«Любовь колдовская...»

Александр Вадимович Рибенек, Игорь Алексеевич Щепалин Любовь колдовская…

Данное произведение целиком и полностью является плодом фантазии авторов и не основано на реальных событиях… хотя в этой жизни все может быть…

Авторы

I

Над степью раскинула свои черные крылья темная ночь. Где-то высоко в небе мерцали неверным светом звезды, равнодушно взирая на девушку и парня, лежавших на траве под открытым небом. Легкий ветерок обдувал их разгоряченные лаской тела. Эти двое были счастливы, как может быть счастлива только цветущая молодость. В такие моменты для них не существовало никого и ничего, кроме них самих…

Парень лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел на звезды. Девушка расположилась рядом, нежно поглаживая его грудь. Парень вытащил из-под головы руку, на которой она лежала, и обнял ее, прижав к себе.

— Хорошо-то как! — тихо произнес он и поцеловал девушку в губы.

— Хорошо, — согласилась она и заглянула в его глаза. — Чтой-то неспокойно у меня на душе, Ванечка. Чует сердце, быть беде!

— Что ты, Дарьюшка!

Она подумала, сказать или нет? Но ничего не сказала, только еще крепче прижалась к своему любимому.

— Даш, а, Даш? — вдруг позвал ее парень. — А правду ль люди сказывают, что твоя бабка — ведьма?

Она улыбнулась.

— Правду. А ты что, боишься?

— Да нет, — пожал плечами парень. — Ты ж знаешь, я не верю в подобную чушь.

Девушка погладила его по волосам.

— Зря. Знаешь, я ить тож ведьма! Вона как тебя приворожила, не оторваться!

Он рассмеялся.

— Ну, и выдумщица же ты у меня, Дашка! Взрослая девка, а веришь в такую чепуховину! Колдовство!.. — фыркнул парень. — Ты мне лучше вот чего скажи… Ты чего это до се в комсомол не вступила?

— А чего я в нем забыла, в этом вашем комсомоле?

От возмущения парень даже сел.

— Как это — чего?.. Вся сознательная передовая молодежь состоит в комсомоле!

— Ну, а я — несознательная! — смеясь, ответила девушка и села рядом с ним.

— Нет, ты погодь! — парень схватил ее за руку. — Ничего смешного тут нету! Я, как секретарь партячейки, не могу пройти мимо этого возмутительного факта!

— Чего же тут возмутительного, Ванечка? — удивилась девушка. — Разве ж я одна такая?

— Ты — невеста секретаря партячейки, об этом все знают! — разъяснил парень. — Вскорости станешь мне женою… Значит, должна соответствовать! Я тебе столько талдычу об этом, а ты все мимо ушей пропускаешь!

— Ну, вступлю я в твой комсомол, и чего дальше?

— Работать будешь, агитировать несознательную молодежь за светлое будущее, за идею мировой революции и победы коммунизма во всем мире!

Девушка недоверчиво усмехнулась.

— С кем? С Яшкой Рыжим, что ль?.. Так он, паскудник, только и могет, что девок в темноте щупать, а больше толку от него никакого!.. Аль взять хоть бы нашу учителку… Человек она хороший, спору нет, но окромя учебы у нее голова только одним забита: как бы найти себе жениха подходящего!.. А больше у нас комсомольцев и нету!

— Да, в этом плане ты права, — согласился парень. — Тут наша недоработка… Ну, да ничего, с энтим делом мы разберемся. Я ужо давно к ним приглядываюсь… А ты всеж-таки подумай. Нельзя стоять в стороне от классовой борьбы!

— Ой, Ванечка, какая классовая борьба? У меня ж семья зажиточная! Чего ж мне, супротив своих идтить, что ли?

— Надо отбросить эти мелкособственнические взгляды, Дашка! А что касаемо твоей семьи… Сагитируй отца вступить в коллектив! Мужик он у тебя неплохой, хоть и кулак! В Красной Армии у Буденного командовал эскадроном. Чего он привязался к этому хозяйству, не пойму? Вроде и казак-то неглупой, должон понимать, что к чему… Он ить не такой, как те же Фроловы, Курков, Бородин! Батрака своего не забижает, платит ему аккуратно, зерна не прячет, все сдает вовремя…

— Ты ничегошеньки не понимаешь, Ванечка! — вздохнула девушка. — Он ить начинал с нуля… За несколько годков сумел развернуться, все евонное мелкособственничество круто полито потом! Как же ему не держаться за свое хозяйство? Ить все своими собственными руками…

— Вот и ты, Дашка, его защищаешь, — сказал парень. — В коллективе-то ему было б лучше! Батрака не надо было б содержать, из кулацкого состава исключили бы! А нам евонные быки, кони и сельхозмашины во как сгодились бы! — Он провел ладонью по горлу. — Попробуй, сагитируй его, а, Даш? Я знаю, он тебя любит…

— Хорошо, я попытаюсь. Только бесполезно это все… — Она взглянула на небо и вдруг засуетилась: — Ой, Ванечка, заболтались мы с тобой! Глянь-кось, уже светает!

Она вскочила на ноги и стала быстро одеваться. Он лежал, подперев голову рукой, и любовался ее стройным, красивым телом, вызывавшим восхищение не только у него, но и у любого, кто видел ее хоть раз.

Дарья Гришина была очень красива. Ладное тело, упругая грудь, сильные руки, черные, как вороново крыло, волосы, черные бездонные глаза и яркие полные губы притягивали к себе взгляд так сильно, что хотелось смотреть на нее, не отрываясь. Она расцвела в одночасье. Иван Востряков раньше не замечал девчушки, не сводившей с него своего восхищенного взора. Он, вернувшийся в родной хутор краснознаменцем, сразу стал секретарем партячейки взамен убитого бандитами. Парень сумел сколотить вокруг себя хуторскую бедноту и обезвредить банду своими силами. Но вот однажды глаза его раскрылись, он увидел идущую ему навстречу Дарью, красивую и стройную. И потерял герой сон и покой…

Девушка аккуратно скрутила свои длинные волосы на затылке, наклонилась и поцеловала Ивана. Ей было все равно, что разница в возрасте составляла почти десять лет, что он был партийным начальником, а ее семья числилась в кулацких. Для нее важным было лишь одно: чтобы ее Ваня был с нею!

— Ладно, Ванечка, побегла я! — сказала она.

— Давай, — ответил тот и сказал. — Ночью приходи сюда же, хорошо?

— Хорошо! — улыбнулась девушка и побежала прочь, счастливая любовью, переполнявшей ее…

Перед подворьем Гришиных Алена Кирзачева в нерешительности остановилась. Конечно, бабы сказывали, что бабка Василиса — колдунья, но что, если они трепались? С другой стороны, у нее не было другого выхода. Она специально под покровом ночи улизнула со стана, где трудились остальные члены коллектива, чтобы сбегать в хутор и успеть вернуться до рассвета. Если бабка не поможет, ей оставалось только одно — камень на шею и в омут!

Решившись, она осторожно проскользнула к маленькой хате, стоявшей на отшибе. В ней жила бабка Василиса, она почему-то не желала ночевать в одном доме со своей дочерью, зятем и внучкой. Поэтому Степану Гришину пришлось построить ей отдельное жилье…

Девушка осторожно постучала в окошко. Занавеска отдернулась, выглянуло сморщенное лицо. Старуха долго вглядывалась в ночную гостью из-под сухонькой руки, потом кивнула и показала на дверь. Алена быстренько проскользнула к входу. На минуточку остановилась, собираясь с духом, и решительно отворила дверь…

Жилье старухи отличалось простотой и неприхотливостью. В единственной комнате стояла печь, в которой варилось что-то пахучее в горшке, закрытом крышкой. С любопытством и легким страхом Алена оглядывалась по сторонам. В переднем углу не было привычных образов, вместо портретов по стенам были развешаны пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Девушка подумала, что, наверное, бабы говорили правду.

С печки зыркнули два светящихся глаза, заставив ее испуганно вздрогнуть. Присмотревшись, она поняла, что это — старый ворон, и облегченно вздохнула.

— Здравствуйте, бабушка! — неуверенно произнесла Алена.

— Здравствуй, Алена! — услышала она скрипучий старческий голос, заставивший ее вздрогнуть.

Из темного угла к ней вышла сгорбленная старуха, державшаяся правой рукой за поясницу. Черный платок был надвинут на самый лоб так, что глаз почти не было видно. Алена с интересом рассматривала старуху. Разные слухи ходили о ней. В основном из-за ее затворнического образа жизни. Старуху редко видели на улице, но те, кто видел, утверждали, что она могла оборачиваться в домашних животных: кур, уток, свиней. Антипка Кривой рассказывал как-то, что один раз видел, как рано утром к ведьминой избушке проследовали башмаки, сами по себе, без хозяина, и скрылись в домике. Правда, ему особо никто не поверил. Мало ли что могло показаться мужику с пьяных глаз…

Как бы то ни было, Алена испытала страх, увидев ее воочию. Ее страшило даже не столько то, что она пришла к ней, сколько то, с чем она пришла.

— За любовным зельем пришла, голубка? — поинтересовалась старуха и, не дождавшись ответа, закивала головой. — Знаю, знаю… Ты хочешь отбить Ваньку у моей Дашки!

У Алены внутри все оборвалось. Возникло сильное желание развернуться и броситься прочь из дома, бежать, куда глаза глядят.

— Да ты не боись, не трону! — старуха дотронулась до нее рукой. — Дюже любишь?

Девушка закивала головой.

— Больше жизни люблю, бабушка! Без него мне не жить на этом свете!

Старуха пристально посмотрела на нее снизу вверх.

— Ладно, девонька, я тебе подсоблю, — совершенно неожиданно для Алены сказала она. — Ты принесла с собой чего-нибудь евонное?

Девушка достала носовой платок и бережно развернула его.

— Здеся волосы. Я состригла клок, когда он спал… И утирка тож евонная.

Старуха взяла носовой платок и заковыляла к печи. Она взяла ухват и вытащила оттуда горшок с зельем. Потом вытряхнула туда волосы и вернула платок обратно Алене.

— На, возьми, мне она без надобностев. Возверни ее Ваньке…

Алена быстро спрятала платок на груди и принялась наблюдать, как колдует старуха. Та низко-низко наклонилась над горшком (так, что клубы пара скрыли ее лицо) и что-то быстро зашептала. Алена стояла ни жива, ни мертва, боясь пошевелиться и разрушить колдовские чары. Много вопросов крутилось у нее в голове… Бабка ведь знала, что она придет к ней. Откуда? Даже зелье уже приготовила… И почему бабка Василиса, зная, что она хочет приворожить Ивана, все-таки взялась ей помогать? Этот вопрос мучил ее особенно сильно. Но спросить старуху об этом она не решилась…

Бабка Василиса закончила колдовать, сняла с полочки маленький глиняный кувшинчик и зачерпнула им дымящееся варево. Алена даже глаза закрыла, она думала, что старуха сейчас обвариться. Но та подошла к ней и ткнула ее рукой с зажатым в ней горшочком.

— На, держи! Смешаешь с каким-нибудь питьем и дашь ему выпить… Только смотри, девка, о том, что это я тебе пособила, никому ни слова! Сболтнешь, пусть даже и нечаянно, прощевайся с жизней! Поняла?

— Поняла, бабушка! Благодарствую!

Алена схватила заветный кувшинчик и опрометью бросилась прочь из дома. Старуха посмотрела ей вослед и тихо произнесла:

— Прости меня, Дарьюшка, так надо…

Когда Дарья вернулась к месту ночевки своих, ее встретил отец, крупный, кряжистый казак с загрубевшими от тяжелого физического труда руками. По его виду девушка поняла, что ничего хорошего ждать не приходилось.

— Ты где была, Дарья? — строго спросил отец, уперев руки в бока. — Где шлялась всю ночь?

— Гуляла, — ответила она.

— Гуляла? — его глаза гневно сверкнули. — Знаю я эти прогулки! Опять к Ваньке бегала? Ты что ж творишь, стерва? Вся деревня уж знает!.. Позоришь семью!.. Гляди, Дашка, принесешь в подоле, убью!

Она вздрогнула. В словах отца было столько злости, что ей стало страшно. Но пути назад уже не было…

— Иди, буди наших, — сказал отец. — Будя им спать, работать пора. Да гляди, не засни у меня, не то вожжами отхлещу!

— Я в комсомол хочу вступить, — вдруг сказала Дарья.

— Чего? — не расслышал отец.

— Хочу вступить в комсомол, — повторила девушка.

Она ждала, что отец взорвется, начнет ругать ее, но он вдруг улыбнулся.

— Вот это дело, дочка! Вступай, коли хочешь, неволить не буду… Ну, ступай, ступай…

Дарья удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала. И в этот момент боль вдруг стальными тисками сжала сердце. Она охнула и схватилась рукой за грудь.

— Ваня! — прошептала она.

— Что такое? Что с тобой? — всполошился отец и крикнул. — Мать, иди скорей, Дашке плохо!

— Ничего, ничего, зараз отойдет, — прошептала девушка, превозмогая боль.

Она уже знала, что с ее любимым случилось что-то страшное…

Иван столкнулся с Аленой, когда подходил к стану. Девушка шла быстрым шагом, но, увидев его, остановилась. В руках она держала крынку молока.

— Здравствуйте, Иван Андреич, — поздоровалась она, потупив взор.

— Здравствуй, Алена, — ответил он, чувствуя неловкость оттого, что девушка заметила его возвращение. — Куда это ты бегала поутру?

— На хутор. Вон, молочка парного принесла… Не хотите испить, Иван Андреич?

— Это можно, — согласился он, принимая от нее крынку…

Вкус у молока был какой-то странный. Голова закружилась, руки вдруг ослабели, пальцы разжались, и крынка полетела на землю, разбившись вдребезги.

— Что с вами, Иван Андреич? — как сквозь сон услышал он голос девушки.

— Ничего страшного, — ответил он и затряс головой. — Прости, я разбил твою крынку!

— Ничего, ничего, Иван Андреич! — защебетала она. — Может, вам помочь? Обопритесь на меня, я доведу вас.

— Не надо! — решительно отказался он. — Все нормально…

И потерял сознание…

Он очнулся и увидел перед собой встревоженное лицо Алены. Иван не знал, сколько провалялся без сознания. Головокружение прошло, но ощущение того, что что-то изменилось, осталось. Мысли с трудом ворочались в голове, и поначалу Иван никак не мог понять, что с ним и где он находится. С удивлением огляделся он по сторонам, и тут его взгляд наткнулся на Алену. Иван вдруг совсем по-другому посмотрел на эту девушку. Красивая, работящая, из бедняцкой семьи… И, кажется, без ума от него. Впрочем, ему она тоже нравилась, и чем дольше Иван смотрел на нее, тем больше раскрывались его глаза. Как же он раньше не обращал внимания на эту скромную девушку?

Иван встал на ноги и сказал:

— Алена, не говори об этом никому. А то пойдут, понимаешь, разговоры… Ни к чему это! Сам не пойму, что случилось…

Девушка с готовностью кивнула головой. Иван улыбнулся ей и сказал:

— Ну, что, Алена, пошли? Наши, поди, уже проснулись…

II

Напрасно Дарья ждала ночью своего возлюбленного на обычном месте встречи. Не пришел он и на следующую ночь. Обуреваемая дурными предчувствиями, она пошла к стану, где в дни жатвы располагалась хуторская артель по совместной обработке земли.

Она немного не дошла до места ночевки артели, когда увидела два темных силуэта на фоне ночного неба. Один из них принадлежал девушке, другой — мужчине. Дарья почувствовала, как заныло сердце. Мужчиной был ее Иван! Его фигуру она узнала бы из сотни, из тысячи других мужских фигур! Но вот кем была его собеседница, и что они делали ночью вдвоем вдали от стана?.. Страшное подозрение зародилось в ее душе. Разум отказывался верить, но любящее сердце говорило ей, что случилось то, чего она все время подсознательно боялась…

Дарья бесшумно, как зверь, подобралась поближе. Так, что стали слышны голоса…

— Ванечка, как же мне хорошо с тобой! — услышала она женский голос, который сразу признала. — Я ить давно тебя люблю, сызмальства, когда ты только возвернулся со службы! Я ишо девчонкой сопливой была… Мне и зараз страшновато! Вдруг открою глазоньки, а это — сон!

— Дуреха ты, Аленка! — ответил ей Иван, прижимая к себе.

Они поцеловались. Дарья еле сдержалась, чтобы не завыть в голос от сильной душевной боли. Ее Ванечка, оказывается, гуляет с другой!..

Потихоньку она отползла назад и побежала обратно. Слезы душили ее, она хватала воздух широко открытым ртом, но его все равно не хватало. Споткнувшись, девушка упала на землю и осталась лежать, вцепившись пальцами в почву, содрогаясь от рыданий…

На следующий день Дарья отпросилась у отца и отправилась в артель. Ей необходимо было повидать Ивана, посмотреть ему в глаза. И повод был. Девушка заранее написала заявление о вступлении в комсомол. Нужна была рекомендация или двух комсомольцев, или одного коммуниста. Иван был секретарем партячейки…

День выдался жарким. Солнце палило нещадно, по лбу, по спине тек пот. Изредка налетавший ветерок поднимал с дороги тучу пыли, гоня ее впереди себя. А по обеим сторонам тихо перешептывались тугие, налитые спелым золотом колосья пшеницы.

Дарья еще издалека услышала шум работающих лобогреек и крики работников артели. Собрана была уже большая часть хлеба, работы оставалось на день-два. Она остановилась на краю поля и, прислонив ладонь козырьком ко лбу, принялась вглядываться в работающих мужчин и женщин. Девушка пыталась определить, на какой из косилок сидит Иван.

— Кого ищешь, девонька? — услышала она позади себя женский голос.

Девушка обернулась. Перед ней стояла тетка Степанида, которая в артели работала стряпухой. Она весело смотрела на Дарью, сверкая белозубой улыбкой.

— Здравствуйте, тетка Степанида! — поздоровалась девушка.

— Здравствуй, здравствуй, Дарьюшка! — ответила та. — Кого ищешь? Ивана, что ль?

Дарья кивнула головой, чувствуя, как начинает заливаться краской лицо, и горят уши.

— Он в поле, — сказала стряпуха. — Обожди трошки, скоро буду скликать всех на обед, там и погутаришь с ним. А пока поболтай со старухой…

— Спасибо, тетка Степанида! — поблагодарила ее девушка.

Пока обед доспевал, Дарья поговорила немного со стряпухой. Болтали о разном, о несущественном. Но у девушки возникло ощущение, что эта пожилая женщина жалеет ее. Это проскальзывало и в ее обращении с Дарьей, и в интонациях голоса, и во взгляде. И от этого девушка чувствовала себя неловко…

Наконец, обед был готов. Тетка Степанида постучала по железному рельсу, скликая людей. Через некоторое время появились первые работники. Они подходили постепенно и рассаживались за длинный деревянный стол, стоявший рядом с кухней.

Но вот она увидела Ивана. Рядом с ним шла симпатичная девушка, при виде которой где-то глубоко внутри у Дарьи шевельнулась ревность, бурным потоком заполняя ее душу. Она готова была броситься вперед и вцепиться сопернице в русые волосы. Конечно, Дарья ее узнала с первого взгляда. Именно эту девушку она видела с Иваном прошлой ночью…

Они шли рядом и о чем-то беседовали. Девушка была рослой и сильной, но Иван все равно возвышался над ней на целую голову. Вот он что-то ей сказал, и она рассмеялась в ответ.

— Здравствуйте, Иван Андреич. Здравствуй, Алена, — сказала Дарья, подходя к ним. — Иван Андреич, подь на-час, дело до тебя есть.

В карих глазах Алены промелькнуло беспокойство, она вопросительно посмотрела на него.

— Иди, я ненадолго, — сказал ей Иван, и, когда она пошла, то и дело оглядываясь на них, повернулся к Дарье. — Чего тебя, Даша?

Девушка пристально посмотрела в его глаза, и он виновато опустил их, видимо, чувствуя себя неловко под взглядом этих черных бездонных глаз.

— Я вот тута заявленьице принесла в комсомол, — сказала вдруг Дарья, протягивая ему листок. — Надо, чтоб кто-нибудь поручился за меня.

Иван с облегчением вздохнул и взял из рук девушки заявление. Быстренько пробежав глазами по бумаге, он поднял взгляд и сказал:

— Что ж, это дело. Пойдем к столу, я напишу поручительство.

Но Дарья, не в силах больше сдерживаться, схватила его за руку, не давая уйти.

— Ванечка, милый, что же это? Я тебя две ноченьки прождала, а ты не пришел! Что с тобой?

Он вздрогнул, как от удара, и тихо сказал:

— Даша, я люблю другую.

Сердце невыносимо защемило, она до крови закусила губу, чтобы не закричать от душевной боли, терзавшей ее.

— Как же так, Ваня, ить третьева дни ты божился в любви ко мне?

— Так получилось…

— Как «так»? А я куда ж теперича без тебя? Как жить-то?

На ее глазах выступили слезы. Иван дотронулся до ее руки и сказал:

— Не надо нюни распускать, Даша. Возьми себя в руки!

Она твердо взглянула на него.

— Ох, и сволота же ты, Ванька! Значится, раньше нужна была, а теперича «возьми себя в руки»?

— Я думал, у нас с тобой все по-сурьезному…

— А вышло, что нет! — закончила за него Дарья. — Ну, и черт с тобой! Проживу как-нибудь без тебя!

Она на его глазах порвала заявление и бросила обрывки ему в лицо.

— Вот тебе комсомол!.. Прощевайте, Иван Андреич!

И, повернувшись, быстро зашагала прочь от стана. Иван посмотрел ей вослед, пригладил волосы рукой и направился к столу. Ему было неловко перед товарищами, ведь они видели и слышали все. Он сначала хотел догнать Дарью, повиниться перед ней, но перед глазами вдруг встало лицо Алены, и парень махнул рукой…

Несколько дней Дарья проходила сама не своя. Даже родные заметили, но все их попытки выяснить, что случилось, заканчивались неудачей. Дарья молчала…

Поначалу ее душил гнев. Она ненавидела Ивана всей душой за то, что он с ней сделал. К нему девушка больше не ходила, гордость мешала ей это сделать. И уж тем более не могла она рассказать ему, что…

Закончилась жатва, артельщики, собрав хлеб, занялись обмолотом. Вскоре и семейство Дарьи покончило со своими делами. Многое она передумала за эти дни. Ненависть к Ивану опять сменилась на любовь. Девушка поняла, что, несмотря ни на что, все еще любит его и не может смириться с этой потерей. Преодолев свою гордость, она решила еще раз поговорить с ним…

Рано утром она встала, привела себя в порядок и оделась во все самое лучшее.

— Куды это ты с самого ранья? — забеспокоилась мать, увидев ее приготовления.

— Пойду, прогульнусь, — ответила Дарья. — А то с этой уборкой и обмолотом вовсе одичала я без общества!

— Ну, ну, — покачала головой мать, но удерживать не стала.

Она догадывалась, что происходит с дочерью. По хутору уже поползли слухи, что Иван бросил Дарью и встречается с Аленой Кирзачевой. Но сама Дарья ничего об этом не сказала матери, а та не лезла с расспросами, зная, что рано или поздно дочка сама ей все расскажет…

Дарья вышла за баз и пошла по дороге в хутор. Их подворье располагалось на самой окраине. В свое время отец Дарьи купил дом со всеми постройками в соседнем хуторе и перевез его сюда. Они не были коренными жителями хутора, приехали в двадцать первом году. Почему их семья поменяла место жительства, Дарья плохо помнила. Тогда она была еще маленькой девчонкой. В памяти отложилось что-то неприятное, нехорошее, связанное с этим переездом, но что конкретно, она не могла вспомнить…

На хуторе их приняли настороженно. Но вскоре Степан Прокопьевич развернулся и крепко встал на ноги. В помощи людям он никогда не отказывал и не наживался на чужом несчастье, как это делали другие богатые жители хутора. За это его и уважали. Он охотно давал в долг, но отдачи не требовал, лишь иногда просил соседей о помощи, всегда кормил и поил их во время работы до упаду. Так что отец девушки хоть и числился в кулаках, по духу очень сильно отличался от них…

По дороге ей повстречался Яшка Рыжий. Кличку комсомольскому вожаку дали за огненно-рыжую шевелюру. Этот худой, мосластый парень был действительно рыжим. Даже усы, брови, ресницы и волосы на руках отливали золотом. Дарья недовольно поморщилась, увидев его. Она недолюбливала этого парня. На хуторе всем была хорошо известна его страсть к девкам. Ни одну юбку не пропускал мимо. Поговаривали, что он живет с жалмеркой Маврой, что, впрочем, не мешало ему увиваться за другими бабами.

— Здорово, Дарья! — поприветствовал ее Яшка. — Куда это ты по утряне направляешься?

— Твое какое дело? — поджав губы, ответила девушка.

— Может, прогульнемся на пару?

Глаза Яшки маслянисто блестели. Дарья хорошо чувствовала его настрой. Всякий раз при встрече с этим парнем у нее возникало настойчивое желание поскорее распрощаться с ним. И этот раз не был исключением.

— Пропусти, Яшка, я тороплюся.

Но парень не давал ей пройти, загораживая путь.

— Да ладно тебе, Даш. Дела могут и обождать.

— Иди лучше к своей жалмерке, кобель ненасытный! — оттолкнула его Дарья и быстро пошла прочь.

— Уж не к Ивану ли торопишься? — крикнул ей вдогонку Яшка. — Ежли так, не спеши, его все равно нету! Он ушел свататься к Алене!

Ничего не ответила Дарья, но эти слова ее словно кипятком обожгли. Ноги вдруг разом ослабели, сердце бешено заколотилось в груди. Неужели это правда? Неужели ее Ванечка собрался жениться на Алене? Нет, она не могла поверить в это. Где-то в глубине души еще жила надежда, что ее возлюбленный опомнится и вернется к ней…

Дарья подошла к хате, в которой проживал Иван с родителями. В доме никого не оказалось, все было заперто. Девушка огляделась и увидела сидящих у соседней хаты мужиков. Среди них был и сосед Востряковых Антип Кривой, с утра пораньше уже успевший где-то поднабраться.

— Здравствуйте! — поздоровалась с мужиками Дарья.

— Здорово! — откликнулись казаки, отрываясь от своих самокруток.

— Дядя Антип, не знаешь, где соседи?

Пожилой казак посмотрел на нее единственным пьяным глазом (второй он потерял еще в германскую войну) и ответил:

— Соседи-то?.. Вроде, свататься уехали к Кирзачевым.

Перед глазами девушки все закружилось, завертелось, а потом она потеряла сознание…

III

Когда-то у Кирзачевых была добротная хата и большая семья. Революция и гражданская война все перечеркнули. Старший сын пропал в германскую, а его жена сбежала с хорунжим проходившего через их хутор казачьего полка. Другого сына зарубили белые во время гражданской войны, его жену изнасиловали и убили каратели. У него детей не было, а у старшего все померли от тифа. Вот так и осталась у стариков Кирзачевых одна Алена. Без мужских рук хозяйство постепенно пришло в упадок, заниматься-то этим было некому. Так Кирзачевы превратились в бедняков…

Когда образовалась сельскохозяйственная артель на хуторе, Кирзачевы одними из первых вступили в нее. Терять им было нечего, а вот приобрели они много. По крайней мере, не приходилось так голодать, как раньше. Подросла Алена, тоже стала работать в артели. Родители мечтали, что она выйдет замуж за хорошего казака, который поможет им поправить подворье…

Иван с родителями и самой известной на хуторе свахой Ильиничной остановились перед хатой Кирзачевых. Мать придирчиво осмотрела сына, поправила воротник нарядной рубахи и удовлетворенно кивнула.

— Ну, пошли, что ли? — сказал отец и откашлялся в кулак.

Дружной толпой вошли они в хату Кирзачевых.

— Здорово живете! — поздоровался с хозяевами Андрей Михайлович.

— Слава богу, — ответил ему отец Алены, Мирон Григорьевич, высокий и худой престарелый казак.

Он уже догадался, зачем пришли гости. Да и как не догадаться-то! Едва увидев Ильиничну, Мирон Григорьевич понял все. Впрочем, это не было для него неожиданностью. Алена уже рассказала родителям, что встречается с Иваном. Только он не думал, что это произойдет так быстро…

— Принимай гостей, Мирон Григорич! — продолжал тем временем отец Ивана.

— Ну, что ж, гостям мы завсегда рады. Лукерья, дай людям на что присесть!

Мать Алены обмахнула тряпкой табуреты и подала их гостям. Все расселись, и только тогда Андрей Михайлович начал разговор.

— А мы ить к вам по делу.

— По какому такому делу?

— У вас — девка невеста, у нас — жених… Может, породнимся каким образом?

Далее потек обычный в таком деле разговор. Иван не слушал их. Какое-то странное чувство зародилось в его душе. Ему вдруг показалось, что совершенно напрасно пришли они в этот дом. И чего это ему вдруг приспичило жениться на Алене? Можно было бы и повременить, повстречаться еще… Но словно какая-то сила толкала его на этот поступок, не давая свернуть в сторону…

Ему вдруг стало душно. Захотелось выйти на свежий воздух, но положение жениха обязывало оставаться в хате…

А тем временем два семейства уже сговорились.

— Кличь дочку, Мирон Григорич! — предложил Андрей Михайлович.

— Алена! — позвал дочку отец.

В дверях показалась смущенная невеста, явно обрадованная сватовством, но пытающаяся скрыть свою радость, опустив глаза в пол.

— Хороша девка! — выдохнули, как один, родители Ивана и сваха.

— Вот и ладненько, вот и сговорились! — обрадованно всплеснула руками Ильинична.

Тут мать Ивана, Наталья Дмитриевна, вытащила откуда-то высокий белый хлеб и положила его на стол, а Андрей Михайлович извлек из-под полы на свет божий бутылку самогона.

— Давайте теперича, дорогие мои сваты, выпьем и поговорим про наших деточек и про уговор…

В этот день Иван напился так, что родителям пришлось вести его до хаты. Вроде, должен был радоваться, но на душе было так муторно, хоть вой. Словно сегодня он сделал большую ошибку, посватавшись за Алену Кирзачеву…

Дарья довольно-таки быстро пришла в себя, но чувствовала себя очень слабой. Сердобольные бабенки помогли ей дойти до дому.

— Даша! — встревожилась Аксинья, увидев бледно лицо дочери с лихорадочно блестевшими на нем глазами. — Что стряслось?

Соседка Гришиных, Анна Коршунова, подошла к ней и что-то зашептала на ухо. Мать с жалостью посмотрела на Дарью, и та поняла, что соседям уже все известно.

Когда все разошлись, Аксинья подошла к дочери. Дарья лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мать молча присела на постель рядом с ней, потом девушка почувствовала ее ласковую руку у себя на голове. Она перевернулась на спину, явив Аксинье заплаканное лицо, и прижалась щекой к ее ладони.

— Тяжко тебе, доченька, — сказала мать, поглаживая ее другой рукой. — Дюже любила его?

— Я люблю его, мама! Жизни без него не чаю!

— Ничего, доченька, все перемелется. Люди сказывают, время лечит. Забудешь ты свово Ваньку, полюбишь другого и выйдешь за него замуж.

— Нет! — вскрикнула Дарья и заревела в голос, забилась в истерике.

— Что ты, Даша, что ты? — забеспокоилась Аксинья и вдруг страшная догадка промелькнула у нее в голове. — Дашка, да ты никак?..

— Да, мама, да! — крикнула дочь ей в лицо.

Мысли лихорадочно забегали в голове. Аксинья пыталась сообразить, что можно сделать в данной ситуации, но ничего путного на ум не приходило.

— Господи, что же делать?.. Ты, главное, отцу не говори, а то убьет!

В этот момент хлопнула входная дверь, по дому загрохотали кованые сапоги, и в спальню ввалился разъяренный отец.

— Ну, что, дочка, догулялась? А ить я предупреждал тебя!

— Не шуми, Степа, — Анисья тихонько прикоснулась к нему рукой. — Вишь, ей и так плохо.

— Плохо? — взревел отец. — А мне каково? На весь хутор ославила! Все только и судачат о том, что Ванька Востряков обгулял нашу Дашку и смылся к другой. Правда это, аль нет?

Дарья ничего не ответила, но он и сам догадался, каков мог быть ответ.

— Так! — сказал Степан Прокопьевич и сел на табурет. — Догулялась, значит!..

Некоторое время он молчал, обдумывая ситуацию. Мать с дочерью с тревогой следили за каждым его движением. Они знали, каков бывает Степан Прокопьевич в гневе…

Наконец, он хлопнул себя руками по коленям и встал на ноги.

— Значится так! Зараз я пойду к Ваньке и погутарю с им. Я не дозволю позорить свое семейство!

— Не надо, батя! — запротестовала Дарья.

— Цыц, девка! — прикрикнул на нее отец. — Ты свое поганое дело уже сделала. Теперича надо думать, как выправить положение.

И вышел из спальни. Они слышали, как прогрохотали его сапоги, и хлопнула входная дверь. Анисья подошла к окну, приподняла занавеску и посмотрела на улицу.

— Пошел… Ох, как бы не было какой беды! Уж больно не сдержан Степа на гнев. Как бы не разодрался с Ванькой! Упекут ишо в тюрьму!

Дарья лежала и смотрела в потолок. Девушка знала, что поход отца не увенчается успехом. Могло стать только хуже… В одном он был прав: надо было срочно исправлять положение! Она не могла и не хотела жить без Ивана. Во что бы то ни стало, необходимо было вернуть его. И Дарья уже знала, что она предпримет для достижения своей цели…

Они вернулись со сватовства изрядно подвыпившими. Сговорились быстро, решили сыграть свадьбу через две недели. Конечно, родители были недовольны такой спешкой, но и Алена, и Иван настаивали именно на таком сроке…

— Здорово живете, хозяевы! — поздоровался Степан Прокопьевич, заходя в хату.

— Слава богу! — откликнулись родители Ивана.

— Иван, выдь на-час, погутарить надобно.

Андрей Михайлович и Наталья Дмитриевна встревоженно переглянулись. Они догадались, зачем пришел Степан Прокопевич…

Родители Ивана никогда не одобряли его встреч с Дарьей. И не из-за того, что она была из зажиточной семьи, нет. Всему виной была дурная слава ее бабки. Им совсем не хотелось, чтобы их сын связал свою судьбу с внучкой колдуньи. Как парень не пытался объяснить родителям, что это — поповские выдумки, все было напрасно. Андрей Михайлович и Наталья Дмитриевна, несмотря на положение сына, были верующими людьми…

Иван тоже понял, что разговор будет не из приятных, но медленно поднялся с табурета, на котором сидел, и, пошатываясь, пошел вслед за Степаном Прокопьевичем.

Пожилой казак вышел из хаты и остановился, повернувшись к Ивану.

— Ты что ж делаешь, поганец? — еле сдерживая клокотавший внутри гнев, сказал он.

— Степан Прокопьич!.. — начал было Иван, но тот оборвал его.

— Что ж это ты, Ванька, Дашку мою спортил, а теперича сватаешься к другой? Это как понимать?

— Я люблю Алену.

— А нам чего делать? Опозорил девку и в кусты?

— Погодь, Степан Прокопьич, давай разберемся…

— А тута и разбираться нечего. Отменяй свадьбу и женись на Дашке!

— Нет.

— Нет?!

Степан Прокопьевич побелел от гнева, руки сжались в кулаки, казалось, еще мгновение, и он бросится на Ивана и станет бить его. Но пожилой казак сдержался и сказал уже спокойнее:

— Значится так, Иван, свадьбы не будет! Это я тебе заявляю со всей ответственностью. Ты иди домой и подумай хорошенько. Ежели все же будешь стоять на своем, тогда… — Степан Прокопьевич недобро усмехнулся. — Тогда пеняй на себя!

— Ты что, Степан Прокопьич, мне угрожаешь? — Иван пристально посмотрел ему в глаза.

Некоторое время они глядели друг на друга. Степан Прокопьевич с плохо скрываемой враждебностью, Иван — с упрямой твердостью во взгляде.

— Расценивай, как хошь, — ответил пожилой казак и, не попрощавшись, пошел прочь с база Востряковых…

— Что, секретарь, рассерженный папаша прибегал? — ехидно поинтересовался Яшка Рыжий, все время разговора простоявший за плетнем.

— Не твое собачье дело! — зло отозвался Иван, недолюбливавший «первого комсомольца на селе», как тот именовал себя. — Иди, куда шел!

— Ладно тебе, секретарь, не кипятись. Я ж по-дружески…

И тут Иван сорвался. Одним махом перепрыгнув через плетень, он встал напротив Яшки, схватил его за рубаху и притянул вплотную к себе.

— А ну, вали отседова! — прохрипел он в лицо комсомольскому лидеру. — Я тебя, паскуда, наскрозь вижу! Затесался в комсомол ради свово интересу, ходишь гоголем, да баб по темным углам щупаешь! Вот я подыму о тебе вопрос в райкоме! Нам такие комсомольцы без надобности!

— Но-но! — Яшка сбросил его руки. — Кто бы говорил! У самого-то рыльце в пушку!.. Иди, ставь свой вопрос. Только неизвестно, как там ишо поглядят на твое поведение, недостойное секретаря партийной ячейки! Я-то хоть баб по углам щупаю, а ты…

Иван сразу сник.

— Уходи, Яшка, — тихо попросил он. — Уходи, не доводи до греха…

— Ладно, я добрый, зла на тебя не держу, — сказал тот, самодовольно улыбнувшись. — Прощевай, секретарь…

Отлежавшись и успокоившись, Дарья отправилась разыскивать свою бабушку. Бабки Василисы дома не оказалось, но девушка знала, где ее можно отыскать…

Она нашла ее за хутором, в пойме реки. Вокруг простиралась буро-желтая от высохших под жарким солнцем трав степь. И лишь около реки еще сохранились разнообразные растения.

Бабка Василиса собирала какие-то травы, связывая их в пучки. Иногда она зачем-то нюхала сорванное соцветие, качала головой и выкидывала его. Иногда, наоборот, удовлетворенно цокала языком, словно найденная травка обладала какими-то особыми, одной ей известными свойствами.

— Здравствуй, бабушка! — поздоровалась, подходя к ней, Дарья.

— Здравствуй, внученька! — откликнулась бабка Василиса, разгибаясь. — Травку вот целебную собираю…

— Давай подсоблю, бабушка! — предложила девушка.

Старуха загадочно улыбнулась.

— Думаешь, это так просто? Нет, Дарьюшка, нелегкое энто дело. Не всякая травка сгодится.

— А ты расскажи, бабушка, — попросила Дарья.

— Может, как-нибудь и поведаю тебе тайну трав, — ответила бабка Василиса. — Но ты ить не за энтим пришла… Могешь не сказывать, что стряслося, — поспешно добавила она, увидев, что девушка раскрыла рот, собираясь что-то сказать. — Знаю про твою беду, Дарьюшка.

— Что мне делать, бабушка? Подскажи!

Старуха покачала головой.

— Чем же я тебе могу пособить? Советом?.. Дык, в энтом деле только сердце могет быть хорошим советчиком…

— Ты много чего знаешь, бабушка. Могешь то, что не под силу обычному человеку… Пособи мне возвернуть Ивана!

Бабка Василиса пристально посмотрела на внучку.

— Приворотное зелье?.. Это не помощь, а сплошной вред, внученька, палка о двух концах…

— Но другие-то вполне счастливы!

Старуха покачала головой.

— Дарьюшка, можно, конечно, заставить человека любить тебя. Но есть кой-чего, о чем мы никогда не сказываем людям.

— О чем?

Бабка Василиса вздохнула.

— Человечья душа, Дарьюшка, не терпит принужденья. Чем больше ты давишь на нее, тем сильнее она противится. Душа завсегда будет стараться вырваться с-под заклятия, и рано или поздно ослобонится от него. Аль помрет…

— Неужто нету такого средства, какое могет навовсе приворожить человечью душу?

Старуха испытующе посмотрела на нее.

— Есть одно средство… Ишо моя бабка работала над одним зельем. Только она его так и не довела до конца…

— Что за средство, бабушка?

— Сильное зелье, но чегой-то в ем не хватает… Я всю жизню билась над ним, но так и не смогла найтить…

— А откуда ты, бабушка, знаешь, что это средство будет действенным? — поинтересовалась Дарья.

— Дык, это зелье и без энтой добавки заставляет человека подчиниться твоей воле. Но через какое-то время все проходит. То бишь, евонное действие недолгое…

Дарья была разочарована. Но тут в ее голове промелькнула спасительная мысль.

— Бабушка, научи меня колдовству! Я найду эту добавку!

Старуха покачала головой.

— Не могу, Дарьюшка. Ежели твой отец сведает про то, он убьет меня.

— Что такое ты говоришь, бабушка? — ужаснулась девушка. — Разве ж такое возможно? Почто ты так про отца?

— Ты его вовсе не знаешь, — ответила старуха. — Это страшный человек. В гражданскую войну он своими собственными руками зарубил своих братьев-красноармейцев! Нешто ж ты думаешь, что он пощадит меня?

Дарья затрясла головой.

— Нет, этого не может быть! Отец не такой!

— Ты его вовсе не знаешь. Ежели б он не был моим зятем, я давно бы ужо разобралась с ним по-свойски. А так приходится терпеть. Ради тебя, ради Аксиньи…

— Но почему, бабушка?

Бабка Василиса улыбнулась.

— Когда мы приехали сюда, он запретил мне заниматься колдовством. Поселил в отдельной хатке и сказал, чтоб я не вздумала привлекать тебя к своим ведьмовским штучкам. Грозился, что порешит меня…

— Но ить ты не перестала колдовать?

— Не в той мере, внученька, как было раньше. Теперича я всего лишь гадаю на картах, толкую сны, иной раз даю какое-нибудь снадобье. А когда-то…

— А чего ты умеешь, бабушка?

— Могу лечить лучшее всякого дохтура, яды разные из человека выводить. Могу вывести из хаты любую живность, вызвать дождь или обратно солнце. Могу руду заговаривать, клады указывать…

— Клады? — удивилась Дарья.

— Да, — подтвердила бабка Василиса. — А ты думала, твой отец за здорово живешь разбогател? Нет, внученька, это я пособила ему богатство заиметь. На то золото, какое он нашел по моей указке, твой отец купил всю живность и разные другие вещчи… Забыл, забыл Степан, кому обязан своим добром!

— Но почему он так относится к тебе?

— Вишь, какая штука получается, Дарьюшка… Я ить не только могу помогать людям. Ежели меня обидеть чем, так я запросто могу свести человека в могилу. Аль разорить… Вот он и боится, что накликаю беду на евонное семейство.

— Бабушка, научи меня своему ремеслу! — попросила Дарья, которую очень заинтересовал рассказ бабки Василисы. — Отец ничегошеньки не узнает, обещаю!

Старуха улыбнулась.

— Ладно, Дарьюшка, как смеркнется, приходи ко мне…

IV

Дарья с трудом дождалась, когда солнце скроется за линией горизонта. Она загорелась новой идеей. Ей казалось, что если она выучиться колдовству, то без труда сможет вернуть себе Ивана. Девушка согласна была ждать год, два, три или дольше, лишь бы только он принадлежал ей одной…

Подождав, пока в доме все уснут, Дарья потихоньку выбралась из хаты и проскользнула в избушку своей бабушки. Бабка Василиса уже ждала ее. Они пошли за хутор, на то же самое место, где днем колдунья собирала травы.

Ночь вступила в свои права. Степные хищники с наступлением темноты вышли на охоту. Гулко ухнула сова, пролетая неподалеку, где-то далеко в степи завыл волк.

— Вставай супротив меня, — приказала бабка Василиса.

Она вынула откуда-то маленький пузыречек и дала ей.

— Выпей.

— Что это?

— Ничего такого, что могло бы навредить тебе.

Дарья пожала плечами и отхлебнула из пузырька. Горьковатая жидкость обожгла горло, приятное тепло разлилось по всему телу. В следующее мгновение разнообразие звуков, запахов, красок нахлынули на нее. Мир вокруг расширился, обретя качества, которые она не знала раньше. Теперь девушка чувствовала то, чего раньше не могла, не способна была ощущать. В ноздри ворвался запах высохших трав, иногда перебиваемый дурманящим запахом еще цветущих, не выгоревших цветов. Она слышала, как пролетела сова, рассекая воздух. Она слышала, как прошуршала, пробегая среди травы, мышь, и почти сразу же запищала, когда хищница спикировала на нее и вонзила в тело острые когти. Ночная степь жила своей жизнью: кто-то погибал в когтях или на зубах хищников, те, в свою очередь, набивали свои желудки свежим мясом, чтобы не умереть самим.

— Возьми меня за руки, — услышала она голос бабки словно откуда-то издалека.

Дарья прикоснулась пальцами к холодным морщинистым рукам старухи. Та вдруг схватила ее кисти и сжала так сильно, что у девушки невольно навернулись слезы на глаза. Она попыталась вырвать руки, но у нее ничего не получилось. Бабка Василиса цепко держала их…

Старуха что-то быстро зашептала, ее глаза вдруг сверкнули каким-то бесовским зеленым огнем, зрачки вытянулись, превращаясь в подобие кошачьих. Дарья испугалась и закричала, но сама себя не услышала. Только настойчивый бабкин голос лез ей в уши, проникая в самые потаенные уголки сознания. Смысл слов не доходил до нее. Да она и не смогла бы понять их, потому что язык, на котором говорила старуха, был настолько древним, что даже память о нем стерлась с лица земли…

Вверху что-то сильно грохнуло, яркая вспышка молнии ослепила девушку. По степи пронесся ветер, гоня перед собой шары перекати-поля. Начался сильный ливень (что было совсем необычным в это время для этих мест), и скоро вода потоками стекала с тел. Сплошная пелена дождя скрыла их от случайных взглядов тех путников, которые могли оказаться поблизости в эту зловещую ночь…

В эту ночь над хутором разразилась сильная гроза. Затянутое черными тучами небо то и дело прорезали молнии, косой ливень хлестал по земле тугими струями. Ураганный ветер валил деревья, выворачивая их с корнями, сносил крыши у домов. Надрывно лаяли хуторские собаки, лошади бесились, ломая стойла. Жалобно блеяли овцы, быки и коровы ревели, надрывая глотки…

Людям тоже не спалось. В этих местах никто ничего подобного не видел. Поговаривали, что это, должно быть, появилась на свет ведьма…

В доме Гришиных тоже не спали. При первых же раскатах грома Аксинья проснулась, как от толчка. Села на кровати, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Что-то тревожно было на душе у женщины, но причину появления этого чувства она не могла объяснить.

Аксинья потихоньку встала и прошла в комнату дочери. Осторожно открыв дверь, она проскользнула внутрь и подошла к кровати Дарьи. Одеяло было откинуто в сторону, а смятая постель — пуста. Девушка исчезла!

— Степа, вставай! — затрясла она спящего мужа, вернувшись в свою комнату. — Хватит дрыхнуть! Дарья пропала!

Степан Прокопьевич сел, спустив ноги на пол, и потер глаза.

— Ну, чего ты орешь, как заполошная? Что стряслось?

— Дашка пропала!

Сон сразу как рукой сняло.

— Погоди, мать. Как пропала?

— Ее нигде нету! — заявила обеспокоенная Аксинья.

— Погоди, мать, не колготись. Может, она до ветру побегла…

— Ой, Степушка, чует мое сердце беду!

— Цыц, баба! Не каркай!

Рассерженный Степан Прокопьевич встал и принялся одеваться. В этот момент хлопнула дверь, и в хату ворвалась мокрая, растрепанная Дарья.

— Беда! — сказала она, обессиленно прислонившись к дверному косяку. — Бабушке худо!

— Что стряслось? — нахмурился Степан Прокопьевич.

— Помирает!

Аксинья заголосила.

— Где она? — поинтересовался Степан Прокопьевич, натягивая сапоги.

— За хутором, — ответила Дарья, бледная и дрожащая.

— Что вы там делали в такую погоду?

Дарья не ответила. Степан Прокопьевич вдруг выругался.

— Черт! Неужто старая сызнова взялась за свое?.. Веди, показывай!

Девушка выбежала на улицу, Степан Прокопьевич последовал за ней. Аксинья подалась было за ними, но он прикрикнул на нее:

— А ты, мать, оставайся в хате. Нечего тебе с нами таскаться, и без тебя управимся!

Разбудив своего работника, спавшего на сеновале, Степан Прокопьевич быстро запряг лошадей в повозку, и скоро они уже мчались за хутор, разбрызгивая грязь.

Старуха лежала там, где ее оставила Дарья. Глаза были открыты, но, казалось, уже ничего не видели. Степан Прокопьевич прислонился ухом к груди и сказал:

— Ишо жива! Мишка, давай-ка уложим ее в повозку!

Мишка, дюжий парень, уже не первый год работавший у Гришиных, помог хозяину поднять и уложить старуху в повозку. Худая, иссушенная годами женщина показалась мужчинам почему-то очень тяжелой.

— Дашка, живо давай сюда! — крикнул Степан Прокопьевич дочери, которая стояла рядом с повозкой ни жива, ни мертва.

Как только девушка оказалась рядом с ними, ее отец огрел кнутом лошадей и помчался к дому…

Бабку Василису занесли в ее хату и положили на лежанку. Дарья заботливо укрыла ее теплым одеялом, Мишка разводил огонь в печке, потому что тело старухи было холодным, как лед.

Прибежала Аксинья с горячим отваром и попыталась напоить им мать, но старая женщина уже ни на что не реагировала. Крупные слезы полились из глаз дочери, когда она поняла, что та на самом деле умирает.

— Мишка! — вдруг крикнул Степан Прокопьевич. — Хватай топор, лезь на крышу. Надобно прорубить скрозь нее дыру в хату.

Работник удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал и вышел из старухиной избушки.

— А ты, мать, уведи отседова Дашку. Похоже, старая и в самом деле помирать собралась. Ты знаешь, что могет быть в таком случае…

Аксинья взяла дочь за плечи и силой увела ее из дома. Сверху послышался стук топора. Степан Прокопьевич посмотрел на тещу и вздрогнул. Старуха пристально смотрела на него осмысленным взглядом. Потом ее губы зашевелились, и он услышал скрипучий голос:

— Опоздал ты, Степка… Я успела передать свои знания…

Она захохотала так, что волосы на голове у казака встали дыбом и мурашки побежали по телу. Потом вдруг смех перешел в крик, старуха выгнулась дугой, на губах выступила пена. Ее глаза бешено завращались, пальцы судорожно вцепились в постель. По телу колдуньи волнами пробегали судороги. Пригвожденный к месту страшным зрелищем, Степан Прокопьевич, не отрывая взгляда, смотрел на мучения своей тещи.

Вдруг зазвенело разбитое окно, в хату ворвался сильный порыв ветра, затушивший даже огонь в печке. Стало темно, были слышны только крик старухи, да стук с крыши, где Михаил все еще прорубал дыру. И тут Степан Прокопьевич почувствовал, что в комнате еще кто-то есть…

Тьма в доме внезапно сгустилась, стало очень жарко. Появился какой-то посторонний запах. Но чем это пахло, Степан Прокопьевич определить не мог, хотя он и показался ему знакомым. Что-то темное заворочалось в том углу, где кричала старуха. Оглушительно прогремел гром, так, что стены хаты задрожали. Казака вдруг охватил панический ужас, он развернулся и бросился прочь из дома.

Дождь быстро охладил разгоряченное воображение Степана Прокопьевича. Рассудив здраво, он пришел к выводу, что совершенно напрасно проявил слабость, что то, что он видел, было наваждением. Казак зашел в хату и запалил каганец. Старуха была мертва.

— Мишка, подь сюды! — позвал он своего работника.

Вошел возбужденный, промокший до нитки Михаил.

— Как долбануло-то, Степан Прокопьич! Прямо в крышу долбануло, я через это едва жизни не лишился!

Степан Прокопьевич ничего не ответил. Он напряженно думал…

Бабка Василиса лежала, вытянув руки. Лицо ее было умиротворено, но ему показалось, что на губах старухи навеки застыла дьявольская ухмылка.

— Проклятая ведьма! — прошептал он с ненавистью. — Добилась-таки своего! Надо было давно тебя порешить!

— Степан Прокопьич, так мне продолжать, что ли, рубить крышу? — услышал казак голос своего работника.

— Нет, Михаил. Принеси сюда гасу. Надо сжечь это чертово жилище!..

Михаил принес керосин в большой стеклянной бутыли. Они облили полы, стены и труп старухи. Выйдя на улицу, Степан Прокопьевич зажег спичку и бросил ее внутрь хаты. В доме весело заплясал огонь. Потом вдруг пламя взревело, словно в него подлили керосину. Огонь был настолько сильным, что Степану Прокопьевичу и Михаилу пришлось отступить.

В мгновение ока домик колдуньи выгорела дотла, несмотря на сильный ливень, хлеставший до сих пор. На месте жилища старой ведьмы осталось лишь большое пепелище…

Степан Прокопьевич сидел в хате. Дарья, уморившись, спала. Аксинья лежала на кровати и тихонько всхлипывала.

В дверь постучали. Степан Прокопьевич подошел и открыл. На пороге стоял смущенный Михаил.

— Чего тебе? — строго поинтересовался Степан Прокопьевич.

Больше всего ему хотелось, чтобы его никто не тревожил.

— Степан Прокопьич, я это… Дайте мне расчет, я хочу уйти.

Пожилой казак не стал спорить. Он слишком устал и даже не спросил, почему его работник так поступает. Впрочем, он догадывался, почему…

Молча Степан Прокопьевич достал деньги, отсчитал причитающуюся своему работнику сумму и передал ему.

— Благодарствую, Степан Прокопьевич! — поклонился Михаил и собирался уже уйти, но бывший хозяин удержал его.

— Погодь, Миша… Ты вот чего… Ты, конечно, много тута видал чего непонятного. У меня к тебе просьба… Не сказывай никому, чего тут видел.

— Да что вы, Степан Прокопьич! Я ить…

— А будешь болтать лишнего, убью, как собаку! Понял?

В глазах молодого парня появился страх. Он знал, что эти слова его бывшего хозяина — не пустая угроза.

— Да что вы, Степан Прокопьевич! Я буду нем, как могила!

— Вот и ладненько! — сказал казак, и хищная улыбка промелькнула на его губах. — Теперь ступай. А ежели будут расспрашивать про старуху, скажи, что сама себя спалила. Мол, мы уже ничего не сумели поделать…

— Хорошо, Степан Прокопьевич.

— Ну, ступай, ступай…

Проводив своего бывшего работника, Степан Прокопьевич зашел в спальню к дочери. Он поглядел на нее, и его лоб пробороздила глубокая морщина. «Правду, аль нет сказала старая?» — мучил его вопрос.

Девушка спала беспокойно, постоянно ворочалась с боку на бок. Степан Прокопьевич еще постоял немного и вышел. А для себя решил, что будет наблюдать за дочкой. И если то, что сказала бабка Василиса окажется правдой…

V

На следующий день хутор бурлил, обсуждая события минувшей ночи. Урон хозяйствам был нанесен немалый. Люди поправляли поврежденные пронесшимся ураганом постройки, поваленные плетни. Все склонялись к тому, что это буйство стихии было каким-то образом связано со смертью старухи Гришиных. Бабы злорадствовали:

— Ведьма сдохла!

— Туды ей и дорога!

— Глянь-кось, что натворила старая напоследок!

— Поди, занималась своими ведьмиными штучками, через это и сгорела.

Правда, никто ничего плохого не мог сказать о бабке Василисе. Многие и сами иной раз пользовались ее услугами. Но уж такова человеческая натура: старуху боялись, и все испытали облегчение, узнав, что она умерла…

Дарья встала с утра совершенно разбитой. События минувшей ночи казались ей кошмарным сном, но, увидев головешки на месте избушки своей бабушки, она поняла, что все это — правда! Отчаяние нахлынуло на нее. Теперь, со смертью бабки Василисы, рухнула ее последняя надежда на то, что ей удастся вернуть Ивана. Старуха была мертва, и помочь было некому…

Во время завтрака Степан Прокопьевич не спускал с нее испытующего взгляда. Он так пристально смотрел на нее, что девушка смутилась.

— Что это ты так смотришь на меня, батя?

— Ничего, ничего, дочка, — ответил тот.

Но она чувствовала, что этот пристальный интерес как-то связан с событиями прошлой ночи. Дарья не помнила, что случилось там, за хутором, между ней и бабкой Василисой. Ей показалось, что она только на мгновение потеряла сознание, а когда очнулась, старуха лежала на земле без движения. В тот момент девушка сильно перепугалась и побежала домой, чтобы позвать на помощь.

Дальше все было, как во сне. Мать увела ее из хаты бабки Василисы и чуть ли не насильно уложила в кровать. Она слышала, как неиствовала стихия. Молнии почти без перерыва прорезали темноту ночи, оглушительные раскаты грома следовали один за другим. Под мерный звук ливня она уснула…

Дарья не помнила, что ей снилось. Помнила только что-то темное и страшное, преследовавшее ее во сне. Какая-то темная сила гналась за ней, а она пыталась убежать. Вокруг нее простиралась кромешная тьма, и в этой тьме было еще что-то, что заставляло ее душу трепетать от ужаса…

А наутро девушка узнала, что бабка Василиса сгорела. Она никак не могла понять, как это случилось. На ее расспросы мать отводила в сторону взгляд и всячески пыталась уйти от разговора. Отец вообще сказал, что это — не ее ума дела. Еще больше подозрений вызывал тот факт, что Михаил взял расчет и ушел из их дома. Что-то во всем этом было не так…

Повозившись немного по хозяйству, Дарья вдруг почувствовала, что ее неудержимо потянуло выбраться за хутор, в степь. Родителям она ничего не сказала, собралась потихоньку и ушла.

Степь встретила ее радушно, словно родную. Омытая ночным ливнем, она словно проснулась от длительной спячки, вызванной жарой. Среди бурых трав, выгоревших под палящим солнцем, уже появились свежие побеги. Высоко в небе парил коршун, высматривая добычу. Вот из своей норки выглянул суслик, и хищник тут же камнем ринулся вниз. Но осторожный зверек успел юркнуть в свое убежище, и коршун снова воспарил в поднебесье, оглядывая степь своим острым взглядом…

Дарья опять пришла в пойму реки, на то самое место, куда они ходили с бабкой Василисой прошлой ночью. Девушка не понимала, что с ней происходит. Что-то изменилось в ней самой, перевернуло всю ее сущность. Откуда-то она знала каждую травинку, каждый цветок. Знала, какие растения можно собирать, и для чего они могут сгодиться. И это пугало ее…

Девушка долго лежала на спине, глядя в бездонное синее небо и прислушиваясь к себе. На первый взгляд ничего особенного не происходило, и все же…

Дарья резко села. Внезапно она осознала, что бабка Василиса этой ночью передала ей свое знание, которое, правда, пока было скрыто от нее. Но девушка откуда-то знала, что постепенно оно всплывет в сознании. А пока пора было приниматься за дело, и она принялась собирать травы, необходимые для того, чтобы раскрыть полученные от бабки способности…

Для Ивана Вострякова ночь прошла беспокойно. Ему снилась Дарья. Снилось, что он по-прежнему любит ее и не может без нее жить. Пару раз он просыпался с сильным желанием побежать к ней и помириться, покаяться, на коленях вымолить прощение. Но, странное дело, едва Иван открывал глаза, как это желание пропадало бесследно. Наяву он осознавал, что любит Алену, и все же что-то оставалось в подсознании, и это что-то омрачало его жизнь, заставляя хмуриться…

Он встретил ее днем. Дарья откуда-то шла, прижимая к себе охапку трав. Увидел ее, и на мгновение в сердце вспыхнула острая боль. Вспыхнула и тут же погасла…

— Здравствуй, Иван Андреич, — поздоровалась девушка.

Ее черные глаза глядели на него насмешливо. Ему мучительно захотелось убежать, забиться куда-нибудь подальше от этого взгляда, но он пересилил себя.

— Здравствуй, Дарья.

— Как поживаешь? Совесть не мучает?

Иван промолчал. Разговор был ему неприятен, хотелось побыстрее распрощаться с девушкой. Но она загородила ему дорогу, не давая пройти.

— Я знаю, Ваня, так не бывает. Алена чем-то опоила тебя. И поверь мне, я сделаю все, дабы возвернуть тебя!

— О чем ты, Дарья? — возмутился Иван. — Ты, видать, не в своем уме!

— Я-то в своем, — ответила на это она. — А вот ты, похоже, нет!

И пошла прочь. Иван посмотрел ей вослед. Она, без сомнения, была красивее Алены, но он почему-то любил Кирзачеву, хотя еще совсем недавно все было по-другому. Но едва только Иван начинал об этом думать, как голова становилась странно тяжелой. Появлялась тупая, ноющая боль, не дающая ему трезво мыслить. Когда же она отступала, Иван уже забывал о своих сомнениях…

Так было и на этот раз. Голову словно тисками сдавило. Перед глазами все закачалось, ему пришлось ухватиться рукой за плетень, чтобы не упасть. На лбу выступили крупные капли пота. Его мутило…

Прошло не менее десяти минут прежде, чем Иван пришел в себя. С удивлением он огляделся вокруг, не понимая, что он тут делает. Постепенно память вернулась к нему. Он вспомнил, что шел к Алене, но что-то задержало его. Потом начался приступ. Иван пытался вспомнить, что его задержало, и не мог…

В конце концов, он плюнул на это занятие и пошел дальше.

Кряхтя от натуги, Степан Прокопьевич таскал на мельницу мешки с зерном. Белый от мучной пыли мельник со своими подмастерьями, молол пшеничку и ссыпал муку в мешки, которые Гришин относил обратно на подводу. Уход Михаила тяжело сказался на его хозяйстве, и теперь ему приходилось все делать самому. По крайней мере, до той поры, пока не найдет себе нового работника…

Закончив грузить муку, Степан Прокопьевич расплатился с мельником и, сев около арбы, скрутил самокрутку. Прикурив, с наслаждением затянулся, чувствуя приятную истому во всем теле от работы.

— Здоров, Степан Прокопьич! — услышал он вдруг голос.

У его арбы стояли зажиточные хуторские хозяева — Тит Фролов, чьи взрослые сыновья сейчас таскали свой хлеб на мельницу, Афанасий Курков и Фрол Бородин.

— Здорово, станишники! — буркнул в ответ Степан Прокопьевич.

Он не жаловал местных кулаков, хотя и сам был зажиточным хозяином. Но уж слишком разные они были люди. Фроловы, Курков и Бородин делали все, чтобы еще больше разбогатеть: нещадно эксплуатировали своих работников, давали семена и сельхозоборудование в долг беднякам под грабительские проценты или отработку в их пользу. Говорили, что они были причастны к убийству прежнего секретаря партячейки, но доказательств не было, тем более что в банде, разгромленной Иваном Востряковым, они не состояли. Степан Прокопьевич был практически на сто процентов уверен, что все они активно помогали бандитам, а сейчас просто затаились на время. Впрочем, это было и неудивительно. И Фролов, и Курков, и Бородин в свое время верой и правдой служили царю-батюшке, а потом участвовали в белоказачьем движении. Правда, когда стало ясно, что Советскую власть не удалось задушить, эта троица объявилась на хуторе и некоторое время ходила тише воды, ниже травы. Когда же начался НЭП, они снова развернулись…

Казаки сели рядом с ним, свернули по самокрутке и тоже закурили. Так некоторое время они сидели, беседуя о чем-то несущественном. Но Степан Прокопьевич чувствовал, что эта троица подошла к нему не просто так.

В этот момент подъехали артельские. С передней арбы ловко соскочил Иван Востряков и направился к мельнице. Степан Прокопьевич заметил, как блеснули злобой глаза кулаков.

— Вот змеюка подколодная! — прошипел Тит Фролов, провожая секретаря партячейки взглядом. — Чтоб ему пусто было! Ходит гоголем, будто хозяин на энтой земле. Ну, ничего, подлюка, ничего… Доходишься как-нибудь…

— Ладно, станишники, поеду я, — сказал Степан Прокопьевич, вставая. — Мне ить ишо разгружаться надо, а работника покуда нету. Самому придется…

— Погодь, Степан Прокопьич, — остановил его Фролов. — Погутарим ишо.

— О чем?

Кулак пристально посмотрел в его глаза.

— Мы ить знаем, Степан Прокопьич, как тебя обидел Ванька!

Он почувствовал, как закипает внутри злоба на них.

— А какое ваше дело до моих обид?

— Погодь, Степан Прокопьич, не горячись, — вмешался в разговор Афанасий Курков. — Мы ить все понимаем… Ванька-то не одного тебя обидел.

— Вона как? — протянул Степан Прокопьевич. — Поди, и вы — обиженные?

— И мы тож, — поддержал своих товарищей Фрол Бородин. — Житья нету от энтого Ваньки! Не дает хузяйствовать, прижимает. А давеча мне сказывал, что скоро таких, как мы, будут к ногтю прижимать и давить! Это как, по-твоему, не обида?

— Ну, у вас свои с ним счеты, у меня — свои…

— Дык, и мы про это! — воскликнул Фролов. — Доколе Ванька будет издевательства творить над честным народом?

— Это вы-то «честной»? — усмехнулся Степан Прокопьевич.

— А что? — Фролов глянул на него недобро. — На хуторе нас уважают. Никто не скажет, что мы кого-либо обидели чем. Помогаем вот всяким голодранцам…

Тут Степан Прокопьевич не выдержал и рассмеялся. Казаки удивленно уставились на него, не понимая, что вызвало этот его смех.

— Ты чегой-то, Степан Прокопьич? — спросил Бородин. — Что смешного-то?

— Уморили вы меня, станишники! — пояснил тот, успокаиваясь. — Ни в жисть не поверю, что вы это сурьезно!.. Помощники!.. Благодетели!..

— Не забижай, Степан Прокопьич! — сказал Фролов. — Мы ить сурьезно с тобой, а ты…

— Кончайте трепаться, станишники! — Степан Прокопьевич вдруг стал серьезным. — Вижу, куды вы клоните… Ничего у вас не выйдет! Обижен я на Ваньку, это верно. Но уж как-нибудь сам посчитаюсь с им, без вашей помощи. А насчет ваших обид… Правильно Ванька делает, что прижимает вас! Не благодетели, а грабители вы! Грабите свой народ, не говоря уже о государстве, от которого утаиваете хлебушек! Так что, станишники, не по пути нам! Прощевайте!

Степан Прокопьевич сел на арбу, цыкнул на быков, и те потащили его с грузом муки по дороге в хутор.

Бородин задумчиво посмотрел ему вослед и сплюнул.

— Ошибочка вышла! Просчитались мы!

— Что будем делать? — поинтересовался Курков. — Сдаст ить нас!

— Не сдаст, — уверенно заявил Фролов. — Не таков Степан, не таков. Не больно-то он сочувствует Советской власти… А насчет Ваньки… Думаю, ежели даже Степан не приземлит его, то мы ужо об энтом позаботимся. А свалим все на него…

— Ну и голова у тебя, Тит! — восхищенно проговорил Бородин. — Ить в самом деле, случись чего с Ванькой, на нас и не подумают! Свалят все на Гришина!.. Ну, молодец, Тит!

С тяжелым сердцем возвращался Иван с мельницы. То, что он видел Гришина с самыми злейшими на хуторе кулаками, наводило на размышления. Что задумал Степан Прокопьевич? Иван хорошо запомнил его угрозу. А Фролов, Курков и Бородин давно на него зуб точат. Неужели сговорились?

Степан Прокопьевич нравился Ивану. Хорошим хозяином был этот немолодой казак. Хорошим и справедливым… За то время, пока Иван встречался с Дарьей, секретарь партячейки хорошо успел изучить его. Батрак на него никогда не жаловался, жалование получал вовремя и довольно-таки неплохое. По хлебозаготовкам и уплате налогов тоже никаких нареканий не было. Одно только огорчало… Уж больно привержен был Степан Прокопьевич к своей собственности. Иван давно уже предлагал ему вступить в артель, но отец Дарьи все отшучивался да отнекивался. И вот теперь…

Иван попытался проанализировать, как могло случиться, что Степан Прокопьевич снюхался с кулаками. Несомненно, в этом была доля и его вины. Точнее, во всем был виноват разрыв их отношений с Дарьей. Сильно осерчал Степан Прокопьевич на него за это. С другой стороны, мог ли он уступить отцу Дарьи и жениться на ней?.. Наверное, мог. Но разве это была бы жизнь? Любовь ушла, остались одни лишь головешки…

Незаметно мысли Ивана перенеслись на отношения между ним, Дарьей и Аленой. В памяти вдруг всплыли слова, сказанные ему Дарьей при последней встрече. Нет, конечно же, Иван не верил в подобную чепуху с любовным зельем. Его любовь к Алене не была похожа на безумие, вспышку страсти. В то утро он совсем по-другому, другими глазами взглянул на девушку и понял, что жить не может без этой красоты. Ему нравилось в ней все: то, как она улыбалась, говорила, ее длинные русые волосы, карие глаза, задорно вздернутый носик, полноватые губы, подбородок с ямочкой, девичья грудь. Но почему он раньше не замечал всего этого, хотя прекрасно видел, что она неравнодушна к нему?

И тут Ивану опять стало плохо. В голове словно снаряд разорвался. Ощущение было такое, будто его ударили по голове молотом. Он перегнулся через борт арбы, и его вырвало.

— Андреич, что с тобой? — поинтересовался обеспокоенный артельщик Семен Беспалов, ехавший с ним вместе.

— Ничего, Семен, зараз полегше будет, — ответил Иван, ложась на мешки с мукой…

В хуторе он встретился с Аленой. Если быть точнее, то девушка специально поджидала его возле артельного амбара, куда они должны были складировать муку.

— Здравствуй, милая!

Иван спрыгнул с арбы и обнял ее. Девушка отодвинулась слегка и заглянула в его глаза.

— Что с тобой, Ванечка? Ты как-то неважно выглядишь.

— Ничего, Алена, все хорошо. Немного нездоровиться. — Он подумал, говорить или нет, но все-таки решился. — Знаешь, я нынче видал Дарью.

В глазах девушки появилась тревога.

— Ну, и что?

— Опять приставала. Говорила, что ты опоила меня.

Алена побледнела так сильно, что Иван испугался, как бы девушка не потеряла сознание. Но она быстро взяла себя в руки.

— Не верь ей, Ванечка. Обманывает она тебя.

— А я и не верю, — ответил Иван. — Такого не бывает, это все суеверия…

Но, тем не менее, разговор с Аленой запал ему в душу. Как-то странно повела себя девушка. Побледнела, чуть в обморок не упала. В душе Ивана возникло нехорошее подозрение…

Вечером к Степану Прокопьевичу опять пришли Фролов, Курков и Бородин. Хозяин сидел на табурете и строгал ложку, когда они вошли.

— Чего явились, станишники? — довольно-таки грубо поинтересовался он.

— Мы это… — начал Фролов. — Хотели вот сказать тебе, Степан Прокопьич, чтобы ты не держал на нас зла. Бес попутал…

— Ежели вы боитесь, что я сдам вас Ваньке, то могете не колготиться. Нету у меня желания разговаривать ни с им, ни с вами, — ответил на это хозяин.

— Да нет, что ты, Степан Прокопьич! Мы и в мыслях не держали…

— Бог вам судья, станишники. А мне некогда тут с вами лясы точить… Занятый я шибко.

Фролов потоптался немного на месте и сказал:

— Ну, ладно, Степан Прокопьич. Пойдем мы… Звиняй, ежели чего не так.

— Бог простит.

Казаки ушли. Через некоторое время Степан Прокопьевич захотел выйти во двор, посмотреть скотину.

— Мать, ты не видала моих сапог? — услышала Аксинья его голос.

— Нет, — ответила она. — Ты ж их оставил на обычном месте!

— Оставил, а теперя вот нету!.. Странно, куды оне могли задеваться?

Степан Прокопьич поворчал еще немного, надел старые ботинки и вышел на улицу.

VI

Едва наступила ночь, как Дарья снова почувствовала беспокойство. Ей не спалось, она ворочалась с боку на бок в своей постели. Какая-то сила не давала ей заснуть, звала и манила куда-то. В конце концов, Дарья не выдержала и встала.

Осторожно, чтобы не услышали родители, она вышла из хаты. Прекрасная звездная ночь раскрыла ей свои объятия. Впервые девушка ощутила, как хорошо стоять под открытым небом и смотреть на мерцавшие звезды. Ее манил простор, хотелось взмахнуть руками, подняться в высь и полететь, оглядывая землю с высоты птичьего полета. Теплый ветерок обдувал ее, ласково трепал распущенные волосы…

Дарья сошла с крыльца и пошла по двору. Ноги сами принесли ее к пепелищу. Она постояла некоторое время, разглядывая нагромождение головешек. Потом вытянула руки вперед и закрыла глаза.

Так девушка простояла некоторое время, потом двинулась вперед. Прошла несколько шагов по пепелищу и остановилась. Теперь глаза ее были открыты. Она опустилась на корточки и начала раскапывать золу…

Через некоторое время в руках у Дарья оказался нож. На первый взгляд ничего необычного в нем не было. Но это был не просто нож. Это был атрибут колдовских обрядов бабки Василисы…

Подобным образом Дарья обыскала все пепелище. И через некоторое время в ее распоряжении оказались миска, в которой бабка Василиса растирала свои снадобья, ступка и чугунок, в котором та варила свое колдовское зелье. Больше ничего не сохранилось, но для Дарьи и этого было достаточно. Она откуда-то знала, что это так…

Вдруг девушка услышала хлопанье крыльев, и на пепелище опустился огромный черный ворон, бывший значительно крупнее своих сородичей.

— Граф! — обрадованно воскликнула девушка. — Ты жив?

Словно в ответ на ее слова старый ворон подошел к ней, переваливаясь с боку на бок, и потерся об ее ногу. Его черные глаза пристально смотрели на нее, будто птица хотела что-то ей сказать. К сожалению, птицы и звери не умеют разговаривать…

— Кар-р-р! — гаркнул ворон и взмыл в воздух.

Он отлетел немного и опустился на землю. Ворон повернул голову в сторону девушки и опять каркнул.

— Ты хочешь, чтобы я пошла за тобой? — догадалась Дарья.

Ворон опять взлетел, пролетел немного и опустился на землю. Сомнений не оставалось. Ворон звал ее за собой…

Птица привела ее в лесок, располагавшийся неподалеку от хутора. Деревья черными громадами высились вокруг нее, но ей не было страшно, несмотря на то, что лес был полон непонятных и пугающих для обычного человека звуков. Где-то кто-то пронзительно покрикивал, иногда слышался какой-то треск, словно через кусты пробирался кто-то большой и ужасный. Но для нее эти звуки были понятны, словно она всю жизнь провела в лесу.

Дарья положила на землю принесенные с собой вещи бабки Василисы и травы, которые она собрала днем. Ворон, выполнивший свою миссию, сел на ветку рядом с девушкой и уставился на нее своими черными глазами. Дарья насобирала сухих веток, во множестве валявшихся под ногами, и разожгла костер. Подождала, пока огонь разгорится, и поставила чугунок на камни, вокруг которых весело плясали языки пламени…

Пока вода закипала, Дарья насобирала ягод, смешала с принесенными травами и растерла в ступке, превращая их в кашицу. Потом, когда вода забурлила, она бросила приготовленную смесь в чугунок. Вскоре зелье было готово…

Дарья и сама не знала, зачем ей это надо, но чувствовала, что ничего плохого с ней не случится. Остудив в миске немного зелья, девушка выпила приготовленный напиток и стала ждать.

Некоторое время ничего не происходило. Потом вдруг границы мира неуловимым образом расширились. Как и в прошлую ночь, когда бабка Василиса передавала ей свои знания, Дарья почувствовала новые запахи, зрение обострилось. И все же на этот раз что-то отличалось.

— Кар-р-р! — услышала она крик ворона.

Девушка посмотрела на него и вдруг…

Каким-то образом ее сознание совместилось с сознанием ворона. Первые несколько секунд она ощущала себя одновременно и в своем теле, и в теле Графа. Потом осталось только сознание ворона.

Дарья видела себя лежащей на земле и не подававшей признаков жизни. Взмахнув крыльями, она приподнялась в воздух и спланировала. Ощущение чужого тела было непривычным, поначалу движения давались с трудом. Она опустилась на землю и подошла к самой себе, переваливаясь с боку на бок.

Девушка, лежавшая на земле, спала. Она потрепала ее клювом за руку, но та не отреагировала. Тогда Дарья ущипнула ее. Где-то в глубине сознания на короткое мгновение вспыхнула боль. Значит, связь между ними все же сохранилась. Успокоившись, она взмахнула крыльями и полетела…

О, это упоительное чувство полета! В детстве, во снах, Дарья часто летала, как летают все дети. Но то было во сне… Реальность оказалось намного прекрасней! Под нею сплошной темной массой проносилась земля. Она то взмывала высоко-высоко в небо, то спускалась к самой поверхности, со свистом рассекая воздух. Это ощущение свободы полета так захватило Дарью, что она ничего не замечала вокруг себя…

Появились первые хаты хутора. Под нею промелькнул ее дом. Вскоре показалась хата Кирзачевых. И тут у Дарьи появилась навязчивая мысль, которой она не в силах была сопротивляться…

Спикировав вниз, она села на крышу курятника Кирзачевых. Некоторое время потратила на то, чтобы пробраться внутрь. И когда ей это удалось, в курятнике началась кровавая бойня…

Вдруг в один из моментов этого безумия у Дарьи возникло ощущение, что Ивану угрожает смертельная опасность. И эта опасность могла каким-то образом задеть и ее семью. Она не знала, что должно было произойти, но будущее, в которое она сумела заглянуть, было настолько зловещим, что ее душа затрепетала от ужаса. Девушка увидела отца и мать. Мертвыми…

Иван проснулся, как от толчка. Сел на кровати и попытался понять, что его разбудило. Какой-то посторонний шум… Он оглядел комнату и заметил на полу тень. Приглядевшись, Иван понял, что это был большой черный ворон.

Птица сидела на полу рядом с его кроватью и смотрела на него своими черными, мерцающими во тьме глазами.

— Ты как сюда попал? — спросил Иван ворона, улыбнувшись. — Видать, через форточку пролез…

И тут вдруг птица, захлопав крыльями, бросилась ему в лицо. Инстинктивно Иван отшатнулся, и в этот миг прогремел выстрел, зазвенело разбитое стекло, а рядом с его головой противно просвистела пуля. В том месте, где он только что находился…

Иван сразу же упал на пол. Перекатился к кровати, сунул руку под подушку и вытащил наган. Опять прогремел выстрел, но он успел уйти от пули и выстрелить в ответ. За окном мелькнул чей-то силуэт, но рассмотреть стрелявшего Иван не смог.

Снова прозвучал выстрел, но Иван уже перекатился под защиту стены, в которой находилось окно. Вытянув руку, он несколько раз выстрелил вниз. Выглянув наружу, парень заметил убегавшего мужчину. Он выстрелил вслед ему несколько раз, но не попал. Выходить из дома Иван не решился. Кто знает, сколько их там было, а нарываться на пулю ему совсем не хотелось. Перезарядив наган, он стал ждать…

Она опустилась на землю рядом со своим телом. В голове все еще гремели выстрелы, сердце гулко билось в птичьей груди, но главное было сделано. Она спасла своего любимого!

Нелегко ей это далось. Она успела вовремя. Человек, собиравшийся убить ее Ивана, уже подбирался к окну, сжимая в руках обрез, а ее милый спокойно спал в своей комнате, ничего не подозревая. На ее счастье форточка из-за жары была открыта, и ей удалось пробраться в хату…

Отдышавшись, она стала думать, как ей вернуться обратно в свое тело. И поняла, что не знает, как это сделать. В душе зародился панический страх. А вдруг у нее не получится, и она навсегда останется в теле ворона?

Опасения ее были напрасными. Когда к ней вернулась способность трезво мыслить, она вдруг осознала, что снова находится как бы в двух телах. Оставалось только проснуться…

Дарья встала и размяла занемевшие от долгого лежания члены тела. Костер уже догорел, даже угли не тлели. Близился рассвет.

— Кар-р-р! — услышала она.

Ворон по-прежнему сидел рядом с ней. Сознание девушки уже не было раздвоенным, но ощущение невидимой связи между ней и птицей сохранилось. Она наклонилась и погладила ворона по перьям.

— Спасибо тебе, Граф!

Птица потерлась головой об ее руку и, каркнув напоследок, улетела, оставив Дарью в одиночестве.

Пора было собираться домой. Девушка разыскала поблизости дупло и спрятала туда вещи, которые принесла с собой: чугунок, нож, ступку, миску и спички. Приметив это место, она поспешила домой в надежде, что ее долгое отсутствие не было замечено…

VII

На выстрелы сбежались все его товарищи, вооруженные кто чем. У кого-то были винтовки, председатель сельсовета Михаил Атаманчуков сжимал в руке наган. В свое время, когда в окрестностях хутора хозяйничала банда, они сколотили отряд самообороны. И хотя давно уже никто не тревожил их, оружие держали при себе. На всякий случай…

Теперь все бойцы его отряда собрались около хаты. Иван рассказал им, что произошло. Разные были суждения, но сходились все в одном…

— Кулаков дело! — настаивал Иван.

— Это точно! — поддержал его Атаманчуков. — Никак не угомонятся!

— Перетрясти надо всех ублюдков! — слышались голоса. — Доколе будут сидеть на шее у трудового народа! Заарестовать всех и в ГПУ отправить!

— Погодьте! — остановил их Иван. — Надобно разобраться, что к чему.

— А чего разбираться! — сказал кто-то. — Давить их надо, гадов! Ясно, кто постарался…

— Судя по следам, здеся было не менее трех человек, — заметил Семен Беспалов, славившийся своим умением распутывать любые следы. — Один палил в Андреича, двое лежали на стреме и поджидали, когда он выскочит, чтоб завалить его.

— Ежели мы будем их всех обыскивать, они подымут бучу, — сказал Иван. — Надо вызывать из района следователя.

— Погодь вызывать, Андреич, — остановил его Беспалов. — Того, кто в тебя шмалил, я, пожалуй, могу тебе назвать.

Все присутствовавшие удивленно посмотрели на него. А он, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Гляньте-ка на следы. Видите, какая подошва от сапога, и каблук подбит подковкой? Сапоги явно не нашенские. А у кого у нас на хуторе такие обутки?

Люди, собравшиеся у Ивана, хорошо поняли, о ком он вел речь. Только у одного человека на хуторе были такие уникальные сапоги. И ходил в них Степан Прокопьевич Гришин, вызывая зависть у многих казаков. Эти сапоги он добыл на германской войне, сняв с немецкого офицера. Теперь они выдали его…

— Не могет этого быть! — решительно заявил Иван. — Не такой человек Степан Прокопьич!

— Да брось ты, Иван! — сказал Атаманчуков. — Мы ж все знаем, что он угрожал тебе! Надобно пойтить и пошуровать на его базу. Поди, не успел еще сховать ружьишко-то…

— А ежели успел? — высказал сомнение Беспалов. — Доказательствов у нас никаких, окромя энтих следов!

— Ежели мы будем тута препираться, то как раз и не успеем, — заметил Атаманчуков. — Ребяты, пошли к Гришиным!..

Тут прибежала Алена, вся в слезах, и бросилась Ивану на шею. Она его гладила, обнимала, целовала и все говорила, говорила, говорила…

— Миленький мой, живой!.. А я услыхала пальбу, и доразу все оборвалось в нутрях! Думала, убили тебя! Слава богу, ты живой!..

— Ну, что ты, что ты? — пытался успокоить ее смущенный Иван, гладя по голове. — Все обошлось.

— Ванечка, а у нас ить беда приключилась! — сказала вдруг она, заглядывая в его глаза. — Кто-то всех курей перебил! И следов никаких, и замок цельный!

— Иван, ты идешь? — услышал он голос Атаманчукова. — Дорога каждая минута!

— Зараз иду! — ответил Иван и сказал Алене. — Погодь, Алена, надобно мне тут одно дельце уладить. А потом разберемся с твоими курями…

Он поцеловал ее напоследок и побежал за своими…

Дарья осторожно пробралась в хату в надежде, что родители еще спят. Но ее уже ждали…

Ее встретил рассерженный отец.

— Ты где была?

— Да чтой-то не спалось. Вышла, прогульнулась, — сказала Дарья, пряча глаза.

Врать было неловко. Но какое-то подсознательное чувство говорило ей, что правду лучше скрыть.

— И куды ж ты гуляла? — поинтересовался Степан Прокопьевич.

— В степь ходила.

Отец нахмурился.

— Вот что, Дашка… Больше ты никуда по ночам ходить не будешь.

— Почему? — удивилась девушка.

— Хватит с нас одной ведьмы! Я не позволю тебе заниматься этой гадостью!

— Какой гадостью? Я просто гуляла!

— Не спорь с отцом!

— А я и не спорю, — заупрямилась Дарья. — Не пойму, чего это ты, батя, накинулся на меня.

— А будешь упрямиться, стану запирать тебя на ночь на замок в твоей комнате! — пригрозил Степан Прокопьевич.

Дарья вспыхнула от обиды. Она хотела что-то сказать, но в этот момент по ступенькам крыльца загрохотали сапоги, а дверь сотряслась от ударов.

— Эй, хозяева, отворяйте! — услышали они голоса.

Аксинья выглянула в окно.

— Батюшки святы! Тама Востряков со своими дружками! Они с оружием…

Степан Прокопьевич нахмурился, но дверь открыл. В хату ввалился Иван, следом протиснулся Михаил Атаманчуков, сжимавший в руке наган, и Семен Беспалов с кавалерийским карабином на плече.

— Здорово живете! — поздоровался Атаманчуков, обшаривая комнату взглядом.

— Слава богу! — ответил Степан Прокопьевич. — Какая нужда привела вас в мою хату?

— В Ивана ночью ктой-то стрелял, — ответил Михаил.

— А я тут при чем?

— Подозреньице у нас имеется, что это ты хотел спровадить Ивана на тот свет.

Степан Прокопьевич побагровел от гнева.

— Да вы что?! Белены объелись?

— Не кипятись, Степан Прокопьич, — сказал Беспалов. — Скажи лучше, а где твои сапоги? Чтой-то не вижу я их…

Степан Прокопьевич пожал плечами.

— А кто ж их знает. Вчерась задевались куда-то…

— Задевались, говоришь?.. — недобро усмехнулся Атаманчуков.

Тут в хату вошел один из казаков, пришедших с ними, неся в руке сапоги.

— Вот, нашли…

— Дай-ка их сюда, — Беспалов взял обувь в руки и внимательно осмотрел подошвы. — Так и есть. Землица налипла, и довольно-таки свежая…

Иван не принимал участия в разговоре. Пока его друзья разбирались с хозяином, он стоял, прислонившись спиной к стене. Но тут он подошел и обратился к Степану Прокопьевичу:

— Значится, так, хозяин… Нам нужно осмотреть хату и твой баз. Ключи от амбаров сам дашь?

— Берите, — ответил оглушенный случившимся Степан Прокопьевич. — Мне скрывать нечего… Только почто же вы так? Не стрелял я в Ваньку!

— Тогда тебе нечего и беспокоиться, — сказал на это Атаманчуков.

Хозяин дал ключи от амбаров, и все вышли на улицу. Иван шел последним. Дарья схватила его за руку, останавливая.

— Ванечка, что же это? В чем повинен отец?

— Подозрение имеется, что это он этой ночью стрелял в меня, — ответил тот.

— Неправда это! — воскликнула Дарья. — Это не он!

Иван покачал головой.

— Все указывает на него, Даша. К тому же он угрожал мне…

— Я тебе говорю, что отец не стрелял в тебя! Лучше поищите у Фролова…

— Дойдет и до него очередь, — прервал ее Иван. — А ежели твой отец не виновен, ему незачем беспокоиться…

Обыск длился недолго. К большому удивлению Степана Прокопьевича в конюшне нашли обрез. Атаманчуков осмотрел оружие, понюхал ствол и сделал заключение:

— Тот самый. Из энтого ствола нынче стреляли…

Иван подошел к хозяину и сказал:

— Собирайся, Степан Прокопьич. В район поедем…

Заголосила Аксинья, упала в ноги казакам.

— Не забирайте, не он это! Степушка-а-а!.. Всю ноченьку был со мной, никуда не ходил!

— Замолчи, мать! — оборвал ее Степан Прокопьевич. — Собери меня в дорогу. Думаю, там разберутся, что к чему. Мне пужаться нечего. Не виноватый я…

Иван сам повез Степана Прокопьевича в район. Опасаясь, что сообщники отобьют его, он взял с собой Беспалова и еще одного артельщика. Все они были вооружены…

Дарье Иван не позволил сопровождать отца. Она осталась ухаживать за матерью, которая, увидев, что ее Степу увозят, потеряла сознание. Соседи помогли занести ее в хату и уложить на кровать, а дочь принялась хлопотать, приводя ее в чувство…

Всю дорогу Ивана не покидало ощущение, что в этом деле что-то было не так. Не сходились концы с концами… Нет, конечно, Степан Прокопьевич мог и не успеть спрятать оружие понадежней. Но, с другой стороны, будь Иван на его месте, просто выбросил бы обрез где-нибудь подальше от своего дома. Ведь не мог же Степан Прокопьевич не догадываться, что после того, как он угрожал Ивану, придут, прежде всего, именно к нему! С другой стороны все свидетельствовало против него. Иван вез с собой доказательства причастности отца Дарьи к этому делу: сапоги, обрез, гильзы от него. И все же он сомневался…

В станице они проехали к зданию районного ГПУ. Оставив своих артельщиков караулить Гришина, Иван отправился прямо к начальнику.

Его встретил подтянутый мужчина в форме работника ГПУ. С начальником районного отдела этой весьма серьезной организации они были давними приятелями. Воевали в гражданскую вместе на Северном Кавказе, потом уничтожали банды в Поволжье. Они были земляками, только Иван вернулся домой и стал секретарем партячейки, а Василий Мохов возглавил районное ГПУ.

Они крепко, по-мужски, обнялись. Иван не часто бывал в станице, еще реже заходил к своему дружку, поэтому каждая встреча искренне радовала обоих.

— Ну, здорово, здорово! — сказал Мохов, отстраняясь от Ивана. — Какими судьбами занесло тебя в наши края? По делу, аль как?

— По делу, — ответил тот.

— Все дела, дела… — вздохнул начальник районного ГПУ. — Никак ты не выберешь время, чтобы зайти ко мне домой просто так, без оказии! Посидели бы, погутарили, вспомянули наше славное прошлое… Так что за дела привели тебя на этот раз в станицу? В райком приехал?

— Да нет, к тебе, — ответил Иван.

— Вон как? — нахмурился Мохов. — Ну, садись, рассказывай…

После того, как Иван поведал историю неудавшегося покушения на него, начальник районного ГПУ встал со стула и принялся расхаживать по комнате.

— А этот Гришин, откуда он взялся?

— Откуда-то с низовьев, — ответил Иван. — Решил после службы у Буденного перебраться в наши края.

— А почему? Чего ему на старом месте не сиделось?

Иван пожал плечами.

— А кто ж его знает!

Мохов задумался.

— Это плохо, что не знаешь. Просто так с насиженного места не сымаются. Надо бы послать запрос, поднять архивы ДонЧК. Может, чего и раскопаем интересненького… Плохо, что не вызвали следователя. Ну, да ничего. Направлю я туда человечка, пущай посмотрит, с людьми побеседует. Может, чего-нибудь накопает…

— Ладно, я тогда поеду, а то на хуторе делов невпроворот, — сказал Иван, поднимаясь. — Ты уж, Вася, держи меня в курсе.

— На бюро тебя ишо не звали? — вдруг поинтересовался Мохов. — Ах, да! Наверное, не успели уведомить…

— А что такое? — насторожился Иван.

— Предупреждал ить я тебя, Ванька… Ты чего до се оружие со своими орлами не сдал? Не двадцатый год, чтобы с винтарями и наганами шастать!

— Не двадцатый год, говоришь? А нынешняя попытка убрать меня? Кулакам я — кость поперек горла! У Гришина-то сообщники были. Где гарантия, что они не повторят свою попытку?

— Да я про тебя и не говорю. Но у остальных оружие надо забрать! Ты и так ужо слишком много дров наломал…

— Это все? — поинтересовался Иван.

— Нет, не все, — ответил Мохов. — Что там за история у тебя с женитьбой?

— В смысле?

— В смысле твоих отношений с бабами. Телега на тебя пришла в райком. Будто бы ты ведешь недостойный члена партии образ жизни. Девку какую-то спортил, а женишься на другой…

— Кто писал? — поинтересовался Иван, чувствуя, как по спине пробежал противный холодок.

— Доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, — ответил Мохов. — Так это правда?

— Да.

Начальник районного ГПУ крякнул от досады.

— Н-да, Ванька, заварил ты кашу!.. Это будет посерьезней несдачи оружия твоими орлами. Это попахивает моральным разложением. Как же так получилось?

Иван пожал плечами.

— Я полюбил другую, вот и все.

— Вот и все!.. — фыркнул Мохов. — Ты понимаешь, чем это грозит тебе?

— Понимаю.

— Ни черта ты, брат, не понимаешь! Могут и из секретарей попереть! А то и из партии… Ты же знаешь, что секретарь райкома давно на тебя зуб точит. Ах, Ванька, Ванька!..

— Ну, уж дудки! — возмутился Иван. — Нету у них таких правов, чтобы за это из партии исключать! Да я за наше дело горой! Я ишо партии нужон!

Мохов покачал головой.

— Слишком много на тебя накопилось, Иван. С точки зрения товарища Трофимова и товарища Степанова ты перегибаешь палку. Они говорят, что своими поступками ты вредишь делу партии, их поддерживает большинство членов бюро. Вот так-то, брат!

— Это я-то вредитель делу партии? — удивился Иван. — Да они что там, белены объелись?

— Я тебя упредил, а ты делай выводы сам. Кстати, та девушка, какую ты бросил, кто она?

Иван усмехнулся.

— Дочка того самого Гришина.

Тут пришла очередь удивиться Мохову.

— Вона оно что!.. Думаешь, то, что он стрелял в тебя, связано с этим?

— Не уверен. Гришин угрожал мне, но…

— А что, есть сомнения?.. Так какого ж черта ты тогда привез его ко мне? Дождался бы следователя, тот решил бы, кого заарестовать!

— Да, понимаешь ли, все вроде бы сходится…

Мохов покачал головой.

— Запутался ты, братец, окончательно. Ладно, возвертайся обратно на хутор, там тебя, поди, ужо дожидается Степанов. Ему поручено разобраться с этими сигналами. И подумай над тем, что я тебе сказал…

VIII

В сельсовете его уже действительно дожидался Степанов, председатель районной контрольной комиссии. Ему был неприятен этот одутловатый немолодой человек. Иван прекрасно помнил, как тот положил партбилет на стол, когда в районе хозяйничала банда Харламова, сославшись на слабое здоровье, а попросту — испугавшись за свою жизнь. Харламов, бывший сотник Донского казачьего войска, не щадил большевиков. Особенно издевался перед тем, как убить, над партийными работниками…

Неизвестно каким образом, но Степанов впоследствии опять оказался в партии и даже стал председателем райКК. Но это было уже после того, как отряд, сколоченный Иваном, совместно с милицией и районным ГПУ сумели заманить бандитов в ловушку и полностью перебить их. Правильно, ведь жизни больше ничего не угрожало…

Степанов сразу невзлюбил Ивана. Не мог простить ему той фразы, которую секретарь партячейки захудалого хутора бросил ему в лицо. Тогда Иван обвинил его в трусости, даже тряхнул пару раз хорошенько. И секретаря райкома партии Трофимова, прибывшего взамен прежнего, ушедшего на повышение, сумел настроить против него. Поэтому любая, даже случайная встреча на улице не приносила им радости. Вот и сейчас Иван понимал, что Степанов приехал не просто так, и что тот приложит максимум усилий, чтобы накопать на него побольше плохого…

— Ко мне, Григорий Степаныч? — поинтересовался Иван, здороваясь с председателем контрольной комиссии.

— К тебе, Востряков, к тебе, — ответил тот и перешел сразу к делу. — В райком пришло письмо. Жалуются на тебя, Востряков.

— Кто жалуется?

— Люди, Востряков, люди… Пока тебя не было, я тут побеседовал с жителями хутора. Ты что же творишь?

— А что я творю? — поинтересовался Иван.

— Подрываешь авторитет нашей партии среди населения, ведешь распутный образ жизни. Через это в тебя даже стреляли… Оскорбляешь добропорядочных граждан, угрожаешь им. Держишь при себе вооруженный отряд… В общем, придется держать тебе ответ перед партией, Востряков. Завтра в десять на бюро будет рассматриваться твое поведение. Твое присутствие обязательно!

Степанов ждал, что Иван начнет, как всегда, возражать, ввяжется в полемику, но тот лишь сказал:

— Это все?

— Пока все.

— Тогда не буду больше тебя задерживать, Григорий Степаныч. У тебя ить, наверное, ишо дела имеются?

Степанов вспыхнул от гнева. Своей фразой Иван как бы дал ему понять, что он может катиться ко всем чертям. Это было оскорблением, но председатель контрольной комиссии сдержался, решив, что завтра сполна рассчитается с наглецом за все обиды. Сухо распрощавшись, он сел в риковский автомобиль и укатил.

После его ухода Иван задумался. Ситуация складывалась пресквернейшая. Ясно было, что так просто ему не выпутаться. Кто же мог настучать на него? Кто этот таинственный «доброжелатель»?

У него было несколько вариантов. «Обиженными» были кулаки, они вполне могли состряпать анонимку в райком. Кто еще?.. Дарья… Но эту мысль он сразу же откинул. Девушка не могла с ним так поступить. Не такой был у нее характер. Она была слишком гордой для этого… Ее отец?.. Тоже вряд ли. Он мог попытаться его убить, но кляузничать… Нет, скорее всего, что это было дело рук кулаков…

Скрипнула дверь, вошел председатель сельсовета Михаил Атаманчуков.

— Ну, как, Иван? Сдал Гришина? — поинтересовался он, садясь на табурет.

— Сдал, — ответил тот.

— Что сказал Мохов?

— Будут разбираться.

Атаманчуков кивнул и поинтересовался:

— Я видел Степанова. Чего он приезжал?

— Меня вызывают на бюро, Мишка, — ответил Иван.

— По поводу?

— Письмо пришло на меня. Неизвестный «доброжелатель» настучал о моих отношениях с Дарьей.

— Та-а-а-к! — Атаманчуков хлопнул себя руками по коленям. — А ить я предупреждал тебя, Иван, что энтим дело и закончиться… Что будешь делать?

— Покуда не знаю, — ответил Иван. — Поеду на бюро, там посмотрим… Понимаешь, это не все.

— А что ишо?

— Степанов сказал, что я оскорбляю «добропорядочных граждан».

— Это кого это? — удивился Атаманчуков.

— Кого? Я думаю, Фролова и евонную компанию, — ответил Иван. — А ишо я держу в страхе весь хутор, имею вооруженный отряд для энтих целей…

— Так, мне все понятно! — прервал его председатель сельсовета. — Это дело рук нашенских кулаков. Зараз пойдем, тряхнем их хорошенько. Мы выбьем из них признание…

— Нет! — воспротивился Иван. — Это не выход.

Он задумался на некоторое время, потом сказал:

— Значится, так. Я поеду на бюро и попытаюсь отбиться. Мохов и Давыдов, я думаю, поддержат меня.

— Ну, гляди сам, — пожал плечами Атаманчуков. — Только не думаю я, что ты так легко отделаешься.

— Поглядим…

Выйдя из сельсовета, Иван столкнулся с Дарьей. Девушка пытливо заглянула в его глаза, но он отвел свой взгляд.

— Мне нечего тебе сказать, Даша. Будет следствие, во всем разберутся. Ежели твой отец невиновен, его отпустят.

— Он невиновен, Ваня! — воскликнула та. — Это не он стрелял!

— А кто? — живо поинтересовался Иван.

Девушка смутилась.

— Я не могу тебе зараз сказать, Ванечка. Ишо не пришло время…

Востряков покачал головой.

— Эх, Дашка, Дашка!..

— Это Фролов, Курков и Бородин в тебя стреляли! — решилась Дарья.

Иван остановился, как вкопанный, и повернулся к ней.

— У тебя имеются доказательства?

— Я видала их у твоей хаты, — ответила девушка.

— А ты что делала там ночью?

— Я? — покраснела она. — Я… гуляла.

— Гуляла? Ночью? — Иван задумался. — Вот что, Дарья… Ты должна понимать, что тебе, как дочери подозреваемого, никто не поверит. Нужон ишо кто-нибудь, чтобы подтвердить твои слова. Или чтоб они сами признались…

Глаза девушки блеснули каким-то дьявольским огнем.

— Сами, говоришь?.. Хорошо, пущай будет так.

Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Иван хотел окликнуть ее, но передумал. Все-таки она стала какой-то странной в последнее время…

Она шла домой, когда ее нагнал Фролов.

— Здорово живешь, Дарья! — поздоровался он.

— Здорово, дядя Тит, — ответила нехотя девушка.

Меньше всего сейчас ей хотелось видеть этого человека. Но этот немолодой, зажиточный казак пристроился сбоку от нее и зашагал рядом.

— Слыхал о вашей беде, Дарья. Надо ж такому случиться…

Девушка ничего не ответила. Тогда Фролов продолжил:

— А я думаю, дай зайду, проведаю. Может, помощь какая надобна по хозяйству… Мы с превеликим удовольствием… Раз уж такая беда приключилась, мы не бросим своих…

Дарья резко остановилась и повернулась лицом к нему. Ее глаза пылали таким гневом и ненавистью, что Фролов невольно отшатнулся.

— Ты чего, Дашка?

— Слухай меня, дядя Тит… Я ить прекрасно знаю, кто стрелял в Ивана, и из-за кого моего отца забрали в ГПУ!

— Да ты что, белены объелась, Дарья? — сказал Фролов, немного оправившись от неожиданной ярости девушки. — Чего это ты?

— Я знаю, что это ты стрелял, а твои дружки, Бородин с Курковым, помогали тебе! И опосля этого ты ишо смеешь являться в нашу хату со всякими разными предложениями о помощи?

— Чего ты мелешь, Дарья?!

Фролов попытался разыграть возмущение, но девушка оборвала его:

— Я знаю, что говорю!

Он посмотрел на нее, его глаза недобро сверкнули.

— А раз знаешь, то помалкивай. Тебе ж никто не поверит! А будешь много болтать, так мы тебе язычок-то твой вострый подрежем малость…

— Это мы ишо поглядим! — ответила Дарья. — Слухай меня, дядя Тит… Вы пойдете в ГПУ сами и во всем сознаетесь!

— Ты что, сдурела, девка? — рассмеялся Фролов. — Кто ж по собственной воле сует голову в петлю? Нет, ищи других дураков!

Он уже совсем взял себя в руки. В самом деле, что им могла сделать эта глупая баба? Доказательств, видимо, у нее не было, иначе их бы давно уже арестовали. А раз так, значит, можно было не бояться…

— Гляди, дядя Тит, я тебя упредила, — с угрозой в голосе произнесла девушка.

— Ну, а ежели мы не пойдем? — с ехидцей поинтересовался Фролов.

— Тогда пеняйте на себя! Вы умрете страшной смертью — сначала твои дружки, потом ты! — твердо заявила Дарья.

Фролова мороз пробрал по коже. В словах девушки было столько уверенности, что он почувствовал невольный испуг. Но казак быстро унял дрожь. Что она могла сделать трем сильным мужчинам? Да ничего! Скорее всего, что грозилась она просто от бессилия…

— Поглядим! — сказал Фролов и, развернувшись, зашагал в другую сторону.

— Гляди, дядя Тит, как бы не было поздно! — крикнула ему вдогонку девушка.

Уладив все дела, Иван зашел к Алене. Девушка уже давно ждала его. Сейчас ей, как никогда, требовалось его присутствие. Алена боялась… Боялась того, что ее милый бросит ее. Того, что нечто может разлучить ее с ним. А события этой ночи подлили масла в огонь. Мало того, что Ивана чуть было не убили, так еще на подворье Кирзачевых кто-то перебил всех птиц. Не съел, не утащил с собой, а именно поубивал и бросил…

Весь день Ивану было не до Алены. Сначала поездка в станицу, потом разговор с Самохиным, встреча с Дарьей… Разговор с девушкой заставил его задуматься. В самом деле, откуда она могла знать, кто на самом деле стрелял в него? Что это было? Желание выгородить отца?.. Правда, Иван и сам не до конца был уверен, что это было делом рук Степана Прокопьевича. И, тем не менее…

Старики Кирзачевы встретили его радушно, поведали о своем горе, показали тушку убитой курицы. Иван внимательно осмотрел ее. У него сложилось впечатление, что это сделала какая-то птица: у курицы были выклеваны глаза.

— А боле вы ничего не нашли в курятнике? — поинтересовался он у хозяев.

— Так ить… — переглянулись отец Алены с матерью.

— Ну, не было там чего-нибудь ишо, окромя курей?

— Так ить мы и не искали больно-то, — ответил Мирон Григорьевич.

— Пойдем, глянем, — сказал Иван…

В курятнике он все внимательно осмотрел. Там было много крови, куриные перья валялись тут и там. И все-таки Иван нашел то, что искал. На полу среди куриного помета валялись несколько черных перьев…

Он поднял перо и внимательно осмотрел его. Перед глазами всплыл образ умного ворона, спасшего его ночью от смерти. Такая птица вполне могла пробраться в курятник и устроить там побоище. Только вот зачем? Какой смысл был в том, чтобы перебить всех птиц? Вороны не были хищниками, не охотились на куриц. Такое было бы понятно для коршуна, но коршун не мог проникнуть в запертый курятник. Так зачем ворону было убивать всех куриц?

— Ну, что? — поинтересовался Мирон Григорьевич, внимательно следивший за действиями Ивана.

— Да ничего, — ответил тот, решив не высказывать своих соображений по поводу ночного происшествия на подворье Кирзачевых. — Сам не пойму, что тут могло произойти.

— А нам как теперича быть? — вмешалась мать Алены. — Так хоть яички были…

— Завтра решим на собрании. Думаю, артель пойдет вам навстречу, пособит…

Алена вышла провожать Ивана. За плетнем она остановила его и заглянула в глаза.

— Ванечка, мне страшно!

— Ну что ты, дуреха! — обнял он ее. — Чего боишься-то?

— Не знаю, — ответила она. — Тревожно чтой-то на душе… Поскорей бы уж сыграть свадьбу! Хочу, чтоб ты завсегда был рядом, чтоб не надо было расставаться…

— Ничего, Аленка, скоро уж, — успокоил ее Иван. — Потерпи маненько…

Откуда ему было знать, что Алена до смерти боялась, что действие колдовского снадобья вдруг возьмет и исчезнет, что ее милый опять вернется к Дарье. У нее было предчувствие, что кто-то специально поубивал у них всех куриц. Старуха-колдунья умерла, а Дарья приходилась как-никак ей внучкой. А вдруг она переняла ремесло своей бабки и теперь мстит ей? Встречаясь с ней на улице, Алена видела, с какой неприязнью смотрела на нее Дарья. От ее взгляда девушке становилось нехорошо, она спешила побыстрее пройти мимо, но все равно долго потом чувствовала, как та пристально смотрит ей вослед…

Поцеловав на прощание невесту, Иван пошел домой. А Алена долго смотрела ему вослед, пока он не скрылся с глаз. Она повернулась и побрела в хату.

На душе было тяжело. Алена не больно-то верила в Бога, но последние события подтолкнули ее к решению при первой же возможности сходить в церковь. Она надеялась, что Всевышний сможет защитить ее и ее Ивана от колдовских чар…

Дарья не сразу пошла домой. Сначала она набрала целебных травок для матери, которая после ареста отца чувствовала себя очень плохо. К тому времени, когда девушка вернулась, Аксинья уже немного оправилась и даже встала с кровати.

— Ну, что, доченька? — встретила ее мать вопросом. — Узнала чего?

— Мама, ты почто встала? — забеспокоилась Дарья, обнимая ее за плечи и подводя к кровати. — Тебе надобно лежать, ты ишо слишком слаба!

— Ничего! — запротестовала Аксинья. — Мне ужо значительно легше… Ну, рассказывай!

Но девушка все равно уложила ее в постель, поставила горшок с водой на огонь и только после этого рассказала матери о своем разговоре с Иваном и встрече с Фроловым. Та слушала внимательно, ловя каждое слово дочери, потом сказала:

— Ты в самом деле думаешь, что это сотворили энти трое?

Дарья кивнула.

— Я не думаю, мама, я знаю.

— Этого мало. Фролов прав… Кто поверит тебе?

— Я заставлю их, мама, сознаться.

Аксинья пристально посмотрела на дочь.

— Дарья, моя мать и вправду передала тебе свое знание?

— Да, — ответила та. — И я им собираюсь воспользоваться, чтоб принудить энтих гадов сознаться!

Мать схватила ее за руку и быстро, умоляюще заговорила:

— Доченька, милая, забудь про это! Не пользуйся дьявольским знанием! Ты не ведаешь, сколь зла тебе и всем нам могет принесть оно!.. Моя мать, конечно, не сказала тебя, но я скажу… Любое зло возвращается трижды к тому, кто сотворил его. Это закон колдовского ремесла… Думаешь, почему мы все так сторонились старуху? Потому как то, что она делала, завсегда отражалось на нас! Сколь мест мы поменяли, несколько разов ее чуть не убили через это колдовство!.. Мы с отцом надеялись уберечь тебя от энтой участи, но, видать, не смогли…

Слова матери поколебали уверенность Дарьи. Она сварила целебный отвар, напоила им Аксинью. Потом сходила пригнала скотину, заперла ее, еще немного повозилась по хозяйству. Когда она вернулась, мать уже крепко спала. Отвар подействовал на нее благоприятно: бледность спала, на щеках появился румянец, дышала она ровно.

Убедившись, что ей стало лучше, Дарья занялась своим делом. После того, что рассказала мать, ей необходимо было заглянуть в будущее, чтобы узнать, что будет с ними дальше. Захватив с собой травы, она пошла в лес…

IX

Фрол Бородин с вечера ушел с ночевкой на рыбалку. Неспокойно было у него на душе. Перед этим к нему заходил Тит Фролов и рассказал о своем разговоре с Дарьей Гришиной. Фрол не разделял уверенности своего дружка, что девушка никому не расскажет о них. По своей сущности этот казак был труслив. В детстве предпочитал не ввязываться в драки, потому что боялся, что его побьют. Бывало, что и бивали. Особенно доставалось ему в юности, когда стал женихаться. Он был видным парнем, и девки липли к нему. Но хуторским парням не нравилось, что их подруги заглядываются на другого. Потому и ходил частенько Фрол Бородин с разбитым лицом.

Этот страх и послужил причиной тому, что он долго не мог жениться. Жена Фролу попалась некрасивая и желчная. К тому же оказалось, что она не может иметь детей. Много раз порывался он уйти от нее, но страх опять не давал ему этого сделать. Он боялся ее многочисленной родни, боялся осуждения, да и самой жены, которая частенько била его. Даже другую бабу не мог себе завести из страха, что жена узнает. Так и жил, пока не грянула война…

Фрол попал на австрийский фронт. Ему совсем не хотелось лезть под пули. Большими стараниями ему удалось устроиться в обоз, где и прослужил до рокового семнадцатого года, и пороха-то не нюхав толком. А потом судьба закрутила, завертела его…

До войны Фрол считался зажиточным хозяином, держал работников. Понятно, что с большевиками ему было не по пути, поэтому, когда казаки окрестных станиц восстали, он присоединился к ним. Но воевать ему не больно-то хотелось. Ненавидя большевиков лютой ненавистью, Бородин пристроился к карательному отряду. Расправлялся с красноармейцами, попавшими в плен, с теми казаками, которые покидали свои части, не желая воевать.

Среди карателей Фрол отличался своей звериной жестолькостью. Поэтому, когда белое движение потерпело поражение, Бородин с опаской возвращался в родной хутор. На его счастье не было никого, кто знал бы о его «славном» прошлом. Пленных, которые попадали в его руки, живыми он не отпускал, а среди сослуживцев не было ни одного земляка…

Хозяйство было разрушено: крыша в хате текла, амбары, конюшня, курятник и другие постройки обветшали, скотина частью передохла, частью находилась у тестя. Там же жила и жена. Все пришлось начинать с нуля. У Фрола был кое-какой капиталец, накопленный им за время службы в карательном отряде. Он-то и послужил первым камнем в его хозяйстве. Фрол нанял батраков, драл с них три шкуры, не давая пощады, благо в то голодное время тем некуда было деваться. Сам не работал, только надзирал…

Постепенно дело стало выправляться. Скоро уже Бородин имел столько же, сколько и до войны. Но жил в его душе страх. Страх перед тем, что кто-нибудь его раскроет, что его арестуют. Этот страх Фрол вымещал на своих работниках, отличаясь особой лютостью в отношениях с ними.

А бояться ему было чего. Через некоторое время после его возвращения объявился на хуторе Тит Фролов. Он знал, что Фрол был в карательном отряде, о чем дал ему недвусмысленно понять. Ох, и ненавидел же его Бородин! Ненавидел и боялся… Можно было, конечно, заставить его замолчать навсегда, но Фрол никак не мог на это решиться. Да и слишком похожи они были. Оба одинаково сильно ненавидели Советскую власть и делали все, чтобы навредить ей. Утаивали зерно, помогали бандитам продуктами, даже составили список активистов из бедноты, кого, по их мнению, следовало уничтожить в первую очередь. Не успели…

Банда Харламова была разгромлена, им тогда чудом удалось отвертеться. На их счастье не было никого, кто мог бы свидетельствовать против них. Харламова убили при захвате, его «правую руку» бывшего хорунжего Лисового они самолично утопили в реке, когда тот прибежал к ним искать спасения. А больше никто и не знал об их сотрудничестве, если не считать членов семей. Но в их молчании они были уверены…

Покушение на Вострякова Бородин считал их главной ошибкой. Слишком осторожным был секретарь партийной ячейки, чтобы его можно было взять голыми руками. Той ночью пуля зарылась в землю прямо перед самым носом Фрола, заставив отползти назад, проворно работая локтями и коленями. Им бы помочь Фролову, но они с Курковым поспешно ретировались. Как ни ругал их потом Фролов, они лишь огрызались, ссылаясь на то, что на выстрелы сбежалось почти полхутора. А на самом деле Фрол и его дружок Курков просто испугались, что их поймают…

А теперь вот, оказывается, Дарья Гришина знала об их участии в неудавшемся покушении на Вострякова. Конечно, Степана взяли, план Фролова прекрасно сработал. Но они не могли чувствовать себя в безопасности, пока был хотя бы один человек, знавший об этом. Тит утверждал, что Дарье никто не поверит, поэтому опасаться ее нечего. Но на душе у Фрола было неспокойно. Уверенности не придавал даже обрез, который он прихватил с собой… Надо было убрать Дашку! Но тогда они раскрыли бы себя. ГПУ стало бы копать и рано или поздно добралось бы до них…

Ночь вступала в свои права. Рядом у костра храпел его свояк Демид Ушаков. Еще с вечера наловив окуней и сварив в котелке наваристую уху, они выпили много самогона. Но Фрола спиртное не брало. Он ворочался с боку на бок, пока не понял, что уснуть не сможет. Бородин сел у костра, подкинул веток, набранных в ближайшем лесу, и стал размышлять о своей невеселой жизни…

Перед ним лежала зеркальная водная гладь шириной метров пятьдесят. Этот плес называли Маришкиным. Никто уже не помнил, откуда взялось название. Место это славилось хорошими поклевками, поэтому неслучайно Бородин с Ушаковым выбрали его для рыбалки, хотя оно и располагалось довольно-таки далеко от хутора.

На лодке они перебрались на противоположный, пологий берег плеса. Здесь хоть было, где разместиться. А на другой стороне берег был обрывистым, крутым, по его верху вплотную к самому обрыву подступал смешанный лес: кряжистые дубы, карагачи, вязы вперемежку с дикими яблонями, вербы, тополя и осины. Этот массив с густым подлеском темной громадой тянулся вверх и вниз по течению реки, вселяя в него подсознательное чувство тревоги. Фрол ощутил, как зашевелился внутри липкий беспричинный страх. Мелькнула шальная мысль: бросить все, сесть в лодку и уплыть отсюда подальше. Но он отогнал ее. Смешно было бояться неизвестно чего. И, тем не менее, Бородин непроизвольно сильнее сжал теплое ложе обреза…

— Дядя Фрол! — услышал вдруг он голос, звучавший, казалось, внутри его головы.

— Кто это?

Бородин испуганно огляделся по сторонам, но никого не заметил, отчего его паника усилилась.

— Это я, дядя Фрол, Дарья Гришина, дочка того самого человека, какого вы отправили в тюрьму заместо себя.

— Где ты? Покажись!

Фрол напряженно вглядывался в темноту, пытаясь определить местонахождение девушки. Казалось, она должна была стоять рядом с ним, но ее нигде не было видно, и это еще больше пугало его.

Огонь внезапно погас, хотя за секунду до этого пламя весело плясало, пожирая большую охапку ветвей, брошенную им туда незадолго до этого. Стало очень темно. Пространство вокруг освещалось лишь светом луны, желтым пятном вырисовывающуюся на небе.

— Дядя Фрол, я ить знаю, что это ваша троица покушалась на Ивана. Ты, дядя Тит и дядя Афанасий… Это вы подкинули моему отцу винтарь и сапоги!

— Брешешь, ничего мы не подкидывали! — крикнул Бородин.

— Твоя неправда, дядя Фрол! Себе-то хоть не врал бы!

— Это правда! Я не стрелял и ничего не подкидывал!

Невидимый собеседник рассмеялся.

— Вот это уж точно! Кишка у тебя тонка, дядя Фрол, чтоб стрелять в человека!.. Но ты помогал в этом своим дружкам…

— Чего тебе надобно от меня?

— Ты пойдешь в ГПУ и обо всем поведаешь его начальнику, — ответил голос.

— Я что, совсем глупой, что ль? Никуды я не пойду!

— Тогда я сама тебя туда приведу.

В голосе Фролу послышалась угроза. Он еще сильнее стал озираться, пытаясь обнаружить невидимого собеседника. Никого не было видно…

В тот вечер комары особенно сильно досаждали ему. Но сейчас творилось вообще что-то невообразимое. Создавалось ощущение, что эти паразиты слетелись сюда со всей окрестности. Тучи надоедливых насекомых кружились над ним, он то и дело давил этих кровососов, не прекращая озираться по сторонам в поисках Дарьи. Но девушки нигде не было видно, даже голос куда-то пропал.

И тут вся эта туча комаров напала на него. Насекомые густо облепили тело, забираясь даже под рубаху в поисках свободного места, чтобы можно было воткнуть свой хоботок и вволю напиться кровушки. Фрол ничего не видел, потому что не мог открыть глаз, так как паразиты сразу же лезли на глазные яблоки. Нечем было дышать, ноздри были забиты шевелящейся массой. Даже рот нельзя было открыть, так как эти кровососы сразу лезли туда, и ему приходилось отплевываться. Ужас заполнил все его сознание, им овладела паника. Фрол замахал руками, давя комаров десятками, сотнями, но место погибших сразу же занимали их собратья.

— Пойдешь в ГПУ? — услышал он знакомый голос.

— Иди к черту! — крикнул он, отплевываясь.

— Что ж, — вздохнула девушка, — ты сам напросился.

В очередной раз смахнув с лица комаров, Фрол вдруг увидел ее стоящей в нескольких шагах от него. Доведенный до полубезумного состояния, он разыскал на земле обрез, передернул затвор и выстрелил в ненавистную фигуру…

Человек зашатался и рухнул на колени. Сразу вдруг ярко вспыхнул костер, который погас перед разговором с Дарьей.

— Фрол, за что? — услышал он голос Демида.

Ушаков упал лицом вниз. Бородин бросил обрез и подбежал к свояку. Опустившись на колени, он перевернул его на спину. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Демид мертв: пуля попала прямо в сердце. И комары куда-то подевались…

Фрол поднял лицо к небу и завыл по-звериному, с надрывом.

— Будь ты проклята, ведьма!

Ответом ему был тихий смех, как ветер прошелестевший над ним…

Титу Фролову этой ночью снились кошмары. Во сне к нему приходили сотрудники ГПУ, чтобы арестовать. Он убегал, отстреливался, его настигали и, в конце концов, убивали. Он умирал долго и мучительно. Просыпался в холодном поту, но как только закрывал глаза, все повторялось заново.

В какой-то из моментов этого бесконечного кошмара ему вдруг привиделась Дарья Гришина. Девушка стояла перед ним и, молча, глядела на него. Ее появление напугало его больше, чем сон об аресте. Где-то в глубине души жил страх, что она все-таки выдаст его. Отсюда, наверное, и этот ночной кошмар.

— Чего тебе надобно от меня!

Ему показалось, что он крикнул, но на самом деле губы лишь беззвучно шевелились.

— Сознайся, дядя Тит, ить это ты пытался убить Ивана!

— Сгинь, нечистая сила! — отмахнулся он от нее.

— Сознайся, пока за тебя это не сделали другие.

— Кто?

— К примеру, дядя Фрол.

— Ты, видать, совсем ополоумела, девка! Фрол никогда не сдаст меня!

В ответ Дарья рассмеялась.

— Сам увидишь!

И пропала.

Тит проснулся. В окошко кто-то отчаянно барабанил, спущенный на ночь с цепи пес во дворе заливался отчаянным лаем.

— Стучит что ль ктой-то? — встревожилась жена, тоже проснувшаяся от стука. — Тит, выглянь-ка, кого это нечистый принес в такую пору?

Фролов нехотя слез с кровати и пошел к окну, на всякий случай прихватив с собой наган, который всегда клал под подушку, когда ложился спать. Особенно после неудавшегося покушения на Вострякова…

Он приподнял занавеску, выглянул в окно и отпрянул. Ладони сразу вспотели, лоб покрылся холодной испариной. Из темноты на него смотрела ужасная, распухшая рожа.

— Тит, это я, Фрол, — услышал он знакомый голос.

Фролов пригляделся. Это действительно был Фрол Бородин, только изменившийся до неузнаваемости. Все лицо его распухло до такой степени, что от глаз остались одни маленькие щелки. Тит открыл окно и поинтересовался:

— Кто это тебя так?

— Комары, язви их в душу! — выругался Фрол. — Тит, выдь на-час, разговор до тебя есть.

Фролов закрыл окно, задернул занавеску и вернулся к кровати. Увидев, что он одевается, жена поинтересовалась:

— Ты куды?

— Спи, не твово ума дело! — довольно-таки грубо ответил ей Тит. — Скоро возвернусь.

Он вышел на улицу, где его поджидал Бородин.

— Ну, что стряслось? Чего спать не даешь?

— Беда, Титушка! — чуть не плача, ответил Фрол. — Ить я свояка свово завалил!

У Фролова все оборвалось внутри от нехорошего предчувствия.

— Погодь, давай-ка закурим, — предложил он Бородину, доставая кисет. — Успокойся и обскажи все по порядку…

Они скрутили по самокрутке и закурили. Фрол, сбиваясь и путаясь, рассказал о том, что произошло, не утаив ничего.

— Н-да! — только и смог сказать Тит. — И много ль вы с ним выжрали первача?

— Да порядочно, — ответил Фрол. — Только, Титушка, я ить не пьяный был!

Фролов поморщился. От Бородина несло таким перегаром, что в его слова верилось с трудом.

— Это ты бабе своей будешь рассказывать! Нажрался самогону, вот с пьяных глаз тебе и привиделась всякая чушь!

— Вот те крест! — Бородин перекрестился. — Гляжу, Дашка передо мной стоит. Я в нее из винтаря пальнул, а оно вишь, как получилось! Чего же теперича делать?

— Чего? — глаза Фролова недобро сузились. — Пойдем, покажешь…

На лодке Бородина они довольно-таки быстро добрались до места преступления. Костер уже прогорел и потух. Тело Демида лежало там же, где его оставил Фрол…

Фролов осмотрел труп и убедился, что человек — мертв. Он поднялся с корточек и повернулся к Бородину.

— Где винтарь?

— Да где-то тута должон быть, — ответил Фрол, не сводивший испытующего взгляда со своего дружка.

— Ищи, — приказал Тит.

В его голове бродили темные мысли. Он не доверял Бородину. Дарья была права: этот человек мог сдать их всех с потрохами. Уж его-то Тит хорошо знал. В том, что Бородина возьмут, у него не было сомнений. Кроме Фрола с Ушаковым на рыбалке никого не было…

Это натолкнуло его на одну мысль. Когда Бородин принес ему обрез, он уже знал, что делать…

— Вот, нашел, — сказал Фрол, отдавая ему оружие. — Что дале будем делать? Сховать бы надобно тело куда-нибудь…

Тит щелкнул затвором, досылая патрон в ствол, и направил обрез на Бородина. Тот смертельно побледнел, поняв, что тот собирается сделать.

— Титушка, ты чего удумал? Не надо!

— Ить ты выдашь нас, Фрол! — сказал Фролов, глядя на него.

— Нет, Титушка! — воскликнул тот в отчаянии. — Я буду нем, как рыба!

Фролов покачал головой.

— Я должон быть уверен, что ты никому не скажешь…

Поняв, что ему не удастся уговорить своего дружка, Фрол рухнул на колени и завыл по-звериному. Хлопнул одинокий выстрел, оборвавший этот рвущий душу вой…

X

Дарья явилась домой лишь под утро. Ужасно хотелось спать, но надо было работать. Она подоила коров, потом выгнала скотину пастись. Когда вернулась в дом, мать уже встала.

— Ты опять не ночевала дома, дочка? — спросила она, пытливо заглядывая Дарье в глаза.

— Так надо, мама, — ответила девушка, обнимая ее. — Поверь мне.

— Ох, дочка, гляди, как бы не было хуже…

Откуда ей было знать, что увидела Дарья в ту ночь в водной глади, гадая на будущее! Девушка поняла одно: если не предпринять решительных действий, их ожидало большое горе. И она нанесла удар…

— Дарьюшка, надо бы съездить в станицу, узнать, как там отец, — говорила ей тем временем мать. — Заодно и передашь ему поесть. На казенных-то харчах, поди, не больно-то разживешься.

— Конечно, мама, — ответила та.

— И ишо одно, дочка… Одним нам трудновато будет вести хозяйство. Ты тама, в станице-то, загляни в батрачком, узнай насчет работников. Нам надобно двоих, чтоб управиться с делами.

— Хорошо, мама.

Управившись с делами, Дарья быстренько собралась, сменив старую повседневную кофтенку и юбку на новое платье, запрягла в бричку лошадей и поехала. За хутором ее догнал Иван верхом на коне.

— Здорово, Дарья! — поприветствовал он ее.

— Здравствуй, Иван, — ответила она, почувствовав, как учащенно забилось сердце.

— Куда путь держишь?

— В станицу, отца проведать.

— Значит, нам по пути. Не возражаешь, ежели я пристроюсь рядом?

Дарья удивилась этой просьбе, но кивнула, соглашаясь. Она не знала наверняка, но догадывалась, что в душе Ивана что-то творилось…

У него действительно в душе бушевала буря. Он не знал, что ему делать. Всю ночь опять снилась Дарья, и во сне Иван по-прежнему любил ее. Целовал, обнимал, ласкал… Проснувшись, с ужасом обнаружил, что на этот раз сон оставил в душе неизгладимый след. Нестерпимо потянуло увидеть Дарью, поговорить. Но он не решился зайти в ее дом после того, что случилось за последнее время, понимая, что там вряд ли будут рады его видеть…

На дороге впереди себя он заметил бричку, управляемую девушкой. При виде ее у Ивана учащенно забилось сердце. Ему была хорошо знакома эта стройная фигура… Да и бричку он тоже узнал. Это была, несомненно, Дарья…

Привязав коня к бричке, Иван устроился на козлах рядом с девушкой.

— Ну-ка, дай-ка я буду править!

Он взял у нее вожжи, Дарья не возражала. Так они и сидели бок о бок. Сидели и молчали… Дарья выжидала, понимая, что не стоит торопить события. Сердце бешено колотилось в груди, щеки пылали. Голова кружилась, словно от дурмана. Впрочем, то, что рядом с ней сидел любимый человек, было посильней любого дурмана…

Иван тоже молчал, но по другой причине. Ему просто было хорошо сидеть так, рядом с Дарьей, хотя причина такой перемены в отношении к девушке была ему не совсем ясна. Где-то внутри в подсознании жило чувство вины перед Аленой за этот, в сущности, безрассудный поступок с его стороны… Нет, это не было предательством. Он по-прежнему любил свою невесту, хотя и появилось что-то новое, не очень хорошее в отношении к бедной девушке. Иван понимал, что ему не следовало общаться с Дарьей, особенно после того, что между ними было раньше. Но он не мог сдержать этот подсознательный порыв и теперь мучался, не зная, как быть.

— Дарья… — начал было Иван, но тут его внимание привлекла группа всадников, появившаяся на горизонте и стремительно приближающаяся к ним по дороге.

На всякий случай он достал из кармана брюк наган и положил руку с зажатым в ней оружием на колено, держа в свободной вожжи…

Это был начальник районного отделения милиции Давыдов со своими милиционерами. Все они были вооружены, что указывало на серьезность положения.

Давыдов, немолодой, но энергичный мужчина, осадил своего коня рядом с бричкой. Иван натянул вожжи, останавливая лошадей, и поздоровался:

— Здорово, Семен Михалыч!

— Здорово, Иван! — ответил тот, удерживая на месте разгоряченного скачкой коня.

— Куда это ты направляешься со своими орлами с утра пораньше?

— К вам на хутор.

Иван встревожился.

— Что-то стряслось?

— Стряслось, — ответил Давыдов. — А ты что, не в курсе?

— Нет, — признался Иван, мучительно пытаясь угадать, что на хуторе могло произойти такого, чтобы туда заявились начальник районного отделения милиции и все, имевшиеся у него в наличии люди.

— Нынешней ночью кулак Фролов убил Бородина и его свояка Ушакова. По имеющимся у нас данным у него дома спрятано оружие.

Если бы они в это время посмотрели на Дарью, то увидели бы, как блеснули торжеством глаза девушки. Но Иван и Давыдов были слишком заняты разговором, чтобы обращать на нее внимание…

— Откуда такие сведения? — поинтересовался Иван.

— На рассвете в станицу примчался казак с вашего хутора и все обсказал. Он видал, как Фролов убивал их.

— Кто таков?

— Михаил Грачев.

Иван кивнул.

— Знаю такого. Где он теперь?

— У меня сидит, дожидается, — ответил Давыдов.

Иван соскочил с брички, отвязал коня и одним махом закинул свое тело в седло.

— Поехали, — сказал он, но тут вспомнил, зачем ехал в станицу и выругался. — Ах, черт!

— Что такое? — удивленно посмотрел на него Давыдов.

— Меня ж пригласили на бюро к десяти!

Начальник районного отделения милиции махнул рукой с зажатой в ней нагайкой.

— Да не колготись ты! Без нас все равно не начнут.

— Тогда поехали.

— Сначала давай заедем на место преступления, поглядим, что к чему, — предложил Давыдов. — Знаешь, где находится Маришкин плес?

— Знаю, — ответил Иван.

— Тогда вперед!

Давыдов пришпорил коня, и все всадники сорвались следом за ним…

Дарья проводила их взглядом, пока они не скрылись за горизонтом, потом тронула лошадей и поехала дальше. На ее губах играла улыбка. Кое-что из сказанного Давыдовым, конечно, явилось для нее полной неожиданностью, но, в общем и целом, все шло по ее плану. Плану, который должен был привести Фролова к признанию своей вины и освобождению ее отца…

Когда Иван с Давыдовым добрались до места, их глазам предстала следующая картина: Бородин с Ушаковым лежали рядом на земле у прогоревшего костра лицом вверх. Оба были мертвы. У Демида вся рубаха спереди пропиталась кровью, растекшейся вокруг пулевого отверстия в области сердца. Фрола убили выстрелом в лоб. Рядом валялось и орудие убийства — обрез от винтовки. Оружие было мокрым и опутанным речными водорослями, словно его совсем недавно извлекли из реки.

Мертвецы были перемазаны в земле. От тел к ближайшим зарослям кустарника вел странный след, словно трупы кто-то тащил оттуда к месту, где их обнаружили. Спешившиеся Давыдов и Иван прошли по этому следу и нашли яму, в которой, видимо, до этого были закопаны убитые.

— Кто-то постарался, чтобы мы обнаружили тела, — заметил начальник районного отделения милиции.

— Может, это дело рук Грачева? — предположил Иван.

Давыдов в сомнении покачал головой.

— Мне он ничего об этом не говорил. Да и представь себе сам: человек видит, как на его глазах убивают двоих не слабых казаков. Неужто ты думаешь, он останется, чтобы досмотреть все до конца, а потом разрыть могилу и перетащить трупы на видное место?.. Мне он не показался храбрецом.

— Тогда кто мог это сделать?

— Не знаю.

Они вернулись к трупам.

— Семенов, останешься здесь охранять место преступления! — приказал Давыдов одному из своих милиционеров. — Никого не пускать сюда, при необходимости — стреляй. Ты мне головой отвечаешь за эти трупы!

Семенов, совсем молодой парень, у которого еще только пробивались усы, спешился. Остальные помчались в хутор…

Перед хутором Иван остановил своего коня и сделал знак рукой, чтобы остальные тоже остановились.

— В чем дело? — поинтересовался Давыдов.

— Нам нельзя такой ватагой являться в хутор, — ответил Иван. — Спугнем Фролова, как пить дать, спугнем!

— Что ты предлагаешь?

— Я съезжу на хутор, разведаю обстановку. Надобно узнать, дома ли Фролов, опосля ужо нагрянуть к нему.

— Дело говоришь, — согласился с ним Давыдов. — Давай, дуй!..

Как вихрь промчался по хутору Иван, распугивая прохожих. Старухи крестились, старики грозили палками вслед, казаки крепко ругались, грозясь намять ему бока, несмотря на его партийность.

Он спешился у дома Кирзачевых, бывших соседями Фроловых, привязал коня к плетню и вошел в хату. Иван знал, что Мирон Григорьевич страдал бессонницей, и хотел выяснить у него, дома ли Тит и не заметил ли он чего-нибудь необычного этой ночью.

— Здорово живете! — поздоровался он, входя.

— Слава Богу! — ответил ему старик Кирзачев, чинивший сапоги.

— Ванечка! — бросилась ему на шею Алена. — Ты ж поехал в станицу?

— Я вернулся, — ответил Иван, поцеловав девушку. — Мирон Григорьич, а ить я до тебя. Дело есть.

Хозяин нехотя отложил молоток и сапог с колодкой в сторону.

— Ну, я слухаю.

Алена с тревогой посмотрела на своего возлюбленного. Любящее сердце подсказало ей, что случилось что-то из ряда вон выходящее, что-то нехорошее, заставившее его вернуться обратно в хутор. Это что-то должно было быть достаточно серьезным, раз он отложил свою поездку в станицу…

— Мирон Григорьич, не знаешь, дома ли Фролов?

У старика Кирзачева недоуменно взлетели вверх брови. Такого вопроса от будущего зятя он не ожидал и даже почувствовал раздражение за такую глупость с его стороны.

— Какое мне дело до Фролова? Он ить мне не родня и даже не добрый сусед… С подобной сволочью я не общаюсь!

— И все же, Мирон Григорьич… Это очень важно!

Хозяин задумался.

— Да, вроде, не видал, чтобы он нибудь куда намыливался. Должон быть дома… Хотя черт его знает! Я ить за ним не слежу!

— Ладно, а ночью ты ничего не заметил необычного?

— Дался тебе этот Фролов! — вздохнул Мирон Григорьевич. — Ну, было… Заявлялся к нему Фрол Бородин, погутарили они трошки и вместях куда-то отправились.

У Ивана учащенно забилось сердце. Вот оно! Все сходилось. Фролов был последним, кто видел Бородина живым…

— Вот спасибочки, Мирон Григорич! — поблагодарил он старика. — Крепко выручил ты меня!

— Да не на чем, — ответил Кирзачев и добавил, словно оправдывая свое любопытство. — Я ить чего выглянул-то… Больно уж сильно брехала собака у Фроловых. Гляжу, а это Фрол стоит под окном у них. Потом вышел Тит. Они о чем-то пошептались и куда-то отправились. Мне показалось, что Фрол был чем-то напуган…

— С чего это? — насторожился Иван.

— А бог его знает. Просто Фрол дюже размахивал руками, и вообще…

Теперь Иван был точно уверен: убийство Бородина и его свояка Демида Ушакова было делом рук Фролова. Он попрощался с хозяевами и вышел. Встревоженная Алена, приникнув к окну, видела, как ее жених подошел к хате Фроловых, о чем-то поговорил с хозяйкой, потом вскочил на коня и умчался прочь.

У Тита Фролова было неспокойно на душе с того самого момента, как он вернулся на рассвете домой. После того, как всадил пулю в лоб Фролу, он оттащил трупы в ближайшие заросли и там закопал, замаскировав могилу сухими ветками. Потом замел следы, ведущие к этому месту, и оглядел свою работу. Никто не смог бы догадаться, что здесь что-то произошло…

Тит утопил обрез, а затем и лодку, после чего со спокойной совестью отправился домой. Но чем ближе он подходил к хутору, тем сильнее становилось беспокойство. Он успокаивал себя тем, что никто ничего найти не сможет, он потрудился на славу, но у него было предчувствие какой-то беды.

Потом вообще начались чудеса. Ему стало казаться, что он сходит с ума. Кошка, живущая в хате, его пес, вся домашняя скотина вдруг заговорили человеческим языком! И каждый из них напоминал ему о том, что это он пытался убить Ивана Вострякова и что убийство Фрола Бородина — его рук дело! Это вызвало в нем сильный приступ гнева. Не в силах выносить этот сводящий с ума гомон, Тит перерезал всех кур, зарубил топором кошку. Прибежавший по зову его жены Афанасий Курков с помощью его сынов с трудом утихомирил своего дружка, после чего Тит уснул, сказав напоследок:

— Знаю, чьих это рук дело… Проклятая ведьма хочет свести меня с ума! Врет, не возьмет!..

Проспал он недолго, где-то около получаса. За это время тревога слегка притупилась, но не ушла. Он занялся делами по хозяйству. Рядом стонала и охала жена по поводу загубленных им кур и кошки, ему даже пришлось прикрикнуть на нее, чтобы успокоить. Но Наталья Григорьевна не унималась, и тогда Тит пообещал купить ей новых. Жена поворчала еще для порядка и утихомирилась…

Когда он увидел Ивана, спешившегося у хаты Кирзачевых, тревога вспыхнула с новой силой. Тит знал, что секретарь партийной ячейки уехал в станицу. Он не мог так скоро вернуться оттуда, значит, что-то остановило его по дороге. А когда Иван вышел от Кирзачевых и направился к его хате, Тит совершенно отчетливо осознал, что тот приехал по его душу.

— Скажи, что меня нет дома, поняла? — сказал он жене.

Послышался стук в дверь. Наталья Григорьевна пошла открывать.

— Хозяин дома? — услышал он голос Ивана.

— Нету его, поутру ишо уехал, — ответила жена.

— А куда?

— В Гремячий к куму.

Некоторое время было тихо, потом Иван сказал:

— Ладно, зайду в другой раз.

— Передать ему чего? — поинтересовалась жена.

— Да нет, не надо.

Послышались шаги спускающегося по крыльцу человека, потом звук закрывающейся двери. Осторожно выглянув в окно, Тит увидел, как Иван вскочил на коня и помчался по улице.

Вошла Наталья Григорьевна.

— Ты чего опять натворил, злыдень?

— Не твово ума дело, баба! — ответил Тит. — Слухай меня внимательно… Мне придется сховаться на некоторое время. Зайдешь к Афанасию, скажешь, чтоб вечером пришел в лес с харчами. Он знает, где меня искать.

Жена вдруг завыла тонким голосом, но он оборвал ее:

— Цыц, баба! Будя тут мокроту разводить! Даст бог, все обойдется.

Не слушая причитаний жены, Тит вышел из хаты и направился в конюшню. Оседлал своего любимого коня, потом взял ломик и вытащил несколько досок, скрывающих тайник. Запустив руки в яму, он достал оттуда длинный брезентовый сверток, перевязанный веревками…

— Ну, как? — поинтересовался Давыдов, когда Иван осадил коня около ожидавших его возвращения милиционеров.

— Порядок! — ответил тот и коротко рассказал о своем разговоре с Мироном Григорьевичем и визите к Фроловым.

— Ты уверен, что Тит дома?

— Уверен. Я видел его обутки, да и куревом воняло, словно там только что выкурили цигарку.

— А что, сыновья у Фролова не балуются табачком? — спросил Давыдов.

— Может, и балуются, но, насколько мне ведомо, дома курит один Тит, — ответил Иван.

— Тогда поехали, — решительно сказал начальник районного отделения милиции, садясь на коня. — Надобно бы поторопиться, боюсь, своим появлением ты мог спугнуть Фролова.

Милиционеры вскочили на коней, готовые сорваться в галоп.

— Ишо одно, — остановил Иван Давыдова. — На обратном пути я встренул Грачева.

— Да ну?! — удивился тот. — Значит, не стал дожидаться моего возвращения?

— В том-то вся и закавыка, что он утверждает, будто не был у тебя!

— Как так?! Я ж…

— И никакого убийства он не видал. Говорит, всю ночь проспал под боком у жены, — сообщил Иван.

Давыдов в ответ только выругался.

— А все это я выдумал сам? Трупы есть, состав преступления, так сказать, налицо!.. Скорее всего, его запугали, вот он и открещивается от сказанного мне… В любом случае, мы уже знаем достаточно, чтобы взять Фролова.

Иван пристально посмотрел на него и сказал:

— Есть одна махонькая закавыка… Видишь ли, Грачев, конечно, трус, его могли запугать и все такое прочее, но… Он не мог так быстро вернуться из станицы, как не мог приехать туда утром опосля убийства, факт!

— Это по какой такой причине?

— По той простой причине, что у него нету и никогда не было коня, а на своих двоих, сам понимаешь…

— Он мог взять у кого-нибудь…

— Ежели так, то тогда весь хутор уже знал бы об убийстве, — возразил Иван. — Уж мы-то с Атаманчуковым точно. И вообще, удивительно, что до се никому не проболтался.

— Боялся, что Фролов прознает, — ответил на это Давыдов.

Иван ухмыльнулся.

— Но тому, у кого брал коня, он должон был сказать, по какой надобности ему нужон конь? Не думаю, что кто-нибудь ночью даст своего коня просто так!

Давыдов махнул рукой.

— Ладно, не будем зря ломать головы. С Грачевым после разберемся. Поехали!

Они промчались по хутору и остановились у подворья Фроловых. Жители хутора, попадавшиеся по пути, удивленно смотрели им вслед, гадая, чем вызван приезд такого количества милиционеров.

Люди Давыдова окружили дом, сам начальник районного отделения милиции с Иваном пошли в хату. На их стук никто не отозвался. Ребята Давыдова осмотрели надворные постройки, но никого не обнаружили. В конюшне стоял оседланный конь, значит, хозяин был где-то поблизости.

— Он в хате, я чую это! — сказал шепотом Давыдов.

Он стоял, прислонившись к стене спиной, держа в руке наган. Иван тоже достал из кармана оружие и взвел курок. Ему почему-то вдруг показалось, что они совершили какую-то ошибку, которая должна была привести к плохим последствиям…

В тот момент, когда один из милиционеров занес приклад винтовки, чтобы выбить дверь, с крыши конюшни ударил пулемет. Но за мгновение до этого какая-то неведомая сила отбросила Ивана в сторону, уводя от пуль. Он упал на землю, успев заметить, что на крыше конюшни стоит Тит Фролов с ручным пулеметом в руках. Иван выстрелил по нему из своего нагана, но промахнулся. Гулко ухнул взрыв, послышались крики.

Когда пыль, поднятая взрывом, улеглась немного, Иван увидел одиноко стоящий на крыше пулемет. Фролова нигде не было видно. Где-то снаружи сухо трещали винтовочные выстрелы. Он осмотрелся и увидел нескольких милиционеров, лежащих на земле. Все они были мертвы. Пулеметная очередь и последовавший за этим взрыв не оставили им шансов. Иван же уцелел буквально чудом, даже ни одной царапины не было на теле…

Давыдов был еще жив, хотя было ясно, что долго он не протянет. На губах начальника районного отделения милиции пузырилась кровавая пена, форменная гимнастерка вся пропиталась кровью. Он тяжело дышал, было видно, что каждый вдох и выдох дается ему с большим трудом.

Иван подошел и склонился над ним. Давыдов попытался что-то сказать, но закашлялся. С уголка губ потекла струйка крови. Ивану достаточно было посмотреть один раз, чтобы понять, насколько плохи были у того дела.

— Где Фролов? — наконец, с трудом удалось выдавить из себя Давыдову.

— Похоже, ушел, — ответил Иван. — Но ничего, мы обязательно возьмем его, пусть для этого нам и придется перерыть всю округу.

— Поздно, просчитались мы, — прошептал в ответ на это Давыдов. — Слушай… Пошли в станицу человека, пусть Мохов подключается… Организуй наблюдение за всеми местами, где он могет объявиться… Скажи Ваське, пусть пощупает его родственников…

Давыдов замолчал, словно собираясь с силами. Когда же Иван посмотрел на него, тот был уже мертв. Глаза неподвижно смотрели на него, нижняя челюсть безвольно отвисла.

— Спи спокойно, дорогой товарищ, мы выполним твою последнюю волю, достанем энтого гада! — тихо произнес Иван, опуская рукой веки мертвеца…

XI

Дарья остановила бричку возле небольшого двухэтажного здания районного ГПУ и вошла внутрь. Здание представляло собой бывший купеческий дом. На первом этаже некогда располагалась лавка купца. Теперь же стойка, за которой раньше стоял расторопный приказчик, и перегородка, отделявшая магазин от остального дома, были сломаны, а первый этаж разгородили на кабинеты. Девушка удивилась тому, что дом уцелел, в то время как многие здания, принадлежавшие богатеям, были разграблены и сожжены во время гражданской войны.

Сразу у входа находилась небольшая комнатенка, в которой сидел дежурный. Он критически оглядел Дарью с ног до головы и осведомился, что она хочет. Девушке не понравилось, как посмотрел на нее этот сотрудник ГПУ, уж больно оценивающим был его взгляд, но она промолчала, хотя колкое замечание так и крутилось на кончике языка.

— Я — дочка Гришина Степана Прокопьича, его вчера арестовали, — сказала она. — Мне бы хотелось повидаться с ним или хотя бы узнать о его судьбе.

Дежурный сказал ей:

— Подымешься на второй этаж в десятый кабинет. Там все узнаешь.

Дарья прошла по небольшому коридорчику и поднялась наверх по скрипучей деревянной лестнице. Разыскала десятый кабинет, постояла немного, чтобы унять волнение, и постучала.

— Да, да, войдите, — услышала она в ответ.

Девушка открыла дверь и вошла. Из-за стола навстречу ей поднялся энергичный, но уже немолодой мужчина в форме. Дарья представилась. Мужчина посмотрел на нее с явным интересом и сказал:

— Дарья Гришина? Проходите, садитесь. Я — начальник райотдела ГПУ Василий Михайлович Мохов.

Он подал ей стул. Девушка поблагодарила и села. Положила на колени узелок, в котором была передача для отца, поправила цветастый платок, накинутый на плечи, и посмотрела на мужчину. Тот рассматривал ее с явным восхищением, от этого взгляда девушка даже смутилась. Она знала, что красива, но никто раньше столь явно не указывал ей на это. Легкий румянец смущения заиграл на ее щеках, она вынуждена была опустить взгляд и спросить:

— Чего это вы меня так разглядываете?

Мохов непринужденно рассмеялся.

— А вы очень красивая, Дарья! Не понимаю, чего Ивану было надо?

При упоминании Вострякова Дарья сразу вернулась с небес на землю, вспомнив, зачем она сюда пришла. Ей, конечно, понравилось такое внимание со стороны мужчины, но не стоило забывать, где она находилась.

— Василий Михалыч, я по поводу моего отца, Гришина Степана Прокопьича. Мне бы хотелось с ним повидаться, передать посылочку из дому. Ну, и узнать, как у него дела, когда его выпустят.

Глаза Мохова, до этого лучившиеся весельем, немного лукавые, вдруг сразу стали серьезными. Он вернулся за стол и сел на свое место.

— Даша, вы — взрослый человек и уже все должны понимать. Было совершено неудачное покушение на секретаря партийной ячейки вашего хутора, преступление политического характера, попахивающее контрреволюционным заговором. У вашего отца были обнаружены неопровержимые улики — сапоги, чьи отпечатки найдены около хаты Вострякова, и обрез, из какого в него стреляли. В данный момент ведется следствие.

— Но отец не имеет к этому никакого отношения! — в отчаянии воскликнула Дарья. — Все это ему подкинули!

Начальник районного ГПУ покачал головой.

— Следствие покажет, имеет или не имеет. Ежели нет, его отпустят. Ежели да…

Он не договорил, но Дарье и так было понятно, что в таком случае отцу ничего хорошего ждать не приходилось.

— А ежели будут доказательства евонной невиновности?

Теперь уже Мохов взглянул на нее с нескрываемым интересом.

— Тогда другое дело. Но доказательства должны быть не голословными.

— Ежели этот человек сам сознается, пойдет?

Мохов посмотрел на нее с явным удивлением. Эта странная девушка что-то замыслила, но что именно, ему было неясно. На всякий случай он предупредил ее:

— Ежели ваш отец, Даша, не стрелял, то это сделал кто-то другой. Нам известно, что там было не менее трех человек. Они все покуда на свободе и дюже опасны. Не лезли бы вы в это дело! Неровен час, убьют!

— Я не из пужливых! — твердо ответила Дарья. — Это мое дело. Прошу только об одном: не торопитесь! Доказательства будут!

Начальник районного ГПУ покачал головой. Он сомневался, что у нее что-нибудь получится, считал это глупой затеей с ее стороны. Мало того, ее действия могли принести вред следствию.

— Даша, поймите, мы здесь не в бирюльки играем. Это опасно. Оставьте нам разбираться с этим делом. Обещаю, невиновные не пострадают!

Дарья не верила его обещаниям. Она хорошо помнила то, что увидела в водной глади, пытаясь разглядеть будущее. И это будущее не сулило ее семье ничего хорошего…

И в этот миг на нее вдруг накатило. Как в ту ночь, когда она спасла Ивана от смерти, девушка вдруг почувствовала, что ее любимому опять грозит смертельная опасность. Она увидела себя стоящей на крыше какой-то постройки, а внизу у дома, в котором она признала хату Фроловых, стояли ее Иван и еще несколько человек в форме милиционеров.

Человек, в чьем теле находилось ее сознание, держал в руках пулемет и готовился расстрелять ничего не подозревающих людей. Вот его палец медленно (медленно для нее, для самого человека это, вероятно, происходило очень быстро) начал давить на спусковой крючок. Для нее же время растянулось в бесконечность. Она знала, что произойдет в тот момент, когда палец закончит свое движение, и из ствола пулемета брызнет смертоносный свинцовый дождь. Ей надо было действовать…

Самым плохим было то, что она ничего не могла сделать. Перенос сознания в чужое тело произошел случайно, вероятно, под ощущением опасности для ее Ивана. Каким-то образом она уловила, что хочет сделать человек с пулеметом, и ее сознание, словно по направляющему лучу, перенеслось в его тело. Но, в отличие от того, когда девушка колдовала, сейчас она не могла воздействовать на объект, в который внедрилась, не могла по собственной воле заставить его шевельнуть хотя бы пальцем. Это было выше ее сил. Она не могла предотвратить того, что должно было произойти…

Ее охватило отчаяние от этого бессилия. И тогда она сосредоточила внимание на Иване и в следующий момент оказалась в его теле. Целая гамма новых ощущений нахлынула на нее, сбивая с толку. В любое другое время девушка попыталась бы разобраться в том, что происходит в душе у любимого человека, но в этот момент надо было действовать быстро и решительно. Тем более что нечто пыталось вытолкать ее обратно…

На мгновение промелькнул страх, что она не сможет воздействовать на него. Девушка напрягла всю свою волю и… В ту секунду, когда палец убийцы завершил свой движение, она резко бросила тело Ивана вниз и в сторону, уводя его от пуль. И в тот же миг нечто выкинуло ее из сознания Вострякова…

Она очнулась и увидела склонившегося над ней Мохова со стаканом воды в руке.

— Вам худо, Даша? — поинтересовался он, обеспокоенно глядя на нее. — Что случилось?

— Ничего, мне уже лучше, — ответила она. — Спасибо!

— Хлебнешь водички?

— Нет, не надо.

— Ну, гляди сама.

Мохов вернулся на свое обычное место и поставил стакан рядом с графином, стоявшим на столе, потом посмотрел на нее.

— Ну, ты меня сильно напугала! Побледнела, глаза остекленели… Думал, все, конец тебе приходит…

От волнения Мохов даже не заметил, как перешел с ней на «ты». Девушка отметила это чисто автоматически, но возражать не стала. Она чувствовала себя слишком слабой и была благодарна этому мужчине за его беспокойство об ее состоянии. Дарья не ожидала, что начальник районного ГПУ способен на проявление простых человеческих чувств, тем более что она была дочерью подозреваемого. ГПУ в ее сознании всегда ассоциировалось с чем-то страшным. От соседей-кулаков девушка много раз слышала рассказы об ужасных делах, творящихся в стенах этого ведомства.

— Подожди меня здесь, — сказал Мохов и вышел из комнаты…

Вернулся он в сопровождении молодого парня в форме.

— Степан проводит тебя к отцу. — Начальник районного ГПУ улыбнулся. — Было очень приятно пообщаться с тобой, Даша. Помни о том, что я тебе тут сказал. А мы, в свою очередь, постараемся во всем разобраться.

— Спасибо, — поблагодарила она его, вставая.

Он встал и лично проводил ее до двери. Когда девушка ушла, он вернулся на свое место и задумался, прокручивая в мыслях все, что произошло в его кабинете, стараясь не упустить ни одной мелочи. Ему почему-то казалось, что есть взаимосвязь между покушением на Ивана и тем, что случилось с девушкой. Здесь произошло нечто странное, чему он сам был свидетелем. Потому что в тот момент, когда он наклонился над Дарьей со стаканом в руке, он вдруг увидел отчетливую картинку. После этого у него появилось предчувствие, что сегодня его еще ожидают плохие новости…

Свидание с отцом не принесло облегчения. Степан Прокопьевич совсем упал духом, хотя старался и не показывать этого дочери. Но Дарья хорошо чувствовала настроение своего отца. Он не верил, что выйдет отсюда, и, вероятно, тому были свои причины. Она не знала, какие мысли бродят в его голове, ощущала только, что его настрой как-то связан с прошлым. Глядя на небритое, осунувшееся лицо отца, девушка подумала, что, в сущности, она практически ничего о нем не знает. Вспомнилось то, что говорила ей бабка Василиса незадолго до своей смерти. Если это было правдой, то у Степана Прокопьевича были основания для такого настроения. Люди, работавшие в ГПУ, хорошо знали свое дело. Значит, ей надо было их опередить…

— Батя, я вытащу тебя отседова, — пообещала она отцу.

Степан Прокопьевич горько усмехнулся.

— Как ты могешь это сделать?

— Могу, — твердо ответила Дарья.

В ее голосе было столько уверенности, что отец посмотрел совсем по-другому на свою дочь. Это была уже не та маленькая девочка, которую он когда-то держал на своих загрубевших от работы руках, которая с детской непосредственностью радовалась, когда он привозил ей из станицы какой-нибудь гостинец. Теперь перед ним стояла высокая, красивая девушка. В ее взгляде читалась твердая решимость. Она знала, что говорила…

— Я знаю, кто это сделал. Фролов, Курков и Бородин…

— Я догадывался, — кивнул головой Степан Прокопьевич. — Они гутарили со мной накануне об энтом, но я отказался… Вишь, дочка, как оно получилось…

— Я заставлю их признаться! — заявила Дарья.

— Как?.. Оне — казаки дюжие, тебе с ими не справиться.

— Я знаю, как…

Степан Прокопьевич пристально посмотрел в глаза Дарье.

— Дашка, не шуткуй с энтими вещами, это — штука опасная!

— Что? — не поняла та.

— Я ить догадывался, что старая передала-таки тебе свое колдовство… Брось ты это, дочка, колдовство не доведет до добра!

— Почему ты так думаешь?

Степан Прокопьевич взял ее за руку.

— Послухай, дочка, я много годков прожил бок о бок со своей тещей и могу ответственно заявить тебе, что от ее занятия завсегда одни неприятности получались. Из-за энтого и из родного хутора пришлось убегать… Брось, не связывайся! Даст Бог, во всем разберутся и выпустят. Не бери из-за меня грех на душу, Христом Богом молю!

Дарья покачала головой.

— Поздно, батя…

В его глазах промелькнул страх.

— Эх, Дашка, Дашка! Что ж ты наделала!.. Погубила свою душеньку!..

Она погладила его по руке, ее переполняла глубокая нежность к этому человеку, для которого она навсегда осталась маленькой девочкой.

— Ты не понимаешь, батя… У меня нет другого выхода. Только так я смогу пособить тебе… Не волнуйся, все будет хорошо…

— Заканчивайте свиданку! — услышали они голос конвоира.

Отец засуетился. Ему многое хотелось сказать дочке, но времени уже не осталось. Он поцеловал ее на прощание, глаза странно заблестели.

— Поцелуй за меня, мать, — сказал он ей напоследок. — Береги ее, чую, боле мы не свидимся…

Он говорил правду. Дарья тоже чувствовала, что это — последняя их встреча. Сердце отказывалось в это верить, но разум кричал, что это — правда. Она смотрела вслед отцу, идущему с руками, заложенными за спину, стараясь запомнить каждый жест, каждую черточку этого до боли родного ей человека…

Выйдя из стен ГПУ, Дарья подалась в батрачком. Комитет располагался в райкоме комсомола. Она остановила коней у одноэтажного домика, в котором находился райком, и вошла внутрь. Ей пришлось долго расспрашивать людей, пока ей не указали на молодого парня, который и возглавлял батрачком.

Дмитрий (так его звали) внимательно выслушал девушку и сказал:

— Мне очень жаль, но я ничем помочь тебе не смогу. Не только двух, даже одного работника свободного нету, все заняты. Сама понимаешь, рабочая пора ишо не кончена, по договору ни один из них не могет покинуть своего работодателя. Ежели, конечно, тот сам не нарушит его.

Дарья поняла, что тот действительно не может (или не хочет) помочь ей, поблагодарила за внимание и вышла. В дверях она столкнулась с Яшкой Рыжим, приехавшим в райком по своим делам.

— Здорово, Дарья! — поздоровался он с ней. — Какими ветрами тебя занесло сюды? Никак в комсомол вступить хочешь? Так подошла бы ко мне, мы бы энтот вопрос быстро уладили…

— Да нет, я здесь по своим делам, — поспешила отвязаться от него девушка…

Дарья Яшке нравилась. Она была одной из тех немногих девушек, которые устояли под его напором. Предпринимать более решительные действия парень побаивался, пока она встречалась с Иваном. Но теперь, когда они расстались, у Яшки появился шанс, и он собирался его использовать. В последнее время желание обладать этой красивой девушкой довлело над его сознанием, не давая спокойно спать. Собственно говоря, появилось оно давно, а сейчас просто усилилось, доводя его буквально до исступления каждый раз, когда он видел ее…

— Не знаешь, чего приходила эта девушка? — поинтересовался Яшка у одного из своих приятелей.

— Димку Стогова разыскивала, — ответил тот.

Яшка хлопнул его по плечу и отправился на поиски Стогова. Его он разыскал рядом с девушкой, печатавшей на пишущей машинке какой-то документ.

— Здорово, Дмитрий! — поприветствовал Яшка его.

— Здравствуй, Яков, — ответил тот.

— Здравствуй, Мариночка! — лицо Яшки расплылось в широчайшей улыбке при виде симпатичной молоденькой машинистки. — А ты с каждным днем все хорошеешь и хорошеешь!..

— Ну, что вы, право, Яков Игнатьич! — смутилась та и покраснела.

— Не возражаешь, ежели я заберу ненадолго Дмитрия? У нас с ним мужской разговор…

— Конечно, Яков Игнатьич!

Яшка отвел председателя батрачкома в сторону и поинтересовался:

— Димка, чего к тебе приходила Дарья?

— Гришина, что ль?

— Она самая.

— Да работники ей в хозяйство нужны были.

— Ну, и как?

— Как, как?.. Нету сейчас свободных людей, ты ж сам знаешь!

— Понятно… Что ж, спасибочки за информацию.

Стогов пожал плечами и вернулся к машинистке. Ему был непонятен интерес Яшки к проблемам этой девушки. Конечно, Гришины никогда не обижали своих работников, но все же они были кулаками, значит, по его мнению, не заслуживали такого внимания. Впрочем, у Яшки могли быть свои интересы, в его дела он не лез…

XII

После того, как он лично закрыл глаза Давыдову, Иван развил бурную деятельность. Первым делом он послал коннонарочного в станицу с сообщением к Мохову. Потом собрал своих единомышленников: Атаманчукова, Беспалого и других. Они организовали погоню, которая, правда, не дала никаких результатов. По горячим следам нагнали коня, но седока на нем не было. Ничего не дало и прочесывание леса. Фролов как сквозь землю канул…

Потом приехал Мохов со своими оперативниками. Иван рассказал ему, что произошло. Начальник районного ГПУ выслушал внимательно его рассказ, не упуская ни одной мелочи.

— Эх, Семен, Семен! — сказал он, качая головой. — Это ж надо было допустить такую ошибку!.. Н-да!.. Почему он со мной не согласовал?

— Думаю, торопился дюже, — предположил Иван.

— Торопился… Спешка хороша только при ловле блох! И Фролова упустили, и себя под пули подставили. А ить, вроде, неглупой казак был, не первый год в начальниках милиции ходил.

— Да ладно, чего уж там! — сказал Иван, который чувствовал и свою долю вины в случившемся. — Давай лучше думать, чего делать дальше.

— Чего делать? — Мохов потер виски кончиками пальцев. — Значит так… Мои люди установят наблюдение за хатами его родни в других хуторах, а ты со своими орлами, в свою очередь, понаблюдай за его хатой. Вдруг объявится?.. С кем ишо тесно общался Фролов?

— С покойным Бородиным и Курковым.

— За хатой Куркова тоже установите наблюдение. Кстати, к этому делу он имеет какое-нибудь отношение?

Иван пожал плечами.

— Да вроде нет. Кирзачев сказал, что не видал с ними Куркова, сам он тоже утверждает, что в последний раз виделся с ними вчера.

— Ну, ладно. Но с него глаз тоже не спущайте. Ежели чего, до разу сообщай мне, а я буду держать тебя в курсе дел. Будьте предельно осторожны, при себе всегда имейте оружие.

Мохов задумался на некоторое время, потом сказал:

— Ну, это, пожалуй, все… Пойдем, осмотрим его хату.

Они пошли к Фроловым. Жена и сыновья Тита сидели в хате, их охраняли ребята Ивана, чтобы те чего-нибудь не задумали сделать. Четверо парней, похожих на своего отца, были угрюмы, но сидели тихо. Одна лишь Наталья Григорьевна что-то бормотала себе под нос и глядела на чужаков в своей хате зверем.

Мохов оглядел комнату и поинтересовался, обернувшись к Ивану:

— Их уже допросили?

— Да, — ответил тот. — Все в один голос утверждают, что Тит сошел с ума. Он, говорят, ишо ночью начал чудить, ему все время слышались какие-то голоса, он перебил всех курей и кошку заодно, опосля чего, вроде, успокоился.

— Ну, это отговорка! — возразил Мохов. — Все враги Советской власти чокнутые, никак не хотят понять, что наша власть уже крепко стоит на ногах, что ее уже не свалить… Этих заберем с собой, допросим у нас хорошенько, — он показал своему сотруднику на родных Тита. — Могете приступать к обыску, а мы ишо поглядим на базу…

В этот момент на улице послышались истошные крики, прогремел одинокий выстрел. Переглянувшись, Мохов и Иван выбежали на улицу, чтобы узнать, что там происходит.

А происходило следующее. Родня Бородина и Ушакова, узнав, что Фрола и Демида убил Тит Фролов, в полном составе явились к его хате, чтобы по-своему разобраться с семьей убийцы. Часовой, которому и так несладко приходилось от напирающей толпы любопытных хуторян, сразу понял, что те явились не с добрыми намерениями. Он попытался остановить их, но кто может справиться с разъяренными женщинами! Его просто смели, затоптали, а немногочисленные мужчины из родни Ушакова вдобавок несколько раз крепко приложили его кулаками. В результате часовому пришлось выстрелить в воздух…

Начальник районного ГПУ подоспел вовремя. Порядка десятка человек уже проникли во двор Фроловых и направлялись к хате, когда он преградил им путь, сжимая в руке наган. Следом вышел Иван, за ним — сотрудники Мохова, тоже все вооруженные.

— В чем дело, товарищи? — строго спросил Мохов родственников убитых.

Вперед выступили жены.

— Начальник, давай нам сюды энтих выродков, мы хотим посмотреть в их змеючьи глаза! — крикнула жена Бородина.

— Мы хотим поинтересоваться, за что это Тит поубивал наших мужьев! — вторила ей жена Демида.

Мохов поднял вверх обе руки.

— Товарищи родственники! Зараз будет проведено расследование, которое, я думаю, даст ответ на все ваши вопросы.

— Титка ишо не поймали? — послышался голос из толпы.

— Ишо нет, но он от нас не уйдет. Расплата все равно будет…

— Нам ваша расплата без надобностев! — перебили Мохова. — Мы сами найдем его и разберемся по-свойски, по-суседски!

— А вот это вы зря, — ответил на это он. — Решать, виновен или невиновен Фролов, будет суд. Он же вынесет свой справедливый приговор. А ежели вы будете брать на себя евонные функции, это уже будет называться преступлением. Тогда вы сами очутитесь на скамье под судом. Понятно?

— А кто нам вернет Фрола с Демидом? Нам ваш суд не нужон! Мы сами будем ему судьями!

Мохов нахмурился.

— Значится так, товарищи… Любой, кто попытается устроить самосуд, будет арестован, и я самолично прослежу, чтоб его осудили за убийство безо всяческого снисхождения! А зараз, товарищи, расходитесь по домам, иначе я вынужден буду задержать вас за то, что вы мешаете следствию установить истинную картину случившегося.

Родня убитых еще пошумела некоторое время, но, в конце концов, покинула двор Фроловых. Помятый часовой вернулся на свое прежнее место. Только тогда Мохов с Иваном, да и остальные сотрудники ГПУ, смогли вернуться к тому, чем собирались заняться до этого происшествия…

— Вот видишь, — обратился к нему Мохов, — ежели их оставить здесь, родня убитых точно устроит над ними самосуд. Ежели они не при чем, через пару ден я их отпущу. К тому времени слишком горячие головы поостынут…

Они вошли в конюшню и остановились в нерешительности. Мохов решал, с чего начать, а Иван вообще не знал, как это делается. Наконец, начальник районного ГПУ приступил к действиям…

Сначала он обошел всю конюшню и внимательно осмотрел пол, стены и потолок. В одном месте Мохов остановился и принялся внимательно разглядывать половицы. Он даже присел на корточки и потрогал доски пальцами.

— Дай-ка мне ломик, — попросил он Ивана поднимаясь.

Тот выполнил просьбу, с интересом наблюдая за действиями своего приятеля. А Мохов тем временем подцепил половицы ломиком и снял их.

Под досками показалась глубокая ниша, в которой Иван заметил какой-то ящик и сверток. Вдвоем они извлекли найденные предметы наружу и открыли. В ящике были патроны и гранаты без запалов. Сами запалы были аккуратно сложены отдельно. В свертке оказались две винтовки и шашка в потертых ножнах. Кроме того, они еще обнаружили несколько дисков к ручному пулемету, который бросил Фролов при бегстве. Оружие было тщательно смазано и упаковано.

— Н-да! — только и произнес Мохов, глядя на этот арсенал. — Ваш Фролов серьезно подготовился. Давай-ка пошуруем по всему базу, может, ишо чего накопаем…

Они перевернули все вверх дном, но ничего, кроме ям, в которых кулак прятал зерно не нашли. Обыск в доме тоже ничего не дал. Сотрудники ГПУ составили акт, изъяли все ценности и оружие, найденное у Фролова. Титу сразу могли предъявить несколько обвинений: укрывание хлеба, хранение оружия, убийство, вооруженное сопротивление. Если бы Фролова поймали, ему грозила бы высшая мера наказания. Слишком серьезным было то, что он натворил…

Закончив с делами, Мохов уехал, увозя с собой трупы милиционеров, семью Фроловых, а заодно и Грачева. Он сказал Ивану, что не верит в то, что Грачев не был у Давыдова. Скорее всего, это была хитро продуманная ловушка, в которую попались милиционеры. Мохов поклялся, что вытрясет из этого человека правду, чего бы это ему не стоило…

Оставшись один, Иван стал прокручивать в уме события этого дня. Он вспомнил свое таинственное избавление от неминуемой, казалось, смерти. Поначалу ему показалось, что какая-то неведомая сила отбросила его в сторону, спасая от пуль. Но потом, проанализировав свои ощущения, Иван понял, что на самом деле это его тело, повинуясь неведомому импульсу, заставило его упасть на землю. Во второй раз за последнее время ему удавалось обмануть костлявую, и оба раза присутствовало еще нечто, что можно было бы назвать помощью свыше.

Иван не верил ни в Бога, ни в дьявола. Тем труднее ему было объяснить эти странные события. Все это было так загадочно, так непонятно для него, что, в конце концов, он отказался думать дальше на эту тему и переключился на те дела, которые ему еще предстояло сделать. До конца дня нужно было успеть многое: распределить людей, которые будут караулить Фролова у его хаты и хаты Куркова. Причем, выбирать надо было не кого попало, а только тех, кто действительно был способен всю ночь напролет просидеть в засаде и ничем не выдать своего местоположения. Пока точно он мог назвать себя, Атаманчукова, Беспалова и еще трех казаков из его команды. Остальные были хороши лишь в бою, но абсолютно не годились для такого рода занятий…

Было еще одно обстоятельство, которое тяготило его. Сегодня он так и не смог попасть на бюро райкома, события этого дня начисто перечеркнули такую возможность. Мохов рассказывал, в какой ярости был Трофимов, узнав, что Иван не явился. Он уговорил товарищей подождать еще с часок, но когда и через час тот, кого ждали, не пришел, решили провести заседание бюро без него. Спасло Ивана то, что в этот момент к Мохову прискакал от него гонец. Заседание бюро отложили на следующий день, но тучи над его головой еще более сгустились. Он понимал, что в связи со смертью Давыдова его позиции пошатнулись. Кроме Мохова больше никого, способного поддержать его на бюро, не было…

Иван вздохнул. Сегодня у него опять не получалось попасть на свидание с Аленой. Конечно, он видел ее несколько раз, но это вряд ли можно было назвать общением. Впрочем, Иван сильно и не расстраивался. Почему-то с каждым днем его тяга к этой девушке ослабевала. Причины этого он не понимал и, честно говоря, даже не старался понять, хотя его это и тяготило. Но не более того…

Вернувшись домой, Дарья рассказала о результатах поездки матери. Было хорошо заметно, что Аксинья сильно обеспокоена. Причина этого крылась в предположении дочери о прошлом отца. Аксинья что-то знала. Что-то такое, о чем не хотела говорить Дарье.

— То, что было когда-то, поросло быльем, Даша, — сказала мать. — Поверь мне, твой отец — честный человек. В те годы сам черт бы не разобрал, на чьей стороне правда. Степан понял это слишком поздно…

Когда Дарья сказала ей о том, что работников не будет, она сильно расстроилась.

— Это плохо, дочка. Самим нам не вытянуть такое хозяйство. Мы не смогем вспахать и засеять озимые на тех площадях, которые взял под них отец… Знаешь, что? Сходи-ка ты к Мишке, попробуй уговорить его. Сули любые деньги, лишь бы он согласился…

Дарья пошла к бывшему работнику с неохотой. Она прекрасно понимала, что шансы на его возвращение невелики. Так оно и получилось. Михаил наотрез отказался возвращаться к Гришиным. Не помогли и уговоры его матери.

— Нет, Дарья, — сказал парень. — Опосля того, что я видал той ночью в вашем доме…

— Но бабушка умерла! — возразила Дарья. — Тебе нечего бояться!

Михаил покачал головой.

— Нет, не пойду, хоть режьте. Уж лучше я буду горбатиться на Фроловых или Курковых. У них, по крайней мере, спокойнее…

Дарья уже знала, что произошло с Фроловым. Мать рассказала ей, когда она вернулась из станицы. Бедная женщина надеялась, что теперь-то отца могут отпустить. Но Дарья знала, что до этого еще далеко. Фролов должен был сам сознаться. И она готова была продолжить начатое, чтобы довести дело до конца…

Было уже темно, когда в окошко Гришиных кто-то постучал. На стук выглянула Дарья и увидела Яшку Рыжего. Как обычно, во всем виде парня (в одежде, манере стоять, в его чуть нагловатой улыбке) проскальзывала его «кобелиная» натура.

— Чего тебе? — строго спросила девушка.

— Дарья, выдь на-час, дело есть.

Она закрыла окно, но на крыльцо вышла.

— Чего тебе?

Яшка пристально посмотрел на нее.

— Слыхал я, Дарья, вам работник нужон?

— Ну, нужон.

— Возьмите меня.

Девушка удивленно посмотрела на парня, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно.

— Ты что, всерьез?

— Серьезнее некуда.

Дарья покачала головой.

— Спасибо, конечно, за заботу, но тебя мы не возьмем.

Улыбка сползла с лица Яшки.

— Это ишо почему?

— Мы лучше сами будем корячиться, чем наймем такого кобеля, как ты, Яшка. Работник ты аховый, больше по бабам специалист, — ответила Дарья. — Так что иди, откуда пришел.

Яшка нахмурился.

— Это как же понимать? Обидеть меня хочешь?

— Ты могешь обижаться только на самого себя, — улыбнулась девушка.

— А, может, я без ума от тебя?

— В самом деле?

— Да! — Яшка сделал несколько шагов в ее сторону. — Я не могу без тебя, Дарья! Люблю тебя одну! А остальные…

— Стой там, где стоишь, — предупредила Дарья, видя, как он приближается к ней. — Стой, а не то хуже будет…

Но Яшка быстро преодолел то небольшое расстояние, которое разделяло их, и обнял девушку. Его мокрые, противные губы жадно ловили ее, но девушка отворачивалась, не в силах вырваться из цепких объятий. Он рассчитывал на тот эффект, который обычно действовал безошибочно на его жертвы. Однако Дарья вела себя непохоже на остальных. Она не кричала, не вырывалась, лишь только не давала себя поцеловать.

И вдруг Яшка с ужасом обнаружил, что держит в объятиях огромного черного паука. Множество маленьких глаз смотрели на него, изо рта, который он так старался поймать своими губами, стекала липкая ядовитая слюна. Закричав, парень оттолкнул эту мерзость в сторону и скатился по ступенькам крыльца.

— Ведьма! — крикнул он. — Будь ты проклята!

— Беги, беги, — сказала ему вдогонку Дарья. — В следующий раз так легко не отделаешься.

Яшка, не оглядываясь, улепетывал от девушки. Это позже придет стыд и ненависть к той, которая сумела так испугать его. А в этот момент он испытывал всепоглощающий ужас, заставлявший его бежать прочь от этого страшного места…

XIII

Тит Фролов тщетно ждал, что к нему кто-нибудь придет. До поздней ночи он сидел, спрятавшись в старом, заброшенном волчьем логове, не решаясь высунуть нос наружу. Сильно хотелось есть, еще больше хотелось пить. В спешке бегства Тит не взял с собой никаких припасов, кроме табака и спичек, которые всегда были у него с собой. Но ни покурить, ни развести костер он не решался из опасения, что его обнаружат…

Да, предчувствие, возникшее, когда он увидел Ивана Вострякова, входящего к Кирзачевым, не обмануло его. И когда тот заявился к его хате вместе с милиционерами, Тит уже ждал во всеоружии. Он выпустил по ним весь диск, швырнул гранату и спрыгнул обратно в конюшню, где его уже ждал оседланный конь. Милиционеры, оставшиеся на улице, пытались остановить его, но ему повезло. Ни одна из пуль, выпущенных ему вдогонку, не попала ни в него, ни в коня.

Тит гнал своего скакуна, как сумасшедший. Он понимал, что, опомнившись, за ним пошлют погоню. Ванька давно точил на него зуб, он должен был сделать все, чтобы его поймать. Жаль, но этого ублюдка ему не удалось подстрелить. Какая-то сверхестественная сила оберегала его. Как и в прошлый раз, секретарь партячейки остался цел и невредим, даже стрелял по нему из своего нагана. Слава богу, не попал, хотя его меткость хорошо была известна в хуторе…

Фролов остановил коня у кромки леса и соскочил на землю. Бока бедного животного ходили ходуном, с удил капала пена. Тит забрал кавалерийский карабин, притороченный к седлу, и хлопнул коня по крупу, сказав: «Домой!» И умная животина послушно потрусила прочь.

Тит вошел в лес, разыскал заброшенное логово, которое приметил уже давно, и с трудом протиснулся внутрь. В логове было сухо, пахло землей, прелыми листьями и еще чем-то. Он замаскировал вход так, чтобы его не было видно снаружи, и стал ждать, на всякий случай зажав в руке наган.

Он не знал, сколько прошло — полчаса, час, два… Время растянулось для него в бесконечность. Казалось, его ожидание никогда не кончится. Ему подумалось, что, может быть, он напрасно здесь ждет, никто за ним не сунется в лес после того, что произошло в хуторе, побоятся. Но не успел Тит так подумать, как услышал шум…

Под чьей-то ногой треснула сухая ветка, потом послышались голоса. По лесу шли люди, и их было много.

— Слышь, Гришка, чего мы тут лазим? — услышал он голос рядом со своим логовом. — Он зараз, наверное, за тридцать три версты отседова!

— Боле ему сховаться негде, — ответил второй. — В степи его было б хорошо видать.

Двое говоривших остановились прямо над ним. Сквозь маленькую щелочку в ветках, которыми он завалил вход, Тит видел старые разношенные сапоги. Если бы человек сделал шаг в сторону, он мог бы обнаружить его убежище. Фролов осторожно взвел курок у нагана. В носу неприятно свербело от пыли, которой было полно в заброшенном логове, он еле сдерживался, чтобы не чихнуть.

— Он, может, уже давно у какого-нибудь сродственника отсиживается! — предположил тот, кого Тит услышал первым. — А мы тута бродим, ищем его.

— Да нет, он что, дурак, зараз соваться к родне? Да и без коня не больно-то далеко ушлепаешь…

Послышались звуки плевков, потом на землю перед ним упала затушенная самокрутка. Голоса стали удаляться. Титу очень хотелось покурить, но он не мог себе позволить такое удовольствие, пока по лесу шныряли искавшие его люди. Приходилось терпеть…

Когда голоса удалились на значительное расстояние, Фролов позволил себе расслабиться и пошевелиться. Все тело затекло, хотелось выбраться из укрытия и размяться. Но Тит понимал, что еще не все закончилось. Он только поменял положение тела и тихо, сдавленно чихнул в кулак.

Его вдруг потянуло в сон, сказывалось нервное перенапряжение последних суток. Глаза слипались, веки словно налились свинцовой тяжестью. Уже засыпая, Тит подумал, что хорошо, что он не поскакал к кому-нибудь из своих родственников, а затаился здесь, в волчьем логове. Он предполагал, что там его будут искать в первую очередь, поэтому и не поехал. А еще у него было здесь дельце. Надо было кое с кем посчитаться…

Он проснулся, когда уже темнело. Осторожно вылез наружу и огляделся. Поблизости никого не было. Тело мучительно ныло, он потянулся, разминая затекшие члены. И вдруг страшная мысль обожгла его сознание. А что если Афанасий уже приходил, а он просто проспал? Но нет, Курков знал про это логово, он бы обязательно заглянул туда…

Сильно хотелось курить. Тит присел на пенек, положив карабин на колени, свернул самокрутку, прикурил и с наслаждением затянулся дымом. «Интересно, что там на хуторе?» — подумал он…

А на хуторе в это время Иван Востряков как раз инструктировал своих товарищей, которые должны были заступить этой ночью на вахту для наблюдения за домами Фролова и Куркова. Таких набралось восемь человек. Решили дежурить по ночам, по двое. Днем, как совершенно справедливо предположил Иван, Тит вряд ли сунется в хутор…

И он был прав. Фролов прекрасно понимал, что сейчас ему дорога в родной хутор заказана, там его будут ждать. Он и не собирался никуда уходить из этого леса, Курков должен был сам придти к нему и принести все необходимое для жизни в этом логове. Однако время шло, а Афанасий все не шел…

Стремительно темнело. Титу стало неуютно. Черные стволы деревьев, темными громадами возвышающиеся вокруг него, вселяли в душу тревогу. Ему постоянно казалось, что за ним кто-то наблюдает из зарослей. Взяв оружие наизготовку, Тит осмотрел всю прилегающую к его логову территорию. Никого не было, но ощущение не пропало. Оно наоборот усилилось…

Он насобирал сухих веток и развел небольшой костерчик. Пламя разогнало темноту и вернуло самообладание изгою. Он сел на пенек и уставился в огонь. Зверей Тит не боялся: на коленях лежал заряженный карабин, а люди ночью вряд ли сунулись бы в лес. Впрочем, если что, он готов был их встретить. Карманы были набиты патронами, за поясом торчала рифленая рукоятка нагана, а еще у него оставалась пара гранат. Эти ублюдки не смогут его так просто взять!

Одно только было плохо: Курков так и не появился. А ведь у него даже соли не было!.. Кое-какую дичинку он мог подстрелить здесь, в лесу. Еще можно было насобирать грибов, пожарить их на костре. Неподалеку протекала речка, так что смерть от жажды ему тоже не грозила. Но есть без соли Тит не привык. А еще очень хотелось хлеба и молока. Он привык к молоку, без него уже было что-то не то…

Мысли о еде вызвали сильное слюноотделение. Он сглотнул и выругался. И в этот момент рядом с ним кто-то сказал:

— Что, дядя Тит, худо тебе?

Звуки голоса заставили его вздрогнуть. Он поднял глаза и встретился с взглядом Дарьи Гришиной, стоявшей в нескольких шагах от него. Девушка смотрела на него с легкой, ироничной улыбкой на красивом лице. Было что-то дьявольское, нехорошее в нем, заставившее сердце Фролова учащенно забиться. Он не ожидал увидеть ее здесь. Тит чувствовал, что появление девушки не сулило ему ничего хорошего. Тем более что по обе стороны от нее сидели матерые волки и смотрели на него, не мигая.

Тит взял карабин наизготовку и встал на ноги. Оглянувшись по сторонам, он увидел неутешительную для себя картину, заставившую его похолодеть. Волки были не только рядом с Дарьей. Они окружали его плотным кольцом, огонь отражался в их глазах. Звери сидели молча и неподвижно, но было в их позах нечто, дававшее ему понять, что они в любой момент готовы сорваться с места и напасть на него…

Фролов облизнул пересохшие губы.

— Чего тебе надобно, Дарья? Уходи подобру-поздорову, не доводи до греха!

— У тебя их и так полно, — ответила девушка. — Одним больше, одним меньше…

— Чего ты от меня хочешь?

— Ты знаешь, чего я хочу. Как видишь, одного из твоих дружков уже нету. На очереди второй… Ты будешь последним, дядя Тит.

Фролов покачал головой.

— Ты опять угрожаешь мне, Дарья…

Девушка ухмыльнулась.

— Нет, дядя Тит, это уже не угроза. Время предупреждений прошло, в этом ты уже убедился… Я не хочу твоей смерти, поэтому даю тебе ишо одну возможность…

Подозрения Тита переросли в уверенность. Он почувствовал, как где-то внутри зашевелилась злоба и лютая ненависть к этой соплюшке, которая, как ни странно, все-таки вселяла в его душу суеверный страх. Страх перед тем неведомым, что заставило Фрола Бородина выстрелить в своего свояка, вытащило на свет божий их трупы, которые он, как ему думалось, надежно упрятал, что указало на него, как на убийцу и заставило его скрываться в этом лесу…

— Так, значится, это твоих рук дело?

— А ты догадлив, дядя Тит, — произнесла с издевкой Дарья. — Да, это я сделала.

— Так умри, ведьмино отродье! — закричал Фролов, вскидывая карабин и стреляя в девушку.

Он удивленно протер глаза. Только что она стояла здесь, неподалеку от него, а теперь на этом месте никого не было. До него донесся ее смех, но самой девушки нигде не было видно.

— Что ж, дядя Тит, ты сам выбрал дорогу. Хочешь войны, будет тебе война. Держись!

Едва она закончила говорить, как волки, окружавшие Фролова, все разом бросились на него. Он успел два раза выстрелить из карабина, отметив автоматически, как два матерых зверя рухнули на землю, потом его сбили с ног толчком сзади. Тит умудрился перевернуться на спину и подставить руку волку, нацелившемуся ему в горло. Острая боль пронзила запястье, он почувствовал, как клыки вошли в его плоть. Волк рычал, сжимая зубы, его глаза горели каким-то безумным огнем. Одновременно его собратья вцепились в другие части тела Фролова.

Странно, но паники, которая неизбежно должна была возникнуть в подобной ситуации, у него не было. Свободная рука нащупала рукоять нагана, он вытащил оружие, взвел курок, приставил его к уху волка и выстрелил. На него брызнула горячая кровь, челюсти зверя разжались, глаза потухли. Тит скинул его с себя и следующими выстрелами уложил пятерых его собратьев, которые грызли его тело.

Но оставалось еще достаточно много волков, чтобы считать, что он смог отбиться. Его тело заливала кровь из многочисленных укусов, прокушенная рука практически не действовала. Отбросив разряженный наган, Тит выхватил нож. Следующего волка, прыгнувшего на него, он встретил ударом, чувствуя, как клинок погружается в мягкую, податливую плоть…

Ивану ночью опять снилась Дарья. Огонь любви с еще большей силой полыхал в его груди. Ему хотелось обнять это милое сердцу тело и целовать, целовать, целовать… Одновременно он осознавал, что ему никогда не быть с этой девушкой, и подобная мысль наполняла его сознание болью утраты. Казалось, она тоже чувствовала это. Ее прекрасные черные глаза смотрели на него с тоской, по щекам текли слезы.

— Чего ты, Дарьюшка? — спросил он.

Иван потянулся, чтобы ее обнять, но не смог этого сделать. Девушка каким-то образом все время оказывалась от него на прежнем расстоянии, хотя он не заметил, чтобы она двигалась.

— Дарьюшка, прости меня, ежели можешь. Дюже виноватый я перед тобою…

Девушка опять не ответила, только заплакала уже навзрыд, уткнув лицо в свои ладони. Ее плечи сотрясались от рыданий, а Иван ничего не мог сделать. Он даже не знал, в чем причина этих слез. Единственное, что ему было доступно — это поговорить с девушкой. Но она не отвечала на его расспросы.

— Проклятая старуха! — вдруг услышал он ее голос. — Ванечка, ить это она, змеюка, разлучила нас!

— Кто? — не понял он.

— Бабка моя! Она дала Алене приворотное зелье, чтобы ты забыл меня.

— Нет, этого не могет быть!

Разум отказывался принимать ее слова, но душа говорила ему, что это правда. Сердце продолжало любить Дарью, заставляя мучаться его каждую ночь… Перед его глазами вдруг пронеслись короткие, но яркие видения: Алена на рассвете, крынка с молоком в ее руках, он пьет, потом теряет сознание. Именно после этого случая Иван вдруг воспылал к ней необъяснимой с точки зрения нормального человека любовью. Странно, почему он раньше не задумывался об этом?

— Чего же теперя делать, Дарьюшка? Как исправить содеянное?

Девушка посмотрела на него с такой грустью, что у него заныло сердце.

— Боюсь, что никак… Я пытаюсь, но зараз дюже много наворочено. Это вмешательство потянуло за собой все остальное: арест отца, письмо в райком, написанное Яшкой Рыжим…

— Яшкой?

Удивлению его не было границ. Он никак не мог подумать, что комсомольский лидер их хутора может заниматься такими грязными делами. По бабам шататься — это да, но чтобы опуститься до такого!..

— А чего ты удивляешься? Он давно уже на тебя зуб точит, завидует. Думаешь, он один такой? Да таких полно! Для энтих бумагомарак нету только благодатной почвы. Но ежели их подтолкнуть, поощрить, таковых полно объявится, не сомневайся!.. Вот и Яшка из таких…

— Да я его!..

— Не вздумай! — оборвала его Дарья. — Ты и так уже много дров наломал. Молчи, ни во что не ввязывайся, тогда, может быть, отделаешься снятием с секретарей…

— Ну, уж нет! Я сумею за себя постоять! — возразил ей Иван. — Пусть только спробуют! Мне пужаться нечего, супротив линии партии я никогда не шел, а все остальное — мое личное дело!

— Там, в станице, у них другое мнение…

Она замолчала на некоторое время, потом продолжила.

— Хуже всего то, что я ничегошеньки не могу сделать! Я пытаюсь исправить, но получается ишо хужее. Наверное, мама была права, говоря, что любое зло возвращается трижды. Глянь-кось, сколько всего разного случилось с той поры, как заарестовали отца… Убили Бородина и Ушакова, теперича ихняя родня злобствует на родню Фролова, а оне вообще тута и не при чем. Пытаясь споймать Тита, погибли люди… Надобно бы остановиться, но, чую, мне это не удастся… Знаешь, я не могу спать. Только закрою глазоньки, как чтой-то черное, злое заполняет все мое существо. Я пытаюсь не пущать его, но оно все равно лезет… Ежели смогешь, помоги мне, Ваня!

Столько мольбы, столько страдания было в ее голосе! Иван опять потянулся к ней, и в этот момент проснулся. Его взгляд наткнулся на ворона, сидевшего рядом с ним у изголовья. Страшно болела голова. Он попытался вспомнить, что он видел во сне, и не смог. Вроде бы только что в голове хранилась информация об увиденном, и вот уже ее нет. Создавалось ощущение, что кто-то стер все воспоминания, перед этим выкинув из сна. Осталось ощущение, что он услышал что-то важное, объясняющее происходящие в хуторе события, в том числе и с ним самим. Но сколько Иван не напрягал свою память, ничего вспомнить не мог…

Ворон каркнул, взмахнул крыльями и перелетел на форточку. Там умная птица оглянулась на него. Ивану показалось, что он уже где-то видел ее, но не мог вспомнить, где. Ворон каркнул еще раз и вылетел наружу…

Фролов очнулся от забытья, в которое впал после битвы с волками, и сел на земле, удивленно озираясь по сторонам. Светало. Первые робкие лучи света с трудом пробивались сквозь густые кроны деревьев. Было прохладно, на листьях и траве лежала обильная роса.

Сначала он подумал, что все это ему приснилось. В эту пору волки никогда не собираются в стаю, да и на земле не было заметно никаких следов борьбы: ни трупов, ни крови. Но одиноко валявшийся карабин с разбитым в щепки прикладом напомнил ему о том, что произошло ночью…

Нож застрял в теле одного из волков, и его вырвало из рук Фролова. Он схватил карабин и стал бить наотмашь по зверям, нападавшим на него. В один из моментов схватки Тит промахнулся и ударил по стволу одного из деревьев вместо волка. Крепкий приклад раскололся от сильного удара, но он все равно продолжал орудовать карабином, как дубиной. В конце концов, ему удалось отбиться. К этому времени он так вымотался, что без сил опустился на землю и погрузился в забытье…

Он посмотрел на себя. Одежда превратилась в лохмотья, руки и тело были залиты кровью. Не только его, но и чужой. Укусы сильно болели, в некоторых местах мясо было вырвано волчьими зубами. Прокушенная рука практически не действовала, карабин не годился для охоты, а из оружия остался один наган. Фролов прекрасно понимал, что в таком положении ему долго не протянуть. Если не придет Курков, ему — конец!.. Впрочем, если все-таки его дружок не объявится, он сам пойдет ночью в хутор. А заодно и посчитается с этой ведьмой, потому что теперь стоял один вопрос: кто кого? Или он убьет ее, или она, если и не приведет его к смерти, то уж точно сведет с ума…

XIV

Заседание бюро ячейки райкома началось в одиннадцать часов. На повестке дня стоял вопрос о ходе полевых работ в районе. Помимо членов бюро присутствовали председатель районной контрольной комиссии Степанов и районный прокурор Метелин.

Иван, как только пришел в райком, понял, что его дело плохо. Секретарь райкома Трофимов сухо поздоровался с ним и сразу же отвернулся, заговорив с заведующим районным земельным отделом Данилиным о его предстоящем докладе. Остальные члены бюро избегали его взглядов, один лишь Мохов, как всегда, радушно пожал его руку.

— Как мое дело, Вася?

— Плохо, Иван, — ответил тот. — Похоже, они меж собой уже все порешили…

— Меня сымут с секретарей?

Иван с тревогой посмотрел в глаза своему другу. Тот виновато отвел взгляд.

— Боюсь, этим дело не ограничится… Тут ишо одно обстоятельство вскрылось, дюже вредное для тебя.

— Какое? — встревожился Иван, почувствовав, что сейчас Мохов сообщит нечто очень неприятное для него.

— Гришин, которого ты ко мне привез на днях… Вчера приехали из окружного ГПУ. Оказывается, твой Гришин — стреляный воробей.

— В каком смысле?

— В смысле того, что за ним тянется след ишо с гражданской, — ответил Мохов. — Оказывается, Гришин участвовал в казни отряда Подтелкова.

— Не может этого быть! — побледнел Иван.

— И, тем не менее, это так. После разгрома белых под Новороссийском, он оказался в частях Красной Армии. Там вел себя, вроде, даже геройски, отличился в боях. Опосля демобилизации вернулся в родной хутор. Но евонный хуторянин донес, что он служил у белых и участвовал в казни Подтелкова.

Иван сжал голову руками.

— Эх, Степан Прокопьич, Степан Прокопьич!.. А я-то думал… Дарья знала об энтом?

— Думаю, нет. Она была слишком маленькой об ту пору. Но это ишо не все… Вечером на хутор прибыли сотрудники районной ЧК, дабы заарестовать Гришина. И пропали…

— Как это — пропали?

— А вот так! Ночью соседи Гришиных слышали стрельбу и истошные крики, потом все стихло. Утром не было ни сотрудников ЧК, ни самих Гришиных. Последние объявились на вашем хуторе, первых так никто и не нашел. Было следствие, которое вынесло решение, что Гришин всех поубивал и где-то заховал, а сам со своим семейством убег. Хотя мне лично с трудом верится, что он был в состоянии справиться с сотрудниками ЧК…

— А чего же соседи не пособили им? — поинтересовался Иван.

— В этом-то вся и штука, — ответил Мохов. — Они считали, что бабка Гришиных — ведьма, что это она изничтожила чекистов. Глупость, конечно, но факт остается фактом: они и носа не высунули на улицу, чтобы поглядеть, что там происходит. И, сдается мне, вздохнули с облегчением, когда Гришины исчезли с хутора…

— И что теперь?

— Не знаю. Сотрудники окружного ГПУ забрали Гришина с собой. Думаю, пришьют ему контрреволюционную деятельность.

— А сам-то ты что думаешь? — Иван пристально посмотрел ему в глаза.

Мохов подумал немного, прежде чем ответить.

— Да не похож он на контру! Я с ним беседовал… Ты же знаешь, я за свою службу в органах многих врагов Советской власти повидал, но это — не тот случай. Стрельнуть в тебя из-за дочки мог… Но ты же знаешь, как на это посмотрят в окружном ГПУ…

Иван кивнул головой, соглашаясь. Теперь Степану Прокопьевичу уже точно не выбраться…

— Трофимов знает об этом?

— Знает, об этом уже позаботились.

Иван задумался. Обстановка складывалась для него очень плохо. Теперь ему точно было не отвертеться. Трофимов со Степановым, конечно же, не упустят такой хорошей возможности…

— Не боись! — Мохов хлопнул его по плечу. — Попробуем отбиться. Плохо, что Семена с нами нет, его поддержка зараз бы дюже сгодилась… Ну, ничего, ничего…

Заседание бюро началось с доклада Данилина о состоянии дел в районе. Заврайзо привел данные о том, сколько было собрано хлеба и сколько сдано продналога на данный момент. Но было хорошо заметно, что Трофимова мало интересовали цифры, излагаемые Данилиным. Ему не терпелось перейти к следующему вопросу.

Наконец, заврайзо закончил свой доклад.

— По докладу Данилина будет кто говорить? — спросил Трофимов, обводя присутствующих взглядом, избегая при этом Ивана.

Все промолчали.

— Тогда о Вострякове… Будучи секретарем партячейки, он совершил ряд серьезных проступков, вредящих делу нашей партии, если не сказать больше. Райком неоднократно указывал товарищу Вострякову на его недостатки, но этот человек сознательно поставил себя выше партии.

— Неправда! — перебил его Иван, багровея от возмущения. — Я не…

Трофимов ожесточенно застучал карандашом по стеклянному графину с водой, стоявшему перед ним на столе.

— Востряков, тебе слова не давали! Придет время, выступишь, — он помолчал немного, вспоминая свою мысль, потом продолжил. — По поручению райкома товарищ Степанов ездил на хутор, расследовал это дело и открыл факты вопиющей халатности, проявленной Востряковым на посту секретаря партячейки. Даже не халатности (это слишком мягко сказано), а сознательного нежелания выполнять распоряжения партии в общем, и райкома в частности. Дадим слово Степанову. Сообщи бюро, товарищ Степанов, что ты открыл относительно вредительской деятельности Вострякова на посту секретаря партячейки.

Степанов встал со своего места и, откашлявшись, начал:

— В райком пришло заявление, в котором сообщались следующие факты, о которых частично уже сказал товарищ Трофимов…

И председатель контрольной комиссии зачитал бумагу, содержание которой Иван уже знал. Знал он и то, кто написал ее, хотя откуда у него появилась эта информация, не мог сказать.

— По поручению райкома и райКК я расследовал это дело, — продолжал тем временем Степанов. — Путем опроса самого Вострякова, тех лиц, о которых было написано в заявлении, а также других хуторян мною была выявлена следующая картина: товарищ Востряков, безусловно, не оправдал доверия партии и своими действиями нанес ей огромный вред.

— Да не наносил я никакого вреда! — опять вмешался Иван, возмущенный подобными обвинениями.

— Востряков, к порядку! Если будешь перебивать докладчика, я вынужден буду тебя удалить с заседания! — сказал Трофимов и обратился к председателю контрольной комиссии. — Продолжай, товарищ Степанов…

Тот опять прочистил горло и продолжил:

— Значит, мною были вскрыты следующие вопиющие факты… Во-первых, вопреки указаниям райкома, Востряков со своими товарищами не сдал оружия, выданного им несколько лет назад для борьбы с бандитами…

— И правильно сделал! — вступился за Ивана Мохов. — Бродит ишо разная контра, недобитки всякие. Вон, давеча на хуторе один такой «обиженный» расстрелял Давыдова с его сотрудниками…

— Об этом разговор отдельный, Мохов, — сказал Трофимов. — Мы еще вернемся к этому вопросу. Кстати, в случившемся есть и твоя вина. Как так могло случиться, что в районе действовала целая контрреволюционная организация?

Мохов был сбит с толку таким заявлением. Иван видел, куда клонит секретарь райкома, но ничего не мог возразить.

— Какая организация? — удивленно поинтересовался начальник районного ГПУ.

— Во главе с Гришиным, давним врагом Советской власти. Твои товарищи из окружного ГПУ популярно объяснили мне сложившуюся обстановку… Впрочем, мы отклонились от темы. Давай дальше, товарищ Степанов.

— Тут, кстати, мы подходим к самому главному, товарищи, — сказал председатель районной контрольной комиссии. — При прямом попустительстве некоторых товарищей на хуторе появилась контрреволюционная организация во главе с Гришиным. Точно известно, что в эту организацию входил кулаки Фролов, Бородин и Ушаков. Возможно, там еще остались члены этой организации…

— Что за чушь ты несешь? — возмутился Мохов. — Как это может быть точно известно, ежели даже я не знаю?

— А вот это твоя прямая обязанность, товарищ Мохов, знать о том, что творится у тебя в районе, — официальным тоном напомнил ему Трофимов. — И если ты не знаешь, то мы можем подумать, что ты не совсем хорошо справляешься со своими обязанностями. Или вообще не справляешься…

— Не влазь в это дело, — попросил Иван Мохова. — Заодно и тебе перепадет!

— Ну, уж дудки! — заупрямился тот. — Как это не влазить, ежели оно напрямую касается меня? Нет, ты понимаешь, что они лепят? Контрреволюционный заговор, твою мать!..

— Успокойся, Мохов! — приказал секретарь райкома. — Не превращай заседание бюро в балаган!

— Это вы превращаете его в балаган! — вскочил тот на ноги. — Что за чушь вы несете! Какая контрреволюционная организация? Откуда она взялась?.. Согласен, есть в районе отдельно взятые элементы, с гражданской войны враждебно настроенные к Советской власти. Таковых мы постепенно выявляем… А насчет попустительства… Ты, Трофимов, сам много разов говорил, что кулака трогать нельзя. Было такое?

— Ты не сваливай с больной головы на здоровую, — вмешался тут председатель РИКа Макаров. — Это не личная политика товарища Трофимова, он точно следует инструкциям из окружкома.

— Хреновая это политика! — сказал, словно отрезал, Мохов. — С врагами Советской власти нечего церемониться, давить их надо! Через это и жируют такие, как этот Фролов!

Люди, собравшиеся на бюро, испуганно затихли.

— Ты что же, против линии партии идешь? — с угрозой в голосе сказал Трофимов.

— Это не я иду против линии партии, — ответил Мохов, — это вы неверно ее понимаете.

Все возмущенно зашумели, так что Трофимову пришлось довольно-таки долго стучать карандашом по графину, утихомиривая разошедшихся членов бюро. Наконец, порядок был восстановлен.

— С тобой, Мохов, разберемся позже, — сказал он начальнику районного ГПУ. — Вернемся к нашему делу.

Секретарь райкома кивнул Степанову, слегка подрастерявшему свой пыл, и тот стал дальше докладывать:

— Итак, товарищи, на хуторе действовала контрреволюционная организация, — при этих словах он покосился на Мохова, но , поскольку тот промолчал, продолжил. — Так вот, оказывается, Востряков имел любовную связь с дочкой Гришина Дарьей!

Председатель контрольной комиссии промолчал, ожидая, какой эффект произведут его слова. Как и следовало ожидать, реакция была бурной. Послышались возмущенные выкрики, было видно, что это — самый тяжелый проступок Ивана, который ему вряд ли можно было простить. Связь с дочкой врага Советской власти — это было очень серьезно!

Тут словно какой-то голос зашептал ему на ухо:

— Ванечка, милый, скажи, что ты именно из-за энтого и бросил меня. Скажи им…

Он даже завертел головой, ожидая увидеть Дарью. Но никого не было поблизости…

— Таким образом, вы видите, что факты, изложенные в заявлении, подтвердились, — продолжал тем временем Степанов свою речь. — И даже больше… Налицо явная халатность, я бы даже сказал вредительство, нанесшее непоправимый вред партии. Кто такой секретарь партячейки на хуторе, товарищи? Это лицо нашей партии, товарищи. А какие выводы сделает колеблющийся, глядя на это лицо? — Самохин указал на Ивана. — Самоуправство, моральное разложение, связь с врагами Советской власти, пусть и неявная… За последнее время у Вострякова не было ни одного заявления о приеме в партию. Это уже о чем-то говорит само по себе… Районная контрольная комиссия, призванная очищать партию от всяких разложившихся элементов, от оппортунистов всех мастей, мешающих нам в нашем великом строительстве, несомненно сделает свои выводы относительно Вострякова.

— Все? — спросил Трофимов.

— Да.

— Тогда предоставим слово Вострякову. Пусть он расскажет, как докатился до такой жизни. Говори, Востряков.

Иван поднялся со своего места. И опять голос Дарьи настойчиво зашептал:

— Повинись, Ванечка, признай свои ошибки. Может, пронесет…

Он тряхнул головой, отгоняя назойливое наваждение. Для себя он уже давно решил, что скажет в ответ на такое тяжкое обвинение.

— Товарищи, — начал он, обводя собравшихся взглядом, — обвинения, выдвинутые Степановым, дюже тяжелые. Тяжелые и несправедливые… Вы давно меня знаете. Мне пришлось вдоволь повоевать за Советскую власть, получил орден…

— Все это нам известно и к делу не относится, — перебил его секретарь райкома.

— Как это не относится? — взорвался Иван. — А что, по-твоему, относится? Я в партии ужо давно, всю жизню за нее положил…

— Не виляй, Востряков! На прошлые заслуги нечего теперь ссылаться! — вмешался председатель районного исполкома Макаров. — Ты о настоящем говори.

— А я и говорю… Насчет оружия… Думаете, я не знал о том, что на хуторе остались враги Советской власти? Знал… После разгрома банды Харламова оне затаились, но их вражья сущность нет-нет, да и проявлялась. Рази ж я не говорил тебе, товарищ Трофимов об Фролове, Бородине, Куркове? Разве ж я не упреждал, что рано или поздно оне проявятся? Упреждал…

— А какие были у тебя доказательства? — сказал секретарь райкома, словно оправдываясь. — Доказательств не было никаких. Так что о чем может идти речь? А вот о том, что у них хранится оружие, ты бы мог узнать. Вот тогда было бы другое дело… Ты бы лучше рассказал, как тебя, члена партии, угораздило связаться с дочерью врага Советской власти?

— О чем ты говоришь, товарищ Трофимов? Разве ж дочь могет отвечать за свово отца?.. Дарья — хорошая, добрая девушка. И я любил ее…

— Если любил, чего тогда женишься на другой? — вмешался председатель РИКа.

«Скажи им, скажи!» — опять услышал Иван молящий голос Дарьи.

— Не знаю, что случилось… Я полюбил другую… Но ежели б все было по-прежнему, я не отказался бы от нее только потому, что она — дочка врага. Это неправильно…

— Вот видите, товарищи, он сам признает свою вину! — торжествующе произнес Степанов. — Мало того, Востряков не хочет признавать свои ошибки!

Поднялся Трофимов.

— Ну, что же, товарищи, все ясно. Сам Востряков сознается в том, что нам рассказал Степанов. Сознается, но своих ошибок не признает. Мало того, продолжает гнуть свою линию, несмотря на то, что товарищи осудили его действия. Я считаю, что Вострякова, как злостного нарушителя линии партии, партийной дисциплины, как коммуниста, скомпрометировавшего себя порочащими связями, следует из рядов партии исключить! Мы не будем смотреть на его прошлые заслуги. Допускаю, что когда-то он был достойным членом партии, но теперь он переродился, и мы не можем на это закрывать глаза. Давайте голосовать. Кто за то, чтобы исключить Вострякова из рядов коммунистической партии?.. Так, большинство. А ты против, товарищ Мохов?

Начальник районного ГПУ стукнул кулаком по столу. Он побагровел от переполнявшего его гнева, на висках вздулись вены.

— Да, я против! Это в корне неправильное решение!

— Хорошо, можешь оставаться при своем мнении, — холодно согласился Трофимов.

— Дай сказать пару словечек, — попросил Мохов.

— Поздно говорить. Решение об исключении Вострякова из партии принято большинством голосов.

— Да вы что, товарищи, опупели? — начальник районного ГПУ обвел взглядом людей, собравшихся на заседание. — Чего вы тут устроили? Какое вы имели право исключить старого члена партии, краснознаменца… И за что? На основании чего? Этой писульки, под какой и подписи-то нет?.. Товарищ Метелин, разве такой документ могет приниматься к рассмотрению?

Районный прокурор покачал головой.

— По закону — нет. Но ведь факты подтвердились…

— Какие факты? Все вы прекрасно знаете о взаимоотношениях Степанова и Вострякова. Степанов сознательно опрашивал тех, кому Иван — кость поперек горла! Почему он не спросил евонных товарищей?

— Ты на что тут намекаешь? — возмутился председатель контрольной комиссии.

— Я не намекаю, я прямо говорю! — сказал Мохов. — Я считаю, что ты, Степанов, специально подобрал факты, порочащие Вострякова.

— Это поклеп, товарищи!

— Хватит дискутировать, Мохов, — прервал их Трофимов. — Решение уже принято.

— Ты, товарищ Трофимов, недавно у нас в районе и многого не знаешь, — продолжил, проигнорировав заявление секретаря райкома, Мохов. — Вот вы тут говорили о прошлом, мол, на него смотреть не будем. Так давайте все ж посмотрим!.. Ты, Степанов, сучий потрох, когда по району банда Харламова шастала, что сделал? Пришел в окружком и отдал партбилет, сказал, что сельским хозяйством будешь заниматься! Ты Харламова испугался, отсиживался, пока мы с Востряковым его банду громили! А потом опять в партию пролез!.. Да вы ж и сами знаете, товарищи! Чего молчите?

— Хватит, Мохов, не ори! — вспылил Трофимов. — Я лишаю тебя слова! Если хочешь выговориться, ступай на крыльцо!

— Не кипятись, Василий! — попытался урезонить начальника районного ГПУ председатель РИКа. — Пиши свое мнение в окружком, а этак что же, проголосовали, и ты начал после драки кулаками махать… А насчет личных взаимоотношений Степанова с Востряковым… Мы здесь рассматривали не прошлое. Что было, то быльем поросло. Мы рассматривали конкретные проступки Ивана, вот так.

— Кончен разговор, Востряков! Решением бюро ты исключен из наших рядов. Клади сюда партбилет! — Трофимов постучал ладонью по столу.

Иван встал. Лицо было бледным, как у мертвеца, губы упрямо сжаты, в глазах — суровая решимость.

— Партбилет я не отдам.

— Отдашь.

— Мы с тобой, Иван, в окружком поедем! — крикнул Мохов. — Мы найдем на энтих сволочей управу! В окружкоме откажут, в ЦК правду найдем!

— А с тобой, Мохов, отдельный разговор будет, — сказал с угрозой в голосе Трофимов. — У тебя у самого рыльце в пушку… Ты почему держишь в ГПУ людей, ни в чем не повинных? Это попахивает превышением полномочий, а?

— Да идите вы все…

Мохов вышел, хлопнув дверью. Трофимов повернулся к Ивану и сказал:

— А ты, Востряков, лучше сдай партбилет по-хорошему.

— Партбилет я тебе не отдам! — повторил твердо тот и постучал пальцем по нагрудному карману гимнастерки. — Вот он тут, попробуй, возьми! Глотку перегрызу! Не ты мне его давал, не тебе его и забирать!

Иван с грохотом отодвинул стул, но напоследок окинул всех взглядом и сказал:

— Окопались вы тут, гады! Не в нашем хуторе надобно искать врагов Советской власти… Вот они все тут сидят. Это не я, это вы — вредители делу партии!

— Востряков! — побагровел секретарь райкома, но Иван уже не слушал его.

Он быстро пересек расстояние, отделявшее его от двери, и вышел, оставив сидеть ошарашенных его заявлением членов бюро.

Они остановились на крыльце и закурили.

— Зря ты ввязался в это дело, — сказал Иван Мохову. — Трофимов — злопамятный мужик, он тебе этого не спустит.

— А что я, должон был смотреть на этот фарс? — откликнулся тот. — Они, значит, исключают из партии за такую смехотворную причину…

— Ну, причина-то как раз серьезная, — заметил Иван.

— Какая, к черту, серьезная! — опять взорвался Мохов. — Связь с дочерью врага Советской власти? Так ты с нею расстался… Ну, сняли бы с секретарей, влепили бы строгача, но из партии выгонять!.. Сволочи!

— Ничего, Вась, не все коту масленица. Найдем и на них управу. Поеду в окружком, ежели и там не получится, то напишу лично товарищу Сталину!.. Тебя вот жалко. Сымут ведь с должности, Трофимов так это не оставит.

— Ну, и хрен с ним. Ишо посмотрим, кто кого!

Иван покачал головой. Он видел, что Мохов был еще возбужден словесной перепалкой с членами бюро райкома. Но когда тот успокоится и будет в состоянии трезво мыслить, то поймет, каких дров наломал…

— Ладно, будя об этом, — сказал он и выбросил окурок. — Расскажи лучше, как продвигается расследование по делу Фролова…

— Как? — Мохов ожесточенно отшвырнул окурок в сторону. — Да никак!

— То есть?..

— Гришина забрали, Грачев отнекивается, Фролов в бегах. Он так и не объявился у своих сродственников.

— И мы ничего не нашли, хоть и обшарили все окрестности, — сообщил Иван. — Нашли коня, и ничего боле. Мои ребята всю ночь просидели в засаде, но он так и не объявился.

— Знаешь, Иван, это какая-то чертовщина! — заявил вдруг Мохов.

— Не понял? — удивился тот.

— Грачев утверждает, что в станице не был и с Давыдовым не разговаривал. Я его и так, и этак пытался раскрутить. Ну, никак!.. Знаешь, я все-таки думаю, что он не врет. Да и соседи, и родные в один голос твердят, что он все утро был дома… В этом деле больше загадок, чем ответов. Например, зачем Фролову спонадобилось убивать Бородина и Ушакова? Не понятно, ить они были не разлей вода… Ну, ничего, разберемся, дай срок…

Они сошли с крыльца. Иван отвязал коня и одним махом вскочил в седло.

— Ладно, бывай.

— Бывай, — попрощался Мохов. — Не переживай, все образуется.

— А я и не переживаю, — ответил Иван, хотя это и не было правдой. — Мы ишо поборемся…

— Ежли что, шли ко мне гонца! — крикнул уже ему вслед Мохов. — Подсобим!

Иван промчался по улицам станицы, как вихрь, и поскакал во весь опор по степи, подхлестывая коня нагайкой. Мысли сбивались и путались. Слишком много событий за последнее время на него вывалилось. И самое страшное из них — исключение из партии.

Ветер остужал его разгоряченное лицо, свистел в ушах, развевал полы гимнастерки, в кармане которой лежала заветная красненькая книжица. Нет, он не принимал решение бюро, понимая, что его дело было высосано из пальца. Он много лет посвятил делу партии и теперь не мыслил себя отдельно от нее. Вся его душа противилась тому факту, что его грубо вырвали из ее рядов, заставляя наблюдать за борьбой мирового пролетариата как бы со стороны…

Нет, Иван не собирался сдаваться. Для себя решил, что обязательно добьется справедливости и вернет себе членство в партии. А пока ему нужно было выполнить хоть и неприятную, но необходимую миссию…

XV

Вернувшись в хутор, Иван первым делом зашел к Гришиным. Честно говоря, он немного побаивался. Как встретят его в этом доме после того, что произошло между ним и Дарьей, и того, что последовало вслед за этим?

Он вошел в хату и постучал костяшками пальцев в дверной косяк.

— Есть кто в хате? Хозяева!

Где-то в глубине дома послышался шорох, потом Иван услышал голос матери Дарьи, Аксиньи:

— Кто это там?

— Это я, тетка Аксинья, Иван Востряков, — ответил он.

К нему вышла мать Дарьи. Иван удивился, как сильно сдала за последние дни эта некогда сильная женщина. Лицо осунулось, было мертвенно бледным, на нем выделялись большие, черные, как у Дарьи, глаза. Было видно, что она очень слаба.

— Чего тебе, Иван? — строго спросила его женщина, окинув таким взглядом, что ему стало не по себе.

В этом взгляде было такая плохо скрываемая неприязнь, смешанная с тревогой, вызванной его посещением, что он понял неуместность своего появления в этом доме. Однако ему просто необходимо было сказать…

— Тетка Аксинья, Дарья дома? — спросил он.

— Зачем она тебе спонадобилась?

Иван почувствовал, что женщина не хочет, чтобы он виделся с девушкой. Он прекрасно понимал ее и при других обстоятельствах попытался бы самостоятельно разыскать Дарью. Но сегодня у него просто не было на это времени и желания.

— Погутарить мне с ней надобно.

— О чем?

Иван замялся. Вывалить на бедную женщину то, что узнал о судьбе ее мужа в станице, он не мог. Иван прекрасно понимал, что для нее это будет сильным ударом, который может окончательно подкосить мать Дарьи. Ему не хотелось слышать истерику, которая, как он думал, непременно проявилась бы, вздумай он рассказать ей про мужа. Поэтому Иван и решил сначала поговорить с Дарьей, чтобы она могла подготовить свою мать к этому известию.

— Тетка Аксинья, мне дюже надо с ней переговорить.

Мать Дарьи покачала головой. Она понимала, что Иван вряд ли скажет, о чем он хочет поговорить с ее дочерью. После того, что он сделал, она не хотела, чтобы этот человек общался с Дарьей. Впрочем, ее дочь была уже вполне взрослой, сама могла разобраться, что к чему…

— Не ходил бы ты к нам, Иван. Дюже много горя ты принес в наш дом… Ладно уж, иди, — вздохнула она. — Дарья на базу, возится по хозяйству. У нас ить нету теперича хозяина, самим приходится управляться.

В последней фразе не было упрека. Была только огромная усталость в ее голосе.

— Спасибо, тетка Аксинья! — поблагодарил ее Иван. — И… Простите меня, я и сам не все понимаю в том, что происходит со мной, со всеми нами в последнее время.

— Бог простит, — ответила женщина и, повернувшись, пошла в комнату, давая понять, что разговор закончен.

Дарью он нашел, чистившей конюшню. Девушка вилами собирала навоз. Ее лицо раскраснелось, волосы выбились из-под белого платка. Иван невольно залюбовался ею. Он сравнивал девушку со своей невестой, и если раньше Алена казалась ему самой красивой, то теперь…

Увидев Ивана, остановившегося на пороге, она распрямилась и оперлась на вилы.

— Здорово, Дарья! — поздоровался он, чувствуя, как тоска отчего-то стальными тисками сдавила сердце.

— Ну, здравствуй, коли не шутишь, — ответила она.

— Да уж какие тут шутки, — сказал Иван, входя в конюшню.

Во взгляде Дарьи не было ничего: ни неприязни, ни удивления от его появления, ни чего-либо другого. Ему показалось, что девушка знает, с чем он пришел к ней. Глупо, конечно, было так думать, но он никак не мог избавиться от этой навязчивой мысли.

— Тут вот какое дело, Дарья… Твоего отца забрали в окружное ГПУ.

Он замолчал, ожидая реакции девушки на свои слова. Но та совершенно спокойно смотрела на него, словно и в самом деле знала.

— Вскрылись некоторые факты из его прошлого, дюже нехорошие для него, — продолжил Иван. — Да ишо это дело о покушении… В общем, будь готова к тому, что ему припишут контрреволюционный заговор.

— Я готова, — ответила на это девушка. — Я знала, что так и будет. Да отец и сам, видать, чувствовал это. Он сказал, что это была наша последняя встреча…

Иван удивился ледяному спокойствию Дарьи. Он ожидал чего угодно — криков, истерики, проклятий в свой адрес. Да, за последнее время она очень сильно изменилась. Это была уже не та девушка, которую он знал раньше. Эта Дарья пугала его…

Она смотрела на него, а он не знал, что еще ей сказать.

— Знаешь, меня сняли с секретарей, — вдруг ни с того, ни с сего сообщил он. — И из партии выгнали…

Дарья покачала головой.

— Я ить остерегала тебя, Иван. Почто ты не сказал им, как я тебя просила? Глядишь, прошла бы буря стороной…

— Ты о чем это? — удивился он.

Иван считал, что услышанный им на заседании бюро голос девушки был плодом его воображения, возбужденного несправедливостью выдвинутых против него обвинений, которые возмутили его до глубины души, своеобразной слуховой галлюцинацией. Но слова девушки поколебали его уверенность. Она явно знала больше, чем он, и это тоже приводило его в смятение.

— Ванечка, не забывай, что я — ведьма! — сказала Дарья. — Не думай, что ежели ты бросил меня, я перестала тебя любить и заботиться о тебе. Нет, я слежу за тобой и хочу упредить тебя… Ты много уже глупостей совершил, за них тебе приходится расплачиваться. Не лез бы ты в это дело, Иван! Я сама разберусь с энтими проблемами.

— Как это — «не лезь»? — возмутился Иван. — Ить это я заварил эту кашу, мне ее и расхлебывать! Нет, Дарьюшка, тута ты не права…

Девушка грустно усмехнулась.

— Ты думаешь, что виноватый… Не мучь себя, Иван. Ты тута не при чем. Здесь вмешались более серьезные силы, чем ты себе представляешь. Не в твоих силах было предотвратить ихнее вмешательство, не в твоих силах исправить положение.

— А в чьих? — поинтересовался он, не совсем понимая, о чем она говорит. — В твоих?

Дарья покачала головой.

— Боюсь, и не в моих… Только я все сделаю, зависящее от меня, чтобы исправить положение. Или, по крайней мере, наказать виноватых…

— Что-то ты говоришь загадками, Дарья, — сказал на это Иван. — Никак не пойму, куда ты клонишь. Какие-то силы… Я знаю одно: ежели б нам удалось поймать Фролова, то, думаю, мы бы смогли в какой-то мере улучшить положение твово отца.

— Ты всерьез так думаешь? — поинтересовалась девушка.

— Думаю, да.

Она задумалась. Иван не знал, какие мысли бродят сейчас в ее голове, но был уверен, что она решает для себя какой-то важный вопрос.

— Я скажу тебе, где прячется Фролов, — наконец, произнесла она. — Он в лесу, в старом волчьем логове. Помнишь, какое мы обнаружили, когда гуляли там?

— Помню, — подтвердил ошарашенный Иван. — Но откуда тебе это стало известно?

Дарья улыбнулась.

— Ежели я скажу, что это — мой колдовской дар, ты ить все равно не поверишь?

— Не поверю, — подтвердил он.

— Тогда я скажу тебе, что видела его там.

— Но как ты там оказалась? Он видел тебя?

Девушка покачала головой.

— Он там, поверь мне, Иван. Поторопись, в противном случае мне придется разобраться с ним по-своему… А теперь иди. Ты и так нажил себе неприятности, явившись нынче ко мне.

Иван понял, что разговор закончен. Не все, сказанное Дарьей, дошло до его сознания, многое он не понял. Но информация, сообщенная ею, была настолько важной, что надо было действовать незамедлительно. Для себя же он решил, что если сведения подтвердятся, он обязательно придет поблагодарить девушку. Девушку, которую он когда-то безумно любил и к которой его до сих пор, оказывается, тянуло…

Алена сидела дома, когда к ним заявился Яшка Рыжий. Она слышала, как он вошел и поздоровался с родителями, но не обратила на это внимания. Мало ли зачем мог придти секретарь комсомольской ячейки… Может, к отцу какое дело было.

Но тут ее слух уловил свое имя, произнесенное парнем, а вслед за этим отец позвал ее:

— Алена, подь сюды!

Девушка вышла. Отец кивнул на Яшку, стоявшего, прислонившись плечом к дверному косяку, и сказал:

— Тут до тебя Яков пришел. Говорит, дело имеется.

Алена вопросительно посмотрела на парня, а у самой нехорошо екнуло сердце. Она почувствовала, что тот пришел не с добром…

— Алена, выдь на-час, мне тебе кой чего сообщить надобно, — сказал Яков, распрямляясь.

— Ну, пойдем, — с внутренним трепетом согласилась она.

Едва они вышли на крыльцо, как девушка набросилась на парня:

— Говори, что стряслось? С Иваном чего?

Яшка улыбнулся ехидно и поинтересовался:

— А где твой миленок, ты знаешь?

— Он в райком поехал на заседание бюро.

— На заседание бюро, говоришь? — он нехорошо усмехнулся и покачал головой. — Дуреха ты, Аленка!

Девушка схватила его за руку. Теперь ее подозрения переросли в уверенность: что-то произошло.

— Не томи, Яшка, выкладывай, с чем пришел.

Парень высвободился из ее захвата и облокотился на стенку.

— Ты же знаешь, Алена, я завсегда хорошо к тебе относился. Я считаю своим долгом упредить тебя насчет Ивана…

— Да не томи ты! — воскликнула девушка, у которой появилось вдруг сильное желание съездить по физиономии этого нагловатого парня. — Выкладывай, что с Иваном!

— Да с ним-то ничего… Значит, говоришь, в станице он?.. Ну, ну… — Его глаза вдруг стали серьезными и злыми. — А ить он у Дашки Гришиной!

Внутри у Алены все оборвалось. Она побледнела и обессиленно прислонилась к двери рядом с Яшкой.

— Брешешь, гад!

— Собаки брешут, а я правду говорю! Ежели не веришь, поди к Гришиным, посмотри. Сама убедишься… Оне там, наверное…

Он не договорил, но все было и так ясно, без слов. Алена сорвалась с крыльца и побежала, не слыша, что кричал Яшка ей вдогонку. Она должна была увидеть собственными глазами, убедиться, что это правда. Неужели эта змеюка сызнова приворожила его?

От этой мысли сделалось очень горько на душе. Алена бежала и плакала, не замечая слез, градом катившихся по лицу. Она никого не видела и не слышала. Люди, попадавшиеся навстречу, удивленно смотрели ей вослед, недоумевая, куда так торопится эта красивая девушка и почему так горько рыдает…

Она успела как раз вовремя, чтобы увидеть, как Иван выходит с база Гришиных. Дарья стояла за плетнем и смотрела ему вслед. Алена почувствовала острый укол ревности. Зачем он заходил к Гришиным? Чем это они там занимались с Дарьей? Картины, одна хуже другой, представлялись вдруг ей. То она видела, как ее Иван обнимает Дарью, целует. То Дарья откровенно ласкает его…

Сердце сдавила боль и обида. Вон она, ведьма, стоит, провожает ее любимого, словно и не было между ними размолвки! Неужели все-таки действие зелья бабки Василисы закончилось? Алена ощутила, как гнев поднимается откуда-то изнутри. Нет, она не отдаст Ивана этой змеюке!..

Девушка решительно направилась навстречу своему возлюбленному. Иван увидел ее и поздоровался:

— Здравствуй, Алена.

Он явно не был рад этой встрече. Скорее, в его взгляде читалось раздражение, и она почувствовала это. Как почувствовала то, что он уходит от нее…

— Здравствуйте, Иван Андреич, — сухо ответила она.

Они встали друг напротив друга. Она — вопросительно глядя ему прямо в глаза, он — думая о чем-то своем.

— Ты чего такая хмурая? — поинтересовался Иван, хотя прекрасно понимал, в чем дело.

Тут уж Алена не выдержала. Ревность и гнев, переполнявшие ее, вырвались наружу.

— Это как же понимать, Ванечка? Ты что, сызнова начал шляться к Дашке?

— Я заходил по делу, — ответил тот с раздражением.

— Ах, по делу!.. Знаем мы энти ваши дела!

Ее щеки пылали, глаза горели гневом. Иван впервые видел ее такой. Он прекрасно понимал, что она ревнует, что любые его оправдания не будут ею приняты в данный момент.

— Алена, — спокойно сказал он, надеясь успокоить ее, — ты не подумай, ничего у нас с Дарьей нету. А заходил я к ней и вправду по делу.

— Ну какие у тебя могут быть с ней дела? — воскликнула девушка.

— В станице я узнал, что ее отца забрали в окружное ГПУ. Дело оказалось серьезней, чем мы думали, — попытался спокойно объяснить ей Иван. — Вот я и зашел сказать…

— А тебе-то что за дело до этого? С чего это ты стал такой добренький? Ить он стрелял в тебя, аль забыл?

Она пристально посмотрела ему прямо в глаза, надеясь увидеть в них что-нибудь, что уличит его слабые попытки обмануть ее. Для нее его объяснение было неубедительным. Впрочем, сейчас, когда она была ослеплена ревностью, любые его оправдания воспринимались ею, как ложь.

Но во взгляде Ивана ничего, кроме раздражения, не было. Он тоже прекрасно осознавал, что сейчас она не поверит ему, что бы он ни говорил.

— Алена, зараз ты дюже возбуждена своими подозрениями. Иди домой, успокойся, мы опосля с тобой поговорим на эту тему.

— Ах, вона оно как?! — она уперла руки в бока. — Тебе даже сказать мне нечего!

— Алена, не шуми, — попытался Иван урезонить ее еще раз. — Не позорь ни себя, ни меня перед людьми.

Действительно, в окнах близлежащих хат уже появились любопытные физиономии хуторян. Дед Матвей, который был слаб на ухо, даже подошел поближе, чтобы лучше слышать.

— Не позорь?! — воскликнула девушка. — Это ты меня позоришь тем, что шляешься к энтой ведьме! Прекращай ходить к ней, иначе я скажу бате, и свадьбы не будет!

Тут терпение Ивана лопнуло.

— Знаешь что?.. С меня хватит! Делай, что хочешь, только оставь меня в покое!

— Ах, так! Ну, и катись тогда к черту!

На том разговор и закончился. Иван пошел в одну сторону, а Алена — к Гришиным. Разговор только подогрел ее гнев, убедив в том, что она была права в своих опасениях. Девушка горела решимостью разобраться с той, которая пыталась увести ее возлюбленного.

Дарья видела начало сцены между Иваном и Аленой. Едва только увидев приближающуюся девушку, она поняла, что надвигается буря. Ей совсем не хотелось быть свидетельницей выяснения их отношений, поэтому Дарья вернулась в конюшню, чтобы продолжить прерванное появлением Ивана занятие. Но вскоре туда заявилась Алена…

По ее виду Дарья сразу поняла, что та пришла ругаться. Когда Алена, переполняемая ревностью и гневом, заговорила, она была уже готова дать ей достойный отпор…

Невеста Ивана остановилась в дверях и уперла руки в бока.

— Ты чего же, Дашка, творишь? Ты чего моему Ваньке голову морочишь, стерва безродная! Он — жених мой, у нас скоро свадьба, а ты, змеюка, сбиваешь с панталыка его!

Дарья отбросила в сторону вилы и двинулась на девушку, буравя ее своим взглядом, в котором было столько жгучей ненависти, что Алена невольно попятилась.

— Ах, ты!.. Поглядите-ка на нее! Кто бы говорил!.. Сама увела у меня моего любушку, а теперича пришла скандалы мне закатывать?

И вдруг Алена увидела, как ненависть сменилась в ее глазах на какое-то другое выражение. Жалости, что ли… Не дойдя до девушки, Дарья остановилась и покачала головой.

— Эх, Алена, Алена!.. Я ить все знаю.

— Что ты могешь знать?

— Я знаю, моя бабка дала тебе приворотное зелье для Ивана.

У Алены вдруг иссякли силы. Входя сюда, она намеревалась как следует проучить Дарью, а если понадобиться, то и потрепать ее. Но последняя фраза девушки выбила ее из колеи.

— Ты сумела отнять у меня моего Ивана, — продолжала тем временем Дарья. — Но сказала ли тебя моя бабка, что действие любовного зелья не вечно?.. По твоему лицу вижу, что нет. А ить это так, Алена. Иван уже начал высвобождаться от твоих чар… Признаюсь, спервоначалу, когда только узнала про то, что ты его опоила, я хотела замстить тебе. Но потом поняла, что никуда он от меня не денется. Ить он любит меня, Алена! Даже твое зелье не помогло. Ты смогла одурманить евонные мозги, но не сердце и не душу. Евонная любовь ко мне зараз запрятана дюже глубоко, но дай срок, и она выберется на свободу…

— Неправда это! — крикнула побледневшая Алена. — Иван — мой, только мой! Я не отдам тебе его, ведьма! Не отдам!..

Дарья усмехнулась.

— Не отдавай. Только не в твоих силах удержать человека подле себя силком. Придет время, и он уйдет от тебя. Уйдет ко мне… Я согласная ждать, долго ждать. Год, два, три… Знаю одно: рано или поздно это случится, и ты ничегошеньки не смогешь с энтим поделать…

Алена была раздавлена, смята, уничтожена этими словами. На глазах ее выступили слезы, но во взгляде вдруг обозначилась прежняя решимость.

— Не надейся! — выдавила она из себя. — Я не отдам тебе его, я буду бороться!

Дарья пожала плечами.

— Борись. Поглядим, кто кого…

— Будь ты проклята, ведьма! — с ненавистью сказала Алена и, повернувшись, бросилась прочь из конюшни.

Дарья проводила ее взглядом и опять взялась за вилы. Но после этих двух встреч желание работать пропало. Ей необходимо было рассказать матери, с чем к ней приходил Иван. Но сделать это надо было осторожно. Дарья знала, что если ей рассказать о том, что отцу приписывают контрреволюционную деятельность, ее сердце могло и не выдержать подобного удара. Поэтому, идя в хату, она ломала голову, как начать разговор, чтобы известие не было столь неожиданным…

Мать восприняла известие внешне спокойно, словно давно ждала его. Только Дарья чувствовала, какая буря чувств поднялась у нее внутри. То, что она увидела, невольно заглянув за тот занавес, которым отгородилась от нее Аксинья, напугало ее. Если раньше в этой всегда сильной духовно женщине еще жила надежда, что все обойдется, что ее Степана выпустят, то теперь эта вера рухнула окончательно, сломав ее и морально, и физически…

— Дашенька, доченька, съезди к отцу, повидайся с ним, — только и сказала она в ответ на ее слова. — Чую, не выбраться ему оттуда…

— А как же ты, мама?

Аксинья вымученно улыбнулась и погладила ее по голове.

— За меня не волнуйся, доченька. Я справлюсь…

Дарья почувствовала отчаяние. У нее возникло предчувствие, что сейчас ей ни в коем случае нельзя покидать мать. Почему нельзя этого делать, она не могла сказать, чувствовала только, что в ее отсутствие произойдет что-то нехорошее. К тому же она еще не закончила свое дело… Но отказать матери в ее просьбе девушка тоже не могла.

— Хорошо, мама, — сказала она. — Завтра с утра я поеду, съезжу к нему…

Иван вошел в здание сельсовета и с порога объявил Михаилу Атаманчукову, сидевшему за столом и что-то старательно вписывающему в тетрадь:

— Мишка, Фролов объявился!

Тот оторвался от своего занятия и удивленно посмотрел на него.

— Ну?.. Где?

— Он прячется в лесу, в заброшенном волчьем логове!

Атаманчуков вскочил и выбежал из-за стола.

— Будем брать?

Иван кивнул в ответ.

— Будем. Только надобно послать гонца к Мохову, чтобы он прислал своих орлов.

— А не сбегет? — недоверчиво поинтересовался Михаил. — Может, своими силами обойдемся?

Иван покачал головой.

— Нет, Мишка. Хватит с меня Давыдова. Пусть энтим делом занимаются соответствующие товарищи, а мы подсобим.

— Ну, ладно, — нехотя согласился Атаманчуков. — Тебе виднее…

Иван повернулся, собираясь идти, но Михаил остановил его.

— Ты хоть расскажи, как съездил-то? Как прошло бюро?

Иван повернулся к нему.

— Сняли меня с секретарей, Мишка. И из партии исключили…

Атаманчуков, вытащивший из стола наган, так и застыл с оружием в руках.

— Да ты что?! За что?

Иван горько усмехнулся.

— За связь с Дарьей, дочкой врага Советской власти. Ну, и ишо набралось…

— Да они что там, совсем, что ли?..

Иван ничего не ответил, а Атаманчуков нервно заходил по комнате взад-вперед.

— Нет, Иван, этого нельзя так оставлять! Надо выходить на окружком. Мы добьемся правды, мы этих бюрократов всех к ногтю!..

— Не кипятись, Мишка, — остановил его Иван. — Тута не все так просто. Мохов и тот ничего не смог поделать… Ладно, разберемся. Зараз нам надобно покончить с Фроловым, а там поглядим…

XVI

До обеда Фролов прошатался бесцельно по лесу, пытаясь найти для себя что-нибудь из еды. Создавалось такое ощущение, что все зверье куда-то ушло. Напрасно он бродил по лесу, надеясь увидеть хоть какую-нибудь пичугу. Все было тщетно. Лес словно вымер…

Он соорудил для себя удочку из ветки, рыболовную снасть захватил из дома, когда готовился бежать. Накопал червей, насадил на крючок, закинул и стал ждать. Он просидел несколько часов, но так ничего и не поймал. И это в месте, которое славилось, как самое хорошее для рыбалки! Не зря же Фрол со свояком прошлой ночью подались именно сюда…

Как бы то ни было, но Титу не удалось поймать даже маленькой, захудалой рыбешки. Плюнув на это дело, он опять принялся бродить по лесу. Его грыз сильный голод. Фролов не мог ни о чем думать, только о еде. Но даже вшивого гриба не было во всей округе…

Чтобы хоть как-то заглушить сосущее чувство голода, Тит курил одну самокрутку за другой. Но вскоре он опамятовался. Не такие уж большие у него были запасы табака, чтобы так их транжирить, а Курков неизвестно, когда появится. И появится ли вообще. В этом он все больше и больше сомневался…

В конец умаявшись бродить по лесу в поисках пропитания, Тит забрался в свое логово. Постаравшись устроиться поудобнее, он закрыл глаза. Сразу же перед его мысленным взором появилась дымящаяся миска наваристых щей и горшок каши с салом. Воображение рисовало, как он берет ложку и погружает ее в варево, зачерпывая куски картошки и большой кусок мяса, и отправляет все это в рот. Горячая пища обжигает язык и небо, но он не обращает внимания, смакуя райский вкус. По телу разливается приятное тепло. Проглотив, он откусывает большой кусок хлеба и опять погружает ложку в щи…

— Тит!

Голос прозвучал властно и очень близко. В первый момент Фролов подумал, что это, наконец, заявился Курков. Но, осторожно выглянув наружу, он увидел сидевшего на пне совершенно незнакомого ему человека. Мужчина был одет в ярко-красную рубаху, штаны с красными лампасами. На ногах красовались новенькие, надраенные до блеска сапоги, на голове — казацкая фуражка с красным околышем, из-под которой торчал непокорный русый чуб. Вроде, ничего необычного в этом человеке не было, но, едва взглянув в его лицо, Фролов почувствовал такой ужас, что не смог даже закричать. Густые брови, хищный крючковатый нос, как у стервятника, тонкие губы, кривившиеся в улыбке, выступающий вперед подбородок с ямочкой, делившей его посредине, — все это делало его черты неприятными, но не более. А вот глаза… Глаза у него были черные, без зрачков. Один раз взглянув в них, Тит уже не смог отвести взгляда, с ужасом чувствуя, как он тонет в их бездонной глубине, засасывающей его туда, откуда уже возврата не будет…

— Что же ты, Тит? — проговорил незнакомец, возвращая обратно на землю. — Выходи, поговорим!

Фролов выбрался наружу, от страха даже забыв о нагане. Он не очень-то хотел покидать свое укрытие, но все члены тела заработали сами по себе, подчиняясь властному голосу и выталкивая его тело наружу.

— Кто ты? — хрипло поинтересовался Тит, хотя где-то в глубине сознания уже был ответ на этот вопрос.

— А ты не догадываешься? — усмехнулся незнакомец. — Ты же знаешь, кто я, а?

Фролову невольно захотелось перекреститься, но рука не слушалась его.

— Напрасно ты это, Тит! — сказал незнакомец, и глаза его зловеще блеснули дьявольским огнем. — Я ить к тебе по-хорошему, а ты вона что удумал!

— Чего тебе надобно? — взмолился Фролов, чувствуя лишь одно желание: оказаться где-нибудь подальше отсюда.

— Мне? — его собеседник рассмеялся. — Это не мне надобно, а тебе, Тит. Дашка-то ить тебя сдала своему дружку, Ваньке Вострякову!

Фролов почувствовал отчаяние. Конечно, можно было не поверить незнакомцу, но что-то ему говорило, что это — правда. И от этой правды ему стало еще хуже, чем было. Он был все равно что волком, которого обложили в собственном логове. И деться было некуда, кругом — одни охотники…

— Ну, не отчаивайся, Тит! — продолжал тем временем незнакомец. — Я ить и пришел к тебе, чтоб помочь. Мы с тобой могем навсегда отбить у них охоту соваться в энтот лес.

— Как? — поинтересовался тот.

В душе у Фролова зародилась слабая надежда. В самом деле, со своим могуществом его собеседнику ничего не стоило просто взять и уничтожить его преследователей. Но, видимо, у того были свои взгляды на это…

— У тебя же имеются две гранаты и карабин!

— Карабин раздолбанный, — возразил Фролов.

— Неважно, — ответил на это незнакомец. — Для ловушки сгодится.

— Но я ить не умею делать ловушки!

— А я тебе пособлю.

В руках у незнакомца вдруг непонятно откуда появилась лопата. Он встал с пня, на котором сидел, и сказал:

— Пойдем.

Тит пошел следом за ним, но через некоторое время остановился в недоумении.

— Послухай, куда мы идем? Хутор в другой стороне.

Незнакомец оглянулся на него и сказал:

— Они пойдут с этой стороны.

Тит открыл было рот, чтобы поинтересоваться, откуда тот знает, но вовремя вспомнил, с кем имеет дело, и промолчал.

Они шли около десяти минут, потом остановились. Незнакомец протянул ему лопату.

— Копай здесь…

Тит работал в поте лица, а незнакомец все подгонял и подгонял его.

— Поторопись. Они уже идут.

Фролов выкопал яму, забил в нее заостренные колья и замаскировал сверху. Потом, руководствуясь указаниями своего «благодетеля», установил взведенный карабин и гранаты, соединив их тоненькой проволокой, которую ему услужливо подсунул незнакомец. Подобные ловушки будут распространены через несколько десятилетий, но Тит, естественно, не мог знать об этом…

Наконец, работа была закончена. Фролов отошел в сторону и оглядел дело своих рук. Все было сделано очень хорошо. Со стороны нельзя было заметить, что впереди что-то было.

— Чего дальше? — поинтересовался он у незнакомца.

Но ответа не последовало. Тит огляделся. Его «благодетеля» нигде не было видно. И вот тут Фролов почувствовал панику. Он не знал, что ему делать дальше. Где-то впереди треснула ветка под чьей-то ногой. Тит понял, что они идут, и если он не уберется отсюда вовремя, то в самое ближайшее время его увидят. Он развернулся, побежал и…

…проснулся.

Он находился в своем убежище. Поразмыслив, Тит пришел к выводу, что все увиденное им было всего лишь сном. Просто он уморился и заснул, на самом деле никакого таинственного незнакомца здесь не было, как не было и разговора с ним. Соответственно, никуда он не ходил и никакие ловушки не устраивал.

Эта мысль принесла Титу облегчение.

— От, дьявол, приснится же такая чертовщина! — сказал он, выбираясь из своего логова.

И в этот момент где-то в лесу, в том направлении, где он во сне ставил ловушки, послышался сухой треск выстрела, потом — два взрыва и крики людей, заставившие его побледнеть. Тит быстро проверил, на месте ли его боеприпасы. Ни гранат, ни карабина на их обычных местах не было. И тогда он осознал, что это был не сон…

Лес наполнился стрельбой. Тит почувствовал нарастающую панику. Дело было не в том, что в лесу появились люди, пришедшие по его душу. Их-то он как раз и не боялся. Дело было в другом…

Тит, как и любой, наверное, житель их хутора (да и не только их хутора), был суеверным. То, что было непонятно его разуму, чего он не мог никак объяснить, пугало его. В последнее время ему часто приходилось сталкиваться с подобными явлениями, если и не напрямую, то косвенно. Фрол Бородин убил Демида, приняв его за Дарью Гришину. Потом Тит убил его, а трупы так запрятал, что ни одна собака не должна была сыскать их. Но каким-то таинственным образом милиция все же обнаружила это убийство. Мало того, им стало известно, что это — его рук дело. Хорошо еще, что он вовремя сумел понять это и улизнуть, а то сейчас гнил бы в застенках милиции или ГПУ…

Во всем была виновата Дарья, он был в этом уверен. Ее видел Фрол Бородин, она много раз угрожала им. Она же натравила на него прошлой ночью волков, от которых ему с трудом удалось отбиться. Рука до сих пор плохо действовало, напоминая ему, что это не было бредом его помутненного рассудка. Правда, никаких следов, кроме своих собственных, ему не удалось обнаружить, но ведь факт был, как говорится, налицо. Вон они, следы волчьих клыков, до сих пор были видны на теле…

А последние события вообще были для него загадкой. Теперь он убедился, что все то, что, как ему казалось, привиделось ему во сне, наяву обернулось реальностью. Конечно, можно было предположить, что Тит во время забытья, как лунатик, совершенно не отдавая себе отчета, наставил ловушек. Однако это не объясняло, как ему удалось узнать, с какой стороны придет опасность. Также было загадкой, как они узнали о его убежище. О нем знал только Курков, но в нем, в отличие от Фрола Бородина, Тит был уверен, как в себе самом. Значит, оставалась Дарья Гришина. Она, конечно, тоже не могла знать, но… Узнала же она, что это они пытались убить Ваньку Вострякова! Дарья была ведьмой, в этом Тит теперь уже не сомневался. А ведьмам доступно многое…

Таким образом, выходило, что незнакомец тоже был реальностью. Причем, это было уже пострашнее выходок Дарьи Гришиной. Она все-таки была человеком, хоть и ведьмой. А вот этот таинственный незнакомец не принадлежал к миру живых, он в этом был уверен…

С него было достаточно колдовства и всякой другой нечисти. Надо было убираться подальше от этих мест, и чем дальше, тем лучше. Он уже был по горло сыт этими приключениями, его рассудок находился на грани безумия. Он смертельно устал, он нуждался в отдыхе. Ему необходимо было спрятаться, переждать, пока не уляжется шум вокруг него. Здесь, как он успел убедиться, это было невозможно…

И Тит, приняв решение, побежал прочь, обходя место, откуда до сих пор доносилась стрельба. Он хотел пробираться в город, где жило намного больше народу, где он мог раствориться, спрятаться в массе людей, где, соответственно, его было труднее найти…

Иван с Михаилом Атаманчуковым быстро собрали своих людей, но пришлось ждать прибытия Мохова. Тот появился во главе сводного отряда сотрудников ГПУ и милиции и сразу взял командование в свои руки. Он заранее распределил людей, объяснив каждой группе, что и как делать. Только после этого они отправились к лесу…

Их вел Семен Беспалов, знавший эти места, как свои пять пальцев. Он же предложил зайти в лес не со стороны хутора, а с противоположной стороны, откуда Фролов их не ждал. Мохов посчитал это предложение весьма разумным, поэтому они потратили немного больше времени, объезжая лесной массив стороной.

Оперативники осторожно пробирались между стволами деревьев, держа оружие наготове. Мохов разделил свой отряд на две части. Одна половина пошла с ним, вторая перекрыла выходы к хутору. Люди старались не шуметь, но все же один из оперативников наступил на сухую ветку. Треск ломающегося дерева в этой глухой тишине прозвучал подобно выстрелу. Оглушительное эхо прокатилось по лесу. Казалось, этот звук мог разбудить и мертвого…

Люди замерли, чутко прислушиваясь к тишине, воцарившейся в лесу после того, как эхо затихло. У Ивана, шедшего рядом с Моховым, вспотела ладонь, сжимающая рубчатую рукоять нагана. Ему казалось, что Фролов должен был обязательно услышать этот звук. Вот сейчас зазвучат первые выстрелы, которые, возможно, оборвут чьи-то жизни. Может быть, даже его… Но все было тихо, и они двинулись дальше…

Первым в отряде Мохова шел Беспалов. Следопыт каким-то внутренним чутьем, а, может быть, по каким-то одним ему известным приметам, уверенно вел людей к цели. Его глаза зорко ощупывали все пространство перед собой, руки сжимали винтовку. Он был готов в любой момент предупредить людей, если заметит опасность. Но пока все было тихо…

Чуть позади него шел Михаил Атаманчуков. Они втроем были единственными хуторянами, которых Мохов взял с собой. Остальные остались во втором отряде. Атаманчуков также настороженно вглядывался в заросли…

И все же они пропустили ловушку. Беспалов заметил проволоку, протянутую невысоко над землей, когда зацепился за нее ногой. Да и немудрено. Она была так хитро замаскирована, что ее надо было специально разыскивать, зная о ее наличии. И то это трудно было сделать. А Беспалов к тому же был слишком занят, чтобы тщательно смотреть себе под ноги. Они думали, что Фролов не будет их ждать с этой стороны…

Прозвучал одинокий выстрел. Беспалов, выронив винтовку и схватившись руками за грудь, стал медленно валиться на землю. Сразу же вслед за этим оглушительно прогремели два взрыва, наполнив воздух горячими осколками. Кто-то громко закричал от боли.

В первые секунды люди растерялись. Нападение было очень неожиданным для них. Но оперативники быстро пришли в себя, открыв огонь по тому месту, откуда прозвучал выстрел. Стрелял и Иван. Он не видел цели, но, поддавшись общему настрою, палил в белый свет, как в копеечку.

— Прекратить стрельбу! — заорал Мохов, пытаясь перекричать шум.

Постепенно выстрелы стихли. В лесу опять установилась тишина, нарушаемая лишь стонами раненых людей. В отряде было три человека убито (среди них оказался и Михаил Атаманчуков) и двое раненых. Один из них, Семен Беспалов, был еще жив, но, видимо, доживал последние минуты. Пуля попала ему в грудь в районе сердца…

Иван подполз к нему. Семен открыл замутненные болью глаза и прохрипел, выплевывая кровь:

— Прости, Иван, это я виноват…

— Да брось ты! — сказал ему Иван, пытаясь остановить кровь.

— Я виноват, не заметил…

— Не вини себя, Семен.

— Проволока, я не заметил ее… Это была ловушка…

— Какая проволока? — удивился Иван.

— Фролов приготовил нам ловушку… Скажи Мохову… пусть не ищет… Его там нет…

— Не понимаю, о чем ты?

Беспалов прикрыл глаза. Мертвенная бледность заливала его лицо.

— Много потеряли? — заговорил снова он.

— Не знаю, — честно ответил Иван. — Мишка убит…

Беспалов открыл глаза.

— Я тож вскорости там буду…

— Ты чего это? — возмутился Иван. — Зараз отвезем тебя в станицу, доктора тебя поставят на ноги!

Он и сам не верил в то, что говорил. Слишком плох был Беспалов…

Из зарослей, откуда прозвучал роковой выстрел, вышел Мохов со своими оперативниками.

— Ну, что? — поинтересовался Иван.

Мохов махнул рукой.

— Это была ловушка. Погляди…

Он протянул Ивану кусок проволоки. Такой тонкой тому еще не приходилось видеть.

— Она была прикреплена к карабину и гранатам, — пояснил Мохов. — Семен задел за ту, что вела к карабину, Мишка — за те, что вели к гранатам. Кстати, как он?

— Плохой, — ответил Иван. — Боюсь, до хутора не дотянет… Много потеряли?

— Считая с твоими, трое убитых и двое раненых. Точнее, четверо, — добавил Мохов, поглядев на обескровленное лицо Беспалова, впавшего в забытье. — Грязнов ранен легко, в руку.

— Что будем делать? — поинтересовался Иван.

— Ясно, что Фролова в логове уже нет. Мы его спугнули… И откуда этот гад проведал про нас?

Мохов пытливо посмотрел на Ивана.

— Чего ты на меня так глядишь? — возмутился тот.

— Да нет, ничего, — ответил Мохов. — Значит, говоришь, Дарья Гришина доказала тебе про то, где скрывается Фролов?..

— Ты что, думаешь, она упредила его?

— Покуда я ничего не думаю… Но все ж откуда-то он знал, что мы идем по его душу…

— Упредить его мог, кто угодно, — ответил на это Иван. — Все видели, как мы собирались. Тут уж любой дурак догадается… Ты мне вот чего скажи… Откуда он проведал, с какой стороны мы пойдем?

Мохов улыбнулся.

— А кто тебе сказал, что ловушки только с этой стороны?

Возразить на это Ивану было нечего.

— Ладно, двигаем дальше, — сказал Мохов.

— А что с ранеными и убитыми?

— Беспалова отправлю сейчас. Остальных оставим покуда здесь, опосля заберем. Зараз нам надо разобраться со Фроловым. Думаю, он побегет в супротивную сторону, а там его встретят наши.

— А ежели нет?

Мохов удивленно посмотрел на Ивана.

— Теперича ему никуда от нас не деться. Мы этого гада достанем!

Мохов ошибался. Фролову удалось выскользнуть из леса незамеченным. Какая-то неведомая, могущественная сила позволила ему обойти кордоны, которые должны были задержать его. Может, то было его звериное чутье, а, может, просто везение. Он был волком среди людей и дичью для охотников…

Выбравшись из леса, Тит переплыл реку и бросился прочь от этого места. Страх придавал ему силы, заставляя бежать подальше от хутора. Но, странное дело, чем дальше Фролов удалялся от него, тем труднее ему было двигаться. Словно кто-то невидимый сильной рукой упирался ему в грудь. Каждый шаг давался Титу с трудом, и, в конце концов, он свалился на землю, устав от этой выматывающей борьбы.

В душу закралась паника. Он не мог уйти из этих мест. Что-то или кто-то не давал ему этого сделать. Он догадывался, кто это может быть. Загнанный в угол, не видя другого выхода, Тит решил, наконец, нанести ответный удар, покончив с этим кошмаром раз и навсегда.

Едва он принял такое решение, как тяжесть, не дававшая ему двигаться, куда-то пропала. Фролов попытался осторожно двинуться в сторону города и сразу же почувствовал, как кто-то невидимый толкнул его в грудь, да так сильно, что он отшатнулся. Тит повернулся и сделал шаг в сторону хутора. И, как он и предполагал, этот шаг дался ему с такой легкостью, словно тот, кто раньше не давал ему уйти, теперь, наоборот, помогал ему…

Оперативники прочесали весь лес вдоль и поперек, но Фролов как сквозь землю провалился. Люди недоумевали. Отряды шли цепью навстречу друг другу, но ни тот, ни другой на своем пути никого не встретили. Осмотр заброшенного волчьего логова говорил о том, что Фролов действительно последнее время обретался тут, но совсем недавно покинул свое убежище. Странное дело, судя по следам, он неизбежно должен был наткнуться на кого-нибудь, но этого не произошло. Создавалось такое впечатление, что ему каким-то неведомым образом удалось просочиться сквозь сплошные цепи загонщиков.

— Чертовщина какая-то! — развел руками Мохов. — Этого просто не могет быть!

— Факты, Василий, — упрямая вещь, — сказал на это Иван, который совсем не удивился, потому что подозревал и раньше, что так и случится. — Что будем делать?

— Он не мог спрятаться в лесу. Ежели он выбрался отсюда, далеко ему не уйти…

К ним подошел один из оперативников и сообщил, что на другом берегу реки обнаружились свежие следы, ведущие в противоположную от хутора сторону.

— Ну, теперича мы его точно достанем! — обрадовался Мохов. — Вперед, товарищи, за ним!..

К тому времени, когда Фролов добрался до хутора, уже была глубокая ночь. Он не стал заходить домой, а направился сразу же к Куркову. На его осторожный стук в окно сначала выглянула хозяйка. Когда она увидела его, на лице женщины появилось выражение страха, словно перед ней стояло приведение, а не давний сосед, приятель ее мужа. Но это был страх за свою семью, за Афанасия. Она давно уже уговаривала его порвать с Титом, вечно подбивавшего своего соседа на всякие глупости, которые рано или поздно могли погубить его. Появление Фролова ночью, в то время, когда его разыскивали ГПУ и милиция, не сулило ее мужу ничего хорошего…

Конечно, Тит об этом даже и не задумывался. Ему было глубоко наплевать на переживания этой женщины, ему было наплевать на самого Афанасия. Курков был необходим ему для задуманного дела. На этого человека он мог положиться, единственного из всех, кого он знал. Конечно, Тит мог бы справиться и один, но, честно говоря, он боялся Дарьи после того, что с ним произошло…

Через некоторое время в окно выглянул сам Курков. Он сделал знак Титу, чтобы тот подошел к воротам, и опустил занавеску. Фролов осмотрелся по сторонам и проскользнул к воротам…

Ждать ему пришлось недолго. Вскоре послышались шаги, скрежет отодвигаемого засова. Тяжелая створка приоткрылась, и Тит проскользнул внутрь.

— Ты что, Тит, спятил? — встретил его Афанасий вопросом. — Тебя ж ищут!

Было хорошо заметно, как он нервничает. Тит усмехнулся, увидев это, и сказал:

— Не боись, Афанасий, все чисто. Никто не видал, как я к тебе пришел…

— За мной следят, за хатой тоже.

— Нынче никто не следит, все бросились в степь искать меня… Чего не приходил? Аль Натаха не передавала тебе?

— Передавала, — ответил Курков, виновато отводя взгляд. — Так ить следили ж за мной, Тит! Как я мог идтить к тебе?

— Ладно, — миролюбиво сказал Фролов, — дело прошедшее… Ктой-то выдал меня, Афанасий.

Курков переменился в лице.

— Это не я, Тит! Я никому!..

Он понимал, что, кроме него и Фролова, больше никто не знал о заброшенном волчьем логове в лесу. Значит, подозрение, прежде всего, падало на него. Он хорошо знал, что Тит был крут на расправу, а доказать свою невиновность не мог…

— Я тебе верю, — сказал вдруг Фролов, и у Куркова сразу отлегло от сердца. — Это все Дашка, стерва!

— Дашка? — удивился Афанасий. — Ты чего-то путаешь, Тит. Откуда ей знать?

Фролов недобро усмехнулся.

— Она — ведьма! Я знаю, это она навела оперов на меня!

Куркову не с руки было спорить с ним, хотя он скептически отнесся к заявлению своего приятеля.

— Ну, заходь в хату, Тит, повечеряешь. Там и погутарим.

У Фролова рот сразу наполнился слюной при упоминании о еде, но он отрицательно покачал головой.

— Нет, Афанасий. Ты бы вынес чего-нибудь пожрать и из одежи чего-нибудь, моя, вишь, ни на что не годится, даже срам прикрыть… Да захвати с собой обрез. Нам надобно наведаться к Дашке. Я навсегда отучу эту стерву путаться не в свое дело!..

К дому Гришиных они пробирались задами, избегая случайных глаз, которые могли увидеть их. Они хотели незаметно подобраться к хате и убить всех, кто находился там. Это была месть Фролова за те дни страха, которые он пережил. Он считал, что, убив Дарью, сможет, наконец, вздохнуть свободно…

Дом Гришиных стоял на отшибе, на самом краю хутора, что способствовало их плану. И погода была, как на заказ. Все небо затянуло темными свинцовыми тучами, было очень темно…

— Чтой-то не нравится мне все это, Тит! — сказал вдруг Курков.

— Чего это вдруг? — поинтересовался тот.

— Ты глянь, какая тишь! Не к добру это!

Действительно, было очень тихо. Ни одного звука, природа словно вымерла. Воздух был наэлектризован, чувствовалось, что приближается гроза…

— Как бы не было грозы, а то и бури, — заметил Курков. — Глянь-кось, как парит!

— Ерунда! — отмахнулся от его предупреждений Тит. — Ты чего, грозы никогда не видал, что ль?

— Будет буря! — уже увереннее заявил Курков.

— Да ну и черт с ней! — рассердился Тит. — Надобно дело сделать, а ты тут о какой-то буре талдычишь! Ежели спужался Дашки, так и скажи, а голову мне тута не морочь!

Курков замолчал, видя бесполезность своих предупреждений. У него были дурные предчувствия. Он очень не хотел идти с Фроловым, но и отказаться не мог, зная вспыльчивый нрав своего дружка…

Ослепительно сверкнула молния где-то совсем рядом, расколов небо пополам и заставив их вздрогнуть. Следом за этим оглушительно прогремел гром. Налетел сильный порыв ветра, подняв целую тучу пыли, запорошив глаза, мешая дышать.

— Тит, может, не пойдем? — закричал Курков в ухо Фролову. — Глянь, чего творится!

Первые капли дождя упали на землю, а потом небеса разверзлись, хлынуло, как из ведра, вымочив их сразу с головы до ног. Молнии теперь лупили беспрестанно, разгоняя вспышками темноту.

— Вали отседова, трус! — крикнул Фролов, вытирая ладонью воду с лица. — Я и один управлюсь!

— А, может, послухаешь своего дружка? — услышали они вдруг голос Дарьи Гришиной.

И Фролов, и Курков испуганно стали озираться по сторонам. Голос прозвучал совсем близко, но самой девушки нигде не было видно. И это вселило в их души суеверный ужас.

— Где ты? Выходи! — крикнул в темноту Фролов. — Будя играть с нами в кошки-мышки!

Ослепительно сверкнула молния, сильный раскат грома сотряс воздух, заглушая его слова.

— Дядя Тит, ить я тебя упреждала, — сказала Дарья сурово. — Ишо не поздно сознаться.

— Иди к черту, ведьма! — огрызнулся Фролов.

— Я-то пойду, но и тебя захвачу! — отозвалась девушка. — Не спужаешься?

Курков, до сих пор озирающийся по сторонам, крикнул в ухо Фролову.

— Тит, где она? Я ее не вижу!

Фролов повернул к нему мокрое лицо.

— Ее тута нету. Надо добраться до ее логова…

И в этот момент что-то яркое сверкнуло перед его глазами и отшвырнуло в сторону, оглушив и на время лишив возможности соображать. В насыщенном влагой воздухе запахло озоном и паленым мясом.

Когда к Фролову вернулась возможность соображать, он встал сначала на колени, потом на ноги. Он огляделся по сторонам в поисках Куркова. На земле лежала какая-то черная, дымящаяся масса. Тит подошел поближе и с ужасом узнал в этой массе своего дружка, а, точнее, то, что от него осталось после того, как в него ударила молния.

От этого зрелища желудок Фролова вывернуло наизнанку. Тошнотворный запах заставлял его раз за разом содрогаться в судорожных позывах.

— Дядя Тит, ишо не поздно! Сознайся, а то с тобой будет то же, что и с твоими дружками! И не надейся, что я тебя оставлю в покое! Не надейся…

Фролов разогнулся. Его рассудок не мог выдержать такого давления, и он побежал…

Он бежал и падал, поскальзываясь в грязи, вставал и снова бежал. А в ушах звучал настойчивый голос Дарьи, преследовавший его по пятам. Он зажимал уши ладонями, но голос проникал глубоко в его сознание, заставляя кричать от ужаса…

Отряд Мохова вернулся на хутор уже под утро. Люди приехали мокрые и злые: в степи их застала сильная гроза, заставившая свернуть поиски. А на хуторе их ждала новость: нашли мертвого Афанасия Куркова неподалеку от дома Гришиных. Его убило ударом молнии…

В связи с этим возникало много вопросов. Что делал Курков этой ночью в таком месте и в такую погоду? При нем обнаружили обрез, значит, он шел к Гришиным с недобрыми намерениями. Кто-то из его соседей сказал, что видел, как к его дому пробирался какой-то человек. Предположительно, Фролов…

Оперативники обыскали дома Куркова и Фролова, но никого не обнаружили. Мохов ругался, костеря всех и вся. И это было неудивительно. В последнее время на хуторе было слишком много смертей, а результатов — никаких. Словно какой-то рок довлел над хутором…

У Ивана было свое мнение на этот счет. Он точно знал, что Дарья имеет какое-то отношение ко всем тем событиям, которые произошли за последнее время на хуторе. Да и смерть Афанасия Куркова была слишком странной. То, что это произошло неподалеку от дома Гришиных, наводило на определенные мысли…

Иван решил поговорить с Дарьей начистоту. Не то, чтобы он верил в эту мистику, но… Он сам убедился, что Дарья знает гораздо больше, чем говорит…

На его стук отворила мать Дарьи, Аксинья.

— Чего тебе, Иван?

— Хочу погутарить с Дарьей, — ответил Иван.

— Нету ее, — сказала Аксинья.

— А где она?

Женщина пристально посмотрела в его глаза, словно раздумывая, говорить или нет.

— Уехала она, Иван. В город, к отцу…

Он почувствовал глубокое разочарование. Ему очень хотелось увидеть Дарью, поговорить с ней. И не только потому, что это было необходимо для дела. С каждым днем его все сильнее и сильнее тянуло к ней. Постепенно он начинал осознавать, какую ошибку совершил он, посватавшись к Алене Кирзачевой. Минутную слабость Иван принял за глубокое чувство, отказавшись от своей настоящей любви…

Нет, не то чтобы с Аленой у него было все кончено. Он чувствовал какое-то раздвоение в своих чувствах. Его тянуло к Дарье, но и с Аленой Иван не мог расстаться просто так, до конца не разобравшись в себе. Что-то было у него и к этой, в общем-то, милой девушке, но он чувствовал, что это чувство — какое-то неестественное, фальшивое. Все это ему надо было хорошенько обдумать, прежде чем принимать какое-то решение. Он надеялся, что Дарья в какой-то мере поможет ему в этом…

Он поблагодарил Аксинью, и та, не ответив, закрыла за ним дверь. Ему не оставалось ничего другого, как вернуться к себе и ждать. Ждать, когда все разрешится…

XVII

Мохов уехал из хутора, так ничего и не добившись. А через два дня его сняли…

В тот день Иван сидел дома. Настроение было препаршивое. Все буквально валилось из рук. После смерти двух самых главных активистов артели, Атаманчукова и Беспалова, коллектив стал разваливаться. Сразу несколько человек подали заявления о выходе и потребовали свою долю урожая и сельхозоборудования. Раньше спаянный коллектив превратился в свору дерущихся за кость собак. И остановить их было некому…

В личной жизни тоже был полный разлад. Формально они помирились с Аленой, а фактически… Ивану все меньше и меньше хотелось ее видеть, да и она, видимо, тоже слегка охладела к нему. Несколько раз оставшиеся верными ему приятели намекали, что видели его невесту с Яшкой Рыжим. Но он только отмахивался от них, и, в конце концов, его оставили в покое.

Их родители тоже были обеспокоены. Несколько раз они пытались поговорить с детьми, чтобы выяснить, что между теми происходит, но и Иван, и Алена в один голос твердили, что все нормально, что все у них в порядке и беспокоится не стоит. Конечно, родители прекрасно понимали, что их обманывают, но ничего не могли с этим поделать…

На хуторе отношение к Ивану тоже изменилось. Семьи Атаманчукова и Беспалова винили во всем его и не разговаривали с ним. Родня подговаривала против него баб и казаков, и те, в свою очередь, тоже стали на него недобро коситься. Иван чувствовал тот забор отчуждения, который возник вокруг него, но ничего не мог с этим сделать. Он уже не имел прежнего авторитета среди жителей хутора…

Честно говоря, ему было наплевать на это. Исключение из партии, последние события подорвали его духовные силы. Он даже не стал подавать апелляцию в окружком. Им овладело какое-то странное равнодушие, безразличие ко всему происходящему, словно это его и не касалось. Единственное, чего он хотел в данный момент, — это чтобы поскорее вернулась Дарья. Ему необходимо было увидеть ее, поговорить с ней…

Во дворе послышался шум отпираемой калитки. Иван выглянул и увидел заходивших на баз незнакомых ему людей. Впрочем, не все лица он видел в первый раз. Ему показалось, что он узнал нескольких оперативников, приезжавших с Моховым в тот злополучный день, когда они отправились ловить Фролова. Но где в таком случае был сам Василий?

В дверь постучали. Иван встал и пошел открывать.

— Востряков Иван Андреевич? — поинтересовался худой высокий молодой человек с холодными глазами.

— Это я, — подтвердил он. — А в чем дело, товарищи?

— Начальник районного отдела ГПУ Снегов Владимир Михайлович, — представился его собеседник, предъявляя документы.

— Начальник? — удивился Иван, ничего не понимая. — А как же Мохов?

— Мохов снят, — коротко ответил Снегов.

Иван почувствовал, как холодок пробежал по его коже. Василия сняли!.. Где он теперь, что с ним?.. Видно, Трофимов все-таки добился своего…

— Товарищ Востряков, — продолжил тем временем новый начальник районного ГПУ, — по имеющимся у нас сведениям у вас в доме хранится оружие. Вы должны сдать его, или мы вынуждены будем произвести обыск и конфисковать его.

Иван с интересом рассматривал Снегова. Раньше он никогда не видел его. Ни в станице, ни среди сотрудников Мохова. По всей видимости, его прислали из окружного ГПУ. Да и говор выдавал в нем городского человека. В станицах и на хуторах так не говорили…

Он понял, что спорить было бесполезно. Да и не хотелось, честно говоря. Ради чего? Бывшие его единомышленники теперь, после гибели Атаманчукова и Беспалова, вряд ли пойдут ловить Фролова, если тот объявится…

— Проходите, — сказал Иван и пошел в комнату.

Он не оглядывался, зная и так, что сотрудники ГПУ следуют за ним. Подошел к стене, снял с нее винтовку, достал из кармана наган и отдал оружие Снегову. Потом наступила очередь патронов.

— Это все? — поинтересовался начальник ГПУ.

— Все, — ответил Иван.

— А это? — Снегов кивнул на стену, где висела шашка.

— Это — наградное оружие.

— Покажите.

Иван снял шашку со стены, вытащил из ножен и показал Снегову надпись: «Вострякову Ивану Андреевичу за проявленную доблесть в боях с врагами революции». Начальник ГПУ удовлетворенно кивнул и сказал:

— Товарищ Востряков, я надеюсь, что вы сдали все оружие. В противном случае вы будете арестованы за незаконное хранение. Я знаю о ваших прошлых заслугах и о том, что вас поддерживал предыдущий начальник ГПУ Мохов. Но, товарищ Востряков, закон одинаков для всех. И для вас тоже…

Иван вернул шашку на место. Снегов, забрав сданное оружие, ушел со своими оперативниками. Иван догадывался, что они пошли к другим его бывшим соратникам. Но он не знал того, что Снегов прибыл в их хутор не только за этим…

Аксинья Гришина в то утро проснулась с ощущением надвигающейся беды. Она не знала, что должно было случиться, но была уверена в том, что это было что-то нехорошее для их семьи…

Дарья уехала к отцу два дня назад, и Аксинья была в хате совсем одна. Она встала, наскоро поела и занялась делами по хозяйству. Ощущение тревоги не проходило, а только усиливалось, словно неведомая беда неумолимо приближалась к ее дому…

Этим утром Аксинья заметила, что захворала ее любимица, корова Зорька. Бедное животное лежало на полу пластом и не вставало. Бока ее ходили ходуном, глаза были закрыты, и Аксинья подумала, что Зорька не дотянет до ночи. Это была повальная беда, какая-то эпидемия, внезапно захлестнувшая хутор. Скотина стала дохнуть, и никто ничего не мог сделать. Ветеринар говорил какие-то мудреные слова, но люди не понимали его. Они хотели, чтобы он вылечил их скотину или, по крайней мере, оградил от болезни. Но, похоже, ветеринар и сам был бессилен что-либо сделать…

Но не эта беда породила в душе Аксиньи тревогу. Она чувствовала, что должно произойти что-то более страшное. Что-то, что будет пострашнее внезапного падежа скота…

Когда она увидела заходящих на баз вооруженных людей, ее тревога усилилась, заполнив всю ее сущность. Женщина готова была закричать в голос, потому что поняла, что это и было тем, чего она ожидала и так боялась. Настоящая беда пришла в ее дом…

— Гражданка Гришина? — поинтересовался высокий молодой человек в форме работника ГПУ.

— Да, это я, — ответила Аксинья, вытирая испачканные руки о подол простенькой юбки. — Что-то стряслось?

— Стряслось, — усмехнулся молодой человек. — Решением суда ваш муж признан виновным в организации заговора с целью свержения Советской власти и приговорен к расстрелу. Ваше имущество конфискуется, а семья высылается на постоянное место жительства на Урал. Вот постановление.

Он протянул ей какую-то бумагу, но она уже не слышала его. Боль стальными тисками сдавила сердце, перед глазами все завертелось в каком-то бешеном танце, а потом на сознание опустилась тьма…

Дарья в нерешительности остановилась перед зданием окружного ГПУ. Сердце подсказывало, что ей не стоит заходить туда. Она не знала, откуда возникло это ощущение, но верила ему. В последнее время ее колдовская сила настолько возросла, что она иной раз сама пугалась. Дарья боялась, что в один прекрасный момент не сможет ее контролировать, и то Зло, которое таилось в ней, вырвется наружу, сметая все на своем пути.

И, тем не менее, она не могла не пойти, хотя и чувствовала, что не стоит этого делать. Девушка назвала дежурному цель своего визита. Молодой парень велел ей ждать, а сам куда-то ушел. Когда через несколько минут к ней подошли два дюжих сотрудника ГПУ и предложили ей следовать за ней, она послушно пошла, уже зная, что будет дальше…

Ее заперли в камере. Странно, но страха или безысходности не было, хотя она прекрасно понимала, что случилось то, что она так долго и безуспешно пыталась предотвратить. Дарья знала, что в любой момент может выбраться из этого здания, она была просто уверена в этом. Но ей хотелось, чтобы ее опасения кто-нибудь подтвердил.

Через некоторое время пришел следователь и объявил, что ее отец приговорен к расстрелу, а семья — к высылке. Завтра ее должны были под конвоем отправить на пересыльный пункт, откуда ее дорога лежала на Урал.

Девушка слушала его рассеянно. Следователь удивился, с каким ледяным спокойствием она встретила это известие. Единственный вопрос, который задала девушка, был о том, когда приговор приведут в исполнение.

— Не думаю, что его исполнение будут затягивать, — ответил следователь. — С такими у нас не церемонятся…

Дверь заскрипела несмазанными петлями, надзиратель задвинул засов. Дарья осталась одна. Необходимо было срочно предпринимать какие-то меры, но она знала, что до ночи все равно не сможет ничего сделать. Поэтому девушка закрыла глаза и постаралась уснуть…

Ночь опустилась на город. В камере тускло светила лампочка, еле-еле разгоняя темноту. Дарья открыла глаза и прислушалась. Все ее чувства были обострены до предела. Она слышала, как шуршат крысы в поисках чего-нибудь съестного, как сопит на своей табуретке в конце коридора надзиратель. Мысленно прощупав здание, девушка определила, что в нем осталось совсем мало людей: только охрана, дежурный, надзиратели и несколько заключенных. Отца среди них не было…

Она улыбнулась. Настало ее время действовать…

— Эй, кто-нибудь! — закричала Дарья и забарабанила кулаками в железную дверь.

Послышались шаги, маленькое окошечко в двери открылось, и в камеру заглянул надзиратель.

— Ты чего это шумишь, а? Чего порядок…

Договорить он не успел. Дарья уставилась своим завораживающим взором ему прямо в глаза, и надзиратель умолк, так и не договорив фразы. Затем он достал ключи и отпер камеру. Дарья вышла, и надзиратель запер за ней дверь, словно ничего и не произошло. Девушка легонько коснулась его лба рукой, и он послушно поплелся следом за ней, глядя бессмысленным взглядом прямо перед собой.

В конце коридора была еще одна дверь. Надзиратель отпер ее, выпуская Дарью, потом закрыл и уселся на свое прежнее место, на табурет. Его взгляд постепенно приобретал осмысленность…

Через несколько минут он встал. Какая-то непонятная тревога глодала его. Он не мог объяснить, откуда взялось это ощущение, но ему казалось, что что-то идет не так, как должно быть. Надзиратель встал и прошел по коридору, заглядывая в те камеры, в которых сидели задержанные. Все они были на месте. Да и куда могли деться эти несчастные? Двери были надежными, решетки на окнах тоже, здание очень хорошо охранялось. Никто не мог сбежать из стен ГПУ…

Оставалась последняя камера, в которую сегодня посадили эту странную девушку. Тревога вспыхнула с новой силой. Ему казалось, что там кроется что-то страшное, и он боялся открывать окошечко, опасаясь неведомо чего. Вроде, и причин-то для беспокойства не было, и, тем не менее, надзиратель долго стоял перед дверью, не решаясь заглянуть в камеру…

Наконец, он открыл окошечко и заглянул внутрь. То, что он увидел, заставило его расслабиться и облегченно вздохнуть. Девушка лежала на деревянных нарах, стоявших в каждой камере… Закрыв окошечко, успокоенный надзиратель отправился на свое обычное место.

В эту ночь он больше не проверял своих подопечных…

XVIII

Не одних только Гришиных выселили с хутора и конфисковали имущество. Под это же постановление попали семьи Фроловых, Курковых, Бородиных и даже Ушаковы, которые, в общем-то, не имели к этому делу никакого отношения…

После смерти Афанасия Куркова Тит Фролов прятался на чердаке своего дома, выходя из этого убежища только по ночам, и то с большой осторожностью, чтобы, не дай бог, его не заметил кто-нибудь из соседей. Была бы его воля, он и не покидал бы его, но надо же было как-то добывать себе пропитание. Работники разбежались сразу же после смерти Куркова, потому что теперь за ними некому было следить. Скотина стояла некормленая, и по ночам Тит подкармливал ее. Он знал, что это опасно, что его могут заметить, но хозяйское сердце не могло допустить, чтобы его быки, коровы, утки и другая живность сдохла с голоду.

В этот день на баз Фроловых пришли вооруженные люди. Фролов скрипел зубами от бессильной ярости, глядя, как выводят его скотину, вытаскивают имущество, но ничего не мог сделать. Несколько раз он порывался выскочить на улицу и перестрелять этих гадов, но сдерживал себя. Тит прекрасно осознавал, что шансов у него не было никаких. Его бы просто пристрелили…

А потом два оперативника полезли на чердак. Тит едва успел зарыться в сено, когда голова первого из них показалась в проеме чердачной дверцы. Он лежал, затаив дыхание, еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть от сенной трухи, набившейся в ноздри, а оперативники ходили совсем рядом, что-то разыскивая. У него даже заболела рука от того напряжения, с которым он стискивал наган. Люди переворошили все на чердаке, но по какой-то странной случайности не обнаружили его. Словно какая-то неведомая сила охраняла Тита…

Оперативники ушли, и Фролов выбрался из сена. Слезы обиды и ярости катились по его щекам. Все, что он так долго наживал, у него отобрали в одночасье, оставив его нищим. И от этого его ненависть разгорелась с еще большей силой. Он поклялся, что этой же ночью кое-кому придется расстаться с жизнью за то, что они с ним сотворили…

Ночь раскинула свои черные крылья над хутором. Еще с вечера хуторские казаки и их семьи почувствовали какое-то смутное беспокойство. Надвигалась что-то нехорошее, заставляя людей с тревогой выглядывать из окон, выходить на улицу, бесцельно слоняться по хутору. Даже обычных для такого времени гуляний молодежи под гармошку в этот вечер не было. Чувствовалась какая-то напряженность, заставлявшая людей нервничать. Внезапно вспыхивали беспричинные ссоры, случались и драки между соседями, которым, вроде бы, и делить было нечего. Драки были жестокими, били друг друга до крови, пока их кто-нибудь не разнимал.

С наступлением ночи все, вроде бы, утихомирились. Но даже во сне люди ворочались с боку на бок. Им снились кошмары…

Титу Фролову тоже приснился кошмар. Во сне он увидел Степана Гришина. С первого взгляда было понятно, что этот человек — мертв. Лицо было неестественно бледным, все в запекшейся крови, один уцелевший глаз горел каким-то дьявольским огнем. Второго глаза у него не было, вместо него чернел провал, из которого вытекала какая-то жидкость. Мокрые окровавленные волосы свалялись и торчали в разные стороны.

— Ну, здравствуй, Тит, — сказал Степан, буравя его своим страшным взглядом.

Фролов не ответил. У него язык не ворочался, парализованный тем ужасом, который он испытал при виде мертвеца.

— Вот видишь, чего ты добился, — продолжал тем временем Степан. — Убили ить меня, Тит. И виноватый в этом ты!

— Нет! — прохрипел Фролов, пятясь от мертвеца. — Это не я!

— Брось, Тит! — улыбнулся Гришин, обнажив рот с выбитыми зубами. — Ить это ты стрелял в Ваньку, это ты украл, а затем подкинул мне мои же сапоги! Я это точно знаю…

В темном углу послышался шорох, и на свет вышел Фрол Бородин. Его лицо тоже было мертвенно бледным, во лбу чернела маленькая ранка пулевого отверстия.

— А меня ты за что в расход пустил, а, Тит? — сказал мертвец, скаля зубы в улыбке. — Ить я ничего тебе не сделал!

Фролов отшатнулся назад и уперся спиной во что-то твердое. В ноздри ударил тошнотворный запах горелого мяса. Он обернулся…

Перед ним стоял Афанасий Курков. Поначалу Тит не узнал его: волос не было, глаза зияли черными провалами, кожа почернела, полопалась и все еще дымилась, словно в него только что ударила испепеляющая молния. Но все-таки это был Афанасий…

Невыразимый ужас захлестнул Фролова. Ему захотелось проснуться, но он не мог, как не мог ни кричать, ни убежать. Тит понял, что мертвецы пришли по его душу, что спасения ждать не приходится, и рухнул перед ними на колени.

— Не губите, за-ради Христа! Все сделаю, что хотите!

Гришин достал откуда-то сложенный вчетверо листок бумаги и карандаш.

— Пиши.

— Чего писать-то? — удивленно поинтересовался Фролов, принимая от него письменные принадлежности.

— Все пиши. Как стрелял, с кем стрелял, как меня подставил…

— Но…

Тяжелая ладонь мертвеца опустилась на его левое плечо, и рука мгновенно онемела от пронизывающего ледяного холода, которым веяло от Гришина.

— Не балуй, Тит! — предупредил он Фролова.

— Что ты, что ты, Степан? — испуганно забормотал тот, поспешно склоняясь над бумагой. — Разве ж можно!.. А, черт! — выругался он. — Темень-то какая, ни зги не видать!

Вдруг откуда-то возник яркий луч света, упавший на бумагу.

— Пиши! — приказал Гришин.

Фролов поспешно стал выводить неровные от страха каракули на бумаге. Все время, пока он занимался этим делом, мертвецы стояли вокруг него, карауля каждое его движения. Но у Тита в мыслях даже не было бежать или сопротивляться. Он знал, что это бесполезно…

Наконец, он закончил свою исповедь и отложил карандаш в сторону.

— Все, я все описал, как было! — сказал Тит и оглянулся по сторонам.

Вокруг него никого не было. Он встал на ноги и обошел весь чердак. Ничто не указывало на то, что совсем недавно здесь кто-то был. Тит вздохнул с облегчением и…

…проснулся. С удивлением Фролов огляделся по сторонам. Он находился в своем доме. На столе перед ним горела керосиновая лампа, рядом лежал карандаш и лист бумаги.

Тит поднял его и поднес к глазам. Корявым подчерком на нем было написано признание. Под текстом стояла его подпись. Он не помнил, как спустился сюда, как писал это заявление. Он знал одно, — этот клочок бумаги был его погибелью…

Воровато оглядевшись по сторонам, Фролов собирался уже было порвать заявление на мелкие кусочки, но тут его слух уловил, как в конюшне заржал конь. Он застыл на месте, не веря своим ушам (всю живность-то ведь увели накануне с база), но ржание повторилось. Тит сложил вчетверо листок бумаги с признанием, засунул его в карман штанов и пошел к выходу…

Он осторожно вышел на улицу. Было свежо, на небе мерцали холодные звезды. Тит поежился, сердце гулко колотилось в груди. Ему было страшно…

Он достал из кармана наган, взвел курок и осторожно двинулся к конюшне. Ржание больше не повторялось, но Фролов точно знал, что внутри там кто-то есть. Он подошел к воротам, поставил лампу, которую захватил с собой из дома, на землю и потянул за тяжелую створку, держа оружие наготове…

Дверь отворилась. Послышался тонкий писк, какая-то возня, и вдруг через порог хлынул черный поток.

Тит отшатнулся, испугавшись. Он чуть не выстрелил, но вовремя опомнился. Это были всего лишь крысы. Правда, их было очень много, они лавиной перекатывались через порог, но его не трогали, уходя куда-то в темноту…

Дождавшись, когда последняя крыса покинула конюшню, Тит поднял лампу и вошел внутрь. Его окутала тишина. Не было обычных, в случае присутствия коней, постукивания копыт о деревянный пол, пофыркивания, всхрапывания. Конюшня была пуста…

И все же там кто-то был, Фролов чувствовал это. Он осторожно пошел к пустым стойлам. То, что он увидел, заставило его остановиться. Липкий пот страха покрыл его тело. Тит попятился к выходу…

Он ошибался, думая, что коней в стойлах не было. Они все были там. Мертвые животные лежали на полу, на них копошились большие жирные черви, а вокруг тучами вились мухи. Послышалось грозное шипение, и от стойл в сторону Фролова устремились многочисленные ядовитые змеи.

В ужасе он бросился к выходу, но тяжелые створки ворот оказались запертыми. Тит ожесточенно принялся дергать за них, но все было тщетно. Ворота не отпирались, словно их кто-то запер снаружи…

Тит вспомнил о черном выходе из конюшни и бросился туда, перескакивая через ползущих змей. Он молил Бога, чтобы эта дверца была не заперта. Как вихрь промчался Фролов через всю конюшню и с размаху врезался в заветный проем.

На его счастье дверца оказалась не заперта. Тит выскочил на улицу, и она захлопнулась за ним сама собой. Он стоял, глотая свежий воздух широко открытым ртом, как рыба, вытащенная из воды. К горлу подкатывал тошнотворный комок, сердце гулко бухало.

Тут Тит вдруг услышал какую-то возню и урчание на огороде. Бросив в ту сторону взгляд, он увидел нескольких волков, терзавших его пса. Почуяв его, волки оторвались от своего занятия и повернули головы к нему. Их глаза горели зеленым фосфоресцирующим огнем в свете лампы, которую Фролов все еще держал в руке, с острых клыков, обнажившихся в грозном рыке, капала кровь. Затем звери, продолжая рычать, медленно двинулись к нему…

Тит швырнул в них лампу и побежал к дому. Зазвенело разбившееся стекло, перед зверями заплясали веселые язычки пламени. Волки перешагнули через огонь, не обращая на него никакого внимания, и последовали за Фроловым.

Тит взбежал на крыльцо. Дверь оказалась запертой, хотя он точно помнил, что оставил ее открытой, когда уходил. Тит дернул несколько раз за ручку, но дверь не открывалась. Он-то надеялся отсидеться в доме… Вдруг дверь отворилась, и на пороге возникла зловещая фигура его жены, а за ней Тит заметил своих сынов. Они были тоже мертвы, он понял это, едва бросив на них взгляд.

— Что ж ты, ирод, натворил! — сказала ему с укоризной Наталья Григорьевна. — О себе не думал, так хоть о нас бы подумал! Вишь, как оно вышло из-за твоего упрямства! А ить всего этого можно было избегнуть… Но ты завсегда был упрямцем, никого не слухал…

Тит попятился от гневного взгляда жены, оступился и полетел вниз, пересчитав спиной все ступеньки. Вскочил на ноги, не чувствуя боли, но на крыльце уже никого не было, и дверь была заперта. Только волки все также угрожающе наступали на него…

Он бросился к соседней хате, принялся барабанить в стекла и звать на помощь. Но никто не отозвался. Тогда он бросился к другому дому. Но и там ему никто не ответил. Хутор словно вымер…

Тит прильнул лицом к окну одной из хат, надеясь разглядеть кого-нибудь. И тут с другой стороны окна выплыло лицо мертвеца. Фролов с криком отшатнулся от этого страшного видения. Неужели все люди мертвы?

Он огляделся по сторонам и увидел Бородина и Куркова, зовущих его к себе. Из соседних домов появились люди. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что все они мертвы.

В душе ширился и рос панический ужас. С криком он бросился к дому Гришиных. Он не знал, зачем бежит туда. Какая-то неведомая сила влекла его к этому дому, словно там он мог найти избавление от этого кошмара. Мертвецы протягивали к нему руки, но он стрелял в них из нагана, который до сих пор сжимал в руке. Выстрелы отбрасывали их в стороны, давая ему возможность пробиться через эту зловещую толпу. Впрочем, через некоторое время, оглянувшись, он видел, как они снова вставали и шли за ним…

Иван проснулся от звуков выстрелов. Стрельба доносилась со стороны дома Фроловых. Он резко сел на кровати и сунул руку под подушку, где у него всегда лежал наган. На этот раз на привычном месте его не оказалось. Иван вспомнил, что сегодня все оружие изъяли сотрудники ГПУ, и окончательно проснулся, стряхивая с себя остатки сна.

Ему снились кошмары. Во сне он опять ругался с Аленой. Так оно, в общем-то, и было. Сегодня при выселении умерла Аксинья Гришина. Для Ивана это не было неожиданностью. За последнее время слишком много горя свалилось на плечи этой мужественной женщины. Он все удивлялся, встречаясь с ней, как она все это выдерживает? И вот, видимо, не выдержала… Постановление о выселении явилось той последней каплей, которая окончательно подкосила ее.

Новый начальник ГПУ попросил хуторян похоронить ее, но никто не откликнулся. Всегда сердобольные бабки на этот раз категорически отказались помогать в похоронах Аксиньи. Мол, они и пальцем не прикоснутся к ведьминому отродью…

Иван с Михаилом, бывшим работником Гришиных, обмыли тело, одели, на конях увезли за хутор (хуторяне в категорической форме потребовали, чтобы дочка ведьмы была похоронена за чертой хутора, и уж тем более не на кладбище) и закопали там. Михаил воткнул в мягкую землю дощечку, на которой были написаны фамилия, имя, дата смерти усопшей (дату рождения не знал даже Михаил, проживший довольно-таки длительное время в семье Гришиных). Потом они выпили по маленькой за упокой души Аксиньи и разошлись по домам.

А на хуторе его встретила Алена. И началось…

Много обидных слов произнесла девушка в его адрес. Тут было все: и его визиты к Дарье, и холодность по отношению к ней и многое другое. Иван мужественно терпел, не желая ссориться с Аленой, но когда она поставила ему в упрек помощь в похоронах Аксиньи Гришиной, он не выдержал.

— Эх, Алена, Алена! Какая же ты стерва!

На том и разошлись. Было абсолютно ясно, что этот разговор был последней каплей, переполнившей чашу его терпения и подводившей черту в их отношениях. Ни о какой свадьбе не могло уже идти и речи. Между ними было все кончено…

Иван знал, кто внес основной вклад в разрыв их отношений. Яшка Рыжий постоянно подогревал в девушке ненависть к Дарье Гришиной и ревность к Ивану. И он решил поговорить с комсомольским вожаком по душам…

Но разговора не получилось. Яшка вел себя нагло и вызывающе. В конце концов, Иван не выдержал и с чувством дал ему в зубы, пообещав, что вышибет из него дух, если тот еще будет плести заговоры против него или Дарьи. Яшка ничего не ответил, но по его лицу было хорошо заметно, что этого он Ивану не простит. Впрочем, самому Ивану было наплевать на это. Он не боялся этого сопляка…

Вот и ночью Ивану снова снился разговор с Аленой. Он испытывал чувство вины по отношению к этой девушке. Но, в конце концов, она сама была виновата в том, что произошло. Не надо было ей так давить на него. Может, тогда все и обошлось бы… Но теперь Иван не испытывал к ней тех чувств, которые были в начале их отношений. Своими придирками Алена убила всю любовь и нежность… А, впрочем, любил ли он ее? Может, то было лишь только наваждение?..

На этот вопрос Иван не мог дать ответа. Да и не до этого было ему. Едва только заслышав выстрелы, он вскочил на ноги и огляделся по сторонам в поисках хоть какого-нибудь оружия. Первой мыслью у него было: «Никак Фролов объявился»? Потом пришла другая: «В кого это он там стреляет»?

Он вспомнил о шашке, висевшей в ножнах на стене. Одним прыжком Иван оказался около оружия, выдернул острый клинок из ножен и бросился на улицу. Мать, тоже проснувшаяся от выстрелов, повисла у него на руке, не давая уйти, но он аккуратно отстранил ее, не слушая причитаний женщины…

Уже на улице он вдруг услышал голос Дарьи:

— Ванечка, миленький, не ходи, прошу тебя! Не надо!

Иван остановился на мгновение, но тут со стороны дома Фроловых опять грохнул выстрел, и он, мгновенно забыв о том, что услышал, бросился туда…

У дома Фроловых уже собралась толпа. Окинув людей быстрым взглядом, Иван не заметил никого из своих ребят. Впрочем, это его не удивило. Вряд ли кто из них сунулся бы под пули без оружия. Да и семьи не отпустили бы их после смерти Атаманчукова и Беспалова. Среди людей Иван увидел двух оставшихся кулаков хутора с сыновьями, бывших соседями Фролова. Были здесь и другие казаки, в основном работники и единомышленники этих кулаков. К своему удивлению Иван заметил и женщин. Где-то в толпе промелькнули лица Яшки и Алены, державшихся рядом.

— Что стряслось? — поинтересовался Иван у людей.

— Тит умом подвинулся! Видать, одичал совсем, прятавшись, стреляет всех подряд. Вона, Митьку Харламова и евонного брата Гришку завалил из револьверта…

— Где он?

— Туды побег, — говоривший махнул в сторону дома Гришиных.

Ужасающая мысль обожгла сознание Ивана. А ведь Фролов побежал к Дарье! Словно что-то щелкнуло в мозгу у Ивана, и все встало на свои места. Он вспомнил все разговоры с Дарьей, все недомолвки, связанные с этим делом…

Иван сорвался с места и побежал. Чтобы перехватить Фролова, он бросился не по дороге, а напрямую, через огороды. Так быстро Иван никогда не бегал. Он одним махом перескакивал через плетни, мчался, едва касаясь земли ногами. И успел…

Он выскочил на дорогу перед Фроловым. Его вид поразил Ивана. Глаза Тита лихорадочно блестели, было хорошо заметно, что он не в себе. В руке Фролов сжимал наган.

Увидев Ивана, Тит резко остановился, глаза его расширились от ужаса, словно он увидел приведение. Потом он выкинул вперед руку с зажатым в ней оружием, но выстрелить не успел. Клинок шашки со свистом рассек воздух, кисть Фролова отделилась от руки и полетела в сторону. Видимо, перед тем, как Иван отрубил ее, Тит успел-таки нажать на курок: прогремел выстрел, и Иван почувствовал, как пуля обожгла ему левое бедро…

Тит мчался к дому Гришиных с такой скоростью, с какой никогда сроду не бегал. Мертвецы отстали от него, но преследования не прекратили. Он уже почти добежал до цели, когда где-то впереди затрещал плетень, и на дорогу перед ним выпрыгнул Фрол Бородин.

Тит остановился на месте, как вкопанный. Фрол бросился к нему с такой быстротой, что он просто не успел среагировать. В тот момент, когда Фролов выбросил вперед руку с наганом, перед его глазами что-то сверкнуло, и кисть с зажатым в ней оружием полетела куда-то в сторону. В следующее мгновение Бородин схватил левою рукой Тита за горло. А в правой была зажата окровавленная шашка…

— Сбежать хотел? — дыхнул на него зловонием Фрол, приближая свое мертвое лицо к его лицу. — Не получится, Тит! Пришла твоя смертушка!

Глаза Фролова бешено вращались, он не помнил себя от ужаса. Уцелевшей рукой он попытался освободиться от мертвой хватки, но куда там! Пальцы Фрола цепко держали его горло…

Мертвецы, которых он оставил позади, стали собираться вокруг них. Их руки тянулись к Титу, стараясь ухватиться за него. Позади них он увидел стоявшую в скорбном молчании Дарью Гришину. Девушка просто смотрела на него…

— Дашка, помоги, за-ради Христа! — прохрипел он, задыхаясь. — Ить я написал признание!

Но Дарья только покачала головой в ответ.

— Нет, дядя Тит. Поздно. Раньше надобно было беспокоиться о своем спасении, когда у тебя был шанс. Ить я тебя просила, помнишь?

— Будь ты проклята, ведьма! — прохрипел из последних сил Тит.

В следующее мгновение пальцы Фролова сжались, окончательно перекрывая доступ воздуху в легкие, а остальные мертвецы наконец-то схватили его и стали рвать тело на куски…

Из культи хлынула кровь, но, казалось, Фролов не обратил на этот факт никакого внимания. Он застыл на месте, глаза его бешено вращались, а грудь ходила ходуном. Вдруг он потянулся целой рукой к горлу и стал царапать его, словно силясь оторвать чью-то невидимую руку. А в следующий момент его глаза остановились. Он смотрел куда-то вправо от Ивана. Тот даже оглянулся, но там никого не было…

— Дашка, помоги, за-ради Христа! — вдруг прохрипел Фролов, не отрывая взгляда от того места. — Ить я написал признание!

Иван еще раз оглянулся, но опять никого не обнаружил, хотя воспаленное воображение Фролова явно кого-то там рисовало своему сошедшему с ума хозяину.

— Будь ты проклята, ведьма! — прохрипел Тит.

Иван обернулся к нему. С Фроловым происходило что-то неладное. Его глаза вылезли из орбит, лицо посинело. Он широко открывал рот, словно ему не хватало воздуха.

Тут подоспели казаки, вооруженные тем, что попалось под руку: вилами, лопатами, а то и просто дубинами. Толпа захлестнула Фролова, было видно только, как мерно поднимаются и опускаются руки казаков. Слышалась их ругань и шумное дыхание. Они мстили Фролову за те минуты страха, которые испытали, когда он бегал с наганом в руке и стрелял в первых попавшихся на его пути людей. Мстили жестоко, кромсая даже мертвое тело, абсолютно безопасное после того, как Иван отрубил кисть, в которой Фролов сжимал оружие…

Ивана так обеспокоил взгляд Тита, что он еще раз оглянулся на то место, куда тот так настойчиво смотрел перед этим. На этот раз он увидел Дарью!

— Даша? — не веря собственным глазам, поинтересовался он.

Девушка смотрела на него с какой-то неземной печалью.

— Ванечка, милый мой, иди, пожалуйста, домой! Я очень прошу тебя!

В следующее мгновение она пропала. Только что стояла на этом месте, и вот теперь ее не было. Иван протер глаза кулаками. Нет, на том месте никого не было. Решив, что это ему привиделось, он повернулся к казакам…

Там уже завершилась расправа над Фроловым. На земле валялась какая-то бесформенная окровавленная масса. Казаки стояли вокруг и о чем-то возбужденно переговаривались.

— Молодец, Иван! — хлопнул его кто-то по плечу.

Иван посмотрел на человека, обратившегося к нему. Это был новый секретарь партийной ячейки хутора Василий Власов. Сам он был из местных, но длительное время работал в райкоме, в одном из отделов. Теперь вот, видимо, Трофимов решил, что на этом посту Власов принесет больше пользы.

Василий еще что-то восторженно говорил ему, но Иван не слушал его. Честно говоря, он не очень-то хорошо относился к этому дородному казаку. Да и как можно было относиться иначе, если Власов был большим приятелем Степанова и получил это назначения явно по рекомендации последнего? К тому же в эту ночь Власов только объявился здесь, хотя и у него, и у нового председателя сельсовета, который тоже маячил неподалеку, было оружие, положенное им по праву. Нет, они появились только сейчас, когда все уже было кончено…

Послышалось хлопанье крыльев, и на труп опустился большой черный ворон. Иван уже видел раньше эту птицу, теперь он вспомнил это. Этот ворон несколько раз прилетал по ночам к нему домой, а в ту ночь, когда на него было совершено покушение, он спас Ивану жизнь. Вот и сейчас у него возникло впечатление, что умная птица появилась здесь неспроста…

Ворон каркнул, глядя на Ивана, и принялся клювом что-то вытаскивать из кармана покойника. Показался краешек какой-то бумаги…

Иван отодвинул Власова рукой и подошел к трупу Фролова. В ушах настойчиво звучали слова Тита о написанном признании. Ворон каркнул напоследок, взвился в воздух и улетел. Иван встал перед трупом на колени, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и поднес к глазам.

— Дайте кто-нибудь огня! — крикнул он.

Кто-то услужливо зажег спичку. В ее неровном свете Иван с трудом разобрал каракули, написанные рукой Фролова. К тому же в некоторых местах бумага пропиталась кровью, что затрудняло чтение. И все-таки Иван убедился в том, что это то самое признание, о котором упоминал покойник.

— Вот! — он поднял вверх развернутый лист бумаги и потряс им в воздухе. — Гришин невиновен, слышите, люди! В этой записке Фролов сознается, что это он стрелял в меня.

К этому времени уже подтянулись и женщины. Среди них Иван заметил и жен Атаманчукова и Беспалова. Угрюмые лица хуторян горели зловещей решимостью, и это ему очень не понравилось. Он подошел к Власову и протянул ему бумагу.

— Вот. Это надобно отправить в район. Немедленно!

Тот нерешительно взял ее в руки, явно не зная, что с ней делать.

— Ладно, послезавтра я поеду в станицу и отвезу эту бумагу.

Тут уж Иван не выдержал.

— Ты соображаешь, что говоришь? Какое послезавтра? Там человек обвиняется в заговоре супротив Советской власти, а ты, гад!..

Он даже задохнулся от гнева, переполнявшего его. Видя такое состояние Ивана, Власов поднял обе руки, ладонями вперед, словно защищаясь, и сказал:

— Ладно, ладно, Иван, не кипятись. Завтра утром я отправлю коннонарочного к Снегову с этой бумажкой.

— Каким утром?! Человека за это время могут расстрелять!

— Ну, за пару-то часов точно не расстреляют, — возразил на это Власов. — А утром, я тебе клянусь, я отправлю человека в станицу. Обещаю.

Иван понял, что спорить с этим человеком бесполезно. Он махнул обреченно рукой, соглашаясь. Власов засунул бумагу в нагрудный карман. Он так и светился самодовольством. Иван понял, что тот был горд тем, что сумел осадить такого человека, как Иван, который не испугался резко выступить на бюро райкома. А Иван, на самом деле, просто устал от всего этого идиотизма. Он прекрасно понимал, что Власов уперся и спорить с ним бесполезно. Хорошо хоть выбил обещание отправить эту бумагу утром…

За то время, пока он препирался с Власовым, настроение толпы круто изменилось. Люди о чем-то возбужденно переговаривались, то и дело бросая косые взгляды на черневший неподалеку дом Гришиных. Между ними сновал вездесущий Яшка Рыжий. Там кинет пару слов, там поддакнет говорившему. Яшка и сам не знал, зачем он это делает, но словно какой-то настойчивый голос твердил ему, что Дарье Гришиной надо отомстить.

Такое же чувство испытывала и Алена Кирзачева. Обида на Дарью жгла ее сердце. Ведь это она увела у нее Ивана, сделала так, что они поругались! А последнее его заявление еще больше распалило ее. Он ведь явно видел ее, но предпочел искать доказательства невиновности Гришина вместо того, чтобы подойти к ней!..

Настрой толпы способствовал их планам. Люди были возбуждены последними событиями. Сходились на том, что произошедшее было очень странным, необъяснимым с точки зрения нормального человека. За несколько последних дней произошло столько зловещего в прежде тихом хуторе, что это вызывало подозрение.

Несколько фраз, брошенных Яшкой и Аленой, придали мыслям собравшихся людей нужное направление. Теперь обвиняли во всем Дарью. Ей припомнили и смерть Атаманчукова и Беспалова, одна из соседок Фролова рассказала, как Наталья, жена Тита, жаловалась, что Дарья угрожала ему. Яшка вовремя ввернул фразу о том, что он якобы видел, как девушка ходила около стада, после чего на хуторе начался странный падеж скота. А Алена заявила, что видела ее сегодня. Мол, Дарья стояла и смотрела на происходившее так, словно знала, что происходит и чем это все закончится.

Вспомнили и день смерти старухи Гришиных. Михаил, бывший работник Степана Прокопьевича, оказавшийся поблизости, ничего не хотел говорить, но у него помаленьку, по крупицам вытянули информацию о том, что произошло в ту зловещую ночь. После этого уже никто не сомневался, что Дарья Гришина — ведьма, что все, происходящее на хуторе, — ее рук дело, и что с этим надо покончить раз и навсегда…

Когда толпа двинулась к дому Гришиных, Иван сразу понял, что происходит. Услышанных им обрывков фраз хватило, чтобы понять, что Дарье грозит смертельная опасность. С шашкой в руке он загородил людям дорогу.

— Стойте! Чего это вы удумали?

— Отойди, Иван, — сказал ему кулак Куроедов, поигрывая в руках острыми вилами. — Мы хотим покончить с энтим раз и навсегда!

— Я вас не пропущу, пока вы не скажите мне, чего вы собираетесь сделать, — твердо сказал Иван.

— Чего, чего?.. — послышалось из толпы. — С Дашкой хотим разобраться, вот чего!

Иван обвел людей взглядом. По их горевшим мрачной решимостью лицам он понял, что они не шутят.

— Остановитесь, люди! Вы что, умом подвинулись? При чем здесь Дарья?

— А ты ее не защищай! — послышался чей-то женский голос. — Мы знаем, почто ты за нее впрягаешься! Лучше отойди с дороги, Ванька, а не то мы и тебя!..

Иван поднял шашку. Люди отшатнулись назад.

— Вы могете говорить обо мне все, что угодно. Но Дарью я вам тронуть не дам! Она и так дюже много перенесла за последнее время!

— Как ты могешь нам помешать? — зашумела толпа. — Ты один, а нас вона сколько!

— Зарублю первого же, кто рискнет пойти дальше! Вы меня знаете, я не шуткую!

Люди знали, что это — не пустые слова. По виду Ивана было хорошо заметно, что тот настроен решительно. А уж его слава лихого рубаки была хорошо известна…

Иван прекрасно понимал, что сейчас его положение было не из лучших. Если толпа все-таки решится двинуться вперед, то его попросту сомнут. И помочь ему было некому. Иван с тоской подумал, что если бы рядом были его товарищи, хотя бы парочка человек, они смогли бы сдержать эту толпу. Но Мишки Атаманчукова и Семена Беспалова уже не было в живых, а остальные отсиживались по домам. У него еще оставалась слабая надежда, что секретарь партийной ячейки и председатель сельсовета, официальные представители власти на хуторе, вмешаются и урезонят разбушевавшихся людей, тем более что у них у обоих были наганы. Но сколько Иван не всматривался в толпу, ни того, ни другого так и не увидел. Он был один…

— Бабы, пошли! — вдруг крикнула Алена, выходя вперед. — Не будет он с нами воевать, кишка у него тонка!

— Алена, не шуткуй! — предупредил он ее. — Лучше уговори людей разойтись по домам.

— Зачем? — пожала плечами девушка. — Мы пойдем вперед.

— Лучше не надо! — попросил ее Иван. — Не доводи до греха!

— И что же ты сделаешь? Зарубишь? — Алена рванула ворот кофты, обнажая грудь, и двинулась на него. — На, руби!

Иван было попятился, но тут вдруг вперед Алены выскочил Яшка и замахнулся на него вилами…

Иван не хотел его убивать. До самого последнего момента он надеялся, что все обойдется, что люди погомонят и разойдутся по домам. Яшка испортил все…

Мышцы отреагировали на нападение сами по себе. Иван отклонился в сторону, свистнула шашка, опускаясь на тело, и Яшка рухнул на землю, разваленный профессиональным ударом от плеча до пояса. В следующее мгновение толпа с криком смяла его, вырвала шашку из рук и стала жестоко избивать. Иван пробовал сопротивляться, но разве мог он устоять против разъяренной толпы? Кто-то ударил его дубиной по голове, и на сознание опустилась тьма…

Он очнулся и попытался встать на ноги, но тело пронзила такая сильная боль, что он со стоном опустился обратно на землю. Во рту чувствовался солоноватый привкус крови, один глаз заплыл и ничего не видел. Создавалось впечатление, что у него на теле не осталось живого места…

У дома Гришиных маячили неясные тени людей, бегавших вокруг хаты. Потом показались первые языки пламени, и скоро подворье Гришиных было объято весело потрескивающим огнем. Собрав последние силы, Иван пополз туда…

Скоро он увидел, что двери и окна дома заперты снаружи и подперты палками. Вероятно, для того, чтобы тот, кто находился внутри, не смог выбраться оттуда.

— Что же вы делаете, гады? — крикнул Иван. — Люди вы или кто?

В этот момент подошедший к нему сзади Куроедов воткнул ему в спину вилы, и этот крик оборвался.

— Не-е-ет! — услышали все люди истошный крик Дарьи и остановились в нерешительности (они были абсолютно уверены, что девушка находится в хате, но этот крик прозвучал откуда-то снаружи). — Что же вы делаете, ироды? Ваньку-то за что?.. Будьте вы прокляты!..

— Вот так, змееныш! — сказал Куроедов, выдергивая вилы из тела. — Давно ужо пора было это сделать, да все никак не получалось!

Все время, пока длился погром, секретарь партийной ячейки хутора и председатель сельсовета стояли в стороне, не вмешиваясь. Последний было ринулся на помощь Ивану, когда Куроедов ударил того вилами в спину, но Власов остановил его.

— Погоди, не влезай, а то зашибут! Вот остынут немного, отрезвеют их буйны головушки, тогда и поговорим по душам…

Куроедов не успел далеко уйти. Небо вдруг раскололось, и испепеляющая молния убила его на месте. Поднявшийся следом сильный ветер заставил людей отшатнуться от ярко полыхавшей хаты Гришиных, потому что языки пламени вдруг оторвались от постройки и, словно живые, метнулись к ним. Стихия разыгралась не на шутку. Молнии ударяли в землю с пугающей периодичностью, но ни грома, ни дождя не было. Соседняя с домом Гришиных хата загорелась…

— Проклятье ведьмы! — послышались крики людей.

Вскоре на улице уже никого не было. Одиноко лежали тела Фролова, Яшки, Куроедова и Ивана. Люди были так напуганы, что даже не позаботились о них. И никто даже не посмотрел, жив Иван или мертв…

Утром люди подсчитывали убытки. Сгорела половина хутора, так как ветер от горевшей хаты Гришиных дул как раз в сторону других домов. Но, странное дело, выгорели дотла постройки только тех людей, которые участвовали в погроме.

Приехавшие милиционеры не стали разбираться в произошедшем, как опасались те, кто принимал в этом живейшее участие. Они не стали даже разбирать пепелище Гришиных, чтобы отыскать труп Дарьи, которая должна была быть там. Многие в ту злополучную ночь видели ее и слышали, как она прокляла их…

Милиционеры забрали Ивана, который был еще жив, хотя было ясно видно, что он — не жилец. Забрали и Алену Кирзачеву по обвинению в подстрекательстве людей на поджог. Этим все и ограничилось…

Хутор застыл в тревожном ожидании. Люди помнили о проклятии Дарьи и теперь постоянно ждали, что оно начнет сбываться. Но пока ничего не происходило, и постепенно жители хутора успокоились…

За хутором одиноко высился маленький холмик с воткнутой в него дощечкой. Со временем дощечка куда-то пропала, но все знали, кто похоронен там. А по ночам можно было часто увидеть у этой одинокой могилки черную женскую фигуру, застывшую в молчании. Люди говорили, что это дух Дарьи охраняет прах своей матери, и никогда даже близко не подходили ни к могиле, ни к пепелищу, бывшему некогда домом Гришиных…

XIX

Июль 1942 года. Южные степи России.

Унылая степь лежала справа и слева. Буйные травы устало полегли под изнуряющим июльским зноем, безжизненные солончаки тускло блистали под ярким, испепеляющим солнцем. Над дальними курганами висело голубое марево. Было так тихо, что издалека был слышен посвист суслика и крик парящего коршуна, выискивающего добычу.

На синем-синем небе — редкие, ослепительно белые облака. Стояла такая жарища, что в самую пору было залезть в реку и не вылезать. Но на много километров вокруг не то что воды, лужицы паршивенькой не было. Зной все иссушил…

Полтора десятка бойцов (все, что осталось от полка за время последних ожесточенных боев) устало передвигали ноги. Сапоги многих из них давно уже просили каши, но времени поменять обмундирование не было. С конца весны им только и приходилось, что обороняться от противника, во много раз превосходящего их по силе, и отступать. Занимать новые позиции, зарываться в землю, как кротам, выдерживать многочисленные атаки врага и налеты авиации и снова отступать…

Впереди этой маленькой колонны шагал капитан Стрельцов, единственный из оставшихся в строю офицеров и командовавший полком (точнее тем, что от него осталось) после ранения командира. Стрельцов был кадровым военным, до войны командовал заставой на румынской границе. Пограничники приняли неравный бой утром 22 июня и в течение долгого времени не давали врагу переправиться на советский берег Прута. Потом был выход из окружения с горсткой уцелевших бойцов, встреча с регулярными частями Красной Армии, утомительная проверка особистами. Так и остался Стрельцов в той части, в расположение которой они вышли…

Посеревшая от пыли фуражка была надета поверх грязной повязки из бинтов. В последнем бою его слегка зацепило. Рана была пустяковая, но времени не было даже на то, чтобы толком перевязать ее. Бой был жарким, беспощадным и кровопролитным. Много раз бойцы отбивали атаки врага, перед окопами и позади окопов горели подбитые немецкие танки, серели тела мертвых вражеских солдат. Своих павших бойцов времени похоронить не было…

Наконец, атаки прекратились. Наступило затишье. Связь с дивизией отсутствовала, и вообще было непонятно, где теперь проходит линия фронта. У Стрельцова возникло подозрение, что они уже находятся в тылу врага, тем более что канонада гремела где-то уже позади. Он отправил нескольких бойцов разузнать обстановку, а остальные в это время занялись перевязкой ран и похоронами павших товарищей.

Разведчики принесли неутешительные вести. Видимо, немцам удалось прорваться через позиции соседей, сметая на своем пути все живое…

Ситуация была очень плохой. Бойцы находились в тылу немецких войск. Этим объяснялось и то, что немцы перестали лезть на их позиции. Они попросту обошли их и устремились дальше. Времени на раздумья не было, и Стрельцов, которому подобная ситуация была хорошо знакома по сорок первому году, принял решение пробиваться к своим…

Они шли уже вторые сутки по степи, избегая дорог, двигаясь в стороне от них. Там ревели танки, непрерывным потольком к линии фронта двигались свежие части немецких войск. Их было слишком мало, чтобы принимать открытый бой, к тому же уцелевшим и легкораненым бойцам приходилось нести на своих плечах импровизированные носилки с тяжелоранеными. При любом подозрительном шуме они ложились на землю, и высокая трава надежно укрывала их от чужих взглядов…

Стрельцов оглядел своих солдат. Покрытые пылью, давно не бритые, уставшие лица, выгоревшие на солнце и задубевшие от пота гимнастерки… Из пограничников, принявших вместе с ним первый бой на границе, остался один лишь старшина Раков, шагавший рядом со своим командиром. Остальные либо погибли, либо потерялись после ранений и отправки в тыл. Здесь были люди, собранные с разных подразделений полка. Сразу за Раковым шагал сержант Кравцов, под гимнастеркой у которого хранилось полковое знамя, обернутое вокруг тела. Командир полка, когда его увозили в тыл (полковник был ранен в обе ноги осколками снаряда в одном из боев), сказал:

— Берегите знамя, капитан. Это самое дорогое, что у вас есть. Если не сумеете сохранить, полк расформируют…

Какой там полк! У Стрельцова осталось полтора десятка бойцов, почти все из них имели ранения. Конечно, можно было предположить, что оставшиеся в живых люди станут потом костяком полка, который пополнят свежими силами и опять отправят на фронт. Но, скорее всего, учитывая малочисленность личного состава, их могли просто влить в состав другого подразделения. Последнее было наиболее предпочтительным для них. Никому не хотелось отправляться в тыл и ждать, пока их полк пополнят новыми бойцами и командирами. Это заняло бы слишком много времени, а люди хотели воевать, драться с ненавистными захватчиками, топчущими их землю. Им было, за что ненавидеть тех, кто уже больше года пытался завоевать их Родину. Впрочем, до своих надо было еще добраться …

За Кравцовым тащил на своих дюжих плечах ручной пулемет рядовой Михеев. Чуть отставали от него сержант Востряков и его напарник, рядовой Мельников, худенький паренек, ушедший на войну практически со школьной скамьи. Они тащили противотанковое ружье, из которого в последнем бою подбили четыре танка. И еще один подбили гранатами…

Эти бойцы были из его роты, которой Стрельцов командовал до того, как вынужден был принять командование полком на себя. За ними следовали остальные — изнуренные, грязные, сереющие бинтами, пропитанными кровью…

Из всех бойцов своей роты Стрельцов особо выделял Вострякова. Его заинтересованность этим человеком возникла после одного случая, который поначалу неприятно поразил его. Однажды, во время короткой передышки между боями, он предложил Вострякову вступить в партию. Тот как-то странно посмотрел на него и сказал:

— Пустое, товарищ капитан. Не могу я в партию-то!

— Почему? — удивился Стрельцов.

— Считаю, мне ишо рановато об этом думать.

Возникшая сразу после этого разговора неприязнь сменилась заинтересованностью. Стрельцову захотелось разобраться в этом человеке, понять, что им двигало, когда он отказывался вступить в партию. Немолодой уже мужчина был неразговорчивым, все больше отмалчивался, но воевал хорошо. На его счету было множество подбитых танков и даже один самолет. На груди блестела медаль «За отвагу». Он тоже воевал чуть ли не с первого дня войны, но до сих пор оставался для Стрельцова загадкой. Что скрывалось в этой покрытой преждевременной сединой голове, какие мысли бродили в ней? Иссеченное морщинами лицо было всегда бесстрастно, и капитан не мог припомнить ни одного раза, когда бы Востряков улыбался. А в глазах светилась затаенная скорбь…

Он знал об этом сержанте немного. Родом тот был откуда-то из этих мест, но давно уже не был дома. Что он делал, чем занимался до войны, Востряков тоже не больно-то распространялся. Стрельцов знал только, что тот работал некоторое время автомехаником на одном из предприятий Ростова…

Капитан чувствовал, что за всем этим кроется какая-то тайна. Попытки вызвать бойца на откровенность неизменно оканчивались неудачей. Востряков уходил от ответов на вопросы, которые задавал ему Стрельцов, или просто отмалчивался. И капитан махнул на него рукой. В конце концов, какая ему была разница, что было у Вострякова до войны? Главное, что он дрался с фашистами, не щадя своей жизни, ненавидел их всею душой…

Иван остановился и свободной рукой поправил сбившуюся каску. Пересохшие, потрескавшиеся от жажды губы и горящее горло настойчиво требовали воды, которой у него не было. Во время последнего боя все, у кого еще оставались хоть какие-то запасы, были вынуждены слить ее в кожуха «максимов», чтобы те продолжали поливать врага свинцовым дождем, не давая подойти тем к позициям полка. Остальное было отдано тяжелораненым бойцам…

Он облизнул губы и зашагал дальше. Идти по такой жарище было тяжело, но все двигались уже чисто автоматически, понимая, что чем дольше они будут оставаться на месте, тем дальше может отодвинуться от них линия фронта.

Иван шел по родным местам, уже во второй раз. Первый раз он попал сюда в сорок первом, когда танковые армии Клейста рвались к Ростову-на-Дону. Второй раз приходилось отступать по местам, с которыми была связана его молодость, все то хорошее, что было в его жизни. Но ни тогда, ни сейчас он не попадал в родной хутор. Да, честно говоря, и не хотелось ему…

Он тогда очнулся в больнице и не сразу понял, где находится. Постепенно Иван вспомнил все, что случилось, и боль утраты захлестнула его. Дарья, милая его сердцу девушка, была мертва, сожжена собственными соседями! Только теперь он до конца осознал, как любил ее! Все, что произошло с ним с того самого утра, когда Алена Кирзачева напоила его молоком, казалось ему нелепой ошибкой. Он не понимал, что произошло с ним тогда, почему он вдруг воспылал такой страстью к Алене. Он знал только, что все это было временным. И именно эта его ошибка, возможно, послужила толчком к тем драматическим событиям, которые произошли на хуторе…

На следующий день к нему пришел следователь. Это был немолодой уже, мудрый человек, видимо, сочувствовавший Ивану. Он попросил подробно рассказать ему, что произошло в ту страшную ночь…

Выслушав Ивана с большим вниманием, следователь задумался, а потом сказал:

— Знаешь, Иван, когда ты рассказываешь, все выглядит вроде бы правдоподобно, но… Понимаешь, не могла Дарья Гришина быть в это время на хуторе!

— Почему? Ить я сам же ее видал!..

Следователь грустно улыбнулся ему.

— Дарья Гришина в ту ночь сидела в окружном ГПУ и никак не могла оказаться так быстро на хуторе.

— Так, значит, она живая! — обрадовался Иван. — Где она, что с ней?

— Она сбежала, — спокойно ответил следователь.

— Как сбежала?

— Вероятно, при помощи охранника. Его уже допрашивают, но он ничего вразумительного не может сказать. Но, в любом случае, даже если бы она убежала той ночью, она не смогла бы так быстро добраться до хутора. Так что, Иван, получается, что ты зря убил секретаря комсомольской ячейки…

Иван сомневался в том, что утверждал следователь.

— А чего говорят те, кто был там в ту ночь?

— А ничего не говорят. Молчат… На всякий случай мы разобрали пепелище…

— И?..

— И ничего не нашли.

— А бумагу Власов передал? — вдруг вспомнил Иван.

— Какую бумагу? — удивился следователь.

— Какую я нашел у Фролова. В ней он признавался в покушении на меня, в убийстве Бородина…

— Нет, — ответил следователь, — никто никакой бумаги нам не привозил. Я, конечно, поинтересуюсь, но что-то я не помню ничего подобного.

— Значит, Степан Прокопьич…

— Расстрелян по постановлению суда.

Иван не стал ничего больше спрашивать. Значит, Власов все-таки не стал передавать предсмертную записку Фролова. Невиновного человека расстреляли, а на семье Гришиных так и осталось клеймо семьи врага Советской власти…

Следователь помолчал немного, собираясь, видимо, с мыслями, потом продолжил:

— Так что, Иван, дело твое плохо. Соседи показали, что накануне ты с Яшкой очень сильно поругался и даже ударил его. Есть подозрение, что на почве ревности к своей невесте Алене Кирзачевой… Я прочитал твое личное дело, и вот что я тебе скажу… Я не верю в злой умысел, в то, что ты специально убил Яшку, как это хотят повернуть некоторые товарищи. У тебя славное боевое прошлое, ты всегда был на хорошем счету, помог задержать опасного преступника, рискуя собственной жизнью. Я опишу это убийство, как содеянное в состоянии сильного психического перенапряжения на почве ревности. И тебе придется с этим согласиться. В противном случае, ты можешь загреметь по политической статье, а это, брат, сам понимаешь…

Три месяца Иван провалялся в больнице. Врачи говорили, что если бы не его богатырское здоровье, лежать бы ему сейчас во сырой земле. Он выжил, но память о кулацких вилах осталась на спине на всю жизнь.

Следователь выполнил свое обещание. Ивана осудили на десять лет за уголовное преступление. За время, прошедшее с момента заключения до того дня, когда он вышел на свободу, чего только не довелось ему испытать! И Беломорканал он строил, и лес валил, замерзал и голодал. И только одно помогло ему выжить в этом аду лагерей…

Почти год прошел с тех роковых событий, и вот однажды Ивану принесли письмо. Конверт был без обратного адреса, на штемпеле стояло название какого-то северокавказского городка. Но, едва взглянув на подчерк отправителя, Иван почувствовал сильное волнение. Эти тщательно выписанные буквы… Такой подчерк был только у одного человека, которого он знал…

Он разорвал конверт и достал небольшой листок бумаги. По мере того, как он читал письмо, глаза его меняли выражение с озабоченного на радостное. Под конец Иван уже не мог скрыть своей радости…

«Ванечка, милый мой, здравствуй!

Я жива и здорова, знаю, что и ты тоже. Вот прошел уже год с той поры, как мы с тобой видались в последний раз, а все кажется, будто вчера это было. Что ж ты не послухал меня, Ванечка, тогда? Ить я тебе нашептывала, чтоб ты не ввязывался в это дело. Я сделала, что могла, чтоб уберечь тебя, но, видать, доля наша такая…

Я знаю, каково тебе там, но, Ванечка, милый, держись, все будет хорошо, я уверена в этом. Мне тож несладко, с того дня, как я уехала с хутора в город к отцу, у меня ничего не поменялось. Но ты не волнуйся, им меня не достать…

Ванечка, хоть мы и далече друг от друга, но в мыслях я завсегда с вами, с тобой и с нашей дочкой. Я никогда тебе не говорила, но ить я носила под сердцем твоего ребенка. Прости, что не открылась тебе тогда. Может быть, это уберегло бы тебя от тех глупостей, какие ты натворил…

Случилось так, что мне пришлось оставить нашу дочку в милиции в Ростове. А что мне было делать, Ванечка? Сам ведаешь, в каком я положении оказалась. Я не могла подвергать жизнь нашей дочери такой опасности. Там ей будет лучше, чем со мной, но, Ванечка, как тяжело было это сделать! Ить я — мать!..

А она так похожа на тебя, Ванечка! И такая же родинка, как у тебя, на плече… Ты не представляешь, Ванечка, как я по вам скучаю!..

Знаю, как тяжко тебе, но, Ванечка, держись! Молю тебя, за-ради меня, за-ради дочки выживи! Ты должон это сделать, потому как настанет день, когда ты спасешь ее, я знаю это…

Прости ишо раз, что не смогла тебе помочь. Чую, не свидеться нам больше, Ванечка. Береги себя, а я завсегда буду любить только тебя.

Твоя Д.Г.»

Иван перечитывал тогда это письмо по несколько раз, не скрывая своей радости. Дарья была жива! Мало того, оказывается, у него была еще и дочка! Это известие сразу наполнило его жизнь смыслом, позволило выжить в этом аду лагерей…

Это письмо он бережно хранил до сих пор. Оно лежало в кармане его гимнастерки вместе с красноармейской книжкой. Иногда Иван доставал его, чтобы в очередной раз перечитать…

Когда он освободился, первой его задачей стало устроить свою жизнь. Обратно на хутор у него не было желания возвращаться. Да и некуда было, честно говоря. Родители умерли, старых товарищей не осталось… Под конец срока, в тридцать восьмом году, когда в лагеря уже вовсю поступали политические заключенные, довелось ему повстречать среди них Власова, который сменил его на посту секретаря партийной ячейки хутора. Он-то и рассказал, какие события произошли на хуторе после его ареста…

Тогда так никого и не привлекли за сожжение хозяйства Гришиных. Алену допросили и освободили. А через некоторое время она вышла замуж за Снегова, начальника районного ГПУ. Они и до сих пор живут вместе, воспитывают двоих детей, мальчика и девочку…

В начале тридцатого года началось повальное раскулачивание. Всех кулаков и середняков, сочувствующих им, выслали, имущество передали в колхоз, созданный на базе полуразвалившейся к тому времени артели. Председателем колхоза стал московский рабочий-двадцатипятитысячник, приехавший по зову партии поднимать сельское хозяйство. Бывшие сотоварищи Ивана рьяно взялись за дело. Настолько рьяно, что иной раз страдали люди, не имевшие к кулакам никакого отношения, но имевшие свое мнение на происходящие события.

Потом грянул тридцать седьмой год. Арестовали бывшего секретаря райкома Трофимова (его сняли в тридцатом году за перегибы в организации колхозного движения), обвинив его во вредительстве. Говорили, что это было делом рук Степанова, который в свою очередь вскоре последовал за своим бывшим начальником.

В тридцать восьмом как врага народа арестовали Мохова, обвинив его в антисоветской деятельности. Ему припомнили все: и выступление на бюро райкома, когда Ивана исключили из партии, и его слишком смелые рассуждения о политики партии в целом и товарища Сталина в частности.

Повальные чистки привели к тому, что на хуторе осталось очень мало людей. Колхоз разваливался на глазах, работать было некому. Люди замкнулись, старались не разговаривать друг с другом. И было от чего… По какому-то странному стечению обстоятельств большая часть арестов в районе пришлась именно на их хутор. Люди стали чаще вспоминать Дарью Гришину, говорили, что все несчастья из-за того, что в ту роковую ночь сожгли ее хату…

Освободившись, Иван решил осесть в Ростове-на-Дону. Там жила его тетка по матери, которая приютила его на первое время. С работой поначалу были проблемы, но Ивану удалось устроиться в один из гаражей автомехаником. Навык в этом деле он получил еще в лагере, когда у лагерного начальства сломалась машина. Тогда один из заключенных вызвался починить ее, а Иван взялся помогать ему. Машину они починили, но с тех пор до самого освобождения они чинили всю технику, имеющуюся у охраны…

Устроившись, Иван занялся поисками Дарьи и своей дочери. Первая как сквозь землю провалилась. А вот с дочкой…

Еще в лагере Ивану стали сниться странные сны. Он видел маленькую девочку, которая протягивала к нему ручки и звала: «Папа, папочка, где ты? Забери меня отсюда!» И он искал, искал ее до самой войны…

Начал Иван с того, что определил примерную дату рождения дочери. У них с Дарьей было не так много ночей, когда она могла забеременеть, поэтому это не было слишком сложным делом. Потом он обошел все отделения милиции и опросил работавших там сотрудников. По родинке на плече и примерной дате рождения ему удалось выяснить, что был всего лишь один ребенок, девочка, подходящий под эти приметы. На его счастье в этом отделении еще работал тот самый милиционер, который обнаружил подброшенного ребенка и занимался его оформлением. Девочку отправили в один из детских домов…

Воодушевленный таким началом, Иван поехал в этот детский дом, но там его ждало разочарование. Девочки там не оказалось. Она прожила в этом детском доме несколько лет, потом ее отправили в другой. Но и по следующему адресу она надолго не задержалась…

В конце концов, следы девочки затерялись. Иван не понимал, с чем были связаны эти частые переводы из одного детского дома в другой. Персонал не мог дать вразумительного ответа, люди юлили, не говоря всей правды. И лишь в одном детском доме нянечка шепотом рассказала ему, что с приездом Насти у них начали происходить страшные и зловещие вещи. Стоило кому-то обидеть девочку, и с этим человеком обязательно случалась какая-нибудь беда. Вот ее и отправили от греха подальше в другой детский дом. Единственное, что теперь знал Иван, это то, что девочку назвали Настей и дали фамилию Ростовой…

А потом началась война. Иван одним из первых подал заявление с просьбой отправить его добровольцем на фронт, и в июле сорок первого года уже оказался в своем первом окружении…

Под вечер им попалась одиноко стоявшая будка полеводческого стана, в которой раньше ночевали колхозники во время работы на полях. К ней вела пыльная, разбитая дорога, за которой до самого горизонта простирались неубранные хлеба. Видимо, наступление немецких войск застало местных жителей врасплох, раз они не успели даже уничтожить урожай, который ни в коем случае не должен был достаться врагу…

Капитан Стрельцов сделал знак, и его маленькая колонна остановилась.

— Востряков, Раков, пойдете со мной. Остальным ждать моего сигнала.

Иван опустил на землю противотанковое ружье, взял наизготовку автомат и осторожно двинулся вслед за командиром. Они подошли к будке. На двери не было замка, значит, в будке мог кто-то находиться в данный момент.

Иван встал с одной стороны двери, Раков — с другой. Они прислушались. Изнутри доносилась какая-то подозрительная возня и бормотание. Стрельцов быстро распахнул дверь, и они сразу же заглянули внутрь, готовые в любой момент пустить в ход оружие…

Поначалу глаза, после солнца непривычные к темноте, ничего не могли разглядеть. Потом постепенно вырисовались около десятка детских силуэтов. Но еще раньше, чем солдаты сумели разглядеть их, они услышали радостный крик:

— Это наши! Наши!

В следующий момент детвора с криками облепила их. Растерявшиеся от такой неожиданности солдаты не знали, что им делать. А дети уже карабкались им на плечи, хватали за руки, за ноги, плакали и смеялись…

Иван разглядел, что их было десять человек, начиная лет с четырнадцати и заканчивая карапузами, которым было не более трех лет от роду. Но была с ними и молодая, симпатичная женщина, лет двадцати двух-двадцати трех, одетая в простенькое легкое платьице, настолько потрепанное и запыленное, что теперь нельзя было сказать, как оно выглядело изначально. Не лучше выглядела и детская одежда. Было хорошо заметно, что дети испытывали в последнее время большую нужду…

— Капитан Стрельцов! — представился бывший начальник заставы, держа в обеих руках по ребенку, которые доверчиво прижались к нему и, видимо, совсем не хотели слазить. — Что вы тут делаете?

— Прячемся от немцев, — ответила девушка, стоявшая скромно в сторонке. — Мы — детдомовские, я — их учительница. Наш эшелон разбомбили, здесь все, кого мне удалось собрать.

— А как вы очутились здесь?

— Мы шли пешком, сбились с пути. Немцы далеко, товарищ капитан?

— Сами не знаем… Кстати, как вас зовут?

— Катя, — ответила девушка.

— Так вот, Катя, — ответил Стрельцов, — по всей видимости, мы находимся в тылу у немцев.

Девушка восприняла это сообщение спокойно. По крайней мере, на ее лице ничего не отразилось…

— Я догадывалась об этом. Сначала канонада перегнала нас, а теперь ее и вовсе не слышно.

— Вот такие пироги, Катерина, — Стрельцов обернулся к Ивану. — Востряков, зови наших, будем устраиваться на ночевку.

Иван осторожно освободился от детей, облепивших его, и направился к выходу. И вдруг замер на месте, как вкопанный. Перед ним стояла девочка лет тринадцати-четырнадцати с длинными черными волосами, заплетенными в тугую косу. Иван моргнул глазами, но прогнать наваждение не мог. На него смотрела Дарья, только совсем молоденькая. Такая, какой он помнил ее, когда вернулся в родной хутор со службы в Красной Армии в двадцатых годах…

Девочка испытующе глядела на него своими черными красивыми глазищами, а в душе его творился самый настоящий переполох. Целая буря чувств бушевала внутри него. Неужели такое возможно? Столько искал ее, а довелось встретить здесь, на войне, при таких неблагоприятных обстоятельствах…

— Тебя как звать, егоза? — поинтересовался он, стараясь унять волнение.

— Настя, — ответила девочка. — А тебя?

— А меня — дядя Иван, — он подошел к ней ближе. — А как твоя фамилия?

— Ростова, — сказала она и добавила. — Это потому что меня в Ростове в милицию подкинули, вот и дали такую фамилию.

Все сходилось. И примерный возраст, и имя, и фамилия, и даже обстоятельства, при которых она попала в детский дом. Руки Ивана затряслись, на глаза наплыла какая-то пелена. Он почувствовал, что вот-вот заплачет, и поспешил отвернуться.

— Востряков, ты все еще здесь? — сказал Стрельцов, увидев Ивана, который так и не вышел из будки, чтобы выполнить указание командира.

— Подожди меня здесь! — сказал он, словно девочка могла исчезнуть куда-то, и поспешил наружу…

Бойцы быстро расположились внутри будки. Было, конечно, тесновато, зато более безопасно. По крайней мере, шнырявшие в небе немецкие самолеты, которые не раз досаждали им за время пути, не могли заметить их…

— Итак, теперь вы в курсе событий, Катерина, — продолжал тем временем Стрельцов свой разговор с учительницей. — Я думаю, вам лучше остаться в каком-нибудь из хуторов и дождаться, пока Красная Армия не освободит эти места от фашистов.

— А как же вы?

— Мы — другое дело. Мы — бойцы Красной Армии, нам необходимо пробиться к своим… Конечно, не все из нас дойдут, кто-то может погибнуть, но на то мы и солдаты, чтобы сражаться. А у вас — дети, вы не имеете права рисковать их жизнями.

— Наверное, вы правы, — согласилась с ним Екатерина…

Стремительно темнело. Бойцы разделили свои более чем скудные припасы с детьми, которые уже давно ничего не ели. После этого скромного ужина Иван отправился на крышу будки, где расположился пост наблюдения. Вместе с Раковым ему предстояло отстоять два часа вахты, пока их не сменит кто-нибудь из бойцов.

Иван залез наверх и устроился на краю крыши, свесив ноги вниз и положив автомат на колени. На противоположном краю примостился старшина Раков. С этого места было далеко видно все окрестности. Если появится что-нибудь подозрительное на горизонте, они должны были предупредить своих товарищей…

На небе высыпали блестящие шарики звезд. Перед ним простиралась безбрежная степь, несмотря на войну, жившая своей жизнью. Приятный прохладный ветерок обдувал его лицо. Изнуряющий зной с заходом солнца несколько спал, но все равно было очень жарко.

Послышался шорох, возня, и на крышу взобралась Настя. Молча она уселась рядом с ним. Он не стал возражать. Иван был очень рад, что эта девочка находится рядом.

— Что, Настя, не спится?

— Не-а, дядя Иван, — помотала головой она. — Я вообще люблю ночь.

Они замолчали. Иван до конца еще не был уверен, что Настя — его дочь. Он никак не мог решиться и задать вопрос, опасаясь, что девочка неправильно может его понять. Но и мучаться от неопределенности тоже было невыносимо…

— Настя, — начал осторожно Иван.

— Да? — девочка повернула к нему лицо, ее глаза странно блеснули, словно она чего-то ждала от него.

— Скажи, а у тебя есть родинка вот тут, на плече?

Он показал место, где у него было родимое пятно. Иван с волнением ждал, что же ответит Настя. От этого ее ответа зависело многое…

— Есть, — ответила девочка, — а что?

Спазм перехватил Ивану горло, мешая говорить. На глаза навернулись слезы, что-то большое и теплое поднималось изнутри. Он обнял и прижал к себе девочку, чтобы скрыть свою слабость.

— Настя… Доченька… Я твой батька!

— Папа! — тихо произнесла девочка, и Иван почувствовал, как она крепче прижалась к нему. — Я знала, что ты найдешься! Я верила… Где же ты был все это время?

— Я искал тебя, доченька. Где я только не был!.. К сожалению, война помешала мне найти тебя…

— А мама?.. Где моя мама?

Иван не знал, что ответить на этот вопрос.

— Пропала наша мамка, доченька, сгинула. Не знаю даже, жива ли она.

— Жива, — уверенно ответила Настя. — Я очень часто вижу ее во сне, ощущаю ее присутствие…

Иван не стал говорить, что нечто подобное все это время ощущал и он. Словно кто-то оберегал его и в лагерях, и на войне. За год кровопролитных боев он ни разу не был даже ранен! Его товарищи шутили, что, мол, Иван, ты в рубашке родился, тебя и пуля не берет…

— Дочка, ты, конечно, могешь обижаться на мать, ить она бросила тебя…

— Она не бросила! — возразила девочка с такой горячей убежденностью, что Иван удивился. — Она не могла поступить иначе, — Настя помолчала немного, видимо, подбирая нужные слова, потом опять продолжила. — Когда я видела ее во сне, рядом с ней всегда был кто-то невидимый. От него веяло ужасом… Я думаю, что это было какое-то Зло, из-за которого маме и пришлось меня оставить в милиции.

Иван покачал головой.

— Может быть, ты и права, не знаю… Обстоятельства тогда складывались так, что она не могла поступить по-другому… Но, — он взглянул на нее сверху вниз, — теперича мы с тобою вместе, дочка. А наша мамка… Я уверен, она найдется. Дай только фашиста разбить, и мы обязательно отыщем ее!

В этот момент его внимание привлек какой-то посторонний шум в степи. Он приложил палец к губам, давая понять дочери, чтобы она помолчала немного, а сам стал прислушиваться…

Сомнений не было, где-то ревел мотор грузовика. Иван до боли в глазах принялся вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть движущийся объект. Наконец, он его увидел. Это точно был грузовик, он находился еще далеко, но двигался в их направлении по дороге и очень скоро должен был проехать мимо будки.

Иван свистнул Ракову, закинул автомат за спину и принялся быстро спускаться с крыши…

— Товарищ капитан!.. Товарищ капитан!

Стрельцов резко сел на полу и посмотрел на Ракова, который и разбудил его. Рядом маячила фигура Вострякова, и он понял, что случилось что-то серьезное.

— Товарищ капитан, немцы! — тихо произнес Раков.

— Много? — поинтересовался Стрельцов.

— Не знаем. Они едут на грузовике, скоро будут здесь.

— Буди бойцов.

Раков и Востряков быстренько подняли своих товарищей. Тем временем рев грузовика стал отчетливее, машина приближалась к их пристанищу. Бойцы расхватали оружие и заняли позиции возле окон и двери.

— Может, проедет мимо? — предположил Раков.

— Хорошо бы, — вздохнул Стрельцов.

Можно было, конечно, попытаться скрыться, но в степи, даже ночью, была очень хорошая видимость. Немцы их сразу же заметили бы. Кроме того, с ними были дети…

Большой крытый грузовик с красным крестом на тенте остановился неподалеку от будки. Мотор заглох, дверца водителя открылась, и на землю спрыгнул высокий, дюжий немец с автоматом на шее. С другой стороны машины тоже хлопнула дверца, но второго человека пока не было видно. Водитель пнул ногой колесо и что-то сказал тому, другому немцу, скрытому от бойцов машиной.

— Похоже, их всего двое, — заметил Стрельцов, не спускавший глаз с грузовика. — Это большая удача, товарищи!

— Что будем делать, командир? — поинтересовался Раков.

— Будем брать!

Тем временем водитель отошел от грузовика, обошел вокруг длинного стола, стоявшего под навесом и бывшего местом, где бригады ели во время полевых работ, и направился к будке, держа автомат наготове. Все замерли в ожидании. Казалось, бойцы даже не дышали…

Немец подошел к будке и открыл дверь. Он ничего не успел сообразить, так как на него обрушился мощный удар кулака Ракова. Немец даже не охнул, как куль, свалившись на землю. Бойцы схватили его за руки, за ноги и втащили внутрь.

Послышался голос второго немца, зовущего своего товарища. Стрельцов с Раковым выскользнули из помещения и сразу же исчезли, растворились в ночи, словно и не было их вовсе. Обеспокоенный немец направился к будке, держа палец на спусковом крючке автомата. Внезапно позади него выросла фигура Ракова. Тем, кто остался в помещении, было плохо видно, но немец вдруг упал, а сверху на него навалились капитан и старшина. Через некоторое время все было кончено…

Бойцы привели в сознание пленных, и Стрельцов, знавший в совершенстве немецкий язык, допросил их. Водитель отказался отвечать на вопросы, зато его напарник оказался словоохотливым. Последний назвался Гансом Шлиманом, студентом-медиком, призванным на военную службу в начале войны с СССР. В их задачу входило забирать раненых из прифронтовой полосы и вывозить в тыл. Из-за поломки их грузовик отстал от колонны. Им пришлось добираться самостоятельно, но в наступающей темноте они сбились с дороги, повернув не в ту сторону. Проплутав по степи довольно-таки длительное время, они увидели эту будку и решили заночевать в ней…

Водитель волком смотрел на Ганса. Видимо, он придерживался иных взглядов на жизнь, чем его товарищ, которому эта война уже успела порядком поднадоесть. Он быстро и зло что-то сказал Гансу по-немецки, тот что-то ответил, после чего водитель замолчал.

— Что он сказал? — поинтересовался Раков у Стрельцова.

— Он сказал Гансу, что его расстреляют за измену воинскому долгу солдата Великой Германии. Фанатик, видимо…

Стрельцов достал карту, найденную ими в грузовике, и опять обратился к Гансу. Тот подробно рассказал, где на данный момент располагается та немецкая часть, в расположение которой они должны были прибыть, а также соседние подразделения. Информация была бесценной, так как теперь у Стрельцова было хотя бы представление, где проходит линия фронта. Он вызвал Вострякова и обратился к нему:

— Иван, насколько я знаю, ты, вроде бы, родом из этих мест?

— Да, — ответил тот.

— Посмотри, — Стрельцов ткнул пальцем в карту, освещаемую фонариком, отобранном у немцев, который держал Раков, — вот здесь проходит линия фронта, здесь расположены немецкие войска. Как ты думаешь, как нам лучше пробираться к своим?

Иван задумался на некоторое время.

— А почему бы нам не попробовать прорваться на грузовике?

Стрельцов удивленно посмотрел на него.

— Идея хорошая… А ты сможешь управиться с этой машиной?

Иван пожал плечами.

— Да тут, в общем-то, ничего мудреного нету… Смогу, товарищ капитан.

Стрельцов задумался, рассуждая вслух:

— Значит, мы с Востряковым переоденемся в немецкую форму и сядем в кабину, остальные — в кузов. Немцы и не догадаются, кто едет в этом грузовике… Хорошо, — он сложил карту и спрятал в планшетку. — Ты, Иван, прикинь, как нам добраться до линии фронта, чтобы на пути попалось поменьше немецкий постов.

— Есть, товарищ капитан! — откликнулся тот.

— А как же мы? — поинтересовалась Екатерина, которая проснулась сразу же, как только грузовик остановился у их будки. — Куда нам?..

Стрельцов нахмурился.

— А вы, Катерина, отправляйтесь на ближайший хутор и оставайтесь там, никуда больше не двигайтесь. Вот, товарищ Востряков подскажет вам, как туда добраться…

— А нельзя ли нам с вами, товарищ капитан?

Девушка смотрела на него с мольбой. Стрельцов даже отвернулся в сторону, чтобы не видеть ее умоляющего взгляда.

— Поймите, Катя, мы не имеем права рисковать жизнью детей. Мы и сами не знаем, сможем ли добраться до своих. Вполне возможно, что нам всем придется умереть…

— Товарищ капитан, давайте возьмем их! — вдруг вступился за девушку Востряков. — Чего оставлять их на поругание этим зверям? Вы же сами прекрасно знаете, что творят на захваченных территориях эти выродки! А с нами у них есть хоть шанс…

— В самом деле, товарищ капитан, — поддержал его Раков, — давайте возьмем их с собой!

— А если нас немцы остановят? Смогут ли они сидеть тихо, как мыши?

— Смогут! — поспешила подтвердить Екатерина. — Они у меня смышленые…

Стрельцов махнул рукой.

— Ладно, буди своих подопечных. Выступим прямо сейчас.

Тут вдруг к нему обратился Ганс, что-то быстро лопоча по-своему.

— Чего он хочет, товарищ капитан? — поинтересовался Иван.

— Говорит, что у нас много раненых. Он мог бы посмотреть их и обработать раны, — ответил Стрельцов.

— Это что же, ему придется развязать руки? — возмутился Раков.

— Не бойся, не сбежит, — успокоил его Стрельцов. — Стреножим его, как коня, он никуда и не рыпнется…

Иван и Стрельцов переоделись в немецкую форму, снятую с пленных. На капитане она сидела, словно ее специально для него пошили. Впрочем, они с Гансом Шлиманом были одного роста, одного телосложения и даже чем-то были похожи друг на друга. Бывший студент снял с головы капитана повязку, обработал ранку, которая была не очень серьезной, и заклеил ее пластырем. И когда Стрельцов натянул на голову пилотку, всем бросилась в глаза их сходство. Капитану можно было смело выдавать себя за Ганса Шлимана…

Другое дело — Иван. Он был помощнее водителя и ростом повыше. С трудом ему удалось натянуть форму, она немилосердно жала подмышками, но приходилось терпеть. А вот сапоги пришлось надеть свои: обувь водителя никак не хотела налезать ему на ноги…

Наконец, все было готово. Стрельцов дал последние инструкции бойцам и Екатерине, как вести себя, если машину остановят. Последние залезли в кузов, а Иван со Стрельцовым закрыли борт и закрепили тент, после чего залезли в кабину. Иван завел двигатель, и машина тронулась с места, выезжая на дорогу…

— Иван, когда мы переодевались, я заметил у тебя на груди своеобразную татуировку, — сказал вдруг Стрельцов. — Откуда она?

Тот покосился на капитана и ответил:

— Сидел, товарищ капитан.

Стрельцов замолчал на некоторое время, глядя на освещаемую фарами дорогу, потом поинтересовался:

— Долго?

— Десять лет отпахал, от звонка до звонка.

— По какой статье, по политической?

Иван усмехнулся.

— По уголовной.

Стрельцов повернулся к нему.

— Ты это серьезно? Нет, ты не подумай, я тебе верю… Просто мне приходилось иной раз иметь дело с уголовниками — и с мелкими, и с крупными. Ты не похож на них…

Иван ничего не ответил, размышляя о чем-то о своем. Стрельцов тоже задумался, проигрывая в уме варианты прорыва через линию фронта. И когда Иван снова заговорил, он не сразу понял, о чем тот говорит…

— Ить я, товарищ капитан, не всегда был уголовником. Просто так сложилась моя судьба, что мне пришлось попасть в лагеря. Я не был ни убийцей, ни насильником, ни вором, а вот же пришлось… Правду люди говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся…

— А сколько тебе лет, Иван? — вдруг поинтересовался Стрельцов.

— Сорок два, товарищ капитан.

— Я думал, больше.

Иван пожал плечами.

— Отдых в лагерях пошел мне на пользу. Прекрасная природа, работа на свежем воздухе в любую погоду — и в дождь, и в снег, в жару и в трескучие морозы…

— А чем ты занимался до того, как попал в тюрьму?

Иван помолчал некоторое время, потом ответил:

— Был секретарем партийной ячейки в своем хуторе!

Стрельцов, удивленный до глубины души, чуть ли не всем телом повернулся к нему.

— Как же ты умудрился загреметь в тюрьму?

Иван оторвался от дороги и посмотрел на Стрельцова.

— А вам-то это зачем, товарищ капитан?

— Как зачем?.. Ну, скажем так, я хочу понять, что ты за человек, Востряков…

Иван опять вернулся к дороге, помолчал немного, потом ответил:

— До того, как я попал в тюрьму, у меня было все… В гражданскую я кровь проливал за Советскую власть, имел награды, потом в составе чоновского отряда громил банды. Вернувшись в родной хутор, стал секретарем партячейки. У меня была идея… Потом меня сняли с должности и выгнали из партии…

— За что? — удивился Стрельцов.

Иван горько усмехнулся.

— Были у нас в райкоме, как их потом обозвали, левые троцкисты. Не нравилось им, какую политику я проводил на хуторе, что прижимал кулаков, говорил правду в лицо… Может, ежели б я не попал в тюрьму, меня бы и восстановили, но…

— Так как же, все-таки, ты туда попал?

— Как?.. У меня была девушка, я ее дюже любил и продолжаю любить до сих пор. Она была дочерью кулака, его потом объявили врагом Советской власти. Защищая ее, я убил человека… Теперича вы понимаете, товарищ капитан, почему мне нельзя в партию?

— Теперь понимаю, Иван. Ну, ладно, дай нам только попасть к своим, мы что-нибудь придумаем! Воюешь ты хорошо, можно сказать, герой гражданской войны. Я добьюсь, чтобы тебя восстановили в партии!

Иван покачал головой.

— Пустое это, товарищ капитан. Не добьетесь вы ничего…

— Это еще почему? — возмутился Стрельцов.

— Потому что с тех пор, как я освободился, надо мной все время висит мое прошлое. Может, для окружающих это и незаметно, но там, — Иван ткнул пальцем вверх, — помнят об этом. И на гражданке, и на войне…

— Посмотрим, — твердо сказал Стрельцов, решив все-таки добиться своего, хотя где-то в глубине души и понимал, что Иван прав…

К утру они выбрались на шоссе, которое даже в такое раннее время было забито немецкими войсками. И Иван, и Стрельцов молчали, думая каждый о своем. Иван никак не мог понять, что подвигло его на откровенность с этим человеком. Он не любил распространяться на эту тему. Каждый раз, когда он кому-нибудь говорил о своем прошлом, отношения с этим человеком начинали портиться. Иван чувствовал, как начинали избегать его, и он, в конце концов, научился молчать. Однако Стрельцов воспринял его исповедь не так, как другие. В нем Иван нашел отклик и понимание, которых ему так не хватало все это время…

Ему приходилось лавировать между скоплениями техники и людей, но, к счастью, их ни разу не остановили. Постепенно стал слышен гул канонады. Приближался фронт…

Вот и та самая развилка, на которой санитарный грузовик должен был свернуть в сторону. На перекрестке стоял наряд полевой жандармерии, один из немцев указывал рукой, чтобы они поворачивали. А линия фронта была уже совсем близко…

— Давай, жми на газ! — крикнул Стрельцов, передергивая затвор автомата.

Иван переключил передачу и рванул вперед. Немцы еле успели отскочить в сторону от мчащегося грузовика, и сразу же открыли по нему огонь из автоматов. В ответ из кузова послышалась стрельба укрывшихся там бойцов…

Иван посмотрел в зеркало заднего вида. Их преследовало несколько мотоциклов, немцы, сидевшие в них вели огонь по грузовику, а бойцы отстреливались. Иван выжимал из машины все, что возможно, моля Бога о том, чтобы никого из детей не задело пулями. Он знал о том, что Стрельцов проинструктировал их, что в случае прорыва они должны лечь на пол и не поднимать головы. Но пуля не выбирает, и он волновался, со своей стороны стараясь сделать все, чтобы уберечь детей…

На полном ходу грузовик ворвался на передовые позиции. Они попали как раз на затишье, когда обе стороны отходят от предыдущей атаки и готовятся к новой. Перед позициями войск Красной Армии дымили сгоревшие немецкие танки, свежие силы немцев накапливались в лощине, готовясь к наступлению. Грузовик, как вихрь, промчался мимо ошарашенных вражеских солдат и запрыгал на кочках и ухабах, направляясь через линию фронта…

Немцы очень быстро опомнились и открыли огонь из всех видов оружия по машине. Иван почувствовал, как что-то горячее ударило его в левый бок. Потом пришла сильная боль, сознание начало мутиться. Он почувствовал, как жизнь уходит из него…

— Иван, спаси нашу дочь! — услышал он голос Дарьи.

Он повернул голову. На том месте, где должен был сидеть Стрельцов, находилась Дарья, такая, какой он помнил ее в дни своей молодости.

— Дарьюшка! — прошептал Иван, чувствуя, как слабеют руки и ноги, а глаза застилает какой-то туман. — Кажись, зацепило меня серьезно…

— Держись, милый! Ты должен доехать!

Он почувствовал вдруг, что ему стало легче. Голова прояснилась, хотя боль продолжала терзать его тело. Иван стиснул зубы и крепче вцепился в баранку.

Немцы открыли огонь из пушек и минометов. Впереди и по сторонам от машины земля взлетала в воздух от разрывов. Иван кидал грузовик из стороны в сторону, резко тормозил и сразу же срывался снова, с каждой секундой приближаясь все ближе и ближе к позициям Красной Армии. Бойцы не стреляли по машине, видимо, поняли, что не зря немцы открыли огонь…

Ивану удалось довести грузовик до позиций Красной Армии. Некоторое время он еще ехал по инерции, потом резко нажал на тормоз, и машина остановилась. Сильная слабость опять охватила все члены его тела, он не мог даже снять руки с баранки.

— Ванечка! — услышал он опять голос Дарьи. — Прости меня, любимый! Не уберегла тебя и на этот раз!

— Не извиняйся, — ответил ей Иван. — Все хорошо… Главное, что наша Настенька жива…

— Спасибо тебе, Ванечка. Прощай!

Она потянулась к нему, обвила руками его шею и поцеловала.

— Я ить тебя до се люблю, Дарьюшка… Вишь, как оно вышло… Знать, не судьба нам быть вместе…

— Прости меня…

Черты Дарьи расплылись, кабина тоже куда-то уплыла. Иван почувствовал, что проваливается в какую-то черную бездну, и закрыл глаза. Умирать было совсем не страшно. Жалко только, что с дочкой не довелось подольше пообщаться…

Когда началась стрельба, Стрельцов тоже стал отстреливаться из автомата через открытое окно дверцы, подбадривая Ивана криком:

— Давай, Иван, жми! Прорвемся!

Тот не отвечал ему, сосредоточившись на управлении. Стрельцову даже показалось, что излишне сосредоточен… Лицо Ивана было бледно, руки судорожно вцепились в баранку, губы что-то шептали, но за ревом взрывов и стрельбой нельзя было разобрать, что он бормочет.

Машину швыряло из стороны в сторону. Пару раз Стрельцову казалось, что сейчас их накроют, но по какой-то счастливой случайности, а, может, благодаря мастерству водителя, все обходилось.

Стрельцов давно уже отложил автомат, так как стрелять было не по кому. Немцы остались далеко позади, теперь все зависело от Ивана. Кабина уже была похожа на решето, иссеченная осколками и пулями, но машина исправно катила вперед…

Наконец, грузовик перевалил через позиции Красной Армии, съехал в лощину и остановился. С позиций к ним бежали бойцы с оружием в руках. Стрельцов повернулся к Ивану, чтобы обнять его и поздравить со спасением, и вдруг увидел, как голова того безжизненно валится на руль.

— Иван! — закричал он, но Востряков не ответил.

Стрельцов выскочил из кабины, оббежал ее и открыл дверцу водителя. С трудом ему удалось оторвать руки Ивана от баранки и вытащить его оттуда. Подоспевшие бойцы помогли уложить его на землю…

Глаза Ивана были закрыты, губы плотно сжаты. Весь левый бок гимнастерки пропитался кровью. С первого взгляда Стрельцов понял, что дела того совсем плохи…

Бойцам тоже досталось. Два человека погибли, трое были серьезно ранены. Из детей не пострадал никто, так как они точно выполнили указание Стрельцова, и высокие деревянные борта грузовика надежно защитили их от пуль и осколков.

От спасенных детей отделилась фигурка четырнадцатилетней девочки, которая с криком бросилась к Ивану.

— Папа! Папочка!

Стрельцов с удивлением посмотрел на нее. Он и не догадывался даже, что Иван нашел здесь свою дочь. Конечно, у него зародились кое-какие подозрения, потому что он видел их постоянно вместе до того, как они уехали. Он даже хотел спросить об этом у Ивана, но так и забыл…

— Давайте срочно его в медсанбат, — распорядился Стрельцов, понимая, что медлить нельзя. — А ты, Раков, проводи Катю с детьми.

С трудом им удалось оторвать плачущую навзрыд Настю от отца. Но и после этого она наотрез отказалась идти с остальными. Так и пришлось Екатерине с детьми сопровождать их, потому что она не могла бросить девочку одну…

Бойцы на руках дотащили Ивана до медсанбата и вместе с остальными ранеными товарищами сдали на руки санитарам. Их унесли в палатку, а остальные расселись прямо на земле и стали ждать…

Ожидание продлилось недолго. Из палатки вышел военврач и остановился перед ними. Стрельцов первый понял по его выражению лица, с какой вестью тот пришел, и стянул немецкую пилотку с головы. За ним и остальные бойцы поснимали головные уборы, отдавая дань памяти погибшему товарищу

— Мы ничего не смогли сделать, — сказал военврач. — Он был уже мертв, когда вы принесли его.

— Он спас наши жизни и жизни этих детей, — объяснил ему Стрельцов, хотя никто его об этом не просил.

— Рана была смертельной, он должен был умереть сразу же. Удивительно, как он вообще умудрился дотянуть…

— Он был отцом и спасал свою дочь, — сказал на это тихо Стрельцов. — А еще он был настоящим коммунистом…

Война продолжала свой неумолимый бег. Смерть Ивана была лишь одной из многих смертей, настигавших людей в этой кровавой мясорубке. Но эта смерть запомнилась десятку бойцов, стоявших вокруг тела своего товарища, на всю жизнь. И на всю жизнь эта девочка, горько рыдавшая над своим отцом, запомнила эту мимолетную встречу, этот короткий миг счастья, когда она обрела и почти сразу же навсегда потеряла родного и близкого человека, которого она так хотела увидеть. Увидеть, поговорить, прижаться к нему и потом расстаться, чтобы никогда уже больше не встретиться с ним на этом свете…

г.Ульяновск 2001-2003гг.

Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

«Книжная полка», /: 03.05.2006 17:21

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

Реклама на сайте