«Земля без Пощады.»

Маслов Александр

Земля Без Пощады

Повесть : Приключения , Фантастика

Аннотация:

Вторая книга цикла "Звезды Без Пощады". События происходят на Земле после Девятого августа (дата падения астероида Голова Горгоны). В Сибири сохранился небольшой островок жизни: несколько поселений, ведущих отчаянную борьбу за существование. –Голод правит миром. Голод и холод. Если так пойдет дальше, то через год два все вокруг превратиться в ледяную пустыню, мертвую от края до края. Не останется ни волков, ни собак. Вместо них ветер завоет между сосен. И людей не останется: запасы жратвы скудеют, и остывает слабенький огонек жизни-.

Земля без пощады Часть первая 1 После зловещего августа, когда мороз заворачивал за тридцать пять, средину сентября иначе как благодатью не назовешь. Снег по отрогам раскис, точно не снег, а вымокшая начинка старого одеяла, и кое-где островками проступала земля. Страшная она: черная . Если целую вечность перед глазами мгла и серый, смешанный с пеплом снег, и свыкаешься с мыслью, что в погибшем мире не может быть ничего другого, то при виде черных лоскутов то здесь, то по склону, становится не по себе. Они словно живая плоть, с которой только что содрали кожу. И темная сукровица течет из них, пропитывая снег, пожирая его ломтями. Там дальше на этой израненной плоти, словно волосы старика, высунулась из плена снегов мертвая трава. Гусаров присел на корточки, выдернул несколько травяных стеблей из грязи. Они расползлись от нажима, оставляя между пальцев тонкие волокна и коричневую кашицу. Еще непривычный запах гнили. Трудно представить, что когда-то трава была зеленой, одевала холмы мохнатыми шапками, ковром укрывала низины. И деревья шелестели листвой, с ветки на ветку метались птицы; днем с глубокого неба сияло со всем жаром солнце. Теперь такого нет. Нет нигде, и вряд ли будет в нынешней жизни проклятой. Оттепель… Надолго ли? Но все-таки благодать. Вон Рома Кучевой расстегнул до пупа замусоленный армейский бушлат, и ушанку долой. Ветер треплет его длинные волосы, и слезятся глаза. Но это уже не тот ветер. Ветры, которые чудили два года назад, да и в прошлом с февраля по июнь, то были ветры! – трещали, ломались сосны, уцелевшие после Первой Волны. В Черном Оплоте – хоть и стоит городок дельно в теснине – стену, врытую казалось бы надежно, сломало как ветхий штакетник, и разорило дома, многие, те что не укреплены. Сколько тогда людей унесло, трудно сосчитать. Сам Гусаров видел: кому не повезло, летели, кувыркались в серой мгле, точно не люди – сорванные с земли соринки.

– Нам до темноты к Восточной берлоге, – напомнил Ургин, прижимая к груди винтовку и глядя вдаль с невозмутимостью деревянного идола. Ургин, он всегда такой: ни кровинки в лице, глаза щелочками, под ними крутыми холмиками выступают скулы. Нервы его словно вымерзли в бесконечных стужах. И никто не знает, настоящее это его имечко или прилипшее с прошлой жизни прозвище.

– Траву не хочешь потрогать? – усмехнулся Асхат Сейфулин. Широкие ноздри татарина дернулись, вспомнив давно забытые запахи. Вроде пахло болотом, еще чем-то прелым, а все равно трогательно, приятно. Даже вонь падали, появившаяся с оттепелью недалеко от гейзера, казалась не так отвратительна, как серный дух южных вулканов. Чего-чего, а этот вездесущий смрад пропитал все в округе: он исходил от снега, от скал, от людских тел, одежды и от мочи, когда отливаешь дымящую струйку на снег или в промерзшем сортире.

– Нет, – отрезал Ургин. – Нечего трогать.

Он поднял рюкзак, сшитый из кусков брезента, и двинул в обход каменой горки. Спорить с ним не будешь: упрям, черт, и почти всегда прав. Кучевой двинулся за ним, соблюдая дистанцию. Сейфулин, все еще скаля грязно-желтые зубы, глянул на Гусарова. Тот стоял, расставив ноги будто при корабельной качке. Из-под толстой вязаной шапочки хвост черных волос, ухваченный лентой. Одна длинная прядь лежит на небритой щеке, загибаясь к выпуклым губам, другая прикрывает шрам пониже виска. Глаза карие с огоньком, так и не угасшим в вечной зиме, внимательно смотрят на запад. Что там? Да хрен в этой мути разберешь: вроде мелькнуло нечто у подножья скал. Лишь бы не зимаки или не мерхуши. Не может здесь быть мерхуш – откуда им?

– Засек чего, Олеж? – поинтересовался Асхат, отирая ботинки о мокрый снег и подумав: правильно сделали, что в этот раз двинули без лыж, иначе измаялись на крутом подъеме. Это тот нечастый случай, когда с лыжами время не выиграешь и сил растратишь больше, чем на своих двоих. Все-таки хитер их старшой. В голове у него дух провиденья засел и нашептывает разумные вещи. Хотя осечки случаются и у него.

– Бинокль бы, – Олег приспустил правую бровь, покосившись на татарина. Бинокля не имелось, как не осталось и отличной оптики "Pentax" с винтовки Ургина. В один несчастный месяц, когда тропы завалило непролазным снегом, все ушло в обмен на жратву. Если хиреешь с голодухи, и дни твои по самым милосердным прогнозам сочтены, не такое отдашь. Идет в торг все: патроны, оружие, спирт, которым можно согреть потроха. И добротная одежонка туда же, хотя без нее тоже смерть. Ведь менял когда-то Гусаров свой бесценный пуховик на куцую курточку и тушенку с пакетом сухарей в придачу. Менял. Потому что Иришка, доченька, с голоду умирала. Вернулся к ней, накормил, а она все равно умерла. Угасла на его руках: побледнела и больше ни вздоха, к утру превратилась в ледышку с седым инеем на золотых волосиках. Эх!.. Лучше не вспоминать об этом, иначе в горле ком, и ноги подкашиваются.

– Ладно, топаем, – Гусаров помог взгромоздить татарину на спину станковый рюкзак, и добавил. – Померещилось, наверное. На зимаков непохоже. Люди, разве что.

– Ну успокоил, брат, – Сейфулин обернулся к нему. Люди в здешних местах встречались злее гиблого ветра. Унесут твою душу, даже не охнешь, не успеешь затаиться между камней и снежных наносов. Хоть Ургин выбрал не главную тропу от Оплота к самовольцам, но и на ней лиху тоже бывает. Тем более оттепель, и повылазила с ледяных укрытий всякая сволота.

– Померещилось… Померещилось или нет, а надо передним сказать, – Асхат поспешил, нагоняя Кучевого и забирая по освободившейся от снега осыпи вправо. Голые камни цокали под ним, скатывались вниз. В уме лишний раз мелькнуло: хорошо, что без лыж и без саней!

Ургин выслушал его, почти не сбавляя шага. До скал хода минут пятнадцать: время осмыслить и предпринять что-то есть. Если засекли их – кто бы там ни был, люди или чужое зверье – то уже засекли, и суетиться, выдавая трусость, бесполезно. Выгоднее делать вид, что нет тревоги. Туда ближе к скалам еще появится возможность вильнуть резко с тропы и прокрасться между низких останцев и глыб льда или подняться наверх скалы.

Олег по сложившемуся обычаю замыкал шествие. Только простачки думают, что идти последним легче и во всех смыслах безопаснее. Если случается заваруха, в половине случаев бьют в хвост колоны или с разных сторон. А когда нападают мерхуши, то у них повадки: сначала неожиданно и со спины на последнего. Так что, как ни крути, а на последнем такой же риск, как и на первом. И если ведущий с настороженностью всегда смотрит вперед, то у замыкающего глаза должны быть на затылке.

Таким порядком они ходили больше полугода, правда, не всегда вчетвером. Случалось, когда и шесть, и девять. Прошлой весной набиралось до двух десятков рисковых ходоков: вояж к Самовольным Пещерам – дело кое-как выгодное. Однако за эту малую прибыль жизнь на тропе можно оставить в легкую. Ведь нет уже Гросмана, Дурика и Зайца. Свежа память, когда на подступах к Пещерам наткнулись на перебитую группу Колыбаева. Лежат себе ребята полураздетые на снегу, у кого красная ледяная корка на груди, у кого дырка в башке или челюсть неаккуратно вывернута пулей – жалко смотреть, и думать, что несколько дней назад кутил с ними за одним столом в "Чинухе", тоже жалко. Видно даже боя тогда под Пещерами не состоялось: всех перестреляли раньше, чем колыбаевцы успели оружие похватать. Не успели, вот и распрощались со стволами, шубами, сумками и рюкзаками, полными обменного товара. На обратном пути из Самовольных Пещер Олег уже не видел и тел ребят Колыбаева: сожрали их волки или одичавшие псы. Костей не осталось, только обрывки кровавой одежды, чьи-то растрепанные валенки под пихтой, попорченный клыками сапог. Еще одно веское свидетельство: голод правит миром. Голод и холод. Если так пойдет дальше, то через год два все вокруг превратиться в ледяную пустыню, мертвую от края до края. Не останется ни волков, ни собак. Вместо них ветер завоет между сосен. И людей не останется: запасы жратвы хоть в Оплоте, хоть у самовольщиков скудеют, и остывает слабенький огонек жизни. Может, только озерные протянут еще не один год – ведь у них рыба. А оттепель, надолго ли? Случались такие минувшей осенью и зимой. Пять-семь дней, за ними еще круче заворачивают морозы, и буря гонит снег по отрогам, низинам. Правда, эта последняя оттепель, другая в чем-то: небо светлее, точно смахнуло с него сиреневый с бурыми разводами налет. После Первой Волны небо таким никогда не было. До сих пор толстыми слоями его одевал дым. В полдень висели свинцовые сумерки, что не всегда разберешь строчки в какой-нибудь старой газете. Вырезки из газет, журналов и фотографии, многие носили при себе, бережно в нагрудных карманах, завернув в тряпицу или полиэтилен. Так устроен человек: с особым трепетом хранить кусочки памяти о былом добром, хвататься за эту память как за последний кусок хлеба, особенно если совсем черно на душе.

"Со вчерашнего дня над головой точняком светлее, – мысленно отметил Гусаров. – Вроде копоть развеяло, остались только жирные тучи". И тепла стало больше. Наверное, около плюс пяти. В полушубке, наполовину расстегнутом, тело исходило жаром словно полено, выхваченное из печи, и пот стекал струйкой щекотно пониже лопаток.

– Герыча бы застать, славно б вышло, – поставив ногу на гранитный обломок, заметил Сейфулин. Сейфа всегда пробивало на разговор с приближением опасности. Ну что за человек: как надо помолчать, не тратить внимание на пустяки, так его тянет на болтовню.

Олег не ответил, махнул рукой, отсылая его вперед. Близок уже поворот, где разумнее свернуть с тропы и разобраться, есть ли кто за каменными складками, покрытыми серой наледью.

– О хорошем надо думать, – буркнул татарин, поправляя ремень двустволки, и пошел быстрее за Кучевым.

Как только группа приблизилась к валуну, накрытому снежной шапкой, Ургин свернул вправо, скинул наземь тяжеленный рюкзак и начал взбираться между скальных обломков. Рома снял с предохранителя АКС, стал у края каменной преграды, за ней открывался вид метров на сто вперед. Сейфулин, посапывая, полез за Ургином, постепенно отклоняясь к поваленной сосне.

Это место все четверо знали так же верно как закоулки Черного Оплота. Тропу под скалой не раз накрывало снегом таким высоким и рыхлым, что можно только перепорхнуть. И неприметный со стороны путь – верхом по излому – спасал их много раз. Ветры, поплутав в лабиринте останцев, дули здесь по-особенному, и наносов не собиралось. Лед, правда, лежал то слоем по камням, то отколовшимися сверху глыбами, торчал угрюмыми серыми сосульками.

Когда Гусаров с Кучевым одолели половину подъема, Ургин добрался до верхней точки, и замер между гранитных зубьев, всматриваясь в продолжение тропы. Глаза особо таращить не пришлось: видно – люди. Вот двое присели за скальным выступом, точняком под голубовато-серым наплывом льда. Позиция неважная. Неопытные что ли? Но ведь простачки этой тропой не ходят. Вот третий у начала поваленного бурей ельника. У него в лапах аж СВДшка с оптикой. Если стрелять умеет, негоже с ним шутить. И четверо выдвинулись вперед, только плечи и головы видно из-за снежных наносов.

Кучевой тоже добрался до верха, откуда начиналось не слишком крутое схождение к тропе. Залег от Ургина метрах в семи. Автомат отложил, чтобы быстренько растереть пальцы. Необходимости греть их не было, ведь не забористый мороз, и ход спускового крючка почувствуешь до мелочей, но сложилась такая привычка – попробуй ее выкини.

– Дальний со снайперкой, – недобрым ворчанием известил Ургин.

Сейфулин припал на одно колено и кивнул, хотя обращались не к нему.

– Если промажу, накроешь, – продолжил Ургин, рассчитывая на АКС Кучевого.

Гусаров, прилипнув щекой к пятизарядному "Егерю", успел уяснить, что цели разобраны, и на его совести двое, которые за скальным выступом. Только "на совести" не слишком уместное выражение: в спину придется стрелять, а это не есть здорово. Хоть и беспощадны останки мира после Девятого августа, кругом лишь боль об руку со смертью, за шапку сухарей убивают, за сто грамм спирта горло режут – все так, однако нужно самому беречь ниточки развязавшейся совести. Пустить первую пулю над головами? Дать им шанс? Или правильнее попытаться поговорить? Ургин всегда против переговоров. Переговоры – визитка слабости. Может быть, поэтому он единственный выжил в прошлогодней экспедиции к приискам. После того как остальных шестерых забрали пули и клыки мерхуш, шел тайгой одинокий как шатун и валил всех, кто попадался на глаза. Но это его правда, его совесть. И он по договору старший. Только это вовсе не значит, что каждый должен уподобиться Ургину.

Рома Кучевой неожиданно приподнялся и, прижавшись плечом к скальному зубу, прошептал, похрипывая:

– Бочкарев там! Клянусь, Эдя Бочка! За ним вроде Трофим!

– Гонишь? – Сейфулин тоже аккуратно выглянул, игнорируя сердитый прищур старшего.

– Эдя? – переспросил Ургин. Ребят из Самовольных Пещер он тоже знал. Особенно из тех, что гуляли на промысел к озерам. Тоже ходоки – свои по состоянию души. Ведь не раз пересекались в гротах, пили вместе, играли в очко или покер. Только чего их занесло на тропу к Черному Оплоту? Не их как бы территория. Он привстал тихонько, даже снег не скрипнул под коленом. Что не говори, а у Кучи зрение лучше. И как он в миг разглядел? Действительно Бочкарев, Трофим и Сашка, тот который медикаментозой бражничал. Ургин повернул голову к Кучевому и спросил:

– За разговор возьмешься?

Рому не надо упрашивать: ему что стрелять длинной очередью слов, что поливать из АКСа – все одно.

– Бочкарев, ты? – сложив ладони рупором, крикнул Кучевой. – Вижу, ты. А мы свои тут – ходоки из Оплота. Ургин, Гусар, татарин, и меня знаешь. Вспоминай, давай, и стволы на предохранители!

Голос сверху стал для ребят Бочкарева громом небесным: дернулись разом, завертели головами: звук в скалах гуляет по особому капризу, сразу не разберешь, откуда принесло.

– Да не кипишуйте, пещерные! – хохотнул Рома, отодвинувшись от гранитного острия. – Нормально все. Мы не стреляем – вы не стреляйте. Чего бандитствовать, если свои?

– Если свой, покажись! – один из самовольцев догадался поднять взгляд по осыпи вверх, но не разглядел Кучевого, пока тот не махнул рукой.

– Пусть Ургин голос подаст! – высказался Бочка, отступая к противоположной стороне тропы.

– Вот дурачье, – едва не залился хохотом Роман. – Если б мы во вражде были, давно вас нафаршировали свинцом. Говорю ж: свои! Ходок ходока видит издалека, – сострил он, опуская автомат.

– Тебя не помню. Ургин или Гусарик пусть слово скажет, – настоял Эдуард, но ствол винтовки разумно отвел в сторону.

Ургин медлил с минуту, и эта минута в тяжеловатой тишине, стала такой длинной, что Сейфулин выматерился сквозь зубы. Странный человек: разве проблема сказать, мол, я или не я? Нет, нужно чтобы у всех нервы натянулись. А ведь могут у кого-то лопнуть, и пойдет ненужная пальба.

– Ладно, Эдя, мы это, – сказал, высунувшись, Ургин. Негромко сказал, будто не слишком заботясь, чтобы услышали.

– Ну, привет! – отозвался снизу Бочкарев. – Артисты вы. Чего туда вскарабкались?

– От вас и вскарабкались, – Кучевой, чуть не соскользнув с пятиметровой высоты, перелез по наледи и начал осторожно спускаться. – Думали лихие тут засаду строят. А мы засады не любим. Сами, кому хочешь, засадим. Так считай, повезло вам, что я угадал знакомые рожи за вашими задницами. Вести какие? Чего там, в Самовольных? Хряпа до жратвы так же жмотистый или осенило его?

– Все ровно, типа по-прежнему, – сообщил Трофим, нагловато закуривая. Курить просто так между делом, когда за пачку сигарет можно выручить десяток патронов, это уж слишком показательный лоск. Или с жиру бесится, или нервы так расшалились, что здравомыслия не осталось даже в качестве вывески.

Прежде чем перелезть к наледи и начать спуск, Гусаров прикинул: не умнее ли вернуться за рюкзаками путем, как поднимались? Но передумал. Здесь спуск проще – а со стороны Восточной Берлоги уже натягивало серую дымку – лучше поспешить вслед за Кучевым, потом три сотни метров вернуться по тропе.

Спустились, руки самовольцам пожали. Бочка своей широкой лапой хлопнул Рому по плечу, извиняясь, что сразу не признал. Трофим дал Сейфулину дотянуть окурок "Явы". Разговор о новостях из Пещер все-таки продолжили. Кучевой, он же дотошный, не то что человека – кафра разговорит, если, конечно, такой урод в этой глухомани встретится. Одно только странно: мужичок с СВДшкой так и не оставил позиции возле поваленного ельника. А когда Гусаров заикнулся, что надо за рюкзаками вернуться, тут и случился казус.

– Не надо, – остановил его Эдик. – Нам все равно в ту сторону.

Ургин, пожалуй, первый допер, что дело нечисто, и когда плавно повел плечом, чтобы невзначай скинуть винтовку, Трофим выстрелил ему в грудь из ТТ практически в упор. Дважды выстрелил. У Ургина с виду не так крепок, но жизни в нем на троих, и в рукопашной он просто демон. Приняв сквозь ребра одиннадцать грамм металла, он не пошатнулся, лишь побледнел и ухватил левой рукой Бочку за ворот, правая потянулась к ножу. Такого расклада пещерные предположить не могли. Когда человека не берут пули, не просто удивляешься, а входишь в кратковременный ступор. Поэтому следующие выстрелы прозвучали с запозданием. И если бы Рома не протормозил со своим АКСом, то неизвестно сколько бы трупов самовольцев легло под скалой. Вот только раньше, чем Куча нажал на спуск, ему в затылок пальнули из помпового ружья. Автоматная очередь ушла вверх, дробя сосульки на гранитном карнизе. Еще пара ружейных выстрелов, сдавленный хрип Бочки, маты Трофима и свист пули из СВДшки.

Сейфулин – разумный трус. Ружье он вскинуть успел раньше Гусарова, но когда увидел, что Роме разворотило череп, понял: шансов в передряге нет. Если б Кучевой не был в минусе, то две-три очереди калаша многое бы решили. А так какой смысл выпендриваться, когда на тебя в непосредственной близи стволы с разных направлений? Татарин выстрелил без пользы в сторону самовольцев и шмыгнул за ледяной нарост. Оставаться одинокой мишенью Гусарову тоже не хотелось. Краем глаза он видел, как кто-то бросился на помощь хрипящему под Ургином Бочке, видел, как Трофим навел на него черный зрачок "Сайги", ушел броском с линии огня вправо и скорее следом за Асхатом между ледяных глыб к останцам. Жиканы провизжали рядом – чудом не задели. Выстрелом "Сайги" раскололо камень под ногой Гусарова. Не оглядываясь, он побежал к гранитному столбу, за которым крутой скат к реке. Сейфулин уже занял относительно безопасную позицию и пальнул по самовольцам, подбиравшемся справа. Это Олега и спасло, иначе последние двадцать шагов пути он бы не одолел – уложил бы его Трофим или мордатый в синей куртке.

– Ублюдки! – выдохнул Олег, отжимая татарина за выступ и вскидывая карабин. Мушка стала в аккурат по центру прорези. И еще поправка по высоте. Уж знал Гусаров своего "Егеря": помнил на ощупь каждую царапинку по ореховому цевью, душой понимал мягкий, с легкой заминкой ход спускового крючка, и гром выстрела, такой хищный вырывался только из этого ствола.

За валуном, темневшим под снежной шапкой, почудилось шевеление. Высунулась "Сайга" Трофима. Секунда, и плечо, голова хозяина. Гусаров плавно дожал спуск. Друган Бочкарева так и упал на бок, отбросив далеко карабин и не успев понять, откуда пришла смерть. Справа, где клином сходились огромные наносы снега, затрещал АКС. Догадались самовольцы подобрать оружие мертвого Ромки. Конечно, с калашем, когда в магазине в достатке патронов, гораздо приятственней, чем с охотничьим ружьецом. Слева тоже грянул выстрел – непонятно точно откуда: туман, тянувшийся от Берлоги, уже окутал тропу и часть скалы.

– Валим к реке, – Сейфулин схватил Гусарова за мех полушубка. – Видишь же, с двух сторон обходят!

Асхат был прав. Если чудом они уцелели, когда положили Ургина и Кучу, то сейчас уповать на повторное везение глупо. В перекрестном огне, да еще когда лупят из тумана, уцелеть мало шансов. Ну отомстит он, Гусаров, за Ромку со старшим – положит еще одного пещерного, может, двоих, и сам наверняка ляжет. Разумнее попытаться выжить и потом свести счеты.

– Давай, – Олег толкнул татарина в спину, сам выждал секунд десять, тоже побежал.

Спуск здесь был крутым, и наледь везде серым панцирем. Но выбирать не приходилось. Гусаров потянулся ногой к подтаявшему выступу, только подошва заскользила по льду. Летел, кувыркаясь и считая спиной камни, метров с семи, "Егеря", правда, не выпустил – без него и жизни нет. Угодив физиономией в глубокий снег, сразу поднялся.

– Туда! – Асхат махнул рукой вверх реке. Там берег дыбился покруче, под ним легче укрыться от пуль, если выследят и начнут стрелять.

2 Полчаса сверху слышались то приближавшиеся, то удалявшиеся голоса. Даже когда все вокруг съел туман, самовольцы продолжали рыскать вдоль реки. Понятно: оставлять в живых ходоков Оплота не хотелось. Ведь рано или поздно сведет судьба, и придется держать кровавый отчет. Но все-таки смирились пещерные, ушли ни с чем.

– Отчего они сделали так, Олеж? – Сейфулин сидел неподвижно между вмерзших в реку здоровенных сосен, сгрудившихся в беспорядке. Их валялось здесь много. После Девятого августа до первых чисел сентября по миру гуляла большая вода, соленая, пришедшая за тысячи километров с океана. Говорят, как вода спала, по поймам рек лежали туши китов и белух, а моржей, тюленей не счесть. Поваленный лес всюду несло нескончаемым потоком. Иногда встречались такие навалы сосен и кедров, что глянешь – содрогнешься: точно выкорчевало, унесло водой и дьявольским ветром пол тайги.

– Ублюдки они! – отозвался Гусаров, сняв шапку и стряхивая снег с длинных волос, которые он никак не хотел обрезать. – Вот потому, что ублюдки. Ходоковать к озерам хлопотно, так решили на нас разбогатеть, разжиться нашим шмотьем.

– Ну да, Трофим же знал, что мы будем в Пещерах к семнадцатому сентября. Слышь, вспомни: при нем у Огнееда брали заявку на товар. Сегодня шестнадцатое. Такая ерундень, Олеж, – Асхат, поежился, будто от крадущегося по коже холода, но было по прежнему тепло, с бурой коры сосен плакала таявшая наледь.

Вечер накатывался тихонько, серый как мышь. Туман относило к ближним гольцам, и по другому берегу реки открылся черневший на снегу лес.

– И все-таки, Сейф, что-то я не вникну в суть, – Гусаров упер ноги в толстое корневище и полулег, прикрывая подранный на животе свитер краем полушубка. – Нормально же шло прежде. Два года нормально. Вспомни, хоть раз ходоки против своих на разбой высовывались? Нет! По пьяне цапались, морды колотили – это святое, на ножах выходили и стреляли. Но так то по пьяне, а не на трезвую с таким собачьим расчетом! И зачем Бочкареву это нужно? Для поддержания штанов? Тогда по любому лучше промышлять рейдами к озерам. Трудно, слов нет, но риска в сто раз меньше. Ведь не могло быть у них уверенности, еще так по тупому, будто они в раз положат нас всех. Не могло… Значит, что-то не так.

– Лезем отсюда, – предложил Сейфулин, высовывая голову между желтых сосновых лапищ и оглядывая кромку обрыва. – Пока не стемнело, дотопаем хоть до тропы.

– Лезем, – Гусаров прополз под кедром и выбрался на площадку, свободную от ломаного леса. Задрав голову, стоял пару минут, прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь вдалеке говорок самовольцев. Было тихо, только река ворчала подо льдом, и слабо шумел ветер. Где-то каркнул ворон – чертова птица.

Конечно, ребятки Бочкарева не вовсе без головы, и могли где-то затаиться. Разумнее всего возле брошенных у подъема рюкзаков. Что теперь Гусарову с татарином делать без поклажи? Ведь в ней все патроны, кроме горстки рассованных по карманам. В ней палатка, спальники, кое-что из одежды, литровка ядреного самогона и жратва. А главное – товар. Без него нет жизни для ходока. Если нечего пустить в мен, тогда прописано две дороги: либо к лихим, бандитствовать на тропах или набегами, либо прощай свобода – гнуть на кого-то спину за тарелку похлебки из таежных корней. Через день рыбий хвост или беличья лапка. Кому такое существование мило? И дураку ясно, что сунуться к месту, где побросали рюкзаки. Авось, еще лежат?

Как забрались на кручу, осмотрелись немного, снова прислушались. Если самовольцы ушли, все равно подвох следовало ждать с любой стороны. И мерхуши могли появиться. И волки, и одичавшие псы часто сбегались к месту перестрелки: неглупое зверье давно уяснило, что там, где стреляют, остается человеческое мясо.

– Гарью что-то несет, – шепотом заметил Сейфулин.

Олег кивнул. Дымок какой-то плыл со стороны тропы. Но пахло явно не обычным костром, а таким редким, подзабытым смрадом, будто горело тряпье и пластик. Скала, возле которой проход, выступала из тумана острым углом, а вокруг стало серо так же, как было серо на душе. Гусаров, держа наготове карабин, двинулся к останцу, от которого до тропы всего шагов двести между ледяных глыб. Асхату объяснять ничего не надо – он опытный, держал дистанцию, крадучись справа.

Ближе к скале, где глыбы расходились на три гряды, дымом запахло резче, так что зачесалось с непривычки в носу. А через метров десять Олег увидел красноватый отблеск на снегу. Наклонившись и прижавшись ледяной горке плечом, сделал шаг другой, опасаясь, что мерзлая корка хрустнет под ногами. Но нет, обошлось: похрустывали только сучья в огне. Тогда Гусаров, не опуская карабин, набрался наглости высунуться. Вот и слабый, угасающий костер сбоку тропы. Вблизи никого… Дурь какая-то. Ведь не жгут костры просто так, ради того чтобы греть вечную зиму. Должны быть рядом самовольцы, должны, но не было. Присмотревшись, он определил ближе к скале распростертое тело, левее еще одно. Конечно, то самое место, где отдали души Ургин и Ромка Кучевой.

Завидев голову Асхата между снежных шапок, Олег подал ему знак отмашкой ладони. Татарин понял его, взял на себя труд обойти место по восточной сторонке. Сам Гусаров двинулся к началу подъема на скалу, где они в спешке покидали рюкзаки. Приближаться туда опасно, ведь участок до снежных наносов открывался для прицельной стрельбы сверху и от останцев, темневших на сером снегу, точно пни гигантских деревьев. Рюкзаков в закутке под скалой, конечно, накось, выкуси, да и не слишком Гусаров рассчитывал на роскошный подарок судьбы. Все-таки извлек Олег пользу из опасной прогулки: по следам уяснил, что самовольцы вверх не поднимались, а, похватав чужую поклажу, дали хода назад по тропе. Теперь можно вернуться к костру, не опасаясь, что неожиданным выстрелом тебе пробьют башку.

У поворота, за которым мигал отблеск огня на снегу, Гусаров затаился и негромко сказанул, приложив ладонь к губам:

– Оп!

Татарин не отозвался. Не вернулся еще, и следовало подождать. Лишь минут через десять, когда Олег всерьез забеспокоился, Сейф ответил условным сигналом.

– Тю-тю наше шмотье, – оповестил Гусаров, встречая его между обломков скалы. – Так-то…

Асхат присел на гранитный выступ, молчал, покачивая головой и глядя на трепыхания судного огонька.

– Вот и амбец… отходоковались, – выдавил он. – Что делать, а? Топать в Пещеры и нож к горлу Бочки? Так… бля… Под защитой он там. За него впишется сам Хряпа. Сто пудов! Попробуй, докажи, что самовольцы Ургина с Кучей завалили и нас ободрали до нитки. Отходоковались, Олеж! Отходоковались… – стукнув о камни прикладом двустволки, он поднял взгляд к Гусарову.

– Подумаем, что делать. Как вариант: идем до Берлоги. Если они тормознут на ночь, то можно перехватить их поутру на тропе, а можно прямо в Берлоге бучу поднять – все же полезнее, чем в Пещерах, – Олег присел рядом.

– Видел их следы. Кого-то волокли по тропе. Сначала думал мертвого Трофима, но тогда чуть не сходится: следы всего пятерых. Я хорошо разглядел, – как бы в подтверждение Асхат щелкнул светодиодным фонариком. За эту вещь он цеплялся особо, никогда не оставляя в рюкзаке. Помимо ручной подзарядки – при диком дефиците батарей наворота совсем незаменимого – в фонаре имелся встроенный радиоприемник. Хотя за столько времени в эфире не обозначилась ни одна станция, Сейфулин включал его почти каждый вечер, все надеясь, что когда-нибудь крошечный динамик дрогнет голосом цивилизации.

– Значит самого Эдю, – решил Гусаров, прикрывая линзу фонаря: не стоило выдавать себя лучом света. Мелочь, но когда речь о собственной жизни, даже комариная плешь имеет значение. – Трофим, скорее всего, труп, – продолжил он, вспомнив, как после его удачного выстрела, раскинулся самоволец под валуном. – Вряд ли бы они тащили его. Зачем им покойник? Скорее Ургин перед смертью успел крепко подпортить Бочкарева. Вот они и волокли его. Что там еще?

– Вот что думаю: может они недалеко ушли и оставили где-то здесь снайпера? А? Поэтому следы пятерых, – татарин сунул фонарик в карман. – Посмотреть для верности труп Трофима?

– Лучше поглядим на кой хрен костер, – Олег не допускал, что на ночь глядя Бочкаревская шайка оставила здесь кого-то одного. Кто ж подпишется стать таким героем, да по серьезному рисковать задницей?

– Шмотье жгли, вот зачем, – угрюмо пояснил Сейф и встал.

Они поначалу с опаской подобрались к огоньку, бившемуся между камней. Вроде есть уверенность, что выродки пещерные удалились достаточно далеко, но страх-то живет и страх немалый: когда темнеет, человек у костра слишком удобная цель. После недолгих сомнений Гусаров подтолкнул ногой несколько не прогоревших сучьев – пламя легко занялось. И вот видны следы злодейства самовольцев: куски обгоревшего брезента – палатка, укрывавшая когда-то от стужи, вот черные хлопья от спальников и одежды Кучи или Сейфа, судя по лоскуту джинсовки, вот только застежки от рюкзака Ургина, всякая металлическая мелочевка, пластмасса, сплавившаяся жирной кляксой, лопнувшие от жара аккумуляторы. Последнее особо удивило Гусарова: батареи, тем более аккумуляторные ходили в приличной цене, почти как патроны. Не глупо ли их было жечь? Не разглядели чего в спешке пещерные, поторопились в костер?

– Они шкуры спалили! – до опасного громко воскликнул Асхат. – Ну смотри что твориться!

Олег цыкнул на него – чего орать, ведь на тропе, а не в кабаке за стенами Оплота – и зашел с другой стороны огнища. Под обугленными сучьями серел кусок мохнатой шкуры мерхуши. Скорее всего, все три сгинули в огне. А если в огонь ушел столь ценный мех, то о волчьих шкуренках и речи нет – сожгли в первую очередь.

– Это что ж за ерундень получается, Олеж? – прошипел Сейфулин. – Товар наш не загребли – побрезговали. И перловку выкинули, – он стукнул ружейным стволом по осколку стеклянной банки. – Может я – дурак? Объясни, что твориться? Зачем, потребовалось нападать на ходоков, если товар не нужен?!

– Да взяли они часть товара. Но не все. Предпочли уйти налегке, чтобы быстрее к Берлоге. Отойдем от огня, – Гусаров шагнул под покрытие скалы. Ситуация действительно казалась кучерявой. Шкуры пожгли и аккумуляторы без жалости в расход – то есть самое объемистое и тяжелое. Медикаменты (их немного хранилось в рюкзаке Кучи) взяли – нет, чего уже гадать. Забрали, конечно, патроны, и золото. Золота аж полтора кило, часть самородками, часть украшениями. За большую часть золотишка Ургин был в личном долгу перед Штуфом – тот рассчитывал на свою долю порохом и монетой, по возвращению ходоков в Оплот. Стоил презренный металл теперь не столько, как в райские времена до Девятого августа, но когда в Самовольных Пещерах предприимчивый Михаил Иванович на пару с Хряпой наладили выпуск монет, цена его обрела вполне осязаемую реальность. За пятнадцатиграммовую монетку если в Пещерах, то можно приобрести банку тушенки или приличный куль муки, а можно и мороженую рыбку. Малый кругляш в пять грамм шел за пол-литра самогона, не хочешь самогон, бери пару-тройку патронов под нарезное или пяток любого калибра для гладкоствольного. Можно, разумеется, сухарями, грибами или порохом да свинцом. За серебряные копейки торговали нитками, бумагой и старым тряпьем или всякой неважной мелочевкой. В Оплоте, тем более в Выселках цены сложились другие – дороже. Но главное золотые и серебряные кругляши с оттиском Михаил Ивановича Скрябова пошли в оборот, их признали все верховоды поселений; монетки обретали важность, их принимали почти везде на известной обитаемой территории, что удобно не только для торгашей. И цены кое-как выстраивались. Как говаривал с важностью Скрябов: определялся прейскурант, а за ним поднимет голову экономика. Экономика, надо понимать, удобная для верховод и тех, у кого есть что-то за душой.

– Патроны и золото точняком взяли, – заключил Гусаров, будто у татарина смели шевельнуться сомнения на этот счет.

– Дрянь получается. Теперь Штуф повесит долг Ургина на нас, – продолжил его мысль Сейфулин. – Тысячу сто двадцать грамм, как никак. В Оплот хоть не возвращайся. Пока не вернем, ни купить там ничего не сможем, ни продать. Даже пожрать никто не даст. Вот влипли, Олеж! Мы же голые теперь! С-суки, ну зачем это они сожгли?! – он вскочил, протягивая руки к костру. – Сами если брать не хотели, зачем?

– Затем, чтобы мы остались ни с чем, и сдохли, раз их пули нас не нашли. Чего здесь не ясного? – Олег сгреб пятерней немного раскисшего снега и обтер им лицо. Голова казалась пьяной, больной, и мысли метались в ней темные-темные. Перед глазами горячий огонек костра, а вокруг холодный беспощадный мир, скованный льдом, занесенный снегом. Кое-где еще теплится людская жизнь, но люди стали что волки. Нет большой разницы, с кем встречаться на тропе, с теми или другими.

И все-таки, если подумать хорошенько и трезво, изгоняя из головы колючие, злобные мысли, то непонятно получается. Раз Бочкаревские утомились ходить в Озерное и сунулись на разбойный промысел, то должны были утянуть все. Ну так, по логике вещей… Чего же аккумуляторы в костер, если они в Пещерах дефицит и за них сорок-пятьдесят целковых выручишь точно? Не разумно как-то.

– Старшего нашего раздели? – Гусаров убрал от лица мокрые пальцы. В сумерках он не успел разглядеть труп Ургина.

– А как же. Думал взять его ботинки и полушубок, – Асхат повернулся, всматриваясь в темноту, где лежали навеки смирно Ургин с Кучевым. – Ведь ему теперь все равно. И с Кучи верхнее сняли, наверное, сожгли. Карманы их надо пощупать обязательно.

– Замшевку с Уригина тоже стянули?

– Оставили, но порезали. Рукава оттяпали и на груди огромная дырень, будто хотели добраться до сердца. К чему тебе его замшевка, маловата же будет? – Сейфулин подтолкнул в огонь несколько сучьев. Хвоя, потрескивая, схватилась оранжевыми длиннющими языками, и запахло приятнее, словно не на погребальном костище собственных вещей, чаяний и надежд, а возле уютного огонька, которые разжигали по обычаю после утомительного дневного перехода.

– Да не она мне нужна, а то, что в ней. Идем, нехрен здесь задерживаться, – Гусаров сошел на тропу, и отвернулся от костра, чтобы глаза скорее привыкли к темноте.

– Слышь, Олеж, а что в ней? – спросил из-за его спины татарин.

– Не знаю точно что. Записи у него хранились важные, – пожав плечами, ответил Олег. – Держал во внутреннем кармане замшевки. Вот у меня мысль, что дело вовсе не в нашем товаре, а в этих записях. Поэтому на нас самовольцы… Но это так, предположение – сильно над ним мозги не напрягай. Давай, ребят хоть камнями привалим, – он направился к бездыханным ходокам.

Стемнело окончательно, и Асхату пришлось пустить в дело фонарик. Прежде чем заняться погребением, решили немного помародерничать: хоть и мертвые люди, а свои, и не будут они за такое неприличное внимание сердиты на том свете. Может, наоборот – спасибо скажут, что ценные вещицы не сгниют вместе с костями, а принесут кому-то пользу. Самовольцы, прежде чем оставить Ургина, хорошо почистили его карманы: не осталось ни хорошее армейского компаса, ни серебряного портсигара, ни патронов. И амулет яшмовый забрали по глупости: не знали, что в чужих руках эта вещь накличет значительные горести. Единственную пользу, что Асхат извлек из покойного старшего, это кожаный мешочек с солью. Ромку, беднягу, не так обчистили: Гусаров сразу обнаружил в боковом кармане его штанов десяток патронов с АКСа, и в заднем, завернутую в бархатный лоскут заначку – шесть целковиков (пещерные отливали рубли по пять граммов) и два пятнадцатиграммовых скрябца (в честь Михаил Ивановича Скрябова прикипело такое название к этой монете). Еще серебром набралось тридцать копеек. В сумме небольшие деньги, но когда ты нищий: нет даже пустого рюкзака за спиной, нечего жрать и патронов всего на один негорячий бой, то такая находка целое состояние.

Камни пришлось носить от подножья скалы, где заканчивалась осыпь – там имелся участок свободный ото льда. Управились за полчаса, уложив Ромку рядом с Ургином, и навалив над ними небольшой бугорок. В общем, насколько смогли, поступили по-людски, чтобы серая стая или дикие псы не потревожили ребят. Еще бы впить на могилке за благополучие их душ, да где же взять? И отходную Гусаров произнес сбивчиво, неумело, потому что блокнот с молитвами, переписанными с затертой церковной книжицы, сгорел, а в памяти такие слова пока еще не закрепились.

– Душам их тепло и радость, – склонив голову, заключил Сейфулин, далекий от какой-либо веры.

Олег положил на язык щепотку соли. Отошли немного, оглянулись на черный бугорок под скалой, и направились по тропе. До Восточной Берлоги по светлому часа два ходу, а ночью, когда темень такая, что шею можно свернуть чуть ли не на каждом шагу – ведь кое-где идти вдоль скал над обрывом – так не меньше часов трех с лишком. В пути Гусарову все вспоминались последние хождения с Ургином. Как на шахте застряли на пять дней без жратвы, и не могли выбраться, ведь рядом основалась здоровенная стая мерхуш. Сколько из лаза не выглядывали, а они все рядом между кедров: пепельно-серые, едва разглядишь на грязном снегу; глазища огромные, словно склянки с темной кровью; и каждая размером не меньше медведя; клыки такие, что любой зверь из прежней жизни позавидует. И собралось бы их две-три, то справились бы – постреляли, но когда такого зверья поболее, то лучше затаиться, лучше с голоду сдохнуть, чем стать ему пищей. Вспоминал и поход в Выселки. Народ в них самый бедный в округе и на ходоков смотрит как на посланцев земли обетованной. Ну а кто гол, тот и зол, и от отчаянья способен на любую дурь. Едва завечерело, напали на него с Ургином местные вшестером без ружей, обрезов, потому что патроны где им взять. Худые, жалкие, обвисшая желтая кожа видна в прорехах одежонки. Ножи повыхватывали, думали так запросто ходоковскими вещами разжиться. Ургин милостливо стрелять не стал, что не похоже на него. Одного отшвырнул, другого ухватил за кадык, а потом говорит таким внятным и ледяным голосом, что остальные застыли, точно в землю вмерзли:

– Никогда не трогайте ходоков. Никогда. Сейчас живете впроголодь, а без нас вовсе сдохните.

Затем вытащил из рюкзака две банки кильки и пакет сушеных грибов вперемешку с сухарями, отдал им, вдобавок великодушно каждому по целковику. После этого Ургина в Выселках зауважали больше, чем двух своих верховод. В Пещерах и Оплоте Ургина не любили и боялись, а в Выселках ему чуть ли не кланялись после того случая. Хотя его никто бы не назвал добрым. Скорее наборот: пощады в нем жило мало, но проступала видная всем справедливость. Особый он был человек, и теперь больше нет особого человека.

Когда до Берлоги осталось километра три и тропа пошла под уклон, Гусарову почудился, тоненький звук, вроде писк, беспрерывный и шаг за шагом нарастающий. Олег повертел головой, стараясь определить направление, но так и не смог разобрать: накатывалось будто широкой волной с юга. Странное явление, но что поделаешь, за последние годы в округе много странного, чаще всего этих хреновы странности, ничего доброго не приносили. Татарин, шедший сзади, писк тоже услышал. И оба они стали, гадая, что и откуда?

– Давай сюда, – Олег толкнул друга к невысокому останцу, справа от тропы. Что бы там ни было, а другого укрытия рядом не найти.

Добежали быстро, хрустя ноздреватым снегом. Сели, где удобнее и приготовили оружие. Писк этот Гусарову напоминал нечто неприятное, даже отвратительное, и что-то связанное с ним вертелось в сознание, такое знакомое, обыденное, будто вот-вот и откроется в закоулках памяти, но зацепиться за воспоминание не удавалось.

Минут через пять тягостного ожидания Сейфулин первым разглядел, что снег между тропой и поваленным лесом потемнел или исчез вовсе, точно слизнуло его огромным языком. Хотелось посветить фонарем, узнать, в чем причина, но кнопку мешал нажать страх, да и Гусаров бы не одобрил: не стоит выдавать себя, пока не определена опасность – таков неписаный закон на любой дороге между поселениями.

Когда черный язык вытянулся до тропы, Олег вдруг вцепился Сейфулину в локоть и прошептал на ухо:

– Крысы!

Он и прежде слышал от озерных и выселенцев истории об огромном скоплении крыс, мигрировавших куда-то на северо-восток. Чем они кормятся – непонятно, но их по многим наблюдениям стало больше. Кто-то говорил, что проблема пропитания для мерзких зверюшек – вовсе не вопрос: проделывая разветвленные норы в глубоких снегах, они находят погибших после Первой Волны людей и животных, и вот им пиршество. А ведь сколько под снегом трупов: много, очень много! Погибли почти все. Разлившиеся воды Енисея, других рек нанесли и выплескивали по границам кряжа целые горы трупов, которых вскоре забрало снегом. Если не останется в округе этого горестного мяса, то проклятые грызуны так неразборчивы, что способны утолить голод корнями и корой деревьев, всем, что им по зубам. Наверное, они – единственные из прежних обитателей Земли, которые непременно выживут.

А еще бытовала легенда, что в одну оттепель крысы спасли ходоков, нарвавшихся на крупную волчью стаю: ходоки кое-как забрались на ближние сосны, а от волков не осталось ни шкур, ни костей. Вот такая дурная легенда, и не разберешь больше в ней добра или худа.

Вскарабкавшись к среднему выступу останца, Гусаров затих. Кто знает, на что ведутся грызуны, ужасные в своей огромной массе: на звуки, запахи, на движенье? Асхат устроился левее Олега, и старался дышать с редкой аккуратностью, ведь камень под ним покатым и обледенелым – того и гляди слетишь вниз. Так и сидели: руки, ноги затекли, и стало мучительно, что хотелось орать или сползти вниз, и будь что будет. Но удержались, пока крысиный писк не умолк совсем.

К Берлоге добрались к полуночи. Последние кусок пути предпочли не по тропе, а между поваленных сосен, накрытых сугробами. Так было разумнее: вдруг самовольцы выставили караульного? Обошли без шума вокруг Берлоги и сели в кустарнике, глядя на закрытую накрепко дверку, размышляли, как поступить умнее. Если Бочкаревская банда приютилась здесь на ночь, то лучше не соваться в Берлогу, а устроить поутру засаду на тропе: знали удобное место в полукилометре ходом к Пещерам. Там, если залечь грамотно, то не вопрос с полста шагов положить сразу четверых ублюдков, а пятого, допустим самого Бочку, оставить живым для ответа. Но если самовольцы пошли дальше, прямиком до поселения (что вполне вероятно), то какой смысл торчать целую ночь в тайге? Рискнули выбраться к проходу, подсвечивая фонариком, внимательно изучить следы.

3 Хоть и выспались в тепле, настроение у обоих оставалось невеселее, чем тогда возле сложенной наспех могилки Ургину и Куче. Дело не в том, что Санька-берложник поднял цену за ночлег. Извините, но полуцелковик с брата лишь за то, чтоб попить горького хвойного чаю и поваляться на голых досках – это грабеж. Еще в прошлую ходку берложный взимал тридцать копеек серебром за ночь. Теперь так вот круто задрал до полтинника. Хотя деньги с потерей всех вещей и товара стали самым острым вопросом, дело вовсе не в них. Дело в том, что Бочкаревская банда у Саньки не останавливалась и верно уже грела задницы в Пещерах. Там им дом родной, знакомств и поддержки у каждого больше, чем у Гусарова вместе с Сейфом. Ступать в Пещеры, чтобы свести счеты с Бочкаревскими как-то неумно: все равно что лезть к зверю в логово, где не ты хозяин, и каждый закоулок, каждая тень против тебя. С другой стороны делать-то что? Топать назад в Черный Оплот, два дня в голодухе бить ноги, чтобы, едва откроются ворота, Штуф заорал на весь двор: "Где мое золото?!". Хрен ему что объяснишь. Что вероломством взяли самовольцы, и что золото Ургин принял на свой счет, и мертвый теперь сам Ургин – это все не аргументы. В лучшем случае закроется дверь Штуфовой лавки, в харчевне никто жрать не даст даже за деньги, и половина селения будет глядеть волками. Как же, самого Штуфа – хозяина половины торговли и третьего по рангу верховоду кинули! Топать к Выселкам почти четыре дня занесенной дорогой, мимо леса, где основались дикие псы, и все чаще дают о себе знать зимаки? И какой смысл соваться в Выселки пустыми? Там безысходность, там голодная смерть. Идти к Озерному тоже не вариант. К лихим податься? Так не факт, что примут: лихие – заклятые враги ходоков, хоть и случалось, что обнищавшие ходоки братались с бандитами. Даже если примут с распростертыми объятиями, то подаваться к ним – это последнее дело. Как не крути, а нет больше вариантов: только в Пещеры, и в них или с жизнью расстаться, или вернуть свое, чтобы выжить. Вот и двинули к Пещерам. Пораньше из Берлоги выбрались, к десяти тридцати утра миновали Медвежий камень, за которым прямой путь к самому богатому на всю обжитую округу селению. Некоторые Самовольные Пещеры начали городом величать. Город или нет, но людей здесь больше, чем в Оплоте, Выселках и Озерном вместе взятых. Как тропа извернулась за скалу, сразу раскинулся вид на лесоразработки: распиленные кругляшами стволы, сваленные кучами сучья и убранные к восточной стороне огромные сугробы. Скрябов и Хряпа – оба верховоды – и оба страдали дурной страстью к порядку, по крайней мере, внешнему: любили, чтобы все посчитано, уложено и вокруг чисто. Только порядок на месте работ не отменял беспредела во многих пещерных закоулках. Порядок существовал лишь там, где это касалось личных дел верховод. За участком поваленного леса сразу дыбилась стена вырытых в землю бревен. Стена высокая и крепкая: каждое бревнышко в полтора обхвата, все ровные, кедровые, пригнанные плотно – не то что частокол вокруг Оплота, много раз дранный бурями. Она ограничивала Деревянный Придел: так называли часть поселения, примыкавшего к пещерам. Со стеной самовольцам повезло. Большую ее часть успели поставить до жутких морозов, начавшихся через пару месяцев после Второй Волны. Иначе бы не удалось пещерным обзавестись таким удачным укреплением. Если бы даже они все навалились на работу, не взять им мерзлый грунт под столбы, и не отбиться от осаждавших в тот год бродячих банд. Ведь Пещеры в один веселый день осаждало больше двухсот головорезов с поддержкой трех БМП. Только одна бронемашина ушла целая, две других, обгорелых, долго стояли, упираясь в стену возле ворот, как пугающее свидетельство побед самовольцев. Потом БМПшки затащили в Придел и разобрали на части, по-разному приспособив металл и механизмы. Остов от одной до сих пор ржавел между лесопилкой, кучей руды и желтой горкой пирита (из него выгоняли серу для пороха и серной кислоты). Сегодня было теплее, чем вчера. Снег вдоль дороги вовсе раскис, по ложбинкам бежали мутные ручейки. И грязная от вулканического пепла снежная шапка на южной оконечности скалы съехала к распадку. Действительно в нынешней оттепели чувствовалось что-то особенное. Дело не только в необычно высокой температуре – и раньше случалось, что на пару дней поднималось до плюс пяти, иногда семи. Но в этот раз в воздухе чудилось нечто такое, чего не существовало никогда за последние годы. Словно запах у него стал другой, дышать им приятнее, и иначе он касался лица. Может, поэтому, от таких давно забытых, угодных ощущений, Асхат остановился, оглядывая сосны – по бурым стволам их сочилась влага, а с пушистых лап слетал снег – и сказал:

– Олеж, жить все-таки хочется… Очень!

– Трудно сыскать, кто другого мнения, – усмехнулся Гусаров. – Жить ли нам, и как жить, уже скоро решится.

– То-то и оно, в ворота сейчас войдем, и обратного пути может, не получится. А день такой, что о хреновом ох как не тянет! Это не трусость – просто сентименты. Ладно, ну их под зад мерхуши, – татарин шумно выдохнул и, обозначая решимость, потряс за цевье двустволку. В патронниках притаились до роковой минуты два цилиндрика шестнадцатого калибра. В каждом картечь: в ближнем бою с нее толку больше чем от пуль.

– Мы не будем лезть на рожон. Походим по селению, прощупаем обстановку. Начнем с лавок: по любому нужно добыть патронов и жратвы. Если повезет сразу встретить Снегиря, может он чего подскажет по Бочкаревским. Слышал, у них вражда после весенних ходок – это нам на пользу, – высказался Олег, подтягивая узел, державший волосы на затылке. Все-таки и Гусаров не был железным, шрам под его виском обычно белел при беспокойстве.

И за лесоповалом наблюдалось непонятное оживление: несколько десятков самовольцев орудовали лопатами, сгребая толщу снега между кедров. Чего придумал Скрябов в этот раз, трудно угадать, но просто так старый хитрец устраивать работы не стал бы – ведь за них платить надо едой или денежкой.

– Знаешь, какая дурная мысль, – снова заговорил Сейфулин, косясь на мужиков, расчищавших снег. – Если так дальше пойдет, растает все до самой земли. Где снега мало, уже проплешины. Чудно как-то, – он на миг повеселел, раздувая широкие ноздри и растягивая губы. – И дальше что я думаю: ведь может в принципе наступить весна, хотя бы пару теплых месяцев.

– За ней лето, – подхватил Гусаров, удивляясь приятным фантазиям Сейфа. – Если лето, то оно как раз ляжет на декабрь.

– А что, ведь все же поменялось. Все с ног на голову. Мужик-геолог с Выселок говорил, что ось Земли могла чуть отклониться, и теперь мы как бы в других широтах, – вспомнил Асхат.

Гусаров и без него знал эту версию, и хотя сам был крайне далек от геофизики, посмел выразить суждение:

– Видишь ли, чтобы лето основалось в зиму, ось вращения должна отклониться не чуть , а повернуться на сто восемьдесят градусов. Если бы такая беда случилась, то мы бы о ней не узнали. Потому что нас не было. И ничего вокруг не было. А прогноз по климату разный. Я с Кучей интересовался у одного умника, когда ты пропадал в Кривой теснине…

– И что? – Сейфулин перепрыгнул ручей, разливавшийся поперек дороги. Остановился, вытирая испачканные ботинки о снежный навал на обочине.

– Да ничего утешительного. Зима может длиться еще не один год, пока не очистится атмосфера. Когда солнце появится и прогреет землю, тогда начнет понемногу теплеть. Но этого счастья мы можем не увидеть. Сам вникаешь: еще несколько лет диких холодов и поселения вымрут. Разве что Пещеры останутся – у них здесь все налажено, – Гусаров кивнул в сторону мужиков, распиливавших сосновый ствол возле телеги. – Хотя тот же умник – он вроде с Новосибирска, с академгородка признает, будто потепление может случиться значительным и долгим. Все зависит от перемещения воздушных масс. По его наблюдениям ветры поменялись, и что-то устаканилось в атмосфере. Говорил, что таких сумасшедших бурь точняком не ждать. А там вполне вероятно потеплеет.

– То есть лето все-таки может настать, – не унимался татарин.

– Ладно, Сейф, это вопросы не ко мне, – решил прекратить пустой спор Гусаров. Они уже подходили к воротам, и впереди имелись более важные темы, чем погода.

Створки приоткрыты для удобства работавших за Приделом и меньшего напряга охранникам: чего перед каждым, норовившим то выйти, то зайти, тужиться с тяжеленным заслоном. Это года два назад незапертые ворота – недопустимый риск. Теперь нет тех оголтелых банд, шедших на смерть, чтобы разжиться шубами, патронами, едой – вымерзли они, вымерли. А те, кто устроился по шахтам, таежным норам, слишком слабы, чтобы приблизиться к Самовольным Пещерам, не то что здесь наводить свои порядки.

Гусаров поднял взгляд к бревенчатой надстройке – из узкой щели ровно над бронеплитой с БМП торчал пулеметный ствол – и вошел в ворота. Трое охранников без шапок, в расстегнутых тулупах, за болтовней не сразу его засекли. Как услышали хруст подтаявшего ледка, так спохватились, сразу лапы к калашам. Старших их – Вовка Панин – ходоков сразу признал, и отмашкой дал своим отбой.

– Ну привет, – шершавая ручища Панина встретилась с ладонью Гусарова. Тут же рукопожатия не избежал татарин.

– Оба-на, без шмотья чего? – самоволец вытаращил глаза.

– Да вот так, Вовче… На засаду нарвались, – Олег предпочел не вдаваться в подробности. Панин вроде человек неплохой, но вовсе не тот, при котором разумно пускаться в откровения. – Пока по скале отходили налегке, рюкзаки и сделали ноги.

– Снова разбойничают на тропе? Банда чья? Кедрача? – еще больше оживился Панин.

– А когда там шалить переставали? Тем более оттепель. Всех так и тянет размять кости подальше от пригретых логов, – высказался Сейфулин.

Со стороны "Горячего Лося" повеяло дымком и рыбной похлебкой. Втянув дразнящий запах, Асхат почувствовал, как сводит голодной судорогой желудок.

– А Ургин, Куча? Чего без них? – не покидало любопытство старшего поста.

– Вот то и без них, – уклончиво ответил Гусаров, тут же прикинул, что правда о судьбе друзей все равно выступит, и добавил: – Нет их больше, Вов. Вот так. Могилка только у тропы под скалой, километрах в восьми от Восточной Берлоги.

– Без ножа режешь! – только и выговорил Панин. Остальные самовольцы стояли рядком у сторожки молча. Кто из них знал Ургина и Ромку, кто нет, но скорбные лица были у всех – так положено, даже если нет сочувствия, и о смерти слышишь каждый день, все равно надень на рожу маску печали, мол, сердобольный ты еще человек.

– Вовче, вы тут с утра? – негромко шевельнул наступившую тишину Гусаров.

– Как обычно. С семи. Бля, ты знаешь, стою обалделый, не верю, что Ургина нет… – Панин топнул ногой то ли от досады, то ли сбивая налипший снег с сапога. – Всегда думал, кто-кто, а он неуязвимый, он – вечный.

– Некоторые его в Оплоте заговоренным считали, выходит не так. Тяжко нам будет без него. Это не пустые слова – это, брат, факт, – Олег перевел взгляд на трех самовольцев, с громкими разговорами следовавших к трактиру. На миг показалось, что среди них тот, что одетый в длиннополую песцовую шубу, Снегирь. Но это был не он, только походка похожая и одежонка. Хотя в Пещерах, кто не нищенствует (а предприимчивых здесь наберется за пару сотен), многие ходят в песцах. – О Бочкаревских ходоках ничего не слышали? Здесь они или подались к Озерному? – будто невзначай поинтересовался Гусаров у охранников.

– Здесь вроде околачивались. Три дня назад видел. Как раз теплеть начало, и мы днем больше в Приделе были. Слышал, как Трофим и Сидон на складе с Варькой скандалили, – ответил рыжеватый парнишка.

– Может и здесь, – Панин пожал плечами. – Я с самим Бочкаревым: здрась – здрась и пока. На этом все.

– Ясненько. А Снегиря как, никто вчера-сегодня не замечал? – спросил Гусаров, чтобы враз покончить с наиболее горячими вопросами.

– Снегирь – еще та птица, – усмехнулся длиннобородый охранник, поигрывая ремнем АКСУ. – Его не поймешь: вроде здесь, во внутреннем дворе, топчется, затем глядишь, в ворота входит, точно через стену перепорхнул, чтобы нам больше головной боли возле сторожки.

– Не знаем, где, – подытожил Панин. – Погляди в "Китае". Деньга у него часто на кармане, и любит он ее спустить.

Гусаров и сам знал, что любит Санька Снегирев. Как-никак еще до Девятого августа имели знакомство, и пиво пили не раз, и по Красноярску на байках выдавали такие кренделя, что пыль столбом и у гаишников волосы дыбом. А здесь как-то разошлись пути-дороги, хотя добрые отношения не выродились. Но главное, осталось доверие – редкая штука на вымерзшем, вымершем кряже, может быть одним из немногих островков жизни на огромных пространствах погибшей планеты.

– Патроны, жратва не подорожали? – с опаской полюбопытствовал Сейфулин, пальцы его нащупали в кармане кожаную скрутку с монетами и сжали ее, крепко, до боли под ногтями.

– Так же вроде. Инфляции нет. Говорят, с оттепелью наоборот цены свалятся, – Панин хитровато прищурился, мол, знаю, что говорю, и разъяснил: – Понимаешь же, теперь с доставкой легче – шесть саней пошло в Озерное за рыбой. С тайги народ кое-что стал таскать.

– Было бы так. Ну, давайте, спокойного дежурства, – Гусаров хлопнул по ладони старшего, попрощался с остальными и направился по средней улочке, длившейся до насыпи у северной стены.

Справа и слева топырились избы, накрытые жирными шапками снега. Строили в Приделе ловко да грамотно: каждый домишко, каждый склад или какой-нибудь неважный сарай – все из крепких бревен. Вырыты в грунт так, что покатая крыша начинается едва ли не от земли. Двери – не двери, а тесные лазы, ну точно не для людей, а для сказочных хоббитов. Поэтому даже в дурные ураганы, когда валилась тайга, и ветром волокло огромные деревья, здесь ничего особо не пострадало. И место Придела удачное, закрытое скалой с запада, горным изгибом с севера и востока – этакий тихий закуток. От складов, мелких мастерских и избушек, которых в последний год стало вдвое больше – построили еще один ряд ближе к восточной стене – несколько строений все-таки выделялись высотой, наружностью и размахом. В первую очередь заметный трактир "Горячий Лось". Его заложил верховода Скрябов после Второй Волны, сразу как начала уходить с долин вода. Тогда мало кто думал, что начинавшиеся холода превратятся в жуткую зиму длиной не в один год. И рассчитывал верховода, будто его заведение станет процветать, балуя народ доступной таежной пищей. Назвали-то трактир так не по пьяной прихоти, а оттого что здесь, в самом деле, подавали горячую лосину: отварную с ароматным бульончиком и плавающими в нем сухариками, запеченную с грибами и брусникой. Теперь где эта лосина, если на сотню километров ни одного сохатого? Вот вам "Горячий Лось" аж в два этажа, первый, правда, наполовину в земле, заботливо обложен каменными глыбами, подмазан глиной. Внутри просторный зал: пьянствуй, закусывай, кути от души – было б за что. Над ним семь комнат для постояльцев – вот тоже было б за что: целковик с полтиной в сутки выложит только до одури пьяный или преступно богатый. Хотя, озерные, когда привозят много рыбы, то позволяют себе шик, и ходоки при удачной сделке иногда оседали здесь, приводя за собой местных девок.

Здание администрации выделялась не столько размером перед соседними избами, сколько ладно уложенным каменным цоколем. И церквушка выделялась. Бревенчатой пирамидкой над молельным залом, и черневшим в вечно сером небе крестом. Год назад крест был намного заметнее – крепкий такой, массивный. Только в февральский ураган сорвало его, и пришиб он своей крепкостью враз двоих сторожевых.

С другой стороны Придела впритык к скале имелся другой храм. Только без креста он. На толстых кедровых колоннах при входе вырезаны знаки в виде извитых змеек, над ними глаз со слезой. При чем слеза сама появилась на тридцать третий день открытия храма: дерево заплакало смолой. Видно каждому, странная это смола – темная, с кровавым отсверком. За появлением слезы многие самовольцы перестали относиться к храму, как к странному сумасбродству миссионера, пришедшего с юга. Часть народа святилище побаивалось, другая часть относилась с почтением, многие захаживали внутрь, поглазеть на алтарь – молочно-белую глыбу талька, послушать распевную проповедь Орзаза. Гусаров с Сейфом тоже наведывались в храм раза два или три. Интересно же, что за новая такая вера Истризм. Как же начало почти библейское: "Началось все Логосом, и Логос правит Миром: и на Земле, и в бесконечности звезд, и в каждом живом существе…". Некоторые самовольцы, ходившие на промысел в тайгу, держали на теле амулеты Истры, и рассказывали потом, будто новая вера спасала кое в чем. Если людям от этого польза, то пусть чужой храм существует – почему нет? Ни Хряпа, ни Михаил Иванович не обижали Орзаза и даже с непонятным старанием содействовали во время строительства. Чем жрец купил верховод, никто не знал: то ли золотом, то ли какой-то тайной благодатью.

У дверей "Горячего Лося" Гусаров задержался, размышляя, стоит соваться в трактир. Не будет здесь Снегиря, тем более в это время. А появляться лишний раз перед ненужным народом как бы неумно: если Бочкаревские в поселении, то глядишь, весть, что пожаловали ходоки из Оплота, докатится до них. Сейчас лучше без этого, лучше все тихим сапом разнюхать, разведать. И пусть для Бочки встреча с ним, Гусаровым, вскочит неприятной неожиданностью, чем повернется наоборот. Хотя, эти ублюдки, должны быть готовы к любой неожиданности. Ведь знают, что двое из группы Ургина выжили. Знают…

– В лавку к Шуму идем, – решил Олег и направился мимо Администрации к строению, похожему на обычную для Придела избу, только с островерхой крышей и розовым полотнищем, колыхавшимся над входом на шесте. Когда-то на полотнище значились толстые буковки Ф&Ш, что вероятно означало Францев и Шумский. Только нет больше господина Францева – забрали волки всего в полукилометре от ворот поселка. И от буковок осталась одна тень.

На улице сегодня людей больше чем обычно. Кто-то с пыхтением тянул сани утяжеленные вязанкой дров, деревянные полозья задирались то за острую наледь, то за камни, оголившиеся по оттепели. Кто-то пер с цеха мешок с опилками. Возле кузницы, чадившей в небо чернявым дымком, толпилось аж с десяток парней. Мужик с седой бородой в ушанке набекрень прокладывал проход в снегу между избами. Справа стучали молотки – сколачивали каркас какой-то тяжелой конструкции. Две барышни лет тридцати, раскрасневшиеся, веселые, о чем-то болтали за углом Администрации.

Сейфулин первый добрался до входа в заведение Шумского и осторожно приоткрыл дверь.

– Ну, заходь. Чего скребешься как крыса? – раздался голос хозяина, давно скучавшего в полумраке возле остывающей печи.

Окон в лавке, как и в большинстве домишек Придела, нет. Откуда брать стекла? По первому опыту делали взамен окон небольшие щели и затягивали полиэтиленом. Только опыт вышел неудачным: при первых же шаловливых ветрах, пленка в лохмотья. Вот и отказались. И для тепла так менее расточительно.

Горели в торговом зале – если так можно назвать помещение дюжину шагов шириной – две спиртовки. Синие огоньки едва выхватывали из темноты горбоносую физиономию Шумского, отделанную от уха до уха черно-курчавой бородищей. Но как гости зашли, торговец зашевелился: мигом вспыхнули смоляные лучины: прилавок так и заиграл не ярким, но от того еще более пленительным светом.

– Здоров, Николаич, – Асхат пожал ладонь хозяину и подвинулся, пропуская Гусарова.

– Эх, ходоки-ходоки, – Шумский пришлепнув губами, улыбнулся. – С чем на этот раз?

– Кстати, насчет крыс, – Олег облокотился о широкую доску, за которой напротив его, так же облокотившись, расположился лавочник. – Чуть не доходя до Восточной Берлоги, видели мы их ровно вчера.

– И что? – хозяин нахмурился, будто ожидая подвоха.

– Да ничто. Море целое. Топали на север. Столько, что заполнили все от леса до распадника. Я так мыслю, если бы они взяли чуть западнее, то вашему Приделу был бы пушистый писец, – пояснил Гусаров.

– Олежек, не надо таких предположений. А то, не дай тебе боже, сбудутся нахрен, – Михаил Николаевич помрачнел, и блеск в темных глазах поутих. – Наслышаны мы об этой напасти. Пока стороной обходит, и лучше ее не трогать даже в мыслях. Давай по делу, с чем пожаловали?

– На этот раз "за чем", – поправил его Сейфулин. – Без товара мы. Вот думаем, что у тебя взять, если придется скоро в дорогу.

– А надо что? Ты ж знаешь, цены у меня самые милые, и есть почти все, – хозяин повернулся, обводя рукой ниши и полки, начинавшиеся от печи. – Я ж по сути для вашего, ходоковского брата живу!

– Вернее будет не "для нашего брата", а "на нашем брате", – хмыкнул Гусаров. – Ладно, шутим, Николаич. Мы пока так, прицениться. Может, что отложить с прицелом на ближайшее время. Положение у нас затруднительное, с деньгой туго. Вот мы пока чешем репы, думаем.

В чем не кривил Шум, так это то, что для ходоков у него имелось все или почти все из востребованного в переходах между поселениями. Хочешь, теплая одежда, если твоя подралась – меняй на новую с доплатой. И шубы были в запасе волчьи подешевле, медвежьи, соболя и песца подороже – вон они, блестят в правом углу ладным мехом. И куртки старенькие, но добротные в ассортименте. Штаны, свитера, обувь разную можно подобрать по размеру. Всякая походная утварь – не перечесть. Успел ее набрать Михаил Николаевич почти за бесценок, когда народ оседал в Пещерах и больше думал о теплом месте и пропитании. Оружие у Шума так же водилось: несколько достойных ружей, пара карабинов, штуцер и снайперка красовались на самой заметной полке. Ниже под петлями капроновой веревки несколько ПМов, ТТшки, "Кедр" и огромный выбор никому не нужных травматиков. Главное Шумский всегда имел в заначке самые дефицитные патроны, в крайнем случае, мог подсказать, где какой раритет раздобыть. А вот жратву у него покупать не стоило – ее разумнее в пещерах, в Хряповых лавках.

– Палатку и два спальника надо, – проговорил Гусаров, глядя в глаза Шуму.

– "Арктик Фокс" – только одна такая, как раз на четверых. Полиамид, легкая, всего шесть кило. Двенадцать штормовых креплений, алюминиевый каркас, – вкрадчиво обрисовала лавочник. – И спальники подберем. Есть два …

– Ты постой, постой. Цена? – остановил его Сейфулин.

– Палатка почти новая. Может, пару раз ставилась. И это же "Арктик Фокс", ребята! За двадцатник отдам.

– Целковых? – полюбопытствовал Олег, хотя куда им такой шик, если вместе с наследством Кучи набиралось всего шестнадцать целковиков плюс пять скребцов. Еще есть серебро, но его уже не в счет. Ну отдадут все за палатку и спальники, а дальше что?

– Нет, скрябовых, разумеется, – Шумский потряс монетой, затем потер ей нос.

– Извини, Николаич, мягко говоря не тянем даже на алюминиевый каркас, – признал Гусаров. – Нам попроще и двухместную.

– "Феррино" – итальянская. Двенадцать скрябцов.

– Не, – Олег мотнул головой. – Сказал же, мы в затруднительном положении. На мели, в общем. Можешь подобрать что-нибудь совсем простенькое, чтобы поместиться в десять целковиков. Палатку, пусть простая, тертая брезентуха, и спальники в эти же деньги. И пару задрипанных рюкзаков, если выйдет, бонусом.

Шум снова помрачнел, словно вспомнив о крысах, убрал монету в карман и сказал:

– Давай так, Олежек. Пороюсь в закромах. Поскольку тебя и Асхата я с особенностью уважаю, то может и найду чего к завтра. Да, – спохватился вдруг лавочник, – с медикаментами что? Куча мне обещал по списку.

– Ничего. Без товара мы, – Сейфулин кивнул и миленько улыбнулся выглянувшей из-за шторы Ларисе. Красивая, стерва, но еще молодая. И Шум ее от себя ни на шаг.

– Подвели вы меня, ребятки. С аптекой очень подвели. Рассчитывал… Ведь от озерных заказы, а я здесь всегда аккуратен, – Михаил Николаевич дунул на среднюю лучину, затухнув, она пустила длинный дымок. – В общем, до завтра тогда, – добавил он, давая понять, что разговор закончен.

О патронах Гусаров предпочел сейчас речь не вести. 4 От Шума двинули сразу в Пещеры, сократив путь по навалам колотого льда между избенками. Сейф все озирался, не обозначатся ли где Бочкаревская сволота. Нервы все-таки пошаливали. Если явятся, что делать? Вскинуть двустволку и разрядить дуплетом? Если будут стоять кучно и недалеко, то картечь всех посечет. Правда, за этим сам не жилец. Раньше, чем докажешь свою правду, из тебя душа черной птицей в небо. Стреляли и в Приделе, и в самих Пещерах часто. Вон "Горячий Лось" что в питейном зале, что снаружи хранит в бревнах следы десятков пуль, и кровь на полу так въелась, что навеки. Такого сорта разборки оба верховоды решительно не одобряли: если виновники свои, самовольцы, то могли отлучить от поселка на серьезный срок или навсегда, а если захожие, то расстрелять смели за стеной без лишних вопросов. Помнился случай, когда четверых из шахт натурально повесили за то, что в перестрелке с их с местными буянами пострадал племянник Хряпы. И висели шахтинские неделю посреди Придела, качаясь на свирепом ветре. Их промерзшие насквозь тела бились о столб, и звук стоял такой неприятный, будто в двери постукивает чурбаком сама смерть. Но карательные меры не слишком работали: народ даже в лютую стужу горячий, и сначала пускает в ход ножи, стволы, и только потом вспоминает, что это может кому-нибудь не понравиться. Да не везде же у верховод глаза и уши. Частенько к утру в Пещарах или под избами лежал окоченевший труп, а то и несколько, и никто не мог предположить, откуда такое горе горькое свалилось. Ближе к ступеням, взбивавшимся по неровностям скалы, располагался автопарк самовольцев, обнесенный низкой, грубой оградой точно загон для скота, и основательно засыпанный снегом. Машин под огромными сероватыми сугробами уже не определишь, только грязно-зеленый передок "Урала" торчал из-под обвалившейся снежной горы. Гусаров помнил, что кроме грузовика, чудом добравшегося по бездорожью до Пещер, хранилось здесь несколько "Нив" и "УАЗиков" и пара джипов. Остальной транспорт, тянувшийся по мудреным дорогам кряжа еще до Девятого августа остался длинными колоннами в низинах, а затем его смыло бурлившей повсюду водой. Большинство машин под скалой раздербанили до основания – пустили на металл. Действительно, чего толку с них, если баки пустые? В первое время после падения астероида, когда вокруг бушевали сумасшедшие ураганы, и клокотала вода, бензином и солярой здесь по глупости грелись – сожгли все, и никто не думал, что колесная техника может весьма пригодиться. Сейчас бы вдохнуть жизнь в погребенный снегом и людской беспечностью "Урал", сколько можно полезных рейсов на нем сделать в тот же Оплот или рудные шахты! Многометровая толща льда, слежавшегося снега по низинам и складкам гор сровняла ранее непреодолимые преграды, и можно найти дорогу в любой конец кряжа, даже за его пределы. Было бы только топливо. И может, будет оно. Несколько умников, работающих на Скрябова, придумали, как из пирита извлекать серу, затем производить серную кислоту. Кислотой в пластиковых канистрах заливали опилки и путем каких-то хитрых махинаций целлюлоза превращалась гадкую муть, содержащую глюкозой. Ну а дальше все просто: сбраживай эту гадость в тепле и заботе, гони с нее ядреный самогон или по-умному спирт этиловый. Хреновый, если честно, выходил самогон. В первый день эпохальной алхимии Скрябов все двадцать литров продукта позволил распить. Кто ж от халявы откажется? Заметная часть поселка ходила пьяной, а на следующее утро смертельно больной: одни блевали чуть ли не потрохами, матерились и тряслись, у других от головной боли едва глаза не лопнули. Несколько человек в печальном итоге померло. Но, так или иначе, поднабравшись опыта, самогон нормальный производить научились, очищали его по-всякому, фильтровали, отстаивали. В результате, что в "Горячем Лосе", что "Китае" или "Иволге" появились горячительные напитки. В каждом заведении свои, фирменные, то на скорлупках кедровых орехов настоянные, то на мерзлой бруснике или кислице, прочих ягодах – пить можно, но дорого. Только большей частью Скрябов использовал самогон не для попойки народа, а для изготовления чистого спирта под свое великое детище: переделанный бензиновый двигатель, неровно фырчавший теперь на этаноле. И фырчавшего не ради забавы, а крутившего электрогенератор: во многих уголках пещеры желтел электрический свет. Огромный додельник этот Скрябов, хоть и деньги дерет за всякую мелочь, богатеет словно Крез, но и польза от него ощутимая в поселении и на сто километров вокруг. И железо по его инициативе плавить начали, ковать всем необходимый инструмент, и порох делать, и товаром торговать не натуральным обменом, а цивилизованно – за монеты. Уже ступив на лестницу, Гусаров задержался, схватившись за перила и глянув на снежные горки над автопарком. Кроме машин в глубоком снегу покоился Снегиревский мотоцикл – девятьсот девяностый KTM Adventure с дельными наворотами. Совсем угробила его вечная зима или жив еще железный коняка? Бензину бы… А свой байк Олег потерял в Кривой теснине. Ездили тогда с Робертом на выручку к шахтинским – их осадила банда. Славно отстрелялись, помогли ребятам, только на обратном пути бак до последней капли высох высох. Тянул Гусаров свой безотказный Suzuki километров десять в разбушевавшемся ветре. Снег хлестал так, что казалось, забивается не только под одежду, но и под кожу. Тянул, тянул – бросил, иначе бы сам с ним лег, не добравшись до поселка. Потом ветры поднялись еще злее, и снегом завалило к чертовой матери все вокруг. В каком месте лежит байк, не отыскать.

– Жрать хочу, Олеж, – подал голос татарин, поднимаясь расшатавшимся ступенькам ко второму этапу. – Разоримся на чего попроще? Уха с приличным кусочком щуки у Мерзлого по шестьдесят копеек, а грибная похлебка по семьдесят. Мы с Кучей последний раз кушали. Перловка там, корешки распаренные, перышко пещерного лука – вкусно…

– Разоримся, – желудок тянуло слишком, и у Гусарова не имелось сил возражать. – Я вот думаю, если Бочкаревских здесь не окажется, что делать будем? Может к Скрябцу на поклон, попросим работу?

– Целковый в день платит, иногда полтора – я узнавал, – Асхату такой вариант рассматривать не слишком хотелось. Он кивком поздоровался с малознакомым мужичком, тащившем сверху тяжелую сумку.

– Это если снег разгребать и лес валить. Может у старого жмота есть занятия поинтереснее, – Олег повернулся, осматривая поселок с десятиметровой высоты. Здесь – не в Черном Оплоте: порядок, цивилизация. В то время как по всей округе поселения мельчают и вымирают, самовольцев только добавилось. И хаты строятся, и люди заняты делом, над тремя ровненькими улочками Придела точно парит дух надежды да веры, что будут живы и через год, и через два. А вдруг отсюда и начнет отсчет новый век человечества? Хотя против такого расклада кроме планетарной катастрофы может быть еще одна силища – кафравцы. Их звездолет, промелькнувший темно-синей громадой недалеко от Оплота, видел Гусаров в начале сентября. Зимаки, мерхуши, еще какая-то странная напасть, появившаяся в южных районах кряжа – все это не дело ли кафров? Ведь не существовало такого зверья на Земле, и не с астероидом же оно свалилось на наши человеческие головы?

– Какое другое? – оборвал его мысли Сейфулин, пропуская троих спускавшихся самовольцев. – В охрану думаешь? Так в нее захожих не берут. И далеко не всех из местных, а только по блату из приближенных верховодам.

– Не об этом я, – Гусаров хмыкнул: Сейф объяснял ему прописные истины словно пацану. Разговорился уж слишком. Понятно, нервничает. – И охрана не для меня. Как и не для тебя. Мы люди вольные на месте не усидим. У Скряба все больше интересов за пределами Пещер. Сечешь? Ему для производства то руду надо, то разного сорта минералы. Что-то есть у шахтинских, что-то возле Оплота и Выселок. А мы – ходоки, могли бы помочь в налаживании связей. И есть еще одна идейка…

– Ну-кась, озвучь.

– Так она, пока в зачаточном состоянии. Эмбрион, бля, – ему на вид пока нельзя, – попытался отшутиться Олег.

– Не, ты скажи. Давай, хоть передо мной не темни, – татарин, поднимавшийся первым, притормозил. И было по его виду понятно, что не отцепится, не пропустит вперед, пока Гусаров не разговорится. Стал как скала на фоне другой скалы, сходящей к Приделу заснеженными уступами, рассеченной трещинами.

– Короче так, брат, идея навороченная, но как все умное, ее не так просто довести до ума, – Олег оперся на перила. До входа оставалось еще шагов двадцать, и если кто стоял возле люка, то вряд ли услышал бы. – В автопарке их есть байк Снегиря. Мы ж вместе сюда с ним дули от самого Красноярска. Жена моя, дочка и Снегиря братан на микроавтобусе со знакомыми, а мы Санькой и Харлеем на мотоциклах. Ладно. Не в этом суть. Хочу его байк. KTM Adventure меж прочим, но тебе, татарину, это ни о чем не говорит.

– Говорит, Олеж… Рехнулся ты, – Сейф хохотнул и обернулся на мужиков, высыпавших на площадку пред входом, затем простер руку к святилищу Орзаза и возгласил: – О, Истра белоснежная, воздай каждому, по желаниям его! Гусарику крутой байк! Мне хотя бы миску наваристой похлебки! Ну, заказывай, чего тебе еще надо?! Виллу с видом на теплое море? Яхту с ласковыми девками?

– Дурилка. Идем, там расскажу, кто из нас рехнулся, – Гусаров подтолкнул друга вверх.

Что пошли к южному входу – правильно сделали. Подниматься сюда значительно выше – все равно что пожарной аварийной лестницей на девятиэтажку, но взамен в этой части пещер всегда меньше суеты. На северную коротенькую лестницу как глянешь, так там без конца движение: волокут дрова, носилки с рудой, мешки с опилками, по мелочи добычу из тайги, просто тусуются от безделья.

Сейфулин вошел, закрыл за собой окованную толстым железом дверь, и оба они остановились в полумраке. Следовало подождать пару минут, пока глаза обвыкнутся после дневного света. Ход начинался с бетонной арки. Ютившаяся в верхней точке лампа, убранная по-совдеповски стальной решеткой, конечно, не светила – слабенький апельсинового оттенка свет давали факела, торчавшие из проволочных держаков дальше. Бетон у входа и дальше клали не самовольцы – куда им даже при всем техническом могуществе по нынешним временам – а военные задолго до Девятого августа. По серьезным слухам здесь в средине прошлого века располагались то ли бомбоубежище со складами на случай ядерного кризиса, то ли какой-то важный объект РВСН, ликвидированный уже по Ельцинскому безумию, мол, скорее мечи на орала, Америка – мать родная, полюби нас. И Америка любила во все возможные отверстия. Сооружение это хоть и давным-давно заброшенное, оставалось настолько прочным, что без сомнений выдержало бы прямой ядерный удар. Когда первые месяцы после падения Головы Горгоны – того самого астероида, перевернувшего мир Девятого августа – весь кряж ходил ходуном от не прекращавшихся землетрясений, Пещеры не особо пострадали. Случилось несколько обвалов в шестнадцатом проходе, втором низовом и дальних залах, но все это мелочи, ведь никого не придавило, если не считать сторожа и части склада (шестнадцать тон гречневой и ячневой крупы до сих пор покоились под неподъемными глыбами). Народ сначала боялся и предпочитал обитать подальше от скалы, в палатках, наспех срубленных избах, но потом свыкся, утвердился, что Пещеры – вполне надежное укрытие.

– Мысль такая, – негромко продолжил затухший разговор Гусаров. – Известно от знающих людей, будто Скрябов собирается наладить производство бензина из опилок или торфа. Есть у него в приближенных несколько толковых химиков. Видишь же, на спирте их генератор неважно дырчит – двигатель все время глохнет, а переделать его без токарных работ никак. Вот они и задумали перейти на бензин, что вполне грамотно с их стороны. Будет бензин, и автопарк, стоящий без толку, задействуют.

– Какой автопарк, Олеж? – Сейф минуя центральный коридор, повернул в девятый проход. С вентиляцией здесь хуже, ощутимо воняло дымом. Впереди шагах в пятидесяти мерцали факела, бросая красные блики на закопченный известняк. – Разве не в курсах: все машины переплавили на металл. После удачной январской ходки мы с Сэмом сидели в "Китае", обмывали прибыль. Так мне по пьяне местные кресло с "Нивы" пытались насунуть. Ну так, ради хохмы. А я чуть не взял – чего там сорок патронов, когда в желудке пол-литра самогона, и мир кажется теплым и добрым. Думал, поставлю прямо в питейном зале как неизменно мое место и нацарапаю на нем: "Достопочтимый трон Сейфа. Не садись – жопа треснет!".

– Знаю эту историю. А машины разобрали не все. "Урал" не трогали, и "Уазики", что-то еще там Скрябец не позволил. Мысль мою ловишь? Вижу – нихрена, – выразил досаду Олег. – Вот пока пещерный люд тупит, как и ты, неплохо бы обзавестись собственным транспортом. Хочу байк Снегиря хотя бы во временное пользованье. Как только бензин появится, есть шанс немного выторговать через Тимоху. Нам бы литров десять-двадцать для старта. А там смотри какие перспективы: рейс в Озерное на своих двоих не неделю туда – сюда, а на колесах всего за день. За день! Рыбы привезли килограмм тридцать, и мы – короли. Это, Сейф, доход за сутки…

– Тридцать, а то и сорок целковых, – быстро подсчитал Асхат, помня разницу в цене за прошлый месяц.

– Если на северные шахты, то даже при самой неважной дороге двое суток в оба конца. Представляешь? На северных золото понемногу ковыряют. В обмен на патроны и самогон аж трехкратный доход. И охота там есть: куропатки, зайцы, бывает олень и писец. Ты-то туда не ходил. И почти никто туда не ходит, потому что далеко, и кругом волки, мерхуши. Мы с Ургином, когда-то сунулись в те пределы, думали заработать. И можно там заработать. Северным только спирт и порох вози, они сразу зашевелятся, золото начнут намывать с дурным азартом. Только пешком к северным нереально, а на байке – нет проблем. И по барабану те же волки.

– Какой байк? Ты там в снегу утопнешь!

– Только не мне это рассказывай. Я в прошлой жизни с Харлеем по Восточным Саянам так зимой покуралесил, что уж могу определить, где два колеса пройдут, а где нет.

– Ладно, Олеж, помечтали и ладно. Мысль твоя ценная, но пока нет бензина, и Снегирь свою тарахтелку тебе не презентовал. И денег у нас нет на самое простое, нужное, позарез. Идем в "Иволгу", позволим по миске рыбного супа, – Сейфулин остановился у развилки, где левый проход расширялся. И дальше в дрожащем свете факелов, виднелась обычная пещерная жизнь.

До вмешательства строителей военного объекта здесь начиналась протяженная пещерная полость, но армейцы выровняли пол сколотой, покрытой стяжкой породой – повсюду виднелись следы стальных зубьев отбойников, а обширное пространство разделили перегородками из блоков известняка и грубых бетонных перемычек. По искривленному своду тянулись жирные кабели силовых коммуникаций и линии связи. Как их пытливый ум Скрябова не догадался пустить на переплавку? Ведь цветной металл с некоторого времени тоже в цене. Начали же умельцы лить латунные гильзы под двенадцатый и шестнадцатый калибр: благо порох есть, и придумали, как заново использовать капсули.

Справа и слева по широкому – метров в семь-десять – проходу располагались кельи, где основалось большее число самовольцев. Кельи здесь и в других пещерных залах разные: большие, где пригрелось душ по двадцать и места еще оставалось, хоть танцуй, и малые, где лишь пара набитых опилками тюфяков и деревянная колода. Кельи с дверями и без. Сорвали многие железные двери по решению Хряпы и Михаила Ивановича, когда остро встал вопрос о металле. Плавить из руды хорошее железо тогда еще не научились (и если по-честному, то до сих пор из самовольной плавильни выходила редкая дрянь, едва пригодная для гвоздей, молотков да всяких неказистых поделок – звонкий топор или пилу с такого основы точно не сделаешь). Народ, как умел, протестовал против дверного грабительства: как же всем охота иметь свой относительно изолированный уголок, где можно закрыться от бед и досадности пещерного общежития. Даже имелся на этой почве серьезный бунт со стрельбой и ранеными, но верховод не переспоришь, у них власть, а главное, у них пища . И красовались теперь на дверных проемах то кое-как сколоченные доски, то замусоленные занавесы, одеяла, то вовсе зияла дыра, в полумраке которой угадывалась чья-нибудь небритая рожа или задница, пускающая вонючий пар на тюфяке. В проходе, где освещение халявное – ведь смоляные факела за поселковый счет – днем тусовалось больше всего народу. Здесь точно в общем дворе: и сплетни складывали, и какую-нибудь мелкую работу делали – стирали белье в деревянных корытах, штопали одежку, мастерили различную утварь; здесь же читали книги, уцелевшие с лучших времен, перекидывались в картишки или под визг испуганных дам били друг другу лица.

– Гусарик, ты что ли? – окликнул Олега парень в дутой нейлоновой куртке, стоявший у бетонной опоры с несколькими другими приятелями лет двадцати пяти.

Издали Гусаров не сразу признал Герца – Илью Герцева, знакомого еще по Красноярску. Троих его хмурых дружков Олег помнил мутно: ну продавал им с Кучей медикаментозу, ну пересекались от скуки разговором в Приделе, чего и как – не особо важно.

– Я что ли, – подойдя ближе, Гусаров шлепнул по его раскрытой пятерне своей, отмечая, что рожа у Илюхи бритая, и вид по нынешним временам франтоватый. Необтрепанные джинсы, лихо заправлены в альпийские ботинки – не по каждому такое добро! – Красава, смотрю ты весь в ажуре. Как оно, пещерное бытье? – поинтересовался Олег.

– Нормально бытье-мытье. Ургин где? – грубовато оборвал его Нурс, шагнувший широко от простенка.

– А в чем проблема? – Гусаров смахнул со щеки упавшие волосы, поворот разговора что-то изначально не нравился. Нурс, конечно, человечек отчасти приближенный к Хряпе, но это не значит, что нужно базарить с наездом.

– Да есть проблема, брат, – не сводя тяжеловатого взгляда с ходоков, Руслан Нуриев достал пачку сигарет, неторопливо вытащил одну и зажал фильтр губами. – Ургин мне нужен, – процедил он и, щелкнув зажигалкой, довесил: – Край как.

– Извини, с собой его не ношу, – хмуро отозвался Гусаров. Посвящать каждого во вчерашнюю трагедию было глупо. Тем более Нуриев и скалившийся рядом с ним Леня Басов – не те люди, которым хочется сразу с душой нараспашку.

– Ты не дерзи, а? – влез в разговор Бас. – Сказано, Ургин нужен – ответь, где, и вали своим ходом.

– Дело в том, что хреново сказано, – заметил Сейфулин, хотя Олег не собирался продолжать разговор, и уже направился в сторону "Иволги". – Если чего надо, то гонор прикрути.

Физиономия Баса побледнела, и черные, ровно подстриженные усики на ней оттопырились. Двое, стоявших тесно к Илье Герцеву, мигом притихли. Каждый нутром почувствовал: сейчас выйдет буча, ведь ходоки – ребята непростые, тем более те, что в команде Ургина.

– Ушлепки дранные, это вы меня прикручивать будете?! – возвопил Бас на весь проход.

Гусаров медленно повернулся и проговорил в полтона:

– Неосторожный ты, Басок. Видать, беды еще за свой язык не отгребал. За ушлепков-то можешь ответить, – краем глаза он заметил, ладонь Нурса лениво так и будто невзначай поднялась к ремню – там топырился кожаный чехольчик охотничьего ножа.

Выхватывать свой "Крок", видавший на остром жале даже кровь зимака, Олег не спешил. Ведь если тесарь обнажил, то надо в ход пускать. Иначе это несерьезные понты, после которых пойдет о тебе слава как о мндражисте и шумогоне. Еще успел заметить, как татарин опустил правое плечо – известная его уловка, чтобы ловко скинуть ружьецо. Стрелять здесь, в толпе картечью Асхат не станет, а прикладом кому-нибудь в морду очень горазд. При должном настрое ударит так, что мозги фонтаном из ушей. Только осложнение: за Нурсом трое и те парни, что с Илюхой тоже посмеют вписаться, конечно же, за своих, пещерных. Вообще, затевать мордобой на чужой территории – дело неприятное. А с другой стороны оставить без внимания такие разговоры никак нельзя: уважать перестанут, а потом и вовсе ноги начнут вытирать.

– Извинись, балабол, – Гусаров шагнул к Лене Басову, не сводя с него темного как ночь взгляда.

И тот взгляда не выдержал, увел раскрасневшиеся глаза в сторону. С Гусариком, так чтобы в склоке, Бас еще не пересекался, и аж копчиком прочувствовал сейчас, что сморозил глупость.

– Отвали от него, – попытался исправить положение Нурс. В его руке, отражая свет факела, блеснуло лезвие.

Карабин на спиной в таких неприятных вопросах ох как мешает, но Олег к неудобству привык. Кулак левой будто дернулся к подбородку Нуриева и, едва Руслан отклонился, правой Гусаров перехватил запястье его лапы с ножом. Взял на излом, отходя в сторону и резко заводя предплечье Нурса за спину. Сейф напомнил о себе Басу коротким тычком приклада в живот. У того в миг из пасти воздух вылетел с хрипом и смачными брызгами слюны. Тут же двустволка повернулась черными зрачками к дружкам Нуриева.

– Не шалить! – предостерег Асхат.

Самовольцы, все что находились вблизи, бросили пустые занятия, с ропотом столпились ближе к бетонной колонне, образуя полукруг.

– Сука-а-а!.. – рычал Руслан, припав на колено и страдая от боли в заломленном предплечье.

– Давай так, Русик, – Гусаров перекинул его нож свободную руку. – Если у тебя какое недовольство или неприязнь ко мне с Сейфом, то можно хоть на кулаках, хоть на тесарях нос к носу. Здесь и сейчас. Или назначь время и место. Мы понятливые, ради развлечения тебе, щенку, большие скидки. Ну? – Олег поднажал, и Нурс вместо ответа разразился матами.

– Тогда как знаешь, – Гусаров, освободив толчком Руслана, оглядел молчаливых ребят возле Илюхи. Помахал трофейным тесарем и запустил его в дощечку, пришитую под силовыми кабелями. Острие с глухим ударом вошло в древесину на дюйм. Вот так, пусть теперь Нурс попрыгает за ножичком, ведь высота метра три.

– Пошли? – усмехнулся Асхат, обращаясь к Олегу.

Гусаров одернул полушубок, поправил ремень карабина, и зашагал через расступившуюся толпу. Нехорошо получилось. Внешне, конечно, лихо, типа эффектно с точки зрения пацанов, глядевших на него из-за кипы поленьев с восторгом, но на деле нехорошо. Нурс позора хватанул при всех, а он не из тех людей, которые подобные вещи забывают. За его спиной много отвязанных ребят, и влияние у него здесь все серьезнее. Но по-другому с ним было нельзя.

– Чего на них нашло? – вопросил Сейфулин, обращаясь то ли к Олегу, то ли к самому себе. – Странно как-то. И какой интерес к Ургину, да еще так чтобы начать с наезда? Вроде никогда общих дел не водили.

– Сам не возьму в толк. Скоро разберемся, они еще дадут о себе знать. Слухай, татарин, а не заказать нам к похлебке по стопочке их самогона, что на бруснике? – неожиданно предложил Гусаров. – Хрен с ним, с целковиком. После вчерашнего что-то серо на душе.

Асхат хотел уже выразить одобрение завлекательному предложению, но у поворота их нагнали торопливые шаги, и раздался голос Илюхи:

– Олег, тормознись, а?

Гусаров повернулся, глянув на запыхавшегося Герца потом на спелых возрастом баб, выжимавших стираное белье над куском полиэтилена.

– Извините, задница вышла. Нурса, конечно, неправильно занесло, – продолжил Герцев. – Дурак-человек, привык из себя корчить крутого мэна.

– И что теперь, ты типа послан миротворцем? – хмыкнул Асхат. – Так нас его заносы не колышут.

– Да я понимаю… Но без шуток, Ургин в натуре нужен. Очень! – последнее слово выкаталось из него тяжко, точно пушечное ядро.

– Ты, Илюш, с ними что ли? С Русиком, Басом? – полюбопытствовал сквозь прищур Сейф.

– Как бы да, – Герцев неохотно кивнул и сунул руки в карманы куртки, захрустев плотным, еще не обтрепанным нейлоном. – Заморочка у нас временно общая.

– Красава, – усмехнулся Олег. – Нашел с кем морочиться. Ну, растолкуй, зачем вам Ургин? Давай, мы послушаем, а там решим, так ли он вам нужен.

– Я мало чего знаю, и неудобно здесь, – Илья повертел головой, давая понять, что при снующем в коридоре народе речь вести не хотелось бы.

– Мы к "Иволге" топаем, – разгадав его затруднения, сообщил Гусаров. – Может, проводишь? По пути поболтаем.

– Давай к "Иволге". Чего ж нет? Провожу и самому перекусить бы неплохо, – согласился Герцев. Повернулся, проверяя, не увязался ли следом кто из друзей Нуриева, поднял воротник и зашагал за ходоками.

5 "Иволга" – она почти в центре крупных полостей пещерных и главных проходов. Народу возле заведения толчется немало – приторговывают по мелочи, делятся сплетнями, назначают встречи – но в обоих кабацких залах всегда есть пустые столики. Отведать чего-нибудь горячего, пахнущего дымком, оно невыносимо завлекательно, тем более когда вокруг лишь скука и серость, и поедом грызет тебя тоска по прошлой жизни. Все так, но дешевле кормиться через продуктовые лавки Хряпы. "Иволгу" посещали те, у кого легче с деньгой или захожие, не имевшие своего угла в Пещерах, следовательно, возможности состряпать заурядную похлебку. У входа в заведение, обшитом свежей, светлой еще сосновой доской, имелось электрическое освещение: пылающая желто и ярко стоваттная лампочка. Разбитый плафон прикрывала металлическая решетка и фигурно вырезанная фольга – типа украшение, элемент пещерной культуры. Справа начинался ход к продуктовым складам, пустой, тусклый, охраняемый двумя автоматчиками, слева же, истекающий легким дымком коридор к наиболее благоустроенным кельям, где жить удобно и престижно. Поздоровавшись с озерными, что вальяжно раскинулись возле барной стойки, и местными, известными еще по Красноярску, Гусаров двинулся к пустующим столикам и присел на скамью. Сейф сначала скинул замусоленную дубленку, пристроив ее на гвозде, что торчал между нарисованной красоткой и звездами из фольги. Чего уж там, в зале тепло, не то что на ледяных тропах между поселениями, где сопли в носу мерзнут. Двустволку примостил рядом с Олежкиным "Егерем". Шапку, не долго думая, бросил под держак факела – тот трещал сыроватой смолой, пуская темные пряди дыма к потолку. Меню в "Иволге" не водилось. Бумага, знаете ли, дорогой пережиток прошлого. В "Китае" еще официантка подавала деликатно, измятый листик с перечерканным списком блюд, а здесь дудки – здесь жди, когда Зина или Люда подойдет и огласит, что и почем бог послал.

– Так чего там, Илюш? – вернулся Гусаров к теме, начатой после заварушки с Нурсом. – На кой вам Ургин?

– Олежек, ты старика Павловского знал? – Герцев уронил ладони на горбатую с края столешницу и наклонился, чтобы ходокам яснее доходил его приглушенный голос, а лицо ушло в тень от факельного света.

– Общались помалу, – Олег вспомнил: в предпоследнюю ходку сюда, в Самовольные Пещеры Ургин провел целый вечер в избе Павловского. Тогда ветры дули крепкие, и несло пепел с южных вулканов. Приперся ближе к полуночи, довольный, точно пьяный, хотя самогоном от него не разило. Вроде после этого и появились у Ургина какие-то записи в блокноте, которые он оберегал, и самому Гусарову толком ничего не говорил о них.

– Надо бы навестить Андреевича, – заметил Сейфулин к слову, раз уж разговор зашел о Павловском. – Сходим сегодня, – увидев Люду возле барной стойки, он привстал и призывно замахал рукой: – Людочка! Конфетка наша, здесь мы!

Официантка, или как чаще теперь называли, подавальщица, хмуро глянула в сторону ходоков, отряхнула желтый передник, надетый поверх нейлоновой куртки, и направилась по проходу, неохотно примиряя на бледное лицо улыбку.

– Теперь не навестите, – буркнул Герцев, посматривая на приближающуюся барышню, процедил: – Сука эта Люда, лучше б Зинка сегодня рулила.

– Привет, красатуля, – Сейф уже не слушал его, занятый созерцанием официантки и мыслями о предстоящем обеде. – Ты точно фея подземелья среди нас, гоблинов.

– Да, уж, нахальных гоблинов, – Люда скруглила яркоокрашенные губки. – Что вы давно не появлялись, мальчики.

– Дела, Люд, – Гусаров поднял голову, касаясь затылком деревянного щита с корявой резьбой. – Что там сытное, на обед? Только по цене проще, типа супчика.

– Щучий с перловкой у вас как-то был, – напомнил Асхат. – Почем сейчас?

– Сегодня уха с хариусом – семьдесят копеек. Грибной с рисом – шестьдесят. Каша гречневая с бельчатиной – рубль семьдесят. Перловая с вешинкой – рубль двадцать. Грибы жареные с луком и тертыми сухарями – полтора целкового, – протараторила она заученное как "Отче наш" с утра. – Хотите эксклюзив: гречка с тушенкой – скрябец.

– Круто, – Сейфулин аж сглотнул и переглянулся с Гусаровым.

– Уха как там, не голимая вода? – поинтересовался Олег.

– Нормальная уха, – чуть сердито отозвалась подавальщица. – Никто не жаловался, никто не помер.

– Тогда две ухи. Ты что Илюш? – Гусаров как-то сразу не подумал, что Герц сидел здесь не только ради разговора.

– А чего уха? Давай по грибному для затравки и этот… эксклюзив на закусь, – предложил Илья. – Пить же будем?

– Вот это по-нашему, – Люда от удовольствия надула круглые щечки.

– Извини, мы на мели, – Гусаров мотнул головой. – По скрябцу за обед точняком не тянем. А выпить по сотке можно.

– Так я же башляю! – Герцев хлопнул рыжеватыми ресницами и поморщился, словно сконфузившись. – Монета, ребята, есть.

– Слышь, Илюш, без обид, но слишком жирен подарок, – не согласился Олег, а Сейф только открыл рот, но сказать ничего не смог. Гречка с тушенкой – это, конечно, неслабо, но потом долго икаться будет, что скрябец отдал лишь за одно второе блюдо.

– Да в чем проблема? Тем апрелем в "Китае" вместе сидели: ты с Кучей, Ургином – мы столиком напротив. Вы нам двести грамм кедровки подогнали, теперь я погашаю долги. В чем проблема, Олежек? – повторил Герц. – В общем, так: три грибных супа, три гречки с тушняком. Пить там что у вас?

– Водка "Таежная", "Кедровка" и "Экстра" сто грамм – сорок копеек, водка "Брусничная", "Кисличная" – полтинник, "Перцовая" по семьдесят, – сообщила официантка (водкой, как в "Иволге", так и в "Китае" называли для пущей важности самогон). – Ликер есть клюквенный, коктейли. Чай травяной, если хотите морс, напиток "Березовый".

– "Кисличной"? – предложил Герцев и, уловив неуверенный кивок Асхата, тут же подтвердил: – Бутылку Кисличной, а там прикинем.

Людочка, довольная денежным заказом, исчезла с волшебной проворность, Гусаров и Сейфулин молчали пару минут. Чего скажешь, когда все так ненормально поворачивалось? С Герцем ни один, ни другой никогда особой дружбы не водили, и принимать от него такое угощение как бы не ловко. А хуже, что потом чувствуешь себя обязанным – грузом это лежит, особо тяжким в эпоху всеобщей нищеты и голодухи.

– Курите, ребят. Только уговор: без всяких там стеснений. Сегодня вы на мели – завтра я, – Илья бросил на стол пачку "Континент" и зажигалку. – Жизнь… Эх, такая гребаная штука: не угадаешь, что завтра, что послезавтра. То карман золотом звенит, и все бабы вокруг твои. То от пустоты в желудке заворачиваешь хвоста. Курите!

– Чем зарабатываешь? – Сейф потянулся к пачке и с осторожностью взял сигаретку. Через столик ближе к выходу тоже баловались табачком. И девицы там с ухоженными мордашками изящно пускали дым к потолку. Все-таки Пещеры – не Озерное и не Оплот, не говоря уже о вымирающих Выселках. Здесь народ, хоть и не весь, но имеет вкус к жизни. Это ж сколько у них запасов, что до сих пор не перевелись сигареты?! Говорят, Хряпа перед Девятым завез сюда только сигарет, чая и кофе вертолетом десять тон. Слишком на вранье похоже, но факт – сигареты до сих пор водятся.

– Так, озерных порохом снабжал прямо из лаборатории. Без ходок, конечно. Сразу в Приделе в обмен на рыбу, – растолковал Герц, тоже закуривая. – Боюсь, Скряба нашу лавочку прикроет. Жадный, сука, не любит, когда что-то мимо него. Но я за жизнь: нет больше деда Павловского. Выходит, не навестите. Или разве что на могилку. Сейчас водяры Людка принесет, помянем.

– Здоровый мужик Андреевич был. Что такое? – поинтересовался Гусаров, предчувствуя, вот-вот разговор сделает ожидаемый разворот к Ургину.

– С виду здоровый, а сердце слабое. Знаю, он на траве что-то там себе настаивал, лечился. Но… В общем, наехали на него. Нервишки шальнули – инфаркт или что там обычно бывает, – Герц с опаской глянул на вошедших в зал. Убедившись, что физиономии не особо знакомые, продолжил: – Так Ургин в этот раз не с вами что ли? Не пойму: с вами или нет?

– А ты так и не сказал, зачем он тебе и Нурсу, – заметил Олег.

– Видишь ли, разговор такой, что за него пришибить могут… – Герц глубоко затянулся, мотнул головой, роняя на лоб рыжеватые волосенки. – Писец, Олежек, какой разговор. Полный писец! Понимаешь,.. просто Ургин в теме Павловского. Павловский Ургину кое-что на словах передал. А потом… Да ну его нахрен, в общем, – он махнул рукой и еще раз жадно затянулся.

Люда как лодочка выплыла из-за занавески с заказом. Поставила три миски с парящим супом. Душок валил такой, что у Сейфа раздулись без того широкие ноздри, и в желудках что-то хищное заворочалось у всех троих. Тихо цокнула о столешницу бутылка водки с самопальной наклейкой из тетрадного листа "Кисличная" – зеленые листики, ягодки, выведенные цветным карандашами, и расплывчатая печать "Иволги", мол, знайте, где сработано.

– Гречка с тушенкой минут через двадцать, – сообщила официантка.

– По пятьдесят за Андреевича, – едва она отошла, Илья плеснул немного в стаканчики.

– Ну, царство светлое и теплое, – проговорил Гусаров. – Верю, Андреич, тебе там не хуже, чем нам здесь.

Выпили, не чокаясь. Асхат аж крякнул от перехватившего дух тепла. И сразу за ложку, хлебнул супа. Вкусно. Готовить в кабаке умели. А когда до полуобморока голоден, и тебе под нос такое, то это, наверно, и есть момент рая на проклятой земле. Сидишь, разомлев, и думаешь, что за такое маленькое блаженство, не жалко отсыпать последние монеты, поесть как нормальный человек, а потом… хрен, что потом – потом и душу можно отпустить на волю.

– Ну, колись, Илюш, что ты там не договорил? – Олег ковырнул ложкой в миске. Розово-серые, нарезанные кружочками шампиньоны и бледные перышки пещерного лука плавали между зерен разваренного риса. Такое ешь не часто, только в Пещерах и не каждый раз. Отдавало это уходящей, болезненной памятью о разрушенном мире. Городом, которого больше нет, родной, уютной квартирой, синим небом за окном и солнцем в шелестящих кронах деревьев. Хотелось наброситься на кушанье, словно прожорливое, невоздержанное животное, и кидать в себя ложку за ложкой. Но память… ее нельзя есть быстро, ей надо дорожить – иначе ты не человек. Гусаров зачерпнул немного супа и бережно поднес к губам, подняв взгляд к Герцеву.

– Да что говорил… что… – тот повел плечами и протянул растопыренную пятерню к бутылке. – Давайте еще по пятьдесят? Накатим для аппетита.

Он разлил, не дожидаясь одобрения, подвинул стаканчик Гусарову и подмигнул Асхату.

– В общем, Ургин нужен Нурсу во как! – Герц приложил ребро ладони под кадык. – Собирались даже двинуть к вам в Оплот. А тема такая: Павловский передал ему кое-что об одном интересненьком месте, – он осушил свой полтинник одним махом и заработал ложкой, глотая суп. – А вы разве об этом ни слухом, ни духом? – осторожно спросил он, оторвавшись от еды.

– Мы никак. Ты что-нибудь слышал? – Олег вполне серьезно посмотрел на татарина.

– М-м, – промычал Сейф с набитым ртом и подтвердил неосведомленность, мотнув головой.

– Ты же знаешь, Ургин – скрытный человечище. Даже друзьям мало о чем. Давай так, Илюш, ты нам все как на духу по теме Павловского, а мы тебе кое-что интересное про Ургина? – предложил Гусаров, все держа перед собой опорожненный стаканчик. – Обещаю, после того, что я скажу, Нурс в его поисках станет заинтересован меньше.

– Почему это меньше? – повелся на интригу Герцев.

– Узнаешь. Давай все по теме Павловского, – настоял Олег.

Илья задумался, то покусывая губу, то затягиваясь быстро тлеющей сигареткой. Затем заговорил, придвинувшись ближе к Сейфу, заговорил:

– Короче так: все что я скажу, не от меня знаете – от Ургина или самого Андреича. Место есть одно, где вдоволь жратвы, оружия, шмотья и прочих прелестей.

– Да ну? – Гусаров сдержал улыбку. Таких легенд, о райских кущах и брошенных поселках, где вдоволь всего, ходило – складывать некуда. Только все они были пустым трепом. Когда вокруг что зимой, что формальным летом термометр показывает минус тридцать, "райские кущи" – не более как бред голодного ума. И мелкие поселки, что были по кряжу, так все они вдоль дорог или в долинах речушек – то есть в низинах. Следствие: всех их снесло бушевавшей водой. Где теперь Брянка, Пит-городок, Тея и даже Новоерудинский? Все хлебнули воды по самое "не могу". А селения, что располагались повыше – их тоже нет. Может, торчат где-то из сугробов черные крыши, но под ними мертво. Народ не был готов к такой беде.

– Чушь, – Асхат, кашлянув, выдохнул облачко сизого дыма.

– Можешь не верить, – оскорбился Илья. – Но Андреич знал, что говорил. Вы все-таки послухайте историю. Старик-то Павловский при штабе был крупной шишкой. Суть истории такая: перед Девятым августа, не знаю за сколько там дней, прошла информация, будто звездолет кафров сядет для эвакуации где-то на кряже, и место точно определено. Ведь под Владимиром, Смоленском были же посадки, почему же в Сибири нет?

– Не слышал такого, – Гусаров на миг оторвался от еды. – Ну, давай дальше.

– Не слышал, потому что об это не распространялись. Телевиденье и газеты к тому времени совсем сдохли. До полпреда сообщение, разумеется довели, – продолжил Герц.

– Какого полпреда? – перебил Асхат.

– Жигунова нашего Василия Яковлевича – полномочного представителя Президента по Сибирскому Федеральному Округу, – внятно растолковал Илья. – И вроде информация о посадке была надежной, от самих ООНовцев. Ведь Василий Яковлевич – не простая сволочь: с Президентом на охоту, рыбалку, и все у него подстелено, подмазано, с крутыми америкосами водил душевную дружбу, и с кем-то из ООН. А в этой долбаной штаб-квартире, как знаете, прямой контакт с кафрами, которым по существу нас ООН и продало за целостность собственных шкур и комфортный отлет к чужим мирам.

– Это мы знаем, – Сейфулин поморщился: великолепный вкус говяжьей тушенки не мог усладить горечь прежних воспоминаний. Еще бы: если маленькая часть человечества как бы люди, а остальные записаны в скоты, которым сдохнуть в планетарной катастрофе. – Дальше валяй, присказок.

– Так дальше: к назначенному месту по команде Жигунова стали стягивать грузы и технику, – Илья щелкнул зажигалкой, но прикуривать не стал. – Дороги здесь же, по кряжу непроезжие – в основном вертолетами тягали, как наш Хряпа на последних этапах завоза. Только у Хряпы денег тогда и связей с армейцами имелось много, а у полпреда сам понимаешь чего. Павловский говорил, тяжелые вертушки рычали без перерыва несколько суток. Тянули все, что может потребоваться колонии землян на другой планете. Если фантазией не обделены, сами догадаетесь, что там может быть. Наверняка такое, что оба наших верховоды от зависти сразу сядут на задницу. Так вот, кафравский корабль не прилетел, и все это добро – сотни тон – лежит где-то тихо-смирно в пределах кряжа. Когда назначенный срок посадки прошел, высокие шишки во главе с Василием Яковлевичем запаниковали, потом поняли, что их кафры кинули. Жигунов со своим окружением вроде подался в Якутию к правительственной базе. Все, кто мог туда с ним. А добро лежит себе на месте несостоявшейся посадки – не было времени и возможности его вывозить, ведь до Девятого там оставалась несколько деньков. Часть грузов, может, и смыло, хотя Павловский утверждает, что не в низине они. Часть, может пошло в расход, поскольку полторы сотни Жигуновских людишек основались там, – но все растратить они точно не могли – слишком много всего. Столько!.. – Герцев развел руки и поднял взгляд к потолку. – Грубо говоря: Отче наш и Истра иже с ним! – Отдышавшись, он продолжил с прежним запалом: – Ведь Андреич сам как к нам попал? Он с той точки в Красноярск вертолетом за семьей, чтобы жену и внуков перевезти, а потом вертолета хрен – полпред отозвал, когда понял, что кафров не ждать. Старик Павловский жену взял – внуков не нашел во всеобщей неразберихе – и "УАЗиком" с Красноярска снова на кряж Енисейский. Долго колесили по запутанным дорогом, но место, где все полпредовское имущество так и не нашли. Потом Первой Волной накрыло, и везде сущий ад – за Волной стало не до места посадки. Все думали, как бы выжить: бросали все, бежали как бешенные. Скитался Павловский долго, случайно набрел на Выселки, затем к нам вышел, к Пещерам.

– Нихрена себе! Ну-к налей, – Сейфулин проворно подставил стаканчик.

– Интересная тема, – признал Олег. – Только много сомнений. Чего Андреич эту информацию сразу не слил вашим верховодам или кому-то из местных ходоков? Ведь полену понятно, что таить такое бессмысленно – в одиночку при его возрасте до того добра не доковылять. А так бы экспедицию организовали, посмотрели, что там к чему. Если все хоть отчасти верно – всем Пещерам был бы праздник.

– А потому, Олежек, что он не сам знает, где это место. Я же объяснял. Его туда доставляли вместе с полпредом всего раз вертолетом. Ни дорог, ни подъездов или ориентиров по поселкам Павловский не знал. Говорил только, что нет рядом ни шахт, ни жилья, чтобы за название зацепиться. Понимаешь, какая хрень? Если бы знал, то вытряхнули с него перед смертью хоть что-то полезное. Когда на него кое-кто наехал, он очень разговорился. Чего ему терять было? Ведь немалую долю обещали и тут же золотом давали сто скрябцов, как бы для временного поддержания штанов. А он не знает! – Герц прихлопнул по столу и с желанием удовлетворил просьбу татарина: плеснул "Кисличной" ему, себе и Гусарова не забыл. В бутылке осталось на донышке. Надо бы заказать еще одну. Где запропастилась эта сучка – Люда с обещанным эксклюзивом?

– Вот вся надежда на Ургина, – Илья поднес ко рту стаканчик и судорожно выпил, цокнув зубами о стекло. Нюхнул кулак, заел остатком супа. – Ургин-то ваш еще до Девятого облазил кряж вдоль и поперек. Известные ему все тропы, хребты и гольцы. Андреич, как говорит, к Ургину долго приглядывался, пытался понять, что за человек, а потом доверился, слил Ургину свою историю и описал во всех деталях место. Мол, из приметного там какая-то гора на севере километрах в пяти похожа на лисью морду, речка в глубокой долине, озера еще цепью южнее, а если вертолетом прямиком на Красноярск, то в километрах тридцати от места вроде обширного карьера и драга там торчит. Конечно, карьер затопило и снегом все это, прежде видное, занесло. Драга теперь не ориентир. Но Ургин вроде понял, что это за место. Обещал немного еще денег собрать и двинуть туда. Андреевича доля пятьдесят процентов. Только нет теперь Андреевича. Так что, вот так, Олежек. Я все сказал.

– Сейчас и я скажу, – Гусаров, завидев официанку с расписной доской вместо разноса, решил повременить со своей частью откровений. Лишь когда Люда расставила миски с гречкой, и Герцев, войдя во вкус, заказал еще бутылку водки, Олег сказал:

– Хреновые дела, Илюш. Ты только не кипишуй. Спокойно это прими. Слышь? В общем, дела хреновые тем, что нет больше Ургина. Убили вчера.

– То есть как?!.. – Герцев приоткрыл рот и оторвал ягодицы от скамьи.

– Вот так. Натурально из пистолета. Вчера на подходе к Восточной Берлоге, – Гусаров покосился на разговорившихся громко мужиков, кутивших у противоложной стены.

– Б.дь, нахрена вы меня за нос водили?! – бледнея, выдавил Герц. – Я вас как людей обедом, водкой!

– Да не водил я тебя за нос! – Олег прихлопнул по столешнице, резко, что зазвенело стекло, и сам Герцев вздрогнул, будто хлопнули не по столу, а ему по физиономии. – Но вываливать так сразу, что Ургина и Кучу грохнули, не хотелось по многим причинам. Врубаешься? – Гусаров уловил его слабый кивок. – Вот ты про Павловского рассказал, только теперь для меня кое-что начало складываться. Слухай так, короче, напоролись мы на засаду. Сначала думали, нас поджидают лихие, хотели обойти их и поговорить с возвышенности поговорить посредством ружей. Потом, глядь, Бочкарев со своими. Ну мы и высунулись здороваться с ними брататься, а Трофим… Знаешь его? Ходок из Бочкаревских, что чаще за рыбой в Озерное.

Илья дернул плечами и потянулся к бутылке "Кисличной".

– Герц, не надо пока бухать, – попросил Олег. – Думаю, у нас вопросы будут, лучше их обтяпать по трезвому. Слухай, как дальше. Трофим неожиданно хвать ТТшку и Ургину в грудь, Куче кто-то из ружья в затылок. Мы с Сейфом такого расклада ожидать не могли: ну как же, вроде свои – ходоки. Говно, короче, вышло. Дернули мы к реке. По пути я уложил Трофима. Отсиделись до темноты. Поднялись к тропе шмотье свое посмотреть и убитых ребят. Шмотье вместе с большей частью товара Бочкаревские спалили на костре. Тогда мы с Сейфом и задумались: вовсе что-то не так, ведь если бы нас грабануть хотели, взяли бы все.

– А я потом наших оглядел: Ургина, Кучу. С них-то верхнее поснимали и тоже в огонь. У Ургина замшевка была, отличная замшевка – любил он ее. Порезали ее, и внутренний карман откромсали целиком ножиком, – с досадой заметил Асхат, не прекращая наседать на кашу. – Важные записи, говорят, у него там хранились. Не Андреича ли записи? Или, может, сам Ургин сделал заметки, где искать то самое место Павловского?

– Полный писец, ребята!.. – выдохнул Герц. – Вот это расклад! Бочку я знаю. Сука, урод гребаный, как же он пронюхал?! В историю Андреича, мало посвященных! Нурс, Басок и Вовчик Кричковский, еще двое-трое, и то так краешком. Это получается, Бочкаревских надо искать? Они не простые, с людьми водятся, близкими к самим верховодам. Но прижать можно.

– Никого из Бочкаревских сегодня не видел? – Асхат оставил часть гречки, то ли на закусь, то ли продлевая удовольствие, и со вкусом, причмокивая, облизал ложку. – Они или ночью в Пещеры вернулись, или под утро.

– Нет, но можно разузнать. Олежек, по пятьдесят, а? – Герц посмотрел на Гусарова точно на сурового отца.

– Позже. И на кой ты заказал вторую? Деньги некуда девать? – заглядывая глубоко в душу, Олег бы не отказался по пятьдесят и еще пять раз по пятьдесят, но сейчас требовалось ворочать мозгами. Если история Павловского верна, то это действительно тема . Тема тем! Недаром же за нее зацепился Ургин. Теперь Олег не сомневался, что старшего убили из-за записей в блокноте. – Слухай, Илюш, Ургина больше нет, но я, если хорошенько пороюсь в памяти, наших прошлых разговорах, то могу что-нибудь вспомнить. Вроде он собирался куда-то после этой, несостоявшейся ходки. Все говорил, что после Пещер дело будет, и мы основательно разбогатеем. Тогда я не придал значения: Ургин постоянно закидонистые планы строил: то к Тее пытался добраться, то делали ходку к северным шахтам и на прииски, но счастья и денег нам это не принесло. Только имей ввиду, если я что-то вспомню, Нурс со своей командой не в деле. Это решительно и обсуждению не подлежит. С тобой можно что-то решать, с ним – нет. Нурс для меня не компаньон.

– Извини, но Руслан же все мутит, – неуверенно проговорил Илья. – Если так предположить, что карту Ургина мы найдем или записи, где там это место искать, то туда придется двигать толпой и с оружием. И как здесь без Русика?

– А вот так. На кой ляд он нужен? Знаешь, когда большая толпа на тропе, то и жертв в ней, как правило, много. Если, как ты говоришь, предположить, что мы знаем куда идти, то нам потребуются только ноги и деньги, купить кое-чего в дорогу. Вдобавок большая удача, чтобы дойти туда живыми. Сам понимаешь, дорога к земле чудес простой не бывает, и если Ургин так долго собирался, откладывая ходку на потом, что-то прикидывая, значит, не все так просто. Ты, случаем, не знаешь, где найти Снегиря? Может, видел вчера, сегодня? – Гусаров подцепил кусок мяса с рассыпчатой горкой каши и отправил в рот.

– Позавчера видел. Вон там, – Герцев кивнул на столик возле деревянной статуи дамы, сокровенное место ее прикрывала сосновая веточка с шишкой. – Олеженька… Ты реально можешь что-то вспомнить? – почти с мольбой проговорил Илья. – Если это не понты, то что мне Нурс? Он мне не друг. Только Витальку Черенцова кинуть ни в жизнь. Мы с ним вместе со школы, и он тоже в теме.

– А я когда-нибудь гнул понты? Нет, Илюш. Но я тебе пока ничего не обещаю. Жестоко, за то честно, – Гусаров поднял глаза на вошедших в зал. Четверых парней он не знал, а вот барышень… Марина Матвеева с ней встречался Ургин, каждый раз, как останавливался в Пещерах. Ее подруга – Арина Юрасова. Словно почувствовала взгляд Гусарова, она повернула голову. Увидев Олега и Сейфулина, слегка порозовела, улыбнулась почти незаметно, точно не улыбка, а тень сошла с лица. Как же, еще не рассталась со вкусом того июльского вечера.

"Вот так, – подумал Гусаров, опуская ложку, – Ургина нет, а память о нем чуть ли не на каждом шагу: в разговорах, страстях и спорах, в людях…"

6 Выйдя с "Иволги", решили двинуть в разные стороны: Олег с Сейфом на поиски Снегиря, Илюха прямиком к Нурсу. Чтобы вышло без неприятных накладок, договорились так: Илья бережно донесет Нуриеву подробности происшествия на тропе – пусть Руслан знает, у кого записи Ургина, и с кого теперь суровый спрос. Только о том, что у Гусарова есть кое-какие мысли по теме Павловского, и где-то что-то шевелиться в памяти, Нурсовой банде ни гу-гу. Встретиться с Ильей договорились в 18.00 возле Кляксы – так называлось место на пересечении проходов, обозначенное черным пятном на известняковой стене. Там удобно: и лавки рядом, и ночлежка.

– Олежа, а ты разве записи Ургина никогда не видел? – направляясь мимо Хряповых лавок, полюбопытствовал Асхат. – Он же от тебя ничего не скрывал.

– Не скрывал. Но я не лез в его дела. У меня принцип: желает человек что-то засветить – сам засветит. Хотя видел его блокнот разок, – вспомнил Гусаров. – В Оплоте вечерком сидели при тусклой лучине. Скука обычная, я карабин чистил, Ургин блокнот достал, раскрыл на последних страницах. Там рисунок вроде двух гор, под ними река изгибом. Все карандашом тыкал в бумагу, бормотал, километры высчитывал. Потом говорит, мол, занятное дело, если в глубоких снегах по долине пролезем на лыжах, то доберемся, разбогатеем. Еще приговаривал: "Сани с собой надо. Земля чудес! Обязательно сани". Я эту речь без особого внимания, ведь сам знаешь, он планы строил часто, прикидывал, какой будет прибыток. И в блокноте карта у него не одна: с пяток наберется. Все без подписей, названий. Бочкаревские охренеют гадать, какое из художеств по теме Павловского. Забавно, если они двинут в другую сторону, например, к северным шахтам, а?

– Там им и амбец. Точняком сгинут, – хмыкнул татарин. Из кармана Асхатовой дубленки торчала бутылка "Кисличной", и он все придерживал ее, боясь, что расплескается. Ведь не шутка – грамм триста. В их положении невозможная роскошь, и именно в таком хреновом положении в водке особая потребность. Силен соблазн напиться, хоть до утра забыть к чертовой матери о схвативших за горло проблемах. – Я вот что мыслю, – продолжил Сейфулин, – если ты все-таки вспомнишь, что такое Ургин говорил по месту Андреича, и возникнут наметки, куда идти, то мы же пустые. В голове уже такие могучие задумки, а сами голые как соколики, и жратвы в дорогу взять не за что. А Илюха при бабках, вон как в кабаке разбрасывается.

– Деньги Илюхи – это его деньги, – Гусаров сразу усек, куда клонит Сейф. – Если все сложится, пусть Герц ступает в нашей команде и внесет свою лепту, только на его бюджет широко рот раскрывать нехорошо. Не люблю чувствовать себя должником. Оно, знаешь, потом долгое время как заноза, и дает о себе знать зудом в самом неудобном месте. А он молодой еще, зеленый стебелек. Если в кабаке разбрасывается, то не значит, что у самого полно целковиков. Я вот что хочу…

– Хочешь Аринку, да? Ой, да вижу. Мотня у тебя перед ней как не лопнула? – Сейфулин хохотнул, выставляя на показ желтющие зубы, и остановился, пропуская мужиков с пустыми тележками, полными сырых, замешанных с землей опилок. Деревянные колеса глухо выстукивали по неровному полу. Понятно куда катили: за углом начинался ряд пещерных полостей, где Хряпа приноровился выращивать шампиньоны и вешенку. Сначала дело поднималось не особо ладно – едва нарезали пару ведер, но недавно приловчились опилки правильно гноить, сдабривать торфом, тертым известняком и выдерживать температурный режим с прочими хитростями. Расширили грибницы еще на две длинных пещеры с посевными площадями в несколько ярусов. Говорят, теперь в сутки вывозят до десятка таких вот укладистых тележек. И пахло у начала Хряповых плантаций теплой сыростью да грибами точно в летнем лесу. Еще деньгами. Безумными деньгами: ну-ка, если кило тянет за целковый – и это из первых рук! Кроме грибов, зеленый лучок здесь очень пошел. Только на самом деле не зеленый он, а желтый или почти белый, потому как растет без света. За то растет на облагороженном мицелием компосте на радость быстро, огромными охапками. В планах Хряпы водилось наладить в подземных плантациях зелень и даже картофель. Ведь пророс же важнейших для человеческого желудка овощ из обыкновенных очисток, в забытом пещерном уголке. Давно было: после Первой Волны, когда еще имелись в припасах свежие овощи. Хряпе о находке донесли, верховода мигом туда своего специалиста. Тот бережно пещерную картошечку собрал и на благоприятную почву, согретую теплом множества факелов. Но для успеха с картофелем и зеленью факельного освещения мало. Поэтому тянули от генераторов Скрябова кабель для электрических ламп.

– Соблазнительная она барышня, – продолжил Асхат. – Чего ж на ночь не договорился?

– Шепнула, где искать вечером. Но опять же без монеты чего я к ней? Не мальчишка, что бы только с распахнутой душой. И еще неприятность, – Гусаров поднял голову: над входом в келью, где мужики что-то сколачивали из досок, ровно под факелом красовалась картонная вывеска "Товары Лысухи. Одежда, гвозди, инструменты". В прошлую ходку, когда Олег гулял с Ургином по пещерам и так же искали Снегиря, этой лавки не было в помине. Сказано, жиреют самовольщики. В остальных поселениях, все на спад, горбится и умирает, а здесь точно процветающее подземное царство. Но при всех достатках плохо здесь, и в некотором смысле жутко. Воздух спертый, тяжелый, аж и дышать не хочется, вечный сумрак и стены давят, не то что на воле. Лица у пещерных будто не человеческие: под цвет известняковых стен, такие же грубые, застывшие.

– Что за неприятность? – Сейф вывел из задумчивости, дернув за рукав.

– Не знаю, как Марине Матвеевой сказать. Любила она Ургина, – пояснил Гусаров и свернул в коридор с жирной цифрой "пять", намалеванной сажей на углу. – Ты пока с Илюхой у выхода трещал, она меня все пытала, где Ургин. Я и так и этак. В общем, пока не сообщил ей.

– Если бы она его так сильно любила, то не шлялась с пещерным мужичьем, – не согласился Сейфулин. По пятому проходу он давно не хаживал, и теперь стрелял глазами во все стороны. Здесь многое поменялось: за расширением хода вместо жилых келий появились мастерские, и стучали молоточки, звенел металл, точно гномы в подземелье ковали оружие и доспехи. Густо попахивало дымом – вентиляционные каналы не справлялись с местными топками. За мастерскими располагалась баня, и народ туда стоял шумной очередью.

– Ей жить на что-то же надо. Или запереться с мамой, больной, кстати, вместе с ней высохнуть до смерти в крошечной келье? И не шляется она. То парни с работы, вместе трудятся в меховом цехе, как сказала, – объяснил Олег.

– Перебил тебя болтовней по бабам. Так чего хочешь? – напомнил о начатом Сейф.

– Хочу… денег, – медленно проговорил Гусаров.

– Эй, а… нормальное желание! – развеселился Асхат. – Недавно хотел двадцать литров бензина и мотоцикл, что под снежной кучей.

– Занять денег у Снегиря. Вот, чего хочу. Если он не на мели. Саня единственный, у кого я бы просил без душевной боли. Разжиться бы в сотню скрябцов: нам бы хватило набрать необходимого на долгую ходку. Тогда можно подумать и о вылазке к тайному месту Павловского. Земля чудес… Еще карту надо бы. Подробную карту кряжа или хотя бы местности выше Ангары.

– Вовсе не проблема. У того же Шума имелась. Что-то дорого он за нее заламывал. У озерных ходоков похожую видел. И у этого, забыл как его, – Сейф прищелкнул пальцами, – саночника с Выселок. У того хорошая, на четырех здоровенных листах. Если он на жратву ее не сменял.

– Стоп! – Гусаров прихватил татарина за плечо, вглядываясь в толпу возле бани. За сто шагов в мельтешении беспокойный самовольцев не разберешь Котов там, среди рослых парней или нет. Вроде Леха Котов. Если только он, то и Снегирь где-то рядом. Вроде свезло: теперь никуда не улетит птичка зимняя.

Леха верно подсказал, правда, пришлось возвращаться. Но кто ж знал, что Снегирев с августа обзавелся новыми апартаментами? На развилке с черной и смачной цифрой пять, прошли метров семьдесят и вот указанные Котовым пределы: лампочка электрическая свисает с силового кабеля (и светит же, зараза, как ни странно – цивилизация, бля); четыре дверных проема справа, пять слева, средний с деревянной, свежеструганной дверкой.

– Молись, чтоб на месте был, – наказал Сейфу Гусаров и стукнул ребром ладони в дверь.

Асхат взывать к высшим силам поленился, но замер на секунду: у поворота прохода, приведшего их сюда, мелькнуло двое парней. Один в армейском камуфляже "талый снег", другой в сером полушубке с капюшоном. Ну, точно были эти рожи возле мастерских. Хвостом увязались. Следят? Нехорошо это. Вдвойне нехорошо, если они от ходоков Бочкарева. Тогда у них намерение очевидное: отправить и Олежку, и Сейфа, вдогонку за Ургином с Кучей. Такие свидетели Бочкаревским не нужны. Как бы ни было, поздно давать задний ход, ведь Гусаров обозначил интерес к жилью Снегирева.

Дверь не закрыта оказалась. Из кельи пахнуло теплом и давно нестиранной одежонкой. На серой стене в свете смоляного факела размашистая надпись "Stiff Upper Lip". Ну, конечно, убойный концерт AC/DC. Кто, как не Снегирь память о погибшем мире смел выражать именно так. Правее над мутными потеками выведено "Ария", изящно, красным – губной помадой. Рядом наклеены цветные страницы старых журналов.

– Оп-ля! И чья же это такая рожа?! – Снегирев от удивления и радости приоткрыл широченный рот. Кучерявая бородка точно у гнома, только очень большого гнома, в свете факела отливала рыжиной. И такие же рыжие искры в глазах.

– Санька! – Гусаров обнял его порывисто, пыль выбил со свитера крепкой пятерней.

Потом пожал руку парнишке, сидевшему в недоумении на кривобоком табурете. Татарин здоровался не так энергично. Оно и понятно, Снегиря-то он видел всего четвертый раз.

– Охренеть, рад я, Олеж! – без притворства выпалил Снегирев. – И как же у нас получается: ты в Пещеры – меня нет, я здесь тусуюсь – тебя от Пещер носит дальними тропами? Это непорядок! Беспредел это, я тебе говорю! А вот, все же сегодня правильно занесло. Ну, – он отошел от Гусарова на шаг, оглядывая его с чуть ехидной улыбкой, – вижу, в Оплоте вовсе не разжирел. Седай, – он махнул рукой на сколоченную из досок кровать. – Асхат, ты не теряйся. Это наш Коляня. Если по-вежливому, то Николай Владимирович, – представил он паренька на табурете. – Знакомьтесь. Дела вместе воротим, и вместе душевно пьем.

Знакомились недолго: лапы друг другу повторно пожали, перекинулись парой условно-вежливых фраз. Початую бутылку из кармана Сейфулина Санька сразу забраковал. Действительно, чего там триста грамм делить на четверых. И тут же заслал Николая Владимировича в лавку. Это было кстати. Гусаров не хотел начинать важный разговор при свидетелях. Хоть Коля и друг, но кто знает, на что способен его дружеский язык в другой компании.

– Ургин-то где? – первое, что спросил Снегирев, едва гонец прикрыл дверь и шмыгнул в коридор.

– Ургин… – Олег усмехнулся вовсе недобро. Зло даже усмехнулся. Ну что за досада: чуть ли не каждый из приятелей, знакомых сразу про Ургина. – Хреновое дело, Сань. Такое хреновое, что сразу в голову не уложится, – Гусаров подвинулся к тумбочке, заставленной немытой посудой, устроился удобнее и рассказал. Рассказал коротко, но внятно все, что стряслось при встрече Бочкаревскими.

– Вот это пи.дец!.. – только и выговорил Снегирев. – Дай-ка, – он протянул руку, указывая Асхату на бутылку "Кисличной".

Татарин дал. Саша отхлебнул прямо с горла. Скривился и отхлебнул еще раз, громко булькая.

– Вот это ты вгрузил меня, Олеж! – проговорил он, с лица никак не сползала гримаса после крепенького напитка с "Иволги".

– Как думаешь, зачем они так? Шмотье наше спалили и товар? – Гусаров, переживая в памяти случай на тропе, тоже хотел приложиться к бутылке, но сдержался. Трезвый нужен ум, сегодня как никогда трезвый.

– Твари они. Падлы охреневшие. Вот что я думаю. И все, – Снегирь встал и заходил вокруг стола. – Золото, патроны взяли, и дело с концом. Тяжелым и тем, что труднее продать не захотели заморачиваться. Видать, спалил вас кто-то, что будете золото нести свое и Штуфа. Кило двести Штуфова было? Так это приличные бабки. Чего же здесь не ясного: сдал вас кто-то из оплотских.

– Я бы тоже так подумал. Только от Оплота не успели бы доскакать. Мы товар получили, через день вышли. А дело в другом, Сань, – Олег задумался, выложить про блокнот Ургина сейчас или позже. Если сейчас, то придется рассказывать историю Павловского. Нет проблем доверить ее Снегирю. Уж кому-кому, а из всех пещерных ему-то можно и нужно. Но скоро вернется из лавки Коля. При нем не получится продуктивный разговор. – В другом дело, – повторил Гусаров. – Было в кармане Ургина кое-что ценнее нашего товара. Коляня скоро вернется?

– Должен уже, – Снегирев глянул на дверь. – При нем говорить не хочешь?

– Да. Серьезное дело, и в двух словах не раскроешь.

– Ну я потерплю. А Бочкаревские если в Пещерах, то найдем подлюг сегодня же. Давай так: часикам к восьми вечера берем Леху Кота и двигаем к Селиванову – это за старой кузницей. Он поможет их отловить, – заверил Сашка. – Меж прочим, у меня самого такой зуб на Бочку, что пасть не закрывается. Лишь бы он не сдох досрочно от ранений. Больно охота поговорить с живым еще человеком.

"К восьми вечера – нормально будет, – прикинул Гусаров". Вот и расписан, получается, вечер. В шесть стрелка с Герцем, в восемь поиски Бочкаревских и если все удачно сложится, то к десяти можно заглянуть к Арине Юрасовой, уединиться с ней в укромном уголке до утра. Ах, как бы хотелось! На мгновение Гусаров представил ее влажные глаза, услышал шепот губ, едва не коснувшихся его щеки, тогда у выхода из "Иволги".

– Сань, у тебя бабки есть? – негромко спросил Олег.

– Есть, конечно. Я че похож на лохмотника? Бабки, Олеж, для хороших людей имеются. Сколько тебе? – Снегирев присел на край стола.

– Много надо. Сто скрябцов. И надолго. Минимум на месяц, – Гусаров прикинул, что южной границы кряжа можно достичь за пару недель даже при самом неблагоприятном раскладе, если только снова не взбесятся ветры и не накроет затяжная метель. – И то, Сань, не знаю. Может быть, на большой срок.

– Это он страхуется, – подал голос Асхат. – Если все срастется, через недели три отдадим.

– Сто у меня, Олеж, не будет, – покачал головой Снегирев. – В общем так, в заначке лежит семьдесят пять скрябовых. Еще на кармане с тридцатник целковиков. Это тебя поправит?

– Тех, что семьдесят пять дашь? Только если для тебя невнапряг, – Гусаров внимательно посмотрел на Снегиря.

– А мы их, Сань, постараемся преумножить. Свезет, так в тысячу раз, а может и в миллион, – завозившись на тюфяке, добавил Сейфулин.

– Деятели, блин! Капиталоумножители! – рассмеялся Снегирев. – Дам, конечно. Мне через неделю еще должок вернут, так что я нищенствовать не буду. Щас, пока Коляня не вернулся. Ну-ка ноги, – когда Гусаров отполз к средине кровати, Снегирь отодвинул тумбочку, за ней дощечку и сунул руку в уходящую глубоко нычку. Шарил там, мрачнея в лице, потом повернул изумленную физиономию к ходокам и вполголоса произнес:

– Нету… Ребята… Вот это облом!

– То есть как? – Сейф аж подскочил с тюфяка, уставившись на Снегирева и раздув ноздри. Еще бы, если решение каверзной проблемы, казалось вот уже, на кончиках пальцев Сани, и радость щемится в грудь, а потом, раз – и хрен тебе решения проблемы, хрен тебе радости, то это точно облом. Крутой облом!

– А так! – Снегирь порывисто поднялся с коленей и грохнул об стол кожаный мешочек с монетами. – Шутка, ребята, – он раззявил в улыбке рот.

– До инфаркта доведешь, – татарин, притворно схватившись за сердце, тоже рассмеялся.

Дверь скрипнула, и в комнату влетел Николай. В одной руке сверток и пластиковая литровка с жидкостью (как выяснилось позже, разбавленным спиртом), в другой миска с жареными грибами. Снегирев молча протянул кошель Гусарову и подмигнул, мол, бери без лишних разговоров.

Сидели в гостях у Саньки до семнадцати с минутами, болтали о внезапно накатившей оттепели; зимаках, повадившихся в тайгу за Северной Берлогой и ходке самовольцев к Енисею; о прочей чепухе. Олег не забыл спросить о Снегиревском байке, и уточнить, как продвигаются дела в лаборатории с бензином. С бензином, оказалось, пока крайне хреново: не идут у химиков нужные превращения. На выходе гадкая, тягучая мазута, которая и гореть толком не желает. А свой байк Снегирь ни дарить, ни продавать не собирался – сам подумывал, что настанут еще дни, когда возьмет резво с места его железный конь.

За время посиделок Гусаров почти не пил, Сейфулина тоже удержал, напомнив, что вечер предстоит непростой, а расслабуха – она, сейчас не к месту и не ко времени. Сделали, конечно, чтобы поддержать хозяина и Колю, несколько глотков, потом засобирались навстречу с Герцем, а за Снегиревым договорились зайти к половине восьмого, так что бы тот был наготове, ствол – видавший виды "Стечкин" – на ремне, и во взоре грозная решимость.

– Нормально получается, Олеж! – едва отойдя от апартаментов Снегирева, заметил Асхат. – Бабки есть! Главное – бабки! Хоть сейчас к Шуму, и можно взять его хваленную "Арктик Фокс", нормальные спальники, рюкзаки, важную мелочевку. Вот на мелочевку, боюсь, мы большую часть потратим. Оно так вроде все незначительное, а как начнешь думать: без одного нельзя, без другого, так и набирается из малого большая и дорогая проблема. Но если Бочкаревских удастся прижать и вернуть свое, то я скажу: есть на свете бог, и он, как не крути, добрый.

– Ну ты шустряк, – Гусаров проверил как держится мешочек с монетами на ремне. Ведь не ерундень – за килограмм веса. – Не думаю, что с Бочкаревскими выйдет легко. Они – парни непростые, и все у них здесь подхвачено. Не знаю, вернем свое или нет, но за Ургина и Кучу они ответят по любому. Не сегодня, так сведет еще случай.

До Кляксы идти не близко, почти через все Пещеры. Сейф, вдохновленный звоном Снегирвского кошеля, "Кисличной" и спиртом сверху, все болтал без умолку. Строил планы по ходке. Фантазия у татарина богатая – сказки бы строчить. Начал даже расписывать, какие богатства находятся на тайном месте Павловского (как чаще теперь называли, Земле чудес). По мнению Сейфа тушенки там должно храниться тонн этак двадцать, еще в обязаловку сырокопченая колбаса самых полпредовских сортов, черная и красная икорка в баночках. И соленья, овощные соленья, вкус которых порою мерещился во сне. Обещал, будто помимо отличных армейских стволов с горой патронов, не вскрытых еще цинков, ждут ручные гранатометы. Это ж мечта каждого ходока, чтобы мерхушу с первого выстрела. А если за плечом "Муха", то нет проблем: заднюю крышку откинул, разложил сноровистым рывком трубу и жми на спусковой рычаг. Кумулятивная граната в кило четыреста весом – это кайф, для стреляющего, разумеется. И все равно, куда она попадет мерхуше, пусть тому же зимаку в морду или в задницу – дух вытряхнет стопроцентно. Только шкуру жалко. Сейф фантазировал громко, что народ в проходах оборачивался, и Гусарову приходилось его время от времени прикручивать.

Натикало уже без четверти шесть, и до Кляксы осталось пройти совсем ничего, когда случился казус. Возле обменного пункта, называемого чаще "Лом", где принимали золото самородками, песком или украшениями в мен на Скрябовские монеты, Олег так и почувствовал неладное. Ропот прохожих за спиной стих. В наступившем покое щелчок предохранителя. Этот тихий звук каждый слышал, готовя оружие к бою. Когда его слышишь часто, то он проникает в глубины мозга, свивается там тайной, готовой вмиг распрямиться пружинкой. Пружинкой, которая подает сигнал тревоги и спасает тебе жизнь.

– В сторону! – Гусаров толкнул Сейфа. Тот тоже почувствовал, понял, и опустил плечо, скидывая двустволку.

За спиной трижды грохнул "Макаров". Слева от Сейфулина пуля выбила кусок известняка. Едва Гусаров снял с предохранителя карабин и повернулся, тесно прижимаясь к стене, мужичок в серой телогрейке разрядил дуплетом обрез. Стрелял картечью в сторону Асхата. Нищий, сидевший с пустой фуражкой у входа в обменный пункт, так и завалился набок, порванный свинцом. Женщина в двух шагах от него упала на пол, хватаясь за живот. И Сейф дернулся, выпуская из прицела самовольца с ПМом. Как же не дернешься, как устоишь, если тебе ногу слово насквозь раскаленным прутом?! Пока Сейфулин снова вскинул ружье, тип, паливший из пистолета, уже вильнул за угол, а тот, что в телогрейке, маленький, неприметный, пятился, перезаряжая обрез.

– Не стреляй! – крикнул татарину Гусаров. Сам он держал козла с обрезом четко в прицеле, и без сомнений, малейшее движение пальцем на спусковом крючке, снес бы тому полчерепа. Но не сделал этого – дал уйти за угол.

Возле "Лома" кто-то роптал, кто-то орал, подняв руки к низкому, шишковатому своду. Девочка лет десяти в дырявом пуховом планке рыдала на коленях возле раненой женщины, размазывая пальчиками по полу кровь. Рядом с убитым нищим, уставившись неподвижными глазами в дверь кельи, лежал паренек: рука за голову, черное пальтишко нараспашку в всю ширь, словно крылья павшего ворона. Паренек, судя по всему, тоже мертв.

– Ты че, Олеж? – удивился Сейфулин, держась за окровавленное бедро и приседая. – Ты чего не стрелял?!

Какая-то дуреха лет шестидесяти с седыми космами, выбившимися из-под шерстяного платка, заорала на них, размахивая палкой:

– Босотва проклятая! Ну везде вы, везде, сволочи! Вам все стрелять! Стрелять! Все равно в кого! Смотрите, что наделали! – исказившись в лице, точно старая ведьма, она кинула рукой в сторону убитых. Ее боязливо, но злобно поддержало несколько пещерных.

– Не стрелял? Сейчас поймешь чего… – с горечью проговорил Гусаров. – Сейчас, – не опуская карабин, он подскочил к Асхату. – Сильно задело? Идти сможешь?

– Хрен его знает… – татарин жестоко поморщился, первая боль при ранении всегда цветочки. Потом она берет свое так круто, что некоторые предпочли бы сдохнуть до ее прихода.

– Валить надо! Скорее отсюда валить, – Олег глянул на женщину, корчившуюся возле рыдающей девочки, затем на седую ведьму, распалившуюся еще больше в сердитой речи, услышал крики и топот в проходе – бежала к месту перестрелки охрана.

– Давай! – прорычал татарин, опираясь на раненую ногу и делая первый шаг.

– Поздно, – Гусаров щелкнул предохранителем и убрал карабин за плечо.

7 Охранники в Пещерах, впрочем, как и везде, люди без милосердия и зачастую особого ума. Ум притупляется, когда днями, ночами дуреешь от безделья на посту, и платят тебе за тупую работу небольшие, но регулярные деньги. Какой же тогда ум, если не надо думать, как выжить, в какое дело пуститься, чтобы отхватить пару целковиков на жратву. Без таких важных мыслей превращаешься в животное, живущее в серости и угрюмом ритме. Может поэтому любая заваруха впрыскивает в кровь жуткую дозу адреналина: как же, вот оно разнообразие, движняк, развлекуха! И если на стороне охраны численный перевес и сила, то кидаются эти ребята исполнять долг с особым рвением, испытывая огромное чувство важности и демонстрируя всем, что не зря жрут свой скорбный паек.

– Руки! – заорал еще шагов с пятидесяти детина с красной повязкой на рукаве. Бежал он размашисто точно цирковой медведь на задних лапах, и АКСУ трясся так, что казалось, сейчас ударит длинной очередью прямиком по проходу, укладывая направо, налево и наших, и ваших.

За детиной спешили вприпрыжку еще трое. Двое в армейских бушлатах с калашами, один в меховой куртке, подняв ПМ стволом к потолку. И с другой стороны, от "Лома" пробивалось сквозь собравшихся зевак еще троица. Им что-то сердито верещала седая бабка, указывая то на женщину, стонущую в луже крови, то на Гусарова с татарином.

– Да нормально, ребята, вот руки, – Олег медленно, как положено, поднял обе и растопырил пальцы.

Асхат смог только одну: второй держался за простенок. Боль в пробитом картечью бедре крутила хоть волком вой, точно какой-то черт вогнал в тебя металлический прут и дергает то вперед, то назад. Попробуй, удержись на одной здоровой ноге, когда кроме боли еще в голове карусель, и багрово-черные пятна перед глазами.

– Я сказал, руки! – неожиданно резким фальцетом взвизгнул детина, подбегавший первым.

– Ранен он! – заметил Гусаров, заслоняя плечом Асхата. – Стоять не может без поддержки.

Это не помогло. Охранник, тот справный, остановился лишь после того, как врезал откидным прикладом Сейфулину в солнечное спленение. Татарин всхрипнул, теряя равновесие и сползая по стенке. Второй удар пришелся ему, уже падающему, по ребрам.

– Ох, и падла… – процедил Олег, сжимая челюсти, чтобы не заорать на пещерного матом. Правая рука из положения "вверх" мигом обвисла и потянулась под полушубок к тесарю – "Кроку", умытому ни одной нечистой кровушкой. И если бы дотянулась, то вспорол бы полное брюшко детины на раз. Только разум чуть руку придержал: за Асхата, конечно, самому аж больно и обидно, слов нет, но когда ты по существу один, а против тебя семь рож и представляют они власть да порядок, тогда самую крутую обиду надо отложить в сторонку. Окончательно отрезвил Гусарова зрачок калаша, черневший сантиметрах в тридцати напротив его сведенных бровей. Куда уже против такого аргумента? Плюнет сейчас горячим до шипения металлом. Их территория, их правила. Пулю в башку пустят не раздумывая, и от верховод этим липовым гвардейцам только благодарность. Как же: завалили строптивого чужака! Давно ходили слухи, что Хряпа такое поощряет, мол, знай наших, и каждый чужак пусть ходит в Пещерах на цыпочках да раскланиваясь.

Охранник со слетевшей до запястья повязкой хлопотал над Сейфом. Не обращая внимания на его рычание от боли, шмонал карманы и заветные места под дубленкой. Двое других тут же взяли в оборот Олега. Карабин стянули, "Крок", сверкнув начищенным лезвием, перекочевал в чужие лапы. А следом и звонкий кошель Снегирева. В общем, полный пипец. Патроны из карманов вытащили, зажигалку, блокнот с карандашом и несколько монет. Высыпали на пол горсть кедровых орешков.

– Да тормознитесь – не мы стреляли! Ребятки, вцепили вы не тех! – попытался объясниться Гусаров, обращаясь к охраннику в облезлой меховой куртке. Вроде мордень у него с легким отсветом мысли и совести. Похож на старшего среди этих горилл.

– Ты, урод, туда посмотри, – кто-то из стоявших сбоку, схватил Олега за волосы на затылке и рывком повернул к обменному пункту. Туда смотреть не слишком хотелось – там в красноватом свете факела лежало два трупа. Место, где прежде корчилась раненая женщина, заслоняли спины собравшихся полукругом зевак.

– Чего мне смотреть? Ты карабин мой вскрой, понюхай и то ружьецо чуть нюхни. Если умный, сразу поймешь, горелого пороха сутки наши стволы не знали! И магазин у меня полный: патроны, умник, посчитай, – едва сдерживая кипевшую ярость, произнес Гусаров.

– Нюхать ты будешь собственное дерьмо. В камере нанюхаешься. Пи.дец вам завтра, высерки, – пообещал крючконосый в армейском бушлате. – Вообще вы здесь охренели! Озерные?

– Не, не озерные. Видел их раньше. Вроде с Оплота, – ответил, опережая Гусарова, тот, что в куртке на меху. Спрятав пистолет в кобуру, добавил: – Ходоки они оплотские. Ладно, хорош здесь их трусить – давай в камеры.

Повели не мимо Кляксы, а обратным ходом. У Гусарова теплилась махонькая надежда, что если пройдут рядом с Кляксой, то есть шанс, что встретится Илюха Герцев (должен он подтянуться к месту стрелки). Но как толкнули прикладом в спину к седьмому коридору, то от надежды этой остался один дым.

Асхат, поначалу хромавший, обхватив Гусарова за шею, совсем скис и теперь волочил простреленную ногу. Штанина вымокла от крови насквозь: до колена и ниже голени проступили сырые, багровые пятна, и капли падали на пыльный пол. Благо до казематов оставалось немного: к средине седьмого прохода, там возле водогрейки и дровяного склада налево и шагов двести мимо бытовок охранников.

– Ого! С килограмм будет, – потрясая звонким кошелем Снегиря, приговаривал тот, которого Олег принял за старшего. – Богатенькие вы как буратины! Еще выясним, откуда бабло. Вид у вас больно чмырной, чтоб запросто разгуливать с такой монетой.

Гусаров с пыхтением тянул за собой Асхата и думал: скажи ему, что деньги в займы взял у Снегирева, так хрен знает, добро из этого вырастит или худо. Саньку-то знает большая часть Пещер. Знать – знают, но не все, мягко говоря, любят. И прежде чем его выпутывать в передрягу, нужно разобраться, что к чему. Подумал и предпочел промолчать. С другой стороны сильно долго молчать нельзя: если пещерные решат, что в смерти попрошайки и парнишки под "Ломом" виноват он с Асхатом, то расстреляют завтра же или сегодня ночью. Ни суда, ни адвокатов здесь нет (впрочем, их нет ни в Оплоте, ни Выселках, ни в шахтах или Озерном – нигде), решения по теме "казнить нельзя помиловать" принимают верховоды. Но Хряпа и Скрябец в силу своей занятости давно переложили важную привилегию на приближенных. Поэтому правда и неправда, жизнь и смерть в Самовольных Пещерах давно стали зависимыми от случайностей, чьего-то настроения да личных связей, симпатий, неприязни.

У бытовок четверо провожавших отстали, прихватив с собой ружье Сейфа и Гусаровский карабин, до казематов конвоировал только трое. Впереди шустренький, которому армейский бушлат достался явно не по размеру – еще как великоват. Позади старший в меховой куртке и тот дебелый, которому Олег так хотел вспороть брюхо. В коридоре с низким округлым сводом и водопроводной трубой вдоль стены, тянущейся неизвестно откуда и куда, воняло грязными портянками, гарью. Еще припахивало табачком и похлебкой – жратву готовили прямо в бытовках. Многие из "гвардии" верховод здесь же жили, выбираясь только на патрулирование и в караул.

– Шевелись, давай! – мордатый ударил Гусарова автоматом в спину.

Крепко ударил. Между лопаток отдалось тяжкой болью. Если бы не волчий полушубок и плотный свитер, то хрен его знает, остались бы на месте позвонки. Олег пошатнулся, едва удержал Сейфулина и шепнул тому:

– Терпи, братан, пришли уже.

Душераздирающе заскрипела на ржавых петлях железная дверь. Вот маленький коридорчик в свете смоляных лучин, поворот, и три таких же тяжелых, сварных двери слева, две справа. На каждой толстая задвижка снаружи, верх забран решеткой. Кое-где погнутой: видно кто-то ломился в нее, сдуру или в пьяном угаре лупил чем-то тяжелым. Надо понимать для Скрябца это крайне важные двери: металла здесь общим счетом ого! – с тонну наберется, но на переплавку их не тронули.

– Куда их, Семеныч? – шагавший впереди охранник обернулся.

– Нет разницы. Давай для порядку в первую, – отозвался старший. Всем известно: камеры чаще всего пустовали. Чего долго с канальями морочиться? Если по-крупному кто залетел, то сутки на разборки и в расход, если по-мелочи, то на полезные работы. Вон пещеру расширять, ход долбить за грибницами, народ нужен всегда.

Прежде чем пустить в камеру, шустрый охранник сам нырнул в темень и разжег маленький факелочек. Так положено вовсе не для комфорта заключенных, а чтоб видно было в глазок или в щелку, чем за дверью занимаются.

– Рану перевязать дадите? – попросил Гусаров, покосившись сначала на проливавшего кровь Сейфулина, затем на охранника в меховой куртке, названного Семенычем.

– Хрен тебе, – отозвался тот, поигрывая его "Кроком". – Мы не санитары. Могу только для симметрии замастырить и в тебе дырень. Сам выбирай во лбу или в жопе.

– Не санитары, но козлы, – хрипло выдохнул Олег.

– Козлы, да? – мордатый недобро хмыкнул и с неожиданной расторопностью сунул прикладом Гусарова в лицо.

Олег едва успел отклонить голову вправо, иначе зубы превратились бы в крошево.

– Мы козлы?! – неистовствовал самоволец, ткнув со всей дури стволом калаша Гусарова в живот.

Дух у Олега стразу перехватило, пятясь в камеру, он согнулся, едва не опрокинулся, зацепившись за ногу Асхата. Сейф, сжимая кулак, зло выругался по-татарски, и может быть, кинулся бы в драку, превозмогая боль в простеленном бедре. Гусаров успел заметить, что Семеныч, вертевший тесарь, насторожился, и другой шустренький тоже напрягся, крепче сжимая АКСУ. Поняли, что их дружок переборщил. "Трое их всего… Трое! – пронеслось ураганом в мутном сознании Гусарова. – И что с того, что с оружием?! Коридорчик узенький – хрен развернешься…".

Уклоняясь еще от одного тыча прикладом, Олег прикинул: если сейчас круто вправо к простенку, уводя за собой автомат здоровяка, то можно и завладеть калашом. А потом кто первый нажмет на спуск, тот и жив. Но благоразумие взяло верх: бессмысленно все это. Даже если очень повезет, и он уложит пещерных раньше, чем они откроют пальбу, все равно отсюда не выбраться. Куда в такой заварухе Асхату – он ногу волочит как не свою? До седьмого прохода не то что не добежит, не дойдет даже. Вот и пришлось стерпеть обиду и еще несколько ударов в грудь и по морде.

– Хватит! – остановил дородного старший. – Вечером разберемся или поутру.

Дверь грохнула, едва не затушив воздушным порывом крошечный факелок. Тут же лязгнул засов. Что-то веселенькое, неразборчиво сказал здоровяк, шустренький в ответ хохотнул, и послышались их удалявшиеся шаги.

– Вот влипли так влипли! Олежа… Влипли! – бормотал Асхат, сев на голый пол и вытянув кровящую ногу.

Гусаров опустился на корточки, щупая разбитое лицо и прерывисто, то втягивая в себя, то выпуская воздух – крепко врезал ему охранник стволом под дых. Ведь проткнуть мог, утопив пламегаситель в кишках.

– За что нам такое?! Аллах, Господь ваш или новоявленная Истра, кто ответит?! – причитал татарин. – Задница вчера с Бочкаревскими вышла, хоть ложись рядом с нашим Ургином, Ромкой Кучей и помирай под скалой. Думал хуже не будет. Куда хуже?! И вот тебе на! Последнее, что было, отобрали: ружья, патроны, горстку монет. И Сашкины бабки! Ведь не отдадут же?

– Нет, – хмуро сказал Гусаров, разглядывая на пальцах свою кровь.

– Ну успокоил! Как не отдадут?! – Сейфулин вытянулся, охнул от стрельнувшей в ногу боли и в первую очередь вспомнил не деньгах, патронах и ружье, а о светодиодном фонарике с приемником. Точно ребенок, готовый душу заложить за любимую игрушку.

– Вот так. В ментовке раньше не все отдавали, если закрыли в отстойнике, а здесь вообще о личных вещах базару нет. Насколько знаю, был тут в охране Боря по кликухе Шило, так он со своими специально до озерных и некоторых наших докапывался. Если видит, человек при бабках, или ствол при нем ценный, или какое ладное шмотье, обязательно найдет повод, прицепится. Вот так: на ночь в казематы, а утром голого пинком под зад. И благодари хоть Бога, хоть Аллаха, что не отобрали жизнь, – сообщил Олег, неловко шевеля распухшими губами. – Убили его озерные за изгородью. Хитростью наружу выманили и натурально казнили топором. Записочку колышком к груди приколотили, мол, за что и почему. Правильно, конечно, сделали. После этого охрана здесь поскромнее стала месяца на три. Но в нашем случае вопрос вовсе не в стволах, шмотках. Если решат, что мы виновны в смерти тех, у "Лома", то точняком расстреляют или зарежут. Штаны снимай.

– Чего? – Асхат перевел взгляд с потрескивавшего факела на друга.

– Штаны сними, ногу посмотрим. Кровь надо остановить, а то загнешься раньше, чем пещерные братья вынесут приговор, – пояснил Гусаров. Пока татарин кривился лицом и возился с застежкой ремня, укрепленной проволочными скрутками, Олег продолжил: – Теперь врубился, почему я не стрелял? Чтоб "Егерь" мой не вонял свежим пороховым дымом. И тебе такое же советовал. Тогда бы у нас имелся хоть какой-то аргумент, что мы в пальбе не участвовали, и трупы не на нас. Но видишь как: охранникам плевать на любые аргументы. Им вылом искать тех козлов, что пальбу учинили – проще все списать на нас. Хотя, я думаю, здесь дело вовсе в другом.

– Олеж, но это же полный беспредел получается. Как же так, Олеж?! – Сейфулин повернулся на бок, стаскивая брюки и штопаное трико. Усердствовал так, что и трусы прихватил, обнажая бледный зад. С сопением, ворчанием кое-как освободил ногу до колена. Выругался и, зажмурив глаза, прислонил затылок к стене.

Гусаров бросил полушубок на пол и стал на четвереньки, оглядывая темное пятнышко в худом бедре татарина. Кровь уже не текла сильно – сочилась, сползая алой струйкой между слипшихся волосков.

– Ну-к, подними, – попросил Олег, и сам осторожно согнул его колено. Затем заключил: – Сквозняк. Радуйся, картечины нет – прошла навылет. Но перевязать край надо!

Он встал, стянул с себя свитер, расстегнул до пупа рубашку.

– Водки бы, – Гусаров с тоской вспомнил бутылку "Кисличной": чем дразнить злодейкой желудок, полезнее было бы обработать ей рану. Но нет больше "Кисличной", и доведется ли когда впредь испытать ее веселящую горечь? Вероятно, с Илюхой кучеряво посидели в "Иволге" да со Снегирем бухали в последний раз. В жизни не так много радостей, и такие приятные моменты нужно смаковать, хранить их бережно в памяти, иначе кто знает, как повернется и где оборвется эта проклятущая, темная жизнь. Он мотнул головой и с силой дернул рукав своей рубахи. Не такая свежая, стиранная в Оплоте шесть дней назад, без мыла, конечно, но в горячей воде. Но, чем богаты: хоть какой-то материал для перевязки.

Оторвав манжет, Олег распустил рукав пополам в длину.

– Упри ногу в стену и держи факел, – Гусаров, потрепав прочный манжет зубами, все-таки разорвал его пополам. Теперь требовалось делать все быстро и точно. Первую половинку манжета он поднес к пламени, держа над ним сантиметрах в десяти, затем опуская ниже, пока хэбэшная ткань не загорелась. Так учили эвенкийские охотники. Кто знает, если в этом толк? Говорят, мол, нормальный способ, если нет под рукой ни спирта, ни йода.

– Терпи, сукин кот, – пригрозил Олег, быстро устроил обугленный, дымящийся кусок манжета на куске рукава и приложил снизу простреленной ноги татарина ровно на рану.

Тот молодец – терпел. Поскрипел чуть зубами, наблюдая, как Гусаров жжет второй клочок своей рубахи, и заговорил. Прямо пробило его на разговор:

– Олеж, ерундень же получается. Херня натуральная. Мы не стреляли! Не виноваты мы ни в чем! Потерпевшие мы! И нас же эти бл.ди в расход пустят? Как же это, Олеж?!

– А вот так: по-пещерному, по-самовольски. Думаешь в Оплоте народ справедливее? Сам знаешь, у нас такое же скотство, – Гусаров приложил к его ноге второй обрывок ткани, исходящий сизым, едким дымком.

Сейф заворчал, зажмурив глаза, и продолжил свое:

– Везде скотство. И мы, если что, скоты. Но ладно, ладно, я не об этом… У тебя же здесь знакомых хоть пруд пруди. И в той же охране. Вон в ворота мы заходили, Панин с тобой любезен, и другие все уважительно, за руку. И Арапова ты знаешь, и Яшку Кальвадоса. Чего, Олеж, им о себе не напомнить? Помощи надо просить. Ведь помогут, вызволят – должны! Тем более на нас вины нет. Давай встрепенемся: кулаками в дверь, звать сторожевых, скажем пусть хотя бы Арапова кликнут.

– Я все это прикидывал ни один раз. Ты угомонись для начала, – Гусаров затянул узел с внешней стороны его бедра и встал. Указав на повязку, предупредил: – Пусть так пока. Посиди полчаса без штанов. Вот полушубок под зад.

Сейф не думал о сыроватом холоде, крадущемся по голым ногам, проникающем под кожу. И о ране не думал. Какая нафиг рана, если к утру тебя за Придел и к ближайшей сосенке или, чтобы пули не тратить, ножом как паршивую овцу?!

– Прикидывал он. Чего ты наприкидывал? – Асхат не мог сидеть спокойно. В душе словно клубились тучи мрачные и полыхали молнии. Он то широко открывал глаза – в них, черных, блестящих от муки и смертельного трепета, отражался красный огонек факела, – то зажмуривал их и с тихим мычанием возил затылком по стене.

– А ты не допер, что все это неспроста? – Гусаров, надев свитер и убрав остаток рукава в карман своих толстых ватных штанов, остановился над татарином. – Сам рассуди: охранники аж в семь рыл проходы не патрулируют. Обычно парами ходят. В пьяных закоулках или возле кабаков по трое. Только склады стерегут большим числом. И чего бы это им оказаться враз семерым возле "Лома"? Не просто так оказаться, а сразу с двух сторон прохода, да еще так вовремя. Выстрелы прозвучали, пару минут прошло, и они тут как тут, словно чертики из табакерки – кнопку кто-то нажал, и они, на тебе, выпрыгнули к месту происшествия. Так не бывает Асхат Курбанович. Обычно эта братия появляется не быстрее, чем в прошлой жизни карета скорой помощи. Если, конечно, нет у кого-то сильного интереса, чтобы случилось такое волшебство.

– Слухай, – Сейфулин рот приоткрыл от поразившей его догадки. – Ведь те двое, если бы хотели нас завалить, то завалили хотя бы одного. С такого расстояния пол магазина выпустить и не попасть, глупо как-то. Слепая старуха бы не промазала, если не с первого выстрела, так с третьего, четвертого. И козлы те больно резво смотались. Они точно хотели других людей возле нас пострелять, чтобы тебя и меня подставить!

– И я о том же. Подстроено было, брат. Я поначалу сомневался, думал, вышел обыкновенный дурняк: кто-то что-то попутал. Но когда я тому ублюдку говорю, мол, наши ружья нюхни – не стреляли мы, а он свою линию гнет и посмеивается, тут сомнения все в сторону – подстава. Две у меня версии, – Олег задумался, положив ладонь на саднившую скулу. – Либо Бочкаревские прознали, что мы здесь и быстренько все замутили, либо Нурс с Леней Басом. При чем, если Бочкаревские, то такое подозрение: отправить нас вслед за Ургином они не спешат. Пока не спешат. Правильно? Хотели бы убить, действовали наверняка и не в людном проходе. Получается, в казематах мы им зачем-то нужны. Надо чего-то от нас. Может, с рисунками Ургина не разобрались и будут требовать от меня помощи, может еще какая-то ерундовина. Но в любом случае, как только свое они возьмут, живые свидетели им станут не нужны.

– Если Русик с Басом, то расклад чуть лучше, да? – Асхат, почувствовав, что мерзнут ляжки, подсунул под себя полушубок целиком. – Думаешь наказать хотят, что мы их лажанули перед "Иволгой"?

– Может, наказать, типа глядите, какие у нас длинные руки: с вами как с мальцами, что захотим, сделаем. А может, Герц раскололся, слил им, что я знаю о записях Ургина и есть у меня кое-какие наметки. Если так, то стоит ждать к ночи засланца от Нуриева для разговора о жизни-смерти. Сам догоняешь, теперь вопрос этот вист на волоске и держит его даже не бог, а Бочка или Нурс. И то, и другое хреново. Хотя последнее немножечко предпочтительнее.

– Олеж, знаешь, косяк с моей стороны… – татарин запустил пятерню в черные, сальные волосы. Нерешителен был: сказать – нет? И сказал: – Когда мы возле бани стояли, ты с Лехой Котовым тер, где найти Снегиря, а я по сторонам зыркал и двоих типов приметил. Один в камуфляжке "талый снег", другой в дурацкой шубейке с капюшоном. Показалось, что раньше я их видел. Сразу как с Ильей расстались и от "Иволги" отошли, они мне на глаза попадались. Так вот, с Котом мы расстались, двинули к Саньке в келью, а возле двери остановились. Я повернулся и, блин, те же мужики шагах в полста сзади. Точно те: в камуфляже сером с темными пятнами и шубе приметной капюшоном. Хотел еще тебе шепнуть, мол, нас пасут. Дурак – промолчал. Дурак я неосторожный, Олеж. Ведь хвост за нами был.

– Ну, в похожих камуфляжах много народу ходит, – попытался успокоить совесть татарина Гусаров. Конечно, надо было сказать, но теперь чего посыпать голову пеплом? Что случилось, то случилось.

– В "талом снеге" много, а шубейка редкая, и физиономии я их хорошо запомнил, – возразил Асхат.

– Ладно об этом, – махнул рукой Гусаров. – Я вот что думаю… Вечерком или ночью гости к нам будут. Или кто-то из Бочкаревских, например, Сидон. Или Нурс со своими плохишами. Давить на нас начнут. Наверняка, очень крепко. Если по записям Ургина, то честно слово, им нечего мне особо сказать. Карту надо. Смотреть карту, думать, прикидывать…

– Ты надеешься, эти прикиды на нашу жизнь обменять? – тихо спросил Сейф.

– Нихрена ни на что я не надеюсь. Просто размышляю, чего ждать от грядущей ночки. И как можно из дряни этой выкрутиться.

Олег не ошибся: часа через три-четыре скрипнула дальняя дверь. Послышались шаги и знакомый голос, втолковывающий что-то сторожевому.

8 Когда подошли ближе, Гусаров расслышал:

– … запрещено! Слов русских не понимаешь? Меня Чайник потом самого пендюлями в камеру. Эт в распрекрасном случае.

– Ничего не будет. Обещаю, Генчик. Давай по-нормальному: пять скрябцов, и открываешь. Всего на пять минут! Скрябец за минуту! Разве не кайф? – втолковывал нервным шепотом знакомый голосок.

– Нет, я сказал! Ты точно идиот, Илюш. Я не хочу из-за твоей дури носом в дерьмо. Короче, нет! Через дырку потрепитесь, и вали отсюда.

– Десять скрябов! – остановившись у самой двери, взмолился Герцев.

– Да хоть двадцать, хоть сто двадцать – нет! – бряцнув металлом, разозлился охранник.

На некоторое время наступила тишина, слышалось только чье-то простуженное дыхание и шорканье подошвы.

– Мысль есть, – вдруг встрепенулся Илья. – Закрой меня с ними. Вернешься через минут пять-семь и выпустишь.

Снова тишина. Сторожевой явно тормознулся в раздумье. Затем сказал:

– Пять минут – не больше. Чайковский может появиться, тогда и тебе, и мне кранты. В общем, пять минуток, и я стою у двери, – охранник завозился, шелестя нейлоновой курткой. Лязгнул засов.

Когда дверь отворилась, Гусаров кое-как разглядел сторожевого в густой темени коридора, затем раскрасневшуюся от трудных переговоров физиономию Герцева.

– На все пять минут. И десять монет сразу, – сторожевой ухватил Илью за рукав, едва тот рыпнулся в камеру.

Пока Герц отсчитывал золотые кругляши, Асхат заметно повеселел. Вот тебе на: ожидали Бочкаревских или Нуривева с Басом, а тут Илюшу принесло! Маленькая, но все-таки радость. Конечно, не вызволит он, но ведь не зря же пришел. Не может быть, чтобы выразить пустое соболезнование: такое мог и через дверь. Десять скрябцов просто так не отваливают.

– Запирай, давай! – шагнув в каземат и обернувшись к охраннику, распорядился Герц. Ну точно отважный и безбашенный, какие мы все бываем в двадцать с маленьким хвостиком лет. Ведь может повернуться так, что закрыть-то, закроют, а открою только к утру, чтобы представить Чайнику: вот, гляди, Максим Семенович, нарушитель заведенного порядка.

Дверь, скрипнув, прикрылась, на этот раз без грохота. Едва засов стал на место, Герцев, притопнул ногой, всплеснул руками – прям девица в сердечном возмущении, затем заговорил нервным шепотком, сквозь который пробивалось рычание:

– Вот это вы влипли! Полный писец! Я ж на стреле полчаса топтался. На часы глядь: восемнадцать десять – нету вас. Думаю, ребята неаккуратные. Стоял, курил, в душе тревога наворачивается. И все то на циферблат поглядываю, то на снующие мимо рожи. В шесть с четвертью мысли пошли самые хреновые. Забеспокоился, что кинули вы меня. Чего там: в дело Павловского вникли, раскрутили меня по полной, вот вам и не к чему больше Илюха Герц. С другой стороны, прикидываю, себя успокаиваю, что Гусарик и Сейф не могут ни с кем так подло обойтись. Никогда не было разговоров, чтобы вы кого-нибудь кидали в торге или по делу.

– Не было, потому что не кидали, – отозвался Асхат. – Как нас нашел?

– Вот так. Знакомые подсказали, что возле "Лома" стрельба: оплотские зацепились с нашими. Тут коню, понятно, что в Пещерах оплотских помимо вас не много шарится. Разузнал что к чему. Побежал к Пашке, соседу моему еще по Красноярску, – у него приятель в охране. Целый час терли, потом ждал долго, вот к вам прорвался. Можно сказать, с боем – не хотел сторожевой пускать даже по блату и за бабки. Ладно, что как, рассказывайте, – Герц присел на корточки.

– Особо говорить нечего. Сам, наверно, все знаешь, – Гусаров снова потрогал разбитое лицо, то ли демонстрируя последствия неприятностей Илье, то ли проверяя, насколько распухла щека и губы. – Шли возле "Лома", два каких-то типа открыли пальбу: с обреза картечью и с "Макарыча". Вон, Сейфа зацепило в ногу. Мужика с парнишкой насмерть. Женщина, похоже, умрет – тяжелая. Сейчас сидели, прикидывали: скорее всего, подстава. Только вопрос, кто затеял: Бочкаревские или мстит твой дружок Нурс? – Олег прищурился, не сводя взгляда с Герцева.

– Руслан вряд ли. Я ж говорил с ним. Сразу после "Иволги" к нему, и все правильно изложил, как мы условились, – Илья глаз не отвел, отвечал как на духу. – Он, как узнал, что Бочкаревские Ургина с Кучей завалили, так чуть не завыл. Я аж перепугался: рожа пятнами пошла, глаза навыкате, орет: "Перережу как собак!". Вот такой расклад. Все он думал, как информация по теме Павловского могла на сторону уйти и докатиться до Бочки. Потом будто вспомнил что-то, с места сорвался и бегом до Баса. Дальше не знаю что, но меня они искали, а я до кузниц ходил. Но с этим ладно, с вами-то что? Времени в обрез: стерегущий жмется оставлять меня надолго. Давай решать поскорее.

– Хреново с нами. Если не в курсе, тех трупов, возле менного пункта вешают на меня с Асхатом. Я же тебе объяснил: вышла подстава. Варианта только два, если не Нуриев мстит, то Бочкаревским потребовалось нас закрыть. Нужны мы им зачем-то именно здесь, взаперти, под угрозой близкой расправы. А если не то и не другое, то дело еще хуже – расстреляют нас без лишнего шума завтра на рассвете, – пояснил Гусаров. О тяжелом кошеле Снегиря говорить не стал. Ведь дело теперь вовсе не в деньгах.

– Бля!.. – только и выдавил Герцев. – А так все нормально складывалось… Я в лавку бегал, заказал кое-что в дорогу. С Виталькой Черенцовым по предстоящему кое-что перетерли. Думали пару дней на сборы, и двинем вместе с вами, пока оттепель и нет ветра. Вот так думали, надеялись, в башке даже не вертелось, что все может кончиться таким обломом! – он торопливо достал пачку "Континента". Закурил, спохватился, предложил сигарету Сейфулину. Потом поднял взгляд к Гусарову и тихо-тихо сказал: – Олежек, расскажи, где то место? Я вам добра и удачи желаю, но вдруг вы отсюда не выберетесь. Зачем такой ценной информации пропадать?

Гусаров придвинулся к нему, притянул к себе за молнию куртки и сердито ответил:

– Не знаю я! Понял? Если бы имелась перед глазами карта, то мог бы прикинуть, подумать: имеются кое какие наметки. Но без карты разговора нет. А ты, Илюш, пришел зачем? Выудить из меня, так сказать, перед лицом моей близкой смерти, точно расположение Земли чудес?

Тот закашлялся дымом и мотнул головой.

– Проведать пришел, – Илья сунул руку под полу куртки, вытащил трехсотграммовый пузырек и поставил его у ног татарина: – Спирт. С лаборатории, семидесятиградусный. И вот – это главное, – он протянул Гусарову что-то тоненькое, завернутое в носовой платок. – Сразу спрячь. За спирт нихрена не будет – со сторожевым договорился. Можете нахально бухать прямо в камере, пока Генчик на посту. Он до полуночи будет. И жратвы вот малость, – на шубу Гусарова лег небольшой полиэтиленовый сверток. – Торопился, жратвы больше раздобыть не смог. И стопок под спирт не взял. С головы такие мелочи вытряхнуло. Пока бегал к Пашке…

Его дальнейший треп, не относящийся к делу, Олег почти не слушал. Поторопился посмотреть, что Герцев назвал "главным": размотал платок и потрогал пальцем острый край ножовочного полотна. Не целого, конечно, – десятисантиметрового обломка.

– Прячь! – шепотом предостерег Герцев.

За дверью лязгнул засов, и створка отвалила в сторону. Из темени коридора, разбавленной слабым огоньком лучины, высунулся охранник.

– Все, время, – оповестил он, зацепившись взглядом сначала на склянку с запрещенной жидкостью, потом за Гусарова, спрятавшего в кулаке обломок полотна.

Сейфулин нервно сжал кулаки: пес стерегущий, сейчас отберет спирт. И так положение мрачное, почти как у покойников. Лишиться ничтожной радости – Илюхиного пузырька означало бы полный крах и убедительное отсутствие Всевышнего в этом мире. А если заметит у Олега в лапе кусок ножовки, то ох как не поздоровится наивному Герцу. И что поделаешь? Затевать драку с охранником глупо. Если тот не решится или не успеет шмальнуть с калаша, то достаточно ему гаркнуть – дружки его сразу сбегутся, и отделают так, что вопрос о завтрашней казни станет как бы лишним.

– Еще минутку, Геш! – взмолился Герцев, сетуя, что отпущенные пять минут болтал о всякой ерунде, но так и не успел договориться о главном.

– Вре-мя! – для убедительности по слогам произнес сторожевой и похлопал по часам, скрытым черным от грязи рукавом телогрейки. Но в камеру не вошел, и сделал вид, будто стекляшка со спиртом, соблазнительно мерцавшая в отблеске факела, ускользнула от его взгляда.

– Бля, да одну минуту! Про бабу не добазарились! – сопротивлялся Илья. Не дожидаясь реакции охранника, он наклонился к Гусарову и зашептал прямо в ухо: – Пилите засов. До утра может выйдет. Если вырвитесь, дергайте за Придел и тропкой к…

– Я тебя сейчас за нос отсюда выволоку! – зарычал охранник.

– Дай парню договорить! Слушай, вопрос важный. Сердечный вопрос! – вступился Асхат за Герца.

– …к Восточной Берлоге. До нее километров за десять развилка, где путь к каким-то промыслам, – продолжал шипеть Илья. – Там мы с Черенцовым будем по утрянке. Это сто пудов – договорено. Платки, жратва, ружья – все с нас. На развилке сосны сросшиеся…

– Понял я, понял. Вали, давай, – Гусаров оттолкнул его, чуя, что охранник сейчас рассвирепеет не на шутку. И успел добавить: – Снегиря постарайся найти. Сегодня же. Все ему про нас расскажешь.

– Сделаю. Вот сигареты, пацаны. Зажигалка вот, – Герц вскочил, проворный как воробушек, бросил на пол ополовиненную пачку "Континента" и зажигалку. – Курите! Беда с вами такая, хоть никотином организм побалуйте. Правда, Генче? – он повернулся к сторожевому и весело подмигнул. – Пусть покурят.

– Марш на выход! – скомандовал тот.

Дверь закрылась, Олег сидел на полушубке рядом с татарином, щупая острые зубцы ножовочного полотна и гадая: доберется ли Герц до Снегирева? Сашка ведь не торчит на месте вечерами. Верно, ждал, ждал к назначенным двадцати часам, чтобы топать к Селиванову, затем на разборки с Бочкаревскими. Вот повернулось так, что не дождался. Конечно, забеспокоился, сам пошел на поиски. В таком случае у Снегиря первая мысль какая? А такая, что Бочкаревские его, Гусарова, и Асхата выловили где-то в коридорах. И весьма вероятно, что взял Сашка Котова, так сказать, для поддержки духа, и двинул с ним к Селиванову. Тот знает, где выловить банду Эди Бочкарева. Вот и найдет коса на камень, и будет большая буча. Вернее, буча уже была – времени десятый час, а стрелка назначалась на восемь. То есть, что могло там быть – состоялось. Теперь трудно предположить, как там все вышло и чем закончилось. Если Илья все-таки возьмет на себя труд и где-нибудь разыщет Снегиря, что б донести ему весточку: не у Бочкаревских Гусаров с Асхатом, а пропадают в казематах, то глядишь, и получиться из этого что-то положительное. У Сашки ведь голова в подобных вопросах неплохо соображает: есть искорка надежды, что изобретет что-нибудь этакое. А маленькая пилочка, – Олег царапнул острием полотна бетонный пол, – толку с нее… разве проволоку перепилить или ноготки подправить. Ну, удобно еще откупорить склянку со спиртом. Для побега из камеры с крепким запором и массивной дверью пилочка – вещь совершенно бесполезная. Здесь как минимум болгарку надо с парой-тройкой дисков. Глупенький еще Илья: думает, что все так просто, как в голливудском кино. Увы и ах, в реальной жизни все намного безрадостнее и серьезнее: не вскрываются сложные замки заколкой из волос подруги, и бетонные станы ударом кулака не выносятся, и в мордобитии у одного против четверых нет шансов.

– Спирту, Олеж, хотел? Вот спирт, – оборвал его мысли татарин, прищурившись и потряхивая бутылку с мерными рисками. В тусклом красноватом свете факела она казалось чем-то вроде алхимического сосуда с эликсиром жизни. Булькала забавно, радужные пузыри вздувались и лопались у пластиковой пробки.

– Только сразу предупреждаю, бухать не будем, – строго сказал Гусаров. – А рану обработать надо, хотя запоздали с этим. Рецепты эвенкийских охотников, оно, конечно, нормально, но нашим русским методам доверяю больше.

– Мне для анестезии надо. Ты ж пойми, страдаю… – татарин скривился и подкатил глаза к потолку, с хитринкой исследуя неровности бетона.

– Ладно, отхлебнешь глоток. Без закуси. И штаны спускай, рану посмотрим, – Олег бережно отложил пакет с едой в угол, за отворот полушубка и принялся откупоривать спирт.

– Экономишь? – хмыкнул Сейфулин расстегивая ремень. – Какой смысл, Олеж, если нас завтра пустят вдогонку за Ургином? Тут бы побаловать желудок последний раз, растворить беду в спирте к чертовой матери. Или надеешься пилочкой двери вскрыть? – он выгнулся, ворча от не проходящей боли и спуская штаны. – Вскроешь если, ну к примеру так, – вдруг ты мастер курочить железо – бежать тебе одному. Я со своей простреленной лишь обуза.

– Дурь не неси, – оборвал его Гусаров. – Если я на что надеюсь, то только, что Илюха разыщет Снегиря. Хотя мало в это веры. Практически ноль. И если разыщет, то вряд ли Снегирь чем поможет. А появление Бочкаревских еще в силе. Должны они появиться. Они или Нурс. Иначе, хрена мы здесь делаем? Ладно, надоело быть гадалкой. На глотни, – он протянул вскрытую склянку.

Сейф глотнул разом грамм пятьдесят. Слезы, навернувшиеся на глаза, выдали качество продукта: может, не чистый, но оборотистей водки раза в два. Язык и горло засушило, в желудке припекло, будто скатился туда тлеющий уголек. Асхат крякнул, роняя капли ядреной жидкости с губ, и спешно передал сосуд Гусарову. Глубоко вздохнул, раз, два, проветривая легкие от спиртовых паров, потянулся за пачкой сигарет. Олег тоже выпил. Вернее пригубил за компанию с татарином, попутно интересуясь, какого качества продукт раздобыл Герцев. Занюхал крепко сжатым кулаком, чуть посидел, наблюдая за прядями табачного дыма, и преступил к перевязке.

В этот раз прошло все проще. Сейфулин не корчился так от боли и позволял обращаться с простреленной ногой с больше вольностью. Обе дырки закупорились пеплом и свернувшейся кровью. Не текли, и то хорошо. Олег обработал ранки по краю спиртом. Потом из оставшегося куска рукава сотворил пару тампонов, увлажненных из бутылочки. Аккуратно наложил их, и снова прихватил, старой неважной повязкой.

– Илюша орел такой, – высказался Асхат, разомлев от горячительного и сигареты. – Думает, огрызок ножовки – типа ключ к нашей свободе. Ну, блин, наивняк зеленый. Чего он гнал насчет побега тебе в ухо? А то я не расслышал.

– Да гнал крепко, без тормозов, – Гусаров отмахнулся, но подсев к Сейфулину ближе, сообщил полушепотом: – Утром, видишь ли, ждет нас на развилке к Шадринскому промыслу. Так вот, все просто: мы в казематах, а Герц нам с дужком стрелку забивает. Он, оказывается, по лавкам успел прошмыгнуть. Купил дорожное шмотье или договорился о покупке чего-то там – не знаю. В общем, парень готовится к легкой прогулке до Земли чудес. Неймется ему. Думает, если в Пещерах свезло и он попал в теплую струю, когда есть легкие деньги, то за Самовольным Приделом все так же просто и красиво.

– Олеж, а представляешь, как чудно бы повернулось, если бы эта дверь для нас оп-ля, и отворилась? – Сейф кончиком окурка указал на створку, покрытую толстыми слоями облупившейся краски.

– За это не переживай, придет время – откроется, – с нехорошей иронией ответил Гусаров.

– Открылась бы так, что бы мы свалили отсюда. Хрен с ними, ружьями, патронами и скрябцами Снегиря. И с моим фонариком хрен. Просто пожить охота. Еще немного пожить хоть как-нибудь, но на воле. Голышом, разумеется, как мы, оно конечно не житье – все равно загнешься. С другой стороны шанс. Может, постучишь в дверь, попросишь, чтоб сторожевой кликнул Арапова или Панина?

– Утром решим. Если Бочкаревские не пожалуют, то у дела один оборот, а если нарисуются, то другой. Сейчас глотку драть не стоит.

– А если этим утром нас без слов за Придел и в расход? Тогда как? Тогда глотку драть не поздно будет?

Гусаров встал. Помолчав немного, взял Илюхино полотно и подошел к двери. Осмотрел щель сверху, потом, став на четвереньки и задрав голову, полюбопытствовал, как запор входил в паз. Там, где виднелся стальной стержень задвижки, зазор, увы, узенький – миллиметра три-четыре, но полотно в него входило с легкостью. Пролазило на пару сантиметров вперед и упиралось в накладную металлическую полосу. В этом вся заморочка: хода пилочке почти никакого. Елозить на месте – несколько зубцов туда, несколько сюда – таким способом за неделю запор не одолеешь. Но попробовать стоило. Мало ли, приноровишься, и пойдет легко. Может к утру сдастся матерый кусок стали. Не сдастся, так хоть для души успокоение, что пытался, тужился изо всех сил.

Олег, припав щекой к двери, слушал пару минут, не раздадутся ли в коридоре шаги охранника или его возня где-нибудь вблизи. Тихо было. Наверное, Генчик, проводив Илью, устроился в каком-то теплом местечке, коротая часы дежурства сном. Правильно, чего ему опасаться побега, если в казематах все так солидно, так ладно. Сунув полотно в щель, Гусаров начал пилить. Сначала с осторожность, затем со все большим азартом. Часто останавливаясь, чтобы отдохнула рука, сжимавшая неудобный инструмент, или когда поскрипывала дверь в дальнем конце коридора и слышалась шаркающая поступь тюремщика.

Часа за полтора Олег углубился в стальной язык запора меньше чем на четверть. Асхат все не находил себе места на полушубке, перекатываясь то на один бок, то на другой, и спрашивая в беспокойстве:

– Ну как? Чего там, Олеж?

Гусаров больше частью молчал, посапывая и с усердием водя полотном по неподатливому металлу. Позже ответил:

– Как, как… Хреново. Пропил пошел косо, полотно закусывает. Дальше будет хуже и хуже. Я так прикидываю, вряд ли что выйдет, – окровавленной рукой он смахнул налипшие на лоб пряди волос и пот.

– Пальцы изодрал. Намочи спиртом что ли, – проявил заботу татарин. – И отдохни, давай. Я попробую поджикать. Полчаса устоять вполне смогу.

– Ты бы лучше выспался, – Гусаров обтер руку о свитер. Крови проступило немного. Чего там мелкие царапины, только кожу подрал. – Поспи, брат, – настоял он. – Я как совсем от работы обалдею, так разбужу – ты возьмешься.

Поспать Асхату не удалось. Только Олег налег на неудобную пилочку, в коридоре послышались голоса.

– Бочкаревские? – Гусаров обернулся к Сейфулину и торопливо убрал горячее от работы полотно.

Разговаривали громко и шли неторопливо. Когда дверь в каземат распахнулась, оказалось, вовсе не друганы Эди Бочки, а сторожевой, тот же Гена, пускавший Герцева, и еще два охранника с автоматами. Гена зашел в камеру, не обращая особого внимания на Гусарова и Сейфулина, накрывшего полой дубленки склянку, поменял догоравший факел.

– Охрана, время сколько натикало? – поинтересовался Асхат, протирая глаза.

– Час скоро, – отозвался сторожевой, глянул на него и погасил старый факелок.

– По московскому? – с иронией уточнил Сейф.

– По кафравскому, остряк, бля. Я сейчас меняюсь, до утра заступает Слава по очень правильному прозвищу Беда. Глядите, чтобы вам беды не отгрести: здесь больше не курить, спирт прячьте хоть в задницу, – Гена указал на бутылочку, торчавшую из-под меха.

– Нормально все будет, – заверил Гусаров, опасаясь только одного: если кто-то из пещерных обратит внимание на засов, украшенный свежим пропилом, то беда разразится немедленно.

Но обошлось. Дверь заперли и отвалили, болтая в проходе о чем-то своем, веселом.

Гусаров пилил с небольшими перерывами еще, наверное, часа полтора-два, пока совсем изнемог. Пальцы не сгибались и больше не держали Илюхин инструмент. Затем взялся за дело Асхат, с неохотного согласия Олега, взбодрившись глотком спирта. Кое-как устроился, отставив раненую ногу и упершись в дверном проеме плечом, напал на злой металл износившимся ножовочным полотном, в котором зубьев осталось через раз. А пилить требовалось еще больше половины.

Сев устало на полушубок и вытянув ноги, Гусаров прикинул: не успеют справиться с задвижкой до утра. Самое обидное, что к тому времени, как с рассветом оживут пещерные проходы и бытовки охранников, останется пропилить в задвижке ничтожную малость. Что поделаешь, старались, как могли. Выложились… Олег, поглядывая на сгорбившуюся спину Сейфулина, нащупал склянку Герцева и в душе шевельнулось: "Не выпить ли? Может прав Сейф: взять и растворить беду в спирте к чертовой матери". Но сдержался, подсунул под себя полушубок удобнее и попытался уснуть. Только не спалось. Бродила в голове тревога, и пыхтение Асхата, звуки пилочки "вжик-вжик", давили на нервы, вместе с тем вспоминались гадкие события сегодняшнего дня. Вернее той его части, как распрощались с Сашкой Снегиревым и подошли к "Лому". Ведь до этого рокового события складывалось все неплохо.

В дальнем конце коридора снова скрипнула дверь. Не спалось сторожевому. Славу Беду носило по проходу чаще, чем Генчика. Мотался он туда сюда четвертый или пятый раз. В камеру пока нос не совал, хотя поглядывал, отодвигая в сторону железный пятак на смотровом отверстии. Вот прошел куда-то дальше, шаги стихли. Асхат выждал минутку и принялся терзать засов: вжик-вжик.

И вдруг громом небесным мат за дверью. Точно за дверью их каземата. Лязгнул засов, на пороге в полумраке здоровенная фигура сторожевого, глаза бешеные, АКМ наизготовку.

Гусаров понял, что спалились. Сейф ножовочное полотно прятать не стал. Зачем? И так все ясно.

9

– Коля, Амин! Сюда бегом! – выкрикнул сторожевой, взрывая ночную тишь хрипловатым басом. И шевельнул стволом в сторону Асхата: – Бросай инструментик! Мордой к дальней стене! Как людей вас хотели до утра не беспокоить, а вы вон что суки творите!

– Давай тихо, а? – Сейфулин попятился к стене, крепко припадая на раненую ногу. – Чего орать, брат? Ну чего так орать?! Ничего хренового не случилось, а ты в панику!

Сейф неохотно разжал пальцы, роняя на пол ножовочное полотно. Вот и умерла последняя надежда. Ни Нурс с Леней не пожаловали, ни Бочкаревские, и с побегом так глупо спалились. Татарин клял себя последними словами за неосторожность. Ведь спешил, спешил, хрен моржовый. Тужился работать пилочкой, не жалея руки, а надо было с расстановкой, с оглядкой. Надо было ухо прикладывать к двери, слушать, все ли в коридоре хорошо. И еще вопрос, все чаще ворочавшийся в голове: если ни Нуриев, ни Бочкаревские до сих пор себя не проявили, то может, все приключившееся по пути на стрелку с Ильей вовсе не подстава? Не заблуждается ли Олег насчет этого? Вполне возможно, что те два урода стреляли возле "Лома" не по чьей-то задумке, а так, с дуру или попутали чего-то. Когда поняли, что попутали, пальбу прекратили и мигом смылись. Охранники не стали слушать Олежкины аргументы тоже вовсе не потому, что так устроили Бочкаревские или тот же Нурс, но потому что жизнь в Пещерах такая паскудная: людям друга на друга наплевать. Попал случайно в глупый оборот, и никому не интересно виноват ты или нет. Кто-то должен же быть виноват, а легче всего сделать козлами отпущения чужаков. И если так, то зря они питали какую-то надежду, будто Руслан или Сидон от Бочкаревских ходоков будут держать их жизни на нитке и подергивать за нее, пока не выведают что-то важное. Нет больше той нитки, и жизни осталось всего ничего. Сейчас прибегут охранники, если сразу не изобьют до смерти, то до утра помучают и с рассветом в расход без всяких церемоний.

На Гусарова, сидевшего на полушубке в углу, сторожевой тоже рыкнул:

– Тебя тоже касается: встал на ноги и рожей к стене! Ох, вы нарвались, засранцы! – не отводя калаша, он нехорошо зыркнул на пропил в запорном стержне и недобро удивился: "Надо ж, сколько успели! Если бы не услышал тихий визг пилочки, то к рассвету могли вырваться, и нашли бы Коля с Амином мой еще тепленький труп".

Олег нехотя встал. Была мысль: сейчас прыжком к простенку возле двери, потом кувырок ему под ноги. И там уже кто кого. Успеет эта горилла нажать на спуск, значит, выйдет в теле Олега Владимировича много дырок. А не успеет, то тогда у кого больше в руках дури и в ком больше отчаянной дерзости и воли к жизни. Только сторожевой этот, как его там нарекли: Слава Беда – действительно, что Беда – уже кликнул подмогу, и теперь при самом удачном раскладе с раненым татарином далеко не уйти. Встав и повернувшись вполоборота, Гусаров еще не отказался от задуманного. Все прикидывал, успеет ли пещерный зацепить очередью Асхата, если сейчас броситься к противоположному простенку. Решился бы он на такое почти бессмысленное дело или нет, неизвестно, только Беда вдруг сказал:

– Ну-ка, волосатый, поверни рожу!

Гусаров повернул, стараясь разглядеть лучше сутулого и широкого в плечах мужика, стоявшего в полумраке у распахнутой двери.

– Олег, ты? – понизив голос, настороженно спросил охранник. – Что ли Гусарик?

– Я как бы. Ты кто? – Гусаров всмотрелся в его лицо: борода широкая, курчавая, от правого глаза по щеке безобразные шрамы. Верхняя губа разорвана, срослась так, что видно два передних зуба – будто Дракула, жизнью подратый.

– Я кто? Полтора года назад: Оплот, мы с голоду все хирели. И ты, и твоя Иришка со Светой, и я с Вовкой. А? Не помнишь, кто я? Сальцевы с нами по соседству жили. Ведь должен помнить, как они убили старика Алексеевича, мол, все равно помрет. И убили и ели его целый месяц, пряча тело от других где-то в сугробе. У многих тогда в голове было одно безумство, – он опустил автомат и шагнул в камеру. – А ветры все дули, ломая лес, занося долину снегом. Как же не помнишь, Олег, меня, Славку Бедунова? В Оплоте от вас ближе к стене жил. Ну?

Гусаров, конечно, все вспомнил с первых его слов, аж выдохнул со свистом от этих воспоминаний и тоже шагнул вперед:

– Славка! А нам сказали будет дежурить Беда. Вот она какая Беда! – он неуверенно приблизился к нему – можно ли в его штрафном положении такую вольность – нет? Стал в двух шагах и протянул руку.

Бедунов сразу калаша в сторону и обнял его. Крепко, по-мужски.

– Прости, – пробормотал пещерный, тыча ему в щеку бородой. – Прости, что наехал с порога. Особо прости за Иришку. Больны такие воспоминания! Знаю, как больны! – в памяти Славы еще темнело то ледяное утро, серое-пресерое и горькое, когда он помогал Гусарову хоронить его дочку. Подальше от поселка между ледяных глыб и снега, чтобы ее тельце не постигла участь старика-Алексеевича. И выжил тогда он со своим семилетним Вовкой только благодаря Олегу. Ведь у Бедунова за душой уже ничегошеньки не было, а Гусаров – человек, не пожадничал, отдал свои вещи: одежду, бензиновую печку, нож, целый цинк патронов и автомат верховоде Колпакову в обмен на муку, крупу и бутылку масла. Не закрысил жратву Олежка, а кормил его с сыном, сам при этом со Светланой, женой своей, голодая. Это потом уже по осени Слава перебрался в Озерное, и не так давно к самовольцам.

– И ты прости. Не узнал так сразу физиономию, – Гусаров отступил, разглядывая его. Ну, конечно, глазища Славкины – серые с зеленоватым крапом. Левая половина лица его, родная, хоть и бородень курчавая взяла щеку от самого уха. А вот правая половина – жуть. – Чую знакомое что-то, а понять не могу, – признался Олег. – Голос твой напомнил знакомое. Но ты так резво ворвался, что и не успел вспомнить.

– Как же меня теперь узнаешь?! – Беда прихлопнул себя по разорванной щеке. – Сын первое время не узнавал. Это в Озерном так… Вышло, в общем. Сцепились с дурогонами, бились насмерть за собственный улов. Улова там, десяток окуней, судачок, четыре худых щучки. Вот меня в драке попортили. Думал, без башки останусь, но нет, только без части морды, – он обернулся, бросил взгляд на Асхата, потом на распахнутую дверь и заговорил теперь тихо и быстро. – И чего я орал, Олежек? Откуда ж мне было знать, что здесь ты. Наши, Коля с Амином тут в ближней келье у выхода. Млять… Нехорошо вышло. Хотя, если бы услыхали, то давно притопали. Спят, наверное, как сурки. А ты как? Как же ты здесь очутился? Понятно, ходокуешь, но в казематах от чего?

– Расскажу сейчас, если есть возможность слушать, – Гусаров кивнул на открытую дверь.

– Спирт будешь? – предложил Сейфулин, уяснив, что Слава Беда, коим грозился прошлый сторожевой, вовсе не беда, а хороший приятель Гусарова.

Тот глянул на него с укором, который можно было толковать двояко, и сказал:

– Спирт? Чего ж нет. Только сейчас я, коридором пройду, гляну, чтобы все ладно было. Наши могли проснуться. Общение с казематными не одобряется.

– Вот дела… – произнес Сейф, едва охранник вышел из камеры. – Думал, пи.дец нам, Олеж, – он нагнулся, отставляя раненную ногу, поднял ножовочное полотно и сунул его в карман. Руки дрожали: ведь такая встряска нервам не шутка. Дрожали не только руки, но мышцы там, где задница.

– Я тоже всякое думал. Мысль закралась, броситься на него, и там как выйдет. А это, оказывается, Славка. В Оплоте загибались вместе. Потом я стал ходоковать, с Ургином схлестнулся. Когда ветры ослабли, помог Славке перебраться к Пещерам. У нас ему оставаться нельзя было – с Колпаком ходили на ножах, – объяснил Гусаров.

– Воды бы у него попросить, а то сушняк давит, – Асхат, держась за стенку, сел на полушубок и нащупал Илюшину склянку. Поставил ее на видное место, рядом бросил пачку "Континент" – в ней еще оставалось с пяток сигарет – мол, глядите, какая невидаль: казематные тюремщиков угощают.

Бедунов не появлялся долго, и татарин растревожился:

– Чего его нет? Не сдаст нас? Может своих пошел тормошить, раз не услышали его вопля.

– Славка не сдаст, – Олег развернул полиэтиленовый сверток с едой. Лучше бы подарок Герца припрятать – голод почти не грыз. Ведь в "Иволге" посидели от пуза и у Снегиря малость перехватили. Но с другой стороны с Бедуновым сколько не виделись? Почти год. В таких случаях экономить нельзя: чем богаты, все из заначек. Сегодня во истину какой-то день встреч: и Снегирь попался, хотя долго с ним разводила судьба, и вот в самый казалось бы злой момент судьбы Славка.

– Все нормалек, – сообщил Беда, входя в камеру. – Спят орлики. Я до конца бытовок прошелся: или тишина, или стоит добрячий храп. Моего вопля не услышали. Охренеть! Вот так у нас службу тянут. Я бы на месте Чайника всех пинком под зад, лес валить или долбить дальше пещеру.

– Слав, воды немного не принесешь? – попросил Сейфулин.

– Чего ж нет? Сейчас будет, – обязался охранник. – Вода и дрова у нас всегда в достатке. Впрочем, таким добром и Оплот не удивишь, – он хохотнул. От чего-то ему стало весело.

– Если сможешь, еще кружечку или лучше три, – обнаглел татарин.

Гусаров тем временем развернул полиэтиленовый сверток. Серебристым донышком сверкнула банка кильки – это круто, натуральный деликатес. К ней бы хлеба, а еще лучше картошечки, но где ж такое взять. Настоящего хлеба, чтоб пышный, на дрожжах, да с хрустящей корочкой, такого, наверное, и Скрябец с Хряпой к столу не имеют. О картошке вообще разговора нет. Пока нет. Может через полгода уродится она на пещерных плантациях. Рядом с жестянкой консервов две черствых, но по-прежнему аппетитных лепешки. Такие делали в кабаке "Китай" не из пшеничной муки – ее-то становилось все меньше, а из тонко размолотой перловки с добавлением овсяных хлопьев. Начинка – лук с пещерных грядок, смешанный с кедровыми орешками и еще непонятно с чем. Лепешки хоть горячие, хоть холодные, залежалые – штука безумно вкусная, но дорогая. Не каждый готов за такое удовольствие целковик платить, лучше еще добавить пятьдесят копеек и взять банку тушенки. Отдельно в пошедшей жирными пятнами бумажке лежали кусочки вяленой бельчатины, в кульке горсть сушеных грибов. Молодец Илюша, ничего не скажешь, щедрый парень. И откуда у него бабки, если даже в благополучных Пещерах большая часть народа живет впроголодь?

Беда появился с мутной от многократного использования пластиковой бутылкой с водой и двумя стаканами. Еще при нем обнаружился сверток, как обнаружилось в последствии, с вяленой рыбой.

– Дверь пущай открыта, – сказал он, присаживаясь и ставя справа от себя АКМ. – Услышу, если кто из наших проснется. Если что, жратву и спирт сразу в угол, и прикрыть шубейкой. А я уже по обстоятельствам отмажусь. Скажу, водицей вас поил, хотя не положено. Тем более тем, на ком убийство.

– Нет на нас убийства, – Гусаров нахмурился. Славка вроде так ляпнул, без желания ткнуть носом в горестный факт, а все равно на душе неприятно.

– Извиняй, я чисто по справке сказанул. У нас обычно справки составляют по камерным, кого за что привели, вот так на язык и пришло. Извиняй, – Бедунов несильно похлопал Олега по спине и, как бы отодвигая свою вину, распорядился: – Ну, давай, что там за спирт такой? Разбавлять надо?

– Следовало бы почти пополам, – оживился Сейфулин, откупоривая трехсотграммовую бутылочку, из которой успело исчезнуть два глотка.

Развели половину в одном стакане строго по науке: спирт в воду тоненькой струйкой, взбалтывая. Из другого стакана предстояло пить. Славке – честь первому. Он поднял свою порцию, сказал без лукавства и со всей простой:

– За встречу, Олег! Рад тебе!

Глотнул, скривился и поднес ко рту кусочек черной, сухой бельчатины. Рассеченная губа нервно дернулась.

– Знал бы, как я рад тебе, – Гусаров посмотрел на дно стакана, где поблескивало в факельном свете немного жидкости, которая для русского человека кстати по всякому поводу. – Во-первых, потому что давно не виделись. Иногда, вечерами будто наяву стоит перед глазами наша жизнь в Оплоте, в то самое гиблое время. Ведь думали тогда, сдохнем все. Но мы с тобой выжили. А во вторых… Во-вторых, когда ты за дверью заматерился, я думал, все, кранты нам. За малым на тебя не кинулся, так как терять уже нечего: не сторожевой завалит с калаша, так по утру все равно приговорят к смерти.

На минуту все замолчали: Бедунов сосредоточенно пожевывал жесткое как подошва мясо, Сейфулин пялился в темный проем двери – там путь к свободе и какой-никакой жизни, а Гусаров все ворочал что-то в памяти, додумывал, затем опрокинул в рот свою порцию и занюхал куском лепешки.

– Так натворили что такое несусветное, расскажешь? – хмуро спросил Беда, наливая для Асхата.

– Время сколько? – Олег хлопнул себя по запястью. – Ваши шустряки все отобрали: и часы, и мелочевку с карманов.

– Пол четвертого, – отозвался Славка. – Что отбирают, с одной стороны по инструкции положено, а с другой вещи эти потом исчезают как по волшебству. Но я с ребятами переговорю, может часть вернут. Тут уже зависит, кто что себе пригрел. Оружие и бабки вряд ли вернут. Это только через Чайковского, а он все больше превращается в козла. Так, Олег, что с вами за беда?

– Тебе с начала или со средины? – хмыкнул Гусаров, предчувствуя: историю встречи с бандой Бочкаревских придется излагать в подробностях третий раз.

– С начала, конечно. Пусть только парень выпьет, – Беда протянул татарину стакан.

– Парня звать Асхат, – заметил Олег, несколько запоздало знакомя Славку с Сейфулиным. – Ходок он наш. А вышло все так…

Пока Олег пересказывал, выпили по три раза, растерзали лепешку и полтушки слабосоленого судачка, что принес Бедунов. Ургина Вячеслав почти не знал. Когда после жестокой ссоры с оплотским верховодой, как положено с руганью и мордобоем, он собирался податься к более благодатным поселениям, Ургин только появился в Черном Оплоте. И позже видел его Бедунов пару раз в Озерном – туда, были случаи, Ургин с Гусаровым совершали ходки – конвоировали вереницу саней с рыбой для Оплота. В общем, знакомство имели не особо тесное, поэтому рассказ о его гибели Беда воспринял без сердечной боли, но с естественным сожалением. А когда Олег поведал о событиях возле обменного пункта "Лом", здесь Славик дал волю словам и крепким выражениям.

– Не смею судить, Олег, подстава вышла, как ты мыслишь, или не подстава, – заговорил он, докуривая сигарету, начатую Асхатом. – Нурс-то ладно, может, из мести мог такое замутить. Парень, как я слышал, он круженный и охотлив до всяких подлостей. Но Бочкаревские… На кой им вас в камеры? Чтобы вы здесь выговорились, донесли ту историю о нападении на тропе? Так, извини, глупо как-то. Это надо вообще без башни быть. Убили бы они вас возле "Лома". Застрелили, как ненужных свидетелей и из страха, что вы скоро сведете с ними счеты.

– Может у них с Чайковским и другими вашими здесь все так подхвачено, что риска никакого нет? Чтобы мы здесь не болтали, нас слушать никто не станет, – предположил Гусаров. О разговоре с Илюхой в "Иволге" и Земле чудес он Славке не сказал ничего, не от недоверия, а так просто, пропустив тему – не нужно этим грузить Беду. Ведь последуют лишние вопросы, разговоры.

– Как же не станет? – Вячеслав прикрыл глаз от струйки табачного дыма. – Вот ты мне сейчас только рассказал. С таким успехом мог и Генке, что до меня сторожил. С казематными, конечно, базары запрещены, но кто этого правила придерживается? Со скуки или из интереса можно и побазарить, когда ночь.

– Ладно, пусть Бочкаревские отпадают, – согласился Олег – не вываливать же Беде долгую и путаную историю о доведенном до смерти старике Павловском и записях Ургина. – Суть не в этом. Скажи, что нам светит, если я ошибаюсь, и не было никакой подставы, а просто ваша охрана, решила повесить на нас убийство?

– Думал об этом, – Бедунов с сопением затушил истлевший до фильтра окурок. – Хреново светит, Олежек. Пугать тебя не хочу, но ты сам понимаешь, сам недавно озвучил. Законы у нас такие, что законов по существу нет. Если все-таки подстава, то тоже вам ничего хорошего не светит. Нурс может устроить так, что убьют прямо в камере. Бежать вам надо.

– Так ты же нам не дал, – татарин оскалился в улыбке, показывая желтые зубки. – Полночи запор на двери пилили, а тут, на тебе проблема: сторожевой попался какой бдительный.

– Бдительный, блин. Считай, что облапошили сторожевого, – Бедунов нахмурился, отчего его порченое шрамами лицо стало еще страшнее. – Допустим, не заметил я, как вы засов распилили и свалили. Вопрос, куда бежать. Мимо бытовок тихо пройти в этот час не проблема, – он посмотрел для уверенности на часы: начало пятого. Конечно, в такое время вряд ли кто будет шариться в проходе. – Но если прятаться в Пещерах, то шансов у вас не много. Представляю, как это воспримет Чайковский. Ах, с казематов драпанули! Такого на моей памяти здесь не случалось, да и вряд ли было раньше. Чайник, конечно, озвереет, поднимет на ноги всех, поставят посты на выходах, прочешут Придел, а потом сами Пещеры и рано или поздно вас схватят за задницу. Даже если дружки помогут, тот же Снегирь, все равно вас отловят, не за день, так за два – из Пещер вы сто пудов не выйдете.

– Слав, а тебе что грозит, если следующая смена не обнаружит нас в камере? – мрачно спросил Гусаров.

– Об этом думать погоди, – отмахнулся от него Вячеслав. – Я все прикидываю, где бы вы могли затеряться. Вот если сразу, по темному через стену за Придел, тогда да – даже верховоды при всем желании вас не достанут. Но пустыми куда пойдете, Олег? В Оплот без Штуфовых бабок, сам говорил, вам дороги нет. И даже не в этом дело. Без палаток, спальников, без оружия и жратвы сколько вы протяните? Максимум переход до Озерного, и то если погода не испортится. А если опять ударят морозы, поднимется ураган, то найдут ваши замерзшие тела вовсе недалеко от самоволных владений.

– Ты за это не болей, Слав. Если дергать отсюда, то только сразу за стену, и, увы, без права вернуться в Пещеры. Тебе что за это, если выпустишь? – повторил мучивший его вопрос Олег.

– Не знаю что. С охраны выпрут, может похуже чего, типа на вырубку. Но я твой должник, Олег. Мы с сыном тебе жизнями обязаны. Ведь померли бы в Оплоте, а ты сам со Светкой впроголодь, но с нами делился. Посему, что мне за это будет, вопрос никак не стоит. Сейчас другой вопрос, куда более важный: жизни твоей и Асхата. А со мной чтобы не было, по любому останусь жив. На вырубку, так на вырубку: все это дело временное, и я себе место в этой жизни найду. Угостишь, брат, – Беда протянул руку к сигаретам, и Сейфулин энергично закивал. – Как Светка, кстати? – спросил Бедунов, прикуривая.

– … – Гусаров мотнул головой, роняя на глаза растрепавшиеся волосы. – Нет ее больше. Вот так… – он поднял пустой стакан. Выпить еще – нет? В склянке осталось грамм семьдесят неразведенного спирта. – Мерхуши загрызли на переходе к Выселкам. Черт нас туда понес! Никогда себе этого не прощу, Слав! Не хотел я ее с собой брать, еще предчувствие зацепило дурнее некуда, сон накануне снился черный. А она пристала, мол, с тобой пойду – погода хорошая. Пристала, не отвяжешься. Ну и за рекой, где тропа ближе к лесу, три твари точно ждали нас. Иван Шалов первый спохватился, давай поливать с калаша. Наверное, пол магазина в крайнюю вогнал: кровь на снег брызжет, почти черная кровь, а ей хоть бы что: прет на нас, глазища злые, алые, клыки с локоть. Я с Гориным в другую начали стрелять, в ближнюю, что с седым кудлатым мехом. И добили ее таки на самом краю тропы. Но Светку не уберегли – загрызла ее мерхуша, что была поменьше других, и в лес ушла, унося в себе десятка два наших пуль. Вот такие дела, – Гусаров взял кусок вяленой бельчатины и пожевывая продолжил: – Света еще была жива, когда добрались до Выселок. Как нам ворота открыли, так и умерла прямо у меня на руках. Я месяц после этого ходил как псих, почти не жрал, не пил – перед глазами все стояла ее смерть.

– Прости, не знал я. Царство ей теплое и безгрешное, – пробормотал Бедунов.

Сидели с некоторое время молча. Асхат докуривал сигарету, начатую Вячеславом, Гусаров все вертел в пальцах пустой стакан.

– Так давай, – вставая, сказал Беда. – Время уже начало пятого, больше вам задерживаться нельзя. Собирайте все это, – он указал на останки камерного пиршества. – Я сейчас, тихонько за шмотьем мотнусь. Мигом я.

Вернулся он, неся кожаную сумку, пошитую на манер рюкзачка – такие мастерили в северных шахтах и в Выселках.

– Сюда давай харчи, – Беда расстегнул пряжку и прежде чем принять сверток с продуктами и склянку с остатком спирта, извлек из сумки двуствольный обрез. – Это все, Олег, чем могу помочь. Калаша бы дал, но Серегин он – кента моего, а его подставить перед Чайником не смею, при всем уважении к тебе. Обрез, конечно, за чертой поселения слабенькое оружие. Но хоть что-то. Восемь патронов здесь же: три с жиканами, пять с картечью. Понимаю – слабо, и от волков не отобьешься. Только что я могу поделать? Судачок здесь еще хороший, сам солил. Свитер мой и шерстяная накидка. Нож, зажигалка и мое фото с Вовкой – это на память. Ведь может, не свидимся. Обнаружишь случайно мою фотоморду среди шмотья и вспомнишь добрым словом. Так то, – он протянул сумку Гусарову и добавил: – Все, что мог, тебе отдал, как ты когда-то мне и Вовке. Если бы хоть половина людей была вроде тебя, то мир бы этот не стал таким скорбным. А так, я все чаще убеждаюсь, что выжили после Девятого августа только сволочи. Эволюция, это нахрен называется: остаются и живут нормально только козлы, а те у кого побольше совести, они по законам гребаной эволюции, вымирают.

– Нет, Слав, и в этом мире много нормальных людей. Хотя, не спорю, что и дерьма достаточно. Вот если уйдем мы, душа разболится: что и как здесь с тобой, – Гусаров передал Сейфу сумку и накинул полушубок.

– Чтоб спокойней вышло на душе вот что сделай, – Беда протянул ему автомат. – Прикладом меня как следует по морде. Давай, пару раз, чтоб кровь пошла.

– Гонишь? – Олег понял его задумку, и вроде в ней здоровый расчет, но так просто Славку да по физиономии… такое сотворить трудно.

– Да не дрейфь ты. Я хитро все поверну перед Чайником. Скажу: услышал, задвижку пилят суки камерные. Калаш с предохранителя и дверь открыл, наводить порядок. А вы меня по башке, в общем вырубили. Все же это лучше, чем если бы тупо не уследил. Давай, Олежек, – Бедунов настойчиво протянул оружие. – За мою морду не бойся. На ней уже столько следов, и столько она вынесла, что прикладом по ней типа девичьей ласки.

– Бля, Слав, прикладом не стоит. Ладно, извиняй меня, – Гусаров почти со всей дури ударил его в лицо кулаком. Бедунов охнул и покачнулся, хватаясь за лицо. Щека под левым глазом вспухла, из-под лопнувшей кожи потекла теплая струйка.

– Молодца, – прорычал Бедунов. – Еще давай. Дважды. Не жалей! Просто думай, что мне добро делаешь.

Олег ударил его еще дважды, так, что Славка отскочил и приложился затылком об стену. Сильно ударил, аж стесал костяшки пальцев.

– Как я, похож на пострадавшего? – чуть оклемавшись отняв ладони от лица, полюбопытствовал Вячеслав.

– Похож. Если когда-нибудь свидимся, за тобой должок – вернешь все это в мою морду, – Гусаров, прощаясь, положил ему руку на плечо.

– Брось ты. Должок… Если свидимся, твой должок – напоить меня как следует, а то что мы тут посидели, и триста грамм на троих не выпили. Все, давайте, уходите, – он обнял Олега, размазывая кровь с лица по его волчьему воротнику. Потом обнял татарина и повернулся к Гусарову: – У вас чтобы смыться за Придел полчаса. Потом я выстрелю и подниму шум. Ступайте! Только не спалитесь возле частокола: ребята наши ночью спят очень не всегда. Перелазьте где-нибудь возле склада – та не так хорошо просматривается из сторожки.

– Удачи тебе, брат! – Олег пошел первый, приняв сумку у Сейфулина. Татарин, прихрамывая и морщась от боли, за ним.

Когда скрипнула дальняя дверь, Бедунов весь напрягся, вслушиваясь в предутреннюю тишь. Смогут ли прошмыгнуть мимо бытовок? Ведь мало ли, какому-нибудь дураку в сортир приспичит или воды попить.

Еще он подумал, что если бы не сын-Вовка, то наверняка пошел бы с ними – к чертовой матери из Самовольных Пещер. Лучше жить в холодных, голодных Выселках, где большей частью нормальные люди, чем с этим пещерным зверьем.

(продолжение будет)

Оглавление

Маслов Александр

Земля Без Пощады

Реклама на сайте