«Приглашение в ад»

Андрей Щупов Приглашение в ад

«Седой воробей не испугался снежного урагана. Только он не полетел на Тверской бульвар, а пошел пешком, потому что внизу было немного тише и можно было укрываться за местными сугробами снега и разными попутными предметами».

Андрей Платонов. «Любовь к Родине или Путешествие воробья»

Часть 1 Бунтари поневоле

«Кричат не те, что с голосом, а те, что глухие…»

К. Хайрам

Глава 1

Вцепившись руками в спинки соседних коек, Мотя подогнул ноги в коленях и, зависнув над полом, принялся отжиматься. Что-то похрустывало у него при этом в спине, каждый свой жим он сопровождал шумным взрыкивающим выдохом. Артур машинально считал: восемнадцать, девятнадцать… Поскрипывали коечные сочленения, менее звучно вторили им человеческие суставы. Лицо Моти на глазах багровело, натужно кривилось. Так и не дожав двадцатого раза, солдат со стуком припечатал каблуки к половицам, встряхивая кистями, двинулся вдоль казармы.

— Слабибо! Ой, слабибо! — пропел бритоголовый Юркин. Лежа на кровати и подложив руки под голову, он тоже наблюдал за Мотиными упражнениями. — Да уж, скис ты, Мотя. Как последний птенец.

Артур мысленно с ним согласился. Еще полгода назад Мотя без труда выделывал на брусьях такие коленца, что у зрителей начинало кружить головы. А подобных жимов этот атлет запросто мог накидать штук сто или двести. Да что говорить, — артистом был Мотя. И все они были артистами. Особая рота особой армейской части. Бегая на руках, умудрялись играть в футбол, а в тренажерных залах брезговали подходить к весу менее центнера. Но, увы, времена меняются. Как выражался капрал Дюдин, — людишки припухали, обрастая шерстью и заплывая жиром. Например, много ли нужно воли, чтобы раз в пару дней принять душ? Оказывается, немало. Лень, грязь и вонь — три былинных богатыря исподволь овладевали территорией Бункера. Половина казармы валялась по койкам, наблюдая за горсткой «активных», лениво ворочая глазами, находя в себе силы лишь на едкие комментарии. Даже «птенцов» воспитывали в основном лежа. Подзывали к койке, командовали «кругом» и давали сапогом под зад.

Артур яростно потер лоб. Он и сам изменился — увы, не в лучшую сторону. Уж в чем в чем, а в этом он мог себе признаться.

— А что, Жоржик, не посвистеть ли нам? — вопросил некто. — Але! Я к кому обращаюсь?

И Жоржик, в прошлом виолончелист и ярый поклонник органной классики, не заставил себя уговаривать, тут же начал что-то насвистывать. При этом он по-детски покачивал головой, временами зажмуривался, в такт мелодии подергивал острыми плечиками. Лежа у него не свистелось, и он сел, на казахский манер скрестив ноги, лицом обратившись в ту сторону, откуда поступил заказ. Свистел он мягко и мелодично, скрашивая мотив дополнительными пируэтами. Благодаря своему таланту, в птенцах он пробыл совсем недолго. Скучающая братия приняла его свист на ура и негласным решением досрочно зачислила в когорту почетного старчества.

— Глаза в кучку! Я сказал: глаза в кучку!..

Через пару коек от Артура старослужащий Лемех поучал кого-то из птенцов. Музыки он не понимал и полагал, что если говорит вполголоса, то свисту его ругань не помеха.

— Заткнись, Лемех! Слушать мешаешь!..

Лемех исподлобья глянул на бросившего фразу. Его отрывали от любимого занятия — и отрывали из-за вещей, которых он не понимал в принципе. Банальная аксиома: люди нетерпимы прежде всего к тому, чего не понимают.

— Птенец! — дрожащим от злости голосом проговорил он. — Четвертый пункт устава караульной службы. Быстро и без запинки!

— Птенец, молчать!

— А я сказал: устав караульной службы!..

Тот, кого называли птенцом, круглолицый паренек с розоватым шрамом через весь лоб, испуганно заморгал пушистыми ресницами. Его подставляли, и он это прекрасно понимал. Один старичок талдычил одно, другой приказывал совершенно противоположное. И попробуй не послушайся кого-нибудь из них. Виноват-то в итоге всегда «желторотый».

Не зная, как поступить, он крутил головой и молчал.

— Не слышу! — шея и оголенная грудь Лемеха начали принимать розовый оттенок.

— Дежурный по блоку, заступивший… — начал было птенец, но подушка, пущенная с другого конца казармы, угодила ему в лицо.

— Поднять подушку, отряхнуть и быстро на место!

Жоржик, споткнувшись на своих руладах, с недовольством оглянулся. Возможно, он еще помнил, каково это — пребывать в оперении птенчиков, а может, успел забыть, но так или иначе внимание казармы оказалось прикованным к разгорающемуся конфликту.

— Устав караульной службы, шнурок!

— Я сказал подушку мне, быстро!..

Бедный солдатик испуганно молчал.

— Что ж, птенчик, пеняй на себя. Вижу, не читал ты Достоевского. Это, значит, про преступление с наказанием…

Артур поморщился. Вспомнилось давнее из учебника — что-то о революционных предпосылках. Увы, глобальная история находила отражение и в их маленьком коллективе. Собственно, ссоры в казармах разгорались часто — чуть ли не каждый день, однако сегодня в воздухе явственно попахивало грозой — грозой настоящей — с молниями, землетрясением и прочими неизбежными радостями бытия. Тоска и скука успели обглодать людей до косточек, сжевав все до малейшего хрящика. Пока они еще лежали на койках, но внутренне половина казармы уже готова была принять ту или иную сторону, кулаками усилив аргументацию коллеги. Артур чувствовал это по себе, хотя просчитать ситуацию не составляло труда. Сначала, само собой, достанется птенцу, потом парочке крайних, коих всегда и везде без труда находят, а после, возможно, сцепятся главные силы. То есть, может быть, сцепятся, а может, и нет. Все будет зависеть от того, насколько крепко перепадет первым. Помнится, Хирасима с Нагасаки тоже отсрочили Третью Мировую. Ненадолго, но отсрочили. Вот и у них однажды было подобное. Могли взорваться, но не взорвались. Потому что чуть раньше избиваемый птенец рухнул на чужую койку и проломил висок, погасив тем самым разгорающуюся ссору. Увы, основные каноны мироздания оставались неизменными и в Бункере. Чья-нибудь жизнь или на худой конец кровь — всегда были и будут обязательным жертвоприношением на алтарь всеобщего спокойствия. Как известно, гроза чистит воздух, а мир — он всегда хорош после войны…

Пытаясь отгадать, кто из старослужащих возьмется переломить ход событий, Артур следил за ругающимися старичками. Даже успел сделать мысленную ставку. И тут же ее проиграл. Это получилось само собой. Почему? На это он вряд ли сумел бы ответить. Но так или иначе Артур резко сел.

В самом деле — какого черта? Чего ради лежать и ждать? Лемеха он на дух не переносил, и то, что затевалось в казарме, было ему даже на руку. Обитая в Бункере, он успел возненавидеть армию, возненавидеть тупую муштру и вездесущий запах мужского пота. Ненависть — это всегда напряжение, а напряжение требовало разрядки.

Но сначала — сапоги. Драться без сапог — все равно что играть в карты без козырей. Чтобы не выдать охватившего его волнения, Артур склонился по возможности ниже. Портянка, пара привычных оборотов вокруг стопы — и нога в бронированном панцире. Вот и славно! Именно таким орудием следует вразумлять остолопов вроде Лемеха. Скоты с одной-единственной извилиной! Вчерашние пахари женских общежитий, любители убойного спорта, из армии и тюрьмы выбиравшие зло послаще и поспокойнее. Верно, из-за таких и начались земные напасти. Бактерии, стаи мокриц, язвенное поветрие…

Артур сам себя распалял. Распалял, уже шагая к кровати Лемеха.

Возможно, дела с извилинами у последнего действительно обстояли неважно, но с тонкостями «внутреннего базара» этот недоделок был знаком прекрасно. Вернее сказать, он их чувствовал. Интуитивно. Как крыса чует капканы и сдобренное ядом зерно. Подобных типов Артур успел изучить досконально. Хоть кандидатскую пиши. Особенности психотипа в армии, мутагенез подкорки и так далее… Лемехи плохо перемножали два на два, но с удовольствием подличали и замечательно интриговали. В спорах же с птенцами они отыскивали доводы, базирующиеся на примитивнейших истинах, доступных всем и каждому. В чем-то они были даже талантливы, и Артур не сомневался, что тем же высоколобым интеллигентам в диспуте с такими вот балабонами никогда не победить. И не потому, что слово уступит кулаку, а потому что фундамент фундаменту рознь. И перебить классику рэпом, все равно что дубиной переломить прутик.

— Что, и ты туда же?…

Приближение Артура не осталось незамеченным. Лемех в одно мгновение намотал на кисть кожаный ремень, угрожающе качнул утяжеленной пряжкой. Он, конечно, вычислил настроение Артура и соответственно изготовился. Драки этот тип ничуть не боялся, и Артур знал, драться Лемех умел. Однако сегодня он не учел одной маленькой детали. И даже не одной, а двух. Во-первых, Лемех сидел, а сидячему всегда труднее завязать потасовку. Во-вторых, инициатива целиком и полностью исходила от Артура. Точнее — должна была исходить. Никто в казарме до сих пор точно не знал, что он собирается предпринять — затеять с Лемехом словесную перепалку или вообще покинуть закипающий казарменный котел.

— Смажь ему нос солидолом! Пусть не суется.

— Вия на вас нету, стерляди. Драться — так деритесь, а не тяните резину…

— Не дрейфь, Артурчик. Штаны у него пощупай! Он уже обделался!

…Именно такое подзуживание Артур ненавидел более всего. И потому не стал ждать. Зарычав, ринулся на Лемеха, свалив его с койки первым же ударом. Пряжка болезненно стегнула по колену, но было уже поздно. Овладев инициативой, Артур уже бил лежащего Лемеха, не давал ему подняться.

— Стерлядь гнилая! Тварь!..

Кто-то ухватил его за плечи, и Артур звезданул миротворца по уху. Еще одна оскаленная физиономия чмокающе соприкоснулась с его кулаком.

— Всех размажу, кто подойдет!..

Но с коек уже соскакивали многочисленные добровольцы. Озверелые лица замелькали справа и слева. Клацнули под костяшками чьи-то зубы, кто-то ударил пяткой под дых. И тут же поднявшийся с пола Лемех перетянул Артура пряжкой по хребту. К нему взметнулась чья-то пятерня, врастопыр ударила по глазам. Спрятав лицо в ладонях, Лемех протяжно взвыл. А через минуту рычала и дралась уже вся казарма. Вся, за исключением немногих пребывающих в лазарете больных, за исключением дежурящих в наряде и тех хитрецов, что, свесившись с верхнего яруса, продолжали комментировать происходящие события, с азартом болельщиков ставя на тех или других, на скорую руку играя в свой маленький безобидный тотализатор.

Последнее, что запомнилось Артуру, это Степа-теплоход, загородивший телом единственный в казарме телевизор.

— Только разбейте, п-падлы! — орал, заикаясь, Степа. — Уб-бью на месте!

Раскинув руки, он напоминал мамашу, защищающую единственного выкормыша. Так оно, в сущности, и было. Кроме видео в этом подземном мире у Степы более ничего не водилось. Ничего и никого. За свою старенькую видеодвойку он действительно мог убить.

А в следующий миг взвыла серена, в коридоре грохочуще застучали сапоги дежурного взвода…

* * *

По эклеру проползла обалдевшая от счастья муха. Для нее пирожное представлялось, вероятно, целой планетой. Огромной, сладкой, желанной. Возможно, она примеривалась, на сколько дней, недель или месяцев ей хватит этой счастливой планеты. Цифры получались фантастическими, и муха тихо балдела. «А на сколько хватило нам нашей планеты?» — неожиданно подумал Артур и улыбнулся нечаянной мысли.

— Что? Хаханьки строить?! — Дюдин ретиво подскочил к Артуру, наотмашь хлестнул по губам. — А ну, руки по швам! Солидола не жрали? Я вас научу, стерляди!.. А ну, глаза в кучку!

Словечки были исключительно «дюдинские», но пользовалось ими все население Бункера. «Стерлядь», «птенцы», «солидол» и так далее. Не та это вещь — язык, чтобы заводить патенты.

Справа шевельнулся Лемех, и Дюдин немедленно залепил затрещину и ему. Вшестером, как главные застрельщики драки, они стояли в кабинете полковника, и Дюдин ходил вдоль коротенькой шеренги, выцеливая глазами малейшее недовольство, без промедления пуская в ход свои огромные кулаки.

— Итак, кто начал первый, стерляди? — в десятый раз проревел он. — Ты, Боков? Или ты, Лемехов?

Каждый вопрос сопровождался болезненным ударом. Полковник, а в просторечии Пахан или Вий, сидел чуть поодаль. Развалившись в кресле, он лениво теребил жиденький ус, прищуренным взглядом сверлил солдатиков. Может быть, ему хотелось кого-нибудь убить, а может быть, и нет. Возможно, ему вообще ничего не хотелось. В это тоже легко верилось. Там, наверху, то бишь в бывшей своей жизни, Вий успел поиметь все мыслимые и немыслимые блага. Фантазия убогих не изобилует красками, а он был абсолютно убог. По этой самой причине и скучал. Деньги в подземном мире ничего не стоили, женщин и власти у него хватало, — оставалось одно — убивать. И он убивал, каждой новой смертью пришпоривая свою собственную зевающую судьбу.

Артур снова посмотрел на эклер, лежащий на столике перед полковником, и молча удивился. Почему, черт возьми, он не жрет его? Или такие штучки ему выпекают каждый день?

— Хватит!.. — отрывисто произнес Вий. — Гони их в шею.

— То есть, в карцер? — осмелился уточнить Дюдин.

— В него, родимый, в него. А после по десятку нарядов на брата. И пусть Валерьяныч их чуть повоспитывает.

— Сделаем! — Дюдин развернулся к арестованным. — Слышали, стерляди? Вот так! А в следующий раз на дыбе вздерну. Все ясно?

— Да, и еще… — полковник за спиной Дюдина пошевелил щепотью. — Вот этот слева. Он ведь, кажется, из местных?

— Так точно, — Дюдин вытянулся. — Артур Боков, из старослужащих, житель Воскресенска.

— Оставь мне его. А остальных в карцер. Роту пару дней подержим без хлеба. Ну и… Работку им придумай какую-нибудь. Шахты пусть лишний раз подрают.

— Слушаюсь! — Дюдин уцепил Артура за рукав, выдернул из строя. Рявкнув, развернул всех прочих, отрывистыми командами погнал в коридор.

— Ну-с… — полковник поднялся. По-орлиному заостренный, в красных прожилках нос его оказался неожиданно близко — возле самых глаз Артура.

— А с тобой мы, пожалуй, прогуляемся.

— Разрешите доложить. Я только хотел…

— Иди за мной и помалкивай!

Вий шагнул к стене, и половинка шкафа, главного украшения кабинета, послушно отъехала в сторону, открывая потайной ход и ведущие вверх ступени.

Проходя мимо стола, Артур умудрился сунуть эклер в карман. Пирожное оказалось суховатым и жирным одновременно, но лишняя стирка Артура не пугала. Пугало ближайшее будущее, где все могло сгодиться — в том числе и сытное пирожное. Возможность карцера все еще была чрезвычайно реальной, а что такое темница без еды, он знал преотлично.

Поднявшись куда-то вверх, они прошли через гудящие залы вычислительного центра и, миновав проходную с парой полусонных охранников, очутились в просторной кабине лифта.

— Никогда еще не ездил пневмопочтой? — Вий хмыкнул. — Тогда держись…

Лифт дернулся, и Артур упал в пластиковое кресло.

— Ну? Каковы ощущения?

— Нормально…

Скоростенка в самом деле оказалась приличной. Лифт летел, заворачивая куда-то вверх и вправо, время от времени совершая резкие зигзаги. А уже через полминуты они стояли в предбаннике шахты. Артур мог поклясться, что здесь он еще никогда не был. И немудрено, — всех помещений Бункера, подобием паутины простирающегося под землей на десятки километров, не знал, вероятно, никто.

Подняв голову, он вздрогнул. Перед ним высился огромный, занимающий добрых полстены, экран. На экране красовалось серебристое тело ракеты. Вставшая на хвост акула, крылатая сигара, целящая в сердце не какому-нибудь индивиду в отдельности, а городу, области, а то и целому штату. Разумеется! Чего там мелочиться! Не в век сохи родились!.. Путешественница-убийца была взведена в боевое положение, а, привязанный к металлическому корпусу, чуть повыше хвостового оперения в положении «верхом на ракете» красовался Кальяныч, вестовой полковника, бывший приятель Артура.

— Вы ведь знаете друг друга, не так ли? — хозяин Бункера криво улыбнулся. Двигаясь словно на ходулях, медленно приблизился к пульту. — Ты в курсе, как приводится в действие вся эта механика?

Артур качнул головой.

— В самых общих чертах…

— Черта, черточка, черти… — Нездоровые, с явственной желтизной глаза полковника блеснули на свету. — Так может, нам его того? Земелю твоего непутевого… Отправить полетать?

— Что он такого сделал?

— Что сделал? — Вий с нервной суетливостью потер ладони. — Видишь ли, Артурчик… Тебя ведь Артуром звать, верно? Так вот, Артур, обманул меня твой землячок. Самым скверным образом обманул. Рассказывал о городе то, чего не было… — полковник потешно шевельнул плечом. — Такое, понимаешь, рассказывал, что я и уши развесил!.. Словом, вруном оказался твой зема, вруном и дезинформатором. А время у нас, сам знаешь, какое. В такое время дезинформаторов не жалуют. Ну-с? Что скажешь?

— Этого не может быть. — Пробормотал Артур. Не потому, что не верил в возможность измышлений Кальяныча, — потому, что полковник ждал от него слов, и эти слова должны были быть произнесены.

— Может, Артур, очень даже может. Вместо города отсиживался в ближайшем поселке, а потом возвращался и выдумывал. Сказочник-фольклорист, — полковник прошелся по помещению. — Знаю, что вы там про меня говорите. Чудила, псих… И зря, между прочим. Сам видишь, как туго с вами приходится. Никому веры нет, чуть отвернусь, бузу поднимаете. Кулаки, видите ли, у них чешутся.

— Господин полковник!..

Это был приглушенный крик Кальяныча. Боец чуть не плакал, всячески пытаясь привлечь к себе внимание командующего.

— Сил больше нету! Не чувствую ничего.

— Почувствуешь, — пообещал полковник. — Очень скоро.

Пальцы его вновь легли на пульт. Артуру показалось, что хозяин Бункера дрожит. Не от страха, — от азарта.

— Ты не представляешь себе, каких мук мне стоит не делать этого. Знаешь, почему? — полковник вновь обернулся к Артуру. — Видишь ли, однажды я это уже проделал. И честно признаюсь: это было больше, чем наслаждение. Часа два я ходил над этой самой кнопкой и в конце концов решился. Разумеется, я не видел, как она летела, но чувствовал. Чувствовал напряжение тех, кто заметил ее на своих мониторах. Ты знаешь, ее даже пытались сбить. Дважды или трижды. Но она увернулась. Увильнула, моя рыбонька! И вонзилась-таки этому городишке в копчик! — Полковник громко рассмеялся.

— Я включил сразу несколько радиостанций, и, как минимум, три из них сообщили о разрушениях в германской столице. Еще бы! Полторы мегатонны!.. Да она лопнула, как мыльный пузырь! Слышал бы ты, что они там пели… Радиус разрушений кошмарен, количество жертв огромно! Но самое смешное — ни один из хваленых спутников сообщества не сумел отследить отправителя.

— Вы шутите? — Артур был ошарашен. О гибели Берлина он был наслышан, но даже мысли не допускал, что именно их начальник инициировал запуск рокового носителя.

— Ничуть! — Вий жадным взором вернулся к кнопке пуска, и только сейчас Артур обратил внимание на то, что все предохранительные пломбы сорваны.

— Пять шахт и пять ракет! — с пафосом провозгласил полковник. — Еще месяц назад я был богачом! Потому что располагал властью… — Он внезапно споткнулся. — Впрочем… Я и сейчас ею располагаю. Да, да! Ты ведь видишь ее. Это последняя. И я берегу ее. Каждый день прихожу сюда и грызу ногти.

Говорящий с обожанием взглянул на ракету.

— Ведал бы ты, Артур, каких усилий мне стоит сдерживаться, чтобы не нажать эту треклятую кнопку!.. — лицо полковника исказила пугающая гримаса. — Хотя с другой стороны — сидеть и знать, что ты МОЖЕШЬ это сделать и можешь сделать в любую секунду — тоже прекрасно. Вот где истинное наслаждение! Выбирать жертву, умозрительно щадить тех или других.

— Черт! Но зачем вам это? — вырвалось у Артура.

— Что именно?

— Ну как же! Все без того летит в тартарары. Стоит ли ускорять чью-то гибель?

— Почему бы и нет? Мир агонизирует, Артурчик, а рыбину, вытащенную на воздух, обычно бьют дубиной по голове. Вот и я хотел бы ударить… Заметь, моя роль носит скорее гуманный характер. Я даю больному последнюю дозу наркотика. Как ты сказал, — все действительно летит в тартарары. Но ощутить напоследок пусть иллюзорную, но власть, — разве это не сказка? Не столь уж многим на земле это было позволено.

— Вы верите, что власть…

— Да, Артур, да! К чему лукавить? Несмотря на всю болтовню гуманистов и демократов право сильного осталось единственным правом на земле. А все иные права… — Тонкие губы полковника искривила усмешка. — Вспомни маленькую предвоенную Венгрию, когда началась буза в Югославии. Гитлер потребовал от венгров разрешения на проход войск. Не намекнул, не попросил, а именно потребовал. И стоило венграм заколебаться, как Англия немедленно предупредила: «Будете помогать германцам, объявим войну.» Неплохо, да? И при этом ни малейшей альтернативы. Тогдашний премьер-министр Венгрии, граф Телеки, поступил, как настоящий мужчина. Он попал в патовую ситуацию и потому вынужден был застрелиться. И то же, милый мой Артур, было с Турцией, Болгарией и Румынией. Правом слабого пренебрегают все, кому не лень. Его — это самое право замечают лишь в минуты сытости. Согласись, не так уж сложно бросить собаке кость, когда мясо с этой кости переправлено в твой желудок. Это и есть право слабого — претендовать на косточку со стола господина.

Артур невольно припомнил сегодняшнего птенца, из-за которого началась потасовка. Полковник отнюдь не был дураком. И столь же очевидным было то, что он ненормален. Возможно, быть умным — как раз и означает быть ненормальным, но быть ненормальным — не значит быть умным. Такая вот скучная околесица…

Так или иначе, но Артур немедленно поверил в четыре ракеты полковника — те самые, что оказались выпущены по чужим городам и странам. В этом убеждали глаза полковника — глаза сумасшедшего, балансирующего над пропастью.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — с дрожью проговорил он.

— Тебе? — полковник нахмурился, словно припоминая. — Ах да, Кальяныч! В нем все дело… Видишь ли, твой землячок все же временами туда хаживал. Я имею в виду Воскресенск. Для сбора информации, ну, и кое для чего еще. Какая-никакая, а разведка мне нужна. Поэтому теперь место его займешь ты.

— Я?

— Будешь ходить на разведку вместо него, только и всего. Ты местный, тебе это будет нетрудно.

И тут же, словно разглядев вспыхнувшую в груди Артура надежду, Вий с усмешкой добавил:

— Только не надо пытаться убежать. Валерьяныч, наш дипломированный доктор, вошьет тебе под кожу крохотный сувенир. В должный момент будет включаться радиотаймер, и по истечении энного времени мы просто вынуждены будем поинтересоваться твоим местопребыванием. В общем, скромный радиоимпульс — и ты разлетишься на кусочки. Разумеется, это не жестокость, ни в коем случае! Всего-навсего — мера предосторожности. Кстати, такую же операцию мы проделывали в свое время с нашим Кальянычем. Впрочем, сейчас ты в этом убедишься.

Полковник поднял с пульта небольшую коробочку с антенной.

— Система простая и надежная, апробированная временем. Суди сам, — одно нажатие и все.

Указательный палец говорящего утопил темную клавишу, заставив Артура испуганно воззриться на экран. Привязанный к ракете Кальяныч не разлетелся на куски, как обещал полковник, однако тело его жутковатым образом содрогнулось, лоб ткнулся вперед, ударившись о серый металл. Пара страшных мгновений, и несчастный боец обвис на веревках, уронил голову.

— Вот так! — сияющее лицо полковника вновь обратилось к Артуру. — Возможно, со стороны это смотрится не слишком эстетично, но считал и считаю, что для посторонних подобное зрелище намного убедительнее всяческих слов. Сам знаешь, лучше один раз увидеть — и так далее… В общем место вестового отныне занимаешь ты. И все! Беседа закончена…

* * *

Намерения Артура разгадали двое.

Первый, Степа-теплоход, любитель телевидения и сальных анекдотов, приблизился в минуту, когда никого рядом не было и, по обыкновению вынув фото своей невесты, исторг тяжелый вздох.

— Ммм… Может мы это… В-вместе отсюда?

— О чем ты? — Артур изобразил удивление.

— Ну ккк… как же! Ттт… Тебя же вестовым назначили!

Степа проговорил это таким тоном, словно разом выдал всеобъясняющую причину. В Бункере знали, что в вестовых у полковника долго не задерживаются, и коль скоро Артур не захочет идти в вестовые, — значит, выход один — бежать. Сам Степа уже давно дозрел. Тем более, что в городе у него оставалась подружка, которая по прошествии времени в пересказах Степы превратилась в невесту, а чуть позже в верную супругу.

— Ты знаешь, какая она у меня, — Степа кивнул на фото, с конопатой блондинкой. — И здесь, и здесь — все, понимаешь, на месте. И ласковая до ужаса. Целоваться любит. А как засмеется — это вообще…

Прилипнув глазами к фотографии, Степа надолго замолчал, позволяя Артуру пораскинуть мозгами. Впрочем, Артур размышлял недолго. Он ничего не имел против напарника. Тем более, что на Степу можно было положиться. Однако той дорогой, которой он собирался выбираться из Бункера, мог воспользоваться только один человек. Таким образом Степу приходилось отшивать, а подобные вещи всегда давались Артуру непросто.

— Я подумаю, Степ. Хотя вообще-то насчет меня сведения у тебя неверные. В корне!..

Второй осведомленной фигурой оказалась Клеопатра, полковничья приятельница и негласная правительница Бункера. Артур давно уже ломал голову, не понимая, отчего золоченые троны и высокие трибуны сплошь и рядом занимаются типами откровенно больными, с пугающими отклонениями в психике. Эпилептики всех мастей и рангов, психопаты и жертвы паранойи правили странами, управляли городами. Так получалось, что злокачественная энергия оказывалась более способной к подавлению сторонней воли. Чем более нездорового вождя взваливала себе на шею общественность, тем больших успехов он добивался, с маниакальным упорством сметая любые преграды на своем пути, истребляя порой целые народы. Да и чем могут увлечь окружающих стандартный ум, стандартная мораль? Во все времена людей завораживало необыкновенное пусть даже и с шизоидным привкусом.

Как бы то ни было, но изолированный от мира клочок подземного царства в полной мере вписывался в общечеловеческую систему. Двое сумасшедших управляли минигосударством, помыкая без малого тремя батальонами душ, имея практически безраздельную власть над каждым из своих подчиненных. Вполне возможно, что иные у власти удержаться бы и не сумели. Наверху, судя по скудным сводкам, царил настоящий хаос. Кто-то кого-то бомбил, миллионы и миллионы людей становились хрониками, сходили с ума, умирали от голода. Править в такое время армией, обреченной на бездействие, может только сумасшедший, и этот сумасшедший у них имелся.

О побеге, вероятно, думали все, но на это надо было еще отважиться. Дезертиров не просто истребляли, а истребляли с изощренной жестокостью. Администрация Бункера могла запросто поставить к стенке уже только по одному подозрению — без фактов, без каких-либо улик. И все же, побеседовав с полковником, получив предложение стать вестовым и своими глазами увидев смерть Кальяныча, Артур решился.

— Хочешь уйти в город? — остановившая его в коридоре Клеопатра, как всегда щедро нарумяненная и напудренная, без стеснения погладила рядового по щеке. — Неужели бросишь свою маленькую?

Некоторыми своими повадками Клеопатра и впрямь напоминала царицу. Только отнюдь не маленькую. В этой девице было верных шесть футов росту, и, прогуливаясь с ней, тщедушный полковник предпочитал не забывать о солидных каблуках. Дамой Клеопатра была, что называется, крупной. Ударом неженского кулачка могла запросто сбить с ног зазевавшегося бойца, а на собственной шикарно обставленной кухне легко управлялась с двумя солдатскими порциями. По слухам, в дни ненастного настроения она подводила под расстрел надоевших любовников, а уж более терпимыми неприятностями рассыпала направо и налево. Словом, дамочка была аховая во всех отношениях. И если не сама разгуливала по краю пропасти, то уж во всяком случае обожала глядеть, как делают это другие. Именно по этой причине Артур немедленно взмок от пота. Даже по лицу поползло что-то липкое, по-змеиному холодное. В самом деле, если уже двое смекнули о его возможном уходе, скоро будут знать и те, кому положено было подглядывать и подслушивать, выискивая среди служащих малейшую крамолу.

Все получилось само собой, и лишь спустя минуту Артур в полной мере осознал, что натворил. Стиснув «грозную царицу» в объятиях, он затащил ее в одну из кладовок и, заткнув рот кляпом, связал разорванными на полосы половыми тряпками. Самое забавное, что Клеопатра не слишком трепыхалась. Возможно, она вообразила, что ее собираются таким образом приласкать. Если верить слухам, такие штучки ей даже нравились, однако на этот раз всесильной даме пришлось разочароваться. Ее связали самым натуральным образом и бросили в темной клетушке в полном одиночестве на произвол судьбы.

Мосты таким образом были сожжены окончательно. Артуру оставалось одно-единственное — бежать из Бункера и бежать немедленно.

Глава 2

Кто они были, Лебедь не знал. Подозревал только, что существа эти жили на планете Земля всегда. Забавно, но люди им совсем не мешали, — разве что пробуждали некоторое любопытство. Кое-кто из старожилов шалил, вклиниваясь в сеть интернета, другие колдовали над телами спящих людей, навевая те или иные мысли, порой существенно сокращая жизненные сроки живущих. За некоторыми из представителей рода человеческого автохтоны наблюдали с особым пристрастием, и, увы, Лебедь угодил в число последних. С ним беседовали и над ним подшучивали. Он не сопротивлялся и не роптал. Тем не менее, чуть ли не каждую ночь ему насылали кошмары, из которых Лебедь никак не мог извлечь должного вывода.

На этот раз во сне он увидел стоящего в дверях Артура — мускулистого, неправдоподобно огромного, взирающего на их утлое убежище осуждающим взором. Стародавний приятель поражал бронзовым загаром, напоминая свежеотлитую, пылающую жаром статую, рыцаря, облаченного в неведомые доспехи. И снова Лебедь наблюдал яростное противостояние. Без этого теперь не обходился ни один из его снов. Черноволосый, взлохмаченный Вадим стоял на одном колене и, с остервенелой усталостью передергивал затвор, посылая в сверкающего гостя пулю за пулей. Каменно и равнодушно Артур улыбался. Пули били в его могучую грудь и сплющенными, потерявшими силу комочками падали на пол.

Так уж вышло, что всю его юность Вадик Дымов с Артуром Боковым дрались. Вечные партнеры и соперники просто не могли долго ладить. Вадим был более изворотлив, Артур — более силен. Борьба протекала с переменным успехом, и, вмешиваясь в схватку, Лебедь всякий раз получал свою порцию шишек. Несмотря ни на что, всех троих почему-то именовали друзьями. Впрочем, был еще и четвертый — некий Поль, улыбчивый, громогласный красавчик. В отличие от Лебедя, добрую потасовку он уважал, и если Лебедь старался разнимать приятелей, то он напротив вызывался быть рефери, а порой и откровенно подстрекал противников. Такой уж он был человек — с удовольствием секундировавший на всех школьных дуэлях, с энтузиазмом вызывающийся замещать более слабых или выбывающих из схваток. Странной, должно быть, казалась со стороны их дружба. Квартет забияк, четверо осликов, упрямо тянущих в разные стороны. И все-таки они действительно дружили. То есть — наверное. Потому в точности никто из них не знал, что такое настоящая дружба, с чем ее едят и на каких весах взвешивают.

— Вот, значит, как!.. — Вадим, привидевшийся Лебедю во сне, хладнокровно отбросил винтовку в сторону. — Что ж, посмотрим, как ты отреагируешь на это.

В руках его Лебедь разглядел массивный ствол с пузатым раструбом.

— Господи! Ну зачем?!

И как обычно Лебедя никто не услышал. Он и сам себя не услышал. Во снах он всегда отчего-то терял голос. И не только голос. Еще чаще он превращался в полного паралитика. Тело деревянело, язык и связки отказывались подчиняться. Вот и сейчас рот его беззвучно раскрылся, не породив ни звука. Лебедь снова не мог повлиять на ход событий. Ни Вадим, ни Артур даже не глядели в его сторону.

Огненная струя полыхнула в направлении двери, уменьшенным подобием солнца впилась в панцирную грудь. Стены, потолки — все потонуло в слепящем взрыве. Лебедь зажмурился, а когда вновь распахнул глаза, разглядел, что находится на маленьком песчаном островке…

ЭТО тоже повторялось с пугающим постоянством. Все его кошмары непременно заканчивались одним и тем же — неуютным клочком суши, напоенным вибрирующим неживым светом, дающим приют паукам, крабам и бедному человечку по имени Лебедь.

Еще одна придумка автохтонов, то бишь — тех, кто обитал на Земле еще задолго до первого человека. Остров Шока… Кусочек суши, пятнышко среди волн, где Лебедю отводилась все та же пассивная роль созерцателя собственной жизни — жалкой, никчемной, всем и всегда только мешающей. Сидя на холодном песке, он со смирением вспоминал всех тех, кого когда-либо обидел или подвел, все ситуации, в которых приходилось говорить неправду, всех женщин, которые, разочаровываясь в нем, уходили и уплывали к другим, оставляя Лебедя все на том же островке одиночества. Умственное самобичевание не давало утешения, и во весь рост вставала главная загадка его существования, а именно сам смысл появления Лебедя на свет. Беда заключалась в том, что он был обречен изначально — с первых месяцев своего рождения — длинный, нескладный, отличающийся от сверстников несуразной внешностью и несуразным характером. Тем не менее, рождение состоялось. Вопреки всяческой логике, а, может, и в насмешку ей.

— Я никто, — шептал Лебедь. — Я подвел в своей жизни более двухсот человек — и это только те, кого я помню. На самом деле их было гораздо больше…

И тут же раздавался ГОЛОС, который рано или поздно проявлял к островитянину подобие жалости.

— Дурак! Какой же дурак!

— Да, я дурак, — покорно соглашался Лебедь. И голос раздраженно приказывал:

— Ладно… Иди наверх. Я буду ждать. В чуланчике…

И Лебедь шел — по песку, прямо в волны и, конечно же, просыпался. Впрочем, мысль о чуланчике продолжала гореть в мозгу, и, садясь, он вытягивал онемевшие во сне ноги, с хрустом покручивал суставами.

Он голодал. Уже двадцать второй день. А потому грани между сном и реальностью для него давно не существовало. Он успел убедиться, что жить без еды тоже вполне возможно. За счет чего? — этого он точно не знал, но догадывался. Истончавшее естество оказалось способным улавливать неведомые ранее энергии. Они, вероятно, его и питали.

Пошарив под подушкой, Лебедь извлек ржаной сухарь — остатки вчерашнего пайка и, пройдя в детскую (теперь это называлось у них детской), сунул сухарь под первое же одеяльце. В том, что маленькие с обострившимся нюхом существа найдут его гостинец, он не сомневался. Вечноголодные дети блуждали по зданию подобно привидениям, от зорких глазенок не укрывалось ничто.

Ну, а теперь можно было идти наверх, к чуланчику, как и было подсказано свыше. Маршрут стал уже привычным, и Лебедь мог бы добраться туда с закрытыми глазами, что он иногда и проделывал. Башня, а они обитали в бывшей водонапорной башне, была довольно высокой. Винтовая нарезка лестницы обожгла ступни холодом, заскользила вниз. Ноги Лебедя ощутимо коченели, и все же он предпочитал ходить босиком. Так было тише, а значит, и безопаснее. Кроме того, он всерьез опасался кого-нибудь разбудить. Хватит с него жертв. Проще и лучше — дышать в сторону…

Мимо проплыло большое запыленное зеркало. Лебедь даже не задержался. Без того знал, что увидит отпечатки детских ладоней в нижней части стекла и собственную затуманенную несостоятельность — голую, все более становящуюся черепом голову, провалы щек с пустыми глазами, длинное истощенное тело, не способное уже ни на какой труд. Единственное, что оставалось привлекательным в его облике, это были припухлые, точно украденные у хорошенького ребенка губы. Но и это когда-нибудь уйдет. И тогда останется один череп. Голый, устрашающий, неживой.

Лебедь заглянул в каморку Вадима. Здесь было все как всегда. Скрюченная за письменным столом фигура с огромной кобурой под мышкой. Всю эту ночь Вадим снова что-то кропал для муниципалитета. Вадим умел работать на износ, и Лебедь мог ему только завидовать. Он тоже хотел бы вот так. На износ и до обморока. Если было бы даровано.

Сразу за столом в углу комнаты матово поблескивало сваленное в кучу оружие. Прятали его здесь от детей, но Лебедю думалось, что и от него тоже. В опаске, что натворит глупостей. Потому что однажды он уже делал попытку уйти из жизни.

Недалеко от каморки прямо у стены притулился в обнимку с карабином Егор Панчугин. То есть Лебедь его звал Егором, а все остальные попросту Панчей. В драном тулупе, в кирзовых сапогах — стопроцентный русский мужик, способный, крякнув в кулак, пережить что угодно. У Вадима Панча водил бронемашину, чем и был славен. Более того — эту самую бронемашину он умудрялся поддерживать в превосходном состоянии, смазывая, чистя и прослушивая каждый день, как заправский терапевт старого пациента. В результате дизельное сердце броневика тикало и грохотало положенным образом, а пулеметные стволы сияли первозданной чистотой, чего нельзя было сказать о самом Егоре. Был Панчугин безнадежно чумаз, чуть прихрамывал на правую ногу, щеки его поочередно вздувал безжалостный флюс, а из носа постоянно капало. Обессилевший от борьбы с зубами, Егор готов был пойти на крайнюю меру — а именно выдрать их все до единого, заменив вставными челюстями. Одного он, правда, не знал, — где взять подходящие челюсти, и мучения с зубами продолжались.

Глядя на Егора, Лебедь мысленно оснастил механика кудлатой бородой, а винтовку заменил на посох. И получился вполне приличный Дед Мороз. Несколько пообтертый, зато веселый. И дети на утренниках у Панчи, Лебедь не сомневался, были бы улыбчивыми. А Саньке — подростку, прижившемуся в башне, пришлось бы, наверное, сыграть Снегурочку.

Подойдя к окну — одному из немногих уцелевших, Лебедь близоруко прищурился, и набрав полную грудь воздуха, чтобы не затуманивать стекло дыханием, прижался лицом к хрупкой, заклеенной бумажным крестом поверхности.

Улица, предрассветная и серая, предстала его взору. Небо, вытесанное из александрита, ветви обиженных и обожженных деревьев — тополей, тополей и… снова тополей. К слову сказать, самое подходящее время для ветряков. Маленькие смерчи любили рождаться в утренние часы, шипящими клубками выкатываясь на улицы, путаными маршрутами колеся по городу. И уже потом — только по дорожкам пыли и гладким отшлифованным следам на стенах можно будет догадаться, где и как они проходили. Правда, в последние недели стали рассказывать о каких-то взбесившихся ветряках, что появлялись даже днем, тараня кирпичные каркасы зданий, увязая в крошеве обломков, в считанные секунды раскаляясь до плазменного состояния. Может, оттого и участились пожары. Запах гари стал привычным и постоянным. Лохматыми тушами над городом беспрестанно плыли жирные черные облака. Лебедю они казались живыми и оттого особенно страшными. Поэтому вверх он, как правило, старался не смотреть. Правильно говорят: рожденный ползать рожден для земли…

Стекло все-таки отчего-то затуманилось. Отстранившись от окна и чувствуя, как начинает кружиться голова, Лебедь судорожно выдохнул и вдохнул. То ли от тяжелого сна, то ли от кислородного голодания в ушах нарастающе загудело. Он вымученно тряхнул головой и только через секунду сообразил, что это летит самолет. Большой и тяжелый, может быть, даже бомбардировщик. Лебедь зажмурился. Самолет… Первый со времен нашествия и, дай Бог, последний…

* * *

Самолет болтало, словно детскую погремушку. Казалось, машина прорывается сквозь ураганы и смерчи. Вибрировал корпус, скрипуче раскачивались крылья. Только не было за бортом ни смерчей, ни ураганов, а был на всем белом свете один-единственный воющий надрывно движок, были истертые временем заклепки и была липкая перепачканная фляга, к которой снова в который раз он потянулся рукой.

На секунду самолет вырвался в слепящую голубизну неба и тут же вновь обрюзгшей рыбиной нырнул в вязкие разводья тумана. Он бодал и кромсал их округлым, стершимся от жизни лбом, не заботясь о маршруте, не думая о собственной целостности. Да и какая, к чертям, целостность! Дрожащая рука пилота, оценивающе взвесила флягу, швырнула посудину за спину. Вцепившись в руль высоты — так, что на сбитых костяшках бисером проросли капли ягоды костяники, пилот толкнул рычаг от себя. Лихорадочно задрожав, бомбардировщик повалился в ватные облака, мигом прошил их, выскользнув над незнакомым городом.

Там внизу тысячи кварталов лепились друг к дружке, щетинились спичечками труб, с сонным смущением тянули на себя одеяло грязноватой дымки. Город напоминал чем-то необъятный, пекущийся на сковороде блин. Опавшие и бесформенные пузырьки заводов и цирковых зданий, прожилки ЛЭП и долговязые мачты телебашен. Точечки, крапинки… У пилота зарябило в глазах, и он невольно попытался выровнять ломанный летучий галоп. Таким скоком можно было запросто нарваться на очередную аберрационную ловушку, что капканами теснились над всеми жилыми районами. Но главное (сейчас это злило пилота более всего) — он не понимал хладнокровия, с которым его встречал чужой город. Тянулись минуты, а он по-прежнему ждал, когда же там внизу, переполошившись, запустят наконец сирену и, бросившись к караулящим небо зенитным установкам, откроют по незванному гостю огонь. Этот город не казался мертвым, и все-таки стрельбы по самолету никто не открывал.

С губ пилота сорвалось ругательство. Бой, скоротечный и яростный, нужен был ему, как никогда. Снаряды или ракеты — все равно. Им нечего было опасаться. Вспышка вышла бы весьма скромной. Ядерного оружия на борту нет, да и горючка практически на исходе.

Мутным взором пилот обшаривал пестрящее внизу пространство, пытаясь отыскать искорки долгожданных выстрелов, но ничего не происходило.

Олухи!.. Он скрежетнул зубами. Спят и знать ничего не желают! А если бы у него возникло желание отбомбиться? К слову сказать, вполне естественное человеческое желание. Потому что тех, кто не огрызается, съедают! С обычной животной безжалостностью…

Пилот прислушался к всхлипывающему за спиной двигателю и, пальцами скользнув по панели, коротко притопил красную клавишу. В самом деле, почему бы и нет?

Заложив вираж и вжавшись в кресло, он приготовился увидеть кустистые шапки разрывов, лентой повторяющих его путь, но ничего похожего не увидел. Болезненно дрожа, самолет подчинился маневру, но из распахнувшегося люка не вылетело ни одной бомбы.

Черт!.. В голове шевельнулось воспоминание. Скорее скучное, чем зловещее. Ну да! Весь свой боезапас он, высадил еще на старых позициях, а пулеметные ленты расстрелял в какой-то пузатый лайнер-разведчик…

Ему показалось, что там внизу чадяще тянутся клубы дыма. Значит, кто-то их все-таки поджарил! Еще до него!.. Он удовлетворенно фыркнул, забывчиво поискал глазами флягу. Проклятие! Все одно к одному. Еще и топливо догорело. На циферблате лениво выполз тусклый ноль. Километров на пять-десять — и амба…

Пилоту стало страшно, что все кончится таким вот образом — тихо, без единого выстрела, без малейшего азарта. Он пошевелился, и раздробленные ноги тотчас откликнулись острой болью. Тот пузатый лайнер тоже умел отплевываться.

Со стоном, превозмогая себя, пилот вдавил рукоять руля, утопив его до предела.

Вот так!.. Он тоже станет участником общего дела. Зениток у них не нашлось. Подонки!..

Скорость стремительно нарастала, самолет начинало медленно вращать, машина все больше заваливалась к земле. Пупырчатая пестрота раздавалась вширь, закручивалась головокружительным винтом. Пилот выжал из себя ухмылку. Ему начинало казаться, что он влетает в гигантскую оптическую лупу, заранее намечая место своего падения. Лучше бы, конечно, угодить в квартал из ухоженных. Или в какой-нибудь элитный дворец. Чтобы в пыль и в щепки! И чтобы было кому полюбоваться его последним аккордом!

От рева, переходящего в визг, от беспрерывного кружения носом пошла кровь. Пилота начало рвать на стекло, на собственные колени. Но было уже все равно. Как там ни крути, а он выдержал, дотянул до точки в этом затянувшемся предложении. Потому что без точки — все чепуха и бессмыслица. Везде нужна своя точка — четкая, по возможности яркая. Еще бы суметь досмотреть до конца! Ведь это его сценарий и его роль! Роль, кстати сказать, последняя…

Несущиеся навстречу жестяные спины домов, макушки кирпичных завалов, пучки антенн заставили пилота зажмуриться. Это вышло рефлекторно, как от мошки, попавшей в глаз, и, увы, своей последней точки пилот так и не увидел.

* * *

Приглушенный расстоянием взрыв приподнял над подушкой кучерявую мальчишечью голову. Какое-то время Санька прислушивался, не зная, показалось ему или нет. Но, кажется, все снова было тихо. Ночь успела заметно посветлеть, за окнами занималось утро. Родив протяжный вздох, больше похожий на зевок, Санька пошарил под сшитой из ватника подушкой, проверяя на месте ли силки. Все было на месте. Черта лысого Вадим их у него получит! Если понадобится, будет перепрятывать каждую ночь. Пусть попыхтят поищут!..

В коридоре шумно всхрапнул Егор. Вот и этот тоже! Как мясо крысячье или голубиное жрать — ничего, помалкивает, а после Вадиму поддакивает, словно и не жрал ничегошеньки.

Перевернувшись на другой бок, Санька закрыл глаза и попробовал вспомнить сказку, рассказанную накануне Егором. То есть, это, конечно, для салажат говорилось, чтоб не хныкали, но и он тоже послушал. Очень уж складно излагал Егорша. И все какую-то небывальщину. Может, оттого и интересно, что неправда. Правды-то кругом — хоть залейся, а это особенное — сказка…

…Высоко, высоко над землей, три раза обернувшись вокруг планеты, лежит облачный океан. Белый, как первый снег, мягкий и пушистый. Нет в нем ни бурь, ни течений. Смирный это океан, и звезды над ним яркие, крупные, точно орехи, а солнце такое, что и взгляд вверх не поднять. Из птиц туда залетают только самые отчаянные, потому как негде им остановиться и передохнуть, кроме как на мачтах высотного парусника. Корабль тот из легчайшего дерева, с парусами из чистого шелка. И живет он в вечном плавании, скользя по облакам вслед за солнцем. Ночь торопит моряков, ребяткам приходится трудиться на совесть. Догнать солнышко, ой, как не просто. Солнце бежит быстро — быстрее самых скоростных самолетов. Но морякам помогает ветер, а корабль у них ходкий. В час, когда парусник нагонит солнце, случится чудо, и время побежит вспять. Сначала наступит вчерашний день, а потом позавчерашний… Двигаясь назад, моряки догребут до того времени, когда все можно было еще изменить, когда улицы не покрывались грибной слизью и не гуляли по улицам ужасные ветряки. И вот тогда моряки спустят шелковые паруса, а корабль их плавненько приземлится, причалив к верхушкам деревьев.

— И они все исправят? — обязательно спрашивал кто-нибудь из малолеток. Егор хмыкал в усы и рассудительно говорил:

— Исправлять надо будет людям. А морячки… Морячки будут загорать и ждать, когда снова пробьет их время…

Санька нахмурился и вздохнул. Все непонятно в этой сказке! Абсолютно все!.. Если океан — это облака, то что тогда такое земля? Дно океана? Или нечто другое? И что это за морячки такие, что разгоняют свой парусник быстрее самых быстрых самолетов? Да и как они все туда попали? Корабль ведь нелегкая штука! По воде еще ладно, а по облакам?… Врет, пожалуй, Егор. То есть, конечно, врет! Но ведь надо как-то успокоить мальцов. А если Санька слушает, так это так — от нечего делать. Вон и Вадим с Панчей, когда ночуют в башне, тоже уши рады развесить…

Нудно и тягуче затрезвонил будильник. Чертыхаясь, Санька сполз на холодный пол, нашарив в полумгле кирзовые сапоги, сунул в них ноги. Снова он проснулся первым, — ему и ставить чайник, а после будить население водонапорной башни.

На минуту Санька ощутил себя взрослым. Они спали, он бодрствовал, — стало быть, главным человеком здесь был пока он.

Выйдя в коридор и перешагнув через разбросанные ноги Егора, Санька затенькал клювиком желтобокого умывальника. Вода оказалась ледяной, и, решив, что мыться следует в меру, он тут же потянулся к пахнущему уксусом полотенцу. Трепетно содрогнулись окна, и, бросившись к затуманенному стеклу, Санька увидел одиноко разгуливающий ветряк. Небольшой, с колесо среднего трактора, туманный и пыльный, он скользил по улице, чуть виляя по тротуару, всасывая в себя лужи и скелетики опавших листьев, оставляя за собой серый рассыпчатый след. Миновав башню, ветряк шатко свернул в проулок. Отлипнув от стекла, Санька поскреб полотенцем за ушами и покосился на мерно вздувающийся живот Егора. Наверное, спит и видит очередную сказку. Прямо дите малое!..

Повесив полотенце на гвоздь, Санька макнул палец в сажу на печной плите и осторожным движением, прочертил на лице Егора усы.

Вот так, и еще пару завитков, как у гусаров…

Одно полезное дело было сделано, и, вытерев палец о клочок ветоши, Санька чуть ли не бегом устремился вниз по лестнице, отперев тяжелую дверь, высунул наружу вихрастую голову. Бдительно и неспешно огляделся. Осторожности за эти годы он тоже научился. Это стало второй натурой жителей Воскресенска, а возможно, и не только Воскресенска. Схлопотать пулю здесь можно было в любое время суток. Без предупреждения, без особых причин. И не обязательно шальную. Пули заселили атмосферу наравне с мухами, шмелями и стрекозами. И все же по утрам в городе было преимущественно тихо.

Притворив за собой дверь — ту самую, по которой с полгода назад компания подвыпивших «бульдогов» молотила колунами, пытаясь прорваться внутрь, Санька бегом припустил в сад. О том, что было когда-то, думать не хотелось. Вздорное это было время — смутное, неспокойное. На улицу нос боялись высунуть. К башне, Санька это хорошо помнил, подкатило сразу несколько автомобилей, облепленных вооруженными молодчиками. Шикнув тогда на Саньку, Вадим с Егором деловито подтащили к одному из окон тяжелый станковый пулемет. За пулеметом пристроился Егор, а Вадим с автоматом и гранатами, набитыми прямо под рубашку — в точности как набивают пазухи ворованными яблоками, полез на самый верх. Лебедь с Санькой так и остались на ступенях, обхватив плечи ладонями, слушая перестук собственных зубов. И было на самом деле страшно. А когда раздались первые и оттого особенно резкие выстрелы, Лебедь даже попытался заткнуть уши — не для того, чтобы не слышать, а для того, чтобы не пропустить в себя страх. Санька отлично его понимал и, глядя на стреляющих друзей, только поражался, как у них хватает духу не трусить. Однако когда Панча крикнул им, прося принести цинковую коробку с патронами, они, пригнувшись, бросились в оружейную комнату и нужную коробку быстренько нашли, подтащив к самому окну. Тогда-то впервые Саньке познал цену настоящей храбрости, уяснив, что и под пулями можно делать что-то важное, не теряя головы и самообладания. А главное, он понял, что страх — штука неизбежная, при всей своей неизбежности все же преодолимая.

Ежась от росы, бусами рассыпанной по траве, он сорвал пару ржавого цвета крыжовниковых ягод и, порыскав среди разросшейся зелени, надергал салатных листьев напополам со стрелками переросшего лука. Когда-то хозяином здесь был Лебедь, однако в последнее время человеческие руки не доходили до грядок и сорняков, — сад рос и цвел сам по себе, что необычайно нравилось Саньке и залетной мелюзге, с которой в подобных зарослях можно было играть во что угодно.

Чуть дальше, в самом углу сада притулилась их маленькая печальная тайна — кладбище, организованное Вадимом. Началось все с того, что кого-то там похоронили прямо во время боя, а дальше пошло-поехало. Квадратики могилок метр за метром стали отвоевывать площадь у сада, все ближе подходя к владениям Саньки. Возле могил крыжовника было больше всего, но туда Санька почти не забирался. Боязно было. Боязно и одиноко…

Внаклон добравшись до заветной полянки, наглухо прикрытой сверху ветками яблонь и смородиновых кустов, Санька высунул голову наружу. Сейчас он абсолютно ничем не рисковал. Это местечко было идеальной позицией. Его не видел никто, он же мог смотреть на башню со стороны. Если бы кто-то подкрадывался к ней или пытался затаиться поблизости, Санька наверняка бы разглядел диверсанта. Но все действительно было тихо, и возле броневика, разрисованного поверх обычной камуфляжной мазни рожицами, сказочными фигурками и детскими шариками, никто не крутился. Удовлетворенно шмыгнув, той же самой тропкой, раздвигая мокрую, липнущую к коже листву, Санька двинулся обратно.

Крыжовник он сжевал по дороге, салатные листья с луком положил на кухонный стол. Это была его законной лептой в общее хозяйство. Взяв в руку столовый нож, Санька взвесил его на ладони, со вздохом положил на место. Вадим обещал научить его метать ножи, но пока обещание свое не выполнил.

Снова поднявшись по лестнице, паренек осторожно заглянул в кабинет Вадима. Хозяин башни все еще спал, уткнув лицо в сложенные на столе руки. Дыхание его было тяжелым, прерывистым. Тоже, верно, видел что-нибудь во сне — и уж во всяком случае не Егорову сказку. Скорее, какую-нибудь быль, вроде недавнего бульдожьего налета.

Сон Вадима Саньке не понравился, и, приблизившись к старшему товарищу, он легонько постучал по напряженной спине. Вадим рывком выпрямился, очумело взглянул на парнишку.

— Что, уже? — в глазах его попеременно омелькнули испуг, оторопь и удивление.

— Минут пять, как уже, — Санька начальственно махнул рукой. — Ладно, умывайся пока. Чай поставлю, мальков разбужу.

Он и впрямь ощутил себя главой территории, где вечно все делают не так и не этак, ежеминутно нуждаясь в его опеке и советах. И надежды на сонных помощничков — ну просто никакой!..

— Сам-то мылся? — Вадим энергично растер лицо ладонями.

Пробурчав невразумительное, Санька убрел за чайником. Управившись с печкой и водой, мимоходом дернул храпящего Егора за мягкое ухо. Ввалившись в спальню, заорал петушиным фальцетом:

— Подъем, шантрапа! В музее надрыхнетесь!

Наваленные ковром тулупы и пальтишки пришли в шевеление, кто-то из мальцов выдал гнусавую ноту, собираясь зареветь, но Санька немедленно цыкнул:

— И не выть мне! Лежебоки-лежебяки…

— Эй, леший! Ты чего их пугаешь? — отфыркиваясь и отплевываясь, Егор уже бренчал в коридоре умывальником. Он, как и Вадим, умел подниматься быстро.

— Ты бы их чайком поманил, сушками…

— Ага! Скажи еще — сахаром!

— Зачем сахаром? От сахара зубы болят.

— Вот сам и приманивай, — Санька искательно заглянул в лицо проходящему мимо Вадиму. — Эй, босс, возьми меня вместо Егора. Какая из него охрана?

— А из тебя какая? — Вадим усмехнулся.

— Из меня самая неожиданная. Кто на меня что подумает? А я — бац! — и в самый горячий момент пистоль достану. Они и попадают все.

— Ну да, от испуга, — следом за Панчей Вадим приблизился к умывальнику. — Оставайся-ка, брат, лучше в башне. С Лебедем дровишек организуете, холодца какого-нибудь наварите.

— Значит, не возьмешь?

Вадим помотал головой:

— Не-а…

— Тогда я Фемистоклу расскажу, как ты его в грязные тряпки заворачиваешь!

— Ох, накажу я тебя как-нибудь за шантаж… А Фемистоклу рассказывай что угодно. Он все одно не поверит.

— Это почему?

— А любит он меня.

— Любит… — Проворчал Санька. Пройдя в детскую, сердито принялся помогать малькам натягивать на себя рубашонки, носочки и колготки. За этим народом следовало глядеть в оба. Сонные, перепуганные, они надевали носки на руки вместо перчаток, штанишки с пыхтением напяливали на головенки. Уже через минуту, забыв об обидах, Санька заливался во весь голос.

— Эй, Егорша! Смотри, как, оказывается, можно рубаху надеть!.. Голову в один рукав, ноги в другой. Так он ведь еще и застегнуться сумел!..

Глава 3

Склон оказался довольно крутым. Артур и сам не понимал — падает он или бежит. Земля проваливалась вниз, и тяжелый пэтчер дробно намолачивал синяки на плечах и шее. Удивительно, но ноги продолжали всякий раз находить в темноте опору, позволяя телу рассекать воздух и уходить дальше и дальше — в незримую глубину оврага. И еще стремительнее — сверху и отовсюду накатывал на бегущего человека пронзительный, разрывающий барабанные перепонки вой.

Достигнув далекого дна, он упал, вжавшись разгоряченным лицом в глинистую, обжегшую холодом почву. Неловко ерзнул, чтобы высвободить прижатую животом руку, и снова замер. Тем временем пронзительный вой утерял тягучую высоту, перейдя в размеренный жестяной грохот. Несколько секунд Артур лицом и грудью чувствовал близкое содрогание земли. Она лежала под ним, напряженная, необъятная, терпеливо снося далекие удары, ощущая крохотное тепло приникшего к ней человека.

Так же быстро, как и возник, устрашающий звук вновь взлетел ввысь, улетая и растворяясь в ночной сырости. Обождав немного, Артур стянул с себя пулемет и тяжело перевалился на спину. Обратив лицо к небу, немедленно увяз взглядом в зависшей над ним черной перевернутой пропасти. Лишь несколько случайных звезд могло лицезреть его здесь — распластанного среди многочисленных земных складок, одновременно вооруженного и беззащитного, бесконечно надеющегося и совершенно одинокого.

Только теперь Артур ясно осознал, что перешел черту опасного круга, оборвал роковую пуповину. Отныне он становился человеком штатским, а стало быть, приобретал свободу! И будь проклята армия с ее сумасшедшими полководцами, с арсеналом, тысячу раз способным уничтожить землю и в принципе это уже сделавшим. Спасибо политикам и многочисленным обладателям эполетов! Неосознанно, но они приставили пистолет к виску планеты, совместными усилиями спустили курок. Не выйди из под контроля атом, возможно, не было бы столь оглушительного числа заболеваний, не было бы мутантов с температурой тела в семьдесят и более градусов, не было бы хроников, заблудившихся во времени, как хрестоматийный персонаж в трех считанных сосенках.

Артур вскинул к черному небу правую руку, стиснул пальцы в кулак. Отныне мышцы, не скованные дисциплиной, тоской и ленью, принадлежали ему одному! Бункер с растревоженным роем охраны, «адский бронепоезд» — все осталось позади. Ничто уже не могло помешать ему двигаться к Воскресенску, а добравшись, влиться в суету горожан, зажить своей собственной жизнью.

Даже внутренне переход от несвободы к свободе был разителен. Самое обыденное казалось Артуру теперь удивительным, и все представлялось поправимым, во всем виделся свой особенный жизнеутверждающий смысл. Теперь он знал, что чувствуют удравшие из части дезертиры, знал, каким восторгом проникаются те, кто подкопом или каким-либо иным образом выбираются из тюрем. Впрочем, сейчас и тюрем-то, наверное, не осталось. Разве что в каких-нибудь особенно крупных городах. Но ведь крупным городам и досталось более всего. Такие же сумасброды, вроде начальника Бункера, растерли в пыль и прах. А если так, значит, все!.. Будем считать, что Бункера нет и не было. Жаль только Степу-теплохода. Вот бы порадовался человек. Да еще того инженера-хроника, что помог Артуру выйти за ворота. Вий его, конечно, расстреляет, но хроник и сам уже был рад подобному исходу. За последние полгода в подземных лабиринтах было ликвидировано более двухсот «зараженных». Полковник считал, что это лучший способ дезинфекции. Лучший и единственный…

Но хватит! Черт с ними со всеми. Каждый решает свою судьбу сам!

Выбравшись из оврага, Артур тронулся в ночь, держа направление на юго-восток, где знал, рано или поздно встретятся дороги или что-то в этом роде. Время от времени он доставал именную капсулу и подносил к самой земле, напряженно следя за бегущими в окошечке маленькими цифрами. Но радиация была в пределах допустимого, газоанализатор тоже помалкивал. Артур шагал быстрым скользящим шагом, время от времени замирал, прислушиваясь к неясным ночным шорохам. Обострившийся в темноте слух то и дело обманывал, ловил неслышимое, выдавая самые чудовищные интерпретации: копошение насекомых в траве, трепет мышиных убегающих лапок и что-то вовсе неузнаваемое.

До Лесного озера он добрался не так скоро, как ожидал. Дистанция, некогда пустяковая, теперь заставила легкие с сердцем потрудиться как следует. Обильный пот выступил по всему телу, дважды Артур сбавлял темп ходьбы, давая возможность организму остыть и прийти в себя. Втягиваться в свободу следовало с должной постепенностью. Длительное пребывание в Бункере выбило его из формы. Никакому тренажерному залу не сравниться с вольными далями, и гаревая дорожка — это не узловатая тропка лесов. Оттого и гоняют морпехов по береговому песку — почве наиболее тяжелой для любого бегуна. Земля — это земля, и никаким суперсовременным космостанциям с акваполисами не сравниться с естественным и привычным. Подобно любым медикаментозным средствам они — всего-навсего суррогаты.

Так или иначе, но до озера Артур добрался, хотя запросто мог пройти и мимо. Слишком давно не бродил по здешним местам, и память — это разбухающее от имен, картинок и календарных единиц тесто — успела многое затянуть и упрятать. Пожалуй, даже чересчур многое…

Спустившись с обрыва на песчаную полоску берега, Артур присел на корточки и, водворив пэтчер на землю, хрустко раздвинул сошники пулемета. Кинув взор на сонные парящие воды, быстро разделся, с наслаждением ступил на прохладный кусачий песок голыми пятками. К черту сапоги! К черту вообще всяческое обмундирование! Он стал вольным человеком, и вольная стихия принимала его в себя.

Войдя по грудь в теплую кисельную воду, он толкнулся от дремлющего в илистой прохладе дна и медленно поплыл. Вода чуть слышно бурлила за спиной, пузырящийся шлейф убегал в молочный туман. Артур не боялся потерять берег: озеро было небольшим — в этакий средний стадиончик. Где-то на его поверхности покачивались кувшинки, а покатые, усыпанные хвоей берега были тесно усажены чумазыми, истекающими смолой соснами. Помнится, в прежние времена здесь сновала пропасть белок. Еще были трясогузки, кукушки, дятлы…

Ему вдруг страшно захотелось прогуляться вокруг озера. По песку, по шершавой от шишек траве — и обязательно днем, чтобы таять куском масла под жарким солнцем, купаться глазами в лесной зелени, грудью встречать всполошенных его приближением кузнечиков. Сколько он мечтал о подобном! В казарменной темноте, среди храпа, вони и сонного бормотания…

Отплыв достаточно далеко, Артур перевернулся на спину и расслабленно раскинул руки. Он еще двигался по инерции вперед, толкая перед собой легкий бурун воды, но чувства его уже слились со спокойствием озера, растворились в его баюкающей колыбели. А ведь этого могло и не быть. Из Бункера убегали очень немногие. Выбирались либо с сумасшедшим поездом, прицепившись к днищу магнитными присосками, либо через катакомбы, выход из которых по слухам выводил за пределы боевого периметра. Это казалось самым простым, но отчего-то мало у кого получалось. В катакомбы высылались отряды охотников-карателей, и беглецов неизменно приканчивали, а отцепиться на полном ходу от мчащегося броневого чудовища было делом не то чтобы невозможным, но чрезвычайно рискованным. Пятивагонный монстр, оснащенный пулеметами, лазерами и автоматическими пушками, бегал по периметру Бункера со скоростью в сто и более километров в час. Уже не однажды в подземелье приволакивали изувеченные тела дезертиров. Этот последний путь бегства полковник даже поощрял. В бронированное чудо на колесах, выбирающееся из подземного депо раз или два в неделю, он был фанатично влюблен. Снаряды и пули железнодорожной артиллерии сопровождали его сердечный привет миру, что все еще жил наверху, не взирая на бомбы и бесчинствующие болезни.

Артур выбрался из Бункера иначе — через центральный колпак, миновав люк, предназначенный для разведчиков. Его выпустил инженер-хроник, человек, о котором Артур не знал практически ничего, кроме того, что тот безнадежно болен. Инженер тоже ничего не знал об Артуре. Но тех нескольких мимолетных встреч, что имели место под землей, хватило обоим, чтобы проникнуться в отношении друг друга совершенно необъяснимым доверием. Такое тоже порой бывает. Симпатия с первого взгляда, по дуновению некоего божественного тепла. Встретиться однажды с незнакомцем глазами и все вдруг о нем понять. Не узнать, а именно понять! И про расстрельную болезнь инженера Артур тоже понял. Более того, ему показалось, что и инженер это сразу почувствовал. Так тоже иногда бывает: он знает, что ты знаешь, что он знает — и так далее… При этом инженер ничуть не обеспокоился. Они ощутили себя своими людьми, а свой своего всегда прикроет. Вне всякой логики. И потому, когда Артур пришел к нему с неожиданной просьбой, инженер не колебался ни минуты. Артур получил схему главного шлюза и точное время готовности. Так и получилось его неожиданное освобождение. Инженер не подвел его. Более того — спас.

А теперь действительно все. Лежа на воде, Артур дышал ровно и безмятежно. Тихое блаженство разливалось по груди. Он смаковал его неторопливо, с ленцой, позволительной только тем, кто никуда не торопится. Он был штатским человеком. То есть, вполне возможно, он был им всегда. Был, но не догадывался. А теперь вдруг осознал и проникся. Будто и не существовало последних лет вовсе. А был этакий провал в памяти, сон длительностью в три долгих года. И сами собой мысли его уносились в прошлое — туда, где жил его старенький смешливый дед, жили друзья, жила Елена… В казарме ему временами казалось, что он действительно начинает забывать их. Отчасти это, наверное, и спасало. Он нуждался в забвении, как в лекарстве. Для того, чтобы жить, не расклеиваясь, не превращаясь в слезливую размазню. И все равно, память — вещь неподвластная, — проходило время, и внутренняя кинолента начинала самостийно прокручиваться в обратном направлении. Вероятно, только теперь Артур в полной мере осознал всю тщету былых попыток что-либо забыть. Оказалось, он помнит все или почти все. И если в Бункере ему удавалось себя сдерживать, то сейчас в груди сладко засаднило, в глазах щиплюще потеплело.

Бежать!.. Выбраться на берег и бежать со всех ног, не останавливаясь, до самого города. Потому что безумно хотелось увидеть их, застать живыми и невредимыми. Обнять, вволю наговориться.

Странно, но даже в эти минуты он продолжал говорить «они», «о них», точно боялся чего-то, подставляя под свое суеверие расплывчатую множественность. Страшно было отделить Елену от деда, а деда от Вадима, его первого школьного друга и первого собрата по спорам и обморочным попойкам. Они представлялись ему единой мозаикой прошлого, и Артур не хотел лишиться ни единого стеклышка. Возможно, этим самым он походил немного на Степу. Тот превратил фото знакомой в икону. Такое случается с людьми, оказавшимися в заточении. Потеряв все, человек мечется, подобием паука скороспело оплетая пустоту зыбкими воспоминаниями. И ничего удивительного, что главным сырьем, из которого вытягивается спасительная нить, становится призрак любви. Артур пытался припомнить всех тех, кого любил и кто любил его самого. Эта искренность проявленного к нему тепла — пусть давнего, но не забытого, становилась почвой для нынешнего фундамента. Своего рода причалом и плавучей цитаделью. По счастью, в отличие от многих он не барахтался среди холодных волн. Ему было о чем вспомнить, а значит, и было чем жить. Один из старожилов казармы, морпех, побывавший под бомбами в Марселе и Риге, рассказывал, что, вжимаясь в землю, перебирал всех баб, которых упустил в жизни, побрезговав или не заметив. Черт его знает, зачем это было ему нужно, но по всей вероятности, это тоже было попыткой обрести свой материк. Ведь если кого-то к нему тянуло, стало быть, не таким уж лишним он был на этой планете…

Артур с удовольствием пошевелился. Удивительно! Тело, бицепсы, кулаки, желания — все вновь принадлежало ему! К этому тоже следовало привыкнуть, как следовало привыкнуть к тому, что не будет отныне казарменных шуточек, капральских оплеух и липких ощупывающих взоров Клеопатры…

Холодное коснулось пальцев, и он инстинктивно отдернул руку. Взбурлив воду, тело само развернулось, изготовилось к защите. С отчаянно бьющимся сердцем Артур не сразу разглядел темное, покачивающееся на водной глади тело. В какой-нибудь паре метров от него. Успокаивая себя крепкими словечками, он отплыл чуть в сторону, описал круг возле утопленника. Кажется, мужчина. Что-то странное в телосложении, а еще…

Ругнувшись, Артур хлесткими саженками поплыл к берегу. На полпути передумал и, вернувшись, осторожно приблизился к трупу. Обхватив человека за вздувшееся запястье, неспешно отбуксировал к песчаной отмели. Весь этот недолгий путь он старался ни о чем не думать, напряженно глядя вперед, на проявляющийся из тумана темный частокол сосен.

Выбравшись наконец на берег, Артур оттащил человека подальше от воды и, мысленно прикинув расстояние, побрел к брошенным вещам по суше.

— Чертова стерлядь!..

Он раздосадованно поморщился. Любимое ругательство Дюдина прикипело к языку накрепко. Внутрибункерный жаргон паразитической лозой обвил позвоночник, успев прорасти корнями до самых глубин сознания. С этим, видимо, тоже придется жить. Возможно, очень и очень долго.

Пока Артур добирался до оставленных вещей, его дважды охватывал озноб. Уже у пулемета, прищелкивая зубами, он тщательно ополоснул руки, привычными движениями натянул на себя армейский комбинезон. Вот так! А теперь — костерчик и побыстрее! Ничего он так не жаждал сейчас, как тепла. Ужас настиг его в момент раслабленной безоружности, и результатом был теперешний озноб.

От первого же огненного язычка, вырвавшегося из клювика зажигалки, шишки, сухая хвоя и ветки занялись трескучим пламенем. Артур продолжал побрасывать в огонь все, что попадалось под руку, до тех пор, пока трепещущее пламя не загудело, превратившись в маленький, изрыгающий плазму вулкан. Присев рядом, он растегнул сумку и торопливо перетряхнул весь свой небогатый скарб.

Артур не был уверен, что фонарь окажется тут, но пальцы нащупали стекло, защищающее лампу с рефлектором, и он удовлетворенно причмокнул губами. А еще бинокль, одолженный у старшего офицера. Бинокль не простой, — снабженный инфракрасной насадкой. Пусть спешил, но кое-что полезное все же успел с собой прихватить.

И снова некстати вспомнилось напомаженное личико Клеопатры. Вот, должно быть, взъярилась девочка, когда выбралась из своего чулана. И наверняка шипит змеей, требуя у Вия положенной сатисфакции.

Артур помахал ладонью, разгоняя видение, скрипуче пробормотал:

— Курва старая!..

Запахнув сумочные лямки, он взбежал на обрывистый берег и, настроив бинокль, внимательно осмотрел окрестности озера. Видимость была не ахти какая, мешал плотный туман, и все же ничего опасного он не увидел. Пустынные поляны, заросли кустарника, полуразрушенное здание бывшего пансионата. Никого и ничего ни на том берегу, ни на этом. Кивнув самому себе, Артур снова спустился к воде и знакомой дорогой зашагал к брошенному утопленнику.

Собственные шаги уже не казались бесшумными. Он топал, как слон, и, спотыкаясь о древесные корни, бросал по сторонам настороженные взгляды. Придерживаясь берега, он описал довольно крутую дугу, и вскоре разглядел оставленный за спиной костер. Спину огладило неприятным морозцем. Напрасно, пожалуй, он распалил такого зверя. Тепло — это, конечно, тепло, но безопасность дороже всего. Хотя… Мертвец в озере еще ничего не значил. Ровным счетом ничего.

Артур испытал острое желание включить фонарь и осмотреться, но к помощи электрического сияния он прибег только тогда, когда добрался до оставленного на берегу утопленника. Луч света скользнул по обезображенному лицу, и Артуру показалось, что в сторону от лежащего метнулись черные хвостатые тени. Может, крысы?… Артур присел на корточки и почти сразу споткнулся взглядом о черное зловещее пятно. Ободок спекшейся крови, вокруг запавшего кратера. Сколько перевидал он подобных пятен на остывших и еще не остывших телах. Их оставляли шаловливые свинцовые пчелки, выпущенные из стволов «Абаканов», «Узи», «Макаровых» и «Калашниковых»… В этого человека — удивительно коренастого, с неестественно широким тазом, влетела добрая очередь таких пчелок. Еще несколько пятен Артур разглядел на спине незнакомца, там, где потемневшая от воды рубаха, лопнув, расползлась надвое. Но главные ягодки были еще впереди. Присмотревшись, Артур с ужасом убедился, что кисть у мужчины откушена. Не перепилена и не оторвана взрывом, а именно откушена. Прослужив в южных морях три года, Артур успел повидать раны от акульих зубов. Здесь было нечто подобное.

Потушив фонарь, Артур постоял минуту, прислушиваясь к собственным ощущениям. Знобкая неуправляемая волна прошлась вниз по спине до самого копчика, тут же покатилась обратно. Можно было обманывать себя сколько угодно, но то, что он сейчас увидел, наводило на мысли довольно определенные. Кому может понадобиться рвать зубами человеческую плоть? То есть, вообще-то — кому угодно. Есть ведь в конце концов тигры, медведи и рыси, хотя, судя по следам, не очень на них похоже. Даже на самого крупного гризли. Стало быть, вывод неутешающий. В здешних мирных озерах успели завестись свои Лох-Несские монстры. Артура вновь пробрало дрожью. Одно дело — слышать о хаосе наверху, находясь глубоко под землей, и совсем другое — наблюдать признаки этого хаоса воочию.

Вернувшись к костру, Артур в сапогах натаскал воды из озера, торопливо залил огонь. В наступившей тьме обиженно замерцали искристые угли, и последним шипящим выдохом полез в глаза и нос ядовитый пар. Кашляя и морщась, Артур натянул на ноги мокрые сапоги, подложив под голову сумку, вытянулся возле пулемета. Песок был чуть влажным, да и комбинезон лип к необсохшему телу, но это его ничуть не беспокоило. Ночь среди сугробов, на болотах или в обнимку с деревом где-нибудь на пятисаженной высоте — все это у него когда-то уже было. А потому, заставив себя расслабиться, он почти насильно загнал разум в зыбкий, неустойчивый сон.

И снова виделось что-то мутное, неразборчивое, а проснулся он, едва задремав. Так ему по крайней мере показалось. Треск ветвей заставил рядового вскинуть голову, торопливо нащупать в темноте цевье пулемета. В слабом сиянии звезд он разглядел на краю обрыва непонятное животное. Величиной с медведя, но абсолютно голокожее, оно шумно всхрапывало и часто мигало крохотными, утопленными в тяжелой складчатой голове глазками. Чем-то оно напоминало гиппопотама, только морда была заостренной, какой-то крысиной, что совершенно не вязалось с раздутым бочкообразным туловищем. И отчего-то Артур сразу уверился в том, что чудовище абсолютно неопасно. Возможно, какой-нибудь южный иммигрант, а может, выходец из мутантов. О таком Артур тоже слышал. Собаки величиной с лошадь, огромные крокодилы, двухголовые рыси…

Подцепив из кучи углей толстый сучок, Артур метнул его в зверя. Жалобно хрюкнув, «гиппопотам» отбежал в сторону. Перемещался он довольно неуклюже — семеня короткими ножками, неловко виляя из стороны в сторону гигантским задом.

— Давай, давай, приятель! — легкий камешек полетел вслед за сучком.

Животное безмолвно снесло попадание, но на этот раз не сдвинулось с места. Светящиеся в темноте глазки его все так же жалобно помаргивали. Артур протер лицо ладонями, устало зевнул.

— Интересно, как тебя зовут-величают? Может, тянитолкай?

Голос человека не испугал животное, — испугало что-то другое. Вздрогнув, зверь повернул неуклюжую голову и явно насторожился. А в следующее мгновение, оттолкнувшись от земли толстыми своими культяпками, проворно засеменил прочь в сторону леса. И тут же среди кустов замелькали чьи-то мохнатые тени. Артур явственно расслышал множественное сопение. Взявшись за пулемет, обеспокоенно привстал. Неужели волки?… Запоздало всплыла мысль о бинокле с ночной насадкой.

В ту же минуту зашуршали сминаемые кусты, послышалась злобная грызня. Знакомо всхрапнуло, и тонкий поскуливающий вой взвился к ночному небу, поплыл на протяжной ноте над уснувшим озером. Снова раздалось рычание, вой оборвался.

Артур сидел, тупо прислушиваясь, надеясь услышать что-то помимо чавкающего рыка, но серым хищникам было не до него. Они утоляли голод, как умели, и от злой этой ясности было муторно на душе, — о сне Артур больше не помышлял.

Что это было за животное? Зачем оно подбежало к костру? Может, искало защиты? Все-таки человек — это человек. Вековечное табу для всех мохнатых и хвостатых. А он отогнал животное и не помог. Поморщившись, Артур пересел поближе к костровищу, принялся раздувать угли. Стратегия безопасности отступила на задний план. Ему снова отчаянно захотелось тепла.

* * *

С пригорка, на котором он стоял, деревенька выглядела брошенной и безлюдной, насквозь проросшей молодым, атакующим со всех сторон лесом. Здешние огороды давали приют сорному семени, и желтые плети гороха опутывали подросткового возраста сосенки, а шляпы подсолнечника в беспорядке выглядывали из мохнатых зарослей крапивы. Если бы не это смешение всего и вся, ничто бы не отличало деревушку от множества хуторов и сел, виденных Артуром ранее. В каком-то смысле картина даже убаюкивала. Тем и отличается деревня от города, что природной своей естественностью западает в память и сердце куда как глубже и крепче. Вот и это поселение просматривалось от края и до края одним поворотом головы. Куда как уютнее. То, что легче легкого именовать родиной. Панорама на пять верст. Дощатые, волнами просевшие заборы, змеистые, невпопад разбегающиеся и сходящиеся улочки, обилие разномастных крыш — из горбыля и крытых шифером, оцинкованных и оклеенных толем. Некогда виденное свидетельствовало о достатке, теперь же Артур мог поручиться, что большинство этих крыш дают приют только гражданам пернатого племени.

Мысленно поздравив себя с первым населенным пунктом, он стал спускаться с холма. Узенькая тропка, выжженная солнцем до асфальтовой твердости, петляла шальным зигзагом, все более погружаясь в густые сорняковые заросли. Сначала крапива доходила Артуру до пояса, а после скрыла с головой. Иные стебли уже невозможно было обхватить пальцами, да он и не стал бы рисковать. Очень уж неприветливо щетинилась крапива ядовитыми синеватого цвета шипами.

Где-то поблизости явственно ощущалась свалка. В прогретом полуденном воздухе ярились толстые, больше похожие на шмелей мухи, из-под ног лениво и тяжело взлетали не то стрекозы, не то комары. С опаской косясь на них, Артур кинул в рот таблетку репелента и тут же разглядел свалку — небольшой котлован, чуть не до краев заваленный иссохшим до неузнаваемости хламом. Обрамленный гигантской крапивой и репейниковыми рогульками, котлован располагался чуть ниже того места, на котором стоял сейчас Артур. Несколько тропок убегало от котлована в сторону деревни. Возможно, свалкой пользовались и поныне. И видно было, как среди зловонных гор, покачивая хвостами, расхаживают черные зловещие вороны.

Артуру вдруг показалось, что там, в этой мусорной пестроте, он видит чьи-то оскаленные кости. Много костей. Характерная решетка ребер, округлые черепа…

— Стерлядь рваная! — он торопливо отвел глаза, твердо решив про себя обойти свалку стороной. На грудь с гудением опустился овод — крупный, как и все вокруг, с радужными блестками вдоль крыльев, очень похожий на роскошный орден. Артур машинально припечатал его ладонью, и на комбинезоне образовалось кровяного цвета пятно. Пальцы пришлось вытереть о лист лопуха…

Уже ступив на первую улицу, Артур окончательно понял, что ошибся. Ничего кроме неприятностей посещение деревеньки ему не сулило. Царящая тишина не успокаивала, — шероховатым абразивом она теребила нервы и слух, заставляя быть каждую секунду настороже. Изредка откуда-то очень издалека доносился неприятный скрипучий звук, и даже от помахивающего лопастями флюгера, что лениво шевелился под ветром на коньке ближайшей крыши, веяло неуловимо зловещим.

Сняв пэтчер с предохранителя, Артур перебросил его под мышку и возобновил движение вдоль щербатого деревянного плетня. Очевидно, это была пограничная деревня. Часть дворов здесь окружали вполне российские заборы, но вперемешку с ними красовались и затейливые украинские плетни. Солнце все более припекало затылок, шагать приходилось наступая на собственную тень. Артур не переставал удивляться, как легко и просто она умещалась на этой узенькой улочке. Собственно, и улицей это можно было называть с большой натяжкой. Всемогущий сорняк сдавил ее до подобия тропки, отгородив справа и слева непроходимыми джунглями. За буйным живым частоколом иные дворы не проглядывались вовсе. Артур невольно остановился. Тревожное ощущение по-прежнему не покидало его. Может, и двигаться дальше не стоило?

Перед глазами опять всплыло видение свалки с чем-то похожим на человеческие кости. Следы эпидемии? Или что-то другое? Что вообще он знал о здешних напастях? Вполне возможно, и по этим огородам разбросаны те же самые кости, а в избах догнивают утыканные знакомыми пятнами трупы.

Артур ощутил приступ тошноты. Воздух действительно был пропитан мутным, отнюдь не освежающим эфиром. Вынув из кармана пригорошню кофейных горошин, он переправил их на язык, попытался разжевать. Рот немедленно наполнился тягучей слюной. Ему стало еще более противно, и он выплюнул клейкую сладость себе под ноги. Долгим взглядом окинул крапивные заросли.

И эти кружащие всюду насекомые — какие-то очень уж сытые и тучные. С чего бы это? С каждой минутой деревня не нравилась Артуру все больше. Судорожно сглотнув, он приподнял короткий ствол пулемета. Кто-то затаился в крапиве. Мешанина шипастых стеблей, листьев и желтоватых цветков рассматривала его парой настороженных глаз.

— А ну вылазь! — негромко приказал Артур.

Глаза сморгнули, и звонкий мальчишечий голос вопросил:

— А ты нас разве видишь?

— Еще как вижу, — Артур с облегчением перевел дыхание. — А где напарник?

— Типа — брательник? Тута… Только он это — боится.

Заросли пришли в движение, и выбравшийся из крапивы белокурый шпингалет лет шести или семи принялся яростно расчесывать обожженные руки и ноги. С ссадинами на лице и на коленях, голенастый, обряженный в короткие не то шортики, не то трусики, он настолько изумил Артура, что несколько секунд солдат просто любовался этим до неправдоподобного маленьким человечком. В Бункере не было детей, и Артур успел напрочь отвыкнуть от их вида. Он смотрел на парнишку, чувствуя, как расслабляются мускулы, как спадает внутреннее напряжение. Есть, вероятно, что-то успокаивающее, почти лекарственное во внешности детей. В одном их присутствии. Ведь заводили когда-то неврастеники аквариумы с рыбьей мелюзгой. Тоже считалось — успокаивает. А это дети. Маленькие люди!..

— Брат-то у тебя старше или младше? — поинтересовался Артур.

— Младше, совсем мулявка!

— Позови его, — попросил Артур. Ему страшно захотелось увидеть, что же еще может быть меньше этого крошечного человечка.

— Не полезет. Боится чужих, — парнишка пренебрежительно махнул рукой и смело приблизился к Артуру. Присев на корточки, тут же заглянул глазом в опущенный к земле ствол.

— Чижолый, наверное… — он проворно затолкал в ствол указательный палец, с натугой потянул обратно. Палец застрял, и Артур поспешно прищелкнул предохранителем.

— Кто же ты такой будешь?

— Петько, — парнишка высвободил наконец палец и, удовлетворенно понюхав его, прищурился на Артура.

— А ты хто? С банды, чи с Города?

— Какой еще банды? — Артур тоже присел. Очень уж свысока приходилось смотреть на мальчугана, словно на замершего лягушонка.

— Таа… Есть тут одни… — Петько неопределенно передернул острым плечиком. — Ходют по лесам, людей шмаляют. Говорят, аж до Вулканов самых бегают, а то и к Синему Болоту шастают. Бородатые все — ровно волосатики. К нам, когда приходют, отец жрать им дает. А они нам за это добро разное тащат.

Резиново-гибко изогнувшись, Петько поскреб пятерней загорелую пыльную спину, деловито добавил:

— Ты к нам не ходи. Батя мамок в погреб попрятал и нам велел сховаться. Тебя с левольвертом ждет и пулемет твой хочет забрать.

— Погоди, погоди! Это когда же он узнал про пулемет? И вообще о том, что я здесь?

— Таа… Собака у нас под крыльцом. Всех слышит. Аж за несколько верст. Как почует гостей, метаться начинает, хрипеть. Раньше лаяла, так батя ей горло подрезал. Чуть не сдохла. Зато теперь молчит. А батя прохожих боится, с биноклем подглядывает. С крыши.

— Правильно боится. — Артур помолчал. — Ну, а кроме вас в деревне есть еще кто?

— Таа… Сыченкины-поганкины. Тоже семья. Только они на той стороне, а мы на этой, — мальчуган прочертил пальцем борозду по земле. — Мы деревню пополам поделили. Только наша половина больше ихней. И мамок у бати больше. Если хто с банды приезжает, так сперва к нам хавать идут, и потом уж к Сыченкиным. Ну и мамок лапают… — мальчишка неожиданно похвастался: — А батя себя старостой называет. Говорит, что это наша деревня.

— Да уж, весело, гляжу, вы живете, — Артур попробовал потрепать Петько по белесым спутанным волосенкам, но парнишка взбрыкнул головой.

— Точно за мамку хватаешься.

— Это как? — не понял Артур.

— Перетак, — передразнил Петько. — Приходют которые из леса и хватаются, мычат, как телята, а потом мамки рожают. Уж спасу от этой мелкоты нету. С утра до ночи горло дерут. Батя их выселяет вместе с мамками, а которые волосатые, без пальцев или с тремя глазами, так тех в лес уносит. Говорит, будто их волки подбирают. А сам каженный день чеснок с хреном ест. Помереть боится.

— Значит, в деревне только две семьи?

— Две, — Петько кивнул. — Остальные или померли или в город убегли. Мы бы тоже померли, да батя в лес увел. А после с Сыченкиными-поганкиными сжигали тех, кто тут помер.

— Как это сжигали?

— Так просто. Сначала в сарай, а потом бензином. Побрызгали и запалили.

Артур нахмурился.

— Тебя батя за волосы не оттаскает? За то, что ты тут со мной разговариваешь?

— Не-е… За волосы вообще не будет. Мне ж не больно, — Петько, демонстрируя, сгреб на макушке пук волос, с силой дернул. Вся жиденькая кисточка осталась у него в кулаке. На голове же обозначилась свежая проплешина. Артуру сделалось не по себе. Почти физически он ощутил ту боль, которой не почувствовал малец.

— Он раз так попробовал, — смеясь, добавил Петько, — а мне хоть бы хны. Уж потом догадался. Теперь по жопе дерет. И меня, и брательников.

В лесу робко застучал дятел. И мальчик, и мужчина враз подняли головы.

— Колотит, дурак, — Петько ковырнул в носу, с вожделением потянулся к пэтчеру.

— Дашь пальнуть?

— Ты вот что… — Артур не сразу сумел собрать воедино разбежавшиеся мысли. Глаза его сами собой возвращались к тому месту на голове Петька, где еще недавно топорщились белесые волосенки. Светлый убиенный пук был небрежно сдут с ладони в траву.

— Ты бы мне лучше к Городу дорогу подсказал. Знаешь ведь, наверное?

— А ты что — не местный?

— Я здесь давно уже не бродил. Лет семь или того больше.

— Ого!..

Ясно было, что семь лет для Петька были огромным сроком — сроком длинной в его жизнь. На изумление его стоило посмотреть.

— Это, значит, когда меня совсем не было?

— Ну да. Так как насчет дороги? Подскажешь?

— Ну… Я только половину знаю. Батя далеко не пускает, заблудимся.

Путанно мальчуган принялся объяснять про половину дороги, снова и снова поминая Вулканы, к которым, по словам бородачей, лучше не соваться, про Синее Болото, заглатывающее людей в считанные секунды, про пучеглазиков и волосатиков, что караулят отбившихся от банд одиночек. Пока он рассказывал, Артур хмуро глядел поверх далеких крыш, гадая, под которой из них мог прятаться многомудрый отец Петька. Возможно, в избе получше — у него ведь полдеревни под боком. А может, как раз наоборот. Хитрые не всегда выбирают то, что лучше. Кто знает, может, та покосившаяся лачужка и есть его главное убежище? Живет там себе с безголосым псом, чеснок жрет, боится. И само собой предпринимает бездну предосторожностей, чтобы и дальше жить, ненавидя конкурентов Сыченкиных…

Артур ощутил закипающее бешенство. Вот же выискался султан! Староста доморощенный! И сына в конце концов в те же игры втянет…

Плечи передернуло неприятной судорогой. Шлепнуть бы их тут всех разом — вместе с бородачами из леса, вместе с Сыченкиными. Взгляд Артура упал на парнишку. Да только не выйдет. Хотя бы из-за этого шплинта и его брательника.

Петько тем временем, поведав о маршруте, переключился на другую тему:

— …Там у него еще одно стадо припрятано… Мамки по ночам доить бегают. Еще поросят много, меда… Только мед трудно слямзить, там пчелы-заразы. Зато в огородах, которые на нашей половине, рви что хочешь. Морковь, репа, огуречики. Есть тыква с меня ростом. Только она гнилая. А в старой баньке у нас с брательником клад припрятан. Патроны разные, бомбочка одна. С ручечкой и колечком. Я знаю, надо только дернуть и кранты.

Поколупав шелушащуюся на носу кожу, Петько неожиданно сказал:

— А до города ты все одно не добежишь.

Артур встряхнулся от тягостных мыслей.

— Это еще почему?

— Таа… Или шмальнут по дороге или так помрешь. Там же это — кругом болеют. И банда промышляет, никого мимо не пропускает, — он потянулся к пэтчеру. — Дал бы стрельнуть разок.

— Маловат ты для стрельбы из такого калибра, — Артур поднялся. — Ты и в руках его не удержишь.

— Я?! Не удержу?! — Петько возмущенно подпрыгнул. Но тут же позади него из крапивной чащи донеслось тоненькое хныканье.

— Ну? Чего тебе? — Петько недовольно обернулся. Попутно сообщил Артуру. — Он у бати любимчик. Если что, с меня за него три шкуры спустят. Вот я и пасу его. В крапиве. Там особенно не побегаешь.

Голосок снова запричитал, и Петько раздраженно прикрикнул:

— Сказано, не ори!.. Батя-то не знает, что я его в крапиве держу. А я держу.

В интонациях Петька прозвучало горделивое довольство. Так в стародавние времена, должно быть, возвещал Эдиссон об очередном своем изобретении.

— Ладно. Ты это… иди уж лучше к нему, мало ли что. — Артур не знал что сказать. Обладателя тоненького голоска было почему-то жаль.

Петько не ответил. Возможно, о прохожем он успел попросту забыть. Парнишка и сам сознавал, что идти нужно. Громко шипя, он уже продирался сквозь кусачую зелень к малолетнему брательнику. Не без грусти Артур проводил его взглядом.

* * *

Сюрпризов обнаружилась пара — и оба из разряда неприятных. Первая же самокрутка, которую Артур свернул из жухлых листьев, согнула его пополам, перетряхнув легкие раздирающим кашлем. Зрение затянуло недоброй дымкой, в висках дробно замолотило. Это была не просто горечь, это был яд, и чтобы продышаться, Артуру пришлось присесть на травянистый взгорок. Вот и покурил, куряка! Насладился!.. Притоптав окурок, он еще добрую минуту откашливался и отплевывался. Впрочем, особого расстройства не ощутил. Нет, так нет. Может, оно и к лучшему.

Возобновив путь, он вскоре разглядел в стороне от тропки довольно приличную горку снега. Не поверив глазам, свернул к находке. Зрение не обманывало. Над краями ложбины рыхловатой шапкой высился отливающий сахарным блеском снег. Приблизившись к зимнему островку, Артур погрузил руки в рассыпчатую прохладу, зачерпнув в пригорошни, медленно и со вкусом провел по разгоряченным щекам, выжимая из хрусткой мякоти стекающие по лицу капли январского сока. Кожу защипало, и, нахмурившись, он лизнул снег, тут же с отвращением сплюнул. Природа посмеялась над ним вторично. Снег оказался едким и горьким. Отряхнув руки, Артур тщательно протер влажное лицо платком.

Выходит, верно говорил Петько: добраться до города будет совсем не просто. Этого леса Артур не знал, как не знал и этого снега. Вероятно, не знал он еще очень и очень многого. Годы изменили планету, безжалостной кистью преобразили ее к худшему. Тот же Петько упоминал о каких-то Вулканах, о Синем Болоте, о волосатиках. Словом, пытался напугать по полной программе. Наверное, даже хорошо, что в городе мальчугану еще не довелось побывать. Услышать что-нибудь жуткое про Воскресенск было бы невыносимо. Терялся последний смысл, последняя причина для выживания. Чего ради тогда совершал он этот побег, чего ради терпел долгие подземные годы?…

Артур глотнул из фляжки, сухо прокашлялся. Пожалуй, о городе ему действительно не следовало ничего знать. Чтобы добраться до Воскресенска, требовались нервы и требовался трезвый, не обремененный переживаниями рассудок.

Шагая, Артур напряженно высматривал тропку. Среди летней перезревшей поросли она едва угадывалась. Похоже, по ней давно не ходили — так давно, что очень скоро он все-таки сбился с пути и был вынужден углубиться в лес, отталкиваясь армейскими каблуками от хвойного пружинящего ковра, продираясь напролом через облепленный паутиной кустарник. Потеря тропки не слишком его беспокоила. Примерный маршрут он в целом себе представлял и, переходя с шага на бег, а с бега на шаг, много быстрее, чем рассчитывал, достиг указанной Петько просеки. Где-то слева должно было оставаться то самое печально знаменитое Синее Болото, сама же просека выводила к железнодорожной ветке, берущей начало в Воскресенске.

Артур прошел еще немного и вскоре в самом деле разглядел высокую, увенчанную корешками шпал насыпь. Вскарабкавшись к порыжелым от ржавчины рельсам, бегло огляделся. Окрестности отсюда просматривались как на ладони, и более всего его поразила метаморфоза, случившаяся с лесом. Еще недавно Артур касался шершавых стволов ладонями, прятался от жаркого солнца под раскидистыми кронами берез, и вот теперь эти же кроны слились в подобие разлившегося от горизонта до горизонта моря. Море — оно ведь тоже бывает зеленым. И, откликались на ласковый массаж ветра, по кронам деревьев прокатывались те же исполинские волны. Жаль, портили пейзаж мусорные завалы по обеим сторонам насыпи. Полиэтиленовые пакеты, тряпье, банки, какая-то проволока — останки цивилизации, следы, следы и еще раз следы… Мало кто из живущих не мечтает оставить в этом мире свой собственный весомый отпечаток. Вот и оставляют, не замечая, что все давным-давно истоптано.

Хорошо, хоть воздух был чист и свеж. На секунду зажмурившись, Артур глубоко вздохнул. Только свой подземный брат-солдафон понял бы его в эту минуту.

Двинувшись по шпалам, он тут же услышал недовольное карканье. Как в той деревушке, на свалке, по обе стороны железной дороги царствовало воронье воинство. Чувствовали они себя здесь полноправными хозяевами и, вразвалку ступая по рельсам, недоуменно оглядывались на приближающегося человека. Отвыкшие от людей, они уступали ему дорогу лишь в самый последний момент, неспешно, словно ныряльщики приседали, отталкиваясь от рельса умелыми прыжками. Шумно хлопали крылья, и черные птицы взмывали в небо, явно прицеливаясь к одинокому путнику, вероятно, взвешивая своим вороньим умом все «за» и «против». Артур не сомневался, возникни у них такое желание, они заклевали бы его в пять-десять минут. Их было здесь страшно много — этих летающих миникрепостей, и пулемет Артура, конечно же, не сумел бы его выручить.

Где-то вдали, в придорожных кучах, мелькнул чей-то облезлый хвост. Либо волк, либо лисица…

Зазевавшись, Артур чуть было не споткнулся. Ноги увязли в развороченном грунте. Метров двадцать или тридцать железнодорожного полотна были сознательно разрушены. Опустив голову, он удивленно присвистнул. Зрелище того стоило. Словно кто воткнул в насыпь гигантский плуг и пропахал им железную жорогу, вспоров тяжелые шпалы, словно жалкий нитяной шов, выворотив брусья из земли, вздыбив расщепленными поленьями.

Подивившись той дурной силе, что позабавилась здесь, Артур обошел исковерканный участок стороной.

Возможно, таким образом город хотел подстраховаться от «адского бронепоезда», а может, куражился кто-то из пришлых.

Мелькавший впереди «хвост» приблизился, оказавшись удивительно грязным неизвестной породы псом. Впрочем, порода была знакома — дворянско-пролетарская. Да и норов у пса был откровенно простецким. Едва завидев человека, он радостно тявкнул и, поскуливая от нетерпения, забуксовал лапами, выползая вверх по склону, а, выбравшись, во все лопатки припустил навстречу. Восторг пса был неподдельным. Зайцем заскакав вокруг Артура, он бурно ликовал, словно нашел давно потерянного хозяина.

— Ну, ну! Только без горла! — Артур сдержанно усмехнулся, хотя радость пса его тронула. Очень уж забавен был вид четвероногого друга. Пара доверчивых глаз взирала на человека чуть ли не с умиленной слезой, лапы все так же возбужденно перебирали землю. Убедившись, что его не собираются гнать, пес, кажется, решил для себя все раз и навсегда. Он более не был беспризорным, не был диким и неприкаянным. Всю свою полуголодную свободу он добровольно складывал к ногам этого стоящего перед ним мужчины в камуфляжной форме. Новый хозяин был огромным и широкоплечим. Он не собирался нагибаться за камнем или за палкой, не бранился и не кричал, — стало быть, это действительно был ХОЗЯИН, и, поверни сейчас Артур в лес, к Вулканам и Синему Болоту, пес, не колеблясь, двинул бы следом за ним.

Теперь они шагали вдвоем, и Хвост размеренно семенил чуть впереди, с озабоченностью обнюхивая встречную падаль, спугивая грузноватых воронов. При этом он ежеминутно оглядывался — возможно, дабы лишний раз убедить себя, что все случившееся не сон, что новый хозяин — вполне зримая реальность. Худой, покрытый колючками и репеем, с костлявым ободранным задом, он радовался уже одному тому, что не придется больше выть по ночам, а, забегая в мертвые поселки, ужасаться вездесущей смерти. Повеселевший, забывший даже об убежавшем под кривые ребра животе, он перебирал лапами разогретую землю, ловя слухом и всем своим чутким телом шаги ступающего за ним человека.

Артур взирал на новоявленного спутника намного сдержаннее. Более того — первое добродушное любопытство сменилось глухим раздражением. Он понимал, что разумнее всего пристрелить пса. Очень уж трудно от такого отвязаться, а этот лай… Словом, не такие это места, чтобы лаять вслух. И тот хитрец из деревеньки, папаша малолетнего Петько, знал что делал, когда калечил свою собаку. Пэтчер в готовности покачивался под мышкой, маятником вторя шагам человека, однако Артур отлично знал, что никогда не решится на то, что подсказывала ему логика.

Зеленое море степенным колышущимся течением проплывало мимо. Диск солнца с опасливой осторожностью сползал по глади небосклона вниз, жара заметно спадала.

— Эй, Хвост! Как там тебя… — Артур, задержавшись, пошарил в карманах, достал надкусанную галету. Метнувшись на оклик, пес чуть было не врезался Артуру в колени. Он согласен был называться хоть Хвостом, хоть Огрызком, лишь бы кто-нибудь временами его окликал. Сходу захрустев сухарем, он так энергично замотал линялым хвостом, что Артур поморщился.

— Ладно, ладно… Давай-ка, брат, вниз. Нечего нам здесь маячить.

Идти низиной не хотелось, но он понимал: так будет безопаснее. Лес придвинулся к насыпи вплотную, а затянувшаяся тишина казалось все менее надежной. Слишком уж легко одолел он эти первые километры. Для мира, где в озерах плавали утопленники с отгрызенными руками и огнестрельными ранами, где на свалках, у брошенных деревень, сохли чьи-то кости, подобное спокойствие выглядело настораживающе.

Спустившись вниз, Артур с сожалением констатировал, что идти придется все по тем же мусорным завалам. Но выбирать не приходилось. В лесу они и вовсе будут передвигаться черепашьим темпом.

Лохматым комком пес скатился следом, интуитивно угадав путь, в несколько прыжков обогнал Артура и снова затрусил впереди. Завидев ободранного зверя, в воздух взмыла стая странных пичуг. Покопавшись в памяти, Артур так и не припомнил их названия и впервые подумал о том, что в сущности не знает о лесе ничего. Кусты, трава, деревья — все за редким исключением было привычно безымянным. Да и хотел ли кто-нибудь из людей что-то про них знать? Щебечут пичуги над головой — и ладно! А мясо в тарелке — оно и есть мясо…

Он услышал голос пса и встревоженно вскинул голову. И тут же лопнул чужой выстрел, обрезавший лай, а с ним и несчастную жизнь Хвоста. Там впереди под безымянными деревьями успело умереть его серое тельце. Это впечаталось в мозг Артура коротким оглушающим мигом, а далее замелькали стремительные кадры — кучевые облака, птицы в синеве, кусты, деревья и снова кусты… Он катился по ломкой, ссохшейся траве, цепляя комбинезоном ржавую проволоку, спиной и грудью давя хрупкое, жестяное, колющее…

Еще выстрел. На этот раз уже в него. Артур успел рассмотреть сизый дымок, затуманивший изжеванную поросль небольшого холма. И даже не холма, а нелепого аппендикса, причудливо сросшегося с железнодорожной насыпью. Что ж, действительное неплохое место для засады…

Пэтчер жестко впечатался в плечо и, замерев коротким раструбом на пригорке, свирепо изрыгнул очередь. И еще одну! Для надежности…

Он почти физически ощутил, как входят в землю, пронзая холм насквозь горячие начиненные смертью пули. Бронебойные, разрывные — все вперемешку.

Вот так, птенчики! Мы тоже не солидолом мазанные.

Поднявшись, Артур побрел к курящемуся дымом взгорку. Пулемет он по-прежнему держал наготове, хотя не сомневался, что с той стороны холма жизни уже нет. Практически пэтчер стрелял маленькими бомбами. Создатели этого оружия предполагали в перспективе использование циркониевых пуль, а каждая из таких подружек в состоянии была разнести подобный холм в клочья…

Артур взошел на пригорок и бросил взгляд вниз. Двое… Неестественные позы, разбитый в щепу автомат. Кто они? Бородачи-романтики или что попроще?

Спустившись к убитым, он носком сапога перевернул одного из лежащих. Усы есть, бороды нет — вот и гадай. Зато взамен бороды целая гирлянда гранат. Еще и автомат армейский — более или менее ухоженный. Пожалуй, это не простые любители. Совсем не простые.

Артур вдруг подумал, что пса следует похоронить прямо здесь, на этом предательском бугре. Как ни крути, бедолага спас его от первой пули. И снова припомнилась оставленная за спиной деревушка. Старосте, кажется, приглянулся его пулемет. Так, может, не зря они тут сидели? Эти горе-усачи?… В конце концов после того, как Попов Александр Степанович по неосторожности изобрел радио, общаться на расстоянии стало значительно проще.

Привычным движением Артур выщелкнул из пэтчера полегчавший магазин, распахнув подсумок, полез за патронами.

— Не торопись, козлик! Брось свою пукалку!

Артур поднял глаза и увидел наведенные на него стволы. Еще двое… И снова он их проглядел! Сбоку зашелестели кусты, и, обернувшись, он рассмотрел других «бородачей». Улыбаясь, они выползали из зарослей дремучими нетопырями, держа перед бородатыми мордами разномастное оружие. Не двое и даже не четверо… Выругав себя распоследними словами, Артур аккуратно опустил пулемет на землю. Кажется, это и была банда бородачей. Малолетний Петько оказался пророком.

Глава 4

Время разрухи имеет свои преимущества. Когда нет ничего, нет и бюрократической волокиты. Ганисян без вопросов принял очередную партию мальцов, а, пересчитав их, только сокрушенно покачал седовласой головой. Как ни крути, прибавлялась лишняя дюжина ртов к его импровизированному интернату.

— Не боись, директор! — Вадим ободряюще кивнул. — Напряжем молодцев из Совета Миссионеров. Будем таранить углеводы со всего города.

— А через месяцок, возможно, белковый комбинат сумеем запустить, — вставил Егор Панчугин. Правая щека у него была раздута, и он придерживал ее рукой. Происходило самое обыкновенное для Панчи дело — болели зубы.

— Что? Действительно есть надежды? — Ганисян прищурился.

Вадим кивнул.

— Похоже, тамошний гриб выдохся. Так что имеет смысл рискнуть.

Налетевший порыв ветра взметнул облако пыли. Все трое закашлялись. Дети, глядя на взрослых, тоже начали часто подкашливать и подчихивать. Кто-то из них даже засмеялся.

Только что они проехались на разрисованном в пух и прах броневике, но удовольствия от езды, похоже, не получили. Хорошо, хоть никто не расплакался. Плач — та же эпидемия, стоит подать первую пискливую ноту — и уж подхватят непременно. К счастью или несчастью, эта мелюзга не достигла еще того возраста, когда оружие начинает завораживать и манить. Бронированная машина, единым присестом заглотившая всю чумазую стайку, не вызвала у мальцов особенного ажиотажа. Единственное, на что взирали они с некоторой долей интереса, были рожицы сказочных зверей, сочиненных Санькой в соавторстве с Панчугиным. То есть Санька до настоящих художеств еще не дозрел, Панчугин не умел рисовать вовсе, и творческий дуэт, таким образом, получился слаженным и плодовитым. От кончика ствола до самых колес — броневик был теперь разукрашен звездочками, рожицами и замысловатыми фигурками.

Как бы то ни было, но дело было сделано, и, услав Панчугина вместе с бронемашиной к полковнику, Вадим молча пронаблюдал, как взявшаяся за руки детвора в сопровождении белобородого старичка исчезает среди деревьев музейного парка. Добрая это вещь — глядеть на взявшихся за руки детей. Все равно, что смотреть на огонь в камине. И там, и тут есть что-то общее, согревающее.

Вадим повертел головой. Он снова оставался один, и как всегда ощущение собственной отрезанности от мира подействовало странным образом. Нечто горькое, неприятное и одновременно тонизирующее, заставляющее подтянуться мускулами. Вроде утреннего кофе, вкуса которого не чувствуешь, но пьешь единственно ради того, чтобы поскорее проснуться.

Детский лепет удалялся вдаль, и, провожая крохотные фигурки взглядом, Вадим машинально подметил, что парк не мешало бы основательно подновить — настроить, к примеру, каких-нибудь простеньких качелек, насадить лип, кленовых пород, акаций. Серые тополя и неряшливые вороньи гнезда навряд ли служили делу скорейшего исцеления детских исковерканных душ. Самое, пожалуй, безрадостное зрелище — воронье на голых тополях. Да еще, наверное, дома, полупроглоченные грибной плесенью…

Взглянув на часы, Вадим неторопливым шагом двинулся вдоль улицы — мимо резной ограды, мимо Ипатьевской пустоши, мимо колонн полуразрушенного дворца. В некоторых местах здесь сохранились участочки былой мостовой. Отдельные камни еще, быть может, помнили поступь первой гражданской смуты, шелест нагаек и посвист пуль. Очень возможно, теперь эти камни увидят кое-что пострашнее. Например, пустоту. Абсолютную пустоту без чего бы то ни было.

Вадим сплюнул. К черту прогнозы!.. Все, что должно его интересовать, это день СЕГОДНЯШНИЙ! И более ничего! Таков закон выживания. Не самый благозвучный, но вполне трезвый. Кроме того, о завтрашнем дне уже успели подумать без его участия. А потому не стоило отвлекаться. Благо и дел — сверх головы…

— День добрый!

Он поднял голову, рассеянно ответил, но прохожего так и не узнал. Что-то творилось с его разумом, он переставал задавать себе труд запоминать лица. Память работала помимо сознания, вырывая иные образы из вереницы знакомств и запечатлевая навечно, других нерачительно просыпая в темную безызвестность. Вот и этот прохожий, видно, был частицей его прошлого, — мелькнул и пропал. И ничего страшного не произошло, жизнь продолжала бежать своим чередом.

Вадим миновал застроенный кирпичными коробками квартал, улочку из старых особняков и приблизился к мосту. Непривычная высота неприятно удивила. Исеть текла медленнее, чем когда-либо, просев, казалось, вместе с берегами, обмелев и превратившись чуть ли не в ручей. Илистое, обнажившееся дно успело просохнуть и затвердеть, явив миру пестрый неприглядный хлам, столетиями сбрасываемый в реку. Приглядевшись к коричневым водам, Вадим отметил, что радужных пятен, пеленой покрывавших некогда поверхность Исети, почти не стало. Оно и понятно, ни в верховьях, ни здесь по реке уже не плавали, хотя он никак не мог вспомнить, куда же исчез весь их «каменный» флот — все эти проржавевшие «Топазы», «Алмазы» и «Опалы» с пронзительными гудками, с пулеметными установками на баках и ядовито фыркающими двигателями. Пропали они как-то враз и совершенно незаметно для окружающих. Впрочем, в водном транспорте никто уже давно не нуждался. Главным образом из-за топлива, мизерные остатки которого выделялись лишь моторизованным частям ополчения. Да и нечего было людям перевозить. Нечего и не в чем. По нынешней Исети проплыть могла разве что какая-нибудь легкая байдарка, а перейти реку вброд способен был любой подросток.

Вадим со вздохом покосился на часы. До встречи с Лили, подручным Кита, оставалась уйма времени, и, поразмыслив, он решил забежать к Паучку.

Если бы Вадима однажды спросили, кто такой Паучок, он наверняка бы растерялся. Сморщенное и убогое создание — удивительно живучее, взирающее на происходящее с самым беспочвенным оптимизмом, явно выпадало из привычного ряда. Вот уже более полугода Паучок прирабатывал у Вадима осведомителем. Платой была «крыша» — вернее, то, что подразумевалось под этим термином. Уже дважды Вадим выцарапывал старика из довольно сомнительных историй. Пульхен, военспец от муниципалитета, бывший полкан спецназа, смотрел на такие вещи с брезгливой гримасой, но в политику Вадима не вмешивался. Вот и эту встречу с Лили — в обход администрации и партийного кабинета — он решительно не одобрил. Дескать, Кит — это Кит, а Лили — стопроцентный убийца. В диалог с подобной клиентурой полковник начисто не верил. Мир, по Пульхену, перевоспитывался весьма просто: таких как Лили — к левой стенке, таких, как Кит с Паучком — к правой. А уж тогда все на земле исправится само собой. Технология чрезвычайного положения — как единственно верная и эффективная. Потому что не до педагогики. И даже не до тюрем. Всего-то и нужно — выжить, позволив уцелеть добропорядочному большинству. В добропорядочное большинство Пульхен, как это ни странно, верил, хотя сплошь и рядом наблюдал обратные примеры. Банды бульдогов и мародеров, разбойничье отребье всех мастей напоминали о себе каждый день, и все же для полковника искомое большинство являлось отнюдь не выдумкой, существуя реально, пусть даже где-то очень и очень не здесь. Что касается Лили, то этот персонаж был главным палачом Кита — легендарный пигопаг, чудовище о двух головах, двух ногах и четырех ручищах, о котором Вадиму рассказывали совершенно невероятные вещи. С одинаковым талантом Лили успел проявить себя в погромах и грабежах, в короткой войне между городом и Дикой Дивизией, в чистке лесов от мутантов и самодеятельных банд, в налаживании черного рынка, торгующего даже в эти голодные дни яствами, о которых не мечтали и в прежние сытные времена.

— С бандитами я буду договариваться только посредством этой игрушки! — чеканил Пульхен и взмахивал своим знаменитысм маузером.

Возможно, он был прав, но более договариваться было не с кем. Если разобраться, город был совершенно гол. Справа и слева его теребили бродячие ватаги сорвиголов, менее чем в полусотне километров располагался Бункер с собственной ядерной микросетью, внутренний хаос всякий день плодил грызунов, подъедающих остатки власти, расшатывающих последние устои того смутного и размытого, что было принято именовать обществом. На Кита же у Вадима был свой особый расчет. Кит жил на отшибе, управляя шатией, состав и количество которой приближались к армейскому полковому соединению. Столкновение города и Дикой Дивизии его никоим образом не касалось, и все-таки он вмешался, вполне добровольно приняв сторону Воскресенска. Это был тот самый удар, что решает судьбу сражений, удар Блюхера в битве при Ватерлоо. Дикая Дивизия, получив удар с фланга, оказалась начисто разгромленной. Город выжил, а Кит снова уполз в леса, на свою знаменитую Горку. И именно тогда у Вадима зародилась иллюзорная надежда на какое-то, пусть временное, но воссоединение.

Вадим пересек улицу Горького, углубился в знакомый тупичок. Пара «бульдогов», бренча цепями, тронулась было за ним следом, но Вадим показал им ствол старенького нагана, и, глубоко призадумавшись, дети улиц скоренько ретировались.

«А вот Пульхен поступил бы иначе. — Подумалось ему. — Дождался бы более откровенных действий и положил бы обоих на месте. Тут же у стеночки…» Взглянув на серую обшарпанную стену здания, Вадим невольно ускорил шаг.

* * *

По чайниковой крышке вокруг кругленькой ручки кругами бегал рыжий таракан. Санька внимательно следил за тем, чтобы насекомое не соскочило вниз. Развлечение было старым и относилось к разряду запретных. Печка гудела, вода в чайнике нагревалась, и таракан бегал быстрее и быстрее. Время от времени он вскакивал на ручку, хотя и там было тоже горячо, но именно в эту секунду насекомому предлагалась спасительная альтернатива. Подставляя ему ладонь, Санька торжественно выкрикивал:

— Але-е… Гоп!

Видя близкое спасение, таракан кузнечиком прыгал вверх, заскакивая на ладонь подростка.

Подобными аттракционами Санька смешил малолеток, и редко кто не начинал удивленно таращить глазенки, когда таракан проявлял чудеса прыгучести и осмысленности. А вот Егорша в этом ровным счетом ничего не понимал, с хрустом давя самых лучших Санькиных прыгунов.

Ссадив в очередной раз таракана на крышку чайника, Санька встревоженно вскинул голову. С рокотом к башне подъехал броневик, скрипнули тормоза. Санька поспешно сунул таракана в спичечный коробок и с самым невинным видом обернулся к двери. И все равно Панчугин обо всем догадался.

— От, шельмец! — он от порога погрозил ему кулаком.

— Сам-то!.. Щека от хомяка, — на всякий случай Санька обошел стол кругом, умножая пути возможного отступления.

— Ты погоди, погоди!

— Чего годить-то?

— А того, — Егор поманил его промазученным пальцем — Ком цу мир, Шуркаган!

— Это еще зачем?

— А я тебе сделайт немного больно.

— Это я тебе сделайт больно! Через три года такие мускулы натренирую! Будешь летать от стенки к стенке.

Санька жестом изобразил, как будет летать бедный Панчугин. Будущие его мускулы были единственной реальной угрозой Егору. Ничем иным этих взрослых было не пронять, — только будущим. Во всяком случае иной раз подобные посулы оказывали свое действие, и Панчугин всерьез призадумывался. Однако сегодня механик-водитель имел на руках тайный козырь и отступать не собирался.

— Ладно, гуляй, не возражаю. А обувку я, пожалуй, Ганисяну в музей свезу. Пусть там между собой делят. — Егор швырнул на пол мешок, и из него выскользнула пятка совершенно нового, даже чуть поблескивающего ботинка. Санькиной бедой была драная обувь, об этом знало все население башни, и все в меру своих сил пытались найти что-нибудь малоразмерное. Однако до сих пор везло им не слишком, и по дому Санька продолжал канделять во взрослых кирзачах сорок первого и сорок второго размера.

— Небось, все большие?

— А вот хрен там! — Егор горделиво улыбнулся. — Все, как есть, детские. Полковнику спасибо скажи. Конфисковал у каких-то гавриков на черном рынке.

— И что, можно померить? — Санька неуверенно шагнул к мешку.

— А чего не померить? За фофан и померить дам. За два — подарю любую пару.

Лицо Егора сияло. Не так уж часто он выигрывал баталии с Санькой. Но в этот день сила была явно на его стороне. Со вздохом приблизившись, паренек покорно подставил лоб.

— Только не слишком сильно.

— А чего не сильно-то? Слава Богу, умеем!..

Панча прижал ладонь к голове вечного своего противника, с наслаждением оттянул палец. И в этот момент в дверь дважды кто-то стукнул. Процедура воспитания прервалась.

— Ух, ты! Это ж Вадикова краля! — оба прижались лицами к стеклу, разглядывая странного вида гостью — дамочку в кожаной куртке и кожаных брюках, в боевом берете, с массивной кобурой на поясе. На отдалении от дамочки топталась пара верзил с карабинами, но они-то как раз воображения не поражали. Вновь приблизившись к двери, дама постучала в нее носком сапога.

— Вадика нет, а она ходит и ходит. И чего дуре надо? — пробубнил Санька. — Сбросить бы шифонер на голову. И не ходила бы.

— Я тебе сброшу, балда! — Панчугин с удовольствием разглядывал стоящую внизу гостью. — Что б ты понимал в женщинах, чувырло гороховое!

— От чувырлы слышу! Слюни вон подотри. Нашел на кого глядеть… Обещала мне велик прикатить и до сих пор жмется. Правильно ей Вадик от ворот поворот дает!

— Дурак ты, Саня! — Панча звучно постучал себя по голове. — Велик… Что велик! Разве у них велики просят!

— А что же еще?

— Что, что!.. — забыв о фофанах с обувкой, Егорша чуть ли не вприпрыжку устремился по лестнице вниз.

— Бабник! — крикнул ему вслед Санька. — Юбкоподольщик несчастный!

Терять время он, впрочем, не собирался. Скакнув к мешку, юрко нырнул в него с головой, в мгновение ока выбрав то, что показалось ему самым-самым. В пару секунд обувшись, вскочил на ноги, притаптывая каблуками, проверил удобство обновки.

А внизу тем временем глупые взрослые обменивались глупыми фразами:

— Увы, пардон, как есть укатил. Прямо с утра… Что? Пульхена?… Так я только что от него! Если нужно, сам подвезу. Машина — зверь, так что это мы мигом!..

Прислушавшись к происходящему внизу диалогу, Санька фыркнул. Ох, и слабачье — эти взрослые! А еще называют себя мужиками. Стоит появиться на горизонте какой-нибудь смазливой дамочке, и они уже клеем по полу…

— Эй, Шуркаган! Слышишь?… Я тут отлучусь на полчасика. Отвезу гостью к полковнику. А потом сразу назад.

Это было забавно. И Вадим, и Лебедь, и Панчугин — все, выбираясь за пределы приютившей их башни, предупреждали Саньку куда и насколько отлучаются. Со стороны могло показаться, что они исспрашивают у него разрешение, и, разумеется, Санька вел себя соответствующе. Подойдя к лестнице, он прокричал в сторону двери:

— Давай, давай! И аккуратней там с фрикционами!

Что такое фрикционы, Санька представлял себе довольно смутно, но слово звучало авторитетно, а авторитетную речь Санька очень даже уважал.

* * *

Дверь была хлипкой и доверия не внушала. Именно за такими дверями доброхоты в цепях и без цепей оставляют на растяжках гранаты. Очень удобно для сверхдальних путешествий. Открыл, сосчитал до трех — и ау-ау, где вы, братья-ангелы?… Вадим однако рискнул и, распахнув дверь ногой, быстро вошел в подъезд. В квартиру Паучка стукнул условной дробью. Между делом осмотрелся. Старик часто менял квартиры, о всех своих новых адресах оповещая своевременно. И во всех его конурках наблюдалось одно и то же: убогая обстановка, первый этаж, возможность выхода на обе стороны дома. Паучок был не только великим партизаном, но и великим конспиратором.

Вадим снова постучал. В дверной глазок с той стороны заглянули, а через секунду загремели отпираемые засовы. Существо с куцей бороденкой, обряженное в ветхую одежку, щербато улыбнулось. Вадим улыбнулся в ответ.

— Здорово, анахорет!

— Заходи, Вадик, заходи! А я-то перепугался, чай вон на кухне даже разлил.

Пожав потную ручонку, Вадим прошел в квартиру. Ничего особенного, только на диване ворох смятых ассигнаций, на журнальном столике спиртовка, на которой старик разогревал утюжок. Страстью старика было собирать деньги и прятать. Прежде чем прятать, Паучок сортировал ассигнации по номиналу и тщательно разглаживал. Мятых купюр он не любил. Он и людей оценивал специфически. Про кого-то говорил: «А что с него взять, он все равно что трояк рваный!» Про того же Пульхена, например, отзывался с боязливым уважением: «О, это валюта!..» Словом, старикашка был еще тот и цену жизни знал лучше многих.

Проходя мимо дивана, Вадим прищелкнул по многорублевой стопке.

— Не надоело?

— Что надоело?

— Как что? Бумагу коллекционировать.

— Какая же это бумага? Это денежки, Вадик! Добротные денежки!.. — стряхивая хлебные крошки с усов и бороды, Паучок укоризненно покачал головой. — Денежки, Вадик, они — завсегда денежки. Хоть, значит, при любом строе. Кто знает, как оно дальше обернется, а с ними хоть какая-то надежа.

— Да уж, оптимист! — Вадим осторожно отогнул штору, бегло осмотрел улицу. Заглянув на кухню, одним движением сгреб со стола кубики сахара. Разумеется, в собственный карман.

— Вадик, ты чего?

— Да так… Больно кучеряво живешь!

— Так ведь у меня эта… Как его? Грыжа. Еще со старой работы. Мне питание нужно. Полноценное.

— У тебя грыжа, а у меня дети. Много детей. И им, представь себе, тоже необходимо питание. — Вадим ухмыльнулся. — Странно, да?

— Что ж тут странного… — Паучок пожал плечиками. — Дети — они тоже человеки.

— То-то и оно… Ого! А это что еще за номер? Раньше ты вроде не вооружался, — Вадим заметил в маленькой комнате прислоненную к стене двустволку.

— Так то когда было! Раньше я вообще не запирался. Потому как беден был и что с меня было взять? А нонча люди чести не ведают. Сперва палят, потом спрашивают. Только и признают — что силу.

— Умнеешь, Паучок!

— Теперь все умнеют. Иначе нельзя. Потому что люди, как звери, а звери, как люди. Собак вон диких сколько расплодилось. И ловят их, и отстреливают, а все бестолку. Хуже волков стали. Или воронье то же… Иду давеча по улице, и вдруг — рык, гавканье! Я за палку, озираюсь. Никого. Шаг шагнул, и снова рык — да не откуда-нибудь, а сверху. Гляжу, а там ворона! Представляешь? Вот ведь как приноровилась, подлость летучая!

Откуда-то из подмышки Паучок вынул миниатюрный счетчик Гейгера, продемонстрировал Вадиму, словно больной, показывающий градусник.

— А тут что — тут жить можно. Хороший район, спокойный.

— Ага. Если не считать того, что еще месяц назад все здешние подвалы были полны плесени.

Паучок довольно закивал головенкой.

— Вот и разбежался народец с перепугу. В центре вас, как огурцов в бочке, а здесь никогошеньки. А грибок тутошний, между прочим, того. Поцвел, поцвел, да и заглох.

— Это потому, что выжгли его тогда. Потому и заглох… — Вадим подцепил купюру, покрутил перед глазами. — Да… Гляжу я на тебя, Паучок, и удивляюсь. Кругом голод, люди от пуль, эпидемий мрут, а к тебе ни одна холера не пристает. Сахарком вон балуешься, усы отрастил.

— Чего ж усы… Усы — они сами по себе. — Паучок удивленно потрогал у себя под носом. — А убивать меня — рука не поднимется. Или патрон пожалеют. От заразы ить тоже надо бегать. Дымом окуриваться. А сахар — так это как повезет. Я, к примеру, за тараканами наблюдаю. Они хоть и звереныши, но хитрые! И тут главное — не спугнуть. Они лучше любой собаки чуют, где радиация, а где жратва. Так что, куда они, туда и я.

— Слушай, Паучок! А может, тебе лекции читать? Перед публикой? О голоде, о тараканах.

— А что? И смог бы. Очень даже просто. Особенно если не за так. Я и про бомбежку могу советов надавать. Хоть даже тебе.

— Ну да?

— А как же! Ты вот раздеваешься, когда спишь, а я нет. И окно — вот оно — завсегда рядом. Попадет бомба, и посыплятся кирпичики. А я раз — и в окно. И все мое при мне. Вот и соображай головушкой молодой.

Вадим хрустнул костяшками пальцев. Самовлюбленность старика порой откровенно раздражала.

— Любишь ты жить, Паучок. Ой, как любишь! И смерти, верно, боишься?

— Кто ж ее не боится? — хозяин суетливо зачесался, погружая руки в ветхое, понадетое в несколько слоев тряпье. — Может, оно и не страшно — помирать, да уж больно охота досмотреть. Чем, значит, все кончится.

Паучок поджался, встретив тяжелый взгляд Вадима.

— Я, Вадик, это… Мне бы в туалет, ага? — он метнулся в прихожую, торопливо щелкнул задвижкой.

Вадим снова приблизился к окну, попробовал наощупь шторы. Пыль. Жирная, многолетняя пыль. Грязь была там, где обитал Паучок, и там, где был Паучок, обитала грязь. Уравнение с двумя неизвестными. Хотя… Почему же неизвестными? Очень даже известными, потому как и сам Паучок представлял собой разновидность человеческой грязи. «Больно уж охота досмотреть…» Разумеется. Это ведь лучше любого кино, — раздвинул шторы и гляди, наслаждайся! И проблем никаких с жилплощадью. Когда две трети населения вымерло, жилищный вопрос решается сам собой. Так было, наверное, и в блокадном Ленинграде. Холодно, голодно, пусто.

Вадим обернулся к двери туалета.

— Эй! Ты там веревку проглотил? Или романом зачитался?

— Ага, «Войну и Мир» Льва Филимоныча…

— Почему — Филимоныча?

— Потому что потому, — голосок Паучка дрожал. — Ты, Вадик, не петляй. Мне про жизнь и смерть не надо рассказывать. Хочешь что спросить, — спрашивай.

— Ладушки! — Вадим колотнул кулаком о ладонь. В самом деле, чего взъелся на Паучка? Напугал бедолагу, дрожит, небось, там за дверью.

— Что ж, тогда слушай… Встреча у меня сегодня. Важная. И собеседник важный. Лили зовут. Вот и хотел про него поспрошать. Не слышал ли часом чего нового?

— Да вроде нет.

— А чего трясешься тогда, как заячий хвост?

— А того!.. — старичок за дверью мялся, подбирая слова. — Мне, Вадик, тоже не все можно. Так что это… Про чего попроще — я завсегда скажу. Потому как с вами. Но про эти дела не знаю и знать ничего не хочу.

— Это твое последнее слово?

— Последней и не бывает!

— Что ж, как хочешь… — Вадим поморщился. Знал про Лили Паучок. Еще как знал! Потому и наложил в штаны. Выходит, всех напугал двухголовый.

Вновь приблизившись к дивану, Вадим разгреб стопку купюр, выбрал парочку почище. Зачем-то ведь он сюда зашел, — так хоть это с собой унесет. Ну, а идеальных осведомителей не бывает. Нет их, Вадим Алексеевич. Природой не предусмотрено.

Вздохнув, Вадим вышел на лестницу, дверь за собой аккуратно прикрыл.

* * *

В подвал их провел мышиного вида субъект, который тут же и растворился среди толкущихся у стойки. С одного взгляда Вадиму стало ясно, что среди обычных посетителей здесь собралось достаточно людей из «леса». Кроме того, треть зала занимали обряженные в черную лоснящуюся кожу «бульдоги». Угрюмые, лохматые парни, с тусклыми глазами, беспрерывно смолящие дурного качества травку. Этим и табак не нужен, — травка клепалась из самого доступного — практически из мусора, в который добавлялась либо конопля, либо сенилка. В общем кабак был как кабак, и народ здесь сидел самый разномастный: тертые, фраера, сугубо местные и гости издалека. Как обычно беседовали громко, чуть ли не крича. Откуда-то из угла шумела простенькая музыка. В отличие от города, успевшего перейти на свечи, лучины и керосиновые лампы, здесь горело вполне устойчивое электричество. В мутном свете люди напоминали больных желтухой, зато полки бара, ломящиеся от целлофановых упаковок, цветастых бутылок и банок, выглядели просто роскошно.

Они заняли пустующий столик, и Вадим, вынув из кармана блокнотный лист, в несколько взмахов смел со стола грязь. Он был доволен, что для встречи с Лили выбрал в компаньоны именно Клочковского. Советник муниципалитета был старше его лет на десять-двенадцать, однако на их отношениях разница в возрасте ничуть не сказывалась. С советником Вадим чувствовал себя легко и раскованно. Было в Клочковском нечто глубоко симпатичное, располагающее к себе с самых первых минут. Беседуя с ним, Вадим не ощущал затаенных рифов, готового к выпаду штыка-ножа. Такое качество само по себе было редкостью, а уж Вадим умел ценить подобные вещи. Правило: «держи ухо востро и не спеши раскрываться» упразднялось в общении с Клочковским. Советник не имел обыкновения цеплять «на крюк» и бить кулаком в брешь. Когда-то он преподавал в университете историю. В нем и теперь проглядывал педагог. Дела, которые Пульхен предпочитал вершить с помощью маузера, бывший учитель стремился разрешать без нервов и крови. В предстоящей же встрече это было, пожалуй, самым важным.

Поднявшись, Вадим приблизился к стойке и быстро сговорился с обрюзгшим хозяином насчет заказа. За бутылку легкого вина с небогатой закуской ему пришлось отдать массивный серебряный браслет. Шутки ради он попробовал сначала выложить позаимствованные у Паучка купюры, но бармен невозмутимо отгреб их в сторону.

— Мне мусор без надобности.

— Что ж, тогда это, — браслет лег перед выжигой-барменом, и тот цапнул его, как кот зазевавшуюся мышь.

— Другое дело!

— Еще бы, — Вадим проводил браслет сочувствующим взглядом. Подобными вещичками он обзаводился время от времени в музее Ганисяна. Кое-что изымали у городских мародеров хлопцы Пульхена. Не раз уже ему приходилось спорить по этому поводу и с Клочковским, и с заведующим единственной клиникой города — Борей Воздвиженовым. Они пеклись о морали, Вадима интересовал конкретный результат. Как бы то ни было, никто из оппонентов его не переубедил. Вадим искренне верил, что в трудное время подобное добро не должно лежать без дела. В музеях ли, в частных руках все это творчество былого так и так сохранится. А даже если и нет, что с того? Его смешила сама мысль о «лишенных прекрасного наследия» потомках. В отпущенные тысячелетия мир наковал столько каменно-металлических безделушек, полотен, скульптур и мелодий, что никакому гению будет не под силу переварить подобное обилие. Хватит и малой доли, чтобы взрастить новый слой культурологов и ваятелей. Возможно, в чем-то им даже будет проще — меньше риска повториться. Впрочем, вслух свои мысли Вадим не высказывал. Его бы не поняли и не поддержали. Даже душка-старик Ганисян, по собственному почину решившийся на превращение художественного музея (кстати, лучшего в городе!) в подобие детского интерната, посматривал на его экспроприаторскую деятельность косо. А потому с апологетами искусства Вадим предпочитал не спорить, послушно кивая головой, уныло поддакивая, однако в минуты нужды под шумок и сокрушенные вздохи все-таки свершая свое черное дело. «Что значит — явиться на встречу с Лили, не организовав даже простенького заказа? Власть мы или не власть?!..» Примерно так рассуждал он, но рассуждал опять-таки про себя.

Возвращаясь к столу с подносом, Вадим окунулся на минуту в людской водоворот. Справа и слева судачили о разном и в то же время об одном и том же. Чаще всего упоминалось утреннее падение чужого самолета.

— …Хорошо еще, что пустышка. А то шарахнуло бы по-настоящему.

— Откуда его только принесло? Значит, живут еще где-то?…

— А в тех домах, что развалило, вроде и не было никого. Повезло людям!..

— Это каким людям? Тем, кого, значит, не было?… Ну, ты выдал!

— Да и не скажешь теперь точно — были или не были. Кто там копаться-то будет? Гора в три этажа.

— Какая гора? Я же говорю: пустышка летел. Пара зданий — разве гора? Вот когда на Химмаше тряхнуло, это да — намолотило так намолотило. Или на Сортировочной станции, к примеру. Надо было тебе посмотреть, как рвется транспорт с боеприпасами. Я-то видел. Сидел километрах в десяти и видел. Все, как на ладони…

Уберегая поднос от толчков, Вадим добрался наконец до столика.

— Что-то не спешат наши гости, — пробормотал он.

— Возможно, хотят убедиться, что мы здесь одни?

Вадим откинулся на спинку стула, с усмешкой оглядел зал.

— Действительно, если половина сидящих — из леса, почему бы второй половине не оказаться нашими людьми?

— Кит осторожен, только и всего.

Вадим пододвинул к Клочковскому распечатанную банку с консервами.

— Ладно… Как бы то ни было, деликатесами пренебрегать не стоит. Тем более, что за пределами этого заведения давно рубают стеарин с солидолом. Так что поцарствуем.

Клочковский промолчал.

Сидящий поблизости мужичок — во всем драном, пропахший мочей и свалкой, неспешно наливал собеседнику из бутыли. Ковыряя вилкой в своей порции, Вадим прищурился. Еще одно подобие живого Паучка. Только более запущенное. И конечно же рассказывает про самолет, упавший чуть ли не в ста шагах от рассказчика. То есть, само собой, ни в какое везение Паучок номер два не верил, но отметить счастливое событие вознамерился твердо. Его собеседник, худой, с выцветшим лицом мужчина, слушал равнодушно и больше следил за алюминиевой кружкой, из которой они поочередно отхлебывали по глотку.

— Меня беспокоит Поль, — Клочковский с театральным изяществом извлек из кармана платок, промокнул губы. Восхищенным взором Вадим проводил платок до кармана. Вот она порода! Дворянская кровь и так далее! Он-то о платках уже и думать забыл…

— Ты ведь в курсе, что он наговорил преподобному отцу?

Вадим кивнул.

— Слышал…

— Вот-вот. В самых непарламентских выражениях пообещал разнести из гранотомета ближайшую к его району церковь.

— Черт его знает, чего он так распалился. А в общем я поговорю с ним. — Вадим вздохнул. — Ох, уж мне этот ненавистник смирения! Понимаешь, есть у него пунктик — насчет гордости и гордыни. Вот и воюет с религией, как может.

— Пунктик не пунктик, но надо с ним серьезно потолковать, — Клочковский нахмурился. — Поль все более становится неуправляемым, и мне это очень не нравится. Пока он, конечно, не опасен, но видишь ли… Наблюдается тенденция, а значит, можно предположить, что с ним станет через месяц или два. Еще и с Пульхеном они на ножах. Не дай Бог, передерутся.

— Это верно. Где бродит Поль, там никогда не появится Пульхен, и наоборот. Кошка с собакой, черт бы их побрал! Хотя одно ведь дело делают!

Вадим вытер руки, взглянув на опустевшие жестянки, сожалеюще причмокнул губами. Консервы они прикончили в пару минут. И даже к вину не успели притронуться.

— Пожалуй, самого Поля я еще сумею придержать, — задумчиво произнес он, — но среди его архаровцев полно горячих головушек. Как быть с ними? Он же набирает к себе и правых, и левых. Иной раз попадаются и натуральные психи. Многие, ясное дело, обижены на Пульхена.

— Поль не только Пульхена, он и «бульдогов» задирает.

— Понял, Сергунь, понял. Бузы нам не надо, так что могу обещать: разговор состоится. Хотя, надо сказать, о вашем хваленом муниципалитете этот буян-медведь отзывается вполне справедливо.

— Ну, о нашем муниципалитете ты сам все прекрасно знаешь. Не все так просто. — Клочковский обиженно пожевал губами. — А я мало что там решаю. То есть практически ничего. А насчет бузы ты прав. «Бульдоги» расстреливают трубадуров, Поль — «бульдогов», а Пульхен под горячую руку крушит всех подряд. Чем все кончится — неизвестно. Потому, думаю, ты и затеял эти переговоры.

Вадим улыбнулся.

— Точно!.. Ты извини, Сереж, но я, как и Поль, не слишком доверяю нынешней власти. Какая она там у нас по счету? Десятая? Или двадцатая?… Словом, властям я не верил и не верю. Скорее — отдельным людям. Тебе, например, Ганисяну, Боре Воздвиженову…

— Киту, — продолжил за него Клочковский. — Или я ошибаюсь?

— Кха!.. Курить охота. — Вадим машинально ощупал карман куртки. Черт знает, сколько времени он не держал в зубах папиросы или хотя бы дешевенькой самокрутки. То есть, табачок, конечно, достать можно, но стоить это будет тех же браслетов и тех же колечек.

— Так ты в самом деле поверил Киту?

— Поверил, не поверил — не в этом дело, — Вадим говорил неохотно. — Не знаю, Сереж. Не знаю!.. Знаю только, что Кит — это сила. И при этом он не блатарь, не примитив, объединивший сброд. Чего-то он тоже хочет, понимаешь? А много ли в наше время людей, которые еще чего-то хотят? Само собой, я не о жратве с выпивкой, я о глобальном.

— Что ж, о глобальном — так о глобальном. Разгром Дикой Дивизии действительно заставляет задуматься.

— То-то и оно! — Вадим оживился. — Вспомни, если бы не Кит, может, и не сидели бы мы здесь сейчас. Силы-то были неравные. И никто Кита за хвост тогда не тянул. Сам взялся помогать. И потерял, между прочим, уйму людей.

— Ну, людей ему, положим, не очень-то было жаль, — Клочковский посопел носом. — Но в целом я согласен. Кит — лошадка нестандартная…

— О каких это лошадках вы тут говорите? — женский хрипловатый голос, перебил советника, заставив их вздрогнуть.

Обернувшись, Вадим разглядел Катрин. То есть в первый момент он ее даже не узнал. Время безжалостно обошлось с девушкой. Высокая, исхудавшая, с повылазившими от недоедания волосами и идиотским макияжем, она мало чем напоминала ту прежнюю рыжеволосую красавицу, что магнитом разворачивала головы мужчин при одном своем появлении. А ведь не виделись всего месяцев пять или шесть. Пять месяцев, полтораста дней, каждый из которых мог стать последним для каждого из них.

Впервые же они столкнулись в те далекие дни, когда Вадим сам влачил полуживотное существование. Была и в его жизни такая пора. Попробуй не оступиться, когда все кругом идет прахом. Умер отец, и он всерьез запил. Притоны, кабаки и подвалы стали для него подобием приюта. Именно тогда Катрин и вплыла в его судьбу — вплыла подобием вертлявой и ухоженной яхточки. Тогда о ней и впрямь можно было так сказать. И какое-то время, возможно, всего-то несколько недель — было их общим временем. Чем-то она помогла ему, что-то сумел приоткрыть для нее он. Влюбленность кончилась ничем, однако Вадим спасся. Катрин сумела-таки вытянуть его из смрадного болота, наставить на путь истинный, хотя сама предпочитала окольные тропы. А чуть позже уже сам Вадим пытался вытянуть ее из той же трясины. Увы, усилия оказались тщетны, ничего путного у него не вышло. Светлые идеи рыжеволосую Катрин не интересовали, грела исключительно любовь — сиюминутная, обманчивая, но создающая видимость жизни. Так или иначе, но у Вадима даже сложилось впечатление, что эта жизнь девушку вполне устраивает, и никакой другой — с той же полуголодной пайкой и той же бедностью она принимать попросту не хочет. Грустно, но они остались каждый при своем…

— Может быть, мальчики ожидают девочек? — Катрин, не спрашивая разрешения, присела за стол. — Одна дама уже есть.

— Мы заметили, — Вадим тряхнул чубом. — И, кстати, заметили, что дама едва держится на ногах.

— Еще чего! Очень даже держится, — Катрин фыркнула. — Просто даме нужно было присесть, вот она и выбрала мужчин посолиднее. Иначе, боюсь, меня отсюда скоро высвистнут. Вон тот тип у входа уже дважды предупреждал, так что ты, Вадик, будь добр, улыбнись мне. Пусть эта кругломордая обезьяна видит, что бедная девушка не одна.

— Это пожалуйста. Улыбками всегда богат. — Вадим и впрямь улыбнулся. — А что? Дама по-прежнему гуляет сама по себе и не желает ни на кого работать?

— Конечно! — Катрин причмокнула губами. — Какой ты понятливый! Сутенеров не любила и не люблю. Одна беда — их в нашем городе, как крыс и мокриц.

— Изведем, Катюш. Обязательно изведем.

— Эх, Вадик-Вадик. Крысы и мокрицы вечны. Ничего у вас не выйдет.

— Выйдет, Катюш, непременно выйдет. — Покосившись в сторону громилы, засевшего в кресле у дверей, Вадим вздохнул. Катрин была пьяна, но как обычно резала правду-матку. Дурой или простушкой ее назвать было нельзя, а в неистребимость сутенеров она верила тверже, чем в загробную жизнь. И вообще, судя по всему, настроение у нее было говорливое. На лице Катрин было написано живейшее желание обсудить свою разнесчастную жизнь, всех своих бывших воздыхателей, недругов и завистников. Вадим по опыту знал, что затянуться подобная беседа могла очень и очень надолго, однако и прогнать Катрин не мог. Прошлое обязывало.

Тоскливо оглядев зал, Вадим откупорил бутылку, щедрым движением придвинул ее даме. Так или иначе Лили еще не появился. Время следовало как-то коротать. Заметив недоуменный взгляд Клочковского, он вяло улыбнулся.

— Это Катрин… Не Денев, но тоже ничего. Моя старая знакомая.

— Ну, не такая уж и старая, — женщина кинула жеманный взор на Клочковского, кокетливо улыбнулась щербатым ртом.

* * *

В кабачке по-прежнему играла музыка, гомонили люди. Вадим не собирался деликатничать. Позволив Катрин немного выговориться, он резко сменил тему беседы и опять же мимоходом отметил промелькнувшее на лице Клочковского осуждение. Тактичный спутник готов был внимать Катрин с вечера и до рассвета, как того требовали правила приличия. Однако Вадима исповедь Катрин не слишком интересовала. Сейчас его более занимала предстоящая встреча, а потому он без колебания перевел разговор в нужное русло.

— Рассказала бы ты нам о другом, Катюш. Например о Ките с Лили. Что там толкуют о них в народе?

Катрин сразу его поняла. Хмельная поволока исчезла из ее глаз. Поджав губы, она пытливо посмотрела на собеседников.

— Ты собираешь худую информацию, душечка. И не там, где ее следовало бы собирать.

Вадим опустил ладонь поверх худенькой руки девушки, осторожно погладил.

— И опять ты, Катюш, ошибаешься. Я не держу тебя за информатора и никогда не держал. Ты сама видишь: тебе ничего не предлагают взамен. Просто сейчас это может оказаться для нас важным. Я очень хочу понять, как людям Кита удается проникать в город, минуя наши кордоны?

Клочковский осторожно кивнул. Подобная проблема его тоже занимала.

— Разве мы не друзья, Катрин?

Вадим с удовлетворением отметил промелькнувшую в глазах девушки нерешительность. Он кивнул на Клочковского.

— Ему можно доверять. Даже, пожалуй, больше, чем мне.

— Вот как? — она усмехнулась. Помолчав, спросила: — Но вы же не собираетесь делать глупости?

— Глупость глупости — рознь, Катюш. Кроме того, главные глупости всегда творят наверху. — Вадим передернул плечом. — А это простой человеческий интерес. Могу добавить, что никто не собирается воевать с Китом, скорее наоборот.

— Ого! Что-то новенькое!

— В том-то и дело. Но сама согласись, даже о союзнике тоже не мешает знать побольше.

— А ты слышал, что они вытворяют с доносчиками?

— Ты же не доносчица.

Голос Вадима был полон елея, и, непонятно улыбнувшись, Катрин наморщила лобик, на мгновение превратившись в старушку. Что-то про себя решив, с напускной бравадой кивнула головой.

— Ладно, была не была! Раскрывайте пошире уши, блюстители!

— Уже раскрыли.

— Так вот, дорогие мои пинкертоны, все обстоит очень просто. В Воскресенске каждая собака знает ваш броневик. Со всеми кляксами и загогулинами на броне. А теперь скажи, часто ли тебе или твоему Пачуген приходится объясняться с патрулем?

— Здрасьте, еще чего не хватало!.. — Споткнувшись на полуслове, Вадим озадаченно уставился на Катрин. — Погоди! Ты хочешь сказать…

Катрин замотала головой.

— Я пока ничего еще не сказала.

В разговор вмешался Клочковский.

— У них что, есть дубль? — тихо спросил он.

— Наконец-то, сообразили, козлики! — Катрин с лихостью мотнула кудрями. Голос однако у нее оставался напряженным. — Только ты, Вадик, мне обещал…

— Конечно, Катрин. Само собой! Но… Ты сама видела это чудо?

— И не один раз.

— Прелестно!

Новость оказалась и впрямь занимательной. Насупленный, Вадим смотрел прямо перед собой.

— Действительно все проще простого. — Сумрачно констатировал он. — Если они перерисовали Санькину мазню, их, конечно, никто не останавливает.

— Мне все-таки хочется быть спокойной, Вадим. — встревоженно произнесла Катрин.

Он снова погладил кисть девушки.

— Это только информация к размышлению, — сказал он. — Не более того, успокойся.

— К нам подходят, Вадим!..

Они одновременно повернули головы.

— Прошу простить, господа! — над ними высился обрюзгший громила — хозяин бара. На этот раз глаза его светились радушием, в руках он держал несколько бутылей и знакомый Вадиму браслет.

— Это велено вернуть, вино же в качестве презента.

— Презента от?…

Громила изобразил почтительную умиленность, заговорил чуть тише.

— От человека, который ожидает вас в отдельном кабинете. Как только попрощаетесь с дамой, пройдите сразу к нему. Но только один. Я вас провожу.

Громила вежливо отошел к стойке, застыл в ожидании. Вадим поглядел на Катрин, придвинул к ней бутыли с вином.

— Только прошу тебя, не напивайся. Лучше обменяй на что-нибудь путное.

— Не обещаю.

— Напрасно… — Вадим неторопливо поднялся. Взглянув на Катрин, вполголоса пробормотал: — На всякий случай советую исчезнуть. Мало ли что. Ну, а ты, Сереж, посиди здесь.

— Но мы хотели говорить с ним вдвоем!

— Увы, я здесь условий не диктую. Один, значит, один.

Клочковский и Катрин напряженно кивнули.

* * *

За стоечной ширмой оказалась обитая листовым железом дверь. Отворив ее, они прошли плохо освещенным коридором и свернули направо. Через несколько шагов остановились. Громила-бармен стукнул по едва угадываемой в полумраке двери, и, чуть погодя, послышался чей-то голос:

— Кто?

— Василиски.

Ответ, видимо, удовлетворил спрашивавшего, потому что уже через мгновение скрипуче заскрежетали запоры.

— Конспираторы! — Вадим фыркнул, и на плечо его тут же опустилась чья-то тяжелая рука. Бармен стоял чуть впереди, а это был некто, пропустивший их мимо себя и теперь оказавшийся за спиной.

— Стой и не перхай, коготок!

Вадим молча стряхнул с плеча чужую пятерню.

— Очень уж ты потный, браток…

Дверь распахнулась, в глаза ударил яркий свет. Шагнув в комнату, Вадим сразу разглядел Лили.

Бандита невозможно было с кем-либо спутать. Лили был не просто пигопагом, а пигопагом весьма удачным. Уродство не только не тяготило его, — напротив превращало в жутковатую прижизненную легенду. Он был дьявольски силен этот полумонстр-получеловек, кроме того, людская молва рассказывала настоящие чудеса о его двух головах способных соображать вдвое быстрее обычного человека. И все же главная сила Лили таилась в ином. Само присутствие пигопага вторгало людей в полуобморочный транс. Он оказывал на присутствующих гипнотическое действие, подавляя одним своим видом. А стоило ему заговорить, как на собеседника нисходила кроличья дрожь. Головы пигопага могли вещать врозь, но с таким же успехом могли говорить вполне синхронно, создавая зловещее подобие стереофонии. И потому от Лили не скрывали ничего. Должность палача и начальника контрразведки Кита он занимал по праву. Оба лица его сейчас улыбались, четыре глаза внимательно следили за Вадимом. Лили один занимал небольшой диванчик, и было непривычно смотреть в эти одинаковые лица, наблюдать небрежно скрещенные на массивной груди руки. Неудивительно, что многие говорили о Лили, как об огромном человекоподобном драконе, двухголовом, с глазами, заполненными измельченным песком, выдыхающего вместо пламени клубы сигарного дыма. Он в самом деле нагонял жуть и вполне годился для той роли, что отвел ему Кит.

Чувствуя за спиной дыхание людей, Вадим шагнул вперед, отважно уселся в кресло напротив Лили.

— Долго же вы нас заставили ждать, — произнес он.

Выпустив струю сизого дыма, Лили по-кошачьи зажмурился. Заговорила одна из его голов:

— Все правильно, дружок. Мы отнюдь не летели сюда сломя голову. Все переговоры — целиком и полностью ваша инициатива.

— Согласен. Но думаю, Киту тоже небезынтересно, что мы собираемся ему предложить.

Грудь Лили исторгла стерефоническую усмешку.

— Забавно слышать! Что вообще город может предложить Киту? Тем более, что все необходимое он в состоянии взять сам.

Охрана за спиной Вадима подобострастно хихикнула.

— Не сомневаюсь. Однако тебя он все-таки сюда послал.

— Лучше говорить мне «вы», сынок.

— Как скажешь, Лили.

В помещении повисло тягостное молчание, и даже охрана позади Вадима затаила дыхание. Он серьезно рисковал, выбирая такой тон, но если Кит — тот, за кого себя выдавал, подобное поведение было оправданным. Хочет того или не хочет Лили, но правила дипломатии существовали и для него. По крайней мере сейчас, пока у Кита имелся ответный интерес.

— Босс, может, его вышвырнуть отсюда?

Холодный ствол коснулся затылка Вадима, но пигопаг раздраженно махнул рукой — да не одной, а сразу двумя.

— Убери!

Невидимый человек опустил оружие. Одна из голов продолжала безмятежно курить, вторая сверлила Вадима неприязненным взором.

— Итак, чего ты хочешь?

— Я?… То есть, если честно, то курить.

— Курить… — задумчиво повторила одна из голов Лили. Отыскав глазами кого-то из охраны, нетерпеливо кивнула. Через несколько секунд перед Вадимом возникла коробка с сигарами.

— Вот это угощеньице! Мерси. — Он преспокойно сунул в карман сразу несколько штук. Надо полагать, Горка и Кит не обеднеют. — Вернусь домой, всласть накурюсь.

— Для этого надо еще вернуться, — теперь уже обе головы Лили в нетерпении смотрели на гостя.

— Так чего ты хочешь от нас, мент?

— Я не мент, Лили, и ты знаешь. Я всего-навсего дружинник, основатель городского ополчения, если угодно.

— Для меня ты все тот же мент.

— Ну, мент — так мент. Что нам спорить. А хочу я того же, чего хочет Кит. Мы могли бы помочь друг другу, и пусть он это знает.

— Не слишком ясно, — процедила одна из голов. Вторая тут же добавила: — Не виляй, дружок! Изъясняйся проще!

— Видишь ли, Лили, ты для меня экзотика, в какой-то степени я даже польщен, что встретился с тобой, но… Дело требует того, чтобы я встретился с самим Китом. Одна власть, думаю, поймет другую.

— Во дает, фраерок! — вырвалось у кого-то из охранников, но пигопаг взмахом руки заставил их умолкнуть. Невооруженным глазом было видно, что он начинает заводиться.

— Я действительно кое-что о тебе знаю, — медленно начал он. — Больше даже, чем ты себе представляешь. И про дружину, и про боевиков Пульхена. Тем не менее, ваша власть — всего-навсего мыльный пузырь. В сущности весь город в наших руках. Вы тешитесь тем, чего давно уже нет. Так что не стоит заблуждаться на этот счет. Настоящая власть у нас.

— Вероятно, по этой самой причине мы и беседуем так глубоко под землей. Понимаю. — Вадим преспокойно кивнул. — Продолжай, Лили, я тебе внимательно слушаю.

Пигопаг побагровел от ярости. Недокуренная сигара смялась в его кулаке, коричневой перхотью просыпалась на пол.

— Кит не будет с тобой разговаривать!

— А ты его все-таки спроси. Вдруг? И объясни между прочим, что, во-первых, человек я серьезный, а во-вторых, имею целью — возрождение Воскресенска. Кто знает, возможно, у него возникнет желание мне помочь? С его-то силами!

— Дешево работаешь, фраерок! Всех ваших дружин не хватит на то, чтобы даже приблизиться к Горке!

— О, Господи! Да не нужна нам ваша Горка. Все, что интересует меня и моих друзей, это наши собственные проблемы. Не более и не менее. — Вадим выдержал паузу. — Ну, и еще, может быть, самую малость Бункер. В каком-то смысле это ведь собственность города. Кстати, об этом тоже можешь намекнуть Киту.

— Бункер?

— Точно, он самый. Думаю, там под землей много чего можно обнаружить интересного. — Вадим поднялся. — Вот, собственно, и все. Надеюсь, скоро увидимся.

— Сядь! — рявкнул пигопаг. Монстр тяжело дышал. Оба его лица напоминали малиновые прожекторы. Два разгневанных братца близнеца думали в эту секунду об одном и том же.

Вадим напряженно перебегал глазами с одного лица Лили на другое и тщетно пытался понять, один перед ним человек или их все-таки двое? Садиться он не спешил.

— Что ты знаешь о Бункере?

— А-а… Вижу, и тебя это интересует? Тема и впрямь благодатная. Так как насчет следующей встречи? Могу я на что-то рассчитывать?

— С каким удовольствием я бы прикончил тебя!

— Взаимно. В Воскресенске никогда не было своей собственной кунсткамеры, а надо бы завести. — Вадим заставил себя улыбнуться, небрежно кивнул в сторону охраны. — Скажи им, чтоб расслабились. Публике пора на выход.

— Не спеши, разговор еще только начинается.

Вадим твердо посмотрел в глаза Лили, что было не столь уж просто, так как две пары глаз — это чуть больше чем одна-единственная, и играть в гляделки с пигопагом — занятие не самое приятное.

— Мне жаль, Лили, но с тобой у нас разговора не выйдет.

— Отчего же? — Лили осклабился.

— Да так уж оно получается. Разные мы с тобой твари. Слышал байку про гуся и свинью? Вот и у нас с тобой так же. Я хочу возродить Воскресенск, ты — окончательно разрушить, я не очень люблю стрелять, а ты это занятие обожаешь — и так далее и тому подобное. Нет, Лили, разговора у нас с тобой не получится.

— Ну, это смотря как вести разговор, — Лили продолжал зловеще улыбаться. — Обычно со мной становятся разговорчивыми.

— Не сомневаюсь, но только не тот это случай. Поэтому не пори горячку и успокойся. Первый тур состоялся, пора разбегаться. Могу сказать, что в целом итогами встречи я доволен. Мы наконец-то полюбовались друг на дружку, любезно поболтали и не пустили при этом друг в друга по пуле. Это уже радует. На второй тур будем ждать Кита. Впрочем, Кит — персона важная, так что, если желаете, я сам готов к нему приехать…

Он не договорил. За дверью раздался хлопок, кто-то приглушенно вскрикнул. Лили вскочил с места.

— Что там еще?

Вадим обернулся. Трое телохранителей палача встревоженно взирали на дверь. Из коридора уже сплошной чередой неслись выстрелы. Кто-то стукнул условной дробью по косяку, и дверь распахнулась. Зажимая рукой окровавленный бок, ввалился хозяин бара.

— Там Пульхен со своими болванами! Уже в зале, — даже будучи раненым, громила опасался разговаривать с Лили нормальным голосом.

— Кто-то нас продал, верно? — Лили уже держал в руке револьвер, темный ствол в упор смотрел на громилу. — А может, это ловушка?

— Черт подери, Лили! Да он сам и навел, кому больше-то? — громила в панике указал на Вадима.

— Действительно, больше некому… — пигопаг выстрелил и хозяин бара без стона повалился на пол.

— Лили, это ошибка! Какого черта мы стали бы затевать такое?! — Вадим шагнул к пигопагу, прямо на револьвер.

— Пульхен, кажется, твой друг?

— Причем здесь это? Я же говорю: произошла ошибка!

— Но за ошибки, кажется, тоже нужно платить, верно?

Сообразив, что пигопаг будет стрелять, Вадим с силой ударил по револьверу. Пуля ушла в потолок, оружие отлетело к стене. Но с Лили такие штучки не проходили. Четыре кулака чуть ли не одновременно обрушились на голову Вадима, моментально сбив его с ног. А в следующее мгновение по двери ударили чем-то тяжелым, преграда рухнула, и в помещении обвально загрохотало. Как-то враз комнатку заволокло дымом, всполохи выстрелов засверкали справа и слева.

— Всем лежать! Кто поднимется, разнесем в клочья!..

Ворвавшиеся отнюдь не шутили. Автоматы продолжали бешено молотить — по людям, по мебели, круша все подряд. Сыпались щепки, каменным крошевом брызгали стены. По спине Вадима грузно пробежались. Он чуть пошевелился. Выдернув из-за пазухи наган, кое-как перекатился к дивану и, дождавшись, когда смолкнет грохот очередей, поднял голову.

Двое из охранников остались здесь навсегда, распластавшись в безжизненных позах у самой двери. В переполненной сизыми клубами комнате толкались ребята Пульхена. Лили, как Вадим того и ожидал, успел скрыться. Он был кем угодно — палачом, убийцей, надзирателем, но только не дураком и копушей.

— Черт! Да у них здесь лаз! — крикнул один из бойцов.

— Где?! — резкими шагами Пульхен пересек помещение, несдержанно колотнул ладонью по стальной плите, перекрывшей потайной выход. Лицо полковника было черным от копоти, в руке он сжимал революционных времен маузер.

— Значит, опять ушел зверюга двухголовый! А ведь в руках, считай, был! Тьфу ты, дьявол!.. Не догадались оцепить квартал.

— Зато сюда ты догадался сунуться. — Подал голос Вадим.

Полковник обернулся.

— Жив, курилка? Ну, слава Богу! Вовремя я, значит, пришел.

— Да уж… — Вадим разглядел просовывающуюся в дверной проем голову Клочковского и облегченно вздохнул. Не хватало им еще потерять и Сергея.

Отряхиваясь, он поднялся, хмуро взглянул на полковника. Грубоватое лицо Пульхена не выражало ни малейшего раскаяния.

— Черт возьми! Откуда ты взялся, шинель казарменная!.. Ты хоть понимаешь, что сорвал мне всю операцию?

— Ничего я не сорвал! — Пульхен сердито сунул за пояс свою видавшую виды карманную артиллерию. — Я тебя, дурака, спас. Скажи спасибо, что успели.

— Может, и спас… Только кто тебя надоумил — такого шустрого? — Вадим взял со стола коробку с сигарами, по-хозяйски сунул под мышку.

— А вот ее благодари! — полковник кивнул за спину. Похоже, он и сам не был уверен, что поступил правильно, но военным сомневаться не пристало. Все свои сомнения полковник сминал в кулаке и отшвыривал, как проколотый трамвайный талон. Было — и сплыло!.. Взглянув в сторону, Вадим увидел Мадонну. Деловито осматривая заведение, она приблизилась к нему, взяла за локоть и только по пожатию ее пальцев можно было угадать клокочущее внутри молодой женщины волнение.

— С тобой все в порядке, амиго?

— В полном.

— Я рада за тебя, Дымов. — Мадонна улыбнулась. На людях она частенько именовала его по фамилии.

Отстранившись от нее, Вадим скользнул взглядом по багровому лицу полковника.

— Да, Пульхен! Слаб ты, оказывается. Ох, слаб!

— А ты болван! — за сердитыми словами Пульхен пытался скрыть смущение. — Не знаю уж, на кой хрен тебе понадобился Кит, но с Лили все беседы заканчиваются одним и тем же. Нашел с кем связываться! У него же руки по локоть в крови! Все его четыре кочерыжки!.. Хорошо, хоть подругу твою вовремя предупредили.

Так, ну, по крайней мере, хоть одно неизвестное в уравнении прояснилось. Конечно же, Паучок! Кому больше?…

Вадим досадливо вздохнул. И вашим, и нашим, и тем, кто рядышком. Нашептал Мадонне, а та немедленно взяла за шиворот полковника.

— Азеф недоделанный! — бормотнул он в сердцах. Деликатно потянул Мадонну за рукав. — Ладно, пошли, подруга.

Мадонна безропотно двинулась следом. Как козочка на веревочке.

Тела в зале уже оттаскивали к стене, и зловещий ряд успел протянуться от дверей до самой стойки. Вадим поморщился. Глупо… До чего все глупо! Встретились, поругались, а мимоходом укокошили полтора десятка людишек. И не легче оттого, что три четверти из них — бандитские прихвостни. Все равно люди, как там не вдумывайся.

Вглядываясь в лица убитых, Вадим неспешным шагом двинулся вдоль стены.

Ага! Вот и первый знакомый!.. Он остановился. Зажав простреленную грудь руками, зажмурив глаза, среди прочих лежал и Паучок номер два — тот самый обветшалый мужичок, что праздновал в кабачке свое везение. Волосы седенькие — как крысиная шерстка, лицо — на полпути к черепу. Впрочем, уже не на полпути. Выжил там, чтобы умереть здесь. Спрашивается, чего ради?

И так у нас всегда, — Вадим вздохнул. — Коли уж везет, так до самого конца…

Глава 5

Станция «Липовая» располагалась ближе всех к железнодорожному колечку, опоясавшему Бункер. Обойти ее стороной казалось просто невозможно. По сведениям Щеголя, жителей здесь не водилось, но почти с первых шагов по пыльной деревенской улочке их удостоверили в обратном. Меры предосторожности были приняты, но первый же залп повалил на землю с полдюжины бородачей.

— Что за черт! — юркнув за забор, Щеголь, вожак лесной ватаги, оказался рядом с Артуром. — Как мыслишь, браток, какие это части?

— Ерунда, армией тут не пахнет. Судя по всему, у них обычные охотничьи ружья. — Артур, прислушавшись, кивнул на лежащих посреди улицы. — Обрати внимание, никто не шевелится, — стало быть, стрелки что надо. Но их всего пятеро.

— Почему ты решил, что пятеро? Хотя… — Щеголь посмотрел на убитых, посчитав, сумрачно кивнул. — Похоже, ты прав. Но если у них всего-навсего ружья, им кранты. Я такие вещи не прощаю.

Артур пожал плечами. Он вынужден был пристать к банде, однако по-прежнему не считал себя ее членом. А вернее сказать, они сами его к себе «пристали». До поры до времени он не возражал. Бородачи знали лес, знали повадки лесных чудовищ. С ними было безопаснее шагать — так, по крайней мере, объяснял себе Артур свой временный союз с лесными бродягами.

Впереди, за чужим заборчиком, мелькнула чья-то широкая тень, и тут же тишину взорвали множественные очереди. Воевать бородачи умели — во всяком случае большинством против меньшинства. В данном же случае силы представлялись явно неравными, и первое тактическое преимущество нападавшая сторона полностью исчерпала. Роли поменялись, и теперь атаковали уже бородачи. Перебежками смещаясь вдоль изгородей, они залегали на огородах и шаг за шагом овладевали станционным поселком. Около десятка изб и столько же огородов — для команды Щеголя это было сущим пустяком.

— Отдай ему, — вожак указал на Артура. — Пусть покажет себя в деле.

Артур молча забрал свой пэтчер, с удовольствием ощутив в руках надежную тяжесть пулемета. Сумку с вещами, индивидуальную капсулу, таблетки репеллента, счетчик радиоактивных частиц — все у него реквизировали в первый же день, но главной потерей был, конечно, пулемет. То есть доказывать каким-либо образом свою ловкость и храбрость он вовсе не собирался, но и противное не входило в его планы. С лесной шатией, как он уже убедился, можно было если не дружить, то по крайней мере сотрудничать. В какой-то степени это представлялось ценным, а Артур никогда не пренебрегал тем, чем пренебрегать не следовало.

Перестрелка тем временем близилась к концу, бородачи и без него довольно шустро справлялись с угасающим сопротивлением аборигенов. Артур бежал в последних рядах, даже не считая нужным постреливать в воздух. Остро пахло опилом, мягкое дуновение ветра донесло запах коровьего навоза. Это была действительно жилая деревня. Была — еще совсем недавно… Артур приблизился к первому из убитых жителей, удивленно прищурился. Труп мужчины поражал шириной костяка. Длиннее обычного руки, плечи вполне нормальные, а вот таз превышал все привычные нормы.

— Так я и думал, двуроды, — задержавшийся рядом бородач с отвращением сплюнул. До Артура внезапно дошло.

— Это что же? Гермафродиты, что ли?

Слова «гермафродит» бородач не знал, но оба каким-то образом все же поняли друг друга.

— Они, канальи и есть. Самые, между прочим, свирепые твари! Третий раз вижу, и третий раз нападают первыми. Точь-в-точь как свищи.

Пряча револьвер в кобуру, по улице отпыхиваясь семенил Щеголь.

— Всех чекалдыкнули! Двое только и осталось. Вон в том сарайчике укрылись. Как раз для твоей убойной пушки.

Артур искоса взглянул на вожака. Правильно истолковав его взгляд, Щеголь улыбчиво пояснил:

— Им так и так каюк. Крыша-то у сарая соломенная, так что — не будешь стрелять, придумаем иной способ.

— А чего тут думать? Кинуть пару факелов — и все дела. — Проворчал бородач. Тонкости обращенных к Артуру речей он не разобрал.

— Ладно, — Артур перехватил пулемет поудобнее. Выбирать не приходилось. Время затворничества под землей истекло, настала пора испытаний под открытым небом. Какого рода будут эти испытания, он понял уже тогда, на озере. Ну, а теперь жизнь только подтверждала худшие из его прогнозов. Без серьезной проверки — на дружбу бородачей нечего было рассчитывать, и это он тоже сообразил тотчас после того, как Щеголь повернул отряд к Бункеру. Глупо, конечно, но двигаться с ними было и впрямь безопаснее. Хоть какой-то шанс рано или поздно добраться до города.

То, чего от него ожидали, он выполнил с механическим равнодушием. По команде Щеголя двое из наиболее ретивых стали приближаться к сарайчику. Двуродов выманивали живцами, давая возможность Артуру вовремя подсечь добычу. И он подсек. В единственном окошечке, больше смахивающем на амбразуру, блеснул ствол охотничьего ружья, и, не теряя времени, Артур вдавил приклад в плечо, коротко скользнув дрогнувшей от грохота мушкой наискосок под окошечком. И еще одну ломанную линию прочертил вдоль левой стенки. Это было все равно, что стрелять в лист картона. Пули пэтчера со ста метров прошивали двадцатимиллиметровую сталь, в клочья рвали кевларовые бронежилеты. Древесной же преграды для них не существовало вовсе.

— Что? Неужели все? — Щеголь недоверчиво задышал в ухо.

— Иди, проверь.

— Вместе пройдемся…

В сарайчике и впрямь оказалось двое лежащих на земле мужчин, и один, похоже, был еще жив. Его добили ударом штык-ножа, а после для верности всадили в каждого еще по пуле. Бородачи привыкли делать свои дела добросовестно. Вадим же в сарай только заглянул. Он и без того прекрасно представлял себе, что может там увидеть. Подобного рода зрелище его не прельщало. Зато бородачи, цокая языками, трогали изувеченные тела, рассматривая пробоины в бревенчатой кладке, уважительно покачивали головами.

— Сила! — широкомордый увалень по кличке Кабан, выйдя из сарая на свет, показал Артуру большой палец. — Когда тебя шлепнут, твоя дура станет моей.

Это не было угрозой, — Кабан попросту забивал место, заранее предупреждая об этом других.

— Сегодня отдыхаем здесь, — распорядился Щеголь. — Двуродов всех сюда, в сарай. А завтра отправляемся смотреть на чертов бронепоезд.

Обшарив деревушку от крыш до погребов, бородачи не нашли ничего интересного. В одном из дворов околевала в конуре двухголовая собака, в сарайчике, похожем на тот, где нашли свое последнее пристанище гермафродиты, обнаружили ржавую никуда не годную самоходку. Заглянув ей в ствол, Щеголь огорченно махнул рукой.

— Металлолом…

— А может, нам эту сучку двухголовую прихватить? В подарок для Лили? — со смехом предложил один из бандитов. — Станет с ней гулять по утрам — во, будет картинка!

Ответного энтузиазма не последовало.

— Ага, рискни. Он твою единственную головенку отвинтит.

Отряхивая сапоги у крыльца, Щеголь покосился на Артура.

— Ну как? Глянется тебе у нас?

Наверное, впервые Артур взглянул на вожачка в упор. Скучной личностью был Щеголь. В каждом глазу по скользкой личинке. Не глаза, а мокрые вертлявые апарыши. Глядит, словно липким касается.

Неизвестно какого ответа ждал от него Щеголь, но Артуру стоило большого труда сдержаться.

— А что, — неплохо! — пробормотал он. — Живете все равно как волки.

— А мы волки и есть, — Щеголь довольно рассмеялся. — Самые настоящие волки!

Увидев его оскал, Артур мысленно договорил за вожака: желтоглазые и желтозубые…

* * *

На расстоянии «железка» угадывалась лишь по выпуклой, бетонно-серой насыпи. В общем-то и насыпью это назвать можно было с трудом. Скорее уж — стена. Из цемента, щебенки и стали. Впрочем, стеной это становилось вблизи, а издали они наблюдали обычную насыпь — с блесткими ниточками рельсов, частыми перекладинками шпал. Артур велел остановиться. Ближе подползать было опасно, — на километр, а то и на два в обе стороны от железной дороги простирались вырубки. Охранное, окружившее Бункер кольцо было основательно подчищено военными, и даже минувшие годы не смогли существенно изменить картины. Молодая поросль не уживалась здесь по причине обильно просеянных ядохимикатов, сосновые и березовые стволы, сваленные как попало, успели за минувшие годы превратиться в труху. Словом, не бурелом и не болото, а нечто третье — еще более безжизненное.

— Ну и тундра! — выдохнул Кабан после краткого изучения местности. — И чего им здесь приглянулось? Там же сырища, небось…

Пояснять, что приглянуться могли подземные воды идеальной чистоты, подходящей крепости кварцевые породы и близость к городу, Артур не стал. Да и причем здесь он? Если разобраться, он вообще высказался против любых здешних экспериментов. Но Кабану с Щеголем начихать было на его особое мнение. У Горки, а именно так именовалось место, где обитал Кит, некоронованный король лесной братии, имелся явный интерес к Бункеру. А конкретно — к его энергореактору, к обильным запасам лекарств, жратвы и оружия. Бункер являлся логовом, из которого можно было жалить кого угодно. Практически безнаказанно. Разумеется, знали бородачи и про ядерные шахты… Словом, Кит имел виды на Бункер, Щеголь — на фавор у Кита, а Кабан — на симпатии Щеголя. Фавориты Кита, судя по разговорам, жировали на полную катушку. Многих Кит запросто делал наместниками и князьями, щедро наделяя ничейными областями, вотчинами и угодьями. Вот Кабан с Щеголем и завертели хвостиками…

Артур переменил положение рук, покосился на лежащего рядом бандита. В сущности потому его и не грохнули тогда возле насыпи. Почуяли пришлого. А, узнав, что солдатик из Бункера, приняли под свое крыло. К Бункеру им соваться не слишком хотелось, но усердие — это прежде всего риск, и Щеголь решил рискнуть. Во всяком случае — шкурами помощников. Кабан особенно не возражал, но сейчас тоже, по всей видимсти, усомнился в целесообразности затеянной разведки. Зарыв свой пористый широкий нос в мох, он настойчивым шепотком материл комаров и оводов, костерил Артура и всех его бывших начальников. Артур слушал вполуха, с трудом подавляя желание врезать бандиту по основанию затылка, хотя руки так и чесались. До поры до времени он вынужден был наступать себе на горло. Как ни крути, банда — это вам не Бункер, и он не сомневался, что рано или поздно сумеет от них оторваться.

Дождь, лениво клевавший землю, неожиданно разошелся. За каких-то полчаса он успел вымочить людей до нитки. Еду, палаточные тенты — все оставили в лагере, в трех-четырех километрах за спиной, на безопасной дистанции от «железки». Теперь по брезенту успели крепко соскучиться. Обозленные вконец, они даже не обрадовались возвращению с вырубок Вершка и Гоги. Тяжело отдуваясь, вернувшиеся доложили, что макет с детонатором установили в оговоренном месте, но по дороге назад вляпались в болото, где и перемазались с ног до головы вонючей травяной жижей.

— Что ж, теперь остается ждать, когда он появится, — высказался Артур.

— Ждать… — Кабан хлопнул себя по щеке, со злостью растер комара. — Опять ждать!..

Вершок с Гогой были теперь без надобности, и, чтобы не слышать клацанья их зубов, Кабан отправил обоих в лес, к лагерю. На наблюдательном посту осталась теперь горстка людей. Хоронясь за разбухшими от воды стволами берез, «лесные братья» терпеливо ожидали появления бронепоезда.

— Может, и нет в этом твоем эшелоне ничего такого, — в который раз пробубнил Кабан. — Какой, к черту, робот?

— А ты вообще про компьютеры что-нибудь слышал?

— Ясное дело!

— А про электронное зрение?

Кабан недовольно заерзал.

— Ну, глаза — и что? У меня тоже глаза, какая, на хрен, разница?…

— Если никакой, то давай! Поиграй с ним в дуэль, а мы посмотрим… — Артур зло сплюнул.

— И что будет?

— А то и будет, что он тебя и ночью, и в любом тумане вычислит. Даст пару пристрелочных и размажет, как ты только что комара. Артиллерия там такая, что одного залпа на всю твою Горку хватит.

— Ты только Горку не трогай, лады? Думаешь, у Кита танков с пушками нема? Да Щеголь сам у него в артиллеристах служил! И Дикую Дивизию из города понужали не голыми ручками. Видел бы ты, сколько у нас тогда силищи скопилось! Куда там городу с его дружиной!

— И где она сейчас — твоя артиллерия?

— Там же, где и раньше.

— Тогда чего же вы по лесам бродите, горе-артиллеристы?

— Бродим — значит, так надо. — Кабан набычился. — Еще не каждого пошлют в рейд. Трижды подумают, прежде чем отпустить. Я так понимаю: тут доверие надо заработать. А про пушки не волнуйся, — хватит стволов и на город, и на твою бронированную дуру. Рванем для начала рельсину спереди, а потом сзади — и прямой наводкой. Как говорится, не впервой.

— Вот и давай, коли не впервой, — пожелал Артур. — Только без меня.

Мысленно обозвав Кабана кретином, он покосился на радиовзрыватель. А ну как не сработает? Даром что ли Вершок с Гогой в болотной жиже перепачкались? Могли и не доползти до железнодорожного полотна, — бросить чучело на полдороге или в луже случайной утопить. Им-то этот Бункер ни к чему, зачем рисковать?

— Мерзнем здесь, как последние олухи! Ох, парень, если б не Щеголь…

Артур покривился. Кабан не шутил. Именно слово Щеголя решило судьбу пленника в ту скользкую минуту у насыпи. Но самое смешное, что тот же Кабан поначалу голосовал за лобовую атаку, убеждая Щеголя, что поезд — всего-навсего железяка на колесах и никакой такой робот «супротив» человека не выстоит. И тактику он предлагал наипростейшую: все тот же рельс спереди и сзади, а после под хриплое «ура» в атаку. «Самое наиважное, чтобы идти без трусливых гадов, — вещал он, — и чтоб все разом! Хрена лысого он выстоит!» Кабан, должно быть, спал и видел, как этот их великовельможный Кит вручает ему какую-нибудь лесную награду. Орденишко краденый или кольцо колбасы на шею.

Артур криво улыбнулся. Нет, братцы, не будет вам ни наград, ни колбасы. Как говорится, не тот пресс и не тот бицепс. Потому что круг в десяток километров бронепоезд одолевает в три с небольшим минуты, потому что справа и слева от дороги — прорва датчиков и мин, потому что расписание выхода бронепоезда не знают даже офицеры Бункера и до зубов вооруженный эшелон выезжает либо по командам главного компьютера, либо по сигналам, поступающим с датчиков кольца. И хуже всего, что Артур точно знал: бронепоездом управляет самообучающийся робот с первоклассными сенсорными системами. А задача у этого робота была одна-единственная — огонь на поражение с максимальным эффектом. И реагировал он на самое разное — на движение, на металл, на звук, на чертовщину, о которой они и понятия сейчас не имели. Все, что хотел внушить сейчас бандитам Артур, это то, что даже в относительном отдалении от насыпи никто не должен чувствовать себя в безопасности. Никто и ничто. И сейчас в роли показательной жертвы выступал навороченный из тряпок манекен, установленный Вершком и Гогой метрах в трехстах от дороги. Момента появления «адского поезда» не мог бы предсказать и сам Вий, а потому они ждали, вжимаясь в мох, воровато дымя носогрейками, проклиная скуку и слякоть

* * *

«Адский бронепоезд» вылетел стремительно, возможно даже опережая собственный грохот, — без малого крепость на колесах, пятивагонная, крытая броневой сталью, с вращающимися башенками, из бойниц которых косились на свет сдвоенные и счетверенные орудия. Металлическая ощетинившаяся жалами многоножка…

Дождавшись, когда бронепоезд поравняется с условленным местом, Артур щелкнул тумблером передатчика. Техника «лесных братьев» не подвела. Безобидно треснул заряд детонатора, и напрягшимся взором Артур уловил дымное далекое облачко взмутившее воздух над болотом. Заряд должен был уронить чучело. Вероятно, он это и сделал, потому как тут же воздух наполнился визгом и скрежетом, бронепоезд бешено тормозил. Электронный мозг соображал быстро. Серию выстрелов, полоснувших из многочисленных стволов, они сначала увидели и только потом услышали. На месте блеклого облачка фонтанами вспучилась тяжелая грязь, высоко взмыли ошметки деревьев. Вспышки били одна за другой, и земля вставала на дыбы, безропотно позволяя пламени выворачивать болотное нутро наизнанку. Ядовитый желто-серый туман пополз от разрывов по вырубкам. Артур и не заметил, как поезд снова тронулся. Пробежав совсем чуть-чуть, повторно затормозил и, выждав, ударил неожиданным залпом. На этот раз цель была иная, и, не сразу заподозрив неладное, Артур с запозданием нырнул головой под прокисший березовый ствол.

— Ах ты, гнида ржавая! — Кабан тоже зарылся лицом в землю, и почти тотчас воздух над ними раскатисто лопнул, стеганув стальной россыпью по траве, по кустам, по человеческим телам. Дробное эхо прокатилось до леса, вернулось обратно.

«Неужели почуял?» — Артур, холодея, ждал новых залпов. Но ничего более не последовало. Он осторожно высунулся из-за ствола. Бронепоезд стоял все там же, зрачки стволов безмолвно изучали далекий лес. Робот тоже ждал, выцеливая и вынюхивая. Стальная, вытянувшаяся на рельсах кобра.

— Какого хрена он там встал? — Кабан зашевелился рядом. — Чего это он?

— Нишкни!

— Чего?…

— Замри, говорю, стерлядь! — Артур прикусил верхнюю губу, тем же недобрым шепотом пообещал: — Если сейчас кто-нибудь из твоих гавриков чихнет или помаячит у него на виду, весь этот лес он в пару минут нашпигует металлом.

— Но мы же ничего. Вроде тихо сидим.

— Вот и сиди! Я же объяснял, у него программа. И тактика, и стратегия — все разом. Чтобы всех и каждого, кто только приблизится… А боекомплекта на бронепоезде, будь спок, — на дивизию хватит.

— От, сука! Чего ж теперь делать?

— Лежать и не шевелиться.

— Ни фига себе! А если он неделю там торчать будет?

— Значит, неделю будешь лежать…

По счастью, выдержки у разбойников хватило. Секундная стрелка прошла роковой круг, «адский бронепоезд» выждал положенное время и, тронувшись с места, понесся дальше.

Только минут через пять они осмелились подняться с земли, и с видимым облегчением Кабан дал команду на отход.

* * *

Дождь превратился в морось, дали заволокло дымкой. Люди, еще не отошедшие от недавнего грохота, шаткой колонной брели по лесу. Троим пришлось делать на скорую руку перевязки, один контужено мотал головой, но все понимали, что могло выйти и хуже. Повернись фортуна к ним спиной, и остались бы на болоте. Все до последнего человечка. Мощь бронированного монстра оценили по достоинству. Потому и шли, внутренне продолжая переживать происшедшее. Нервная разрядка сказывалась по разному — кто-то рассеянно улыбался, новым взглядом озирая округу, другие взасос смолили цигарку, смачно и невпопад ругались. Кабан, шагающий впереди колонны, часто спотыкался. Ноги его определенно не держали. В одном месте он чуть было не растянулся, и кто-то из бродяг неосторожно хихикнул. Это переполнило чашу терпения. Кабан немедленно взъярился.

— Что, хиханьки строить! Кто тут у нас такой храбрый!

Про «храброго» братва, разумеется, поняла все правильно, но спорить с задирой не стали. В руке Кабана мелькнула плеть с шипастым шариком на конце. От нее опасливо шарахнулись. Видя, что плеть вот-вот полоснет и его, Артур предупреждающе поднял пэтчер.

— Успокойся, командир!

— Что? Это ты? На меня?!..

А в следующую секунду прошуршали ветви, и из кустов навстречу колонне на светлой приземистой кобылке выехал Щеголь.

— Чего развоевался, Кабанчик? Или осколком зацепило? — вожачок соскочил с лошади, широко расставляя короткие ноги в хромовых сапожках, подошел ближе.

— Да так это я… Вот хромого в спину шкрябнуло. Кажись, серьезно. Еще у троих царапины.

— Что там такое стряслось?

— Так сам небось слышал. — Кабан зло махнул рукой. — Почитай, еле ноги унесли. И все потому, что новичка послушали. Заманил, падла! А то с чего бы этой железяке в нас шмалять?

— Что скажешь, солдатик? — Щеголь перевел взор на Артура.

Артур угрюмо шевельнул плечом, словно отмахивался от докучливого насекомого.

— А то и скажу. Обмочился твой помощничек. Вот и валит с больной головы на здоровую.

— Что ты сказал? Повтори! — Кабан прыгнул к нему, расставив кулаки, готовый в любой момент атаковать. — Да я таких сосунков гирляндами на деревьях развешивал.

Артур коротко врезал ему сапогом в низ живота, основанием ладони колотнул в челюсть. Получилось коротко, просто и эффектно. То есть, оттого и эффектно, что как-то уж слишком просто. Без выкриков, без боевых стоек. Кабан шлепнулся на колени, а затем клюнул носом в землю. Артур брезгливо обтер ладонь о ближайший древесный ствол.

— Лихо! — Щеголь широко улыбнулся. — А вояка-то наш рукастый!

Уловив настрой вожака, окружающие засмеялись.

— Так что, солдат, скажешь-присоветуешь? — на очухивающегося Кабана Щеголь уже не глядел. — Стало быть, никак нам в Бункер не проскользнуть?

— Стало быть, никак.

— Но ты ведь оттуда выбрался?

— Потому что есть разница — оттуда или туда. Оттуда меня выпустили, обратно не впустят. Так уж там все организовано.

— Ой, не верю я тебе, солдат! Ой, не верю! Ведь наверняка, знаешь какую-нибудь лазейку! — Щеголь улыбчиво погрозил пальцем. — Ну да ладно, после об этом… Как, Кабанчик, самочувствие?

— Дышу, Щеголь. Еще дышу, — сидя на земле, Кабан протяжно высморкался через обе ноздри. — Но этому солдафону, чую, недолго дышать осталось.

— Подбери когти, Кабан. Этот парень нам еще пригодится. — Вынув из кармана реквизированный у Артура газоанализатор, Щеголь перещелкнул микриком. Поймав усмешливый взгляд солдата, спрятал обратно.

— А Песцу нашему голову снесло, — буднично сообщил ординарец Щеголя. — Он, дурак, на дерево полез. Поглазеть решил, как вы там на болоте. Так сначала башка вниз слетела, а потом уж он сам.

— И хрен с ним, — Щеголь присел на пень и буднично принялся вытряхивать из сапога набившуюся труху. — Главное, дождь на спад пошел. Будем и мы потихоньку трогаться.

Глава 6

Гриб был невообразимо огромным — самым огромным из всех виденных им до сих пор. Кто знает, когда начал он свой рост, исподволь занимая утробу здания, рыхлой мякотью заполняя подвалы, лестничные переходы и брошенные квартиры. Впрочем рекорды гигантизма устанавливались практически еженедельно, о чем сообщали в комендатуру перепуганные горожане. В этом же доме никто не жил, и сигнал о «госте» поступил слишком поздно. Грибная плоть стала уже выпирать из окон, пузырящимися коростами успела выползти на крышу. Теперь здание приходилось сжигать целиком, и они сжигали его, методично поливая из огнеметов, дожидаясь момента, когда можно будет спуститься в обугленные подвалы и добить врага в его логове. Во всяком случае именно с подвалов грибная плесень начинала свои атаки на городские здания, там пускала свои корни — массивные, напоминающие хищных питонов стволы, извивами убегающие в землю.

Кивнув Пульхену, Вадим сорвал с лица респиратор и заковылял к броневику. Черная улица продолжала раскачиваться перед глазами. Жирным слоем сажа успела облепить ветви деревьев, асфальт, стены домов. Похожий на негра Панчуга, поблескивая белками глаз, полулежал на броне, с интересом наблюдая за игрой пламени. Механик редко когда покидал свое рычащее поршнями детище, и его трудно было упрекнуть. Пару дней назад, когда автоматной очередью Вадиму прошило плечо, спас положение именно Панчугин. «Бульдоги», разместившие в кирпичном пакгаузе пулемет, ударили по улице в самый неожиданный момент. Людям Пульхена, застигнутым врасплох, ничего не оставалось, кроме как растянуться на тротуаре и открыть ответный огонь. При этом они не имели возможности ни отползти в сторону, ни спрятаться за случайным укрытием. Обкуренные же «бульдоги» садили и садили по ополченцам, все более распаляясь от посвиста пуль, от собственной лихой безнаказанности. Спасибо подпольным химикам кустарям, — синтетические наркотики обычному горажанину проще было добыть, нежели кусок хлеба. Именно в этот критический момент, нырнув в бронированное чрево своего монстра, Панчугин подоспел к месту событий, сходу залепив по пристрою серию осколочных снарядов. В подобных делах он слыл виртуозом, приноровившись одновременно стрелять из пушки и управлять машиной. Не считая «бульдогов», единственный, кто серьезно пострадал тогда, был Вадим. Автоматная очередь ударила его в плечо, и в первый же момент он с досадой понял, что самолечением на этот раз не отделаться. Так или иначе, но лекарь Пульхена трижды уже менял Вадиму повязку, и каждый раз представителю медицины что-то в его ране очень не нравилось. По крайней мере вид у лекаря был именно такой. Впрочем, единственную засевшую в мякоти пулю он извлек вполне профессионально, шов наложил безукоризненный. Но вот далее с выздоровлением что-то застопорилось. Плечевой сустав постоянно дергало, трудно было спать, и чуть ли не каждый вздох отзывался стреляющей болью.

— Сжигаем, сжигаем, а все без толку.

— Что? — Вадим тяжело поднял голову.

— Сжигаем, говорю, чуть ли не кварталами! — заорал Панчугин. — И никакого толку. Как мерли людишки, так и мрут. А всей этой хренотени с плесенью да мокрицами только больше становится.

Вадим взглянул на чадящее зарево, на невзрачные фигурки с ранцевыми огнеметами. Яркие, огненные струи вразнобой били по уродливой плоти гриба. Из пожарища, стремительно шевеля маслянисто поблескивающими ножками, одна за другой выскакивали мокрицы, попадая под бьющее пламя, сворачивались в клубки, начинали судорожно извиваться на тротуаре. Самые крупные из них достигали в длину ста и более сантиметров, а уничтожить метровую мокрицу даже из огнемета не так-то просто. Смрадное облако черных хлопьев поднималось над домом, гриб съеживался от огня и темнел, покрываясь извилистыми трещинами, чуть отступал, пытаясь укрыться за кирпичными стенами. Так улитка, чуя опасность, втягивает под панцирь свою склизкую плоть.

— Ты можешь предложить что-то иное?

Простоватое личико Панчуги в напряжении подсобралось, трудные морщины выстелили лоб. Думал он, впрочем, недолго.

— Ну, во-первых, горючку перестать жечь. Без того мало. Раздать населению вместо того же керосина. Чтоб в домах стало светлее. А во-вторых, на биозавод наведаться. Синтезаторы-то белка все там. Вот тебе и проблема голода!

— Ну, а гриб?

— Что гриб?… Гриб — он и есть гриб. Обычная, блин, плесень… — приподняв над головой шлемофон, Панчуга поскреб в затылке. — Как знать, может, и не из-за него эта холера началась.

Вадим устало прислонился к гусеничным тракам. Хотелось упасть, растечься водой по тротуару.

— Дурак ты, Панчуга. Из-за чего же еще?

— Может, и дурак, — добродушно согласился механик. — Только тут и дураку ясно: огнеметами делу не поможешь. Коль уж оно растет повсюду, нечего и силы тратить. Лучше бы вон — собак на окраинах вывели. А то всю ночь напролет воют. И трупы, говорят, обгладывают.

— Дались тебе эти собаки!

— А что? Такие лошадки иной раз попадаются, что не знаешь, за что хвататься — за винтовку или за пушку. Хоть на улицу не выходи. Нам-то на броне еще ничего, а простым людишкам каково?

Вадим поморщился. Спорить не было сил, и вообще чувствовал он себя ужасно. Лекарь предупреждал: постельный режим и, как минимум — неделя покоя. А нет покоя, не будет и выздоровления. Выходит, сам виноват, отказавшись от койки.

— Собаки — это наши четвероногие… — с трудом пробормотал он. — Друг, держи косточку…

— Чего, чего?

Вадим тряхнул головой, пытаясь освободиться от словесной блажи. Глаза слипались, — казалось, еще немного — и он станет не только заговариваться, но и рухнет в самый банальный обморок. Как средневековая барышня при виде крысы… Ему стало смешно. Да уж, показать бы той барышне современную крысу! Или хоть ту же мокрицу.

— Так это я… — Вадим вяло махнул рукой. — Умылся бы ты, что ли. Толкуешь о счастье народа, а сам чумазый, как черт. Оттого, верно, зубы и болят.

— Зубы болят от недостатка кальция, — глубокомысленно изрек Егор. — А чумазость — от профессии. Я, Вадик, грязь признаю. Что естественно, то стерильно. Другое дело — керосин какой-нибудь. Его, как говорится, на язык не попробуешь… Эй, командир! Ты чего? — живо соскользнув с брони, Панча подхватил Вадима под локоть. — Может, тебя того — домой отвезти?

Вадим покачал головой, неловко отстранился от Егора. Чужая помощь его почему-то всегда раздражала, хотя дело тут было, конечно, не в помощи, а в собственной постыдной слабости.

Рядом, словно что-то почуяв, возник Пульхен — как всегда насупленный, с выжженными бровями, суровыми складками на лбу. На подбородке и щеках тянулись красные полосы — свежий след от респиратора.

— Скверно выглядишь, Вадим Алексеевич.

— Пройдет, полковник. Не переживай.

— На-ка, глотни, — Пульхен отцепил от пояса плоскую металлическую флягу, протянул Вадиму.

— Спасибо, — Дымов покорно глотнул, тут же раскашлялся. Это оказалась даже не водка, а самый натуральный спирт. Огненная порция обожгла гортань, горячей волной прокатилась до самого желудка. Средство всех времен и народов. Жаром по жару… Вадиму почудилось, что боль в самом деле чуть отступила.

— Пойду я, — цепляя на себя футляр с рацией и вещмешок, он поймал недовольный взгляд Пульхена. Бывший следователь и бывший полковник болезненно переносил все его отлучки.

— Если ты к Борису, то Панчугин тебя подбросит.

Вадим нашел в себе силы улыбнуться.

— Спасибо, обойдусь. Мне гораздо ближе.

— Ну, тогда пламенный привет Мадонне!

Это уже брякнул Панчуга. Возражать не было сил. Механик не верил, что от таких женщин уходят. Проще было поверить в стеснительность, в нежелание Вадима афишировать интимную связь. После того, как однажды Егор потолковал с Мадонной тет-а-тет (кажется, она в очередной раз пыталась воздействовать на предмет своего обожания через ближайший круг знакомых), все сомнения простоватого механика относительно чувств Вадима прошли. Егор Панчугин управлялся с миром, как с котлетой или куском пирога, деля все на вкусное и невкусное, жареное и недожареное. Впрочем, и Мадонне надо было отдать должное. Эта женщина умела, когда хотела, разговаривать с людьми, вовремя демонстрируя свои ослепительные зубки, переводя голос в регистр более мягких и благозвучных фонем. И разумеется, она не ленилась задавать вопросы, касающиеся дизельных потрохов и марки топлива, что неизменно приводило простодушного механика в неописуемый восторг.

«Мировая баба!» — выдавал он Вадиму свое резюме, и, глядя на его сияющую физиономию, Вадиму оставалось только обреченно вздыхать. Объяснять что-либо насчет замысловатости человеческих взаимоотношений было совершенно бессмысленно. И наверное, с тех самых пор между ними установилось странное недопонимание. Они любили с Панчугой друг дружку, а вот понимать — не понимали. С неописуемой легкостью Егор пускался трактовать его мысли и желания, интерпретируя их порой столь превратно, что спорить с ним и доказывать иное Вадим просто не решался.

Вяло махнув рукой, он зашагал прочь от броневика.

В самом деле, куда еще он может идти, как не к Мадонне? Она ведь ждет его. Ежедневно и еженощно. К Саньке вон успела подластиться, Егору улыбнуться. Даже с Пульхеном за его спиной перемолвилась словечком. Полковник, конечно, человек замкнутый, но тоже против ласкового слова не устоит. Оттого и промолчал на реплику Панчуги. Как-никак Мадонна не просто женщина, а еще и председатель Моралитета, стало быть, тоже в какой-то степени представитель власти. Без жесткой субординации мира для Пульхена не существовало. Мэрия, Моралитет, мунициапалитет… Все эти словечки заставляли его вытягиваться во фрунт, уважительно поджимать губы. Для Вадима же служба Моралитета представляла собой еще одну лягушачью стаю в общественном болоте. Служба спасения нравственности в век, когда спасать следовало человеческие жизни. Смех да и только! А сколько еще таких партий народилось в Воскресенске за последние пять-шесть лет! Пожалуй, не меньше сотни. И всюду всплывали свои великоречивые лидеры, сочинялись свои лозунги и свои программы. Словом, служба Моралитета общей картины не красила, однако и не искажала.

Что же касается Мадонны, то, вероятно, уходить от нее ему действительно не стоило. С Мадонной было не слишком уютно, но надежно. Есть такой тип дам, что с удовольствием играют роль мужчин, при всем при том оставаясь стопроцентными женщинами. Ими можно повелевать и одновременно чувствовать себя за ними, как за каменной стеной. Дымов и сам не мог понять, что же именно привлекло в нем Мадонну, но атак своих она не прекращала вот уже на протяжении полугода. Не спрашивая разрешения, привозила подарки, заигрывала с его друзьями, но стоило ему хоть раз нахмуриться, немедленно отступала. Это была странная политика, что-то напоминающее длительную осаду. Десятки проведенных с нею задушевных бесед прошли впустую. Она готова была принять абсолютно все, кроме одной-единственной вещи, а именно — полной своей свободы от Вадима. Кое-кто из окружающих называл ее за глаза «Железной Леди», но все «железные» качества Мадонны целиком и полностью растрачивались на посторонних, — с Вадимом она напрочь лишалась воинственного пыла, превращаясь в львицу, вставшую на задние лапы и собачку, держащую в зубах трость. Было в ней что-то властное и рабское одновременно. Поначалу всепожирающая страсть этой необузданной дикарки его забавляла, позже стала пугать. В своих откровениях она выворачивалась наизнанку, обнажая любовь до самых сокровенных корней, тем самым ставя его в тупик, приводя в полнейшее смущение. С рвением изучая прихоти Вадима, самые незначительные его желания, она готова была совершать настоящие сумасбродства. Ночи, проведенные с этой ненасытной женщиной, изнуряли его до предела. И с удивлением он наблюдал, как каждое утро она вновь и вновь меняет облик, переодеваясь в кожаный комбинезон с портупеей, пряча волосы под десантный берет, цепляя к ремню оружие. Расстаться с такой женщиной было, по всей видимости, невозможно, и Вадим в самом деле потихоньку отступал, сдавал позицию за позицией. Обыкновенной дружбы Мадонна не принимала, а бросить себя не позволила бы и более именитому человеку. И все же, всякий раз покидая ее (ошибочно полагая, что навсегда), наряду с облегчением, Вадим испытывал угрызения совести. Рождалась жалость, и именно она повторно толкала его в объятия этой женщины.

Впрочем, виновата была не только жалость. Уж слишком многим он был обязан Мадонне. В те далекие времена, когда, шляясь по притонам и сомнительным командам, он шел ко дну, пуская гроздья пузырей, не помышляя о помощи, потому что менялась природа, менялось само течение времени и ко дну шли сотнями и тысячами, она пришла к нему на помощь. Ему помогала Катрин, помогали другие женщины, однако, в отличие от них, Мадонна вмешалась в его жизнь с ошеломляющей решительностью. Вадим сопротивлялся крепко, и на то были причины. Рушился мир, идеалы обращались в прах, цели и смысл безжалостно трамбовались ногами. Собственно, и родной город перестал быть городом, превратившись в переполненную насекомыми, дурно пахнущую помойку. По большому счету Вадиму было все равно, что с ним творится. На какое-то время он переметнулся в ряды боевых кланов, а затем и вовсе расплевался с муниципалитетом. Тогда же имела место безобразная ссора с Пульхеном, человеком нержавеющих принципов, к душевным вывихам относящимся с откровенным холодком. Возможно, Вадим так и сгинул бы в той первой круговерти, если бы не Лебедь с Мадонной. Они подняли его со дна, подобрали грязным и испитым, разуверившимся во всем. Только много позже, спустя месяцы, к нему пришло второе дыхание, он вернулся в жизнь… И тогда же образовалась их теплая компания, поселившаяся в бывшей водонапорной башне. Появился шебутной Санька, из развалин откопали полуживого Фемистокла, Лебедь стал ведать хозяйством, Егор — техникой. После длительных колебаний Вадим помирился и с Пульхеном. Мадонна же допуска в их узкий круг не получила, хотя это ровным счетом ничего не значило. Она всегда оставалась рядом, и ее роковую близость он чувствовал постоянно.

Дымов заметил, что бредет совершенно незнакомой улицей. Обведя глазами кирпичную кладку домов, сосредоточенно попытался припомнить первоначальное направление. Район прежнего Уралмаша обратился теперь полуразрушенной, богатой на мокриц и грибную плесень периферией. Ориентироваться здесь стало намного труднее. С некоторым беспокойством Вадим поправил висящий за спиной кожаный футляр. Там, рядом с рацией, лежал маленький тряпичный сверток. Вовка-Фемистокл, тот самый мутагом, которого они нашли в развалинах и с которым жили уже около года. Вадим твердо решил отнести его сестре. Это было не подарком, это было чем-то более весомым. Уже хотя бы потому, что ради сестры он обездоливал Саньку. Тем не менее, Вадим чувствовал, что поступает правильно. К сестре он собирался каждую неделю, каждый день — с тех самых пор, когда, обозленная его невниманием Мадонна прозрачно намекнула, что сестренка не очень-то дожидается Артура. Подробностей Вадим не услышал, но к встрече тем не менее стал готовиться.

Казалось, чего проще — навестить друга или родственника — особенно, если проживаешь в том же городе и том же районе, однако время ускользало от Вадима, издевательски напоминая о решении лишь поздним вечером, когда невидимый великан движением фокусника набрасывал на город душную темную кошму. Он решительно ничего не успевал. Чрезвычайные происшествия сыпались со всех сторон ежедневно. Пожарных, ополченцев, спасателей разрывали на части. Мотаясь по городу на броневике, Вадим участвовал в перестрелках, на скорую руку проводил расследования, разрешал тяжбы граждан, копаясь в чертежах и схемах, перерывал городские архивы в надежде отыскать еще не найденное: продукты, горючее, оружие. Он мог делать многое — и делал, но по-прежнему был нужен всем и везде. Нынешнее ранение вышибло его из колеи — и оно же даровало паузу, некую передышку, рожденную собственным бессилием. По счастью, Елена действительно жила поблизости. Вадим шагал не к Мадонне, а к сестре.

* * *

Вытерев руки о какую-то ветошь, он рухнул за стол и бессмысленно стал вертеть ручки приемника. О такой аппаратуре он уже успел и позабыть. Габаритами этот радиодедушка не шел ни в какое сравнение с нынешними электронными крохами. Еще, наверное, с хрущевских времен. Вещь основательная, но без электричества совершенно бесполезная. Кассетная магнитола тоже помалкивала, но для нее по крайней мере могли сгодится батареи от рации.

Осторожно, стараясь не потревожить завернутого в тряпье Фемистокла, Вадим, выщелкнул из рации кругляши аккумуляторов, принялся приспосабливать к приемнику. Если ненадолго, то ничего страшного. После подзарядит…

В динамике чуть слышно зашипело. Дымов склонился к магнитоле ухом, выкрутив громкость до предела, пошел гулять по частотам. Треск, хрип, космический шорох… А ведь еще совсем недавно некоторые из радиостанций давали о себе знать. Трубили о голоде в Китае, об индонезийских пиратах, о том что Калифорнийский полуостров все стремительнее уходит на дно океана. А еще была катастрофа в Мелтауне — первом и последнем акваполисе американцев. Утонуло, кажется, миллиона два или три — страшная цифра, если зажмуриться, если не знать других цифр. Потому как в других местах наблюдалось то же самое. Всяк сходил с ума по-своему, и террористы прошлого казались сегодня невинными шалопаями.

Вадим с упорством продолжал вращать рукоять настройки. Не все же, черт побери, сгинули на дне морском! Должны быть еще города-городишки с десятикратно подтаявшим, но уцелевшим населением, должны быть работающие радиостанции, землянки бетонного типа — вроде того же Бункера, возвышенности, переполненные лесной братвой, дремучими мутантами и зверьем…

Скрипучий голос выпорхнул на секунду из скупых потрескиваний и снова пропал. Вадим крутнул рукоятку обратно, но голоса уже не обнаружил. Прежний шорох, перещелкивающие разряды, мертвящая пустота. Шкала кончилась, далее палить аккумуляторы не имело смысла. Вновь снарядив рацию, Вадим устало погладил раненое плечо. Накладывая повязку, полковничий лекарь скупо объявил: все будет нормально, если не дергаться. Если лежать и лежать. Шутник! Это все равно что бобру запретить грызть деревья!..

Из прихожей послышался требовательный стук. Поморщившись, он обернулся. Действительно стучат. Гости незванные. Из тех, что хуже татар. Хотя при чем здесь татары? Давно уж и забыли злополучное иго. Тем более, что на дворе иное злополучье и иное иго…

Достав револьвер, Вадим вышел в прихожую. Если это снова окажется Пан, он его попросту пристрелит. Как нашкодившую крысу.

С той стороны продолжали барабанить. Выждав немного, Вадим бесшумно отодвинул щеколду, резко распахнул дверь.

— Добро пожаловать! — он поднял оружие.

Но это был не Пан. На лестничной площадке стояли дружинники, три человека. Желтые нарукавные повязки, кожаные ремни, портупеи. Все трое оторопело глядели на вооруженного хозяина квартиры.

— Особый патруль, — представился самый высокий. — Здесь только что кричали, был сигнал, мы хотели проверить.

— Обычное семейное дело. Валите.

— Секундочку! Вадим, ты?… Неужели не узнаешь? — один из компаньонов высокого оживленно шагнул вперед. Выпирающий под плащом животик, темные, скрывающие глаза очки, маловыразительный подбородок. Приглядевшись к человечку, Вадим равнодушно кивнул, сунул револьвер за пояс. Ни дать, ни взять — Шмондер из «Собачьего сердца». Только в черных очечках.

— Узнаю, Клоп. Только какого черта ты натянул очки? Или солнышко донимает?

Сказанное было принято за шутку. Хихикая, дружинник на мгновение приподнял очки.

— Старость, Вадим. Щуриться начинаю. Врачи рекомендуют прикрыться.

— Понятно…

— Только теперь я, знаешь ли, не Клоп. Сам видишь, некоторым образом состою в должности.

— Некоторым образом?

— Вроде того. Начальник уличного патруля. А это мои коллеги. Ты, я слышал, где-то в муниципалитете закрепился. Чуть ли не с самим Пульхеном дружишь.

— Точно, с ним, — Вадим нахмурился. — А ты по-прежнему здесь обретаешься?

— В общем да. Район-то мой.

— Замечательно. Значит, кто такой Пан, знаешь? Кстати, это не он тебе капнул насчет криков? Я его только что отсюда выкинул. Минут десять назад.

— Ну, я не знаю, как его звать, но человек был абсолютно голый… — Клоп почему-то замялся, и с ответом вылез все тот же высокий.

— Пан это был, кто же еще! Между прочим, в последнее время постоянно здесь ошивается. Почитай, больше месяца. Бузит, само собой, хотя в общем и целом держится в рамках.

— А в лапу еще не давал? Уличным патрульным?

— Обижаешь! — Клоп смущенно развел руками. — Да и чем давать-то?

— Тогда извини. Только насчет Пана лучше запомните! Я его выставил раз и навсегда. И тебя, Клоп, не в службу, а в дружбу, прошу: пригляди. Чтобы духу его здесь больше не было. Можно и шлепнуть, если есть такое желание. Разрешаю.

— Ну, в общем… Постараемся, конечно.

— Уж постарайтесь, ребятки, постарайтесь. А я услуг не забываю. Кто он, кстати, такой?

— Да видишь ли, Вадим… Пан — тот еще калач. — Клоп чуть понизил голос. — И зубки у него имеются. По слухам, кто-то из авторитетных с ним якшается.

— Надеюсь, сам ты среди этих авторитетных не числишься?

— Господь с тобой! — Клоп изобразил на лице обиду. — Пан — штучка еще та. Не чистой масти, но и не «бульдог». То есть одно время был у них кем-то вроде бригадира, но потом вроде отошел от дел. Так я во всяком случае слышал.

— Вот и хорошо, что слышал. Значит, со слухом порядок, — плечо вновь заломило, Вадим покривился. — В общем, мы договорились, верно? Бригадир он или нет — это мне без разницы. Знал бы раньше — вовсе свернул бы этому куренку шею.

— Понимаю, Вадим.

— А понадобится помощь, обращайся. Либо к Пульхену, либо прямо ко мне. Поможем по-соседски.

Клоп собирался сказать что-то еще, но имя полковника заставило его умолкнуть. Кивнув бывшему соседу, Вадим захлопнул дверь. Вернувшись в комнату, крякнул. Надо же! Клоп — и начальник патруля! Подумать только! Такое ничтожество. Хотя… Он ведь и раньше был каким-то управленцем. Или не был?…

Вадим остановился возле дверей в спальню. Сердце заныло. И Пан, и патрульные Клопа — все снова отошло на задний план. Из спальни доносились всхлипы, перемежаемые ругательствами. Плакала и ругалась его сестра.

* * *

Встречи — той, что ему представлялась, не вышло. Дверь оказалась незапертой, а в квартире, заваленной хламом, стоял густой запах самогона и блевотины. Пройдя в спальню, он увидел сестру в постели с патлатым незнакомцем. Но это была не его сестра, не Елена, — Вадим видел перед собой размалеванную куклу с лицом уличной шлюшки. Мутные глаза, не моргая, смотрели в потолок, туда же глядели соски ее обнаженных грудок. Волосатик лишь чуть повернул голову и сиплым баском предложил убираться. Протянув жилистую руку, включил стоящий на полу магнитофон. На присутствие Вадима ему было ровным счетом плевать. В то время, как одной рукой он включал магнитофон, вторая фамильярно погладила лежащую Елену по животу.

Дымов завелся с полоборота. Не думая больше ни о плече, ни о собственном состоянии, вонзил кулак в небритую челюсть лежащего, вторым движением вышиб блеснувший у волосатика пистолетик. А далее все слилось в единое хрипящее безумство. Не помня себя от ярости, он обрушил на детину град ударов, вминая ошеломленную физиономию в грязные подушки, в кровь расплющивая чужие губы и собственные костяшки. Затем полуживого, с разбитым лицом, за волосы выдернул детину из постели, волоком протащил через весь коридор и уже на лестничной площадке с силой спустил вниз по ступеням. Заперев дверь, стремительно вернулся в спальню и пинками заставил умолкнуть всхрапывающий магнитофон.

— Чистенький, да? Порядочный? — сестра нагишом сидела среди подушек, кривя накрашенный рот. — Чего приперся?

Голос у нее был чужой, подвизгивающий, и Вадим почувствовал, что его уже даже не трясет, а колотит. И не от ярости, а от страха. Он по-прежнему не видел сестры. Перед ним сидела чужая, совершенно посторонняя женщина.

— Кто это был? — сипло выкрикнул он.

— Кто… Пан! Вот кто! — она засмеялась булькающим злым смехом. — Завтра, как протрезвеет, приведет сюда всю команду. Так что сматывайся, братец. Подобру-поздорову.

Он медленно двинулся к ней. Сердце не билось, — оно судорожно сжималось, цедя кровь злыми, едкими порциями.

— Зашибу!.. — прохрипел он. — Пана, кого угодно!..

— Ну, давай, начинай! Прямо с меня!.. — она бесстыдно вытянулась перед ним, бледная, готовая кусаться и царапаться.

Вадим сгреб ее в охапку и потащил визжащую, вырывающуюся в ванную. Вода, по счастью, еще имелась, и, вывернув оба крана до упора, он сунул сестру под ржавые потоки, мочалкой грубо стал стирать с ее лица жирные краски.

— Еще раз увижу тебя такой! — он замолчал, не в силах справиться с горлом. Безжалостно стегнув Елену по голому извивающемуся телу, оглохший от крика, он понес ее, мокрую, выскальзывающую из рук, обратно. На полпути вспомнил о грязной постели и, передумав, бросил сестру в гостиной на диван. Накрепко укутав пледом, почти связав, вымученно произнес:

— Выспишься, поговорим!

А она уже почти не сопротивлялась, только всхлипывала от усталости и тихо поскуливала.

* * *

Вот так оно все и произошло. Случай, который случился с ним — случайным человеком на этой случайной планете.

Не было охоты трогать приемник, не хотелось будить Фемистокла. Пусть спит мутагом. Мутагомы, говорят, видят сны, каких не видят люди. То есть, сами они утверждают, что это не сны, а нечто более настоящее, чем все земное. Кто знает, может, это и правда. Тогда Земля для них подобие кошмара. Ведь по своей доброй воле мутагомы и впрямь не просыпаются, — только когда их разворачивают на свету, наполняя энергией словно солнечные батареи.

По рации Вадим связался с Панчугой, сообщил на всякий случай свои координаты. Возможно, продолжал держать в голове патлатого Пана, а может, просто по привычке. Отключившись, повесил рацию на гвоздь.

Кажется, все необходимое сделано. Хлам выброшен, квартира, пусть вчерне, но прибрана. Среди прочего Вадим обнаружил и западный карабин — нечто среднее между «Сайгой» и СКС, но сработанное под натовский унифицированный патрон, с солидным магазином, громоздким ночным прицелом и хитрым стволом, который, похоже, соединял в себе глушитель с гасителем отдачи. Этот Пан, как видно, был из больших любителей поохотиться. В кого стрелял, интересно, этот мерзавец? В голубей, крыс или ничего не подозревающих прохожих?… Выбрасывать винтовку Вадим, разумеется, не стал, аккуратно пристроил в углу.

Уборка, нравоучительный разговор и… Что там у нас еще числилось по плану?… Ему стало неожиданно до слез обидно. За себя, за сестру, за погрязающий в беспутстве мир. Неведомая рука отворила заповедные краны, и звенящая пустота клейстером потекла в душу, прогоняя последнее желание действовать и думать. Вадим прилег на кровать, мимоходом пожалев, что из-за раны не может перевернуться на живот, зарыться лицом в мохнатое покрывало. Единственное, что он мог сейчас делать, это держать глаза закрытыми.

Внезапно забубнивший радиоголос заставил Дымова вздрогнуть. Но это было не приемник, — бормотание доносилось из свертка с мутагомом. Фемистокл играл в радио, а возможно, повторял слово в слово слышанное ранее.

— …ядерные взрывы над Сицилийской базой. Потери не поддаются учету… Администрация временно сложила полномочия… Президентская семья едва спаслась бегство на спецсамолете…

Новости с бородой. С длинной, седой бороденкой…

Вадим языком провел по губам, обнаружил свежую ссадину. Верно, Елена успела царапнуть. Вадим до боли сжал челюсти. Горько, но по-настоящему дружить у них никогда не получалось. Разница в пять лет наложила свой отпечаток. В дополнение к разнице полов. Разумеется, он защищал ее, давал советы, но время шло, и за советами к нему обращались все реже и реже. А после четырнадцати-пятнадцати в сестру словно бес вселился — тот самый, что кружит голову ветреной юности, склоняя чашу весов в пользу хмельных вечеринок, танцев до изнеможения, запретных развлечений. Елена стала совершенно неуправляемой, задерживаясь где-то до полуночи, украдкой пробуя курить, сходя с ума то по одному, то по другому ухажеру. Вот тогда-то они и разошлись — вплоть до того момента, когда Артур, повзрослевший и возмужавший после военных лагерей, забежал как-то к Вадиму в гости. В прихожей он нос к носу столкнулся с расфуфыренной сестрой друга и обомлел. Что-то стряслось с ними обоими, и эта совершенно неожиданная для Вадима любовь вернула в семью покой и согласие. Впрочем, тоже ненадолго, потому что вскоре началась катастрофа, политики засучили рукава, и в составе резервистов Артур был призван на спасение отечества. В общем вспоминать было особенно нечего, но… Абсолютно самовольно, без всякой на то его потуги, в памяти Вадима одна за другой начали всплывать картинки далекого детства. Листая странички минувшего, оно особо задерживался на моментах, в которых Елена была еще удивительно маленьким замечательным существом, пугающимся окриков брата и тому же брату доверительно рассказывающим о своих детских страхах, о соседских мальчиках-хулиганках, о собственных закопанных где-то в земле тайничках с разноцветными стеклышками и фантиками. Удивительно, но это тонконогое, с жиденькими косичками существо, столь неожиданно возвращенное памятью, растрогало Дымова до слез. Любовь, которой, возможно, он не испытывал тогда, пришла сейчас. И именно сейчас он в полной мере ощутил ее не чьей-нибудь, а СВОЕЙ сестрой, а себя — ЕЕ братом. Сколько же лет необходимо человеку, чтобы приблизиться к тайне кровных уз, познав цену настоящим отношениям!

Вадим всхлипнул совершенно по-детски, ладонью прикрыл лицо.

Что, черт возьми, происходит с людьми? Куда теряется то доброе и наивное, чем наполняет нас детство? Умирает насовсем или только затаивается?…

Во многом он теперь винил себя. Да и кого винить по прошествию стольких лет? Например, его живопись — спорная, скандальная, словом, самая обыкновенная для начинающего и много о себе понимающего маляра. Бесятся все по разному, бесился и он — в изобилии снимая обнаженных красоток на черно-белую широкоформатную пленку, изображая на полотнах гипертрофированную тайну, искажая ее цветом, размерами, исступлением. Возможно, он просто искал. Искал, храня на лице улыбку вызова. Но Елена росла рядом, она видела, чем занимается брат, и, конечно же, мотала на ус.

Или все это бред и ничего такого не было? Может, он просто преувеличивает?…

— …Подводный флот адмирала Пекарро взял на себя ответственность за очередную акцию в Нью-Йорке. Торпедными ударами была уничтожена нефтяная вышка в Охотском море… Рост температуры вызвал обвал материковых льдов… Эвакуация из европейского региона. Смыты дамбы в Гааге и Роттердаме, гигантские волны залили Гамбург, Марсель, Буволь…

Он снова отвлекся, прислушиваясь к бормотанию мутагома. Фемистокл же продолжал сонно бормотать, сообщая о первых столкновениях на море, рассказывая вспышках эпидемий и первых мирских катаклизмах.

Марсель, Буволь, Дюссельдорф… Никогда Вадим не видел этих городов, а теперь никогда и не увидит. Но это в конце концов не его потеря. Все его потери здесь, с ним. Родственники, друзья, просто знакомые. Теперь вот еще родная сестра. Лена-Елена… Когда-то такая маленькая, любившая держать его за руку, делившаяся конфетами, обзывавшая слоненком…

Звонко распахнулась рама. Вадим хотел встать, но не смог. Тело одеревенело, мышцы не слушались. А в следующее мгновение его приподняло вместе с кроватью и плавно по воздуху вынесло на улицу. На карнизе пятого этажа, свесив голые ноги, сидел идиотик лет трех-четырех и задумчиво сбрасывал вниз пестрое тряпье.

«Упадет! — подумал Вадим. — Сорвется и упадет.»

— Да ни хрена ему не сделается, — словоохотливо возразил чей-то голос. — С теткой он живет. Взрослая, а дура. Здоровые кругом мрут, а она с этим возится. Вечером возвернется, подберет тряпки…

Но тряпки подбирали уже другие. Люди набрасывали их на головы, прикрывали рот и нос. Вадим напряг зрение, пытаясь разглядеть, что же такое творится на ночной улице. Ниже! Еще ниже!..

Длинная бесконечная шеренга горожан выстраивалась у заплесневелых зданий. Держа руки на затылках, лицами они упирались в холодную штукатурку.

Залп!.. Вадим не слышал выстрелов и не видел ружей, но то, что блеснул залп, понял мгновенно. Люди у стен сгорбились, стали покрываться тленом. И тотчас, ведомый зловещей командой, на улицу ворвался гигантский ветряк. Он шел впритирку к стене, с хлюпом заглатывая убиенных, рассыпая за собой серебристый пепел. С воем пролетел мимо Вадима малолетний идиот — и тоже исчез в дисковидном смерче. И снова некто невидимый на этот раз с нескрываемым удовлетворением произнес:

— Кругом здоровые мрут, а она с этим вошкалась! Сразу бы так…

Вынырнуло из мглы личико Клопа, искательно улыбнулось.

— Вы там в муниципалитете, конечно, молодцы, но и мы не лыком шиты. Как говорится, времени даром не теряем…

Вадим с рыком ткнул в лучащееся улыбкой личико кулаком и проснулся. В комнате было темно, но стало сразу понятно, что он не один.

— Кто здесь? — он зашарил в темноте рукой, силясь вспомнить, куда положил оружие. Кажется, на стул, а стул то ли слева, то ли справа. И еще карабин. Где-то в углу… Под руку попался коробок спичек, он неосторожно тряхнул им.

— Не надо, не зажигай.

Он узнал сдавленный шепот Елены, напряженно замер. Что с ней? Она плачет?… Но когда она сюда вошла?

— Вадим!

— Да?…

— Почему ты не пришел ко мне раньше?

Срывающийся голос обжег его. И тотчас заломило в горле. Глаза успели привыкнуть к темноте, и он уже различал ее слабый абрис. В белой ночной рубашке, с прижатыми к лицу ладонями, она сидела у него в ногах, на самой кромке кровати.

— Почему ты не вспоминал обо мне раньше?

Все равно что ударила плетью… Вадим рывком сел. Почему, действительно? Ведь вспоминал! Как правило мельком, уже засыпая, но вспоминал же! И зайти собирался. Давным-давно…

— Мне… Мне так нужна была чья-нибудь помощь.

Обхватив податливые плечи, он нежно притянул Елену к себе. Длинные спутанные волосы коснулись его щеки, мокрое и горячее ткнулось в шею. Лепеча что-то утешительное, он стал гладить вздрагивающую спину. Все равно как котенка.

— Прости меня, родная, прости.

— Я… Я такая дрянь! А этот подонок…

Вадим мягко зажал ей рот.

— Забудь! Ничего не было и никогда больше не повторится. Я принес тебе Фемистокла. Вы наверняка подружитесь…

Он говорил первое, что приходило на ум. Следовало во что бы то ни стало успокоить ее, но эффект получился обратным. Елена зарыдала еще сильнее. Сквозь плач каплями свинца прорывались ее слова.

— Ты помнишь, как мама сшила мне сарафан… Тот желтый, с цветочками… А я его тайком распустила. Не понравился, видишь ли, дуре… Ой, мамочка! Вадик!.. Как же мы без нее?… — она почти завыла в голос, и Вадим не на шутку перепугался.

— Господи, Ленка! Ну, успокойся же!..

Не переставая ее гладить, Вадим неловко уложил сестру рядом, укрыл мохнатым покрывалом. Хорошо, что темно. Ей не увидеть его слез. Пусть мешаются с ее слезами, а он будет лежать возле, согревая своим теплом. Теплом тела и слов. Душу ведь тоже можно отогреть. Если хорошенько постараться.

— Не надо, Лен. Разве жизнь кончилась?… Нет, конечно! Ведь мы живем, помним, значит, живут и они — в памяти, в сердце… А скоро Боря Воздвиженов создаст вакцину, и все эти ужасы прекратятся. Борька — он такой! Если сказал — сделает… А знаешь, какой умный Фемистокл! Самый умный из всех мутогомов. Я зову его Вовкой, хотя ему не нравится. А ты… Ты обязательно с ним подружишься. Честное слово, Лен!..

Глава 7

Народ в банде преобладал простой, о грамоте и земных науках имеющий самые общие понятия. Писать умел, пожалуй, один Щеголь. Кабан намекал, что тоже когда-то довольно сносно владел пером, однако подтвердить свое умение не спешил. Сидя у костра, разговоры посвящали трем китам-темам: лесным чудесам, женщинам и еде. О первом забалтывались взахлеб, и нередко пораженный Артур Боков узнавал в рассказываемом слегка видоизмененные русские народные сказки — про леших, домовых и трехглавых драконов. Чудно, но на фоне жутковатых реалий старые байки выглядели вполне правдобоподобными, а порой и откровенно невинными. А в общем бродяжий народ верил во все: в ненасытных кровососов-упырей, в летающих змеев, в гигантскую голову, торчащую из-под земли, в деревья, способные перемещаться на выдернутых из земли корнях, в подземных гномов. Верили даже в говорящих волков, способных вставать на задние лапы и произносить самые простые фразы. В общем про чудеса посудачить любили. Про Синее Болото, например, рассказывали, что цвета оно действительно синего, и можно даже, если повезет, пройти его из конца в конец с дрыном подлиннее. А если не повезет… То есть, если оно, значит, голодное, то пиши-пропало.

— Что же оно? На самом деле заглатывает людей? — допытывался Артур.

— Хуже, — Гошик, любивший истории про страшное, начинал таинственно озираться. — Это, говорят, что-то навроде хищного пузыря. Или нескольких, если ты не один. Только зазеваешься — бац! — и ты уже внутри такого пузыря. А пузырь — он хоть и маслянный, прозрачный, но поди-ка вырвись. Покрепче всякой резины. Вот пока воздух там есть, ты и маешься в нем. А как начнешь задыхаться, он и скукоживается потихоньку. В конце концов опутает как паук муху. Да и утянет на дно…

У того же Гошика была неприятная привычка целиться во все движущееся и недвижущееся. Возможно, он не наигрался в детстве, а возможно, детство у него просто затянулось, с разбега перехлестнув через тридцатилетнюю отметку, по инерции протянувшись и дальше. Из-за этой глупой привычки Гошик в конце концов и погиб — практически на глазах у Артура. Проходя мимо, прицелился в попутный стог, а оттуда плюнуло пламенем и убило. Судьба, как любил говаривать Щеголь. Судьба-судьбинушка, с коей не поспоришь… Может, так оно и было. Поди проверь. Но они тогда в этот стог битых полчаса пуляли — поджечь пытались, да только ничего не вышло. Стогу хоть бы хны, только чуть задымился. А когда посланный Кабаном урка попытался подползти к заговоренному стожку со спичками, снова сверкнуло пламя, и от пластуна осталась только горка пепла. На том их атаки и завершились. Смерив стог опасливым взглядом, Щеголь приказал отваливать.

Пару раз выходили на гигантскую паутину, при виде которой Артура пробирала настоящая дрожь. Хитроумная вязь поднималась чуть ли не до верхушек деревьев, и где-то там на высоте угадывались некие кули, формой и размерами наводящие на самые печальные размышления. И опять же поступала команда топать в обход. Люди торопливо сворачивали с тропы, брали оружие наизготовку. Вторгаться во владения могучего паука, именуемого в здешних местах гармашем, было, по словам сведущих, предприятием более чем опасным. Риск — дело благородное, но благородством в этих лесах не пахло. По словам бродяжек, был паук не то чтобы очень большим, но черересчур уж юрким. А с паутиной управлялся все равно как заправский ковбой с лассо. В общем связываться с лесным ткачом желания никто не испытывал, и, ощетинившись стволами, стараясь ступать тише, люди огибали призрачные паучьи узоры далеко стороной.

Впрочем, совсем без стычек тоже не получалось. С иными хищниками сталкивались лоб в лоб, — причем непонятно было, кто на кого нападал. Выручала огневая слаженность. Что-что, а палить врозницу и оптом лесная братва за долгие странствия выучилась на совесть. Жутковатые звери, размерами с африканских слонов, но по волчьи мордастые и зубастые, тоже оказывались вполне смертными. Одного такого монстра Артур уложил очередью из пэтчера, лишний раз подтвердив репутацию стрелка грозного и умелого. Когда животное рухнуло, земля содрогнулась точь-в-точь, как при взрыве. Впору было выставлять приборы и замерять балльность! Такое вот бегало теперь по лесным массивам мяско. Зато и голода лесная братва не знала. Запросто поедали тех же чудовищ, вырезая филейные части, жаря, коптя и засаливая. Вяленые куски заворачивали в брезент, хозяйственно укладывали в плетеные корзины. Корзины, разумеется, грузили на лошадей. Их брело в поводу не менее дюжины. На самую гордую и красивую нет-нет да и громоздился сам Щеголь. Раскоряченным ковбоем атаман трусил впереди колонны, то и дело горделиво оглядывался. Любил он это дело! Несмотря на тщедушный вид, на горбатую осанку. Оттого и звался Щеголем. Про слоноподобных же монстров с удовольствием брался рассуждать Кабан:

— Хуже всего не эти, — вещал он. — Хуже, когда со свищами встретишься. А того жутчее — с дикарями. Вот уж действительно хитрые бестии! Даром, что человечьего роду. Злее двуродов будут. Такое могут учудить, в страшном сне не привидится.

— А откуда они берутся? — интересовался Артур.

— Откудова… Оттудова!..

И солдату с азартом принимались втолковывать, что дикари — это люди, подобранные стаей. Вроде книжного Маугли. А таких сейчас пропасть. Взрослые мрут, как мухи, а дети отчего-то выживают. Ну, а куда такому сосунку деваться, когда по всей деревне одни трупы? Вот и скулит бедный, уползает, куда сил хватает. А что скулеж, что вой — все едино. По этому вою его и находят. Либо волки, либо медведи. И ведь никогда не съедают — вот что странно! За своего принимают! И забирают с собой, вскармливают. А потом дикареныши у них в вожаки выходят. Пройдет иная стая, а первый над всеми — волосатый такой человечище. Рыкнет, и все его понимают. И стратегию для стай особую придумывает. Потому как головастый…

В ночных бдениях бородачи уподоблялись детям. Каждому хотелось поведать о чем-нибудь пострашнее. Потому и врали безбожно, разукрашивая, что называется, без оглядки. В частности упорствовали, доказывая, что бродят по лесам и вовсе человеко-звери — стало быть, существа с конечностями звериными, а головами опять же вполне людскими. Аргументов Артуровых не слушали и в смешение чуждых кровей верили безропотно. «А что? Очень даже запросто!.. И эти-то, между прочим, пострашнее всех. Потому что и сила, и ум сразу. Опять же не договориться с ними, не перемигнуться. Они ведь людей помнить не могут, как тот же дикарь, поэтому атакуют без малейшего смущения…»

С меньшей охотой толковали о болезнях. Перед вирусом откровенно пасовали и, вероятно, опасаясь сглазить, не приманивали словом. Потому как не обходил жутковатый мор и банду. Правда, таймерную болезнь здесь называли волчанкой, хроников — то бишь зараженных — кинутыми. Профилактику проводили простейшую — места, где подозревалась болезнь, обходили стороной, «кинутых» — пусть даже и своих — без промедления пускали в расход. Так за день до появления Артура пристрелили сразу троих, потому что у всех троих «стала западать тень — то появляется, значит, то пропадает. И ведь таились, сучата, до последнего! Оно и понятно. Какой же дурак признается в том, что у него волчанка?» Наказ же Кита блюли трепетно. Не хотите эпидемий, лечите пулей. И лечили. Без проволочек и сантиментов. Благо и пуль пока хватало.

Артура, как человека из Бункера, как будущий подарок Киту, оберегали особо: окуривали дымом, выдавали порции хрена с чесноком, в шалаш или палатку обязательно заносили хвойных пахучих веток. Должно быть, Щеголь и бронепоезд хотел преподнести на том же «блюдечке с каемочкой», да только не вышло. Остался один Артур, что тоже само по себе кое-что значило. Об интересе «атамана всех атаманов» к Бункеру Артур смекнул сразу. Потому и не откровенничал до поры до времени. До Горки, к которой шли странным зигзагом, обходя Воскресенск и многочисленные природные ловушки стороной, еще надо было дожить. Щеголь, разумеется, подплывал в разговорах справа и слева, но так в сущности и не узнал ничего, кроме самых общих деталей.

— Значит, этот ваш поезд по кругу, говоришь, бегает? А стоит он где? Что там у вас — депо или вокзал какой?

— И не по кругу, во-первых, а по спирали, — возражал Артур. — Такой вот крендель, смекаешь? — он чертил прутиком на земле. — И маршрутов, насколько я знаю, он не повторяет. Здесь же тройные пути и никаких стрелок. Иногда так катается, иногда этак…

— Я тебя про депо спросил.

— Откуда же мне знать? Там свои людишки, особая рота желдорвойск. Они же с охраной взаимодействуют. Нас туда всего-то раза или два подпускали.

— Лихо у тебя получается! — не выдерживал Щеголь. — То не знаю, это не ведаю! Вы же вместе там жили! Значит, слушки, разговоры были промеж собой.

— Промеж собой — обязательно, — язвительно кивал Артур. — Только с железнодорожниками что нам толковать? Или с теми же ракетчиками… Я же тебе объяснял: это не пещера с нарами. Считай целый подземный городок. Секционное деление, ярусы, люди рассортированы поротно и побатальонно. У каждого подразделения свой регион, свои обязанности.

— Ну, а ваши какие обязанности, к примеру, были?

— Поддержание внутреннего порядка. Муштра, спарринги, ходьба с метелками. Ну, и, конечно, если где буза, нас тут же на усмирение.

— Значит, часто бунтовали?

— Да какой там бунт! Так, ясельный хай. Все больше со скуки и с перепою. Дело это, само собой, запрещают, но научились выкручиваться. Сахар есть, вода тоже — так что хоть из картофеля, хоть из зерна.

— Интересно поешь! А вас самих кто усмирял?

— Ха! Добровольцев на такую пакость всегда хватало, — Артур задумывался. — Врачам еще помогали, донорствовали для экспериментов всяких. Иногда шахтерили.

— Это еще зачем?

— А затем. Бункер-то растет. Только за прошлый год километров семьдесят новых нарыли. Так что галерей — пропасть. Вий — он ведь псих. Мечтал ходы прорыть аж до самого Воскресенска. Может, и к Горке вашей давно подкапывается. У нас же там роботы-землеройки. Если не скальник, то до километра может за сутки нарыть…

В беседах коротали вечера, колдуя над кострами замерзшими руками, и выражение лиц в такие часы у всех становилось детское. Костер, многолапый зверек с кусачим нравом, рассматривал их под собственные трескучие мелодии, швырял в лица склонившихся людей дрожащие блики, играл морщинами и тенями, находя в этом свое особое удовольствие.

Само собой, Артура продолжали расспрашивать, но уже с явной ленцой. Людям хотелось сказок, а он говорил скучно. И потому большей частью беглец слушал сам. Новостей для него по-прежнему хватало. В частности немало рассказывали о Горке — этаком пиратском Вавилоне. Гора Волчиха, прежде облюбованная любителями лыжного слалома, нынче и впрямь превратилась в подобие крепости. Своя артиллерия, свои танки и даже своя железнодорожная ветвь, по которой от города втихаря успели отогнать не один эшелон с продовольствием. Конечно, бандиты не жировали, но и не бедствовали. В отличие от тех же горожан, про которых говорили с усмешкой, а иногда и с жалостливой ноткой.

— …От Дикой Дивизии, крути не крути, а мы их, считай, спасли. Морпехи у них уже полгорода слопали. Даже канонада начинала стихать. С боеприпасами-то в Воскресенске туго, вот тут-то мы им в тыл и вдарили. Дивизиону этому. Два ероплана и танковый клин! — Щеголь сиял. — А какую артподготовку им удружили! В клочья фронт порвали! Надо было видеть этих вояк, — драпали, как ошпаренные!..

Бородатые лица с важностью кивали. Смысл боевой операции, проведенной против Дикой Дивизии, они не вполне понимали, но это совершенно не мешало им гордиться одержанной победой.

— Чего там говорить! У них и калибр был покрупнее, и спецов поболе нашего, а все одно — не выстояли. — Щеголь мечтательно закатывал глаза. Воспоминания явно доставляли ему удовольствие.

— Во-первых, все их обозы первым же ударом захватили. Шмотье, оружие, палатки. А во-вторых, город спасли. В общем, взяли морпехов в этакие тисочки и мягонько-мягонько стиснули… Пленных, заметь, не брали. Ни мы, ни они. Озверели вусмерть!.. Горожане потом намекали, что, дескать, поделиться бы неплохо. Это, значит, шмотьем обозным. Только Кит им шиш показал. Без того, можно сказать, из огня вынули, а они, слышь, спорить затеяли. Помню парламентера ихнего с Лили свели — для переговоров, так малого потом откачивать пришлось. Со страху едва не помер…

Слушая про знаменитого пигопага, про мокриц, заселивших город, Артур верил и не верил. Воскресенск вообще был особой темой в вечерних разговорах. Больше, конечно, врали, но даже, делая скидку на преувеличения, Артур испытывал ужас от слышимого.

«Город — он что же… Все равно что каменный мешок. Потому и слизняков в подвалах, как в бочке огурцов, потому и мокрицы всюду. На вольном воздухе оно, конечно, легче…» С подобными рассуждениями соглашались охотно. На Горке тоже умирали и умирали ежедневно, но думать о том, что в городе мрут чаще, было все же успокоительно.

Иногда происходили потасовки. В одной из них пришлось поучаствовать и Артуру. Так получилось, что об этом его попросил Щеголь. Очень уж разошлись, раскипелись ребятки. В ход пошли поленья, приготовленные для костра. Могла выйти первоклассная заварушка — с проломленными черепами, с самыми непредсказуемыми увечьями. Подобных потерь вожак не любил. Сняв автомат с предохранителя, Щеголь поднял ствол, но, подумав, обратил свой взор на Артура. Последний ерепениться не стал. Было бы испрошено должным образом. Словом, разобрался быстро и толково. Обошлось ссадинами, синяками, но без смертей. И вторично перепало Кабану. Одобрение Щеголя Артур заслужил, а вот «сподвижники» стали посматривать в его сторону косо. Может, и шлепнули бы под шумок, но он по-прежнему числился особо ценным «подарком», а стрелять в «подарок Киту» было чрезвычайно опасно. Поэтому нехотя, без восторгов, но его продолжали оберегать.

* * *

Это была уже пятая деревенька на их пути, безлюдная, как и большинство пройденных. До этого они миновали ельник, почва которого была занесена слоем песка, и пара встретившихся на пути землянок, заметенных тем же песком, больше напоминала восточные усыпальницы. Одиночные хозяева тоже встречались, однако таких можно было пересчитать по пальцам. Жить среди зловещих лесов — один на один с ежедневной угрозой набега «чужих» — на это отваживались немногие. Возможно, и в этой деревеньке кто-то пытался обзавестись собственным хозяйством, но судя по следам, так и не довел начатое до конца.

Так или иначе, но роскошествовать «лесные братья» не рискнули. Поселились в бывшем сельсовете — одноэтажном здании с крепкими стенами и двумя добротными печками. Четыре комнаты в состоянии были вместить всю гоп-компанию. В лесной гвардии главенствовал принцип: «В тесноте, да не в страхе». Рыбу, сбившуюся в косяк, говорят, обходят стороной даже косатки. Бандиты придерживались той же тактики. Кроме того, сельсовет ограждала приличной высоты изгородь, а феноменальных размеров запор на воротах изумил даже видавших виды бородачей.

— Никак от свищей запирались!..

Упоминание о жутковатых ящерах заставило всех подобраться. Последние сомнения в выборе ночлега отпали. Парочку часовых услали на крышу (потому как на земле бесполезно, — сожрут, и пикнуть не успеешь), а снаряженный пулемет поставили перед самым широким окном. На этом с мерами предосторожности было покончено. Пока не стемнело, волонтеры беглым маршем прошвырнулись по ближайшим погребам — и не зря. Самым глазастым повезло, и в сельсовете на сдвинутых вместе столах появились блюда из копченого мяса и рыбы, яблочное вино, заплесневелые ломти домашнего сыра. Те же волонтеры успели пройтись вдоль деревенского пруда, за клешни надергав местных раков. Впрочем, размерами и формой последние больше напоминали лангустов, однако на вкус оказались вполне приемлемыми. Раков, разумеется, сварили с укропом и щавелем, густо посолив и поперчив. Бражничать бородочам доводилось не столь уж часто, а потому столы облепили густо, челюстями шевелили дружно. Дернули по первой и по второй, а на третьей от вина ничего не осталось. И все-таки алкоголь взяд свое, — нутро успело взбурлить, разогреться, а головы ужинающих наполнились туманом и музыкой.

— Вот это рак! Одни усища чего стоят! Отец народов, должно быть.

— И не отец даже, — целый вождь!..

Панцирь «усатых вождей» оказался настолько прочен, что в дело пустили рукояти наганов, с хрустом кроша доспехи ракообразных, слюнявыми ртами высасывая солоноватое мясо. И снова пошли привычные разговоры: о свищах, о ветряках, о двуродах. После начали бахвалиться силой и меткостью. Пару раз стрельнули по стене, но Щеголь эту забаву тут же пресек. Несколько посмурнев, заговорили о вечном — о женщинах, а вернее, об их вечном отсутствии. Кто-то взгрустнул, а кто-то, ярясь, сходу начал выдумывать совершенно фантастическую историю о собственном гареме, чему конечно же, не верили, слушая однако с большим вниманием.

С сожалением обсудив тот факт, что в деревне не оказалось баб, бражники перешли к более веселому занятию. У Суслика — одного из неприметных пареньков, пока он кемарил, осоловев от яблочного пойла, пошерстили в мешке, обнаружив целую кипу писем. Письма принялись читать вслух, и от хохота зашатались стены. Но еще более занимательным показалось всем заставить читать письма самого Суслика.

— Это ж баба ему пишет! Вон какие ахи и охи.

— Ах, Суслик! Ну и хват!..

— Раз его баба, пусть сам и читает. И почерк опять же, хрен разберешь…

Суслика тут же разбудили, под вопли товарищей сунули к пакету с письмами. Артур, прикорнувший было у теплого печного бока, распахнул глаза. Вспомнились казарменные шуточки — со спичками между пальцев, с ваксой на зубных щетках, и подумалось, что всюду наблюдается одно и то же. Мир не баловал разнообразием, и во всех закоулках планеты сильный с равным азартом дожимал слабого, гнул и уминал под себя…

Суслик тоже был из слабаков. В шайку же пришел из какого-то вымирающего пригорода, ведомый шебутным приятелем. Так или иначе, но приятеля прирезали на первой же неделе, и Суслик, остался жить один. Каково это быть одному, Артур в полной мере успел познать на собственной шкуре. И догадывался, что недотепам вроде Суслика приходится более чем несладко. Потому что везде и всюду днем с огнем ищут шутов и рабов. Ищут и находят. Не избежал подобной участи и Суслик. С первых дней своего пребывания в банде он превратился в живую приманку для любителей пошутить и позабавиться. Не зная, как вести себя в коллективе, не умея поставить себя, он с покорством сносил чужие насмешки, плывя по течению, ибо иного выбора ему просто не предоставляли. Более всего удручало то, что Суслик не менялся ни на йоту. Жизнь учила его густо и солоно, но главного он никак не усваивал. Шло время, в банду приходили другие зеленые новички, матерея от оплеух, постепенно переходя в разряд бывалых старичков. Перемены не касались только Суслика. Он по-прежнему оставался недотепой, и никакие потуги не меняли его незавидного ранга.

— Давай, Суслик не стесняйся! Тут все свои.

— Я уже и штаны расстегнул. Люблю, понимаешь, это дело!..

Артур снова откинулся затылком к нагретой печи. Он и не ждал от Суслика негодующего возмущения, но покоробило иное — та суетливая готовность, с которой отрядный недотепа постарался угодить разошедшимся кутилам. С неестественной улыбкой Суслик развернул первое письмо и нарочито козлиным голоском (чтобы было смешнее) принялся читать написанное. Писала и впрямь женщина. Может быть, невеста, а может, просто подруга. Могло быть и так, что весь пакет с письмами Суслик где-то подобрал. Например, в какой-нибудь из брошенных изб. И все же что-то взметнулось в Артуре, задело за живое, заставив пружинисто подняться на ноги.

— Дай-ка! — перегнувшись через стол, он вырвал у Суслика конверты, приблизившись к печке, ковырнул сапогом дверцу, швырнул бумагу в полыхающий зев. Гогот враз оборвался. Кабан, подцепив лежащий на тарелке нож, немедленно полез из-за стола.

— Ну, ты совсем заборзел! За кого он нас держит?!..

Щеголь вдарил ладонью по скамье.

— Ша, Кабан, сядь!

— Ничего, пусть поиграется. — Артур холодно смотрел на изготовившегося к броску бандита. — Я не возражаю.

Но «поиграться» Кабан явно не спешил. Как умеет бить беглый солдат, он уже знал. И потому стремился раскачать общественное мнение, заручиться поддержкой братвы.

— Ты же видел, как он харкнул на нас! — зашипел Кабан. — Он же нам всем в рожу плюнул. Такую радость смазал.

— Точно! Зря заступаешься, Щеголь!..

К Кабану готовы были присоединиться дружки, и Артур это ясно чувствовал. Пальцы у людей сжимались в кулаки, челюсти ходили ходуном. Замерев шагах в трех от противника, Кабан подзадоривал себя и товарищей.

— Ну же! Давай, мужики! Посмотрим, какой он вояка. Откормили бычка на нашу голову. Пока они там в Бункере, как сыр в масле катались, мы тут кровушкой перхали, за город костьми ложились!..

Кончиться все могло жестокой потасовкой, но случилось иное. Истошно заорал кто-то на крыше. Вопль стремительно перешел в предсмертный хрип. Громыхнула очередь и смолкла. Что-то скрежетнуло по ржавым листам крыши, сдирая кровлю, как фольгу с шоколада, и некто грузно спрыгнул под окна.

— Свищ, братва! Гадом буду, — он!..

Бандиты в панике бросились к расставленному у стен оружию.

— Куда ж его бить, падлу? В глаз, что ли? У него ж броня кругом, как у танка!..

Об Артуре мгновенно забыли, и, пользуясь суматохой, он тоже нашел благоразумным вооружиться, подхватив с печи свой тяжелый пэтчер.

А на деревенской улочке уже вовсю шла стрельба. Те, что успели выскочить, и часовые, до которых еще не добрался свищ, лупцевали очередями, истошно крича — не пальбой, так криками надеясь запугать зверя. О свище Артур слышал уже много чего, однако пока из сказанного уяснил только то, что свищ это ящер — с костяными пластинами на спине и боках, с множественными рожками, передвигающийся на четвереньках, однако способный вставать и на задние лапы. Самое же скверное заключалось в том, что свищ любил охотиться на людей, а убить его могло только прямое попадание в глаз. Так по крайней мере говорили бывалые.

Артур выскочил из окна, а вернее сказать, вывалился, потому что вырваться из здания стремились все. В толкучке путались ногами, переплетали автоматные и ружейные ремни.

— Да вот же он, вот!..

Огромная тень мелькнула за углом ближайшего домика, забор, на который они возлагали столько надежд, был даже не сломан, а попросту обрушен на землю — на протяжении трех или четырех ярусов вместе со столбами. Впрочем, подробностей Артур рассмотреть не успел. Припав на колено, лесные братья ударили из автоматов вслед чудовищу.

— Ушел.

— Ага, как же! Свищ никогда сам по доброй воле не уходит…

Если верить словам знающих, так оно обычно и бывало. Не для того огромный зверь нападал, чтобы пасовать перед выстрелами. Грохота он абсолютно не боялся и при всем своем безобразном облике обладал неким подобием интеллекта. Выслеживая одиночек или группу людей, свищ с математической точностью взвешивал свои шансы, а рассудив, что потенциальная жертва слабее, действовал до конца, меняя только тактику, но никак не стратегию. Кит против подобных монстров использовал пушки, и к Горке свищи приближались стаей только единожды. Заглядывали они, по слухам, и в город, но каменные улицы, каменные дома, должно быть, пугали их, внушая непонятную тревогу. До сих пор «лесных братьев» спасало лишь малое количество гуляющих по лесам чудовищ. А, может, свищам хватало животных, и на людей они выбирались лишь по красным числам, как выбирался прежний пролетарий на ту же рыбалку. Так или иначе, но противником свищ был действительно серьезным. Шуток и небрежения не прощал.

— Занять круговую оборону! И на крышу!.. Кто-нибудь пусть снова лезет на крышу!

Это кричал Щеголь. И команда была вполне толковой. Люди суетливо тыкались друг в друга, топчась у крыльца, не зная откуда ожидать нападения. Вариант с крышей устраивал Артура вполне. Только с крышей не сельсовета, а какой-нибудь соседней хибары. Судя по тому, что он слышал об интеллекте свищей, гигантские ящеры действительно отличались редкой сообразительностью. Кружа вокруг цели, они чередовали атаки, придумывая трюки, порой донельзя изумляя людей. Так один из ящеров при атаке Горки ворвался в переполненный стрелками двор, толкая перед собой в качестве прикрытия грузовик. Опешившие бандиты даже и не поняли сразу, что происходит. Оттого и поплатились полудюжиной бойцов. В данном случае ситуация осложнялась темным временем суток. Как большинство хищников, свищ ориентировался и видел в темноте куда лучше людей. Если они и дальше будут толочься у сельсовета, эта громадина обязательно что-нибудь придумает. Не сейчас, так чуть позже. Впереди у зверя была целая ночь.

Свет! Это первое, что пришло на ум Артуру. Стволом разгребая густые крапивные заросли, он рванулся к ближайшей, напоминающей баньку постройке. Добравшись, зашарил ладонью по брусу. Сухо. И внизу, и вверху. Значит, если подпалить умело, разгорится в несколько минут.

Передернув затвор пэтчера, Артур выщелкнул патрон, взяв его в пальцы, с натугой разломил. Может быть, хватит, а может, и нет. Ссыпав порох в расщелину растрескавшейся древесины, Артур вытащил спички. Еще и пакли сухой из промежья надергать. Мох напополам с сеном… Вполне сгодится! Лучше бы, конечно, бензинчику, но где его тут возьмешь? Спичка вспыхнула и сломалась, горящий обломок упал под ноги и погас. Руки слегка тряслись. И все-таки со второй попытки маленький детонатор сработал. Из расщелины жахнуло пламенем, что-то там запотрескивало, язычок огня, сначала маленький, потом побольше, все смелее и смелее стал лизать сухой брус.

А вот теперь на крышу! Минут через пять здесь будет светло, как днем. Артур сделал шаг в кустистые заросли и попятился. Прямо в лицо дохнуло приглушенным рыком, и, упав, он торопливо перекатился в сторону. Безусловно свищ его рассмотрел, да и как не рассмотреть человечка с такой смехотворной дистанции? Однако животное не торопилось атаковать. Затаившись в крапиве и согнувшись в три погибели, оно тоже выжидало… Поднявшись на одно колено, Артур осторожно перекинул ремень через локтевой сустав, зафиксировал положение пулемета. Зверь мог прыгнуть, а мог обойти справа или слева. Реагировать следовало с максимальной быстротой. Да еще и в глаз надо бы угодить.

В магазине пэтчера были бронебойные патроны, и Артур надеялся, что сможет добиться эффекта и без попадания в глаз. Не таким уж он был метким стрелком, чтобы в движении да прямо в глаз. То есть, глаз, конечно, не беличий, но все же. Свищ не Кабан, и шанса на повторную очередь у Артура может не остаться.

Черт! Куда он запропал?…

Земля под коленом чуть слышно дрогнула, — животное сделало шаг. Впереди, уже чуть багровеющие в свете разгорающейся баньки, шевельнулись шипастые листья, и все же ящера Артур по-прежнему не видел. Чувствовал, слышал, но не видел…

Еще один шаг, легкий хруст, протяжный вздох… Артур продолжал напряженно всматриваться. Чего же он тянет? Еще и эти вопли у сельсовета. Трассы над головой. Не подстрелили бы ненароком…

Артур сжался. Свищ был совсем рядом! Но ящер так и не выпрямился, он практически касался нижней челюстью земли. Передние когтистые лапы, отнюдь не короткие, но все же более миниатюрные, чем задние, медленно разводили перед зубастой мордой крапивные стебли. Задняя лапа плавно приподнялась, ступила чуть ближе. И только теперь до Артура дошло! Хищник двигался не к нему! Неморгающие, цвета засохшей крови глаза неотрывно смотрели на разгорающееся пламя. Ящера беспокоил больше огонь, нежели человек. Эта зверюга пришла сюда охотиться по-настоящему, и одна-единственная жертва свища не интересовала. Твари нужен был весь отряд, и для удачной охоты следовало погасить огонь.

Догадка была фантастической, но все так и случилось. Минуя человека, свищ одним прыжком одолел расстояние до баньки и ударом хвоста попытался выбить разгорающийся брус из стены. Первая попытка не увенчалась успехом, и ящер наклонился вперед, рассматривая скобы, крепящие между собой бревна. Второй и третий удар были нанесены с особым расчетом, и хлипкая стенка не выдержала. Рассыпая искры, пылающий брус скатился на землю, здание баньки с треском покосилось, заставив Артура встрепенуться. Должно быть, на него нашло оцепенение! Действия животного были столь осмыслены, что на какое-то время он просто забыл обо всем. Ствол пэтчера качнулся, и на это легкое движение ящер тотчас отреагировал поворотом головы.

Пластины… В самом деле толстые уродливые пластины. На костяном воротнике, везде, по всему телу… Значит, действительно, только в глаз. Иначе бесполезно…

Артур даванул гашетку. Грохочущая очередь ударила в морду ящера, кроша желтые клыки, рикошетируя от бородавчатых костяных пластин.

В глаза! Только в глаза!.. Зверь попятился. Вместо одной из передних лап у него багровела теперь вздрагивающая культя, кровь лилась по морде, но оба глаза, целые и невредимые, все с тем же запоминающим холодком взирали на человека.

— Да уходи же ты, гад! Вон пошел!..

Затвор лязгнул, выбрасывая последнюю гильзу, и пулемет смолк. Артур стоял, глядя на ящера. О том, чтобы совершить перезарядку, он даже не думал. Почему-то не покидала уверенность в том, что стоит зверю сообразить про патроны — и песенка Артура спета.

— Уходи же, мать твою! Иначе добью… — Артур угрожающе качнул стволом.

А дальше произошло немыслимое. Страшные глаза ящера оценивающе прошлись по стволу пулемета, сиплый вздох возвестил о принятом решении. Стремительно развернувшись, ящер ринулся в заросли и пропал. Три или четыре удаляющихся прыжка, а далее — совсем неразличимое. Шум, продолжающийся у сельсовета, заглушил отступление зверя.

— Вот так, стерлядь драная… Получил и ушел… — Дрожащими руками солдат перезарядил пулемет, чуть пошатываясь, поднялся. Изуродованная стена бани еще курилась дымом, но огня уже не было. Премудрый ящер добился своего.

Ящер… Пресмыкающее времен палеозоя. Только с интеллектом. Потому что атом, когда его расщепляют, мстит. Потому что людям нужен сильный противник. Потому что на дворе двадцать первый век. Двадцать первый и, должно быть, последний…

Глава 8

Вадим проснулся от писка рации. Осторожно высвободил руку из-под головы Елены, взяв кожаный футляр, вытянул в полную длину антенну, вышел из комнаты. Вызывал Пульхен.

— Вадим?… Все спишь?

— Уже нет.

— Как самочувствие?

— Ладно, деликатес хренов, выкладывай, не стесняйся. Что стряслось?

— Да так, мелочь. Мог бы и не дергать. Мадонна тут тебя ищет.

— Что ей надо?

— Это тебе лучше знать. Волнуется, дама.

— Ладно, пропускаем тему. Так что все же стряслось?

— Хмм… Что ж, сам напросился… — Пульхен помялся. — Видишь ли, Вадик, на химзавод олухи какие-то припожаловали. Вооруженная группа. Послали муниципальным властям ультиматум. Либо, значит, предоставление властных полномочий, либо в полдень взорвут химзавод к чертовой матери.

— Кто они, не выяснили?

— Черт их знает, но, кажется, не «бульдоги»… Ребята говорят, похожи на крашеных.

Вадим хрипло прокашлялся, с некоторым удивлением провел ладонью по лицу. Нос и щеки были оцарапаны, но ранки были явно несвежие, их покрывала довольно прочная короста. Странно. Или это Елена? Теперь уже и не вспомнить…

— Взрыв чем-то грозит городу?

— В том-то и дело, что никто толком не знает! Откопали тут одного инженеришку, работал там когда-то… Рассказывает, что на заводе пропасть всякой дряни. Конечно, не иприт с плутонием, но кто теперь с уверенностью скажет?

— Ладно, подъезжайте. — Вадим вздохнул.

— А ты где?

— У Елены. Дом возле уличного театра.

— Понял.

— Кто-нибудь из наших уже там?

— Отослали пару дружин, но им там оказали сопротивление, так что без нас не начинают. Кстати, и беженцы первые объявились. Слухи, сам знаешь, как сейчас распространяются.

— Слухи — это скверно.

— Думаешь, стоит эвакуировать район?

— А может, сразу весь город?… — Вадим поморщился. — Не будем пороть горячку. Короче, выезжай.

Вернувшись в комнату, он быстро переоделся. Рацию, подумав, положил на стул рядом со спящей Еленой. Вынув из футляра тряпичный сверток, развернул и вышел в гостиную.

Фемистокл еще спал, в комнатах было чересчур сумеречно для пробуждения мутагома. Вадим пристроил гномика на комоде, всмотрелся в сморщенное личико. Обезноженные, мутагомы способны принимать любое положение. Стоя, сидя, лежа — им все равно, лишь бы видеть собеседника. Фемистокл сидел напротив Вадима, но все еще не подавал признаков жизни. Чем-то он напоминал сейчас себя прежнего — больного и бледного, каким Вадим впервые выкопал его из-под развалин. Мутагом молчал тогда несколько недель. Ни Вадим, ни Санька уже и не надеялись, что он заговорит. Но время лечит не только людей, — ожил и гном, а в один из дней заговорил, да так, что все только ахнули. Потому и имечко дали мудреное. Говорить так, как говорил их мутагом, мог только патриций времен Цицерона и Фемистокла. Впрочем, на всякий пожарный придумали и резервное имя — Вовка. Возможно, уже тогда опасались, что от величавого имени мутагом быстро зазнается.

Распахнув шторы, Вадим впустил в дом серое утро. Обернувшись, заметил, что мутагом пошевелился. Множественные морщинки на пухловатом личике Фемистокла постепенно разглаживались, щеки розовели, маленькие ручки, как у новорожденного, стали совершать бессмысленные движения. А чуть позже распахнулись глаза, и, освобожденный из тряпичного плена, Фемистокл начал выплевывать набившиеся в рот нитки.

— Доброе утро, соня! — поприветствовал его Вадим.

Гном заворочался, поудобнее устраиваясь на комоде. С любопытством оглядевшись, уютно сложил на животе ручки.

— Верно Санька говорит: скупердяй ты, — скрипуче уличил он. — Сначала чумазый Панчуга ключи гаечные заворачивает, а потом туда же и меня.

— Не мелочись, Вовка! В следующий раз завернем в свадебную фату. Самую настоящую! Будешь у нас, как жених.

— Тебя слушать — все равно, что лимоны грызть. Кислее кислого.

— Ладно, не злись. Лучше смотри сюда. — Вадим вытащил револьвер и спрятал в нижний ящик комода. — Это побудет пока здесь. Если возникнет опасность, подскажешь сестренке, где искать. А еще винтарь стоит на кухне. Но это на крайний случай. И рацией пусть пользуется. Я появлюсь вечером. И кстати, будь с ней поласковей. Видишь ли, у нее… В некотором роде кризис, так что на тебя все надежды.

— Ага, еще чего! Мне, значит, с ней возись, а ты в кусты?

— Ненадолго, Вов, честное слово!

— Знаю я твое «ненадолго», — Фемистокл жалостливо проскулил: — Бросаешь нас, да? А ведь, хватишься потом верного друга, будешь локти грызть.

— Вот потому и рассказываю тебе обо всем честно. Ты же мне друг, правда? А ей надо помочь. Очень надо, поверь. Кого мне еще просить, как не любимого Вовку? На тебя ведь можно положиться?

— Само собой, — проворчал Фемистокл. — На кого же еще.

— Нет, в самом деле. Это я тебе, как мужчина мужчине говорю. Подбодри ее как-нибудь, ты ведь умеешь.

— Ладно… Психотерапия, гипноз и прочее. Справимся, — потирая ручки, Фемистокл закрутил головой. — А кто у нас сегодня сестра? Имя, возраст, паспортные данные?

— Некогда мне, сам расспросишь. Заодно и познакомитесь.

— А пока она, значит, спит?

— Ну да…

Вадим услышал приближающийся рев. Стекла в окнах мелко задрожали. Панчуга, как всегда, гнал броневик на предельной скорости.

— Все, Вовка, убегаю, — Вадим суетливо заканчивал последние приготовления, собирая вещи, цепляя ремень с кобурой. — Не забывай про оружие и никуда ее не отпускай. Дверь я запру.

— Да уж, постарайся запереть получше, — проворчал Фемистокл. Уже вдогонку Вадиму тоненько крикнул: — И Панчуге там передай, чтобы умылся наконец. А то без меня совсем распустится.

— Чище гномов людей не бывает! — традиционно откликнулся Вадим.

— Как и гномов хуже людей…

* * *

— Как плечо, герой?

— На месте, не переживай.

— А на морде что? С кошками воевал?… Ладно, ладно молчу…

Шутки шутками, но сегодня Вадим чувствовал себя значительно лучше. Царапины — пустяк, зато лихорадки не было и в помине, да и боль как-будто отступила. Жизнь продолжалась, и они катили по серым улицам Воскресенска, увеча гусеницами асфальт, прижимая редких прохожих к ненадежным стенам. В тесном бронированном пространстве Дымов чувствовал себя неловко. Состояние полускрюченности — так можно назвать положение пассажиров подобных машин. Выудив из бортового кармана свободную рацию, он включил ее на «постоянный прием», повесил на шею. Рядом, громыхая кобурой маузера, устраивался и все никак не мог устроиться полковник.

Налетел скоротечный дождь, дробью прошелся по броне и исчез. Распахнув люк, Вадим высунулся наружу. Увы, видимое бодрости не прибавляло. Стекла с диагональными полосами скотча, деревянные пластыри на месте орудийных пробоин, черные от воронья карнизы, шеренги ржавых автомашин и грузовых фургонов. Следы грибной мерзости угадывались повсюду. Хорошо, хоть было еще чем дышать. А когда-то тела горожан дотлевали прямо на улицах, похоронные команды не справлялись с работой, и тошнотворный запах стлался между домами, кружа голову, выворачивая наизнанку. Постепенно с этим однако справились. Вернее, все прошло само собой. Далеко не беспредельное, население города уменьшилось более чем вдесятеро, и похоронные проблемы отступили на второй план. Так или иначе, но за последние два года город стал совершенно другим, перестав являться убежищем и превратившись в гигантскую ловушку. Один вид его заряжал тревогой, взвинчивал нервы всякого проникшего в его уличный лабиринт. Устав носить в себе живое, очерствевшая ладонь города день ото дня сжималась, все теснее стягивая узловатые каменные пальцы. Самое странное, что и загробная доля людей уже не привлекала. Еще лет шесть-семь назад в религию уходили с большей охотой. Но что-то изменилось и в этой сфере. Вероятно, горожане попросту устали. Живут ведь иллюзорным, но смыслом, а пойди придумай его, когда все вокруг полнейшая бессмыслица. Врачи да военные — вот и все, что уцелело от великого списка человеческих профессий.

Броневик резко притормозил, Вадима прижало к кромке люка.

— Что там еще? — Пульхен нагнулся к чертыхающемуся водителю.

— Гриб! Целая гора! И как нарочно поперек улицы. Места другого ему не нашлось!

Вадим подтвердил сказанное кивком. Действительно, подобием баррикады улочку перегораживала рыхловатая, чуть пульсирующая груда. Высотой, наверное, метра в четыре, грязного бурого цвета. Скорее всего гриб вырос тут не сам по себе, под мясистой его пленкой, наверняка, скрывался остов какого-нибудь автобуса или грузовика. Гриб догладывал останки сидений, растворял шинную резину, органику стекол. Это он уважал и любил. Пустые улицы его не интересовали.

— Вот бы в эту груду да хорошим ветряком! — вслух помечтал Вадим.

— Ага, как же! Вор вора за руку не ухватит… А может, из огнемета в него жахнуть?

— Нет! — Пульхен свирепо взглянул на часы. Непредвиденные задержки его всегда выводили из себя. — Объезжай!

Броневик с рычанием попятился. До первой поперечной улочки. Разворачиваясь, шкрябнул металлом о кирпичную стену, своротив угол здания.

— Осторожнее нельзя?

— Вот и я думаю: фару бы не попортить…

Дорога здесь оказалась еще более скверной. Машину то и дело потряхивало, а справа и слева тянулись сплошные завалы. Последствия давнего артобстрела. Собственно говоря, до этих мест и дошла Дикая Дивизия. Здесь и полегла под снарядами Кита. Теперь с утра до наступления сумерек среди развалин копошились согбенные фигурки людей. По памяти и по слухам пытались откапывать бывшие магазины, лавочки и мечту всех кладоискателей — продуктовые склады. Городской Клондайк разрабатывался не просто. Оттаскивая кирпичи и штукатурку, долбили ломиками бетон, гнули решетку арматуры. При этом обдирали в кровь руки, теряли последнее здоровье. Везло же, как водится, немногим. Правда, в случае находки столбить место даже не пытались. Брали, сколько успевали, а после налетало со всех сторон полчище, и обнаруженный источник в считанные минуты иссыхал.

— Этой ночью в музей Ганисяна «банкиры» наведывались, — словно между прочим обронил Пульхен, когда Вадим вновь спустился вниз.

— Ну, и? — Дымов нахмурился.

— Ничего. Детей с воспитателями не тронули. Сторожей только повязали, одному черепушку разбили. Помнишь того рыжего? Его и поранили.

— Почему его?

— Он единственный не спал.

— Мда… Что взяли?

— Да, почитай, все, что нашли в залах. Ганисян говорит, пара автобусов подъезжала, — грузили не меньше часа. А нас вызвать не мог, — рацию отобрали.

— Вот заразы! Круто орудуют!

— И мне так кажется. Пожалуй, для «банкиров» даже чересчур круто. Может, это и не «банкиры» вовсе?

— Возможно. — Вадим потер переносицу. — А в запасники совались?

— Пробовали. Но там броня — сантиметров тридцать. Никаким автогеном не взять. Насчет шифра Ганисян стемнил, молодец. В общем покрутились, повертелись и отчалили.

— Почему старик решил, что это «банкиры»?

— Попалась пара знакомых физиономий. Да и кого в наше время могут интересовать картины?

— Да хоть того же Кита.

Пульхен кивнул.

— Тоже возможно. «Банкиры» — народ несерьезный. Старичье в основном. А тут автобусы, боевики… В общем есть над чем подумать.

— Ну да… Как говорится, информация к размышлению.

— Я слышал, Кит курган какой-то сооружает, — подал голос Панчуга. — Наподобие египетских пирамид, только вроде как для потомков. Может, и картины туда хочет переправить?

Дымов с Пульхеном одновременно пожали плечами.

— А что, это на него похоже. — Егор покрутил головой и без всякой связи с предыдущим неожиданно сообщил:

— А твоя-то, Вадим, к Саньке сегодня подмазывалась. Прикатила, да не с пустыми руками.

— Что-то подарила?

— Велосипед! Самый натуральный, с насосом. Ох, будет теперь наш оболтус гонять!

— Молодец, — пробормотал Вадим. Непонятно кого он имел в виду, но вопрошающий взгляд полковника так и остался без ответа.

* * *

Завод простирался перед ними — туманный, целящий в небо десятками труб, пропахший металлом, химией, подвывающий не одним десятком собачьих глоток. Давнее вторжение почти не коснулось этой махины. Несколько шальных снарядов — вот, пожалуй, и все, что ему досталось. Недалеко от главного здания, почти касаясь низких туч, одиноко высился стержень ветровой энергостанции. Лишенная лопастей и растяжек, она угрожающе раскачивалась, дополняя собачий вой низким размеренным скрипом.

Автоматные очереди, доносящиеся из глубины цехов, наконец-то стихли. То ли крашеным надоело стрелять в пустоту, то ли у них кончились патроны. Пульхен переговаривался с патрульными у проходной, и было видно, что он взбешен. Не считаясь с приказом, дружина по собственной инициативе вступила с крашеными в перестрелку, выбив террористов из котельных и загнав в центральные цеха. Ни о взрывах, которыми грозились крашеные, ни о возможных последствиях командиры дружин, похоже, не задумывались. К крашеным было особое отношение — некая смесь опаски и брезгливой ненависти. Так или иначе, но били крашеных все кому не лень — и «бульдоги», и «лесная братва», и боевики Поля. Крашеные боролись с человечеством в целом, приветствуя таймерную эпидемию, холеру, спид, сифилис. «Дьяволу — дьяволово!» — провозглашали они. Мир, по их мнению, давно уже превратился в ад, — таким образом — разрушение ада, уничтожение его жителей стало единственной задачей всех настоящих людей. Однако, как они полагали, настоящих людей во все времена было мало, и чтобы отличать таковых от ненастоящих, их надобно было метить. И крашеные метили друг дружку, даруя жертвенному алтарю левые мизинцы, крася шевелюру в синий «смертеприемлющий» цвет. Однако выразительнее всего их метила сама природа.

То есть, если разобраться, таймерная эпидемия никого не умервщляла. Тем не менее заболевание существенно влияло на пигментацию кожи человека, его суставы, структуру скелета. По сути на земле возникала своя обособленная раса. Кожа крашеных приобретала медно-зеленый оттенок, поверх реберного каркаса медленно, но верно начинал прорастать костный панцирь, отчего тела безобразно грузнели и округлялись. Полностью «созревшего» крашеного не всякая пуля могла и одолеть, что тоже истолковывалось идеологами крашеных, как божий знак, как дар, ниспосланный свыше.

Жизнь не любит тех, кто не любит ее. А крашеных к числу жизнелюбов причислить было никак нельзя. Потому и чурались их, словно мокриц. Тот же Воздвиженов уверял, что таймерная болезнь здесь вовсе ни при чем и что на самом деле имеет место особой направленности мутация, сумевшая затронуть древнейшие хромосомные программы. «И кстати, — витийствовал ученый, — лишний раз подтверждается теория о едином источнике зарождения человечества с последующим разноматериковым развитием. Китайцы, негры, европейцы — все в сущности живут со схожей ДНК, а разрез глаз, пигментация, рост — диктуются местными климатическими условиями. Хотим мы того или не хотим, но крашеные — еще один шанс природы. Они более приспособлены к нынешним диким условиям, только и всего…» Так считал Боря Воздвиженов, но несколько иначе полагало большинство людей. Крашеных продолжали рассматривать, как разносчиков пандемии, и возглас «Ату выродков!» воспринимался с глубочайшим пониманием.

Выбравшись на башню броневика, Вадим поглядел на себя в карманное зеркальце. Ему показалось, что царапины стали глубже и более припухшими. Бред какой-то! Он поплевал на платок и осторожно прижал к щеке. Без особого любопытства покосился в сторону пленных. Никто из них не сидел и не стоял, все лежали. Оно и понятно, с дистрофии не тянет пускаться в пляс. Часовой, молодой парень в потертом бушлатике и трехлинейкой через плечо даже не смотрел на свох подопечных. Все пленные были из разряда откровенных доходяг. Как не крути, а голод в первую очередь бил по крашеным. Их не подпускали к распределителям, не позволяли рыться на перспективных свалках. Они были сами по себе, а главное — преследовали цели не выживания, а напротив — наиболее скорого и эффективного конца. Тот, кто часто поминает смерть, поневоле ее приманивает. То же происходило и с крашеными.

Поймав унылый взгляд черного, как сажа, человека, Вадим поманил его пальцем. Пленный будто и не заметил жеста, устало смежил веки.

— Подойди! — крикнул Вадим. — Хлеба дам!

Это подействовало. Глаза лежащего приоткрылись, Вадим заметил, что смотрят на него и другие пленники. Чтобы негроподобный человек не сомневался в сказанном, Вадим достал из кармана и продемонстрировал черствый ломоть. Через несколько секунд пленный стоял уже рядом и, неустойчиво покачиваясь на ветру, протягивал за хлебом тощие руки — не одну, а сразу две, чтобы, не дай Бог, не выронить горбушку на землю, где ее, разумеется, тут же подхватят другие.

— Не торопись, — потирая саднящее плечо, Вадим изучающе всматривался в темное широкоскулое лицо. Выглядел крашеный неважно. Грязновато-синий хохолок на голове и действительно, какой-то зеленоватый оттенок кожи. Занятное сочетание! Черное, да еще зеленое?… Разросшаяся переносица делала мужчину еще более похожим на негра, и все-таки негром он не был. Что-то глубинное переключилось внутри этого человека, взвело иные пружины, раскрутив позабытые коды, активизировав деятельность одних желез и притормозив работу других. Вадим не питал суеверных предубеждений в отношении крашеных. «Глобальный кризис всех жизненных функций, — объяснял Воздвиженов. — Голод, затянувшийся стресс, постоянная угроза смерти — на подобное организм просто обязан как-то реагировать. Вот он и реагирует. У одних это нервная сыпь, у других навязчивые фобии, выпадение волос. А сколько еще разных сюрпризов таит природа! Ускоренная регенерация, чувствительность к метафизическим энергиям, адаптационная технология и так далее и тому подобное. Заяц-русак зимой белеет, летом сереет. Мех ежегодно претерпевает линьку. Вот и сейчас мы имеем дело со своеобразной линькой. Под натиском радиации и прочих мирских радостей организм в ускоренном режиме начинает перебирать всевозможные механизмы самозащиты. Белое темнеет, резцы сменяются клыками, кости утолщаются. И ничего необычного! То есть, действительно ничего, если бы не этот их идейно-криминальный бзик,…»

Вот тут он был прав. Именно бзик. Из-за этого самого бзика недолюбливал крашеных и Вадим. И негра синеволосого он подкормил отнюдь не из сострадания, — просто нужно было порасспросить человека. О том, о сем, и в частности о таком пустяке, как планы террористов на текущий политический момент.

Достав сигарету, Вадим чиркнул спичкой, неспешно закурил. Спрашивать следовало вдумчиво и осторожно, — в качестве объекта для расспросов приблизившийся к броневику человек-скелет не слишком-то годился.

— Сколько вас там всего? Двадцать? Пятьдесят?…

Сначала крашеный кивнул, потом покачал головой и только после этого, не прекращая жевать, с явственной заторможенностью ответил:

— Когда шли сюда, много было. Около сотни. Потом разбрелись, многие отстали…

Понятно. Вадим кивнул. Отстали, стало быть, не дошли, ноги протянули. А останавливаться и поднимать у крашеных не принято, не тот народ и не те идеи.

— Так вы что, в самом деле хотели взорвать завод?

— Мы?… Завод? — кажется, мужчина по-настоящему удивился. Веки его мутно заморгали, словно этим своим порханием помогали пленному припомнить первоначальные намерения террористов. С горбушкой он успел покончить, и, совершив последние поршневые движения, острый кадык его замер в голодном ожидании. Вадим невольно пожалел, что скормил всю горбушку разом. Надо было давать кусочками.

— Так что там насчет взрывчатки? Динамит, аммонал? И сколько у вас вообще оружия? Автоматы есть?

Пленный кивнул. С усилием припомнив что-то, сбивчиво заговорил:

— У Кормчего — у него все вооружены. Патроны есть. В сумках несли. А взрывчатки нет. И еды никакой. Уже несколько дней. Хотели здесь что-нибудь найти.

— Здесь? — Вадим удивился.

Голова мужчины заходила вверх-вниз. Больше это напоминало движения робота.

— Ну да, поесть что-нибудь. Кормчий сказал, в центральных лабораториях, наверняка, отыщется. Вот и пошли.

— Дурень! — крикнул Панчуга. — Тебя про взрывчатку спрашивают!

— Не-е… Мы поесть искали. У Кормчего гранаты — две штуки. Я сам видел. Он сказал, здесь будет еда, я и пошел.

— Уже который раз слышу про этого Кормчего, — пробормотал Дымов.

— Ага, он у них, видать, за вождя. Только вожачок тоже, кажись, отощал. Потому как не взрывать они сюда приплелись, а в надежде пожрать что-нибудь. Тут же специи раньше делали, добавки в муку, смеси витаминные.

— А на фига тогда ультиматум посылали?

— Какой ультиматум?

На лице крашеного отражалось такое неподдельное изумление, что Вадим не стал ничего объяснять.

— Ясно, — прокряхтел он. — Кто-то опять этих бедолаг крайними выставил. Ох, доберусь я когда-нибудь до муниципальных интриганов!..

Пленный тем временем никак не желал сообразить, что кормежка кончилась и добавки более не ожидается. Опершись о броню, он стоял и ждал. Поймав жадный, застывший на сигарете взгляд крашеного, Вадим, помешкав, протянул ему окурок. Трясущиеся пальцы метнулись навстречу. Сигарета, конечно, упала на землю, но крашеный тут же поднял ее, неловко сунул в рот. Затягивался он удивительно медленно, полузакрыв глаза, долго не выдыхая. Когда же наконец выдохнул, воздух перед ним так и остался чистым. Легкие мужчины впитали в себя все без остатка. Впрочем, это было видно невооруженным глазом. От одной-единственной затяжки крашеный «поплыл». Качаясь, оперся о броневик.

— Кончать таких надо, — Панчуга длинно сплюнул. — Сидели бы и не дергались. Чего поперлись? Так нет, взрывать надо, борзоту всем свою доказывать. Мол, тоже крутые и все такое.

Вадим взглянул на механика с косым прищуром.

— Заводи, поехали.

Когда было нужно, Панчуга не задавал лишних вопросов. Легким он был на подъем человеком. Егор-Егорша, Панча-Панчуга… Пульхен, заслышав рокот мотора, заторопился к ним. Вадим протянул руку пленному, с натугой втянул на броню. Самое смешное дело — раненому тащить доходягу. Чуть было сам не слетел, едва удержался.

— Не бойся, герой. Скажешь пару слов своим, и разбежимся. Мирно, без репрессий. Это могу обещать твердо.

— Что ты надумал? — крикнул подбежавший Пульхен.

— Взрывчатки, у них судя по всему, нет. И вообще намерения у наших гостей самые несерьезные. Заедем к ним прямо на машине. Заодно потолкуем.

Пульхен взгромоздился на броню, сосредоточенно кивнул.

— Надо было сразу попробовать их разговорить, а эти олухи пальбу подняли.

— Да ладно. Немного стрельбы тоже не помешает. — Вадим махнул рукой. — Пусть знают, что мы ребята тоже серьезные. Разговорчивей будут.

До центральных корпусов доехали молча. А после навстречу поднялась пропыленная фигура дружинника, лениво замахала оружием.

— Дальше нельзя, стрелять будут. — Предупредил механик.

— Можно, Панча, можно, — Вадим хмыкнул. — Будут или не будут — это еще посмотрим.

— А если все-таки будут?

— Тогда мы им тряпочкой помашем. Беленькой. Найдется у нас белая тряпочка?

— Белая? Да откуда? — Егор изумился, и Вадиму почудилось, что в голосе механика слышится даже некое негодование.

— Значит, вопрос отпадает сам собой. Поедем без тряпки.

— Не шали, Вадим, — полковник задумчиво смотрел на застекленный фасад центрального цеха. Стены здания роились звездными выщербинами, стекла торчали из рам кривыми заскорузлыми клыками… Обернувшись, Пульхен толкнул пленного в бок.

— Скажи своим, что никого не тронем. Пусть выходят. Или пропустят к себе на переговоры.

— А еще предложи им очередь в городской распределитель, — ехидно добавил Вадим. — Ладно, шучу. Сбегай к ним, друг, и скажи, что два добрых молодца желают с ними поболтать. Только чтобы без дураков. Иначе вдребезги разнесем всю эту халабуду.

Пленный кивнул, хотя и без особого энтузиазма.

— Дай ему что-нибудь, — предложил Вадим. — У меня больше ничего с собой нет.

Пульхен со вздохом достал из-за пазухи надкусанную галету, протянул мутанту.

— Выйдут подобру-поздорову, гарантируем жизнь и волю. Это тоже без дураков. Пусть знают.

С галетой в руках, как белка с орехом, доходяга сполз с броневика, спотыкаясь, побрел к цеху.

— Как думаешь, шмальнут в него или нет?

— Сейчас увидим, — Вадим покосился на Пульхена. — Насчет гарантий это ты серьезно?

— А почему нет? — полковник пожал плечами. — Никого из наших не зацепило. Стрелки они аховые. Больше шуму наделали.

— Ну, смотри, — Вадим глядел в спину удаляющегося парламентера и почти воочию видел, как тонкие ненадежные зубы уже кромсают подношение Пульхена. Десны, конечно, кровоточат, и по темному, заросшему фиолетовой щетиной подбородку стекает алая струйка… Он покачал головой. Черный подбородок, фиолетовая щетина, алая кровь — детская нездоровая акварель на старой бумаге…

— Нет, не дойдет, — вслух рассудил он и, привстав на броневике, хрипло прокричал: — Эй, вернись, дурила! Назад, говорю!

— Какого черта!.. — Пульхен поперхнулся. От здания ударила гулкая барабанная дробь, и пули визгливым веером прошлись над самым броневиком. Оба пригнулись.

— Ну, снайперы! Ну, дают!..

Между тем пленный продолжал двигаться шагом лунатика, только спотыкаться стал чуть чаще. Слепые очереди буравили воздух справа и слева от него, бессильные поразить жертву. Но было уже ясно, что стреляют именно в парламентера.

— Такой же доходяга небось стреляет. Свой в своего! — процедил полковник. Вадим мысленно с ним согласился. Зрение отвратительно служит оголодавшим. Впрочем, как и мышцы, не способные удержать дергающийся автомат. Можно было даже надеяться, что крашеный успеет добрести до своих прежде, чем в него попадут. Тем более, что у стрелявшего могли просто-напросто иссякнуть патроны.

Увы, они не иссякли, и чуда не произошло. Одна из очередей переломила парламентера пополам, с силой швырнула на землю. Прокатившись легкой куклой по бетону, крашеный замер без признаков жизни. Оставалось только гадать, успел он догрызть галету или нет. Как-никак — последняя мирская радость…

— Что ж, значит, атакуем, — апатично произнес полковник. Одним движением забросил сухое тренированное тело в люк и гаркнул что-то механику. Но Панчуга без того уже подавал машину назад, замысловатым зигзагом выводя ее на оперативный простор. Вадим аккуратно переместился за башню. Подставляться — пусть даже слепым пулям он не хотел.

— Засек гада! Вот он где, зараза!

В недрах броневика глухо рокотнуло, и яркий пунктирный жгут впился в фасад здания. Вадим имел возможность видеть, как крошится кирпич и вдрызг разлетаются остатки рам. А очередь продолжала рокотать, сотрясая корпус броневика, и трос, протянувшийся между машиной и целью, неустойчиво покачивался, переливая огненную смерть, нащупывая чужую жизнь, как нащупывает щупальце осьминога забившегося в нору лангуста. Пулемет смолк, и трос лопнул. Светящийся конец его унесся к разрушенным стенам.

— Десять к одному, что я его уделал! — выкрикнул полковник.

— Тогда поехали…

А через минуту они уже входили под своды цеха. Цепляя скрипучую створку, Вадим занозил руку. Изрытый пулями, дверной косяк щетинился первозданной белизны щепой. Под ногами хрустело битое стекло, плющились многочисленные гильзы. Возле скукожившегося пулеметчика — такого же чернокожего и с тем же синим хохолком на голове задерживаться не стали. Пульхен лишь щелкнул крышкой кобуры, доставая маузер. Обгоняя их, в помещение вбежала группа дружинников.

— Искать! — приказал им полковник. — Огонь открывать только в случае крайней нужды.

— А плесени, плесени-то сколько! — Вадим присвистнул. Заводские стены и впрямь покрывала жирная густая слизь. Должно быть, гриб уже давненько чувствовал себя здесь полноправным хозяином.

— Может, зря боялись? Что тут взрывать?

— Может, и зря…

— Эй, начальнички! Идите сюда!

Голос принадлежал дружиннику, успевшему скрыться за вспученными рядами перегонных колонн. Вадим с Пульхеном поспешили к нему.

Цех здесь заканчивался протянувшейся вдоль стены узкоколейкой. На рельсах стыли полуразвинченные грузоподъемники, какие-то окутанные проводами аппараты, тележки с электродвигателями. А в общем вся техника была примерно в одном состоянии. Все, что можно было унести, открутить или отломать, было унесено, откручено и отломано. Плюс немалое участие ржавчины, на которую наползла все та же грибная плесень. Далее, за грузоподъемниками, выводя, очевидно, к лабораториям, о которых поминал пленник, тянулся широкий коридор. Дружинник стоял у самого входа и стволом ППШ указывал в темноту. Пульхен достал фонарь.

— Мать честная! — На полу вповалку лежало множество тел. — А запах-то, запах!

— Да уж, запашок не ахти.

— Может, нам это?… Респираторы надеть?

— Тогда уж лучше сразу противогазы…

Крашеных насчитывалось не более десятка, и ни один из них не сделал попытки подняться при их приближении. Некоторые, как показалось Вадиму, уже не дышали. Двоих, лежащих далее всех по коридору, мучительно выворачивало наизнанку. Пол неопрятно поблескивал, в воздухе стоял острый запах рвоты. Вадим взглянул на Пульхена.

— Похоже, они что-то все-таки нашли. И разумеется, откушали. Знаешь, как в Индии собирали раньше грибы? Рвали все подряд, а после давали пробовать рабам. Если те не помирали, значит, гриб считали съедобным.

— И что?

— Несли на стол к шейху.

— Это ты к чему?

— Да так, вспомнилось.

Пульхен сердито засопел.

— Никто не просил их лезть сюда.

Взяв одного из корчившихся людей за ворот, он развернул перепачканное лицо к себе.

— Что вы здесь искали? Ты слышишь меня?

Глупо было надеяться, что крашеный что-нибудь ответит полковнику, но черные губы все-таки шевельнулись.

— Белковые синтезаторы… А там в боксах — консерваты белковой массы. Мы думали… — чернокожего человека вновь скрутило.

— Думали… — Пульхен отступил в сторону. — Чтобы думать, думалку надо иметь. Как полагаешь, это и есть их Кормчий?

— Не я… — голова отравленного замоталась. — Кормчий — все. Он первый…

— Разумеется. Хоть здесь не по-шейховски действовали.

— Легче, пожалуй, их пристрелить, — высказал мнение один из дружинников. — Вон как мучатся.

— Вот и пристрели, если такой храбрый. — Вадим прошел в конец коридора, ногой распахнул дверь. — Ага, вот он и главный цех! Тутошнее лабораторное логово.

— Однако просторненько!

— Точно. Хоть в футбол играй…

«Логово» и впрямь оказалось огромным. Зал метров этак сто на сто — со столами, аппаратурой и массой незнакомых мелочей. Кроме размеров от цеха его отличало специфическое оборудование и иное покрытие. Во всяком случае все здесь когда-то было выкрашено в белый стерильный цвет. Нынешние реалии стерильностью не отличались. От столиков и до реторт с трубчатым хитросплетением — все теперь в этом зале было покрыто гнойным грибным налетом. Рядом с передвижным рефрижератором лежало еще одно тело. И не тело даже, а труп, потому что, разбросав по полу черные руки, крашеный безучастно глядел в потолок остекляневшим взором. Мимолетно вздохнув, Вадим прошел чуть вперед и почти сразу обнаружил белковые синтезаторы. Громоздкие агрегаты, щетинившиеся обломками трубопроводов, смахивали чем-то на гигантские дизели. Рядом красовались пузатые боксы-кюветы с герметично закрывающимся верхом. В них и по сию пору покоился какой-то полупрозрачный студень. Эту самую гадость, вероятно, и приняли незванные гости за белковый консерват. Высококалорийное питание, ста граммов которого вполне хватает на двое, а то и на трое суток. То есть, может, так оно и было когда-то, но сейчас, спустя годы, консерват годился разве что для травли крыс и бродячих псов…

Морща нос, Вадим пригнулся всматриваясь в тонкие едва заметные нити белесого цвета, густо испещрившие студенистую мякоть. Гриб не терял времени даром. Он-то уж явно ничем не рисковал, для него все на свете было пищей. Разъев стенки бокса, он дотянулся микроскопическими щупальцами и сюда.

— Вадим! — голос полковника звучал тревожно. — Глянь наверх. Сдается мне, пора отсюда линять.

И Пульхен, и дружинник стояли посреди зала, задрав головы. Вадим последовал их примеру.

То, что он принял поначалу за перегонную колонну, колонной вовсе не было. Странно, что понял это он только сейчас. В самом деле, никаким процесс-крекингом здесь и не пахло. Багровой, изъязвленной массой перед ними возвышался чудовищно разросшийся гриб. Полностью облепив стеклянный свод цеха, он проплавил в нем довольно аккуратное отверстие, подобием древесного ствола спустившись к полу и здесь щупальцами-корнями разбежавшись во все стороны. Видимо, крышу он пробуравил сравнительно недавно. Пока лабораторные стены были покрыты лишь тончайшим налетом грибной слизи. К кюветам с белковой массой он еще только-только подобрался.

Снова взглянув на свод, Вадим невольно шагнул назад. Гигантский шляпой гриб, по всей вероятности, успел накрыть весь завод! Там, в оставшемся позади цехе, он тоже лежал наверху плотным тяжелым покровом.

— Кажется, действительно, атас, — тихо проговорил Вадим. — Все это может в любую минуту рухнуть.

— Черт! Это еще что такое?…

Кричал дружинник. Правая нога его увязла в студенистой массе и никак не могла высвободиться.

— Екалэменэ! — полковник затравленно огляделся. — А ведь он, Вадик, похоже, нас слышит.

— И не только слышит, а еще и атакует.

Вадим не ошибся. Клейкая масса гриба пришла в едва уловимое движение, липкими волнами стягиваясь к тому месту, где находились люди.

— Скотина! — дружинник выпростал ногу, торопливо отскочил в сторону. Сапог же, потрескивая, уже медленно вращался в студенистом потоке.

— А ну-ка, выходим! — приглушенно сказал Вадим. — И под ноги смотрим в оба!..

Из здания выбирались неспешным шагом. Только молоденький боец-дружинник трусил впереди, то и дело вжимая голову в плечи, приплясывая босой ногой.

— Всем из помещения! — рявкал на ходу полковник.

— А крашеные?

— Все, нет никаких крашеных. Уходим!

Бройцы послушно потянулись на выход. Глядя им вслед, Вадим тронул Пульхена за рукав.

— Думаешь, он действительно умеет охотится?

— Ты же сам видел. Наверное, тут все дело в массе. Когда такая громадина чувствует голод, черт знает что ей может взбрести на ум.

— На ум?

— Ну, чем-то ведь эта тварь тоже, наверное, думает.

Вадим озадаченно пожал плечами. Маленький грибок и впрямь не годился на роль интеллектуального собрата, но если кое-где сами собой вырастали такие вот великаны, тут уже можно было допускать разное.

Только выбравшись под открытое небо, они с облегчением перевели дух.

— Какая, однако, махина!

— Да уж… Не хотел бы я тут оказаться в ту роковую минуту!

— А ведь когда-нибудь она наступит… — Пульхен тыльной стороной ладони утер взопревший лоб. — Вызову, пожалуй, своих поджигателей. Лучше начать первыми. Ведь рухнет не сегодня-завтра! И поползет к городу.

— Ну, далековато, положим, ползти. А в общем я — за.

Оба враз повернули головы. От складского помещения, расположенного чуть в стороне от главного цеха, бежали раскрасневшиеся дружинники.

— Что? Снова крашеные?

Мотая головой, первый из подбежавших скороговоркой выпалил:

— Гармаш! Самый настоящий! И паутина по углам с руку толщиной.

— Врешь! — Вадим не поверил.

— Чтоб мне провалиться! Здоровый такой, мохнатый, а глазища, как мой кулак. Натуральный гармаш!

Покосившись на полковника, Вадим проворчал:

— Ты-то что-нибудь про них знаешь? Про гармашей?

— Это десятирукие пауки, что ли?

— Десятилапые, — поправил Вадим. — Я, честно сказать, считал, что это треп.

— Какой же треп, Вадим Алексеевич! — горячо заговорил боец. — Вон же сидит! Точно псина беременная…

— Бегают они, говорят, быстрее лошади, — добавил второй дружинник, — а паутину вьют в канализационных тоннелях.

— Ага! И мухи там для них особые летают! — фыркнул Пульхен.

— Зачем же мухи? Людишки ведь есть.

— Что-то не встречал я еще очевидцев. Одни только слухи.

— Честно сказать, и я не встречал, хотя… Кто его знает, что он творит с очевидцами. Ладно, пошли глянем. — Вадим уже шагал к складу. На ходу знаком просигнализировал далекому броневику, чтобы двигался следом.

— Так где он там, говорите?

— В углу, прямо за паутиной. Мохнатый такой!

— Ты уже говорил, что мохнатый. Я спрашиваю, живой или дохлый?

— А не понять. Мы в дверь заглянули и сразу назад.

— Понятно…

В пыльном предбанничке склада было уже довольно тесно. Тыча пальцами в сторону распахнутых дверных створок, дружинники возбужденно гомонили. Новость в самом деле того стоила. Гармаш — не ветряк и попадается на глаза не каждый день. Дымов и сам чувствовал внутреннюю дрожь. Все равно как перед встречей со снежным человеком.

— Ну что, все еще на месте сидит?

— Сидит, Вадим Алексеевич. Мы на мушке его, понятно, держим, но только скорее всего помер мухоед. Кого ему тут глодать? А он вон какой! И на паутину, надо полагать, истратился изрядно. Не паутина, а канат! Сколько же сожрать нужно, чтоб выплести такую!..

Вадим плечом раздвинул автоматчиков, шагнул вперед. Картина не просто впечатляла, она ошарашивала. Крыша здесь практически отсутствовала, тут и там зияя рваными прорехами, позволяя лицезреть затхлые завалы из неведомых тюков и полуистлевших досок. Паук действительно расположился в углу среди потемневшего опила — мохнатое чудище, подобравшее лапы, то ли уснувшее, то ли умершее от недоедания. Никакого шевеления, никаких признаков агрессии. Пожалуй, в таком вот «собранном» виде насекомое и не внушало особых опасений. Другое дело — его ткацкая работа. От стены к стене и от пола до подпирающих крышу балок тянулась жутковатая паутина. Толщиной, конечно, не в руку, но миллиметров десять, а то и пятнадцать в диаметре точно. Быка спеленать можно, не то что человека. И липкая, должно быть, зараза…

— Не трогать! — Вадим вовремя углядел, как один из бойцов любопытствующе потянулся к полупрозрачным канатикам. — Черт его знает, чем она смазана. У них же там что-то со слюной. И яд опять же…

— А это мы сейчас проверим, — боец поднял обломок доски и с размаху рубанул по натянутой паутине. Желаемого результата он не добился. Канатик выдержал, а гигантское кружево всего-навсего содрогнулось, мелко и трепетно закачавшись потревоженным батутом.

— Крепкая, стерва!

— А если ножом попробовать?…

Увы, эксперименту не удалось завершиться. Отвлекшись, Вадим не сразу заметил пробуждение здешнего хозяина. Но дрожь паутины, по-видимому, сумела его разбудить. Кто-то вскрикнул, и оглушительно рявкнул маузер бдительного полковника. Вадим резко обернулся. Слухи про ужасающую стремительность гармашей оказались абсолютной правдой. Паук и впрямь мчался на них. Не бежал, не семенил, а именно мчался. Лапы-ходули насекомого работали неуловимо быстро, а над туловищем едва заметно приподнялась маленькая, опушенная мехом головка с выпуклыми бесцветными глазками. И что-то там было еще — вроде рта или челюстей, но подробностей Вадим не рассмотрел. Да и трудно это было сделать. Не добравшись до людей всего-то чуток, мохнатый хищник бешено заметался. Должно быть, его зацепили чьи-то пули, и насекомому это безусловно не понравилось. В пару мгновений он взлетел наверх, пролетел по остаткам шифера и балок, по пологой кривой одолел складскую стену и вновь повернул назад. Кругом грохотали автоматы, по полу катились гильзы, прямо над ухом Вадима оглушительно продолжал выплевывать пламя маузер Пульхена. Впору было пожалеть об оставленном у Елены нагане, но судьба паука без того была решена. То есть, возникни у мухоеда такое желание, он без труда успел бы выбраться на волю — через ту же разбитую крышу или косой пролом в стене, однако этого не происходило. То ли паука пугал свет, то ли он не желал покидать обжитое место, но метания насекомого продолжались. С добрый десяток стволов било по обезумевшему гиганту, и конец вот-вот должен был наступить. Он и наступил, когда удачной очередью одного из дружинников десятилапого монстра сшибло со стены. Секундой позже, уже в явственно прихрамывающего, в него угодила чья-то разрывная пуля. Запрокинувшись на спину, хищник заболтал в воздухе мохнатыми конечностями, словно молил о пощаде. Увы, дни благородного рыцарства миновали. Павших безжалостно добивали, а раненых брезговали взваливать на плечи. Бойцы Пульхена разошлись не на шутку. Ослепительные светляки впивались в паучью тушу со всех сторон, прошивая насквозь, одну за другой перебивая шевелящиеся фаланги. Жизнь выходила из насекомого, словно воздух из пробитой камеры. Он медленно замирал.

— Все. Кажись, сдох…

— Живучий, однако, зверюга! Два рожка, как корова языком слизала!

— А если бы он добрался до нас? Что бы тогда было?…

Вадима передернуло. Развернувшись, он порывисто шагнул к выходу. Где-то под сердцем все еще стыл нерастаявший холодок. Да и другим вокруг было явно не по себе. Бойцы нервно похахатывали, то и дело зябко ежились. Уже у порога Вадим заставил себя обернуться. Сизый туман пороховой гари, Пульхен с дымящимся маузером, недвижная туша того, кто еще минуту назад мог, по слухам, обогнать лошадь. Вот так, братья-неверы! А вы говорили! На свете много есть еще такого, что и не снилось нашим мудрецам…

В дверях он столкнулся с Панчугой.

— Вадька, ты? Гармаш тут где-то, говорят! Неужто правда?

— Он, Панча. Собственной персоной.

— А я-то, дурак, опоздал! Сидел там в своем драндулете… Что-то ты опять бледный. Не задело тебя часом?

— Да нет, полный порядок.

— Тогда я пойду гляну. Все-таки гармаш! Дивное дело!..

Панча нырнул за дверь, и Вадим с завистью покосился ему вслед. Правильно жил Егор Панчугин! С должной легкостью и должным мажором. Не то что некоторые. И никогда уже бравому Вадиму Алексеевичу этому не выучиться. Потому что не дано. Потому что не удостоен.

Они снова курили, снимали стресс. Бойцы в отдалении, вытащив паука на воздух, растягивали чудище за лапы, измеряли длину. Нашелся бы у кого фотоаппарат, не удержались бы и обязательно поснимали. Как в старые времена, ступив охотничьим каблуком на труп поверженного. Но фотоаппаратов не было. С некоторых пор фотографии вышли из моды.

— Куда ты теперь? К Мадонне?

— К Полю, Пульхен, к Полю.

— Что-то не нравится мне твой видок.

— Мне самому не нравится. Однако больничного нам, сам знаешь, не дают. Так что буду шевелиться.

— Ты поосторожнее шевелись. Со своим-то плечом.

— Ничего! Спасибо гармашу, — адреналинчику в кровь впрыснул. Считай, набрался бодрости на весь день.

— Все шутишь?

— Это от страха. А в общем забот на самом деле хватает. Некогда болеть. Поль у меня давно занозой в голове сидит. Пора урезонивать нашего медведя.

— Ну, Поль — так Поль. А что говорить, если кто спросит?

Речь, по-видимому, снова шла о Мадонне. Вадим поморщился. Положительно «железная леди» сумела охмурить всех. И Панчу, и Клочковского, и полковника. Саньке вон, по словам Егора, велосипед подарила. Откопала ведь где-то! Специально! Теперь, считай, вся башня подкуплена.

— Говори, что отправился к Полю, — рассеянно буркнул он. — Да и потом кое-что намечается. Грядут дела великие…

— Что еще за дела?

— А ты потолкуй с Клочковским. Он тебе расскажет.

— Может, дать кого в сопровождение?

— Господи, Пульхен! Поль же мой одноклассник! В одной школе пыхтели! Какое там сопровождение?

Полковник внимательно посмотрел Дымову в глаза, сжав челюсти, отвернулся. Вадим молча порадовался. Если человек в состоянии сдерживаться, это уже замечательно. Самоконтроль — полушаг к самоуважению. Пульхен не уважал Поля, но себя он безусловно уважал. Или по крайней мере старался уважать.

Глава 9

— …Вот чудило! Спрашивает, откуда свищи появились? А откуда оно вообще все взялось? Двуроды, дикари, осень эта бескрайняя?

— А «Черная Химера»!

— Во-во!.. Видел когда-нибудь город призраков? Нет? И не дай Бог. Потому как поверье есть такое: кто «Черную Химеру» однажды увидит, тому уже недолго по этой земле хаживать.

— И здания там, говорят, из стекла, а по улицам туман фиолетовый стелется. Кругом пепел вместо снега. Люди, как тени, — и не шагают даже, а плывут.

— Где же такой городок объявился? Что-то не слышал.

— Понятная штука! Что ты там слышал у себя под землей? А город этот на месте и не стоит вовсе. То посреди болот прорастает, то прямо в сосновом бору. Я ж и толкую, что город призраков! Людей-то там нет, — одни тени.

— Может, из этого города вся нечисть и полезла? Свищи эти ваши, вампиры…

— Да нет, про свищей как раз все ясно. Ферму один доброхот создал. Под Новосибом. По разведению аллигаторов. Мясо хотел, видишь ли, в рестораны сплавлять, паскуда! Шкурку — на сумки, филе — в котел. Предприниматель хренов!.. Вот, стало быть, и вырастил крокодильчиков.

— Ясно дело — радиация.

— Ничего себе радиация! Такие оглобли вымахали!

— А тут размеры не в счет. Они как в ту, так и в другую сторону меняются. Про мутагомов слышал?… То-то и оно. Завалило какой-то, слышь, роддом, и месяца два потом не откапывали. А потом как дошли руки, пригнали машин, рабочих. Понятно, ни на что уже не надеялись, — это уж так откапывали — для галочки, а может, улицу приспичило почистить. Словом, подогнали к руинам технику, подцепили ближайшую плиту, а из-под нее как заверещит! Крановщик с перепугу чуть было обратно плиту не уронил. Так и пошло с тех пор. Где, значит, были какие-то дети — грудняки или чуть постарше — эти самые мутагомы и объявляются. Без ног и вот с такими вот головами. Могут не есть, не пить, зато и не растут больше.

— Они, говорят, на детей-то уже не похожи.

— А ты как думал? Какая уж тут похожесть, если сразу говорить начинают. И не «маму» там какую-нибудь с «папой», а по-настоящему, о чем хочешь!

— Тоже, наверное, из-за радиации.

— Ясное дело, из-за нее…

Подобные беседы под треск костра были в банде обычным делом. Ужасы, чудеса — все здесь валили на радиацию. Это стало универсальным объяснением всему — мутациям, войне, потопам, призрачным видениям. Как правило, Артур в разговоры не вмешивался. Сидел в сторонке и слушал. Этот мир каждый день ошарашивал его чем-нибудь новым. Уже третью неделю он брел вместе с лесными братьями, медленно, но верно приближаясь к знаменитой Горке, а поводов удивляться не убывало. Стоило задать вопрос про свищей, и вот выползли на свет какие-то мутагомы, ветряки, город, который лучше бы не видеть, — с фиолетовым туманом и бесплотными жителями. А вчера, например, Кабан клятвенно уверял всех, что собственными глазами видел «безразмерыша». Так называли змею, ни головы, ни хвоста которой никто никогда не мог высмотреть. На нее натыкались в горах и на болотах, наблюдая текучие кольца и спеша убраться подобру-поздорову. Случай с Кабаном был и вовсе скучен. Две норы в земле и скользкое, узорчато-мощное тело змеиного гиганта, переливающегося из одного отверстия в другое.

— Хоть бы раз глянуть, какая у него башка!

— Вот и глянешь. Когда сам без башки останешься… — Кабан мрачновато отпыхивался. — То есть, я так думаю, если никто эту самую башку не видел, то ответ тут один: увидишь — пропадешь. Все равно как после «Черной Химеры».

— А я слышал, что он по жизни такой. Стало быть, безразмерыш этот. В смысле — безголовый и безхвостый.

— Это как же? — не понял Кабан.

— А так: кольцо — и все! Живое движущееся кольцо.

— Ты говори, да не заговаривайся! Как же оно жрет? Пасть-то у него все равно должна быть?

— По идее, должна…

— Стало быть, и врешь ты все!..

Артур хмыкнул. Вот именно — должна… По идее… Потому что идея универсальная — на все случаи жизни. Пасть, клыки и желудок. У любого Кецалькоатля — даже самого-самого, потому как и у самых-самых желания вполне плотские. Потому и бегают на своих двоих, трех, четырех или сколько там у кого по нынешним временам. А без вышеупомянутой беготни жизнь и впрямь представляется бессмысленной, где-то даже ущербной. Да и что, значит, кольцо? Раз перемещается, стало быть, знает куда. Не может же оно двигаться по кругу и только по кругу? Все в этой жизни перемещается целенаправленно. Чтобы искать, настигать и заглатывать. А так действительно тарабарщина получается. Зачем жить, если не глотать?

Артур искоса глянул на Кабана. Широкомордый этот детина с рыжей в полсантиметра щетиной пользовался в банде стойким авторитетом. А вот Артур его едва терпел. Может, в самом деле стоило поверить в какие-нибудь ауры. Лебедь, помнится, любил подобные темы. Вечно подбрасывал им журнальчики с аномальными статейками, задавал замысловатые вопросы. А они похохатывали — молодые, здоровые, всезнающие. Скептики-атеисты, мать их за ногу!.. И вот нежданно-негаданно наступила пора сомнений. Во всяком случае он уже не понимал, что такое приязнь и что такое неприязнь. То есть раньше понимал, а сейчас вдруг усомнился. Хотя, если говорить о Кабане, то поводов для неприязни действительно хватало.

В лесу они как-то наткнулись на родниковый сруб. Кабан, дождавшись, когда приятели напьются и наберут воды во фляги, немедленно взгромоздился на сруб своим широким задом. Разувшись, с блаженным воплем погрузил волосатые провонявшие потом ноги в кристально чистую воду. Накануне им немало пришлось побегать, ноги горели у всех, но глядя на довольную физиономию Кабана, Артур испытал испугавший его самого приступ ярости. Чтобы совладать с собой, он удалился в кусты, рухнув на траву, прижался пылающим лицом к прохладному лону земли. Минут десять ему понадобилось, чтобы унять разгоревшееся перед глазами нехорошее пламя. Должно быть, таким же пламенем занимаются глаза у быка при виде тореадора. Когда Артур вернулся, в срубе полоскались другие, но это его уже не возмутило, — в памяти так и остался один Кабан, его довольная физиономия, блаженно-свинячие вздохи…

Артур нахмурился, отгоняя желчные мысли, заерзал, переворачиваясь на другой бок.

— …Или, скажем, Берлога. Тоже непонятная штука. Лысый, говорят, там бывал. Только тогда он еще не был лысым, а вот вышел и через неделю облысел…

Артур прикрыл глаза. Берлога… Одно из множества появившихся за последнее время мест, приобретших характеристику «дурное». Щеголь как-то рассказывал, что Кит, в те годы еще не осевший на Горке, загнал в одну из таких расщелин шайку Осьминога. Тот будто бы чересчур возжаждал самостоятельности — вот и напросился. Покидали ему в пещеру гранаток для устрашения, а сами устроились на привал. Ждали, что Осьминог вскоре высунется и запросит мировой, но ни один из оппозиционеров так и не показал носа. Послали парламентера, однако и тот сгинул с концами. Без криков, без выстрелов. Кит, нюхом учуяв исходящую от пещеры угрозу, не поленился провести еще пару-тройку экспериментов с провинившимися коллегами. В результате лесной люд открыл для себя Берлогу. Примечательным было то, что в Берлогу превращалась далеко не каждая пещера, но та, которая претерпевала подобное изменение, становилась смертельно опасной. Из Берлоги на памяти Щеголя вырывались лишь дважды, и оба раза картина представлялась весьма неприятная. С людей словно кто снимал кожу — полосами и лоскутьями, с головы и с тела. При этом никто из них ничего не в состоянии был объяснить. И в первом случае, и во втором беглецы отыгрывали у судьбы не более суток, отдавая Богу душу в страшных мучениях.

— …А какой гармаш нам попался тогда! Голодный, прямо жуть! Нипочем не хотел отставать. Были бы на лошадях, может, и сумели бы оторваться, а так влипли. Мы мечемся, и он с нами. Только скоростенки-то разные! Вожачок наш к востоку, стало быть, поворачивает, а паук уже там — и сеть готовая под ногами, мы назад, а паучище и тут успевает.

— Как же он так бегает?

— Так вот и бегает. Лап-то у него, считай, раз в пять поболе нашего. Высмотрит сверху, куда движимся, обгонит — и давай на пути ловушку выплетать. Он на эти пакости большой мастер. И ведь в минуту может такой невод раскинуть, что диву даешься. Шмыга тогда вляпался с перепугу. Недоглядел и ногой запутался. А паутина, пока свежая, она ж липучая, зараза. Все равно как к смоле пристаешь. Мы его тянуть начали, а гармаш по ветками, по веткам — да и на головы нам — раз!..

— Прямо на головы?

— Ну, мы-то успели отскочить. Родя — тот из автомата полоснул вовремя. Считай, тем и спас братву. Только Шмыгу этот стервец успел все же укусить. Сначала аркан на шее стянул, а потом клацнул челюстью — и хана!

— А вы что? Так и глядели?

— И ничего не глядели! Лупили со всех стволов. Только что толку? Ты видел, как взрослый гармаш бегает? Вот и попробуй угоди в него. Мизинец дам на отсечение, что с трех рожков не попадешь ни разу.

— Да уж, резвый стервятник. Это я тоже помню…

Потрескивали уголья, Артур продолжал слушать, наблюдая, как, пузырясь и шипя, нанизанные на берестяные палочки грибы, вянут и жухнут, распространяя вокруг солоноватый пряный запах. Время от времени к ним протягивалась чья-нибудь мохнатая пятерня, и самодельные шампуры заботливо переворачивались.

— …Или, к примеру, мокрицы. Тоже ловил их как-то. На вид, конечно, гадость, но вполне съедобны. Главное — подольше варить. Подливать водицы и мешать себе. И не смотреть, что трепыхается, потому как тварь эту сколько ни бей, все одно — не убьешь. Так живую и держать в кипятке до полного приготовления.

— И что? Живую потом есть?

— Нет, конечно. Не бессмертная же она. В конце концов тоже концы отдает. Может, через час, а может, через два.

— Ага… Стало быть, как трепангов?

— Ну, это я не знаю. Трепангов не пробовал, рассказываю, как было. Такими же вот ветками протыкали и привязывали к дужке котла. Чтобы, значит, не дергались. И ведь некоторые, что поздоровей, умудрялись еще вылезать!

— Вот ведь мерзость! Неужто ели эту гадость?

— С голодухи, брат, еще и не то сгложешь. Ту же плесень или тех же крыс.

— А что? У крыс мясо очень даже нежное. На зайчатинку похоже. Только шкурку снимать неудобно.

— Вот и жри своих крыс. А я лучше студень с перчиком да из телятинки. Или помидоры с укропчиком и сметанкой…

— Со сметанкой… Раскатал губешки! Когда ты ее в последний раз видел-то — сметанку!

— А вот и видел!

— Не, мужики, крысы — ерунда. Что в них мяса? С наперсток! Свища бы разок пожарить — это да!

— Изжарь, попробуй!..

— А мы вот в прошлом месяце на вампиров вышли. В деревеньке одной останавливались. Тихо там, чистенько. И семейство такое пухломордое. Нас шестеро было, и их столько же. То есть, это вместе с бабами и детьми. Словом, ночью расселились по соседству и на печь. Пару часовых на крыльцо выставили — все, как положено. Короче, уснули, а утром цап-царап! — нету часовых. Хорошо еще — рано проснулись. Сразу за оружие — и в избенку к деревенским. И такой, значит, видим пейзаж. Кругом кровища, а на половицах ребятенок волосатый. Сидит и язычком по полу — быстро так, как собачка. Глянул на нас, оскалился и в окно. Кабан его очередью подцепил, так что ты думаешь! — с пулями в спине уковылял!

— А другие куда подевались?

— Видимо, раньше снялись. И часовых с собой уволокли. Тел-то мы так и не нашли.

— Слышь-ко! Может, и в Берлоге живут такие же? Пластают нашего брата и высасывают втихаря кровушку.

— Черт его знает…

Кто-то дернул Артура за ногу. Он с ленцой повернул голову. Ну, конечно же, Суслик. Многозначительность в глазенках, загадочные пассы руками. После той выходки с письмами Суслик проникся к Артуру странной любовью. И даже не любовь это была, а какая-то рабская преданность. Сам себя и записал в рабы. Потому что самостоятельно Суслик никогда не жил да и жить не умел. Человеку его нервного склада требовалось чье-то хозяйское покровительство. Вот и нашел покровителя — сильного, зубастого, готового постоять за себя и за того парня. То есть, в тот роковой момент песенка Артура была, конечно, спета. Не выручил бы даже Щеголь. Потому что кодла — это кодла. Кинулись бы разом и смяли. Но не кинулись. Потому как свищ подоспел. Очень даже вовремя. А после того, как Артур отогнал чудовище от деревни, отношение к нему вновь переменилось. Так оно и бывает в любой компании. Из грязи в князи и обратно. Вчера топтали, чтобы сегодня лобызать. Ничего вечного и так далее. На какое-то время он стал чуть ли не героем. Лесная братва не боялась ни вампиров, ни волосатиков, но свищи были их ахиллесовой пятой. Ну, не брали этих монстров пули и все тут! А Артур вышел на него, как мужик, — один на один! И даже лапу сумел отстрелить. Щеголь ее подобрал потом в качестве трофея для Кита. Словом, все тогда ему простилось. И брагой лишний раз угостили, и по плечам похлопали. Не каждый день уходили живыми от свищей!..

Подцепив один из шампуров, Артур неспешно отошел от костра. Суслик, ковыляющий следом, немедленно сунулся в ухо губами, с горячей почтительностью зашептал:

— Кабан снова под нас копает. Щеголя уламывает разоружить тебя. В смысле, значит, пулемета. Дескать, с ним ты в любой момент фортель можешь выкинуть. А до Горки целых два дня пеху… И еще Мишка-Подсолнух грозился, в сумку ко мне залезал. Я его предупредил, а он сказал, что чихать на тебя хотел.

Артур посмотрел на Суслика долгим взглядом. «Я его предупредил, а он чихать на тебя хотел…» Вот и гадай-думай после такого! Предупредил он, а чихают почему-то на тебя. Что это за предупреждение такое?… Вот, мол, дождешься, скажу брату старшему, так, что ли?… Заборзел Суслик. Ох, заборзел… Перестал бояться, что в общем-то неплохо, но и наглостью какой-то преисполнился. Дерзость заспинную полюбил, наушничество. А чуть что — запросто ссылался на Артура.

— Что с Кабаном делать будем?

— Будем? — Артур удивленно шевельнул бровью.

— Ну да! Копает ведь, паскуда!

— Пусть копает, мне-то что?

— А я думал…

— А ты не думай, — у Артура зачесались руки. Не слишком сильно — этак на средней величины затрещину. В самом деле, что-то ведь надо делать с такими. С теми, значит, кто наушничает и одновременно почитает тебя за хозяина и опекуна. Отогнать пинком? Противно. А слушать и кивать — не противно?…

— Ладно… — выдавил он из себя. — Что-нибудь придумаем.

У Суслика в готовности вскинулась голова, глаза просияли восторгом и преданностью. Он ждал. Команд, повелений, приказов.

— Ты это… Тихо и незаметно собирай манатки. А поутру двинем отсюда.

— Насовсем? — даже на Суслика это произвело впечатление. — А куда?

— В город, — Артур снизил голос до шепота, покосился в сторону сидящих у костра. — Здесь уже недалеко. Особенно, если по прямой. Короткий марш-бросок, и будем дома.

— По прямой… По прямой нельзя, — испуганно залепетал Суслик. — Там же это… Синее Болото.

— Ничего, — Артур хмыкнул. Живы будем — не помрем, а суждено утонуть, так и так утонем.

Не слушая больше Суслика, он неторопливым шагом вернулся к костру. Взглянув на шампур в руках, без особого удовольствия принялся глодать остывшие грибы.

* * *

Обойти часового не составило труда, но только шагах в ста от лагеря Артур позволил себе чуточку расслабиться. Достав кружку, приблизился к ручью, зачерпнул, но тут же и выплеснул. От ручья тянуло ядовитым смрадом. Артур перепрыгнул водную дорожку, зло сплюнул. А ведь ничего не скажешь по виду. Вода — как вода. Блесткая, прозрачная, — все камушки на дне видать. А на деле — вонь. Не зря лесная братва окрестила ручей Гнилым. Гнилой и есть.

Артур присел на трухлявый пень, озабоченно взглянул на часы. Шестой час, как договаривались. Пора бы и Суслику объявиться. Поминали именно об этой поляне. Впрочем, своим часам Артур не особенно верил. Могли и врать. Но привычка сверяться со временем сохранилась. К слову сказать, в Бункере распорядок поддерживали строгий, — все шло и раскручивалось четко по расписанию. Даже пробудившись среди ночи, каждый мог точно сказать, сколько проспал и сколько еще коротких минут осталось до подъема. То же было и днем, поскольку временными интервалами начинал интересоваться желудок, а этот будильник работал у всех исправно. Завтрак, обед, ужин… Жили не умом, — инстинктами. И только здесь, наверху, вдруг выяснилось, что со временем происходят явные нелады. То есть, суточный цикл на первый взгляд сохранился прежним, но это только на первый взгляд. Как говорила лесная братва, появились «резиныши» — дни, в которых блеклое сияние неба растягивалось чуть ли не на все сутки. А порой случались такие же безразмерные ночи. Щеголь авторитетно говорил что-то про озоносферу, и ему не перечили. Звучное словцо воспринималось с тем же пиететом, что и «радиация». Артур давно заметил: людям важна не столько причина, сколько ее название. Все равно, как с безымянной природой. Определят тебе, что это лиственница, это липа, а это осина, и на душе спокойнее. А ведь ничего не изменилось. Незнание по сути осталось незнанием.

Артур напряг слух, осторожно опустился на землю. Кто-то шагал, раздвигая ветки. Суслик или не Суслик — это еще надо поглядеть. Артур притаился. Увы, опасения его оправдались. Озабочено крутя головой, по лесу двигался Щеголь.

«Стало быть, Суслика повязали, — спокойно сообразил Артур. — Жаль. Вдвоем было бы веселее. Даже с таким обормотом, как Суслик.»

Крадучись, он переместился за спину Щеголю, неспешно выпрямился.

— Кого-нибудь ищешь? — ствол пэтчера ткнулся под левую лопатку атаману.

— Да вот тебя, — просто ответил Щеголь. — Тебя ищу, Артурчик.

— Ну что ж, вот он я. Говори что надо и шагай досыпать.

— Не спать некогда. Я за вас в ответе, Артурчик. А ты не дело затеял. Ой, не дело! Вспомни, как мы тебя приняли. По-человечески, со всей душой… А ты нас бросить вздумал?

— Ничего, переживете. Вы мне тоже кое-чем обязаны. Так что квиты. — Артут фыркнул. — Что с Сусликом?

— Что с ним может быть? Ничего, — Щеголь медленно обернулся, с опаской взглянул на массивное рыло пулемета. — Видишь ли, не понравилась парню твоя идея. Засомневался он. Помаялся с часок, да и пришел с повинной.

— Врешь ведь!

— Зачем мне врать? Как есть, так и говорю. Не за ту вешку держался ты, Артурчик. Трухлявенькая опора попалась, а ты и не понял. Суслики — они ведь дружить не умеют. И преданность сохраняют до поры до времени. У кого козыри на руках, тем и прислуживают. Так что сдал тебя твой Суслик. Поплакался, погоревал и сдал. За что и был удостоен нашей милости, — Щеголь зловеще улыбнулся.

— Что молчишь? Удивляешься? Зря, Артур. Зря… Кто он тебе, если разобраться? Не брат и не сват. Да и человек он разве? Так, вошь невзрачная…

— А ты? — Артур тяжело дышал. — Ты не вошь?

— И я вошь, — легко согласился Щеголь. — Только рангом покрупнее.

— Дерьмо ты покрупнее! Понял? — Артур качнул стволом пулемета, и Щеголь попятился.

— Ты что, спятил, Артурчик? Я же с тобой, как с товарищем, все честно. Да знаешь с какой радостью тебя Кит примет! Он человек широкий. Мы такие дела завернем!..

Артур крутанул пэтчером, и тяжелый приклад ударил Щеголя в челюсть. Вожачок кулем рухнул на землю.

— Вот это ты сделал совершенно напрасно.

Артур стремительно развернулся. На том пне, на котором еще совсем недавно сидел он, теперь расположился Кабан. С жестковатым песочком в глазах, снисходительно улыбающийся, помощник Щеголя глазел на давнего недруга, как крот на угодившего к нему в лапы мышонка. Артур стиснул зубы. Этот увалень, надо отдать ему должное, умел подкрадываться! Даже обувку не поленился снять. Так и красовался перед ним — босой, с неразлучным автоматишком на коленях.

— Только ты челюстью-то не ворочай, не испугаюсь! И пулеметик свой опусти, — Кабан махнул волосатой рукой. — Эй, парни! Выходь наружу!

Из кустов показалось еще трое. И, конечно, с оружием наперевес.

— Вот так, джигит, — широкомордый бандит солнечно прищурился. — Жизнь — она, понимаешь, вертлявая, зараза. Сегодня ты на коне, а завтра — кто знает…

Босыми ногами он с видимым наслаждением почесался о ершистую землю. Темные обломанные ногти на его пальцах вызвали у Артура приступ отвращения. Морщась, он отвел глаза в сторону. Следовало соображать и как можно быстрее. Четверо перед ним и, наверняка, парочка за спиной. Они его знают и тоже за так рисковать не будут.

— Ладно, Кабан. Твоя взяла, — он с видимой небрежностью забросил пэтчер на плечо, стволом поворотив назад. — Обставил ты меня, а силу я тоже признаю.

— Еще бы!

— Как думаешь, Щеголь не станет на меня дуться? Пару зубов я ему точно вышиб.

Кабан хлопнул себя по ляжкам, громко рассмеялся. Он откровенно радовался мирному исходу дела и непрочь был пошутить.

— А вот этого я, Артурчик, не знаю. Он у нас памятливый — Щеголь-то. И синяков не любит. А уж тем паче — выбитые зубы не простит. Так что всякое может случиться.

— Я ведь несильно.

— Зато он сильно. Видишь, какую борозду носом пропахал… Сизый, давай-ка за нашатырем. Есть там у нас еще в аптечке запасец.

Позади хрустнули ветки, кто-то помчался к лагерю. Самый подходящий момент! Потому что расслабились, потому что одним меньше…

Решаться на стрельбу было безумием, и они это понимали. Но именно поэтому Артур даванул гашетку. Не снимая пэтчера с плеча и резво провернувшись на месте. Мельком отметил про себя немо распахнутый рот Кабана. К автоматишку своему босоногий разбойничек даже не притронулся. Оно и понятно. Это только в фильмах тотчас открывают ответный огонь. Наяву, когда начинают греметь выстрелы, первым делом спешат укрыться и как минимум залечь. Примерно то же наблюдалось и здесь. Секунды, пока, ошеломленные его наглостью, бандиты плюхались на землю, не прошли даром. Продолжая поводить за спиной грохочущим пэтчером, Артур в пару прыжков достиг ближайших кустов и головой вперед нырнул в сумрак листвы. Именно так в стародавние времена отстреливающиеся тачанки уходили от погонь. Боком он ударился о гибкую березу, грудью боднул шероховатый ствол. Ноги работали, как у чемпиона в тройном прыжке. Сердце и легкие разогревались вдогон.

Он уже лежал, когда над головой ливанул огненный шквал. Этого следовало ожидать. Разумеется, они опомнились. Не та это была братия, чтобы долго рассуждать. Как говорится — не в парламенте! Воздух загудел от гулких очередей, на землю полетели срезанные ветки, щедро сыпануло древесной шелухой. Артур перекатился в сторону, на четвереньках отбежал еще на добрый десяток шагов. Теперь пули прошивали пространство на безопасном расстоянии. Вот и пусть! Вот и ладушки! Теперь только шальной свинец, а более никаких шансов. Стреляйте, бегите, догоняйте… — в общем, что хотите, то и делайте. Юркнув за кряжистый, поросший заплесневелыми струпьями ствол, он выпустил скупую очередь навстречу злым огонькам автоматов. Пригнувшись, стремительно перезарядил магазин. Ох, накажет вас Щеголь, когда очухается! И правильно, между прочим, сделает. Потому что давно пора. Еще в детстве надо было начинать — в шаловливом и солнечном. С ремешка и крапивы…

Повесив пулемет за спину, Артур ринулся в лес — напролом через кусты. Процесс становился привычным… Свобода! Полная и безоговорочная!.. Праздник под этим пьянящим названием он праздновал уже во второй раз.

Глава 10

Появление Вадима встретили смешливым гвалтом. Застолье, а застолья Поль устраивал практически каждую неделю, было в полном разгаре. Столы в зале оказались сдвинуты в единую, крытую простынями шеренгу, по правую и левую стороны от столов вразнобой красовались диваны, табуреты и стулья. Там где сидений не хватало, клали доски, образуя подобие скамеек.

— Медведь, к тебе гостенек!

— О! — взревел Поль. — Вот так коллизия! Вадька, морда рваная, наконец-то! И как вовремя! Дай же тебя облобызать, друг мой ненаглядный…

Взгромоздившись на стол, утопая в табачном дыму, он пополз на четвереньках к Вадиму. Вся его пестрая команда грянула дружным гоготом. Вождю городской анархии поощрительно кричали. А Поль продолжал ползти, тяжело переставляя колени, опрокидывая бокалы и стаканы, оставляя за собой давленный след. Спрыгнув на пол рядом с Вадимом, он порывисто обнял товарища.

— Милый ты мой, до чего же я рад!

— Но-но! Не так сильно. У меня тут дырка.

— Неужто подранили? Извини. — Поль разжал объятия, потянул приятеля за стол. — Хочешь, доктора своего кликну? Есть тут у нас асс. Не хуже вашего Бори. Хоть аппендицит, хоть что другое вырежет…

— Нет, Поль. У меня к тебе разговор. Буквально минут на пять.

— Господи, Вадик! Ну какие могут быть разговоры? В кои веки-то свидились! Ты посмотри, какие вокруг яства.

— Уверен, все добыто честным и непосильным трудом?

— Ясен пень! А ты сомневаешься? Раздраконили один складик бульдожий. Ты же знаешь, как они жируют. Мы бормоту гоним, а они до сих пор вина марочные трескают! Надо было тебе Егоршу с собой прихватить. Он хоть и чумазый, а винцо хорошее, я знаю, ценит.

— У Егорши зубы болят.

— Так это ж от зубов и от всего на свете! Лучше любого полоскания! Ты погоди… Я тебе сейчас такого налью — обалдеешь! Вон того с вишенкой. И девочку в момент организуем. Не обдергайку какую-нибудь, — ясен пень, королеву! Если хочешь, конечно.

— Не надо, — Вадим поморщился. — Давай начнем с разговора. А там поглядим. Может, и до вина дело дойдет.

— Какой приятный мальчик! Прям обожаю!..

К Вадиму сунулась дамочка в трусиках и бюстгальтере. Пьяное раскрасневшееся личико, оплывшее тело, грязноватые подтеки ресничной туши. Чуть пониже левого угла губ красовался фрагмент какого-то салатного угощения, но сама девочка собственной непривлекательности явно не ощущала — атаковала фронтально и напролом. Шагнув к гостю, попыталась обнять, но Вадим перехватил ее за потный стан, с силой усадил на чужие колени.

— Остынь, маркиза. Не до тебя.

— Медведь! Если этот фраерок…

— Не тявкай! — оборвал заступника Поль. Взмахом отмахнувшись от горланящей оравы, ткнулся разгоряченным лбом в лоб однокашника. — Ладно, Вадя. Хочешь говорить, — пошли. Пусть пока побузят без нас.

Они выбрались в коридор, касаясь стен, двинулись вперед. Шагать было непросто. Приходилось внимательно глядеть под ноги, стараясь не наступить на лежащих. И все же временами спотыкались и наступали — на чьи-то ноги, может быть, даже головы. В одном из попутных кабинетов тоже гуляли. Чей-то хриплый голос тщетно пытался запеть:

— Как-то раз прищурил глаз

И увидел нос свой,

Весь покрытый оспой.

А прищурился сильнее

Разглядел и шею,

Ох, какая шея, братцы, у меня!..

Поль захлопнул дверь, разом оборвав пьяную разноголосицу, кивком указал на диван.

— Мой кабинет, Вадя. Здесь тихо, так что присаживайся.

Прежде чем сесть, Вадим приблизился к огромному трюмо и вновь промокнул платком странные царапины. Подобная процедура начинала его утомлять. А хуже всего было то, что лицо, по всей видимости, стало чуточку опухать. Не занес ли он часом какой инфекции?… Отвернувшись от зеркала, Вадим окинул скептическим взором пыльную, заставленную фасонистой мебелью комнатку, не без яда в голосе произнес:

— Стало быть, теперь это уже клуб воинствующих поэтов?

Поль устало мотнул космами, почему-то уселся прямо на пол. Ноги сложил по-казахски.

— Брось, Вадик, надоело! Наперед знаю все, что скажешь. Поэты, чокнутые и так далее… Не надо!.. Нормальные парни, нормальные девочки. Хочется жить — вот и живем. Не так уж долго и осталось. Ну, тряхнули немножко блатарей, что в том плохого? Что делать, если душа просит!

— Ага, вроде хлыстов, значит. Предаюсь томящего мя ради духовного очищения.

— Пошел ты!..

— Пойду, когда закончим разговор, — Вадим вздохнул. — Не то время, Поль. С «бульдогами» надо бы повременить, понимаешь? Дело в том, что мы пытаемся устроить переговоры с Китом.

— Переговоры? С Китом?

— Вот именно. И потому не следует давать ему лишних козырей.

— Это каких еще козырей?

— А таких… Ты не маленький — сам все прекрасно понимаешь. «Бульдоги» — его главная опора. Это он ведь их подпаивает и подкармливает, опять же марихуаной снабжает. А они ему рыжье гонят, девочек. Кто-то на днях к Ганисяну наведался. Картины взяли, побрякушки. Думаю, тоже их работа.

— Тогда чего ты мне лапшу на уши вешаешь? — Поль вскинул голову. — Что-то я, Вадя, недопонимаю. Они же главные мародеры в городе! Да их же за это вот так надо! — он стиснул кулак. — Чего тут коллизии разводить? Хочешь, начнем вместе! Обещаю, уже через неделю в Воскресенске не останется ни одной патлатой морды!

— Не хочу.

— Почему?!

— Да потому, Поль. Все это пьяная болтовня и не более того. Начнем по-серьезному воевать, — океан крови прольем. И как всегда больше достанется гражданским. А тот же Кит, не сомневайся, «бульдогов» обязательно поддержит. Вот и выльется твоя неделька в год, а то и поболе.

— Эх, моя бы воля, да дотянись я до Кита!..

— В том-то и загвоздка, что не твоя воля, и руки у нас коротки. Одно дело — патрули по улицам гонять, совсем другое — воевать в открытую. Ты сам знаешь, что это уже не гоп-компания. У «бульдогов» и оружие, и склады, и даже свои идеологи.

— Тогда к чему ты призываешь? — глаза Поля несогласно потемнели. — К бездействию?

— Нет, Поль. Я взываю к твоей интуиции. А это так — информация к размышлению, — Вадим призадумался, глядя на лоснящееся лицо однокашника. Увы, кажется беседа оказалась не слишком плодотворной. Он это чувствовал. С Полем следовало работать тоньше, деликатнее.

— Ну?

— Что, ну?

— Ты вроде насчет вина хвалился? С вишенкой. Не передумал еще угощать?

* * *

Вадим дал добро, и великое свершилось. Поманив притихшего и ставшего удивительно покладистым подростка в главный и единственный кабинет башни, Панча не без некоторой торжественности выбрал из груды оружия револьвер поменьше, хмурясь и шепча губами, прочитал на его стволе марку и название.

— Вот, Шуркаган, первое твое боевое оружие!

Скакнув от порога, Санька робко и все еще не веря в привалившее счастье, протянул руку. Чуть поколебавшись, Панча отдал ему револьвер. С Вадимом они говорили недолго, но оба пришли к единому мнению: малый калибр, револьвер-самовзвод, лучше импортный и полегче. Одно дело — пулять из Кольта или Макарова, усилие при спуске у которых достигает нескольких граммов, и совсем другое — добротный револьвер. С этой игрушкой особенно не набалуешься, и самопроизвольные выстрелы напрочь исключены. Всякий раз, чтобы выстрелить, Саньке придется чуточку поднатужиться. Может, для прицельного боя это не столь уж хорошо, но для личной безопасности десятилетнего пацана вполне подходяще.

— А патроны? — Санька успел уже выщелкнуть барабан и теперь жадно заглядывал в ствол. — Без патронов-то как?

— Заряжай, — Егор со вздохом выложил на стол коробочку с блесткими патронами.

— Такие маленькие? — в голосе Саньки проскользнуло разочарование, но он тут же забыл обо всем, с увлечением взявшись снаряжать револьвер.

— Первое, — голосом самозванного учителя начал лекцию Панча. — Никогда не наводи оружие на людей.

— На людей? — Санька удивился. — А как же тогда в них стрелять? В людей?

Вопрос был сугубо практического толка, и Панча озадаченно потер переносицу.

— Люди людям — рознь, — рассудительно произнес он, поставив ударение в слове «людям» на последнем слоге. — Я говорю, в смысле — не играйся без причины. Будет, стало быть, ситуация щекотливая, — наводи, а нет, зря не балуйся.

— Это понятно… — Санька щелчком поставил барабан на место и тут же навел револьвер на Егора. — А ну-ка, ручонки вверх, чумазоид!..

Егор тотчас отобрал у него оружие. Рассердился он не на шутку.

— Все… Урок отменяется!..

— Ну, Егор! Ну, миленький! Я же пошутил. Чес-слово, больше не буду!..

А через несколько минут они уже тренировались в нижней части башни, и, расставив ноги, мучительно щурясь, Санька целил из револьвера в прибитую к стене коробку из-под сигарет.

— Ох, тяжелый! Прямо плечо ноет…

— А ты как думал, постреленок! — сложив руки за спиной, Панча начальственно прохаживался возле двери. — Слушай пока и запоминай. Это штука — американского производства, модель «Патфиндер», калибр двадцать два. Всего-навсего. Тридцать восьмой или сорок пятый тебе в момент выстрела будет и не удержать. Мал еще.

— Ну да?

— Вот тебе и ну да… Стреляй, чего тянешь?

— Я сначала отдохну, — Санька со смущенной улыбкой опустил руку. Скрипнули ступени, сверху спускался больной и изможденный Лебедь. Увидев у парнишки оружие, вздрогнул.

— Видал? — Санька хвастливо продемонстрировал ему револьвер. — Вадим разрешил. Самый настоящий! Калибр двадцать два, модель — «Патфигнер»!.. Кстати, Егор, а как это — двадцать два? В смысле чего двадцать два, патронов-то всего шесть!

— Это, как бы тебе сказать, — Панча наморщил лоб, но на помощь ему неожиданно пришел Лебедь.

— В России калибр измеряется в миллиметрах, определяет диаметр ствола или пули. Американцы калибр измеряют в сотых долях от дюйма, англичане — в тысячных. Правильнее было бы говорить — калибр ноль двадцать два. Умножаем на дюйм, то есть — два с половиной сантиметра, и получаем российский аналог — пять и шесть десятых миллиметра. Калибр тридцать восемь соответственно приближается к нашим девятимиллиметровым пулям, а знаменитый сорок пятый калибр — это одиннадцать с половиной миллиметров. Почти как у пулемета Дегтярева.

— Вот, — Панчугин кивнул. — Мотай на ус, Шуркаган!

— Ага, а почему у него стволик такой короткий? — Санька яростно почесал нос. По достоинству оценив монолог вечно задумчивого Лебедя, на этот раз он спрашивал уже не у Панчи.

— Уличное оружие, как правило, длинного ствола не требует. — Учительским тоном объяснил Лебедь. — Попасть в цель из револьвера на расстоянии более сорока шагов — дело практически невозможное…

— Это смотря какая цель, — перебил Панча.

— Я говорю о том, что висит у вас на стене, — Лебедь кивнул на сигаретную пачку. — Поскольку Александр учится стрелять не из винтовки, то все, что вам нужно это готовиться к дистанции в десять-пятнадцать метров. А для этого хорош и короткий ствол.

— Точно, — поддакнул Панча, несколько уязвленный тем, что пальму первенства в Санькином обучении у него отнял Лебедь. Но Саньке было не до подобных нюансов. Вскинув оружие, он рванул курок, и грохот ударил по ушам присутствующих.

— Класс! — лицо подростка просияло.

— Какой же класс! Тоже мне, класс… — приблизившись к стене, Егор не сразу отыскал пулевое отверстие, а, отыскав, захихикал. — Сам посмотри, чуть ли не на метр выше. И это с расстояния в пять шагов.

Но Саньку известие ничуть не огорчило. Казалось, он даже рад был этому самому метру. Главное, что он вообще попал в стену. Из самого настоящего револьвера и самой настоящей пулей. Все остальное было чепухой.

— Давай еще, — Егор вернулся к своему наблюдательному посту у двери. — Курок не рви, и гляди на мушку.

Пространство башни вновь содрогнулось от выстрела, и при каждом новом грохочущем всплеске Лебедь продолжал вздрагивать. Ни Санька, ни Егор, увлеченные стрельбой, так и не заметили его ухода. А он поднялся к себе и, улегшись на топчан, накрыл голову подушкой.

* * *

Разумеется, они пьянствовали. В общении с Полем это было вполне нормально. Иного подхода к вождю лохматых и непричесанных, наверное, уже и не существовало. Хочешь побеседовать с гориллой, опустись на четвереньки. Нечто подобное требовалось и для конструктивного диалога с лидером городских анархистов. Поль и сам ходил в чем попало — вечно встрепанный, в рубахе на выпуск «а ля Волошин», щедро заросший густым черным волосом. Собственно говоря, за свою лохматость он и получил кличку «Медведь». Правда, медведю положено быть сильным, а Поль только казался таковым, не умея гнуть пятаков с гвоздями, не ломая даже самых пустяковых подков. Впрочем, и слабаком он тоже не был, частенько бахвалясь, что одним ударом свалит с ног любого «недруга». Этих самых недругов у Поля насчитывалось преогромное количество. «И справа хватало, и слева, а в центре так и плюнуть было некуда…» На вопрос — где же он сам, Поль лукаво улыбался. «На месте, Вадим. На своем законном месте. Я самостиен — и тем интересен. Как великий Махно и как Коля Бердяев.» Самостийность его действительно вызывала подчас серьезную озабоченность. Поль не был за кого-то и против кого-то, он был сам по себе.

Когда-то они учились с Вадимом в одном классе и даже в институт думали поступать один и тот же. Вспоминая те времена, Вадим неверяще вздыхал. Господи! Тогда в стране были еще институты!.. Как бы то ни было, но в институт они поступили, и, едва став абитуриентом, Поль тут же снискал первую порцию славы. На вопрос администратора, умеет ли он красить, Поль ответил бодрым кивком, после чего тут же был послан на институтскую крышу с двумя ведрами, в одном из которых плескалась олифа, в другом же — густая, больше похожая на тесто краска. День был жаркий, но Поль потрудился на совесть. Когда завхоз лично вылез на крышу с проверкой, молодой абитуриент жизнерадостно отрапортовал:

— Все в порядке. Хватило ровно на половину крыши!

— Как на половину? — ахнул завхоз.

— А так. Олифой покрыл, осталось чуть подождать, а потом — краской.

Завхоз заглянул в ведро, где подсохшая за день краска напоминала уже не тесто, а твердокаменный лед, и схватился за голову.

— Надо же было смешать! Смешать, понимаешь? Олифу с краской. И хватило бы на всю крышу. Остолоп! А говорил, красить умеешь!

— Сами вы остолоп! — дерзко ответил Поль. — Красить-то я умею, а про смешивание вы ничего не говорили…

На том учеба Поля в институте и завершилась. Слово завхоза тоже имело вес. Позднее, от той же покраски Поль пострадал вторично. Открывая банку с ацетоном, чтобы оттереть краску с рук, он находчиво применил зубило. Ацетон оказался хорошим, металл дал искру, вспыхнувший растворитель опалил лицо изобретательного маляра… В больнице его навестил Вадим, заботливо просунув в щель между бинтами папироску, услужливо поднес зажигалку. Разумеется, бинты воспламенились. Пришлось лить на раненого воду из вазочки. Поль сначала орал, потом кашлял, захлебываясь. Так вот они и мужали, учась на ошибках, ошибками гордясь, об ошибках повествуя, как о славном и лучшем в их жизни.

К краскам Поль более не прикасался, а вот функционером неожиданно стал, обнаружив в себе поразительный талант организатора. Давняя неприязнь полковника и Поля глубоко расстраивала Вадима. Но и здесь Поль вел себя с презабавной вычурностью. Если уж случалось ему столкнуться с Пульхеном, то приветствие его начиналось неизменной цитатой из богатой на едкое классики: «Да будет целью солдатской амбиции — точная пригонка амуниции!» — громко вещал он, воздевая руки. Пульхен на подобные шуточки ничем не отвечал и вообще держал себя так, словно Поля рядом не было. Хотя давалось ему это непросто. Издевки Поля зачастую били точнехонько в цель. Строгий, всегда собранный, Пульхен действительно тратил немало времени на то, чтобы привести свой полковничий китель в безукоризненный вид. Расхристанного Поля подобное поведение откровенно потешало. Читал он, кстати, много и беспорядочно, легко заражаясь вычитанными мыслями, и такую же беспорядочную дружбу заводя со всеми встречными-поперечными. Воинство его было пестрее пестрого, вобрав в себя философов-недоучек и таких же недоучек-поэтов, черносотенцев, перекрасившихся в национал-урбанистов, просто лишних и никчемных людишек, о которых с неподражаемым пафосом Поль любил повторять: «Никчемных людей, Вадим, нет. Мы — все, кто тут есть, — все до единого гении-самородки, пушкины и малевичи. В этом наша правда!..» Разумеется, подобные речи встречались репейниковым воинством на «ура». По слухам Поля привечал на Горке даже сам Кит. Впрочем, и он по прошествии времени поспешил вежливо спровадить буяна, посчитав, как объяснял впоследствии Поль, чересчур опасным конкурентом. «Кит — мыслитель-молчун. Если что и говорит, то только тет-а-тет. Я же другое дело. Я — оратор от народа. Может быть, второй Маяковский!..» Сам Вадим в знакомство Кита с Полем не верил. Поль любил выдумки. Вся его бурная биография была облеплена подобными легендами, как добрый геолог лесной шелухой. Навряд ли он вообще приближался к Горке, однако занятную историю в народе раздули, а теперь рассказывали уже и вовсе несуразное — вроде того, что на Горку Поль летал на личном самолете, и тот же Кит встречал его с непокрытой головой, лично поднося хлеб и соль.

А в общем жизненным перипетиям «второго Маяковского» можно было позавидовать и посочувствовать. Сразу после школьной скамьи, взлетев благодаря хорошо подвешенному языку и обаятельной (тогда он еще причесывался и брился!) внешности на начальнический верх, будущий вождь художников без колебаний взялся за реорганизацию полученного во владение треста. Сходу поувольняв половину штата, он упразднил в пару месяцев чуть ли не всю бухгалтерию. «Считать деньги — сволочизм, — провозглашал он. — Настоящая радость — неподучетна!» Но тогда он еще не был вождем, и краснобайство его встретили с осуждающим холодком. Тучи сгустились над его кучерявой головушкой, но, не замечая этого или не желая замечать, Поль продолжал гнуть свою линию, ведя хозяйство стихийно, на глазок, с людьми обращаясь максимально просто, ломая иерархические лестницы в труху и даже на разборки с уголовными авторитетами являясь совершенно без оружия, веря в одну лишь силу своего словесного дара. С поражающей окружающих легкостью директор треста мог отправиться в кабачок с рядовым сотрудником организации и с той же фамильярностью высокопоставленные чины получали от него тумаки за выявленные недостатки и просто в силу каких-либо антипатий. В конце концов случилось то, что и должно было случиться. Трест обложили жужжащим роем многомудрые налоговые инспекторы, и после стремительной финансовой проверки молодого директора посадили. «Самый главный из них, — объяснял потом Поль, — хотел содрать с меня куш. Даже намекал, какие приблизительно суммы могут спасти положение. Свидетелей не было, и я вломил ему правой. А пока он лежал вылил ему на ширинку графин. Нет ничего позорнее для мужика, чем обмочиться во время потасовки. Такую вот славу я ему и смастерил. Естественно, меня посадили. Могли, наверное, расстрелять, да статьи нужной не подобрали…»

Освободившись в разгар эпидемии, Поль и тут не потерялся. В короткий срок перебрав все фракции и партийные группировки, сколотил собственную команду, вооружился и, став силой, перестал кого-либо слушаться. Вадим, добрый его однокашник и в чем-то даже соратник, оставался последним мостиком между муниципалитетом и «командой неуправляемых». К задачам, выполняемым работягой-Пульхеном, Поль неизменно подключался. Правда, с некоторым опозданием и обязательно «заходя с другой стороны». Единственное время, объединившее всех и вся, было месяцем войны с Дикой Дивизией. Но до этого и после Поль предпочитал существовать со всем миром врозь.

Словом, народ бражничал, бражничали и они. Заведомо хитря, Вадим пропускал рюмки, недопивал порции, и все-таки в конце концов захмелел. Очень уж неуемно ему подливали. Поклонники вольного изыска сидели в особняке, некогда принадлежавшему графу Татищеву, однако вели себя совершенно не по-графски. Сотрясали воздух гулким хохотом, мясо хватали руками, а рыгали так, что отбивали у Вадима последний аппетит. Под потолком напряженно и неустойчиво мерцали лампы, за окном размеренно гудел движок машины ГАЗ-60, работая на старенькое динамо. Поль любил комфорт, Поль любил свет. Обняв Вадима за плечи, огромный и лохматый, в самом деле напоминающий медведя, Поль басил в ухо приятеля, в такт словам размахивал свободной рукой, пальцами изображая слова — и порой более точно и выпукло, нежели языком:

— …Ты пойми, Вадя, я ведь не сторонник стоицизма, но учение Зенона из Китиона мне нравится, понимаешь? Вот чую, что прав старикан, только доказать связно не могу. Ведь все земные события о том свидетельствуют. Лучше всяких экспериментов, — вместо точки Поль выдал в конце фразы громкий ик. Взметнув ко рту флягу, жадно глотнул. — Земля, Вадик, не планета и не космический камушек. Она — живой организм — с животом, задницей, щеками, глазами. Но главное для нас, что она — организм женского рода! Смекаешь?… И однажды она уже была беременной. Откуда, думаешь, Луна взялась? С неба ухнула? Хрена!.. Вот оттуда — из океана и выплыла. Из Индийского… А если так, значит, что? Значит, с ней, с Землей, нужно, как с женщиной, — мягко, ласково, бережно. Нам бы сейчас опомниться да по зонам ее эрогенным пройтись — ладошечкой, а мы наоборот — снарядами ее кромсаем, химией травим. Вот она и мстит нам, зараза!..

— Мои юные друзья! — с задушевностью перебил их безусый юнец с раскосыми от выпитого глазками. — Кто рано начал жить вещественной жизнью, тому остается еще необозримая надежда спасения в жизни души, но беден тот, кто провел много лет в мире мечтаний, в мире духа, надеясь обольститься впоследствии оболочкой этого мира — миром вещественным.

— Видал? Какую выдал коллизию! — Поль бешено замолотил кулаком по столу, выражая тем самым свой особый восторг. — Он еще не то может. Хочешь, стихи прочтет? Свои, естественно. И разумеется, про анархистов… Коляныч, встань-ка! Ну, я тебя умоляю! И чтоб с выражением на морде, ага?…

Безусый юнец, оказавшийся Колянычем, поддерживаемый руками застольной братии, неуверенно поднялся. Однако чувствовал он себя определенно польщенным и потому старался держаться молодцевато, не слишком ронять голову, которую волей ехидной судьбы свешивало то вправо, то влево.

— Слушаем! — Поль хлопнул ладонью по столу. Гомон застолья чуть поутих. К мастеру изрекать «коллизии» устремились лиловые взоры.

— Убогость правит нашим миром, Костистый узкий лоб! И ропщет согбенная лира, Когда над нею сноб. Твоих решений не принять Их мощным черепам, И жаждет вашу кожу снять Их гулкий барабан. Бренча, возрадуйтесь длине Своей стальной цепи, Все прочее топя в вине, Его хмельной степи…

Рот «пиита» был еще открыт, но последних слов никто не услышал. С улицы долетел треск автоматных очередей, а мгновением позже одно из окон брызнуло осколками. Собутыльники повскакали с мест, на свету блеснуло оружие. Моргнул и погас под потолком свет.

— Опять патлатые, мать их так! Такую песню запороть!..

Вместе со всеми Дымов вмиг оказался на улице. Какая-то полуголая дамочка, приняв его за чужака, с визгом мазнула когтями по лицу. Вадим вскрикнул, упершись ладонями в ее липкие груди, с усилием оттолкнул. Девица немедленно затерялась в толпе. Да и сам он о ней тотчас забыл. Кругом уже вовсю шла перестрелка. Палили в темноту, палили неизвестно в кого. Перед узорчатой оградой особняка, угрожающе вращая башней, крутился танк. Стрелку явно не терпелось выстрелить, но цели, похоже, и след простыл. Анархисты опасно скакали у танка под гусеницами, в досаде колотили трассирующими в небо.

К Полю подлетел запыхавшийся мужичок в пиратской косынке, с засученными по локоть рукавами. Указывая куда-то в сторону автоматом, оживленно залопотал:

— Вон оттуда бригада вынырнула. Пятеро или шестеро немтырей. У Коти закурить спросили — и тут же шило в бок. Кажись, насмерть. Хорошо, танкисты не дремали. Дали пару струй, двоих на месте положили.

— Трупы! — прорычал Поль. — Я хочу видеть трупы!

— Ща, Медведь, сделаем! — «пират» скакнул в темноту. Было видно, как он размахивает своим автоматиком, свободной рукой разгребает собратьев, как волны.

— Дисциплинки вам не хватает, — заметил Вадим. — Вон какая толпа. Пара пулеметов — и всем кранты.

Поль обиделся.

— Это они сейчас толпа. До поры, до времени. А попробуй разозли их, — так будут жалить, обо всем на свете забудешь. Такая вот коллизия… Дисциплина и воля, Вадик, всегда порознь. А мы ведь не европейцы какие-нибудь, мы, Вадик, стопроцентные россияне. Как ни муштруй, один хрен, ничего не выйдет, кроме показухи. Терпим до Москвы, как кутузовы, зато потом начинаем. Суворов, Вадик, — исключение. Наше правило — бунт, пугачевщина! Еще Бисмарк говаривал, регулярная армия воюет первые дни, далее в сражение вступают штатские. Так что не надо про опыт, дисциплину и прочее. Или возьми нашу вторую Мировую. Ну, давили солдатиков дисциплиной, заградотряды ставили — и что? Погробили людишек один к десяти. И в плен миллионами сбегали. Вот тебе и весь стих!..

Довести до финала великую мысль Поль не успел. Притащили трупы. Вернее, один еще шевелился, но пинками братва так разукрасила ему физиономию, что с первого взгляда было ясно: пленник — не жилец.

— А, ироды!.. — прорычал Поль, и непонятно было, на кого он злится — на своих за скорый самосуд или на пришлых. — Глянь, Вадя, кого приволокли!

— Думаешь, это «Бульдоги»?

— Ясен пень, они! Кому больше-то? А ты вступаться еще за них вздумал, мира просил. Ну уж, хрена! Чтобы за просто так да палить по моей резиденции?!..

— У них еще и гранаты были, — подкинул полешко в костер смахивающий на пирата мужичок. — Вон у Михи теперь на поясе. Целая гирлянда.

— Слыхал? — Поль вновь обернулся к Вадиму. — Какой же тут, к черту, мир? Сплошная круговая оборона…

Вадим не стал с ним спорить. Стратегия общения с Полем оставалась прежней — застолье, размягченное состояние, скупые слезы друг у дружки на груди и мимоходом — то нужное, важное, ради чего пришел.

* * *

— Значит, он у Поля? Большое спасибо, полковник, — Мадонна чуть помялась. — А мне он ничего не просил передать?… Нет? Ну, спасибо… — Она пристегнула микрофон к рации, и гримаса исказила ее смуглое лицо. Гримаса не гнева, скорее — боли. Впрочем, в сложившейся ситуации это означало примерно одно и то же.

Не сразу она возвратилась к действительности, сначала глазами взглянув на столпившихся возле грузовика людей и только затем сознанием.

Стало быть, он снова убежал от нее. У-бе-жал…

Еще несколько секунд понадобилось ей, чтобы справиться с клокочущим внутри пожаром.

— Ну? — это тоже был ее голос, но эти интонации и этот тембр ни Вадим, ни Пульхен, ни Панча никогда не слышали. И именно он заставил стоящих возле машины содрогнуться. Они ожидали приговора, и по глазам этой женщины теперь угадали его.

К Мадонне шагнул Луговой, ее секретарь и помощник, личность, по ее мнению, омерзительная, но для ТАКИХ дел стопроцентно подходящая. Мадонну не зря прозвали железной леди. Она не любила карать, но карала, потому что считала это единственно верным в сложившейся ситуации. Она понимала и оправдывала существование пожарных команд, института Бори Воздвиженова, интерната Ганисяна, но каждый делает свое и по-своему, а своим делом она считала истребление той части человечества, что полагала пир во время чумы нормой. Не раз и не два муниципалитет пытался встревать в ее операции, но, как и в случае с Полем, власть осталась ни с чем. Отстаивать принципы гуманизма в нынешнем Воскресенске представлялось делом не только сомнительным, но и опасным. Лишь устоявшаяся богатая держава может позволить себе дискуссию о правомерности смертной казни. Во времена войн и катастроф реалии наплывают черной волной, затыкая рты самых ретивых поборников добра.

«Что делать, Вадик, люди понимают только силу. Не я это придумала…»

Она и впрямь верила в закономерность силы, с легкостью принимая слова Белинского, любившего твердить о том, что к счастью людей следует тащить за волосы. Сами, по доброй воле, они способны поворачивать только к бездне. «Пример — и только пример! — восклицала Мадонна. — Убийцам, совратителям и торговцам наркотиков нужен убеждающий пример!» Луговой кивал и подхихикивал. За подобные примеры он голосовал двумя руками. И потому именно этого человека она отправляла на специальные операции — операции «избавления мира от чумных палочек».

— Ну? — повторила она чуть тише.

Луговой тряхнул полиэтиленовыми мешочками, разлепив их, взвесил на правой и левой руке.

— Это, кажись, опиумная дурь, — примерно с полкило, а это конопля вперемешку с синтетическим чхином. Научились, собаки, варить! Узнать бы — где.

— А ты расспроси.

Луговой вернулся к толпящимся у грузовика людям, вполголоса заговорил, видимо, повторяя вопрос. Мадонна распахнула бардачок, пошарив, достала пустую пачку, с досадой смяла в кулаке, выкинула через открытое окно. Заметив, что глаза водителя опять скользнули к ее обтянутым черной кожей ногам, вполголоса пробормотала:

— Отвернись, петушок. Глазки выцарапаю.

Крякнув, шофер послушно выпрямился. Он тоже успел изучить все ее интонации. Спорить или шутить с Мадонной отваживались немногие.

Почти бегом к джипу вернулся Луговой. Чуть присев, с улыбкой ткнул указательным пальцем себя в грудь.

— Видали? Харкнул, падла! Прямо на титьку. Спросил про плантации, а он взял и плюнул.

— А ты стерпел?

— Ну… Пока — да. Но это ж до поры, до времени. Вы просили узнать…

— Так ты узнал?

— Нет, но в общем картина ясная. Работали на Байчика, малолеток под себя подминали. Три сеанса, и любая, пардон, девочка что хочешь для тебя сделает. Когда зависимость — это уже сурово. Считай, навсегда. А Байчик всегда малолеток обожал.

— Кто-нибудь ушел?

— Трое или четверо. Но главное — Байчик здесь. Очень уж растолстел, чтобы бегать. Форму потерял. Он, кстати, и стрелял. Теперь бабки сулит, алмазы какие-то.

— Вот как? — Мадонна скользнула взглядом по пленным у грузовика, пытаясь отыскать фигуру наркокнязя. — Сколько их там всего?

— Взяли двенадцать человек…

Уже наперед догадываясь о предстоящем, Луговой не сдержал улыбки.

— Так что? В расход этот гадюшник или потреплем еще на допросах?

— А сам ты как?

— Я бы, честно говоря, еще побалакал с красавцами. Однако, сделаем, как пожелаете, ваше сиятельство.

Он пытался шутить, потому что шутил исключительно в моменты, когда предстояло последнее решающее действо. Этим завершалось большинство их операций. Анализ слухов, сыск, наконец окружение притона и захват — все это являлось для него скорее даже не работой, а необходимой прелюдией к главному. Наградой для этого человека было то, что когда-то в прессе объяснялось и оправдывалось принципом жестокой необходимости.

Мадонна свела на тонкой переносице брови. Чудно, но ведь в самом деле еще лет пятнадцать-двадцать назад адвокаты, философы и журналисты всерьез спорили о том, что же в большей степени разрешается и диктуется упомянутой необходимостью — пожизненный срок, газовая камера, электростул или повешение. Ложные скромники! Извечная человеческая привычка к реверансам, после того, как, задрав платье, прилюдно испустить ветры…

Мадонна взглянула на Лугового в упор. Как быть, к примеру, с этим? Тоже попытаться приласкать и воззвать к сокрытому в душе? Да ведь у него, если копнуть поглубже, — ноздри зажимать придется, — такая грязь и вонь пойдет. Снаружи еще ничего — и будет, верно, оставаться таким под ее началом, но вот внутри… Конь жует удила, да терпит — так и с этим. Жуткое начнется без вожжей, без упряжи. И ее эта тварь уважает только потому что она его устраивает по всем параметрам. А попытайся Мадонна повернуть все иначе, и этот крысенок, пожалуй, даже восстанет, клыки покажет.

Она поморщилась. Правды Мадонна не любила, признавая ее лишь временами. К слову сказать, без этой правды она и не стала бы Мадонной, растеряв себя и исчезнув, может быть, пять, а то и все десять лет назад. Человек не просто должен работать, он должен верить в свой труд, хотя бы самую малость. Эта вера у нее присутствовала. Растлителей не наказывают. Просто потому, что уже поздно. Наказывают здоровых. Растлителей можно только устранять. Как гнилые никчемные зубы.

Гнутые брови ее вновь шевельнулись. На Лугового она больше не смотрела.

— Отведи их вон к тем развалинам. Там, кажется, есть ров… Ну, а потом засыплете. Только обязательно! Не хватало еще, чтобы собаки растаскивали потом по городу обгрызенные щиколотки.

Луговой кивал при каждом ее слове, и предательская, выдающая все и вся улыбка продолжала тянуть его губы.

— Если кто-нибудь спросит, где вас искать?

Она на мгновение задумалась. Дело — это дело, а Вадим — это Вадим. Две судьбы и две жизни, которые ни в коем случае нельзя переплетать воедино. Жизнь — не девичья косица. Уж скорее — спутанная негритянская шевелюра.

— Пусть отдохнут ребята. Объяви выходной. До завтрашнего дня…

* * *

В конце концов он все же добился своего. Вода камень точит, а ветерок гору. Вадим обрабатывал Поля с прилежанием, не перегибая палку, однако капал в одно и то же место — все равно как древние китайцы на темечко приговоренного.

— …А сколько сирот в городе, ты не представляешь себе! И заметь: взрослые вымирают, как мухи. Так и находим, родители уже холодные, а парочка сопливых ревунов в порядке. Разве что голодные, как волки. Вот и думай — отчего так?

Поль покачал головой, показывая, что понятия не имеет в чем тут дело.

— Рок! — Вадим снижал голос до шепота. — Никому не говорил, а тебе скажу. Это РУКА, понимаешь? Рука Всевышнего! Его ведь не уличишь и фактами не прижмешь, а вот вычислить можно. Ты сам рассуди, если бы карачун наступил, так он бы всех одинаково клал, согласен? А тут иной расклад. Дети остаются целыми! Не везде и не всегда, но если сравнить с нашим братом… — Вадим щурился сквозь табачный дым. — Значит, это шанс! Для них и в конечном счете — для нас.

— Коллизия!.. — потрясено шептал охмелевший Поль.

— Стало быть, и делай, братец, выводы. Кто охраняет детские больницы? По парочке часовых от полковника. А музей Ганисяна? То же самое. Разумеется, Пульхен зол на весь свет. Его можно понять. Он и там, и тут пытается поспеть. Вот бы и утер ему нос. Возьми, скажем, под опеку музей. Или заведение Бори Воздвиженова. И я в муниципалитете найду что сказать. А главное, это не по команде. Ты сам, понимаешь?

— Ясный козырь, понимаю! Да я им всем!.. — Поль тяжело качнул кулаком. — Всем вотру, только скажи! Потому что анархия — не хаос, Вадя. Это, значит, чтобы всегда сам — по велению сердца. Как тот же Махно. Он хоть и жрал самогон, а по-своему тоже был золотым человеком. Ни одной власти так и не продался. А ведь пытались купить. Мно-о-огие пытались!

— Значит, есть на кого равняться. — Вадим разлил вино по стаканам.

Где-то снова гремели выстрелы, но, погруженные в разговор, они ничего не слышали и не замечали. Звуконепроницаемый занавес заботливо укрыл их от внешнего мира. Самое смешное, что, беседуя с Полем, Вадим и хитрил и не хитрил одновременно. Какая-то сторона характера, которую он скрывал и прятал в присутствии того же Пульхена, за столом с Полем сама собой раскрывалась и расцветала. Все становилось простым и ясным, сердца их легко и незамысловато находили кратчайшие тропки друг к другу, теплыми интонациями превращая эти тропки в торные дороги. В каком-то смысле Вадим действительно менялся, и та же анархия очищалась в его глазах, блистая в самых ярких своих одежках, о которых, возможно, не подозревали даже Бакунин с Кропоткиным. Ибо волюнтаризм трактовался не как противопоставление всему рациональному, а исключительно как личностное проявление сокрытого в человеке добра. Воля сердца, но не разума, ибо разум — ничто, полуфикция-полуявь, и можно ли называть разумным какого-нибудь математика, не способного самостоятельно изжарить даже яичницу, чурающегося политики и переходящего дорогу на красный свет — якобы по рассеянности, а на самом деле по незнанию, по слабости и неразвитости ума. Ибо, действительно, слаб тот умишко, что не способен охватить столь ограниченного числа малостей, а вот сердце… — сердце оно беспредельно.

— Ты помнишь Володю?

Старого дворового товарища Поль, конечно, помнил. Можно было не спрашивать, но Вадим намеренно спрашивал, растапливая нутряное, касаясь запретных струн, к которым только ему как другу и однокашнику позволялось притрагиваться.

— Так вот, когда Володя уже умирал, он попросил меня принести бумаги и конвертов. Целую кипу… И знаешь, что он стал с ними делать? Лежа на кровати, принялся писать письма, тщательно нумеруя каждое. Несколько десятков.

— Письма? — ресницы багроволицего Поля непонимающе хлопали.

— Письма, Поль, письма. Видишь ли, он заранее все просчитал. И смерть собственную и все, что будет потом. Ты понимаешь, он хотел, растянуть ЭТО. На годы. Не для себя, конечно, для нас. Даже кривую мне вычертил — когда, кому и в какие месяцы отправлять.

— А кому письма-то? — Поль судорожно стискивал стакан. На такие вещи он был сентиментален.

— В основном, матери, — Вадим удрученно смолк. — Она ведь тоже тут на окраине жила. Можно сказать, под боком.

— Ну и что?

— Что — что?

— Отдал письма?

Вадим покачал головой.

— Сжег я их. Чуть ли не все разом. Только два и отправил. Третье сам решил занести — лично. Заодно и попроведать… — он махнул рукой. — Тоска, Поль. Ох, тоска!..

— Да говори толком! Не тяни резину!

— Она, Поль, и первые два не прочла. Чуть ли не в один день и умерли. Не видя друг дружку, ничего друг о друге не зная. Мать и сын.

Поль шумно вздыхал, лез за платком сморкаться.

— Коллизия, Вадик! Кругом сплошная коллизия…

Кивая, Вадим провел рукой по лицу, машинально и, еще не осмыслив толком случившегося, повторил движение. До опьяненного сознания загадочный вывод дошел не сразу. Царапин на лице не было. То есть — не было совсем, ни единого следочка! А ведь девица его царапнула — да еще как! И утром текло… Чертовщина! Вадим снова погладил себя по щеке. Пальцы скользили неуверенно, то и дело замирая. Полю он однако говорить ничего не стал. Да и что мог бы сказать на это Поль? Назвал бы еще одной жизненной коллизией — только и всего.

* * *

Сначала она плотно прикрыла дверь, на миг прислушалась — донесется ли снизу говорок охраны. Только после этого приблизившись к своей огромной страшно пустой кровати, бросилась лицом на подушки и разразилась рыданиями.

Это было унизительно, это было страшно, но Мадонна знала абсолютно точно: спустя какое-то время, она снова будет зуммерить во все концы города, выискивая ЕГО среди друзей и врагов, в притонах и на совершенно случайных адресах. Она не могла ничего с собой поделать. Это стало ее болезнью, ее зависимостью, как выразился бы палач Луговой. Во снах к ней приходила чудовищная догадка, что его нелюбовь к ней является наказанием за то, что она вершит. И двойственность раздирала ее на части, не давая никакой вразумительной подсказки. Прими он Мадонну на условии, что надо все бросить, — конечно, она бы это сделала. Но никаких условий Вадим не выставлял. Он просто сторонился ее, упорно избегал, уступая крайне редко и скорее всего потому, что и его силы были далеко не безграничны. Однако натиска ее хватало всего-навсего на одну или две ноченьки, на парочку задушевных разговоров. Да и тогда неравенство сторон открывалось ей с беспощадной откровенностью. Волевая и своенравная, жесткая и разучившаяся щадить, она готова была лепить себя заново рядом с ним. Но роль ваятеля его не устраивала. Перед ней, раскрывающейся без остатка, он сохранял все те же тайны и секреты, замыкаясь при малейшем давлении с ее стороны. Можно было, конечно, лгать, притворяться, но что хорошо получалось с другими, отчего-то не получалось с ним. Это было какое-то колдовство, это было мучение. Ныло горло и распирало грудь, зубам хотелось кусать и рвать, что, собственно, они и делали, оставляя на подушке звериные дыры и багровые следы от прокушенных губ. В такие минуты приходила мысль о самоубийстве. То есть сначала, разумеется, его, а затем себя…

Впрочем, это тоже следовало отнести к ее болезненному состоянию. Легко распоряжавшаяся чужими жизнями, Мадонна никогда не посмела бы посягнуть на то, с чем более всего мечтала слиться. Их дружба состояла из сплошных расставаний, и каждое расставание приносило боль. Она выдиралась из этой боли, как самолет выходит из тяжелого штопора, без надежд на будущее, твердо зная, что еще один штопор и еще одна болезненная вспышка не за горами.

Ощутив, что подушка стала мокрой от слез, Мадонна резко села. Пустыми глазами взглянув на корпус рации, сама себе приказала:

— Не буду!.. Ни сегодня, ни завтра. Пусть живет один, если хочет.

Пальцы ее сжались в кулаки, снова разжались.

— Это пройдет. — Неверяще шепнула она. — Обязательно пройдет само собой…

Лицо Мадонны вновь по-старушечьи сморщилось, по щекам заструились слезы. Дрожащими руками, как алкоголик за стаканом похмельной порции, она потянулась к радиостанции…

Глава 11

Все-таки это была башня! Высотная, знакомая с молниями и буйством ветров. Лежа на кушетке, они слышали, как посвистывает воздух в аляповатых кремальерах, как трескуче раскручивается винт на жестяном допотопном флюгере. Для двоих ложе было чересчур узким, но они этого не замечали. Как бы то ни было, но еще одна атака Мадонны увенчалась победой, еще один часок она отвоевала у пустоты и одиночества. Должно быть, и с Дымовым творилось не совсем ладное, оттого и получилось это свидание, на которое она уже почти не надеялась. Что-то Вадим хотел ей сказать, но она видела, как всякий раз губы его складываются в жесткую линию, и вместо важного, ключевого он говорил совершенно пустое. И все-таки сегодня, Мадонна это отчетливо ощутила, ее ласка не была для него посторонней. Что-то надломилось в нем, потеснив всегдашний насмешливый холодок. Разглаживая его волосы, она с изумлением обнаруживала у него седину, а он глазами, лицом зарывался в ее тело и явно жаждал успокоения. Никакого анализа Мадонна проводить не пыталась, просто радовалась и считала сладостные секунды.

— Как мы счастливы были в детстве, правда?

Этого она тоже в Вадиме не понимала. Прошлого для Мадонны не существовало, свое детство она помнила смутно и все же, не переча, с послушанием кивнула.

— И откуда что бралось? Каждое утро хотелось петь. Какие-то дела, цели — и все это с азартом, почти с восторгом!..

Мадонна безмолвно продолжала кивать.

— Я ведь только сейчас начинаю понимать вещи, которых не понимал тогда. Понимаешь, во всем у нас проглядывала любовь! Да, да! Подобрал котенка — погладил, жучка поймал — отпустил, из бросовой щепки парусник вырезал, камушки какие-то блесткие собирал, любовался. И даже на людей смотрел как-то по иному. То есть я пытаюсь сейчас представить некоторые из тех моментов, и, знаешь, иногда получается. Буквально на один миг. Раз! — и ты — тот самый неунывающий восьмилетка, карабкающийся на клен или березу. Дети любят жизнь, а мы к ней попросту привыкаем. Потому и дни, как секунды. Нет интереса! Утром, вечером, летом или зимой — все одно и то же. Сегодня узнал, завтра запомнил, а через неделю не заметил вовсе. Потому что впаяно уже в памяти. Образ на образе. Все равно как фотографии. Такая вот жутковатая разница! — Вадим пристукнул себя по лбу. — А вот тут давно уже какая-то пружина. Взведена, и никак не могу расслабиться. Уже, наверное, второй или третий год. Какое-то чертово напряжение! Все время жду удара — справа, слева, сверху. Даже приходя сюда, домой…

— Это ужасно, — ласково шепнула она.

— А у тебя? У тебя тоже так?… Хотя нет. У тебя, должно быть, что-то иное.

Мадонна мысленно с ним согласилась. Действительно, у нее было иное и по-иному. Хотя суть не многим слаще — пустота, одиночество, холод под сердцем и желание выть. Сдерживаешься от воя — берешься за нож или за наган. Но помогает ненадолго…

Оба примолкли, невольно прислушиваясь к себе, к доносящимся с лестницы голосам. Лебедь снова привел мальков — сразу троих. У него было на малолеток настоящее чутье. Все равно как у собак, отыскивающих в горах засыпанных снегом альпинистов. Он уходил в заброшенные кварталы, ведомый нюхом, и практически никогда не возвращался с пустыми руками. Вот и эта компания решила довериться исхудавшему мужчине, добравшись до башни и заселив комнату для гостей. Трое мальцов бедовали вместе и, видимо, давно. Это было заметно даже по их поведению. Довольно быстро освоившись в башне, они не куксились и не замыкались в себе, разговаривали вполне смело, даже смеялись.

— А вот еще анекдот! — весомо объявил Санька, и все трое с готовностью заскрипели, рассаживаясь на ступеньках.

— Было, значит, когда-то холодно-прехолодно на земле. Градусов аж под сорок! И вот летел один воробей, летел-летел, пока не замерз. Заледенел весь и грохнулся вниз. Прямо, как камень…

Вадим почти воочию увидел мимику Саньки, его руки, образно показывающие полет воробья и падение в виде камня. Забавно, но в Санькином голосе явственно проступали интонации Егора. Впрочем, Вадим не сомневался, что последний сидел тут же подле детворы — большой ребенок, безмерно уважающий самого разного рода сказки.

— А тут, значит, корова шлепала домой, остановилась прямо над воробьем и вывалила теплую-теплую кучу…

Дети засмеялись, засмеялся и Панчуга. Радостно, басовито и бурно. Водитель броневика втихаря от всех настоял трехлитровую банку с вином из ранета. Сегодня состоялась дегустация, предотвратить которую не успели. У захмелевшего Панчи отнялись ноги и руки, а тридцатисемилетним своим разумом он окончательно сравнялся с детьми. Смеялся он во всяком случае вполне искренне. Глядя на него, покатывалась и детвора. Анекдот можно было не продолжать, но Санька все-таки терпеливо переждал смех и продолжил:

— Вот он в тепле, стало быть, и оклемался, а, согревшись, высунул голову и зачирикал…

— Но! — подтвердил детский басок. — Там же тепло, а он маленький.

— Я видел такие кучи! — встрял еще один слушатель. — На коврижки похожи. Только они летом бывают, и еще они сухие. Мы их в костер клали. Хорошо горят.

— Дурак! В костер дрова кладут, кору от березы, спички.

— И вовсе не дрова! Мы картон клали, патреты со стен…

Анекдот мало-помалу перерос в шумную дискуссию. Пару раз Санька пробовал было досказать про кошку, услышавшую чириканье ожившего воробья и последнего беспощадно слопавшую, но его уже не слушали, да он и сам загорелся темой костров и коровьих коврижек, потому что даже Панча стал поучать спорящую братву, как разжигают огонь, когда нет под рукой ни коры, ни бумаги.

— Лупу надоть! Поэл? И от солнца пузырик пустить…

— Если в муравейник залезть, там тоже тепло, ходы разные, монетки…

— Тихха! Надоть так: лупой — и на щепку. Как задымит, греться…

Губы Мадонны коснулись щеки Вадима.

— Ты думаешь, они счастливы?

Взглянув на нее, он качнул головой.

— Наверняка.

— Даже сейчас, в такое время?

— Наверное, от времени ЭТО вообще не зависит. Что делать, если они родились сейчас? Все смещается. Критерии радости, счастья. Все зависит от нас… — Дымов притянул Мадонну ближе. — Елена сказала, что ты помогла ей продуктами. Спасибо. И еще… — Вадим поморщился. Подумалось о том, что было сейчас неуместным — о репрессиях Мадонны. О них поведал один из уцелевших «бульдогов». То есть Вадим-то слышал о подобном и раньше, но вот полковник жалобщикам не верил, а потому от воспитательных бесед яростно отговаривал.

— Что ты хотел сказать? — Мадонна носом потерлась о его висок. В глазах ее таяло желтое масло, и трепетно вздрагивало пламя неземных свечей. Взглянув на нее, Вадим и сам усомнился. Да могла ли она так поступать? Эта ласковая, чуткая и глубоко несчастная женщина?… Впрочем, нет. Причем тут несчастье? Сейчас во всяком случае на несчастную она совершенно не походила.

Тем временем, шум и веселье на лестнице продолжались. Пьяного и по этой причине совершенно беспомощного Егора дети внизу с подачи обнаглевшего Саньки дергали за уши. Панчугин возмущался, выражал протест, но поделать ничего не мог. Голос его сипел и дребезжал, половина согласных проглатывалась:

— А заухи еня не дегай! Поэл?… Паму что не разшаю!

— Как же ты можешь не разрешать, когда ты мне — так, посторонний и вовсе даже не родной? — возражал Санька.

Следовало долгое молчание.

— А ухи?… Ухи чьи, шельмец?! — наконец взрывался Егор.

— Ясно дело, чьи, — поросячьи.

— Чего?… Маи ухи, поэл! Маи!

— Я и говорю — поросячьи…

В детском гоготе возмущение Панчугина потонуло окончательно.

* * *

Мальки трогали руками огромные ребристые протекторы, пальцами тыкали в броню. Броневик был для них подобием картинной галереи, и чтобы закрепить в глазах малолеток собственное авторство, Санька достал из тайничка бутыль с краской. На верхней части орудийной башни, высунув язык и зажмурив один глаз, с прилежностью стал выводить голову человека — с ушами, носом и прочими полагающимися деталями.

— А-а! Это капуста! — крикнул самый догадливый из мальков. — Я сразу понял!

— Может, картошка? — предположил более осторожный.

— И ничего не картошка! Картошка маленькая, а у капусты листья.

— Тогда что это?! Что?

— Это… — малолетний скептик задумался. — Это лепеха коровья! А тама вон — голова замерзшего воробушка. Торчит как бы наружу.

— Но! Он жа отогрелся!..

Такой неожиданной версии поразился и сам Санька. Чуть отстранившись, он внимательнее вгляделся в собственное художество. Но в эту минуту на улице показались взрослые, и он торопливо скакнул вниз. Сбегав в кусты, спрятал бутыль с кистью. Вернулся, однако, уже не пешком, а на велосипеде. Вычертив по дворику пируэт, яростно затрезвонил звонком.

— Ну, раззвонился! — пасмурный и похмельный Панчугин приложил ладонь к голове. — Чего ухи болят, не пойму. От твоих, должно быть, воплей, Санька.

— Ага, как же…

— Меня бы до стадиона, — робко попросил Лебедь.

— Не далековато будет? — Егор прищурился. — Как обратно станешь добираться?

— Доберусь как-нибудь…

— Ты это… Ремней посмотри где-нибудь. Оно ведь там разное попадается, — наказал Егор. — Для Саньки-шельмеца надоть. Опять, вишь, шалит.

— Я те привезу! — Санька погрозил Егору с велосипеда кулаком. Мальки поглядели на его кулак с пугливым уважением. — Лучше пусть Фемистокла вернут!

— Еще чего! — возмутился Вадим. — И велик тебе, и оружие, и Фемистокла — не много ли? Сколько ты его здесь мучил. Пусть хоть немного отдохнет.

— Я и говорю, Вадь, пущай Лебедь ремней сыромятных пошукает где-нито. Воспитывать парня пора.

— Я вот вас воспитаю, воспитатели!.. — Санькин кулак вновь запорхал в воздухе. Он накручивал педали, кольцуя вокруг броневика круг за кругом. Все равно как маленькая акулешка.

— Да ладно вам… — Лебедь неловко улыбнулся. Даже в такой малости он не решался занять чью-либо сторону.

Вадим пристально взглянул на него. Глаза Лебедя ему откровенно не понравились. Складывалось ощущение, что их товарищ все больше уходит в иное, погружаясь в нездешнюю пустоту, душой и помыслами уплывая в чужие миры. Вот и про автохтонов каких-то все чаще поминает. И глаза у него стали нехорошие — с лихорадочным блеском. Как ни грустно, но Вадим вынужден был признать, что с каждым днем все меньше и меньше понимает Лебедя. И даже не то чтобы не понимает — не чувствует. Да, да! Именно — не чувствует. Люди разбегались по жизни, несмотря на то, что вроде бы оставались вместе. И впервые ему пришлось осознать это на примере собственной сестры. Вот и с Лебедем творилось нечто подобное. Шло время, и взаимопонимание приятелей сходило на нет. Комком снега Лебедь истаивал возле них, а они за ворохом событий уже и не замечали ничего. Все равно, как в той знаменитой песенке: «…отряд не заметил потери бойца и „Яблочко-песню“ допел до конца…» Похоже, и они допели. Практически до конца.

— Послушай, — он взял Лебедя за рукав. — Давно тебя хотел спросить…

— У меня все в порядке, Вадим, — Лебедь мягко высвободился. — Ты напрасно беспокоишься.

Вадим озадаченно приоткрыл рот. Вот и поговорил, блин!..

Панча тем временем вскарабкался на броню любимого зверя, спиной прислонившись к башне — прямо к изображенной Санькой лепехе-кочану, не без артистичности зажестикулировал темными от копоти руками.

— А я вам вот что скажу! — начал с вызовом он. — Все гении на Руси — бывшие простые люди. Это, считай, факт — и факт достоверный.

— Ну да? — пробурчал Вадим.

— А как же! Чехов Анатолий — из простых? Из простых. Мартин Иден — опять же из обыкновенного люда. Шаляпин — из сапожников, Александр Ломоносов — тоже пехом пришлепал в столицу. Аж, из самой Сибири. Пришагал — и враз стал академиком.

— Кто-кто? — удивилась Мадонна.

— Из Сибири? — попытался уточнить и Вадим, но Егор не позволил себя сбить. Спорщик он был опытный.

— Знамо дело!.. Или тот же Меньшиков! Сперва пирогами торговал, а после — бах! — и Урал осваивать начал. Вместе с Ермаком… Да чего там говорить, все гении — черная косточка! Потому как снизу оно всегда виднее. И энергия — исконная, от земли!

— Хорошо, а Пушкин? Александр Сергеевич?

— Ха! Его ж крестьянка воспитывала! Самая натуральная! И тоже доподлинный факт, отраженный в литературе. Поэт и сам в стихах ее часто поминал.

— Кого ее-то?

— Ну, Полину Родионовну. Кого же еще?

— Полину, говоришь? Мда… Ну ладно, а граф Толстой? С ним как быть?

— Внебрачный сын нанятого из крепостных лакея. Тоже доказано! Молекулой ДНК!..

— А Тургенев?

— То же самое… Это ж по портретам видно — вон какая бородища. И рост солидный. Откуда это, интересно, у аристократов родителей — интеллигентов чахоточных взяться такому чудо-богатырю?

Вадим только головой покачал. Спорить с Панчей было невозможно. Сукин сын знал решительно все и обо всем. Даже про молекулу ДНК.

— Ну? Нечем крыть?

— А что тут скажешь, эрудит! — Вадим беспомощно развел руками. Мадонна фыркнула.

И тут Санька с мальками враз грянули смехом. «Эрудит» развернулся к ним спиной, и на приметном месте собравшиеся разглядели непросохший отпечаток «кочана». Рассмеялись и Вадим с Мадонной. Даже Лебедь — и тот улыбнулся. Завертевшись на месте, взглянув сначала на небо, а потом на башню, Егор довольно скоро уяснил причину всеобщего веселья.

— Что ж… Гогочите, гогочите! Смеется, как говорится, только тот, кто — сами знаете. А жизнь, говорят, смех только продлевает…

Он был истинным философом — Егор Панчугин.

* * *

В этот день броневик Панчи работал наподобие развозочного такси. Сначала подвезли мальков к музею Ганисяна, затем высадили у полуразрушенного стадиона Лебедя, Мадонна попросила подбросить до станции метро «Игровая» — доставили туда и ее. Санька, не согласившийся оставаться в башне один, пусть даже и с велосипедом, настоял на том, чтобы раскатывать на бронемашине и дальше. Время от времени, доставая из-за пояса свой малокалиберный «Патфиндер», он принимался лихо накручивать барабан, с азартом постукивал коротким стволом по броне. Внимая сердитым замечаниям, прятал револьвер обратно.

— Ну все, — вздохнул Вадим, взглянув последний раз на оставшуюся возле станционных ворот Мадонну. — А теперь полным ходом к Борису. Пора навестить нашего ученого пророка.

Проще сказать, чем сделать. Прежде чем добраться до лаборатории Бориса, им пришлось немало потрястись. Город перестал быть городом, превратившись в пересеченную местность. Не раз и не два они объезжали свежие завалы, и даже могучий дизель бронемашины временами пел на самых высоких тонах, силясь преодолеть сыпучую крутизну новоявленных городских холмов. Пару раз Панчугин высовывался из люка, озабоченно озирая окрестности и пытаясь угадать кратчайшее направление без видимой угрозы застрять. Но и застрять разочек им все-таки довелось. В одном из проулков дорога превратилась в кисельное мессиво, огромные колеса бессильно забуксовали, и, ругаясь, Панчуга двинулся в близлежащие дома дабы поискать досок под колеса. Устроившись на краю люка, Вадим с интересом пригляделся к стайке ребятишек, что, удостоверившись в отсутствии у проезжих агрессивных намерений, возобновила свой путь вдоль вертлявого темного ручейка, следя за скользящими в воде щепками. Малыши шмыгали носами и шумно переживали за свои «кораблики».

— Моя-то торпедочка! Вона как! Всех сделала!

— Конечно! Из спички… Так и дурак сможет.

— А моя — прямо крейсер! Щас на таран ваших возьмет!..

И тут же кто-то из оборванцев тоненьким голосочком завел:

— А у них па-ходочка! Ка-а-ак в море лодочка! У них ба-а-тиночки на красоту!..

И песню тотчас поддержали:

— Ане пошли туда, где можно без труда — достать бутылку рома и вина… Где пива пенится, пираты женятся, а юбки стельные по швам трещат…

— Стильные, а не стельные, — машинально пробормотал Вадим. Его, разумеется, не услышали. Следуя за мутным потоком, ребятишки повернули за угол, и песня уплыла вместе с ними.

— Салажата… — снисходительно произнес высунувший голову Санька. Циркнув слюной, добавил:

— А я бы на своем мотороллере тут запросто. Вон по той кромочке.

Взглянув на него, Вадим попытался припомнить себя в таком же возрасте. Во всяком случае песни «пиратские» он точно пел. И щепки-корабли по ручьям тоже гонял. Славное было времечко! Спрашивается, какого хрена дети взрослеют?… Вадим вздрогнул. Из окна дома вылетела дверца от шифоньера, за ней просифонила по воздуху другая. Чуть погодя, следом с кряхтением выбрался Панча.

— Помочь? — предложил Дымов.

— Ничего, справлюсь.

Крутивший головой Санька разглядел голубя, припавшего клювом к луже.

— Вадь, а, Вадь! А почему у голубей дизентерии не бывает? Смотри, какую грязищу пьют!

— Не знаю, — Вадим мутно рассеянно плечом. Голова его была занята другим, хотя определить — чем именно, он бы сейчас не сумел. Все, наверное, тут было вперемешку — и собственные улетевшие годы, в которых, оказывается, заключалась лучшая пора его жизни, и терзания Мадонны, и странное поведение Лебедя, и предстоящий разговор с Борисом. Словом, форменный кишмиш. Наверное, и для голубиной дизентерии нашлось место, потому что так уж устроена у человека голова. Глаза видят, уши слышат, мозг впитывает, фильтруя и рассортировывая, соотнося со своими мало кому ведомыми критериями.

«В самом деле, — Вадим досадливо нахмурился. — Отчего у голубей, кошек и собак, лакающих самые жуткие помои, не бывает кишечных колик? Или все же бывают, только мы о них ничего не знаем?…»

Он скользнул невидящим взглядом по развалившемуся на снарядных кассетах Саньке, машинально сунул руку под мышку, проверяя наличие собственной пушки.

В следующую секунду броневик мотнуло, и Панчуга бешено задергал рычаги, давая задний ход.

— Не понял!..

Очнувшийся от мыслей Вадим качнулся к прицелу.

— Что там такое?

— А ты сам полюбуйся, — Егор остановил машину и, отворив заслонки пошире, припал лицом к смотровой щели. — Вот так номер! А, Вадим?

— Ничего не вижу…

— Сейчас! — Панчугин вновь заставил двигатель взреветь, по крошеву кирпича осторожно тронул машину вперед. — Вот он! Видишь? Пятится за угол, как рак! Думал, наверное, не заметим. Хренушки! От Панчугина не скроешься!

На этот раз Вадим разглядел. Номер действительно был великолепный. За полуобрушенной стеной здания стоял еще один броневик — копия их собственного. То есть, это была не просто та же модель, это была полная копия их бронезверя — с теми же финтифлюшками на башне, фиолетово-белыми узорами на мощных протекторах и даже знакомой вмятиной от снаряда на лобовой броне. Вадим не верил своим глазам, украдкой от Егора ущипнул себя за руку.

Ну да! Вон и заяц, выведенный рукой Егора, и цепочка кривоватых звездочек на стволе. Что-то зашебуршилось в памяти — что-то, поселившееся в голове после встречи с Лили. И Катрин тогда выражалась странными намеками… Неужели это и есть двойник?

— Черт! Да он держит нас на прицеле!

Ствол сорокапятимиллиметрового орудия пятящегося от них броневика в самом деле был направлен точнехонько в своего собрата. Вадим ощутил холодок под сердцем. Еще и Санька увязался с ними! Дернуло же взять с собой!

— Может, дать им по рылу, а? У них и снарядов-то, может, нет. Потому и молчат. А, Вадим?… — Панчугин нервно причмокнул губами. — Для начала короткий реверс, опускаем ствол — и рывком вперед.

— Нет, — Вадим сглотнул образовавшийся в горле ком. — Как бы там ни было, но он не стреляет. Значит, не хочет. И потом у нас Санька… Кстати, Шуркаган! Ну-ка лезь сюда, надо глянуть на одну вещь.

Пацаненок послушно приник к окулярам.

— Ух, ты!

— Ну? Твои рисунки или нет?

— Мои… Ха! Кочана нет!

— Какого еще кочана?

— А сегодняшнего. Который у Егорши на заднице. И еще…

— Что еще?

Санька некоторое время глядел молча.

— Вон того змея мы не так рисовали. Хвост какой-то не такой.

— Значит, «бульдоги», — прошипел Панчугин. Вадим не успел ему помешать. Подняв руку, механик медленно завращал винт горизонтального угла пушки. — Надо тихонечко…

— Осел! А ну, прекрати!.. — Вадим зажмурился от слепящего пламени. Это били в них. Рвануло перед самой машиной, фонтаном взметнулось каменное крошево. По броне забарабанили ошметки земли.

— Назад!.. Давай назад!

Но Егор без того давил на педали, заставляя броневик зигзагом вжиматься глубже и глубже в узенькую улочку. Отодвинув Саньку, Вадим напряг зрение. Теперь он и сам стремительно опускал ствол пушки, хотя, стрелять было не в кого. Дым над воронкой и ничего больше. Их не преследовали.

— Это были люди Кита, усек? — Вадим пристукнул кулаком по колену. — Транспорт с Горки. Именно таким образом они и раскатывают по городу. Нашу-то кралю разрисованную все знают.

— Молодцы, нечего сказать!

— Да уж, сообразили…

— И что теперь?

— А ничего. Воевать они не собирались, ты же видел. Это было предупреждение. Всего-навсего.

Распахнув люк, Вадим оперся ладонями о края, рывком выбросил тело наружу. Издали доносился рев удаляющегося соперника. Все-таки молодец Кит! Умница! Такую дулю им показал!..

Вадим оглядел машину. Выстрел был, конечно, предупредительным, но кое-какие неприятности им причинил. Из передних скатов, тонко посвистывая, уходил воздух. Слышно было, как воют помпы, пытаясь удержать давление, обе зарешеченных фары оказались разбиты.

— Ну что? Где они там? — следом за ним высунул голову Егор. Санькина макушка вынырнула рядом, но чумазая ладонь мигом вдавила ее обратно.

— Мчатся отсюда что есть духу… — Вадим кивнул в сторону скатов. — Лишились прожекторов, плюс схватили пару-тройку пробоин. Слышишь, как свистит?

— Ерунда, — Панчугин легкомысленно отмахнулся. — Покрышки с флаповым наполнителем. Минут через пять все само заклеится.

— Заклеится, — Вадим знаком попросил Егора посторониться и, юркнув на место наводчика, нацепил на себя шлемофон, щелкнул переключателем рации.

— Полковник?… Хорошо, что поймал. Тут у нас небольшое происшествие, а потому срочно перекрой район вблизи цирка. Если, конечно, успеешь… Да, да, сразу за рекой… Да нет же, не кто-нибудь, а двойник. Точная копия моей машины… Дал нам знать, что намерения у него мирные и отвалил.

— Моей машины… — сердито пробурчал механик. Вадим не обратил на его брюзжание внимания.

— Возьмите с дюжину гранатометов и дайте ему отмашку, чтоб не дергался.

— А дальше? — Пульхен был лаконичен и прост. — То есть, значит, если он не встанет? Открывать огонь на поражение?

— Не знаю, — Вадим задумался.

— Вот и я полагаю, что это не в наших интересах.

— Черт! Тут ты, к сожалению, прав. — Вадим с досадой посмотрел на механика, сердито шепнул: — А все ты, стрелок хренов! Пострелять ему захотелось!..

— Причем тут я?

— А на что он, думаешь, среагировал? На твой ствол.

Чтобы не слышать упреков, Егор прибавил газу и полностью заглушил голос Вадима. Хитрить он тоже умел, и в микрофон Вадиму пришлось теперь почти кричать.

— Але, полковник! Черт с ними, пусть уезжают. Хотя лучше бы проследить за ними. Осторожненько.

— Осторожненько можно только с воздуха, а наш единственный вертолет, сам знаешь, уж две недели как на приколе.

— Ладно, отбой… — Сдернув с головы шлемофон, Вадим рухнул на сиденье.

— Эй! — Санька потеребил его за плечо, прокричал чуть ли не в самое ухо: — Будем теперь перекрашиваться?

— Еще чего, — Вадим качнул головой. — Не дождутся. Хотя… Отличие какое-нибудь придумать — не мешает. Чтобы любой постовой знал — кто есть кто.

* * *

— Чего это ты такой нарядный? — Вадим с удивлением пощупал костюмную ткань на плечах Бори Воздвиженова.

— Да вот, — вас ждал, готовился.

— И сколько лет этому мундиру?

— Круглая дата — четырнадцать лет.

— Четырнадцать лет? Это ты называешь круглой датой?

— А как же! Без малого полтора десятка. Если аккуратно носить, скажем, не чаще разика в год, то еще лет двадцать протянет.

— В карманах, небось, нафталин?

— Да нет, цветки пижмы. Говорят, тоже спасает. От моли, тараканов и прочей нечисти.

— Мда… Ученый класс! С ним не поспоришь, — Вадим оглянулся на Саньку с Панчугой. На фоне лощеного хозяина смотрелись они, прямо сказать, сиротски. В кабинете, куда провел их Борис, были постелены ковры, и все трое с удовольствием скинули обувь, что, впрочем, еще больше подчеркнуло их «сиротское» положение. Лишь у одного Вадима носки выглядели более или менее прилично, у Саньки же с Егором в дружно сливающиеся прорехи во все стороны весело глядели круглые пальцы, и, может быть, впервые узрев себя в таком неприглядном виде, оба смущенно жались к стене, вызвав у Воздвиженова настоящий взрыв веселья.

— О, Господи!.. Ладно уж, выделю вам что-нибудь из спецодежды.

— Еще чего! — Санька попытался спрятаться за Егора.

— Да бросьте вы! Нашли, чего стесняться. — Вадим вольно уселся в кресло, руками огладил широкий стол. — Хозяин шикует, значит, не перечьте, а предлагает, — стало быть, еще есть. Берите, не то передумает. Кто их знает — этот ученый класс.

— Не передумаю, не бойся, — Воздвиженов оценивающе прищелкнул пальцами. — Ты ведь в курсе, у нас тут свое автономное водоснабжение, — для работающих в лабораториях душ обязателен. Вот и предлагаю — в целях, так сказать, санитарии и прочего… Вы в душ, а мы вашу одежку тем временем того.

— Чего того? — не утерпел подозрительный Санька.

— Выстираем, почистим, высушим. Есть у нас такой агрегат. Зовется Титан-Зэт. В общем выйдете отсюда чистенькими, свеженькими, благоухающими.

Егор в ужасе заморгал глазами.

— Чистенькими?

— Ну да. Управляться с водой проще простого. Задаешь температуру, нажимаешь кнопку, и пошло-поехало.

Вадим хитровато кивнул Саньке на Бориса.

— Думает, будем возражать!.. Мыло-то у тебя водится, профессорская твоя душа?

— Обижаешь, — Борис улыбнулся. — Даже шампуни. Заметь, все изготавливаем сами — и мыло, и пищу, и воду. Пока, конечно, в количестве ограниченном, но… На жизнь скупую хватает.

— Что ж, тогда не грех и объесть вас немножко. — Вадим поднялся. — Ну что, санкюлоты, двинули в чистилище?

«Санкюлоты» безрадостно кивнули.

* * *

Процедура мытья прошла весело. Санька с удивлением крутил в руках скользкий брусок мыла, округляя пальцы, выдувал радужные пузыри. Разобравшись с кнопочным управлением, окатил Егора холодной водой, громко завизжал, получив ответную струю. Словом, освоились достаточно быстро. На шум и гам в душевую заглянул перепуганный служащий, но имя Бори Воздвиженова подействовало, как пароль. Их оставили в покое.

— Не слишком ли хорошо они тут устроились? — высказал сомнение Егор.

— Нормально, Панча. Нормально. Если науку не кормить, что это будет за наука? Тем более, что кормили мы их только вначале, а теперь они сами себя обслуживают. Воду качают из собственных скважин, энергию берут от солнечных батарей и ветровых станций, мыло научились варить, хлеб выпекать. А кто поставил первый работающий белковый синтезатор для Ганисяна? Они. Скоро и второй обещают собрать. Так что, Егорша, не погоняй науку. Она — штука нужная. Откровенно говоря, если у меня на кого и есть надежды, так это только на них.

— Оно конечно, разве ж я против… А-а-а!.. — дико блажа, Егор отскочил в сторону. Его окатили ледяной водой со спины. Гогочущий Санька с пластмассовым тазом спешил обратно в свою кабину.

— Вот бармалей!..

С водой и стерильностью отношения у Егора были без того сложные. Холодной же воды он не терпел вовсе.

— Всего-то тазик! Чтобы чище был.

— Она ж ледяная, дурила!

— Это для закалки.

— Ну, Шуркаган, я тебе сейчас устрою закалку!..

Вадим предусмотрительно отшел от забияк подальше.

* * *

В просторном, выложенном белой плиткой предбанничке вытирались чистыми полотенцами — каждый своим, что тоже было в диковинку. На длинной от стены до стены скамье аккуратными стопками красовалось их собственное бельишко — выстиранное и проглаженное мудреной техникой Бориса.

— Вот так, господа, чудеса продолжаются! Одевайтесь. — Вадим великодушно развел руками, словно заслуга всего происходящего целиком и полностью принадлежала ему.

— Так-то оно так, только чегой-то оно другого цвета стало, — засомневался Егор, напяливая на себя исподнее. — Может, и не мое вовсе?

— Твое, твое, не сомневайся! Хотя понимаю… Твое-то чернущее было, а это салатное, — Вадим фыркнул. — Забыл уже, наверное, каких расцветок одежда бывает?

— Что я — Чехов, чтобы все помнить?

— Оно и видно, что не Чехов.

Скрипнула дверь, в предбанник заглянул Боря Воздвиженов.

— Помылись?

— Еще как! — взвизгнул Санька. — У Панчи целых три родимых пятна обнаружилось! А мы и не знали.

— Хорошо, значит, мылись.

Вадим виновато взглянул на Бориса.

— Воду у тебя хоть не всю выплескали?

— Ерунда, — Воздвиженов пренебрежительно качнул плечом. — Слава Богу, растем. Во всяком случае можем уже позволить себе не думать о таких мелочах. Это поначалу была нехватка, а сейчас — тьфу-тьфу.

— Ух ты! — Санька восхищенно погладил себя по животу, изучая шелковистую свежесть выстиранной и выглаженной рубахи. — Аж похрустывает.

— Ну вот. Теперь на вас можно глядеть и улыбаться, — Воздвиженов и впрямь был доволен.

— Гляди, — разрешил Вадим. — А заодно рассказывай. И учти, я приехал не просто в душ да на чаи. Можешь считать меня полномочным представителем муниципалитета. И даже чуть более того.

— Ага… Нужна дежурная сводка или что посерьезнее?

— Скорее, последнее. Грядут великие перемены, и потому я должен подробнейшим образом знать ваши ближайшие перспективы.

— Тогда вперед, полномочный представитель! — Борис, бородатый, высокий, вальяжный, приглашающе указал рукой.

Миновав короткий коридор, за стенами которого гудела невидимая аппаратура, благоухающая троица вновь вернулась в знакомый кабинет.

— Будем пить чай. Особый, антистрессовый. С нашими собственной выпечки булочками. Нет возражений?

— Смеетесь, что ли? — у Саньки округлились глаза. — Кто же от чая откажется! Да еще с булочками!

— Вот и славно! За чаем и побеседуем…

* * *

Воздвиженов сдержал слово. Очень скоро все четверо сидели за столом и шумно прихлебывали из глянцевито поблескивающего фарфора ароматный чай. К чаю прилагались не только булочки, но и самые настоящие бутерброды — скудненькие, в школьную тетрадку толщиной, но и это показалось им роскошеством. В нынешнем городе в гости обычно не зывали, а если и зывали, то за стол не усаживали.

— Значит, от теории помех ты успел отречься? — Вадим с удовольствием держал в ладонях горячую чашку. — А ведь раньше, помнится, она тебя привлекала.

— Раньше меня много что привлекало. Только какая же эта теория? Так, предположение на уровне измышлений. И кстати, даже в качестве предположения — очень и очень неконструктивное. Мир — не игрушка, и если всерьез предполагать, что он сломался, то починить его мы скорее всего не сумеем, — Борис хмыкнул. — А раз нам его не починить, то…

— То?

— То и следует исходить из классических вариантов, а прежде всего из предположения, что все начиналось исподволь и не враз. Шли десятилетия, таяли и сходили ледники, умирал озоновый слой, учащались землетрясения — словом, все шло на спад, включая и наши спортивные рекорды. Помнишь ту роковую олимпиаду?

— Это когда никому не дали ни одной медали?

— Вот-вот, первый звоночек! Беспрецедентный случай, когда места делили, а рекордов не устанавливали. Потому как снизилась планочка. Даже в мощностных видах состязаний. Пошел человек-человечище по убывающей, несмотря на методики, на суперстадионы и допинговые добавки. Что-то похожее началось с курицами-несушками, с коровами, с волжским осетром и амурской калугой. Гнилое мясо на живом и так далее.

— А может, это американцы? — встрял неожиданно Егор Панчугин. — Или Иран с Пакистаном? Целились ведь, гады! Постоянно!

— Да нет, Панча. Даже для Америки со всем нашим Ближним Востоком — очень уж глобально… — Борис с усмешкой покачал головой. — Хотя идею вторжения тоже можно рассматривать вполне серьезно. Правда, следует чуток скорректировать само определение вторжения. То есть разглядеть в нем новое содержание.

— Ну да! Вторжение — оно ведь разное бывает. Если народно-освободительное, то это одно, а если с целью оккупации, то тогда совсем другое. — Важно поддакнул Панчугин. Ему мало было чая с бутербродом. Очень хотелось участвовать в ученой беседе. Воздвиженов строго глянул на него, края губ профессора чуть дрогнули.

— Разумеется, картина космических кораблей с роботами, вооруженными лазерами и мечами, — смешна и нелепа. Вторжение, если вообще имеет смысл говорить о таковом, могло начаться совершенно незаметно. Простая полицейская операция требует нескольких недель подготовки, оккупация чужой страны — не одного года, а когда речь заходит о войне с целой цивилизацией… — Борис крякнул. — Словом, это война совершенно иного порядка, где, еще раз повторяю, противника, как такового, может не наблюдаться вовсе. Первый этап — изучение — глубокое, всестороннее, с попыткой предсказать всевозможные последствия. Ведь если разобраться, так ли сложно нас всех уничтожить? Как раз — нет! И не надо высаживать десанта с пушками. Зачем? Чуть изменить тепловой климат, запустить быстро мутирующий вирус, поработать над химией воздуха — словом, бездна вариантов. И уже только потом, когда планета очистится, спокойно приступить к транспортировке новых поселенцев.

— Ты это серьезно?

— Вполне. Я — землянин и патриот, но что мешает мне мыслить абстрактно? Будь я на месте гипотетического агрессора, я бы действовал именно таким образом. Вторгаясь в океанские глубины, человек повергает обитателей дна в шок. Что такое электрический свет для жителей вечной тьмы? Не знаю, но должно быть, что-то чрезвычайно неестественное, совершенно необъяснимое по их понятиям. Возможно, то же самое происходит сейчас и у нас. Кое-что мы успеваем объяснять, а кое-что нет. Так, например, массовый подъем из земных бездн гигантских диапиров, вызывающих цепь землетрясений, нам вроде бы понятен. Чита, Сан-Франциско, Бодайбо… То есть, мы представляем себе отдаленно природу этих глубинных пузырей, но совершенно не понимаем причины столь множественного их появления. Так и во всем остальном. Что мы знаем о грибах и ветряках? Сущую малость! Стрессмутирующая плесень, способная поедать органику, и устойчивое турбулентное образование с огромным потенциальным зарядом — возможно, той же природы, что и у шаровой молнии. Но откуда они здесь и главное — ЗАЧЕМ они здесь? Может быть, основная их функция — это роль уборщиков? Этаких трудолюбивых дворников, подчищающих лик планеты для последующей колонизации?… А что? Вполне допустимо. Как допустимы и иные подобного рода версии. Вот так, Вадим, — Воздвиженов картинно развел руками. — Предположи наличие сверхмощной цивилизации, пустившей слюни по нашему чернозему, и все происходящее вполне впишется в рамки вторжения. Но не сказочно наивного, о чем сочинено превеликое множество боевиков и мультсериалов, а настоящего и вполне реального.

— Черт возьми! Но разве это возможно?

— Как говаривал инспектор Жюв на суде знаменитого Фантомаса: «Все возможно, что не противоречит законам природы…» Добавлю только, что этих самых законов мы не знали и практически не знаем по сию пор.

— И это говоришь ты — ученый со степенями?

— Именно я и должен делать подобные признания. — Борис откинулся на спинку кресла. Заметив, что Санька зевает во всю ширь своего рта, кивнул парнишке на кушетку у стены. — Ложись, Шурка. Чего слушать взрослые бредни, отдохни.

Умные глаза его вновь вернулись к Вадиму.

— Ты ведь читал, наверное, как создавались новые самолеты. Теория, практика — и снова теория, но уже чуток подправленная, потому что в результате испытаний вдруг обнаружился закон какого-нибудь непредсказуемого шлейфа из бурлящего воздушного потока. А потом еще какая-нибудь неясная турбулентность, невыявленная дивергенция и так далее. Даже математика, Вадик, — чистейшая из наук, вторгаясь на территорию физики, бионики или астрономии, начинает пасовать, вибрировать и переходить в разряд наук неточных, способных прогнозировать, давать какое-то общее представление, но не просчитывать. Мир, Вадим, просчитать невозможно. То есть иной раз нам действительно подбрасываются интересные теории, казалось бы, указывающие на центр вселенной, объясняющие все и вся, но… проходит энное время, и обнаруживается, что мы снова обознались, поспешили и споткнулись. И так будет всегда, потому что простых ответов не существует в принципе.

— Выходит, ты веришь в теорию вторжения?

— Да нет же! Я ведь только что пытался объяснить!.. Теория поломки, теория вторжения — я выдам тебе еще дюжину столь же убедительных версий. Беда в том, что определиться мы так, скорее всего, и не сумеем. Егор спросил, может ли это быть попыткой вторжения иных государств? Я говорю: нет, навряд ли. А вот насчет космического вторжения уже сомневаюсь. Возможно — и очень даже вполне. Некоторые аргументы я тебе привел. Но сгодится предположение и поскучнее. Банальное повышение температуры. Это ведь не просто — теплая зима и жаркое лето, — нет. Это ускоренная мутация всех видов бактерий, включая чумные палочки, холеру и так далее. Это повышение уровня океана и существенное изменение его солевого состава. Теплый океан реагирует с атмосферой куда более активно, парниковый эффект тонизирует сам себя, изменяется климат, и мы, попадая в новые условия, уже, оказывается, не в состоянии противостоять окружающему с прежней эффективностью. Иммунная система расшатывается, с антигеном — паролем всех наших клеток начинает происходить форменный кавардак, фагоциты набрасываются друг на дружку, не замечая вирусов, и мы гибнем от банального насморка. Жалкая эвтопия, которой мы, конечно, себе не желали, но к которой тем не менее двигались планомерно, зачастую просто с ожесточением пробивая путь.

— А может, это подобие очередного потопа?

— Сорок дней и ночей? — Борис усмехнулся. — Затянулась что-то небесная кара.

— Так ведь и мы теперь другие. Попробуй возьми нас обычным потопом. Хренушки! Или вспомни сон Навуходоносора. О камне, разбившем статую. Может, это тот самый камень и есть? Я говорю о том, что происходит сейчас.

— Если верить в статую, это еще ничего. Это значит — будет спасение. Какое-нибудь, да будет. Только что-то пока им не пахнет. В смысле, значит, спасением.

— Мда… Значит, никаких ответов ждать от тебя не приходится.

— Ну, это смотря каких ответов ты от меня ждешь. То есть глобального ответа, ты прав, я тебе не выдам. Насчет крупных тем я могу лишь порассуждать — и не более того. Но если говорить о чем-нибудь попроще, то можешь не сомневаться, ценность моих ответов тотчас возрастет. И чем более практические темы мы будем затрагивать, тем более полезным окажется для жителей Воскресенска труд нашего скромного коллектива. Городу нужна чистая вода? Будет вам вода — уже через полгода, в ощутимом количестве. И не из скважин, а из общего водозабора. Солнечные батареи? — то же самое, если, конечно, поможете сырьем. Боитесь метровых мокриц? — выведем. Против грибной плесени тоже придумаем какой-нибудь устрашающей силы дуст. А хочешь, — потолкуем о реактивном психозе современных поколений. Тоже, между прочим, серьезная тема. Коллективные стрессы, а тем более растянутые на месяцы и годы — просто так не проходят. Последствия будут более чем устрашающими. Это и сумасшествие, и исчезновение позитивного мышления, и повальный суицид, и все те же заболевания, учащающиеся из-за саботажа иммунной системы. Такие вот дела, Вадим. Напуганный человек и напуганный сильно — УЖЕ потенциально нездоровый человек! Ну не желает его иммунная система справляться со своими прямыми обязанностями. Она подавлена, она низринута в пропасть обстоятельствами.

— А характер, а воля?

— Характер и воля — категории безусловно замечательные, но и они нуждаются в мотивации. Я говорю о смысле бытия — в целом и в частности, о нашем жизненном, так сказать, базисе. Когда все кругом рушится и друзья шеренгами уходят в могилу, не спасет никакой характер. Потому что воля — это всего-навсего энергетический резерв, опора в трудную минуту. Она готова подпитывать — было бы что. Впрочем, это уже совсем другая тема. Хочешь, остановимся на ней, а хочешь, поговорим о мутагомах. — Воздвиженов встрепенулся. — Вот уж загадка, так загадка!

— У нас дома живет одна такая загадка. Некий Фемистокл.

— И не у тебя одного. Они сейчас повсюду. Тоже, кстати, любопытный факт. Я не говорю уже о том, что мутагомы способны усваивать солнечную, тепловую и любую другую энергию с потрясающим КПД. Куда там — нашим солнечным батареям! И не сравнить! И потом они не боятся ни жары, ни холода, ни радиации, ни ядерного ЭМИ — все идет в прок. Но это еще цветочки, ягодки начинаются, когда мы пытаемся проникнуть в загадку их сознания. Ты ведь наверняка пускался в дискуссии со своим Фемистоклом?

— Было дело.

— И что? Оценил этого младенчика?… А теперь ответь мне, откуда у новорожденных могут взяться вполне развитая речь, жизненный опыт и та бездна обширнейшей информации, которой они располагают?

— Ну, и откуда же?

— Честный и прямой ответ: не знаю. Могу только строить догадки. Так вот, более всего мне симпатична гипотеза взрывного созревания лобных долей в сверхкритических условиях. Но заметь, даже такое фантастическое созревание должно идти за счет чего-то. Рассуди сам: пара недель — и перед тобой готовая личность! Что это, если не чудо? Ни тебе воспитания, никакой получаемой извне информации, — раз! — и все.

— Может, срабатывает каким-то образом память родителей?

— Умница! — поддакнул Борис. — И мы начинали с этой гипотезы. Но если бы только память родителей, это было бы полбеды. Объяснили бы все генами, хромосомными файлами и тому подобным. В конце концов человечеству сорок тысяч лет, а это более полутора тысяч поколений. Словом, опыта — сверх головы. Но нет! Некоторые из этих созданий знают то, чего НЕ МОГУТ знать в принципе. Не могут и не должны! Ты понимаешь, что это значит?

Вадим помотал головой.

— А ты подумай. Откуда вообще мозг в состоянии черпать информацию?

— Телепатия?

— К чертям телепатию! Все в тысячу раз интереснее. Именно здесь мы, возможно, соприкоснулись с тайной вечности.

— Ты хочешь сказать, их знание относится к будущему?

— Именно! Они знают то, чего не знает еще никто. Недогляд! Промах Вселенной!.. То есть сначала мы, разумеется, валили все на ложную память, на галлюцинационный цикл, но позже поняли, что дело намного серьезнее. Младенец, погребенный заживо, переживает комплексный стресс — голод, холод, одиночество. Однако в отличие от нас, у него мощное иммунное сопротивление, у него особая защита, опекающая лишенных разума.

— Бог пьяниц?

— Может быть! Почему бы и нет. Нечто вроде внутреннего опыта, контроль надчеловеческого уровня плюс программа развития. Иначе говоря, лишенные помощи, наши младенцы развиваются неведомым нам образом — по своим собственным часам и минутам, по своим индивидуальным личностным стандартам. Идет соприкосновение с так называемым океаном знаний, и в очередной раз нам демонстрируется пример спорности времени! — Борис в волнении растегнул ворот рубахи. — Это уже не человеческая философия, это философия-макро. И вот тебе второе косвенное подтверждение — вспышка на земле таймерной болезни!

— Вы что-то про нее узнали?

— Кое-что, — глаза рассказчика сверкали от счастливого возбуждения.

— Ну, положим, кое-что про таймерное заболевание и я знаю.

— О! Не сомневаюсь. Слухами земля полнится.

Вадим возбужденно сглотнул.

— Это правда, что время таймерных больных течет по иному? Не так, как у нормальных людей?

— Похоже, что да. Собственно, болезнь в том и заключается, что хроники перестают удерживаться в родном времени. Все равно как трамвай, сошедший с рельсов. Ненадолго они запрыгивают в будущее или напротив отстают от живущих, застревая в прошлом. Меня, впрочем, больше интересует способность к зацикливанию. Да, да, есть, оказывается, и такое явление!

— То есть?

— Проще говоря, время сливается в законченный цикл, и на определенный срок человек зависает в пространственно-временной ловушке. Представляешь себе? Десять раз — по одному и тому же кругу!.. Словом, болезнь более чем загадочная. Хотя с грибами она не связана, это точно. Да и вообще ни с чем другим тоже. Потому что… — Борис перешел на шепот и почему-то испуганно оглянулся. — Потому что, Вадик, там такие вещи происходят, что впору с ума сойти. И сходят, кстати говоря. Потому так мало и знаем до сих пор о таймерном вирусе. Ни об этиологии, ни о симптоматике. Скорее всего и нет никакого вируса.

— А что есть?

— Вот тут мне тебе ответить нечего. У них ведь и тень пропадает. У заболевших. То, значит, есть, а то вдруг нет. И сердце куда-то проваливается. Правда-правда! Стучит, стучит — и вдруг раз! — нету. А человек начинает разговаривать с призраками. То есть, мы их не видим, а хроники видят. И нас, стало быть, и их. Может, в будущее сознанием уходят, а может, наоборот в прошлое. Нарушение временной экстраполяции и так далее. Я тоже поначалу не верил, думал, выдумывают люди, — в психосоматику упирались, потом в биоритмику. Пытались со сном все связать. Быстрый сон, медленный и так далее. Ведь если синфазность нарушена, кора, гипоталамус, гиппокамп — все вразнос начинает стучать. И никакого тебе отдыха. Четверо суток бессонницы — и шарах! — галлюцинации. Думал, что и с призраками та же история. Даже пытался с Корсаковским синдромом связывать. То есть это, значит, когда отсутствие памяти новых впечатлений восполняется ярким и буйным сном. Только у нас-то какое, к чертям, отсутствие впечатлений? Каждый день что-нибудь остренькое. Да еще эти тени… Словом, в лужу я сел, Вадик. Дергаюсь, гипотезы выстраиваю — а на самом деле от мира этими гипотезами отгораживаюсь — как дощатым забором. Потому что, Вадик, — перебор. Жуткий и неестественный. На задворках города вообще черт-те что творится. Какие-то светящиеся тучи, дома с призраками. Говорят, монах какой-то в сутане бродит — что-то вроде ангела смерти. Одним взглядом убивает… — Воздвиженов поежился. — Ты не поверишь, но я уже про параллельные миры стал собирать библиотечку. Всякую лабуду читаю — про арестованное будущее, про схлопыванье вселенной. Потому что должно быть какое-то объяснение!.. — глаза Воздвиженова дико завращались. — Потому что не может попадать человек в будущее. Ну, не может — и все! А попадают, Вадик. И возвращаются. Потому и тени на какое-то время исчезают. Нет плоти, — один только образ. Но это вроде той же тени, а тень отбрасывать тень не может. Не может, черт подери! — в голосе Воздвиженова послышались панические нотки. — И город этот из легенд — тоже чепуха! «Черная Химера»… Тоже, придумали названьице! То есть, кое-кто поговаривает, что это и не город даже, а ВХОД, понимаешь? В иной мир, в иное время. И таймерная болезнь тоже, якобы, оттуда. Бред, верно? Кошмарный, нелепый бред… А если не бред? Если хотя бы на минуту предположить, что все правда? Представляешь себе? Рядом с нами и совершенно реальный вход в иное измерение!

— Погоди, погоди! У меня голова плавится от твоих слов. Дай осмыслить, — совершенно не к месту Вадим вдруг подумал, что сегодняшняя эпоха для таких, как Воздвиженов действительно самая замечательная. Десятилетие великих открытий — бесплодных, но от этого — не менее великих. Может, лет через пять-десять Борис и впрямь вплотную подойдет к тайнам мироздания, но только вот даст ли ему это мироздание искомые годы? Вероятно, так мир и устроен, что усыпляет всех неосторожно приблизившихся к ключевым истинам. Распахнем глаза, всмотримся — и уснем…

Он невольно поглядел на Панчу, давно уронившего лоб на мирно сложенные руки. На кушетке, свернувшись калачиком, посапывал Санька. Чай, которым напоил их Воздвиженов, действительно оказался особым. «Особый, антистрессовый» — так, кажется, он выразился. А вернее всего, усыпила бедолаг беседа. Такая вот презабавная штука: двое в пене и мыле — о сне даже не помышляют, а двое преспокойно дремлют и в ус не дуют.

— А если… Если мутагомы тоже хроники? — выпалил Вадим. — Что, если они вообще не люди?

— Браво! — Борис беззвучно изобразил аплодисменты. — И?…

— Ну… Если следовать твоей теории вторжения… — Вадим и сам опешил от собственной догадки. — Что же получается? Они уже здесь?

— Молодчага! — Воздвиженов кивнул. — У меня всего-то полдюжины аналитиков. Останешься без работы, с удовольствием возьму седьмым. О мутагомах мы продолжаем размышлять — и размышлять самым серьезным образом.

— Мда… Черт нас всех побери!

— Побрал, Вадик. Уже побрал!

— И все равно… Наука — наукой, а мы, Боря, практики. Все это жутко интересно, но как ты сам говоришь, — не очень конструктивно. Видишь ли, нам нужна не только вода, нам нужна перспектива. Более или менее реальная, без фантастики и глобальных размахов.

— Согласен.

— Вот и помогай с жизненным смыслом. Коли не надо сжигать этот чертов гриб, — так и скажи. Захочешь экспедицию организовать, — сделаем. Выберем какой-нибудь периферийный поселок, станем изучать. Но главное — объясни, что делать с таймерными больными. Как спасаться от вируса и так далее. Вибрирует ведь народ, психует. — Вадим нахмурился. — В общем, Борис, до сих пор ты находился в свободном плавании, теперь настала пора впрягаться в общую упряжку. Так уж мы устроены, — нас интересуют наши болячки, и это естественно. Словом, ты должен помочь их вылечить.

— Лечить — да, но не ВЫлечить.

— Не понял?

Борис с улыбкой похлопал его по руке.

— Зато я тебя понял, Вадим. Не думай, я ценю твою помощь. И от того, чтобы занять свое законное место в упряжке, вовсе не отказываюсь. Тем более, что есть некоторые оптимистические моменты. Но видишь ли, я только хотел сказать, что всем нам следует настраиваться на лечение и перестать надеяться на ИЗлечение.

— Ты считаешь…

— Да, Вадим, я считаю, что у нынешней детворы, у них, — он кивнул на посапывающего Саньку, — и впрямь появляется шанс. И все же в излечение, прости меня, я уже не верю. Слишком глобальные перемены творятся вокруг. А мы — не мутагомы. Человечество вообще не в том возрасте, чтобы мечтать о молодости. Средний срок жизни, как ты знаешь, шестьдесят-семьдесят лет. А нам уже, Вадик, что-то около того. Песок из задницы и все сопутствующее.

— Значит?

— Значит, цикл, Вадим, подходит к концу. Хотим мы того или не хотим, но земной шлагбаум начинает стремительно опускаться. Все, Вадик, дальше хода нет, и мы свое отыграли. Возможно, через энное число тысячелетий опять начнется возрождение, но это уже не для нас. Собственно, эту безрадостную мысль я и хотел довести до твоего сведения.

Часть 2 Гимн побежденным

«Нас мало кто любит.

Правда, правда!..»

Дж. Мейтинг

Глава 12

Разумеется, его преследовали. На иное Артур и не рассчитывал. Потому и повернул в сторону Синих Болот. Не то чтобы ему не верилось в рассказанные ужасы, просто не оставалось другого выхода. По части преследования «дичи» — банда могла дать ему сто очков форы. Имелись и свои опытные следопыты, и свои зубастые «гончие». Болото, заглатывающее людей, давало шанс оторваться. Кроме того, сработало и чисто человеческое любопытство. Есть такая черта у людей — и страшно, и интересно. Оттого и ныряют — кто глубже, лезут — кто выше. Заглянуть в глаза костлявой и увернуться. На равных. Подать руку и суметь вырвать. Может, с тем же чувством засовывает голову в пасть льву матерый дрессировщик. В самом деле, чего он там не видел? Слюнявых десен? Или языка с клыками?… Артуру казалось, что он знает ответ. Азарт! Вот, что толкает в любое жизненное пламя. Блаженное чувство риска…

Какое-то время он двигался с отчетливым ощущением, что за ним идут по пятам. Но стоило земле зачавкать под каблуками, а туману густо застлать пространство, как он понял: преследователи отстали. Разумеется, его посчитали недоумком и самоубийцей. А возможно, Щеголь и те, кто похитрей, рассудили, что он попросту юлит, маневрирует, и проголосовали за легкий перекур. Побегает, мол, и вернется. Если, конечно, вернется… А мы покуда ппереждем на бережку… Именно поэтому возвращаться Артур не собирался. Бездонных болот не бывает. Во всяком случае здесь, вблизи Воскресенска, он о таких никогда не слышал. Значит, со слегой и компасом можно будет пройти.

Организовав привал на первом же островке, Артур привел в порядок весь свой немудреный скарб. Из березки со скрученной от неведомой хвори листвой вырезал двухметровый посох. Дневной марафон унес бездну сил, и, изловив килограммовую лягушку, он закоптил ее на костре, без особого удовольствия поужинал.

Не хватало только воды, и пришлось прибегнуть к довольно дикарской процедуре. Перемешав золу и землю, Артур набил этой смесью связанный в узел рукав гимнастерки и через созданное таким образом подобие фильтра стал пропускать зловонную воду болота. То, что получилось, вскипятил в котелке, аккуратно слил во флягу. Гримасничая при воспоминаниях о старчески дряблом мясе лягушки, попробовал жевать березовую кожуру, но заячьих пристрастий так и не понял.

Как бы то ни было, но то время, которое он провел на острове, ничем странным себя болото не проявило. Вокруг было пусто и глухо. Никакой живности, кроме редких змей и неловко скачущих гигантских лягушек. Даже комаров было отчего-то мало. Возможно, некого было кусать. А без доноров кровососам трудно.

Ночью у него начались рези в животе. Поминая недобрым словом местных лягух, про которых ни он, ни лесная братва ничего не знали, Артур, соскреб ножом с головни покрупнее пригорошню черного угля, поморщившись, проглотил. Резь, разумеется, не прошла, зато пришел сон — неожиданно быстрый и приятный. И что-то в нем было знакомое. Мельтешение лиц, среди которых иной раз всплывала и его Елена. Галерея близких портретов, глядя на которые, Артур испытывал непривычную умиротворенность. Все хорошо, и ты хороший! — говорили ему эти лица. Улыбаясь, он отвечал им добрым молчанием. Ему казалось, они без слов понимают, как он их всех любит, не помня злого, вообще ничего не помня. И только на задворках сознания мелькала подсказка, поясняющая, что это всего-навсего сон, а во сне свойственно любить бескорыстно и бездумно — одним лишь сердцем.

Глупое необъяснимое чувство — любовь. Но возможно, именно в необъяснимости таится его истинность, некое загадочное тавро качества. К чему же еще стремились великие из великих, мечтая титаническими усилиями перенести это тепло из фантазий в жизнь и реалии. Кто-то пел, кто-то рисовал, кто-то занимался ваянием. Замысленный и зачатый в ласковом полуобмороке младенец всякий раз выходил немножечко не таким. И мир встречал его сухо, с прохладцей оглаживая нежную кожу, заставляя кричать с первых минут и секунд…

Проснулся Артур с чувством горестного недоумения. Как просто все было во сне, и как перепуталось все в жизни! И справа, и слева — гордиевы узлы из змеиных людских тел. Почему так? Зачем и какого черта?

Открыв глаза, он смотрел некоторое время в темное беспросветное небо, переживая зябкость перехода. Звезд не было. Совсем. Не было, разумеется, и солнца. Вообще наблюдалось нечто странное, не сразу доходящее до полусонного сознания. И наверное, только спустя минуту Артур нервно вскочил. Сердце в груди бешено стучало, разум отказывался воспринимать видимое.

Болото пропало. Пропало вообще все. Клочок все того же острова под ногами и более ничего. Ночь. Блесткий и мглистый купол над головой. И не сразу вспомнились «болотные россказни» разбойных мужичков — о фокусах на болоте, о проглоченных людях, о пузырях, способных обволакивать все живое. Значит, не врали сукины дети! Все оказалось правдой, и Синее Болото, похоже, изъявило интерес к его измученной душеньке.

Хотелось ругаться, хотелось рвать и метать. А вот чего отчаянно не хотелось, так это умирать не за понюх табаку — особенно сейчас — в полшаге от свободы. И чисто рефлекторно руки Артура потянулись к пулемету…

* * *

— Они, понимаешь… Их двое. Когда тот самолет упал, тетку и родителей — разом, — Лебедь задыхался. Быстрая ходьба утомила его, и даже связно выговорить пару фраз стоило ему немалых усилий. — Всех завалило, а над ними плиты шатром встали. Так детскими лопатками и прокопались наружу. Мать умудрились вытащить. Уже мертвую…

— Чем же они питались? — поразился Вадим.

Лебедь наморщил лоб, как-то не враз пожал плечами — сначала правым, потом левым.

— Ладно, — Вадим осмотрелся на лестничной площадке. — Где они сейчас?

Без особой уверенности Лебедь шагнул к двери, обитой синим дермантином, робко постучал.

— Роланд, не бойся, это я, Лебедь, — тоненько предупредил он. Звонко щелкнул замок, дверь отворилась. Вадим недоуменно шевельнул бровью. Он ожидал увидеть подростка, но оказалось, что молодому хозяину насчитывается едва ли пять или шесть лет. С рассказом Лебедя подобный возраст никак не стыковался. Вытащить из развалин взрослую женщину? Таким крохам?…

В коротеньких, более похожих на шорты штанишках, в свитерке, с серьезным не по возрасту личиком, Роланд смотрел на него изучающими глазенками.

— Это мой друг, — торопливо объяснил Лебедь. — Он вам поможет, честное слово!

— Нам помогать не надо, — вежливо отказался мальчуган. Помявшись, добавил: — Спасибо.

Говорил он на удивление правильно, без детских интонаций. А насупленная его фигурка по-прежнему загораживала проход, не пуская в квартиру.

— Понимаешь, — Вадим присел перед мальчуганом на корточках. — У меня масса знакомых врачей. Замечательных, умных, добрых… Они постараются помочь твоей маме. Но для этого ее нужно вывезти отсюда. А пока ее будут лечить, вы поживете в интернате, идет? Здесь неважный район, Роланд. Дома падают, люди болеют, а мне бы хотелось сказать твоей маме что-нибудь утешающее, когда она поправится. Если вы по-прежнему будете тут прятаться, как я ее утешу?

Сосредоточенное личико Роланда как-то враз обмякло. Он взметнул свои черные глазки на Вадима, порывисто отвернулся.

— Может… Может, это летаргия, — дрогнувшим голосом произнес Роланд. Он и в самом деле был умным мальцом. — Я читал, такое бывает. Вы только проверьте. Обязательно проверьте…

И, посторонившись, пропустил их. В прихожую.

Миновав гостиную, Лебедь с Вадимом оказались в простенькой ничем не примечательной спаленке. В кресле у окна сидела мертвая женщина. Длинные ресницы, строгие черты — даже в смертном сне она была красива. Вадим обратил внимание на то, что женщина прикрыта детским одеяльцем. Там, где одеяльца не хватило, красовалась розовая кофточка. Словно разгадав недоумение гостя, Роланд скупо пояснил:

— Мы решили, что ей холодно. Она так замерзла.

Вадим шагнул к сидящей, легонько прикоснулся к кисти. И сразу ощутил холод. Тот самый, что ни с чем не спутаешь. Мысленно отметил знакомую странность — никакого тлена и никакого запаха. Боря, помнится, пытался этим заниматься и тоже ничего не понял. Что-то вроде самопроизвольной мумификации. Серный компонент в коже и мышцах, восковая пленка. А откуда и почему — неизвестно.

Смущенно обернувшись и стараясь не встречаться с Роландом взглядом, Вадим прислушался к доносящемуся из прохода разудалому чавканью.

— Это моя сестренка, — скупо пояснил мальчуган.

— Вот как? — выпрямившись, Дымов медленно прошел на кухню. Сестра Роланда, чудо лет трех-четырех, весело поедала из тарелки какую-то мучнистую бурду. Очень походило на то, что мальцы предусмотрели все заранее — и возможные сборы, и дальнюю дорогу. Кормил сестренку Роланд явно впрок — может быть, самым последним.

— Мы домой поедем, да? — глаза девочки встретились с глазами Вадима и тут же заискрились весельем. В отличие от брата, она еще не понимала, что происходит, гостей не боялась, от каши, простоватой и неумелой, получала истинное наслаждение.

— Домой, — буркнул Роланд, протискиваясь мимо Вадима. — Собирайся.

— Чем-нибудь помочь, Роланд?

— Нет, я справлюсь.

В этом Вадим не сомневался. Малец был на редкость самостоятелен. Во всяком случае с одежонкой девочки он управился довольно умело. Сидя на табурете, сестра болтала ногами, а брат терпеливо застегивал на ней многочисленные пуговки, поочередно ловя непоседливые ступни, натягивая на них салатного цвета сандалики.

— А шушек нам там дадут? — встрепенулась вдруг девочка.

— Дадут. Обязательно дадут.

— И шупу, да?

— И супу… — Вадим немало уже перевидал осиротевших детей. Какая-то особенная несправедливость чувствовалась в их пришибленных наивных вопросах. А самое жуткое заключалось в том, что к этому невозможно было привыкнуть.

Когда покидали квартиру, девочка обернулась и помахала женщине в кресле.

— Пока, пока, мама!

У Вадима засаднило горло.

— Мама к нам еще приедет. — Буркнул Роланд. — Попозже.

— И она не будет молчать, да?

— Нет, не будет.

Голова девочки беспрерывно крутилась. Одних уверений брата ей было недостаточно. Поймав на себе ее вопрошающий взгляд, Вадим не слишком искренне подтвердил:

— Ну, конечно, приедет. И обязательно расскажет какую-нибудь сказку.

В подъезде им пришлось перешагивать через грибные наросты. Из какой-то неряшливой щели высунулась гигантская мокрица, тут же юркнула обратно.

— Ой!.. — девочка боязливо поджала ноги, повиснув на руках Лебедя и Вадима, тут же звонко расхохоталась. — Какая усатая!

Роланд сумрачно шагал сзади. В руках он нес узелок, в который собрал все, что посчитал необходимым.

Наверное, ЕЙ было легко с ними, — подумал Вадим, а в следующую секунду они вышли из мертвого дома, которому уже через час или два суждено будет пылать под керосиновыми струями огнеметов. Умершие лежали здесь чуть ли не в каждой второй квартире. Эти двое — были единственными, кого удалось обнаружить Лебедю. И снова дети, между прочим! А отчего, почему? Должно быть, взрослое население угодило в особый черный список. В очередь на тот свет детей отчего-то не пропускали…

* * *

Древняя машина пыток, ременные петли — на ногах и руках… Артура растягивало во все стороны, как морскую звезду, цепко стиснув лучи, преследуя одну-единственную цель — постараться подольше не разорвать, доставить максимум боли. Он уже не ощущал своего тела. Все чувства вытеснила и затмила боль — единая, смешивающая органы, конечности в одно целое — в трепещущий сгусток кровоточащего и кричащего. Зрение, слух, обоняние — все превратилось в отсутствующие понятия. Хотелось сжаться в комок, снова стать эмбрионом. Но, увы, тело ему более не подчинялось. Нечто распластывало плоть и сознание, копаясь в груди, как скребет щепкой в муравейнике любитель-естествоиспытатель. Временами случалось чудо, и Артур проваливался в обморочный омут. Но и это длилось очень недолго. Как за глотком воздуха, ему приходилось выныривать под клокочущее небо, и десятки молний немедленно вонзались в сердце и мозг, вызывая все ту же изнуряющую боль.

Хуже нет, чем бороться с болью один на один, будучи прижатым к стене, без малейшей надежды на спасение. Бессилие удесятеряет боль. Оттого, должно быть, и мечтали древние воины о смерти в бою — с мечом в руках. Так было проще. Один ослепляющий миг — и все. Никаких пыток, никаких мучительных отсрочек. В смерть тоже можно нырнуть, как в воду, боль же — совершенно иная среда. В ней вязнешь постепенно, с удручающей неторопливостью погружаясь в булькающее мессиво миллиметрами жизни. Именно в этой временной протяженности и заключается самое ужасное. Тяжесть настоящего и полная неопределенность будущего. Потому и начинаешь желать конца. Какого угодно, лишь бы поскорее.

Впрочем, и эти рассуждения грешили условностью. Кто вообще установил, в каком состоянии мы обязаны жить? Может быть, состояние боли — норма? Ведь привыкаешь к мысли о будущей своей кончине, кончине родных, близких, кончине всего мира со всеми его красотами, загадками и причудами. Стало быть, отсрочка тоже может быть утешением. Трение рождает мозоль, постоянство неприятного — привычку! Терпимость, конформизм, лояльность и бездна прочих синонимов. Ведь надо как-то жить! Значит, надо оправдывать формы бытия, оправдывать боль.

Артур продолжал жить — в этом не было сомнений. И главным тому доказательством являлись его муки. Больно, значит, жив. Значит, есть еще чему болеть. Совесть тоже ноет только у действительно живых. У покойников все обычно спокойно.

Он не спасался и не боролся. Он был распят. Боль, костистая и высокая, склонившись над ним, облизывала поверженного шершавым языком, снимая кожу, выедая плоть. А может, и не Боль это была, а Смерть. И Артур видел — словно со стороны, как вены его вздуваются и темнеют, готовясь лопнуть, как темные струйки бегут из ушей, опоясывая затылок. Черные пиявки, облепившие тело, судорожно сжимались и вытягивались, высасывая из него жизнь, взамен впрыскивая нечто свое — ядовитое, едкое, заставляя сердце перхать и останавливаться. Часовая бомба отстукивала роковые секунды, но взрыва не по-прежнему происходило. Агония затягивалась. Сбиваясь с ритма, давясь порциями дегтя, жизнь продолжала в нем биться и пульсировать.

* * *

Уже на подъезде к музею Лебедя вновь скрутило. В его чахлом исхудавшем теле постоянно происходила зловещая борьба, выражавшаяся в мучительных коликах, в спазмах, в позывах на рвоту. Словом, вылезать наружу пришлось Вадиму. Уже внизу он как-то не сразу и с удивлением обнаружил, что в обеих его руках очутилось по маленькой горячей ладошке. Роланд и Танюшка — так, оказывается, звали девочку, сами проявили инициативу, трепетно ища опоры — пусть даже в нем — практически незнакомом человеке. Впрочем, с Танюшкой они были уже на короткой ноге. Девчушка с удовольствием откликалась на любые вопросы, а вот брата разговорить по-настоящему не удалось. К бронированному хозяйству Панчи мальчик отнесся без малейшего интереса, и даже массивный пулемет с латунного цвета патронной лентой не привлек его внимания. Нахохленный и задумчивый, он был погружен в себя, отзываясь на внешнее лишь по мере необходимости. Тем не менее, здесь, на земле, когда они вылезли из урчащей бронемахины, Роланд непроизвольно последовал примеру сестрицы, заставив Вадима смущенно раскашляться. Неторопливо они двинулись к воротам в музейный парк. Вадим поглядывал на мелькающие с непостижимой быстротой Танюшкины сандалеты и мысленно поражался. Маленький человек со своей маленькой уверенностью семенил рядом. Может, затем и даны человеку две руки? Чтобы в каждой покоилось — вот по такой доверчивой ладошке?

За оградой, обнявшись, прошлась троица мальчуганов-друзей, и Вадим нашел нужным сказать что-нибудь утешающее своим спутникам:

— Ну вот, пока мама в больнице, будете играть с ребятами. Здесь таких, как вы, много. Подружитесь с кем-нибудь, будет веселее. А хотите, будем вас навещать.

Странно было рассчитывать на какое-либо согласие, но, по всей видимости, в одиночестве не выбирают, и он, только что оторвавший их от умершей матери, тоже был уже не совсем чужим. Тоскливо взглянув на Вадима, Роланд тихо выдохнул:

— Хотим…

— Вот и договорились, — Вадим улыбнулся.

— Только вы это… Не забудьте!

— Обещаю, — в непонятном порыве Вадим присел и, обхватив детей, разом поднял. — Как только объявится свободная минута, сразу к вам.

Тут же за воротами он разглядел сидевших кружком вооруженных людей. Они палили костер и, кажется, резались в карты. Вадим улыбнулся. Поездка к Полю не прошла даром. Охрану он все-таки выделил — пусть аховую, но все лучше, чем никакой.

Знакомый голубоглазик с конопушками на лице выскочил из кустов, заприпрыгивал рядом.

— А это кто? Кто это, а? — он норовил бежать вприпрыжку, но все равно отставал. — Дядь Вадь, скажи!

Этого голубоглазика в компании дюжины других детей Вадим доставил сюда пару месяцев назад. Лицо запомнил, а имя забыл. Слишком уж много было других глазастых и конопатых.

— Ну кто, скажи же! — ныл голубоглазый.

— Жиже-жиже, — передразнил его Вадим. — Лучше найди мне Ганисяна, ферштейн?

— Ага!

Вестовой из голубоглазого получился отличный. Очень скоро он привел не только Ганисяна, но и одну из воспитательниц.

— Эге! Да у нас пополнение — и довольно симпатичное! — в прошлом директор музея, а в настоящем — городского детприемника, Ганисян сияюще протянул Роланду руку. — Ганисян Эдуард Палыч. А вас как звать, молодые люди?

«Молодые люди», притихшие было на руках Вадима, несмело заулыбались. Не без достоинства представились. Разглядывая лучащуюся радостью физиономию Эдуарда Павловича, Вадим успокоенно подумал: «А ведь у него, черт возьми, получается! На все сто получается. Спрашивается, какого черта он заведовал музеем?»

Впрочем, на этот вопрос наверное, не сумел бы ответить и сам Ганисян. Свое призвание он не выбирал, — оно само нашло его и призвало под ружье.

* * *

Экспедицией это назвать было, конечно, нельзя. Скорее уж — вылазкой. Небольшой пикничок на лоне сегодняшней непредсказуемой природы. Всего десять-двенадцать километров от города, один автобус и один танк. На большее Воздвиженов претендовать не хотел, да и не дали бы — потому как не имелось в наличии. Место «пикничка» взяли в оцепление автоматчики — полдюжины хлопцев, отданных Пульхеном в полное распоряжение Бориса. Те, кто брал пробы из горки «снега», на всякий случай натянули на лица маски с респираторами. На пластиковых раздвижных столиках развернули походную лабораторию.

Пока Борис с парой помощников рвал с деревьев листья, укладывая их в полиэтиленовые мешочки, лаборанты управились с первичным анализом среды.

— С излучением более или менее. В воздухе споровидная пыль, но в умеренной концентрации. Кислород, углекислота и прочее — в пределах нормы.

— А что со снегом?

— Со снегом полная чепуха. На первый взгляд — щелочь и довольно-таки агрессивная. По составу — бездна бактерий и химических ингредиентов. Есть и медь, и цинк, и азотистые составляющие.

— Почему эта дрянь такая холодная?

— Черт ее знает. Странная какая-то кристаллизация. Действительно похоже на снег. А самое главное — щелочь-то у нас на открытом месте, отнюдь не в тени, а температура все равно минусовая. Ткнули разогретым пинцетом — тает, а на солнечные лучи никакой реакции.

— Кстати, шеф, это тоже надо взять на заметку. Даже настоящий снег такой ровной горкой здесь бы не лежал. Осадки так не выпадают, согласитесь?

— Может, это слон навалил? Какой-нибудь внеземной?…

Шутку не поддержали. Взглянув на часы, офицер Пульхена, исполняющий в институте и здесь обязанности начальника охраны, негромко предупредил:

— Время, Борис! Еще полчасика, и сворачиваемся.

— Не вижу причин для тревоги. Все пока тихо.

— Вот именно — пока. Осторожные люди рекомендовали не задерживаться.

— Что нам может грозить?

Офицер пожал плечами, поправил закинутый за спину автомат.

— Мы на чужой территории. Этого уже достаточно.

— Жаль горючего. Выбраться сюда, чтобы взять три десятка проб? — лицо Воздвиженова сморщилось. — Послушайте, капитан, может, черт с ней — с перестраховкой? До вечера еще пропасть времени. Давайте поработаем? Хотя бы пару часов? В кои-то веки выбрались! — и, не давая возможности офицеру ответить, Борис тотчас обернулся к подчиненным:

— Ну, что там на эмографе?

— Вроде тихо. И магнитофон, похоже, впустую пишет. Ни птиц, ничего.

— Пусть пишет. Что-нибудь все равно должно быть. Не птицы, так звери с насекомыми. Пошарьте на высоких частотах…

Глядя на Воздвиженова, капитан сердито потер переносицу. Сдернув с груди трансивер, щелкнул питанием и поочередно стал окликать притаившихся в оцеплении автоматчиков.

* * *

На этот раз нюх подвел Лебедя. Ему казалось, он откапывает детей, а это оказались мутагомы. По всей видимости, он опоздал…

Стряхнув с большеголовых кукольных тел ржавого цвета пыль, Лебедь, поспешно, не давая им пробудиться, обернул мутагомов в собственный ветхонький пиджачок. Поднявшись, прошел в соседнюю комнату, лишенную потолка и одной из стен, обессиленно рухнул в уцелевшее кресло. В последнее время он уставал с пугающей стремительностью. То есть сначала это было закономерным последствием затянувшегося голода, но потом… — потом все пошло в разнос. Несмотря на то, что температура воздуха чуть поднялась, несмотря на опеку друзей. Возможно, все его беды заключались в том, что он еще чего-то ждал. Каких-то, может быть, счастливых перемен, какого-то малого, но явственного результата всех их трудов. Ведь ждал же чего-то Вадим? И Пульхен, наверняка, ждал. Иначе чего ради мотался бы он по городу, день и ночь сжигая плесень, отстреливаясь от мародеров, обезвреживая мины и затевая какие-то строительства? И те, кто организовывал институты выживания, — тоже, вероятно, на что-то еще надеялись. Травоеды, солнцепоклонники, уринисты… У всех, наверняка, были какие-то результаты. Во всяком случае о таковых любили поговорить. Лебедь слышанному простодушно верил, хотя и знал расхожее правило: хочешь увидеть результаты, дождись смены поколения. А уж ему на это надеяться было смешно.

Когда хоронили Бульончика с Климом — первых соратников Вадима, он еще оставался самим собой. Но после того, как в черный список угодили Володя с Амандой, Дракончик с Ваней-Пенопластом и добрый десяток институтских друзей, Лебедь сломался. Именно тогда он понял, как мало, в сущности, нужно человеку, чтобы сойти с ума, то есть выйти из себя и не вернуться.

А может, все случилось после того, как он просмотрел фильм с расстрелом.

Хотя почему фильм? Это был не фильм, а правда — жестокая и безумная. Лебедь прятался тогда в таких же развалинах, а они там, на другой стороне улицы, выстраивали вдоль стены трубадуров, отнимая гитары и трубы, колотя музыкальными инструментами по головам, пиная сапогами, тыча в спины и лица прикладами. Их было довольно много — этих одетых в гражданское палачей. И было им мало приближающейся расправы, они жаждали прижизненных стонов и криков. Бедный Лебедь, глядя на избиение одной кучки людей другой, кусал губы и горячечно шептал — то ли уговаривал кого-то, то ли молился: «Сейчас… Вот сейчас они остановятся… Ведь они так похожи! И те, и другие. Нельзя же так мучить себе подобных!..» Лебедь и впрямь верил, что экзекуции не суждено состояться. Эта кровь и эти крики — что-то должно было отрезвить разгоряченные головы! Однако происходило обратное. И кровь, и глаза мучимых только разжигали палачей. На крики и жалобы слетались со стороны, били вдвойне, заставляя умолкать, выпрашивать пощады на коленях. Все прекратилось только тогда, когда вооруженные люди устали. Бить долго и мучить в самом деле не просто. Лязгнули затворы, вздернулись стволы, пламя ударило в лежащих, скрюченных, прикорнувших к стене. И самое жуткое, что Лебедь вздохнул с облегчением. Грянувшие очереди принесли долгожданный покой. И ему, и палачам, и тем, кого расстреливали.

Грохот стих, все закончилось, по крайней мере — так он тогда полагал. Но ничего не закончилось, все только начиналось. Во всяком случае для него. Потому что после ТАКОГО люди просто перестают быть людьми. И пусть Лебедь не участвовал в избиении, но он все видел и слышал, а это очень напоминало соучастие. И вероятно, именно тогда тень его впервые подняла голову, крадучись, выползла за окно и медленно потянулась к углу здания. Руки она держала перед грудью, как вставшая на задние лапы гигантская крыса. Ни остановить ее, ни выкрикнуть залихватское: «Тень, знай свое место!» он уже не мог.

Яд — производное от слова «ад», и наоборот. Высокие трубы для того и строят столь высокими, чтобы распылить яд на высоте вольных ветров, поделив отраву равным образом на всех. По той же причине сливают отходы в реки. Все справедливо — потому что поровну, и, только, любуясь каскадами заводских труб, стволами целящих в небо, можно в полной мере осмыслить истинный замах человечества, его главную мишень. Тряпье нищих рассыпается в прах, разлетаясь по свету подобием туч, осыпаясь пепельным снегом. С миру по нитке, но и миру по нитке. Машине, взревевшей мотором и оставившей шлейф выхлопов, тоже достанется своя справедливая порция — куда бы она ни отправилась. Все пути ведут в Рим, а Рим человечества — ад…

Лебедь протянул руку и неожиданно легко дотянулся до книжной полки. Это было неспроста. Наверное, бывший хозяин квартиры любил почитать. Оттого и кресло поставил именно таким образом, оттого и полку прибил на столь скромной высоте. Все рядом, удобно и близко.

В силки пальцев угодил толстенький томик со знакомой фамилией. Зеленый клеенчатый переплет, неровный корешок, — видно было, что книгу читали неоднократно. Тут же между страниц притаилась газетная статья с оборванным уголком и пожелтевшая ученическая тетрадь. Сначала Лебедь отворил книгу, наугад принялся читать: «…Созерцая озеро годами, рыбак думал все об одном и том же — об интересе смерти. Захар Павлович его отговаривал: „Нет там ничего особого: так, что-нибудь тесное“. Через год рыбак не вытерпел и бросился с лодки в озеро, связав себе ноги веревкой, чтобы нечаянно не поплыть. Втайне он вообще не верил в смерть, главное же, он хотел посмотреть — что там есть: может быть, гораздо интересней, чем жить в селе или на берегу озера…» Лебедь захлопнул книгу, не оборачиваясь, поставил на место, и опять все получилось на удивление ловко. Полка попала точно под руку. На короткое мгновение страх «Чевенгура» всплыл в памяти, расползся промозглым туманом, обволок внутренности. Но страхов у Лебедя хватало своих. Сглотнув сухой ком, он опустил глаза. Статья на пожелтевшем клочке газеты посвящалась грибам. «Бойтесь гигантских шампиньонов!» — гласил заголовок. А ниже писалось о массовых отравлениях, о ложных опятах, о вспученных половицах первых этажей, под которыми вызревали подвальные монстры.

Ничего нового. Все по-прежнему свежо и зримо. Это он еще отлично помнил по собственной жизни… Лебедь смял статью в комок, уронил под ноги.

А что же в тетради? Дневник? Помнится, и он вел что-то подобное. Только тетрадь была более объемной, а обложка лаково красной. И конечно, никогда не скапливалось на ней столько пыли. Лебедь сунулся носом в выцветшие, по-старушечьи округлые и заваливающиеся налево строчки. Наверное, человек, читавший в прошлом Платонова, не мог писать что-либо веселое. Какая-нибудь скука о нарождающихся ужасах на ночных улицах, о панировочных сухарях с крупами, о ценах с растущими очередями и первых жертвах эпидемии, а далее… — далее интерес к дневникам пропадает. Их просто перестают писать. Зачем? А главное — для кого?… Даже Бунин писал свои «Окаянные дни» для Европы, но сейчас и Европы-то нет. Вообще нет ничего. Значит, и нужда в дневниках отпадает. Сама собой.

Лебедя затрясло. Он сжался в кресле, обхватив себя за худые плечи. Господи! Как же это хорошо, когда есть нужда в ком-либо! Когда кто-то кого-то ждет и за кого-то волнуется. А кому здесь нужен он?… Детям, которых отыскивает под развалинами? Саньке с Егором? Вадиму?…

Что-то ухало внутри, выбрасывало неслышимые ответы, накачивало грудь пустотой, выветривая последнее тепло. Нет и снова нет… Этот мир был слишком уставшим, чтобы всерьез волноваться о каком-то отдельном существе. Возможно, он, как и Лебедь, готов был с облегчением вздыхать, наблюдая очередной массовый переход с этого света на тот. Обрывались рыдания, на нет сходили муки, меньше становилось протянутых рук.

Возможно, Лебедя сумела бы отогреть женщина — существо, для подобных целей идеально созданное. Но это тоже представлялось нереальным. Потому что и женщин отталкивает внутренний холод. Подобный мороз они чувствуют на расстоянии и не подпускают к себе. Потому что боятся ветра в пустых комнатах, треснувших стекол и снега с потолка…

Лебедя передернуло. Сердце ноюще запело что-то свое — на языке боли. Слово «никчемность» из карликовых букв прорастало перед сидящим исполинской стелой. С этим следовало смириться, потому это было его судьбой…

Вряд ли в этом доме можно было обнаружить еще что-нибудь существенное, однако, дождавшись возврата сил, Лебедь продолжил исследование здания.

В одной из комнат его караулил сюрприз. На длинном столе лежал покойник. В руках, сложенных на груди, кособочилась потухшая свечка, и не сразу сумев зажечь ее, Лебедь благоговейно присел в головах умершего. Странно, но отчего-то на эту постороннюю смерть он взглянул какими-то новыми помудревшими глазами. Не было в чертах лежащего ничего страшного и отталкивающего. Было отсутствие жизни и была загадка. Очень спокойно Лебедь представил, что когда-нибудь, возможно, очень скоро, он тоже станет похожим на этого человека. Через год, через месяц, может быть, через пару дней. Встрепенувшись, душа оторвется от грузного тела — этого земного якоря, вспорхнет в неведомую высь, а он останется… То есть, наоборот. Как раз наоборот! Отойдет, улетит и оторвется именно он! А останется, должно быть, оболочка — одна из его масок — какая по счету, теперь уже и не определить.

От постигшего открытия Лебедь воодушевился. Конечно же! Глупо сожалеть о масках. Потому что они — это не мы! И ребенок ничуть не похож на себя самого в старости. Седеют и выпадают волосы, жухнет кожа, выцветают глаза, и паспортные фотографии уже мало чем напоминают своих хозяев. И это правильно, потому что тело — величина переменчивая. Тело — есть механизм с точно определенным сроком износа. Этот самый лом и останется здесь, а он — истинный и настоящий, ведать не ведающий, что такое земная тяжесть, — тотчас улетит, чтобы возвратиться туда, откуда явился. Может быть, навсегда, а может, очень ненадолго. И посему смерть — это вовсе не смерть, а всего навсего запятая между придаточным предложением и главным. И где у нас главная жизнь, а где придаточная, еще надо разобраться…

* * *

Бур с шелестом вошел в землю. Пробы решили брать через каждые десять сантиметров. Двое операторов следили за вибрирующим роботом и продолжали спорить о пустом, как спорили обычно в лабораториях. Даже когда работа по-настоящему захватывает, легче говорить о постороннем.

— Значит, считаешь, все это можно выдумать?

— А почему нет? Рисуй на дисплее картинку, задавай самые вычурные законы и оживляй. Планеты в форме кирпичей, а вместо солнца какая-нибудь черная дыра. Главное — сформулировать общее направление. И не сомневайся, машина справится. Все будет сбалансировано — по твоим же собственным диктаторским законам.

— Даже по самым абсурдным?

— Конечно! Кто вообще определяет, абсурдно что-то там или нет? Все физические доказательства, в сущности, притянуты за уши — одно к другому.

— А как насчет жизни?

— И жизнь сами создадим. Закон развития и закон противодействия. Первое — в виде явного стимула, второе — в виде неявного страха, этакого общественного бессознательного — чтобы, значит, не передушили друг дружку раньше времени.

— Ну да… Дарвин-Антидарвин, Зигмунд ибн Фрейд.

— А что? Общественное бессознательное — великая вещь! Жаль, не я выдумал. Сны, интуиция, прозрение. Что-то вроде предохранительного клапана — на тот случай, значит, если поплывут твои законы не в ту сторону. Можно манипулировать, подсказывать, намекать. И все, заметь, абсолютно неявно. Стало быть, не нужно никакой математики с ботаникой!

— А если не будут слушать?

— Стало быть, погибнут. Как и мы. Думаешь, чего наш капитан такой хмурый? Интуиция, старичок! Ему на наш треп чихать, он к себе прислушивается. И слышит собственный страх. То есть, это ему так кажется, что собственный. На самом деле — тоже подсказка сверху.

— А мы почему ничего не слышим?

— Каждому свое, майн фройнд. Потому, что должность такая. мы — в анализах копаемся, он — людей охраняет. Ответственность! Если честно, я на его месте не выдержал бы. Правда, правда!.. Эй, мосье капитан! О вас говорим. Как там дела вокруг? Тайный враг еще не подкрался?

Под взглядами людей начальник охраны сдержанно улыбнулся. И мысленно ругнул шутников. На душе у офицера скребли кошки. Отвернувшись, он зашагал к лесу и лишь в тени раскидистых крон немного позволил себе расслабиться.

Черт бы побрал эту ученую братию! С ними совершенно невозможно было общаться. А самое главное — эти трепачи били в точку. Именно к собственному страху прислушивался сейчас капитан, по опыту зная, что отточенное чутье профессионала невозможно объяснить ни отвагой, ни высотой лба, ни холодным рассудком. Анализ и расчет — это действие номер два. Первое и более обязательное действие — уловить приближающееся, упредить его хоть на крохотное мгновение. И лучшим из всех абразивов, оттачивающим человеческую чувствительность, являлся внутренний страх. Мышь чует землетрясение, потому что постоянно ждет и постоянно прислушивается. Мир полон врагов, и, зная об этом, она никогда не расслабляется. Иное дело — человек, существо ленивое и долго раскачивающееся, погрязшее в океане условностей и заблуждений…

— Посты первый и второй, откликнетесь, — компактный приемопередатчик в его руке зашуршал радиопомехами. УКВ-трансиверы были роскошью для охранной службы, но для работ Воздвиженова Пульхен с Вадимом готовы были пожертвовать и большим. Еще лучше, конечно, было бы возродить спутниковую связь, но какие там нынче спутники! Даже те, что еще удерживались на орбите, давно были сожжены лучевыми ударами бдительных вояк. Так что приходилось довольствоваться тем, что есть.

— Первый и второй, отзовитесь, черт возьми!

— Третий пост, капитан! У нас все в порядке.

— Вы видите своих соседей?

— Никак нет. Даже друг друга — и то с трудом.

Капитан взглянул на часы. Последняя перекличка состоялась минут семь назад. Всего-навсего. Что же могло стрястись?

— Пост третий, слышите меня?

— Слышим, капитан.

— Немедленно соединяйтесь и организованно отходите к лагерю!

Капитан сжал зубы, затравленно оглянулся. Вот и началось. В самую неподходящую минуту… Шестеро людей, разбившись на пары, окружали лагерь по неровному периметру. У каждой пары имелся свой приемопередатчик, и четверо из шести в эфир не вышли.

— Пантера! Готовность номер один! Немедленно заводи двигатель и разворачивай башню… — капитан глазами обратился в сторону, где должны были располагаться первый и второй посты. — Башню разверни в направлении юго-запада.

— Что-то случилось, капитан?

— Пока не знаю. Но первый и второй посты не отвечают.

— Хреново… Что они там, уснули?

— Навряд ли. В общем направляюсь туда. Буду находиться постоянно на связи. Если что, будь готов прикрыть.

— Может, очкариков предупредить?

— Погоди немного. Через минуту-другую все станет ясно.

— Понял, капитан!..

Вот и хорошо, что понял. В ребятах, что сиделди сейчас за броней, капитан был уверен на все сто. Не первый год служили вместе. Значит, можно было рискнуть…

Пригнувшись и выставив перед собой автомат, офицер двинулся вперед. Время от времени он останавливался, внимательно вглядывался в безмятежную листву леса. Он не мог просто так бросить своих людей. Он отвечал за них. Не перед кем-нибудь, перед самим собой.

Роли распределили заранее. Договорились, что охрана займет наблюдательные позиции метрах в ста-ста пятидесяти от лагеря. Временный камуфляж, готовность при первой опасности открыть огонь. Так было надежнее всего. Наблюдение с ближайших высоток, постоянная связь с базой. Парни не были желторотыми юнцами, кое-какой опыт у них имелся. Во всяком случае с поставленной задачей (к слову сказать — отнюдь не сложной) они просто обязаны были справиться. Если же посты не откликнулись на позывные, это само по себе говорило о многом. Невыход на связь одной пары можно было бы еще объяснить каким-нибудь пустяком вроде поломки приемопередатчика, — в данном же случае наблюдалось явное ЧП.

На миг капитан засомневался — стоило ли шагать дальше? По идее он должен был находиться сейчас в лагере, помогая ученой братии собирать свой скарб и сматывать удочки, а он шел в лес, удаляясь от них с каждым шагом. Случись что с Воздвиженовым, и виновен будет безусловно капитан. Все на первый взгляд ясно, но именно эта ясность его и пугала, поскольку за своих ребят он нес не меньшую ответственность.

— Капитан! Я, Пантера. Пожалуйста, не молчите!..

— Со мной все в порядке, — капитан приблизил к губам трансивер. — Что у вас?

— Ведем круговое наблюдение. Все спокойно. Только что вернулись сержант с Жориком. Теперь дают очкарикам по шеям, помогают сворачиваться.

— Не бузят?

— Да нет, кажется, сообразили, что дело серьезное. Поспешают, как положено.

— Это хорошо. Грузите всех в машины и будьте готовы тронуться в любую минуту.

— А вы, капитан?

— А я действительно капитан. — С издевкой произнес офицер. — Словом, если понадобится, тронетесь без меня. Ты, Аркадий, старший и будешь отвечать за людей…

— Але, капитан!.. Что там стряслось? Кто-то напал на посты?

Видимо, в танк влез Воздвиженов, он не был напугоан, но голос его звучал напряженно.

«Значит, и тебя проняло!» — мысленно позлорадствовал капитан. Борю Воздвиженова он уважал и где-то даже немного побаивался. Там, в институте, Воздвиженов безусловно был фигурой номер один, однако здесь приоритеты поменялись. Многое теперь зависело от военных — тех, кто в том же институте исполнял обязанности заурядной вохры.

— Пока неясно, Борис Анатольевич. Но думаю, что-то действительно случилось. Словом, не геройствуйте. Если кто-то или что-то покажется на опушке, рвите когти и поскорее.

— А вы?

О, Господи! И этот туда же…

— Я? — капитан хмыкнул. — Я вооружен и очень опасен. Словом, за меня не волнуйтесь…

А в следующую секунду он замолчал. Замолчал, потому что увидел Луговца — рядового второго поста. Сердце скакнуло под ребрами, болезненно ударило под горло. На пост действительно напали, но напали не люди. Луговец был мертв, и спасать его уже было поздно. Рядового швырнули на дерево, нанизав на сук, словно гриб, приготовленный для сушки. Голова солдата безвольно свешивалась набок, с вытянутых рук на землю часто капала кровь.

— Кто же это? Кто, черт подери?! — капитана затрясло. Не трогаясь с места, он судорожно обшаривал взглядом пространство. Метра три высоты, обломанный сук толщиной в человеческую руку — на такое и впрямь способен был только слон. Кто-то из этих очкариков упоминал, кажется, про слона. Или нет?…

А еще через пару секунд он обнаружил и напарника Луговца. Солдат лежал на земле, разбросав ноги и руки, ран у него не было, кроме одной-единственной. Должно быть, сначала его опрокинули, а уж потом чья-то когтистая лапа ударила солдата в голову, переломив шейные позвонки, вдавив череп человека глубоко в грунт.

— Как же это?! — капитан был потрясен. Он уже пятился, понимая, что здесь ему делать нечего. Есть противник, с которым имеет смысл скрестить шпаги, и есть противник, от которого только бегут.

Через пару мгновений он и впрямь уже бежал — с оглядкой, по-прежнему держа автомат наготове, но все же бежал, подстегиваемый ужасом увиденного, потеряв всяческую уверенность в том, что танка и оставшихся в лагере автоматчиков окажется достаточно для отражения надвигающейся угрозы.

— Пантера, уходим! Я бегу к вам…

— Что с ребятами, капитан?

— Нет наших ребят, убиты…

Зверь показался на опушке одновременно с ним. Перепуганный шофер автобуса дал задний ход, бортом задел танк. Треснуло одно из стекол, вскрикнул кто-то из лаборантов. Однако хозяин танка проявил большее самообладание. Тяжелая башня с жужжанием пришла в движение, спешно разворачиваясь. Людям в автобусе на миг показалось, что зверь, высунувший из зарослей только голову, внимательно следит за движением орудийного ствола. Бегущий капитан уже не интересовал его. Зубастая пасть была приоткрыта, наводчику, взирающему на гигантскую, покрытую рыжеватым мехом рептилию, почудилось даже, что он слышит ее шумное дыхание — тяжелый растянутый вздох и такой же выдох, раза в три-четыре реже, чем у человека. Длинной очередью колотнул по листве пулемет, огненным пунктиром кромсая лесную плоть. Стреляющий мог бы поклясться, что угодил зверюге в туловище, но ящер даже не шолохнулся. Два автомата били в его направлении, но он смотрел только на танк — тяжело, не мигая, словно что-то про себя взвешивая и не спеша атаковать.

— Ну, сейчас мы тебя, голубчик, припечем!.. — наводчик остановил крестовину прицела на морде хищника, пальцем притронулся к спуску. Выстрел оглушил всех — даже тех, кто сидел в автобусе. Снаряд разорвался настолько близко, что пара осколков хлестнула по броне танка.

— Хана ублюдку!.. — наводчик торжествующе пристукнул кулаком по колену. Он не знал еще, что ошибся. За неуловимо крохотное мгновение до рокового попадания, узрев слепящую орудийную вспышку, свищ — а способен был на подобное только он один — стремительно пригнулся, пропустив стальной гостинец над собой. Прыжок в сторону окончательно вывел его из зоны прицела. Ни одного из осколков разорвавшегося снаряда, защищенный мощным броневым панцирем зверь так и не почувствовал.

* * *

— У него не реакция, а черт знает что! Не понимаю, как он мог удрать? Там ничего, абсолютно ничего — ни крови, ни каких-либо останков… — капитан обреченно мотал головой.

— Зато есть следы.

— И какие! Не следы, а следища!

— Да, но как он успел? Здесь всего шагов сорок-пятьдесят, я не мог промахнуться!

— Снаряд ударил по сосне. Вот примерно здесь, капитан поднял над собой руку. — Но толкнулся он, когда прыгал, крепко. Вмятины в земле сантиметров на двадцать, если не больше.

— Хорошо, что мы захватили гипс, — Воздвиженов сунул под мышку полиэтиленовый пакет с гипсовой мукой. Заметив хмурую складку на лбу капитана, торопливо пообещал:

— Нам понадобится не более пяти-семи минут. Кроме того, четверо ребят уже погибло. Вам ведь не хотелось бы, капитан, чтобы смерть их прошла впустую?

Офицер хотел было возразить, но вовремя вспомнил, что за телами убитых все равно надо будет сходить. Как раз — те самые пять-семь минут.

— Ладно, валяйте, — он устало махнул рукой. — А ты, — капитан взглянул на наводчика, — кинь с пяток снарядов в этом секторе. Надо как следует отпугнуть эту тварь.

Глава 13

Жизнь несмотря ни на что, продолжалась — и временами довольно бурно. Гражданские чаяния нашли наконец отклик у властей, и муниципалитет с должной помпой, хотя и не без скрипа, организовал нечто вроде собрания представителей от народа. Более дюжины ораторов от различных партий и течений плюс руководители дружин, пожарных команд и прочих служб тесно заполнили зал мэрии. Словом, количество избранников и представителей собралось вполне впечатляющее. Приглашали, разумеется, не всех, но поприсутствовать и высказаться изъявили желание многие. Даже от «бульдогов» заявилась парочка патлатых орлов. Держались «орлы» особняком, с подчеркнутой невозмутимостью. На окружающих поглядывали с гордым небрежением. «Банкиры» тоже кучковались в стороне, отличаясь от большинства вычурностью одежды — то бишь фраками и бабочками, белоснежными и чуть ли даже не кружевными манишками. Медведь Поль в своем замурзанном, видавшем виды мундире — стертыми локтями и выцветшими погонами — смотрелся рядом с собравшимися дико. Его, впрочем, собственный вид нимало не смущал, и, прорвавшись на трибуну одним из первых, он без обиняков высказался в том духе, что для достойного начала неплохо бы чуточку подчистить зал, а в частности «выкинуть вон бульдогов вкупе с банкирами и прочей сволочью.» Указательный палец Поля яростно ткнул в вышеупомянутых товарищей. По залу пронесся разнородный гул. К тем же «банкирам» в большинстве своем относились довольно лояльно, «бульдогов» же откровенно побаивались. Председательствующий позвонил в колокольчик и убедительно призвал собрание воздержаться от резких выпадов. Предложение же импульсивного оратора он попросту проигнорировал.

— Что ж, хорошо! — Поль яростно бухнул кулаком по трибуне. — Пеняйте потом на себя. Предупреждали вас. А из собрания этого так и так ничего не выйдет. Такая вот коллизия!..

В этом он оказался прав. По части «коллизий» Поль вообще никогда не ошибался. Из собрания действительно ничего не вышло. То есть, сначала присутствующие вволю попикировались, затем стали откровенно ругаться, а когда ругаться устали, принялись жаловаться. Бедный Ганисян угодил в число последних, и пламенная его речь потонула в хоре посторонних причитаний и просьб.

— Дети, — натужно повторял он, — это особая статья. Нельзя их мешать с прочим, поймите!.. — голос у него не отличался особой мощью и оттого старику приходилось напрягаться. — Они единственное, что у нас осталось, ради чего, собственно, имеет смысл хоть что-то делать, как-то бороться. Потеряем детей, потеряем все!..

Старику даже не похлопали. Представитель «банкиров», занявший трибуну тотчас после Ганисяна, понравился публике значительно больше. Он говорил складно, убедительно, бархатное его контральто уютно рокотало, достигая ушей каждого из сидящих.

— Дети — разумеется, хорошо, кто же спорит, — и все же это только часть целого. А целое — это прежде всего наш с вами генофонд, — выступающий описал руками величавую окружность. — В самом деле, сегодня нас многие попрекают за конфискацию культурного наследия человечества. Я имею в виду картины, фрески, иконы и так далее. Думаю, настала пора дать объяснение по данному вопросу, а заодно обрисовать любезным слушателям основные программные принципы партии «Банк». Так вот, уважаемые слушатели, наша цель удивительно проста — сохранить квинтэссенцию человеческой культуры, ее, так сказать, генеральную выборку. Поймите, недопустимо ожидать новых обстрелов и новых пожаров. Спасти то, что еще можно спасти! — вот один из лозунгов моей партии. И если, не дай Бог, произойдет очередное вторжение вандалов в кованых сапогах, мы будем по крайней мере спокойны за то, что успели поместить в запасники. И грубый, обезумевший от крови солдафон не будет швырять окурки в греческие амфоры, не согреет рук над огнем, пожирающим полотна Васнецова, Гварди или Репина.

Небольшая группа людей в первых рядах — в основном обряженные в те же безукоризненные фраки бешено зааплодировала оратору. Выступающий поднял холеную руку, прося тишины.

— И главное, господа. мы должны, наконец, набраться мужества и спросить себя, кому будут нужны все эти ценности спустя два-три десятка лет? Ужасным, рыскающим по лесам животным? Или, извините меня, безмозглым насекомым? А может, оставить все наши бесценные сокровища в подарок неизвестным пришельцам с чужих планет?… Грустно, господа! Грустно и смешно. И разумеется, трудно надеяться, что спустя тысячелетие какая-нибудь из обезьянок, встав на задние лапы, вновь решится повторить дарвиновский вояж. Вот потому-то партией «Банк» параллельно с программой культурного наследия была принята к реализации программа спасения генофонда.

— Ваш инкубаторий — элитарное беззаконие! — выкрикнул кто-то из зала.

— Элитарное? Вы сказали — элитарное? — на гладком лице выступающего отразилось недоумение. Не гневное, а этакое по-взрослому добродушное. Это был, конечно, не Поль. Уж Поль бы на выкрики отреагировал абсолютно непредсказуемо — так же непредсказуемо, как реагирует вулкан на случайный подземный толчок.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Приходите к нам и вы сами убедитесь, что это не так. Наши работы далеки от эфемерной евгеники и вполне научны. Кто знает, возможно, если ваши собственные данные заинтересуют специальную комиссию, а здоровье уложится в определенные критерии, то ваше семя также будет закапсулировано, чтобы в один прекрасный день, спустя много-много лет на очищенную и возрожденную Землю ступил ваш законный наследник. Важнее же всего то, что в распоряжении его окажутся наши знания, наш опыт и шедевры нашего искусства.

— Интересно узнать, кто определяет эти самые пороги и критерии? — выкрикнул тот же голос.

— Явившись к нам, вы можете узнать и об этом. Сейчас же, за неимением времени, я просто не в состоянии подробно описать содержание предъявляемых донорам тестов. Приходите! Мы готовы встретить всех! А пока мне бы хотелось всего лишь донести до вас то чувство удивительной перспективы и великого шанса, что в очередной раз подбросила нам судьба. Поймите же, наконец, мы можем до изнеможения бороться за себя и все равно в конце концов проиграем. Но мы также можем побороться за свое будущее, а это уже совсем иная стратегия! У нас есть люди, есть оборудование, есть идеи, но в такое тяжелое время всего этого, разумеется, недостаточно. Кроме того, впереди еще множество опытов и экспериментов, теоретические разработки, опробирование новых методик. Мы до сих пор нуждаемся в проектах эффективной защиты запасников и инкубатория. К сожалению, генная инженерия с наукой мутагенеза еще многого не знают, поэтому определяющую роль будут играть цифровые записи, которые научат будущих детей любить и понимать главное. Они не повторят наших ошибок, а то, что сохранят наши запасники, станет для них мерилом ценностей, ориентиром душ, позволив оттолкнуться и шагнуть еще дальше. Зная о наших бедах, они откажутся от идей заведомо ложных и бесплодных, они создадут общество будущего!..

— Ну, началось, — Воздвиженов заерзал. Склонившись к уху Вадима, шепнул: — Думал выступать, но после этого обормота даже близко к микрофону не подойду.

— А ведь они, кажется, готовы ему поверить. — Вадим кивнул на собравшихся.

— Так было всегда. Чем больше ахинеи, тем ярче и доходчивее.

— …Нынешний мир неудачен, это ясно уже, пожалуй, всем. Но вот появился шанс построения нового мира с идеальным человечеством, с технологией воспитания чистых, подчеркиваю это! — чистых личностей, лишенных смердящих родителей. Инкубаторий и запасники — вот наше будущее и на сегодняшний день наша святая миссия заключается в том…

— Демагог! — не удержавшись, Воздвиженов в сердцах сплюнул. Лицо его пылало, на скулах вспухали и опадали злые желваки.

— …отыскание талантливых здоровых родительских пар, специальное оборудование для аудио и видеозаписей, программное обеспечение электронных воспитателей…

Объявили перерыв, загудели голоса, заклацали зажигалки. Помотавшись среди людей, Воздвиженов вернулся, с нервной улыбочкой сообщил:

— Так и есть. Обормоту дают добавочные полчаса, — будут слушать и далее. Кажется, председательствующий даже внес его запрос в бюджетную программу. Если так пойдет и дальше, наверное, дадут слово и кому-нибудь из «бульдогов».

— Ну уж? — усомнился Вадим. — Они, конечно, олухи, но не настолько же!

— Дай-то Бог, Вадик, чтобы я ошибся. А ты, Серж, что морщишься? Не нравятся мои слова?

Вопрос адресовался к приблизившемуся Клочковскому. Тот неопределенно пожал плечами.

— Поживем, увидим.

Вынырнув из толпы, к ним приблизился Поль:

— Успел все-таки с одним смахнуться. Костяшки вот разбил. Мне, говорит, было весьма любопытно! Это, значит, по поводу последнего болтуна. Любопытствующий, видите ли, нашелся! Сучонок!..

— Можно было бы и потерпеть. Наябедничает — и выставят.

— Ага, как же! Скорее, сам уйду. — Поль встрепенулся от внезапной мысли. — А что, други мои, может, и впрямь подадимся отсюда? Все вместе? Чего здесь делать-то? И так все ясно. Собственно, что решит это стадо пердунов, мне лично без разницы. Сваливаем — и все дела!

— Но куда?… — резонно поинтересовался Вадим. И тут же рядом образовался огнедышащий Пульхен.

— Вы собираетесь слушать это и дальше?! — полковник готов был взорваться.

— Видали? Еще один недовольный! Может, в самом деле пора сменить диспозицию?

Под локоток Вадима хозяйственно взяла Мадонна.

— А что, в этом есть резон.

— Ясен пень, есть! Чего задницы-то протирать? В этой ихней коллизии… Берем Вадикову бронетачку и все вместе двигаем в мой Колонный. У меня там даже попросторней будет. Ей-ей!.. Набросим скатерку на стол и устроим свое собственное собрание. В пику этим фраерам.

— Если уйдем прямо сейчас, не поймут, — возразил Клочковский. — Угодим в черный список.

— Чихать! — Поль зло отмахнулся. — Это они в наш черный список угодили! Пусть и трясутся!

— Дело не в том — кому трястись, а кому нет, — голос Пульхена напоминал звон литой меди. — Стратегически пройгрышно уходить вместе и демонстративно.

— Согласен, — кивнул Воздвиженов. — Устроим демонстрацию, эти волчары немедленно объединятся. И всех собак повесят на нашу шею.

— И чихать!..

— Нет, Поль, не чихать. Тем более, что не так уж сложно удалиться по-тихому. Сначала ты, потом мы — дескать, покурить, в туалет и прочее. У ворот знакомые ребята. Попросим, — закроют глаза и забудут.

— Браво! — оценила Мадонна. — И сколько нас всего будет?

— Неважно! — парировал Поль. — Сколько ни есть, все свои, — глаза его тут же скользнули в сторону угрюмого Пульхена, но менять что-либо в сказанном было уже поздно. Слово, как известно, не воробей.

— Посидим, покумекаем, поговорим. Маленький уютный раут. Как говорится — приятное с полезным.

— Заметано! — Вадим, подметивший промах Поля, невольно улыбнулся. — Ну что? Вызываю Панчу?

— Ясен пень, вызывай.

— Только заранее предупреждаю, особых удобств обещать не могу. Кто не влезет в кабину, поедет снаружи. Согласны?

Оппозиционеры не возражали.

* * *

— Дяденька…

Лебедь обернулся и увидел девочку. Правая рука протянута вперед, рот немо шевелится. То есть… Да! Разумеется, она просила у него хлебушка. Что еще просят дети на улицах? Только он почему-то не услышал. Тень снова отсутствовала, прихватив с собой слух и толику его разума.

А еще через минуту он сидел, обнимая девчушку, лепеча ей какие-то глупости. Она не плакала, и он был благодарен ей уже за одно это. Как хорошо, как замечательно, когда тебя не боятся! Однако малышка оказалась не одна. Из подворотни угрожающими шажочками показалось еще двое — лет по пять, а может, и поболее. Пойди их разбери. Нынешние дети почти не растут, — четырнадцатилетнего легко спутать с семилетним.

— Вы вот ее обнимаете, — обвиняюще проговорил один из мальчишек, — а она вовсе и не голодная.

Только сейчас Лебедь обратил внимание на удивительно живой цвет лица девочки. В отличие от своих анемичных, худосочных приятелей выглядела она действительно благополучно. А грязью ее скорее всего обмазали эти же обормоты, — чтобы смотрелась пожалостливее, чтобы откликались и подавали. Если же присмотреться, истощенной она действительно не казалась.

Лебедь прищурился. Ну да, конечно же, мутантка. Еще одна в огромнейшем списке. Правда, сам он сталкивался с подобным лишь однажды. То есть мутантов-то встречалось пропасть, но не таких. Мутации мутациям — рознь, и на сто вредных мутаций дай Бог встретить парочку полезных, как то — третьи зубы, новая шевелюра или полная независимость от привычного питания.

Продолжая держать девчушку на руках, Лебедь попытался подняться, но это ему не удалось. Пришлось отпустить малышку на землю. Он заговорил с ними, не будучи уверен в том, что голос его громок, и все же надеялся, что детишки поймут все правильно, а, поняв, поверят ему. О людоедстве эти мальки были, конечно, наслышаны, а потому к незнакомцам питали вполне объяснимое недоверие. Он старался говорить искренне, не отводя глаз и даже чуточку улыбаясь. Фразы выходили убедительными, голос почти не дрожал, и в конце концов ему, кажется, поверили. А может, животы у них крепко подтянуло. Так или иначе, но они пошли за ним. То есть — это сначала за ним, а потом уже получилось так, что он плелся чуть позади, а детишки тянули его за руки, интуитивно угадывая направление, которым хотел их вести этот странный мужчина.

Только в башне он сумел перевести дух. Положа руку на грудную клетку, ощутил ропот сердца, — организм бунтовал, выказывал неповиновение. Но это становилось уже привычным. Чумазую детвору принял Санька, а Лебедь, чуть отдышавшись у порожка, спотыкаясь на ступенях, полез вверх, на самую крышу. В последнее время вид неба успокаивал его, как ничто другое. Туманно-голубой анальгетик проникал в кровь, пожарной холодящей пеной заливал бушующее и выходящее из повиновения нутро.

— Возьми телагу! — крикнул ему вслед Санька. — А то снова замерзнешь.

Может быть, он кричал это для него, а возможно, для новоявленных гостей, но Лебедю лень было думать над этим. Там, где его уже не могли видеть дети, он откровенно встал на четвереньки, помогая себе взбираться по ступеням руками.

Вот и крыша. Бездна воздуха, океан без дна. Лебедь устало выпрямился. В больном, изнемогающем от напастей мире, оказывается, гулял сильный и молодой ветер. Прищурившись, Лебедь мелко задрожал, но не от страха — всего-навсего от холода. Телогрейку, о которой кричал Санька, он, конечно же, не взял. Да и зачем? Он ведь и выбирался сюда не за теплом, а за воздухом…

Ветер…

Упругий, задиристый, не стареющий…

Откуда прилетел он и в каких таких заповедных далях рождался? На другом краю земли или всего-навсего в нескольких шагах — скажем, вон за тем перевернутым ларьком? И какое, интересно, у этого ветра тело? Возможно, такое же гладкое и окатистое, как у горной речки? Наверное. А если так, значит, ветер — существо женского пола. Ведь только женщины обладают телом. У мужчин, стариков и детей — всего-навсего руки, ноги и рты. Женщину можно сравнить с книгой, мужчину — нет. Только женщина раскрывается и распахивается навстречу, — только читай, не ленись, а мужчины — народ замкнутый.

Лебедь медленным взором обвел город. Господи! Наверное, здесь не менее миллиона квартир. Какое страшное количество! Сто тысяч домов и миллион каменных пещер. В половине из них — перестук с голосами, полуночные призраки, скрежет протираемого извне стекла. В этот мир ломилось, заглядывало и принюхивалось — ЧУЖОЕ. Иная жизнь не желала ждать, когда освободится место. Вакантная площадь делилась загодя.

Склонив голову, Лебедь прислушался к доносящимся снизу голосам. Это Санька допрашивал вновь прибывших. И наверняка успел уже продемонстрировать свой страшный револьвер. Не для того, чтобы попугать, а так — для важности. Символы убийства давным-давно превратились в символы авторитета.

С неожиданной ясностью Лебедь вдруг осознал, что это его последняя партия. Больше детей ему найти не удастся. Что-то произойдет и что-то существенно изменится в его жизни. В самое ближайшее время.

* * *

Уже через каких-нибудь полчаса они сидели в особняке Поля и вовсю дымили дармовыми сигарами. Даже Пульхен не удержался и понюхал одну из них.

— Бери-бери, не стесняйся! — подбодрил Поль. — Все реквизировано у барыг. Самым наичестнейшим образом!

— Наичестнейшим? — белесая бровь Пульхена усмешливо изогнулась.

— А как иначе, полковник! Тем и живем. И всяких там антимоний не разводим.

— Мда… — протянул Борис, оглядывая собравшихся. — Я вижу, народ здесь собрался разнополый и разноплановый, а посему без эмоций опять не обойдется.

— И это нормально, старик! — воскликнул Поль. — Важно только, чтобы эмоции были кон-струк-тив-ные! Будь уверен, ахинею про инкубаторы и светлое будущее без смердящих родителей мы здесь городить не станем.

— Действительно, не станем? — Воздвиженов усмешливо покачал головой.

— Не станем, не сомневайся.

— Вот и трогательно! Не будем плакать. А для разгончику — чего-нибудь горяченького. Мой придворный поэт прочтет свеженький акафист, челядь, ясен пень, спляшет. Если, конечно, пожелаете.

— Насчет челяди лучше бы воздержаться, — буркнул Пульхен.

— А я так не против, — возразила Мадонна.

На том и порешили. То есть поэта и пару здешних философов пригласили, остальных оставили скучать за дверьми. С грохотом водрузив на стол ящик с бутылками, Поль объявил:

— Какая политика без градуса? Россияне иначе не умеют.

Фраза опять же была нацелена в полковника, но Пульхен ничем не ответил.

Чуть позже под заунывные распевы придворного пиита Поль растолковывал собравшимся свою «центральную идею»:

— Мне эта муниципальная власть тоже, как репей на причинном месте. Вот я и предлагаю: чего тянуть? Возьмем да разгоним всех к чертовой матери. Как матрос Железняк. И будет у нас свое коалиционное правительство.

— Ты хоть знаешь, что это за штука — коалиционное правительство? — поинтересовался Боря Воздвиженов.

— Ясен пень, знаю. И бояться нам нечего. Не та, как говорится, коллизия. Состав введем смешанный, без национальной шизы — с военными, ученой братией и так далее. Главное — чтобы никакого сибаритства, никаких фраков и никакого выпендрежа, наоборот — все как можно скромнее. Народ это любит.

— Только не надо за весь народ, хорошо?

— А я не за весь. Только за низших, так сказать, представителей.

— Ерунду ты мелешь, — сказал Вадим. — Уймись.

— Хорошо, пропускаем!

Мадонна приблизила губы к уху Вадима.

— Ты, говорят, сестренку свою перевоспитывать взялся?

— Это мое дело.

— Разумеется, твое. Только ведь женщины общий язык быстрее находят.

— Не понял?

— Я к тому веду, что могу помочь. Как-никак свои люди, а опыт кое-какой имеется.

— Спасибо, обойдусь, — Вадим передернул плечом. Желая смягчить резкость ответа, похлопал Мадонну по руке. — Да нет, правда, не надо. Как-нибудь справлюсь.

— Ну, смотри…

Тем временем Поль продолжал гнуть свою линию.

— И нечего с ними церемониться. А то разводим коллизии! Вы вокруг оглянитесь — во что они, ворюги, город превратили. Вот я и предлагаю собрать всех в огромную шеренгу — и к стенке! Люди сейчас злые — поймут.

— Это-то и страшно, — вздохнул Ганисян.

— Что страшно?

— А то, что поймут. Лучше бы уж не поняли.

— Чудные слова! — Поль помотал головой. — Ну, нет — так нет, — просто разгоним всех к чертям, а на должности настоящих людей поставим.

— Настоящий — это у нас, конечно, ты?

— А хоть бы и я! То есть, я-то сам в лидеры не рвусь, потому как без того лидер. Для этого, братцы, кресло и скипетр не нужны, и попробуйте разубедить меня. Но тут другое дело! Мне за державу обидно! За людей и за город. У власти кучка бездарей, и совершенно непонятно, какие цели эта самая кучка преследует. — Поль закулдыхался в неожиданном смехе. — То есть, главная коллизия в том и состоит, что когда раньше к власти прорывался жлоб, какие-то пустяки, но делались: крутилась политика, торговали кепками, сталь плавили. А сейчас?… Жлоб — он хоть и жлоб, и КПД у него низкое, а все же суетился. Нынешним, похоже, все до лампочки. Не обогащаешься, значит, и стимула нет. Вот и не знают они, бедные, что со своей властью делать. Спасители хреновы!..

— А как насчет тебя? Сам-то ты знаешь, что делать с властью?

— Так я ж — другое дело! Я — бессеребреник! А бессеребреники всегда понимают, чего хотят. И грехи свои знаю, никто не удивит. Полный, как говорится, иконостас: гордыня, зависть, алчность, лень, вожделение, чревоугодие, гнев. Меньше всего — алчности с завистью, больше всего — гнева, Каюсь, грешен, — тем самым себя и оправдываю. Вдвойне грешен тот, кто не сознает, а я сознаю. В этом и разница между нами. Мы сознаем, а они нет.

— Ну, почему же… Им тоже, наверное, кажется, что они сознают. Иначе не устраивали бы этих идиотских заседаний, давно бы разошлись по домам.

— Ага, такие разойдутся! И потом, если рассуждать с твоей точки зрения — им кажется, нам кажется — и все по-своему правы, так вообще никто никогда не стронется с места. Вору думается, что прав он, судье — что он. В результате — беззаконие. Хочешь высшей справедливости, ищи ее где-нибудь на небесах. А здесь земля, милый мой. Мир, как говорится, полный страстей и противоречий.

— Ладно, предположим, мы стали властью. Что дальше?

— А дальше делимся. — Поль яростно принялся загибать пальцы. — Моралитетом командует Мадонна, так? Это, значит, проституция, алкоголь, наркотики и прочая дурдомовщина. Дружиной — как и раньше — Пульхен. Это, значит, грибы, будьдоги, внешняя оборона и прочее. У Ганисяна — дети, у Бори наука и так далее.

— Забавно. И что же в итоге изменится? Мы ведь в тех же должностях и состоим.

— Так в том-то все и дело! — Поль аж подскочил на стуле. — У нас все сосредоточено. У нас! — он даже застучал себя в грудь. — Мы — плавники и хвост этого места! Вот и пора сменить голову. Приведем, так сказать, в соответствие порядок вещей. У меня добровольная армия, у Бори — наука, а у них что? Горстка бывших аппаратчиков, зажиревшая охрана и остатки былой роскоши? Да ведь чушь собачья получается! До интернатов им дела нет, до медицины тоже, — что тогда у них остается?

— Продуктовые склады, например. Подземные цистерны с горючим.

— Вот-вот! Продуктовые склады, бюджетные остатки! — Поль фыркнул. — Власть, мать их за ногу!..

— Значит, что? Революция? — тихо спросил Клочковский.

— Не революция, а эволюция, — поправил Поль. — Возьмем их в тиски и вынудим по-тихому уйти в отставку. Скромная рокировка и не более того.

— А смысл? В чем тогда смысл?

— Смысл в том, что надо работать и искать! — вмешался Вадим. — Спасать население и выводить город из разрухи. Кое-какие наметки у нас уже есть, но попробуй сунься с этим к муниципалитету. Даже если примут к рассмотрению, то засядут за обсуждение и потратят на это месяц, два, если не год.

— И в итоге все равно ничего не решат, — с удовольствием заключил Поль.

— А мы? — спросил Клочковский. — Ты уверен, что мы способны решать?

— Нет, не уверен, — отрубил Вадим. — Но все-таки считаю, что надо попробовать.

— Какое там — пробовать! — вскричал Поль. — Ясен пень, сделаем все как надо. С ними решали — и без них будем! Чего тут думать? Определим приоритеты и вперед!

— И какие же у нас приоритеты? — ехидно поинтересовался Пульхен.

— А такие! — Поль снова выставил пятерню. — Во-первых, поддержим Борю с его сумасбродными идеями. Дадим ему карт-бланш, людишек подкинем, аппаратуру, и пусть пашет. Второе — конечно же, дети. Это же курам на смех — один-единственный интернат на весь город! И это при повальном сиротстве! Приставим к Ганисяну силовика из наших — и в считанные недели наведет порядок. Третье — продовольствие! Тут задача проще пареной репы — изыскать и взять под контроль. Потому как, режьте меня на части, никогда не поверю, что в городе ни черта нет. Осень же на дворе! Уже, черт знает, какой квартал подряд. В деревнях третий урожай, говорят, вызревает. Вот и делаем оргвыводы! Создаем с десяток продотрядов и под охраной на разведку. — Заметив усмешку на лице полковника, Поль снова ударил себя в грудь. — Я же не говорю, что все так просто. Пахать — это не бабочек на лужайках клеить! И не правления проводить. Во всяком случае я лично готов пахать, заявляю ответственно! И гавриков своих заставлю. Потому что хватит уже бардак этот терпеть. Надоело…

Вадим поднял руку.

— Маленький тайм-аут, если не возражаете. Слишком много пара, господа-товарищи. Пожалуй, пора немножко передохнуть.

* * *

Забавная штука — власть. Пусть даже приходится управлять одним-единственным городом. Заманчивый, ядовито-сладкий леденец. И кто его только не пробовал за минувшие пять-шесть лет. Администратора сменил генерал, генерала — палата представителей, за которой вновь всплыл некий золотопогонный чиновник, очень скоро уступивший место своему мечтавшему о президентском кресле помощнику. Но и помощник долго на вожделенном кресле не засиделся. Очередь подоспела для явного сумасброда из ближайшей охраны градоправителя. Не мудрствуя долго, верный телохранитель перерезал все правительство и за одну короткую ночь перестрелял две трети районных комиссаров. В результате кровожадный претендент стал самым главным в городе, даже не потрудившись сколь-нибудь пышно назваться. «Самого главного» прикончили уже через неделю, и после бурных дебатов к власти пришла безликая администрация, объявившая себя кабинетом народных представителей. Расширенные полномочия были заменены правами, и в норму ввели еженедельные заседания кабинета. Во главе администрации встал председатель, не имеющий прав вовсе, но уж на этот пост новоиспеченные кандидаты повалили гуртом. Люди уставали следить за сменой председательствующих особ. Спикеры мелькали на экранах и вновь исчезали, однако по сути в городе ничего не менялось. Всякий раз жителям начинало казаться, что хуже уже быть не может, а хуже все-таки становилось. Зло оказывалось изобретательным, и беды атаковали горожан неустанно.

Словом, управляли городом многие и никто из этих многих положения существенно не исправил. А теперь вот сидели они — заговорщики, помышляющие о власти.

— …Мы кольцуем планету несметной ордой, Плавя недра в монету, пьянящей бурдой Ядовитых оттенков мы травим мозги, Мчась, ослепши, в застенках, на свет, что ни зги, Ни искры и ни блика не высветит в мгле — Так шагаем в великой эпохе, где тлен На Земле, над Землей, воцарясь, восплывет, Душной мертвой змеей полюса обовьет, Где уснем мы, поджавшись, слоями костей, Чтоб, бетонно слежавшись, вкусить прелестей Остановки восходов и вечного льда, Где уже ни исходов и где ни следа…

Придворного пиита не слушали. Подогретые вином оппозиционеры вели беседу о своем.

— …На первый взгляд все объяснимо, — толкал речь Боря Воздвиженов. — Естественный отбор практически исчез — даже на эмбриональной стадии. Всех научились спасать и вытягивать. Добились сорокапроцентного количества выкидышей и еще десяти процентов мертворожденных. А сколько появилось патологий — уму непостижимо! Словом, получили глобальное засорение генофонда и отставание полезных мутаций от экологических катастроф. Скверно, но чума, холера тоже, вероятно, были нужны. Истребили их, добились СПИДа, завалили на лопатки иммуннодефицит, получили таймерную болезнь и хроников. И так без конца. Свято место пусто не бывает. Потому что, хотим мы того или не хотим, исчезают здоровые доминанты. То есть, это я к тому, что обилие идей и концепций, может быть, и хорошо для разнообразия, но абсолютно вредно для здоровья. Общество, идущее вперед с завязанными глазами, рано или поздно увязает в болоте. Выход один: либо развязать глаза, либо остановиться. Ни того, ни другого мы не сделали. Вот и оказались там, где оказались.

— В заднице! — брякнул Поль.

— Вроде того… Как бы то ни было, но даже собственное отличие от животных мы теперь угадываем сугубо в отрицательном. Чем, скажите мне, среднестатический человек отличается от среднестатического животного? Да ничем выдающимся! Более сложной организацией процесса потребления и повышенным эгоизмом — только и всего. А язык, абстрактное мышление, осмысленная деятельность — все это только слова. Потому как мыслительная активность большинства в конечном счете посвящена тем же архаичным целям — а именно доставанию бананов с виртуальных пальм. Побольше и подлиннее… Собственно говоря, гипотез — масса, но я лично рассматриваю серьезно только две — наиболее заслуживающие доверия, — Борис Воздвиженов подпер голову кулаком, погасший окурок раздавил в тарелке. — Ослабление генофонда, ядерное безумие — все это красочно и убедительно, но… — Он навалился на стол грудью и указательным пальцем застучал по той же переполненной окурками тарелке. — Никогда и ничего не случается сразу! Природа уважает постепенность. Даже в игре со смертью! В нашем же случае наблюдается шквал. Целая лавина несуразных событий — от наводнений до мокриц и ветряков. Если бы была одна таймерная болезнь, я бы еще понял, но вы сами прикиньте, сколько всего навалилось разом — это же обалдеть можно! Грибы чертовы, двухголовые собаки, лесные «маугли», ожившие тиранозавры… А чего стоят те же мутагомы — эти маленькие утешители сирот и брошенных детей! И ведь никто пока не заговаривал всерьез о климате. Потому что страшно даже касаться этой темы. На дворе январь, а температура — весенне-осенняя, пятнадцать-семнадцать градусов И это не просто таяние ледников, это сбой. Понимаете? Все вдрызг и в тартарары! Судный день, армагеддон и прочие прелести. Может, «банкиры» в чем-то и правы. С такими вещами сложно бороться. И гриб выводить глупо. Тем более, что никакой заразы он не разносит.

— Как это не разносит? — подал голос Пульхен.

— А так. Уже проверили и подтвердили. Органику жрет — это верно, и человека может проглотить при сопутствующих обстоятельствах, однако воздуха не портит, скорее — наоборот.

— Интересное кино! Чего же мы его сжигаем?

— Ну, надо же вам чем-то заниматься. И чинуши из муниципалитета опять же лишнюю галочку где надо ставили. — Борис крякнул. — То есть, я и сам поначалу думал, что все дело в грибном семени. Созрел где-нибудь такой гигант, рассыпал споры — и пошло-поехало. На первый взгляд просто и убедительно. Если хотите знать, с эими грибами мы вошкались битых полтора года. Респираторов не снимали, руки, ноги, головы — все в резине. И хоть бы хрен! Ничего не нашли. Ядовитый? Да! Но кстати, тоже до определенной степени. Бледная поганка, например, раз в пять токсичнее. Вот и получается, что гриб всего-навсего чистит планету-матушку и не более того. По большому счету его даже оберегать положено. Потому что прожорлив, как черт-те что, потому что растворять способен практически все. А ветряки, между прочим, тоже по улицам болтаются не зря. Иначе давным-давно задохнулись бы людишки от трупного смрада.

— Ага, а те же мокрицы в подвалах орудуют.

— Именно!

— Другими словами на землю спущены санитары? Так, получается?

— Может быть, и так.

— Но кем? Опять какие-нибудь марсиане?

Борис качнул головой в сторону Вадима.

— На эту тему мы уже говорили с Вадиком. Честно говоря, меня эта версия не устраивает, но если нужна какая-то легенда, пусть будет эта. Во всяком случае лучше, чем миф о перемудривших ученых. Вы же знает, что болтали в свое время о Бункере. Дескать, распылили какую-то гадость над штатами, а гадость взяла да и обратно вернулась. Те, кто в курсе, под землю успели спрятаться, ну и так далее, в том же духе.

— Ты считаешь, что людишки из Бункера тоже ничего не знают об истинных причинах эпидемии?

— Двадцать против одного, что это так. Ни черташеньки они не понимают и скорее всего по-прежнему продолжают верить в заурядную эпидемию.

— А ты, значит, веришь в сбой?

Воздвиженов усмехнулся.

— Разумеется, верующие в Бога, назовут это как-нибудь иначе. И тоже, кстати, окажутся по-своему правы. Потому что были в конце концов и Египетская тьма, и Потоп, и комета Галлея. При этом тоже, между прочим, наблюдался целый букет превратностей — голод, холера, психические пандемии. Ведьм и колдунов сжигали тысячами, новые лелигии образовывались… — Борис качнул кудлатой головой. — И все же происходившее тогда укладывается хоть в какие-то мыслимые рамки, а сейчас… Сейчас перед нами лес загадок.

— Может, это планета?

— Что планета?

— Чистит себя как умеет? Скажем, если она живая, почему бы раз в десять тысяч лет ей не поскрести себя дождями, ледниками и прочими природными катаклизмами?

— Вполне способен поверить и в это. — Борис пожал плечами. — Я ведь уже говорил: любое из нынешних явлений, если его рассматривать замкнуто и в отрыве от окружающего, так или иначе объяснимо. Но в целом — то есть, все творящееся в наши дни, требует объяснений более сумасшедших и более глобальных. И для меня вмешательство в дела земные внешних сил или гипотеза сбоя, которая, кстати, тоже косвенно подтверждает наличие тех же внешних сил, несомненны. — Воздвиженов усмехнулся. — Бог создал Землю в семь дней, но он попросту не называл это схемой. А я по технарской своей сути взял и назвал. Схемы же, как мы знаем, могут и греться, и плавиться, и перегорать.

— Забавно, — пробормотал Поль.

— А по мне так ничего забавного, — Пульхен сердито стиснул в пальцах вилку с затейливой монограммой. — Какого черта тогда мы все трепыхаемся? Не лучше ли всем сразу в петлю?

— Ну вот, сразу и в петлю!..

— Нет, вы как хотите, а мне эта теория не подходит.

— По счастью, это еще не теория, — возразил Клочковский. — Всего-навсего гипотеза.

— Тем более, что мы упомянули один немаловажный аспект, — добавил Вадим. — Дети. У Ганисяна тоже имеется своя статистика. Более или менее шапочная, и тем не менее. Так вот в первые десять лет умирали все. То есть, значит, без какого-либо различия пола и возраста. Затем цифры смертности стали заметно сдвигаться. Во-первых, мы миновали страшный пик, когда на тысячу человек в день умирало более двух десятков горожан. Во-вторых, в настоящее время вирус стал обходить детей.

— Почти, — вставил Ганисян. — К сожалению, о детском иммунитете говорить пока рано.

— И может быть, вообще об иммунитете говорить рано, — добавил Воздвиженов. — То есть, я хочу сказать, что это не иммунитет, а нечто совершенно иное.

— Ага, опять вмешательство внешних сил, — мрачновато съязвил полковник.

— Правильно, — Воздвиженов кивнул. — Во всяком случае другого объяснения у меня нет.

— Увы, это не объяснение. Во всяком случае на люди с этим не выйдешь. — Клочковский вздохнул. — Вот и получается, господа революционеры, что, захватив власть, вы снова рискуете остаться у разбитого корыта. Глупо вычерпывать воду из лодки, у которой нет дна.

— А что остается? — взъярился Поль. — Сидеть сложа руки? Нет уж, благодарю покорно! Даже Кит — и тот что-то химичит у себя в логове. Собирает на своей Горке докторов, прячет их в подвалах и лабораториях. Тоже, верно, надеется с хрониками разобраться. И правильно делает!

— Откуда такие сведения? — прищурился полковник.

— От верблюда, — Поль шумно высморкался в платок, поймав на себе неодобрительный взгляд Вадима, нехотя пояснил: — Как-никак у меня тут больше двухсот гавриков. Есть постоянный костяк, а есть и пришлые. Так что новости мимо ушей стараюсь не пропускать.

— А насчет третьего урожая в деревнях — это тоже информация от пришлых?

— Ясен пень, от них! — Поль сердито засопел. — Я покуда не телепат и добывать информацию из иных источников не умею.

— Насколько я знаю, — перебил его Клочковский, — мэр как-то раз тоже отправлял пару экспедиций в районные центры. Но, кажется, никто тогда так и не вернулся.

— Еще бы! — Поль ухмыльнулся. — Он ведь у нас гений! И совета ни у кого не спрашивал! Отправил людей, словно на загородную прогулку. А там, между прочим, свищи давно бегают. И пауки с кабана величиной. Вон полковник, должно быть, в курсе, что это такое. А кроме пауков со свищами — еще тридцать три радости!

— Плюс — ребятки ненаглядного Кита, — напомнила Мадонна.

— Точно! Так они и пустят кого-то на свою территорию!

— Именно поэтому мы и пытались договориться с Лили. Худой мир, сами знаете, лучше доброй ссоры. — Вадим бросил на Пульхена красноречивый взор. Полковник угрюмо потупился.

На некоторое время все замолчали. Слышно было, как тоскливо и зло подвывает на улице ветер. Где-то этажом выше часто и гулко хлопали оконные, давно лишенные стекол ставни.

Погрузив пятерню в свои черные космы, Поль сосредоточенно скреб в голове.

— Так что же? — глубокомысленно изрек он, — будем совершать революцию или чуть погодим?

— А чего годить? — проворчал Пульхен. — Ясен пень, будем.

Он и сам не осознал, что поневоле подхватил присказку Поля. На него посмотрели с улыбками, и он запоздало смутился. — То есть, я хотел сказать…

— Да ладно, все мы поняли, — перебил его Вадим. — Революция — так революция. Я тоже не против.

Оглядев собравшихся за столом заговорщиков, Мадонна запрокинула голову и звонко рассмеялась.

Глава 14

Лебедь сидел в кресле и бесцельно глядел в стену — такую же старую, усохшую, как он сам, давно не беленную, испещренную сотнями трещин-морщинок, в бородавчатых наростах, в неряшливых пятнах. Руки его уже не дрожали, но в груди властвовал все тот же болезненно знакомый холод. Лебедь голодал уже сорок второй день. А ОН обещал явиться к Лебедю на сороковой. Увы, вместо этого звучали прежние голоса, и тень Лебедя совершенно самостоятельно расхаживала по стенам, копируя его ночные маршруты, совершенно не обращая внимания на то, что сам хозяин сидит в полной неподвижности.

— …Лично мне думается, что эта парочка объяснила практически все. Во всяком случае понятие зла у них раскрыто достаточно полно. Кстати, вы-то сами как находите Фридриха?

— Это апологетика вождизма, агрессии и воли? Ну, пожалуй… Во всяком случае его толкование разумного эгоизма впечатляет. Хотя трактовка первоинстинктов несколько прямолинейна, да и подача чересчур амбициозна. Мне, честно говоря, ближе и интереснее работы Зигмунда. Одна теория эволюционных скачков чего стоит! Полагаю, что до него об этом вообще никто не писал. Просто не догадывались.

— Да они и сейчас не догадываются. Выхватили одно-единственное либидо и носятся с ним, как с писаной торбой.

— Согласен. Могу даже кое-что процитировать. Да вот, пожалуйста: «Любая новая идеология, обретшая власть, есть всеобщее бедствие, — заметьте, — бедствие!.. Ибо вызывает войну не только с сознанием общества, но и что самое страшное — с общественным бессознательным!»

— Да-да, та самая теория скачков. Якобинцы, санкюлоты, тридцать пять тысяч гильотин…

— Между прочим, он все еще здесь.

— Еще бы! Я чувствую. И похоже, по-прежнему без изменений. Все наши беседы для него, как были, так и остаются чистейшей абракадаброй.

— Или отвлеченностью, не имеющей отношения ни к нему, ни к прочим представителям наикруглейшего.

— Что там толковать! Конкретика для них — якорь трехпалый. В покое — устойчивость, в динамике — страх. Ну, а этот в добавок ко всему еще и слаб. Мыслится мне, что он и сограждан-то своих едва ли как следует понимает…

Продолжая прислушиваться к потустороннему диалогу, Лебедь медленно поднялся. Решиться… Решиться во что бы то ни стало! Вопрос только — как? Зимой все было бы проще простого — выйти и завалиться в сугроб. Уснуть и не проснуться. А сейчас… Сейчас и ветряк-то на улице не сразу найдешь.

Стоя у распахнутых дверц шкафа, он связывал галстуки в единую бечеву. Пальцы едва слушались его. Каждый узел давался большим напряжением сил. Перетянув кисть петлей, он попытался представить на ее месте собственную исхудавшую шею. Конец бечевы упал, сунувшись кончиком в недра шкафа.

Лебедь продолжал тускло изучать сжимающую кисть петлю. Вот на это место, должно быть, придется кадык, а здесь…

Бечева дрогнула, приходя в движение, заскользила, исчезая в шкафу. Лебедь до того обессилел, что даже не сумел как следует удивиться. В голове смутно мелькнуло что-то про крысу, и тут же бечева натянулась, Лебедя качнуло к шкафу. Качнуло прилично — так, что он едва успел пригнуться, дабы не удариться головой о деревянный край. Шуршание одежды, мгла и неожиданное пространство. Бечева продолжала тянуть его, и он шел — быстрее и быстрее…

* * *

Ящик выдергивали из кирпичного крошева в несколько рук. Копать дальше уже не было ни сил, ни терпения. Жестяные бока блеснули на свету, и люди не выдержали.

Увы, это не оказалось консервированной говядиной, как думали поначалу. На полусодранных этикетках угадывалось округлое, с детства знакомое слово. Впрочем, и сгущенке бродяжки обрадовались вполне искренне. Молоко с сахаром означало не просто лакомство, оно гарантировало несколько дней жизни. Неделю назад в этих же местах им повезло значительно меньше. Они откопали целую кипу картонок с зубной пастой. То-то было разочарования. Однако и пасту растащили по домам — может быть, клюнув на яркую упаковку, рассчитывая впоследствии выменять что-нибудь из съестного.

Организатор раскопок, плечистый усач с желтой повязкой на предплечье, передвинул массивную кобуру поближе к рукам и неспешно принялся делить сгущенку. Люди сгрудились, молчаливо наблюдая за процедурой дележа. Дремать здесь не следовало, и, юркнув в проход между людьми, Паучок ерзнул пару раз острыми локотками и оказался в неожиданной близости от заветного ящика. Он даже задрожал от возбуждения. Стало вдруг страшно, что в самый последний момент что-нибудь случится, и тот же усач неожиданно объявит, что все найденное именем закона конфискуется в пользу того-то и того-то. Этого бы они не выдержали. Наверняка бы бросились на представителя власти с намерением затоптать и разорвать. Семь часов упорных раскопок лишили их силы, но не злости. Те, кто не умел драться за хлеб, давно отошли в мир иной. Уцелели зубастые и кулакастые. Паучок не мог похвастать ни тем, ни другим, но драться, уворачиваться и вовремя подхватывать кем-то оброненное он умел.

Увы, в жизни его наступила черная полоса. Лучшая из последних квартир подверглась атаке грибной плесени, один из продуктовых тайников разорили крысы, второй — предприимчивые людишки. Ко всему прочему он еще умудрился приболеть. Ничего особо опасного, но неделя постельного режима основательно подточила силы старичка. В результате, подобно многим, он вынужден был приплестись сюда, на раскопки, мысль о которых ранее казалась ему смешной и постыдной. Более того, сейчас его не смущали даже возможная очередь к продуктовым распределителям. Полоса затягивалась, и надо было как-то выживать.

Впрочем, он зря волновался. На этот раз дележ провели честь по чести, и Паучку досталась его законная банка. Он обхватил ее ободранными пальцами, неловко прижал к впалому животу. Опустевший ящик тем временем отбросили к тлеющим углям костровища, а усатый растерянно уставился на чумазого паренька, копавшего вместе со всеми, но оставшегося без сгущенки. От дальних завалов, почуяв поживу, спешили другие бродяжки — такие же грязные и оборванные, и усатый раздраженно замахал им рукой, чтобы не бежали. Взор его не без смущения вернулся к парнишке.

— Что ж ты молчал-то?

— Я тут стоял, ждал.

— Ждал он… — усатый огляделся вокруг, хрипло и без особой надежды поинтересовался: — Может, кто поделится?

Спросил не кого-то конкретно, а так вообще — в пустоту. И разумеется, «пустота» ответила ему безмолвием. Пряча глаза и отворачивая темные от грязи лица, люди суетно расходились. Усатый даже не рассердился. Видывал он и не такое. Люди уносили в руках жизнь, и никто не в праве был упрекать их за это. Кого-то, возможно, дома ждали такие же чумазые дети, и дети эти тоже хотели есть.

— Ладно, малой, не переживай, — он со вздохом достал из кармана кисет, из листка бумаги неторопливо стал сворачивать цигарку. — Курнем трошки и еще копнем. Авось что-нибудь и найдем. На этот раз ты первый в очереди…

Сгорая от двойственного ощущения стыда и радости, все с той же банкой у живота Паучок шагал от развалов. Чумазого парнишку было жаль, — он ковырялся в земле наравне со всеми, худо ли бедно помогал взрослым разгребать строительный хлам. Но вот не вышло! Не улыбнулось и не пофартило. Конечно, несправедливо, но что, если разобраться, в этой жизни можно именовать справедливым? Где и когда жили сколько-нибудь долго по совести? Таких мест и таких времен Паучок не знал. Паренек копал вместе со всеми, а в итоге получил дырку от бублика. Оно и понятно, всего и на всех обычно не хватает. И не только потому, что кто-то рвет больше, а кто-то меньше. Даже если бы все рвали понемногу, то и тогда кто-нибудь остался бы обделенным. Так уж устроено в этой жизнь, и не Паучок придумывал эти правила и законы…

Время от времени оглядываясь, Паучок петлял по переулкам, пробираясь к очередному своему жилищу — квартирке в низеньком двухэтажном домике, где ночевать приходилось на чердаке, потому что в случае обвала именно первым этажам доставалось более всего. Даже в прежние времена несчастные первые этажи откапывали далеко не всегда, сейчас же подобными работами не занимались вовсе.

Странное дуновение заставило Паучка остановиться. Замерев на месте, он настороженно прислушался. Кажется, приближался ветряк, а старик хорошо знал повадки ветряков. Знал даже и то, что подобно пускающемуся в погоню медведю, ветрякам следует бросать какую-нибудь одежонку. Понятное дело, такой малостью хороший ветряк не остановишь, но скорость он при этом теряет. Значит, есть время вильнуть в сторону и убежать.

Руки старика в готовности скользнули по пуговицам, глаза в тревоге зыркнули по сторонам, отыскивая первоисточник тревоги. Но то, что он увидел, заставило его похолодеть. Об этом призраке городских улиц он тоже кое-что слышал. И снова подумалось о черной полосе. Уж лучше бы он отдал эту чертову банку тому мальчугану. Тогда бы уж точно не случилось этой встречи. Но он не отдал и попался…

Попятившись, Паучок прижался спиной к стене. Ему было от чего оробеть. По улочке плыл «монах». Не шагал, не двигался, а именно плыл. Свисающая до земли сутана, умелым узлом повязанный пояс и капюшон — глубокий, полуспущенный, из-за которого ни глаз идущего, ни даже подбородка нельзя было разглядеть. А может, и не было там ничего — ни глаз, ни подбородка. Ведь поговаривали в народе о бесплотных призраках, о туманных силуэтах, о голосах в заброшенных квартирах. Голоса, впрочем, Паучок и сам слышал не однажды. И всякий раз затыкал в ужасе уши, отрезал себя от потустороннего. Он и сейчас зажмурился. Так, что заломило в глазах. Улочка была узкой, и единственным спасением ему представилось не видеть «монаха» вовсе.

Кажется подол черной сутаны прошелестел совсем близко, но «монах», не останавливаясь, проследовал дальше. Паучок сосчитал мысленно до двадцати и открыл глаза. Призрак действительно исчез, и за угол, куда он скрылся, длинной и странной вереницей тянулись связанные между собой галстуки. Вид этих скрепленных неумелыми узлами мужских аксессуаров поразил Паучка настолько, что он закричал. Тоненько и совсем некрасиво. Ноги старика сами собой подломились, он рухнул на дорогу.

Теперь пульс переместился из груди в голову. Ныла правая часть черепа, ни ног, ни рук Паучок больше не чувствовал.

Прошел, может быть, час, может быть, значительно меньше. Слабеющим зрением Паучок разглядел бродягу, спотыкающегося на ровном месте. Город пьяных людей — опьяневших от голода и слабости. Но этот сегодняшним вечером будет сыт. Паучок даже не пошевелился, когда бродяжка, склонившись над ним, медленно, палец за пальцем отклеил руки лежащего от банки со сгущенкой. Драгоценная находка обрела иного хозяина. Подумав, незнакомец обшарил карманы Паучка и, вытащив пачку ассигнаций, недоуменно покрутил перед глазами. Отбросив их в сторону, выпрямился и, тем же движением прижав заветную банку к животу, затрусил улочкой дальше.

«Это судьба, — подумал Паучок, провожая его взглядом. — Закон вселенной. Сегодня мы улыбаемся, чтобы завтра заплакать… Но до чего все же обидно! Ведь что-то будет и завтра, и послезавтра. Какая-нибудь новость, какое-нибудь жутковатое событие. Но будет уже без меня…»

По впалым щекам осведомителя одна за одной покатились слезы. И он не видел, как уже через пару кварталов бродяжку, забравшего у него банку, двое таких же нищих ударили камнем по голове и, оттащив в сторону, тут же рядышком принялись вскрывать пожелтевшую жесть кухонным ржавым ножом. Макая пальцы в густую засахарившуюся смесь, об острые края вспоротой банки порезались и тот, и другой. Глотая сгущенку вместе с собственной кровью, они еще не знали, что вирус уже проник в их сосуды, медленно, но верно продвигаясь к жизненно важным центрам. Жить бедолагам оставалось несколько часов. Вселенная и впрямь играла с людьми по своим собственным и в чем-то, наверное, справедливым законам.

* * *

На этот раз ОН не обманул и явился на встречу, как обещал. Пусть и с некоторым опозданием. Дрожащий Лебедь видел руки монаха — черные, увитые толстыми венами, возлежащие на подлокотниках кресла. Тонкие пальцы заканчивались длинными, по-женски ухоженными ногтями. Это была жутковатая, но без сомнения живая плоть. А вот лица у монаха не было. Полуоткинутый капюшон открывал пустоту, вглядываться в которую даже не хотелось. Не было там ни лица, ни внутренних складок сутаны, вообще ничего. Мгла смотрела на Лебедя из-под нависшего капюшона — бездонная, засасывающая мгла. Впрочем, Лебедь давно уже не доверял ни зрению, ни слуху. Да и как мог верить органам чувств человек, которому на протяжении чуть ли не десятка лет угрожали лоботомией? Галлюцинации и бред окружали его со всех сторон, желтоватыми зубами грызунов беспрерывно подтачивая зыбкое сознание. Вот и сейчас в этой комнатке происходило нечто иррациональное, не поддающееся никакому объяснению, и единственным спасением было пускать все в обход разума и сердца. Кот, желто-полосатый и потому похожий на тигра, сидел у стены, когтями пытаясь достать тень Лебедя. Когда это ему удавалось, последняя шарахалась и вздымала руки. Кот утробно урчал, а тень не слишком грозно потрясала кулаком. Впрочем, главным феноменом в этой комнатке оставался обладатель черного куколя, и именно к нему было приковано внимание Лебедя.

— Значит, жизнь анахорета тебя не устраивает? — голос монаха долетал словно издалека, минуя ту самую гулкую пустоту, что смотрела на собеседника из-под капюшона.

— Не знаю.

— Не знаешь, — эхом повторил черный гость, и в следующую секунду пальцы его дрогнули, прямо из ладоней, из-под желтых его ногтей сантиметровыми лилипутами густо посыпались человечки. Свое дело они знали. Вооруженные пилками и напильничками, лилипуты тут же принялись шлифовать ногти сидящего. При этом они проворно взбираясь на пальцы, балансировали ручками, стараясь не упасть.

— Выходит, реалиями ты недоволен, прошлое тебя не согревает, а будущее не радует. Но ведь это нормально, Лебедь. Почему ты думаешь, что здесь возможно иное? Природа наделила тебя слабым здоровьем, анемичным видом и неплохим интеллектом. Разве это не подарок? Разве это можно воспринимать как кару? — плечи монаха чуть приподнялись. — Всю жизнь ты мыкался по докторам и лечился. Уверен, это тоже обогатило тебя, как никого другого. Здоровые редко умнеют. Другое дело — ты. Страшась злого и откликаясь на доброе, ты в полной мере познал что такое интуиция. Тебя по сию пору распирают противоречия, но и это замечательно. Мир, Лебедь, жив еретиками. Оттого-то столь многих из них позднее возводили в ранг святых. Впрочем, не в них дело. Совсем не в них. Ты, Лебедь, принадлежишь к тем немногим, что способны видеть и чувствовать земных автохтонов, ваших соседей и ваших сокамерников. Ты мог бы стать очень неплохим посредником.

— Я устал, — пробормотал Лебедь. — Ужасно устал.

— Усталость можно превозмочь. А люди всегда нуждались в посредниках. — Монах выдержал небольшую паузу. — Никто, Лебедь, не должен иметь жизненных преимуществ, ибо жизнь — материя всеобщая и неделимая. Стягивая одеяло с соседа, прежде всего оголяешь себя. И есть ли оправдание тому, что чаще всего твои собратья этого не понимают?

Желто-полосатый кот сделал еще одну попытку атаковать тень, но последняя, изогнувшись, неожиданно цапнула кота за ухо. Должно быть, — довольно чувствительно, потому что, зашипев, кот отпрянул в спасительный угол.

— Так чем же ты недоволен, Лебедь? — вновь скрипуче заговорил черный гость. — Даже сейчас, спустя сорок с лишним дней? Ты недоволен своим даром? Ты хочешь вернуться обратно — в невежественное легкомыслие? Но ум — это груз, Лебедь. Его действительно тяжело нести.

— Я… Я устал, — снова повторил Лебедь и сам себя едва услышал. — Я просто не в силах переварить окружающее. Они убивают друг друга каждый день, и вместе со всеми мне приходится умирать вновь и вновь.

— Умирал и снова возрождался, разве не так? Твоя ошибка, Лебедь, что ты постоянно ищешь простые ответы, а их нет и никогда не было. Истинный мудрец — тот, кто лучше других сознает собственную никчемность и ограниченность. Так чем же ты недоволен, Лебедь? Собственным даром?

Невнятные звуки, вливающиеся в окна, сплелись в некое заунывное адажио, напоминающее нескончаемый ветер. Монах задал вопрос и ждал на него ответа.

— Да… — Лебедь поник головой.

— Очень жаль, Лебедь. Ты ведь понимаешь, мир не переделать под одного человека. Я действительно спасаю мучеников, освобождаю от бремени этой жизни. Но именно мученики здесь нужнее всего. Как прискорбно, что мало кто из них это понимает.

— Я устал, — в третий раз повторил Лебедь. — Мне кажется, я уже умер. Здесь уже не душа, а всего лишь моя оболочка. Зачем же продолжать?

— Что ж, — монах вздохнул, — ты сам сделал этот выбор… А теперь приблизься ко мне. Всего на один шаг! — темная ладонь нетерпеливо пришлепнула по подлокотнику, и лилипуты брызнули из ладоней водопадом, в мгновение ока, заполнив всю комнату.

Лебедь поднял ногу и замер.

— Шагай же! Смелее!..

Нога неуверенно опустилась, и тотчас отчаянно пискнуло под каблуком. Теснясь, лилипуты изо всех сил пытались раздвинуться, давая ему дорогу, таракашками взбираясь на шторы и ножки стульев. Но их было слишком много, и, шагая, Лебедь просто не мог их не давить.

— Не могу, — по лицу Лебедя струился холодный пот.

— А если очень потребуется? Если от этого будет зависеть твоя жизнь или жизнь близких тебе людей?

— Я… Я… — Лебедя затрясло. — Я не знаю!..

— Да… А вот Авраам не колебался ни минуты.

Капюшон монаха дрогнул. Он словно всматривался в гостя более пристально, пытаясь угадать тот единственный подходящий для Лебедя выход.

— Что ж… По крайней мере, наша встреча не была бессмысленной. — Помедлив, царственная ладонь вновь пристукнула по подлокотнику, и лилипуты исчезли. — Наклонись, Лебедь. Вот так. Отныне я посвящаю тебя в сан хранителей.

Зажмурившись, Лебедь преклонил голову. Это было примерно то, чего он ждал. Жгучий непередаваемый холод коснулся темени и разом распространился по всему телу, стиснув дыхание, остановив сердце. Лишь секунду темная рука лежала на его голове, но этого оказалось достаточно. Монах поднялся, бесшумно шагнул в сторону и растаял. Тень же Лебедя, съежившись, начала оползать, пятернями цепляясь за стену, что-то, может быть, даже крича. Еще пара секунд, и ее тоже не стало. Ощутив необычайную легкость Лебедь подпрыгнул и взмыл над полом. Пронзив потолок, крышу и кроны задумчивых деревьев, полетел ввысь. Все было раз и навсегда решено. Внизу оставалась лишь скорбная оболочка — одна из масок, о которых сожалеть глупо и бессмысленно.

* * *

Сидя на шелушащейся от старости скамье, они смотрели на снующих вокруг детей и молчали. Было что-то покойное в подобном созерцании. Среди разрухи, среди тотального неблагополучия неунывающее детство играло в свои привычные игры, источая запах надежды, заражая необъяснимой радостью. Взрослые поливали дома из огнеметов, стреляли друг в дружку, хмурили лбы и травили сердца. Дети же продолжали жить своей обособленной жизнью.

Словно угадав мысли Дымова, Ганисян со вздохом заметил:

— К сожалению, таких у нас только половина. Многих так и не удается возвратить к нормальной жизни.

— Почему?

— Ну как же… Для этого нужны воспитатели, врачи, психологи, а где их возьмешь? Вот и имеем в итоге психические заболевания, срывы на каждом шагу. У многих, как только прекращается стадия замороженности, тут же высыпают самые различные болячки. Того же Борю Воздвиженова уже задергали по самым различным поводам, а результат ничтожный. — Ганисян поморщился. — Очень, между прочим, реагируют на темное время суток. Никогда в жизни не видел детей-лунатиков, а вот за этот год нагляделся. И ум у них какой-то особенный. Даже страшно порой становится. Поневоле начинаешь сомневаться — а с человеческим ли существом ты общаешься.

За чугунной оградкой, шаркая ногами, прошла седая женщина. Губы ее плаксиво кривились, всклокоченные волосы закрывали половину лица, чулок на одной ноге был приспущен. Вадим отвел глаза. Ничего не заметивший Ганисян продолжал рассказывать:

— Детская психика, Вадим, более чем пластична, но что делать, к примеру с теми, кто уцелевает после случаев массовых самоубийств?

Дымов кивнул. Последнее из подобного рода событий он помнил прекрасно. Человек сорок из секты канонитов выбрались на крышу пятиэтажного дома и пригрозили властям, что если в их распоряжение не будет выдан фургон с продовольствием, они прыгнут вниз. Господа из муниципалитета не слишком поверили в угрозу, на свой страх и риск затеяли переговоры. В общем пока судили да рядили, время ультиматума истекло. Пульхен по собственной инициативе велел натаскать под крыши здания соломенных матов, но и это положения не спасло. Кто-то прыгнул первый, и пошло-поехало… У солдатиков, которые за последние годы повидали всякое, впоследствии еще несколько дней тряслись руки. С крыши успели стащить только пару женщин и нескольких мальцов. Детей, разумеется, спровадили Ганисяну. Это стало уже привычным, и мало кто понимал, что пестрая детская масса, скопившаяся под крылом Ганисяна, все более становится неуправляемой. Единственное, что помогало поддерживать среди детей хоть какую-то видимость дисциплины, были окружающие беды. Время от времени дети уходили из музея, но практически всегда возвращались. Сами. Жизнь вовне отторгала их, голодом и страхом загоняя обратно. И, обозленные, напуганные, детишки платили неумелым воспитателям если не любовью, то чем-то очень похожим на нее.

Неожиданно вспомнилась случайная фраза Лебедя. Что-то он тогда сказал про Фемиду. Дескать, глаза у нее завязаны черным платком. И еще раз повторил, словно прислушиваясь к собственному голосу и пытаясь осмыслить сказанное. «Всегда завязаны…» Такие вот пироги, господа-товарищи! Символ неподкупности не есть еще символ справедливости.

Заметив, что Вадим поглядывает на часы, Ганисян предложил:

— Давай свожу тебя к Роланду. Я же знаю твою вечную спешку. Навестишь парнишку и беги куда хочешь.

— Да я и не спешил особенно. — Вадим смутился. — Но кое-какие делишки, конечно, есть.

— Тогда пошли…

Они поднялись.

— Плечо-то болит?

— Есть немного, но попривык.

— Да уж… Привыкаем ко всему на свете.

Дети, возившиеся в дорожной пыли, из грязи и глиняного мессива лепили странные сооружения — то ли рыцарские замки, то ли высотные дома. Пришлось шагать внимательнее, задирая ноги, чтобы, не дай Бог, не разрушить какое-нибудь из архитектурных творений. Ганисян, менее проворный и гибкий, одну из построек все-таки зацепил каблуком. Онемело уронив руки, малолетний строитель уставился на директора возмущенным взором. Похоже, у него не находилось даже подобающих моменту слов. Извиняясь, Ганисян помахал пятерней и, подхватив Вадима, ускорил шаг.

— Ты знаешь, а ведь я их временами боюсь. Разные они, Вадик. И ничего не прощают. То обнимают, льнут, а то такими волчатами смотрят — прямо не подходи. Да ты сам сейчас увидишь.

— Что именно?

— Не что, а кого. Роланд-то твой тоже в группу непутевых угодил. Сестренка его — прелесть, а вот он не прост.

— Странно, мне показалось, отличный парень.

— Это он со взрослыми отличный. И с сестрой своей. А вот со сверстниками взрывается. Пожалуй, с Элизой одной и сошелся.

— Что еще за Элиза?

— С ней я тебя тоже познакомлю. Удивительная девочка! Не пожалеешь!..

* * *

Шпингалета в кепке, по всей видимости, только-только научили вязать банты, и он вязал их всюду, куда только дотягивались его крохотные ручонки. Веревочки, вязочки, тесемки — все шло в дело. У мальчугана, расположившегося за широким столом, занятие было более изощренное — настолько изощренное, что до Вадима не сразу дошло, чем же занимается юный воспитанник Ганисяна. Неожиданный приход гостя временно прервал застольное развлечение, и, поправив на носу по-стрекозиному большие очки, мальчуган внимательно взглянул на Вадима. На журнальном столике перед ним лежали обрезки старых газет, ножницы и карандаши. Пальцы малолетки были перепачканы свинцовым шрифтом, и такие же темные пятна красовались на носу, на лбу и щеках. Вадим недоуменно покосился на газетные вырезки. Фотографии чиновников, генералов и президентов. Зачем они ему?… Сортируя газетные фото, мальчуган рисовал на некоторых из них крестики и складывал в аккуратные стопки.

— Знаете, для чего я это делаю? — упредил он вопрос Дымова.

— Для чего?

— А вот для чего! — довольная усмешка изогнула губы парнишки. Ткнув пальцем в присевшего на диван Ганисяна, малец зычно выкрикнул: — Он тоже знает! И сердится. А я все равно делаю!.. Хотите посмотреть? Я покажу.

— Усы, небось, подрисовываешь?

Пренебрежительно хмыкнув, мальчуган проворно выхватил из нагрудного кармана иголку и прицельно воткнул в глаз изображенного на снимке человека. Втыкая, захрипел, изображая стон умирающего.

— Во, как ему больно!

Вадим растерянно оглянулся на Ганисяна.

— Зачем же так?… — выдавил он из себя. Хотел улыбнуться, но не смог. Губы враз одеревянели. А вот мальчишка улыбался самым восторженным образом.

— Он ведь свинья, не человек. Свиньям надо выкалывать глаза, чтобы они ходили по кругу и качали воду. От этого всем будет только польза. А с глазами он будет врать. Он даже на человека становится похожим. Ну, на время, понимаете?

Вадим машинально кивнул.

— Ну и вот… А я их наказываю. Зато этих не трогаю, — одну из стопок мальчуган отодвинул в сторону. — Потому что эти уже люди. Я их по ноздрям отличаю. — Мальчишка прищурился. — А ты умеешь отличать? Или всех подряд убиваешь?

— Павел! — строго предупредил Ганисян. — Угомонись!

— А вот и не буду! — с вызовом отозвался Павел. Голосина у него оказался что надо. И тотчас рядом с маленьким палачом вынырнула косолапая фигурка, сипловатым баском заблажила.

— Жаткнись! А то жуб выбью!

Павел юрко отскочил в сторону, все так же весело завертел перед собой иглой.

— А я тебя иголочкой! Потом, когда все заснут…

— Павел! — рявкнул Ганисян. — Ты же обещал! Знаешь, как называют тех, кто не держит обещание? — повернувшись к Вадиму, он коротко пояснил, кивая на косолапого: — А это у нас Семен, добровольный дежурный. Очень не любит, когда кричат.

— Тре-пло! Тре-пло! — тем временем подхватил косолапый Семен. Преданно обратив к Ганисяну конопатое личико, сообщил: — Мы уже с ним дрались сегодня. Я победил.

— Ага, победил-крокодил. Я вот потом подкрадусь и иголочкой…

— А я тебе жуб выбью!..

— Сейчас — что! — зашептал Ганисян. — Посмотрел бы ты на него месяц назад. Воспитателей до истерик доводил. — Чуть что, за ножи, за вилки хватался. А ведь есть экземпляры и похлеще.

Вадим заметил, что место Павла за столиком занял другой паренек. Шрам пересекал юное личико от виска до нижней губы, но, в отличие от Павла, этот обрабатывал газетные фотоснимки вполне классическим образом — карандашом пририсовывая рога, бороды и синяки. Изображенных в полный рост он обвешивал пулеметными лентами и ремнями, за спиной помещал ствол ружья, за пояс вставлял пиратского вида саблю.

— Хуже всего, когда кто-нибудь проносит сюда оружие.

— А что, и такое бывает?

— Уже несколько раз, но слава Богу пока обходилось без стрельбы. — Лицо Ганисяна внезапно приняло плутоватое выражение. Из-за спины к нему подкрадывался перепачканный акварелью карапуз.

— Ну-ка, ну-ка!..

С разочарованием убедившись, что обнаружен, карапуз в открытую подскочил к Ганисяну, кулаками забарабанил воспитателя по худым коленям.

— Катать будешь?

— Да уж придется, — усадив карапуза на колени, Ганисян со вздохом поинтересовался: — Тебе ровненькую дорожку или с ухабами?

— С геволюцией! — завопил карапуз.

— Жуб выбью! — тут же долетело из гущи вошкающихся на полу детей. Там возили по ковру пластмассовые машинки, из кубиков сооружали стены с бойницами. Кипела солдатиковая война, и тот же Павел за перекладины стульев нитками подвешивал офицеров и рядовых, всадников вместе с лошадьми, минометчиков и пушкарей. Чуть отползая в сторону, откровенно любовался покачивающейся гирляндой. Раскрасневшись от усердия, что-то вполголоса напевал. Мелодия показалась Вадиму знакомой, а вот слова Павел, похоже, придумывал сам.

— Мы шли и били, мы шли и ваивали! Они лижали, они в крави лижали!..

— Замечательный парень… — пробормотал Дымов. Сейчас он ощущал некоторую растерянность. В самом деле, его по праву считали первым защитником музея, всем и каждому он готов был доказывать, что город живет единственно детьми, что дети — это последний шанс и последний банковский вклад людей. Для него это превратилось в своеобразную религию, в оправдание собственных дел, может быть, даже собственной жизни. По отклику людей он видел, что и их обуревают те же порывы. Детский аргумент казался самым весомым и обсуждению как-будто не подлежал. И тем не менее, снабжая музей продуктами, мебелью, кучей прочих мелочей, взглянуть поближе на то, что происходит внутри Вадим как-то не удосуживался. И вот, наконец, удосужился и ахнул. Правда как обычно оказалась более неудобоваримой и колючей.

Усмехнувшись на его кислую мину, Ганисян весело сказал:

— Педагогика — это, Вадим, наука наук! Темный лес и ребус из ребусов. Сколько мам, воспитателей и учителей, столько и разных рецептов. Я уж давно это сообразил. Никаких единых концепций нет, не было и не будет… Скажу откровенно, воспитать ребенка от начала и до конца способен только гений. Ну, а поскольку с гениями у нас дела всегда обстояли неважно, то стоит ли удивляться реалиям.

— Ну, катай же! — проскулил карапуз, и колени умолкшего Ганисяна вновь пришли в движение. Вздрыгивая ногами и подбрасывая парнишку, он старательно изображал игривого коня. Позабыв угрозу о «жубе», карапуз истошно завопил, вцепившись изо всех сил в брючину воспитателя. Мимо его головы просвистел кубик. Вадим так и не заметил, кто это кинул. Во всяком случае не кровожадный Павел. Углядев, что место его занято, он бросил своих солдатиков и метнулся к столу. По счастью, малолетний художник был на стреме и с ревом шарахнулся к Ганисяну.

— А че он меня, дядь Ганя!..

— Павел! — предупреждающе крикнул воспитатель.

Презрительно сплюнув, Павел смерил хныкающего паренька холодным взглядом.

— Ладно, ладно, трус! Я тебя потом как-нибудь… Иголочкой.

— А ты? Ты не трус? — повинуясь внезапному порыву, Вадим шагнул к любителю иголок.

Нехорошая гримаска исказила детское личико. Это и было ответом взрослому.

— Значит, не трус? А если закружу тебя? По-настоящему? Неужели не закричишь?

Мальчуган покорно дал поднять себя в воздух. У Вадима заломило простреленное плечо, но, превозмогая боль, он закружил мальчика. Быстрее и быстрее… Павел широко раскрыл глаза, но молчал. Он даже не делал попытки ухватиться за руки Вадима. Что-то было не так в его поведении, не получалось того, чего желал добиться Вадим. Ни крика, ни уханья, ни восторга. Только широко распахнутые напряженные глазенки, непримиримо встречающие набегающий воздух.

Плечо стянуло огненным жгутом, и Вадим сдался. Опустив Павла, пробормотал:

— Действительно, не трус…

Павел вскинул на него нагловатый взор, однако промолчал. Чем-то поведение Вадима, по-видимому, его тоже озадачило. А потом глаза паренька переметнулись за спину гостя и замерли. Что-то дрогнуло в лице Павла, и, почуяв неладное, Вадим обернулся.

— Дяденька, хотите я вам плечо полечу?

Тоненький голосок, не сомневающаяся интонация. Вопрос для проформы… Может, оттого и промолчал Павел?

— Это и есть наша Элиза, — тихо сказал Ганисян. В голосе его послышалась некая печальная торжественность.

Элиза. Элиза Дулитл или как там ее?… Дымов ошарашенно сморгнул. В дверях стоял Роланд, а за руку его держала маленькая старушка. Старушка в полном смысле этого слова — с детскими пропорциями, детским голоском, но сгорбленная, с пятнистой морщинистой кожей, помятыми впавшими щеками и редкими седыми волосенками на голове. Даже глаза у Элизы были водянистого цвета, какие-то безмерно уставшие, хотя… Вадим сразу понял, что смотрят они в самую душу. Тот самый рентген, перед которым бессмысленно прятаться и вилять. Ему стало вдруг ясно, что все о нем эта странная девочка-старушка знает, может быть, даже лучше его самого.

— Что бы я без нее делал, Вадим, — Ганисян говорил все с той же торжественной строгостью. — Элиза у нас и бунтарей усмиряет, и врачует помаленьку.

— Она действительно способна вылечить мое плечо?

— А что? Вполне возможно. Она многое умеет.

— Что ж, тогда я не против попробовать. — Вадим улыбнулся Роланду, мельком подивившись его серьезной сосредоточенности.

— Здравствуйте, — Роланд приблизился к нему мелкими шажочками, по-взрослому пожал руку. И тут же отступил в сторону, словно давая место Элизе, без спора признавая ее первенство. Вадиму показалось, что и остальные дети притихли. На Элизу глядели с теплыми улыбками, с каким-то чисто детским обожанием. Ему стало любопытно взглянуть на Павла, но тот куда-то пропал.

— Садитесь, — девочка-старушка кивнула на стул. Дымов подчинился. Дряблая ее ручка коснулась запястья взрослого, и жаркая волна прокатилась по руке, по всему телу Вадима, наполняя каким-то забытым теплом и покоем. Это действительно было НЕЧТО. Кудесников узнают сразу, и, подобно детям, Вадим моментально признал Элизу, ее силу и старшинство.

Кто-то из ребятишек поставил за его спиной табурет, и Элиза тяжело взобралась на него, сравнявшись с Вадимом ростом. Пальцы ее, не отыскивая, тронули свежий шов — след недавнего пулевого ранения.

— Спи-и!..

Голос долетел словно издалека. Вадим так и не понял, кто это говорит — Элиза или кто другой, но команда оказала свое действие. Молочный туман заполнил голову, глаза сами собой закрылись, а от рубца искристыми ящерками вширь побежали язычки огня.

— Ты устал, ты на пороге…

Это снова говорила она.

— И сегодня ты потеряешь одного друга, но найдешь другого.

Он внимал, как ребенок внимает вечерней сказке.

— А, заболев, пойдешь туда, куда не заползают даже самые злые змеи…

Голос напоминал шелест ветра. Перед внутренним зрением Вадима промелькнула болотистая унылая равнина, чахлые ветви кустов, дымка испарений. И тотчас за картиной болота он вновь увидел комнату, в которой сидел, замершую у стены группу детей и неторопливо движущиеся старческие ручки Элизы. По спине, по затылку, по ноющему плечу. Впрочем… Уже и не ноющему. Девочка высасывала из него боль, гасила ее невидимой энергией. И там, где касались спины подушечки пальцев, мгновенно вскипал пузырек гноя и исчезал. Кожа Дымова явственно вздрагивала и шевелилась, тесня уродливую коросту шрама. Зуд нарастал, становился невыносимым, но дремотный жар продолжал сковывать тело, не позволял двигаться. И Вадим видел себя коброй, покачивающейся под наплывом мелодичных волн, видел свою кожу на плече — ожившую, смуглую, без единого пятнышка. Раны нет и не было. А было блаженство и чувство восхищения от возможности созерцать свое длинное змеиное тело — кусочек за кусочком до самого хвоста. А чуть дальше, у горизонта, невзрачной бороздой виднелись трубы заводов, стены зданий, купола бункеров и дворцов. Шлейф смрадного дыма на горизонте и караваны бредущих в никуда людей. То, что именовалось некогда цивилизацией… И тут же вдруг всплыло лицо Лебедя — умиротворенное, спящее — почему-то среди облаков. А Элиза вновь гладила и успокаивала Дымова, согревала спину. И он не отбрыкивался. Он готов был внимать каждому ее жесту и слову…

— Вадим! — чужие руки тормошили его. Дымов нехотя разомкнул веки, мутным взглядом обвел комнату.

Элизы поблизости уже не было. Перед ним стояли Ганисян и Роланд. Тот же Павел за тем же столом, пыхтя от усердия, пронзал иголкой очередную фотожертву.

— А где девочка?

— Ушла. Она ведь быстро устает. Попросила, чтобы минут пять тебя не тревожили. — Ганисян с любопытством указал на плечо. — Как твоя рана?

— Рана? — Вадим обхватил себя рукой, изумленно зашарил. — Ого, надо же! Как будто и не было ничего…

— Это Элиза, — авторитетно заявил Роланд.

— Но как? Каким образом она это делает?

— Если бы я знал… — Ганисян пожал плечами. — А главное — если бы я мог!.. Да я бы сутками работал! Из палат больничных не вылезал. У нас ведь тут тоже были лежачие. Она, милая, всех и подняла.

— Элиза… — Вадим ощутил вдруг, что губы его сами-собой расползаются в улыбку — точно такую же, какую он наблюдал недавно на лицах детей. В этом был какой-то неведомый код, какая-то своя загадка.

— Ума не приложу, что мы будем без нее делать. Ей ведь жить всего полгода. Она сама сказала. Прячем от нее зеркала, но это бессмысленно. Ускоренное старение, перекос в генах. Тут уж мы бессильны. — Ганисян расстроенно махнул рукой.

— Вот, значит, как? — Вадим рассеянно усадил Роланда на колени, прижал к груди. Это вышло непроизвольно, и с той же непроизвольностью ручонки Роланда обхватили его шею.

— Такой голос, такие глаза… Как же так?

Положение вещей еще не дошло до его сознания. Слишком уж буднично сообщил обо всем Ганисян. Буднично о страшном — именно таким образом приучилось говорить нынешнее население Воскресенска.

— Она не умрет, — зашептал Дымову в ухо Роланд. — Она только станет невидимой. Она это умеет. И будет за нами наблюдать сверху, будет лечить во сне. Она сама так сказала, а Элиза никогда не обманывает.

В шепот парнишки вклинился говорок Ганисяна:

— Глаза — да… А вот голос — тут ты, Вадим, ошибся. Впрочем, все мы поначалу ошибались. Видишь ли, в чем дело, — она немая. Но тот, кто хочет слышать, слышит. Такой вот, брат, фокус-покус…

Вадим гладил Роланда по голове, и вопреки всему незнакомое тепло продолжало омывать сердце — волна за волной. Словно какая-то часть Элизы поселилась в нем, продолжая свою врачебную помощь.

Тот, кто хочет слышать, слышит… Стало быть, он хотел? Наверное, да. Ведь услышал же! Все до последнего словечка!.. Дымов почувствовал, что на глаза сами собой наворачиваются слезы. Торопливо отвернул лицо от Роланда.

* * *

Только под вечер его разыскал запыхавшийся Санька. Новостей оказалось две — и обе из разряда ошарашивающих. Во-первых, в городе объявился Артур — грязный, взлохмаченный, вооруженный до зубов. Где-то в центре он уже успел обстрелять польстившихся на его пулемет «бульдогов», нахамил представителям местной дружины. Забегал он и в башню — как выяснилось — для того, чтобы узнать новый адрес Елены, а, узнав, снова исчез. Вторая новость была более краткой. Не просыпаясь, в своей собственной постели умер Лебедь.

Глава 15

Бедный, бедный Лебедь! Даже в эту минуту о нем некогда было по-человечески вспомнить, по-человечески всплакнуть. Дымов принял известие, однако словно и не пропустил в себя. Понял, но отмахнулся, не осознав и не прочувствовав. Так тоже частенько бывает. Пока смотришь издалека, не приближаясь, очень похоже, что пугающих и неприятных обстоятельств вроде и не существует. Главное — не подходить вплотную, не заглядывать в глаза.

Просто-напросто умер кто-то. Возможно, Лебедь, а возможно, и не он. Потому что — как это мог быть Лебедь, если еще вчера они виделись и что-то даже говорили друг другу? Если все детство и вся юность у них прошли в одних дворах и стенах? Словом, Вадим не хотел ничего знать о случившемся. До поры до времени. Если события принимать порционно, они худо-бедно перевариваются, иное дело, когда глотаешь их залпом, мешая в единую гремучую смесь. Именно поэтому он и определил: сначала Артур, потом все остальное.

Загвоздка заключалась в том, что он в самом деле встревожился. И было из-за чего. Артур представлялся ему жаждущим мести воителем. Обманутый мужчина, ослепленный ревностью супруг… Дымов хорошо знал старого друга, чтобы иметь все основания для волнений. Его приятель и в школе славился вспыльчивым характером, и в отличие от Поля, слова у Артура никогда не расходились с делом. Узнав о Пане, он запросто мог наворотить гору глупостей. Вадим не забыл еще собственную вспышку ярости, однако до темперамента Артура ему было далеко. Разумеется, многое зависело от того — кто и как сообщит вернувшемуся солдату о том, что происходило в его отсутствие. Перевоплотиться в шкуру Артура было не столь уж сложно, — все мужчины в чем-то похожи, но ко всему прочему Вадим был еще и братом Елены, и именно эта тяжелая двойственность заставляла его скрежетать зубами.

Пожалуй, впервые Панчуга выдал на своем броневике такую безумную скорость. Возбуждение Вадима передалось и ему. Чтобы не сбить кого-нибудь, время от времени включали сирену. Там, где улицы были присыпаны битым кирпичом, их основательно потрясло, но скорости они не сбавили. Компания «бульдогов», жгущая мебель в одном из дворов, сыпанула в стороны, ругая сумасшедший броневик на чем свет стоит. Будь у них какая-нибудь базука покрупнее, наверняка бы пустили следом ракету. Впрочем, и от ракеты в этом смахивающем на паутину лабиринте броневик сумел бы увернуться.

Тормозя возле дома Елены, они подняли кучу пыли. Выскочив, Дымов махнул Панчугину рукой.

— Все, Егор, бывай. Вернусь скорее всего завтра.

— Может, чем-то помочь?

— Ничего, сам разберусь.

— А Лебедь?…

Вопрос стрелой застрял в груди, но Вадим и тут не стал колебаться — выдернул зазубренный наконечник, торопливо отбросил в сторону.

— Потом, Панча, потом. Я же сказал: завтра вернусь.

Броневик взревел, неспешно двинулся в обратном направлении. Вадим же, прыгая разом через три-четыре ступени, помчался на свой этаж.

Последний пролет, стук в дверь и пробный рывок за ручку. На всякий случай, мало ли что… Он до крови прикусил губу и требовательно постучал.

Черт! Что же они медлят?… Чукть погодя с той стороны послышались шаги, дверь отворили.

— Ты? — на него смотрел, улыбаясь, Артур. — Вот здорово! А мы как раз о тебе говорили. Ленка с Фемистоклом рассказывали, я слушал. Молодец, что зашел.

— Елки зеленые! — на большее у Вадима просто не хватило сил. По лицу Артура, по интонации он понял: другу известно все, но это ВСЕ по ряду таинственных причин вычеркнуто, забыто и прощено. С души Вадима рухнул камень. И не камень даже, а необъятных размеров глыба. Вдохнув полной грудью, он распрямился и даже словно чуточку вырос. От недавнего страха осталась только мелкая, притаившаяся вблизи сердца дрожь.

— Ну, что же ты? Проходи, чертяка! — Артур ухватил его за плечи, они порывисто обнялись.

— Вадим, ты, что ли? — выкрикнул дурным голосом из гостиной Фемистокл. — Подойди для пожатия руки. Как там Санька с Панчей? По-прежнему погрязают в грязи?

Зайдя в комнату, Вадим приветственно вскинул кулак:

— А як же? Чище гномов людей не бывает!

— Как и гномов хуже людей…

* * *

Так или иначе, но это надо было сделать…

Несмотря на то, что могил здесь насчитывалось уже около десятка, — ни традиций, ни каких-либо правил у них так и не выработалось. Да и какие, к лешему, правила, если первых двоих они похоронили прямо во время боя, пользуясь получасовым затишьем, — двоих в одной могиле, а Сеню Макенова, последнего из ординарцев Пульхена, закопали в ящичке, больше напоминающем шляпную коробку. Просто ничего больше от человека не осталось. Прямое попадание снаряда. Зато и могилка получилась компактная, аккуратнее всех прочих. На Володиной могиле покоился камень с надписью, выбитой долотом, на всех остальных лежали обычные облицовочные плиты и надписи на них были сделаны масляной краской.

Лебедь угодил в середину. Именно тут оказалось больше всего места. Кроме того ни Вадим, ни Артур, ни Панча с Санькой ни на минуту не забывали, что сад этот некогда принадлежал Лебедю. И лучше всех знали об этом Артур, Поль и Вадим. В юности Лебедь был совсем другим. Легко загораясь самыми сумасшедшими теориями, он сумел однажды заболеть и искусством садоводства, бросившись выращивать какие-то экспериментальные сорта, прививая непрививаемое и скрещивая самые далекие друг от друга растения. Несмотря на все его ботанические авантюры, что-то в саду порой действительно прорастало, и тогда Лебедь интригующе зазывал их к себе, мутно намекая на выращенное чудо, на райский плод, на очередное хлебное дерево. И они шли, зная наперед, что ничего особенного не увидят, и тем не менее заинтригованные его мимикой, его интонациями. Будучи страстной натурой, Лебедь поднимал восторженный гвалт вокруг любого пустяка. Энергия восторга — вот, на что он был некогда щедр. Над ним посмеивались и подшучивали, но за ним шли и ему внимали. Завораживающая это вещь — чужая энергия! И, шестнадцатилетние балбесы, они сидели под кустами на корточках, с чавканьем поедая уральский виноград, морщась, сплевывали вишневые косточки, заедали мякоть малины горстями сочной смородины. Довольный и чавкающий наравне с другими, среди них сидел и Лебедь.

— В следующий раз такую брюкву выведу, — ахнете! — грозился он. — Уже и название есть. Сморошня.

— Чего, чего?

— То бишь помесь смородины и вишни.

— Тогда уж назови: виродина. Более привычно. А дошлый наш народ сократит и усвоит.

— Ну, нет! — Лебедь смеялся. — В таком случае назову просто своим именем…

А имя… Имя у него тоже, кстати, было. Виталик. Виталий Лебедев по паспорту, но в жизни попросту Лебедь — от стартовой полосы и до финишной ленты…

Когда охлопали лопатами земляной холмик, Поль шумно всхлипнул. Он не умел переживать про себя и в этом очень напоминал Лебедя. По просьбе Вадима Санька стрельнул в воздух из своего револьвера. Это было что-то вроде салюта. Выглядело, наверное, нелепо, но только не сейчас и не для них. Отойдя в сторону и перезаряжая револьвер, Санька чувствовал, что в глазах его отчаянно щиплет. Смерти Лебедя он еще полностью не осмыслил, но чужое горе перетекло и в него. В памяти же самовольно всплывали горькие воспоминания о том, как они с Панчей, потешаясь над Лебедем, придумывали самые разные шутки. Лебедь легко клевал на идиотские розыгрыши, верил в истории, выдумываемые практически у него на глазах.

Когда взрослые ушли, Санька вернулся к могиле, присел возле холма. Ладонью осторожно провел по влажному глинистому верху. Лежать под такой грудой земли — как же это возможно? Наверное, холодно и жутко тяжело. И уже не выбраться наружу, даже если очень захочешь… Он попытался представить себя на месте Лебедя, и ему стало страшно.

Что же это за штука — смерть? Почему он не в состоянии понять этого? Санька обхватил пальцами свою тощую шею, изо всех сил попытался сжать. Стало больно, и он раскашлялся. Ну, и что? Причем же здесь смерть? Прокашлялся — и живи себе дальше… Санька украдкой огляделся. В отличие от Поля, некоторых вещей он отчаянно стеснялся.

— Ты прости меня, Лебедь, — пробормотал он. — Мы не хотели. Только пошутить… Немножко…

Голос его дрогнул, губы некрасиво изогнулись. Санька заплакал.

* * *

И на поминках, бывает, пляшут. Они не плясали, предпочитая сидеть и пить. Поль, привезший несколько бутылок вина, хватанул сразу три стакана и скис. Двое гвардейцев-анархистов, подхватив своего вожака, вежливо ретировались.

— Значит, таким вот образом, — Артур чокнулся с Вадимом, и они еще раз выпили.

— Кстати, — Дымов зашарил в карманах. — Надо было Поля угостить.

По столу покатились покрытые ржавыми пятнами тигровой расцветки ягоды.

— Никак крыжовник?

— Ага, там сорвал. Лебедь когда-то и выращивал.

Артур взял одну ягоду, надкусив, улыбнулся.

— Добрый он был все-таки парень. Как думаешь, может, там ему лучше будет?

Он словно прочел мысли Вадима. Но лучше ли ОНО там — на это Дымов ответить не мог. И хорошо, что не мог. Если бы люди точно знали, что там оно лучше, повалили бы отсюда сотнями, тысячами и миллионами. Причин хватило бы каждому. Оно и понятно, — нередко жить на Земле заставляет лишь отсутствие альтернативы. Некоторым же здесь, на Земле, приходится особенно тяжко. К числу этих некоторых принадлежал и Лебедь.

Подняв глаза на Артура, Вадим покачал головой.

— Не знаю. Возможно, что и так. Во всяком случае хотелось бы, чтобы там он чувствовал себя действительно лучше…

Застолье неожиданно затянулось, а речи Фемистокла, совершенно не терпевшего уныния, мало-помалу разогрели сидящих. Кость нехотя вышла из горла, заноза медленно выползла из-под кожи…

Сидя за пианино, Елена одну за другой стала наигрывать знакомые мелодии, и совершенно неожиданно Вадим с Артуром подпели ей. Песни сначала выбирались грустные, но под конец вышло и что-то довольно веселое — из прежних мирных времен. Не выдержав, принялся подпевать и Фемистокл. Разумеется что-то свое — задиристое, с намеком на хулиганское прошлое. Вино Поля сыграло роль бальзама. Кость окончательно выскользнула вон, ранка от занозы чуть затянулась, — они ожили. Возможно, смех нужен был им, как разрядка. Как бы то ни было, но все трое смертельно устали бояться, тосковать и хмуриться. Словом, плохо это или хорошо, но они развеселились.

Давясь от смеха и путаясь в клавишах, Елена все еще соблюдала музыкальный ритм, но это уже мало походило на грамотную мелодию. От хохота Артура сотрясались стекла в шкафах, а Фемистокл, раскачиваясь на комоде этаким Ванькой-Встанькой, вовсю дирижировал короткими ручками и хрипло распевал:

— Ну а сержанту наплевать, Он косит глазом на кровать И, проверяя списки, Мечтает он о виски. И вот прелестная Мадлен К нему решила сдаться в плен, На свечку дуя то-о-омно!.. Артур громко хлопал в ладоши. — Стоп, стоп, стоп! Дальше пропускаем… Фемистокл подмигивал ему, как старому приятелю по проказам, и непокорно выводил: — И вот в ответственный момент Клопина — вражий элемент Его за… брюхо укусил, И…

— Все! Хватит! — Вадим тоже протестующе замахал руками. Содержание песни он, как и Артур, знал досконально. — Предлагаю вернуться за стол. Песни продолжим как-нибудь после.

— Ага! Дрогнуло?… — Фемистокл буйно расхохотался. — Правда — она, ребята, всегда обоюдоострая. Без грязи нет жизни, без жизни нет искусства. Вот и выбирайте!

— С жизнью, но без грязи! — проголосовал Вадим.

— Романтик, — Фемистокл фыркнул. — Впрочем, в твои годы ничего другого и не остается. Если у человека есть ум, то после тридцати он просто обязан становиться идеалистом. А если нет, тогда все просто. Человек без ума — живуч при любом режиме и раскладе.

— Фемистокл у нас философ, — объяснил Артуру Вадим.

— Я это уже заметил.

— Задай ему какой-нибудь глупый вопрос, он будет страшно рад.

— Задам, почему не задать, — Артур ткнул пальцем в висящую на стене картину. — Знаете ли вы, маэстро, кисти какого гения принадлежит этот шедевр?

— Это? — Фемистокл насупленно глянул на картину. Бровки на его личике сосредоточенно зашевелились.

— Судя по обилию пыли и дешевому багету сия мазня… То есть, я хочу сказать, что концепция образов настолько вялая, что назвать эту с позволения сказать…

Приблизившись к картине, Вадим дунул на нее, заставив Фемистокла расчихаться.

— Эй, ты что себе позволяешь!

— Пардон, просто стало обидно. Дело в том, что это моя мазня.

— Твоя?! — изумление гнома оказалось столь велико, что он даже прекратил чихать. — Ты что, когда-то рисовал?

Вадим кивнул.

— Удивительно! — Фемистокл всплеснул ручками. — Чем только не занимаются бездари! Откуда у них только находится время!..

— Спасибо, гражданин начальник, — Вадим поправил картину и вернулся за стол. — Хотя, возможно, ты прав. Уже лет пять я не притрагиваюсь к краскам и совершенно не комплексую по данному поводу.

— Слава тебе, Господи!

— Однако предлагаю эту тему снять. Как неуместную и совершенно не соответствующую моменту.

— Ага, наступили на любимую мозоль?

— Не любимую, но все же мозоль.

— Что ж, пожалуйста! Поговорим об ужине. Кстати, у нас грядет ужин или нет?

Все снова рассмеялись. Вадим наклонился к гному, подставляя плечо.

— Залазь, шейх. Будет тебе ужин. Я, честно сказать, и забыл, что у нас тут присутствует поистине выдающийся едок.

Довольно ловко Фемистокл перебрался к нему на плечо, вцепившись ручками в шевелюру, нетерпеливо защелкал языком:

— Когда-нибудь, осознав всю пагубность своих издевок, ты будешь рвать на себе волосы и плакать. Но Фемистокла рядом уже не будет, и слезы твои прольются впустую.

— Только не надо о грустном, ага?

— Что? Снова не надо?! — гном на плече даже подпрыгнул. — О чем же надо? Песни мои вас не устраивают, философия тоже… А я ведь между прочим коснулся одной из самых сакраментальных тем — недооценки ближнего своего. Подчеркиваю, не просто ближнего, а самого ближнего. Никакой чужак не обидит вас так, как свой собственный — родственник или друг. Смаху и по самую рукоятку! Вот она ваша человеческая любовь! И стоило ради такого спускаться с пальм? Качались бы себе на лианах дальше, трескали бы бананы с финиками.

— Да, но кто бы в таком случае кормил тебя и поил? Да и сам ты, думаю, появился на свет не без помощи человека.

— Лучше один раз умереть, чем совсем не жить, — добавила Елена. Глаза ее встретились с глазами Вадима, и оба испытали непонятную неловкость.

Усаживая гнома на стол, Вадим гулко прокашлялся. Ничего не заметивший Фемистокл, очутившись на узорчатой скатерти, немедленно придвинул к себе банку со шпротами и, набив рот маслянистыми кусками, невнятно произнес:

— Если бы так рассуждало все человечество! Но ведь нет!.. Все по-прежнему измеряется количеством счастья — этой насквозь эфемерной субстанции, о которой никто ничего не знает. Что может быть более идиотским, чем вопрос: «счастливы ли вы?» Но его уважают задавать все встречные-поперечные. Люди просто свихнулись на этом понятии. Очередное заблуждение — привычка думать, что жизнь создана для счастья.

— Для чего же еще?

— А вы сами поразмыслите! По-моему, ответ очевиден. Пропорции счастья и несчастья практически всегда складывались одинаково. Таким образом, мир, господа, создан для мук и страданий — то бишь совершенно противоположного вашим наивным пожеланиям. А посему в силе остается сакраментальное предложение насчет пальм и бананов. Уверен, в качестве приматов вы были бы намного счастливее.

Артур метнул на Фемистокла странный взгляд. Елена же простодушно добавила:

— Жаль, не было в нашем детстве таких, как ты.

— Еще как жаль! — от души посочувствовал мутагом.

— Но у нас были плюшевые ослики и медведи, — возразил Вадим.

— Но ведь это всего-навсего игрушки — бездушные, холодные, неживые!

— Зато неворчливые.

— Но какие скучные!

— Нас не было, — считай, и вас сейчас нету, — фыркнул Фемистокл. Укоризненно взглянув на Вадима, добавил: — Кстати, заметь, никто из них — ни Артур, ни Лена не кличут меня Вовкой.

— Только Фемистоклом, — боязливо поддакнула Елена.

— Запугал ты их, вот и все объяснение.

— Как пошло и банально! — Фемистокл ехидно кивнул в сторону Вадима, подмигнул Елене искрящимся глазом. — Чувствуется, что с осликами в детстве играл! Плюшевыми…

* * *

Теперь они сидели за столом уже вдвоем.

Фемистокл, накрытый замшевой тряпицей, успел задремать, Елену, у которой очень скоро стали слипаться глаза, убедили лечь в постель. Черная муха с назойливым жужжанием билась в стекло. Ей, по всей видимости, тоже хотелось спать, но как и гномы, она не желала успокаиваться при свете. Впрочем, в эту ночь зудящий ее полет не особенно раздражал. Бывают минуты, когда мечтается о тишине — чистой, без примесей, но человек — нестабильное существо, иногда ему нужен и фон — ненавязчивый, легкий, не дающий зацикливаться на самом себе, позволяющий хоть немного рассеиваться вниманием.

Собственно, переговорили уже обо всем. С любопытством Вадим осмотрел крупнокалиберный пэтчер приятеля, Артур в свою очередь повертел в руках карабин, доставшийся Вадиму от Пана.

— Ни разу не приходилось пулять из такого, — он приложил приклад к плечу, заглянул глазом в прицел. — Черт возьми, до чего поганая штука! Никакого умения не надо, — наводи и гробь…

Оба закурили. Аромат сигар — тех самых, что некогда Вадим «одолжил» у Лили, наполнил комнатку. Вадим смотрел на приятеля и некоторых черточек не узнавал. Что-то стряслось с Артуром. Что-то очень серьезное. И первым симптомом происшедших перемен была реакция друга на измену жены. У Вадима сложилось впечатление, что и не было между ними никаких сцен. Скорее всего, Артур просто выслушал, понял и простил. Но поступить ТАК тот прежний, знакомый Вадиму Артур, конечно же, не мог. Это сделал Артур нынешний — тот самый, что оставил за спиной Бункер, банду и Синее Болото — легенду и пугало лесного края, которое и «перемололо его, не оставив камня на камне». Обо всем этом, не очень связно, перескакивая с первого на второе, бывший одноклассник и поведал Вадиму. Что-то похожее на сказку Егора Панчугина, но более страшное и хаотичное. Вадим тоже спрашивал невпопад, следуя течению мыслей и внутренних, самовольно всплывающих образов: бронепоезд, осунувшееся лицо Лебедя, черные, вскипающие на болоте пузыри…

— Словом, все там то же самое, Вадя. И с ума сходят похожим образом, и болеют так же. Только тех, кто заболевает, тут же пускают в расход. Профилактика. А тела в особую шахту сбрасывают. Холодрыга там такая, что никаких миазмов.

— А ты уверен, что у вашего Вия осталась еще ракета?

— По крайней мере три недели назад была в наличии. Сам видел.

— Одна? Не больше?

— Скорее всего. Только это, Вадик, не утешает. Если те ракеты Вий пускал черт-те куда, — эту, наверняка, положит на Воскресенск.

— Почему так думаешь?

— Потому что он чокнутый. Это во-первых. А во-вторых, там нас уже треть осталась. И дисциплина ни к черту. Не сегодня-завтра все пойдет прахом. Вий хоть и не в себе, но понимает, что долго так тянуться не может. И последнюю боеголовку пускать в какой-нибудь загоризонтный Шанхай не станет. Далеко, а потому никакой радости. И до «Черной Химеры» ему нет никакого дела. Призраки — они и есть призраки. Чего ради тратить на них ядерный заряд?… Я полагаю, он все-таки высунет нос. На том же бронепоезде, к примеру. Даст программу на запуск и отправится смотреть. Воскресенск-то под боком, так что все произойдет буквально на его глазах.

— Мда… Значит, придется штурмовать ваше подземелье. Другого выхода не остается.

— Отчего же. Можно пропахать место расположения шахт бомбами.

— Легко сказать! Только откуда у нас бомбы? Ни бомб, ни танков, ни самолетов.

— А если попросить у Кита?

— Гмм… Можно, конечно, попробовать. Однажды он нам уже помог. Кто знает, вдруг снова откликнется. — Вадим искоса глянул на Артура, без всякого перехода спросил: — А ТАМ ты, стало быть, пролежал целую неделю?

— Выходит, так. — Артур потер слезящийся от дыма глаз. — Только одно существенное уточнение: это мы здесь с тобой высчитали, что неделю. А на Синем Болоте времени нет. То есть, значит, вообще нет. И когда очнулся, не заметил, чтобы что-то изменилось. Слева подсумок, справа пулемет, и даже вроде бы не похудел. Все осталось как прежде.

— Да нет, ты изменился.

— Не знаю, наверное… — Артур прищурился. — Должен был измениться. Потому что… Может, ты будешь смеяться, но мне показалось, это и впрямь похоже на чистилище. Этакая модель ада в миниатюре. Так сказать, проба пера.

— Ты серьезно?

— Куда уж серьезнее. Это ведь была не просто боль… — Артур нахмурился, подбирая нужное определение. — Понимаешь, какое-то особое состояние шока. Будто ты в прострации, но при этом чувствуешь невообразимо больше, чем в обычной жизни. Здесь оттенки цвета, а там оттенки боли. Сотни и тысячи разновидностей. И голоса. Я слышал их постоянно. В себе самом, где-то снаружи. И обо мне говорили, и о тебе с Еленой.

— Что говорили?

— А черт их знает. Сколько ни пытался потом вспомнить, так ничего и не вышло. Один только сумбур с именами.

Вадим озабоченно поскреб плечо — скорее по старой привычке. К ранам ведь тоже привыкают. Как к любимым кепкам и притершимся кедам.

— А может, все проще, Артур? Я вот слышал, куриц, когда они перестают нестись, в сарай темный сажают. Без воды, без корма — и на трое суток. А потом выпускают. Так они, бедные, перо теряют от ужаса, сипят, на землю валятся. Зато после — покрываются цыплячьим пухом и начинают нестись пуще прежнего. Получается что-то вроде омолаживания.

Артур кивнул.

— Красивый пример, вдохновляющий. Только куриц сажает в сарай человек, а меня кто посадил?

— В том-то вся и штука. — Вадим крякнул. Затушив окурок, потянулся к стакану с чаем. — Мы уже толковали с Борисом о всех этих чудесах. По его словам, какой-то кавардак получается. Больно уж много всего. Ветряки, змеи, аллигаторы на двух ногах, это твое Синее Болото… Кстати, ты уверен, что свищи разумны?

— Люди считают, что да. Честно сказать, и мне так показалось.

— Совсем замечательно!

— Еще бы! Но меня, к примеру, куда больше поражает ваш Фемистокл. Откуда они вообще берутся?

— Как откуда? Обычные мутагомы.

— Это я уже слышал. И про родильные дома слышал. Но при чем здесь Фемистокл?

Вадим подумал, что все его объяснения покажутся нелепыми и неубедительными. Одно дело, когда рассказывает Борис, и совсем другое — он. Младенцы, трансформировавшиеся в безногих гномов? Замечательно! Да еще с кипой знаний впридачу? Чушь!.. А ведь иных объяснений нет. Значит, надо принимать эти. Или не принимать вовсе.

Он отхлебнул из стакана и поморщился. Чай успел остыть.

— Попробуй расспросить Борю Воздвиженова. Он у нас в этих делах дока. Хотя, если честно, тоже, по-моему, ничего не понимает. Ты хоть помнишь Бориса?

— Смутно. Такой длинношеий, в очках, над губой родинка — он?

— Да, но родинки уже не видно. Боря наш бородат и усат. Кстати, надо будет познакомить тебя с сильными мира всего. Тем более, что на днях намечается небольшое мероприятие.

— Что за мероприятие?

— Увидишь… Но для начала организуем встречу с Воздвиженовым. Институт у него, конечно, аховый, но какой уж есть. По нынешним временам и то здорово. Хоть какой-то сбор информации. Кстати, будь готов, тебя он допросит с особым пристрастием. Про свищей мы почти ничего не знаем.

— Так ведь и я почти ничего не знаю. Один раз всего и сталкивался.

— Ничего. Два незнания вместе — уже не ноль. У нас ведь за пределы города практически никто не выбирается. Напуганы. Пытались организовать подобие фермы в селе Маховом, а там буряк вдарил — да такой, что даже за город перепугались.

— Что еще за буряк?

— Ливень. Только необычный ливень, не разрозненными струями, а водопадом. Можешь себе такое представить?

— Признаться, с трудом.

— Вот и я тоже не представлял. А Борис смоделировал эту пакость на своих компьютерах и доказал, что вещь это вполне возможная, но связано все с особой водой и особыми тучами. Какой-то иной заряд и повышенная магнитная плотность. Вот и бьет этакая гигантская струя с неба, — всего-то полминуты, но уже ни крыша, ни зонт не спасут. Похуже любого селя. Во всяком случае на месте Махового теперь озеро, а в озере том твари какие-то зубастые поселились. Хорошо хоть на сушу не вылазят. Но, не дай Бог, искупаться кто вздумает — в момент сожрут. Куда там амазонским пираньям!..

Артур невольно припомнил свое ночное купанье, нервно передернул плечом.

— Ладно… Давай допивать — и ложимся.

Они чокнулись стаканами с холодным чаем и улыбнулись друг другу. Вадим качнул головой.

— Все-таки я чертовски рад, что ты вернулся. У нас тут есть толковые головы, но теперь на одну стало больше.

Артур ничего на это не сказал. Уже поднимаясь, Вадим поинтересовался:

— А это твое болото… Ты думаешь, оно со всеми так обходится?

Приятель качнул головой.

— Думаю, что нет.

— Откуда такая уверенность?

— Да все оттуда же. — Артур неловко усмехнулся. — Я же сказал тебе, это чистилище. Его можно пройти, а можно, видимо, и застрять. Причем — очень даже основательно.

— А Лебедь? Как думаешь, он тоже… — Вадим, не договорив, покрутил рукой, но Артур понял. Глаза его враз потускнели, и за этот непроизвольный отклик друга Вадим ощутил ответный прилив благодарности. Их было четверо — однокашников и друзей. Осталось на одного меньше. И странно — именно в тот день, когда вернулся Артур. В мире сохранялся некий суровый баланс, словно незримый контролер внимательно следил за отпускаемыми порциями горького и счастливого. Черные гирьки уравновешивались золотыми и наоборот. Судя по всему, незримый контролер свое дело знал и ошибок не допускал.

* * *

Проснулся Артур от странного воя — воя не похожего ни на собачий, ни на волчий. Какое-то время он лежал, прислушиваясь, но ни Елена, ни Вадим признаков пробуждения не подавали. Бесшумно поднявшись, Артур прошел на кухню, приблизился к окну. Машинально отметил, что ступает крадучись, уже совершенно проснувшись, словно хищник, вышедший на охоту. Есть свое особое удовольствие в стремительности перехода от сна к реалиям. Как нырок со скалы в воду — из одного мира в другой. Вот ты еще спал, объятый истомой, и вот уже бежишь по улице, овеваемый свежестью и прохладой, крадешься к дремлющему врагу, прищуренным глазом подмечая все краски начинающегося утра. Артур любил такие переходы, любил свою готовность к ним. Что заставало врасплох одних, тонизировало и радовало других, придавая сил, наполняя злым азартом. Он принадлежал к числу последних.

Ночная мгла дохнула на него через открытую форточку, лизнула влажным языком в грудь. А в следующую секунду он увидел воющее существо. Тварь стояла посреди улицы, задрав к небу огромную голову, и исторгала из глотки тот самый протяжный вопль. Она и впрямь не походила на собаку. Не те размеры и не тот облик. Однако Артур все же понял: это был пес — по повадкам, по интонациям несуразного пения.

— Ну, братец, тебя и раздуло! — Артур ни с того, ни с сего ощутил волну озноба. Про стаи бродячих собак, нападающих под покровом ночи на оголодавших людишек, Вадим тоже ему успел поведать. Но одно дело — обычная собака, и совсем другое — такой вот зубастый монстр.

Карабин Вадима — тот самый с ночным прицелом и толстым стволом-глушителем все также стоял в углу. Поколебавшись, Артур взял его, ощупью найдя микрокнопку, включил прибор ночного видения. Ствол винтовки поднялся и замер. Сбалансировано оружие было замечательно, — хоть с руки, хоть с упора стрелок мог поражать цели с одинаковой легкостью. Артур передернул затвор, загнав в ствол первый патрон. Все, что он делал сейчас, походило на какой-то сон — сон номер два. Мозг отмечал происходящее, команду же рукам и пальцам отдавал словно и не Артур. Что и говорить, ночь — это действительно иной мир, с иной шкалой зла и добра, с иными тайными связями всего сущего. Время, отданное под месть и расправу. Мирное спит, хищное действует…

Палец Артура мягко притопил спуск. Карабин дрогнул в руках, но отдача получилась на удивление легкой. И даже гильза, улетевшая за спину, угодила, должно быть, на какую-то тряпку. Бесшумно, легко, почти комфортно… Кажущийся зеленым в прицеле, силуэт ужасного существа ринулся в сторону, неловко запрокинулся на тротуар. Когтистые лапы засучили по земле, завывание прекратилось.

Артур опустил карабин. Вот и все. Было и не было. Выло, дышало, всхрапывало, а теперь замерло навсегда. Вся тайна жизни в маленьком свинцово-никелевом гостинце, посланном в цель со скоростью нескольких сотен метров в секунду. И всплыл в памяти другой пес — тот, что следовал за ним по насыпи. Хвост — так он его назвал…

Артур облизнул губы, глазами поискал чайник. Вот и толкуйте о милосердии, господа хорошие! За того пса он, не колеблясь, пристрелил двух людей, а этого шлепнул сам — без злорадства и без особого сожаления.

Поставив карабин в угол, Артур глотнул из чайника и так же на цыпочках вернулся в спальню. Что и зачем он сделал сейчас? Да черт его знает!.. Вот именно черт. Бог знает одно, а черт другое. Люди путают, они — нет.

Уже под одеялом его коснулась рука Елены, и тут же вспомнилось, как в первые часы встречи эти самые руки она прятала от него, стесняясь и стыдясь. Что можно прятать от мужчин? Морщины с мозолями? Честно говоря, он так поначалу и думал. Но правда оказалась хуже. Елена, его Елена, кололась наркотиками. Этому научило ее одиночество, научили пришлые, коих во всех женских жизнях хватает с избытком. А вот его собственная реакция на печальное открытие удивила, пожалуй, всех. Гнев, ярость, желание мести промелькнули где-то глубоко внутри и погасли. А на смену пришло иное. Нет, не жалость, — что-то совсем другое. Но он словно помудрел за эти несколько недель, шагнул на ступень, о которой раньше даже не догадывался. Наркотики, пришлые и самое разное — все отошло в разряд несущественного. Главным стало присутствие Елены — рядом, в непосредственной близости от сердца. Это снимало разом все вопросы. Он вовсе не прощал и не собирался забывать. Просто мелкое стало действительно мелким, абсолютно незаметным на фоне более важных вещей. Она любила его и была рядом. И та боль, что выворачивала Артура наизнанку, скручивала бельевым жгутом на болоте, тоже была где-то еще очень близко. Контраст, перед которым все меркло. Переживший собственную смерть просто обязан возвращаться в жизнь иным.

Артур погладил женскую кисть, осторожно переложил на подушку. И ощутил внезапно порыв благодарности к тому неизвестному, что привнесло в его душу непривычные изменения. Он мог бы уничтожить и сжечь все собственными руками. Даже обычным словом. Но не уничтожил. Почему — он не мог понять по сию пору, да это его, собственно, и не интересовало. В этой жизни надеяться что-либо понять можно лишь по очень большой наивности. Одно существо он только что на веки вечные уложил на землю, рядом с другим ложился сам, ощущая в себе трепет обожания, благодарности — всего того, что, вероятно, и должно называться любовью. Какого лешего ему было еще нужно!..

* * *

Это было странно — спать после смерти Лебедя, спать после разговора с Артуром. И все-таки он уснул, а, уснув, провалился в клокочущее тенями царство, где было всё и были все. Тело казалось скованным параличом, как в рассказе о Синем Болоте, — прикрыв глаза, Дымов мог только слушать. Пульсирующими ударами сердце толкало язык колокола, размеренно раскачивало глухую боль. На мгновение ему даже представилось, что это не сердце, а настоящий колокол — может быть, даже Царь-колокол из Кремля. Кто-то запаял его треугольную щербину и на тугих канатах подвесил над Воскресенском. Вибрирующий гул разгонял теперь тучи над городом, проникал в сердцевину земли. По ком звонишь, колокол? — спрашивал Вадим. — Или земле приятно твое утробное проникновение? Ведь не вверх, не к небесам обращен бронзовый зев, — к людям.

Гул… Сильнее прежнего. Синее Болото, окружив город, выдуло гигантский черный пузырь, принялось заглатывать дома. Только травоядные предварительно пережевывают, — хищник всегда глотает. Кусками, если не получается целиком. Тот же каменный окунь способен проглотить жертву размерами большую, чем он сам. Утроба ада стократ вместительнее. Места хватит на всех. На город, страну, может, даже на всю Землю. И заставят ли потом люди отрыгнуть их обратно — еще неизвестно. У Артура вот получилось, но он и сам не мог объяснить — почему. Стечение обстоятельств, загадка…

И снова нарастающий гул. Язык добежал до литой кромки, зловеще ударил. Не снаружи, а изнутри. Самые сильные удары всегда наносятся изнутри. Не чужими, а своими — теми, на кого и не подумаешь. А Вадим по-прежнему лежит, не делая ни единой попытки шевельнуться. Трещины в сером потолке, отдаленное содрогание стен, грохот. Это уже рушатся балки, шатаются бетонные перекрытия. Оковы спали, паралич прошел, и, осененный внезапной догадкой, Вадим в ужасе подскочил. Какие, к дьяволу, сны! Да ведь это землетрясение!

Стремглав вылетев из комнаты, он ворвался в гостиную.

— Артур, Лена!.. — горло сипело, неспособное перекричать шум обвала. Дом ощутимо дрожал. Лихорадка смертельно больного существа… В гостиной оказалось пусто. Заваленный газетами диван, опрокинувшееся пианино, комод, на котором еще совсем недавно почивал Фемистокл.

— Лена!..

Вадим округлившимися глазами смотрел на то, как потрескивающими дугами выгибаются под ним половицы, как ширятся щели у плинтусов и со скрежетом перемещается потолочная плита. Один миг — и с ним будет покончено. Он бросился в прихожую. Рухнуло перекрытие в гостиной. Не выдержав напряжения и переломившись, встали торчком половицы. И оттуда из разломов с писком повалили крысиные семьи. Дверь оказалась распахнутой, и по качающимся пролетам Дымов побежал вниз. По пути упал, ободрав колено, но это было пустяком. Где-то пронзительно кричал мужской голос, и утешительной мыслью скользнуло: Артур никогда бы не стал кричать, это не он, а значит, и с Еленой все в порядке. Скорее всего выскочили. Чуть раньше.

Уже у порога ему пришлось прыгнуть, чтобы не наступить на чье-то тело. И запоздало вспомнилось: Клоп! Вадим не ощутил ни сожаления, ни радости. В эпоху бедствий говорят: «жаль» — и тем самым отгораживаются, скудной порцией отмеряя сочувствие. Ибо на всех никогда не хватит, и хочется сберечь для себя, для кого-то из близких.

На улице Вадим вклинился в толпу. Людская каша вязко и трудно стекала по узким городским лабиринтам. Как обычно, приспосабливались к самым медлительным. В противном случае пришлось бы сбивать с ног и топтать, а до такого люди, окружающие Вадима, еще не дошли. Впрочем, кое-кто все-таки падал и тут же начинал хрипеть от тяжести ступающих по нему ног. Но многих все-таки поднимали — пусть и не сразу, пусть и без особого энтузиазма.

Дымов крутился на месте, высматривая плечистую фигуру Артура, но всюду на него глядели перепуганные незнакомые лица. Найти сестру в этой пестрой толчее казалось немыслимым. Над городом летели все те же удары колокольного набата, но теперь это напоминало уже урчание грома. Разгорающееся зарево освещало море голов, оранжевыми всполохами перекрашивало панику в ужас.

На глазах у Вадима одна из близких стен дрогнула, лишившись внутренней опоры, с шумом начала оседать. Кирпичная лава мутным грязевым шлейфом понеслась к земле. Подпитываемая тоннами новых обломков, она разрастаясь с каждой секундой. Каменный град обрушился прямо на людские головы, пыльным удовлетворенным вздохом обдал уцелевших.

Кто-то вскрикнул, но крика не подхватили. Даже у ужаса есть свой предел. В случившееся просто не поверили. Слишком быстро и просто все произошло. Секунда, и посреди улицы вырос холм, разом похоронивший несколько десятков жизней. Остановившаяся было колонна людей снова пришла в движение. Шумно дыша и становясь на четвереньки, люди поползли вверх по кирпичному крошеву, в суетливой спешке минуя внезапное препятствие. Кто-то, свесив ноги в высотное окно, ругаясь и хохоча, ударил по бредущим из автомата. Вадим зашарил себя по груди, но кобуры не было. Очевидно, оставил в комнате. Впрочем, и пули не могли остановить людей. Они шли и шли, неукротимо торя дорогу к спасению. Сделав рывок, Дымов вынырнул из толпы, шагнул в первый встречный проулок. В виду близости стен здесь было еще опаснее, но в проулке он по крайней мере ощущал хоть какую-то свободу. Брести вместе со всеми у него не было уже сил.

Прочь из этого гиблого места! Как можно быстрее!.. Он побежал и тотчас подскользнулся в грязи. Только сейчас Вадим заметил, что с неба сыплет снежная крупа. Снег, которого ждали год назад, надеясь, что холода отпугнут эпидемию, пошел в самую неподходящую минуту. И даже не пошел, а густо повалил, словно насмешничая над человеческим разумом, наглядно доказывая убогость всяческих цивилизаций. Температура стремительно падала. Клацая зубами, Вадим обнял себя за плечи. На него снизошло некое отупение. Пасуя, сознание выкинуло белый флаг, и далеко не сразу он заметил, что громады домов пропали, а сам он бредет, утопая в снегу, головой и грудью бодая колючую мглу. Издалека с воем задувал ветер, в невидимых проводах рождались тягостные мелодии. Прикрываясь ладонью от снежных хлопьев, Дымов всматривался в темноту. Странно, но кое-что он в состоянии был уже видеть. Город пропал, и теперь Вадима окружала заснеженная степь. Заторможенно он обернулся. Но города не было и здесь. Более того, ветер успел замести цепочку следов. Стороны света перемешались, возвращаться более было некуда.

Природа есть природа, и, наверное, в ее бурлении таится своя особая прелесть — даже тогда, когда эта прелесть душит и убивает. Ветер не только пел, он танцевал, жонглируя мириадами снежинок, гигантскими ладонями лаская землю, сметая с нее клубящиеся хлопья, ваяя сугробы одному ему ведомой красоты. Вадим щурился, прикрывался руками, но все было напрасно. Снег лип к лицу, подобием слез струился по щекам, стекая на грудь, застывая там ледяной коркой.

Внезапно ему почудилось, что он видит неясный силуэт. Нечто темное на белом фоне, высокое, с размытым абрисом, не поддающееся определению. Дымов зашагал быстрее, совершенно не представляя, какое расстояние отделяет его от темнеющего пятна. Отчего-то подумалось, что это рояль. Рояль с поднятым парусом крышки. На мгновение он даже остановился. Рояль? Здесь?… Но отчего-то почти не удивился. Возможно, последние эмоции сжевал холод. И тут же пришло понимание, что напрямую до рояля не добраться. А вот если двигаться по дуге, то можно не только приблизиться, но и рассмотреть того, кто, возможно, сидит сейчас за этим инструментом, наигрывая вальс метели, сочиняя соло буранного ветра…

Увы, он снова ошибся. По мере продвижения вперед рояль все более видоизменялся, становясь похожим на коня. А еще через минуту конь превратился в огромных размеров кресло. Вадим видел, что в кресле кто-то сидит, но разглядеть — кто именно, пока был не в состоянии.

А далее начался бред, не поддающийся никаким объяснениям. Тьма с хохотом швырнула ему в лицо пригоршню размельченного льда, и он не нашел в себе сил утереться. Потому что, вынырнув из пурги и увязая в снегу, к нему стал приближаться скелет. Оживший человеческий скелет.

— Салют! — костлявая рука взмахом изобразила приветствие, скелет неловко шевельнул челюстью и неприятным движением поскреб ребра. — Бежишь от волков?

— Из города, — пробормотал Вадим.

— А-а… — в голосе скелета не прозвучало никакой заинтересованности. Возможно, он попросту отдавал дань вежливости. Более человек его не интересовал, и, упав на колени, он сноровисто принялся разгребать снег, а докопавшись до травы, стал рвать ее и клочками отправлять в зубастую пасть. Попутно скелет, видимо, нашел нужным объяснить:

— Чтобы восстановить вес, надо есть. Много и самого разного. Трава, жучки — один черт. Лишь бы с калориями.

Плохо прожеванная трава выпадала у него между ребер, и, глядя на нее, Вадим рассудил про себя, что восстановить вес этому странному существу, по-видимому, никогда не удастся.

Поднявшись тем временем, скелет отряхнул припорошенные снегом коленные чашечки и буднично сообщил:

— Там дальше — стая волков. Лучше не спорь с ними, отдай мясо и молчи. Отдашь сразу, — отпустят. Как меня…

Кивнув Вадиму, он зашагал дальше, и, лишенные мяса, ноги его проваливались в снег глубоко, возможно, до самой земли. Глядя ему вслед, Вадим расслышал нарастающий вой. Хоть одно из звеньев оказалось разгаданным. Почему он решил, что это провода и ветер? Ну, конечно же, волки! Первые солисты лесов и степей…

Он бросил взор в сторону кресла, но теперь пропало и оно. Вместо этого, вытянувшись в неровную цепочку, мгла разглядывала Вадима двумя десятками желтых скачущих огоньков.

«Вот и они, родимые!» — Дымов упал на колени, энергично принялся скрести снег руками.

Главное — поглубже! Зарыться и спрятаться, чтоб не нашли, пробежали мимо. Он рыл не оглядываясь, зная, что волки уже близко, не обращая внимания на боль в замерзающих пальцах, удивляясь только тому, как странно они сгибаются в суставах, не в силах сохранять необходимую для рытья форму. Рухнув в подобие ямы, Вадим приклеил заледеневшие руки к груди, а головой прижался к земле. Теперь ему хотелось только одного — ветра посильнее и снега погуще. Чтобы замело и укрыло, образовав подобие берлоги, подобие могилы…

Когда его рванули за плечо чьи-то зубы, он раскрыл глаза и вскрикнул от ужаса. Это были не волки. В снегу бултыхалось маленькое безногое тельце Фемистокла. Выглядел он сейчас пугающе жалким, а с личика, залитого кровью, на Вадима таращились обезумевшие глаза. Справа и слева от него, припорошенные зимним нафталином, угадывались фигурки других гномов. Они тоже шевелились, тщетно борясь со снегом, силясь выбраться наружу. Продолжая кричать, Вадим протянул Фемистоклу озябшие культи, но в эту самую минуту из тьмы выехала оскаленная морда волка. Фемистокл прикрыл ручками лицо, а Вадим прыгнул на хрипящего зверя, придавив тяжестью неотданного мяса, ломая и втаптывая эту дикую лохматую силу в податливый снег. Слюнявый взрыкивающий частокол вонзился ему в шею, треугольное ухо коснулось лица. Вадима взорвало от боли, и, слава Богу, он проснулся…

Еще минут десять Дымов лежал на спине и глядел в потолок, переваривая увиденное. Ныли зубы, и болело плечо, пальцы ощутимо покалывало словно после недавнего обморожения. Да и было ли это сном? Почему он так быстро успокоил себя?…

Всполошенный неуютной мыслью, Вадим торопливо сел, ладонями протер лицо. Не одеваясь, выглянул в гостиную.

На комоде, покачиваясь и дирижируя самому себе, насвистывал что-то разудалое Фемистокл. Как он выпутался из тряпки, оставалось только гадать. Вадим оглядел потолок, стены, мебель, с облегчением перевел дух. По счастью, все недавнее ему только привиделось.

Глава 16

Этого требовало тело, этого жаждала душа. Сон следовало развеять, протрясти в мелком сите и забыть.

Поболтав немного с Фемистоклом, Дымов откопал в ящике пару дюпелей и в полчаса приколотил к стене полку для «нужных» книг. Новая полка — новая жизнь. Полюбовавшись на свой труд, он приблизился к спальне и напряг слух. Молодые чуть слышно ворковали и, похоже, покидать спаленку не торопились. Вадима это вполне устраивало. Глотнув вчерашнего чая и закусив сухарем, он пристегнул под мышку кобуру с револьвером и, набросив куртку, выскочил на улицу. Дурное проходит в работе и в движении. Именно так, кстати, объяснял изуверские дела «бульдогов» Поль. Безделье — страшная штука. К нему не привыкнуть. Даже самому ленивому. Потому как и этому лентяю утро посылает пробуждение. Глаза распахнуты, мозг включен — что-то срочно надо делать. Можно, конечно, перевернуться на другой бок, но это лишь на час, на два. А дальше мускулы начнут ныть, в голове поднимется болезненный зуд. Вот и подымается шпана на дела подлые да незамысловатые. Нет работы, значит, отыщется подлость, — закон сообщающихся сосудов.

Оставив позади полуразрушенный цирк, Вадим задержался у стены, густо заклееной афишками, объявлениями и вырезками из газет.

«…Меняю… Куплю… За килограмм сухарей продам следующий инвентарь…» Он бегло изучал строчки. Ага! Вот и ребятки из бульдожьего племени расписались: «…Вечеринка с музыкой и буйством. Всех миловидных, не старше двадцати милости просим… Праздничный ужин, танцы, подарки и море удовольствий гарантируем!..» Ишь, ты! — не старше двадцати! Даже адрес не постеснялись указать. Впрочем, этому объявлению уже не менее полугода. Давно, верно, оттанцевались. Да и черт с ними!.. Чуть ниже Вадим углядел рекламу ломбардов. Так называемый сегодняшний черный рынок. За серебро, золото можно купить что угодно — от ручного пулемета до банки с черной икрой… Отвернувшись, Вадим поежился под порывом ветра и вновь тронулся по улочке.

Он шагал в каком-то полузабытьи, переваривая мысленный хаос, пытаясь сбить его в некое подобие стройного единства. Ночные видения основательно баламутят душу. Чепуха — а все равно впечатляет. Даже сердце иной раз начинает ныть. Кто знает, может, и Лебедь умер от того же? Правда, Панча говорил, что в руках он сжимал галстук. Но зачем? Для чего? Или куда-то намеревался отправиться?…

Кутерьма в голове сделала свое дело, — Дымов заблудился. И немудрено. Город менялся ежедневно и ежечасно — ветшая и рушась, выцветая, как осенняя роща, покрываясь ржавчиной и грибной плесенью. Отказываясь от прежних улиц, люди терпеливо протаптывали новые тропки, огибая места пожарищ, держась в стороне от черных подвальных дыр, откуда тянуло сыростью и запахом тлена.

Телефонная будка, на которую он набрел, казалась на первый взгляд совершенно целой. Даже стекла в верхних пазах удивительным образом сохранились. Это было настолько поразительно, что Вадим машинально шагнул внутрь, разом перенесясь из эпохи развалин в эпоху работающих светофоров и мирных пешеходных потоков. Черная трубка сама легла в ладонь, он прижал ее к уху, как младенец прижимается к материнской груди. Нечто далекое, почти забытое. Телефон, гудки на том конце провода, глупейшие розыгрыши… Але, это баня?… Какая баня! Морг, дорогой… А-а, а я думал баня. Может, все-таки не морг?… Да нет же, гастроном! Неужели непонятно?… А-а, а я думал, что морг… И так далее, до бесконечности.

Вадим вставил палец в отверстие номеронабирателя и медленно раскрутил. С трескучим жужжанием диск поплыл обратно. Трубка, разумеется, молчала. А он ждал, словно надеялся, что пространство, лишенное проводов и тока, сжалившись, подхватит игру, ответив голосом того же Володьки, Лебедя или кого-нибудь еще…

Почувствовав, что на него смотрят, Вадим нахмурился. Игру перебили, а таких вещей он не любил. Чувство чужого присутствия выработалось в нем давно. Такие на дворе громыхали времена. Выживала настороженность, выживало внимание, и, положив свободную руку на рукоять нагана, Вадим медленно повернул голову. Но это оказался всего-навсего безобидный оборванец. Он пялился на Вадима и ничего не понимал. Возможно, для него это тоже казалось проблеском из прошлого — наткнуться вот так запросто на звонящего по телефону-автомату. Впрочем, и этому наваждению суждено было быстро завершиться. Заметив характерное движение руки человека в будке, оборванец неловко пригнулся и юркнул под прикрытие бетонного хлама. Вадим слышал, как, шурша и оскальзываясь, удаляются его шаги. Бежал усталый, больной человек, неспособный обогнать ребенка.

Выйдя из будки, Дымов присел на корточки. Серое небо лишь намеком указывало, где находится солнечный диск. К этому тоже успели привыкнуть. Как к ежедневным пожарам, как к полуразрушенному городу. Вадим сунул в рот случайную щепку, стиснул зубами. Шорох близкого ветряка не взволновал его. Шипение прошло мимо, так и не обнаружив себя визуально. И в эту самую минуту за спиной коротко тенькнул звонок. Вадим вздрогнул и обернулся. Словно подтверждая, что человек не ослышался, телефон-автомат выждал театральную паузу и зазвонил вновь.

Вадим оторопело смотрел. Больше звонков не было, но и тех, что были, хватило с избытком. Сердце стучало, как барабан, ладони вспотели. Он медленно выпрямился. Проще было списать все на помрачение рассудка, на слуховую галлюцинацию, но Вадим не стал прибегать к простому. В этот звонок — не чей-нибудь, а СВОЙ, он поверил сразу и безоговорочно. И только теперь он понял, что сегодняшние сны тоже были вещими. Зачем-то он должен был их увидеть, и это тоже представлялось загадкой, которую Дымову предлагалось разгадать…

* * *

Переворот произошел буднично, практически без сопротивления. Горстка охраны выслушала краткую речь Пульхена и в готовности закивала головенками. Они не схватились за оружие и не пришли в восторг, хотя некоторое оживление на их лицах все-таки отразилось. Кое-кто даже просиял. К полковнику относились куда более лояльно, нежели к чиновничьему племени. А пока шел разговор с военными, большая часть тех же чиновников, узнав о готовящемся «свержении», решила проявить мудрую инициативу и благоразумно покинула здание мэрии. От греха подальше и поелику было еще возможно. Уносили ноги и остатки самодостоинства. Впрочем, сам мэр расторопности не проявил. Более того — встретив оппозиционеров в своем кабинете, показался им даже несколько возмущенным. То есть, может быть, и не возмущенным, но уж во всяком случае — раздосадованным. Было очевидно, что очень ему не хочется расставаться со своим постом. Высокий чин успел ему полюбиться, — эти же люди не собирались ни объяснять, ни уговаривать, — просто протянули бланк с протоколом чрезвычайного совещания и попросили подписать. Подобру-поздорову и как бы даже добровольно.

— Не тяните резину, — предупредил Вадим. — Через несколько минут у нас запланировано первое организационное собрание.

— Можно было бы и как-нибудь поделикатнее, ммм…

— Ничего, не Николай Второй. Переживешь, — Пульхен раздраженно прикусил губу. Мэра он недолюбливал по множеству причин. Оно и понятно, — тот, кто служит под чужим началом, лучше других знает достоинства и недостатки начальства.

— Кстати, посидите пока в приемной, — добавил Вадим. — Панча, вызови караул и поскучай с ним, ага?

— Это еще зачем? — мэр, крупноголовый рыхлый мужчина, съежился и побледнел. — Вы сказали, я все понял. Зачем нам охрана?

— Охрана — чтобы охранять, — объяснил Вадим. — От возможных, так сказать, посягательств.

Оглядев обстановку кабинета, он удовлетворенно кивнул:

— Годится. Пожалуй, можно звать остальных. Узнай-ка, Панча, насчет секретарей. Пусть организуют чаю да побольше.

— Есть печенье, пирожные… — засуетился мэр. — У нас ведь здесь своя пекарня. Все как положено.

— Ну, раз положено, значит, положено, — Вадим подмигнул бледному и растерянному Ганисяну. — Каково?… Давно твои голодранцы не баловались пирожным с печеньем?

— Давненько.

— И правильно! Потому что — неположено! — Вадим фыркнул. — Слово-то какое, прости Господи!..

* * *

— И что ты предлагаешь? — Сергей Клочковский сидел за столом, рассеянно пощипывая себя за мочку уха.

— Предлагаю делать то, ради чего мы сюда пришли. — Вадим взглядом обвел собравшихся. — Мадонне поручается контроль за проституцией и наркоманами, Поль берет на себя охрану всех первостепенных объектов, как то — институт Воздвиженова, музей с детьми, пекарни и склады.

— Склады я бы ему не поручал, — ворчливо возразил Пульхен.

— Это еще почему? — возмутился Поль. Но тут же с неожиданным покорством согласился: — А в общем, согласен. Мою братву к таким объектам лучше не подпускать.

— Прекрасно! — Вадим продолжил: — Ты занимаешь место мэра, Пульхен — кресло министра обороны.

— А портфели нам выдадут? — пошутил Поль.

— Обойдемся как-нибудь без портфелей. И тебе, кстати, кроме всего перечисленного неплохо бы заняться транспортом. Собирай все мало-мальски движущееся плюс, само собой, озаботься горючкой. Есть в городе еще запасы. Уверен, что есть! Возьми списки бывших чиновников, тряхни за ворот, если понадобится.

— Но без эксцессов! — твердо вставил Клочковский.

— Ясен пень! Какие тут могут быть разговоры. — Поль развел руками. Он придуривался, но это было лучше, чем иные его маски. Во всяком случае Вадим был доволен уже тем, что Пульхен с Полем впряглись в единую упряжку.

— Ты, Сергей, свои задачи знаешь лучше меня. Командуй, организовывай во славу родины и поколений. Добавлю только, что первоосновной задачей для нас по-прежнему остается Бункер. Причины я уже имел честь изложить. Артура ты помнишь, а, стало быть, знаешь, что ему можно доверять на все сто.

Клочковский нахмурился.

— И все равно такая постановка задачи мне не нравится. Штурмовать Бункер!.. Ничего себе, задачка!

— Не получится ли у нас так, — подхватил Пульхен, — что атака только ускорит развязку? Подружимся мы, скажем, с Китом, нанесем артудар, а в ответ прилетит та самая крылатая, о которой ты тут упоминал.

Все взоры обратились к сидящему несколько особняком Артуру.

— Ну? Что скажешь, солдат?

Кашлянув в кулак, Артур глухо заговорил:

— Об этом мы тоже думали. К сожалению, риск есть.

— Но если ты за штурм, стало быть, знаешь какую-то прореху в их обороне?

— Увы, волшебного «сезам» я вам не подскажу. Бункер представляет собой первоклассное оборонительное сооружение, к тому же — окруженное железнодорожным кольцом, по которому ходит управляемый компьютерным мозгом бронепоезд.

— Чего проще — взорвать рельсы — и всех делов!

Артур покачал головой.

— Такое мне уже предлагали. Не так все просто. Там кругом датчики, мины. Кроме того бронепоезд ходит не по графику, а когда вздумается Вию или электронному хозяину. Скорость и мощь этой махины таковы, что подрывникам — даже самым осторожным и сверхвооруженным — скорее всего не поздоровится. И потом — видел я эти рельсы. Особая сталь, в пару раз шире и выше обычных. И шпалы из бетона, и насыпь…

— Железнодорожная насыпь из бетона? — Пульхен недоверчиво склонил голову набок.

— Точно. И кстати, то обстоятельство, что ни вы, ни люди Кита до сих пор не имеют о кольце сколько-нибудь подробной информации свидетельствует о справедливости моих слов. Стало быть, никого из наблюдателей — случайных ли, посланных специально — этот чертов робот не упустил.

— Где же мы наберем против твоего робота силы? Три четверти горожан уже на том свете!

— Гарнизон Бункера тоже изрядно подтаял.

Пульхен в сомнении покачал головой.

— Странно. Лично я был уверен, что господа, засевшие в Бункере, знают что-то о грибном вирусе. Во всяком случае поболее нашего. Вспомните, как шустро они развернули эвакуацию. Словно все было известно заранее. А ведь эпидемия только-только начиналась.

Клочковский кивнул на Артура.

— Но он говорит, что умирают у них точно так же.

— В том-то и дело, — полковник пристукнул по столу ладонью. — Если эта зараза косит людей и у них, значит, с вирусом они не на «ты». Я это к тому, что не нужен нам этот штурм. Крови прольем столько, что никакой эпидемии больше не понадобится.

Артур шумно вздохнул:

— Все верно. С вирусом наши медики тоже не совладали. Но дело в другом. Я уже сказал, почему, как мне кажется, штурм необходим. Видите ли, я достаточно хорошо знаю типа, что командует Бункером. Разумеется, я не психиатр, но мое суждение таково: этот человек серьезно болен. Проще говоря, он — псих, и ждать от него можно чего угодно. Не сомневаюсь, что ядерный удар по городу рано или поздно будет нанесен. Я видел его глаза, видел его улыбочку. Вот и судите. Боеголовка в пять мегатонн — это воронка в тысячу шагов, окруженная выжженной пустыней. Абсолютно никаких надежд на спасение. Если же вы решитесь атаковать, появится хоть какой-то шанс.

— Но как атаковать, если ты сам говоришь об атаке, как о предприятии невозможном?

— Трудном, но не невозможном. Я ведь от этого робота удрал, не забывайте. Другими словами, Бункер — в самом деле первоклассное оборонное сооружение, но в него можно проникнуть, если мы уничтожим робота. Потому что поезд — это доступ к воротам, в подземное депо.

— Хорошо, — Пульхен внимательно взглянул на Артура. — Допустим, мы все-таки пренебрежем твоим предложением и попытаемся с твоим психом договориться по-мирному. Пойдет он на контакт, как думаешь?

— Однозначно нет. — Артур не размышлял ни секунды.

— Откуда такая убежденность?

— Все оттуда же. Ему не нужен город, не нужны переговоры, вообще ничего не нужно. А вот ударить по городу боеголовкой, да еще вылезти и полюбоваться — вот это он с радостью.

— Да… Выбор — лучше не придумаешь, — Пульхен разгладил на бархатном сукне несуществующую складку. — Штурмовать нельзя, не штурмовать — стало быть, тоже.

— Значит, нечего ломать головы. Штурм — так штурм! Как говорится, один раз живем. — Поль соколом оглядел собравшихся. — Перетянем на свою сторону Кита — и вперед!

— Кто, интересно, за это возьмется? То есть, я о Ките?

— А возьмемся, мой дорогой Сережа, мы с Артуром, — Вадим улыбнулся. — Его опыт плюс моя хитрость. Отправимся туда на броневике с белым флагом. А уж как уломать этого мафиози — сообразим на месте. И Поль нам поможет.

— Точно. У меня уже трое перебежчиков с Горки. Так что кое-какой планчик успели набросать. И про дозоры основные узнали.

— Больно уж лихо поете, — покачал головой Клочковский.

— В такое время живем, гражданин начальник! Пардон, господин мэр…

* * *

Прения продолжались, бразды правления, как и следовало ожидать, от крикунов-энтузиастов вроде анархиста Поля окончательно перешли в руки педантичного Клочковского. Вычерчивая на листе бумаги загадочные буквы и цифирки, он по пунктам расставлял принятые постановления.

— Значит, дипломатию совмещаем с экспедицией. Об этом мы уже говорили. Синтезаторы — синтезаторами, но без восстановления сельскохозяйственных структур нам не обойтись. — В умных глазах Клочковского мелькнуло веселое пламя. — И уж коли я мэр, то в плане Дымова тоже на свой страх и риск кое-что подправлю.

— Что ты имеешь в виду?

— Я об охране. Пусть патрулирование с транспортом возьмет на себя полковник. Полю я хочу предложить экспедицию.

— Экспедицию? — брови лохматого вожака скакнули вверх.

— А что? Думаю, это тебе подойдет больше. Будешь сопровождать Артура с Вадимом — насколько позволят обстоятельства, а потом проведешь подробную разведку, займешься подбором наиболее перспективных поселков. Кроме твоих архаровцев поедут специалисты — строители, энергетики, агрономы. Они подскажут, где и что можно наладить.

— Секундочку! — Поль поднял руку. — В принципе я согласен, но одно маленькое уточнение: пойдем или поедем? Ты сказал: «поедут», но, возможно, я ослышался?

— Ты не ослышался. Вся наличная бронетехника поступит в ваше распоряжение. — Или ты не рад?

— Ясен пень, рад! — Поль хлопнул себя по бокам. — Стало быть, козырнем перед Китом? Продефилируем всем чохом?

— Не только. Ты слышал рассказ Артура и слышал про свищей. Наш бывший мэр тоже посылал в деревни людей, но кто из них вернулся? Практически никто. Словом, пеший отряд обречен. С техникой же вы от тех же свищей вполне отобьетесь.

— Само собой, Сергунь!

— Не бравируй. Это не город, это территория Кита. Каждая ферма должна превратиться в подобие крепости. Так что работы у тебя будет по горло. Радиосвязь будем, конечно, поддерживать, но если что, немедленно вызыывай подмогу. Ну, а как дела пойдут, вышлем к тебе на фермы первых добровольцев. К тому времени, кстати, прояснится и ситуация с Китом. В смысле, значит, — да или нет.

— А если — нет?

— В любом случае без сельского хозяйства городу не жить!

Исчеркав весь лист пунктами и подпунктами, Клочковский придвинул к себе новый листок.

— Следуем дальше, господа правители…

Глядя на него, Дымов удовлетворенно улыбнулся. Он помнил, как долго муссировался вопрос о кандидатуре на пост мэра. И именно Вадим сумел убедить всех, что лучшего кандидата, чем Сережа Клочковский, им не найти. Теперь он видел, что не ошибся. Власть под началом Сергея не сулила пряников, потому что прежде всего она сулила кропотливый труд. Работу не надо было придумывать, за нее следовало браться. Именно это и собирался предложить себе самому и своим подчиненным Клочковский…

Уже поздно вечером, когда осоловевшие от затянувшегося сидения, они в десятый раз принялись разливать по кружкам крепкий чай, в кабинет заглянул Егор Панчугин. Жуя капустную кочерыжку, механик кивнул за спину.

— Что с этим-то делать? Ноет и ноет. Прямо спасу нет.

— С кем? — не понял Вадим.

— Так это… С мэром нашим бывшим. То ему по-маленькому, то по-большому. А теперь вот оголодал, домой просится.

— Гони его в шею! — махнул рукой полковник.

— Но, но! — Клочковский вскинул голову. — Просто отпусти, и все.

— Момент! — Поль выхватил из-за пазухи блокнот и, выдрав страницу, накарябал на ней несколько строк. — Вручи ему это, и чтоб завтра в восемь ноль-ноль, как штык был у меня. Это, значит, как бы повестка. Надо у него кое-что поспрошать.

— Да ты ведь и не проснешься еще, — усомнился Вадим. — В восемь-то часов.

— Зато он проснется, — грозно пообещал Поль. — А заодно и меня разбудит.

Глава 17

Из дюжины муниципальных грузовиков отобрали половину наиболее свеженьких и работоспособных. Пара танков возглавила колонну, третий следовал замыкающим, задрав ствол до предела, отвернув башню чуть в сторону. Броневик с Вадимом и Артуром маневрировал вдоль всей колонны, периодически убегая далеко вперед и снова возвращаясь. Белый флаг, закрепленный на лобовой броне, возвещал о дружеских намерениях путешественников.

— Вот это да! Вот это караван! — стоя на башне в полный рост, Поль горделиво взирал на движущуюся по дороге колонну. Обильно клубящая пыль не позволяла долго любоваться зрелищем, и все же время от времени он выбирался наружу, не в силах удержаться от соблазна. Смотрелась колонна и впрямь впечатляюще. Двенадцать подвижных единиц, включая бронетехнику. В центре наряду с грузовиками поблескивала стеклами пара автобусов — на них везли медикаменты, семена и сельских «аграриев», как называл их Панча. Вооруженная пехота с относительными удобствами разместилась на грузовиках, выложенных изнутри мешками с цементом и песком. Будущие стройматериалы до поры до времени выполняли защитные функции.

Восторги же Поля были вполне объяснимы, — командующий экспедиции — звучало гордо и возвышающе, и потому стоять на башне головного танка казалось ему самым естественным делом.

— Шикарно, Вадик! — хрипел он в микрофон рации. — Просто шикарно!.. Кит сдохнет от зависти, а его помощнички выбегут к нам навстречу с хлебом и солью.

— Это навряд ли. То есть, навстречу они безусловно выбегут, но, уверен, без хлеба и соли.

— Что ж, им же хуже. Хотел бы я посмотреть, как они встанут у нас на пути!..

И разумеется, Поль накаркал. Был у него такой талант. Стоило им выехать за пределы города, как из кирпичной подстанции, чем-то смахивающей на ДОТ времен Великой Отечественной, по машинам открыли довольно-таки плотный огонь. Светящиеся трассы колыхнули верхушки придорожных кустов, понеслись над головами людей, чиркая по броне, дырявя мешки с песком. Пока разбирались откуда и кто бьет, нападающие умудрились поджечь один из грузовиков, а по танку Поля ударил самый настоящий фауст-патрон. Снаряд колотнул в лоб ведущему танку, не разорвавшись, унесся в небо.

— Вот, стервы! Загубить же могли!.. — Поль сам принялся наводить пушку, припав глазом к прицелу, азартно цедя сквозь зубы ругательство за ругательством. Приходили в себя и другие. Щелкали затворы, люди сигали с грузовиков, спешно укрывались за скатами и неровностями дороги. По подстанции саданули из всех стволов и до того дружно, что уже через полминуты там не осталось камня на камне.

Егор Панчугин, чтобы не оставаться в стороне, тоже пострелял немного из пулемета. Это дело он любил, и Вадим поспешил остудить его.

— Нам еще ехать и ехать, Панча. Побереги патроны!

— А я и так экономно…

Словом, огонь подавили, злополучное строение сравняли с землей. Архаровцы Поля, окрыленные первой победой, побродили по развалинам в поисках трофеев, совместными усилиями столкнули покалеченный грузовик с дороги. Разумеется, все, что было можно переложить на другие машины, предварительно сгрузили.

— Скверное начало! — оценил Артур. Выбравшись через люк, он спрыгнул на землю, оценивающе оглядел останки изувеченной подстанции. Сунув в зубы сигарету, часто зачиркал зажигалкой, тщетно стараясь прикурить.

— Брось эту хренотехнику, держи. — Поль бросил ему спичечный коробок. — Самая надежная штука!

Насчет случившегося он имел, конечно, свое особое мнение. Прийти в соприкосновение с противником, значит, скрестить шпаги. Для того и выбирались из города. На других посмотреть и себя показать. А как иначе? Для чего вообще тогда брали с собой пулеметы, взрывчатку и танки?

— Все тип-топ! — поразмыслив, заключил Поль. — А машина — это всего лишь машина. Вроде твоей зажигалки. Главное — людей не потеряли.

— Удалось выяснить, кто это был? — поинтересовался Дымов.

— Где там!.. Нашли какой-то ремень в заклепках. Скорее всего — «бульдоги». Да и кому больше-то?

— С чего бы им быть такими храбрыми? Силы-то неравные.

— Может, они не знали, что мы мимо пошпарим. Посчитали, что к ним в гости. Вот и врезали с перепугу.

— Полагаю, скоростенку надо бы сбавить, — предложил Вадим. — Дальше может пойти хуже.

— Хуже — оно, может, и хуже, — не согласился Артур. — Но если будем ползти, весь лес о нас прежде времени узнает. Еще и мин, не дай Бог, успеют понаставить. А так — махом проскочим, никто опомниться не успеет.

— Браво, гвардия! Может сказать, когда захочет. — Одобрил Поль. — За что его и люблю.

— Ладно, смотрите, начальники. Ваше решение — ваш риск.

— Вся наша экспедиция — риск. Как же иначе?

— Тогда кончай курить, — Вадим махнул рукой. — Сажай на коней своих гавриков — и в путь!

— Ишь, командует! — Поль с хитрецой кивнул на Вадима. — Прямо генерал на генерале!..

Цигарку он однако притушил, вперевалку двинулся к гомонящим бойцам.

Мало-помалу двигатели вновь взревели, слив басовитые голоса в единый слаженный хор. В желтых клубах пыли, ощетинившись стволами, колонна возобновила движение.

* * *

Странные вещи творились с дорогой. Местами она казалась совершенно заросшей, а местами машины двигались по вполне сносному асфальту. Перед третьей по счету из деревушек им вновь пришлось задержаться. Дорогу перегородили поваленные деревья, — кто-то сознательно воздвиг на этом месте баррикаду. Только выбравшись наружу, они убедились, что баррикада старая и никакого отношения к экспедиции не имеет. На всякий случай пошарили миноискателями. Нашли пару ржавых осей от вагонеток и иззубренный, несомненно знакомый с человеческой кровушкой штык-нож.

— Непонятно, — носком ботинка Дымов ковырнул кору дерева. — По какой же дороге они ездят в город? Помните тот броневик?

— Еще бы!

— Я считал, что этой самой дорогой и пользуются.

— Стало быть, есть другие пути-дорожки…

С помощью троса деревья оттащили в сторону, а, войдя, в деревню, боевой актив колонны единодушно пришел к выводу, что первая из возможных фермерских точек наконец-то найдена. Предыдущие деревеньки выглядели совершенно убого. Здесь же сохранилась видимость полей, а дома все еще подходили под определение жилищ, лишившись разве что самой малости — стекол, антенн и электричества. Таким пустяком путешественников, разумеется, было не испугать, а возвышенность, на которой располагалась центральная часть поселка с подпирающей небо каменной церквушкой, разрешила последние сомнения.

— Чудо, а не колоколенка! — буйно порадовался Поль. — Во-первых, привлечем верукющих, во-вторых, посадим наблюдателей с приборами ночного видения, и никакой свищ, пусть даже самый рогатый, близко не подойдет! Оттуда весь лес, как на ладони. Бьюсь об заклад, что и Горку видно.

— Между прочим, тут действительно уже недалеко, — Вадим изучал развернутую карту. — А твое болотце, Артур, мы, судя по всему, оставили чуть левее. Но в общем тоже где-то рядом.

— Это на броне да по дороге — рядом. А пехом — идти и идти… — Артур задумчиво жевал травинку, наблюдая как нескладно, но все же довольно резво разгружают машины. Солнце клонилось к закату, и, занимая избушки, бойцы-анархисты старались не мешкать.

— Ты вот что не забудь, Поль. Первым делом размести по периметру прожекторы. Пока укрытия толкового нет, запасись хотя бы светом. Завтра поутру вон тот лесочек на взгорке выруби к чертовой матери. Добудешь пиломатериалы с дровами, а заодно и подстрахуешься. Сам видишь, — подойти к деревне оттуда проще пареной репы.

— Яволь, так яволь. В общем как скажешь. — Поль колотнул каблуком по скату броневика. — Значит, ночевать с нами не будете?

— Не будем, — Артур кивнул. — Иначе вся внезапность пойдет прахом. Можем и не доехать.

— А когда ждать обратно?

Вадим с Артуром, не сговариваясь, поглядели друг на друга, запрокинув головы, расхохотались.

— Вы чего?

— Да так… — Вадим хлопнул Поля по плечу. — Кстати, оставляем тебе Егора. Здесь и природа, и воздух, — авось и зубы ему подлечишь.

— Ну, уж хренушки! — Егор, натужившись, сплюнул, — получилось дерзко и далеко. — Зубы — дело личное. Сговорились, вместе, значит, вместе! Что я Саньке потом скажу? Или вашей Елене?

Елену поминать не стоило. Вадим поморщился, словно ему отдавили ногу, Артур тоже перестал улыбаться.

— Не хочешь — как хочешь. Тебя же, дурака, жалели.

— Дурак — не дурак, а без меня вы хлебнете. Я и механик, и бортстрелок. В случае чего — медпомощь могу оказать не хуже любого стоматолога.

— Это мы знаем.

— Сплюньте, балбесы, — ворчливо перебил Поль. И Панча сплюнул. Почти так же далеко и дерзко, как в первый раз.

— Это я загадал, — горделиво пояснил он, — если выйдет дальше того камня, значит, точно вернемся.

— Тогда сплюнь и в третий раз. Чтобы, значит, втроем вернуться.

— Еще чего! Я не суеверный, — Панча еще раз оценил расстояние до рокового камня и помотал головой. — Хватит ей и двух раз. Вполне, считаю, достаточно.

— Кому ей-то, Панча?

— Известно кому — судьбе…

* * *

Ночью Панча ворочался с боку на бок, баюкая зубы, а снаружи кто-то скреб по броне когтями, и в мутном полусне Артур видел перетаптывающиеся вокруг броневика серые тела ящеров. Просыпаясь, он некоторое время прислушивался, а затем вновь проваливался в дрему. Утешало одно: если рядом свищ, значит, нет противника более хитрого и опасного. Именно двуногих, способных подорвать машину связкой гранат или, облив керосином, поджечь, им следовало опасаться более всего. И потому спали урывками, держа оружие под рукой, даже сквозь сон анализируя звуки, рисуя окружающее в воображении.

Неизвестно, на что они все надеялись, но рывок, рассчитанный на внезапность, действительно не удался. Уже на подходе к Горке, невзирая на белый флаг, их обстреляли из легкого орудия, прочертив на башне пару глубоких борозд. Уйти удалось только благодаря искусству Панчи и надвигающейся темноте. Свернув с простреливаемой со всех сторон дороги, механик бросил машину в камышовые заросли. Под колесами зачавкала вода, почва неустойчиво закачалась. Подскакивая на кочках, броневик с воем продирался сквозь заросли. Направление Панча выбирал интуитивно. Какое-то время по ним продолжали еще стрелять, но попаданий больше не было. Били вдогонку, на звук, на дымные выхлопы. А вскоре слепая стрельба и вовсе прекратилась. Машина выкатила на твердую почву, и на одной из приглянувшихся полян они решили переждать ночь.

Утро пробудило их звонким щебетом. Невыспавшиеся и помятые, они выбрались наружу и, наскоро ополоснувшись в ручье, провели краткую рекогносцировку.

— Горка, судя по всему, там. — Артур махнул рукой на восток — туда, где угадывалось поднимающееся солнце. — Если верить сведениям перебежчиков, у них два кольца обороны. Но это ладно, больше нас занимает другое — а именно: есть ли у них в охране разумные люди.

— Это точно. До Кита нас могут и не допустить.

— А может, прямо на броневике и заехать в гости? Дадим газу — и так до самого главного бунгало и докатим.

— Ничего не выйдет. Судя по всему, у них там рвы и прочие пакости. — Вадим покачал головой. — Нет. Будем действовать, как договорились. Ты, Егор, остаешься здесь, а мы с Артуром идем на сближение. Первое кольцо скорее всего минуем, а дальше в случае чего будем махать белым флагом.

— Ага! Видели мы, как они на белый флаг кидаются…

— Ну, не скажи! Одно дело такой флаг на броню вывешивать и совсем другое — держать в руках.

— Оружие берем?

Вопрос был тоже не из простых. Белый флаг сочетался с оружием примерно так же, как и с пулеметами. Но шляться по здешним местам вовсе без оружия казалось безумием.

— Возьмем, — Дымов кивнул. — Если что, положим аккуратненько на землю. Пусть видят, мы мирные люди и наш бронепоезд стоит где положено.

Наскоро перекусив, они расстелили карту и еще раз прошлись по возможным вариантам. Проверив экипировку, обнялись с Панчугой и тронулись в путь.

А еще минут через семь всем их планам суждено было развеяться в прах. Едва выйдя за пределы леса, они тут же залегли. Длинной цепью, раздвигая густой камыш, к рощице двигались вооруженные люди. Они настороженно глядели вперед, явно отыскивая пропавший броневик.

— Может, и не свищ обнюхивал сегодня нашу машину? — шепнул Артур. — Кит-то не дурак, и охранная система у него отлажена. Вчера переполошились, сегодня уже взяли в кольцо.

— Да… — Вадим выругался. — Как же они вычислили нас?

— А что тут вычислять? Отъехали-то всего ничего. В общем думать надо, как будем выкручиваться. Может, и впрямь, как предлагал Панча, на полном форсаже и до самой Горки?

— А смысл? Мы же не за этим сюда приперлись.

— Тогда что? Будем сдаваться?

— Попробуем, — Вадим прищурился на Артура. — Делаем так: я прячусь за деревом и размахиваю платком. Ты отползаешь в сторону и держишь их на мушке своего буяна. Будут брать в плен, не встревай, — как-нибудь договорюсь.

— Понял, — Артур ящерицей развернулся, глазами выбрал подходящее укрытие и стремительно скользнул в кусты. Вадим выждал еще немного и, подобравшись к скошенной ураганами сосне, медленно выпрямился. Отряхнув платок от табачных крошек, помахал им в воздухе. Не высовываясь из-за ствола, что было сил выкрикнул:

— У нас поручение для Кита. Не стреляйте!..

Должно быть частицу «не» они не услышали или попросту пропустили мимо ушей. После короткой паузы тишину разорвали многочисленные выстрелы. Кто видел платок, стрелял по сосне, те, кто слышали крик, пуляли просто в лес. Руку обожгло чуть повыше кисти. Дернувшись, Вадим прыгнул от сосны, мельком оглядел рану. Ерунда, царапина!.. По примеру Артура он юрко пополз под укрытие зарослей. А оттуда уже зло и басовито на разрозненную трескотню лесной братии отвечал знакомый пулемет. Сменив позицию и выхватив револьвер, Вадим быстро оценил ситуацию. Пэтчер Артура положил этих бродяг в болото. Но ненадолго. Плюс ко всему — оставались еще те, кто заходил с тыла и флангов.

— Что будем делать? — крикнул Артур.

— Прорываться! — Вадим рассмеялся. — По плану Егора Панчугина. Механик-то оказался стратегом!.. В общем, так. Я возвращаюсь. Как услышишь работу двигателя, ноги в руки и что есть духу беги к нам. Двинем на юго-восток в обход Горки. Там у них тоже что-то вроде болота, но по крайней мере нет рвов.

Артур кивнул, и, щекой припав к прикладу, выдал еще одну короткую очередь. Не теряя времени, Вадим вскочил на ноги и припустил к оставленному за спиной броневику.

Тормошить Панчу не понадобилось. Он без того уже был в седле и спешно заводил машину.

— Газу, Егорша! Подбираем Артура и жмем на юго-восток. Попробуем зайти к этим нетопырям с тыла.

— Тебя что, ранили?

— Чепуха, — Вадим уже вскарабкался на башню. Нырнув в бронированную утробу, сел на место стрелка. — Грустно, но немножко придется пострелять. Не пускают нас в гости, Панча! Такая вот штука. И здесь своя бюрократия.

— Оно так! — весело поддержал Егор. Взревев, броневик дернулся, боднув и переломив молодую, нечаянно вставшую на пути березку, снова замер на месте.

— Вот непутевый! Прямо под колеса бросается!..

Выскочивший из-за деревьев Артур ухватился за ствол пушки, одним махом забросил сильное тело на бронемашину.

— Все, Панча! Только на тебя и полагаемся!

— Не сумлевайтесь, домчим в лучшем виде!..

Броневик затрясло от натужного рева. Гонка возобновилась.

* * *

Их действительно взяли в кольцо. Цепочку сходящихся людей пришлось попросту рвать. Стреляли по мере надобности — больше отпугивая, чем поражая. Вадим надеялся, что в будущем это зачтется. Однако перед линией обороны, а это действительно можно было назвать так, им пришлось выбирать, или — или. По ним ударила самая настоящая артиллерия, и первые же разорвавшиеся снаряды, осыпав броню ошметками земли, вдребезги разнесли оптику выдвижных триплексов, изуродовав единственный зарешеченный прожектор. Фонтаны земли вскипали справа и слева, а вскоре, грудью упав на рычаги, сипло захрипел Панча. Его тотчас сменил Вадим. У Артура не нашлось даже времени, чтобы осмотреть механика. Поводя стволом пушки, он тщетно пытался подавить огонь вражеской батареи.

— Прорывайся! — рычал он. — Прямо через них!

— Тогда будут пулять в затылок.

— Пусть!.. Пока будут разворачивать стволы, то да се, мы уже пройдем.

А в следующую минуту они разглядели легендарную Горку. Гигантский терем-теремок, холм, подпираемый с одной стороны болотом, а с другой лесом, застроенный домами и домишками, пестреющий кирпичом и шифером, черепицей и обыкновенной соломой. Кое-где угадывались сооружения более мощные, а, рассмотрев бойницы броневых колпаков, Артур обреченно стиснул зубы.

— Сворачивай! Ни черта мы здесь не пробьемся. Еще чуть-чуть, и нас накроют по-настоящему.

— Так-то оно так, только куда сворачивать? — Дымов с беспокойством оглянулся на истекающего кровью Панчу.

Приятель некоторое время колебался. Лес привлекал в большей степени, но лес был удобен и для бандитов. Болото обещало хоть какую-то, но передышку. Во всяком случае можно было пораскинуть мозгами и оказать Панче элементарную помощь.

— В камыши! — отрывисто бросил он. — Сворачивай к болоту.

Броневик послушно крутанулся на месте. Распахнув люк, Артур высунул голову. Метрах в ста от них суетились люди, пытающиеся развернуть тяжелые, врытые в землю орудия. В воздухе пели пули, но они беспокоили солдата в меньшей степени. Вытащив наружу пэтчер, Артур кое-как утвердил его на броне, короткими очередями заставил орудийную обслугу разбежаться. О том, чтобы прицельно стрелять с броневика, нечего было и думать, но сейчас задача была максимально простой: выйти из-под обстрела, а попутно наделать как можно больше шума. Может, хоть тогда Кит заинтересуется, что это за бравые ребята с флагом из простыни раскатывают по его территориям. Снова юркнув назад, Артур задрал ствол автоматической сорокапятимиллиметровой пушки и кассетой из дюжины снарядов ударил по Горке.

— Только не в Кита! — пошутил Вадим. Он тоже понял замысел друга. — Держись крепче! Сейчас начнется свистопляска!..

Они с хрустом вломились в камыши, днище бронемашины стальным утюгом пошло разглаживать кочки. Вцепившись в обшитые кожей поручни, Артур подтянулся к раненному Панчуге, коленями попытался удержать механика от резких сотрясений. Вадим рвал рычаги, бросая машину из стороны в сторону. Броневик забирался в камышовое царство глубже и глубже…

* * *

Перевязка не помогла, Панча умер у них на руках. Маленький осколок, влетевший в щель триплекса, пробил его горло, порвав сосуды и, может быть, даже задев позвонки. Впрочем, диагностика запоздала. Панча умер, и в этом заключалась главная удручающая истина. Первая смерть в первой их экспедиции. И то, что бронемашина окончательно завязла, погрузившись в болотную жижу намного выше ступиц, их уже не слишком волновало. Свое дело она, как и механик, выполнила. Худо-бедно, но их доставили в конечный пункт прибытия, дальнейшее зависело уже от них самих.

— Эх, Панча-Панча! — Дымов колотнул кулаком по броне. — Что скажу Саньке, прямо не знаю. Они ведь друзьями были. Цапались вечно, но дружили…

Егора завернули в простыню — ту самую, которая еще совсем недавно заменяла им белый флаг. Выбрав бочажину поглубже, тело механика с двумя привязанными к груди снарядными кассетами погрузили в воду. Пару минут постояли рядом, взирая на гроздья пузырьков, взбегающих на поверхность. Вдали еще продолжалась пальба, но кто в кого стреляет, было совершенно неясно. Ясно было другое: болото отчетливо просматривалось с Горки, и если у людей Кита имелись рации (а они у жителей здешних мест имелись наверняка), руководимые наблюдателями сверху, стрелки лесного братства рано или поздно должны были выйти на оставшийся в живых экипаж броневика. Дальнейшее развитие событий представлялось абсолютно непредсказуемым. Можно было попытаться еще раз вступить в переговоры с бандитами, а можно было засесть в бронемашине и отбиваться до последнего. Оставался и такой вариант, как, расплевавшись со всем, затеряться в густых камышах и, дождавшись ночи, тронуться обратно.

— Похоже, амба, а? — Артур деловито снаряжал магазин пэтчера. — Шороху наделали такого, что отсюда нас уже навряд ли выпустят. Выбор небогат: либо примут нас в плен, либо грохнут.

— А я о другом жалею… — Вадим вздохнул. — В городе надо было как следует пошукать — взять пару-тройку людей Кита и действовать уже через них. Или по рации с ним связаться. Слушает же он эфир!

— Ну, во-первых, может, и не слушает. Что сейчас слушать? Шорох космоса? Пустоту? А во-вторых, мы ведь обсуждали эту возможность. Слушает он или нет, мы не знаем, а вот что в Бункере следят за радиожизнью — это точно. И служба там аналитическая поставлена неплохо. Шифровщики, дешифровщики… Раскусили бы, что мы с Китом снюхиваемся, и сделали бы надлежащие выводы.

— Ладно, это я так — бурчу. — Вадим бросил пасмурный взор на водное оконце, поглотившее тело Панчи, сумрачно прислушался. — Кажется, пора сваливать. Минут через десять загонщики будут тут.

— Ага! Или камыш подожгут, паскуды…

— В общем, менять надо дислокацию.

— Машину, выходит, бросаем? — Артур с сожалением погладил теплую броню.

— Придется, — в отличие от Артура, Вадим старался не глядеть на броневик. Все эти узоры и рожицы, выведенные рукой Панчи и Саньки были ему до боли знакомы. Не хотелось ему сейчас на них глядеть. Знал, что кольнет и заноет.

— Может, когда еще и вернемся.

— Кто знает…

Забрав с собой только продукты с боеприпасами, они углубились в камышовый лес. Прыгать с кочки на кочку не пришлось. Узкие, едва приметные, тропки отыскались и здесь. А вскоре не без некоторого удивления они наткнулись на ржавую узкоколейку.

— Забавно! — Артур ковырнул шпалы сапогом. Дерево было настолько трухлявое, что крошилось от малейших прикосновений. — Это когда же тут ездили, интересно?

— Было, видать, времечко… А ты заметил, какой тут камыш? Метра три в высоту.

— Сейчас все кругом такое.

— Гляди-ка! Сваи…

Впереди действительно возвышались вбитые в болотную жижу бетонные сваи. Когда-то в этих местах, вероятно, замышлялось большое строительство. Увы, от задумок остались одни воспоминания. Да еще остатки фундамента. Болото приютило несостоявшуюся стройку среди лягушек, зарослей и собственного утробного урчания. Под ногами хлюпала вода, приходилось смотреть в оба, чтобы не угодить на скрытую под легким слоем травы глубину. От идеи двигаться по узкоколейке они тоже отказались. Легко было догадаться, что этой же дорогой не преминут воспользоваться бандиты. Стрельба за спиной прекратилась, но погоня, разумеется, не прерывалась ни на минуту. Повисшая в воздухе тишина навевала самые неуместные мысли — например, о красоте обступившего их пространства, о странном симбиозе ушедшей в небытие цивилизации и взявшей свое природы. Здесь, на болоте, и солнце грело даже иначе, чем в городе, — теплее, мягче, ласковее, золотистым цветом камыша сообщая окружающему свое собственное автономное свечение.

— Совсем как в бархатный сезон, — Артур осторожно раздвигал упругие стебли.

— Да уж, выбрал себе Кит местечко.

— Опаньки!..

Они остановились на берегу озера. Картинка была поистине идиллической. В воздухе, охотясь за мошкарой, носились фиолетово-яркие стрекозы, царило полное безветрие. В крохотном, окруженном плотной стеной камыша озере плавала утиный выводок, а на треснувшей шпале, сбегающей в воду, словно небольшой деревянный пирс, сидела довольно крупная ондатра и, не обращая на людей внимания, сосредоточенно умывалась.

— Вот ведь штука какая! Совсем непуганные! — удивился Вадим.

— Пожалуй, в таком месте я бы согласился провести остаток своих дней.

— Может, и проведешь.

— Нет, в самом деле! Если уж селиться, то только в подобных уголках. Чтобы пруд, чтобы живность… И солнце, конечно. Не жаркое и не блеклое, а именно такое… Ты заметил? В городе солнца давно не видать. А здесь нет-нет, да и выглянет.

— Может, эти болотца у Кита вроде заповедника? Должен же он куда-то ходить отдыхать душой?

— А что, у бандитов тоже имеются души?

— Куда же им деться, — обязательно имеются. То есть, может, ума нехватка и зубы изо рта выпирают, но души безусловно на своем положенном месте.

Они, не сговариваясь, присели на шпалу. Ондатра, крутанув головенкой в сторону людей, пробежалась до конца импровизированного пирса и не слишком изящно бултыхнулась в воду. Утка недовольно крякнула, и, вторя ей, часто, с подростковыми незрелыми интонациями закрякали утята. Ондатра же пронырнув озеро по диагонали, бойко выбежала на глинистую кромку противоположного берега и, покосившись на людей, снова принялась умываться.

— Елы-палы! Если схватят — все равно ведь отберут… — распахнув сумку, Артур достал четверть буханки хлеба — все, что у них оставалось, отщипнув приличный кусок, бросил в воду. К их удивлению, утиная эскадра маленькими катерами, развернулась на месте и ринулась к хлебу, широкими клювами выхватывая намокающие крошки, тут же торопливо глотая. Заложив вираж над озером, на воду опустилась еще пара уток. Мама-кряква, трепеща от возмущения, принялась отгонять их от корма, теребя за крылья, делая угрожающие выпады. Людей утки по-прежнему не боялись. Значительно больше их занимал дележ. Это казалось действительно странным. Если у Кита на Горке сосредоточена целая армия головорезов, то откуда здесь этот оазис с ондатрами и утками?

— Обидно помирать в таком месте. Ей Богу!

— Как-нибудь не помрем.

— Обещаешь?

Вместо ответа Артур внимательно посмотрел на него.

— Ты знаешь, почему я отправился в экспедицию?

— Как это почему? Надо было — и отправился. Или… Ты хочешь сказать…

— Точно. Набегался я, Вадим. Не было мне резону уходить от Елены. Помнишь Бумбараша? Не хотел человек воевать с белыми. Навоевался.

— И что же?

— Да ничего. Я тоже навоевался. А сюда пошел, потому что точно знал: вернемся.

Артур кинул в воду последнюю горсть хлеба, отряхнул ладони от крошек.

— То есть, как это знал?

— А вот так. Знал — и все тут. Я ведь рассказывал тебе про болото… — умолкнув, Артур снова занялся сумкой. Перекинув через плечо, удовлетворенно хлопнул по кожаному боку. Это была его вечная манера — самое важное выкладывать не спеша, с мучительными для слушателей паузами.

— Понимаешь, если я выкарабкался оттуда, значит, что-то со мной стряслось. Что-то очень серьезное. Просто так оттуда не возвращаются. Пройти ад и уцелеть — все равно что начать жить сызнова. Видишь ли, я вдруг понял, что миром управляют куда более мощные рычаги. Не мы с тобой и не подобные Вию. И то, что случилось с Землей, — все эти наводнения, болезни, выверты природы… — всего-навсего некая иллюстрация. Этакая визитка дьявола, приглашение в ад, я бы сказал.

— Приглашение в ад? — Вадим покачал головой. — Да уж, соблазнительная перспективка!

— Реальная — вот, что важно. — Артур невесело улыбнулся. — А уж, откликаться нам или нет, это пусть каждый наедине с собой решает. Взгляни на этих утят, — им, как видишь, на крах человечества начихать.

— Само собой! — с усмешкой подхватил Вадим.

— Подожди, я ведь о другом. — Артур поморщился. — Видишь ли, какая заковыристая формула получается… Словом, если им нет дела до этого круговорота, то и человечеству тоже в общем и целом нечего горевать. Вот эти самые утята в какой-то степени — мерило всего происходящего.

— Не понимаю…

— Да я и сам, если честно, не очень понимаю. Чувствовать — чувствую, а сказать толком не могу. Но ты вспомни, чем мы жили раньше, что называли цивилизацией. Промышленная глобализация, все по сценарию гиперолигархов, ежедневный терроризм, наркотики. Даже воевали уже не по политическим мотивам, а так — от скуки и внутренней нищеты. Вместо литературы — порнобоевички, вместо политики — неприкрытая клоунада. Мы и мир успели поделить таким же макаром: мир закулисный и мир зала, мир галерки и мир партера. А все ради чего? Ради более или менее мирного сосуществования какой-то сотенки государств. Трудно им, оказывается, дышать одним воздухом. Невмоготу. Вот и получалось, что ни месяца без войны, без провокаций. Как в школе. Младшеклассники дерутся, старшие наблюдают, чтобы все было по правилам. Но правила-то насквозь фальшивые! И война — не драка малолетних пацанов!

— Погоди, погоди! — перебил Вадим. — Все в одну кучу смешал! Мы-то с тобой здесь причем? Мне, к примеру, всегда было плевать на политику. Ты ведь знаешь, я в художники метил. Может, и стал бы в конце концов каким-нибудь лейтенантом от живописи. Каждый выбирал сам — чем жить и кем быть — банкиром там, террористом или художником. Ты про другое лучше скажи: как вяжется твое болото и наше возвращение?

— Да в том-то и дело, что вяжется! А почему и каким именно образом — и сам не могу сообразить. Потому, наверное, и болтаю разный вздор. — Артур нахмурился. — Только вот как на духу могу сказать: еще там в городе — твердо знал, что вернемся.

— И про Панчу знал?

— Нет. Про себя знал, а про вас нет…

— Тихо! — шепнул Вадим. Не поворачивая головы, едва заметно выпрямился. — Философы доморощенные! Вот и проболтали все на свете…

Сохраняя неподвижность, Артур тихо спросил:

— Что-нибудь заметил?

— Не что-нибудь, а кого-нибудь… Лили! Собственной персоной. На том берегу среди камышей. Лыбится, сволочь… — Вадим медленно, с напускным бездумием оглядел озеро. — Что ж, может, оно и к лучшему. Значит, все же сумели мы заинтересовать Кита.

— И что дальше?

— А дальше делаем так: коли уж явился Лили, стало быть, будут и переговоры. Расстегивай ширинку и иди в камыши. Я остаюсь.

— Чего ради — ты?

— Я уже имел счастье быть представленным двухголовому. Значит, быстрее найдем общий язык. И потом — ты ведь должен вернуться, сам говорил.

— Послушай, мы же вместе!..

— Теряем время, Артурчик! — прошипел Вадим. — Шевели костями!..

Все еще несогласный, Артур медленно поднялся с бревна. Почесав спину, двинулся к камышовым зарослям. Играл он не слишком убедительно, но Вадим искренне надеялся, что с того берега лица приятеля не разглядят. Зачерпнув горсть песку, он кинул его в воду. Утки доверчиво метнулись на бросок и, не сразу убедившись, что их надули, с кряканьем, заходили по озеру ищущими кругами. Выждав еще некоторое время, Вадим обернулся.

Пусто. Артур не был дураком и сделал все аккуратно. Во всяком случае Лили они сумели провести. Улыбнувшись, Вадим устроился на бревне поудобнее. Подумалось: нет хлеба, а жаль, — с удовольствием покормил бы озабоченных крякв…

Времени лесная братва не теряла. Гаврики Лили окружили озеро уже через пару минут. Услышав шаги за спиной, Вадим даже не шолохнулся, с нарочитым вниманием продолжая разглядывать уток. Однако заговорил все-таки первым:

— Привет, Лили! Как дышится?

— Ничего, дышу помаленьку, — с готовностью откликнулся пигопаг. Рядом с его жутковатым отражением в воде показались другие небритые физиономии.

— Загораешь, значит?

— Да нет, уток ваших прикармливаю. Чтоб браконьерить сподручней потом было.

— Шутник!.. — Лили фыркнул. — А где второй?

— Нырнул, — Вадим указал на воду. — В озеро. Он у нас любитель понырять.

— Зря. Места тут, сам видишь, дикие — трясины, омуты, змеи. Может, и не вынырнуть, ты подумай!

— Ничего, он парень ловкий, авось, вынырнет…

Удар по темечку был умелым и точно рассчитанным. Гулкий колокол — тот самый из недавнего сна — наполнил звоном голову, и Вадим повалился в водную рябь. Однако упасть ему не дали. Чужие руки подхватили Дымова, грубым рывком взгромоздили на чью-то спину.

— Тащите пока к Горке! — приказал Лили. — А мы вторым займемся. Нечего ему тут разгуливать.

С досадой оглядев камышовую заводь, пигопаг махнул рукой. Словно из-под земли вынырнул услужливый бородач.

— Вытянуться в цепь вокруг болот. И в оба смотреть! Чтобы ни одна пиявка не просочилась! Я буду на левом крыле. Докладывать обстановку каждые пятнадцать минут!

— А если встретим, что тогда? Живым брать или можно того? Пристрелить, значит?…

— Лучше живым. А будет брыкаться, объясните, что дружок его у нас и все такое. Пусть пораскинет мозгами, гаденыш…

Глава 18

Очнувшись, Вадим обнаружил, что лежит на траве. Левая рука — на груди, как у покойника, правая — в какой-то луже. Отдыхая, бандиты опустили его на землю, сами же тем временем, отмахиваясь от невесть откуда взявшихся комаров, засмолили дешевые папироски. Вокруг по-прежнему золотился камыш, и озерцо, немного похожее на то первое, но все же иное — чуть более скромное, без уток и без ондатры, с игривостью катило курчавые облака, пытаясь подражать небу, зеркально воссоздавая иллюзию высоты. Бетонная плита, на которой сидели курильщики, под углом уходила в осоку, скрываясь в мутной торфяной воде, и в воде этой тоже ничего не было — ни мальков, ни пиявок, — одно только плывущее небо.

Потерев затылок, Вадим осторожно сел.

— Славно припечатали, верно? — бородач, стоявший чуть в стороне от куривших, игриво покручивал на пальце парабеллум. — Это я тебя парень. Вот этой самой дурой.

Примерившись, он ткнул носком ботинка в бедро пленника. Улыбка, выблеснувшая из его по-цыгански черной бородки, оказалась удивительно белозубой, и Вадим даже мельком подумал: «такой рот — и такому ублюдку!» Зато глаза были вполне соответствующие — с бессмысленной сумасшедшинкой, с недоброй поволокой. Глядя в лицо бородачу, Вадим отчего-то сразу уверился, что этому человеку, конечно же, приходилось убивать. Не раз и не два. Причем делал это бородач, должно быть, с немалым удовольствием.

— Попал на Горку — все! Можешь читать молитву. — Бородач снова и более сильно повторил пинок в бедро. Можно было не сомневаться, что подобное занятие могло развлекать его довольно долгое время. Какая-никакая, а забава…

Вадим тряхнул головой, проверяя себя. Тело слушалось его, мышцы работали. Вот и не стоило медлить. Ухватив бандита за пятку, он резко толкнул его плечом в колено. В трюке не было ничего сложного. Обычный рычаг Архимеда. Противник валился уже навзничь, но Вадиму этого было мало. Стиснув ступню в замок, он с силой крутанул ее по часовой стрелке. Шумно раздалась вода, принимая тело бородача, плеснувший крик перешел в захлебывающееся бульканье. А через секунду, размахивая руками, кашляя и отплевываясь, лесной брат вынырнул на поверхность. Тонуть он явно не собирался, и, поджидая его, Вадим в готовности поднялся на ноги.

— Что, упал? Вот беда-то какая…

— Ну, гад! Я тебя щас на куски порву!..

— Давай, борода, иди! — Вадим издевательски поманил выползающего на сушу соперника. — Только один на один, как джентльмены, идет?

Но курильщики тоже не мешкали. Джентльменство здесь понимали очень по-своему. Два ствола ткнулось пленнику в спину, под колени саданули чем-то тяжелым. Вадим шлепнулся на землю, с торопливой демонстративностью поднял руки.

— Все, ребятки, я пас! Сами видели, кто первым начал.

По счастью, калечить его в планы обитателей Горки не входило. Один из бандитов перехватил рвущегося к Вадиму бородача, сурово тряхнул.

— Остынь, Грицько!

— Да я его, падлу на огне жарить буду!..

— Кто тут кого жарить собрался? — хрустнули камыши, и на бережок вышел Лили в сопровождении полудюжины автоматчиков. Две головы неторопливо оглядели сидящего на песке Дымова, присмиревших конвоиров. Не так уж сложно было обо всем догадаться.

— Ну, что ты будешь делать! — Лили хлопнул себя по бедру. — На минуту оставить нельзя!.. В чем дело, Вадик?

— Поинтересуйся у своих людей.

— Босс, этот сукин сын утопил мой парабеллум! Напал и ударил. — Мокрый и жалкий, бородач, скрючившись, шарил по дну торфяного озера руками, силясь отыскать выроненный пистолет. — Дай мне его! Хоть на пару минут…

— Уймись, Енот! — Лили почти весело глянул на Дымова. Оба лица его сияли, в глазах монстра плясало веселое пламя. — А ты, выходит, все шустришь! Никак не угомонишься?

Вадим развел руками.

— Тянет меня к тебе, Лили. Куда ты, туда, значит, и я. Устроил бы ты мне встречу с Китом, а? По старой дружбе? А то видишь, как все оборачивается. Прямо с боем к вам прорываться приходится.

— Да уж, оборачивается все и впрямь нескладно, — обе головы Лили синхронно закачались. — И друг твой до сих пор по болоту мечется. Ловкий, язви его!

— Не поймали, значит?

— Увы… — Лили вздохнул. — А так хотелось!.. Видишь ли, Кит велел привести одного, — для наглядности Лили показал один палец. — Вот твоего дружка я бы и притаранил к нему. Его бы привел, а тебя шлепнул.

Весь эскорт двухголового бандита зычно расхохотался.

— Ну да ничего. Еще поймаем. Это не город, тут все наше. И за броневик, кстати сказать, спасибо. Мы его вытащим, не сомневайся. Славный такой броневичок! С картинками…

Автоматчики продолжали потешаться.

— Выкрасим заново, смажем, почистим — и снова будет ездить… Ладно, кони, хватит ржать. Тащите его к Киту. А я… — Четыре мрачноватых глаза зловеще блеснули. — А я пока дружком его займусь. Может, еще повезет.

— Будь осторожен, Лили, — напутствовал Вадим. — Сложить голову или две — такая простая штука.

— Не переживай, — Лили продолжал улыбаться. — С тобой мы еще встретимся, это я могу обещать твердо. Заодно принесу и уши твоего приятеля… А вы, придурки, вяжите его. И в оба глядеть! Жизнью за него отвечаете!

* * *

— Это что же и есть Кит? — вслух удивился Вадим.

— Нишкни, гнида! — бородач, все еще не просохший после недавнего купания, свирепо ткнул кулаком в поясницу. Вадим поморщился, но промолчал.

Между тем, пухлый человечек в просторном халате медленно вышагивал босиком вдоль выложенной из белого камня стены и резиновой мухобойкой звонко припечатывал пригревшихся на солнце насекомых. Позади него, почтительно подотстав на десяток шагов, следовал огромный детина, на поясе которого насчитывалось сразу три или четыре кобуры. Еще пара стволов красовалась под мышками. Это был явный перебор, но комментировать собственное впечатление вслух Вадим не решился. Пострадавший от него Енот пользовался всяким удобным моментом, чтобы ударить пленника или болезненно ткнуть стволом автомата. Стараясь не обращать на конвоира внимания, Вадим принялся изучать местность.

Горка действительно походила на маленький город. Уже у самого подножия их посадили на джип и по дороге, напоминающей кавказский серпантин, повезли к крепости — месту, где, собственно, и жил царь и бог этих мест, в народе именуемый Китом. Шалаши, вагончики и прочий балаган редели с каждым метром высоты, приобретая все более цивилизованные черты, мало-помалу превращаясь в благородные постройки — с окнами, печными трубами и даже крашенными в развеселые тона крылечками. Неизвестные архитекторы постарались на совесть, заложив вполне приличные кварталы, застроив их одноэтажными и двухэтажными домишками. При этом, чем выше поднимались улицы, тем чаще встречались здания из чистого камня. Кульминацией, разумеется, была сама крепость, которую в разговорах почтительно называли дворцом. На деле крепость однако больше походила на капитальную городскую баню времен шестидесятых. Окружала резиденцию Кита довольно высокая стена, перед фасадом красовалась пара малокалиберных пушек. А в общем здесь наблюдались все атрибуты общепринятой роскоши — витые узорчатые решетки, гипсовые финтифлюшки на стенах, массивные карнизы и даже что-то вроде пилястров на всех четырех колоннах, подпирающих широкую треугольную крышу. Не устояло ретивое бандита и перед возможностью выстроить на самом краю здания башенку с металлическим флюгером на шпиле. Что-то подобное, он, должно быть, видел на старых глянцевых открытках, а, может, ожило воспоминание детства. Впрочем, Вадим не знал Кита и каких-либо достоверные суждения делать пока не спешил.

— Стой здесь и не пытайся шутить, — предупредил бородач и для надежности в сто сорок первый раз ткнул Вадима стволом в ноющую спину.

— Слушай, если тебе так дорог твой ржавый парабеллум, пойди и попроси еще один у этого увальня. — Вадим кивнул на телохранителя Кита. — Он не обеднеет, а ты, глядишь, добрым станешь, улыбчивым…

— Ну, падла! Ну, смотри!..

Метнув на Дымова испепеляющий взгляд, Енот робким шагом двинулся вдоль стены в направлении странной парочки. И тотчас детина развернулся стремительным циркулем, неуловимо быстро выхватил один из своих многочисленных пистолетов. Бородач торопливо замахал руками. О чем-то они там пошептались, и детина, оглянувшись на Кита, кивнул. Енот поспешил обратно.

— Как новое цинковое ведро светишься, — сообщил ему Вадим. — Никак орденишко посулили? Или парабеллум обещали найти?

— Иди, иди!.. — уже в открытую бородач толкнул Вадима в направлении Кита. Нагнав, толкнул еще раз — сильнее прежнего, так, что не устояв на ногах, Вадим растянулся на камнях.

— Подними его, Аристарх.

Аристарх — тот самый детина, охраняющий первого человека Горки, уцепил Вадима за ворот, одним рывком поставил на ноги.

— И развяжи ему руки.

Детина и это указание выполнил без звука.

— Спасибо, — Вадим принялся растирать опухшие кисти.

— Что, больно? — голубые немигающие глаза хозяина Горки участливо уставились на Дымова. Вадим с ответным интересом взглянул на человека, о котором столько слышал. Легкое разочарование шевельнулось в душе. Ничего особенного в первом авторитете уголовного сброда Вадим не разглядел. Человек, как человек, — средней комплекции, небольшого росточка, с жиденькой шевелюрой. Глаза, правда, интересные, с живой искрой, а более ничего.

— Терпимо, — Вадим бросил взгляд на стоявшего рядом бородача. — Да нет, правда! Я его понимаю. Хотел выразить преданность, да немного перестарался. С плебеями это бывает.

— Вот как? — голубые глаза, все так же не мигая, перебежали с него на Енота. Киту не надо было ничего объяснять, ситуация была банальнейшей. И Вадим не очень даже удивился тому, что произошло в следующую секунду. В воздухе свистнула мухобойка, бородач, ойкнув, схватился за щеку.

— Убери его, Аристарх.

Детина сгреб Енота за шиворот и, проволочив несколько шагов по земле, швырнул к калитке. Там бородача подхватили выскочившие охранники, по эстафете переправили дальше.

— Вот и все, мы в расчете. — Кит с нарочитой мягкостью улыбнулся. — Он выразил мне свою преданность, я выразил свою признательность.

— Это у вас называется признательностью?

— А как же! Я мог его расстрелять, отдать своим собачкам, повесить в конце концов, но я его отпустил. Пусть служит дальше, чего там…

Голос у Кита был мягким, каким-то обвалакивающим. Точно мурлычащий кот ходил кругами возле собеседника. «Бархатный человечек, — определил про себя Вадим. — Но кусает насмерть.»

— Ну-с? С чем пожаловали в наши угодья? — Кит все еще улыбался, напоминая змею готовую в любой момент ужалить.

— С разговором, Кит. С большим разговором. В городе, если вы в курсе, произошли некоторые перемены, сменилась власть.

— Уже не впервые, если мне не изменяет память.

— Верно, но новая власть, смею надеяться, отличается от старой. В настоящее же время я являюсь ее, так сказать, полномочным представителем.

— Вот как? Новая власть желает дружить с Горкой?

— В определенном смысле — да.

— Зачем же тогда стрелять, давить моих людей танками?

— Обычная неувязка, — Вадим тоже заставил себя улыбнуться. — Иначе до вас не дозваться. Кстати, какие еще танки? Я приехал сюда на одном-единственном броневике. Нас было трое, один погиб, второго ищет Лили. Надеюсь, что не найдет.

— Складно, — Кит кивнул. — И все же приехали вы сюда не втроем. На западных подступах моих ребят атаковали два танка и примерно с полсотни хорошо вооруженных людей. Заварушка получилась крепкой. Так что… — Кит развел руками. — Либо вы совершали отвлекающий маневр, либо я ошибся, и те два взвода автоматчиков тоже рвались сюда с дипломатической миссией.

Дымов озадаченно молчал.

— Ну? Что же мне думать, дорогой мой?

«Поль! — сообразил Вадим. — Разумеется, этот троглодит не усидел на месте. Услышал стрельбу и рванул на помощь. Ох, уж эта преданность дуралеев!..»

Постаравшись не выказать смущения, Вадим произнес:

— Увы, значит, накладка оказалась более досадной, чем я предполагал. Полагаю, что вся эта заварушка — всего лишь продолжение первой неувязки. Мы ехали с белым флагом, нас обстреляли. Наши друзья, услышав шум, по собственной инициативе ринулись на выручку. Думаю, это единственное объяснение всему случившемуся.

— Так, так… — склонив голову набок, Кит на мгновение задумался. — Что ж, объяснение принимается. — Кивнув Аристарху, он все тем же мягким тоном попросил:

— Оставь нас одних, Аристархушка. Можно, можно!.. И скажи Лоту, чтобы приготовил наверху легкий обед. На пару персон.

* * *

В каком-то смысле надежды Вадима оправдались. Перед ним действительно оказался философ — философ жесткий, циничный, со своим собственным видением мира. Пробеседовав два часа, они в самом деле нашли общий язык. На одной из минут разговора со стороны распахнутых окон донеслись рассыпчатые очереди. Прервавшись на полуслове, Вадим обеспокоенно встрепенулся. А чуть позже до них долетело буханье гранатных разрывов.

— Идет охота на волков, так, кажется? — Кит улыбнулся.

— Это мой товарищ! — сбивчиво заговорил Вадим. — Должно быть, ваши люди загнали его в ловушку. Попросите их остановиться. Пока не поздно…

— Я понял, — Кит щелкнул пальцами, и, вынырнув из-за портьеры, безмолвный Аристарх поднес ему портативную рацию. — Не волнуйся, его оставят в покое.

Вадим наблюдал, как сухо и четко отдает распоряжения хозяин лесной братии. Никто не пытался перечить Киту, — любым диалогам в этих местах предпочитался хозяйский монолог. Дела с дисциплиной обстояли на Горке на диво благополучно.

— Надо признать, ваши люди отменно вышколены, — заметил Вадим, когда Кит вернул рацию Аристарху.

— Именно по этой причине они и являются моими людьми, — загадочно произнес Кит. — Всех прочих мы отсеиваем. Не так уж это и сложно. Главное — не давать подчиненным задирать нос. Пусть знают свое место. Хуже нет ничего, чем обманываться на свой счет. Из грязи да в князи — такого не бывает. То есть, я подразумеваю истинность перемены. Чтобы грязь превратить в золото — ой, сколько нужно времени, сил и терпения! Сужу по себе. Всю жизнь я отмываюсь и соскребаю с себя грязь. Увы, успехи незначительны. Что же касается слуг, то их надо держать на дистанции и вовремя щелкать по носу.

— А Лили?

— Что Лили? Лили — тоже слуга. Слуга ревностный, умный, исполнительный. Я искренне рад, что подобрал его однажды на улице.

— Но он человек-легенда, а стало быть, по вашей же теории может быть опасен.

— Вы думаете, он может составить мне конкуренцию? — Кит усмехнулся. — Что ж, в какой-то степени ваши опасения небеспочвенны. Лили умен, популярен, но я слишком хорошо его знаю. Он — стопроцентный слуга. Что называется не по должности, а по сути. Вспомните Малюту Скуратова при Иоане Грозном или Берию при Сталине. Ни один из них серьезно не покушался на своего хозяина. То есть, может, мыслишки иной раз и появлялись, но до дела не доходило. Потому что это, Вадим, рыбы-прилипалы. Без акулы им трудно, и они верны, как никто.

— Мда… Похоже, вы тоже знаете свое место.

— О, да! И смею думать, что занимаю его по праву. Хотите — смейтесь, хотите — нет, но в этих местах легенда номер один — это я. Претендующие на серебро, бронзу и прочие слабые металлы меня не интересуют. Во всяком случае — в качестве возможных конкурентов.

— Ну, а все-таки! Если?…

— К вашему «если» я тоже отношусь крайне спокойно. Я фаталист, молодой человек, и от смерти не бегу. Я многое смог и многое еще смогу, — стало быть, судьбе нет смысла убирать меня со сцены. — Поднявшись, Кит взял из плетеной корзинки пригоршню цветных дротиков, прищурившись, взглянул на стену. Там висела цветастая доска «дартс», и пара дротиков уже сидела по краям мишени. Легкое движение кистью, и очередная миниатюрная стрела впилась в ворсяное покрытие доски.

— Это ведь тоже немалая наука — знать когда именно судьба вмешивается в жизнь того или иного человека. — Кит ухмыльнулся. — Если желаете, объясню: судьба вмешивается в жизнь человека, когда он начинает скучать. Да, да, не улыбайтесь! Именно в дни скуки она либо мордует его до синяков, либо отправляет в расход, как отработавший свое материал. Так уж устроено мироздание. Мы не говорим — плохо это или хорошо, мы просто вынуждены принимать это как данность. Жизнь всегда требует активного начала. Причем — от злодеев и добрых людей в равной степени. Жернова, Вадим Алексеевич, обязаны работать, не останавливаясь ни на минуту. Остановка и холостой ход им строго-настрого противопоказаны. Кто знает, возможно, по одному из этих каменных барабанов мы и бежим в настоящее время. Стоит лишь чуточку снизить скорость, затосковать и захандрить, и вот мы уже между жерновами! Одно мгновение, и бывшая жизнь песочком ссыпается в небытие.

— Значит, со взятием Бункера вы нам поможете? — нагловато поинтересовался Дымов.

Кит укоризненно погрозил пальцем.

— Бойкость, Вадим, отнюдь не синоним активности. Не путайте одно с другим! В войне с Дикой Дивизией мы потеряли половину людей. А Бункер, мне думается, знаменует собой орешек покрепче.

— Тогда что же нам остается? Ждать ядерного удара? Вот уж действительно активностью не пахнет. А ведь жернова, о которых вы рассказывали, совсем уже близко. Я ведь говорил: комендант Бункера — психически неуравновешенный человек. У него и прозвище соответствующее — Вий.

— Только не надо про имена с прозвищами. Все мы не без сдвигов, к сожалению. А возможно, и к счастью. Всякий сдвиг в конечном счете — небольшая мутация, а, значит, и лишний шанс выжить. Физически, умственно, духовно.

— Но если Вий ударит ракетой, не будет ни первого, ни второго, ни третьего.

— Господи! Вы все время гоните лошадей. Так нельзя, Вадим!.. Вы же видите, я думаю! Я все время думаю над вашим предложением.

— Оно кажется вам настолько заковыристым?

— Вовсе нет, но я пытаюсь подойти к занимающей нас теме с точки зрения делового человека, вы меня понимаете? Я хочу заинтересоваться этой операцией! Заинтересоваться по-настоящему.

— По-моему, главный наш интерес — жизнь. По-моему, тут все ясно.

— Жизнь — жизнью, но и ее надо время от времени подслащивать. Или вы не согласны? Я ведь не зря упомянул о потерях в стычке с Дикой Дивизией. Потери — прошлые или будущие — нужно должным образом возмещать.

— Тогда один глупый вопрос, если не возражаете?

— Пожалуйста, — Кит великодушно махнул рукой. — Тем более, что нет глупых вопросов, а есть неуместные.

— Хмм… Вы достаточно вольно отзываетесь о жизни, вот я и решил поинтересоваться… Сколько вам лет?

— Боюсь, мой ответ вас не удовлетворит. — Кит пожал плечами. — Скажу так: не знаю, хотя и предполагаю, что мой возраст где-то между сорока и пятьюдесятью.

— Простите, не понял

— Дело в том, дорогой Вадим, что я принадлежу к числу людей, верящих, что все мы живем одним постоянным возрастом. Вам, например, лет двадцать или двадцать пять. Доживете до семидесяти, вам и тогда будет двадцать. Ну, а мне сорок-пятьдесят. И всегда будет столько.

— Хорошо… — Вадим продолжал приглядываться к Киту. Ему начинало казаться, что лесной мафиози вовсе не оригинальничает. Просто-напросто в его положении и при его власти — вполне позволительно быть самим собой. Вероятнее всего, Кит действительно думал то, что говорил. Стесняться такому человеку было попросту глупо.

— Тогда вопрос-продолжение. Он касается вашего интереса к жизни. Вы ведь сами о нем упомянули, верно? Так вот, — сказать по правде, пробираясь сюда, мы рассчитывали именно на него.

— Вижу, вижу, куда целите! Но не буду даже называть это запрещенным приемом. Просто проигнорирую. — Хитроватая улыбка вновь осветила личико Кита. — Итак?… Жду от вас сахарку! Заинтересуйте меня штурмом! Или вам нечего предложить?

— Мда… — Вадим заерзал, находясь в явном затруднении. К подобному разговору, больше похожему на торговлю, он был не готов. — Ну… Полагаю, что запасы Бункера достаточно велики. Продукты, медикаменты, документация… Какая-то немалая доля безусловно достанется Горке. Честно сказать, не знаю чем еще вас можно завлечь.

— В том-то и дело. Аргументация рыхлая, на подвиги особенно не вдохновляющая. — Сложив руки за спиной, Кит мягко прошкелся по залу. — Судите сами. Я даю вам артиллерию, боевые вертолеты, людей. Людей, может быть, даже сотенок шесть или семь. Не исключено, что никто из них назад не вернется, и мы таким образом будем основательно ослаблены. А город при этом ничего не потеряет.

— Почему же? Наши люди тоже будут участвовать в штурме. И потом, не забывайте… — Вадим замялся. — Вся ваша боевая мощь — это бывшая мощь города. Пушки, вертолеты, самоходки… Или, простите, у вас завелись тут собственные оружейные заводы?

Кит рассмеялся.

— Ага! Наконец-то речь зашла о долге! Я этого ждал… Да, разумеется, сотни вагонов, которые стоят сейчас в моем парке, продовольствие, боевая техника — все это, мягко выражаясь, результат своевременной экспроприации городских излишков.

— Это вы называете их излишками. Если говорить об эшелонах с продовольствием и медикаментами, то в нашем сегодняшнем положении…

Кит остановил его движением руки.

— Не будем спорить, Вадим. И не будем выяснять, кто и сколько у кого взял. Знаю про голод горожан, про мародерство и прочее. Да, я тоже не ангел, и давайте исходить из этого. Вы же не перевоспитывать меня явились?

— Сие мне попросту не под силу.

— Вот и давайте говорить о деле.

— Но речь зашла о торговле, а что вам предложить взамен, я, честно говоря, не знаю.

— Ну, так я вам подскажу. — Кит снова улыбнулся. — Зачем нам ходить вокруг да около?… Так вот, дорогой мой парламентер, моя цена — та самая ракета, о которой рассказывал ваш человек и которой вы, собственно, так боитесь. Вернее будет сказать, даже не сама ракета, а право на выстрел.

— Право на выстрел? — Вадим опешил. — Значит… Значит, вам тоже не терпится поиграть в это безумие?

— Я вынужден в него играть, Вадим. — Кит по-кошачьи зажмурился. — Безумные игры, о которых вы говорите, выдумали не мы с вами. Увы, нам навязали их еще в младенчестве. Что делать, если мир таков, каков он есть. Можно, конечно, попытаться его переделать, чему есть масса нелепых примеров, а можно поступить проще и мудрее.

— То есть?

— Попросту приспособиться к нему. Перенять его правила и перекраситься самим.

— Однако близость Бункера с взведенной в боевое положение ракетой должно вас нервировать. Или вы готовы приспособиться и к этой реальности?

— Не надо, Вадим, — Кит поморщился. — Вы же прекрасно поняли, что я имел в виду. Мы делаем и должны делать только то, что в наших силах. А Бункер нам и впрямь по зубам. По крайней мере я на это надеюсь.

— Но если ракета переходит в ваши руки, тогда…

— Еще сто лет назад, — перебил его Кит, — ядерное оружие назвали оружием сдерживания, — вот я и хочу иметь возможность сдерживать пыл кого бы то ни было.

— Но тогда… — Вадим пожал плечами. — Какой нам смысл вообще затевать эту операцию? Ведь именно из-за треклятой ракеты мы решились на переговоры.

— Вы хотите сказать, что не хотели бы менять шило на мыло?

— Ну… Приблизительно так.

— В таком случае вы меня просто обижаете. Потому что не желаете видеть разницы между мной и вашим полоумным Вием.

— Не совсем так, но…

— Да нет же, говорите прямо! Чего там! В конце концов, вы рассуждаете здраво, что, кстати, тоже выдает вашу склонность к торговле.

— Причем здесь торговля?

— Ну хорошо, пусть будет не торговля, а дипломатия. Тем не менее, присмотритесь повнимательнее! Мне кажется, разница все-таки есть. Я — не Вий, я всего-навсего Кит. И потом мы можем договориться чуточку иначе.

— О чем вы?

— Ну… Скажем, для вашего спокойствия, я могу эту чертову ракету тут же пустить в дело.

— Что?!

— Иными словами, я не беру ракету на хранение, я намереваюсь тотчас использовать ее. Надеюсь, вы не думаете, что я разряжу ее в Воскресенск?

— Но куда в таком случае?

— Будьте покойны — уж цель я найду. Итак… Ваш ответ?

Дымов в волнении поднялся. Пройдясь по мягкому ворсистому ковру, остановился возле окна. Вид отсюда открывался волшебный. Камышовое царство направо, сеть железнодорожных путей налево. Собственный железнодорожный парк Кита был плотно заставлен теми самыми эшелонами с продовольствием. А еще дальше — лес до самого горизонта… Вадим попытался рассмотреть завязший в болоте броневик, но расстояние скрадывало подобные мелочи. О месте, где они расстались с бронированной махиной, теперь можно было только гадать.

— Мда… Поставили вы мне задачку!

Кит всплеснул руками.

— Господи-боже мой! Вы снова пытаетесь играть в принципы! Но это же смешно! Проанализируйте ситуацию. Ведь в сущности вас интересует Воскресенск — и только из-за него вы пришли просить меня о помощи. Кроме того, вы, конечно же, понимаете, что, согласившись на штурм Бункера и многое при этом теряя, я не собираюсь шантажировать этой чертовой ракетой город. Мне это просто ни к чему! Однако, как только вопрос начинает касаться безопасности иных мест, вы тотчас встаете на дыбки. — Кит поморщился. — Поймите же, Вадим, вы не в состоянии спасти весь мир. Как говорится, всех денег не заработать и всех женщин не утешить. А раз так, то и незачем цепляться за мелочи, разыгрывая космополита семидесятых.

— Безусловно вы правы. — Вяло откликнулся Вадим. — Однако сказать «да» я все равно не могу. Уже хотя бы потому, что знаю, какова цена нашей сделке. Десятки тысяч чужих жизней. Может быть, даже сотни. Пусть не жителей Воскресенска, но меня это вовсе не утешает.

— Браво! — вполне серьезно и без всякой иронии сказал Кит. — Ну, а если я запущу ее в Луну, это вас устроит?

— До Луны она попросту не долетит.

— Хорошо, раскрываю карты. — Кит пошевелил пальцами — так, словно и впрямь разворачивал карты. — Этот Бункер, дорогой мой, далеко не единственный. По крайней мере я знаю о существовании еще одного, который прямо-таки взывает о подобном гостинце с неба. Это столичный бункер, Вадим. И все наше бывшее правительство, подозреваю, сидит там по сию пору. Он, разумеется, поглубже и помощнее, но, бьюсь об заклад, прямого попадания не выдержит. Их-то, я надеюсь, вы не станете жалеть?

— Увы, мой ответ прежний.

— Но почему, черт возьми! Вы можете объяснить? — Пожалуй, впервые за всю встречу Кит нахмурился. — На верующего вы вроде не похожи, и пресловутое «не убий» вас навряд ли до сих пор останавливало. Во всяком случае по моим людишкам вы стреляли часто и с удовольствием.

— Ну, положим, удовольствия от подобных вещей я никогда не испытывал. — Вадим медленно вернулся к креслу. — Но это действительно вопрос совести, и я…

— Вы в затруднении, — подхватил Кит. — Что ж, отложим беседу на потом. Небольшой ужин, игра в бильярд или во что пожелаете. Надеюсь, за это время вы придете к какому-либо решению, а там наши торги продолжатся!

Глаза мафиози весело поблескивали, Вадим же, напротив — продолжал испытывать смятение. Кит требовал жуткого, и к этому жуткому Дымов явно не был готов.

Между тем, хозяин Горки вновь прищелкнул пальцами, что очевидно нравилось ему само по себе, и вынырнувшему на свет Аристарху коротко объяснил:

— Милый мой, надо поразить нашего гостя, умаслить и уластить. Пусть Лот подсуетится. Скажи, что я его убедительно прошу постараться.

— Кто это — Лот? — поинтересовался Вадим, когда Аристарх удалился.

— Мой дворецкий, мой повар и мой распорядитель — все в одном лице. Работал между прочим когда-то в Кремле и примерно в той же должности.

— А кто такой тогда Лили?

— Ну!.. Не надо путать овсяную кашу с манной! Лили — это рука, держащая меч, мой генерал и мой полководец. Аристарх — начальник охраны, а Лот, как я уже сказал, — мой дворецкий.

— Признаться, у нас были иные сведения.

— Разведка, мой друг, всегда была критерием силы государства! Кстати, в настоящее время я усиленно пытаюсь внедрить в ваше новое правительство своих людей.

— И каковы успехи?

— Пока довольно скромные. Могу признать это честно. Увы, вам удалось создать нечто вроде семейного клана. Все друг дружку знают, знакомы чуть ли не с младенческих лет. Но все преодолимо. Вы растете и расширяетесь, вербуете новых людей. Уверен, за исполнительных чиновников вы обязательно ухватитесь, и тогда уж не сомневайтесь, в первых рядах, конечно же, окажутся мои люди.

— Постараемся быть бдительными.

— Старайтесь, старайтесь…

Вадим вздрогнул, глаза его удивленно расширились.

— А это еще что такое?

Заиграла музыка, и под тихие переливы восточных флейт в зал вбежали смуглые девушки в набедренных повязках из камыша, с подносами, уставленными блюдами. Вадим ошалело смотрел на происходящее, и неизвестно, что поразило его больше — танец обнаженных девушек или изобилие яств. Здесь было все — и вино, и фрукты, и мясо, и икра. Красные куски рыбы были выложены на тарелках замысловатыми узорами, нарезанный кружками сыр напоминал горку медных монет.

— Если хотите, девушки продолжат танец. Ну, а нам перед решающим сражением следует основательно подкрепиться. — Кит кивнул на парящую суповницу. — Угощайтесь. В своем Воскресенске вы еще нескоро попробуете подобных кушаний.

— Боюсь привыкнуть, хотя… — Вадим придвинул к себе одно из блюд, взявшись за кость, выудил из соуса поджаристую ножку. — Ну и курица! Прямо целый слон!..

— А кто сказал вам, что это курица? — Кит ласково улыбнулся. — Бедный вы мой! Видимо, и в прежние времена выше куриц вы не поднимались.

— Вы правы, не поднимался.

— Вот и сделайте усилие, поднимитесь.

— Так что же это? Утка?

— Это страус. Не австралийский, а наш посконный уральский…

* * *

Артур прыгал по сваям, как кузнечик. Один раз ему не повезло. Подскользнувшись, он угодил в трясину, но, по счастью, успел дотянуться до изогнутой крючком арматурной проволоки, с натугой и очень медленно выволок тело из зловонной жижи. С неохотой выпустив человека из влажных объятий, болото звучно чавкнуло. А в следующую минуту Артур уже пригибался к земле, стреляя по бегущим к нему фигуркам.

— Ах вы, стерляди! Добрались таки!..

Первые выстрелы их не испугали. Залечь наступающих заставила лишь вторая очередь, переломившая пополам двоих из бандитов. С некоторой обреченностью Артур успел подметить, что нынешние его преследователи не слишком походят на обычных расхристанных братков. Иная тактика, иной ритм наступления. Они и внешне отличались от горочной шпаны. Выбритые физиономии, камуфляжной расцветки форма и даже что-то вроде беретов на головах. Похоже, у Кита водилась своя гвардия. Смех! Гвардия — и у лесных разбойников!.. Забавного, впрочем, было мало, — гвардейцы действовали и впрямь более слаженно, нежели те, что гонялись за ним поначалу. В сущности Артур жег заряды впустую, добиваясь лишь того, что бойцы в камуфляже время от времени клевали лицами торфяную грязь. Но всякий раз они вновь поднимались, возобновляя преследование — может быть, не так рьяно, но с той же злой устремленностью.

Похоже, они тоже оценили его по достоинству. Во всяком случае натиск их уже не походил на череду прежних сумбурных атак под шальное «ура». Теперь его травили умело, с неспешностью, позволяющей группе загонщиков координировать свои действия, не допуская непродуманных ляпов. Было очевидно, что руководит ими опытный вояка. Возможно, даже сам двухголовый Лили. Судя по слухам, подобные операции он проводил мастерски. Так или иначе, но тактика противника неприятно сказалась на положении беглеца. Лишь один-единственный раз Артуру удалось провести их. Основательно обмазав себя земляной жижей и практически став невидимкой, он сделал по болоту небольшой круг и устроил импровизированную засаду. Его не заметили, и, пропустив мимо себя троих увальней, одной очередью Артур положил их в грязь. Но прорваться сквозь кольцо загонщиков ему все равно не удалось. Они шли двойной цепью, а возможно, и тройной, и плотный встречный огонь вновь заставил его отступить. Правда, он устроил себе хорошую передышку, воспользовавшись оружием уничтоженных бойцов и, не сходя с места выпустив по камышам все шесть магазинов — то немногое, что нашлось у лежащих. К пулям он присовокупил и парочку трофейных гранат. К этому наступающие были явно не готовы, мерное их наступление приостановилось. А чуть позже, успевший сменить позицию и затаиться, он понял, что погоня прекращена. Выстрелы стихли, а те из бойцов, что еще пару минут назад поливали камыши огнем, остановились и повернули назад. Либо это было уловкой, либо враг решил перекурить. Но, так или иначе, беглецу подарили долгожданную паузу, и он не замедлил ею воспользоваться, наметив для себя три позиции и даже отрыв за одной из бетонных свай что-то вроде небольшого окопчика. Здесь он их чуточку пощиплет, а когда станет невмоготу, отойдет на запасные позиции, где в гуще камыша, среди кособоких кочек попытается исчезнуть вторично. Если получится, то больше никаких драк и никакой стрельбы. Дождавшись мглы, он отойдет на запад, а там просочится к своим.

Минул час, и Артур совсем расслабился. Решение, к которому пришел генералитет наступавших, было явно в его пользу. Ни треска камышей, ни лая собак, которых он боялся пуще огня, по-прежнему не было слышно. Им перестали интересоваться. Более того — кольцо их перестало быть кольцом. Артур это ощутил печенками. Осмелев, он даже разжег крохотный костерок и наскоро ополоснулся в одном из болотных озер. А еще пару минут спустя, совершив вынужденное злодеяние, над тем же костром Артур ощипал утиную тушку. Он очень надеялся, что самовольный его ужин не прервут. Голову начинало кружить от слабости, есть хотелось страшно.

— Заповедник — не заповедник, мне-то что… — бормотал он, нанизывая тушку на прут. Руки его чуть дрожали. То ли от голодной слабости, то ли от неприятия утиного убийства.

— Вот слизняк! — он и сам себе удивился. — Людей можно, а по утке слезы?…

Но это было на самом деле так. Ему жалко было крякву — тем более, что до самого последнего момента она не боялась его, доверчиво ожидая корма. Кто знает, возможно, именно этой крякве они и скормили свой утренний хлеб.

Уловив боковым зрением движение, Артур выбросил руку в сторону пулемета. Но это была всего-навсего крыса. Выскочившая из зарослей, паленой расцветки и довольно крупных размеров, она подняла морду и, встав на задние лапы, с вожделением посмотрела на пекущуюся утку. Артур погрозил крысе кулаком. Зверек еще раз втянул воздух ноздрями и нехотя юркнул обратно в камыши.

Глава 19

Вадим только что вернулся от Поля. На своем собственном броневике, который люди Кита действительно сумели вытянуть из болота. С Клочковским он переговорил по рации. Об условиях договоренности рассказал в самых общих чертах, зная (теперь уже наверняка), что Кит постоянно следит за эфиром, получая от своих радистов подробнейшие доклады. Клочковский обещал прислать Пульхена с отрядом, а заодно и дополнительную партию волонтеров для организуемой Полем фермы.

— Только уж постарайся не набрать кого попало. Нам нужны не оголодавшие бездельники, а те, кто действительно может работать с землей и животными.

— У вас там что, и животные уже появились?

— Появятся… — Вадим не стал вдаваться в подробности. Во вчерашнем разговоре Кит намекнул, что непрочь поделиться овечьими и коровьими стадами. «Очень уж хлопотное дело. Не любят пастушить мои ребята. Да и охранять приходится чуть ли не с бэтээрами…» Проблему свищей они обсуждали особо, не придя, впрочем, ни к какому определенному мнению. Таким образом часть хлопотных дел отныне перепадала городу, и, прикинув фронт предстоящих работ, Поль немедленно скуксился. Он тоже не хотел пастушить и все же под натиском аргументов в конце концов сдался. Взамен он получал то, о чем просил, — участие в штурме Бункера. Собственно говоря, подготовка к последнему шла уже на протяжении полутора недель. Артур, вызволенный из болота, был представлен Киту и Лили. Двухголовый вояка при этом взглянул на недавнего своего противника с нескрываемым интересом. Вадиму показалось, что во всех четырех его жутковатых глазах проблеснуло даже некое уважение. И самое странное, что из дворца Кита эти двое вышли уже не врагами, а союзниками. История повторялась, и в качестве военспеца Артур должен был теперь ознакомить Лили с возможным планом операции, на месте показав подступы к железнодорожному полотну, попутно поведав о всех известных ему секретах подземного укрепления.

— Вот так, мой юный друг! «И все заверте…», как говаривал мой любимый писатель Аверченко. Вы довольны? — Кит маленькой ложечкой доставал из блюдца вишневые ягоды и, предварительно полюбовавшись на каждую, клал в рот.

— А вы?

— Я всегда доволен. Вишня с ревенем, гимнастика фараонов и бездна дел излечивают от ипохондрии надежнее любого средства.

— Что еще за гимнастика фараонов?

— О, это особая система! Система Гермеса, как ее когда-то называли. Я, конечно, понимаю, эффектных методик — великое множество, но судите сами, всего двадцать с небольшим столетий понадобилось нам, чтобы подвести планету к роковой черте. И что увидит какой-нибудь альфа-центавровец, которому суждено будет прилететь сюда лет этак через пятьсот-шестьсот? — Кит усмехнулся. — Он найдет руины на месте городов, болота на месте бывших пашен. И только египетские пирамиды — величественные и неповторимые — встретят его как ни в чем не бывало. Разве что чуточку прибавится морщин на их лике, но не более того. Египтяне понимали толк в вечности. Потому и просуществали столь долго. А посему — гимнастика Гермеса! — Кит красноречиво развел руками. — Говорят, фараоны жили столько, сколько хотели, сколько требовалось для пользы царствования. И я, честно сказать, этому верю.

— Верите в вечность?

— В историю, Вадим. В нашу историю. В то, что было когда-то, потому что было в общем-то все. Вы меня понимаете? Уже давным-давно человечество исчерпало себя, замазывая старое и пытаясь рисовать новое, но повторяя в сущности контуры прошлого. Своеобразная трагедия поколений. Наличие лишнего опыта…

Вадим с любопытством взирал на Кита. В сущности излагал этот лесной царек вещи самые прописные, но особенность таилась в том — КАК он это делал. Анекдоты тоже способен рассказывать не каждый. Голос Кита обволакивал, лицо светилось магическим светом всезнающего философа. Глядя на собеседника, он смотрел не мимо, а в глубь, практически не моргая, не испытывая, а главное — не выдавая ни малейшего сомнения в произносимом. Возможно, это был своеобразный гипноз, но так или иначе спокойной убежденности Кита мог бы позавидовать любой крупный политик. Во всяком случае Вадиму стало понятным сегодняшнее положение Кита. Для того, чтобы очаровать разбойный люд, тоже нужен своеобразный шарм, и этот шарм у Кита безусловно присутствовал.

— Вот так мы и живем-поживаем. Отцы поучают детей, а детям неожиданно оказывается нечего делать! Потому как научены! А ведь в ошибках и неудачах кроется свой великий смысл. Кто не был глуп, тот не был молод, и снова получаем ту самую палку о двух концах. Храня традиции и изучая историческое наследие, мы приобщаемся к культуре человечества, но одновременно лишаем себя невинности, лишаемся возможности совершать столь нужные нам ошибки. Вы улавливаете ход моих рассуждений?

— Признаться, не без труда.

— Разумеется. Не то время и не то место. Для того, чтобы философствовать, необходимо приобщиться к покою, а покой в нынешние дни дорогого стоит. Нет, не жизни, я не о том. В мире ином вообще навряд ли философствуют. Я, Вадим, убежден, что там знают все и обо всем. Философствование же — занятие ищущих и занятие незнающих. А ТАМ знание — норма. Как говорится — die nacht ist tief und tiefer als der tag gedacht. Кстати, и фараонов тоже называли посвященными. На мой взгляд, это неспроста. Вероятно, в посвященности подразумевалось именно то знание, о котором мы с вами сейчас говорим.

— А может, эти ваши египтяне знались с инопланетными цивилизациями?

— Бросьте! — Кит махнул рукой. — Кому мы нужны? Контакт неравных партнеров — пища для юношеских умов и не более того. Даже если кто-то где-то и есть, то в переговоры с нами не вступит по одной простой причине. Мы не нужны им, как и они нам. Более того, слабому партнеру грозит информационный перекос. Согласитесь, глупо — оторвавшись от сохи тут же усаживаться за экран компьютерного агрегата, натягивать виртуальные очки и перчатки…

— Ну, а помощь? Ликвидация голода, нищеты?

— Для этого нам вовсе не нужны сверхцивилизации. Вполне могли бы справиться и сами. Если бы, конечно, захотели. Но надо ведь захотеть! Вот в чем проблема и главная сверхзадача! Тем паче — и своих нищих народцев хватало. Чего уж толковать об инопланетянах! — Кит поморщился. — Да ну, глупости! Даже обсуждать лень.

— Однако… После ваших невеселых рассуждений хочется задать тривиальное «зачем?». В самом деле, зачем тогда все?

— Что — все?

— А все! Земля, болезни, голод, это ваше философствание. Для чего все это нужно, если ТАМ все уже давно есть и все про всех знают?

— В самом деле — вопрос самый из самых, с бородой, усами и песочком из заднего места… Видели вы когда-нибудь, как частицы влетают в камеру Вильсона? Скорость, энергия, устремленность — все вязнет, ворвавшись в жизнь, метнувшись туда-сюда, оставив позади шлейф пузырей — жалких, никчемных пузырей, означающих нашу суетность и непоседливость.

— Вот я и спрашиваю — зачем?

— Наверное, чтобы еще разок испытать радость роста. — Кит улыбнулся. — Кто видит в небе ангелов, не видит в небе птиц. Такова печальная аксиома бытия, и если вторые завидуют первым, то почему бы первым не позавидовать вторым? Я знаю почти дюжину языков, но с кем и когда мне на них общаться? Значит, что же? Не нужно было их учить? А вот и нет! Ведь изучал-то я их с интересом! С этаким даже кипучим блаженством. Соль и сласть постижения! Самоуважение — от самопознания! Весь смысл — в процессе, любая цель — блеф. Глупо, но интересно — и потому уже вроде как не глупо… — Кит густо вздохнул. — Нас ведь тоже порой тянет в детство, но мы не умеем перемещаться во времени, увы. А вот они — те, кто наверху, должно быть, умеют все. Вот и спускаются вниз, чтобы малость побарахтаться в выборе между добром и злом, еще раз покарабкаться по горам и буеракам, хлебнуть горечи напополам с медом. Вот это все и называется Землей. Полигон, на котором ежедневно и ежечасно ведутся боевые действия. Война с окружающим, война с самим собой. Разве не так?

Дымов пожал плечами.

— Возможно, вы и правы.

— Конечно, прав. Тем более, что никаких америк я не открываю. Ведь что такое человек? А человек, Вадим, это хитрец умудряющийся превращать собственный негатив в позитив. И все, чего он может достичь здесь, на Земле, это познать высшую форму эгоизма — ощущение чужой боли, как своей собственной, покой личный — через покой окружающих. Взгляните-ка!.. — прервавшись, Кит указал рукой на воронов, гоняющихся за чайками. Собеседники сидели на открытом балконе, и камышовое царство простиралось перед ними на многие километры.

— Наглядная иллюстрация борьбы светлого и черного. Светлое не атакует, предпочитая подставлять щеку и удирать без боя, черное же, напротив — иной жизни для себя не мыслит. Со щитом или на щите!.. Казалось бы — печальная и безрадостная картина, но чайки живут и о самоубийстве отнюдь не помышляют. Они по-своему радуются этой жизни, вьют себе гнезда, выращивают птенцов — и все это, повторяю, — вопреки всяческой логике.

— Это всего-навсего птицы, а мы говорим о людях, — возразил Вадим.

— Не вижу существенной разницы. Весь мир выстроен на аналогиях. Мертвое напоминает живое, а живое — мертвое. Взглянешь на собаку и поймешь, каков ее хозяин, а по хозяину без труда вычислишь характер собаки. Если хотите, это одна из земных аксиом: мы все повязаны одной веревочкой, мазаны одним миром. А Вавилонское смешение — сугубо для экзотики, чтобы было посложнее, а значит, и позабавнее. В сущности же ничего не изменилось. Дураки, как были, так и остались понятием интернациональным. Согласитесь, если там гении и тут гении, там олухи и тут свои же, то сам по себе языковый барьер — не слишком солидный водораздел. Этакая зыбкая маскировка. — Кит прищурился. — Монголоиды, негроиды, европеоиды — лихо придумано, не правда ли? Еще один барьер, который приходится преодолевать незадумчивым людям.

— Однако, преодолевают, — заметил Вадим.

— Однако, и спотыкаются. Вернее сказать, спотыкались. Припомните историю, самые кровеобильные и непримиримые войны всегда носили национальную окраску. За исключением, пожалуй, гражданских войн.

— Значит, мир и непротивление?

— В конечном счете, видимо, так. Поверим на слово нашим классикам.

— А как же быть с Бердяевым? По-моему, он доказывал, что лишь через противление открывается свет. Тот, кто летит в бездну и трепещет крыльями, становится чуть ближе к ангелам.

— Да ладно вам! Бердяев был психически неуравновешенным человеком — с нервным тиком и трясущимися руками.

— Великий Гетте тоже был эпилептиком.

— А Байрон шизофреником!

— К чему вы клоните?

— Да ни к чему, дорогой мой! Это и называется философствованием. Поиск несуществующего, движение слепого в темноте. Потому и придумано слово «демагогия», ибо со стороны подобная болтовня всегда выглядит нелепо. Впрочем, я вижу, что успел утомить вас.

— Нет, нет, что вы!

— Бросьте деликатничать, — Кит поднялся. — Пойдемте, у меня есть замечательная коллекция. Коллекция фильмов, которые я могу смотреть множество раз. Наши великие немые — Ллойд, Киттон, Линдер и, конечно, Чаплин. Говорю «наши», потому что о нациях уже высказался достаточно. И кстати, прилягу на диван с вашего разрешения. Не представляю, как люди иных профессий вынуждены были сидеть кряду по восемь-десять часов. Слушать музыку и смотреть фильмы нужно в самом комфортном положении. Вообще-то кино — штука навязчивая, но немое действует более мягко. Попутно Лот угостит нас мясом, испеченным по его собственному рецепту. Ужаснейший, надо вам сказать, человек! С целым букетом омерзительнейших черт, но чертовски талантлив. Видели бы вы его у плиты, — кудесник! И улыбается, и мурлычет себе под нос. Как говорится, стал бы поваром, если бы не стал убийцей. Впрочем, поваром он в конце концов все-таки стал…

* * *

Это был маленький сельский вокзальчик — одноэтажное здание из шлакоблоков с круглыми печами и всего одним залом ожидания, вдоль стен которого по сию пору красовались ряды стульев из гнутой фанеры. На серых от старости спинках ножиками и гвоздями в разное время вдохновенные авторы оставили бездну замысловатых пожеланий потомкам. Это был кусок прошлого — далекого и утерянного, и прочитав с десяток выцарапанных надписей, Артур явственно ощутил запах той убежавшей в никуда нелепой и чудной эпохи. Пыльное и нищее благополучие, хулиганство с бездумием, ни на чем не основанная уверенность в дне грядущем…

Задумавшись, он даже втянул ноздрями воздух, но для человеческого носа этот вокзал был совершенно неинтересен. Полнейшее запустение, влага прогнивших плинтусов, что-то животно-шерстяное — возможно, от забегающих временами крыс.

— Так мы идем? — головы Лили недоуменно обернулись в его сторону. Одновременно. Не сразу кивнув, Артур двинулся к выходу. Миновав просевший порожек, оказался на железнодорожной платформе. Здесь шумели зычные голоса, вовсю кипела работа. Вытянувшись в цепочки, «лесные братья» передавали из рук в руки пушечные снаряды, цинковые коробки с патронами. На путях стоял бронепоезд — смешной, допотопный, но, в общем и целом, вполне пригодный для боевых операций. Вернее, так казалось Лили и Киту, но Артур, пробежавшись взглядом по броневой обшивке, калибру вооружения и внешним формам, немедленно скривился.

— Против нашего монстра он, разумеется, не потянет.

— Это еще почему? — задиристо поинтересовалась одна из голов пигопага.

— Потому что. — Лаконично ответил Артур. Ни мускулистые грузчики, ни увешанные пулеметными лентами бородачи, ни лузгающие семечки на крышах бронированных вагонов автоматчики, не произвели на него никакого впечатления.

— Черт тебе подери! — обе головы Лили со злостью сплюнули на землю. — Но мы ведь уже все обговорили. Какого рожна ты еще хочешь?

— Откуда вы раздобыли это чудо — вот, что мне непонятно, — Артур медленно вышагивал вдоль бронированного состава. — Бьюсь об заклад, этот дедуля воевал еще на фронтах с белыми.

— Ошибаешься, — Лили поморщился. От подобного тона он давненько успел отвыкнуть. Чужачков же приходилось терпеть, хотя ни Вадим, ни Артур особенно с пигопагом не церемонились. Впрочем, с Артуром отношения у него сложились более терпимые. Парень показал себя в деле, а главное — действительно понимал толк в боевых операциях, многое знал о Бункере и вообще о военной технике. Поэтому слушать его язвительные замечания казалось еще более унизительным. Лили дошел до того, что беседовал теперь с военспецом исключительно тет-а-тет, отсылая своих людей по самым различным надобностям. Он не желал свидетелей столь вольных препирательств.

— Эту игрушку отлили в шестидесятых годах, так что вооружение на поезде весьма приличное.

— Для шестидесятых годов — очень может быть, но только не для нашего времени. Одно дело отбиваться от волосатиков и свищей и совсем другое соревноваться в скорострельности и мощи с современными орудиями.

— Как бы то ни было, я сам поеду на нем, — хмуро заявил Лили.

— Ну, а я предпочитаю пехом или на пузе. Комфорт, понятно, не тот, зато живее буду. — Артур, подпрыгнув, ухватился за низко опущенный ствол одного из башенных орудий, подтянувшись, заглянул внутрь.

— А чистить пушечки твои гвардейцы, похоже, так и не научились. — Констатировал он. Спрыгнув на землю, отряхнул ладони.

— Ничего. Когда понадобится, вычистят, — Лили шагал рядом, сохраняя на обоих своих лицах постное выражение, сознавая, что выслушивать замечания ему придется еще долго.

— А в общем выглядит он, конечно, впечатляюще, — утешил пигопага Артур. — В качестве подвижной мишени — самое то. Кстати, обязательно проведи тренаж с командой машинистов. Как только начнется канонада, пусть сразу переходят на режим вибрации.

— Что-что?

— Ну, значит, взад-вперед, сброс скорости и новый рывок. У локомотива, само собой, не те возможности, но все-таки это сбой следящих систем противника, а стало быть, и определенная отсрочка.

— Но тогда и наш огонь будет не слишком точен.

— Значит, нужен тренаж с канонирами…

На платформе послышались крики, люди, работающие на погрузке бросились врассыпную.

Лили с Артуром враз повернули головы. Клуб пыли — более или менее безобидный, не превышающий человеческого роста, с мертвенным шелестом вылетел на полустанок, с разгона ударился о ближайший вагон, с треском вырвал с полдюжины досок, сжевал их в пыль и исчез.

— От, зараза! Как борт прогнул.

— Это еще ничего. Видать, из выдохшихся оказался. А вот когда настоящий погулять выбирается — тут уж не до шуток.

Оценив взглядом повреждение вагона, Артур снова обратился к Лили.

— Кстати, сколько у вас всего локомотивов?

— Здесь один сдвоенный — на дизелях.

Артур кивнул.

— Слава Богу, не паровозы. Ладно, это я шучу… Надо поставить две спарки — в голове эшелона и в хвосте. А еще лучше — разбить это допотопное чудо пополам и гонять двумя автономными единицами. Считай, сразу задержка вдвое для электронного мозга. Это, конечно, микросекунды, но в бою и они сгодятся.

— Да куда же? Куда?!

— От так!.. Клади сюда, ядрена-матрена!..

Загорелые и бородатые бойцы, вернувшись на место погрузки, вновь выстроились в цепь, с кряхтением втаскивая на платформы мешки с песком, сооружая некое подобие стены. Там же красовались орудия гаубичного калибра, предмет особой гордости Лили, а также счетверенные пулеметы на станках.

Глядя на свою гвардию, пигопаг покачал головой.

— Разбивать бронепоезд я не стану.

— Как скажешь, — Артур взглянул на него с усмешкой. — Но лучше бы ты послушал моего совета.

* * *

— Егора? Эти выродки? — лицо Пульхена потемнело.

Дымов кивнул.

— Только не надо пороть горячку, полковник. Я тоже любил Панчу, и тем не менее… — он бессильно махнул рукой. — На войне, как на войне, и сейчас уже поздно что-либо переиначивать. Панчу не вернешь. Да ты и сам все прекрасно понимаешь. Вся эта пальба — не инициатива Кита. Он изначально был готов к переговорам.

— Ты, похоже, его оправдываешь?

— Да нет же, пойми! Кит — это Кит. Он и сам не строит из себя ангела, но он готов идти нам навстречу. Мы добились своего, и Горка будет участвовать в штурме Бункера.

— Это я вижу. — Полковник хмуро оглянулся на снующих вокруг людей. — И все-таки ни с Лили, ни с Китом мне лучше не встречаться.

— Как хочешь, — Вадим пожал плечами. — Вероятно, такой необходимости и не возникнет. С Лили постоянно Артур, между Китом и Клочковским — я, ну а ты… Ходи, наблюдай, мотай на ус.

— Да уж, придется… — взойдя на пригорок и поколачивая кобурой маузера себя по бедру, полковник оценил глазом производимые лесным войском работы.

— Откуда он все это набрал? Повозки, пушки, пулеметы?… — Пульхен говорил о вооруженной до зубов колонне, уплывающей по извилистой дороге в лес. Вадим снова ощутил замешательство. С честным человеком свои сложности. Внутреннее неприятие всего творящегося было написано на лице собеседника. Союза с бандитами он не принимал ни под каким соусом.

— Оттуда же, откуда все остальное. Не забывай, больше года Кит держал под контролем все железнодорожные перевозки области. В те времена это не составляло особого труда. Они даже умудрились выстроить собственный дорожный парк с горочной централизацией и десятками стрелок. Каждый третий эшелон, по той или иной причине приглянувшийся лесным хозяевам, уходил к ним. Разумеется, в первую очередь их интересовало оружие, — Вадим развел руками. — Плюс то, что везли на лесные кордоны, в армейские лагеря. Кит старался ничего не упускать из сферы своего внимания. Тем более, что тогдашние пропажи легко списывались на всеобщий бардак, на свищей, на разруху.

— Кстати! Эти свищи — они что, в самом деле так опасны?

— Если верить бандитам, взрослый самец вполне в состоянии опрокинуть одним ударом груженый вагон.

— Ого! Это впечатляет.

— Еще бы!

— А что у них здесь за артиллерия? На первый взгляд — форменный винегрет.

— Так оно и есть, — настоящий винегрет. Во всяком случае я тут видел замечательную горную гаубицу М-56 без единого снаряда и целую платформу активно-реактивных гранат с кумулятивным зарядом для гранатометов «Фольгоре». Вещь отличная, — прошибает броню до сорока сантиметров на расстоянии в километр, — одна беда: нет ни треног, ни прицелов-дальномеров, одни стволы. Похоже, все это паковалось в разных ящиках, вот они и взяли, не разобравшись. Есть итальянские новейшие пулеметы «Ами-Бенели» с особыми безгильзовыми патронами, а есть и допотопные МГ-3. С ними, если не ошибаюсь, воевали еще в Великую Отечественную. Разумеется, навалом «Калашниковых», полным полно охотничьих стволов и карабинов.

— Мда… А чем вы собираетесь бомбардировать шахты?

Дымов исторг из груди вздох.

— Тут тоже все непросто. Бомбардировщиков, как ты понимаешь, у них нет. Зато есть один спец — то есть в полном смысле слова спец. Настоящий профессионал. На собственном вертолете пристроил шестиствольный «Тайфун» с радиолокационным наведением. Есть у него и несколько комплектов ракет класса «воздух — земля», но снарядов — с гулькин хрен. Вот потому он и придумал под днищем вертушек устанавливать подвеску на стальных тросиках. Так сказать для прицельного бомбометания. Конечно, кустарщина, но срабатывает, как он уверяет, безотказно. К тросам прикручены динамитные патроны с электродетонаторами, так что, заходя на цель, надо лишь вовремя подавать электрический импульс.

— Вот именно — вовремя.

— Не волнуйся. Кит их тут гоняет, как пацанов, так что нужные распоряжения уже сделаны. Со вчерашнего утра команда пилотов швыряет бочки с камнями по заранее намеченным точкам. Не думаю, что за такое короткое время они многому научатся, но и мимо, надеюсь, уже не угодят.

— А что насчет наркотиков с продовольствием? Ты разговаривал об этом с Китом?

— Не все сразу, Пульхен. Не все сразу. — Вадим сорвал травинку, рассеянно прикусил зубами.

— Видишь ли, в вопросе о наркотиках мы разошлись — и разошлись, надо отметить, идейно. Он — за наркотики, я — против. Кит полагает, что наркотик — это своего рода социальный фильтр. В смысле, значит, отфильтровывает слабаков и всех неустойчивых. В общем с меня хватит, наспорился. Пусть с ним Клочковский потолкует. Может, у него лучше получится.

— А продукты?

— А вот продовольствием Кит согласился поделиться. Так сказать, в качестве саморекламы. Мнение горожан для него тоже имеет значение.

— Этот тип ко всему прочему еще и тщеславен?

— Немножко есть… Его и запасы Бункера не слишком интересует. Единственный камень преткновения — ракета.

— Совсем немногого хочет, стервец! — желваки заходили на щеках полковника.

— Погоди, не кипятись!..

— Да ты спятил, Вадим! Под боком у города будет стоять мерзавец с ядерной ракетой в кармане! Яснее ясного, что это отличная перспектива для будущего шантажа. И ты уже не прижмешь его, как сейчас, потому что в случае чего, тебе тут же сунут под нос боеголовку. Как капризе-младенцу — отцовский ремень…

— Да погоди же ты, выслушай! — Дымов воровато оглянулся. — Во-первых, в отношении Кита, думаю, ты ошибаешься. Он не так прост и совсем не примитивен. А во-вторых… Словом, созрел тут у нас один планчик. Я ведь не зря запрашивал Клочковского о специалистах-ядерщиках. Кое-кого нашли… Так вот опытная бригада может в самое короткое время сделать ракету безвредной. Самонаводящаяся ракета — адски сложная штуковина, но пара умелых манипуляций — и все пойдет прахом. Либо не взлетит вовсе, либо взлетит, но не взорвется.

— Значит?… — глаза полковника расширились.

— В особой штурмовой группе будет с десяток осведомленных ребят. Схемы бункера Лили не знает. Вернее, знает только то, что нарисовал ему Артур, а потому в шахты, если, конечно, все пройдет гладко, первыми ворвутся наши молодчики. Они и поколдуют над ракетой, прежде чем до нее доберется Кит.

— Что ж, — Пульхен задумался, — тогда пожалуй…

— Ну, разумеется! — Вадим хлопнул его по плечу. — Пожалуй, не пожалуй, — такова жизнь, полковник. Кругом сплошная политика! Чистые намерения? Да! Но не чистые руки. Не получается одно совмещать с другим.

— И давно ты пришел к такому жизнерадостному выводу?

— Еще в раннем детстве, когда, утешая плачущую сестренку, врал ей про сахарные берега и кисельные реки. — Дымов невесело улыбнулся. — И ведь помогало — вот что досадно!..

* * *

— Ну что ж, приступим, — Артур со вздохом оторвался от листа бумаги. Чертежником он был неважным, но в общем и целом — в том, что он сейчас изобразил, угадать цепочку вагонов было возможно.

— Это и есть твой монстр?

— Точно, и кое-кто из твоих людей, между прочим, видел его. Люди Щеголя, к примеру.

Лили кивнул.

— Я уже беседовал с ними. Ничего путного не услышал.

— Твои люди — плохие солдаты. И знаешь, почему? Они боятся тебя. Как огня.

Лили ухмыльнулся.

— Зря улыбаешься. Слуга, который боится, уже не слуга, а раб. На рабов сложно полагаться. Особенно — в подобного рода предприятиях.

— Ладно, хватит! — перебил его пигопаг. — Со своими людьми я разберусь как-нибудь сам. Лучше укажи, где у этой штуковины мозговой центр?

— Если бы я знал! — Артур фыркнул. — Но я знаю другое. Эта, как ты называешь, штуковина имеет тройное управление: свой собственный электронный мозг, еще один мозг в Бункере, и, наконец, управление непосредственно с командного поста — я имею в виду уже людей.

— Какое же из них работает?

— Насколько я знаю, бронепоезд автономен и действует, как робот, базируясь на целом пакете вспомогательных программ. Электронный центр, расположенный в Бункере, играет в некотором роде дублирующую роль и готов также в случае необходимости принять управление на себя.

— Интересно, каким образом?

— УКВ, обычный радиобмен сигналами.

— Сигналы можно заглушить.

— Верно, — Артур кивнул. — Этим и займется ваша радиостанция.

— Она не приспособлена для подобных дел.

— Значит, нужно приспособить. Думаю, гнать в эфир помехи — не столь уж сложная задача. Все дело в мощности.

— Хорошо… А если они перейдут на ручное управление?

— Но это опять же УКВ. И кроме того люди — это всего-навсего люди, а управлять, не видя и не слыша, всегда крайне обременительно. Если мы поразим мозг робота, три четверти дела будет сделано.

— А если нет?

— Стало быть, о Бункере придется забыть.

— Тогда почему ты против разрушения железнодорожного полотна? Это же проще простого — пара снарядов перед самым носом и пара снарядов сзади. Во всяком случае мы его обездвижим.

Артур издал шумный вздох.

— Опять двадцать пять! По-моему, я объясняю это уже в сотый раз… Во-первых, мы обездвижим и себя. Ведь по тем же рельсам нам надо прорываться в подземное депо. А во-вторых, это особая дорога и особая насыпь. Высокопрочная марка стали, железобетон. Можешь мне поверить, я ничего не выдумываю. Парой фугасов тут не обойтись, и пока мы будем долбить снарядами по рельсам, батареи бронепоезда разнесут нас в щепки. И кстати, застрянет он на месте минут на десять-пятнадцать. На чертовом бронепоезде есть все необходимое для восстановления пути — автомат-шпалоукладчик, сварочные крюки и все остальное.

— Мы выведем эту механику из строя.

— Тогда уж проще все-таки заняться головой. Головой, а не ногами. — Артур ткнул пальцем в схему. — Давай-ка посчитаем! У нас три ударных группировки, и две из них сосредоточатся вокруг поезда-робота. Я предлагаю заранее поделить его на части, чтобы первыми же залпами с наибольшей вероятностью поразить мозг робота…

Глава 20

Ему снова снились кошмары: шелест гигантских мокриц, лицо шепчущего молитвы Лебедя, барахтающийся в руинах Фемистокл. Вадима окружала мгла, и выстрелы сыпались со всех сторон, заставляя корчиться и прикрываться руками. Влага липла к лицу, и он никак не мог понять, собственный ли это пот, дождевые капли или солоноватые брызги от вонзающихся в живую плоть пуль. Ужас был совершенно бессмысленным, но он пробирал до кончиков ногтей. Хотелось вскочить и бежать, но, как всегда, не хватало сил. Он способен был только ползти, и ноги тащились за ним омертвевшими поленьями. Изнемогший, он рухнул на землю, и тотчас лицо Лебедя склонилось над ним, тонкие руки ухватили за плечи.

— Проснись, Вадик! Проснись же! Ты не верил, что они есть, а они тут — рядом…

Вадим силился ответить, но получалось лишь невразумительное мычание. Однако и оно нешуточно перепугало друга. Одна из ладоней Лебедя метнулась к его губам.

— Молчи! Они могут услышать!..

Самое непонятное заключалось в том, что проснуться надо было особенным образом, и Дымов это интуитивно понимал. Полное пробуждение могло унести его от Лебедя и от того жуткого, что покойный хотел ему продемонстрировать. Однако с узами сна он тоже должен был расправиться…

Вадим напрягся, в затылке болезненно заломило, и тело в конце концов ему подчинилось. Часто моргая, он с трудом сел, а, чуть погодя, поднялся на ноги. Что-то было не так с его зрением, он продолжая видеть мир размытым и полустертым, словно нырнул под воду или надел чужие очки. Протерев глаза и несколько раз с усилием сморгнув, Вадим понял, что так оно все и останется. В этой реальности видеть лучше, чем он видел, было невозможно.

Он лицезрел дом, в котором они спали. Стен не было, и, кажется, — не было крыши. Силуэты спящих словно зависли в воздухе, и Вадим даже угадывал среди них отдельных людей. Вот двое охранников из вестибюля Кита, а это, пожалуй, сам Кит. Тот, что сидит рядом, наверняка — Аристарх. Еще парочка переплетенных тел — должно быть, Лот со своей подружкой…

Лебедь вновь привлек его внимание, пальцем требовательно ткнул в сторону. Продолжая протирать глаза и тщетно пытаясь сделать видимое более отчетливым, Вадим повернул голову и в самом деле разглядел ИХ. Впрочем, он не совсем понимал, о ком говорит Лебедь, но во всяком случае теперь он их видел! Кажется, Лебедь называл их глонами, но откуда взялось это название? Черные тени бродили по дому группами — по двое и по трое, склоняясь над спящими, к чему-то прислушиваясь, обмениваясь странными жестами, не произнося ни звука.

— Мы спим, они бодрствуют, — шепотом сказал Лебедь.

Губы Вадима наконец-то разлепились.

— Кто они? — хрипло спросил он.

— Тени! Ты же их видишь!..

Он действительно видел. Тех, кто днем покорно сопровождал людей, повторяя их жесты, вторя их движениям.

Вадим попытался сделать шаг, но тело оставалось ватным, ноги едва держали его. Эта реальность была НЕРОДНОЙ, — рыба на суше — тоже калека, но при всем, при том Вадим чудовищным образом сознавал, что он и впрямь проснулся. Это не было сном, но не было и бодрствованием. Некое третье состояние, лишающее эйфории первого и сил второго, зато дарующее зрение, которым можно было увидеть глонов.

— Идем, — Лебедь потянул его за руку. — Здесь где-то Паучок. Он тоже с нами.

— Не могу, — Дымов неимоверным усилием переставил ногу, потянул за ней другую и в изнеможении повалился. Примерно также, должно быть, чувствовали себя закованные в кандалы каторжники.

— Что же ты? Пошли! Иначе нам с ними не справиться!

Лебедь вновь склонился над ним, но некая таинственная нить оборвалась. Вадим уже не в силах был цепляться за это пространство. Сон тянул его вглубь, мир реалий разворачивал и распахивал. Нужно было выбирать, и он ускользал, все более теряя Лебедя. Образ друга, его голос становились все более призрачными. Лицо съедалось туманом, слова улетали ввысь. А в следующую секунду Вадим распахнул глаза и сел.

Его трясло, как в лихорадке. Явь пришла на смену бредовым видениям, но дрожь не унималась. Обняв себя руками, он поднялся и, нашарив на тумбочке спички, с усилием и не сразу припомнил, что это не башня и вообще не город. Свеча, впрочем, отыскалась и здесь — да не одна, а с целой компанией товарок. Бронзовый, тонкой работы канделябр, приютил сразу пять свечей. Короткой жизни вспыхнувшей спички хватило только на то, чтобы запалить одну-единственную, но Вадиму показалось достаточно и одной свечи. Непроизвольным движением он задержал над ней ладонь, словно намереваясь согреться от этого крохотного язычка пламени. На какой-то миг ему даже показалось, что все прошло, но зубы тотчас выдали длинную дробь. Вадим стиснул руками виски. Такого с ним еще не бывало. Шатаясь, он приблизился к окну и выглянул наружу. Огни, огни… Спать на Горке дозволялось не всем.

— Четыре ударных группы… — забормотал он, стараясь мыслями о предстоящей операции вытеснить необъяснимый страх. — Четыре отряда… Бомбовый удар по шахтам и одновременная атака бронепоезда. С двух сторон…

Бормотание его прервалось. Внезапная мысль заставила вернуться к свече.

— Чепуха!.. Быть такого не может! — Вадим медленно протянул к язычку пламени дрожащую руку, но взгляд его обратился не к ней, а к стене. Его словно ударили плетью по глазам. Тени на стене не было. Совсем.

Посмотрев на ладонь с темным пятном копоти от свечи, Вадим хрипло рассмеялся.

Это было ОНО — то самое, чего подспудно боялись все в этом уцелевшем и пытающемся уцелеть мире. Можно было скрежетать зубами, рычать от ярости, но изменить что-либо он уже не мог. Некая предопределенность наподобие хирургического лезвия вторглась в его плоть, разом перекроив судьбу и обозначив берег, который до сих пор угадывался лишь у самого горизонта. И, наверное, впервые Вадим прислушался к себе особым образом — прислушиваясь на самом деле даже не к себе, а к тому чужому, что, войдя в тело, завладело им уже сейчас, игнорируя живого хозяина. Вспомнилось разом все — и прошлые сны, и звонок телефона-автомата, и странная царапина на вечеринке у Поля. Несомненно болезнь намечалась уже тогда, усиливаясь от приступа к приступу. Ему некогда было болеть, но он заболел. Это было подло, это было несправедливо, но это случилось.

Волна озноба вновь обрушилась на Дымова, и мысль о близкой кончине уже не показалась дикой. Нет, она показалась ему страшной. Это тоже следовало пережить, призвав к себе не мужество — какое, к чертям, мужество! — призвав нечто, что утешает, обобщая, оправдывая и приоткрывая завесу. Ведь если не стесняются толковать об Армагеддоне, если в конечном счете ЭТО суждено всем и каждому, то, значит, надо быть готовым. Стыдно, наверное, быть НЕГОТОВЫМ. В любой день, в любой час и любую минуту. Тем более, что у него оставался запас времени. Лепить себя еще было не поздно. Ему хотелось верить, что не поздно. За стадией страха, Дымов чувствовал, должна была последовать стадия надежды, и нужно было только чуточку обождать. А опыт со свечой, сон — все это было лишь весточкой, своего рода джентльменским предупреждением. Вероятно, следовало поблагодарить судьбу и за эту малость…

* * *

Определенные опасения у них еще оставались, однако рельсы из пластиката, соединившие заброшенную железнодорожную ветку с «адским кольцом», выдержали вес ощетинившегося пушками состава более чем достойно. Громыхая на стыках, бронепоезд медленно перебрался из «зоны мира» в «зону войны» и стал набирать ход. С этой минуты счет времени изменился. Люди заняли места возле орудий, Лили с Артуром, вооруженные рациями, вышли на платформу, с напряжением вглядываясь вперед.

— Еще самую малость, — тихо произнес Артур, скосив глаза на часы. — Сейчас они сбросят бомбы.

— И эта штуковина тотчас вылетит нам навстречу?

— Скорее всего. Хотя необходимая команда могла быть уже отдана — сразу после того, как мы заняли путь. То есть они, конечно, уже знают, что мы здесь.

Обе головы пигопага презрительно улыбнулись. Именно так Лили привык встречать опасность. Наклонившись к рации, он усилил шуршание эфира до максимума и повесил черный футляр на грудь. А в следующую секунду скрежет трущихся о рельсы колес ворвался в уши. Поезд тормозил.

— Что там еще?…

Но вопрос запоздал. Ответ был у них перед глазами.

Вписавшись в крутую дугу кольца, они обогнули хилую рощицу и только сейчас рассмотрели то, что заставило машинистов локомотива воспользоваться тормозной рукояткой. Всего в полукилометре от них, гигантской, выкрашенной в камуфляжные тона змеей, замер бронепоезд противника. Многочисленные орудия его смотрели в разные стороны. Он стоял на месте, не подавая ни малейших признаков жизни.

— Черт побери! Почему он стоит?

— Сам не понимаю. — Артур взялся за рацию, поднес к губам, в сомнении опустил.

— Даем залп, а? — Лили с азартом взглянул на него. — Сообщим координаты батареям и начнем!..

Пигопаг терпеть не мог нерешительности, от пяток и до двух своих макушек он был человеком действия. Артур однако проигнорировал нетерпение союзника. Продолжая разглядывать далекие вагоны, он кусал губы и по-прежнему ничего не предпринимал. Насколько он помнил, «адский бронепоезд» никогда не задерживался на территории кольца. Внезапно атакуя, он так же внезапно уходил, дождевым червем скрываясь в чреве земли. Что-то, видимо, стряслось — и что-то очень серьезное, но для того, чтобы понять, что именно, следовало находиться не здесь, а чуточку пониже — в одном из ярусов Бункера.

— Странно… Он совершенно не реагирует на нас.

— Я же говорю: пара мощных залпов — и все кончено! Нам просто повезло.

— Лучше попытаться подойти к нему без шума.

— Ага! Так он нас и подпустит! — Лили хмыкнул. — Сейчас-то он на крючке у моих пушкарей, а там кто знает. Может, протрет свои очечки и опомнится.

Артур промолчал.

— Ну? Чего ждем, командир?… Если нет идей, давай начну я.

Вдали, за холмами утробно громыхнуло серией разрывов. Это Вадим выполнял свою часть задачи, сбрасывая с вертолетов бомбы. Место сосредоточения шахт было вычислено крайне приблизительно, но старались использовать и этот небольшой шанс.

— Смотри! Ему и это хоть бы хны! — массивный кулак Лили нервно колотнул по борту платформы. — Ну что? И дальше будем торчать у него на виду?

Артур повернулся к пигопагу.

— Пойми, надо попытаться овладеть им! Я знаю, там есть люки для обслуживающего персонала. Если взломать замки, — бронепоезд наш!

— Если бы, да кабы! — передразнил Лили. — Чем мы будем взламывать твои замки? Ноготками?

— Я полагал на Горке есть свои специалисты.

— Конечно, есть, да где ты их сейчас разыщешь!

— Черт!.. Это же шанс! Можно обойтись без крови!

— Не трясись! Кто говорит о крови? Если этот болван кованый сломался, значит, и добить его не составит труда. Вспомни, сам же убеждал всех, что главное — врезать первыми. Зачем отклоняться от плана? Взгляни, какая у нас позиция! А этот олух весь, как на ладони.

— А вдруг мы разбудим его?

— Опять «вдруг»? Ох, и достал ты меня, солдатик! Я-то думал, ты парень похрабрее. — Лили с ухмылкой поднес к губам рацию: — С богом, мальчики! Припечатайте этому малышу по первое число. Да так, чтобы земля дрогнула…

Слово пигопага — закон. Земля действительно вздрогнула. Более тридцати орудий «лесного» бронепоезда одновременно исторгли из своих жерл языки пламени. Комендоры у Кита были не ахти какие, но мизерное расстояние и приличные габариты мишени воодушевили их. Сталь ударила о сталь, и более мощный собрат стреляющего бронепоезда покачнулся от множества попаданий. Часть снарядов пробила обшивку и взорвалась внутри, часть срикошетировала, унесясь вдаль, слепой смертью угрожая совершенно случайным целям. Несколько земляных фонтанов вскипело вблизи насыпи.

— Кто там мажет! — взревел Лили. — Точнее бить!..

Время залпов прошло, и теперь это был уже беглый огонь, к которому с некоторым запозданием присоединились пушки, сосредоточенные у леса. Эти клали гаубичные гостинцы в такой опасной близости от своего же бронепоезда, что и Лили, и Артуру поневоле пришлось пригнуться к брустверу из мешков.

— Ну вот и доигрались, — Артур яростно постучал себя по лбу. — Хоть у тебя и две головы, а мозгов в них, похоже, негусто.

— Что?! — дважды повторенное лицо пигопага перекосило от бешенства.

Артур торопливо ткнул пальцем.

— То самое! Туда гляди, полководец доморощенный! Я же говорил, мы его разбудим. Вот и разбудили!

Головы Лили повернулись, слова, готовые сорваться с языка, замерли на устах.

Длинные стволы «адского бронепоезда» действительно пришли в движение, стремительно разворачиваясь в направлении изрыгающего снаряды противника. Дремотный сон кончился. Электронный комендор, в отличие от живых, работал с отточенной слаженностью, не теряя лишних секунд. И уже через мгновение разразилась дуэль, которой Артур пугал Лили. Два огромных бронированных состава стояли друг против друга, посылая пудовые снаряды практически в упор, преследуя одну-единственную цель — заставить противную сторону замолчать и угомониться любой ценой. Проснулся не бронепоезд, проснулась сама смерть. И в страну Харона уже сейчас готовились десятки и сотни льготных пропусков…

* * *

Даже сидя в вертолете, Дымов чувствовал, как гулом на гул отвечает им близкая земля, как бьет и треплет кроны деревьев теплый пропеллерный ураган. Вадим щурился и время от времени вытирал платком выступающие слезы. Даль и высота — не для глаз горожанина. Самое же странное заключалось в том, что приступов он больше не боялся. В них — этих приступах — таилось дыхание смерти, но этим дыханием веяло сейчас отовсюду. Каждое новое мгновение можно было почитать удачей, — болезни, недомогания и прочие человеческие хворобы отступали на задний план.

«Это будут холмы, — уверял Артур. — ЭТО ДОЛЖНЫ БЫТЬ ХОЛМЫ! Здесь болотистая местность, кругом низины, вода, поэтому шахты наверняка сосредоточены на редких возвышенностях…» Помня слова товарища, Вадим до боли в глазах всматривался в простирающийся внизу ландшафт, и, следуя его примеру, точно так же озирал проносящиеся внизу заросли командир стальной стрекозы. Это и был тот самый профессионал, о котором упоминал Вадим Пульхену, — пилот, разработавший систему подвески бомб и последующего их сброса. Фактически до начала операции им так и не удалось как следует познакомиться, но уже с первых приветственных слов Вадим почувствовал в пилоте человека бывалого и неглупого. Черт его знает — почему. Возможно, в подобных ситуациях влияют не столько смысл сказанного, сколько интонация и выражение глаз. Именно глазам Вадим верил более всего, искренне полагая, что выражения лица, как такового, нет и не может быть, а есть действительно только выражение глаз. Губы, брови и прочее — всего-навсего придаток к глазам. В глазах — вся красота и в них — весь характер. «Снегов, — представился пилот при встрече, — бывший офицер союзного флота.» И Вадиму подумалось, что для этого человека подобной рекомендации вполне достаточно. Так оно и оказалось впоследствии.

К бомбометанию пилоты Кита готовились несколько дней, и все-таки начало получилось не слишком складным. Чертовы холмы, о которых говорил Артур, оказалось не так-то просто обнаружить. Именно поэтому Пульхен настаивал, чтобы прежде облет территории был совершен пилотом-разведчиком. Это представлялось вполне разумным, за исключением одной-единственной детали. Артур уверил всех, что Бункер располагает собственными средствами ПВО — с системами радарного обнаружения и замаскированными ракетными комплексами. Таким образом любой полет превращался в довольно рискованное предприятие. Разведчик мог запросто переполошить подземные силы и тем самым сорвать последующий вылет группы бомбардировщиков. В противном же случае за ними сохранялось некоторое преимущество внезапности, и этого преимущества большинством голосов решили не упускать.

— Вон еще что-то вроде холма, — подсказал Снегов.

— Вижу, — Дымов согласно кивнул. Прямо по курсу действительно поднималось покатое взгорье с каменными, в беспорядке выпирающими там и тут зубьями. Вздутые земные десны крепко сжимали клыкоподобные скалы. Притуманенные голубоватым мхом ветви кустов приветствовали появление небесных стрекоз. И снова Вадим припомнил наставления Артура. «Как это будет выглядеть сверху, понятия не имею, но одним из отличительных признаков должны быть — голые, лишенные древесной растительности вершины». Артур объяснил, что подземные сооружения возводились в спешке и на свехдлинные тоннели у строителей попросту не нашлось времени. Значит, шахты не могут быть слишком разбросаны и должны располагаться в относительной близости от железнодорожного кольца…

Изучающе оглядев возвышенность, Вадим покачал головой.

— Само по себе место подходящее, но справа и слева вода. Вон там даже что-то вроде речки. И кроме того их должно быть несколько, понимаешь? Не менее пяти шахт.

— Надо было сказать об этом сразу, — пилот прищурился. Некоторые подробности от него в самом деле утаили, но он и не думал обижаться.

— Какая примерно у них высота?

Вадим пожал плечами.

— Черт его знает. Но это должно быть выпукло. И относительно сухо.

— Понятно, — пилот усмехнулся. — И куда бьем? Прямо по вершинам?

Вадиму не оставалось ничего другого, кроме как снова пожать плечами.

— Выходы могут быть и наверху и на склоне. Известно только то, что люки — лепесткового типа, а над ними тонкий — не толще десяти-двадцати сантиметров слой дерна. Так что, если точно попасть…

Пилот кивнул.

— Да, лишь бы попасть. Но сколько времени прошло, — там давно могли прорасти целые рощи.

— Исключено. Каждый год военные проводили профилактические работы. Люки распахивались, место вокруг подчищалось, молодая поросль вырубалась. А после люки снова закрывались, их присыпали дерном, крошили туда семена цветов и трав.

— Что ж, тогда у нас единственная проблема — найти эти чертовы клумбы.

Вадим понуро кивнул. Взглянув на него, пилот снова прищурился, что-то явно прикинул про себя.

— Высота! Мы должны изменить высоту.

— Это опасно. Нас тут же засекут.

— Сейчас это уже неважно. Один черт — все вот-вот начнется. Пока заметят, пока то да се… — пилот решительно потянул на себя штурвал. — Ни хрена они с нами не сделают! Не успеют…

И уже через минуту Вадиму пришлось убедиться в правильности принятого решения. Стоило им подняться на сотню-две метров, и местность внизу разительно переменилась, приобретя очертание карты, отчетливо прорисовав рельеф, дымкой и блеском пометив болотистые места.

— Милости просим! Вот и ваши разлюбезные холмы, генерал!..

Вадим резко обернулся. По левую сторону от них неровной цепью протянулись долгожданные возвышенности. Опоясанные колечками кустарника, с едва заметными прожилками троп, сбегающих вниз, они были той самой целью, в поисках которой боевые вертолеты вот уже более получаса кружили над сумрачной землей.

— Да они огромные! — Вадим заволновался. — Возьмут ли их наши бомбы?

— А ты знаешь, что такое пейрит?

— Без понятия.

— И совершенно напрасно. Вот дружок твой, похоже, был в курсе. Попинал сапожком одну из моих бомбочек и моментально успокоился.

— Так что это за чертовщина — твой пейрит?

— Вот именно — чертовщина. Потому как раз в триста мощнее тротила. Так что никуда твои холмы не денутся — лягут, как миленькие.

— Тогда действуй! — Вадим, не удержавшись, хлопнул по плечу Снегова. — Давай команду эскадрилье. Бьем по вершинам — и сразу поворачиваем назад.

Хмыкнув, пилот заставил машину зависнуть на месте и одного за другим начал вызывать сопровождающие вертолеты.

Стайка боевых стрекоз, а Кит пожертвовал на операцию пятью летающими крепостями, хищно наклонив лбы, с ускорением ринулась к цепочке холмов. Эти аппараты не были приспособлены для бомбометания, но нужда научит всему, и дни репетиций не прошли даром. Первая из сброшенных бомб — была пущена самим Снеговым. Более четверти тонны запакованного в металл взрывчатого вещества — устремились к цели. Так и не отследив полет бомбы до конца, они тут же взмыли вверх, удаляясь от опасного места, но и на высоте взрывная волна дотянулась до аппаратов. Вертолет грубо тряхнуло, пилот, крякнув, переглянулся с Вадимом.

— Ну как тебе пейритовый гостинец?

— Не сладкий…

Шутка была не ахти какой, но оба с удовольствием рассмеялись.

Вторя примеру Снегова, машины одна за другой ныряли к замаскированным шахтам. Огромные авиационные бомбы летели к цели, грохот распарывал пространство, сотрясал землю. Прямо на глазах происходило страшное: холмы оседали, проваливаясь вовнутрь, а на месте бывших возвышенностей оставались курящие дымом кратеры.

* * *

Щеголь действительно кое-что понимал в пушках. Он вообще питал страсть к оружию, к боевой амуниции и прочим изобретениям военной науки. Пушки же были для него не просто оружием, а оружием большим и мощным, достойным самого трепетного уважения. Не зря во все времена артиллеристов называли богами войны. Они в самом деле могли многое, одним мановением, отправляя вдаль овеществленную смерть, способную напугать, подавить волю, попросту расщепить на атомы. И потому, получив в свое распоряжение артиллерию Кита, Щеголь стал стараться вовсю. Причина была простейшей. Незадолго до проведения операции у него состоялся разговор с Артуром и Лили. Разумеется, парнишку из Бункера он узнал и, конечно же, почуял его неожиданную близость к Киту. Открытие повергло его в состояние настоящей паники. Как ни крути, а Артура он упустил, а на Горке наказывали с будничной жестокостью и за более мелкие промахи. «Дыма без огня не бывает,» — говаривал в сомнительных случаях Лили и, поднимая пистолет, расстреливал разом и подозреваемого, и того, кто, возможно, возвел на подозреваемого напраслину. На этот раз все однако обошлось. На него не держали зла. Более того, ему поручили командовать батареей поддержки! Щеголь оценил это по достоинству и доверие намеревался оправдать.

Почему и за что ему явили такую милость, никто не объяснял, но сам он угадывал две возможных причины: во-первых, Щеголь уже успел побывать на месте со своими людьми и кое-что повидал, а во-вторых, в далеком прошлом ему приходилось служить в настоящем артиллерийском полку, и в этом заключалось его выгодное отличие от «лесного» большинства. Так или иначе, но доверие вышестоящих дорогого стоит, и Щеголь до сих пор не мог прийти в себя. Его просто распирало от ликования и гордости. С вверенными ему артвзводами он должен был поддержать в трудную минуту самого Лили! Да мог ли он думать о таком, мог ли надеяться? Честное слово, ради этого стоило подсуетиться! Во всяком случае к нужному часу все до единого орудия — включая и те, что были без колес, оказались доставленными на место. Люди работали, как звери, заразившись пониманием важности творимого. Впрочем, многим это было в охотку. Затянувшийся период безделья в достаточной степени утомил обитателей Горки, а Щеголь по собственному опыту знал, что даже самому откровенному лодырю пусть раз в полгода, но нужна основательная встряска.

Потные и довольные, люди закуривали возле пушек, с вожделением поглядывали в сторону парящих туманом болот — туда, куда были направлены стволы орудий. Тринадцать пушек, чертова дюжина. Не лишенный суеверия, Щеголь предпочел бы иное число боевых единиц, но четырнадцатого орудия им просто не нашли, а отказываться от тринадцатого, ослабляя тем самым огневую мощь батареи, было, разумеется, глупо.

Кое-кто уже запаливал костерки, разогревая на огне банки с тушонкой, люди стелили на землю бушлаты и телогрейки, растягиваясь на них в самых вольных позах. Щеголь однако расслабляться не спешил. Высокое доверие продолжало греть, и с прежней энергией в двадцатый или тридцатый раз он обходил импровизированную батарею, проверяя крепеж станин, сектора обстрелов и оптику наведения. Три гаубицы, восемь полевых орудий и одна сдвоенная зенитная артустановка — таким разномастным хозяйством следовало ему отныне командовать. Пару ракетных установок пришлось оставить на Горке. Автомашины, перевозящие на себе реактивную смерть, были давным давно приспособлены для иных нужд. Установки превратились в стационарную, вмороженную в бетон силу. Впрочем, надеялись обойтись без них, тем более, что в пушках Щеголь понимал значительно больше. Пушка, по его мнению, была большим пистолетом, снаряд — пулей, а оптика заменяла прицел с мушкой. Стрелять из мощных орудий Щеголь любил, и когда снаряды рвались в нужных точках, он получал прямо-таки физиологическое наслаждение. Даже грохот — главный минус крупного калибра — его ничуть не смущал. Однажды, на проводимых раз стрельбах, он уже доказал, что артиллерия Горки на многое способна. Возможно, Кит это запомнил.

В данном случае все осложнялось тем, что стрелять должны были по невидимой цели, ориентируясь по данным высланных вперед наблюдателей. С подобными задачами Щеголь еще не сталкивался, и предстоящее наполняло его смутной тревогой. Впрочем, никакой внутренней паники он по-прежнему не ощущал, с оптимизмом полагая, что наблюдателей с полевыми телефонными аппаратами окажется вполне достаточно.

— Эй, командир! — ему помахал рукой взволнованный Кабан. Толстые его пальцы сжимали миниатюрную трубку. — Мой парень уже там — и он видит эту хреновину!

— Что? — Щеголь растерялся. — Но ее не должно там быть! Лили выманит эту железяку наружу, и когда они схлестнутся…

— Говорю тебе, она уже там!

Щеголь вырвал из его рук трубку. Задача без того была непростой, и любые непредвиденные обстоятельства осложняли ее еще больше. Слова Лили были законом. И если пигопаг сказал одно, а на деле выходило другое — впору было занервничать. Похоже, с наблюдателем творилась та же история. Сбивчивой скороговоркой он повторял одно и то же — про «адскую железяку», что стоит на месте без признаков жизни, про бронепоезд Лили въезжающий на рельсы бункерного кольца.

— Эта гадина оказалась намного ближе, чем мы ожидали, — пробормотал Кабан. — Но может, так даже лучше? Вернее накроем…

Он не закончил. Колыхнув листву до них донеслось громыхание далеких разрывов. Люди одновременно подняли головы, обратив взоры в сторону пугающих звуков.

— Это не Лили…

— Правильно! Это вертолеты, болван, — Щеголь ощутил внезапное сердцебиение. Такого буханья в груди он не ощущал, пожалуй, со времен боевых действий против Дикой Дивизии.

— Хватит греться! Разлеглись, понимаешь!.. Живо к орудиям! И каждому установить связь со своим наблюдателем. Каждому, ясно?…

Тринадцать пушек, тринадцать наблюдателей и тринадцать автономных телефонных аппаратов. Отчего-то только сейчас Щеголь подумал, что когда ВСЕ начнется, вся их, казалось, слаженная и отработанная система может оказаться совершенно непригодной. Но менять что-либо было уже поздно. От этой неуютной мысли он попросту отмахнулся.

* * *

Пожалуй, дуэлью назвать это было нельзя. Стоило соперникам обменяться первыми огненными оплеухами, как сразу стало очевидным неравенство сил. На один выстрел «адский бронепоезд» отвечал сразу дюжиной молний, и оба локомотива Лили оказались подбитыми почти с первых минут сражения. Канонада разразилась такая, что люди моментально оглохли. Задыхаясь от хрипа, в две глотки Лили орал в микрофон, пытаясь управлять событиями, но все уже шло само собой, и всемогущие руки судьбы неумолимо перебирали роковые четки, приближаясь к финалу, вычитая из числа живущих новые и новые костяшки.

Уже на второй минуте их главная гаубица, на которую возлагались особые надежды, сорвалась с креплений, станиной разворотив борт платформы и насмерть придавив одного из канониров. Использовать гаубицу далее стало невозможно. Очередной выстрел немедленно сбросил бы орудие с платформы. Шипели огнетушители, экипаж, как умел, тушил разгорающееся пламя. Кое-кто предусмотрительно надел противогазы, едкий дым раздирал легкие, кружил головы. Впрочем, им тоже кое-что удалось сделать. Первые залпы, самые, пожалуй, удачные, подожгли один из вражеских вагонов. Черный шлейф дыма стлался к небу, окутывая электронную оптику «адского робота», сбивая наводку. С пожаром противник справлялся, однако безусловно что-то на этом терял. Дергаясь, он вынужден был постоянно двигаться, выезжая из дымных клубов и только тогда возобновляя огонь.

— Черт!.. Да бейте же по нему, бейте! — не выдержав, двухголовый атаман бросился по переходу в сторону рубки. Артур, пригнувшись, поглядел ему в спину. Разрыв ударил совсем близко. Осколки россыпью ударили по броне, вспарывая мешки с песком, разбивая в щепу дощатый настил платформы.

Слуха Артура коснулись сдавленные крики. Развернувшись, он кинулся к орудиям поврежденного вагона. Споткнувшись о тело, упал, ладонями угодив в теплую багровую кашу, кое-как поднялся. А вскоре бывший солдат уже помогал комендорам подтаскивать липкие от крови снаряды к орудию. В отличие от врага, они продолжали стоять на месте, представляя собой отменную мишень. Выплевывая снаряд за снарядом, орудие наполняло помещение едким пороховым угаром. Времени старались не терять, прицеливаясь наспех, хорошо понимая ценность убегающих мгновений. Еще один вагон «адского бронепоезда» зачадил дымом, но Артур уже перестал верить в эффективность каких-либо попаданий. Тяжелый состав вздрагивал и гудел гигантским барабаном. Каждую секунду на нем вспыхивали новые пожары, и россыпь осколков стегала по металлу, поднимая без того высокую температуру. Обливаясь потом, те, кто еще был жив, метались между ящиками со снарядами и орудиями, ругаясь и сипло выкрикивая бессвязное. Возможно, люди еще надеялись на что-то, а может, и нет, но яростью они отвечали на ярость и продолжали воевать просто потому, что иного выхода у них уже не было.

Крупный снаряд ударил в дальний конец вагона, огненными лепестками разорвав десятисантиметровой толщины броню, лопнув внутри слепящей вспышкой. Удар небывалой силы, подкрепленный вихрем осколков, положил разом всю обслугу. Лишь двое, спустя некоторое время, подняли головы: комендор с отсеченной кистью и Артур, раненая спина которого обильно кровоточила.

* * *

То, что с самого начала вызывало ухмылку Артура (Щеголь это видел, когда солдатик беседовал с Лили), кажется, начинало сбываться. Вся система корректировки залпового огня посредством телефонной связи пошла прахом, едва начался бой. Взрывы гаубиц мешались с взрывами пушек бронепоезда, а разномастность орудий работала против наводчиков. Градусная сетка, целик — все было индивидуальным для каждого ствола. Возможно, если бы они видели этот чертов бронепоезд, они могли бы хоть как-то поделить между собой секторы обстрела, но чертов туман путал все карты — и приходилось довольствоваться противоречивыми сводками наблюдателей, отчего сразу началась путаница, разобраться в которой не было никакой возможности. Мотаясь по батарее, Щеголь надрывался от крика, не подозревая, что худшее еще впереди.

— Попали! Попали во второй вагон! — один из наводчиков радостно замахал над головой телефонной трубкой. — Горит, тварь!..

Кто-то хрипло заорал «ура», но на этом короткой их радости суждено было завершиться. Тягостно взвыло вдали, и небо над артиллеристами содрогнулось от дробного грохота. Роняя листву и ветви, кусты живыми созданиями пригнулись к земле. Щеголь бросился ниц, но этим только ускорил свой конец. Смерть била не по горизонтали, а сверху, щедро засевая поляны кусочками раскаленного металла, молотя по людям с изуверской силой. Так или иначе, но именно распластавшимся на земле — убитым, живым и раненым достались самые обильные порции. Стискивая зубы от режущей боли, Щеголь чуть пошевелился, и в ту же секунду небо над головой лопнуло повторно. Еще один залп прошелся смерчем по артиллерийским позициям, кромсая влажную почву, уродуя без того мертвые тела.

В сущности эффективность вражеского огня уже никто не мог оценить по достоинству. Батареи Щеголя более не существовало.

* * *

Ожив, электронный мозг «адского бронепоезда» в несколько мгновений просканировал пространство, выдав недвусмысленное резюме о наличии двух противников — первого на дистанции в триста с небольшим метров и второго, устроившего позиции на расстоянии семи тысяч восьмисот пятидесяти метров. Сигнал тревоги пошел гулять по схемам, замыкая контакты реле, заводя электродвигатели и лопасти вентиляционных систем. Все орудия левого яруса в дополнение к главным башням автоматически поделили цели, в считанные секунды задав стволам нужный угол, заряжающие автоматы привели казенную часть пушек в полную боеготовность.

Бронепоезд, охраняющий подступы к Бункеру, в самом деле представлял собой мощную огневую единицу. Скорострельность большинства орудий превышала тридцать выстрелов в минуту, и в любую цель серией сливающихся залпов бронепоезд мог без промедления отправить несколько сотен фосфорных, бронебойных, осколочных и газовых снарядов.

Разумеется, первое что сделал электронный мозг после пробуждения, это задействовал артиллерийские семиствольные комплексы «Голкипер». Без них не проходило ни одно сражение. С жужжанием завертелись барабанные стволы, пришли в движение антенны поиска. Специализированные ЭВМ, сопряженные с пушками и системами наведения, обрабатывая получаемую информацию, начали выдавать команды на поражение летящих в бронепоезд целей, с помощью сервоприводов разворачивая защитные комплексы под нужным углом и в нужном направлении. Шестьдесят снарядов в секунду — такова была скорострельность одного-единственного «Голкипера». На бронепоезде их размещалось четыре, и весь этот огненный шквал обрушился сейчас на снаряды противника, дробя их в воздухе, создавая вокруг состава подобие огненного экрана. Немудрено, что Артур с Лили не понимали в чем дело. Более семидесяти процентов пущенных в противника гостинцев не достигало цели. «Голкиперы» работали с ужасающей скоростью, то и дело подменяя друг дружку, останавливаясь только затем, чтобы охладить вскипающие стволы.

Люди — не электроны, и в жилах у них — ток иной природы и иной скорости. Именно поэтому мозг робота продолжал опережать действия соперников. Батарея Щеголя была идентифицирована, как наземная ЖИВАЯ цель, и в орудия, обращенные в сторону засевших у леса пушкарей, заряжающие автоматы вставили кассеты с шариковыми снарядами. Калибр семьдесят шесть миллиметров, задержка на разрыв чуть больше секунды и две тысячи восемьсот осколков в одном-единственном снаряде. Инфракрасные дальномеры приняли поправку на туман и, спустя всего пару секунд небесная шрапнель с убийственной плотностью накрыла батарею, разом лишив противника ударной группировки. Залп на поражение, еще один залп — контрольный, на добивание. Справившись с задачей, орудия вновь пришли в движение, возвращаясь к первой цели, по которой ни на мгновение не прекращался огонь главной батареи.

В наличии появились первые повреждения, и аварийные сигналы все чаще и чаще вводили в программу робота необходимые поправки. Перегрев одного из «Голкиперов», очаги пожаров в первом и третьем вагоне, выход из строя семи орудий и две поломки в периферийных узлах бронепоезда. Некоторые из этих напастей внушали существенную тревогу, однако мозг принадлежал не человеку, а всего-навсего боевому роботу, и сообщения о повреждениях ничуть не повлияли на его тактику. О собственном спасении речь даже не заходила, — работала одна из основных программ — защита Бункера от внешнего вторжения, защита любой ценой. Нужное решение было принято, и, чуть отъехав по железнодорожной дуге от противника, робот отчасти восполнил потерю огневой мощи, подключив к истребительной работе часть артиллерии правого яруса. Пожарные системы принялись гасить пламя, и совсем иное пламя плеснуло из бойниц, добивая полыхающего противника. Ни в покое, ни в движении пушки «адского бронепоезда» не замолкали на ни минуту.

* * *

Вертолетная рация отчаянно хрипела, выплевывая ругань сразу нескольких людей. На миг Вадим представил себе, что там, должно быть, происходит, и поежился от мысли, что скоро и они окажутся в этой мясорубке. Время от времени поглядывая на хронометр, он прислушивался к несущимся из эфира перепалкам, стараясь не проморгать что-либо важное. И Пульхен, и Артур, и Лили единодушно сошлись в не слишком обнадеживающем выводе: если операции суждено завершится успехом, то на все про все понадобится пятнадцать-двадцать минут. В противном случае мощь Бункера попросту сокрушит их, потому что уже через пять минут после первых сигналов тревоги дежурные займут боевые посты, еще через десять командование подземной крепости пинками и матом поднимет с кроватей всех оставшихся лежебок, из земли выползут оптические и локационные системы наблюдения, с зенитно-ракетных комплексов сорвут чехлы и сдуют пыль, а дежурные радисты-операторы, заняв свои места, немедленно вычислят — кто, откуда и в каком количестве посмел посягнуть на покой подземного царства.

— Вадим, слышишь меня? Откликнись!.. Вызываю вертолеты, вызываю вертолеты…

— Дьявол! — Вадим сорвал с себя наушники. — Ни черта они не слышат. Может, это из-за глушилок?

Пилот покачал головой.

— Уровень помех вполне терпимый. Наш частотный коридор по-прежнему чист.

— Тогда почему они нас не слышат?

— У них проблемы с рацией, — пилот хмуро покосился в боковое стекло. — И немудрено. Вон как их поджаривают. Жуть!..

Вадим подался вперед, с содроганием впитывая в себя открывшуюся картину сражения. Острые всплески пламени продолжали бить с обеих сторон, но в бронепоезде Лили горели практически все вагоны, и было абсолютно непонятно, кто в этом пекле живет, двигается и умудряется оказывать бронированному роботу сопротивление.

— Сколько у нас ракет? — отрывисто спросил Вадим.

— У меня четыре и еще три у соседей, — пилот тоже не тратил слов впустую. — Может и получиться, но не уверен. Это вертушка, а не тачанка.

— Командуй! — Вадим глазами поискал следы батареи Щеголя, но ничего не увидел. Один дым и огонь, дым и огонь…

— Как бы то ни было, это наш последний шанс.

Пилот кивнул и тут же забубнил в микрофон рации позывные:

— Второй и третий! Приготовить для пуска ракеты. Лазерный луч наводить на вагон с двумя башнями. Все, что есть — залпом! — оглянувшись на Вадима, он шепнул. — Судя по тому, что говорил твой приятель, у них противоракетные пушки. А у нас всего семь ракет. Чепуха, если вдуматься…

Он не стал развивать мысли, но Вадим и сам все понял. Ракеты, подвешенные к пилонам, предназначались для поражения танков, с наведением по лазерному лучу. Контроль за положением ракеты относительно оси лазерного луча осуществлял непосредственно сам пилот. Именно такие ракеты, имеющие относительно невысокую скорость, проще простого сбивались обычными зенитными системами. Во всяком случае многобашенный монстр вполне мог справиться с подобной задачей. Пилот прав, — не так уж это и много — семь ракет. Оставалось полагаться только на удачу. На удачу и на опыт летящего рядом человека.

Бронепоезд отреагировал на появление летающего противника с ошеломляющей скоростью. Движение его стальных стволов они, конечно же, не сумели зафиксировать, но оторвавшиеся от пилонов ракеты опередили встречные залпы лишь на долю секунды. Вспышкой высверкнуло слева, и нечто дымное, разрезающее воздух обломками лопастей, по кривой дуге устремилось к земле. Еще один вертолет разлетелся от прямого попадания в куски, а чуть позже беда настигла и машину Снегова. Огненный клубок вскипел прямо перед глазами, лобовое стекло брызнуло осколками. В лицо пахнуло едким жаром, вертолет содрогнулся. Напрягшись, Вадим вцепился в боковой поручень, оглянулся на пилота. Из под разорванного шлемофона Снегова стекала алая струйка крови, но выражение лица пилота ничуть не изменилось.

— Не дрейфь, старичок, сядем, — опасно накренив аппарат, Снегов заставил его вильнуть в сторону. — А вот им, кажется, каюк. Сумели мы их достать!..

Вадим напряженно кивнул. Две или три ракеты действительно успели прорваться к цели, и даже броня этого стального монстра оказалось бессильной против кумулятивных огненных струй. Жаркие шапки разрывов всплыли вверх, на какое-то время скрыв бронепоезд от их взора. Впрочем, они уже не глядели на свою недавнюю цель. Расширившимися глазами они смотрели на стремительно приближающуюся землю.

* * *

Оставшиеся в живых выползали и вываливались из пылающих вагонов, стремясь уйти подальше от этого ада, обожженными лицами и руками ныряя в болотные лужи. Кто-то, возможно, кричал, а кто-то стонал, но Артур видел только распахнутые рты, — грохот орудий забивал все звуки. На его глазах Лили, одна из голов которого была пробита осколком и безжизненно свешивалась набок, с ручным пулеметом в руках увлек за собой около десятка бойцов, бегом устремившись к вражескому бронепоезду. Они бежали так долго, что Артуру стало казаться, что им и впрямь удастся добраться до цели. Но, подпустив группу пигопага шагов на пятьдесят, «адский бронепоезд» все-таки отреагировал. Одна из пулеметных установок развернулась в сторону бегущих, на прицеливание ей понадобилось не более полусекунды. Огненный смерч ударил из четырех стволов, и первым под свинцовый град угодил Лили. Человек-монстр и человек-легенда погиб быстро и некрасиво. Впрочем, Артур уже знал, что красиво вообще погибают только в фильмах. Пигопага прошило насквозь, почти перерезав туловище пополам, отшвырнув, как тряпичную куклу, на добрый десяток шагов, убив сразу, не даровав даже мига агонии. Половине его людей суждено было повторить судьбу Лили, оставшиеся в живых повернули назад.

— Ну, стерлядь! Ну, погоди! Сейчас я смажу тебя солидолом.

Подволакивая за собой простреленную ногу, Артур припал глазом к резиновому кружку окуляра. Он тоже не был уже человеком, он был зверем, жаждущим крови. Дух соперничества перебил в нем все страхи и все сомнения. Успеть спасти хоть кого-то! Опередить электронного снайпера хоть на секунду!..

Поймав в перекрестие амбразуру, скрывающую в глубине пулеметную установку, Артур откачнулся в сторону, дергая спусковой шнур. Возможно, это было его единственное попадание в цель. В амбразурной глубине вражеского бронепоезда огненно сверкнуло, наружу вывернуло листы рваного железа, густо повалил дым. Пулемет замолчал. И тут же, почуяв опасность, Артур ринулся из разбитого вагона.

Он успел вовремя. За его спиной рвануло двойным разрывом. Робот-убийца с ответным ударом не задержался ни на миг. Но, видимо, одного накрытия ему показалось мало, — в прорванное отверстие продолжали влетать снаряды, пламенем и осколками перемалывая без того изуродованную плоть вагона.

Уже лежа на земле, Артур разглядел в небе над собой вертолеты. Они пикировали, мчась на бронированное, вставшее стражем у ворот бункера чудовище. Вспышка, вторая — и летающие крепости выпростали огненные щупальца… Артур повернул голову. Наверное, робот пытался пресечь атаку с небес, однако на этот раз удача ему изменила. Одна из ракет, должно быть, угодила в бомбовый отсек, воспламенив боезапас всего левого яруса. Это и завершило схватку. Детонация оказалась столь сильной, что на мгновение Артуру почудилось, что тело его вот-вот сплющит и раскатает по земле тонким листом. Центральный вагон «адского бронепоезда» лопнул, выкатив в небо над собой жаркий клуб пламени. Один из вертолетов, заходящий, по всей видимости, на бомбометание, спешно взмыл в высоту. С бронепоездом противника без того было покончено — впрочем, как и бронепоездом Лили. Два изодранных и чадящих дымом железных монстра стояли друг против друга — с поникшими стволами, помятыми башнями, глядя на мир уже не через амбразуры и смотровые триплексы, а через множественные пробоины, в глубине которых плескалось пламя, пожирая последние остатки жизни, уничтожая неизрасходованные боеприпасы.

Глава 21

Как известно, принимают участие в боевых действиях одни, но плодами побед почти всегда пользуются другие. Нечто подобное произошло и здесь. Пустив в ворота подземного депо загруженную динамитом автомотрису и не потеряв при этом ни одного человека, Бункером овладела стоявшая в резерве бригада Пульхена. Очень может быть, что в этом заключалась своя особая справедливость, — во всяком случае Артур, разгуливающий по знакомым лабиринтам с перебинтованной спиной и винтовкой вместо костыля, рассуждал именно так. Случилось то, чему суждено было случиться, и хмурого полковника он ободряюще хлопнул по плечу.

— Не тушуйся, полководец. С тобой ли, без тебя, но дело было бы сделано.

— В том-то и закавыка, что без меня.

— Ерунда! Уверен, Клочковскому и его команде ты более нужен живым.

— Видишь ли, Артур, как ни странно, но это ничуть не утешает… — полковник взглянул на солдата столь выразительно, что Артур не нашелся что сказать.

Он пролежал на столе операционной всего полчаса, позволив залить себе спину йодом и терпеливо выдержав перевязку. Осколки прошли по касательной, пробороздив кровавые полосы, но позвоночника, по счастью, не задели. Этой информации ему показалось достаточно, чтобы не изображать из себя тяжелораненого.

— Жаль, нет медсестричек, — бормотал он, морщась. — Лежать с голой задницей — да еще перед мужиками!..

— Ничего, переживешь.

— Вы не поверите, но на этом самом месте наша Экс-Дама пыталась меня, юного и бесхитростного, самым подлым образом совратить. Любила, понимаешь, кровь с молоком и чтоб мышцы, как у слона. Охрану меняла каждую неделю, Клеопатра хренова…

Обрабатывающий раны санитар, Артура не перебивал, понимал, что разговор облегчает солдатику боль.

— Ну и что, совратила?

— Куда там… Я, дурак, утираться после ее слюней вздумал, так она до того взъярилась, что чуть было скальпелем не полоснула.

— Тут уж кто кого, — философски заключил кто-то из медицинской обслуги. — В смысле, значит, протыкновения…

А уже минут через пять Артур ковылял с Пульхеном и его ополченцами, осматривая шахту за шахтой. В конце концов обнаружили и ту последнюю роковую ракету. Это оказалось не так просто, — бомбы сделали свое дело, и шахту частично завалило землей. Сорвавшись с направляющих пилонов, стройное стальное тело с плутониевой смертью внутри лежало поперек шахты, и первый же из приблизившихся к ней специалистов выразительно покачал головой.

— Похоже, нам тут больше делать нечего. Узел самонаведения почти расплющен…

И все же полковник, взглянув на часы, заставил присланных Клочковским инженеров снять где можно обшивку и дополнительно поработать над электронной требухой.

— Ракета должна стать невосстанавливаемой, — строго объяснил он. — Абсолютно невосстанавливаемой!

И его поняли. По счастью, временем специалисты располагали в полной мере. Лили погиб, и контролировать их было некому.

Тем не менее, наряду с победной эйфорией, проникшие в Бункер ощущали растерянность. Каменное подземелье было совершенно безлюдным. Ни единого человечка, никаких признаков недавней жизни. Это казалось совершенно невероятным, потому что еще пару месяцев назад Артур сам в составе нарядов вышагивал по этим коридорам, а в приземистом помещении столовой вместе со всеми гремел алюминиевой посудой, черпая солдатскую приевшуюся кашу, с привычным равнодушием поглощая приторно кислый компот из фруктовых концентратов. Это не было царством мертвых, но и жизнью здесь тоже не пахло. В чем-то случившееся, наверное, объясняло странную кому «адского бронепоезда», однако, стыкуясь между собой, и то, и другое продолжало оставаться необъяснимым…

* * *

Хорошая вещь — исповедь. Снять груз с души — особенно готовясь в дальнюю дорогу — что может быть естественнее? Умирать с легким сердцем — значит, умирать налегке, очистившись и отряхнувшись. Возможно, это даже лучше, чем умереть внезапно. В стремительности тоже имеется своя доля несправедливости — все равно, как в нырке вслепую. Встретить неведомое с раскрытыми глазами, в полной мере осмысливая происходящее — не в пример достойнее. Вот только, как это получается у людей? И получается ли вообще? Потому что, если не получается, то выходит что-то вроде двойной смерти — один раз в собственном воображении и второй раз наяву.

Дымов взглядом устремился к низкому потолку, умозрительно разрушая каменные своды, раздвигая земные пласты и угадывая за всем этим бездонную глубину неба. Там, если верить святым писаниям, собраны души всего человечества. Там Бог, там то, что называют истиной и знанием. А что есть тут, на Земле? Растерянность с самоуверенной спесью? Кучка мужественных и несдавшихся? «Бога принимаю — мира Божьего не приемлю»… Вот и весь наш хваленый опыт. Так стоит ли оставаться среди тех, что все еще здесь, если лучшие из лучших давно уже ТАМ? Если зубам твоим предлагается ребус гранитной твердости, и если уже через десять-пятнадцать лет последние из несдавшихся печальной курлыкающей стаей покинут Землю навсегда?…

Вадим прикрыл ладонью глаза. Вот и найдено долгожданное утешение! Потому что страшно быть ОДИНОКИМ — первым, последним и случайно отбившимся. Если же впереди тебя и позади следуют другие, значит, и смерть перестает быть смертью, превращаясь в воссоединение. С Панчей, с Лебедем, с Володькой… Кто знает, может быть, ТУТ нам хорошо только потому, что мы понятия не имеем, каково оно ТАМ.

Еще одно зыбкое утешение и еще одна гирька, уравновешивающая душевные весы…

Дымов неспешно поднялся, сделал два шага и, развернувшись, принялся рассматривать себя самого, оставшегося сидеть в кресле — хмурого и сгорбленного, с глазами, впивающими близкую пустоту.

В памяти зашебуршилось давнее, из художнического прошлого. Кажется, Достоевский-Иероглиф. Пожалуй, один из самых заметных портретов автора… Сейчас, наверное, уже помещен в запасники «банкиров». Но где-то ведь подглядел эту позу и этот взгляд гениальный Перов! Или сам временами что-то такое видел?…

Подойдя к столу, Вадим включил настольную лампу. Он был в кабинете Вия — того самого, о котором рассказывал Артур. Командующий подземельем жил с комфортом, не чураясь ни ковров, ни позолоты. Лампа была старинной, отлитой из сияющей бронзы. Гибкая змея ползла по царственному дереву, распахнутой пастью угрожала источнику света. Однако сейчас Вадима интересовала не бронзовое литье, — внутреннему ощущению сумбура требовалось дополнительное подтверждение беды. Все равно как своеобразная фиксация словом нечаянно проявившегося.

Встав, между стеной и лампой, Вадим в сотый раз с обреченностью убедился, что тени нет.

— Ну? — он снова взглянул на сидящего в кресле двойника. — Опять ничего не видишь и не слышишь?

Двойник не видел и не слышал. Время его истекло, он медленно таял. Отойдя в сторону, Дымов снова скосил глаза за спину и разглядел еще одно задумчивое изваяние — бестелесное и в то же время абсолютно реальное.

Вот поэтому Лебедю и не удалось застрелиться, — осенило его. У бедняги началось то же самое, и он попытался заменить свет пулей. Тоже по-своему экспериментировал.

В коридоре послышались далекие шаги, и, опасливо взглянув на своих двойников, Вадим поспешил выйти из кабинета. Смешно, но даже в его положении еще можно было чего-то опасаться.

* * *

— Мда… Бункер пуст, враг предпочел реалиям мистическое исчезновение, — сложив за спиной пухлые руки, Кит прошелся по залу. — И с ракетой, стало быть, меня тоже надули.

Конечно, можно было негодующе возразить, но ни Пульхен, ни Вадим, ни Артур не проронили ни слова.

— А хотите узнать цифры? Сколько, например, я положил на этой операции людей и техники? — Кит, нахмурившись, махнул пятерней. — Ладно. Я не собираюсь сводить счеты. В конце концов, не всем сделкам суждено быть удачными. Если бы не гибель Лили… — он сокрушенно вздохнул.

— Почему же вы считаете, что сделка оказалась неудачной? Вы получили в свое распоряжение бетонную громаду, что в стратегическом смысле, конечно же, превосходит оборонную мощь Горки. Здесь есть практически все для автономного существования: запасы продовольствия, лазарет, оружие, — Пульхен поднял голову. — А главное, мы все обезопасили себя от ядерного удара.

— Милый вы мой! — губы Кита насмешливо скривились. — Неужели вы всерьез полагаете, что я переселюсь сюда со своими людьми? Да, здесь действительно есть все. Все, кроме жизни. По какой-то причине она покинула эти катакомбы, и навряд ли мы когда-нибудь узнаем разгадку. Увы, не все тайное рано или поздно становится явным. Рудольф Гесс, заместитель Гитлера, накануне войны с Россией перелетает на личном самолете к англичанам. Зачем, почему?… Восемьсот четырнадцатый год, плененный Наполеон по пути на остров Эльбу подозрительным образом оказывается за боротом в бушующих волнах. Добряк-ньюфаундленд бросается следом и спасает императора. Что это? Попытка самоубийства, покушение, случайность? А позже — уже, правда, на острове Святой Елены бывший завоеватель не может сколько-нибудь вразумительно объяснить, что же его сподвигло на войну с Россией. И Павла он уважал, и Александру симпатизировал, а вот поди ж ты! — взял и напал. — Кит кивнул на стены. — Тоже и тут: были люди — и пропали. Одна только электронная требуха и осталась. Из-за чего, спрашивается? Вот и вы не знаете. Нет, ребятки, мои хлопцы и шагу не сделают в эти катакомбы! И потом — о какой безопасности вы толкуете? Истинной безопасностью может похвастать лишь тот, кто вооружен самым свирепым оружием. Подобным оружием мы имели возможность завладеть, но, увы, ничего не получилось.

— К сожалению, винить тут некого.

Кит фыркнул.

— То-то и обидно. Все кругом ангелы, никто не виноват. А людишки, между прочим, полегли.

— Вы сожалеете о штурме?

— Сожалею или нет, какая теперь разница? Вы этого хотели, и я втайне желал — вот и случилось. Правда, не думал, что потеряю на этом такую уймищу людей!.. — Кит снова помотал головой.

— Значит, надо объединяться? — Вадим произнес это полусерьезно-полушутливо.

Обернувшись, Кит ответил ему долгим взглядом.

— Смычка города и деревни? А зачем? То есть вам-то это, наверное, нужно, а какой у меня интерес? Нет, Вадим, вы человек неглупый, но некоторых важных вещей, я бы сказал — до простого важных, отчего-то не понимаете.

— Что, например?

— А то, что, создав Горку, я УЖЕ объединился с городом. Друг без друга нам не обойтись, это верно, но из этого вовсе не следует, что мы должны сливаться в страстных объятиях. Напротив, нужна разумная дистанция: вы на одной стороне качелей, я — на другой. И не надо нарушать равновесие.

— Мне кажется, в наших силах создать конструкцию более устойчивую, чем качели, разве не так?

— Не обольщайтесь на свой счет. Ничего у вас не получится. Уже хотя бы потому, что не получалось и у ваших предешественников. А ведь пытались — и не единожды. Зачем же считать предков глупее нас с вами? Остров Солнца придуман давным давно, но отчего-то моря вокруг подобных островов всякий раз закипают от крови. Нет, Вадим, естественное равновесие достигается посредством качелей, о которых я только что говорил.

— Жаль, мы могли бы закрепить достигнутое.

— Закрепляйте. Мешать я вам не буду. Даже наоборот — помогу.

— Чем, например? — поинтересовался Пульхен.

— Ну, во-первых, я уже помог, если вы еще не забыли, а во-вторых… Думаю, в моих силах приструнить тех, кого вы приструнить не в состоянии. Тех же «бульдогов» хотя бы. — Кит усмехнулся. — Как раз сейчас у меня крайняя нехватка людей, вот и проведу рекрутский набор. По-моему, комбинация взаимовыгодная: я пополняю свои ряды, а город чуточку очистится. Или я не прав?

— Возможно, и не правы, — буркнул полковник. — Разрозненной преступности вы предпочитаете организованную. Меня лично это не утешает, и по мне так лучше биться с дюжиной мелких банд, нежели с одной, но управляемой сильной и опытной рукой.

— Согласен, однако вы забываете о нашем союзе. — Кит с улыбкой поднял перед собой правую ладонь. — Эта, как вы выразились, умелая и опытная рука не будет действовать во вред городу. А в том, что сотрудничество между нами возможно, вы, как мне кажется, успели убедиться…

Вадим вздрогнул. Стены зала окрасились в фиолетовые тона, размывчиво поплыли. Приближался очередной приступ, и первым признаком было то, что он уже ОЩУТИЛ, чем закончится их разговор. Перескок во времени совершился, и память-осьминог, вернув щупальца из будущего, поместила на должную полочку нужную информацию.

Перед глазами не к месту мелькнуло зареванное лицо Саньки, а мгновение спустя в уши ворвался голос Артура, сообщающего о том, что Мадонна уже трижды пыталась докричаться по рации до возлюбленного, что «бедная девочка» давно в пути и прочее, прочее.

Таймерная лихорадка тем и страшна, что абсолютно непредсказуема. Во всяком случае в присутствии друзей Вадим не хотел допускать ни головокрукжения, ни рвоты, ни появления двойников-призраков. Не то, чтобы ему было стыдно за что-то, однако не хотелось. Просто не хотелось.

Стараясь контролировать каждое свое движение, он медленно поднялся, спокойным голосом произнес:

— Я выйду. Ненадолго…

Озадаченность и удивление отразились, пожалуй, только на лице Артура, но Вадим сумел обмануть и его, весело подмигнув, изобразив легкомысленную улыбку. Это могло означать что угодно, и приятель немедленно успокоился.

Обойдя по кривой замершего у дверей Аристарха, Вадим вышел в коридор, и только тут его затрясло по-настоящему. Испытывая желание скрючиться от боли, со стоном присесть на корточки, Вадим неровными шажками проследовал мимо охраны Кита, мимо бойцов полковника. Куда-нибудь, где поблизости не окажется случайных свидетелей, где можно будет позволить себе расслабиться.

Пожалуй, именно сейчас Дымову стало понятным желание иных погибающих животных уходить на поиски укромного места. Смерть — не та вещь, что годится для публичного показа, знаменуя собой нечто глубоко личностное и уж во всяком случае куда более интимное, чем все то, что принято именовать интимным. Операцию «Бункер» Дымов Вадим Алексеевич наконец-то завершил, операцию «Жизнь», похоже, тоже.

* * *

— Вот картоха, так картоха! Килограмма четыре, не меньше! — Поль восхищенно крутил перед их лицами корнеплодом, размером в добрую человеческую голову. — И такая вот коллизия, Вадик, наблюдается чуть ли не во всех огородах, представляешь? Так что с фермами, будь спок, — завалим город урожаями по самые крыши.

— Может, там черви, вяло усомнился Вадим.

— Да в том-то и дело, что чистенькая, как мое белье. Ни червячка, ни пятнышка!

Тут он попал в точку. Они сидели на лавочке, переодетые во все чистое, расслабленно привалившись спинами к бревенчатой стене баньки. Мадонна баюкала Вадимову руку у себя на коленях, а он думал, что в чистое обычно переодевались моряки перед последним боем…

На баню, предложенную гостеприимным Полем трудно было не клюнуть, и он клюнул. Приступы повторялись теперь каждые час-полтора, и всякий раз на какое-то время ему становилось страшно холодно, — убегающая тень, как видно, уносила с собой ощутимую толику тепла. Кровь леденела, в сознание вторгалось иноземное, приводя с собой посторонних — тех самых бесплотных существ, на которых указывал в давнем сне Лебедь. Явившиеся неведомо откуда гости обступали Вадима со всех сторон, самым неведомым образом начиная пожирать его энергию. Он пытался от них отбиваться, но силы были явно неравные. Баня же знаменовала собой тепло, и, конечно же, Вадим, согласился.

Наверное, ему не следовало связываться с Воздвиженовым. Пусть даже и по радио. Потому что ничем головастый эскулап помочь ему не мог. Взволнованно порасспросив насчет судорог, тошноты и температуры, Борис клятвенно пообещал приехать. Вадим запретил приезжать, в свою очередь, чуть помявшись, дал обещание вернуться в город при первой же возможности. Наверное, он все решил уже тогда, и потому лгать Борису было особенно неприятно. Борис не приехал, но вместо него прикатила Мадонна — разумеется, разузнав обо всем в числе первых. С ее-то подачи Поль и затеял баню.

Пока шла борьба за Бункер, предводитель городской анархии тоже не терял времени даром. Такая уж это была натура — либо все, либо ничего. Уважающий крайности и легкий на подъем, Поль неожиданно ударился в религию всеобщей санитарии, запретив своим гаврикам вшей, грязь и запущенность. Мыло, скребки, веники и тряпки сделались символом экспедиционного корпуса. Дух первозданной сельской природы оказал на начальника экспедиции свое роковое влияние. Лично совершая обход вверенных ему людей, Поль проверял по дворам банные каменки, с рвением гнал патлатых подчиненных под ножницы парикмахеру, посылая в лес целые бригады за березовыми и дубовыми вениками. Самое удивительное, что цель, ради которой затевалась экспедиция, все более распаляла его. Возможно, тому немало поспособствовали огородные «монстры». Арбузоподобная картошка, гигантский и удивительно сладкий горох, тыква, в рост человека, метровая морковь. Последняя, впрочем, была безвкусной, но в вареном виде да в голодные годы, как уверял Поль, именно такой овощ нужен был уставшему от недоедания народу. Вооруженные литовками, с автоматами за спиной (занятное сочетание!), анархисты выходили в огороды, с кряканьем выкашивая чертополох и крапиву, готовя землю под будущие семена гигантов. И, конечно же, на каждом огороде появлялось свое собственное чучело — в меру страшненькое, более или менее человекоподобное.

— Пусть видят, что нас много, что мы бдим! — восклицал Поль.

— Думаешь, нас кто-нибудь видит?

— Ясен пень, видят! И видят, и завидуют! Мы ж по-человечески начинаем жить. А это совсем другая коллизия!..

В чем-то Поль был безусловно прав. Вот и эту баньку он растопил для них по всем правилам древнего крестьянского искусства, выставив в предбанничек высоченный самовар, заставив своих ординарцев наломать в лесу особых «фирменных» веников. По времени он подгадал в самый раз. Очередная волна озноба накатила на Вадима, и, клацая зубами, дрожащими руками срывая с себя одежду, он кое-как взобрался на самый верх. На минуту или две ему стало легче, но когда скалящий зубы Поль кивнул Вадиму на веник, он отрицательно покачал головой. Хотелось просто лежать. Без движения и без разговоров. Поль деликатно вышел, а вместо него в парилку вошла Мадонна. Пожалуй, это было лучшим из возможных вариантов, и ей первой Вадим признался в принятом решении.

Наверное, это походило на бегство, но именно о нем в свое время говорила та странная девочка. Эльза — так ее, кажется, звали. Желанный, окутанный туманом болот финиш, болезненная, но ясность. Люди рыщут в поисках счастья, а находят боль — но если попробовать наоборот? Ведь давно уже доказано философами всех континентов: не счастье очищает, — страдание. Вот и он отправлялся за своей законной болью. Вполне добровольно. В самом деле, если ты уже на мушке, если до пропасти осталась самая малость, почему бы не шагнуть навстречу, попытаться вырвать косу из рук костлявой. Как в той старой разудалой песне: «Ее ударил в ухо он рыцарской рукой…»

— А вдруг это обычная лихорадка? — Мадонна нервно кусала красивые губы. — Или какая-нибудь особая малярия?

— Нет, милая, — Вадим с внутренней усмешкой уловил в собственном голосе некоторую торжественность и еще более твердо повторил: — К сожалению, нет. Это не лихорадка и не малярия.

Увы, он оказался обычным эгоистом. Как очень и очень многие. В глазах у Мадонны стояли слезы, и это доставляло Дымову удовольствие. Она плакала не просто так, она оплакивала его. Сам же он к мысли о скорой смерти почти привык. Он даже успел от нее немного подустать. Иногда это тоже полезно — уставать от собственных страхов. Появляется видимость мужества, и все решается более просто, без истерик. Привыкнуть действительно можно ко всему. Как и над всем посмеяться… «Доктор! Вы прописали мне грязь, неужели она поможет?… Как вам сказать? Помочь, конечно, не поможет, но будем привыкать к землице, дорогой!..» Вот так же у него. Сперва недоумение с ужасом, с медлительным осознанием предстоящего, затем постепенное угасание страха, вытеснение его чем-то покойным и вечным, о чем не думалось раньше. Во всяком случае подобной обостренности ума Вадим не помнил уже давно. В самом деле, легкий мозг — это мозг прежде всего необремененный. А чем обременен мозг живущего? Разумеется, жизнью…

— А ведь я… Я твоему Сереже Катрин сосватала. — Невпопад призналась Мадонна. — Из ревности. Думала, ты ее по-прежнему любишь.

Вадим кивнул, хотя и получалось, что вроде как все зря — и ревность, и сватовство. Но он кивнул, и они снова замолчали. Приступ прошел, и теперь ему было удивительно хорошо. От колен Мадонны, едва прикрытых сорочкой, тянуло теплом, и казалось совершенно естественным опустить на них голову. Мельком подумалось, что, пожалуй, впервые Мадонна решилась выйти на люди в таком виде. Ее кожа, кобура, патроны и заклепки — все осталось там, в предбаннике. И оттого начальница моралитета казалась ему живой, как никогда.

А спустя какое-то время, красный и отдувающийся, из бани вывалился Поль. Кутаясь в полотенце, он браво шагнул к ним. Выражение его сияющего лица ясно говорило: «Мечта сбылась, все люди — братья!» Кинув на него смущенный взгляд, Мадонна удалилась, чтобы привести себя в более подобающий вид. Плюхнувшись на скамью рядом с Вадимом, Поль полотенцем утер взмокшее лицо. Впрочем, совершенно безрезультатно, потому что пот продолжал лить с него градом, каплями вспухая по всей коже, капая с носа, как с весенней тающей сосульки.

— Филька, компоту! — гаркнул он. И компот ему тотчас налили и подали.

— Я что, курица клевать из наперстка? — Поль брезгливо отстранил поданную кружку, по-хозяйски взялся за ручку скороварки. Мужиком он был все-таки здоровым — четырехлитровую скороварку держал, как черпак, шумно глотая, проливая компот на мохнатую грудь.

— Ух! — выдохнул он. — А пивко все-таки лучше. С сольцой да с сервилатиком! И чтоб не свежим, а сморщенным, немного засохшим. Я и раньше такой любил. Покупал, резал и оставлял в холодильнике. Вот была коллизия, так коллизия! Жаль, Панчи нет. Уж как бы я его пропарил! Насквозь бы всего промял! И снега нет, жаль. Баня без снега это как… — он призадумался, подбирая подходящее сравнение, но Вадим его перебил.

— Поеду я, Поль. Прямо сейчас.

— Сейчас? Но куда?! — Поль спрашивал рассеянно, не подозревая подвоха.

— Дельце одно есть — важное. Ты мне дай какую-нибудь колымагу с мотором. Если есть, конечно, свободная.

— Для тебя найдется. — Поль поскреб пятерней в затылке. — До чего все-таки умное изобретение — баня!.. И санкюлотов в сопровождение дам, если хочешь.

— Не надо сопровождения, сам доберусь. — Вадим поднялся. — Мадонне, когда выйдет, не говори, что уехал. Дело у меня там особое. Неженское.

— Понял, — глаза Поля весело сморгнули. Он не стал спрашивать, куда едет приятель и зачем. Возможно, был слишком счастлив в эту минуту, чтобы наседать и выпытывать. Именно по этой причине Вадим не стал ему ничего объяснять.

* * *

Броневик тряхнуло, Вадим ударился лбом о приборную панель. На дороге стояла Мадонна.

Одного взгляда хватило, чтобы вобрать в себя всю картину целиком. Раскрасневшееся лицо, сверкающие глаза, лежащий чуть в стороне мотоцикл. Эта женщина все-таки сумела нагнать его! Какое-то время Вадим взирал на Мадонну через узкую щель триплекса, а чуть погодя распахнул люк и выбрался наружу.

Возможно, если бы она заговорила с ним первой, стала бы упрекать или плакать, он нырнул бы обратно под защиту брони. Но она повела себя совершенно иначе: все так же молча приблизилась, щекой прижалась к его колену.

— Пожалуйста, Вадим, возьми меня с собой!

Она не произносила это, но он все равно услышал. И внутренне поразился. На казнь в компаньоны не просятся. Значит, во что-то она тоже верила.

Сидя на башне, Вадим смотрел на голову Мадонны, покрытую десантным беретом, и тщетно пытался осмыслить собственные чувства. Руки сами собой опустились на затылок женщины, мягким движением стянули берет, отбросили в сторону. Темные ее волосы рассыпались по плечам, и это тоже показалось ему до странного знаменательным. В мире действительно ничто не происходит просто так. Надо лишь уметь всматриваться и вслушиваться. Хотя бы время от времени. И нечто всегда подскажет ответ, намекнет тихим шепотом, поддержав и окрылив.

Повинуясь порыву, Вадим подхватил Мадонну под мышки, одним движением, словно малого ребенка, усадил рядом с собой. Даже атлетически сложенный Артур не сумел бы повторить подобного трюка, но в эту минуту ни он, ни она случившемуся не удивились.

— Но ведь я понятия не имею, что там может случиться. Это жуткое болото! — сказал Вадим. Или, может быть, только подумал, но она тоже услышала и поняла. Потому что, не разжимая губ, ответила:

— Я знаю.

Наверное, к чему-то подобному он был уже готов. Возможно, таймерные больные действительно умеют заглядывать в будущее. Совсем как маленькая Эльза…

Зачем он вообще ехал туда? Только ли спасаясь от болезни? Зачем ехала туда она? Только ли ради него? В каждом из них крылся свой маленький ад, и, как ни крути, она была Мадонной — дамой, за голову которой в свое время «бульдоги» сулили горы золота. Им было за что ее ненавидеть. И ей, наверное, тоже было о чем подумать в часы уединения. В разное время людям хочется очищения — внешнего и внутреннего, чтобы разом избавиться от телесных болячек, от головной смуты, от сердечных нарывающих корост. Мерилом всего становится юность, а долгожданную панацею готовы узреть в самом неприглядном. Например, в том же Синем Болоте — пучеглазом чудовище с запахом ацетона, заглатывающем и пропускающем через свою утробу, словно через семь кругов ада. Кому суждено вынести, тот вынесет — и выйдет очищенным. Не ангелом, не зверем, но существом с неким будущим. А ведь это и есть самое прекрасное — иметь впереди хоть какое-то будущее…

Они продолжали сидеть на броне, и в молчании их угадывался все тот же вопрошающий диалог. Она спрашивала его, а он себя. Ответ приходил извне, а может, они попросту воображали его себе. Впрочем, физическая подоплека этих двоих сейчас не интересовала. Время продолжало отщелкивать невесомые секунды, темнота зримо обволакивала землю. Когда наконец они забрались внутрь броневика, Вадиму пришлось включить фары. Свищ, огромный, похожий на древнего ящера, приблизился со стороны деревьев, но, нюхнув огромными ноздрями ядовитый угар выхлопа, гигантскими прыжками унесся обратно в заросли. Бронемашина взревела дизельным двигателем, покачиваясь, тронулась вперед.

— Мы вернемся, — убежденно произнесла Мадонна, и, поглядев на нее, Вадим мысленным рефреном подхватил: «Ну, конечно же, мы вернемся…»

Солнце, невидимое за облаками, окончательно сползло за горизонт, дорога становилась все более зыбкой. Смотреть на происходящее со стороны Вадим больше не пытался, наперед зная, что выглядит все до смешного путанно и нелепо. Увы, трезвость суха по природе — и уже только поэтому не воздвигла на земле ничего доброго и хорошего. Слеповатая, она признает единственного поводыря — логику, не понимая, что гладко — еще не значит правильно, и смутно подчиниться необъяснимому, будь то порыв или нашептывающая немыслимое тоска, иногда тоже чертовски необходимо. Хотя бы раз в месяц, хотя бы раз в жизни. Вот и в этой их глупости таился свой потаенный смысл. Вадим не собирался ни поворачивать машину, ни останавливаться.

Дорога тянулась к колесам, наматывалась на них ковровым рулоном, и там, позади, ничего уже не оставалось. Свет от фар бил только вперед, и только впереди их что-то могло поджидать. Может быть, их прошлое, а возможно, и их будущее.

Оглавление

Часть 1 . Бунтари поневоле

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Часть 2 . Гимн побежденным

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Реклама на сайте