«Иной путь»

Влад Вегашин, Иар Эльтеррус Иной Путь

Увечный стяг гнилой свободы,

Самообман будничных дней,

И опиум – не для народа,

А автоматы – для детей.

Здесь продают тела и души

За героин и сто рублей,

И невозможно не разрушить

Себя, попав в плен гиблых дней.

Давно забыта справедливость,

И, за ненадобностью – честь.

Зачем, скажите мне, на милость,

Они нужны, где правит лесть?

Здесь есть всему своя цена

Лишь в денежном эквиваленте.

Пусть нас с тобой сожжет война,

Пускай распнет на грязной ленте,

Но мы останемся собой,

И суть в себе держа сохранной,

С рождения – в последний бой

Идем за смертью безымянной…

Влад Вегашин

Данная книга является неким подобием сиквела к сериалу "Отзвуки серебряного ветра". Правда, герои Ветра действуют здесь мало, только в прологе с эпилогом и очень немногие, но все же. В общем, это попытка исследования возможно ли построить солидарное общество в мире, несколько похожем на наш. Построить без посторонней помощи, своими силами.

Для облегчения восприятия меры веса, длины и времени даны в привычных для русскоязычного читателя единицах. Новые термины и понятия объяснены либо в самом тексте, либо в сносках.

Все совпадения с реально существующими людьми или событиями случайны, роман с начала и до конца является плодом авторской фантазии.

Пролог

Легкая тошнота сообщила о преодолении границы между вселенными, и дварх-капитан Владимиров, командующий крейсером "Светлый Мир", удовлетворенно улыбнулся. Интересно, что они здесь обнаружат? Чем отличается данная вселенная от родной и есть ли вообще заметные глазу отличия? Лучше всего судить об этом можно было по Земле или Арде – ключевой мир оставался ключевым везде. Сколько уже вариантов развития планеты своего отца встречал Дин – а отцом его был русский офицер, тогда как матерью – уроженка княжества Кэ-Эль-Энах. Иногда история Земли почти не отличалась от привычной, разве что в мелочах, а иногда была абсолютно иной. И не всегда удавалось определить с какого именно момента пошли расхождения исторических событий. Да и течение времени в разных вселенных часто отличалось друг от друга. Ту же вселенную Российской Империи вспомнить, разница с ней вообще составляла десять тысяч лет.

– Всем внимание! – вспыхнул в сознании капитана эмообраз Линарха, дварха "Светлого Мира". – Переход между вселенными завершен удачно. Мы вышли в расчетной точке на границах Солнечной системы.

– Спасибо, – встал с пилотского кресла Дин, отсоединив управляющий щуп биопульта от правого глаза. – Рассчитай прыжок до Земли.

– Уже, – довольно сообщил дварх. – Выйдем из гипера за Луной, не стоит пугать землян раньше времени. Все готовы? Прыгаю!

Палуба под ногами капитана едва заметно вздрогнула, и крейсер переместился туда, куда и собирался его вывести Линарх – за Луну. И не зря – как вскоре выяснилось, пространство вокруг Земли буквально кишело спутниками, орбитальными станциями и множеством разного рода космических кораблей. Пришлось срочно поднимать полог абсолютной невидимости – на поверхности Луны тоже хватало научных станций и иных объектов, способных обнаружить чужой корабль. Тем более, корабль такого размера, как дварх-крейсер. Судя по увиденному, здесь шел отнюдь не двадцатый век.

Дварх без промедления подключился ко всем доступным каналам связи, вошел в местные компьютерные сети, обнаружить которые ему труда не составило, и принялся за анализ.

– На данный момент здесь две тысячи сто семьдесят третий год от рождества Христова, – сообщил он по прошествии нескольких минут. – Общий уровень развития значительно превышает расчетный для конца двадцать второго столетия. Считаю необходимым произвести тщательное сканирование.

– Согласен, – отозвался Дин. – Экипажам фрегатов разведки готовность номер два! Старт через двадцать минут.

Чем больше становилось известно о Земле этой вселенной, тем в большее недоумение приходил капитан. Что-то здесь было не так, странно и непонятно. Но главной странностью все же оказалось почти полное отсутствие отрицательных эманаций над планетой. Ее аура светилась ровными, светлыми цветами – никаких багровых, не говоря уже о черных, пятен. Хотелось смотреть и смотреть. До сих пор Дин испытывал подобные чувства только при виде миров ордена. Но это никак не мир ордена! Что за чудеса?…

Фрегаты стартовали, скрытые полем невидимости, и разошлись по разным орбитам над Землей, начав сканирование всеми доступными способами. Дварх тоже с головой ушел в работу, задействовав все вычислительные мощности биоцентра "Светлого Мира". Данные поступали широким потоком, тут же подвергаясь многовариантному анализу. И выводы из них последовали довольно неожиданные.

– Либо я сошел с ума, либо… – эмообраз дварха переливался цветами растерянности.

– Либо что? – насторожился капитан.

– Практически все население этой планеты – орденопригодно…

– Что?! Это же невозможно в принципе!

– В том-то и дело, что невозможно, – подтвердил Линарх. – Но это так! Кого я ни сканирую – ни в ком нет ни злобы, ни ненависти, ни властолюбия, ни даже корысти. Понимаешь?…

– Понимаю… – не менее растерянно ответил Дин. – Н-но… к-как?!.

– Чтоб я знал…

По прошествии двух суток капитан понял, что нужно собирать Совет крейсера. Чем больше информации получали исследователи об этой Земле, тем лучше понимали, что ничего не понимают. Здесь происходило нечто совершенно невозможное, нечто абсолютно невероятное. Люди планеты были настолько добры друг к другу, что до естественного возникновения эмпатии им осталось совсем недолго. Полностью солидарное общество. Причем, развитое. Как оно могло возникнуть за каких-то сто с небольшим лет? Ведь еще около века назад на этой Земле было самое обычное общество потребления, власть денег! Жестокость, подлость, войны, медленное превращение людей в жвачных животных, потребителей. Примат материального, а не духовного. Плутократия. Исторические документы, лежащие в свободном доступе, ясно говорили об этом. И вдруг все изменилось. Как?…

Если бы данный мир принадлежал к Маджента-зоне, то ничего удивительного в его существовании не было бы – там такие миры изредка встречаются. Возникают в результате некоей случайности. Их обычно берегут и холят, внимательнейшим образом следя, чтобы им не было нанесено ни малейшего вреда в результате каких-либо действий внешних сил. Но здесь – не Маджента, а самое что ни на есть Индиго! И даже не Индиго, а Белая зона. Не совсем Белая, правда, территория Адай Аарн – при всем желании никто не может зонировать ни единого мира отсюда. Сущность Адай так и осталась для ордена загадкой – хотя они не раз помогали, но о себе предпочитали ничего не сообщать. Но это сейчас не являлось главным – главным был мир, которого просто не могло существовать.

Вокруг круглого стола в одной из кают-компаний дварх-крейсера расселось полтора десятка разумных – Совет "Светлого Мира" в полном составе. Пять человек, орк, эльф, керси, два дракона, два гварда и три арахна. Еще, понятно, незримо присутствовал Линарх – куда же без этого въедливого бестелесного? Все собравшиеся молча смотрели друг на друга, усваивая последние гигабайты информации в прямом подключении к биоцентру корабля.

– Итак, начнем, – озабоченный эмообраз Дина заставил остальных встрепенуться. – Кто выступит первым?

– Пожалуй, я, – пошевелил жвалами арахн Тро-Шаргу, старший социоматик крейсера, обучавшийся в свое время у самого Перлока Сехера. – Наиболее важным выводом из полученной за последние дни информации является то, что самопроизвольное возникновение обнаруженного нами на этой Земле общества практически невозможно. При этом сразу хочу сказать, что далеко не все местные жители могут по своим моральным качествам войти в орден, Линарх несколько преувеличил. Однако. Однако! Даже те, в ком еще остались отрицательные душевные качества, стараются эти самые отрицательные качества всеми силами изживать. На проявившего их смотрят как на больного стыдной болезнью, с брезгливой жалостью, вне зависимости от ситуации – никому не захочется, чтобы на него так смотрели, никому не захочется становиться изгоем. Система воспитания поставлена таким образом, что основной общественной парадигмой землян стало стремление помочь другому. Даже во вред себе! Но, как ни странно, следов внешнего воздействия на эгрегор планеты нами не обнаружено. Трудно поверить, но это правда.

– Поверить действительно трудно… – озадаченно нахмурился Дин. – А каково общественное устройство?

– Сейчас ты удивишься еще больше, дружище, – приоткрыл пасть гвард Кен-Шагер, еще один социоматик. – Здесь нет правительства, как такового! Вообще.

– Как это?… – изменился в лице капитан. – Поясни, будь добр…

– А что тут пояснять? – гвард повел куцым хвостом со стороны в сторону. – Наиболее близкая аналогия – наш орден. По мере необходимости созываются профессиональные советы, решают возложенные на них задачи и самораспускаются. Денежное обращение, в отличие от нас, существует, но в очень ограниченном объеме. Все необходимое для жизни человек получает бесплатно, только предметы роскоши продаются за деньги. Средства производства находятся в общественном владении. Такое ощущение, что многое позаимствовано именно у нас! Слишком много сходства. И как это возможно, до меня не доходит.

– Такое само собой не случается, – задумчиво сказал Т'Гер Лашир, крупный зеленый дракон. – Насколько известно, сто лет назад на этой планете царила обычная олигархическая плутократия. Множество государств, религий, группировок. Власть денег. И вдруг! Ведь никаких революций не было?

– Не было, – подтвердил Тро-Шаргу. – Все произошло чисто эволюционным путем. То тут, то там внезапно начали возникать группы молодежи, полностью отрицающей основополагающие принципы старой цивилизации. Они создавали предприятия нового типа, курировали детские дома, школы, высшие учебные заведения. Перехватывали управление корпорациями, государственными учреждениями и службами, внедряя туда своих людей. С каждым годом таких групп становилось все больше и больше. Они создавали свои партии, законным образом выигрывали выборы и брали власть в свои руки. Страна за страной постепенно менялись, незаметно менялись, исподволь. При этом указанные группы действовали предельно жестко, но тайно.

– И ты веришь, что это случилось без внешнего влияния? – иронично поинтересовался Дин. – Я вот не верю.

– Я тоже не верю! – нервно засучил лапами арахн. – Все говорит о том, что изменения управлялись из единого координационного центра, во главе которого, скорее всего, стоял на редкость умный и жестокий человек, гений тактики тайного воздействия. Но обнаружить следы деятельности этого центра нам не удалось! Похоже, информация в архивах тщательно купировалась.

– Кстати, хочу добавить еще один штрих в общую картину, – заговорил эльф Танвилас Ронериэ, Мастер Жизни. – Чем более высокопоставлен здесь человек, тем он более высокоморален. Для самопроизвольно развивавшейся цивилизации это абсолютно невероятно, обычно наверх выбирается самая мразь, как вы знаете. Редкие исключения только подтверждают это правило. Здесь же все наоборот. Достаточно совершить один неэтичный поступок, чтобы совершивший его человек больше никогда не занял ни единого важного поста. Кто следит за этим? Кто-то явно следит. Но опять же повторяю – следов воздействия не обнаружено!

– Чудеса, да и только… – буркнул капитан, лихорадочно размышляя. – Стоп, а как со скоростью развития? Насколько мне известно, Маджента-миры подобного типа развиваются чрезвычайно медленно из-за отсутствия конкуренции. Потому их и оберегают.

– Здесь тоже заметно некоторое замедление развития, – согласно прищелкнул жвалами арахн. – Но кто-то, похоже, озаботился этим вопросом. Талантливые дети выявляются в самом раннем возрасте и обучаются по особым программам, им прививается творческое мышление. Но при этом их отучают от конкурентного отношения к другим, они искренне радуются успеху товарища. А тех, кто хочет только преуспеть сам – отсеивают. Какими бы талантливыми таковые ни являлись.

– Очень странно… – Дин постучал пальцами по столу. – Да, чье-то тайное влияние однозначно есть. Но чье? Вы сумели обнаружить хотя бы намеки?

– Увы, не сумели, – развел лапами дракон. – Нечто неосязаемое. Кто-то что-то сказал, где-то появилась крохотная статейка – и принимается совсем иное, далеко не очевидное решение. Не понимаю, как это работает! С такого уровня криптократией мы еще не сталкивались.

– Да уж… – хмуро буркнул капитан. – Я могу только поклониться людям, за каких-то пятьдесят лет добившихся столь великолепных результатов. Беда только, что они не учитывают того, что при искусственном, очень резком этическом подъеме целого народа возможен срыв. И откат будет страшным…

– Это так, – кивнул эльф. – Но пока следов срыва мы не заметили.

– Пока! – поднял палец Дин. – Но он возможен. И тогда – воронка инферно. Считаю нашим долгом помочь этим неизвестным избежать срыва.

– Не думаю, что стоит вмешиваться, – резко возразил Тро-Шаргу. – Хотя вступить в контакт с тайным правительством планеты не помешает.

– Для этого его надо сперва найти, – вздохнул капитан. – Мы, при всей нашей технической оснащенности, сделать этого не сумели. Линарх, что ты можешь сказать?

– А ничего! – эмообраз дварха клубился цветами недовольства. – Я попытался пойти по связям, отслеживать механизм принятия решений, шел по цепочке от человека до человека. И ничего! След обрывается. Да, можно поголовно сканировать население Земли, но это займет слишком много времени. Поэтому у меня есть предложение.

– Какое?

– Мастер.

– Мастер? – удивленно приподнял брови Дин. – Ты предлагаешь сообщить о случившемся Мастеру?

– Да, – коротко ответил дварх. – Он обязательно заинтересуется, тем более что две жизни прожил на Земле другой вселенной и судьба этой планеты ему далеко не безразлична.

– Что ж, это, возможно, и выход… – откинулся на спинку кресла капитан и обвел взглядом членов Совета. – Как думаете?

– Я – за! – приподнялся на трех лапах Тро-Шаргу.

Остальные разумные переглянулись, а затем каждый выразил согласие с предложением дварха. Действительно, кто лучше великого мага сумеет разобраться с творящимся на этой странной планете? Никто.

Вскоре корвет, обладающий аппаратурой межпространственного перемещения, выскользнул из выходного гиперперехода "Светлого Мира", разогнался и прыгнул в родную вселенную. Там он передал на ближайшую ретрансляционную гиперстанцию сообщение о странной планете и без промедления вернулся обратно.

Несколько десятков потоков сознания в скоростном режиме просканировали пространство на тысячи световых лет. Ничего нештатного Командор не обнаружил и свернул ментальные щупы, ограничив потоки мышления двадцатью. Хорошо, его вмешательства нигде не требуется, дети сами справляются.

Настало время подумать о том, что он все откладывал и откладывал. Увы, нельзя больше откладывать – время пришло. Время окончательно уходить. Здесь он просто больше не нужен. Грустно, конечно, расставаться с теми, кого любит, но иного выбора Илар ран Дар не имел. Каждый раз, когда он бывал в Сферах Творения, ему сперва намекали, а затем и прямо говорили об этом. И правильно говорили: ведь дети без него за каких-то сорок лет добились большего, чем за полтора тысячелетия с ним. Это о многом говорит. Да, Илар положил начало, но ордену пора вырастать из детских штанишек. Давно пора.

Встав с кресла, Командор отложил книгу и подошел к зеркалу на противоположной стене. С некоторой грустью посмотрел на свое отражение и слабо улыбнулся. Ему было горько, даже больно – особенно из-за того, что придется расстаться с Тиной и Ирной. Но иначе нельзя, это Илар хорошо понимал.

– Зачем ты еще здесь? – тихо спросил он сам себя и не нашел, что ответить.

Что ж, вcкоре снова придет одиночество – да иначе и быть не могло. На нем слишком большой долг, чтобы позволить себе расслабляться. Немного счастья получил, но это счастье закончилось. Хватит. Так должно было случиться – и случилось. Впереди множество кричащих от боли миров и вселенных, которым он сможет помочь. Тем или иным образом. Так какое значение имеет его боль? Ровным счетом никакого. И никогда не имела. Это правильно.

Командор встал возле обзорного экрана, уставившись в никуда, и задумался. Свой уход нужно спланировать таким образом, чтобы причинить детям как можно меньше горя. Только как? Илар, несмотря на свой двадцатидвухтысячелетний опыт, не знал – ведь для Тины и Ирны, хотя бы, он все. Жизнь и душа. Девочки его слишком любят. И будут искать любимого. Как этого избежать? Фальсифицировать свою смерть? Не поверят, весь орден и близлежащие вселенные на уши поставят, до Безумных Бардов или Адай Аарн доберутся, но выяснят, где Командор, и отправятся за ним. А им там, куда ему, скорее всего, придется идти, не выжить…

Видимо, придется поговорить с девочками откровенно, объяснить им это, должны понять. Должны осознать, что их счастье и любовь – ничто перед болью и отчаянием тысяч миров. Давно не дети. Особенно, Тина. И время не терпит, у Илара осталось не больше двух месяцев. Аарн Дварх буквально трепещет, набирает силу с каждым мгновением, меняя своего носителя, постепенно превращая его в сверхсущность. А задачи сверхсущности куда большие, чем у Командора ордена. И долг перед Создателем и самим собой тоже огромен.

Снова скользнув сознанием по ближайшим мирам, Илар прикрыл глаза. Дети жили, любили, мечтали, создавали новое. Так не хотелось с ними всеми расставаться… Надо. Больно? Да, но ему не привыкать к боли, справится – всегда справлялся и сейчас справится.

Что-то внезапно изменилось на станции, что-то привлекло внимание – Командора срочно разыскивали, видимо, случилось нечто важное. Кажется, чье-то личное послание, доставленное… Откуда, кстати? О, надо же, из другой вселенной! Илар вспомнил, что не так давно ученые ордена сумели открыть технологический способ перемещения между ними. Затем Аарн организовали свои филиалы во множестве вселенных, расширяясь в геометрической прогрессии – среди них уже появилось немало существ неизвестных прежде разумных рас. В общем, новый орден шел вперед гигантскими шагами, причем, не совершая прежних ошибок.

Привычно скрутив болящую душу в жгут, Илар лучезарно улыбнулся, казалось, от него пошло во все стороны сияние – ни один аарн, увидев эту сияющую улыбку, не поймет, что у него на душе. Никто не должен знать о его боли! И никто не узнает.

Командор улыбался. Только кто бы знал, какой ценой далась ему эта улыбка…

Войдя в сеть боевой станции, на которой в данный момент находился, Илар обозначил себя, и ему тут же передали послание Совета крейсера "Светлый Мир". Ознакомившись с ним, Командор изумился в еще большей степени, чем капитан со товарищи – уж он-то куда лучше прочих знал, что такой мир, как Земля из неизвестной вселенной, не может самостоятельно развиться ни при каких обстоятельствах. Командор сразу же забыл о своих переживаниях, с головой погрузившись в изучение и осмысление полученной информации.

Несколько часов прошло в безуспешных попытках понять, что именно происходит на планете, но Илар так ничего и не понял. Он видел перед собой результат чьих-то действий, но не видел самих действий, не видел предпосылок к ним. Однако с каждым мгновением приходил во все больший восторг. Кто-то очень хорошо поработал, причем этот кто-то – явно местный и явно гений. Ему никто не помогал, у него не было на орбите могучих дварх-крейсеров и боевых станций, за его спиной не стояли великие маги, он даже, кажется, не обладал эмпатией – человеку просто было больно от того, что происходит вокруг. Помогали гению только самые обычные слабые люди. И именно эти слабые люди сумели сделать невозможное. Осталось только низко поклониться им…

Нет, на все это необходимо посмотреть собственными глазами! Бросив в сеть боевой станции предупреждение о своей отлучке, Илар быстро сформировал связку перемещения – благо, координаты новой вселенной дварх-капитан Владимиров передал в общем пакете информации. Переместившись к орбите местного Плутона, Командор нашел крейсер, просканировал его и шагнул прямо в рубку.

– Мастер! – обрадовано воскликнул Дин, увидев его.

– Рад всех вас видеть! – широко улыбнулся Командор. – Благодарю, что сообщили мне об этой планете. Кстати, сразу могу сказать, что за всем случившимся стоит один человек. У него, конечно, есть помощники, но даю гарантию, что без него ничего бы они не добились. И я этого человека найду.

– А как? – поинтересовался Тро-Шаргу.

– Перемещусь на планету и включусь в эгрегор, – пояснил Илар. – Там отражается все. Видеть эгрегоры я научился. Простите, ухожу вниз. Когда узнаю что-либо важное, сообщу.

Он еще раз улыбнулся и попросил Линарха открыть гиперпереход в Санкт-Петербург, на набережную Фонтанки – трепетно любил этот город еще когда жил на Земле другой вселенной. Интересно, как он выглядит здесь? Слишком отличается от привычного или нет? Впрочем, что гадать – сейчас увидит. Можно было бы самому переместиться, но зачем без толку тратить энергию, раз на крейсере есть дварх?

Старый Питер оказался тем же, родным и любимым. Его особая атмосфера заставила Илара улыбнуться – сколько воспоминаний накатило на него. Однако люди здесь сильно отличались от землян родной вселенной – они были спокойными, улыбчивыми, уверенными в себе и завтрашнем дне. Ни одного мрачного лица! Да и эмосфера просто изумительна – чистая и светлая. Казалось, город доброжелательно присматривается к нежданному гостю, как бы говоря: "Добро пожаловать!"

Обратив внимание на крохотное кафе неподалеку, Командор просканировал его и слегка удивился, узнав, что оно бесплатное. Надо же…

Не успел он сесть за столик, как подошла широко улыбающаяся симпатичная светловолосая девушка типично славянской наружности. Илар заказал кофе покрепче, и заказ принесли почти сразу, не прошло и двух минут. С наслаждением отпив глоток, он принялся за сканирование. Первый же результат изумил великого мага – нигде ни следа недоброжелательства по отношению к кому бы то ни было. До сих пор только в мирах Аарн Сарт он встречался с подобным.

Час шел за часом, Командор шел по следу неизвестного гения, как опытная ищейка. Сотни и тысячи поисковых плетений носились по всей планете, собирая и анализируя нужную информацию. И постепенно все нити и связи сводились все к тому же Питеру. Похоже, именно отсюда загадочный кукловод руководил всем. Точнее, даже не руководил, а, скажем так, направлял. Он не занимал никаких официальных должностей, о его существовании знали всего несколько человек. Но когда что-либо с точки зрения неизвестного было не так, он или отправлял письмо кому-то, или публиковал крохотную статью в никому не интересной выборгской газетенке с мизерным тиражом. И это "не так" очень быстро исправляли. Тем или иным способом. Вот только его личность магу установить никак не удавалось.

Прошло еще два часа, прежде чем Илар добился успеха. А добившись, снова удивился – гений сейчас находился всего в двух кварталах, сидел в полутемной комнате, курил, пил кофе и смотрел в стену, о чем-то размышляя. По некоторому сомнению, Командор решил для начала все же просканировать его. И столкнулся с очень странной, явно неприродной, неизвестного происхождения защитой. Этого человека не сумел бы просканировать даже дварх! Интересно…

– Ну что ж, пора и познакомиться… – встал Илар, одновременно мысленно попросив дварха открыть гиперпереход в кабинет кукловода.

Какой-то непонятный шум привлек внимание сидящего за столом седого мужчины с резким, усталым лицом, одетого в черные джинсы и простую темную рубашку. Он поднял глаза и замер, ничуть не испугавшись – разучился бояться много лет назад. Да и кто мог оказаться в запертом кабинете?

Часть стены внезапно пошла волнами и завертелась в подобии туманной черной воронки. Что-то это напоминало, что-то до боли знакомое, но что? А затем из воронки вышел стройный светловолосый человек с пронзительными серыми глазами, худым лицом и русыми волосами, связанными в хвост на левом виске. Во лбу его горел белый драгоценный камень. Одет незнакомец был в черно-серебристую форму, на правом предплечье которой светилось багровым пламенем Око Бездны. Кто это?! Что это?! Эта форма… Этот символ… Это же… Неужели?…

– Как же долго я вас ждал, Мастер… – с трудом проговорил седой, медленно поднимаясь на ноги и не замечая, что на его губах появляется какая-то неуверенная, совершенно несвойственная ему детская улыбка.

Первая часть I. I.

"Вокруг – кладбище надежд,

Вечный страх, и торжество невежд,

Будущего нет здесь у нас с тобой…"

С высоты птичьего полета один из крупнейших городов Европы являл собой странное зрелище – словно смотришь на гигантскую мишень из трех кругов, один в другом. Центр разительно отличался от "второго города", а окраины так же резко контрастировали с внешним кругом. Так же отличались и их обитатели.

Те времена, когда даже небогатый пенсионер мог позволить себе жить на Невском, Садовой, на набережной Фонтанки и Литейном, остались в начале века. Этого странного, жестокого, но все же сумевшего выжить двадцать первого века. Сейчас возле Исаакиевского или Казанского соборов, у БДТ и Александринского Театра, напротив Эрмитажа, Русского музея, и так далее, жило всего чуть больше одного процента населения Санкт-Петербурга – около тридцати тысяч человек. Современная элита страны, люди с миллионными или миллиардными годовыми доходами, люди, чья власть измерялась их положением в обществе, а положение в обществе – размером капитала. Владельцы корпораций и их директора, политики и звезды шоу-бизнеса, их семьи… Три района, Василеостровский, Центральный, и Петроградский, полностью принадлежали им. Стоимость жилья в этих районах достигала столь высокой отметки, что никто, не принадлежащий к элите, не мог даже мечтать о самой маленькой из возможных квартир на Большой Пушкарской или Среднем проспекте, не говоря уже о центре. Коммуналки остались в начале того же двадцатого века – и на окраинах Внешнего города.

Если Центр теперь именовали исключительно Санкт-Петербургом, то второй, он же Внешний город сохранил за собой менее претенциозное, но гораздо более любимое и дружелюбное имя – Питер. В Питере жили люди "среднего класса". Второй класс, имеющий право на жизнь, второй – и объективно говоря, последний. Те, кто не имел возможности, прав, капитала, связей и всего остального, дающего вожделенную возможность работать на себя. Работники городских служб жизнеобеспечения, сотрудники гигантских корпораций и не очень больших, но крайне престижных фирм, от глав отделов до секретарей и курьеров – все они жили во внешнем городе, и чем дальше от границы с центром, тем ниже был уровень их жизни. Второй город вообще сам по себе напоминал копию всего Петербурга, разве что более многоуровневую – те же круги: ближе к центру – большие просторные квартиры с видами на скверы, реки и даже Неву, дальше – более дешевое жилье в многоэтажках, простое, но удобное, еще дальше – небольшие квартирки в блочно-кирпичных домах, а на самом краю, на границе с районом трущоб – огромные коммунальные квартиры. Население Второго города приближалось к отметке "два миллиона".

Район трущоб был, пожалуй, самым большим по площади. Но его население… Здесь жили отбросы. Те, кого оказался по той или иной причине уволен из корпораций с "волчьим билетом", и, соответственно, потеряли возможность работать в Петербурге, оказывались здесь. Сюда же попадали дети из неблагополучных семей, сюда же бежали детдомовцы-"отказники", почти лишенные шансов выжить в городе, где единственным пропуском в мир являлось высшее образование, стоящее таких денег, что ни один детский дом не мог обеспечить его оплату. Нет, в университетах, разумеется, присутствовали и бесплатные места – но конкурс составлял не меньше пятидесяти человек на место даже в самых непрестижных ВУЗах. Да, в школах Питера, не говоря уже о Санкт-Петербурге, работали лучшие преподаватели, профессия учителя высокооплачиваемая и уважаемая – но обучение в школе стоило немало. В детские же дома шли работать только те, кто не смог устроиться в школы, люди, которые потеряли работу в платных образовательных учреждениях, либо жители окраин Питера, сумевшие как-то пробиться в детские дома – там хоть немного, но платили. И настоящих преподавателей среди них, разумеется, почти не было.

Жители трущобных районов являли собой самую разношерстую толпу, какую только можно было представить. Бывшие работники корпораций, неудачливые бизнесмены, попытавшиеся открыть свою фирму, прогоревшие, и уничтоженные сильными города сего, дети, сбежавшие из детских домов и те, кому не повезло родиться в семьях "уволенных", и многие, многие другие. Их всех объединяло только одно: озлобленность на жизнь и более удачливых сородичей. Жители трущоб зарабатывали воровством, убийством и грабежами, и все они каждую секунду своей жизни выживали, трясясь в ужасе перед очередной зачисткой, которые иногда устраивались полицией. В трущобных кварталах цвела наркомания, здесь отсутствовало понятие "благополучие", и верхом достижений считалось влиться в какую-нибудь организованную банду, получив их покровительство. Четкой границы между полосой коммуналок, которой оканчивался Внешний город, и развалинами домов, где начинались трущобы, не было, и жители последних частью перебирались на улицы первого. Нищие-попрошайки, малолетние наркоманы, грабители и насильники – жизнь на окраине Питера была полна опасностей. А для небольшой банды из трущоб огромной удачей считалось обосновать свою "штаб-квартиру" где-нибудь в подвале или на чердаке огромного "коммунального" дома.

Странно выглядело и различие технологического уровня в разных "кругах" города. Центр почти не изменился со времен начала века, а то, что все же претерпело изменения, пошло Санкт-Петербургу явно на пользу – улицы и скверы стали чистыми, исчезли бомжи и попрошайки, погасла излишне яркая неоновая реклама. Единственное напоминание о том, какой год стоит на дворе – флаеры, полностью вытеснившие автомобили. Во Втором городе технологии пошли гораздо дальше – здесь находились и автоматические магазины, не имеющие обслуживающего персонала, и различные современные средства передвижения, начиная от тех же флаеров и заканчивая популярными среди молодежи гравициклами, вооруженная плазмерами и парализаторами полиция, линии наземного метро – высокие серебристые конструкции, по которым с бешеной скоростью проносились к космопорту и вдоль города узкие стреловидные поезда, и многое другое. В трущобах же не было ничего, что говорило бы о конце двадцать первого века, кроме, разве что, гравициклов и оружия у самых крутых банд.

Впрочем, если смотреть чуть глубже, ближе к сути, то порядки и правила жизни в трущобах очень мало чем отличались от порядков и правил жизни в Центре, в Санкт-Петербурге. И там, и там выживали самые сильные, самые зубастые, готовые не останавливаться ни перед чем. И те, и другие легко и с удовольствием пользовались плодами труда людей, работавших на них, хвастались друг перед другом, иногда ради урока прочим лишали жизни тех, кто им не угодил. Устройство банды почти не отличалось от устройства корпорации, разве что целью первой было раздобыть денег на еду и наркотики, а целью второй – еще несколько миллиардов евро. Пожалуй, самая большая разница заключалась даже не в обертке – поношенная куртка из псевдокожи или же пошитый вручную костюм из натурального шелка от самого модного кутюрье. Разница эта заключалась в том, что главари бандитских шаек убивали провинившихся или неугодных быстро, ножом или из пистолета, а директора и владельцы корпораций – медленно, обрекая на мучительное существование в ожидании смерти, ведь однажды уволенный не мог более рассчитывать на какую-либо работу.

И бандиты, и директора были хуже бешеного зверья. Но первые хотя бы этого не скрывали.

I. II.

"Наконец ты счастлив, как никто на свете,

Ангельская пыль тебя уносит вверх…"

Просторный чердак окутывал полумрак, едва разгоняемый тусклым светом слабого фонаря. В этом неясном освещении с трудом можно было разглядеть нехитрое убранство штаб-квартиры одной из мелких банд Свободного города, как со злым сарказмом называли свои "владения" обитатели трущоб. Несколько старых одеял, сваленных кучей в углу, покосившийся столик, сколоченный из обломков мебели, выброшенной за ненадобностью на помойку каким-то жителем Питера, на гладкой "столешнице" – остатки сухого пайка, разведенного кипятком – невкусно и вредно, зато утоляет голод хоть немного. В сторонке на деревянном ящике стоял древний примус, явно изготовленный в начале века, но сработанный на совесть – служил по сей день. К сожалению, керосин для него удавалось купить или украсть (что чаще) не слишком часто. Впрочем, вопрос питания владельцев примуса беспокоил мало. Гораздо важнее было достать джамп – самый распространенный в Свободном городе наркотик, вызывающий галлюцинации, основанные на подсознательных желаниях того, кто его принимал. По полицейской классификации, джамп принадлежал к категории средних галлюциногенов, и медицинское привыкание вызывал только после седьмого – десятого применения, и потому теоретически считался легким наркотиком, но вот психологическое воздействие… Одна "дорожка" – и человек погружался в мир своей мечты, где он становился богом и властителем, где все подчинялось каждому его желанию, где не существовало проблем и трудностей. Изначально джамп разрабатывали как психотропный препарат слабого действия, помогающий людям справляться с неуверенностью в себе, но запретили, когда выяснилось, что препарат вызывает привыкание. Увы, поздно – результаты исследований вышли за стены лаборатории, и спустя полгода на черный рынок поступила первая партия нового наркотика, мгновенно приобретшего невиданную популярность и начавшего пользоваться огромным спросом.

Скрипнули несмазанные петли тяжелой двери, ведущей на чердак, в проеме кто-то появился.

– Стек, это я, Джонни, – прохрипел вошедший, осторожно закрывая за собой дверь.

От стены отделилась фигура, ранее скрываемая темнотой.

Высокий, очень сухощавый и гибкий парень с худым лицом медленно убрал за пояс нож. Отбросил с мокрого от испарины лба светлые пряди давно не мытых волос, напряженно взглянул на Джонни.

– Принес?

– Ясен пень. Иначе не приперся бы.

– Вот и хорошо. Давай сюда.

Тот покопался в карманах заношенной куртки "под джинсу" и вытащил небольшой пакетик.

– Тут одиннадцать доз.

– Давай сюда, я сказал! – Джонни счел за лучшее не пререкаться, и быстро отдал пакетик. – А теперь проваливай, и чтобы до вечера я тебя не видел.

Джонни был единственным членом банды, знавшим о том, что главарь принимает наркотики. От всех остальных Стек старательно скрывал этот факт – не было в трущобах банд, возглавляемых наркоманами. Не удерживались. Не выживали. И чаще всего – бывали убиты своими же.

Едва закрыв за приятелем дверь, и заперев ее тяжелым засовом, Стек тут же бросился к столу, ладонью смел с него остатки еды, какую-то пустую бутылку, одноразовую пластиковую тарелку, и высыпал на столешницу часть светло-сиреневого порошка, осторожно выровняв ее в "дорожку".

Минуты через две юноша разогнулся. Тыльной стороной ладони вытер испарину со лба, шумно выдохнул, закурил.

– Вот теперь хорошо, – пробормотал он, опускаясь на ворох одеял.

Сигарета обожгла пальцы – Стек открыл глаза, недоуменно на нее посмотрел и отбросил в сторону. На худом, нервном лице проступило удовлетворение, черты разгладились, губы искривились в улыбке.

Ему было пятнадцать. В прошлой, уже почти забытой жизни его звали Стас. Мать умерла, когда мальчику едва исполнилось семь лет, отец всю жизнь пропадал на работе. После смерти жены он начал пить и через год был уволен. Потом все покатилось по проверенному тысячами и тысячами таких же неудачников пути – проданная техника и мебель, сдача квартиры в аренду, потом продажа и переезд в коммуналку и, наконец, отравление низкокачественным алкоголем. Стас в последний год жизни отца уже не мог ходить в школу – нечем было платить. А после того, как отец скончался, десятилетний мальчик оказался в интернате, откуда сбежал буквально через два месяца – старшие парни не давали ему проходу, выбрав новенького объектом своих издевательств. Так Стас оказался в Свободном городе, и поначалу полной чашей испил свободы быть униженным, свободы быть голодным, свободы воровать и убивать, чтобы выжить самому. Впрочем, убил он лишь однажды, защищая собственную жизнь, да и то по случайности – столкнул наехавшего на него мужика из окна заброшенного дома, и тот свернул шею.

Очень быстро Стас понял, что если хочет выжить среди этих зверей, то ему самому придется стать зверем. Пока он помнил маму, мальчишке еще удавалось держаться – прятался в развалинах, ел то, что находил на помойках Питера и не брал чужого. Но к одиннадцати годам образ матери окончательно стерся из памяти, замещенный постоянным чувством голода и страхом, страхом перед всеми – перед другими обитателями трущоб, перед полицейскими, перед бывшими одноклассниками – не дай бог случайно встретиться с ними теперь…

Когда ему было одиннадцать с половиной, Стас впервые украл. А украв – смог первый раз за долгое время вдоволь поесть, причем горячей, вкусной еды. После этого он не мог удержаться – воровать оказалось просто, ведь на украденные деньги можно было купить еду.

Но одиночки в Свободном городе не выживают. Скоро мальчику пришлось прибиться к одной из многочисленных банд, состоявших из таких же мальчишек, как он сам. Правда, там пришлось делиться добычей – но и голодным он больше не оставался, даже если день оказывался неудачным, добычу остальных тоже делили на всех. Разумеется, главарь получал больше, но стать главарем – задача не из легких. Вот только Стас не искал легких путей. Во что бы то ни стало он решил выбраться наверх. Обратно, в Питер. Снова жить в своей квартире, ездить на собственном флаере и может быть, даже закончить университет. И он знал: чтобы осуществить эту мечту, сперва нужно выбраться из трущоб. А для этого придется стать самым сильным зверем.

Стас смог. К четырнадцати годам он уже сколотил небольшую банду, с которой успешно занимался мелким грабежом. А потом случайно узнал, что есть гораздо более простой способ попасть в мир мечты. Узнал, что водить собственный флаер, учиться в университете, возглавить корпорацию и даже пилотировать истребитель можно не прикладывая почти никаких усилий. Нужны всего лишь несколько купюр, которые легко поменять на светло-сиреневый порошок. Потом сигарета для усиления эффекта, и на несколько часов ты погружаешься в мир мечты… Именно в компании "прыгунов", как называли наркоманов, принимающих джамп, Стас и заработал прозвище Стек – такой же гибкий и опасный, если уметь пользоваться. Да, в трущобах мальчишка научился драться. Драться так, чтобы было не красиво, а действенно.

Полгода назад банда Стека была захвачена во время полицейской облавы. Стас только вздохнул с облегчением: его бывшие "подчиненные" уже давно не устраивали амбициозного главаря. Нет, они тоже хотели власти и денег, но – в масштабах Свободного города. Они не хотели вырваться из этой клоаки. И потому Стек, отсидевшись пару недель по подвалам и разрушенным стройкам, начал осторожно собирать новую команду, принимая в нее только тех, кто способен был понять, поддержать и разделить его цели.

Постепенно группа сформировалась. Кроме Стаса, в нее входили еще шестеро: полноватый Джонни, такой же беглец из интерната, как и сам главарь; появившаяся месяц назад Нина-Ниндзя; прекрасно разбирающийся в компах двадцатилетний Админ; Тайгер и Сивый Сева – не шибко умные, но умеющие хорошо драться парни шестнадцати и пятнадцати лет; и Гранд – юный красавчик с капризным взглядом. У каждого из них была своя история, но все они, как и Стек, безумно хотели нормальной жизни.

И все они готовы были драться за шанс на нее до последнего.

Очнулся Стас, как всегда после кайфа, от холода. Озноб проник в каждый уголок, в каждую клеточку его тела, казалось, кровь замерзла в венах, и теперь бежит по ним мелкими шуршащими кристалликами алого льда.

С огромным трудом он разлепил веки. Прикусил губу, преодолевая сопротивление тела, заставил себя сесть. На ощупь нашел сигареты, щелкнул зажигалкой, с третьего раза сумел прикурить. Зажал сигарету зубами, кое-как натянул на себя два одеяла, укутался поплотнее. Это время надо было просто перетерпеть – недолго, минут десять. Потом становилось легче, хотя полностью озноб проходил только спустя полчаса, а то и чуть больше.

Через десять минут Стек встал, отбросил одеяло – все равно теплее от него уже не становилось. Зажег примус, поставил кипятиться воду в не очень чистой жестяной банке из-под консервов. Потом сел на пол, прижавшись спиной к одной из отопительных пластин, и снова закурил.

База у его группы была шикарная. Один из лучших вариантов, какие только можно себе представить. Не Свободный город – Питер! Пусть окраина, пусть чердак – но Питер! А значит, пластины генератора, расположенные не только в квартирах, но и на чердаке, греют в холодное время года. И полиции меньше. И облавы не проводятся. И найти, с кого стрясти немного денег, тоже несложно. А главное – это Питер! Штаб в Питере сразу поднимал престиж банды на несколько уровней.

Но это же оказалось и минусом: штаб на теплом чердаке и в таком месте хотел иметь каждый главарь. Потому Стас в конце концов до времени плюнул на престиж, и выбирал штаб не только из соображений комфортности и безопасности от полиции, но еще и так, чтобы никто из трущоб не догадался, как уютно устроилась банда Стека. Юноша прекрасно понимал, что заявлять о себе еще рано. И он готов был ждать.

В дверь тихонько постучали. Сперва дважды, потом после паузы еще раз дважды, потом один и три раза. Значит, свои. Стас нехотя оторвался от теплой трубы и пошел открывать.

Все шестеро: Джонни, прижимающий к груди пакет со жратвой, раскосая Ниндзя – ишь, книгу притащила, Тайгер с Сивым – у Севки фингал под глазом, Админ, как всегда замерзший в своей драной курточке, и Гранд, с неестественно блестящими глазами. Стек автоматически заметил, что у Ниндзи, Админа и Гранда дрожат руки.

– Чай принесли? – коротко спросил он. – Я воду согрел.

– Держи, – Джонни сгрузил главарю пакет. – Там жратва всякая, глядишь, и чай найдется.

– Рванули? – уточнил Стек.

– Гранд прихватил. Бабка, затарившись, с магаза вышла, пакеты поставила и чего-то зазевалась. Гранд один и свистнул. Глянь, что там.

Услышав короткий рассказ приятеля, юноша помрачнел. Он считался очень странным бандитом – и не потому, что пытался вырваться из трущоб, а потому, что до сих пор сохранил какие-то странные принципы, глупые и вредные, мешающие выживанию.

– Гранд, поди сюда, – хрипло приказал он.

Гранд, хоть и выпендривался, что он занимался какой-то борьбой чуть ли ни в колледже, где космодесантников готовят, на деле был куда более хлипкий и неповоротливый, чем Стек. И потому не торопился слушаться.

– Стек, ну ты че! Подумаешь, один кулек у бабки увел, у нее их еще осталось! – не очень уверенно начал он оправдываться.

– Гранд, я сказал, поди сюда! – тихо повторил главарь – и на этот раз мальчишка не осмелился ослушаться.

Спустя мгновение он отлетел от Стаса на полтора метра, больно треснувшись о трубы за спиной.

– Это последнее предупреждение. Еще раз узнаю, что рвал у стариков – сам тебя порву. Уяснил?

Гранд только кивнул, сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы и прижимая руки к солнечному сплетению. Он хоть и был ровесником Стека, но пережил в жизни гораздо меньше и в какой-то степени остался ребенком. Да и в банду попал незадолго до Ниндзи – всего чуть больше месяца назад. До того момента, подозревал Стас, Гранд не знал подобной жизни, полной лишений и опасностей. То ли сынок чей-то сбежал попробовать на вкус "вольной" жизни, то ли еще что – но мальчишка явно не так давно попал в трущобы.

И потому пока отделался обидным, но не опасным ударом под дых. Узнай Стек, что пакет у старой женщины украл тот же Джонни – для вора это окончилось бы гораздо печальнее. Однажды главарь уже избил приятеля до синевы за то, что тот стукнул какого-то старичка по голове, предварительно подсмотрев в терминале код его карточки, и снял с этой карточки всю наличность, которой оказалось не так уж и много. В банде было мало законов, но те, что все же существовали, соблюдались строго. Одно из этих правил гласило: не обворовывать и не грабить стариков и малолеток. Малолетками, правда, считались не все "до восемнадцати", а только те, кто выглядел детьми и не мог за себя постоять. Если не нарывались сами, конечно, но это был уже другой случай.

Гранд осторожно встал, не убирая руку, и опасливо покосился на Стека – но тот, похоже, удовлетворился одним ударом и продолжать избиение не планировал. Тем не менее, мальчишка решил не рисковать и сел подальше от главаря. Что тот немедленно и заметил.

– Я не кусаюсь, Гранд, – ухмыльнулся Стас. – Все, ты свое получил, значит, прощен. В следующий раз руки переломаю или морду порежу. Учти.

Шутил такими вещами Стек редко, поэтому Гранд и в самом деле учел.

Джонни тем временем распотрошил пакет, разложив на столе колбасу, две упаковки консервов, кофе и несколько пачек сухих хлебцев.

– Не, чая нету, – огорченно протянул он. – Стек, ты кофе будешь?

Главарь демонстративно отвернулся, всем своим видом показывая, что нарушать свои принципы не будет даже с голоду. Отметив его реакцию, отодвинулись Сивый с Тайгером, и Админ, провожая еду голодными взглядами. Гранд и так не горел желанием есть, а Ниндзя вообще ушла куда-то в угол со своей книжкой.

– Ну, как хотите, – пожал плечами Джонни, и ловко вскрыл консервную банку. – Эй, харош ученую строить! Жратва готова! – окликнул он Ниндзю. Девушка отложила книгу, внимательно посмотрела сперва на Стека, потом на Джонни, и покачала головой.

– Спасибо, я не голодна.

Тот пожал плечами, и бормоча себе под нос что-то насмешливое про всяких там слишком чистеньких, принялся уминать ароматные консервы. Сивый и Тайгер изо всех сил старались не смотреть в его сторону, а вот Админу и Гранду было не до того. Внимательный взгляд главаря отметил и дрожащие руки, и неестественный блеск глаз, и общую неуверенность, какая бывает у людей, которым позарез надо что-то попросить, но они стесняются.

Первым не выдержал Админ.

– Стек, а у тебя есть?

Главарь хмыкнул.

– Есть. Держи, – и кинул несчастному пакетик с джампом.

Глаза Гранда вспыхнули, и он кинулся к товарищу. Через десять минут оба валялись на одеяле, на лицах застыли глупые улыбки – ребята унеслись далеко от мира, который так жестоко с ними обходился.

– Ниндзя, а ты? – спросил Стас. Та отрицательно покачала головой. – Что уже нашла где-то дозу?

– Да, нашла, – ухватилась девочка. Но по ее взгляду и общей нервозности было ясно, что ничего она не нашла. И это казалось подозрительным – почему она отказывается?

– Тебе не надо ничего за это платить, – тихо, чтобы его услышала только Нина, проговорил Стас. – Это уже куплено. Ты можешь взять бесплатно и никому ничего не будешь должна, понимаешь?

– Понимаю, но… я не хочу, Стек. Не надо, не предлагай, – она задрожала еще сильнее.

Парень пожал плечами.

– Не хочешь – не надо. Уж насильно тебя никто не заставит.

– Спасибо…

Ниндзя быстро дохлебала разводной суп из пластиковой миски и вернулась в свой угол – читать.

I. III.

"Мне никогда не войти в этот сад,

В нем нет цветов для меня…"

Холодные лучи октябрьского солнца, без помех проникая сквозь идеально чистое стекло зимнего сада, искристо преломлялись в тонких струях фонтана, рассыпаясь мириадами ярких брызг. Воздух наполняли ароматы роз – в этом саду всегда цвели розы, круглый год. Хотя бы десять-пятнадцать сортов из бесчисленного множества – казалось, здесь собраны все существующие и несуществующие разновидности этого цветка. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Возле фонтана стояло удобное кресло, рядом – прозрачный стеклянный столик. В кресле с комфортом устроился слегка полноватый мужчина лет сорока, с мягкими, располагающими чертами лица и глазами цвета чайной розы, настолько светло-карими, что такой оттенок выглядел почти неестественным. Мужчина пил белое вино из тонкого хрустального бокала, иногда улыбался собственным мыслям и симфонии Бетховена, негромко доносящейся из спрятанных в листве колонок. Читая что-то с висящего перед ним в воздухе голографического экрана, он порой делал пометки в электронном блокноте, потом откладывал его в сторону, вставал, подходил к одному из розовых кустов и несколько минут, с благоговением перед красотой цветов, упоенно взирал на нежные лепестки, сочно-зеленые листья и стебли, и острые шипы, напоминающие о том, как же бывает опасна красота, особенно – естественная.

– О времена, о нравы! – воскликнул мужчина, вновь вернувшись к экрану и пригубив вино. – Современная молодежь, что вы можете знать о настоящей красоте? О стремительном и грозном великолепии атакующего тигра, о нежном и капризном очаровании экзотического цветка, не теряющимся в момент растворения попавшего в липкую ловушку насекомого, о величии и грозной бесподобности органа? Нет, вы падки на блестящее и громкое, и за шелухой не видите сути! Вы ничуть не изменились за последние полсотни лет… и как же вы мне за эти полсотни лет надоели!

Он грустно улыбнулся – но все благодушие как ветром сдуло, когда тихонько тенькнула японская "музыка ветра", изготовленная и расписанная вручную в Киото, и предупреждающая теперь о том, что кто-то открыл дверь помещения, в котором располагался зимний сад.

– Господин Дориан, к вам посетитель, – осторожно проговорил вошедший, худощавый молодой человек с внешностью коренного грека.

– Аполлон, я размышлял о красоте, – с горечью отозвался Дориан после секундного молчания. Молодой человек вздрогнул: когда господин находился в таком патетическом настроении и рассуждал сам с собой о падении нравов и истинной красоте, которую никак не могут понять жалкие смертные, отвлекать его было чревато. В такие моменты Дориан, казалось, забывал, что он сам не менее смертен, чем те, о ком он столь пренебрежительно отзывался.

– Простите меня, господин, но…

– Какого дьявола принесло? – зарычал тот, его светлые глаза мгновенно налились яростью. Аполлон отшатнулся, но громадным усилием воли заставил себя не броситься бежать как можно дальше от этого места.

Он не знал в точности, кто этот жуткий человек, способный на многое, на что не способны обычные люди. Дориана можно было бы назвать магом, но и на мага он не походил. Вся его магия заключалась в умении нагнать ужас на любого и в возможности каким-то образом влиять на окружающее пространство так, что оно подчинялось ему, создавая наиболее благоприятные обстоятельства – например, он сколотил состояние, играя на бирже, и Аполлон был на сто процентов уверен, что даже каждая неудача в результате пошла на пользу делам его хозяина. При этом грек, знавший толк в биржевых играх, не мог не заметить, что Дориан гораздо меньше его разбирается в финансах. Ему просто очень, очень, очень сильно везло. Неестественно везло.

– Он назвался Константином и сказал, что вы с удовольствием примете его. Я предупредил его, что вы очень заняты и что вас нельзя беспокоить, но он заявил, что его вы примете. И… он очень странно одет. На дворе октябрь, а на нем нет даже рубашки…

– Если это тот, о ком я думаю – то ты правильно сделал, что предупредил меня, – немного успокоившись, бросил Дориан. – Но если это кто-то другой – ему никто не позавидует! Пригласи его!

– Секунду, господин! – грек скрылся за дверью. Хозяин оранжереи вздохнул, и вытащил из скрытого за переплетенной занавесью лиан мини-бара еще один бокал – просто так, на всякий случай.

Вновь тенькнула музыка ветра, но шагов слышно не было… впрочем, это только подтверждало его предположение о том, что же пожаловало к нему в гости.

Тихо лязгнул металл.

– Рад видеть вас, Коста, – не оборачиваясь, проговорил Дориан. – Не желаете вина?

– Нет. Нет, – глухо ответил посетитель.

– Что?

– Нет, ты не рад меня видеть. Нет, не желаю, – пояснил он, приближаясь.

Высокий, крепко сложенный человек лет тридцати… на вид. Длинные темные волосы спадают каскадом по спине (и как только они ему не мешают?), выше пояса обнажен – еще бы, с его… гм, особенностями ни рубашку, ни куртку не оденешь. Легкие сапоги, синие джинсы. Умные, холодные глаза цвета морской воды.

И стальные перья за спиной. Широкие, мощные крылья. Усиленные особым сплавом кости, ребра спереди сращены в сплошную "встроенную" броню. Силой превосходит хорошо тренированного человека почти впятеро. В скорости, правда, всего вдвое…

Дориан внимательно изучил визитера, вспоминая его характеристики. Страшный боец. Действительно, страшный.

Тем временем Коста пересек свободную площадку, обошел фонтан, сел на его бортик, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, и с металлическим лязганьем расправил крылья. Длинные волосы соскользнули на грудь.

– Ладно, оставим любезности. Что вам от меня нужно?

– Поговорить. Обсудить кое-что, – Коста всегда говорил такими короткими, рублеными фразами и при этом смотрел либо в глаза собеседнику, не отводя взгляда ни на секунду, либо же наоборот – куда-то в сторону, не позволяя поймать его собственный взгляд. В этот раз он избрал второй вариант.

– Перейдем сразу к делу, – холодно проговорил Дориан. – Что именно вы хотите со мной обсудить?

– Предчувствия. Ощущения. Предсказания. В этой области.

– Конкретнее.

– Грядут изменения. Я чувствую. Не знаю, в какую сторону. Но сильные. И для вас, и для мира. Думал – кто-то пришел. Палач или еще кто. Но нет. Это кто-то из местных. Но он уже другой. Понимаешь?

– Понимаю, – медленно отозвался маг, безуспешно пытаясь поймать взгляд собеседника, и несколько более успешно стараясь скрыть на миг охватившую его панику – о Палаче он читал и хотя не особо в него верил, но даже предполагать не хотел, что ждет его в случае появления на Земле этого… существа. – Кое-кто из братьев тоже чувствовал это. Нечто странное, неуловимое, вроде как обычное, но в то же время чуждое. Возможно, местный маг-одиночка, получивший силу извне…

– Нет. Это не человек. Это предчувствие перемен. Перемен странных. До сих пор ничего подобного не было.

– Может быть. Что вы хотите от меня?

– Уже ничего. Я все получил. Благодарю, – Коста поднялся, снова лязгнули металлом расправляемые крылья. Визитер направился к выходу.

Дориан молча дождался, пока за гостем закроется дверь. Потом взял со столика бокал, внимательно изучил его на свет, допил вино… и с силой швырнул хрупкий хрусталь на мраморные плиты пола.

– Проклятие!

Коста был головной болью всего Братства Повелителей. Кого благодарить за эту мигрень они до сих пор не знали. В истории крылатого вообще было предостаточно белых пятен, заполнить которые так и не удалось. Никто не знал, как обыкновенный подонок-бизнесмен сумел так измениться внутренне и кто помог ему так измениться внешне. Одно время Дориан подозревал кое-кого из Братьев, одного из тех, кто так любил прикидываться светлым и добреньким – тот вполне мог приложить некоторые усилия, промыть бывшему Константину Чайкину мозги, дать силу и отправить работать палачом для других таких же подонков… а на самом деле – просто использовать в качестве уборщика мешающих ему людей. Дориан был почти уверен в своей правоте, пока лет двадцать назад Коста внезапно не исчез… чтобы появиться спустя полтора десятка лет, и вырезать почти треть Братства, включая подозреваемого Дорианом англичанина.

Никто не знал, какие цели преследует крылатый, иногда даже поговаривали, что он нечто вроде и.о. мифического Палача. Иногда Коста, никогда при этом не объясняя, почему кого-то убил. Он вообще ничего никому и никогда не объяснял, в особенности – своих мотивов, в особенности – Братству.

После смерти нескольких нужных Братству, Повелители запаниковали и начали искать хоть что-то, что можно использовать против крылатого… но безуспешно. Их метафизические методы воздействия оказались против него бессильны – ни осознанные сны, в которых мастера практики умели убивать, ни управление вероятностями, способное практически на все, ни энергетический вампиризм, лишающий жертву сил для сопротивления, ни многое, многое другое на проклятого Косту не действовало. Хотя кое-что узнать и удалось, это "кое-что" душевного равновесия Братству не прибавило.

Уничтожить крылатого известными средствами не представлялось возможным. Разве что атомную бомбу сбрасывать, но он того не стоит. Стальной модернизированный скелет, потрясающая регенерация, не уступающая киношно-вампирской, универсальные крылья, способные служить как для перемещения по воздуху, так и в качестве оружия, и великолепная боевая подготовка. Ходячая машина для убийства. Даже не ходячая – летающая! Плюс был только один – сам Коста тоже не мог использовать никакие практики, кроме как маскировать свой вид от простых людей, но на это у него уходило очень много внутренней энергии, поэтому крылатый старался не появляться там, где его могли увидеть, без особой необходимости.

Было предпринято еще несколько попыток хотя бы схватить эту тварь. Все они не увенчались успехом. В конце концов Коста вновь заявился к Братству и вежливо, но коротко, в последний раз попросил оставить его в покое. В противном случае…

Узнавать, что там "в противном случае", Повелителям отчего-то не захотелось. В результате крылатого и вправду оставили в покое.

Он очень редко напоминал о своем существовании. Иногда – убийствами кого-то, кто ему не понравился (иных критериев, по которым можно было отследить его мотивы, у Братства не имелось). Иногда – помогал то в одном, то в другом. Иногда – просто приходил вот так вот странно поговорить. Потихоньку к нему привыкли и начали прислушиваться к его советам.

И до сих пор никто не знал ни зачем существует странный крылатый, ни кто он такой на самом деле, ни чего он хочет и чего добивается. Слишком дорого обошлись попытки это выяснить, и в конце концов Косту вроде как оставили в покое. Приглядывали, насколько возможно, но не более. Да и что они могли сделать ему, на которого не действовала вся их необычайная для простых людей сила?

Тяжело вздохнув, Дориан опустился обратно в кресло. Крылатый приходил к нему уже трижды, и каждый раз практик с трудом подавлял панику: никто и никогда не мог с уверенностью знать, пришел Коста говорить или же убивать.

I. IV.

"Дешево стоит чужая боль -

Ночью героин, утром гексоген!"

– Я видел его где-то здесь!

– Нет, он побежал в переулок!

– Кто-то только что бросился в подъезд, может, это он?

Стас усмехнулся. Слава глобальному потеплению, слава! Листва еще не облетела, и заметить худощавого парня, прижавшегося к стволу на высоте около шести метров от земли, да еще и скрытого многочисленными ветками и листьями, оказывалось не по силам даже опытным полицейским, не говоря уже об этих "отрядах".

– Куда он скрылся?

– Понятия не имею!

– Я же говорю, он свернул в переулок!

Пятеро мужчин с повязками "районного отряда" бросились на узкую улочку, пробежав прямо под деревом, на котором притаился тот, кого они искали.

– Кретины, – презрительно фыркнул Стек. Осторожно достал сигарету, прикурил, пряча огонек в ладонях – понты понтами, но толку с них, если его заметят?

Сегодня юному бандиту повезло. Больше того – ему несказанно повезло! Стас шел по одной из окраинных улочек Питера, прячась в тени домов, и высматривал жертву. Внезапно буквально в полусотне метров от него распахнулась дверь дешевого кабака, какие остались только в крайних районах Внешнего города, на границе с трущобами, и по трехступенчатой лесенке, отчаянно шатаясь, спустился невысокий коренастый парень. На его правом рукаве виднелась повязка – "районный охранный отряд". Присмотревшись, Стас заметил оттопыривающийся карман куртки.

Тем временем местный "страж порядка" отошел на несколько шагов от входа в кабак, остановился у подворотни, покачнулся – и шмякнулся на четвереньки.

– Убью! – взревел он, но демонстрировать свой боевой пыл еще как-нибудь не решился. Поднял голову, обвел окружающее пространство мутным взглядом, и принялся извергать на потрескавшийся от старости асфальт все то, что недавно было выпивкой и закуской. Судя по его состоянию, первой оказалось слишком много, а второй – слишком мало…

Доблестный охранник так увлекся процессом, что не заметил осторожно подкравшегося Стаса. За что и поплатился, получив увесистой палкой по голове. Булькнув, он растянулся прямо в луже собственной блевотины.

Убедившись, что "клиент" отключился, парень быстро обшарил карманы жертвы. Бумажник, документы, плазмер… Плазмер!

Метнувшись в подворотню, Стек быстро проверил содержимое бумажника. Наличные сунул в карман, кредитки с сожалением оставил – увы, их законный владелец помнил код наизусть, по крайней мере, в бумажнике не нашлось ни единой записи с вожделенными шестью цифрами. Бумаги грабителя не интересовали, а вот плазмер… да, плазмер оказался его самой главной добычей на сегодня. Благо, заряд полный – значит, хватит надолго. Если не использовать, то пролежит года три, аккумуляторы к ним делают на совесть.

Выйдя на улицу, Стас сунул документы и бумажник под неподвижное тело жертвы. Пульс проверять не стал – меньше знаешь, крепче спишь. Да и маловероятно, что такой здоровяк мог отбросить копыта от простого удара по голове, который его бы и не вырубил, если бы не количество спиртного, принятое сегодня.

Тут дверь кабака снова открылась. Парень мгновенно нырнул в тень арки, прижался к стене. Убегать сейчас опасно, а двор оказался "колодцем", с одним-единственным входом и выходом – этой подворотней.

Оглашая окрестности отборным матом, к лежащему в отключке отряднику подошел его сослуживец, судя по повязке на рукаве.

– Эй, Колян, ты че? Мы тебя заколебались ждать! Вставай давай, харэ валяться!

Он наклонился над поверженным товарищем. А Стас только этого и ждал.

Мужик мягко рухнул прямо на Коляна, Стек все так же быстро обследовал и его карманы – и едва не взвыл от радости, обнаружив пистолет с запасной обоймой!

Невиданная удача. Даже общим счетом три сотни евро не так обрадовали бандита. Сразу двое отрядников с оружием! Обычно на один отряд у них был один пистолет, редко – плазмер, а тут и то, и другое! Да еще и великолепный выкидной нож, явно из десантного обмундирования. Сталь высочайшего качества, добротно сработанный механизм, удобная рукоять, идеально ложащаяся в ладонь.

Впрочем, любоваться трофеями не самое подходящее время. Сунув оружие под куртку, наличные в задний карман, а нож – в рукав, чтобы при резком движении кистью сам выскальзывал в ладонь, Стас направился к перекрестку.

Уже отойдя на сотню метров он услышал, как вновь хлопнула дверь, выплюнув на пустынную и тихую улицу громкую музыку и четверых "отрядников". Стек прибавил шагу – меньше всего ему сейчас хотелось внимания к своей персоне.

К сожалению, эта четверка была гораздо трезвее первых двух. Один сразу заметил лежащих друг на друге Коляна с приятелем, другой обратил внимание на парня, быстрым шагом удаляющегося к перекрестку.

Прожив почти пять лет в трущобах, юноша очень хорошо научился чувствовать опасность и сперва реагировать на нее, а потом уже думать. Взяв с места самую большую скорость, на какую только был способен, Стас помчался прочь от кабака и разозленных отрядников.

Побегав минут пять по дворам, но так и не сбросив "хвост", беглец решил прибегнуть к старому, испытанному методу – спрятаться там, где его никому в голову не придет искать, а погоню пустить по ложному следу. Приметив явно намеревающегося свернуть в переулок мужчину (и какого черта его понесло на улицу в такое время?) и несколько высоких раскидистых деревьев, он одним прыжком взлетел на нижнюю ветку и быстро вскарабкался как можно выше. В этот момент во двор ворвались преследователи.

– В переулок!

Через мгновение площадка под деревом опустела. С улочки раздался топот, чей-то испуганный вскрик, звуки ударов… Стараясь быть максимально незаметным, Стас соскользнул на землю и бросился бежать – в ту сторону, откуда, собственно, и пришел.

Ему вслед неслись глухие звуки ударов и крики.

До дома, на чердаке которого обосновалась его банда, Стек добрался без приключений. Зашел по дороге в магазин, купил сигарет и выпивки, после чего направился в штаб.

Джонни, Тайгер и Сивый дрыхли на одеялах в углу, Гранд сидел у старенького переносного голографического визора. Мальчишка притащил его дня три назад, сказал, что нашел на помойке, но он еще работает, и три часа мурыжил Админа, чтобы тот подключил старенький визор "куда-нибудь к электричеству". В конце концов, Гранд добился своего и теперь пялился в голоэкран все время, которое не уходило на сон или "кайф".

– Здорово, – кивнул ему Стек. – Где Админ и Ниндзя?

– Админ в клубе зависает, – не отрываясь от визора, сообщил мальчишка. – А Ниндзя свалила еще вечером, я только пришел.

– Она сказал, куда собралась?

– Не-а. Только книженцию свою оставила, просила тебе ее скинуть. И вообще какая-то странная была.

– Давай сюда.

Гранд протянул толстый том в синей обложке. Книга явно была старая, еще начала века – страницы обтрепались, обложка истерлась, даже имя автора прочитать не представлялось возможным. Стек наугад раскрыл том – и ему в глаза сразу бросился сложенный пополам лист бумаги, исписанный неровным почерком:

"Стас, прости. Я больше не могу так. Только теперь я поняла, насколько это ужасно – жить так, как мы живем. Я не хочу жить в таком мире. Нет, не думай, я вовсе не собираюсь кончать с собой. Просто… я же никогда не рассказывала, как оказалась в трущобах. Вы думали, я от кого-то прячусь или что-то страшное сделала, но это не так. Я никогда не рассказывала, так как боялась, что вы меня засмеете. У меня есть семья и родители, они меня любят. Полгода назад я связалась с кампанией из старшего класса, там был один парень, которого я любила. Эта скотина как-то раз угостила меня джампом. Я подсела. Некоторое время мне удавалось скрывать, но потом родители все узнали. Меня хотели отправить в клинику, но я соврала, что завязала. Как только смогла – сбежала. Почти сразу прибилась к вам. Стас, я хотела тебе сказать лично, но как-то не получилось, поэтому говорю в письме: спасибо. Я видела другие банды, и видела, как там поступают с девчонками, которые не могут себя защитить. Ты не такой, как остальные. Ты хороший, хотя и корчишь из себя отморозка. Спасибо, Стас! Ты заботился обо мне два с половиной месяца, хотя я была обузой, и толку с меня было – ноль. Я благодарна тебе за все. Но теперь я ухожу. Я возвращаюсь домой. Если потребуется помощь – я живу в Питере, адрес на другой стороне листа. Там же номер – если сможешь, сперва позвони. Я уже месяц как завязала с джампом и больше никогда не стану его принимать. И… Стас, этот мир, который вокруг – это мы его таким делаем. И мы же можем его изменить. Выберись из трущоб, пожалуйста! Бросай наркотики и живи нормальной жизнью. Меняй этот мир. Прости, все так сумбурно получается… В общем, удачи тебе. Книга, в которой я оставила записку – это тебе. Прочитай ее обязательно. Это такая книга, которая меняет мир. Это все, что я хотела тебе сказать. Береги себя.

Нина (Ниндзя)"

Стек еще раз перечитал записку, вздохнул. Глупая Ниндзя, неужели она и вправду думала, что над ней станут смеяться только потому, что ей досталось меньше, чем остальным? Сложив листок бумаги еще вдвое, он убрал его в карман и снова открыл книгу на первой попавшейся странице.

"Катер сел на пустырь с мягким, хлюпающим звуком. Тесно прижавшиеся к центральному пять неровных черных пузырей внезапно стали вытянутыми и опустились на землю, дрогнувшую под их тяжестью. Каждый из них оплыл и стал похож на бурдюк с жидкостью. По всей поверхности странного летательного аппарата с треском проскочили разряды, похожие на светящихся змей. Затем три из пяти пузырей распахнулись, их края мгновенно исчезли. Какая-то минута, и в одном из люков появились четыре человеческие фигуры в черно-серебристых, обтягивающих комбинезонах. Из двух других люков вылетели стремительных обводов серебристые флаеры. Только сейчас люди поняли, насколько велик катер – черный цвет и непривычные формы скрадывали размер. Флаеры мелькнули в небе…"

Мысленно ругнувшись, Стас захлопнул книгу. Фантастический роман. Очередная жвачка для мозгов. Он читал несколько таких, когда жил уже в трущобах. Правда, современные, а не начала века, но вряд ли между ними есть хоть какая-нибудь разница. Точно те же самые крутые земляне, героически сражающиеся с полчищами инопланетян и так же героически походя их уничтожающие. Космические бои, невозможные по своему описанию межзвездные корабли и всякая прочая техника, прекрасные, смелые и непобедимые главные герои и их возлюбленные… Нет, такое Стас читать не хотел. И почему это Ниндзя решила, что эта книга "меняет мир"? Бред. Впрочем, неважно. Если будет свободное время, которое не на что потратить – может, и почитает эту… фантастику.

Сунув том под отопительную пластину, Стек подошел к груде одеял, завернулся в одно из них и лег спать. Похвастаться добычей можно будет и завтра, когда все соберутся.

Его разбудил неосторожным движением проснувшийся Сивый. Пробормотав несколько ругательств, Стас открыл глаза и сел, оглядывая чердак.

Админ дрых рядом – наверное, недавно вернулся из сетевого клуба, где тратил большую часть своих денег. Тайгер и Джонни все еще спали, а Гранд по-прежнему пялился в визор.

– Гранд, чего ты там смотришь с таким интересом? – проворчал главарь, неохотно поднимаясь на ноги.

– Криминальные новости, – не отрываясь от экрана, ответил тот.

– И чего показывают?

– Надеюсь не нас? – хохотнул Сивый, отхлебнув из кружки вчерашний чай.

– Не, лохов Тошиных. Отрядничков.

Отрядники появились всего полгода назад и за это время успели стать притчей во языцех и объектом всевозможных насмешек не только в трущобах, но и в Питере. Появились они как альтернатива полиции, которой было не так уж и много. Основатель и глава первого охранного отряда, Антон Тошин, в своих интервью говорил, что отряды призваны соблюдать порядок на улицах города, разгонять банды, задерживать до приезда полиции преступников и так далее. Поначалу так оно и получилось – несколько отрядов, для которых Тошин даже выбил разрешение на ношение плазмеров, по ночам патрулировали улицы, задержали нескольких грабителей, пару насильников и одного убийцу, ограничили в действиях наркоторговцев и проституток, разгромили три неосторожные банды, повязанные ими почти в полном составе. Ребят показали по визору, о них сделали специальный репортаж, в котором Антон Тошин дал очередное интервью и призвал молодых людей с хорошей физической подготовкой вступать в ряды охранных отрядов. Это оказалось его ошибкой…

Народ повалил валом. Слава и легкие деньги, пусть небольшие, но все же, прельстили многих. В результате жители Питера, которых должны были защищать отряды, уже не знали, куда деваться от самих обнаглевших "охранников". Грабежи, рэкет, разгромленные кабаки… Возможно, Тошин и хотел сделать благое дело, но не сумел удержать под контролем несколько сотен молодых отморозков, сорвавшихся с цепи и, что самое страшное, получивших плазмеры. Пусть немного, только у капитанов отрядов, но даже один плазмер на десятерых нетрезвых "героев" способен оказаться причиной многих бед.

А вот члены трущобных банд только порадовались. Отрядникам не очень-то хотелось рисковать своими шкурами, ловя настоящих нарушителей спокойствия, грабителей и убийц. Они предпочитали выжимать деньги из торговцев и невезучих горожан, пить на халяву в кабаках и безнаказанно приставать к девушкам. Бандиты же только посмеивались, наблюдая за тем, как полицейские вынуждены порой тратить немало времени на усмирение своих новоявленных "коллег", вместо того, чтобы охотиться за реальными преступниками.

Кроме того, хотя в отряды и принимали только парней с неплохой физической подготовкой, но они все равно уступали в драке своим сверстникам из Свободного города. Они привыкли брать на понт, давить массой, запугивать жертву, но с жителями трущоб подобный фокус не проходил. Пять-шесть бойцов какой-нибудь молодежной банды – разумеется, не вроде Тайгера с Сивым, а взрослых, двадцати – двадцатипятилетних парней, легко справлялись с одним отрядом численностью десять человек. Так и вышло, что поначалу представлявшие собой угрозу, районные отряды превратились для банд в посмешище. Иначе, чем "тошиными лохами", их теперь почти не называли, а самого основателя отрядов ласково-уничижительно именовали Тошей-Тошей.

– И чего они опять натворили? – поинтересовался Сивый, подходя ближе. Стас тоже бросил взгляд на экран, где миловидная ведущая спокойным голосом вещала о происшествии.

– Сорокатрехлетний Андрей Лиманов был доставлен в районную больницу Питера около пяти часов утра. Врачи до сих пор борются за его жизнь, но обещать ничего не могут – слишком тяжелы нанесенные ему травмы. Нападавшие были задержаны тремя полицейскими, на счастье потерпевшего оказавшимися неподалеку.

На экране появился широколицый брюнет с жестким взглядом.

– Гражданин Лиманов был избит четырьмя молодыми людьми из районного отряда. Когда мы оказались рядом, нападавшие предприняли попытку к бегству, но все они находились в состоянии алкогольного опьянения и мы без труда их задержали. На допросе один из них заявил, что Лиманов напал на двоих их товарищей первым, нанес им черепно-мозговые травмы, отнял деньги и оружие – табельные плазмеры и нож. Однако при осмотре Лиманова никакого оружия при нем обнаружено не было, равно как и наличных денег. Двоих отрядников, находящихся без сознания, действительно обнаружили в квартале от места происшествия. Оружия при них не было, медицинская экспертиза показала, что обоих ударили по голове тяжелым тупым предметом, предположительно палкой, но сделал это явно не Лиманов, две недели назад попавший в автокатастрофу и получивший перелом правой руки. Настоящего преступника сейчас ищут.

– Не повезло мужику, – отметил Сивый, отворачиваясь от визора. – Ни за что ж подохнет.

Стек что-то невнятно буркнул, отворачиваясь от товарища. Отошел в дальний угол, сел на пол, судорожно закурил. Перед глазами стоял кадр из короткого видеорепортажа – бледное лицо пострадавшего, дыхательная маска, трубки, опутывающие тело…

"Если он умрет, то я буду его убийцей" – невольно осознал Стас.

И от этого понимания на душе стало мерзко до такой степени, что юноша даже удивился. Когда он смотрел на изломанное тело мужчины, пытавшегося его ограбить в трущобах, и тихо твердил себе: "я убил его"… тогда он не ощущал себя убийцей, хотя своими собственными руками оборвал человеческую жизнь. А сейчас ощущал. И бледное лицо Лиманова, и голос ведущей: "Врачи до сих пор борются за его жизнь, но обещать ничего не могут", и понимание, что тот все равно почти наверняка умрет, все это почему-то делало Стаса убийцей в собственных глазах.

– Пойду пройдусь, – бросил он приятелям, натягивая куртку из псевдокожи.

Об оружии, спрятанном в нише за грудой одеял, Стек умолчал.

I. V.

"Матричный бог решает все,

Жить или нет – не спешит давать ответ."

– Вениамин Андреевич, вы дома? – раздался из-за тяжелой дубовой двери звонкий девичий голос.

Высокий седой мужчина лет шестидесяти на вид поднялся из-за тяжелого письменного стола, отложил в сторону толстую книгу и подошел к двери.

– Конечно, Настя, вы же видите – свет горит, – улыбнулся он стоящей в коридоре девушке.

– Вениамин Андреевич, вы извините, что я вас отвлекаю, но…

– Физика? – в голосе человека слышалось понимание.

– Ага… Вот, в университете дали сборники задач, а я тут никак разобраться не могу…

– Проходите, Настенька. Сейчас посмотрим, что там в вашей физике непонятного.

Через полчаса все стало понятно. Настя, сияя, чмокнула старика в щеку, отказалась от чашки чая и убежала. Вениамин Андреевич вздохнул и пошел ставить чайник. Хотя бы в одиночестве чаю попить, раз уж так оно вышло…

Спустя полчаса в камине уютно потрескивали настоящие древесные поленья, хозяин комнаты сидел рядом в старом глубоком кресле и невидяще смотрел в огонь. Горячий цейлонский чай в большой глиняной кружке медленно остывал на столе.

Вот всегда так. Как трое студентов сняли комнату в их огромной коммунальной квартире, так и началось. Сдадут экзамены или зачеты, отметят парой бутылок вина на брата и начинают свое веселье – музыка до середины ночи громкая настолько, что даже сквозь толстенные стены старинного дома доносится, смех и вопли всякие, и прочий бардак. Да и пошутить студенты были не дураки, порой довольно обидно. Слух у Вениамина Андреевича хороший, и он не раз слышал насмешливое "старый хрыч", "нищий инженерик" и тому подобное. Но не обижался – понимал, что в нынешнее время, в этом чертовом двадцать первом веке, прежние ценности почти утратили значение.

Он родился в две тысячи пятом году, за пятнадцать лет до катастрофы, от которой содрогнулся весь мир. Его сверстники мало чем отличались от современной молодежи, но самому Венечке, как его тогда называли, повезло – его родители были детьми настоящих петербуржских интеллигентов. Тех, которые никогда не позволяли себе даже в булочную за хлебом выскочить в драных трениках с пузырями на коленях, тех, кто удивленно поднимал бровь, услышав матерное ругательство в обыденной речи, но при этом умевших когда надо завернуть столь очаровательную в своей непристойности тираду, что никому даже в голову не приходило, что "в приличном обществе так не выражаются". Тех, кто не стеснялся в транспорте одернуть развалившегося на сиденье парня, вежливо попросив его уступить место стоящей рядом старушке или девушке. Настоящая петербургская интеллигенция. И Вениамин Ветровский с детства учился быть искренне вежливым, всегда достойно выглядеть и разговаривать, уважать тех, кто заслуживает уважения, и что самое главное – никогда не бросать в беде тех, кому в силах помочь.

Школу будущий инженер закончил на два года раньше сверстников, и с золотой медалью. А вот в институт поступить не успел – пришел две тысячи двадцатый год, и грянула катастрофа…

Его отец, служивший в российском посольстве за границей, погиб во время Рижского Взрыва, когда одну из столиц Прибалтийского Союза просто смело с лица земли. Мать, жившая с сыном в Петербурге, не пережила дальнейшей смуты – слишком много потрясений. Сердце пожилой женщины (к моменту смерти она разменяла шестой десяток) не выдержало.

А потом Вениамин наблюдал, как окончательно рушится все, что оставалось от любимой родителями и им самим России. Как забывается культура и родной язык, на смену которому приходит странный говор, наполненный исковерканными англицизмами, как стремительно теряют ценность понятия, которые он сам считал священными – верность, дружба, любовь, вера… Их заменили деловые отношения и секс ради секса, религия денег и выгоды. Его одноклассники – а ведь некоторых он считал достойными людьми и даже друзьями! – отвергали само понятие бескорыстности. Главной целью стало заработать как можно больше денег.

Разумеется, далеко не все пошли на поводу у взбесившейся толпы. Многие, очень многие пытались что-то делать – например, двоюродный брат Вениамина, Аркадий, получивший в наследство от заграничной родственницы несколько миллионов евро, на эти деньги построил прекрасный детский дом со школой, в которую набрал хороших педагогов и воспитателей. Увы, просуществовал этот дом недолго – Аркадий умер, получив осложнение пневмонии, а интернат каким-то образом сумели присвоить его деловые партнеры. Разумеется, в скором времени дети оказались переданы на попечение государственного приюта, учителя уволены "за ненадобностью", а добротное здание переоборудовано и отдано под очередной бизнес-центр.

После смерти Аркадия принял решение и Вениамин, на глазах которого рушилась и летела в пропасть мечта друга о хорошем детском доме для малышей, оставшихся сиротами. Он обменял оставшуюся от родителей роскошную квартиру на Васильевском острове на более скромную двухкомнатную в Приморском районе, недалеко от Черной речки, а на вырученные деньги поступил в университет. Молодой человек долго не мог определиться с выбором специальности и в результате пошел туда, куда звала душа. Спустя шесть лет он устроился на работу в Инженерную корпорацию Петербурга – одну из первых огромных компаний, которых впоследствии стало великое множество. Вениамин был прекрасным инженером, талантливым и образованным, и довольно быстро сделал карьеру. Заняв должность главы отдела новейших разработок, он начал получать достаточно высокую зарплату и со временем основал свою организацию, занимающуюся благотворительностью, "Надежду". В основном в ней состояли студенты – молодые люди и девушки, еще не испорченные царящим в мире денежным психозом. Они собирали средства на покупку детям необходимых вещей: одежды, игрушек, книг, учебников, устраивали экскурсии и выезды на природу в теплое время года, водили ребят в кино и театр, устраивали в приютах кружки и студии… На это уходила почти вся зарплата Вениамина Андреевича, себе он оставлял самый минимум – только на еду, квартплату и одежду.

Гроза грянула спустя пять лет с того момента, когда Вениамин был переведен на должность главы отдела. Его вызвали к директору филиала, и тот предложил успешному ученому основать новый филиал фирмы в Краснодаре.

– Вы талантливый человек, Вениамин Андреевич. Вы прекрасно знаете свою работу и умеете руководить. Весь ваш отдел молится на вас. И потому я предлагаю это именно вам, – говорил директор Сибирин, а инженер все ждал, когда же он перейдет к главному и что за собака зарыта в столь интересном предложении.

Наконец, добрались и до собаки. Сибирину до смерти надоело быть подчиненным владельцу корпорации и генеральному директору, он хотел работать на себя. И планировал открыть не новый филиал, а новую фирму. Все бы было ничего, если бы не два момента: во-первых, Сибирин хотел увести за собой весь отдел, но платить им те же деньги не мог, потому предложил хитрый договор, на первый взгляд крайне выгодный для управляющих сотрудников, так как в качестве заработной платы там числилась не стабильная сумма, а процент от прибыли корпорации. Но тот факт, что фирма теперь будет другая и, следовательно, прибыли ее значительно меньше, Сибирин намеревался поначалу скрыть – а когда сотрудники подпишут договора, будет уже поздно. Во-вторых, директор прекрасно понимал, что один он не сможет провернуть столь масштабный проект, и готов был делиться с главами отделов, дав пятерым по девять процентов акций, себе же оставив контрольный пакет – пятьдесят пять процентов. Но просто так отдавать такую внушительную часть дохода Сибирин, разумеется, не стал бы. У него была только половина суммы, необходимой для открытия новой фирмы. Вторую же половину он хотел по частям получить от будущих акционеров, в том числе – от Вениамина.

– Я знаю, что вы тратите очень мало денег, едва ли одну десятую часть своей зарплаты, – говорил он инженеру. – Следовательно, у вас скопилась достаточно большая сумма, которой с лихвой хватит на приобретение девяти процентов акций. Больше того, учитывая вашу ценность, как талантливого руководителя и ученого, я готов пойти на уступки и отдать вам не девять процентов, как всем, а тринадцать – таким образом, вы будете крупнейшим акционером после меня.

– Тринадцать и пятьдесят один – это очень большая разница, – хмыкнул Вениамин.

– Двадцать два вас утроит? – как ни в чем не бывало повысил предложение директор.

– Откуда?

– Обойдемся без Калинина, – Сибирин хмыкнул. – Отдам его долю вам.

– А он?

– Я найду способ его уволить так, чтобы он больше нам не мешал.

– Ваше предложение крайне лестно для меня, – медленно заговорил инженер, подбирая слова и едва сдерживаясь, чтобы не высказать директору все, что он думает о нем. – Но, к сожалению, мне бы не хватило денег и на девять процентов ваших акций.

– Вы получаете пять тысяч евро в месяц. Тратите – около пятисот, редко – шестьсот евро. Плюс премии – пятьдесят тысяч за пять лет. Итого – триста двадцать тысяч евро. Стоимость девяти процентов акций – двести семьдесят тысяч, – укоризненно проговорил Сибирин.

– У меня нет этих денег, – повторил Вениамин. – Вся моя зарплата, кроме упомянутых вами пятисот евро, уходит на благотворительность. Я трачу эти деньги на покупку вещей для детских домов.

Казалось, директора хватит удар.

– Вы что, идиот? – неверяще прошептал он, но тут же взял себя в руки. – Хорошо, Вениамин Андреевич. Я готов выбить для вас в корпорации беспроцентный кредит на пять лет, на сумму триста тысяч евро. Вы вполне сможете его покрыть за пару лет, если, конечно, прекратите выбрасывать деньги на бесполезные приюты, с которых нет никакой выгоды. Поймите, вы нужны мне! – демонстрируя "избыток чувств", он даже вскочил с удобного директорского кресла.

– Не я, а люди, которых вы предлагаете мне обмануть, – прервал его инженер, вставая. – Знаете что, Борис Витальевич… идите к черту со своими планами! Я не стану лгать людям и не возьму ваших денег. Мне гораздо дороже моя нынешняя жизнь и мое место в этой компании, где я могу честно делать свое дело и по своему усмотрению решать, куда мне выбрасывать честно заработанные мною деньги!

Несколько мгновений Сибирин молча смотрел на бунтаря, потом медленно опустился обратно в кресло.

– Если бы вы сказали "нет" в самом начале, я бы позволил вам уволиться. Теперь я уволю вас сам. Идите.

– Я могу считать, что я уже не работаю в этой компании? – вежливо осведомился Вениамин Андреевич.

– Разумеется.

– В таком случае… – инженер набрал в грудь воздуха, секунду помедлил – и в самых красочных выражениях, употребление которых никак не одобрила бы матушка Вениамина, высказал директору все, что он о нем думает. После чего развернулся, не глядя на багровое от ярости лицо Сибирина, и вышел из кабинета, не забыв напоследок как следует хлопнуть дверью.

Спустившись в отдел, чтобы забрать вещи, он столкнулся со своим помощником – и, подумав, поведал ему содержание разговора. Тот предложил написать доклад генеральному директору корпорации, но Вениамин с негодованием отверг предложение "наябедничать", и выдвинул встречное – рассказать обо всем людям, работающим в отделе. Помощник согласился.

Сотрудники не поверили. Самым логичным, на их взгляд, объяснением было то, что уволенный инженер пытается напоследок напакостить и бывшему начальнику, и более успешным коллегам, которые не вылетели из корпорации с "волчьим билетом".

Ощущение свободы и легкости, сопровождавшее инженера на протяжении всего времени после разговора, улетучилось, едва он получил в бухгалтерии расчет и справку об увольнении. Только теперь до него дошло, что он – безработный, что жить ему не на что и денег на благотворительность больше не будет…

В тот вечер Вениамин Андреевич впервые напился. И пил еще месяц – пока не закончилась полученная за неделю до увольнения зарплата. Тогда-то ему и пришлось задуматься о том, как жить дальше…

Но тут случилось то, во что безработный инженер уже не верил – маленькое дружеское чудо. Один из его бывших одноклассников, случайно узнав о беде соученика, согласился взять его к себе руководителем проекта. Разумеется, он предложил зарплату втрое меньшую, чем дал бы любому другому, но деваться Вениамину было некуда – пусть хоть тысяча евро, но зато стабильно.

Благотворительная организация "Надежда" продолжила существовать. К сожалению, лишившись большей части поступающих средств, ребята уже не могли действовать с прежним размахом, но хоть что-то сделать для детей было еще в их силах. Потом инженер с удивлением узнал, что у него, оказывается, была еще какая-то пожилая родственница, которая недавно умерла, оставив после себя просторную комнату с камином в старом доме на набережной Невы, в Приморском районе. Стоимость этой комнаты равнялась стоимости квартиры, и сперва Вениамин хотел ее продать – но побывав там однажды, влюбился в этот камин и огромные книжные полки, вид на Неву и Каменный остров, высокие потолки с лепниной и роскошный толстый ковер на полу…

Квартира была продана, деньги перечислены на счет благотворительной организации. После чего и последовал новый удар – правда, узнал об этом Вениамин Андреевич только через год. У него выдался непредусмотренный выходной, и инженер решил наведаться в один из опекаемых детских домов… где с ужасом узнал, что никакой благотворительной помощи от "Надежды" они не получают уже в течение года. Инженер позвонил Николаю Михайлову, официально возглавлявшему "Надежду".

Поначалу Коля пытался играть непонимание, но сейчас Вениамин не был настроен доверять. И, в конце концов, услышал "честное признание".

– А чего вы хотели? – насмешливо проговорил Михайлов, понимая, что дальше отпираться смысла нет. – Даете такие деньги, на которые квартиру можно купить, а потом удивляетесь, что я не потратил их на никому не нужных приютских щенков.

Выписка с банковского счета, которую удалось получить благодаря помощи – не бесплатной, разумеется – еще одного одноклассника, работавшего в банке, показала, что уже довольно давно немалая часть денег, поступающих на этот счет, перечисляется на некоего Михайлова…

– Неужели ничего нельзя с этим сделать? – потрясенно спросил инженер одноклассника.

– Прости, приятель, но ничего. По бумагам, Михайлов имел право распоряжаться этими деньгами, и черта с два ты кому докажешь, что он должен был тратить их на детдома. В начале века еще можно было бы, но ведь сейчас понятия "благотворительность" в законодательстве нет – так что твой Михайлов по закону ни в чем не виноват.

Окончательно убедившись в том, что милый мальчик Коля, который так стремился помогать бедным сиротам, на самом деле скотина и мерзавец, Вениамин пришел в ярость. Он даже сделал то, на что считал себя неспособным – приехал к Николаю домой и попытался набить ему лицо. Но молодой человек легко дал отпор инженеру, сломал ему нос и спустил с лестницы, предупредив, что в следующий раз вызовет полицию. Всего Михайлов украл у несчастных приютских детей около трехсот тысяч евро…

Позже Вениамин Андреевич случайно узнал, что все пятеро руководителей "Надежды" были замазаны в этом воровстве. Только простые исполнители, работавшие напрямую с детьми, были честны.

Эта история окончательно подорвала веру сорокапятилетнего инженера в людей. Он замкнулся в себе, прекратил общение со всеми и с головой ушел, как могло показаться со стороны, во всеобщий денежный психоз. Вениамин Андреевич работал, как проклятый, зарабатывая везде, где только можно было, при этом тратить стал еще меньше, чем раньше. Все заработанные деньги аккуратно складывались на счет в банке – живя в коммунальной квартире, инженер не хотел рисковать, держа деньги дома. Он работал, работал, работал, раз в месяц заходил в банк получить выписку со счета, чтобы узнать, какая сумма скопилась – и чем крупнее становилась сумма, тем больше инженер работал.

В пятьдесят шесть лет ему пришлось бросить почти все подработки, оставшись только на полутора ставках в компании бывшего одноклассника. К тому моменту он получал около трех тысяч евро в месяц, и сумма в банке неуклонно росла.

Оставалось около пяти лет. Потом Вениамин Андреевич планировал обменять комнату на самую дешевую в Колпинском районе, вырученные деньги добавить к скопленным – и воплотить в жизнь мечту Аркадия.

Пока же он продолжал жить в комнате с камином на набережной Невы, ходить каждый день, кроме воскресенья, на работу, помогать шумным соседям-студентам в учебе и мечтать о том дне, когда его мечта станет осуществимой.

Пожалуй, кроме работы у пожилого инженера было только одно занятие. Каждый вечер, около девяти часов, он набирал случайный номер с кодом Петербурга.

– Я слушаю.

– Здравствуйте. Простите, я не знаю вашего имени, да и номер мобила набрал случайно. Если вы не заняты, вы не могли бы со мной поговорить?

За два года подобной "практики" согласились трое. Один коротал время в ожидании встречи с кем-то и отключился, даже не предупредив. Второй удивился, но разговор поддержал, пока не услышал о благотворительности… К удивлению Вениамина Андреевича, собеседник встретил идею с энтузиазмом. Долго слушал, и, наконец, сказал: "это все прекрасно, но скажите, наконец, главное – как именно вы с этого на первый взгляд бесперспективного и бесполезного занятия сумели получить выгоду?". Тут не выдержал уже сам инженер. С третьим получилось еще обиднее – им оказался пьющий в одиночестве мужик, который принял странный звонок как возможность пожаловаться кому-то на то, что зарплата маленькая, любовница требует денег, зарплата маленькая, жена, стерва, смеет ему изменять, зарплата маленькая, сын-лоботряс тоже требует денег, а зарплата маленькая, друг его кинул, зарплата маленькая… Услышав про зарплату в седьмой раз, Вениамин Андреевич прервал разговор.

Но от привычки своей так и не отказался. И каждый день, в десять часов вечера, набирал случайный номер…

I. VI.

"Ты уходишь от погонь,

Сквозь кордон и сквозь огонь…"

еще два месяца спустя

– Внимание, оставайтесь в своих квартирах! – разносился по кварталу механический голос. – Идет полицейская операция. Оставайтесь в своих квартирах. Приготовьте документы для осмотра. Идет полицейская операция. В целях безопасности, оставайтесь в своих квартирах.

На улице хлопьями валил густой и холодный снег, он искрился в осветительных лучах полицейских флаеров и падал на стекла, на готовые к стрельбе плазмеры, на черные шлемы с зеркальными забралами, на разлохмаченные, как всегда, волосы Админа, такого нелепого и смешного с заведенными за голову руками и скованными пластиковыми наручниками запястьями… Снег ровным белым ковром устилал улицу, скрывая серый асфальт, и только возле лежащего ничком Сивого расплывался огромной уродливой алой кляксой.

Стас боялся даже дышать. Густой снег уже смазал его следы и засыпал прижавшегося к земле юношу. Громко подвывал на одной ноте раненый пулей в живот Тайгер, матерился Гранд – пока не получил прикладом автомата в зубы. Джонни не было сегодня в штабе, ему повезло…

"Зачем Тайгер так громко воет? – стучало в голове. – Я ему нос сломаю, если он сейчас же не заткнется".

Вот только Стек сам был в шаге от того, чтобы завыть. От безнадежности, от страха, от боли в сломанной во время прыжка из лестничного окна третьего этажа руке – и как он ухитрился повредить руку и не переломать ноги? Страх отупляющей волной накатывал на его разум, лишая способности думать.

"Тайгер, сволочь, заткнись!"

Глухо щелкнуло – и Тайгер вдруг заткнулся. Стас заскулил – тихо, неслышно.

Зачем возиться с раненым бандитом? Проще пристрелить. Никто не будет разбираться, а врачи только спасибо скажут, им меньше работы.

"Тайгер!!!"

Перед глазами вставали лица "неразлучной парочки", Тайгера и Севы. Жизнерадостные ребята, бывшие спортсмены, не курили, не пили и никогда не употребляли наркотиков. Больше всего на свете мечтали выбраться из трущоб. Выбрались… на тот свет.

Мать умерла слишком давно, а отец просто как-то незаметно исчез из жизни Стаса, чтобы тот успел понять, что такое смерть тех, кто тебе не безразличен. Юноша видел смерть, видел так близко, что был уверен – он знает о ней все. Он убивал – прямо или косвенно, как скончавшегося на следующий день после тех новостей Лимонова. Он видел, как умирает подстреленный в стычке двух банд молодой парень. Но сейчас, впервые жизни, на глазах Стаса убивали его друзей, людей, которые доверили ему жизнь.

– Внимание, оставайтесь в своих квартирах! Идет полицейская операция! Приготовьте документы…

Тихо всхлипывал Гранд, разом растеряв всю свою ершистость. Админ стоял у флаера, с заведенными за голову руками и непонимающе, неверяще смотрел на тела Тайгера и Сивого.

– Идет полицейская операция!

"Господи, за что?!!"

Стас потерял сознание.

Когда он очнулся, полицейские уже уехали. Трупы убрали, кровавое пятно на том месте, где лежал Сивый, завалило снегом так, что алые контуры уже не проступали, только ровный свет уличных фонарей отражался от блестящего белого покрывала.

Мучительно ныла сломанная рука, ног Стас вовсе не чувствовал. Ему уже даже не было холодно.

"Ну и зачем я проснулся? Было так хорошо…"

В памяти вдруг всплыли строчки из школьного учебника истории. Глава, посвященная Второй мировой войне. Там что-то говорилось про английские войска, в течение двух с половиной лет блокировавшие Петербург. Две зимы люди гибли от голода и холода, многие умирали прямо на улицах, и умирали со счастливыми улыбками на лицах – когда замерзаешь насмерть, незадолго до конца холод отступает, становится тепло и легко…

"А ведь и вправду, тепло, хорошо, и легко".

Сознание снова начала заволакивать мутная пелена беспамятства. Сейчас все пройдет, сейчас все закончится.

"Нет!"

Чудовищным усилием воли Стас заставил себя открыть глаза и пошевелиться.

"Я не хочу умирать. Я должен выжить. Я должен справиться. Я выживу, обязательно… Надо встать. Встать, и уйти подальше от этого места. Надо спрятаться…"

Попытки с пятой ему даже удалось подняться на ноги. Шатаясь, юноша сделал первый шаг – и тут же упал, обмороженные ноги не хотели слушаться. Но вот уж чего-чего, а упорства Стеку было не занимать.

Спустя полчаса он оставил за спиной злополучный квартал и шел прочь, как можно дальше от этого места, где погибли…

"Нет! Нельзя об этом думать!"

И он не думал. Сосредоточился на цели, на одном адресе, на единственном доме, где ему могли оказать минимальную помощь… да и вообще, хоть какую-нибудь помощь.

Пожалуй, повезло Стасу только в одном – полиция проводила свою операцию в ночь с субботы на воскресенье. Воскресным утром на улицах никого почти не было, а те, кто был, не обращал внимания на сутулого паренька с блуждающим полубезумным взглядом – мало ли что с ним могло приключиться вечером субботы, когда все нормальные люди отдыхают? Может, подрался неудачно, а может, перебрал чего, всякое бывает.

У цели Стек был около половины восьмого утра. Хорошо, что он запомнил адрес наизусть. Хорошо, что то письмо сжег, повинуясь минутному порыву паранойи. Хорошо, что…

Тем не менее, он собирался с духом минуты две, прежде чем набрал на панели видеофона код нужной квартиры.

Некоторое время экран оставался темным, а динамик молчал. Юноша решил было, что ему никто не ответит, но…

– Я слушаю, – раздался заспанный девичий голос.

"Неужели… повезло?"

– Ниндзя, это Стек, – хрипло проговорил он. – Я… я влип. Мне нужна помощь.

– Стас? – в голосе Нины звучало изумление. – Подожди, я сейчас… вот, заходи. Седьмой этаж, квартира слева.

Динамик умолк, зато пискнул датчик двери, и стальная панель отъехала в сторону. Едва удержавшись на ногах, он ввалился внутрь, покосился на видеокамеры, поглубже надвинул капюшон здоровой рукой и направился к лифтам.

Нина ждала гостя у двери в квартиру. Тихонько ахнула, оценив состояние приятеля, и буквально затащила внутрь.

– Раздевайся, разувайся, и проходи на кухню.

Стас кивнул и попытался стащить с больной руки куртку, но задел и без того немилосердно болящее место перелома, и вскрикнул.

– Что такое? – резко обернулась девушка.

– Рука болит, – коротко отозвался он. – Кажется, я ее сломал.

Совместными усилиями, рукав куртки удалось стащить не разрезая. Нина еще раз окинула бывшего главаря внимательным, каким-то почти профессиональным взглядом.

– Коротко и четко: что еще у тебя болит и что вообще с тобой случилось?

– Коротко про "что случилось" не получится, – он криво ухмыльнулся.

– О событиях потом расскажешь. Какие еще травмы ты получал?

– Понятия не имею. Ногу, кажется, растянул. Еще два часа в снегу пролежал.

Ниндзя негромко выругалась.

– Ты по правильному адресу пришел. Я на медсестру учиться пойду, и уже готовлюсь к поступлению в колледж, так что знаю, что с тобой делать, – она пропустила мимо ушей тихое стасово: "А мне больше идти и некуда было". – Поэтому представь, что я доктор, и раздевайся…

Слабое сопротивление друга она преодолела минут за пять.

Через час отмытый и намазанный кучей каких-то мазей Стас сидел в удобном кресле в гостиной. На сломанную руку Нина нанесла прохладный гель-фиксатор, застывший за три минуты, и велела не тревожить две недели. Потом заставила юношу полчаса сидеть под душем, а сама тем временем раздобыла где-то почти новые джинсы, футболку, рубашку и нижнее белье. Отогревшегося и разомлевшего Стека будущая медсестра с истинно врачебной жестокостью и неумолимостью накормила какими-то таблетками, вколола еще два препарата внутривенно, намазала мазями и усадила в это самое кресло. Потом минут десять возилась на кухне, и вернулась с подносом, заставленным всяческой снедью, и только когда приятель поел, осторожно спросила, что случилось.

– Пушистый зверь песец случился, – мрачно ответил тот. – Нин, у тебя тут курить нельзя, да?

– Можно, отец курит. Сейчас пепельницу принесу. Сигареты есть?

– Не-а…

Вздохнув, девушка принесла вместе с пепельницей еще пачку "Парламента" и зажигалку. Стас жадно выкурил сигарету, взялся за вторую…

– Нас полиция накрыла. Около часу ночи начали обыск по кварталу. Перерывали чердаки и подвалы. Мы попытались смотаться, но не успели, – голос предательски дрогнул. – В общем, Тайгера ранили в пузо, Админа с Грандом повязали – и то хорошо, хоть живы остались. Сивого на месте уложили… – Нина тихо вскрикнула на этих словах. – А потом и Тайгера туда же. Он так выл от этой раны, его ж с автомата подстрелили… он выл, и его добили. А мне повезло – я думал, что я на лестнице на втором этаже, и сиганул в окно. А оказалось – на третьем. Только если бы я был в курсе, что это третий, хрена с два бы я прыгнул. В общем шмякнулся в какой-то сугроб, отполз, притаился… С вечера такой снег валил, меня минуты за две не видно стало, а потом еще основательнее засыпало. Следы тоже скрыло. Короче, там под снегом я и отрубился. Потом очухался, не знаю, сколько времени точно прошло. Там кайфово было, тепло так и легко очень. Я хотел было обратно отключиться, а потом врубился, что это я насмерть замерзаю. Ну, вскочил и поперся к тебе. Больше не к кому.

Несколько минут они сидели молча. Нина осознавала услышанное, а Стек не хотел ей мешать.

– Стас, нас было семеро, – наконец, проговорила она. – Ты сказал: Тайгера и Сивого убили, Админа и Гранда арестовали. Так?

– Да.

– Мы с тобой сидим здесь. Итого шесть. А где Джонни?

– Не знаю. Ему подфартило, что не с нами был.

– Полиция не устраивала в том районе таких обысков. Никогда. Это не самая окраина. А тут – нате вам, полномасштабная операция. А Джонни нет.

– Думаешь?… – ох, не хотелось Стасу этого говорить, но, похоже, Ниндзя была права.

– Не знаю. Но похоже, сам видишь.

– Если это он, то я его убью, – спокойным, ровным голосом пообещал он. Так пообещал, что Нина сразу поверила – не хвастает, не бахвалится, не грозится. И вправду убьет.

– Сперва убедись.

– Не дурак, кажется. Нин, я тебя не сильно напряг?

– Все в порядке. Предков еще неделю дома не будет – они в отпуск свалили, на курорт. Так что эту неделю можешь спокойно здесь жить.

Стас с облегчением выдохнул. Если у него есть неделя на восстановление, то тогда все не так уж и страшно. Только что потом? Впрочем, с "потом" он еще разберется, время на подумать есть.

– Скажи, а ты книжку ту прочитал? – вдруг с надеждой спросила девушка. – Которую я тебе через Гранда оставила.

Сперва юноша хотел было соврать, но потом почему-то передумал.

– Нет. Знаешь, не хочу тебя обидеть, но, по-моему, фантастика – это полное фуфло. Я уже начитался про мега крутых землян, направо и налево бьющих морды инопланетянам и на выходных в качестве развлечения спасающих галактику от угрозы вторжения, Большого Взрыва и прочей хренотени.

Нина вздохнула.

– Да, сразу видно, что ты ее не прочитал. Стас, это не современная фантастика. Этот цикл написан в последних годах двадцатого века. Тогда фантастика была совсем другая, поверь. Я много чего читала, написанного в те времена. Земляне же тогда не вышли в космос так, как сейчас. Никаких строящихся колоний, ничего подобного не было. И писали тогда по-другому. Эта книга, которую я тебе оставила… Она запрещенная. Как "подрывающая основы государства и подстрекающая к бунту". Как думаешь, может запрещенная книга быть "про крутых землян", как ты выразился?

– Нет, наверное, – вынужден был согласиться Стек. – А про что она?

– Про… гм, если очень приблизительно – про доброе и справедливое общество, где не было понятия зависти, ненависти, подлости, корысти, где все любили и уважали друг друга, всегда помогали нуждающимся в помощи и так далее, и про то, как это общество сосуществовало с обычным. Там много всего. Знаешь, такая неправдоподобная утопия, но захватывает так, что… блин. Потом обдумываешь, видишь кучу несостыковок, ошибок, неправдоподобных деталей. Понимаешь, что стиль автора не очень близок к совершенству и многое другое, но… Это все вторично. Там в каждой строчке чувствуется, что автор всю душу в это вложил. Пытался донести до читателей свою мечту. И знаешь, ему это удалось. Несмотря на ляпы, ошибки, стиль и все прочее, это совершенно невероятная книга. Образная, яркая, живая… И она правда меняет мир.

– Ну уж прямо – меняет, – недоверчиво возразил Стас.

– Я сразу после того, как ее прочитала, завязала с наркотиками. С одного раза. Просто сказала себе "нет". И все. И не я одна, на кого она так повлияла…

– Все, все, уговорила! Прочитаю. А у тебя она еще есть?

Нина погрустнела.

– Я тебе единственный экземпляр отдала… А в электронном виде я ее держать боюсь, все-таки запрещенная…

– Вот черт! Она же на чердаке осталась! Ладно, я буду надеяться, что копы не слишком подробный обыск делали. У меня там еще… – он едва не проговорился о припрятанном в том же тайнике оружии. – Еще кое-что ценное есть. Потом наведаюсь как-нибудь.

– Вот и наведайся. Поверь, ты не пожалеешь.

– Уже верю.

– Вот и хорошо. А сейчас давай-ка я тебе здесь на диване постелю.

Через десять минут Стас спал мертвым сном. Пока Нина застилала постель, он думал, что не сможет заснуть – лица погибших приятелей стояли перед глазами, но сознание милосердно обходило вниманием события прошедшей ночи, и юноша уснул, как только его голова коснулась подушки.

I. VII.

"Небо мольбы не ждет,

Небо угроз не слышит,

Небо само тебя найдет!"

С тихим, почти неслышным щелчком минутная стрелка сдвинулась на два миллиметра, и замерла на отметке XII, совместившись с более толстой и узорчатой часовой. Мгновение – и старинный маятник качнулся в сторону. По комнате поплыл гулкий и густой голос первого из двенадцати ударов.

Коста открыл глаза. Дослушал бой часов до конца и единым движением поднялся на ноги. Безразличным взглядом обвел помещение – разумеется, здесь ничего не изменилось.

Толстый палас, застилающий весь пол. Затянутые коврами стены – когда-то он сделал это для лучшей звукоизоляции, а потом так и осталось. Невысокий широкий комод в углу, на нем – ровные стопки книг. Тахта, на которой лежал крылатый, едва ли на двадцать сантиметров поднимается от пола. Темный потолок без люстры – источников света в комнате не было, как не было и двери. Провал окна, закрытый тяжелой шторой. И единственное напоминание о конце двадцать первого века – голографический экран современного визора, переключенного в режим компа, тускло мерцающий в углу. Ни стола, ни стульев, ни шкафа.

Быстрая диагностика организма – все в порядке. Коста подошел к визору, сел перед ним, скрестив ноги. Ввел на сенсорной панели первичного управления команду – перед ним спроецировалась клавиатура.

Открыв папку с фотографиями, он кликнул по первому попавшемуся снимку – наугад. На нем была изображена весело смеющаяся девушка с милым круглым личиком и вьющимися рыжими волосами. Прикосновение к сенсору – и фото сменилось следующим, из подпапки. Та же девушка, но уже не улыбается. Обнажена, прикована грубой цепью к кирпичной стене. На теле – следы ударов плети и стека. По лицу текут слезы, в глазах застыл страх. На следующем кадре следов от ударов уже не видно – скрыты под многочисленными разрезами. И так далее, каждое последующее фото страшнее предыдущего. На самом последнем снимке девушка уже мертва. Застывший взгляд невидящих глаз устремлен в никуда, на лице ни следа ужаса перед смертью, только облегчение. Это кончилось, читается по холодным недвижным губам.

– Александра, – шепчет Коста, сжимая кулаки, острые ногти впиваются в кожу.

Следующая фотография. Девушка лет двадцати, с серьезным красивым лицом и умными серыми глазами, в которых проскальзывают тщательно скрываемые бесенята. Длинные платиновые волосы убраны в строгую высокую прическу, светлый брючный костюм тщательно выглажен, воротничок блузки белоснежный – хоть сейчас на плакат "Мисс Учительница". На следующем кадре…

– Вероника, – из прокушенной губы стекает струйка крови.

Больше всего на свете ему сейчас хотелось вышвырнуть в окно этот чертов визор, уничтожить эти фотографии и никогда больше их не видеть. Но он всегда должен помнить, что сотворил. И Коста каждый день просматривал тридцать семь серий снимков, в каждой по пятнадцать кадров, на первой – красивая, живая, жизнерадостная девушка, на последней – холодный труп. Он должен был помнить, помнить в мельчайших деталях. Он сам себя к этому приговорил. И он помнил…

За столько лет воспоминания не затерлись и вызываемые ими эмоции никак не изменились. Кто-то, возможно, счел бы Косту моральным мазохистом… но это было не так. Мазохист получает от мучений удовольствие. Крылатый же не испытывал ничего, кроме тупой боли и жгучего стыда, ставших его вечными спутниками на избранном пути.

Наконец фотографии закончились. Он еще несколько секунд сидел, невидяще глядя на экран, потом опустил голову, глубоко вдохнул, выдохнул. Ранки на искусанных губах и исцарапанных ладонях уже регенерировали. Усилием воли подавив эмоции, которым позволено было просыпаться лишь в эти каждодневные минуты самоистязания, Коста занялся делами.

Запустив в ускоренном режиме запись всех новостей за день, он быстро просмотрел их все. Ничего интересного…

Следующими на очереди были донесения его личной разведывательной сети. Эти люди понятия не имели, на кого работали. Они знали лишь то, что их наниматель пунктуален, честен с оплатой, а предателей наказывает просто – отрубает им головы.

Донесения оказались гораздо интереснее новостей. Удовлетворенно кивнув своим мыслям, Коста открыл файл-таблицу, добавил несколько новых имен и сведения о них, и обновил информацию о других. Потом упорядочил таблицу по значению в графе "общий балл" и внимательно прочел данные тех людей, у которых это значение достигло десяти. Взгляд его остановился на трех именах. Несколько секунд крылатый размышлял, потом еще раз просмотрел несколько донесений, удовлетворенно кивнул своим мыслям и выключил визор. Лег на пол, раскинув руки, бесшумно расправил крылья и погрузился в медитацию.

Через сорок минут минутная стрелка вновь добралась до двенадцати, маятник качнулся, часы ударили один раз и умолкли. Крылатый поднялся на ноги, подошел к окну, отдернув штору, распахнул окно и вскочил на подоконник.

Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо, остужая обнаженное выше пояса тело и путая волосы. Несколько секунд Коста стоял не шевелясь, а потом прыгнул.

Мокрая от постоянного моросящего дождя земля стремительно неслась навстречу. Казалось, столкновение неизбежно, но за две с половиной секунды до удара легкие и прочные стальные крылья распахнулись, до боли выворачивая плечи, и Коста взмыл в воздух. Несколько сильных взмахов – и он поднялся над городом, оглядывая Петербург с высоты птичьего полета.

Спустя десять минут он оказался у стрелки Васильевского острова. С высоты огляделся – по набережной шло несколько человек, еще трое стояли у парапета, о чем-то разговаривая, в сотне метров от них прислонился к машине полицейский… Оценив обстановку, Коста вернулся к Тучкову мосту, но и там находились люди. Тогда он поднялся повыше, перевернулся вниз головой, оттолкнулся от воздуха крыльями, тут же сложив их – и камнем понесся вниз. Никто не обратил внимания на промелькнувшую тень.

Несколько минут после приземления крылатый оставался на спуске к воде – ждал, пока регенерируют поврежденные при приземлении связки. Потом поднялся на ноги, сложил крылья за спиной, чтобы не мешали, и потянулся к внутренней энергии – совершенно незачем людям видеть его истинный облик. Практики Братства ошибочно считали, что он отчасти владеет искусством иллюзий, но на самом деле Коста всего лишь делал свои крылья невидимыми и неосязаемыми.

Подойдя к дверям роскошного особняка, Коста мысленно усмехнулся. Интуиция и огромный опыт подсказывали ему, где спрятаны шокеры и обычные пистолеты, на какое неосторожное движение среагируют напичканные сигнализацией стены дома, и его это смешило – какой смысл так прятаться, если смерть рано или поздно, но все равно придет за тобой? Но на лице его, как обычно, не отразилось ничего.

Дверь на стук открыл высокий светловолосый охранник. Бросил на полуголого гостя презрительный взгляд и чуть было не проговорил пренебрежительно: "Нищим не подаем", но вовремя сообразил, что в центре Санкт-Петербурга нищим взяться неоткуда и присмотрелся к посетителю внимательнее.

– Мне необходимо увидеться с твоим хозяином, – безразлично проговорил Коста, не позволяя светловолосому самому начать разговор.

– Кто вы такой? – опомнился тот.

– Тебе этого знать не положено. Это дела корпораций.

Секунд пять охранник колебался, но гость держался очень уверенно и не сомневался в том, что его впустят и примут.

– Проходите.

Просторный холл с роскошной отделкой, широкая мраморная лестница, укрытая персидским ковром, вазы и лепнина – роскошь била в глаза. Но Коста не обращал внимания на все это, спокойно следуя за охранником.

Наконец, тот остановился у одной из дверей.

– Подождите здесь, – он распахнул тяжелую створку. – Я предупрежу хозяина о вашем визите. Как вас представить?

– Константин, – негромко ответил крылатый, внимательно следя за реакцией провожатого. Но у того имя никаких подозрительных ассоциаций не вызвало – он кивнул, и направился к следующей двери. Впрочем, было бы странно, если бы вызвало – сегодняшняя жертва не имела отношения к Братству.

Коста вошел в комнату, где ему предлагалось подождать. Осторожно закрыл за собой дверь, подошел к стене, разделяющей это помещение и то, в которое пошел вампир, прижался к стене и вслушался.

– Господин, пришел человек, который хочет поговорить с вами по важному делу, – проговорил охранник, в его голосе явственно звучало смятение. Прислушавшись внимательнее, крылатый расслышал чей-то тихий стон.

– Какое еще дело? – недовольно спросил второй голос.

– Он назвался Константином. Господин, я бы ни за что не решился вас отвлекать, но…

– Я никого не жду сегодня. И среди тех, ради кого я отвлекся бы от своих дел, нет никого с именем "Константин" и ты должен был бы это знать!

– Простите, господин. Мне выгнать его?

– Нет, – в голосе человека прозвучала гадкая улыбка. – Лучше парализуй и брось в нижнюю камеру. Она как раз освободилась.

Стон повторился. Впрочем, теперь это было уже неважно – жертва заговорила, и Коста уже знал, где она находится.

Невидимое и неосязаемое, бесплотное крыло легко прошло сквозь довольно тонкую стену, не почувствовав преграды. Острая кромка перьев коснулась груди приговоренного, проникла глубже, остановившись в сантиметре от сердца – он должен еще услышать приговор и узнать, за что умирает. Профессиональные убийцы назвали бы подобные действия дилетантством и дешевым пафосом, но Коста не был профессиональным убийцей. Он был всего лишь исполнителем приговоров, которые выносили себе сами жертвы, выносили своими поступками, своими преступлениями.

Бизнесмен и владелец одной из довольно значимых корпораций Петербурга, богатый франт и извращенный садист, еще не знал, что мертв. Не ощущал пока бесплотного крыла в груди, и не видел спокойно-удовлетворенного выражения на лице своего палача.

– Я к нему зайду через полчасика, вот только… – договорить он не успел.

Коста материализовал крылья.

Охранник с криком отпрыгнул в другой конец комнаты. Приговоренный вздрогнул, неверяще глядя на сталь, пронзившую его грудь. Сделал шаг назад, вскинул руки, пытаясь зажать страшную рану, попытался закричать, но…

Каким-то чувством он понимал, что все кончено. И не потому, что рана опасна – его личный хирург зашивал и не такое. Нет, он просто чувствовал, что пощады не будет, и помощи ждать неоткуда.

Крыло осталось вмуровано в стену, но ненадолго – Коста выпрямился, напрягся и рванулся в сторону. Не отличающийся чрезмерной прочностью пластобетон разлетелся на куски.

Пригнувшись, он вошел в образовавшийся проем. Несколько движений, почти невидимых глазу – и охранник грудой мяса осел на пол. Никакой гениальный хирург теперь не смог бы вернуть его к жизни. А Коста приблизился к смертельно бледному бизнесмену.

– Ты должен знать, за что казнен, – ни в голосе палача, ни на его лице не отразилось ни единой эмоции. Бритвенно-острое перо коснулось горла приговоренного, крылатый начал перечислять имена его жертв – на это ушло несколько минут. А потом – одно резкое движение, и все было кончено.

В последний раз оглядев помещение, Коста на миг задержал взгляд на лежащей у стола девушке, на теле которой виднелись следы жутких пыток. Какой по счету жертвой садиста она была, он не знал, но это не имело значения. Крылатый подошел, склонился над ней, оценивая состояние, и прикусил губу.

Возможно, искусный целитель-практик и смог бы спасти ее жизнь, но не рассудок. Девушка провела в руках изверга слишком много времени и ее разум окончательно помутился.

– Прости, – почти неслышно прошептали бледные губы, и один короткий удар оборвал мучения несчастной.

I. VIII.

"О, как жаль, но всему виною

Мечты, мечты, мечты!"

"Мороз и солнце – день чудесный!" – сказал когда-то знаменитый поэт. Вот только далеко не каждый с ним согласился бы насчет "чудесного". Да, красиво. Холодные солнечные лучи, отражаясь от свежевыпавшего снега, создают нереальную атмосферу абсолютной белизны – и режут глаза. Морозный воздух, врываясь в легкие, словно бы режет ножом изнутри. "День чудесный"? Может быть. Но не для всех.

Прежде чем сойти с поезда, Стас натянул капюшон, теплые перчатки и застегнул наглухо воротник – но и это не спасло от пронизывающего ледяного ветра. Пока добежал до дверей лифта, ведущего с платформы в город, он замерз чуть ли не сильнее, чем в памятный вечер неделю назад.

– Скорей бы вечер, – глухо пробормотал юноша в воротник.

К вечеру операторы корпорации "Overtown", владеющей и управляющей всеми установками климат-контроля Петербурга, обещали вывести температуру воздуха хотя бы к отметке минус восемь градусов по Цельсию и снизить скорость ветра раза в два. Но это только к вечеру, а пока…

Пока же на цифровой панели лифта горели цифры 12.39, ветер свистел в проводах и конструкциях метросети, и Стасу было дико холодно. И как же он радовался тому, что настойчивость Нины переборола его гордость, и от подруги он ушел, прихватив все то, что она ему купила за это время – теплую куртку из псевдокожи с меховым капюшоном, две пары джинсов, ботинки на меху, свитер и пару рубашек, две смены белья. Все это богатство лежало в компактном рюкзаке за спиной, вместе с контейнером с едой – вроде как на ужин, запасным солнечным аккумулятором для новенького мобила – пусть самого дешевого – почти без функций, но звонить и музыку слушать можно – и несколькими музыкальными микрочипами к этому мобилу.

Если бы была возможность, Стас с удовольствием остался бы у Нины хотя бы до вечера, но ее родители, к сожалению, приезжали сегодня днем, и юноше пришлось уйти раньше. Впрочем, не так уж это было и плохо – на бывшую базу банды проще и безопаснее проникнуть днем, нежели вечером или ночью.

Спустя час Стек добрался до огромного жилого массива, чердак которого несколько месяцев был домом для него и его друзей. Друзей? Если бы раньше у него спросили бы, считает ли он Админа или, к примеру, Тайгера своим другом, юный бандит только усмехнулся бы, а Гранд после этой усмешки главаря выдал бы что-то в духе: "Мы соратники в борьбе с жизнью". Но сейчас Гранда не было рядом… как и всех остальных. А Тайгера и Сивого уже не было совсем. Вообще не было.

"Медвежонок, ты не понимаешь! Меня совсем нет! Нигде!"

"Глупости ты говоришь, Ёжик. Если тебя нет, то и меня нет, понял?"

Асфальт перед домом замело снегом, белым-белым и чистым, каким может быть только свежевыпавший снег. Но Стасу казалось, что на светлом покрывале пугающе четко проступают контуры алого пятна, мерзкой кровавой кляксы…

На чердак проникнуть оказалось удивительно легко. Цифровые коды на таких дверях стояли только в более престижных домах, а навесной замок Стек вскрыл за две минуты.

В первый момент ему показалось, что здесь ничего не изменилось. Все тот же ворох одеял в углу, колченогий столик и примус, старый свитер Админа на отопительной пластине… Но их не было. И кого-то – не было совсем. А Стас был. Вот так вот.

Несколько секунд он просто стоял и смотрел на покинутый дом. Потом встряхнул волосами и бросился к заветному тайнику в ножке стола.

Бумажный конвертик, в нем – плоский полиэтиленовый мешочек со светло-сиреневым порошком. Действия отработаны до автоматизма – высыпать нужную дозу, выровнять "дорожку"… В тот проклятый вечер, когда на чердак нагрянула полиция, у главаря теперь уже несуществующей банды было при себе четыре дозы джампа. Только благодаря им он и продержался то время, что жил у Нины, да и то нелегко пришлось – девушка, как и все остальные члены банды, не знала о том, что главарь тоже "прыгает", и приходилось скрываться. Он не задумывался, зачем – теперь, когда банды не было, необходимость заботиться о собственном имидже в этой области отпадала сама собой. Но привычка въелась.

Спустя десять минут Стек с полубезумной улыбкой растянулся на одеялах. Наркотик легко воскресил его друзей, вернул из прошлого день, когда они всей компанией жарили мясо на углях, забравшись на крышу заброшенного вестибюля метро – одного из немногих уцелевших. Гранд играл на гитаре какие-то старые песенки и пытался петь, отчаянно фальшивя, Ниндзя, которая ухитрилась найти где-то пестрые кленовые листья и сплела из них венок, подпевала гитаристу – голос у нее был чистый и звонкий, да и в ноты девушка попадала. Тайгер, до того дня всегда мрачный и неразговорчивый, улыбался и даже иногда смеялся бесконечным "профессиональным" шуточкам Админа, а главаря почти не тянуло принять джамп…

Очнувшись и немного придя в себя, Стас с трудом удержал себя от мысли тут же взять вторую дозу. Слишком страшно было после идиллической картины "шашлыков" возвращаться в реальность, где он уже никогда не услышит пошлых анекдотов Тайгера и басовитого хохота Сивого, где Гранд уже не сыграет на гитаре – пусть неумело, зато с душой, и не слышно поутру тихого сопения свернувшейся рядом в клубочек спящей Ниндзи…

Закусив губу, юноша заставил себя встать и заняться делом. Заветный мешочек с пятью дозами он спрятал в небольшой потайной кармашек с внутренней стороны джинсов – при поверхностном обыске не найдут, а при доскональном никакая конспирация не спасет. Выкурив сигарету, Стек начал методично осматривать тайники.

Плазмер полицейские нашли – широкая щель в стене, скрытая одеялами, пустовала. А вот пистолет лежал на месте, как и небольшая сумма денег. Сунув тощую пачку мелких купюр в задний карман, юноша огляделся в поисках Ниндзиной книги.

Потрепанный том в синей обложке нашелся под отопительной пластиной, куда Стас его и засунул. Видимо, не заметили, или не придали значения – книга не была спрятана или чем-то прикрыта, и при желании ее легко было найти.

– Говоришь, эта книга меняет мир? – прошептал он и раскрыл фолиант где-то ближе к началу.

"Осталось сделать последнее – выплеснуть на бумагу музыку, не дававшую ему жить в последнее время. Да, эта музыка никому не нужна, да, эти листки, скорее всего, пойдут кому-то на растопку. Композитор прекрасно понимал это, но не мог не записать рвущееся из души. Это было что-то большее, чем он сам. Снова потерев руки в попытке согреть, он достал из-под стола найденную на свалке стопку рекламных листовок и принялся тщательно линовать их чистую сторону под ноты. А затем написал первый символ, и мир исчез для него, вокруг загрохотали галактики, заплакал ветер, стремясь к чему-то невероятному, к чему-то чистому и огромному. К чему-то доброму. Музыкант больше ни на что не обращал внимания, под его рукой рождались и гибли миры, сейчас он был счастлив".

Да, это не было похоже на штампованную фантастику, так популярную сейчас. Это было что-то большее, чем красивые и красочные описания космических боев, и дешевый "патриотизм" землян. Закрыв книгу, Стас сунул ее в рюкзак и покинул бывший дом. Теперь нужно было искать новое убежище. Соваться в подвалы и на чердаки Питера он пока что не рискнул – благо, знал, где можно переждать некоторое время в трущобах.

Переступив невидимую границу между Вторым городом и городом Свободным, юноша на миг остановился. Оглянулся, прощаясь с относительно спокойной жизнью – и пошел вперед, больше не глядя за спину. Впереди был новый виток его непростой жизни, и одному Богу было известно, что его ожидает.

Стемнело. Спать Стеку не хотелось, а операторы "Overtown" сдержали свое обещание – температура воздуха поднялась до минус трех, и потому он искал место, где можно будет спокойно сесть, укрывшись от посторонних взглядов и легкого, но холодного ветерка, и попробовать все же почитать Ниндзину книгу. Особо привередничать Стас не стал – нашел какую-то заброшенную стройку, каких в трущобах было полно, и удобно устроился на третьем этаже, возле провала окна, за которым горел каким-то чудом уцелевший фонарь. Закурив, он раскрыл потрепанный том, и погрузился в чтение…

Яркие, многомерные, фантастические образы захватили сознание. Ниндзя была права: стиль, сюжет, проработанность текста – все это не имело никакого значения, все это блекло и меркло перед насыщенной, искренней, живой идеей книги. Доброе общество разумных, не желающих прежде всего материальных благ, всеобщая любовь и стремление помочь другим в беде, полное отсутствие зависти – наоборот, эти странные аарн были бесконечно рады счастью друг друга…

Утопия. Невозможная, недостижимая, нелогичная. Несуществующая и не способная существовать – нет людей, которые так любили бы друг друга и так стремились бы к созиданию, к постижению, к свету… Нет таких. Всех уничтожили уже давным-давно, сломали и растоптали, принесли в жертву золотому тельцу, продали и предали. Нет таких и быть не может. Мечты и грезы, надежды, любовь, дружба – все это ничего не стоит, потому что за это никто не платит. Это не нужно никому.

Стас не замечал, что по его лицу медленно текут слезы. Он плакал, неслышно, горько и незаметно для себя. Слишком прекрасен был тот мир и слишком недостижим…

"Впереди были дорога и буря, и ветер в лицо, но главное – впереди ждала надежда".

Несколько соленых капель сорвались с ресниц и расплылись каплями на ветхой бумаге.

У героя книги была надежда. А у Стаса – нет.

Внезапно пискнул мобил, оповещая о входящем звонке. Юноша в первый момент нервно дернулся от неожиданности, но тут же опомнился и вытащил плоскую коробочку из кармана.

Номер, высветившийся на экране, был ему неизвестен. Стек хотел было сбросить вызов, но повинуясь странному чувству, все же ответил:

– Да.

– Доброй ночи, – раздался из динамика голос немолодого уже мужчины.

– Эм… И вам тоже.

– Простите, если отвлекаю. Мы с вами незнакомы, да и номер ваш я, если честно, набирал наугад. Просто хотелось с кем-нибудь поговорить…

В какой-то миг Стас едва сдержался, чтобы не выругаться и не бросить трубку. Но в голосе неожиданного собеседника звучало что-то неуловимо знакомое, что-то такое, что слишком хорошо понимал он сам.

Одиночество.

– Почему бы и нет? Я – Стас.

– А меня зовут Вениамин Андреевич…

Вторая часть II. I.

"Дай руку мне! Здесь лишних нет!"

– Что же вы, молодой человек, в холодное время года в такой легкой одежде-то ходите? – укоризненно покачал головой Вениамин Андреевич, протягивая Стасу второй плед. Юноша кое-как завернулся в него, оставив снаружи только правую руку, и снова схватил глиняную кружку с крепким, ароматным чаем.

– Не такая уж она и легкая, – фыркнул он, стараясь потише стучать зубами.

Установки климат-контроля работали обычно исправно, но в этот день Стасу то ли сильно не повезло, то ли наоборот… Пока он шел от стройки до границы Питера, пока пробирался темными проулками к улице, на которой располагалась станция метро – погода была отличная, около трех градусов ниже нуля и практически полное безветрие. Но стоило ему выйти из-под укрытия высоких зданий на широкую, открытую улицу, как начался какой-то кошмарный снегопад, буквально за минуту перешедший в мокрый снег с дождем, а затем и в натуральный ливень. Промокнув насквозь и здорово замерзнув – куртка, которую можно было выжимать, уже не спасала от холода, хотя температура воздуха и поднялась до плюс пяти градусов, он бросился было под защиту крытой станции метрополитена, но увы – ночью поезда ходили редко. Прождав на платформе двадцать минут, Стас успел тысячу раз проклясть и чертова старика, которому приспичило потрепаться среди ночи, и свою судьбу, которой было угодно распорядиться так, что Вениамин Андреевич набрал именно его номер из нескольких миллионов, и собственное безрассудство – это же надо вообще не иметь ни мозгов, ни элементарного инстинкта самосохранения, чтобы среди ночи переться вдруг через пол-Питера к незнакомому мужику преклонных лет, с которым всего только поговорили по мобилу. А когда парень вышел из метро у Ушаковского моста, он и вовсе едва подавил желание тут же сесть обратно в поезд и не вылезать из теплого вагона до тех пор, пока не вышвырнут копы – в полукилометре от набережной Невы дул пронизывающий ветер и температура воздуха была вполне соответствующей середине января – градусов эдак десять-двенадцать. Разумеется, ниже нуля.

Когда Стас выбрался с платформы – он впервые был на этой станции и не знал, где здесь можно обойти контрольные турникеты, он успел проклясть все уже разу по пятому. Когда прятался минут десять за опорной балкой от двух полицейских, которым приспичило покурить именно рядом с тем закутком, куда он зашел по нужде, когда искал нужный квартал и дом… Мокрая куртка промерзла, не успевшие высохнуть после неожиданного январского дождя волосы слиплись ледяными сосульками, а побелевшие от холода губы только с третьей попытки начали слушаться, когда он наконец оказался в тепле и пахнущем книгами уюте комнаты Вениамина Андреевича.

Увидев на пороге дрожащего от холода парня, инженер только руками всплеснул. Через несколько минут с вяло сопротивляющегося Стаса была стащена мокрая одежда, сам он растерт спиртом и завернут в теплый плед из натуральной шерсти – явно очень старый, в нынешние времена мало кто мог позволить себе такую роскошь. Вениамин Андреевич чуть ли не силком влил в него сто грамм коньяка, усадил в глубокое кресло и вручил кружку с дымящимся чаем со специями.

– Если она не такая уж и легкая, то что же вы так замерзли? – иронично усмехнулся инженер, глядя на все еще выбивающего зубами чечетку гостя.

– Потому что на контрольках идиоты сидят, мать их… – ругнулся Стас. – Я как на улицу вышел – охренел! Это ж надо, в январе – ливень!

Мужчина нахмурился.

– Стас, вы же петербуржец. Почему вы ругаетесь, как какой-то пахарь деревенский, который в жизни и трех книг не прочел? Ему простительно, его дело – хлеб посеять, собрать, смолоть, но вы…

Юноша резко вскинул голову, в темно-карих глазах зажглись злые огоньки.

– А вы в трущобах поживите с мое, господин интлехент, и не так заговорите, – он издевательски выделил обращение. – А то все, мля, умные!

– В трущобах? – непонимающе спросил инженер: он хорошо помнил мокрую и оттого неказистую, но все же новую куртку гостя, оценил выпавший из джинсов мобил, новенький рюкзак из псевдокожи…

– Угу, – кивнул Стас, допивая чай и отставляя кружку. – Именно там. Охрененно милое местечко, да. Там вам и институт блягородных манер, и вся фигня – только так! И преподы клевые – в форме все и с дубинками, только и ждут, пока что не так вякнешь, – он распалялся все больше, первый порыв злости, направленный на "интлехента"-хозяина, быстро прошел, но Стас уже не мог остановиться. Он слишком расслабился, хоть немного, но немного выпил – а на голодный желудок больше и не надо было, и обстановка была какая-то располагающая, непривычно-уютная, даже более домашняя, чем у Ниндзи – ее родители предпочитали стиль хай-тек, и вся квартира блестела стеклом и хромом. Да и разговор по телефону – он тоже чем-то зацепил юного бандита, почему-то провоцировал на иррациональное доверие к странному человеку, звонящему по вечерам незнакомым людям для того, чтобы "поболтать о жизни".

Сложись хоть что-то иначе, Стас никогда не стал бы откровенничать с человеком, которого знал несколько часов. Но вероятностям было угодно сложиться именно таким сложным, противоречивым узором, а расслабленное сознание юноши и это согретое, разморенное состояние, усугубленное коньяком, всего лишь послужили последней каплей в и без того переполненной чаше.

Ему было всего пятнадцать. И, как ни странно, он так и не успел превратиться в жадного и беспощадного звереныша, каковыми были девяносто пять процентов его сверстников, по той или иной причине оказавшихся в кошмаре, именуемом Свободным городом. Стас и сам не мог никогда подумать, насколько же он изголодался по простому и искреннему человеческому участию, по пониманию и спокойной, молчаливой поддержке… Ему было всего пятнадцать, и он все еще оставался в чем-то ребенком, ребенком, который хотел любви папы и мамы, который жаждал дружеского тепла и ласковой, доброй улыбки просто так, потому что он есть. Маленький волчонок Стек, скалящий клыки на всех, кто только осмелится подойти слишком близко, ушел куда-то вглубь сознания, уступая место уставшему, испуганному, замерзшему не столько физически, сколько душевно мальчишке. Мальчишке, который просто хотел быть кому-то нужным не "потому что", а "просто так".

Он захлебывался чаем, даже не отследив, как Вениамин Андреевич встал и снова наполнил его кружку, он захлебывался словами, не обращая внимания на то, что говорит о таких вещах, о которых поклялся никогда и никому не обронить ни слова, он захлебывался слезами, не помня о том, что всегда презрительно усмехался при виде плачущего человека, говоря, что слезы – это для слабаков… Он был сильным, он стал сильным – слишком сильным для своего возраста, и слишком не в том сильным.

Когда Стас закончил рассказ о своей не слишком-то длинной, но чрезмерно богатой на горькие события жизни, за окном уже забрезжил рассвет.

– Вот так вот, – зачем-то сказал он через несколько минут после того, как рассказ закончился, и в комнате повисла густая, почти осязаемая тишина. Юноша не столько хотел подвести итоговую черту, сколько желал просто прервать это тягостное молчание. – Вы еще не жалеете, что приютили бездомного бандита и убийцу? – добавил он с вызовом в голосе.

Вениамин Андреевич вздохнул – очень тяжело, но как-то почти с облегчением.

– Ну какой из вас убийца, Стас? – на губах инженера на секунду мелькнула усталая улыбка. – Вам просто не повезло, но вы сумели не опустить руки, не сдаться, не сломаться, и даже больше того – вы сумели не стать таким же зверем и нелюдем, как большинство… гм, жителей района трущоб. И пусть даже вы в шаге от того, чтобы сломаться и стать такими же, как они, но вы все же пока еще держитесь. Значит, у вас есть шанс.

– Это почему я в шаге? – подозрительно поинтересовался Стас.

– Наркотики, – коротко и емко отозвался инженер, его взгляд стал жестче. – И не говорите мне, что этот ваш легкий галлюциноген – ерунда и вообще не хуже сигарет. Наркотик и есть наркотик. Одно вам скажу: если вы не откажетесь раз и навсегда от этой дряни, то вы – конченый человек. У наркоманов нет будущего.

– Джамп – это единственная возможность почувствовать себя счастливым, – тихо проговорил Стас. В глубине души он был полностью согласен с Вениамином Андреевичем – в конце концов, сколько молодых парней загибалось от наркотиков в трущобах, сколько окоченевших трупов, возле которых валялся шприц или трубочка из бумаги, он видел в подвалах и на стройках, и скольких его знакомых однажды просто не стало. И многие из них начинали с ерунды – с джампа, с "глюколес", с "травки" – а потом уже не могли без нитаспана и ноктса.

– Ошибаетесь, молодой человек. Этот ваш джамп – всего лишь самый простой способ обмануть себя и уйти от реальности – и заодно не самый простой, но не менее действенный, чем пуля в висок, способ покончить с жизнью. А возможностей стать счастливым гораздо больше, чем вам сейчас кажется.

– Раз вы такой умный, то скажите – как мне жить дальше? – зачем-то спросил Стас. – Меня ищут полицейские, мне негде жить, у меня нет документов и почти нет денег, я просто никому не нужен, и никогда не буду нужен. Я никто в этом чертовом мире. Я не хочу быть наркоманом и бандитом – но разве эта гребаная жизнь дала мне другой выбор?

Несколько секунд Вениамин Андреевич молчал. Он уже принял решение хотя бы попытаться, но для того, чтобы предложить подобное этому маленькому, но уже очень зубастому волчонку, в глубине души которого жил добрый и отзывчивый, но глубоко несчастный мальчишка, ему требовалось собраться с силами.

– Да, Стас. Дала. Сегодня, когда вы все же ответили на мой звонок.

– Что вы имеете ввиду? – насторожился юноша. В его глазах мелькнул страх, инженер заметил быстрый взгляд на окно и дверь – волчонок прикидывал пути к отступлению, если его подозрения подтвердятся. Мужчина тяжело вздохнул.

– Давайте сразу же расставим точки над "i", – заговорил он, глядя прямо в глаза собеседнику. – Когда я сказал вам по телефону, что я просто хочу поговорить, я имел ввиду только "просто поговорить". Я понимаю ваши опасения, и потому прямым текстом скажу – меня не интересует ваше тело и все, что с этим связано. Я не… гм, гомосексуалист и тем более не педофил. Я просто хочу вам помочь. И единственная благодарность, которой я хотел бы ожидать за свою вам помощь – это чтобы помощь оказалась не напрасной и вы выросли бы настоящим человеком, достойным и добрым, и так же, как я, не желающим оставлять в беде хотя бы тех, кому вы в силах помочь.

Стас жарко покраснел. Вениамин Андреевич словно бы прочел его мысли и его опасения – юноша достаточно много знал о случаях, когда взрослые и более-менее обеспеченные люди тем или иным способом заманивали к себе молодых парней и девчонок из трущоб, за которых некому было заступиться, и использовали в качестве игрушек для секса.

А инженер тем временем продолжал:

– Я понимаю, мои слова – это только слова. Но вам решать, верить мне или нет. Доказать свою искренность я могу только делом, а для этого необходимо, чтобы вы сперва мне поверили. Потому я предлагаю вам следующее: сейчас вы примете душ, поедите и ляжете спать, я расстелю вам кресло, оно раскладное. Когда вы проснетесь, меня не будет – к сожалению, мне через три часа нужно идти на работу. Решите уйти – просто попросите кого-нибудь из соседей закрыть за вами входную дверь, комната захлопывается без ключа. Решите остаться – дождитесь меня, я вернусь около десяти вечера, и мы с вами обсудим, как жить дальше. Если выберете второй вариант, вам придется соблюсти два условия: первое – вы навсегда откажетесь от наркотиков. Второе – вы пойдете учиться. У вас будет достаточно времени на размышления. Вас устраивают подобные условия?

– Эм… угу. Вполне, – ошалело хлопая глазами, ответил Стас.

Услышанное не укладывалось в голове. Ему предлагают жить здесь? Остаться в этой комнате, бросить наркотики, пойти учиться, и, что самое главное, на самом деле выбраться из трущоб? И это все происходит на самом деле, не во сне и не в подаренном джампом кайфе?

Вениамин поднялся со стула, поставил свою чашку.

– В таком случае идите в душ, – он подошел к шкафу, достал с полки полотенце и длинную светло-серую рубашку, поношенную, но чистую. – Вот, возьмите. Одежды вашего размера у меня нет, к сожалению, но это все стираное. Душ – вторая дверь слева по коридору. Соседей я предупрежу, что вы мой дальний родственник, они не будут задавать лишних вопросов. Идите, я пока постелю постель и приготовлю поесть.

Все еще пребывая в шокированном состоянии, Стас взял протянутые вещи и направился в душ.

Отмывшись и поев, юноша совершенно по-детски свернулся калачиком на разложенном кресле-кровати, и мгновенно провалился в глубокий сон без сновидений. Он уже не видел, как Вениамин Андреевич придвинул стул к изголовью его постели, и два часа сидел, почти не двигаясь, вглядывался в лицо неожиданного гостя. Старый инженер пытался понять, почему этот мальчишка-бандит вдруг стал так дорог ему. Почему больше всего на свете он сейчас боялся придти домой и обнаружить комнату пустой. Он не опасался кражи, и даже не думал, что Стас может просто вынести из комнаты все мало-мальски ценное – он боялся только, что тот уйдет. Откажется от помощи.

Стас проснулся от непривычного ощущения – что-то теплое и пушистое касалось его щеки, слегка дрожа и издавая какое-то ласковое рычание. Открыв глаза, он наткнулся взглядом на серо-черно-желто-коричневую, пеструю шерсть.

– Мррмяу, – черепаховая кошка открыла сонные, ленивые глаза, и, прищурившись, посмотрела на юношу. – Мррмяу?

"Ты не опасный?" – словно бы спрашивала она.

И Стас рассмеялся. Не хищно и зло, как привык в трущобных кампаниях, не горько, как иногда смеялся собственным мыслям, а живо и радостно, как смеялись его ровесники, растущие в нормальных, любящих семьях.

Полчаса провалявшись в кровати и почесывая за ушами снисходительно мурлычущую кошку, он все-таки встал, взял полотенце и вышел из комнаты. Кошка осталась лежать на кресле, всем своим видом демонстрируя нежелание покидать теплое, уютное местечко.

Выйдя в коридор, Стас нос к носу столкнулся с миловидной девушкой лет восемнадцати.

– Ой! Привет, а ты племянник Вениамина Андреевича? – прощебетала она раньше, чем парень успел ретироваться обратно за дверь.

– Эээ… ага.

– А я его соседка, Настя. Тебя как зовут?

– Стас…

– Милое имя. Слушай, а ты кошку не видел? Пеструю такую, пушистую. Опять куда-то делась…

– Она к Вениамину Андреевичу в комнату забежала. Наверное, когда он уходил, – неожиданно для себя улыбнулся Стас. – Сейчас принесу, подожди…те, – поправился он в последнюю минуту.

– Ой, спасибо! А я уже боялась, что она опять удрала на лестницу. Да и давай на ты, я не настолько тебя старше, – кокетливо рассмеялась Настя.

– Эм… да, хорошо, конечно, – чувствуя, что неудержимо краснеет, он метнулся в комнату.

Кошка обнаружилась все на той же подушке и явно была не очень довольна тем, что ее потревожили. Скорее даже, очень не довольна. К счастью, у Насти оказался карандаш-антисептик. К сожалению, ей надо было уходить на занятия, но ведь вечером она обязательно вернется…

Поднявшись на свой этаж, Вениамин Андреевич замер у двери, крепко сжимая в руке ключи. Вдруг, он все же ушел?

– Добрый вечер, – Стас поднял глаза от книги.

II. II.

"Мы из праха восстанем,

Мы не станем играть в чужие игры."

– Добро пожаловать в Петербург, брат Вацлав, – по-чешски проговорил Дориан, приветствуя очень высокого и худого старика с густой гривой недлинных, до плеч, волос, несмотря на возраст, сохранивших смолянисто-черный оттенок.

– И я приветствую тебя, брат Дориан, – чуть склонил голову чех. – Все ли в сборе?

– Все, кроме брата Миклоша, но он предупреждал, что задержится и прибудет к самому Совету.

– В таком случае, если брат Дориан не возражает, мы пройдем в зал, – негромко промолвил брат Людвиг – полная противоположность Вацлава, он был невысок ростом, зато весьма объемен в области живота, его круглую лысину обрамляли жиденькие, но зачем-то длинные пряди волос, некогда русых, а сейчас уже полуседых. С виду австрияк смахивал на добренького дедушку, пока не заглянешь в его мутно-зеленые глаза, в которых добродушно скалились лютые звери. Дориан опасался брата Вацлава – главу Братства и старшего магистра Совета, а милого и добродушного Людвига попросту боялся.

– Разумеется, брат. Все готово. Аполлон проводит вас, – державшийся до того момента в тени грек выступил вперед, уважительно поклонился.

– Прошу братьев следовать за мной.

– Надеюсь, нам не придется долго ждать вас, – роняя слова будто камни, проговорил старик.

Он развернулся, и пошел прочь – высокий и прямой, как старинный посох мага, который воображение Дориана услужливо дорисовало в его руке. При ходьбе черные кудри рассыпались по плечам, и со спины никто бы не сказал, что Вацлаву не так давно сровнялось восемьдесят лет. Впрочем, не со спины – тоже.

Впервые за десять лет совет Братства Повелителей, семь человек из России, Австрии, Венгрии, Германии, Франции и Чехии, собрался в полном составе. Для Дориана этот совет не был первым, в две тысячи пятьдесят девятом году он уже присутствовал на собрании Братства – как раз тогда, когда сумел доказать, что достоин войти в его ряды и стать первым петербуржским практиком, признанным Братством. Но сегодня впервые в истории совет собрался не традиционно в Праге, как происходило на протяжении ста с лишним лет его существования, а в Петербурге. Желая встретить гостей как подобает, с соблюдением всего церемониала, Дориан даже озаботился воссоздать в своем особняке святая святых Братства – Алтарный зал, тем самым продемонстрировав важность встречи и свое серьезное к ней отношение.

Это было помещение странной трапециевидной формы, с раздваивающимся стрельчатым столом. Во главе стола стояло высокое резное кресло, которое должен был занять Вацлав, по левую руку находилось кресло принимающей стороны, то есть, Дориана, по правую – кресло Людвига, далее – места Миклоша и Теодора, и последними сидели Блейз и Жанна.

Бросив взгляд на часы, Дориан незаметно вздохнул – до начала совета оставалось еще около пятнадцати минут. Он ненавидел вот такое вот пустое ожидание, когда надо просто сидеть, пока что-то не произойдет. От нечего делать практик начал оглядывать Зал. Конечно, он сам проектировал его, и досконально знал каждый уголок, каждый квадратный сантиметр поверхности, но не любоваться результатом многолетнего труда было невозможно, даже изучив его в мельчайших деталях.

Здесь не было ни украшений, ни вычурной мебели, не считая стола и стульев, ни шикарных ковров, но при том убранство помещения даже на неопытный взгляд стоило безумных денег. Потолок, пол, стены – все облицовано натуральными малахитом, агатом, яшмой, нефритом и многими другими полудрагоценными камнями. Вытесанный из черного вулканического стекла стол украшали янтарные инкрустации. Холодный стул, на котором он сидел, тоже был обсидиановым. А умея читать символы тайного наречия Братства, по янтарным узорам на столе можно было узнать основы его истории.

Началось все еще в середине двадцатого века, через пять лет после окончания Второй мировой войны. И началось это с семерых людей, искавших Знания – именно так, с большой буквы. Их фамилий история братства не сохранила, оставив на память лишь те имена, под которыми они создали Братство Повелителей. Теодор, Хельмут, Зигмунд, Хосефа, Альберт, Виктор и Гуннель. Каждый из них был исследователем и познавателем, каждый изучал науки и каждый разуверился в них. История умалчивает, как они встретились и познакомились, но результат известен – объединив усилия, они начали искать Знания в области, лежащей за пределами наук и человеческого понимания. И они нашли… Сновидение и шаманизм, восточная йога и энергетизм, всевозможные эзотерические практики и исследования – они дали искателям Знание и они дали Искателям Силу.

В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году семерка искателей основала свое Братство, претенциозно окрестив его Братством Повелителей. Столь громкое название было избрано неспроста – первый глава Братства, немец Теодор Майер, был приверженцем теории вероятностного моделирования, согласно которой можно было воздействовать на реальность путем строгого соблюдения некоторых, казалось бы, совершенно не относящихся непосредственно к задаче требований, а также четкого именования не столько реального положения дел, сколько желаемого. Проще говоря, по принципу "как вы лодку назовете, так она и поплывет".

История сохранила некоторые выдержки из речи Теодора, посвященной дню создания Братства: "Да, сейчас мы лишь люди, получившие знания и власть, каждый в выбранной им области. Да, сейчас власть наша ограничена и силы наши невелики. Но я нарекаю наш совет Братством Повелителей, и силой, и властью своей подтверждаю наше право именовать себя Повелителями – не стран и не людей, но всего Мира, который слышит меня, и принимает мои слова, как истину. Я нарекаю нас Повелителями – и мы есть Повелители".

Теодор не ошибся. К две тысячи девятнадцатому году члены Совета Братства, семь человек со всего мира, оказались близки к господству если не над миром, то по крайней мере, над Европой. Члены Совета правили Германией, Францией, Испанией, Италией, Чехословакией, Россией и Прибалтийским союзом. Нет, они не являлись президентами, королями и так далее – но держали эти страны под своим неусыпным контролем. И именно благодаря Совету Европа перенесла катастрофу две тысячи двадцать с гораздо меньшими потерями, а после восстановилась значительно быстрее Соединенных Штатов, Канады и до сих пор не оправившихся окончательно Африки и стран Южной Америки. Увы, катастрофа оказалась ударом, который хоть и не уничтожил Братство, но практически свел на нет всю работу предыдущих десятилетий. Вместо того, чтобы идти вперед, Повелителям приходилось прикладывать все усилия для того, чтобы не позволить миру рухнуть в пропасть, погребя под обломками и само Братство.

В две тысячи сорок втором году произошла вторая катастрофа – и для Повелителей она оказалась гораздо страшнее, чем двадцатый год. Братство практически одномоментно потеряло четверых своих членов. Череда загадочных убийств, унесших более ста жизней сильных мира сего, не пощадило и Повелителей. Виновных найти не удалось, и трое выживших готовы были уже отказаться от своих планов. Положение спас сын старшего из них, Вацлав Пражски. Он убил своего отца Януша, занял его место в Совете и пригрозил остальным, что убьет и их, если они попробуют отстраниться от дел до того, как подготовят каждый двоих преемников. Сам Вацлав также взял двоих учеников, и спустя семь лет состав Братства обновился практически полностью. Новоиспеченные Повелители были молоды, полны сил и готовы на все ради процветания и благополучия Братства, и казалось, что для них наступила новая эпоха, в которой уже не будет столь сокрушительных бедствий и смертельных катастроф, но Судьба распорядилась иначе.

Спустя год после вхождения в Совет был найден мертвым в своей постели Эндрю Дессель. Причиной смерти стало ранение широким острым предметом в область грудной клетки. Эндрю умер не сразу, он долгое время бился в агонии – но убийца извлек свое чудовищное оружие лишь после того, как убедился в смерти жертвы. Найти преступника не удалось – как и в случае с гибелью четверых членов Братства в сорок втором году. И что интересно, те четверо также были убиты холодным оружием неизвестного образца. Двоих убийца зарезал, одному отсек голову, а последнего попросту разрубил пополам.

Как и в прошлый раз, расследование Братства ничего не дало.

В пятьдесят девятом году в Совет вошел Дориан Вертаск, петербуржец с немецкими корнями. Он был первым членом Братства, пришедшим со стороны – но Вацлав ни разу еще не пожалел, что принял его. Дориан обладал острым умом, умеренным властолюбием, четкими планами на будущее и множеством иных полезных качеств. Немолодой уже чех всерьез подумывал о том, чтобы именно русского впоследствии назначить своим преемником… впрочем, сам Вертаск о том не знал.

– Начнем! – Вацлав устало опустился на свое кресло. Годы давали о себе знать, да и ритуал объединения сил вытягивал немало энергии. – Брат Дориан, с какой целью ты решился созвать Совет Братства Повелителей?

Вертаск чуть прикусил губу, и спокойно выдержал прямой, тяжелый взгляд чеха. Как и все остальные, он чувствовал себя совершенно выжатым, и больше всего хотел сейчас просто сесть и немного расслабиться, благо, традиция проведения Совета предполагала некоторое время отдыха после ритуала, но ему очень не хотелось показывать свою слабость, особенно сейчас.

– Я хотел обсудить дальнейшую политику Братства в отношении нашего мира, – спокойно ответил Дориан, не отводя взгляда.

Кустистые брови Вацлава чуть вздернулись.

– Продолжай.

– Я считаю нашу нынешнюю политику в корне неверной, – медленно и негромко проговорил русский и, не обращая внимания на изумленные взгляды, продолжил: – Прежние методы никуда не годятся. Следует смотреть правде в глаза – Братство не имеет и половины того могущества, коим обладало до две тысячи двадцатого года. Да, мы можем многое – но все наши возможности есть ничто в сравнении с тем, чем мы обладали ранее…

Он говорил еще долго, приводя убедительные примеры и демонстрируя Совету свои логические выкладки. По большому счету, они знали это и так, но старались не акцентировать на своей слабости внимания, большее значение придавая достижениям настоящего, нежели фантастическим высотам прошлого, утраченным, казалось, безвозвратно. Но сейчас Дориан поставил вопрос так, что проигнорировать его, сделав вид, что все в порядке и упущенное вернется, было невозможно.

– Довольно, брат Дориан, – сухо проговорил Вацлав в тот момент, когда Вертаск на мгновение замолчал, чтобы перевести дыхание. – Я полагаю, Совет тебя понял и согласен со всем высказанным. Теперь же мы хотели бы услышать твой вариант дальнейшего развития Братства – ведь он у тебя, несомненно, есть.

– Разумеется, брат Вацлав, – мужчина поклонился, пряча улыбку. – Нас мало. Нет, не так: нас очень мало. Семеро практиков не могут подчинить себе мир, действуя по отдельности. Как бы мы не были сильны, весь мир – сильнее. Пока что. И я предлагаю… – он выдержал паузу, медленно обводя глазами слушателей. – Я предлагаю объединить силы. Я интересовался вашими успехами, братья. И я вижу, что хотя каждый из вас уже добился многого в своей области, все же пройдут многие годы, прежде чем кто-либо из нас достигнет хотя бы уровня брата Вацлава, не говоря уже о чем-то большем. Как вы знаете, я не могу похвастаться даже этим… зато у меня есть нечто иное.

– Брат Дориан, не тяни! – не выдержала француженка Жанна.

Он позволил себе еще одну улыбку.

– Последние три года я посвятил себя одному-единственному делу: я составлял план развития Братства по иной, отличной от нынешней, схеме. Итак, братья… я предлагаю объединить усилия. Оставим Францию, Германию и прочие страны. Возьмемся за Россию. Вместе.

– Почему именно Россия? – тут же спросил Миклош, явно недовольный – еще бы, он столько лет посвятил работе в Венгрии.

– Потому что я живу в России, соответственно, лучше всего представляю себе реалии работы именно с этой страной и свою схему создавал с учетом особенностей этого государства и его народа. Кроме того, Россия сама по себе является перспективнейшим направлением. Огромная территория, которая в наименьшей степени пострадала во время катастрофы двадцатого года, пять современных городов, развитая экономика и прочая.

– Германия не сильно уступает России, – заметил брат Теодор, тезка одного из основателей и первого лидера Братства.

– Я провел сравнительный анализ всех аспектов, которые нас интересуют. Ознакомьтесь, и вы поймете, что я прав, – Дориан нажал небольшую кнопку под столом, и перед каждым присутствующим поднялись мониторы скрытых до поры под отделкой стола компов.

Дальнейшие десять минут прошли в тишине, нарушаемой лишь шелестом пальцев по обсидиану – братья знакомились с материалами, тут же внося поправки и комментарии. Первым тишину нарушил Вацлав.

– Что ж, Брат Дориан, расскажи нам подробнее, как ты предлагаешь взять под полный контроль эту страну.

Вертаск не стал скрывать улыбку. В конце концов, это была его победа.

II. III.

"Кто сказал, что страсть опасна, доброта смешна,

Что в наш век отвага не нужна?"

Заложив красивый вираж – разумеется, все в пределах правил вождения – Стас остановил новенький гравицикл у ворот особняка. Бросил взгляд на экран бортового компа, преимущественно используемый в качестве блокнота-ежедневника, сравнил указанный там адрес с надписью, красующейся на выполненной в стиле "под старину" табличке – адреса совпадали. Спрыгнув с удобного сиденья, обтянутого псеводкожей, юноша отвел машину на пару метров в сторону и направился к видеофону.

– Представьтесь, пожалуйста, – раздался из динамика ровный, бесстрастный голос хорошо вышколенного охранника.

– Курьер из компании "Гермес", – бодро отрапортовал Стас, демонстрируя глазку видеокамеры пластиковую карточку-удостоверение.

– Пожалуйста, приложите карту к сканеру, – так же бесстрастно продолжил охранник – курьер даже на миг подумал, что разговаривает не с живым человеком, а с системой. Впрочем, могло быть и так. Для него это значения не имело никакого, главное – передать посылку адресату, а остальное неважно.

Прижав пестрый кусочек пластика к сенсору, Стас дождался, пока автоматика выведет на экран стандартную цифровую клавиатуру, и ввел подтверждающий код – такой код сообщали курьерам только за пять минут до прибытия к клиенту, а после того, как работник "Гермеса" был пропущен за ворота, код сразу же меняли. Системы безопасности у воротил современного бизнеса были воистину параноидальные. Впрочем, вполне оправданно – вряд ли хоть один житель Петербурга мог похвастаться тем, что ни разу не мечтал ограбить какого-нибудь директора корпорации.

Процедура идентификации прошла успешно. Тяжелая калитка в стороне от ворот почти бесшумно отворилась, пропуская курьера на территорию особняка, принадлежащего послу Франко-Германской коалиции стран.

– Вы можете оставить груз мне, я передам его адресату, – навстречу Стасу вышел высокий и широкоплечий охранник, словно сошедший с рекламного плаката охранной компании.

Но юноша отрицательно покачал головой.

– Я получил указание передать груз лично в руки. Можете ознакомиться с документами, – он протянул верзиле микрочип с сопроводительной информацией.

Внимательно изучив документацию, секьюрити кивнул.

– Подождите, – и скрылся за очередной тяжелой дверью.

Спустя минуту он вновь вышел.

– Следуйте за мной.

Подавив очередной вздох, Стас направился следом за мужчиной. Кто бы знал, до какой степени ему надоели эти проклятые системы безопасности! Можно подумать, что официальный курьер уважаемой компании будет что-то воровать или на кого-то нападать. Не было таких идиотов – ведь это означало в лучшем случае вылететь с работы, а потерять работу в Петербурге было почти равносильно смерти. А уж что ждало незадачливого воришку в худшем случае, страшно было даже представить.

Его провели в просторный холл, в конце которого красовалась широкая лестница, усланная пушистым ковром.

– Ждите здесь. Я позову господина Гильермо, – бросил охранник.

– Конечно.

Коротая время в ожидании клиента, Стас вытащил миникомп и принялся изучать конспект по природоведению – через месяц первый вступительный экзамен, и он должен сдать его на двенадцать баллов. Всего пять экзаменов, и на них нужно набрать в общей сложности восемьдесят пять баллов. По двенадцать за каждый экзамен и плюс еще по пять баллов за лучший результат среди абитуриентов.

По большому счету, для поступления достаточно было набрать всего пятьдесят баллов. Вот только в таком случае его бы зачислили на платное обучение, а это десять тысяч евро за семестр! Вениамин Аркадьевич говорил, что в крайнем случае он сможет оплатить по крайней мере первый год обучения, а потом Стас снова попытается поступить на бесплатное, но парень хотел добиться высшего результата с самого начала – его и так очень раздражало то, что пожилой инженер вынужден был его кормить и одевать. Потому-то бывший бандит и пошел работать в "Гермес" – благо, кадровая политика почтового отдела корпорации основывалась помимо всего прочего на внешности соискателей: "Гермес" гордился своими курьерами, стройными белокурыми юношами и девушками в светло-синей с золотистой отделкой форме. Платили хоть и немного, всего пятьсот евро в месяц, но и такая добавка к зарплате Вениамина Андреевича была существенной. Кроме того, у Стаса оставалось достаточно свободного времени на то, чтобы подготовиться к экзаменам.

– Вы курьер из "Гермеса"? – раздался за спиной юноши чуть взволнованный, ломкий и отчего-то смутно знакомый голос.

– Да, у меня посылка для… – начал он, оборачиваясь…

…и осекся на полуслове.

Перед ним стоял мальчишка лет четырнадцати, черноволосый и темноглазый, одетый в дорогущую рубашку явно из натурального шелка и не менее дорогие брюки, наверняка пошитые вручную в ателье какого-нибудь известного кутюрье. Но Стас помнил его совсем другим – в драных джинсах и поношенной куртке, бесшабашно улыбающегося и с вечно взлохмаченными волосами.

– Гранд?!

– Стек?! – глаза бывшего бродяги из трущоб на миг округлились, но он тут же взял себя в руки. – Благодарю, давайте ваш чип.

– Э… Но… – курьер вздрогнул, но прикусил губу и полез в карман поясной сумки за чипом. Все было ясно и, надо признать, что довольно предсказуемо. Таких было немало в Свободном городе – мальчишек из богатых семей, сбежавших испробовать вольной жизни. Почти все они очень быстро этой "воли" наедались по самое не хочу и сбегали обратно… если выживали. И, разумеется, если кому-то из них не везло потом столкнуться с теми, кто знал о "трущобном" периоде их жизни, эти "золотые мальчики" старались сделать вид, что не знают своих прежних товарищей.

– Да, конечно, возьмите, – он протянул Гранду, то есть, Алькано Гильермо, сыну посла Франко-Германской коалиции, микрочип.

Внеся все необходимые пометки и электронную роспись, Алькано вернул чип курьеру.

– Назовите ваше имя и адрес, – холодно проговорил он.

Стас прищурился.

– Зачем?

– Вы хотите, чтобы я пожаловался на вас в вашу компанию? – хмыкнул Гильермо-младший, глядя на собеседника с тем высокомерным презрением, которое всегда отличало наделенных властью при общении с простыми людьми.

– Станислав Вениаминович Ветровский, – начал юноша, до боли в костяшках сжимая кулаки. – Адрес…

Записав данные курьера на диктофон мобила, Алькано кивнул.

– Можете быть свободны. Но учтите, если в доме что-то пропало… – он многозначительно не договорил.

Стас скрипнул зубами, коротко поклонился, и быстрым шагом вышел из дома, едва подавляя желание пуститься бегом. Хотелось оказаться как можно дальше от этого мерзкого дома и от мелкого ублюдка Гранда, который оказался настолько мерзким маленьким щенком, что посмел обвинить его в том, что он хочет что-то украсть! Уж он-то знает Стека и должен был бы…

"Вот именно, – оборвал Стас самого себя, садясь на гравицикл и запуская систему. – Он знает Стека, бандита, грабителя, наркомана и вора. Естественно, он имел полное право уже за одно только прошлое обвинить меня в намерении его обворовать, хотя сам… А, неважно, что там было в его прошлом! Сейчас он сынок богатенького папаши, а значит, ему многое позволено… Но какой гад!".

К счастью, эта поездка была последней на сегодня, и Стас мог спокойно заехать в офис компании, сдать документацию и отправиться домой. Посмотрев на часы, юноша достал мобил и позвонил Вениамину Викторовичу.

– Добрый день. Я не отвлекаю?

– Нет, что ты, – он даже на расстоянии почувствовал улыбку приемного отца. – Я сейчас как раз кофе пью.

– Я уже освободился, осталось только сдать чип. Могу заехать на вами… то есть, за тобой, – в который уже раз поправил он себя.

Когда три с половиной месяца назад Вениамин Андреевич пришел домой, загадочно улыбаясь и сразу же выставил на стол тортик, Стас и подумать не мог, какой именно подарок подготовил ему инженер. А при виде трех пластиковых удостоверений: паспорта, медицинской карты и страхового полиса, он и вовсе потерял дар речи. Рассказывать, чего ему стоило не просто сделать бездомному и нигде не зарегистрированному парню документы, но еще и сразу же оформить усыновление при отсутствии родителей и самого парня, Ветровский – то есть, теперь Ветровский-старший – не стал. На следующий день Стасу вживили чип под кожу, и с этого момента он стал полноправным гражданином Петербурга, имеющим право устраиваться на работу, получать образование (если денег хватит), и многое другое. В тот же день, когда инженер вручил приемному сыну документы, он попросил называть его на "ты". Стас честно старался, но до сих пор иногда сбивался на ставшее привычным за первые два месяца уважительное "вы".

– Извини, я боюсь, что освобожусь не раньше, чем через два часа. Так что поезжай домой, а я на метро доберусь.

Однако сам Стас оказался дома даже позже и в еще большей растерянности, нежели пребывал в момент звонка Вениамину Андреевичу. Причиной тому послужила новость, услышанная от менеджера его группы в компании во время традиционного в каждый последний рабочий день месяца "разбора полетов и падений", проще говоря – выдачи кнутов и пряников, и последующие события…

– Ира, Костя, Максим – вы можете идти, – тучный мужчина с обманчиво мягким голосом кивнул отпущенным курьерам, и посмотрел на следующего подчиненного. – Андрей, ты оштрафован на сто пятьдесят евро.

– Но Виктор Михайлович, я же… – худенький и какой-то полупрозрачный блондин шестнадцати лет вскочил со своего места, нервно кусая губы, казалось, он побледнел еще больше обычного.

– Андрей, я понимаю твою ситуацию, но клиенты несколько раз жаловались, что ты опаздываешь, – все так же мягко перебил его менеджер. – Если бы ты работал в другом месте, тебе это, возможно, и сошло бы с рук, но репутация нашей компании всегда была безупречна. И учти, я не увольняю тебя только потому, что мне известна твоя ситуация и мне тебя жаль. Но если в следующем месяце это повторится… ты понимаешь.

– Да, Виктор Михайлович, – на почти белых щеках Андрея пылали пугающе-яркие пятна. Он неловко встал, едва не уронив стул. – Я могу идти?

– Конечно. И не опоздай завтра! – последние слова летели уже в спину выбегающему из комнаты курьеру. – Так, теперь Стас. Что ж, могу тебя поздравить – за весь месяц на тебя не поступило ни одной жалобы, больше того – твой последний сегодняшний клиент после твоего отъезда позвонил в офис и очень тебя хвалил. Надо заметить, что во-первых, это клиент очень капризный и требовательный, а во-вторых – он очень влиятельный человек, крайне важный для нашей корпорации в целом, а не только для "Гермеса". Принимая во внимание то, что работал ты безупречно, а сегодня еще и сумел так отличиться, было принято решение выдать тебе премию в размере ста евро, – Виктор Михайлович улыбнулся.

Стас с трудом выдавил положенные слова благодарности и проявления радости от того замечательного факта, что он удостоен чести работать в этой прекрасной компании, искренне надеясь, что его замешательство спишут на волнение и радость от получения премии.

"Последний клиент?! Но это же Гильермо! Сперва он почти что пригрозил обвинить меня в воровстве, а потом позвонил в офис и похвалил? Ничего не понимаю…"

В очереди к финансовому менеджеру Стас оказался прямо за невезучим Андреем. Ему и правда несладко пришлось – на учебу денег не было, особого таланта, необходимого для поступления на бесплатное – тоже, отец потерял работу и спился два года назад, а на руках у внезапно оказавшегося единственным мужчиной в семье Андрея остались больная мать, с трудом отрабатывающая свою крохотную зарплату на сортировке товаров в ближайшем гипермаркете, и двенадцатилетняя сестренка, учащаяся в школе. В результате семья едва сводила концы с концами – для них ничтожная, в общем-то, сумма в полторы сотни евро, значила достаточно много.

Дождавшийся своей очереди Андрей протянул менеджеру карту, тот быстро отстучал по клавиатуре компа нужные команды и вернул карту владельцу.

– Шестьсот евро переведены на ваш счет, – профессионально вежливо улыбнулся он.

– Спасибо, – пробормотал невезучий курьер, сгорбился и пошел к выходу, но по пути споткнулся о собственный развязавшийся шнурок и присел на корточки, чтобы завязать кроссовок.

Финансист же быстро перевел причитающуюся сумму на счет Стаса и ушел. В помещении остались только пятеро курьеров – сам Стас, Максим – красавец-атлет и гроза всех девичьих сердец курьерской компании, и стажерки Ира с Наташей, работавшие в "Гермесе" всего лишь вторую неделю.

– Шесть сотен на полуторной ставке? Чего-то маловато за твой ударный труд, – громко, чтобы все слышали, проговорил в спину направившемуся к двери Андрею Максим. В число его "достоинств" также входила любовь делать мелкие пакости, посмеяться над теми, кто не способен был дать сдачи, и спровоцировать кого-нибудь, кто слабее его, на драку – лишняя возможность покрасоваться перед девчонками.

Андрей вздрогнул и обернулся. Стас с изумлением заметил, что в глазах уже взрослого, в общем-то, парня стоят слезы.

– Макс, иди в задницу, – хрипло выдохнул неудачник.

Атлет только того и ждал. Легко стряхнул с себя почти висевшую на нем Иру и, нарочито плавно двигаясь, направился к жертве.

– Кажется, ты хамишь, – чуть ли не мурлыча, выговорил он.

Андрей сжал кулаки.

– Отвяжись от меня!

– А не то что? Пожалуешься папочке? А ведь нету папочки, – Максим состроил жалостливую рожу. – Или мамочке настучишь? А что твоя больная мамочка может сделать?

– Да пошел ты, урод! – взъярился несчастный. Худой и слабый, он прекрасно понимал, что не выстоит против белокурого красавчика и полминуты, но стерпеть оскорбление тоже не мог. – Шлюха белобрысая!

Вот этого стерпеть не мог уже Макс. Взревев, он бросился на Андрея, и с размаху врезал ему в челюсть, потом добавил упавшему несколько раз ногами по ребрам – не так, чтобы сломать, но весьма болезненно.

А в следующую секунду полетел в сторону, совсем некрасиво врезавшись головой в урну. Тут же вскочил, зарычал, оборачиваясь – атлет готов был разорвать осмелившегося так его опозорить неудачника в клочья прямо тут.

Вот только вместо неспособного дать отпор Андрея перед ним стоял Стас. Стоял спокойно, смотрел презрительно, с ленцой во взгляде. Так сам Макс еще в школьные годы смотрел на младшеклассников, которые ничего не могли ему сделать и безропотно отдавали выданные родителями на школьные завтраки наличные. И задире стало не по себе.

– Че ты лезешь, куда не просят? – прошипел он, не смея, впрочем, кидаться на неожиданного андреева защитника.

– Пункт пятый второй части правил компании "Гермес": провокация драки, причинение ущерба имуществу компании и прочая, прочая, прочая. Карается штрафом в триста евро плюс возмещение ущерба, нанесенного компании и пострадавшим, – все с той же ленцой процитировал Стас. – У тебя будут неприятности.

– Какого… ты вообще в это полез? – Максим занервничал: ему-то в свое время и в голову не пришло изучать правила, он был свято уверен, что уж с ним-то ничего плохого приключиться точно не может.

– Я уважаю компанию, в которой имею честь работать и берегу ее доброе имя, – улыбнулся юноша, краем глаза глядя в сторону находящейся сбоку от него двери. – А ты своим поведением позоришь его.

– Ты че, больной? Да клал я с прибором на эту гребаную компанию и ее имя! – взорвался Макс, со злости пиная многострадальную урну. Удара черный пластик не выдержал, и урна разлетелась на несколько кусков.

– Ты поэтому постоянно мешаешь Андрею работать? Видимо, для тебя личный интерес сделать гадость гораздо выше интересов компании.

– При чем тут эти… интересы?!

– Из-за твоих проделок Андрей не может нормально выполнять свои обязанности. Этим ты вредишь "Гермесу". Если бы Виктор Михайлович узнал об этом, тебя бы уволили, – холодно усмехнулся Стас… а точнее – Стек.

– Но ты же не скажешь обо всем этом борову, правда? – с ноткой страха спросил Макс, только тут замечая, что Ира и Наташа судорожно прижимаются к стене и пытаются сделать ему какие-то знаки.

– Я не стукач. Но если ты еще раз попробуешь навредить… Ой! – парень испуганно сделал несколько шагов назад. – Виктор Михайлович, простите, я вас не заметил.

– Ничего страшного, Стас, – менеджер улыбнулся. И эта его улыбка не обещала ничего хорошего Максу. – Андрей, Стас, Максим – в мой кабинет. Живо! Все остальные могут быть свободны. Живо!

Через пять минут все трое стояли навытяжку перед развалившимся в кресле менеджером. А тот был в ярости… что сыграло на руку Стасу.

Максим был оштрафован на триста евро в пользу компании и еще на двести – в пользу Андрея, и уволен с уничижительной записью в трудовом файле. Теперь ему нескоро удастся устроиться на работу. Андрей получил три оплачиваемых выходных на то, чтобы привести себя в порядок, одобрительную улыбку Виктора Михайловича, и "еще один шанс стать по-настоящему хорошим сотрудником "Гермеса". А Стас был награжден премией в две сотни – "за защиту доброго имени компании", и ощущением глубокого морального удовлетворения. Кроме того, когда Макс, а чуть позже – Андрей, покинули кабинет менеджера…

– Прекрасно сработано, Стас, – усмехнулся мужчина, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

– О чем вы? – тот натурально изобразил удивление.

– О твоей провокации. Я давно заметил, что Максим тебе несимпатичен. И могу только поаплодировать тому, как тонко ты его выставил идиотом. Прекрасная провокация. Ведь ты не всерьез возмущался, когда говорил о нанесении вреда компании и так далее?

Юноша прищурился. Вопрос явно был непростой.

– Я не фанатик, Виктор Михайлович. И тем более, я не идиот. Я действительно считаю действия Максима неправильными и вредными для компании, в которой я работаю, и, соответственно, вредными для меня. Но не более.

Задав еще несколько вопросов, менеджер отпустил курьера, дав и ему выходной на завтра.

Из кабинета шефа Стас выходил совершенно довольный собой. Но вот явно поджидающий его у двери Андрей оказался для парня неожиданностью.

– Я это… боюсь, что Макс меня подкараулить хочет, – смущаясь, признался тот. – Можно, я с тобой до метро дойду?

– Э… Конечно.

– Ты извини, что я сразу не влез. Но нам ведь надо было этого придурка совсем убрать из компании, а не один разок поставить на место, – виновато улыбнулся Стас, когда они уже стояли на платформе.

– Ну да, ты прав. Но как же нам повезло, что Виктор Михайлович пришел.

Стек улыбнулся. Да, конечно, повезло. Как же.

Виктор Михайлович всегда забирал свою зарплату сразу после курьеров, первым из менеджеров, и заходил он через боковую дверь. Финансист как раз в этом промежутке между выдачей на несколько минут выходил покурить. Стек знал о появлении менеджера еще в самом начале своей импровизированной сценки.

– Да, и правда, повезло. Только, слушай, Андрей, а зачем ты вообще поддался на провокацию Макса? Ты же знаешь, что тебе нечего ему противопоставить.

– Из-за матери, – парень опустил взгляд. – Она болеет сильно в последнее время и ей постоянно деньги на лекарства нужны. Я потому и работаю на полторы ставки. Она мало получает, а последние два месяца так совсем…

"Ты – эгоистичный кретин. Этот человек работает с тобой два месяца, а ты даже не знаешь, что с ним творится. И ты еще хочешь стать эмпатом и сделать мир лучше?"

Усилием воли Стас заткнул внутренний голос – что не помешало ему целиком и полностью со всем сказанным согласиться.

– Прости, я не знал…

– А если бы и знал? Это же ничего не изменило бы. В конце концов, это мои проблемы, не твои, – пожал плечами Андрей.

В первый момент Стас едва не обиделся. А потом внезапно понял – парень совсем не хотел его обидеть, больше того – он даже не допускал мысли, что кому-то подобные слова могут показаться обидными. И правильно, в общем-то, делал – это было логично и понятно каждому. Беда любого человека – это беда только этого человека и тех, кто из-за этой беды как-либо страдает. Никого другого это не касается и не должно волновать. С чего вдруг кому-то должно быть дело до того, что Андрей ест в лучшем случае один раз в день, носит одни и те же джинсы уже третий год и даже не мечтает о собственном гравицикле, новом мобиле и прочих молодежных радостях? Это только его проблемы, и ничьи больше.

"Но это неправильно!!!"

– Андрей, ты это… правда, извини. Слушай, мне тут за всю эту историю премию дали… ну, типа за защиту компании и все такое, – пробормотал Стас, не глядя в глаза собеседнику. – И знаешь… у меня же есть деньги, немного, но есть… в общем, вот, возьми. Ты не обижайся, что я такой черствый кретин. Я и правда не знал, – он выскреб из кармана всю наличность: двести евро, полученные от Виктора Михайловича и отложенные на продукты чуть ранее триста евро, и сунул в руку Андрея.

Тот вспыхнул.

– Стас, я не знаю, когда смогу отдать…

– Не надо отдавать. Это не в долг.

Парень покраснел еще больше, в его взгляде появилась обида.

– Я не попрошайка! И я…

– Я знаю. А это – не милостыня и не подачка. Я просто могу помочь и я хочу помочь. Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь. Все, удачи! – и пока оторопевший Андрей пытался что-то сказать, Стас быстро вскочил в закрывающиеся двери поезда.

Через окно он еще секунд пятнадцать наблюдал за приятелем. Тот неверяще смотрел на деньги в своей руке и на его лице отображалась вся гамма эмоций – от недоверия и подсознательного страха, до неверия, что эти деньги и правда теперь его, что их не нужно будет отдавать, и что ему помогли. Просто так. Не "почему-то" и не с какой-то целью, а просто помогли, потому что была возможность помочь, и была необходимость в помощи.

"А помнит ли еще кто-нибудь в этом мире о том, что существует такое понятие – помощь? Что можно помочь не для того, чтобы извлечь из этого выгоду?"

II. IV.

"Он до цели доберется.

По своей пройдет стезе…"

Холодный свет августовской луны дробился на неровные квадраты, проникая сквозь покореженную металлическую решетку на окне, и неровно расцвечивал бледными пятнами скромное убранство маленькой комнаты, почти каморки. Узкая железная кровать у стены, с тощим продавленным матрасом и затертой до дыр простыней, была перекрыта кое-как зашитым покрывалом, на покосившемся комоде в углу виднелись белесые пятна облезшей краски, а под ножку небольшого стола, вся столешница которого была изрезана и разрисована похабными картинками, обитатель сих скромных хором был вынужден подложить несколько картонок – иначе колченогий ветеран качался и скрипел, каждую секунду угрожая развалиться. Самым прочным и новым предметом мебели являлся крепкий ящик, в таких развозят в маркеты товар. Сей ящик использовался в качестве стула и выглядел гораздо аккуратнее и презентабельнее, нежели прочая меблировка.

Это нищенское пристанище могло бы показаться заброшенным, если бы не две детали. Во-первых, здесь царила неестественная, какая-то операционно-стерильная чистота. Во-вторых, квадраты лунного света выявляли не только бедное убранство, но и обитателя крохотной каморки, находящейся на первом этаже старого, самого последнего на Ольгинской улице дома.

Он был болезненно худой, нескладный, высокий юноша на вид лет восемнадцати, с неровно подстриженными черными волосами до плеч, неестественно бледной кожей и резко выделяющимся на фоне тонкокостного и, пожалуй, что даже аристократичного лица длинным носом. Юноша сидел за столом, положив руки на потертую столешницу, и опустив точеный подбородок на сгиб локтя, пальцы по инерции удерживали карандаш над наполовину исписанным мелким бисерным почерком листом дешевой сероватой бумаги, чуть дальше, едва не падая на пол, лежали две раскрытых книги: "Поводок для общественного бессознательного" Аскольда Хайффера, и "Psychologie und Erziehung" Карла Густава Юнга на немецком языке. Длинные девичьи ресницы молодого человека слегка трепетали, пальцы левой руки, свободно лежащей на столе, едва заметно подрагивали.

Ясное, по-августовски звездное небо начали заволакивать клочковатые облака. Небольшая, но грозного вида тучка на миг закрыла собой луну, поток слабого света, проникающий в комнату, прервался. Юноша вздрогнул всем телом и широко распахнул глаза, оказавшиеся неожиданно не карего или темно-серого оттенка, а светло-светло голубыми, как ручеек, родившийся из чистого талого снега. Расширенные со сна зрачки казались бездонными.

За два часа, проведенных в неудобной позе, затекли все мышцы. Он выпрямился, поднялся на ноги, едва не свалив ящик и сделал шаг к окну, к той его части, что не была загорожена колченогим столом. Прижавшись лбом к стеклу, вгляделся в ночную темень – и нервно отпрянул, едва сохранив равновесие, когда с той стороны на него без предупреждения обрушился ледяными горошинами ливень.

Конечно, дождь остался по ту сторону стекла. Но юноша явственно ощутил, как тяжелые капли хлещут по коже, мгновенно проникают под одежду, обволакивая холодящими поцелуями. Он терпеть не мог дождь. Как, впрочем, и любую другую погоду…

Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой.

Постояв несколько секунд у окна, молодой человек досадливо скривился. На оплату энергии денег не было с начала мая, и тусклая лампочка над столом не загоралась уже месяца три. И если первые два из них были вполне сносными – от белых петербургских ночей тоже был прок – то, начиная с середины июля ненависть черноволосого юноши к миру росла обратно пропорционально продолжительности светового дня.

Пробормотав сдавленное ругательство, он собрал рассыпавшиеся по столу листы бумаги, аккуратно сложил их в пластиковую папку, и сунул в верхний ящик комода, вместе с Юнгом и Хайффером. Еще раз бросил тоскливый взгляд в сторону окна, словно надеясь на милость природы – но мелькнувшая в светлых глазах злость явственно продемонстрировала, что никакой надежды в мыслях юноши не было.

Чуть пошатываясь, он подошел к кровати, но не рухнул пластом, как казалось естественным, а снял покрывало, сложив его идеальным прямоугольником, разделся, так же скрупулезно складывая футболку и брюки, и только тогда лег вытянувшись во весь немалый рост, сложив руки вдоль тела, словно бы по стойке смирно.

Но темные, густые ресницы не торопились опускаться. Он уже не хотел спать, хоть и понимал, что отдых необходим – хоть частично, но сон восполнял недостаток пищи и придавал некоторую иллюзию прилива сил.

Молодой человек долго лежал, глядя в низкий, весь в потеках и трещинах, потолок, и мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же.

– Я смогу выбраться, – негромко проговорил он, обращаясь одновременно и ни к кому конкретному, и ко всему миру сразу. – Я смогу. Я в шаге от первой победы.

Он не зря год зарабатывал деньги и почти не тратил их. На оплату коморки уходили сущие гроши, а ел юноша немного, с детства привык обходиться минимумом. Зато последние три месяца можно было не думать о работе, полностью посвятив себя подготовке к экзаменам. Его результат должен быть лучшим. На факультете психологии ВИП всего три бесплатных места, а конкурс среди абитуриентов – до нескольких сотен человек. И он должен, нет, обязан оказаться в этой тройке! По-другому быть просто не могло. Слишком большие амбиции, слишком малые возможности для их реализации. Значит, надо всего лишь обзавестись большими возможностями.

Олегу Алексеевичу Черканову в минувшем июле исполнилось восемнадцать. И за все эти годы он не мог припомнить ни одного счастливого дня. Кроме, разве что, той ночи, когда наконец-то померла мать, отравлявшая существование сына на протяжении почти всей его жизни. Как и весь прочий мир, мать Олег ненавидел. Сперва за то, что та тратила все деньги на выпивку, а мальчик ходил голодный, перебиваясь тем, что находил на помойках. С двенадцати лет – за то, что она вообще его родила, на ту годовщину его рождения алкоголичка впервые заметила, что мальчик все свободное время проводит за книгами.

– Чем это ты там занимаешься, ублюдок? – хрипло поинтересовалась женщина, наклоняясь над столом и дыша перегаром на сына.

– Учусь, – коротко ответил Олег. Лишь бы отвязалась…

Она пьяно, презрительно рассмеялась.

– На кой хрен?

– Хочу поступить в универ, – зачем-то ответил он, и тут же пожалел о сказанном.

– Ты че, больной? Да кому ты там, на хрен, нужен, выродок? Не смеши. В универах люди учатся, а не такие, как ты. А ну пошел отсюда! И без бутылки не возвращайся!

Тяжелая затрещина бросила худенького мальчика на пол. Мать снова рассмеялась.

– Давай, давай, вали!

Олег вскочил, потирая ушибленное при падении плечо, и выбежал из комнатки.

Она пила, сколько он ее помнил. Наверное, при беременности – да и при зачатии – она тоже пила. Отца Олег не знал, а мать помнил только такой – грязной, вонючей, неопрятной и всегда пьяной. И он прекрасно понимал, что это именно она виновата во всех его бедах. В том, что он болел всем, чем только можно, в том, что школу видел только издалека, в том, что просыпался то и дело от постанываний и покряхтываний в углу – мать имела привычку приводить своих кавалеров домой, не стесняясь сына.

Мать была виновата во всем. Но особенной ненавистью Олег проникся к ней после инцидента с учебниками…

Воровать он научился лет в пять-шесть и делал это довольно ловко. Но грабежом занялся впервые в двенадцать с половиной лет – сорвал с плеча какого-то шестиклассника сумку с учебниками. Где-то с неделю мальчик был почти что счастлив – у него были книги, он мог учиться, а значит – у него появился шанс поступить в универ и стать человеком. Он повторял эти слова перед сном, как иные шепчут молитвы или мантры: "Я поступлю в универ, и стану человеком. Я поступлю в универ и стану человеком. Я поступлю в универ…". Но радость Олега не могла длиться долго. Вернувшись домой после очередных поисков еды, он обнаружил, что учебников и тетрадей, спрятанных под матрасом в углу, на месте нет. Не было дома и матери…

Она пришла под утро, пьяная и довольная.

– Олежек, заинька моя, – просюсюкала женщина и потянулась облобызать сына. Он отшатнулся – от матери, как и всегда, несло перегаром, немытым телом, и еще какой-то дрянью. – Мамочка так тебя любит, мамочка видит, что ты ее тоже любишь!

– О чем ты говоришь?

– Олежек, я так рада, что ты обо мне заботишься! Мне плохо днем было, болела я и нашла твои книжки припрятанные…

Дальше Олег не слушал. Незнакомая доселе пелена ярости затуманила его разум, и мальчишка бросился на мать с кулаками. Но она была выше его на полголовы и раза в два массивнее…

Следующие трое суток бедолага пролежал, не в силах даже поискать еды. На четвертый кое-как выполз на улицу, и сперва ему повезло – нашел целый хлеб, всего лишь слегка заплесневевший. До следующего дня Олег отсиживался там же, неподалеку от помойки – подбирал только что выброшенный мусор и искал съедобные объедки. Утром, наевшись и даже запася немного на вечер, он направился домой, через дворы и переулки. Но до дома дойти ему сегодня было не суждено…

– Вот ты где, паскуда! – навстречу мальчишке вышел давешний шестиклассник с двумя приятелями.

С тех пор Олег возненавидел мать еще сильнее. Он бы с удовольствием ее убил – когда она приходила пьяная и падала отсыпаться, сделать это было проще простого. Но ему самому в таком случае грозил муниципальный приют – самый страшный кошмар любого ребенка. И Олег терпел. Украденные книги читал, прячась в укромных двориках, а в холода – на чердаке или в подвале. Дома старался бывать как можно реже. В четырнадцать сумел устроиться на хорошую подработку – мыл флаеры и авто на стоянке. Платили копейки, десять евро за флаер и пять – за авто, а в день слабому и болезненному мальчику удавалось обслужить едва ли трех-четырех клиентов. Но все же это были деньги, и, что самое главное – возможность проводить дома еще меньше времени. Иногда Олегу даже удавалось переночевать в сервисе. Деньги он почти не тратил, откладывая на будущее.

А когда ему исполнилось шестнадцать, мать внезапно бросила пить. Увы, избавилась она от этой зависимости лишь для того, чтобы тут же приобрести другую. Нового бога звали нитаспан, и он требовал куда больших пожертвований, нежели спирт. Но и эффект для Олега был более приятный – уколовшись, мать падала на кровать и несколько часов предавалась наркотическим грезам, после чего еще почти на сутки засыпала. Самым главным было уйти до того, как она проснется – но это удавалось без проблем.

Ненавидя мир с каждым днем все сильнее, Олег ждал семнадцатилетия. Тогда бы его уже не отправили в приют.

День икс настал через месяц после дня рождения. Мать приползла домой избитая, на грани ломки, она почти не могла идти – но карман женщины топорщила коробочка с ампулой.

– Олежек, помоги-ка маме принять лекарство! – прикрикнула она на сына.

– Конечно, мам. Ложись, я все сделаю, – если бы алкоголь и наркотик не затмили разум женщины за многие годы их приема, она бы, возможно, почувствовала неладное. Но сейчас она способна была думать только о дозе и ни о чем другом.

Олег помог наркоманке лечь, достал из ее кармана ампулу, содержимое которой было рассчитано на два приема и шприц с иглой. Надпилил шейку стеклянного сосуда, ловко набрал прозрачную жидкость в шприц и бросил пустую ампулу возле кровати.

– Давай руку, мам.

Перехватив жгутом из какой-то тряпки плечо, он подождал минутку, не слушая поторапливающих матюгов. Поискал более-менее целую вену и со второй попытки всадил иглу. Надавил на поршень – медленно, осторожно. До упора. Положил опустевший шприц рядом.

– Спасибо, сыночек, – прошептала женщина.

– Не за что, мам. Прощай.

Когда она погрузилась в последний в своей жизни кайф, юноша вложил шприц в ее пальцы, предварительно стерев с него свои отпечатки. Едва ли кто-нибудь будет расследовать смерть наркоманки при столь ясных симптомах передозировки, но лучше предусмотреть и такой вариант.

Когда Олег на следующий день вернулся с работы, в квартире хозяйничали врачи и полицейские. Он равнодушно пожал плечами на сообщение о смерти матери – "отмучалась", ответил на расспросы полицейских, благо, расспросов было немного.

Хоронить мать он не собирался. Ее сожгли за счет города, урну поставили в общую нишу. Олег побывал там один раз и больше никогда не возвращался. Его жизнь только начиналась.

Для начала он привел в порядок свою крохотную каморку – отмыл и отчистил стены и пол, выбросил все вещи матери, купил на блошином рынке новый матрас и одеяло, купил немного одежды – и книги, книги, книги… Теперь ничто не могло помешать юноше в достижении его цели.

Следующий год он посвятил работе и учебе. Потом в мае, через два месяца после годовщины смерти матери, бросил работу, с головой уйдя в учебу. Денег было скоплено достаточно, чтобы прожить время до поступления и приобрести все необходимое для обучения на первом курсе.

Завтра – первый экзамен. Олег знал, что сдаст его, и сдаст лучше всех. Как и прочие четыре. Он поставил на учебу все, что у него было. Если он не поступит на бесплатное обучение – жизнь будет кончена. Другого шанса судьба ему не даст.

II. V.

"Ты один только друг во все времена,

Немного таких среди нас."

– Я ничего не понимаю. Если Гранд хотел показать, что для него меня не существует, и хотел дать понять, чтобы я держался подальше, то зачем ему было звонить в фирму и хвалить меня? Хотел извиниться? Мог бы просто не хамить, – Стас отложил в сторону вилку и откинулся на спинку стула.

– Ты меня в который раз удивляешь, – покачал головой Вениамин Андреевич. – И иногда не в лучшем смысле. Еще раз повтори, что он заставил тебя сделать?

– Назвать фамилию, имя, отчество и адрес.

– Вот именно! А зачем бы ему это, если для того, чтобы пожаловаться на тебя при необходимости, ему было бы достаточно просто позвонить в офис и сказать про "того курьера, который приезжал седьмого июня"?

– Вы хотите сказать, что он просто пытался таким образом узнать мой адрес?

– Ты же сам говоришь, что дом очень богатый. Следовательно, каждый сантиметр площади там просматривается видеокамерами. Я не знаю, как именно твой знакомый оказался в трущобном районе, но вряд ли его высокопоставленный отец выражал на то свою волю. И тем паче маловероятно, что он одобрил бы общение своего сына с человеком, который тоже был в Свободном городе, больше того – предводительствовал в компании, где этот сын состоял.

– То есть, Гранд затеял этот спектакль с подозрением в воровстве только для того, чтобы узнать мой адрес?

– Именно. А в фирму позвонил именно по той причине, которую ты предположил: для того, чтобы извиниться за наверняка испорченное настроение.

Стас просиял.

– Спасибо! А то я уже всякое думал…

– Не сомневаюсь. Я бы на твоем месте тоже передумал бы много всего не очень хорошего. Главное, что мы разобрались.

– Это да…

– А как у тебя на работе дела? – перевел тему Вениамин Андреевич.

Выслушав историю, инженер несколько минут молчал.

– Ты правильно поступил, Стас. Но меня немного задело, как холодно и рассудочно ты спланировал всю эту провокацию. Кроме того, тебе не кажется, что ты переусердствовал?

– Переусердствовал? Ничуть. Макс получил по заслугам, – категорично отрезал юноша.

– Ты лишил его возможности устроиться на работу. Поверь, я на собственном опыте знаю, насколько это тяжело.

– Через некоторое время устроится. Он же не думал о том, что будет с Андреем, если уволят его? Не думал. Вот пусть и получит по заслугам. На своей шкуре испытает, каково это.

– Я не спорю, что в этом случае ничего действительно страшного не случилось. Но скажи: если бы подобная ситуация сложилась бы со взрослым мужчиной, для которого увольнение практически равносильно смерти – ты бы все равно поступил так же? – Вениамин Андреевич чуть прищурился, глядя на воспитанника поверх кружки с чаем.

Стас размышлял всего несколько секунд.

– Да. Тем более да. Если он взрослый, но ведет себя, как Макс – то он еще не такое заслужил. Взрослый человек должен понимать последствия своих поступков лучше.

– Вот именно, – многозначительно проговорил инженер. – Ты считаешь себя взрослым человеком?

– Да, – не задумываясь, отозвался юноша. А какой подросток на его месте ответил бы иначе?

– Вот и подумай тогда над последствиями своего гипотетического поступка в отношении этого абстрактного человека, которого за его пакости ты – опять же, гипотетически – довел до безработицы.

– Он это заслужил, – упрямо набычился Стас. – И я не понимаю, что…

– Он – возможно. Но ты забываешь о том, что почти нет таких людей, которые полностью независимы ни от кого, ни с кем не связаны и от которых никто не зависит, – мужчина поднялся. – Пойду, впущу твоего приятеля.

Только сейчас парень расслышал тихую мелодию дверного звонка, работавшего в ночном режиме.

– Вы думаете, это Гранд?

– Может, мы не будем строить предположения и узнаем наверняка? – Вениамин Андреевич улыбнулся, и вышел в коридор.

Спустя минуту он вернулся. Из-за плеча инженера выглядывала растрепанная черноволосая голова.

– Прости, что гадостей наговорил тогда. У отца в особняке каждый уголок снимается на видео, а если бы он узнал, что я с тобой общался в трущобах… звиздец был бы, – Гранд щелкнул зажигалкой, прикуривая, и жадно затянулся. – В доме курить нельзя, засекут – батя меня убьет. Так вот, если бы он узнал, то и тебя в живых не оставил бы, и меня отправил бы в какой-нибудь закрытый интернат для трудных детей с богатыми родителями, – мальчишка содрогнулся.

– Какой интернат, Гранд? Тебе ж уже четырнадцать, а туда только малолетних берут.

– Ну как тебе сказать… вообще-то мне тринадцать еще. И четырнадцать только через полгода стукнет. Вот и приходится пока что сидеть тише мыши. Не хочу туда опять… – его снова передернуло.

– Раз не хочешь, то давай даже говорить не будем. Ты мне лучше расскажи, как ты вообще в трущобы попал, а главное – что с вами случилось после ареста, с тобой и с Админом, – Стас тоже достал сигареты: курил он теперь очень редко, но сейчас хотелось ощутить знакомый табачный привкус на языке.

– Да что там могло быть… Админа отправили в какую-то корпорацию рабом на пять лет, а меня отец сразу забрал, как только узнал. Я хоть чип из руки и выковырял, когда сбежал, но по снимку сетчатки меня сразу опознали. И оказался я снова в этой гребаной дипломатической семейке, будь она неладна… – Гранд потянулся за новой сигаретой. – Хорошо еще, батя не узнал, что я джамп принимаю, а то сразу в интернат отправил бы.

– Как ты вообще оказался в Свободном городе?

– Да говорю же, сбежал. Тошнит меня от всех этих приемов, от политической возни корпораций и прочей мерзости. Помнишь, мы в трущобах шутили так мрачно, что обычно дерьмо всплывает, а у нас почему-то наоборот, на самое дно опускается. В трущобы, то есть. Так вот, на самом деле настоящее дерьмо и вправду всплывает. На самый верх. И все это дерьмо вокруг меня так и плавает. И воняет. А батя – самый вонючий из всех – хочет, чтобы я тоже таким дерьмом стал. Дипломатом или политиком, то есть. А мне противно.

– А ты кем хотел бы стать?

– Ты смеяться будешь, – Гранд весело ухмыльнулся. – Врачом. Хирургом и исследователем.

– Тебе ж от вида крови нехорошо делается, – рассмеялся Стас. – Какой из тебя хирург?

– Если бы была реальная возможность – то я бы эту боязнь переборол бы. Честное слово. Я раньше очень высоты боялся, но хотел прыгнуть с парашютом. В результате победил страх и таки прыгнул.

– И как?

– Ногу сломал при приземлении… – нехотя ответил приятель.

Оба расхохотались.

– И все же, почему врачом?

Гранд резко погрустнел.

– У меня же мама была… она умерла чуть больше трех лет назад, мне только десять исполнилось. От восточного туберкулеза. Осталась бабушка, мама мамы. Но она тоже умерла, год назад. От старости. Я после ее смерти и сбежал. Я потому и хочу стать врачом, чтобы найти лекарство.

– От восточного туберкулеза или от старости?

– И от того, и от другого, – совершенно серьезно ответил мальчишка.

– Ты представляешь, сколько сволочей тогда смогут прожить гораздо дольше отпущенного им сейчас века?

– А я бы не стал давать сволочам это лекарство. Я бы еще изобрел препарат, вроде сыворотки правды, который проверял бы всех на уровень сволочизма. Такой типа тест. И давал бы лекарства только тем, кто тест прошел бы, – Гранд мечтательно вздохнул. – Только отец не позволит мне стать врачом. Он заставит меня идти учиться на политика. И я покончу с собой.

– Ты что такое несешь? – немного испуганный Стас отвесил приятелю подзатыльник.

– А что мне еще делать? Стек, я реально хотел бы стать врачом. Я до фига читал про это. Например, я знаю, что тот же джамп совсем не так безвреден, как про него говорят. Но мне по фигу, мне терять нечего. Потому я его принимаю. Это единственная возможность почувствовать, что я и правда чего-то могу. Я не выживу в этом дерьме. Незачем.

Стас поймал взгляд Гранда – в нем читалось какое-то совсем не мальчишеское отчаяние, и горькая решимость. Он не бахвалился, не пытался спровоцировать на уговоры не кончать с собой, не хотел привлечь к себе внимание. Этот тринадцатилетний паренек уже всерьез решил, что покончит с собой, когда станет совсем невыносимо.

– Не торопись с этим. Может, мы еще придумаем что-нибудь, – сказал Стас.

– Что придумаем? Отец не позволит…

– Я уже слышал. Трижды. Не вешай нос, Гранд. Мы и правда что-нибудь придумаем.

Они проболтали еще часа полтора, потом Гранд засобирался домой: "если заметят, что меня нет – звиздец!". Обменялись номерами мобилов, Стас посадил друга на такси и сам пошел спать.

Но сон не шел. Юноша лежал, глядя в потолок, и думал. Он твердо решил, что изменит этот мир, чего бы это ему не стоило. Но знать бы, с чего начать? "Начни с мелочей", – сказал ему Вениамин Андреевич в тот памятный вечер, когда бывший бандит окончательно принял решение. "Помогай тем, кому можешь помочь. Заставляй задуматься. Подталкивай в правильную сторону". Но что толку с таких мелочей? Ну, помог он сегодня Андрею. Что это изменило? Да ничего! Ничего не меняется! Завтра будет то же самое, что сегодня, вчера, и всегда! Все то же равнодушие, все та же боль, все тот же кошмар, который принято считать нормой. Все то же сведение жизни к зарабатыванию денег и удовольствиям – для одних простым, вроде пожрать-поспать всласть, для других – более изысканным и изощренным. Ничто не изменится.

"Разве? Вспомни, что ты сегодня говорил Андрею: "Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь". Он поможет кому-то, а этот кто-то – еще кому-то, и так далее! Хороших, добрых людей много. Многим из них надо просто дать толчок. Напомнить, что существуют такие понятия, как взаимопомощь, дружба, любовь! Это тебе кажется, что ничего не изменилось. Спроси Андрея, осталось ли все по-прежнему для него? И ты можешь это сделать. Напомнить, дать толчок. Объединить их, в конце концов! Да, один человек может мало, очень мало. А сколько могут… да хотя бы сто человек, если объединят усилия?"

"Дать толчок? Да, это несложно. Но все эти крохотные добрые дела моментально теряются на фоне постоянного зла, страха и боли вокруг. Нищета, наркомания, жестокость, воспевание подлости – это постоянно вокруг, это проникает в сердца и разумы. Что могу сделать я?"

"Объединить тех, кто готов пытаться что-то изменить. Найти таких же, как ты. Повести их. Послужить скрепляющим раствором".

"Да кто за мной пойдет? С какой стати им вообще за мной идти? Я – никто! Бедный курьер, без пяти минут студент, и все! У меня нет ни силы, ни власти, ни денег, у меня вообще ничего нет!"

"Ничего, кроме отчаянного желания изменить мир. Ничего, кроме решимости идти до конца. Это все – ничто?"

"Нет, конечно, но…"

"Перестань лгать самому себе. И определись, наконец – либо ты действительно делаешь выбор и следуешь ему, либо можешь дальше думать о том, какой плохой мир и как страшно жить, и продолжать погрязать в рефлексиях. От того, что тебе плохо, страшно, больно и так далее – лучше не станет никому. Хотя если ты боишься даже попытаться – то лучше забудь обо всем понятом из книги, обо всех твоих мечтах и о прекрасных звездах далекой хвостатой галактики – черта с два они тебе посветят, если ты сдашься, не успев даже начать".

"А может, они все же прилетят? Зажгут небо и позовут с собой тех, кому…"

"Тебя – не позовут. Неспособные ни на что трусы им не нужны. Только те, кто боролся за свою мечту, только те, кто не сдавался перед трудностями, только те, кто сохранил себя – их звали, их забирали к себе. Но не трусов и предателей. Таким среди звезд не место".

"Я не предатель!"

"Это только пока. Но ты стоишь ровно в одном шаге от самого страшного предательства – от предательства собственной души. Откажись от борьбы. Сочти себя ничтожеством, ни на что не способным – и станешь им, предай свою душу – и будешь жить спокойно, забыв о звездах и тех, кто уносит к ним. Выбор твой".

Очень тихо, чтобы не потревожить Вениамина Андреевича, Стас поднялся с кровати и подошел к окну. Осторожно отвел в сторону штору, посмотрел на улицу.

Внизу величаво несла свои воды Нева. А в темной глади отражалось множество крохотных огоньков. Стас перевел взгляд на небо…

Мириады ярких, живых звезд горели в бархатной синеве небес. И юноше казалось, что каждая заглядывает ему в душу и смотрит испытующе: что ты выберешь? Отречешься? Или…

И чем дольше он не отводил взгляда, тем сильнее становилось ощущение, что все эти звезды – вовсе не гигантские газовые шары, а теплые, живые огоньки, тысячи тысяч сердец Вселенной – и все они окружают его, согревают своим теплом и искренней, чистой любовью. Они звали, звали за собой, но не скрывали – путь долгий, путь трудный, через боль и страх, через "не могу", через самые страшные испытания, какие только возможно себе представить. Но только так и можно прийти к звездам – стать достойным их. Они не берут к себе кого попало. Они зовут только тех, кто прошел долгий путь и показал, что заслуживает звезд.

Теплые звезды кружились вокруг в завораживающем своей красотой и искренностью танце под музыку Серебряного ветра, вовлекали в эту невероятную пляску самого Стаса, проникали в самую его суть и сливались с ним воедино. Он словно бы ощущал биение мириадов сердец в унисон с его собственным и всем своим существом впитывал живое дыхание Вселенной. Она заглядывала ему в глаза, и безмолвно спрашивала: кто ты? Кто ты, живой человек, зачем ты? Неужели лишь для того, чтобы есть, пить, спать и воспроизводить потомство, которое сможет только повторить твой путь? Или ты и сам – живая и пылающая звезда, еще одно горячее сердце Мироздания?

– Я не звезда, – тихо сказал Стас. – Но я стану звездой! И я буду биться в унисон с этим животворным дыханием Вселенной!

И эти слова не прозвучали пафосным, бессмысленным бредом. Просто потому, что он и вправду принял решение. Лучше прожить коротко и ярко, по-настоящему, с целью и ради цели, чем медленно истлеть, обманывая себя бессилием.

– Я стану звездой! – разнесся по всему Мирозданию отчаянный мальчишеский крик.

И Мироздание его услышало.

II. VI.

"Мы не знаем, кто мы – дети красной звезды?

Дети черной звезды, или новых могил?"

Двенадцать ударов маятника возвестили о начале нового цикла. Но сегодня Коста не стал выполнять свой ритуал полностью. Донесения и новости остались без внимания, да и медитацией он пренебрег – лишь в тысячный раз воскресил в памяти каждое лицо, не позволяя себе даже на секунду забыть о своем преступлении.

В пятнадцать минут первого крылатый взмыл в небо. Сегодняшняя встреча отличалась крайней важностью и непредсказуемостью, и на место следовало прибыть заранее.

В полукилометре от цели он снизился до самых верхушек деревьев и почти сразу приземлился, присмотрев удобную поляну. Уже пешком дошел до берега озера, огляделся – все чисто. Нашел затененное место, удобно устроился меж переплетающихся корней огромной сосны, закрыл глаза. Сейчас основным органом чувств являлось не зрение и даже не слух.

Деревья едва различимо волновались. Вчувствовавшись, он услышал их чуть встревоженный шепот – здесь был чужак. Коста был одним из очень немногих жителей Терры, кто мог насладиться тишиной природы в полной мере – его присутствие не тревожило ее покой, к нему приходили животные и прилетали птицы, а деревья никогда и никому не выдавали его присутствия. Вторжение же любого другого человека вызывало настороженность. Звери разбегались, птицы прятались в высоких ветках – они помнили, что сотворил человек с этим миром, и не доверяли ему. Когда-то они не доверяли Косте – чувствовали его чудовищную природу, видели кровь на его руках. Но – прошло время. Не забыли, нет, но простили. Его все простили. Кроме него самого.

"Чужак пришел один, и чужак не использовал никакой энергии, – сообщили крылатому жители леса. – Чужак приехал на грохочущей вонючей повозке, но оставил ее у шоссе и пошел к озеру пешком, – каркнул на ухо ворон. – Останься со мной пока что, – попросил Коста, и ворон согласно наклонил голову".

Июльская полночь, богатая на звезды и ароматы трав, окутывала его со всех сторон. Он любил находиться на природе, особенно ночью и в одиночестве – но не сегодня. Сегодня живой мир вокруг отчего-то ощущался враждебным. Он не пытался атаковать, но готов был в любой момент ударить в ответ. Сегодня лес его не любил. И не только по своей воле.

Оставив флаер у шоссе, к озеру он пошел пешком и уже успел пожалеть об этом. Сегодня – не стоило. Пятикилометровая прогулка не подняла настроения и не прибавила душевных сил, только наоборот – измотала немолодое уже тело и вселила в разум потаенный, сокрытый страх, готовый пробудиться в любой миг и охватить сознание, подчиняя его слепой панике.

Почти идеальной формы овальное лесное зеркало раскинуло перед ним свои темные воды. В иной раз он обязательно погрузился бы в эту теплую негу, пахнущую травами и торфом, нырнул бы в самую глубь и прошелся бы по прохладному коричневому песку, но не сегодня.

Сегодня лес не принимал его. Лес уже принял кого-то другого.

Остановившись у самой воды, он взглянул на часы. Ровно два. Он всегда отличался редкостной пунктуальностью. Как и тот, с кем было назначено рандеву в столь странный час и в столь странном месте.

– Ты здесь. Я знаю это, и ты знаешь, что я знаю. К чему прятаться?

Голос приглушал высокий воротник легкого летнего плаща, скрывающий лицо до самых глаз, голову и лоб прятал капюшон. Было жарко, но важнее было скрыть свою личность.

– Я знаю, кто ты. Но ты этого не знал, – с холодной усмешкой отозвался собеседник, выступая из тени.

Стальные крылья распущены за спиной на манер плаща. Как и всегда, обнажен по пояс, волосы рассыпались по спине и груди.

"Кромки перьев – острее бритвы. Как он не обрезает себе волосы?"

– Знаешь ли? – в голосе не звучит должной уверенности. Теперь – знает.

– Мне назвать имя?

– Не стоит, – с тенью досады проговорил прибывший, откидывая капюшон и расстегивая воротник плаща. Тонкая легкая ткань соскользнула на траву. Жарко. – Кто начнет?

– Не я был инициатором встречи.

– Ты назначил время и место. Ты вышел на меня. Ты связался со мной через…

– Лишь после того, как ты безуспешно пытался выйти на меня. Говори, – голос крылатого почти что безэмоционален, но в нем можно уловить нотки скуки. Это становится опасно.

– Хорошо. Я – член Братства Повелителей.

– Мне это известно.

– Я знаю. Так вот, я – член Братства Повелителей. И я пришел к тебе для того, чтобы уничтожить Братство.

– Зачем тебе это нужно?

– Братство опасно. Братству нужен мир, и желательно – весь. Даже нет, не "желательно" – обязательно. На меньшее они не согласятся. Но почему-то никому из них не приходит в голову задать себе такой простой вопрос: а нужны ли они – Миру? Изначально Братство создавалось с целью поиска новых знаний. Потом еще основатель его решил возложить на Повелителей контролирующую функцию – мир нуждался в присмотре. Но братья не справились, и доказательство тому – катастрофа две тысячи двадцатого года. Извержения вулканов, землетрясения, наводнения, смерчи, чудовищные и необъяснимые перепады температур – мир желал исторгнуть болезнь под названием "люди". Но люди выжили. И не выполнившее свою задачу Братство – тоже. Но Повелители еще могли вернуть себе право на существование, если бы направили свои силы в нужное русло, однако они предпочли борьбу за власть. Позже им было дано второе предупреждение, когда некто неизвестный уничтожил тех, кто был в особенности опасен для мира. Отчего ты оставил в живых Вацлава Пражски? – он неожиданно оборвал свой монолог вопросом.

– Пражски должен был удержать Братство от распада. Мир еще нуждался в нем, – был короткий ответ.

– Допустим. Но почему ты сейчас позволяешь Братству существовать?

– По той же причине. Мир шаток и неустойчив. Достаточно одного потрясения, чтобы все то, что удалось спасти после катастрофы, вновь обрушилось в бездну – уже безвозвратно.

– Ты считаешь, Братство может и далее выполнять функцию страховки? Или, может, даже функцию контроля?

– Нет. Но предложи мне альтернативу.

– Ты.

– Нет. Я не возьму это на себя. Я убийца, палач, каратель. Не спаситель и не строитель светлого будущего, – Коста покачал головой. – Ты знаешь, кто я, Теодор. И я не понимаю, почему ты предлагаешь мне то, от чего отказался сам.

– Мы оба по горло в крови, – согласно кивнул основатель Братства. – И еще неизвестно, на ком крови больше.

– На тебе, – это было не обвинением, а всего лишь констатацией факта. – Ты участвовал в войне, и под твоим командованием…

– Я помню, – поморщился Теодор. – Пожалуй, ты прав. И все же, вернемся к Братству. Я не знаю, каковы их цели в ближайшем будущем, но уверен в том, что они уже бесполезны и даже вредны для этого мира. И только нам с тобой теперь решать их судьбу.

– Кейтаро-дону, – произнес Коста.

– Что?

– Ты забыл упомянуть Кейтаро-дону.

– Когда ты его видел в последний раз? – сорвавшаяся с губ усмешка отдавала горечью. – А я его видел еще раньше. Решать нам с тобой, Коста. И решать сейчас.

– Кто мы такие, чтобы решать судьбу мира? – произнес крылатый. Произнес так, что было ясно – он знает ответ, знает этот своеобразный ритуал.

– Мы? Мы дети этого мира. Или дети этого ада, называй как хочешь. И кроме нас, решать некому.

– Альтернативы Братству у тебя нет. У меня тоже. Поговорим об этом, когда она появится, – крылатый развернулся и расправил крылья, готовясь взлететь.

– Остановись, – холодно произнес Теодор. И Коста почему-то послушался.

– Братство не выполняет своей миссии в полной мере. Я это знаю. Но лучше так, чем ничего.

– Смотри в оба, Коста. Иначе мы оба пожалеем, что Терра уцелела в двадцатом году.

– Я смотрю. И не вижу никого и ничего, способного заменить Братство.

– Мы можем создать Братство заново.

– Тебе мало одной ошибки? Уверен, что не допустишь ее заново? Нельзя собирать плоды с дерева, если оно уже дало однажды отравленную пищу, Теодор. И ты это знаешь.

– Если нет уверенности в том, что плоды смертоносны, лучше рискнуть вкусить их, чем умереть от голода, – насмешливо отозвался немец.

– Лучше – найти здоровое дерево. Хватит. Если я пожелаю поговорить метафорами, я отыщу Кейтаро-дону.

– Ты же сам понимаешь, что мы не найдем его до тех пор, пока он сам того не пожелает.

– Разговор теряет всякий смысл. Дай мне того, кто заменит Братство – и я помогу тебе уничтожить выродившееся потомство. Или же не мешай.

– Хорошо. Мы встретимся здесь же, через три месяца. И я назову тебе имя, – Теодор развернулся и пошел прочь от озера.

Коста долго смотрел ему вслед, чувствуя странное облегчение. Они родились в разные годы и в разных странах, но их связывали две вещи: оба были по горло в крови, и обоих прокляли искупать это. Но в отличие от немца, крылатый свое проклятие благословлял.

Он долго смотрел вслед собеседнику, даже когда тот скрылся из виду. Лишь после того, как птицы сообщили, что Теодор покинул пределы леса, Коста позволил себе сделать шаг назад и погрузиться в теплую купель озера.

II. VII.

"Здесь есть все, только нет души,

Вместо росы белый жемчуг дрожит."

Лето в две тысячи семидесятом году выдалось удивительно разнообразным: сперва жаркий, душный июнь, с которым ничего не могли поделать даже специалисты из "Overtown" – установки климат-контроля могли лишь немного корректировать погодные условия, но не менять их полностью. После изнуряющего пекла трех недель июня, последние его дни радовали восьмидневными проливными дождями – контрольщики делали все возможное, но тяжелые тучи никак не желали расступаться, да и просто отогнать их не представлялось возможным. Куда отгонять, если тучи повсюду? От самого Петербурга до Выборга и Приозерска, да и в другую сторону, до Луги – сплошь серо-свинцовое, тяжелое небо и затяжные дожди, то и дело переходящие в неуемные ливни.

К четвертому июля погода сменила гнев на милость. Весь второй месяц лета температура уверенно держалась в пределах двадцати двух – двадцати восьми градусов днем и опускалась до семнадцати-восемнадцати ночью. Изредка на Петербург обрушивались стены ливня, но ненадолго. Сегодня же, в ночь с тридцать первого июля на первое августа, дождь зарядил с двух часов ночи и заканчиваться явно не собирался.

Учебник выскользнул из пальцев и взмахнув страницами рухнул на пол. Стас проводил его тоскливым взглядом – вставать не хотелось.

– Ну и черт с ним, – сказал он себе. – Я и так подготовился идеально.

Натянув плед на плечи, юноша прижался лбом к холодному, мокрому с обратной стороны стеклу. Вставать завтра надо было в девять утра, и, казалось, ему стоило бы выспаться перед первым экзаменом – но не тут-то было. Провалявшись в постели часа два, будущий студент осознал всю бесплодность подобного времяпрепровождения и отправился в который раз перечитывать методичку для поступающих. Вениамин Андреевич уже спал, и Стас, не желая будить приемного отца – стол стоял в изголовье кровати инженера – забрался с ногами на широкий подоконник, прилепил к стеклу переносную лампу, задернул шторы, чтобы свет не проникал в комнату, и принялся штудировать "Основы психологии".

Свою будущую профессию бывший бандит выбирал долго, немало поспорив по этому поводу с Вениамином Андреевичем. Тот считал, что выбранная специальность должна отвечать трем критериям: прокормить своего обладателя, не вызывать негативных чувств, как всяческая юридическая муть, и обязательно быть технической – тогда работу найти можно будет всегда. А вот Стас придерживался несколько иного мнения. Во-первых, он не любил точные науки. Во-вторых, не хотел учиться ради работы – у него была цель глобальнее, чем прокормить себя и свою семью, каковой он обзаводиться не собирался. А в третьих… в третьих, выбранная специальность должна была помочь ему изменять мир. В какой-то момент юноша даже подумал, что был бы готов поменяться местами с Грандом – политическая карьера открывала грандиозные перспективы. Но таковой возможности не было, а закончить юрфак и всю жизнь пытаться подняться выше, чем чиновник средней руки, Стас не хотел. Он перебрал, наверное, все возможные профессии, пока не решил отталкиваться не от работы, которую сможет получить благодаря диплому, а от реальных знаний, полученных в университете. И тогда выбор оказался удивительно прост.

Для того, чтобы менять мир, надо изменить общественное сознание. А для этого необходимо понимать это сознание, знать, о чем думают люди, чем они живут. Помечтав о телепатии, Стас вздохнул – и отнес документы на факультет психологии в ВИП.

Теперь дело было за малым – поступить на бюджетное отделение. Пять экзаменов, из них три – обязательные для любого факультета: обществознание, иностранные языки (английский, немецкий), и тестирование знания точных наук, и два – профильные, теория общей психологии и личный доклад на свободную тему. Обществознания и языков Стас не боялся, к точным наукам тщательно подготовился, равно как и к общей психологии, а для доклада выбрал максимально свежую, "не повторную" тему – психологическая помощь, как избавление от наркозависимости. Благо, этот самый доклад можно было писать, основываясь на личном опыте.

Теплый плед уютно грел плечи. Погасив лампу, Стас притянул колени к груди, обхватив их руками. Ассоциативная цепочка: "экзамены – тема доклада – собственный опыт" неминуемо вызывала воспоминания об одном из самых жутких и в то же время теперь, когда все осталось позади, одном из самых сладких воспоминаний. Сладких потому, что это осталось в прошлом…

– Добрый вечер, – Стас поднял глаза от книги.

Вениамин Андреевич замер в дверях.

"Все же остался… Но хватит ли ему сил?"

– Добрый вечер, Стас, – инженер улыбнулся. – Поставь, пожалуйста, чайник. Почаевничаем, и поговорим, как же нам с тобой жить.

Чаевничание вместе с разговорами растянулось до четырех часов утра. Ветровский выдвинул ряд условий, которые юноша должен был выполнять, и если обязательное поступление в университет и какая-либо работа по выбору до начала вступительных экзаменов были приняты легко, то когда речь зашла о джампе…

Стас выкручивался, как только мог. Просил отсрочки, предлагал вариант с постепенным увеличением промежутка между приемами, уменьшением доз и так далее. Он настаивал, умолял, кричал, даже едва не плакал, но Вениамин Андреевич был неумолим. В конце концов инженер достал бумажник, вынул из него купюру номиналом сто евро и положил на стол.

– Возьми и уходи. Если тебе дороже наркотик – это твой выбор. Я не стану тебя принуждать, но и иметь с тобой что-либо общее не желаю.

– Что, если я принимаю джамп, так я уже и не человек и меня можно просто так выкинуть на помойку? – ощерился Стек. Он ожидал почти что любой реакции – оправданий, грубости, обвинений, но только того, что последовало дальше.

Вениамин Андреевич устало потер переносицу двумя пальцами, и взглянул за скалящегося волчонка.

– Не совсем так. Если ты принимаешь наркотики и не собираешься от них отказаться – то да, ты не человек. Ты раб наркотика, раб человека, поставляющего тебе наркотик, раб обстоятельств и еще очень, очень многого. Если ты принимаешь наркотик, ты никто и ничто.

– Вы сами говорили, что наркомания – это болезнь! – вскрикнул Стек. Его доводило до бешенства спокойствие Ветровского, сочувствие и даже жалость в глазах.

– Безусловно.

– И что же, я не человек потому, что болен? – только выпалив фразу, он понял, что сам загнал себя в ловушку.

Инженер устало, грустно улыбнулся.

– Ну вот видишь, ты же сам все сказал. Ты болен, и ты это понимаешь. Но тебе нравится твоя болезнь, и ты не хочешь от нее лечиться. Ты не хочешь получать образование, иметь семью, друзей – ты хочешь только продолжения своей болезни. Это твой выбор, на который ты имеешь право. Я не буду осуждать тебя, но знай – мне тебя жаль. Да-да, Стас, ты вызываешь жалость, как и любой наркоман. И не надо оскорбленно метать молнии глазами. Если ты хотя бы раз осмелишься быть с собой искренним, то поймешь, что я прав.

– Не надо! Меня! Жалеть! – прошипел юноша, испепеляя взглядом собеседника.

– Почему? Ты молод, красив, наверняка талантлив. Но вместо того, чтобы жить, ты предпочитаешь прятаться в ложных видениях. Вместо того, чтобы добиваться всего того, чего ты можешь добиться, ты губишь себя. Ты выбираешь вместо жизни – гниение заживо. Как же тебя не пожалеть?

– Мне больше нравится слово "посочувствовать", – в последний раз попытался огрызнуться Стек, но и этот его выпад пропал втуне.

– Я тебе не сочувствую, – холодно проговорил Вениамин Андреевич. – Я тебя жалею. Ты достоин только жалости, но никак не сочувствия. Вслушайся в это слово: со-чувствовать. Чувствовать вместе, испытывать те же чувства, сопереживать им. Но я не хочу испытывать и переживать чувства наркомана. Наркомана я могу только пожалеть, ибо наркоман жалок, следовательно – вызывает жалость. Раб наркотика, раб всего. Никчемность. Не способный ни на что, причем по своему собственному выбору. Никто.

Мягкость, с которой он вел весь разговор, испарилась без следа. Голос инженера звучал жестко, холодно, больно раня каждым словом. Стас в полной мере ощущал всю эту презрительную жалость – так можно пожалеть убогого, просящего милостыню на церковной паперти.

– Но я не…

– Не что? Не раб? Раб, самый что ни на есть настоящий. Ты гораздо больше раб, чем те несчастные, кто вынужден работать на корпорации за одно только лишь пропитание, потому что их к тому вынудили обстоятельства, зачастую от них не зависящие, а ты свое рабство выбрал сам, добровольно и осознанно.

Больше возразить было нечего. Стек ушел в глубины сознания, Стас опустил голову. А Вениамин Андреевич продолжал:

– Я в последний раз предлагаю тебе выбор. Либо с этой самой секунды ты раз и навсегда отказываешься от наркотиков – тогда ты можешь остаться жить здесь. Я помогу тебе с работой, оплачу обучение, если не сможешь поступить на бесплатное. Либо же ты забираешь эти деньги, – он кивнул на сиротливую купюру, лежащую на столе. – Забираешь и уходишь. Навсегда. Выбирай.

Повисла пауза. Юноша нервно ломал пальцы. С одной стороны, он не хотел возвращаться в трущобы, к голодному и полному опасностей выживанию. Да и обижать доброго человека, готового сделать для него так много, он не хотел. С другой стороны… с другой стороны был только джамп. Легкий, ерундовый наркотик, не особо-то опасный для здоровья, да и вообще одно баловство! Неужели так уж обязательно от него отказываться? Да чем он может навредить, в самом деле! Это почти что как сигареты – ну да, для здоровья не полезно, но ведь ничего страшного!

Он побледнел.

"Я оправдываюсь перед собой. Джамп – наркотик, и наркотик опасный. Если у меня нет дозы, я способен почти на все, чтобы ее достать. Любой, кто дает мне наркотик, может получить власть надо мной, сделать меня своим рабом. Я и в самом деле жалок".

Холодные, трезвые, и смертельно болезненные мысли промчались с бешеной скоростью, оставив за собой лишь пустоту.

Стас медленно поднялся на ноги.

– Я должен дать ответ сейчас? – безэмоциональным и каким-то бесцветный голосом спросил он.

– Не обязательно, – инженер пожал плечами. – Но если с этого момента ты примешь наркотик еще хотя бы один раз – я буду считать это ответом.

– Хорошо, – он поплелся к двери. Медленно зашнуровал ботинки, натянул свитер и куртку. Оглянулся на Вениамина Андреевича.

Тот стоял рядом, внимательно изучая юношу.

– Заходи, когда определишься с выбором.

Холодный ветер бросал в лицо пригоршни мелкого, колкого снега. На набережной Невы это было почти нестерпимо, на Ланском шоссе стало проще, а когда Стас зашел в Удельный Парк, злые поцелуи снежинок стали почти неощутимы.

Он бродил по заснеженным аллеям до самого рассвета. Снегопад стих, небо над головой очистилось, яркая синева бледнела с каждой минутой. Когда горизонт на востоке окрасился в золотисто-алый, юноша покинул парк.

Через час он уже был в Свободном городе. Снег и солнце преобразили даже трущобы, обрядив их в белый-белый атлас с синими и розовыми всполохами. Зимнее покрывало окутало развалины и покосившиеся дома, скрыло покореженный асфальт и ржавого цвета крышки старых канализационных люков. Некрасивым осталось только одно – жители. Люди, населявшие Свободный город, остались такими же и снаружи, и изнутри.

"Им не от чего и некуда меняться, – подумал Стас. – Они такие навсегда. Воры, убийцы, насильники, грабители… и почти что все алкоголики, и через одного – наркоманы. Это мое будущее. Я сдохну от передозировки нитаспана в сточной канаве или меня зарежут в пьяной драке, или возьмет полиция – и я загнусь в камере от ломки. Я конченый человек. У меня нет будущего. Мне пятнадцать лет".

Стасу стало страшно. Так страшно, что он бросился прочь, не разбирая дороги. Он бежал со всех ног, едва не угодил под гравицикл, несколько раз поскальзывался и падал, но продолжал бежать прочь из этого мертвого города, прочь от гниющих заживо, прочь от своей скорой смерти. Он бежал, пока силы не оставили его полностью, и он не рухнул в свежий, чистый, холодный снег.

Едва вновь приобретя возможность дышать более-менее ровно, юноша поднял голову и огляделся. Поняв, где находится – присвистнул: это же надо было случайно выбраться из трущоб и мало того, что не заметить этого, так еще и не привлечь внимания полицейских!

В паре сотен метров от сугроба, в который он свалился, возвышался дом Ниндзи. Не задумываясь, зачем он это делает, Стас направился к нему. Нашел нужный подъезд, выбрал удобную скамейку, смел с нее снег, сел. Закурил, приготовившись к долгому ожиданию.

Она появилась только когда начало темнеть. К тому моменту Стас отморозил себе все, что только можно было отморозить, и всерьез задумался о благоразумности своей затеи. И когда изящная фигурка в коротенькой шубке появилась, наконец, у парадной, он даже не стал подходить. Издали понаблюдал, как девушка прощается с двумя приятельницами, как они весело смеются над какой-то шуткой, как задорно блестят глаза Нины – и вспомнил, какой она была. Худенькая, с потухшим взором, почти не умеющая смеяться и только улыбающаяся грустно каким-то своим мыслям.

Переночевать он решил на старом чердаке. Вряд ли новая облава может произойти так скоро, да и повода вызывать полицию у жителей подъезда не должно было быть.

В своих расчетах Стек не ошибся. На чердаке было темно, но тепло. Старые одеяла, сваленные в углу, так и не убрали, и он устроился почти с комфортом. Достал из рюкзака книгу, купленный по дороге недорогой фонарик и погрузился в чтение.

Где-то через час буквы начали прыгать и смазываться, строчки расплываться, а когда юноша понял, что он в упор не помнит, что было написано на предыдущей странице, он выключил фонарь, сунул книгу под матрас, натянул одеяло на голову и почти мгновенно уснул.

Утро оказалось кошмарным. От неудобства позы затекли все мышцы, голова болела словно бы с похмелья, страшно хотелось есть и курить… и только последнее было поправимо. Глубоко затягиваясь, Стас выкурил три сигареты подряд. Никотин заглушил чувство голода, зато проснулась другая жажда…

Четыре. Четыре дозы. Четыре восхитительных, ни с чем не сравнимых долгих мгновения счастья. Четыре прыжка в мир, где все желания становятся реальностью, где страхи и опасности отступают, где есть только то, чего хочешь ты сам. Полминуты – и можно перенестись в эту страну грез, где есть все, абсолютно все…

…кроме реальности.

И все это – в кармане джинсов. В небольшом внутреннем кармашке, который так сложно обнаружить, если не знать, что именно искать.

Закусив губу, Стас посмотрел на подготовленную дорожку. Если не начиналась ломка, перед тем, как принять джамп он всегда загадывал, чего хочет больше всего на свете. Сейчас такая возможность была.

Если бы кто-нибудь увидел эту картину, он был бы поражен. На корточках у отопительной пластины сидел молодой паренек и внимательно смотрел на готовый к употреблению джамп. На несколько секунд он закрыл глаза, губы неслышно что-то прошептали – и юноша резко вскочил на ноги, отшвырнув от себя плотную картонку с заманчивым сиреневым порошком. Несколько секунд он смотрел на пропавший наркотик, потом его губы медленно, словно бы через силу, разъехались в кривой улыбке. Он встал, на негнущихся ногах подошел к вороху одеял и рухнул ничком.

Со дня ухода Стаса прошло три дня. И если первые два Вениамин Андреевич каждую секунду ждал появления мальчишки, каждый миг верил, что вот сейчас он вернется, то к началу третьего дня его уверенность была поколеблена. Утром он вышел из дома на полчаса раньше, чем было нужно, и дважды обошел все окрестные дворы, но безрезультатно. На работу инженер отправился с тяжелым сердцем.

"Наверное, не стоило его отпускать. Можно было найти и другой способ! Он же сам в глубине души хотел избавиться от зависимости! Я не должен был прогонять его…"

В таких нерадостных мыслях прошел весь день.

Домой Вениамин Андреевич возвращался поздно. Он устал за день, и от метро шел медленно, опустив голову и глядя только под ноги. Лишь подходя к парадной, он поднял взгляд – и сразу же заметил сидящую на корточках знакомую фигуру.

При виде Ветровского Стас поднял голову. Подождал, пока инженер подойдет, посмотрел на него снизу вверх – взгляд юноши был спокоен и тверд. Потом поднялся на ноги, сунул руку в карман.

– Я выбрал.

На раскрытой ладони лежал свернутый пакетик из фольги. Стас развернул его – внутри предсказуемо оказался светло-сиреневый порошок.

Стек поймал взгляд Вениамина Андреевича и перевернул ладонь. Легкий порошок, подхваченный слабым ветерком, разлетелся тончайшей пылью по истоптанному сапогами снегу.

Ни один наркоман не сможет добровольно выкинуть свой наркотик и улыбнуться этому. В этом Вениамин Андреевич был уверен.

– Я думал, не смогу. А потом…

– Что – потом?

– Перед тем, как принять джамп, я всегда представлял, чего хочу больше всего. И, как правило, видел именно это. А тогда… я увидел свою жизнь без зависимости. Это было страшно… Я представил, как буду принимать джамп для того, чтобы поверить, что я могу жить и без него. А потом приходить в себя, ненавидеть себя и весь мир, добывать очередную дозу – чтобы еще раз на мгновение поверить, что я могу без этого жить. Замкнутый круг. Мне стало страшно, – Стас на миг прервался, сделал большой глоток чая. – Я не хочу так. Мне пятнадцать лет, а я уже думал, что моя жизнь кончена и у меня нет будущего. Но ведь это не так?

– Конечно, не так. Пока ты готов оставаться собой – жизнь не кончена.

II. VIII.

"Но ты сдаваться не привык!"

По серому асфальту Институтского проспекта, по аллеям парка, по широким мощеным дорожкам, к дверям Высшего Института Петербурга, стекались зонтики. Проливной дождь, зарядивший с середины ночи и, вопреки усилиям "Overtown", так и не прекратившийся, застал врасплох жителей города, успевших привыкнуть к погодным щедростям июля. Однако погода имела свое мнение на сей счет. Хорошенького понемножку, шутил ливень, нещадно поливая город.

Стас чувствовал себя вполне комфортно под широким, "семейным" зонтиком. Белая рубашка без галстука, две верхние пуговицы расстегнуты, черные брюки и жилетка – достаточно официально, но "без претензии", да и по погоде – из-за дождя температура воздуха держалась невысокая. Отросшие светлые волосы аккуратно зачесаны на косой пробор, в глазах – уверенность в себе без самоуверенности. Тонкая кожаная папка подмышкой дополняла образ. Юноша то и дело ловил на себе заинтересованные взгляды девушек.

Все не заладилось с раннего утра. Сперва Олег едва не проспал, вскочив за двадцать минут до выхода. Потом оказалось, что на единственной рубашке измята спина – пришлось напяливать пиджак. Попытка завязать галстук окончилась тем, что сей предмет туалета стал похож на изрядно пожеванную змею – ругаясь на чем свет стоит, молодой человек достал "запасной вариант", галстук на резинке.

Из дома он в результате вышел на пятнадцать минут позже, чем должен был. Пришлось тратить пятнадцать евро на флаер-такси, что пробило некоторую брешь в сегодняшнем меню будущего студента. В дополнение ко всему, вылезая из флаера, Олег оступился и намочил ботинок в луже, а потом здорово промок, пока бежал до корпуса, где проходил экзамен по обществознанию.

Кое-как пригладив растрепавшиеся волосы перед высоким ростовым зеркалом в фойе, он прошел в аудиторию, успев буквально за минуту до выступления ректора ВИПа, Витценко Павла Георгиевича.

Вступительную речь Олег слушал вполуха – все равно Витценко не сказал ничего того, чего сам Олег не знал. Но когда ректор заговорил о нововведениях этого года…

– В связи с новым законодательным проектом "Об образовании", руководством института принято решение пересмотреть распределение бесплатных мест по факультетам. Так, на юридических факультетах количество бесплатных мест увеличивается до десяти, на менеджменте и управлении – до восьми, на экономическом – до семи…

В аудитории то и дело раздавались вздохи облегчения. Олег же весь напрягся – шансы на то, что психфаку добавят бесплатных мест, были исчезающее малы.

– Медицинские факультеты, кроме психологического – три места. Педагогические факультеты – два бесплатных места…

Юноша кусал губы, не отрывая взгляда от Витценко.

– Психологический факультет – одно бесплатное место.

"Это не страшно. Я буду первым. Я буду лучшим. Обязательно".

– Теперь же я попрошу всех абитуриентов пройти в расположенные напротив аудитории для экзаменовки ваших познаний в области обществознания, – кривовато сформулировал ректор.

Толпа будущих студентов переговариваясь двинулась через коридор к аудиториям. Стас чуть приотстал, нервно сжимая кулаки.

"Одно место. Только одно. Либо я лучший – либо я никто. Я должен оказаться лучшим. Слишком дорогое здесь обучение, слишком…"

Экзаменационная аудитория представляла собой обычный учебный зал с жидкокристаллическими экранами, встроенными в одиночные столы, большим головизором-компом за преподавательским столом и широкими зашторенными окнами.

Стас занял место возле самого окна, единственного из всех, которое было приоткрыто. Шум дождя не заглушал усиленного микрофоном голоса экзаменатора и помогал сконцентрироваться на задании.

Обществознание – достаточно простая в целом, но очень обширная тема. На подготовку к этому экзамену у Стаса ушло больше всего времени, хотя тестирование по точным наукам для него было сложнее.

Экраны поднялись над крышками столов, на пластиковые накладки перед абитуриентами спроецировались клавиатуры. Первое задание было в форме теста, и с ним юноша справился в два счета. Второе было сложнее – историю он не любил, а в датах часто путался, но твердая уверенность в необходимости лучшего результата сделала свое дело, и Стас, проглядывая законченное эссе, удовлетворенно выдохнул, отдавая команду "отправить".

Самым трудным оказалось третье задание, юридически-политической направленности. Закончив одним из последних, бывший бандит почувствовал себя выжатым, словно лимон, а ведь впереди было еще как минимум два испытания. Впрочем, на четвертом удалось почти что отдохнуть – географию он знал на двенадцать баллов, а уж нарисовать сравнительные политические карты две тысячи тринадцатого, две тысячи тридцатого и две тысячи шестьдесят пятого годов было делом хоть и муторным, но достаточно простым.

Пятое же задание оказалось и вовсе смешным. Тест на знание строения человеческого тела, и "вопрос – ответ" по общей биологии. Расправившись с ответами в два счета, Стас минут пять повозился с тестом и откинулся на спинку стула, вполне довольный собой. Он был полностью уверен, что окажется лучшим.

От нечего делать, юноша начал разглядывать окружающих, со многими из которых ему предстоит вместе учиться. Почти что сразу же взгляд его упал на болезненно худого молодого человека с длинными черными волосами и бледным лицом. Тот не отрывал взгляд от экрана, нервно кусая губы. Стас пригляделся – тест по биологии. Абитуриент явно не знал, как ответить на последние три вопроса, причем судя по выражению его глаз, вопрос поступления для него приравнивался к вопросу жизни и смерти.

"В конце концов, если он запарывается на таком простом вопросе, то меня он точно не обойдет", – цинично отметил для себя Стек, соглашаясь с решением Стаса, продиктованным совершенно иным, давно забытым в этом мире принципом: можешь помочь – помоги! А помочь он мог, биология давалась юноше легко – свой вариант теста он решил буквально за полчаса из отведенных полутора.

Экзаменационная комиссия не отрывалась от экранов своих компов, проверяя ответы абитуриентов. Стас еще раз присмотрелся к вопросам соседа, прикинул правильные ответы, осторожно вытянул из кармана пластиковую карту метро, минимаркер, и то и дело косясь на комиссию, быстро написал: "47 – а, 48 – с, 49 – d", после чего слегка кашлянул.

На языке прочно поселился солоноватый привкус. Губы в это утро Олег искусал уже в кровь. Идиотский тест! Ну зачем, зачем психологу знать устройство растений? Зачем? Все ведь было идеально, все было просто замечательно – такие простые задания, все эти тесты по истории, политологии и юриспруденции, эти забавные сравнительные карты и вопросы по анатомии… Зачем растения-то?

Три дурацких вопроса, из-за которых можно было завалить весь экзамен. Всего три вопроса. Он и так не был уверен, что во всем тесте не сделал ни одной ошибки, а тут еще это! Предположения были, но только предположения, безо всякой уверенности. Что делать?

Горло перехватывала стальная удавка ужаса. Истерзанная губа все же лопнула, и на подбородок сорвалась противная липкая капля. Олег судорожно стер ее ладонью.

Что делать?

От паники, готовой перерасти в истерику, молодого человека оторвал неожиданный звук. В первый момент он нервно дернулся, в следующую секунду ощутил нахлынувшее раздражение – нервы ни к черту, кто-то всего лишь прокашлялся. Но взгляд уже отметил странный факт, и раздражение сменилось удивлением.

Мальчишка лет пятнадцати – и как только на экзамен попал? – как будто бы невзначай показывал ему пластикарту метро, на которой черным маркером значилось: "47 – а, 48 – с, 49 – d".

Сорок седьмой, сорок восьмой, сорок девятый вопросы. Как раз те самые, единственные оставшиеся без ответа.

"Подсказывает? Но зачем? Ответы, скорее всего, неправильные. Хочет подставить, избавиться от противника. Но я предполагал те же ответы. Что делать? Ответить так, или поостеречься? Подсказывает или топит?"

Поймав настороженный, какой-то испуганно-затравленный взгляд черноволосого, Стас ободряюще ему улыбнулся. От парня волнами исходили страх и недоверие. Сосредоточившись, юноша попытался направить на беднягу теплый поток поддержки.

Представить этот поток удалось без проблем, но судя по тому, что выражение глаз визави ничуть не изменилось, эмпатические попытки Стаса вновь остались только в его воображении.

"Ну и черт с тобой, – ворчливо пробормотал Стек. – Не хочешь – не надо".

Пластикарта исчезла в кармане брюк.

"Надо решаться… осталось всего две минуты до конца экзамена… Черт, черт, черт! Поверить или нет? Верить опасно, все лгут и предают. Не верить – а как тогда отвечать?"

Он решился в последние десять секунд. Быстрым движением трижды коснулся сенсорной поверхности экрана. "47 – а, 48 – с, 49 – d".

Теперь оставалось только ждать результатов экзамена.

три дня спустя

– Good morning, give me, please, a bottle of mineral water for one and a half euro, – Стас положил на прилавок несколько монет.

– Что-что? – удивленно уставилась на него миловидная продавщица. Английского она явно не знала.

– Бутылку минералки за полтора евро, пожалуйста, – досадливо вздохнул он. Последняя возможность попрактиковаться не оправдалась.

Расплатившись и забрав из холодильника совершенно ненужную ему воду, Стас направился ко входу на территорию института. Сегодняшний экзамен, иностранные языки, его не особо интересовал – три дня сплошной практики дали о себе знать. Дома с приемным отцом он говорил только по-немецки, а в свободное время бродил по центру и приставал к прохожим с расспросами, изображая английского туриста. Гораздо больший интерес вызывали результаты предыдущего экзамена и новый знакомый, Олег – тот самый парень, которому он помог на обществознании.

У большого экрана в холле главного корпуса собралась целая толпа. Приближаться Стас не стал, результаты экзаменов абитуриентов психфака было видно и так.

Станислав Ветровский – 17 баллов, лучший результат факультета.

Марина Велагина – 12 баллов.

Ольга Антоненко – 12 баллов.

Виктор Мельков – 12 баллов.

Олег Черканов – 11 баллов.

Дальше Стас смотреть не стал. Порадовался за Олега – одиннадцать баллов это хороший результат. Еще больше порадовался за себя – первое место, лучший результат. Теперь надо не испортить его.

Сам Черканов обнаружился у стены. Он стоял, не отводя взгляда от табло, и был, казалось, еще бледнее обычного.

Подумав мгновение, Стас начал пробираться к знакомцу – поздороваться, поздравить.

Сердце колотилось, словно бешеное. Пальцы зло мяли проклятый листок – он специально приехал пораньше и одним из первых получил подробную распечатку результата. Все было сделано правильно, кроме одной ошибки в эссе по политологии и проклятого последнего теста. Тех самых трех ответов, подсказанных "добрым мальчиком" Стасом. И ведь еще поиздевался потом, после экзамена. Олега затрясло от ярости при воспоминании о том дне.

– Привет, я Стас, – светловолосый "помощник", невесть как ухитрившийся просочиться в дверь аудитории почти что сразу за Олегом, хотя тот и вышел одним из первых, протянул руку и улыбнулся.

– Олег Черканов, – протянутую ладонь молодой человек пожал, но настороженность из глаз не ушла. – Зачем ты мне помог?

– Как это – зачем? – искренне удивился собеседник. – Я мог помочь, а тебе нужна была помощь. Почему бы и нет? Хуже-то от этого никому не стало.

– Я могу обойти тебя по результатам, – возразил Олег.

– Ну, во-первых, я в этом не уверен, а во-вторых – даже если и так, то черт с ним! Лучше потом пожалеть о сделанном, чем всю жизнь переживать об упущенной возможности.

Они поговорили еще минут пять, потом светловолосый убежал, сославшись на то, что его ждут. Впрочем, Олег не расстроился – у него было не так много времени на то, чтобы подготовиться к экзамену по языкам.

Скрипнув зубами, он отогнал непрошенное воспоминание и попытался сосредоточиться на повторении времен в английском – но тут за спиной раздалось радостное: "Привет". Резко обернувшись, юноша увидел Ветровского.

– Поздравляю! Одиннадцать баллов, первая пятерка результатов – впечатляет!

Кинув на лицемера злой взгляд исподлобья, Олег попытался отвернуться – но избавиться от желающего насладиться победой негодяя было не так-то просто.

– Ты что, не рад?

– Чего ты хочешь, Ветровский? – сухо поинтересовался он, глядя в глаза собеседнику. – Поиздеваться пришел?

В первый момент Стас опешил.

– Ты чего?

Вместо ответа Черканов продемонстрировал распечатку результата.

– Ты специально подсказал мне неверные варианты, чтобы я не занял первое место на факультете. Одну ошибку в эссе простили бы, я бы получил двенадцать баллов, а то и все семнадцать – идеальных ответов ни у кого не было, я узнал. Но я повелся на твою "помощь", как последний идиот. Доволен? А теперь отвали, видеть тебя не желаю.

Пока Стас пытался осознать все услышанное, Олег развернулся, и быстрым шагом пошел к аудитории.

После экзамена настырный урод снова попытался подойти.

– Послушай, я же не специально! Я был уверен, что это правильные ответы!

Он обернулся и окинул Ветровского полным презрения взглядом.

– Я тебе неясно сказал? Отвали. Или ты влюбился и пытаешься так привлечь мое внимание? – в голосе явственно звучала насмешка.

Олег даже не подозревал, насколько ему повезло. Стас чувствовал себя виноватым, и только потому сумел сдержать первый порыв Стека – броситься на обидчика и бить до тех пор, пока тот не согласится на любые формы извинения, даже самые унизительные, вроде вылизывания ботинок.

– Ну и черт с тобой, – зло бросил светловолосый, отвернулся и пошел прочь.

Олег вздохнул с облегчением.

четыре дня спустя

Результаты вступительного экзамена по иностранным языкам, факультет психологии:

Олег Черканов – 17 баллов, лучший результат факультета.

Стас Ветровский – 12 баллов.

Молча изучив результаты экзамена, Стас направился в аудиторию. Его грызло нехорошее предчувствие – слишком уж многообещающе ухмыльнулся встреченный в коридоре Олег, и слишком уж нелюбимы им были точные науки, тестирование по которым начиналось через десять минут.

Чтобы успокоиться, он начал вспоминать разговор с Вениамином Андреевичем.

– Чего ты хочешь, Стас? Подружиться с ним? Вряд ли у тебя это получится.

– Нет, не подружиться. Я хочу понять, почему он мне не поверил и хочу, чтобы он не держал на меня зла.

– Ну, первое проще простого. Судя по твоему описанию, этот твой Олег – несчастный, одинокий мальчик, которому пришлось очень многое пережить. Он не умеет доверять. На экзамене у него не оставалось выбора, ему пришлось довериться – и, как оказалось, напрасно. Я тебя не виню, я знаю, что ты не мог специально подсказать ему неправильные ответы, но он-то привык получать от жизни только тычки и плевки.

– Да я понял уже…

– Теперь второе. Ты хочешь, чтобы он не держал на тебя зла. Зачем? Чтобы успокоить свою совесть?

Стас задумался. После сцены у института, когда он едва сдержал порыв Стека, никаких добрых чувств к Олегу у него не осталось. Но извиниться все равно хотелось, просто чтобы… успокоить совесть?

– Наверное, да, – опустив голову, пробормотал он.

– Это очень опасное занятие, Стас – успокаивать совесть. Во-первых, оно делает совесть гибче, податливее, следовательно – спустя некоторое время она станет позволять тебе то, что ранее считалось для тебя неприемлемым. Во-вторых, к этому привыкаешь и теряешь искренность. В формальном извинении нет никакого смысла. Это просто слова, совершенно пустые и глупые, если произнесены они не от чистого сердца.

Стас не хотел делать совесть гибче и податливее. Не хотел он и терять искренность. Потому, встретив Черканова в коридоре перед аудиторией, он не стал извиняться, как планировал раньше, ограничился только вежливым кивком, который, впрочем, был успешно проигнорирован.

С экзамена по точным наукам Олег уходил с легким сердцем. Он был уверен, что лучший результат будет его. Пока что Ветровский обходил его на один балл – по результатам первых двух испытаний, он набрал двадцать девять баллов против двадцати восьми у самого Олега, но это не пугало молодого человека. Еще три экзамена, он сумеет вырваться вперед и получить вожделенное бесплатное место.

А пока следовало получше подготовиться к общей психологии.

семь дней спустя

– Ну как там у тебя дела? – поинтересовался Гранд, как только Стас припарковал гравицикл и заглушил двигатель.

Со дня их первой встречи в доме господина Гильермо прошло чуть больше двух месяцев, и теперь ребята ухитрялись встречаться почти каждую неделю. Выбирались куда-нибудь в парки, болтали, как-то раз пожарили шашлык – потом было очень весело удирать от толстого полицейского, который заметил у них бутылку вина и хотел было оштрафовать за распитие в общественном месте. Гранд оживал на глазах – кипучая энергия Стаса, его сумасшедшее желание изменить этот мир, готовность пройти через любые сложности на пути к этой заветной цели, все это перекидывалось и на юного сына дипломата. Он смотрел в будущее уже не обреченно, стал чаще улыбаться и понемногу строил планы, как реализовать свои желания, при этом не разругавшись вдрызг с отцом.

Но сегодня друг выглядел хуже чем обычно. Под глазами залегли круги, лицо было бледное и осунувшееся, да и сам Стас, казалось, похудел.

– Так себе, – поморщился он. – Пойдем-ка, возьмем челнок, а там уже поболтаем.

Пока шли по главной аллее Сестрорецкого парка до станции, молодой человек молчал, только изредка вставляя реплики в рассказ Алькано о поездке в Лондон. На пирсе он выбрал темно-синий челнок с бесшумным мотором, бросил в багажное отделение пакет из маркета.

– Стек, рассказывай уже, – тихо проговорил Гранд когда они отошли метров на пятьсот от берега.

Тот вздохнул, зачем-то проверил, верно ли выставлено направление на бортовом компе челнока, достал сигареты, закурил…

– Я сдал четыре экзамена из пяти. Набрал пятьдесят семь баллов. У Черканова – тоже пятьдесят семь. Завтра последний экзамен, доклад. Либо я поступлю, либо он.

– Не понял. Вы что, последние по очереди?

– Нет, мы первые. Но бесплатное место только одно.

– У тебя нет денег на платное?

– Гранд, у меня вообще денег почти нет! Я живу у Вениамина Андреевича, и живу за его счет! Да, я покупаю продукты, и так далее… Но он все равно тратит гораздо больше! Он сказал, что оплатит первый курс, если я не поступлю на бесплатное, но…

– Стек, ты крут. Ты офигенно знаешь эту свою психологию. Ты по-любому поступишь, – мальчишка ободряюще улыбнулся другу.

– Я могу поступить. Я знаю. Но…

Стас не знал, с чего начать этот разговор.

Три дня назад, после экзамена по теории общей психологии, последним выходя из корпуса он увидел Олега, сидевшего под деревом на траве. Все уже разошлись, сам Ветровский задержался, решая вопрос с документами. Сегодняшний экзамен начался поздно, и сейчас уже смеркалось. Черканов не заметил невольного наблюдателя.

Сам не зная, зачем, Стас подошел ближе, стараясь остаться неувиденным.

Плечи Олега тряслись, лицо молодой человек прятал в ладонях. Он явно боролся с рыданиями, причем не очень успешно.

– Я должен поступить. Я обязательно должен поступить. Иначе нельзя. Денег больше нет, жить будет не на что… а если я не поступлю, то и негде… и больше у меня не будет шанса поступить на бесплатное… я должен поступить!

Очень тихо и осторожно, Стас отошел от плачущего Черканова, и скрылся в тени.

– Я подождал, пока он успокоится и пойдет домой и проследил за ним. Гранд, ты не представляешь, в каких условиях он живет… От его дома до станции метро – больше часа пешком, там ходит маршрутный автобус, но он ходит пешком – экономит. По дороге домой он заходил в маркет, я наблюдал через стекло. Он купил пачку быстрой лапши и пакет кефира, самые дешевые. Я проследил до самого дома, там заглянул через окно – он на первом этаже живет. Представь, он поделил лапшу, которой в пакете на два раза, на четыре порции. Одну съел, запил глотком кефира. Потом сел за учебники. А вечер был душный, он разделся, сидел в одних трусах. Гранд, он такой тощий, каким я в худшие времена не был! – Стаса трясло при воспоминании об этой похожей на тюремную камеру каморке. – Я там поговорил с женщиной, живущей напротив, она его подкармливает иногда. Он редко соглашается, гордый слишком. Так она сказала, что у него вся надежда – на универ, он ей рассказывал. И говорил, что если не поступит – покончит с собой, все равно дальше жить не получится. Знаешь, я верю, что он так и сделает. И как мне быть?

Гранд помолчал немного.

– Знаешь, еще недавно я бы сказал, что это не твои проблемы. Он сам виноват, что не подготовился как следует, и так далее. Но сейчас… я не знаю, что тебе посоветовать. Или он пострадает, или твой приемный папа. С одной стороны, папу огорчать нельзя, он у тебя офигенный мужик и вообще человек настоящий. С другой стороны – папа потеряет только деньги, а этот Олег – жизнь. С третьей, он сам виноват… а, это я уже говорил.

– Я думал обо всем этом. С того дня, как узнал. И я не вижу выхода…

– А если с папой посоветоваться?

– Ты что! Я и так знаю, что он скажет, – вздохнул Стас. – Чтобы я чуть поддался на последнем экзамене, а деньги – дело наживное, в отличие от жизни. У него скоплено довольно много, он хочет детский дом хороший построить…

– Погоди-ка… – на лице Гранда появилось такое задумчивое выражение, очень хорошо знакомое Стеку. Мальчишка так щурил глаза и едва заметно улыбался только тогда, когда ему в голову приходила очередная совершенно сумасшедшая идея. – Стек, есть у меня одна мысль…

Третья часть III. I.

"Вера – вот и вся его вина!"

– Я понимаю вашу просьбу, но клянусь, даже не представляю, как ее выполнить, – Витценко промокнул вспотевший лоб платком.

– Павел Георгиевич, вы являетесь ректором института. Вы принимаете окончательное решение по зачислению на бесплатные места. Вы располагаете бюджетом вашего заведения. Я прав?

– Да, но господин…

– Не надо имен. Раз я прав, то скажите мне, что мешает вам выполнить мою просьбу?

– Я даже не представляю, как это оформить!

– В бумагах? Да хоть как пожертвование от пожелавшего остаться неизвестным мецената, это неважно. Главное, что вы поняли свою задачу, и размер причитающегося вам вознаграждения.

– Конечно, конечно, я все сделаю так, как вы сказали, но если у меня возникнут проблемы…

– То я увеличу ваше вознаграждение. Вы меня поняли?

– Да.

– В таком случае, прощаюсь. Деньги будут перечислены на указанный вами счет в течение часа с момента выполнения вашей части обязательств.

– Хорошо.

– И вот что еще. Как вы понимаете, я очень не хочу афишировать свое участие в судьбе этого юноши, потому никогда не упоминайте при мне об этом, за исключением случаев, когда я сам начну разговор.

– Да-да, конечно.

– До встречи, Павел Георгиевич.

Собеседник отключился первым. Ректор около минуты невидяще смотрел на мобил в руке, потом шумно выдохнул и вновь промокнул лоб.

На столе лежал чистый лист бумаги, в верхнем левом углу которого торопливой рукой были набросаны имя и фамилия абитуриента, который должен был стать студентом факультета психологии бесплатно, вне зависимости от того, каков будет его результат.

– Кто же ты такой, Олег Черканов, что за тебя просят такие люди? – задумчиво пробормотал Витценко. Сел за стол, включил комп, и открыл базу данных абитуриентов.

Черканов Олег Алексеевич, две тысячи пятьдесят второго года рождения, родителей и иных родственников не имеет, прописан на Ольгинской Улице, дом сорок девять, комната семь. К уголовной или административной ответственности не привлекался, на психиатрическом и наркотическом учетах не состоит. Начального образования не получал, экзамены сдавал на платной основе. По результатам сданных экзаменов – обществознание, иностранные языки, тестирование по точным наукам, теория общей психологии – набрал пятьдесят семь баллов, поделив первое место со Станиславом Ветровским. Завтра у "психологов" последний экзамен, защита доклада на свободную тему в рамках профиля, на нем-то и определится победитель, чей приз – единственное на факультете бесплатное место.

– А если Черканов победит сам, то мне не придется прикладывать никаких усилий – пробормотал ректор себе под нос. – Да, пожалуй, я так и сделаю.

Стас недоуменно крутил в пальцах вырванный из блокнота листок. Как обычно, он пришел на экзамен за полчаса до его начала, чтобы повторить материал непосредственно перед сдачей. Но, похоже, в этот раз подготовиться тщательнее ему было не суждено – как только юноша уселся на край широкого подоконника и открыл сумку, на пол порхнул вышеупомянутый блокнотный листок, на котором карандашом были выведены две строчки: "Стас, пожалуйста, мне очень надо с тобой поговорить, это важно! Я жду тебя на дальней аллее парка. Прошу, приходи!". Вместо подписи на странной записке значились только инициалы Е. М. Елена Мальская?

Мальская поступала вместе с ним, но шла на платное. Это была стройная миловидная блондиночка с умными светло-карими глазами, расчетливая и хладнокровная. Она почти с самого начала положила глаз на красавца-Ветровского, а уж когда он показал такие блестящие результаты на экзаменах…

– И зачем я понадобился Лене перед сдачей доклада? – пробормотал Стас себе под нос, автоматически провожая взглядом прошедшего по коридору Олега. Черканов даже не посмотрел в сторону заклятого врага, отметив его существование лишь тенью презрительной усмешки, мелькнувшей по тонким губам.

Решив не гадать, юноша спрыгнул с подоконника, застегнул сумку, и направился к аллее. Может, конечно, записку прислала и не Мальская, но кто тогда?

На месте встречи никого не было. Повертев головой и не заметив чьего-либо присутствия, Стас уселся на скамейку и достал свой доклад – в конце концов, это место ничуть не хуже институтских коридоров, да и тише здесь.

Но продолжить подготовку к экзамену ему было не суждено. Едва Ветровский перевернул титульный лист, в кармане тихонько завибрировал мобил.

– Привет, Гранд. Ну что, ты все сделал?

– Да, как мы и планировали. Витценко принял меня за отца, а я позаботился о том, чтобы он не заговорил бы с ним на эту тему в случайном разговоре. Велел говорить насчет Черканова только тогда, когда я сам начну, так что проблем не будет.

– А как это будет выглядеть со стороны? Как Витценко обоснует бесплатное место для Олега?

– Понятия не имею. Но это уже не наши проблемы. Главное, что я перечислил деньги, и он поступит.

– Тогда только один вопрос: если я провалю последний экзамен, Олег выйдет на первое место автоматом. Что тогда?

– Тогда ты пойдешь на второе бесплатное. Какая разница-то? Я только не понимаю, зачем тебе это.

– Гранд, я же объяснял. Я видел, в каких условиях живет Олег. Ему необходимо это бесплатное обучение, жизненно необходимо!

– Возможно, ты и прав. Вот только как бы тебе не пришлось пожалеть! Мне почему-то кажется, что этот твой Олег – гнилой человек. Такой пойдет на все, чтобы достигнуть своей цели.

Все было спланировано не то, чтобы безупречно – обвинить Олега в причастности к печальному происшествию можно было, но доказательств ни у кого быть не могло. Почерк он подделал, блокнот, из которого был вырван листок, выкинул, да и в коридорах института помелькать успел так, что у всех создалось ощущение, что Черканов никуда надолго не отлучался. И, в конце концов, он же не убивать проклятого Ветровского собрался!

Обернутый толстой тканью камень при должной силе удара череп не проломит, но длительный обморок обеспечит. А большего-то Олегу и не надо! Неявка на экзамен без предупреждения заранее засчитывается как низший балл. У Ветровского не останется шансов, а он, Олег, получит вожделенное первое место.

Все шло по плану. Получив записку от "Лены", Стас направился к месту встречи. Олег осторожно пошел за ним, стараясь не попасться никому на глаза, особенно – самому Стасу.

Не обнаружив никого на аллее, юноша сел на скамью и достал доклад, но приступить к чтению не успел, его отвлек звонок мобила. Олег выругался про себя – пока жертва не закончит разговор, вырубать его нельзя, слишком будет подозрительно, могут раньше времени поднять тревогу, и тогда план окажется под угрозой. Замерев в кустах за спиной Стаса, он ждал – и автоматически прислушивался к разговору своего врага, благо, слова собеседника тоже можно было разобрать, хоть и не так хорошо.

Поняв, о чем Ветровский говорит с неизвестным Грандом, Олег сперва не поверил своим ушам. Бесплатное место для него? За которое заплатит этот приятель Ветровского? То есть, уже заплатил! Но зачем это Стасу?

А потом Черканов обиделся, услышав нелестную характеристику от Гранда. "Этот тип способен на любую подлость и низость, лишь бы получить желаемое. Стек, мы с тобой знаем, каково это, когда жизнь совсем не сахар – но мы не подличали, по крайней мере. А этот…

– Ты его не знаешь, Гранд, – без особой уверенности возразил Стас.

– Ты тоже. Ты видел его несколько раз, и разговаривал дважды.

– А ты его вообще не видел!

– Видел. Вчера вечером. Специально съездил. И знаешь… я в свое время в трущобах, еще до того, как к тебе прибился, выжил только благодаря тому, что людей чую. Так вот, сведи меня судьба с этим твоим Олегом, я бы сделал все, чтобы свести контакты с ним к минимуму. А ты его еще и в институт устраиваешь…

Теперь разозлился уже Стас.

– Если ты намекаешь на то, что твои деньги…

– Не мои, а моего отца. Их не жалко, у него такого дерьма навалом. И я ни на что не намекаю, я просто делюсь мнением. Короче, Стек, у меня сейчас занятия начнутся, а тебе пора на экзамен. Завтра встретимся и поговорим, если захочешь.

– Ладно, до завтра.

Закончив разговор, Стек бросил взгляд на экран, вздохнул – до экзамена оставалось всего десять минут, сунул так и не перечитанный доклад в сумку и пошел к корпусу. Он так и не узнал, что за перспектива ему грозила бы, если бы не столь своевременный и громкий разговор с Грандом.

Глядя в спину врага, Олег мрачно кусал губы. Слишком странным, обидным, и местами просто непонятным было услышанное. Приятель Ветровского оплатил его обучение в ВИПе, причем по просьбе самого Ветровского? Зачем? На этот вопрос ответа не было, и Олег переключился на осмысливание нелицеприятного мнения о собственной персоне. Первая реакция была: "Да как он смеет!". Второй не было – взгляд молодого человека упал на зажатый в руке камень, мгновенно напомнивший ему, что он собирался сделать, а именно – совершить подлость ради своих интересов.

На мгновение Олег ощутил нечто вроде укола совести, так некстати проснувшейся именно тогда, когда неприятности, казалось, миновали. И этот укол отчего-то вызвал волну бешенства. Этот выскочка Ветровский смеет быть столь уверенным в собственной победе на экзамене? Да еще и так высокомерно-великодушно оплачивать проигравшему обучение? Ну уж нет! Пусть этот Гранд, или как там его, платит за своего приятеля! Ему, Олегу Черканову, подачки не нужны! То, что не пришлось действовать бесчестно, хорошо – победа будет заслуженной. Он лучше! И сегодня все это узнают.

Последний экзамен проходил иначе, чем предыдущие четыре. После сдачи теории общей психологии каждый отдавал свой доклад в электронном формате декану, несколько дней экзаменационная комиссия изучала сданный материал, а в день непосредственно экзамена абитуриенты по одному вызывались в аудиторию, где должны были защитить перед комиссией доклад. На следующий день объявлялись результаты.

В своем докладе, как и в своей победе на экзаменах, Стас был уверен на сто процентов. Оригинальная тема, к ответам по которой он очень хорошо подготовился, подробная, но не слишком объемная письменная работа, и собственное обаяние, весьма неплохо действующее на преподавателей – все это просто обязано было обеспечить ему первое место и бесплатное обучение.

Но вышло иначе.

Во-первых, когда он защищал свой доклад, к комиссии присоединился ректор Витценко. Во-вторых, ректору Стас явно не очень нравился.

– Станислав Вениаминович, позвольте-ка несколько отвлеченный вопрос… – лениво перебил он абитуриента на полуслове. – Скажите, отчего такая странная и неоправданная тема?

– Тема оригинальная и не заезженная – это раз. Тема актуальная и важная – это два. Я изучил достаточно литературы по теме наркомании и психологической помощи наркоманам, и чувствую себя наиболее подкованным в этой области – это три, – ответил Стас, чувствуя неприятный холодок под диафрагмой.

– Насчет оригинальности и незаезженности вынужден с вами согласиться. Но вот важность и актуальность выбранной темы – под большим вопросом. Ну зачем, скажите, наркоманам психологическая помощь?

– Я рассматривал этот вопрос в своей работе. При грамотной поддержке специалиста-психолога вероятность успешной адаптации в обществе и отсутствия рецидива наркозависимости вырастает на порядок.

– Вы меня не так поняли, Станислав Вениаминович, – Витценко улыбнулся поверх своих старомодных очков, к которым питал необъяснимую приязнь. – Ну скажите мне, зачем вообще помогать наркоманам? Это пропащие, абсолютно бесполезные для общества люди, больше того – это люди для общества потенциально опасные. Зачем им помогать?

– Пропащие или нет, бесполезные или нет, опасные или нет – но они люди, – твердо проговорил Стас. Он прекрасно понимал, что сейчас его завалят, и единственным шансом удержаться было бы согласиться со словами ректора, как-нибудь извернуться, признать свою "ошибку в выборе темы", и тогда был бы шанс получить за грамотный со всех прочих точек зрения доклад высший балл. Вот только не хотелось ему выкручиваться и лгать.

– Да что вы говорите? Вы можете привести пример образумившегося наркомана, который принес обществу пользу? – насмешливо поинтересовался Павел Георгиевич.

– Михаил Булгаков, Зигмунд Фрейд, – начал перечислять юноша, но ректор не дал ему продолжить.

– Булгаков был личностью творческой, следовательно, полезность его весьма относительна. А доктор Фрейд оказался достаточно сильным и здравомыслящим человеком, чтобы самостоятельно и без чьей-либо помощи избавиться от зависимости. Вы поймите меня правильно, Станислав Вениаминович: я не отрицаю возможность того, что наркоман излечится, я только считаю помощь им ненужным и даже вредным альтруизмом. Тот, кто достоин жить – выживет и без помощи. А прочим туда и дорога.

– Павел Георгиевич, мы поняли вашу точку зрения. А теперь, если вы не против, комиссия вернется к слушанию защиты доклада, – сухо и зло проговорила сидящая справа от Витценко высокая седоволосая дама, Галина Викторовна Артемьева, декан факультета психологии.

– Да-да, конечно, – ректор вежливо улыбнулся, и покинул зал.

– Станислав, прошу вас, продолжайте, – ободрительно кивнула Галина Викторовна Стасу. Он заметил, что ее взгляд, направленный в спину ректора, был полон ненависти и презрения.

Кое-как закончив защиту, Ветровский почти пулей вылетел из аудитории. Ярость кипела в горле, жгла грудь, хотелось кого-нибудь убить. Витценко даже не подозревал, что только что нажил себе еще одного смертельного врага. Вот только этот враг предпочитал играть по своим правилам!

– Подождите, господин ректор, мы с вами еще поговорим о наркоманах, вредном альтруизме и достойности! – шипел он сквозь зубы.

А вот Вениамин Андреевич стасовского гнева не оценил.

– Объективно говоря, Павел Георгиевич прав, – задумчиво проговорил инженер, устроившись в кресле со своей любимой кружкой чая. – Наркоман, действительно желающий избавиться от зависимости, сможет сделать это и без помощи психолога, а прочие, кто раз за разом "бросает" на месяц, а потом вновь срывается – это люди несчастные, но совершенно никчемные. Им не помочь, они сами не хотят принимать помощь.

Во время этого разговора Стас впервые за семь месяцев знакомства ухитрился разругаться с приемным отцом.

По лицу почти любого абитуриента, подходившего на следующее утро к главному корпусу Высшего Института Петербурга, можно было понять, идет ли он на экзамен или же узнавать результаты. Первые были сосредоточены и задумчивы, кто-то на ходу листал учебник на экране мобила, кто-то читал бумажную книгу, кто-то торопливо проверял шпаргалки. Вторые, в свою очередь, делились на две подгруппы – одни спешили к корпусу, как на отбывающий через минуту поезд, другие нарочно тянули, шли медленно, но как и первые, прибыли к открытию. Были и исключения, но весьма немногочисленные.

К одному из таких исключений принадлежал Олег. Он не торопился, но и не медлил – спокойно шел вперед, обгоняя одних и пропуская вперед других. Он был уверен в результате. Он – лучший.

Стас замер перед экраном, на который выводились результаты экзаменов. В голове шумело, разум отказывался воспринимать увиденное.

"Я проиграл. Я не справился".

Факультет психологии:

Зачислены на бесплатное обучение: Черканов Олег Алексеевич.

По особому распоряжению П. Г. Витценко зачислены по льготной программе на платное обучение: Ветровский Станислав Вениаминович.

Зачислены на платное обучение…

Далее следовал довольно долгий список тех, кому придется выложить двадцать тысяч евро за год обучения. Чуть ниже виднелось "особое распоряжение" Витценко, согласно которому абитуриент, занявший второе место по результатам последнего экзамена, а до того деливший первое место с одним соперником, зачислялся по специальной льготной программе, с пятидесятипроцентной скидкой на обучение.

"Почему пятидесятипроцентной? Ведь Гранд обещал…"

Мотнув головой, Стас заставил себя не думать о страшной сумме в десять тысяч евро в год и направился в кабинет декана факультета, получить все необходимые документы и точно узнать, сколько он должен заплатить.

У кабинета толпилась очередь, и юноше пришлось томиться в неведении еще около сорока минут. И понаблюдать за триумфом врага. Триумфом, к которому он сам приложил руку.

Олег появился минут на десять позже Стаса. Спокойно протиснулся сквозь толпу, удостоил соперника снисходительным кивком, подошел к двери и встал в начале очереди. Кто-то сделал наглецу замечание – но тот только указал на высвечивающееся на электронном табло объявление: "Студенты, зачисленные на бесплатное обучение, оформляются вне очереди".

– А не многовато ли привилегий? – насмешливо поинтересовался тот же молодой человек, что сделал замечание.

– Это не привилегия, – заступилась за Олега какая-то темноволосая девушка с серьезным некрасивым лицом. – Бесплатников оформляют гораздо быстрее, им нужно меньше документов.

Стас узнал ее – Марина Велагина, третье место по общим баллам.

Бесплатников оформляли и вправду быстро – Черканов вышел из кабинета буквально через две минуты после того, как зашел. А вот Стаса промурыжили не меньше получаса.

Завтра он должен был заплатить пять тысяч евро за первый семестр обучения.

III. II.

"Я не стану никогда рабом иллюзий!"

Дориан давно уяснил для себя, что одержать победу – это чертовски просто. Опасно просто. Одержать победу можно тысячами разных способов, и каждый годен, разница только в конечной цели. Завоевать ли страну, покорить ли сердце женщины, выиграть выборы в президенты, подняться на Эльбрус – все это легко. Вот удержать захваченную высоту всегда несравнимо тяжелее.

Он одержал победу на Совете, уговорив Братство заняться вплотную одной страной вместо того, чтобы дробить силы, пытаясь добиться хоть чего-то. А теперь надо было эту победу удержать.

Выслушав в подробностях предложенный план, братья приняли вполне предсказуемое решение. Как говорится, инициатива наказуема – реализацию первой ступени плана Дориану предстояло взять на себя, пока остальные шестеро Повелителей подготавливали свой возможный уход с международной арены. В случае же провала… Он не питал лишних иллюзий и прекрасно понимал: за провал расплатится жизнью. И пусть у него нет ученика – парочку потенциальных братьев Вацлав держал на примете всегда. Неудачливого русского найдется кем заменить.

Но и петербуржский практик был не лыком шит. Дориан давно был уверен в том, что Братство признает его правоту, и еще пять лет назад начал понемногу готовиться к первому этапу. Присматривал и готовил людей, прибирал к рукам некогда подшефные крупным компаниям фирмочки, объединяя их в новую корпорацию, обзаводился нужными связями и так далее. И сейчас все было готово для первого шага.

Группа людей, которые станут действовать по указке Братства… точнее, лично Дориана, притом даже не подозревая об истинной задаче. Пусть думают, что добиваются своей цели, пусть верят в свои идеалы – а проще всего работать именно с идеалистами, их очень легко направить по нужному пути, оправдывая любые необходимые действия постулатом "цель оправдывает средства".

И, конечно, разумный, талантливый, преданный своей идее и своему покровителю руководитель этих идеалистов. Такой, который готов на все ради воплощения в жизнь своих мечтаний, и способный закрывать глаза на любые отступления от них, если эти отступления служат на пользу делу. Такой, как Велес.

На самом деле милого, умного, доброго, талантливого и вообще практически идеального юношу звали иначе, но Дориан, испытывавший некоторую нелюбовь к русским именам, предпочитал называть его Велесом. Повелитель познакомился со своим будущим протеже и любимым учеником четыре года назад, как раз когда планировал начать, наконец, переход к практической части плана.

Встреча состоялась совершенно случайно. Дориан порой заглядывал на нелегальные бойцовские соревнования – присматривал там кандидатуры парней, которых в случае необходимости можно будет использовать для какого-либо дела втемную, а потом уничтожить. В один душный июльский вечер его внимание привлек быстрый, жилистый красавчик-шатен. Не отличаясь особой физической силой, он на первый взгляд компенсировал это ловкостью, но просмотрев несколько его боев, Повелитель обратил внимание на четкую и странную технику боя шатена: он почти не использовал свое преимущество в атаке, только в обороне, и ждал, пока противник допустит ошибку или же сам ее провоцировал. Лишь в последнем, финальном бою, где шатену пришлось сойтись с фаворитом подпольного клуба, он начал драться в полную силу. Каждый удар был рассчитан, каждый шаг и даже каждый вдох – фаворита с ринга унесли. Часть зрителей (те, кто поставил на проигравшего) негодовала, часть – восторгалась мастерством боя, а Дориан с усмешкой покинул клуб. Он прекрасно разбирался в теории боевых искусств, и видел, что именно техника победителя оставляла желать лучшего. Парень полагался на интуицию, и она его ни разу не подвела. На этого везунчика следовало обратить внимание.

На следующей неделе Повелитель вновь пришел посмотреть на шатена, выступавшего под именем Велес. И утвердился в своем предположении – в этот раз мальчишка победил чемпиона исключительно благодаря последнему удару, удару нелогичному и по всем правилам совершенно глупому. Но именно этот удар преломил ход поединка, и принес Велесу победу. Сразу после окончания боя Дориан ушел – но на следующем же турнире, где участвовал привлекший его внимание боец, он вновь был среди зрителей. Шатен интересовал его уже отнюдь не в роли пушечного мяса, парня "на убой". Нет, такому таланту найдется применение и получше. Он не сомневался, что тоже привлек внимание Велеса – перед началом боев тот скользнул взглядом по зрителям, на миг задержавшись на Дориане.

После турнира Повелитель не стал уходить сразу, как привык. Купил стакан мерзкого пива и устроился с ним на скамье у стены, ожидая появления бойца. Ждать долго не пришлось.

– Привет, – победитель шлепнулся на скамейку рядом. Он был в одних шортах, через плечо перекинуто полотенце, мокрые после душа волосы липли ко лбу, а про удивительно молодое лицо нельзя было сказать стандартное "не обезображено печатью интеллекта", как у большинства его коллег.

Рассмотрев юношу внимательнее, Дориан несколько удивился – он полагал, что бойцу не меньше двадцати, но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что тому лет шестнадцать максимум.

– Привет. Хорошо дерешься, – сказать без похвалы, но и без равнодушия, просто констатировать факт.

– Ага, я знаю. Велес, – парень протянул широкую, сильную ладонь. Повелитель не раздумывая сжал ее – не сильно, но четко показывая, что он не слабак, способный только глазеть со стороны. С такими, как Велес, ни в коем случае нельзя дать понять, что ты слабее, пусть даже и физически.

– Дориан.

Тот уважительно кивнул, ощутив мощь пожатия.

– У тебя ко мне дело или так, потрепаться хочешь? – юноша вытащил из брошенной у скамейки спортивной сумки бутылку минеральной воды, чуть смочил губы.

– Пока не знаю, – Дориан окинул собеседника демонстративно оценивающим взглядом. И едва не поперхнулся, когда Велес как-то почти кокетливо повел плечом и чуть выставил бедро, давая в полной мере оценить красоту и гибкость его загорелого тела. В глазах юноши появилась развратная искорка, он в полной мере вернул Повелителю оценивающий взгляд и, судя по улыбке, остался доволен увиденным.

– Ну так решай, дело или нет.

– Ты только в таких клубах дерешься? – спросил Дориан, пытаясь переключиться на что-нибудь нейтральное.

– Уже нет. Тебе повезло, у меня сегодня предпоследний бой. Через пять дней еще один – и все, прощай, бойцовская карьера.

– Что так вдруг?

– Надоело. Денег я заработал, драться как следует научился – теперь можно и чем-либо важным заняться.

– И что же это такое важное, что оно важнее реализации себя и зарабатывания денег? – забросил он первую удочку.

Велес посмотрел на собеседника с насмешкой.

– Получить образование, для начала. В этом гребаном мире никого не интересуют твои реальные знания, – вдруг пожаловался юноша. – Только то, что написано у тебя в дипломе. Будь ты хоть гением, если нет диплома – ты никто и звать тебя никак. Высшее образование, либо богатые и влиятельные родственники, вот два пути наверх. Иного не дано. Богатых родственников у меня нет, влиятельных – тем более. Остается образование.

– И какое образование ты планируешь получить? А главное, как? Это недешево, да и не так уж и просто.

На сей раз во взгляде Велеса читалась почти что обида.

– А ты думаешь, я способен только рожи бить этим тупым качкам? Зря. Ты видел мой полуфинальный бой? Впрочем, видел. Тип, с которым я дрался, он не только сильнее, но и быстрее меня, даже ловчее. Я с трудом защищался. Но я победил, а знаешь почему? Я изучаю медицину. Давно изучаю. Я просто знал, в какую не особо защищаемую точку и с какой силой надо ударить.

– Пойдешь на врача учиться?

– На хирурга. И не "пойду", а "уже пошел". Один экзамен остался. На бесплатное я не попал, но ничего, родители оплатят мне обучение. Они люди не то, чтобы богатые, но и не бедные, пятнадцать штук евро в год могут платить.

– Стать врачом – это и есть твоя мечта? – Дориан окончательно успокоился. Парень на крючке. Он до сих пор не удивился своей откровенности, хотя вряд ли когда-нибудь имел привычку вот так вот первому попавшемуся выкладывать свои сокровенные мысли. Но в целом мальчик хорош, очень хорош. Силен, красив, умен, чертовски харизматичен – но при этом не слишком склонен к самолюбованию, и, что самое главное, – идеалист. Доказательств тому пока что не было, но Повелитель чувствовал, что не ошибся. Минус у кандидата был только один – его ориентация и чрезмерная распущенность. Самому Дориану было совершенно наплевать на любые сексуальные заморочки протеже, но делу это могло не пойти на пользу. Если Велес, оказавшись в институте, начнет трахаться с кем ни попадя, он не сможет выполнить свою задачу. Впрочем, это также решаемо.

– Нет, это только путь к мечте… – из глаз молодого человека пропали развратные огоньки, он стал серьезнее и сразу же как будто старше. – Это не тот разговор, который стоит вести здесь. Пойдем, тут поблизости кафешка есть, там можно и перекусить, и поговорить в спокойной обстановке. Она маленькая, тихая и почти без спиртного, наши туда не ходят.

– Я думал, отсутствие спиртного для бойцов – это только плюс, – удивился Дориан, следуя за проводником.

– Для спортсменов – разумеется. Но не для этих. Многие еще перед боем накачиваются, для куража.

Кафе и вправду оказалось замечательное. Небольшое здание, обшитое пластиком "под дерево", с террасой и плакучими ивами за оградой. Велес взял себе порцию жареного мяса и сок, Повелитель ограничился кофе.

– Я знаю, что звучит по-идиотски, но тем не менее. Вот скажи, ты когда-нибудь задумывался, в каком мире мы живем?

– В дерьмовом, – не задумываясь, ответил Дориан чистую правду. Он действительно был не слишком высокого мнения о мире, с которым приходилось работать. Увы, другого не было.

– Вот именно. А почему он такой? Потому что люди его таким сделали. Следовательно, что? А то, что другие люди, заинтересованные в результате и готовые положить жизнь на его достижение, вполне могут его изменить. И нужно для этого не так уж и много – всего лишь группа людей, которые подвержены одной идее и готовы работать на ее осуществление, причем это должны быть специалисты в различных областях. Но все специалисты – люди взрослые, состоятельные и ни в каких идеалах не нуждающиеся – ведь идеалы прибыли не приносят. Такова логика этого мерзкого мира, который я люблю почему-то. И хочу изменить. Короче, специалистов надо где-то брать. Вопрос: где? Ответ: в институтах и университетах. Тут целый ряд плюсов. Во-первых, студенческие компании – они сплоченные, дружеские, заинтересовать сокурсников своими идеями хоть и сложно, но вполне реально. Во-вторых, студенты, в большинстве своем, еще не испорчены процессом зарабатывания денег, они не превращают его в смысл жизни. Они зарабатывают, чтобы жить, а не живут, чтобы зарабатывать. В-третьих, как я уже говорил – это те самые специалисты, что нам нужны, но на оптимальном этапе. Они уже не дети, которые были бы вообще идеальны в плане воспитания в нужном ключе, но на чье обучение ушло бы очень много времени, которого у нас нет. И одновременно с тем они еще могут выбирать направленность своей специализации. Так что создавать некую организацию для спасения мира лучше всего именно в институтах, университетах и академиях.

– Допустим. А что потом? – Дориан довольно пил свой кофе, с величайшим наслаждением наблюдая за мальчишкой. Да, это именно то, что надо. Лучше не придумаешь.

Велес порылся в сумке, вытащил из бокового кармана бумажный блокнот и авторучку.

– А дальше вот так вот…

Клетчатые листки покрывались разборчивым, четким почерком человека, который знал, чего он хочет добиться и готов был идти к достижению своей цели почти что любыми методами. Да, сейчас юный боец, идеалист и без пяти минут студент возмущенно начнет возражать, если ему сказать, что цель оправдывает средства. Не любая цель, не любые средства… а потом идет признание своей цели достаточно важной и возвышенной, чтобы ею оправдывать почти все. А от "почти" – меньше выдоха до "все".

– Тебе нужна поддержка, – негромко проговорил Дориан, закуривая. Рассеянный взгляд Повелителя задумчиво скользил по свисающим к самой воде ветвям ив, по темной глади пруда.

– Я ж с этого начал! – горячее воскликнул юноша. – Когда я поступлю, то сразу стану собирать вокруг себя…

– Я говорю не о поддержке твоих сверстников, большинство которых – люди не богатые, не обладающие связями и в целом способные на данном этапе мало на что. Я говорю о взрослом, состоявшемся человеке, человеке, способном поддержать тебя и финансами, и своими связями, и многим другим. Я говорю о человеке, который прожил уже много лет и получил огромный опыт взаимодействия с миром, и который не только мог бы, но и хотел бы с тобой этим опытом поделиться. Я говорю о человеке, который мог бы научить тебя всему необходимому, чему тебя не научат ни в одном, даже самом лучшем институте планеты, – ровно, спокойно, почти безэмоционально сказал Дориан, примерно на середине тирады переведя взгляд на собеседника и уже более его не отводя. Светло-карие глаза смотрели строго, изучающе, но в то же время – с поддержкой.

И Велес в полной мере купился на нехитрый психологический трюк.

– Я был бы счастлив получить поддержку такого человека, – осторожно начал он, в свою очередь не отводя взгляда. – Но где мне его найти, как мне его заинтересовать и с чего вдруг он стал бы меня учить и мне помогать?

– Он тебя уже нашел. Ты его уже заинтересовал. А помогать он тебе станет по той же причине, что и будущие участники твоего новорожденного заговора против мира – он разделяет твои идеи и твои идеалы, и хочет того же, чего и ты.

– Тогда почему он сам не станет заниматься этим? – руки юноши едва заметно подрагивали, и Дориан готов был биться об заклад, что в душе его собеседника творилась настоящая буря, рожденная из ликования и разумной осторожности. Второе проигрывало, но все еще боролось.

– У тебя есть то, чего нет у него – кипящая, молодая кровь. Он уже не столь юн и на самом деле значительно старше, чем выглядит. Ему не хватает куража, чтобы возглавить подобную организацию, – добавив в голос самую толику неловкости, ответил Повелитель. Выдержал паузу, пока на лице Велеса отображались все испытываемые им сейчас чувства – некоторое превосходство, стыд за это превосходство, благодарность, ликование – и тут же, без переход, жестко бросил: – Ты согласен? Прежде чем…

– Да! – перебил юноша. И тут же умолк, почувствовав иррациональное желание сжаться в комочек под этим строгим и явно недовольным взглядом.

– Прежде чем соглашаться, ты должен услышать мои правила. Я буду учить тебя всему, что может быть тебе полезно. Многие дисциплины покажутся тебе вздором и ересью, но ты не станешь мне возражать и будешь учить все, что я скажу. Пусть не сразу, но ты поймешь: многое из того, что казалось тебе фантазиями и бредом, на самом деле гораздо важнее, чем знание политической обстановки в мире, миллиард евро на твоем счету или близкое знакомство с императором Германии. Из этого следует первое правило: ты должен выполнять мои распоряжения.

– Даже если считаю их совершенно неприемлемыми для себя?

– Я не заставлю тебя делать ничего такого, что было бы для тебя действительно неприемлемо. Обещаю, – Дориан подождал, пока собеседник кивнет, и продолжил: – Второе – я не терплю неуместной фамильярности. Ты можешь называть меня по имени и на "ты" в те моменты, когда я это позволю. Твое обучение начнется с той секунды, когда ты скажешь "согласен", и будет длиться до тех пор, пока я не признаю, что ты научился всему, чему я мог тебя научить. Все это время ты называешь меня на "вы" и "Учитель", не иначе. Про исключение я уже сказал.

Несколько секунд Велес сомневался. Но Повелитель верно разгадал происхождение его прозвища. Юноша, увлекающийся историей и мифологией, для таких Учитель – это некое высшее существо, а учитывая тот факт, что Дориан уже покорил его воображение и обрисовал такие перспективы, какие и в самых смелых мечтах не грезились, то на звание Учителя в глазах юного идеалиста он вполне имел право претендовать.

– Да, Учитель, – негромко вымолвил Велес, почтительно склонив голову.

– Правильный ответ, – по-отечески улыбнулся новоиспеченный наставник.

III. III.

"Как назло, как назло, как назло

Я понял слишком поздно…"

– Витценко – скотина, – констатировал Гранд. – Нашел-таки способ и поручение выполнить, и не подставляться с нарушением им же составленных правил.

– Скотина, – согласно кивнул Стас, закуривая. – Но скотина хитрая и изворотливая. Мне скорее интересно, что теперь делать.

– Не знаю, – тот развел руками. – Пять штук евро… у меня сейчас денег нет, второй раз я просто не рискну с отцовской кредитки сумму больше штуки снимать. Если бы была хоть какая-то отсрочка – можно было бы что-нибудь придумать, а так, за сутки – не знаю.

– Может, кредит взять?

– Да кто его тебе даст, Стек! Ты ж несовершеннолетний.

– А если не в банке, а просто взять в долг у кого-нибудь?

– У тебя так много знакомых, кто может без поручительств и прочей фигни дать тебе пять штук? – Гранд невесело усмехнулся. – Я вообще не вижу вариантов, кроме как идти к папе.

"Папой" мальчишка с первого же дня начал называть Вениамина Андреевича, правда, только за глаза. Своего же родителя он именовал не иначе, как "батя" или холодно "отец".

– И что мне ему сказать?

– Не тебе, а нам. Вместе кашу заварили, вместе ее и хлебать будем, – докурив, он метким броском отправил бычок в урну. – А говорить – правду. Папа не тот человек, которому можно или нужно врать.

– Я вчера с ним поругался… – нехотя признался Стас.

– Вот заодно и помиритесь, – отрезал Гранд. – Пошли, чего тянуть кота за… хвост.

Выслушав историю благотворительной деятельности двух юных заговорщиков, Вениамин Андреевич только головой покачал.

– Ну, Стас, умеешь ты удивить. Пожалел, значит, соперника, а сам остался с носом.

– Ему было нужнее, наверное, – вдохнул юноша. Гранд демонстративно поморщился. – Только я не знаю, что теперь делать.

– Для начала – выяснить, откуда всплыла эта странная льготная программа. В наших институтах уже лет тридцать как ничего подобного не бывает.

– Ну так Гранд же…

– Алькано позаботился о том, чтобы взяли Черканова. Не более. И я нахожу удивительным, что ни одному из вас в голову не пришло во время разговора с ректором уточнить, чтобы поступили оба.

– В принципе, я могу снова позвонить Витценко, – задумчиво проговорил Гранд. – Голосовая программа с настройкой голоса отца у меня сохранилась, так что…

– Даже не думайте, молодой человек, – строго оборвал его Вениамин Андреевич. – Если на первый раз вам повезло, это вовсе не означает, что такое ваше везение повторится. Не стоит считать Витценко идиотом. Повторный звонок с таким дополнительным требованием наверняка вызовет подозрения.

– Но ведь первый не вызвал!

– Я полагаю, ректор счел протеже господина Гильермо внебрачным сыном этого господина или что-то еще в том же духе. Тогда подобная просьба вполне логична и понятна. Но если объявится еще один такой же протеже, да еще и примерно того же возраста, и поступающий на тот же факультет – это не может не вызвать подозрений.

– И что с того? Что он сделает-то?

– Он вполне может позвонить вашему отцу – как будто чтобы уточнить какие-либо детали, касающиеся обучения Черканова.

– Я в разговоре предупредил, чтобы он не заговаривал на эту тему первым.

– Что тоже вполне могло вызвать подозрения. Витценко достаточно будет просто произнести фамилию Олега в разговоре с вашим отцом.

– Гранд, Вениамин Андреевич прав. Повторно звонить ни в коем случае нельзя, – вклинился в разговор Стас. – Но я не представляю себе, что делать.

– Сейчас? Ложиться спать. Тебе завтра еще на работу идти с утра, а потом в институт, да и Алькано возвращаться уже пора. Завтра утром на свежую голову что-нибудь придумаем.

– Но…

– Никаких "но", Стас! – строго оборвал его инженер. – Алькано, вы останетесь на ужин?

– Нет, спасибо, но мне действительно домой пора.

– В таком случае я вас провожу, – он поднялся из кресла, вздохнул, посмотрел на приемного сына. – Стас, пожалуйста, разогрей ужин.

– Да, конечно, – вздохнув еще тяжелее, юноша попрощался с другом и поплелся на кухню.

Когда Стас проснулся, завтрак уже стоял на столе, а Вениамин Андреевич, в костюме и при галстуке, складывал в старомодный портфель какие-то рабочие документы.

– Доброе утро.

– Доброе, – пробормотал юноша, протирая глаза. Всю ночь ему снились какие-то невнятные полукошмары и чувствовал он себя совершенно разбитым. – А что вы… то есть, ты так рано?

– Мне нужно до работы кое-куда заехать, – уклончиво ответил инженер.

– Понятно…

– Кстати, я бы советовал тебе после окончания твоего рабочего дня поискать для себя новое место. С курьерской должности тебе придется уволиться, как только начнутся занятия, и лучше будет, если ты сделаешь это сам, не дожидаясь, пока объявят "сентябрьское сокращение", – "сентябрьским сокращением" называли ежегодное увольнение студентов в первые дни учебного года.

– Подожди, а как же…

– Стас, вы с Алькано уже достаточно натворили дел. Будь добр, займись своей работой, раз уж ты так упорно хочешь совмещать ее с учебой, – мягко проговорил Вениамин Андреевич. – С твоим институтом я сам разберусь.

Юноша виновато вздохнул, и поплелся в ванную. Вчера во время ужина они довольно долго разговаривали, обсуждая всю эту историю. Приемный отец не укорял и не обвинял Стаса, хоть и не одобрял чрезмерного альтруизма.

– Мотивацию твою я понимаю и с ней согласен. Но сработали вы с Алькано грубо и топорно. Честное слово, лучше бы с самого начала мне рассказали – вместе мы бы что-нибудь придумали, а так сам видишь, что получилось, – говорил инженер, и Стасу нечего было ему возразить.

Первое сентября в этом году выпало на понедельник, и всю последнюю пятницу августа Ветровский-младший решал вопросы с работой. Сперва поехал в офис "Гермеса", забрать документы и последнюю зарплату – заявление на увольнение по собственному желанию он написал еще две недели назад и уже отработал положенный срок. Виктор Михайлович, выдавший бывшему работнику довольно лестные характеристики, заодно и намекнул на то, что следующим летом, если Стас пожелает вновь потрудиться на благо корпорации, его примут безо всякого испытательного срока и сразу на полную зарплату. Тот вежливо поблагодарил и обещал запомнить.

После "Гермеса" его путь лежал в издательскую компанию. За последние полгода юноша неплохо научился обращаться с графическими программами, и рассчитывал устроиться на работу в качестве вольного художника, работающего на дому. Глава отдела кадров, величественная полная дама лет сорока, наскоро просмотрела резюме соискателя и тут же дала первый текст для работы.

– В зависимости от того, как вы справитесь с этой задачей, мы примем решение, – сказала она.

Сперва Стас не понял, отчего такая честь – должность мелкая, а с ним говорила начальница, но вскоре догадался – дама была главой отдела кадров, его же секретарем и вообще – единственным представителем кадровиков в издательстве.

Обсудив детали работы, он отправился домой. Нужно было как следует подготовиться к первому учебному дню – очень уж не хотелось с самого начала ударить в грязь лицом. Тем более, что самое первое занятие, общую психологию, вела декан факультета Галина Викторовна Самойлова. Женщина, которой Стас был обязан "особой льготной программой".

Об этом молодой человек узнал от Вениамина Андреевича.

– Галина Викторовна видела, что тебя "срезали" на экзамене нарочно, – говорил инженер, попивая неизменный чай. – К счастью, эта достойнейшая женщина имеет некоторое влияние на Витценко, и она смогла убедить его принять тебя "по льготе". Галина Викторовна считает, что у тебя талант к психологии и ты обязательно должен учиться на ее факультете. Ей не понравилось, как с тобой обошелся господин ректор, и она вмешалась. К слову сказать, твоего "друга" Олега она тоже считает талантливым юношей, но с пометкой "его бы энергию, да в мирное русло".

В общем, разочаровывать декана Стас очень не хотел.

III. IV.

"Он вновь и вновь

В мой входит сон…"

"Таким образом, можно сделать вывод о нестабильности или же наоборот, стабильности психики обследуемого человека, основываясь исключительно на…"

Олег не успел дописать предложение – его в который уже раз скрутил приступ жуткого, болезненного кашля. Постоянное недоедание и выматывающий график – учеба/работа/домашнее задание/четыре часа сна/снова учеба – сделали свое дело, окончательно подорвав иммунитет и без того слабого организма. Два дня назад кто-то оставил открытой форточку в аудитории, и по помещению всю пару гулял прохладный октябрьский ветерок, Олег же ухитрился перед занятием вспотеть. К вечеру поднялась температура, и на следующий день он едва добрался до института. Сегодня сил не хватило даже выйти в магазин, купить хоть чего-нибудь поесть.

Отдышавшись после приступа рвущего грудь кашля, молодой человек вновь взял ручку.

"…на результатах тестирования".

Поставив точку, он попытался перечитать доклад, но строчки расплывались перед глазами. С трудом встав, Олег добрался до кровати, придерживаясь за стену, и рухнул на нее не раздеваясь, только кое-как забрался под одеяло. Его бил озноб, но рубашка вся промокла от пота. Спустя полчаса пришел сон – но не целительный и несущий отдых, а больной и выматывающий.

Проснулся он от голода. Хотел встать и все же сходить в магазин – но сил не было. Да и не очень хотелось вставать…

Олег закрыл глаза. Просто заснуть, и все. Какая-то часть его пыталась сопротивляться этой самоубийственной апатии, но безрезультатно. Измученный холодом, болезнью, голодом и постоянной усталостью организм отказывался бороться – у него просто не было сил. Олег закрыл глаза.

Во сне кто-то звал его по имени, смотрел строго и пристально, словно в самую суть. Этот кто-то проникал взглядом в самые потаенные мысли молодого человека, в его чувства и память, и каждый поступок взвешивал на жуткого вида весах. "Это Страшный Суд…" – подумалось ему, но страшно почему-то не было. Только в миг, когда он разглядел, что находится под чашами весов, горло на секунду перехватил первобытный ужас, но и тот отступил, не в силах пробить щит апатии. Олег равнодушно взирал на пылающий лед, одновременно замораживающий кровь в жилах и сжигающий плоть, и ему было все равно. Ад – ну пусть будет ад. Безразлично.

Когда он снова проснулся, сил не было даже встать на ноги. Озноб и жар почти не ощущались – не потому, что ему стало лучше, просто организм уже не воспринимал происходящее.

"Интересно, сколько дней прошло?"

Олег не помнил, сколько еще раз он просыпался и лежал с открытыми глазами, невидяще глядя в потолок и сколько раз снова проваливался в липкий, холодный туман полного бредовых видений сна. Единственным четким воспоминанием, врезавшимся в память и нисколько не поблекшим в моменты пробуждения, оказался человек. Странно, Олег готов был поклясться, что никогда не встречал его, однако волевое, словно высеченное искусным мастером из камня лицо казалось смутно знакомым. Очень светлые волосы странно контрастировали с холодными синими глазами, резко очерченный рот чуть кривился в едва заметной усмешке. Истинно арийский тип, он изучал Олега каждую ночь, точнее, каждый раз, когда молодой человек вновь проваливался в это жутковатое подобие сна, иногда называл его имя на разные лады – то спокойно и безэмоционально, то презрительно, то словно бы пытался докричаться…

В последний раз произнесенное имя донеслось и вовсе как-то странно. Оно словно влипло в холодную паутину застывшего вокруг времени, раздробилось на осколки, как разлетается ударившаяся об асфальт льдинка – мелкими и холодными, но уже погибшими искорками.

Олег… Олег… Олег…

Олег открыл глаза и не сразу понял, где находится. Было тепло и уютно, со стороны доносился невыразимо приятный аромат чего-то очень желанного. Он попытался подняться на локте – сил не хватило. Но эта слабость была уже не пугающим предвестником гибели, а вполне обычным явлением, которое пройдет в скорейшем времени.

– Добрый вечер, – раздался от окна смутно знакомый голос. – Ты, наверное, очень сильно хочешь есть, но пока что нельзя. Пей бульон, – Марина села на стул возле кровати, поставив на тумбочку – и откуда эта тумбочка здесь взялась? – исходящую ароматным паром кружку.

– Как ты здесь оказалась? – хрипло спросил Олег. При мысли, что кто-то вторгся в его личное пространство, вся эйфория от прихода в сознательное состояние улетучилась.

– Расскажу, когда выпьешь бульон, – отрезала Велагина.

Поскольку условие совпадало с его собственным желанием, он не стал сопротивляться и настаивать на срочном ответе. Откинувшись на подушку, маленькими глотками пил горячий навар, одновременно заново знакомясь со своей комнатой.

На стене, в том самом месте, где в обоях были самые заметные дыры, висел древний, значительно старше самого Олега, ковер. Старый страшный стол застелен полиэтиленовой накладкой, и выглядит почти что прилично. Возле стола и рядом с кроватью стоят стулья, прежнего ящика нигде не видно. Сама постель застелена свежим бельем, одеяло и подушка – не те, что были раньше. Окна не видно за не новой, но чистой и выглаженной шторой, и все же чувствуется, что сейчас ночь – а в комнате светло, горит прикроватная лампа (которой тоже раньше не было), у стены источает тепло электрическая обогревательная пластина.

Поверхностно ознакомившись с изменениями в комнате, Олег испытал чувство неловкости. И сам удивился – в первую очередь оно было продиктовано его собственным видом: грязные, слипшиеся от пота и высохшие безобразными сосульками волосы, сам бледный до синевы и худой – ключицы торчат, если раздеть – можно изучать строение скелета. А футболка почему-то довольно свежая. И только потом молодого человека накрыла удушающая волна стыда. Марина, его сокурсница, третья ученица факультета, девушка в конце концов – она видела, в каких условиях он живет, она навела порядок и уют в его каморке, она заботилась о нем, пока он лежал в бреду, она переодевала его и меняла белье на его постели! Никого и никогда он не подпускал к себе так близко.

Бульон в кружке закончился, Олег медленно сполз обратно в лежачее состояние. Да, он чувствовал себя значительно лучше, чем раньше, но все еще был очень слаб.

– Когда ты не появился на занятиях третий день подряд, я удивилась. Спросила Галину Викторовну, не заболел ли ты? Она сказала, что ничего не знает, ей никто не говорил и не предупреждал. Я спросила твой адрес, мне отказали. Конфиденциальная информация, и все такое. Попробовала влезть в базу данных – не вышло, там неслабая защита стоит. Пришлось договариваться с одной знакомой с факультета информатики. Я ей в свое время помогала подготовиться к экзамену по обществознанию, а теперь попросила вернуть долг. Она вытащила из базы твой адрес. Когда я приехала, ты тут был в кошмарном состоянии. Я даже думала, что тебя не откачают. Как можно доводить себя до такого состояния? Сперва я хотела вызвать врача, потом сообразила, что у тебя, скорее всего, нет медицинского полиса. Тогда позвонила знакомому, с медфака, он мне тоже кое-чем обязан. Он учится на пятом курсе и уже немного практикует, хороший врач будет. Он приехал, вколол тебе кучу всяких препаратов, оставил рекомендации. А я, пока его ждала, замерзла как собака. Ты после всех инъекций наконец-то уснул нормально, и я решила пока что у тебя тут что-нибудь поправить. Сходила на барахолку, купила всякую фигню, обогреватель там, лампу и так далее. Заодно договорилась с хозяйкой этих комнатушек, она позволила подключиться к электросети.

Марина умолчала, что для этого ей пришлось заплатить все долги Олега по электроэнергии, которых было на сумму около сотни евро… впрочем, он и так это понял, слишком хорошо знал хозяйку. Бесплатно она не то, что энергию – стакан воды не дала бы.

– Спасибо, – тихо проговорил он. – Но ты зря потратила деньги. Я не знаю, когда смогу отдать.

Хмыкнув, девушка отвесила больному легкий подзатыльник.

– Вот надо оно мне: с тебя эти копейки выбивать, – с тенью обиды в голосе проговорила она.

– Я не люблю быть в долгу, – зло ответил Олег, задетый ее демонстративно насмешливым отношением к немалым, на его взгляд, суммам. – Черт с ним, в следующем месяце отдам, со стипендии.

– Мне не нужна твоя стипендия, – Марина пожала плечами. – У меня такая привычка – помогать всем, кому я могу помочь. Практика показывает, что оно всегда ко мне возвращается. Хочешь отблагодарить – помоги с учебой. Я позорнейшим образом провалила эссе по психологическому тестированию, которое у тебя на столе лежало. Кстати, Галину Викторовну я предупредила, что ты болеешь. Но когда вернешься к занятиям, придется наверстывать упущенное. А пока будешь выздоравливать, поработаешь со мной над эссе, идет?

Олегу ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть.

Марина приезжала каждый день, сразу после занятий, и оставалась с ним до позднего вечера. Рассказывала о том, что было в универе, давала переписывать конспекты и подробно расспрашивала об отношении Олега к той или иной отрасли психологии. Когда речь не шла о нем самом, молодой человек с удовольствием рассказывал и приводил примеры, но стоило девушке пару раз затронуть тему его прошлого, как он тут же умолкал и замыкался в себе. Впрочем, Марина была достаточно чутка и догадлива – повторно убедившись в том, что Олег о себе говорить не желает, третьей попытки она не сделала.

Через неделю Черканов окреп достаточно, чтобы с утра отправиться на занятия. К счастью, первой парой была общая психология, которую первым и вторым курсам преподавала Галина Викторовна, и объяснений с преподавателями не последовало. Декан приняла у студента все пропущенные им за две недели болезни работы, и посоветовала в следующий раз быть внимательнее к собственному здоровью – лучше пропустить пару дней и отлежаться дома, чем ходить на занятия через силу, а потом свалиться на полмесяца.

А вот Марина отреагировала на появление в институте своего подопечного более нервно. На пару Олег пришел впритык, войдя в аудиторию за пару секунд до Галины Викторовны. В перерыве девушке тоже не удалось с ним поговорить – декан отпустила юношу за две минуты до начала следующего занятия. Поговорить удалось только после третьей пары.

На возмущение Марины Олег холодно ответил, что он очень благодарен за помощь, что она всегда может рассчитывать на ответную любезность, но в присмотре и покровительстве он более не нуждается. Выслушав эту его сбивчивую, но уверенную отповедь, Велагина усмехнулась, пристально посмотрела собеседнику в глаза и, удовлетворенно улыбнувшись каким-то своим мыслям, отправилась на следующую пару, даже не ответив на слова Олега. А он с удивлением отметил, что… раздосадован подобным пренебрежением.

Еще в этот день Черканов познакомился с доселе неизвестным ему чувством, которому и теперь не мог подобрать названия. Выходя после занятий из институтского корпуса, он заметил невдалеке Марину, разговаривающую с каким-то высоким темноволосым парнем. Она внимательно слушала собеседника, периодически кивая, потом вдруг весело рассмеялась и быстро поцеловала его в щеку. Парень приобнял девушку за плечи и повел куда-то в глубь парка. Вдруг из его кармана выскользнула и упала на дорожку ручка, и он был вынужден обернуться, чтобы поднять ее. Олег узнал своего соперника.

Кирилл Бекасов, студент пятого курса, восходящая звезда хирургии, гроза всех женщин ВИПа, красавчик и спортсмен, абсолютный любимец всех преподавателей и объект зависти со стороны почти что всех парней универа, чему немало способствовал тот факт, что половина студенток была в него влюблена. Его называли странным, больным на голову, просто сумасшедшим – Кирилл никогда не отказывал в помощи тем, кто в ней нуждался, однако и на голову себе садиться не позволял. Его нельзя было назвать "богатеньким сыночком" – скорее, просто баловнем судьбы. Единственный и любимый сын счастливой семейной пары, отец – начальник небольшого отдела в крупной корпорации, мать – домохозяйка. Про Бекасова нельзя было сказать, что у него есть все. Скорее, у него есть все, что ему нужно.

В общем, Кирилл был странным для этого времени человеком. И что самое удивительное, он был счастливым человеком.

Стиснув зубы, Олег смотрел как счастливый человек, обладающий всем тем, чего не досталось самому Олегу, уводит вдаль по аллее девушку, которая… которая…

– Которая, черт подери, мне нравится, – прошипел он сквозь зубы. И тут же усилием воли заставил себя успокоиться.

"Когда я первый раз пришел в себя после болезни и увидел в своей комнате Марину, я даже не подумал о том, что она могла найти этот мой дневник. Странно, ведь это мой самый большой страх. Я стараюсь вести дневник как можно подробнее – только для того, чтобы тетрадь скорее закончилась, и ее можно было бы уничтожить. Таким образом, ни в одной тетради не будет написано обо мне слишком много. Только не в этот раз. Исписано всего две трети листов, и не слишком подробно – только факты. Поступление, экзамены, чертов Ветровский со своей чертовой унизительной благотворительностью…

А теперь Марина. Я почти готов был убить Бекасова в тот момент, в парке. Но сейчас, обдумав ситуацию, я благодарен ему. Если бы я не увидел их на аллее, я бы продолжал думать о Марине, о первой девушке, которая мне понравилась. Она умна, с ней есть о чем поговорить, она не похожа на безголовых куколок, которых так много вокруг. Она мне нравится – и это опасно. У меня есть четкая цель, и я должен все свои усилия приложить к достижению этой цели, а влюбленность отвлекала бы меня. Нет, чувства и эмоции – это не для меня. Есть гораздо более важные вещи.

Завтра я приступлю к реализации первой части моего плана. Больше всего меня в нем раздражает то, что придется расстаться с возможностью уединения – платить за отдельную комнату в общежитии я считаю нерациональным, а при бесплатном поселении придется соседствовать с двумя-тремя сокурсниками. Что ж, значит, надо позаботиться о том, чтобы эти люди были полностью на моей стороне. Тем более, что это тоже послужит на пользу моему плану.

После того, как сегодня я увидел Марину с Бекасовым, я временно утратил самоконтроль. К счастью, мне удалось его восстановить еще в дороге, и теперь я полностью спокоен. Я уверен в том, что завтра буду смотреть на Марину совершенно равнодушно. Я благодарен ей за помощь, и при случае верну долг. Больше ничего.

Единственным, что мешает мне сохранять полное душевное равновесие, остается Ариец. Он снится мне каждый раз, когда я сплю. Первый раз он приходил в тех бредовых видениях, во время болезни. Когда я начал выздоравливать, и сон стал спокойным и ровным, несколько дней он меня не тревожил. Но только несколько дней. На четвертую ночь, считая с момента пробуждения при Марине, он пришел снова. Вел себя в моем сне, как хозяин. Я не могу точно вспомнить, что именно мне снилось, там было много всего, и везде присутствовал Ариец. Я чувствовал его чуждость в этом сне. Он не плод моего воображения или подсознания, он, если так можно сказать, не сон. Он просто приходит во сне. Приходит, смотрит на меня, изучает – меня и мои сны. И ни разу с нашей первой встречи он не произносил ни слова. Сегодня я попробую сам заговорить с ним – если, конечно, я буду сегодня спать. Работы еще много…

Да, кстати, о работе. Я понимаю, что непоследователен, но раз уж упомянул – следует уточнить, а то потом забуду, и это будет неправильно. Еще более непоследовательно. Так вот, с работы за время моей болезни меня уволили – что, в общем-то, предсказуемо. Но не могу сказать, что я сильно расстроен. Работал я все равно неофициально, следовательно, на моем личном деле это никак не отразится. А деньги… Стипендия у меня пока что очень маленькая, всего двести евро в месяц. Но начиная со второго семестра я буду получать золотую стипендию, как круглый отличник и претендент на чистый диплом. А золотая стипендия вкупе со всем прочим, причитающимся мне – это пятьсот пятьдесят евро. Жить буду в общежитии, питаться два раза в день в столовой – и то, и другое бесплатно. Следовательно, тратить драгоценное время на зарабатывание копеек на заправке мне не нужно. Правда, для проекта понадобится немало средств… ну да это вопрос не ближайшего времени. И в любом случае, никакой моей зарплаты не хватило бы на нужды проекта. В общем, надо включить в список кандидатов пару-тройку человек с состоятельными родителями – они и будут спонсировать организацию.

Но сперва надо сколотить самый костяк этой организации. Я наметил несколько человек, и завтра закину одному из них пробную наживку.

Психология – великая вещь. Психологов никто не воспринимает всерьез, многие и вовсе считают их чем-то вроде шарлатанов-экстрасенсов. Раньше я не понимал, почему. Теперь знаю – грамотные психологи, понимающие, какой силой они обладают, стараются поддерживать в массах подобный имидж, это играет им – нам – на руку. Знание общих черт психики человека дает великую власть над этим человеком. Я влюблю в себя всех, кто будет мне нужен. Они пойдут за мной.

Мир, я ненавижу тебя. И берегись – я начинаю свой путь!".

III. V.

"Я сгорю в огне,

Сгорю в тебе – пускай!

Я могу стать пеплом, но…"

Скорость, с которой по экрану метались строчки донесений, была слишком высока для восприятия человеческого мозга, но Коста человеком не был очень давно. Неподвижно замерев перед голоэкраном, он впитывал информацию, отбрасывая лишнее и оставляя только то, что и в самом деле заслуживало внимания.

И кое-что из заслуживающего внимания ему не нравилось. Причем не нравилось, прежде всего, потому, что заметить подобное он должен был значительно раньше.

Значит, Повелители решили сменить тактику. Действия шестерых членов Братства неявно, но указывали на это. Братья собирались оставлять то, чего добились за последнее время, и начинать действовать заново. Все эти изменения в поведении произошли после петербуржского совета и, в отличие от остальных, Дориан, принимавший у себя Совет, никаких подобных действий не проявил. Что это может значить и может ли это быть связано? Не просто может быть, а так и есть. Но что они задумали? Так… рабочие каналы Дориана в большинстве своем особо практиком не активировались, только некоторые. А если отследить связи?

"Интересные знакомства у студента-медика, – подумал Коста. – На короткой ноге с питерским членом Братства Повелителей, негласно вхож ко многим влиятельным людям Петербурга… которые, в свою очередь, так или иначе завязаны на Дориана! Не хватает информации. Согласно наблюдениям, создал в своем институте довольно обширную тайную организацию, о которой мало чего известно. Все члены этой организации очень хорошо учатся, никто не замечен в противозаконных действиях, никто не принимает наркотиков и не злоупотребляет алкоголем… ангелочки какие-то. Как это относится к Дориану, вернее, как – понятно, вся эта компания – его рук дело. Но зачем ему это? Братство решило пересмотреть методы воздействия или даже цели? Было бы неплохо. Но в любом случае, нужно больше информации".

Для начала Коста отправил письма своим двум осведомителям в институт, где зародилась и существовала странная организация, с приказом каким-либо образом выяснить цели ее существования. Ответ пришел на следующий день:

"Уважаемый господин Nameless, я приложил все усилия для выполнения Вашего поручения, но вынужден сообщить о провале. Больше того, я боюсь, что недооценил тех, о ком Вы поручили мне собрать информацию, и теперь их руководство наверняка в курсе моего интереса. Я говорил с тремя студентами. Сперва предлагал помощь в учебе, лучшие оценки и тому подобное, что декан факультета может предложить "в благодарность" своим студентам, но мое предложение не было принято. Тогда я посулил денежное вознаграждение, но даже студентка третьего курса Меркелова Т. Г., чье финансовое положение колеблется в шаге от отметки "нищета", мне отказала, после чего я перешел к угрозам. Я не сторонник физического насилия, но в моей власти исключить студента. Ни один из троих не поддался, даже вышеупомянутая Меркелова, для которой отчисление смерти подобно. "Делайте что угодно, хоть пытайте меня, я все равно вам ничего не скажу!" – вот дословный ответ студента пятого курса Кельновича А. Р. Также меня поставили в известность, что глава Организации будет обязательно оповещен о проявленном интересе. Однако я смею надеяться, что мне удалось замаскировать свой интерес под простое любопытство, тем более, что на факультете я слыву человеком дотошным, въедливым и со всех сторон неприятным.

С уважением,

Ваш Покорный слуга".

– А ведь это секта, – задумчиво проговорил Коста, дочитав доклад "покорного слуги". – Вопрос только, кому они молятся и с какой целью вообще существуют. Впрочем, для начала следовало бы получить максимально точный список членов этой секты.

Это задание оказалось проще, и уже следующим вечером "покорный слуга" прислал небольшое досье на сто двадцать пять человек. Среди них оказался тот самый, что был нужен крылатому.

Однажды случайный свидетель акта воздаяния, проводимого Костой, в ужасе назвал его "Ангелом Возмездия". Случайный свидетель, при ближайшем рассмотрении, тоже подошел под критерии крылатого и простился с головой, но его слова врезались в память, и частенько всплывали – порой в самый неподходящий момент.

Например, сейчас.

Уютный зал небольшого ресторана был погружен в интимный полумрак, создающий атмосферу таинственности, которую прекрасно поддерживала льющаяся словно из ниоткуда тихая музыка. Умопомрачительно красивая шатенка, откинувшаяся на мягкую спинку дивана, и внимательно изучающая черты своего неожиданного собеседника, мучительно напоминала Косте о кошмаре, сотворенном им в прошлом.

Технически все было просто до тошноты. Катенька Годзальская, милая и добрая девочка, дочка богатых родителей, не интересующихся ребенком, но при том не ограничивающих чадо в деньгах. Является членом тайной студенческой организации. Имеет привычку в четверг или пятницу, в зависимости от расписания в институте, ужинать в одиночестве в этом самом ресторане. Правда, одна она обычно только приходила в ресторан, а покидала его уже с кавалером. Все это Коста узнал от "покорного слуги".

Дальнейшее было делом техники и некоторого энергетического истощения в качестве платы. Крылья, переведенные в полностью невидимое и неосязаемое состояние. Дорогой костюм, обаятельная улыбка, заранее припасенный букет орхидей – предпочтения нашлись в том же досье. Отправленная к столу прекрасной незнакомки бутылка испанского вина ее любимой марки, к подарку приложен букет. Спустя десять минут Коста уже разливает подаренное вино по бокалам, Катенька смеется вежливой и совсем чуть-чуть нескромной шутке, на мужчину смотрит с живым интересом. Несколько капель наркотического препарата в ее бокал – она не замечает, увлеченная рассказом собеседника.

– Мадемуазель позволит проводить ее до дома? – некоторая нарочитая старомодность прибавляет шарма и галантному кавалеру, и всей ситуации.

– Только если джентльмен обещает не вести себя, как джентльмен, – она смеется, она уже пьяна и развратна чуть сильнее, чем обычно. Коста мысленно обзывает себя идиотом – не предусмотрел возбуждающий эффект наркотика. Но отступать глупо, да и в конце концов, не станет же она его насиловать. В крайнем случае, отнести ее в спальню, уложить на постель и осторожно нажать на несколько точек – и спокойный сон на ближайшие шесть часов гарантирован.

Серебристый двухместный флаер с черной аэрографией, взятый в прокат, гостеприимно дожидается за дверью ресторана. Мягкие сиденья, обтянутые безумно дорогой натуральной кожей принимают в свои объятия. Ей, опоенной и одурманенной, не терпится получить желаемое, но кавалер предлагает сперва выпить еще, и она соглашается – боится протрезветь, боится, что это волшебное состояние исчезнет. Вино, предусмотрительно спрятанное в бардачке, плещется в прихваченные из ресторана бокалы. Катеньке кажется, что ее прекрасный спутник мальчишески пошутил, элегантно украв бокалы под полой пиджака – на самом деле Коста вложил в счет дополнительную купюру, которой бы хватило и на дюжину таких бокалов.

Естественно, в пробке, перекрывающей горлышко бутылки, не видно микроскопического прокола.

Вино янтарным каскадом плещется в хрусталь, она осушает бокал залпом – сейчас не до смакования вкуса, желаемое слишком близко, чтобы отвлекаться на тонкий букет.

От жарких, полных вожделения поцелуев не увернуться – только если оттолкнуть, но это будет неправильной тактикой. И Коста сжимает кулаки до боли, проклиная собственную неосторожность, но терпит – сейчас начнет действовать второй препарат, начинка бутылки.

Препарат действует минут через пять, к тому времени крылатый уже лишен пиджака, а рубашка расстегнута до пупка. Но Катя вдруг обмякает, медленно сползая на второе сиденье.

Теперь можно и губу прикусить, и ногти в ладони вонзить. Жаль, большего себе нельзя позволить.

Все будет. Потом. Только сделать все, что необходимо, и отвезти бедняжку домой – а потом можно… Но сперва дело.

Он осторожно поворачивает ее к себе, поддерживая ладонью под затылок.

– Как тебя зовут? – сперва простые вопросы.

– Екатерина Антоновна Годзальская.

– Где ты учишься?

– В Высшем Институте Петербурга.

– У тебя есть родители?

– Да.

– Ты сегодня была на занятиях?

– Да.

– А чем занималась после занятий?

– Встречалась с Кречетом.

– Кто такой Кречет?

– Куратор моего проекта.

– В тайной студенческой организации?

– Да.

– Как называется организация?

– "Виктория".

– Кто ее возглавляет?

– Велес.

– Какое его настоящее имя?

Вопросы сыпались один за другим. Катенька оказалась кладезем ценнейшей информации. Спустя примерно полчаса Коста знал о "Виктории" почти все, начиная от точного списка ее членов – к слову сказать, на тридцать имен отличающегося от списка, предоставленного Покорным слугой, и заканчивая их целями, как глобальными, так и локальными. Подробности о большинстве проектов Кате были не известны, но это не столь существенная деталь.

– Куда тебя отвезти?

– Большая Пушкарская, дом восемь… – прошептала обессиленная жертва.

– Хорошо. А теперь – спи.

Серебристый флаер долетел до Петроградки буквально за десять минут. Узнав номер квартиры и добыв из сумочки Кати ключи, Коста поднял девушку на руки.

С дверью пришлось повозиться минут пять. К счастью, студентка жила одна. Попав в квартиру, крылатый сразу же направился в спальню. Осторожно уложил свою ношу на постель, вернулся к двери – не оставлять же ее нараспашку? Запер изнутри все замки, бросил ключи на тумбочку, и вернулся в комнату. Катя распростерлась на кровати, раскинула руки, глаза ее были закрыты.

Он приблизился, наклонился. Прислушался к неровному дыханию. Бережно коснулся щеки – не отреагировала. Спит… что ж, оно и к лучшему, не придется создавать и без того измученному сегодняшним днем организму лишних потрясений.

– Спи, малышка. И прости меня, – беззвучно вымолвил Коста.

Подошел к окну – закрыто. Подоконник с наружной стороны широкий, хорошо. Крылатый распахнул створки, вскочил на подоконник и раскрыл крылья – глубокой ночью увидеть его было некому, а летать на бесплотных крыльях невозможно. Конечно, можно просто спрыгнуть, переломы срослись бы минут за пять, но зачем?

– Не уходи!

Вздрогнув, Коста обернулся.

Катя сидела на кровати и с мольбой смотрела на него. Она видела, не могла не видеть его нечеловеческую природу – и просила остаться.

Бешеный каскад мыслей пронесся в голове с пугающей скоростью.

"Почему она проснулась? Я не мог ее разбудить. Один шаг, и я внизу. Она не вспомнит, подумает – приснилось. Зачем она проснулась? Зачем она просит остаться? Я больше никогда не должен ее видеть. Она меня видела. Она видела крылья".

И заключительным, пугающим аккордом – "Меня никто и никогда не должен видеть таким".

– Ты ангел? – тихо спросила Катенька, пока Коста замер на подоконнике заледеневшей статуей.

Крылатый вздрогнул.

– Нет. Я демон возмездия, – неожиданно сорвалось с пересохших губ.

Девушка покачала головой.

– Неправда. Иди сюда.

– Нельзя, – последние ее слова почему-то подействовали отрезвляюще, он выпрямился, и шагнул вперед…

– Не оставляй меня! – отчаянно, словно перед смертью, вскрикнула она и бросилась к окну.

Бритвенно-острая кромка пера легко пронзила податливую плоть. Кате не повезло – в этот момент Коста взмахнул крылом, и глубокий, но узкий порез превратился в широкую, кровоточащую рану.

Ее крик заставил его, уже взлетевшего, обернуться.

Тонкая девичья фигурка в легком светлом платье, на котором яростно и страшно выделяются следы крови.

"Будь я проклят!" – шипит крылатый, выворачивая крыло и тут же приземляясь на подоконник.

Подхватить на руки, уложить на кровать. Она не кричит, только тихонько стонет. Коротко коснуться точки на шее – несколько минут будет без сознания. В рану льется чистая, почти ощутимая и видимая глазом энергия. Завтра Коста не сможет даже встать – но это будет завтра.

"Больше никогда. Ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Не приближаться к женщинам. Только для воздаяния, если потребуется. И никак иначе".

Мысленные установки похоронным звоном большого колокола отдаются в голове. Энергия с пугающей скоростью покидает его тело, но и рана на глазах закрывается.

Когда не остается даже следа, Коста ювелирным движением срезает с Кати перепачканное в крови платье и белье. Осторожно стирает с кожи кровь – никаких следов не должно остаться. Обнаженную, заворачивает ее в одеяло, и замирает, склонившись к нежному лицу – всего на секунду. Один раз. Можно просто поверить, что он имеет право на самую крохотную толику тепла. Один раз. Только поверить, не больше.

"Все. Пора уходить".

Он выпрямляется…

…гибкие руки выскальзывают из под одеяла, большие серые глаза смотрят с тенью обиды.

– Я тебя не отпущу.

Теплые, ласковые губы накрывают его рот…

И первый раз за многие, многие годы Коста проигрывает себе. Он запрещает себе помнить о том, что нельзя, о том, что он не имеет права, о том, кто он, и зачем. Он просто поддается на поцелуй, отвечает, его руки сильно, но не причиняя боли, обхватывают светлые точеные плечи.

Вселенная кружится водоворотом звезд. Ни единого слова, ни единой мысли – просто порыв, притяжение двух сердец. Только на эту ночь.

На мгновение из глубин памяти вырывается воспоминание.

Холодные, тяжелые крылья за спиной. По коже струится кровь. Мука почти невыносима – но он знает, что заслужил, знает, за что это, и он счастлив – теперь он сможет искупить свою вину. Ледяной камень пола причиняет коленям дикую боль – кожа после трансформации мучительно восприимчива.

Перед ним стоит человек. Человек произносит приговор и искупление, и его слова падают приносящими физическую муку и душевное облегчение ударами хлыста.

– …и ты никогда не коснешься женщины. Если это случится – ты умрешь в тот же миг, от тебя не останется даже праха, а душа твоя никогда не будет прощена.

Губы скользят по пылающему телу, и уже не разобрать, где чьи руки и ноги. Они сливаются в нечто настолько единое, что разъединить уже невозможно никакими силами. Ее руки впиваются в его спину, его ладони ласкают ее грудь, и в этом не остается ничего пошлого и животного. Жаркие поцелуи, обжигающие касания, безумие и один бесконечно затянутый взрыв сверхновой. Крылья, мягкие перья – она смеется, выгибая одно и проводя им по внутренней стороне бедра. А Коста и не знал, что боится щекотки… Они катаются по кровати, щекоча друг друга его перьями, а потом снова проваливаются друг в друга, до бесконечности, до нового взрыва, а потом еще одного, и еще…

Она засыпает, счастливо улыбаясь, положив голову ему на грудь и сжимая в кулаке охапку перьев из сложенного крыла.

Крылатый лежит тихо-тихо, почти не дыша – боится спугнуть это невероятное видение, эти беззвучно шепчущие губы, и понимание, что все на самом деле… Все настоящее, правильное, искреннее…

Он даже засыпает – ненадолго, до рассвета. Первые лучи солнца, коснувшиеся его лица, мгновенно будят Косту.

Катя спит, и спит на сей раз по-настоящему крепко.

От окна – прощальный взгляд. В комнате не остается ничего, что могло бы напомнить о ночном безумии. Шаг на подоконник, внизу – никого, никто не увидит. Закрыть за собой окно – задвижки изнутри сами встают на место. Шаг вперед, ставшие вновь стальными и прозрачными крылья мягко опускают его на асфальт.

Через минуту серебристый флаер навсегда увозит Косту от этого дома.

III. VI.

"Шесть минут до часа "X"

Небо скоро рухнет вниз

Ветер всех развеет словно пыль".

Пальцы Стаса быстро метались по спроецированной на стол клавиатуре. Он едва поспевал за речью Романа Михайловича, преподавателя обществознания.

– В одна тысяча девятьсот сорок восьмом году страшная война закончилась полной победой союзных войск России и Германии. Англо-французская армада, захватившая половину Германии и Польши, и глубоко вторгшаяся в пределы России, была разгромлена. Скажите мне, когда возник переломный момент, и чем он ознаменовался? – поднялось сразу несколько рук. – Николаев, пожалуйста.

– Ход войны преломил неожиданный разрыв союзного договора между Англией и Францией с одной стороны, и Испанией и Италией с другой. Двадцать четвертого апреля одна тысяча девятьсот сорок седьмого года итальянские войска вошли в пределы захваченной Германии, на территорию бывшей Швейцарии, и разгромили стоявшую там англо-французскую армию, разбив ее на две части. В то же время испанские войска нанесли неожиданный удар по Франции, дойдя до самого Парижа, где и застряли – но это уже не имело значения.

– Почему Англо-Французский союз прозевал этот удар?

– Разные источники сообщают различные данные, но мое мнение таково, – Николаев на секунду задумался. – Скорее всего, Испанию союзники не принимали в расчет из-за ее локальной войны с Португалией. С Италией же был заключен союзный договор, который оказался разорван, едва в Милане окончательно осознали, что, покончив с Германией и Польшей, будущие англофранки займутся и "сапожком". Сперва был заключен союзный договор между Италией и Испанией, через месяц после этого они договорились с Германией, после чего оставалось только нанести удар.

Роман Михайлович кивнул.

– Хорошо, очень хорошо. Садитесь. Велагина!

– Да?

– Марина, расскажите мне, пожалуйста, о роли Соединенных Штатов Америки во Второй Мировой войне.

– Штаты не ввязывались в боевые действия до начала тысяча девятьсот сорок шестого года, только помогали Польше и Германии оружием: для них было важно, чтобы не победил Англо-Французский Союз – не хотели появления настолько сильного противника в Европе. Но когда союзники вторглись на территорию России, американцы изменили свое мнение, решив, что лучше пусть потреплют Россию, представлявшую немалую угрозу для Штатов, расторгли договор с Германией и Польшей, и перенаправили помощь оружием союзникам, которые очень в этом нуждались. Это было предпоследней ошибкой правительства Америки. Последней же оказались ядерные бомбы, сброшенные на японские города Токио, Йокогаму, Нагою, Саппоро и Осаку в качестве ответа на постоянные атаки японской авиации военных баз Америки. Япония была практически уничтожена. Через неделю на Вашингтон, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Чикаго и еще несколько крупнейших городов Соединенных штатов были сброшены атомные бомбы Германии, что положило конец участию Америки во Второй Мировой войне.

– Хорошо. Черканов, пожалуйста, расскажите нам о последствиях ядерного удара Германии по Америке.

– Соединенные Штаты Америки, как государство, перестали существовать. На их месте спустя несколько лет была образована Народная Коммунистическая Коалиция Штатов, существующая до сих пор. НККШ является объединением, включающим в себя наибольшее количество политических субъектов, при минимальном размере самих субъектов. Государство Япония также прекратила свое существование, но японская нация осталась. Во многих городах мира существуют так называемые японские районы. Японцы почти никогда не вступают в браки с гайдзинами – берегут чистоту крови, и надеются когда-нибудь восстановить свою страну. Германия отделалась сравнительно легко – запретом на создание ядерного оружия на ближайшие сто лет: срок, истекший в июне две тысячи сорок восьмого года.

– Почему страшное преступление против миллионов ни в чем не повинных жителей Америки так легко сошло с рук Германии? – спросил Роман Михайлович, обводя взглядом аудиторию. – Прошу, Казанцев.

– Ответственность за ядерную атаку взял на себя Рудольф фон Штрадте, знаменитый ученый, занимавшийся разработками ядерного оружия. Он имел необходимый доступ, и сам проектировал пусковую установку. Ее конструкция допускала запуск бомб с одного пульта, а бомбы сбрасывались с дистанционно управляемых беспилотных летательных аппаратов, которые были впоследствии запрещены.

– Каковы были мотивы фон Штрадте, и чем это для него закончилось? Ветровский, пожалуйста.

– Незадолго до начала Второй Мировой Рудольф фон Штрадте женился на японке Кагаме Аоки, – медленно заговорил Стас, вспоминая подробности. – Когда стало ясно, что войны не избежать, фон Штрадте отправил беременную вторым ребенком жену и их годовалого сына Хайриха на родину Кагаме, в Киото, где женщина родила девочку, названную Юрико, дитя лилии. Фон Штрадте так и не увидел дочери – вся его семья погибла во время атомной бомбардировки. Обезумевший от горя отец выпустил десять беспилотников с бомбами, восемь из них достигли цели. Это был весь ядерный запас Германии, наравне с Америкой занимавшей первое место в разработке атомного оружия. О причине атаки Америки стало известно от самого фон Штрадте – после запуска беспилотников он сразу же заявил о сделанном. По свидетельству медиков, преступление ученый совершил в состоянии аффекта. Когда его арестовали, он говорил, что не жалеет о содеянном и даже гордится своим поступком. Врачи сочли фон Штрадте сумасшедшим, но это его состояние продлилось лишь до тех пор, пока ему не показали фотоснимки жителей Соединенных Штатов, пострадавших от лучевой болезни, и не сообщили данные о количестве жертв. Сперва ученый был в шоковом состоянии, потом впал в истерику, умолял дать ему застрелиться, но потом успокоился. Медики признали его адекватным и вменяемым. Суд состоялся через два месяца, которые фон Штрадте провел в одиночной камере. Его единственной просьбой было предоставить письменные принадлежности, что было выполнено. За время своего заключения ученый написал книгу, ставшую суперхитом ближайших нескольких лет. Было напечатано и распродано более ста миллионов экземпляров. Согласно завещанию фон Штрадте, большая часть вырученных за продажу книги денег пошла в фонд помощи выжившим в Соединенных Штатах Америки, – Стас перевел дыхание, и продолжил: – Девятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок пятого года прогремел унесший жизни миллионов людей взрыв. Двадцать пятого ноября того же года в Германии состоялся суд над виновником этой не сравнимой ни с чем катастрофы. Сразу после объявления обвинения и представления всех причастных, прозвучала речь обвиняемого. Рудольф фон Штрадте признавал свою вину полностью и безоговорочно, сразу же отказался от адвоката и просил только судью быть хоть сколько-нибудь милосердным, и приговорить его к смертной казни. Приговор таким и оказался – смертная казнь через повешение, и был приведен в исполнение двадцать седьмого ноября того же года.

Когда Стас закончил, в аудитории на пару минут воцарилась мертвенная тишина, прерванная преподавателем.

– Спасибо за подробный ответ. А теперь, господа и дамы, давайте на минуту мы забудем о предмете, который сейчас с вами изучаем, то есть, об обществознании, и поговорим о вашей специализации – психологии…

Когда на голоэкране замерцала синяя надпись, сообщающая об окончании пары, юноша вздохнул с облегчением. Перестарался Роман Михайлович, пытаясь разрядить обстановку после неожиданно подробного ответа Стаса, перевел разговор на психологию, по полочкам разобрал фон Штрадте, состояние аффекта, последующую неадекватность ученого и прочее. Дал несколько ссылок на книгу величайшего убийцы двадцатого века, посоветовав не читать ее чрезмерно впечатлительным и, наконец, отпустил, задав на дом подробное эссе о так называемой Катастрофы двадцатого года. Задание было простое – вся информация лежала в открытом доступе в интерсети, и найти там все подробности каждого из множества стихийных бедствий, обрушившихся неожиданно на планету, начиная от землетрясений в Африке и заканчивая испанскими торнадо, уничтожившими все прибрежные города, не составляло труда.

Обществознание сегодня стояло предпоследней парой: сейчас получасовой перерыв, потом совмещенная с первым курсом медицинского факультета IT, и можно идти на работу. Забрать новое задание – и домой, готовиться к завтрашнему зачету по общей психологии.

– Когда же я высплюсь? – риторически спросил юноша у самого себя.

Желудок обиженно буркнул – мол, мне неважно, когда ты выспишься, а вот поесть не мешало бы прямо сейчас. Хмыкнув, Стас согласился и направился к лифту – столовая находилась на предпоследнем этаже, и обычно он бегал туда по лестнице – но сейчас, во время большого перерыва, продираться сквозь толпу студентов, перемещающихся с этажа на этаж, было сомнительным удовольствием.

У лифта его поджидало аж два сюрприза. Первый заключался в том, что лифт раскрыл двери в тот момент, когда Стас только протянул руку к панели вызова. Второй же влетел в смыкающиеся створки в последний миг, и очень недовольно уставился на попутчика.

– Привет, Олег, – как ни в чем ни бывало поздоровался Ветровский, и отвернулся. Сокурсник в ответ пробурчал что-то маловразумительное и столь же мало похожее на приветствие. Даром, что отсидели сегодня уже три пары через стол друг от друга.

Лифт полз необыкновенно медленно, и Стас в полной мере получил сомнительное удовольствие наблюдать Черканова в зеркальной панели внутренней отделки лифта. Лицо Олега было бледнее обычного, он весь как-то осунулся и похудел после своего почти двухнедельного отсутствия, хотя с тех пор уже прошло некоторое время. Зато в светло-голубых глазах очень скрытно, но все же различимо тлел огонек, которого не было раньше, а тонкие губы то и дело подрагивали в насмешливой полуулыбке.

Стас вышел на седьмом, предпоследнем этаже и успел заметить, как Олег нажимает на кнопку с цифрой "восемь". Интересно, что ему понадобилось в деканате? Но в следующую секунду юноша услышал, что сразу несколько человек зовут его по имени, нашел взглядом компанию студентов первого и второго курсов психфака и, широко улыбнувшись, направился к приятелям. Именно среди них он собирался выбирать тех, кто впоследствии войдет в несуществующий пока Орден.

За прошедшие полтора месяца Стас немало разочаровался в институте, в который так стремился. Большую часть знаний, полученных здесь, можно было бы с куда меньшими моральными, материальными и временными затратами приобрести, не выходя из дома. Пожалуй, действительно с интересом он ходил только на общую психологию – уж больно захватывающе преподавала свой предмет декан психфака Галина Викторовна, на социологию, хоть ее и преподавал ненавистный Евгений Валерьевич, человек, прекрасно знающий свой предмет, но совершенно бездарный, как преподаватель, и на экспериментальную психологию, привлекавшую студента самим предметом. Остальные пары Стас зачастую и вовсе прогуливал, являясь обязательно только на проверочные зачеты.

Но зато здесь было огромное количество студентов. И некоторые из них вполне могли впоследствии войти в его Орден. Юноша прекрасно понимал, что критерии отбора на Земле должны во многом существенно отличаться от книжных – хотя бы потому, что проверять кандидатов так, как это было там, не представлялось возможным. Будущие соратники должны быть людьми увлеченными, но не увлекающимися, смелыми, но не безрассудными, талантливыми каждый в своей области и обладающими высокими моральными качествами – но при этом не "святыми". Последние просто не потянут то дело, которое Стас видел целью Ордена. Слишком уж много вокруг грязи и подлости, ребята просто не выживут. Пусть лучше живут тихо своей жизнью в своих маленьких мирках и пусть будут счастливы в семьях. Менять мир – занятие не для мечтательных идеалистов, живущих только своими грезами. Увы.

Пока что юноша присматривался. Знакомился с сокурсниками, общался, разговаривал на различные темы, пытаясь выявить их отношение к миру и его законам. И понемногу список, составленный им из потенциальных кандидатов, начинал делиться на два меньших списка: те, при ком о запрещенной книге и ее идеях заговаривать просто нельзя, и те, кто с некоторой вероятностью может оказаться впоследствии в Ордене.

Впрочем, сейчас Стас думал не о компании и кандидатах в целом. Его интересовал один конкретный человек.

Женька Алфеев, субтильный и болезненный паренек двадцати лет, поступивший на платное обучение с третьей попытки. Сын далеко не бедных родителей, брошенный ими на произвол судьбы, как это случалось с большинством отпрысков бизнесменов, занятых больше своими компаниями, нежели детьми. Когда Алфееву исполнилось восемнадцать, и он благополучно провалил попытку поступления на юрфак, отец выдал ему ключи от двухкомнатной квартиры, оформленной на Женькино имя, и перевел на счет сына сто тысяч евро, сказав, что обучение сына он оплатит, а деньги парень пусть зарабатывает сам. Впрочем, после неудачной второй попытки старший Алфеев дал Женьке работу в своем отделе корпорации. С третьего раза юноша все же поступил – правда, не на юридический факультет, куда гнал его отец, и не на экономический, чего хотела мать, а на психфак в ВИП. Родители отреагировали по-разному: мать презрительно бросила: "ну и идиот", и прервала с "не способным ни на что неудачником" всяческие отношения. Отец, вдоволь повздыхав над "выброшенной на помойку" жизнью сына, каковая казалось ему теперь совершенно бесперспективной, все же выделил деньги на обучение, заплатив сразу за пять курсов, да и с работой продолжал помогать, пару раз в месяц подбрасывая прекрасно знающему итальянский Женьке небольшие переводы.

Стас более-менее близко познакомился с Алфеевым, когда тот ухитрился подхватить воспаление легких, и ему пришлось срочно уходить с последней пары. Ветровский, глядя на едва стоящего на ногах Женьку, отпросился у Галины Викторовны и помог больному сперва добраться до такси, а потом до квартиры. И правильно сделал – сам Алфеев просто не дошел бы. Он почти потерял сознание еще во флаере, а когда Стас внес задыхающегося от жара парня в квартиру и уложил на кровать, Женька начал бредить. Стас со своего мобила вызвал врачей и сам им заплатил – по счастью, он как раз вчера снял со счета пятьсот евро на покупку нового мобила, так как старый работал со сбоями и порой просто выключался ни с того, ни с сего, но потратить деньги еще не успел.

Врачи не стали забирать Алфеева в клинику: вкололи несколько препаратов, оставили рецепт и рекомендации, и велели не оставлять больного, пока не придет в себя. Стас сделал себе чашку чаю, и устроился в Женькином кресле с ноутбуком, готовясь к завтрашним парам. Он настолько увлекся чтением, что пронзительный вопль дверного звонка заставил его подпрыгнуть. Несколько секунд поразмышляв, юноша решил все же посмотреть, кто пришел.

За дверью, нервно переступая на месте, стоял мужчина лет пятидесяти, одетый в дорогой костюм. Не успел Стас коснуться дверного замка, как тот вновь надавил на звонок.

– Кто ты такой? – резко спросил мужчина, тут же оттесняя Ветровского в глубь квартиры. Глаза у него были совсем как у Женьки.

– Стас, то есть, Станислав Ветровский. Мы с Женей учимся вместе.

– Что ты здесь делаешь, и где мой сын?

– Он в комнате, спит, – юноша вкратце пересказал события этого дня.

– Даже так? Спасибо. Меня зовут Георгий Антонович, и я, как ты понял, отец Евгения. Подожди на кухне, я посмотрю, как он там.

Ждать пришлось недолго. Уже через пять минут Алфеев-старший вышел к Стасу.

– Пока спит, – ответил он на немой вопрос студента. – Так, сколько ты заплатил врачам?

– Триста пятьдесят евро, – честно ответил Ветровский. Он был рад, что удастся получить деньги обратно – в конце концов, от этого богача явно не убудет.

– Хорошо. Держи, – Георгий Антонович протянул парню тысячную купюру. – Мельче у меня нет. А теперь послушай: если ты думаешь, что с Женей удобно дружить, потому что у него богатый папа – оставь эту затею. Я помогаю сыну, но только с работой. Получает он не так много, чтобы бросать подачки прихлебателям. За сегодня я тебя поблагодарил, но на большее не рассчитывай.

Стас почувствовал, что в глазах темнеет от ярости. Стек сейчас бросился бы на обидчика с кулаками, а возможно – и с кухонным ножом, так соблазнительно лежавшим на расстоянии вытянутой руки. Но Стас сдержался. Его лицо окаменело, взгляд стал совершенно безэмоциональным.

– А теперь вы, Георгий Антонович, послушайте меня. Я не знал, кто отец Жени – это первое. Я помог бы ему в любом случае – это второе. Мне не нужны ваши подачки и благодарности – это третье, – он бросил купюру на стол. – Если вы сумеете через Женю передать мне потраченные мною триста пятьдесят евро – я буду благодарен. Это четвертое. И наконец, пятое – если вы считаете, что все в этом мире меряется деньгами и делается ради денег – мне вас жаль, – он развернулся, намереваясь уйти, но удивленный голос собеседника остановил его на пороге кухни.

– Подожди, Стас, – юноша обернулся. Георгий Антонович стоял, чуть склонив голову на бок, и в его глазах читалось изумление пополам с каким-то еще чувством, которое Ветровский разобрать не мог. – Подожди. Извини, я тебя обидел. Деньги возьми – это не подачка, это благодарность. Ты пропустил пару, потратил свои деньги на такси, сидел здесь вместо того, чтобы идти домой.

– Я это делал не ради денег, – запальчиво возразил юноша.

– Это я уже понял, – Алфеев усмехнулся. – Тем не менее, лишними они тебе не будут. А еще у меня к тебе есть просьба.

– Какая? – Стас насторожился.

– Как ты понимаешь, Женя в ближайшее время не сможет посещать институт. Он и так плохо учится, нельзя, чтобы его выгнали. Ты не мог бы приходить к нему после занятий, рассказывать, что было на уроках и помогать проходить материал? Я понимаю, что у тебя много своих дел, может, работа, или что-то еще. Я заплачу за услугу.

– Не надо мне ничего платить. Я и так собирался приезжать. Это все? – холодно поинтересовался он.

В глазах Георгия Антоновича мелькнуло что-то странное – и он вдруг улыбнулся.

– Идеалист. Как ты собираешься жить со своим идеализмом? Даже нет, не так. Как ты собираешься с ним выживать?

– Как-нибудь выживу, – буркнул Ветровский, почему-то чувствуя себя виноватым.

– Наверное, это правильно, – протянул Алфеев. – Что ж, удачи тебе. Понадобится. А деньги все же возьми – едва ли ты полностью обеспечиваешь себя сам, и едва ли твои родители так богаты, чтобы отказываться от тысячи евро. Это не оскорбление, я просто хочу поблагодарить, как могу.

– Хотите поблагодарить – побольше общайтесь с сыном, – бросил Стас, сгреб со стола купюру – в чем-то бизнесмен был прав, в семье деньги лишними не будут, и направился к двери, чувствуя спиной задумчивый взгляд.

К Женьке он приехал на следующий день. Тогда-то Алфеев-младший, давясь слезами, и рассказал о своих взаимоотношениях в семье.

Нельзя сказать, что после этого ребята стали друзьями – скорее, хорошими приятелями. Дружба проверяется временем, а время еще не прошло. Но именно Женька оказался первым, кому Стас дал почитать книжку в синей обложке, столь кардинально изменившую жизнь его самого.

И сегодня в столовой Ветровский искал Алфеева взглядом, чтобы задать такой простой и обыденный вопрос: "Ну, как тебе?".

III. VII.

"Ум, красота и талант -

Все заслонил прейскурант!"

Преподаватель уголовного права откинулся на спинку высокого стула, закинул ногу на ногу, и начал отмечать на мониторе результаты семинара. Второкурсники, прекратив даже перешептываться, следили за движениями его руки, пытаясь угадать – напротив какой фамилии какая ставится оценка.

– Ну-с… Неплохо, неплохо. Лучше, чем в прошлый раз, – Валентин Александрович почесал уже полуседой висок. – Итак, господа юристы: Авканов – семь, Адаренко – пять…

Один за другим, по мере перечисления студенты вздыхали – кто с облегчением, кто горестно. Вторых было раза в два больше: мало того, что преподаватель требовательный, так и сама дисциплина – одна из самых сложных по объему изучаемого.

– Левтанов – двенадцать…

Самые завистливые зло покосились на счастливчика. Остальные никак не отреагировали – привыкли, второй год уже всё-таки. Сам же Левтанов довольно улыбнулся. Так, чтобы заметили не все, а только те, кто присматривался бы. Работать на ненужных людей – неблагодарное занятие.

– Эчвадзе – девять. Ну, – преподаватель посмотрел на наручные часы, – Всё, перерыв. Домашнее задание дам на следующей паре.

Группа высыпала в коридор, а затем, дождавшись, пока "старый хрыч" скроется в лифте, начала бурно делиться впечатлениями по поводу прошедшего семинара.

– Вовк? – к Левтанову, приводящему около зеркала в порядок вечно растрепывающуюся прическу, подошел его друг-сокурсник.

– Коль, я же просил…

– Хорошо, хорошо, извини. Владимир!

– Во! Я слушаю вас, Николай! – Левтанов, закончив с зеркалом, с улыбкой повернулся к собеседнику.

– Владимир, как вы смотрите на то, чтобы спуститься в кафе?

– Отличная мысль, Николай, я всецело ее поддерживаю!

Ребята направились к лестнице, не став ждать лифта.

– Слушай, а ты это… реферат сделал? По уголовному? – Коля оглянулся по сторонам, отслеживая, чтобы никого из их преподавателей не оказалось поблизости.

– Что, опять? – вздохнул Левтанов.

– Мне только посмотреть! Ну, не понимаю я ее, не понимаю!

– Его.

– Его… Все равно не понимаю!

– Раздолбай ты… Ладно, завтра принесу.

Реферат, в принципе, ему был не нужен, так как он его уже сдал. А резервный файл… Ладно, черт с ним, пусть читает. Нехорошо будет, если одного из немногих людей, с кем можно нормально пообщаться, отчислят.

Самому Володе – или, как он приучал себя звать, Владимиру – учеба давалась не то что очень легко, но порядком легче, чем другим из их группы. Начиная хотя бы с того момента, что он поступил на юрфак не "потому что престижная высокооплачиваемая профессия", а по собственному выбору. Реальный же интерес к объекту изучения – уже половина дела. Особенно это стало заметно на фоне сокурсников: отличников, кроме Левтанова, в группе было всего трое, плюс человек десять хорошистов – конечно, если смотреть на тех, кто учился реально, а не проплачивая каждый второй экзамен.

Вторым немаловажным фактором, без которого, наверное, первый оказался бы бесполезным – с преподавателями просто нереально везло. На взгляд Владимира, конечно же. Если для прочих это были "стервы", "сволочи" и прочие нелестные эпитеты, то для него – честные, неподкупные люди. Честные, конечно, в меру – чтобы совершенно честные люди, да в институте? То есть хоть им и приходилось довольно часто ставить положительные оценки совершенно не заслуживающим их, но и тем, кто того заслуживал, они баллы не занижали, оценивая по должному.

А всё могло сложиться совершенно иначе…

Если не употреблять красивых эвфемизмов, то школа буквально выплюнула парня. Уже начиная со средних классов взаимная неприязнь первичного образовательного учреждения и юного Володи Левтанова не давала нормально жить ни учреждению, ни Левтанову, и когда пришло, наконец, время расстаться, оба были неимоверно рады. Однако несмотря на все пройденные в процессе мучения, Владимир вышел совершенным победителем: путем ежегодных обращений в местное представительство Министерства образования он доказал, что неудовлетворительные оценки ему ставились незаслуженно и, в конце концов получил хороший аттестат, на который в последние годы почти и не надеялся.

Родители – отец-инженер и мать, преподаватель права в ВУМе, были искренне рады успеху сына. А радоваться стоило: хоть денег в семье водилось не особо много, но большие профессиональные связи, а теперь и качественный аттестат давали возможность поступить в любой московский институт. И вот здесь юноше пришлось крепко задуматься.

С одной стороны, в Вышке он знал практически всех и его знали практически все. Но при этом последние уже лет десять как набор специальностей там был… ну, очень специфичен. И ни на одну из них Володю не тянуло. С другой стороны, была куча менее престижных институтов, где интересные специальности были и связи куда было не так трудно подключить. А с третьей стороны, он и сам не смог бы со стопроцентной точностью сказать, на какую бы профессию ему больше хотелось. И это была проблема побольше двух предыдущих.

Проведя последние годы в непрекращавшемся конфликте с большей частью учителей, Левтанов мало-помалу стал обращать свой интерес в сторону психологии. Скачав из сети несколько учебников, он усвоил некоторое количество весьма полезных основных принципов, и вскорости сумел убедиться в их полезности – после чего данный раздел науки заинтересовал будущего абитуриента еще сильнее. При этом Владимир имел очень неплохие способности к математике и вполне мог бы поступить на какую-нибудь доходную специальность Экономического факультета, требующую данных знаний. И хотя его самого эта область привлекала не слишком сильно, родители надеялись, что выбор падет на именно на финансовую должность. К счастью, юноше бесконечно повезло с семьей.

Левтанов Николай Игоревич, отец Володи, потерял своих родителей в семнадцать лет – самолет, на котором они возвращались из отпуска, рухнул где-то в океане. Потерявший от горя всякое желание жить, молодой Николай тем не менее выполнил желание покойного отца и пошел учиться на инженера. Устроился на подработку – и в первый же день познакомился со своей будущей женой Юлей, дочерью богатого бизнесмена, сбежавшей из дома: родитель желал, чтобы дочь пошла по его стопам и даже слушать не желал о ее возможной преподавательской карьере. Молодые люди заинтересовались друг другом – сперва просто по-дружески. Через два года поженились, а через год после окончания обучения у них родился сын. К сожалению, после Володи других детей молодая преподавательница иметь не могла. Вся родительская любовь обрушилась на мальчика. Юлия Левтанова, насмотревшаяся на большинство своих студентов, более всего боялась, что сын собьется с пути, превратится в морального урода, которого не интересует ничего, кроме зарабатывания денег.

Владимир же, едва получив аттестат, загорелся новой идеей. Получив опыт общения с госструктурами в процессе выбивания нормальных оценок, он в какой-то момент поймал себя на мысли, что ему нравится копаться в законах, подыскивая те, которые могли бы послужить "на благо торжества справедливости", подбирать юридические аргументы и тут же – контраргументы, какими ответят его воображаемые оппоненты, и так пока не найдется какой-то полузабытый, но не отмененный закон, который гиблое, казалось, дело сумеет привести к справедливому и заслуженному разрешению. Воодушевившись этими мыслями, Левтанов твердо решил поступать на юридический факультет ВУМа.

А вот родители неожиданно оказались против этой затеи. Причем так жестко, что кто-нибудь другой мог бы только тяжело вздохнуть и смириться. Кто-нибудь, но только не Владимир.

– Видел я, какие мальчишки идут на юристов! – заявил отец на семейном совете по поводу выбора будущей профессии единственного сына. – И видел, какими они становятся. Я не позволю, чтобы мой сын превратился в продажную мразь! Чего бы мне этого ни стоило – не позволю!

– Я согласна с отцом, Володя, – поддержала супруга Юлия. – Он-то лишь поверхностно судить может, а я чуть ли не каждый день на работе наблюдаю, как это происходит. Сначала – постепенно, незаметно и не скажешь, что что-то меняется. А потом, после второй-третьей практики возвращаются – все, уже крутые: своя машина, а то и флаер, деньгами швыряются направо-налево, а откуда у студента с практики такие деньги? Взятки берут, просто воруют, а кто-то и шантажом не брезгует.

– Но я ведь не стану таким! – тщетно пытался уверить родителей Володя.

– Нет, нет и нет!

На следующий день после произошедшего скандала как раз должны были начать работу приемные комиссии в высших учебных заведениях. Отец на работу уехал рано – видимо, чтобы не встречаться с сыном. А мать за завтраком предупредила:

– Пойдешь поступать на юрфак – не обижайся. Если понадобится, я подключу всех знакомых, чтобы не пропустили тебя даже на платный.

– Угу, – равнодушно отозвался тот.

Вернувшись в комнату и посмотрев по сети сайты интересовавших его институтов, будущий абитуриент взял все деньги, которые у него были на тот момент, необходимые документы, наскоро собрал сумку и одновременно с матерью вышел из квартиры.

Юлия в душе уже жалела о случившемся, но поделать ничего не могла: она считала, что лучше один раз пережить подобную ссору, чем потом наблюдать, как единственный сын теряет все человеческое.

– Ты надолго? – рассеянно спросила она, закрывая входную дверь.

– По результатам, – спокойно ответил Володя, закидывая сумку на плечо.

– Ну ладно… Я сегодня чуть задержусь.

– Хорошо.

Вечером родители нашли на столе в гостиной письмо, в котором сын сообщал, что ближайшее время поживет у друга. Письмо было выдержано в холодном тоне, и Левтановы чуть было не поругались уже между собой – правильно ли они поступили. К счастью, второй ссоры в семье удалось избежать – сошлись на том, что парень уже взрослый и сам может во всем разобраться, так что ничего страшного не случится – поживет несколько дней без родителей, а потом соскучится, и вернется обратно.

Но Володя не вернулся ни через несколько дней, ни через несколько недель, ни даже через месяц. Раз в два-три дня он исправно присылал электронные письма: "Жив, здоров, все в порядке. Не волнуйтесь, не ищите – через некоторое время приеду".

Только через полтора месяца изнервничавшимся несмотря ни на какие сообщения Левтановым пришло еще одно письмо, на этот раз – обычной почтой. С видом Эрмитажа на переднем плане. В нем студент первого курса юридического факультета Высшего института Петербурга Владимир Левтанов сообщал свой новый номер мобила и адрес общежития. Также была приложена распечатка списка поступивших на бесплатное отделение. Левтанов стоял на седьмом месте из десяти.

Устроившись поудобнее на продавленном диване и поставив ноутбук на колени, Владимир судорожно набирал текст, то и дело косясь на индикатор батареи и мысленно костеря на все лады Саньку Васкелина, своего соседа по комнате – пока Левтанов сидел в информатории, готовясь к завтрашнему зачету, тот приволок в комнату свою очередную подружку, а заниматься под аккомпанемент не очень-то скрываемых стонов, вздохов и ритмичных поскрипываний старой кровати Володя не мог. Вот и приходилось сидеть в коридоре общежития, проклиная собственную забывчивость – это же надо было, просидеть в информе полдня и не зарядить аккумулятор ноута, ведь видел, что осталось чуть больше двух процентов! – неуемного Саньку, который и дня без потрахушек прожить не мог, и деканат вкупе с завхозом общежития, который вот уже лет пять тянул с проведением в коридоры сверхпроводящих кабелей для установки точек беспроводного подключения к электросети. Теперь приходилось дописывать эссе по психологическому портрету преступлений первой половины двадцать первого века на завтрашнюю первую пару практически на последние крохи энергии.

На экран поверх открытого документа всплыло системное сообщение

"Немедленно зарядите аккумулятор!".

Досадливо поморщившись, Владимир коснулся сенсорной панели – сообщение исчезло. И тут же появилось другое:

"Немедленно сохраните все открытые документы! Через одну минуту произойдет выключение системы. Отсчет: 59 секунд… 58… 57…"

Несколько команд – все сохраненные файлы закрываются, оставляя на мониторе только мигающие цифры обратного отсчета.

– Ну что за… невезение, – сдержал Левтанов рвущиеся с губ ругательства.

Вариантов было три: либо пойти в комнату, поставить ноутбук на зарядку, быстро лечь, натянуть одеяло на уши и сделать вид, что он не слышит этих чертовых постанываний и поскрипываний, а завтра встать в шесть утра и спешно доделать эссе, либо тоже пойти в комнату, поставить ноут на зарядку и отправиться побродить полчасика по коридорам, пока чертов комп немного зарядится, а потом продолжить работу, либо… Либо встать, пойти в комнату, ногой распахнуть дверь, содрать с задолбавшей парочки одеяло и в грубой форме предложить им продолжить изображать из себя кроликов в любом другом месте. Наиболее соблазнительно выглядел третий вариант, однако у него был существенный минус в виде ста десяти килограмм Санькиных мышц. Вообще сосед у Володи был мирный человек… пока его не отрывали от увлекательного общения с прекрасным полом.

Закрыв крышку ноута, Левтанов предался сравнительному анализу положительных и отрицательных сторон первых двух вариантов. Засыпать под звуки траха или не выспаться вовсе? Поглощенный размышлениями, Владимир не заметил, как кто-то подошел.

– Привет, – застенчиво улыбнувшись, проговорил какой-то тощий первокурсник с психфака, несколько дней назад переехавший в общагу. – Можно присесть?

В первый момент будущий юрист хотел было послать дистрофика куда подальше, но почему-то передумал.

– Диван не мой, с ним все можно, – попытался он пошутить.

– Спасибо, – первокурсник уселся рядом. – Что не спишь?

В тусклом свете коридорных ламп, работающих в ночном режиме, Левтанов все же смог разглядеть неожиданного собеседника. Неровно подстриженные черные волосы чуть ниже плеч, длинный тонкий нос, матово-бледное, какое-то прозрачное лицо… До сих пор Володя не встречал нового жителя общаги. Надо же, сама легенда психфака – единственный поступивший на бесплатное место. Сам Левтанов какое-то время даже с интересом наблюдал за "битвой титанов мозга" – Ветровским и Черкановым, и даже поспорил с однокурсником на десять евро, что победит Черканов. И наблюдение это было презабавнейшим, особенно перед последним экзаменом, когда набравшие равное количество баллов соперники могли и оба проиграть – шедшая ровно за ними Велагина стабильно набирала двенадцать очков на каждом экзамене, и если бы только оба набрали меньше десяти баллов, что автоматически означало бы невозможность претендовать на бесплатное, а она получила бы призовые пять за лучший результат, то двадцать тысяч в год сэкономила бы именно она.

– Да вот эссе на завтра делал, а тут ноут сел, гад, – в подтверждение своих слов Володя кивнул на мертвый комп, на передней панели которого даже индикаторы уже погасли.

– Что же в комнату не пойдешь?

– Да так… не хочется… – признаваться в сути проблемы Левтанову не хотелось. Но Черканов неожиданно понимающе кивнул.

– Ты ведь в триста двадцатой живешь, да? Я мимо проходил когда, слышал…

– Ну так чего тогда спрашиваешь? – внезапно разозлился парень. – Если и так все знаешь!

– Я, собственно, чего подошел, – проигнорировал тот его возглас. – Если хочешь, можешь у меня подзарядить ноутбук, да и просто посидеть, задание сделать. Сосед мой на вечеринку в студенческий клуб свалил, так что никто против не будет.

– С чего такая доброта? – не двигаясь с места поинтересовался Левтанов.

Собеседник неожиданно смутился.

– Даже не знаю, как сказать… В общем, настроение просто очень хреновое, и одному в комнате сидеть как-то паршиво. Хочется, чтобы просто кто-то живой еще был. Я потому и пошел бродить по коридорам – надеялся, найдется с кем поговорить.

Как это может быть плохо от того, что никто не мешает, Володя не понял. Но все нехорошие подозрения в адрес юноши у него пропали.

– Спасибо, – смутился уже он. – Извини, просто непривычно…

– …что помощь предлагают? – понимающе улыбнулся Черканов. – Знаю. Сам такой недавно был. А потом… да, неважно. Не хочу об этом. Ну так что, пойдем?

– Пойдем, конечно! Только подожди, я к себе зайду за зарядкой к ноутбуку, да и поужинать я сегодня не успел, – сказал он, и в следующую секунду заметил, что выражение глаз собеседника стало каким-то голодным. – А мне вчера прислали из дому пожрать, так пропадает. Составишь компанию в войне против пирогов? – с улыбкой предложил он.

– С удовольствием. Тогда я тебя жду, моя комната – триста третья.

Левтанов, подхватив ноут, поднялся на ноги и быстрым шагом направился по коридору к своей комнате. Он не видел, как хищно улыбнулся ему вслед Олег.

– Хороший юрист, тем более такой увлекающийся, как ты – это будет полезно, и даже очень, – пробормотал он себе под нос. – Пожалуй, я правильно сделал, обратив на тебя внимание.

– Знаешь, я вот всегда одного боялся.

– Чего?

– Сейчас попробую объяснить. Вот смотри: закончим мы оба институт. Так?

– Так.

– А что дальше? А ничего! Я пошел против воли родителей, ты… наверное, тоже! Мы оба совершили подвиг и поступили в ВИП на бесплатное. Мы оба отлично учимся. Мы получим свои корочки об образовании, найдем какие-то работы, каждый по специальности. Будем зарабатывать деньги, делать карьеру, потом женимся…

– Нет уж, я не женюсь!

– Я же в общем говорю! Так вот, женимся, сделаем детей, будем содержать семью, работать с утра до ночи по будням, ездить куда-нибудь отдохнуть на выходных, а потом однажды радостно сдохнем. Именно радостно! Потому что жизнь такая одинаковая постоянно. Ни за чем и ни для чего! Бесцельная! "Все мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть!".

– Ну, можно добиться чего-то большего. Создать дочерние фирмы под крылом какой-нибудь корпорации, стать большим начальником, не работать, переложив все дела на плечи менеджеров, а самому заниматься чем захочется.

– Но для чего? Для того, чтобы потом все равно сдохнуть? И чтоб никто потом не вспомнил вообще о существовании такого Владимира Левтанова?

– Славы хочешь? – усмехнулся Олег.

– Да нет, не славы. Славы как раз легко добиться. Я хочу что-нибудь такое сделать, чтобы потом не забыли! Не забыли не как дешевую эстрадную певичку, и не как злополучного Герострата, а по-настоящему!

– Ммм… Захватить мир?

– Ну, для примера пойдет. Хотя нет, сам я не хотел бы захватывать мир, это уж больно хлопотно для меня. Лень. А вот сделать что-то на благо захвата – это пожалуйста. Ну, и смотря какого захвата, конечно. Если для того, чтобы все человечество поработить – то я лучше с другой стороны, но тоже не на первой роли. Первая – она слишком хлопотная.

– А для чего еще захватывают мир, если не для порабощения? – Скептически усмехнувшись, чтобы скрыть торжествующую улыбку, спросил Черканов.

– Как зачем? Чтобы изменить! – Владимир откинулся на спинку стула, закинул руки за голову, и мечтательно уставился в потолок. – Только представь себе, сколько всего можно было бы сделать прекрасного и умного, если бы были возможности.

– Возможности из ниоткуда не берутся. Но знаешь… мне почему-то кажется, что это не совпадение, – Олег резко выпрямился и внимательно посмотрел на собеседника, в светлых глазах горел азарт. – У меня комната оказалась свободна, а тебе пришлось из своей уйти. Я вышел в этот коридор, ты согласился пойти ко мне. Разговор, опять же… с чего мы там начали?

– С несправедливости нашего ректора.

– А теперь говорим об изменении мира. И ведь ты хотел бы его изменить, не так ли?

– Блин, а я тебе о чем толкую уже сколько времени?

Олег посерьезнел.

– Понимаешь, ты не первый, с кем я говорю на такие темы. Но стоило представить все негативные стороны такой работы, как они смеялись: мы же не всерьез!

Владимир немного помолчал. Он чувствовал, что разговор перестает быть шутливым.

– Знаешь, если бы мне предложили захватывать мир, я бы…

– Подожди, – перебил Черканов, его взгляд стал серьезным. – Захватывать мир – это как-то слишком пафосно и громоздко. А вот свергнуть тайно или явно власть, и самим встать во главе страны или создать свое государство – это вполне, вполне… реально.

Взгляды юношей скрестились. Повисла тишина.

– Ты серьезно это все говоришь? – тихо спросил Левтанов.

Олег медленно кивнул.

– Хм… Мне нравится это предложение.

Четвертая часть IV. I.

"Жанна из тех королев,

Что любят роскошь и ночь!"

Это был старый, постройки периода посткатастрофы дом в десять этажей, с покатой коньковой крышей и искрошившейся от времени метровой оградкой вдоль края. Еще не самая окраина – но близко. Дом в ближайшее время предполагался под снос – просто потому, что иначе грозил рухнуть, погребя под обломками не только жильцов, но и районную школу, и недавно построенные на месте такой же древней громады новенькие семиэтажные корпуса. Старый дом понимал, что его ждет в ближайшем будущем, он видел, как специальные машины растаскивали на куски его погибшего собрата, но он не сожалел ни о чем. У него был друг, даже старше его самого, который иногда сидел на коньке крыши и тоже думал о чем-то своем. Дом любил, когда его друг приходил к нему, хотя и подозревал, что тот даже не догадывается о благодарности, обращенной к нему обветшалым, готовым развалиться зданием.

Сегодня ночью дом выглядел со стороны очень странно. Словно кто-то очень наглый и любящий пошутить украл с благородного особняка в центре города статую и каким-то загадочным образом переместил ее на крышу окраинного старика. А статуя была удивительная, тончайшей работы: даже за облепившим ее мокрым декабрьским снегом можно было разглядеть слегка напряженные мышцы спины и груди, детально проработанные неизвестным мастером пряди длинных волос, и идеальные очертания распластанных крыльев.

– Если бы на то была моя воля, я бы тебя убил, – мертвенно-равнодушно произнес Теодор, глядя сквозь Косту. Крылатый тысячный раз проклял отсутствие Кейтаро-дону, который смог бы объяснить причины, понять мотивы, и четко означить последствия. Теодор же, раздосадованный своим промахом при прошлой встрече – не смог обмануть Косту и прикинуться действительным членом Братства – теперь получил возможность отыграться. – Я помню, как ты умолял дать тебе второй шанс, дать тебе возможность искупить содеянное – и я вижу, как ты это искупаешь. Я не говорю даже о том, что ты позволил постороннему человеку увидеть крылья. Но ты посмел прикоснуться к женщине, и не просто прикоснуться! А если бы ты не сдержал свои инстинкты и тайные желания? Если бы ты убил ее, как убил десятки девушек до нее?

Коста сжимал кулаки, стискивал зубы и молчал. Возразить было нечего… то есть, было что, но он прекрасно знал, что Теодор подобное назовет ничем иным, как желанием оправдать собственное преступление. Он не сумеет понять, что тогда в мыслях крылатого не было ни единого намека на то, что было раньше, больше того – он с превеликим наслаждением убил бы любого, кто посмел бы обидеть ее…

– Если бы ты знал, как мне хочется сейчас тебя уничтожить! – прошипел немец, с ненавистью глядя на крылатого. Коста покорно снес этот взгляд и принял обращенную к нему ненависть. Он понимал, что Теодор вправе. Но в то же время он знал, что страшнее, чем он сам себя карает, его не покарает никто.

– Довольно, Теодор, – негромко проговорил он, поднимая безразличный взгляд. – Жить мне, или умереть – решать не тебе. Потому давай перейдем к делу. Три месяца прошло. Ты нашел того, кто по твоему мнению сумеет заменить Братство и выполнять в полной мере его первоначальную функцию?

– Да, нашел. Но его следует подготовить – юноша на многое способен, но еще слишком неопытен и слишком мало повидал, хоть судьба его и не из легких.

– Хорошо. Я согласен ждать. Но пока ты не докажешь мне его способность взять на себя ношу, изначально полагавшуюся Братству, я не стану их уничтожать.

– Согласен.

– Больше того, я буду и сам искать кандидатуру. И пусть Кейтаро-дону утвердит ее.

– Согласен.

Коротко кивнув, Коста взмыл в небо. Говорить с немцем было более не о чем, и он желал как можно быстрее покинуть это место.

Негромкий, тревожный крик черного, как смоль, ворона, разорвал тишину ночного города. Захлопав крыльями, птица опустилась на плечо венчающей конек старого дома статуи, расправила перья и замерла.

Если бы гипотетический наблюдатель, удивленный присутствием статуи на крыше такого дома, и в самом деле существовал бы, то последующее повергло бы его в шок. Крылатый мужчина шевельнулся, по телу прошла крупная дрожь – комья мокрого снега полетели в разные стороны.

Коста провел руками по лицу, отгоняя злое марево воспоминаний, и только после этого перевел взгляд на ворона.

К лапе птицы была прикручена свернутая в трубочку бумага. Едва крылатый отцепил послание, как ворон еще раз хрипло каркнул и взмахнул крыльями, уносясь прочь от мокрой и снежной ночи. Посмотрев ему вслед, мужчина развернул записку и при неверном, слабом свете показавшейся из-за туч луны принялся вчитываться в затейливую вязь письмен.

Прочитал – и, не поверив увиденному, перечел еще раз. Но знаки складывались все в те же слова, слова – в фразы. Инструкция предельно проста – и так же предельно… невозможна. Да-да, именно невозможна. Просто потому, что такого не могло и не должно было быть.

Но тем не менее, несмотря на всю невозможность, она была. И Коста обязан был ей следовать. Подделать это письмо не смог бы никто, да и ворона он узнал.

Что ж, задание было хоть и странное, но вполне выполнимое. Не сегодня, но выполнимое.

Крылатый бросил взгляд на небо, пытаясь примерно определить время. Получилось, что от полуночи прошло уже часа три. Поднявшись на ноги, он подошел к краю крыши, посмотрел вниз – и, распластав крылья, бросился вперед, чтобы взмыть над самым асфальтом, укрытым мокрым снежным покрывалом.

– Это какая-то неправильная зима. Она делает неправильный снег, – проворчал Стас, выгребая из-за шиворота очередной мокрый и слипшийся снежок, соскользнувший с козырька над крыльцом корпуса и устроивший весьма недовольному этим фактом студенту неожиданный прохладный душ прямо в одежде.

Встряхнувшись, юноша шагнул под противный недодождь-недоснег, натянул повыше воротник куртки и спрятал руки в карманы. Нет, он был вовсе не против теплой зимы, но не до такой же степени! Интересно, если бы не установки климат-контроля, какая бы сейчас стояла температура? Или у специалистов "Overtown" опять какие-то неполадки? Уж больно тепло для середины декабря. Даже выпавший на днях снег торопился растаять, мокрые комья валились с ветвей и крыш, причем каждый второй ставил своей целью попасть именно за воротник стасовской куртки. А может, сегодня просто такой день.

Стасу не везло. Не везло с самого утра, и не везло категорически. Начиная с того момента, как он проснулся – на час позже, чем должен был. Из дома юноша вылетел не поев, только ополоснул лицо и схватил сумку с вещами, собранную с вечера. У метро долго рылся в карманах, пока не убедился точно, что кошелек с проездной картой и деньгами остался мирно лежать на письменном столе в комнате. К счастью, в кармашке сумки нашлась монета номиналом два евро – как раз на две поездки в метро.

Купив пару разовых билетов, Стас шлепнулся на подогреваемое сиденье и погрузился в изучение истории катастрофы – на обществознании уже третью пару мусолили эту тему, а она никак не могла закончиться. Естественно, увлекшись, он пропустил свою остановку – пришлось возвращаться.

На первую часть пары по общей психологии Ветровский опоздал. Минут так на двадцать пять. Решив, что идти в аудиторию на оставшиеся двадцать – не самая лучшая идея, да и Галина Викторовна не оценит, юноша устроился на широком подоконнике в коридоре и вернулся к учебному файлу. Файла хватило минут на пять.

Убрав электронную книгу в сумку, Стас задумался, чем бы еще занять время. Ко всем сегодняшним предметам он был готов, просто так сидеть не хотелось. Прикрыв глаза и запрокинув голову, он попытался повторить про себя подробную историю катастрофы по датам и времени, но в голову лезли совершенно другие мысли.

Он учился в ВИПе всего три с половиной месяца – но за это время успел привыкнуть к совершенно новой, незнакомой и непонятной раньше жизни. К жесткому графику, к пяти часам сна в сутки, к бесконечной учебе, которую приходилось совмещать с работой – увольняться Стас не желал уже просто принципиально, хотя Вениамин Андреевич не раз предлагал ему бросить малоприбыльную должность. Но на учебу времени хватало, как хватало и на все остальное – кроме сна, разумеется. Но им юноша готов был жертвовать: в конце концов, многие из великих людей прошлого всю жизнь обходились и меньшим количеством сна. И он тоже вполне неплохо жил по графику институт – дела – работа – учеба – сон, и по кругу. Иногда удавалось урвать пару часов на встречи с Грандом, но друг тоже был постоянно занят, он хотел побыстрее избавиться от навязанных отцом домашних учителей и усиленно грыз гранит расширенной школьной программы, желая в следующем году уже сдать экзамены. Учитывая то, что ему только должно было исполниться четырнадцать лет – результат впечатляющий.

Мысль об упорной учебе Гранда плавно перетекла на мысли о собственной "школьной программе". Открыв глаза, Стас посмотрел в зеркало и подмигнул своему отражению. Кто бы мог подумать, что за каких-то полгода человек может так измениться? Он вспомнил, каким был: загнанный волчонок, озлобленный на мир, готовый на многое ради своих сиюминутных целей, наркоман, бандит – тощий, бледный, со спутанными волосами, в своей вечной куртке из псевдокожи и драных, потертых джинсах. Сейчас же, встреть его на улице кто-нибудь из прежних знакомых, они бы не узнали бывшего главаря мелкой уличной банды. Теперь это был высокий, стройный юноша с длинными, чуть ниже плеч волосами, в черных брюках и белоснежной рубашке. Из темно-карих глаз исчезла вечная настороженность и скрытый страх, черты лица разгладились, взгляд стал спокойным и уверенным. Речь Стаса и его манеры изменились еще кардинальнее – канули в прошлое грубые, жаргонные, нецензурные фразы, которые были когда-то неотъемлемой частью Стека, движения стали плавными и более четкими. Вениамин Андреевич сумел в рекордно короткие сроки сделать из трущобного бандита хорошо воспитанного и образованного молодого человека.

Юноша вспомнил первый месяц жизни у инженера и вздрогнул. Это было очень тяжело – учиться каждую секунду жизни, с момента пробуждения и до самого сна. Приемный отец учил его говорить, двигаться, вести себя за столом, обращаться с дамами – последнее оказалось тяжелее всего, в первую очередь потому что Вениамин Андреевич был старомоден, как прадедушкин сюртук, и когда Стас опробовал новоприобретенные навыки на соседке Насте, которая понравилась ему с самого первого дня, девушка разве что не в открытую над ним посмеялась.

– Я понимаю, этот старый хрыч – но ты-то парень нормальный, нафига тебе все эти заморочки? – непонимающе спрашивала она.

Он тоже этого не понимал. И в конце концов стал вести себя с Настей в ее манере. Вот только никак не мог понять интересов девушки, которую считал своей. Не мог понять учебу спустя рукава, однообразную дурацкую музыку с бессмысленными текстами, глупые книжки про одинаковые парочки, которые с приключениями обводили всех вокруг пальца, убивали своих врагов, крали миллион и через каждые десять страниц занимались сексом. Стас только постепенно понимал, что эти самые парочки – идеал для Насти, пример для подражания и образец "настоящей жизни".

– И что, если бы представилась возможность, ты бы украла этот самый миллион? – спросил он как-то раз.

– Ясное дело, украла бы! Такой подарок судьбы, такие деньги! Ты себе только представь, если бы у тебя был миллион! Не надо ни работать, ни учиться в этом идиотском универе, и от предков можно не зависеть! Ничего не надо было бы делать! Эх, если бы у меня был этот миллион, как бы я зажила!

– Ну и что бы ты с ним делала, с этим миллионом?

– Для начала – переехала бы из этого клоповника в отдельную квартирку в районе попрестижнее. Потом тачку клевую купила бы. Ну и шмотки, само собой. А то прикинь, у меня всего три пары туфель! Короче, купила бы всего, чего хочу. Утерла бы нос этим так называемым подружкам – какие у них были бы рожи, если бы я приперлась на пару в платье от Векато?

– А потом?

– А потом отрывалась бы в клубах целыми ночами. Вот это была бы жизнь!

– Но деньги рано или поздно закончились бы, – резонно заметил он.

– Это фигня! Главное, что у меня было бы время подать себя. Познакомилась бы с симпатичным богатым папиком, он бы меня содержал. Еще завела бы себе парочку любовников – так, чисто для удовольствия, – голос Насти был настолько мечтательным, что Стасу стало не по себе.

– Тебе правда хотелось бы так жить?

– Естественно! Чтобы все было и не надо было ничего делать, и чтобы все вокруг мне завидовали.

– А не противно было бы? С папиком-то.

– Ну и что, что противно? Ради бабла можно было бы и потерпеть ночку-другую в неделю.

Юноша промолчал.

Прошло две недели, и как-то раз Настя трое суток подряд не появлялась дома. А когда наконец пришла – Стас сразу заметил до боли знакомый нездоровый блеск в глазах и подозрительный слабо-сиреневатый оттенок пушка над верхней губой девушки.

– Стасик, пойдем у меня в комнате посидим, чего ты со своим хрычом все скучаешь, а? – капризно протянула она, едва завидев его.

А надо признать, математика, под знаком которой прошел сегодня весь день, надоела ему до такой степени, что он рад был любому поводу от нее отвлечься, и бросив через плечо: "Вениамин Андреевич, я отойду ненадолго", пошел вслед за чуть покачивающейся на высоченных каблуках Настей в ее комнату.

Естественно, очарованная джампом девушка предложила наркотик Стасу – и очень удивилась, увидев в его глазах страх и услышав категорический отказ в стиле: "Ни за что не буду, и тебе не позволю!". Дальнейшее юноша помнил смутно – горячие, нервные поцелуи, руки под его рубашкой, мягкая грудь под ладонью, пошлый шепот в ухо и бьющее по нервам возбуждение – он впервые был так близко к женщине, больше того – к женщине, которая его хотела.

Потом они лежали, обнявшись, на ее кровати. Обнаженные тела смутно белели в падающем в окно лунном свете.

– Глупый ты, Стасик… глупый… Джамп – это клевая штука. Такой кайф… я и не знала, что так бывает.

– Больше и не узнаешь, – спокойно ответил он, поглаживая плечо девушки.

Настя вскинулась.

– Почему это?

– Я не позволю тебе принимать эту дрянь. Я знаю, что это такое и как сложно потом отказаться от зависимости.

– Я не подсяду, не волнуйся. Так, побалуюсь пару раз и брошу. Я же понимаю, что наркотики – это опасно, – она успокаивающее провела ладонью по его груди.

– Все так говорят. А потом… Насть, я видел нарков, которые сидели на джампе несколько лет. И я видел во что они превращаются. Ты теряешь реальный мир, все твои мысли и желания сводятся к одному – достать новую дозу и снова погрузиться в иллюзии.

– Скучный ты, – фыркнула она. – Я все равно сделаю по-своему.

– Я не позволю своей девушке принимать наркотики, – Стас приподнялся на локте, глядя на нее сверху вниз.

Настя удивленно приподняла бровь – и вдруг рассмеялась. Очень обидно рассмеялась.

– С чего ты взял, что я твоя девушка?

Юноша оторопел.

– Но ты… мы же…

– Мы всего лишь потрахались. Это еще ничего не означает. Нет, если ты хочешь, то можешь попробовать заслужить право быть моим парнем – но тебе придется поискать где-нибудь денежек. Мой парень должен, в первую очередь, иметь возможность меня содержать.

Закрыв глаза, Стас медленно выдохнул. Попытался вдохнуть – не получилось. Резко поднявшись с кровати, он подошел к окну, распахнул форточку, прижался к холодному стеклу лбом, еще раз вдохнул – прохладный мартовский воздух обжег легкие.

Нет, он не любил ее и даже не был влюблен… наверное. Но такая откровенность, такое прямое желание жить, как животное, заботясь лишь об удовлетворении естественных надобностей и скверных желаний – это было слишком неожиданно. Обернувшись, он посмотрел на раскинувшуюся среди смятых простыней девушку – и не увидел Человека. Только похотливую самку, желающую для себя легкой жизни за чужой счет.

Быстро одевшись, Стас вышел, даже не оглянувшись.

Через пару дней Настя пришла домой в компании хорошо одетого парня. Тот с брезгливостью окинул бедную коммуналку, даже не поздоровался со встреченным в коридоре Вениамином Андреевичем и сразу прошел в комнату Насти, в которой девушка уже неделю жила одна – ее соседи-сокурсники устроились в общаге, решив, что там веселее.

До самого утра юноша лежал на кровати, невидяще глядя в потолок и слыша приглушенные толстыми стенами, но все равно чертовски понятные крики и стоны в соседней комнате.

Вениамин Андреевич той ночью тоже не спал, размышляя об уроке, преподанном жизнью его приемному сыну, как он уже называл про себя Стаса.

А закончилось все скверно, хоть и вполне закономерно. Настя пошла, что называется, "вразнос" – бросила учебу, ночами пропадала где-то, под утро приходила – растрепанная, пьяная, "под кайфом", от нее пахло мужчинами и сексом, выпивкой, дорогими духами, которые никак не сочетались с дешевой одеждой. Через месяц она не пришла. Вместо нее появились усталые люди в форме, они задавали вопросы о девушке и ее образе жизни. На единственный вопрос Стаса ответили просто – передозировка нитаспана.

Настю похоронили за счет государства. На кремации и при замуровывании урны в общую нишу были только Стас и Вениамин Андреевич.

– Не кори себя, – сказал инженер юноше, когда они вышли на улицу. Тот нервно дернул плечом и закурил – верный признак сильнейшего душевного неравновесия, при приемном отце Стас не курил почти никогда. – Ты не мог ей помочь. Ни одному наркоману нельзя помочь, если он сам не хочет от этого отказаться.

– Но мне-то вы помочь смогли!

– Ты сам хотел избавиться от зависимости. Ты понимал, что для исполнения твоей мечты тебе придется отказаться от наркотика и проделать долгую, упорную работу над собой. А Настенька, к сожалению, хотела только легкой и блестящей жизни.

– Я должен был помочь ей. Должен был найти нужные слова…

– Ты не был должен ей ничего. Она сделала свой выбор. Стас, я понимаю и разделяю твое желание помочь всем и каждому, но пойми и ты – нельзя помогать тем, кто не умеет эту помощь принимать. Ты еще не раз с подобным столкнешься. Одни будут над тобой смеяться, другие благодарить – и ждать все новой и новой помощи. Ищи тех, кому действительно нужно помочь, чтобы дальше они могли идти вперед сами. Не корми голодного – научи его ловить рыбу. Это старое выражение, его сейчас никто почти и не помнит.

– А если голоден инвалид, который рыбу ловить не может?

– Настя не была инвалидом.

Стас вздохнул, метко швырнул окурок в урну, и закурил новую сигарету.

– Может, поедем домой? У меня еще сборник задач по физике не до конца решен.

И он с головой ушел в учебу. Просыпался, делал зарядку, завтракал – и садился за учебники, старые, еще бумажные. Тридцатого апреля, на день рождения – ему исполнилось шестнадцать – Вениамин Андреевич сделал юноше подарок: хороший ноутбук и подключение к интерсети, после чего возможности для учебы стали почти безграничны. В мае Стас устроился в "Гермес" курьером и мало-помалу жесткий график жизни вытеснил воспоминания о Насте. Хотя полностью ее забыть он так и не смог, как не смог и окончательно избавиться от чувства вины.

Однако из произошедшего Ветровский-младший тоже извлек урок, хотя пока и не знал, когда и где пригодится полученный опыт.

IV. II.

"На войне как на войне,

Жизнь чужая не в цене."

Кап. Кап. Кап.

– Меня бесит эта капель, – тихо пожаловался Винт, нервно крутя в пальцах незажженную сигарету. – Эй, Математик! Нам тут долго еще сидеть?

– Пока не придет сигнал – будем сидеть, – пробурчал худой, смуглый парень с длинными волосами, выкрашенными в ярко-малиновый цвет.

– А когда придет сигнал?

– Почем я знаю, Винт! – главарь вскинул голову, зло посмотрел на нытика. – Иванушка сказал: ждать его сигнала. Все. Так что сиди и не вякай!

– Не доверяю я твоему Иванушке, – обиженно буркнул Винт. – Ни разу не появился, вся связь – только по мобилу, и погонялово у него тупое. Как этот, как его… Иванушка-дурачок, во!

– Если ты забыл, только благодаря этому "дурачку" мы два месяца назад от копов свалили, – хмыкнул из угла Бор, здоровенный детина с лицом, не обезображенным печатью интеллекта. Впрочем, подобное первое впечатление не раз стоило довольно дорого тем, кто покупался на соблазн обвести "простачка" вокруг пальца – соображал Бор получше Математика и, если бы хотел, давно занял бы место главаря одной из сильнейших банд Свободного Города. Но – не хотел. Просто потому, что был умнее.

– Да помню я… – досадливо поморщился Винт. – И все равно, сегодня он что-то совсем оборзел. Ни слова о том, куда мы пойдем, что мы там возьмем и так далее.

– Копы прослушивают разговоры и перехватывают сообщения, – обронил Математик, смерив бойца уничижительным взглядом. – Иванушка будет передавать инструкции непосредственно в процессе операции. Так надежнее. Или ты забыл, что все наши рожи у копов на первом месте в списке тех, кого надо кончать без лишних реверансов?

– А че такое реверанс? – боец почесал в затылке. Главарь страдальчески закатил глаза.

– Сиди тихо, неуч, и помалкивай. А то я тебе покажу, что такое реверанс.

Винт пробормотал себе под нос что-то нецензурное, потянул из ножен широкий метательный клинок и прицельно швырнул его в стену. Встал, с усилием выдернул глубоко вошедшее лезвие из темной, влажной доски, вернулся на свое место, снова швырнул.

– Не мельтеши, придурок! – не выдержал Математик, в четвертый раз проводив взглядом летящий нож. – Сядь спокойно, и не нервируй!

Поводов нервничать у молодого бандита хватало и без туповатого Винта, чьим основным – и единственным – достоинством были исключительно его бойцовские навыки. Тот без промаха стрелял из пистолета и автомата, правда, предпочитал пулевое оружие, великолепно управлялся с широким и тяжелым мачете и метко швырял ножи, до трех штук одновременно. Да и в рукопашке способен был на многое. Математик, даром что в далекой "цивильной" жизни до трущоб лет десять увлеченно занимался ушу, сильно сомневался в том, что мог бы справиться с Винтом в бою один на один. С другой стороны, Винт и правда был глуп, что давало главарю повод не особо беспокоиться за свое место. Боец исправно выполнял все, что от него требовалось, но и только. Поводы беспокоиться у Математика были другие…

Первый раз Иванушка появился два месяца назад. Банду тогда неслабо зажали в районе Нового моста, ребята уже почти готовы были сдаться. В горячке перестрелки предательски пискнул мобил в кармане Математика – к счастью, вокруг было слишком шумно, чтобы копы обратили внимание на подозрительный звук. А когда наступил момент затишья, главарь почему-то решил посмотреть, что за сообщение ему пришло.

"За старыми ящиками в углу в стене трещина, дальше ход. Он ведет в старый коллектор. Уходите через него, проход подорвите, если есть чем".

Раздумывать, не ловушка ли это, времени не было.

– Туда, быстро! Винт, Дог – прикройте огнем! Бор, Голем – раскидайте ящики!

Привыкшие слушаться Математика, о чьем везении в Свободном городе ходили легенды, бойцы бросились выполнять приказ.

Через две минуты спустившийся в коллектор последним Винт с размаху швырнул в трещину за спиной мини-гранату и бросился догонять остальных. А мобил в руке Математика снова пискнул.

"Бегите по центральному тоннелю, считайте правые повороты. Уходите в пятнадцатый. Дальше: третий налево, седьмой направо, второй направо и первый налево. Одиннадцать поворотов слева пропускаете, возле двенадцатого будет люк в потолке. Он выходит на переулок в трущобах. Место темное, тихое. Вас никто не должен увидеть".

– Бор, считай повороты по правой стороне. Нам в пятнадцатый, – хрипло проговорил Математик.

"Если это ловушка – нам конец. Но для ловушки слишком хитро".

– Теперь третий слева.

Люк оказался там, где и было обещано. Математик едва не пропустил его – тоннель временами плавно уходил вниз, а слабого света единственного фонаря не хватало, чтобы осветить потолок. Только наткнувшись рукой на шаткую, проржавевшую лестницу, он понял, что нигде не ошибся с поворотами, и они действительно пришли куда надо.

И все равно, лишь когда юркий и худой Кельт, ловко поднявшись по лестнице, с трудом откинул тяжелую крышку люка, и в коллектор хлынул серый свет наступающих сумерек, Математик поверил, что они спасены.

Когда банда добралась до надежного укрытия, где была даже вода, а значит – возможность смыть с себя грязь и вонь заброшенной канализации, красноволосый бандит даже не стал пользоваться своей привилегией идти мыться первым. Пропустив вперед себя сперва Юкку, а потом удивленного подобной добротой Винта, он уселся в дальнем углу, и снова перечитал сообщения. Отправлены они были, как ни странно, не через интерсеть, а с чьего-то личного номера. Номера, который в записной книжке мобила был записан как "Иванушка". Математик же точно знал, что он никакого Иванушку в книжку на записывал. Разве что…

Объяснение было только одно: номер был забит в память предыдущим владельцем. Парень припомнил, что подержанную трубку ему продал за совершеннейший бесценок какой-то мальчишка-наркоман, дня три назад. Значит, не просто так продал…

"Что ж, самое время выяснить, что за добрый волшебник этот Иванушка, и чего он хочет за свою помощь", – подумал Математик, набирая ответное сообщение.

"Кто ты такой, зачем помог нам, чего хочешь в ответ?"

Ждать пришлось недолго – через минуту мобил пискнул.

"Шел бы ты мыться, герой трущоб!:) Еще будет время поговорить".

Издевательский смайлик почему-то не взбесил главаря. Он только усмехнулся и направился в сторону занавески душа, откуда как раз выходил мокрый и довольный Винт.

Холодная вода сперва обожгла кожу, но парень был привычен к подобным процедурам. Через минуту холод перестал чувствоваться. Наслаждаясь ощущением очищения, Математик представлял себе, что вместе с грязью и пылью, смывающимися с его кожи, с его рук смывается и кровь тех, кого он сегодня убил. Такой простенький аутотренинг здорово помогал от ночных кошмаров, которые отравляли его существование первые полгода жизни здесь, в Свободном Городе.

А еще холодная вода помогала прогнать из головы все лишние мысли и сосредоточиться на решении главной задачи.

Некто, носящий кодовое имя "Иванушка", передал главарю сильной, молодой банды, мобил – разумеется, специально для связи. Причем интересное совпадение – как раз утром третьего дня какой-то наглец увел его старый мобил, а буквально через несколько часов появился тощий нарк с характерными следами от инъекций нитаспана на венах, и за тридцать евро отдал довольно новую модель, за которую мог выручить гораздо большую сумму. В тот момент Математик подумал, что мальчишке просто очень срочно нужны деньги на дозу, но теперь он склонялся к версии, что нарк выполнял четкое указание, и свою награду получил – причем в гораздо большем размере, чем если бы просто продал мобил по максимально возможной в трущобах цене.

Дальше. Иванушка знал, что банда попала в беду, знал, где это произошло, и знал, что происходит на заброшенном складе. Его сообщение пришло ровно в то время, когда было необходимо – через минуту после того, как бандиты прорвались в дальний отсек склада, и именно в тот момент, когда Математик готов был идти на любой риск, в том числе – довериться неизвестно кому и броситься неизвестно куда. Как только взорвалась мини-граната, пришло следующее сообщение – с подробным указанием пути к выходу. А в последнем письме Иванушка насмешливо намекал на то, что ему известно: банда находится там, где есть возможность помыться; что главарь этой возможностью еще не воспользовался. То есть, неведомый помощник обладал точными сведениями относительно местонахождения и состояния банды. И вот этому логическое объяснение могло быть только одно: Иванушку следует искать среди своих.

Вот только среди своих никого не находилось. Да и кандидатур особых не было. Винт попросту глуп, ему бы мозгов не хватило на подобное. Кельт находился рядом с Математиком в тот момент, когда пришло первое сообщение, и его руки были заняты автоматом, никак не мобилом. Точно так же и Бор, который находился на глазах у главаря все время пребывания на базе, следовательно – не мог отправлять никаких смайликов! Птиц был ранен, ему не до сообщений. Юкка, единственная девушка в банде, лишилась своего мобила в бою, красноволосый бандит сам видел его обломки. Сыч – недалекий боец, как и Винт, он просто не додумался бы до такого.

В общем, когда Математик наконец вылез из душа, он не был ближе к разгадке ин на шаг.

"Может, он сам чего-нибудь прояснит?" – подумал юноша, благодарно кивнув Юкке – вымывшаяся первой, девушка не поленилась сделать на всех кофе.

Кофе был дорогой, в зернах – та же Юкка увела где-то большую упаковку и теперь иногда варила его в чайнике. С наслаждением вдыхая бодрящий аромат, юноша обошел всех своих, удостоверился, что все на месте, живы и даже относительно здоровы, пинком погнал Птица на перевязку к Бору – Птиц был известный пофигист и раненую руку перемотал какой-то тряпкой, не особо беспокоясь о последствиях. Здоровяк Бор в банде играл роль полевого хирурга – лечил больно, но эффективно. Только убедившись, что все в порядке, Математик ушел в "спальню".

Эта база была одной из лучших. Общая "гостиная", где находились плита и душ за занавеской, и три "спальни" – крохотная каморка главаря, куда некоторое время назад притащили выкинутые кем-то кровать и комод, и довольно просторная комната, где на спальниках и одеялах спали остальные члены команды.

Заплетя мокрые еще волосы в свободную косу, юноша растянулся на относительно свежей простыне. И невольно улыбнулся, лишний раз порадовавшись тому, что месяца четыре назад заступился за девчонку, которой не повезло привлечь внимание трех здоровенных бугаев из другой банды. Одного из той троицы Математик застрелил, двое других, протрезвев от испуга, сбежали. А Юкка осталась в его команде, и – в его постели. С тех пор в "спальне" главаря появился некоторый уют, а по ночам было не холодно. Юкка быстро училась – всему и у всех. Девушку в банде любили, причем вполне в платоническом смысле… правда, только после того, как Математик едва не сломал Сычу руку. Винт учил Юкку метать ножи, Птиц – стрелять с двух рук, Кельт – рукопашному бою, Бор – еще чему-то. Буквально за два месяца испуганная девчонка превратилась в сорвиголову, которой жители трущоб, знакомые с бандой, побаивались не меньше, чем психованного Кельта или безжалостного Винта.

Скрипнула дверь.

– О чем задумался? -быстро скинув одежду, девушка забралась под одеяло, прижалась к нему.

Несколько мгновений он колебался. Только несколько мгновений.

– Помнишь, как мы сегодня ушли? В общем, дело такое…

Дослушав до конца, Юкка только хмыкнула.

– Ну и зачем ты ломаешь голову? Не страдай ерундой, Тема, – она единственная в банде знала, как его зовут. – Знаешь что, давай сегодня просто отдохнем, а завтра с утра на свежую голову подумаем. В конце концов, он же готов идти на контакт, не так ли? Вот и напиши ему с утра. А что – потом придумаем.

Математик хотел было что-то возразить, но теплые, пахнущие хорошим кофе губы накрыли его рот, и все Иванушки-дурачки вкупе с Иванами-царевичами, и какие там еще Иваны есть, перестали занимать мысли главаря.

Отогнав неуместное воспоминание о гибком теле и ласковых прикосновениях подруги, Математик бросил взгляд в сторону мрачного Винта, взбешенного затянувшимся ожиданием. Сегодня банде светило сорвать куш больший, чем когда бы то ни было. И все благодаря Иванушке.

Да, главарь доверял странному советчику. И все же что-то заставляло его сейчас нервничать больше, чем того заслуживала ситуация.

IV. III.

"Город твой – двуликий зверь,

Для тебя он днем откроет дверь,

А вот в полночь он объявит тебе…"

– Ты враг!

– Да, все так. Только не забудь предупредить Виктора, что ему придется выступать пятьдесят минут или даже час, а не полчаса, как планировалось изначально. Ты можешь дома распечатать афиши? Прекрасно, тогда завтра принеси. Что? Не знаю, это надо будет обсудить завтра. Жень, тут ливень! Мне не очень удобно разговаривать. Да, приду домой – позвоню через сеть. Все, до связи, – нажав кнопку окончания вызова, Стас сунул мобил в карман джинсов. Тот хоть и был в водонепроницаемом чехле, но тем не менее юноша боялся испортить недавно приобретенную технику.

Неприятности продолжались весь день. Ближе к концу занятия Ветровский получил выговор от Галины Викторовны, потом сбился, отвечая на вопрос, и остаток пары сидел, чувствуя насмешливый взгляд Черканова – тот, разумеется, ответил безукоризненно: подробно, со ссылками на источники информации, и дополнив ответ собственными выводами.

На природоведении у Стаса неожиданно выключился ноутбук – юноша даже не успел перебросить нужные файлы на учебный стационарный комп. Юлиана Игоревна, конечно, не поставила ему "незачет", только потребовала в следующий раз обязательно все принести, но осадок все равно остался. К концу третьей пары немилосердно хотелось есть, но деньги Ветровский забыл дома, а обедать за счет Женьки не позволяла совесть. Он бы занял у друга пару сотен до завтра, но ведь Женька потом обратно не возьмет… На последней паре, обществознании, все было уже совсем плохо – Стас таки запутался в хронологии событий двадцатого столетия, чем вызвал недоуменное: "Я ждал от тебя большего" от Романа Михайловича. После окончания занятий пришлось задержаться и зайти в деканат – юноша пытался выбить себе стипендию, а господин ректор категорически не хотел ее давать, хотя по закону должен был бы. В результате из института Стас вышел около пяти часов вечера.

На метростанции обнаружилась еще одна проблема – со всей сегодняшней беготней вторая разовая карта куда-то задевалась. Ветровский только тяжело вздохнул, покорно принимая необходимость идти пешком на работу, а потом домой. Впрочем, не так уж и далеко было идти, всего четыре километра, а потом еще пять, но по такой погоде это казалось подвигом.

Под ногами хлюпал мокрый снег, он же, постепенно превращаясь в проливной дождь, обрушивался на редких прохожих с неба. На проезжей части теснились автомобили и флаеры, а невдалеке при большом желании можно было разглядеть серебристые стрелы поездов метро.

Пока Стас шел до работы, он успел промокнуть почти насквозь. В офисе кое-как просох – там пришлось задержаться, невезучесть никуда не делась. В сторону дома юноша направился только около десяти часов вечера. И лишь отойдя от офиса на километр, он сообразил, что можно было занять деньги на метро у шефини, а она бы потом просто вычла из зарплаты.

Заключительным, как надеялся Стас, аккордом сегодняшней полосы неудачи стал звонок Женьки…

Около месяца назад, на одном из первых собраний будущего Ордена, было принято решение провести небольшой творческий вечер в актовом зале института, и устроить на нем сбор пожертвований в пользу детского дома номер три, находящегося неподалеку от ВИПа. Ветровский побывал там вместе с Алфеевым, когда они выбирали детдом, с которым будут работать в рамках благотворительного проекта. Идея была проста – сперва помочь вещами: одеждой, игрушками, и возможно – техникой, а потом договориться с руководством об организации какого-нибудь кружка или студии для детей, которые после уроков были предоставлены сами себе. Возможность тесно общаться с детьми, заслужить их доверие и уважение – и половина дела сделана! Из детского дома в шестнадцать лет выйдут не озлобленные волчата, живущие по принципу "не верь, не бойся, не проси!", а…

Кто, по логике Стаса, должен был в результате выйти из детского дома, сам Стас до сих пор не смог сформулировать. Об орденопригодности говорить было бы слишком опрометчиво, а термин "нормальные люди", в контексте того, что сейчас считалось нормой, не нравился никому. Впрочем, какая разница? Главное, что эти дети, подростки, юноши и девушки – они будут любимы. Они будут видеть, что это такое, они будут знать, что можно и не так, как принято, что любовь, дружба, взаимопомощь – это не пустые слова из старых глупых сказок, а то, что может и должно быть в жизни любого человека.

На словах все получалось красиво и здорово. На словах Орден можно было бы построить буквально лет за двадцать, всего лишь взяв под свою опеку все детские дома Петербурга. Маленький такой Орден, в рамках одного города – но что мешает потом проводить Поиски? Увы, все это было только на словах. На деле оказалось гораздо сложнее. И страшнее.

После посещения детского дома номер три Стас выкурил подряд полпачки сигарет. Его трясло. Во-первых, от нахлынувших воспоминаний, как он сам жил в таком же приюте для ненужных никому детей, а во-вторых…

Раньше Стек считал, что детдом, где он провел два страшных месяца, есть ад на земле. Но теперь он понял, что ему еще повезло. Пусть невкусно, но их кормили три раза в день. Пусть одевали в обноски, но по крайней мере, в целые, теплые и чистые. Пусть они жили по шесть человек в небольшой комнате, и кровати стояли совсем впритык друг к другу – но это были кровати, на них были одеяла и подушки, и постельное белье, а рядом стояли личные тумбочки. Здесь же…

Он плакал во взрослой жизни лишь однажды, когда крупной дрожью била истерика, когда впервые рассказывал кому-то о своей жизни, когда самоконтроль смыло опьянением от коньяка и теплой, непривычной разморенностью от ощущения тепла. Но идя по коридорам детского дома номер три, вслед за грузной и недоброй Анной Ивановной Сухаревой, местным завучем, Стас едва сдерживал злые слезы. Как можно – так?

Дети проскальзывали мимо едва заметными тенями. Они жили человек по десять в почти не отапливаемых комнатушках, где стояли пустые железные кровати с продавленными, ржавыми сетками, почти все – даже без матрасов. Ни о каких одеялах и подушках, не говоря уже о постельном белье, не шло и речи. Одежда, казалось, была найдена на помойке и так и не выстирана. По коридорам стелился запах немытого тела, застарелой мочи, чего-то прелого, в него периодически вплетался аромат подгнивших овощей. То, чем здесь кормили, Стас даже пробовать не рискнул – желудок и так подскочил к самому горлу, то и дело норовя выскочить наружу.

Сами обитатели детдома были забиты и напуганы, в их глазах, когда удавалось на мгновение поймать чей-нибудь взгляд, отчетливо читались несколько чувств: ненависть к этому жестокому миру размером с похожий на английский концентрационный лагерь детдом, страх перед наказанием, и отчаянное желание выжить – выжить любой ценой. У некоторых желания выжить не было, и Стаса трясло при виде этих маленьких смиренных зомби, которые равнодушно бродили по коридорам и совершенно не боялись умереть.

Воспитательский состав детского дома номер три включал в себя: старика-директора, которому было абсолютно до лампочки все, происходящее вокруг, кроме литературы, русского, и английского, которые он вел, завуча Анну Ивановну, реально руководившую всем и преподававшую математику, физику, и химию, и молодого студента последнего курса педагогического факультета, человека равнодушного и безразличного к чужой боли – он вел все остальные предметы. Также в интернате были: вечно пьяный сторож, он же – дворник, его жена, почти ничем от него не отличающаяся, якобы уборщица, и тетка Клава, имбецилка тридцати лет, которая готовила детям еду. Два раза в день. Или один. Если не забывала.

Ветровского и Алфеева приняли спокойно, с некоторым интересом, но без особого воодушевления. Старик-директор послушал немного сбивчивую речь Стаса, покивал и перенаправил юношей к Анне Ивановне. Завуч оказалась строже – расспрашивала, где они учатся и как учатся, есть ли опыт работы с детьми и так далее, а потом напрямую спросила: сколько ребята планируют пожертвовать детскому дому. Женька, в течение всей "экскурсии" вынашивавший мысль выпросить у отца крупную сумму и хотя бы привести здесь все в порядок, едва не озвучил эту самую сумму вслух, но Стас вовремя наступил приятелю на ногу под столом. Ответил сам, расплывчато и неконкретно, сославшись больше на покупку вещей и продуктов, нежели на непосредственно деньги. Анна Ивановна поскучнела и быстро свернула разговор.

Вечером того же дня, на собрании Ордена, Ветровский коротко поведал друзьям об увиденном. И на вопрос "что будем с этим делать" тут же сформулировался довольно четкий ответ.

В мероприятии должны были принять участие почти что все члены Ордена. Программа, составленная наспех на коленке, поражала своей пестротой – кто на что горазд. Азамат Зулкарнов, занимавшийся фехтованием, обещал поставить "мушкетерский" номер с приятелем из спортклуба, увлекшийся в последнее время фокусами Алфеев – сценку "Потомок Копперфильда", обладатель приятного баритона и старинной акустической гитары Виктор Галль сделал подборку песен менестрелей двадцатого века, и положил на музыку несколько своих стихов. Андрей Истарцев, внук довольно известной скрипачки, научившийся у бабушки игре на скрипке, собирался исполнить несколько старинных произведений соло. Виктория Нестеренко и Алиса Вакулова должны были танцевать, а Алик Гонорин – читать стихи. Плюс ребята, половина из которых иногда писала кто стихи, кто рассказы, сделали из всего этого сборник, который собирались напечатать и продавать за символические десять евро. Стас же должен был все это мероприятие провести.

Последующий месяц пролетел стремительно. Днем ребята учились, потом собирались вместе и показывали, кто что отрепетировал. Составляли график выступлений, подбирали стихи для Алика и песни для Виктора, девушки взялись сшить костюмы для Азамата и его друга. Жизнь кипела и бурлила, и Стас окончательно перешел на четыре часа сна в сутки, и то, не каждые. "Закончим – отосплюсь" – говорил он себе, надеясь обмануть организм. Сразу после проведения "благотворительного вечера" должна была начаться сессия, следовательно, ни о каком "выспаться" не могло быть и речи.

Проблемы начались примерно через две недели. Сперва Алиса неудачно поскользнулась на мокрой лестнице и сломала ногу. Вике предстояло выступать одной – а значит, буквально за десять дней переделать и отрепетировать танец по-новому. Через неделю Галль начал ужасно хрипеть и кашлять – простудился. Сумеет ли он выздороветь к концерту и петь, было пока что неизвестно. Потом Азамат принес нерадостную весть – рапиры в клубе им не дадут, надо доставать где-то еще. У приятеля Зулкарнова была своя рапира, но нужно-то было две…

Смета росла, медленно подползая к отметке в тысячу евро. Стас нервничал, недосыпал, весь осунулся, его успеваемость снизилась – он не успевал подготовиться к занятиям, а на парах то и дело вырубался.

Вот и вчера – чувствуя, что сил уже нет ни на что, он лег спать в час ночи, планируя встать в пять или шесть и закончить то, что не успел с вечера. Но измученный организм проигнорировал будильник, и Ветровский не только не успел сделать то, что должен был, но и опоздал на пару. Сегодняшний же день был цепью закономерного невезения, и юноша только надеялся, что на звонке Женьки оно закончится.

Поежившись от порыва холодного ветра, бросившего в лицо пригоршню дождевых капель, Стас в который раз задумался о программе вечера, до которого оставалось всего восемь дней, и мысленно принялся переставлять и растягивать номера так, чтобы закрыть образовавшуюся дырку. Алфеев звонил, чтобы сообщить очередную печальную новость – родители Андрея Истарцева узнали о мероприятии, благотворительности, и прочем, и категорически запретили сыну ввязываться в эту "секту", а парень слишком от них зависел, чтобы настаивать на своем.

"Завтра окажется, что костюмов нет, рапиры в прокат взять нельзя или что-нибудь еще в том же духе", – тоскливо подумал Стас, и тут же себя одернул: все получится! Все просто обязано получиться!

Темнота и мерзкая погода быстро разогнали прохожих по домам. Ветровский дрожал, уже не пытаясь кутаться в мокрую куртку, и только прибавлял шагу, надеясь согреться хотя бы так. До дома оставалось меньше километра, и в мыслях юноши уже прочно поселились кружка с дымящимся чаем, теплый плед, и подключенный к интерсети ноутбук. Свернув во двор, Стас ускорил шаг, чуть ли не переходя на бег, и подумал, что будь на пути поменьше луж, последний километр он мог бы и пробежать.

Темные, мрачные дворы остались позади. Еще двести метров по переулку, потом пересечь большой внутренний двор тридцатиэтажного жилого комплекса, построенного пару лет назад, и еще триста метров по набережной. А там – дом, и чай, ноутбук, плед…

Мечтам Стаса не суждено было сбыться, по крайней мере – так скоро.

Вывернув в переулок, он сделал несколько шагов, едва не наступил в очередную лужу, осторожно прошел по узкой кромке поребрика, посмотрел вперед…

…и застыл словно парализованный, не веря своим глазам.

На мокром асфальте лежал, нелепо откинув правую руку, мужчина. Над ним стоял… Крылатый человек! Высокий, длинноволосый, обнаженный по пояс, с блестящей от дождя кожей и огромными крыльями, одно из которых было чуть отведено в сторону, а второе касалось груди лежащего.

С губ Стаса сорвалось сдавленное ругательство.

– Какого…? – прохрипел он, неверяще глядя вперед.

Коста замер, глядя на стоящего в полусотне метров подростка, взирающего на крылья с загипнотизированным видом, и в который раз удивился странному приказу. Зачем, для чего, почему?

"Подождите, Кейтаро-дону, я до вас еще доберусь и обо всем спрошу" – подумал он – и тут же усмехнулся нелепой мысли. Знал, что не спросит ничего того, чего старик не позволит ему спросить.

Но нужно было заканчивать. При мысли о том, что он должен сделать, скулы свело от ненависти к этому миру, к собственной судьбе и, в первую очередь, – к самому себе. Но нарушить приказ Кейтаро крылатому не могло даже в голову прийти.

– Прости, парень, – неслышно шепнул он ошарашенному мальчишке, который еще не понимал, что происходит, кто лежит на мокром асфальте, и как теперь обернется его жизнь. Шепнул – и ударил лежащего крылом. Быстро, четко, сразу в сердце. Без боли.

Резко вскинув голову, Коста "заметил" свидетеля.

Удивительное существо – человек ли? – странно дернуло крылом. Дрогнула грива длинных волос, человек (если это был человек) поднял голову – и увидел его.

Юноша дрогнул, когда крылатый сделал шаг в его сторону, расправляя перья, отливающие стальным отблеском в тусклом свете луны. Глянцево блеснули капли воды.

– Подождите! – воскликнул Стас. – Подождите, я…

Ждать крылатый не стал. Развернул во всю ширь гигантские крылья, оттолкнулся от асфальта и взлетел, слегка задев крылом фонарный столб – раздался неприятный скрежет металла о бетон. Ветровский зачарованным взглядом проводил удаляющуюся фигуру, затем ошалело уставился на столб, украшенный глубокой бороздой.

Только секунд через тридцать он вспомнил о лежащем на асфальте человеке. Осторожно подошел, присмотрелся…

По безлюдному переулку разлетелся страшный, отчаянный мальчишеский крик. Стас упал на колени, сжал в пальцах мягкую, безвольную руку, трогал застывшее лицо, тряс за плечи и кричал, кричал, кричал…

Откуда-то появились люди, завыла сирена, кто-то попытался отвести Стаса от тела, но он вцепился в эту руку, переплел пальцы со своими, сжал так крепко, будто отпустить ее означало признать факт смерти, а пока сплетены пальцы еще не все потеряно…

Подошел человек в светлой форме, посмотрел, выругался, помянув родственников "того кретина", который не способен отличить труп от раненого и дергает усталых врачей на ложные вызовы в такую непогоду. Ему ответили что-то про какого-то мальчика, но Стасу было все равно.

Что-то кольнуло в шею, над воротником куртки. Ветровский дернулся, даже оглянулся – и с тупым равнодушием проводил взглядом пневмошприц. Мир подернулся сероватой завесой, потерял немногочисленные дождливые краски, эмоции поблекли, словно карандашный рисунок, по которому провели ластиком. Стало тупо, безразлично и непонятно, да и желания понимать – не было. Кто-то снова взял его за руку, отвел в сторону – Стас покорно подчинился. Он стоял и смотрел, как тело грузят на носилки, как застегивают скорбный белый мешок, как уносят в машину и захлопывают дверцы…

Потом подошел краснолицый мужчина в полицейской форме, задал вопрос – Стас его не понял. Краснолицый повторил – громче и экспрессивнее. Кажется, он о чем-то спрашивал. Стас на всякий случай помотал головой. Мужчина задал еще несколько вопросов – Стас продолжал мотать головой, в этом забавном однообразном действии вдруг открылся некий вселенский смысл, он мотал головой и тихо смеялся, по щекам градом катились слезы вперемешку с каплями дождя. Краснолицый продолжал свои вопросы, Стас продолжал мотать головой. Кажется, краснолицему это не понравилось – он вдруг размахнулся и ударил Стаса по щеке ладонью. Стас удивился, и ударил нападавшего в ответ. Тот что-то зарычал, и Стас ударил еще раз – на всякий случай. Вернее, попытался ударить – на этот раз краснолицый успел увернуться. А потом откуда-то прилетел очень тяжелый кулак, мокрый асфальт вдруг оказался совсем близко, шершаво ударил. Мир вокруг потемнел и завертелся, как карусель. Это было забавно, хотя и немножечко больно.

Грубые руки быстро задрали рукав Стасовой куртки, предплечья коснулся холодный сканер идентификатора. Краснолицый что-то рявкнул, сразу несколько грубых рук вздернули Стаса на ноги – он протестующее замычал, на асфальте было гораздо удобнее и приятнее, чем на ногах. По крайней мере, мир вертелся медленнее. Краснолицый что-то спросил. Стас уже понял, что краснолицему не нравится, когда он мотает головой, да и смысл это движение почему-то потеряло, поэтому Стас кивнул.

Краснолицый довольно усмехнулся. На запястьях Стаса холодно сомкнулись магнитные наручники.

IV. IV.

"Нет черней души, воспевшей лесть

Свят, сложивший оду в твою честь!

Что есть свет и где здесь тьма?

Не ответит и сама судьба…"

Аромат ментола мешался с запахом табачного дыма, придавая черному крепкому кофе странноватый привкус. Велес едва заметно поморщился, ставя чашку на блюдце и немного отодвигаясь вместе со стулом. Дориан сделал вид, что не заметил маневр юноши – он знал, что тот терпеть не может запах табачного дыма, и иногда нарочно курил в его присутствии. Просто для того, чтобы лишний раз подчеркнуть начавшему наглеть юнцу, кто здесь устанавливает правила.

– В универе творится нечто странное, – задумчиво проговорил Велес и вновь взял чашку. Повертел ее в пальцах, делая вид, что увлечен изучением китайского узора на тонком фарфоре.

Дориан хмыкнул, понимая намек, и затушил сигарету.

– Рассказывай.

– Если уметь смотреть и замечать мелочи, как вы меня учили, то ВИП больше похож не на нормальный современный институт, а на какое-то сборище заговорщиков. Пока была одна только моя команда – все оставалось совершенно незаметно. Я – парень видный, никто не удивляется, что вокруг меня крутится такое количество народу. Но эти двое первокурсников с психфака… Они меня поражают.

– Что за первокурсники?

– Станислав Ветровский и Олег Черканов. Занятная парочка, надо сказать. Поступали оба на бесплатное, до последнего экзамена шли вровень, почти с максимальным количеством баллов. На двух экзаменах призовые отхватил Ветровский, на двух – Черканов. Но на последнем Черканов все же вырвался вперед. И тут наш ректор, Витценко, вдруг издает та-акой указ! Ни за что бы не поверил, если бы не видел собственными глазами.

– Ты можешь чуть короче? – Дориан недовольно потянулся к сигаретам.

– Конечно, конечно. Короче говоря, Ветровского взяли с пятидесятипроцентной скидкой. Такого в жизни не бывало! Но с этого все только началось… Ах, да – еще эти двое с самого начала разругались. На психфаке никого больше нет, кто бы так страстно друг друга ненавидел. Хотя это в основном Черканов, Ветровский его просто игнорирует.

– Ближе к делу, Велес! У меня не так много времени, у тебя, кстати, тоже!

– Про кого сперва рассказать?

– Давай про Черканова.

– Ок. Первые пару месяцев вел себя тише воды, ниже травы. Не высовывался, ни с кем не общался, только учился – надо заметить, на "отлично" учился. Потом заболел. А на том же курсе психфака есть одна девочка, Марина Велагина, я ее еще в первую неделю обучения к нам приманил. Хорошая девочка, далеко пойдет. В общем, эта Марина к нему домой ходила, пока он болел. Только благодаря ей не сдох. Живет он, как бомж… вернее, жил. Нищий настолько, что… у меня слов нет.

Щелкнула зажигалка, Дориан глубоко затянулся.

– Последнее предупреждение, Велес.

– Все, все, понял… Черканов после болезни вдруг начал проявлять странную активность. Он постарался познакомиться с парой человек из своей группы, с сокурсниками других факультетов и так далее. На моих ребят не выходил очень долго, потому я только недавно смог что-то конкретное узнать. Где-то месяц назад вокруг него начала собираться небольшая и очень разношерстная группа. Совсем как у меня было в начале. Две недели назад Черканов наконец-то вышел на одного из моих ребят. Я сперва надеялся заслать к нему Велагину, но он почему-то перестал с ней общаться. Ладно, не важно – главное, что хоть кого-то удалось. Отправил Сережку Бестаркова – обаятельный парень, ему каждый доверять начинает с одного разговора. Очень полезный кадр. Но Черканов оказался довольно устойчив, в отличие от одного из его сподвижников. Тот рассказал очень интересные вещи. Оказывается, наш Олежек задумал ни много ни мало – образовать новую страну. Он-де против того кошмара, что творится в нашем мире, и жаждет создать островок, где каждый сможет проявить себя, вне зависимости от финансовой состоятельности, семейного положения, социального статуса…

– Мне кажется, ты примерно того же хочешь, разве нет? – хмыкнул Повелитель.

– Не совсем, – Велес покачал головой. – Я хочу изменить мир. Да и… Я сперва думал предложить ему если не присоединиться к нам, то хотя бы сотрудничать. Но потом передумал.

– Почему?

– Во-первых, Черканов не потерпит никого над собой. Он свободолюбив и желает сам контролировать происходящее. Вполне логично для человека, всю недолгую жизнь зависевшего от внешних обстоятельств.

– Это не помеха сотрудничеству.

– Это – не помеха. Но вот вторая причина, она же причина основная… – юноша отпил остывший кофе, поморщился. – Я не уверен пока на сто процентов, недостаточно много о нем знаю. Но этот человек – он не имеет никаких принципов. У него есть цель, и он готов на ее алтарь принести всех и вся. Эта цель для него оправдывает совершенно любые средства.

– Но ты ведь понимаешь, что порой цель и в самом деле оправдывает средства.

– Не любая цель и не любые средства, учитель. Этот принцип, как и любой другой, не является идеальным и не ко всякой ситуации применим. Вы это знаете не хуже меня. А Олег, как мне кажется, считает допустимым любое преступление, любое зверство, если оно послужит этой его цели.

– И что ты планируешь делать?

– Пока что – присмотрюсь к нему внимательнее. А потом… не знаю еще. Если будет совсем плохо, приложу все усилия к тому, чтобы его люди от него отвернулись.

– Если он и впрямь такой зверь – этого будет мало, – покачал головой Дориан. В его мозгу сложились детали плана.

– А что вы предлагаете? Не убивать же его, в самом деле!

– Велес, мальчик мой… когда собака заболевает бешенством, ее пристреливают, – максимально мягко заговорил Повелитель, в его взгляде, устремленном прямо в глаза собеседника, читались сожаление и боль. – Это не жестокость, это вынужденная мера. Если допустить неуместное милосердие, пострадают и даже погибнут ни в чем не повинные люди, да и другие собаки тоже. Человек же, готовый на все ради своей цели, ради навязчивой идеи, которой он одержим, он в сотни раз страшнее и опаснее целой стаи бешеных собак. Понимаешь?

– Я понимаю, о чем вы говорите, учитель, но… – Велес стал бледен, как свежевыпавший снег, однако взгляда не отвел. – Я не могу убить. Это против моих принципов, против того, за что я борюсь, против всего, что во мне есть. Я не могу убить.

– Друг мой, кто говорит об убийстве? – Дориан насмешливо приподнял бровь, но выражение глаз сохранил прежним. – Сперва надо выяснить, так ли страшен этот твой черт, как ты его намалевал. А там уже посмотреть, что к чему. С чего ты взял, что я предлагаю тебе пойти и убить этого несчастного первокурсника?

– Но… вы так говорили про бешеных псов, которых надо пристреливать…

– И ты воспринял мою метафору настолько буквально? – Повелитель тихо рассмеялся, глядя на вытянувшееся лицо юноши. – Я лишь хотел, чтобы ты уяснил одну простую вещь: когда-нибудь тебе придется делать выбор. Выбор между твоими личными принципами и судьбой всей великой миссии, которую ты на себя возложил. Ты, конечно, всегда можешь переложить неприятную, грязную, страшную работу на кого-то другого, но помни – твоим принципам это будет даже вреднее, чем если ты сам сделаешь то, что должно. Просто потому, что ответственности с тебя такое перекладывание обязанности не снимет, это все равно будет твое решение и твое распоряжение, но помимо этого ты еще будешь виновен в том, что кто-то другой запачкал руки вместо тебя.

– Я понял, учитель, – пробормотал Велес, глядя в пол.

– Вот и хорошо. Просто запомни этот урок. Когда-нибудь, боюсь, он тебе пригодится. А пока расскажи мне про второго, как там его… Ветровский, да?

– Да, Станислав Ветровский. Он страннее, но безопаснее. Идеалист почище меня. Распространяет в универе – правда, очень осторожно – запрещенную книгу, фантастику конца двадцатого – начала двадцать первого века. О прекрасном далеком Ордене, где все всех любят, никто никому не причиняет вреда, и так далее. Собирает вокруг себя таких же ненормальных идеалистов…

– И я это слышу от того, кто сам себя считает идеалистом? – незло рассмеялся Дориан. Велес обиженно вскинулся, но тут же взял себя в руки.

– Я хоть и идеалист, но понимаю – новый мир не построить, не пачкаясь. А они хотят и всем хорошо сделать, и при этом в белом остаться. А так, увы, не бывает. Да и… Странные они, эти аарн.

– Кто?

– Аарн. Так они себя называют, по аналогии с тем Орденом из книги. Ладно, что добрый мир, это еще достижимо. Так эти аарн воспевают "странность", "непохожесть" и прочее в том же духе. Мол, они такие единственные и неповторимые, добрые-прекрасные-светлые-вечные-безупречные, а остальные – так, фигня, грязь под их творческими ногами. Да, на творчестве у них тоже бзик. И на Создателе. Мол, в каждом разумном – слова "люди" они почему-то избегают – есть Искра Создателя, которая дает каждому способность к творчеству, и что каждый должен обязательно этим самым творчеством заниматься, реализовывать эту Искру, иначе ему будет плохо. И так далее.

Дориан вдруг почувствовал, что по телу прошла волна холодной дрожи. Незаметно закусив губу, он постарался скрыть это от ученика – кажется успешно.

Что-то с этими "аарн" было не так. Что-то в них было пугающее Повелителя, что-то угрожающее его планам. Они были опасны. Вернее, даже не они – их лидер, этот Станислав. Без лидера они рассыплются, разойдутся, станут нормальными, обычными людьми и разделят их участь. Надо только убрать всего одного человека. Ветровский, пожалуй, гораздо опаснее Черканова. По большому счету, Черканов как раз никакой угрозы не представлял, и Дориан исподволь натравливал на него Велеса лишь для того, чтобы сломать довольно стойкие принципы паренька. Напрямую невозможно, больше того – слишком высок риск, что мальчишка его раскусит. А вот так, кружным путем… Сначала он примет для себя, что кое-какие преступления можно оправдывать целью, ради которой они совершаются. Одно убийство – и он примет. А потом очень, очень быстро привыкнет оправдывать так все.

Жаль, не удастся натравить Велеса на Ветровского. Ну, по крайней мере – пока. Что ж, пусть наблюдает и докладывает пока что, а там – посмотрим, решил Повелитель, отвлекаясь от своих мыслей и прислушиваясь к дальнейшему рассказу юноши.

– Благотворительность, опять же. Сейчас, например, они собираются провести какой-то там вечер, а на вырученные деньги купить нужные вещи для детских домов. В общем, на мой взгляд, эти аарн просто психи-идеалисты, но психи не опасные. Наблюдать за ними мы, естественно, будем, но предпринимать что-то против я пока не вижу смысла.

– Согласен. Но наблюдай пристально и обо всем докладывай.

– Хорошо, учитель.

– Если на этом все, то я вынужден прощаться. Извини, у меня еще очень много дел…

– Да, конечно! Мне, в общем-то, тоже пора.

– Я свяжусь с тобой, когда придет время следующей встречи. А ты… знаешь, а скажи-ка мне название и автора той запрещенной книги. Посмотрю хоть на какой почве эти твои идеалисты выросли.

– Не помню я их, – признался Велес, но заметив недовольство на лице Дориана, тут же добавил. – Но я могу завтра в универе уточнить и сообщить вам.

– Хорошо, так и сделай. Следи внимательно за Ветровским и постарайся разобраться, что за зверь такой этот Черканов. Все, до встречи, Велес.

– До встречи, учитель…

IV. V.

"Ты знаешь все, что надо знать

Я знаю чуть больше, чем надо…"

– Да все яснее ясного с этим убийством, – горячился лейтенант Мельницкий. – Парень его кончил, как пить дать!

– Доказательства? – майор закурил, откинулся на спинку стула.

– Какие еще нужны доказательства? Мы взяли его прямо над трупом!

– Доказательства. Хотя бы какие-нибудь.

– Да он сам признался! Капитан Краснов спрашивал – твоих рук дело? Он кивал! Я вам говорю, дело ясное!

– Ясное только то, что тебе, лейтенант, очень не хочется начинать карьеру с висяка, – спокойно отозвался майор, стряхивая пепел прямо на потертый линолеум. – Значит, так: пока не предоставишь мне по этому делу доказательств – либо вещественных, либо свидетельских показаний – даже не пытайся выдвигать обвинения Ветровскому. А сперва вообще неплохо бы парнишку допросить.

Лейтенант вздохнул. Он уже понял, что так легко отвертеться не выйдет.

– Хорошо, давайте допросим. Здесь или…

– Здесь, чего бегать лишний раз?

Арестованного привели через пять минут. Выглядел тот, мягко говоря, неважно: покрасневшие белки глаз, слипшиеся сосульками волосы, синяки под глазами, огромный кровоподтек на скуле и яркая ссадина на лбу. "Работу капитана Краснова видно сразу" – недовольно подумал майор, присматриваясь к подозреваемому.

Юноша был смертельно бледен, а в глазах застыло странное чувство, которое никак не поддавалось точному определению. Некая смесь из детской обиды, боли утраты, ненависти к убийце, мрачной решимости, глубокого одиночества и еще – обреченная покорность судьбе. Потухшие это были глаза. И уж точно не чувствовалось, что их обладателю всего лишь шестнадцать лет.

– Итак, господин Станислав Вениаминович Ветровский, студент первого курса психологического факультета высшего института Петербурга, зачем вы убили вашего приемного отца? – будничным тоном спросил Мельницкий, вроде как отстраненно глядя в окно, но в то же время краем глаза наблюдая за реакцией обвиняемого.

Майор только головой покачал – молод еще лейтенант, и постоянно забывает о существовании такой штуки, как презумпция невиновности. Против Ветровского ничего не было, и оба это знали.

Сперва Стасу показалось, что он ослышался. Они что, и в самом деле полагают, что это он убил Вениамина Андреевича? Но оба полицейских выглядели вполне серьезно, да и неуместна была бы подобная шутка.

Но на сильные эмоции юноша сейчас был не способен. Это несколько часов назад, когда он очнулся в отдельной камере, придя в себя после успокоительного, и осознал, что произошло, тогда да – готов был кататься по полу, выть, кричать и ненавидеть все, что только можно было ненавидеть. Вот только скованные за спиной руки и затекшее в неудобном положении на жестких и холодных нарах тело не желали слушаться, а за решеткой негромко переговаривался с кем-то по мобилу дежурный. Стас не хотел, чтобы кто-то видел его таким, и просто около часа лежал, невидяще глядя в стену и не замечая, как лицо становится мокрым от слез.

Сейчас же, услышав это невозможное, идиотское обвинение, он едва не рассмеялся – горько, сквозь все еще застывшие в горле слезы.

– Я не убивал его, – просто ответил он, почти не переменившись в лице.

– Согласно показаниям капитана Краснова, при задержании вы утверждали обратное.

– Я ничего не утверждал. У меня был шок, истерика. Потом мне вкололи успокоительное, я был не адекватен и не мог отвечать на вопросы, – безэмоционально проговорил Стас, не глядя ни на одного из полицейских.

– Как в таком случае вы объясните свое появление рядом с трупом?

– Я возвращался домой. Вениамин Андреевич, скорее всего, вышел в магазин что-нибудь купить. Я решил срезать, и пошел через дворы и переулок. Когда зашел в переулок – увидел тело, и сворачивающего за угол человека. Я подошел к лежащему, хотел спросить, не нужна ли помощь. Потом узнал его, и… – светлые ресницы дрогнули, юноша почти незаметно прикусил губу, пытаясь удержать рвущуюся из глаз боль.

– Почему вы шли со стороны переулка, а не от метростанции?

Вопросов было много, они повторялись, переплетались, взаимоисключались… Молодой полицейский явно решил попрактиковаться в методиках ведения допросов. Стас не возражал – ему было все равно. Методично отвечал, не сбиваясь и не путаясь в показаниях, равнодушно смотрел в стену. Через полчаса попросил дать ему сигарету.

Щелчок зажигалки совпал со скрипом открываемой двери.

– Юрик, я понимаю, что тебе очень хочется побыстрее раскрыть это дело, но я тебе гарантирую, что парень не виноват, – раздался за спиной Стаса веселый мужской голос. Вслед за голосом появился и его обладатель – пухлый мужчина лет сорока, с объемистым брюшком и блестящей лысиной, на которой поблескивали капельки пота. – Нашему клиенту одним ударом чего-то очень широкого и острого, как наточенная до остроты ножа лопата, прорубили грудную клетку, располовинили сердце и еще ухитрились расколоть левую лопатку.

– Это ж какая силища нужна! – присвистнул лейтенант, а капитан неодобрительно посмотрел на эксперта – мол, хоть бы подождал, пока теперь уже экс-подозреваемого выведут.

– Именно. Больше того, я берусь утверждать, что такой мощный удар не мог нанести обычный человек, не обладающий специальными познаниями и особой силой. Так что отпустили бы вы парня, против него нет ровным счетом ничего. Он физически не смог бы это сделать.

Стаса и правда отпустили. Не прошло и двух часов с начала допроса, как он уже вышел на крыльцо полицейского участка, оставив подписку о невыезде и теперь надо было что-то делать и куда-то идти. Минут десять юноша стоял на крыльце и курил – вещи вернули, а в сумке валялась початая пачка. Потом медленно спустился по ступенькам и побрел в сторону дома.

Он знал Вениамина Андреевича меньше года – но даже представить себе не мог, как он будет дальше без него жить. Без этой теплой поддержки, без советов и рассказов, без долгих ночных разговоров за огромной кружкой с чаем, без…

Еще вчера такой привычный и понятный, мир казался неизвестным, чуждым и как никогда враждебным. И Стас не знал, как ему теперь жить в этом мире, без приемного отца, ставшего дороже всех на свете, без его понимания.

Через полчаса юноша был дома. Зашел в комнату, стараясь не смотреть на стол, где лежала раскрытая книга, на кровать Вениамина Андреевича, на его пиджак, висевший на спинке стула… Молча снял верхнюю одежду, достал из шкафа чистое, взял полотенце и, механически переступая ногами, поплелся в душ.

Сознание отказывалось полностью принимать смерть инженера. Этого не могло быть просто потому, что такого не должно было произойти никогда! Но Стас прекрасно помнил мертвое, удивленное лицо, жуткого вида рану на груди и стальной отблеск на крыльях взлетающего убийцы.

"Так вот они какие – крылатые!" – проскользнула злая мысль.

После душа он вернулся в комнату. Мокрые волосы облепили плечи, свежая майка на спине неприятно клеилась к влажной коже. Заперев дверь, юноша медленно прошелся по комнате, останавливая взгляд на каждом предмете, так или иначе связанном с Вениамином Андреевичем. Но смотреть на рабочий стол отца он избегал намеренно и только когда все остальные предметы были старательно изучены, а все связанные с ними воспоминания вытащены на поверхность сознания, он взглянул на стол.

Раскрытая книга – по истории, наверное. В последнее время инженер увлекся историей средневековья, и запоем читал множество книг, посвященных этой теме, от серьезных ученых исследований до литературы, повествующей о приключениях людей в том времени. Рядом с книгой – полупустая кружка с остывшим, невкусным чаем. Вениамин Андреевич терпеть не мог холодный чай! Стас бросился к столу, схватил кружку, сбегал на кухню за кипятком, заварил ароматный напиток заново, тщательно отмеряя количество крупных чайных листочков, и добавив для аромата сушеный стебелек мяты. Поставил исходящую ароматным паром кружку на стол…

…и сполз на пол, содрогаясь в рыданиях. Этот чай уже не был никому нужен…

Более или менее пришел в себя Стас только к вечеру. Несколько часов лежал на кровати, закинув руки за голову, и молча смотрел в потолок. Вениамин Андреевич не одобрил бы, если б его воспитанник забросил универ и погрузился в жалость к самому себе, мысли о том, как же он теперь несчастен и одинок. И юноша заставил себя собраться с силами, включил ноутбук, зашел в интерсеть…

Спать он лег только под утро, когда глаза слипались, пальцы не попадали по клавиатуре, а мозг попросту был неспособен воспринимать информацию… Утром встал по будильнику, чувствуя, что краткий сон не принес отдыха.

День прошел в хлопотах – позавчера Ветровский ничего не сдал из-за не вовремя севшего ноутбука, вчера его просто не было на занятиях. После окончания пар – репетиция в актовом зале. Потом на работу, где пришлось объяснять, почему он не принес готовый макет вчера. После работы измученный и уставший до предела Стас отправился домой – и снова не смог заснуть: стоило закрыть глаза, и перед взглядом вставало мертвое лицо и блестящие в свете фонаря, мокрые от дождя и крови стальные перья.

Неделя до благотворительного вечера пролетела незаметно. Юноша спал по пять-шесть часов через ночь, сделал для мероприятия все, что только мог, сдал все "хвосты" по учебе и снова вышел на уровень лучшего студента-первокурсника на факультете психологии – разумеется, деля это самое первое место с Черкановым.

Двое суток непосредственно перед вечером и вовсе пронеслись, как один миг. Ни секунды без дела, ни мгновения на то, чтобы задуматься о произошедшем.

Наконец наступила пятница. Сидя на второй паре, обществознании, Стас усердно конспектировал лекцию преподавателя, одновременно с тем прокручивая в мыслях все детали вечернего представления. Афиши расклеены, билеты можно купить у любого из их компании – у самого Ветровского уже приобрели штук десять или чуть больше. Однако Стас не тешил себя ложными надеждами. Пятнадцать евро – сумма достаточно смешная, чтобы почти каждый мог себе это позволить, и шли студенты на благотворительный вечер отнюдь не из сочувствия к приютским детям, которым должны были пойти все вырученные деньги. Им просто было любопытно – а что это такое? Да и программа была достаточно интересна – фокусы, фехтование, танцы…

В перерыве между третьей и четвертой, последней, парой, Ветровский не пошел в столовую – он вообще почти не ел последнюю неделю. Только дома ужинал, да и то не каждый день. Зато в огромном количестве потреблял кофе и крепко заваренный чай, и без конца курил – в день уходило не меньше двух пачек.

Устроившись на любимом широком подоконнике напротив входа в аудиторию, где должна была проходить последняя пара, Стас вытащил из сумки блокнот и карандаш. Вырвал листок, положил его на крышку ноутбука и скупыми, отрывистыми линиями в который уже раз попытался нарисовать крылатого убийцу. Он видел его во сне каждый раз, когда хоть на несколько минут забывался и терял контроль над своим сознанием. Но юноше этого было мало, он хотел помнить это лицо в малейших деталях, хотел зафиксировать неверный, расплывающийся образ.

И сегодня у него начало получаться. Почти не прорисованные штрихи на заднем плане, обозначавшие стены домов, детально проработанный фонарный столб с широкой отметиной от удара крыла. Сами крылья – огромные, но все же неспособные поднять в воздух вес человеческого тела. Как он летает? Кожаные штаны с грубым ремнем и пряжкой. Мускулистое, красивое тело, перечеркнутая странным, совершенно прямым шрамом грудь, мокрые волосы, липнущие к груди. И лицо…

Вот с лицом были проблемы. То ли Стас не так хорошо его разглядел, то ли просто не хватало художественных способностей, а скорее – и то, и другое. Когда юноша спал, крылатый виделся ему очень четко, но пробуждение смазывало черты, и при попытке нарисовать выходило совсем не похоже.

Исчеркав несколько листков Ветровский, наконец, нашел вариант, наиболее соответствующий тому, что помнил из снов. Положив на крышку ноутбука уже два листа бумаги, он принялся старательно перерисовывать на окончательный вариант те детали, в которых был уверен. Резкий, словно высеченный из камня подбородок, тонкие, плотно сжатые, губы. Несколькими штрихами наметил нос. И глаза…

Только начав прорисовывать глаза, Стас понял, что его больше всего беспокоило во внешности убийцы. Взгляд. В устремленном на юношу взгляде крылатого было столько смешанных, странных эмоций, что передать их на бумаге казалось невозможным, особенно Стасу, который художником, по сути, не был – так, баловался немного.

Закрыв глаза, он сосредоточился на том страшном воспоминании, когда в полусотне метров от него лежал на асфальте Вениамин Андреевич, еще живой, еще целых несколько секунд живой. Вот Стас застывает, неверяще глядя на крылья, вот момент нанесения удара – лежащий вздрагивает всем телом и замирает. Крылатый поднимает голову, на мокрой стали перьев блестят вода и кровь, но крови Стас не видит. Убийца смотрит ему в глаза.

Горечь, сочувствие, ненависть, боль. И – вина.

Стас не сразу понял, что вслепую водит карандашом по бумаге. А когда понял, посмотрел на результат – и вздрогнул.

Листок бумаги соскользнул с крышки ноутбука, и плавно спланировал на пол. Ветровский быстро отложил ноут, и спрыгнул с подоконника – но не успел.

Как раз в этот момент мимо шли две девушки с третьего курса, и почти законченный рисунок лег ровно под ноги одной из них, потрясающе красивой шатенке. Студентка наклоняется, тонкие пальчики подхватывают лист бумаги.

– Твое? – улыбнувшись, спрашивает она Стаса, не глядя на рисунок. Тот судорожно кивает, протягивает руку – и в этот миг взгляд девушки случайно скользит по карандашным линиям.

Содрогнувшись, она отдернула руку и сделала шаг назад, не отрывая взгляда от рисунка. В огромных глазах поочередно отразились узнавание, надежда – и страх.

– Откуда это у тебя? – тихо спросила студентка, переведя испуганный взгляд на Стаса.

– Эээ… Нарисовал, – ляпнул он, ошарашенный подобной реакцией.

– Кого ты нарисовал? – не отводя глаз спросила она, лицо девушки было белее снега.

– Я его видел только один раз… Подожди, ты его знаешь? – юноша сделал быстрый шаг навстречу, протянул руку, пытаясь не то выхватить листок, не то сжать ее запястье, но студентка успела отшатнуться.

– Где ты его видел?

– Подожди, давай не здесь поговорим, – сказал он, нервно оглядываясь. Помедлив секунду, она кивнула.

– Хорошо. У тебя еще сколько пар?

– Это последняя.

– Замечательно, у меня тоже только одна осталась. Давай после пары внизу, на крыльце встретимся и пойдем куда-нибудь, поговорим, – девушка сделала несколько шагов от Стаса, судорожно сжимая рисунок.

– Хорошо. Только… – он протянул руку за рисунком.

– Можно, я пока что у себя оставлю? – она посмотрела на юношу с мольбой. – Пожалуйста…

Несколько секунд поколебавшись, он согласился.

– Оставь.

До начала пары оставалось минут пять. Прижавшись лбом к оконному стеклу, Ветровский пытался понять, откуда эта девушка могла знать крылатого убийцу. Ничего умного в голову не приходило. В конце концов Стас решил не гадать, все равно после пары можно будет поговорить, и задумался о другом, а именно – о полицейских и о том, поверили ли они ему.

Когда он пришел в себя в камере и более-менее осознал произошедшее, первая мысль была апатична и самоубийственна: да ну их всех к чертям, катись оно все в пропасть, теперь уже все равно… Стас лежал на нарах, отвернувшись к стене, и беззвучно плакал. Он не собирался ни отрицать что-либо, ни подтверждать, апатия овладела им почти полностью. К счастью, подобное не понравилось уже Стеку, который прекрасно понимал что, во-первых, говорить полиции правду нельзя – в лучшем случае, упрячут в психушку, а во-вторых – полицейские никогда не смогут поймать убийцу. И смерть Вениамина Андреевича останется неотомщенной. Как раньше остались неотомщенными гибель Тайгера и Сивого – Стас не хотел расстраивать приемного отца, который уж точно не одобрил бы убийства Джонни. Стас вообще постоянно "не хотел расстраивать", и превратился из молодого волка в домашнего, ухоженного, ласкового и не драчливого пса – да, сильного и большого, но старающегося избегать любых неприятностей тому, кто был так добр с ним. И скрывшемуся до поры в глубинах подсознания Стеку это не нравилось. Слишком грандиозным, сложным и важным было то, чему он-цельный решил посвятить свою жизнь. А теплая, уютная жизнь под кровом Вениамина Андреевича, дающего юноше все то, чего он был лишен на протяжении многих лет, сделала его слабым. А Стек не хотел, чтобы он-целый становился слабым – слабый не смог бы выполнить то, что должно. И потому сейчас он заставлял себя продумывать предстоящий допрос, на котором нужно было убедить полицейских в своей невиновности и в то же время ни слова не сказать о настоящем убийце.

Все получилось. Теперь можно было на время отпустить жесткий контроль над собой. Только на время, совсем ненадолго. Потому что впереди – вечер, который должен быть проведен на максимально высоком уровне, потому что впереди – сессия, которую надо было сдать на высшие баллы, потому что впереди – долгий и тяжелый бой за мир.

Стас ни словом не обмолвился друзьям о своей потере. Он вел себя почти как обычно, и никто не мог разглядеть за напускной небрежностью и веселостью его голоса боли и ненависти, снедавших юношу. Он заставлял себя думать о благотворительном вечере, о сессии, о работе – только не о мести. Это потом. Сперва то, что должен сейчас. Месть – блюдо, которое стоит подавать в холодном виде.

Но иногда мысли все же появлялись. Он представлял, как найдет крылатого, как убьет его, в последнее мгновение сказав, за что тот умирает… вот только стоило перейти от мечтаний к реальности, как все упиралось в одну неразрешимую, казалось, проблему.

Как найти крылатого?

Сегодня повезло. Повезло невероятно, фантастически. Кто бы мог подумать, что знающий убийцу человек учится в том же институте, что и Стас? Кто бы мог подумать, что очередная попытка нарисовать крылатого увенчается успехом именно в тот момент, когда это было необходимо? Похоже, после всего кошмара последних дней, судьба решила смилостивиться, и черная полоса все же сменилась белой.

Едва войдя в аудиторию, Ветровский тут же выкинул из головы все посторонние мысли. Учеба, снова учеба и ничего, кроме учебы.

Получив заслуженные двенадцать баллов и сдержанную похвалу от Галины Викторовны, он одним из первых вышел в коридор и тут же бросился к лестнице.

Девушки на крыльце еще не было, но Стас успел только прикурить сигарету, когда она, на ходу застегивая курточку, выбежала из дверей. На бледных щеках горел яркий румянец, большие серые глаза полны старательно скрываемого страха и надежды, не накрашенные губы кажутся слишком яркими – искусала, пока сидела последнюю пару.

– Пойдем в парк, хорошо? – она нервно огляделась. – Я бы не хотела, чтобы нас слышали…

– Конечно.

Отойдя от крыльца метров на двести, они свернули на аллею, окончательно пропав из поля зрения толпившихся у выхода из корпуса студентов.

– Кстати, меня Катя зовут, – первой нарушила молчание девушка. – Катя Годзальская, я на третьем курсе финфака учусь… – она замолчала, сама прекрасно понимая, что ее фамилия, курс, факультет и все прочее совершенно не волнуют собеседника. Скорее, сказала просто для того, чтобы хоть чем-то разрядить тишину.

– Стас Ветровский. Психфак, первый курс. Извини, но давай…

– Да-да, конечно, – понимающе перебила Катя. – Так откуда ты его знаешь, и…

– Расскажи сперва ты, – жестко оборвал ее Стек.

Девушка вздрогнула, непонимающе на него посмотрела.

– Почему ты разговариваешь со мной таким тоном?

Ветровский понял, что выбранная тактика неверна.

– Извини. Просто мне очень нужно его найти, вот я и…

– Понимаю. Прости, я не уверена, что смогу тебе помочь. Я и сама хотела бы его найти, но… – она опустила голову, несколько секунд помолчала, и продолжила уже совсем другим тоном, приглушенно и грустно: – Мы познакомились очень странно, совсем случайно. Я почти ничего не помню, только глаза и эти крылья… Такого ведь не бывает – чтобы у человека были крылья! Крылья – это нечто такое, что…

Не зайди речь о убийстве Вениамина Андреевича, Стека бы смело ураганным ветром. Но увы – сейчас он не думал ни об Ордене, ни о Крылатых. Только о мести.

Но та часть Стаса, что желала добра и взаимопонимания для всех живущих, к неудовольствию Стека не позволила ему лгать.

– Как показывает практика, крылья не всегда являются показателем личностных качеств, – Стас взглянул ей в глаза.

– Ты знаешь так много крылатых? – усмехнулась Катя.

– Нет, только одного. Того, которого нарисовал. Того, кто убил моего приемного отца, – жестко проговорил он, делая шаг вперед и оборачиваясь к собеседнице, вынуждая ее остановиться, едва не натолкнувшись на него.

Она вздрогнула, часто-часто заморгала. И без того большие, сейчас ее глаза казались огромными.

– Ты что-то не то говоришь. Он не может быть убийцей.

– Может. Он убил человека у меня на глазах. Ни за что. Он убил моего приемного отца.

– Что ты несешь?! – Катя отшатнулась, во взгляде – страх, неверие, отрицание.

– Я видел своими глазами. У него острые перья, и он очень сильный – одним ударом пробил грудную клетку сердце, и расколол лопатку, – шаг за шагом, Стек надвигался на нее.

– Врешь! Он не убийца! – она дернулась было в сторону, но юноша схватил ее за запястье. – Отпусти меня!

– Где его искать? Где он бывает?

– Я не знаю! Отпусти меня, ты, псих! – неожиданно сильно рванувшись, она сумела высвободить запястье, и бросилась бежать. Ветровский кинулся следом, но бегала Катя и правда быстро – догнал он ее уже у выхода из парка.

– Стой, мы не договорили! – крикнул он.

В следующую секунду Годзальская метнулась левее. Стек сперва не понял, почему. А когда понял, ему оставалось только досадливо скривиться и заставить себя успокоиться.

– Кать, он тебя обидел? – Кирилл Бекасов ласково улыбнулся девушке, спрятавшейся за его спиной, и повернулся к Стасу – уже безо всякой улыбки. Взгляд его стал… нет, не угрожающим. Но Ветровскому отчего-то стало не по себе.

– Нет, я просто не хочу с ним говорить, – выпалила Катя.

– Тогда в чем проблема? Он настаивает? – в голосе Бекасова прозвучало недоумение. И юноша тут же понял, что в этой драке он не победит. Ни физически, ни по общим результатам. Он слишком неправильно повел себя с Катей, и теперь придется приложить немало усилий для того, чтобы попытаться помириться и все же не потерять эту крохотную ниточку, способную привести его к убийце.

– Уже не настаиваю, – спокойно ответил он. – Кать, извини. Я был слишком настойчив и резок. В другой раз поговорим, если захочешь, ладно?

Та кивнула.

– Идем, я провожу тебя, – Кирилл обнял Годзальскую за плечо.

Стас проводил их взглядом, тяжело вздохнул и направился обратно к корпусу. До начала выступления оставалось совсем немного времени.

IV. VI.

"Здесь для слабых места нет,

Для слабых места нет!"

"Вернемся ко вчерашнему разговору. Кто ты такой, зачем помог нам вчера, и чего хочешь взамен?

Математик"

.

"Привет! Кто я такой, ты мог бы сообразить и из подписи. Я Иванушка, эдакий мифический не то дурачок, не то наоборот, который вечно ищет себе проблем на пятую точку, успешно их находит – причем не только на свою задницу, но заодно и на задницы своих друзей-приятелей. А потом выходит сухим из воды, да и те, кто был на его стороне, получают за свою помощь много-много плюшек! Потому и вам вчера помог – настоящий Иванушка не может пройти мимо попавших в беду и не втянуть их в свои приключения.:) Надеюсь, смайлы тебя не сильно раздражают?

Иванушка"

"Может, ты прекратишь играться и все же ответишь на мои вопросы? Я знаю, что вчерашняя помощь не была случайностью. Мобил ты привел мне специально. Кто ты и чего хочешь?

P.S. Смайлы я потерплю.

Математик"

"Ты – Математик. Я – Иванушка. Или ты предлагаешь обменяться кодами паспортных чипов? Хочешь серьезно, могу и серьезно. Твоя банда – на мой взгляд, самая перспективная в Свободном Городе. Сразу оговорюсь, я не имею отношения к СГ и не желаю его иметь в большей степени, нежели сейчас. Но есть дела, которые лучше делать таким людям, как ты, чем таким, как я. Каждому свое, как говорится. Богу – богово, кесарю – кесарево… сечение.:) Не обращай внимания, это я шучу. Короче говоря, я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество. Мои возможности позволяют находить и продумывать выгодные силовые операции. Твои возможности позволяют эти операции проводить. Я не обладаю нужными навыками для стрельбы, погонь и всего такого прочего, ты – не знаешь, что планируют полицейские, где они расставляют засады и как от них уйти в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях, и уж тем более не имеешь доступа к полицейской инфосети. Я могу помочь тебе брать по-настоящему крупную добычу в налетах. Взаимовыгодное сотрудничество, смекаешь?

Иванушка"

"Я понял. Напиши, что конкретно ты хочешь взамен?

Математик"

"Пока что – ничего. Без обид, приятель, но несмотря на то, что вы, как я говорил, самая перспективная банда СГ, вы пока еще уж больно на мелководье воду мутите. Пока что я вас потренирую. Мне, кстати, тоже полезно будет. А через месяц-другой, как хотя бы пару серьезных операций провернем, – там уже поговорим о твоей благодарности.

Кстати, обо мне пока лишний раз языком не трепли. Рано еще. Потом.

В общем, я жду ответ – да или нет.

Иванушка"

"Да.

Математик".

Последнее сообщение от бандита пришло спустя целый час. Он уже решил было, что затея провалилась и придется искать других исполнителей, но забавный красноголовый парень решил все же согласиться. Вот и хорошо. Сотрудничество и впрямь выйдет взаимовыгодным…

Все же вовремя судьба свела его с Вирусом. Настоящее имя хакера он старался не произносить даже в мыслях – привыкал понемногу к обратной, теневой стороне своей жизни, потаенной от всех, даже от самых близких соратников.

Вирус был гением взлома. В первую очередь, возможно, потому что никому в голову не пришло бы заподозрить хакера в этом пухлощеком, толстеньком пареньке. Каждое движение Вируса было полно эдакой вальяжной ленивости, короткие, похожие на сосиски пальцы, казалось, были созданы для чего угодно, но только не для клавиатуры компа. Так подумал бы любой, кто не видел хакера по кличке Вирус за работой. Кто не видел, с каким изяществом, с какой скоростью тот взломал защиты полицейской сети, как разбежались по сотням компов незаметные программки, каждая совершенно безопасная на взгляд любой защитной системы, и как эти программки с трудолюбием муравьев собирали по крупицам информацию, споро выстраивая из нее четкую картинку.

Ловкость рук хакера, и никакой шпионской мистики. Плюс уже его собственное знание психологии – и красноголовый Математик на крючке. Прекрасная работа. Чистая. Вирус свое дело знает и хорошо понимает, что такая победа над сетевыми монстрами из полицейского отдела компьютерной безопасности – не самый лучший повод для хвастовства перед менее удачливыми собратьями-хакерами.

Выключив мобил, он быстро разобрал его, положив само устройство в один пакет, а чип-карту – в другой. Паранойя? Возможно, но лучше быть свободным и живым параноиком, чем пойманным, а то и дохлым разгильдяем.

Сложнее всего оказалось соответствовать образу Иванушки, строить из себя эдакого хитрого простачка. Слишком уж не соответствовало его обычной манере вести разговор, хоть вживую, хоть в сети. Но и это было неплохой тренировкой – мало ли что может потребоваться в дальнейшем?

К счастью, играть дурацкую роль дурацкого Иванушки приходилось не слишком часто. С первого разговора – всего лишь пять раз. И чем дальше, тем больше нравилась ему выбранная банда.

– Мне даже немного жаль, что скоро наши пути так кардинально разойдутся, – пробормотал он, отправляя короткое: "Пора!"

Пискнул сигнал сообщения. Математик бросил взгляд на экран – "Пора!".

– Идем! – он первым вскочил на ноги и бросился к выходу со старого склада, пропустив вперед только Бора.

Азарт горячил кровь, но разум бандита оставался холодным, трезвым. Жизнь дана только одна, и ее надо прожить по полной – желательно, не только в отношении ощущений, но и по длительности тоже. Математику вовсе не улыбалось последовать примеру психа-Кельта, который поймал плевок плазмы в шею во время прошлого налета – все горячился, лез под выстрелы, куражился… Докуражился.

План в целом был ясен, но Иванушка сразу предупредил – могут возникнуть перемены по ходу дела. Если что пойдет не так – он сообщит, операция полностью у него на контроле.

Лестница на второй этаж осталась слева. По обеим сторонам неширокого прохода – высокие штабеля полусгнивших ящиков и поддонов. Складом не пользовались уже лет семь.

Математик приотстал, пропуская мимо команду, пробегая быстрым взглядом по каждому соратнику. Винт и Сыч идут первыми, это ударная сила, их задача – отвлечь противника, обескуражить, создать иллюзию обыкновенного нападения, словно бы на первых попавшихся. Пусть примут за обыкновенных бандитов, пусть после первых секунд боя оклемаются и перестанут воспринимать всерьез. Двигаются ребята быстро, стреляют хорошо – должны справиться и выжить. К лестнице бросаются Юкка и Птиц – будут со второго этажа прикрывать ударную группу огнем, когда противник опомнится. Бор притормаживает у двери, он идет в паре с Математиком. Их задача – главная. Бор швыряет макс-гранату в бронированный грузовой флаер – метает Бор хорошо, в открытую дверь попадет, всех, кто внутри – макса порвет, а броня флаера выдержит, осколками своих не заденет. Математик сразу после взрыва стреляет с двух рук по выжившим, Бор прикрывает. А потом все просто…

Все и впрямь оказалось просто. Настолько просто, что Математик лишь диву давался – ему бы никогда в голову не пришло, что такие деньги можно выручить буквально за минуту – вся операция заняла едва ли больше времени. Впрочем, точной суммы выручки он пока не знал, сейчас важнее было успешно покинуть поле боя.

Он сунул один из пистолетов в кобуру, освободившейся рукой схватил один из довольно тяжелых пластиковых тюков. Краем глаза заметил, как из окна второго этажа склада на землю упруго спрыгивает Юкка – там невысоко, метра три, а девчонке тоже повыпендриваться хочется. Ничего, пусть только выпендривается после того, как стрельба закончилась. Птиц выбегает из дверей, тоже хватает тюк…

В кармане пищит мобил.

"Старым ходом идти нельзя, вас могут увидеть. Между вашим и следующим складом – узкий проход. Пройдете по соседнему ряду, найдете здание с номером четырнадцать. Там за лестницей – люк, ведет в подпол. Отсидитесь до вечера, к тому моменту наверху все стихнет. Я напишу, как можно будет уходить. Будьте осторожны, не оставляйте следов! Четырнадцатый склад пусть девчонка запрет снаружи, а потом влезет в оконце с задней стороны.

Иванушка".

– Бор, Птиц – назад! Уходим туда! – крикнул Математик, заметив, что бойцы отступают к тому же складу, через который они пришли.

Убедившись, что все живы и никто серьезно не ранен, главарь быстро объяснил дальнейший план действий. Через полминуты на месте перестрелки остались лишь покореженный взрывом максы броневик, да легкий флаер, чей блестящий корпус уродовали многочисленные дыры от пуль, а крыша была прожжена чьим-то не очень удачным выстрелом из плазмера.

Юноша окинул поле боя быстрым взглядом. Второй пистолет он убрал, свой тюк скинул Винту, и его руки были свободны. Пользуясь возможностью, он быстро собрал кое-что из оружия мертвецов. В последний раз брезгливо посмотрел на десяток трупов, скривился и поспешил за своими.

Никакие угрызения совести красноволосого не мучили. Погибшие – такие же бандиты, даже хуже. На руках каждого из них крови больше, чем на всей банде Математика. Это трущобы, это Свободный Город. Здесь выживает сильнейший. Здесь каждому дана свобода быть сильным и жить – до тех пор, пока не придет кто-то, кто окажется сильнее. Тогда свобода обернется свободой умереть.

Подпол четырнадцатого склада оказался довольно просторным и даже почти уютным – Птиц и Сыч, оказавшиеся здесь первыми, уже вовсю обсуждали не стоит ли организовать в большом и удобном помещении запасную базу. Математик сердито цыкнул на них – баз у банды было целых две, а мест, где просто можно отсидеться в случае нужды, в три раза больше. Не сказать, что удобно и уютно – зато достаточно надежно. Сейчас же главаря больше беспокоил размер добычи. Тем более, что в этот раз им предстояло делиться с Иванушкой – таинственный осведомитель еще до начала планирования операции предупредил, что в этот раз улова хватит на всех. Себе он затребовал треть, предложив на будущем остановиться на этой доле. Математик хотел было поторговаться, но подумав, отказался от этой идеи. Лучше две трети от ста тысяч, чем, как раньше, радоваться каждой десятке.

В первом тюке оказались деньги. В основном – мелкие купюры, но попадались и тысячные. В общей сложности – восемьдесят шесть тысяч триста пятьдесят евро. Юкка смотрела на невиданную кучу денег остановившимся взглядом, Птиц поминутно кашлял, у Сыча тряслись руки, Винт просто тихо повторял матерную фразу, словно его заело. Один только Бор смотрел настороженно. Математик же просто не мог до конца осознать, сколько бабла лежит перед ним.

Второй тюк оказался пожиже – сорок пять тысяч. А вот содержимое третьего повергло в шок всех присутствующих.

– Ни х… себе… – пробормотал Птиц, шалым взглядом изучая аккуратные полиэтиленовые мешочки, по килограмму каждый, наполненные белесым кристаллическим порошком.

– Сырье для ноктса, – констатировал Бор, надорвав один и попробовав крупинку на языке. Сплюнул пару раз, с отвращением посмотрел на заготовку наркотика. – Математик, ты хоть понимаешь, кому мы на хвост наступили?

– Проверить остальные тюки! – приказал тот осипшим от волнения голосом.

Денег больше не было ни в одном.

– Ну ни х… ж себе… – как заведенный, повторял Птиц. – Математик, тут же товара на пол лимона евро!

Красноголовый дернулся, резко обернулся к бойцу, угрожающе положив руку на кобуру.

– Даже не думай. Еще раз хотя бы заикнешься о торговле наркотой – пристрелю не задумываясь. Уяснил?

– Д-да… – стушевался бандит. Главаря он боялся до колик, хотя никто, включая сам объект панического страха, не понимал, почему. Однако в глазах Птица мелькнули нехорошие искорки – похоже, жадность пересиливала боязнь. К сожалению, Математик этого не заметил.

– Интересно получается… – протянул тем временем Бор, внимательно изучая надрезанный тюк с ноктсом. – Насколько я понимаю, нам повезло нарваться на момент передачи сырья наркотика от поставщика к крупному дилеру, который делает из этого сырья готовый ноктс, а потом перепродает мелкооптовые партии розничным торговцам. Дилер прибыл на бронефлаере, поставщики – на обычном. Смотрите, тюки разные: те, что с деньгами, это просто завязанные мешки, а с сырьем – запаяны в полипластик.

– И что с того? – заинтересованно прислушался Математик.

– А то, что нам следовало на месте проверить содержимое тюков. Вспомните, большая часть запаянных находилась возле бронефлаера, так как обмен уже состоялся. Завязанные же мешки, с деньгами, они были свалены кучей у багажника флаера поставщиков. Нам же не повезло прихватить большую часть тюков с наркотой, а не с баблом.

– Так надо вернуться, и взять мешки! – вскочил Сыч, глаза парня жадно блестели.

Юкка, до сих пор молчавшая, покрутила пальцем у виска.

– Сыч, тебе жить надоело? Там сейчас народу полно. Высовываться на улицу – самоубийство.

– Ну дык в толпе затеряюсь, – уже не так уверенно возразил боец.

– Нет. Дальше, чем отлить, никто не уходит до моего разрешения, – оборвал его Математик. – Юкка права, наверху сейчас плюнь – в копа попадешь. Даром что трущобы… Была бы ночь – можно было бы подумать, а сейчас – гиблое дело.

– Но там же бабла до хрена!

– Сыч, если бы ты был один – хрен с тобой, хочешь сдохнуть за лишнюю пачку купюр – пожалуйста, я бы мешать не стал. Но ты же нас подставишь! Короче, сидеть тихо и не высовываться. Я свяжусь с Иванушкой, выясню, что там у него дальше по плану…

Отойдя к дальней стене, Математик уселся на старый ящик, жалобно скрипнувший под весом парня, и достал мобил.

"Укрылись в подполе четырнадцатого склада. Взяли пять тюков. Сто тридцать кусков евро. В остальных трех – килограмм пятьдесят сырья ноктса. Что делать?

Математик".

"Делим как договаривались и то, и другое. Мне пятьдесят штук евро и двадцать кило порошка. Остальное вам. О времени ухода сообщу позже.

Иванушка".

"Нет, так мы не договаривались. Я не хочу связываться с наркотой ни под каким видом. Сырье я выброшу.

Математик".

"Свое – выбрасывай, мое – передашь мне вместе с моей долей денег. Впрочем, можешь и свое мне загнать, тысяч за десять евро возьму.

Иванушка".

"Я сказал – нет. Делай, что хочешь – я сказал. Дрянь я уничтожу. Это не обсуждается.

Математик".

"Ты рискуешь. Я могу сию секунду сдать и тебя, и твоих дружков. На меня у тебя ничего нет. Так что делай, как я сказал.

Иванушка".

"Я НЕ БУДУ торговать наркотиками! У меня тоже есть принципы, манипулятор хренов!

Математик".

"Кажется, я достаточно доступно объяснил? Наркотик передашь мне, хотя бы мою треть. С остальным поступай как знаешь. Обещаю, больше дел, связанных с наркотой, я тебе не предложу. Это все, что я могу сделать. И не пытайся меня обмануть – хуже будет. Это не угроза, это предупреждение.

Иванушка".

"Я подумаю.

Математик".

Юкка подошла неслышно, села рядом, обняла одной рукой. Во второй девушка держала небольшой термостакан.

– Хочешь кофе? Я сварила утром, взяла с собой немного…

– Спасибо… – тихо пробормотал подавленный юноша.

– Что случилось? – так же тихо спросила она.

Секунду поколебавшись, Математик рассказал все. Рассказ получился коротким – всего на одну сигарету. Потушив окурок о влажный земляной пол, главарь потянулся за следующей, глухо ругнулся, смяв пустую пачку. Юкка протянула свои.

– Кури на здоровье, – грустно пошутила она. – Знаешь, а я считаю, что ты прав. Наркотики – это самый низ, ниже падать некуда. А мы с тобой – честные бойцы. Да, убиваем – но ведь либо мы их, либо они нас. Наркота же – это предел подлости и гадости. Знаешь, я сегодня там, наверху, одного парня застрелила… молодой совсем, симпатичный, у него, наверное, и девчонка есть, а может, даже родители… Мне первый раз стыдно стало. Но раз он наркоторговец или даже просто как-то в этом замешан – мне его не жаль. Тех, кто этим занимается, только так и надо…

Вместо ответа Математик крепко прижал девушку к себе.

– Ничего, выкрутимся как-нибудь. Я договорюсь с Иванушкой. В конце концов, не зря же он столько времени на нас потратил.

– Вот видишь? Все хорошо будет, не переживай! Пойдем-ка к остальным, я еще бутерброды прихватила, хоть перекусим, а то жрать хочется – жуть как!

Парень рассмеялся, быстро поцеловал ее в губы.

– Хозяйственная ты моя! Эх, поработаем на Иванушку годик, денег скопим, паспорта купим – женюсь на тебе, будем жить по-человечески… Идем!

Подойдя к остальным, Математик автоматически пересчитал команду. Бор, развалившись на подстеленной куртке, нагло дрыхнет, Птиц с Винтом режутся в древние, замусоленные карты, Сыч…

– Эй, – враз севшим голосом проговорил красноволосый главарь. – А где Сыч?

IV. VII.

"Грешных и святых, нищих и царей земных

Одинаково пытает разная судьба."

– Осталось сорок минут, – простонала Вика. – Стась, пойдем покурим, а? У меня нервы уже не выдерживают…

– Пойдем, пойдем, – он улыбнулся девушке. – Не переживай, малыш. Все получится.

– Мне б твою в том уверенность, – пробурчала та, но все же улыбнулась в ответ.

В курилке, небольшой каморке сразу за актовым залом, было довольно темно и дымно, а еще холодно. Прямо под распахнутым окном сидел д'Артаньян казахской наружности и мрачно смолил сигарету.

– О! Неунывающий командир, – наигранно-веселым тоном поприветствовал он вошедших. – И наша несравненная прима-балерина!

– Азамат, я тебя стукну сейчас чем-нибудь, – проворчала Вика, плюхаясь на скамейку. – И вообще, ты же не куришь!

– Ага, щаз! С вами тут не только закуришь – плясать на потолке научишься. Курю я, просто редко. Думала, только вам двоим можно? Фигушки… А ты не смотри на меня так! – обернулся он к Стасу. – Я только что звонил, он едет, будет через пять минут.

– Я про эти пять минут уже полчаса слушаю!

– Не, теперь и правда пять минут. Он от метростанции шел, когда я звонил последний раз.

– Ну, тогда ладно… – юноша тоже сел, достал из кармана сигареты.

Несколько минут все сидели в молчании.

– Все, пора идти.

Товарищ Азамата, в паре с которым казах должен был показывать фехтовальный номер, все же успел. Высокий тощий парень влетел в актовый зал, едва не сбив с ног Женьку Алфеева, торопливо пожал руку Стасу, кивнул Зулкарнову и помчался переодеваться. Ветровский мысленно поставил галочку – с фехтованием все нормально, репетировали ребята достаточно, музыка под выступление подобрана, все сделано, и огляделся. Что-то еще наверняка надо было сделать…

Последние полтора часа он носился, как белка в колесе. Естественно, половина всего оказалась к нужному времени не сделана и пришлось судорожно пытаться исправлять на месте. Как ни странно, довольно-таки удачно.

Осознав, что сейчас от него точно ничего не зависит, юноша отошел к стене, буквально сполз на стул и прикрыл глаза. Хотя бы пять минут тишины, пять минут спокойствия, когда не надо никуда бежать и не надо ничего делать.

Как ни странно, потревожили его и правда только через пять минут.

– Слушай, а кто у нас на входе сидеть будет? – поинтересовался Женька, усаживаясь рядом.

– Алиска. Она сама просила, хочет хоть в чем-нибудь поучаствовать. Рвалась даже танцевать, но слишком уж свежая травма. Так что пусть билеты продает-проверяет.

– Ясно… Кстати, Виктор сейчас распевался – с голосом у него все отлично, простуда полностью прошла и спеть он сможет столько, сколько надо.

– Вот и отлично. Ладно, уже без пятнадцати, пора начинать. Эй, господа аарны и сочувствующие! – шутливо позвал он. – Все, кто в костюмах – за сцену, нечего показываться раньше времени. Кто у нас начинает?

– Я, кажется, – отозвался полноватый миловидный брюнет, Виктор Галль.

– Ты тоже иди за сцену и будь готов. Как только я тебя представлю – выходи, дальше сам знаешь.

– Стас, не истери, – Алик Гонорин, чьей задачей на сегодня было чтение стихов, подошел к Ветровскому и хлопнул его по плечу с такой силой, что юноша пошатнулся. – Мы все помним. Мы все двадцать раз отрепетировали. Все пройдет гладко, слышишь? Мы тебя не подведем, правда, ребята?

Нестройный хор голосов прозвучал для Стаса небесной музыкой. Эти ребята, они и правда были с ним. Несмотря ни на что – он был не одинок.

– Извините, я…

– Мы понимаем. Поэтому мы все сейчас идем за сцену, ты выдаешь Алисе билеты и сдачу – на всякий случай, а потом мы вместе ждем оставшиеся десять минут и начинаем. Все?

– Все, – благодарно улыбнулся Ветровский, беря себя в руки.

Народу было много. Больше, чем рассчитывал Стас, хотя дополнительных стульев, конечно же, не потребовалось. Ровно в семь часов дисциплинированный Женька Алфеев приглушил в зале свет, включил два прожектора, направленных на сцену, и Ветровский, чувствуя себя Сизифом, толкающим камень в гору, поднялся на сцену, сжимая в вспотевших от волнения ладонях микрофон.

– Добрый вечер, дорогие друзья! Одногруппники, сокурсники, соученики по факультету и собратья по институту! – начал он, чувствуя, как отрепетированные слова ершистыми камешками застревают в глотке. – Мы, инициативная группа "Серебряный Ветер", рады приветствовать вас на нашем замечательном концерте. Сегодняшний вечер особенно важен для нас, так как это первый наш подобный проект. Вы спросите, в чем его суть? Отвечу, начав немного издалека. Каждый из вас заплатил символические пятнадцать евро на входе, и вы наверняка хотели бы знать, куда пойдут эти деньги. Я не хочу рассказывать, я покажу, – Стас сделал пару шагов в сторону, подавая знак Алфееву.

Свет погас полностью, а на сцене слабо засветился старенький голографический проектор, который Алик где-то арендовал за довольно приемлемую сумму. Несколько секунд неразборчивого мерцания – и глазам зрителей предстало объемное изображение комнаты. Обыкновенной узкой комнаты, с зарешеченным окном, одно из стекол в котором пересекала широкая трещина. Вдоль стен стояли продавленные, древние кровати с металлическими сетками. На двух не хватало матрасов, а подушек, одеял, и белья не было вовсе.

– Это че за бомжатня? – недовольно крикнул кто-то из зала.

– Это не бомжатня, – ответил Стас. – Это обыкновенная жилая комната в одном из детских домов Петербурга.

Проектор тихонько зажужжал, изображение сменилось. Теперь голография показывала ужасно худую, грязную, наголо бритую девочку, одетую в не менее грязные тряпки.

– А это – одна из воспитанниц того детдома.

По залу прокатился шепот, кто-то из девушек довольно громко проговорил: "бедняжка!".

– Это голография сделана наугад. Мы не выбирали того, кто выглядит хуже других – они все такие. Дети едят раз в сутки, и то не каждый день. Они ходят в обносках, спят на голых матрасах, ни о каких одеялах или, тем более, постельном белье речи не идет. Я не буду вдаваться в подробности. Просто посмотрите.

После шестого изображения Стас махнул рукой. Голопроектор выключился, сцену вновь залил свет.

– Все деньги, которые мы выручим на сегодняшнем концерте – выручку за билеты и наш сборник, если вы захотите его купить, и то, что вы сами пожертвуете, если сочтете нужным – все эти деньги пойдут в помощь детям, которых вы видели. На продукты, на одежду, на одеяла, на лекарства. От лица всей нашей инициативной творческой группы, я благодарю вас за то, что вы пришли и уже этим помогли нам. Спасибо! А теперь, мы начнем наш концерт. Напомню, в программе…

Дальше все покатилось, как по маслу. Виктор был в ударе, за время его выступления из зала вышло всего двое – надо заметить, что пока говорил Стас, таких покинувших зал оказалось восемь человек.

– Не стоило тебе начинать с такой говорильни, – шепнула Алиса подошедшему к ней справиться о выручке Ветровскому. – Может, и остались бы…

– Знаешь, Алис, а фиг с ними. Те, кого настолько не тронуло то, о чем я рассказал – они не заслуживают того, чтобы мы перед ними распинались.

– Но пятеро потребовали обратно деньги за билеты.

– Фиг с ними, – повторил Стас.

Виктор допел последнюю песню и под довольно громкие аплодисменты покинул сцену, уступив ее искрометным фокусам Алфеева. В жизни – неповоротливый, стеснительный, замкнутый, на сцене Женька расцвел. Его номер был, пожалуй, самым зрелищным во всей программе. Он ловко вытаскивал монетки из причесок девушек, продевал одно в другое цельные металлические кольца, показывал трюк с исчезающей птичкой, которую после аккуратно вынимал из рукава, а под конец продемонстрировал древний, хорошо забытый всеми трюк с ловлей пули голыми руками. Все это сопровождалось рассыпающимися по щелчку пальцев звездными дождями, взрывами музыки и даже небольшими фейерверками. Сцену Женя покидал, провожаемый овациями.

После, давая зрителям передохнуть, а заодно – используя их возбужденную восприимчивость, выступил Алик Гонорин. Он перемежал серьезные, вдумчивые стихи шутливыми прибаутками, которые рассказывал на несколько голосов и так потешно, что люди в зале хохотали в голос. Но закончил он серьезно.

– Что ж, я очень рад, что сумел вас развлечь и повеселить. Теперь же я предлагаю вам немного подумать, – проговорил он, и начал читать:

Загустевшее время молочным туманом

Скрывает от вас порожденья эпохи.

Мутно-белая пленка – бельма обмана,

Гнилостный ветер – фальшивые вздохи.

В серых глыбах дворцов из стекла и картона

Вчера вдруг затих крик ветров перемен,

И вы вновь покорились спокойно, без стона,

Провокации номер эн.

Стас, стоя у закрывающей огромное окно портьеры, внимательно следил за реакцией публики. Пока Алик читал, никто не ушел – и это не могло не радовать, но сейчас Ветровского волновала, скорее, личная реакция людей на такое… обвинение, иначе не назвать.

Тихая вечность раскрыла границы,

Но вы прошли, не заметив ответ

Кто вы теперь? Как бескрылые птицы

Мечетесь в страхе нарушить запрет.

Старая версия новой истории

Не преклонит перед вами колен,

Примите ж победу, сыны категорий,

И провокации номер эн.

Кто-то брезгливо кривился, несколько человек хмурились. Большинство откровенно скучали – они пришли поглазеть и повеселиться, никак не думать. Они привыкли развлекаться и пришли развлекаться. Всей пользы от них было – пятнадцать евро за вход. Ну, на большее никто и не рассчитывал…

Нет алгоритма полета без крыльев.

Сбой функции. Ветер – отмена движений.

Зачем же вы продали серости пыльной

Свой вдох свободы в иных отраженьях?

Этот январь заметен черным снегом -

Последний глоток для любимцев подмен.

Прочь, задыхаясь от ярости бега,

От провокации номер эн!

И все же, некоторые вняли призыву Алика – как прозаическому, высказанному во вступлении, так и поэтическому. Стас видел, что кто-то и вправду задумался. Девушка, сидевшая во втором ряду с краю, совсем близко к Ветровскому, нервно кусала губы, глядя на чтеца с немой обидой. Он вгляделся в ее лицо пристальнее, вслушался…

"Да как он смеет меня так оскорблять! Мои родители – уважаемые люди, я хорошо учусь и пойду работать по престижной специальности, а этот шут гороховый смеет… меня… да как…"

И тут же, вторым голосом, очень тихо – но набирая силу с каждой новой строчкой:

"Он прав. Я отдала свою свободу, променяла ее на престиж и деньги… Я не люблю и не любима – просто занимаюсь сексом, как животное… у меня нет друзей – только те, кто бегает за мной из-за моих денег и положения, или те, за кем я бегаю из-за их денег и положения… Но… я не хочу так жить!"

– Все в твоих руках, – едва слышно шепнул Стас, улыбнулся ее изумленному взгляду и пошел к сцене – объявлять следующий номер. Неконтролируемая, стихийная вспышка эмпатии выжала из него все силы.

А вечер тем временем шел на "ура". Блестяще выступили "мушкетеры" Азамат с приятелем, очаровала всех танцем Вика… и все закончилось. Ветровский вздрогнул, когда свет в зале стал ярче, а на сцене – приглушеннее. Каким-то невероятным усилием воли он заставил себя вспомнить и проговорить заключительную часть речи, пригласил всех на следующий вечер, сообщил, что желающие записаться в волонтеры и помогать ребятам из "Серебряного Ветра" могут сделать это в любой момент, достаточно только обратиться к нему, поблагодарил всех за присутствие и участие, и попрощался.

Сбежать в курилку, как он планировал изначально, не получилось. На самом выходе из зала его поймал за плечо высокий, красивый парень, кажется, с пятого курса медицинского факультета.

– Привет, – весело поздоровался он. – Ты, как я понимаю, ответственный координатор этой вашей группы?

– Именно, – заставил себя улыбнуться юноша. – Я Стас Ветровский, первый курс психфака.

– Кирилл. Кирилл Бекасов. Пятый курс меда. Здорово у вас получилось, хороший вечер. Давай в сторону отойдем, а то тут народ ходит, мешаем… – и не дожидаясь ответа собеседника, Бекасов потащил его к очередному окну.

– Я рад, что тебе понравилось – да и не только тебе, смею надеяться.

– Не только мне. Хорошо ребята выступали, да и ты так проникновенно рассказывал, что я даже поверил в какой-то момент! Слушай, где вы такие голографии откопали? В интерсети?

Сперва Стас просто не понял, в чем его обвиняют и, остолбенев, дослушал насмешливую речь до конца. Потом… Первым порывом было броситься на обидчика, но это прошло как-то незаметно. Ярость сменилась горькой обидой и болью.

– Дурак ты, Бекасов, – тихо проговорил Ветровский, глядя собеседнику в глаза. – Дурак и бездушная скотина. Хочешь совет на будущее? Не меряй всех по себе. Если ты считаешь, что тебе хватило бы подлости так использовать чужую боль, этот кошмар, в котором живут те дети – не думай, что другие ничем от тебя не отличаются! – последние слова он почти выкрикнул в лицо Кириллу, и резко развернулся, собираясь уйти. Но тяжелая ладонь легла на плечо, вынуждая остаться на месте.

Бекасов развернул Стаса к себе и посмотрел в глаза – внимательно, уже без насмешки и веселости.

– Эх, ты… психолог, называется, – добродушно проворчал он. – Если бы ты принялся мне доказывать, что вы не обманываете – вот тогда бы я тебе не поверил. Теперь – верю. Извини, что гадостей наговорил – но сейчас такое время, никому нельзя верить на слово.

– Так ты меня… провоцировал?! – вот теперь волна гнева поднялась в груди, не удерживаемая ничем.

– Надо же, догадался, – улыбнулся Бекасов.

В следующую секунду кулак взбешенного Стека врезался ему в скулу. Правда, Ветровский был недостаточно опытным бойцом, чтобы заметить, что Кирилл на мгновение раньше чуть повернул голову, и удар прошелся вскользь. Следующий замах был взят в безболезненный, но жесткий захват.

– Все, хватит. За обиду ты мне уже врезал. Хватит, психолог доморощенный, я сказал! – выпалил будущий хирург, перехватывая вторую руку.

С ноги Стас решил все же не бить. Да и злости не осталось – вся выплеснулась в удар, и правоту оппонента он признавал – такое время… А самое главное – опять накатила усталость, легла на плечи каменным плащом, выпила весь запал и немногие остававшиеся силы. Спать надо было все же чуть больше, чем четыре-пять часов из сорока восьми.

– А ты типа тоже психолог, да? – бросил он, не столько желая сказать гадость, сколько просто пытаясь оставить за собой последнее слово.

Кирилл поднял руки в знак примирения.

– Ну, и психолог тоже. Так, немножко. А вообще, я тебе по делу хотел кое-что сказать.

– Ну если по делу, – окончательно успокоился Стас. – Что, хочешь в волонтеры записаться?

– Увы, – тот развел руками, тяжело вздохнул. – Пятый курс… не до того, сам поймешь через четыре года. Мне спать-то не каждую ночь удается.

– Понимаю, сам такой последний месяц. Но что за дело-то?

– Во-первых – держи, – Кирилл протянул ему узкий запечатанный конверт. – Так сказать, мое личное пожертвование на ваше благое дело.

– Спасибо, – конверт на ощупь был не то, чтобы толстым, но все же увесистым.

– Во-вторых – сам я волонтерствовать не могу, но поспрашиваю кого-нибудь из своих друзей-приятелей. Тоже есть добрые люди.

– Еще раз спасибо, это нам сейчас очень кстати. Там одной уборки на неделю, если дружной компанией, не говоря уже о хоть каком-то минимальном ремонте.

– Ну а в-третьих… – Кирилл подался вперед и прошептал, почти касаясь губами Стасова уха: – Дашь вашу книжку-то почитать? Понимаю, что запрещенная, но очень уж хочется вас понять.

– Эээ… Можно, конечно, но… у меня только один экземпляр. Если быстро прочитаешь, и вернешь в целости – тогда дам, – решился Ветровский. Бекасов ему не нравился, не нравился отчаянно, но это юноша списывал на последствия не особо удачного начала разговора.

– Спасибо! Тогда я тебя в понедельник поймаю в столовой на большом перерыве, идет? Заодно про волонтеров скажу, что узнать удастся.

– Договорились.

– Ладно, удачи тебе – а мне бежать пора. Увидимся!

И Кирилл быстрым шагом направился к лестнице.

Стас вскрыл конверт, пересчитал… не поверил, еще раз пересчитал. Десять купюр по сто евро. Одно пожертвование принесло, наверное, больше, чем вся выручка, хотя размера последней он пока не знал. Сложив конверт пополам и сунув его в карман поглубже, Ветровский привалился к стене. Усталость полностью овладела им. Чуть подумав, он сполз по стене на пол, сел, обхватив колени руками.

"Надо встать, сходить за сцену, назначить время следующей встречи, и ехать домой"

Это было последним, что он успел подумать. Спустя несколько секунд юноша крепко спал.

Пятая часть V. I.

"Иди вперед,

Слушай голос огня!"

Матовое белое стекло высокого абажура настольной лампы рассеивало свет. Мягкие приглушенные полосы ложились на блестящую поверхность письменного стола, освещая старые, пожелтевшие от времени бумажные листы и выцветший текст, когда-то черный, а сейчас – неразборчиво-серый.

Кирилл потянулся за чашкой с кофе, отпил пару глотков, поставил обратно, и вернулся к чтению. Продираться сквозь насыщенное непонятными и неверными терминами повествование было непросто – все же автор жил в конце двадцатого века, и многое из того, что сейчас является обыденностью, в те времена считалось фантастикой. Многие предметы автор называл совершенно неправильно, а что-то из придуманного им просто не могло существовать, современная наука доказала невозможность тех же биотехнологий такого уровня, какой был описан в книге.

– Ну и зачем он столько намудрил? – пробормотал вслух юноша, откидываясь на спинку стула и устало закрывая глаза. – Идея-то понятна, зачем только облекать ее во всю эту фантастическую обертку, которой не может быть? Надо же, блин, такое придумать – живые крейсера, пятьдесят миль в длину и двадцать в диаметре! Хотя любопытно, конечно… Вот только что же так привлекало в этой не очень прописанной идее всеобщей любви, творчества, и прочего? Мало, очень мало было информации в толстой книжке. Слишком много фантастики, и слишком мало информации об идеологической наполненности, чтобы составить свое мнение.

Вздохнув, Кирилл понял, что придется все же поступиться привычкой, и перелистнул десятка два страниц от конца. Да, все же это первая книга цикла. Вернее, две первые в одной обложке, ну да неважно. Если есть первые, есть и продолжение.

Отложив том в сторону, юноша коснулся сенсора на поверхности стола, перед ним тут же появились небольшой голоэкран и проецируемая клавиатура. Пальцы быстро заметались над светящимися клавишами, реагирующими на легкое прикосновение.

В открытом доступе, разумеется, запрещенной книги быть не может. Но в интерсети есть все. Надо только знать, где искать – или знать, кто может найти.

Через двадцать минут в глубине экрана коротко мигнуло сообщение о новом письме. Открыв сразу несколько файлов, Кирилл запустил программу-анализатор и, еще минут тридцать бился, составляя точные запросы. Потом перевел комп в состояние фонового режима, и вернулся к чтению. Распечатать вторую часть он успеет потом.

Пока что картина складывалась странная. Этот загадочный Орден, отталкивающий в своем презрительном игнорировании всех не принадлежащих к нему, и восхитительно притягательный в своей странности, чуждой и сумасшедшей красоте… он оставлял двойственное впечатление. С одной стороны, хотелось обезопасить себя от этого сборища невероятно сильных психов с нечеловеческими моралью, мышлением, и мировоззрением. С другой… С другой стороны, если бы сейчас небо запылало яркими цветами, а пресловутый голос возвестил бы о начале Поиска, самому Кириллу было бы непросто удержаться от страстного желания швырнуть в небо эти три странно звучащих слова. Притягательный и отталкивающий. Завораживающий и пугающий. Чуждый и в то же время неуловимо свой Орден.

– И вот это ты хочешь воссоздать здесь, в нашем мире? – усмехнувшись, проговорил юноша, вспоминая лихорадочно блестящие глаза первокурсника с психфака. – И ты думаешь, что у тебя хватит на это сил? Или, может, ты наберешься наглости объявить себя главой этого самого Ордена, самим Командором? А ответственности за всех тех, кто тебя признает – не побоишься?

"А если бы набрался? – очень тихо спросил он самого себя. – Если бы он набрался наглости и смелости, если бы не побоялся – я сам пошел бы за ним?"

Невысказанный ответ густым невидимым маревом повис в воздухе, мешая дышать. Время на мгновение застыло, не позволяя опрометчивым словам сорваться с губ. Секундная стрелка на антикварных часах замерла на месте, отчаянно сопротивляясь течению времени и неумолимому механизму…

…и спустя какой-то отрезок вечности с тихим щелчком дернулась вперед, продолжая свой бесконечный бег по кругу.

Кирилл, не мигая, смотрел на эту стрелку.

– Вот и я так же… по кругу. Бесконечно и бесцельно, обманывая себя какими-то целями и какими-то средствами, пытаясь оправдать свое существование и свои действия. Слишком холодно, чтобы по-настоящему жить. Холодно и серо, – как-то совершенно невпопад закончил он.

Захлопнул книгу, сунул ее в запирающийся на электронный замок ящик, и поплелся к кровати. Быстро разделся, лег под одеяло, голосовой командой выключил свет.

Темный потолок пластибетонной обреченностью нависал над ним, придавливал к постели, беззвучно насмехался над юношеской горячностью.

"Ничего у тебя не выйдет, – набатом отдавался в ушах чей-то безликий, безэмоциональный, какой-то серый голос. – Ты ничего не сможешь сделать, наивный и смешной глупец. Подчинись, перестань трепыхаться, как бабочка в руках малолетнего энтомолога, еще не знающего, что перед нанизыванием на иглу несчастное чешуекрылое полагается умертвить или парализовать. Мир куда более жесток, нежели не осознающий последствий своих действий ребенок, но он столь же бездумен и никогда не поймет твоей боли, твоего отчаяния. Хватит бороться за несуществующую мечту. Стань таким же, как и все. Окончи университет, найди работу, подсиди коллег, займи хорошо оплачиваемое и престижное место, и не беда, если кто-то пострадает – это древнейший закон вселенной, закон силы и право сильного. По нему живут все, кроме фантастических Аарн, придуманных от безнадежности каким-то неудачником. Стань таким же, как все. Серым и незаметным. Проживи жизнь в свое удовольствие, не трать ее на других. Все так живут, чем ты хуже или лучше?"

Кирилл порывисто вскочил, вытирая выступивший на лбу холодный пот. Ему было страшно, и он не знал, как с этим бороться. Жить страшно. "Наверное, не боятся только холодные и бесстрастные звезды", – подумал юноша, отдергивая штору.

Небо было очень темное, темно-синее и словно бы бархатистое на ощупь. Серебристо-белые звезды контрастным холодным огнем пылали на небосклоне, но контраст этот почему-то не резал глаза. Кирилл вновь лег, так и не задернув штору. Он лежал, глядя в окно, бесцельно бродил взглядом от одной звезды до другой, автоматически вспоминая их астрономические названия. Названия ощущались неправильными, холодно-официальными, и юноша отбрасывал их, как шелуху, взамен давая звездам совсем иные имена.

Минут через десять он уснул. Ему снились несуществующие крейсера, ехидные бестелесные двархи, цветущие сады, и расцвеченное огнями Поиска небо.

– Двойную дозу кофеина и при этом только половину кипятка? – осторожно уточнила девушка-бармен. Кирилл устало кивнул – поспать удалось всего два часа. Вредный анализатор справился с работой быстрее, чем предполагал Бекасов, и сигнал завершения анализа разбудил юношу на четыре часа раньше, чем тот планировал.

В ожидании заказа он устроился в удобном кресле у огромного окна во всю стену и разложил на столике перед собой распечатки. Анализ психики автора, анализ идеологической наполненности произведения, его завершенность в психологическом плане и так далее. Автор Кириллу сейчас был не особо интересен и он сразу перешел к общей выдержке относительно идеи.

Когда последний лист лег на стол, и Бекасов потянулся к кофе, напиток уже безнадежно остыл. Осушив чашку до дна двумя глотками, он облокотился на спинку, нервно крутя в пальцах короткий браслет-четки, купленный где-то по случаю – Кирилл даже не помнил, где и у кого. Гладкие черные и синие бусины легко скользили в пальцах, тихо постукивая друг о друга, и это монотонное щелканье, прохлада не успевающего согреться о кожу камня, бездумное движение пальцев всегда помогали сосредоточиться и в череде разнонаправленных мыслей выудить самую верную и важную на данный момент. Мысли в голове исправно отщелкивались, как камешки в руках.

"Основа идеологии аарн. Откуда, как и для чего. Почему они могли быть такими? Потому, что не были вынуждены сражаться за выживание, по крайней мере, в большинстве своем. Естественно, автор преувеличивал, те же неограниченные кредитки выглядят неправдоподобно, но это все же художественное произведение. Нет, не в тотальном обеспечении и не в техническом уровне дело, хотя и в них тоже. Конкретно эта идеология, чем она отличается от старого доброго христианства, надежно позабытого в середине века? Некий высший Бог, он же Создатель – в наличии. Моральные принципы "не убей, не укради, не насилуй" и иже с ними – в наличии. Любовь к ближнему – в наличии, с избытком. Правда, с женой ближнего накладочка. Нет только этой рабской сущности любой религии, призывающей поклоняться своему богу. И самое главное в этой идеологии не любовь, пусть даже она и ставится на первый взгляд во главу угла. Главное – принцип самореализации. Каждый занимается тем, что ему по душе, к чему у него талант, а всю грязную и черную работу делают биомашины. Интересно, а что бы делали эти аарн с теми, кто отчаянно хотел, допустим, петь, при этом не имея ни голоса, ни слуха, ни таланта? Эти тоже получали "плюшки" при Посвящении? Ладно, не об этом. Итак, главное – реализация этой самой частицы Создателя, божественной Искры, которая якобы есть в каждом разумном. Хе, а в чем заключается божественная искра алкоголика дяди Коли, вполне довольного своей жизнью, судьбой и работой дворника? Или он ее уже давно лишился? Что-то я много отвлекаюсь…

Хорошо, основа идеологии – реализация частицы Создателя, которая заложена… и так далее. Реализуется любой созидательной деятельностью. Хотя нет, не так… Атомную бомбу тоже созидали и аннигиляционное оружие сейчас вовсю созидают, страшно подумать, что будет, когда досозидаются… Тогда формулируем иначе: созидание того, что не будет направлено на разрушение. Нет, нежизнеспособно – те же аарн были вынуждены насозидать чертову уйму боевых станций и всяческих там лам-истребителей просто для того, чтобы их не трогали. Но это уже издержки. В основе – все же созидание ради созидания, отрицание разрушения и так далее. Итого, идеология аарн равно созидание плюс любовь к своим. На чужих не распространяется, чужих, если что, можно и гравидеструктором, и из главного калибра дварх-крейсера, и как угодно еще. Двойные стандарты?"

– Черт, как автор ногу не сломал в своих аарн? – неслышно простонал Кирилл. Идти к стойке было лень, и он набрал заказ на сенсорной панели столика. Пусть дольше, зато идти не придется.

"Чего они хотели? Жить, любить, творить и чтобы никто им не мешал. Все просто, любой человек этого хотел бы" – начал было Бекасов.

И осекся, вспоминая подавляющее большинство своих знакомых. Чего бы они пожелали, если бы поймали золотую рыбку из старинной сказки? Денег, сладкой жизни, власти над людьми (в отдельных случаях, конкретно над противоположным полом), в случае влюбленности – взаимности объекта, независимо от желания на то объекта. Вот чего не хватало в общей цепочке, и нечего было мучить несчастный анализатор! Достаточно было своей головой подумать…

Никто из знакомых Кирилла, которых он в свое время тестировал этой пресловутой золотой рыбкой – просто так, для общей статистики, кто чего хочет – не пожелали бы чего-либо не для себя. Никому не пришло бы в голову просить о том, чтобы исчезли болезни, не стало нищеты и голода, чтобы прекратились навсегда войны и так далее. Все только для себя и изредка – для самых близких, что на самом деле уже показывало невиданный моральный уровень. Но подавляющее большинство мечтало о всевозможных благах – только для себя. Даже пресловутый старик из сказки, которому не хватило мозгов пожелать своей старухе характер помягче.

Кто такой аарн, если отбросить в сторону всяческие их сверхвозможности и посвящения? Первое: разумный, чья деятельность направлена на созидание и защиту этого созидания. Второе: разумный, который в своем отношении, суждении, мировоззрении руководствуется принципами доброты, а не личной выгоды. Третье: разумный, способный ставить чужие интересы выше своих собственных. Четвертое: разумный, способный искренне радоваться чужому счастью, не завидуя при том. Пятое: разумный, умеющий и желающий быть счастливым.

И что же из всего этого следует? Да только то, что не такие уж и непроходимые идеалисты Стас Ветровский и его компания. До того, немного понаблюдав за ребятами и послушав их разговоры, Кирилл сделал вывод, что они ни на что не способны по одной простой причине – нельзя. Он ставил под сомнение постулат о том, что Искра, мол, есть у каждого, но у этих ребят Искры точно были. И если они будут продолжать свои попытки строить здесь свой Орден, то возможные результаты этого вполне предсказуемы. Первое: подрастут, опомнятся, и начнут пытаться быть нормальными. Кто-то погибнет, но большинство спокойно переключится на какие-то более конкретные цели – например, подастся в нацисты, а у кого характер помягче – то в защитники природы. Второе: сумеют добиться каких-то заметных результатов, и их, что логично, заметят те кому на глаза лучше лишний раз не попадаться. Продолжение не требуется – такой альтруистический Орден никому не выгоден. Третье: пойдут до конца, столкнутся с "грязной работой" – и тут возможны два варианта развития событий. Либо они не побоятся испачкать руки – и порастеряют всю свою аарновость, угваздавшись в крови, либо отступят – смотри пункт первый. Четвертое: так и останутся на нынешнем уровне, будут заниматься тихонечко творчеством и благотворительностью. Самый безболезненный вариант, между прочим. Пятое, вытекающее частично из пункта три, часть один: исхитрятся, извернутся, станут большой и сильной зубастой организацией. Увы, процентов на девяносто девять результат будет тот же, что в упомянутом пункте три, часть один. Идеалисты в скором времени либо сами растеряют свои идеалы, либо им на смену придут люди, далекие от мыслей о всеобщей любви и так далее.

И, наконец, пункт шестой: в ордене будет существовать некая группа людей, сознательно жертвующих собой и своими мечтами ради целей этого ордена. Группа, выполняющая всю самую грязную работу. Однако это подразумевает и самопожертвование лидера ордена, который будет вынужден отдавать такие приказы. А ведь наниматель убийцы виновен в большей степени, нежели сам убийца…

"Или же ребятам повезет, и найдется какая-то тайная группа, которая сумеет быть в курсе дел ордена и делать грязную работу за них, не дожидаясь приказов. Группа, о существовании которой орден будет максимум знать и ни в коем случае не подозревать, что группа на самом деле работает на них. Конечно, качественные аналитики достаточно быстро сумеют разобраться в чем дело – но это смотря как расставить приоритеты группы. Нуль-приоритет – помощь ордену в тех ситуациях, когда это необходимо, основная цель помощи – сохранить ребят "чистыми". Первичный приоритет – не попасться ни властям, ни аналитикам ордена, ни кому бы то ни было еще".

Стилус заскользил по сенсорному экрану миникомпа. Увлеченный идеей, Кирилл вычерчивал схемы действия будущей "боевой инициативной группы "Легион".

Те, кто не знал этого милого юношу, наверняка сочли бы все это абстрактными размышлениями, которые не пойдут дальше расчерченных разными цветами схем. Но те, кто знал его настоящего…

"Итак, что теперь? Для начала надо влиться в орден, присоединившись к Стасу. "Легиону" необходим свой человек в ордене, чтобы быть в курсе происходящего. Пусть этим человеком пока что буду я. В конце концов, ни о каком сканировании на ментальном и прочих уровнях речи быть не может, а прикинуться качественным аарном я вполне смогу – даже можно ради этого выкопать рисунки, которые у меня где-то завалялись в недрах компа. А для того, чтобы влиться в орден, мне нужно пойти на более близкий контакт с Ветровским, последить за ним…"

В голове словно бы что-то щелкнуло. Кирилл замер, не донеся чашку до рта. Несколько секунд он сидел, не шевелясь и даже не дыша, потом стремительно отставил недопитый кофе, поднес банковскую карту к считывающему устройству, подтвердил перевод денег сканированием подкожного чипа и вылетел на улицу, застегивая пальто уже на ходу.

– К черту универ, – кажется, впервые в жизни пробормотал прилежный ученик и получатель золотой стипендии, едва ли не бегом направившись к метростанции. Ему срочно нужно было домой, к мощному компу, на котором была установлена новейшая программа-анализатор.

V. II.

"Здесь по праздникам ходят смотреть,

Как в агонии бьется человек."

Январь в этом году выдался морозный, снежный, и в кои-то годы действительно похожий на середину зимы. Воды служивших своеобразной границей между Питером и Санкт-Петербургом Невы и Большой Невки сковал толстый слой льда, и прямо на реках залили большие катки, где веселье царило днем и ночью на протяжении всех новогодних каникул, а вокруг Елагина острова проложили трассу для гонок на легких и быстрых слайдерах.

Стас стоял у ограждения набережной, бездумно провожая взглядом очередного лихого гонщика, красиво вписавшегося в поворот и исчезнувшего в облаке блестящих ледовых брызг. Забытая сигарета тлела в пальцах, грозя обжечь неприкрытую перчатками кожу, но юноша, похоже, этого не замечал. У его ног лежали две вместительные спортивные сумки, набитые вещами так, что универсальные застежки-липучки в любой момент грозили расстегнуться.

За спиной негромко прогудел сигнал флаера. Стас взглянул на недокуренную сигарету, молча бросил ее в урну и обернулся, стараясь не смотреть в сторону высящегося на противоположной стороне набережной дома. Старый дом, с огромными дорогими квартирами и дешевыми комнатами в гигантских коммуналках. Дом, в котором он прожил самый счастливый год своей жизни. Дом, теперь ставший чужим.

– Привет, Стас, – смущенно улыбнулся Андрей Истарцев, выбираясь из кабины флаера. – Твой багаж на заднее сиденье влезет или как?

– Привет, – меланхолично отозвался Ветровский. – Влезет, конечно. Там того багажа… – он слегка пнул носком ботинка одну из лежащих на снегу сумок.

– Вот и хорошо. Только на пол кидай, а то меня отец прибьет, если обивку испачкаю.

Кое-как запихнув объемистый багаж под сиденье, Стас сел на переднее пассажирское кресло. Андрей занял место пилота.

– Если хочешь – кури, – негромко бросил он. – Отец курит, так что даже если запах останется – он не обратит внимания.

– Спасибо, – так же негромко отозвался юноша, вынимая сигареты. – Андрей, а тебе за это ничего не будет? – неожиданно поинтересовался он.

– В каком смысле? – не понял тот.

– Ну, общаешься с сектантами…

Истарцев тяжело вздохнул.

– Ну я же тебе уже объяснял… Я и правда тогда не мог…

– Андрей, не нужно. Я все прекрасно понял и принял еще в первый раз. Я просто хочу понять, почему ты решил помочь мне сегодня. Не боишься, что буду неприятности?

– Видимо, ты все-таки не до конца меня понял. А, черт, давай сюда сигарету. Я ж бросаю, вот своих и нету… Короче говоря, дело обстоит так: мне запрещено приходить на собрания, принимать участие в ваших проектах и так далее. Запретить мне общаться с кем-либо родители не могут. Да и не докладывал я им, кто в эту "страшную секту" входит! Сказал – надо помочь сокурснику. Какому, не уточнял. Вот и все, – Андрей нервно затянулся. – И вообще… вот закончу универ, буду жить самостоятельно, тогда и посмотрим…

– Не посмотрим, – уверенно покачал головой Стас, продолжая вертеть в пальцах незажженную сигарету. – Не обижайся, но… ты не станешь заниматься делами Ордена. Для тебя это игра. Безусловно, интересная и познавательная, но не более. После универа у тебя тоже будут уважительные и серьезные поводы не принимать участия в нашей работе.

– Ну, знаешь!

– В том-то и дело, что знаю. И – я не хочу тебя обидеть, поддеть, спровоцировать или что-то там еще. Я просто знаю.

– Как хочешь, – Андрей демонстративно пожал плечами и отвернулся. Однако буквально через пятнадцать секунд вновь посмотрел на собеседника. – В любом случае… если вдруг понадобится помощь, которую я действительно в силах буду оказать – обращайся.

– Обязательно.

Флаер мягко качнулся, поднимаясь над землей, и медленно двинулся вперед.

– Тебе в общагу? – спросил Андрей. Спросил просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– А куда еще? – Ветровский щелкнул-таки зажигалкой, но так и не прикурил. Только держал огонек до тех пор, пока металлический наконечник не обжег пальцы.

Истарцев кивнул и больше попыток завязать разговор не предпринимал.

А Стас смотрел в окно, терзая пальцами несчастную сигарету, и думал какой окажется следующая "сногсшибательная" новость – хорошей, или все же закономерно плохой. С самого начала декабря его жизнь летела по совершенно непредставимой сумасшедшей траектории то вниз, то вверх, и эти "вверх" все никак не могли перебороть даже самое первое "вниз" – смерть Вениамина Андреевича, на фоне которой как-то терялись и поразительный успех первого проекта "инициативной группы", и неожиданное известие о том, что он сможет продолжать учебу, и даже восхитительный новогодний праздник, который ребята устроили в отмытом детском доме. Стас никогда бы не подумал, что неуверенная улыбка ребенка, никогда не знавшего, что такое "любовь", поможет почувствовать себя настолько счастливым. На том празднике он даже сам и улыбался, и смеялся – искренне, от души. Впервые со дня смерти приемного отца.

На следующий день после праздника, тридцатого декабря, Ветровский пошел в деканат – нужно было оформить временное прекращение обучения и за год заработать деньги на дальнейшую оплату образования. Как это сделать, он пока что слабо себе представлял. Однако и тут судьба вновь улыбнулась ему. Да так, что и поверить-то было сложно.

Когда Стас, кусая губы и отводя взгляд, объяснял своему декану – милейшей женщине Галине Викторовне – суть своего пожелания, а потом и его причину, он и представить не мог, почему это самое пожелание вызвало у нее такую странную, ни на что не похожую улыбку.

– Стас, подожди. Я тебя услышала и поняла. А теперь, пожалуйста, послушай меня. Только ни о чем не спрашивай – я все равно тебе не скажу. Если я правильно поняла, то ты хочешь приостановить обучение потому, что не сможешь платить, так?

– Да. Даже десять тысяч в год – это слишком много для меня.

– Стас, твое обучение оплачено на три года вперед, считая этот, – негромко проговорила Галина Викторовна, ловя взгляд собеседника. – Так что если тебе так не терпится подумать об оплате полного образования, постарайся накопить нужную сумму к началу четвертого курса. До того момента ты можешь с полным правом учиться в этом институте и при необходимости жить в общежитии.

От декана Ветровский ушел в состоянии слабого шока. Как ни перебирал он в памяти всех своих знакомых и приятелей, никто не смог бы вот просто так взять и заплатить двадцать пять тысяч евро за его первый, второй, и третий курсы. Даже Гранд, у которого и без того были проблемы с отцом, в которые юный испанец вовсе не торопился посвящать друга.

А во второй день нового, две тысячи семьдесят первого года, выяснился еще один неприятный момент. Хотя называть произошедшее "неприятным моментом" можно было бы, лишь очень сильно преуменьшая.

Стас сидел за своим столом, внимательно изучая открытый на мониторе файл – во втором семестре общая психология становилась гораздо более сложным предметом и подготовиться к ней следовало поосновательнее. Потому, когда в дверь постучали, он даже не стал торопиться открывать – дочитал абзац, и только тогда поднялся со стула. Стук повторился – на сей раз более напористый, почти грубый.

На пороге стояли четверо. Молодящаяся женщина, на вид – лет тридцати пяти, скромный господин в хорошем, но не очень дорогом костюме и с физиономией не особо удачливого нотариуса, ярко накрашенная девчонка, едва ли старше самого Стаса, и похожий на шкаф громила в плохо сидящем на нем пиджаке.

– Добрый день, – вежливо поздоровался юноша. – С кем имею честь?

– Видали? Честь он имеет! – холодно и насмешливо отозвалась женщина, ловко оттирая хозяина с порога и просачиваясь в комнату. Нотариусоподобный господин несколько менее ловко проскочил за ней. Девчонка осталась на месте, лениво пережевывая освежающую пластинку, а громила попросту оттеснил Стаса с дороги, едва не вдавив его в стену.

– Кто вы такие и почему вторгаетесь… – начал было Ветровский, но его тут же перебила женщина.

– Какое старье! – презрительно бросила она, оглядывая ровные стеллажи с книгами и добротный массивный стол. – Надо будет все это выкинуть к чертовой матери, а вместо этой гадости поставить мебель поприличнее. Покойный Венечка всегда отличался нездоровой страстью к этим дурацким книгам, ну да ничего, поправим.

На этих словах по-прежнему ничего не понимающий Стас взбесился. Он резко пересек комнату и остановился перед прыткой дамой, так ладно собиравшейся "поправлять" его комнату.

– Извольте объяснить, кто вы такая, по какому праву врываетесь на чужую территорию, и…

Договорить ему опять не дали.

– Заткнись, мальчишка! – бросила дама, и обернулась к "нотариусу". – Жорж Иванович, будьте любезны, объясните этому наркоману в чем именно он не прав.

– Агнесса, ну не прямо так же! – укоризненно пробормотал господин в костюме, но наткнулся на ледяной взгляд дамы и тут же распахнул прямо на весу пухленькую папку, которую до того нервно прижимал локтем к боку. – Извольте, молодой человек, ознакомиться.

– Лена, войди в комнату и закрой дверь! – рявкнула тем временем мадам Агнесса на занятую увлекательным процессом жевания девчонку.

– Мам, мне скучно! – отреагировала Лена, но распоряжение выполнила.

– Вы, молодой человек, не отвлекайтесь, – вклинился Жорж Иванович. – Вот, посмотрите, прочитайте и подпишите вот здесь, пожалуйста!

Стас ошалело помотал головой, пытаясь абстрагироваться от высокомерного голоса отчитывающей дочь Агнессы, заторможенных и вялых ответных реплик этой самой дочери и проворной речи господина Жоржа. Абстрагироваться не получалось, больше того – самому Стасу в этот момент вообще хотелось только сбежать из этого дурдома, а лучше – выставить дурдом за порог.

Он машинально взял предлагаемый документ и попытался вникнуть в суть написанного. А когда вник…

Стек резко поднял голову, посмотрел в глаза Жоржу Ивановичу и медленно разорвал гнусную бумажку пополам. Потом еще раз и еще, и еще, пока от документа не остались только мелкие клочья.

– Немедленно выметайтесь из моей комнаты, – ледяным тоном отчеканил он. – У вас ровно одна минута. Потом я вызываю полицию.

– Станислав Вениаминович, а может, все же по-хорошему? – заискивающе улыбнулся адвокат – после ознакомления с бесславно погибшим документом в роде деятельности Жоржа Ивановича не оставалось сомнений.

– С мошенниками – по-хорошему? – Стек осклабился. – А я и поступаю по-хорошему. Даю вам возможность быстренько убрать отсюда свои поганые рожи. У вас осталось сорок секунд.

– Лена, выйди вон! – Агнесса чуть напряглась.

– Но, мам…

– Я сказала – выйди вон!

Спорить дальше чадо не осмелилось, и покинуло комнату, не забыв демонстративно хлопнуть дверью. Стек даже немного удивился, что сие создание вообще способно на какие-либо "резкие" действия – заторможенность движений девицы бросалась в глаза с первого взгляда.

До сих пор не предпринимавший никаких действий громила сделал шаг в сторону, заслоняя дверь могучей спиной.

– Осталось десять секунд, – безэмоционально констатировал Стек и вытащил из кармана мобил. – Если вы сейчас же не покинете квартиру, я звоню в полицию.

– Костик, – негромко проговорила Агнесса, кивая на юношу.

Ветровский никогда бы не подумал, что такая огромная туша, пусть даже состоящая отнюдь не из жира, а из литых мышц, способна перемещаться с такой скоростью. Увы, пришлось убедиться на собственном опыте: только что Костик стоял у двери, а уже через секунду наотмашь ударил ребром ладони по запястью Стаса.

Мобил отлетел в сторону, и спустя мгновение с хрустом погиб под тяжелым ботинком громилы. Не менее тяжелый кулак врезался в скулу юноши, бросая его на пол.

Перед глазами все поплыло и закружилось. В падении Ветровский неудачно выставил локоть, и со всей силы ударился им об острый угол шкафа. Чтобы не вскрикнуть от боли, прикусил губу – на языке мгновенно появился знакомый привкус металла.

– Я же предлагал по-хорошему, – с сожалением в голосе пробормотал Жорж Иванович.

Стек взметнулся на ноги – резко, как порванная струна или отпущенная тетива. Отпрыгнул в сторону, за шкаф, подхватил с оказавшегося рядом стола тяжелый и не очень острый мачете – один из немногих экземпляров небогатой коллекции холодного оружия, которую недавно начал собирать Вениамин Андреевич.

Громила вздохнул, и вытащил из-под пиджака небольшой пистолет с глушителем. Стек вздохнул, и отложил мачете в сторону.

– Успокоился? – усмехнулась Агнесса, нагло усаживаясь в кресло покойного хозяина комнаты. – А теперь поговорим.

Позже Стас корил себя за то, что так легко сдался. За то, что испугался, за то, что поверил на слово, за то, что не обратился за консультацией к кому-нибудь из знакомых с юрфака… Но слишком силен был совместный напор холодной Агнессы, якобы добродушного Жоржа Ивановича и пистолета в руках Костика – обладатель пистолета был не в счет, он так и простоял до конца "разговора", просто держа Стаса на прицеле, пока Агнесса насмешливо щурилась, вставляя комментарии в немного сбивчивую речь адвоката, а сам Жорж Иванович излагал "перспективы".

А перспективы были нерадостными. Агнесса – разумеется, не собственноручно, но затеяла-то все это она! – каким-то образом узнала о прошлом Стаса. Немногое, но и информации о его "легализации" было достаточно, чтобы обеспечить юноше немало проблем. Да что там проблем – если бы всплыл тот факт, что его документы не то, чтобы поддельные, но и не совсем настоящие, он бы лишился в одночасье всех прав и, в лучшем случае отправился бы назад, в трущобы. А в худшем – в "рабы" какой-нибудь корпорации, благо, получить бесплатного работника любой был бы рад. Сама Агнесса приходилась Вениамину Андреевичу какой-то очень дальней родственницей – не то жена брата первой жены отца, не то племянница кузена второго мужа матери… Но если отбросить Стаса, являющегося самым близким родственником Ветровского, именно Агнесса должна была наследовать все имущество покойного инженера. Каким именно образом ушлая дамочка прознала о смерти дальнего родственника, Стас не знал. Но факт в том, что не только прознала, но и навела подробные справки о так некстати оказавшемся между ней и наследством приемном сыне Вениамина Андреевича, и даже нашла, чем его прижать.

Психологический прессинг и угроза разоблачения и полного краха сделали свое дело. Стас подписал отказ от наследства в пользу Агнессы, и получил два дня на то, чтобы забрать свои вещи. Стервозная дама хотела поначалу выставить мальчишку сию же секунду, но Жорж Иванович все же убедил ее в том, что ничего ценного, кроме жилья, у покойника все равно не было, а раз юноша оказался таким понятливым, то можно и ему навстречу пойти – пусть хоть пара дней будет на то, чтобы найти, где ему теперь жить.

Четвертого января Стас покинул комнату, где прожил последний год. С собой он забрал только личные вещи, комп, кое-что, оставшееся от приемного отца, два десятка книг и один из ящиков рабочего стола инженера – ящик был заперт на ключ, ключа у Стаса не было, а ломать замок не хотелось, и юноша забрал ящик целиком.

Истарцев отвез его до общежития, где Ветровский поблагодарил за помощь и вежливо попрощался. Около получаса ушло на оформление местных документов – в мелочах ему везло – и, немного поискав, начальница общаги выделила комнату на последнем этаже, крохотную настолько, что она считалась одноместной.

Оглядев свое новое пристанище, Стас остался доволен. Особого комфорта он и не ждал, а так – хоть никого постороннего не будет. Он не хотел жить с кем бы то ни было, даже отказался от щедрого предложения Женьки Алфеева занять вторую комнату в его квартире. Здесь же, на площади в шесть квадратных метров, находились кровать-кушетка, письменный стол, стул и встроенный в стену шкаф. Комната была совершенно безликая, безжизненная – видно, что в ней очень давно никто не жил. Однако через два часа, когда Стас закончил расставлять и раскладывать вещи, помещение несколько оживилось. Сделав себе пометку завтра же купить книжную полку, юноша задвинул ящик Вениамина Андреевича под кровать, подключил комп к интерсети, прилег буквально на минуту полежать – и вполне закономерно уснул.

Снились ему всякие гадости. То почему-то голая Агнесса, потрясая пистолетом, лезла к нему под одеяло, то Галина Викторовна, к которой он пришел сдавать зачет, превращалась в неприятного господина адвоката и выгоняла его из института, мотивируя это поддельным чипом. Негодяй Джонни, из-за которого погибли Тайгер и Сивый, вальяжно восседал в любимом кресле Вениамина Андреевича… не совсем понятно, как он-то затесался в компанию кошмаров, но тем не менее. Потом Стас обнаружил себя прикованным к мокрому холодному асфальту, над ним склонился милый пятикурсник Кирилл Бекасов и с чисто медицинским интересом его заживо препарировал, раскладывая отрезанные кусочки в банки с этикетками. На этикетках было написано: "Орден", "Учеба", "Работа", "Личное" и что-то еще в том же духе. Когда Кирилл закончил свое дело, он встал и хлопнул в ладоши, воскликнув: "Дети! Ужинать!" – и прибежали маленькие детишки из детдома номер три, с вилками и ножами. Они выглядели такими голодными, что Стас даже не пытался сопротивляться, пока они его ели. А потом громко захлопали крылья, пошел дождь и дети разбежались. Кирилл ушел еще раньше. Рядом со Стасом опустился на асфальт человек с огромными крыльями и грустными глазами. Он тяжело вздохнул и положил руку на люб юноше.

– Спи. Спи спокойно. Тебе еще понадобятся силы, – проговорил он. Стас хотел было кинуться на убийцу, голыми руками разорвать его в клочья, но вместо этого провалился в глубокий и спокойный сон без сновидений.

V. III.

"Но нет того, кому ты можешь предъявить

Свой тайный пропуск в жизнь другую."

Это должно было случиться. Обязательно. Но не сегодня же! Нет, нет, нет… Это должно было произойти через несколько месяцев, когда группировка принесла бы ощутимую пользу, когда стал бы понятен риск, когда имело бы смысл сменить исполнителей…

…когда Математик уже подготовился бы к подобному повороту событий, когда были бы заранее подготовлены пути к отступлению, когда можно было бы уйти и навсегда исчезнуть из поля зрения Иванушки-кукловода.

Ну почему, почему это произошло именно сейчас?

Рано. Для всех – рано. И для ребят Математика, и для этого чертова Иванушки. Слишком рано. Не должно это было произойти сегодня. Не должно.

Твою мать, как же холодно на проклятом чердаке, продуваемом всеми ветрами! Только руке не холодно. Потому что кровь горячая из раны все течет и течет, и если она не перестанет, то так и сдохнет Математик на чердаке. А она ж не перестанет! Рану бы перевязать или хотя бы перетянуть чем-нибудь…

К черту. Лень. Так сидеть, забившись под скос крыши, прижавшись спиной к пластику внутренней обшивки – и все. Просто сидеть и ждать. Главное, глаза не закрывать, пока не померкнет сознание, а ведь это случится достаточно скоро – он уже потерял много крови, скоро все кончится…

Не закрывать глаза. Ни в коем случае.

Дотянуться здоровой рукой до кармана куртки, кое-как достать сигарету, прикурить. От запаха и вкуса табачного дыма тошнит и хочется бросить вонючую гадость куда-нибудь подальше. Впрочем, не для того прикуривал, чтобы курить.

Ах, черт, мать твою за ногу! Забыл уже, как больно – сигаретой в ладонь. Ничего, полезно вспомнить. Терять самоконтроль можно только вместе с сознанием, не раньше. И глаза не закрывать. А то опять увидит это все. Обезглавленное тело Птица – выстрел из плазмера сносит голову не хуже топора. Истекающий кровью Винт, улепетывающий со всех ног Бор, в спину которому немедленно влетает очередь из автомата. Сыча так вообще на куски разнесло – мин-граната, это такая злобная штуковина…

И Юкка. Маленькая, хозяйственная, одинаково ловкая и в постельных утехах, и в рукопашной драке. Маленькая, ловкая и очень злая. Садит с автомата по копам, из укрытия почти не высовывается – поди сними такую верткую. Но и у копов есть хорошие стрелки, получше, чем у доморощенной банды из трущоб. Такая маленькая… раскинулась в пыли и грязи, автомат выпустила, смотрит в небо… глаза бездонные и безжизненные. И крохотная круглая дырочка аккурат посреди лба.

Иванушка, Иванушка… И нафига тебе это надо было? Зачем, дурачок, ты нас сдал? Или ты на копов работаешь? Выходишь вот так на банды, их руками делаешь за полицию грязную работу, а потом и саму банду сдаешь?

Черт, ну чего стоило просто выкинуть чип-карту, раз номер засвечен? На крайний случай – сменить базу. Так нет же, решил за золотым петухом погоняться! Большие бабки заполучить, легализоваться, на Юкке жениться. Ага, сейчас! Вот теперь тебе и бабки, и легализация, и женитьба, и все прочие мечты о прекрасном светлом будущем. Кушай вдоволь, только смотри, не подавись.

А мобил в кармане пищит, надрывается. Давно уже пищит. Что-то там Иванушка нервничает. Зачем это, если он на копов работает? Но интересно, да. Только до кармана тянуться далеко. Впрочем, попробовать-то можно.

Уходить? Зачем? Для чего теперь все эти твои проходные дворы старых домов, зачем теперь планы подземных коммуникаций, к чему точные маршруты до безопасных точек, да и сами эти точки? Все, кончилось наше сотрудничество. Что-то ты пургу гонишь, дорогой Иванушка. Ответь только на один простой вопрос: на хрена? На хрена теперь-то? Раньше надо было думать…

Ну да, разумеется. Кто ж виноват-то, кроме Математика, если этот самый Математик за своими же бойцами уследить не может? Конечно, Иванушка не виноват. И никто, кроме Математика, не виноват. Вот только какое это значение теперь имеет? Ну скажи, на хрена?

Мстить? Кому, копам? Или себе? А может, тебе? И, опять же…

Да плевать, что тебя эти "на хрена" уже достали! Не одного тебя, между прочим.

Короче, Иванушка, иди ты к черту. И на хрен тоже иди. И еще куда-нибудь, в места не столь литературные.

Всегда было интересно, чип-карты – они полностью из пластика, не считая внутренней электроники, или как? А это мы сейчас проверим… Хорошо плавится, зараза! Правда, воняет, как черт знает что, но для дела можно и потерпеть и вонь, и боль в руке, которой зажигалку держать приходится, и ожоги на пальцах – от плавленого пластика и от стального колпачка зажигалки. Вот и все, теперь только клякса паленая и осталась. Нет, еще мобил – но что с него толку, без чип-карты? Эх… на хрена тогда купил эту бандуру у малолетки? Из-за нее все проблемы…

Вторая-то рука с чего болит? Неудобно, давит что-то. А, ну да, пистолет. И в нем еще… три пули. Символично получается. А почему бы и нет? Правда, одна пуля лишняя – ну да мы ее выкинем. Чтобы символичности не портила.

Так, мобил на пару шагов откинем. Прицелиться как следует… бах! Готово. Поди собери теперь эту зловредную хреновину. А вторую – в висок. И эту хреновину никто тем более не соберет!

Шаги на лестнице. Тяжелые такие и громкие. Много народу. Не иначе, копы нашли. Ну да ладно, пусть себе идут. Черт, черт, черт! Пистолет ронять – не самая лучшая идея… и как-то темно перед глазами… Где же этот пистолет? Ага, вот он.

Дверь вышибли. Ну что за люди, все-то им сломать надо, и испортить обязательно. Нет, ну как хотите. Сколько там пуль было? Три? Одна на мобил ушла, еще одну себе надо оставить. А перед смертью пальнуть разок в этих гадов.

О! Попал! Отлично! А теперь к виску и…

Сухой щелчок. Почему?

"Одна пуля лишня – ну да мы ее выкинем. Чтобы символичности не портила".

И-ди-от.

Темно…

– Суд признает вас виновным по статьям: один-четыре-шесть пункты "эй" и "си", два-два-один, пункт "би", и три-один-пять, пункты "эй" и "ди". Вы приговариваетесь к пятнадцати годам принудительных работ. Тип работ будет определен позднее, после тестирования ваших способностей. Вам есть что сказать?

До две тысячи двадцатого года, точки отсчета новой эпохи, преступивших закон приговаривали к тюремному заключению, в некоторых странах за отдельные преступления – к смертной казни. Осужденные отбывали срок в специальных лагерях, где выполняли простую, грубую работу. Но после катастрофы, когда повсеместно происходил пересмотр всего жизненного уклада человечества, был принят новый закон и вариативность наказания существенно изменилась. Исчезло такое понятие, как "условный срок" – даже за самые мелкие нарушения уголовного кодекса было предусмотрено некоторое время исправительных работ, от месяца и более. Ряд преступлений – против государства и против человечества – карался смертной казнью, но на практике к высшей мере прибегали исключительно редко. Мерой наказания для всех прочих преступников, от мелких воришек до насильников и убийц, стали исправительные работы. Также каждый преступник проходил специальное тестирование до и после суда. На этом тестировании проверялись физические и умственные данные осужденного, его навыки и умения, а также, в случае длительного (от трех лет) срока – предполагаемые способности и обучаемость.

После суда, когда окончательный приговор был вынесен и срок определен, преступников в соответствии с результатами тестирования распределяли на работу в корпорации. Гигантские компании довольно щедро платили за "рабов", трудящихся за еду и жилье – "рабы" оказались гораздо выгоднее, чем платить свободным людям. Если называть вещи своими именами, это было просто-напросто легализованное рабство. Правда, в отличие от средневековой концепции рабовладения, концепция двадцать первого века выгодно отличалась довольно многим. Во-первых, условия содержания, особенно для преступников, обладающих соответствующими навыками, были вполне пристойными: пищей, одеждой, местом для сна, нехитрыми развлечениями раз в две недели и тому подобными вещами невольных работников корпорации были обязаны обеспечивать. Во-вторых, любой человек, осужденный на длительный срок, мог в зависимости от личных навыков и качеств работать и с компьютерными системами, и в сфере медицины, и на сложных производствах, и в инженерных отделах. В-третьих, "раб" мог добиться определенных успехов, занять относительно высокую должность, что автоматически сказывалось в лучшую сторону на условиях его проживания. В-четвертых, "рабам" платили. Разумеется, зарплаты были не просто крохотными – мизерными, но лет за десять накапливались более-менее приличные суммы, которых вполне хватило бы на адаптацию после освобождения, особенно если учитывать то, что мало кто из отбывших срок менял место работы.

Но, разумеется, были и минусы. Оказаться этим самым отбывшим наказание был шанс только у тех, чей изначальный срок составлял меньше трех лет. Естественно, для руководства корпораций было выгодно как можно дольше удерживать у себя работников, и в две тысячи сороковом году была принята поправка к общему закону об уголовном праве. Согласно этой поправке, любая корпорация, желавшая принимать участие в программе "рабов", обязывалась принять на работу специально обученного сотрудника-юриста, в чьи обязанности входило присматривать за соблюдением прав рабов… и прав корпорации относительно рабов. А среди этих самых прав корпорации значилось: за нарушение дисциплины, субординации, правил, etc, руководство имеет право продлить срок исправительных работ согласно внутреннему своду правил. Стоит ли говорить о том, каков был этот внутренний свод правил? В рамках установленного законом регламента владелец мог наказывать за каждый проступок продлением работ на срок до месяца. В общем, случаи, когда получившие более трех лет преступники выходили на свободу, можно было пересчитать на память.

А второй минус в чем-то был гораздо хуже первого: любой приговоренный, обладающий достаточным капиталом, мог попросту выкупить себе свободу. От ста тысяч до миллиона евро за каждый год, в зависимости от преступления. К примеру, попавшийся на финансовых махинациях и получивший шесть лет исправительных работ, мог выйти на свободу сразу после приобретения его корпорацией, заплатив около двух миллионов. А осужденный по статье три-один-один, пункт "эй" – убийство человека, стандартный срок – четыре года – отделался бы и вовсе восемью сотнями тысяч. Набор же статей: один-четыре-шесть пункты "эй" и "си", два-два-один, пункт "би", и три-один-пять, пункты "эй" и "ди", и вовсе сразу же означал пожизненное заключение – суммарная стоимость освобождения составила бы двадцать шесть миллионов евро.

В общем, рабы были очень выгодны корпорациям, вне зависимости от того, оставались ли они и вправду работать или же выкупали себе свободу. А Игорь Галес, симпатичный парень с длинными волосами, выкрашенными в малиновый цвет, не в меру доверчивый и склонный плохо считать пули, был фактически приговорен к пожизненному заключению в инженерном отделе корпорации "Россия". И он так и не узнал о судьбе проклятых тюков с деньгами и сырьем наркоты, которых показалось мало глупому Сычу.

А тем временем судьба этих самых тюков сложилась почти что так, как и должна была, даже если бы Математик и его банда не выпали из расклада. Разве что с наркотиком Иванушка решил все же не возиться – долго, сложно, опасно, да и людей подходящих пока что на примете нет. Поскольку сырье ноктса практически не портится, разве что сырости боится, мешки были старательно запакованы в полиэтилен и помещены в дешевые вакуумные пакеты для хранения, купленные в обычном гипермаркете, а затем надежно спрятаны в старой канализации – когда-нибудь пригодится. Деньги Иванушка спрятал в другом месте – пока что они не были нужны, а светить их было бы верхом неблагоразумия.

Математика и его банду было жаль. Неплохие ребята, исполнительные… были. Ну да ладно, новая банда – это дело наживное. Главное, что опыт уже есть. А пока что можно заняться более срочными делами.

V. IV.

"Действуй, пока живой -

Идет война!"

– Обыск в вашей комнате был произведен согласно внутренним правилам института, – оборвал Витценко возмущенные протесты Вики. – Осмотр вашей комнаты провела инспекционная бригада вашего факультета, получившая анонимную информацию о том, что у вас находится запрещенная к прочтению и хранению книга.

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – делать вид, что она тут не при чем и ничего не понимает, становилось все сложнее. Обстановка в кабинете ректора не располагала к ощущению собственной уверенности в своих силах – довольный Витценко за столом, чуть в стороне от него – крайне разозленная, но старательно скрывающая этот факт Галина Викторовна, позади и слева – трое пятикурсников, входящие в состав инспекционной бригады факультета психологии. – Я не знаю, откуда эти люди взяли эту вашу запрещенную книгу, я не понимаю, по какому праву они вломились в мою комнату в мое отсутствие, и с какой стати вы отрываете меня от занятий и обвиняете непонятно в чем!

– Галина Викторовна, не могли бы вы просветить вашу студентку относительно прав и обязанностей инспекционной бригады? – приторно улыбнулся ректор, обращаясь к декану психфака.

Женщина нахмурилась.

– Павел Георгиевич, не превращайте разбирательство в фарс!

– Это не я его превращаю в фарс, а девушка, демонстрирующая либо ослиное упрямство, совершенно неуместное в данной ситуации, либо – такую же фантастическую тупость! – Витценко более не улыбался, его взгляд стал злым и колючим. Вика окончательно поняла, что вляпалась. – И все же я прошу вас выполнить мое распоряжение и дать ответ на вопрос Нестеренко по какому праву в ее отсутствие инспекционная бригада обыскала ее комнату.

Смерив ректора неодобрительным взглядом, Галина Викторовна все же заговорила.

– Вы ведь знаете о том, что институт очень не любит выносить внутренние проблемы на всеобщее обозрение. Для решения мелких неурядиц, конфликтов, спорных ситуаций и для расследования мелких уголовных правонарушений была основана инспекционная бригада, своя на каждом факультете. Ее можно считать чем-то вроде внутренней полиции. Члены ее имеют право даже на обыск чужой комнаты в общежитии и на личный досмотр любого студента факультета в том случае, если для этого есть веские причины.

– Анонимка – это веская причина? – тут же оскорбленно вскинула голову девушка. – Да так любой может все что угодно наговорить на того, кому хочет сделать подлость!

Декан выразительно приподняла бровь, и Вика тут же умолкла.

– К вашему несчастью, анонимное донесение стало всего лишь последней каплей. По институту уже давно ходят слухи, что эта ваша инициативная группа объединена идеей запрещенной книги. И потому, получив сегодня информацию о местонахождении этой самой книги, я счел необходимым дать инспекционной бригаде поручение досмотреть вашу комнату. Результат налицо, – на лице ректора вновь появилась улыбка. Противная такая улыбка, не предвещающая ничего хорошего. – Вам известно, какое наказание закон предусматривает за хранение и прочтение запрещенных материалов?

– Нет… – девушка опустила взгляд.

– До пяти лет исправительных работ, – довольно проговорил Витценко, не отводя взгляда от ее лица. – Согласно закону института, в данном случае выбор наказания остается на наше усмотрение. Я могу передать вас городскому суду, могу просто исключить из института. Какой вариант для вас предпочтительнее?

Вика промолчала.

– Павел Георгиевич, мне кажется, вы перегибаете палку, – сухо произнесла Галина Викторовна.

– Что вы, что вы! Ничуть! Я всего лишь соблюдаю законы нашего института и нашей страны. Если бы Нестеренко хотя бы раскаивалась в совершенном, можно было бы принять во внимание тяжелое положение ее семьи – если не ошибаюсь, у девушки три младшие сестры, ни малейшего намека на существование отца и больная мать. Но учитывая ее нежелание раскаяться и сотрудничать с нами…

Упоминание о семье выбило почву из-под ног. Еще секунду назад Вика готова была стоять на своем до последнего, и ни в коем случае не отвечать на уже десять раз заданный вопрос, откуда у нее запрещенная книга, а теперь все ее силы уходили на то, чтобы сдержаться и не разреветься прямо здесь.

– Впрочем, я готов пойти вам навстречу, – продолжал Витценко. – Виктория, вы все еще не хотите поведать нам, кто дал вам прочесть сие творение? – он брезгливо кивнул на толстую книгу в синей потрепанной обложке, лежащую на столе.

– Я… я не могу, я обещала…

– Подумайте, что для вас важнее – выполнить обещание, данное человеку, сознательно преступившему закон, человеку, по вине которого вы можете оказаться исключенной из института или даже пойти под суд, или все же продолжать помогать бедной матери и сестрам, получить хорошее образование, устроиться в жизни?

Она сломалась на десятой минуте увещеваний, перемешанных с угрозами.

Удивительно жаркое для начала апреля солнце касалось щеки мягкими лучами, золотилось в прядях продолжающих отрастать волос, которые Стас упорно не хотел стричь, светлыми пятнами зайчиков отражалось от небольшого зеркала, висевшего напротив распахнутого окна, и отчаянно сражалось с гигантским файлом по сравнительной психологии классов, по которому надо было к послезавтра написать эссе.

В окно дышала весна, на ветвях деревьев истерически заливались птицы, ошалевшие от такой роскошной погоды, а датчик температуры воздуха ошалело демонстрировал плюс девятнадцать по Цельсию – и это второго апреля! Больше того, буквально два часа назад, скачивая вышеупомянутый файл из локальной сети института, Ветровский заодно просмотрел новости, в которых среди прочего упоминалось, что фантастическая погода является совершенно естественной. Специалисты "Overtown" разводили руками, утверждая, что сейчас вся их работа сводится исключительно к наблюдению и фиксации данных, а все установки климат-контроля заняты только сбором этих самых данных.

Однако в борьбе солнца с файлом побеждал все же файл, и Стас упорно не желал отрываться от монитора и идти на улицу. На то был целый ряд причин, и необходимость писать эссе стояла в этом ряду в самом конце.

Во-первых, не было никакого настроения радоваться жизни. Нет, юноша уже оправился от потери самого близкого человека, но праздновать весну, которой Вениамин Андреевич уже не увидит, не хотелось. Во-вторых, он был слишком обеспокоен неожиданным исчезновением Гранда – несмотря на постоянную занятость обоих, друзья довольно часто встречались и почти что каждый вечер переписывались в сети. Иногда юный испанец пропадал на пару-тройку недель, когда отец брал его с собой в зарубежные командировки, но он всегда предупреждал! А три дня назад просто не пришел на встречу, не позвонил, не написал, в интерсети после этого не появлялся, а все попытки дозвониться до него по мобилу безжалостно пресекались холодным голосом автоответчика. В-третьих, у Ордена были проблемы.

Три последних месяца ребята активно работали с детским домом номер три. Провели еще несколько акций по сбору средств, привели более-менее в порядок хотя бы спальни, сделав там минимальный ремонт и собственноручно изготовив простую, но добротную мебель, регулярно проводили инспекцию столовой, настояв на замене тетки Клавы тихой женщиной, которую привел Кирилл Бекасов. Будучи под пристальным наблюдением, завуч не осмеливалась воровать так нагло, как она делала это раньше, и большая часть поступающих в бюджет детдома средств стала уходить и в самом деле на нужды воспитанников. Также ребята расширили программу обучения, и сами стали вести подавляющее большинство предметов, организовали при детском доме несколько кружков, и подружились с большинством детей. Какое-то время все шло замечательно и безоблачно, но ведь за белой полосой закономерно следует черная…

Началось все с проверки из питерского отделения Министерства образования, которая неожиданно нагрянула в самый неподходящий момент. В тот день дополнительные уроки вели Алиса и Саша, парень с юридического факультета, присоединившийся к Ордену после второго концерта, а Женька Алфеев занимался с желающими обучиться фокусам. Парень ухитрился превратить простой кружок театрального мастерства в настоящее волшебство: он называл своих учеников маленькими волшебниками, учил их "тайнам магии", и в самом деле создавал у детей ощущение фантастической сказки. Кто бы мог подумать, что замкнутый и стеснительный юноша так легко найдет общий язык с не менее замкнутыми и запуганными детдомовцами? К сожалению, так же легко найти общий язык с проверяющими не удалось ни Женьке, ни самому Стасу, которого срочно вызвала перепуганная комиссией Министерства Алиса.

Для начала господа проверяющие обошли детский дом, осматривая условия содержания детей. Потом на час заперлись в кабинете директора – причем в отсутствие этого самого директора. Ветровский успел как раз к тому моменту, когда комиссия выходила из кабинета, и довольное выражение лица Анны Ивановны ему крайне не понравилось. Примерно так же, как самой Анне Ивановне не нравился Ветровский. А дальше началось форменное издевательство.

Стасу не дали даже рот раскрыть. В чем только не обвинили несчастную "инициативную группу"… Непрофессиональное преподавание, растрачивание драгоценного детского времени на всяческую ерунду, неправомерное вмешательство в рацион воспитанников, который должен точно соответствовать определенным стандартам, чрезмерные нагрузки, неподобающее для занятий время, и даже использование не рекомендованной краски при ремонте спален. Также были отдельно упомянуты: внешний вид самонадеянных преподавателей, их неподходящий для подобной деятельности возраст, отсутствие хотя бы какого-нибудь образования, непрофессиональный подход к работе с детьми… В общем, все то же самое еще раз, только другими словами, но записанное новыми пунктами. Под конец проверяющий и вовсе ударился в подозрительное теоретизирование, чего это ради взрослые юноши и девушки воспылали такой страстью к детям, откуда такой "противоестественный альтруизм" и так далее. Ветровский чем дальше, тем больше приближался цветом к своей белой рубашке, и отчетливо понимал: если он раскроет рот и посмеет сказать хоть слово о том, в каком состоянии был детский дом до появления здесь ребят из Ордена, то до кучи ему пришьют еще и клевету, вплоть до прямого обвинения с последующим судебным разбирательством.

К главному глава комиссии подошел только после получасового макания Стаса в придуманное, но от того не менее омерзительное лживое дерьмо, и полуторачасовой инспекции по всем этажам, где этой унизительной процедуре подверглись все члены Ордена, находившиеся в тот день в детдоме, причем параллельно мерзавец еще и пел дифирамбы Анне Ивановне и ее долготерпению, порой отеческим тоном – даром, что был лет на пятнадцать ее моложе! – прохаживаясь относительно ее поразительной доброты и доверчивости. Главным же оказалось вполне закономерная смена гнева на милость, несколько снисходительных похвал в стиле: "Не смотря на все ваши бесчисленные ошибки, я все же понимаю, что вы хотели как лучше", и намек на то, что он мог бы посодействовать ребятам в их деятельности. Вымотанный до предела маканием в дерьмо, ездой по ушам, и всем прочим букетом "радостей", Стас, в конце концов, отозвал проверяльщика в сторону и тихо спросил:

– Сколько?

Озвученная сумма повергла его в окончательное уныние. Впрочем, неудивительно – учитывая немой, но очень напряженный конфликт с Анной Ивановной, было ясно: инспекция встанет либо на сторону завуча, либо на сторону Ветровского. Взять деньги от обоих не представлялось возможным, к величайшему огорчению главы комиссии, ибо Анна Ивановна хотела, чтобы инициативная группа никогда более не появлялась у ее жирной кормушки, а Орден придерживался строго противоположного мнения: и Стас, и все остальные ни за что не хотели отступаться – во-первых, страшно было подумать, что детям придется вернуться к прежним условиям жизни, во-вторых, начинать все с нуля на новом месте пока что возможности не было, как не было и гарантии, что на этом новом месте история с комиссией не повторится.

Это было двадцать шестого марта, в четверг. В пятницу на собрании долго обсуждали возникшую проблему, решая – платить или найти другой способ? Решили в результате искать способ, параллельно собирая требуемые пять тысяч евро. А Гонорин, хорошенько подумав, сказал, что попробует еще и кое-что по своим каналам проверить. О том, что это за загадочные каналы, Алик старательно умалчивал, и Стас подозревал, что речь идет о делах несколько незаконных, но пока не пытался вызвать друга на откровенный разговор.

А в понедельник Ветровский впервые услышал слухи об Ордене. Говорили всякие гадости и нелепицы, явно сочиненные не от большой любви. Тогда-то у него в первый раз зародилось подозрение, что кто-то начал играть против них, и комиссия в детском доме была так настроена не только и, возможно, даже не столько из-за Анны Ивановны и ее денег. Когда же во вторник исчез Гранд, и юноша не смог до него дозвониться ни в среду, ни в четверг, да и в сети испанец за эти три дня не появился, у Стаса разыгралась самая настоящая паранойя, подогреваемая дурными предчувствиями.

Впрочем, в отличие от паранойи, предчувствия явно планировали оправдаться, причем в полной мере. И от требовательного стука в дверь Ветровский уже заранее не ждал ничего хорошего.

– Станислав Ветровский, студент первого курса факультета психологии? – уточнил один из стучавшихся, высокий, плечистый старшекурсник с нашивкой "И.Б." на плече. Стас кивнул. – Пройдите со мной, вас хочет видеть ректор.

Матерясь про себя, юноша сохранил файл и хотел было выключить ноут, но торой член бригады его остановил.

– Не выключайте и не запирайте дверь. Мне предписано обыскать вашу комнату на предмет запрещенных вещей, а также просмотреть файлы, содержащиеся на чипе вашего ноутбука.

– Там пять терабайт информации, – с ноткой ехидства в голосе проговорил Стас, но собеседник только пожал плечами.

– Значит, придется поработать подольше. Идите, вас проводят.

Всю дорогу от общежития до главного корпуса, в котором располагался кабинет ректора – благо, идти было недалеко, расстояние между зданиями едва ли было больше километра – Ветровский старательно скрывал охватившую его нервозность и пытался выведать у спутника, зачем его скромная персона понадобилась Витценко. Но старшекурсник молчал, как партизан на допросе, отделываясь коротким: "На месте все узнаете".

Нехорошее предчувствие росло с каждой минутой, и три выкуренных за время дороги сигареты ничуть его не притупили. А стоило Стасу войти в кабинет ректора и увидеть заплаканную Вику на диване, суровое выражение лица Галины Викторовны и книгу на столе, как он понял, что долбаное предчувствие все же было слишком слабым в соотношении с масштабами катастрофы.

– Присаживайтесь, Ветровский, присаживайтесь, – сахарная улыбочка до того не вязалась со взглядом Витценко, что Стасу потребовалась вся его выдержка, чтобы вежливо улыбнуться в ответ и спокойно сесть на указанный стул, а не врезать по мерзкой физиономии чем-нибудь тяжелым. Например, указанным стулом. – Что ж, я вас внимательно слушаю, молодой человек.

В голове суматошно проносились обрывки мыслей, пытаясь выстроиться в хоть какую-нибудь схему поведения. Но для того, чтобы строить схему, нужно было хотя бы представлять, что именно удалось паскудному ректору выжать из бедной Виктории, которая сейчас, судя по судорожным рыданиям и ее старательным попыткам избегать смотреть Стасу в глаза, хотела только удавиться со стыда. "Сволочь, зачем же девочке так нервы трепать? – мельком подумал он. – Тебя, гадину, за одно только это стулом огреть стоило".

А схема тем временем категорически отказывалась выстраиваться, ссылаясь на недостаток информации. Пришлось действовать наобум, экспромтом.

– Э… В смысле, господин ректор? – сыграл дурачка Ветровский, демонстративно делая вид, что не понимает ни о чем говорит "господин ректор", чтоб ему сдохнуть, ни что за книжка лежит перед ним на столе.

– Не валяйте дурака, молодой человек, – поморщился Павел Георгиевич, и тут же снова улыбнулся. – Давайте так: вы мне честно все рассказываете, а я в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вас все же не исключили из института, хотя признаюсь – это будет делом нелегким, и какие-либо гарантии я смогу вам давать только при условии вашей искренности и откровенности. Что это за книга и как она попала к вам в руки?

Минут пять Стас старательно мялся и отнекивался, а потом "раскололся".

– Ну… я даже не знаю, как это сказать… Господин ректор, если я расскажу правду, вы точно поможете мне остаться в институте? Хорошо, хорошо, я все расскажу…

Книга? Да, я знаю, что она запрещенная, и даже понимаю, почему. Да, там вредные идеи и вообще, книга очень неправильная и сама по себе опасная, я все это понимаю, но поймите и вы! Я с детства увлекаюсь фантастикой двадцатого века, мне нравится стиль и слог авторов того времени, нет-нет, что вы – только сюжет и слог! Идеи там сплошь все дурацкие и разрушительные, я частенько смеялся над ними, но тогда это было модно, вот авторы и писали… Разумеется, я нисколько не согласен с автором этой книги, то, что он пишет – это полная ересь и ерунда, но вот сюжет там интересный… Хотите, расскажу? Он такого накрутил – не оторваться! Если бы еще не идеи дурацкие… Откуда? Павел Георгиевич, простите, мне стыдно об этом говорить… Нет, нет, не просите! Ладно, скажу: Я ее… ну… украл, короче. Ехал в метро в институт – да, еще давно, когда я жил не в общежитии. В общем, ехал я на занятия, народу много было, все своими делами заняты. Я у дверей стоял, а рядом парень какой-то ехал, конспект читал. А сумку, из которой конспект достал, забыл закрыть. Я и вижу знакомые лейблы – ну, название издательства, логотип серии, вот они – и понимаю, что это какая-то старая фантастика, которой я не читал. Ну я сидел, смотрел, завидовал… а тут он вскочил, и выбежал, видимо, чуть станцию не проехал. А я в последний момент выхватил книжку из сумки, он и не заметил ничего… Я же не знал, что она запрещенная! Это потом уже выяснил… Зачем Вике давал? Нет, я не хочу при ней об этом говорить. Павел Георгиевич, ну поймите же меня, не могу я при девушке о ней такое говорить! Да, Галина Викторовна, был бы вам очень благодарен. Нет, что вы, мне всего минутку надо, я уверен, Павел Георгиевич меня поймет! Спасибо. Понимаете, Вика мне очень нравится, я хотел бы с ней встречаться, но у нас слишком разные интересы во всем, что не касается психологии. Я пытаюсь разобраться в том, что ее интересует, и она в ответ изучает то, что интересно мне, в том числе – старую фантастику. Только она сама об этом не очень знает, я пока не говорил, что она мне так нравится. Да, это первая книга, которую я ей дал. Просто у меня другой под рукой не было! Конечно, Галина Викторовна, заходите, я уже все объяснил.

Организация? Помилуйте, Павел Георгиевич! Я понимаю, молодежь ведется на красивые слова, но вы ведь взрослый, умный человек! Понимаете, у меня есть друзья, с моего факультета и с других… и мы все не хотим до конца жизни работать на корпорации. Мы хотим создать свою компанию, владеющую пансионами для детей. Но нам позарез нужен опыт, а удобнее всего его набираться в детских домах. Да, мы тратим на это свои деньги, но эти деньги к нам вернутся, едва мы откроем первый пансион. Павел Георгиевич, кстати, раз уж об этом зашла речь… Вы не хотите нам потом помочь? Ну, проконсультировать, и тому подобное – мы хоть и набираемся опыта, но вы уже двадцать лет руководите ВИПом, у вас этого опыта несравнимо больше… Разумеется, мы не останемся в долгу. А организация, красивые слова, и все прочее – это просто прикрытие нашей практики. Да и друзей-знакомых полезных завести – тоже хорошее дело. Да, название взято из этой книги. Не знаю, просто красиво – "Серебряный Ветер". Ну я же вам сказал, что ничуть не разделяю бредовых идей автора книги! Разумеется, все это полный бред, который мог придти в голову только неудачнику… нет, не согласен – он вовсе не бездарность, сама книга-то замечательная! Просто запутавшийся человек, ненормальный идеалист, и только-то. А сами не хотите прочитать? Там такая роскошная интрига, а как он описывает космические бои – зачитаешься! Не хотите? Зря, вы много теряете… Современная фантастика? Ну… понимаете… она идеологически-то правильная, с ее мыслями я согласен, но сюжеты… бррр! Все одно и то же.

Спасибо вам большое! Я так и думал, что уж вы-то поймете меня правильно. Я так рад, что вы во всем разобрались… Вика просто неправильно меня поняла, только и всего! Спасибо! Так я могу в дальнейшем просить вас о некоторых консультациях? Нам очень важно мнение такого выдающегося специалиста, как вы. Ой, кто-то в дверь стучит. Это, наверное, тот молодой человек из инспекционной бригады.

"Черт, если он нашел файлы по Ордену – мне крышка…"

Ничего запрещенного? Ну я же говорил вам! Простите за наглую просьбу, но… пожалуйста, можно я заберу книгу? Это же потрясающий раритет! Конечно, никто больше не увидит ее. Я буду осторожен. Могу быть свободным? А… Вика? Да, конечно, я ее провожу! Ну, милая, не плачь, все в порядке, ты же видишь, Павел Георгиевич прекрасно меня понял, все хорошо, не плачь, пойдем…

Вика, возьми себя в руки. Все, вот твоя комната, умойся и пойдем поговорим. Не смотри ты на меня, как на предателя! Нет, ты не так меня поняла…

Ну вот. Чуть что – дверью хлопать. Ничего, наверное, это просто от нервов. А ведь у меня тоже нервы! А кого это волнует? Черт с ним, успокоится – поговорим.

К черту все. И эссе тоже к черту. Напиться, что ли? Гранд, ну что же ты так не вовремя пропал…

V. V.

"Время шло, и вот -

Час расплаты настал!"

ноябрь 1980-го

– Мам, мне нужны джинсы.

– Костя, твои брючки еще почти целы. А на коленке я поставила заплатку.

– Но мне нужны джинсы! Меня уже в школе дразнят, что я нищий и бомж вообще…

– Я же тебе купила новый пенал, – устало вздыхает мать. – Тот самый, который ты хотел, импортный. У нас сейчас нет денег на джинсы, они дорогие. А у тебя еще есть брюки.

– Брючки сейчас никто не носит! – высокий для своих лет мальчик презрительно оттопыривает губу – научился этому жесту у одноклассника Вити, сына директора хлебозавода. Витя всегда так делал, когда хвастался чем-то новеньким, будь то пенал, импортная дорогая авторучка, настоящие немецкие джинсы или что-то еще, а что-то новенькое у него появлялось почти ежедневно.

– Костя, у нас нет денег!

– Ну почему мир так несправедлив? – трагически восклицает третьеклассник Костя, запрокидывая голову. Этот жест он подхватил у Ирочки, одноклассницы, дочери довольно известной в определенных кругах актрисы. – Почему одни дети рождаются в нормальных, полных семьях у богатых родителей, а другие – у нищенок непонятно от кого?!

– Костя, как тебе не стыдно! – восклицает мать, отшатнувшись, словно ее ударили. В глазах бедной женщины медленно закипают слезы. – Как ты можешь такое говорить?

– Но ведь это правда, – искренне недоумевает мальчик. – Ты же не знаешь, где мой отец, так? Сказки о летчике-герое оставь для маленьких, а я уже взрослый, чтобы понимать, что к чему.

Ни слова не говоря, она разворачивается и выходит из комнаты.

На следующий день она пришла с работы поздно, гораздо позднее обычного. Костя едва поднял глаза от книги, которую дал почитать Витя – книжка была интересная, про богатых – отметил, что мать без сумки с продуктами, но с каким-то пакетом, и снова вернулся к чтению.

– Костя, подойди, пожалуйста.

– Ну чего тебе? – проворчал он, неохотно откладывая книгу.

– Держи, – она протянула мальчику пакет. Костя с любопытством заглянул внутрь и…

– Джинсы!!! Спасибо! – завопил он, раскладывая на стареньком диване обновку. – Но ты же говорила, что у нас нет денег…

– Тебе же очень хотелось джинсы, – улыбнулась мама. В уголках глаз на миг блеснули слезы, но тут же исчезли – она наслаждалась радостью сына.

– Мам, а где твое кольцо – спросил Костя через месяц, наконец заметив, что с пальца матери пропал тонкий золотой ободок: единственное украшение, которое у нее было.

– А, потеряла недавно, – отмахнулась она. – Не обращай внимания.

– Ну нельзя же быть такой растяпой, – укоризненно покачав головой, Костя тут же выбросил этот эпизод из головы.

октябрь 1985-го

– Кость, а у тебя мечта есть? – спросил Андрюха, костин школьный приятель.

Парни сидели вчетвером под школьной лестницей и курили, передавая единственную сигарету по кругу, и ощущали себя невероятно крутыми.

– Ага. Я хочу богатым стать. Чтобы можно было все, что хочется, и чтобы денег вообще не считать.

– Ромыч из девятого "Б" говорил, что знает, где и как бабла срубить, – Колян смачно затянулся. – Сказал, что если есть крепкие здоровые парни посмелее, то может работенку подкинуть.

Колян был самым старшим и самым крутым в их четверке. Он трижды оставался на второй год, часто дрался и курил с четвертого класса. Но руководил компанией Костя – так уж "исторически сложилось", как говорила училка по литературе.

– Че за работа? – важно поинтересовался Костя. Мать зарабатывала мало, ее зарплаты не хватало на потребности сына, и он искал, где достать денег самостоятельно.

– Видал – ларьки расплодились? С куревом, пивом, и прочим ширпотребом. Прикинь, сколько в них покупают. Да там бабла к вечеру немеряно скапливается. А продавец один только…

Через неделю Костя и его компания впервые в жизни ограбили ларек.

– Парни, с этим пора завязывать. Рано или поздно – попадемся.

Костя допил пиво из стеклянной бутылки, ловко метнул ее в урну.

– А че тогда делать будем? – поинтересовался Вовчик.

– Грабить – глупо. Ларьков мало, умных много. Лучше охранять. А нам за это пусть отстегивают.

– Охранять – от кого?

– От таких же, как мы.

январь 1990-го

– Клевая тачка, Костян, – Колян аж присвистнул, разглядывая новую "бэху" главаря их шайки. – Че такой мрачный?

– Мать вчера умерла, – отмахнулся Костя. – Забей.

Настроение у молодого человека было дурным отнюдь не от горя. Мать не успела нормально переоформить документы, и теперь ему самому придется бегать по всяким конторам, переводя на себя квартиру и нехитрые материны сбережения. На похороны опять же тратиться…

"Блин, нет бы ей на месяц позже копыта откинуть", – подумал Костя.

– Девки уже заждались, небось, – широко ухмыльнувшись, Вовчик бросил под ноги недокуренную сигарету и тут же потянулся за новой "мальбориной". – Пошли, развеешься.

февраль 2001-го

– Константин Александрович, я обещаю, я все отдам! Я обязательно заплачу! Не трогайте жену, я вас умоляю, не надо… – неудачливый владелец фирмочки, на котором висело около ста тысяч евро, буквально ползал перед Костей на коленях.

– Все в твоих руках, Женечка, все в твоих руках. Будут деньги к концу недели – получишь благоверную обратно. Не будет денег – тоже получишь, но по частям, – медленно выпуская дым в лицо несчастному, проговорил Константин.

Он уже давно бросил мелкий рэкет, с головой уйдя в бизнес – благо, в девяносто пятом году, когда пошел "английский бум", подсуетился, и, в отличие от большинства, только заработал на дефолте. Теперь это был уже не Костян-Кастет, мелкий бандит и рэкетир. Теперь у Константина Александровича была своя большая фирма, занимавшаяся отмыванием денег на многочисленных автосервисах и заправках.

спустя неделю

– Константин Александрович, пожалуйста, всего два дня, – рыдал Женечка. – Всего два дня, и я принесу вам деньги, клянусь! Не трогайте Катю…

– Я тебя предупреждал, – лениво проговорил Костя, кладя трубку. – Вовчик, поехали в "концлагерь".

Концлагерем они называли специально подготовленный для содержания заложников дом в Московской области. Там держали отказывавшихся платить, попытавшихся обмануть Костю или их близких.

Катю били долго и изощренно. Сам Костя не принимал в этом участия, он просто наблюдал – и получал от этого несравнимое ни с чем удовольствие. Его безумно возбуждали крики и стоны жертвы, а уж когда по его приказу с несчастной женщины сорвали одежду и принялись насиловать втроем…

Утром следующего дня милиция нашла очередной труп зверски замученной проститутки. Маньяка, жестоко убивающего путан, правоохранительные органы искали уже два года. Каждый месяц – новый труп. И никаких следов.

Костя умел убирать за собой. И – ему всегда везло.

ноябрь 2009-го

– Ее привезли? – спросил он у охранника, сбрасывая дорогое пальто прямо на пол.

– Да, Константин Александрович.

– Хорошо. Где она?

– В нижнем "кабинете".

– Хорошо, – повторил Костя, и быстрым шагом направился к замаскированной лестнице на подземный этаж, где находился его "нижний кабинет" – великолепно оборудованная пыточная камера.

– Все наверх, – коротко бросил он охранникам, дежурившим внизу. Те мгновенно подчинились. Костя остался один на один с жертвой.

Она висела на стене, распятая цепями. Худенькая, светлокожая, с длинными золотыми волосами и огромными, невероятного оттенка синими глазищами в пол-лица.

Костя выбрал ее неделю назад, заметив в парке. Он прогуливался по занесенной поздненоябрьским снегом аллее, и внезапно почувствовал на себе жгучий взгляд.

Хрупкая девушка с длинными волосами, одетая в не по погоде тонкую курточку – она стояла, прислонившись к дереву, и не отрывала от него глаз. Встретившись с ней взглядом, Костя неожиданно вздрогнул: на мгновение ему показалось, что из этих синих, как горное озеро, глаз на него смотрит само Возмездие – а в следующую секунду грозящая кара сменилась невыносимой болью и отчаянием.

Резко зажмурившись, Костя замотал головой. Тьфу ты, черт! Что за бред лезет в голову?…

Когда он открыл глаза, девушки у дерева уже не было.

На следующий день он заметил ее возле дома. Потом – у офиса, вечером. Потом – у машины. Каждый день она раза по три появлялась в поле его зрения – и исчезала, стоило отвести взгляд. В конце концов нервы Константина Александровича не выдержали, и он приказал охранникам схватить ее.

Вчера им это удалось, и сегодня Костя хотел отыграться – да и давно не развлекался.

– Здравствуй, родная, здравствуй, – улыбнулся он, медленно расстегивая пуговицы пиджака – он только мешать будет.

– Здравствуй, Костя, – девушка подняла голову.

– Ты знаешь, как меня зовут? – удивился он.

– Я все о тебе знаю, Костя. И как ты мальчишкой у матери деньги вымогал, и как бандитом стал, и как "бизнесом" занялся… И про то, как девчонок мучил насмерть, я тоже знаю, – грустно, и почему-то очень светло улыбнулась она.

В голове зашумело, перед глазами поплыли какие-то темные пятна – Костя схватился за косяк двери, чтобы удержаться на ногах. Ему внезапно показалось, что он – женщина, в одиночку растящая сына, потом – мелкий предприниматель, владеющий ларьком, потом – хозяин небольшой фирмы, жену которого зверски убили из-за его долгов, потом – неудачливая проститутка, в мучениях умирающая под ножом садиста…

Он в два шага преодолел разделяющее их расстояние, остановился перед жертвой, внимательно посмотрел в глаза.

– Сука! – рявкнул Костя, с размаху ударив девушку по лицу. – Что ты сделала?!

– Ничего, Костенька, ничего, – она вновь улыбнулась разбитыми в кровь губами. – Это не я сделала, это ты сделал.

Он бил ее долго. Очень, очень долго бил, потом насиловал, потом опять бил, руками, ногами, плетью, стеком, просто палкой… Потом опять насиловал, потом начал резать на куски, и снова насиловал… а она улыбалась. Он резал ее на части – но она все равно улыбалась, он чувствовал это.

Он видел эту светлую, полную боли и грусти, но все равно светлую улыбку, закрывая глаза. Она улыбалась, когда он мучительно ее убивал.

И ей было бесконечно жаль его.

Из последних сил Костя вогнал узкий нож в сердце окровавленного комка плоти, безвольно висящего на стене, и рухнул на пол, теряя сознание.

Открыть глаза было страшно. Но кто-то, невероятно сильный и мудрый, добрый и справедливый, этот кто-то стоял рядом и требовал. Приказывал. И Костя не мог не подчиниться приказу.

Она была еще прекраснее, чем раньше. Тонкая, хрупкая, почти прозрачная, с огромными белоснежными крыльями за спиной. Нечеловечески-синие огромные глаза, с жалостью глядевшие на него, были полны мудрости веков. Легкое, серебристое одеяние – язык не поворачивался назвать это платьем – полупрозрачным облаком окутывало ее точеную фигурку.

– Ох, Костенька… Что же ты натворил? – с болью в голосе проговорила она, опускаясь рядом с ним на колени.

– Я… я… я не понимаю… кто ты такая?…

– Неважно. Пока – неважно. Ты все поймешь… если выживешь. Если сможешь. А пока – смотри мне в глаза.

Обхватив голову Кости руками, крылатая склонилась над ним, ее волосы упали на лицо, оставляя на виду только глаза, и он почувствовал, что проваливается в них, тонет в этих бездонных озерах…

Боль. Это было первое, что Константин ощутил. Странная боль между ног, внутри… и страх. Гогот пьяных моряков - держи ее, ишь, как рвется! Ба, да она целка! Я следующий! Держите, за ноги держите! Ах, сучка, укусила! Я тебе щас!… Добьем? На хрена? Она и так сдохнет!

Говорите, тошнит? Так неудивительно, вы беременны. Кстати, от кого, вы же не замужем? Ах, изнасиловали? А справочка есть? Ладно, направление на аборт давать? Как нет, рожать будете? Непонятно от кого? Ну, воля ваша…

Да, мальчик! Здоровенький, крупный мальчик. Красивый? Конечно, красивый, вам они все красивые! А назовете как, Костя? Хорошее имя.

Как звали отца? Не знаете? Как так не знаете? Ах, изнасиловали… А справочку из милиции? Ну, хорошо, а как записывать мальчонку-то? Ладно, так и запишем: Константин Александрович. Фамилия ваша какая? Чайкина? Ну, пусть будет Чайкин. До свидания.

А вы как думали? Вы постоянно "по уходу за ребенком" отпрашиваетесь, так чего удивляетесь, что вас увольняют? Нам надо, чтобы вы работали, а не за так деньги получали.

Костенька, сынок, все хорошо будет. Я люблю тебя, мы прорвемся, мы справимся.

Ты же хотел джинсы…

Кольцо? А, я его потеряла.

Костя, не связывайся ты с ними, не доведет до добра!

Не надо! Не бей, пожалуйста, я тебе все деньги отдала, честное слово!

Ну что же ты… даже попрощаться не пришел…

Прости меня, Костенька, прости…

Я люблю тебя, сынок…

Боль и страх. И ничего кроме. Боль – от того, что любимый сын, в которого всю душу вложила, которого выходила наперекор обстоятельствам, даже попрощаться перед смертью ее не пришел. Страх – за него, любимого… Ведь в опасные дела впутался, с дурными людьми связался…

Константин кричал. Кричал от страха и боли своей матери, которую уже давно забыл. Он бился в судорогах на полу пыточной камеры, а крылатая девушка, склонившаяся над ним, сжимала его виски, посылая новую волну.

Владельцы ларьков и продавцы. Разные люди, хорошие и плохие, и просто люди. Боль и страх. Снова боль и страх. Всегда – боль и страх.

Не надо, не бейте, я все отдам… Отпустите меня, я заплачу… Возьмите деньги, только не трогайте меня… Пожалуйста… не надо…

Снова крик и судороги. Снова ослепительные глаза. Снова провал…

Не трогайте Катеньку… Верните мою дочь, я заплачу! Где моя жена? отпустите детей, они вам ничего не сделали… пожалуйста, верните мою сестру! Где мой брат. я принес деньги… что значит: "поздно"?

Боль и страх.

"…не надо, не делайте этого!"

"…я хочу жить!"

"…что это за место?"

"…мы об этом не договаривались…"

"…это за отдельную плату…"

"…я заплачу, только не делайте этого…"

"…мне больно……нет……не надо, пожалуйста…"

"…убери это!"

"…больно!!!"

– Все эти несчастные девочки хотели жить, Костенька. Не их вина, что они стали проститутками. Твоя мать – она заслуживала лучшей судьбы, но она положила свою жизнь на то, чтобы поставить тебя на ноги. Ты знаешь, скольких ты убил? Смотри же и ощути их боль…

"Я не знаю вас, – безмолвно кричал Костя. – Я не знаю вас, я не убивал вас! Я вас даже никогда не видел!"

"Это те люди, которых убили по твоему приказу, – звучит в голове голос крылатой. – Это те люди, которые умерли в результате твоих действий. Это та девочка, которая умерла с голоду из-за того, что ты и твои приятели искалечили ее отца, торговавшего в ларьке. У этой женщины случился сердечный приступ, когда твои люди убили ее дочь, муж которой должен был тебе денег. Это те люди, которых убил ты".

Глаза… много глаз. В них – страх и боль, сменяющиеся обвинением.

– Ты! Ты! Ты! Ты! Убил… убил… убил нас… нас… убил… нас… ты… убил… зачем… за что… ты…

Симпатичная шатенка с пухлыми губами и еще по-детски округлым личиком. Его первая жертва.

– Что я тебе сделала? За что ты меня убил?

Мать.

– Костенька, ну зачем ты так со мной?… Я же тебя люблю…

Боль и страх. Только боль и страх. Везде, на каждом шагу. Широким шлейфом – на всем жизненном пути. Только боль и страх.

Он чувствовал их всех. Он теперь знал, каково быть изнасилованной, изрезанной на куски, каково, года тебя бьют арматуриной, каково, когда тебе присылают в коробочке кисть твоей дочери десяти лет от роду, каково… Он на своей шкуре испытал все то зло, которое принес в мир.

Когда Константин очнулся, в камере было пусто. Не было ни изуродованного трупа в цепях, ни крылатой синеглазой девушки. В камере было пусто… а в душе горел невыносимо жаркий огонь. Он прекрасно помнил все.

Костю вывернуло наизнанку. Его рвало, рвало так, что он задыхался. Его рвало от отвращения к самому себе, от осознания, какой же скотиной и мразью он является. "Простите меня, простите!" – билось в голове. И в то же время захлестывало понимание: нет прощения, и никогда не будет. Таких не прощают. Такого – не прощают. Никогда.

Встать. Подойти к бару. Достать бутылку. Налить виски в стакан. Убрать бутылку, вернуться со стаканом к столу. Сесть в кресло. Закурить. Отпить половину из стакана. Докурить. Допить виски. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку…

Алгоритм, отработанный за ночь до автоматизма. И пистолет, заряженный пистолет на столе. Снят с предохранителя, патрон в стволе. Просто взять, приставить к виску и нажать на курок.

Все так просто. Но что-то мешало. Нет, Константин не боялся смерти. Скорее, он уже жаждал ее – но что-то мешало. Он уже ничего так не хотел, как собственной смерти, его корчило от невыносимого омерзения и ненависти к самому себе – но что-то просто не давало ему взять пистолет, приставить к виску и нажать на курок.

Простейший алгоритм. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку…

Виски кончился.

Взгляд в зеркало.

– Как же я тебя ненавижу, – сказал он отражению. Отражение смотрело с ответной ненавистью.

Умереть было не страшно. Но – умереть было слишком мало. Таким – нет прощенья. Таких – не прощают. Никогда не прощают.

Смерть – это слишком просто. Это слишком малое возмездие за все, что было сделано.

На следующий день Константин перевел все дела на своего заместителя, оставил немного денег на личном счету, купил билет на поезд в Питер и покинул Москву навсегда. Почему он поступил именно так? Он не знал. Но что-то внутри подсказывало: так будет правильно.

В купе не было никого, кроме него – Константин не мог, просто не мог находиться столько времени с кем-либо наедине, и потому просто выкупил купе полностью. Он сидел на нижней полке, смотрел в окно, за которым метался снег, и ни о чем не думал. В душе была пустота, и ничего, кроме пустоты.

Тихо зашуршала, отодвигаясь, дверь купе. "Неужели я забыл ее закрыть на защелку?" – мелькнула мысль. И тут же исчезла – на пороге стояла хрупкая, светловолосая девушка с огромными синими глазами.

– Здравствуй, Костенька.

Все было правильно.

Все только начиналось.

V. VI.

"Вместе – мы инструмент

Земного оркестра,

Тот, кто сегодня понял это,

Чувствует силу каждой струны."

– Это все? – тихо спросил Стас. Азамат как-то понуро опустил глаза.

– Еще Вика, ее Алик как-то притащил. Она на кухне прячется, боится с тобой пересекаться лишний раз…

Ветровский медленно обвел взглядом собравшихся. Уже упомянутые Алик и Азамат, Женька, на чьей квартире проходило собрание, Виктор Галль, нервно терзающий гитару в углу, Алиса, Саша Годин с первого курса юрфака и его девушка – худенькая, некрасивая блондинка, тоже Саша, Антон Петренко и Инга Куприянова с экономического. Вместе с Викой – десять человек, не считая самого Стаса. А ожидалось девятнадцать.

– Что остальные?

– Кто как, – Зулкарнов пожал плечами. – Кто-то нелепо отмазывался, кто-то честно сказал, что это слишком далеко зашло, кто-то еще что-то. Побоялись и разбежались, проще говоря. Да, Стас… все знают, что было там. В кабинете Витценко. И что ты говорил, все тоже знают.

Юноша незаметно прикусил губу. Ну и как теперь объяснить? Хотя они же ребята умные, должны понять, зачем он такое говорил!

– Я не буду спрашивать, откуда.

– А можно я все равно отвечу? – неожиданно вклинился Женька. – Это, в общем-то, моя сомнительная заслуга. Когда за Викой пришли инспекционщики, я как раз хотел к ней зайти. Меня не заметили или не придали значения, а я слышал, куда ее повели. Ты же знаешь, у нас в универе большая часть помещений под видеонаблюдением. Так вот, взломать центральный сервер института – не самая сложная для меня задача. Я снял с камеры запись событий в кабинете. Показал Виталику. Я не заметил, что он скопировал ее к себе! А потом Виталик показал эту запись всем остальным. После этого они и ушли…

Стас неопределенно кивнул, медленно опускаясь в кресло.

– Жень, все в порядке. Ты… наверное, ты правильно сделал. А те, кто не понял и ушел – что ж, значит, не так уж и надо им это было. Только скажи, они и правда все испугались проблем или было что-то еще?

Алфеев помялся, но все же ответил.

– Некоторые просто поверили в то, что ты там говорил, и перестали верить в то, что ты говорил раньше. Виталик тут распинался. Мол, ты недостоин возглавлять Орден, ты подлец и обманщик, ты нас всех используешь… Я ему в результате на дверь указал раньше, чем Алик вскочил бить ему морду.

– Вот и хорошо. Жень, не переживай. Все в порядке. Алик, пожалуйста, приведи Вику. Нам всем нужно серьезно и откровенно поговорить…

Заплаканную и наскоро умытую, Алик усадил девушку на диван между Алфеевым и Алисой, которая посматривала на подругу с явным неодобрением.

Стас тяжело вздохнул и начал объяснять. Говорил он недолго, четко и ясно объясняя свои действия, но не вдаваясь ни в подробности, ни в эмоции. Как ни странно, ему даже дали договорить

– Стас, когда и где ты научился врать так складно? – очень тихо спросила Виктория, подняв наконец глаза на командира. – Ты сказал, теперь позволь, скажу я. Я присутствовала в том кабинете, если помнишь. Да, мне безмерно стыдно, что я поддалась на угрозы отчисления и сказала ректору, откуда у меня книга. Если бы я знала, чем это обернется – я бы промолчала, несмотря ни на что. Стас, я тебе верила. Верила полностью. Но… прости, я видела твои глаза, когда ты вымаливал пощаду у скотины Витценко, я видела, с каким пылом и искренностью ты поливал грязью те идеи и идеалы, которые буквально за день до этого называл своими принципами и своим мировоззрением. Я слышала, как ты говорил, что просто используешь все и вся, слышала, как ты убеждал Витценко в том, что просто "набираешься практики для создания собственной компании". Ты был очень убедителен. Как никогда раньше. Ты и об Ордене говорил с жаром и блеском в глазах, с уверенностью в правдивости твоих слов, но никогда ты не был настолько убедителен, как сегодня в кабинете. Я всей кожей ощущала, что ты говоришь правду.

В комнате повисла тишина. Стас медленно достал сигарету из пачки, и тупо уставился на нее. Он не знал, что и как возразить Вике. И он видел, что многие начали колебаться, выслушав ее рассказ.

– Мне нечего тебе ответить, – наконец, заговорил он, медленно и осторожно подбирая слова. – Я могу поклясться чем угодно в том, что я лгал Витценко и не лгал вам. Но если вы мне уже не верите, то моя клятва тоже едва ли будет иметь для вас хоть какой-нибудь вес.

– Я тебе верю, – тихо проговорил Женя. – И чего бы там не почувствовала Вика, я тебе буду верить. Потому что если не тебе, то кому?

– Аналогично, – коротко отозвался Виктор.

Алиса молча кивнула.

– Херню вы тут разводите! – ругнулся Алик, раздирая на клочки салфетку. – Я бы сказал, как оно все на самом деле было и как оно все на самом деле называется, да вы ж все равно понимать не захотите!

– Почему ты так в этом уверен? – поинтересовался Саша. – Если тебе есть что сказать – скажи.

– Да, скажи! – поддержала его подруга.

– Стас? – Гонорин взглянул на командира. Тот кивнул. – Ты уверен? Я не думаю, что тебе будет приятно, если я скажу это при всех.

Горло неприятно перехватило. Ветровский был уверен в Алике на сто процентов и разочароваться было бы слишком больно. Однако он нашел в себе силы поднять голову и спокойно ответить:

– Я не знаю, как каждый из вас сейчас относится ко мне и к тем, кого еще вчера мы называли братьями и сестрами. Но для меня вы все же Орден. И я вам верю. Говори, Алик. Хуже уже не будет.

– Ну, раз ты в этом так уверен… – Гонорин слез со стола, пересек комнату, и остановился так, чтобы его видели все. – Ребята, братишки-сестренки, нельзя быть такими недоверчивыми идиотами. Мы же решили, что мы все друг другу родные. Как бы это не было наивно и, возможно, глупо, но это было наше с вами совместное решение. Хотите знать, что делал Стас в кабинете Витценко? Я вам скажу. Он там унижался. Выпрашивал, изворачивался, лгал. Поливал грязью себя и вас. А знаете, зачем? Да затем, что если бы всплыла правда, никто из вас не остался бы в институте! Вика и Стас вылетели бы первыми, а следом – и мы все! Наш командор прошел через унижение для того, чтобы спасти наши с вами задницы, понимаете вы это или нет?! И пусть самое страшное, что нам угрожало – это вылететь из универа, но это сейчас. И я не знаю, как вы, но я в Стаса верю, и я верю, что если когда-нибудь ситуация сложится более опасным образом, как для него, так и для нас – он все равно пожертвует собой, своим достоинством, здоровьем или даже жизнью – чтобы защитить нас.

Новый сеанс тишины был просто пропитан пораженным изумлением. Стас застыл, не донеся прикуренную-таки сигарету до рта и не отводил перепуганного взгляда от оратора. Вика в ужасе вжалась в диван. Алиса, оцепенев, смотрела на Стаса. Женька медленно и тихо сполз со своего кресла на ковер. Парочка Саш сидела, не шевелясь. Виктор машинально крутил колок гитары, даже не замечая, что струна сейчас лопнет. Азамат что-то неслышно шептал – причем, скорее всего, что-то глубоко нецензурное. Антон наматывал на палец прядь своих длиннющих волос, а когда добрался до уровня лица, уставился на этот самый палец так, будто впервые его видел. Инга же просто смотрела в пространство невидящим взором.

Теньк!

Лопнувшая струна произвела эффект небольшой бомбы. Все вздрогнули, Стас обжегся сигаретой, Антон едва не вырвал несчастную прядь, а Азамат навернулся с подоконника.

– Извините, – прошептал бедный Виктор, тряся рукой, на которой набухала алая полоса – след удара струны.

– А я знаю, почему Вика поверила Стасу в кабинете, – неожиданно произнесла Инга. Взоры всех присутствующих немедленно обратились на нее. – Он же эмпат.

Сил на какое-либо активное проявление эмоций не осталось уже ни у кого, и Ветровский просто поднял на девушку взгляд.

– Поясни, о чем ты. И почему я сам этого не знаю.

Инга отбросила с лица упавшую темно-каштановую прядь волос.

– Вы помните, после чего я к вам пришла? Кто не помнит: после второго благотворительного вечера. Там был инцидент, когда один из пришедших парней громко заявил, что все это ложь и способ выманить у них денег. Стас повернулся, и спокойно на него посмотрел. Именно спокойно, как-то почти безразлично. Я сидела рядом с этим придурком, и его взгляд сперва скользнул по мне. С кем-нибудь из вас когда-нибудь случалось такое, что вы внезапно начинали испытывать какое-либо сильное чувство, к которому не было никаких предпосылок? Ощущение безоблачного счастья после выматывающего рабочего дня, когда на самом деле хочется только лечь и отключиться до утра, а дома еще куча дел, или наоборот – всепоглощающее отчаяние, когда все так хорошо и безоблачно, или ничем немотивированный беспричинный страх? Я сильно сомневаюсь относительно телепатии, но вот эмпатия – это реально существующая вещь, уж студенты психфака должны об этом знать. Правда, в психологии эмпатия описывается как способность принимать чужие эмоции…

– Инга! – в один голос воскликнули Алик, Женька и Азамат. Девушка слегка смутилась.

– Извините, увлеклась. Тогда, на концерте, мне было просто интересно и довольно приятно – музыка, стихи, все прочее, мне это все очень понравилось. А когда я на секунду почувствовала взгляд Стаса, на меня неожиданно нахлынула волна слишком противоречивых эмоций. Мои собственные перемешались с горечью, некоторым презрением, жалостью и краткой, злой обидой. Я еще тогда подумала про эмпатию, но как-то не стала развивать эту тему.

– Но если даже и так, то в тот вечер ты поймала эмоции Стаса, направленные на того парня, так? – уточнил Саша, дождался кивка и продолжил. – Сегодня же в кабинете Вика почувствовала, что Стас говорит правду. Как это могло быть эманацией?

Инга улыбнулась.

– Ну вот, слово "эманация" знаешь, а азов вранья – нет. Что нужно сделать, чтобы по-настоящему убедительно солгать?

– На время самому поверить в то, что ты говоришь, – безэмоционально ответила Вика и разрыдалась.

Еще ни разу в жизни Стас не испытывал такого облегчения.

V. VII.

"Святой судьбе не прекословь,

Воет толпа, чувствует кровь!"

Не сходится. Упорно, упрямо, категорически не сходится. Где-то в исходных данных, принятых за аксиому, большая ошибка. Принципиальная ошибка. Из-за нее логичная картина происходящего никак не может сойтись.

Он отбросил стилус, вскочил, прошелся по комнате. Это было не просто важно – жизненно необходимо. Он должен докопаться до истины! Иначе дальнейший шаг, должный определить его путь на долгое время, возможно – на всю жизнь, не мог быть сделан. Нельзя ошибиться, нельзя…

Ошибка в исходных данных. Все остальное уже десять раз проверил он и три различных программы-анализатора, одну из которых он написал сам. А если ошибка в исходных данных, то вычислить ее будет достаточно просто – надо только поочередно каждую аксиому называть гипотезой.

Вернувшись за стол, он начал быстро набирать новый код для программы. И через полчаса комп безразлично выдал наиболее вероятный результат. Практически единственно возможный результат, потому что рядом с восьмьюдесятью пятью процентами шестнадцать процентов второй по вероятности кандидатуры на ошибку смотрелись как-то… несерьезно.

Несколько минут он тупо смотрел на голоэкран, где равнодушная программа высвечивала результат анализа. Потом резкой командой выключил комп, погасил в комнате свет, на ощупь зажег ароматические палочки, помогающие расслабиться и войти в медитативный транс, лег на пол, раскинув руки и ноги, и стал смотреть в потолок, привычно выравнивая и замедляя дыхание и сердцебиение.

Мозг работал четко, как никогда. Десятки вариантов изобретались в одно мгновение, а в следующее уже проверялись и отбрасывались. Когда-то он не верил, что сможет с такой легкостью просчитывать в уме столь сложные и многоуровневые схемы с таким количеством данных, но уже давно убедился, что возможности человеческого мозга значительно превосходят даже самые смелые предположения ученых.

Гипотеза за гипотезой, вариант за вариантом, теория за теорией… все облетали, как осенние листья в ураган. Куда там компьютерному анализатору, тупой программе с заложенными действиями! Человеческий мозг гораздо совершеннее, быстрее и, что самое главное, – во сто крат гибче любой программы. И вполне способен решить задачу, на которую глупая программа выдала такой невероятный, невозможный ответ.

Когда он открыл глаза, за окном уже светало. Ароматические палочки догорели, оставив на полу светло-серые полоски пепла. А он чувствовал стекающие по вискам слезы и, казалось, его душа тоже вмиг покрылась слоем пепла – но не тонкого, лишенного запаха, а жирного и черного, какой остается от сгоревшего человека. Или от испепеленной веры в того, кто был дороже себя, кто наставлял и подсказывал, кто столь многое показал и рассказал…

Спекшиеся губы неохотно разомкнулись, с них сорвался тихий, обреченный стон:

– Учитель!

Холодный душ на время привел его в чувство. Он стоял на ледяном кафеле, чувствуя, как вода стекает по спине, как мокрые пряди липнут к щекам и лбу, и понимал, что глазам тоже уже холодно. Горячих капель больше не было. Вернулись самоконтроль, уверенность, спокойствие. А их искусственное происхождение – это нестрашно, это не надолго. Всего на пару часов. Больше не понадобится.

Кирилл вышел из ванной комнаты, на ходу вытирая волосы, улыбнулся только проснувшейся матери, вежливо отказался от завтрака и ушел в комнату. Через десять минут, наскоро просушив волосы феном, он стремительно сбегал по лестнице.

На улице лил дождь. Первый настоящий дождь в этом году. Задержавшись под козырьком парадной, он вытащил из кармана мобил и не глядя набрал знакомый номер.

Ответили не сразу. Впрочем, шесть утра…

– Я слушаю, – раздалось наконец в трубке.

– Это я, – быстро выпалил Бекасов, при звуке недовольного голоса на миг растерявший все самообладание.

– Я заметил, – ядовито отозвался Дориан. – Что у тебя случилось, Велес, что ты решил позвонить мне в такую рань?

– Учитель, мне нужно срочно с вами встретиться и поговорить. Это очень серьезно и очень важно для меня.

– И настолько же срочно, как я понимаю? Хорошо, приезжай ко мне на Вяземский.

– Простите, учитель, я хотел бы встретиться на нейтральной территории.

Несколько секунд тот молчал – то ли придумывал, что сделать с учеником за такую наглость, то ли и в самом деле подбирал более подходящее место.

– Я надеюсь, это и в самом деле так срочно, важно, серьезно и обязательно на нейтральной территории. Приезжай в ресторан "Gradalis" на Каменный остров. Я буду там через час.

– Почему здесь? – только и спросил Коста, глядя мимо Теодора на идущий по Неве лед.

– Из моих точек эта – самая близкая к нашей цели, – пожал плечами немец. – Тебя не пугает перспектива замерзнуть?

– Я не мерзну, – так же лаконично отозвался крылатый. – Невидимость сделаешь?

– Разумеется.

– Расскажи мне про него. Про твоего воспитанника.

– Я бы не стал так его называть. У парня сложный характер и непростая судьба, но он обладает стальным стержнем и несгибаемой волей. Пока что я не выходил на прямой контакт, только несколько раз заглядывал в его сны. Он и без моих предложений и подсказок уже решил менять мир.

– Какими методами?

– Пока что – не самыми правильными. Но он скоро будет готов для контакта, а после него я уже вплотную займусь его воспитанием.

– Если он подойдет, – отметил Коста.

– Он подойдет, – с непоколебимой уверенностью бросил основатель Братства. – У тебя уже есть кандидатура?

– Было несколько. Не подошли. Одного пришлось убить.

Хмыкнув, немец умолк.

Они шли по пустынной, мокрой улице и, наверное, странно смотрелись бы рядом, если бы Коста был видим. Теодор – среднего роста, со своими резкими чертами лица и взглядом потомственного арийца, одетый в кожаный плащ покроя середины двадцатого века, и Коста – высокий и длинноволосый, обнаженный по пояс. Но одинокий пешеход в плаще внимания не привлекал.

– Ты получал какие-либо вести от Кейтаро-дону? – решился все же спросить крылатый.

– Нет. Я пытался связаться с ним по своим каналам, но он мне не ответил. Либо отошел от дел, что вряд ли, либо получил свободу…

– …что еще менее вероятно.

– Либо считает ситуацию в Петербурге слишком малозначимой, чтобы уделить ей свое внимание.

– Думаю, это не так. Я что-то ощущаю. Нет, не его присутствие, но что-то неуловимо похожее. Возможно, он просто следит за нами, присматривается к происходящему.

– Делает свои загадочные выводы и продумывает, как можно сыграть нами поизящнее, – закончил Теодор.

– Именно. Я не исключаю даже того, что он сам найдет ученика. Не думаю, что разговор у озера остался для него тайной.

– Как и встреча в ноябре, когда я сказал, что нашел кандидатуру.

Перебрасываясь фразами и периодически договаривая друг за друга, они дошли до ограды парка.

– Придется подождать. Я не знаю, в котором часу у них начинаются занятия, решил на всякий случай прийти к самому началу.

Коста равнодушно пожал плечами, и спокойно опустился прямо на мокрую землю. Струи дождя стекали по его коже, по плечам, лицу, опущенным векам, длинные волосы частично прилипли к спине, частично – падали на грудь. Глядя на темные, тяжелые от воды пряди, Теодор решил все же задать давно мучавший его вопрос:

– Тебе волосы не мешают?

– Нет, – последовал краткий ответ.

– Кромки твоих перьев острее лезвия, – не отступал немец. – Как ты не обрезаешь ими себе волосы?

Коста открыл глаза, чуть качнулся вперед, выводя левое крыло перед собой. Подхватил с земли какую-то ветку, хлестнул по перу – веточка распалась на две части. Разрез был идеальным. А потом крылатый внезапно положил на кромку перьев ладонь и сильно, с нажимом провел.

Обычно невозмутимый, сейчас Теодор едва сдержал гневный возглас. Это в старинном кино герои-идиоты каждый раз, когда нужна кровь, режут себе ладонь, причем почему-то всегда правую. Как они после этого держат меч, режиссеры почему-то не задумываются. А тут этот крылатый… герой туда же.

Разумеется, в следующее мгновение немец вспомнил и о регенерации "напарника", и о том, что глупостей тот обычно не делал. По крайней мере, таких. А крылатый спокойно отнял руку от бритвенно-острой кромки и показал Теодору ладонь. Без единого следа пореза.

– Я не могу намерено причинить себе вред, если того не требует выполнение миссии, – спокойно ответил он на непонимающий взгляд основателя Братства.

– Хоть кто-нибудь, кроме тебя и твоего создателя, знает все детали твоего проклятия? – не сдержался немец.

– Да. Кейтаро-дону, – спокойно отозвался Коста и вновь закрыл глаза. – Скажешь, когда твой избранник появится.

Холодный дождь и ветер – более мерзкое сочетание погодных явлений Олег себе представить не мог. Резкие порывы вырывали зонт из рук, и тогда на юношу обрушивалась очередная порция отвратительно ледяной воды. Казалось, природа отыгрывается за последнюю неделю, упоительно теплую и солнечную.

От общежития до третьего корпуса идти было около полутора километров, и Черканов успел промокнуть почти до нитки. Мысленно призывая все проклятия на голову контрольщиков из "Overtown", которые расслабились за неделю, а теперь никак не могли совладать с этим стихийным бедствием, он свернул с главной аллеи и решил срезать по тропинке. Разумеется, воды на той тропинке было по щиколотку, но не сказать, что на алее было лучше. Да и ноги он все равно уже промочил, так что терять было нечего. Зато до корпуса быстрее дойдет.

Странную, пошатывающуюся фигуру Олег заметил не сразу. А когда заметил – позволил себе злорадно ухмыльнуться.

Краса и гордость медицинского факультета, красавец и спортсмен, похититель женских сердец и объект жгучей неприязни Олега, Кирилл Бекасов выглядел так, будто только что выбрался из трущоб, где пил, не просыхая, дня три-четыре. Юношу мотало из стороны в сторону, взгляд его был безумен, темные волосы склеились в сосульки и некрасиво липли ко лбу. Стильный плащ порван на плече, рубашка потрепана и полностью утратила свой изначальный светло-бежевый цвет, а обычно начищенные до блеска модельные ботинки имели такой вид, что ими побрезговал бы даже самый распоследний нищий.

Однако желание посмеяться над обидчиком, с которым так тепло общалась Марина Велагина, мгновенно пропало, стоило Олегу поймать взгляд Бекасова. В этом взгляде смешались боль, страх, отчаяние, ненависть и глубокая детская обида. А когда Черканов разглядел, что сжимал Кирилл в правой руке, ему и вовсе захотелось оказаться как можно дальше от безумца с пистолетом.

– Который из них?

– Тот, который трезв, – почти оскорбленно отозвался немец. Коста же присмотрелся к шатающемуся парню – и вдруг резко отступил назад.

– Считывай его! Быстрее!

Оставшаяся с военных времен привычка повиноваться приказам, отданным в такой форме сработала без осечки. Теодор разделил сознание на два потока, мгновенно выстроил схему и проник в сознание юноши, и только после этого понял, что именно и почему он делает. Но останавливаться было уже поздно – буря чужих эмоций и несвязных мыслей, изредка перемежающихся обрывками какой-то информации, накрыла его сознание.

Он словно только этого и ждал. Остановился, с тенью удивления глядя на потенциального теодорова воспитанника, рухнул на колени и рывком поднял правую руку на уровень виска.

В дальнейших приказах немец не нуждался. За последнюю секунду он не сумеет выжать ни капли информации, а находиться в чужом сознании в подобный момент – нет уж, увольте. Ни удовольствия, ни пользы, одни сплошные проблемы.

– Учитель… – прошептал Бекасов, падая прямо в грязь. – Учитель, за что?

А потом поднял руку, приставил пистолет к виску и нажал на курок.

Отвернуться Олег не успел, и теперь оцепенело взирал на разлетевшиеся вокруг осколки черепа, мозги и льющуюся в раскисшую землю кровь.

Что-то настойчиво толкнулось внутри черепа. Он ощутил непреодолимое желание что-то сделать, вот только что? Словно бы одержимый чужой волей, Олег медленно повернул голову и его взгляд наткнулся на левую ладонь самоубийцы. На светлой коже, так нелепо выделяющейся среди грязи, мозгов, костей, и еще каких-то не поддающихся идентификации частей человеческого тела, лежал терабайтовый микрочип.

Черканов сам не знал, почему поступил именно так. Преодолевая тошноту, подступившую к горлу, он пошарил в кармане, нашарил магнитный ключ на длинной цепочке и осторожно бросил его в сторону трупа.

Седьмая или восьмая попытка увенчалась успехом – ключ лег на ладонь, чип с почти неразличимым щелчком прилип к магниту. Олег все так же осторожно подтянул его к себе, тщательно вытер от налипшей грязи и убрал в карман брюк. После чего вытащил мобил, набрал короткий номер и дрожащим голосом сообщил о найденном трупе.

– Чип он взял по твоей воле, – Коста не спрашивал, Коста утверждал.

– Разумеется, – не стал отрицать немец. – Вполне возможно, на этом чипе есть важная информация.

– Мне не нравится твой избранник.

– Он и не обязан тебе нравиться.

– Он уже подгнивший изнутри. Будет хуже Братства.

– Это тебе сейчас так кажется. Посмотрим, каким он станет через год-другой, когда я с ним как следует поработаю.

– Посмотрим. Если Кейтаро-дону одобрит.

– Если Кейтаро-дону хотя бы появится – тогда и будем думать, одобрит он или нет! – раздосадовано бросил бывший Повелитель.

Коста пожал плечами и направился к выходу из парка.

Все же странно они смотрелись – старомодно одетый, но все же похожий на человека Теодор и обнаженный по пояс крылатый демон возмездия.

Они уходили, а за их спинами уже суетились люди, не обращающие никакого внимания на посторонних, выла сирена на крыше полицейского флаера, в стороне врач поил бледного Олега успокоительной микстурой. А в бурой грязи, смешавшейся с кровью, остывало тело хорошего парня Кирилла Бекасова, который хотел сделать этот дерьмовый мир хотя бы чуточку менее дерьмовым. Но он посмел докопаться до правды, а таких в живых не оставляют. Теперь хороший парень был мертв, и на это всем было пока что наплевать.

Всем, кроме вздрогнувшего от неожиданного сердечного спазма первокурсника с факультета психологии, который тоже хотел сделать мир лучше и докопаться до правды. Вот только шансов у него было совсем немногим больше, чем у мертвеца. Потому что кое-что Теодор все же успел считать из памяти Велеса.

Эпилог

– И кто же из них вы? – во взгляде Командора читалась некая странная, почти неуловимая, светлая, но одновременно щемящая и будоражащая душу грусть. – Стас или Олег? Или оба вместе?

– Не притворяйтесь, что не поняли, – не менее грустно посмотрел на него седой. – А вместе? Любопытный вариант…

– В общем-то, понял. Но некие сомнения все же присутствуют. Хочу узнать вашу историю полностью, пока что вы рассказали недостаточно. Мне, кстати, очень жаль Кирилла. Мальчик был гением, сумел понять многое…

– Слишком рано понял. Это его и погубило.

– Видимо так, – не сдержал вздоха Илар. – Что ж, вернемся к нашим баранам. История странная и почти непонятная. Тем более неясно, кто такие Теодор, Кейтаро-дону и Коста. Точнее, личность Косты сомнений не вызывает, Константин, о котором вы упоминали, но как он стал тем, кем стал? Кто обладает силой настолько изменить человеческую сущность, кроме великих магов, которых на вашей планете просто нет – это я выяснил в первую очередь.

– Я ведь не закончил… – несколько странно усмехнулся собеседник. – Это еще только начало.

– Естественно, – Командор устало потер рукой лоб. – Но я хочу четко понять, как вы смогли достичь недостижимого. Пока предпосылок для этого я из вашего рассказа не вижу, при всем желании. Да, несколько групп молодежи, желающей странного. Но сколько таких групп существовало в разных мирах! И ни одна не достигла успеха. А если достигала, то изменялась и становилась своей противоположностью. Размышления Кирилла хорошо это иллюстрируют. Он был полностью прав.

– Прав, – согласился седой, продолжая так же странно усмехаться. – Путь был тяжел и страшен, он имел свою цену.

– Кое-кому пришлось заплатить душой… – наклонил голову Илар. – Обычное дело. Помните? "И отдаст душу за други своя…"

– Именно так, – он медленно встал. – И иначе не бывает, сами знаете.

– Кстати, вы ведь меня узнали, – наклонил голову вбок Командор. – Откуда? Да и Стас, судя по вашему рассказу, знал о нашем ордене и строил свой с учетом наших идей. О какой синей книге идет речь?

– Вы не знаете?! – откровенно изумился седой.

Он некоторое время растерянно смотрел на Илара, затем рывком бросился к стальной дверце сейфа в стене. Открыл, достал оттуда некую довольно увесистую книгу, судя по виду, очень старую.

– В наше время все книги Серебряного Ветра многократно переизданы, – сказал седой, протягивая Командору синий томик с едва угадываемым изображением усталого человека и дракона на обложке. – Но это… Это тот самый экземпляр, о котором я говорил. Восстановленный, естественно.

Илар принял томик, раскрыл и прочел начало. Текст оказался настолько перенасыщен эмообразами, что он буквально провалился туда. Пальцы перелистывали страницу за страницу, очень бережно, чтобы не повредить древнюю книгу. Однако очень быстро. Он не видел окружающего, он сейчас был там и тогда. Снова! Снова он переживал все то, что случилось много лет назад. Ни слова неправды! Точнее, ни образа – слова тут были побочны и не слишком важны, они всего лишь несли некую небольшую часть смысла, не передавая его и на треть.

– Откуда?… – едва слышно прошептал Командор, дочитав, времени на что ушло совсем немного, всего около получаса. Хозяин кабинета молча ждал. – Откуда он все это узнал?… Кто дал ему право об этом писать?… Кто дал ему право так писать?…

– Откуда мне знать? – развел руками седой. – Этого человека давно нет в живых. Имя? Скорее всего – псевдоним, слишком странно звучит. Кто он такой никто не знает, данных в сети не сохранилось. Только тексты книг. Выходит, он написал правду? Так все и было?

– Немного иначе, но совсем немного. Главное ведь не в тексте, а в образах, заложенных в него. Я-то сразу образы ловлю. И…

– Что?

– Такое ощущение, что он был мной. Иначе откуда он мог знать о кое-каких моментах, которых из текста видно далеко не всем? Не понимаю…

– Я тоже ответа вам дать не могу. Но эта книга дала лично мне очень многое. Да и вы… спасибо, что вы – не выдумка!

– Да не за что, – улыбнулся Илар. – Я рад, что мой пример помог кому-то стать лучше.

– Лучше ли? – с сомнением приподнял брови седой, в глазах плеснулась боль, а может, даже отчаяние. – Если бы вы знали, что мне приходилось делать, какие мерзости совершать, то вы вряд ли говорили бы так. Да, пусть это все для того, чтобы они сумели остаться чистыми, для того, чтобы они могли любить и творить… но ведь цель не оправдывает средства.

– Кто-то всегда должен платить за чужое счастье, – по губам Командора скользнула едва заметная горькая улыбка. – Платить собой, платить своей душой. Иначе, к моему глубочайшему сожалению, не бывает. Здесь за это заплатили вы. И результат, черт меня подери, не так уж и плох – целая планета. Поэтому я все же хотел бы считать вашу память, чтобы толком понять, как же вы достигли такого. Слова слишком малы, чтобы объяснить такое.

– А в психошок не впадете?

– Вы, видимо, забыли, кем я был и через что прошел… – негромко рассмеялся Командор. – А уж сейчас, после двух жизней на Земле, так тем более…

Седой несколько раз прошелся вдоль стены, нервно кусая губы. Слишком страшно было раскрыть душу другому человеку, а в особенности – Илару ран Дару. И не в том дело, что у каждого есть такие воспоминания, которые не хотелось бы показывать никому, нет – он просто боялся, что Командор, узнав все это, отшатнется в гневе, что в глазах его появится презрение, и он уйдет, даже не оглянувшись, оставит наедине со всем этим… И в то же время прекрасно понимал, что иного выхода нет. Что открыться – будет единственно правильным, единственно возможным.

Он не сел – почти упал в кресло. С невыразимой тоской посмотрел в глаза Илару – и в одно мгновение сбросил все психощиты до единого, оставив душу обнаженной и трепещущей в ожидании приговора.

Командор с трудом подавил грустный вздох, вглядываясь в рухнувший на него поток информации и образов. И этим собеседник боялся испугать и отвратить его?

Он широко улыбнулся.

– Смотри, – и сделал в ответ то же самое.

Этот человек должен узнать весь путь Командора ордена Аарн. Никто другой такого права не имел и не имеет, но не этот! И он узнает.

Санкт-Петербург, 2010 г.

Конец первой книги

Криптократия – тайная власть

– здесь и далее в эпиграфах – строчки из песен групп "Ария", "Кипелов", и "Сергей Маврин", если не указано иное.

– "Ёжик в тумане"

контрольки – жаргонное название установок климат-контроля.

– общее жаргонное название для наркотиков-галлюциногенов, употребляющихся в виде таблеток.

– нитаспан и ноктс – тяжелые наркотики, более поздние аналоги героина и кокаина.

– в этой реальности Германия включает в себя бывшие территории Австрии и Польши, Испания – Португалию, Чехословакия не была разделена, но после катастрофы 2020 переименована в просто Чехию, а Эстония, Латвия, и Литва объединены в Прибалтийский союз, подчиняющийся общему правительству.

Природоведение – предмет, изучающийся в старших классах школы и в ВУЗах. Объединяет в себе химию, физику, и биологию, заменяя их.

– по возрасту Вениамин Андреевич уже должен был бы получать пенсию, если бы ее не упразднили в 2046 году в связи с бесполезностью для государства.

– работа немецкого психолога, 2057 год. В нашей реальности аналога не имеет.

– "Психология и воспитание", нем. Реально существующая работа Юнга, впервые опубликована в 1946 году.

– Высший Институт Петербурга. Реально имеет статус университета, но во всех документах значится, как институт. Это было сделано по указу ректора, желавшего сохранить аббревиатуру ВИП (англ. VIP – very important person, очень важная персона)

Раб – человек, не получающий плату за свой труд на какую-либо корпорацию. Часто (как в случае Админа) применяется в качестве наказания для мелких преступников, вместо исправительно-трудовой колонии. В этом случае проживает раб в тюремной камере, его питание и одежду оплачивает корпорация, на которую он работает.

– новый вирус, появившийся после катастрофы двадцатого года. Симптоматически похож на обычный туберкулез, но протекает быстрее и мучительнее. Стопроцентный летальный исход. Современными средствами неизлечим.

– Стас уверен в оригинальности своей идеи потому, что ключевое направление его доклада – помощь.

– про "убогих, просящих милостыню на паперти у церкви", Стас читал в детстве. В 2070 году попрошайничество отсутствует в принципе – бессмысленно, никто не подает.

– ВИП находится на месте Лесотехнической Академии

– Доброе утро, дайте мне, пожалуйста, бутылку минеральной воды за полтора евро (англ.)

– чистый диплом получают при окончании ВУЗа те студенты, у которых не было оценок ниже двенадцати на экзаменах, не было пересдач по причине неудачной первой сдачи и все зачеты были сданы с первого раза. То есть, все сессии закрыты в срок и чисто. Чистым диплом называется потому, что в нем не указаны результаты экзаменов.

– гайдзин (яп.??) – сокращение японского слова гайкокудзин (яп.???) "иностранец".

– главный минус этих аппаратов в том, что дистанционно посадить их никому не удалось, потому тайные разработки, несмотря н запрет, все же проводившиеся в России, в результате были закрыты.

ВУМ, или "Вышка" – Высший Университет Москвы.

– аккумуляторы современных ноутбуков держат зарядку около пяти суток.

– цитата из песни группы "Крематорий"

– Векато – модный модельер этого времени.

– здесь детский дом номер три находится на Институтском проспекте и не имеет ни малейшего отношения к реально существующему ДД N3

– автор стихотворения – Влад Вегашин

– "Английским бумом" называют банковский прецедент, имевший место быть в 1995 году, вызванный попыткой Англии восстановить независимость и отделиться от Франции. Это событие вызвало финансовый кризис по всему миру.

Оглавление

Пролог

Первая часть . I. I.

I. II.

I. III.

I. IV.

I. V.

I. VI.

I. VII.

I. VIII.

Вторая часть . II. I.

II. II.

II. III.

II. IV.

II. V.

II. VI.

II. VII.

II. VIII.

Третья часть . III. I.

III. II.

III. III.

III. IV.

III. V.

III. VI.

III. VII.

Четвертая часть . IV. I.

IV. II.

IV. III.

IV. IV.

IV. V.

IV. VI.

IV. VII.

Пятая часть . V. I.

V. II.

V. III.

V. IV.

V. V.

V. VI.

V. VII.

Эпилог

Конец первой книги

Реклама на сайте