«Крестоносец»

Андрей Посняков Крестоносец

Глава 1 Наши дни. Псковская область Усадьба

Вот аллоды, кои состоят в вечном владении аббатов…

Из средневековой грамоты

Усадьба, она так и называлась «Усадьба», потому как стояла на отшибе, в лесу, на берегу небольшой речки, а даже, лучше сказать — широкого ручья, что впадал в реку Черную, а уж та пополняла своими бурными водами беспредельно-серебристую гладь Псковского озера. До него от Усадьбы было километров десять, а до второго озера, Чудского, чуть побольше — пятнадцать, но это, если напрямик, через леса, ручьи, болотины… Имелись, вились тропки — в сухое лето запросто можно было пройти, даже и проехать — по заброшенной и разбитой лесовозами до полного некуда грунтовке. Не на легковушках, конечно, проехать — на «УАЗике».

У Миши как раз «УАЗик» и был куплен, почти одновременно с Усадьбой. А что, плохо разве? Рубленый дом — крепкий, на века, только лишь починить крышу — амбары, участок чуть ли не в гектар. Кругом лес, река, озеро вот…

Вообще, эту Усадьбу Мише приятель, питерский опер Василий Ганзеев по прозвищу «Веселый Ганс», посоветовал. Ты, сказал, хотел ведь чего-то уединенного, да на лоне природы, да подальше от людских глаз? Так вот и покупай — место хорошее: природа, охота, рыбалка, цивилизации почти никакой нет, даже сотовая связь — и та не берет. Покупай, пока просят недорого…

Миша — Михаил Сергеевич Ратников, молодой человек лет тридцати, высокий синеглазый брюнет с небольшой бородкой, бывший коммерсант, бывший учитель истории (о, это в какие седые времена еще было?!) — подумал-подумал, да и купил. Не для себя уединенья и покоя искал — для Марьюшки: стройненькой, миленькой, зеленоглазой… а как распустит по плечикам сахарным волосы льняные — ну, чисто русалка! Не думал, не гадал прожженный циник Михаил Сергеевич, что вот эдак вот Господь сподобит влюбиться, словно бы броситься с головой в глубокий речной омут! И вот на те ж — бросился…

Выжав сцепление, Михаил врубил первую передачу и, поднявшись в крутую горку, остановился, заглушив двигатель. Тут — рядом, буквально в двух шагах — щавеля росло немеряно, вот Миша и решил нарвать — на щи, Марьюшка-Маша любила…

Управился быстро — минут за десять нарвал пакетик, а больше и не надобно было. Хороший щавель — густой, крепкий, забористый, и здесь его прорва, не то, что за Усадьбой. Там, конечно, близко, но все не то — редкий да мелкотравчатый — не то, что вот здесь, тем более и по пути же.

Разогнувшись, молодой человек потянулся и повернул голову, услыхав надсадный рев мотора. Рев быстро приближался, и вот уже между деревьями, на лесной дорожке показался замызганный по самое некуда «Урал», под завязку груженный лесом. Ну, ясно дело — воры. Миша, конечно, в местные дела не лез, потому что был умный и вовсе не хотел, чтобы кто-то пустил красного петуха в Усадьбу или, пуще того, в магазин, еще по весне открытый им в ближнем, в пяти километрах, поселке. Поселок — а, вернее, два сросшихся — имел двойное название — «Советский номер 3» и «Сяргозеро». Первое досталось от времен колхозов-строек-лесоповалов, второе — от древних финно-угорских племен — «белоглазой» чуди. Проживало в сем довольно красивом местечке, если верить переписи, четыреста двадцать два человека, число которых летом, за счет приезжих дачников, легко переваливало и за тысячу. А магазин до Миши имелся один — бывший «ОРС», да и тот торговал только продуктами.

Ну, господин Ратников, пообжившись да приглядевшись, это дело быстро поправил — арендовал помещение в добротном кирпичном здании недавно закрытой восьмилетки, завез товар — парфюм, батарейки, шмотки, мелкую электронику и прочее — расторговался… И вот, на следующий год уже подумывал о магазинчике автозапчастей. А что? Дело выгодное — машины у всех не новые, ломаются часто, да еще мотоциклы, да моторные лодки, катера…

Поэтому ссориться с местными не хотелось. И без того — чужак. Хорошо, хоть жил в отдалении — все ж не так завидовали, как, к примеру, недавним переселенцам из Узбекистана Кумовкиным, этнически русским, которых в поселке, как водится, сразу же прозвали — «узбеки».

Ох, как их возненавидели!

Поселковые и так-то промеж собой жили недружно — в свое время в Советский переселили жителей так называемых «неперспективных деревень» — Карякина, Пустыни, Горелухи, издавна враждовавших. Выходцы из каждой поселились отдельными улицами, так сказать «средь своих», исконная вражда никуда не делась, но потихоньку притухла, проявляясь лишь по большим праздникам, когда в местном клубе традиционно устраивались драки. Все, как и положено издревле: карякинские на пустынских, или те и другие — на горелухинских, летом вариант — все вместе — на дачников или стройотрядовских студентов… Все как положено — с пьяными воплями, с кольями, с красной юшкой из носу и сломанными ребрами бузотеров. В общем, весело жили по праздникам, с огоньком, с задором, жаль, времена те давно ушли. Молодых мужиков нынче маловато осталось, да и те большей частью спились, а кто не спился, те, на пилорамах да лесовозах халтурили — после банкротства леспромхоза никакой другой работы в поселке не было. С одной стороны, молодцы — семьи-то кормить-одевать надо… Да и леса, в общем-то, не жалко — вон его сколько кругом, не окинешь взглядом! Леса не жалко, жалко дорог — уж их-то лесовозники-гады разбили, как «юнкерсы» в войну не разбивали.

Так вот, об «узбеках» Кумовкиных. Приехали они крепкой семьей, сами вдвоем, сын с невесткой, дочери, зятья, внуки. Сразу же взяли ссуду, да и так, верно, накопления были, выстроили просторный двухэтажный дом, с садом-огородом, с теплицею… И конечно же сей особнячок сразу же стал бельмом на глазу для каждого, уважающего себя, сяргозерца. Ходили, мычали — вот, мол, понаехали тут на все готовенькое… Ну и по мелочи пакостили, по крупному пока опасались.

Отогнав «УАЗик» с дороги в траву — чтоб лесо-возник-гад невзначай не помял, а то ведь они такие — Миша с интересом следил, как груженный лесом «Урал» с натугой штурмует горку… Нет, выкатил все же! Молодец! Только вот дорога…

— Здорово, командир! — лесовозник тоже остановил машину на пригорке, выскочил из кабины, закурил. Кудрявый молодой парень, лет на пять помоложе Ратникова, звали его Николай Карякин… Карякин, да — как и бывшую деревню.

— Привет, Николай, — Михаил вылез из авто, поздоровался. — Что — на халтурах?

— А куда ж нам деваться? — Карякин хохотнул. — Не все ж водку жрать.

И прищурился. Нехорошо так прищурился, не по-доброму… Миша знал, что Карякин-то был судимый, отсидел лет пять за грабеж, недавно вернулся… семью завел — вроде бы совсем стал порядочным человеком, и все же… Все же сквозило в его облике и повадках нечто такое… волчье… И это вот — «командир»… Карякина в поселке побаивались.

— Слышь, командир, — сплюнув, с ленцой протянул лесовозник. — Там, у повертки, ментов случайно, не видел?

— Да не видел, — Миша пожал плечами. — Однако ж — менты: они сейчас здесь, а потом — там. Никогда не угадаешь.

— Это верно. Ну, бывай, командир…

Карякин выбросил окурок в лужу и полез в кабину. Загудел двигатель, тяжелая машина тронулась, спустилась под горку… Михаил видел, как, выбравшись на шоссе, «Урал» резко прибавил скорость — что и понятно: сделка. Сколько рейсов сделаешь, столько и получишь.

— Собьют они когда-нить кого-нить! От, Христом-богом клянуся — собьют! Ишь, как носятся — словно черти угорелые.

— Это точно!

Ратников обернулся, увидев подошедшего старичка, бывшего лесника, а ныне пенсионера, Пантелеича, сухонького, седого, но еще вполне бодрого — вон, и сейчас шагал с ружьишком, хотя… сезон охоты уже что, открыт? Ах — Миша поморщился — не его это дело!

Старик проводил удалявшийся лесовоз долгим взглядом:

— Случай, не Колька Карякин за рулем?

— Он.

— Двух горелухинских третьего дня в клубе уделал… На танцах, Генка Горелухин видал — как раз проходил мимо клуба. Он так-то нелюдим, Генка-то… Участковый приезжал — разбираться.

— Разобрался?

— А, — Пантелеич махнул рукой. — Никто ничего не видал, никто ничего не хочет. Но колеса ему проткнут — вот, Христом-Богом клянуся — проткнут!

Михаил лишь усмехнулся — кто бы сомневался?

— Слышь, Миша, а ты не в поселок?

— Не, на Усадьбу — домой.

— Жаль, жаль… думал — может, подвез бы? Ну, раз так, пешком доберусь… Хо! Людей седни странных видал… аккурат у Черной, на бережку — в одежке старинной, ну, знаешь, как в кино показывают, некоторые даж — с мечами! Слыхал, в городах-от, клубы такие есть. Как их зовут-то?

— Реконструкторы, Пантелеич… Тут ведь Чудское рядом… Наверное, чего задумали изобразить, — Миша улыбнулся. — Хотя Ледовое побоище вряд ли у них выйдет. По причине полного отсутствия льда, потому как — лето красное стоит. А где ты, говоришь, их видел?

— Да у Черной речки. Ну, там недалеко к Красной Горке повертка… где черника… Черт! Аристаршка Брыкин, бригадир бывший, уже, верно, все ягоды там обрал. А не он — так Горелухин, уж тот-то все места знает.

— А, — Михаил улыбнулся. — И я знаю. Съездить, что ли, проведать? Может, кто знакомый?

Ратников и сам когда-то, когда еще жил в Питере, занимался исторической реконструкцией и тамошнюю тусовку знал. Впрочем, эти-то вполне могли оказаться и местными…

А действительно — съездить, что ли? Нет, сначала — домой, Маша, поди, заждалась…

— Ну, ладно, пойду я, — Пантелеич протянул Ратникову руку. — Слышь, Миша, ты когда за товаром поедешь?

Михаил пожал плечами:

— Да ездил уже. Теперь в августе только.

— Жаль, жаль… Мне б кабель для телевизора, а то старуха совсем заела — сделай да сделай… Мне-то он ни на хрен собачий не нужен, телевизор этот, а вот ей охота — «кармелит» всяких смотреть.

— Тебе кабеля-то много надо?

— Да метров пять… А что есть, что ли?

— Так загляни в магазин, там отрезки должны оставаться. У продавщиц спроси — уж всяко еще не продали.

— Ладно, — Пантелеич обрадованно затряс головой. — Спрошу! Спасибо, Миша, обнадежил… Ну, пойду…

— Добрый путь, — Михаил улыбнулся. — Супруге привет.

— Передам ужо…

Места вокруг расстилались красивейшие — зеленое изумрудье лесов с синими прожилками ручьев и речушек, прозрачные зеркала озер, желто-розовые — от лютиков и клевера — луга, воздух — прозрачный, тянучий, сладкий… И тишина вокруг! Ну, не считая пилорам и лесовозов…

Миша все же решил навестить реконструкторов, тем более тут и ехать-то всего ничего, а потому остановил машину, не заезжая во двор. Проходя воротами, окинул хозяйским глазом высокий, недавно слаженный забор, огород, сараи…

— Мисаиле!!! — оторвавшись от грядок, кинулась навстречу Марьюшка — милое зеленоглазое чудо в подоткнутой длинной юбке (коротких, как и, упаси Боже, джинсов или там шортиков, девушка не носила принципиально… может быть, пока?).

— Мисаил… любый мой… Приехал!

Михаил обнял девушку, прижал к себе и не говорил покуда ни слова, чувствуя, что соскучился, сильно соскучился, хотя и времени-то прошло мало… день всего, сутки — съездил в поселок, да там и заночевал, решая возникшие проблемы с лицензией.

Ах, как радовалась Марьюшка!

Целуя девушку в губы, Миша подхватил ее на руки, закружил… расстегнул блузку… Никакого белья Марьюшка не носила — еще не привыкла — под блузкой и юбкой ничего не было…

Михаил поцеловал девушку в грудь, поласкал языком, чувствуя, как быстро твердеют соски…

— Ах… — прикрыв глаза, томно застонала Марьюшка. — Ах, любый…

Они повалились в траву, и белый пух одуванчиков, сверкая, взлетел к солнцу…

— Ты такая у меня загорелая! — восхищенно, будто впервые, Миша смотрел на любимую, гладил ее по плечам и бедрам, Марьюшка смущалась, потом вдруг прижалась крепко-крепко, всем телом… — Прямо статуя бронзовая. Небось, на реку купаться бегаешь, когда меня нет?

— Бегаю, — улыбнулась девушка. — Хорошо ведь!

— Так вот прямо, голой…

— Так ведь тут нет никого? Или…

— Бегай-бегай, душа моя, — Михаил ласково похлопал Машу по ягодицам — тугим и упругим, чувствуя, как вновь нарастает желание… — Бегай!

Их утехи прервал вдруг треск мотоцикла — такой громкий, что слыхать было еще издалека, от повертки.

Миша поцеловал Марьюшку в губы…

— Черт, принесло кого-то…

— Не говори так! — девушка засмеялась. — Гость в дом — счастье в дом, ведь верно?

— Верно, верно, — Михаил кивал, быстро одеваясь. — А ну-ка, глянем, что там за счастье?

Темно-голубой «Восход-2М» — насколько помнил Ратников, именно так именовалось сие восстановленное двухколесное чудо — выскочил из-за леса на ведущую к Усадьбе повертку и теперь быстро приближался, грохоча, словно немецкий танк.

Миша присмотрелся, опершись на ограду.

За рулем сидел щуплый пацан, то ли поселковый, то ли дачник, черт его знает, с копной светлых, растрепавшихся от ветра — какой, к черту, шлем? — волос и в обрезанных до колен джинсах, за ним виднелся и пассажир — ухмыляющийся и чем-то неуловимо похожий на самого Ратникова — тоже темноволосый, только без бороды, да и глаза не синие, а карие.

Неужели?

Господи — вот уж действительно радость, права оказалась Марьюшка!

Гость в дом — радость в дом!

— Здорово, лесной житель! — слезая с сиденья, пассажир скинул с плеч рюкзак.

— Здорово, Веселый Ганс!

Друзья обнялись.

— Ну, давай, давай, заходи… — Ратников радостно похлопывал приятеля по плечу — и в самом деле, не так уж и часто на Усадьбе бывали гости. — Сейчас посидим, отдохнешь с дороги, я пока баньку сварганю…

— Банька — это хорошо! — с чувством промолвил гость. — Однако я ведь того, не устал. Чай не пешком!

— Ага… Так ты, Василий, хочешь сказать, из Питера сюда на общественном транспорте добирался?

— Да нет, на своей… В поселке оставил — к тебе же на нормальной машине никак!

— А то ты не знал?

— Да знал… Ну, что, может, на рыбалочку сходим?

— Можно и на рыбалочку… — Михаил хохотнул. — Но сначала — водки!

— А вот это по-нашему, по-бразильски! — обрадованно подхватив рюкзак, гость вслед за хозяином зашагал по двору к дожидавшейся у крыльца Марьюшке — по обычаю, поклонившейся в пояс.

— Ну, ну, Маша, — Василий с видимым удовольствием чмокнул девушку в губы. — Зачем уж так-то?

— Дядя Миша!

Михаил оглянулся — во двор заглянул тот самый пацан, мотоциклист. Надо бы и его позвать, а то нехорошо как-то…

— Айда обедать с нами!

— Не-а… спасибо. Мне б уехать.

— А!!! — догадался наконец Ратников. — Что, не заводится? Подтолкнуть, что ли?

— Угу, подтолкните… если, конечно, не трудно.

— Да не трудно… Тебя как звать-то?

— Максимом…

— Ну, давай, Максюта, прыгай в седло… Разбегаемся… Оп-па!

Немного прокатившись под гору, мотоцикл оглушительно затрещал, и улыбающийся Максим, радостно поддав газку, скрылся за ближним лесом.

— Ну, вот, — посмотрев ему вслед, Михаил потер руки. — Теперь порядок…

— Порядок, говорю, — войдя в горницу, Ратников заплескался у рукомойника, краем глаза наблюдая, как сноровисто и быстро Марьюшка накрывает на стол.

Свежий лучок, молодая, только что появившаяся, редиска — краснобокая, крепкая, хрустящая, соленые огурцы, капусточка — в печи поспевало жаркое с гречневой кашей. А вот ни картошки, ни помидоров на столе не было — Марьюшка относилась к ним с недоверием, сии овощи были для нее незнаемыми, непонятными. Хотя, конечно, картошку Михаил выращивал, вон, пол-огорода засеяно. Зря, наверное, — все равно Маша ее не ест.

— Ну, вы кушайте, — поставив на стол аппетитно нарезанный толстыми хрустящими ломтями хлеб, девушка вновь поклонилась. — А я пока баньку спроворю…

— Да обожди, никуда не денется твоя банька, — разливая по стаканам водку, с нарочитой сердитостью проговорил Ратников. — Посиди вот лучше с нами, люба. Уваж гостюшку.

Стесняясь, девушка уселась на лавку… выпила, точней — пригубила. Да и потом не сидела спокойно — все бегала, сновала от печи к столу и обратно, да в сени — за квасцом холодненьким, в конце концов уж так-таки и сбежала в баньку…

— Хорошая девчонка эта Маша, — смачно хрустнув огурцом, похвалил Веселый Ганс. — Я бы сказал — неиспорченная. И вообще, повезло тебе с ней.

— Или — ей со мной, — хохотнул Михаил.

— Нет, — гость со всей серьезностью посмотрел прямо ему в глаза. — Тебе! Это точно.

Хлопнув пол-литра, друзья по-быстрому накопали червей и спустились вниз, к ручью, порыбачить…

— Хорошо как! — закидывая удочку, Веселый Ганс посмотрел вокруг с таким видом, словно это он и был истинным хозяином всего вокруг — вот этого вот ручья, того перелеска, луга с ромашками, даже синего, с небольшими белесыми облачками, неба. Всего.

— Да, сейчас здесь неплохо, — Михаил вытащил из прихваченной с собою сумки сверкнувшие на солнце жестяные банки. — Лови! Оп!

— Вот это правильно: пиво без водки — деньги на ветер, — одобрительно кивнув, гость откупорил банку «Невского».

Ратников хохотнул:

— Или — наоборот — водка без пива.

— Так я не пойму… Мы в баню-то сегодня идем или как? Ого — холодненькое…

— Так из холодильничка же!

— А ты что — уже и электричество провел?

— Поговорил кое с кем… с просеки фазу бросили. Зимой, правда, плохо… ну так у меня на тот случай и свой дизель имеется.

— А телевизор чего не заведешь?

— Да видишь… Ловит здесь плохо…

Врал Миша, врал. Как ни хотелось самому — не покупал в дом телевизор, боялся за Марьюшку… И так-то, пока в Колпино жили, насмотрелась на улицах всего, бедная… как только с ума не сошла.

— Эй, эй!

— Что такое?

— Клюет у тебя, говорю! Тащи — о чем думаешь? Эх… поздно…

— Да и черт с ней! Ну что, в баньку?

— А готова уже?

— Ну, конечно — сейчас же лето, топить долго не надо.

Всласть напарившись в бане, друзья вновь уселись за стол. Вечерело уже, и черные вершины сосен и елей царапали оранжевый край солнца.

— Ну, что? — Миша искоса посмотрел на приятеля. — Еще по пять капель?

Тот молчал, задумчиво устремив взор на литровую бутыль «Путинки».

— Да настоящая, не переживай, не паленка! — оглянувшись на деловито возившуюся с рыбой Марьюшку, заверил Ратников.

— Да я не об том, — гость поскреб на подбородке щетину. — Слышь, Миш… Я ж тебе подарок привез — коньячок «Эчмиадзин», вкус — уммм!

— Так доставай!

— Да нету… Весь рюкзак обшарил — нет… Видать, в машине оставил.

— Не переживай, завтра съездим, — Михаил рассмеялся, весело наполняя стаканы, и тут же осекся. — А он, коньяк-то, у тебя там где? В багажнике лежит?

— В том-то и дело, что нет. В салоне. В пакете на заднем сиденье лежит…

— Ай-ай-ай, — Ратников с осуждением покачал головой. — Как же ты так неосторожно? А еще опер!

— Да, понимаешь, торопился… Панельку от магнитолы тоже забыл выдернуть.

— Э! Растяпа!

— Так и в вашей глуши тоже по салонам шалят?

— Эк, сказал — глушь! — ухмыльнулся Миша. — Есть, есть и у нас охотнички, и свои и приезжие… Тем более — суббота сегодня, танцы. Ты где тачку свою бросил, надеюсь, не у клуба?

— Не. У магазина.

— Ага. Вот туда-то все перед танцами и пойдут… Да не переживай ты так, дотемна стекла бить не станут…

— Может, позвонить? — Василий вытащил мобильный. — Ну, продавцам твоим… чтоб присмотрели.

Михаил саркастически усмехнулся:

— Ага, позвонить… Связи-то нет!

— А я, кажется, видел вышку… и не так далеко…

— Да, поставили… до кризиса еще. С тех пор так и стоит — без всякой нужды, аппаратуру-то когда еще установят? Обещали к зиме.

— К зиме…

— В общем, так, — посмотрев на загрустившего дружка, Ратников прихлопнул ладонью по столу. — Сейчас мы к твоей тачке съездим. Туда, обратно — за час и обернемся. А Марьюшка нам пока рыбку пожарит, верно, Марьюшка?

— Пожарю, милый, — оторвавшись от своего занятия, девушка поклонилась. — Как вернетесь — так и за стол.

— Вот это девушка! — остановившись на крыльце, восхищенно промолвил Веселый Ганс. — Вот это я понимаю! Другая бы начала ныть — да куда, да зачем, да не езжайте… или сама бы напросилась вместе… А эта — нет! Как ты сказал — так и будет. Ни слова не возразила! Даже поклонилась… слушай, а это она зачем? — гость резко понизил голос. — Издевается?

— Да нет, — рассмеялся Ратников. — Просто… привычка у нее такая. Она ведь из этой… из старообрядческой семьи, вот!

— Кержаки? Знаю. Теперь понятно, что повезло тебе. И как же я, дурак, раньше-то не догадался? В прошлом году еще…

— Ладно, хватит разоряться, поехали.

— Слушай, а ничего что мы… что ты…

— Ты еще про ГАИ спроси! На этой дорожке их отродясь не бывало. Ну, разве что — с вертолета.

Усевшись в верный Мишин «УАЗ», приятели поехали к поселку, понимая за собой тучу светло-оранжевой песчаной пыли, клубящейся в нежных лучах заходящего солнца.

— Ну и пылища здесь, — поскрипев песком на зубах, вымолвил Веселый Ганс.

— Так — суглинки! Подожди, сейчас ручей переедем, там получше пойдет…

Весело рычал двигатель, подпрыгивая на ухабах, машина ходко бежала по узкой лесной дорожке.

— Там, в поселке, заодно пива в магазине купим! — ворочая рулем, громко кричал Ратников. — Чтоб завтра зря не ездить.

— В твоем магазине?

— Не. У меня — промтоварный.

— А чего ж пивом не торгуешь?

— Так лицензия… да и… тут у нас разделение труда, знаешь ли!

— А, вот так!

— А ты думал? Все строго.

Километров через семь, за лесом, пошел уже более-менее приличный участок дороги, и «УАЗ», если верить спидометру, разогнался аж до восьмидесяти.

— Смотри на скорости не разбейся, Шумахер! — глядя на проезжавших по обочине велосипедистов, пошутил гость. — Ой, смотри-ка… А девочки тут ничего! Может, поедем потише, а?

— Девочки ему… — сворачивая с грунтовки в поселок, Миша хмыкнул. — Тебе сколько годков-то, черт?

— Тридцать три… скоро будет.

— Во! И я говорю — седина в бороду, бес — в ребро.

— Нет, в самом деле — велосипедистки симпатичные… Особенно во-от та, в желтой юбочке!

— Это, между прочим, восьмиклассница!

— Восьмиклассница… ммм… А говорят, что у тебя по географии трояк, а мне на это просто…

— … наплевать! — подхватил Михаил. — У-у-у — восьмиклассница-а-а-а…

Вот так вот, под старую песенку Цоя и подкатили к площади, на которой располагался старый ОРСовский магазин, ныне гордо именующийся «Немезида», деревянная одноэтажная почта, еще какое-то здание в псевдоклассическом стиле позднего сталинизма, с облупленными колоннами и штукатуркой, и — чуть в стороне, за небольшим сквериком — школа, точнее сказать, уже бывшая школа.

— Во он, мой магазин, — выходя из «УАЗика», Ратников кивнул на школу.

— А вон моя машина, — Веселый Ганс радостно улыбнулся, глядя на серую «десятку». — Смотри-ка, еще не вскрыли… Оп!

Пикнула сигнализация…

— Ну, вот он, коньяк! А вот — магнитола.

— Вот что, Вася, — негромко произнес Михаил, задумчиво глядя на тусующуюся у «Немезиды» молодежь, — думаю, мы твою машинку сейчас отгоним… к одному хорошему человеку на двор… Нет, ты не думай, тут тоже безопасно… но… сам видишь — танцы сегодня. Понаедет со всей округи шантрапа, так что уж лучше… Как говорится — береженого Бог бережет.

— Да-да, — поспешно закивал гость. — Так и нужно сделать.

— Ну, тогда езжай за мной, да смотри, по пути не потеряйся!

Объехав толпу азартно пьющих пиво и тоник подростков, Ратников свернул налево, потом — направо, потом — еще раз налево и, миновав приземистое здание клуба, остановился метров через сто от него, напротив зажиточного вида ворот и ограды.

— Ну, вот, — выйдя из машины, он дождался, когда рядом остановится Веселый Ганс. — Здесь мой знакомый живет, у него тачку твою и оставим… Подожди-ка…

Михаил что есть силы загрохотал кулаками в ворота. Во дворе злобно залаял пес.

— Гляди-ка, — Веселый Ганс опасливо попятился. — А ведь не написано «осторожно, злая собака»!

— Да она не злая, — немного передохнув, Ратников застучал вновь. — Эй, эй, есть кто дома?

— Ой! Здрасьте, дядя Миша, — в ограде открылась неприметная маленькая калиточка, выпустив со двора девочку лет десяти, веснушчатую, с косичками, в смешном коротеньком платьице, красном в белый горошек. — А я думаю — и кто это там барабанит?

— Привет, привет, Настюшка, — Михаил ласково потрепал девчонку по голове. — А где твои все?

— Так в Городище поехали, в гости. Там у них свадьба!

— Что?! — Миша покачал головой. — У дедушки-бабушки твоих — свадьба?

— Да не, не у них. У их знакомых.

— И что же — ты теперь на хозяйстве одна?

— Не одна — с Пальмой! А бабушка с дедушкой обещали к одиннадцати вернуться.

— К одиннадцати? — Миша кинул взгляд на часы — едва набежало девять… Ну да — самое начало танцев. — А мы-то хотели машину у вашего дома поставить.

— Так поставьте! — девчушка улыбнулась. — Только ворота сами откройте — тяжелые!

— А Пальма твоя нас не разорвет?

— Не… я ее счас на цепь!

Настенька скрылась во дворе:

— Пальма, Пальма… А ну-ка, иди сюда… Вот я тебя, вот! Ты зачем опять в огороде грядки порыла? Ну, ни на минуту нельзя оставить! Не собака, а наказание…

— Вот что, Настюшка, — косясь на Пальму — здоровенную овчарищу — уши торчком, — Ратников заглянул во двор. — А там, ну, где свадьба… телефон есть?

— У Кадниковых-то? Есть, конечно… такой, зеленый…

— А номер ты помнишь?

— Номер? Ой… А! Он у нас на обоях записан! Да вы заходите, дядя Миша…

Через пять минут приятели, поглядывая на явно волнующуюся при виде чужих овчарку, проворно открыли ворота и, загнав «десятку» на просторный двор, поехали на «УАЗике» обратно.

— В свой магазин сейчас загляну, — рассуждал по пути Миша. — Потом — в продовольственный, за пивом… ну и — домой! Маша, небось, рыбки уже нажарила… Умм! Знаешь, как она рыбу готовит? Нет, ты не знаешь!

— От твоих слов прямо слюни текут, — хохотал Веселый Ганс.

Настроение его резко улучшилось, еще бы — машину пристроили, коньяк нашли, вот, еще и пиво купят, и впереди еще — один выходной и два дня отгулов, с большим скандалом выпрошенных у райотделовского начальства.

— Здоров будь, Димыч, — притормозив, Ратников громко приветствовал какого-то молоденького мальчика, на вид — так вообще почти подростка, в серой, на кнопках, форме с погонами младшего лейтенанта милиции. С черным дипломатом в руке, паренек с крайне деловым видом шагал куда-то в сторону грунтовки… нет — к шоссейной дороге.

— Здравствуйте, Михаил, — младший лейтенант улыбнулся… и с некоторой даже надеждой спросил. — Случайно, не в райцентр?

— Не!

— Жаль… А кто туда сегодня поедет — не в курсах?

— Не в курсах, — Михаил подмигнул. — Завтра — да, многие обратно поедут, а сегодня — вряд ли. Суббота же!

— Да знаю, что суббота…

— Слышь, Димыч, а зачем тебе в райцентр? Давай ко мне в гости — водочки тяпнем…

— Да не пью я.

— Ну, тогда — в баньку, и — пива. Ну? Хочется же! По глазам вижу — хочется!

Младший лейтенант вздохнул и отрицательно тряхнул головой:

— Хочется, конечно, да времени нету. Материалов полно — и у всех сроки вышли. Начальник сказал… а-а-а, не охота и пересказывать, что он сказал. Этим летом как прорвало, Миша! То одно, то другое, третье… То корову со двора сведут — не успеешь разобраться: морды друг дружке набьют, или незаконный поруб, или там труп некриминальный… А еще отдельные поручения следователя выполняй… будто у меня своей работы мало! Вы куда сейчас — в магазин?

— Ну да, сначала в мой, потом в «Немезиду», за пивом. Кстати… а ведь Игорь из «Немезиды» как раз вечером домой поедет… в райцентр…

— Точно! — милиционер просиял. — Игорь! И как это я мог позабыть? Побегу…

И, смешно дергая дипломатиком, побежал к магазину.

— Это что ж такое за недоразумение? — удивленно хлопнул ресницами Веселый Ганс. — Только не говори, что участковый.

— Участковый и есть, — усмехнулся Миша. — Дмитрий Дмитриевич, здесь все его Димычем кличут… ничего паренек, безобидный.

— Да-а-а… наберут детей в милицию, потом сами не знают — что с ними делать? А как он, интересно, материалы разрешает? А случись в клубе драка…

Михаил хмыкнул, притормаживая у своего магазина:

— Дурак он, что ли, драки тут разнимать? Ты пока посиди, я быстро…

— А, с другой стороны, такой клуб — очень даже хорошо, — сам с собой рассуждал старший опер Василий Ганзеев, в узких кругах реконструкторов известный как Веселый Ганс. — По пьяным да по мелким — всегда план выполнен. Не надо и стараться.

Миша отсутствовал недолго, минут пять, после чего, легко прыгнув за руль, повел машину к «Немезиде» — последнему пункту пребывания обоих приятелей в поселке Советский № 3.

Из магазина уже как раз вышел участковый Димыч, поставил дипломат на крыльцо, закурил… приосанился…

— Ой, Дмитрий Дмитриевич! А что это вы, на службе, да?

— Ут-ти, какие! — Веселый Ганс не удержался, обернулся, посмотреть на окруживших младшего лейтенанта девчонок, тех самых велосипедисток лет пятнадцати…

— Ты не о девочках думай! О бане!

— И еще — о пиве. И — о коньяке! — хохотнув, старший опер вошел в магазин следом за Мишей.

— Нам вот это, вот это… и еще — вон то! — дождавшись очереди, показал пальцем Ратников. — Да, еще карамелек… вон тех, «Взлетных»…

— Ты чего это, уже на конфеты перешел?

— Да нет, Машка любит…

Все купив, вышли…

А крыльцо все прямо цвело от обступивших участкового голоногих девчонок!

— А что же вы к нам на танцы не ходите, Дмитрий Дмитриевич? Некогда? А тогда так, на чаек загляните… вот хоть ко мне! А? Правда, приходите в понедельник, а? Чай у меня вкусный… с баранками…

Это все издевалась та, в желтой мини-юбке и бежевой безрукавочке. Длинные, по плечам, волосы, большие серо-голубые глаза, смуглая, точнее сказать — загорелая — кожа.

— На Машку твою похожа чем-то, — угнездившись на сиденье, ухмыльнулся Ганзеев. — Вон та, в желтой юбочке…

— Да ладно тебе — похожа! — Миша повернул ключ… да так и застыл, углядев на запястье девчонки в желтенькой юбочке браслетик золотисто-коричневого стекла…

И как током кольнуло…

Бросил:

— Я сейчас.

Выскочил из машины:

— Девушка… Вы, вы… Ваш браслетик… Я бы супруге хотел такой, в подарок… Можно взглянуть?

— Да, пожалуйста, — девчонка манерно ухмыльнулась и протянула руку. — Смотрите! В вашем магазине, небось, таких нет?

Тот! Или, по крайней мере — очень похожий. Витой, в виде змейки с красными рубиновыми глазками.

— А откуда такая прелесть, можно узнать?

— Да можно, — девчонка пожала плечами. — Максик Гордеев подарил вчера… То же еще, мелочь, клеится…

— Нет, Лера, Макс вообще-то симпатичный.

— Ну и целуйся с ним, если симпатичный!

— Ага…

Максик, значит… Гордеев…

Черт! Так это ж тот самый, мотоциклист… Эх, знать бы раньше!

— На танцы он, конечно, придет?

— Нет, не придет… С родителями в город уехал.

— Что, насовсем?

— К середине недели объявится.

Ладно… пусть так… ладно…

А браслетик этот надо бы у девчонки… Нет! Слишком уж подозрительно, нелепо даже… Может, просто похож? Да нет… такой же! Один в один. Ладно, подождем Максика…

В машине нетерпеливо забибикал Веселый Ганс.

— Иду, иду уже…

Усевшись за руль, Михаил завел авто и тронулся с места, задумчиво глядя на девчонку с браслетиком… Леру…

Нет… скорее всего — просто похож…

Глава 2 Наши дни. Июль. Псковская область Советский-3

Мы же в обмен на названную его крепостную дали господину епископу Парижскому Эмелину — нашу крепостную, для выдачи ее замуж…

Из средневековой грамоты: об Эмелине, женщине, даной в обмен аббатом и монастырем св. Германана Лугу, епископу Парижскому

Через день Ратников отвез Веселого Ганса обратно в поселок — гостю нужно было возвращаться. Забрав «десятку» со двора, тормознулись у магазина, обнялись на прощанье.

— Ну, — улыбнулся Ганзеев. — Ты не забывай, звони.

Миша кивнул:

— Буду. Да и ты информируй, ежели что-нибудь интересное… ну, в знакомых местах.

Опер вскинул глаза:

— Понял… Не пойму только — и что ты к этому браслету привязался? Ну, похож — и что?

— Да так… — Ратников отмахнулся — да что тут скажешь-то?

Что это никакой не браслет, а прибор для мгновенного перемещения во времени? Кстати, вчера ведь по пьяни так и брякнул… Конечно, Василий, как всякий нормальный человек, на это не прореагировал, даже у виска пальцем не покрутил, счел за шутку…

Нет, этот браслетик, тот что на девочке Лере, конечно, может, и не тот… Во, как мысли причудливо изгибаются — «этот — не тот»! — уж точно — по древу.

Михаил усмехнулся и, хлопнув приятеля по плечу, пожелал удачного пути.

Гость завел двигатель и высунулся в форточку:

— Спасибо за все, Миха! Отдохнули классно.

— Да не за что.

— В Питер когда?

— Да к осени выберусь…

— Ну, будешь — заходи. Посидим не хуже, чем у тебя здесь.

— Да уж. Не сомневаюсь.

Махнув рукой вслед отъехавшей «десятке», Ратников немного еще постоял, подумал и, взяв в «УАЗике» сумку, зашел в магазин — за пивком.

И сразу же выпил, вот только отъехал за угол, в тенечек, чтобы особо-то не отсвечивать. Первую бутылку — на этот раз взял бутылочного, оно почему-то казалось вкуснее — Михаил охоботил разом, в три глотка — уж больно после вчерашнего душа горела, прямо таки надрывно просила влаги, а вторую уже смаковал, пил медленно, с чувством. Пил и думал. О браслетике… О Марьюшке… О том невероятном, что приключилось с ним почти год назад. Тоже вот началось все с найденного случайно браслетика — желтовато-коричневого стекла, в виде змейки с красными глазками, благодаря которому Ратников, к ужасу своему, очутился вдруг в тринадцатом веке, а точнее — в тысяча двести сороковом году, 15 июля — как раз в момент знаменитой Невской битвы. На битву эту Михаил, собственно, тогда и приехал в Усть-Ижору — с историческими реконструкторами — целой ватагой! Помахали мечами всласть, потом выпили — как всегда, мало показалось. Миша с Веселым Гансом — Василием Ганзеевым — махнули за водкой. Ратников тогда еще не знал, что Ганзеев — опер, специально внедрившийся в среду реконструкторов: под их видом кто-то поставлял в городские притоны подростков — юношей и девушек — очень странных, словно бы не от мира сего.

Как выяснил Михаил уже позже, разобравшись, где очутился — в Новгороде Великом, мать честная! — ребятами этими торговала целая шайка во главе с боярышней Ириной Мирошкиничной, молодой и обворожительно сексуальной дамой из могущественного аристократического рода. На нее работали хитрые ярыжки, типа Кривого Ярила, тиуна, и такие откровенные садисты, как некий Кнут Карасевич, которого Михаил едва не убил.

В общем, удалось тогда выбраться — вместе с Марьюшкой — да, эта девчонка была оттуда, из прошлого. Холопка — раба!

Ой, не просто оказалось найти эти браслеты — да и сам Ратников далеко не сразу догадался, что это именно с ними все связано. Как выяснилось, перейти время можно было только в двух местах — а может, иных Миша просто не разведал, не установил — в Усть-Ижоре, на месте Невской битвы, и далеко на северо-востоке Ленинградской области, в Долгозерье, рядом с турбазой.

Там-то — уже когда перебрался с Марьюшкой — весьма кстати пришлась помощь Ганзеева, давно пасшего всю банду.

Удалось тогда выбраться, удалось… Ганзеев конечно же так ничего и не понял, думал — странных «рабынь» возили с дальних архангельских деревень или от староверов. Такой же вот староверкой он считал и Марьюшку, Машу, как ее стал называть Михаил, потому как короче.

Именно из-за Маши он и оставил родной Санкт-Петербург, поселившись в сельской глуши, средь непроходимых болот и лесов. Для Маши — любимой! — это действительно оказалось лучше. Ее воспитанная с детства покорность теперь пришлась как нельзя более кстати — лишний раз она ничего не спрашивала, все перемены воспринимала, как есть, занималась домашним хозяйством — только еще не смогла привыкнуть к картошке — и, похоже, была очень счастлива. Еще бы — сбылась наконец давно лелеемая мечта — жить с любимым человеком!

В загсе, конечно, не регистрировались, правда, Миша предложил как-то — в Петербурге — венчаться, но Марьюшка лишь хмыкнула — ты что, мол, совсем с ума сбрендил? Да Ратников и сам знал — по «Русской Правде» жениться на рабе — значит, лишиться всего, самому стать холопом, причем полным — обельным. А вот так жить, с наложницей — это не возбранялось, хотя церковь, конечно, смотрела косо… да не особенно она была и сильна в те времена, в городах только, хотя и там иногда процветало самое оголтелое язычество.

Да, в Петербурге у Маши случился выкидыш… От всего пережитого. Так что предложение Ганзеева — дача в псковской глухомани — пришлось как нельзя более кстати. Девчонка постепенно отошла, повеселела, похорошела, прямо расцвела вся! Людей уже не дичилась, с туристами, рыбаками, охотниками разговаривала смело. Миша даже начал ее потихоньку учить управлять «УАЗиком» — «бесовской повозкой», как ее называла Марьюшка поначалу… А потом, как увидела за рулем «Хантера» православного батюшку, махнула рукой, — учи! Железный конь в хозяйстве сгодится… все равно обычного нет. Подумывали уже и о коровушках — это, конечно, Маша просила — и по осени Ратников решился уже взять телочек, ну, а следующей весной — и кур, и уток, хотя, сказать честно, к животноводству его душа ну уж никак не лежала. Он бы, конечно, Машу в магазин в свой магазин пристроил — продавщицей — вот только подучить кой-чему.

Да… тогда, в прошлом году, банду хорошо приложили: как сказал Ганзеев, ни разу больше ничего необычного в тех местах не было. И это хорошо, хорошо… Только вот, браслетик… Миша ведь тогда так и не смог узнать — как их делают, зачем, по каким технологиям… или это — магия?

Да и черт с ними! Нет ничего — и нет… Только вот девочка Лера… Максик Гордеев ей браслет подарил… А тот где взял? Приедет — спросить: наверняка купил в какой-нибудь сувенирной лавке…

А если это именно тот браслет? Который… И вдруг девочка Лера его случайно сломает… И окажется где-нибудь в средневековье! Вот будет номер!

Черт… и как же позавчера-то об этом не подумал? Жалко девку… Хотя раньше браслеты «работали» только в определенных местах — в Усть-Ижоре и на Долгом озере. Так, может, и сейчас?

Нет, браслет все же у нее надо будет забрать! Под любым предлогом. Но — осторожненько — не сломать.

Размышляя таким образом, Михаил сидел себе в машине, потягивал пивко да посматривал на прохаживавшихся к магазину и обратно местных… слонявшихся гурьбой и что-то оживленно обсуждавших. Ага!!! Вот и участковый объявился… в рубашечке серо-голубой, в фуражке, со всегдашним своим дипломатиком… явно чем-то сильно озабоченный.

Ратников распахнул дверь:

— Димыч!

— Здрасте, Михаил.

— Что такой озабоченный?

— А, — подойдя к «УАЗику», участковый махнул рукой. — Фигней всякой маюсь. Якобы девчонка одна пропала.

— Якобы? А кто?

— Лерка Размятникова, местная юная… ммм… как бы поприличнее выразиться…

— Не надо, я понял. Да ты садись! Пивка?

— А — выпью! — умостившись на сиденье рядом с водителем, младший лейтенант снял фуражку и устало вытер выступивший на лбу пот. Жарило сегодня прямо с утра, и духота такая кругом расстилалась… к хорошей грозе, верно.

— Понимаешь, Михаил, — как всегда, когда волновался, участковый незаметно для себя переходил на «ты». — Я-то в отгулах должен был быть — уже с друзьями договорились в один бар забуриться, да потом в Струги, в баньку съездить… Только собрался, и тут — на тебе, начальство вызывает!

— Бывает, — понимающе кивнул Миша. — Ваше дело такое — служебное. Да ты пей, пей…

— Спасибо… уфф… Холодненькое!

— Так что Лерка-то?

— Да ничего! — младший лейтенант поморщился, словно от зубной боли. — Пропала, дескать — тетка в отделение позвонила, мол, как в субботу на танцы ушла, так и в воскресенье целый день не было… подумаешь! Трех суток еще не прошло, а начальство погнало — посмотри, мол, чего там да как… У нас, видишь, серия изнасилований, как раз вот в сельских клубах, после танцев… Вот и Лерку, может… Хотя — она сама кого хочешь изнасилует!

— Да-а, — Ратников покачал головой и откупорил очередную бутылку. — А сколько ж ей лет, этой Лерке?

— Пятнадцать, кажется… или вот-вот будет. Ты, Михаил, на возраст ее не смотри — со столбами разве еще только не перетрахалась, извиняюсь за грубое слово.

— Гулящая, что ли?

— Не то слово! Причем знаешь — избирательно, не со всем и не с каждым. А только, как она говорит, — с тем, кто понравился и почти по любви! — На этих словах участковый неожиданно покраснел и замолк. Правда, ненадолго. — Она ведь как бы и не деревенская, городская… не поверишь — из Питера!

— Да ну? — удивился Михаил. — Землячка, значит.

— Почти. Бабка у нее в Питере жила, в коммуналке, а мать здешняя, пьянь — клейма ставить негде! — вот бабка-то внучку и забрала, в гимназию какую-то крутую пристроила, с французским уклоном… да года полтора назад померла. Комнатуху соседи прихватили — уж не знаю, как — да Лерка там и прописана не была, не успела бабка. Увы! Побарахталась девчонка в Питере — да сюда. Не к матери-пьяни — у той каждый день шалман — к тетке. Та тоже, конечно, не ангел, но ничего — племянницу кормила, правда поругивала, соседи говорят — скандалили они часто. Да Лерку-то ругать было за что!

— Я так полагаю, на такую красивую девку многие западали, — задумчиво произнес Ратников. — И те, кому она, грубо говоря, не дала, могли запросто ее… тем более, что другим-то она как раз давала, о чем весь поселок уж наверняка знал.

— Да знали… Вот и я о том же подумал! Из особо подозрительных к Лерке двое клеились — Эдик «Узбек» и Колька Карякин. Карякин — местный — тот еще урод, с зоны недавно откинувшийся, ну и Узбек — тоже себе на уме, семейку их здесь очень не жалуют, жлобами кличут.

— Это ты про Кумовкиных, переселенцев? — на всякий случай уточнил Михаил.

— Про них.

— А мне так кажется, зря их не любят — завидуют просто, вон какую домину выстроили. И непьющие все, работают с утра до зари. Завидуют. Просто потому, что чужаки.

— Так и ты не местный! — хохотнул младший лейтенант. — Однако ж тебя жлобом не зовут?

— Потому что в магазине местным работу дал…

— Правильно! И продавцы твои в долг запросто отпускают. А у Кумовкиных — снега зимой не выпросишь. Вот и говорят — жлобы.

— Еще? — Миша достал с заднего сиденья бутылку.

— Нет, спасибо, — участковый отрицательно качнул головой. — Пойду.

— Ну, как знаешь. А что про Максика Гордеева не говоришь? Он ведь тоже — Леркин воздыхатель. И, я полагаю, неудовлетворенный. Кстати, чем ей Карякин с Узбеком не нравились?

— Карякин — потому что сидел, да и вообще, в поселке говорят — злой он. А Эдик Узбек — жлоб, Лерка таких ненавидела. — Младший лейтенант вылез из машины и обернулся. — Что ж до Максика, так он же ребенок еще, таких целая куча за Леркой таскались. Парни хорошие, безобидные… как вот и Максик. Она, Лерка-то, среди них, как королева — принеси-подай. Ладно, пойду к матери ее прогуляюсь… наверное, похмелилась уже.

— Слышь, Димыч, ты это, в баньку-то заходи или так, в гости… Да, и если съездить сегодня куда надо — я пока в поселке.

Максик Гордеев уже завтра должен бы вернуться. Вот и спросить — про браслетик: откуда взял? А Лерка… правда, может, ничего с ней такого и не случилось — просто загуляла девка, видно снял кто-то — кто понравился. И, если бы не случаи изнасилования, никто бы сюда участкового по такому поводу не погнал. Да и сейчас — так просто пригнали, на всякий случай. Вдруг да чего?

Размышляя, Ратников вдруг с удивлением обнаружил, что только что купленное пиво — кончилось, и очень быстро. Ну да, ведь еще и участкового угощал, вот и…

Хлопнув дверью, Михаил зашел в магазин… где, как всегда, уже гомонила очередь. Обсуждали как раз участкового.

— Ишь, — размахивал руками старик Пантелеич. — Лерку-поблядушку ищут! Милиции больше заняться нечем, нет что ворюг огородных ловить…

— Так, так, Пантелеич, — одобрительно кивали поселковые бабки. — Лерка эта, та еще курвища — а одета-то как, прости Господи? Пуп голый, юбка — по самое некуда. Срам один!

— Да все они сейчас так одеваются, — здороваясь, хохотнул Миша. — Мода такая, молодежная.

— Бляжья, а не молодежна! У тебя, вон, жена тоже молода — а этак не ходит! Совесть, значит, да стыд есть.

— Сергеич, а ты пленку-то в магазин завез? Обещал ить.

— Какую пленку, баба Зина?

— Так парниковую. Мою-то какие-то ироды изорвали. Участковому жалилась — да тот только рукой машет, мол, и других дел полно.

— Лерку эту искать. А чего ее искать-то? Сама объявится.

— И то верно.

— Колька Карякин, грят, на эту девку глаз положил… И не стыдно? Женатый-то человек!

— Дак это, может, она его приваживает. Сука!

— И Эдик Узбек, жлобина… внук говорит — так в клубе к ней и цеплялся, ну, к Лерке-то.

— Как матушка — такая и дочка!

— Да уж, яблочко от яблоньки недалеко…

— Они, Узбеки эти, на все способны…

— Да и Колька парень не сахар…

— Сергеич, так ты привези пленку-то…

— А? Ах, да… Уже привез, баба Зина. Можешь идти покупать.

— Ай! Вот молодец, вот и славно.

— А Лерка-то все по танцулькам, по танцулькам… вот и допрыгалась!

— Да все они по танцулькам…

— Вот в наше-то время хоть танцы были, так танцы… а счас что? Трясенье одно, скажи, Пантелеич?

— Верно, верно, бывали ране дела. Помнишь, Зинка, как я тя у забора зажал?

— Ой, бабоньки! Да что ж он такое горит-то, ирод! Ты че несешь-то, Пантелеич, че несешь?

— То что было, то и несу…

Дедок ухмылялся в усы, окружившие его старушки хохотали, косясь на не на шутку разошедшуюся бабу Зину:

— Ирод ты, Пантелеич! Как есть — ирод.

Клуб! — выходя из магазина, вдруг подумал Ратников.

Точно — клуб. Вот если кто и знает, кто там Лерку «склеил», так это те, кто позавчера на танцах трясся. Пацаны… или девки… и надо помладше выбирать — те, может, поразговорчивей. Кстати, участковый, верно, тоже этим же путем пошел? Хотя, нет — он вроде к Леркиной мамашке-алкоголичке отправился. Скатертью дорога…

И где сейчас молодежь? В такую-то жару? Конечно, на пляже, у речки. Правда, рановато еще, но, может быть, кто-нибудь уже и есть, а нет — так подойдут.

Подъехав к реке, Михаил оставил машину в тенечке, разделся и с удовольствием выкупался, после чего разлегся на песке, невдалеке от азартно резавшихся в карты ребятишек лет по двенадцати:

— Три вальта!

— Верю! Ходи, Жека.

— Валет…

— Еще валет…

— Еще два…

— А не верю!

— А — забери! Ха-ха-ха!

Из валявшегося рядом в траве раздолбанного магнитофона хрипло матюгался «Сектор Газа» — вот уж, поистине, вечная для подростков группа!

— А ну, Жека, подставляй лобешник, раз проиграл!

Ратников лениво потянулся:

— Парни, в клубе вчера были?

— Были, дядя Миша.

— Что, вас уже на танцы пускают?

— Ха! А мы и не спрашиваем.

— Лерку видели?

— А как же! Ходила, как павлин, выпендривалась. А у самой под блузкой лифчика нет, как плясать стала — я сам титьки видел!

— И я видел!

— И я!

— Вот что, парни, а браслетика вы у нее на руке не заметили? — Михаил решительно направил разговор в нужное русло. — Такой, желтенький.

— Да много на ней всякого было.

— Я почему спрашиваю — хочу такой же браслетик супружнице своей купить. Лерка обещала сказать — где купила.

— Это Макс Гордеев ей подарил, я сам видел.

— Макс, значит? Ну-ну… А что парни — красивая девчонка Лерка? Вам нравится?

— Да… ничего вообще-то. Не жадная и не дура. Только вяжется с разными…

— Эдик с Колькой из-за нее вчера подрались!

— Эдик с Колькой? — Ратников резко насторожился. — Колька, я так понимаю — Карякин, а Эдик — Узбек?

— Они, — светлоглазый, загорелый почти до черноты, пацан — Жека — радостно делился увиденным. — Колька ка-ак ему даст, жлобу этому — тот так и покатился. Потом, такой, встал… ка-ак заедет с ноги, типа каратист… А Колька…

— Ну, и кто ж победил?

— Колька, конечно, — он поздоровее будет.

— А с чего ты взял, что они из-за Лерки дрались? Может, так просто.

— Ха, так? — Жека склонил голову на плечо и хитровато прищурился. — Да сначала Узбек с Леркой о чем-то за клубом шептались-жимкались, а Колька увидел…

— Узбек Лерке кольцо подарил — вот!

— Да ладно те, Жека, заливать-то! Кольцо! Этот жлоб-то?

— Точно вам говорю — Лерка сама в клубе хвасталась. Вы уж к тому времени ушли давно, а я все видел!

— Все-то ты видел, — на этот раз прищурился Ратников. — А еще что видал? Лерка-то с кем ушла?

— С Эдиком. Ну, с Узбеком… Уже после драки.

Так… значит, все-таки с Узбеком…

— А куда пошли?

— Так к Танаеву озеру поехали… на Узбековой «семере»… Ясно зачем!

— А Карякин куда делся?

— Колька-то? Так он еще раньше ушел.

Ушел…

Танаево озеро — любимое место для местных пикников — Михаил конечно же знал: небольшое лесное озерко весьма живописно располагалось километрах в пяти от его Усадьбы, можно сказать — совсем рядом. Правда, от Усадьбы к озеру можно было добраться только лишь по рыбацкой тропинке, которую еще далеко не каждый из дачников знал, а вот на машине — только в объезд, через поселок.

Туда-то Ратников сейчас и рванул — к Танаеву, сам еще не зная — зачем.

И в самом деле — красивое было местечко! Как на картинке — плакучие ивы, ракитовые заросли, зеленая травка, стройные сосны и — в середине всего этого — озеро с песчаными берегами и теплой прозрачной водою. А вокруг, по берегам — кострища, пивные банки, бутылки и всякий прочий мусор. Вылезая из машины, Миша даже головой покачал — троглодиты! Ну, приехали, выпили, посидели, девчонок потискали — так за собой-то потом уберите! Куда там… Одно слово — свиньи.

Насвистывая, Ратников захлопнул дверь и неспешно зашагал по тропинке вдоль озера, приглядываясь к разного рода укромным местечкам — вот здесь, за кустиками, ничего спокойно, а вот тут можно проехать на «жигулях», а вон там, чуть дальше — нет, не проедешь.

Тихо было кругом, безлюдно — лишь радостно пели птицы. Может быть, потому-то они и радовались, что еще не понаехали людишки, не учинили безобразий, не намусорили… хотя, куда уж больше… и вот есть еще целая неделя покоя — до ближайших, следующих, выходных.

Чуть дальше от берегов, в ложбинке, желтели кувшинки, а пригорок за кустами малины и ежевики был розовым от клевера… Нет, и там что-то желтело. Какой-то мусор… Пакет, что ли? Нет…

Миша наклонился…

Юбка!!!

Короткая, по самое некуда — такая же, какая была на Лерке!

Леркина?! А чья же еще-то? Однако дела-а-а…

Миша озадаченно присел на валявшуюся на берегу сушину. С минуту посидел, подумал… Потом встал, закричал:

— Лерка, Лерка!!!

Быстро разделся, нырнул, поплавал — никакого трупа не обнаружил, вылез обратно, обсох. Потом огляделся по сторонам и, спрятав юбку в кустах, рванул к «УАЗу».

Участкового Димыча он обнаружил там, где и предполагал, — тот как раз выходил из клуба. Отлично! Быстро по тормозам…

— Ну как, Пинкертон, чего выискал?

— О! Михаил! Ты-то мне и нужен, — явно обрадовался милиционер. — До Танаева не подбросишь?

— Садись… — Ратников предупреждающе открыл дверцу и эдак небрежно спросил: — А что там, с Танаевым-то?

— Да, понимаешь, вроде как туда Лерка с Эдькой Узбеком поехали, — бесхитростно признался Димыч. — Ну, некуда просто больше…

— А на шоссе? В город?

— Могли и туда рвануть… — младший лейтенант задумчиво кивнул, но тут же вскинул глаза. — Хотя… а чего им там делать-то? По выходным и здесь не скучно. Тем более — лето. Нет! На Танаево они рванули, больше некуда.

— Райка-завклубом сказала? — догадался Михаил.

— Она. Ну, так что — едем?

— Поехали… — прямо по-гагарински отозвался Ратников и, лихо развернув машину на площади, покатил в обратный путь.

Машину покачивало на кочках, но все же дорожка была укатанной, на «жигулях» вполне можно проехать. Над ярко-желтым лютико-одуванчиковым лугом весело синело небо, высокое и чистое — налетевший с обеда ветерок развеял, унес тучи, и собиравшийся с утра дождь так и не случился.

— Вот, если задуматься, красота-то вокруг какая! — глядя в окно, негромко промолвил участковый. — И чего только людям надо? Только не говори, что — только денег!

— Ну, почему ж только денег? — Ратников философски усмехнулся. — Удовольствий всяких — тоже надобно.

— Понимаю — на Эдика с Леркой намекаешь.

— На них.

Михаил остановил машину почти там же, где и в первый раз, невдалеке от озера. Участковый сразу выпрыгнул, не забыв прихватить дипломат, и деловито распорядился:

— Вон — тропа. По ней и пойдем. Поглядим!

— Давай, — согласно кивнул Миша. — Она как раз вокруг всего озера…

Юбку милиционер так и не заметил, пришлось Ратникову самому привлечь внимание:

— Слышь, Димыч… а там вроде что-то желтеет!

— Да лютики…

— Не вроде не лютики.

— Тогда — кувшинки. Или одуванчики какие-нибудь, тут всего много.

— Не… Пойду, гляну…

— Давай…

Придав лицу как можно более удивленный вид, Михаил выскочил из кустов:

— Юбка! Честное слово — юбка. Леркина, факт!

— Ну, то что на Лерке была такая же, еще не значит, что эта — ее, — пристально рассматривая находку, весьма резонно заметил милиционер. — Но — очень может быть, очень. Спасибо, Михаил, ну и глаз у тебя!

— Группу вызвать надо, — Ратников дипломатично улыбнулся. — Эдьку Узбека арестовывать.

— На каком основании? — снова спросил Димыч, и снова — весьма резонно. — То, что он куда-то там ездил, пусть даже и с Леркой — еще не факт! Скажет, подвез ее… да на то же Танаево… да сразу обратно. Уж попросила, не отказал. А народу тут много было, всех и не упомнил. Ведь так он скажет?

— Ну… Тебе виднее, ты же у нас участковый.

— А потому — давай-ка не будем горячку пороть, а все еще разок внимательно осмотрим… А ж потом отзвонюсь начальству, доложу. Пусть оно решает, на то у него и звезды большие.

Больше ничего не нашли, как ни искали. Ну, конечно, на худой конец, труп можно было б и закопать — и тут участковый что-то сказал о собаке. И это правильно было бы — чего уж тут искать-то? То же еще — Следопыт и Зоркий Глаз.

Нет… вот младший лейтенант застыл… ну, точно взявшая след гончая — наклонился…

— Колеса!

— Так «жигули» — «семера» Узбекова.

— Не-ет… тут на «Урал» больше похоже! И следы свежие… Прав ты, Михаил, вызову-ка я лучше группу!

— Вот и правильно, — одобрительно кивнул Ратников. — А то мы одни с тобой тут наворочаем… Ладно, отвезу тебя в поселок, и — бывай. Вечерком заглядывай, я тут недалеко — во-он по той тропке километров пять, не больше.

Если, конечно, девчонку убили, если дело вовсе не в браслете… Лерку было жалко. По сути, ведь и пожить-то не успела еще, пятнадцать лет — соплюшка. Жаль, жаль, если вдруг найдут прикопанный кем-то труп… С другой стороны, а зачем Узбеку ее убивать? Коль уж она сама к нему в машину села, вместе и поехали… опять же, колечко он ей подарил, не пожадничал, хоть и жлоб…

Опа!

Едва Ратников притормозил на площади, у магазина, как прямо к машине торопливо зашагал некий молодой парень с обмотанной бинтами головой.

Эдик Кумовкин — Узбек!

— А я вас повсюду ищу, товарищ участковый!

— И чего ж, интересно, ты меня ищешь?

— Рассказать все хочу… Ну, как на Танаевом озере было.

— Ну, тогда пошли к тебе…

— Нет. Лучше здесь, в машине, — Эдик неожиданно застенчиво улыбнулся. — Не хочу, чтоб мои видели. И так-то не отпускали…

— А меня не стесняешься? — кивая на заднее сиденье, хмыкнул Миша.

— А мне стесняться нечего, — парень пожал плечами. — Расскажу все как есть…

Он быстро забрался на сиденье и захлопнул дверь. — Короче, Лерка со мной на Танаево поехала… Я ведь всегда ее… ну… нравилась она мне, очень… Кольцо вот ей подарил. А она все — жлоб да жлоб… Я понимаю, всю нашу семью здесь не любят. Ну вот, в общем, поехали… Как бы искупаться, потом — костерок, шашлыки, музыка. Я мясо купил, в машине — стереосистема хорошая. Весело ехали! Лерка все смеялась — никто, говорит, за мной еще так не ухаживал. Нет, что вы смотрите?! Именно так и сказала! Никто, говорит…

— Ладно, — младший лейтенант оторвался от бланка «Объяснения». — Давай — что дальше было?

— А дальше… — парень вновь застеснялся, опустил ресницы. — Ну, сами, наверное, понимаете…

— Ты говори, говори, коль уж начал! Потом еще следователю то же самое рассказывать будешь.

— Так я и говорю…

— Что у тебя с головой-то?

— Так там все, на Танаевом… Короче, приехали, из машины вышли. Я музыку романтическую включил, громко… Хотел костер, да Лерка на капот села… Стали целоваться… А потом вдруг — бамм!!! Кто-то меня приложил по затылку… Отключился… Очнулся — вокруг никого. Ни Лерки, ни… того, кто меня огрел… Ну, покричал-покричал Лерку… да домой поехал. Башка вся в крови… до сих пор трещит — вот.

Участковый задумчиво погрыз колпачок ручки:

— И кто тебя так приложил, ты, конечно, не видел?

— Нет… — Эдик кисло усмехнулся. — Могу, конечно, предположить…

— Потом предположишь, — Димыч спрятал объяснение в дипломат и, защелкнув замки, многозначительно посмотрел на парня. — Значит, сидишь сейчас дома и ждешь следователя… ну, или опера… Заодно — вспоминаешь все подробности, даже самые незначительный… типа там — какая именно музыка играла и какие трусики были на Лерке!

— Трусики, кажется, розовые были. А музыка — Милен Фармер, новый альбом…

— Все, Эдик! Иди.

Вежливо попрощавшись, парень вышел из машины и скрылся за магазином.

— Ну? — Димыч посмотрел на Мишу. — Как тебе ухажер?

— Он к тому гнет, что это Колька Карякин его по башке треснул, — Ратников усмехнулся. — Кстати, очень может быть. Не удивлюсь, если так оно и было. Только вот Карякин к тебе точно не побежит ни в чем признаваться! Да и этот тоже… ишь — только целовались они… Так, что юбка в кусты улетела.

— Ладно, пошел я звонить.

— Как группа отработает, заглядывайте на огонек, коли время будет, — врубая мотор, гостеприимно пригласил Михаил.

Они все ж заявились уже ближе к ночи, часов в десять — Димыч и с ним какой-то незнакомый коротко остриженный парень, высокий и худой, Димыч его представил Сашей, дознавателем.

— Задержался после работы — дела в порядок привести, — вот и послали, — Саша развел руками. — Кого уж нашли.

— А я думал — на убийства следователь прокуратуры должен выезжать, — разливая водку, дипломатично сказал Ратников.

— Правильно, — Саша с готовностью кивнул. — Только какое ж это убийство, когда трупа нет? Да, Кумовкин пострадал, но у него, как максимум — средней тяжести вред здоровью, а то и вообще — легкий: как эксперт скажет.

— Но девка-то, похоже, пропала!

— Так ведь еще не вечер… — Дознаватель посмотрел в окно и улыбнулся. — Ой… я в смысле — может, найдется.

— А Карякин что?

— Да ничего — я, мол, не я и лошадь не моя! Никто ж его там не видел!

— А следы? От «Урала»?

— А он не отрицает — заезжал на Танаево, искупаться, только вечером, а не ночью.

— С ворованным лесом!

— Да… Только ведь он не дурак: ворованный лес ему куда лучше признать, чем возможное убийство повесить… Хотя — какое там убийство? Трупа-то нет! А Карякина, кстати, мы все же тормознули… пока по-мелкому…

— По какому?

— Ты, Миша, не вникай, — встрял в разговор участковый. — У них там свои тонкости. Кстати, забыл сказать — плохо мы с тобой искали… то есть — не там.

— Что значит, не там? — вскинул глаза Ратников.

— В «Урале» Карякина монтировку нашли… с плохо вытертыми следами крови… Не успел выбросить или не захотел, пожадничал, решил, что и так сойдет.

— Теперь уж мы из него все вытрясем, — ухмыльнувшись, пообещал Саша. — Не мы, так прокурорские, если их прижмет. Это здесь, у себя дома, они все пальцы гнут, в казенных-то стенах совсем по другому разговаривается. Совсем-совсем по-другому…

— Ну и славно, — улыбнулся Михаил. — Димыч! Ты никак водку пить начал?!

— Начнешь тут… — младший лейтенант смущенно помотал головою. — Коли такие дела.

— Маша! — Ратников обернулся к возившейся у печки супруге… или лучше сказать, сожительнице. Пока — сожительнице. — Хватит там елозить, давай, садись к столу.

Миша промолчал тогда про Максика. Решил сначала сам поговорить, а уж потом… Выяснить, откуда ж у него тот браслет? Браслет… А может, зря все? Показалось. Ну, браслет… Похож просто… Чего панику-то раньше времени разводить?

Да и Лерка, быть может, найдется скоро… хм… без юбки. Что, если Карякин и вправду ее того… Все той же монтировкой. Остается надеяться, что все вскоре выяснится.

Утром Миша отвез гостей в поселок, а к ближе к вечеру снова наведался туда же — к приходу рейсового автобуса. Заняв удобную позицию на крылечке расположенной неподалеку от остановки почты, читал газету и делал вид, что кого-то ждал. Впрочем — действительно ведь ждал.

Конечно, наверное, лучше было бы самому не светиться, расспросить Максика через каких-нибудь ребят… да вот ребят-то — хороших знакомых — не было, а доверяться незнамо кому — еще больше подставиться. Поэтому Ратников и решил действовать нахрапом, грубо. Знал, что тетка Лида Гордеева живет на самом конце деревни, куда как раз сейчас поселковый пастух пригонит стадо… Так что никак тетушка не побежит встречать родного племянника, никоим образом не побежит.

Да где же, черт возьми, этот долбаный автобус? Что-то запаздывает… А давно уж должен быть… Ага! Вот он!

Подняв тучу пыли и прогнав с площади роющихся там кур, автобус — видавший виды «ЛиАЗ», какие в более приличных населенных пунктах, верно, остались только в музеях, — остановился прямо напротив почты, выпустив из своего прожаренного, словно печка, нутра вялых, как мухи, пассажиров, большей частью поселковых теток с кошелками, в которых виднелись немудреные городские гостинцы типа вареных колбас и французских булок. Вот еще одна тетка вылезла… еще…

— Михална, в больницу ездила?

— Дак, туда…

— Чего говорят-то?

— Дак, что они скажут? Деньги только зря прокатала.

Еще тетки… Вот какой-то дед. Девчонки… А где же, интересно, Макс? Ага… Вот он!

Светлоглазый лохматый подросток в белых — пижон! — шортах и клетчатой красно-желтой рубахе выбрался из автобуса одним из последних, взлохмаченный, распаренный, краснощекий…

— Максим!

— А? — парнишка на ходу оглянулся. — Здрасьте, дядя Миша.

— Привет, привет… — Ратников нехорошо прищурился. — Разговор есть, Макс. Я поначалу хотел сразу в милицию заявить, да подумал… может, так разберемся?

— Разберемся? — мальчишка непонимающе моргнул. — В чем?

— У меня из магазина партия браслетов пропала… Желтенькие такие, янтарные, в виде змейки. Я у Лерки Размятниковой увидел, спросил — она божится, что ты подарил. Так?

— Так, — подросток сглотнул слюну и остановился. — Я подарил, не врет Лерка. Но… я не вор, дядя Миша! Честное слово — не вор! Я их нашел, эти чертовы браслеты, у Танаева озера нашел, хотите, так завтра же покажу — где… Так это у вас их украли? Но там немного было — всего три — валялись себе в траве, я случайно наткнулся… Нет, если б их больше было… или — в коробке… я бы… я бы сразу взрослым сказал… А так…

Глаза у парня казались честными-честными, Максик даже чуть заикаться от волнения начал, тянуть гласные — «за-автра», «ска-азал».

Ну, завтра, так завтра — так и уговорились встретиться, на повертке к Танаеву. Договорившись с мальчишкой, Ратников обошел автобус и, насвистывая, зашагал к стоявшему за углом «УАЗику»… где нос к носу столкнулся с участковым.

— Привет, Димыч? Почто опять в наши края? Что, Лерка отыскалась?

— Да не отыскалась, — милиционер достал сигаретную пачку и закурил, нервно поглядывая на автобус. — Как бы раньше времени не ушел…

Михаил улыбнулся:

— Да кури, кури — успеешь. Что Карякин, так все и играет в молчанку?

— Карякин? — Димыч довольно выпустил в воздух дым — попытался по-пижонски, кольцами, да не получилось, видать, опыта не хватало. — Ты не поверишь — признался!

— Да ты что? — Ратников удивленно хлопнул себя ладонями по коленкам. — Значит, что же, выходит, он ее и…

— Не, — стряхнув пепел в траву, участковый помотал головой. — В убийстве он не признался… Ну, разве что — в неосторожном, так ведь опять — трупа нет. Озеро все переглядели, тем более — мелко там. Сказал да, было дело — увидел, как Лерка в машину к Эдику Узбеку садилась, так решил — за ними, как он выразился, «слегка проучить». И ладно бы, сказал, хоть бы кто из своих, деревенских, Лерку эту увез, а то — Узбек! Непорядок! Короче, те — на Танаево и он, на своем «Урале» — за ними, этак, не торопясь — чего их там искать-то? Издалека видны, еще больше — слышны — музыка-то на весь лес грохотала. В общем, выскочил Карякин из машины, монтировочку прихватил… а Эдик уже девчонку на капот посадил, юбку с нее снял и блузку расстегивал… Вот Карякин ему и двинул по черепу — как говорит: слегка…

— И в самом деле — слегка, — кивнул Ратников. — Не слегка бы — убил!

— Это уж точно, — участковый вновь стряхнул пепел, на этот раз — себе на брюки. — Короче, дальше самое веселье пошло. Лерка как бы рассердилась, заорала, все больше матом, на Карякина с кулаками кинулась… тот ее схватил за руки… оттолкнул тихонько — она и в озеро… И — не видать! Он говорит — сразу за ней… Нырял, нырял — никого! Такая вот странная история… Но в озере трупа точно — нет, водолазы уже проверяли.

— Тогда куда же он делся?

— Загадка! — Димыч пожал плечами и, выбросив окурок в пыль, нетерпеливо взглянул на автобус.

— Слышь, — тихо спросил Ратников. — А он как ее за руки схватил… за запястья?

— Да, наверное, за что же еще-то? О, завелся наконец! Ну, пока, Миша, поехал я!

Подхватив дипломат, младший лейтенант галопом побежал к автобусу, да по пути запнулся о какую-то корягу, едва не упал, выронил дипломат… склонился, пособирал вывалившиеся бумаги — автобус уже сигналил — мол, поторапливайся… Успел…

Задумчиво покачав головой, Михаил забрался в машину и завел двигатель.

Утром, не раненько, а уже часов в десять — что для подростков летом, в общем-то, рано — Максик Гордеев, позевывая, поджидал Ратникова на повертке. Как и условились. Лохматый, в старых порванных джинсах и длинной черной майке с изображением рогатого черепа и надписью «Motorhead» — «Kiss Of Death».

— «Поцелуй смерти», — вслух перевел Михаил, едва мальчишка забрался в кабину. — Нравится «Моторхед»?

— Да ну, — Максик отмахнулся. — «Расмус» там, «ХИМ», «Найтуиш» — еще ладно, а это старичье… Нет, не люблю.

— Чего ж тогда майку надел?

— Просто так. Прикольно! А что?

— Да так просто. У меня дома отрывной календарь на таком же вот плакатике присобачен. «Моторхед». Как раз сегодня листок оторвал с рецептом…

Миша зачем-то вытащил из кармана измятый листок:

— Двадцать девятое июля… Борщ по-украински. Вкусная штука — хочу вот Машу научить… да забыл отдать. Впрочем, ладно, поехали. Место-то помнишь?

— Найду, — подросток хмуро кивнул и спросил про Лерку… Мол, правда ли, что ее… на озере…

— Не знаю, — выруливая на лесную дорогу, честно ответил Ратников. — По мне так вряд ли она там утопла. Озеро-то мелкое… если что, давно нашли бы.

— Это точно, мелкое, — шепотом повторил Макс.

Михаил искоса посмотрел на мальчишку:

— Ты-то сам как думаешь, могла она куда-нибудь свалить втихую, никого не предупредив?

— Да могла, конечно, — от такого вопроса Максик сразу повеселел. — Запросто! Взяла, да махнула с кем-нибудь в Питер, у нее там знакомых — тьма! А я как раз там, у Танаева, этих… ну, которые старинных воинов изображают, видел… когда эти долбаные браслеты нашел.

— Реконструкторов ты видел, — улыбнулся Миша. — Их многие видели…

— Ну, вот я и говорю… Лерка могла запросто с ними напроситься в город, аж дальше — ищи-свищи… Вы ж сами говорите, что… трупа нет.

— Нет, — Ратников согласно кивнул. — Это точно.

Если только Колька Карякин девчонку не отвез на Чудское да не притопил там… А он мог — ушлый! Тогда уж точно — никаких концов не найдешь.

Этой своей мыслью Михаил с пассажиром делиться не стал, а спросил про браслеты.

— Да я ж говорил уже! — парнишка пожал плечами. — Шел себе по тропинке, смотрю — в кустах блестит что-то…

— В этих, что ли, кустах? — показал рукой Ратников — они как раз уже подъезжали к озерку.

Максик всмотрелся:

— Не, не в этих. Подальше.

— Ну, показывай тогда.

Проехали еще метров сто…

— Вон-вон, здесь!

Ратников остановил машину, вышел вслед за выпрыгнувшим пацаном.

— Вот она, тропка, — деловито показывал тот. — А вот — кусты… Тут они и лежали, вот под этой ракитой, кучей. И, знаете, один даже на ветке висел — словно бы кто-то повесил, чтоб увидели.

— А сколько их было, ты говоришь?

— Да не помню… Я взял два — один маме подарил, другой Лерке вот…

Наклонившийся к земле Михаил с усмешкой обернулся:

— Чего ж все-то не забрал? Продал бы — наварился.

— Ага, наварился… держи карман! Это ж не золото, не серебро — стекляшка! Хоть вы и говорили про янтарь — но, нет. Стекло! Уж мама-то у меня разбирается… Блин… Что-то не видно… Штук пять тут точно еще оставалось… Не найти. Может, тоже нашел кто?

— Может, — Михаил подавил вздох.

Не нравились ему эти браслеты, очень и очень не нравились…

— Вон здесь один лежал, прямо на колее… видать, обронил кто-то…

На колее…

Они обыскали все, насколько можно это было сделать — ну, не рыть же землю? Максик честно отработал час, а потом — видно было — надоело, и Миша отпустил парня купаться. Сам же еще раз осмотрел кусты, заросшую густой травою дорогу… Да-а… тут при всем желании…

— Ну что? — выкупавшийся и довольный Максик, прыгая на одной ноге, выбивал попавшую в ухо воду. — Нашли что-нибудь?

— Да нет, увы, — Ратников развел руками и мотнул головой. — Давай, одевайся. Едем.

— Угу… сейчас, только обсохну…

Когда парнишка забрался в салон, Михаил запустил двигатель и аккуратненько развернулся, заехав задними колесами в кусты… Потом медленно тронулся…

Черт!

— А где дорога-то? — повернув голову, очумело спросил Максим. — Ведь только что была… А вон сейчас — травища какая! В пояс!

Не говоря ни слова, Ратников смотрел в зеркало заднего вида, в котором отражался… натуральный тевтонский рыцарь! На коне, в накинутом поверх блестящей кольчуги белом, с большим черным крестом посередине, плаще.

Глава 3 Лето. Окрестности Псковского озера Христовый брат

Так собрались все графы и все знатные бароны, которые взяли крест.

Робер де Клари. «Завоевание Константинополя».

За рыцарем — он был налегке, без щита и шлема — маячили оруженосцы и кнехты. Тоже с крестами. С короткими копьями, в сверкающих открытых шлемах — железных касках с широкими полями.

— Привет! — Максик выскочил из машины первым и сразу же подбежал к рыцарю. — Как у вас все натурально! И кольчуга… И меч… А почему — кольчуга? Я в кино видел — все рыцари в латах…

— Это добрый доспех, работы мастера Герхарда Мюллера из Нюрнберга, — рыцарь отвечал вежливо, даже с улыбкой, и по-русски говорил довольно хорошо, только с ярко выраженным акцентом. Эстонским — «топ-прый тоспехх»… — Кто ты есть, славный юноша? Я вижу — у тебя герб? Ты — оруженосец. Подожди… Я сам попробую угадать твоего господина… Рогатый череп — это не есть геральдическая фигура! Похожий герб имеет славный Бруно фон Эшберг… но, нет… это не герб Эшбергов, их я хорошо знаю. Ммм… Ха! Подойди-ка поближе, славный юноша. Я вижу, здесь и девиз… «Кисс Оф Дет»… Что это за язык? Какой-то смутно знакомый…

— Обычный английский, — подросток пожал плечами. — Странные вы какие-то. А можно ваш меч посмотреть?

— Меч?! — крестоносец горделиво обернулся к кнехтам. — Вот! Слышали? Знающие люди еще издалека определят лучший клинок! Даже в ножнах! Что бы там не говорил брат Бруно!

Реконструкторы…

Ратников вышел наконец из машины и — как и принято было — поклонился:

— Приветствую тебя, о, доблестный рыцарь! Не ожидал встретить вас в этой глуши.

— Не ожидал? — крестоносец — он был довольно молод и весьма приятен — светловолосый, с небольшой бородкой, улыбчивый. — Вы нас искали? Понятно… К нам многие хотят примкнуть, особенно после призыва его святейшества папы. Так вы англичане?! Славные воины благочестивого короля Генриха! Я немного знаю саксонскую речь… но ведь английски йомены говорят не совсем по-саксонски.

— А рыцари и бароны — вообще по-французски! — рассмеялся Миша. — Мон амур, ту жур, бонжур!

— Ах да, да, я это слышал! К сожалению, я не понимаю вашей речи… хотя в Ордене есть и французские, и английские братья. Но — ваших земляков, увы, немного. В Пскове их сейчас нет. Похвально, что вы выучили язык врагов. Ордену нужны хорошие толмачи, которым можно было бы доверять… Странная у вас повозка. А где быки? Лошади?

— Вы сами-то откуда? — улучив момент, Ратников наконец-то прервал словоохотливого рыцаря этим простым и не вызывающим особого подозрения вопросом. — Москвичи? Питер? Нет… в питерской тусовке я почти всех знаю… О! Про Веселого Ганса слыхали?

— Ганс? — рыцарь улыбнулся. — О да, в пограничном замке есть каштелян, Ганс… Вы про этого Ганса?

— А он веселый?

— Гм… не думаю, что очень.

— А вас самого как зовут?

— Ах, — рыцарь приосанился. — Совсем забыл. Мое имя — Иоганн фон Оффенбах, я младший сын славного Готфрида фон Оффенбаха и дамы Матильды, урожденной младшей ветви рода маркграфов Пфальцских!

— Ого! — Михаил хлопнул в ладоши. — Рад знакомству со столь именитым рыцарем. Но ныне, судя по кресту, вы у тевтонцев?

— Вот уже третий год, как я дал обет нести слово Божие поганым язычникам и примкнул к братьям славного Ордена! Вы, думаю, хотите того же? А какого вы рода, разрешите узнать?

— Михаил… Майкл… Максик, как по-английски — ратник?

— Ратник… Воин, что ли? Кажется, уориор.

— Майкл Уориор — как вам имя? — Ратников хохотнул и уже серьезно поинтересовался: — Куда запропастилась дорога?

— А дорога там, дальше, — с улыбкой махнул рукой Иоганн. — Вам крупно повезло. Я вижу, что вы заблудились… Но теперь — с нами — мы войдем в Псков, и я представлю вас маршалу!

— Спасибо, о, благороднейший рыцарь! — Михаил издевательски сплюнул. — Может, хватит уже? Лучше б вытолкнули на дорогу машину, парни.

— Да, нам бы пора уже уезжать, — Максик наконец оторвался от разглядывания рыцарского вооружения и коня. — А вы тут сражения устраивать будете? А когда? А можно прийти с ребятами, посмотреть?

— Какой у вас забавный оруженосец, герр Майкл, — усмехнулся рыцарь.

— Зато ваши кнехты, как на подбор — молчаливые.

— А я еще не давал им право заговорить. Ну, что, идите за нами… Увы, конь у меня только один… Ничего, думаю, вы скоро себе добудете лошадей! Несмотря на кажущуюся безлюдность, здесь, в лесах, есть деревни русских схизматиков… Только добывать трофеи нужно сейчас, через сутки уже будет поздно — там пойдут деревни герцогства Плескау, а, поскольку герцогство сие с недавних пор наше, эти деревни грабить нельзя. Наоборот, мы должны будем их защищать. Ну, чего вы ждете? Идемте же!

Ратников положил руку на плечо Макса:

— Идем. Глянем, где тут эта чертова дорога. А рыцарь хорошо излагает — в подробностях не теряется. Действительно, был такой момент в тринадцатом веке, когда тевтонские рыцари владели Псковом, правда, не очень долго.

— Захватили?

— Нет, часть псковичей открыли ворота.

— Предатели!

— Не все так однозначно, Максим. Многим было все равно, под чье покровительство отдаться. Рыцари точно так же могли бы защищать Псков от тех же литовцев, от Смоленска, от Новгорода, наконец. Хоть и считался Псков младшим братом, а новгородцы его при каждом удобном случае плющили. Так что немцы — для многих не такой уж и плохой вариант. Не лучше других, но и не хуже. Но, конечно, неминуемо начались бы проблемы с религией… Господи! Это что — дорога, что ли?

То, на что указывал рыцарь, вовсе не напоминало ту укатанную лесную дорожку, по которой можно было проехать и на «жигулях». Какая-то невообразимо жуткая — такое впечатление, что тележная — колея, грязь, точнее — густая пыль.

Максик покачал головой:

— Нет. Это какая-то не та дорога. Парень на коне, похоже, ничего тут не знает. Да все они… Я думал, он эстонец, а вышло — немец. У них тут что, международный сбор? Вот здорово! Наверняка рыцарский турнир устроят, я такой один раз видел в Выборге, у замка…

— Ты в Выборге был?

— Да, у меня же мама оттуда… Ой! Чего это ему надо?

Один из кнехтов — приземистый мужичок с рыжей разбойничьей бородой — подойдя к Ратникову, поклонился и, поправив шлем, обратился… кажется, по-немецки…

— Макс, ты немецкий знаешь?

— В школе учу… Только… он как-то не совсем понятно говорит. Лишь некоторые слова разобрать можно… Ага! Светлый какой-то… Светлый рыцарь… Светлый рыцарь Иоганн приглашает нас отдохнуть в его шатре и разделить трапезу…

— Скажи — пойдем, раз приглашает.

Максик быстро перевел и обернулся к Мише:

— Вы как хотите, дядя Миша, а я, наверное, пойду. Не очень-то и далеко тут…

— Да подожди ты — посидим да вместе поедем. Что ты так заторопился-то?

Мальчишка пожал плечами:

— Не нравятся мне эти иностранцы. Странные они какие-то. Не говорят ничего, а глазами так и зыркают. Нет, сам-то этот Иоганн вроде парень нормальный…

— Ну и пойдем. Посидим с «нормальным парнем».

— Так вы пока идите, а я к машине сбегаю… забыл кое-что…

— Ну, беги, коль охота, — махнув рукой, Михаил хмыкнул и быстро зашагал к видневшемуся за деревьями высокому шатру… естественно, тоже украшенному черными тевтонскими крестами.

— Вы без оруженосца? — рыцарь Иоганн, сняв кольчугу, развалился на разостланной кошме. — Он недостаточно знатен?

— Да нет. Явится чуть позже. Какой-то у вас восточный стиль… Кошмы эти, циновки, скатерть на траве… думаете, именно так у крестоносцев и было? Ну, разве что в Палестине…

— Палестина? — Иоганн вскинул глаза. — О, да! Я вижу, вы много где побывать успели… В Латинской империи? Вот почему ваш оруженосец ходит с голыми руками, в хламиде…

— Я говорю — стиль похож: как там.

Рыцарь вдруг улыбнулся:

— Все хочу спросить вас, герр Майкл… Ваше платье… Это в Англии такое носят? Или в Латинской империи?

Джинсовая рубаха на Мише, в общем-то, не была такой уж старой… А, впрочем — понятно: герр Иоганн шутит.

— Откуда вы? Гамбург? Берлин? Мекленбург?

— Мекленбург, — кивнул хозяин шатра. — Рад, что вы вспомнили мой род, герр Майкл! Более того — польщен! А оруженосца вы, верно, послали присмотреть за повозкой? Не беспокойтесь, по возвращению Плескау пошлем сюда кнехтов с быками. А вашего коня и ваших быков, видать, увели местные, а? — рыцарь хитро прищурился и шутливо погрозил пальцем.

Он был одет в узкие штаны-шоссы и гамбизон — стеганую — как раз под доспехи — куртку, с этой стороны у Ратникова не было замечаний — все, как и в то время. Не было претензий и к языку — это раньше, еще до своего появления в средневековом Новгороде, Миша считал бы, что древние русичи разговаривали именно так — «вельми понеже» — ан, нет, все гораздо проще. Громоздкие словесные формулы употреблялись лишь в официальных прошениях да в летописях, достаточно лишь берестяные грамоты прочитать — «что ты такое ко мне имеешь, что не приходишь» — как писала одна новгородская девушка своему парню. Обычный русский язык, вполне понятный. Мы же тоже редко говорим «санузел», «головной убор» и прочее.

— Ничего! — снова засмеялся рыцарь. — Вот завтра с утра, по пути устроим охоту. Тут ведь не наши деревни — повеселимся! Оп! А вот уже и дичь!

Огромный, зажаренный на вертеле — такое впечатление, что целиком — гусь оказался чересчур — до изжоги — жирным и жестким, к тому же жутко пах тиной, и Ратникова едва не вырвало, хорошо — вовремя схватил кубок.

— Доброе рейнское вино! — горделиво похвастался Иоганн. — Отец-каштелян не часто балует таким братьев.

— Да, вино хорошее, — попробовав, искренне похвалил Миша. — Давненько такого не пил!

— Ну, а я что говорю?! Признаюсь — весьма рад нашему знакомству, герр Майкл, весьма рад! Вы как рассчитываете — примкнуть к Ордену братом, приняв все обеты, или пока так… невоцерквленно…

— А вот приедем — посмотрим, — Михаил со смаком откусил изрядный кусок жареной рыбины — форель, что ли? Так и есть! Однако удачливые рыбаки, эти иностранцы.

— Герр Иоганн, вы вино где покупали? У себя в Мекленбурге? А сколько оно там стоит? Знаю один магазинчик в Париже, рядом с Данфер Рошро, так там меньше двух евриков — совершенно потрясающее бордо, честное слово!

— Париж — вы сказали? — крестоносец неожиданно ухмыльнулся. — Знавал я некогда оттуда студентов… Редкостные буяны!

— Так вы игнорировали мой вопрос относительно вина, герр Иоганн!

— Ах, вино… Недавно прибывшие братья привезли пару бочонков. Вот приедем — напробуемся. Вы, я вижу, не очень-то любите поститься?

— Да нет, не очень.

— Я тоже. Только… тсс… не очень-то болтайте об этом, друг мой! Среди кнехтов есть наушники отца Германа, командора — а это, хочу предупредить, очень уж въедливый брат. Он послан великим магистром… для пригляду… Ну что, герр Майкл, поднимем бокала за Орден!

— Поднимем! «Помогать, защищать, лечить!» — Девиз Ордена Святой Марии тевтонской Ратников ввернул весьма к месту… и к большому удовольствию своего сотрапезника.

Рыцарь фон Оффенбах обслуживал гостя сам, по-походному — кнехты в шатер не лезли, что было странно — неужели, им не хотелось выпить?

Ага… вот послышались чьи-то шаги… шуршала трава…

— Можно к вам? — в шатер заглянул запыхавшийся Максик.

Грязный, как черт — и где только уделался?

— Кеды снимай, — крикнул ему Ратников. — Где шлялся-то?

— Да вокруг озера пробежал… Нет там дорог!

Мальчик сопя, уселся на кошме, по-турецки скрестив ноги.

— Ну вот, — хмыкнул хозяин шатра. — Будет теперь кому нам прислуживать. Как зовут парня, забыл спросить?

— Максом кличут.

— Ого! Как римских императоров! Верно, он и в самом деле древнего и весьма достойного рода. Разливай вино, Максимус, так и быть — плесни и себе во-он в тот кубок.

— Хорошие у вас рюмочки! — старательно наливая из кувшина вино, хмыкнул подросток. — Такими и убить можно. Дядя Миша, это что — из какого-нибудь музея, да?

— Новоделы… Да не тряси ты так — больше расплещешь! Так нет, говоришь, дороги?

— Нигде! Честно слово — не видел. А облазил кругом все… Главное — мы-то как-то проехали…

Нехорошие подозрения вмиг закрались в голову Ратникова. Тевтонский рыцарь, шатер, странные разговоры… ни одного современного предмета — радио там или навигатора — ничего! А может…

Миша похолодел… Неужели? Но — как? Ведь никаких браслетов-то ни на нем, ни на Максике не было! И машина… Машина… Она-то — как?

Черт! А если… если чисто случайно, когда разворачивался, наехал… раздавил…

— Макс! Не в службу, а в дружбу, сбегай-ка снова к машине… посмотри под колесами… нет ли чего? Может, осколки какие лежат?

— Осколки?

— Да, посмотри, пожалуйста, и повнимательней, а?

— Ну… ладно… — с явным удовольствием допив из кубка вино, Макс вытер рукой губы и выскочил из шатра.

— Да не беспокойтесь вы так за свою повозку, герр Майкл! — хохотнул тевтонец. — Хотя, оно конечно — оруженосец не должен бездельничать, за это вам его родители спасибо не скажут!

Неужели… неужели… правда?!

В шатер — очень уж быстро — заглянул раскрасневшийся от вина Макс. Протянул на ладони осколки… те самые — золотисто-коричневые… витые…

— Вот. Вы не про это спрашивали?

Они… Черт побери… они…

Значит… Впрочем, может быть, не стоит зря разводить панику? Да, паниковать не стоит… но подстраховаться нужно. Если представить, что сейчас… гм… тринадцатый век, точнее — тысяча двести сорок первый год — то… Хорошо еще, крестоносец принял их за рыцаря и оруженосца — небось, хватало в ту эпоху таких вот искателей удачи и славы. Из Палестины рыцарей давно выбили, почти всех, осталась новая фишка — Прибалтика да псковские и новгородские земли. Да, еще Литва. Литовский Кунигас Миндовг не столь уж давно так лихо врезал тевтонцам при Шауляе, что Ордену наверняка требовались люди. И это, несмотря на объединение с меченосцами, которые теперь превратились в филиал Тевтонского Ордена в Ливонии, или просто — в ливонцев. А еще были германские князья, император Священной Римской империи Фридрих (кстати, главный враг и конкурент папы римского), Рижский архиепископ, орденские комтуры, уже упоминавшиеся литовцы, а еще к ним — и поляки, плюс ко всему — смоленцы, полочане, новгородцы, псковичи… И у каждого — свои интересы, и каждый — друг другу враг, а если на какое-то время и друг — так исключительно из тех, про кого пословица — «против кого дружить будем?».

Такая вот в тринадцатом веке в здешних местах ситуация, насколько себе представлял Миша.

Да! Оружие. Крестоносец попался вежливый, еще ничего толком и не спросил, но очень скоро спросит, обязательно спросит…

— Наш баркас угнали какие-то люди… Вернее, это был их баркас… мы его наняли… Сказали, что так быстрее добраться в Плескау.

— Ха! — Иоганн громко расхохотался. — То-то я и смотрю… Конечно же на баркасе осталось и ваше оружие, и кони…

— Да, именно так. Успели выгрузить только повозку. Пока мы с нею возились, баркас неожиданно уплыл…

— Вы слишком доверились этим закоренелым язычникам эстам, мой дорогой друг! — покачав головой, крестоносец поднялся на ноги и выглянул из шатра: — Эй, Теодор! Принеси-ка сюда еще один кувшинчик.

— Что-то я не пойму… — озадаченно хлопал глазами Макс. — Какой баркас? Какое оружие? Что за повозка? И где наконец дорога?

— Объясню, — Ратников быстро кивнул. — Обязательно объясню, только — чуть позже. А сейчас пока много не болтай… лишь поддакивай да важно кивай.

— Но зачем?

— Скоро узнаешь… хотя, конечно, лучше бы и не знать.

— А знаешь, герр Майкл, — усаживаясь обратно на кошму, усмехнулся рыцарь. — Если б не герб на хламиде твоего оруженосца да не шикарная повозка, я, наверное, принял бы вас за бродяг.

— Ничего удивительного, — буркнул Ратников. — Именно на них мы сейчас и похожи.

— Тогда не побрезгуйте… я распоряжусь, чтобы вам дали мантии или плащи… вполне добротные вещи… Уж не беспокойтесь, как-нибудь подберем вам платье!

— Вы очень добры, герр Иоганн!

— Пустяки! Ведь все мы — братья во Христе, верно?

— Истинная правда, о, благороднейший!

— Господин… — Снаружи, перед шатром, что-то звякнуло.

— Теодор?

В шатер, поклонившись, вошел белобрысый парень — кнехт — довольно мускулистый и рослый, с ним крестоносец заговорил по-своему, на мелкенбургском диалекте, который ни Ратников, ни Максик не понимали.

— Боюсь, сегодня нам понадобятся все силы! — взволнованно произнес рыцарь, едва кнехт ушел. — Мои соглядатаи видели совсем рядом большой отряд язычников. Приплыли на двух карбасах, псы. Видать, это они вас и ограбили…

— Сколько их, ты сказал?

— С полсотни человек будет. А у меня — только одно «копье»: я да с дюжину кнехтов.

— Можешь вполне рассчитывать на нас, герр Иоганн! — высокопарно заверил Миша.

Рыцарь улыбнулся:

— Клянусь, и не ждал иного ответа, мой друг! Думаю, язычники нападут ночью… или рано поутру, как это у них принято. Придется не спать!

— А что, если… гм… переместиться куда-нибудь в боле удобное место.

— Это самое удобное! К тому же мы не очень хорошо знаем местность — все эти ручейки, речушки, болота… Нет, встретим их здесь, да поможет нам Бог! — крестоносец набожно перекрестился. — А, если уж не поможет — что ж, тогда умрем с честью! Я приказал разбить для вас походный полог, отдохните, переоденьтесь… И…

Рыцарь засунул руку под кошму и вытащил оттуда — меч! Довольно длинный — около метра длиной — с большим перекрестьем и заостренным концом.

— Бери, герр Майкл! Конечно, это не нюрнбергский клинок, но все ж — плесковский. Извини, ножен к нему тоже нет. А твоему оруженосцу я пришлю копье, надеюсь, он хорошо им владеет…

— Добрый меч, — проведя по клинку пальцем, довольно произнес Ратников. — Спасибо. Я — твой должник Иоганн!

— Ничего-ничего, — снова засмеялся рыцарь. — Быть может, с долгами мы разберемся уже на том свете!

— Хорошее напутствие, — выходя из шатра, вполголоса заметил Михаил. — Макс, не видишь тут того полога, что для нас разбили?

— Нет…

— И я тоже…

— Ой! А вон там, за деревьями — не он? Низенькая такая палатка…

Подскочивший кнехт — Теодор — поклонился и что-то сказал, указывая рукою на полог.

— Говорит — это для нас, — Максик, наконец смог хоть что-то разобрать. — И еще что-то говорит — да я не все понимаю.

— Хорошо еще хоть что-то понимаешь, — забираясь под полог, хмыкнул Михаил.

— Дядя Миша! — устроившись рядом, взволнованно воскликнул подросток. — Я вообще ничего не понимаю! Что тут такое делается-то? Куда дорога делась, тропки все? Почему все эти люди такие странные?

— Ты только не волнуйся, Макс… я попробую объяснить. Слыхал что-нибудь про путешествие во времени?

— Фильм смотрел французский — «Пришельцы».

— Вот и хорошо — представление, значит, имеешь.

— Да о чем представленье-то? — Максим уже чуть не плакал. — О чем?

— О том, что мы здесь — такие же пришельцы.

Мальчишка обхватил себя руками за плечи и обиженно скривился:

— Все равно не понимаю… Одно понял пока — с этими людьми нужно быть поосторожнее, верно?

— Верно мыслишь, Шарапов!

— Так, может, лучше убежать, пока не поздно? Черт с ней, с дорогой… и с «УАЗиком», потом как-нибудь его заберете!

— Ладно, попробуем уйти… Прямо сейчас предлагаешь?

Максик зябко поежился:

— Да нет — темновато уже. Давайте утром, пораньше.

— Утром? Давай… Ну, тогда сейчас спи.

— Ага… Дядя Миша, а я ведь правда, осмотрел тут все, пока бегал, — немного помолчав, растерянно промолвил подросток. — Ничего знакомого не нашел! Тропинки есть, правда, но какие-то не те… да и вообще, как-то уж слишком чисто кругом, прибрано.

— Что значит — прибрано?

— Ни бутылок вокруг, ни банок… Как такое может вообще быть?

Ратников ничего не ответил, лишь вздохнул и попытался забыться. Да уж, ситуация… А ведь получается, если все так, как он подумал, то… То ведь именно он и подставил Макса! Ведь, если бы парень с ним не поехал… Господи, только бы все это оказалось дурным сном! А если — не сон, если — правда? Была ведь в его жизни похожая ситуация… Тогда нужно выбираться! Если и здесь действуют браслеты — значит, во-первых, как минимум, нужно хорошенько запомнить место — Танаево озеро. И еще запомнить — как к нему добраться, дороги тут могут быть другими, да, наверняка — другие. А затем? А затем — искать эти самые браслетики! Ведь их же кто-то принес! И, значит, кто-то этим переходом пользуется! Отвязаться от этих чертовых крестоносцев, поселиться здесь — и ждать! Черт… Псков-то под тевтонцами сейчас. Потом Александр Грозны Очи явится… нет, отсидеться вряд ли получится. Ладно, это все надо обдумать… А вот пока Максику-то что сказать? А все как есть — так и сказать! Все равно, ведь начал уже. А поверит — не поверит — его дело.

— Макс, спишь?

— Да, дядя Миша? — мальчишка вздрогнул и тут же обернулся. — Слышите? Идет кто-то!

— Мейне геррен?

Ну, эту-то фразу Ратников понял и без перевода. Пришел белобрысый Теодор, принес одежку — положил у полога с поклоном и, еще раз кивнув, удалился к шатру… нет-нет — к повозкам! Тяжелые такие, крытые рогожкой, телеги, волы… нет, быки все же. Значит — есть тут где-то дорога! Правда, машина — даже «УАЗ» — сейчас туда вряд ли проедет, местность уж больно болотистая… а вот, когда чуть подмерзнет… или — еще больше подсушит.

— Дядь Миша, чего этот парень принес-то?

— А вот сейчас и глянем… — Ратников присел на корточки.

Смеркалось, но небо еще было белесым, высоким, на его фоне контрастно выделялись аспидно-черные вершины елей. Где-то совсем рядом куковала кукушка — ку-ку, ку-ку…

Господи, сколько нам здесь жить?

Ку-ку, ку-ку, ку-ку…

— Так, что тут у нас… Плащи… Этот — синее корзно с фибулой, мне, тот, рваненький — тебе. Не кривься, не кривься, именно такой оруженосцу и полагается.

— А это что? — у парня аж глаза округлились. — Кольчуга, что ли? Ишь, звенит…

— Кольчуга… короткий хауберт. Все ее тогда носили — и наши, и рыцари… Это вранье все про тяжелые рыцарские доспехи, они много позже появятся, да и то, в основном, для турниров… Хауберт — мне, а тебе вот — панцирь из чудеснейшей свиной кожи — чуешь, как пахнет?

— Да уж, — Максик с отвращением отодвинулся. — Вонища — хоть нос затыкай!

— А какие на нем прекрасные железные бляшки! Многих, правда, нет — отвалились, ну, уж извини — дареному коню в зубы не смотрят. Ага! Шлемы! Этот, с наносником — мне, а ты бери каску…

Максим тут же водрузил шлем на голову и поморщился:

— Великовата шапочка…

— Ничего, с подшлемником в самый раз будет. Меч у меня уже есть… а вот и твое копье… Потом покажу, как пользоваться.

— Дядя Миша… Мы что же — тоже в турнире будем участвовать?

Ратников усмехнулся:

— Вот в турнире — вряд ли! А в какой-нибудь мелкой стычке — запросто. Ты, Максюта, помнишь, что я тебе недавно сказал… ну, про другое время?

— Да помню… И как вам только прикалываться-то не надоест?

— Так вот теперь слушай, как мы здесь могли оказаться… Браслеты помнишь?

— Ну!

— Так вот — с их помощью… Наехали колесом — ты сам принес осколки. И с их же помощью мы можем вернуться назад. Нужно только их отыскать, эти браслетики… через тех, кто их сюда принес. Останемся, подстережем… Не такое уж и сложное дело, верно? Найдем браслеты, выберемся… Черт! Еще бы эту вертихвостку Лерку найти!

— Лерку? — мальчишка дернулся, губы его задрожали. — Так вы… вы думаете, что…

— Ты слышал уже про нее?

— Да слышал. Эти два урода… Узбек и Карякин…

— В общем, думаю, что она тоже здесь, в этом времени, и мы…

— Ой, дядя Миша, — обхватив голову руками, Максик тихонечко застонал. — А давайте, вы мне все это потом расскажете, ну, когда домой придем, а?

Ратников в ответ только вздохнул: не поверил парень.

— Ладно, давай спать — утро вечера мудренее!

— А утром уходим — не забыли?

— Да уж не забыл, спи, с утречка разбужу.

А утром они проснулись от жутких криков! Кто-то бежал, что-то звенело, вопили, казалось, прямо над головою и еще — жутко пахло гарью!

— Надевай! — Ратников швырнул Максу панцирь и подшлемник. — Быстро!

— Да не надену я это…

— Давай без разговоров!

Михаил и сам уже облачался в кольчужку — имелся опыт — справился один, без помощи оруженосца, надвинул на глаза шлем и, взяв в руки меч, высунулся наружу…

— Ой, мать моя!

Тотчас же прямо на Мишу набросилась какая-то совершенно жуткая бородатая рожа с перекошенным от ярости ртом и огромной дубиной… которая едва не угодила Ратникову в голову… хорошо, тот успел пригнуться… и пустил в ход меч, ударив коротко, тычком, бородачу в пах!

Враг зарычал, дико и страшно, как рычит смертельно раненный, выгнанный из теплой берлоги медведь. Зарычал… выронил дубину… и тяжело повалился в траву, орошенную кровью.

— Дядя Миша! Что это? — испуганно возопил выбравшийся из полога Макс. — Что тут происходит… Боже? Он что — мертвый?

— Мертвее некуда, — оглядываясь, сквозь зубы процедил Ратников. — Ты вот что… спрячься пока где-нибудь и не высовывайся… не до тебя.

Огромными от ужаса глазами подросток смотрел на стекающую с меча Михаила кровь…

— Дядь Миша…

— Кому сказал — исчезни!

А вокруг происходила уже самая настоящая битва! Какие-то люди в плотных стеганых панцирях из звериных шкур, ловко орудуя рогатинами, дубинами и топорами, окружили тевтонцев и теперь крушили их со злобной и молодецкой удалью. Надо сказать, «копье» рыцаря Иоганна фон Оффенбаха, несмотря на численное превосходство врагов, защищалось умело — сам рыцарь быстро организовал оборону, меч его сверкал над головой, словно молния, в блестящем, похожем на перевернутое ведро, шлеме, отражались первые лучики солнца.

— Helfen! Wehren! Heilen! — с каждым ударом фон Оффенбах выкрикивал едва слышный из-под шлема девиз Ордена. — Помогать! Защищать! Лечить!

У Ратникова даже и сомнения не возникло — кому помогать, да и, честно сказать, не до того было… Вот снова подскочил какой-то лохматый черт! Выпучив глаза, завращал дубиной…

Мечом такую не отобьешь — клинок жалко…

Михаил резко отпрыгнул вправо и тут же взмахнул мечом, оцарапав противнику плечо. Враг еще пуще рассвирепел, что-то закричал, поудобнее перехватив страшное свое оружие… вернее — только попытался перехватить, Ратников не дал ему это сделать. Стремительный выпад вперед… Укол! Хруст… Выплеснувшаяся фонтаном кровь вновь обагрила лезвие…

— Дядя Миша-а-а!

Михаил обернулся… увидев под своими ногами поверженного, хрипящего еще врага — молодого парня… Выпавшая из его рук секира валялась тут же, в траве, рядом стоял Максик, смешной, в казавшемся таким нелепым шлеме. С острия его короткого копья капала свежая кровь… Значит — он…

— Молодец, Макс!

Выкрикнув, Ратников ухватил парня за руку и метнулся к толстой березе — врагов вокруг было слишком уж много, как бы не зашли за спину.

Вот они, вот они — напирают, теснят… Что там за треск позади? Неужели…

Теодор! Так, кажется, его зовут… Белобрысый парень, кнехт с круглым лицом… Без шлема — видно, сбили дубиной. На лице — кровь, но в руках — копье… Парень прихрамывал — в бедре торчала обломанная стрела. Ах, у них и луки!

— С нами Бог! — Теодор неожиданно улыбнулся. — Постоим за Святую Деву! Помогать! Защищать! Лечить!

Их сразу же окружило человек десять — двое здоровяков в ржавых кольчугах, с рогатинами, остальные — мелкий, в медвежьих шкурах, сброд… Да, у двоих луки… И помощи ждать — неоткуда!

Теодор снова что-то крикнул Мише, задиристо потрясая копьем.

— Говорит, нам бы еще чуть-чуть продержаться, — сглотнув слюну, тут же перевел Макс. — Дядя Миша… а они нас сейчас убьют?

— Если мы им это позволим! — ловким ударом Ратников отбил рогатину, и Макс… Максик… немедленно сунул копьем в шею вырвавшемуся вперед верзиле… Тот захрипел, осел, зажимая рану… Остальные завыли, словно тучи дьяволов, кто-то метнул дубину, едва не пришибившую Макса… Просвистела стрела…

— С нами Бог и Святая Дева! Держитесь!

Ратников поднял голову — рыжебородый кнехт и фон Оффенбах в сверкающем ведре-шлеме, а с ними еще человек пять, орудуя мечами и копьями, пробивались на выручку… Ага… вот рыжий упал с разможженной головой…

Черт…

— Помогать! Защищать! Лечить! — снова выкрикнул Теодор и, закусив губу, вдруг повалился спиной на толстый березовый ствол…

Макс встал рядом, выставив на врагов копье… Ратников взмахнул мечом и грустно ухмыльнулся: похоже, помочь им сейчас и в самом деле могла только Святая Дева.

— Помогать! Защищать! Лечить!

И вдруг, где-то совсем рядом, за лесом, раздался звук рога… И вот уже за деревьями показались всадники, в белых, с большими черными крестами, плащах, в сверкающих шлемах!

— Помогать! Защищать! Лечить!

Их было человек двадцать, из которых — двое рыцарей, а все остальные, насколько мог судить Ратников по вооружению и одежде, — кнехты.

Вражины замялись… дрогнули… и вот уже, не дожидаясь разгрома, рванули, побежали в разные стороны, словно зайцы… Повернув коней, всадники кинулись было преследовать их, но, куда там, тщетно…

— Рад видеть тебя, брат Гернольт, — сняв шлем, Иоганн фон Оффенбах устало опустился на землю. — Клянусь святыми мощами, ты появился вовремя.

— Вообще-то, я не очень спешил, — орденский рыцарь в подбитом волчьим мехом плаще слез с коня и передал шлем подскочившему кнехту.

Лет сорока, с худым узким лицом, он напоминал аскета. Редкие светло-рыжие волосы падали на плечи, на макушке виднелась аккуратно выстриженная тонзура. Тонкий, с небольшой горбинкой, нос, реденькая, как и волосы, бородка — ничем не примечательный облик, какой-то даже потасканный, блеклый… если бы не глаза! Глубоко посаженные, черные, они сверлили всех таким яростно-жгучим и подозрительным взглядом, что Ратников невольно поежился.

— Сколько у вас потерь? — хмурясь, спросил брат Гернольт. Спросил, естественно, по-немецки, вернее, на том диалекте, что был в ходу в Ливонии.

Подтянувшись, герр Иоганн быстро доложил обстановку, после чего с улыбкой показал рукою на Ратникова:

— Это герр Майкл, рыцарь из Англии. Прибыл к нам с оруженосцем. Сражался, как лев! О, видели бы вы, брат Гернольт, как ловко он орудует мечом!

— Так любой рыцарь должен владеть им, — крестоносец усмехнулся, краем глаза наблюдая, как кнехты оказывают помощь раненым и складывают в скорбный ряд погибших. — Так вы прибыли из Англии, сэр Майкл?

Ратников слабо улыбнулся и, разведя руками, покачал головой.

— Герр Майкл не знает нашего языка, — поспешно пояснил фон Оффенбах.

— Как же вы общаетесь? Неужели, как в Англии? Или — по-латыни?

— Нет… Зная, куда отправляется, герр Майкл специально выучил речь руссов.

— Даже так? Поистине это великий подвиг… Из какой вы семьи, сэр Майкл? — спросил брат Гернольт по-русски. Хорошо спросил, почти совершенно без акцента, даже не «цокал», как, скажем, новгородцы — те ведь так и говорили — «зацем», «поцему»…

— Я… ммм… Мой род известен в Ливерпуле. Сэр Пол Маккартни — слышали? Так это мой дядя.

— Сэр Пол Маккартни? Увы, не слыхал. Ведь ваша Англия столь далека от нас… Хотя, в комтурствах Пруссии найдутся ваши земляки англичане. Вы славно бились… — брат Гернольт потер руки.

— Да и вы подоспели вовремя.

— Что ж… сейчас погребем павших… помолимся… и потрапезничаем, а уж потом — в путь. Так, брат Иоганн?

Фон Оффенбах кивнул и направился к своим — подсчитывать потери.

— Я рад, что вы прибыли к нам, сэр Майкл! — неожиданно улыбнулся крестоносец. — Опытных рыцарей нам очень не хватает, особенно здесь и сейчас, ведь надобно брать под руку Ордена все эти дикие земли. Кстати, знаете, сколько братьев-рыцарей взяли Плескау?

— Интересно, сколько же?

— Двенадцать! Да-да, всего-то дюжина. Ну, не считая кнехтов и того, что добрые бюргеры Плескау во главе со своим бургомистром Твердильо Иванковичем с радостью распахнули пред нами ворота.

Вот оно — гнусное предательство, — подумал про себя Ратников. — хотя, наверное, имелись у «добрых псковских бюргеров» во всем этом и свои интересы.

— Теперь нас всего четверо в Плескау… я имею в виду — четверо рыцарей, — брат Гернольт продолжал водить неофита в курс дела. — К сожалению, великий магистр Хайнрик фон Вида отстранил гроссмейстера отделения Ордена в Ливонии. Магистр считает, что мы зря вмешались в русские дела, что нас используют все кому не лень. Вот и сейчас обиженный на псковичей князь Ярослав Дорогобужский захотел отвоевать себе трон. Якобы нашими руками, именно так и считает магистр. Да, наверное, это и так — но и мы здесь немало поимеем! Вы только представьте — Плескау — наш! О, это большой и красивый город, вы скоро сами увидите и восхититесь. Что же касается князя Ярослава… он всем надоел. Приехал в Феллин, ныл там, ныл, мол, обижают… интриговал, выпросил помощь — ну как отказать? Жена его отца, князя Владимира Мстиславича — дочь Дитриха фон Буксгевдена, а Дитрих — родной брат рижского епископа, ссориться с которым нам пока не с руки. Кстати, и сам князь Владимир в свое время пытался использовать Орден — тогда еще — Меченосцев — в своих корыстных целях, силясь оторвать Плескау от Новгорода. Вот и великий магистр относится ко всей этой эпопее с Плескау с большим недоверием. Вот и мало рыцарей — буквально некому доверять. А ведь нужно основывать дальние комтурства, крестить язычников, строить замки… А некому! О, у нас здесь много достойных для любого славного рыцаря дел, сэр Майкл!

Брат Гернольт хитро прищурился:

— Вы как хотите… сразу принять обет Ордена? Предупреждаю, наш устав очень строгий.

— А может быть, мне пока остаться на правах орденского вассала? — хитро вывернулся Михаил. — Кто его знает, как там все сложится? Может, жениться захочу? Говорят, в Плескау очень много красивых и знатных дев…

— О, вы правы, их там великое множество, как русские говорят — «бесщисла»! — крестоносец прищелкнул языком… но тут же заплевался и перекрестился. — господи, прости меня, грешника… Ну, что ж — жду вас за трапезой, сэр Майкл. Там уж поговорим посерьезнее.

Ратников усмехнулся — не такие уж тевтонцы безвинные овечки, как пытается убедить брат Гернольт. Надо же — в русские дела их втянули… затащили лису в курятник — а то они на русские земли не зарились?! Псковичи, правда, тоже хитрованы еще те — и опека со стороны Новгорода — «старшего брата» — многим наверняка давненько уже надоела, вот и пригласили немцев да князя Ярослава Дорогобужского — из Смоленского, кстати, княжества — тамошние князья во Пскове и сидели, а вот суздальцы — Ярослав и сын его, Александр Грозны Очи, через много-много-много лет прозванный летописцем «Невский», — никакого отношения к Пскову не имели. Назвать псковичей «предателями русской земли»? Ну, это если только считать «Русской» землею сузадьцев или Новгород… А ведь там полно еще княжеств! И никакого единства — как, впрочем, в германских землях. Суздальцы от нашествия монголов ослабли? Отлично! Кто больше всех радуется, руки потирает? Немцы? А вот и нет — смоляне! А вот Новгород смотрит на поднимающийся Псков как на свою колонию… кому ж такое понравится? Тут сойдет и Орден… Почему бы нет? Сейчас поможет, а потом… насчет католичества… там посмотрим… Мавр выполнит свое дело… а дальше ему и накостылять можно! С помощью того же Смоленска или Литвы. Нет! У литовских кунигасов слишком уж руки загребущи, хуже, чем у немцев, — потом не выгонишь. «Немцы» в контексте Ордена — это именно что «немцы» — иностранцы. И датчан там хватало, и французов, и шведов… да и Мекленбург, Померания, Бавария — все разные земли, и очень часто друг другу — враги.

А вот рыцарей Тевтонского Ордена смело можно назвать предателями… предателями интересов Священной Римской империи (германской нации), император которой — Фридрих — был самым яростным врагом римского папы, верховного сюзерена Ордена. И, в общем-то, брат Гернольт прав — сильно потрепан Орден: в тридцать восьмом, при Шауляе, накостыляли литовцы, совсем недавно — монгольские тумены хана Кайду. Так что не хватало рыцарей, не хватало…

Ратников все ж закончил когда-то истфак, кое в чем разбирался…

Черт побери! А где же Максик-то? Неужели… Нет, нет, не может быть — он же вот, рядом был, буквально только что…

Так куда ж делся?

— Максим! Макс! — сложив рупором ладони, позвал Ратников.

Тишина… Только слышно, как переговариваются кнехты, делая свою неприятную работу.

Закусив губу, Михаил подбежал к березе… той самой, с красным от крови стволом. Осмотрел все, рванулся в кусты, по тропинкам… И там, в камышах, у самого озера наконец обнаружил Макса. Мальчишка лежал ничком…

Господи!

— Ма-а-акс!!!

В три прыжка Ратников оказался рядом, упал на колени, с ужасом трогая подростка за плечо… Мертв?

— Дядя Миша…

Максим обернулся — лицо его было мокрым от слез:

— Дядя Миша… да что же это… я вот того, бородатого… копьем… А он… Я что же — убил? Нет! Нет!

Парень уронил голову в ладони, плечи его задергались.

— А ну, не реви! — схватив Макса за подбородок, Ратников ударил его ладонью по щекам. Несколько раз. Не сильно, но вполне чувствительно.

— Прекратить истерику! Да — ты его убил. Иначе бы он тебя! Помнишь, что я тебе говорил? Ну? Помнишь?

— Дядя Миша…

— Иди умойся, да пойдем обедать. Не журись, парень! Выберемся! Это я тебе говорю — выберемся! Самое сложное — это Лерку найти. Ну да ничего — и тут справимся.

Парнишка неожиданно улыбнулся:

— Да, Лерку найдем… и свалим! Верно, дядь Миша?

— Конечно же верно, Макс!

— Кто это были — русские? — сидя в шатре фон Оффенбаха за скромной трапезой, спросил Ратников.

— Чудины или эсты, — обгладывая кость, хмуро бросил Иоганн. — Русские нас бы вмиг…

— Это были язычники, — брат Гернольт скривил губы. — По пути мы видели капище — огромный серый камень на берегу озера. А вокруг кости птиц, зверей, даже человеческие… И еще — разноцветные ленточки.

— Чудины поклоняются бесам, — согласно кивнул фон Оффенбах. — Брат Гернольт, мы отправимся в путь сегодня?

— Да, — крестоносец вытер жирные руки о край плаща. — Язычники могут вернуться, и в гораздо большем количестве. На трех карбасах, на четырех, на десяти. Следует поспешить. Сэр Майкл?

— Да? — Ратников поспешно оторвался от кубка.

— Помните, я говорил о серьезной беседе?

— Ну да…

— Ее час пришел. Вам следует знать — я нынче исполняю обязанности командора Плескау и вверенной мне властью решил основать несколько пограничных комтурств… одно из которых предлагаю возглавить вам!

Хитро прищурясь, крестоносец посмотрел прямо в глаза собеседнику:

— Это очень непростое, опасное, но весьма богоугодное дело. Да вы и сами, наверное, уже это поняли…

— За тем и явился! — слегка наклонил голову Михаил.

Брат Гернольт удовлетворенно кивнул:

— Признаюсь, иного ответа не ждал.

Ратников опустил глаза, лихорадочно соображая — что же дальше? Сообразил, надо сказать, быстро и тут же спросил:

— А могу я сам выбрать комтурство?

— Ну, конечно же! — неожиданно расхохотался Гернольт. — Их ведь, в общем-то, еще нет, вернее есть, но пока только — здесь, — он постучал себя по лбу указательным пальцем. Так что — выбирайте! На правах вассала, конечно…

— Тогда — здесь! — решительно заявил Ратников. — На этом вот самом месте.

— Хорошо, — крестоносец устало кивнул. — В десяти лигах отсюда, на берегу, есть что-то вроде нашего опорного пункта.

Глава 4 Лето 1241 года. Окрестности Чудского озера Комтур

Желаем, чтобы поместья наши, коим мы определили обслуживать наши собственные нужды, всецело служили нам, а не другим людям. Чтобы с нашими людьми хорошо обращались и чтобы никто не доводил их до разорения.

Капитулярий о поместьях

Вот тогда только Максик Гордеев поверил в то, что говорил ему Ратников, когда увидел Псков! Тот самый, средневековый, с полной лодок и кораблей пристанью на реке Великой, с горделиво возвышающимся на высоком холме белокаменным кремлем — Кромом — с огороженным валом и деревянной стеною посадом, с мерцающими вдали куполами Спасо-Мирожского монастыря.

— Вот это прикол! — едва город открылся перед глазами, только и вымолвил Макс.

Бедняга…

Псков произвел впечатление и на Ратникова, хотя тот уже видал и Новгород, и Ладогу — и все же, тем не менее, и тот был очарован и потрясен псковской красотою, богатством и мощью.

Неожиданно вдруг даже закралась мысль:

— И все это немцам отдали!

Впрочем — а что, лучше литовцам? Смолянам? Суздальцам? Нет, может быть, в чем-то и лучше — уж, по крайней мере, католичество те насаждать не будут.

В Пскове, кстати, Михаил с Максом долго не задержались. С благословения брата Гернольта и — заочного — гроссмейстера Ливонского отделения Ордена Святой Марии Тевтонской, новоявленный крестоносец «сэр Майкл» получил отряд в три копья кнехтов — сорок человек самого разноплеменного сброда — да две телеги оружия — копья, старые кольчуги, мечи, секиры, было даже два тяжелых крепостных арбалета, орудия, некогда запрещенного папой в силу своей дьявольской действенности, но с успехом используемого даже вот, божьими рыцарями. Кроме того, имелась и бумага на право вассального владения землями — грамота великого магистра — а как же без нее-то?

Надо сказать, впечатления оккупированного города Псков не производил — орденских немцев в нем было не так уж и много, куда больше купцов — торговлишка шла вовсю, причем не только с немцами. Лето нынче выдалось сухое, знойное, хлеб в псковских землях мог и не уродиться, потому следовало позаботься заранее — с кем-то договориться, заплатить.

Эти же заботы тревожили сейчас и «сэра Майкла» — важной задачей была заготовка продовольствия на зиму, до которой Ратников, вообще-то, задерживаться вовсе не собирался, однако, кто знает? Человек предполагает, а Бог располагает.

На смирной белом коняшке, с некоторой грустью помахивающем желтовато-пегим хвостом, Михаил, не особенно торопясь, ехал во главе своего небольшого отряда, сборного, а лучше сказать — сбродного, кого там только не было! Беглые крестьяне-баварцы, наемные лучники из Бранденбурга, с десяток державшихся на особицу чудинов, столько же белоглазых эстов, да, были еще и русские — Иван Судак и Доброга — тоже, верно, из беглых. Иван — здоровенный крепыш, косая сажень в плечах, с кудлатой огненно-рыжей бородою, Доброга — чернявый, цыганистый, не такой широкоплечий, но тоже — верзила с ручищами, словно оглобли. К ним почему-то прибился Эгберт — совсем еще молодой парнишка из Любека, похоже, что из подмастерий или, скорее, учеников, из тех вечных бедняков, что никогда не выбьются в мастера. По типу характера — как знаменитый чеховский Ванька — такой же зачуханный, светленький, сероглазый, с тонкой, вечно замотанной какой-то грязной тряпицею, шеей. Остальные кнехты его откровенно шпыняли, один из бранденбуржцев — сутулый, с длинным вислым носом, звали его, кажется, Фрицем — даже как-то на привале под общий смех завалил бедолагу, наплевав на все Божьи заповеди, явно намереваясь использовать того, как девочку… Ратников уж хотел вмешаться, да не успел — рыжий Иван Судак, не говоря ни слова, просто огрел охальника кулаком по хребтине — тот и осел. Бранденбуржцы хватились было за копья… да тут выступили вперед молчаливые чудины и эсты… Угомонились. Вот с той поры Эгберт, устало примостив на узком плечике копьецо, и шагал следом за русскими, как собачонка.

Короче — то еще было воинство, недаром брат Гернольт, прощаясь, вполне серьезно советовал первым делом парочку из этого сброда повесить, просто так, для острастки. Наверное, так бы и стоило сделать, да Миша — «сэр Майкл» — почему-то стеснялся. Наверное, проклятое воспитание мешало.

А Максик, уже помаленьку приходивший в себя, шагал рядом с Ратниковым — конь парню не полагался, как и любому другому из всех этих с позволения сказать, солдат. Михаил ехал неспешно, да при всем желании не получалось быстрее — в телеги-то были запряжены быки, а уж они-то никуда не торопились, помахивали себе хвостами, отгоняя назойливых мух, да время от времени останавливались — жевали траву. Возами правили баварцы — видно было, что — крестьяне. Беглые.

А никто их, похоже, о прошлом и не спрашивал — людей у Ордена не хватало, и не только рыцарей.

Бург — если его так можно было назвать — располагался километрах в двенадцати от Танаева озера, на мысу, в виду большого острова у впадения в Чудское озеро реки Желчи. Частокол с воротами, сложенная на скорую руку башня и несколько жилых и хозяйственных построек, многие из которых были еще не законченными.

Вновь прибывших встречал священник — орденский брат — отец Арнольд. Даже с виду весь какой-то желчный, с отечным носом и желтым лицом, священник сразу же не понравился Ратникову, как, впрочем, и сам бург, центр нарождавшегося комтурства.

— Я — рыцарь Майкл, — спешившись, представился Михаил, вытаскивая бумаги. — Из…

— Я знаю, кто вы, — холодно ответствовал отец Арнольд. — Меня уже известили — брат Гернольт отправил связного на лодке.

Ага… Ратников ухмыльнулся в усы: Гернольт ему ничего о подобном вестнике не говорил — специально? Или просто не счел нужным?

— Располагайтесь, — священник соизволил изобразить на тонких губах нечто вроде улыбки. — Ваши покои, герр Майкл — в главной башне, там же, я полагаю, поселится и ваш оруженосец, в привратницкой же обычно располагалась охрана. Прошу вас, проходите… Вскоре приготовят обед, уж извините, не успели…

— Ничего, ничего…

— А пока я бы порекомендовал вам после молитвы и краткого отдыха ознакомиться с уставом, герр комтур.

— Гарнизонной и караульной службы? — пошутил Миша. — Хорошая вещь, тащите сюда, отец Арнольд.

— Я велю принести.

Велю… А не слишком ли ты много на себя берешь, гнида желтолицая? Ратников усмехнулся — а брат Гернольт хитер, ишь ты, предложил комтурство. Он, «сэр Майкл», вроде как — командир, а этот отец Арнольд, выходит, за комиссара?! Для слежки, пригляду, наушничества и наблюдения за морально-политическим обликом вверенного гарнизона? Не дурак брат Гернольт, не дурак… все правильно — разделяй и властвуй. Ладно, поглядим, кто кого!

Привратницкая располагалась на первом этаже башни, на второй вела узкая приставная лесенка — в покои комтура и оруженосца. Последнему, собственно, никаких таких отдельных покоев и не полагалось — он спал на скамье в небольшой зале — приемной. Весь первый этаж был сложен из замшелых камней и выглядел довольно старым, остальная же — верхняя, бревенчатая — часть башни явно была пристроена недавно, и в покоях вкусно пахло свежей сосновой смолой и опилками.

— Ну, вот, — сбросив плащ, Ратников уселся на лавку. — Вроде прибыли.

— Выбраться бы поскорее отсюда, — сжал губы Макс.

Выглядел он сейчас хоть куда — в мягких башмаках из лошадиной кожи, в длинной, перехваченной широким поясом, тунике с черным крестом на груди. На поясе висел устрашающих размеров кинжал — трофейный, чудинский.

— Да-а… — хохотнул Миша. — Ты у нас теперь — истинный ариец!

Подросток наморщил лоб:

— Дядь Миша… а что же это — мы теперь с тобой крестоносцы? Псы-рыцари?

— Псы? — Михаил улыбнулся. — У тебя, Максюта, что по истории было?

— Четыре! Нет, ей-богу, четыре!

— Ну, вообще — да, что у нас в школьных учебниках написано — ясно. Выдумка на пропаганде сидит и глупыми побасенками погоняет. Тевтонцев, Максюта, современники псами не звали… Это уж потом, пресловутого Карла Маркса не совсем правильно перевели — он-то писал «рыцари-монахи», а получилось — «псы». Ты, кстати, фильм «Александр Невский» случайно не смотрел? Ну, тот, старый…

— Нет.

— И слава Богу! Чу! Вроде как кто-то внизу кричит… Сбегай-ка. Макс, посмотри.

Кивнув, парнишка выбежал из покоев… и тут же вернулся, держа в руке пожелтевший пергаментный свиток:

— Сказали — устав.

— Понятненько! — Ратников потер руки. — Сейчас взглянем… ну-ка… ах, блин, по-немецки… Ну-ка переводи!

Разложив свиток на столе, Максим придавил его тяжелыми подсвечниками — что б не скручивался — и снова наморщил лоб:

— Ну и почерк — убил бы!

— Что — совсем ничего не разобрать?

— Да нет… сейчас попробую… «братьям позволено носить и использовать холст для нижних рубах, подштанников и чулок, простыней и покрывал… верхняя одежда должна быть спокойных тонов…»

— Стой, стой, что это ты такое читаешь?

— Что написано, — подросток пожал плечами. — Дальше продолжать?

— Давай, — Миша разлегся на лавке, вытянув ноги. — Только с другого места.

— Как скажете… «все братья должны стричь свои волосы в монашеской и духовной манере…»

— Подожди! — Михаил уселся и, пододвинув свиток к себе, неожиданно рассмеялся. — Так это они мне Орденский устав подсунули, клоуны! Так и знал — нет у них караульного устава! Бардак. Ладно, разберемся и с этим…

— А чего разбираться-то, дядя Миша? Валить надо при первом же удобном случае!

Ратников насмешливо взглянул на подростка и покачал головой:

— Э, это ты погоди, Максюта — валить! А куда валить?

— Ну… к машине, куда же еще-то?

— Допустим. И что там делать? Ждать, когда кто-нибудь с браслетами явиться — на подносе нам их принесет? А вдруг опять чудины? Ну, те… Нет, братец ты мой! Не наш это путь, мы пойдем другим путем…

— Каким другим путем, дядя Миша? — жалобно поморгал Макс. — Тут ведь только одна дорога.

— Эх, молодежь, молодежь, — Михаил с осуждением покачал головой. — Вот в чем беда — не знаете классики. Ладно! Я к тому, что ведь очень хорошо, что мы с тобой в крестоносцах. В командирах, а не где-нибудь там в пыточном подвале! Этим надо воспользоваться, Максюта. Мы там, около Танаева — пост выставим! И, ежели что — сразу знать будем. Обо всех подозрительных людях! Смекаешь?

— Понял, — мальчишка обрадованно закивал. — Понял, дядя Миша… Вы не смотрите, я вообще-то понятливый… только вот растерялся немного…

— Любой бы на твоем месте растерялся, — Ратников потрепал парня по голове. — Хорошо. Отдохнул?

— Ну…

— Так иди-ка теперь на разведку, разузнай там насчет обеда… и спроси, где туалет, что-то я его тут не видел.

Максим убежал, а Миша встал у узенького — бойницей — оконца и долго разглядывал мерцающие голубым серебром просторы Чудского озера. Вот где-то здесь… примерно в этих местах, напротив мыса, у Узмени и Вороньего камня и разразится битва… Знаменитое Ледовое побоище… Или — похабище?

В приемной послышались шаги.

— Ну? — Михаил обернулся. — Узнал?

— Узнал! Обед сейчас подадут в трапезную… а уборной тут, похоже, и нет!

— То есть, как это нет? — удивился Ратников.

— А так! Все за угол ходят… в ров…

— Да-а, — Михаил угрюмо вздохнул. — Я и говорю — бардак!

После трапезы — вареной рыбы с грибами и просяной кашей, обильно сдобренной проповедями отца Арнольда, новый комтур решительно объявил строевой смотр. Его еще во время пути сюда достали взаимные придирки, разборки и драки, которым нужно было бы как можно быстрее положить конец, ибо Ратникову было совершенно точно ясно, во что это все может вылиться. Как в семнадцатом году в России…

Три явившихся вместе с Михаилом из Пскова «копья» сменили весь гарнизон бурга, кроме, разве что, кастеляна и отца Арнольда — эти относились к категории несменяемых. Что же касается остальных, то их уже и след простыл, лишь где-то далеко в лесу слушалась быстро удаляющаяся залихватская песня. Ну, ясно — смена кончилась — чего им тут теперь и делать-то? В этой-то опасной глуши? Пусть теперь новенькие хлебнут лиха. Со скучной рутиной службы, с ничем не ограниченным произволом начальников, с постоянными набегами чуди, с полчищами комаров, наконец!

По приказу комтура, все воинство выстроилось в две шеренги — по «копьям»: чудины, эсты и все остальные — бранденбуржцы, баварцы, русские — и с ними забитый мальчишка Эгберт из Любека.

Осматривая войско, Михаил угрюмо качал головой. Нет, вооружены-то все были более-менее… Кольчуги, правда, не у всех, так есть кожаные панцири с нашитыми на них металлическими платинами, зато — копья, мечи, секиры — этого добра в полном достатке, как и шлемов, простых, открытых.

А вот что касается боевого состояния гарнизона, то с этим дело обстояло не очень. Нет, конечно, Ратников вовсе не собирался учить их чему-то — бою, строю и прочему — но элементарный порядок должен был навести, от этого в буквальном смысле слова зависело все. И жизнь и — скорейшее возвращение в свою эпоху.

Во-первых, начинать нужно было с понимания. Эсты понимали немецкий — ливонский диалект, чудины — русский, остальные все — серединка на половинку. Потому Ратников и, не мудрствуя лукаво, отдал команды по-русски, а уж потом Максим переводил — как ни странно, его понимали.

Затем Михаил сразу же перетасовал всю колоду, разбавив «чудинское» и «эстское» копья скандальными бранденбургскими лучниками — те против перестановки не возражали — лишь бы не видеть ненавистных баварских рож, оставшихся в третьем «копье» — по имени десятника Ивана Судака Ратников стал именовать его «русским». Караульную службу стали вести по очереди — через день на ремень… нет, тут через два дня выходило. Все же остальные вне наряда вовсе не бездельничали — надзирали за исполнявшими повинности местными жителями — в большинстве, чудинами — лениво ремонтировавшими дорогу, а также ловили рыбу, собиради в лесу грибы и занимались прочими промыслами.

Да! И вопрос с уборной Ратников решил в первый же день. Выстроив всех, приказал выкопать две выгребные ямы, установить будки:

— Чистить их будет — кто? Нет, не местные… Вы, бездельники! Те, кто спит на посту, спустя рукава выполняет приказы или иным недостойным образом уклоняется от службы господу нашему и Ордену благочестивых рыцарей Святой Марии Тевтонской.

Кто-то хмыкнул за спиной — Миша углядел отца Арнольда — тому явно понравилось принятое решение. Удивительно — хоть что-то понравилось!

А вечером Ратников пригласил к себе всех десятников: от русских — Иван Судак, от чуди явился высокий, с длинными русыми волосами мужик, звали его Витольдом, от эстов — немногословный круглоголовый Тойво. Ни бранденбуржцы, ни баварцы таким образом, в начальство не попали — не повезло, ладно.

— Вот что, господа сержанты, — меряя шагами приемную, негромко начал комтур. — О дисциплине я вам уже все сегодня сказал, больше повторяться не буду. Теперь вот о чем… Вам нужно будет выделить из каждого копья наиболее ловких и ушлых людей, у кого получится с местными… пусть даже они им в чем-то будут потакать, не важно, пусть пьют иногда в местных корчмах…

Присутствовавший на совещании — а как же! — отец Арнольд при этих словах возмущенно вскинул брови.

— Я должен знать все обо всех подозрительных людях, появившихся на территории вверенного мне приказом магистра и Божьей волей комтурства. Обо всех! И особенно — о людях из Новгорода.

Отец Арнольд навострил уши.

— Таковых ушлых людей вы пришлете мне завтра же!

На этом день и закончился. Отдав все необходимые распоряжения, Михаил — «сэр Майкл и вассал Ордена Святой Марии Тевтонской» — улегся спать на широкой лавке, укрывшись тяжелой медвежьей шкурой.

Рядом, за стенкой, давно уже посапывал Макс. В горнице надоедливо зудел комар.

Долгое время ничего существенного не случалось, все шло своим чередом. Время от времени, как и было заведено, отец Арнольд брал десяток воинов и отправлялся на баркасе по прибрежным деревням, как он выражался «навестить недавно крещеный люд», а на самом деле, конечно, — получить богатые подарки да и просто развеяться, отвлечься от надоедливого сидения в бурге, где, кроме как молитвами да интригами, занять себя было совершеннейшее нечем.

Этим его очередным отъездом и решил воспользоваться Ратников, давно уже намеревавшийся перетащить поближе машину — жалко было оставлять без пригляду, ведь разберут, рано или поздно, странно, что еще не разобрали, видать, побаивались незнакомого предмета, да и народу в тех местах бродило немного — охотники, рыбаки, да вот — орденские братья.

Дорогу к бургу уже к тому времени отремонтировали, топи у Танаева озера по приказу Михаила замостили валежником — уж как получилось, но должно быть можно было б проехать. И вот, едва только баркас под крестоносным флагом Ордена скрылся за ближайшим мысом, Ратников немедленно отправился в путь, прихватив с собой свободных от смены кнехтов да деревенского кузнеца — приладить к машине оглобли, в которые намеревался впрячь быков, именно для этой цели и реквизированных. По здравому размышлению, Михаил не очень-то хотел прослыть чернокнижником и колдуном, управляющим самобеглой повозкой.

— Да, это верно, — согласился Максик. — Только вот — долго провозимся.

А возились не так уж и долго! На болоте, уж конечно, пришлось помочь быкам и толкающим машину кнехтам двигателем… Немножко все напугались… Но — «УАЗ» выскочил все-таки, проехал через болото… А уж дальше спокойно покатил себе, поднимая тучи пыли и влекомый медлительными быками.

Михаил специально отослал кнехтов обратно в замок и на подъемах все же заводил мотор. Сидящий рядом, на пассажирском сиденье, Макс ухмылялся:

— Хорошо хоть, аккумулятор не сдох и бензин не слили!

— Аккумулятор новье, а бензин… да кому он тут нужен-то — бензин!

— Ой… это верно.

Чудную повозку загнали в дальний амбар, кнехты прозвали ее «латной колесницей». Отец Арнольд, по возвращению, на железную повозку дивился, но ничего не сказал — колесница, так колесница, он вообще не лез в дела вооружений и тактики.

В августе выстроили наконец и уборные, и баню — к вящей радости русских, Ивана Судака и Доброги, уже те любители были попариться, да и Ратников с Максом баню жаловали, а вот отец Арнольд — что-то не очень, слишком уж ему там было жарко — «как у дьявола на сковороде» — именно так он и выражался. Михаил даже установил во вверенном ему «гарнизоне» банный день и каждую неделю гонял свободных от службы в лес, по дрова — чтоб не расслаблялись, у хорошего командира солдаты без дела не сидят!

Наряду с отцом Арнольдом манкировал помывкой и Эгберт, вечно ходивший грязным, в баню его не могли затащить даже русские — слишком уж упирался, кусался даже. Бывший подмастерье неожиданно сблизился с Максиком, Ратников не раз уже замечал, как парни, усевшись за амбаром на траве, о чем-то разговаривали, смеялись.

— Эгберт мне про Любек рассказывает, — как-то вечером пояснил Макс. — Красиво, говорит, там, весело. Только он оттуда сбежал — хозяин семь шкур драл.

— Нашел, куда сбежать, чудо!

— Он говорит, Орден переселенцев привечает, особенно — кто из немецких земель. Всякие льготы дают, земли…

— Ну да, ну да, — Михаил рассмеялся. — Как в Штатах на Диком Западе. Закон о гомстедах! Наделы всем желающим фермерам! Ничего, что на индейских землях? Ничего, что на орденских землях — пруссы, эсты, чудь?

— Ну, не знаю, — мальчишка пожал плечами. — Так Эгберт сказал. Говорил еще — и поляки многие под Орден идут, и даже литовцы. Выгодней, чем своих алчных князей кормить!

— Эгберт, Эгберт, — Ратников оперся на резные перила высокого, пристроенного недавно, крыльца. Перила, кстати, вырезал Иван Судак, оказавшийся неплохим плотником и столяром. — Смотрю, скорешились вы с ним.

— Ну да, — Максик пожал плечами. — Он меня ненамного и старше — всего-то на полгода. Много чего повидал, интересно послушать. Да и говорит он понятно, не как другие. К примеру, баварцев так я сосем не понимаю, а бранденбуржцев — через слово.

— Ты б спросил своего друга — когда он в баню пойдет? Или привык — вечно чумазым?

— Он бы пошел… он бы рад, — сразу же кивнул подросток. — Но боится. К нему и так этот, вислоносый Фриц пристает…

— Ах так? Ну, это дело мы быстро исправим!

— Да нет… он не открыто…

— И все же, пусть твой дружок вымоется наконец, а то стыдно смотреть — воин!

Эгберт и мылся — в озере, так сказать, в свободное от ратной службы время. Уходил подальше, за мыс, почти к Черной речке — всерьез опасался Фрица и ему подобных ухарей. И вот однажды…

Собственно, со слов юного кнехта о случившемся доложил Макс, сам Эгберт почему-то постеснялся, да, наверное, не счел и особо важным то, что невзначай увидел. А дело было так…

Ратников даже представил воочию.

Лес, сверкающая гладь озера, жаркое солнце — лето в этом году выдалось на редкость знойным. На песчаную косу, подозрительно озираясь, из леса выходит Эгберт. Сбрасывает одежку, боязливо пробует воду ногой… И вдруг — слышит шум весел! Из-за мыса появляется вместительный баркас, с мачтой и только что спущенным парусом.

Подхватив одежку, кнехт быстро прячется в ближайших кустах — к лесу-то не успеть, далековато.

Баркас причаливает к берегу — там, у впадения в озеро Черной речки, есть подходящее место. Дюжие, вооруженные мечами и копьями, парни выталкивают на берег… юных стенающих девушек, похоже что — пленниц. Кое-кто лупит их кнутом…

Дев гонят в лес, как раз по той тропке, что тянется вдоль Черной реки… Быстро накинув одежку, Эгберт крадется за незнакомцами следом. Вот они — подозрительные люди, о которых предупреждал герр комтур! Вот она — награда, теперь уж никто не скажет, что Эгберт — плохой воин, грязнуля и неумеха. Теперь уж… Юный кнехт крадется неслышно, в серых глазах его сверкает огонь любопытства…

Странный отряд сворачивает к Танаеву озеру. Эгберт затаился в кустах. Господи! Кажется, идут обратно! Нет, не все — только вооруженные парни. Дюжие такие, один — с кнутом. Идут, усмехаясь, о чем-то негромко переговариваются, смеются, как люди, только что выполнившие какое-то важное дело.

Эгберт пропустил их — ну, ясно, что возвращаются к баркасу, да сейчас уплывут. А вот девки… Куда они-то делись? Далеко уйти не могли…

Но, нет! Напрасно бегал парень по всему лесу — никого и ничего не нашел, словно и не было тут никаких парей и девок, похоже что — пленниц. И крови не было, и мертвых тел — ну, не успели бы закопать, слишком уж быстро вернулись. Тропки там две через болотины — быстро не пойдешь, а по дороге — той самой, недавно отремонтированной — либо к бургу, либо во Псков. Что же, девки туда одни отправились? Или — кто-то за ними явился?

— Так ведь он и не узнал толком ничего, — пожаловался Макс. — Потому и доложить не решился.

— Гад твой дружок! Я же говорил — докладывать о любой мелочи.

— Ну, мне-то он рассказал! Дядя Миша, я ведь тоже думаю — куда те девчонки делись? Можно я… можно мы… ну, с Эгбертом… к Танаеву сбегаем, посмотрим там повнимательней?

Ратников лишь рукой махнул:

— Бегите. Авось, и впрямь чего сыщете…

— Спасибо, дядя Миша! — мальчишка едва ли не кубарем бросился с крыльца.

— Только вряд ли, — сплюнув, желчно заключил Михаил. — Не такие уж они дураки… наверное.

А у самого сердце екнуло — а вдруг и, правда, это те, которых он ищет?

Так и нервничал целый день почти до самого вечера, пока ждал парней… Те вернулись ни с чем.

— Ничего там нету! — виновато доложил Максик. — Трава только примята… Но точно! Куда ж девчонки делись? К нам! Стопудово — к нам! — глаза парня вспыхнули.

— Охолонись, — Ратников подошел к узкому оконцу и посмотрел вдаль. — В Псков скорее всего их угнали. На рынок — живой товар.

— А… а ведь у них сейчас феодализм, а не рабовладение, дядя Миша!

Михаил прищурился:

— Умный ты, как я посмотрю… Слова ученые знаешь — «феодализм», надо же. А рабов-то вокруг полно, ты не заметил? И пленниками на рынках торгуют. Даже слово такое есть — не то, что холопка — раба!

Сказал и осекся. Вспомнил Марьюшку. Она ведь и была когда-то рабою…

И все ж таки пришлось Эгберту вымыться. Нет, не в бане, а снова — в озере — кто б его в баню-то пустил, такого…

А дело все в том, что бывший подмастерье заснул на посту — и самым дурацким образом попался вездесущему отцу Арнольду.

— В выгребную яму! — тут же и распорядился священник от имени комтура. — Вычистить до утра.

Что поделать, пришлось незадачливому бедолаге брать золотарскую телегу да лопату пошире… Возился долго… но к утру ничего, вычистил, благо ночка выдалась светлая, лунная…

А утром, сразу после трапезы и молитвы, к Мише побежал Максик. Глаза горят, весь такой возбужденный, зашептал взволнованно:

— Есть кое-что!

Отдав очередному наряду распоряжения, Ратников обернулся:

— И что же у тебя есть?

— Есть… отойти бы.

— Ну… пошли тогда в горницу.

По скрипучей лестнице оба поднялись наверх, в башню.

— Вот! — Максик вытащил из-за пазухи что-то завернутое в тряпицу, бросил на стол…

Осколки!

Стеклянные желтовато-коричневые осколки… Неужели — те самые?

Ратников протянул руку, взял одно стеклышко, поднес к окну… Оно! Вон — змеиная головка, глазки… и запах такой… Михаил поморщился:

— Где отыскал? Опять на Танаево без моего разрешения бегал?

— Не-а… Эгберт их в выгребной яме нашел. Сегодня ночью. Говорит — сверху плавали.

Глава 5 Осень 1241 года. Окрестности Чудского озера Ведьма

…этот клирик, то и дело рискуя собственной жизнью, совершил подвигов больше, чем кто-либо иной.

Робер де Клари. «Завоевание Константинополя».

Значит, кто-то есть в бурге! Кто-то, кто как-то связан с работорговцами, кто помогает, пусть даже не зная всей правды. И это, скорее всего — кто-то из «старичков», из тех, кто живет здесь уже достаточно давно, можно даже сказать — постоянно. Следовательно осталось лишь его вычислить…

Кто бы это мог быть? Кто постоянно в бурге? Отец Арнольд? Хм… маловероятно, хотя и его нельзя сбрасывать со счетов. А кроме него? Кузнец с молотобойцем, каштелян, конюхи… да, еще может быть кто и пришлый, из деревенских. Были они в тот день, когда Эгберт проспал? Ну, разумеется — ведь каждый день кто-нибудь да приходит, то с оброком, то пожаловаться на соседей, то еще с каким делом — земли-то окрестные теперь — орденские. Пойди, попробуй, вычисли… Однако и то хорошо уже, что теперь точно известно…

Был уже послеобеденный час, и солнце постепенно клонилось к закату. Размышляя, Ратников валялся себе на лавке, закинув ногу на ногу, и даже чуть задремал, когда услышал донесшиеся со двора крики. Кто-то кричал… Должно быть, опять бранденбуржцы с баварцами что-то не поделили, вот уж, поистине, вражины — и дня не могут прожить без доброй ссоры.

А ну их… Пускай десятники разбираются — потом доложат.

Михаил перевернулся на бок, пододвинув под голову медвежью шкуру, заставив себя не обращать решительно никакого внимания на доносившуюся со двора возню. Оруженосец Макс вновь отпросился на Танаево озеро — Ратников не возражал, пускай, может, чего-нибудь еще отыщет?

Браслет, браслет… Эх, если б вдруг целый! Тогда бы можно было Максика спровадить обратно домой, а самому уж остаться здесь, выручать Лерку… если она тоже сюда попала, если ее Колька Карякин не придушил. Честно говоря, закрадывались у Миши сомнения насчет Лерки — что-то про внезапно объявившуюся в здешних лесах странную полуголую девку в окрестных деревнях не болтали. А ведь, по идее — должны были б…

Снизу послышались шаги, скрипнула лестница.

— Герр комтур!

И кого там черт несет…

— Мы с вами договаривались…

Ах да, отец каштелян.

— Входите, входите, брат Герман!

Вот уж поистине, более незаметного человека нельзя было себе представить! Вечно сгорбленный, низенького росточка, отец Герман и сам, казалось, старался выглядеть как можно скромнее, незаметнее. Он был монахом, не рыцарем — темная, подпоясанная обычной веревкою, ряса, благообразное, без всяких особых примет, лицо, нельзя сказать, что красивое, но и не безобразное, обычное такое лицо мелкого канцелярского служащего, этакого офисного планктона, бюрократа средней руки. Ему бы еще нарукавники… Кстати, в окрестных селеньях отца Германа почему-то уважали, Ратников узнал это не так давно от Макса, а тот — от Эгберта — и был очень удивлен. Впрочем, тут же и позабыл — настолько отец Герман был неприметен, не вызывал буквально никаких эмоций.

Вот и сейчас, перекрестившись, долго и нудно читал список оброчников — кто чего должен был и кто чего дал…

— Крестьянин Гуго Лахти, с женой и детьми, держащий надел от Ордена, должен хлеба на 12 любекских марок, да десяток яиц, да — на день Святого Марка — курицу… Эйно, кузнец, за пользование водою из орденского ручья — подков на 12 шиллингов или на одну кельнскую марку, либо серебром — арабским, ромейским или германским — на ту же сумму… Кроме того, бесплатно чинить орденские брони, и копья, и мечи и прочее… Василиса, вдова, за водяную мельницу на орденском ручье — две любекские марки в год, а помесячно на сумму, равную двум шиллингам серебра — в любых монетах либо продуктами на указанную сумму…

Ну, настолько нудно читал отец каштелян, что Ратников опять задремал, лишь иногда просыпаясь.

— …Эрмендрада, крестьянка из эстов, недавно крещенная, за крешение лично отцу Арнольду — десяток яиц, да курицу, да двух утиц, да холста домотканого на полдюжины шиллингов или на половину любекской марки…

Насколько помнил Миша, все эти шиллинги да марки были в это время чисто счетными единицами, точнее сказать — счетно-весовыми, монетами же обходились разными — какие попадутся, в большинстве случаев — германскими либо византийскими.

— Иоганн, крещеный чудин, за пользование орденским лугом…

Орденский лучей, орденский луг, орденская роща — а не многовато захапали? Словно тут до появления рыцарей и не жил никто! А ведь жили же — чудь в основном, но и русские деревни имелись, и селенья эстов…

— К чему вы мне все это читаете, брат Герман? — Ратников уже немного понимал и по-латыни и по-немецки — вернее, на той его разновидности, что использовалась в Ордене. А брат Герман прекрасно знал и русский… и даже говорил с чудинами и эстами на их родном языке!

— К тому, чтобы вы знали, герр комтур. Хочу вас кое о чем попросить.

— Да, слушаю.

— Лето нынче жаркое, сухое… боюсь, плохо уродиться хлеб. Потому счел бы целесообразным заменить часть оброка с зерна на дичь и рыбу… И даже несколько его уменьшить — разоренные деревни нам не нужны, ведь это же наши деревни.

А его не зря уважают…

Ратников улыбнулся и махнул рукой:

— Делайте, как знаете, брат Герман. Не сомневайтесь, я вас во всем поддержу.

— Да, но отец Арнольд…

— Отец Арнольд всего лишь священник! Поступайте, как считаете нужным.

— Хорошо, — встав со скамьи, брат-каштелян поклонился. — Тогда у меня все, герр комтур.

— Послушайте-ка, брат Герман, что это такое там происходит, во дворе — кто там орет как резаный?

— А, — отец-каштелян улыбнулся. — Отец Арнольд велел пытать ведьму!

— Ведьму?! — несказанно удивился Ратников. — Откуда она здесь взялась-то?

— Из деревни чудинов, тех, кого недавно крестили, — пожал плечами монах. — Крестьяне же и пожаловались — мол, завелась у них одна приблуда — портит скот, наговаривает, порчу насылает. Засуху вот, говорят, она и вызвала.

— Вы сами-то в это верите, брат Герман?

— Даже не знаю, как вам и сказать, — каштелян неожиданно улыбнулся. — Дыма ведь без огня не бывает, верно? Так я пойду, герр комтур? Дел полно.

— Да-да, идите… А я уж все-таки тоже спущусь, посмотрю — что там за ведьма?

Нет, это была не Лерка. Обычная местная девка — чудинка или даже русская — на вид где-то лет двадцати, с длинными каштановыми кудрями и неожиданно черными жгучими глазами. Красивая. Наверное, потому ее и объявили ведьмой. Девка лежала на широкой лавке, специально для этого притащенной в распахнутый настежь амбар — кстати, именно там и стоял «УАЗик» — по пояс голая, на спине ее виднелись кровавые полосы, а рядом, ухмыляясь, поигрывал кнутом вислоносый извращенец Фриц.

Сидя на высоком стуле, отце Арнольд важно задавал вопросы, тут же записываемые служкой из числа послушников — тоже, кстати, одного из тех, кто остался в бурге при смене гарнизона.

— Итак, женщина, ты говоришь, что никогда не летала на метле, не вынимала ногти покойника и не колдовала с помощью свиной требухи?

— Нет, господин… — девушка отвечала по-немецки.

— А что же Эрмендрада, эта добрая женщина, наговаривает на тебя? А Салия? А Марта? А Евстифения? Они что же, все врут?

— Выходит, что так, святой отец, — плача, сказала девчонка. — Не знаю, чем уж я их так расстроила?

— Честно-честно, не знаешь? — неслышно войдя, Ратников наклонился к девушке. — А ну-ка подумай! Брат, перетолмачь… А ты поди пока прочь!

Последняя фраза относилась к Фрицу, немедленно убравшемуся.

Отец Арнольд недовольно покусал губы:

— Решили вмешаться в святое следствие, герр комтур? Осмелюсь напомнить, что, согласно капитулярию великого магистра от…

— Да бросьте вы, — Михаил рассмеялся. — Честно слово, просто стало вдруг любопытно — с чего бы это вдруг в здешней глуши взялась ведьма?

— Мне вот тоже очень любопытно, — желчно усмехнулся священник. — Смотрите, как бы она вас не околдовала, герр комтур. Знаете ли, бывали случаи.

— Ничего, ничего, как-нибудь… — Велев монаху развязать девушку, Ратников уселся рядом, на капот «УАЗа». — Оденься, голубушка…

— Вы очень добры, господин.

Да, это была настоящая красавица с тонкой талией и большой тугой грудью… посмотрев на которую, отец Арнольд сглотнул набежавшую вдруг слюну и перекрестился.

— Так что? — дождавшись, когда девушка накинет поверх белой полотняной рубахи жилетку, Михаил взглянул на нее неожиданно строго. — Расскажешь нам, как переспала со всеми мужьями уже упомянутых женщин?

— Что?! — нервно дернулся отец Арнольд.

— Да-да… Полагаю, именно за это на нее и были обижены. Ведь так, голубушка? Как твое имя?

— Лиина, — девушка зарделась. — А с мужчинам я не спала… не со всеми…

— Ну, остальные, стало быть, подстраховались… Я имею в виду жен. А как вы очутились в деревне?

— Приплыла на лодке. Нашу-то деревню сожгли, а здесь у меня родичи… Правда, не приютили.

— Не приютили? Понятно… Я б на их месте тоже такую не приютил. Кстати, отец Арнольд, вам не нужна экономка? Постирать там, полы помыть… а то зовете все какую-то старушку… И у меня в башне тоже бы неплохо начать убираться — а то пылища скоро все глаза выест.

— Экономка? — священник явно не ожидал подобного предложения.

Скорее всего, он намеревался отправить «ведьму» на костер, предварительно подвергнув пыткам… Но вот так…

— Пусть эта грешница сперва покается! — отец Арнольд приосанился. — Десять псалмов на ночь, сто поклонов… Ты знаешь ли псалмы, женщина?

— Нет, святой отец…

— Что ж, придется научить… Зайдешь ближе к вечеру. — Отец Арнольд поднялся со скамьи: — Пойду, посмотрю, как там дела со строительством церкви.

— Да-да, конечно, — громко засмеявшись, Ратников догнал священника одним прыжком. — Подождите, святой отец, и я с вами. Так вы, кажется, сказали, здесь уже бывали подобные случаи? И какого же рыцаря околдовали?

— Тсс! — отец Арнольд неожиданно завертел головой и понизил голос. — Об этом не велено распространяться. Был тут такой рыцарь, заезжал, незадолго до вас… Анри де Сен-Клер из Нормандии. Искатель приключений, авантюрист… Был тут проездом — возвращался из новгородского плена. Решил выкупаться в озере… ест тут оно, лесное… и там повстречался с русалкой!

— Неужто, с русалкой?! — ахнул Михаил. — А вы ведь говорили — с ведьмой.

— Ведьма это и была, — со знанием дела пояснил священник. — Просто она обратилась в русалку. И молодой граф увез ее с собой! Околдовала! Об этом немногие знают… Оруженосец графа рассказывал.

— И куда же он ее увез? — быстро спросил Ратников. — Неужто в Нормандию?

— Да нет, поближе — в Дерпт. Прежде чем вернуться домой, граф дал обет совершить какой-нибудь подвиг во славу христовой веры! И еще — он жаждет участвовать в какой-нибудь славной битве.

Лерка… расслабленно подумал Ратников. Неужто — Лерка? Ведь все сходится — время, место… и это… Русалка!

Глава 6 Осень 1241 года Окрестности Чудского озера Кто?

Так эта проклятая собака умела скрыть свое коварство.

Из хроники Жана де Венетта

— А ну-ка, Максюта, поддай парку! — вытянувшись на полке, распорядился Ратников. — Эх, и попаримся всласть… Жаль, Иван с Доброгой в наряде!

С камней пахнуло жаром… и чем-то таким, вкусным…

— Я малинового кваску плеснула… Ничего?

— Да ничего… Ой!

Михаил с удивлением обернулся, увидев вместо Макса с удовольствием расположившуюся на лавке рыжеволосую красавицу Лиину!

Девчонка сидела в чем мать родила, ехидно скалила зубы и прикрывало лоно веником. Впрочем, недолго…

— А ну-кось, господине… Уж, разомну сейчас твои косточки, кровушку разгоню!

— Ого! — ухмыльнулся Миша. — Ты, оказывается, и русский знаешь?

— Я много чего знаю, — загадочно улыбаясь, девушка взмахнула веником.

— Ну, давай, — сдался Ратников. — Попробуй… сама только не угори… Постой… а Макс, оруженосец мой, где?

— Я его в солодовню послала… за пивом приглядеть — как раз варить зачнут скоро.

— А он, значит, так вот просто взял и убежал? Тоже еще, пивовар хренов.

— Нет, не так просто… покраснел почему-то…

— Понятно, — Миша с удовольствием подставил спину под веник. — Значит, догадался, что тут дальше будет…

— А что тут дальше будет? — невинно опустив глаза, поинтересовалась девчонка.

— А вот там поглядим, — Ратников расхохотался и, обернувшись, легонько ущипнул самозваную банщицу за талию.

В конце концов, он ведь был всего лишь мужчина и никаких высокоморальных обязательств на себя не брал, так что уж дальше все вышло, как вышло… как и должно было выйти.

Нет, не в бане, конечно — больно уж жарковато — в предбаннике, на широкой скамье…

Без ложной стыдливости Лиина обняла комтура и с жаром поцеловала его в губы:

— Ну же… давай…

Она оказалась истинной обольстительницей, эта страстная чудинская девка, и Ратников почти сразу понял, что был полностью прав, догадываясь, от чего это так невзлюбили ее местные крестьянки.

Лиина сама потянула его к себе, раздвинув ноги, повалившись на лавку, обхватил руками спину, выгнулась, закатила глаза… застонала…

— Ох! — наконец выдохнул Миша. — Вот это парок у нас с тобой вышел! Ядреный!

— То ли еще будет, мой господин, — девушка многообещающе улыбнулась…

И Ратников только сейчас понял, как он все же истосковался по женской ласке! Какая же чудная красота создана Господом в женщине, в этих сверкающих черных глазах, в этих бедрах, в изящной ямочке пупка, в большой упругой груди, белой-белой… как снег…

— Ах, чаровница! — застонав, Михаил поочереди накрыл губами соски. — Что же ты со мной делаешь?

— То, что надо, мой господин… Лежи спокойно… Дальше я все сама…

Они провели в предбаннике, наверное, часа два, если того не больше, и странно, что парочку никто не побеспокоил. Впрочем, наверное, об этом побеспокоился Максик? Ага… как же, станется с него…

— Я поставила у дверей одного парня с копьем, — лукаво улыбнулась любезница. — Пусть стоит, караулит.

— И он тебя послушал? — удивился Ратников.

— Послушал, герр комтур. Ведь я передала ему твой приказ! Ты бы ведь его конечно же отдал, если б знал все наперед, да?

— Что — знал? Ах, ладно…

— Я тебе очень благодарна, — неожиданно серьезно произнесла девушка. — Если б не ты, тот желторожий упырь меня б точно сжег! А сейчас весь такой ласковый… как побитая собака… На словах такой святоша, а сам…

Ратников неприятно поморщился… впрочем — чего морщиться-то? Сам же эту вот девку и присоветовал отцу Арнольду. Все лучше, чем костер.

— Знаешь, желторожий святоша обещал мне покровительство, — улыбнулась Лиина. — Говорит, у него кто-то есть в Риге… я ведь оттуда. И хотела бы вернуться.

— Ну, вот, — Михаил потянулся к простыне. — Видишь, как тебе повезло. А что из Риги-то выгнали?

— Пришлось бежать… Но это ведь мои дела, правда? — девушка поцеловала Мишу в губы и призналась. — Знаешь, Арнольд просил меня последить за тобой, втереться в доверие… Вот я и втираюсь!

— И довольно успешно, надо сказать! — Ратников хлопнул девчонку по упругим ягодицам.

— Я вовсе не собираюсь шутить! — Лиина почему-то больше на его провокации не поддавалась, может, устала или просто хотела сделать разговор как можно более вдумчивым и серьезным. — Слушай. Ты помог мне, а я помогу тебе… Этот Арнольдик, между нами, такая тварь, что… Но я его использую, уж будь уверен, а вот ты с ним можешь и не ужиться. Он на тебя доносы еще не писал?

— Не знаю. Наверное, успел уже.

— Вот и я думаю, что успел. Слушай, — Лиина понизила голос. — Мало ли что, вдруг тебе придется бежать…

— Бежать?

— Пожалуйста, не перебивай! Так вот… есть у меня верный человек в деревне, что у Желчи-реки. Зовут его Тойво, Тойво-рыбак — запомнил?

Ратников молча кивнул.

— Что случится — найдешь его, покажешь вот это, — сунув руку под груду валявшейся на лавке одежды, Лиина вытащила круглую янтарную бусину с застывшей в ней древней мухой. — Есть один остров, далеко, у северных берегов. Тойво переправит. Оттуда в Ливонию — рукой подать. Рига, Ревель — потом, куда хочешь… Бери бусину! Спрячь и никому не показывай.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Ратников. — А почему ты мне так доверяешь?

— Ты на них не похож! — Лиина усмехнулась и посмотрела Мише прямо в глаза… да так, что у того на миг захолонуло сердце.

— Ты вообще ни на кого не похож, — тихо продолжила девушка. — Словно бы вообще не из нашего мира…

А ведь, действительно — ведьма! Как она догадалась?

— Не спрашивай меня ничего… Поверь, я просто это чувствую.

Ратников ни секунды не сомневался, что эта хитрая, пусть даже в чем-то и весьма наивная девчонка, сможет использовать отца Арнольда в своих целях. Сможет, сможет, и еще как! Достаточно было взглянуть на этого святошу — раньше вечно ходил хмурый, а теперь словно бы даже посветлел лицом, вроде как даже всегдашняя желтизна куда-то делась. Может, Лиина пользовала его травами, лечила печень?

Что же касается тогдашней баньки, то Максик никак об этом не напоминал, разве что лишь иногда ни с того ни с сего ухмылялся, да и то недолго — Михаил все чаще прогонял к Танаеву озеру, вместе с Эгбертом, устроив там нечто вроде временного поста. Костер обоим было строго-настрого приказано не жечь, рыбу не удить, меньше болтать да больше посматривать… Ну, уж об этом можно было бы не сомневаться, особенно — в отношении Максика!

Все подозрительное парни прилежно фиксировали в памяти, а потом подробно докладывали Мише. Пока, правда, зацепиться было особенно не за что, но Ратников все же надеялся, что рано или поздно что-нибудь этакое случится, как-нибудь работорговцы себя проявят. Старший опер Василий Ганзеев говорил, что в «старых» местах — в Усть-Ижоре и на Долгом озере — ничего подозрительного больше не случалось, никакие новые люди там не объявлялись, тишь да гладь, да божья благодать. И это было хорошо! Это позволяло надеяться! Торговцы людьми сменили дислокацию, точнее, что-то заставило их сменить, так сказать, прикормленные места. Что-то или кто-то…

Ну ведь явно сменили, иначе бы…

По крайней мере, хотелось бы верить.

Но пока ничего не случалось, а время шло. Уже позолотились деревья, и прохладный осенний ветер срывал с ветвей листву и серебряные паутинки, а высоко в небе потянулись в теплые южные края крикливые птичьи стаи. Хорошо еще, осень выдалась сухая, солнечная, теплая. Хоть по утрам частенько были заморозки, покрывая изморозью траву, но днем солнышко пригревало вполне по-летнему, жарило, пекло плечи.

Чем дальше, тем больше Максик ходил смурной, засыпал в последнее время молча, не заходил на обычную «беседу», да и срывался — покрикивал зло на Эгберта. Маялся парень, чего уж… Да Миша и сам маялся…

И как-то не выдержал, поднялся ночью… ходил, мерял нервными шагами горницу… А потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и позвал Макса.

— А? — недопонял спросонья тот. — Чего еще?

— Вставай, говорю! Разговор есть.

— Что еще за разговор?

— Интересный…

Недовольно сопевший парнишка уселся на лавку и хмуро уставился на Ратникова. Тот ухмыльнулся:

— Квасу хочешь?

— Квасу? — Максик непонимающе поморгал.

— Ну, как знаешь, было бы предложено… А я выпью!

Пододвинув крынку, Михаил плеснул квас в тяжелый серебряный кубок и медленно, с явным наслаждением, выпил. А потом, словно бы невзначай, сказал:

— Надо бы нам бучу поднять, Макс!

— Какую еще бучу? Зачем?

— Да проснешься ты наконец, чудо?! — разозлился Ратников. — Мы, большевики, не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача!

— Дядя Миша, — жалобно протянул подросток. — Ну, пожалуйста, говорите понятно.

— А что тут такого непонятного? — Михаил глухо хохотнул и снова наплескал в кубок квасу. — Будешь? Короче, объясняю популярно. Здесь, в бурге — или где-то рядом — явно есть человек, который нам нужен. Это — во-первых. Во-вторых, Танаево озеро и те исчезнувшие девчонки. Куда именно они исчезли, думаю, нам с тобой объяснять не надо. Туда, куда бы и нам неплохо. Однако мы здесь можем сидеть и ждать до морковкина заговенья! Когда эти чертовы работорговцы еще явятся? Я не знаю. Может, завтра, а может — зимой… или даже летом. Значит, надо не ждать, а — что?

— Что?

— Нужного нам человечка выцепить! А для этого — заставить шебуршиться, действовать! Вот тут-то вы мне с Эгбертом и нужны… Слушай…

Парни прибежали к вечеру. Возбужденные, они громко кричали и размахивали руками:

— Русские! Русские!

— Где русские? Как?

— Там, там, в лесу… у Танаева!

В общем, переполошили весь гарнизон, пока герр комтур самолично не учинил строгий допрос, здесь же, во дворе. И уже через пару минут выяснилось, что Эгберт и Максимус — глупые паникеры, и что видели они не русский военный отряд, а каких-то непонятных людей с молодыми девушками… скорее всего — купцов.

— Да что купцам-то на Танаевом озере делать? — махал руками Макс. — Это ж в стороне от дороги.

— Да-да, — округлив глаза, поддакивал Эгберт. — Я думаю, это не купцы, а соглядатаи русских.

— Ага, соглядатаи… с девками! Ладно, прямо с утра пошлю туда «копье»… даже два. Ночью все равно ничего не увидишь…

Устроенный переполох быстро сошел на нет, закончился… А поутру, как и обещал комтур, два «копья» — «чудины» и «эсты», «русские» находились в карауле — в полном боевом вооружении подались к Танаеву озеру… где и рыскали до обеда, после чего возвратились в бург не солоно хлебавши.

— Нет там никаких русских, — глухо грозился кто-то из бранденбуржцев. — И девок нет. Ноги только зря истоптали. Ну, Эгберт, гадина мелкая, это тебе так даром не пройдет!

Эгберта, конечно, избили, но не сильно — так, пару раз пнули слегка по ребрам, да расквасили нос. Максика, конечно, тронуть побоялись — все ж оруженосец комтура, а так бы досталось на орехи и ему, вне всяких сомнений.

А сразу после обеда, Ратников наконец-то смог выслушать Максима… относительно вчерашнего вечера.

— Значит, так… — парень откашлялся. — Вечером отсутствовали пятеро… Нет, многие, конечно, выходили — но шли к озеру, и возвращались уже через полчаса. А вот те пятеро…

— Короче, — Михаил усмехнулся. — Кажется, понимаю, о ком ты говоришь… Ну, ну, давай, интересно послушать!

— Итак, начнем, пожалуй, с отца Арнольда, — важно произнес Макс и тут же огляделся вокруг и понизил голос почти до шепота. — Знаете, дядь Миша, мне почему-то кажется, что это именно он!

— Когда кажется — креститься надо, знаешь такую пословицу? Так что отец Арнольд?

— Вот… у меня все записано, — Максик вытащил записную книжку и посмотрел на часы — и часы, и записная книжка, и даже фонарь — все это богатство оказалось в «УАЗике» и было немедленно прибрано Ратниковым, едва только машину водворили в амбар. Часы, правда, оказались со сломанным браслетом, но ходили вполне исправно — и это сейчас очень даже пригодилось.

— Отец Арнольд ушел — якобы в деревню, читать вечернюю мессу — в 17.45. — а вернулся в бург — ночью. Месса обычно заканчивается часам к девяти.

— Мог и в деревне задержаться. Дальше!

— Один бранденбуржец, Фридрих… ну, тот самый Фриц… тоже явился ближе к ночи… Так же в числе подозрительных эст Эйнар, Иван Судак и брат Герман, каштелян… Все они отсутствовали больше четырех часов — вполне достаточно, чтобы добраться до Танаева и обратно.

— Ну, брат каштелян наверняка по хозяйственным делам шастал, он, кстати, и предупреждал, что пойдет в деревню… А всех остальных надобно будет проверить… Этак осторожненько поговорить, выспросить… Справишься?

— Смогу, — подумав, убежденно кивнул Максим.

И доложил уже вечером.

Легче всего оказалось разговорить Ивана Судака — тот и не скрывал, что проверял поставленные переметы… Один, и специально подменился, остальные из его «копья» были в карауле.

А вот с остальными дело пошло куда труднее.

Эст Эйнар вообще не стал разговаривать, он вообще многословностью не отличался. Точно так же себя повел и обычно брехливый Фриц — все отшучивался, да и невозможно было спросить прямо — где был, да что делал?

— Ты ведь сам предупреждал, дядя Миша, чтоб осторожно…

— Предупреждал… — Ратников вдруг улыбнулся. — Да это сейчас и не очень важно, что там ты выспросил.

— То есть как это — не важно? — захлопал ресницами Макс. — А зачем же я тогда… зачем мы…

— А затем! Кто-то все же ходил к Танаеву… или не ходил… Мы выясним это наверняка через неделю!

— Через неделю?

— Да-да, именно так, друг мой!

На этот раз на Танаево озеро было послано трое свободных от смены кнехтов из «чудинского» копья — якобы для охраны засыпавших дорожные ямы крестьян. И с ними — Эгберт и Макс. Которые снова увидели «русских», едва отошли с дороги…

Прибежали, размахивая руками… молодец Эгберт — настоящий артист, Максим от него ничего подобного и не ждал:

— Эй! Эй! Русские!

— Да где? — кнехты схватились за копья.

— Там, там!!! У озера… Эгберта чуть не ранили!

— Да много их там?!

— Кажется, двое!

— Ха! Двое? А ну, пойдем, посмотрим.

— И еще — с десяток молодых дев.

— Ах, там еще и девы? Тогда бежим!

Никого, конечно, не поймали, мало того, даже не увидели. Бедолага Эгберт снова получил по шее…

К обеду вернулись в бург, доложили… А после полудня герр комтур с верным оруженосцем, прихватив с собой «русское копье», отправился объезжать дальние селения, как того и требовали дела службы.

По дороге разделились на части — одна, под командованием Ивана Судака — отправилась вдоль берега к югу, вторая — ею командовал Доброга — на север, по дальним деревням, ну а уж все ближние селенья взял на себя лично герр комтур с оруженосцем и Эгбертом. Ну, те места считались пока относительно безопасными…

Едва кнехты скрылись из виду, Ратников резко поворотил коня на лесную дорогу, пришпорил, обернулся:

— Устанете — скажете!

И поскакал. А Максик с Эгбертом бежали за ним пешком. Не то чтобы им не полагалось сейчас коней — могли бы и взять — просто всадники парни были те еще — запросто могли свалиться на всем скаку да сломать себе шеи! Так что пусть уж лучше пешком, тем более от поворота до Танаева озера всего ничего — километров семь-восемь.

Расположились таким образом, чтобы можно было рассмотреть две тропы — и ведущую к озеру с побережья, и ту, что шла от дороги.

— А если враги не появятся до темноты? — осмелился поинтересоваться Эгберт. — Что тогда? Может, приготовить факелы? Тут много смолистых сосен.

— Нет, — Ратников покачал головой. — Уж как-нибудь обойдемся и так…

Солнышко светило совсем по-летнему, было очень тепло, даже жарко, и Михаил незаметно уснул, а когда проснулся — был уже вечер.

Остальные караульщики, слава богу, не спали. Эгберт что-то негромко рассказывал Максику, а тот внимательно слушал, время от времени задавая вопросы.

— Об жизни своей говорит, — повернув голову, пояснил подросток — ага, заметил все ж таки, что начальство проснулось!

— О Любеке рассказывает…

— А в Уставе любекских стекольщиков записано так, — чуть прикрыв глаза, продолжал Эгберт, а Максик тихонечко переводил, впрочем, Ратников и без него понимал кое-что. — Всякий желающий самостоятельно заняться стекольным делом должен пользоваться славой человека, который, по своему поведению и искусству, достоин этого звания. И должен дважды заявить о своих притязаниях на это звание… и быть бюргером.

— Так ты заявлял?

— А ты слушай дальше, Максимус. Ведь в Уставе любекских стекольщиков также сказано, что каждый желающий стать мастером должен обладать свободным имуществом в десять любекских марок, доказать свое искусство и дать обед. А также, желающие стать самостоятельными мастерами должны внести двадцать четыре шиллинга панцирного взноса и еще восемь шиллингов на покупку свеч… Видишь — сколько всего? А я ведь даже еще не подмастерье, хотя давно должен был. Мастеру Фердингу выгоднее держать меня в учениках.

— И ни фига не платить, — невесело усмехнулся Макс.

— Да, так. Именно.

— А что такое панцирный взнос, Эгберт?

— Это, видишь ли, те деньги, что идут на…

— Тсс!!! — прислушавшись, глухо прошептал Ратников. — Тихо вы оба! Похоже, идет кто-то!

Все трое насторожились… и действительно, услыхали чьи-то торопливые шаги на той тропе, что вела с побережья, со стороны бурга. Шаги становились все ближе, трещали кусты, слышались даже приглушенные ругательства — тот, кто явился сюда, вовсе не затруднял себя и подобием конспирации, видать, не рассчитывал встретить здесь особенно любопытных…

Между тем уже сильно стемнело, и ночка надвигалась черная, пусть даже и ясная, звездная, да вот только месяц висел на небе тоненьким, едва заметным серпом.

— Подпустим ближе, — взволнованно прошептал Михаил. — В конец концов, нам бы его только увидеть, опознать…

— А если это незнакомец!

— Тогда будем хватать — я ж говорил уже…

— Смотрите, сворачивает!

Уже у самой воды возникла невысокая, в накинутом на плечи плаще с капюшоном, фигура. Остановилась у старой березы… послышался треск ветки… Ага — вот как они оставляют друг другу знак. Предупреждают, блин…

Так… подобраться чуть ближе…

— Поползли, парни!

Еще… еще… и — совсем немного… лишь бы раньше времени не ушел, обернулся…

«Апчхи!!!» — громко чихнул Эгберт.

Фигура в плаще дернулась, обернулась…

Ратников тут же включил фонарь… выхвативший из темноты искаженное страхом лицо…

Лицо брата Германа, каштеляна!

— Вот уж никогда б не подумал, — покачал головой Макс.

А брат Герман… брат Герман вдруг расхохотался — весело, зло… Что-то прокричал, поднял вверх руку… И исчез.

Исчез совсем, как и не было!

— Ясненько, — подбежав, Ратников пошарил лучом фонаря у березы и, нагнувшись, поднял желтовато-коричневые осколки…

Ясненько!

Глава 7 Осень 1241 года. Окрестности Чудского озера В Плесков!

И, как волки вечернею порою подстерегают овец, так и они… каждодневно строят козни.

Церковные фогты, из грамоты 1122 г.

Каштелян, исчезнув, так и не появился, что вызвало откровенную радость отца Арнольда, неофициально обвинившего пропавшего «брата» в пособничестве русским, о чем и был составлен самый серьезный доклад, отправленный с нарочным в Псков. И теперь ждали комиссию — представителей капитула.

Дежурство у Танаева озера Ратников не отменял, отправляя туда то парней, то одного Максика, то кого еще, благо теперь и вполне понятный повод имелся. Дни становились короче, по утрам подмораживало, хорошо, хоть дожди шли редко, и лес кругом стоял сухой, красно-желтый, красивый.

Несмотря на все произошедшее с отцом каштеляном, Михаил с Максом сразу же после происшествия почувствовали нешуточную надежду — еще бы, ведь все их догадки полностью подтвердились: и в самом деле, с Танаева озера можно было уйти. Как ушел отец Герман…

По всем прикидкам, каштелян, несомненно, должен был бы вернуться — только вот, когда? Да, в каморке исчезнувшего был проведен обыск… увы, никаких браслетов Ратников там не нашел.

Красавицу Лиину отец Арнольд перед ожидаемым приездом комиссии сплавил с попутным обозом в Псков, от греха подальше, отчего тосковал и еще больше исходил желчью, изводя паству придирками. Все — даже задиры бранденбуржцы — притихли, ждали.

Члены капитула явились на трех баркасах, два из которых принадлежали псковским купцам — попутчикам орденцев — шедшим за товаром на север, к Нарове. Спустив паруса, суда осторожно подошли к причалу на веслах, спустили сходни.

Герр комтур и отец Арнольд лично встречали высоких гостей — брата Дитмара, тощего сутулого и худого, с лысым, обтянутым сухой коричневой кожей, черепом, и его помощников, двух орденских монахов. Кроме них, было еще два «копья» хорошо вооруженных кнехтов, по мнению Ратникова — предосторожность совершенно лишняя, в бурге хватало и своих воинов, а по пути, на озере, вряд ли бы кто осмелился напасть на обоз — пиратов не имелось. Да и у союзных рыцарям псковских купцов было достаточно охраны.

Дородные, с окладистыми бородами, торговцы, сойдя на берег, с любопытством рассматривали укрепления, переглядывались, пересмеивались, перешептывались, да и вообще, такое впечатление, были себе на уме.

Михаил не обращал на них никакого внимания, полностью поглощенный представителями капитула. Брат Дитмар оказался въедливым, дотошным, и сразу же, едва помолившись, пожелал лично осмотреть комнату пропавшего каштеляна, каковая возможность и была предоставлена сразу же. Не обнаружив ничего любопытного — ну, конечно, Ратников там уже раза три все обыскал и бесполезно! — крестоносец, не выказав никаких эмоций, деловито скрылся в отведенных ему покоях — в небольшом гостевом домике, недавно пристроенном к южной стене — куда и велел привести ему некоторых братьев, «для существенной и важной беседы». Помощники орденского брата — монахи — рыскали по всему двору бурга: что-то расспрашивали, вынюхивали, примечали. Даже отец Арнольд, косясь на них, что-то злобно шептал и нехорошо щурился… доносчик чертов! Мог бы ведь и не выносить сор из избы — замяли б дело… Так нет же, решил себя показать! Ну, получай теперь.

— Что-то они с нами не разговаривают, — столкнувшись со священником во дворе, сухо заметил Михаил. — Не доверяют?

— Брат Дитмар известен своим особым подходом к расследованиям, — скривился отец Арнольд. — Не думал, что он в Плескау, иначе б…

Ближе к вечеру глава высокой комиссии все же наконец соизволил побеседовать и с непосредственными руководителями бурга. Долго не рассусоливал, мыслию по древу не елозил, вопросы задавал въедливые и по существу дела: почему именно на дальнем лесном озере был выставлен пост? Чем это было вызвано, что там такое раньше происходило? Кто чаще всего был караульным? Говорят, молодой послушник Эгберт из Любека? И еще ваш оруженосец, брат Майкл? А можно поинтересоваться — почему именно эти двое? Так-так… теперь — о несчастном отце каштеляне. Когда вы узнали о его исчезновении? Кто доложил? Ах, оруженосец… Кстати, вы его пришлите для разговора… Ах, на посту… и где же? Опять на том озере? Гм…

Выйдя из гостевого дома на двор, Ратников вытер рукавом пот. Не понравилась ему только что проведенная беседа, и вопросы брата Дитмара не понравились.

В таком вот несколько нервном состоянии Михаил и поднялся себе, долго не мог уснуть, ходил, меряя шагами пол, а утром, когда наконец задремал, был разбужен громким и настойчивым стуком.

— Кто там?

Поднявшись, Ратников отодвинул засов… с большим удивлением увидел перед собой брата Дитмара и четырех дюжих кнехтов с мечами и короткими копьями, за которыми маячила довольная рожа отца Арнольда. Этот-то хоть чему радуется?

— Герр Майкл! — слегка поклонившись, официальным тоном произнес капитульер. — К сожалению, интересы проводимого мною расследования требуют временно отстранить вас от должности комтура вплоть до окончания дела.

— Вот как? — Ратников дернулся было к мечу, но отец Дитмар с усмешкой покачал головой — мол, не стоит.

И в самом деле, пожалуй, не стоит — четверо на одного, плюс ко всему надо подумать и о Максе, который сейчас как раз на озере… и скоро бы должен вернуться…

— Прошу ваш меч! — капитульер требовательно протянул руку. — Здесь нет никакого урона для вашей чести, герр Майкл — расследование есть расследование.

— Меня в чем-то подозревают? — передавая клинок, быстро спросил Михаил. — На каком основании?

— Вы узнаете все сегодня, — передав меч кнехту, отец Дитмар вежливо поклонился. — И, уверяю вас, очень скоро. Пока же прошу вас оставаться в башне. Я мог бы выставить пост, но… наверное, будет вполне достаточно вашего слова. Даете?

— Что ж, — Ратников развел руками.

— Есть какие-нибудь просьбы?

— Да… пусть принесут квасу… и каши.

Капитульер улыбнулся и, еще раз поклонившись, вышел… За ним загрохотали тяжелыми башмаками кнехты.

Квас.

И каша. О, хитрый Ратников знал, чего просил. Точно знал, и кого пришлют — а больше и некого было б…

И все же нервничал, прислушивался… ага! Вот раздались шаги… ближе… робкий стук…

— Я принес вам квас и кашу, герр комтур.

Эгберт! Повезло хоть с этим!

С поклоном поставив миску и кувшин на стол, юноша поклонился.

— Вот что, парень, — плотно прикрыв за ним дверь, Ратников вытащил из-под матраса бусину. — Сейчас пойдешь к Танаеву озеру…

— Сейчас? — Эгберт вскинул глаза. — Так мы вроде после обеда договорились меняться.

— Сейчас, — настойчиво повторил Михаил. — И постарайся выйти из бурга незаметно. Передашь Максу вот это, — он протянул послушнику бусину. — Сюда возвращаться не будете… В деревне, за мысом, у пристани спросите рыбака Тойво. Покажете ему бусину, он переправит вас на остров — там и будете меня ждать. Все понял?

— Да, но… — Эгберт поморгал. — А кто же будет здесь, в бурге?

— Ты сам видишь, что здесь творится, — невесело усмехнулся Михаил. — Так что безопаснее будет там. Да! Вот еще, если я… если меня долго не будет — ждите! Ни в коем случае не показывайтесь на этом берегу… до… ммм поздней весны.

— До поздней весны?

— Ты все правильно понял. Расскажешь Максу все, как есть… И вот еще… — Вырвав из блокнота (того самого, найденного в бардачке «УАЗа» вместе с фонариком) листок, Миша быстро написал записку, протянул. — Иди!

Эгберт ушел, недоуменно оглядываясь, однако Ратников знал — этот парень выполнит все.

Брат Дитмар не заставил себя долго ждать, исполняя свое обещание, явился уже ближе к обеду — сидя за столом, Михаил как раз допивал квас.

— Сидите, сидите… герр Майкл, — капитульер недобро прищурился, и по его знаку два кнехта уселись по обеим сторонам Ратникова.

— Прошу зайти и вас, отец Арнольд, — брат Дитмар обернулся. — И вас, братья…

Все вошедшие, не спрашивая разрешения, расселись на лавках, у стены выстроились в ряд кнехты.

— Давайте его сюда! — выглянув в дверь, капитульер махнул рукой.

Послышались быстрые шаги, и в горницу, пригнувшись на пороге, вошел небольшого роста купец в длинном, подбитом заячьим мехом, кафтане. Верткий, жилистый, с чуть тронутой рыжиной бородой… одноглазый…

Ратников на миг опустил глаза — не может быть! Впрочем, почему же не может?

— Скажи нам, уважаемый, кто этот человек? — кивая на комтура, вежливо обратился к вошедшему брат Дитмар.

— Этот? — одноглазый прищурился. — Это некий Мисаил, новгородец, бояр Онциферовичей верный пес!

— Так-так… — ухмыльнулся капитульер. — Все слышали, господа? А вы, герр Майкл, что на это скажете?

— Скажу, что он лжет, — Ратников равнодушно пожал плечами. — Я его не знаю.

— Не знаешь? — неожиданно взвизгнул одноглазый. — Ты — не знаешь? Ты… Кривого Ярила забыл, да?

Кривой Ярил… служка рода Мишиничей… а заодно и работорговец… из тех…

Откуда он здесь взялся? Ха… откуда. Потому и взялся, что…

— Что такое происходит, брат Дитмар? — встав на ноги, Ратников гневно повысил голос. — Я знать не знаю этого гнусного проходимца! Да и знать не хочу!

— Его многие из новгородцев помнят, — гнусно ухмыльнулся Кривой Ярил. — Во Пскове есть люди… Я их уже называл.

— Мы их спросим, — жестко кивнул брат Дитмар. — Обязательно спросим, так что… — он резко повернулся к Ратникову. — Уж придется вам, герр Майкл, проехаться с нами в Плескау!

Глава 8 Осень 1241 года. Псков В узилище

Не в добрый час пришли они туда, ни с чем и вернулись обратно.

Из летописей аббатства Мури

Лязгнул засов, и тоненький луч дрожащего света едва занимавшегося осеннего денька, похоже, что бессолнечного, хмурого, упал на земляной пол, с набросанной на него гниловатой жесткой соломою.

— Входи, располагайся, герр! — издевательски хохотнув, стражник — тучный, с чем-то похожим на свиное рыло лицом, кнехт кивнул на охапки соломы. — Тут теперь твой бург.

Пожав плечами, Ратников звякнул цепями — руки и ноги орденский кузнец только что заковал в кандалы.

— Малую нужду справлять во-он на тот угол, — хохотнул второй страж, вислоусый, длинный, почти под самый потолок. — Большую — утром, как выведем. Ну? Чего встал-то?

Узник сделал шаг, неприятно пораженный открывшейся перед ним перспективой, точнее — ее отсутствием. По приезде в Псков орденские братья резко перестали вести себя с ним, как рыцари — куда только делась их былая вежливость и относительное радушие? С чего бы? Что-то случилось здесь, во Пскове, едва зашли на орденское подворье… Кто-то еще опознал Ратникова? Почему бы и нет? Раз есть Кривой Ярил, вполне могут найтись и другие. Хоть тот же Кнут Карасевич, если не сгинул еще. Быть может, даже сама боярышня Ирина — главарь шайки. Или лучше сказать — атаманша? Почему бы и нет, раз уж теперь именно здесь, на Танаевом озере, открылся переход — сюда и переориентировали весь работорговый бизнес. Отца каштеляна в долю взяли, надо же! А как же — раз уж это теперь орденская территория… вернее — союзного Ордену Пскова. А с немцами они, похоже — вась-вась… Тот же Кривой Ярил — по крайней мере…

Михаил покачал головой — нет, явно его на подворье кто-то увидел. И не случайно — специально провели, показали… в этакую рань. Ну, что уж теперь…

За спиной лязгнул засов, и Ратников, чуть склонив голову, поздоровался — в узилище, насколько можно было разобрать, кроме него, находилось еще с десяток человек, некоторые по виду — бродяги, а другие — купцы или просто зажиточные горожане, быть может, даже и бояре… Нет, бояр вряд ли стали бы в таких застенках держать.

— И ты здрав будь, братец, — откликнулся старческий голос слева от входа. — Присаживайся — местечко есть.

— Гостеприимный ты человек, Дромило, — пробасил кто-то рядом. — Словно в свои хоромы зовешь.

— Да не было у меня ни в жисть никаких хором. А ты, Бреслав, чем смеяться, так лучше б подвинулся, человек, может, устал да прилечь хочет.

— Ляжет, когда с Сытенем повидается, — глухо хохотнул бас. — От, тогда уж точно — ляжет.

— Типун тебя на язык, Бреславе!

Сделав пару шагов, Ратников осторожно уселся на солому и осмотрелся — насколько это вообще оказалось возможным сделать. Впрочем — возможно. Чем дальше, тем в узилище становилось не то чтобы светлее, но уже не так темно и мрачно. Свет проникал сквозь маленькое — в ладонь — окошечко под самым потолком. При всем желании — не пролезешь. Пахло прелой соломой и потом, из дальнего угла несло сильным запахом мочи. Вытянув руку, Миша потрогал стену — каменная кладка, сырая и холодная — дом на подворье бы выстроен по-новгородски, на высоком каменном подклете, в котором сейчас и находились узники.

— Меня Мисаилом зовут, — разглядев силуэт сгорбленного старичка — он-то, похоже, и бы Дромило, — представился Ратников.

— А я — Дромило, приказчиком у Миношичей был, до немцев.

Ну точно — угадал.

— Миношичи-то, вишь, завсегда супротив немцев шли, — поежившись, пояснил Дромило. — Вот нас всех и…

— Да не слушай ты его, паря! — снова прогрохотал бас. — За дебош его сюда укатали.

— А хоть и за дебош! — взъярился старик. — Так ведь — против немцев!

— Ага, против… — бас — Бреслав, что ли? — издевательски захохотал. — Просто бражки пить меньше надо! Тогда б магистра собакой не обозвал. При рыцарях. Черт старый!

— Ладно те лаяться-то, — Дромило, похоже, обиделся, замолчал.

Зато забасил Бреслав — назвал свое имя да спросил, что за человек новый узник?

— Не знаю, как и сказать, — признаваться в комтурстве Ратникову почему-то казалось как-то не с руки. Но ведь и не новгородцем же называться — кто знает, что тут за люди сидят? Наверняка есть и соглядатай и, может быть, даже не один.

— А ты как есть, так и говори, паря, — загремел Бреслав. — Стесняться тут нечего, верно, братцы?

Никто не отозвался, только у противоположной стены хмыкнули.

— Управлял я тут одним… местом, — уклончиво пояснил Михаил. — Отсюда далече.

— Тиун, что ли?

— Можно сказать и так. А вы-то, православные, кто?

— Ну, православные тут не все, — пробасил собеседник. — Я, к примеру, католик.

— Тьфу ты, тьфу ты, — заплевались у стены.

— Ты поплюйся еще, чудило, живо по стенке размажу! — громыхнув цепями, пообещал Бреслав.

Видать, даже здесь, в узилище, угрозу сочли нешуточной, поскольку у противоположной стены больше не произнесли ни звука.

Только Бреслав хохотнул:

— Видишь, пан Мисаил — народец здесь у нас разный.

Ближе к полудню посветлело, и Ратников наконец смог как следует разглядеть своих собеседников — седенького лысого старичка с длинной пегой бородой — Дромило — и здоровенного парнягу в зеленом, отороченным лисьим мехом, кунтуше с многочисленными шнурами, с круглым веселым лицом с задорно подкрученными кверху усами — Бреслава. Кроме этих двоих, еще — как и рассмотрел Ратников раньше — имелись трое довольно неплохо одетых людей с аккуратно подстриженными в кружок волосами, остальные же пятеро, судя по всему, представляли собой разную шваль — нечесаные, одетые в рубища, они постоянно шипели друг на дружку и время от времени дрались, с явной опаской посматривая на Бреслава.

Поляк наверняка был пленником, и не из простых. Чего ж его тогда здесь держали? Не могли подыскать узилище поприличнее? Или — поприличнее не было? А зачем тогда сунули сюда всякую шваль? Непонятно.

Надо отдать должное, брат Дитмар вел следствие умело и быстро — не успел Ратников задремать, как явившиеся стражники выдернули его для допроса… Точнее сказать, это была очная ставка с очередным старым знакомцем — здоровенным верзилой с бритым подбородком и квадратным лицом. Ну, конечно… старый знакомый — садист и работорговец Кнут! Кнут Карасевич.

Ратников даже не удивился — чего-то в таком роде он и ждал.

Угодливо кивая капитульеру, Кнут живо подтвердил все то, что до него уже говорил немцам Кривой Ярил. «Герр Майкл» никакой не английский рыцарь, а верный человек Онциферовичей, мало того — тесно связан с новгородским тысяцким Якуном и его сыном Сбыславом!

— Ай-ай-ай! — выпроводив Кнута, брат Дитмар радостно потирал руки. — Ну что, будете и дальше упираться, герр… ммм… Мисаил? Имейте в виду, я немедленно отправлю гонца в Феллин. Доложу о вас и маршалу, и самому магистру. Доверенное лицо ратмана Якуна! Не часто, не часто попадают к нам подобные гости. Уверен, вы не обычный шпион и многое нам расскажете! И, знаете, совсем не хотелось бы приглашать палача… хотелось бы договориться.

— Что вам нужно? — Ратников скривил губы.

— Все! — кратко отозвался капитульер. — Вы выдадите всех ваших людей здесь, в Плескау, а также — на всем побережье и в Иссабурге.

— Иссабург? Изборск — так, кажется?

— Да-да, Из-бор-с-к — так его называют русские.

— В Изборске я никого не знаю!

— Хорошо, — с неожиданной покладистостью согласился брат Дитмар. — Пока обойдемся одним Плескау. И побережьем. Прошу вас помнить, герр Мисаил, мои слова о палаче — вовсе не пустые угрозы!

Ратников улыбнулся как можно более безмятежнее:

— Ладно. Предположим, мы с вами договоримся. А что я с этого буду иметь?

— А что вы хотите? — вопросом на вопрос отозвался монах.

— Все! — хохотнул Михаил.

Брат Дитмар посмотрел на него со всей возможной серьезностью:

— Так таки — все?

— Ну, я же не знаю всех ваших возможностей. Если я вдруг захочу дом в Любеке и пожизненную ренту — вы вряд ли сможете все это мне предоставить…

— Ну почему же нет? — капитульер улыбнулся. — Я вижу, у нас пошел деловой разговор, герр Мисаил. — С Любеком у нас налажены неплохие связи. С домом… постараемся устроить, а вот насчет ренты — это прерогатива магистра. Хотя… хотите честно?

— Давайте! — Михаил вскинул глаза.

— Лучше всего вам попросить землю на правах вассала Ордена, — негромко произнес монах. — У нас привилегии для переселенцев, особенно — явившимся из германских земель, хотя на наших землях с удовольствием селяться и поляки, особенно из Мазовии… Их жадные князья дерут семь шкур, а мы… мы хозяйствуем куда более разумно.

— Угу, — кисло улыбнулся Ратников. — И где вы мне предоставите землю? В Пруссии? Курляндии? Жемайтии? На переднем крае — образно говоря.

— И об этом можно будет договориться, — брат Дитмар довольно кивнул. — Я рад! Клянусь святыми мощами — рад! Ну… герр Мисаил, может быть, поговорим более конкретно? Сейчас как раз принесут обед, вы, небось, проголодались?

— Что ж, рад буду отобедать, тем более — в вашей компании. Вы кажетесь мне умным человеком, брат Дитмар.

— Как и вы мне, герр Мисаил. Да, конечно же я прикажу вас расковать…

Обменявшись любезностями, оба ненадолго примолкли, ожидая, когда вошедший слуга расставит на узком столе принесенные на серебряном подносе яства: рыбу, жаренную на вертеле дичь, явно только что выпеченный, с тонкой хрустящей корочкой, хлеб. Был даже высокий серебряный кувшинчик с вином…

— Итак? — откушав, потер руки монах. — Я внимательно вас слушаю, герр Мисаил. Очень внимательно!

— Вам бы лучше записать, — любезно предупредил Ратников. — Смею вас заверить, информация будет обширной!

— У меня хорошая память… Впрочем, вы правы, сейчас позову писца.

Брат Дитмар выглянул за дверь, что-то прокричал… Тотчас же в трапезную… впрочем, нет, это, скорее, был кабинет, неслышно вошел молодой монах с писчими принадлежностями — пером, чернилами и бумагой, судя по белизне, не самого худшего качества, вероятно, выделанной где-то в Италии. Хотя, у Ордена наверняка имелись и собственные бумажные мельницы.

— Записывайте! — спрятав усмешку, Ратников махнул рукой. — Сначала о Пскове… потом о Риге… если вас интересует этот город.

— Рига? — капитульер удивленно похлопал глазами. — У вас что — есть свои люди и там?

— У нас много верных людей, герр Дитмар! Ну, что, вы слушаете?

— О да, да, конечно же да! — поспешно закивал монах. — Не сомневайтесь, брат Феликс запишет все с надлежащей тщательностью.

— Пишите… — Ратников прикрыл ладонью глаза. — Итак, Псков. Во-первых, каждый третий и четвертый вторник месяца по утрам мне нужно быть у реки, на пристани — и, держа в правой руке бумажный свиток с зеленой печатью, ждать человека с важными сведениями.

— Что за человек? — оживился брат Дитмар.

Ратников пожал плечами:

— Не знаю. Честное слово, не знаю, друг мой! Обычный человек, связной… Подойдет, спросит: «У вас продается славянский шкаф»? Я — ему: «Был нужен, да уже взяли», он: «А может, и я на что сгожусь»? Я: «Может, и сгодишься». Писец успевает?

— Да-да, продолжайте.

— Свисающая со свитка печать обязательно должна быть зеленой, если будет красная — это знак опасности, слежка или, того хуже, провал, — продолжал витийствовать Миша. — Кроме этого, также, во Пскове, но уже в другом месте — у Мирожского монастыря, прямо у дороги, по церковным праздникам тоже обусловлены встречи. Также — нужно держать свиток с зеленой печатью и детскую куртку, знаете, такую, коричневую, из замши, что еще носят кнехты.

— Да, знаю. Дальше, пожалуйста.

— Так вот, подойдет мальчик, спросит, не для него ли курточка. Надо в ответ сказать, что не для него, а для Бинского…

— Кто такой Бинский?

— Один портной из Риги… он уже умер, а раньше работал на нас, у него на квартире обычно хранилась рация…

— Что-что хранилось?

— Ра… Рацио — так мы называли нашу книгу шифров.

— Шифры! — брат Дитмар облизнулся. — Так вы их тоже знаете?

— Увы, далеко не все. Но, что знаю, естественно — скажу.

— Так… это все ваши люди в Плескау?

— Нет, конечно, — Ратников пожал плечами. — Просто эти могут непосредственно связаться со мной, остальных же я знаю поскольку-постольку, можно сказать, случайно. Где-то кто-то проговорился, знаете, так ведь бывает… Одного звать Ондрей, он перевозчик… или рыбак, в общем, что-то связанное с лодками. Высокий, чуть заикается, нос такой… немножко влево… Следующий — Антон, таксист… тьфу… подмастерье…

В течение получаса Михаил вдохновенно перечислил монаху всех своих хороших знакомых из Санкт-Петербурга, тех, чьи имена наверняка мог бы повторить при следующих допросах, а то, что таковые обязательно воспоследуют, Ратников ни чуточки не сомневался.

Сделав небольшую паузу, Михаил выпил вина и продолжил:

— Теперь — о Риге.

— С вашего позволения, о Риге — чуть позже, — неожиданно возразил крестоносец. — Сейчас я бы хотел услышать о ваших, так сказать, непосредственных помощниках — оруженосце и том юноше из Любека, Эгберте.

— А, вот вы о ком, — Ратников светски улыбнулся. — Об этих. Вот уж, действительно, послал Бог помощничков. Я отправил их в Новгород. Немедленно. С сообщением о моем возможном провале!

— Возможном?

— Ну, я же все-таки поначалу надеялся выкрутиться. Вы сами-то наверняка точно так же и поступили бы на моем месте, уважаемый брат Дитмар!

Монах покивал головой:

— Да… может быть, может быть. Значит, в Новгороде уже знают о том, что мы вас схватили… Это не есть хорошо, друг мой!

Ратников лишь пожал плечами: мол, что ж теперь с этим поделаешь?

И осторожно сказал:

— Через две недели, возможно, некий человек явится ко мне в бург.

— Вот как? — монах вскинул глаза.

— Он должен знать меня в лицо. Пароль не нужен.

Брат Дитрих лишь покачал головой — возвращаться обратно в бург, ему, как видно, не очень хотелось.

Они проговорили долго — за окном уже смеркалось.

Не только о делах, но и так, за жизнь. Даже об отце Арнольде потрепались, как выяснилось, брат Дитмар его давно и хорошо знал.

— Неуч! Между нами говоря — неуч! — Монах позволил себе рассмеяться, причем, кажется, вполне искренне. — Вы попробуйте затеять с ним ученый диспут, скажем, об универсалиях или о книгах Блаженного Августина… Не услышите толкового слова! А вот, ежели речь зайдет о падших женщинах… Кстати, у него ведь была одна, в бурге. Ведь так? Что же вы о ней не упомянули, друг мой?

— А вы не спрашивали, — усмехнулся Миша. — Незадолго до вас она, кстати, уехала во Псков. Отец Арнольд отправил.

— Наверняка на подворье рижских купцов… есть у него в Риге и добрые знакомцы и связи… Но, в общем, бог с ним, не будем завидовать зря.

— Зависть вообще — нехорошее чувство.

— И — один из семи смертных грехов! Выпьете еще вина? — улыбнулся брат Дитмар. — Пейте, пейте… Эту ночь вы еще проведете на старом месте… Придется снова вас заковать. Вы же ведь понимаете — нам нужно обо всем доложить, все тщательно проверить. Так что уж, как говорят русские, не обессудьте!

И снова узилище, на этот раз — уж точно, настоящая темница. Лишь только слабо мигающая звездочка угрюмо заглядывала в оконце, лишь только маленький кусочек луны.

Ратников вполне отдавал себе отчет — зачем именно его засунули обратно, когда могли бы — несомненно могли бы — выказать и более радушный прием, коли уж все так хорошо пошло. Могли. Но — не захотели. Почему? Ежу понятно — потому что здесь имеется подсадная уточка, а то — и не одна, и эти водоплавающие в случае с новым узником еще никак себя не реализовали. А надо было бы использовать и их! По крайней мере сам-то Михаил именно так бы и поступил на месте брата Дитмара — использовал бы все, имеющиеся в распоряжении, возможности.

Лиина… Значит, на подворье рижских купцов?

— Спишь, Мисаиле? — послышался вдруг шепот Дромилы.

С чего б это он интересуется? Просто так?

— Да нет, не сплю, — так же тихо, шепотом, ответствовал Михаил. — Думаю.

— Не стращали еще Сытенем, палачом?

— Да нет, пока обошлось как-то…

— И-и-и, мил человек! Ты так не думай, что обошлось. И вообще немцам не верь — обманут! Вижу, парень ты неплохой… тсс… Не говори громко… Спят все?

— Да, похоже, что так.

— Тогда послушай… Отсюдова просто так не выбраться.

Ратников ухмыльнулся:

— Да я уж заметил!

— Одначе с воли могут помочь… если есть кому. Надо только весточку передать… а уж дальше…

— Неужто, помогут?

— А то! Мнози тут вот, поначалу так, как ты… А потом оп — и нет их. На свободе гуляют! Кто надо кому надо подарок заслал, серебришка сунул, малую толику иль великую — уж и не знаю.

— А что? — заинтересованно зашептал Михаил. — Так можно? Весточку отсюда послать?

— Конечно, можно, — задребезжал тихим смехом старик. — Только вестимо — не всем. Ежели есть кому — говори, я завтра-послезавтрия — выйду. Кому надо — дали дружки. Так передать, весть-то? Есть у тебя во Пскове кто-нить?

— Во Пскове нет, — тихо, якобы раздумывая, протянул Ратников. — Есть в Изборске.

— Изборск не так и далече. Хорошему человеку — чего ж не помочь? Ладно, так и быть, говори — где твоих отыскать в Изборске?

— Да на реке… Там рядом с пристанью, корчма… знаешь?

— Сыщу.

— Свиток с собой возьми, ну, грамотцу, письмо… любой. Только печать чтоб была — зеленая. По свитку этому, по печати, тебя и узнают, подойдут…

— Ишь, как чудно, — старик усмехнулся.

— Чудно, зато — надежно, — на этот раз Ратников не стал придумывать никаких паролей. — Подойдут, спросят про меня, как мол там, Мисаиле, чего сам не пришел? Вот тут им все и обскажешь. Да не за просто так, человече!

— На то и надеюсь, на то и надеюсь, — тихонько захихикал Дромило.

А уже под утро Мишу разбудил Бреслав, поляк.

Загундосил гулким шепотом:

— Ты этому старику, Дромиле, не верь!

А дальше сказал, что и сам вскоре выходит… и может помочь, сказать, кому надобно, о бедственном положении Мисаила, ну, и все такое прочее — о чем говорил и Дромила.

Едва сдерживая смех, Ратников и ему рассказал про Изборск, про корчму, про свиток, откровенно намекая, что в Изборске у него хороших знакомых много и все — люди чрезвычайно влиятельные, не какие-нибудь шпыни.

Больше заснуть не удалось, но почти до полудня, если судить по блеклым солнечным лучикам, иногда все же попадавшими в оконце, никаких изменений в Мишиной судьбе не происходило, ежели не считать, что из камеры увели троих — в том числе и Бреслава с Дромилой.

Ну, флаг им в руки… Михаил с усмешкой покачал головой.

За ним пришли немного погодя, чуть ближе к вечеру. По пути освободив от цепей, привели к брату Дитмару, усадили за стол, накормили…

— Ну? — капитульер потер руки. — Прогуляемся до пристани, друг мой? Сегодня как раз тот вторник, который нужен.

Сам монах в длинной сутане шествовал рядом, чуть ли не под руку, за ними и чуть впереди, пряча под плащами мечи, тащились стражники-кнехты. Двое впереди, двое сзади. Брат Дитмар — пятый. Монаха можно не брать в расчет, он человек хилый…

Улицы Пскова были полны народу — купцы, мелкие торговцы, приказчики — вот плотники потащили куда-то увесистую балку… Поднырнув под нее, Ратников на какое-то время остался один, без наблюдения… и терпеливо дождался стражи и брата Дитмара.

Когда вышли к реке, Михаил поудобнее перехватил свиток — чтоб еще издалека была видна зеленая восковая печать.

Четверо кнехтов фиксировали его четко — «коробочкой» — так что бежать было невозможно. Брат Дитмар вовсе не дурак — наверняка предвидел такую возможность и выставил еще людей у самой пристани. Нет, не убежишь!

Ладно! Тогда расчет на его нетерпение!

Они явились на пристань и в следующий вторник… и, наверное, пришли бы еще, если бы брат Дитмар не вспомнил о бурге.

— У вас ведь, кажется, там скоро встреча, друг мой?

— Да, — безо всяких эмоций, Ратников мотнул головой. — Именно так.

Ветер оказался попутным, и баркас под белым с черным крестом флагом Ордена добрался до нужного мыса часов за пять, как раз к вечеру. С Ратниковым обращались достойно, но глаз не спускали — «копья» кнехтов было для того совершенно достаточно. Мало того, брат Дитмар принял все меры, чтобы максимально затруднить общение «герра Майкла» со своими бывшими воинами: договорившись с отцом Арнольдом, специально выждал до темноты, а уж потом в бург ввели пленника, поселив в гостевом доме под чутким присмотром капитульера и кнехтов его «копья».

— Посланник должен прийти рано утром, — проиграв брату Дитмару в шахматы вторую партию подряд, Ратников широко зевнул и прикрыл рот рукою. — Скорее всего, когда привезут дань. Воины распахнут ворота — повесьте на створку еловый венок — это знак, что все хорошо.

— Надо же? — монах покачал головой. — А вы раньше ничего не говорили про венок.

Миша с улыбкой пожал плечами:

— Забыл. Хорошо вот сейчас — вспомнил. Да! Он придет в дальний амбар… я там буду ждать, как условились. Можете посадить у дальней стены кнехтов, сразу за повозкой — думаю, там есть, где спрятаться.

Хорошо, что осень выдалась сухой, почти без дождей. Да и лето стояло знойное… А с утра подморозит — так и совсем хорошо. Совсем… Главное — выбраться, а там видно будет.

Утром, едва рассвело, в бурге распахнули ворота, на створку которых брат Дитмар самолично водрузил еловый венок. Ратников же отправился в дальний амбар в сопровождении все тех же кнехтов. Двое остались снаружи, у открытых ворот, двое расположились у дальней стены, за повозкой… за железной повозкой… за автомобилем «УАЗ»!

Слава Господу — ключи торчали на месте. Лишь бы аккумулятор не подвел… не должен бы, двигатель заводил все же… иногда…

Потянувшись, Ратников распахнул дверцу… уселся за руль…

Запустил двигатель и, не прогревая, врубив передачу, вылетел во двор, пересек его под крики ужаса и испуганные взгляды брата Дитмара и кнехтов и, пролетев ворота, повернул на луг, навстречу только что взошедшему солнцу!

Глава 9 Осень 1241 года. Чудское озеро Предатель

Первое мытарство — оболгание, елико боудет солга от оуности и до старости.

Кирилл Туровский. Слова о мытарствах.

Выехав на луг, Михаил поехал по пожне, затем повернул к лесу, на недавно отремонтированную дорогу, по которой и разогнался километров до сорока-пятидесяти. Куда именно ехать — выбора не было, конечно, к Танаеву озеру, после него уж такая начиналась дорожка, что только черту проехать. Да и не хотелось людей зря пугать.

Мотор урчал хорошо — довольно и ровно, бензина было еще полбака, жаль вот пути не было, до Танаева и все — туши свет, сливай масло. Следовало поторапливаться — крестоносцы, опомнившись, могли бы организовать и погоню. Однако и бросать машину просто так было жаль — вдруг да еще пригодится?

Когда за золотыми деревьями показалось голубое, как небо, озерко, Ратников снизил скорость и, обнаружив слева подходящее местечко, не задумываясь, свернул. Поставив «УАЗ» на пригорке, впритирку к раскидистым елям, Михаил, как смог, забросал автомобиль лапником, так, чтоб был не очень заметен. В принципе, скоро уже и снег выпасть должен — уж тогда точно никто тут ничего не найдет, разве что случайный охотник.

Прикинув, сколько у него еще форы — выходило примерно часа два, — Миша немного подумал и решительно зашагал к Черной речке, намереваясь по рыбацкой тропинке выйти к Чудскому озеру… Точнее сказать — к Псковскому, но оно в эти времена отдельного названия не имело.

Нанять какой-нибудь баркас или лодку… поискать остров, ребят… Нет, сначала — в деревню, ту, что за мысом, поговорить с рыбаком Тойво. А будет он говорить без бусины, без пароля? Скорее всего — нет. И все же… все же стоит попробовать, не бросать же в конце концов Максюту — надобно его отыскать, и почему бы — не сейчас?

Ратникову повезло — выйдя к озеру, он сразу же наткнулся на рыбаков, закричал, замахал руками. Сидевший в ближнем к берегу челноке седобородый дед, оглянувшись на Мишу, взялся за весла:

— Чего надобно, мил человек?

— Тойво-рыбака знаешь?

— Тойво? Это что на мысу, что ль?

— Его… То приятель мой.

Старик вдруг посмурнел лицом и перекрестился:

— Сгинул твой приятель — утонул с неделю назад. Ветер, вишь, налетел внезапно, челн перевернул… Тойво о днище головою ударился — и поминай как звали. Хорошо, вытащили, схоронили. Жаль. Хороший был человек, хоть и чудин.

— Утонул? Господи… Царствие ему небесное!

Ратников тяжело вздохнул, тоже перекрестился и покачал головой. Куда ж теперь было податься? А туда, где меньше всего будут искать! Здесь побережье, конечно, все облазят, может, и награду за поимку объявят, если уже не объявили, это только в дурных снах советского агитпропа все местное население дружно ненавидело немцев — увы, действительность от этой агитки отличалась сильно. Какие-нибудь охотники-рыболовы вполне могли схватить, выдать. Прельстившись наградой или просто так, потому что — чужак.

Значит, отпадал берег…

— Так поплывешь с нами-то? — прервал затянувшееся молчание дед. — Тогда садись скорей, не мешкай.

Садиться в челнок? А, пожалуй…

— Слышь, добрый человек, а в Плесков никто из ваших не поплывет ли?

— В Плесков? — рыбак озадаченно взъерошил затылок. — Вообще, частенько туда ходим. Вчерась вот были… Да! Васька-баркасник сегодня рыбу должен везти… Как раз вот-вот… Если не прошел уже…

Старик чуть приподнялся в лодке, приложил ладонь ко лбу от яркого солнца. Улыбнулся:

— Повезло тебе, паря! Во-он, видишь, парус? То Васька и есть, больше некому.

— Так мы его догоним?

— Не, не догоним. Он сам сюда за рыбкой свернет… А уж что за провоз уплатить — ты с ним сам сговаривайся.

Вообще-то — да. За провоз. Ратников как-то об этом и не подумал, а надо было бы. Вот сейчас и сидел на кормовой банке, прикидывал, чем расплатиться? Серебришко, которое и было, увы, кнехты давно уж похерили-поделили, и что ж оставалось? Длинная шерстяная туника, очень даже добрая, но ведь не голым же ходить? Пояс? Или плащ? Он обычный, без крестов, но теплый, подбитый лисьим мехом. Да, пожалуй, плащ — уж во Пскове как-нибудь что-нибудь можно будет сообразить, лишь бы побыстрее добраться. Псков, именно Псков — уж там-то, точно, никто сейчас искать не будет.

Судно Васьки-баркасника — добрая, с высокой мачтой, ладья — приблизилось довольно быстро. Ветер наполнял выгнувшийся дугой парус, да и гребцов на ладейке хватало.

— Аой, робята! — ухватившись за шкот, орал Васька-баркасник — здоровенный мужик со светлой, аккуратно подстриженной на немецкий манер, бородой. — Рыбка-то есть-от аль не?

— Да есть, есть, — выкрикнул в ответ кто-то из рыбаков, а дед, в лодке у которого сидел Ратников, замахал руками:

— Эгей, Василий! Попутчика в Плесков не возьмешь ли?

— Отчего ж не взять? Эй, парни, — баркасник обернулся к гребцам. — Бросай веревку!

Перебравшись на ладью, Ратников расположился, где сказали — у левого борта ближе к корме — все внутреннее пространство беспалубной ладьи было заполнено серебрящейся на солнце рыбой.

Дул в снастях ветер. Солнечные зайчики весело отражались от темно-голубых волн. Груженная рыбой ладья, взрезая водную гладь, словно норовистый конь, двигалась к югу.

Ратников все же продал на пристани плащ — хватило расплатиться с баркасником да и еще остались деньги — серебряные византийские монетки — динарии. Немного пошатавшись по рынку да пособирав свежие сплетни, беглец прикупил надежный и крепкий нож в кожаных тисненых ножнах и, повесив его на пояс, отправился на подворье рижских купцов, располагавшееся на постоялом дворе, недалеко от каменного Кремля — Крома.

Пришел, как обычный посетитель, усевшись за стол, заказал с раками пива, только что сваренного по случаю дня священномученика Ерофея. С Ерофеева дня, как считалось, резко усиливались холода, а в лесах, прощаясь с летом, начинали буйствовать лешие — выворачивали с корнем вековые дубы, ломали деревья, гоняли зверей.

— С первым морозцем! — поклонившись, принесла в деревянных кружках пиво женщина в светлом узорчатом переднике поверх длинного шерстяного платья. Из-под белого чепца выбивались непокорные светло-рыжие пряди.

— Лиина! — откинув капюшон, улыбнулся Миша.

Девушка сверкнула глазами:

— Герр комтур!

— Тсс! Зови меня просто — Михель. Что, еще не перебралась в Ригу?

— Да нет, — Лиина лукаво прищурилась. — А вы что же, бросили комтурство?

Ратников подвинул пиво поближе:

— Можно сказать и так. Потянуло, знаешь ли, на острова… Помнишь, ты говорила про Тойво? Ну, к которому дала бусину…

— Ну да, помню.

— Говорят, умер Тойво. На прошлой неделе утонул.

— Господи, — девушка набожно перекрестилась. — Вот ведь как бывает… Жаль Тойво — хороший был человек. Так вы и не воспользовались моей бусиной, герр… Михель?

— Посидишь со мной? — поднял глаза Михаил. — Или вам тут не разрешают?

Лиина качнул головой:

— Да нет, можно. Пока народу нет.

Улыбнулась, уселась на лавку, рядом.

— Да, жаль Тойво, — покачал головой Ратников. — А что, кроме него… тот путь, к острову, никто не знает?

— Здесь — никто, — твердо сказала девушка. — Тойво ведь не здешний, с Нарвы-реки — просто вышло так, что пришлось родные места бросить.

— Да-а, — Михаил задумчиво сделал долгий глоток. — Хорошее пиво… И как же мне теперь тот островок отыскать? Ты сама-то там бывала когда?

— Бывала, — Лиина кивнула. — Только я маленькая еще была, не все помню. Да и ни к чему вам тот остров, Михель.

Девушка говорила об острове с явною неохотой, даже несколько раз оглянулась, словно бы искала причину уйти.

— Видишь ли, там, на этом острове, мой приятель, — взяв собеседницу за руку, все ж таки признался Ратников. — Хотел бы его отыскать.

— Поня-атно, — Лиина вновь улыбнулась и тут же наморщила нос. — Ума не приложу, кто бы тебе мог в этом деле помочь. Разве что наши… с Нарвы. Там есть селение… Передашь от меня поклон старому Яану.

— Обязательно передам, как только доберусь в те места.

— Добраться просто — завтра уходит торговый караван в Дерпт. С ними и езжай, по озеру-то нынче опасно, вскорости лед встанет.

— В Дерпт, говоришь? — подумав, Миша махнул рукой и улыбнулся. — А черт с ним, почему бы и нет-то?

Уж где-где, а в Дерпте его точно никто б не сообразил поискать. Тем более, где-то именно в тех местах затерялись следы некоего французского рыцаря, того самого, что, по слухам, сделал своей возлюбленной юную озерную ведьму, русалку. Лерку, наверное… Ее ведь тоже надобно поискать, не только одного Макса…

— Пошли, — снова оглянувшись, вдруг предложила Лиина. — Поищу… может, найду еще одну бусину. С ней надежней.

Они прошли через всю залу, полутемную, почти пустую, с длинными лавками и столами. Из расположенной рядом кухни сильно пахло кислой капустой и дымом.

— Сюда, — девушка кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж, вернее сказать, на чердак, под крытую соломой крышу. — Осторожней, не провались… Заходи…

Каморка Лиины оказалась маленькой, но весьма уютной — зарешеченное, забранное слюдой, оконце, сквозь которое проникал страдавший излишней желтизной свет, пара сундуков, небольшой стол, мягкое, с накропанной соломою тюфяком, ложе под синим бархатным балдахином.

— По случаю прикупила, — кивнув на балдахин, похвасталась хозяйка. — У Саввы из Дерпта. Он вообще-то, порванный… не Савва — бархат. Потрогай… А я пока бусину поищу, где-то здесь, в сундуке должна быть…

Она нагнулась, так, что тонкая шерсть платья во всех подробностях обрисовала упругие ягодицы. Ратников сглотнул слюну… Лиина, похоже, и не собиралась тотчас же разгибаться. Обернулась, прищурилась:

— Знаешь, что-то никак не найду. Наверное, и нет таких больше.

Отойдя от сундука, она уселась на ложе и, притянув к себе гостя, властно поцеловала его в губы:

— Помнишь, как мы с тобой…

Еще б не помнить!

Ратников, не сопротивляясь, позволил освободить себя от одежды и, растянувшись на соломенном тюфяке, помог разоблачиться Лиине. В желтых слюдяных лучиках притягательно сверкнуло белое женское тело: тонкая талия, животик, грудь — упругая и большая…

— Ты все так же красива, Лиина, — обнимая девчонку за шею, прошептал Михаил.

Та улыбнулась и, лукаво щурясь, облизала кончиком языка губы:

— А ты все такой же страстный… герр Майкл!

Их молодые тела слились в едином порыве, лишь шуршала солома да чуть скрипело ложе… да слышались томные стоны…

— Славно! Славно!

Истосковавшийся по женской ласке Ратников любил эту разбитную девчонку долго и страстно, почти до полного изнеможения, и Лиина отдавалась ему точно так же. И губы ее были жаркими, как огонь, а в глазах сверкало буйное пламя страсти.

Караван — полтора десятка возов плюс дюжина кнехтов охраны — как и говорила Лиина, тронулся в путь еще засветло — купцы явно собирались добраться в Дерпт до наступления темноты… если такое вообще было сейчас возможно. Впрочем, в саму крепость Ратникову и не нужно было — добраться до узкого, соединяющего озера, пролива, а там — вдоль озера или, наняв лодку, — к Нарве-реке.

Никто из купцов особенно не интересовался, кто такой их новый спутник и по каким делам едет, видать, Лиина шепнула кому надо что надо, вот и не приставали — побаивались задавать лишние вопросы орденскому брату — именно так его ушлая девушка и представила.

Обильных дождей в эту осень — не говоря уж о лете — не было, да и подморозило — возы ехали хорошо, ходко. Везли, как определил любопытный Ратников, в основном хлеб — зерно в мешках — да бочки с медом и воском. Торговцы были псковскими, некоторые полностью поддерживали немцев, другие — не особо, а большинству же было абсолютно все равно, какая в их городе власть, лишь бы блюла спокойствие горожан, не драла семь шкур да не мешала торговать и получать прибыль. Даже возчики, обычно большие любители почесать языками, в пути переговаривались довольно вяло, политические темы вообще не трогали, предпочитая обсуждать местные дела да всякие слухи.

Миша тоже спросил — не слыхали ли про русалку, что набилась в любовницы к какому-то тевтону?

Оказывается, слыхали, но не от псковичей — об этом случае одно время говорили в Дерпте, правда, что был за рыцарь и что за русалка, ни возчики, ни купцы толком не знали. В Дерпте нужно было расспрашивать, в Дерпте, бывшем Тарбату — древнем городище эстов, в 1030 году захваченном Ярославом, много-много лет спустя прозванным «Мудрым». Ярослав назвал город своим христианским именем — Юрьев, но вот в это время Юрьев был Дерптом, форпостом крестоносцев ливонской ветви Тевтонского Ордена. Бывших меченосцев, короче.

Несмотря на небольшие размеры каравана, никто по пути купцов не тревожил. То ли нигде поблизости крупных шаек не было, а мелкие несколько смущала даже та охрана, которая имелась, то ли просто все боялись Ордена, контролировавшего местную торговлю.

Как стало смеркаться, караван вышел к озеру, к тому самому, узкому его месту, куда и надобно было Ратникову. На склоне пологого холма маячили деревенские избы.

— Йыига, — силясь выговорить непривычные звуки, обернулся возница. — Там заночуем… не успеем до ночи в Дерпт.

Михаил пожал плечами — Йыига, так Йыига, ему, честно сказать, было все равно — лишь бы в этом селении нашлась лодка (хоть какой утлый челнок), да хватило бы оставшихся монет ее арендовать или купить.

Хозяин постоялого двора (а по совместительству — и староста деревни) — высокий худощавый эст с немецкими именем Карл — встретил гостей приветливо, но без особых любезностей. Не лебезил, не кланялся, особо ничего не выспрашивал, лишь поинтересовался числом лошадей и кнехтов. Купцы тоже не проявляли никакого интереса ни к старосте, ни к его белесым дочерям-подросткам, что тут же занялись размещением прибывших и приготовлением пищи. Видать, и те и другие давно были друг другу не в новинку. Кроме Ратникова — на него девчонки явно заглядывались, особенно одна… длинная, как коломенская верста, белоглазая, с белесыми, как у молочного поросенка, ресницами. Нет, вообще-то она была ничего, симпатичная и даже вполне… Но с Лииной, конечно, никакого сравнения!

Она подкараулила его во дворе, почти сразу после не очень-то изысканного, но сытного — каша, печеная рыба, кисель — ужина. Сказала, что зовут ее Айна, что сейчас покажет место, где ночевать… Показала… В собственной постели, в небольшой пристройке, летней и сейчас довольно прохладной, если не сказать более. Вот вместе и грелись под одеялом из волчьих шкур. Ратникову не хотелось обижать девушку отказом, к тому же подобное поведение в здешней лесной глуши, похоже, было делом обыденным, во всяком случае, староста — если Айна, конечно, была его дочь — не проявлял ну совершенно никакого волнения или там, нездорового любопытства.

По-русски девушка говорила так же плохо, как и — надо полагать — по-немецки, ее же родную речь Миша, естественно, не понимал. Впрочем, тут нечего было и понимать, и так невооруженным взглядом видно…

Ничего не говоря, Айна усадила гостя на ложе и быстро, без всякого намека на стеснение, скинула юбку… рубашку…

Тощай! Ай, тощая!

Хотя, если по-другому сказать — фотомодель! И на личико ничего, приятственная…

— Ну, иди сюда, — улыбнувшись, Михаил привлек к себе прыгнувшую под одеяло девчонку. — Забеременеть не боишься?

— Цто? Цто? Ах, нет… Хочу!

Вот такие, однако, дела — хочет.

Михаил неожиданно для себя распалился не на шутку, быть может, потому, что девчонка эта оказалось полной противоположностью Лиине… и чем-то неуловимо напомнила ему Машу. Нет, чувства стыда и неловкости Ратников не испытывал — ну, разве что только намеки — не то было на дворе время.

Он с нежностью гладил Айну по плечам, спине и бедрам… поласкал ртом грудь, чувствуя, как до того несколько холодная девушка постепенно распаляется, впитывая в себя настоящий вулкан внезапно вспыхнувшей страсти.

А какая у нее оказалась улыбка! Ходила-ходила себе вокруг да около эта неприветливая и чем-то смешная чухонская дылда, но вот, стоило ей лишь улыбнуться, всего лишь улыбнуться, как тут же, буквально сразу, Ратников понял весь затаенный смысл поговорки о том, что некрасивых женщин не бывает! Не бывает — это уж точно! И дело тут вовсе не в водке, тем более ее еще и не было-то в это время, о, нет, отнюдь… Просто чудесная улыбка преобразила вдруг несколько утомленное лицо Айны, а вырвавшийся изо рта слабый стон удовольствия и неги растопил оставшийся лед.

Фотомодель! Явная фотомодель… если б на дворе был двадцатый век, двадцать первый… А сейчас, в это время наверняка на эту Айну никто из местных парней и смотреть-то не хотел, плевались — тоща, как палка!

— Ты очень красивая, Айна.

— Ой… Не надо… лгать, да?

— Нет-нет, поверь, я говорю правду. Ты видела свое отражение в светлых озерных водах? А блеск своих глаз? А эту улыбку, поистине, волшебную, колдовскую… Нет, пожалуйста, улыбнись еще… вот так! Теперь садись… поудобней… Ах…

— А разве так…

— Можно, Айна, можно! Поверь, тебе будет очень приятно…

Утром он нашел лодку. Вот через Айну и нашел — девушка спросила у Карла, приходившегося ей двоюродным братом.

Купцы собирались, не торопясь — Дерпт был, почитай, рядом, всего-то ничего и осталось. На всякий случай порасспросив торговцев и возниц о крепости — мало ли, пригодится — Ратников вслед за Айной спустился к озеру. Кругом было тихо и благостно, лишь потрескивал под ногами первый тонкий ледок, да где-то крякали утки. Деревья и кусты уже стояли в большинстве своем голые, лишь некоторые еще щеголяли в изысканных осенних нарядах. Над озером стоял туман, невесомый, почти прозрачный, за ним угадывался противоположный берег — серо-черный, с редкими яркими свечками не успевших расстаться с листвою деревьев.

— Будь… опасен, — вытаскивая из-за куста весла, предупредила Айна. — Страшен… Осторожен.

— Да-да, — Ратников улыбнулся девушке. — Осторожен — так правильно.

— Лед, — показывая рукой на озеро, Айна нахмурилась. — Лед. Скоро!

— Я знаю… Вот деньги за челнок… Хватит?

— Не надо деньги… Нет… надо. Благодарю. Счастливый путь!

Деревня на северном берегу, у Нарвы-реки, насколько себе представлял Михаил, была чудинской или вообще — водской — а чудь и водь — это не эсты, и расспрашивать о них Айну было бы бесполезно. Хорошо хоть лодку дала…

По краю озера ветер шевелил высокие камыши, бледно-желтые, сухие. Уныло склонили головы в воду ракиты и вербы… вдруг озарившиеся внезапно вспыхнувшие светом — из-за высоких елей на том берегу выглянуло желтое, по-летнему веселое солнышко! Выглянуло и тут же скрылось за белесым облачком. Рядом, не плесе, всплеснула какая-то крупная рыба… нет, не рыба! Весла!

Челнок! Выскочив из камышей, он быстро поплыл к тому берегу. На веслах сидел какой-то парень с небольшой бородкой и в синем, небрежно наброшенном на плечи, плаще.

— Ваш? — кивнув на быстро удаляющуюся лодку, спросил Михаил.

Айна дернулась, на бледном лице ее появилось на миг выражение тревоги:

— Нет. Не наш. Чужой. Тут бывают. Часто. Надо сказать Карлу!

— Да-да, — Ратников взял девушку за руку. — Скажи. Ты правда красивая, Айна! Очень красивая. Да!

Девушка улыбнулась и, вдруг опустив ресницы, несмело спросила:

— А ты еще приходить?

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Миша. — Не буду тебе лгать.

— Я буду ждать, — повернувшись, Айна обняла его за плечи и крепко поцеловала в губы. — Когда бы ты ни пришел…

Эту фразу она произнесла на своем родном языке, но Ратников все равно понял. Вздохнул и, еще раз целуя девчонку, ласково погладил ее по плечам и тихо сказал:

— Прощай.

Сев в лодку, оттолкнулся веслом от берега и, подняв голову, посмотрел на Айну… не оглядываясь, девушка поднималась к деревне, стройная и гордая фотомодель… несчастная обитательница средневековья, обреченная из года в год рожать детей и быть всегдашней рабой мужа. Если бы еще этого мужа найти!

Все так… И все же! Как она сейчас шла! Как ставила ноги! Какая осанка, какой царственный стан… Как будто вокруг не холмы и пожухлая осенняя трава, а подиум какого-нибудь модного кутюрье, создателя высокой моды. Ишь, как идет, как идет… О, Боже! Ну, оглянись же… Нет! Все правильно — зачем? Все приходит… и все уходит…

Айна скрылась за высокой изгородью, и Ратников, вздохнув, приналег на весла, стараясь вести челнок сообразно изгибам береговой линии — на столь утлом суденышке, да еще без необходимого опыта, пуститься прямо через озеро он все же не рисковал, даже несмотря на то, что водная гладь выглядела приветливой и спокойной.

Михаил греб в охотку, почти не отдыхая, потому быстро согрелся и скинул прикупленный в Пскове плащ. Озеро не обманывало, оставаясь все таким же спокойным и благостным, утренний туман рассеялся, и сквозь полупрозрачную дымку облаков желтым волейбольным мячиком проблескивало нежаркое осеннее солнце.

Ратников невольно улыбнулся — до чего ж хорошо было кругом! Светло-голубая гладь озера, низкие, серовато-желтые берега, солнышко в блекло-синем небе. Главное — и ни намека на дождь! Это славно все, славно…

Чу!!!

Опустив весла, беглец вдруг всмотрелся в оставшийся позади путь… Показалось — кто-то плывет следом! То самый парень, в синем плаще? Или кто-то другой? Мало ли в здешних местах рыбаков, чего зря тревожиться? Да и тот, кто там плыл, кажется, чуть поотстал. Да-да, поотстал! Вот, его уже и почти не видно. Видать, расставил сети. Рыбак…

Ратников повернул голову — впереди показался какой-то большой остров, довольно низкий, почти стелющийся по воде, густо поросший смешанным лесом. Может быть — именно этот остров и есть? Может, именно там сейчас Макс с Эгбертом? И не надобно никуда больше плыть, ничего узнавать… Жаль, жаль, что вот так вот случилось с Тойво!

Михаил бросил весла и, отдыхая, завалился на корму. А вдруг — и вправду, вот сейчас, вот из-за тех сосен вдруг покажется Максик Гордеев, закричит, замашет руками, обрадуется… Ах, если бы, если бы…

Но, нет, не все так вот просто. К тому же Лиина говорила, что тот остров где-то на севере, дальше. А может, причалить? Ну, вот просто так, на удачу? Постоять, покричать… вдруг…

Ратников схватил весла и в три гребка врезал челнок носом в прибрежный песок острова. Привязал за какой-то корень, аккуратно сложил весла, вышел. Ласково плескались волны.

Михаил подошел к видневшемуся невдалеке серому приметному камню высотой примерно с него самого. Остановился, всмотрелся в начинавшийся уже тут же, сразу, лес — угрюмый, непроходимый, чужой — встал зачем-то на цыпочки, крикнул:

— Эгей! Макси-и-и-им! Эгберт! Ре-бя-та!

И кричал так минут семь, покуда не сорвал голос. И ничего, зря старался. Ну, в самом деле — а чего ждал-то? Ведь не ребенок, нечего в чудеса верить… их надобно организовывать самому, что намного труднее, нежели вот просто так, ничтоже сумняшеся, просто стоять и ждать какого-то там чуда!

Набрав в припасенную флягу волы из журчащего рядом с валуном родника — пожалуй, повкуснее озерной будет! — Михаил зашагал обратно к челну. Наклонился…

А весел-то не было!

Не рассуждая, Ратников тут же бросился в камыши, в любую секунду ожидая пения каленой стрелы, которую вовсе не собирался ловить сейчас собственной спиной. Да она и не запела, стрела-то… что странно. Зачем тогда украли весла?

— Эй, паря! — это прокричали рядом, из-за ракиты, прокричали по-русски, явно обращаясь к затаившемуся в камышах беглецу! — Ты, ты! Вышел бы — поговорил б.

И тут же повторили все то же самое по-немецки… точнее, это Ратников сообразил, что — повторили.

И что делать? Выйти?

Их, кажется, двое… Ага — как же! Вон еще парочка, с копьями, обходят по воде, слева. Да нет… не копья у них — мощное короткое древко, длинное навершье… Рогатина. С такой можно и на медведя.

— Да выходи ты, — показывая пустые руки, пошел к камышам вышедший из лесу человек — добродушный с виду мужик, коренастый, широкоплечий, с задорной кучерявой бородкой. Одет незнакомец был в русский полукафтан и длинную, с расписным подолом, рубаху, узкие штаны — порты — недешевого синего сукна (как сразу определил Ратников) были заправлены в такие же узкие сапоги, без каблуков, темно-красной, с тисненьем, кожи. Типичный прикид средней руки купчины… новгородца, псковича… а может, это торговец из Изборска или Смоленска, Полоцка — этих здесь тоже хватало.

— Да мы не разбойники, не воры, не тати, — улыбка у незнакомца казалась вполне дружелюбной, чем-то приятной даже. — Выходи, мил человек.

— Не тати, говорите? — Ратников все же решился выйти — держал в уме тех, с рогатинами. От них-то куда денешься? — А что же весла мои украли?

— Ну, извини, брат, — остановившись шагах в пяти от вышедшего навстречу беглеца, мужик смущенно развел руками. — Мы тут становьем встали, лодейку чинить. Так у нас неведомо кто всю снасть схитил!

— Лучше надо за своими вещами приглядывать, — напряженно пошутил Михаил. — Тогда их никто хитить не будет.

— Да мы вроде смотрели… — незнакомец выглядел таким бесхитростным и даже простоватым, что Ратников не выдержал, рассмеялся.

— Ага, вижу я, как вы смотрели… Так думаете, я это?

— Что-ты, что-ты, мил человек, — мужик перекрестился. — Не похож ты на шпыня ненадобного.

— Тогда весла верните.

— А и вернем… Меня Игнатом зовут.

— Михаил, — Ратников краем глаза наблюдал за теми… с рогатинами.

Ага, вот и они подошли, безмолвно взглянули на Игната. Тот, как видно, и был у них за старшего.

— Извиняй, Михайло, — еще раз произнес Игнат. — А за то, что обидели тебя, прошу, не отказать — откушай с нами. Ушица знатная, налимья, есть и из белорыбицы.

— А весла…

Старшой обернулся к своим, цыкнул:

— Да положите вы ему весла в лодку!

— Уже положили.

— Слыхал? Ну, пошли ушицу хлебать.

Гости из Дорогобужа — именно так представил всю свою компанию Игнат — расположились лагерем метрах в трехстах от приметного камня. Устроили шалаши, даже шатер разбили… И — старшой не соврал — с дюжину молодцев усердно конопатили вытащенное на берег судно — не такую уж и большую ладейку. Работали ладно: с шутками, прибаутками, с перекличем.

Увидев подходившего к горевшему у самого берега костру незнакомца — Ратникова, — ничуть не удивились и дело свое не прервали. Может, потому, что рядом с ним, широко улыбаясь, шагал Игнат. Дорогобужский гость… Он-то, может, и дорогобужский, а вот эти парни… Миша не зря прислушивался: «цто, зацем, цевой-то» — ну, явно новгородский говор, то же еще — «дорогобужцы»!

Ох, не прост этот зачем-то прикидывающийся добродушным простофилей Игнат! Далеко не прост. Однако ушица и в правду знатная. Она у «купцов» была в трех видах, в трех котлах. В одном — налимья, в другом — белорыбица, в третьем, кажется, из форели. Все, как положено, в те времена рыбу в ухе не смешивали. Налимья уха, так в ней одни налимы, форелевая — так, вестимо, форель, а не какой-нибудь там паршивенький окунь.

— Хороша ушица! — похлебав, искренне поблагодарил Михаил. — Вкусная.

— То-то, что вкусная, — старшой ухмыльнулся в усы. — Так ты, Мисаиле, откель будешь?

— Известно, откель — с Плескова!

— И как вам там, под немцами?

Ага! А то ты не знаешь, дорогобужец?! Коли ваш князь Ярослав тевтонов и привел… за себя воевать подначил, за трон псковский… а братьев рыцарей ведь уговаривать не долго.

— А по-разному, — честно отозвался Ратников. — Кому хорошо, кому — не особо. Да при любой власти так.

— А веру латынскую немцы как… не навязывают?

— Да не так чтобы уж очень, — Михаил ухмыльнулся. — Церкви латинской — так, почитай, и поныне нет! А ведь у нас в Плескове не одни орденцы — и рижские купцы, и цесарские, и даны — из Равеля, немцев хватает. А храма у них общего нет. Дело это, по справедливости молви, Игнат?

— Не дело, — Игнат согласно кивнул. — А ты-то сам как с Орденом? Уживаешься?

Миша сплюнул:

— Уживался, так сюда бы не подался! Тут-то, считай, свобода — охоться себе, рыбку лови, никому ничего не должен!

— Так ты что ж… один?

— Да не один. С ватагою. Только ватажка моя припоздала что-то. Боюсь, теперь до снега и не пожалует, придется тут одному куковать. Ну, да ничего, я привычный, — Ратников расхохотался и протянул опустевшую миску. — Еще ушицы не нальешь ли, хозяин?

— А? Кушай, кушай, гостюшка. Плесковский, значит? Это хорошо, что мы тебя встретили! Ну, ты трапезничай… а я пока своих молодцов проверю, в нашем деле ведь, сам знаешь, глаз да глаз.

— То, Игнат, верно!

Сидя на бревнышке у костра, хлебал себе Миша налимью ушицу, а сам все вокруг примечал. И речь — говорок новгородский — и орудие: мечи — вона, у молодого дубка сложены, копья-рогатины, луки-стрелы в саадаках, всего с дюжину, а еще и боевые топоры, и шестоперы… Куда мирным купцам столько?

— Ширше, ширше пеньку-от кладите! — командовал у ладейки Игнат. — И смолой, смолой заливайте… От, так!

За работой приглядывал, а сам, нет-нет, да и косил на костерок глазом — как там гость? А гостю что делать? Недалече в кустах еще двух парней заприметил, оружных. Вот и сидел. А куда денешься?

Солнышко уже поднялось высоко, засверкало куда приветливей, нежели утром, разморило, разжарило, кое-кто из парней у ладьи уже и рубахи скинул, работали по пояс голыми… все, как на подбор — мускулисты, поджары… Ой, не купцы это — воины! Не иначе — разведывательный отряд князя Александра! Точнее — один из многих подобных отрядов. А где сейчас сам-то князь новгородский? Копорье громит? Или уже на Псков движется? Да нет, вроде бы рано еще ему на Псков… Как прикидывал Ратников, Александр Грозны Очи — много-много позднее прозванный историками Невским — должен был взять Псков только в самом начале весны следующего, 1242, года. А затем — 5 апреля — знаменитая битва на Чудском озере. Вот, может быть, где-нибудь здесь или чуть южнее. Все правильно — это как раз и есть разведка. Купцы, блин, дорогобужцы!

Одна небольшая ладья… немного. Но и немало — зачем разведывательному отряду много людей? Игнат этот, похоже, человек бывалый, опытный… Одна ладья… Нет! Вон, еще кто-то плывет…

Встав, Михаил посмотрел на озеро, насколько это позволяло слепящее глаза солнце. Смотри-ко, вроде бы осень, а вот, поди ж ты… И лето было сухим, и такая же осень… Хлеба, однако, недород, как бы голод не вышел.

Быстро приближающийся челнок, похоже, заметили. Бросив раздавать ценные указания, Игнат тоже всмотрелся в водную гладь, точно так же, как вот только что Миша, прикрывая глаза ладонью. Затем подозвал двух парней, что-то сказал — послал навстречу… Сам же к ладье не вернулся, зашагал к костру, к гостю…

— Ну, еще ушицы?

Ратников ухмыльнулся:

— А вина что, нету?

— Вина? Да найдем. Посейчас, велю принести… Эй, Славко!

Подбежал какой-то поджарый парень, смуглый, чернявый.

— Вина принеси… взять, знаешь где.

Молча кивнув, парень ушел… вернулся через минуту, с кувшином и тремя кружками…

— Ну, и мы с тобой выпьем… — ухмыльнулся Игнат. — Я и дружок наш, Никифор. Давно уже его здесь ждем. Заждались… Да вон он идет!

Михаил обернулся и непроизвольно вздрогнул: со стороны озера, от только что причалившей лодки, к ним направлялся знакомый светлобородый парень в синем плаще… тот самый… лодочник…

— С кем это ты вино пьянствуешь, Игнате? — увидев Ратникова, лодочник неприязненно скривился — узнал.

— А — этот? — Игнат хохотнул. — Это друг. Плесковский. Все здешние места знает.

Никифор вдруг осклабился и схватился за нож:

— Местный, говоришь? Места знает? Он, между прочим, про все места здешние у Айны расспрашивал, а та девка с немцами знается. Так что зря ты с ним вино пьешь, Игнат. Никакой он не друг — предатель!

— Предатель, так предатель, — поставив кружку наземь, Игнат равнодушно пожал плечами и, обернувшись к своим, скомандовал. — Хватайте его. Предатель, так предатель. Интереснее будет поболтать!

Глава 10 Осень — зима 1241 года. Чудское озеро Колобок

И спасались бегством все… если не хотели стать жертвами…

Хроники Фруассара

Ну вот, надо же так глупо попасться! Называется — из огня да в полымя. И ведь сам, сам во всем виноват, внимательней надо было быть, глядеть в оба.

Игнат сразу же провел допрос — говорил уже не так, как прежде, а по-другому, с угрозами и пристальным взглядом. Много чего интересовало этого хваткого мужика: кто в Новгороде предатель? Кто связник, через кого уходит информация в Орден?

То же еще, вопросы — как будто не ясно! Купцы — они в эти времена были главными поставщиками информации, шпионами. А кто из бояр — тут Ратников пожимал плечами — в таких высоких кругах не вращался.

А Игнат — и тот, второй, в синем плаще, Никифор — наседали, вели допрос можно сказать, неотрывочно: есть ли сообщники здесь, на Чудском? Во Пскове? Кто непосредственно связан с ними в Ордене? Почему Михаил плыл именно сюда? Зачем, ведь скоро зима и на озере встанет первый лед — тогда какое-то время с островков вообще никуда не выберешься…

У Миши уже голова разболелась от всех этих расспросов, и даже появился точно такой же соблазн, как при беседе с братом Дитмаром — выдумать всего как можно больше, пускай себе проверяют, ищут, а пока суд да дело, что-нибудь и придумается, может, и побег выгорит… Куда вот только теперь бежать-то? И так крестоносцы ловят, теперь вот, еще и новгородцы будут. А ведь эти люди Мише не чужие, почитай — земляки.

Господи! А ведь есть и еще одни землячки, черт бы их побрал! Чего ж про них молчать-то?

— Кнут Карасевич, Кривой Ярил? — Игнат и Никифор озадаченно переглянулись. — Это еще кто такие?

— Кривой Ярил — Мишиничей человек верный, тиун иль еще кто — точно не знаю.

— Но, но! — неожиданно взъярился Игнат. — Ты на знатные роды-то не наговаривай! Сам знаешь — такие наветы только под пыткой проверяют.

А вот тут он врал! По новгородским законам применение пыток было запрещено, по крайней мере — официально.

— А второй, Кнут, он кто? — требовательно посмотрел прямо в глаза Никифор. — Тоже скажешь, что боярских родов человече?

— И скажу! — Михаил ухмыльнулся. — Сами думайте — у кого еще важные сведения имеются, как не у бояр? Про Мирошкиничей род, поди, слыхали?

— Ну ты и плут! — покачав головой, неподдельно восхитился Игнат. — Со всеми боярами нас перессорить хочешь? Смотри-ка, и Мишиничи у него предатели-переветники, и Мирошкиничи? Все знатные роды перечислил? Никого не забыл? Может, еще Онциферовичей сюда приплетешь? Или самого посадника?

Не верили… Что ж — их дело.

Впрочем, нет — приметы Кривого Ярила и Кнута Карасевича Никифор тщательно записал в небольшую грамотку:

— В Новгороде поглядим. Может, и потолкуем.

Связав пленнику руки сыромятными ремнями, они пока поместили его в шалаше, рядом с ладьею. Все, как полагается, — приставили для охраны часового, молодого веселого парня, старательного напускавшего на себя серьезный, приличествующий сложившейся обстановке, вид. Звали парня Афоней, Афанасием — именно так обращался к нему Игнат.

— Смотри, Афанасий, в оба! Переветник хитер — чуть что, враз сбежит.

Парень лишь усмехнулся, показав белые зубы:

— Ницего, дядько Игнат — у меня не сбежит!

«Ницего» — новгородский, новгородский говор…

Как стемнело, костерок притушили, видать, опасались в открытую жечь, днем-то дымок развеивал ветер, а вот ночью, во тьме, пламя не скроешь — далеко видать.

Афанасия никто не сменил, то ли забыли, то ли не сочли нужным, парень так и проходил всю ночь вокруг шалаша с пленником. Не спал, даже не пытался — упертый. Утром, как рассвело, вывел «переветника» на моцион, деликатно отвернулся, но местечко подобрал открытое, не сбежишь — живо достанут стрелою.

Утро выдалось хмурым, промозглым. Все небо обложили низкие темно-серые тучи, накрапывал холодный, пополам со снежной крупой, дождь.

Парни разложили костер, наскоро перекусили, пленнику от их щедрот достались остатки ушицы. Затем, поплевав на руки, под руководством Игната спустили на воду отремонтированную лодейку да принялись быстро собирать на берегу скарб — скатали шатер, затушили костерок, подобрали манатки и копья.

Довольно потянувшись, Игнат обернулся к пленнику:

— Ну? Что сидишь? Пошли.

Зачавкала под ногами мокрая грязь, скрипнули сходни… Кто-то подхватил Мишу под руки, усадил на какой-то тюк, на самое днище. Низко, ни берегов не видать, ни озера — одно серое, затянутое тучами, небо. Порыв ветра швырнул в глаза ледяную кашу… Да, погодка… По команде Игната, парни дружно взялись за весла, отчалили… поплыли. Куда только — интересно знать?

А вообще — куда они могли здесь плыть? К Желчи-реке? К Черной? Ладейка небольшая, узкая — вполне по тем рекам пройдет, а по перекатам и протащить можно — легкая. А может, они сейчас будут тщательно изучать береговую линию? Примечать впадающие в озеро реки, ручьи, расположенные неподалеку деревни… Полная разведка, как и положено, князь Александр, несмотря на молодость — воевода опытный, ушлый.

Между прочим, скоро лед на озере встанет, того момента не так уж и долго ждать. А потому — миссия новгородских агентов должна была бы вот-вот закончиться. Если, конечно, они не собирались, бросив лодейку, оставаться в здешних местах и дальше, дожидаясь подхода новгородского войска где-нибудь на побережье, в лесах. Новгородское войско… скорее уж — суздальская дружина Александра, кованая рать в сверкающих шлемах.

Ратников уже стал замерзать, когда ладья наконец приткнулась к какому-то берегу. И это снова оказался остров, только очень маленький, шагов сто на двести, поросший низким густым кустарником и осиной. Далеко, почти на горизонте, угрюмым серым маревом проглядывался берег.

Насобирав валежника, воины проворно развели костер, поставили в котелках воду. Верно, затем и приставали — обедать. Опять ушица — а что еще-то? Правда, можно было бы взять на стрелу и парочку уток, вон их сколько крякало в камышах, но парням, похоже, было не до уток, как догадался Миша, разведчики то ли кого-то ждали, то ли, наоборот, незаметно преследовали, осторожно делая остановки в разных неудобьях. И, скорее, второе — когда садился в ладью, Ратникову показалось, что где-то впереди мелькнул парус.

Михаил специально немного задержался, якобы споткнулся на сходнях… Ну точно — парус! И не так далеко.

— Что, ослабел, человече? — помогая пленному подняться в ладью, усмехнулся Афоня.

Похоже, у этого парня теперь появилось особое задание — приглядывать за Михаилом, что он и делал, исполняя поручение старательно, но без нарочитой истовости. Сероглазый, с круглым веснушчатым лицом и легкомысленными кудряшками, Афанасий производил впечатление весельчака — часто шутил, смеялся. Игнат и все остальные смотрели на это снисходительно, быть может, делали скидку на молодость? Парню ведь вряд ли было больше семнадцати, безбородый еще, лишь над верхней губой — легкий подростковый пушок.

А парус-то приближался!

Неизвестное судно двигалось навстречу. И кто бы это мог быть? Обычные рыбаки? Тевтонцы? У Ордена, между прочим, очень приличный флот, правда, на Балтике…

— Как мыслишь, Игнате, они это? — как-то непонятно спросил Никифор. Спросил тихо, почти что шепотом, но Михаил услышал.

Интересная фраза… Что же, новгородцы тут кого-то ждут?

— На парусе должны быть лев и корона… Правда, сейчас плохо видно, — Игнат задумчиво почесал бороду и решительно махнул рукой. — Вздымайте стяг!

Лев и корона… Однако!

На носу взметнулся к небу флаг ярко-алого шелка с вышитыми на нем серебряными медведями. Взметнулся, затрепетал на ветру, яростно, словно бурно разгоревшийся факел.

— На всякий случай приготовьтесь, — перебравшись на нос, Игнат обхватил высокий форштевень в виде головы лошади и пристально всмотрелся вперед, на быстро приближающееся чужое судно.

Впрочем, пленник дальше уже ничего не видел — его наконец усадили на днище. Воины быстро облачались в кольчуги, изящные, серебристые, они сияли даже сейчас, в непогодь, видать, хорошо были начищены. Обычные короткие хауберты — такие же, как и у тевтонских рыцарей. Кое у кого, правда, двойные, те доспехи что сверху, — более грубой вязки, а некоторые — из крупных стальных пластин — чешуек…

Понятно… на всякий случай, готовятся к битве.

Ратников непроизвольно поежился — а ему-то что в данном случае делать?

— Отбой!!! — неожиданно обернувшись, весело закричал Игнат. — Они подняли знамя!

То, другое, судно оказалось гораздо больше — двухмачтовая купеческая барка, какие были в ходу у псковских и изборских купцов и ходили по всему озеру. На передней мачте было поднято синее полотнище с вышитым желтыми нитками львом и короной. Чей-то герб? Нет, скорее уж просто условный знак — недаром ведь тут все так конспирировались.

У Ратникова неожиданно засосало под ложечкой от дурных предчувствий — очень нехорошо, когда какое-то третье лицо становится невольным свидетелем чужих тайн. Не очень-то приятно самому быть таким вот третьим лицом… долго таковые обычно на этом свете не задерживаются.

— Корона и лев! — громко выкрикнул Игнат.

И тут же, в ответ ему, послышалось столь же громкое:

— Медведь и секира!

Ратникову показалось, что кричали с акцентом.

— Что-то вы долго! Мы уж думали, не придете, — с улыбкой бросил старшой, Михаилу не видно было — кому. Кому-то с того корабля, скорее всего — кормщику.

— Мы б и хотели раньше, но… Да и погода — сами видите.

— Да, погода не очень. Сворачивайте за нами, друзья!

Ого! Друзья — вот как? Интересно, что же это за друзья такие?

— Здесь недалеко остров. Вполне безлюдный, там и поговорим.

Спустив парус, новгородцы налегли на весла, разворачивая ладью. Поднявшийся ветер бросил Мише в лицо ледяные брызги.

Примерно через полчаса мерной гребли ладья ткнулась носом в песок. Как понял Михаил, это был все тот же маленький островок, на котором обедали… Ну да — вот и кострище…

— У нас тут задержка, — под присмотром Игната Афоня вывел Ратникова из ладьи все в тот же, оставшийся еще с прошлого бивуака, шалаш. — Можешь пока поспать, потом — покормим.

Ага, поспать…

Улегшись в шалаше на лапник, Ратников укрылся плащом, сквозь дыры в ветвях наблюдая, как сходят с купеческого корабля одетые на немецкий манер — узкие штаны, башмаки, плащи поверх коротких кафтанов — люди. Всего трое. У двух молодых — длинные волосы, бритые подбородки, короткие мечи, тот, что постарше — седобородый — с золотой цепью поверх синей бархатной куртки. Зеленый, вышитый серебром, плащ оторочен бобровым мехом, на голове — такая же бобровая шапка. Он, похоже, и был за главного.

— Прошу, пожалуйста, господа, — Игнат гостеприимно кивнул на только что разожженный костер. — Там мы можем спокойно поговорить.

И неожиданно перешел на немецкий, на какой-то диалект — любекский или южный, баварский. Ратников в таких тонкостях не разбирался. Но кое-что понимал, разговаривали не таясь, довольно громко, правда — и вокруг, у костра, никого не было, кроме вот Игната с Никифором да троих немцев.

Мишу в шалаше брало любопытство — кто же это такие? Да и вообще, что тут происходит? Что, Игнат с Никифором запродались Ордену? Или они встречаются с рижанами? А может, это вообще — датчане из Ревала-Ревеля-Таллина. Они как раз там сейчас, датчане, и город, бывшую свою Калевииан-Колывань местные эсты называют «Таан Лиин» — «Датский город».

— Передайте великий поклон цесарю от князя… И вот эти небольшие подарки.

Игнат обернулся, махнул рукой — один из воинов поспешно достал из мешка ларец, деревянный, узорчатый. Поднес, протянул с поклоном…

Седобородый немец улыбнулся, распахнул крышку:

— У нас тоже есть, что подарить…

А дальше уже говорили тихо, Ратников редко что мог разобрать, как ни прислушивался. Так, некоторые обрывки фраз только и долетали.

…император не может… ударить с запада… папа… а вот — что-то про ломбардцев… Ломбардская лига!

Господи! Понятно теперь! Фридрих Штауфен, номинальный император германских земель и самый главный враг покровителя Тевтонского Ордена римского папы! Фридрих — человек одаренный и умный — заручившись поддержкой германских князей (попросту, не вмешиваясь в их дела), решает сейчас проблемы с папой — бьется в северной Италии за инвеституру — право назначать епископов. Уж понятно — каждому хочется иметь везде своих верных людей, а епископы в раздробленной Германии — сила, соперничающая с князьями. Ломбардская лига — союз североитальянских городов, к которому примкнул и папа. Все это, как бывший историк, Ратников себе очень хорошо представлял — дело известное, сдавал когда-то экзамен. Хитер, хитер Александр — хочет договориться с Фридрихом по принципу — враг моего врага — мой друг. Оно, конечно, так, но… вряд ли дело дойдет дальше простого обмена любезностями и подарками, вряд ли они договорятся — император уж слишком увяз в итальянских делах, даже в германские некогда вмешаться, что уж говорить о далекой Прибалтике!

Однако… самим фактом таких переговоров можно повлиять на Орден!

Ага… вот у костра начали хлебать ушицу… похоже, переговоры закончились… Пьют вино. Прощаются. Немцы уходят на свой корабль…

Тяжело шагая, Игнат с Никифором остановились рядом с шатром.

— Что переветник? — спросил кто-то из них, похоже, что Игнат.

— Спит! — бодро отрапортовал Афоня.

— Спит? Ну, хорошо… Ты иди, Афанасий, к костру, похлебай ушицы.

— А…

— А за переветником мы присмотрим, не сомневайся. Иди!

Парень ушел, слышно было, как хрустнула сухая ветка под его кожаным башмаком-постолом.

Ратников затаил дыхание.

— Что будем делать с этим? — донесся до него приглушенный голос Никифора. — Хорошо бы еще разок допросить. С пристрастием! Не всех он назвал. Не верю я ему, не верю.

— И я не верю. И я хочу допросить… Вечером. А потом…

— Что — потом?

— В воду! — отрывисто бросил Игнат. — Слишком у нас тут важная встреча. Мог догадаться… не нужно рисковать.

— Хорошо, — Никифор ухмыльнулся и сплюнул. — В воду — так в воду, меньше хлопот.

Послышались удаляющиеся шаги…

Ратников стиснул зубы.

В воду!!! Все правильно, как говорится — все концы… Это ведь про него шла речь — уж и полный бы дурак догадался. Что ж так неосторожно-то? У самого шалаша… Вначале будут пытать с пристрастием… затем — в воду. Вечером. А чего не сейчас? Вероятно, сейчас есть еще какие-то неотложные дела…

Резко запахло дымом — кто-то подбросил в костер валежник. Снова раздались шаги. Кто-то заглянул в шалаш:

— Эй! Просыпайся!

Афоня. Что — уже…

— А-а? — Ратников расслабленно потянулся. — А я тут прикорнул малость.

Парень ухмыльнулся:

— Вставай! Велено покормить.

О, вот как… покормить.

Честно говоря, у Михаила кусок в горло не лез. Да и этот еще черт, Игнат, заявился, как ни в чем не бывало уселся рядом. Хорошо, хоть ничего не расспрашивал, больше почему-то с Афоней говорил и еще с каким-то таким же молодым парнем.

— Как, Афанасий, службишка — по нраву?

— Дак ведь как не по нраву… Хорошо!

— Олекса, а ты там, на мысу, за лесочком, костер проверил?

— Проверил. Хотел бы и доложить, да…

— Докладывай!

— Рыбаки там… бывали. Верно, местные. Лодчонка в кустах… утлый такой челн. Продырявить?

— Зачем? — Игнат пожал плечами. — Людям еще рыбу ловить. Нешто мы какие-нибудь нехристи?

— Как мунгалы? Дядька Игнат, а, говорят, они в мадьярской стороне тевтонов дюже побили, так? Не брешут?

— Не брешут, — Игнат улыбнулся. — Не только тевтонов, но и короля мадьярского Белу, и поляков тоже, богемцев… Всех!

— А чего ж потом не пошли дале?

— Не знаю. Дела у них какие-то, свои заморочки. Хан верховный, вишь, умер — возвращаться, выбирать надо.

Ну и дальше говорил все вот в таком же духе, по мнению Ратникова — ничего интересного.

Как бы спастись да Макса с Леркой отыскать-вызволить — о том голова болела. Особенно за Макса стыдно было — ведь получалось, он здесь из-за Михаила очутился. Не позвал бы Миша парнишку на Танаево озеро браслеты искать — ничего б и не было. Сидел бы сейчас себе спокойно Максюта у себя на даче в Советском, попивал бы чаек… эх…

— Поел?

Михаил кивнул и поставил в траву миску.

Игнат обернулся к Афоне:

— Ешь, ешь, паря! Давай сюда ремень — сам свяжу.

И — Ратникову:

— Ну, переветник, вставай, поворачивайся… От так-то лучше будет!

Связал умело, быстро… ушлый.

Быстро дохлебав ушицу, Афанасий поднялся и отвел Мишу в шалаш.

Ухмыльнулся, усаживаясь к дереву и примостив на колянях копье:

— Поел — теперь спи дальше!

Ага, спи… Уснешь тут!

Вечерело уже, Ратников и не заметил, как быстро пробежало время. Вечерело… Скоро поведут пытать, затем…

А затем — в воду!

Миша поработал запястьями, дернул… так просто, попробовать… И стягивающий руки ремень тут же лопнул! Сгнил? Прохудился? Бывает…

Теперь бы…

Чу! Кто-то позвал Афоню… Никифор. Парень шумно поднялся, прихватив копье, зашагал к костру.

Пора!

Ратников выполз из шалаша и, добравшись до леса, опрометью бросился бежать по первой же, попавшейся на глаза, тропке.

Колобок, колобок… и от бабушки у шел…

Ага, тропка! Значит, не такой уж этот остров необитаемый, как сперва казался.

…и от дедушки ушел!

Ну да, Игнат… или Никифор… кто-то из них говорил о каких-то рыбаках, лодке… Да-да — то парень, молодой воин, у костра. Лодка… Где-то за лесом. За лесом!

Темно, черт — не споткнуться бы! Впрочем, не об этом нужно сейчас думать, торопиться надобно, бежать!

Хлестали по рукам ветки, и злой промозглый ветер дул прямо в лицо. В лицо… С озера дует, однако…

Темнота сгустилось, и стало уже почти не видно тропы, Ратников двигался наугад, ориентируясь на светлеющее за деревьями озеро. Пару раз едва не упал в какие-то ямы, потом чуть было не напоролся на брошенный кем-то кол… Или это было просто поваленное ветром дерево?

Вот, похоже, и озеро! Миша едва не угодил в воду, хорошо — успел почувствовать, как под ногами зачавкало. Немного отдышавшись, огляделся — позади угрюмо чернел лес, впереди поднималась стена камыша.

Ага — вот там, слева, просвет… волны…

Ратников прислушался, чувствуя, как непозволительно громко бьется в груди сердце. Тишина… Лишь воет в ветвях ветер. Никаких голосов, криков… Значит, нет еще погони. Еще не обнаружили…

Не тратя больше зря ни секунды, беглец, настороженно озираясь, вышел на свободное от деревьев и камышей место — какой-то мыс. И сразу увидел лодку — небольшой челнок был привязан к выдающемуся в воду камню.

Черт побери — удача! Еще бы весла… Где бы они могли быть? Где их рыбаки обычно прячут? Ну, конечно, рядом, в кустах…

Миша нагнулся, пошарил… вот они!

Развязав узел, уселся, сильно оттолкнувшись веслом. Черные волны неслышно подхватили суденышко, увлекая за собой в наступавшую ночь. Внезапный порыв ветра едва не захлестнул челн волною, он же развеял на миг облака… Показавшаяся луна яркой сверкающей полосой отразилась в озере, выхватила из темноты берег… Всего лишь на миг. Но теперь Ратников знал, куда плыть и, поплевав на руки, приналег на весла. Не так уж и далеко берег! Теперь уж добраться можно… А дальше — у беглеца сто дорог! Ловите!

Разогнавшись, Михаил ткнулся в низкий берег с такой силой, что едва не вылетел из лодки. Вылез — по колено в воде, постоял, прислушался… Вроде бы все вокруг было спокойно. Подумав, Ратников спустился к озеру и вытащил на берег челнок. Замаскировал, как смог, как увидел, в кусточках. Задумался…

Теперь куда? А куда-нибудь подальше! Собак у новгородцев нет, да и вряд ли они пустятся в погоню ночью — кого тут поймаешь-то?

Значит, нужно переждать до утра, а уж утром, таясь, ноги в руки… А даже и нет — просто посидеть где-нибудь, посмотреть, куда поплывет ладейка?

На ощупь наломав лапника, Миша сунулся подальше от берега в лес и, кое-как устроившись, чутко, вполглаза, задремал. Несколько раз, естественно, просыпался, прислушивался… кругом все было тихо. Тихо… До тех пор, пока не стало светать — вот тогда и послышались отдаленные крики. Ясно откуда — с островка.

С осторожностью выйдя на берег километрах в двух севернее от того места, где был спрятан челнок, беглец пристально всмотрелся в бледную озерную гладь. Словно гигантский жук-плавунец, черная ладья, помахивая веслами, быстро удалялась на юг. Прочь! Не стали искать — некогда? Неужели, уплыли по своим делам? Или…

Ратников вдруг подумал — а как бы он сам поступил сейчас на месте Игната? Прочесывать лес — людей не хватит. Но ведь беглец — человек, а не лесной зверь, а потому — рано или поздно выйдет к людям, в какое-нибудь селение. Вот там-то и нужно ждать… либо оставить кого-нибудь, а может быть, там давно есть свои люди. Скорее всего — именно так. То-то они не очень-то суетились, знают — никуда «переветник» не денется, просто некуда, рано или поздно попадется.

Ратников ухмыльнулся — а мы пойдем другим путем!

Челнок есть — чего ж еще желать-то? Теперь вдоль бережка — осторожно, чтоб никого не встретить — и на север, на север, к Нарве-реке. Там — селение, Орден, вряд ли новгородцы туда сунутся. В селении — Яан, рыбак, про которого говорила Лиина. Он знает про тайное убежище — остров, а быть может, даже встречал там ребят, Максюту и Эгберта. Сколько тут всего плыть? Километров с полсотни, вряд ли больше. За двое суток вполне можно добраться, если приналечь. Следует поторопиться, и не только из-за возможной погони — скоро вообще-то лед встанет.

Почти до полудня Михаил греб, насколько хватало сил, а потом устроил себе небольшой привал, выбрав пустынный на вид мыс. Согрелся, да и из-за облаков выкатилось, на радость беглецу, солнце. И жутко захотелось есть.

Пересилив себя, Ратников вновь уселся в лодку, погреб… и, заметив показавшийся из-за мыса парус, резко повернул к берегу. Спрятался в камышах, переждал, покуда рыбаки не проплывут мимо… Рыбаки… По сути, им-то до беглеца какое дело?

И снова в путь, и волны, и холодный ветер в лицо, и кровавые мозоли на ладонях, и ноющая от усталости спина. Греби, греби, Миша! Усмехнувшись, Ратников сбавил темп и посмотрел на небо — бледно-голубое, высокое, безоблачное… Это плохо, что безоблачное. Лучше уж дождь, чем мороз, — этак, не успеешь оглянуться — и лед.

Ближе к вечеру резко похолодало, и приставший к берегу Михаил тоскливо подумал о том, что его самые нехорошие предположения скорее всего сбудутся не сегодня-завтра. Однако, что было с этим поделать? Он же не механический двигатель, чтоб работать подряд целые сутки.

Да еще желудок сводило… И ни огнива, ни трута, ни — конечно же — зажигалки. Вот как плохо не вовремя бросить курить! Ратников прикинул — сколько он уже обходился без сигарет? Лет пять? Больше? С тех пор, как бросил… А вот не надобно было бросать, сейчас бы, глядишь, зажигалочка какая-нибудь завалялась — огонь! Поймал бы рыбину или глухаря — уж пошарил бы по чужим силкам да вершам. Итак, конечно, придется пошарить… Но вот жрать дичину сырой что-то не очень-то хотелось.

Привязав челнок в камышах, Михаил отправился присмотреть себе ночное убежище… и тут заметил костер. Легкий полупрозрачный дымок, дрожа, понимался в темно-голубое, пока еще с бледными серебристыми звездочками и луной, небо.

Миша не стал таиться — вряд ли это погоня. Кстати, насчет своего удачного побега он теперь имел несколько иное мнение… Ему просто позволили убежать! Можно сказать — вынудили. Чтоб рассказал своим «хозяевам» тевтонцам о странных переговорах… Да, скорее всего, Игнат — вовсе не производивший впечатления рассеянного или плохо разбирающегося в жизни человека — поступил именно так.

— Бог в помощь, — подойдя к костру, вежливо поклонился Ратников.

— И тебе того же, — откликнулся седенький старичок в меховой телогрее и сдвинутом на затылок треухе. — Садись, поснидай с нами ушицы.

Михаил, конечно, уселся, второй рыбак — вихрастый мальчишка лет десяти-двенадцати — протянул ему деревянную ложку:

— От. Не побрезгуй мил-человеце.

— Благодарствуйте…

Ах, с каким наслаждением беглец поднес ко рту обжигающе-ароматное варево! Хорошая была ушица, духовитая, наваристая, да с луком, с кореньями. Не налимья, а окуневая, да уж и на этом спасибо.

— Хороша у вас уха! — наедаясь, искренне поблагодарил Миша.

— Возьми-ко, мил-человек, хлебушка, — протянул краюшку парнишка. — Кушай, кушай. Издалече, видать?

— А нут-ко, помолчи, Гришатка! — охолонил парня старик. — Ты ешь, гостюшка, ешь, его не слушай. Ишь, любопытный больно, все ему расскажи, вынь да положь!

— Да я ж просто так, дедко Силантий!

— С Плескова я, — насытившись, улыбнулся беглец. — К Нарове-реке, к родичу дальнему добываюсь. В Плескове, вишь, дом у меня сгорел…

— Ай-ай-ай! — дед Силантий горестно покачал головой. — Вот горе-то. А семейство-то твое, как… упаслось?

— Да слава богу! К свату уехали… туда и я пробираюсь.

— Ясно, в Ыйву путь держишь, старик улыбнулся. — Большое село, красивое. Сват-то твой, спрошу, из чудинов что ль?

— Из них, — спокойно кивнул Ратников.

— Долгонько тебе еще плыть, — дед Силантий посмотрел в темнеющее прямо на глазах небо. — Инда, с утреца выплывешь — к вечеру будешь. Лишь бы ледок не встал.

— Да уж, — озабоченно повел плечом Миша. — Да уж.

Поев, стали налаживаться спать. Чуть отодвинув в сторону угли кострища, настелили на горячее место лапника, улеглись, пригласив гостя, накрылись шубейкой а сверху — рогожкой. Сразу же стало тепло, уютно… И Ратникова тут же сморил сон. Едва только успел улечься. Умаялся за все эти дни, бедолага!

С утра подкрепившись превратившимися в студень остатками ушицы, Михаил простился с гостеприимными рыбаками и, спустившись к озеру, вывел из камышей лодку. Уселся, помахал рукой рыбачкам — деду с внуком — да потихоньку погреб, обмотав тряпицами обмозоленные ладони.

К вечеру не успел, приткнулся к дощатым мосткам деревни уже ночью — хорошо, вызвездило, да и луга светила.

Привязав лодку, обстучал об доски весла, нарочно, чтоб было слышно издалека. Где-то совсем рядом взъярился, залаял пес.

— Тихо, тихо, Шрамко. Тихо! Да говорю же — не лай! Эй, мил человек! Кто таков будешь?

Этот же вопрос сначала произнесли на ином языке — чудинском.

Ратников улыбнулся — а по-немецки не повторят ли? И — того не дожидаясь — отозвался:

— Мисаил я, к Яану-рыбаку в гости.

— К Яану? — судя по изменившемуся тону, спрашивающий сразу успокоился и подобрел. Даже, придерживая у колен кудлатого пса, вышел на свет луны из-за растянутых на кольях сетей. — Зайди, зайди, Яан завсегда гостям рад. Вчерась только жаловался, что не навещали.

У рыбака Яана Ратников прожил с месяц, так уж вышло. Хороший оказался человек (Лиина ему приходилась племянницей). И жена его, Клара, и дети — все, разинув рты, слушали россказни Михаила о Плескове, о далеком Новгороде и новгородцах. Беглец ведь, не ломая долго голову, сказался разорившимся купцом. Мол, рассчитался с орденскими немцами за долги и теперь вот пробирался на родину, в Новгород, а сюда вот заглянул по пути — дела были.

Какие именно дела, сказал через три дня, когда получше присмотрелся к Яану. Про остров. Про бусину с мухой. Про друзей.

— С этого б и начинал, — ухмыльнулся в бороду Яан. — Знаю я, где этот остров, у нас его Змеиным кличут. Сейчас уж мы туда не пойдем — опасно. Теперь уж только по льду.

Вот и пришлось ждать настоящей зимы, которая, надо отдать должное, оказалась вовсе не за горами. Буквально через несколько дней после появления Миши, встал на озере лед, вначале — у берегов, припоем, а потом и полностью затянул водную гладь. Скоро уж было и совсем собрались к острову, да грянула оттепель, и пришлось снова ждать.

Наконец, после морозцев, метелей, снега, Яан махнул рукой — мол, завтра с утра поедем. Лошадь не стал запрягать, встали на лыжи, широкие, подбитые куньим мехом. Прихватили с собой луки со стрелами — в пути поохотиться — силки, капканы.

Вообще, село Ыйва выглядело довольно зажиточным, если не сказать больше. Обитали здесь большей частью рыбаки и — немного — охотники, вполне лояльные к тевтонцам, и — многие — крещенные в католическую веру. Немцы собирались к лету ставить храм, никто — даже православные (имелись здесь и такие) не возражал — в общем-то, неплохо жилось селянам под Орденом.

Шли хорошо, ходко, погодка выдалась не шибко морозная, но солнечная — благодать! По пути пару раз останавливались поохотиться на зайцев, затем, на одном из попадавшихся островков, разложили костер, подкрепились свежей дичиной. Отдохнув, пошли дальше, заночевав тоже на острове, в сложенной рыбаками заимке.

Змеиный остров — небольшой, лесистый, издали смотревшийся словно покрытый снегом еж — показался на исходе следующего дня.

— Тут тайная тропа есть, капище раньше было, — Яан неожиданно замедлил шаг и обернулся. — Молились люди старым богам… и сейчас еще молятся — кому они мешают-то, старые, проверенные боги?

— Никому не мешают, — к явной радости рыбака (наверняка бывшего скрытым язычником или двоевером) покивал головой Михаил. — Как говорится — старый друг лучше новых двух!

— Это правильно! Слышь, Миша… А что, если мы… одного зайца там, в капище… ну, ты понял?

— А запросто! — Ратников широко улыбнулся. — Ты хороший человек, Яан, потому — делай, как знаешь.

Чудин закивал головой:

— Вот и хорошо, вот и славно… Лиина — про нее многие нехорошо говорят, однако ж — ни разу эта дева ко мне плохих людей не приводила!

Лес на Змеином оказался густым и почти что непроходимым, однако ж, Яан знал верный путь и как-то умудрялся находить тропу по одному ему видимым приметам.

— Что ж он, остров-то, пустой? — когда проводник оглянулся, быстро поинтересовался Ратников. — Никто, говорю, тут не живет, что ли?

— Зимой — нет, а летом… всякое бывает, — Яан неожиданно засмеялся. — Ничего, не переживай, не пропадут твои дружки! Дичи здесь много, да и заимка теплая.

К заимке они наконец и вышли. Небольшая такая избенка в дремучем лесу, заваленная снегом по самую крышу.

— Однако — да, — почесал бороду проводник. — Дверь отрывать надо.

У Ратникова все в душе упало… Неужели… Неужели — погибли оба? Или — ушли куда?

— Давай, давай, не стой, работай! — подзадорил рыбак. — Дверь раскопаем — может, узнаем что.

Это уж точно! Иного-то пути не было.

Сняв с плеч лыжи, путники живо разбросали снег. Холодея в душе, Ратников толкнул дверь… Та со скрипом открылась. Миша нагнулся, вошел, чувствуя позади дыхание Яана… Обернулся:

— Темно здесь. Свет-то не загораживай, отойди…

Избенка, как избенка — небольшая, но ладная, с широкой лавкою, с печью. В такой можно и зимой жить-поживать. Тогда интересно, где же…

Войдя следом за Ратниковым, Яан шарил руками по полкам:

— Ага, свечи… две штуки… Лучины — целый пучок. Трут, огниво… соль. Ого — крупа! А твои друзья тут не голодали!

— Знать бы, где они сейчас? — хмуро отозвался Миша.

— А это что еще? Березовая кора… на растопку. Славно, славно! Сейчас печечку…

Присев, старый рыбак побросал в печь найденные тут же дровишки, схватил огниво… поцокал языком:

— Хорошее, свейское! Миша, дай-ка сюда берестину. Счас, обогреемся!

— Какую еще берестину… Ах, эту…

Черт!

На березовой коре было что-то нацарапано…

— Яан, ты откуда эту берестину взял?

Рыбак обернулся:

— Да вон, с полки… там ее полно.

— А ну-ка… посмотрим…

Выбежав на улицу, Михаил вчитался в буквицы… Тут и не надо было знаний палеографии, чтоб прочитать — буквы оказались вполне современными… еще бы…

«Дядя Миша, — деловито извещал Максик. — Мы с Эгбертом идем тебя искать. В бург, потом — не знаю. К лету вернемся к Танаеву…»

Ратников обрадованно уселся в сугроб и, сдвинув на затылок шапку, расхохотался:

— Молодец, Максюта! Хоть известить догадался.

Глава 11 Зима 1242 года. Псков Медведев-Путин

Никто также никому не должен платить или обещать платить… больше обычного.

Ордонанс о рабочих и слугах 1349 г.

Ратников так и предполагал, что в бург парни вряд ли заглянут, скорее, будут собирать информацию в окрестных деревнях. Так и вышло — многие рыбаки, крестьяне, охотники хорошо помнили двух любопытных подростков, вполне подходящих под данное Мишей описание.

Эгберт и Максимус? Нет, как их звали — не вспомнить, но точно — оба немцы. Один совсем плохо по-русски лопочет, второй лучше, но так, что тоже мало что разберешь.

Второй — это наверняка был Максик.

Михаил смог отправиться на поиски парней не сразу, а лишь в январе, с попутным караваном, санным поездом, обновлявшим проложенный по озеру зимник. Ревельские купцы везли в Псков закупленный в Стокгольме хлеб. Лето на Руси выдалось жарким, знойным, вот и недород, в Швеции все же попрохладнее было, жита собрали в достатке. К купеческому каравану, сопровождаемому солидной охраной, по пути присоединялись и местные — удобный был случай съездить на псковский рынок, поторговать да потом, с такой же оказией, вернуться обратно.

Вот и односельчане Яана собрали, что смогли — лисьи, беличьи, куньи меха, мороженую рыбу, дичину — набралось на пару саней, возницами да торговцами отрядили двух мужиков, самых ушлых, с ними, простившись с гостеприимными чудинами, уехал и Ратников. Наконец-то!

Радовалась душа пушистому, сверкающему на ярком солнце, снегу, небу — чистому, высокому, голубому, свежему бодрящему воздуху, белым деревьям, отбрасывающим синие, фиолетовые, нежно-сиреневые и темно-голубые тени. Стоял небольшой морозец, градусов семь-восемь, от лошадей поднимался пар.

К исходу пятого дня пути увидели белые от снега псковские стены и купола Спасо-Мирожского монастыря. Уплатив на воротах пошлину, в город въехали с темнотою, да сразу на постоялый двор, где и расположились на отдых.

Утром, как обычно, все поднялись рано, с первыми лучами солнца. Хозяйская прислуга уже затапливала печи, гремела дровами, перекликалась. На улице звал к заутрене малиновый звон церковных колоколов.

Умывшись под рукомойником из сверкающей, старательно начищенной служками меди, Михаил вместе со всеми сходил в ближнюю церковь — деревянную, небольшую, со смешной, чем-то напоминающей скворечник, маковкой, крытой серебристою дранкой. Помолясь, поставил свечки — во здравие Марьюшки и ребят — после чего вновь зашагал на постоялый двор, прикидывая начать поиски ближе к полудню — со всех городских рынков, откуда ж еще-то? Да, и не забыть зайти на рижское подворье…

В синем, чуть тронутом белыми плавно плывущими облаками небе сияло солнце. Тени церквей, палат и башен переливались на снегу всеми оттенками голубого. На папертях и прилегающих к ним улочках голосили нищие.

— Пода-а-айте, Христа ради!

— Хле-е-ебушка, хле-е-ебушка!

Нищих было много, кроме обычных, местных, так сказать, профессионалов, прибавились и жители окрестных деревень — хлеба-то нынче не хватало, да и не только хлеба. Слишком жаркое лето — бич аграрного общества. Впрочем, дождливое тоже ничем не лучше. Вот и просили:

— Хле-ебушка! Хле-ебушка!

Ратников деньгами не сорил, экономил — кто его знает, сколько он здесь пробудет? Что узнают — не опасался, внешность изменил сильно — побрил бороду, отпустил вислые усы и, обрезав «в кружок» волосы стал похож на Тараса Бульбу. Боялся даже — ладно, Лиина не сразу признает, но парни?

На подворье рижских купцов было на удивление безлюдно, даже собаки не лаяли, лениво свернувшись в снегу. Сидя на завалинке главной избы, какой-то чернобородый мужик в подпоясанном цветным кушаком зипуне, примостив рядом копье, лениво потягивал что-то прямо из кувшина и довольно щурился. На коленях у него сидел огромный полосатый котище и тоже щурил глаза. Собаки на кота не лаяли — обленились.

— Здоров будь! — подойдя, кивнул Ратников. — А чего тихо-то так?

— Так старые купчины съехали, третьего дня еще. А новые вот, еще на постой не встали.

— А-а-а, понятно, — Миша озадаченно сдвинул на затылок отороченную бобровым мехом шапку — подарок Яана. — Уехали, значит. А ты-то кто будешь?

— Сторож. Хочешь сбитню?

— Давай.

Усевшись на завалинку рядом, Михаил глотнул варево прямо из кувшина — горячий, сильно пахнувший травами и хмельной сбитень напоминал что-то среднее между вермутом и глинтвейном.

— Благодарствую, — сделав долгий пахучий глоток, Ратников передал кувшин обратно. — Вкусно!

— Еще б не вкусно! — сторож ухмыльнулся и погладил кота.

— А помнишь, была здесь такая Лиина, — тут же спросил Михаил. — Ее где найти?

— Где? — мужик неожиданно хохотнул. — Да, пожалуй что, в Риге.

— В Риге? — Ратников, не сдержавшись, ахнул.

— Ну да, там. С купчинами она и уехала. Давно собиралась. А те, мил человек, она зачем, Лиина-то?

— Дело одно было. Значит, уехала…

Миша и сам вспомнил, что, в общем-то, девушка и сама не раз говорила про Ригу. Мол, у отца Арнольда так какие-то связи. Отец Арнольд… Ну, блин, нашла себе покровителя… А, впрочем, чем худо? По крайней мере с женитьбой не будет навязываться — сан не позволит.

На всякий случай спросив сторожа про ребят — безуспешно, — Ратников отправился шататься по городу — расспрашивал торговцев на рынке, нищих на папертях, стражников. Нельзя сказать, что совсем уж безрезультатно, однако от всех полученных сведений толку не было никакого. Да, парней похожих видали… «бесщисла», много их тут крутилось. Да уж, среди этих «многих» наверняка были и Максим с Эгбертом. Только вот найди их, попробуй, за рубль — за двадцать.

Вернувшись на постоялый двор, Ратников заказал миску щей с блинами и задумчиво уставился в стену. В противоположном от входа углу о чем-то шептались торговцы, один — судя по одежке, немец, второй — русский. Какая-то белобрысая девчонка в сером, грубого сукна, платье, согнувшись, старательно скоблила пол, время от времени убирая рукой выбивающиеся из-под платка пряди. Невдалеке от Миши примостился худенький мужичок с сивой бородкой. Разложил на столе кусочки пергамента и выделанной бересты, чернила, перья, писала…

Клиентура набежала быстро. Не успел Миша опустить ложку в принесенные щи, как к соседу, поклонившись, подсел здоровенный детинушка косая сажень в плечах. Вид детина имел самый глупый и, похоже, не очень-то понимал, что хотел.

— Мне б ну это… это самое… дядько Федот посоветовал… напиши, мол…

— Так что случилось-то? — вежливо поинтересовался писарь. — Прошение какое написать? Посаднику али в суд?

— Во-во! В суд! — обрадовался парень. — Говорят, один я на Косого Кузьмы в корчме кулаками махал… а там ить и окромя меня — народу!

Дохлебав щи, Ратников отправился в людскую — немного вздремнуть да подумать, что делать дальше. Растянулся на широкой лавке, заложив за голову руку. Натопленная с утра печь распространяла приятственное тепло, нагоняла дрему. Миша почесал подбородок и, посмотрев в потолок, вдруг поймал себя на мысли, что ищет там надпись. Ну, типа — «Макс и Эгберт здесь были. 13.01.42». Вот, что-нибудь в этаком роде.

Усмехнулся… А дела-то складывались не особо весело. Ясно было, что парней быстро отыскать вряд ли получится, а следовательно, нужно было как-то легализоваться в городе и, самое главное, на что-то жить.

На что-то…

Ратников вдруг подпрыгнул на лавке и, схватив кушак, снова вышел в трапезную. На ходу подпоясываясь, присел на лавку рядом с писарем, терпеливо дожидаясь, когда тот освободится. Заказал хмельного кваску… две кружки. Как принесли, одну пододвинул соседу:

— Испей, друже! Гляжу, притомился…

— А с удовольствием! — писец не стал ломаться, сразу намахнул полкружки, после чего с хитрецой посмотрел на Мишу. — Издалека к нам?

— Из деревни. Вижу, неплохо у тебя, мил человек, получается.

— Да уж, не обижен.

— А я вот не сказать, чтоб совсем неграмотен… Но так, серединка на половинку. А в деревне у нас судиться приходится часто. То корова чужие луга потравит, то не так нарежут межу, то еще что…

— Поня-атно! — ласково протянул писарь. — Меня, между прочим, Софроном кличут. Так тебе, значит, прошеньице? Посейчас враз сообразим. Да ты не журись, дорого не возьму.

— Не, не, — Ратников помотал головой. — Мне не то чтобы прошеньице… мне бы много…

— Как это много? — не понял Софрон.

— Так ведь говорю — в деревне дела разные… а грамотеев нет. Ехать куда — далече, не наездишься. Ты б мне изобразил, как писать… к примеру — на одной грамотце — «Прошение в суд», на другой — «О меже», на третьей — «О холопах»…

— А-а-а! — догадался писец. — Вон ты о чем… Что ж… сделаем. Тебе как, по-дорогому писать?

— Нет, конечно.

— Тогда на берестице… Денег-то у тебя сколь?

— Три серебряхи немецкие.

— Ладно, так и быть… на две напишем!

Пока Софрон писал на бересте образцы, старательно выкарябывая острым металлическим писалом буквы, хитрый Ратников, пользуясь моментом, расспрашивал обо всех писарских хитростях. Софрон отвечал охотно:

— Чернила, это брат, только кажется, что просто. На торгу продают, да смотреть надо в оба — живо подсунут слишком жидкие или, наоборот, такие, что и зубами не раскусишь. Плотными они должны быть, да, чернила-от, густыми, а на цвет смотреть не надобно — коричневые они там или бурые. Хочешь почернее — так добавь сажи. Еще краски есть — киноварь, охра да прочие — но то для прошений не надобно. Перья? Конечно, только гусиные, вороньи или там, куриные — только курам и на смех. Писала для берестин лучше железные брать, костяные, хоть и удобней, да ломаются быстро, зато железные — тупятся. Где взять? Опять же, на рынке. А берестины особо подбирать нужно…

— Слышь, друже Софрон, — под конец попросил хитрый Ратников. — Ты мне еще азбуку изобрази. Вот, на отдельной грамотке.

— Азбуку? — писарь почмокал губами. — Что ж, изволь…

Выцарапанные, вернее, выдавленные, на берестине буквы мало напоминали приятное в летописях письмо — устав — не очень-то удобно было выводить писалом. А по Мише, так оно и лучше — незатейливей.

Еще со студенческих времен, сдав зачет по палеографии, он четко представлял, как именно писали в тринадцатом веке. Прежний тяжеловесный начерк — устав — уже отходил, сменялся более быстрым стилем, так называемым «поздним уставом». Буквы становились более вытянутыми, скошенными вправо, увеличивается нижняя половина некоторых буквиц, типа «И», «В» и прочих… Вот они все — их начертание — в старательно изображенной писцом «Азбуке». А вот и образцы — «О краже», «О меже», «О закупе»…

Отлично!

Аккуратно сложив грамотцы в наплечную суму, Ратников радостно потер руки. Теперь можно было не думать о хлебе насущном! Правда, для того еще нужно было кое-что предпринять…

На следующее утро Михаил прошелся по всем, как он выражался — «заведениям общепита» — корчмам и постоялым дворам. Везде примечал — не занято ли местечко, не сидит ли уже где-нибудь в уголке писарь. И ближе к вечеру отыскал таки кое-что подходящее — постоялый двор у южных ворот, недалеко от реки Великой. Двор был так себе, можно даже сказать — захудалый. Вытянутая в длину изба, с пристроенными к ней летними сенями и кухней, крытые соломой крыши, небольшая конюшня для гостей, рядом, в снегу — зеленовато-желтые кучи навоза.

Местечко сие, похоже, пользовалось успехом у самых невзыскательных путников — окрестных крестьян-смердов, периодически приезжавших на ярмарки либо с данью за пожилое. Да, еще частенько привозили рыбу, и даже из относительно дальних мест, благо — зима, товар в пути не портился.

Быстро сговорившись с хозяином — на редкость угрюмым, но, как оказалось, вполне понятливым типом — Ратников тут же и остался на ночь, а с утра скромненько уселся в углу, разложив перед собой все необходимые причиндалы — берестицы, писала, перья с чернильницей из яшмы, вчера прикупленной на последние деньги вместе с двумя листами пергамента. Не для письма — для солидности больше.

В ожидании клиентов, новоявленный писарь потихоньку потягивал квасок, сам с собой рассуждая об ушлом хозяине дворища, запросившего сразу половину всего будущего Мишиного заработка, но, в конце концов, согласившегося на треть. Наверное, истово поторговавшись, можно было бы сбавить сей грабительский процент и до четверти, а то и до пятой части, но Ратникову было лень торговаться, к тому же за эту треть он выпросил себе ночлег и стол по принципу «все включено».

И вот теперь сидел, думал. О жительстве и еде, таким образом, вопрос был снят, и дело теперь оставалось за малым — найти парней. Что найдет — Ратников ни капельки не сомневался, если, конечно, ребята в Пскове. Ну, а куда ж им еще пойти-то? Если они всерьез намеревались искать Мишу — а дело, несомненно, обстояло именно так. И конечно же перед ними так же встал тот же самый вопрос, который только что удачно разрешил Ратников — где жить и что кушать? Что вообще парни умели делать? Эгберт — ученик стеклодува. Могли в чью-нибудь мастерскую пойти? Вполне. В обычные, те, что на виду, Михаил наведался еще позавчера, правда, безрезультатно. Но ведь были еще мастерские боярские… Орденские, в конце концов… Нет, туда б они, наверное, не сунулись, хотя… Кто их сейчас будет искать-то? Времени-то сколько прошло? Печатных станков еще нет, плакаты с их физиономиями и надписями «Розыск» по городу не висят, чего бояться, спрашивается? Только какой-нибудь чисто случайной встречи, от которой, увы, не застрахован никто.

Так, стеклодувы… Что еще? Что, к примеру, умеет Максик? Как и любой средний подросток, в общем-то — ничего. Языком болтать только… Болтать. Он ведь немецкий знает, и неплохо… да и здесь поднаторел. Почему б не пойти в толмачи? Кстати — обоим. А где в Пскове нужны толмачи? Да везде! Псков ведь сейчас под Орденом! Впрочем, и так — пограничный город, иностранцев полно, в основном, конечно, немцев, в смысле — из германских вольных городов и княжеств.

Та-ак… Хорошо бы это «везде», так сказать, поточней обозначить. Локализовать. К примеру, пристань — да, там можно — нужно даже — поспрошать. Еще где? Крупные постоялые дворы, купеческие объединения…

— Здоров, мил человек! Жалобы пишешь?

Какой-то кривоносый мужик в нагольном полушубке из лисьих шкур, присев рядом на лавку, пристально посмотрел на Ратникова.

— Пишу, — кивнул тот. — По какому вопросу жалоба?

— По важному, — кривоносый усмехнулся и, отдуваясь от жары — в гостевой горнице было жарко натоплено, — распахнул полушубок. Блеснула на груди золотая цепь… смотри-ка! А ходит во всякой рванине! Пестряди домотканой порты, штопаные онучи да постолы драные! Однако… А цепь-то толстенная!

— Ну, — Ратников улыбнулся. — На чем писать будем и кому? Есть берестица и пергамент.

— На пергаменте, — не стал жмотиться мужик. — Судиям посадским.

— Угу, — солидно кивнув, Ратников положил перед собою на стол лист пергамента — ха! пригодился таки! И в первый же день! — и, обмакнув в чернильницу гусиное перышко, вывел «поздним уставом»:

«Господину посаднику Твердиле Иванковичу…»

— От кого жалоба-то?

— Ась?

— Как кличут тебя, спрашиваю?

— А-а… Онфимий Рыбий Зуб.

— А… кто ты есть-то? Смерд, али закуп, иль из торгового люда?

— Пиши — человек посадский.

— «…посадский человеце Онфимко Рыбий Зуб челом бьет», — послушно написал Михаил. И теперь уж спросил о сути дела.

— Уличане в татьбе обвиняют облыжно, — скупо признался жалобщик.

— Так-так, — быстро перебирая берестяные образцы, покивал Ратников. — В татьбе, значит…

— Аще и в разбое, — подумав, добавил Рыбий Зуб.

— Ага, ага… и в разбое, значит.

Перебирая грамотцы, Михаил исподволь косился на клиента. Этот скошенный на бок нос, кривая рыжеватая бороденка, мрачные, глубоко посаженные глаза, да все повадки — проситель цедил слова этак небрежно, с нарочитою ленцою — не вызывали никакого доверия, однако Ратников старался исполнять свое дело честно.

— Ага… вот… «Оже станеть без вины на разбои», — взяв нужную грамоту, Миша с выражением зачитал вслух. — Будеть ли стал на разбои без всякой свады, то за разбойника люди не платять, но выдадядь и всего с женою и с детьми на поток и на разграбление.

— На поток и разграбление, говоришь? — зло прищурился жалобщик. — Не! Поищи-ка, давай, что другое.

— Хорошо, — спокойно кивнул Ратников. — Сейчас посмотрим… Секундочку… Ага… Вот, кажется, подходящее — «О поклепной вире».

— Во-во, — кривоносый явно обрадовался. — О поклепной!

— Аще будеть на кого поклепная вира, то же будет послухов семь… Есть у уличан семь свидетелей? Ну, в смысле — послухов?

— Хм… — Онфим Рыбий Зуб задумался. — Токмо трое.

— А троих мало! В законе ясно сказано — семь.

— Нет у них семи!

— Нет? Вот и славненько. Поскольку ты, Онфиме, у меня сегодня первый — скидка.

— Чего?

— Не три серебряхи, а две!

— Дорого берешь, одначе, — Онфим покривился, но тут же ухмыльнулся и махнул рукой. — Ладно. Вот те две, с вязью…

С вязью… два арабских дирхема. Черт возьми, неплохо для начала!

— А уж, коли поможет твоя писанина, отблагодарю, не сумлевайся. Онфим Рыбий Зуб слово держит!

— Осподине! — в горницу вдруг вбежал запыхавшийся молодой парень в телогрее из желтой овчины. — Пристава орденские… сюда идуть!

— Пристава? — кривоносый быстро встал и запахнул полушубок.

Ратников тоже проворно сгреб все свои принадлежности в объемистый плетеный короб.

— Ого, — уходя, обернулся на пороге Рыбий Зуб. — Похоже, и ты не очень-то приставов жалуешь.

Сказал, еще раз ухмыльнулся и, сплюнув через выбитый зуб, вышел.

А орденские так и не появились. То ли вовсе не сюда шли, то ли, увидав кривоносого, решили потолковать с ним посерьезней. Увидав… Ага, стал бы он их дожидаться, как же! Судя по всему, тот еще гусь этот Онфим! Тот еще…

Немного выждав, Михаил вновь вытащил все причиндалы, разложился… Правда, в этот день никого больше и не было. Зато на следующий…

Клиент, можно сказать, попер валом уже с самого утра, и кого только не было! Крестьяне с межевыми тяжбами, подравшиеся супруги, обиженный на весовую «заморский гость», обсчитанный нечестными хозяевами печник, даже бывший челядин, ныне, по хозяйской воле, обретший новый статус.

Ратников, естественно, не отказывал никому и, что греха таить, притомился, зато заработал за день немало… К вящей радости упыря-хозяина. Эх, надо было с ним договариваться на конкретную сумму, надо было, ну, да чего уж теперь — после драки кулаками не машут.

А самое-то главное — Михаил выспросил у «заморского гостя» про толмачей! Тот и рассказал — у весовой, примерно с месяц назад, объявились двое. Молодые парни, являются обычно ближе к вечеру, и не каждый день — нужно договариваться. Берут недорого, да и кормятся на чужом месте, потому и таятся — опасаются, как бы тамошние толмачи не набили б морды или того хуже.

— У весовой, говоришь? — быстро уточнил Ратников. — Это у той, что близ собора Иоанна Крестителя, что ли?

— Что ты, что ты! — рассмеялся торговец. — Куда им туда соваться — враз головенки открутят. Не, у речной пристани они крутятся, есть там одна корчма, вдовицы Матрены.

Вдовицы Матрены… Ратников запомнил.

— А тебя как же кличут, мил человек? — поинтересовался купец. — А то ведь будут спрашивать… И что отвечать? Писарь, что на Угрюмого Потапа дворище?

Угрюмый Потап — так звали хозяина постоялого двора. В точку!

А ведь и правда, о рекламе-то тоже следовало позаботиться. Да и… Не своим же именем называться, любым другим… Ан, нет, не любым! Надобно таким, чтобы… чтобы Максик Гордеев, его услыхав, мигом бы сюда мчался… Ммм… Что ж придумать-то? Быстрее надо, быстрее…

Ага! Пусть уж так… уж это-то имя Макс точно вспомнит.

— Владимир я, Путин — так зовут, потому что в пути родился.

— Владимир? — удивленно переспросил купец. — Язычник, что ль?

— Что ты — крещеный.

— А чего ж имя языческое?

Ратников пожал плечами:

— Привык. В крещенье-то я — Димитрий. Димитрий, Медведя Обрукова сын.

— Димитрий Медведев, значит… Ладно, оба твоих имени запомню.

Ратников только головой покачал после его ухода. Ну, надо же — выдумал! Попроще не мог? А, с другой стороны, зачем проще-то? Медведев-Путин — как раз то, что в данном случае и нужно!

В корчму вдовицы Матрены, что располагалась рядом с речной пристанью, Ратников отправился уже вечером — нечего было зря время тянуть! Двое толмачей, молодые парни… Кому и быть, как не тем, кого Михаил искал?

Наконец-то, наконец-то он встретится с Максом… и потом останется только вызволить Лерку — что будет, наверное, уж куда трудней. Да — и еще хотелось бы отправить Макса домой. Очень бы хотелось. Нужно искать Кривого Ярила, Кнута… Может быть, через Онфима по прозвищу Рыбий Зуб? Похоже, этот скользкий тип знал здесь, во Пскове, многие ходы-выходы.

Матрена оказалась дородной ухватистой теткой лет сорока — сорока пяти, в высоком кокошнике и темно-голубом, вышитом мелким бисером, сарафане, она лично встречала гостей у входа. Кому-то кланялась, кому-то — лишь кивала, а некоторых даже и выпроваживала, вернее — они сами уходили, едва ее завидев. Видать, когда-то тут натворили чего, вот хозяйка и осторожничала.

К Ратникову вдовица отнеслась, в общем, благосклонно — кивнув, улыбнулась — проходи, мол, не стой. Тут же побежал и служка — усатый молодец руки-оглобли — такому бы в поле с косой иль, на худой конец, за углом стоять с кистенем, а не тут, с мисками бегать.

— Квасок есть добрый, осподине, — изогнулся в угодливом полупоклоне халдей. — Вино — рейнское и мальвазеица, пироги с визигой, ушица.

— Тащи все! Но — понемногу, — прикинув собственную кредитоспособность, Михаил уселся на свободное местечко ближе к углу, между громко храпевшим, уронив голову на руки, детиной, похоже, уже укушавшимся, и приятным с виду мужчиной в опрятном полукафтанье из добротного фландрского сукна, с аккуратно подстриженной бородою.

— Сметанников, Опанас, — подвигаясь, с улыбкой представился сосед. — Фомы Сметаны сын. Слыхали, верно, про моего батюшку?

— Нет, не слыхал, — честно признался Миша. — А что, должен был бы?

И тут же, улыбнулся в ответ:

— Владимиром меня зовут. Во крещенье — Дмитрий.

Служка как раз принес кувшинчик и кружку.

— Винца? — тут же предложил Опанасу Ратников. — Ну, за знакомство.

Выпив, как водится, разговорились. Опанас Сметанников, как выяснилось — письмоводитель в канцелярии Совета Господ, оказался собеседником превосходным и, что немаловажно, много чего знающим.

Для затравки поговорив о ценах и видах на будущий урожай, Ратников умело направил беседу в русло нужной ему темы: о немецких купцах да о торговцах с речной пристани. О толмачах-переводчиках.

— Мне б хоть с кем-нибудь из них знакомство накоротке свести, лучше б с каким молодым парнем… чтоб много не брал.

— Есть тут молодые парни, — охотно закивал собеседник. — Как раз в этой корчме и кормятся. И берут недорого, так что — повезло тебе Димитрий!

— И в самом деле — повезло! — Ратников и не пытался скрыть радость. — Так ты меня с ними сведешь?

— Сведу, — улыбнулся Сметанников. — Чего ж не свести хорошего человека? Выпьем еще?

— Выпьем, — Михаил ловко разлил по кружкам оставшееся вино и тут же заказал еще кувшинчик. — Ну, еще разок — за знакомство!

Выпили и принесенный кувшинчик, после чего Опанас тут же попросил у прислужника квасу:

— Да, смотри, хорошего, не твореного принеси, паря!

— Как можно?!

— Плуты они тут все, — едва служка — не тот дюжий усач, другой, совсем еще молодой парень — удалился, пожаловался Ратникову Опанас. — Глаз да глаз нужен.

— Это так, — негромко посмеялся Миша. — Ну? Еще за дружбу…

— Чуть погоди… Отлить бы надоть.

— Давай…

Сметанников выскочил из-за стола и быстро вышел, верно, отправившись во двор, в уборную. Хороший человек. Ратников невольно усмехнулся — сильно уж ситуация смахивала на ту, что в фильме «Брильянтовая рука».

— Ты зря с ним дружишься, мил человек, — вдруг послышался чей-то гулкий голос.

Миша повернул голову — все это время храпевший на столе детина, проснулся и смотрел на Ратникова мутными, но не такими уж и пьяными глазами.

— Не пей с Опанасием, паря. Гнида он! Тля!

Сказав, парняга поднялся с лавки и, пошатываясь, направился к выходу. На полпути обернулся, снова посмотрел на Михаила и, приложив палец к губам, вышел.

Ратников не знал, что и думать. Что за странные слова? Почему — гнида? Тля? Поговорить бы поподробнее с этим парнем, да, похоже, пока не судьба… Вон, уже и Опанас возвращается. Улыбается, аж цветет весь. Нет, ну право же, до чего же приятственный человек! Не то, что тот полупьяный детина.

И все же, Ратников решил держаться настороже — мало ли? Зря ведь никто подобными словами бросаться не будет.

Но — улыбнулся — а как же?

— Повезло тебе, друже! — усевшись, снова сказал Сметанников. — Спросил я про тех парней, ну, толмачи которые. Вскорости должны бы быть… служка, как придут, скажет. Сходишь, договоришься… им ведь тут тоже не с руки, за столом-то — народу, ишь… Сам знаешь, всякие люди на свете бывают.

Ратников усмехнулся, кивнул:

— Это уж точно — всякие!

— Ну… пожалуй, еще выпьем?

Или Мише так показалось… или вскорости подошедший усатый служка все же Опанасу подмигнул. Впрочем, может, и просто — покривился.

Сметанников угощал уже на свои средства, и это несколько коробило Ратникова, привыкшего к тому, что в этой жизни всегда и за все приходится рано или поздно платить. Всегда — и за все. И, скорее, рано, чем поздно.

Выпивая, Михаил искоса поглядывал на собеседника. С чего бы эта неожиданная щедрость? Широта русской души? Или — просто зачем-то напоить хочет? А вот это вряд ли выйдет — привыкший к водке, виски и коньяку Ратников мог с ходу, без всяких особых для себя последствий, выкушать ведро стоялого меду, не говоря уж о всякой там мальвазеице.

Так что все пока выходило, как выходило — Сметанников быстро пьянел, а вот у Миши, можно сказать, и ни в одном глазу еще не было. Нет, вот, если б сейчас, сверху всего, намахнуть граммов сто-двести водочки, то, конечно, захорошело бы, а так… И в самом деле, сидишь в кабаке трезвый — стыдно людям в глаза смотреть!

— Эх, за дружбу…

Ну, за дружбу, так за дружбу — поехали…

Снова подошел усатый служка. Поставил очередной — четвертый уже — кувшин, наклонился к Опанасу, шепнул что-то на ухо, ухмыльнулся.

— Ну, все — пришли! — Сметанников хлопнул собутыльника по плечу.

Миша вскинул глаза:

— Кто пришел-то?

— Да тот, кто тебе и нужен. Толмачи. Парни. Идем… не… я не могу… что-то шатает… Давай, ты — один. Я скажу — куда…

— Ну, говори, — Ратников пожал плечами.

Новый знакомец обнял его за шею, зашептал, обдавая перегаром:

— Как выйдешь во двор, налево, мимо навозной кучи… там избенка стоит, курная — в ней они и живут.

— Ладно, — поставив кружку, Ратников поднялся с лавки. — Пойду, пройдусь.

Снаружи уже начинало темнеть, но, несмотря на это в корчму все прибывали люди — местные рыбаки, мелкие торговцы, подмастерья. Многие были друг с другом знакомы — громко здоровались, радостно били друг друга по плечам.

— Эва! Савва! От не думал тебя здесь встретить-то! Как тесть?

— Да ничего, лучше уже. К травнице Катьке сводили…

— А у меня братец помер. Вчерась схоронили. От лихоманки скончался, сердечный.

— О, вон оно что. Ну, так идем, помянем.

Все приходили и приходили. Что же, сия корчма с наступлением темноты не закрывается? Закон ей не писан? Или во Пскове под немцами другие законы стали? Да нет, не похоже — во внутренние дела рыцари не лезли.

Ну, вот и навозная куча… Ишь как пахнуло! А вон там, у забора — изба. Маленькая, курная… Да тут у всех курные, окромя боярских палат да хоромин купеческих.

Если б, конечно, он был пьян, так ничего бы и не заметил. Точнее говоря — никого. А так… Ратников четко почувствовал — за ним кто-то следил, крался. Слышно было, как скрипел на расчищенной тропинке снежок. Чуть-чуть… еле слышно… И все же…

Михаил не стал нарочно оборачиваться, нет, наоборот, пьяно пошатнулся да неловко завалился в сугроб. Покачиваясь, встал на ноги, отряхнулся… а тем временем внимательно все осмотрел.

Ну — да, вон они, спрятались за навозной кучей. Двое! Один, похоже, тот самый служка — дюжий усач. Второй… Второй — черт его знает…

Если у них ножи или кистень, может прийтись туго. Чего ж они хотят-то? Может, не идти в избу? А куда? Обратно — так эти встретят… Может, у них и луки со стрелами за кучей спрятаны, кто знает?

Ладно…

Подойдя к избе, Ратников вновь зашатался, упал, подобрав обломок увесистой палки, поднялся, пнул башмаком дверь… как во всякой избе, естественно, открывавшееся вовнутрь, чтобы зимой не завалило снегом.

— Здорово, Максюта!

И тут же опешил. Ни Максюты, ни Эгберта в избенке не было, а за маленьким столом сидели какие-то совсем другие парни, сгорбленные, какие-то малость пришибленные, что ли.

— А толмачи где? — сжав в руке палку, Михаил неприязненно посмотрел на ребят.

— Мы и есть толмачи, — испуганно отозвались те.

На столе перед ними что-то лежало… какие-то стекляшки…

Некогда было рассматривать!

Услыхав снаружи чьи-то крадущиеся шаги, Ратников погрозил сразу притихшим парням палкой и рванул на себя дверь…

Первым влетел дюжий служка… получив по кумполу, растянулся на полу, второй оказался осторожней — рванулся было бежать, но и его Михаил достал таки палкой. Метнул — попал по затылку… Шпынь взвизгнул, пошатнулся, громко и жалобно закричал… и повалился в навозную кучу ничком. Самое ему место!

— Что? Что тут такое? — закричали выбежавшие из корчмы люди.

Видать, услыхали таки крик.

— А черт его знает! — улыбнулся им Миша. — Какая-то пьянь в кучу упала. Да… в еще в избенке кричали, подите-ко, гляньте…

И, проводив глазами метнувшуюся к курной избенке толпу, насвистывая, зашагал в воротам.

И вдруг застыл. Повернулся… Вспомнил…

Вспомнил. Что за стекляшки валялись на столе перед толмачами! Те самые осколочки… коричневато-желтые… Господи! Неужели…

Сплюнув, Ратников решительно бросился обратно в избенку.

Глава 12 Январь — февраль 1242 года. Псков Суета

И он посылал их туда, где видел, что в этом была особенно большая надобность.

Робер де Клари. Завоевание Константинополя.

Ратников не стал наезжать на парней сразу — слишком уж много вокруг было свидетелей, и откуда только набежали? А, впрочем, ясно — откуда — из корчмы. Но, с другой стороны, сидели себе, сидели, потягивали бражицу да медвяной квас, и вдруг — сорвались: ах, ах, никак бьют кого-то? Скорее, конечно, из любопытства — не вступиться, а посмотреть… Ну, да смотреть и не на что было — побитый Мишей служка свалил, а молодые толмачи сидели себе смирно, не рыпались. Ну, были осколки на столе — желто-коричневые… Так, может, не стекляшки — янтарь?

Ан, нет — точно они, Михаил нагнулся, хорошо рассмотрев витой «змеиный» узор. Но действовать пока не стал — опасно, слишком уж людно кругом, вот и решил наведаться по-тихому завтра.

А завтра, с утра уже, на постоялом дворе началась суета — бегали служки, топили печи, таскали из пилевни солому — ждали гостей из Смоленска по санному пути — в Дерпт и далее, в Ревель. Ратников тоже проснулся — снимал для себя каморочку в углу — только разбудил его вовсе не общий шум — экая безделица! — о, нет, кто-то настойчиво колотил в дверь.

Кого еще черт принес?

Быстро накинув на плечи кафтан, Миша, на всякий случай, придвинул поближе длинный засапожный нож и откинул кованый крюк:

— Кто?

— Разрешишь ли войти, милостивец?

Михаил удивленно хмыкнул — вот уж если кого и ждал, так только не этих! А тут явились — оба-два — усатый корчемный служка с перевязанной грязной тряпицею башкой и Опанас Сметанников с хитрой рожей. Насчет башки — это вчера Миша постарался.

И чего ж, интересно, они приперлись-то? Смирно стоят, не похоже, что для разборок.

— Ну, заходите, — Ратников распахнул дверь пошире.

Войдя, оба гостя смиренненько перекрестились на висевшую в углу иконку и вдруг разом упали на колени:

— Прости нас, батюшка, за вчерашнее. Извиняй — бес попутал!

— Ладно, — Мише уже стало очень интересно — а чем, собственно, вызвано сие превращение вчерашних волчин в нынешних белых и пушистых овечек. — Садитесь вон, на лавку. Бражки выпьете?

— Коли угостишь, милостивец…

— Да пейте — жалко, что ли? — Ратников кивнул на стоявший на сундуке кувшин с кружкой. — Уж извините, за второй кружкой сами идите…

— Да мы с одной.

Выпив по очереди, снова уставились очи долу.

— Ну? — не выдержал Ратников. — Так вы только извиниться явились?

Усач — понятно, но почему пришел Сметанников? Его-то Миша не видел, вряд ли и догадался бы, что тот при делах.

— Не токмо… — отвечал за двоих служка — похоже, он был в этой парочке за главного — дюжий, коренастый, усатый, лицо такое… Ратников присмотрелся — на рожу фашистского прихвостня похоже, какого-нибудь зажравшегося полицая.

— Мы, батюшка, отслужить готовы, — подобострастно осклабился Опанас. — Что тебе надобно — говори, сладим!

— Что надобно? — Михаил усмехнулся и задумчиво взъерошил затылок. — Песни какие знаете? Пойте!

— Что?! — незваные гостюшки удивленно переглянулись.

— Правда, что ли, петь? — угрюмо переспросил служка.

Миша улыбнулся:

— Шучу! Уж, не беспокойтесь, сыщу вам дело поинтересней. Скажите-ка вот только для начала — кто вас прислал? Что молчите, кобенитесь? — Ратников и сам с удовольствием хлебнул бражицы из кувшина, с утра — самое оно то! — Ладно, не хотите говорить, не надо — сам догадаюсь. Онфимий Рыбий Зуб — угадал?

Гостюшки поникли голосами, правда, вслух так ничего и не сказали, да Михаил и без их слов сразу догадался — угадал. Хотя, чего тут было угадывать-то? Ясно, что упыри эти не сами пришли, ясно, что босс у них есть криминальный, он и прислал с извинениями, а кому то было надобно? Тому, кому Ратников сильно помог, — Онфимию! Так что — что тут гадать-то?

— Значит, это вы так вот на пару в корчме промышляете? Добрых людей выслеживаете, ты, Опанас — их забалтываешь, а ты… как звать?

— Корятко, — смущенно прогундосил усатый.

— … а ты, Корятко, бьешь. Короче — разбойнички, тати! И многих уже поубивали?

— Да никого, — служка неожиданно перекрестился. — Вот те крест святой, милостивец, — никого! Я ж кистеньком… умело…

Ратников даже рассмеялся:

— Умелец, гляди-кось! Ладно, умельцы — раз уж пришли, давайте, выкладываете — что про парнишек тех, толмачей, знаете?

— Про толмачей? — Корятко задумчиво посмотрел в потолок, точнее сказать — на стропила. — Да мало что, милостивец, — недолго они у нас, с лета. Говорят — дорогобужские. Явились, сперва в людской жили, потом вот, перебрались в избенку. Матрене платили честно.

— Да, да, Матрене, — Михаил покивал. — Это ее ведь корчма-то?

— Корчма не ее — общества. Лодочники-перевозчики, Матрена-от, ихнего старосты покойного, Гунивы, вдовица.

— Поня-атно… Так что еще про толмачей знаете? Ты, Опанас, что молчишь?

Сметанников уныло развел руками:

— Да я ж разве что знаю? Без интереса к ним мы…

— Так-так-так, — насторожился Ратников. — Без интереса, значит? А почему? Ты б, Корятко, и их тоже — по башке кистенем, а все, что нашли, — ваше.

— Неможно, — мотнув головой, прогундосил служка. — Они ить — жильцы. Матрена то не одобрила б…

Ратников аж руки потер:

— Чудненько! Матрена, значит, тоже с вами в доле?

— Что ты, что ты!

— Да ладно вам врать — конечно, в доле, тут и говорить нечего, — убежденно перебил гостей Михаил. — Разве ж без ее соизволенья вы б решились… вот так запросто, в корчме. Не, ну, естественно — в доле. Онфимий Рыбий Зуб ей кем приходится — полюбовник?

— Брат…

— Угу, — Миша снова потер руки. — Значит, так, парни. Эти двое толмачей — из молодых да ранние — мне и знакомцам моим, о которых вам ведать ненадобно, много крови попортили в делишках торговых. А потому — желаю знать о толмачах все! Думаю, вас это не слишком обременит — на корчемном дворе Корятко за ними присмотрит, а, как пойдут куда, — ты, Опанас.

— Это и всего-то? — обрадованно потер ладони усач. — Это нам ничего, это мы сладим…

— Матрену о них расспросите. Сами ли за постой платят или, может, кто за них?

— Ну, уж это-то мы знаем — сами.

— Вот и славненько — идите, господа, работайте. К вечеру жду с докладом… ну, хоть тебя, Опанас.

Вновь поклонившись, визитеры покинули каморку Ратникова, дюжий служка Корятко при этом выглядел радостным, улыбался, а вот его напарник почему-то хмурился — видать, чувствовал, что дело окажется не таким уж простым.

Ратников и сам не сидел сложа руки, едва утренние посетители ушли, подкрепился свежеиспеченными пирожками с капустой и, допив остатки бражки, отправился на торг.

День выдался чудесный, слегка морозливый, но солнечный, светлый. По средам — а была как раз среда — на торжище приезжали крестьяне из окрестных сел, привозили сено, дрова, убоину, беличьи, куньи и прочие — кого запромыслят — шкурки, за неимением медных монет, повсеместно игравших роль разменных денег.

Вот и сегодня еще издали слышан был шум — уже на углу, у деревянной церкви, скинув шапки, спорили о чем-то мелкие купцы, ярились:

— Ты сам-один за свои слова ответь! При чем тут обчество-то?

— Как это при чем? Нешто, можно без обчества-то?

— А вот я тебе счас покажу — обчество!

Один из спорящих — длинный сутулый бородач — размахнулся и тотчас же заехал своему собеседнику в ухо, от чего у того слетел в снег треух, а каких-либо иных повреждений, похоже, и не случилось — сутулый казался не особо-то сильным.

Соперник его — маленький, круглый — однако ж, тоже взъярился, нагнулся и, словно бык рогами, ударил сутулого головой.

— Аой! — падая, заголосил тот. — Да что ж это делается-то, люди добрые?

Между тем в собравшейся поглазеть на зачинавшуюся драку толпе уже вовсю шастали какие-то оборванные мальчишки, нищие в кое-как залатанных рубищах и весьма подозрительного вида народец, наверняка охочий до содержимого чужих котомок и кошелей. Предвидя такое дело, проходивший мимо Ратников держал ухо востро… и проворно схватил за руку потянувшегося к висевшему на поясе лыковому кошелю воришку.

— Ага! Попался! Сейчас на посадников двор сведу!

— Ой, ой, — свободной рукой размазывая по лицу сопли, заныл, заканючил воришка — растрепанный светлоглазый пацан лет двенадцати. — Не надо к посаднику… Не буду больше, Христом-Богом клянусь — не буду-у-у-у…

Ратников быстро огляделся:

— Ты вот что, рожа немытая, заработать хочешь?

— Заработать? — вореныш разом перестал ныть. — А что делать-то, дяденька?

— Девок искать… впрочем, и не только… В общем, кто такие челядь да холопы — знаешь?

— Ха, еще б не знать! — усмехнувшись, парень тут же осекся, и Миша догадался — беглый.

— Так каких девок-то, дяденька?

— Молодых и красивых. Ими не должны торговать — скорее всего, держат где-нибудь взаперти, где-нибудь в подходящем месте. Знаешь такие места?

— Да полно! — воренок вырвал руку, но никуда не убегал, видать, позарился. А потом спросил прямо:

— А что дашь-то, дяденька?

— А вот! — Миша вытащил из кошеля жемчужную бусину, весело блеснувшую на солнце. — Коли сыщешь мне молодых дев да место, где их держат… Ее и получишь!

— Поклянись!

— Чтоб у моего соседа хоромы сгорели и все коровы сдохли!

Пацан засмеялся:

— Уж поищу, ла-адно.

— Эй, эй, подожди… Как звать-то тебя?

— Микитка.

— А где меня потом найти, знаешь?

— Не-а… — парнишка озадаченно поковырял в носу.

— Эх ты, чучело!

Покачав головой, Ратников назвал постоялый двор, где поселился, и, немного подумав, добавил:

— И еще… приятелям своим скажи, да и так, по всему торгу… Мол, на постоялом дворе том, писец есть… за мзду малую прошения, жалобы пишет. Зовут — Путин. Владимир, в крещении — Димитрий. Запомнил?

— Чего ж тут не запомнить-то?

— Ну, и славненько, беги теперь… Хотя, нет, постой. Стекольных дел мастера где своим товаром торгуют?

— А вона, там… за посудным рядком.

— Понял, — Миша кивнул и, посмотрев вслед убегающему мальчишке, деловито зашагал на торг.

Зима — самое время для торжищ! Реки-дороги встали, где раньше болотина — теперь удобный санный путь — езжай, не хочу! Вот и ехали ухари-купцы, торопились, везли. Из Риги, Ревеля да германских земель — штуки доброго сукна, зерно, кованые клинки (ими, несмотря на римского папы запрет, из-под полы торговали), вино — рейнское и мальвазеицу, селедку в крепких покатых бочонках; из свейской землицы — то же зерно и сельдь, а еще — медь в звонких полукруглых крицах; из Смоленска, Дорогобужа, Полоцка — воск, мед, меха — то, правда, не во Псков, а так, транзитом… Добрых рабынь тоже можно было купить — в основном, у восточных, ордынских, гостей, хотя и свои живым товаром не брезговали, работорговля — занятие почетное, прибыльное, Михаил даже не думал, что оно так вот сильно распространено — все в голове сидело: феодализм, феодализм… а вот, вам — и рабы — пожалуйста, сколько душе угодно и за вполне приемлемую цену!

Нужна девушка для хозяйства — постирать, сварить, еду приготовить? Пожалуйста, иди — покупай. Можешь ее и наложницей сделать — красивые, правда, дороже стоят — только жениться не вздумай, по «Русской Правде» кто рабу в жены взял — сам рабом стал. Хочешь рукодельниц — тоже купи, хочешь даже детей — на вырост, дешево очень.

— А такие, красивые молодые девы есть? — Ратников задержался у небольшой группки согнанных для продажи людей.

Было их, правда, немного, и в основном — дети: бледные, худые, синие от холода мальчики и девочки. Работорговец — дородный смоленский купчина в мохнатой нагольной шубе и лисьей шапке — при виде потенциального покупателя заулыбался, забегал:

— Ах ты, батюшка, проходи, посмотри. Эвон, девоньки пригожие… не смотри, что маленькие — год два и вырастут. Сейчас — дешево, за трех полгривны возьму, а как подрастут — куда дороже выйдет! Да ты не сомневайся, друже, товар хороший, справный…

Ратников отвернулся и сплюнул:

— Тощи больно! Больше съедят, чем от них толку.

— Да ты посмотри, экие красавицы… А что тощи… Эй, Манька — а ну, заголись!

Девчушка лет четырнадцати спокойно, без всяких эмоций, сбросила на снег полушубок и вздернула кверху платье. Бледное, несколько осунувшееся лицо ее не выражало никаких чувств, серые большие глаза с полным безразличием смотрели куда-то вдаль — на церковь, и дальше, на Кром, на голубое январское небо.

Миша лишь головой покачал:

— Я же говорю — тоща больно. Да и мала… У тебя настоящего-то товара что, нету?

— Да был, — работорговец махнул рукою, и девчонка быстро оделась. — Как раз перед Рождеством привозил… Да бери этих, других-то я на заказ — сразу скупают.

— Скупают?! — насторожился Ратников. — Это, интересно, кто же?

— Да есть тут…

— Холодно как! — Миша похлопал себя руками. — Может, в корчму зайдем — сбитню выпьем?

— В корчму? — купчина немного подумал и кивнул. — А пожалуй. Посейчас, распоряжусь тут…

Подозвав высокого худого парня — по всей видимости, приказчика, — работорговец приказал ему убрать пока весь товар «в амбарчик»…

— Печь-то стопили?

— Дак, как раз посейчас и стопили, батюшка, — поклонился парень.

— Ну вот, пущай там пока одна часть сидит, греется, а то перемрут и будем мы с тобой, Акулин, в убытках.

— Не перемрут, — Акулин неожиданно улыбнулся. — Ужо, натопим жарко. Покушать бы им что?

— Рановато еще — покушать, — охолонил купец. — После обедни поглядим… покормим… к тому времени, может, Бог даст, и купят кого…

Миша только головой покачал от такого расклада, хотя, в общем-то, все было чисто по-купечески логично. Чего зря кормить? Может, и в правду купят?

— Вон там, за углом, корчемка славная, — улыбался на ходу купчина. — Блины там, ушица.

— А пиво-бражка есть ли?

— Да, я чаю, найдется. А ты что же, друже, не здешний?

— Проездом, — Ратников не стал вдаваться в подробности. — Далеко еще идти-то?

— Да вон, видишь ворота?

Туда, в распахнутые настежь ворота, и вошли в числе многих прочих. Располагавшаяся сразу за деревянной церковью святого Иоанна Крестителя корчемка оказалась заведением шумным и, судя по количеству людей, весьма популярным среди торговцев с ближайшего рынка, артельщиков и всех прочих посадских.

Несмотря на постоянно открывающуюся дверь, внутри было тепло и уютно, правда, несколько душновато — вьющийся от топившейся печи дым уходил в волоковое окно под крышей.

Для начала заказали сбитню, бражицы и блинов с ушицей из белорыбицы, ну, еще пару пирогов с визигой и две краюшки хлеба. Хоть нынешнее лето и выдалось слишком уж знойным и неурожайным и все окрестные села голодали, но во Пскове хлеб был — привезли купчины. Правда — очень и очень недешево, пожалуй, по нынешним временам за пуд ржи можно было прикупить с десяток красивых рабынь.

Миша нынче решил не мелочиться — у него еще оставалось полсорока беличьих шкур — вервиц. Да и жемчуг имелся, правда, мелкий — так это и хорошо, платить удобнее. Писать жалобы оказалось неожиданно прибыльным делом. Не то чтоб можно было разбогатеть, но на жизнь хватало.

— Ну, за знакомство!

Работорговец — звали его Николай, Николай Скородум — привез свой товар из Смоленска. Часть девок продали в холопство по суду, часть — за долги, а некоторых Николай и сам подобрал по дороге, в голодных деревнях, чем, можно сказать, спас девчонок от смерти.

Вообще, он оказался очень неплохим и дружелюбным человеком, этот смоленский торговец людьми. Даже жалостливым.

— Понимаешь, Миша, — сняв шапку, жаловался новый знакомец. — Стою вот сейчас на торгу — себе в убыток! Мне бы домой — так товарец не продан. А некогда уже!

— Так ты их отпусти, — закусывая пирогом, посоветовал Ратников. — Вообще отпусти, так, забесплатно — все равно ведь толку нет. На волю!

— Шутишь! — работорговец испуганно перекрестился. — Нешто на мне креста нет? Нешто я их прогоню на верную погибель? Помрут ведь — кому они нужны-то?

А вот это уж точно! Михаил даже головой покачал — настолько был поражен открывшимся перед ним парадоксом. Вот вроде бы торговец людьми — должен бы быть изувером. Ан нет… И совесть, и понятие имеет — в самом деле, прогони этих девочек сейчас «на волю» — и что? В лучшем случае, будут у церквей, на паперти, побираться… если им, правда, позволят — сейчас, в голодный-то год, конкуренция за «хлебные» места жесткая. Да и так… даже и лето было б — одному, без коллектива и покровителя, в этом мире не выжить!

— Ты, Николай, говорил, перед Рождеством кому-то что-то продал?

— А, — работорговец неожиданно рассмеялся, словно бы вспомнил какой-нибудь веселый случай. — Знаешь, я и не ждал уже — зима. Нет, слыхал, конечно — летом тут скупали как-то молодых дев, но плохо скупали — по дешевке, я тогда торговать и не стал — зачем? Себе в убыток?

— А что за люди их скупали-то?

— Так, подожди, я ведь о том и говорю. Перед самым Рождеством — смех один — я уж думал товарец в женский монастырь сбагрить — с настоятельницей договорился вроде… Да она потом отказала — не прокормить. Да и девы те еще попались, никакого в них смирения не было, один блуд…

— Да ну!

— Во те крест! Не рабыни, а настоящие блудницы вавилонские!

— Как же ты таких купил?

— А… навязали. В общем, стою я перед самым Рождеством, здесь же, на своем месте, жалуюсь в разговорах — мол, да, блудницы… Вот этих уж совсем было собрался прогнать — веришь, нет? — и тут вдруг, подходят ко мне два молодых парня.

— Ну-ну-ну! Парни, говоришь? — Ратников быстро спрятал возникший нешуточный интерес за долгим глотком забористой бражки. — И что?

— Подошли, и прямо таки спросили — «у тебя, говорят, тут блудницы вавилонские»? Я и приказчики мои — в смех. Думали — издеваются, коли так спрашивают… Ан нет! Всех пятерых блудниц купили! Задешево, правда, ну уж, с паршивой-то овцы…

— Ну, надо же! Эт тебе повезло, Николай.

— А я о чем? Повезло, ясно…

— Так, может, и сейчас эти парни объявятся?

— Умм… может… — купец пожевал рыбки. — Только — весной. Так они сказали. Мол, будет добрый товар — возьмем. Ага, так я им добрый товар и продал!

— Почему? — пододвинул кружку Миша. — Чем они тебе не понравились? Да и вообще — что за парни-то? Ты их потом где-нибудь в городе встречал?

Выпив, Николай мотнул головой:

— Да нет, не пришлось как-то. Нет, вру! Их приказчик мой, Акулин, видал как-то.

— Акулин? Ладно… Поговорим с ним?

— А хочешь, так и поговорим… Правда — не советую. Жадные они какие-то. Скопидомы!

Как этих парней звали, ни работорговец, ни приказчик его, Акулин, не знали, как и не ведали — откуда парнишки вообще взялись.

— Видал я их как-то — с одного двора выходили, — вспомнил приказчик. — Хороший такой двор, тыном огороженный.

— А чей, чей двор-то?

— Да не знаю, — парень пожал плечами. — тут таких дворов — тьма. И все — огороженные.

Михаил задумчиво потеребил усы:

— Усадьба, значит, а не двор.

— А, пожалуй, что и усадьба, — согласился Акулин. — Только — небольшая… Но, где — точно сейчас не вспомню. Обитель там какая-то… монастырь…

— Монастырь? — оживился Ратников. — Что за монастырь? Спасо-Мирожский? Иванов?

— Да не знаю я, — приказчик почмокал губами. — Случайно в те края забрел — хотел от пристани путь срезать. Может, и не монастырь там… может, просто большая церковь.

— Деревянная? Каменная?

— Деревянная. Но — большая, красивая.

Деревянная большая церковь. На пути с пристани. Тут можно будет и поискать. Да и лиходеи — Карятко с Опанасом — за «толмачами» присмотрят.

Интересно — а зачем парни держали на столе осколки? Случайно? А может, пытались склеить? Наверное, ведь можно их и склеить, эти разбитые браслетики. Склеить да продать. Работать они, конечно, не будут… а вот продать их… Не зря же Николай говорил, что парни эти — жадные. Если это, конечно, те парни… Те! Наверняка те! Господи, неужели — повезло? Господи…

Теперь еще бы Макса отыскать… Лерку… вытащить их отсюда…

Проходя мимо собора Иоанна Крестителя, Ратников старательно прятал радость — так… Каким-то слишком уж суеверным в последнее время сделался. Опасался тревожить Господа просьбами — уж, как-нибудь сам… лишь чуть-чуть помочь с везением… с небольшим.

Как бывает со слишком надоедливыми просьбами? Все ходят, жалуются — да что это за зима, теплая. Снега нет, дождь — разве это зима, нам бы морозцу… Идиоты! Потом сами же плачут — ах, холодно нам, бедным, ах, не проехать нигде, ах, сосульки по головам бьют. Нет, чтобы в теплую-то зиму не ныть, а поблагодарить Господа!

Вечером Ратников составил пару жалоб и на следующий день отправился бродить по городу. Не с самого утра отправился, выждал, когда солнышко поднялось, когда потеплело.

Синело над головой небо; отражаясь в снегу миллионами искр, солнце сверкало так ярко, что приходилось все время щуриться. Смешные красногрудые снегири толкались на стрехах, на белых ветвях деревьев что-то чирикали воробьи. Огромная черно-серая ворона, спугнув прочую птичью мелось, тяжело уселась на суку и каркала.

Кому каркаешь, пернатая сволочь? Кому беду кличешь?

Проходя мимо, Миша на всякий случай сплюнул и даже хотел швырнуть в ворону что-нибудь подходящее, какую-нибудь ледышку, да вот беда, не нашел.

Первым делом он направился к подворью Олифея Касаткина, известного псковского стеклодува, усадьба которого располагалась на узенькой улочке, недалеко от берега Великой. Обширный двор, ворота, накатанная полозьями дорога, белая, в желтых навозных проплешинах. Ворота заперты, но рядом, впритык — рубленный в лапу небольшой бревенчатый сруб с печью — лавка.

Поднявшись по невысокому крыльцу, Михаил отряхнул с сапог снег специально поставленным у дверей веником-голичком и, не стучась, вошел, перекрестясь на висевшую в глубине лавки икону:

— Здравствия вам, православные, удачной торговлишки.

— И тебе счастия, господине!

Лавочник, до того, словно сытый кот, сидевший на широкой скамье около самой печки, обрадованно вытянул шею:

— Желаешь ли чего купить?

Ратников улыбнулся:

— Посмотрю сперва…

— Смотри, господине. За смотр мыта у нас не берут!

Приказчик — ну, кто еще мог сидеть здесь в лавке, не сам же хозяин, мастер Олифей! — захохотал и, поглаживая объемистый живот маленькими по паучьи проворными ручками, ринулся к другими посетителям: одетой в богатую бобровую шубу девице с круглым несколько дебиловатым лицом, густо усыпанным рыжими веснушками. Поверх расписного платка была надета черная соболья шапка, из чего уже опытный в таких делах Ратников сразу же сделал вывод о социальном положении ее обладательницы: раз соболей хватило только на шапку, значит — из выбивающихся в люди купцов-нуворишей. Позади молодой купчихи шагали две девчонки с большими плетенными корзинками — сенные девки — обе с лисьими мордочками заядлых сплетниц и обожательниц пополоскать грязное белье, в общем — этакий местный аналог поклонниц телепрограммы «Дом-2».

— Здрав буди, боярыня! — оставив Ратникова, низко поклонился приказчик. — Ай, душа моя, боярыня злата-краса, купи-ко что-нить, не пожалеешь!

— Купить? А что у тебя есть-то? — купчиха ухмыльнулась и обернулась к девкам. — Ась? Тут что-нить торгует он, али как?

Девки разом поклонились:

— Торгует, матушка!

— Ну, тогда будем смотреть. Чего нам надоть-то?

— Гребни, матушка, надоть, — охотно, наперебой, принялись подсказывать девки. — И браслетов бы, и бисеру…

— Бисеру… А есть он тут у них-то?

Бисеру в лавке не оказалось, но ушлый приказчик этим вовсе не обескуражился, принявшись с недюжинной силою втюхивать покупательнице какие-то стекляшки:

— Гляди, гляди, краса-боярышня, эвон, как солнышко-от, на браслетке играет? Ась? Хорошо?

Кроме продукции стеклодувного производства — дешевых браслетов, гребней и бус — в лавке еще продавался разного рода плетеный лыковый ширпотреб: кошельки, лукошки, лапти. Плести лапти, кстати, было довольно выгодным делом, причем не столько зимой, сколько летом, когда хороших лыковых лаптей едва хватало на две недели носки. Зимой, конечно, сия обувка носилась подольше — снег кругом, мягко.

— А нам бы, слышь-ко, паря, таких бы браслеток, что на немецком дворе продают, — одна из сенных девок, рассмотрев предложенные товары, презрительно фыркнула. — А то ведь простые они у тебя какие-то! Такие и нам-то надеть стыдно, не то, что хозяюшке… ну, разве что на вервицу дюжину… Аль как?

— Дюжину на вервицу?! — приказчик, похоже, был оскорблен в лучших своих надеждах. — Да вы что! Да таких и цен-то нет.

— А на немецком дворе, говорят, есть, — упрямо заявила девка. Ее хозяйка — купчиха — захохотала:

— Ты, паря, как ни старайси — а мову Марфутку не омманешь!

— Да что ты, боярыня-краса, нешто мне нужно обманывать?

— Эгберт-стеклодув, немец, чай, не у вас на усадьбе работает? — услыхав про немцев, вовремя ввернул свой вопрос Михаил. — Молодой такой парень… с ним еще один — Максимус.

— Не, — оскорбленно отмахнулся лавочник. — Немцев у нас никаких нет, ни молодых, ни старых. Да нешто свои, православные, хуже сделают? Да ни в жисть! Токмо лучше!

— Жаль, жаль, — с видимым сожалением покивал головой Ратников. — Будем искать. Боярышня-краса — у тебя на примете нет ли мастера стеклодува — немца? Тут девки твои про немецкий двор говорили… Это какой двор, орденский?

— Не, милостивец, — остроносая Марфутка ухмыльнулась. — Рижский.

На подворье рижских купцов Михаил уже заглядывал и раньше, а потому продолжение завязавшейся беседы не вызывало у него никакого интереса.

У него-то не вызвало… Но вот у сенных девок…

— Ай, господине! Чи вы из бояр, аль из торговых гостей?

— Из гостей, — ухмыльнулся Миша. — Только не из торговых.

— Это как же?

— А так.

Ратников хотел уже удалиться — делать ему, что ли, нечего, как только языки зря чесать… Да вдруг подумал, что зря он пренебрегает этаким вот информационным кладезем… который явно можно было превратить в неудержимый поток.

— Вот что, девушки, — обернувшись на пороге, Миша игриво подмигнул сенным. — Мне бы совет ваш нужен… и матушки вашей, боярышни-красы… Жизнь свою расскажу — может, что и присоветуете?

И действительно, ну, как раньше-то в голову не пришло — браслетики да стеклодувов искать — куда как легче именно с помощью лиц, стеклянным товаром дюже интересующихся, сиречь — через небогатых девок.

Распахнув шубу — что-то стало жарковато, — Ратников встал у крыльца, дожидаясь…

Первой вышла боярышня… тьфу ты — купчиха … за ней — девки. Тут же, откуда ни возьмись, подкатили и сани с возницей:

— Садись, матушка!

— Погодь, Варфоломейко…

Одна из девчонок что-то зашептала на ухо своей хозяйке, время от времени азартно поглядывая и кивая на Михаила… вроде бы как безразлично смотрящего в небо.

— Эй, мил человек… Хозяюшка наша тебя послушать хочет. Пойдем-ка, эвон, туда, на солнышко.

Ратников спрятал улыбку:

— Как скажете, девчонки, как скажете!

Сани поехали впереди, девки — и Михаил — зашагали за ними. Выбрались на самый берег, почти перед самым монастырем, остановились — ах, как сверкало солнце! Невдалеке, на залитой льдом горке, веселясь, каталась ребятня.

— От и мы раньше тако… — неожиданно с грустью протянула одна из девок. — Но тут же опомнилась. — Ну, что, матушка? Тут слушать будем?

— Тут, — поудобнее устраиваясь на соломе, купчиха требовательно взглянула на челядинок. — Орешек-то каленых не забыли?

— Не забыли, матушка!

Девки — по очереди — начали щелкать орехи. Просто бросали их горстями в рот, выплевывали шелуху, лущили и — уже очищенными — с поклоном протягивали хозяйке.

Та ела да слушала, временами блаженно щурясь, словно нагревшаяся у печки кошка.

А Миша уж не терялся, растекался мыслию, точнее — словами, по древу, рассказывая мелодраматическую историю в духе женских романов: о том, как бросила его неверная возлюбленная, сбежала с заезжим стеклодувным подмастерьем, кстати говоря — немцем.

— Ай-ай! — качали головами девки.

Купчиха тоже дивилась:

— Нешто так может быть? Чтоб прямо на глазах… в постелюшке… Ох ты, Господи, грехи наши тяжкие! И слушать-то такое стыдно… Да ты говори, говори, мил человек, чего замолк?

Михаил и продолжил, насыщая историю несчастной любви различными эротическими подробностями…

— Прихожу как-то в хоромы… а они — там! Нагие! Он — лежит, а она…

— Ой-ой-ой! Вот курвищи-то!

Девки стыдливо краснели, а глазки-то были масляными!

А купчиха, ну такое впечатление, возбудилась, словно от порнофильма — вот-вот бросится!

— Ну, а дальше, дальше-то что? Не томи, сердечный!

— Дальше? — Ратников многозначительно усмехнулся. — А дальше будет, как на след полюбовничков выйду… Уж погляжу! Ужо, сладко-то им не придется!

— Ой, господине… ты это… полегче, полегче…

— Да уж… ужо, в монастырь спроважу!

— От, это верно! А только как ты их найдешь-то?

— Прослежу. Помните, говорил про браслетики? Стеклянные такие, желтенькие?

— Ну!

— Вот, по ним и прослежу. И вы мне в том поможете!

— Мы? А как?

— А слушайте…

Проинструктировав неожиданных волонтерок, Ратников довольно подпоясался и, подумав, решил еще раз пройтись по торговой площади в надежде, что, может быть, и самому повезет — или браслетик увидит, или вызнает что-нибудь.

Шел, можно сказать, гоголем — фу-ты, ну-ты — шапка на затылок, орешки каленые пощелкивает — молодая купчиха угостила, верней — ее девки. Шел, шел, приценивался, приглядывался… и нарвался… Сам даже поначалу не понял, чего это на него монах орденский выпялился, словно баран на новые ворота? Сутулый такой монах, худой, со смурным подозрительным взглядом, больше подходящим какому-нибудь полицейскому детективу, нежели божьему человеку.

— Хальт! — вдруг закричал монах, словно ударенный током. — Хальт! Держи его!

Вот тут-то Ратников его и узнал — брат Дитмар. От которого убег еще по осени, в бурге, точнее сказать — уехал на машине.

А орденский монах уже ухватил беглеца за пояс и вовсю звал кнехтов. А те — кнехты — вот они, тут как тут — целое «копье», человек с дюжину. С копьями, с мечами… Вызверились — ату, мол его! — бегут, суки!

Миша, конечно, не долго думал — намахнул крестоносному братцу в морду, наотмашь кулаком, от всей души!

Тот так и улетел за рядок, сбивая наваленные на прилавке горшки и кувшины. Хозяин — горшечник — тут же заругался, наподдал незадачливому монаху еще — нечего чужие горшки бить! Хоть и немец — а нет такого закона!

Ратников ничего этого не видел и ругани не слыхал — бежал, подхватив полы полушубка, чтоб не мешались.

Перепрыгнул один рядок, другой, третий… Оглянулся — кнехты, гады, не отставали… Черт! Вот еще один появился — прямо у собора, вывалили из-за угла…

Все… некуда деться… Разве что — к берегу…

Беглец развернулся, юркнул в проулок, и ноги в руки… А сзади уже неслись, орали! Хорошо еще — никто не метнул копье… наверное, брат Дитмар предупредил, чтобы живьем брали. И как только узнал, в новом-то — с вислыми усами — прикиде? Узнал… умный… впрочем, если б умный так мог бы зря глотку не рвать — сперва подозвал бы кнехтов… Видать, спонтанно все вышло…

Ах, гады — близко! Вот-вот схватят.

Выбежав на берег, Миша рванулся к горке, где катались детишки, прыгнул к кому-то в санки:

— Хей, поехали, покатили — а ну, кто быстрей? На калач с маком спорим!

И покатил!

А за ним — и все детишки, так что подбежавшие кнехты остались без санок… разве что на рюхе по ледовой горке съезжать или на задницах… Так они и поступили — упорные, суки!

Ратников быстро поднялся, вскочил на ноги, осмотрелся… где-то они здесь должны были быть… не успели еще уехать.

Ага… Вот они! Сани…

— Эй, боярышня! Девчонки! Матушка! Погодь… Да погоди же!

— Да кто тут? Ой… мил человече! Ты как…

— Беда пришла, матушка, помоги… Полюбовнички кнехтов послали! Вона бегут, злыдни.

Купчиха прищурилась:

— Эвон, далеконько-то… Ну, ништо, не догонят. Садись, мил человек, в сани… Девки, подвиньтеся… А ты что спишь, Варфоломейка? А ну, гони давай!

Очнувшийся возница взял лошадей в кнут…

Ох, и помчались! Ох, и поехали! Едва все рядки — один за другим — не сшибли!

Хрипели лошади, на крутых поворотах скрипел под полозьями снег. Хватаясь за шубу Ратникова, визжали сенные девки…

А незадачливые кнехты копошились где-то внизу, с детьми, у подножия ледяной горки.

Глава 13 Февраль 1242 года. Псков «Леви Страусс»

Над этим городом издавна тяготело такое злополучие, что в нем никто не боялся ни Бога, ни властей.

Из автобиографии Гвиберта Ножанского

Михаил соскочил с саней в каком-то проулке, юркнул меж стоящих близко — едва только протиснуться — оград, пробежал мимо чьих-то хором и остановился лишь на паперти возле собора Иоанна Крестителя — отдышался в толпе, перевел дух.

Нет, никто уже больше за ним не гнался. Давно уже… Брат Дитмар! Узнал-таки, крестоносное рыло! Теперь будут искать… но Псков — не какая-нибудь деревня, народу много, тем более и времени-то у тевтонцев почти нет — не пройдет и месяца, как город возьмет Александр Грозны Очи. Если осторожно, не паниковать — вполне можно продержаться.

Улыбнувшись, Ратников на всякий случай еще раз огляделся по сторонам и, насвистывая, зашагал на постоялый двор — «домой».

Выносивший помои служка — светлорусый парень, с длинным исхудавшим лицом — загородил Мише дорогу у самых ворот.

— Спрашивали про тебя какие-то, — оглянувшись на гостевую избу, негромко доложил слуга. — Ты говорил — если что, сказать…

— Жалобщики? — Ратников вскинул глаза.

Парень дернул головой:

— Нет, не похоже. Немцы!

— Немцы? Сколько их?

— Я видел двоих. Нахальные молодые кнехты…

Двое…

Михаил быстро зашел за амбар.

Как быстро… О, брат Дитмар вовсе не дурак, небось, уже вычислил странного писаку! Придется уходить… черт…

Ратников осторожно высунул голову.

— Ну? И где тут у вас уборная? — громко вопросили с крыльца. — Что-то никак не могу углядеть?

— А вот, сюда, батюшка, — поставив помойную бадью, деревянную, с плетеной ивовой ручкой, длиннолицый служка показал пальцем. — Эвон! За пилевней.

— За пилевней? Ну, так бы и сказал.

Молодой человек в наброшенном на плече полушубке с нашитым черным крестом с ленцой спустился с крыльца. Кнехт! Крест! Бритое лицо, мохнатая — на глаза — шапка… Черт!!! Да ведь это ж…

Ратников не поверил своим глазам… Ну, конечно же!

И, выскочив из-за амбара, побежал следом за идущим по узкой тропе парнем. Нагнав, ударил по плечу и громко и радостно заорал:

— Лыжню-у-у-у!

— Чего-чего? — кнехт обернулся…

— Ну, здорово, Макс! — глядя на него, довольно улыбнулся Ратников. — Наконец-то я тебя нашел!

— Это, скорее, я — вас… Дядя Миша! Экий вы… сам на себя не похожий.

— Ну, так ты ж узнал! Впрочем, не только ты…

Друзья обнялись, Максик украдкой утер рукавом внезапно набежавшие слезы. — Дядя Миша… мы так… мы… в общем…

— Пошли, пошли, — Михаил обнял подростка за плечи. — В доме расскажешь… Второй — я так понимаю — Эгберт?

— Какой — второй? — хлопнул глазами Макс.

Ратников хохотнул:

— А, не бери в голову!

На постоялом дворе все трое расположились в каморке Михаила. С Эгбертом тоже обнялись, правда, тот держался почтительно — все ж таки, что бы там ни происходило, для него «герр Майкл» оставался важным и влиятельным господином.

— Что ты, как аршин проглотил, Эгберт?! — Ратников потряс парня за плечи. — Давай, садись вон, на сундук, сейчас ужинать будем!

Максик тут же перевел сказанные Мишей слова, и подмастерье наконец улыбнулся:

— Ужин — это хорошо!

— Ну? — Ратников весело посмотрел на обоих. — Расскажете наконец где вас все это время черти носили?

— Это вас, дядя Миша, черти носили, а мы — просто ждали, — с улыбкой пояснил Максим. — Сначала на острове, Тойво-рыбак нас туда доставил… ну, к язычникам. Неплохие люди… только Эгберт их почему-то побаивался…

Длиннолицый служка с поклоном принес еду: печеную рыбу, ржаные лепешки, капусту.

Выпроводив его, Ратников развел руками:

— Уж извиняйте за не слишком обильный стол, сами знаете — пост! Масленица-то когда была…

Максик кивнул:

— Мы знаем. А рыба мне вообще нравится… особенно здешняя. Какая-то она жирная, вкусная — у нас такой нету. Мне, по крайней мере, не попадалась.

— Ага… а ты у нас рыбак заядлый?

— Ну… типа да, — подросток подцепил пальцами изрядный кусок рыбины. — Умм… Вкуснотища! Верно, Эгберт?

— Угу…

Парни набросились на нехитрое угощение с таким аппетитом, словно бы не ели дня три, а то и всю неделю.

— Ладно, кушайте, — тихонько смеялся Миша. — После, как наедитесь, расскажете.

— Одно другому не мешает, — облизав пальцы, сыто рыгнул Макс.

Ратников только головой покачал — сей вьюнош, похоже, впитал все здешние привычки.

— Ну, так вот, — наконец доклад был продолжен. — Короче, мы на том острове до зимы и ждали… А как лед встал, решили как бы самим поискать. Как раз и купцы с обозом рыбным мимо проезжали — ну и мы с ними попросились. В бург не заезжали… а в деревне, рядом, останавливались, мы там все и выспросили — про то, как вы, дядь Миша, сбежали… Ну, решили все равно на остров пока не возвращаться — в Пскове поискать. Заодно узнать кое-что… Явились на орденский двор — нанялись служками. Никто давно уже нас не искал, забыли.

— На орденский двор? — Миша покачал головой. — Смелые парни! Впрочем, вот именно там и прятаться. Кому в голову-то придет? Кстати, я вас там тоже искал…

— Небось, у отца эконома спрашивали? — хитро улыбнулся Макс.

— Да, наверное.

— Он бы не сказал — мы, считай, лично на него работали, не на Орден. Чего только не делали, дядя Миша! Ну в основном, конечно, все по хозяйству — дрова поколоть, печь истопить, воды натаскать, да разное.

— А меня как нашли? По имени?

— Ну да… — Максим качнул головой и присвистнул. — Это ж надо же — Путиным обозваться! Как тут не сообразить? Мы, как на рынке от парня одного услыхали, так сразу сюда. К отцу эконому-то нам что, возвращаться?

— А будет искать?

— Вряд ли. На что ему лишние заморочки? Других наймет с легкостью. Да! Дядь Миша! — юноша вдруг возбужденно хлопнул себя по коленкам. — Самое главное-то я и не сказал! Мы ж Лерку нашли!

— Что?! — вот тут Ратников по-настоящему удивился. И обрадовался — неужели, правда?

— Ну, не так, что бы уже нашли, а типа — где она — знаем!

— И типа где же она? — передразнил Михаил. — В Дерпте?

— В Дерпте. С орденским рыцарем по имени Анри де Сен-Клер! Отцу эконому про то кто-то рассказывал, а Эгберт подслушал. Говорят, Лерка, ее там «озерной нимфой» называют, мол, взялась непонятно как, из Танеева озера — замуж за этого Анри собралась. Не знаю, правда, можно ли крестоносцам жениться…

— Типа нельзя, — снова ухмыльнулся Ратников. — Они, знаешь ли, как бы монахи. Правда, этот рыцарь Сен-Клер может быть и невоцерквленным. Просто вассал. Явившийся на святое дело бродяга со звучной фамилией.

— Которую, может быть, просто выдумал! — расхохотался Максик.

— А вот это вряд ли, — Михаил качнул головой. — Видишь ли, знатных родов а Европе не так уж и много. Хороший герольд более-менее знает их всех, все гербы, имена, даже прозвища. Так что самозванца раскусят быстро! А про Анри де Сен-Клера и его озерную нимфу я и раньше знал… только вот не думал, что они в Дерпте. Это хорошо — почти рядом. Стало быть — нам надобно будет и туда.

— Да, тут не очень далеко, — Максим кивнул и тут же спросил. — А как с… ну, браслеты вы не отыскали еще?

— Пока нет.

Вспыхнувшая было в глазах отрока надежда тут же и погасла.

— Но вот-вот найду, — с улыбкой обнадежил Ратников.

Мальчишка вновь вскинул глаза:

— Правда?!

— Осколки я уже видел… И в скором времени прихвачу тех, кто их зачем-то принес. Люди они жадные, рано или поздно сдадут своих хозяев. Или так, в темную, на них выведут. Лишь бы не помешали!

— Да, орденцы помешать могут, — серьезно покивал Макс.

Михаил поджал губы:

— Не только и не столько они, как князь Александр Грозны Очи, который в эти места вот-вот явится. Тогда те, кто нам нужен, на какое-то время лягут на дно, затаятся…

— Александр Грозны Очи? — недоуменно хлопнув ресницами, переспросил Максим. — Что-то не помню такого.

— А Ледовое побоище помнишь?

— Да. Но там Александр Невский был!

— Невским его много-много позже прозвали. Точнее — прозовут… Ну что, парни — пора и на боковую. Вон Эгберт давно уже клюет носом. Значит, так… я — на сундуке, а вы оба — на ложе, как раз поместитесь. А завтра прикинем по деньгам, может, еще одну каморку снимем… или лучше даже — избу.

Утром, почти сразу после заутрени, на постоялый двор неожиданно явился Карятко — усатый служка из корчмы вдовицы Матрены, волею «авторитетного человека» по имени Онфимий Рыбий Зуб вынужденный кое в чем помогать Михаилу.

Он и помогал.

Войдя, поклонился, искоса посмотрев на отроков:

— Беда, господине!

— Что?! — у Миши застрял в горле кусок. — Что такое случилось?

— Обоих мертвыми нашли. Угаром отравились — печь, вишь, протопили, заткнули волоковое окно… а угли-то не заметили, вот и…

— Так-так, — Ратников быстро поднялся на ноги. — А ну-ка, пошли, взглянем. — Затем посмотрел на парней. — А вы что сидите?

В Матрениной корчме Михаил усадил Максима и Эгберта в уголок — послушать, чего народ болтает, сам же вместе с Каряткой пошел взглянуть на трупы.

Синюшные, с высунутыми языками, они лежали в уже успевшей выстыть избе прямо на полу, накрытые рваной рогожкой.

— Дьячок-от явится — отпевать, — негромко пояснил корчемщик. — Вскорости и схороним. Матушка Матрена бочонок бражки на помин души выкатит — все же не звери, люди.

Карятко набожно перекрестился.

— Оконце волоковое, говоришь, рано закрыли? — встав на цыпочки, Ратников внимательно осмотрелся. — Ага… вот этим, надо полагать, войлоком?

— Да, им, наверное. Обычно все соломой затыкают.

— Ну да — соломой… А этим, видите ли, особого тепла захотелось… Ладно, пошли, что ли?

Выйдя из избы, Михаил внимательно осмотрел стрехи… оконце… Войлок можно было запросто засунуть и снаружи! А тогда что же — парни не почувствовали неладное? Задремали? Может быть, может быть… особенно, если им помогли задремать. Добавили, скажем, чего-нибудь в похлебку…

Вернувшись обратно в избенку, Ратников заглянул в стоявший на столе горшок… и поморщился!

Ну да — постные щи, что же еще-то? Капуста кислая… запашина такой, что хоть нос затыкай! С таким амбре могли ничего и не учуять.

Миша хотел спросить у служки, не было ли вчера на дворе посторонних? Однако ж сразу же усмехнулся, уяснив суть вопроса. Не было ли посторонних? Да полно! Чай — корчма, а не закрытое учебное заведение типа какой-нибудь гимназии для благородных девиц.

И следов у избенки полно… и желтые струйки мочи на снегу. Ну да — здесь, до уборной не доходя, и мочились. Так что — любой мог оконце заткнуть, любой…

С чего бы это парней убрали-то? И кто?

Не с того ли, что Ратников ими сильно интересовался?

Ничего не попишешь, теперь все концы обрублены… по крайней мере — с этой стороны.

Ладно! Придется подступаться с другой.

Позвав Макса и Эгберта — так они ничего толком и не наслушали — Михаил поставил им четкую задачу:

— Так, милые мои, сейчас будем искать одну усадебку. Вводная следующая — небольшая, но и не слишком маленькая, вблизи — какая-то деревянная церковь, и находится на пути от речной пристани — той, что не на Пскове, а на Великой — к торгу.

— Что находится — церковь? — непонятливо переспросил Макс.

Ратников только головой покачал:

— Усадьба, чудо! Церковь-то нам — к чему? В общем — ищите. Как чего подходящее увидите, постойте, поспрошайте соседей — мол, девушку, сестру ищете… говорят, мол, на этой усадьбе видали молодых девок.

— Ага! — с готовностью закивал отрок. — Я все понял, дядь Миша! Значит, от пристани — к торгу?

— Ну да. Как бы так.

Отправив ребят, Ратников и сам прошелся по нескольким улицам, расспрашивая народ да примечая в уме подозрительные усадьбы. Потом задержался на торговой площади — перекинулся парой слов с работорговцем Николаем. Тот выглядел озабоченным:

— Понимаешь, друже, немцы что-то зашевелились, кнехты по рынкам да постоялым дворам шастают, что-то вынюхивают, ищут кого-то…

— Ха — зашевелились? — неожиданно встрял в разговор приказчик Акулин. — Так уж пора бы! Александр Грозны Очи скоро в город войдет… а уж тут его найдется кому поддержать — недовольных много.

— Да уж, — согласно кивнул купец. — Немцев куда как меньше народу поддерживало, а все же открыли ворота.

— Так и Александру откроют — в том никаких сомнений нет.

Михаил усмехнулся — ну да, при любой власти всегда есть недовольные. И — если они достаточно активны — то могут эту власть сменить, точнее — ей изменить в любой подходящий момент. Так было, когда в Псков в смехотворно малом количестве вошли немцы, так будет и сейчас — уже скоро — когда у городских ворот покажутся передовые сотни Александра. В свое время посадник просто не выявил вовремя таких вот активных вожаков… да и сам переметнулся к немцам, точнее сказать — к Ярославу, Дорогобужскому князю… кстати, имеющему все права на псковский престол, псковичи сей род давно привечали… чего никак нельзя сказать о суздальцах — в том числе и об Александре. Этот уж выглядел бы чистым узурпатором! Впрочем — кому какое дело?

— Так, говорите, зашевелились немцы?

Простившись с торговцами, Ратников зашагал к собору — подождать ребят. Там, на углу, они и условились встретиться — да уже и ошивались, зябко поеживаясь на не на шутку разбушевавшемся ветру.

— Ой, дядя Миша! Мы все выспросили, все посмотрели, даже заглянули на пару дворов… Есть две очень подозрительные усадьбы… три даже!

Михаил хохотнул:

— И у меня примерно столько же! Ничего — проверим все, чай, не два десятка. Что, замерзли?

— Да есть немножко, дядя Миша.

— Ну, тогда айда на постоялый двор — обедать.

И снова встретился им у самых ворот тот же длиннолицый служка. Как его звали-то? Бог весть… Ларион, кажется.

Снова, как и в прошлый раз, оглянулся, зашептал:

— Кнехты!

А вот теперь, в свете уже услышанного Михаилом, дело было куда серьезнее.

— Кого ищут, друже?

— Тебя, господине, спрашивают.

— Что, прямо по имени?

— Не… писарь им нужен. Я тут слыхал… во всех корчмах спрашивали. Софрония-писца взяли, на свой двор увели.

— Так-так, писцов, значит, ловят… Ну, спасибо тебе, парень!

Миша повернулся к парням:

— А ну, быстро… Уходим отсюда!

Ничего не спрашивая, Максим и Эгберт молча зашагали следом.

Ратников обошел торжище, недолго постоял у какой-то небольшой церкви и лишь на берегу Псковы, в кусточках, обернулся к парням, мол — как вы там?

— Куда мы идем, дядя Миша? — наконец поинтересовался Макс.

— Не знаю, — честно отозвался Ратников. — Похоже, нет у нас больше дома. И в любую корчму соваться не след.

— А куда же тогда…

— А вот сейчас о том и подумаем — самое время. Впрочем, вы-то можете и по корчмам наведаться — писца ловят, не вас. Да, так! Не знаете ничего тут поблизости подходящего?

— Вон там, за церквушкой, есть одна, — Максим показал рукой. — Один хромой мужик держит, бывший стеклодув. Братчина там у них.

— Туда сейчас и идите. Вот вам векши, — Миша протянул парням пару беличьих шкурок. — Обогреетесь, поедите чего-нибудь.

— А вы, дядь Миша?

— А я тут пройдусь. Вы ждите.

Проводив взглядом ребят, Ратников надвинул на глаза шапку и, закрываясь от ветра локтем, быстро зашагал к торговой площади. Имелась у него одна неплохая задумка… давно уже на всякий случай лелеемая.

Оно конечно, парней-то можно было б и к стеклодувам пристроить… или — в рядовичи, в закупы, наконец — в холопы, уж всяко не померли б с голоду… Но это так, на крайний случай, у зависимых людей никакой свободы в действиях нет. А она сейчас очень нужна, свобода-то.

Николая Скородума и приказчика его Акулина Ратников нашел все там же, на торжище, в отапливаемом очагом амбарчике с живым товаром. Работорговцы и товар в лице тощих малахольных девиц и двух — лет десяти — отроков сидели кружком вокруг очага и по очереди хлебали горячее варево из большого булькающего котла.

Увидев гостя, Николай обрадовался:

— О? Здоров будь, Миша, садись с нами шти хлебать.

— Да с удовольствием бы, — не стал отказываться Михаил. — Вот только ложку не захватил, извиняйте.

— Ништо! Сыщем… Ермолайко, дай-кось свою. Только оближи почище!

— Оближу, батюшко.

Один из отроков с поклоном протянул гостю ложку.

Варево неожиданно оказалось вкусным — вместе с какими-то пахучими кореньями в котле плавали изрядные куски рыбы.

— Откуда рыбка-то? Сами наловили, что ли?

— Ага, счас… Гость заморский Федор из Ревеля остатки товара по бросовой цене распродал. Я взял — не пропадать же добру!

— А, — Ратников внимательно посмотрел на только что вытащенный из котла кусок. — Так это селедка, что ли? То-то я смотрю. Но все равно — вкусно.

— Кушай, кушай, гостюшко. Выпить не предлагаю — пост. Хотя… — Николай неожиданно ухмыльнулся. — Разве что с морозца… чтоб не занедужить.

— Во-во, — охотно поддержал его Михаил. — Именно, что с морозца…

Насытившись и выпив вина, Ратников в тепле разомлел, даже клюнул носом, однако же тут же пришел в себя, не забывая — за чем явился. Кивнул на детишек:

— Вижу, еще не расторговался?

— Не… уж, как видно придется их обратно с собой тащить. Не бросать же тут — жалко, да и не по-божески это.

— Поня-атно, — Миша покрутил кончик усов. — И когда в обрат?

— Да дня через три думаю. Пока доедем, то, се… чтоб в распутицу-то не угодить.

— Что ж, ясненько. А что амбарец-то этот… за дорого ли снимаешь и у кого?

— Боярин один есть, Никодим Ефроньевич, — помолчав, пояснил купец. — Я его как-то от разбойников, воров да татей лесных спас… вот он задешево мне и сдает.

— А так, когда тебя нет, что тут?

— Да амбар обычный. Склад. Очаг-от никто не топит. А что ты спрашиваешь?

— Да, понимаешь, мне б этот амбарчик на месяцок-другой… ну, после тебя-то… Не за так, разумеется. Ты б поговорил с хозяином?

— На месяцок, говоришь, — задумчиво пробормотал Михаил. — Что ж, на месяцок — можно. О цене условимся… Хочешь, так прям посейчас к боярину сходим… Ай… нет боярина-то, в отъезде. Придется — к тиуну.

— К тиуну, так к тиуну, — улыбнулся Ратников. — Нам-то какая разница?

Три дня Миша с парнями прокантовались где придется — ночевали на самых захудалых постоялых дворах, а то — и просто так, по окраинным посадским избам просились — и ничего, пускали.

А уж, потом, как работорговцы съехали, поселились в амбарце, можно сказать — в самом центре города! Ратников даже посмеивался про себя над собственной наглостью — ну, надо же, немцы его по всему городу ищут, а он вот — на самом виду!

Правда, оно, конечно, Миша на рожон-то не лез. Вновь отрастил волосы, бородку, став похожим на какого-нибудь рижского или ревельского купца, да и зря по улице не шатался. А в амбарце устроил нечто вроде лавки старьевщика — жить-то ведь на что-то надо, а в писцы опять не пойдешь — именно среди них и ищут. Хорошо хоть еще ребята могли свободно передвигаться — никому, даже своему отцу эконому, не были нужны.

Вот и ходили по дворам да усадьбам, в особенности отираясь у тех, подозрительных, кои Михаил аккуратно занес в список, не пожалев на такое дело изрядный кусок пергамента.

Быстро раскусив, что к чему, по дворам охотно давали старые вещи — за комиссию Ратников брал недорого, так что уже через неделю образовалась и первая прибыль, с которой Михаил первым делом купил изрядный жбан бражки для угощения торгового пристава. Хороший тот оказался мужик — выжига, каких мало. Брал мзду, ничем не брезгуя. Однако ж был по своему справедлив и надежен — взятки отрабатывал честно.

С ним как-то под вечер и выпили — «с морозцу». А иначе как было бы торговать?

Захмелев, пристав все жаловался, что невозможно стало работать:

— Такие времена настали, Миша, что не знаешь, кому служить. Вроде Орден сейчас… а вдруг придут новгородцы? Опять все под себя подомнут. Их тут многие ждут, рады будут… И кому служить-то?

— А ты, друже, служи делу, — улыбался Ратников. — Вот ведь, сам суди, на торжище изо всех приставов тебя только да Ермолая Кузьмичева уважают. А все почему?

— Почему? — поморгав, заинтересованно спросил пристав. Человек дородный, щекастый, он тут, от тепла, раскраснелся, распахнул шубу и стал чем-то напоминать борова.

— А потому, что ты с Ермолаем не как остальные глоты! — убежденно пояснил Михаил. — Себе — да, берете, но дочиста не грабите, и другим, людям всем, жить даете. С кого обычную мзду берете, с кого — малую… дифференцированный подход.

— Чего?

— Говорю — людям жить даете, не барствуете. Верить вам можно и дела решать.

— Это правильно, — пристав совсем раздобрел. — Всегда нужно, чтоб был кто-то, с кем договориться можно. А иначе-то как?

Ратников тут же налил и поддакнул:

— Это верно! Думаю, Александр-князь, как в город войдет, приставов менять сразу не кинется — чай, и поважнее заботы будут.

— Ох! А ведь и верно! — пристав посмотрел на Мишу с нескрываемым уважением. — Вот ведь спасибо, утешил… Ну, ин ладноть, пойду я, дела. Благодарствую за угощение!

— Не за что! Заходите еще, Тимофей Нежданович.

Торговлишка потихоньку пошла, народ приносил вещички — и сам, и парни бродили, выпрашивали, выкрикивая классическое «старье-о-о бере-ом». Не так уж много прибыли получалось, но на прожилое хватало, а больше и не надобно было, ни Михаил, ни Макс вовсе не собирались тут век вековать. Вот еще бы Эгберта куда-нибудь к хорошему делу пристроить, все-таки не чужой уже… Но, это потом, когда отыщут браслетики, Лерку… а пока нужно было искать, искать, искать, тем более — что следок ощутимый имелся: осколочки у убитых «толмачей», упорно ходившие слухи о неведомо куда пропадавших девах, усадебки подозрительные.

Вот их-то и начал сейчас разрабатывать Ратников. Еще раз поразмыслив да вспомнив слова работоргового приказчика Акулина, Михаил отмел пару-тройку усадеб, стоявших явно не там — не на пути от пристани к церкви — или неподходящих по размеру — слишком больших или, наоборот, маленьких. Таким образом всего осталось четыре усадьбы, которые Ратников тщательно зафиксировал на пергаменте, оставив место — записывать всякие выбивающиеся за рамки обычного несуразности. По несуразностям этим Миша и собирался вычислить нужных ему людей.

Первая усадьба, та, что ближе к пристани, принадлежала некоему Нежиле Твердиславичу, обедневшему потомку некогда влиятельного и знатного боярского рода, ныне обмельчавшего и растерявшего земли до такой степени, что всех доходов — так называемой феодальной ренты — едва хватало на проживание. Мог такой человек прельститься дополнительным заработком, предоставив кров людокрадам? Более чем.

Следующая усадьба располагалась на Лодейной улице, которая, как яствовало из названия, вела к реке. Солидный тын, почти всегда накрепко запертые ворота… даже о хозяевах толком ничего не известно. Очень подозрительно, очень!

Третья усадьба — рядом, на маленькой, без всякого названия, улочке. Владел ею некий «бобыль Ермола», тоже не пускавший в свою частную жизнь посторонние взгляды. Усадьба четвертая раскинулась на обширном пустыре, образовавшемся после какого-то пожарища, хозяином ее был Онцифер-бондарь, однако никаких бочек ни на усадьбе, ни рядом не продавали и ничего подобного на обручи и доски не ввозили. Да и готовый товар — если его там делали — не очень-то торопились вывозить, что весьма, весьма подозрительно.

Михаил собирал сведения об усадьбах и сам, и посылал парней, чтобы не примелькаться. Все, что удавалось узнать, любая мелочь, несколько выходящая за рамки обыденного, скурпулезно фиксировалась на пергаменте, и уже через неделю усадебки начали обрастать подозрительными моментами, словно выкинутая на улицу барбоска — блохами.

Итак — усадебка Нежилы Твердиславича, боярина, можно сказать. Вроде, на первый взгляд, боярин, как боярин, пусть даже и обедневший, но не хуже и не лучше других. Достаточно молодой — судя по виду, ему не было еще и тридцати — представительный: все, как полагается — светлая борода, кудри, глаза вот только подкачали — маленькие и смотрят исподлобья, а так — молодец, хоть куда! И вот этакий-то молодец жил полнейшим затворником, никуда на пиры не выезжал, в корчмы и иные какие заведения не захаживал, а жил безвылазно и бездетно, с супружницей — женщиной на лицо смурной, тощей и на редкость малахольной. Тем более, одетой так, словно бы ей вообще было все равно в чем ходить. Это все подсмотрели парни, а Ратников уж потом исподволь посетителей порасспрашивал о том, о сем. И выяснилось, что почти никто из старожилов Нежилу Твердиславича раньше не знал, хоть и земелька-то да, принадлежала его роду, что явился он то ли из Смоленска, то ли еще откуда, в общем — с южных русских земель, и сразу начал жить этаким вот бирюком, изредка, по большим праздникам, показываясь вместе с супругой в церкви.

Еще одна интересная деталь — никаких подарков Нежила Твердиславич женушке своей не покупал, ни дорогих, ни дешевых. В черном теле держал? Почему? А, может, она ему и не жена вовсе?

На Лодейной улице к усадьбе вообще не подступиться было — похоже и не жил в ней никто, так, слуги приглядывали: топили в хоромах печи да расчищали на подъездах к воротам снег. А зачем его, спрашивается, расчищать, коли хозяина нет?

Бобыль Ермолай вроде бы от людей не таился, но и нельзя сказать, чтоб был полностью на виду. В корчму — да, захаживал, но ни с кем особенно не общался — это бобыль-то! — длинных бесед за жизнь не заводил, да и бражку пил не от души, а лишь пригубляя. Не наш, не наш человек — ужас как подозрителен! В корчму заходит и бражку толком не пьет — что уж тут скажешь?

Онцифер-бондарь. Слишком уж смазливый мужик, улыбчивый, краснощекий. В пьянстве на стороне не замечен, жена — женщина молодая, красивая, только все время грустная, может быть, потому, что детишек пока Бог не дал?

Вот, к Онциферу-то было бы легче всего подобраться, на усадебке его пошарить, вызвав его куда-нибудь… Скажем — по торговым делам, к приставу.

Сказано — сделано. Дождавшись прихода парней — их очередь была сегодня следить за усадьбами, — Михаил подсчитал выручку и, прикупив в ближайшей корчме крепкий медовый перевар, побежал искать пристава… едва не столкнув по пути красивую молодую женщину в цветастом, наброшенном на плечи, платке и бобровой шапке.

— Ах, извините-простите, — приложив руки к груди, Ратников рассыпался в извинениях. — Это же надо же — такую красу, да едва не в сугроб! О, боярыня-краса, что хочешь, требуйте — все исполню.

— Да ладно, — поджав губы, отмахнулась женщина и, усевшись в стоявший рядом возок, крикнула кучеру. — Погоняй, Гвоздило…

И — как отъехали — обернулась, окатив Мишу таким откровенно зовущим взглядом, что тому аж жарко стало!

Никто так на него еще не смотрел… даже, наверное, Марьюшка… хотя нет, та, бывало, смотрела… тоже вот так же — лукаво, с хитринкой… и откровенным призывом.

Мало того, что обернулась — спросила что-то у возницы и снова посмотрела на Ратникова:

— А, так это ты, мил человек, старьем торгуешь?

— Я, госпожа.

— Ладненько. Загляну как-нибудь в твою лавку.

Заглянет… Однако…

Возок давно уехал уже, а Миша все еще стоял под впечатлением. Вот это женщина! Впрочем… не о ней — о деле надо думать, надобно Лерку с Максом спасать да самому выбираться… а женщины… хватит и Марьюшки! Как-то она там одна?

И все же не удержался, спросил знакомца шапочного — тот как раз проходил мимо, в корчму:

— Это кто ж такая будет? Боярыня? Иль из гостей торговых?

— Ха! Боярыня! Скажешь тоже. Это ж Мирослава, Онцифера-бондаря жена.

Ах, вот оно как… Мирослава… Что ж ты, Мирослава, так смотришь-то? Муж вроде не урод, что же в постели не жалует?

Отыскав пристава Тимофея, Ратников тут же зазвал его в гости — там обо всем и уговорился:

— Ты б их проверил, Тимофей Нежданович, а то в торговлишку их взять хочу, а есть подозрения… Хотя люди-то они, кажется, неплохие. Может, зря проверяю?

При этих словах пристав расхохотался:

— Доверяй, но проверяй — слыхал такую присказку! Ладно, вызову всех завтра к себе, проверить и впрямь не помешает.

Почему-то решил Ратников начать с усадьбы бондаря, хоть она вроде и других подальше, а пристав к себе еще и бобыля Ермолу вызвал. Можно ведь было и к нему зайти… к бобылю.

Ан нет, туда Миша отправил ребят, сам же причесал волосы, почистил сапоги снегом, приосанился — да в путь, на пустырь, к усадебке.

Оп — не успел и дойти, как мимо сани проскочили, возница — молодой парень, на сене развалясь, — Онцифер-бондарь. Одетый с изыском — пояс цветной, бобровая шапка, крытая добрым сукном шуба, не бондарь, а принц в изгнании. Ехал, посматривал вокруг этак меланхолично, словно бы сквозь людей, никого толком не видя…

Постучав в ворота, Ратников принялся ждать. Слышно было, как завозился, зарычал невидимый за частоколом пес.

— Кто таков? По кому такому делу? — выглянул из чуть приоткрывшихся ворот совсем молоденький отрок, такой же румяный, как и возница… как и сам бондарь, вовсе не походивший на пролетария.

— Матушка… Матушка Мирослава звала. По торговой надобности.

Ничего больше не спросив, молодой человек отворил ворота и, кивнув на высокое крыльцо, молвил:

— Туда!

Ратников состорожничал:

— А собака?

— Трезор? Да он не кусается, идите с миром.

Как бы в подтверждение его слов, сидящий на цепи пес размером с небольшого теленка дружелюбно повилял хвостом.

Вот так охранничек! Это что же выходит: кто хочешь — заходи, что хочешь — бери?

Неторопливо поднимаясь на крыльцо, самозваный гость с любопытством осматривал двор. Сказать по правде, абсолютно ничто здесь не напоминало о занятиях владельца — не имелось никаких мастерских, не пахло вкусно опилками, не громоздились штабелями бочки. Хотя… бочки могли быть уже проданными, мастерская — располагаться в доме, а опилок в данные времена и вообще не должно было быть — продольных пил еще не было, доски до семнадцатого века не пилили, а тесали теслами, а иногда — и топором.

Ведущая в светлые сени дверь внезапно распахнулась, словно тут давно уже поджидали гостя.

А ведь и поджидали!

Возникшая на пороге Мирослава в лисьей телогрее поверх длинного шерстяного платья с богатой вышивкой по рукам и подолу, при виде Ратникова усмехнулась:

— Ого! Так говоришь, мы с тобой о торговле сговаривались? Чтой-то не припомню — когда?

— А тогда, у саней, неужто забыли? — Михаил широко улыбнулся.

— Что ж, — хозяйка повела плечом. — Заходи, коли пришел. Уж поговорим.

И повернулась. И пошла, покачивая стройными бедрами, так, что у Ратникова отчего-то пересохло в горле.

В жарко натопленной горнице царил приятный глазу полумрак — небольшие, забранные свинцовыми, со слюдой, переплетами окна были закрыты затканной замысловатым узором бархатной тканью. Пахло благовониями, топленым — от горящих в высоких шандалах свечей — воском, и еще чем-то таким, приторно-вкусным, от чего сводило скулы.

Посреди горницы, у печи, располагалось богатое, под узорчатым балдахином, ложе, накрытое медвежьей шкурой.

— Пришел…

Жена бондаря быстро закрыла дверь на кованый крюк и, сбросить душегрею на пол, подошла к так и стоявшему у самого порога гостю… постояла, посмотрела в глаза, обдавая темно-голубым почти что хмельным жаром широко распахнутых глаз, и, облизав губы языком, вдруг крепко обняла, прижалась, целуя Михаила в губы…

Под тонкой шерстяной тканью ощутимо чувствовалось молодое гибкое тело, все его пленительные изгибы: бедра, ягодицы, тонкая осиная талия, даже пупок… И уж конечно грудь… ах, как твердо торчали соски!

Погладив их, Миша наклонился, снимая с Мирославы платье… Вот обнажились ноги… вот — лоно, восхитительный животик… грудь…

— Давай… — не отпуская Мишу, женщина упала на ложе. — Давай же…

Ратников хотел было спросить о муже, да постеснялся. Быстро сбросив одежду, лег сверху, чувствуя, как нежные руки обнимают его, ласкают, гладят…

— Ах…

Мирослава изогнулась, томно прикрыв глаза и отдаваясь Ратникову с такой неожиданной страстью, на которую способны только обиженные и несчастные в любви женщины. Холодея от пота, Михаил ласкал это сахарно-белое тело, эти бедра, пупок, грудь…

Ах! — закатив глаза, стонала женщина… — Ах…

Сколько ж ей было лет? Восемнадцать? Двадцать? Или даже чуть меньше — замуж здесь отдавали рано.

Она не отпускала Ратникова часа три, почти до обеда — наверное, как раз к этому времени и должен был бы вернуться муж… о котором Миша все же спросил, улучив подходящий момент.

— Онцифер хороший человек, добрый, — тихо промолвила Мирослава. — Только…

Тут из глаз ее вдруг полились слезы.

— Ну-ну, не надо, — Михаил нежно погладил полюбовницу по спине. — Сама же говоришь — добрый… Ведь не бьет он тебя?

— Лучше б бил! — с неожиданной злостью выкрикнула женщина. — Говорят, бьет — значит, любит.

— Как же можно тебя не любить? Такую…

— Можно, — Мирослава со вздохом кивнула. — Онцифер не меня любит… Боярина Нежилу, Ермолая-бобыля и этих своих мальчиков… целый дом…

Ах, вот оно что! Вообще-то, о сексуальных пристрастиях бондаря можно было догадаться и раньше. Гляди-ка — еще и боярин Нежила, и Ермолай-бобыль… тоже греховодники-содомиты. Теперь понятно, почему таятся, почему кажутся странными… Впрочем, это не мешает им быть возможными сообщниками людокрадов, так что никого сбрасывать со счетов не стоит.

Уходя с усадьбы, Ратников снова встретил сани Онцифера… Михаил остановился, посмотрел вслед и, покачав головой, быстро зашагал к торговой площади.

Немного поторговал, сбагрив за умеренную цену траченный молью полушубок, залоснившуюся замшевую шапку и ношеные, вполне еще крепкие, сапоги.

К вечеру явились ребята, довольные, с целым тюком всякого тряпья.

— Представляешь, — улыбаясь, рассказывал Макс. — Приходим мы на Лодейную, ну, к той усадьбе… А ворота-то нараспашку! И хозяин, приятный такой человек, по виду — не из бедных, даже собак на нас не спустил.

Михаил вскинул глаза:

— А что, были собаки?

— Да были… Хозяин… а может, это и типа приказчик был… нас у ворот заметил, вышел — улыбается такой, чего, спрашивает, надо? Ну, мы и говорим — тряпье ненужное берем… за пустую цену. Чего не жаль… А он такой — мол, подождите вон, у ворот. Ухмыльнулся и… притащил разных вещиц две охапки. Уж теперь типа того, расторгуемся…

— Да уж, — Ратников вытащил из кучи лапоть, брезгливо понюхал и меланхолично кинул обратно. — Вы усадьбу-то хоть рассмотрели, ухари?

— Обижаете, дядя Миша! Все, как есть рассмотрели. Изба там имеется… то есть типа две избы, а между ними — сени. Баня есть, какие-то сараюхи, пристройки, дров заготовлено полно.

— Значит, есть, где живой товар содержать?

— Конечно!

И опять-таки — ничего подозрительного — какая же усадьба без хором, без амбаров, без бани?

Михаил снова нагнулся, подцепил пальцем какую-то тряпицу… рваные порты. Хорошая ткань, крепкая… только старая, выцветшая и цвет такой… светло-голубой… индиго. Индиго… А что это там блестит, не молния часом? А это… заклепка? Джинсы?! Ну да, вон и затертый лейбак — «Леви Страусс»!

— Где, говорите, парни, вещички брали?

Глава 14 Февраль 1242 года. Псков Полный аудит

Аще кто зазжет гумно, то на поток и на грабеж дом его… а кто двор зазжет, тако же…

«Русская Правда»: О гумне

О подозрительной усадебке на Лодейной Ратников выспросил всех, кого мог, начиная с торгового пристава и заканчивая корчемным служкой Каряткой. Ничего толком не выяснил, узнал лишь о том, что принадлежит она какому-то средней руки купцу — торговому гостю, большей частью находящемуся в разъездах, что и понятно — на то и купец.

Над сей скудной информацией рассуждать всерьез было пока нельзя, а потому Миша поскреб затылок и решил поискать ближайшую к усадьбе корчму, справедливо рассудив, что уж если где о подозрительном купчине и знают, так в первую очередь — там.

Корчемка таковая нашлась, и довольно быстро, хотя и располагалась неприметненько, на углу маленьких и узких улочек, одна из которых вела на торг, другая — к речке Пскове. Туда Ратников и отправился, наказав ребятам во все глаза следить за усадьбой. Максика, впрочем, и не надобно было подгонять — он, как увидал джинсы, так прямо сам не свой стал. Как будто раньше не мог рассмотреть…

— Да не мог, дядя Миша! Там целой кучей свалено было.

Усевшись на лавке у узенького оконца, по причине зимы заткнутого соломой, Михаил протянул озябшие руки к горевшей на столе свечке, дешевой, коптящей — сальной.

— Медку? — сладким голосом осведомился подскочивший слуга. — Тако ж и сбитень найдется, и квасок хмельной.

— Давай для начала сбитню, — махнул рукой Ратников. — Уж хлебну горяченького.

А, пожалуй, и надо было! Подморозило сегодня изрядно, хоть до календарной весны и оставалось совсем немного времени. Начавшийся не так уж давно Великий Пост, как могли, соблюдали и в корчме — скоромную закуску не подавали, все постное — квашеная капусточка, соленые огурцы, щи, орехи.

Закусив сбитень орешком, Михаил тоскливо посмотрел вокруг — в убогом сием заведении народу пока что-то не наблюдалось. Кроме храпящего на лавке у очага проходимца в каком-то жутком тряпье, по всей видимости — нищего, в полутемной маленькой горнице за столом сидели трое молодых людей, оказавшихся заезжими торговцами и об усадьбе на Лодейной знавших еще меньше, чем сам Ратников — о лунном грунте. Одна надежда была — что ближе к вечеру навалит народ. Вот, вроде бы уже совсем скоро должен.

Пробежавший мимо служка — хитроглазый, рыжий — потащил изрядный кувшин… нищему! Интересно… что же, у того есть, чем платить?

Миша незаметно посмотрел на бродягу… и поспешно отвернулся, встретившись с его взглядом — вовсе не пьяным и не сонным. Внимательным таким, дерзким… Нет, никакой это не убогий! Скорее всего скрывающийся от правосудия тать — отморозок, бандит типа Онфимия Рыбьего Зуба.

Снова заказав сбитню, Ратников, словно бы невзначай, обернулся… Оборванец не спускал с него глаз! И даже не отвернулся — таращился хладнокровно, нагло. И чего, спрашивается, уставился? Может, он на немцев работает, по приметам узнал беглеца? Уйти, что ли, от греха подальше? Только — спокойно. Якобы на двор, в уборную, а там — ноги в руки…

Расплатившись обрезками серебряной монеты — Миша заметил, как блеснули в свете сальной свечи стружки — торговцы вышли из-за стола и неспешно направились к выходу. Вот скрипнула дверь… Вышли… Пора бы и самому.

Допив сбитень, Михаил поднялся…

— Не торопись, господине!

Нищий уже садился рядом!

По-хозяйски, щелчком, подозвал служку:

— Меда кувшин и чарочки!

— Так ить — пост…

— Я сказал — меда!

Ратников только головой покачал — вот это убогий! Интересно, с чего б это он привязался? Неужто и вправду — немец, точнее — орденский шпион, соглядатай? Посейчас ухватит, кликнет кнехтов…

— А я тебя не сразу узнал, — посмотрев прямо Михаилу в глаза долгим внимательным взглядом, хмыкнул оборванец. — Хотя на память не жалуюсь…

Незнакомец потянулся, едва не сбив локтем только что поставленный на край стола кувшинец:

— Пся крев! Матка бозка!

— Бреслав! — тут же вспомнил Ратников.

Тот самый поляк, с которым еще по осени сидел в орденской темнице!

— Ты что же, бежал?

— Отпустили… — Бреслав ухмыльнулся. — Ничего у них на меня не было… плохо искали. Сейчас, правда, спохватились… Да поздно уже!

— Ну, ты даешь, — Ратников покачал головой и улыбнулся. — И все же — рад тебя видеть в добром здравии.

— И я тебя. Еще больше, чем ты. Крутить не буду — дело есть срочное.

— Дело? — Миша напрягся. — Какое дело?

— Тебя по всему городу ищут, — неожиданно сообщил Бреслав.

Ну да… удивил, можно подумать.

— Ищут ведь не зря… — поляк улыбнулся. — Значит, не зря и в темнице держали.

Ратников ничего не говорил — слушал.

— Потому на тебя и надежда. Я сегодня ухожу… уезжаю с купцами в Литву… потом в Польшу. Много чего насобирал… об Ордене, о том, кто немцев во Пскове поддерживать будет, об укреплениях Дерпта. Кунигасу отдам, Миндаугасу… Но и… — Бреслав неожиданно рассмеялся. — С тобой поделюсь тоже. Вот! — он вытащил из-за пазухи пергаментный свиток. — Здесь все… Только не говори, что тебе некому его передать! Новгородские войска на подходе. Черную речку знаешь?

— Ну?

— Там человек будет один ждать. Никифор. Передашь от меня поклон… и вот это.

— Но мне действительно…

Бреслав не стал и слушать, поднялся:

— Передай. Думаю, это поможет. А теперь — прощай. И да хранит тебя Божья Матерь.

— Тебе тоже удачи! — уже вдогонку прокричал Миша.

И прислушался.

Как он и предполагал, в корчму уже набралось достаточно много народу — человек с десяток, и вот, только что — еще двое пришли. Мастеровые-артельщики, судя по заткнутым за пояса топорам, которые эти молодые парни тут же сложили в углу — плотники. Ясно — кому-то что-то строят и, вот, зашли погреться. В углу — трое мужиков постарше, мелкие торговцы или ремесленники — эти, видать, просто зашли пообщаться. Хмельного не пили, не сквернословили — соблюдали пост. Двое вошедших заоглядывались… узрев свободное местечко, уселись рядом с Ратниковым, поздоровались вежливо, улыбнулись. Тоже заказали горячего сбитня — с морозца. Бороды расчесаны, одеты прилично — крытые добрым сукном полушубки, шапки лисьи, на поясах — плетеные кошели-калиты. Сидели, молча пили сбитень.

А плотники, между тем, разговорились, расспорились:

— Я говорю — «в лапу» надо рубить, «в лапу»!

— Нет, в «обло»!

— «В лапу» крепче будет!

— Зато «в обло» быстрее.

Миша усмехнулся: да, «в обло» быстрее. В кругляк бревна на срубе соединять или тесать квадратом? То-то и оно…

— Зря спорятся, — поставив кружку на стол, неожиданно ухмыльнулся один из только что усевшейся рядом с Ратниковым пары. — На том месте, что «в обло» руби, что «в лапу» — все равно долго не простоит.

— А что такое? — поддерживая начавшуюся беседу, поинтересовался Миша.

— Слишком уж много там всего настроено, — убежденно отозвался мужик. — Близко слишком. Не раз и не два уж там пожары были.

— Стену каменну надо выстроить! — вступил в разговор тот, второй. — Я такие в Риге видал. Пущай староста уличанский пойдет, распорядится.

— Ага, распорядится… А за чей счет строить-то?

— А чьи хоромы! Да и промеж многими усадьбами стенки такие не помешают… я уж давно Ивашке-дьяку об том говорил.

— А что Ивашка?

— Да все одно — подожди, грит, еще не известно, чья вскорости власть будет! Как будто разница есть — огненный-то петух не разбирает, какая там власть. При любой власти строить надобно, а кто не делает — заставлять!

— Так я не понял, немцы, что — против?

— Да не против, только не до того им. Храм латынский — и то с разрешеньем мурыжат, а то — какие-то там стенки.

— Уличане, уличане должны решать! Староста уличанский. А уж, ежели никто не послушает, уж тогда обращаться к Господу, к посаднику, к князю…

— Так князь-то какой еще будет? И посадник?

— Огню, говорю, без разницы. Любые должны понимать, хучь немцы, хучь новгородцы…

Интересная эта беседа почему-то запала в память, и Михаил на пути домой все никак не мог отделаться от какой-то навязчиво крутящейся в мозгу мысли… которую ну никак не мог ухватить.

А вернувшиеся с улицы парни уже истопили печь — жарко стало в амбарце, но дымно, так, что даже пришлось приоткрыть дверь.

— Ишь, морозит-то как, — Ратников покачал головой, словно бы осуждая погоду. — А ведь весна скоро.

— Да, весна… — растянувшись на старом сундуке у печки, мечтательно прикрыл глаза Максик. — Скорей бы домой, дядя Миша… Как там родные, друзья… мама… Господи! Они уж, наверное, обыскались… подумали — утонули… мама плачет.

Подросток вздохнул, украдкой вытирая слезы.

— Ничего, Макс, — Миша потрепал парня по голове. — Не переживай — прорвемся!

— Да я знаю… Только все равно — грустно. Вот как представлю только.

— У тебя мама-то кто?

— Врач. Стоматолог.

— То-то я и смотрю — зубы-то у тебя белые! А отец? Батюшка-то твой кем работает?

— Инженер. Только… он не живет уже с нами. Давно уже. Нет, он хороший, — Максик вскинулся. — Только семья у него другая… у меня даже сестренка есть, Ленка… По отцу сестренка.

— А ты сам-то в каком классе учился?

— В восьмой перешел.

— Поди, круглый отличник? — Ратников нарочно уводил разговор от родителей, видел — говорить о школе парню было куда менее болезненно и даже в чем-то приятно.

Подросток повеселел, засмеялся:

— Ну вы, дядя Миша, и скажете!

— Ничего, теперь уж по истории — точно отличником будешь, — потянувшись, заверил Михаил.

Максик покачал головой:

— Не думаю. Что в учебнике и что на самом деле здесь — большая разница! Ничуточки не похоже. Вот заявлю я, что во Пскове людьми торгуют — и что мне учительница скажет? А то и скажет — феодальный строй, а не рабовладельческий, и быть такой торговли не может!

— Ну и, значит, дура, — сердито отмахнулся Миша. — Есть много такого, друг Горацио…

— Кто-кто?

— Шекспир, кажется… если не ошибаюсь. Спи, давай, Макс, завтра вы мне оба понадобитесь. Свеженькие, нарядные и красивые.

— Красивые? А зачем?

— А к содомитам вас отправлю, — подавив улыбку, вполне серьезно пояснил Михаил. — Войдете в доверие, разузнаете там кое-что… Тебе, Максим, кто больше нравится — бобыль Ермолай или Онцифер-бондарь?

— Да мне никто не нравится! — всполошился мальчишка. — Дядя Миша, вы что, правда, что ли…

— Да шучу, шучу, чудо! Спи давай. Завтра уличанских старост изображать будем. Вернее, я — старосту, а вы — его служек.

Назавтра мороз спал, и довольно резко — небо затянули низкие сизые тучи, и густо повалил снег. Ратников, вообще-то, выглядел довольно прилично — мягкие сапоги, полушубок, бобровая — незаметно, что слегка траченная молью — шапка, пояс с лыковой калитой. А вот что касается парней — «уличанских служек», то с ними дело обстояло хуже. Правду сказать — оборванцы, они оборванцы и есть — только тряпье по усадьбам выпрашивать, а так — ни в один приличный дом не пустят.

Пришлось разориться — купить каждому по яркому пояску, пусть хоть так принарядятся, а то уж совсем…

Долго барабанить в ворота не пришлось, открыли почти сразу. Дюжий молодец в нагольном полушубке и с непокрытой кудлатой головой, подбоченясь, оглядел незваных гостей:

— Кто такие?

Почуяв чужих, на усадьбе злобно залаяли псы.

— Ты собак-то уйми!

— Да кто…

— Уличанский староста Терентий! — приосанился Ратников. — А то — мои служки-писцы.

— Староста? — гонор у детины заметно поубавился. — А что же вы это…

— Боярин твой дома ли?

— Не боярин, господине. Торговый гость.

— Ну, торговый гость. Давай, веди!

— Нет посейчас его, господине, — в отъезде. А что случилось-то? Подати у нас все заплачены, вот истинный крест! — парень перекрестился… и словно бы невзначай оглянулся, посмотрел на дальний амбарец.

— Что же, ты тут сейчас один, что ли, паря? — строго спросил Михаил. — А дело у нас спешное! Когда хозяин-от твой объявится?

— Ой, думаю, не скоро, господине.

— А хозяйка его где? Детушки?

— Вдовец он, господине. А детушек Господь не дал.

Остановившись посередине двора, Ратников, не торопясь, осмотрелся. Все, как и рассказывали ребята: два добротных дома на подклетях, меж ними — сени с высоким крыльцом, амбары, баня, дровишки.

— А усадебка-то не малая! Что, один и управляешься?

— Дак, когда хозяина с приказчиками нет — чего мне одному-то? Много ли надо?

— Скучно так!

— Скучно, господине, — детинушка согласно кивнул.

— А сам чего не женишься? Хозяин не разрешает? — Михаил все время атаковал парня вопросами, не давая толком опомниться.

— Да нет. Просто не присмотрел еще зазнобушку.

— Давай, паря, веди в дом! Дело важное — нешто на дворе решать будем?

— Так… без хозяина-то…

— Да хозяин нам твой, может, и не понадобится. Давай, веди в избу, пока приставов да кнехтов не кликнули! — Ратников грозно нахмурился и даже топнул ногою… вызвав дурацкий смешок Максика.

То ли суровость его произвела таки должное впечатление, то ли угрозы относительно приставов и кнехтов, но детинушка все же поклонился и жестом указал на крыльцо:

— Заходите.

Тщательно оббив сапоги от налипшего снега, Михаил следом за парнягой вошел в жарко натопленную горницу и, сняв шапку, размашисто перекрестился на висевшую в красном углу засиженную мухами икону. «Уличанские служки» смущенно топтались сзади.

— Примечайте все, каждую мелочь, — обернувшись, шепнул Ратников и без приглашения уселся за стол на широкую лавку.

Детина выжидательно стоял у печи.

— В общем, так, — Миша многозначительно побарабанил пальцами по столу. — Ты, паря, про пожары слыхал?

— Да кто ж не слыхал-то? Ужо, во прошлое лето едва не сгорели. Да и допрежь того тоже, бывало…

— Вот и я о том, — Ратников улыбнулся. — Обчество решило стену каменну меж усадьбами класть.

— Стену?

— И на ту стену от каждой усадьбы — по гривне кун!

— По гривне! — парняга неподдельно ахнул и замахал руками. — Ну, уж об этом в точности не со мной — с хозяином говорить надоть!

— Может, и меньше придется. Вот что, паря, нам надо всю усадьбу измерить, а то ведь как получается — у кого много строений, у кого — и почти нет. У кого усадебка большая, у кого — не особенно. А платить всем гривну — справедливо?

Слуга пожал плечами.

— Вот и я говорю — не очень, — ухмыльнулся Ратников.

Все, что надо, он уже тут, в горнице, высмотрел — и гребень женский приметил, и монисты в углу, и мелкий дешевый бисер… не иначе с кокошника девичьего.

Высмотрев, поднялся:

— Ну веди, паря, показывай. Все срубы измерять будем.

— А мнози амбарцы заперты… — детинушка попытался было возразить. — А ключей у меня нет — у хозяина.

Михаил хмыкнул:

— Нам твои амбарцы без надобности, внутрь мы входить и не собираемся. Снаружи измерим — достаточно.

— Ах, снаружи… — парень заметно повеселел. — Тогда, оно конечно, тогда — пожалте… самолично все покажу…

— Ты собак-то уймешь или нет?

— Посейчас — на двор-от выйдем…

На улице парняга цыкнул на собак — здоровенные псинищи заворчали и испуганно попрятались по будкам.

— Ну, — детинушка оглянулся. — Эвон — амбарцы, хоромины, банька. Что измерять будете?

— А все, милай! — Ратников уже издевался в открытую — он давно понял, что парняга не отличался особым умом.

Обернулся к «служкам»:

— Ну что встали? Пояса снимайте — и начали. Во-он с того амбара начните.

Детина вздрогнул — и Миша сразу сообразил, что с дальним амбаром угадали точно. Парняга-то ишь, как нервничает. Во-он, пошел сзади… А Максик с Эгбертом молодцы — настоящие землемеры! Ишь, как ловко все вымеряют — золото, не ребята.

А амбарец-то с замком! Солидный такой замочище, новгородской или немецкой работы. Такой на раз-два не возьмешь… Впритык, к крыше — отверстие — бревна черны от копоти. Ясно — волоковое окошко. Значит, внутри — очажок имеется. Это в амбаре-то! Окошко вроде не такое и маленькое… самому, конечно, не пролезть…

— Все! — Ратников неожиданно хлопнул в ладоши. — Закончили измерения.

— Что, все, что ли? — обрадовался детина. — Эко вы быстро управились.

— Так, чай, не камни ворочали, — потер руки Миша. — Ну, пошли в избу — все запишем со тщательностью…

— Так что потом хозяину-то сказать? Платить ему гривну-от?

— А это, мил человек, на уличанском вече решим. Вот, как все окрестные усадьбы измерим.

— Так вы уходите уже? — детинушка с явным облегчением перевел дух. — Благодарствую, что зашли…

— Ну, что, паря, угощай квасом! Найдешь?

— Да уж сыщу, господине.

Парняга рванулся в подпол, откуда почти сразу и вылез с небольшим бочонком.

— В амбаре оконце видел? — Миша успел шепнуть Максику. — Как угодно, а пролезть должен. Там, рядом, вроде можно через ограду перемахнуть…

— Перемахнем, — облизав потрескавшиеся губы, кивнул Макс. — Только б этот черт…

— Этого черта беру на себя… Ого! Ты уже здесь, паря?! Тебя как кличут-то? Миколой? Так мы, получается, тезки…

— Квасок-от…

— Счас. Я служек своих отправлю… Неча бездельничать, пусть пока в другом месте поизмеряют. А сам запишу…

Дождавшись возвращения выпроводившего «служек» детины, Ратников неспешно разложил на столе вытащенные из плетеного короба письменные принадлежности — чернильницу, перья, пергамент, березовые грамотки с писалом. Потер руки:

— Ну, начнем, пожалуй. Итак… От баньки до ворот — десять с половиной аршин… Та-ак… и там еще пол-локтя… и за домом…

Снаружи, во дворе неожиданно залаяли псы. Парняга насторожился.

— Хороший у тебя квас, — ухмыльнулся Ратников. — Принеси-ка, друже, еще… Так-так… Два пишем — три в уме… Баланс — с дебетом… дебет — с кредитом… В общем — полный аудит!

Он вышел с усадьбы уже ближе к вечеру, рассудив, что отпущенного парням времени должно было хватить с избытком. Либо забрались, либо — уж тут никуда не денешься — нет. Интересно, надыбали они там хоть что-нибудь, в этом амбаре? Если, конечно, смогли забраться…

Ребята ждали его на углу, близ церкви. Улыбались, и особенно радостно — Макс.

— Что как голый зад при луне светисси? — подойдя, ухмыльнулся Михаил. — Нашли чего? Показывайте!

— Ты не поверишь, дядя Миша! — сунув руку за пазуху, Максик радостно протянул Ратникову… желто-коричневый стеклянный браслетик. Тот самый, витой…

Глава 15 Февраль 1242 года. Чудское озеро Санный путь

«…а клирик сказал, что сделает это; и вот он пополз туда…»

Робер де Клари. Завоевание Константинополя.

Снег на деревьях блестел, переливался всеми оттенками радуги, от глубоко-фиолетового до алого, и все вокруг было такое же сияющее разноцветное, казавшееся какой-то иной, радостной и веселой, планетой. Синяя колея тянулась вдоль берега, иногда раздваиваясь, иногда — сходясь, яркое солнце то пряталось за сумрачными вершинами елей, то прорывалось в глаза жарким желтым взрывом.

— Хэй-гой! — едущий впереди возница знай нахлестывал лошадей, сани неслись, и бил в лицо седока свежий февральский ветер.

Небольшой — в десять возков — караванец направлялся из Пскова в Дерпт. Везли речную рыбу, меха, воск и сорок бочонков с липовым медом, ехали хорошо, ходко — с погодою повезло: небольшой мороз, ясное голубое небо, солнце. Не то что еще неделю назад, когда по всему озеру яростно завывала пурга.

— Ночуем у Черной речки, — повернувшись к седокам, прокричал возница. — Посейчас повернем.

Ратников кивнул, поплотнее запахнув рогожку, — все ж таки сидеть в санях было холодновато. Парни, Макс с Эгбертом, тоже мерзли, да куда больше Миши, тот хоть время от времени согревался специально прикупленным в путь переваром — убойным медовым пойлом, сваренным по принципу — дешево и сердито.

И все же — радостно было на душе! И не только потому что ясно кругом и солнечно. Браслетик-то, похоже, оказался тем самым!

Можно было прямо вот хоть сейчас встать на лыжи да пройти по Черной речке к Танаеву озеру, всего-то десять верст с гаком, а там сломать браслет и… Но была еще Лерка Размятникова, которую тоже нужно было вытаскивать, не бросать же? По этому вопросу никаких разногласий у Макса и Михаила не возникало, имелись только сомнения: а действительно ли Лерка та самая «озерная нимфа»? Может, и не она вовсе?

Вот потому и ехали сейчас в Дерпт. Найти, посмотреть. Если не она — уж тогда делать нечего, тогда придется вдвоем возвратиться… Да Эгберта еще в Дерпте к какому-нибудь хорошему делу пристроить…

— Я сперва подумал — застряну, — сидя в санях, в который раз уже от нечего делать рассказывал Максик. — Оконце-то узкое. Эгберта поставил, сам — ему на плечи… оп! Не пролезть! Полушубок скинул, поддеву, в одной рубахе остался — холодно, зубы типа стучат. Едва пролез! А там — давай шарить, темновато, да кое-что видно было…

— Молодцы, молодцы, — прихлебывая из плетеной фляжицы перевар, похваливал Ратников. — Сообразили.

Эх, как же все удачно сложилось! И с усадьбой, и с браслетиком, и вот, с караваном этим попутным… Теперь бы еще в Дерпте повезло!

— Эгберт, а Дерпт большой город?

— Да не особо, — парень презрительно скривился. — Куда как меньше Любека.

— Ты сравнил… У Ордена, значит, там свое подворье?

— Ну да. Это же их крепость!

— Значит, найдем, — Михаил улыбнулся. — Сыщем. А там и поглядим — та аль не та, верно, Максюта?

Максим повернул голову:

— Мне все-таки кажется, что Лерка — там. Ну вот как бы предчувствие такое.

— Предчувствие у него, — хмыкнув, Ратников снова потянулся к фляжке.

Все ж таки хорошо, что фляжица-то не металлическая, а плетеная из лыка — губы на ветру да на морозе не обжигает. Удобно! Здесь, в средневековье, вообще все вещи были удобными — в основном для себя да на заказ мастерили.

Летели из-под лошадиных копыт яркие искорки снега, звонкой медью звенели в упряжи колокольчики, уютно пахло навозом и сеном. Проехав еще версты две, санный поезд свернул на накатанный путь к берегу — к реке Черной.

— Дядь Миш, а чего купцы здесь ночуют, а не в бурге? Ну, русские — ясно, а вот немцы? Они ж тоже с нами едут, на трех санях… и вон, гляди, поворачивают.

— Это не те немцы, чей бург, Максюта, — походя пояснил Михаил. — Бург — тевтонский, а купцы — рижане. Общего между ними мало.

Макс сдвинул на затылок шапку:

— Ах, ну да… конечно.

Поставив сани кругом — от волков — приказчики уже распрягали коней, разводили костры, топили в котелках снег на ушицу. Место — на широкой полянке недалеко от реки — оказалось наезженным, видно было, что останавливаются здесь часто.

— Хорошо нынче, — усаживаясь рядом с Михаилом к костру, улыбнулся Арсений, купец. Собственно, с ним путники и напросились, не за бесплатно, конечно. Кстати — через Опанаса Сметанникова, хоть какая-то от него вышла польза. — Ветер стих, морозец слабый.

— Волков бы в гости черт не принес.

Купец ухмыльнулся в усы:

— С волками, не впервой, сладим. Луки-стрелы-рогатины, чай, найдутся. Да и костры — уж тушить не будем!

Да уж… костры горели яркими жаркими звездами, посылая в синее звездное небо сверкающие оранжевые искры. Пахло похлебкой, старыми онучами, еще чем-то таким жилым, человечьим…

— На Танаево бы сходить, тут ведь недалеко, — прихлебывая горячее варево, улыбнулся Макс. — Просто так, посмотреть — что там?

Ратников хохотнул:

— А что там может быть-то? Озеро, как озеро. Лерку прихватим — вот тогда и сходим.

— Да-а… прихватить бы…

Наскоро перекусив, помолились да улеглись спать — чего было зря сидеть-полуночничать, коли завтра раненько поутру — в путь? Выставили часовых-караульщиков, чуть притушили костры…

Ратников проснулся утром от голосов. Прислушался — явно говорили по-немецки. Осторожно откинув рогожку, Михаил присмотрелся, заметив привязанных к старой березе коней. Мощных, с широкой грудью, никак не торговых — воинских!

Рыцари? Ну да — вон… крестоносцы! Рыцарь, собственно, один… и с дюжину вооруженных короткими копями и секирами кнехтов. Рыцарь… или — священник, монах?

Откуда они здесь взялись? Ехали сзади? Ночью? Нет, скорее всего, они заночевали в бурге — здесь ведь рядом, а с утра зачем-то подались сюда, к купцам. Зачем? Странно все это…

Ратников осторожненько зашуршал сеном, разбудил парней.

— А? Что? Что, уже едем?

— Тсс!!! А ну-ка выбирайтесь… и — потихоньку, за санями — во-он за те деревца.

— А что случилось-то, дядя Миша?

— Сам пока еще не знаю… Ну, пошли…

Они выбрались из саней и, никем не замеченные, спрятались за молодой порослью елей.

— Стойте пока здесь, — распорядился Михаил. — А я пойду, гляну.

— Да что такое случилось-то?

Игнорировав вопрос, Ратников, прячась за санями, вернулся обратно к обозу, и теперь уж подобрался как можно ближе к рыцарю… или — монаху…

А тот как раз повернулся…

Миша закусил губу — брат Дитмар!!!

Так вот, оказывается, в чем тут дело? Откуда же он узнал? Кто выдал? Кто вообще знал? Сметанников! Опанас! Тля!

Так же осторожно Михаил пробрался обратно к ребятам и, оглянувшись на караван, тихо, сквозь зубы, бросил:

— Уходим!

— А как же Дерпт?

— Здесь Дитмар, орденский брат, — Ратников нервно повел плечом. — Я про него рассказывал, помнишь?

— А! Тот самый… Так он нас, выходит, нашел?

— Думаю, Сметанников навел, больше некому… Ну, шагаем, шагаем… быстрее!

Конечно, жаль было расставаться с купцами, когда до цели было, казалось бы, уже рукой подать. Однако — что делать? Не попадаться же обратно Божьим рыцарям в лапы?

Подумав, Миша отдал браслет Максику. Пусть у него… вдруг, если сломается где-нибудь в подходящем месте… ведь Танаево озеро не так уж и далеко. Пусть тогда Максик вернется домой, а с Леркой разберемся.

Гордый оказанным доверием, подросток аккуратно завязал браслетик в тряпицу и сунул за пазуху.

Пошли…

— А куда мы идем? — версты через две спросил Макс.

Миша лишь усмехнулся — резонный вопрос. Только вот как на него ответить?

— Не знаю. Скорее всего в какую-нибудь деревню… пересидеть. А тебе, Макс, лучше к Танаеву… браслет возьмешь…

— Не-ет… — подросток обиженно хлопнул ресницами. — Я без вас не пойду, дядя Миша. И без Лерки. Ни за что не пойду — хоть режьте.

А ведь не пойдет — Ратников махнул рукой:

— Что ж, тогда давайте думать — что делать?

— Предлагаю добыть у кого-нибудь лыжи и потом… Не так уж тут и далеко до Дерпта.

— А еще можно подождать попутный караван…

— В какой-нибудь деревне…

— Среди рыбаков…

— Рыцари ведь их могут проверить. Все подряд!

— Не забывайте, парни, про Александра Грозны Очи! Его войска-то как раз уже где-то здесь, рядом. Так что в деревнях схорониться для нас в самый раз, вряд ли крестоносцы туда сунутся.

Рассудив таким образом, решительно повернули налево, пошли по тропе, точнее сказать — по лыжне — вдоль берега. Не очень-то хорошо было идти — ноги проваливались, застревали в глубоком снегу, в сугробах, и жаркий соленый пот заливал лицо.

Прошагав около трех верст, Михаил обернулся и махнул рукой:

— Ну, все, шабаш! Привал, парни.

Кому он это сказал? Пробирающемуся через сугробы в полусотне шагов Максику? Или Эгберту, вообще едва ползущему еще на сотню шагов дальше? Устали ребята… отстали… упарились…

— Уф! — добравшись наконец до Ратникова, Максим широко раскинул руки и повалился спиною в снег. — Господи… как хорошо-то!

— Упарился?

— Не то слово. Интересно, как там Эгберт? Идет?

Миша всмотрелся:

— Идет… едва-едва тащится. Черт!

— Что такое?

Присмотревшись, Ратников увидел за маленькой фигуркой Эгберта выскочивших наметом из леса черных хрипящих коней! И белое, с большим черным крестом, знамя. И кнехтов с копьями! И — сразу за ними — брата Дитмара.

Заметили… нагнали… черт!

— Бежим, Максюта!

А поздно уже, поздно. Уже слышны лающие команды и хохот. Уже не уйти. Разве что, броситься в лес? Так это не на долго укрытие…

И все же…

— Туда, Макс… Вон, за ту елку…

Рывок. Спасительная крона. И голубой снег.

А кнехты все ближе. Нет, вот остановились, заметались… Один вдруг упал. За ним — второй. Третий…

Что такое?

Миша прислушался — и вдруг услыхал, как запели стрелы.

Глава 16 Март 1242 года. Чудское озеро Грозны Очи

А уж этот превзошел всех других, и знатных, и низкородных, и не было там никого, кто совершил бы столько ратных подвигов и выказал столько доблести…

Робер де Клари. Завоевание Константинополя.

Кнехты частью были перебиты, а частью бежали. Ратников возблагодарил Господа и бросился назад — к упавшему в сугроб Эгберту. Максик-то стоял на ногах, что-то радостно кричал, а вот Эгберт… Неужели…

Нет, вот поднялся!

На поляну между тем выходили какие-то люди в сверкающих на солнце кольчугах и мохнатых шапках. Мощные рогатины, мечи, закинутые за спину луки… Новгородцы! Кому здесь еще быть?

Один из воинов, убирая в ножны меч, направился к Михаилу. Остановился, ухмыльнулся, с удивлением хмыкнул:

— Ну, здрав будь! Не чаял я тебе здесь встретить!

Никифор! Тот самый, что специально позволил Мише бежать с ценными сведениями, приняв его за орденского шпиона. Если так, то…

Ратников улыбнулся:

— И тебе не хворать! А Игнат где?

— А зачем тебе Игнат? — Никифор скрестил на груди руки, окидывая беглецов пристальным задумчивым взглядом, словно бы рассуждал — что теперь с ними делать?

— Просто так спросил, — Михаил потуже затянул пояс. — Мне бы старшего, Игната.

— Язм посейчас за старшего, — усмехнулся Никифор. — Что у тебя за дело?

— Вот! — Ратников проворно распустил пояс, вытащив оттуда пергаментный свиток. Тот самый, что передал ему Бреслав. — Доложи воеводе. Или даже князю.

— Доложим, — бегло просмотрев послание, воин кивнул. — Ну, а вам всем придется с нами пройти.

— Иного и не ждал, — буркнул Миша. — Ладно, давай, веди, что зря стоять? Руки, надеюсь, не свяжешь?

— Зачем? Деваться-то вам все одно — некуда.

А вот это было логично — уж точно, некуда! Весь лес завален снегом, по сугробам не очень-то убежишь, тем более — после такого марафона, да и новгородцев здесь полно. Передовой отряд Александра. Вот оно, началось!

— Дядь Миша, — нагнав Ратникова, несколько испуганно спросил Макс. — Это ведь свои, русские?

— Русские, — обернувшись, кивнул Михаил. — Только вот — свои ли?

Всяко могло сейчас случиться. Ну, передал послание, довольно важное, между прочим. И что? Никифор, насколько помнил Ратников, никак не относился к слишком уж доверчивым людям. Оставалось надеяться, что сразу не казнят, но допрашивать, конечно, будут, возможно даже — с пристрастием.

Вместе с новгородским отрядом беглецы прошагали по лесной тропе, можно даже сказать — узкой дорожке — верст пять или чуть меньше. Продвигались быстро, без остановок, пока наконец за сумрачным строем убранных снегом елей не показалась такая же заснеженная деревня. Большая, в восемь дворов. И в каждом дворе, насколько мог заметить Михаил, проходя мимо, кони, возы и воины, воины, воины. Жгли костры, шутили, смеялись, сновали из избы на двор и обратно.

— Входите! — спешившись, Никифор завел беглецов в курную избу, располагавшуюся на задворках крайней усадьбы, и, велев ждать, вышел, что-то шепнув находившимся в избенке воинам. Наверное — чтоб приглядывали, чего еще-то?

Мог бы и не шептать — не убежать при всем желании…

Одно хорошо здесь было — жарко натопленный очаг: Максик с Эгбертом сразу уселись поближе, подстелив на лавку простенькие свои шубейки. Вытянули к огню руки и ноги, разогрелись, разомлели. Эгберт, обронив голову, задремал.

— Умаялся, сердечный, — бросил один из воинов — молодой вихрастый парень, старательно чистивший кольчугу мелким речным песком. Интересно, где он его взял, зимой-то, этот песок. Вероятно, специальные запасы были.

— Обождите-ко, посейчас сбитень сладим, — вихрастый поставил на очаг котелок с водой и, нагнувшись, подкинул дровишек.

Ползущий по стенам к волоковым оконцам синий дым ел глаза до слез, на что никто не обращал никакого внимания — привыкли. Даже — Максим с Ратниковым.

Снаружи заскрипел от чьих-то шагов снег, и в избенку вошел Никифор. Глянул на прикорнувших ребят, усмехнулся и махнул рукой Мише:

— Пойдем, человече. Доложишь все воеводе.

Выйдя со двора, они прошли по накатанному пути к центральной усадьбе, точно так же заполоненной воинами, как все остальные. Солнце встало уже, начинало по-весеннему греть, а как же — весна-красна пришла, уже и Новый год — первое марта — успели отпраздновать, и снег на солнечной стороне постепенно становился ноздреватым, серым. А вот в лесу еще лежал сугробами во всей красе, да и лед на озерах был по-зимнему крепок.

— Сюда-от, — пройдя ворота, Никифор показал на крайнюю избу на высокой подклети.

Заскрипели ступеньки крыльца…

Воевода — звали его Домаш Твердиславич — оказался чем-то похож на бухгалтера — круглое добродушное лицо с маленькими умными глазками, стрижка в кружок, по обычаю — расчесанная бородка. Ему бы еще очки…

Однако вопросы задавал дельные — по существу: что за человек передал послание? Был ли сам Михаил во Пскове, в Дерпте? Какие там настроения, о чем говорят-шепчутся люди. Много ли стоит за немцев? Поддержит ли новгородскую рать большинство?

Ратников отвечал кратко, по древу мыслию не растекаясь, говорил, как сам видел и представлял, а чего не знал — о том не распространялся. Немцев — да, поддерживают, правда, немногие. Зверств орденцы не чинят, в законы особо не вмешиваются, но многим не нравится их вера. Веру, конечно, никто не хочет менять. Однако сие вовсе не значит, что все безоговорочно поддержат новгородцев. А почему б тогда не смолян или еще кого? Опека «старшего брата» — Новгорода — многим псковичам давно уже надоела и, если б немцы были православными, то еще не известно бы, что происходило бы. А так… Большинству, как всегда, по сути-то все равно — новгородцы, немцы или сам дьявол — лишь бы в их жизнь не лез, ну, и защищал, когда требуется, но есть активные люди, весьма влиятельные и богатые, связанные с новгородской торговлей… вот они-то чувствуют себя ущемленными и, несомненно, организуют войску Александра Ярославича всяческую поддержку. В конце концов, немцам ворота тоже не особенно-то много народу открыло — очень даже мало. Но — активные, точнее, оказавшиеся активными на тот самый момент…

— Хорошо, — выслушав Ратникова, Домаш Твердиславич удовлетворенно кивнул и сразу прищурился. — Тут Никифор, сотник мой, про тебя, мил человек, странные вещи рассказывает.

— Думает, что я — соглядатай орденский и сведения ложные принес, — невесело усмехнулся Миша. — Знаю я, как он мыслит.

— А что — не так? — воевода хитро улыбнулся.

Ратников хмыкнул:

— Не так, вестимо. Все, что там, в грамотице, написано, все, что я тебе сказал только что ведь и проверить можно. Думаю, ты не одними моими сведениями воспользуешься. Вот и сравни.

— Сравню, — серьезно кивнул Домаш Твердиславич. — Как же без этого? А покуда спрошу: ты-то сам как свою жизнь дальше мыслишь?

Вот — вопрос. Что и ответить?

— В Пскове останусь, как немцев оттуда выбьют. Да и… землица у меня на бережку, рядом. Угодья охотничьи.

— Ясно, — воевода покивал головой. — Так ты — пскович, что ли?

— Нет, новгородец. Точнее — из Заволочья.

— Новгородец из Заволочья? Нешто так бывает? Хотя… то-то я и смотрю — говоришь не по-нашему.

Ну, конечно — в Пскове мало кто на новгородский манер «цокал» и вставлял в слова лишние гласные.

— А что, мил человек, знает ли тебя кто-нибудь в Новгороде? Из тех, кому можно было бы верить, кого можно будет спросить?

— Тысяцкий Якун, — усмехнулся Миша. — Сын его, Сбыслав, боярин Онциферович — Софроний…

— Боярин Софроний?! — неожиданно обрадовался воевода. — Так и сыновья его за тебя скажут?

Ратников пожал плечами:

— Скажут. Как не сказать?

— Ну, тогда обожди чуток, мил человеце, — загадочно протянул Домаш Твердиславич. Немного помолчав, встал, подошел к оконцу… ухмыльнулся. — О! И ждать-то почти не пришлось. Едут!

Миша, конечно, хотел бы спросить — кто едет? — но этот было бы не очень вежливо. Да и зачем? И так все сейчас выяснится.

Воевода приосанился, пригладил на голове волосы, поправил пояс… Так полковник нервно поправляет амуницию перед визитом генерала.

На крыльце послышались голоса… шаги… скрипнула дверь.

И в горницу, впуская за собой уличный морозный холод, вошел князь. Князь Александр Грозны Очи — длинный, немного сутулый парень лет двадцати — двадцати пяти на вид, некрасивый, с вытянутым, всегда хмурым лицом и пронзительным, казалось бы, прожигающим людей насквозь, взглядом.

Под распахнутой собольей шубой князя сверкала-переливалась кольчужица тонкой изящной вязки — словно какой-нибудь пижонский костюм «с отливом», на золоченом поясе висел длинный, с большим перекрестьем, меч в красных сафьяновых ножнах. Такие же красные сапоги были вышиты бисером. Модник, мать его… Впрочем, именно так и положено князю — по-другому просто нельзя, не поймут.

Оба — воевода и беглец — поспешно поклонились.

— Ну? — князь скинул шубу на руки подбежавшему слуге. — Как тут у тебя дела, Домаш?

Боярин улыбнулся:

— Мыслю — неплохо, княже! Псков можно брать…

— Без кованой рати суздальцев? — Александр скривил губы. — Придется ждать. Или… без нее справимся?

— Конечно, справимся! — со всей серьезностью заявил воевода. — Псков не так уж много рыцарей брали… а мы чем хуже? Вот и человек подтвердит… Наш человек, только что из Пскова.

— Да-да, — охотно поддакнул Миша. — Ситуация там такая же, как и с немцами. Думаю даже лучше — большинство нас поддержит или уж, по крайней мере, не станет мешать.

— Мудрено говоришь, паря! — хмуро осадил князь. — Постой-ка! — вытянутое лицо его вдруг озарилось догадкою. — Так я ж тебя знаю! На Неве-реке в позапрошлое лето не ты ли был?

— Я, государь! — Ратников низко поклонился.

Александр усмехнулся и качнул головой:

— Помню, помню… изрядно мечом бился. Такие люди нам нужны! Домаш! Зачисляй его в свою рать. Возьмем Псков — первыми на Дерпт пойдете!

На Дерпт… Михаил задумчиво почесал голову. Так ему как раз туда и надобно. Только вот… хотелось бы войти мирным путем. И — как можно более незаметно. Впрочем, тут, похоже, деваться некуда, возражать уж точно не стоит.

Миша снова поклонился:

— Спасибо, княже, за честь! Только…

— Что?! — глаза Александра вспыхнули гневом — вот уж, точно — Грозные Очи!

— Не один я. Двое отроков со мной… оруженосцы.

— Оруженосцев — тоже в рать, — тут же распорядился князь. — С тобой вместе. Ты наладь их, Домаш.

— Сделаем, княже, — воевода повернулся к Ратникову. — Ну ты иди пока, жди. Я скажу кому следует…

В дверь постучали.

— Кого там черти несут? — обернулся с лавки князь.

— С докладом к тебе мнози на дворе толпятся, княже!

— А, Борис… заходи.

Ратников вздрогнул, буквально на пороге столкнувшись со старым своим новгородским знакомцем… впрочем, не только новгородским.

Сверкая кольчугой, в дверях стоял юноша с блестящими карими глазами и длинными, светлыми локонами. Борис… старший сын боярина Софрония из славного рода Онциферовичей. Не так уж и давно Ратников был его опекуном.

— Ты?! — Борис тоже узнал. — Господи… вот так встреча!

— Боярич! А ты повзрослел… вытянулся…

— Я вижу, вы знакомы? — громко осведомился князь. — Ну, Борис, скажи нам, кто это?

— Это наш человек… рядович… Язм его на усадьбе дальней тиуном хотел поставить… да он исчез куда-то, сгинул.

Отрок непонимающе моргнул.

— Сгинул, говоришь? — Александр вдруг расхохотался, и от неожиданного веселья этого смурное лицо его резко посветлело, стало даже как будто красивее, белее. — А вот он куда сгинул — в Плесков! Так ты говоришь — рядович?

— Рядович, — Борис поклонился. — Ряд честь по чести составлен, ты не сомневайся.

— Ладно, — князь покладисто махнул рукой. — Тебе он после послужит, а посейчас — мне. Пущай мечом помашет во славу русскую!

— О! — рассмеялся боярич. — Мечом он машет изрядно.

Да уж, да уж — что, что — а это… Михаил не зря в клубе реконструкторов занимался — мечом и там помахать пришлось, а потом уже здесь, в новгородских землях, сын тысяцкого Якуна Сбыслав обучал — тоже рубака не из последних.

— Ну иди, рядович, — хохотнул Александр. — Быть тебе мечником!

В задумчивости Ратников спустился с крыльца и направился в дальнюю усадебку. Никто — никакой Никифор — за ним сзади не шел, видать, разъяснили уже, что к чему.

Боярич Борис! Вот уж кого не ожидал… Теперь вот думай — к добру эта встреча иль к худу? Судя по тому, что Борис при Александре — Онциферовичи у князя в фаворе. Так что Борис вполне может потребовать себе своего рядовича, зависимого человека — ведь Ратников подписал когда-то грамоту — «ряд». Правда, до того момента всякое может случиться… в крайнем случае, с дальней Борисовой вотчины, с Долгого озера, ведь тоже можно уйти. Так что — и это вариант. Правда, куда как дольше получится. И как быть с Леркой? В Дерпт надобно, в Дерпт, бросить их всех, свалить да пробираться. Народу много — пойди, поймай. Да и связи никакой толком нет — ни интернета, ни даже захудалого телеграфа — всех о беглецах не известишь, сие просто-напросто невозможно.

Значит, сваливать! Однозначно — сваливать. Улучить момент — и в Дерпт, за Леркой. А там дальше видно будет.

Увидав показавшегося в воротах усадьбы Ратникова, Максик кубарем скатился с крыльца. По лицу его текли слезы…

— Ты что ревешь? — строго спросил Михаил. — Обидел кто? Ну! Отвечай, не хнычь же!

— Дядя Миша… — подросток глотал слезы.

— Что — «дядя Миша»? До говори ты толком.

— Браслетик… — перестав хныкать, шмыгнул носом Максим. — Я… вот только что заметил… Видно, когда упал…

Он вытащил из-за пазухи тряпицу, развернул…

В лучах солнца блеснули желто-коричневые осколки.

Глава 17 Март 1242 года. Псков Вхождение Александра

О, многих победили, братья, бесчисленное число…

О побоище новгородцев с Ярославом

Псков взяли почти сразу же, с ходу. Да, какие-то мелкие стычки завязались, но именно что мелкие, хотя, надо признать, рыцари сражались отчаянно. Только их мало было, рыцарей. Как и кнехтов. Основная масса политически активных псковичей с радостью поддержала Александра. И тут, и там, выскакивали на улицы вооруженные люди, с криком «Бей немцев!» устремляющиеся навстречу новгородской рати.

Махал мечом и Ратников, причем был кровно заинтересован в скорейшем вхождении во Псков Александровых ратей — ясно, почему. Распотрошить усадебку на Лодейной, в клочья разнести, раскатать по бревнышку — но браслетики отыскать обязательно! А с тем… ну, разбился, стекло — вещь хрупкая. Миша тогда и утешил Макса — не переживай, мол — еще надыбаем!

И вот теперь — старался.

— Дядь Миша, слева, за углом — кнехты, — информировал продвигающийся по неширокой улице воинов Макс. В подобранной по росту кольчуге, в сверкающем шлеме, с коротким копьем в руках, он выглядел на редкость воинственно и ни чуточки не смешно. Как и Эгберт. Беглый любекский подмастерье в новгородском войске — это надо было видеть! Впрочем, отрок старался нести службу честно, тем более, что здесь его никто не задирал, как, скажем, некогда в бурге. Наоборот, всячески помогали, жалели даже — Ратников сказал, что Эгберт — из пруссов.

— Кнехты, говоришь?

Ратникову доверили пехотное «копье» — дюжину молодых воинов из новгородского ополчения. Конечно, все эти парни — плотники, гончары, лодочники — не были профессионалами в воинском деле, но, в общем, сражались вполне умело. Тем более под руководством опытного «десятника Михайлы».

Осторожно продвигаясь по улице, самых проворных — Макса и Эгберта — Миша выслал на разведку, вперед.

И вот, парни вернулись, докладывали… точнее — за двоих говорил Максим:

— Кнехты, с десяток, может, чуть больше. Рыцарей с ними не видел. Два арбалетчика! Прячутся за частоколом, в усадьбе. Арбалетчики — в тереме.

Ну, конечно, в тереме — где же еще?

Что ж, задача предстояла простая — выбить кнехтов из этой усадьбы. Причем с как можно меньшими потерями в собственных рядах, Ратников был не из тех, кто разбрасывается людьми, как гнилой соломой.

— Нилыч, Онфим, Раздрай, — обернувшись, Михаил подозвал лучников. — Арбалетчики — ваша забота. Вон ту колокольню видите?

— Да, господине!

— Оттуда кнехтов достанете?

Кто-то из парней — нахальный и вечно всех подначивающий Раздрай — лишь хмыкнул:

— О чем разговор!

— Как подниметесь, дайте знак… в колокол ударьте, что ли, — быстро инструктировал Ратников. — А мы их постараемся выманить. Слышали все, да? Поначалу не увлекаться!

Ну все, парни — пошли.

Лучники проворно перемахнули через ограду и, прячась за амбарами, подались к колокольне.

— Идем! — тихо скомандовал Михаил остальным. — Щитоносцы — вперед. Мелкими перебежками — зигзагом. От ограды к ограды.

Дернулись. Побежали. Ратников — в первых рядах, сразу за щитоносцами — так он именовал двух дюжих парней-плотников, с легкостью управлявшихся не только секирами, но и в общем-то не столь уж и легкими миндалевидными щитами. Вообще-то, такие лучше бы подошли конным, но и здесь — в умелых-то руках — вполне себя оправдывали. Правда, тяжелая арбалетная стрела — болт — щиты пробивала на раз. Зато метательные копья — сулицы — застревали вполне надежно.

Да, главная проблема, конечно, арбалетчики. Оружие страшное. Выстрел — в буквальном смысле слова — убойный. Да и перезарядить не так уж долго — воротом или только что появившейся «козьей ногой».

Вот он, впереди — частокол, ворота. За ними — кнехты. Главное сейчас — прорваться на двор. И выбить арбалетчиков, обязательно выбить…

Михаил догнал щитоносцев:

— А теперь — по углам, парни. Ты — налево, ты — направо. По моей команде осторожно высунете щиты… самый краешек.

Воины послушно устремились в указанную десятником сторону, замерли.

Ратников обернулся:

— Остальным — приготовиться!

И махнул рукой щитоносцам:

— Пора!

Парни послушно высунули шиты… одновременно.

Чпок! Чпок!

С мерзким звуком навершья щитов тут же пробили безжалостные арбалетные стрелы…

А вот теперь стоило поторопиться.

— Вперед!

— Кто на Бога и Великий Новгород?

Именно с таким кличем бросились в бой новгородцы. Быстро достигли частокола — не такого уж и высокого — дюжие щитоносцы уперлись руками в бревна, остальные быстро вскочили им на плечи, перемахнули ограду — вниз, вниз, во двор…

Приземлившись в сугроб, Ратников взмахнул мечом, отражая натиск подскочившего кнехта… И тут услыхал наконец давно ожидаемое — «бумм!».

Колокол! Лучники подавали знак.

А со всех сторон уже слышался звон мечей, крики — начиналась сеча, и засевшие в высокой пристройке-тереме стрелки теперь не могли прицелиться. Пока не могли… Но были бы вполне способны осложнить победу.

Нужно было рискнуть.

Отразив без особого труда натиск кнехта — удар — отбив — ложное уклонение — выпад в шею! — Миша специально не стал ввязываться в бой, а отпрыгнул в сторону, специально подставляясь арбалетчикам. Еще бы, такая мишень! Высокий, статный, в сверкающей на солнце кольчуге, алом плаще и золоченом шлеме, сразу видать — не простой воин. Такого и подстрелить…

Оп!

Миша сделал шаг в сторону… пропуская стрелу… и тут же рухнул лицом в сугроб, так, что не очень-то было бы видно с терема, так, чтоб нужно было бы высунуться, чтоб добить…

Ну! Давайте же! Давайте!

Казалось, прямо над головой ударило:

— Бумм!!!

Отлично — есть один!

А как же второй?

Ратников осторожно дернулся, пополз… затаился. Сняв с голову шлем, вытянул руку… И тут же отдернул — не хватало еще словить ею стрелу!

— Бумм!!!

Слава Господу! Ну, вот и все, кажется…

Ан, нет, не все!

Затихшая уже было во дворе схватка вдруг возобновилась с новой силой. Откуда-то появились новые кнехты… четверо… вдобавок к тем, кто уже, похоже, готовился сдаться…

Бросились!

Один подскочил к Максу… Тот не дрогнул! Отбил натиск мечом — как учил Ратников. Ударил сам… Уклонился… Еще удар…

Михаил уже со всех ног несся на помощь, обзывая себя самыми последними словами — ну, надо же, подставить под вражеские мечи ребенка. Хотя… Сколько там лет Максику? Тринадцать? Четырнадцать? По здешним меркам, далеко не ребенок — воин.

Удар! И звон мечей со всех сторон. И крики. И орошающая снег кровь.

Что ж ты по панцирю-то бьешь, Максюта? Бей в шею! В лицо!

Удар…

Кнехт застыл… закричал…

Ну, добей же!

Взмах меча. Короткий удар. Кровь…

Вот так вот!

— Молодец, Максим! — подбежав, похвалил Ратников.

И тут же услышал за воротами лающее:

— Helfen! Wehren! Heilen!

Девиз рыцарей-тевтонцев — «Помогать! Защищать! Лечить!».

И откуда вы сейчас здесь взялись, лекари хреновы?

Кто-то из уцелевших кнехтов поспешно распахнул ворота…

— Построиться! — быстро скомандовал Ратников.

И ухмыльнулся — не такой уж великой оказалась крестоносная подмога!

Всего-то один рыцарь, правда — конный, ну и за ним — двое дюжих оруженосцев и мальчишка-паж.

Все, как полагается — добрый, бьющий копытами землю, конь, седло с высокой лукой, снежно-белый, закрывающий кольчужный хауберт, плащ с черным крестом, треугольный — все с тем же гербом — щит, блестящий, похожий на перевернутое ведро шлем — бикок. Сквозь прорези шлема гневно сверкали глаза.

Несмотря на численное превосходство новгородского «копья», рыцарь опустил копье и ринулся в бой, не раздумывая ни секунды. Однако, выехав на середину двора, вдруг осадил коня, спешился, бросив копье подскочившему оруженосцу. Вытащив из ножен меч, картинно на него оперся, заняв этакую презрительно-выжидательную позу. Видать, признал в блестящем витязе с развевающимся за плечами алым плащом и в сверкающем шлеме благородного человека. Достойного соперника, рыцаря.

И все, кнехты и свои воины, посмотрели на Ратникова — момент как раз настал именно такой, когда требовалось только личное бесстрашие, только личное благородство, только личное мужество.

Михаил усмехнулся и, выступив вперед, слегка поклонился рыцарю. Крестоносец кивнул и, с неожиданным проворством рванувшись вперед, сделал первый выпад.

Со скрежетом скрестились клинки, полетели искры… Удар! Еще удар! Рыцарь оказался опытным и умелым воином — ну, а как же еще-то?

Уклоняясь от рубящего удара, Ратников отскочил в сторону и сам, в свою очередь, рубанул наотмашь… Соперник вовремя подставил по удар щит. Миша попытался нанести укол… рыцарь отбил его моментально, ударил сам…

Черт! Острый конец клинка прорвал-таки Мишину кольчужку, оцарапав бок… Хорошо хоть так обошлось.

Ах ты так?! Почувствовав боль, Ратников совсем обозлился и, потеряв всякую осторожность, принялся махать мечом, словно ветряная мельница крыльями! Удар! Удар! Удар!

И только звон, и хрип, и яростный взгляд, и изодранные в клочья плащи…

Ратников поудобнее ухватил щит… и сделав вид, что поддался на провокацию врага… выпустил из рук меч!

Сверкающий на солнце клинок птицей упорхнул к небу… и тяжело полетел вниз, в сугроб…

Он еще не успел упасть, как Михаил со всей молодецкой удали хватанул рыцаря по шлему своим тяжелым щитом!

Снова ударил наотмашь, на этот раз, правда, уже не мечом!

Крестоносец пошатнулся… упал на одно колено…

И воины-новгородцы, не удержавшись, едва не взяли его в копья.

— Стоять! — в бешенстве заорал на них Ратников. — Это мой! Мой пленник!

А кнехты уже давно побросали оружие — на выручку своим неслись наметом по узенькой улочке всадники воеводы Домаша!

— Эх-ха-а-а!!! Кто на Бога и Великий Новгород?

— Сэр Майкл?!

Ратников с удивлением обернулся.

— Сэр Майкл… — сняв шлем, с горечью произнес пленник. — Так вы выбрали себе более подходящего сеньора?

— Иоганн?! — Михаил тоже узнал соперника. — Фон Оффенбах! Что ты тут делаешь, друг мой?

— Просто приехал в гости, а тут такое… — рыцарь улыбнулся. — Вот уж неожиданная встреча.

— Да уж, — Ратников покачал головой. — Так ты приехал из Дерпта?

— Оттуда, — рыцарь кивнул.

— Мне б с тобой переговорить… — обрадовался Михаил. — Только не сейчас, попозже… — И обернулся:

— Как там наши, Домаш Твердиславич?

— Слава Богу, все кончено! — воевода спрыгнул с коня и громко расхохотался. — Своих пленников можешь запереть хоть вот в этот амбар… Я имею в виду простолюдинов. А рыцаря — взять на слово.

Ратников так и сделал — кнехтов заперли пока в сараюхе, на этих парней имели все права и воины новгородского десятка, вот и пусть распоряжаются, у Миши же здесь, в Пскове, имелись совсем иные заботы.

— Эгберт, Макс, вы целы?

— Да… как ни странно…

Максим был бледен, но не так, как тогда, летом… когда впервые достал человека копьем.

— Ну, тогда пошли отсюда… Ты славно бился, парень!

— Да… наверное… дядь Миша, а это, правда, фон Оффенбах?

— Да… Черт. А где он?

Ратников обернулся — рыцарь упрямо шагал следом.

— Ну? — прищурился Михаил. — И что, ты теперь вот так и будешь следом за нами шататься? Макс, переведи.

— Я — твой пленник, — крестоносец наклонил голову и неожиданно улыбнулся. — Клянусь, не думал, что ты вот так вот используешь щит!

— Ага, не понравилось! Как голова, не болит?

— Немного кружится. Но, полагаю, скоро продет. Где твой шатер, сэр Майкл? Куда мне следует идти?

— Сказал бы я тебе — куда, — со вздохом качнул головой Ратников. — Вот только, боюсь, это будет совсем не по-рыцарски. Кстати, ты знал в Дерпте рыцаря Анри де Сен-Клера?

— Анри из Сен-Клера? Нормандца? — переспросил фон Оффенбах. — Конечно, знал. Это славный воин и очень хороший человек!

— А его жена… или там, полюбовница… о ней ты что скажешь?

— А ты, сэр Майкл, верно, имеешь в виду даму Элеонору!

— Кого-кого? — Ратников переглянулся с Максом. — Какую еще даму?

— Про которую говорили, что она русалка, — охотно пояснил крестоносец. — А еще называют — озерной нимфой. То ли сам Анри спас ее из пучины, то ли она его… В общем, они живут вместе, и очень многим это не нравится!

— Не нравится? — сворачивая к знакомой корчме, удивленно переспросил Ратников. — Завидуют, что ли?

— Да нет, не завидуют, тут дело в другом, — фон Оффенбах задумчиво покачал головой. — Видишь ли, Сен-Клер — славный рыцарь и совсем уже собирался принять обет, став полноправным орденским братом. Нести язычникам слово Божие, отказавшись от всех мирских утех… И тут — озерная нимфа. Говорят, она его просто околдовала! И становиться орденским братом славный рыцарь Сен-Клер больше не хочет!

— Ах, вот оно что…

— А что за нимфа-то, — поинтересовался Максим. — Молодая она или старая? Вы-то сами ее видели, герр Иоганн?

— Да видал, — крестоносец покривился. — Обычная такая девчонка, вполне приятная, но… тощая больно. Ее бы чуть откормить.

Лерка — не Лерка? Больше ничего толкового от рыцаря было не добиться.

— Ладно, там поглядим, скорее всего — она это!

Ратников подвел резюме и кивнул на призывно распахнутую дверь питейного заведения:

— Пошли, зайдем, что ли? С утра росинки маковой во рту не было. Иоганн, дружище, ты деньгами не богат?

После небольшой пирушки герр Иоганн фон Оффенбах был отпущен восвояси под честное слово — никогда больше не воевать с русскими. Рыцарь покривился, но слово все же дал — и это означало для него покинуть Ливонское отделение Ордена, поскольку тут если не войн, то мелких стычек с теми же новгородцами либо псковичами было никак не избежать.

Простившись с пленником, Ратников и его спутники, насытившиеся и довольные, зашагали на Лодейную улицу — все к той же усадьбе. И вот там-то их ждал облом!

Михаил еще издали почувствовал что-то неладное: над усадьбой трепетали на ветру багряные с изображением какой-то православной святой — стяги, а у ворот стояли двое окольчуженных воинов с червлеными щитами и короткими коптями-сулицами. Этакие неподкупные стражи.

— Куда? — один из воев хмуро посмотрел на подошедшего Ратникова.

— Туда! — ухмыльнулся тот. — Дай пройти, брат!

Страж приосанился:

— А пущать никого не велено!

— Как это — не велено?! — возмутился Миша. — А вдруг там немцы? Или — их прихвостни?

— Да успокойся ты, друже, нет там ни немцев, ни прихвостней, — успокоил Ратникова второй стражник, выглядевший постарше и поумнее своего напарника. — Боярыня новгородская там, во владенье вступает волею князя благословенного Александры!

— Боярыня? Что за боярыня? — Михаил похолодел — он уже знал, какой ответ услышит.

И в своих предположениях не ошибся.

— Боярыня Ирина Мирошкинична, — с улыбкой пояснил страж. — Так нашу хозяйку кличут. Князь Александра к ней благоволит вяще!

Ирина Мирошкинична… Та самая… Атаманша!

— Ну, дядь Миша, что там? — нетерпеливо окликнул скромно стоявший в сторонке Максик.

— Да ничего хорошего, честно сказать, — подойдя, махнул рукой Михаил. — Пошли в корчму… посидим. Думать будем!

А в корчме веселились! Пели песни. Во славу князя Александра и так, задиристые, про любовь. Особенно надрывался один чернявый парень с рябым неприятным лицом:

Ай люли, ай люли-люли… А у моей зазнобушки-то брови чермные!

А у моей — фиолетовые, — неприязненно подумал Ратников. — Тоже мне — песня. Нет чтоб… Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве… пожелай мне удачи в бою, пожелай мне…

— Вы что там мычите, дядь Миша?

— А? Что? Да это я так, о своем… Вы ешьте, ешьте, парни!

— Да мы типа наелись уже, вообще-то.

Типа наелись…

Что же, однако, делать-то? Надо бы явиться, так сказать, в расположение части — воевода Домаш Твердиславич уже присылал человечка, так что искать не надо было. Но до возвращения хорошо бы что-то придумать…

Ай люли-люли-и-и-и!

Теперь к чернявому присоединился какой-то мелкий оборванный пацаненок, гнусаво так пел, противно… словно собака скулила…

Ай люли-люли…

Вот тоже — песня! Хоть бы повеселей чего спели… типа — мой папа — фашист, а-а-а-а!!!

Ратников еще с детства любил питерский рок-клуб, хотя особо-то музыкой не увлекался.

Однако чтобы такое придумать-то, а-а-а-а?

Силой ничего не выйдет, боярышня Ирина у Александра-князя, видать, в почете. Значит, нужно хитростью… Выкрасть! Ах, Михаил Сергеевич, криминально мыслите, дорогой. Выкрасть… Ну, в прошлый раз повезло, детинушка один на усадьбе оказался, да и умишком не востр. А нынче? А нынче все не так, все наоборот нынче — и народу там полно, и Ирина Мирошкинична особа весьма и весьма неглупая, а в чем-то — даже талантливая, это ж надо — подобную торговлю (прошлого с будущим) устроить!

Ай люли люли-и-и-и…

Да прекратите вы наконец выть-то?

А пацаненок вроде знакомый… певец хренов… Юра, блин, Шатунов… Ну, конечно, знакомый! Воренок с торга! Который едва кошель не увел. Воренок…

— Эй, парень, — дождавшись, когда наконец песня утихла и исполнявшие ее бедолаги пошли по корчме с шапкой, Ратников ухватил парнишку за рукав. — Заработать хочешь?

Ближе к ночи все трое дисциплинированно явились на постой в войско Домаши Твердиславича, расположившееся на обширном постоялом дворе — бывшем рижском подворье. Воевода Ратникову обрадовался, выкатил бадью бражки — за-ради победы — так и прображничали всю ночь, утром Миша даже «мяу» сказать не мог, хотя уж на что к местным слабеньким напиткам крепок. Даже «мяу» не сказать, не то что возвращаться обратно в ту корчму, где договаривались с воренком. Хорошо, Макс с Эгбертом вот так вот еще не пили, не умели еще. Максик так вообще местной бражкой брезговал, дурачок… там же все натуральное, не какая-нибудь пепси-кола или, упаси господи, джин-тоник!

Послав ребят в корчму, Михаил завалился спать и, верно, продрыхнул бы, как и многие, до вечера, ежели б, ближе к обеду, его не разбудили вернувшиеся парни.

Судя по довольному виду Макса — воренок деньги свои отработал сполна.

— Есть! — едва Миша открыл глаза, радостно сообщил Максим. — Есть браслетик!

— Славно… — Ратников икнул и потянулся к кувшину с квасом, стоявшему тут же, у изголовья. — Браслетик… А почему — один?

Просто так спросил — пошутил вроде, а Макс за чистую монету принял:

— Да, Микитка тот сказал, три было… Один он, когда бежал, разбил, другой — выпал да где-то потерялся.

— Ладно, — Михаил махнул рукою. — И одним обойдемся. Он где их нашел-то?

— Так, там же, где и мы — в амбаре. Долго, говорит, шарился. Зато знал — что искать.

Глава 18 Март — апрель 1242 года. Псков — Чудское озеро Львы

Битва происходила не так, как описано в учебниках и показано в кино…

О. Музыкина. Иной путь

О том, что отряд Домаша Твердиславича уже через пару дней отправится лихим рейдом на Дерпт, Ратников узнал сразу же, как появился на подворье, и теперь не знал — радоваться ему или, наоборот, печалиться. Да, в Дерпт, конечно, надо бы. Только не так — с наскока! Кто его знает, куда там денется рыцарь Сен-Клер и его озерная нимфа? Ну, и Максика подставлять под тевтонские мечи тоже не очень хотелось, хватит, наподставлялся уже.

Однако другого-то пути не было — никаким мирным путем в Дерпт не проникнуть: тамошний епископ наверняка уже обратился за помощью к крестоносцам, те выставили на всех дорогах посты — мышь не проскочит! Да и купцы притихли, не ездили пока никуда… Значит — выход оставался один: с войском!

Да и деваться было некуда — попробуй-ка, откажись, задержись, потеряйся! Ратников и так-то оставался под подозрением, а Александр Грозны Очи на расправу крут, ходят слухи, велел повесить семьдесят пленников-кнехтов.

А вот Миша своего отпустил!

Правда, как оказалось, ненадолго.

Ближе к обеду выйдя пройтись — до ближайшей корчмы и обратно, Михаил услыхал вдруг раздавшийся позади кандальный звон. Обернулся: четверо сурового вида воинов Александровой рати — в двойных кольчугах, с рогатинами — вели по улице пленных. Человек двадцать, не только кнехты, но, судя по одежкам — и рыцари, среди которых Ратников, к удивлению своему, обнаружил и Иоганна фон Оффенбаха.

Не может быть! Он же отпущен! Снова попался? Но ведь мог сказать, сослаться, так сказать, на своего благодетеля — и что же, кто-то осмелился не поверить рыцарскому слову, слову благородного человека? За такие дела виновные могли получить по шапке от самого князя! Враги — врагами, а благородство — благородством. Или, говоря словами историков-марксистов, — классовая солидарность.

Что ж такое случилось-то?

Михаил подошел к стражам и, указав на Иоганна, заявил:

— Это мой пленник!

Воин развел руками:

— Извини, друже, токмо об том не у нас спрашивай. Твой — не твой… Их по приказу самого князюшки, дай ему Бог здоровья и долголетия, взяли!

Ах, вот как… по приказу князя…

— А куда ведете-то?

— Дак, на посадничев двор, в узилище… там и княже…

— Понятно…

Заложив за спину руки, Ратников проводил глазами уныло бредущий отряд. Фон Оффенбах конечно же заметил его, обернулся… и презрительно сплюнул на снег — вот она, мол, твоя милость.

Все это было неправильно, не по-честному, в буквальном смысле слова не по-честному — честь в это время значила много.

Подумав, Миша быстренько забежал в корчму, похмелился холодной бражкой и с новыми силами побежал догонять пленных.

На посадничьем, а ныне — княжьем, дворе было людно и суетно. Ходили взад-вперед воины, в кольчугах и без, ржали у коновязи кони, в кузнице — слышно было — деловито постукивал молот.

Если б Михаил был совершенно, ну, абсолютно трезв, так он бы и не решился действовать вот так, нахрапом, уж наверняка придумал бы что-нибудь похитрее. Если бы… Но попавшая на вчерашние дрожжи бражка ударила в голову, словно таран в крепостные ворота!

Взбежав по крыльцу, Ратников, оттолкнув гридей, буквально ворвался в горницу:

— Княже!

Александр Грозны Очи сидел на широкой лавке, блаженно вытянув руки — две сенные девки, слева и справа, аккуратно подстригали князюшке ногти и тихо напевали какую-то песню.

— В городе мне жить или на выселках… скажи ку-ку-шка, — послышалось вдруг Мише. Ну, конечно же — с похмелья, девушки пели другое — все то же ай-люли лю-ли…

— Княже! — Ратников низко поклонился.

— Ты почто здесь? — недовольно повернул голову Александр.

— Дозволь слово молвить!

Князь раздраженно махнул рукою:

— Говори, говори, коль уж пришел, та побыстрее, не видишь — песню слушаю!

— Там, в полоняниках, рыцарь… мой пленник… я его отпустил. За выкупом, а он…

— Что за рыцарь?

— Иоганн фон Оффенбах, мекленбуржец… сивый такой, молоденький.

— Все они там — сивые, — молвил Александр. — Так, говоришь, твой пленник? И снова взяли? Значит, было за что. Наверняка попытался освободить кого-нибудь из своих…

— Но он дал клятву!

— Тебе? — князь нехорошо усмехнулся. — А ты у нас кто? Князь? Боярин? Всего-то простой мечник… Все! Вон пошел!

— Княже!

— Я сказал — вон!

Михаил вышел как оплеванный и, стоя на крыльце, долго костерил Александра самыми гнусными словами — обиделся. Ишь, блин, тоже еще, шишка на ровном месте — «вон пошел»… Ладно, погоди…

Все одно — завтра в поход, в Дерпт, а там… Бог даст, и домой. Так что — терять-то особо нечего.

Опять же, был бы трезв — разве ж задело бы так отношение какого-то там немца? Ну плюнул, ну козлом посчитал — наверное, даже всех русских — и что? Эка невидаль!

И все же, все же…

Нехорошо себя Ратников чувствовал, прямо сказать, погано. Это выходит он человеку пообещал, а вышло… Ну, допустим, не виноват — в самом деле не князь, и не боярин… Так нечего было тогда и обещать, а раз уж обещал — так исполни!

Приняв решение, Миша вернулся на усадьбу — точнее, на постоялый двор — воеводы Домаша, и, спросив у хозяина перо и чернила, что-то быстренько написал на кусочке пергамента, после чего принялся наряжаться. Одел — для солидности — кольчужицу, только что до блеска начищенную Эгбертом, поверх нее — трофейную немецкую шубу с собольим воротником, накинул на плечи плащ алый, причесался…

Даже Максик присвистнул:

— Боярин! Как есть — боярин! И куда ж вы собрались-то, дядя Миша?

Ратников лишь рукой махнул:

— Ждите!

Как ни в чем не бывало Михаил зашел на княжий двор и, спросив, где содержатся знатные пленники, направился прямо к узилищу — курной избе на заднем дворе усадьбы.

У избы стоял молодой воин — страж.

— Ты, что ли, немцев стережешь? — подойдя ближе, лениво справился Ратников.

Стражник кивнул:

— Ну я.

— Вот! — Миша протянул только написанную самим же записку и запоздало справился:

— Читать-то умеешь?

— Да уж, господине, разберу… И-ога-н фон Офф… Уф… — стражник читал старательно, по слогам. — Лы-марь…

— Иоганн фон Оффенбах, рыцарь, — оглянувшись, быстро подсказал Михаил.

— Сам вижу, господине… Кы-назь… Александр Не…в…ский… Невский? Это кто ж такой-то?

Тьфу-ты, черт! Ратников про себя выругался — и надо же было так вот опростоволоситься — Невским-то Александра Грозны Очи когда еще прозовут? В лучшем случае лет через сто-двести, а то и вообще — при Иване Грозном!

— Это так князюшку нашего прозвали… — лилейным тоном пояснил Михаил. — За битву на Неве-реке… Не знал, что ли?

— Не знал, — стражник пожал плечами. — А что, была там битва?

— Да была… — Ратников только головой покачал — вот ведь, невежа, важнейших исторических вех не знает!

— Там еще князюшка наш Биргеру-ярлу копьем «возложи печать на челе»!

— Биргера-ярла — копьем? — парень неожиданно расхохотался. — Да ты что-то путаешь, боярин! Наш князь и ярл Биргер — в друзьях.

— Ну, в друзьях, так в друзьях, — Ратников нервно потеребил бородку. — Давай, выпускай рыцаря! Видишь, написано — «отпустить на поруки».

— На чьи поруки?

— Да на мои ж, Господи!

— А ты-то кто такой будешь?

— Князь Жорж Милославский, мать твою!

— Князь?!

— Ну, боярин…

В конце концов Ратников переспорил, уговорил — страж вывел таки крестоносца, вообще не удостоившего Ратникова взглядом. Гордый… Ну, вот и сидел бы… И вздернули бы тебя завтра… наверное…

— А цепи расковать? — недовольно буркнул Михаил.

Воин только руками всплеснул:

— Ну, это уж не моя забота. Мое дело — выпустить-посадить.

— А, — Ратников махнул рукой. — Ладно.

И, вконец обнаглев, повел пленника в кузницу.

Простились, кстати, славно — обнялись даже.

— Ну, ты уж это… больше не попадайся!

— Они не знают, кто такой сэр Майкл!

— А, вот оно в чем дело-то… Тогда ссылайся на боярина Ратникова.

Михаил сказал и подумал — а не один ли черт? Что тот, что другой — самозванцы.

Утром, едва рассвело, передовой отряд воеводы Домаша Твердиславича вырвался на рысях из Пскова, направляясь на север, к Дерпту — в земли Ливонского Ордена, точнее сказать — бывшего Ордена Меченосцев, с недавних пор именующегося Отделением Тевтонского Ордена в Ливонии.

Утро выдалось хмурым, промозглым, но снега не было, а ближе к обеду налетевший с Балтики ветер немного разнес облака, так, что проглянуло солнце. Сразу все повеселели, начались разговоры, песни… Лишь Домаш Твердиславич хмурился.

Вскоре остановились на привал, конные на этот раз не дожидались пеших — те, словно мотопехота, двигались следом за всадниками на санях, ни чуточки не отставая.

Опытный воевода Домаш, как и полагается, выслал вперед арьергард, однако окрыленные недавней победой воины вели себя довольно беспечно. Псков взяли! А тут — какой-то Дерпт, Юрьев — что там возиться-то? Шапками закидаем! Так считало большинство… и просчиталось.

Быстро перебив арьергард, немцы появились внезапно, нагрянули, взяли отряд в копья — а слева и справа — из покрытых снегом лесов — навалились кнехты.

— Рыцари! — выпрыгивая из саней, Ратников вытащил меч. — Макс, Эгберт… Сюда!

Весь «десяток» выстроился толково и быстро: воткнули в снег щиты, выставили рогатины — а ну-ка, враг, возьми, за рупь — за двадцать!

Вокруг слышался звон мечей, крики раненых, стоны и хрипы. Эта музыка битвы сейчас нисколько не возбуждала Ратникова, как бывало иногда раньше. Наоборот — вызывала раздражение… Черт их принес, этих рыцарей!

А крестоносная конница, между тем, зайдя с левого фланга, прорвала строй пеших воинов, за рыцарями рванулись кнехты, а справа, из-за леса вылетел еще один конный отряд под белым с разлапистым черным крестом орденским флагом.

— Помогать! Защищать! Лечить!

Новгородцы бились достойно, да вот только силы были неравные, да и рыцари выбрали удобный момент — русская рать нацелилась с ходу брать Дерпт, никак не ожидая засады. Что ж, на этот раз крестоносцы оказались хитрее, военное счастье — вещь переменчивая, как настроение юной красавицы, избалованной повышенным вниманием мужчин.

— Helfen! Wehren! Heilen!

Проклятый орденский клич уже навяз в ушах! А ну-ка:

— Кто на Бога и Великий Новгород?

Трое — рыцарь и конные оруженосцы — опустив копья, понеслись на десяток Ратникова, смяв воткнутые в снег щиты. Рогатина поразила одну лошадь… другую… Но рыцарь пробился, отбросив ненужное копье, взмахнул мечом — хлынула кровь… один из воинов-новгородцев упал, ткнулся лицом в снег, крестоносец взвил коня на дыбы, безжалостный меч вновь искал жертву… Эгберта!

Такой удар наверняка перерубил бы мальчишку пополам… если б не Макс! Тот, словно тигр, бросился на рыцарского коня, ухватил поводья… Рыцарь ударил парня локтем, отбросил в снег, словно надоедливую шавку, развернул коня — ударить копытами, затоптать…

А кнехты уж наседали со всех сторон, со всех сторон доносились вопли, ругательства, кличи.

— Кто на Бога и Великий Новгород?!

— Helfen! Wehren! Heilen!

Орошая алыми ручьями сугробы, щедро лилась кровь, и своя и чужая. Хрипели лошади, звенели мечи и сбруя.

Крестоносцев становилось все больше…

Врешь, не возьмешь!

Стиснув зубы, Ратников подхватил валявшуюся в снегу рогатину и что есть силы швырнул ее в рыцаря, угодив по шлему. Копье, конечно, не причинило особого вреда, но все ж таки на какое-то время оглушило, и кто-то из своих тут же стащил рыцаря с седла укрепленным на конце копья железным крюком.

— Бей, псину, парни! Кто на Бога и Великий Новгород?

— Макс, ты как?!

— Все о'кей!

Парень улыбался, но по лицу его текла кровь… Черт. Ранен…

Ратников затравленно оглянулся — новгородцев явно теснили к лесу… где тоже блестели копья и развевалось на ветру знамя крестоносцев!

Господи… что ж их так много-то? Кажется, они везде…

Разрывая шум битвы, вдруг послышался звук рога. По приказу воеводы трубили отступление. Ну, конечно…. Тут уж куда… теперь лишь бы сохранить людей.

— Сани! — ударив подступившего кнехта мечом, Ратников кивнул на возок. — Попробуем вырваться, парни!

Снова затрубил рог, уцелевшие воины стали стягиваться на его звук, насколько это было возможно, стягиваться для поспешного отхода.

— Ну, выносите, родные! — причмокнув, Михаил натянул вожжи. — Нно, залетные! Нно!

Кони взялись вскачь, понеслись, словно птицы, едва не перевернув сани… Эгберт чуть было не вылетел, хорошо, Макс схватил его рукою за шиворот.

— Дядь Миша, наши! Подберем!

Ратников придержал коней — как раз на его пути двое новгородцев отбивались от наседавших кнехтов. Лихо бились парни! Двое против десятка.

Миша осадил лошадей:

— А ну, давай сюда!

Воины прыгнули в сани. Ратников хлестнул коней. Эгберт ударил копьем бросившегося было следом кнехта.

— Сворачивай, дядя Миша, сворачивай!

Беглецы вылетели на повертку — в лес, а там — и к озеру…

Сзади послышался стук копыт — погоня!

Один из прыгнувших в сани парней сдернул с плеча лук:

— Ницево, ницево, ужо посмотрим…

И первой же стрелой сразил одного врага — тот так и полетел в сугроб, кувырком свалившись с лошади. Вторая стрела тоже нашла свою жертву… И третья…

— Ну ты и стрелок! — с уважением выкрикнул Максик.

Воин улыбнулся:

— Я ж охотник.

Влетев в лес, беглецы безостановочно поехали лесной дорожкой, Ратников чуть ослабил поводья, давай лошадям отдохнуть.

Смеркалось. Небо сделалось ниже, вдруг повалил снег, и это было хорошо — заметал следы от погони.

— Смотри, какие снежинки, Эгберт, — улыбнулся Макс. — Большие, пушистые… Дядя Миша, а мы сейчас куда едем?

Сказал и упал, повалился в солому.

— Макс? — почувствовав неладное, Ратников обернулся и быстро передал поводья сидевшему рядом воину. Не лучнику, другому.

— Максюта! Да что ж ты лежишь-то? Что ж ты…

Вот когда Миша осознал, что такое настоящий страх! Неужели зря все? Неужели Макс сейчас вот так глупо погибнет? И что? И зачем тогда все… этот браслет… неужели…

— Макс! Макс! Максюта!

— Ты его не тряси, господине, — тихо промолвил лучник. — Покой ему посейчас нужен. Покой.

— Покой… — Ратников горько усмехнулся. — Где его сейчас найдешь-то?

— Поищем… Тут, я чаю, деревни должны быть. Озеро-от — рядом.

Дав лошадям передохнуть, поехали дальше — и до наступления полной темноты уже были на берегу: впереди, далеко-далеко, расстилалась заснеженная равнина озера. Скоро уже и апрель, а лед все еще не таял.

На протяжении всего пути Максим так и не пришел в сознание, лишь метался, бредил — видать, хорошо его приложил тот чертов крестоносец. Хотя… сотрясение, вряд ли чего больше — лучник прав, парню сейчас бы покой…

Покой…

— Что это там слева, не деревня, часом?

— Избы! — присмотрелся стрелок. — И церковка… или часовня. Какое-то большое село!

Ратников хмыкнул:

— Теперь бы еще узнать, есть ли там немцы?

Ну, прямо, как в кино! Этакие партизаны…

Возница придержал лошадей, обернулся:

— Так что, сворачивать?

На фоне быстро темнеющего неба светились тусклые огоньки лучин. Скоро и они погаснут — спать в те времена ложились рано.

— Я схожу, посмотрю, — неожиданно предложил Эгберт.

И несмело улыбнулся. Этот парень вообще стеснялся незнакомцев, чужих.

— Давай, — Миша махнул рукой и, услыхав донесшийся лай, добавил: — Смотри только, чтоб собаки не разорвали.

С минуту было слышно, как под ногами Эгберта скрипел снег. Затем все стихло. Лишь собаки залаяли еще больше, заливистей — понятно, почему.

Снег давно уже перестал валить, небо прояснилось, видны стали и звезды и нарождающийся молодой месяц — узенький такой серп. Максим наконец пришел в себя и попросил пить.

Ратников рванул с пояса флягу:

— Как себя чувствуешь?

— Ничего… Только перед глазами — мурашки зеленые.

Мурашки… Хорошо, хоть так. Могли ведь и мечом достать… и копьем… и стрелою. Могли… Нет уж, больше для Макса — никаких схваток!

— А где Эгберт?

— Да должен бы уже прийти…

Сказав, Ратников снова услыхал скрип — кто-то шел. Видать, возвращался Эгберт, кому ж еще-то?

Точно, он!

— Поехали, нет там никого. Ни русских, ни немцев.

Бывший подмастерье давно уже научился прилично болтать по-русски, и в войске Александра его не считали чужим, принимая за чудина или эста, и тех и других хватало с обеих сторон, и кнехтами-ратниками, и так, на подхвате. Гибли они обычно первыми, и никто их не считал, так и в летописях указывалось — «бесщисла».

С новой силой залаяли псы.

— Я тут договорился, — Эгберт кивнул на крайнюю избу, хозяин которой, выскочив на улицу, уже отворял низенькие воротца.

— Сюда, сюда от, заезжайте. Коняк можете в хлев поставить, все одно немцы коровенку свели.

Немцы коровенку свели… Это хорошо! Вряд ли сей мужичок питает симпатии к крестоносцам.

— Ну, заходите… Что с малым-то? Чего шатается? Ранен?

— Да есть немножко.

В маленькой курной избенке оказалось очень тепло и уютно, к тому ж — малолюдно, хозяин оказался вдовцом и жил один месте с дочкой — рыженькой, лет тринадцати с виду, девчонкой, с явным удовольствием исполнявшей роль домовитой хозяйки.

— Сюда, эвон, на лавку садитесь, к столу… Посейчас, еще один светец зажгу… Раненого давайте туда, ближе к печке. Вона, на сундуке шкура постелена. Господи, молоденький-то какой… А бледненький! Ничего, вылечим, выправим, на ноги поставим. Онучи туда, к огню, вешайте.

— Я так-то рыбак, да зимой больше охочусь, — рыжеволосый, невысокого росточка, хозяин чем-то походил на свою дочку… Вернее — она на него. Вздернутые носы, круглые, с веснушками, лица, любопытные светло-серые глаза.

— Меня Путятой зовут, а дочку мою — Ефросиньей… Вы ешьте, ешьте, варево-то.

На следующий же день Макс почувствовал себя гораздо лучше, даже порывался встать, пойти… Только вот пока не очень-то ясно было — куда идти? На псковской дороге вполне могли быть немцы, а остатки разгромленного отряда Домаши Твердиславича уже давно наверняка пробились к своим.

И все же, решились отправиться к Пскову. Уже приготовили лошадей, с утра решили выезжать, а сегодня, что ж — Ефросинья топила баньку, а ближе к вечеру обещался вернуться хозяин, ушедший на охоту вместе с лучником Ермолаем.

Они вернулись гораздо раньше, возбужденные, почти что бежали, а Ермолай так прямо светился радостью:

— Отыскали! Отыскали своих, братцы!

— Да что ты говоришь? — удивленно вскинул глаза Михаил. — А это точно — свои, не немцы?

— Свои… Я ж охотник. И стяги видны, и шеломы сияют — кованая рать суздальская. Станом встали на озере, близ Вороньего камня.

Обоих парней, Макса и Эгберта, Ратников отправил в деревню, что на том берегу озера — у Путяты там жили дальние родичи. Ребята поехали не одни, с проводницей — рыженькой Ефросиньей, явно положившей на Максика глаз.

Когда прощались на озере, у развилки, девчушка окинула Ратникова честнейшим взглядом и, перекрестясь, заверила, что присмотрит за раненым самолично.

— Ну и за этим тоже, — она кивнула на Эгберта и засмеялась.

— Дядь Миша, — Макс все же пытался встать. — А вы куда же?

— А я разберусь тут, что к чему, и за тобой приеду. Ты, главное, выздоравливай, нам с тобой еще в Дерпт надо!

Вот тут Миша соврал — в Дерпт он собирался один, без Максика. Для того и отправлял — с глаз подальше. Пусть уж лучше полежит, оправится…

— Ну, мы поехали тогда? — натянув вожжи, Ефросинья причмокнула губами. — Н-но милаи… Трогай!

Лошади ходко понесли сани по накатанной дорожке и вскорости скрылись в зарослях камышей, близ берега выпирающих изо льда настоящим лесом.

А Ратников и двое воинов быстро свернули влево — туда, где развевались гордые новгородские стяги и блестели на солнце шлемы суздальской кованой рати. Говорят, суздальцев должен был привести князь Андрей, брат Александра Грозны Очи.

Они успели как раз вовремя! Как раз — к своим, к новгородцам… Те были рады, многие узнавали:

— Эгей, Мисаил! Парни! Да вы никак упаслися?!

— Упаслися, чего ж!

— Как там было-то, на дорожке? Говорят, жарко?

— Да уж, не холодно!

У леса, по всему берегу, горели костры — ратники готовили пищу. Настроение было боевым, решительным — не сегодня-завтра ждали немцев. Не так и много было воинов — вряд ли больше двух тысяч, так ведь и рыцарей не ждали много. В ожидании неминуемой брани, воины подбадривали друг друга. Со всех сторон слышались шутки, прибаутки, смех.

Михаил понимал, конечно, куда угодил, и что не сегодня-завтра будет. Знаменитое Ледовое побоище — что же еще-то? Да и по времени уже пора — скоро, может, уже завтра — пятое апреля. Ратников, как историк, такое забыть просто не мог.

Как не мог теперь и уйти — тогда просто почувствовал бы себя трусом. Хотя, оно конечно, можно было бы затаиться все в той же деревне да посмотреть на битву издалека…

Все так, но что сказали бы воины, те двое? Ладно — не вполне еще оправившийся от удара по голове Максим или слишком уж юный Эгберт — эти, да, пусть сидят за печкой. Но такой умелый воин, как Ратников… Его отказ пойти сейчас к русской рати вызвал бы у лучника Ермолая и его неразговорчивого спутника Силантия, мягко говоря, недоумение. А то б — и скрутили, как несомненного предателя-переветника? А оно надо?

Да Миша и сам рвался в бой — посчитаться за псковскую дорогу! И сам бы перестал себя уважать…

Кстати, браслетик он оставил Максу, ежели что — тот и сам выберется. И Лерку найдет… хотелось бы верить…

— Давай к нашему костру, братие! Чего так шелупонитесь? Откуда будете?

— Домаша Твердиславича, воеводы.

— Да уж, не повезло ему… Садитесь! Счас, кликну сотника, ужо порешит, куда вас поставить. Какое ратное дело ведаете?

— Мы — лучники.

— А я — мечник.

— От и славно, нам такие нужны!

Похлебав горячего варева, Михаил приободрился и даже начал шутить, да, как раз вскоре появился и сотник — дородный мужчина в сверкающем на солнце панцире из крупных стальных платин, надетом поверх кольчуги. Калин — так его звали.

— Что ж, добре, добре, — выслушав Ратникова, сотник пригладил растрепавшуюся на ветру бороду. — Инда вовремя. Как раз посейчас князь-от место для боя выбирает… Вон там, — Калин указал рукой. — У Узмени, теплое место, полынья, лед слаб… там нельзя… а вот тут — крепок, тут суздальцев и поставит, брони их чуть тяжельше лыцарских будут. А по краем — конницу… За ней — лучников… ну мечники тоже надобны. На переднем, брат, крае.

Ну, конечно, на переднем, где же еще-то?

Ратников примерно представлял, как будет проходить сеча — уж, конечно, не так, как показано в старом фильме «Александр Невский», совершенно, можно сказать, по-иному. Рыцарское вооружение в эти времена — шлем да кольчужицы, да чулки-рукавицы латные — не столь уж и тяжело, ничуть не тяжелее новгородского, а суздальцы в своих двойных доспехах — так еще и потяжельше будут! Все то вранье о тяжелых рыцарских латах в тринадцатом веке — суть плод инерции человеческого мышления. Еще с позапрошлого столетья ведется, когда иные лихие художники и романисты даже рыцарей Карла Великого умудрялись изображать в сплошных, так называемых «белых», латах эпохи позднего средневековья и Ренессанса.

Крестоносцы, конечно, будут идти «свиньей» — наиболее удобный в данном случае строй для прорыва обороны. Кстати, весьма нетипичный для рыцарей, обычно сражавшихся кто как пожелает. Гонору было столько, что каждый сам себе был за командира, какой уж тут строй. Но это — обычные рыцари, а тут — орденские братья, давшие обет послушания и повиновения. Этих можно было построить, в буквальном смысле слова — можно было.

Все так и случилось. Уже с утра запели, захрипели трубы, послышался быстро приближающийся гул, и вот из легонького утреннего туманца пополам с изморозью показалась… Нет, это была не конница! Это было что-то страшное! Сплошная стремительно несущаяся по льду масса, ощетинившая копьями, словно дикий кабан — клыками.

Ратников, в ряду прочих ополченцев, стоял впереди, сжимая в руках меч и хорошо себе представляя всю роль ополченцев. Их подставили для первого удара… чтоб завязли… чтоб потом наткнулись на суздальцев, которых уже не прорвать… Вон они, позади, князья в золоченых шлемах. Гарцуют на белых конях. Ярославичи, Александр и Андрей. Рядом с Александром, тоже на коне — легкая фигурка подростка — боярич Борис из славного новгородского рода Онциферовичей. Странно… Обычно бояре Александра недолюбливали, за самовластье да неуживчивость, а Онциферовичи вот, похоже, сделали на него ставку.

Ратников перевел глаза на рыцарей и покрепче сжал щит… вот сейчас… вот-вот…

Гремели копыта. Звенели, громыхали доспехи. «Кабанья голова» крестоносцев казалась исполинским живым существом, поганое дыхание которого вот-вот должно было опалить новгородских ратников, а острые клыки — растерзать их тела!

— Помогать! Защищать! Лечить!

Ну, помощнички… давайте…

Мчащийся впереди крестоносец, выставив вперед копье, наклонил голову… А ведь их меньше. Раза в полтора меньше…

Удар!!!

Михаил даже не понял, как это все произошло, как налетели, сшиблись… Просто — один сплошной удар. И такой звук — как будто железнодорожный состав с разгона налетел на кирпичную стену. Грохот, скрежет, искры…

— Helfen! Wehren! Heilen!

— Кто на Бога и Великий Новгород?!

— Постоим! Постоим за Плесков!

Ого, и псковичи здесь…

Что-то тяжелое пронеслось совсем рядом, ударило, отбросило и едва не растоптало… Ратников быстро поднялся, поправил шлем, ощущая в себе все больше наливающуюся ярость. Помогать, защищать, лечить — говорите? Ладно, сейчас вам покажем, как тут у нас лечат!

Удар!

Двое кнехтов ринулись на Ратникова с двух сторон… Ан нет, одного тут же достал копьем поднявшийся с заснеженного льда новгородец.

Миша махнул мечом — на, получи! — и отрубленная голова кнехта, подпрыгивая, покатилась по льду, мешаясь меж копыт рыцарских коней и ног пеших ратников. И снова — музыка битвы. И снова — стоны раненых и яростные крики.

Черт! Один из рыцарей едва не поразил Ратникова мечом. Миша умудрился отбить натиск, но всадника было не достать, как мечом ни маши… Вражина наверняка ухмылялся под шлемом.

Ага! Вот кто-то из пеших ратников попытался стащить крестоносца крюком… не удалось — подоспели кнехты, окружив воина плотным кольцом… сейчас расправятся…

Михаил раскрутил меч над головой:

— Держись, паря!

И обрушил меч на плечи кнехтов… поразив одного, другого, третьего… Черт! И совсем забыл про рыцаря… Его удар отрезвил, заставил задуматься об обороне.

— Слева, друже!

Черт! Еще один всадник. И скачет сюда… да-да, именно…

— А вон там — третий…

Эх, где же лучники-то?

Михаил обернулся и увидел, как машет ему из камышей Ермолай — мол, пригнись, пригнись, парень! Дай нам прицелиться, выстрелить, добраться наконец до гадов… только дай!

Да-а… пешие ратники сейчас только мешали…

— Слушай меня! — ударив мечом в щит, громко, как мог, закричал Ратников. — А ну — на раз-два — ложись! Падай в снег… Раз-два…

Те, кто слышал, — упали…

И тут же дождем полетели стрелы — поражая и рыцарей, и их коней, и кнехтов!

— Что, суки, не ждали? — лежа в снегу, Ратников с большим удовольствием слушал, как пели над головой стрелы. — А вот вам! Получи, фашист, гранату! Кто на Бога и Великий Новгород?

Яростная атака крестоносцев захлебнулась, наткнувшись на мрачное спокойствие кованой суздальской рати. С флангов ударила конница — личная дружина князей, начали сжиматься клещи…

Все, как и должно было быть. Хотя, признаться, в первый момент у Миши появились сомнения — ну, разве ж можно остановить взбесившийся бронепоезд?

Остановили. Не дрогнули.

Кто на Бога и Великий Новгород?

А дальше уже началось избиение. Выбив рыцарей, конница Александра начала с молодецкой удалью громить кнехтов — чудинов и эстов — их смерти никто, как всегда, не считал.

Лед покраснел от крови, часть рыцарей и кнехтов, желая спастись, бросились к Узмени, к теплому течению… проваливаясь в полынью. Конечно, не в таких масштабах, как фильме — просто им некуда было больше бежать, разгромленное воинство повсюду натыкалось на русские копья.

Простолюдинов-кнехтов, конечно, в полон не брали — куда такие полонянники, нищета? Что же касается рыцарей, то это совсем другое дело, за него ж можно потом получить выкуп, и весьма значительный. Живой рыцарь — живые деньги, такой вот дебет-кредит.

— Ну, как ты, друже?

Лучник Ермолай, подбежав, хлопнул Ратникова по кольчуге.

— Да вроде бы ничего, — улыбнулся Миша.

Лучник захохотал:

— Смотри-ка, а ведь накостыляли мы им?! Посчитались за воеводу Домаша…

— Да уж, — Ратников усмехнулся, что ни говори, а осознавать такое было очень приятно.

— Хо?! Смотри-ка, что гад творит!

Повернув голову, Михаил взглянул в указанную приятелем сторону: орденский рыцарь, один из последних сброшенный с коня, хоть и не сдавался, выставив вперед щит, яростно отбивался мечом от наседавших суздальцев.

— Лихой рубака, — вытаскивая стрелу, нехорошо прищурился Ермолай.

Нацелив лук, вдруг обернулся и лукаво подмигнул Ратникову:

— Спорим — с одного выстрела уложу?

— На бочку бражки?

— На бражку! Хотя б и так!

— Забились, — Миша быстро оценил и сверкающий рыцарский шлем — бикок — и латный нагрудник-кирасу — не так давно появившееся новшество, и щит…

Щит…

Поверх лат у крестоносца был наброшен белый орденский плащ… а вот на щите… А вот щит был поделен на четыре части: две — по диагонали — с черным тевтонским крестом на белом фоне, а вот другие четверти — красные, с желтыми, точнее сказать — золотыми — львами… нет — леопардами, лев — фигура не геральдическая.

Герб нормандского герцогства!

Нормандец!

Мишу внезапно осенило — так это же, это же…

— Стой! — он тут же дернул лучника за руку.

— Ты чего, друже? — округлил глаза тот.

— Герб видишь, со львами? Может, мы его лучше в полон?

— Ага, в полон, — Ермолай скептически усмехнулся и кивнул на скачущих во весь опор к рыцарю всадников в алых, зеленых и голубых плащах, в сверкающих серебром бронях, в сияющих на солнце шлемах…

— Опоздали мы с тобой, Мисаил! Йэх, бочонок браги ушел!

— Ничего, угощу я тебя и так, без спору, — Ратников засмеялся.

Лучник покачал головой:

— Без спору — какой интерес? Слушай, а может, он и не сдастся? Вишь, как отмахивался.

— Это он от мужиков отмахивался, — со знанием дела пояснил Михаил. — Они ему не ровня. А боярам — сдастся, как миленький. Свой — своим.

— Это ты про то, что ворон ворону глаз не выклюет? — понятливо ухмыльнулся Ермолай. И, чуть помолчав, добавил: — А ты я вижу ничего, парень свойский.

— Насчет воронов ты прав, друже, — Михаил прищурил глаза, внимательно рассматривая, как рыцарь, опустившись на одно колено, передает свой меч пленившему его всаднику, точно так же опустившемуся на колено. — Только тут не вороны, тут — львы. Нормандские леопарды настороже… Такие вот дела.

Глава 19 Апрель — май 1242 года. Псков А если это любовь?

Когда император увидел, что девица прибыла, он вышел ей навстречу, а с ним и бароны…

Робер де Клари. Завоевание Константинополя.

Часть пленных рыцарей Александр, возвращаясь в Новгород после успешных переговоров с тевтонским магистром, взял с собой, но значительную часть оставил в Пскове, поручив улаживать дела с выкупом своим верным людям, один из которых, суздальский худородный боярин Нечай Анкудинович, славился своим гостеприимством и склонностью к бражничеству.

Завязав знакомство, Ратников хаживал к нему каждый божий день, точнее говоря — вечер, и посиделки частенько заканчивались далеко за полночь. Нечай Анкудинович был довольно молод, даже чуть помладше Миши, чуть пониже, чуть поуже в плечах, но все же статен, приятен в обращении и красив лицом. Льняные волосы, ухоженная бородка, тщательно подобранная одежка — все из дорогих ромейских тканей, боярин был настоящий рыцарь. К тому же хорошо знал латынь и немецкий — тот его диалект, что был в ходу в Ливонии.

Всех доверенных ему пленников Нечай Анкудинович тотчас же взял «на слово» и, выпустив из узилища, пировал с ними каждый вечер. А когда приезжали с выкупом — часть откладывалась для князя, часть боярин оставлял себя в качестве, так сказать, комиссионных, а часть — и не маленькая — тут же пропивалась. Кроме самого Нечая и пленных рыцарей, за столом обычно сиживали его помощники, служилые суздальские люди, иногда — кто-нибудь из представителей псковских знатных родов и вот — Ратников, познакомившийся с боярином, можно сказать, чисто случайно. Правда, случайность эту пришлось тщательно готовить.

Надо сказать, Нечай Анкудинович оказался большим любителем певчих птиц, на той почве и познакомились на торгу — оказывается, Ратников тоже без птичек жить не может! Разговорились — Миша к этой беседе специально готовился, выспросил все про птичек у охотника Ермолая, уж, сколько успел, покуда тот не ушел в Новгород — и через некоторое время уже были друзьями. Ратников представился своеземцем из Заволочья, ну, а о подвигах его новый приятель был уже наслышан.

Кстати, Михаил очень рад был, когда князь Александр, после успешных переговоров с посольствами, присланными епископами Дерпта и Риги, отъехал таки в Новгород. А что ему тут было делать? Епископы извинились за вторжение, договорились обменяться пленными и оставить все границы земель, какие те были до 1240 года.

Михаил откровенно радовался, честно говоря — побаивался, что всплывет история с фон Оффенбахом. Нет, не всплыла. Может, не до того было, а может, стражники и все прочие ответственные люди погибли во время сражения. Скорее же всего, просто приняли искусно исполненную Ратниковым записку за подлинное распоряжение князя. А сам Александр о том и не спросил — дело ли ему до какого-то там крестоносца? Так вот и прокатило.

Да, еще одна новость была, из разряда не очень приятных — усадьба на Лодейной сгорела. Не одна, вместе с другими — соседними. Все ж таки правильно тогда Ратников предлагал каменную стенку поставить — брандмауэр. То ли немцы сожгли, то ли русские, то ли сам по себе начался пожар — запросто — только выгорело все дотла.

Так вот!

И оставался теперь у Ратникова с Максом один браслетик на пару. Да еще Лерка… Ничего — выбраться и с одним можно, только вот… Только вот, иметь бы еще один, на всякий случай — да уж теперь ладно…

Лерка… Анри де Сен-Клер, нормандский рыцарь, заявил, что его суженая обязательно явится за ним с выкупом — и в самое ближайшее время.

— А серебришко-то у нее есть? — качал головой Нечай Анкудинович.

— Для такого дела найдет, — граф де Сен-Клер — высокий красивый парень лет двадцати, кареглазый, с черными, как смоль, волосами, смеялся, по всей видимости, нисколечко не сомневаясь в кредитоспособности своей возлюбленной. — Пару лошадей продаст, да доспехи, да кое-что из оружия. Дело наживное!

Он любил петь, этот нормандец, аккомпанировал себе на лютне, которую приобрел уже здесь, в Пскове, у рижских или ревельских купцов. А боярин Нечай любил слушать не только птиц, но и песни, которых граф знал великое множество:

Под липой свежей, У дубравы, Где мы лежали с ней вдвоем, Найдете вы все те же травы, Лежат, примятые, ничком…

— Славно, славно, — боярин Нечай едва успевал мигать слугам, чтоб подливали бражки. — Вы настоящий миннезингер, господин де Сен-Клер!

— У нас их зовут трубадурами. Впрочем, этот сонет сочинил не я, а Вальтер фон дер Фогельвейде.

— А свое что-нибудь спойте, Анри! Ну, я вас прошу!

— Лучше расскажите о том, как встретили вашу озерную нимфу?

Ратников, как обычно, сидел тут же, рядом, по левую руку от графа… точнее сказать — от младшего сына графа.

— А что за нимфа? — Нечай Анкудинович оторвался от бражки и заинтересованно посмотрел на рыцаря.

— О, это очень романтическая история, — усмехнулся тот. — Неужели не слыхали?

— Да откуда же, граф?

— Что ж, извольте же, расскажу, — де Сен-Клер выглядел явно довольным, видать, нравилось ему рассказывать всем эту историю, особенно — свежим слушателям.

— Это случилось летом, в июле, когда жаркое солнце сверкало в нежно-палевом небе и пряно пахло травами, и сладким розовым клевером, а в кустах боярышника весело щебетали птицы.

— Какие птицы, сир? — воспользовавшись паузой, тут же поинтересовался боярин. — Соловей или, может, малиновка? А еще неплохо поют жаворонки…

— Не знаю, что и сказать! — Сен-Клер озадаченно хлопнул глазами. — Как-то не приходило в голову — какие именно птицы? Птицы и птицы… В общем, пели.

— Продолжайте, продолжайте, любезнейший граф, — махнул рукой Нечай Анкудинович. — Время есть — я только что отправил слугу за вином. Пока принесет… Ну? Что там дальше-то было с нимфой?

— Пели птицы, — устремив затуманившийся взгляд куда-то в сторону, продолжал нормандец, — я с небольшим отрядом свернул на лесную дорожку, к бургу. Было жарко и пот застилал глаза, а поднятая копытами коней пыль висела, словно облако. Утомленные, мы решили сделать короткий привал. Пока кнехты поили лошадей в ближайшем ручье, я прогулялся по округе, любуясь цветами и бабочками, что порхали над зеленой травой. И тут же, рядом, увидел озеро… Оставив на берегу одежду, я погрузился в прохладные воды… и вдруг… я даже сначала не понял, что случилось? Какой-то странный звук… бумм! Брызги! И девичий крик… И вот она, озерная нимфа — красивая, как тысячи солнц — упала в мои объятья прямо с неба!

— С неба? Что, прямо так, в объятья, и упала, господин граф?

— Ну, не совсем, — рыцарь чуть смущенно улыбнулся. — Упала в озеро… начала кричать, барахтаться, тонуть… Я ее вытащил, осторожно вынес на берег… И не удержался, поцеловал в губы! Красавица пришла в себя и вдруг обняла меня с такой страстью, о которой поют трубадуры!

— А она была одета или… как бы…

— Он была нагою! То есть… не совсем нагою… но почти… Мне послал ее сам бог, девица… нет, уже почти дама — Элеонора, красавица, в честь которой я сложил мадригал! Хотите, прочту?

Красавица явилась с неба, С волосами, цвета спелых снопов, С очами, пылающими любовью…

Ратников не стал дальше слушать — поздновато было уже, пора бы и на боковую, вот прямо здесь, в боярских хоромах. Проверить, как там парни — их Миша с собой на эти пьянки не брал — рылом не вышли, в смысле — происхождением. Да и нечего с младых ногтей бражничать!

Только, прежде чем уйти, предупредил:

— Вы уж меня позовите, как дама Элеонора явится. Очень уж хочется на нее взглянуть!

— О, вы получите истинное наслаждение, сир!

Все ночь Мише снилась какая-то хрень: поющие соловьи, падающие с неба девчонки, единороги… Да, и еще — здоровенная белая обезьяна! Она сидела рядом и немилосердно трясла Ратникова за плечо.

— Пошла, пошла вон! — отбивался Михаил. — Обезьяна белая!

— Ладно вам обзываться-то, дядя Миша! — обиженно пробормотал Макс. — Лучше вставайте быстрей, тут такое!

— А? Что? — Ратников уселся на ложе и с минуту недоуменно хлопал глазами. Потом улыбнулся: — Ну и приснится же! Ты чего такой взъерошенный, Максюта? Случилось что?

— Случилось! Случилось! Конечно же, случилось! — Несмотря на такие слова, мальчишка вовсе не выглядел озабоченным. — Наконец-то вас разбудил… Там, во дворе — Размятникова!

— Какая еще Размятникова?

— Да Лерка же!

— Лерка?! Ах ты ж, черт…

Вскочив с ложа, Ратников быстро оделся и, сунув ноги в сапоги, выбежал во двор вслед за Максиком.

И тут же увидел ее… Лерку… Нет — даму Элеонору!

Как видно, она только что слезла с белой, покрытой длинной цветастой попоной, лошади и теперь, в сопровождении двух дюжих парней в смешных узких штанишках-шоссах, шагала по двору в изумрудно-голубом приталенном платье, с золотым пояском на бедрах, с ожерельем на тонкой шее. Пышные волосы ее были забраны жемчужной сеткой, большие зеленые глаза сверкали, словно драгоценные камни. Да-а… чувства рыцаря можно было понять — такая могла влюбить в себя любого!

И что, эта красивая молодая девушка — Размятникова? Что-то не похоже.

— Лерка! — первым к «даме» подскочил Макс.

— Это ты кому, паж? — дама недовольно обернулась.

Нет, не она, — тоскливо подумал Ратников.

— Веди себя достойно с дамой, иначе…

Сопровождающие «даму Элеонору» парни нахмурились.

А Максик не отставал:

— Размятникова! Ты чего, меня не узнаешь, что ли? Я — Макс!

Нет… не она…

Хотя…

И без того большие глаза девчонки вдруг удивленно расширились:

— Господи… Гордеев, ты, что ли? И что ты тут делаешь?

— Да то же, что и ты! Так же вот… провалился…

— Максик!!!

Лерка бросилась к парню с поцелуями:

— Максик… Нет, не может быть! Максик!!!

— Здравствуйте, — Ратников подошел ближе. — Мы рады, что смогли найти вас, Валерия.

— Ой! — оторвавшись наконец от пунцового Макса, девушка обернулась. — Здравствуйте. А я вас помню! У вас еще магазин… ну, в Советском, на площади. Вы мне расскажете, как вообще все… как сюда…

— Не только расскажем, но и…

— Ой! — поправив жемчужную сеточку, снова воскликнула Лерка. — Что же я тут с вами стою-то? Давайте все рассказы попозже, а? Я же выкуп привезла! Где Анри? Надеюсь, его не в узилище держат?

— Что за шум, а драки нету? — позевывая, вышел на крыльцо боярин Нечай. Увидев Лерку, изящно поклонился:

— Вы, должно быть, дама Элеонора?

— Да. Она самая.

— Граф про вас говорил… — Нечай Анкудинович спустился с крыльца и галантно подал даме руку. — Нет, он ничуть не соврал, верно, Миша?! Вы — истинная красавица, способная украсить собой самое изысканное общество, подобно тому, как играющий всеми цветами смарагд украсит любой ожерелье!

Ратников даже головой покачал от зависти: красиво излагает, собака.

— Где вы держите Анри? И вообще — кто вы?

— Я — боярин Нечай Анкудинович… Прошу вас сюда. Сейчас, сейчас встретитесь с вашим дорогим суженым… надеюсь, все-таки — не очень дорогим… серебришко при вас?

— А как же?! С чего бы я тогда явилась?

— Вы не только красивы, но и очень умны, любезнейшая дама Элеонора!

Пропустив даму вперед, боярин вошел в горницу, а Ратников с Максом уселись на крыльце — ждать.

Ждать пришлось долго, наверное, с час — покуда там все устроилось. Оба, и Макс, и Михаил, не скрывали радости, заразив ею и подбежавшего Эгберта, в последнее время — почему-то хмурого.

— Неужели, все, дядя Миша? — растроганно приговаривал Максик. — Неужели наконец нашли? Ну! Когда на Танаево?

— Браслетик-то не потерял?

— Ну, что вы! А Лерка-то, Лерка… настоящая дама! Вот будет потом вспоминать…

Они вышли на крыльцо вдвоем — граф де Сен-Клер и его юная дама. И, никого не стесняясь, начали целоваться… жарко, с таким пылом и сексуальностью, что Максим отвернулся и покраснел.

— Мой суженый хочет устроить небольшой пир, — оторвавшись наконец от разомлевшего от счастья рыцаря, негромко произнесла Лерка. — Да, милый?

— О, любовь моя! — Сен-Клер снова поцеловал девушку в губы. — Конечно же — пир! Пойду сейчас же распоряжусь! Договорюсь с герцогом… Он очень хороший человек — герцог Нечай Ану… Анку… Очень хороший.

Рыцарь отправился обратно в хоромы, а «дама Элеонора», не чинясь, уселась тут же на ступеньку крыльца, между Ратниковым и Максом.

— Ну, — мягко улыбнулся Михаил. — Рассказывайте, что там с вами приключилось? Тогда, на озере, с Карякиным… Кстати, браслетик-то желтенький свой помнишь?

— Конечно помню! Красивый! Правда, разбился, когда… Ой, жуть! — девчонка зябко передернула плечами. — Вот, честное слово, прямо вспомнить жутко, клянусь Святой Женевьевой!

— Кем-кем клянешься?

— Ой, да ну тебя, Макс! Короче, поехали мы после танцев кататься… ну, с Эдиком. На Танаево, куда ж еще-то? Да вы ничего такого не подумайте, целовались просто… хотя… — Лерка лукаво улыбнулась и легонько щелкнула Макса по носу. — Может, там у нас и дальше чего б было… Если б не этот идиот Карякин! Это ж уголовник, я его боюсь просто! Появился откуда ни возьмись, Эдьку ударил… на меня налетел, навалился, стал одежду срывать да по всем местам лапать… целует, гад, в губы — а сам чесночищем пахнет! Короче, еле вырвалась… побежала, а он за мной, не отстает… Я на мосточки… поскользнулась и — в озеро… И тут вдруг — день! Вы представляете? Только что темно было — и вдруг солнце! Я перепугалась… тонуть начала… Пришла в себя на берегу — надо мной какой-то парень склонился… красивый — жуть! Я таких только в кино видела… Анри… Если б не он… не знаю, что тут со мной сталось бы!

— Так ты догадалась, куда попала?

— Да уж, сообразила, не дура… Анри меня с собой взял… Обет хотел дать… дурачок. В Орден вступить, как эти придурки с крестами… Ха! Да там половина — гомиков, я точно знаю. Короче, Анри я из этого всего вырвала, мозги прочистила — он же граф! У него ж замок в Нормандии, и не один… И старший брат — вчера гонец прискакал — умер! На охоте, говорят, свалился с коня… Теперь все земли — наши! Те, что по реке Орн, близ Кана. А те, что по побережью, пока что Генрих Плантагенет захватил, король английский… Ничего! Мы их отспорим… по суду или венной силой — вассалов хватит! И еще землицы есть… три деревни близ Байё — тоже когда-то наши были. Теперь, правда, их Людовик, король Франции, захватил… но мы ему руки-то укоротим! Нечего рот разевать на чужое!

— Ну ты и расфуфырилась, Лерка! — покачал головой Макс. — Король Английский. Король Французский, вассалы… сама-то себя слышишь? Домой скоро поедем! Мы знаем, как вернуться… тебя только и ждали!

— Это правда? — опустив пушистые ресницы, девушка обернулась к Ратникову. — Вы… в самом деле.

— Да, Лера. Тебя вот, искали… С Танаева озера можно уйти…

— Я за вас очень рада! — Лерка улыбнулась. — Нет, честное слово, рада… Мы даже вас проводим до озера. Я и Анри…

— Как это проводим? — не понял Макс. — Ты что же, обратно не собираешься?!

— Нет! — девчонка неожиданно расхохоталась. — Нет, понимаете? Нет! Кто я там была? Малолетняя шлюшка… Никому не нужная… хотя, нет, нужная… для известных целей. Мать — горькая пьяница, денег — нет и не предвидится…

— Да уж, да уж, — покачал головой Максим. — А тут у тебя земли! Как же — графиня!

— Дурачок, — девушка ласково взъерошила парню волосы. — Не в землях и не в титуле дело, хотя и это немаловажно, особенно — здесь. Анри! Я просто его люблю. И — очень надеюсь — он меня тоже.

Глава 20 Май 1242 года. Псков — окрестности Чудского озера Что-то вы быстро!

Получив этот ответ, возрадовалась дама…

Из хроники Камбре

И сколько бы Ратников не уговаривал «даму Элеонору» — Лерку — все тщетно! Сколько ни говорил, ни объяснял, даже целую лекцию прочитал на тему «бедственное положение женщины в Средневековье». Ничего ведь не утаил, обсказал все, как есть: что женщина здесь — никто, всего лишь машина для ежегодного — ну, пусть, почти ежегодного — рождения детей, большая часть которых неминуемо умрет еще во младенчестве. О том, что замуж тут выходят лет в тринадцать-четырнадцать, потом вот, каждый год рожают, годам к тридцати женщина уже считается зрелой, ну а к сорока — старухой. Соответственно и выглядит.

Нет, совершенно напрасные хлопоты! Сколько бы ни говорил Михаил, а Лерка только смеялась… Может, и вправду — любовь? Очень на то похоже.

— Ну, как же ты без сериалов-то будешь? Без «фабрики звезд», без интернета?

— Господи, Михаил Сергеевич! Телевизор только лохи смотрят, а интернет… компьютера у меня и там никогда не было.

В конце концов, Ратников махнул рукой — ну, как знаешь! Хочешь в Средневековье жить — ради бога.

— Смотри, ежели вдруг назад захочешь…

— Знаю, браслетик нужен. Вы уж рассказывали. Да некогда мне об этом думать, Михаил Сергеевич, надобно нам с Анри побыстрее домой возвращаться, в эту его Нормандию… а теперь — и в мою. У него там замок, представляете? С башнями, с подъемным мостом! Четырнадцать деревень у нас! А еще земли сколько! Пригляд во всем нужен, на слуг тут уж не понадеешься, Анри мне порассказывал — вор на воре. Все самой придется… где уж тут скучать? А вы говорите — интернет, телевизор…

— Ладно, ладно, — Михаил окончательно сдался — не хочет девка, не надо, чего зря уговаривать-то? Как говорится — было бы предложено. — Вы это только… Эгберта с собой возьмите. Боюсь, пропадет тут мальчишка… Не пожалеете, он парень честный!

— Если честный — можно и в мажордомы, — задумчиво протянула Лерка… сиречь — дама Элеонора. — Это хорошо, дядя Миша, что вы про него вспомнили — нам с Анри верные люди во как понадобятся! — девчонка резко провела ребром ладони по шее. — Кое-какие землишки отсудим, а кое-что силой возвращать придется… Борьба предстоит трудная!

— Да уж, да уж, — Ратников скептически хмыкнул. — Ну, Эгберта мы уговорим… попрошу Макса… Вон он, как раз, идет! Эй, Максюта!

Михаил с дамой Элеонорой сидели на высоком крыльце той самой усадьбы, что по-прежнему занимал ушлый боярин Нечай Анкудинович. С момента Леркиного появления прошло уже недели две, дороги за это время превратились в самое настоящее месиво, приходилось ждать, когда хотя бы чуть-чуть подсохнут. Скоро должны бы уже — весна в этом году выдалась пусть не особенно ранняя, зато жаркая — вот и сейчас, после полудня, сидели в тенечке, любуясь буйной зеленой травкой, молодой листвой и мохнато-желтыми шариками одуванчиков, во множестве выросших у частокола.

Дама Элеонора обмахивалась веером.

— Что, Лера, жарко? — ухмыльнулся Ратников, глядя на быстро шагавшего от ворот Макса. — Теперь уж в коротенькой юбочке не походишь и шортиками парней не смутишь — тут такого не носят, не принято как-то…

— Дядя Миша, я вас умоляю, — Лерка стрельнула глазками и лукаво улыбнулась. — Вы что… до сих пор мое летнее платье не оценили?

Ратников скосил глаза… потому и не оценил — не считал Лерку за возбуждающе-сексуальный объект, не мог себе это позволить, строго-настрого мысли свои контролировал… А если бы нет… Давно бы уже заметил, давно б заценил: и тонкое сукно, и забранный тонкой серебряной нитью ворот, сквозь который просвечивали голые плечи, и облегающий покрой, подчеркивающий изгибы бедер, грудь… Да уж — под таким платьем ничего не скроешь!

— А белья, между прочим, здесь тоже не носят, — громко расхохотавшись, добавила девушка. — И купаются — голыми.

Ратников лишь рукой махнул:

— Ла-а-адно!

— О чем это вы тут треплетесь? — подойдя, уселся на ступеньку Максик.

— О сексе — о чем же еще? — Дама Элеонора пожала плечами и окатила смутившегося мальчишку веселым взглядом. — Дядя Мише, видишь ли, платье мое не нравится — слишком, говорит, закрытое.

— Закрытое? Ну… не знаю… — Макс почему-то покраснел и быстро перевел разговор на другое. — С Эгбертом сегодня на торг ходили.

— Ну, ну? — нетерпеливо переспросил Михаил.

Подросток улыбнулся:

— Рижские купцы приехали! О том вам и хотел сказать.

— Приехали?! — дама Элеонора обрадованно всплеснула руками. — Ну, наконец-то!

Все же, красивое было на ней платье, обворожительно красивое с этакой небрежно подчеркнутой сексуальностью — небесно-голубое, с темно-синими и изумрудными вставками и тоненьким золоченым пояском. Граф Анри де Сен-Клер явно было рыцарем не из бедных… Кстати, он с раннего утра еще отправился прогуляться — тоже узнать про купцов и дороги. Что-то еще не вернулся…

— А мы как раз об Эгберте беседовали, Макс, — Михаил пригладил рукою волосы, растрепавшиеся порывом весеннего ветерка, пахнущего пряными травами, смолой и березовым соком. — Вот, хочу его к Лере определить. В хозяйство.

— Крепостным, что ли? — удивился Максим.

Лерка скривилась:

— Надо говорить — вилланом.

— Ах-ах-ах, какие мы теперь образованные! Ты с женихом-то своим как разговариваешь? По-немецки?

— По-французски, чучело! — фыркнула девчонка. — Я ж когда-то в гимназии с французским уклоном училась… Только все равно — у Анри говор свой, поначалу я вообще мало что понимала.

— Ну, конечно, — Ратников слабо кивнул. — Единый-то французский язык едва-едва к пятнадцатому веку сложится… да и потом в провинциях еще долго на диалектах говорить будут. А Эгберта мы не в крепостные — в мажордомы сплавим, это Лера над тобой так, прикалывается, как вы, молодежь, говорите.

Максим повеселел:

— Это другое дело! А то ведь Эгберт мне все-таки друг. Скучать по нему буду… и по тебе.

Подросток опустил голову — все ж таки, что ни говори, а нравилась ему Лерка, нравилась… еще там, раньше…

— Да, мажордомом — это хорошо.

— Ты хоть знаешь, что такое мажордом, чудо?

— Нет. Но, думаю, это значительно лучше, чем крепостной.

— Слушай… а где, кстати, Эгберт?

— Земляков на торгу встретил, зашли в корчму — поболтать. Наверное, не захочет он в мажордомы… Домой вернется. А может, с собой его взять?

— С собой? Ты сначала думай, а уж потом говори, Максюта. Где он будет жить? Что делать? А вдруг документы кто спросит?

Ратников покачал головой и тут же подумал о Марьюшке, Маше, любимой супружнице, которую не видел вот уже почти год… Как она там? Ну, вообще-то, с голоду не умрет — огород да охота, рыбалка — это все Маша умеет куда лучше наших, так называемых, «профессионалов». Черт… а вдруг… вдруг родит? Нет, не должна бы — месячные у нее были…

И Макс вдруг закручинился, поник головою, — и тоже, по такому же поводу, как вот, Ратников. Когда вот уже ясно было, что не сегодня-завтра домой, тогда и полезли в голову разные не очень-то веселые мысли, раньше-то просто некогда было грустить, не до того.

— Мама… Вот почти год уже, как… господи!!! — подросток вздохнул и, наверное, всхлипнул бы, если бы не сидевшая рядом Лерка.

А та вдруг ухмыльнулась и сплюнула:

— А вот меня там некому ждать! И дома у меня никакого не было… Сегодня у тетки, завтра — где придется… как бы так! Слава Богу, один человек в целом мире нашелся… которому я нужна!

И этот человек, которого — одного-единственного! — и имела в виду сейчас юная дама Элеонора, вот как раз и появился!

Въехал на коне ворота, спешился, бросив поводья привратнику-слуге. Действительно, обаятельный парень… Миша прищурился… на Джонни Деппа чем-то похож… этак, слегонца.

Поклонившись Ратникову, сир Анри де Сен-Клер дружелюбно кивнул Максу и, взбежав на крыльцо, упал на одно колено:

— О, возлюбленная моя дама! Позор мне, позор — словно сиволапый мужик, оставил тебя скучать!

— Да я, в общем-то, и не скучала, милый!

Разговор шел на старонормандском… но о смысле его можно было легко догадаться и без перевода.

Влюбленные обнялись и тут же принялись целоваться с таким пылом, с такой недюжинной страстью, что бедолага Максик поспешно отвернулся и снова покраснел, хотя, уж казалось бы, куда больше? Нет, все ж таки он, несомненно, был немножко влюблен в Лерку… а может быть, даже и не немножко… и вот теперь от всей души завидовал графу Анри де Сен-Клеру. Еще б не завидовать, м-да-а-а…

— Сир! — оторвавшись наконец от чувственных губ возлюбленной, рыцарь поднялся на ноги и обратился к Ратникову. — Двое достойных всяческого уважения людей, которых я хорошо знаю и за которых готов поручиться собственной честью хотят встретиться с вами на Рижском дворе по весьма срочному и важному делу. — Граф вдруг улыбнулся. — И — очень приятному для вас, смею заверить!

— Дело? — нахмурился Михаил. — Что за дело? И что за люди?

— Завтра с утра они будут ждать вас на Рижском подворье. Один из них вас хорошо знает.

— Да кто же они?

— Я обещал никого не называть, — рыцарь развел руками. — Если хотите, мы с вами можем пойти туда вместе, сир.

— Благодарю вас, граф… Но, я полагаю, мы с моим оруженосцем вполне обойдемся и своими силами.

— Ну, как хотите, — пожав плечами, молодой граф снова повернулся к любимой. — Милая! В столь чудесный день будет хорошо прогуляться по лугу… по безлюдному лугу, с такой обворожительно мягкой травой, мягкими одуванчиками и сладким клевером.

— Так клевер вроде еще не распустился?

— И что с того? Твои уста, любимая, слаще всякого клевера!

С утра, в полном соответствии с переданной графом де Сен-Клером просьбой, Ратников, прихватив с собой Макса и Эгберта — для вящего антуража, негоже было знатному человеку шастать без экскорта, — и отправился на подворье рижских купцов.

Худого, с аскетичным лицом, священника — члена орденского капитула отца Гернольта — Михаил узнал сразу же, второй же — молодой рыжий монах — был незнаком. Оба сидели в корчме на подворье и пили пиво, сваренное бог весть по какому случаю.

Оставив своих спутников во дворе, Ратников подошел к столу и слегка поклонился:

— Это вы желали меня видеть, отец Гернольт?

— О, да.

Второй — рыжий — оказался переводчиком.

— Присаживайтесь к столу, герр… ммм… даже не знаю, как вас теперь и называть?

— Называйте — герр Михаил, — Ратников усмехнулся. — Не бойтесь здесь вот так, свободно.

— Ничуть, — священник развел руками. — Фюрст Александер разрешил построить в Плескау католический храм — я приехал именно по этому вопросу… ну и кое-что попутное. Рыцарь Иоганн фон Оффенбах шлет вам поклон и выкуп.

— Выкуп? — удивленно переспросил Миша. — Но ведь я ничего не требовал!

— Он знает, — тевтонец слегка улыбнулся. — Но считает, что должен. И просит не наносить бесчестье отказом.

Ратников только головой покачал — надо же: «не наносить бесчестье»!

Отец Гернольт, между тем, что-то негромко сказал рыжему, тот кивнул и, наклонившись, вытащил из-под стола небольшой мешочек и… меч в темно-голубых сафьяновых ножнах. Довольно длинный — где-то с метр, а то и чуть больше — с широким перекрестьем и золоченым навершием.

— Мастер Иоганн Зеен, Нюрнберг, — вытащив клинок, прочитал Михаил. — Доброе оружие!

— Владейте им, герр Микаэль! Это подарок от брата Иоганна… увы, он решил покинуть нас навсегда, отбыв в Палестину.

Встав, Ратников прицепил меч к поясу и поклонился:

— Что ж, спасибо славному рыцарю фон Оффенбаху! Ну — и вам, господа. За то, что доставили.

— Не забудьте мешок, — прищурившись, напомнил отец Гернольт. — В нем полсотни золотых монет, недавно чеканенных бранденбургским фюрстом Иоганном, тезкой и родственником нашего дорогого фон Оффенбаха. Желаете взглянуть?

— Ну, что вы!

Тем не менее монах уже развязал мешочек, захватив тускло блеснувшее золото горстью:

— Будете пересчитывать?

— Верю на слово!

Вообще-то, Ратников, выручая фон Оффенбаха, ни о чем подобном не думал… но сейчас вовсе не собирался отказываться от подарков. И от денег, и — тем более — от меча. Золото, пусть даже не очень высокой пробы, вполне можно было реализовать и там… дома… а часть дать тому же Эгберту — на обзаведенье, так сказать — подъемные, точнее — прощальные.

Простившись с тевтонцами, Михаил направился к выходу, на самом пороге столкнувшись с каким-то суетно мельтешащим мужичком в серой поддеве. Завидев Ратникова, мужичок низенько поклонился и мышью прошмыгнул во двор.

Знакомая морда… Где ж его… Ха! Еще бы не знакомая! Опанас Сметанников — жив, выходит, морда! Ну, а что преступному элементу сделается — при любой власти благоденствуют.

— Ну как там? — накинулись во дворе парни.

— Держи, — Михаил небрежно кинул приятно звякнувший мешочек Максу. — Смотри на потеряй — пригодится.

— Дядя Миша, а что там? Деньги, да?

— Догадливый парень!

— Ой… и меч у вас… А посмотреть можно?

— Подожди. На усадьбу придем — посмотришь.

Следующее утро выдалось солнечным, росистым. В кустах жимолости, у самой усадьбы, весело пели жаворонки, над цветами, несмотря на ранний час, порхали бабочки, жужжали шмели и пчелы. Чистое голубое небо не содержало даже намека на облачность, славный начинался денек, славный и, вместе с тем, грустный — ведь это был день прощания.

Впрочем, грустили не очень-то долго, и не сказать, чтоб всерьез: Лерка — дама Элеонора — была ослеплена любовью, Михаил с Максиком предвкушали скорое возвращение домой, а Эгберту вообще было сказано, что его друзья явятся в Нормандию уже этой зимой.

— О, к тому времени я открою постоялый двор, — получив полтора десятка золотых монет, бывший подмастерье и не скрывал своей радости. — Приезжайте — пиво будет вкусным!

Они отправились вместе с караваном рижских купцов — до Риги, а там на датском или орденском корабле — во Фландрию, где можно было отыскать попутное судно в Нормандию.

— Так и не вышло вас проводить, — немного всплакнув, Лерка по очереди поцеловала Ратникова и Макса. — Ничего, вы ведь и так доберетесь, правда?

— Да уж, конечно, тут и говорить нечего, — Максик взглянул на девушку и вздохнул.

— Дядя Миша, — дама Элеонора вытерла мокрые глаза рукавом. — Там это… если вдруг мать трезвая будет… Что-нибудь скажите ей… да?

— Скажу, — соврал Ратников. — Ох… Лера, Лера!

— Да перестаньте вы охать, — замахала руками девчонка. — Разве не видите, как я счастлива?

Миша только рукой махнул:

— Видим…

А уже ржали запряженные в телеги лошади, и подъехавший на белом коне граф, спешившись, попрощался и, бросив поводья Эгберту, галантно проводил суженую к повозке. Там же, рядом с возницей, примостился и подмастерье… Тронулись. Рыцарь поскакал рядом со своей дамой.

Обернувшись, Лерка и Эгберт махали руками, пока повозка не свернула за угол.

— Ну, вот и все, — тихо промолвил Ратников. — Уехали. Эх, Лерка… Что ж — это ее выбор, и пусть будет счастлива!

— Думаю, она счастлива, похоже на то. — Грустная улыбка тронула губы подростка. — Ну, что, дядя Миша, поедем к озеру? Или у вас здесь еще какие-нибудь дела есть?

— Да нет никаких. Сейчас пройдемся на торг да по пристаням, поищем попутных.

— А не надо искать, — неожиданно улыбнулся Максик. — Я вчера еще выспросил: какой-то Арефий Зерно как раз сегодня собрался в Новгород. Нам как раз по пути… Уж довезет… за монету.

— Тогда поспешим, друг мой! — Ратников искоса посмотрел на слепящее глаза солнце. — Купец наверняка уже выехал. Придется уж нам догонять… Полагаю, ни с кем на усадьбе мы прощаться не будем.

— Конечно, не будем, вот еще! — фыркнул Максим. — Идемте, дядя Миша, скорее.

Груженные кожами и сукном возы Арефия Зерно двигались медленно, не спеша переваливаясь на ухабах. Ратников с Максом догнали их быстро, но уже за городом.

— Куда, вы говорите, вам надобно? — Арефий — мосластый, с растрепанной рыжеватой бородкой, мужик — окинул незнакомцев профессионально-недоверчивым взглядом.

— Так, до Танаева озера… ну, до повертки, — пояснил Максик. — Я ж вчера с вами договаривался, помните?

— А, — ухмыльнулся купец. — Теперь вспомнил.

— Мы заплатим, сколь скажешь, — быстро добавил Миша.

Вообще-то можно было бы пуститься в путь и одним, без каравана… однако это было бы весьма неосторожно — здешние леса вовсе не были безопасными, тем более сейчас, с началом нового торгового сезона.

— Коли пешком пойдете — одна цена, — Арефий Зерно хитро прищурился. — Ну, а на телеге — другая.

— А так и этак можно? — ухмыльнулся Ратников. — Часть пути — пешком, а часть — на телеге?

— Можно, — покладисто согласился торговец. — Вервицу — мне да вервицу — воям.

Ну, цену загнул! Две беличьи шкурки непонятно за что? Впрочем, торговаться не стали — Михаил вытащил из калиты заранее припасенную золотую монету, протянул алчно сверкнувшему глазами купцу:

— Хватит?

— Хо! Тогда и пообедайте с нами, други!

От Пскова до Танаева озера было примерно километров шестьдесят с гаком, купеческому каравану — три дня пути. Двигались не спеша, хоть и поднимались еще засветло — дорога, хоть и подсохла, но приходилось форсировать многочисленные мелкие ручьи и речушки. Иногда возы вязли, тогда их приходилось вытаскивать, навалившись всем миром.

Всего возов было дюжина. И тридцать человек обслуги, не считая воинов нанятой в Пскове охраны — возницы, приказчики, служки…

Второй день пути, а потом и третий, Арефий Зерно частенько прохаживался пешком — разминая затекшие ноги — заодно приглядывался, а что там, позади?

— И что там видно? — Ратников как-то уже под вечер не выдержал, подошел.

— Да кое-что… — обернувшись, вздрогнул купец. — Едет за нами кто-то… а может, и не за нами — дорога-то здесь одна.

— Едет? — Миша насторожился. — И кто б это мог быть? Тати лесные?

— Крупных шаек тут нет, — задумчиво покачал головой Арефий. — А мелким мы не по зубам… Вон-вон, видишь?

Присмотревшись, Ратников и сам увидел показавшегося на пригорке всадника. Кто это — из-за дальности расстояния рассмотреть не представлялось возможным.

— Конные, — тихо промолвил купец. — Могли б и догнать… Однако ж, не нагоняют — держатся сзади. Непонятно!

— Может, местные? По своим делам… Или новгородская сторожа…

— А может, и они, — Арефий кивнул и пригладил бороду. — Ладно, идем, друже. Скоро, к вечеру, и повертка ваша. Лучше б вам с нами заночевать, не переть на ночь глядя.

— Конечно, — подумав, согласился Миша.

Да, хотелось бы добраться до озера побыстрее… но эти люди, сзади… да и вообще — ночью не особенно-то по лесным дорожкам походишь — запросто переломаешь ноги.

Ну, утром — так утром, в конце концов спешить-то особо некуда — почти год прошел, так какая разница — днем раньше, днем позже?

Расположившись на ночлег, торговые запалили костры, часть служек рубили на шалаши еловые лапы, часть — с приказчиками и свободными от службы воинами — ловила в ближайшем ручье рыбу — живенько натаскали на ушицу радужной ручьевой форели да налимов.

— Н-да-а, мелковата рыбка, — сокрушался Арефий, подбрасывая на ладони почти полуметровую рыбину. — В старые-то времена с такой мелочью и возиться б не стали. Уж рыба была, так рыба — во!

Ага… в сажень — как же!

Кстати, купец оказался неплохим стригольником. Увидев, как он подстригал какого-то молодого приказчика, Ратников и сам попросился — а то волосы-то отрастил до плеч, неудобно было в таком виде и объявиться…

Видя такое дело, скинул рубаху и Макс:

— И меня подстригите!

Арефий лишь ухмыльнулся:

— Да запросто! Садись-от, на пень, паря.

— Покороче его, покороче, — смеялся Ратников. — Хоть на человека походить станет!

Похлебав ушицы, тут же и полегли спать — вставать, как и всегда, приходилось рано.

— Ох, — все никак не мог заснуть Макс, все ворочался. — Ну, тут и комары же! Настоящие волки!

— Смолою натрись, — засмеялся Ратников. — Только смотри, не очень — потом не отмоешь.

— Нет уж, я лучше пойду, выкупаюсь…

Мише тоже почему-то не спалось. Подумалось вдруг — вот и последний день здесь. Как-то там Маша? Ладно Маша — а как матушка Максика? И — бабушка или тетка, к кому он там приезжал? Хорошо бы заранее придумать — что им всем потом говорить… не только им — и милиции, наверняка уж розыскные дела завели… Правду? Ну, не смешите. Пожалуй, единственная версия кое-как прокатит — заблудились в лесу, скитались… Ага! Почти год, да? Черт… да чтоб такое придумать-то? Не самому — Максу… Гм… допустим, сам-то Миша никуда и не терялся — типа, в Питер уезжал. А вот Макс… Скажем, искал Лерку… Где-нибудь далеко… в Сибири. М-да — шито белыми нитками… и — крупными, крупными стежками.

Выкупавшись, Макс вернулся — чуть обсохнув у догоравшего костра, поспешно — комары! — натянул рубаху. Забрался под телегу, на сено — там они ночевали:

— Дядя Миша… Я вот тут подумал — а что маме-то говорить буду? Как объяснить — где столько времени шатался? Почему весточку не подал? Нет, она, конечно, обрадуется… я даже представляю — как! Но все же… Наверное, скажу, что заблудился — что же еще-то? Ногу, мол, подвернул… или даже сломал… полз… потом вот вас встретил. Добрались в какую-то заброшенную деревню… тут и дожди пошли — не выбраться, связи нет… и заморозки, и снег, и зима… Вот так вот, пока нога не зажила, да не подсохло, и не могли выбраться. Ничего придумка, да, дядя Миша?

— Неплохо, — Михаил хмыкнул. — С ногой и заброшенной деревней — неплохо. Молодец, Максюта, неплохо мозгами шевелишь!

— Я еще и не то придумать могу! — шепотом похвастался отрок. — Только вот, поверили бы…

— Поверят. Тебя увидят — поверят. Во что им еще верить-то?

Утром поднялись, как всегда, рано — похлебали душистой, застывшей за ночь, ушицы.

— Ну, прощевайте, — улыбнулся Арефий. — Счастливой дорожки.

— И вам того же! — засмеялся Максим.

Подстриженный, лохматый со сна, он выглядел сейчас довольно забавно. Впрочем, и сам-то Миша — не лучше.

— Браслетик-то не потерял, Максюта? — как отошли, негромко справился Михаил.

— Что вы! — мальчишка обиженно передернул плечом и вытащил из-под рубахи браслет, привязанный на суровую бечеву. — Ношу вот на шее.

— Молодец, — похвалил Ратников. — Шире шаг! Теперь скоро уже.

— Да, — Максим широко улыбнулся. — Теперь уж скоро. Танаево-то, вон, за тем холмиком.

За лесом, золотя вершины высоких сосен, поднималось солнышко. Где-то совсем рядом стучал-молотил по дереву неутомимый труженик дятел, перекликиваясь, куковали кукушки, даже запела какая-то ранняя птаха… жаворонок? малиновка? коростель? Боярин Нечай Анкудинович уж точно сказал бы.

— Интересно, а машина ваша там? — задал вопрос Максик.

Ратников, кстати, тоже об этом подумал.

— Вообще-то, должна быть. Если здешние не разобрали по винтикам.

— Ага, как же, разберут! — расхохотался подросток. — Ну уж это они вряд ли смогут.

— Не скажи, не скажи… есть умельцы.

— А вон, это не она, под ветками? Стекло-то блестит!

Миша прищурился — ну, точно, «УАЗик»! Ветки — да, набросаны, сам же когда-то и набросал… ветровое стекло блестит, пускает в глаза зайчиков… Колеса вроде на месте, бензин — вот уж, точно — не слили. Там с полбака, наверное… Так, может, не бросать транспортину?

— Макс…

Ратников обернулся… и не увидел мальчишку, буквально только что стоявшего сзади. Пожав плечами, позвал:

— Макс! Ты где есть-то?

— Здесь, дядя Миша…

Голос парнишки был какой-то не такой, напряженный…

Михаил повернул голову — из чащи вышли четверо: Макс и еще трое… Опанасий Сметанников, корчемный служка Карятко… и кривоносый разбойник Онфимий Рыбий Зуб! Шайка!

Карятко держал Макса за шею, приставив к горлу подростка широкий, с блестящим лезвием, нож. И у Онфимия, и у Сметанникова в руках были взведенные луки.

— Ножик-то уберите, — хмуро промолвил Ратников. — Не жалко золота-то — берите!

Миша, как увидел гнусную рожу Сметанникова, так сразу все понял: ну, конечно, тот же был в корчме на рижском подворье. Подсмотрел, гад! Справедливо не рассчитывая на свои силы, доложил «шефу» — Онфимию…

— Это вы за караваном ехали?

Словно в подтверждение, где-то рядом, в лесу, заржали кони.

Они…

Михаил неожиданно усмехнулся:

— А если б мы до Новгорода с ними?

— Ущучили бы и там, — нехорошо прищурился Рыбий Зуб. — Еще и удобней — народищу много… Ну! Золото-то давай.

— Парня отпустите…

— Убери ножик, Карятко!

Звякнув, брошенный Ратниковым мешок тяжело упал в траву, прямо под ноги татям.

— От и молодец, — нагнувшись, ухмыльнулся разбойник. — От и славно…

— Парня-то теперь отпустите! — Миша схватился за меч.

— Отпустить, говоришь? Меч-то положи, от греха, в травку… Ну!

Карятко снова приставил нож к горлу Макса, прижал с силою… отрок застонал, скривился…

Ратников осторожно положил меч… Да пусть они подавятся этим золотом!

— От… так… — гнусно ухмыльнулся Рыбий Зуб. — Хороший ты человек, друже… Выручил меня тогда. Потому и умрете вы быстро, не мучаясь…

— Что?

— А то! Люди вы в Плескове известные… что же нам потом — ходить да оглядываться?

Ка-азлы!!!

Ратников упал на землю, пропуская над собой сразу две стрелы, закричал:

— Ма-а-кс!

— Дядя Миша!

Растянуться на все еще мокрой от росы траве… вытянуть руки… ухватить за ноги Карятко…

Ага! Есть! Что, сволочи, не ждали такого?

Скользнул по груди мальчишки нож, зацепился за бечеву… Сверкнув на солнце, полетел, укатился в траву браслетик…

Ну, уж сейчас покуда было не до него… у них луки… Да и меч уже в чужих лапах.

— Быстро к машине, Максюта!

Они бросились в лес, укрываясь от стрел за деревьями. Бежали, петляя, как зайцы.

— Быстрей. Максюта, быстрей!

Враги замешкались — поначалу пускали стрелы, и уж потом — пусть даже через какое-то мгновенье — поняв, что стрелой никого не достать, кинулись в погоню.

Ратников оглянулся… Черт! Был бы меч…

Ладно… вот она, машина, верный «УАЗ»! Стоит себе на пригорочке…

Рвануть на себя дверь… Ключи — на месте. Покачать бензинчику…

— Давай-ка, Максюта, подтолкнем… Тут чуть-чуть всего… Ага! Поехала!

Теперь — в салон. Педаль… Передачку… Вторую…

Уф!!! Завелась!!! Заурчала!

— Ну, едем! — Миша плавно отпустил сцепление и прибавил газу.

Двигатель взвыл!

Тати опешили… кинулись врассыпную от мчащегося прямо на них автомобиля! Интересно — что подумали? Ладно, не до того сейчас…

Та-ак… где тут можно проехать… Пожалуй, здесь… Ага! Вот он — меч! Остановиться… выскочить… подобрать…

Развернуться…

Пара стрел пробила тент! Опомнились, суки…

Развернувшись, Михаил снова бросил машину на татей — а просто некуда здесь было больше ехать!

— Давайте, дядя Миша, давайте! — возбужденно кричал Максик. — Дави их, гадов!

Рычал двигатель. Вражины бросились врассыпную.

— Дави их!

Взобравшись на пригорок, Михаил посмотрел в зеркало — разбойничков не было видно. Затаились, заразы…

— Дядя Миша! — неожиданно севшим голосом вдруг произнес Макс. — А дорога-то — с колеей!

С колеей? И в самом деле… И вон, у дерева — мусор! Яркие пластиковые пакеты, бутылки…

Неужели…

— Ушли, дядя Миша! Ушли! — радостно завопил подросток. — Ну, ведь ушли же!

Точно… Ратников остановил машину… двигатель зачихал и заглох, но это уже было неважно, ведь в самом деле — ушли. Да, судя по мусору, по наезженной лесовозами колее, беглецы уже были дома.

— А эти… — повернув голову, осторожно поинтересовался Максим. — Они за нами здесь не погонятся?

— Ну, это, я полагаю, вряд ли!

Михаил устало улыбнулся и, выбравшись из машины, хлопнул дверцей.

— Пошли, Максюта… Сначала — ко мне, до моей усадебки тут совсем ничего — напрямик рядом.

Парнишка улыбнулся:

— Пойдемте. Ой, дядя Миша! А меч вы что, в «УАЗе» оставите? Ведь украдут же!

— Это ты прав, — Ратников поспешно вытащил из салона клинок. — Нельзя оставлять, украдут — точно.

В небе ярко сверкало солнышко, жарило…

В усадьбе, на огороде, Маша, склонившись и подоткнув юбку, деловито полола грядки.

— Марьюшка… — подойдя, тихо позвал Михаил. — Маша…

И почувствовал, как вдруг сдавило горло…

— Милая… дай-ка обниму тебя!

— Ой… — оторвавшись от грядки, девушка, кажется, ничуть не удивилась. — Мисаиле…

— Марьюшка!

Заключив юную супружницу в объятия, Ратников принялся с жаром целовать ее, не обращая внимания на стоявшего позади Макса.

— Марьюшка… душа моя… Маша…

— Что это с тобой?

Маша наконец положила наземь тяпку.

— Здрасьте! — вежливо поздоровался Максик. — Мама моя к вам, случайно, не заходила? Или бабушка?

— Нет, — Маша окинула удивленным взглядом обоих. — Никто не приходил. А что, должны были? А вы вообще что так быстро вернулись? Я еще и щи не начинала варить… ты ж, Мисаил, сказал — чтоб ближе к обеду вернешься. А сейчас-то еще утро… И как вы только так быстро успели? И… лохматые вы какие-то… и одежка…

Одежка… Хорошо еще — меч догадались положить пока у крыльца.

— Быстро? Вернулись? — что-то наконец сообразив, Ратников со всех ног бросился в дом…

На часах — пол-одиннадцатого… На отрывном календаре… на календаре…

Тридцатое июля на календаре! Того самого года…

Господи… теперь понятно…

Ха! Так они ж, выходит, в тот же самый день и вернулись! Как будто и не было ничего… не было…

Медленно опустившись на порог, Ратников обхватил голову руками и громко захохотал.

— Что такое? Чего вы смеетесь-то, дядя Миша? — недоумевающее спросил вбежавший в сени Макс.

Михаил лишь махнул рукой:

— На календарь посмотри, Максюта! Вон, на стенке висит… с «Моторхедом»…

Глава 21 Наши дни. Начало августа. Окрестности Чудского озера Колесо и дверца

Тех, у кого имелись луки и арбалеты, выставили они вперед.

Хроника первых четырех Валуа.

— Ну, вот, ты только посмотри, какой красивый купальник! Бикини! Прямо переливается изумрудами… как твои глаза!

— Ой, — голенькая Маша уселась на кровати и смущенно опустила голову. — И что, мне вот это — надевать?

— Ну, мы ж на пляж с тобой собрались, милая. А совсем нагими там… как бы тебе это сказать… ну, можно, конечно, но…

Ратников расхохотался и, обняв жену за плечи, снова привлек к себе, покрывая жаркими поцелуями шею. Левая рука его, погладив Маше пупок, скользнула вниз, к бедрам и лону, правая нежно ласкала грудь…

— Ах, — застонала Марьюшка. — Ты так все… такой…

Не говоря ни слова, Михаил накрыл Машины губы своими, юная женщина закатила глаза…

— Мисаил… Мисаиле… Миша…

Обнаженные тела супругов сплелись, сливаясь в экстазе любовной неги…

— Господи… — шептал Ратников. — Как же я тебя люблю, Машенька… как же люблю… не думал, не гадал, что может быть такое вот счастье!

— А я — надеялась… — Марьюшка бессильно раскинула руки. — И молила Господа…

— Ты ж душа моя!

Миша погладил женушку по животу, снова поцеловал и расслабленно вытянулся рядом. Полежал, поглазел в потолок, чувствуя возбужденное дыханье прижавшейся к нему супружницы. Снова посмотрел на висящий на спинке стула купальник:

— И все же придется надеть… Ну ради нас с тобой, а?

Машенька улыбнулась:

— Ну, если только ради нас… Слушай! А там, на пляже этом, что — и кроме нас еще люди будут?

— Конечно!

— И тоже… почти что нагие?

— Так кто ж в одежде купается?!

— Ой… — девушка покачала головой. — Стыдно.

— Ага, у вас-то на Ивана Купала что делалось? Сама ж рассказывала… Не стыдно было?

— То на Ивана Купалу…

— И все же… Надо же нам с тобой постепенно в свет выходить… хотя бы для начала здесь, в поселке, — достав из холодильника банку пива, распалялся Миша. — Не можешь же ты все жизнь здесь просидеть, на Усадьбе!

— Почему — нет?

— Так ведь скучно!

— С тобой? — Машенька тихо рассмеялась. — С тобой нет, не скучно. А потом, Бог даст, детишки пойдут…

— Детишки, вот-вот… А с детишками-то гулять надо!

Ратников давно уже собирался серьезно поговорить с Машей, да вот все никак не мог выбрать время, решиться. Надо ведь было как-то объяснить ей все — и об этом странном мире, и том, что тот мир, что был в прошлом, там навсегда и остался. Хотелось верить, что навсегда…

Вообще Миша давно уже лелеял мысль пристроить супружницу в магазин — пусть понемножку привыкает к людям… ну, до тех пор, пока не родит, а уж там…

Давно, давно надо было все объяснить… Ну, да вот хоть сейчас — чем не подходящий момент? С чего бы только начать-то?

— Пива хочешь? — Ратников протянул супруге банку.

Та кивнула:

— Глону… Ой, холодное-то!

— Вот-вот! — Миша сразу же ухватился за вполне подходящую для столь сложного разговора мысль. — А почему пиво холодное?

— Так с ледника потому что… Хороший у нас ледник — белый, на сундук похожий. Ни у кого раньше такого не видела.

— Ты, Маша, много чего не видела… Подожди, вот привезу телевизор, тарелку…

Сказал — и сам испугался! И в самом деле, от телевидения у Марьюшки, пожалуй что, возникнет самый настоящий шок. Нет… надобно подготовить заранее…

— А вот где, по-твоему, это пиво сварено?

Девушка неожиданно расхохоталась, довольно громко и даже где-то обиженно:

— Милый! Да ты меня совсем, что ли, за полную дуру держишь? В немецких землях и сварено, вон, на банке-то написано… а я ведь немецкие буквицы знаю. Читать, правда, не могу — речи ихней не понимаю.

Миша только рукой махнул и снова прижал женушку к себе. Погладил по плечу:

— Чудо ты мое чудное! А вот, машина… Ну эта, повозка наша, без лошадей…

— То волшебство, — убежденно ответила Маша. — Чего ж в этом такого?

— А может, все-таки не волшебство? Может, все-таки — механизм?

— Может, и механизм… Только волшебный! Кстати… милый… ты когда меня с повозкой управляться научишь, ведь обещал?

— Обещал — научу, — хохотнул Ратников. — Вот, прямо сегодня и научу, как на пляж поедем.

«УАЗик» он давно уже забрал с Танаева… теперь вот туда же и собирался. А что — пляж там замечательный, народу не так уж и много. Хотя… денек сегодня чудесный — может и многолюдно быть. И что с того? Все равно когда-нибудь придется показывать женушку. А пусть смотрят, завидуют!

Миша так прямо вслух и сказал:

— Пусть на тебя все смотрят! И мне завидуют! То есть не мне… а вообще — нам.

— Ну, разве так только… — Марьюшка фыркнула. — Тогда, конечно, пускай. Как хоть это одевать-то?

Вот тут-то уже слегка покраснел и Ратников, в полной мере почувствовавший себя главным героем некогда нашумевшего итальянского фильма «Синьор Робинзон». Как тот надевал белье на очаровательную дикарку Пятницу…

— Это вот… трусики… сюда… Давай ногу… А вот лиф… Повернись… Та-ак… Ну вот, справились! — Миша довольно оглядел облаченную в узенькое бикини супругу, с таким видом, словно бы это он сам только что высек ее из мрамора.

— А ну-ка, подойди к зеркалу… посмотрись!

— Ой!

Машенька ничуть не смутилась, а, похоже, вовсе наоборот.

— Ой… Непонятно как! Вроде и нагая… а вроде — все что надо, закрыто. Господи, вот для людей искушенье-то!

— Ничего-ничего, никого ты тут этим не искусишь, здесь все так ходят… — Миша немного помолчал и, обняв с интересом смотрящуюся в зеркало женушку, вкрадчиво поинтересовался: — Марьюшка, душа моя… ты как думаешь, вот где мы с тобой есть?

— Как где? — Маша скосила глаза. — У себя на усадьбе!

— Нет, я не про это. Вообще! Вот, скажем, где Новгород… тот Новгород, который ты знала?

— Где-то очень далеко, — отойдя от зеркала, юная женщина уселась на кровать и с полной серьезностью взглянула на супруга. — Так далеко, что ни в одной сказке не рассказать… Вроде бы тут все, как и должно быть… но и — все какое-то непонятное, чужое — я чувствую. Этот свет, ледник в белом сундуке, музыкальная шкатулка… повозка самобеглая. И люди здесь другие…

— Лучше или хуже?

— Конечно, лучше… Хотя худые-то, верно, к нам и не заходят.

— Верно! — Ратников и не хотел, а рассмеялся. — Худых не зову. Так, значит, что мы не там… ты догадалась?

— Давно уже, — Машенька махнула рукой. — И что с того, что не там. Главное — с тобою вместе!

— Ой, душа моя, — до слез растрогался Михаил. — Ну, иди ко мне скорей… поцелую…

И снова оба почувствовали, как бешено колотятся сердца. Стучат в унисон, со вновь поднимающейся страстью, охватившей пламенем все… казалось, все вокруг… Наплевав на проделанную работу, Миша проворно снял с суженой лифчик, стянул трусики…

— Ах, душа моя!

— Любый…

А потом пришлось все надевать обратно. И даже больше!

Поискав в шкафу, Миша нашел подходящие джинсики, обрезал, сделал для жены шорты… Рубаху — старую свою — завязал ей на животике узлом… Что еще? Очки! Ну да — вот как раз давно хотел предложить… Хамелеоны… итальянские!

И вот еще кое-что… вчера прикупил в поселке.

— А ну-ка, закрой глазки!

— Закрыла!

— Оп!

Улыбаясь, Миша ловко подвесил супружнице на шею золоченую цепочку с кулоном — кусочком какого-то синего камня:

— Открывай!

— Ой… Красиво как! Благодарствую…

— Ладно, целоваться потом будем — успеем. Ну что, поехали наконец-то купаться?

— Поехали! — радостно закивала Маша.

Ратников даже сам удивился, на нее глядя: фотомодель! Истинная фотомодель, куда там многим.

— Ну, ты у меня раскрасавица!

Выйдя на улицу, прошли огородом к машине.

— Э нет, не сюда — за руль, милая! — распахивая дверцу, засмеялся Миша. — Садись садись…

Усадил женушку, сам уселся рядом:

— Вон ключик… поверни… Ага!

Довольно заурчал двигатель. Не женская, конечно, машина — «УАЗик» — но зато потруднее ее вусмерть разбить. Ничего, научится Маша ездить, можно будет и приличную тачку взять, недорогую, конечно, что-нибудь типа «шевроле-ланос»…

— Ту педаль отпускай плавненько… эту нажимай… Во-от! Поехали… Можешь газку прибавить…

— Чего?

— Во-он ту педалечку чуток придави… Ой! Да не так резко!

А ничего… получается! Насчет прав — тут, конечно, купить только. Да и другими документиками озаботиться надо… паспорт бы сделать. Через того же Ганса попробовать? Может, поможет?

— Так-так, милая… Рули-рули… Ага, правильно.

Потом все же пересел за руль сам, покатили через поселок к Танаеву озеру.

— Знаешь что, милый… — глядя в окно, вдруг улыбнулась Маша, — а я ведь и тот непонятный град хорошо помню… каменный, с каменными лошадьми и львами, с хоромами огроменными, палатами каменными. С самобеглыми повозками — по всем улицам, «бесщисла».

Михаил усмехнулся: это она Петербург вспомнила… Может, еще когда-нибудь и туда станет возможным вернуться? Поскорей бы Марьюшка привыкла… впрочем, излишняя торопливость тут не нужна. Постепенно все, постепенно…

Обогнав толпу гомонящих подростков, Ратников повернул к озеру и, выбрав неособенно многолюдное местечко, остановил машину.

— Ну, душа моя, вылезай, приехали.

Вытащил из салона покрывало, разложил на песочке, открыл пиво:

— На, попей вот.

Маша осторожно сняла рубашку, шортики… оглянулась. И успокоилась — именно в таком виде здесь все и были. Даже более того — девушки-горожанки, расположившиеся веселой компанией на дальнем мысу, явно загорали топлесс. Именно там в основном и стали плескаться подошедшие к озеру подростки, средь которых Михаил заметил и Макса. Тот тоже его заметил, вылез из воды, подошел:

— Здрасте!

— И тебе не хворать, Максюта. Чего там, в поселке, нового?

— Ой, много чего нового! — парнишка уселся прямо в песок, сложив по-турецки ноги. — Кольку Карякина вроде как арестовали…

— Арестовали?

— Ну это… Димыч говорил — задержали по подозрению.

— Понятно.

— В город увезли, в камеру. Так ему, черту, и надо! — Максим шмыгнул носом. — Эдика Узбека тоже на допросы вызывают. Видать, не все еще выспросили…

— Мама-то твоя как? Не приезжала?

— На той неделе приедет! Представляете, дядя Миша, я ей каждый день звоню, она даже удивляется — что это, мол, с сыном, на солнышке перегрелся? А как я ее увидеть хочу! Господи, вы даже не представляете!

— Почему же, — Ратников покосился на Машу. — Как раз очень хорошо представляю. Очень-очень хорошо.

В нежно-голубом, с редкими сахарно-белыми облачками, небе, ласково сияло солнышко, отражаясь в озере мерцающе-золотистой дорожкой.

— Как-то там Лерка, Эгберт? — вздохнув, тихо промолвил Максим. — Добрались уж, наверное, до Риги.

— До Риги — да. А вот до Нормандии — вряд ли.

— Ну… — подросток вскочил на ноги и улыбнулся. — Побегу к ребятам, купаться.

— Ага… на девок глазеть! — рассмеялся Ратников. — Вижу я, где вы все купаетесь!

— Ничуть и не там! — обиделся Макс. — Я к тому берегу поплыву… и обратно!

— А сможешь?

— Ха! Да хоть пять раз подряд!

Бросившись в озеро с разбега, он сразу проскользнул под водой, вынырнув, обернулся, помахал Михаилу и Маше рукою и поплыл дальше.

— И в самом деле — неплохо плавает, — пожал плечами Ратников. — А я и не знал. Ну, что, Машенька, пойдем и мы, нырнем?

— Пошли…

Они купались долго, конечно, не дольше, чем бултыхающиеся вокруг подростки, но все же немало, пока Михаил, встав на песок, со смехом не обнял супругу за талию:

— Ну, хватит, выходим, вон, губы-то уже синие! Да куда ты смотришь-то?

— Там… — Маша не сводила глаз с противоположного берега.

Ратников повернул голову:

— Что — там? Барахтается кто-то, ныряет…

— Тонет! — тихо произнесла девушка. — Или — топят. Поплыли спасать!

И, не дожидаясь ответа, бросилась в воду, поплыла… странно, без всякого стиля, но, надо отдать должное, довольно умело и быстро. Михаил конечно же рванул следом… Хотя уверен был — никто у того берега не тонет, там ведь мель, максимум по шею, так что показалось все женушке, балуется кто-то, да хоть тот же Максик Гордеев — он же ведь туда и плыл.

— Помогите!

Когда Ратников услыхал вдруг этот отчаянный выкрик, то сперва подумал — послышалось.

— Помо…

И бульканье… противное такое… И парня — точно — Макс! — словно бы утянули под воду…

Миша сразу прибавил скорость:

— Держись, Ма-а-кс!

Нырнул… Верная супружница — следом… Вода была прозрачной, пронизанной желтовато-зеленым солнцем, повсюду виднелись какие-то водоросли, коряги, консервные банки… Со дна поднималась коричневая муть… и кто-то лежал…

Макс!

Поднырнув, Ратников ухватил подростка за волосы, потащил… Маша тоже принялась помогать, подхватила почти что уже утопшего парня.

А берег-то — вот он, рядом! В считанные секунды новоявленные спасатели вытащили из воды подростка, Михаил сразу положил его грудью на колено — вылить из легких воду… помнил еще кое-что из своей студенческой практики в детских оздоровительных лагерях.

Макс дернулся, изо рта его хлынула мутным потоком водица…

Миша осторожно уложил парня в траву…

— Господи! Жив, кажется, — выдохнула Маша.

Утопающий чуть приоткрыл глаза… простонал… И вдруг улыбнулся:

— Дядя Миша… какая у вас жена… красивая…

— Ты посиди с ним, Марьюшка, — вскочил на ноги Михаил. — А я — за машиной. Тут, по кустам проеду — «УАЗ» все-таки, не паркетный джип. Обожди, Максюта, сейчас тебя в медпункт отвезем…

Мальчишка заморгал:

— Может, не надо?

— Надо, Максюта, надо — мало ли что? А вообще, что случилось-то?

— Показалось — вдруг за ноги ухватил кто-то, дернул… — Подросток помолчал. — Или за корягу зацепился, тут ведь их уйма.

— Скорее уж — за корягу, кому тебя топить-то нужно? — входя обратно в воду, усмехнулся Ратников. — Ну, я за машиной.

Миша проколол колесо, там, в кустах, когда подъезжал к берегу. Спускало не сильно, и поначалу Ратников ничего не заметил: отвез мальчишку в недавно открытый поселковый ФАП — «Фельдшерско-акушерский пункт», потом вернулся домой, на усадьбу, Маша вытащила из печки обед — щи, да блины, да кашу. Поели, потом немного поспали, и лишь где-то уже ближе к вечеру Михаил подошел к машине — съездить в поселок за хлебом, кончился вот, а даже и не заметили.

Бросил взгляд на колесико — переднее левое, и, махнув рукой, уселся на корточки рядом. Посмотрел, подумал… Да что тут думать-то? Надо менять! А это, дырявое, отвезти на заправку, в шиномонтажку — пущай заклеят, а то без запаски-то страшновато ездить, тем более — по здешним дорожкам.

Подложив под колесики камни, Миша ослабил гайки, потом вытащил домкрат, примастырил, поплевал на руки… Открутил одну гайку, третью… И вдруг…

Чпок!!!

Словно что-то ударило в дверцу. Хорошо так ударило… Ратников встал на ноги, посмотрел… и удивленно свистнул — в водительской дверце, внизу, зияла дыра! Небольшая — диаметром, может, сантиметра два… Но ведь, не было раньше ее, Ратников точно помнил, что не было — машину-то после всех приключений осмотрел с пристрастием, кое-что подшаманил, подкрутил. И дырки этой не видел, а значит, ее и не было, значит, она появилась сегодня… Может быть, на озере, когда по кустам пробирался, что-нибудь этакое зацепил?

Может быть…

За распахнутыми настежь воротами послышались чьи-то голоса. Михаил с любопытством выглянул со двора и, увидев знакомых, махнул рукой:

— Здорово, парни!

«Парни» — поселковые мужики, каждому лет за сорок с лишним, тоже кинули:

— Привет, Миша.

— С рыбалки?

— Ну. Эвон, рыбки-то! Возьми-ка пару щучек.

— Да неудобно…

— Бери-бери, женушка уху сварганит… или так, пожарит.

Ратников щучку взял — не обижать же мужиков отказом? Отдал супружнице — чтоб почистила, и, конечно, предложил мужичкам… нет, не водки — пивка.

— А с удовольствием! — те не стали чиниться. — Ишь, жарит-то.

— Так милости прошу, — Миша кивнул на распахнутую дверь.

— Не, мы уж лучше бы тут, на бревнышках, в тенечке.

— На бревнышках, так на бревнышках.

Бревна эти Михаил привез еще по зиме — задумал к осени обновить баньку — нижние венцы давно уже требовали замены, да и предбанник хотелось бы иметь пошире, попросторнее.

— Ох, и погодка стоит — жарища, — потягивая пивко, мужики расслабленно закурили. — Дождика-бы немножко надоть.

— Да на что он нужен, дождище-то? — азартно возразил самый старший, седой, с вислыми и тоже седыми, усами, бывший бригадир Аристарх Брыкин. — Солнышко — и хорошо: дорожки все проезжие, сенокос, опять же… Я вон двух телок держу — сенцо нужно!

— Чтой-то ты тогда на рыбалку отправился, Аристарх? — мужики с усмешкою переглянулись. — Косил бы себе!

— Не на рыбалку, а за рыбой, — сделав долгий глоток, туманно пояснил Брыкин. — Разница — понимать надо.

С крыльца спустила Маша, уже переодевшаяся в длинное домашнее платье, принесла еще пива, протянула с поклоном:

— Пейте на здоровье, гостюшки.

— А и ты садись с нами, краса!

— Да нет, благодарствую — у меня дела еще.

— Хорошая у тебя жена, Миша, — Брыкин завистливо прищурился. — Нет, честное слово — повезло тебе с ней. У иных такие жены попадутся — прямо хоть из дому беги. Верно, Коля?

— А чего я-то? Что я-то? — Коля, лысый, с вислыми усами, мужик в мешковато сидевшем на нем сером камуфляже, с досадой хлопнул себя рукой по коленке. — Нет, ты скажи, Аристарх?!

— А не тебя ль женушка твоя третьего дня поленом по двору гоняла?

— Меня? Да кто вам такое сказал-то, мужики? Кто сказал-то?

— Да есть люди… Хоть вон, соседка твоя…

— Эта дура-то старая, Агриппина? Ну, вы нашли, кому верить — бабка Грипа, ясно всем, за всю деревню — сплетница.

— И все ж — говорят! Эх, Николай. Николай…

— Ладно вам, — Коля поднялся на ноги и, пристально посмотрев на «УАЗик», обернулся к Ратникову. — Че колесо спустили, что ль?

— Да проколол на Танаеве.

— Там можно… — явно уходя от не очень-то пришедшейся по нраву беседы, Николай подошел к машине, нагнулся. — А с дверью-то у тебя, Миша, что?

— Да тоже вот, цепанул что-то.

— Н-да-а… похоже, как из ружья стрельнули! Эвон — дыра-то. Автопластилином не замажешь.

— Да не пластилином тут надо… Тоненькую жестяночку вырезать…

— Или — заварить…

— Не, жестяночку.

— Да заткнуть чем-нибудь…

— Чем это тебя таким приложило-то, а, Михаил?

— Да черт его…

Допив пиво, мужики, поблагодарив, прихватили свои пожитки да отправились дальше, в поселок. Проводив их взглядом, Ратников вернулся к машине, снова осмотрел подозрительную дыру, заглянул в салон…

И дернулся, ударившись головой о жесткую каркасину тента.

Мать честная! Вот это дела-а!!!

В салоне, рядом с рычагом трансмиссии, торчало нечто… до боли напоминающее короткую арбалетную стрелу — болт!

Нет… не напоминала — эту штука именно такой стрелой и являлась!

Вот, значит, как… пробила дверь… Михаил похолодел — а ведь это в него целились! И, если б не спугнувшие неведомого стрелка мужики, явно был бы и следующий выстрел… и, может быть, куда как более прицельный!

И кому тут баловаться арбалетом? Им… Тем… Оттуда… Брат Герман, каштелян — он ведь пропал с браслетиком как раз на Танаеве. Переместился сюда — куда же еще-то? И вот теперь — вредит… Хм, вредит — не мягко ли сказано? Макс! А может, этот чертов арбалетчик и его пытался утопить? Да не вышло — вовремя заметила Маша.

Господи, и как же теперь жить — под прицелом? Что же делать-то? Надобно этого стрелка вычислять — никуда не денешься. Самому… Или — заявить в милицию, вполне официально, показать стрелу, дырку, мол, какая-то падла… Сработает? Будут искать? Почему нет? Правда, конечно, опергруппу не вышлют — участковый Димыч, Дмитрий Дмитриевич, лейтенант милиции, и будет осуществлять, так сказать, проверку поступившего материала и принимать решение о возбуждении уголовного дела… либо — об отказе в таком возбуждении. Но проверку проводить будет… И что с того? И — зачем? Димыч, при всем к нему уважении, вряд ли сможет хоть что-то установить. К тому же, естественно, первым делом примется дотошно расспрашивать Ратникова — были ли у него враги, да на кого думает… Ни на кого не думает? Так-таки ни на кого? А у жены вашей недоброжелатели были? Мне бы и ее опросить. Вообще, откуда она? Где раньше жила? Как-как? Марья Довмонтовна? Обельного холопа дочь? А год рождения? Шесть тысяч такой-то от сотворения мира? Издеваетесь? А документики ваши позвольте!

Вот так вот все и будет, никак иначе! Значит — самому нужно искать… самому… Да! Макс! Хорошо б ему из поселка уехать обратно в город — где, уж точно, никто не достанет. Надобно предупредить парня, все рассказать — какие уж тут секреты — и сделать это, как можно быстрей.

Вот, колесо наконец привинтить, да ехать… А потом расследовать все самому! С чего любой следователь начинает — ясно: с осмотра места происшествия. Ну, стрела, считай, осмотрел — арбалетная, тут и думать нечего. Что еще здесь можно осмотреть — дырку? А, пожалуй! Вот она… родная… И откуда стреляли? Дверь была закрыта… так… А ворота — распахнуты, они вообще закрывались редко. Что там у нас за воротами — ивы, за ними ручей, параллельно ручью — рыбацкая тропка, по которой, вот, и пришли мужики… спугнув арбалетчика. Надо будет у них спросить — может, кого на тропинке встретили? Или что-нибудь такое заметили… подозрительное…

Рассудив такими образом, Ратников вышел за ворота усадьбы и, внимательно осмотрев заросли, обнаружил примятые кусты и обломанную толстую ветку… на которой как раз очень удобно было примостить арбалет… да вот, похоже, его именно здесь и примащивали. Вон, какой обзор — прямо, метрах в полсотне, усадьба — стреляй, не хочу!

Кто ж это мог быть-то? И как узнал? Ну, узнать мог и случайно… Увидел на Танаевом — тот же брат Герман, каштелян. Он и выстрелил… А может — сообщник — кто-нибудь из местных, а из арбалета — потому что неслышно. Да… но ведь самострелом пользоваться — тоже определенный навык нужен.

И что толку гадать? Искать нужно! Самому быть осторожнее, и Макса, Макса поскорей в город спровадить. Хотя бы на время… А там — и осень, учеба начнется.

Уладив дело с машиной, Ратников кинул пробитое колесо в багажник — заехать на шиномонтажку — завел двигатель и порулил к поселку. Хорошо было кругом, благостно — над головой, отражаясь в ручьях и озерах, ласково сверкало солнышко, по синему небу бежали белые кудрявые облака, на скошенных лугах стояли стога, но косари все еще косили траву. Пастораль! И вот где-то здесь бродит злыдень! Брат Герман? Кто-то другой?

В поселке он первым делом заехал на площадь, проверил свой магазинчик да заглянул в продовольственный — купить хлеб, обязательно вот сейчас, по приезде, иначе точно забыл бы. Взяв три буханки — на всякий случай, перед выходными — Миша нос к носу столкнулся с Брыкиным.

— О! — усмехнулся тот. — Ты уж тут, Миша. Как колесо-то, приладил?

— Угу, — Ратников коротко кивнул. — Старое собираюсь на шиномонтажку закинуть.

Брыкин покачал головой:

— Зря собираешься.

— Это почему — зря?

— Митька-монтажник третий день пьянствует. С дня рождения тестя. Теперь с неделю из запоя не выйдет. Так что, через неделю на шиномонтаж заезжай.

— Н-да? Что ж, ладно… ты чего в магазин-то?

— Да за пивком. Жена рыбу чистит… Слышь, Миш! Давай-ка я тебе угощу… пошли, во, за магазин, на бревнышках посидим, по бутылочке дернем!

— Чего ж на бревнышках-то? — Ратникову-то как раз и нужен был Брыкин… или кто-то еще из тех мужиков, для разговора. — Зачем на бревнышках? Пошли ко мне в машину.

Там и пили. Отъехали чуток от магазина, и пили. С наслаждением пили, жара ведь. В открытые — точнее сказать, в напрочь снятые боковины-окна, задувал легкий ветерок. Сделав пару глотков, Брыкин закурил с разрешения Миши.

— Значит, Аристарх, неплохо сходили?

— Да уж, половили… Места хорошие, рыбные, жаль на машине не добраться, болота кругом, гати.

Ратников хохотнул:

— Потому и рыбные, что не добраться. Никто вам, по пути, на тропинке, не встретился?

— Да нет. А что, должен был кто?

— Знакомого одного жду, с Чудского. Все думаю — как бы не заплутал.

— Да не заплутает, — Брыкин выбросил окурок в окошко. — Народу сейчас по лесам много ходит — рыбаки, ягодники… грибники пойдут скоро — дорогу спросит.

— Так не встретили никого?

— Да нет… Хотя, постой-ка… Кольке вон, показалось, будто идет кто-то. Ну, кустами, у ручья пробирается, он еще думал — шурин — тот там обычно крючки ставит. Колька его и позвал, шурина-то… Генка, кричит. Генка… его Генкой звать, Генка Горелухин, парень смурной, как и сестрица его старшая, злюка, супружница Колькина. Ох, Колька-Колька… чем так жить… Либо уж развелся, либо супружницу свою построил! А Генка, хоть и смурной, но рыбак и охотник справный. Только — одиночка, компаний не любит, один ходит, как волк, да и живет… всю жизнь бобылем.

— Так, что Колька-то? Встретил своего шурина?

— Да не, не докричался. То ли ушел уже Генка, то ли вообще его там не было. Послышалось, или зверь какой пробежал.

Ратников покачал головой:

— Поня-атно…

— Ну, что? Еще по пивку? — неожиданно предложил Брыкин.

— Нет, спасибо, — Михаил вежливо отказался. — Мне еще тут дела делать.

— А, ну раз дела… Ну, тогда бывай, Миша.

Прихватив пакет с оставшимся пивом, Брыкин выбрался из машины и, махнув на прощанье рукой, скрылся за деревянным зданием почты.

А Миша завел мотор и поехал к дому Максика Гордеева — то ли тетка там его жила, то ли бабка. Остановившись на углу, принялся терпеливо ждать — неудобно это, когда взрослый мужик к мальчишке заходит. Ну, ведь должен же когда-нибудь Макс появиться…

На краю улицы виднелся заросший чертополохом пустырь. Какие-то мальцы лет по двенадцати кидали там увесистые палки-биты — то ли в городки играли, то ли в попа на баню.

Ратникову надоело ждать, и он подъехал ближе. Распахнул дверцу:

— Парни, Макса Гордеева не видали? Дома он?

— Макс-то? Так он с утра еще ушел куда-то. Мы звали играть — отказался, некогда, говорит.

Так… ушел, значит… Спросить у тетки-бабки — куда? Или подождать, покуда явится. Должен ведь явиться-то…

Проезжая мимо Максова дома, Михаил вытянул шею — заборчик-то был не высок, аккуратненький такой штакетник… а на двери висел замок! Ага… значит, и бабка-тетка куда-то уперла.

Куда Макс мог деться? В поселке где-то… клуб, магазины, почта… Мог и на речку пойти.

Поискать? Наверное, стоит.

Неспешно проехав по пыльной улице, Михаил повернул к площади, останавливая машину у почты…

Остановился и улыбнулся: площадь как раз пересекал молодой человек в серо-голубой милицейской форме с погонами младшего лейтенанта милиции, но без головного убора — участковый Димыч.

Ратников не поленился, вылез:

— Дмитрий Дмитриевич! Залезай, поболтаем. Может, и пивка хлебнем?

Младший лейтенант улыбнулся:

— Поболтать — с удовольствием. А вот насчет пивка — извините, на службе. Мне еще людей опрашивать. — Милиционер забрался в салон и хлопнул дверцей. — Кстати, заодно и тебя, Михаил Сергеевич, опрошу. Про Генку Горелухина ничего не слышал?

— Про Горелухина? — Миша пожал плечами. — Ничего. А что случилось-то?

— Соседей он своих обложил матом, те заяву накатали — придется Горелухина оформить «по-мелкому».

«По-мелкому»… по мелкому хулиганству, значит. Все правильно — за матюги административная ответственность предусмотрена. Протокол составлять надо.

— Горелухин, он мужик того, себе на уме, скрытный, — участковый размышлял вслух. — Нелюдим, ни с кем не дружит… с мужем своей сестры только вот иногда и общается. Муж сестры, кстати — кто? Деверь?

Ратников улыбнулся:

— Не знаю. Наверное.

— Ладно, Сергеич, пойду я… Мне еще в библиотеку надо.

— В библиотеку? — удивленно переспросил Михаил. — Почитать, что ли, чего надумал?

— Какое там почитать! Библиотекарша-то как раз Горелухину — соседка — свидетельница. Опрошу поподробнее — как там у них да что вышло?

— Подожди… Подброшу, — Миша завел двигатель и посетовал. — Ну, что за люди? Из-за каких-то матюгов заяву накатать!

— Вот и я о том! — ухмыльнулся Димыч. — Но, думаю, тут не в матюгах, тут в Генке Горелухине дело — характер у него нехороший, не любят его в деревне. Не так, конечно, ненавидят, как тех же Узбеков, но все ж таки — не жалуют. Сам он и виноват — живет, бирюк бирюком. Раньше в леспромхозе работал, потом — недолго — вальщиком, да с бригадою не ужился, теперь на бирже. Зол на весь свет!

— А чем живет-то? На пособие?

— Говорят, он классный охотник. Да и рыбак удачливый. А по зиме веники вяжет, сдает, мужик-то трудолюбивый, но, между нами говоря, куркуль. Потому и не любят его поселковые.

Выпустив участкового у библиотеки, Ратников, к удивлению своему, почти сразу увидел Макса. Тот как раз из библиотеки и выходил, в новой красной футболочке, в белых своих пижонских шортах.

— Максюта!

— А? Здрасте, дядя Миша.

— Садись, подвезу… Ты что это, книгочеем заделался?

— Да нет, — мальчишка умостился на сиденье. — Просто вот зашел узнать, есть ли у них старинные книжки.

— Старинные?

— Ну, не так, чтобы старинные… но чтоб там про старые времена было написано.

— А зачем это тебе?

Максик явно смутился, но все же ответил:

— Понимаете, дядя Миша, я думаю… может там, про старину, там и про Лерку будет чего… ну, про даму Элеонору…

— А-а-а, — протянул Ратников. — Вот ты, значит, чего… Ну, здесь, брат вряд ли чего выгорит — в город надо. Тебе история Нормандии нужна, или там — Франции.

— Вот я и думаю рвануть на пару деньков, — подросток улыбнулся. — В библиотеку схожу, с мамой пообщаюсь. Как вы думаете, стоит?

— Конечно, стоит! — Ратников едва спрятал радость. — И, Макс, как можно быстрее. Мне тоже, кстати, весьма будут интересны твои изыскания… может, чего и накопаешь про даму Элеонору и ее славного рыцаря Анри де Сен-Клера! В интернете еще полазь.

— Точно! Сегодня же, на вечернем автобусе, и уеду.

Вот и славно!

Выпустив парнишку на площади, Михаил уже не сдерживал радость. Вот ведь как все хорошо обернулось — пущай едет, ищет, желательно подольше… Хорошо хоть не надо ничего рассказывать, пугать лишний раз парня… Пусть в библиотеках сидит, ищет…

И самому надо тем временем поискать!

Глава 22 Наши дни. Август. Окрестности Чудского озера ГАЗ-М20 «Победа»

Разрешается всем вам и всем прочим, там живущим, покупать… все, что хотите, свободно и спокойно.

Хартия Бомона в Аргонне

Горелухин! Ну, точно — либо он кого-то видел, либо сам как-то связан с людокрадами. Сейчас самое главное — не спугнуть, не дать залечь на дно, затаиться. Аккуратненько так проследить, поговорить. Да и вообще, для начала хорошо бы о нем расспросить кого-нибудь поподробнее. Кого-нибудь — да деверя — или как там его? Злой горелухинской сестрицы супружника — Колю. Хотя, с другой стороны, а стоит ли огород городить? Взять да и поговорить с Геной, завести, так сказать, непринужденную беседу…

Немного подумав, Миша заехал в магазин и, узнав у продавщицы адрес Горелухина, туда и направился… и поцеловал дверь, точнее сказать — калитку с классической надписью «Осторожно! Злая собака!». Судя по раздававшемуся за высокой оградой истошному лаю, собака и вправду была злой.

Пожав плечами, Ратников собрался уж было идти, как вдруг услыхал где-то неподалеку:

— Гена! Горелухин! Да постойте же!

Обернулся и увидал бегущего со всех ног участкового Димыча, догонявшего какого-то угрюмого мужика, бывшего, несмотря на жару, в оранжево-зеленой хэбэшной куртке, какими снабжали своих работников добрая половина еще кое-где действовавших леспромхозов. Куртки такие в поселке носил каждый второй мужик, не считая каждого первого.

— Гражданин Горелухин!

— Кому гражданин, а кому — Геннадий Иваныч, — Горелухин с неудовольствием замедлил шаг и посмотрел на участкового, как солдат на вошь. Действительно, тот еще тип — лицо вытянутое, небритое, с узкими, презрительно искривившимися губами. Недоброе лицо, неприветливое — в старых советских фильмах такие обычно были у шпионов, предателей и всяких там прочих полицаев. И взгляд такой… мол, шел бы ты, парень, по-хорошему…

— Мне нужно вас опросить, гражданин Горелухин! — повысив голос, милиционер произнес эту фразу подчеркнуто официальным тоном. — Относительно заявления гражданки Капустиной, вашей соседки.

— А, так вот откуда ветер дует?! — Горелухин плюнул в дорожную пыль и огляделся.

Ратников поспешно укрылся за каким-то полуразвалившимся сараем, рядом с которым лежали аккуратно уложенные невысоким штабелем доски. Свежие. Видать, кто-то недавно привез с пилорамы по какой-то своей надобности — крышу там, перекрыть, перебрать пол или заборишко подправить.

— Эта дура, значит, все-таки накатала свою кляузу?!

— Гражданин Горелухин, я бы вас попросил…

— Ладно, поговорим… Небось, протокол будете составлять, товарищ… младший лейтенант? — при этих словах Горелухина перекосило, словно от зубной боли. — Ладно, составляйте — только знайте — я ничего не подпишу! Из принципа!

— Ваше право, — участковый пожал плечами. — Я сам напишу — «от подписи отказался». Правда, еще бы свидетелей… Напрасно вы все усложняете, гражданин!

— А я к вам в дружинники не нанимался!

Миша за сараем только диву давался — вот это тип! Выходит, правильно все про него говорили. На месте участкового с таким бы не разговаривать надо, а под любым предлогом засадить в кутузку, чтоб не выпендривался.

— Ну, пошлите тогда присядем, к вам или на опорный…

— На опорный — через полпоселка ташшыться, а в доме у меня, уж извините, не прибрано, гостей-то не ждал… Ежели не возражаете, гражданин начальник, давайте вон тут, на дощечках присядем.

Горелухин кивнул на доски. Те самые, рядом с сарайчиком. Ратников затаился.

— А, как хотите, — младший лейтенант уселся и, вытащив из дипломата бланки, приладил чемоданчик на коленях. — Итак… В понедельник, первого августа, вы, гражданин Горелухин Геннадий Иванович, находясь в состоянии алкогольного опьянения…

— Постой! — громко возразил Геннадий Иваныч. — Не пил я тогда! Не было этого, врет она все, курва!

— Ну, вот, — участковый озабоченно нахмурил брови. — Опять оскорбляете.

— Не оскорбляю, а уточняю правду.

— Ладно, пусть так… пусть вы были трезвы… Но Капустину-то Зинаиду Михайловну оскорбили грубой нецензурной бранью? Вот и вторая соседка ваша, библиотекарша…

— Бранью не оскорблял! — Горелухин вскинулся. — А матом обложил — было дело. Так ведь за дело, командир! Капустиха, сука гладкая…

— Гражданин!!!

— Ну, эта дура… короче, я за водой шел, на колодец, иду себе, никого не трогаю, тут она сзади, дачница хренова… на «Мицубиши» своей… сигналит… типа, прочь с дороги, быдло…

— Что ж вам, и в самом-то деле, не посторониться было?

— А чего ж я в своей деревне кого-то сторониться должен?! — снова взъерепенился опрашиваемый. — Понаехали тут всякие… дачники, чтоб им подавиться. Денег у себя в городах наворовали, страну развалили — теперь, суки, выделываются, машин накупили, домины-хоромины. Вот хоть ту же Капустиху взять, я ведь ее с детства, ну, пускай, с юности, знаю — ну всегда была дура дурой. Толком и не училась нигде, а сейчас, смотри-ка — три магазина у нее? Ну, с чего такое счастье?

— Видно, работала много…

— Эта ленивица-то? Ха, тоже, нашли работницу, гражданин начальник. Где что плохо лежит — тянула — это да!

— Так вы, значит, признаете, что оскорб…

— Никого я не оскорблял!

— …что ругались матом.

— Матом — да, ругался. Мало еще этой суке! Вот, я смотрю, командир, ты тоже пешком ходишь?

— Хочу на авто ссуду взять…

— Хха… ссуду. А таким гнидам, как Капустиха и муженек ее — гнус, — никаких ссуд не надо. Все уже готовенькое, у народа украденное… — Судя по всему, Горелухина потянуло на лирику, нелюдим нелюдимом, а, видать, все же хотелось хоть иногда выговориться, хоть даже и вот — участковому. — Ты сам-то посмотри, лейтенант, что кругом творится! Глянешь на заправке — такие девочки-мальчики за рулем всяких там «лексусов». И что эти сопляки-соплюшки такого в своей короткой жизни сделали? Заработали? Шнурки мои не смешите!

— Так, наверное, родители им купили.

— Во-во — нате, чадушки, играйтесь. Расстреливать таких ворюг-родителей надо, и чем больше — тем лучше.

Михаил даже улыбнулся: с политическими взглядами гражданина Горелухина все обстояло более-менее ясно.

— Так… — участковый наконец закончил писать. — Прочтите… здесь вот напишите — «с протоколом согласен» или «не согласен».

— С протоколом не согласен, — выводя ручкой, вслух бормотал Геннадий Иваныч. — Матом ругался, но не оскорблял. Все?

— Все. Тут вон, в уголке распишитесь.

— Так я же… А, ладно.

Поставив раскорявистую подпись, Горелухин поднялся с досочек и, закурив, направился к собственным воротам. Спрятанная во дворе собака снова залаяла — только теперь уже не со злобой, а преданно-радостно, видать, почуяла таки хозяина.

Ратников хотел было подождать за сарайчиком, пока Димыч уйдет, да потом махнул рукою — чего прятаться-то? Вышел:

— Здоров еще раз, Дим-Димыч! Как служба?

— Да потихоньку, — младший лейтенант улыбнулся и пожаловался. — Фуражку вот где-то оставил… никак не могу вспомнить где — в библиотеке или на почте.

— Скорей — на почте, — хмыкнул Михаил. — В библиотеку ты уже без фуражки ездил.

Участковый задумчиво взъерошил затылок:

— Да… так и есть — на почте. Придется зайти.

— Уж таки придется, — засмеялся Ратников. — Как там девчонку-то пропавшую, не нашли еще?

— Да не… Думаю, не погибла она и не утонула — рванула в Питер, а там — ищи-свищи, — милиционер неожиданно засмеялся. — Я так и предполагал, что Лерка эта давно в Питер свалила. И, знаешь, Сергеич, это и мать ее, Анька, алкоголичка, подтвердила.

— Да ты что? — искренне удивился Миша.

— Вот именно! Вчера только с ней еще раз беседовал… так, профилактически. Заодно про дочку спросил… Так Анька говорит — пацан какой-то приходил, передал от Лерки привет и сказал, что все с ней хорошо, ну, с Леркой то есть, чтоб не волновались, в Питере она, у хороших людей и вот еще в Москву собирается.

— Еще и в Москву? — присвистнул Ратников. — Хорошо не в Париж и не в Лондон! А что за пацан-то?

— Да Анька не помнит — как всегда пьяной была.

— Что — так-таки совсем ничего и не помнит? Может, из деревенских кто?

— Не… говорит — точно, чужой. Потому и не запомнила. О! В белых коротких штанах — так Анька сказала. И больше — никаких примет.

— В Рио-де-Жанейро надобно ехать, — хохотнул Ратников. — Там, если верить классике, все в белых штанах ходят.

Белые штаны. Короткие… Шорты. Кто тут такой пижон? Участковый, кстати, тоже может увидеть… парень неглупый.

— А что Карякин? Ну, Колька-то?

— А выпустили… Нет трупа — нет и дела. За что задерживать? Его и тогда-то по мелкому приземлили…

— Но он же Эдьку Узбека…

— А тоже доказуха хлипкая. Тем более они с Узбеком уже помирились. Там легкие телесные всего-то.

— Понятно… Ну, бывай, Димыч! Заходи, ежели что. Сам знаешь — всегда рады.

Простившись с участковым, Михаил дождался, когда тот отошел подальше и, вытащив из кармана мобильник, набрал «М.Горд».

— Максюта! Не уехал еще? Ах, вечером… да-да помню. Слушай, ты эти шортики свои пижонские, ну, которые белые… запрячь куда-нибудь подальше, а лучше — выкини… Почему? Да так… слишком уж ты в них приметный.

Максик все-таки уехал вечером, Ратников не поленился, специально проследил — и словно с души упал камень. Слава богу — одним беспокойством меньше. Участковый Димыч, кстати, тоже отправился в город этим же рейсом, уже в фуражке, нашел все-таки, видать, и в самом деле на почте оставил.

Проводив глазами только что отъехавший от остановки «ПАЗик», Ратников неспешно зашагал к машине, намереваясь еще зайти в магазин, подкупить пива, а то кончилось, а без пива, как известно, и жизнь некрасива!

Было уже часов семь, и оранжевое солнце медленно клонилось к закату. В воздухе плавился теплый деревенский вечер, галдела возвращающаяся с речки ребятня, мычали только что пригнанные пастухом с выпаса коровы. Выбравшиеся из подъехавшего кунга мужики с пилами деловито направились к магазину. Ясно — за чем.

Проходя площадью, Михаил вдруг краем глаза заметил знакомую, чуть сгорбленную фигуру с вытянутым лицом и вечно хмурым взглядом. Горелухин! Вышел с почты… с крайне озабоченным видом.

Вообще-то почта закрывалась в шесть, но работавший при ней магазинчик торговал до восьми. Оттуда Горелухин и вышел. И что такое могло его так взволновать? Интересно… Более того — подозрительно!

Прибавив шагу, Миша поспешил следом за подозрительным типом.

Геннадий Иваныч шел да оглядывался, и довольно часто, словно какой-нибудь шпион из старых советских фильмов! Пару раз Ратников едва не встретился с ним взглядом, но вовремя отвернулся, сделав вид, что с интересом изучает расположенную напротив магазина доску объявлений: «дешево продаются куры-несушки», «куплю нетеля», «сдам дом на август-сентябрь, место хорошее, у реки. Недорого». Нетель Михаилу не был нужен, как и куры, да и дом у него был свой.

Краем глаза увидев, как преследуемый свернул за клуб, Миша быстро зашагал туда же, причем — с самым озабоченным видом. Чтоб сразу было видно — идет человек по какому-то важному делу.

Так вот, с ходу, и выбрался в начинавшийся сразу за домом культуры лесочек, из которого доносились громкие детские голоса и вопли:

— Лови его, Витька! Стреляй!

— Ага, убит! Ты что? Убит же!

Детишки играли в войну…

А где же, интересно, любезнейший Геннадий Иваныч? Что-то его и не видать вовсе! И куда бы он тут мог пойти? К своему дому — так это крюк делать, в гости к деверю Кольке — совсем в другую сторону. А больше ни с кем Горелухин не знался, так что не к кому было и идти! Или все ж таки — было?

Подумав, Михаил зашагал прямо по тропке — она тут, похоже, была единственной. Широкая, усыпанная сосновыми иголками, а по обе стороны — как зашел в лесок — ягоды: черника, голубика, брусника. Может, ягод решил набрать Гена? Ага… такой, если и берет — то «хапалкой», и не для себя, а на сдачу. И не в поселке за клубом, а в своих, заранее присмотренных местах — у черта на куличках. Зато и ягод там видимо-невидимо.

Ускоряя шаг, Ратников перепрыгнул противопожарный ров, тронутый желтыми россыпями лисичек, и, поднявшись на небольшой холм, замер, едва не налетев с ходу на того, за кем шел!

Горелухин, сидя на поваленной бурей сосне спиной к Мише, увлеченно болтал с каким-то юным субъектом — белобрысым мальчишкой лет десяти в бежевой, с длинными рукавами, рубашечке, отглаженных шортах и гольфиках. Судя по одежке — явно не деревенским.

Интересное кино!

Ратников поспешно укрылся за елками. Что же это такое делается? Нелюдим Горелухин с пацаном о чем-то трещит, да еще так увлеченно! Есть о чем говорить? Или — завлекает? Ну, Геннадий Иваныч… А что? У такого-то нелюдима сексуальные пристрастия могут быть очень даже причудливыми. Маленькие мальчики, например… Ишь, как разговорился… словно тетерев на току, точнее сказать — глухарь.

Во! Во! Что-то дает… Миша вытянул шею… Деньги! Ну — точно извращенец, теперь уж ясно.

А что если он этого вот мальчишечку прямо сейчас… здесь вот, за елками? Тем более — деньги уже заплатил… Придется вступиться — деваться некуда. Жаль, не прихватил меч.

Привычно подумав об оружии, Миша едва не рассмеялся — ишь ты, меч! Не те на дворе времена, не те! И все ж, пригодился бы верный клинок.

Ага, вот мальчишка встал… улыбнулся… Ага, побежал куда-то… да по тропе, в поселок — больше некуда. А Горелухин посидел еще немного, покурил, затем, выбросив окурок в пожарный ров, отправился вслед за парнишкой.

Ратников только головой покачал — хитер, бестия! Не хочет, чтоб с пацаном прихватили… договорился, денежку за хм… услуги заплатил, сказал, куда идти. Неужели, домой к себе поведет? Там же соседи… лучше уж было здесь, в лесочке. Или хочется более комфортных условий? Все может быть, может быть, этот Геннадий Иваныч — в некотором роде извращенный гурман? А может, они давно с этим пацаном знакомы? Вон, сидели, болтали…

Задумавшись, Михаил споткнулся и едва не полетел в ров. Услыхав позади шум, Горелухин обернулся, мазнул по елкам хмурым настороженным взглядом. Бандеровец, блин… лесной брат.

С минуту постоял, прислушался… И быстро зашагал по тропе. А выбравшийся из можжевельника Миша — за ним.

Горелухин уселся на лавочку сразу за клубом. Снова закурил, развалился, выпуская клубами дым. И, надвинув на глаза кепочку, рыскал по сторонам настороженным взглядом. Чего-то… или — кого-то ждал. И затаившийся за деревьями Ратников — тоже.

— Здоров будь, Миша!

Господи, это еще кого черт принес?

— За лисичками, что ль?

— За лисичками… так просто, дай, думаю, посмотрю — есть ли?

С улыбкой обернувшись, Михаил увидел позади бывшего бригадира Брыкина, в высоких болотных сапогах и с корзинкой, полной восхитительных белых!

— Что, уже пошли, что ль? — удивленно поинтересовался Ратников.

— Пошли! — бывший бригадир ухмыльнулся. — Только тут, на горушках… завтра на работу, а люди говорят — есть. Вот я и подумал — дай-ка, пройдусь вечерком. Корзинку набрал.

— Надо и мне у себя посмотреть.

— Умм, там нету, — Брыкин покачал головой. — Сыровато больно — ручьи кругом да болотины. На горушках, на горушках надо искать. Ты куда сейчас — в поселок?

— Туда, — Миша едва скрыл досаду — и принесло же этого черта в самый неподходящий момент!

— Ну, пошли тогда.

Как ни странно, Горелухин так и сидел на лавочке, с явным неудовольствием наблюдая за взявшимися неизвестно откуда подростками на разноцветных великах. Проходя мимо, Ратников про себя улыбнулся — а, по всему, не будет сегодня встречи! Не станет Горелухин ждать в этакой шумной компании.

И точно — вот, встал, поправил кепочку.

— Здорово, Иваныч, — подойдя ближе, кивнул бригадир.

Горелухин молча протянул руку обоим. Миша пожал. Неприятная оказалась у извращенца ладонь — какая-то влажная, дрожащая даже. Или насчет дрожи — показалось?

— Иваныч! — обрадованно воскликнул Брыкин. — Ты-то мне и нужен. Печку в старой избе перекладешь?

Горелухин подал плечами:

— Сделаю.

— А когда? Мне бы, Гена, поточнее договориться.

Извращенец лениво сплюнул:

— А, как деньги найдешь, так и перекладу. Знаешь ведь — в долг не работаю.

— Да деньги-то есть, Гена! Пошли-ка сейчас ко мне — там и сговоримся. Заодно старую печку посмотришь.

К удивлению Ратникова, Горелухин думал недолго и почти сразу же согласился:

— Пошли… Только это — дело у меня тут одно…

Ага! Дело!

— Ты иди, а я тебя догоню минут через пять, лады?

— Лады! Миша, пока! — Брыкин махнул рукою и, не торопясь, направился в магазин. Горелухин же зашагал к почте… нет, не дошел, остановился, заоглядывался.

Ратников уже заводил машину: следить за подозрительным типом Горелухиным пока не представлялось возможным, уж, по крайней мере, сегодня…

Ага! А во он, пацан. Тот самый, светленький, в гольфах… Вышел из почтового магазина с каким-то пакетом в руках, побежал к клубу… Горелухин — следом. Вот нагнал, свистнул! Пацаненок оглянулся… передал пакет… убежал. Горелухин тоже удалился быстрым шагом. И, между прочим, довольно что-то насвистывал! То ли вальс «Прощание славянки», то ли знамхенитый вальс «Амурские волн». А может быть, это был марш гренадеров Бранденбургского полка — кто его знает, какие там у извращенцев вкусы?!

На следующее утро Ратников снова прикатил в поселок и, бросив машину за собственным магазином, занял наблюдательный пост все за тем же сарайчиком у пустыря, напротив горелухинского дома. Слава богу, денек вроде как налаживался солнечный, теплый — одно удовольствие было сидеть в засаде.

Жать пришлось недолго: без пяти минут десять — Миша засек по часам — Горелухин вышел из дому и направился к площади, к магазинам. Заглянул в один, второй, третий… не обошел вниманием и Мишину торговую точку. Нигде ничего не покупал, но из ратниковского лабаза вышел, насвистывая — довольный. И что он там такое увидел? Что присмотрел? Не забыть потом спросить продавщицу… Потом. Миша купил пивка и расположился рядом, на железобетонной плите, за деревьями. Открыл бутылочку, с наслаждением глотнул. Наблюдал дальше.

Между тем Горелухин совершенно открыто присел у магазина на лавочку и закурил, по своему обыкновению надвинув на самые глаза кепку. Не просто так сидел — присматривался. Ага — вот насторожился, проводил взглядом подростков лет по четырнадцать-пятнадцать, даже привстал… Нет, уселся обратно.

Миша ухмыльнулся: возраст, выходит, не подошел — ну да, конечно…

А вот эти мальчишки на велосипедах вполне должны были бы подойти — лет по десять-одиннадцать. Похоже — любимый горелухинский возраст. Ага! Извращенец, не докурив, выбросил сигарету, встал… Мальчишки, поставив велосипеды у магазина, зашли внутрь… Вот один вышел — темненький, в светло-голубых джинсах и белой нарядной рубашечке — тоже не деревенский. Как и тот, что вчера…

Горелухин прямо к нему и подошел, заговорил — видимо, спросил что-то… Вот бы кем Димычу-то срочно заняться. Впрочем, он и так его недавно оформил — по мелкому хулиганству. Но вот это-то все — мелким не пахнет!

Ага… оглянулся… сунул руку в карман… что-то протянул пацану… Деньги? Мальчишка кивнул и со всех ног бросился к ратниковскому лабазу. Горелухин снова оглянулся и неспешно зашагал по улочке, как раз у лабаза и начинавшейся… Парнишка вышел… что-то передал извращенцу… какой-то сверток… нет — журнал, что ли… И убежал! К той своей компании, что на велосипедах.

Ладно! Пожалуй, пора наконец и узнать, что к чему…

Проводив настороженным взглядом быстро удаляющуюся фигуру в серой низко надвинутой на глаза кепке, Ратников с деловым видом зашел в собственную лавку.

— Ой, здрасьте, Михаил Сергеевич! — продавщица — симпатичная рыженькая девчонка, не так давно закончившая школу, — удивленно оторвалась от глянцевого журнала. — Что-нибудь еще хотите спросить? Нет, запчастей пока не спрашивали.

— Здравствуй, Вера, — рассеянно поздоровался Миша, хотя заглядывал сюда уже второй раз за день, вернее — за утро.

— Тут мальчишка один заходил, лет двенадцати. Ну вот только что. Темненький такой, в белой рубашечке.

— А, этот, — улыбнулась девушка. — Да, заходил.

— Он что купил-то?

— Так журнал… ну этот, с машинками, за двести семьдесят.

— А! — Ратников ударил себя по лбу. — Модель, что ли? Что там было-то? Ммм… кажется, ГАЗ-М20 «Победа»? Отличная, между прочим, машина!

— Ну вот, — продавщица неожиданно рассмеялась. — А вы еще говорили, что вряд ли кто купит. Для детишек — дорого больно.

— Когда это я говорил? — сдвинул брови Миша.

— Ну как товар привезли. Говорили еще — на пробу взяли.

Ратников расхохотался:

— А ведь точно — на пробу! Придется теперь в следующий раз… да через пару дней и рвану… Ладно…

Не прощаясь, он вышел из лавки и быстро зашагал к почте. Зашел в только что открывшийся магазинчик, поздоровался, спросил громко:

— Машинки детские есть? Приятель с сынишкой приезжает… хочу вот подарок купить.

— Машинки? — стоявшая за прилавком дебелая тетка с накрашенными ярко-алой помадой губами и с химической — мелким бесом — завивкой, смачно зевнула: — Да такого добра сколько угодно.

— А мне бы модельку… Знаете, такие, в коробочках?

— Да они все в коробочках.

— А можно взглянуть?

Никаких моделек тут не было, не считая примитивно-пластмассовой китайской дряни, на которую всякий уважающий себя коллекционер даже и не взглянул бы… ну, разве что только — с презрением.

— А частенько их покупают? Ну, модельки?

— Да берут… Вот, кстати, вчера перед закрытием мальчишка какой-то купил. Тоже в коробочке.

— Мальчишка — в коробочке?

— Да нет, машинка!

Модельки, значит… Вот оно в чем дело-то! Вот где собака порылась! Значит, выходит, Горелухин никакой не извращенец, а коллекционер? Сначала ходит, модельки присматривает, потом кого-нибудь из мальчишек просит купить… Сам стесняется, что ли? А, похоже, что так! Мыслимое ли дело для деревенского мужика — в игрушки играться? Вот и оглядывается, таится. Ну, Геннадий Иваныч!

Ратников даже был несколько разочарован — ни на соглядатая людокрадов, ни на извращенца Горелухин теперь как-то вроде и не тянул. Обычный мужик со своим — тоже вполне обычным в городах — хобби. А что угрюмый… так мало ли сейчас в провинции угрюмых, разочаровавшихся в жизни, мужиков?

Значит, не Горелухин… Эх, Геннадий Иваныч, сколько же ты времен отнял! Впрочем, не так уж и много.

И снова нужно было искать вражину! Или — его пособников. Арбалетная стрела — вещица вполне серьезная.

Забравшись в машину, Михаил поехал обратно к себе, на усадьбу, ехал не быстро, по пути раздумывая, размышляя… Прежде всего, если стрелу выпустил пришелец из прошлого — а, похоже, что это так, скажем, тот же брат Герман — то он должен где-то жить, что-то есть, с кем-то общаться… Хотя последнее вовсе не обязательно. Но что обязательно — так это его отличие от всех здешних людей, не важно — приезжих или местных. Выходец из средневекового мира обязательно должен казаться странным, не таким, как все!

И тогда — о нем знали бы в поселке, сплетничали бы. А раз не сплетничают, значит, он, скорее всего, живет не в поселке, а где-то в лесу. Мало ли там охотничьих домиков да заброшенных деревень? И опять же тогда должен был бы попасться на глаза охотникам, рыболовам… Горелухин, кстати, заядлый охотник и рыболов. Его и спросить? А скажет?

Вряд ли, скорее — пошлет. С чего это он будет с полузнакомым человеком беседы разводить? Тем более — с «магазинщиком», с представителем, так сказать, частного капитала — тех самых глубоко ненавидимых «ворюг».

К черту бирюка этого! А вот с другими можно поговорить… правда, уже их всех расспрашивал. Ничего! Не помешает спросить еще раз — в лес-то они почти каждый день шастают. Может, кого и видели? А не видели, так еще увидят.

Михаил снова начал с Аристарха Брыкина, бывшего колхозного бригадира, благо мужик тот был компанейский, и всех в поселке — и не только в поселке но и вообще, по всему побережью — знал.

— А, Миша!

Ратников нарочно прошелся мимо брыкинского двора — обширного, с двумя избами, сараем, обширной беседкой, гаражом и баней. В одной избе — огромном доме-пятистенке — Брыкин со своей супружницей и жил, зимой — вдвоем, летом — с наезжающими из города детьми-зятьями-невестками и целым сонмищем внуков мал-мала меньше. Дом был обшит светло-серым сайдингом, вторая же, в глубине двора, изба, как видно, ремонтировалась, покуда используясь в качестве летнего домика.

— Куда направился?

— Здрово, Аристарх! — Михаил остановился у забора, глядя, как бегающие по двору внуки Брыкина играют в пятнашки. — Шел вот мимо, по делам, вижу — ты тут копошишься.

— Да вот, сети задумал чинить… ты, если никуда не торопишься, заходи. Посидим, жбанчик раздавим.

— Почему б и не раздавить? — хохотнул Ратников. — Сейчас прогуляюсь до лавки — куплю.

— Да не ходи ты, есть…

Там, в беседке, и сели. Детей-зятьев не было, а брыкинская супружница Марья Петровна, поставив на стол в беседке сковородку жареной рыбы, черный, крупно нарезанный хлеб, зеленый лучок и прочие — прямо с грядки — огурчики-помидорчики, выпила рюмочку да ушла кормить внуков, не вмешиваясь в мужские беседы.

— Ну, давай еще по одной, — Брыкин деловито разлил водку. — Сейчас, чуть погодя, и Гена Горелухин придет — он у меня в старой избе печку кладет. Уже бы должен закончить.

— Горелухин? — Михаил вскинул глаза. — А он тоже выпьет?

— Почему ж нет? — расхохотался Брыкин. — Генка — парень хороший, а что нелюдим малость — так судьба у него такая, тяжелая. Лет двадцать назад супружница его, как началась в стране вся эта катавасия, сбежала с каким-то городским фертом. Кооператором, мать его за ногу!

— Ах, вот оно что… Аристарх, ты вот скажи — на рыбалку-то еще хаживал? Ну, после того как тогда ко мне заходили…

— Да был, не раз уж!

— Все на Черной речке иль у Танаева?

— И там…

— А правду говорят, странный какой-то мужик где-то в тех местах бродит?

Ратников шумно зажевал выпитую рюмку лучком. Честно говоря, никто про странного мужика не говорил — это он вот только сейчас придумал, форсируя беседу и направляя ее в нужное русло.

— Не, ничего такого не слыхал. Да что за мужик-то?

— Не знаю, — Миша пожал плечами. — Просто говорят — странный. На лешего чем-то похож… и одет в какие-то балахоны.

— Не, не слыхал… Может, Генка что слышал? — Брыкин повернул голову. — А вон он как раз идет. — А мы уж заждались тебя, Гена! Давай, к столу… Тебе полный набулькать?

— Половину, — Горелухин уселся на лавку и, сняв кепку, повесил ее на вбитый в поддерживающий крышу брус гвоздь. — Ну, Аристарх… Чтоб печь твоя века простояла!

— Да мне не надо века-то… Ох, хорошо пошла… Ты, Гена, не стесняйся, бери вот, рыбинку, лучок… Это — Миша, ежели вы не знакомы.

— Да виделись, — гость прищурился и смачно надкусил помидор. — Соли-то нет тут у вас, что ли?

— Да вон, рядом с тобой и стоит. Слышь, Гена… Тут вот Михаил какого-то непонятного мужика в лесу видел… говорит, в балахоне каком-то… не наш.

— Да я его тоже видал, — неожиданно произнес Горелухин. — Точно — в балахоне, глухаря промышлял и угадайте чем?

— Чем?

— Луком!

— Зеленым, что ли?

— Да не зеленым, а тем, из которого стрелы. Ловко бьет, паразит… Правда, меня увидел — убежал.

— Ну и дела! — доставая из-под скамейки вторую бутылку, Брыкин сокрушенно качнул головой. — И кто только по нашим лесам не шастает!

— А где ты его видел-то? — Ратников прямо задрожал от нетерпения. Неужели — повезло? Неужели — вычислил супостата?

— Да в лесу, где же еще-то? — собеседник отмахнулся. — Есть там деревни заброшенные… Аристарх, ты должен помнить — МТС еще была, ну, давно, при Хрущеве.

— Скорей, при Сталине, — не преминул уточнить Ратников. — При Хрущеве МТС как раз ликвидировали.

— Козлы, — Горелухин потянулся к стакану. — Ну, последний… да пойду, пора мне.

— Как же, помню МТС, — покивал Брыкин. — Ребятами еще там игрались. А в деревнях там пути нету. Дороги заросли, ручьи кругом, болотины. Раньше-то дренаж делали. Мелиорация, понимать надо!

— Ну, за мелиорацию! — Миша поспешно поднял рюмку и, выпив, негромко сказал, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь: — И я тоже пойду. Завтра в город. Автомашинок прикуплю — приятель просил, скоро в гости приедет.

— Каких еще машинок? — удивился Брыкин.

— Модели… В масштабе один к сорока трем. Их серьезные люди коллекционируют, вот, как мой приятель. Между прочим — главный инженер на военном заводе. Да много таких, увлеченных. Жаль — если какая модель и есть уже и у него, так здесь вряд ли кто купит. Вряд ли!

Зря Михаил болтал. И про машинки, и про главного инженера. Не купился Горелухин, ни словечка не произнес. Надел свою кепочку да поднялся:

— Пора мне!

Миша тоже засобирался:

— И мне…

Вышли вдвоем, пошли, темнеть уже начинало так, слегонца. Шагали молча до самого пустыря. А там Ратников распрощался:

— Ну, пока! Может, еще и свидимся.

И зашагал себе к магазину.

И вот тут-то услыхал:

— Эй, Михаил, погодь!

— А?

— Я насчет моделек… Когда, говоришь, привезешь?

— Да завтра, к вечеру ближе.

— Мне бы это… на них взглянуть бы, когда в магазине никого нету… А то… честно признаться… стыдно как-то… Свои деревенские засмеют, как узнают.

— Зря, между прочим, посмеются, — Ратников сдержал радость. — Если захочешь, я к тебе сразу из города и заеду. Модельки занесу — у себя и посмотришь, может, чего-нибудь и возьмешь.

— О! — обрадовался Горелухин. — Это вообще здорово будет! Если, конечно, не затрудню.

— Ну, что ты! Свои люди — сочтемся.

Дома у Геннадия была представлена целая эпоха! Ратников, как вошел — так присвистнул, увидев любовно сделанные хозяином стеллажи с застекленными полочками. А в них — модели, модели, модели… С полсотни штук было — точно!

— Это я еще в школе начал, — Горелухин с гордостью обвел свое богатство рукою. — Вон, видишь, «жигули», «копеечка», желтенькая? Шесть рублей тогда стоила — деньги немеряные! Я мальчишкой еще был — в лесхозе подработал, елки высаживал.

— Да, «копеечка», — мечтательно улыбнулся Миша. — У меня тоже когда-то такая была… да потом делась куда-то. Во! И «сороковой» «Москвич» был!

— Тоже тогда же куплен! А на тех полках, смотри — старый «РАФик», «Чайка»…

— Да уж… — Ратников восхищенно качнул головой. — Прямо сказать — полное собрание сочинений! В смысле — моделей. Ну, ты мои-то посмотрел?

Он оглянулся на диван, где хозяин всего этого автомузея деловито рассматривал привезенные Ратниковым модельки:

— Вот этого «Москвичонка» возьму, ну и «двадцать первую» «Волгу», конечно. Хорошая была машина!

— Она и сейчас не дешевая, — Михаил хмыкнул. — Даже, прямо сказать — дорогая. Слышь, Гена! К тебе надо сюда экскурсии водить!

— Скажешь тоже — экскурсии…

— Нет, я серьезно!

— Садись-ка вон, лучше за стол, — отложив выбранные модели, Горелухин поднялся с дивана. — Пивка выпьем. Водку-то я, честно сказать, не очень жалую, особенно — летом. Потому и не знаюсь почти ни с кем — к семейным мужикам вроде и не пойдешь вот так, запросто, у них свои заботы, а кто не женат — алкашня, клейма ставить негде.

— А ты, Ген, ко мне, на усадебку, заходи, — радушно пригласил Ратников. — Нет, честное слово, заглядывай! Жена только рада будет.

Горелухин лишь как-то неопределенно хмыкнул, но, судя по глазам, приглашению обрадовался — давненько, видать, надоело вот так, бирюком-то!

— Кстати, — Михаил прищурил глаза. — Что ты там про лешего говорил-то?

— Про какого лешего?

— Да про того, что с луком да стрелами промышляет.

Глава 23 Наши дни. Август. Окрестности Чудского озера Дама Элеонора

Так совершается любовь, чтобы имели мы что в день судный…

Поучения Владимира Мономаха

Деревня называлась Мануйлово. Одна из многих прочих, давно, еще с конца шестидесятых, заброшенных, она смотрела на Ратникова пустыми глазницами окон и, кажется, ухмылялась — мол, зря ты сюда пришел, парень. Нет тут никого и давно уже не было! Да уж, судя по избам…

В более-менее приличном состоянии, в которых, при желании, можно было бы и жить, было только две, их и проверили на пару с Горелухиным Геной. И ничего не нашли, кроме старых рыбацких снастей да заплесневелой корочки сыра, валявшейся тут, наверное, уже недели две.

— Ну, что, Геннадий Иваныч, пусто?

— Ничего, — Горелухин махнул рукою и, пошарив в кармане, вытащил пачку сигарет. — Тут, невдалеке, еще три такие деревни да один хутор. Все нежилые. — Найдем твоего должника, Миша! Если, правда, он здесь.

— Да здесь должен бы быть… вроде.

Новый знакомец ни за что не хотел отпускать Ратникова одного в эти гиблые, со всех сторон окруженные непроходимыми болотами, места; отговаривал, говорил, что Мишина гибель будет на его совести, что не дойдет один, обязательно увязнет в трясине, что… В общем, вызвался быть проводником, пришлось уступить — один-то Михаил и в самом деле мог долго по лесам скитаться, а так — есть местный, знающий все стежки-дорожки, человек, чего ж от его услуг отказываться? Себе дороже.

Правда, пришлось сказать, что Михаил ищет старого должника, кроме него самого еще многим людям должного, потому вот и скрывающегося в этакой глуши.

— Он, странный, этот парень, может в балахоне ходить, ну, типа монаха, что ли…

— Сыщем!

Горелухин должников недолюбливал, всех, особенно тех, кто брал кредиты, а потом и не мог отдать — чего ж тогда, спрашивается, брал-то? Блескучую машинку купить? Ну, так теперь не плачь, не горюй — знал ведь, на что шел.

— Миша, я в той избе керосинки присмотрел… две. Хорошие еще, на обратном пути не забыть бы забрать.

— Заберем!

Ратников улыбнулся — Геннадий Иваныч сюда не просто так поперся, что-то там кому-то показывать, кого-то искать, нет — были и еще более, так сказать, меркантильные цели. По избенкам старым пошарить, мало ли, что в хозяйстве сгодится, вдвоем-то куда больше можно будет унести, а на машине сюда, увы, не проехать, на вертолете добраться разве что…

Ну, керосинки, так керосинки… хорошо, пока еще только две.

— Раньше тут, ну, при Сталине еще, в соседней деревне клуб был, библиотека, — на ходу пояснял Горелухин. — Теперь, суки гладкие, развалили все.

— Теперь, или еще при Хрущеве? Брежневе?

Миша лишь усмехнулся — хороший человек Гена, но, честно сказать, надоел уже своим нытьем. Мол, раньше и солнце ярче светило, и небо было синее и выше… Вроде ведь и не старик еще, пожалуй, чуть постарше самого Ратникова, ну, может, лет на шесть-семь, а все ворчит, ворчит — вот, раньше лучше было, а теперь суки гладкие все развалили, украли… как будто раньше этих «сук гладких» меньше было… нет, наверное, все-таки меньше… или не такие наглые они были.

— Я и раньше-то к этому клубу присматривался, — сворачивая к болоту, пояснял Горелухин. — Добра там много, только вот, полный всегда шел, с грибами-ягодами или там, с рыбой. Некуда лишний груз было вешать, а вдвоем-то сейчас — унесем. Там книги неплохие остались — Гоголь, Достоевский… я бы взял — все равно сгниют.

— Книги и я бы взял, — Михаил улыбнулся. — Что ж их не вывезли вовремя?

— А кому нужны-то? Ты, Миша, здесь осторожней ступай — гать хлипкая, узенькая.

— Постараюсь…

Клуб Ратников увидал еще издалека — высокий такой, с деревянными колоннами, явно, бывшая церковь, выстроенная, конечно, не так давно, веке в девятнадцатом или начале двадцатого… но, в общем, довольно красиво. Жаль только — маковку с колокольни срубили, покрыв обычным шифером.

— Ну, пришли, — выйдя на сухое место, Горелухин довольно притопнул ногою и закурил. — Что, может, перекусим?

— Давай, — Миша и сам уже чувствовал, как сводит желудок — заночевав в какой-то избе, утром попили чайку, а сейчас уже шел шестой час. Вечерело. Впрочем, поесть успеется: — Может, сначала посмотрим тут все, а уж потом перекусим?

Геннадий Иваныч пожал плечами:

— Можно и так. Ну, пошли тогда, глянем?

Здесь, кроме клуба, вообще изб не сохранилось — то ли сгорели они уже давно, то ли разобрали да вывезли. А в клубе было пусто! И тоже — никаких признаков чужого: ни остатков продуктов, ни котелка, ни запаха пищи…

— Пошли… библиотека там у них.

Горелухин уверенно поднялся на второй этаж по шаткой скрипучей лестнице с местами провалившимися ступеньками. Миша — куда более осторожно — пошел за ним следом.

Библиотека оказалась маленькой, большую часть книг уже давно разворовали или пустили на самокрутки, однако, кое-что еще имелось…

— О! — сняв с полки небольшой томик, обернулся Геннадий. — Что я говорил? Ну, вот он, Гоголь! Ты посмотри, Миша, может, и себе что приглядишь?

А Миша уже приглядел, наклонился к полочке с остатками букв — «Рабовладельческий строй» — там ни одной книжки не было, а вот дальше, под указателем «Феодализм», имелось несколько разбухших от сырости томиков, Ратников выбрал один, с виду сохранившийся лучше, пролистнул, присвистнул: вещь неплохая — второй том «Социальной истории Средневековья» под редакцией Косминского и Удальцова. «Государственное издательство. Москва — Ленинград, 1927 год». Редкость! Ну-ка, что там? Английская деревня… Немецкий город… Парижская революция 1356–1358 гг… Крестьянство во Франции в двенадцатом — четырнадцатом веках… «О свободе, дарованной Готфриду Боше, и об имуществе…», грамота короля Людовика Девятого, «О земле, возвращенной…»… Я, дама Элеонора де Сен-Клер…

Что?! Миша глазами своим не поверил, едва книжку не выронил. Неужто…

«Я, дама Элеонора де Сен-Клер, милостию Божией супруга графа Анри де Сен-Клера, в отсутствие мужа, но его и своей волею, освобождаю от крепостной зависимости Гарэна из Асток-вилла…»

Дама Элеонора! Господи… жива ведь!

— Вот вам, пожалуйста — привет из прошлого!

— Что?

— Говорю — вот эту книжку возьму.

— Давай… Только не набирай много — нам еще керосинки нести… да и так, может, еще чего встретится.

Клуб стоял пустой, пыльный — ни следочка… Где же тот странный тип?

Сунув в рюкзак несколько книг, Горелухин уселся на стол:

— Знаешь, Миша, я вот подумал — а твой должник, верно, ближе к Танаеву озеру затаился. Сюда-то ведь ему ни за что не пройти, коли он не местный — болотины кругом, сам видел.

— Вот-вот! — встрепенулся Ратников. — Давай-ка пойдем туда… к Танаеву ближе. Что там за деревни-то?

— Да есть одна — Карпушино. Скорей, даже не деревня — хутор. Три избы, одну в прошлое лето какие уроды спалили, так вот две осталось. Не понимаю, Миша, и чего людям неймется? Ну, переночевали, выпили… зачем жечь-то?

— Может, случайно как-нибудь вышло?

— Ага, случайно… Уроды!

К Карпушино выбрались уже к вечеру, к темноте ближе. Небо еще оставалось светлым, но кругом быстро темнело, и меж вершинами высоких елей загорались первые звезды. Молодой месяц, легонький и тонкий, сверкал с подростковым задором. В полутьме едва угадывались избы. Одна — без крыши — сгоревшая, и две — более-менее целые.

— В крайней и заночуем, — Горелухин махнул рукой. — А уж утром тут посмотрим.

— Постой! — дернулся Михаил. — Не спугнуть бы…

— Если он здесь.

— Если здесь… Так узнать бы!

— Узнаем… Он курит, должник-то твой?

— Курит? Да нет, не курит.

— Жаль, — Горелухин вздохнул. — А то б давно учуяли… или огонь увидали — спички там, зажигалка…

— Тсс!!! — Миша вдруг приложил палец к губам. — Слышишь?

— Что? — шепотом спросил Геннадий.

— Показалось… вроде как голос чей-то.

— Голос? Что же он, сам с собой разговаривает? Наверное, рыбаки.

Оба затихли, прислушались… Тишина. Можно сказать — гробовая, даже ночные птицы не пели.

И впрямь, показалось…

Ратников пожал плечами… и вдруг снова услыхал голос! Приглушенный и что-то монотонно бормочущий!

— В крайней избе, — шепнул Горелухин. — Идем потихоньку, глянем.

Они осторожно подобрались к самому крыльцу… И тут Ратников заметил мелькнувший в окошке свет — зеленоватый свет лампадки. И снова голос…

— Патер ностер…

Латинская молитва!

Господи…

— Он что — не русский, что ли? — снова зашептал Геннадий.

Миша быстро обернулся к нему:

— Постой, чтоб в окно не выскочил… А я уж…

— Смотри, осторожней!

— Ничего, справлюсь.

Скрипнула под ногою ступенька, и сердце захолонуло — показалось, словно бы разорвало тишину ядерным взрывом!

Нет… молящийся ничего не заметил, так и продолжал нудное свое бормотание.

Ага… сени… Не споткнуться бы… Чуть приоткрытая дверь… Скрипнет? Конечно же! Кто тут ее смазывал? Ну, заскрипит — и что? Теперь — чего уж!

Резко распахнув дверь, Ратников включил фонарик… и осадил ударом в скулу бросившегося на него монаха. Худая фигура в сутане отлетела в угол, фонарь выхватил из полутьмы бледное, словно бы обескровленное, лицо, до крайности исхудавшее:

— Гутен таг, брат Герман, — тихо поздоровался Миша.

Каштелян, тут же овладев собой, усмехнулся:

— Тогда уж — «доброй ночи», герр комтур.

Он говорил по-русски, и не так, чтоб уж очень плохо.

— Зачем вы хотели меня убить? И мальчика? Озеро, арбалет — это же ваша работа.

— Моя, — помолчав, признался тевтонец. — Я тут уже три месяца… а кажется — триста лет! Один, в чужом мире. Все про меня забыли, даже те, кому я помогал… Каждый день я бродил у озера, наблюдал, думал — вот-вот объявится кто-то… Увы! А когда увидел Максимуса, подумал, что вот до меня и добрались… Вы ведь следили за мной еще там, в бурге. И выследили — едва ушел.

— Ушел, чтобы не вернуться обратно? — Ратников невесело усмехнулся.

В окно неожиданно стукнули:

— Ну как там?

— Спасибо, Иваныч, все нормально. Сейчас переговорим, выйдем…

— Да, я хотел вас убить… обоих, — честно признался брат Герман. — Я был потрясен, увидев вас здесь.

— Почему ж не попытались договориться?

— Договориться? — глаза монаха блеснули холодом. — С вами? Вы же меня преследовали! Вы — враги!

— И, тем не менее… раз уж вы не встретили здесь своих друзей, а они у вас здесь, несомненно, есть…

Тевтонец развел руками:

— Были… Но за три месяца — никого! Понимаете? Никого… Значит, и это место потеряно…

— Потеряно? — не выключая фонарика, Ратников уселся на лавку. — Сейчас вы мне расскажете все, брат Герман. Нет-нет, не протестуйте, мы просто заключим с вами одну небольшую сделку.

— Сделку?

— Ну да. Вы мне расскажете все, подробно и откровенно ответив на все мои вопросы. Взамен же…

— Что взамен?

— Вернетесь к себе… в свой привычный мир.

— Что? — тевтонец подпрыгнул. — У вас есть…

— Есть! Правда, не с собой… в ином месте.

Воспрянувший было монах вдруг поник головой:

— Нет… думаю, что даже с браслетом отсюда теперь уже не уйти. Так иногда случается — и нужно менять места.

— И тем не менее — это ваш единственный шанс, брат Герман! Воспользуетесь им? Или останетесь здесь навсегда?

— Нет! Только не это!

— Что — нет? — Ратников вскинул глаза. — Не хотите отвечать на вопросы?

— Отвечу! Господи… Отвечу на все! Только… хотелось бы знать, что вы не обманете.

— Вам мало моего слова?!

Эти слова Михаил произнес с истинно рыцарской гордостью, и неожиданно для него она подействовала.

— Вашего слова… вполне достаточно… герр Майкл. Спрашивайте… Постойте! Там, на улице…

— Это мой друг. Сейчас он разведет костер… поужинаем.

— У меня есть утка, — неожиданно улыбнулся тевтонец. — Я ведь охотился… правда, пожалел, что здесь оказался арбалет, а не лук. Стрелы, знаете ли — проблема…

— Арбалет… это вы его спрятали?

— Нет, кто-то до меня…

— Кто-то?

— Люди боярыни… Вы должны ее знать.

— А вы?

— Немного.

— Хорошо, — Ратников вытянул ноги. — Теперь расскажите мне о браслетах. Что знаете…

— Немного, — пожал плечами монах. — Их делает какой-то стеклодув далеко, в новгородских землях… какой-то волхв накладывает заклятье…

— Что за волхв? Что за заклятье?

— Волхва не знаю. Заклятье… Слышал, что оно очень древнее, языческое… еще с незапамятных времен.

— Кривой Ярил, Кнут… боярыня… они сейчас где?

— Не знаю. Не в этом мире, точно… Иначе давно бы явились. Я же говорю — что-то произошло! Обычно «ворота» действуют долго… но и они не беспредельны. Периодически нужно менять. Но эти… их не так давно нашли.

— Нашли?

— Да… Волхв почувствовал… в тех местах, где были раньше, там ведь уже давно ничего не работает.

— Так-так, — протянул Миша. — Понятно… Как же волхв узнал?

— Я об этом думал, — монах задумчиво почесал заросшую уже тонзуру. — Размышлял, сопоставлял… Здесь что-то должно быть… из нашего мира. Что-то или кто-то… иначе б волхв…

— Понятно, — снова кивнул Михаил.

Кто-то… Уж ясно, кто… И, оказывается, у этих мест… «ворот» есть некий лимит, который неожиданно был превышен… «УАЗик»? Очень может быть — слишком уж большая масса. Интересно, а что, если тевтонец не сможет уйти? Впрочем, это уж от него, Ратникова, не зависит. Вернее, зависит — но только в отношении браслета…

— Те девушки, рабыни… Значит, там, где они находятся, есть и «ворота»?

— Поначалу — да, — монах усмехнулся. — Но, с течением времени и они закрываются… видимо, девушки привыкают…

— Или — погибают, — Ратников сказал и осекся…

У Маши, кстати, тоже не было никаких прививок. Надо срочно делать! А то… какой-нибудь пресловутый «свиной грипп», и…

— А как вы вообще попали в этот бизнес, брат Герман?

— Что-что?

— Ну как связались с людокрадами?

— Долгая история, — монах махнул рукой. — Видите ли, два года назад я угодил в плен, к новгородцам, к боярину Никодиму Мирошкиничу. Денег на выкуп у меня, увы, не было, но я сошелся… не подумайте плохого, чисто по-дружески — с боярыней Ириной. О, это, поистине, очень умная и деятельная женщина!

Ратников хохотнул:

— Не сомневаюсь!

В сенях послышались шаги, и в горницу заглянул Горелухин:

— Ну что, добазарились?

— Можно сказать и так.

— Тогда пошли… Я тут ушицу сварганил.

Они остались у Танаева озера вдвоем — брат Герман категорически отказывался куда-то идти, видать, боялся отходить от «ворот», быть может, даже уже и не действующих. Горелухин, простившись, взгромоздил на плечи рюкзак с книгами и керосинками — больше ничего подходящего в заброшенных деревнях не нашлось — кивнул на прощанье:

— Ну, ты заходи, Миша.

И быстро зашагал в поселок напрямик, через лес и болотину.

— Ну? — обернулся тевтонец. — И где же обещанный вами браслет, герр Майкл?

— Не все сразу. — Ратников скинул куртку и, поплевав на руки, полез на высокую разлапистую сосну.

Было еще утро, довольно раннее, прохладное, с полупозрачной туманной дымкой, стелющейся по берегу озера.

Монах с удивлением наблюдал за Мишей. А тот, добравшись почти до вершины, вытащил из кармана рубахи мобильник. Ага! Две «палочки» есть!

Ухмыльнувшись, Михаил нажал кнопочку:

— Макс? Что, спишь еще? Я понимаю, что рано… Помнишь, ты говорил, что маме своей подарил браслетик? Нет… желательно бы — на утреннем. Есть утренний автобус-то? Ну, вот, давай… жду на Танаеве. Да! Пожрать что-нибудь захвати… Что-что там у тебя еще есть?

Спустившись с дерева, Ратников довольно вытер о траву руки:

— Ну, что, брат Герман? Время у нас еще есть. Подождем до полудня.

— Подождем, — монах развел руками и, отойдя в сторону, принялся негромко молиться.

Вообще-то можно было его и не переправлять никуда, меньше возни… Ментам сдать — тому же Димычу. А те — в психушку… Так-то оно так… но все же ведь дал таки слово! И тут уж никуда…

Михаил усмехнулся: а ведь, вот оказывается, как проникла в него средневековая рыцарская идеология! Можно сказать — въелась! Все правильно — дал слово, даже врагу, — держи. Иначе никто уважать не будет.

Макс появился в полдвенадцатого, Ратников еще издали услыхал треск мотоцикла, выскочил на дорогу. Прислонив старый «Восход» к дереву, Максим сразу же отдал Мише браслет:

— Вот… жаль, мама грустить будет — он ей понравился.

— Привезли? — брат Герман выбрался из кустов, сдержанно поклонившись подростку.

Тот тоже кивнул:

— Здрасте, брат Герман.

— Дайте же его скорее, дайте! — монах уже демонстрировал явное нетерпение.

— Да берите же! — Ратников протянул браслет.

Тевтонец тут же ухватил стекляшку, поднял глаза к небу, помолился… и с хрустом раздавил браслетку в руках, так, что кругом полетели осколки…

И исчез!!!

Как и не было!

— Гляди ты, сработало? — усмехнулся Миша.

Максим удивленно посмотрел на него:

— А что, не должно было, что ли?

— Да не знаю… В общем, пошли ко мне — расскажу. Да…

Ратников наклонился и достал из рюкзака книжку. Открыл:

— На, почитай… второй абзац снизу…

— Я, дама Элеонора… Лерка, что ли? Ха! Дядя Миша, а ведь и у меня кое-что есть! Мама в прошлое лето в Париж ездила, там такой музей — музей Средневековья, привезла буклет… Вот, смотрите… на вот эту картинку… видите?

На буклете с подписью «Le Moyen аge» красовалась репродукция из какой-то средневековой рукописи: замок со рвом и подъемным мостиком, пашущие землю крестьяне, овцы, деревья, а — на их фоне — рыцарь в кольчуге и дама — юная красавица в изумрудно-голубом платье, с не характерной для того времени прической — распущенными по плечам волосами, — увенчанной роскошнейшей диадемой.

— Лерка! — ахнул Ратников. — Ну, точно — она!

— Так тут и подписано, — засмеялся Макс. — Граф Анри де Сен-Клер и его супруга — дама Элеонора.

Засмеялся — и тут же повторил уже с грустью:

— Дама Элеонора… Надо же!

Оглавление

Глава 1 Наши дни. Псковская область Усадьба

Глава 2 Наши дни. Июль. Псковская область Советский-3

Глава 3 Лето. Окрестности Псковского озера Христовый брат

Глава 4 Лето 1241 года. Окрестности Чудского озера Комтур

Глава 5 Осень 1241 года. Окрестности Чудского озера Ведьма

Глава 6 Осень 1241 года Окрестности Чудского озера Кто?

Глава 7 Осень 1241 года. Окрестности Чудского озера В Плесков!

Глава 8 Осень 1241 года. Псков В узилище

Глава 9 Осень 1241 года. Чудское озеро Предатель

Глава 10 Осень — зима 1241 года. Чудское озеро Колобок

Глава 11 Зима 1242 года. Псков Медведев-Путин

Глава 12 Январь — февраль 1242 года. Псков Суета

Глава 13 Февраль 1242 года. Псков «Леви Страусс»

Глава 14 Февраль 1242 года. Псков Полный аудит

Глава 15 Февраль 1242 года. Чудское озеро Санный путь

Глава 16 Март 1242 года. Чудское озеро Грозны Очи

Глава 17 Март 1242 года. Псков Вхождение Александра

Глава 18 Март — апрель 1242 года. Псков — Чудское озеро Львы

Глава 19 Апрель — май 1242 года. Псков А если это любовь?

Глава 20 Май 1242 года. Псков — окрестности Чудского озера Что-то вы быстро!

Глава 21 Наши дни. Начало августа. Окрестности Чудского озера Колесо и дверца

Глава 22 Наши дни. Август. Окрестности Чудского озера ГАЗ-М20 «Победа»

Глава 23 Наши дни. Август. Окрестности Чудского озера Дама Элеонора

Реклама на сайте