида «Формулы-1».

Пилоты московского авиационного полка в тот роковой день впервые за свою доблестную карьеру впали в панику. Опытные офицеры вместо того, чтобы отступить, видя, что противник неуязвим, принялись остервенело бросаться в бой. Самолеты сгорали десятками.

У Ненилина до сих пор перед глазами стояла та страшная картина. Пылающее чужими, нечеловеческими красками ночное небо, а под ним пылающая знакомым, очень человеческим пламенем Москва.

И огненный дождь между ними…

– Александр Сергеич, дарагой, паехали, да?

Ненилин поднял голову. Из открытой кабины черного, как смоль, истребителя торчала голова в шлеме с откинутой в сторону кислородной маской. Смуглый Гена Спилидзе, как всегда, улыбался до ушей. Интересно, он понимает, что это их последний взлет? Что посадки не будет?..

– Поехали, дружище, – ответил Ненилин, отбрасывая в сторону дурные мысли. – В конце концов – чем черт не шутит, вдруг из этих новых пушек как пальнем, как разнесем этот огненный котелок в мочалку!

– А то! – радостно откликнулся Спилидзе и скрылся за бортиком. Через секунду колпак его кабины плавно опустился.

Ненилин снял перчатку и выставил руку ладонью вверх. Захотелось вдруг поймать снежинку и полюбоваться в последний раз, как она растает на горячей коже и задрожит крошечной прозрачной капелькой. До рези в груди захотелось… Но снегопад уже совсем прекратился.

Что ж. Идеальная летная погода.

Жаль, нет желания смотреть в небо.

Третье звено поднялось в воздух. За ним – последнее, четвертое. Ненилин заложил вираж и развернул истребитель, выходя на линию атаки.

Машина слушалась каждого движения пальцев на штурвале, словно являлась продолжением рук пилота. Самолетов такого класса, как «Иван Кузнецов», в мире еще не было. Потолок 35 километров, дальность полета с двумя ПТБ без дозаправки – 3000, максимальная скорость более 3 М на километровой высоте, практически абсолютное экранирование от радиолокации и других известных способов обнаружения, оптико-дисперсное покрытие «хамелеон», исключающее даже визуальный контакт. Из вооружения: 27-миллиметровая пушка, стреляющая бронебойными патронами с сердечником из обедненного урана, восемь ракет «Оса» класса «воздух – воздух» среднего радиуса действия или четыре дальнобойных «Грома» класса «воздух – земля», рентгеновская лазерная турель, рассчитанная на 8 коротких импульсов, поражающих любую динамическую малоразмерную цель в конусе сорок градусов по оси движения на расстоянии до километра. Плюс: возможность размещения оперативно-тактической ядерной боеголовки с мощностью 1,5 мегатонны в тротиловом эквиваленте.

Самолет был быстр, опасен, незаметен и… совершенно бесполезен против плазмоидов. Они его «видели», играючи «глушили» бортовую электронику, могли спровоцировать пуск ракет, развернуть их и направить на хозяина. Не говоря уже о различиях в аэродинамических характеристиках и маневренности.

У плазмоидов был единственный изъян. Заносчивость. Они слишком уверились в своей неуязвимости.

Теперь на двенадцати истребителях «Иван Кузнецов» в нижней части фюзеляжа на двух узлах внешней подвески были установлены U-резонансные пушки – новое оружие, которое могло немного сбить спесь с зарвавшихся огненных соседей человечества. А могло в очередной раз доказать их абсолютное превосходство над нами…

Операция «Равновесие» началась.

Ненилин постепенно увеличивал скорость, выведя машину на финишную прямую перед выстрелом. Вскоре в небе оглушительно грохнуло – истребитель преодолел сверхзвуковой барьер, создав расширяющийся фронт ударной волны.

1 М.

Перед глазами майора появились два подрагивающих кружочка системы наведения на цель. Изображение проецировалось прямиком на сетчатку. Ненилин двинул штурвал и слегка сменил курс, буквально на пару секунд по фиксированному азимуту. Кружочки заплясали, капризно увиливая друг от друга.

До начала атаки по сихронизированному времени бортовых компьютеров эскадрильи оставалось четыре с лишним секунды. В воздушном бою – это целая вечность.

Главное, чтобы плазмоид не вырубил электронику, иначе придется действовать, полагаясь лишь на внутренний метроном, опыт и инстинкты.

Буранов объяснил пилотам перед вылетом, что для наибольшего эффекта им необходимо одновременно поразить цель с трех сторон. Причем их собственная скорость при этом должна быть не менее двух с половиной эм. Почти 3000 километров в час… «Воткните в него оси декартовых координат, – пошутил он. – Превратите его в ноль».

Ненилин, естественно, решил атаковать звеньями. Сначала шла его тройка – в ней были самые матерые летчики, имевшие наиболее высокий шанс на успех. Дело в том, что первая попытка в данном случае могла стать единственной: после нее плазмоид либо будет уничтожен, либо устроит всем остальным истребителям скорую смерть. Ненилин, конечно, не сказал об этом ребятам, но понимал: нужно бить один раз. Наверняка.

Три секунды до выстрела. Навигация, двигатели, энергосистема, наведение – пока в порядке. Но связи по-прежнему нет.

1,5 М.

Никогда еще не было Ненилину так одиноко в небе… Матовая тишина в наушниках, даже помех нет, медленно совмещающиеся кружочки перед глазами, рев огня, рвущийся из сопел где-то сзади, проносящиеся с немыслимой скоростью заснеженные поля в двухстах метрах внизу и ускорение, вдавливающее тело в амортизационное кресло.

Две секунды.

2 М… Цифры датчика скорости подкрадывались к отметке 2400 км/ч…

До плазмоида оставалось несколько километров. Он висел над бетонным кортом аэродрома, продолжая неторопливо пульсировать и менять цвет. Либо гад не понимает, что может через несколько мгновений погибнуть, либо давно уже все просчитал и теперь тихонько насмехается своими нечеловеческими хромосомами над наивными попытками людишек причинить ему вред.

Перпендикулярно вектору движения ненилинского самолета сейчас так же стремительно неслась машина Гены Спилидзе. Но труднее всего приходилось Ромке Жементьеву. Он заходил на атаку сверху, под прямым углом к поверхности. Во время предварительных расчетов выяснилось, что теоретически возможно набрать 2,5 М, выстрелить с километрового расстояния и успеть катапультироваться до того, как истребитель будет сожжен плазмоидом или врежется в землю. Практически, ясное дело, проверить эти данные возможности не представлялось. Ненилин хотел сам взяться за исполнение вертикального «шпиля», но Ромка резонно заметил, что он лучше всех в команде переносит перегрузки и шансов выжить, при всем уважении к командиру, у него больше…

Секунда.

2,43 М.

Кружочки слились в один и вспыхнули зеленым цветом. Мысли понеслись с такой же скоростью, как истребитель.

«Вот сейчас все и решится. Вот сейчас… Ка-ак вырубит эта сволочь нам наведение – и промажем в последний миг. Или сместится с линии атаки на десяток метров. На таких скоростях никакая электроника не сумеет за сверхкороткое время скорректировать угол…»

Полсекунды.

2,5 М.

Ускорение исчезло, спинка кресла мягко толкнула майора Ненилина в позвоночник. В голове на мгновение помутилось.

Удастся ли им нарушить равновесие внутри плазмоида, тем самым хоть на йоту восстановив равновесие войны? Даст ли поток незримых частиц, с гигантской скоростью вырвавшийся из магнитных ускорителей нового орудия, людям шанс?

Огонь!

Система автоматически произвела выстрел, здесь участия пилота не требовалось. Уши заложило, и на миг зеленый кружочек пеленга цели стал красным. Воздух перед самолетом подернулся легким маревом, которое, впрочем, тут же исчезло. Ненилин потянул штурвал на себя и влево, чтобы не врезаться в самолет Спилидзе, а заодно сбросить скорость. Его так растерло по спинке кресла на вираже, что в глазах потемнело и показалось, что кости вот-вот рассыплются в колкую пыль. Серое небо обволокло истребитель холодными тучами, и Ненилин услышал далекий хлопок.

– Хоть бы Ромка успел выпрыгнуть!

Он и сам не заметил, как сказал это вслух. Выровнял машину, плавно сбавляя скорость до полутора эм.

В наушниках донеслось:

– Вах, как я щас проблююсь… Нихарашо…

«От перегрузок глючит, – мелькнула мысль. – Нужно горизонталь выровнять…»

Только тут до Ненилина внезапно дошло: приборы работают. И навигация, и система наведения… Что же получается? Плазмоид не счел нужным даже отреагировать на агрессию с их стороны?

– «Лоцман» двадцать первой, «лоцман» двадцать первой! Слышите меня? «Лоцман» двадцать первой…

Позывной земных диспетчеров с базы продолжал стучать по барабанным перепонкам.

– Майор Ненилин, есть связь! Радиоблокада в квадрате снята! Ненилин, слышишь меня? Цель поражена! Атакованный объект уничтожен!

– Тваю мат!

– Ромка жив?

– «Лоцман», повторите!

– Вот вед глучит! И блеват все еще хочецца…

Ненилин глубоко вдохнул кислород из маски и мотнул головой, что сделать было непросто в шлеме и притом – на ускорении.

– «Лоцман», как слышите меня? – хрипло произнес он, так и не понимая толком: действительно ли наладилась связь, или просто голоса чудятся. – «Лоцман», на моих радарах цель не фиксируется. Жду дальнейших указаний.

– Сашка! – заорали наушники голосом командующего ВВС. – Сашка, слышишь меня?! Вы его замочили! Ей-богу! Если бы не видел на мониторах собственными глазами – не поверил бы! Шарахнуло так, что в бункере с потолка штукатурка посыпалась!

– Ромка?..

– Жив твой Ромка, медики уже выехали к его креслу. Вылетел, как пробка из задницы, парашюты сразу раскрылись! Ты хоть понимаешь, что произошло, Сашка? Бросай штурвал и дыру на погонах сверли! А лучше две сразу! Мы нашли на них управу! Раз одного сбили, значит, и с остальными справимся…

– Командир, взгляните на радары! – вклинился в разговор капитан Шамбалов из второго звена. – Сверху что-то экранирует обзор. Что-то… большое…

Ненилин, продолжая закладывать правый поворот, поднял забрало шлема и посмотрел на монитор. Он все-таки до конца не доверял этой новой затее – проецировать данные на сетчатку. Старый добрый экран подсознательно внушал ему больше уверенности, чем удобные, но слишком уж новые технологии. Экрану хотелось доверять…

Но только не в этот раз.

* * *

Помехи становились все сильнее.

– Командир, что это, черт возьми? – крикнул Шамбалов в эфир. – Кажется, какое-то наведенное поле…

Ненилин не ответил. Он закладывал правый поворот, пролетая над аэродромом и описывая широкую дугу к северу. Посреди ленточки взлетно-посадочной полосы догорали обломки Ромкиного самолета, чадя и побрызгивая искрами. А метров на двести левее, среди облака еще не до конца осевшей гари и пыли, копошились спасатели в оранжевых куртках. Неподалеку можно было разобрать сморщенную ткань куполов парашютов, САБМушку и несколько военных джипов.

Майор продолжал держать угол. Вот внизу промелькнули жилые домики Кубинки и снова потянулись поля, занесенные снегом.

– «Лоцман», говорит командир двадцать первого, что-то экранирует прохождение радиоволн над аэродромом на высоте два и четыре… Нет, уже два и три… – сказал он, чувствуя, как холодок догадки все явственней подрагивает в груди. – Подтвердите.

– Подтверждаю, – донесся голос незнакомого диспетчера с базы. На заднем фоне слышалась какая-то перебранка. – Майор, есть визуальный контакт с объектом?

Ненилин сбросил скорость и слегка развернул самолет носом вверх. Впереди виднелось лишь беспросветное тусклое марево из туч.

– Нет. Визуального контакта нет.

– С объектом?! – Шамбалов не сдержал эмоций и выругался. – Да вы что там на земле, все с ума посходили? Какой, на хрен, объект? Вы его размеры видите?

– Видим, – стараясь говорить спокойно, ответил диспетчер. – Около трехсот метров в поперечнике.

– И что же это за объект? Астероид? – не унимался Шамбалов.

– Капитан, отставить! Хорош засорять эфир! – строго приказал Ненилин. – Это скорее всего плазмоид.

Шамбалов выразил свое отношение к словам командира непотребно грубым, но очень емким словом.

– «Лоцман» командиру двадцать первого, – вновь раздался голос с базы. – Объект продолжает снижаться. Слушайте приказ. Атаковать его, используя…

В наушниках послышался шум и возня. Затем резкий голос командующего ВВС разбил усиливающийся треск помех:

– Сашка, это, похоже, и впрямь одна из этих тварей! Кажется, мы их сильно разозлили…те пострелять в него из чудо-пушек! Если не получится, приказываю уничтожить малые цели, сопровождающие объект, и возвращаться на базу «четыре». Наш аэродром, видимо, скоро превратится в огненную геенну! Слышишь меня, Са…жить…

– Матерь божья! Там еще и малые цели… – негромко произнес Шамбалов.

Ненилин бросил истребитель в крутое пике, уходя из-под брюха гигантского шара, изображение которого занимало уже полрадара ближнего радиуса.

– Командирам звеньев, атаковать плазмоидов, сопровождающих основной ударный объект, – четко приказал он, отслеживая последние целеуказания с земли. – После уничтожения эскорта рискнем жахнуть по этой махине, если ничего не получится – живо рулим на «четверку»… Зря под удар не подставляйтесь – все же «кузнечики» больших денег стоят! Да и ваши собственные зады тоже…

Связь оборвалась.

Ненилин опустил забрало, позволяя изображению системы наведения снова проецироваться на сетчатку. Сердце бывалого пилота екнуло. Кроме огромного плазменного шара, о мощи которого даже думать не хотелось, в поле видимости радара было еще около дюжины плазмоидов размером с грузовик. Этот жуткий эскорт стремительно перемещался по круговым орбитам вокруг главной особи. Картинка напоминала встревоженный осиный улей.

Правда, осы были несколько крупнее обычных.

Развернув истребитель, Ненилин снизил скорость до минимума, выровнял тангаж и стал неторопливо приближаться к группе плазмоидов, продолжающей снижаться. Интересно, они собрались весь аэродром разнести, что ли? Но зачем тогда эта громадина? Достаточно было бомбардировать его сотней небольших шариков, как когда-то разгромили Москву и другие города… Нет, они что-то помасштабней задумали.

Выйдя на расстояние прямой видимости, Ненилин все же поднял забрало шлема – захотелось увидеть эту грандиозную картину своими глазами, а не с помощью электроники. К тому же последняя начинала сбоить вблизи этих тварей.

От увиденного майора прошиб озноб.

Нижний край плазмоида-гиганта уже показался из-за туч. Бордовая сфера неторопливо опускалась, обнажая все больше и больше своей поверхности. Спустя несколько секунд весь шар уже появился в поле зрения. Масштаб впечатлял и пугал. По сравнению с этим исполином обыкновенные особи, к которым за все время после вторжения привыкли люди, казались мошкарой, вьющейся вокруг футбольного мяча. Облака, казалось, пугливо разбегаются в разные стороны, пропуская чужака, спустившегося с неба. Вокруг его переливчатой поверхности изредка проскакивали молнии от невообразимого напряжения электрических и магнитных полей. Алое мерцающее сияние зловеще озарило все военные здания, ангары, самолеты, автотехнику и многокилометровую снежную гладь вокруг аэродрома, окрасив пейзаж в тревожные тона.

Ненилин заметил, как вдалеке полупризрачными пятнышками пронеслись несколько «кузнечиков», не решаясь атаковать, и тоже отвел свой истребитель в сторону от плазменного роя. Ведомая машина Гены Спилидзе последовала за ним.

Схему, согласно которой придется вступать в бой не с одним, а с дюжиной плазмоидов, среди которых имелся настоящий гигант, они с ребятами не прорабатывали. Кто же мог такое предположить…

Так и продолжали одиннадцать истребителей кружить рядом со снижающейся огненной процессией. Секунды ожидания удлинились и стали вытянуто-липкими, словно само время не торопило развязку этого жуткого, фантастического сражения.

Неожиданно исполинский плазмоид прекратил движение и завис метрах в ста над землей. Ненилин напрягся, внимательно следя за маневрами противника. Он так и не опустил забрало: это было бесполезно – система наведения уже не функционировала.

Тем временем рой маленьких плазмоидов принялся совершать странные действия. Шары начали ускоряться, приближаясь к большой особи по замысловатым траекториям. Они будто бы оплетали его сетью из собственных тел. Скорость шаров-спутников продолжала увеличиваться до тех пор, пока отдельные тела не перестали различаться в коловерти этой страшной огненной пляски. Нарастал знакомый вибрирующий звук, который уже ощущался не только барабанными перепонками, но и всей кожей.

Волосы на макушке Ненилина зашевелились, противно засвербело в гортани.

Внезапно все вокруг на неуловимое мгновение превратилось в негатив от нестерпимо яркой вспышки. Жужжание прекратилось.

В первый момент майор решил было, что произошел термоядерный взрыв, но, осознав через секунду, что все еще жив, понял – ошибся. Ведя самолет по дуге вокруг эпицентра вспышки, он часто заморгал, чтобы вернуть зрение. Постепенно стали различаться контуры пейзажа за стеклом кабины, а потом картинка проявилась полностью.

Плазмоид-гигант был окутан цельным белоснежным коконом. Видимо, его спутники каким-то образом соединили свои энергии в единое защитное поле. Перламутровые нити скользили по поверхности этого внешнего слоя, и даже в герметичной кабине самолета почувствовался легкий запах озона. Большинство экранов и датчиков на приборной панели погасли враз – практически вся бортовая электроника вышла из строя из-за электромагнитного импульса. Истребитель мелко затрясся и на какой-то неуловимый миг потерял управление. Хорошо, что некоторые системы были дублированы механикой с минимальным количеством задействованных электрических цепей. Спасибо конструкторам, инженерам, техникам да авиамеханикам – полмесяца пыхтели, трудяги…

Нужно было отработать атаку по объекту – времени на сомнения больше не осталось. Хотя бы попробовать нанести вред этому маленькому злому солнцу, пальнув в его нутро из резонансной пушки. Интересно, а ее «умное» магнитное нутро не накрылось от импульса? Надо хотя бы рискнуть. Хотя бы… Ведь одну тварюгу таки удалось ликвидировать. А вдруг?

Ненилин уже приготовился совершить разворот для выхода на оптимальный штурмовой вектор, когда увидел, как плазмоид стремительно рванулся вниз. Это произошло так неожиданно и резко, что мозг, казалось, не сразу поверил в сигнал от зрительного нерва… Вдобавок машина снова противно завибрировала.

Военный аэродром «Кубинка-2» превратился в облако высокотемпературной плазмы в течение секунды.

С окружающим пространством стали происходить аномалии, заметные даже невооруженным глазом: воздух сначала прогнулся широкой линзой, будто его что-то всосало внутрь огненного марева, а затем вспух глянцевитой полусферой. Невообразимые энергии вспороли окрестности базы мерцающими клинками молний, рассекающими бетон, словно папиросную бумагу, крошащими здания в пыль, рвущими нити железнодорожных путей, превращающими снежные равнины в пар, калечащими стылую подмосковную землю и сублимирующими лед в речушке Нара. Слепящее сияние отразилось на бледных зимних тучах. Оглушительный грохот разнесся на многие километры вокруг.

Ненилин ощутил зверский толчок в дрожащий корпус своей машины и потерял сознание. Самолет швырнуло почти вертикально вверх, закрутив волчком.

Майор не увидел ужасающей картины: одиннадцать современных многотонных истребителей 21-й эскадрильи 2-го авиационного полка разметало ударной волной в стороны, словно былинки.

Операция «Равновесие» завершилась успешно. Но…

Гнев потревоженного неба оказался чудовищен.

Глава третья

Состав несся с предельно допустимой скоростью. На поворотах люди вцеплялись в поручни мертвой хваткой, чтобы не шарахнуться обо что-нибудь и не покалечиться.

Секретная ветка метро, ведущая из бункера, расположенного в окрестностях Кубинки, в Москву, имела аварийный выход в районе Голицыно. Только это и спасло высших армейских офицеров и правительственных чинуш от огненной волны, с огромной скоростью распространившейся по подземному тоннелю после колоссального взрыва на аэродроме.

Наконец скрежет тормозов резанул по ушам, и поезд остановился.

Выбравшись из вагона на перрон, генералы бегом направились к лестнице, ведущей на поверхность. Далекие толчки не переставали сотрясать пол под ногами, вибрация ощущалась даже за двадцать километров от эпицентра.

Машинист покинул кабину, и дежурный вдавил кнопку экстренной изоляции путей. Тяжелая бронированная плита стала поворачиваться, отгораживая замерший поезд от внешнего мира. Когда оставалась щель шириной не больше метра, из тоннеля вдруг резко дохнуло сухим горячим воздухом.

– Скорее! – крикнул Пимкин, оглядываясь.

Дежурный отставал от основной группы. В глазах невысокого старлея читался страх. Он, спотыкаясь и отшибая коленки, взбирался вверх по крутым ступенькам.

Раздался хлопок, и Пимкина ударило в спину плотной стеной воздуха, вырвавшегося из подземной каверны. Падая, он успел заметить, как внизу начали лопаться лампы дневного света, брызгая дождем мелких осколков. Вмиг стало нестерпимо жарко.

Дежурный старлей тоже распластался на лестнице да так и остался лежать лицом вниз. Генерал с трудом поднялся на ноги и хотел было помочь парню, но тут громыхнуло во второй раз, и из полуметровой щели мощной жужжащей струей хлынуло пламя. Стена огня буквально снесла стоящий на путях состав из шести 30-тонных вагонов…

Бронированное перекрытие заклинило. В полуметровом отверстии бушевали смертоносные оранжевые сполохи.

– Пимкин, живей! Здесь через минуту будет духовка! – перекрикивая рев рвущегося из тоннеля огня, позвал министр обороны.

Генерал понял, что помочь потерявшему сознание старлею он уже не в силах, и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вверх, рискуя оступиться и сломать шею. Позади уже колыхалось огненное море. Загорелась пластиковая обшивка стен, крашеные деревянные перила, проводка. Электрический свет окончательно погас.

За спиной остался лишь желто-красный свет ада.

Впереди маячил голубоватый прямоугольничек выхода, где солдаты уже помогали обезумевшим от такого спринта офицерам и чиновникам покинуть опасный грот.

Жар мерзкими костистыми пальцами схватил Пимкина за незащищенную шею. Он вскрикнул и, не останавливаясь, рывком поднял воротник шинели…

Носок ботинка зацепился о край ступеньки, и генерал едва успел выставить руки перед собой, чтобы не разбить лицо. Ладони отозвались нестерпимой болью, левую коленку будто проткнули насквозь стальным прутом. Очки слетели и, жалобно звякнув, лишились стекол.

Огонь стремительно подбирался сзади, сыпля искрами и выстреливая каплями расплавленного пластика.

«Крышка, – мелькнула мысль. – Обидно…»

– Николай Сергеевич, что же вы… – Буранов схватил генерала за отвороты и постарался поднять.

Лицо подростка подсвечивалось пляшущими языками пламени снизу и казалось в этот миг страшным, перекошенным гримасой ярости.

– Андрюша, беги! – крикнул Пимкин. – У меня нога, кажется, сломана! Я слишком тяжелый, тебе меня не доволочь! Лицо Буранова вдруг стало еще страшней. Он рванул генерала изо всех сил и просипел:

– Что, совсем жить надоело, старик? Ведь мы нашли их уязвимое место! Струсил? Струсил, а? Струсил?!

И вот тут Пимкина охватила такая злость на этого молокососа, что он отшвырнул от себя руки Андрея и, взвыв от боли в коленке, поднялся.

– Да я столько раз заживо себя хоронил, щенок, сколько тебе за жизнь девок не перетрахать! – прошипел он, делая шаг.

– Вот и дайте мне шанс, – нагло заявил подросток, протягивая ладонь, – вдруг еще перетрахаю?

Пимкин сурово взглянул ему в глаза, отражающие бурлящее пламя, и все-таки взялся за руку…

Просто – остальные уже были далеко. Сильные, взрослые люди, боевые офицеры и штабные крысы уже выбирались на поверхность, оставив его в клокочущем огненном колодце. Он сам не лучше – только что бросил дежурного лежать ничком, резонно посчитав, что никак не успеет спасти отставшего старлея.

А хлипкий пацан, которому еще не исполнилось и шестнадцати, вернулся и за шкирку встряхнул его, стареющего генерала, тысячи раз горевшего и тонувшего. Не только на поле боя, но и в каменной пещере собственного сердца.

И он с новой силой захотел жить…

Шаг за шагом, метр за метром бежали они от настигающей стихии, обратная сторона которой хранила в себе еще много тайн. Их ведь еще только предстояло разгадать, поэтому они не имели права остановиться и повернуться лицом к багряной стене.

Иногда наступает миг, когда врагу не стыдно показать спину.

Чтобы сохранить честь.

Вот такой вот парадокс…

– Прошу вас, немедленно садитесь в вертолет, товарищ генерал-лейтенант! – проорал в самое ухо моложавый сержант, придерживая под ветром от работающих лопастей шапку. – Остальные уже улетели! Мы на всякий случай оставили одну резервную машину, хотя думали, что больше никто не выжил!

Пимкин опирался на плечо Буранова и тяжело дышал, глядя, как гигантский подземный факел вырос на том месте, откуда они только что выбрались. Доски и пластик внешней конструкции шахты уже полыхали вовсю, готовые обрушиться вниз, оставив зимней стуже лишь железный скелет каркаса.

Неподалеку стоял грузовик, обтянутый маск-сеткой, а посреди небольшого асфальтового пятачка, готовый к старту, щетинился пулеметами и ракетами тяжелый штурмовой вертолет «Вьюнок».

В стороне Кубинки облачное небо озаряла мерцающая зарница. Что там происходило, покамест оставалось загадкой, но при взгляде на эти сполохи генерала не покидало вязкое предчувствие, что оттуда вот-вот вырвется армада плазмоидов и примется жечь все живое на своем пути. Наверное, на психику так действовало то, что они с Андреем минуту назад выкарабкались из настоящего огненного чрева.

– Жутко, – сказал Буранов, всматриваясь в розоватые тучи над горизонтом. Пимкин скорее прочел это по его губам, чем услышал рядом с воющими турбинами вертолета.

– Пойдем, Андрей! – прокричал он, нагнувшись к покрасневшему уху подростка. – Фраза банальная, но… нужно убираться отсюда!

– В воздухе мы гораздо уязвимей! – откликнулся Буранов. – Надо двигаться по земле.

Пимкин не размышлял ни секунды.

– Сержант! – громко позвал он. – Этот грузовик на ходу? – Да, товарищ генерал-лейтенант, но…

– Водить умеешь?

– Товарищ…

– Отставить! Отправляй «вертушку» на «четверку», если они готовы рискнуть двигаться воздухом. Мы поедем туда по шоссе.

– Это же часа три ходу!

– Слушай, салабон, ты в армию пришел подгузники носить или приказы выполнять? А ну-ка наполняй кровью с бромом свои пещеристые тела! Чу!

Перепуганный сержант опрометью бросился к рокочущему на холостом ходу «Вьюнку».

Стянув с Андреем маск-сетку с древнего грузовика, они на скорую руку отряхнулись и забрались в кабину.

Первым делом Пимкин задрал брючину и осмотрел распухшую коленку.

– Кажись, повезло, – констатировал он. – Не перелом, а всего-то сильный ушиб. Ты цел?

– Цел, – буркнул Буранов, продолжая смотреть на зловещую зарницу. – Ноут только жалко – потерял в суматохе. Он у меня, можно сказать, раритетный был.

Пимкин вгляделся в профиль Андрея. Щека, лоб, висок – все было покрыто гарью, по черному грунту которой капли пота прочертили извилистые русла. На подбородке сочилась кровью ссадина.

– Возьми, вытри царапину. – Генерал вынул из внутреннего кармана перепачканной шинели платок и протянул ему. – Черт с ним, с ноутом. Спасибо, что меня вытащил. Ты ведь единственный, кто не потерял совесть. Там, внизу.

– Пожалуйста.

– Скажи… – Пимкин нахмурился, повертел разбитые очки. – Я и впрямь… старик?

Андрей наконец повернул к нему чумазую физиономию и посмотрел в глаза.

– Да, – цинично сказал он. Потом медленно растянул губы в улыбке и добавил: – Но довольно бойкий.

Водительская дверца распахнулась, и в кабину вместе с порцией студеного воздуха ввалился давешний сержант. Он, потирая задубевшие на морозе ладони, забрался под приборную панель и принялся колдовать над проводами зажигания.

– Ключа нет? – поинтересовался Пимкин.

– Не-а, – откликнулся боец. – Эта развалюха от мотострелковой роты осталась. Они даже брать с собой не захотели, когда к шестому батальону под Бекасово свалили. Сами знаете, теперь всех подряд расформировывают да переформировывают. Командование как с цепи сорвалось, не примите на свой счет, товарищ генерал. Говорят, сегодня одного из гадов взорвали… Правда, что ли?

– А не слишком ли ты умный и любознательный для сержанта?

– Виноват. До призыва в Бауманке учился, на радиотехническом. Отчислили после второго курса.

– Сачковал?

– Не без того. Но в основном за неуплату. Так что, и впрямь завалили гада?

– Завалили. Да только вот теперь такая хреновина прилетела, что сам не знаю – радоваться или стреляться.

– Раз одного разнесли, значит, и на остальных управа найдется, – прагматично заявил боец из-под приборной панели, и оттуда сыпанули искры.

Мотор несколько раз басовито уркнул и через полминуты, смирившись с настойчивым сержантом, мерно заворчал.

– ГАЗ-66, – довольно осклабившись, доложил он, выбравшись из-под панели. – Машинка старенькая, но надежная. Зря мотострелки ее не взяли. Ну что, поехали, товарищ генерал-лейтенант? А то скоро уже стемнеет.

– Да, поехали. – Пимкин с какой-то непривычной грустью посмотрел на сержанта и вдруг протянул ему руку: – Николай Сергеевич.

– Сержант Владимир Берц, – осторожно пожимая исцарапанную о ступеньки ладонь, сказал тот. – Седьмой разведбатальон.

– Это Андрей, – представил генерал Буранова.

Сержант, слегка скривив губы, поздоровался с подростком. Этот прыщавый юнец с первого взгляда ему не особо понравился – какая-то неприятная заносчивая искорка мелькала иногда в серьезном не по годам взгляде.

– Ты не думай, Володя, я не сентиментальный. Просто случай вспомнил… Уж больно похож ты на одного парня. Тоже сержантом был. И фамилия у него тоже необычная была: Врочек. Шимун Врочек. Поляк, что ли… – Пимкин помолчал. – Погиб он. Целый взвод разведроты полег… А я выжил тогда. Гнусно.

– Война – это вообще гнусно, – без тени иронии сказал сержант.

– Да если б война… Свои своих ведь постреляли… – Пимкин нахмурился и посуровел. – Ладно, разболтались тут. Поехали. Сначала по А107, потом по М3 налево. Четвертая подмосковная база ВВС.

Грузовик погремел трансмиссией и тронулся, выворачивая с пятачка на асфальтированную трассу.

– А чего «вертушка» ждет? – спросил Пимкин, глядя на «Вьюнок» в зеркало заднего обзора.

– Сейчас взлетит, – бодро откликнулся сержант. – Я им сказал, чтоб нас эскортировали.

Генерал удивленно поднял брови.

– Ну ты прыткий, Берц! Раскомандовался не на шутку! Я разве приказывал сопровождать нас?

– В уставе это звучит как проявление разумной инициативы, товарищ генерал-лейтенант!

– Я те дам устав. Я те его в одно место плашмя затолкаю, – беззлобно проворчал Пимкин.

– Служу России! – незамедлительно откликнулся Берц. – От кого нас охранять-то? – встрял в разговор Буранов. – Любой плазмоид размером с теннисный мяч этот вертолет выведет из строя в два счета.

– А при чем здесь плазмоид? – лукаво улыбнувшись, хмыкнул сержант. – Здесь и без них сволоты хватает.

– Что, еще какие оккупанты? – с иронией в голосе спросил Андрей.

– А ты зазря не глумись, дружище. Не фашисты, конечно, но кровь добрым людям портят порядочно. – Сержант снял шапку и бросил на тряпки, торчащие из-за спинки сиденья. – Банда объявилась. В Алабино, на развилке, неделю назад. Да-да, самая настоящая организованная преступная группировка. Сидели себе тихо, пока времена спокойные были, а как только почуяли, что вокруг неразбериха началась, – повылезали из своих крысиных нор. Человек двадцать из бывших авторитетных зеков под руководством некоего Жоры Динамина чуть ли не в открытую принялись собирать налог с проезжающих по трассе машин. Ребята из местного убойного отдела позавчера облаву устраивали, так не тут-то было. Трех оперов положили из автоматов и из гранатомета жахнули, автозак взорвали. Никого, падлы, кроме военных, не боятся. Совсем совесть потеряли!

Примерно через километр они подъехали к КПП, который больше напоминал настоящий блокпост. Дорогу, кроме опущенного шлагбаума, преграждал БТР, помещение дежурного караула было по периметру обложено пузатыми мешками с песком, с другой стороны виднелось жало пулемета, недвусмысленно предупреждающее непрошеных гостей: делать здесь вам, дескать, вовсе нечего. Военный, мол, объект, режимная зона и все такое. В обе стороны от КПП тянулся высокий бетонный забор, украшенный поверху узорами колючей проволоки.

Навстречу подъехавшему грузовику из будки вышли два солдата в брониках, тяжелых касках-сферах и с автоматами наперевес.

– Во как серьезно! Вчера такого караула здесь не было! – удивился сержант.

– Видать, командование сухопутными всех на сто верст окрест на уши поставило, – вздохнул Пимкин. – Только проку-то чуть да маленько… Что эти двое бравых казаков с плазмоидом осатаневшим сделать сумеют? Пульками в него популяют?

Тем временем один из солдат остался стоять метрах в пяти перед машиной, держа ее под прицелом, а второй подошел к кабине со стороны водителя и постучал костяшкой пальца в дверь.

Берц со скрипом опустил стекло.

Солдат прищурился, вглядываясь в полутьму.

– Берц, ты?

– Твоими молитвами.

– А ваши вроде уже улетели. Минут двадцать назад.

– У меня винт отвалился. Видишь, на колесах теперь приходится.

– Чэ ю прорезалось, никак… Что везешь?

– Улетный ганджубас. На экспорт, в Никарагуа.

– Ты не хами, не хами! Тут вводная поступила: никого на объект не впускать и не выпускать.

Сверху послышался нарастающий клекот, и спустя секунду темная туша «Вьюнка» пронеслась над шоссе, грозно разворачиваясь.

– Эх ты, – глумливо сказал сержант солдату. – Говоришь, вводная. Не впускать, не выпускать… А вон глянь! Целая «вертушка» покинула территорию объекта без твоего разрешения…

– Берц, хватит паясничать! Вылезай из машины и показывай, что в кузове. Усиление везде ввели! Не шучу! На «двойке» сегодня что-то шарахнуло, да так, что до сих пор зарево стоит. Сам видишь…

– Это остатки ганджубаса догорают…

– Отставить! – Пимкин наконец счел нужным прекратить добросердечные издевательства сержанта над караульным.

Солдат напрягся и тут же направил луч фонарика в глубь кабины, высвечивая лицо говорившего. А затем – испачканные сажей вышитые генеральские звезды на погонах.

Его лицо вытянулось, и на нем укрепилось глуповатое выражение одураченного барбоса.

– Вольно, рядовой, – усмехнувшись, скомандовал Пимкин. – Отгоните БТР и поднимите шлагбаум. Живо.

Солдат козырнул и так выразительно зыркнул на ощерившегося Берца, что чуть насквозь его бритый череп не прожег.

Через минуту грузный торс бронетранспортера отполз в сторону, и путь был свободен.

Почти стемнело.

Грузовик вывернул на трассу, высвечивая фарами неровное пятно на шершавом асфальте, и чуть не столкнулся с едущей навстречу легковушкой. Водитель «тазика» чертыхнулся, но, разглядев черно-белые военные номера, тут же прибавил газу. В последнее время военных, действительно, боялись гораздо больше, чем ментов и прочих стражей закона…

Буранов вывернул шею и посмотрел в сторону Кубинки. Сдвинул брови, задумчиво потрогал ссадину на подбородке.

Зарницы больше не было. И беспросветный, темный купол неба почему-то показался Андрею намного страшнее бледно-розового сияния.

* * *

– Он мне звонит и говорит, не могу, мол, сегодня на матч прийти, – с энтузиазмом рассказывал сержант Берц байки из своей студенческой жизни. – Я спрашиваю, что такое? Да вчера, базарит, напился в конину, теперь – болею зверски. Я обижаюсь: а чего меня не позвал? И тут он попыхтел в трубку, посопел и выдал: я, говорит, к тому моменту, когда осознал, что надо кого-нибудь пригласить для компании, уже говорить не мог.

Пимкин хохотнул, толкнув Буранова в плечо:

– Андрюш, чего ты набычился? Ехать еще два с лишним часа. А на «четверке» времени веселиться не будет. Там с тебя теперь не слезут, задолбаешься объяснять, как твою чудо-пушку на поток поставить. Представляю, что там сейчас творится. Министрик наш, поди, рвет и мечет…

– Да нам вообще веселиться теперь долго не придется, – сказал Андрей. – И боюсь, что поставить такой U-резонатор на поток вряд ли получится.

– Это еще почему? – переставая улыбаться, спросил генерал.

– А вы бы на месте плазмоидов позволили спокойно работать проектировщикам, конструкторам, инженерам и прочим пролетариям, которые бы налаживали сборочные линии для оружия, способного уничтожить вам подобных?

Сержант навострил уши и с толикой уважения глянул на подростка, а Пимкин, становясь все мрачнее, проворчал:

– Об этом пусть не твоя мозговитая головушка болит, а мой бронебойный череп. Для тебя сейчас главное: растолковать знающим людям все тонкости этой чудо-пушки. Да… кстати… – Он помолчал, продолжая вертеть в руках очки с потрескавшимися линзами. – Что ты там сегодня говорил насчет людей, которых якобы ищут плазмоиды?

– Не «якобы», а достоверно. – Буранов наконец отлепил взгляд от бегущего под колеса грузовика шоссе и повернулся к генералу. – Вот этих людей вам, Николай Сергеевич, как раз нужно в первую очередь найти. Если кто-то и может прояснить ситуацию, то наверняка лишь они.

– И как мне прикажешь их искать? – задал риторический вопрос генерал. – Спрашивать у каждого встречного: простите, милейший, не из-за вас ли огненные шары размером с футбольное поле крошат планету?

– Причем найти этих людей нужно до того, как их пометят плазмоиды, – оставив без внимания его сарказм, продолжил подросток. – Иначе может быть поздно.

– Знать бы хоть – скольких искать…

– Думаю, от трех до десяти человек. Больше, к сожалению, ничего подсказать не могу.

Над машиной, помахивая лучом прожектора, пронесся «Вьюнок». Пролетев метров триста над трассой, вертолет вдруг сбросил скорость, завис и неторопливо развернулся, прекращая привычное барражирование. Его хищная туша ощетиненным силуэтом отпечаталась на темно-синих вечерних облаках, едва подсвеченных невидимым закатным солнцем.

– Чего это он? – недоуменно пожал плечами сержант. – Эх, жаль, связи нет. Сейчас бы…

«Вьюнок» резко опустил нос и рванулся вперед. В первый момент всем показалось, что пилот рехнулся и намерен протаранить грузовик – так стремительно вертолет надвинулся на машину. Берц автоматически вдавил педаль тормоза, и Буранов с Пимкиным чуть было не вписались лбами в стекло.

Но, не долетев до машины метров сто, «Вьюнок» выровнялся, и его бока осветились и окутались дымом. Две ракеты сорвались с подвесок и с пробирающим до костей свистом пронеслись прямо над крышей грузовика. Отчаянно затараторил пулемет.

Никто даже не успел обернуться.

Плазмоид средней величины мелькнул в темном небе свирепым оранжевым болидом. В следующий миг он чиркнул жгутом псевдоподии по несущему винту «Вьюнка» и зигзагами ушел вверх, растворившись в тучах.

Вертолет мгновенно потерял управление и, завалившись на борт, по спирали пошел вниз. Грохнулся он не на шоссе, а метрах в пятнадцати правее. Рвануло так, что Пимкин на некоторое время оглох и широко открыл рот.

Ночь сменилась днем с резкими перепадами теней, пляшущих на затлевшем придорожном кустарнике и телеграфных столбах. Спустя несколько секунд заискрили и порвались провода, хлобыстнув по снегу извивающимися медными розгами. Юзом ушла в кювет неосторожная легковушка.

Опешившему сержанту Берцу и двум его пассажирам повезло: расстояние, отделявшее остановившийся грузовик и взорвавшийся «Вьюнок», ослабило ударную волну. Огненный ливень из керосина тоже не долетел до них.

Все произошло настолько неожиданно и скоротечно, что с полминуты все тупо молчали.

– Твою мать, – наконец смог произнести Буранов дрожащим голосом. – А я все думал, отчего зарница погасла. Они там аэродром подчистую, видимо, разнесли. И дальше двинулись.

– Чего ждем? – почему-то шепотом пробормотал Пимкин, глядя на пожар. И потом рявкнул так, что Берц аж подскочил: – Сержант, газуй, япона бабушка! Что есть мочи! Валим отсюда! Ослеп, что ль? Или контузило твои недоученные мозги?!

Берц вдавил сапог в педаль, взревел движок, и грузовик рванулся вперед, словно только что заклейменный буйвол. По правую сторону мелькнули горящие остатки вертолета. Машина пролетела сквозь облако черного дыма, и в кабине запахло гарью.

– А где этот-то? – крутя башкой, крикнул Берц. – Гад-то где этот?

Пимкин так круто срифмовал ответ, что у сержанта махом отпала всякая охота паниковать.

Разогнав дребезжащий ГАЗ-66 до ста километров в час, он все так же упорно не отпускал педаль акселератора, хотя мотор выл на пределе, и скорость не увеличивалась. Отсветы пожара остались далеко позади, изредка мелькая желтой искоркой в зеркалах заднего вида. Редкие встречные машины пугливо жались к обочине, завидев несущийся во весь опор грузовик, предупредительно мигающий фарами.

– Спасателей бы вызвать, – сказал Пимкин. Он был чернее тучи. Лоб распорола глубокая вертикальная морщина.

– Как их вызовешь? – Берц расширенными от ужаса глазами смотрел на дорогу. – Связи нет, а до Апрелевки еще километров семь.

– Вы что, совсем ополоумели? – истерично усмехнулся Буранов. – Каких, на фиг, спасателей? Там микробов-то живых не осталось!

– Микробов, может, не осталось, а люди все одно – живучей, – грубо отрезал генерал. – Володя, ты, когда в Апрелевку въедем, все ж у ментовки ближайшей стопани. Сообщим. На всякий случай.

Впереди показались огни придорожных кафе.

– Неужто кто-нибудь теперь торгует? – искренне удивился Буранов.

– Это развилка, – откликнулся сержант, не сбрасывая скорости. – В фургонах бандюганы Жоры Динамина. Могут по нам пальнуть. А чтоб повернуть, все равно притормозить придется… Что делать будем, товарищ генерал?

Перекресток приближался.

Пимкин с силой потер глаза и по привычке надел очки с треснувшими линзами. Тут же выругался и снял их.

– Оружия у тебя никакого нет, сержант?

– Табельный «макар». Ворон только пугать!

– Да уж. Дела-а… У меня именной «вальтер», но он тоже – еще та пукалка.

Впереди на трассу выехала фура, недвусмысленно перегораживая путь.

– Этого только не хватало! – в сердцах воскликнул Берц, постепенно сбрасывая газ и доставая из кармана бушлата пистолет. – Блин, страшно-то как…

– Мазуты, – процедил генерал, глядя на фуру. – Штафирки, мать их, штатские.

До развилки оставалось метров сто, не больше.

Плазмоид упал почти вертикально из облаков. Его курс в проекции явно пересекался с траекторией движения грузовика, но, не долетев до земли метров пятидесяти, шар вдруг резко бросился в сторону. Стал темнее и как будто плотнее.

Пимкин даже не успел подумать, что они только что были в долях секунды от гибели, как над кабиной пронеслось что-то большое и очень громкое. Оставило за собой двойной белесый след. Ветхий брезент на кузове грузовика затлел.

Берц заматерился, как последний стройбатовец, получивший по башке черенком лопаты, выронил пистолет и инстинктивно пригнулся к баранке, скосив глаза вверх. Но уже через мгновение он резко изменился в лице и торжествующе заорал:

– «Кузнечики»!!!

Буранов с Пимкиным практически синхронно выдохнули что-то нечленораздельное, среднелингвистическое между «ура» и «бля»…

Грузовик, свистнув тормозами, остановился как вкопанный.

Если бы кто-нибудь посторонний видел в этот момент действо, происходившее в кабине ГАЗ-66, то этот бедняга непременно бы решил, что у троих присутствующих людей наступило скоропостижное коллективное помешательство. Разве мог гипотетический наблюдатель знать, что «кузнечики» на военном жаргоне – это не что иное, как стелс-истребители «Иван Кузнецов».

Звено самолетов, миновав развилку, взмыло вверх и разошлось по радиусу, оставив рисунок наподобие гигантской лилии. Теперь каждая грозная машина заходила на атаку по своей траектории. Из вертикального полета они сразу упали на крыло и по глиссаде сомкнулись тройными клещами вокруг заметавшегося плазмоида.

Проклятый желто-малиновый шар рефлекторно бросился навстречу одному из истребителей, виляя из стороны в сторону и вибрируя, как эпилептик, но «кузнечик» нырнул в пике, выйдя из него лишь в опасной близости от земли. На подплавленном снегу, кажется, даже осталась черная полоса от его выхлопа. Два оставшихся истребителя взяли на миг растерявшегося плазмоида в коробочку.

Пилоты синхронно нажали на гашетки…

Выстрел из придуманной Бурановым чудо-пушки не слышен – в самом деле, как услышать пронзающие пространство U-резонансы? – но его направление можно угадать. Поток частиц настолько плотный и мощный, что немного реагирует даже с нейтральной окружающей средой, и «луч» заметен в воздухе невооруженным глазом. Хотя в условиях плохой освещенности такую полуэфемерную «стрелу» получается скорее интуитивно ощутить, чем разглядеть визуально.

А еще выстрел из резонансной пушки виден, когда крохотные элементарные крупицы вещества, разогнанные магнитным полем практически до релятивистских скоростей, достигают цели.

Дело в том, что не заметить процесс гибели плазмоида, потерявшего внутреннюю квазинейтральность очень трудно.

Для этого нужно быть слепым, глухим и лишенным тактильных ощущений…

Над развилкой, куда бандиты нагло выкатили фуру, полыхнуло миниатюрное солнце, испустив из себя волну неведомой энергии и схлопнувшись в стремительно гаснущую точку.

Со стороны, для обыкновенного наблюдателя, это выглядело гораздо проще: взрыв очень большой лампочки. Правда, без осколков.

Только вот электромагнитных, звуковых и инфразвуковых волн за эту наносекунду выплеснулось столько, что Пимкину и его молодым спутникам показалось, будто все тело немного сжалось.

Включая внутренние органы, барабанные перепонки и сетчатку.

Ну а вдогонку пришла легкая ударная волна.

Стекла грузовика осыпались хрустальным дождем. Окружающий мир приобрел на время невероятный контраст и зазвучал пульсирующим крещендо. Запах озона защекотал ноздри.

Генерал словно через толщу воды увидел, как рядом туповато ухмыляется Берц, хлопая веками. Губы сержанта шевелились, но слов Пимкин разобрать пока не мог.

– Что? – проорал он. – Что ты говоришь?!

– Два взрыва за четверть часа – не многовато ли? – нагнувшись к его уху, прокричал Берц. – Слышите, товарищ генерал! Говорю, два взрыва…

Тут откуда-то сбоку спикировал один из истребителей и прошелся очередью из 27-миллиметровой авиационной пушки вдоль по трассе перед их грузовиком. Фуру, перегораживающую проезд к развилке, буквально разорвало напополам и откинуло части на обочину. Почти сразу ее кабина воспламенилась и взорвалась, прыснув во все стороны огненными брызгами.

Самолет, удаляясь, сверкнул соплами и бодро покачал крыльями. Мол, дорога свободна.

– Три, – сказал Пимкин, глядя на чадящие остатки фуры.

Весь оставшийся час по пути к «четверке» горе-экипаж ГАЗ-66 провел в тревожном ожидании плазмоида-гиганта, который, казалось, вот-вот опустится из ночных облаков и превратит все вокруг в море огня в отместку за второго уничтоженного собрата.

Ветер нещадно дул в лица сквозь разбитое лобовое стекло, заставляя людей рефлекторно пригибаться и щуриться. Никто не нарушал молчания. Лишь смятенный свист воздуха, в который вплетались уркающие нотки надрывающегося мотора, «услаждали» слух. Да еще изредка с зубодробительным гулом пролетал над шоссе эскортирующий истребитель, оставляя за собой дымный след.

В Апрелевке по приказу генерала остановились у обшарпанного здания ОВД, и сержант выскочил, чтобы сообщить милиционерам о случившемся на трассе. Но через минуту Берц вернулся, злобно матерясь, и доложил, что дежурный пьян в конину, а больше из личного состава отдела никого нет.

Уже перед самым КПП при въезде на четвертую базу ВВС, где находилась мобильная ставка оперативного штаба округа, Пимкин произнес:

– Что-то друзья наши плазменные поутихли.

– Ой ли… – неопределенно вздохнул Буранов.

Возле больших стальных ворот стояло несколько танков и САБМушка. Рядом прохаживались четыре спецназовца в полной боевой выкладке.

– А почему не на «вертушке», товгенлейтнант? – спросил один из них у Пимкина, внимательно осматривая кабину.

– Нет больше «вертушки», – без всякого пиетета огрызнулся генерал. – Гребанулась на обочину и лежит там догорает вместе с экипажем… Открывай, чего уставился?

Когда въехали на территорию базы, Пимкин приказал рулить прямиком к административным зданиям, ютившимся неприметной кучкой за исполинскими ангарами для бомбардировщиков и военно-транспортных самолетов.

«Четверка» походила на встревоженный муравейник.

Огромные прожекторы перекрестно освещали небо над взлетно-посадочными полосами, на одну из которых как раз приземлялся истребитель, сопровождавший ГАЗ-66 от самой развилки. С соседней ВВП в этот же момент взлетал дозаправленный «кузнечик», чтобы присоединиться к звену, барражирующему окрестности объекта по пятикилометровому радиусу. На каждой из машин угадывалась прицепленная к брюху U-резонансная пушка. Это были остатки 21-й эскадрильи, уцелевшие под Кубинкой. Садились и взлетали, поднимая снежные тайфуны на стартовых площадках, вертолеты: как узконосые боевые, так и грузовые «пузаны». Восьмиколесный тягач, порыкивая, волочил за собой тушу транспортного «Руслана», в чреве которого могла уместиться дюжина 50-тонных Т-95. У восточного края периметра солдаты суетились возле фургонов и антенн зенитно-ракетного комплекса. Неподалеку зорко глядели ввысь красные боеголовки ракет «земля – воздух», покоящиеся на желобах пусковой установки. Там и тут проезжали верткие джипы и тупоносые БМП, пробегали куда-то взводы пестро-зеленых десантников и серо-белых спецназовцев. Вдалеке, сквозь гул турбин и громыхание бронетехники, слышался хрипловатый голос, усиленный мегафоном. «Твою мать-перемать в душу сапогом, куда ты попер контейнер? Слышь, на погрузчике! Куда, гондон, контейнер, говорю, попер? Отставить! К генератору ЗРК его кантуй, кому говорят! Понабрали пиджаков!..» – дидактически-уверенно вещал невидимый командир.

– Да тут месячную блокаду можно пережить… – крутя головой по сторонам, изрек наконец Берц. Он подогнал грузовик к входу в двухэтажное блочное здание штаба и заглушил двигатель, расцепив под приборной панелью провода. Подобрал с пола свой пистолет и отрапортовал: – Экспресс-доставка, товарищ генерал. Наш лайнер совершился посадку на отеческой земле четвертой базы ВВС. Полет на борту ГАЗ-66 прошел с минимальными потерями стекол кокпита и брезентовой обшивки кормы. Докладывал командир экипажа сержант Берц.

– Ты чего? – подозрительно зыркнул на него Пимкин. – Совсем переохладился?

– Виноват, Николай Сергеевич. – Сержант с силой растер подрагивающими ладонями раскрасневшиеся щеки. – Это нарвное, неверное.

– Чего-чего?

– Тьфу! Это, говорю, нервное. На-вер-но-е.

– Пойдем-ка скорее внутрь. Сейчас чайку хлобыстнем.

Все трое под перекрестьем удивленных взглядов караульных спецназовцев вошли в здание. Пимкин, по требованию дежурного, предъявил свое генеральское удостоверение и, обронив: «Эти двое – со мной», – быстрым шагом поднялся на второй этаж.

– Ты где шлялся, Николай? – сварливо поинтересовался министр обороны, подняв голову из клубов табачного дыма.

– Я тебе, Леша, потом в деталях расскажу, где я шлялся и как ты меня кинул в шахте, – сузив глаза, процедил генерал.

Министр потер лицо руками и затушил бычок в переполненной пепельнице.

– Прости меня. Я, грешным делом, думал, ты не выбрался… Оттуда так жаром дышало… Кто ж мог предположить, что…

– Уж явно не ты. Вот, – Пимкин мотнул головой на Буранова, – гражданский щегол, без пяти минут ребенок, смог предположить. А ты, взрослый мужик, – не смог.

Андрей набычился и стрельнул взглядом на генерала, обидевшись на «без пяти минут ребенка», а министр выдохнул и хлопнул по разложенной перед ним карте.

– Ладно, Николай. Грехи там будем считать. А здесь надо стратегию вырабатывать новую с учетом прорезавшихся обстоятельств.

– Чем же вы тут занимались, пока меня не было? – не скрывая презрения, бросил Пимкин. – Баб драли?

– В кегельбан резались! – окрысился министр. Встал и прошел по тесному кабинету туда-сюда. Остановился и неожиданно спросил: – Водку будешь?

– Нашел время… – слегка оттаял генерал. – Буду. И ребятам моим налей – все ж без стекол полста километров пропилили. Замерзли.

Через минуту на столе красовались четыре граненых стакана, бутылка «Пшенички», объемистая пиала с белужьей икрой и банка с помидорным рассолом, в мутной глубине которой плавали лишь несколько листиков смородины.

– Ну и сервис у тебя, – хохотнул Пимкин. – Прямо-таки единение народа и партии.

– Чем богаты… – Министр поднял свой стакан и без церемоний опрокинул. Заел икрой.

За ним выпили Буранов и Берц. Урегулировали кислотность рассолом.

– Так, бойцы, – глядя в стол, сказал министр. – Идите-ка погуляйте, нам с генералом поговорить надо. Бутылку можете забрать. Буранов, не напивайся сильно, через пятнадцать минут совещание командования, ты там будешь нужен. А тебе, сержант, советую вымыть харю, найти в хозчасти дрель и в парадном кителе дырку для медали проделать. Есть у тебя парадный китель?

– Так точно! Есть приступить к поиску дрели! Служу России!

Когда Берц с Бурановым вышли, министр плеснул себе и Пимкину еще по сто граммов и залпом замахнул свою норму. С грохотом поставил стакан на карту так, что Москва оказалась под круглым стеклянным дном, и, флегматично подперев рукой голову, сказал:

– Они перешибли крупнейшие плотины. Самара, Красноярск, Братск… Это только по подтвержденным данным…

В дверь постучали.

– Во-о-о-он! – срываясь на хрип, заорал министр. И продолжил тем же бесцветным тоном: – Хорошо, что зима сейчас – лед немного остановил потоки воды…

– То есть, – предположил Пимкин, – большие хреновины возникли не только над Кубинкой?

– Не только, Николай. Уже зафиксировано появление плазмоидов-гигантов в пяти областях России, в Анголе, Бельгии, Японии, в Штатах. Они без разбора атакуют гражданское население, мирные объекты, жилые дома. Сторонятся крупных военных формирований. То ли действительно стали побаиваться, то ли сменили тактику с прямых боевых действий на террор. Совбез ООН полчаса назад выразил неодобрение по поводу проведения испытаний нового вооружения без его санкции. Резолюцию какую-то готовят очередную.

– Да плевать на Совбез, пусть подтираются своими резолюциями…

– Плевать-то плевать. Только теперь, чувствую, придется делиться технологиями с буржуйскими хапугами. Мне сейчас нужно лететь в Москву, на ковер-кремлинлёт к нашему любимому президенту – докладывать о проведенной операции.

– Он в Кремле сидит? – Брови генерала невольно полезли вверх. – Там же руины сплошные.

– Бункер под Спасской цел. Заартачился старый хер, прости господи. Ни в какую не хочет в Солнечногорск ехать, куда уже давно рвется слинять вся его свита. Нервы только людям треплет, патриот, мать его, хренов…

– Чего тебе от меня надо? – напрямки спросил Пимкин.

Министр пожевал губами и наконец поднял остекленевшие глаза. Только сейчас генерал понял, что Алексей пьян в бурелом.

– Мне надо, Николай, чтобы ты организовал оборону нашей страны в свете новых обстоятельств. Полномочий даю сколько влезет. Взаимодействуй со всеми ведомствами, которые только существуют. Если каких-то не хватает – выдумай и создай… Делай что хочешь, хоть самого дьявола в жопу табуреткой отымей… но чтоб эти твари убрались прочь.

Генерал долго и безжалостно смотрел на текущие по щекам министра слезы, прежде чем ответить.

– Я попробую. Но имей в виду: если кто-то встанет у меня на пути – смету к чертям собачьим.

– Мети. Большой метлой мети.

Пимкин встал и, выходя из сумрачного кабинета, обронил через плечо:

– Даже тебя, Леша, смету.

Глава четвертая

В актовом зале курили.

Учитывая напряженность обстановки, генерал счел возможным позволить офицерам эту небольшую вольность. Через сорок минут он крепко пожалел о своем опрометчивом решении: от дыма стало резать не только ноздри, но и глаза, а тлеющими окурками оказался усеян единственный узкий проход между прибитыми к полу рядами жестких стульев.

Старенькое помещение как отголосок далекого совка радовало присутствующих облупленной краской на стенах, правильным узором ламп дневного света на потолке, две трети из которых не горели, и низенькой деревянной сценой с проломленной аккурат посередине дырой.

Худшее место для проведения военного совета трудно было себе вообразить.

– И что вы мне предлагаете, Николай Сергеевич? – распаляясь и краснея лицом, крикнул грузный командующий службами вооружения и тыла. – Перестроить всю оборонку на выпуск этих треклятых пушек? Да вы хотя бы представляете, сколько промышленных мощностей и квалифицированных кадров нужно задействовать? А где я возьму конвейеры? На танковых заводах рашпилем переточу? Да и какие части нам нужно оснастить новым вооружением? Сухопутные? Авиацию? Флот? Или, может быть, каждому солдатику в руки по гаубице дать?

– Оснастить нужно все рода войск, – спокойно сказал Пимкин. Он уже не выглядел потрепанным стариком. Сбросив грязную шинель и облачившись в добротный камуфляж, генерал вновь внушал уважение и даже трепет.

Комтылом аж поперхнулся.

– Николай Сергеевич, – медленно произнес он, краснея все уверенней. – Вы же военный старой закалки и прекрасно понимаете, что это невозможно сделать в короткие сроки. На перевооружение всей армии понадобятся годы. Да что годы, десятилетия. А с учетом того, что сейчас идет война…

– Именно! – рявкнул генерал, прохаживаясь перед рядами. – Идет война! И поэтому мы обязаны мобилизовать все резервы! Нужны кадры? Рекрутируйте трудоспособное население! Что, военкомы позабывали свои обязанности? Под ружье всех мазутов! Или за станок! Не умеют? За компьютер! Я не шучу. Взаимодействуйте с МВД, пожарниками, спасателями, с вузами и НИИ, в конце концов! У нас полно лабораторий, заводов, полигонов! Используйте их, черт бы вас побрал! Страна должна стать единой армией!

– А денежку где прикажете раздобыть? Мировая экономика в таком кризисном состоянии, что Штаты с Японией и Европой вкупе вешаются. Про финансовые дела нашего государства я вообще молчу.

– А ты не молчи! Смету составь и пошукай по бюджету да по инвесторам…

Присутствующие в зале захихикали, а морда комтыла приобрела цвет вареного рака. Он даже не нашелся, что ответить на тираду генерала.

– Прижми десяток олигархов, – уже серьезно сказал Пимкин. – Им самим сейчас в оборонку выгодно бабки вкладывать. Не мне тебя учить.

– Плевали они с высокой колокольни на оборонку вместе со всем остальным. Свои задницы спасают – днем с огнем не сыщешь: слиняли все в личные угодья подальше от городов и других опасных территорий.

– Отставить! Слюни пускать будешь или работать?

Комтыла швырнул докуренный до фильтра бычок на пол и сделал несколько пометок сенсорным стилом на планшете ПК. Хмуро проворчал:

– Невыполнимые задачи ставит командование. Но не зря звезды на плечах носим. Будем выполнять. Только… как бы военным переворотом подобные пассы не обернулись. Или гражданской войной, что почище будет.

– Так, – продолжил Пимкин. – Теперь информация для командующих специальными войсками. В частности, для связистов, инженеров и частей радиоэлектронной борьбы. Я не специалист по вашей части, я тупой разведчик. Но! Исходя из соображений здравого смысла, могу подкинуть вот какие идеи. Если мы смогли воздействовать на противника определенным видом излучения, то есть смысл предположить, что при помощи идентичных средств можно: а – пробивать их радиоблокаду; б – использовать защитное поле для предотвращения вывода из строя электронной и прочей сложной аппаратуры. Я не знаю – как. В этом вам поможет Буранов и эксперты. Может, какими-нибудь узконаправленными потоками частиц можно обмениваться информацией. Может, диэлектриками от этих паразитов защищаться получится. Пока гады не раскусят, авось и сработает. Китайцы вроде бы сумели даже в ловушку одного из них загнать и теперь в лаборатории опыты проводят. Информацией, правда, коммунистические соседи делиться пока не спешат… В общем – думайте! Сейчас важны любые конструктивные идеи, которые мы способны превратить в средства подавления превосходства плазмоидов. Любые!

Генерал обвел взглядом присутствующих. Зал негромко гудел: полушепотом обсуждались нереальные стратегические задачи, поставленные сегодня перед командованием российских вооруженных сил, службой внешней разведки, МВД и прочими ведомствами.

– И последнее, – сказал Пимкин. – Мне нужно… э-э… посоветоваться с руководством ФСБ. Кто-нибудь из представителей этой структуры, надеюсь, наличествует в этой курилке?

– Наличествует, – отозвался женский голос с заднего ряда. – Заместитель начальника шестого отдела Федеральной Службы Безопасности Российской Федерации полковник Нина Волкова.

– Надо же, как официально, – покачал головой генерал. – Задержитесь, пожалуйста. Остальные свободны. Жду первых рапортов о проделанной работе и оперативно-тактических предложений через сутки.

– Замначальника отдела в Главке, и всего-то полковник? – осведомился Пимкин, продолжая расхаживать возле старенькой сцены.

– К женщинам под погонами отношение особое, – безразличным тоном ответила Нина Волкова, усаживаясь на одно из крайних кресел во втором ряду. – Сраный патриархат. Но представление на присвоение мне звания генерал-майора лежало на столе у шефа за день до вторжения. Так и валяется, наверное, где-нибудь в секретариате на Лубянке до сих пор. Не до того теперь.

– Это вы верно подметили. Не до того.

Генерал украдкой посмотрел на Волкову. Она сидела, опершись локтями на спинку стула. Правильные, строгие черты лица, разве что скулы острые, неженские. Практически отсутствует макияж, густые каштановые волосы стрижены под короткое каре и прилежно уложены, на левой стороне шеи, возле едва заметного кадыка, маленькая родинка, кисти рук узкие, хотя сразу видно, что сильные, ногти недлинные, но ухоженные, дорогой серый пиджак сидит безупречно, осанка властная.

Такую бабу гораздо проще было себе представить в большом бизнесе, чем в органах ГБ.

Генерал вдруг поймал себя на мысли, что не прочь ознакомится и с нижней частью полковника Волковой, которая в данный момент была скрыта от его взгляда стульями переднего ряда.

Пимкин дернул плечами и мысленно обругал себя за фривольные фантазии. Остановился и надел очки с новенькими линзами. Волкова отрешенно разглядывала груду прогнивших агитплакатов, сваленных в глубине сцены, не выказывая признаков нетерпения и не интересуясь, зачем генерал попросил ее остаться.

– Вот сидим мы здесь с вами, – вдруг усмехнулся Пимкин. – А сейчас как прилетит трехсотметровая плазменная дура и спалит всю авиабазу к едрене фене. И пикнуть не успеем.

Волкова медленно перевела на него взгляд, но промолчала. «Глаза серые, – мелькнуло в голове у генерала. – В тон пиджака».

– Вы о чем-то собирались со мной поговорить? – наконец не вытерпела полковник. – Или просто хотели сообщить, что вскоре все мы превратимся в облачка ионизированного газа?

– Да, поговорить, – рассеянно произнес Пимкин. Мысли почему-то разъезжались и подворачивались, словно ножки молодого жеребенка. Он встряхнулся и заставил себя сосредоточиться. Твердым тоном повторил: – Поговорить, посоветоваться и дать вводную.

– Я не подчиняюсь вашим приказам, – тут же строптиво заявила Волкова.

– С этой минуты вы не только подчиняетесь моим приказам, но и обязаны делиться всей информацией, которой располагаете, – едковато проговорил генерал с внутренним ощущением доминирования, обычно ему не свойственным.

– Наше ведомство подчиняется напрямую президенту, – жестко парировала Волкова.

Пимкин вытащил из коричневой кожаной папки листок с приказом и протянул его полковнику.

– Тут все изложено четко и недвусмысленно. Видимо, ваш шеф просто не успел предупредить.

Волкова пробежала глазами текст и удивленно уставилась на генерала.

– Это приказ верховного главнокомандующего, то есть – президента, – сказал он. – Такие дела. С учетом особых обстоятельств МВД, МЧС, ФСБ, СВР, бла-бла-бла и прочим негражданским ведомствам рекомендуется плотно сотрудничать с Министерством обороны, высший начальственный состав которого наделяется чрезвычайными полномочия до особых указаний. Бла-бла-бла. Вводится военная цензура. Трибуналы. С содержанием ознакомить руководителей и офицеров всех причастных ведомств и специальных подразделений. Приказ вступает в силу с момента подписания. Москва. Кремль. Число. Подпись. Аминь.

– Дикость и произвол, – выдавила Волкова. – Варварство! Где это видано, чтобы армия распоряжалась внутренними делами страны! Бред. Мне нужно связаться с начальником.

– Хоть трижды! Только сначала выслушайте меня. Я не собираюсь давить на вас и ваше ведомство. Меня прежде всего интересует сотрудничество. Я хочу, чтобы мы забыли на время все разногласия и расхождения в методике работы. Хочу попросить вас, а не приказывать.

Полковник убрала локти со спинки стула и слегка приподняла брови.

– Что ж. Я вас слушаю… товарищ генерал-лейтенант вооруженных сил нашей великой трагикомичной державы.

– Перестаньте ерничать. Вы чай с сахаром предпочитаете или без?

– Без.

Пимкин подошел к выходу и крикнул в коридор:

– Солдат, принеси две чашки чаю. Покрепче. Без сахара.

– Какой вы инициативный, – усмехнулась Волкова. – Знаете, что чрезмерная инициатива в военное время наказуема?

– Только если она исходит снизу.

– А это еще и двусмысленно, товарищ генерал.

Пимкин непонимающе уставился на полковника, в серых глазах которой мелькнули озорные чертики. Наконец до него дошел пошлый подтекст собственных высказываний.

– Я ничего такого не имел в виду, – устало рассмеялся он. – Поверьте, я чрезвычайно благопристойный вояка. Просто сегодня был… э-э… несколько сумбурный день.

– Да, я наслышана о ваших проделках на «Кубинке-2», – без тени иронии сказала Волкова. – Теперь их самолюбие, кажется, основательно уязвлено.

– Какое там самолюбие… – Генерал махнул рукой, принимая у солдата жестяной поднос с чашками и печеньем. – Самый кончик хвоста подпалили. А получим за это, чувствую, по полной программе. Вон, уже плотины рушат…

– Так о чем вы хотели… попросить меня? – поинтересовалась Волкова, когда дверь за солдатом закрылась.

Генерал отхлебнул огненного, крепко заваренного чая и поставил чашку рядом с собой.

– Вы же знаете Андрея Буранова, не так ли? – издалека начал он.

– Бесспорно. Как только парень начал сотрудничать с вами, его тут же взяли в разработку как перспективного эксперта. Очень занятную, надо сказать, резонансную пушку он выдумал…

– Но-но, это мой кадр, – шутливо погрозил пальцем Пимкин. – Ладно. Смех смехом, а тулуп, как говорится, кверху мехом… Вы поняли, зачем плазмоиды стали метить людей?

– Конечно. – Волкова покрутила в пальцах печенье и откусила кусочек. – Это двойной ход. Во-первых, они создают некую систему идентификации. Во-вторых, скорее всего меченые – это бомбы замедленного действия. Как и когда они сработают, нам пока не известно. Но ясно, что инициировать их могут только сами плазмоиды – нашим медицине, биохимии и генетике вместе взятым, как ни прискорбно, еще очень далеко до расшифровки истинного кода «меток». Ведь при попытке анализа вещества из глазного яблока меченого индивида мы получали обыкновенную дифосфоглицериновую кислоту… Это в общем-то ничем не примечательное органическое соединение. Одно из цепочки цикла Калвина, к примеру. Иными словами – всего лишь звено в пути фиксации углерода при фотосинтезе. Но в случае с плазмохимическими реакциями все гораздо сложнее… Извините. Кажется, я увлеклась? Моя первая специальность – эксперт-биохимик.

– Как все просто. Пожалуй, Буранов был прав: надо поувольнять всех армейских экспертов на хрен. Разведчики доморощенные. Охламоны… – Генерал снова прошелся вдоль сцены. – Что ж, хорошо. А вы догадываетесь, зачем им нужна система опознания?

Волкова снова куснула печенье и посмотрела на широкую спину Пимкина. Отметила про себя: «Держит себя в очень неплохой форме для своего возраста. Кстати, а сколько ему? Совсем забыла посмотреть в досье…»

– Система опознания? – проговорила она вслух. – Это уже ни для кого не секрет. Они нас не различают. Мы для них – что букашки в муравейнике. Одинаковые.

– Ни для кого не секрет, – хмурясь, повторил генерал, словно попугай. – Для меня вот до сегодняшнего дня – был секрет. Но, думаю, даже ваша вездесущая контора не знает, что плазмоиды с помощью меток ищут конкретных людей.

Волкова отложила очередное печенье и посмотрела на генерала с прищуром. «А он, оказывается, не такой дурак, каким себя выставляет, – подумала она. – И не зря в его личном деле нескольких файлов не хватает… Ох не зря!»

– И кто же им так категорично понадобился? – безразличным тоном поинтересовалась она.

– Те, кого они боятся.

Полковник несколько секунд переваривала неожиданную информацию. Наконец осторожно спросила:

– Вы хорошо себя чувствуете? Возможно, вам стоит показаться врачу – здесь, на базе, есть неплохой полковой лазарет.

– Я прекрасно знаю, что есть на базе, а чего нет, – агрессивно ответил Пимкин. – А еще я вижу, что вы прикидываетесь. Стоите из себя дурочку!

– Умерьте пыл, – ледяным тоном проговорила Волкова, вставая.

– А вы перестаньте считать меня идиотом! Я не один десяток лет прослужил в разведке и таких, как вы, насквозь вижу. Зря думаете, что по вашему симпатичному лицу ничего нельзя определить. Еще как можно!

– Я уже в третий раз за время нашей беседы задаюсь вопросом: чего вы хотите?

– Хочу, чтобы вы помогли мне найти этих людей раньше, чем их найдут плазмоиды. Неужели ни разу вашу светлую ухоженную головушку не посещала мысль, что они – ответ на всю эту войну, которая только на первый взгляд кажется бессмысленной? А может быть, они – наше спасение?

Волкова взяла чашку и сделала большой глоток почти остывшего чая.

– Почему вы обратились ко мне, товарищ генерал?

– Честно? Наобум. Я хотел прощупать, что известно ФСБ. А когда упомянул о тех семерых, которых плазмоиды боятся, увидел, как в ваших серых, закамуфлированных глазках мелькнул испуг. Именно этот страх и выдал вас. Страх того, что догадки могут оказаться гораздо ближе к истине, чем казалось вначале.

– Но откуда вам может быть известно об этих людях? Кстати, их пятеро.

Генерал вздохнул и улыбнулся.

– Судя по всему, вы очень талантливая женщина, Нина. Но опыта не хватает… Я ведь понятия не имел, сколько их.

Волкова обескураженно уставилась на высокий бликующий лоб генерала. Она поверить не могла, что вот так запросто попалась на простейшую уловку, которую любой следак-стажер знает.

– Я не знал точной цифры. От балды назвал.

– Вы категорический мерзавец.

– Скажу больше. Президентская бумажка, которую я вам подсунул насчет полномочий, – липовая. Да неужто вы и впрямь поверили, что армии позволят совать нос в потроха страны? Конечно, наши полномочия несколько расширились, но не настолько же. Даже самый распоследний Армагеддон не подвигнет мало-мальски умного руководителя и его приближенных легально ввести военную диктатуру в такой беспардонной стране, как Россия.

– Скотина, – прошептала Волкова. В ее тоне ярости хватило бы, чтоб обратить на темную сторону силы целый взвод Скайуокеров.

– И теперь, Ниночка, последнее. Если после всего этого вы согласитесь со мной сотрудничать – у нас есть шанс.

Пимкин успел увернуться от летящей чашки в самый последний момент. Звон бьющегося фарфора пару раз срикошетил от обшарпанных стен актового зала и на высокой ноте замер под потолком.

«Вот это баба», – с восторгом подумал генерал.

В десять часов утра следующего дня Пимкин шел в офицерское общежитие четвертой авиабазы.

Он только что отдал несколько распоряжений двум своим заместителям, прибывшим ночью из Генштаба, заодно пропесочив их за отсутствие на испытаниях экспериментального оружия на аэродроме «Кубинка-2». Полковники продемонстрировали железную выдержку, выслушивая крепкие проклятия командира. Он никогда не слыл самодуром и пользовался репутацией исключительно справедливого начальника, поэтому подобная вспыльчивость могла быть вызвана только очень серьезным нервным переутомлением.

Замы это понимали. Да и сам генерал решил, что единичный дисциплинарный втык помощникам сейчас не повредит. Война все-таки…

Пимкин слегка замедлил шаг. Привычным жестом поправил очки и папаху. Стряхнул соринку с воротника парадной шинели. Захотелось сделать еще какую-нибудь ничего не значащую мелочь, но, как назло, этого пустячка не нашлось.

Он снова пошел быстрее.

Распогодилось.

Тучи расползлись и теперь жались к линии горизонта далеко на западе. Солнышко по-зимнему ярко и благостно освещало землю. Несколько солдат в наряде подметали плац, покуривая папироски и перебрасываясь короткими репликами.

– Слышь, Толян, замок наш вчера нажрался[1], и его на КПП не пустили.

– Врешь!

– Серьезно. Лобан на утреннем построении шепнул. Потом ротный замкэ-то нашему таких люлей выписал, что до сих пор на губе отдыхает со сломанным ребром.

– Оставь покурить-то.

– Пацаны, а правда, что трибуналы ввели? Теперь, говорят, и к стенке могут поставить.

– Ага. И по заднице ремешком. Насмотрелся боевиков, салага.

– Слышь, ты, мети, не отвлекайся. А то снежинку пропустишь – заново начнешь.

– Тише вы, разведком вон шагает…

На вертолетную площадку с низким рокотом садился старенький транспортник МИ-10 с прицепленным к брюху контейнером, а выше, в глубокой безоблачной голубизне, виднелись три стремительные точки патрульного звена «кузнечиков». Еще несколько черных истребителей стояли рядком возле дальнего ангара с выключенными двигателями и опущенными колпаками кабин. Несколько техников суетились вокруг передней стойки шасси одной из грозных боевых машин.

Пара российских флагов чинно свисали с древков, вызывающе торчащих из фасада штабного здания, словно клыки.

Алая полоса – наш, земной мир. Лазоревая – небесный. Белая – божественный.

Плазма, лед и огонь. Только наоборот…

Безветренно.

Спокойно. Как перед штормом.

Генерал вдыхал полной грудью свежий морозный воздух с легким душком отработанного авиатоплива и машинного масла. Щурился от не греющих, но интенсивных солнечных лучей, бьющих в глаза.

Вчерашний кошмар с уничтоженной базой, пожаром в тоннеле, сбитым «Вьюнком», дикой поездкой по ночному шоссе и смертельными схватками плазмоида с истребителями казался далеким и не вполне реальным. Хотелось бросить все к чертовой матери, подать рапорт об отставке, уехать на Селигер или на Среднюю Волгу и пробыть там остаток жизни, сидя в небольшом кирпичном доме перед камином, пусть даже электрическим.

Главное – чтоб было тепло и тихо.

Чтобы – не безжизненно холодно и не убийственно горячо…

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

– Стой! Ать, два!

Пимкин окинул взглядом Берца, чуть ли не галопом выскочившего из общежития.

Голенища сапог мятые, сразу видно, что надевал второпях, бушлат расстегнут, шапка набекрень, рожа неумытая, с вдавленными канавками от неровностей подушки, взгляд дурной. Да и вообще при свете дня сержант выглядел гораздо менее благородно и воинственно, чем накануне за баранкой грузовика.

– Здорово. И что это ты в офицерской общаге делал?

– У офицерши одной был, – шепотом доложил Берц, оглядываясь. – Из инженерного батальона. Вы не подумайте, я не в самоволку ходил! Она меня сама позвала! Фигуристая, во! – Он обозначил контуры офицерши размашистыми движениями ладоней. – Девять раз за ночь, представляете? Девять раз! Нимфоманка какая-то в погонах, ей-богу! И все бы хорошо, да на десятый раз муж заявился! Подпол какой-то из десантуры… Хорошо, что он бухой в конину был и меня даже разглядеть не смог. Выставил дверь пинком и заснул на пороге! Если б он в кондиции был, мне бы крышка. Главное, как трахаться по-кошачьи – она горазда оказалась, а что замужем – не заикнулась…

– Берц, ты пьян? – вкрадчиво поинтересовался Пимкин.

Сержант насторожился и поправил шапку. Врать он не решился.

– Никак нет, товарищ генерал! Не пьян! С бодуна.

– Так вот иди отоспись, а потом подкатишь к своему ротному и скажешь, что по приказу генерала Пимкина ты готов к трем внеочередным нарядам на кухне.

– Товарищ генерал! Вчера ж мне сам министр разрешил бутылку с собой забрать! Я ж только для смелости – все-таки офицерша… К тому же министр медаль обещал – чем не повод? А Буранов, так тот почти не пил, я проконтролировал…

– Чу! Кру-у-угом! Бе-е-его-ом марш! Будешь знать, как по офицерским женам шляться, салабон!

Берц вздохнул и, явно разочарованный косностью всей военно-административной системы, потрусил прочь.

Пимкин усмехнулся и покачал головой. Пробубнил себе под нос:

– А ведь и впрямь старею. Лет пять назад за такой пассаж я б ему без разговоров в хрюсло засветил.

На втором этаже, где находилась временная квартирка Волковой, было темно и тихо. Возле лестницы на «тумбочке» стоял солдат, который молча отдал генералу честь и продолжил пялиться в одну точку.

Пимкин постучал и слегка отошел от двери. Мало ли! Вздумается ей еще разок в него сервизом побросать… Много чести.

Изнутри не донеслось ни звука.

«Неужели уехала? – мелькнула мысль у Пимкина. – Эх, надо было вчера не позволять ей разворачиваться и с гонором уходить прочь. Точно – старею».

Он еще раз постучал. Сильнее и настойчивей.

Неожиданно дверь распахнулась, чуть не расшибив генералу нос, и на пороге возникла Волкова. Без пиджака, в свободной блузке, под которой угадывались довольно массивные, но вовсе не обвислые груди, и в серых классических брюках, скрывающих за прямыми линиями идеально выглаженных стрелочек сильные и стройные ноги. Волосы были уложены так же тщательно, как накануне, лицо свежее, взгляд пронзительный и морозный, напоминающий погоду на улице.

В руке подполковника грозно белела кружка с дымящимся кофе.

– Швырнете или окатите? – спросил Пимкин, невольно отступая на шаг.

Волкова сделала маленький глоток и с пристрастием принимающего парад маршала осмотрела его сверху донизу и обратно.

– Окатила бы, да шинель жалко – добротная. И папаху. Входите. Генерала вдруг охватило гнусное подозрение.

– Скажите, а у вас случайно муж в ВДВ не служит?

– Что? Какой еще муж?

– Хотя нет… Дверь-то целая.

– Вы, пожалуй, не мерзавец. Вы категорический идиот. Проходите же или катитесь прочь.

Пимкин покашлял в кулак, тронул дужку очков и наконец решительно переступил порог.

Крошечная прихожая, где троим уже не разминуться. Налево – раздельный санузел и кухонька, направо – комната с зашторенными окнами и аккуратно застеленной полутораспальной кроватью.

А прямо по курсу – косо наклеенный на стену гигантский плакат с умиротворенно спящим подростком, над которым проносится истребитель, и рубленой подписью: «Не дрыхни в кровати! Летай, как батя!»

– Ух ты! Какая забавная пропаганда! – хохотнул генерал, снимая шинель и папаху. – Не думал, что сейчас такие еще штампуют.

Нина зазвенела на кухне посудой.

– Кофе будете?

– Если только внутрь, а не на китель. – Пимкин поискал глазами тапочки. Не нашел. – Мне в комнату пройти?

– Куда пожелаете.

Генерал втиснулся в промежуток между холодильником и столиком и присел на табуретку. Для этого ему пришлось передвинуть на поясе кобуру с именным пистолетом.

– Ну и ну… В каких условиях русский офицер нынче живет. У нас, когда я командовал отдельной разведротой на границе с Казахстаном, ребята и то лучше жили. А это ведь – элитная подмосковная авиабаза. Позор.

– Мне через полчаса нужно ехать в Главк, – не отреагировав на сентенцию генерала, сказала Волкова. – Давайте все наши вопросы решать в оперативном рабочем порядке.

– Подайте дольку лимона, – попросил Пимкин, размешивая ложечкой сахар в антрацитовой кофейной мути.

– А коньяку ведерко не плеснуть? Вы ж генерал – вот и заведите себе адъютанта для особо важных поручений. И оруженосца в придачу, пусть «вальтер» ваш таскает на шелковой подушечке.

– Нина, перестаньте на меня обижаться, – примирительным тоном проговорил Пимкин, подаваясь всем корпусом вперед, чтобы дотянуться до кругляшки лимона на блюдце. – Давайте поговорим. Времени и правда мало.

Волкова уселась на вторую табуретку, закинув ногу за ногу, и в упор поглядела на него.

– Хорошо, – наконец сказала она. – Я расскажу вам свою… м-м… версию. Обратите внимание, свою версию, а не планы конторы.

– Понимаю.

– Вкратце наработки такие… Когда происходят какие-либо глобальные изменения, жизнь любого общества начинает идти по несколько искаженным законам и нормам. В ту или иную сторону смещаются многие составляющие: система ценностей, моральные принципы, социальные устои и так далее. Словно атомы меняются местами, модифицируя структуру кристаллической решетки. А подчас даже превращая твердое тело в аморфный кисель. Вы улавливаете аналогию? Так вот. Как следствие подобных трансформаций на свет божий выползает куча идиотов и ренегатов, которые решают, что именно они призваны все исправить. Что они – взвод новоявленных мессий, хранители древнейших тайн и члены суперзаконспирированного ордена имени Ваньки Тутанхамона.

– Вы клоните к тому, что после нападения плазмоидов новые секты полезли из-под земли, словно грибы после дождя?

– Да уж… дождичек. Огненный, – нахмурилась Волкова. – В целом вы правы. Именно полезли. Но суть не в том. Факт, что они полезут, был ожидаем, а методы подавления или контроля подобных дебиломасонов разработаны больше века назад и, как правило, действуют безотказно. Так вот, суть в другом. Наше ведомство по долгу, так сказать, службы отслеживает деятельность всех организаций, которые поднимаются выше определенной планки и становятся потенциально опасными для страны. Некоторые из них варятся в собственном соку и никому особо не мешают, другие и вовсе несут позитивные настроения, третьи проявляют радикальные замашки – они уже опасны, четвертые выходят на кровавое поле экстремизма, их главари ликвидируются, а идеологические плацдармы искусственно подрываются. Тут своя специфика, отчасти, думаю, вам как разведчику знакомая…

– Что вы откопали, Нина? – нетерпеливо перебил Пимкин, допивая вкусный кофе.

– Практически сразу после вторжения вдруг чрезвычайно интенсивную деятельность развернула одна любопытная секта. До времени икс она вообще не была в разработке у ФСБ. Упоминалась парой строчек в базе данных среди сотен прочих потенциальных организаций-девиантов – и только. И тут вдруг всплыла чуть ли не в одночасье по всему миру. Заметьте! Не по стране! По миру! Это десятки конченых фанатиков, сотни людей, твердо убежденных, а также тысячи лояльных сподвижников и завербованной шелупони в разных уголках планеты.

– Как себя называют?

– В том-то и дело, что никак. – Оседлав любимого конька, Волкова немного раскрепостилась и даже позволяла себе изредка жестикулировать. – Это очень нетипичный случай. Ведь 99 из 100 девиантов выдумывают себе пафосные и не слишком названия. От всяких «Хранителей ковчега» до «Пивных царей» и, простите за точность, «Орденов гондонных пророков».

Пимкин хмыкнул.

– Честное слово, бывают и такие курьезы, – пожала плечами полковник.

– Странно, я как-то пропустил этих безымянных, – задумчиво проговорил генерал. – Совсем, видать, на чудо-пушках Буранова мозги повернул…

– Безымянные… А что – очень точное определение, – одобрительно кивнула Волкова. – И нет ничего удивительного в том, что вы на них не обратили внимания. Это чрезвычайно серьезная организация с четкой вертикалью власти и беспрекословным подчинением.

– Кто руководитель?

– Здесь самое туманное место. Субординационная цепочка ведет куда-то очень, очень высоко, но точно выяснить мне пока не удалось. Возможно, это ложный след. Они себя не афишируют. Никаких терактов и громких провокаций, никакого эпатажа, ноль игры на публику. Есть что-то вроде девиза или молитвы на разных языках. На русском звучит так: «Храм человеческий спасти. Бездну, геенну огненную отвести. Церберов умервсти». И совершенно четкая цель.

– Постойте… Неужто – пятеро наших загадочных тузов?

– В точку. – Волкова расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Генерал так и не понял: профессиональная ли это уловка или просто батарея на кухне слишком сильно жарит. – Именно пятеро наших тузов.

– Я вот думаю, неужели во всем мире во времена такого бума, как теперь, только этот случай можно брать в расчет? Не слишком ли опрометчиво и самоуверенно?

– Вы верите в случайности, генерал? Не в простенькие совпадения, к категории которых можно отнести любую мелочь, вплоть до упавшего маслом вверх бутерброда. Нет. Я имею в виду настоящие случайности. Которые бывают раз в сотню лет. Случайности с большой буквы. Те, которые приближаются к понятию «чудо».

– Это вопрос скорее из разряда метафизики, чем логики. Пожалуй, не верю. Мне кажется, что у реальности существует определенный механизм защиты от таких случайностей… Хотя… – Пимкин осекся. Ему вспомнился осенний день в сибирской тайге, когда остатки их взвода добрались до секретного объекта «Подснежник», который не был отмечен ни на одной военной карте. Он вздохнул и закончил фразу вопросом: – Возможно, мы иногда путаем настоящие случайности с обыкновенным везением?

– Несколько лет назад я отдыхала у знакомого на даче. Ела арбуз и вместе с одним из аппетитных сахарных кусочков проглотила пчелу. Не знаю уж, как так вышло, но эта тварь оказалась у меня внутри. Живая. И она ужалила меня в стенку желудка. Сначала я почувствовала лишь небольшой спазм в районе солнечного сплетения. А спустя несколько минут меня вывернуло наизнанку. Еле успели до ведомственной больнички довезти. Я уже от интоксикации концы собралась отдавать, пришлось врачам немедля на операционный стол валить мои телеса. Раньше меня пчелы никогда не кусали, и я представления не имела, что у меня такая жуткая аллергия на них.

– М-да… – искренне удивился Пимкин. – Бывает же!

– Я не закончила. Проглотить насекомое за обедом, по статистике, может примерно каждый двадцатый. Каждый семитысячный – жалящее. Каждого стадвадцатитысячного оно может ужалить в мягкую ткань внутренних органов. Но. Какого было мое удивление, когда, очнувшись от наркоза, я увидела пьяного в дрыбадан завотделением, который глушил спирт прямо в операционной. «Ниночка, – запинаясь, прошамкал он. – Я двадцать лет полосую людей вдоль, поперек и наискось. Но в то, что произошло с тобой, я верить отказываюсь». Я хотела подбодрить хирурга, но он только отмахнулся: «Ты даже не представляешь, кто эта пчелка… Она – твой ангел-хранитель». Все, решила я: белуга. «Эх, Ниночка, Ниночка, – продолжил завотделением. – У тебя в желудке была опухоль размером с грецкий орех, которая практически превратилась из доброкачественной в гранулирующий рак. Пчела ужалила точно в нее. И что-то там произошло, что-то щелкнуло, понимаешь? Какая-то химическая реакция, наверное… Пусть гистологическая экспертиза башку ломает… Яд не дал разрастись раковым клеткам. Менее одного грамма пептидов, аминокислот и ферментов спасли тебя. Еще месяц – и тебе не помог бы даже сам господь бог. Это была редчайшая случайность, Ниночка. Это было чудо». После этого происшествия завотделением перестал практиковать и ни разу больше не притронулся к скальпелю. – Волкова помолчала. – Поэтому я верю в случайности, генерал. Я имею право в них верить.

– Потрясающая история. Невероятная, – признался Пимкин, но тут же резонно заметил: – Тем не менее нельзя делать опрометчивых выводов, не проверив…

– Все я проверила! – огрызнулась Волкова. – Составила список организаций-девиантов с похожими целями: найти и уничтожить каких-то конкретных людей. Всего их оказалось девять. По крайней мере тех, что проходят по нашим каналам.

– Вы не пробовали вычислить, кого именно хотят устранить эти секты? Личности жертв?

– Товарищ генерал. Вы вчера меня раскололи двумя пальцами, как арахисовый орешек. Вы, возможно, один из самых опытных людей в контрразведке нашей страны…

– Сейчас вы скажете какую-нибудь гадость…

– Категорически нетерпелив! Словно девственник в постели куртизанки.

– Ого! Ну и сравнение. Я не покраснел?

– Под куртизанкой я имела в виду не себя, а информацию.

Тон Волковой вновь приобрел прохладный оттенок. Она застегнула верхнюю пуговицу, взглянула на часы и подбила черту:

– Конечно, я узнала имена тех, на кого охотятся эти девять сборищ недоумков. Практически всех из двадцати восьми личностей. И лишь те пятеро, что стали целью Безымянных, выбиваются из общей массы религиозных деятелей, политиков и олигархов. Только вот досада: мое начальство не видит в этом ничего примечательного…

– Назовите фамилии.

– Боюсь, вам они ничего не скажут. – Волкова встала, давая понять, что разговор подходит к концу. – Но есть одна деталь, которая лично мне почему-то не дает покоя. Повторяю: лично мне.

– Да уж, человеческий фактор. Наш вечный бич, – вздохнул генерал, тоже поднимаясь и одергивая китель. У него словно что-то переключилось внутри.

В один миг все домыслы Буранова и полковника Волковой показались ему какими-то надуманными и инфантильными. Детскими фантазиями. Стало жалко потерянного времени и противно, что и сам он, словно зеленый кадет, поверил во всю эту оккультную чушь с мессиями, избранными людьми, древними пророчествами и пчелками-ангелками. Все проще и приземленней, подсказал здравый смысл: нас атаковала высокоразвитая цивилизация, которой понадобилась планета. Которой стали мешать туполобые соседи, засирающие атмосферу и веками истребляющие друг друга.

Млекопитающие системы «человек».

Все проще и приземленней…

Уже выходя из тесной кухни, Пимкин все же повернулся, снял очки и, чтобы не показаться неучтивым чурбаном, поинтересовался:

– Ну и какая же деталь вам не дает покоя, полковник?

Волкова помолчала, размышляя: отвечать ли. Но в конце концов пожала плечами – чего терять-то? – и обронила:

– Двое из этих пяти – бывшие космонавты.

Генерал побледнел. Такого с ним не случалось уже лет двадцать.

– Вам плохо? – Волкова скользнула в комнату и вернулась с открытой аптечкой. – Сердце?

– Г-герасимов и Т-торик? – запинаясь, выдавил Пимкин.

Аптечка вывалилась из рук Нины, и теперь настала ее очередь побледнеть, как свежая простыня.

– Вы их знаете? – еле слышно проговорила она.

– Не может быть… – так же тихо сказал генерал, медленно переводя взгляд на растерянное лицо гэбистки. – Просто-напросто не может быть. Для этого нужно не пчелу случайно проглотить за обедом, а анаконду.

– Анаконды не ядовиты…

Мысль генерала вдруг заработала неприлично ясно. Он даже принялся рассуждать вслух, параллельно засовывая очки в футляр и надевая шинель:

– Если они стартовали осенью четырнадцатого… Огонь вновь появился в самом начале пятнадцатого… Сколько нужно, чтобы добраться от Марса до Земли без форсирования? Месяцев семь, пожалуй. Это зависит от расстояния в тот момент… Черт, совсем не разбираюсь в этих чертовых космических финтифлюшках!.. Какой я все-таки кретин! Почему же я раньше не проверил, живы ли они? Числятся ли в базах. Лопух! Растяпа… Вот что, Нина… – Его взгляд наконец стал осмысленным. – Поднимайте на уши весь ваш отдел! Плюс аналитиков и экспертов! Пусть потрошат всех известных астрономов-любителей! Пока только российских. Нужно пропесочить все до единой записи наблюдений за период с… э-э… скажем, с июля 2015-го до января 2016-го включительно.

– Что искать-то?

– Искать все необычные космические тела, упавшие на планету, которые хоть отдаленно могут напоминать искусственные спускаемые аппараты!

– Вы меня пугаете…

– Перестаньте! Это никакие не инопланетяне! Это, возможно, те люди, вернувшие нам огонь в пятнадцатом!

– Эти пятеро, за которыми сейчас охотится психованная секта? – Глаза Волковой полезли на лоб.

– И которых почему-то боятся плазмоиды!

– Да кто же они такие?

– Вот это нам и нужно узнать! Вы не знаете, где они сейчас могут быть?

– В момент вторжения находились в Москве, но потом разъехались в разные стороны… Я распоряжусь, чтобы их отследили.

– Хорошо. Если будет нужна помощь – обращайтесь. Подключу ГРУ.

– Уж как-нибудь справлюсь, – возвращаясь в образ независимой гордячки, сказала Волкова.

– Да… Вот еще что… – Генерал нахлобучил на голову папаху. – Не посвящайте никого в нашу… кхм… гипотезу. Просто дайте своим людям команду. Вы же можете приказать без лишних объяснений?

– Но у меня есть вышестоящие начальники, – тут же насторожилась полковник. – Они должны располагать данными о любой операции ФСБ…

– Нина, послушайте. – Неожиданно для самого себя Пимкин взял ее руку в свои ладони. Волкова никак не ожидала такого фамильярного жеста, поэтому даже не попыталась вырваться. – Если наши предположения верны и вся канитель закрутилась вокруг этих людей, то неизвестно, куда может завести нас цепочка загадок. Поверьте мне. Я был с этими ребятами, когда они отправлялись в путешествие к Марсу. Оттуда не существовало обратной дороги, понимаете? Это был билет в один конец. Эти пятеро встали на пути богов… Они победили, потому что огонь вновь принадлежит нам. И если на миг представить, что они сумели вернуться… То… кем?

– Кем? – словно эхо, откликнулась Волкова.

– Спасителями? Или судьями? А может, и просто людьми. Сейчас я готов вообразить все что угодно.

– Вы меня совсем запутали, Николай Сергеевич. – Полковник мягко высвободила кисть из его рук. – Но я, как уже упоминала, верю в случайности.

– Вот и замечательно. Займитесь звездочетами-любителями, а я попробую поворошить «Роскосмос» и своих людей в НАСА. Времени в обрез! Плазмоиды могут нанести новый сокрушительный удар в любой момент! А Земля пока абсолютно не готова дать серьезный отпор… Да и вообще: какой, к дьяволу, серьезный отпор! Человечество беззащитно, словно кролик перед удавом!

– Но не проще ли просто поймать и допросить этих… К чему трясти астрономов?

– Поймать и… э-э… допросить, бесспорно – тоже приоритетная задача. Но прежде чем встретиться с этой неприкаянной пятеркой авантюристов, нам нужно быть в курсе: действительно ли они вернулись из далеких глубин космоса? Не самозванцы ли?

– Теперь даже не знаю – что лучше, – пробормотала Волкова, закрывая за генералом дверь.

Полковник была в смятении. Уж больно внезапно ее дурацкие подозрения подтвердились. Да не просто подтвердились, а обрушили на голову настоящий град новых загадок… И перед Волковой вдруг распахнулась тугая портьера, за которой притаилось что-то непостижимое… Жуткое. Будто она вдруг на миг оказалась в холодной пустоте, где слышно лишь биение собственного сердца, растворяющееся в бесконечности.

Вдобавок – кожа на правой ладони все еще хранила фантомное ощущение от прикосновений сухих пальцев Николая.

И Нина никак не могла понять – приятно ей это было или нет.

Глава пятая

Короткой очередью Рубленого отнесло в сторону.

Из его груди хлестала кровь. Янтарный зрачок правого глаза стремительно мерк. Так и не выстрелившее ружье валялось рядом, в грязи.

Этот спятивший меченый с уродливым шрамом на лице хотел забрать у Максима его родную дочь. Хотел забрать Ветку! Рехнулся и принялся нести какую-то чушь про новую воительницу рода человеческого, которая возглавит сопротивление…

Он умер быстро и некрасиво. Хотя кто вообще умирает красиво? Разве что – кораллы…

Максим лежал на холодном бетоне. По вискам била склизким рыбьим хвостом одна-единственная мысль: «Дочь – моя».

Вдруг до него дошло, что тот, кто убил дурака Рубленого, может на этом не остановиться…

Долгов, срывая горло, заорал:

– Маринка, не вставай!

И началось.

События замелькали в рваном режиме черно-белого калейдоскопа.

Четверо или пятеро солдат ворвались в вонючее подвальное логово меченых, хищно поводя стволами карабинов из стороны в сторону. Красные мошки лазерных целеуказателей заскользили по мрачным стенам, выискивая потенциальных жертв.

– О боже мой, боже мой! Не стреляйте! – завизжала какая-то женщина из дальнего угла, где в загоне оглушительно закудахтали куры. – Не стреляйте!

– Молчать! – приказал один из солдат, занимая позицию возле изгиба сточной канавы. – Всем лечь на пол! Лицом вниз! Живо, мать вашу!

Меченые посыпались на бетонные плиты словно подрубленные. Истошно заорал грудной ребенок. Один из мужчин попытался что-то сказать и тут же получил зверский удар ботинком по печени. Согнулся и тихонько застонал.

Максим подполз к ошарашенной Маринке и глянул на Ветку, высунувшую помятую моську из спальника.

– Лежите, – быстро зашептал он. – Лягте лицом вниз и лежите, не поднимая головы ни в коем случае! Слышите?!

– Папа…

– Я сказал! – рявкнул он, пригибая мокрой рукой голову жены. – Ни слова!

Ветка спрятала личико и моментально разревелась. Хорошо, что пуховый спальный мешок приглушил звук.

– Успокой ее, – прохрипел Долгов Маринке, упираясь лбом в пол, черный от золы потухшего костра.

Солдаты быстро рассредоточились по небольшому помещению. Двое встали и замерли с карабинами у плеча, а остальные принялись пинками переворачивать людей и светить в лицо мощным фонариком. Отовсюду слышались стенания и мольбы о пощаде.

– Да заткнитесь вы! – не выдержал наконец один из военных. – Сейчас перестреляю всех к чертовой матери!

– Батяня! – не по уставу обратился другой солдат к подошедшему офицеру. – Да они здесь все – меченые. Это не сектанты. Ложная тревога, етишкин дух…

– Отставить, – негромко ответил офицер. – Тех двоих проверь.

Долгов краем глаза увидел стремительно приближающиеся берцы и тут же получил такой пинок под ребра, что по инерции перекатился на спину и обнаружил, что не может дышать. В брюшной полости словно снаряд взорвался – так было больно.

В глаза уперся яркий луч, заставив рефлекторно зажмуриться.

– Зенки открой! – гаркнул солдат и снова ткнул Максима в бок твердым носком спецназовского ботинка. На этот раз не так сильно. – Слышь, кому сказал!

Долгов, наконец сумев с шумом втянуть в себя воздух, открыл глаза, стараясь не смотреть прямо на свет.

– Ну-ка на меня глянь! – приказал солдат.

Максим с трудом перевел взгляд на отражатель фонарика. Через секунду свет погас, оставив перед глазами плавать аморфные зеленые пятна.

Из спальника с новой силой заголосила Ветка. Маринка что-то неразборчиво зашептала ей на ушко.

– Дочка, успокойся! – негромко сказал Долгов, часто моргая.

– Заткнись! – Солдат в щадящем режиме пнул Максима по ноге и крикнул: – Батяня, иди сюда. Тут, кажись, какие-то немеченые нарисовались. Двое. И щенок ихний.

– Сам ты щ-щенок, – прошипела Маринка таким тоном, что служивый даже не решился перечить.

Тем временем подошел офицер, и луч фонаря снова на несколько мгновений ослепил Максима. Когда он погас, солдат вдруг ойкнул и сложился пополам.

– Дебил, – беззлобно изрек офицер, потирая кулак, и обратился к Долгову: – Тебя зовут Долгов Максим Валерьевич? – Да. А в чем…

– Утухни. Это твои жена с дочкой?

– Не смей…

– Я сказал, утухни и отвечай на вопросы, если не хочешь, чтобы я тебе остальные органы в фарш превратил. Это твои жена и дочь? Долгова Марина…

– Да, – быстро перебил Максим. – Это они. Я прошу вас, не…

– Вставайте и следуйте за нами. Живо.

– Моей дочери четыре годика…

– Пяа-а-ать! – не прекращая реветь, завопила Ветка из глубины спальника. – Мне уже пя-а-а-ать!

Суровое лицо офицера на миг оттаяло.

– Поднимайтесь и пойдемте, – сказал он. – У нас приказ доставить вас в Москву.

– Чей? – быстро спросил Долгов.

– Не твое дело! Подъем!

Долгов даже не заметил, как Маринка выскользнула из спальника и, изогнувшись, словно пантера, в мгновение ока очутилась между офицером и ним.

– Вы не получите ни девочку, ни меня, ни мужа, – сипло сказала она, поднимая руки ладонями вверх. Ее лицо посерело и внезапно лишилось всяческой мимики.

В этот момент, наверное, стало жутковато не только Максиму, но и бывалому военному, потому как он машинально отступил на шаг и поднял оружие.

– Маринка, не надо… – прошептал Долгов. Он понял, что происходит, когда на барабанные перепонки вдруг навалилась невидимая тяжесть. – Ты же всех убьешь!

– Не всех, – глухо произнесла Маринка.

Горло сдавил спазм, и Максим почувствовал, как воздух сам со свистом входит в легкие. Он в ужасе схватился за грудь, будто мог вытолкнуть его обратно. Вокруг Маринки образовалось марево, сквозь дрожание которого было видно, как попадали в слякоть и забились в судорогах солдаты вместе с бравым командиром.

Давление в сфере продолжало расти.

«Еще минута и – конец», – с какой-то детской обидой подумал Долгов, корчась на шершавом бетоне. Говорить вслух он уже не мог. Перед глазами поплыла красная муть. В горле что-то противно заклокотало.

– Мама, хватит, – разнесся где-то в невообразимой вышине Веткин голос. Далекий и чистый, как церковный перезвон в поле. – Мама, не надо.

Тяжесть спала так неожиданно, что Максима выгнуло дугой. Он даже не сразу сообразил, где находится. Когда же смог наконец сесть, обнаружил, что из носа у него течет кровь, и весь рот заполнен тягучей слюной.

А в ушах до сих пор стоял этот кристальный голос дочери: «Мама, хватит…»

Долгов высморкался красными соплями, вытерся рукавом куртки и посмотрел на Ветку.

Девочка стояла, обхватив ногу Маринки одной ручонкой, и терла заплаканные глазки кулачком. Словно и не было минуту назад воздушного пресса, чуть не вышибившего дух из матерых спецназовцев.

Солдаты тем временем приходили в себя. Они крутили головами, пытаясь понять, что произошло, и почему вдруг все вокруг померкло и превратилось в вязкий атмосферный кисель. Офицер, пошатываясь, подошел к Маринке и очень громко сказал:

– Скорее, пойдемте! Этот коллектор связан с заводом экспериментальной химии! Видали, как прихлобучило? Они здесь опыты какие-то проводят, даже местных жителей выселяли подальше… В любую минуту может снова долбануть! Пойдемте, нужно торопиться! Мы не причиним ни вам, ни вашим родным вреда!

Из-под каски у него стекали по щекам две струйки крови. Похоже, он погано слышал собственный голос, раз так орал.

А еще капитан – Максим наконец разглядел его погоны – не понял, что виной резкого увеличения давления была вовсе не близость засекреченной химической фабрики.

Виной тому была Маринка – второй привратник Земли, в которой тоже пробилось зерно далеких, неведомых хозяев.

Если Долгов мог создавать фронт сверхнизких температур, то она открыла в себе способность управлять давлением окружающей среды. В ней отразилась непомерная тяжесть чужого неба…

Час от часу не легче…

Максим поднялся на ноги и взял бледную как мел Маринку за трясущуюся руку. Она содрогнулась и стиснула его пальцы до хруста, заставив ойкнуть.

Солдаты уже окончательно оклемались и теперь озлобленно зыркали по сторонам в поисках виновных в их неожиданной контузии. Но кроме стонущих от произошедшего перепада давления меченых, вяло квохчущих кур и бездыханного тела Рубленого, лежавшего возле сточной канавы, в помещении никого не было.

– Марина, – мягко спросил Максим, – ты в порядке?

– Мы никуда не пойдем с этими убийцами, – пролепетала она. И лишилась чувств.

Долгов и капитан едва успели подхватить ее под руки. Ветка, так и не отпуская ноги матери, снова заплакала.

– Бери дочь на руки! – приказал капитан Максиму. – Хер ли вылупился?! Хватай ее и бегом за мной! Или тебя вырубить? Шершень, ну-ка помоги!

Один из солдат забросил карабин за спину и, отпихнув Долгова, подхватил Маринку под мышку с левой стороны.

Вдвоем с капитаном они потащили ее в темноту тоннеля, к выходу из коллектора.

– Папа! – оглушительно завизжала Ветка, когда ее наконец отцепили от Маринки. – Папа! Куда они маму забирают?!

Сопротивляться вооруженному спецназу Долгов не смог бы даже в самых смелых фантазиях. А применить фантастическую способность привратника не получалось – треклятый лед возникал на руках по какой-то собственной прихоти, никоим образом не связанной с сознательными желаниями Максима. Поэтому в сложившейся ситуации самым благоразумным и безопасным было подчиниться капитану. «За» говорил еще и тот факт, что до сего момента, кроме пары болезненных ударов по ребрам, военные не причинили ему никакого вреда. Семье – тоже.

Торик, правда, говорил, чтобы…

К черту! К черту Торика и всех остальных! Хватит думать чужими мозгами и жить навязанными советами!

Все эти мысли промелькнули в голове Долгова за долю секунды.

И он принял единственно верное в тот момент решение: подхватив вопящую и царапающуюся Ветку, быстро зашагал вслед за капитаном.

По бокам тут же пристроились двое спецназовцев. Один освещал фонарем путь, а другой водил карабином из стороны в сторону, заставляя алую точку целеуказателя скакать по головоломной траектории.

– Па-а-ап! – изо всех сил голосила Ветка. – Куда ты меня тащишь? Где мама?! Куда мы идем? Папа, остановись!

– Дочка, не ори! Успокойся! Мама здесь! Ее дяди несут! Совсем-совсем рядом! Вета, перестать сейчас же!.. Эй, капитан! Капитан, слышишь меня? Притормози-ка!

– Утухни. Некогда.

– Я тебе сейчас глаза выгрызу! Стой!

Капитан остановился. Луч фонаря высветил бесцветное лицо Маринки.

– Ма-амочка! – с новой силой завизжала Ветка, свисая с плеча Максима. Вдруг она замолчала и очень тихо спросила: – Она умерла, да?

– Нет! – нервно усмехнувшись, сказал Долгов, гладя дочь по растрепанным волосам. – Конечно же, нет, Ветулечка! Вот, потрогай мамину щеку! Чуешь, она теплая… Просто мама заснула, понимаешь!

– Ты врешь, – не своим голосом произнесла Ветка, осторожно трогая лицо матери ручонкой. – Она не запнула. Она не пит. Ты врешь.

Остаток пути до выхода девочка провела в пугающем Максима молчании. Она даже не всхлипывала, безвольно болтаясь на его плече.

Только когда впереди послышался гул вертолетных турбин и глухие хлопки выстрелов, Ветка сказала:

– Все рюкзаки забыли. И еду. И огонь. Теперь и мы умрем.

– Ну что ты, детка! Огня-то нам как раз на всех хватит. Еще и правнукам останется, – непедагогично пошутил капитан, вынося с помощью солдата Маринку на освещенную вертолетными прожекторами площадку.

Как только Долгов выбежал с Веткой наперевес из тоннеля, на него сразу обрушился целый шквал звуков. Стрекот автоматов, вой турбин, крики и матерщина солдат, какой-то гадкий металлический скрежет, от которого все тело немедленно покрылось мурашками…

В лицо сыпанула ледяная крупа, заставив Максима прищуриться, – февральская метель набирала силу, чтобы к утру обернуться настоящей пургой.

Он снял дочку с плеча и прижал к груди. Инстинктивно пригнулся и поспешил к призывно машущему рукой капитану.

Снег вокруг тяжелого штурмового «Вьюнка» был снесен в стороны работающим на холостом ходу несущим винтом.

А чуть в стороне от вертолета шел ожесточенный бой.

Несколько спецназовцев в полной выкладке вели огонь по невидимому отсюда противнику, укрывшись за естественным бруствером неглубокого оврага. Они лупили сразу из пяти или шести стволов. По дальнему краю вытянутой в форме запятой поляны метался луч прожектора. Максим не сразу понял в круговерти белесой мглы, что в темном небе кружит еще один геликоптер. Только когда раскатисто заухала авиационная пушка и сверху посыпались желтые стрелки трассирующих пуль, стало ясно, что по неприятелю открыли огонь еще и с воздуха.

– Товарищ капитан, – крикнул запыхавшийся сержант, подбегая и дергая заевший затвор «калаша», – товарищ капитан, сектанты атаковали нас, когда вы уже внутрь ушли…

– На хрен сектантов! – проорал капитан, отключая свой прибор ночного видения. – Прикрывайте нашу «вертушку», пока мы не уберемся, а потом сами отходите к северу. Там, на шоссе, вас транспорт подберет. Километра два-три! Строго на север. Понял?

– Так точно! – Сержант наконец справился с затвором – заклинивший патрон отлетел в сторону. – Разрешите приступить?

– Давай-давай, Пашка! – нетерпеливо мотнул головой капитан. Обернулся к своим солдатам и скомандовал: – Двое за мной, в штурмовик! Остальным примкнуть к группе прикрытия сержанта Ломейко! Живо!

Когда Максим взбирался на оказавшейся неожиданно высоким борт ревущего «Вьюнка», возле его ног взметнулись конусы мерзлой земли. Пули прошли в нескольких сантиметрах от лодыжки. Он чуть не выронил Ветку и с удвоенной силой принялся подтягиваться, держась одной рукой за какую-то студеную железяку. Сверху нещадно давил мощный поток воздуха от основного винта, забираясь под одежду и знобя тело.

– Ну-ка, о-о-п-па… – Один из солдат подхватил его за шиворот грязной куртки и легко, словно котенка, втянул внутрь.

В брюхе «Вьюнка» было тесно, но светло.

В углу от мелкой вибрации корпуса дребезжал цинковый ящик с боеприпасами. На скамейке валялся целый ворох окровавленных бинтов и пустая картонная упаковка из-под промедола.

– Спасибо, – выдохнул Долгов, разгибаясь и с удивлением узнавая втащившего его бойца. Именно этот верзила двадцать минут назад чуть не переломал ему пинками все ребра. Осторожно поставив зажмурившуюся Ветку на железный пол, Максим громко повторил: – Спасибо тебе огромное, козел…

Солдат снял каску и осклабился во всю харю. Проорал, стараясь перекричать усилившийся рев турбин:

– Обращайся в любое время! Меня Василием зовут! Разведка тебе всегда подсобит, мазут!

Вертолет ощутимо качнуло.

«Военная разведка, – подумал Долгов, помогая капитану уложить бесчувственную Маринку на неудобные носилки. – А может, федералы? Ни хрена себе! Это серьезно! Ну, Торик! Накаркал, блин! Видать, нас уже…»

Додумать он не успел.

К открытой двери подбежал человек в грубом сером комбезе, совсем не похожем на спецназовские камуфляжи. Он бросил внутрь «вертушки» какую-то железяку и вдруг прокричал:

– Храм человеческий спасти. Бездну, геенну огненную отвести. Цербе…

Очередь из автоматического карабина буквально впрессовала его в землю. Солдат, представившийся Василием, откинул дымящийся ствол и упал на пол, смешно размахивая руками, будто хотел вымести мусор.

– Твою мать! Граната…

– Э?

– Сволочь!

– Ну?!

– Есть!

Он наконец нащупал «лимонку» и с неистовой силой швырнул ее за борт, в стылую метель.

– Взлетай, бл…

Шарахнуло так, что одно из стекол в кокпите ссыпалось блестящей лавиной прямо на пилота. По борту пробарабанил град осколков. Несколько из них дзенькнуло совсем рядом.

«Вьюнок» словно бы встряхнули и поставили на место. «Вертушка» стала заваливаться на левый бок, но пилот уже дал максимальную тягу на несущий, поэтому равнодействующая получилась абсолютно непредсказуемая. Машина чуть было не потеряла управление…

Долгов до взрыва все же успел упасть и прижать к себе Ветку. Теперь он тряс головой и с нездоровым интересом оглушенного наблюдал, как носилки с Маринкой поехали по полу от перекоса вертолета и несильно стукнулись о каркас скамейки у левого борта.

Ветка часто дышала, но не плакала.

Максим уперся ногой в приваренный к стенке стальной штырь, худо-бедно фиксируясь. Затем вывернул шею и посмотрел в проем так и оставшейся открытой двери. Там зиял лишь квадрат непроглядной тьмы, из которого хлестал морозный ветер.

Пилот наконец сумел выровнять машину. Капитан сразу же поднялся на ноги.

– Все целы?

– Меня зацепило, но, кажись, несильно. И навылет, – продолжая почему-то мерзко щериться, крикнул широкоскулый Василий. Он обеими руками держался за ногу, чуть ниже колена. На штанине расползалось бурое пятно.

– Жгут наложи. В Москве промоешь! – без лишних сантиментов скомандовал капитан. – Совсем эти сектанты ох…

– Командир! В центральное? – перебил его второй пилот, выглянув из-за кресла и сняв наушники.

– Да!

– Давление масла падает! Наверное, осколок в систему угодил! Дотянуть бы. Хорошо, что лопасти не посекло…

Капитан подошел к двери, придерживаясь за поручень, и, поднатужившись, наконец захлопнул ее. Стало чуточку тише.

Максим поддерживал рукой Маринкину голову и гладил ее по щеке, которая уже не казалась такой бледной. Ветка маленьким комочком приютилась рядом на конвульсивно вздрагивающем полу.

«Вьюнок» набрал высоту и вошел в зону небольшой турбулентности.

– Вот, возьми. Укрой жену. – Капитан подошел к Долгову и протянул ему сложенный вчетверо кусок брезента. – Чистой одежды нет. До Москвы потерпите. – Он подумал, снял с себя куртку и аккуратно положил ее на вздрогнувшую Ветку. – Пока хоть так…

– Спасибо. – Долгов развернул брезент и осторожно набросил на Маринку. Потом укутал дочь в пахнущий потом, но теплый офицерский бушлат. – Знаешь, капитан, а я ведь уже слышал эти слова… Про геенну огненную, церберов… Или как там?

– Повезло вам, что мы быстрее их вас взяли. А то бы сейчас мозгов своих не собрал по всей той смрадной канализации. Они ведь уже сутки назад на ваш след вышли.

– Но чего им… – Максим осекся. – Кто они вообще такие?

– Секта. Безымянные, – пожал плечами капитан. Снял каску с прицепленным блоком ночного видения и неожиданно улыбнулся: – Мне, по большому счету, похрен и на них, и на вас. Я приказы командования выполняю.

Долгов опустил голову, прижимая к себе жену и дочку.

Вертолет вывернул из зоны турбулентности и понесся над верхушками сосен, сметая с них потоком нисходящего воздуха снег.

Пилот взял курс на Москву.

– Мама точно не умерла? – через минуту спросила Ветка.

– Нет, – шепнул Максим ей в самое ушко, позволяя себе закрыть глаза. Веки охотно сомкнулись. – Мама жива.

– Пурумкает?

– Да, Ветка… Пурумкает…

Девочка прерывисто вздохнула, дунула снизу вверх на свою растрепанную, давно не стриженную челку и неожиданно громко чихнула от терпкой вони потного капитанского бушлата.

Но Максим не услышал.

Он спал, крепко обняв свою семью.

На круглой крыше центрального здания Главного разведывательного управления располагалась вертолетная площадка с гигантской буквой «H», нарисованной фосфоресцирующей краской. На нее и приземлился «Вьюнок», подняв настоящий снежный тайфун.

Маринка пришла в себя, когда подлетали к непривычно пустынной ленте МКАДа, и, не разобравшись в ситуации, запаниковала. Долгов с трудом разодрал глаза и попытался успокоить жену, но не тут-то было. Она уже поняла, что находится на борту летящего вертолета, и завелась не на шутку: чуть ли не с кулаками бросилась на капитана, разбудила Ветку, потребовала немедленно посадить чертову тарахтелку и отпустить ее с семьей на все четыре стороны.

Долгову пришлось чуть ли не силой вернуть все еще слабую жену на носилки. Он уговаривал ее не беспокоиться, объяснял, что капитан и солдаты – хорошие люди, что они рисковали жизнью ради нее, что всем им грозила смертельная опасность в лице фанатиков-сектантов…

Через несколько минут Маринка взяла себя в руки, но ярость и гнев не исчезли бесследно. Они превратились в тихую злость, что было немногим лучше. Она обняла Ветку, отвернулась к стенке, неудобно скукожившись на брезенте носилок, и до самого приземления не произнесла ни звука, излучая почти осязаемые волны раздражения, брезгливости и ненависти ко всему сущему.

Когда Долгов помогал ей спуститься на упругое покрытие вертолетной площадки под сбрасывающим обороты винтом, она была чернее тучи. Ветке, видимо, передалось настроение матери, и она тоже молчаливо хмурилась, кутаясь в огромный бушлат.

– И куда нас притащили? – злобно поинтересовалась Маринка у капитана.

Он промолчал, одарив ее суровым взглядом.

– Очень вежливо, – надменно бросила Маринка. – Вы позор русского офицерства.

– Она специально меня провоцирует? – спросил капитан у Максима.

– Думаю, да.

– Ясно. А то я уже хотел ее с крыши сбросить.

Долгов промолчал. После короткого, неспокойного сна произошедшие менее часа назад события казались каким-то полуреальным кошмаром. В голове крутились плохо прорисованные образы оборванцев, меченых, спецназовцев, куклы-сектанта с гранатой, желтой паутины следов от трассирующих пуль в небе, квохчущих кур, тонких кровяных потеков из ушей…

– Следуйте за мной, – сказал капитан и зашагал к будке, ведущей внутрь здания.

За ним заковылял, подволакивая ногу, Василий. Он опирался на плечо второго солдата, бывшего с ними в вертолете, – рослого чернобрового кавказца. Из кокпита выбрались оба пилота и тоже побежали в тепло, придерживая под мышками шлемы.

На Максима и Маринку с прижавшейся к ноге дочкой никто из них даже не оглянулся.

Все верно. Им похрен. Они приказы выполняют.

Сказано – доставить целыми и невредимыми? Доставили. С крыши двадцатиэтажного здания объекты вряд ли куда-нибудь денутся. А как же предупреждать попытки самоубийства? Да плевать! Такого приказа не поступало. Массивные лопасти несущего винта замерли. И вокруг осталась только пурга, швыряющая в лицо колкий льдистый песок. Свет мощных динамических прожекторов, прикрепленных по периметру крыши, был направлен в мглистое небо. Толстые лучи скользили из стороны в сторону, рассекая снежную муть, и изредка выхватывали продолговатое пятнышко фюзеляжа патрульного «Вьюнка», барражирующего на средней высоте.

Далеко внизу виднелись похожие на кляксы россыпи огоньков наполовину разрушенной Москвы.

– Не стоять же здесь вечно, – как бы оправдываясь, сказал Максим и, обняв сердитую Маринку за хрупкие плечи, потянул ее к входу в здание.

Капитан терпеливо ждал их внутри, возле КПП.

Тут все было очень серьезно: рентген-просветка, сканер радужки, система магнитной идентификации табельного оружия и спецсредств, анизотропные бронестекла, прозрачные лишь с одной стороны, и трое охранников в штатском. Ребята не отличались выдающейся комплекцией коммандос, но стоило разок взглянуть им в глаза, и становилось понятно, что таким вовсе не понадобится гора мышц, чтобы порвать тебя на лоскуты в течение нескольких секунд.

– Пропусти их по коду «Квинта», – приказал капитан начальнику охраны.

– Прошу вас, проходите сюда, – холодно улыбнулся невысокий мужичок лет сорока в сером пиджачке. – Нет-нет, постойте. Сначала гляньте вот в этот приборчик.

Долгов посмотрел в черный провал сканера радужки, ожидая вспышки, мерцания или еще какого-то эффекта. Ничего.

– Благодарю. И вы тоже, – обратился начальник охраны к Маринке. – Замечательно. А теперь девочку приподнимите…

– Да ты что, собака, не видишь, в каком мы виде? – взорвалась Маринка. – Ребенок замерз! Голодный и…

– Приподнимите девочку, пожалуйста, – не изменив ни на йоту тона, повторил мужичок.

Долгов успокоительно погладил взбешенную Маринку по руке и, подхватив Ветку под мышки, поднял ее на нужный уровень.

– Не зажмуривайся, Вета.

– Очень хорошо, – кивнул начальник охраны, внося в базу новые данные, поступившие со сканера. – Теперь проходите по этому коридору. Всего наилучшего.

– Кровопийца! – ввинтила Маринка, демонстративно показав средний палец. На рентгеновской картинке это выглядело весьма забавно.

Двери лифта, как ни странно, открылись сразу, как только капитан приложил палец к сенсору. Будто все это время здесь ждали гостей-полуночников.

Счетчика этажей Максим не обнаружил. Но начальное ускорение было приличное, и кабина спускалась добрую минуту. Это могло означать только одно: они оказались гораздо ниже первого этажа.

Выйдя в светлый просторный вестибюль, Долгов удивленно посмотрел на матовую стену в дальнем конце помещения. В ней был единственный проход, воздух в котором дрожал.

– Диэлектрическая изоляция, – соизволил объяснить капитан. – Наглухо защищает нижние ярусы от любых электромагнитных полей. Если у вас есть при себе любые приборы сложнее логарифмической линейки – положите их на этот стол. Мобильники, фонарики, батарейки, зажигалки на пьезоэлементах – все что угодно.

– Да нет у нас ничего, – пожал плечами Долгов. – Фонарик был. И тот остался в рюкзаке. Часы вот только у меня. «Командирские». Снимать, что ль?

– Кварцевые?

– Нет. Чистая механика.

– Тогда не обязательно. Ни у кого, случайно, сложных имплантатов или кардиосистем каких-нибудь нет? – уточнил капитан, бросая на стол шлем, карабин с лазерным прицелом, фонарь и прочее снаряжение. – Иначе закоротит мигом. У нас однажды сотрудник погиб: сердце остановилось.

– В заднице у меня бластер вмонтирован, – не выдержала и огрызнулась Маринка.

Ветка прыснула со смеху и дернула мать за штанину. Мол, чего ругаешься?

– Я вас предупредил, – не отреагировав на подколку, сказал капитан. – Проходите сюда. Не волнуйтесь это обыкновенное ЭМ-поле. Довольно сильное, но никакой опасности для организма не представляет.

– А нейроны ведь тоже на электрических импульсах… – проворчал Максим, проходя сквозь воздушное марево. – У меня мозги не дефрагментируются, случайно?

Капитан, прежде чем последовать за Максимом, наконец отпустил солдат. Он приказал рослому кавказцу проводить раненого Василия в лазарет, а затем разрешил отдыхать до полудня.

За матовой стеной диэлектрика оказался точно такой же вестибюль. А в дальнем его конце – точно такой же лифт. Словно зеркало.

Ни охраны, ни заметных камер слежения. Пустой кессон святая святых национальной безопасности. Или же не все здесь так просто, как кажется?

На лифте они спускались еще минуты полторы.

«Это ж на какой глубине основные помещения находятся? – соображал Максим, пока кабина бесшумно скользила вниз. – Метров сто? Двести? И весь этот подземный бункер окружен непроницаемым для плазмоидов эбонитовым коконом? Или не весь? Они что, за месяц такую дуру отгрохали? Нереально… Хотя от Минобороны и не такого можно ожидать».

Маринка во время спуска молчала. Ветка тоже. Долгов и не приставал к ним, понимая, что они невероятно устали. И вся эта усталость, аккумулировавшаяся в течение долгих недель скитания, теперь прорвалась наружу в одночасье.

Дальше было блуждание по бескрайнему лабиринту коридоров, в которых лишь изредка встречались люди. В основном в форме, хотя пару раз Максим видел и штатских, с любопытством оглядывающихся на «бомжеватую» компанию.

Двери, двери, двери, затемненные стекла, турникеты, лестницы, повороты, развилки и перекрестки… Минут через десять Максиму стало казаться, что капитан водит их кругами. Возможно, так и было – точно не определишь. Ведь везде их окружали одинаковые светло-зеленые стены, покрытые полимерными обоями, одинаковые полы с серым ковровым покрытием, одинаковые люминесцентные лампы, одинаковые красные гвоздики, перечеркнутые мечом и булавой – эмблемы ГРУ… Лишь один раз окружающая обстановка изменилась, когда капитан провел их мимо большого прозрачного стекла, на котором мерцала фосфором надпись: «Ситуативный центр». В открывшемся взору помещении за этим стеклом царила самая настоящая суета, напомнившая Долгову почему-то ЦУП, каким его изображают в голливудских фильмах во время старта космического корабля. И снова – эмблемы, повороты, лампы… Ни связи, ни докладов командованию – ничего…

И вот, когда Ветка уже начала хныкать, а Маринка, судя по испепеляющим взглядам, готова была проломить капитану череп – благо не нашлось рядом подходящего инструмента, – он остановился возле одной из дверей-клонов и приложил палец к неприметному сенсору.

– Дежурный, – ответил невидимый динамик из стены.

– Капитан Ропотюк, – ответил капитан, устало глядя на светло-зеленые обои.

– Да вижу, что не кенгуру, – усмехнулась стенка. – Чего в бомжа-то вырядился?

– У себя? – не реагируя на сарказм, спросил капитан.

– У себя. Ты бы еще пораньше приперся. Поспать, блин, людям не даешь… – проворчала стенка.

– Открывай. Код «Квинта».

– Твою мать… Чего сразу-то не сказал?

Щелкнул замок. И ручка двери засветилась изумрудным.

– Заходите. Вас ждут, – сухо сказал капитан и, не попрощавшись, пошел прочь.

Он не обернулся.

Он просто выполнил приказ.

После того, как единственный его сын – Сашко – сорок дней назад погиб в Карелии, капитан спецназа ГРУ Денис Ропотюк лишь выполнял приказы – остальное казалось каким-то несущественным, лишним в этой жизни.

Остальное – потеряло смысл.

То скупое, предновогоднее сообщение навсегда сломало участвовавшего в десятках боев командира…

…Необычное явление российские метеорологи зафиксировали прошлой ночью в Карелии. Кратковременная магнитно-термическая вспышка, в результате которой был в буквальном смысле слова выжжен круг трехкилометрового диаметра…

…к сожалению, оказался застрявший автобус с группой студентов, направлявшихся на отдых к побережью Баренцева моря…

«Надо бы помянуть. Сегодня – сорок дней», – отрешенно подумал капитан, бредя по бесконечному серо-зеленому коридору мимо одинаковых запертых дверей.

Генерал надел очки и внимательно посмотрел на переступившую порог троицу.

Мужчина лет тридцати пяти – сорока, роста выше среднего, с правильными, но не особенно запоминающимися чертами лица, скрытыми сейчас за коркой грязи и крови.

Одет в плотные штаны, изодранный теплый свитер и перепачканную куртку непонятного цвета. На ногах – высокие ботинки.

Симпатичная миниатюрная женщина, младше своего спутника лет на пять. Черные волосы спутаны, лицо бледноватое, изможденное, руки испачканы по локоть в какой-то застывшей бурой массе. На ней – пуховая кофта, непромокаемый утепленный комбинезон и сапоги без каблуков.

И маленькая девочка. Копия матери. Эту кроху генерал видел впервые, хотя заочно – по досье – уже познакомился. Чумазые щечки, краснющие усталые глазенки, в которых застыло любопытство напополам с обидой. На плечи девочки наброшен громадный для ее габаритов армейский бушлат. Он накрывает все тельце, а края волочатся, словно мантия…

– С днем рождения, Вета, – выдавил генерал, чувствуя, как комок в горле с трудом позволяет протолкнуться словам. – Ведь у тебя сегодня юбилей?

– Чего? – недоверчиво переспросила девочка.

– Тебе пять лет исполнилось, правильно?

– Ну…

– Это – первый юбилей.

– А вы откуда знаете, что у меня день рождения? – не сдавалась она.

– Я? – Генерал на миг смутился. – Я подглядел в книге твоей судьбы.

– Враки, – тут же разоблачила его девочка. – Судьбы нет. Мам, кто этот дядька?

Мужчина и женщина смотрели на генерала, как на призрака.

– Судьба, видимо, есть, Ветка, – наконец произнесла женщина и вдруг бросилась к генералу, завизжав, как первокурсница: – Николай Сергеевич!

Следом за ней к столу рванулся и мужчина.

Пимкин едва успел встать им навстречу – оба уже висели на его шее, пачкая парадный мундир своими замаранными шмотками.

– Родненькие, – зашептал генерал, не сумев подавить естественный взрыв эмоций. Слишком много воспоминаний навалилось на него в одно мгновение. – Родные мои… Выжили… Как же вы повзрослели… Родненькие… А я, болван старый, думал – сгинули вы там, на этом проклятом Марсе…

Ветка смотрела широко раскрытыми глазами, как родители обнимаются с незнакомым дядькой, совсем забыв про нее, и соображала, что же по этому поводу стоит предпринять. В конце концов она решительно подошла к столу, сбросила тяжелый бушлат на пол и требовательно подергала мать за штанину.

– Ветенька, милая, это Николай Сергеевич! – не сдерживая давно рвущихся из души рыданий, пробормотала Маринка. На ее лице не осталось и следа от недавней злости. – Дядя Коля! Он хороший! Он наш друг!

– Родители, – серьезно сказала Ветка, – даже дядька знает, что у меня день рождения! Где мой тортик?

Максим захохотал.

Одновременно заразительно и страшно, потому что этот безудержный смех был абсолютно неуместен. Он брякнулся в чем был на обитый дорогой тканью стул и зашелся в настоящем припадке гогота, колотя ладонями по коленям.

– Почему папа смеется? – обиженно спросила Ветка.

– Он радуется, – криво улыбаясь, соврала Маринка.

Через минуту Долгов заткнулся и размазал по щекам выступившие от смеха слезы. Теперь он почувствовал себя окончательно опустошенным. На двести процентов. Это был рубеж, дальше которого либо кончается нервотрепка, либо начинается безумие.

– Я в порядке, – сказал он. – Всё. Отпустило. Только жрать охота. И помыться бы… Как вы нас нашли, Николай Сергеевич?

– Вы что же, с самого вторжения по лесам бродите? – вопросом на вопрос ответил Пимкин.

– Почти.

– Идиоты. Ребенка бы хоть пожалели.

Генерал одернул китель и вдавил кнопку интеркома.

– Дежурный! Срочно сюда бригаду медиков! И торт!

«Есть! Бригаду медиков и… что?» – недоуменно донеслось из динамика.

– И торт! – взревел генерал. – Ты что, оглох?! Или забыл, что такое торт?

«Есть – медиков и торт!»

Дежурный отключился.

– Значит, так, – сказал Пимкин. – Завтра вас примутся трясти наши эксперты, ФСБ и прочие крючкотворы. С таким раскладом, к сожалению, ничего поделать не могу – правила. До этого – ешьте, спите, отдыхайте.

– Николай Сергеевич, мы через два дня должны были с ребятами встретиться, – садясь на стул рядом с мужем, проговорила Маринка. – Ваши солдафоны нас ведь силой сюда притащили. Я, конечно, рада увидеть вас, а не кого-то еще, но… сами поймите. Хоть бы намекнули.

– Доложили мне уже о твоем безобразном поведении во время операции, гражданочка… Так вот. Если бы не мои, как ты выразилась, солдафоны, то вы бы сейчас уже были хладными трупами. Так что вы им еще ящик водки при случае поставите с благопристойным закусоном. Это раз. И два. Что касается ребят ваших горемычных… то они уже давно здесь.

– Торик? – отваливая челюсть, вскрикнул Долгов. – Герасимов? Юрка?

– Они самые. Чего ты удивляешься? Их вчера еще доставили. Это вас, партизан недобитых, пришлось по канализациям отлавливать. Они-то хоть в приличных местах ныкались. Герасимов с Ториком, так те вообще в Нидерланды слинять умудрились. Ренегаты. Тьфу…

– Где они? – нахмурился Максим. – Прикажите, пусть сюда придут.

– Придут, придут, всему свое время, – проворчал генерал и внезапно усмехнулся: – Ну и везучие же вы все, сукины дети! Почти месяц шляться и не попасться плазмоидам! Этих каскадеров ведь тоже не пометили!

– Это же замечательно!

Зажужжал зуммер.

– Да, – вдавливая кнопку, ответил Пимкин.

«Медбригада по вашему приказанию прибыла, – отрапортовал дежурный. Потом собрался с духом и добавил: – Торт тоже».

– Торт тащи сюда, медики пусть ждут в приемной.

Генерал прервал связь.

– Меня иногда мучают подозрения, что кто-то двигает нас, как фигурки, играет в увлекательную стратегию, – задумчиво проговорил он. – Так все складывается замысловато… Ну да ладно. Диспозиция следующая. Сейчас мы символически отметим юбилей вашей симпатичной дочки. Потом уважаемые барышни пройдут первичное медобследование и отправятся чистить перышки и спать, а ты, Долгов, расскажешь мне все с самого того момента, как вас запулили на орбиту шесть с лишним лет назад. Очень обстоятельно и подробно. И под детектором лжи. Уж не обессудь.

– Товарищ полко… кхм… генерал-лейтенант, смилуйтесь! – Максим скорчил жалостливую физиономию. – А может, я тоже сначала мыться и спать, а потом уж…

– Перебьешься… привратничек.

Сердце Долгова екнуло в такт деликатному стуку в дверь.

«Что ж, – подумал он, – все верно. Ребята уже обо всем поведали. Тайное становится явным, сложное – простым».

– Войдите, – разрешил генерал.

В кабинете появился майор с подносом, на котором красовался настоящий ароматный «Наполеон», сочащийся кремом, и четыре чашки чая. И где только за пять минут умудрились раздобыть такую вкусность?..

Из Веткиных глазенок махом выветрилась вся сонливость.

– Пур-р-рум, – плотоядно проурчала она.

– Благодарю, офицер, – кивнул Пимкин, принимая поднос. – Долгов, чего расселся? Ну-ка бери нож и режь торт. Хотя знаешь что… – Он посмотрел на ладони Максима, покрытые слоем грязи и черт-те чем еще, и брезгливо сморщился. – Давай-ка я лучше сам. Майор, постой. Проводи всех троих в приемную, пусть руки вымоют. И проследи, чтоб каждый – по три раза минимум!

– Есть!

– А тебе, Долгов, прежде чем мы сядем беседовать о ваших бравых похождениях, я, пожалуй, дам минут сорок, чтобы выпариться в сауне. Воняет, прошу прощения, как от кобылы при месячных.

– У вас и сауна имеется? – вставая, хмыкнул Максим. На поднос он старательно не смотрел, чтобы не захлебнуться слюной. – Я, грешным делом, подумал, что здесь есть только лифты без указателей этажей да двери, похожие одна на другую как две капли воды.

Генерал снял очки и убрал их в футляр. Взял нож, покрутил блюдо с тортом, примериваясь, и прокомментировал:

– Здесь все есть. Это ГРУ, мазут.

Долгову оставалось лишь в очередной раз удивиться, как это дурацкое флотское словечко прижилось в профессиональном жаргоне военной разведки.

Глава шестая

Егоров заявился в кабинет позже всех и со следами насильственной смерти на лице. Со слов генерала, накануне этот хмырь не на шутку напился и был взят спецназом в состоянии балласта. Под Казанью.

С Долговым Юрка поручкался и обнялся довольно вяло и, попросив «не кантовать его всенощно», устроился на краю кожаного диванчика в позе эмбриона. Пробормотал:

Мерзлявыми щелями Испещрена стена, Она, Стена, Испещрена Щелями…

После чего благополучно заткнулся.

– И что вы нынче планируете делать? – спросил Герасимов у генерала, продолжая прерванный спор. – С резонансными пушками наперевес в атаку на плазмоидов пойдете? Или нас в качестве живого щита выставите? Теперь все карты открыты.

– Не говори глупостей, Герасимов, – ответил Пимкин, сидя во главе длинного овального стола. – Половина колоды еще рубашкой вверх лежит. К примеру, вот тебе вопросик: почему плазмоиды вообще напали на нас?

– Хватит заниматься словоблудием, товарищ генерал. Простите за прямоту, – проворчал Фрунзик. – Причины теперь никого не интересуют. Следствиями заниматься нужно, раз уж вы нас вместе собрали. Кстати, Максим, какая способность у Маринки?

– Давление, – откликнулся Долгов. – По крайней мере я видел, как она устроила воздушный пресс в коллекторе. У меня даже кровь пошла носом.

– Понятно. Значит, у Маринки – давление. У тебя – низкие температуры. Торик – телекинез. А мое приобретение, получается, самое бестолковое… Поглощение света. Да уж, блин. Привратнички новоявленные. Сраное воинство Христово.

– Не богохульничай, – строго сказал Пимкин.

– Вам хорошо, – простонал Егоров с диванчика. – А я, как обычно, не при делах остался. Белая ворона…

– Скорее – бухая сорока, – огрызнулся Фрунзик, потрепав вислую мочку уха. – Проявится еще твоя способность. Не зюзи.

– Кстати, – не унимался Юрка, – если мы после Марса стали… ну как эти… как привратники вроде… Стало быть – я теперь бессмертный, что ли?

– А ты проверь, – злобно фыркнул Герасимов. – Вскройся. Или с моста сигани.

– Не, ну на фиг…

– Вы понимаете, что они вот-вот отмочат нечто совершенно непредсказуемое? – вдруг спросил Торик, персонально ни к кому не обращаясь. Он сидел у дальнего угла стола и выглядел даже инфернальней, чем обычно. Армейский прикид дико сочетался с его растрепанной черной шевелюрой и взглядом с проблесками шизофрении.

– Почему они должны отмочить что-то именно теперь? – нахмурился генерал.

– Они собрали нас пятерых вместе.

– Это я вас вообще-то собрал.

– Кто знает, кто знает.

– Слава, перестань нагонять страху, – попросил Долгов. – Без твоих интеллектуальных заковырок тошно.

Пимкин встал и прошелся возле аквариума, встроенного в стену релаксационного кабинета, где они собрались, чтобы обсудить дальнейший план действий. На совещании присутствовали только те, кто был в курсе настоящего статуса пятерых привратников. Они сами, за исключением Маринки, которая осталась с Веткой в медблоке, генерал и полковник Волкова. Всю видео– и аудиозаписывающую аппаратуру они отключили. И на всякий случай врубили несколько постановщиков помех последнего поколения. Возможность прослушивания была сведена к минимуму.

– Торик, скажи-ка мне вот что… – начал генерал, снимая очки и потирая двумя пальцами переносицу. – Какие у тебя есть предположения?

– Не понял, – ответил Торик. – Что именно вас волнует? – Ну-у… Все волнует. Я ведь твою гениальную натуру знаю. Ты всегда на два хода вперед планируешь и держишь на чердаке пару-тройку сумасшедших идей и гипотез, иные из которых оказываются полезными. Что, ты думаешь, нам стоит делать дальше?

Святослав, продолжая смотреть в одну точку, изрек:

– Я не вполне доверяю полковнику.

Волкова даже не сразу поняла, что речь идет о ней.

– А я тебя не спрашиваю, кому ты тут доверяешь! – сердито сказал Пимкин. – Позволь мне устанавливать уровень допуска и степень доверия! Я хочу знать, что у тебя на уме.

– Бабы, – невпопад прогундосил Егоров, отхлебывая минералки.

– Если вы и впрямь сумели уничтожить несколько плазмоидов из барионно-резонансного оружия, то могу посоветовать, как можно скорее поставить на поток его производство, – промямлил Торик.

– Без тебя знаю, – хмуро сказал генерал. – Но ты же прекрасно понимаешь, что это не выход. Даже если мы перестроим все промышленные мощности планеты на изготовление пушек, нам не победить. Для создания мало-мальски дееспособной армии, оснащенной таким оружием, потребуются годы. А у нас нет этого времени. Плазмоиды саботируют производство, сеют панику среди мирного населения, которое и так уже доведено до ручки, уничтожают целые города. Если они продолжат в таком же духе – через полгода от планеты останутся руины.

– Через три с половиной месяца, – невозмутимо поправил Торик. – В целом ваш прогноз верен. Но есть одна очень существенная частность, которую не учли ваши мегаумные ученые.

– Что за частность?

– Число разумных особей плазмоидов конечно.

Все повернули головы в сторону Святослава. По мере того как значение сказанных им слов доходило до присутствующих, в кабинете постепенно устанавливалась тишина. Наконец все звуки затихли; осталось лишь сопение задремавшего Егорова.

Максим в принципе был готов к очередному откровению от Торика. Но тот каждый раз умудрялся преподнести информацию так неожиданно и метко, что не удивиться было трудно.

– То есть как… конечно? – тупо переспросила Волкова, впервые с самого начала разговора подав голос.

– Вам объяснить семантику слова «конечно»? – недружелюбно осведомился Торик.

– Слав, хорош паясничать! – осадил его Фрунзик, пригладив свои белые волосы. – Выкладывай. Мы тут не в шарады играем, в конце концов! И почему ты мне раньше не сказал?

– Ты не спрашивал, – хладнокровно пожал плечами Торик. – Число разумных особей плазмоидов конечно потому, что они не могут размножаться.

И снова Долгов услышал, как его мозги скрипнули, переваривая новую порцию парадоксальных откровений Святослава.

– Постой-ка, – резонно возразил генерал. – А как же быть с огненными шарами, обрушившимися в ночь вторжения на многие города? Их же было несметное количество? А шаровые молнии за час до этого? Неужто плазмоиды позволили себе так вот махом бросить на гибель миллионы, если они дорожат каждым? Что-то не клеится.

– Я, кажется, по-русски сказал: они не могут воспроизводить разумных особей. Те раскаленные малютки, что посыпались тогда с неба, – всего лишь немыслящие отбросы, коих плазмоиды могут наплодить сколько влезет. Разумные индивиды – крупнее. Начиная примерно от одного метра в диаметре. Меньший объем не позволяет создать мыслящее существо из плазменных структур, где каждая частица, грубо говоря, постоянно связана с любой другой. Между прочим, генерал, ваш парень… как его… Буранов, он практически допер до этого. Я с ним еще вчера перекинулся парой словечек – светлая голова. Ему не хватило лишь некоторой свободы мышления, а в остальном…

– Стоп! Стоп! – Генерал предупредительно выставил вперед ладони. – Слава, сколько этих особей? Которые… разумны?

– Не так много. Скорее всего менее десятка тысяч. Но здесь я могу и ошибаться.

– Твою мать… – выругался Пимкин.

– Я прикинул, – продолжил Святослав. – Чтобы их уничтожить при помощи U-резонансного оружия с учетом технического оснащения современной армии и новейших стратегических и тактических методик, понадобится около ста тридцати лет и шесть-семь миллиардов человекоресурсов.

– То есть ни теоретически, ни практически это невозможно, – резюмировала полковник.

– К тому же, если плазмоиды начнут навязывать более агрессивный характер войны, то они вообще в состоянии стереть с лица планеты все живое за три-четыре месяца. Сейчас они просто… э-э… как бы озадачены, что ли… Видимо, осмысляют потерю нескольких особей.

– А ведь верно, – вдруг согласился Пимкин. – Это объясняет то, что они уклоняются от прямых боевых столкновений и ведут тыловую войну.

– Я так понял, Славик, ты клонишь к тому, что теперь вся надежда на нас? – тихо спросил Фрунзик. – На привратников, которые в теории должны охранять человечество от тотального уничтожения?

– Это слишком громкие слова, Герасимов. Никого мы не сможем спасти. Мы совершенно случайно получили дар, к которому не то что не готовы, а который страшен в наших кривых руках. – Торик помолчал. – Ко всему прочему, как ты уже заметил, способности проявляются вне зависимости от нашего желания. Видимо, включается какой-то механизм защиты в экстремальных ситуациях на подсознательном уровне. А кто тебе сказал, что твое подсознание считает угрозу уничтожения Земли опасным?

Герасимов вытаращил красные глаза и не нашелся, что ответить.

– То-то и оно, – неприятно усмехнулся Торик.

Долгов откинулся на спинку стула и заложил руки за голову. «Ну и ситуация, – подумал он. – Безвыходная какая-то».

– Это что же получается? Пат? – словно угадав его мысли, высказала мнение Волкова.

Максиму была симпатична эта подтянутая и, по всей видимости, очень неглупая женщина-гэбист. Он не понимал, отчего Торик так на нее взъелся.

– Если б положение не имело решения, – логично предположил генерал, – то плазмоиды не опасались бы вас, привратников недоделанных.

– И эти фанатики придурочные вдобавок, – согласился Фрунзик. – Чуть не укокошили ведь меня один раз! Что-то за всем этим стоит…

– А вот тут ты прав, – неожиданно кивнул Торик. – Для меня во всей многоходовой партии цели этой организации остаются темной лошадкой. И зря ты употребляешь к ним эпитет «придурочные». Это очень серьезные люди, и они располагают чрезвычайно важной информацией, которая может пролить свет на многие наши вопросы.

– Хорошо бы, – вновь присаживаясь на свое место, вздохнул Пимкин.

– Товарищ генерал-лейтенант, – в лоб спросил Торик, – у вас нет сведений о том, кто руководит Безымянными?

От Максима не ускользнул тот факт, что Пимкин быстро переглянулся с Волковой. Но ответил генерал не сразу, тщательно подбирая слова.

– Слава, тут такое дело… Согласно сведениям, которые мы получили буквально за несколько часов до нашей встречи, корни этой… кхм… секты… уходят так глубоко ввысь – прости за неудачный оборот, – что мне… нам с полковником Волковой… хотелось бы еще раз проверить данные.

Торик стал чернее тучи.

– Скажите, кто, кроме присутствующих здесь, знает о наших способностях? О том, что мы вернулись с Марса не совсем нормальными людьми? – цинично проговорил он.

– Никто. Только Марина. Надеюсь, ей ты доверяешь?

– Ей я доверяю. Вопрос в другом…

Зажужжал сигнал зуммера. Генерал быстро вдавил кнопку.

– Ну?

«Товарищ генерал-лейтенант, дежурный беспокоит. Срочное сообщение из информ-центра».

– Я же говорил, у меня совещание!

«Красный код».

– Да хоть фиолетовый… Ну, что там? Давай быстрее!

«Плазмоиды сняли радиоблокаду! Шесть минут назад появился телесигнал, затем заголосило радио, Интернет! Мобильная связь! Это информационный шок! Вся страна ввергнута в настоящий хаос!»

Генерал отключил коммуникатор, чтобы не слышать противный басок распалившегося дежурного.

– Я предупреждал, что они вот-вот отмочат, – с нездоровым восторгом прокомментировал Торик. – И главное, как изящно. Никакого насилия. Просто убрали информационные заслонки… Идеальный удар.

– Помолчи ты! – рявкнул Пимкин, шарахнув по столу ладонью.

– Чё? – встрепенулся Егоров на диванчике, спросонья не сообразив, где находится. – Хэнк, перестань водку пороть!.. Ой ё… Как башка-то трещит. Который час?

– Час принятия судьбоносных решений, – медленно проговорил генерал.

В дверь опасливо заглянула Маринка.

– Максим, что происходит?

– Где Ветка?

– Здесь. Почему все словно с ума посходили? Что случилось?

– Плазмоиды сняли радиоблокаду.

Маринка наморщила лобик, и через несколько секунд до нее дошло.

– Япона мать…

Дверь слетела с петель так неожиданно, что сидевший ближе всех к входу Герасимов чуть не упал вместе со стулом.

Пимкин даже не посмотрел в сторону шума, словно был давно готов к такому раскладу.

В кабинет ворвались четыре вооруженных морпеха в незнакомой Максиму черно-красной форме и заняли боевые позиции по углам.

Завизжала Ветка.

– Это мятеж? – спокойно осведомился генерал, когда Маринка успокоила дочь.

– Нет, Николай, это всего лишь завершение операции «Квинта», – сказал мужчина в дорогом костюме, переступая через гипсокартонную труху на пороге. В кабинете тут же запахло изысканным терпким парфюмом с древесными нотками.

– Леша, ты рехнулся? – с искренним удивлением вскинул брови Пимкин. – Ты зачем мне дверь испортил? Стучать в детстве не учили?

– Извини, не рассчитал силу стука. Да и хоромы у тебя здесь какие-то хлипкие.

– Ну, они же не рассчитаны на такое вероломное вторжение. – Генерал улыбнулся вошедшему мужчине, и Долгова озноб прошиб от этой улыбки. – Я повторяю вопрос: это мятеж?

– Я повторяю ответ: это завершающая стадия операции «Квинта». И, Николай… при всем уважении к твоим заслугам… все же встань в присутствии своего непосредственного начальника.

– Леша, ты министр обороны – лицо гражданское, – еще медленнее проговорил Пимкин, продолжая сидеть. – Теперь, в военное время, я подчиняюсь только приказам верховного главнокомандующего, то есть президента. Или старшего по званию.

– Это саботаж, Николай, – угрожающе багровея, процедил министр.

– Это воинский устав, Леша. Утвержден Министерством обороны РФ в 2015 году. Процитировать?

– Не стоит.

– Так к чему весь спектакль? И что это за кордебалет? – генерал кивнул в сторону одного из черно-красных морпехов.

– Николай, полагаю, ты в курсе, что четверть часа назад плазмоиды открыли информационные каналы, – стараясь не показывать своей злости, сказал министр. – Дальше ждать нельзя. Им нужны пятеро людей, присутствующих в этом помещении. И это ты тоже прекрасно знаешь. Понятия не имею – на кой хрен они им сдались, и, скажу прямо, мне наплевать на причины. Меня, в первую и последнюю очередь, интересует безопасность нашего государства. Надеюсь, тебя тоже. Мы принимали присягу и клялись защищать свою страну…

– Леша, эти люди, возможно, наша последняя надежда.

– Не смеши меня. Ты же опытный боевой офицер и понимаешь, что теперь сложилась именно та ситуация, когда, пожертвовав единицами, мы можем спасти миллионы.

– Это ты меня смешишь. И, кстати, где гарантии, что, получив этих пятерых, плазмоиды оставят нас в покое? Если ты мне прямо здесь и сейчас предоставишь убедительные тому доказательства, я выдам тебе этих людей.

У Максима все внутри опустилось. Как же так? После всего, через что им довелось пройти вместе? Вот так просто возьмет и отдаст их на растерзание протокольным шавкам…

– У меня, к сожалению, нет доказательств, – после непродолжительного молчания признал министр.

– Тогда убирайся к черту и не мешай мне работать, – сжав губы, выдавил генерал. – И перестань здесь вонять своим дорогим одеколоном.

– Ты не оставляешь мне выбора, Николай…

– А ты, кажется, решил организовать военный переворот. Где приказ президента, согласно которому эти люди являются преступниками и подлежат немедленной экстрадиции? Что-то я его не вижу! Ты зарвался, Алексей Иванович!

Министр набрал побольше воздуха и на одном дыхании проговорил:

– С этой минуты вы, генерал-лейтенант Пимкин, отстраняетесь от командования разведывательными войсками и до особых указаний поступаете в распоряжение военной прокуратуры за злостное нарушение воинской дисциплины и попытку саботажа. Вас, полковник Волкова, я убедительно прошу пока не покидать здания ГРУ.

Все затаили дыхание, даже похмельный Егоров. Вот он, момент истины.

– Леша, ты хам, – еще более зловеще, чем в прошлый раз, улыбнулся генерал, так и не соизволив встать. Он достал из ящика небольшой цифровой диктофон и включил на воспроизведение. Из крошечного, однако довольно мощного динамика раздался голос министра: «Мне надо, Николай, чтобы ты организовал оборону нашей страны в свете новых обстоятельств. Полномочий даю сколько влезет. Взаимодействуй со всеми ведомствами, которые только существуют. Если каких-то не хватает – выдумай и создай… Делай что хочешь, хоть самого дьявола в жопу табуреткой отымей… но чтоб эти твари убрались прочь». – Ну как? Узнаешь? Ведь ты мне это всего неделю назад пел, Леша.

– Провокация! – крикнул министр, и морпехи напряглись.

– Помнишь, что я тебе ответил? – так ни разу и не повысив голоса, добавил Пимкин.

– Не помню! – разгневанно воскликнул министр.

– А я тебе напомню. Я сказал, что постараюсь вымести этих тварей поганой метлой. Но при этом смету всех, кто встанет у меня на пути. В том числе тебя, Леша.

Напряжение возросло до такой степени, что казалось, будто в кабинете сейчас проскочит молния между двумя высокопоставленными чинами.

– Приказываю вам сдать свое именное оружие, – с трудом сохраняя остатки выдержки, прохрипел министр. – Иначе я прикажу группе захвата применить силу.

– Вы забываете, почтеннейший господин министр, на чьей территории находитесь, – тоже начиная терять терпение, отчеканил Пимкин. – Это вам не Генштаб. Это ГРУ. И если не хотите потерять своих людей, прикажите им медленно положить оружие на пол и поднять руки.

Министр невольно оглянулся по сторонам, будто выискивал в стенах скрытые бойницы. Но ничего такого в кабинете генерала не было.

– Изымите оружие у товарища генерал-лейтенанта, – обронил он.

Это была первая и последняя ошибка.

Воздух возле морпехов всколыхнулся, искажая контуры предметов и тел. В первый миг Долгов подумал, что это проделки Маринки, но быстро понял, что неправ.

Рука одного из морпехов вдруг неестественно выгнулась. Он выронил автомат и заорал от боли. Затем такая же участь постигла еще двоих. Последний, прежде чем завопить, успел нажать на спуск, и пуля превратила в стеклянное крошево стенку аквариума за спиной у Пимкина. Вся вода тут же ухнулась на пол вместе с нитями водорослей и офигевшими от такой наглости рыбешками.

Не успели еще присутствующие толком осознать, что произошло, как там и тут стали материализовываться спецназовцы. Они возникали буквально из воздуха.

Женщины взвизгнули. Мужчины матюгнулись. Ветка настолько обалдела, что даже не заревела.

Максим однажды уже видел оптическую броню в действии. Это было давным-давно, при попытке штурма спецподразделениями ресторана в отеле «Националь»…

В активированном состоянии этот эластичный, сверхпрочный материал с миллионами оптоволоконных элементов изменял яркость таким образом, что неподвижный человек, облаченный в него, полностью мимикрировал под окружающую среду. А в движении походил на полупрозрачный сгусток, будто коэффициент преломления атмосферы в этом месте менялся…

«Вот те на! – с восхищением подумал Долгов. – Вот тебе и генерал Пимкин. Да он же заранее рокировку сделал!»

Оказывается, с самого начала незримые, верные генералу бойцы ждали за дверью. А когда ситуация стала критической, быстро и бесшумно разоружили морпехов.

– Дежурный! – гаркнул тем временем генерал, включая коммуникатор. – Принеси банку с холодной водой, лучше трехлитровую. Или чайник.

«Есть».

– Дверь выставили, аквариум поломали, рыбок чуть не угробили, – сварливо буркнул он. – Вы, господин министр, настоящий вандал.

Министр, казалось, потерял дар речи и теперь походил на одну из гуппи, бесцельно хватающих ртом воздух.

– Я надеюсь, у вас и оставшихся снаружи ваших крашеных камикадзе хватит ума беспрепятственно выпустить нас из здания. Не устраивайте здесь братскую могилу для своих архаровцев.

Максим наконец обрел способность произнести связную реплику. Он покосился на обескураженного министра обороны и спросил:

– Николай Сергеевич, но куда же мы денемся? Насколько я понял, в стране теперь военная диктатура…

– Ты понял неверно. Политика – явно не твой конек. Какая, на фиг, диктатура? Конституцию пока никто не отменял. К тому же, – генерал дидактически поднял указательный палец, – на любую диктатуру найдется своя комендатура. А мы сейчас вообще отправимся кое к кому в гости. У тебя много на душе грехов?

– Грехов? Да есть, наверное, с десяток, – пожал плечами Долгов, обняв Ветку.

– Вот заодно и исповедуешься.

Генерал, поднимаясь со стула, заговорщически ему подмигнул.

А Нина Волкова решила, что самое время упасть в обморок. В конце концов, она женщина. И должна испытать хоть раз в жизни это сакральное состояние на себе.

Часть третья Хозяева

Глава первая

Из окон вагона была видна толпа. Даже не просто толпа – воплощенное безумие религиозного фанатика.

Полицейские кордоны и военные подразделения сдерживали разбушевавшихся граждан, пытающихся пробиться к высокой стене. Над головами, освещенными уличными фонарями и светом прожекторов, развевались плакаты с неразличимыми отсюда лозунгами и трехцветные флаги. Несколько раз в воздух взлетали зеленые и красные ракеты, освещая углы ближайших зданий. На перекрестке по гигантскому видеодисплею транслировалось выступление какого-то политика.

Толпа орала.

Но в комфортабельном вагоне была превосходная звукоизоляция, поэтому здесь было слышно лишь легкое постукивание колес и шуршание системы климат-контроля. – Это какая-то шутка, Николай Сергеевич? – в очередной раз поинтересовался Егоров, окончательно протрезвевший после пятичасового перелета. – Вы нас для чего через пол-Европы протащили? И вообще, как наш самолет пропустили через воздушное пространство стольких стран? Там же вроде военное положение…

– Егоров, заткнись и перестань умничать. Не твое мазутное дело, как пропустили, – отмахнулся Пимкин, пролистывая последние новости на планшетном компьютере. – Кажется, у нас и впрямь кто-то серьезно лоббирует интересы военных. Только что правительство выказало вотум недоверия президенту и наделило министерство обороны чрезвычайными полномочиями. Абсурд с точки зрения элементарной политграмотности. Если это дело рук Алексея свет Ивановича, то он конченый безумец. Вообще, что ли, не соображает, в какой стране живет?

– Хорошо, что нас в покое оставили, – проворчал Юрка.

– Кому нужна горстка мятежников, когда тут такой соблазн замаячил – страной покомандовать. Ох, выгрызут ему политиканы глаза, а народ остатки докушает. Если сами офицеры с солдатами за такие финты на карнавальные серпантины не порвут…

– А плазмоиды? – спросил Герасимов, заглядывая через плечо генерала.

– Ничего. Многие ученые сходятся во мнении, что они вообще в верхние слои ионосферы ушли.

– Я же говорил, гениальный план, – пожал плечами Торик, хладнокровно глядя на беснующуюся за окном толпу. – Потомите месяцок, помаринуйте в информационном вакууме, а потом дайте нам, человечкам, все это дело вдруг обсудить в мировом масштабе. Да мы без посторонней помощи друг друга сгноим до костного мозга.

– Значит, война с ними подходит к концу? – наивно предположил Егоров.

– Ну-ну, – улыбнулся Торик, не отводя взгляда от окна. – Считай, уже завтра рай на Земле воцарится.

– Хватит язвить-то, – тут же ощетинился Юрка. – Забыл, кто тебя из дурки вытаскивал?

– Как быстро они обучаются, – не отреагировав на выпад, покачал головой Торик.

– Отставить пререкания, – вздохнул генерал, выключая планшет.

– Кажется, приехали, – сказала Волкова, покосившись на двух швейцарских гвардейцев в парадной форме, стоявших возле единственного выхода из вагона. Еще четверо сидели в другом конце, держа между коленями винтовки стволами вверх.

Короткий состав остановился, и через минуту молчаливого ожидания открылись двери. Внутрь сразу ворвалось далекое гудение людской массы.

Офицер службы безопасности зашел в вагон и перекинулся несколькими словами с гвардейцами, после чего взглянул на пассажиров и махнул рукой: мол, выходите. Максим осторожно встал и, продолжая держать спящую Ветку на руках, двинулся к выходу.

На КПП офицер сказал что-то, глядя на генерала, и кивнул в сторону сейфа.

– Господин офицер просит уважаемых гостей сдать все имеющееся у них холодное и огнестрельное оружие, взрывоопасные, наркотические и психотропные вещества, – перевел молодой парень в длинном темном одеянии, откидывая назад капюшон. – Также любые средства фото-, видео– и аудиозаписи и персональные компьютеры.

– Именное оружие тоже сдавать? – высокомерно задрав подбородок, поинтересовался Пимкин.

– Бесспорно. Извините, таковы правила. Вы в гостях во внеурочное время.

Генерал снял кобуру с портупеи и протянул офицеру с видом Цезаря, у которого при триумфальном входе в галльское поселение отобрали любимый меч. Затем он, хмыкнув, отдал свой планшетный ПК. Волкова тоже неохотно рассталась с табельным пистолетом. У Долгова с Маринкой, Торика, Герасимова и Егорова, естественно, никакого оружия и в помине не было. А сопровождающую генерала группу спецназа вообще дальше комнаты отдыха начальника военного аэропорта не пустили.

– Прошу вас, – кивнул парень-переводчик, снова набрасывая капюшон. – Сюда. Не забудьте отключить средства мобильной и спутниковой связи.

Долгов не стал ничего отключать просто потому, что у него не было при себе никаких средств связи. Поправив головку дочери на своем плече, он прошел по длинному хорошо освещенному коридору, который тянулся сквозь здание контрольного пункта параллельно железнодорожным рельсам. Максим не сомневался, что, пока они пересекали эту «кишку», их просветили всем, чем только возможно, и «ощупали» доброй сотней детекторов.

В конце коридора находился такой же пункт охраны, как в начале.

И глухая дверь.

«Вот сейчас как возьмут, как расстреляют нас без объяснения причин», – подумал Максим. Он до сих пор не мог понять затеи генерала разведки Пимкина и полковника ФСБ Волковой. Этой дерзкой, авантюрной, опасной и, главное, по его мнению, совершенно бессмысленной затеи. Нашел, как говорится, генерал время для подобных путешествий. Хорошо хоть Маринка не заартачилась, учитывая неутешительные слова врача медбригады, которые он произнес накануне, отозвав их в сторонку: «Вы с ума сошли! Довели ребенка до физического и психического истощения! Да она на грани срыва была, когда вас вытащили из той сточной канавы. На грани срыва, который, между прочим, мог иметь последствия… Кстати, вы в курсе, что у вашей дочки есть воображаемый друг?..»

Ветка и Маринка вообще в последние часы вели себя слишком спокойно, воспринимали творящееся вокруг мракобесие как-то… отрешенно, что ли.

За стеной раздался едва слышный писк рации, а потом кто-то быстро и глухо заговорил, передавая сообщение.

Вопреки мрачным домыслам Долгова никого не расстреляли и даже не побили. Из помещения охраны вышел еще один офицер и, окинув всех заинтересованным взглядом, открыл глухую дверь.

– Добро пожаловать в… другую страну, – негромко сказал переводчик из-под своего капюшона.

На фоне задней стены Собора Святого Петра чернела туша танка и вращалась антенна ЗРК. В центральном куполе исполинского сооружения зияла овальная дыра размером с грузовик, к которой возносились деревянные леса и пучок черных кабелей.

А за силуэтом не подсвеченной Сикстинской капеллы, обтянутой ячеистой маск-сеткой, занимался темно-оранжевый рассвет.

От такого инфернального зрелища даже невозмутимый генерал цыкнул зубом.

– Мама мия, – прошептала Маринка, кутаясь в плотную куртку.

Недавно прошел дождь, и температура была не выше плюс пяти. Дул холодный зимний ветер, или, как его здесь называли, трамонтана. Ухоженные кустарники и деревья, рассаженные вдоль аллей и улиц, тоже чувствовали неприветливую хмурь погоды и словно бы сутулились.

– И на фига нам в два часа ночи экскурсия по Ватикану? – мрачно изрек Егоров. – Объясните хоть, что…

– Закрой варежку и не отсвечивай! – шикнул Пимкин. – Не в кабак пришел.

– Танк-то за каким пригнали?.. – удивился в свою очередь Герасимов, вертя головой и разглядывая известнейшие достопримечательности мира, сереющие в предрассветном полумраке.

Справа и слева из неприметных закоулков вышли несколько человек в штатском. Они остановились вокруг их компании, взяв ее в коробочку.

– Следуйте за мной, – сказал переводчик и двинулся мимо здания вокзала, в обход собора Святого Петра.

Все поспешили за ним, конвоируемые молчаливыми охранниками. Через несколько минут громадный продырявленный купол навис над шагающими людьми, словно титан. Он со своей 120-метровой высоты будто бы шептал: «Я ближе к небу. Я знаю гораздо больше вас…»

Обогнув собор, переводчик остановился возле северной его стены, каменным колоссом убегающей ввысь. Он достал из кармана своего одеяния магнитный ключ и приложил к круглому металлическому выступу на одном из кирпичей. Скрытая от посторонних глаз дверь практически бесшумно уползла в сторону, открывая освещенный проход.

Двое охранников сразу же скользнули вперед.

– Сюда, – приглашающе кивнул переводчик, вновь откидывая капюшон. В льющемся свете дневных ламп Максим заметил у парня несколько седых пятен над правым ухом.

Недлинная лестница заканчивалась овальным помещением с довольно высоким навесным потолком. По периметру полукругом стояли двенадцать кресел, обитых светлым сукном. В одной из стен матовым прямоугольником белело стекло. Если б Долгов не знал, что он находится в самом сердце Ватикана, то решил бы, будто оказался в приемной престижной стоматологички или в боксе какой-нибудь лаборатории.

– А где ветхие струпья плесени на выщербленных булыжниках и сырые средневековые подземелья? – не вытерпел Юрка.

– Молодой человек, – сказал переводчик. – Вы находитесь на одном из самых технологически оснащенных объектов современности. Кстати, плесень – это налет на поверхности органических субстратов. На булыжниках ее быть не может.

– Уели, – едва слышно произнесла полковник Волкова. А генерал одарил Егорова инквизиторским взглядом.

Тем временем переводчик подошел к стеклу, и оно вдруг стало прозрачным – видимо, было сделано из материалов, обладающих анизотропными свойствами. За ним обнаружилась небольшая комнатка, в которой на стуле-вертушке сидел пожилой мужчина, одетый в рубашку с коротким рукавом и черные брюки. Ни дать ни взять – прилежный карьерист-неудачник, засидевшийся в офисных клерках до старости. Переводчик быстро заговорил на итальянском, показывая в сторону гостей. Пожилой клерк поднялся и коснулся пальцами сенсорной панели под плоским монитором. Затем он повернулся и, ворчливо обронив пару непонятных слов, указал на дверь без ручки, которую Максим до этого и не замечал.

Один из сопровождающих охранников подошел к ней и тронул ладонью. Дверь мягко отворилась, пропуская его внутрь. За охранником последовал переводчик и призывно помахал рукой:

– Скорее, через тридцать секунд она закроется.

А дальше потянулись коридоры.

Чем-то они напомнили Максиму те однообразные лабиринты, которые он видел недавно в подвалах ГРУ. Ярко освещенные, с одинаковым покрытием на стенах и множеством дверей по обе стороны.

Только здесь вместо военных попадались служители в церковном одеянии и клерки, наподобие того, что сидел в комнатке за стеклом.

Несколько раз Долгов начинал с любопытством крутить головой, когда переводчик проводил их через большие, богато отделанные комнаты. Там были и картины, в которых опытный глаз мог узнать оригинальные полотна великих мастеров прошлого, даже фрески Рафаэля, и старинная мебель – громоздкая, но ни на йоту не потерявшая изящества, несмотря на свои габариты, – были и ковры, в которых утопали ноги, и люстры, блистающие тысячами свечей, и золотые кубки за бронированным стеклом.

– Это Пьета Микеланджело? – шепотом спросила Волкова, глядя на мраморную скульптуру, стоящую в одном из таких хранилищ в сторонке от остальных экспонатов.

Переводчик кивнул:

– Пришлось спустить сюда из собора, когда началось вторжение.

Швейцарский гвардеец, охраняющий зал под гигантским гербом Ватикана со стилизованным изображением короны и двух скрещенных ключей, довольно грубо сказал что-то на итальянском, и переводчик приложил указательный палец к губам.

И снова – бесцветные стены, потолки, двери…

«Словно наваждение какое-то, – подумалось Долгову. – То роскошь бесценных сокровищниц мировой культуры, то тусклые трубы коридоров».

– Помните, Нина, вы говорили о случайностях? – спросил Пимкин, когда они шли по очередной ветвистой каменной кишке.

– Да. К чему вы это?

– А вот в голову мысль пришла: почему мы с этими людьми встречаемся в самые сумасшедшие моменты истории? Случайность? Или какая-то дикая закономерность?

– Но это ведь всего вторая встреча. Разве можно делать выводы из такого ничтожного количества посылок?

– В математической логике есть такое понятие: дизъюнкция, – мрачно сказал Герасимов. – Или-или. Третьего варианта не требуется…

– Скажите, товарищ генерал-лейтенант, – вдруг вклинился в разговор Торик, который уже давно не произносил ни слова, – как вы сумели остаться в живых тогда, в бойне у объекта «Подснежник» под Томском? Вы вызвались прикрывать наш отход. Без шансов на чудесное спасение.

Пимкин вздрогнул. Он думал, что уже выскреб из памяти тот осенний день, в котором остались лежать в грязи бойцы, сражавшиеся вместе с ним, не рассчитывая на победу. Только для того, чтобы дать призрачный шанс тем, кто хотел отправиться в далекое путешествие на Марс.

Между прочим, тоже без шансов.

Без надежды.

И… даже без веры.

Просто так устроен человек: когда не остается уже ничего, он делает последний отчаянный шаг…

А потом – случайность. Или-или.

– Святослав, – наконец произнес генерал, поиграв желваками, – мне просто повезло. Как и вам.

Торик промолчал в ответ.

Ветка неожиданно открыла глазенки и заворочалась на руках у Максима.

– Мы где?

– Спи, – тихонько сказал Долгов и нежно поцеловал дочку в темную челку. – Мы в пути.

Ветка вздохнула и снова сомкнула веки.

Он сидел за столом перед монитором, бегло проглядывая какие-то сайты, и параллельно разговаривал по мобильнику. Тихий, но не слабый его голос звучал ровно, без эмоциональных всплесков и синкоп. Латынь в его устах не казалась эпатажем.

На лилейной мантии золотой католический крест выглядел уместно, не бросался в глаза. Старческое лицо было озабочено, но по-деловому. Оно не несло на себе фальшивой печати великой скорби, как часто бывает у священников. Голубоватые отсветы компьютерного экрана вычерчивали морщины на щеке, скуле и лбу. Кисть руки, в которой был телефон, слегка подрагивала. По обе стороны стола, на почтительном, однако, расстоянии, стояли телохранители, облаченные в серые костюмы. У одного из них через правый глаз тянулась черная повязка. Второй скрывался в полумраке, возле задней стены кабинета, на которой висел большой желто-белый флаг.

Именно кабинета. Апартаментами помещение с довольно строгим убранством и удобной, практичной мебелью назвать можно было только с натяжкой.

Кого-то Максиму напомнили эти застывшие в позах истуканов стражи с неподвижными лицами и заложенными за спину руками…

Тем временем человек за столом закончил беседу, захлопнул мобильник и отложил его на край стола.

– Его святейшество Папа Римский Иоанн Павел Третий, – немедленно продекламировал переводчик, выйдя на свет. Папа внимательно рассматривал вошедших своими некогда голубыми глазами, подернутыми теперь старческой пеленой.

Никто не смел нарушить молчание.

Воистину магическая аура окружала этого старого человека в снежной мантии…

Герасимов машинально снял шапку со своей белой шевелюры. И без того большие, темные глаза Торика еще увеличились, и теперь в них можно было рассматривать себя, как в зеркальцах. Генерал невольно приосанился. Волкова украдкой перекрестилась. Маринка улыбнулась как-то загадочно и печально, словно давно ждала этой минуты. Юрка просто отвалил челюсть. А Долгов крепче прижал к себе дочку и снова посмотрел на телохранителей, силясь вспомнить, кого же они ему напоминают…

Первым не выдержал, как и следовало ожидать, Егоров. Он шмыгнул носом и пробормотал:

– Пленус вентер нон студет либентер. Мементо мори…

На этом сомнительные познания Юрки в латыни были исчерпаны, и он заткнулся.

Парень-переводчик в смятении сделал шаг назад, телохранители напряглись, Фрунзик чуть не прыснул со смеху, а генерал повернул голову и посмотрел на вконец растерявшегося Юрку, словно на конченого дебилдона.

Обстановку разрядил сам Папа.

– Очень смешно, – сказал он на русском практически без акцента. После чего обратился ко всем: – Присаживайтесь, дети мои. Девочку с матерью проводите в зал отдыха. Дайте им все, что попросят.

Словно по волшебству загорелся яркий верхний свет, а переводчик бесшумно ретировался из кабинета. Откуда ни возьмись появились двое служителей в светлом одеянии и в ожидании встали рядом с Маринкой.

– Давай мне Ветку, Максим, – негромко сказала она. – Не думаю, что мы вам здесь понадобимся.

Долгов в который раз за последние сутки с удивлением поглядел на жену. Интересно, после чего она стала такой… спокойной?

Он осторожно передал сопящую девочку на руки матери, и Маринка, сопровождаемая двумя служителями, покинула кабинет через боковую дверь.

– Господин генерал, госпожа полковник, – произнес Папа, выключая монитор, – нам предстоит побеседовать. Располагайтесь. И вы, господа привратники, тоже…

Вот после этих слов Долгову стало неуютно по-настоящему. Стало быть, Пимкин поведал главе католической церкви о них. Но зачем?

Его взгляд вновь непроизвольно скользнул по каменному лицу телохранителя.

«Дьявол! – вдруг вспыхнуло в голове. – Да они же из секты! Из этих самых Безымянных!»

Максим хотел закричать вслух, что все это – ловушка! Что встреча подстроена! Что их заманили, чтобы убить! Он хотел броситься вслед за Маринкой!.. Но в горле внезапно пересохло.

Он вскочил с кресла…

Но Папа с легкой улыбкой посмотрел на него и успокоительно поднял руку.

– Сын мой, Максим, садись. Не бейся в догадках. И не бойся…

– Но… откуда вы…

– Твое лицо слишком красноречиво. Мои охранники действительно являются сектаторами древнейшего братства, принявшего на себя обязательства хранить великое пророчество и способствовать исполнению его, когда придет священный час.

– Храм человеческий спасти. Бездну, геенну огненную отвести. Церберов умервсти, – прошептал Егоров, начиная понимать, что происходит, и идиотская улыбка наконец съехала с его лица. – Твою мать… Николай Сергеевич, зачем вы нас предали?

Генерал открыл было рот, но Папа спокойно продолжил, не дав ему сказать:

– Вас никто не предавал, дети мои. Мы на одной стороне. Сектаторы готовы здесь и сейчас защищать вас до последнего вздоха и встречи с Всевышним.

– Так какого хрена, простите, ваше святейшество, эти выродки охотились на нас целый месяц? – процедил Герасимов.

– Я собственными глазами видел, как они целый вагон людей перестреляли! – подхватил Долгов. – Это, по-вашему, соответствует заповеди «не убий»?! А ведь пострадали невинные!

– Те убийцы, которых вы называете Безымянными, были еретиками, неправильно истолковавшими великое пророчество и отступившими от истинной веры, нарушившими волю Божью. Долгие века избранные понтифики возглавляли братство, хранившее секреты, которые могли перевернуть все христианские догмы, могли перевернуть мир. Эти знания были опасны, опасны они и сейчас. Но пришло время, и великое пророчество начало сбываться. Пал с неба огненный дождь…

– И что же? – не унимался Максим. Он представлял, как сектанты могли убить его жену и дочь, и весь пиетет перед Папой как рукой сметало. – Теперь нужно помочь Армагеддону? Поскорее в Судный день всех людей в прах превратить, не разбирая, кто грешен, а кто нет?

– Страшные вещи ты говоришь, сын мой, – не повышая голоса, ответил Иоанн Павел III. – Не ведаешь, как куски правды нависли острыми клинками в словах твоих. И все же еще раз говорю: судьями себя возомнили и убийцами стали те, кто неверно истолковал пророчество. Они решили, что церберы – это вы: новые привратники, призванные охранять Землю. Видя, что вы не можете защитить нас от огненной геенны, которую изрыгнуло небо, отступники постановили, что пророчество требует «умервсти» вас. Принести в жертву воинству небесному, дабы успокоить его гнев.

– Ну и бред, – сипло сказал генерал. – Сущее язычество, насколько я разбираюсь в теологии… Кстати, простите меня, но… Ваше святейшество, мы проделали трудный и опасный путь, чтобы попасть к вам на аудиенцию. Мы с Ниной из-за этого поплатились карьерами и жизнями нескольких солдат и офицеров. Эти пятеро измотанных, потерянных и озлобленных людей рисковали попасть в ловушку и банально погибнуть. В мире творится черт-те что, в конце концов: люди вот-вот начнут искать виноватых и грызть друг друга заживо. Точнее, уже ищут и грызут… Думаю, это достаточная дань для того, чтобы вы наконец поведали, зачем мы здесь?

– Видите человека за моей спиной? – спросил Папа, слегка прищурившись. – У него повязка на глазу. Он был помечен плазмоидами. Чтобы доказать свою верность мне и древнему братству, этот человек избавился от метки. Вместе с глазом. Теперь вы верите, что эти сектаторы преданы нашему общему делу?

Максим невольно отвел взгляд от телохранителя, который искалечил себя собственной рукой. «И правда, фанатики какие-то», – с содроганием подумал он, постепенно усмиряя клокочущую внутри злобу.

Долгов запутался, он уже ни в чем не был уверен до конца.

– А что это за «общее дело», что за великое пророчество, о котором вы неоднократно упомянули? – с нотками скепсиса в голосе спросила Волкова. – Прямо-таки фантастикой попахивает…

– Дочь моя, церковь и религия гораздо хуже фантастики. Они реальны и невероятно мощны. А предсказание, о котором идет речь, может пошатнуть все устои самим фактом своего существования. Не говоря уже о содержании. Ведь очень многие люди скоропостижны на выводы. Такие тайны нельзя доверять толпе.

– И все-таки вы не ответили на вопрос генерала, ваше святейшество, – хмуро, но уже без ожесточения напомнил Герасимов. – Зачем вы нас пригласили на встречу? Загадки загадывать?

Папа встал, старчески вздохнув при этом. Пристально посмотрел в красные глаза Фрунзика и ответил:

– Я пригласил вас, чтобы помочь. Людям – как сотни раз грешным, так и тысячекратно невинным. Ибо ад разверз свои врата, и пламя его грозит сжечь всех нас. Я пригласил вас, чтобы открыть необыкновенную тайну.

Это хранилище кардинально отличалось от всех других, уже виденных Максимом в недрах Ватикана…

В нем ничего не хранилось.

Пустой куб с длиной ребра метров пять. Стены, пол и потолок из какого-то матово-серого сплава. Единственная дверь. Мертвенно-белый свет, льющийся из углов и стыков граней. В центре, на полу, красный полутораметровый квадрат.

И все.

В это помещение, кроме самого Папы, пустили только пятерых привратников. Даже сонную Ветку пришлось оставить на попечение Волковой.

Зайдя внутрь необычного сейфа, Долгов внимательно осмотрел стены на предмет каких-либо систем управления, сенсоров, выпуклостей и прочих внешних признаков техногенной начинки.

Дверь с легким шипением закрылась. Свист воздуха продолжался еще пару секунд – видимо, создавалась полная герметичность.

– И? – шепотом спросил Фрунзик после минуты тягостного ожидания.

– Терпение, сын мой.

– А что это за красный…

Договорить любопытный Юрка не успел.

Воздух подернулся рябью, заставив Максима вздрогнуть. Из всех восьми углов выстрелили полупрозрачные струны, соединившись в геометрическом центре куба в точку квадратурной осцилляции пространства. Словно тысячи граней с острыми краями завращались вокруг невидимой сферы, то сжимаясь, то разжимаясь, как пружина маятника.

– Да это же оптическая иллюзия, не зваться мне Фрунзиком! – воскликнул Герасимов. Максим отметил, что его лицо изменилось, а взгляд стал таким же азартным и острым, как давным-давно, в первые дни их знакомства. Это был тот Герасимов, который умел крушить скалы и гнуть деревья ради кокетки-истины.

Бешеное вращение фантомных граней неожиданно прекратилось, и струны-лучи, бьющие из углов, исчезли.

Внутри красного квадрата, в самом центре, стоял постамент из глянцевитого темно-фиолетового материала, в нескольких сантиметрах над которым висела серая каменная пластина, похожая на черепицу.

– Иллюзия? – тут же спросил Фрунзик, делая шаг к красной линии.

– Стой! – приказал Папа. – Перейдешь линию, и тебя на атомы разорвет.

Фрунзик медленно поставил ногу назад.

– Иллюзия – то, что вы видели, когда вошли сюда, – объяснил Папа.

– То есть – ничего? – уточнил Долгов, наморщив лоб.

– Правильно, сын мой. А это – настоящее. Плитка удерживается над алтарем сильными электромагнитными полями.

– Ваше святейшество, возможно, это не своевременный вопрос… – обратилась к Папе Маринка. – Но как вы научились так хорошо по-русски…

– Я родился в 1939 году в Польше и младенцем попал в плен к фашистам. Родители погибли. Почти до самого конца войны я находился вместе с русскими в концлагере. А потом, еще до того, как меня рукоположили в сан священника, окончил Варшавский университет по специальности «Славянские языки». Ты удовлетворена услышанным, дочь моя?

– Конечно, простите меня. Я, наверное, слегка нервничаю после всех пережитых событий…

– Что за символы на этой табличке? – спросил Торик. Его глаза были черны, как капли дождя глубокой ночью.

Папа помолчал, словно обдумывая ответ. Морщины на его лице будто бы сделались глубже в этом глухом пятиметровом кубе, наполненном белым светом.

– На плитке – великое пророчество, – наконец промолвил он. – Вы первые, кто увидел это, кроме членов братства, верно хранивших документ на протяжении двух тысяч лет. Нет ни одной копии. Ни механической, ни фотографической, ни электронной, ни какой-либо другой. Вы видите единственный экземпляр, который не покидал сего места с конца XIV века. До этого он передавался из рук в руки от одного понтифика другому, чудом уцелев в пучине интриг и избежав уничтожения. Слухи, конечно, просачивались время от времени, порождая невероятные легенды и предания, гулявшие как среди духовенства, так и среди простого люда, но дальше этого не заходило. Ибо посвященные были достаточно умны, чтобы не предавать огласке эту информацию. А те немногие глупцы или храбрецы, кто осмеливался сказать правду, оказывались либо на костре, либо в заведении для умалишенных.

– Дайте-ка попробую угадать, – нервно усмехнувшись, прошептал Егоров. – Это нацарапал Иисус Христос.

Папа Иоанн Павел III медленно повернул старческую голову, посмотрел, не моргая, на потрясенного Юрку и обронил:

– Ты прав, сын мой.

Генерал был готов собственноручно передушить швейцарских гвардейцев, телохранителей Папы и всю жандармерию Ватикана в придачу.

– Какая наглость! – громко вещал он, расхаживая туда-сюда и нещадно топча ботинками мягкий ковер в уютной комнате отдыха. – Мы организуем этим выскочкам аудиенцию, рушим собственную карьеру, рискуем шкурой, честь под удар подставляем, и тут вдруг оказывается, что нельзя нам на это чертово пророчество поглядеть! Да я, как только узнал, что Папа – глава этих сектаторов из их пресловутого братства, сразу почуял: здесь что-то не так. Подумаешь… Мазуты! Штафирки штатские! – Пимкин остановился и хищно взглянул на служителя, скромно стоящего возле двери. – Эй, любезный, шеф сказал, чтобы вы наши прихоти исполняли?

Служитель молча кивнул.

– Вот и давай… Нина, вы что будете пить? Вино, коньяк, амаретто?

– Я не пью, товарищ генерал, – сухо ответила Волкова, переставляя резную пешку на большой лакированной доске. – Вы категорический склеротик. У меня желудок не совсем здоров.

– Ну и отлично! Так, Вета, а ты что хочешь? Какие лакомства любишь?

Ветка дунула на челку и наморщила лобик. Воровато оглянулась и протараторила:

– Типсики, колу, сухарики, мороженко и еще… – Она с усилием подвинула громоздкую ладью. – Вам – шах, тетя Нина. Мороженко и… ну-у… какую-нибудь очень пурумную вкусняшку.

Генерал серьезно посмотрел на нее и поинтересовался:

– Мама с папой тебе все это разрешают кушать? Э-э… Я имею в виду – одновременно.

– Нет! А что? – с вызовом спросила Ветка, забираясь на диван с ногами. – Предадите меня, да?

Лицо Пимкина вытянулось, став на секунду похожим на баклажан. Сходства добавлял высокий бликующий лоб.

– Нет, – подумав, ответил он. – Своих не предают. Любезный, вы слышали? Большой пакет чипсов, колу, сухарики, мороженое и… шоколадку. А мне сто граммов холодной водки в запотевшем стакане, грибов соленых тарелку – груздей, а лучше рыжиков, – и гигантскую хорошо прожаренную свиную отбивную. Нина, вы, может, все-таки перекусите?

– Принесите черный чай с овсяным печеньем, – сказала полковник.

Служитель с поклоном удалился. В комнате, кроме Пимкина, Волковой и Ветки, остались лишь двое телохранителей, неподвижных и бессловесных, как изваяния.

Пимкин наконец перестал мерить шагами узорчатый ковер и устало присел рядом с Волковой.

– Нина, что вы думаете насчет всего этого?

– А что я должна думать, товарищ генерал? – Волкова удивленно приподняла брови.

– Сам не понимаю. – Генерал усмехнулся. – Спросил, чтобы хоть что-нибудь сказать. Знаете, у меня, наверное, истощился запас каких-то идей, фантазий и умозаключений. Столько всего произошло за последнее время. Физически ощущаю, как сохнут мозги. Я ж военный, в конце концов, а не академик. Ну и что с того, что разведчик?

– Я вас понимаю, товарищ генерал-лейтенант, – согласно кивнула Волкова, защищая слоном свою ладью. – Мне порой тоже хочется, чтобы кто-нибудь поставил мне очень четкую задачу, без модификаций. И чтоб ни одной лишней версии не искать, ни одного самостоятельного решения больше не брать на свою раздутую совесть.

– Быть может, за этим мы здесь?

– Быть может, товарищ генерал. Быть может.

Пимкин посмотрел на маленькую родинку, притаившуюся слева от кадыка полковника. Поморгал, отгоняя неуставные мысли.

Поскреб выбритую щеку.

– Кстати, когда вы наконец перестанете ко мне по званию обращаться? – Слова вдруг вырвались у него сами собой.

– Вы не предлагали иных вариантов, – жертвуя конем, обронила Нина. Серых глаз она не отрывала от доски, но было заметно, что мысли ее далеки от черно-белых клеток. В голове полковника разыгрывались партии посерьезней этой.

– Николай. Сгодится?

Волкова улыбнулась. Ее угловатые скулы на несколько мгновений стали женственными, а на щеках появились симпатичные ямочки.

– Мы ведь все равно теперь военные преступники, дезертиры, – сказала она, продолжая рассеянно глядеть на фигуры и прикрывая короля ферзем. – Пожалуй, ничего не случится, если субординация слегка пострадает…

Пимкин тоже неуклюже улыбнулся и дотронулся своими сухими пальцами до вздрогнувшего предплечья Нины.

– Шах и мат, – объявила Ветка, ловко сметая ферзя. – Вообще-то я хочу стать чемпионкой по киберспорту. Где мои пурумные вкусняшки?..

Генерал быстро отдернул руку, словно испугавшись этого мимолетного прикосновения, и встал с дивана.

– Ой! Я же совсем забыла! – вдруг спохватилась Ветка. – Меня Фоччи ждет! Жалко, что мы в этот раз не увидимся, ведь меня сейчас отсюда не отпустят погулять? А может, выпустят?

– Кто такой Фоччи? – тут же спросила Волкова, профессиональным жестом поворачивая головку девочки к себе. – Фоччи – мой друг, – снова сдунув со лба челку, сказала Ветка. – Мы теперь часто встречаемся.

– Э-э не-етушки… – протянул Егоров, усаживаясь прямо на холодный пол кубического хранилища, в метре от красной линии. – Всё, отбой.

– Ребята, он сошел с ума? – с ужасом предположила Маринка, закусив губу. – Юрка, перестань, прошу тебя!

– Юра, ты чего? – обеспокоенно спросил Максим, заглядывая Егорову в лицо.

Тот раздвинул ноги в стороны, руки безвольно положил между ними, а голову уронил на грудь, после чего стал до безобразия похож на крупного гиббона в свитере, брюках и туфлях, убитого выстрелом в затылок.

– Макс, тебе не надоело? – пробубнил Юрка. – А тебе, Торик? Фрунзик? Маринка? Вам всем не надоели эти религиозные игрища с комедийными интермедиями и спецэффектами?

– Его нужно поставить на ноги, – уверенным тоном психотерапевта произнес Герасимов.

– Не надо тут никого на ноги ставить! Нечего из себя врача строить, Фрунзик. Я сам ветеринар, если ты еще помнишь.

– Вот и кончай истерику, ветеринар! – прошипел Долгов, косясь на Папу, который отстраненно разглядывал свой перстень на морщинистом безымянном пальце. – Устроил тут позорище…

– Сначала греческие боги, которые вовсе и не боги, – с завидным упорством продолжил Егоров. – Потом месседж от самого Сына Божьего, Иисуса Христа. Что дальше? Перун? Ахурамазда? Один? Будда? Пророк Мухаммед? Амон-Ра в барке на подводных крыльях?

Никто не бросился останавливать Юрку, понимая, что ему просто нужно выговориться. К тому же в глубине души Максим был во многом согласен с другом. Сколько можно вываливать на их головы вселенские тайны и загадки? Они – всего лишь обыкновенные люди, которые совершенно случайно оказались тогда на Марсе и получили крошечный осколок дара неведомых, безликих хозяев галактики, который теперь так больно ворочается внутри в поисках применения или забвения. Они всего-навсего обыкновенные смертные, случайно оказавшиеся у призрачной грани дозволенного…

– Я обычный, безработный, до уродства усредненный человечек… – эхом его мыслей отозвался Юрка и трагически вздохнул. – Сколько можно издеваться?

– А ну-ка, рота, подъем! – Долгов неожиданно для самого себя взял Егорова за шиворот свитера и принялся дергать вверх. – Потом ныть будешь, сопля подзаборная!

Маринка захлопала ресницами от удивления. Даже индифферентный Торик пробурчал что-то себе под нос, глядя на разбушевавшегося Максима.

Сам же Долгов осознавал, что ярость, которую он вымещает на Юрке, – лишь отражение злости на самого себя. За слабость, за малодушие и недостаток воли, за трусость, за то, что не в состоянии довести до конца дело, ради которого сначала несся сломя голову сквозь огонь и лед, чтобы спасти семью, потом бежал уже вместе с семьей сквозь лед и огонь…

Все это должно чем-то разрешиться, путь всегда должен приводить к чему-то.

И он чувствовал на уровне инстинктов: их путь не закончен. Не потому, что на Земле полнейшая неразбериха, а плазмоиды вот-вот нанесут очередной алогичный и страшный удар. Не потому даже, что без ответа осталось множество вопросов.

Нет.

Путь еще не закончен, потому что временами, несмотря на боль и отчаяние, внутри дрожит шершавая пружина. Она заставляет делать следующий шаг. А потом еще и еще…

Путь кончается лишь тогда, когда человек находит покой.

Не важно, где или в чем…

– Макс, ну чего ты? – Егоров попытался взбрыкнуть и высвободиться, но Максим крепко ухватил его за свитер, поднял-таки и развернул к себе.

– Юрий, перестань, – сказал он, посмотрев в глаза другу. – Ответь мне на один вопрос: твой путь здесь окончен? Егоров нахмурился и с силой провел ладонями по лицу. Поднял взгляд.

– Пожалуй, нет.

– Тогда давай послушаем человека и узнаем, о чем гласит пророчество. Или ты уже ни во что не веришь?

Юрка ощерился, и на носу у него едва заметно выступили веснушки.

– Ну, Макс, это было бы по меньшей мере недальновидно – не принимать в расчет то, что написано Иисусом. А вот верить или нет – уже дело хозяйское.

– Эти слова достойны уважения, – сказал понтифик и наконец оторвал взор от своего перстня.

Егоров обратился к нему:

– Извините, конечно, просто я вас не таким себе представлял. Думал, вы будете… ну… говорить не так светски. Религиозными штучками всякими нас пичкать.

– Я же сейчас выступаю больше как лицо политическое, нежели духовное, – улыбнулся Папа. – Теперь я продолжу. Все снова невольно повернулись к табличке, парящей над темным постаментом. Обычный плоский камень, обтесанный до формы четырехугольника и густо изрезанный письменами.

– Плитка гранитная, отшлифованная с обеих сторон, – начал Папа, и в воздухе появилась голограмма. – Знаки высечены твердым острым предметом, предположительно кончиком кинжала или меча. Учитывая величину букв, работа была кропотливая и долгая – месяц-два, не меньше. Текст послания или пророчества высечен на двух языках: арамейском и… Тут стоит остановиться чуть подробнее. Второй язык неизвестен.

– Стоп, – сразу уточнил Фрунзик. – Он не относится ни к одной языковой группе? Ни живых, ни мертвых?

– Именно, – кивнул Иоанн Павел III, чуть прищурившись. – Совершенно обособленный алфавит, лексика, синтаксис, если такие понятия и существуют в этой письменности.

– Не удалось ли установить – тексты аутентичны? – не унимался Герасимов.

– Сын мой, уровень секретности этой реликвии не предполагает ее изучение широким кругом лингвистов. Предположительно тексты аутентичны, но достоверно сказать трудно.

– А можно ли в таком случае утверждать, что эти строки принадлежат руке Христа? Ваше святейшество, поймите мой скепсис: прежде чем узнать содержание самого, быть может, важного документа в истории человечества, хотелось бы быть уверенным в его подлинности. Ведь, насколько мне известно, сам Иисус не оставлял письменных свидетельств своей деятельности, а жизнь его начали описывать много позже.

– Твои сомнения понятны. Хотя насчет письменных свидетельств Иисуса – вопрос открытый. И никаких прямых доказательств подлинности текста, вырубленного в плитке, нет. Но первый ее владелец Симон, известный вам как святой апостол Петр, скрыл послание своего учителя не только от обычных людей, но и от других апостолов. И передал его лишь перед собственной казнью стражнику темницы, будучи в полном отчаянии. После этого плитка попала в руки понтификов только два века спустя. По косвенным источникам, она оказалась у антипапы Новациана.

– И как это доказывает ее подлинность? Что-то не улавливаю.

– Терпение. Зачем Петру, который всю оставшуюся жизнь после распятия Христа занимался проповеднической деятельностью и рассказывал люду заветы своего учителя, скрывать его прямое напутствие? Почему плитка, наверняка попавшая после казни Петра в руки Нерона, не была предана огласке? А ведь император в те годы нуждался в чуде.

– Быть может, потому что в пророчестве нет чуда?

– Быть может, сын мой. А может, чудо в том, что этот кусок гранита сохранился до наших дней, и слова на нем не стерлись?.. В любом случае мы теперь не можем утверждать точно, писал ли эти слова сам Иисус. Достоверно ясно одно: возраст ее около 2000 лет. Это доказано научно. А за два тысячелетия, сын мой, история, религия и наша память могут так исказить случившиеся события, что нестыковок можно найти море. И их количество с течением времени будет только расти. Но главное – это видеть стыковки.

– Прочитайте нам текст, ваше святейшество. – Маринка озвучила фразу, которая уже в течение нескольких минут вертелась у всех на языке.

Папа вгляделся в витиеватые значки на голограмме. Конечно, он знал их наизусть, но, наверное, хотел прочесть так, словно делал это впервые. А возможно, каждый раз эти слова можно было толковать неодинаково.

– На арамейском это что-то вроде иносказания, разбитого на несколько коротких частей, – произнес Папа, собираясь с духом. Он что-то сказал на латыни и оглядел присутствующих мудрым взглядом старика. – Не ждите рифмы. Перевод приблизительный.

У Максима в груди появился какой-то благоговейный трепет. Неужели сейчас он услышит то, что веками скрывалось церковью как самый ценный документ в истории христианской религии?

Иоанн Павел III проговорил строки пророчества четко и громко:

Пастух среди овец Двенадцать и один И небо видит пропасть И я готов в нем раствориться Ошибку допустив. Нет жалости, нет любви Лишь дар запретный И я дарю его Мешаю пробежать свободной овце Руно и кровь отдать прошу. Рядом мертвый брат Двенадцати пристанище Их дар от неба Одиннадцать и один Раствориться всем судьбой положено. А когда пройдут века Пастух среди Дар отразится в пяти Там, где мертвый брат и кровь И боль, и страдания, через которые стать небом суждено. Огненный дождь низвергнется Храм человеческий спасти Бездну, геенну огненную отвести Церберов умервсти Или спасти. Отражением не отразить Нужно взор к небу обратить Пяти Две сандалии ищут путь, большая и малая Где узел большой, там цитадель хлеба И око в ступенях земли. Папа замолчал.

Мертвенный свет заливал куб, оставляя на лицах людей глубокие тени, от чего лица эти казались старше и суровей. Голограмма исчезла, а вслед за тем из углов к центру вновь протянулись полупрозрачные струны, скрывая величайшую реликвию человечества.

Воздух в последний раз дрогнул, и в центре красного квадрата осталась мнимая опасная пустота.

Никто не ожидал, что первым заговорит Торик. Он повернулся к Папе и спросил:

– Вам генерал рассказал о нашем полете на Марс? О том, что там произошло? О том, что фальшивые боги на самом деле были привратниками Земли, которых оставили хозяева десятки или сотни тысяч лет назад? Настоящими стражами, а не полумерками, как мы. Он ведь уже рассказал вам, да? Сразу после того, как узнал, что вы не имеете отношения к Безымянным, что они всего лишь отступники, еретики вашего братства?

– Да, сын мой. Мы и сами долго думали, еще тогда в 12-м году, когда лже-Зевс и прочие самозванцы отняли у людей огонь… Гадали, кто же они: стражи или палачи небесные? Но окончательно стало ясно, о чем идет речь в пророчестве, лишь после рассказа генерала. После того, как мы наконец-то поняли, что это вы – те пятеро, которым перепала частичка дара после того, как канули в бездну двенадцать изначальных привратников.

Глаза Торика в этот момент напоминали Максиму два маленьких темных омута.

– В таком случае, – жутковато улыбнулся Святослав, – ваше святейшество уже догадались о том, кем был Иисус.

– Да, сын мой, – казалось, что в этот миг Папа постарел еще на добрый десяток лет. – Он был тринадцатым.

Глава вторая

Последние слова понтифика застряли где-то между ушами и мозгом.

В нервах.

Переварить услышанное Максиму оказалось очень непросто, хотя он был уверен, что после всех загадок и тайн, выпавших на его долю, он разучился по-настоящему удивляться.

Тишину внезапно нарушил свист воздуха, донесшийся от двери. Все вздрогнули и резко обернулись. Тугие невидимые струи с шипением продолжали наполнять кубическое помещение. Задуло по ногам.

– Газ пустили, – без эмоций в голосе констатировал Егоров, бледнея. – Теперь нам точно каюк. Приобщились к тайному знанию, и хватит.

– Помещение полностью герметичное, – объяснил Папа, рассеивая глупые предположения Юрки. – Если в нем находятся люди, то каждые полчаса происходит автоматическая смена атмосферы. Углекислый газ откачивается, а новый воздух, обогащенный кислородом, впускается. Когда же здесь никого нет, то откачивается весь воздух, и образуется вакуум.

– Это хорошо, – с видимым облегчением сказал Егоров. – Значит, можно дальше обсуждать… А чего мы, кстати, будем обсуждать?

– Ну и новости, черт возьми, – все еще осмысляя новую информацию, вздохнул Герасимов.

– Побойся Бога, сын мой! Не поминай имя дьявола в таком месте! – с неподдельным возмущением напутствовал Папа. – Покайся!

– Каюсь, ваше святейшество, – быстро ответил Фрунзик, потеребив мочку уха. – Но, с вашего позволения, поговорим сейчас о главном. Я многого не понял из того, что гласит пророчество.

– Давайте попробуем вместе разобраться, – предложила Маринка, беря Максима под руку и покорно кладя голову ему на плечо. – Ведь это может помочь людям, правда?

– Видимо, – сказал Папа.

– Сомнения в словах священника? – как-то странно усмехнулся Торик. – Что может быть хуже?

– Сомнения в его душе, – ответил Иоанн Павел III. – И что же ты думаешь, сын мой, о смысле, заключенном в строках предсказания?

– С чего начать? – равнодушным тоном поинтересовался Святослав.

– С начала.

– То, что Иисус был тринадцатым привратником, я понял сразу, как только услышал о некоем великом пророчестве, – произнес Торик и уселся прямо на пол. Он прислонился спиной к стенке, уставился в одну точку своим фирменным взглядом шизика. – Иначе зачем главе католической церкви, лишь заслышав о пяти прохиндеях с сомнительными способностями, тут же назначать им аудиенцию? Причем не через какого-нибудь занюханного кардинала, а лично! К тому же, заметьте, здесь фигурирует именно христианская религия. Не буддизм, ни конфуцианство какое-нибудь, не ислам, нет. Христианство. Стало быть – главный персонаж, основатель, можно сказать, этого вероисповедания и должен был оказаться недостающим звеном.

– А можно ближе к делу, сын мой? – вопросил Папа.

– Извольте, ваше святейшество. Берем первые строчки:

Пастух среди овец Двенадцать и один И небо видит пропасть И я готов в нем раствориться Ошибку допустив.

– Здесь, думаю, всем все понятно? – предположил понтифик.

– Нет, не всем, – обидчиво нахохлился Юрка.

– Пастух – это Иисус, – терпеливо объяснил Торик. – Он один был оставлен приглядывать за людьми в то время, как остальные двенадцать привратников уже давным-давно ретировались. Давным-предавненько.

– Хорошо, Слава, а что с последними тремя строчками?

– Под небом подразумеваются хозяева. Та самая гиперразвитая цивилизация, что оставляет привратников во всех созревающих разумных мирах… А потом Иисус говорит, что готов совершить нечто, за что его постигнет кара этого самого «неба».

– Ну и ну. Это ж надо было так зашифровать, – не скрывая восхищения, сказал Герасимов, тоже присаживаясь на пол.

– Зашифровано откровенно дилетантски, – рубанул Торик. – Любой, имеющий хоть толику абстрактного мышления, расколет в два счета.

Папа степенно повернулся лицом к Торику и поглядел на него изучающе, сверху вниз.

– Он у нас астроном, – мрачно прокомментировал Максим, машинально поглаживая руку Маринки, лежащую у него на локте. – А еще – гений.

– Что же ты увидел во втором кусочке, сын мой? – осторожно спросил Папа у Торика.

Святослав без труда продекламировал наизусть:

Нет жалости, нет любви Лишь дар запретный И я дарю его Мешаю пробежать свободной овце Руно и кровь отдать прошу.

– Давайте просто сопоставим факты, – продолжил он. – Схема ведь одинакова. Каждый из привратников, как правило, либо обладает каким-либо даром, либо является покровителем чего-то уникального. Так называемый Гефест отвечал за огонь, Дионис – за пьянство, я вроде как телекинезом могу козырнуть, если припрет. А Егоров вон вообще не понятно в чем феноменален…

– Хам, – вяло отреагировал Юрка на подначку.

– Не хам, а феномен, – тут же парировал Торик. – Не перебивай. Так вот. Рассуждая здраво, логично предположить, что Иисус тоже обладал даром. Но каким же? Ни у кого навязчивых ассоциаций не возникает, случаем?

– Пресвятая Дева Мария… – прошептала Маринка. – Неужели?..

– Добродетель, – ватными губами закончил ее мысль Долгов.

– Видите, а вы говорите, зашифровали… – с ноткой радости в голосе откликнулся Святослав, продолжая таращиться перед собой. – Он научил нас добродетели. Альтруизму, бескорыстию и прощению в изначальном, неискаженном смысле этих слов. Так же, как за долгое время до этого некий привратник, коего мы называли Прометеем, щедро поделился огнем. Помните, что стало с Прометеем?

– Господи… Не зваться мне Фрунзиком… – просипел Герасимов. – Да куда же могут завести такие загадки…

– Не поминай имя Господне всуе, – автоматически сказал Папа, не сводя взгляда с Торика.

– Христа распяли не потому, что он не мог освободиться, – ввинтил Торик. – Он сам выбрал себе такую кару, зная, что хозяева не простят ему как одному из привратников вмешательство в развитие человечества. А вмешался-то он – ого-го! До сих пор расхлебываем – краев не видать… простите, конечно, ваше святейшество.

Папа даже не обратил внимания на вольномыслия Святослава. Он становился все серьезней, и все больше морщин сползались к вершине хрупкой старческой переносицы. Мертвенно-бледный свет делал его лицо похожим на страшную маску.

– Жутко как, – шепнула Маринка Долгову на ухо. – Как ты думаешь, там с Веткой ничего не случилось?

– Что? – Максим рассеянно посмотрел на жену. Невпопад ответил: – Да… Да, конечно, с ней в порядке.

– Ну а дальше? – с издевкой спросил Юрка. – Что-то там насчет «мертвого брата», кому-то через боль и страдания нужно стать небом, или… как там правильно? Что на это скажет наш обладатель ста тонн абстрактного мышления?

– Неужто и впрямь никому не ясно, что Иисус имеет в виду, говоря: «мертвый брат»? – с неподдельным удивлением спросил Торик. – Вы деградируете, друзья мои.

– Марс? – несмело предположила Маринка.

– В точку! Хвала женскому уму! Мертвый сосед нашей планеты, где оказались остальные двенадцать привратников в пресловутом бункере… Кстати, ваше святейшество, наверняка лучшие умы церкви до последнего считали, что число «двенадцать» в пророчестве свидетельствует о количестве апостолов?

– Да, сын мой, верно, – скорбно склонив голову, молвил Папа. Белая шапочка на его макушке в призрачно-бледном свете казалась серой. – Многие века хранившее реликвию братство заблуждалось. – Оно и понятно, – цинично сказал Торик. – Прецедентов-то не было до сегодняшнего дня. Мне продолжать? – Прошу. Святослав снова прочел наизусть:

Рядом мертвый брат Двенадцати пристанище Их дар от неба Одиннадцать и один Раствориться всем судьбой положено. А когда пройдут века Десять и десять Дар отразится в пяти Там, где мертвый брат и кровь И боль, и страдания, через которые стать небом суждено.

– Ну как, Егоров, все тебе здесь понятно? – спросил он. Юрка прошелся вокруг красного квадрата, заложив руки за спину и изобразив на челе интенсивную активность нейронных скоплений головного мозга. – Так, «мертвый брат», значит, Марс. Там, как мы знаем, был бункер, где наши астронавты обнаружили привратников. Одиннадцать, которые устроили смертельную феерию на Олимпийских играх в 2012-м и… э-э… Прометей. В конце концов они все исчезли после того, как Прометей повернул тот серебристый семигранный стержень посередь кольца из лампочек в полу. Это понятно. – Егоров вдумчиво нарезал еще круг. – Потом пройдут века, десять и один… То есть – двадцать. И там, где «мертвый брат» и кровь, дар отразится в пяти… То есть в нас. Ну да, правильно! Мы же ведь смертные в отличие от них! И дар этот пресловутый получили совершенно случайно! Даже не дар, а какое-то… эхо… Отражение! – Крошечная крупица, зернышко, которое можно проглотить ради мимолетного насыщения, а можно взрастить, – произнес Папа, устало вздыхая. – Наверняка не ясно: не отравишься ли, когда проглотишь. И главное, совершенно неизвестно, что вырастет, если за ним ухаживать.

– Ага, – легкомысленно согласился Юрка. – Только дальше – ни фига не понятно. «И боль, и страдания, через которые стать небом суждено». Это к чему, а, любезный мусье Декарт ибн Торик?

Торик промолчал.

– Если верить Славе, небо – это хозяева. – Фрунзик пригладил свою белую шевелюру, которая здесь тоже казалась пепельной из-за условий освещения. – Боль и страдания, пройдя через которые суждено стать хозяевами… Нам, что ль?

– Угу, – беззлобно буркнул Максим. – Прямо лично тебе, о красноокий владыка вселенной.

– Здесь – самое темное место, – наконец промямлил Торик, отметая общие домыслы. – Нужно думать.

– Некогда думать, – проворчал Герасимов. – Там генерал, наверное, уже весь личный состав Ватикана на плац Святого Петра вывел и строем гоняет.

– Тогда буду краток, – сказал Святослав и посмотрел в слезящиеся от старости глаза Папы. – Про «храм человеческий», «геенну огненную» и «умерщвление церберов» все понятно. Правда, досадно, что эти полудурки в серых балахонах – Безымянные – за церберов приняли нас, а не плазменных интервентов. Странное умозаключение.

– Ошибка – кора поиска, – еле слышно произнес понтифик, и его морщинистое лицо стало похоже на оплавленную восковую маску. – Не отслоив коры, нельзя добраться до сердцевины.

Торик продолжал смотреть в прохладные глаза с поволокой, некогда бывшие голубыми.

Все следили за Папой и Святославом, не смея нарушить их импровизированную игру в «гляделки». Даже Фрунзик, обыкновенно не уступавший авторитетом бывшему астроному, теперь затаил дыхание.

Оставался последний кусок пророчества, который всем показался полной ахинеей.

– Вы, надеюсь, искали? Что там? – спросил наконец Торик.

Папа ответил не сразу. А когда ответил, голос его впервые за эту ночь дрогнул.

– Мы не поняли, где это. Не разгадали.

– За два тысячелетия? – Глаза Святослава стали похожи на черные глянцевые пуговицы.

– Да, сын мой.

– Определенно, Прометею не следовало дарить нам огонь, а Иисус явно поторопился с добродетелью. Мы тупицы, и бегать бы нам с дубьем наперевес за мамонтами.

Максиму показалось, что Торик не столько разочарован, сколько… растерян.

– Кто-нибудь объяснит мне, о чем идет речь? – не вынес пытки намеками Егоров. – Знаете поговорку: когда больше двух, говорят вслух! Вот и давайте, хватит секретничать.

– Никто не держит здесь тайн, – бесцветным голосом сказал Папа. – Раз уж вы допущены к святая святых – это бессмысленно. Дело в том, что в последнем куске пророчества идет речь о некоем месте, куда вам следует отправиться.

– Напомните текст, будьте добры, – скривил губы Юрка.

Папа продекламировал: Отражением не отразить Нужно взор к небу обратить Пяти Две сандалии ищут путь, большая и малая Где узел большой, там цитадель хлеба И око в ступенях земли.

– Полнейшая абракадабра, – резюмировал Юрка и разочарованно понурил плечи. Прогнусавил: – Торик, гений доморощенный, просвети слепцов, а?

– Сил для того, чтобы одержать победу над плазмоидами, у нас не хватит, – сжалился Святослав. – Отражением не отразить, понимаешь? Наш дар – мизерная часть того, каким должны обладать настоящие привратники. Поэтому Иисус дает подсказку. Какой-то артефакт, связанный либо с ним лично, либо с самими хозяевами, находится на Земле…

– Где именно?! – вдруг рявкнул Папа, стремительно вставая прямо перед Ториком.

Все вздрогнули.

Маринка вцепилась в руку Долгова и прижалась к нему всем телом.

Максиму на миг показалось, что глаза понтифика сверкнули фиолетовым инфернальным огнем. Алчность святого знания, власти, всесилия – все мелькнуло в этом неземном взоре. Будто кто-то на мгновение сдернул мутную пелену с угасших зрачков. Будто открылось то многовековое ожидание разгадки, что передавалось из поколения в поколение церковью лишь избранным, которые были допущены к невообразимому могуществу, но не знали, как им воспользоваться…

Все произошло настолько быстро, что Долгов даже не успел толком удивиться.

Иоанн Павел III так и стоял перед Святославом, но в глазах его уже ничего не было. Лишь тот же тусклый уголек человека, жаждущего перед смертью испить глоток живительной воды.

– Где? – повторил он спокойно. Поправил захлестнувшуюся полу словно бы потускневшей снежной мантии. – Вам нужно отправиться туда, нужно найти что-то очень важное. Артефакт, который может помочь в войне с… плазмоидами. Где находится это место? Ты ведь понял, сын мой…

– А где гарантия, что, если я скажу, ваше святейшество не велит тут же нас линчевать и само не отправится на поиски артефакта? – напрямую спросил Торик, глядя на Папу снизу вверх. Он так и не утрудил себя подняться с пола. – Я хочу узнать, что же завещал нам Иисус, не меньше вашего, ты прав, сын мой, – ответил Папа. – Но посуди сам, что важнее для меня – собственное алчное любопытство или интересы всего человечества?

– Церковь веками юстировала людям мозги. А вы, как никто иной, близки к ней. Поэтому – точно не знаю. Скорее – алчное любопытство.

– Как же нам быть? – Папа картинно задумался. – Вам не выйти из этого помещения без моего желания и согласия. Вам не покинуть святых стен. Тем более что Латеранские соглашения под угрозой разрыва. Правительство Италии может с минуты на минуту вообще поставить под сомнение существование такого государства, как Ватикан… С другой стороны, ты, сын мой, справедливо боишься указать местоположение реликвии, оставленной Христом во имя спасения человечества. Хотя, поверь, при желании ты бы заговорил как миленький…

– Все верно, да только одно «но». – Кончики некрасивых губ Торика приподнялись. – В пророчестве сказано Иисусом, что в это место должны прийти мы пятеро, а не кто-то другой.

– Знаю, – сдался Папа. – Знаю, сын мой. И понимаю это, именно поэтому тебе до сих пор не вкололи «сыворотку правды» по мановению моей руки. Так мы будем сотрудничать?

В голосе понтифика вновь появились уверенные, властно-стальные нотки человека, привыкшего приказывать, а не просить.

– Мы будем сотрудничать, – медленно произнес Торик, вставая. – Ведь мне тоже интересно, что именно находится под пещерой в базилике Рождества Христова, которая стоит в Бейт-Лехеме.

Папа обмер.

Наверное, он ждал этих слов всю свою жизнь.

– Но за многие века, – наконец промолвил он, – в таких святых местах церковь и ученые обнюхали каждый камень, каждую песчинку. Они бы нашли что-либо подозрительное, диковинное или странное. Не лукавишь ли ты… сын мой?

Торик пожал плечами:

– Есть лишь один способ проверить – отправиться туда. – И… как ты догадался?

– Это просто. «Две сандалии ищут пусть, большая и малая…» Вспомните очертания Италии. Это малая сандалия, а большая…

– Аравийский полуостров! – с азартом перебил его Фрунзик. – Ну и ну… лапти гну!

– Да, это похоже на правду, – согласился понтифик. – А дальше?

– «Где узел большой, там цитадель хлеба. И око в ступенях земли», – неторопливо проговорил Святослав. – Представьте себе карту. Если предположить, что узел тесемок большой сандалии находится примерно на северо-западе Аравийского полуострова, то сектор поиска существенно сужается: часть Египта, Израиль, Иордания, Палестинские территории. Возможно, Ливан или юг Сирии. А теперь вспомните, что в переводе означает название городка Бейт-Лехем или, как многим привычней слышать, Вифлеем, который расположен южнее Иерусалима приблизительно на восемь километров?

– «Дом хлеба», – тихо произнес Папа. – Цитадель хлеба… Надо же. А «око в ступенях земли» – это знаменитая серебряная звезда…

– Именно. Ведь в нижней части базилики Рождества Христова находится пещера, в которой, по преданию, родился Иисус. Прямо напротив входа место Рождества отмечено серебряной звездой в алькове, символизирующей не что иное, как всем известную Вифлеемскую звезду.

– Невообразимая логика…

– И последнее. Так как над пещерой находится собственно базилика, то искать артефакт нужно либо в ней, либо под ней.

Вновь раздалось шипение. Воздух заструился от двери по полу кубического хранилища.

– Это все, бесспорно, выглядит очень стройно и завораживает, – проговорил Долгов, стараясь в уме привести новые факты к системе. – Но есть некоторые нестыковки, которые не дают мне покоя. К примеру, как случилось, что один из привратников остался на Земле, когда все остальные отправились на Марс?

– При стаде всегда должен быть пастух, – ответил понтифик. Старику явно не понравилось, что Долгов портит своими трезвыми рассуждениями миг триумфа всей христианской церкви.

– Стадо? Лестно, ничего не скажешь, – поддержал Максима Герасимов. – В таком случае откуда Иисус мог так точно предсказать возвращение привратников-отступников в 2012 году и огненный дождь с неба в 2021-м? А появление новых… э-э… стражей? У вас и на эти вопросы найдутся ответы, ваше святейшество?

– Нет, – жестко отрезал Папа и обратился к Торику: – Сын мой Святослав, ты воистину необыкновенный человек. Ты совершил великое открытие, даже не выходя из этих прочных стен.

– Не открытие, – ответил Торик, поправив свои иссиня-черные волосы. – Я всего лишь предположил.

– Значит, вам пора отправляться в путь, чтобы узнать истину. Время теперь течет слишком быстро. Боюсь, на сомнения его уже не осталось.

Грязно-розовый рассвет занимался над Ватиканом. Силуэты соборов и музеев теперь выглядели не так зловеще, как ночью, но зато на них стали явственней различаться следы атаки плазмоидов. Серые стены там и тут были выщерблены, а кое-где в них зияли дыры, наспех прикрытые жестью, досками и фанерой. Повсюду виднелись аккуратно сложенные садовниками и рабочими груды битого кирпича и мрамора.

Максим, с позволения Папы, вкратце поведал обо всем, что произошло в металлическом кубе, генералу и Волковой, опуская лишь прямое цитирование текста пророчества. Да он его и не запомнил толком, это Торик со своими феноменальными способностями мог повторить что угодно, единожды услышав.

– С точки зрения военной науки, то, что вы предлагаете, называется диверсионной операцией с недопустимой степенью риска, – проговорил Пимкин, когда Долгов закончил рассказ. – А вот с гражданской точки зрения – просто-напросто абсурдом.

– Николай Сергеевич, не за тем ли вы нас сюда привезли, чтобы попробовать докопаться до истины?

Генерал снял очки и протер запотевшие от влажной утренней свежести стекла платочком.

– Долгов, ты хотя бы представляешь, как мы доберемся до Ближнего Востока? Ты хоть раз бывал там? Видел, что творится в Секторе Газа? На берегу реки Иордан? А я бывал. Тот ад пожарче вторжения плазмоидов будет, потому что в его котлах кипят человеческие ярость и ненависть. Уже не одну сотню лет.

– Максим, ты думаешь, нам действительно необходимо туда ехать? – как-то беспомощно спросила Маринка, шедшая рядом. – С нами пятилетняя дочь… А здесь я ее не оставлю. Я ее нигде не оставлю… К тому же я так устала от этого бесконечного бега.

Максим долго молчал, глядя на носки своих ботинок, которые мелькали на фоне чисто вымытого асфальта дорожки.

Вся их группа уже полчаса неспешно прогуливалась, сопровождаемая охраной, по бесконечным аллейкам, площадкам, скверикам. Вокруг росли ухоженные деревца, кусты, стриженные, словно по линейке, зеленела травка на лужайках. И если не поднимать голову на колоссы полуразрушенных капелл и церквей, то можно было подумать, будто попал в загородную усадьбу к богатому князю или крупному олигарху.

Чуть поодаль шествовал сам понтифик в окружении телохранителей. Он тяжело дышал и опирался на позолоченную трость. Видно было, что старик устал – он то и дело кутался в теплую мантию и приостанавливался, чтобы перевести дух. Изредка он отдавал какие-то короткие распоряжения по мобильнику, который услужливо подавался помощником, облаченным в темное одеяние.

– Можно, конечно, никуда не ехать, – произнес наконец Долгов, останавливаясь и крепко прижимая утомленную Ветку к себе. Все остальные тоже притормозили. – Можно остаться. Найти заброшенную шахту поглубже или бомбоубежище, забраться туда, погасить свет, выключить все электроприборы… И ждать.

– Чего ждать-то? – хмуро спросил Егоров.

– Пока проклятые плазмоиды не уничтожат все на этой беспечной планете. А когда дождемся, можно вульгарно сдохнуть.

– Нехорошее слово сказал, – незамедлительно прокомментировала Ветка.

– Еще какое, – согласился Максим.

Наступила неловкая пауза. Стал слышен шелест ветерка в кронах деревьев, покашливание понтифика в нескольких метрах позади, далекие крики так и не угомонившейся за ночь толпы римлян из-за высоких стен.

– В сложившейся ситуации я вижу только один выход, – сказала молчавшая до этого полковник Волкова. – Судя по рассказу Максима, пророчество гласит, что в Вифлееме нужно быть всем пяти привратникам. Иначе затея априори теряет смысл…

– Я не доверяю полковнику, – замогильным голосом прогудел Торик. Он уже во второй раз повторял эту фразу.

– Да помолчи ты! – в сердцах одернул его Пимкин. – Кажется, я уже высказывал свое мнение на этот счет!

Папа остановился и присел на резную лавочку, покрытую росой, даже не заботясь о чистоте и сухости мантии. Телохранители замерли рядом. Тот, у которого через глаз тянулась черная повязка, подхватил трость.

– Госпожа Волкова права, – подал голос Фрунзик. – Нам необходимо решить: либо мы отправляемся в рискованное и сомнительное путешествие все вместе, либо – никто. Плюсы: если пророчество верно истолковано, у нас есть возможность остановить этих бездушных огненных монстров и спасти тех людей, которых еще можно будет к тому моменту спасти. Минусы: пророчество может быть истолковано неверно, мы можем не добраться до Израиля или Палестины, у нас может не получиться воспользоваться артефактом – если он вообще существует. Мы можем элементарно не успеть. И прочее. Вот такой вот пейзаж в темных тонах. Друзья мои, давайте-ка голосовать.

– Безумие, – прошептал генерал.

– Кто «за»? – Фрунзик Герасимов закрыл глаза, словно прыгая в омут, и поднял руку.

Святослав Торик лишь утвердительно кивнул.

Юра Егоров, мрачный, как бес перед расстрелом ледяными пулями, вскинул конечность и протяжно вздохнул.

Максим посмотрел на Марину. «Если сейчас в ее взгляде промелькнет искра сомнения, – подумал он, – я не смогу. Просто не смогу больше рисковать семьей. Пусть даже ради всего человечества…»

Все замерли в ожидании ответа.

Маринка открыла рот, чтобы произнести решающее слово, но тут снизу пролепетала Ветка, о существовании которой в эту минуту все как-то подзабыли:

– Фоччи сказал, что нужно идти. Он уже два… пурум… – Она согнула большой и указательный пальчики на правой ручонке. Подумала и согнула еще и средний. – Нет, Фоччи уже три раза повторял, что нам нужно быть там, где… где он не знает.

После этого долго никто не произносил ни слова.

Егоров с Герасимовым переглядывались и пожимали плечами. Маринка так и стояла с открытым ртом. Иоанн Павел III заинтересованно повернул голову, ожидая продолжения фразы… А Торик смотрел на Ветку в упор своими маслянистыми черными глазами и криво улыбался одной стороной губ.

Она сначала нахмурилась и принялась деловито поправлять шапочку, а потом вдруг тоже улыбнулась ему. По-детски открыто и обезоруживающе.

Первым молчание нарушил Долгов.

– Вета, а кто такой Фоччи? – осторожно спросил он.

– Фоччи – мой друг.

Максим хотел еще что-то спросить у нее, но тут к нему неожиданно подошла Волкова и, крепко ухватив за локоть, отвела в сторону.

– Понимаете… – неуверенно начала полковник, что было совершенно на нее не похоже. – Понимаете… тут такое дело… Вы только не волнуйтесь, это часто случается в ее возрасте…

– Что случается? – глухим шепотом перебил Долгов. Сердце у него екнуло, в голову полезли несуразные картинки: светлые палаты детской психушки, пожилой врач-педофил, малыши с пеной у рта.

– У вашей дочери с недавних пор появился… м-м… воображаемый друг.

Максим несколько секунд тупо смотрел на приятное, но не слишком женственное лицо Волковой, не понимая смысла сказанного.

– Процесс формирования несуществующих образов – совершенно неопасная психическая девиация для детей в ее возрасте, – успокоительным тоном продолжила полковник. – Неудивительно, что в условиях, в которых оказалась ваша дочка, в ее психике спонтанно возникла модель воображаемого собеседника.

– Мы что, мало внимания ей уделяем? – с вызовом спросил Долгов.

– Дело не в этом. Вы с женой можете проводить с Ветой сколь угодно много времени, но родители никогда не заменят сверстников. Понимаете? А вы вспомните, когда ваша дочь последний раз общалась с ребенком?

– Да, действительно, – пробормотал Максим. – А к чему все это может привести?

– Не думаю, что процесс обострится. Просто делайте вид, что этот мнимый Фоччи действительно существует. Ни в коем случае не разубеждайте дочку. Пусть она видит, что вы на ее стороне. Обычно такие вещи проходят сами собой, как только дети попадают в комфортную для них возрастную среду…

В это время к ним подошла обеспокоенная Маринка. Волкова кивнула Долгову и вернулась к остальным.

– Максим, что происходит? – Маринка требовательно взглянула на него снизу вверх.

– Ничего, милая. – Долгов обнял ее. – Все в норме.

– В какой, блин, норме?!

– Верь мне. У Ветки есть воображаемый друг. Его зовут Фоччи.

– Только этого не хватало. – Маринка слегка отстранилась и всплеснула руками. – А я ведь накануне мимо ушей пропустила слова врача из медбригады Пимкина… И давно?

– Думаю, нет. Это следствие…

– Знаю я, чего это следствие, – резко перебила мужа Маринка. – У нас на журфаке все-таки три вида долбаной психологии было.

Она замолчала. Взяла Максима за руку и крепко стиснула прохладные пальцы.

– Что ты решила? – спросил он и сам удивился тому, как дрогнул голос. – Ну… насчет Вифлеема…

– Нужно добраться туда, – твердо сказала она.

В Маринке и следа не осталось от той странной расслабленности, которая напала на нее, когда они только приехали в Ватикан.

– Значит, так и будет, любимая.

Когда Долгов и Маринка сообщили о своем решении остальным, пришла очередь генерала и Волковой.

– Вы с нами? – прямо спросил Максим.

– Мне нужно посоветоваться с моими ребятами, которые остались в аэропорту, – сказал Пимкин. – Надо подумать, как нам добраться до Ближнего Востока в такое… э-э… в самое неподходящее время. Черт-те что в мире творится… Здесь никакая контрразведка ведь не поможет. Мазуты вы штатские.

– Это расценивать как «да»? – уточнил Долгов, вновь прижимая дочь к себе.

– Расценивай как «да».

– Товарищ полковник?

– Не одной же мне оставаться, – бесстрастно пожала плечами Волкова.

Максим обвел всех свинцовым от усталости взглядом и выдавил:

– Значит – в путь.

Понтифик после этих слов вздохнул и взялся рукой за трость. То ли в его вздохе сквозило отчаяние, то ли облегчение – не важно. Все равно никто не обратил на это внимания.

– Хорошо, что вы послушали Фоччи, – тихонько сказала Ветка.

Но ее тоже никто не услышал…

Над притихшим Ватиканом почти встало кроваво-алое солнце.

* * *

Подходя к гигантским укрепленным воротам, Долгов обернулся. Генерал и Волкова ожесточенно спорили с Папой в окружении нескольких швейцарских гвардейцев.

– Ваше святейшество, при всем уважении, я требую, чтобы мне вернули именное оружие! Хрен с ним, с планшетом, но именное оружие…

– Поймите, мой пистолет – табельный! За утерю – погоны вместе с головой снять могут.

– Господин генерал, госпожа полковник, – терпеливо вздохнул Иоанн Павел III. – Я же еще не закончил объяснять легенду. Вы едете под видом набожных и пугливых паломников из России, которые в преддверии конца света желают прикоснуться к святым местам рождения Сына Божьего – Иисуса. Сейчас многие совершают подобные путешествия, очень многие – поэтому в таком качестве вы будете вызывать меньше всего подозрений. А вы говорите – оружие. Ну какие паломники носят с собой под хламидой «вальтер» и «гюрзу»?

– Откуда вы знаете? – в один голос воскликнули Пимкин и Волкова.

– Впрочем, конечно, знаете… Это не важно, – тут же на тон тише сказал генерал. – По-вашему, мы должны отправляться в зону вооруженного конфликта «голыми»? Без элементарных, можно сказать, средств самообороны?

– Само существование Ватикана как государства сейчас под угрозой! – взорвался Папа, брызжа слюной и заставляя телохранителей придвинуться на шаг ближе. – Итальянцы словно взбесились! Хотят расторгнуть Латеранские соглашения, лишить меня не только сана и власти, но и статуса дипломатической и духовной неприкосновенности! Последнюю рясу готовы снять! Мир перевернулся с ног на голову, будто воистину настал Судный день… Никогда еще не был так сильно подорван авторитет католической церкви, как сейчас! И не только здесь, а во всей Европе! Счета Банка Ватикана пока еще не заморожены, но все расчетные операции с полусотней влиятельнейших банков мира временно приостановлены. Кардиналов не впускают и не выпускают на границе Италии, я не говорю уже о священниках рангами ниже!.. Стволы им подавай! Именной, видите ли! Табельный!.. Во имя Господа нашего, ступайте с миром! Ищите, что суждено вам найти, и воспользуйтесь найденным не во благо свое, а во благо всех людей! Неужели зря ждали мы две тысячи лет, сын мой?

– Простите, ваше святейшество, – смутился Пимкин.

Егоров хихикнул в кулак, а Долгов про себя в который раз удивился потенциалу Папы: вроде старик, а вон какие спичи задвигает.

– Возможно, через час вы уже не сумеете беспрепятственно покинуть территорию Ватикана, – уже спокойнее продолжил понтифик, часто дыша. – Поэтому не теряйте времени. Отправляйтесь.

– Я связывался со своими офицерами и солдатами, которые сопровождали нас и теперь фактически стали узниками Рима в межтаможенной зоне, – сказал генерал. – Их командир доложил, что группу квалифицируют как русских военных преступников и не позволяют покинуть страну… Совсем местные чинуши с ума, что ли, посходили?.. Того гляди – арестуют. А орлы у меня бойкие, всю полицию вашу в аэропорту положат ведь моськой в пол… – Пимкин помолчал. – Я, конечно, воспользовался кое-какими старыми международными связями, чтобы попасть сюда с вооруженной группой спецназа, и все мы здесь находимся не совсем легально, но… Во-первых, это вы нас сюда пригласили. А во-вторых, я… не могу бросить своих ребят. У меня есть честь. И долг перед каждым из них.

– Я ценю твою заботу о подчиненных, – кивнул Папа, поправив свою шапочку. – И могу гарантировать, что все твои люди будут отправлены в Россию в течение ближайших суток. Не в качестве военных преступников, а в качестве частных лиц, покидающих чужую страну. У них паспорта есть при себе?

– Нет. Только удостоверения ГРУ.

– Ладно, разберемся. Даю слово: через двадцать четыре часа они будут в Москве.

– Мне нужно связаться с командиром. Нашептать пару слов. Мой мобильник можно выбросить – его наверняка слушают. Разрешите воспользоваться вашим?

– Конечно, сын мой. – Папа кивнул служителю в темной мантии, и тот поманил Пимкина к себе.

Тем временем открыли проход, который тянулся такой же узкой кишкой мимо огромных ворот, как и тот, через который друзья попали в самую загадочную, пожалуй, страну – Ватикан.

Волкова больше не делала попыток вытребовать свое оружие.

Папа подошел к ней и сказал:

– Не волнуйтесь, ваши с господином генералом пистолеты я сохраню. Когда все закончится, приезжайте ко мне в гости – заберете. Кстати, у меня есть отличное вино.

– Я не пью. Язва была, – отрезала полковник довольно сухо, не вдаваясь в подробности своих болячек. – Да и нет никакой уверенности, что все это закончится настолько счастливо и благополучно.

– Нет, дочь моя, нет. – Долгов обратил внимание на то, как Папа сутулится, когда ему приходится быть скептичным. Все-таки – профессиональный политик. – Но ведь есть надежда, правда?

– И надежды нет, – задумавшись о чем-то своем, сказала Волкова.

Юрка Егоров озадаченно почесал в затылке, услышав эти слова. Он присел на корточки, подхватил подбежавшую Ветку под мышки и с усилием поднялся, вознося ее над собой. Девчонка взвизгнула и зажмурилась – лучик солнца попал ей в глаза, пробившись сквозь прорезь в верхнем узоре тяжелых ворот.

– И надежды нет, – вздохнув, согласился понтифик. – Вокруг – ее уже и впрямь нет. Она осталась лишь глубоко в сердце, в самом дальнем его уголке. Как-нибудь прислушайся, дочь моя, когда никого не будет рядом, когда вокруг будет тихо и мирно. Ты услышишь. Она там бьется, как кровь в твоих жилках. И ты поймешь, что до сих пор веришь. Я уверен: ты веришь в то, что бывают удачные стечения обстоятельств. Ты веришь в чудесные случайности.

От Максима не ускользнуло, что полковник слегка вздрогнула при этих словах.

– А теперь слушай, госпожа полковник, и слушай внимательно, – жестким и собранным тоном заговорил Папа. – За воротами ждет фургон, который доставит вас в город Бари. Это к юго-востоку, на другом краю полуострова. Трасса скоростная, машин сейчас не должно быть много. Проедете возле Неаполя, затем – через Апеннины. Машина с дипломатическими итальянскими номерами: по идее, останавливать на постах не должны. Водитель – верный лично мне человек. Зовут Роберто. В Бари он доставит вас прямо к трапу лайнера и выдаст на руки билеты, визы и прочие необходимые бумаги, оформленные на ваши фамилии. Оттуда попадете в Тель-Авив. Это все, что я могу для вас сделать, чтобы не привлекать лишнего внимания. Дальше – добирайтесь до Иерусалима, а там и до Вифлеема подать рукой. Вашу легенду про набожных и пугливых паломников тебе повторять не надо.

– Ваше святейшество… Откуда вы узнали про… случайности? – с подозрением спросила Волкова.

Иоанн Павел III плутовато улыбнулся.

– Я все же ставленник Божий.

Максим искоса взглянул на осунувшегося Юрку, который продолжал кружить Ветку на руках.

На миниатюрную красавицу-жену, еле державшуюся на ногах после месяца скитаний.

На вечно деятельных Торика и Герасимова – они о чем-то вполголоса разговаривали.

На хмурого генерала, который теребил в руке очки и отдавал по мобильнику последние приказы командиру своего верного спецназа.

Максим посмотрел на небо. Глубокое, ясное и недоступное…

И что-то шевельнулось в его душе, завибрировало на самом ее донышке – что-то давно не дававшее о себе знать, что-то теплое и светлое. Оно тронуло нервы, заставило сжаться диафрагму. Быть может, это был отсвет той самой надежды, о которой говорил понтифик?

«Как жаль, – подумал Долгов в тот миг, – что манящее лазурной голубизной небо, которое так вольготно раскинулось над головой, чужое. Это неправильно. Нечестно…»

Пимкин закончил разговор и вернул служителю телефон.

– Все готовы? – по-военному резко осведомился он. – Нина, вы разобрались в деталях нашего маршрута?

– Так точно, мой генерал. – Волкова впервые за это утро улыбнулась.

– Что ж… – Пимкин чуть сконфузился. И тут же с излишней бравадой скомандовал: – Тогда вперед – шагом марш. В Палестину, мазуты вы штатские!

Все нестройно потянулись к воротам.

Перед тем, как войти в коридор, ведущий за высокие стены Ватикана, генерал обернулся и посмотрел в глаза Папе.

В старческие, с поволокой, которые когда-то, очень-очень давно, были голубыми.

– Я вот думал-думал и все не мог понять… – проговорил Пимкин, переставая мучить сухими пальцами очки и возвращая их на переносицу. – Скажите, ваше святейшество, а вам-то во всем этом какой толк? Что за резон способствовать кучке авантюристов в сомнительном, так сказать, мероприятии? Только не говорите, что печетесь о всеобщем благе…

– Власть, – просто ответил понтифик. – Плюс – сейчас, как никогда, для рейтинга Ватикана нужно какое-нибудь добротное чудо. Люди, как я уже упоминал, стремительно перестают доверять святой церкви. И если б я считал вас авантюристами, то ноги бы вашей не было в пределах этих стен. Ты удовлетворен ответом, сын мой?

– Вполне.

Папа помолчал, раздумывая. Потом все же сказал, обращаясь к Максиму с Маринкой и троим их друзьям:

– А я вот совсем о другом без конца размышляю. Быть может, вообще эти хозяева зря оставляют в развивающихся мирах привратников? Быть может, мы бы и сами справились? А то эти стражи слишком много самодеятельности проявляют: огонь, добродетель… Что дальше? Что придумаете дать человечеству вы? Власть над воздухом и холодом? Или, может, бессмертие?

Повисла тишина. Разбил ее один из швейцарских гвардейцев, нечаянно лязгнув стволом винтовки о железную дверь.

– Что было бы со всеми нами, не получи мы огонь? – медленно промолвил Герасимов.

– Как что? – Папа наигранно заломил седые брови. – Сидели бы спокойно на пальмах, кокосами друг в друга швырялись. А теперь – разве лучше? Закупорились в бункерах и швыряемся ядерными боеголовками.

– Враки, – безапелляционно заявила Ветка, поставив жирную точку в этом пустом разговоре.

Друзья попрощались с понтификом и двинулись к выходу. Уже когда последний из визитеров скрылся за поворотом пропускного коридора, Иоанн Павел III поднял глаза к сияющему аквамарином небу. Он долго вглядывался в его бескрайнее вогнутое зеркало, заставляя охрану и служителей мерзнуть на холодном ветерке, веющем из Рима.

Он не молился.

Не хотелось.

Потом старик сомкнул веки и прошептал почти про себя – Quis custodiet ipsos custodes?[2]

Глава третья

– Все еще нет чертей твоих? – сварливо спросила Татьяна, выходя из ванной в старом халате и с тюрбаном из полотенца на голове.

– Нет. – Владимир Юрьевич обеспокоенно глянул на часы и в который уже раз потянулся за пальто. Снова отдернул жилистую руку. – Через двадцать минут комендантский час, ночь уже на дворе. Сколько можно нервничать! Ну где же их носит?

– Сам воспитал такими обормотами, – энергично вытирая голову, пробубнила Татьяна.

После развода со стервообразной женой-алкоголичкой, Владимир Юрьевич по собственной дурости привел домой эту несносную эгоистку, которая даже приличной мачехой для двух его ребятишек стать не смогла. Судьба Тольки и Витьки ей была до лампочки, как, впрочем, и его собственная.

Не везло ему с полярным полом.

Вот и сейчас, когда дети задерживались из школы на полтора часа, Татьяна преспокойно омывала свои рыхлые веснушчатые телеса, и даже сердце у нее не екало.

А екать было из-за чего.

Еще три недели назад местными властями с половины восьмого вечера в Вохме был введен комендантский час. Гражданам настоятельно рекомендовали не покидать свои квартиры. Несознательных, лезущих из любопытства или по пьянке на улицы, забирали в райотдел милиции и держали в клетке до утра. Чисто в дидактических целях.

В глубине души Владимир Юрьевич не понимал, зачем нужно применять такие жесткие меры в их-то глухомани, где о таинственных плазмоидах, якобы напавших на Москву и другие города чуть больше месяца назад, слышали только по телевизору. Правда, некоторые сюжеты вечерних новостей, в красках показывающие последствия военных действий, и впрямь бросали в дрожь. Но все же – кому сдался их несчастный, богом забытый ПГТ в костромском захолустье?

Даже если телевидение не врет и в мире действительно идет война с какими-то огненными инопланетянами, ну на кой черт захватчикам полдюжины «хрущевок», молокозавод, леспромхоз да льняной комбинат?

Ерунда…

Но правила есть правила.

Владимир Юрьевич был человеком из рабочей среды, поэтому привык сначала повиноваться начальству, а потом уже вдумываться в его немудреные распоряжения.

И вот теперь отец семейства сидел словно на иголках. Двое его ребятишек задерживались непонятно где.

Они ходили в школу во вторую смену, но обыкновенно часам к шести уже бывали дома. А сейчас – пропали. Как в воду канули – и все тут!

Телефон у завуча и у директора не отвечал. А купить Толику с Витькой мобильники у Владимира Юрьевича как-то руки не доходили. Да и денег вечно не хватало.

– В милицию, что ли, звонить? – крикнул он Татьяне, которая в комнате сушила волосы феном. Она не услышала. – Тьфу ты, чертова напасть!

Словно в ответ на его мрачные мысли за окном раздался оглушительный грохот, от которого задрожали стекла и бутафорские висюльки на люстре. Затем грохот перерос в свист, на фоне которого пробилось завывание сирен. На крашеной раме на миг отразился синий пульсирующий отсвет проблескового маячка.

У Владимира Юрьевича все внутри опустилось, руки внезапно сделались ватными, а голова пустой и никчемной. «Бомбежка», – мелькнула одинокая мысль.

– Слыхал? – с нездоровым блеском в глазах заголосила Татьяна, врываясь в зал с феном наперевес. – Бабахнуло-то как! Наверное, террористы!

Он молча смотрел на нее, не в силах что-либо сказать.

– Или инопланетяне… – заговорщическим шепотом закончила сожительница. И, словно испугавшись собственной догадки, прикрыла рот свободной рукой.

Превозмогая слабость в конечностях, Владимир Юрьевич поднялся, схватил пальто и направился к двери.

– Ребятишки же там, – бормотал он, тыча ключом в замочную скважину. – Одни совсем… Испугаются да натворят дел, чего доброго…

– Каких дел? – недоуменно уставилась на его спину Татьяна.

– Всяких. Дел.

Строптивый замок наконец поддался, и Владимир Юрьевич вышел на лестничную клетку. С каждой секундой охвативший его страх утекал в пространство, уступая место решимости. Ведь Толька с Витькой были единственной отрадой всей никчемной, бесцветной жизни простого работяги из российской глубинки.

На улице было непривычно светло. Из домов повылезали жители, кутаясь в тулупы и щурясь в сторону площади, со стороны которой ослепительно били лучами вдоль улиц несколько мощных прожекторов.

У бакалейного магазина собралось много галдящего народу. Рядом, перестав наконец завывать, стояли три милицейских уазика и пожарный ЗиЛ с облупившейся краской на кабине. Синие светлячки на крышах служебных машин тревожно помаргивали. Что происходило на самой площади – видно не было.

– Инопланетянчика, говорят, изловили, – авторитетно заявил Бархатыч – однозубый щетинистый старик со второго этажа. – Брыкается.

Владимир Юрьевич быстрым шагом направился в сторону столпотворения. В груди все сильней трепыхался холодный огонек беспокойства за сыновей. Бархатыч увязался за ним, кряхтя и матерясь вполголоса.

Вдруг на противоположном конце улицы, у поворота на шоссе, возникла суета. Владимир Юрьевич остановился и обернулся. Сначала оттуда вывернул военный грузовик, рыская фарами и разгоняя редкие пугливые снежинки. За ним с рыком пристроился БТР с несколькими солдатами на броне, а последним показался бензовоз с брюхатой оранжевой цистерной и толстым гофрированным шлангом, прикрепленным сбоку.

Люд расступился, пропуская невиданную грозную процессию.

– Ясно, – со знанием дела покивал Бархатыч. – Бензином чудище будут тушить.

– Каким бензином! – воскликнул Владимир Юрьевич, бросаясь вслед за оранжевым бойлером. – Эй, погодите… Да что там происходит? Пропустите!

– А ну-ка постой-ка, гражданин любезный!

Внушительных габаритов старшина из райотдела по прозвищу Кук остановил раздухарившегося Владимира Юрьевича и взглянул на него красными зенками. Мясистые губы расползлись в полуосмысленной улыбке, а фуражка радостно съехала на затылок. От стража порядка несло сивушным перегаром.

– Владимир Юрьевич, милый мой, куда ж так бежишь? – осведомился он. – Комендантский час уже на дворе. – Кук нахмурился и раскатисто гаркнул на всю улицу: – А ну-ка по домам, уважаемые!

– Слушай, Кук, тут событие века происходит! – раздраженно отмахнулся ближайший мужик, вытягивая голову, дабы увидеть, что творится на площади. – Поэтому засунь-ка ты свой час знаешь куда…

– Куда? – Старшина отпустил рукав Владимира Юрьевича и поправил фуражку. – Куда мне засунуть час?

– В часы! – огрызнулся мужик. – Отстань! Лучше скажи, чего там такое, а? Правда, что ль, инопланетянина поймали?

– Да я сам толком не знаю, – смутился милиционер. – По тревоге из отдела повытаскивали и сюда вот, в оцепление, пихнули. А я сегодня даже не в наряде, блин… Тут военные из области всем командуют, а мы, видите ли, так… На подхвате у них. А ну-ка двинься, не видать ничего…

– Старшина, – обратился к нему Владимир Юрьевич, – ты здесь пацанят моих не видал?..

– Батя! Батя! Там такое…

Толька и Витька прошмыгнули между ног толпившихся людей и стукнулись о пальто отца.

– Видал, – топорно пошутил старшина Кук и довольно ощерился. – Вот они.

– Батя, там…

– Я вам сейчас все гузно отшибу, – пообещал Владимир Юрьевич, прижимая детей к себе дрожащей рукой. Он чувствовал, как колотится его сердце, пытаясь выломать ребра. – Я вам сейчас… Господи, родные вы мои… Ну где ж вас носило?

На площади что-то ухнуло, заставив зевак отступить на шаг и оживленно загомонить. До слуха Владимира Юрьевича донеслись невнятные гавкающие обрывки приказов. На правом краю оцепления истерично завопила какая-то баба, требуя пропустить ее к родной избе.

Зашипело и вновь ухнуло.

– Брыкается, – прокомментировал подошедший Бархатыч. – Бензинчиком его окатите, чтоб знал наших! А то повадились тут, понимаешь, скотину таскать да девок бесчестить…

– Быстро домой! – строго сказал Владимир Юрьевич, беря сыновей за руки.

– Батя! – Пухлощекий Толька строптиво высвободил ладонь. – Мы целый час за ним следили. Он над пустырем, который за комбинатом, пролетал туда-сюда аж семь раз. Разве ты не слышал гула? Гудело же, как двадцать поездов! Не! Как сто!

Владимир Юрьевич задумчиво почесал в затылке. Достал сигарету, спички и закурил.

– Так что же получается… – Он неуверенно покхыкал и выпустил толстую струю дыма. – Это и впрямь один из…этих? – Из каких – этих? – не понял востроносый Витька.

– Ну… из инопланетных захватчиков?

Оба пацаненка уставились на отца, округлив глаза.

– Да не-е-ет! – рассмеялся наконец Толька. – Это свои! Самолет наш! Русский! Все нормально, батя, не трухай!

– Я и не трухаю, – нахмурился Владимир Юрьевич, досадуя на свое легкомыслие. Господи, ну как он только мог поверить в бредовые высказывания Бархатыча. – Поздно уже, домой пора. А то…

Хлопнуло так, что толпа инстинктивно отпрянула назад, чуть не повалив людей из последних рядов. Несколько прожекторов задрали свои хищные отражатели в небо, полоснув лучами по снежной тьме.

Свист перешел в завывание. А затем в нестерпимый гул, чуть ли не рвущий барабанные перепонки.

По телу Владимира Юрьевича побежали противные мурашки.

– Ух ты! – зачарованно протянул Витька, ловко забираясь на мусорный ящик. – Полупрозрачный! А близко-то как! Слов его было почти не разобрать. Отцу приходилось угадывать по губам.

– Дай, дай позырить! – заорал Толька, карабкаясь следом.

Рев турбин достиг своего апогея, и толпу людей, глазеющих на невиданную боевую машину, обдало колким снежным вихрем.

– Свят-свят… – Бархатыч перекрестился, глядя на призрачный силуэт истребителя, совершающего вертикальный взлет с площади. До самолета было метров пятьдесят. – А я-то думал, фашист инопланетянный…

Оптико-дисперсное покрытие «хамелеон» подстраивалось под окружающую среду. Линии фюзеляжа, несущих плоскостей крыльев, кабины, складывающихся шасси – все они постепенно исчезали. Только зеленовато-синие струи пламени не пропадали, они низвергались четырьмя смертельными конусами вниз, создавая вертикальную тягу.

Все оторопело задирали головы. И городские жители, и пожарный расчет, и вся районная милиция…

Когда истребитель набрал допустимую высоту и практически растворился в ночном небе, взвыли маршевые двигатели, и из хвостовых сопел вырвались два неистовых огненных демона тяги.

Через мгновение и следа не осталось от грозного боевого самолета. Лишь лучи прожекторов скрещивались на месте, где он только что висел.

Гул стих практически сразу.

Еще с минуту горожане безмолвно продолжали буравить взглядами небо. Даже военные, переминающиеся с ноги на ногу возле бэтээра, притихли.

И вдруг Толька, стоящий на мусорном контейнере, сорвал с себя шапку и завопил:

– Ур-р-р-р-ра-а-а-а!

Толпа, казалось, только и ждала этого.

– Рррр-ааааа!

И будто переломилось нечто, невидимое в дрожащем воздухе. Будто разлетелось вдребезги в голосах сотен людей…

– Ур-р-ра! – подхватил Бархатыч. – Я ж говорил…

– Да мы их в порошок сотрем! В пыль! – заголосил Владимир Юрьевич, поддаваясь всеобщему взрыву чувств. – Да за нами Москва стоит!

– Ура! – грянули военные. В свете прожекторов засверкали кокарды на подлетающих зимних шапках. – Ура! Ура! Ура!

– Ур-ра!

– Ура-а-а!

– Да здравствует наша авиация!

– Слава-а!.. Ура-а!

– Слава России!

В салоне пахло нафталином.

Алексей Иванович готов был расстрелять этого мудилу помощника, который догадался несколько костюмов из его гардероба защитить на зиму от моли, обсыпав стародавним вонючим средством.

Автомобильный кортеж повернул на Тверскую, минуя усиленный милицейский пост на перекрестке. Возле старой «сталинки», чудом уцелевшей при первой бомбежке плазмоидов, машины притормозили. Теперь это был главный корпус Минобороны. Даже основную часть архивов и прочей бюрократической целлюлозы уже перевезли в подвалы из старого полуразрушенного здания.

– Прошу, господин министр. – Помощник услужливо открыл дверь.

– Козел, – обронил Алексей Иванович, выбираясь наружу. – Вся одежда провоняла. В следующий раз в трусы себе нафталинчику сыпани.

– Слушаюсь, – кивнул помощник, раскрывая зонтик. Над центром Москвы кружился легкий снежок.

– Да убери ты свой… грибок! – раздраженно отмахнулся министр.

Он быстрым шагом двинулся к парадному входу в здание, возле которого на карауле стояли двое солдат. Помощник и телохранители поспешили следом.

Уже при подходе к ступенькам помощник вдруг неловко отпрыгнул в сторону и, перелетев через низенькую оградку, остался лежать на заснеженном газоне. Зонтик из руки он так и не выпустил.

Министр обернулся и недоуменно уставился на него.

Только когда из-под головы помощника стала расползаться бордовая лужа, до Алексея Ивановича дошло, что случилось. Телохранители поняли это секундой раньше и, прикрывая высокопоставленного клиента со всех сторон, поволокли его внутрь здания. Еще две пули чиркнули по асфальту в полуметре от ног министра.

Возле автоколонны возникла суета. Зашипели рации. Несколько человек в камуфляжах бросились на противоположную сторону улицы, снимая с предохранителей автоматы. Возмущенно разразились сигналами редкие машины, ползущие по Тверской.

– Не ранены? – коротко, не по-уставному спросил начальник охраны, когда министр оказался внутри здания.

– Нет. – Мысли Алексея Ивановича скользили ровно, без сбоев. Только сердце колотилось как бешеное, и дергалось от тика правое плечо. – Найдите снайпера. Допросите и доложите мне немедленно!

– Ребята уже работают, – кивнул начальник охраны. – Вы у себя будете?

– Да.

Министр зашагал к лифтам, стаскивая с головы шляпу и не глядя отшвыривая ее в сторону. Перед глазами до сих пор стоял темный силуэт погибшего помощника.

– Это тебе за нафталин, – безжалостно пробурчал он себе под нос, минуя секретариат и заходя в кабинет. – Додумался. Тоже мне – сестра-хозяйка…

Зайдя к себе в кабинет, министр бросил пиджак на спинку дивана, подошел к окну и закрыл жалюзи, из щелок которых, как ему почудилось, в грудь нацелены еще десяток стволов с круглыми черными дырочками.

Пикнул сигнал вызова.

– Слушаю.

«Вас Воробьев вызывает, – доложила секретарша. – Соединить?»

– Да.

«Алексей Иваныч, на связи командующий ВВС, генерал…»

– Докладывай. Хотя подожди… Ты где находишься, Сережа?

«Здесь, на Тверской».

– Зайди-ка ко мне.

«Есть».

Министр обороны положил трубку и только сейчас заметил, как трясутся кисти его рук. Он подошел к бару, вытащил бутылку скотча и приложился прямо из горла. Это было первое явное покушение на его жизнь за долгие годы военной и политической карьеры. Раньше ограничивалось шантажом и тривиальными угрозами.

Кто же заказал? Свои, вояки? Или кто-то из политической оппозиции? А может, Пимкин? Этот хмырь мог: у него такие связи в разведке, что самого господа бога, наверное, шлепнуть может… Да нет. Чушь. Личные дрязги – еще не повод для убийства. Тем более что он беспрепятственно покинул страну вместе со своими придурочными друзьями. Совсем, видать, на старости лет головой повредился, если из-за горстки гражданских готов был под трибунал идти. И зачем только они плазмоидам понадобились? Деза наверняка была. Сам Пимкин, поди, все это и подстроил, чтобы выглядело, будто дядька министр – редиска и вообще скотина бездушная, а он – гребаный генерал от ГРУ – в радужной пене и с нимбом. Да и куда поперся-то? В Ватикан! Точно – башню перекорежило…

– Где же плазмоиды? – вслух произнес Алексей Иванович. Язвительно и злобно. – Что-то не заметно, чтобы они за твоими пятью болванами по Италии гонялись!

В дверь стукнули.

– Входи, Сергей.

Чернобровый крепыш с орлиным носом, генерал-полковник авиации Сергей Воробьев зашел в кабинет и остановился у края стола.

– Садись давай. Или тебе письменное приглашение нужно? Хватит тут, как на параде, пузо втягивать. Выпьешь что-нибудь?

– Не откажусь.

– В баре вискарь бери. Остальное – фуфло… Мне тоже накапай.

Сергей налил в два стакана на палец. Они чокнулись и выпили. Алексей Иванович закурил. Помассировал уши и виски ладонями.

– Меня чуть не хлопнули четверть часа назад, Сережа. Прямо у входа.

– Я уже слышал. Кто – узнал?

– Ребята сейчас разбираются.

– Плохо дело, Леха. Если не нанести решающий удар в ближайшее время – армия взбунтуется. А бить некого. Эти твари плазменные будто нарочно попрятались.

– Без тебя знаю. – Министр стряхнул пепел прямо на стол. – А ты в курсе, что на границах творится?

– В общих чертах. Ты имеешь в виду Дальний Восток и Кавказ?

– Именно. Там, Сережа, самая натуральная гражданская война зреет. В Хабаровске местные активисты, мать их так, здание мэрии штурмом взяли вчера. Мудачьё! Среди этих, прости меня, пидарасов, между прочим, половина – китайцы. Ты понимаешь, к чему это может привести?

– К фактору «К». Вторгнутся они к нам и захватят под шумок. А нас с тобой повесят на руинах Воскресенских ворот как злостных противников режима…

– Не смешно.

– Кто смеется… Президент совсем растерял рычаги давления на правительство и финансовые структуры. Он фактически отпустил вожжи, и централизованная власть теперь стремительно разваливается. Ему повезет, если импичмент не огребет в ближайшее время… А меченые! Ты посмотри, что они творят! МВД с ума сходит! Менты уже у нашей пехтуры помощи просят.

Он замолчал.

Чуть более суток назад плазмоиды активировали какие-то лишь им известные «программы», заложенные в меченых людей. И, как обычно, поразили всех доморощенных аналитиков и стратегов своей нелогичностью. Ни один из прогнозов возможного поведения меченых не оказался даже близок к истинному назначению того заряда замедленного действия, который таился в них…

Командующий ВВС отключил завибрировавший было мобильник.

Алексей Иванович потушил сигарету и постучал подрагивающими пальцами по подлокотнику.

– Ладно, давай по существу, – хмуро сказал он. – Что там с нашими пташками – докладывай.

– Летают, как ласточки. Жалят, как осы.

– Хватит паясничать! Нашел время… Ласточки-касатки, бля… Конкретней!

– Предварительные и контрольные испытания подтвердили все летные характеристики и боевой потенциал истребителей. Эти машины являются тем невозможным, что нам удалось создать в критические сроки на базе «кузнечиков». Это лучший боевой летательный аппарат оперативного назначения, когда-либо поднимавшийся в небо. Из сконструированных людьми, конечно… В плане летно-технических возможностей акценты сделаны на сверхманевренность и изменяемый вектор тяги – истребитель оснащен всеракурсными поворотными реактивными соплами. Дублированы механикой некоторые бортовые системы. На каждую машину подвешены по две модернизированные U-резонансные пушки Буранова, так что плотность огня автоматически увеличивается вдвое. Установленный на истребителях новый локатор с фазированной антенной решеткой позволяет одновременно атаковать до восьми воздушных целей. При этом – если, конечно, электронику не выглушит – до тридцати целей отрабатывается в режиме обнаружения и сопровождения… Конструкторам и технарям, честно говоря, самое малое надо «Героев России» давать за содеянное…

– Учения провели?

– Да. Полчаса назад мне доложили о результатах. Все учебные тактические цели в радиусе пятисот километров от первичного базирования успешно уничтожены. Один истребитель совершил вынужденную посадку на северо-востоке Костромской области по причине сбоя основного и дублирующего контуров охлаждения турбин. Но инженеры из местного гарнизона устранили неполадку за полчаса – там пустяковая неточность в регулировке клапанов обнаружилась. Так что самолет дозаправили, и он продолжил выполнение учебного задания. А местные жители, говорят, даже «ура» кричали…

– Вы бы еще в Экспоцентр пару истребителей пригнали. На выставку «Достижения уральского авиапрома», – недовольно проворчал министр. – Что еще?

– Выполнены разработанные программы оперативного барражирования заданного участка местности, а также отработаны полетные задачи по сопровождению стратегических бомбардировщиков и самолетов гражданской авиации.

– На кой ляд нам сдалось сопровождение стратегических бомберов? – удивленно поднял брови Алексей Иванович. – Вы что, ядерными боеголовками будете в плазмоидов пулять?

– Нет. Но, согласно плановым учениям, прорабатываются различные наступательные и оборонительные схемы ведения воздушного боя. Плюс удержание захваченного пространства…

– Ладно, ладно… Я надеюсь, что твоим орлятам не подвесят под брюхо ядерные бомбы. Иначе нас не только плазмоиды на куски порвут, но и Совбез ООН вместе с НАТО.

– Срали мы на Совбез, – мрачно заявил Сергей. – А НАТОм подтирались.

– Ты не строй из себя героя-панфиловца. Рано или поздно все равно придется делиться с ними технологией производства новых «пташек», иначе нас сгноят. Кстати, сколько истребителей сейчас готовы по боевой тревоге подняться в воздух?

– На данный момент практически полностью укомплектован полк. Точнее – 57 машин. Это все, что мы смогли перекроить из резервов. Остальные самолеты нужно собирать с нуля. На это понадобятся месяцы.

– Боеспособных машин хватит, чтобы нанести существенный урон при столкновении с серьезной ударной силой… противника?

Командующий ВВС помолчал, глядя на разбросанный по столу пепел.

– В самом лучшем случае, Леша, боеспособных машин хватит, чтобы достойно проиграть войну.

– Все настолько безнадежно?

– Хуже, чем ты себе можешь представить. Гораздо хуже. Надеяться можно только на мастерство пилотов, потому что по всем остальным характеристикам мы уступаем плазмоидам с гигантским разрывом. Да что я тебе рассказываю – сам прекрасно все знаешь и владеешь нужной информацией… А если они выглушат электронику, то у ребят останется единственный выход – довериться инстинктам и опыту. Летать и стрелять, конечно, самолеты не перестанут, но вот отслеживание целей, наведение, связь и куча прочих полезностей вырубятся. Такой вот хреновый расклад.

Призывно пикнул телефон.

– Что еще? – недовольно буркнул министр в трубку.

«К вам начальник охраны».

– Ах да… Пусть заходит через минуту.

Алексей Иванович дал отбой. Убрал бутылку скотча со стола и взмахом руки стряхнул пепел на пол, испачкав рукав белой рубашки.

– Вот что, Сережа, – сказал он, не глядя визави в глаза. – Когда потребуется, мы поднимем всех твоих орлят, чтобы ударить по этим тварям. Хотя бы один раз. Пусть ничего нам не светит, но солдаты, офицеры и обыкновенные люди будут знать – мы рискнули дать отпор. Подбери лучших пилотов. Лучших, слышишь меня, товарищ генерал-полковник?

– Так точно… Слышу.

– И как только эти гады снова появятся, немедленно дай мне знать. Спустим приказ о начале операции «Столкновение». Времени на сопли больше нет.

Командующий ВВС кивнул.

Министр вдруг шарахнул кулаком по столу.

– А если китайцы, Грузия или еще кто на наши земли наш же народ натравливать посмеют… То пусть вспомнят сначала, кто… – Алексей Иванович осекся, поняв, как нелепо звучит подобная фраза в звуконепроницаемых стенах этого сумрачного кабинета.

Тем более – из уст такого клинического труса, каким он являлся. Начиная с самого рождения. И по сей день.

– Разрешите идти? – осведомился Сергей, вновь «включая» субординацию.

– Да. Ступай.

В дверях командующий столкнулся с начальником охраны. Они, не здороваясь, разошлись в разные стороны.

– Ну что? – поджав губы, проговорил министр. – Докладывай.

– Гаврика взяли. Дилетант и фанатик. Раскололся моментально…

– Кто заказчик? – нетерпеливо перебил Алексей Иванович.

– Некий Мираб Агашвили. Косвенно связан с осетинской финансовой группой «Беслан», под патронажем которой осуществляются торговые операции с Грузией и Турцией.

– Осуществлялись… – машинально поправил министр, ощутив, как сердце пропустило удар.

Раньше крупные поставки оружия контролировались Министерством обороны через сеть посреднических организаций. Но когда после вторжения плазмоидов запахло жареным и Грузия начала вести политику открытых военных провокаций с целью навязывания вооруженного конфликта на юге России, Минобороны втихую прикрыло этот полулегальный канал. А неделю назад была проведена показательная операция – в основном для СМИ, – в ходе которой было уничтожено несколько лидеров преступной шайки в Северной Осетии, чтобы хоть как-то нивелировать нарастающую волну гражданского недовольства. Но как потом выяснилось: «Беслан» – лишь самый кончик бикфордова шнура, тянущегося в страны Ближнего Востока и Северной Африки, в мир хаоса и террора…

Министр выпроводил начальника охраны и уронил голову на руки. Еле слышно пробормотал:

– Стало быть, началась настоящая травля. Приплыли.

Через два дня в парадный подъезд здания на Тверской въехал микроавтобус, управляемый смертником.

Полтонны тротила.

Семеро убитых, двенадцать раненых.

Зданию был нанесен существенный ущерб. Военным повезло, что «сталинка» оказалась крепкая и не обрушилась…

Министр сидел и смотрел на последний e-mail, пришедший на его личный электронный адрес спустя пятнадцать минут после взрыва. Текст сообщения был лаконичным и жутким:

«Открой кислородный кран. Иначе твои родные через двое суток не выйдут из комы».

Ему, не таясь, приказывали возобновить поставки вооружения на Ближний Восток через Северную Осетию, Грузию и Турцию.

Сотовый жены не отвечал. Сына – тоже…

Алексей Иванович сидел в кабинете перед раскрытым планшетом в каком-то морозном оцепенении. Конечности будто бы покрылись коркой льда: кожу пощипывало, мышцы сводило судорогой. По скулам и шее бегали гнусные мурашки.

Это конец.

Если он прикажет возобновить поставки, на Кавказе вспыхнет гражданская война. Без шуток и преувеличений. Абхазия в последние несколько лет только и ждет момента, чтобы развязать войну с Грузией. А не приведи господь такому случиться, и Грузия в ответ нанесет ракетный удар. И, что самое дикое, ее поддержат Штаты. А это очень плохо для России, потому что весь юг настроен по отношению к сующей нос в каждую дырку Америке чрезвычайно враждебно. Весь юг страны давно сидит на крупнокалиберной пороховой бочке, и при первом удобном случае выступит на стороне абхазцев. А там и Чечня недалеко, там по цепочке подтянутся вопросы нефти, газа, национальной розни…

В общем – замкнутый круг с целым набором застарелых претензий и обид.

Если же он продолжит блокировать канал поставки оружия, то его родных казнят в течение сорока восьми часов.

Какая страшная дилемма.

Министр встал и подошел к окну. Раздвинул двумя пальцами жалюзи и взглянул вниз.

Движение по Тверской было перекрыто. Пожарные расчеты уже закончили тушить огонь. Возле входа в здание солдаты помогали работникам «скорой помощи» грузить тела в машины с красным крестом на боку. Со стороны центра грохотал бульдозер, чтобы расчистить завал.

Министр убрал пальцы, и пластинки жалюзи вновь сомкнулись, отделяя его от ужасной картины.

Он подошел к телефону. Нажал кнопку вызова секретарши.

– Катенька, милая, будь добра, распорядись… – Он пожевал губами. – Распорядись, пусть мне принесут парадную военную форму. Полный комплект. С орденами.

Не успел Алексей Иванович положить трубку, как задрожал и пискнул его мобильник, лежащий рядом.

Он медленно поднес аппарат к глазам. Номер не определен. Беслановцы?

– Да, – дрогнувшим голосом сказал министр.

«Леха, началось!» – донесся далекий голос командующего ВВС.

– Что началось? – плохо соображая, спросил Алексей Иванович.

«Плазмоиды! Посылаю инфу тебе на компьютер! Согласно радиолокационной картинке, фиксируются мощнейшие магнитные аномалии над побережьем Средиземного моря, в районе Алжира. В верхних слоях атмосферы обнаружены высокоэнергетические сгустки, похожие на плазмоидов. Четырнадцать штук! Они просто гигантские! Там такая гроза, что по всему берегу от Марокко до Туниса вырубилось электричество! А ко всему прочему пять минут назад израильские власти пустили в эфир картинку, как плазмоид-гигант…»

– Значит, пора? – бесцветным голосом произнес министр, не дослушав.

«Пора, Иваныч, пора! Черт подери, включай телевизор! Там по всем каналам показывают это мракобесие над Северной Африкой! И… – Командующий военно-воздушными силами России замолчал на несколько секунд. – И, наверное, действительно – пора. Звони президенту и спускай приказ».

– Хорошо, Сережа.

Министр прервал связь и протянул одеревеневшую руку к пульту. Плазменная панель на противоположной стене ожила. Одновременно зазвонили сразу два телефона. Один генштабовский, второй – командования военно-космическими силами.

Алексей Иванович отшвырнул аппараты, пытаясь сосредоточиться и понять, что происходит на экране телевизора. Ватная усталость вдруг навалилась на него враз, заставляя то и дело встряхивать головой, чтобы зрение не расфокусировалось.

– Что-то невероятное происходит в эти минуты над Алжиром! Вы видите этот небывалый катаклизм своими глазами! Изображение не подвергалось никакой компьютерной обработке! – громко вещал корреспондент, прикрываясь плащом от ураганного ветра, стегающего по палубе испанского крейсера, на борту которого среди прочих находилась и российская съемочная группа.

На заднем плане виднелись сполохи зарниц, высвечивающих контуры смоляно-черных туч, нависших над морем. Жутко, словно фантасмагория, выглядело овальное светлое пятно, расползавшееся по небу среди пугающего царства мрака. Министр узнал зыбкое радужное переплетение, озарявшее небо над Москвой в первую ночь вторжения, больше месяца назад. Чужеродное исполинское око, казалось, глядело в самую душу.

Репортер тем временем продолжал распаляться, перекрикивая рев бури:

– Буквально час назад здесь, над Средиземным морем южнее Балеарских островов, было чистое голубое небо и полный штиль! После начала катаклизма наша съемочная группа, с согласия испанских властей, была немедленно доставлена вертолетом из Мадрида на борт этого ракетного крейсера. Насколько мне известно, неподалеку – в нейтральных водах – легли в дрейф еще несколько военных судов и субмарин флотов Испании и Португалии, экипажи которых находятся в полной боевой готовности. В доках базы ВМС, расположенной у Картахены, снялся с якоря авианосец «Барахас». Великобритания и США также заявили об экстренной мобилизации авиационных соединений и военных судов на близлежащих базах в Гибралтаре и Валенсии. Среди мирного населения на юге Испании назревает паника. Что происходит сейчас в Алжире – остается только гадать. Мощнейший циклон обрушился настолько внезапно, что местные жители не успели опомниться! Никогда здесь не происходило ничего подобного! Если верить метеорологам из Барселоны, над Алжиром сейчас бушует сильнейшая магнитная буря, а по всему побережью образовалась область пониженного давления и температуры, в которую с ураганной скоростью устремились более теплые воздушные массы, насыщенные влагой. Большинство районов на этом участке суши осталось без электричества! Также нарушена радиосвязь! По неподтвержденным данным, в атмосфере обнаружено около дюжины колоссальных термомагнитных аномалий, которые могут оказаться не чем иным, как формирующимися плазмоидами-гигантами. Если это так, то в ближайшее время здесь может начаться настоящий ад…

Министр выключил телевизор.

В дверь постучали.

– Войди, Катя, – внезапно охрипшим голосом велел он.

Секретарша проскользнула в кабинет и повесила в шкаф мундир с внушительным иконостасом наград, на стол положила фуражку, портупею, лайковые перчатки, свежую сорочку, темно-зеленый галстук военного образца и позолоченную заколку в форме двуглавого орла.

– Спасибо, милая.

– Я пойду? – Секретарша была явно перепугана. Видать, тоже посмотрела экстренные новости.

– Конечно. – Алексей Иванович поднял на нее пустой взгляд. – Знаешь что, Катенька… Бери моего водителя и поезжай домой.

– А как же…

– Давай, давай. Первому заму моему только оставь сообщение. Пусть зайдет ко мне часиков в шесть. А до этого чтобы никого здесь не было. Ни-ко-го.

– Хорошо, Алексей Иванович.

Секретарша выпорхнула прочь и прикрыла за собой обе тяжелые деревянные двери.

Министр поднял трубку прямой связи с президентом. После трехсекундного непрерывного гудка из нее донесся голос главы государства:

«Алексей? Ты там уснул, что ли?»

– Нет, товарищ верховный главнокомандующий. Через десять минут, согласно вашему приказу номер 427-ЭВ, 63-й отдельный авиационный полк приступает к выполнению операции «Столкновение». По предварительно разработанной схеме нам нужен зеленый коридор над воздушным пространством следующих стран…

Подполковник Ненилин сидел в штабной комнате, облачившись в боевой летный комбез, и смотрел на дверь. На расстоянии вытянутой руки слева от него стоял небольшой сейф, бездушно отражающий скудную обстановку помещения полированной стальной стенкой.

На пустом столе перед подполковником лежала фотография.

На ней был изображен он сам и неулыбчивая девушка с пронзительным, серьезным взглядом. Снимку было ровно пятнадцать лет. Ненилин на нем выглядел лощено и горделиво. Свеженькая лейтенантская форма была выглажена и сидела словно литая по фигуре. Сзади виднелись пальмы, освещенные знойным полуденным солнцем, и мудреные переплетения асфальтовых аллеек.

Молодой офицер улыбался.

А вот девушка, которую он обнимал за слегка полноватую талию, смотрела в объектив очень сосредоточенно.

Мила всегда робела перед камерой, поэтому пряталась за маской напускной солидности. А еще точно такое же выражение лица у нее возникало после дикого секса, когда она откидывалась на подушку в изнеможении и шутила: «Это было мило… Очень приятно, меня зовут Мила».

Фотография была сделана в Крыму, где юный летчик Александр Ненилин познакомился с этой странноватой девушкой из Ульяновска – амбициозной выпускницей издательско-полиграфического факультета.

Подполковник сам не знал, зачем достал именно это фото. Ведь с тех пор у него было множество женщин. Красивых и уж точно не менее страстных, чем Мила…

Быть может, потому был дорог слегка пожелтевший снимок, что после той поездки в Алушту больше никогда в его жизни не было полноценной свободы? Ведь те, кто думает, что пилот в полете свободен, – сильно заблуждаются.

Небо испокон веков делало из человека раба.

Оно всегда было для нас немного чужим…

Дверь распахнулась с оглушительным треском, и на пороге возник старлей Гена Спилидзе – лучший ведомый подполковника, когда-либо летавший в его звене.

– Вот и даждалысь! – воскликнул он, улыбаясь во весь рот.

Ненилин медленно поднял на него глаза.

– Что, Гена, желтый пакет?

Спилидзе ощерился еще шире, хотя казалось, что такое не под силу вытворить мимическим мышцам его выбритой до синевы морды.

– Нет, таварищ падпалковник! Красный!

Александр ничего не ответил. Он машинально перевернул снимок изображением вниз и протянул руку к стальному сейфу…

Лайковые перчатки оказались крайне неудобными. Они стягивали ладонь и снижали подвижность пальцев процентов на пятьдесят.

Министр сидел на диване в парадной генеральской форме, оставшейся еще с того времени, когда он командовал объединенной группировкой войск на Северном Кавказе. Рядом с ним на столике стоял стакан с водкой и блюдце с куском черного хлеба. Поблескивал воронением увесистый «стечкин» с единственным патроном.

Плазменная панель работала, но звук был отключен. Поэтому калейдоскоп сенсационных кадров не вызывал у Алексея Ивановича никаких эмоций. Торнадо, молнии, шторм, чьи-то искаженные животным ужасом лица, силуэты истребителей, призрачным росчерком рвущие кадр надвое…

Час назад он отдал распоряжение, чтобы нужные люди организовали возобновление поставок оружия через осетинскую группу «Беслан», тем самым обрекая население Абхазии, Грузии и юга России на кровавый раздор.

Он был трусом. С малолетства.

Даже тогда, в горящей шахте секретной линии метро, у него не хватило духа спуститься и помочь Пимкину. За него это сделал Андрей Буранов – хилый подросток…

Министр обороны одной из самых могучих военных держав планеты был обыкновенным трусом.

Алексей Иванович не хотел видеть, как перестанет существовать 63-й отдельный авиационный полк, оснащенный самыми современными истребителями «Левиафан». Перестанет существовать, столкнувшись с нежданными плазменными врагами человечества, которые решили наконец нанести решающий удар.

Он не мог смотреть на разгром российской надежды. Да что там российской… мировой.

Он не желал наблюдать из казенной коробки кабинета гибель пилотов, идущих в последний бой. Без шансов. Лицом в пекло.

Потому что он был трусом.

Министр встал. Одернул китель и принялся снимать с груди ордена и медали, аккуратно складывая их рядом с пистолетом. Закончив, он выпил залпом водку и закусил хлебом.

Поколебавшись, снял бежевую лайковую перчатку с правой руки.

Чтобы фаланга указательного пальца двигалась совершенно свободно.

Включил звук на плазменной панели и вдруг увидел, как об пол разбилась слеза. Испугавшись слабости, со злостью растер сопли по всему лицу…

Ведь министр был клиническим трусом.

Он с самого детства боялся плакать.

Ду смерти.

Глава четвертая

Роберто действительно без всяких проблем довез их до подножия трапа, ведущего на борт лайнера.

Забрав из рук молчаливого водителя билеты и визы, Долгов кивком головы поблагодарил его и выбрался из фургона следом за щурившимися на яркое солнце Маринкой и Веткой. Они почти всю дорогу проспали без задних ног, пробудившись лишь единожды возле Неаполя, чтобы посмотреть на могучий конус Везувия, скрывающийся за полупрозрачной вуалью облаков.

Оказавшись на свежем воздухе, Максим вдохнул полной грудью и, забыв выдохнуть, уставился в клепаный железный борт перед собой. Медленно поднял глаза вверх, убеждаясь, что зрение не подводит его.

– Не предполагал, что у Папы такое оригинальное чувство юмора, – произнес генерал, выкатывая из багажника объемистый чемодан со свежим бельем и одеждой. – Вас доставят в город Бари, прямо к трапу лайнера… Невероятно смешно.

– М-да… – выдавил Егоров, окидывая взором белоснежную махину, пришвартованную к длинному причалу. – Я-то, наивный юноша, думал, что это будет а-в-и-а-лайнер. А не… такой, блин… Титаник.

Роберто тем временем, не прощаясь, забрался в кабину фургона и укатил, оставив друзей посреди галдящей разношерстной толпы, постепенно минующей строгий таможенный контроль и втягивающейся на борт исполинского корабля по узкому трапу.

– Оригинально, – хмыкнул Герасимов, теребя свои дряблые мочки ушей. – Даже если эта дура узлов двадцать крейсерской скорости держит, до Тель-Авива нам четверо суток пилить. Понтифик-то и впрямь – хохмач. Не зваться мне Фрунзиком.

– Кораблик, – пробормотала Ветка, протирая заспанные глазенки кулачками. – По Москве-реке такие большие пурумки не плавают.

– Это точно, – согласился Егоров. – Они в нее просто не поместятся. Даже по ширине.

* * *

На западе червонное светило скрылось за беспорядочным нагромождением выпуклых туч, раскрасив их в невероятно прекрасные оттенки, которые можно увидеть только в открытом море, – от бледно-розового до сине-лилового. Грозовой фронт остался на горизонте, не поспевая за кораблем.

Круизный лайнер «Philike Hetaireia», приписанный к порту Афин, только что миновал условную границу двух морей – Адриатического и Ионического – и взял курс на остров Керкира. Стальная громадина трехсотметровой длины рассекала невысокие волны так же легко, как утюг мог бы плавить раскаленным острием подтаявшее сливочное масло.

Конечным пунктом назначения был Тель-Авив, но до прибытия в него кораблю предстояло зайти еще в шесть промежуточных портов.

Более 4 тысяч пассажиров разместились на девяти жилых палубах, заняв каюты различного класса – от тесных пятиместных душегубок до апартаментов категории Grande Suite с шикарной ванной, балконом и верандой. Самая нижняя пассажирская палуба эконом-класса была отведена для меченых.

Люди в основном направлялись в Афины, Турцию и Израиль. И как ни странно – большинство из них отдали бешеные деньги за билет с целью совершить паломничество в места, которые для них были священны. Будь то храмы, мечети или синагоги. Также на борту находилось немало бизнесменов и обычных прожигателей капитала, каких везде и в любые времена хватало с избытком. Многие, бесспорно, предпочли бы перелет этому продолжительному морскому путешествию, но в связи с недавней активностью плазмоидов семьдесят процентов гражданских авиарейсов по всему миру были отменены, несмотря на восстановленную радиосвязь. А остальные тридцать совершались настолько нерегулярно, что, имея средства, проще было потратить несколько суток на приятный круиз в комфорте и неге, чем торчать столько же в аэропорту, расходуя нервы в бесконечных очередях за билетами.

После того, как все благополучно прошли строгий таможенный контроль, и «Philike Hetaireia» величаво отчалил от берегов Италии, Максим с Маринкой и Веткой поднялись в свою просторную каюту на третьей палубе и завалились спать, даже не переодеваясь.

Лишь спустя несколько часов Долгов проснулся, краем сознания понимая, что уже темнеет.

Он аккуратно вытащил руку из-под головы жены и тихонько поднялся с кровати. Вышел на балкон, вдыхая чистый морской воздух и прислушиваясь к ощущениям вестибулярного аппарата, который сигнализировал мозгу, что качка практически отсутствует.

Внизу, на второй палубе, кто-то разговаривал на незнакомом Максиму языке. Изредка оттуда доносился переливчатый женский смех, и говорящие тут же переходили на таинственный шепот.

Волны были свинцово-синие, словно тяжелое перевернутое отражение глубокой лазури предзакатного неба.

Не хотелось думать о нависшей угрозе истребительной войны. Не хотелось вспоминать, зачем они направляются в Палестину. Не хотелось, закрывая глаза, видеть перед собой горящие в плазменном аду силуэты автомобилей и людей…

Хотелось жить.

Хотя бы эти четыре дня…

Максим улыбнулся слегка душному южному вечеру и вернулся в каюту, оставив дверь на балкон открытой.

В ванной он соскоблил с лица жесткую щетину, несколько раз вымыл руки с мылом и почистил зубы мятной пастой. Приняв душ и с наслаждением смыв с тела липкий пот, грязь и осторожно помассировав мочалкой вокруг затянувшейся раны на правой ноге, Долгов с наслаждением обтерся огромным махровым полотенцем и надел на себя идеально выглаженные летние брюки и пахнущую кондиционером для белья ситцевую рубашку. Отправляя их в путь, Папа снабдил всех двумя сменными комплектами одежды, подогнанной по размеру…

Выйдя из ванной, Максим ощутил себя совершенно новым человеком. Мрачные думы и воспоминания, связанные со скитаниями и полумифическим предназначением, были бесцеремонно вышвырнуты за кулисы души. На ее авансцену гордо вышли приземленные человеческие потребности, причем сразу всей труппой. Секс, голод и развлечения. От первой пришлось временно отказаться, потому как Маринка продолжала мирно посапывать, уткнувшись носом в Веткин бочок.

А вот две вторые Максим решил незамедлительно удовлетворить.

Сначала он хотел заказать ужин в каюту, но, поразмыслив, решил, что стоит поесть на свежем воздухе, а заодно совершить моцион по лайнеру и разведать местоположение баров, ресторанов и прочих полезных для пассивного отдыха мест.

Максим укрыл спящих жену и дочь простынкой и вышел из каюты, медленно прикрыв за собой дверь.

В коридоре он тут же столкнулся нос к носу со стюардом, бесшумно катившим тележку с провиантом.

– Извините, вы не подскажете, как отсюда проще всего попасть на палубу?

– Excuse me?

– Блин… – Долгов напрягся, вспоминая, как будет слово «палуба» по-английски. Не вышло. Тогда он сформулировал вопрос так: – How can I go outside? To fresh air.

– Oh, – понимающе закивал стюард, показывая себе за спину. – Straight this corridor.

Максим сердечно поблагодарил служащего и украдкой спер у него с тележки крупный банан.

По коридору ему пришлось идти метров сто, прежде чем впереди показалась лесенка, ведущая на открытую кормовую площадку, уставленную лавочками, на которых сидели множество парочек, любуясь фантастически красивым закатом.

Слева располагалась солидная барная стойка с двумя ловкими барменами и целым артиллерийским расчетом бутылок позади них. Играла приятная музыка – что-то джазовое. Снизу долетал едва слышимый плеск волн.

Идиллическую картину нарушало только одно недоразумение.

Егоров.

Юрка стоял на самом краю палубы ровно по центру, широко раскинув руки в стороны и устремив взор в пенистый кильватерный след лайнера. Края его расстегнутой рубашки развевал ветерок. На фоне бесподобного фиолетово-золотого марева небес это выглядело одновременно инфернально и по-дурацки.

Некоторые пассажиры с нескрываемым любопытством наблюдали за неподвижной Юркиной фигурой.

Максим подошел к нему сзади и поинтересовался:

– Кейт Уинслет нервно покуривает в уголке, да?

Егоров от неожиданности заорал во всю глотку и чуть не свалился за борт, потеряв равновесие и замахав руками.

Долгов, перепугавшись, швырнул банан в море, схватил Юрку за шиворот и рванул на себя. Оба не устояли на ногах и рухнули на палубу. Благо поверх железного пола было плетеное покрытие…

– Ты что, офонарел? – вытаращив зенки, воскликнул Юрка.

– Чего орешь-то? – Максим вылез из-под него и поднялся на ноги, натянуто улыбаясь удивленным пассажирам и обслуге.

– Да ты меня напугал, как… как… – Егоров тоже встал и принялся застегивать пуговицы на рубашке. – Как… не знаю кто, елки-палки!

– Извини. Слушай, а-а… что ты делал? – спросил Долгов, оттряхивая брюки.

Юрка насупился и сложил бровки домиком. Он делал такую физиономию либо когда был виноват, либо когда ему приходилось что-то выпрашивать.

– Я… ну как бы это сказать…

– Ну, как есть, так и говори. Чего натворил?

– Ничего я не натворил! – тут же въелся Егоров. – Я… тренировался.

– Изображать «Титаник»?

– Пошел ты в задницу! Ничего больше не расскажу!

– Ладно, ладно, не кипятись. Продолжай.

– Я хотел свою сверхспособность обнаружить. Обидно же: у вас у всех есть, один я – как лох какой-то… А я тоже привратник Земли, между прочим.

Максим долго глядел на стушевавшегося Егорова, силясь понять: шутит тот или нет. А когда до него дошло, что друг говорит все это на полном серьезе, Долгов махом сложился пополам от приступа хохота. Ему пришлось даже присесть на корточки, чтобы вновь не повалиться на палубу.

– Гад ты, – обиженно вздохнув, заявил Юрка. – И ханжа в придачу. А еще товарищ называется…

– И как, – выдавил Максим сквозь смех, – обнаружил сверхспособность?

– Ничего я не обнаружил. Я ущербный неудачник.

Егоров подошел к барной стойке, заказал себе пива и принялся поглощать его крупными глотками. Через минуту к нему присоединился и Долгов.

– Не дуйся, Юр, – приятельски похлопав Егорова по плечу, сказал он. – Поверь, ничего приятного в этих штуках нет. Я даже сознание потерял, когда впервые получилось. А Маринка! Ты бы видел ее лицо – там, в коллекторе! Посерело, словно холст. Я испугался не на шутку, думал, концы отдаст.

– Ну и что, – строптиво проворчал Егоров. – Мне интересно хотя бы знать, чем я уникален.

Сзади подошли Торик и Герасимов. Свеженькие, в чистой одежде и с довольными харями.

– Привет, Макс, – громко сказал Фрунзик. – Видал, как наш гроза океанов в прикладной паранормализации упражнялся?

Долгов сморщился в новом бесшумном приступе смеха.

– Слушайте, хватит уже! – вскакивая, возопил Юрка. – Имейте совесть, фарисеи!

Герасимов примирительно выставил вперед ладони.

– Каюсь. Это был последний раз.

Стемнело. Палубу осветили фонари на невысоких столбиках, там и тут ютящихся возле лавочек.

Джаз сменила легкая ненавязчивая попса. Несколько подвыпивших парочек стали танцевать, не выпуская из рук бокалов с коктейлями.

– Все-таки человек – поразительное создание, – покачал чернокудрой головой Торик. – Вы только посмотрите на них. Пляшут. Едут посетить священные места перед концом света и пляшут.

– Да ладно, Слав. Брось, – усмехнулся Максим. – Неужели вот прямо сейчас тебе думается о всяком дерьме?

– А тебе, Долгов?

– Мне – нет.

– Значит, ты повзрослел.

– Ну, отрочество точно уже осталось в прошлом.

Друзья помолчали, вдыхая остывающий воздух, пропитанный солью.

– Прогуляемся? – предложил Долгов, расплачиваясь за пакет с чипсами. – Чего стоять-то.

Они неспешно двинулись по палубе.

– Слушай, Торик, я давно хотел спросить, – проговорил Юрка. – Ты почему бросил заниматься астрономией? Это же твоя специальность вроде. Призвание.

Святослав ответил не сразу. Он сунул руки в карманы брюк и довольно долго шел вдоль бортика молча.

– Раньше я смотрел вовне, – обронил он наконец. – А с некоторых пор научился различать кое-что внутри себя. Как ни странно – это оказалось интереснее.

– Ты только смотри… снова не шизанись.

Максим улыбнулся. Захрустел ароматными чипсами со вкусом паприки. Он почувствовал, как нечто незримое, теплое возникло между ними четверыми в этот момент. Будто пробежал легкий электрический заряд. Идут вот так они по палубе, перебрасываются малозначащими фразами, смотрят на стремительно темнеющую стрелу горизонта. Думают каждый о своем. А может – и о чем-то общем…

Интересно, приходит ли кому-нибудь в голову жуткая мысль, что, возможно, все это происходит в последний раз?

– Я вовсе не педик, – вдруг сообщил Герасимов. – А иногда пытался вас ввести в заблуждение только ради прикола. Я еще со школы так со знакомыми пацанами шутил.

– А то мы не знали, – хмыкнул Егоров. – Кстати, абсолютно несмешная шутка.

– Правда? – Фрунзик повернулся к Максиму.

– Ага.

– Вот черт.

Юрка стал театрально пританцовывать.

– Твоя очередь, – обратился он к Долгову.

– Не понял…

– Чего ты не понял? Каждый из нас поделился самым сокровенным. Кроме тебя.

Максим остановился и непонимающе уставился на Егорова. Тот перестал танцевать и без обыкновенной иронии в глазах тоже посмотрел на него в упор.

– Давай колись.

Долгову стало не по себе. Он внезапно почувствовал, как остыл морской воздух. Как ветерок холодным щупальцем толкнул его в спину и забрался под рубашку.

По спине пробежал озноб.

А что самое сокровенное есть у него в душе? Чего он всегда боялся? Что он ненавидел в себе больше всего в жизни, тщетно стараясь сломать, уничтожить, распылить без остатка?

Кто он такой?

Ребята стояли рядом, выжидательно молчали.

– Я… – Максим помедлил. – Я усредненный человек.

– Эва… нашел, чем удивить, – легкомысленно отмахнулся Егоров, начисто развевая пафос момента.

– Ну ни фига ж себе! – возмутился Герасимов. – Я тут перед ним сердце наизнанку вывернул! Многолетнюю легенду о якобы нарушенной сексуальной ориентации развалил! А он? Усредненный… Все мы такие… усредненные.

Лишь Торик ничего не ответил. Он коротко взглянул на Максима своими большими темными глазами и отвернулся.

Они разминулись с веселой группой матросов и двинулись дальше вдоль палубы, освещенной желтыми лампами фонарей.

Стемнело окончательно. Море напоминало о своем присутствии теперь только негромким плеском волн где-то далеко внизу.

– Как вы думаете, что за артефакт мы ищем? – Егоров ловко сплюнул за борт. – Оружие какое-нибудь?

– Юра, ты можешь хотя бы три дня не вспоминать об артефактах и прочих прелестях бытия? – раздраженно сказал Максим. Его немного обидело то, как друзья отреагировали на его заповедное признание об «усредненности».

– Оба-на! – шепотом произнес Юрка, резко притормозив перед плавным поворотом прогулочной палубы. – Вы гляньте, что наши военные чины творят! Прямо-таки межведомственная моногамия!

Метрах в пятнадцати стояли, обнявшись, Пимкин с Волковой. Они о чем-то вполголоса смеялись и не замечали ребят. Генерал выглядел счастливым донжуаном, то и дело элегантно поправляя свои очки, а полковник была просто очаровательна в свободной летней блузке, джинсах и кроссовках.

– Пернатые на жердочке, – снова прокомментировал Юрка, гнусно ощерившись. – Хотя в погонах на голое тело они смотрелись бы еще импозантней.

– Егоров, ты всегда был легким на словцо, – негромко сказал Долгов. – Но откуда столько цинизма?

– Я начал несколько иначе смотреть на жизнь довольно давно, – с деланной важностью изрек Юрка. – После того, как вы меня во время полета к Марсу вытащили из отсека, пробитого метеоритом, и тем самым спасли мои внутренности от неизбежного оледенения и вспучивания.

– От декомпрессии, – машинально поправил Торик.

– Во-во, – согласился Егоров, – от декомпрессии, от нее, родимой. Плазмоиды Москву разбомбили опять же… Потом еще старина Хэнк мне прилично нервы потрепал, пока я их со своей ненаглядной скво перевозил в деревню к татарской родне. В общем, множественные душевные травмы и нешуточное переутомление истощили мой и без того хилый организм, заставив сработать скрытые защитные механизмы и стать более бесстыжим. Душенька моя огрубела…

– Заткнись ты, паяц! – не выдержал наконец Фрунзик.

Пимкин и Волкова резко обернулись и немедленно отстранились друг от друга.

Ребята подошли к ним и поздоровались.

– И давно вы здесь… ошиваетесь? – поинтересовался генерал, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

– Не-ет! – крайне неубедительно соврал Егоров. – Мы в ресторан собрались перекусить и просто мимо проходили, Николай Сергеевич.

– Вот и проходите, – райским голосом посоветовал Пимкин. После чего императивно гаркнул: – Наполняйте свои пещеристые тела бромистой кровью и валите отседова! Разрешаю даже слегка напиться!

– Слегка напиться? – Юрка удивленно поднял брови. – Это как?

Пимкин очень выразительно посмотрел на него.

– Ухожу, – быстро кивнул Юрка. – Ребят, пойдемте, и правда, по пивку, а?

Волкова снова взяла генерала под руку, когда четверка скрылась за поворотом палубы, похихикивая над обильно жестикулирующим Егоровым.

– Ты и впрямь так хорошо к ним относишься? – спросила она. – Или это профессиональные привычки бывшего разведчика?

– Разведчики не бывают бывшими, Нина, – нахмурился генерал. – Тебе ли этого не знать.

– Да-да, бесспорно, – согласилась она. – И все же?

– Что касается ребят… Я действительно за них очень переживаю. Все-таки это абсолютно обычные люди, у которых оказались совершенно необычные судьбы.

Волкова слегка отстранилась и с удивлением посмотрела на генерала. Его высокий лоб слегка бликовал от тусклого света фонаря. А глаз не было видно за стеклами очков.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – произнес Пимкин. – Что случилось с этим воякой, который славился своей непреклонной волей и твердым характером? Он стал слишком рыхлым и мягкотелым.

– Что ж, хоть ты и категоричный зануда, но… почти угадал.

– И так вижу, что угадал. – Генерал снял очки, и Волкова заметила, как от уголков его глаз стрельнули лучики морщин. Он улыбался. – Странную вещь я обнаружил. Как правило, любая война делает людей резче, суше, жестче, пошлее, учит их заботиться о своей шкуре и подчиняться приказам, чтобы выжить. Война стачивает с нас лишние округлости, делая угловатыми. Колкими. А я почему-то в последнее время становлюсь все более мягкотелым и сентиментальным. И это пугает меня.

Волкова провела прохладными пальцами по его бритой щеке, чувствуя, как напряглись желваки. Отвела глаза, впервые не выдержав его напряженного пронзительного взгляда.

– Просто ты учишься любить жизнь. Это не страшно, – промолвила она, ежась от ночного бриза, дующего с близкого берега крупного острова.

– В моем возрасте это страшно, – одними губами прошептал генерал.

Волкова напряглась. Быстро, будто боялась, что забудет слова, проговорила:

– Думаешь, мне временами не хочется побыть нормальной женщиной? Взбалмошной, капризной, читающей журналы о похудении, а не пособия по внешней баллистике. Думаешь, я не хочу воспитать хотя бы одного ребенка перед тем, как нагрянет климакс? Еще как хочу! Но вместо этого приходится разгребать человеческий мусор, исполнять приказы, которые вовсе не хочется исполнять, потому что они чудовищны и антигуманны, ходить на закрытые совещания в Главке и в лицо врать начальникам, чтобы они не вынуждали подставлять сослуживцев, коллег и совершенно незнакомых людей снова и снова. Снова и снова, понимаешь? Знаю – понимаешь. А мне ведь уже далеко за тридцать… И ты думаешь, мне не страшно жить в коконе из этих мертвых душ, которые приходят во сне и молча смотрят на тебя? Чуточку укоризненно и незлобиво. Они будто бы прощают. И хочется без оглядки бежать прочь от такого жуткого прощения…

– Мы сами выбрали этот кокон, – после паузы сказал Пимкин.

Сверху послышался щелчок и скрип распахиваемого окна. Наверное, кто-то на четвертой палубе решил проветрить каюту. Раздался пьяный женский смех и нестройные аплодисменты.

– Ну пожалуйста, Валя, – просительно воскликнула невидимая девушка по-русски. – Ну я очень тебя прошу… Ту, про фотографии… Ты такой сексуальный, когда поешь… Гитарный перебор, брызнувший в подсоленную морем ночь, оказался четким и недилетантским, как обыкновенно бывает в подобных компаниях. Мужчина запел приятным негромким баритоном. Спокойно, без надрыва и фальши.

Доводилось нам сниматься И на снимках улыбаться Перед старым аппаратом Под названьем «Фотокор», Песня Юрия Визбора «Доводилось нам сниматься». Чтобы наши светотени Сквозь военные метели В дом родимый долетели Под родительский надзор. Так стояли мы с друзьями В перерывах меж боями. Сухопутьем и морями Шли, куда велел приказ. Встань, фотограф, в серединку И сними нас всех в обнимку: Может быть, на этом снимке Вместе мы в последний раз. Кто-нибудь потом вглядится В наши судьбы, в наши лица, В ту военную страницу, Что уходит за кормой… И остались годы эти В униброме, в бромпортрете, В фотографиях на память Для отчизны дорогой[3].

Слова замерли одновременно с последним аккордом, оставив в сознании смятенный отзвук. И очередная порция асинхронных рукоплесканий, доставшихся исполнителю, затерялась где-то вдалеке, на самой грани слышимости.

– Обними меня, – попросила Волкова. – Пожалуйста.

Генерал долго не двигался, продолжая смотреть на нее. Затем наклонился и осторожно поцеловал крохотную родинку на шее, ощутив сухими губами, как бьется сонная артерия.

– Я тоже верю в случайности, Нина, – сипло сказал он, одним рывком сдергивая блузку с ее вздрогнувшего тела. Пуговицы сыпанули градом по палубе.

Ближайшая лавочка обнаружилась в десяти метрах. Фонаря рядом с ней, к счастью, не оказалось, поэтому никто не мог увидеть, что вытворяли на ней двое обезумевших людей в течение следующих десяти минут. Разве что – услышать сдавленные стоны блаженства и сладостной муки…

– В каюту! – хрипло прошептала Волкова, когда первая волна оргазма перестала спазматически колотить ее.

Генерал наспех натянул брюки, подхватил полуголую Нину на руки и зашагал в сторону их балкона. Там он перебрался через перильца, пинком открыл незапертую дверь и бросил Волкову на кровать.

– Постой. – Она метнулась к шкафу, где оставила свою тощую косметичку. Извлекла из нее миниатюрный мобильник, глянула на экран и вслух прокомментировала: – Два пропущенных.

Пимкин стоял на фоне освещенного желтоватым светом окна, сунув руки в карманы. Он в этот момент был похож на демона, пришедшего за чьей-то давно разменянной душой.

Она подошла к нему и встала рядом, так и не решив, что делать дальше. Как-то сумбурно все получилось.

– Я знал, что Слава Торик прав, – очень тихо произнес генерал, не вынимая рук из карманов. – Он ведь неоднократно предупреждал, что тебе не стоит доверять. Федералы всегда работают на два фронта. И ты построила очень грамотную линию поведения, чтобы втереться к нам в доверие. Затем, когда выяснилось, что существует некий артефакт, тебе поступила новая вводная: разузнать, где он находится, а при соответствующей возможности – пройти с нами весь путь и предоставить ценнейшую находку своему начальству. Ведь мы до сих пор не знаем, что это. Не исключено, что – оружие.

– Все-таки ты категоричный негодяй, – бесцветным тоном произнесла Волкова.

– Просто я учусь любить жизнь. И не желаю, чтобы интересы нескольких коррумпированных подонков с Лубянки встали мне поперек глотки. Я хочу довести ребят до артефакта, если он в самом деле существует, и помочь им положить конец бессмысленному истреблению людей.

– Звучит красиво.

– А мне насрать, как это звучит.

Волкова набросила на себя куртку, прикрывая обнаженную грудь, и вышла на балкон. Она долго стояла, не оборачиваясь, поэтому генерал не видел ее лица. Затем выключила мобильник, извлекла аккумулятор и со всего размаху швырнула их в море.

Волны плотоядно сглотнули неожиданную добычу.

– Вот и все. Теперь мне одна дорога – под трибунал. А что еще вернее – пуля промеж бровей.

– Симпатичных, между прочим, бровей. – Генерал обнял сзади за плечи полковника ФСБ Нину Волкову, только что нарушившую присягу. – Бровей, возбуждающих непотребные желания.

– Брови его уже возбуждают. Извращенец.

– Какой есть.

– И когда ты собирался меня разоблачить? – резко разворачиваясь к Пимкину лицом, поинтересовалась она.

– Никогда.

– То есть… как? Что-то не вполне понимаю. Ты же противоречишь сам себе.

– Отнюдь. Просто если бы ты не избавилась от телефона до того, как мы сойдем на пристань в Тель-Авиве, – я бы тебя убил.

Вдалеке что-то сверкнуло, на миг подсветив редкие облака. – Оригинально, – протянула Волкова, хватая Пимкина за горло и заталкивая в каюту. Она ловко стащила с него штаны, подсекла ногу и повалила на пол. – Лежать!

«Вот это баба, – в который раз подумал генерал, ощущая кожей тепло ее бедер. Входя в нее сильным толчком. – Вот ведь жесть…»

Именно в этот момент первый меченый ватной походкой приблизился к ограждению на нижней пассажирской палубе и, неуклюже перевалившись через него, оказался за бортом.

Он скрылся под водой, даже не закричав, что со стороны могло показаться очень странным.

Но в потемках этого никто не заметил.

«Собачья вахта» самая не любимая у матросов всех флотов мира. С 12 ночи до 4 утра все судно после дневных трудов вкушает сладкий сон, а тем, кому выпало дежурить, приходится следить за безопасностью корабля.

Англичане называют эту вахту «вахтой склеивающихся глаз», а также «длинной» или «кладбищенской». Немецкие, шведские и голландские моряки именуют ее «плоскостопной» – не присядешь, иначе заснешь.

«Собачья вахта» самая скучная и несносная на любом судне.

Кроме круизных лайнеров.

Здесь в это время – самая жизнь. Особенно если погода хороша.

Пассажиры выползают на палубы, пьют, кутят, флиртуют, любуются звездами и слушают шум волн, рассекаемых бортовой сталью. Да и вахтенные матросы, если нет аврала, не прочь развлечься с какой-нибудь одинокой дамочкой, изрядно заправившейся коктейлями в баре. Бывалые моряки сразу выделяют падких на экзотику барышень из общей массы и умеют мастерски замутить им голову.

Вот и на этот раз молодой матрос Панайотис Кацуранис, совершающий уже седьмое плавание на «Philike Hetaireia», приглядел себе худощавую брюнеточку из числа меченых на нижней палубе. К часу ночи она уже прилично набралась и громко смеялась, рассказывая своим подругам какие-то девичьи истории.

Панайотис немного стеснялся меченых с их мутно-янтарным правым глазом, но животные инстинкты возобладали над стыдливостью. В родном Астакосе его никто не ждал, а посему секса у юного грека не было уже больше месяца.

Он уже собрался подойти к брюнетке и по-английски предложить ей увлекательную экскурсию на корму после окончания его смены, как вдруг запищал зуммер связи с дежурным офицером на мостике. Панайотис, выругавшись, подошел к служебному аппарату, вмонтированному в стену возле нижнего трапа, и снял трубку, приготовившись выслушать очередное дурацкое распоряжение.

Из трубки донеслось лишь противное шипение и свист. В это же время погасло освещение, погрузив всю палубу во мрак. Радостно взвизгнули несколько девушек, с кухни донесся звон бьющейся посуды, сдобренный вычурными итальянскими матюгами.

В небе, примерно в километре от лайнера, что-то ярко блеснуло.

«Неужели шторм все же догнал нас? Дьявол! Сейчас дождь распугает всех пассажиров, и не ласкать мне сегодня этих длинных горячих ножек», – с досадой подумал греческий матрос.

Через несколько секунд свет вновь загорелся.

Панайотис бросил шипящую трубку на аппарат и повернулся к брюнетке.

Девушка сидела неподвижно, вытаращив разноцветные глаза и положив тонкие руки на столик перед собой. Ее меченые подружки тоже замерли, будто прилежные ученицы перед строгим преподавателем.

Панайотис даже проследил за направлением взгляда девушек, дабы убедиться, что там не происходит ничего ужасного. Затем он вдруг осознал, что все меченые, собравшиеся в кафе под открытым небом, неподвижно сидят, выпрямив спины и уставившись в одну точку пустыми глазами.

Их словно парализовало.

Одновременно.

– Эй, – позвал Панайотис официанта, – что это с ними?

– Не знаю, – пожал плечами рослый грек в переднике.

– Наверное, ты подмешал им в паэлью крысиного яда, – неуклюже пошутил матрос.

– Нужно позвать врача. Доложи офицеру, – не оценив юмора, посоветовал официант.

– Внутренняя связь что-то барахлит. Сейчас еще раз попробую…

Худощавая брюнетка медленно поднялась и повернулась к бортику. Взгляд ее так и оставался остекленевшим.

– Напилась, – вынес вердикт официант. – Позову стюарда, пусть проводит ее в каюту.

– Я сам провожу, – бодро подмигнул ему Панайотис, хотя в груди у него уже возникло какое-то смутное тревожное чувство.

– Эй! – заорал вдруг официант. – Куда?! Держи ее!

Панайотис бросился к брюнетке, которая механическими шагами, словно зомби, пошла к бортику. Уже у самого края он сбил ее с ног и повалил на палубу, придержав голову, чтобы не ударилась.

– Что вы делаете? – закричал он по-английски в симпатичное лицо. – Вы могли упасть за борт!

Брюнетка без выражения посмотрела на него и вяло попыталась высвободиться.

Панайотис помог ей подняться на ноги и внятно проговорил:

– Вам нужно отдохнуть.

Девушка согласно кивнула и, сделав неуверенный шаг, перевалилась через перила.

У Панайотиса от неожиданности отвисла нижняя челюсть. Через пять секунд он вновь обрел дар речи и что было мочи заорал:

– Полундра! Человек за бортом!

К тому времени, как экипаж разобрался, что происходит, сорок семь меченых уже покончили с собой.

В основном они бросались с кормы в бурлящую от ходовых винтов кильватерную струю. Это была верная гибель.

Некоторые также умудрились сгореть в машинном отделении, неизвестно каким образом проникнув туда. А двое даже застрелились, украв оружие у спящих офицеров.

Вот такой неожиданный сюрприз преподнесли плазмоиды…

Никто не мог предположить, что они так зверски расправятся с мечеными людьми. По всем телеканалам в экстренных выпусках новостей сообщалось о массовых самоубийствах, волна которых ужасающим солитоном катилась по планете. Бедные меченые, словно лемминги, коллективно сводили счеты с жизнью самыми изощренными способами.

У спасателей, полицейских, военных и пожарных не хватало кадров, чтобы предотвращать тысячи смертей и спасать суицидников. Бригады «скорых» валились с ног. Добровольные народные дружины повсюду отлавливали сомнамбул с фосфоресцирующим правым глазом и связывали их, благо те сопротивлялись очень апатично.

Только в течение первого часа такого массового суицидального психоза погибло более полутора миллионов меченых. Водители шарахались от подозрительных пешеходов, боясь сбить очередного «зомбака», сотрудники жилищных управлений в срочном порядке перекрывали доступ на крыши высотных домов, хотя меченых такой расклад совершенно не смущал, они тупо выбрасывались из окон.

Они резали вены, стрелялись, травились, хватались за высоковольтные клеммы…

Совбез ООН мобилизовал все миротворческие силы и направил их в помощь спасателям европейских стран…

– Изверги! Фашисты! Изуверы! Живодеры!..

Как только не называли плазмоидов сотни миллионов возмущенных, перепуганных людей на разных языках. Даже после первой волны вторжения к странным агрессивным соседям человечества не было такого враждебного отношения, какое проявилось теперь.

Капитан круизного лайнера «Philike Hetaireia» приказал экипажу посадить всех уцелевших меченых под домашний арест в собственных каютах, предварительно убрав из помещений все колюще-режущие предметы, веревки, электроприборы и прочие опасные вещи и надеясь, что изобретательности бедняг не хватит, чтобы начать душить самих себя голыми руками.

Он связался с береговой охраной и попросил выслать спасательный вертолет для того, чтобы попробовать выловить тех, кто успел прыгнуть за борт и, возможно, еще не утонул. Но в порту Керкиры ему отказали, сославшись на нехватку машин. Единственное, что они могли, – дать в сопровождение лайнеру быстроходный спасательный катер.

Среди остальных пассажиров назревала паника. Особо впечатлительные дамочки падали в обморок, видя, как меченые, которых матросы и мичманы не успевали схватить, исчезали в темноте за бортом. В ресторане на главной палубе завязалась потасовка из-за того, что подвыпивший миллионер с Филиппин и его дружки не пожелали покинуть помещение и проследовать в свои каюты, согласно общесудовому распоряжению капитана…

– Да что же они за твари, – прошептал Долгов, помогая Маринке переодеть сонную Ветку. – Где грань, перед которой эти плазменные ироды наконец остановятся?

– Они не ведают, что творят, – негромко произнес Торик, сидевший в кресле у них в каюте.

– Но зачем?! – воскликнул Максим, заставив дочку недовольно заворчать. – Зачем они истребляют нас?

– Мне кажется, они защищаются, Долгов. Только… несколько своеобразно.

Через трое суток, когда лайнер отплыл из Лимасола – последнего порта перед Тель-Авивом – и взял курс к юго-юго-востоку от Кипра, хлынул дождь и разыгрался небольшой шторм.

Волнения на борту к этому времени уже улеглись. Основная масса пассажиров пребывала в удрученно-озлобленном настроении, но первый всплеск гнева и беспокойства все-таки прошел. Некоторые даже продолжили веселиться и радоваться жизни, несмотря на имевшие место страшные события.

Запертые в каютах меченые не проявляли особого желания загубить себя нетрадиционными способами, но напрочь отказывались есть и пить, загоняя собственный организм в опасную ловушку обезвоживания и слабости. Правда, один мужчина все же умудрился погибнуть от несчастного случая. Бедолага поскользнулся на рассыпавшихся по полу четках и шарахнулся со всей дури виском об угол стола.

Но в целом обстановка слегка разрядилась, хотя выделенный греческими ВМС спасательный катер продолжал на всякий случай сопровождать махину «Philike Hetaireia», держась на полукилометровом удалении…

Проснувшись утром, Максим сразу почувствовал – что-то не так. Голова немного побаливала после выпитого накануне с ребятами пива, да и вообще ощущалась какая-то общая подавленность.

Долгов полежал немного, слушая, как ливень дубасит по палубе за окном. Хотелось еще поспать, но невнятная тревога все росла и росла, пульсируя неприятным щупальцем в груди.

Что же не так?..

Он сел на кровати и открыл глаза.

Маринка спала на животе, сунув руку под подушку и раскинув ноги.

Ветки в каюте не было.

– Твою мать! – выругался Максим, вскакивая и заглядывая в ванную. – Вета? Ты где? Хватит прятаться! Дочь, я не шучу!

Маринка проснулась и испуганно взглянула на него из-под челки. На щеке у нее были вдавленные следы от скомканной подушки.

– Что случилось, Макс?

– Ветка куда-то делась!

– Может, к Юрке пошла? Или опять с Волковой в шахматы играет?

– Пойду посмотрю.

Долгов проворно влез в брюки, набросил рубашку и уже собрался выйти в коридор, как вдруг обратил внимание: по ногам тянет прохладным воздухом. Он резко обернулся и увидел, что дверь на балкон приоткрыта.

Вот что было не так!

– Твою мать… – повторил Максим. – Куда ее понесло?

Он в два прыжка оказался на балконе. Маринка, кутаясь в атласный халатик, выскочила следом.

– Иди у наших проверяй! – бросил Максим через плечо и спрыгнул на палубу, по краю которой барабанили крупные капли.

Он огляделся и решил сначала обследовать холл возле большого ресторана. Рванул направо, в сторону центральных дверей. Пробежав по безлюдной палубе полсотни метров, Долгов оказался в просторном помещении, где уборщица пылесосила ковер, а несколько стюардов обсуждали пустяковые сплетни.

Двери в ресторан были распахнуты настежь, оттуда звучала тихая спокойная музыка.

– Я могу фам помоч? – по-русски, но с чудовищным акцентом поинтересовался один из стюардов. Как он установил, что имеет дело с россиянином, оставалось только гадать.

– Да, можете! – возбужденно сказал Долгов. – Вы не видели здесь маленькую девочку? Ей пять лет, вот такого роста, темноволосая, в вельветовом комбинезончике и кроссовках.

– Она была сдесь, – внимательно выслушав, кивнул стюард. – Десять минут ф прошлом…

– Десять минут назад?

– О да, да! Назад. Но потом ушла.

– Куда?

– Туда. – Стюард показал в сторону, откуда Максим прибежал.

– На корму? – воскликнул Долгов.

– Я не могу знать…

Максим уже несся под дождем, придерживаясь правой рукой за поручень. Сердце бешено колотилось.

Что ей там понадобилось? Почему Ветка не разбудила его или Маринку, не предупредила? Ведь она никогда еще не уходила вот так, без спроса!..

Мысли ураганом проносились у него в голове.

Через минуту он выскочил на пустынную кормовую площадку, где одинокий бармен протирал под навесом последние фужеры.

Маринка уже была здесь вместе с полусонным Герасимовым.

– Не нашел?

– Нет! У всех наших проверила?

– Да! Господи, куда она могла деваться? – заламывая в отчаянии руки, крикнула Маринка.

– Спокойно, не паникуй!

Долгов лихорадочно соображал, что делать дальше. Сообщить капитану, чтобы объявили по всему судну об исчезновении ребенка? Или ждать в каюте, когда Ветка сама вернется? Ведь она обязательно должна туда вернуться…

Ливень плотной ширмой огораживал корабль от внешнего мира, и казалось, будто за этой серой пеленой ничего нет. Будто за ней – бесконечная пустота… Только горящие лампы фонарей объемными желтыми пятнами едва-едва разгоняли влажную муть.

Лайнер плавно покачивался на волнах.

– Смотрите, – вдруг прошептал Фрунзик, показывая рукой куда-то за барную стойку.

– Что там? – Максим вгляделся в подсвеченный кусочек палубы, непроизвольно делая шаг в ту сторону.

– Нет, не там! – придержал его Герасимов. – Левее, между контейнером со спасательным оборудованием и шлюпкой. Видишь?

– Что… что она делает? – тоже переходя на шепот, выдавила Маринка.

Ветка стояла спиной к бортику и внимательно смотрела за угол. Ее мокрое лицо было освещено слабым рассеянным светом, который то и дело менял интенсивность в тугих струях дождя. Губы девочки шевелились, но слов не было слышно.

Максим наконец вышел из оцепенения и бросился к дочери, чуть не сбив с ног направляющегося внутрь корабля бармена.

– Ветенька! – часто дыша, закричал он, подхватывая дочку на руки и прижимая к себе. – Родная моя! Зачем же ты под дождик вышла?

– Ты его испугал, – нахмурив лобик, буркнула Ветка.

Подоспела Маринка. Долгов успокаивающе взглянул на нее.

– Почему ты нас с мамой не разбудила? Мы чуть с ума не со… – Он запнулся. – Постой-ка. Кого я испугал?

– Фоччи.

Максим медленно повернул голову влево. Там горел фонарь, возле железной стены валялась пустая банка из-под содовой, но больше ничего не было. В воздухе едва уловимо пахло чем-то до тошноты знакомым, но он никак не смог определить – чем.

– Извини, – заставил себя сказать Долгов, понимая, насколько глупо это звучит. – Я не хотел его пугать.

– Фоччи говорил, – сообщила Ветка, – что я должна вас предупредить…

– О чем?

– Не знаю. Он не успел закончить, потому что ты прибежал и начал кричать!

– Скажи, а этот парень… Фоччи… он что – итальянец?

– Он не итальянец. Он Фоччи. Мой друг. Мы часто разговариваем об интересных вещах, когда вы не мешаете.

– О каких вещах? Расскажи.

– Не могу. Это наши секреты. Пурум.

– Час от часу не легче… – Маринка закрыла мокрое лицо ладонями. Между пальцев у нее заструилась дождевая вода. – Максим, это не может так продолжаться. Ребенку нужна квалифицированная медицинская помощь.

Ветка удивленно уставилась на мать.

– Мама, ты не понимаешь, – тихо произнесла она через несколько секунд. – Фоччи и правда есть. Он хороший.

Маринка беззвучно заплакала. Ее выдавали лишь аритмично вздрагивающие плечи.

– Так, – решительно сказал Максим. – Пойдемте в каюту. Нам нужно собрать вещи – через час уже будем в Тель-Авиве.

* * *

Первыми беду почуяли чайки…

Дождь кончился. Лайнер сбавил ход, и пассажиры стали готовится к сходу на берег и таможенным процедурам. Матросы и обслуживающий персонал выводили на воздух изможденных меченых, крепко держа их под руки. Небо немного прояснилось, на горизонте стала отчетливо видна темная полоска земли.

Друзья уже прибрали каюты и вышли на палубу, чтобы насладиться послегрозовым морем, когда Торик вдруг заметил, что птицы бросились врассыпную, словно кто-то включил распугивающее устройство.

– Чего это с ними? – поднял бровь генерал, глядя на улепетывающих во весь опор чаек и альбатросов. – Разве…

Рев корабельной сирены буквально взорвал воздух. По громкой связи раздался голос капитана. Он говорил по-английски:

– Уважаемые пассажиры! В связи с непредвиденными обстоятельствами просьба покинуть открытые палубы и проследовать в свои каюты. Как только лайнер пришвартуется к пристани, вам будет об этом сообщено. Сохраняйте спокойствие и очередность. Выполняйте распоряжения членов экипажа корабля.

Люди недовольно загомонили, толкаясь и тесня друг друга. Кто-то включил планшет и настроился на прием российского новостного канала. Вокруг сразу собралась кучка любопытных.

– …эта атмосферная аномалия возникла у средиземноморского побережья Израиля около получаса назад. Как утверждают метеорологи и пресс-центры спецслужб страны, необычная магнитная активность была зафиксирована уже тремя наземными станциями. Затем данные подтвердили представители египетских и сирийских властей. Кажется, мы вновь наблюдаем…

Трансляция резко прервалась.

С противоположной стороны палубы раздались крики. Толпа зашевелилась и тугим ручьем потекла через сквозной проход на другой борт лайнера. Попытки матросов и стюардов разогнать пассажиров по каютам не возымели абсолютно никакого эффекта.

«Philike Hetaireia» приближался к портовым сооружениям подозрительно быстро. Некоторые члены экипажа с удивлением поглядывали друг на друга: мол, что там, на мостике, совсем головой покорежились? Давно пора сбрасывать ход…

Максим прижался спиной к борту шлюпки, подвешенной на кране возле края палубы, и привлек к себе Маринку с Веткой, чтобы поток пассажиров не увлек их.

Громкоговорители вновь ожили, но тут же осеклись, издав дикий хрип. С противоположной стороны лайнера донесся низкий гул.

– Что происходит? – беспокойно оглядываясь, крикнула Маринка.

Гул повторился, постепенно сменяясь противным пульсирующим воем. А потом в небе ослепительно полыхнуло, и над волнами разнеслось протяжное жужжание, от которого у Максима заломило зубы.

Не только ему, но и большинству пассажиров был знаком этот мерзкий звук…

Все произошло внезапно.

Желтовато-багряный жгут полоснул по спасательному катеру, и тот взорвался, будто был сделан не из железа, а из спрессованного пороха. Обломки разлетелись во все стороны. На бурлящих волнах осталось чадить растекшееся пятно топлива.

Когда плазмоид-гигант, окруженный бирюзовой сферой-сиянием, опустился и завис метрах в ста от кормы лайнера, вся палуба словно окостенела. Люди, боясь пошевелиться, зачарованно смотрели на огромный огненный шар, вода под которым пенилась и кипела. Свет палубных фонарей мгновенно погас. Зато на концах антенн и острие радарной мачты затлели зеленоватые пучки огней святого Эльма.

Плазмоид двигался с такой же скоростью, как и стальная махина «Philike Hetaireia», поэтому казалось, что он неподвижен относительно лайнера, который твердо держал узлов пятнадцать, не имея возможности пустить маршевые винты на реверс или хотя бы повернуть рули. Все электронные системы отказали враз.

Причалы и доки стремительно приближались. Портовые грузчики, капитаны судов дальнего плавания и командиры военных крейсеров, матросы и водители автокаров с отвисшими челюстями смотрели, как надвигается неуправляемая громадина с водоизмещением 160 тысяч тонн, подсвеченная исполинским плазменным шаром, словно конвоир, сопровождающим ее сзади.

Начальник береговой навигационной службы Тель-Авива и десяток диспетчеров расширенными от ужаса глазами наблюдали из-за стекол башни-маяка за приближением неизбежной катастрофы…

И вдруг после безмолвного десятисекундного оцепенения у людей сработал незримый переключатель.

У всех.

Синхронно.

Матросы стали спускать на воду шлюпки. Это было жестом отчаяния, поскольку легкие деревянные суденышки тут же разбивались в щепу возле борта лайнера, по инерции рассекающего волны. Якорная вахта не растерялась и сбросила сразу оба якоря Холла, хотя и это уже не могло спасти тяжеленный корабль от столкновения с причалами и пришвартованными к ним средними и малыми судами.

Пассажиры, наконец сообразив, что происходит, в считанные мгновения устроили на корабле настоящий хаос. Люди в отчаянии прыгали за борт и гибли, увлекаемые под киль. Основная масса, справедливо полагая, что главный удар придется на носовую часть, бросилась к корме. Незамедлительно возникла страшная давка.

Над палубами стоял дикий ор, визг и стенания.

– Это конец, – по-гречески прошептал капитан Лукас Маврокефалидис, снимая свою фуражку и глядя, как с причалов люди бегут в глубь порта. – Мы метров на сто в берег войдем. Там два высотных отеля по курсу. Человек двести пятьдесят, не меньше… Спаси их души…

Старпом тоже снял головной убор, не отрывая взгляда от пятнадцатиэтажных портовых гостиниц.

Тем временем плазмоид сократил расстояние до кормы лайнера и двигался теперь метрах в пятидесяти от нее…

Максим инстинктивно пятился, увлекая за собой жену с дочкой. Он чувствовал, как от статического электричества волосы на всем теле шевелятся, и противные мурашки бегают по спине.

Неожиданно Долгов понял, что кисти его рук покрыты льдом. Он перевел взгляд на Маринку и обнаружил, что кожа на ее лице приобрела сероватый оттенок, как тогда, в коллекторе.

– Попробуем? – будто прочтя посетившую его мысль, предложил Фрунзик.

– Это бессмысленно, – спокойно сказал Пимкин. – Даже если вы его уничтожите, корабль уже не успеет остановиться…

– Генерал прав, – безучастным голосом подтвердил Торик. – Инерция слишком велика…

– Да пошел ты со своими научными выкладками! – рявкнул вдруг Егоров, яростно отталкивая Святослава. – Надоел… зануда!

– Ты-то куда полез, бесталанный… – только и успел крикнуть Герасимов, прежде чем Юрка выбросил вперед обе руки и ударил.

Максим сначала даже не понял, что изменилось в окружающем пространстве. Плазмоид будто сплюснулся, резко замедляя движение. Волны под ним превратились в пенную кашу, брызнули во все стороны горячим паром.

От поверхности шара отделились несколько извивающихся плазменных кнутов, но они не смогли дотянуться до удаляющегося корабля. Они застыли в воздухе, как будто вмерзли в него.

Вокруг плазмоида атмосфера словно сгустилась. Он рванулся вверх, но нечто невообразимо мощное остановило процесс взлета. Пространство над ним будто бы выгнулось дугой. Раздался оглушительный хлопок, и ударная волна так жахнула по лайнеру, что всех, кто в это время стоял на ее пути, швырнуло на палубу.

Юркиного лица не было видно, но Долгов обратил внимание, как вздулись жилы на его шее.

– Ложитесь! – заорал Торик. – Все падайте лицом вниз! И ухватитесь за что-нибудь…

Договорить он не успел. Плазмоид с зубодробительным ревом поменял форму, вытянулся, став похожим на эллипсоид, бешено завращался вдоль оси.

И… распался на множество небольших ярко-желтых шаров. Мелюзга тут же прыснула в разные стороны, уходя в облака по ломаным траекториям.

– Развалил, – не веря своим глазам, промолвил Долгов. В ушах звенело, он с трудом услышал собственный голос.

– Вы что, идиоты? – необычайно спокойным тоном поинтересовался Егоров, оборачиваясь. – Торик же сказал: ложитесь и держитесь.

– Теперь-то зачем? – тупо спросила Маринка, осторожно опускаясь на палубу и крепко обхватывая сжавшуюся от страха Ветку.

Егоров покрутил пальцем у виска. Долгов шальным взглядом смотрел на его физиономию, бледную и осунувшуюся от перенапряжения. «Стало быть, – подумалось Максиму, – и Юрка что-то в себе открыл. Только ни хрена не понимаю – что именно?..»

До берега оставалось метров пятьдесят-семьдесят, не больше.

Егоров вновь поднял руки, покрытые выпуклым узором вен.

Трехсотметровый круизный лайнер «Philike Hetaireia» вздрогнул и стал стремительно сбрасывать скорость, как будто упершись носом в огромную упругую подушку.

Вновь оглушительно бухнуло.

Резкий толчок швырнул Максима вдоль палубы, словно торпеду из пусковой установки. Он пролетел метра три, прежде чем по касательной соприкоснулся с шершавым железным покрытием и, здорово отшибив локти, покатился прямо к краю. В последний момент сработали инстинкты, и Долгов успел ухватиться за чью-то ногу, замедлив движение. Еще бы чуть-чуть, и он оказался за бортом.

Туша лайнера наперекор законам физики продолжала неуклонно и довольно быстро терять скорость.

Всех пассажиров и членов экипажа словно бы подкосили, и они повалились друг на друга, как костяшки домино. Только костяшки падают последовательно, по цепочке, а находящиеся на палубе люди шлепнулись одновременно.

Несколько человек вылетели за борт и с истошными воплями плюхнулись в нагромождения белоснежной пены.

Но им уже ничего не грозило, кроме ушиба.

Лайнер, подняв целую завесу брызг и грохнув о причалы высоченным валом воды, остановился.

Он замер в нескольких десятках метров от ближайшей пришвартованной яхты, которую образовавшейся волной буквально разорвало на куски и отбросило на покачнувшийся борт здоровенного танкера.

Капитан Маврокефалидис затряс головой, приходя в себя от удара о ветровое стекло рубки. По его разбитому лбу текла кровь, в висках ритмично стучало, в глазах двоилось. Рядом поднимался на ноги старпом, с каким-то религиозным ужасом гладя на останки бедной яхты, покачивающиеся возле танкера далеко внизу.

Маврокефалидис очень медленно перекрестился и прошептал:

– Невозможно. Такое чудо – просто-напросто невозможно.

А на третьей пассажирской палубе Торик, прихрамывая, подбежал к Егорову, который мелкими глотками хватал воздух, и принялся радостно трясти его за плечи.

– Хв-в-ватит, Слав-ва… – проблеял наконец Юрка. – Чт-т-то эт-то б-было?

Торик отпустил его и заорал в самое ухо:

– Инерция! Это была инерция, Егоров! Бездарь ты наш незаменимый! Инерция! Понимаешь?

Юрка утвердительно кивнул и потерял сознание.

Глава пятая

Стрельба началась внезапно.

Разношерстная толпа паломников отпрянула от Стены Плача, раздались громкие крики на арабском, и автоматная очередь с глухим дзеньканьем насквозь прошила красно-белый фургончик с надписью «Ambulance». Отлетел в сторону проблесковый маячок, несколько пуль срикошетили от мостовой и с визгом ушли ввысь.

Двое хасидов остались лежать без движения в неудобных позах. Их шляпы слетели и откатились к бордюру.

Со стороны мечети на площадь въехал армейский джип вооруженных сил Израиля, и солдаты немедленно открыли огонь по палестинским боевикам, укрывшимся за грузовиком, припаркованным на другой стороне улицы.

Мирные жители с воплями разбегались не разбирая дороги. Максим держался за генералом, полагаясь на его рефлексы и боевой опыт. Ветку с Маринкой он не отпускал от себя ни на шаг.

От громких хлопков и отрывистых воплей, доносившихся из-за спины, сжимался каждый нерв.

Перестрелка продолжалась.

– Нина! Нина! – позвал Пимкин. – Нина, подожди! Впереди, кажется, глухой тупик! Нужно пробираться к южной оконечности города!

– Ты сбрендил? Там же боевики! – Волкова, пригнувшись, вбежала на мраморную террасу одноэтажного здания кафе. – Им похрен, в кого стрелять!

– Постой! – сердито окрикнул ее генерал. – Стой, тебе говорят!

– Не командуй, воевода чертов!

Пимкин грубо схватил ее за шиворот рубашки и развернул лицом к себе. Торик и Герасимов притормозили, подозвав жестом к себе Егорова.

– Ты хоть раз была в зоне вооруженного столкновения, сопливка?! – проорал генерал. На лбу у него выступили крупные вены.

– Я проходила полевые курсы… – начала Волкова, вырываясь из его цепких рук. – Я тебе не…

– А теперь заткнись и слушай! Вы все – тоже… Я видел эту войну раньше и представляю их тактику ведения боя в городских районах. Боевики ведут себя крайне нахально, значит, их много, человек двадцать-тридцать. У них скорее всего есть гранатометы и другое тяжелое оружие. Сейчас израильтяне стянут сюда несколько бронемашин и начнут выдавливать экстремистов на юг, там серьезный блокпост. Таким образом они защелкнут их в тиски и уничтожат…

Оглушительно затрещало. Грохот нескольких длинных очередей не дал Пимкину договорить.

На площадь выехал БТР. За ним трусил взвод спецназа в полной выкладке. Из-за укрытия с приглушенным бабахом и шипением вылетел гранатометный снаряд, и чудовищный взрыв прогремел в нескольких метрах от носа бронетранспортера. Машину даже слегка подняло на дыбы, улицу заволокло пылью и дымом.

Максим прижал голову побледневшей от страха Ветки к своей груди. Маринка зашевелила губами, что-то бормоча.

– Чтобы не закладывало уши, держите рот открытым, – прокричал генерал. – Видите, я был прав! Сейчас здесь начнется настоящая мясорубка. Если мы двинемся на север, то можем угодить под раздачу со стороны израильских военных. Это стопроцентная гибель! А вот на юг можно пробиться. Риск есть, но если успеем быстро добраться до блокпоста окольными путями, нас пропустят как беженцев из зоны конфликта. И в любом случае – нам нужно продвигаться в южном направлении, чтобы попасть в Вифлеем…

– Хорошо, – согласилась Волкова, отбрасывая бесполезную гордость. – Ты знаешь город?

– Представляю в общих чертах. До южных ворот довести, думаю, смогу.

Очередная серия выстрелов прогремела на площади. От едкого дыма и пороховых газов уже слезились глаза.

– В случае ранения или гибели одного из привратников остальные пусть все равно постараются достигнуть базилики и найти артефакт, – цинично сказал Торик, обведя своим инфернальным взглядом друзей.

– Ты же скептик, – без иронии проговорил Егоров. – Чего это вдруг забеспокоился за судьбу артефакта?

– Я скептик, но не лишен любопытства. К тому же какого черта мы сюда приперлись, если чуть что – на попятную?

– Потом демагогию будете разводить, мазуты! – гаркнул генерал. – Держитесь за мной. Будем надеяться, что память не подведет, и мы не заблудимся в переулках.

– Пап, Фоччи мне говорил…

– Ветенька, помолчи, пожалуйста, – нервно улыбнувшись, попросил Долгов. – Нам нужно поскорее бежать подальше отсюда. Ты же видишь, какой бардак устроили здесь всякие неумные люди… Постарайся не смотреть по сторонам и крепко держаться за мою руку.

– Разве ты меня не понесешь? – Ветка подозрительно взглянула на отца из-под растрепанной челки. Ее глазенки слезились и были красные от пыли и гари.

– Нет, дочка. Так получится слишком медленно. Тебе придется бежать самой. Мы с мамой все время будем рядом. Не бойся…

Тем временем к Егорову подошел низкорослый мужичок и, воровато оглядываясь, дернул его за рукав.

– Я случайно услышал, что вы говорите по-русски, – шепеляво прошамкал он, почесав крупный нос. – Именно поэтому, из-за своей большой любви к этой великой стране, я хотел предложить вам и вашим товарищам самый дешевый товар в этой части города.

– Чего? – не понял Юрка, отстраняясь от мужичка. – Какой, блин, товар?

Тот прищурил один глаз и мелко захихикал.

– Вы всегда берете у нас товар! Я отдам по тридцать пять шекелей за грамм. Считай – даром!

– Ты что, кретин? – спросил Егоров. – Здесь война идет, а ты мне наркоту впариваешь?

– Вы же русские, – удивленно вскинул широкие брови мужик. – Вы в любое время берете!

– Я тебе сейчас гланды вырву, – приторным тоном сообщила Волкова.

– Понял. – Мужик отступил на пару шагов и подмигнул Юрке. – А может, девочек?

Максим не заметил, как полковник оказалась рядом с ним. Ее рука мелькнула в воздухе, и торгаш сложился пополам, захрипев. Восстановив же через полминуты дыхание, он резво отвалил, сквернословя на дикой помеси иврита и русского.

– Пойдемте скорее, – скомандовал генерал.

Юрка озадаченно пожал плечами:

– Дурачок какой-то. У них тут что, так принято – долбаться дурью, когда стрелять начинают?..

Обогнув кафе, друзья выбежали на узкую улочку, извивающуюся змеей и круто уходящую вправо. На тротуаре, прислонившись спиной к старинному зданию, сидел человек в костюме-тройке. Голова его безвольно упала на грудь, галстук был перекручен, и ромбовидный кончик неровно лежал поверх пиджака. Рядом с ногой покоился раскрытый планшетный компьютер, на котором кривлялся объемными текстурами скринсейвер.

Генерал нагнулся и осторожно потрепал мужчину по плечу. Тот завалился на бок. На асфальте под несчастным обнаружилась целая лужа крови.

– Прости, дружище, – сказал Пимкин, подхватывая планшет. – Тебе он все равно уже не нужен.

Друзья, пригибаясь и стараясь не сбить дыхание, побежали рысцой за генералом вдоль правой стороны улицы. Максим то и дело притормаживал, чтобы Ветка поспевала за ним, а Маринка часто оглядывалась и продолжала что-то шептать одними губами.

Лишь много позже Долгов понял: жена, давным-давно потерявшая веру во всех богов, молилась…

После прохождения усиленного таможенного досмотра в порту Тель-Авива Фрунзику и Егорову пришлось попотеть, прежде чем они в суматохе сумели договориться с турком-таксистом, чтобы за пятикратно взвинченную цену всех их на двух машинах доставили в Иерусалим. Дело в том, что накануне из-за ракетных обстрелов был разрушен участок скоростной автомагистрали, и образовалась длиннющая пробка. Трафик был очень плотный – ведь попасть на святую землю стремилось огромное количество людей со всех уголков света.

Плюс ко всему прочему волнения были подогреты появлением возле берегов Израиля плазмоида-гиганта и едва не произошедшей катастрофой, виной которой мог послужить потерявший управление греческий круизный лайнер. К счастью, корабль был в последний момент остановлен Юркой, обнаружившим наконец свой скрытый дар.

До столицы друзья добрались только спустя три часа. Дорога на выезде из Тель-Авива и впрямь оказалась основательно разрушена. Бесконечная вереница легковых машин с черепашьей скоростью ползла, огибая скопление ремонтной техники и военных.

В Иерусалиме они оказались далеко за полдень. Перекусили в небольшом ресторанчике и решили, не теряя времени, отправиться в Вифлеем.

Святослав справедливо заметил, что после того, как Егоров совершил нападение на плазмоида, могут последовать ответные действия. И никто не знает – насколько быстро…

Командир полка подполковник Александр Ненилин вел свое звено на средней скорости – 1,5–2 М – плавно лавируя между холмами и плоскогорьями, усеянными редкой растительностью. Ведомыми у него были Гена Спилидзе и капитан Шамбалов. Они твердо держались на несколько корпусов позади. Ребята проверенные, неоднократно принимавшие участие в боевых операциях и знающие свое дело. Да что уж кривить душой – лучшие…

Вообще пилотов для участия в операции «Столкновение» Ненилин подбирал сам. Он не позволил даже командующему ВВС, своему наставнику и практически крестному отцу, советовать ему.

Здесь требовались асы высочайшего класса, которые могли вытворять в небе неподвластные обыкновенным летчикам финты. Те ребята, в которых подпол был уверен, как в себе самом.

Здесь были нужны те, кто понимал, что это последний бой.

Воины, а не ремесленники…

После вскрытия красного пакета подполковник отдал приказ готовиться к вылету. Техники в последний раз перепроверили грозные «Левиафаны», ждущие в ангарах на секретной базе возле Североуральска, располагавшейся в огромной искусственной каверне в массиве Уральских гор.

Медики вкололи пилотам всякую дрянь, ускоряющую рефлексы и стимулирующую активность таламуса, отвечающего, как известно, за все виды чувствительности.

У взлетно-посадочных полос летчиков не провожали родственники и друзья. Они просто не знали о предстоящей операции.

Только скупой кивок представителя Генштаба, рукопожатие командующего и молчание в спину.

Любые слова в тот момент были бы оскорблением…

Зеленый коридор над своим воздушным пространством не предоставил только Ливан. Поэтому четырем эскадрильям 63-го отдельного авиационного полка пришлось делать крюк, уходя на полсотни километров восточнее. Возле Дамаска все 57 истребителей были дозаправлены в воздухе двумя авиатанкерами ВВС Сирии и продолжили полет на юг, чтобы возле Аммана заложить поворот и выйти на атакующий азимут. Лоб в лоб на цели, с высокой скоростью двигающиеся над Средиземным морем.

Четырнадцать плазмоидов-сверхгигантов полукилометрового диаметра, сформировавшихся в верхних слоях ионосферы, появились в небе над Алжиром около трех часов назад, вызвав сначала ажиотаж в прессе, а затем и всплеск панических настроений по всему миру. Вскоре к сверхгигантам присоединились около трех сотен особей поменьше, и вся эта жуткая армада двинулась на восток.

Относительно неторопливо, но весьма уверенно.

Специалисты рассчитали несколько допустимых курсов и пришли к выводу, что с вероятностью в шестьдесят с лишним процентов плазмоиды направляются к берегам Ливана, Египта или Израиля. ВВС и ПВО этих стран были приведены в полную боевую готовность, хотя командование понимало, что обыкновенные ракеты бессильны против высокоэнергетических плазменных монстров. Тем более такого невиданного доселе размера.

Была объявлена всеобщая эвакуация населения из крупных городов. Сухопутные войска и полиция с трудом обеспечивали порядок на улицах.

Сотни тысяч верующих и фанатиков ринулись в мечети, храмы и синагоги. Электронные СМИ всего мира то и дело транслировали до озноба пугающие кадры, снятые с помощью длиннофокусного объектива итальянским оператором с южного берега Сицилии: клин ярко-желтых шаров проплывает далеко над горизонтом в грозовом мареве, а вокруг вьется множество светящихся точек.

Это напоминало картинку из кошмарного сна.

Это было материальное приближение Армагеддона.

И никто не мог понять, на кого же в конце концов обрушится такая невообразимая мощь решающего удара плазмоидов…

По данным с наземных радиолокационных станций военной базы «Хайфа-7», плазмоиды находились в 300 километрах к западу от береговой линии Сектора Газа. Они двигались с постоянной скоростью около 2 М. Соответственно, до густонаселенного побережья им оставалось не больше десяти минут лету.

Все пилоты «Левиафанов» получили целеуказания от радарных комплексов и подтвердили пеленг. Офицеры доложили четырем командирам эскадрилий о полной боевой готовности, а те в свою очередь отчитались перед Ненилиным.

Радиосвязь пока еще функционировала.

– Все работают в связке со своими ведущими, – проговорил Ненилин, закладывая правый поворот на 90 градусов. – Атакуем по фронтальной схеме «зебра». Два звена отстрелялись, разошлись по противоположным азимутам на повторный заход. Следующие два – работают. Резонансные пушки спаренные, так что за один раз заряда аккумуляторов хватит на два или, при удачном раскладе, на четыре выстрела. Эффективное расстояние полтора. Скорость не меньше двух махов. Так что при уходе с линии готовьтесь к пиковым шестикратным.

Подполковник умолк и немного прибавил подачу кислорода, чтобы почувствовать легкий кураж и эйфорию. Оценил цифры, проецирующиеся специальными устройствами летного шлема прямо на сетчатку. До целей оставалось уже меньше 350 километров. Взаимная скорость сближения была огромной.

Московские аналитики и тактические спецы, консультируясь с коллегами из Израиля, полчаса назад высчитали с точностью девяносто процентов, что при неизменной скорости и векторе движения плазмоиды собираются нанести удар по Иерусалиму или его окрестностям.

«Если удастся, – прикинул Ненилин, – полк „Левиафанов“ сумеет уничтожить три-четыре крупных особи. Не больше… Поэтому город можно заранее считать обреченным».

О том, что последует за этим, даже думать не хотелось.

– Товарищ подполковник… – раздался в наушниках мягкий голос Виктора Берчева – командира третьей эскадрильи. – Саша, мы… отрабатываем малые цели?

Ненилин на мгновение прикрыл глаза. Что ж, пожалуй, пришло время для правды.

– Нет, Витька. Наша задача – только плазмоиды-гиганты. Малые цели приказываю игнорировать.

В эфире остались лишь помехи, которые становились с каждым пройденным километром все сильнее.

– То есть… – произнес Берчев через десяток бесконечно долгих секунд, – в лоб? Без шансов?

– Да, Витька… В лоб. Без шансов. И если хотя бы трех завалим – значит не зря погоны носим. Скоро связь прервется. Прощайте, ребята.

– Служу России, – обронил весельчак Гена Спилидзе почти без акцента.

До целей оставалось каких-то вшивых 200 кэмэ.

Истребители неукротимыми стальными птицами неслись над Мертвым морем. Небо стало заполняться радужными разводами и сполохами, глянцевито и враждебно поблескивая сверху.

Как в первые минуты вторжения над Москвой.

– Служу России, – спокойно, без патетики сказал капитан Шамбалов, врубая форсаж.

И 57 голосов откликнулись в звенящий эфир…

– Служу России!

– Служу России.

– Служу России…

Связь прервалась.

Осталась только скорость и большой палец на гашетке. Ведь автоматика могла подвести в самый неподходящий момент…

Никто из пилотов и не подозревал, что с египетской военно-воздушной базы возле Эль-Ариша поднялись в воздух первые самолеты, готовые поддержать отчаянную атаку русских.

А через минуту на взлетные полосы вырулили израильские истребители F-16-Mil, а еще спустя полминуты по приказу короля Саудовской Аравии взлетела над Табуком эскадрилья штурмовых вертолетов «Мекка». Флагман 2-й ракетной эскадры ВМФ Сирии взял курс на юг. С британского авианосца «Диана», приписанного к базе Фамагуста на Кипре поднялись в небо шесть истребителей-перехватчиков.

Никто из пилотов Ненилина даже не предполагал, что за пять минут до этого в воздухе были уже около полутора сотен боевых самолетов ВВС Турции, Ирана, Японии, Франции, Италии, Китая, США, Ливии и еще доброго десятка государств, чьи военные базы находились в радиусе тысячи миль от места предполагаемого столкновения.

Наши пилоты не знали, что сотни летчиков, много раз пускавших ракеты друг в друга, подняли в небо свои истребители, чтобы помочь отразить вероломное нападение внешнего врага всего человечества. Офицеры, носящие совершенно непохожую форму и знаки различия, осознали, что второго шанса может не представиться, и если не помочь русским сейчас, то последствия будут катастрофическими.

Не для отдельной страны.

Для мира.

Пилоты глушили бортовые передатчики и ресиверы, чтобы не слышать возмущенных возгласов диспетчеров и военачальников.

И взлетали, нарушая присягу.

Но чтобы сохранить воинскую честь.

И операторы ракетных комплексов ПВО не сбивали наглые самолеты, пересекающие воздушные границы государств, давая им возможность помочь российскому 63-му отдельному авиационному полку уничтожить как можно больше беспощадных плазменных тварей, посягнувших на свободу человечества.

У стартовавших истребителей не было под крыльями никаких барионно-резонансных пушек. Только обыкновенные ракеты и пулеметы, которые не могли причинить ни малейшего вреда плазмоидам.

Но они могли сделать другое – отвлечь внимание агрессоров на те доли секунд, что требовались нашим ребятам для выстрела.

Летчики с разными – порой диаметрально противоположными – принципами, верованиями, убеждениями и внутренними догмами свирепо ворвались в чужое небо, отбросив сомнения. На несколько скоротечных минут.

Без шансов…

И уже нечего было скрывать.

Мир, замерев, следил за развитием этой беспрецедентной воздушной атаки, аналогов которой не было в истории войн. Дикторы на всех каналах надрывались, комментируя происходящие события и домысливая факты. Сквозь пелену помех CNN и несколько других компаний транслировали пугающе безоблачное небо над столицей Израиля, в котором вот-вот должно было разыграться самое, возможно, главное сражение за право жить на планете Земля.

Возле южного блокпоста Иерусалима образовалась чудовищная давка. Тысячи людей стремились покинуть город.

Четверть часа назад поползли слухи, что правительством Израиля объявлена эвакуация столицы. Толпы жителей и туристов потекли по улицам, образуя галдящие на разных языках человеческие потоки. На автострадах несчетное число машин скопилось в районах перекрестков и важных развязок; водители нетерпеливо гудели и старались хоть как-то разъехаться.

Никто уже и не вспоминал о произошедшем столкновении израильской армии с вооруженным отрядом палестинских боевиков из движения «Освобождение» у Стены Плача, в котором погибло пятнадцать солдат с обеих сторон и трое мирных жителей.

На большом видеодисплее, висевшем возле зеркального небоскреба японского посольства в южном деловом квартале, транслировался экстренный выпуск новостей. Симпатичная репортерша стояла спиной к морскому побережью и, щурясь на проглянувшее из-за облаков солнце, быстро говорила по-английски. Внизу бежали сразу три строки субтитров: иврит, арабские и, что удивительно, русские.

Ожидая своей очереди, чтобы покинуть город, люди с замиранием сердца следили за каждым словом.

– Только что стали известны подробности появления плазмоидов-сверхгигантов над берегами Северной Африки. Наши коллеги из Барселоны утверждают, что около пятнадцати огромных огненных шаров сформировались в атмосфере над Алжиром и спустились до километровой высоты. Диаметр этих особей составляет от четырехсот до шестисот пятидесяти метров. Это самые большие из наблюдавшихся плазмоидов за все время с начала их вторжения! Через некоторое время после появления над территорией Алжира эти махины начали движение в восточном направлении со скоростью более двух тысяч километров в час! Уже спустя двадцать минут мы получили кадры, случайно снятые оператором с острова Сицилия. Вы сейчас их увидите.

На экране возникла рябь, сквозь которую была видна свинцово-черная поверхность неспокойного моря. Через несколько секунд возле неявной линии горизонта появилось свечение, интенсивность которого стремительно росла. И вот уже вдалеке стали различимы быстро летящие шары. Они то скрывались в плотных грозовых тучах, то снова появлялись. Вокруг них роем вились ярко-желтые точки маленьких плазмоидов.

Толпа издала испуганный вздох. Максим услышал, как неподалеку заорал ребенок, и сразу же заголосили несколько женщин. Офицер израильского спецназа возле КПП чтото гаркнул в мегафон и несколько раз пальнул из пистолета в воздух.

– По нашу душу… – промолвил Егоров, не в силах оторвать неподвижный взгляд от картинки на видеодисплее. Генерал, стараясь не отбиться от остальных в людском водовороте, кое-как раскрыл взятый у погибшего мужчины планшет и принялся что-то сосредоточенно выискивать в Интернете.

На экране вновь появилась репортерша.

– Министерство обороны Израиля пока отказывается давать какие-либо официальные комментарии, но всему миру уже известно, что армада плазменных сверхгигантов намерена нанести удар по Иерусалиму! И случится это в течение получаса!

Толпа зашумела и единым движением подалась вперед, надавив на солдат из оцепления.

– Психопаты! – воскликнула Волкова. – Разве можно такое в эфир пускать!

За стеной было видно, как вагончики монорельсового поезда отъехали от станции, вознесенной над землей метров на десять. Эта дорога была построена несколько лет назад во время непродолжительного перемирия между Израилем и Палестинской автономией, соединив Иерусалим с Вифлеемом скоростной линией.

– Мы постараемся оставаться в прямом включении до тех пор, пока электромагнитные возмущения не помешают работе ретрансляционной аппаратуры… – продолжила репортерша, все чаще оглядываясь назад, где море качало на аквамариновых волнах яхты, будто не подозревая, что через считанные минуты все вокруг может превратиться в кипящий ад. – Происходящее напоминает картину Судного дня! Миллионы верующих по всему миру устремились в храмы, синагоги, мечети, церкви и монастыри, чтобы помолиться за души близких и покаяться в собственных грехах. На улицах крупных городов наблюдаются беспорядки…

– Репортерша приложила палец к крошечному наушнику, вставленному в ухо, и поспешила к фургону со спутниковой тарелкой на крыше, комментируя на ходу новую информацию: – Только что мы получили потрясающую новость из России. На связи московский корреспондент…

Экран стал черным. Видимо, возникли технические неполадки.

До КПП блокпоста оставалось метров десять, но очередь двигалась крайне медленно. Обстановка вокруг становилась все более напряженной. Все чаще слышались щелчки выстрелов. Нервы у всех беженцев были на пределе. С минуты на минуту могла начаться паника, и тогда уже ни военные, ни полиция не смогли бы остановить взбесившуюся толпу.

Еще один монорельсовый состав с гулом отъехал в сторону Вифлеема.

Долгов подхватил Ветку на руки и крикнул Маринке:

– Если вдруг нам придется отражать их нападение, нужно наносить удар сообща! Синхронно! Передай ребятам.

– Да-да, хорошо…

– Вы не сумеете справиться с такой силой! – крикнул генерал, помогая Волковой протолкаться. – Нужно пробираться к базилике и искать артефакт!

– Сколько километров до Вифлеема?

– Около восьми!

– Мы не успеваем… Единственный вариант – сесть на монорельс.

– Ни в коем случае, – вклинился в разговор Торик. – Скоро отрубится электричество, и линия останется без питания. Нужно идти пешком.

Видеодисплей наконец ожил.

На нем возник укутанный в теплую куртку корреспондент центрального российского телеканала. Снежная метель неслась вдоль пустынной Тверской белесыми змеями. Возле полуразрушенного входа в здание Министерства обороны царила суета. Множество военных и политических чинов спешили через временные турникеты туда и обратно. Одинокий триколор, присобаченный на древке возле дверей, отчаянно плескался на ветру.

Рядом с корреспондентом стоял человек в строгом костюме и глядел в камеру тяжеловесным, смертельно усталым взглядом.

«Эфир!» – крикнул кто-то за кадром.

– Мы находимся возле главного корпуса Минобороны Российской Федерации, практически в самом центре Москвы, – быстро заговорил корреспондент. По экрану поползли строчки субтитров. – Рядом со мной стоит представитель президента Дмитрий Шановской. Он готов сделать официальное заявление, связанное с секретной операцией российских вооруженных сил. Это прямая трансляция, которую сейчас – можно сказать без преувеличения – смотрит весь мир.

Человек в строгом костюме поправил петличку микрофона и заговорил:

– В связи с возникновением угрозы нападения четырнадцати плазмоидов-сверхгигантов на Иерусалим и возможной последующей агрессии на другие города, в том числе находящиеся на территории нашей страны, президент Российской Федерации принял решение, ранее одобренное Госдумой и верхней палатой парламента, начать операцию «Столкновение». Министерство обороны России совместно с коллегами из других стран давно разработало этот сценарий на случай появления так называемого фактора «D» – то есть угрозы тотального истребления человеческой расы плазмоидами.

Толпа возле КПП на несколько мгновений утихла, ловя каждое слово говорящего.

– Некоторое время назад проводились испытания по уничтожению особи плазмоида с помощью новейшего барионно-резонансного оружия, разработанного российскими учеными на основе открытия физика Андрея Буранова, который предположил, что этих существ можно победить, нарушив некую квазинейтральность в их внутренней структуре. И сейчас настал тот момент, когда нет смысла скрывать, что за короткое время на базе нескольких заводов и полигонов ВПК России были созданы новые истребители класса «Левиафан», оборудованные этим видом оружия… – Внезапно по дисплею пробежала сильная волна помех. Из громкоговорителей раздался короткий треск. Толпа ахнула. – …в данный момент 57 самолетов находятся над сирийско-иорданской границей и направляются в сторону Израиля, чтобы отбить атаку плазмоидов и, по возможности, нанести существенный урон их основным ударным силам. Вооруженные силы Российской Федерации…

Связь оборвалась.

Люди несколько мгновений пребывали в оцепенении, не зная – радоваться услышанному или наоборот.

А потом – началось.

Толпа разом взревела, и задние ряды утроили натиск на теснящихся впереди.

На Максима яростно навалились несколько человек, и он еле устоял на ногах, прижимая расплакавшуюся Ветку к себе. Благо помог Фрунзик, который, безбожно матерясь, растолкал обезумевших нахалов.

Кто-то больно ударил Долгова в бок…

– Паспорта готовьте! – услышал он голос Волковой. – Скорей! Иначе здесь останемся!

Извернувшись, Максим достал их с Маринкой загранпаспорта и стиснул в кулаке.

До КПП оставалось не больше трех метров.

Военные пока продолжали быстро проверять документы и пропускать людей, но то и дело поглядывали на офицера, который пытался связаться с командованием по бесполезной уже рации.

«Только бы успеть… – молил судьбу Максим. – Только бы успеть!»

Сверху что-то зашелестело, и он заметил, как метрах в пятидесяти над землей пронеслась ракета, оставляя за собой сизый след. Практически сразу после этого вдалеке застрекотал пулемет.

«Война, война, война», – колокольчиком билось в голове.

Маринка с побелевшим лицом схватилась за его рубашку со спины и, сопя, толкнула к ближайшему пропускному коридорчику. Было слышно, как в каменный забор с внешней стороны стукнулись несколько пуль…

Им повезло. Как только Торик и генерал, шедшие последними, минули контроль, КПП закрыли. Тысячи оставшихся в городе людей одновременно взвыли за стеной. Вновь раздались хлопки выстрелов.

– Быстрее, сюда! – закричал Пимкин, отделяясь от основной массы беженцев. – Нам нужно обогнуть этот холм слева, так получится короче…

Долгов поставил ревущую Ветку на землю и зашептал ей на ухо:

– Милая! Тебе сейчас придется идти самой, а то мы отстанем!

– Я пой-йд-ду… – шмыгая носом, выдавила она. – Но только ты обещай, что с нами не случится ничего плохого! – Я… – Максим запнулся. – Я обещаю!

– Хорошо… Тогда я пой-йду…

До целей оставалось около 50 километров. Согласно данным радаров, плазмоиды чуточку изменили курс и теперь двигались не прямиком на Иерусалим, а несколько южнее.

Ненилин в который раз пытался проанализировать их тактику и опять приходил к неутешительному выводу: он ее не понимает.

Скорость их звено держало боевую – 2,2 М. Остальные истребители шли следом, растянувшись широким фронтом. Все четыре эскадрильи четко выполняли построение для атаки по схеме «зебра».

Подполковник понимал, что первую волну плазмоиды скорее всего сожгут заживо в течение нескольких миллисекунд. Зато у второй линии есть призрачный шанс выстрелить. Бортовым компьютерам доверять в данном случае было нельзя, поэтому он еще до начала операции приказал всем пилотам переключиться на ручное управление огнем, оставляя электронике минимум контроля над ситуацией в критический момент.

Ненилин несся в своем неукротимом «Левиафане», чувствуя, как перегрузка вдавливает его в кресло, и машинально отслеживал показания приборов, которые еще не отключились. Плазмоиды за многие десятки километров «почуяли» опасность и начали направленно глушить электронику. Также они выслали в авангард свою мелюзгу, которая представляла для истребителей гораздо более серьезную угрозу, чем не особенно маневренные сверхгиганты…

Но малые цели будут игнорированы.

Ценой жизней десятка пилотов. Или двух десятков.

Их преимущество в том, что плазмоиды скорее всего не рассчитывают на такую жертву со стороны людей.

40 километров.

Взаимная скорость сближения – 3,5 М…

Странно, огненные твари замедлили движение. Может, что-то заподозрили?

Плевать.

Уже поздно менять схему атаки. Остается только надеяться на мужество и летный навык ребят…

Все эти обрывки мыслей пробегали в голове подполковника на заднем плане. Он продолжал инстинктивно корректировать на десятые доли градуса курс самолета, автоматически контролил информацию, бегущую зелененькими пятнышками по сетчатке, следил за красными кружочками пеленга целей…

А на переднем плане – прямо перед глазами – стояло лицо Милы.

Девушки, фотография которой осталась лежать эмульсией вниз на его столе. И рад бы он был отделаться от этого навязчивого видения, да все никак не получалось.

Словно призрак свободы и давно ускользнувшей юности, маячило это симпатичное, но слишком уж серьезное лицо на фоне полуразмытой картинки предстоящего жаркого боя. Мила смотрела на Александра, и глаза ее словно бы шептали: «А ведь ты постарел, курсант…»

20 километров.

Основные цели рассредоточились по конусу в тридцать градусов…

Высота полтора.

Скорость падает.

Ближайший плазмоид уже достиг пригородов Иерусалима, в небе над которым бушевал разноцветный калейдоскоп ионизированной атмосферы.

«Что ж, – подумал Ненилин, глубоко вдыхая воздух из кислородной маски, – вот и дождалась ты еще одной встречи со мной, Мила. Теперь совсем скоро…»

В памяти всплыли ровненькие строчки повестки из прокуратуры, которая предписывала явиться молодому лейтенанту Александру Ненилину к следователю и дать свидетельские показания по делу об убийстве выпускницы Ульяновского политеха Людмилы Витальевны Шильской. «Теперь – скоро…»

10 километров.

Палец твердо лежит на гашетке.

Дыхание ровное, давление в норме. Перегрузки детсадовские. Только сердце как-то странно бьется…

Словно – через удар…

Ненилин отбросил все мысли, сконцентрировавшись на красных кружочках, сходящихся воедино и вот-вот готовых превратиться в зеленый целеуказатель.

Впереди, над холмами, поросшими вечнозеленым маквисом и низкорослой фриганой, возник гигантский шар плазмоида, замелькала рядом мелюзга, почему-то не спешившая атаковать…

5 километров.

И вдруг что-то произошло. Что-то непредвиденное и странное. Будто какой-то ледяной фронт столкнулся с поверхностью огненного монстра, разрывая ее в клочки…

Тут же эффектно полыхнуло, и пространство заволокло розово-желтым искрящимся туманом.

Ненилин машинально дернул штурвал влево, и его «Левиафан» резко упал на крыло, оставляя справа по борту озонированное марево, висевшее там, где только что находился полукилометровый плазмоид.

Остальные истребители повторили маневр своего командира, пристально вглядываясь в гигантское фосфоресцирующее облако и совершая разворот, чтобы отработать остальные цели.

Внезапно на периферии радаров среднего радиуса стали появляться десятки точек, не похожие на плазменных тварей.

Но все пилоты приняли их за наведенные помехи и продолжили заход на азимут вторичной атаки. Пока все 57 машин были в воздухе.

Под фюзеляжами грозных «Левиафанов» раскинулась оранжевая геенна.

Земля возле Вифлеема уже горела.

Это было похоже на воплощенные в реальности кошмары Апокалипсиса.

Состав монорельса, замерший на обесточенных путях, подбросило, словно игрушечный паровозик с вагончиками из набора детской железной дороги. Охваченные пламенем вагоны взмыли в пылающее разноцветными огнями небо метров на сто и жужжащими болидами опустились на выжженные холмы. Раздались взрывы. Опоры, поддерживающие рельсы, покосились и стали заваливаться на бок вместе со всей силовой конструкцией и искрящими обрывками проводов.

Люди бросились врассыпную, чтобы не угодить под падающие стальные балки и крошево бетонных столбов.

Мгновенно вспыхивали военные джипы, фургоны спасателей и красно-белые пожарные грузовики, попавшие в зону термического удара.

Там и тут слышались стоны раненых и умирающих, мелькали с носилками работники «скорой» в светлозеленых халатах. На покрытых сажей пригорках тлели трава и кустарник…

Если бы плазмоид взорвался на километр ближе, то вокруг вообще не осталось бы ничего живого.

Максим стоял и смотрел, как на его руках тает ледяная корка. Он был опустошен и еле держался на ногах. Рядом что-то истерично вопила Ветка, шлепая его по бедру, но уши заложило, и слов он не разбирал…

Они ударили синхронно, все пятеро. И только это смогло остановить приближающийся плазменный колосс.

Когда первые плазмоиды размером с автомобиль или чуть больше пронеслись над толпой беженцев, у людей будто бы поехала крыша. Многие бросились на землю ничком и замерли, другие упали на колени и принялись молиться, но основная масса просто побежала не разбирая дороги. Со стороны Иерусалима беспорядочно метнулись ввысь десятки ракет класса «земля – воздух» с пусковых установок ПВО. Они мгновенно потеряли управление и посыпались стальным градом вниз, даже не взорвавшись, но подняв целые тайфуны пыли.

А затем из-за горизонта показался первый сверхгигант.

Вот это выглядело по-настоящему жутко…

Будто зловещее солнце в фантасмагорическом сне, поднялся он над холмами, окрашивая пейзаж в призрачно-сиреневые оттенки. И хотя процентов девяносто пять термической энергии он, вероятно, контролировал и удерживал в своей замкнутой сфере, ближайшие здания вспыхнули, как бумажные.

На вершинах железных столбов ЛЭП затлели зеленоватые огни. Приторный запах озона ударил в ноздри. В электронных приборах разом выгорела вся начинка, и генералу пришлось выбросить бесполезный планшетный компьютер…

Вот тогда привратники и решили нанести удар.

Максим почувствовал, как от его ладоней исходит та невообразимая энергия, всплеск которой он испытал единожды – больше месяца назад возле российско-украинской границы. Когда ему довелось впервые обнаружить в себе скрытый отголосок дара.

Долгов поднял руки, и все произошло само собой…

Вымораживая каждую частичку материи на своем пути, хлынула от него в сторону плазмоида-гиганта волна сверхнизкой температуры, похожая на какое-то неведомое – пятое – состояние вещества.

И вновь, как тогда – над шоссе при въезде на Крымский полуостров, – столкнулись две стихии, заставляя друг друга отступать. Но только теперь к силе Долгова прибавились еще три не менее мощных составляющих.

Маринка создала вокруг плазменного чудовища зону пространства, где давление в тысячи и тысячи раз превышало нормальное. И частицы на мгновение потеряли привычные связи.

Слава Торик с помощью телекинеза откинул гиганта на пару сотен метров назад.

А Юрка, используя свои последние резервы, сковал плазмоида на порядок возросшей инерцией.

И такое невероятное нарушение физических законов в сравнительно небольшом объеме пространства буквально разорвало исполинский шар в клочья.

Выделившейся энергии хватило бы, чтоб стереть с лица земли целый мегаполис, и так бы оно и произошло, если б в игру не вступил Фрунзик, ошибочно считавший до этого момента свою способность к поглощению электромагнитного излучения бестолковой.

Но даже его дара не хватило, чтобы до конца нивелировать последствия взрыва. Поэтому все вокруг заволокло раскаленным розовым туманом, трава мигом ссохлась и воспламенилась, а звуковая ударная волна оглушила всех осатаневших от происходящего людей, которые находились в это время в радиусе полутора километров от эпицентра. У некоторых даже пошла из ушей кровь…

– Ты можешь идти? – заорал в лицо Максиму Пимкин, выводя его из оцепенения.

Все звуки казались приглушенными, будто барабанные перепонки кто-то обложил спрессованной ватой.

– Идти, говорю, можешь? – повторно прокричал генерал, поддерживая окровавленную Волкову.

– Да, – не слыша себя, ответил Долгов. – А что с Ниной?

– Осколком ранило… В бедро! Не смертельно, но дальше она двигаться не сможет! Я останусь с ней. Мы попробуем добраться до ближайшего медпункта, иначе полковник может истечь кровью! Так что дальше пойдете одни! – Он повернулся к Торику и Фрунзику, постепенно приходящим в себя. – Вы двое теперь единственные офицеры среди присутствующих, хоть и бывшие! Ответственность на вас!

Егоров на подкашивающихся ногах подковылял к Волковой, сжавшей зубы от боли.

– Дайте взглянуть на рану, – сказал он. – Я немного в этих делах разбираюсь: полтора курса в ветеринарке отучился…

Полковник отняла ладонь от внутренней стороны бедра, и в середине темного пятна на джинсах запульсировал маленький алый фонтанчик.

– Плохо дело, – покачал головой Юрка, вновь кладя руку стремительно бледнеющей Нины на рану. – Артерия. Жгут наложить надо выше раны…

– Я справлюсь, – заверил его Пимкин, размазывая пыльным рукавом пот по лбу. – Вам нужно обязательно добраться до артефакта! До пресловутой базилики Рождества осталось не больше километра! Торик, ты знаешь схему Бейт-Лехема?

– Досконально, – ответил Святослав. И Максиму стало немного легче от этого уверенного военного тона, которого он никогда еще не слышал от бывшего астронома. – Мы дойдем.

– Вот и ладненько… – Пимкин медленно опустил веки, словно благословляя друзей. Затем снова открыл глаза. – Идите. Береги жену и дочь, Долгов.

– Вы мне только помирать не вздумайте! – с какой-то отчаянной злостью крикнул Юрка. – Оба!

Генерал промолчал.

А Волкова с усилием улыбнулась сухими губами и проговорила:

– Ну, мы не можем себе позволить сыгрануть в ящик, Юра. Ведь это невежливо – отказывать Папе Римскому. Он же звал нас к себе в гости, когда кончится война…

– Я доверяю вам, полковник, – неожиданно сказал Торик. – Теперь – да.

* * *

Задыхаясь от дыма, Максим остановился и проверил, как держится на Веткиной моське самопальный респиратор из оторванного рукава его рубашки, мокрого от пота.

– Уже скоро все кончится, родная, – прошептал он ей на ухо. – Уже совсем скоро.

Девочка ничего не ответила. Она сопела и то и дело поджимала губки. Было видно, что у нее уже нет мочи плакать.

– Хочешь, я тебя понесу? Сейчас я уже набрался сил, – соврал Долгов.

Ветка кивнула.

Он, собрав волю в кулак, позволил ей обнять себя за исцарапанную о заросли маквиса шею и, скрежеща зубами от колик в боку, поднялся.

Очертания башенки колокольни базилики Рождества Христова уже можно было разглядеть на фоне чада городских пожарищ. До цели их изнурительного затянувшегося путешествия оставалось всего несколько кварталов.

И там все разрешится. Станет ясно, зря они проделали весь этот путь или все же цена оправданна.

Маленькие плазмоиды то и дело проносились над улицами Вифлеема с омерзительным гудением. Прохожие пробегали мимо святынь древнего города, позабыв обо всем на свете под этим нечеловеческих цветов небом.

На западе уже разгоралась заря, свидетельствовавшая о том, что остальные тринадцать гигантских особей приближаются и вот-вот нанесут окончательный удар.

И у привратников Земли уже не было сил для его отражения.

Защищать планету полагалось не им. Ведь виной тому, что пятеро обыкновенных людей превратились в ущербный щит, стала случайность. Чистая случайность, которая вообще не должна была произойти.

Но откуда тогда Иисус мог знать об этой случайности?

Быть может, таких совпадений не бывает?..

Долгов чуть не споткнулся об острый осколок барельефа, валявшийся на булыжниках мостовой. Встряхнул головой, освобождая ее от никому не нужных сейчас мыслей.

– Папа, смотри под ноги, – сказала Ветка и вновь замолчала.

– Да, дочка…

– Долгов, не тормози! – рявкнул Торик. – Остался последний рывок!

На шпилях зданий уже тлели зеленые огоньки святого Эльма. Из-за абриса церквей и домов поднимались громадные шары, похожие на огненные горы. Все вокруг заполнялось дрожащим бледно-фиолетовым светом. Нарастал противный гул, напоминающий приближающийся поезд в тоннеле метро. Только вот «тоннелем» здесь служило все окружающее пространство.

Призрачные тени упали на стены зданий, усиливая ощущение нереальности происходящего.

Жуткий предрассветный сон – вот на что походил пейзаж святой земли Вифлеема.

– Неужели не успеть? – прохрипела Маринка, останавливаясь и в изнеможении опускаясь на бордюр.

Фрунзик и Святослав, не сговариваясь, подхватили ее под руки и потащили. Егоров плелся позади всех, стараясь сохранить ясность сознания. Ему досталось по полной программе, потому что он воспользовался своим даром практически два раза подряд – на корабле и возле Бейт-Лехема. Долгов вообще удивлялся, как Юрка до сих пор держится на ногах.

Наконец друзья выбежали на площадь, где находился вход в базилику.

Максим остановился и не поверил своим глазам. Внутри у него все опустилось.

– Надо же… Как нелепо получилось, – озвучил его мысль Юрка, глядя на заваленный разнокалиберными обломками вход.

Это был финал.

Страшный и глупый.

Они, при всем желании, физически не успевали разгрести завал – золотистые громады плазмоидов уже нависли над городом, готовые обрушить на крошечных людишек свои безграничные энергии.

– М-да, – цыкнул зубом Торик. – Обидно.

И тут Максим услышал какой-то новый звук, прочной нитью вплетающийся в нестерпимое гудение плазменных шаров.

Звук усиливался, становясь все отчетливей. Он напоминал жужжание потревоженного пчелиного улья.

– Что это? – задирая голову, успел проговорить Юрка, прежде чем сотни ракет пронеслись над улицами.

Сразу же раздались оглушительные хлопки. Раз, два, три…

Десять…

Пятьдесят!

Это со сверхзвуковой скоростью пролетали «Левиафаны», выпуская невидимые пучки барионных резонансов в самую душу врага.

Взорвался миниатюрной сверхновой сначала один плазмоид-гигант. Затем – второй.

Несколько самолетов так и не успели уйти с линии атаки, сожженные юркими шарами поменьше, с потрясающей скоростью пробившими небо огненной картечью. Еще десяток машин превратился в горстку ионов после прикосновения плазменных «кнутов», выброшенных на сотни метров большими особями.

Но за первыми «Левиафанами», канувшими в небытие, хлынула вторая волна. С грохотом и зверским воем турбин пролетали они над дымящимся Вифлеемом. Как хищные птицы возмездия, вонзали они незримые иглы в дрогнувшие тела плазмоидов.

А за ними неожиданно появился целый рой штурмовых вертолетов, синхронно выпустивший десятки юрких ракет «воздух – воздух».

И малые особи бросились в разные стороны, перехватывая эти снаряды. Теряя драгоценное время.

Откуда-то сверху спикировала целая эскадрилья истребителей F-16-Mil.

С запада атаковали британские самолеты.

Разом отработали по целям комплексы ПВО.

Танковый полк и зенитная артиллерия…

В небе разразился настоящий огненный ураган! Будто сама преисподняя вывернулась наизнанку, орошая волнами багряного пламени воздух. Многие люди остановились и наблюдали за невиданной баталией, подняв головы и открыв рты.

От шквала звуков закладывало уши и бежали по спине крупные мурашки.

Казалось, будто само воинство небесное спустилось с божественных высот, чтобы дать отпор плазмоидам.

И армада дрогнула под невероятным натиском пилотов, которые не ведали страха в этом решающем бою.

Сначала один из уцелевших пульсировавших гигантов набрал высоту, уходя в дымку облачности, затем другой.

– Они улетают, – не веря собственным словам, произнес Егоров.

– Нет. Это ложный маневр, – безапелляционно отрезал Торик, сверкнув своими темными глазищами. – Но у нас появилось время! Время! Это последний шанс! Раскидывайте завал! Живее! Разгребайте его!

Он бросился ко входу в базилику и принялся оттаскивать камни, куски штукатурки и облицовочного кирпича.

– Папа, дай я помогу дяде Славе, – вдруг сказала Ветка.

Максим, с трудом соображая, поставил дочку на землю. Она подбежала к Торику и стала швырять в сторону небольшие осколки.

Через минуту все остальные с непонятно откуда взявшейся неистовой энергией тоже разгребали насыпь, чтобы попасть внутрь.

А небо продолжало гореть, распробовав гнев отчаявшихся людей.

Внутри церкви было прохладно и относительно тихо.

Ни души.

Максим, сипло дыша, вошел в просторное помещение. По правую руку темнел вход в пещеру Рождества, в другом конце поблескивал золотом алтарь.

Долгов достал из кармана брюк зажигалку и, подхватив трясущейся от усталости рукой лампаду, поджег фитиль.

На стенах запрыгали гибкие тени.

– И… кхы-кхы… и что теперь? – процедил сквозь дубы Фрунзик, откашливаясь и стараясь восстановить дыхание.

Чумазый Торик отряхнул исцарапанные ладони и осмотрелся.

– Нам туда, – показал он на лестницу, ведущую вниз. – Артефакт, видимо, должен быть где-то под пещерой. Нужно торопиться, плазмоиды очень скоро очухаются. Они ведь не зря собирали нас вместе с самого начала, не зря не трогали до последнего момента, не мешали, а лишь наблюдали. Они тоже хотели заполучить реликвию… Только не знали – где она.

– Как у тебя опять все просто, – криво усмехнулся Егоров. И в полумраке его вымученная улыбка показалась Максиму оскалом. – Только какого хрена тогда они вообще устроили эту живодерню? Неужто, чтобы добраться до какого-то долбаного артефакта, надо было полпланеты вырезать?

– Егоров, Егоров… Я же сто раз объяснял… Эти существа совершенно не похожи на нас. Их логика иная, они совсем-совсем другие. И они всего лишь защищались, как умели.

– Дядя Слава правду говорит, – неожиданно согласилась Ветка. – Мне Фоччи рассказывал то же самое.

Они стали спускаться по ступеням, осторожно поддерживая друг друга. Скудного света лампады едва хватало, чтобы разогнать надвинувшийся из подземелья мрак.

– Защищались? – переспросил Юрка, стараясь не споткнуться. – Что-то не похоже это на защиту… Больше напоминает безосновательную, наглую агрессию… Да и от кого им защищаться-то?

– От нас, – ответил Святослав. И Долгову показалось, что друг вздохнул в темноте. – Ведь это мы, по их мнению, лишили планету огня восемь лет назад. Только представьте, сколько их сородичей погибло, когда лже-Гефест устроил тот бедлам. Ведь плазма – это тоже огонь.

До Максима не сразу дошел смысл произнесенных Ториком слов – сказывались переутомление и пережитый только что стресс. Но когда он начал понимать, то почувствовал вдруг, что кровь забухала в висках.

Друзья наконец оказались в пещере Рождества. Но никто даже не обратил внимания на богатое убранство помещения, золотые кубки и искусно отделанные ясли, в которых младенец Иисус, по преданию, провел первые дни своей жизни.

Все переваривали очередное откровение от Торика.

– Но ведь те привратники давно исчезли, и огонь… вернулся. Разве не так? – неуверенно предположила Маринка, тревожно глядя на Святослава.

– Так, – кивнул он. – Только появились мы. И плазмоиды, видимо, решили не рисковать.

Наступило молчание. Здесь почти не было слышно, что происходит снаружи, – лишь глухие раскаты.

– Это чудовищно, – прошептала Маринка.

– Торик, ты уверен? – нахмурившись, спросил Фрунзик. – Неужели разумная раса может пойти на такое только ради исключения призрачной возможности? Да это же просто смешно… Мы ведь вовсе не собирались забирать огонь.

– Они другие, Герасимов, – сказал Торик, облокачиваясь рукой на крепкую угловую балку. – Не меряй их разум по своим шаблонам.

В помещении что-то неуловимо изменилось. Максим ощутил это каким-то шестым чувством. Он опустился на корточки и прижал к себе дочь.

Остальные тоже стали оглядываться, словно уловили нечто потустороннее. Святослав вдруг отдернул руку от балки и удивленно уставился на свою ладонь.

– Что там? – быстро спросил Егоров.

– Не знаю… – Торик был явно озадачен. – Словно кольнуло в запястье.

Сверху донесся раскатистый гул. Стены и пол задрожали.

– Что происходит? – тоже приседая рядом с Долговым, закричала Маринка. – Это похоже на…

Ослепительный свет хлынул из углов, заставив всех зажмуриться. Лампада выпала из руки Максима и покатилась по вздыбившемуся кафелю. Язычок пламени погас. Загремели кубки и прочая церковная утварь…

А через миг пол ушел из-под ног, проваливаясь вниз.

Сюда звуки воздушного боя не долетали.

Когда Максим пришел в себя, он обнаружил, что лежит на полу в довольно большом помещении, нисколько не похожем на то, в которое они спустились по ступенькам. Ветка сидела рядом с ним, глядя, как мерцает мягкий свет, льющийся из небольших выпуклостей в полу.

Эти «лампы» были расположены по кругу. Стены каверны утопали во мгле, скрывая ее истинные размеры.

Что-то ему напомнило все это. Что-то до боли знакомое…

– Максим, – позвала Маринка. – Голова не болит?

– Терпимо, – откликнулся он, проводя пальцами по внушительной шишке над левым ухом. – Я здорово треснулся?

– Минут пять в отключке был, – нежно обнимая его за шею, сказала Маринка. Он почувствовал ее легкое дыхание возле ключицы. – Как все странно вышло… Никто и не предполагал, что все закончится таким образом.

– Каким… образом?

– Разве ты не узнаешь это место?

Долгов еще раз оглядел необычный сферический зал, силясь припомнить, когда он уже бывал в таком.

И тут внезапная догадка обожгла мозг почище всякого плазмоида.

– Господи… – только и смог прошептать Максим. – Это же… Это же… как там, на Марсе!

– Аварийный центр, – ровным голосом произнес Торик, выходя на свет. В руке он держал какой-то длинный предмет. – Это аварийный центр нашей планеты. Никакого артефакта никогда не существовало, Долгов.

– А зачем же в таком случае Иисус оставил такую головоломку? – непослушными губами проговорил Максим.

– Он оставил нам возможность выбирать, – ответил вместо Святослава Фрунзик, тоже появляясь из полумрака и приглаживая свою белую шевелюру.

За ним вышел Юрка. Он грустно улыбнулся и пожал плечами:

– Вот такие дела, Макс. Даже я понял.

Долгов уперся взглядом в семигранную призму, сделанную из матово-серебристого металла, которую держал в руке Торик. На гранях этого необычного стержня угадывался узор извилистых прожилок.

Переливающихся. Словно живых.

– У нас есть возможность включить аварийную систему, – просто сказал Святослав. – Это – обращение напрямую к самим хозяевам.

– Но, если мне не изменяет память, они судят сурово. – Медленно поднимая глаза на Торика, проговорил Максим. – И я, к примеру, не уверен, что не окажусь виновен в чем-нибудь непозволительном для привратника Земли. А ты?

– И я не уверен. Иначе не было бы необходимости выбирать.

– Если мы запустим систему, они рассудят людей и плазмоидов? – задала самый, наверное, главный вопрос Маринка.

Никто не ответил.

Тишина долго металась по помещению, беззвучно отражаясь от глухих стен.

Спустя минуту Торик вышел в центр светящегося круга и точным движением вставил семигранный стержень в углубление в полу.

Они идеально подходили друг другу по форме.

– Я поворачиваю? – еле слышно спросил он, ни на кого конкретно не глядя.

Максим закрыл глаза, одной рукой с силой прижав к себе притихшую Ветку, а другой – обняв вздрогнувшую Маринку.

Наверное, это и есть конец пути, который был отмерен для него.

Самого обыкновенного усредненного человека Земли.

Или все-таки – нет?..

Так и не дождавшись ни от кого ответа, Торик резко крутанул призму.

И… ничего не произошло.

Глава шестая

Девять огромных плазменных шаров неподвижно висели в небе, снова приобретшем нормальный голубой цвет. Они словно окостенели: не было заметно ни малейшей пульсации. Их цвет не менялся.

А вокруг в хаотичном порядке застыли сотни шаров поменьше. Желтых и рдяно-коричневых, призрачно-бирюзовых и зеленовато-салатных. Полупрозрачных и непроницаемых, как густой кисель. С крошечными отростками-протуберанцами и без них.

Все они словно бы замерли на шаткой границе жизни и смерти…

Воя турбин истребителей и вертолетов не было слышно.

Пожарища и разрушенные здания курились растянутыми и изогнутыми дымными конусами.

Вообще – очень странная, неестественная тишина царила над Вифлеемом.

Происходящее напоминало сон, в котором все вдруг пошло не по сценарию…

Выйдя на улицу, Максим, прищурившись, поглядел на недвижимых плазмоидов, борясь с инстинктивным желанием упасть и поглубже зарыться в камни мостовой.

За ним из темноты прохода появились Маринка с Веткой. Слегка прихрамывая, приковылял Юрка. А последними выползли грязнющие Фрунзик с Ториком.

Все они расширенными от удивления глазами оглядывали окрестности и невольно задерживали взор на плазмоидах, застывших, словно мушки в янтаре.

– Твои проделки, Егоров? – наконец выдавил Фрунзик.

Юрка остервенело замотал головой.

На площади перед базиликой был только один человек. Он стоял метрах в двадцати от входа, возле массивного серого эллипсоида, неизвестно откуда здесь взявшегося. Долгов мог поклясться, что, когда они в авральном режиме разгребали завал, чтобы попасть внутрь церкви, этого диковинного объекта здесь не было.

– Кто это? – озвучил Максимову мысль Герасимов.

Мужчина подошел поближе и остановился, разглядывая их без особого интереса, но и не стесняясь. Он был одет в свободные брюки без швов и аляповатую рубашку с коротким рукавом.

– Здравствуйте, – наконец промолвил Егоров, делая бездарный книксен. – Не обращайте внимания – когда я нервничаю, то начинаю себя вести несколько странновато. Вы не против, если я присяду? Вот хотя бы прямо сюда, на тротуарчик… Устал дико.

Юрка плюхнулся на бордюр и принялся разглядывать носки своих пыльных кроссовок.

– Вы запустили аварийную систему, – никак не отреагировав на фиглярство Егорова, сказал мужчина. Голос у него был глубокий, но несколько суховатый в плане эмоциональных оттенков. – Возникли спорные обстоятельства.

Ему долго никто не отвечал. Друзья таращились на мужчину, отвалив челюсти. Первым обрел дар речи Торик.

– Вы… – Он с силой растер грязную физиономию ладонями. – Да уж… не думал, что когда-нибудь мне придется такое произнести вслух… Вы – представитель хозяев?

– Хозяев, домовладельцев, сюзеренов – какая разница? Называйте как угодно. Ситуация, возникшая между вашей цивилизацией и этими разумными существами, – мужчина коротко указал глазами наверх, – несколько нетипична. Поэтому я здесь. Они напали на вас, исключая повторение возможного акта, связанного с прерыванием процесса окисления и прочих видов горения, необходимых для поддержания их жизненного цикла. Проще говоря – опасаясь, что вы снова заберете огонь.

– Стало быть, я не ошибся, – хмыкнул Торик. – Надо же, а ведь гипотеза буквально по швам трещала.

– Да, ты не ошибся. И теперь вы как привратники своей расы должны решить их судьбу. С одной стороны, они виновны в агрессии, проявленной по отношению к вашей цивилизации, и вы имеете приоритетное право на их немедленную – полную и необратимую – дезинтеграцию. С другой стороны, они защищались. По вашим меркам нелогично и недопустимо. Так что выбор теперь за вами. Решайте.

Маринка медленно прочитала наизусть строки из пророчества:

Огненный дождь низвергнется Храм человеческий спасти Бездну, геенну огненную отвести Церберов умервсти…

– Или спасти, – закончил Максим.

– Ну и ну, – протянул Герасимов, присаживаясь на бордюр рядом с Юркой. – Так, значит, вся эта бойня была абсолютно бессмысленна…

– А если… – Маринка поискала нужные слова. – Если мы решим… пощадить их, что тогда?

– Они уйдут прочь с этой планеты и никогда не вернутся, – ответил мужчина в аляповатой рубашке, под скрытой личиной которого таился представитель самой, возможно, могущественной цивилизации в галактике.

– Что станет с мечеными? Бедолаги так и будут пытаться покончить с собой?

– Нет.

– Только это не вернет миллионов людей, погибших по досадному недоразумению, – с проскользнувшей вдруг в голосе бритвенно-острой ненавистью процедил Егоров. – Это ничего не объяснит их родным и близким. Не ответит на главный вопрос: за что? Это не восстановит разрушенных плотин ГЭС и жилых небоскребов, автострад и железных дорог, музеев и памятников культуры, не склеит взорванные самолеты, поезда, автомобили и космические станции. Это не принесет облегчения.

– Конечно, – согласно кивнул мужчина. – Поэтому я здесь. Ситуация нетипичная. Вам решать.

Максим вдруг осознал масштаб происходящих событий. До этого он все-таки не до конца понимал, насколько серьезная возникла проблема. Этическая, психологическая, математическая, нравственная, проблема таких непростых категорий, как месть, прощение и само бытие.

И ему стало страшно. Он не мог вообразить, как сумеет принять на себя ответственность за существование тех созданий, кто посягнул на жизнь и свободу его расы.

– Я ведь говорил, – очень тихо сказал Торик. – Они не ведают, что творят. Что будем делать?

– Голосовать, – сам не ожидая от себя этого слова, выпалил Долгов. Он посмотрел на одного из плазмоидов-гигантов, зависших на километровой высоте, и уже уверенней повторил: – Да. Мы будем голосовать. Нас пятеро. Мы все видели, что происходило на протяжении последнего месяца. Теперь, ко всему прочему, мы располагаем объективной информацией.

– Не надо, папа. – Ветка еле заметно помотала головкой. – Не надо голосовать.

Максим посмотрел на нее, нахмурился и ничего не сказал.

– Хорошо, – с вызовом проговорил Юрка. – Давайте голосовать. Кто за помилование этих тварей?

И Максим сделал то, к чему привел его долгий, тернистый жизненный путь.

То, чему он научился, влюбившись когда-то в Маринку.

То, что подсказала ему бесконечность космоса во время полета на Марс.

То, к чему он вскользь прикоснулся при рождении дочери…

Он поднял руку, ставшую вдруг невыносимо тяжелой.

Прощая…

Маринка тоже проголосовала «за». Больше никто не выразил желания их поддержать. Егоров удовлетворенно кивнул.

– Кто за то, чтобы уничтожить плазмоидов? – спросил он и поднял руку.

Ни на кого не глядя, его примеру последовал Фрунзик.

Торик не двигался.

– Слав, ты что? – Юрка подозрительно взглянул на него. – Не думаю, что в данном случае приемлем вариант «воздержался».

– Я не знаю, Егоров, – проговорил Святослав, отбрасывая со лба черные кудри и поднимая глаза, в которых бесновались сомнение и беспомощность, которых Максим не видел в них с тех пор, как Славу вызволили из психушки много лет назад. – Вы так просто позволили себе решить их судьбу. Так просто. Я не считаю, что вправе выносить приговор. Ни оправдательный, ни обвинительный.

– Почему, Слава? – спросил его Герасимов.

– Не хочу становиться палачом.

– Так в чем же дело? Проголосуй за помилование!

Торик поочередно обвел взглядом всех друзей.

– Поймите, какое бы решение мы ни приняли, мы все равно кого-то казним.

Он проговорил эти острые, правдивые слова и умолк.

Легкий ветерок налетел на площадь и поднял бурунчики пыли, погнав их вдоль противоположной стены.

Святослав неторопливо подошел к Ветке, по щекам которой текли слезы, и присел перед ней на корточки. Взяв ее маленькие ручки в свои исцарапанные ладони, он долго смотрел на девочку. Не моргая. Очень долго. И никто не смел помешать им.

Наконец Торик сглотнул, двинув кадыком, и произнес:

– Не бойся. Я не убью Фоччи.

Торик проголосовал за помилование.

Мужчина пожал плечами и, развернувшись, пошел к своему матово-серому эллипсоиду.

Плазмоиды ожили.

Один за другим они начали подниматься и растворяться в облаках. Сначала огромные шары, затем их маленькие сородичи. Вся смертоносная армада уходила прочь.

Нетипичная ситуация решилась патом.

– Возможно, ты прав, Слава, – вздохнул Егоров, провожая взглядом последних представителей плазменных соседей человечества в далекий путь. – А возможно – нет. Пусть нас совесть клеймит.

– Да, пусть, – ответил Торик.

Максим заметил, как оба они осунулись за последние полчаса. Постарели.

– Э-эх… – махнул рукой Герасимов. И уронил белокурую голову на колени. – Как-то все неуклюже получилось, вам не кажется? И после этих слов Долгов наконец схватил за хвостик ту мысль, которая давно не давала ему покоя.

Он сорвался с места и бегом догнал мужчину в брюках свободного покроя и легкой аляповатой рубашке.

– Постойте!

Мужчина обернулся.

– Что ты хочешь, Максим?

– Я хочу… – Долгов запнулся и крепко задумался. – Я хочу понять до конца. У меня такое ощущение, что осталось нечто очень важное, что все мы упустили из виду.

– Никогда нельзя уследить за всем. Это неподвластно даже нам. Посмотри на свою дочь. Она нашла друга, которого вы считали несуществующим.

– Папа! – услышал Максим восторженный крик Ветки за спиной. – Папа, иди скорее сюда!

– Боишься обернуться? – усмехнулся мужчина. – А говоришь: хочешь понять до конца…

– Не боюсь.

Максим медленно повернулся. Он уже знал, что увидит.

Перед Веткой в воздухе завис яркий желтовато-розовый плазмоид. Он был совсем крошечным из числа разумных особей – меньше метра в диаметре. Внутри переливались полупрозрачные узоры «хромосом».

– Это Фоччи! – крикнула Ветка, оттянув лямочки своего вельветового комбинезончика. – Пурум-пурум! Родители! Видите, он вас больше не боится! Только Фоччи уже пора улетать…

– Удивлен? – спросил мужчина. И Долгову показалось, что в его тоне промелькнула ирония. – Девчонка всех вас надула.

– Это не все. – Максим посмотрел ему в глаза.

– Мы скоро уйдем, – негромко сказал мужчина. – Навсегда покинем галактику. Всем рано или поздно приходится уходить. Такова жизнь. Вечности нет, это лишь иллюзия, созданная природой для недалеких умом.

– А кто же будет вместо ва… – Долгов осекся. Он рьяно потрепал руками волосы, словно хотел вытрясти из головы пришедшую вдруг догадку. – Не-е-ет… Это просто смешно…

– У привратников не бывает детей, Максим. – Мужчина помолчал. – Ваш дар – это вовсе не заурядный талант стражей. Это – зернышко. Семя. Когда придет время, оно даст росток.

Маринка подошла сзади бесшумно и положила Долгову ладони на плечи, заставив вздрогнуть. Мысли лихорадочно трепыхались в его черепной коробке, сменяя одна другую со скоростью и хаотичностью броуновского движения частиц.

– Ты же хотел понять до конца, – вздохнул мужчина.

– Я… но я не думал…

– Макс, что происходит? – спросила Маринка.

– Как-нибудь попозже расскажу. – Он вновь посмотрел на мужчину. – Вы ведь и сейчас что-то не договариваете.

– Пора учиться думать самому, Долгов, – сказал Торик, дружески толкнув его в бок.

– Святослав прав, – кивнул мужчина. – Но я готов дать тебе подсказку и предложить небольшую экскурсию.

– Экскурсию? – не понял Максим. – Куда?

В матовой поверхности эллипсоида образовался проход высотой в человеческий рост.

– Перегрузок не будет, – успокоил мужчина, перехватив вопросительный взгляд Долгова. – Можешь взять с собой жену. Это займет… э-э… скажем, сто восемь минут. Как у вашего первого космонавта.

Внутри эллипсоида обнаружились два удобных кресла и широкий изогнутый иллюминатор во всю стену.

Максим уселся и с наслаждением вытянул гудящие от усталости ноги. Маринка плюхнулась рядом.

– Поехали? – улыбнувшись, предложил он.

Маринка дунула снизу вверх на свою темную челку и с беспокойством сказала:

– С Веткой, надеюсь, ничего не случится?

– Ни-че-го, – с расстановкой произнес Долгов. – Абсолютно.

– Ну, тогда – поехали.

Необычный космический челнок, казалось, только и ждал этого решения. Он плавно оторвался от земли и начал стремительно набирать высоту, ускоряясь с каждой секундой все сильнее.

Внизу мелькнули улицы Вифлеема и тут же скрылись в дымке облаков, заставив Максима ощутить приступ мнимой тошноты. Мнимой, потому что перегрузок, как и обещал мужчина в аляповатой рубашке, не было.

Перед иллюминатором заплясали сполохи ионизированного воздуха. Сначала они были тускло-красного цвета, но постепенно становились все ярче и смещались в фиолетовую сторону спектра, пока не стали нестерпимо голубыми.

Челнок-эллипсоид продирался сквозь плотные слои атмосферы, хотя никаких видимых или слышимых признаков работающих двигателей не наблюдалось.

– Как ты думаешь, генерал с Волковой добрались до медпункта? – нарушила молчание Маринка.

– Думаю, да. – Максим умиротворенно откинулся на мягкую спинку. – Действительно… как-то странно все закончилось. Я думал, финал будет совсем не таким…

– Что тебе сказал этот мужик? У тебя взгляд был, как у пьяного удава, когда я подошла к вам.

– Он сказал, что они уходят из галактики. Навсегда. – Долгов не стал вдаваться в подробности и вслух высказывать свои домыслы.

– А-а… – протянула Маринка, теряя к теме интерес. – Я-то думала…

Эллипсоид миновал верхние слои атмосферы и теперь выходил на стационарную орбиту, проносясь на высоте трехсот с лишним километров над ночной стороной планеты.

– Как здесь красиво, – прошептал Максим, гладя на замысловатые, завораживающие глаз спиральные рисунки циклонов, едва заметные на темной поверхности океанов. – Я еще со времен нашего путешествия на Марс очень полюбил космос. Здесь хочется мечтать. Правда?

Маринка легкомысленно пожала плечами.

Смертельная усталость куда-то исчезала, уступая место безмятежности и легкой философской грусти.

Челнок вышел на орбиту и на время стал искусственным спутником планеты. Он неторопливо вращался вокруг собственной продольной оси, отчего в иллюминаторе постоянно плыл слева направо мудреный рисунок созвездий.

– Невесомости нет, – подметила Маринка. – Но меня все равно подташнивает. Вестибулярный аппарат негодует, сверяясь в мозгах с картинкой, поступающей по зрительным нервам.

– Какая уж тут невесомость, если эта иноземная чудо-посудина без перегрузок нас на орбиту вывела…

– Да, настоящая фантастика. Интересно, когда я наконец окончательно разучусь удивляться?

– Надеюсь – никогда.

Они помолчали. Приближалась дневная сторона планеты.

– Знаешь, Маринка, – сказал Долгов, выбираясь из кресла и становясь перед ней. – Я был таким придурком, когда подозревал тебя в измене и караулил у спортклуба. Помнишь? Ты еще помадой щеку измазала на заднем сиденье машины…

– В тот момент ты был похож на ревнивого подростка. Это мне даже немного польстило, балбес.

Максим долго смотрел на жену, прежде чем продолжить. Он внимательно прислушивался к сбивчивому тиканью двух сердец – единственному звуку, оставшемуся среди космической тишины.

Наконец произнес:

– А я ведь готов вот так лететь и лететь с тобой куда-нибудь в бесконечность. Не оглядываясь. Лететь, пока не кончится время.

Она улыбнулась и тоже встала. Обняла его, положив голову на плечо.

– А как же все то, что останется позади? Друзья, дом, Земля?

Максим нежно погладил ее по мягким агатовым волосам.

– Ты – моя Земля.

Теплые Маринкины слезы упали на его вздымающуюся грудь.

За выпуклым диском росло сияние – это Солнце подсвечивало атмосферу, готовое вот-вот показаться и предстать во всей красе.

Звезды продолжали бежать слева направо.

Понимание приходило к Максиму медленно. Оно словно проверяло, способен ли он принять то, что на первый взгляд могло показаться совершенно безумным. Но это понимание, как ни странно, не пугало его.

Оно просто на порядок расширяло горизонт познания.

Точнее – на сотню порядков.

Солнце наконец выглянуло из-за диска, наполнив кабину челнока ярким жестким светом.

Теперь оно проплывало следом за звездами. С периодом минуты в три-четыре.

Челнок пересек траверз изогнутой линии терминатора и понесся над дневной стороной планеты.

– Марина, – боясь до конца поверить в свое сумасшедшее предположение, проговорил Долгов, – знаешь, что еще мне сказал этот тип в цветастой рубашке…

– Ну?

– У привратников не может быть детей. Они не способны воспроизводить себе подобных.

– И… что с того?

– А то! Помнишь, Торик выдвигал теорию, согласно которой разумные особи плазмоидов не могут размножаться?

Маринка отстранилась и пристально всмотрелась в его одуревшие от умопомрачительной догадки глаза. Выдавила:

– Д-да, помню… Ты к чему клонишь?

– Плазмоиды – не раса. Они – привратники.

Повисла долгая пауза.

Маринка сначала открыла было рот, чтобы возразить, но потом передумала. Она взглянула через его плечо в пустынный космос за иллюминатором.

В небо, которое уже не казалось чужим.

Ведь в нем испокон веков таилось множество тайн и загадок, которые манили людей. И пугали. Очаровывали и ввергали в священный ужас.

Потому что небо всегда позволяло человеку чувствовать себя капельку менее одиноким.

– Боже мой, Максим… Но если это так, если плазмоиды лишь привратники… Какой же должна быть раса, которую они сторожат?

Из-за левого края иллюминатора показался ослепительный диск Солнца. Древнего безмолвного пращура нашей планеты, согревающего жизнь. Со времен первых одноклеточных по сей день.

Максим посмотрел в его раскаленное око, прижал к себе любимую и сказал единственно верные слова:

– Раса, которую они сторожат, должна быть великой.

Челнок продолжал неспешно вращаться…

Через минуту Солнце скрылось за правым краем иллюминатора.

И бесконечная россыпь звезд предстала перед взором двух людей, замерших в благоговейном трепете перед одним из великих откровений бытия.

Примечания

1

Заместитель командира взвода.

(обратно)

2

Кто же будет сторожить самих сторожей? (лат.).

(обратно)

3

Песня Юрия Визбора «Доводилось нам сниматься».

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая . Соседи

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Часть вторая . Привратники

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Часть третья . Хозяева

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая . . . .

Реклама на сайте