«Крестовый дранг»

Роман МЕЛЬНИКОВ КРЕСТОВЫЙ ДРАНГ

Пролог

Они появились там, где их никто не ждал. Появились так, как не появляются люди из плоти и крови.

Посреди подвального этажа древней башни-донжона — в необычайно длинном и широком для замковых подземелий коридоре, что вел к запертой сокровищнице, из ниоткуда возникло призрачное свечение цвета разбавленной крови. Сияющий круг проступил вдруг на грубо сбитом столе, за которым коротала время ночная стража. И тяжеленный стол дрогнул. Затрещали, ломаясь, дубовые доски. Опустевшие кружки, нехитрая снедь и игральные кости посыпались на пол.

Два верных воина охраняли здесь разбойную добычу своего господина. Приставлены они были скорее для порядка — ни один обитатель замка не посмел бы покуситься на спрятанное хозяйское добро. Но вооружение стражей все же позволяло взять с незваных гостей дорогую цену за проход по просторному коридору.

Один — в изрубленной трофейной кольчуге явно с чужого плеча, в клепаном шлеме с сорванной бармицей и с коротким мечом на поясе — попытался выхватить из-под стола маленький круглый щит. Поздно… Щит был уже вне досягаемости. Сломанные доски погребли его под собой, а невиданная силища раздавила как яичную скорлупу. Щит хрустнул, пошел трещинами, развалился на куски.

Другой стражник — в кожаном панцире, обшитом металлическими бляхами, и железном колпаке, держал заряженный арбалет. У бедра воина висел колчан с дюжиной коротких толстых стрел. Опрокидывая лавки и испуганно крестясь, оба пятились к выходу.

А свечение становилось ярче. Кровавый цвет — гуще, насыщеннее. Круг ширился, увеличивался в размерах, подминал под себя остатки стола. Лишь коснувшись старинной кладки стен, сияющая окружность прекратила пожирать пространство. Затрепетал и погас, словно сдутый незримым выдохом великана, факельный огонь на стенах. Но темно не стало: холодный колдовской свет забытой магии бушевал все неистовей. Казалось, уже сам воздух пылает темно-багровым пламенем, а внутри кровавых всполохов…

Человеческая фигура, возникшая внутри, шевельнулась, шагнула к границам магического круга. За ней шла вторая, третья, четвертая…

— Сгиньте! — бледные губы мечника дрожали, рука потянула заточенную сталь.

Звякнула тетива: арбалетчик, не выдержав, пустил стрелу.

Оперенный болт вошел в материализующийся за кроваво-красной пеленой контур. Призрак пошатнулся, медленно осел. Так и не обретя четкости очертаний, замер на каменных плитах пола. Но за ним стояли уже две новые фигуры…

Мечник вырвал наконец клинок из ножен.

Арбалетчик, взвизгнув от ужаса, бросил оружие выскочил из подвала. Прав оказался стрелок — ему суждено было пережить своего товарища. Хоть и совсем ненадолго.

Подземелье содрогнулось от грохота. Страж, оставшийся на посту, рухнул замертво.

* * *

… Беглец несся вверх по широкой винтовой лестнице, перепрыгивал через две-три ступеньки зараз.

— Демоны! Демоны в подвале!

Его крик — крик человека, находящегося на грани помешательства, смертельно раненной птицей метался по древней башне. Но внутренние боевые площадки сейчас пустовали, а верхнюю — смотровую, где неусыпно дежурил ночной караул, от любого шума снизу ограждали многочисленные лестничные изгибы и тяжелая крышка люка. Люк был закрыт. Караул, высматривающий опасность извне, не слышал, что происходит внутри. Зато бегущий арбалетчик слышал все прекрасно. И громовые раскаты, и донесшийся затем из подвала топот чужих сапог.

Маленькую дверцу в пустующей трапезной он распахнул ударом ноги.

— Демоны!

И запер ее на засов. Какая-никакая, а преграда…

— Демоны!

Темное безлюдное пространство с непроглядной дырой огромного камина тоже отозвалось безучастным эхом. После отъезда союзников здесь, как и в донжоне, никто не жил. Только трапезничали. А глухая ночь — не время для трапез.

Несчастный беглец пронесся мимо столов и лавок гигантской залы, навалился на скрипучие ворота. И, вконец обезумев, завыл в чуткую морозную ночь. Прямо в круглое плоское лицо бесстрастной луны. Полной луны. Багровой луны.

— Де-мо-ны!

И его наконец услышали. Наверху, на смотровой площадке донжона, ударил сигнальный гонг.

— Тревога! Тревога! — засуетилась охрана внешних стен.

Топот, бряцанье железа… Люди выбегали на холод, на ходу хватая оружие и кое-как облачаясь в доспехи. Никто еще не понимал, что происходит, но каждый твердо знал, где его место и что ему следует делать в случае внезапного штурма.

Только один человек в замке позабыл обо всем на свете. Единственным его желанием было поскорее добраться до ворот и бежать… бежать без оглядки. Бежать по белому полю и дальше — сквозь заснеженный лес под глумливым ликом пухлощекого небесного наблюдателя с дымчатой багровой кожей.

Сбежать ему не дали. Рука в латной перчатке вцепилась в плечо.

— Стоять!

Рука развернула, крутанула, встряхнула так, что клацнули зубы.

Заиндевелые усы грозно встопорщились над бледным, сжавшимся в комок арбалетчиком. Пан Освальд Добжиньский хмуро смотрел на паникера, покинувшего пост. Сверху вниз смотрел. И взгляд этот казался более страшным, чем только что пережитый ужас.

— В чем дело? Что случилось? Говори!

Из доспехов на добжиньце были только перчатки и кольчуга. Из оружия — меч. Сверху наброшен теплый жупан и плащ на меху. На голове — меховая же шапка. На ногах — шерстяные штаны-шоссы и теплые зимние сапоги. Сзади перепуганный отрок держал в поводу оседланного коня господина. Рядом стояли два оруженосца, временно заменявшие Збыслава. У одного — ведрообразный шлем и треугольный щит с изображением серебристой башенки на синем фоне, у другого — поножи и шпоры.

— Де-де-де-мо-о-о…

Первая оплеуха сбила с несчастного стражника железный шишак. Вторая привела в чувство. Третья заставила говорить. Заикаясь и вздрагивая, он торопливо поведал о кошмаре, свидетелем которого стал в подвале Взгужевежи. А потом грянули выстрелы. Сигнальный гонг стих.

И снова стрельба…

Автоматные очереди били из трапезной. Били из бойниц донжона. Били с верхней смотровой площадки…

Все! Главная башня замка захвачена неведомым врагом. Захвачена вся — от основания и до каменных зубцов, царапающих полнолунную ночь. А это — почти поражение. Конечно, если бы были люди, готовые идти на штурм и отбить донжон, но… Но люди гибли, люди метались в панике, люди кричали, умирая. Хорошо простреливаемый внутренний двор замка превратился в смертельную ловушку. Кто-то, не дожидаясь приказа, уже отворял тесные ворота в частоколе, поставленном на месте разрушенной надвратной башни.

Стрельба не смолкала.

* * *

Отрок, державший повод горячего жеребца, пронзительно вскрикнул. На плече паренька расплывалось кровавое пятно. Освальд побледнел: невидимая стрела! Добжинец прекрасно помнил это оружие — год назад сам от него чуть не принял смерть.

Вырвался из ослабевших рук раненого парнишки рослый боевой конь. Понесся прочь. Ударил грудью в медлительные створки ворот, распахнул, пролетел по бревенчатым мосткам, брошенным через ров. Рванул через заснеженную пустошь к угрюмому лесу.

А из трапезной уже выходили они… Странная одежда с диковинными нашивками. Странные шлемы с маленькими рожками. И страшное оружие с незримыми стрелами… Сколько их там? Один… Два… пять… десять… пятнадцать… Больше. Ненамного, но как сдюжить с таким врагом?

— К воротам! — проревел добжинец. — Все к воротам!

Там, за грудами камней и временным частоколом, еще можно попытаться удержать оборону. Или хотя бы прийти в себя. Обдумать случившееся. Принять верное решение… А уж если не останется времени думать — тогда отступить. Тогда бежать к лесу… Читая молитвы и взывая к Господу, чтобы не быть заживо утянутым в ад.

До ворот добрались немногие. Драться не был способен никто. И все же Освальд попытался дать отпор:

— Щитоносцы — вперед. Арбалетчики и лучники — во вторую линию.

Сам он вышел в первую. И уцелел лишь чудом: верные оруженосцы прикрыли благородного шляхтича от автоматной очереди своими телами. Одного он успел придержать, оттащить за камни. Но для того лишь, чтобы увидеть ужас, изумление и боль в стекленеющих глазах. И с ног до головы измазаться в крови, хлеставшей из перебитого горла. Потом труп слуги сполз к ногам господина.

Им даже не дали как следует построиться. Проклятые самострелы без устали выхаркивали в ночь гром, огонь и невидимые стрелы и валили с ног любого, кто поднимался над укрытием. Раненые и умирающие молили о пощаде, но пощады не было. Вражеские воины наступали быстро, умело. В считанные минуты неведомые пришельцы заняли замковый двор и теперь по внешним стенам заходили в тыл. Больше ждать не имело смысла. Взгужевежа пала. Снова!

Паника, крики, давка, топот, толкотня, запах крови. Освальда увлекли к мосткам, переброшенным через ров. Но и там спасения не было.

Мелькнула в воздухе железная болванка, ударила о звонкое промерзшее дерево, покатилась по настилу. Взрыв… Бревна под ногами вздрогнули, разъехались, подломились. Взвизгнули осколки. Последние защитники замка посыпались, покатились в ров. А со стен уже летела вторая граната. И третья. Еще два взрыва… Да пара автоматных очередей. Больше не потребовалось.

* * *

Оглушенный, придавленный чужими телами, замотанный при падении в собственный широкий плащ, словно в саван, Освальд Добжиньский лежал неподвижно. Как в ров свысока заглядывала любопытная луна, он не видел. Не слышал, как ножами, штыками и прикладами — чтобы не тратить понапрасну патроны — новые хозяева замка добивали раненых. Не чувствовал, как сверху в ров падали трупы из замка.

Освальда сочли убитым. Кровь оруженосца, обильно перепачкавшая доспехи и одежду рыцаря, ввела чужих воинов в заблуждение. Он и в самом деле был почти мертв. Лишь когда лунный диск поблек, а небо на востоке посветлело, веки шляхтича дрогнули.

Холод и неимоверная тяжесть… От холода ныли кости, зудела кожа. Казалось, не было на нем сейчас ни жупана, ни шапки, ни плаща, ни теплых штанов и сапог, ни плотного стеганого поддоспешника. А от наваленных сверху стылых трупов было трудно, почти невозможно дышать. И все же он заставил себя… Сначала просто сжать и разжать окоченевшие пальцы. Впрочем, сейчас это оказалось совсем не просто. Сейчас это было самым трудным. Зато дальше пошло легче…

Освальд шевельнул плечами. Чье-то тело в одеревеневшей от крови рубахе чуть соскользнуло в сторону. Другое, в задубевшем кожаном панцире, нависло над ним ненадежным пещерным сводом. Освальд протиснулся дальше, еще дальше, еще… Замерзшие руки и ноги начинали повиноваться: обморозить конечности он не успел.

В обледеневшей куче покойников пришлось извиваться ужом. Освальд оставил мертвецам плащ, теплый жупан, перевязь с мечом и шапку. Но когда рыцарь выбрался наконец из братской могилы, холодно ему не было. Было жарко.

С жадностью он ел и глотал снег. И долго-долго не мог отдышаться. Потом тупо смотрел на чье-то обезображенное лицо у своих ног. Добжинец не сразу узнал беднягу, что поднял тревогу: стражнику из подвальной сокровищницы незримые стрелы разворотили полчерепа. А узнав, выплюнул снег, поднялся на ноги. Огляделся.

По дну рва уже тянулась протоптанная тропинка. К стежке с обоих склонов спускались вырубленные в снегу и мерзлой земле ступеньки. Вокруг вповалку лежали трупы. Из сугробов торчали руки, ноги, копейные древка, рукояти секир, острия мечей, оперения и наконечники разбросанных стрел… Странно. Победители даже не позаботились забрать у побежденных трофеи. Мертвецов бросали в ров как есть: в доспехах и с оружием. Да и то ведь верно: зачем нужен меч или арбалет тому, кто владеет громоподобным самострелом с невидимыми стрелами?

Чужие голоса заставили его затаить дыхание. Разговаривали наверху, где-то совсем рядом. Стараясь не шуметь, Освальд пополз на звук по утоптанному снегу. Взобрался по ступенькам на кручу. Осторожно выглянул изо рва…

Над распахнутыми воротами Взгужевежи реял незнакомый стяг. Черный крест с изломанными краями в белом круге. Под полотнищем чужого штандарта стояли четверо.

Двое — в касках, от которых, пожалуй, не так уж много будет проку в рукопашной схватке на мечах или копьях, и в странных длиннополых одеждах, что, возможно, спасают от холода, но никак не от вражеской стали. Сбоку у каждого висели короткие кинжалы. За спинами — плоские короба, вроде тех, что иногда таскают на плечах в походы по грибы-ягоды деревенские девки. В руках эта пара держала знакомые громометы с невидимыми стрелами.

Двое других носили еще более непрактичные наряды. По крайней мере, предназначение плоских шапок, похожих на одеревеневшие блины или береты с козырьками, Освальд постичь не смог. Не шлемы — это точно! Из оружия у этих, с блинами на головах, были только кинжалы. А в небольших футлярчиках на широких поясах вряд ли могло храниться что-либо пригодное для драки. Скорее всего, к поясам пристегнуты диковинные кошели.

«Благородные рыцари и оруженосцы», — догадался добжинец. Освальд прислушался. Речь звучала немецкая, но какая-то чудная, непривычная. Непонятные слова, необъяснимая чужеродность… На подобном языке разговаривал безумец, называвший себя «послом ненаступивших времен» — тот самый, с которым год назад беседовал в пыточной Конрад Тюрингский. Тот самый, что чуть не всадил в Освальда с полдюжины невидимых пуль. Добжиньца передернуло от неприятных воспоминаний.

* * *

— Надеюсь, никто не ушел, оберфюрер? — голос одного из рыцарей прозвучал сухо и требовательно. Так может говорить сеньор с вассалом.

— Никак нет, господин штандартенфюрер, — улыбнулся его собеседник. — Только лошадь.

— Лошадь?

— Без всадника.

Шутка не вызвала ожидаемой реакции.

— Плохо, Фишер. Был приказ не выпускать никого.

Улыбка моментально исчезла с лица «вассала». Рыцарь напрягся, вытянулся в струнку. Тягостное молчание длилось несколько секунд. Смущенные оруженосцы растерянно переминались с ноги на ногу. Наконец тот, кого называли штандартенфюрером, смилостивился, заговорил снова:

— Я выезжаю через два часа. Контрольные проверки связи, обмен оперативной информацией и возможные консультации — ежедневно, по графику. Когда поставлю «якорь» в Дерите — выйду в эфир вне графика. Может быть, совершу пробную телепортационную переброску и появлюсь здесь лично — пусть это не будет для вас неожиданностью. Также — вне графика — свяжусь с вами из Наревской платц-башни или из ее окрестностей. Потом — из Кульма.

Не забывайте, оберфюрер, первые транзитные десанты и все вспомогательные расчеты должны находиться в полной боевой готовности начиная с завтрашнего дня. Резервный взвод поддержки — тоже. Особое внимание уделите группе захвата папского легата Вильгельма Моденского. Я укажу позиции, которые ей надлежит занять за неделю, возможно, за две до начала кульмских турниров. Постарайтесь, чтобы с переправкой этой группы в Кульм проблем не возникло. Успех кульмской операции и заключение союза с ливонцами для нас сейчас важнее даже создания дерптского ударного плацдарма.

Еще одна непродолжительная пауза…

— Если контрольные сеансы связи прекратятся более чем на трое суток, принимайте командование на себя, оберфюрер. Но до тех пор вы остаетесь комендантом Взгужевежи и во всем подчиняетесь мне.

Короткий кивок. Стиснутые зубы. Отведенный чуть в сторону взгляд. Освальд усмехнулся: этот вассал не казался ему образцом верности. Может и предать — только дай повод. Правда, повод должен быть очень весомым: понапрасну такие люди не рискуют. Но зато уж если…

— С этого момента, — продолжал сюзерен, — и до тех пор, пока я не отдам иного приказа, вы обязаны уничтожать любого, кто приблизится к замку. Вместе с лошадьми, волами, коровами, собаками и кошками. Все ясно?

— Так точно, — сглотнул слюну рыцарь-вассал.

— Еще раз проверьте крепость. Кроме солдат и офицеров цайткоманды здесь не должно быть ни одной живой души. Потом расставите гарнизон для обороны Взгужевежи. Сразу после моего отъезда займетесь поиском и расчисткой нижнего яруса замковых подземелий. О ходе работ будете докладывать во время сеансов радиосвязи. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

Два почти синхронных взмаха вытянутых рук — и рыцарь-вассал скрылся в воротах. Его собеседник повернулся к оруженосцам:

— Фриц, мы скоро выступаем. Через час все должно быть готово.

Один из оруженосцев — повыше и пожилистее — бегом бросился в замок.

— А ты, Рихтер, осмотри ров и наметь поле работы для саперов. Когда они закончат минировать подступы к замку, пусть заложат взрывчатку да засыплют наконец эту польскую шваль. К нашему отъезду дохлятины здесь быть не должно.

* * *

Тот, кого назвали Рихтером, обернулся на хруст снега за спиной слишком поздно. Освальд напал стремительно, яростно. Левой рукой зажал противнику рот. Правой — на ощупь — вырвал вражеский кинжал из ножен. Ударил под приподнятый заспинный короб — под лопатку.

Клинок в тело вошел легко: доспехов под одеждой не было. А кинжал был хорош… Рихтер дернулся, затих. Он оказался обычным смертным, а вовсе не демоном. Это радовало. И все же Освальд так и не смог заставить себя прикоснуться к проклятому оружию, снаряженному невидимыми стрелами. А вот кинжал взял. Добрую сталь добжиньский рыцарь ценил всегда. Подумав немного, стянул с пальца убитого и массивный серебряный перстень тонкой работы. Странное колечко и страшное: череп, скалящийся из дубовых листьев. Но серебро есть серебро — в дальней дороге пригодится.

Освальд надвинул на глаза чужой шлем со смешными маленькими рожками-пупырышками. Набросил поверх кольчуги плотную длиннополую верхнюю одежду Рихтера — что-то вроде шубы, только тоньше, легче и удобнее. Спрятал усы за поднятым воротником. Надел заплечный короб — не от жадности, а чтоб прикрыть прореху и кровавое пятно на спине. Потом потратил еще несколько секунд: присыпал убитого снегом. Чем позже его хватятся — тем лучше.

— Ну, теперь оборони, Господь!

Выбрался с противоположной стороны рва и — не таясь — зашагал через снежный пустырь к лесу. Только так — широко, открыто, по-хозяйски — и можно было сейчас идти. Добжинец держался следов своего сбежавшего коня. Даже самая норовистая и перепуганная коняга — животина домашняя, не дикий зверь. Покружит со страху по лесу, да и обратит морду в сторону родного стойла.

— Оборони, Господь! — неустанно бормотал сквозь зубы рыцарь-разбойник.

Господь оборонил. Снег за рвом был утоптан, изрыт, потревожен. Во Взгужевеже и вокруг замка копошились и сновали люди в таких же странных, как у Освальда, одеждах. То тут, то там звучали резкие отрывистые команды на немецком. Приказы выполнялись молниеносно — бегом. Каждый занимался своим делом, а потому на одинокого солдата в шинели и каске, посланного зачем-то к лесной окоемке, внимания не обращал никто.

Солдат шагнул меж деревьев. Отошел по следу подальше, свистнул негромким, но приметным протяжным посвистом. Хрустнула ветка. Скрипнул снежок. Высунулась из кустов настороженная лошадиная морда.

Глава 1

— Скакал далече, путал следы, как заяц, потом сидел в засаде у Куявского княжеского тракта на границе с Мазовией, — рассказывал Освальд. — В коробе заспинном припасы чудные оказались. На вид и не пища вроде — а попробуешь — так и впрок пошло. Тем попервоначалу и питался.

— Сухпай… — задумчиво произнес Бурцев. А что еще могло быть в ранце убитого фашиста?

— Ну, я ж тебе и баю — сидел и ждал, пока вражий пан, который приказы в моем замке отдавал и плоский берет с козырьком на голове носил, появится. Наши тайные лесные тропки-то ему вряд ли ведомы, так что одна была дорога супостату в дерптские земли — по трактам. А я уж дюже сильно хотел с ним поквитаться. Не привык я обидчиков своих прощать — сам знаешь.

— Знаю, — кивнул Бурцев.

— В общем, не ошибся я — дождался ворога. Только ехал он уже в обличье странствующего рыцаря. В доспехах, с оруженосцем — ну, тем самым Фрицем, с лошадьми навьюченными в поводу да с медвежьим гербом на щите. Если б лица у обоих были шеломами закрыты не узнал бы, наверное — пропустил. А так — нет. Отправился следом. Думал, выберу подходящий момент да прирежу мерзавцев. Не вышло…

Ехали эти двое опасливо. Ночевали все больше по постоялым дворам, куда мне ходу не было, а уж коли в лесу останавливались, так место выбирали такое, что незаметно и не подберешься. И пока один спит — другой обязательно стражу несет. Да не абы как, а с оружием своим в руках, что невидимыми стрелами бьет. Самострелы те заколдованные у них и в пути под рукой всегда были — в открытой седельной сумке — чтоб выхватить можно сразу. Куда ж мне супротив такого громомета со своим ножичком-то? В общем, зубами скрипел, облизывался, а сделать ничего не мог. Только шел тайком по следу, пока не наткнулся под Цехановом на мазовецкий разъезд. Насилу ушел, да заплутал в лесах и болотах. Говорил ведь я тебе, Вацлав, — по Мазовии без толкового проводника не пройти.

Долго леший меня водил по глухим местам. Конь уж пал. Да и сам я занемог и ослабел так, что едва передвигался. Сгинул бы, если б Господь не вывел из мазовских земель к прусскому селению. Пруссы меня подобрали, а узнав, кто такой, — выходили, на ноги поставили, в дорогу снарядили и коня нового дали. Мы ведь с ними нынче вроде как союзники. А для пруссов достойно принять и проводить доброго гостя — дело чести.

Указали мне дорогу к ближайшему тракту, да толку! За то время, пока я в бреду и горячке на прусских шкурах валялся, хорошим ходом до Дерпта и обратно, наверное, можно было добраться. В общем, решил я в Кульм отправиться. Туда ведь и недруг мой тоже собирался. Думал — встретимся, не разминемся. Но едва выбрался я из прусской глухомани — опять беда: попал в охотную облаву княжича Земовита — младшего сына Конрада Мазовецкого.

Облава шла по-над трактом, и на открытом месте меня сразу заприметили. Взяли в кольцо, обложили со всех сторон — не вырвешься. Подъехал сам Земовит со свитой — подивиться на мой наряд — короб да шубу нездешнюю. Расспросы устраивать начал — кто таков, откуда да куда путь держу. А тут рыцарь один из свиты княжича меня признал. Обоз я его как-то потрошил, и сам он тогда еле ноги унес. И так взъярился, грудь колесом выпятил, просил у Земовита позволения уморить меня в своих подвалах. Княжич не позволил — сам решил расправу чинить, а заодно и потешиться.

«Езжай, — говорит, — Освальд, разбойничий пан, к тому вон лесочку, а оттуда скачи что есть мочи куда пожелаешь. Зверя стоящего нам поднять сегодня не довелось, так ты теперь будешь вместо зверя. Коли уйдешь от погони — спасешься, а нет — уж не обессудь: собаками затравлю, копьями да рогатинами исколю». А сам смеется. И дружина его охотничья скалится. Ясно ведь, что от облавы мне никуда не деться. Но и отказываться нельзя: на месте псами затравят.

Ну, думаю, ладно, доберусь до леса, брошу коня на съедение собакам, сам на дерево влезу. А там, даст бог, кому-нибудь из охотников на спину спрыгну да кинжалом своим — по горлу. Чтоб хоть одного мазовца с собой на тот свет утащить. Больше всего хотелось Земовиту кровь пустить, раз уж до колдовского пана с медвежьим гербом добраться не суждено. О собственном же спасении и не помышлял. Поскакал, в общем. Но не успел и полпути до леса проехать, как слышу — рог сзади трубит. Не сдержал княжич слова своего! Раньше уговора охоту начал…

Первыми собак мне вдогонку пустили. Всю свору — с десяток псов. Настигли они меня у самого леса. Коня свалили, облепили со всех сторон. Изодрали одежду в клочья. Да и кожи с мясом кое-где повыдирать успели. Я отбивался ножом как мог. Двух или трех псов поранил, еще пару насмерть порезал. Потом вижу: пасть к горлу тянется. И сделать уже ничего нельзя.

Понял — все… Отбегал, говорю себе, ты свое, пан Освальд, отгулял. И вдруг в пасть эту самую стрела вошла. Да славно так — по самое оперение. А тут еще одна летит. Из леса, до которого я малость не доехал. И вторая. И еще две псины визжат, катаются по снегу, грызут древко в боку.

Метко стрелы те били — собак валили, а меня даже не царапнули. Так и перестрелял лесной лучник всех Земовитовых псов. А я лежу — весь в своей и собачьей крови и думаю: вот уж пся крев, так пся крев. Потом слышу: княжич вдали ярится, кричит, но сам близко подъехать опасается. Послал на разведку пяток своих дружинников. Трое полегли от стрел. Двое в лес все же въехали. Минуты не прошло — выезжает обратно только один. Мчит назад, как безумный, без шлема, без щита. Плечо — рассечено, голова — в крови. И орет благим матом, татары, мол, в лесу, племя адово! И коня настегивает почем зря. А за ним из лесочка выскакивает человечек. Маленький, сухонький, старенький, с желтым лицом, с узкими глазками. И копьем диковинным о двух остриях размахивает. И ругается непонятно.

Тут уж и Земовит, и свита его вся коней развернули — да поминай как звали. Дюже татар испугались. А мне самому чудно стало — откуда здесь татарам-то взяться. Потом из-за деревьев Богдан с луком вышел — это его стрелы меня от собачьих клыков спасли. Он и рассказал все. И про дружка твоего китайского Сыма Цзяна. И как вы с рыцарем этим медвежьим Фридрихом фон Бербергом в прусском Священном лесу повстречались. И как с крестоносцами из Наревского замка сражались. И как под Бзгужевежей всех ваших раненых вместе с полусотней Шэбшээдея невидимыми стрелами перебили.

Сам Богдан с китайцем спаслись чудом. Их Шэбшээдей оставил в тылу — за загонными лошадьми присматривать. По снегу, утоптанному теми лошадьми, они вдвоем и ушли, когда супостаты из замка татарскую полусотню и раненых расстреляли. В Пруссии оба едва не попали в лапы к тевтонам: от погони оторвались только в мазовских лесах. А у тракта Богдан охоту Земовита заметил. Ну, и меня в качестве дичи.

Китаец твой, Вацлав, речи христианской совсем не разумеет. Пришлось на пальцах ему объяснять, что к чему. Но Богдан — молодец — объяснил. Отбили они меня у Земовита и дружину его перепугали вусмерть. Потом со мной в Кульм ехать пожелали. Да и куда им, горемычным, деваться-то было.

С убитых Земовитовых воинов я подобрал себе справный доспех. У одного пана в седельной сумке даже шлем закрытый нашелся, по немецкому образцу выкованный. Щит без герба взял у незнатного дружинника. Меч хороший нашел, копье, кольчугу, поножи… В общем, все, что рыцарю потребно. Благо, Земовит даже на охоту водит своих воинов в боевой броне. Видать, врагов у княжича немерено в Мазовии, Куявии и Пруссии, вот и берегся Конродов выродок.

Обходными тайными тропами добрались мы до кульмского ристалища. Китайца с Богданом я оставил в лесу, сам же под видом тайного рыцаря вчера отправился на турнир. А там, представляешь, Вацлав, как раз похваляется перед немцами княжич Земовит.

Конечно, я не удержался. И травлю псами ему припомнил, и то, что приходится он сыном моему заклятому врагу Конраду Мазовецкому. Но если с одряхлевшим стариком Конрадом истинному шляхтичу биться — не честь, а бесчестье одно, то покалечить или убить на ристалище его сына — совсем ведь другое дело. В общем, добыл я себе турнирное копье — уж не спрашивай как, сам, верно, знаешь. Выехал на поединок да вышиб мозги Земовиту. Потом, правда, пришлось уносить ноги. Так что сегодня утром отправил к ристалищу Богдана — присмотреться да поискать на турнире Фридриха фон Берберга с медвежьим гербом. Богдан супостата нашел, выследил и указал нам с Сыма Цзяном путь к старой мельнице. Там мы тебя с Ядвигой и встретили.

Глава 2

Пан Освальд закончил рассказ. Бурцев занялся изучением содержимого седельных сумок вестфальца и его оруженосца. Хорошо бы найти там какой-нибудь «громомет», о котором упомянул добжинец. Увы, ни автоматов, ни пистолетов в захваченном багаже не оказалось. Видимо, оружие следовало искать раньше — в доме мельника, где устроил засаду фон Берберг. Походную рацию штандартенфюрера, кстати, тоже. С трофейными же лошадьми им достались лишь пара теплых одеял, сухпай, бинокль и карта — приличных размеров, но компактно свернутая. На необычайно прочной влагостойкой бумаге. Подробная, весьма подробная, чрезвычайно подробная карта отображала мельчайшие детали. Такие карты не рисовали в Средние века…

Освальд лишь бросил на пестрый рисунок беглый любопытствующий взгляд. Отвернулся — неинтересно. Ядвига и Сыма Цзян оказались более жадными до чужих диковинок: оба так и вперились взглядами в развернутую бумагу. Схематичное изображение оказалось испещрено частой мелкой латиницей. Но надписи не мешали. Ничуть. Здесь было видно все. Морское побережье Балтики, степные просторы Задонья, леса, болота, города и замки в сетке меридианов и параллелей, в путаном пунктире частых границ. Государства, княжества, земли, крупные феоды… В центре — Русь! Бывшая шпионка и китаец изучали рисунок, едва не вырывая карту друг у друга из рук. Вырвал Бурцев. Присмотрелся…

Было в ней, в этой карте, что-то особенное. Жирные красные точки — вот что! Не города, не веси, но и явно не случайные символы. Вот одна — в дремучих куявских лесах. Взгужевежа! Вот еще — возле Кульмского замка на изгибе Вислы. Старая заброшенная мельница… И вот здесь в глухомани у самых Наревских болот краснеет третья точка. Бурцев прикинул: да, именно там должен находиться Священный лес пруссов кунинга Глянды. А вот, кстати, и алая отметина на востоке Силезского княжества, неподалеку от Малопольской границы. Отсюда год назад начал свой путь в прошлом бывший омоновец.

Вне всякого сомнения, красным обозначены арийские платц-башни. Гитлеровские эзотерики, эти живые сканеры, здорово поработали, отыскивая следы былой мощи в астрале и нанося их на карту цайткоманды… Вероятно, в центральном хронобункере СС имеются и другие подобные карты, с обозначением мест средоточия древней магической силы восточнее и западнее Руси. Но сейчас фашиков интересует этот клочок суши, а остальное… Ну, не возить же с собой фон Бербергу всю карту мира. Когда придет время, командование расширит вестфальцу поле деятельности. А пока, вот вам, хэр штандартенфюрер, Русь-матушка на растерзание.

И ведь есть что терзать: немало красных точек усыпало землицу от Днестра до Волги и дальше веселыми конопушками. Только вот счастья эта арийская сыпь русичам не принесет. Лишь навлечет беду — совместный фашистско-тевтонский крестовый поход.

Бурцев продолжал изучать карту. Вот пара точек — за Новгородом, у Ильмень-озера. Одна — в непролазных лесах южнее Пскова. Самая же жирная клякса сливалась кровавым пятном с Дерптом — на самом русско-ливонском приграничье. Мало того — точка дважды обведена. Что бы это значило?

Дыхание перехватило. Да ясно же что! Фон Берберг говорил о некоем плацдарме — о главной базе Цайткоманды, откуда начнется натиск на восток. Говорил, но не открыл, где именно она находится. Теперь известно где. Дерпт! И ведь в разговоре, подслушанном Освальдом во Взгужевеже, тоже речь шла о Дерите! Ну, а если это такая важная точка на карте, не там ли штандартенфюрер прячет Аделаиду? Вообще-то, все здорово смахивало на то: телепортировать пленницу при помощи магических платц-башен со старой кульмской мельницы в Дерпт для фон Берберга — секундное дело.

Что ж, путь на Дерпт карта цайткоманды укажет им лучше любого проводника…

О своих планах Бурцев рассказал, когда все снова сидели в седлах. Говорить о предстоящей дороге лучше всего в дороге — меньше соблазна остаться на месте.

— Дерптское епископство? — Глаза пана Освальда не по-доброму блеснули. Дернулся длинный ус… — Почему бы и нет? Если фон Берберг там, я — за. Вестфалец должен ответить за Взгужевежу.

Сыма Цзян и Ядвига тоже возражать не стали. Обоим нечего было возразить. И обоим некуда было податься.

— Только вот боюсь, Вацлав, подобру-поздорову нас епископ в свою крепость не пустит, — как бы между прочим, заметил добжинец. — Придется пробиваться с боем.

— Не придется!

Ядвига уверенно вклинила коня между ними. Девушка держала ушки на макушке, прислушиваясь к разговору рыцарей. И вот дождалась момента — вставила свое веское словечко.

Освальд глянул на нее с любопытством. Ядвига Кульмская в ответ одарила добжиньца очаровательной улыбкой. Да, по сердцу пришелся ветреной девчонке хозяин Взгужевежи.

— Я проведу вас за ворота Дерпта.

Добжинец недоверчиво качнул головой:

— Ты говоришь так, дорогая Ядвига, будто там тебе будут рады.

— Будут. Епископ Дерптский Герман фон Крайземан присутствовал на открытии кульмского турнира. Он встречался с Вильгельмом Моденским я Дитрихом фон Грюнингеном. А я встречалась с ним. Фон Балке посылал меня… Пару раз… С некоторыми поручениями… Так что его преосвященство лично знаком со мной. Хорошо знаком.

— Отлично!

Освальд радостно хлопнул себя по бедру.

Ядвига потупила взор.

Бурцев ошеломленно покачал головой:

— Так ты что же, Ядвига, и с дерптским епископом… э-э-э…

Укоризненный взгляд оборвал его на полуслове. Красноречивый взгляд и недвусмысленный. Экс-шпионка коротко стрельнула глазками в сторону добжиньского рыцаря. Мольба промелькнула в лукавых очах… Понятно. Девочка не желает, чтобы благородный пан Освальд догадался об ее похождениях. Ну-ну… Польский рыцарь и не догадался. Не заметил молчаливой просьбы, не разглядел чуть заметного ответного кивка Бурцева. Бедный пан Освальд Добжиньский, похоже, ты попал…

— Значит, с дерптским епископом ты тоже… общалась?

Ядвига мило покраснела:

— Общалась. Он оказался слабым грешным человеком. Любит хорошо поесть и попить. Подраться тоже любит. Куда больше ему к лицу булава, нежели епископский жезл. О ней, кстати, ходят легенды. Я как-то видела ту ужасную боевую дубинку… Не каждый рыцарь поднимет ее двумя руками, а его преосвященство управляется одной.

— Поесть, попить и подраться, говоришь, любит? — усмехнулся Бурцев.

— Ну, и все остальное тоже, — длинные ресницы Ядвиги захлопали как крылья. — И главное, уста на замке держать не умеет.

— И что же ты от него узнала?

— Епископ Герман давно состоит в сговоре с ливонским ландмейстером Дитрихом и тоже точит зуб на новгородские земли. С самого начала его преосвященство поддерживал идею фон Грюнингена о крестовом походе на Русь. А с Вильгельмом Моденским дерптский епископ встречался, чтобы узнать мнение папского легата о некоем небесном воинстве, обосновавшемся в его владениях.

— Обосновавшемся?

— Да. Герман говорил, будто прямо в Дерите строится невиданный лагерь. И там, якобы, происходят настоящие чудеса.

Бурцев кивнул. Похоже, его догадка о месторасположении главной ударной базы цайткоманды верна.

— И что же ответил Вильгельм Герману?

— Приказал во всем подчиняться небесному воинству. Сказал — такова воля Святого Рима.

— А Герман?

— Герман принял это к сведению и уехал. Меня с собой звал — посмотреть на небесное воинство и творимые им чудеса. Я обещала приехать, но позже. Так что меня в Дерпт пустят без проблем. Да и спутников моих, думаю, тоже, если они не станут кричать, кем являются на самом деле.

Она тронула коня, отъезжая. Все: тема закрыта. Удаляясь, жеребец Ядвиги махнул хвостом.

Глава 3

Освальд восхищенно прицокнул:

— Ай, да девка! Бедняга Вольфганг знал толк в женщинах, даром что мальчишка совсем. Слушай, а правду молвят, будто она от княжича Земовита сбежала.

— Ну, сбежала…

Глаза добжиньского рыцаря плотоядно блеснули. Усы встопорщились.

— Здорово! Клянусь своими шпорами, покусает еще мазовецкая семейка локти. Это ж какой позор для старика Конрада и всей его родни будет, когда я с Ядвигой… Х-ха!

Вот так так! Кажется, месть в любом из ее проявлений давно стала навязчивой идеей этого злопамятного пана. В свое время он ведь и Аделаиду сцапал, лишь бы досадить своим тевтонско-мазовецко-куявским недругам. Переспать с несостоявшейся пассией сына Конрада Мазовецкого для Освальда — тоже часть возмездия. Причем добжинец и не думал скрывать своих намерений.

— А ты сам не желал бы разделить с Ядвижкой ложе, а?

Поляк весело подмигнул. Бурцев даже не улыбнулся в ответ. Не смешно. Он уже один раз разделил… Хватит, на всю жизнь наделился.

— Э-э-э, да ты, я смотрю, совсем смурной, Вацлав. Не кручинься, Бог даст — найдем и твою Агделайду. И можешь быть спокоен — я между вами больше не встану. Истинный крест! Зачем мне, с этакой-то кульмской красоткой!

Освальд пришпорил коня, погнал по глубокому снегу наперерез девушке. Лихо скакал — дерзко — почти не держась за повод. Красавец, ничего не скажешь! Благородная осанка. Окольчуженная грудь — колесом. Подбородок — выше крыши. Распушенные усы веером. Пена из пасти вздернутого на дыбы коняги — пузырями. Освальд что-то проговорил. Ядвига прыснула. Да, любезничать с дамами польские вояки умеют.

Звонкий смех девушки Бурцев слушал с тяжелым сердцем. Аделаида — вот что было в том сердце. Уж он бы тоже вволю погарцевал сейчас вокруг дочери Лешко Белого. Да только кто ж теперь позволит!

— Жалко девка теряться? — сзади тихонько подъехал Сыма Цзян. — Грустно такой девка упускаться?

Всем своим понурым видом бывший советник Кхайду-хана выражал сочувствие.

— Дурасек ты, Сема! — передразнил китайца Бурцев.

Не о той, совсем не о той наезднице, что флиртует с добжиньцем, думал он сейчас.

— Это твоя дурасек, — беззлобно огрызнулся желтолицый старик. — Ядавига — хороший девка! Красивый, рыжий девка! Женихаться надо, Васлав. Имей твоя два жена — Ядавига и Адалайда, и не будь грустной. Такой дела не плохо, такой дела хорошо. Можно три жена, можно четыре, можно десять. Только помещайся в дом или юрта. Сразу забывайся вся беда.

Бурцев сплюнул. Ему теперь и сотня любвеобильных красавиц не заменит Аделаиду. Восточные рецепты тут не годятся.

— Ай-ай-ай, Васлав, твоя себя погубит!

— Слышь, отвали, а, отец? Без тебя тошно.

Сыма Цзян понял. Сыма Цзян не обиделся. Сыма Цзян отвалил.

Под вечер — перед самой ночевкой — Ядвига Кульмская вновь подъехала к задумчивому Бурцеву. Как бы невзначай — чтобы Освальд не заметил — тронула стременем стремя:

— Вацлав, умоляю, не говори пану Освальду ничего.

— Чего не говорить-то? — Он не сразу и сообразил, о чем речь.

— Ну, что мы с тобой… И что я с другими… Пан Освальд… ну… он… не знает… И он…

Странное, совсем не свойственное Ядвиге смущение отразилось на покрасневшем лице. Стесняется?

Ну и ну!

— Хочет сделать тебя дамой сердца, что ли?

— Он только что предложил мне руку и сердце. А я, в общем-то, не против. Пан Освальд по нраву мне пришелся.

Ого! Бурцеву стало даже немного веселей. Тут уже не только месть замешана. Тут, блин, взаимной любовью попахивает. Большой и чистой. Похоже, бывшая пассия Земовита окончательно охмурила добжиньца. Или это просто кратковременная безбашенная страсть? Хотя какая разница. В любом случае не ему топтать чужие чувства.

— Не расскажешь, Вацлав?

— Да ладно, Ядвижка, какие проблемы — ничего не скажу. Но раз такое дело, то и ты, будь добра, держи язык за зубами. А то… Пан Освальд — человек, знаешь ли, вспыльчивый и вроде как мой сюзерен. Это он ведь меня в рыцари посвящал, а я с его невестой на старой мельнице… Непорядок! Это ж право первой ночи наоборот получается. За такое, наверное, башку снимают.

Ядвига улыбнулась:

— Я — могила. А тебе спасибо. При случае отблагодарю — не пожалеешь.

Она лукаво подмигнула, давая понять, о какой именно благодарности идет речь. Бурцев содрогнулся. Нет, не то чтобы неприятно… Собственно, ту ночь в домишке кульмского мельника они провели очень даже ничего, но… Но Аделаида! И потом, делать подобные намеки сразу после помолвки… Ядвига Кульмская как всегда была несравненна в своей непосредственности.

Девушка чмокнула губами. Не столько понукая коня, сколько изображая прощальный и такой многообещающий поцелуй… Ишь, не нацеловалась еще! Ох, несчастный Освальд, угораздило же тебя! Хотя с другой стороны… Пан разбойник тоже ведь не подарочек. Оба они друг друга стоят. Может, потому и спелись так быстро эти двое?

На ночь остановились в лесной глуши — то ли на заброшенной летней стоянке прусских бортников и охотников, то ли в тайном разбойничьем схроне. Две шалашеобразные хижины издали напоминали погребенные под снегом берлоги. Однако сугробы над рукотворным буреломом надежно защищали от ветра и холода. Да и огонек, разведенный меж ними для согрева дозорного, скрывали от чужих глаз. Ядвига ночевала с Освальдом. Вторую хижину заняли Бурцев и Сыма Цзян. Мужчины договорились дежурить по очереди. Сначала Бурцев, потом — старик-китаец, последним — Освальд. Но первую вахту спал только бывший советник Кхайду-хана. Бурцев на своем посту хорошо слышал приглушенные звуки из соседнего сугроба. Сомневаться, чем вызвана эта возня в лежбище молодого мужчины и молодой женщины, не приходилось.

Он вздохнул. Ох, и хреново же было слушать такое, сидя в одиночестве у костра. Нет, вовсе не запоздалая ревность к Ядвиге мучила его сейчас. Иная печаль терзала душу. Опять! В язычках пламени чудился милый сердцу образ. Княжна Агделайда Краковская, гордая дочь Лешко Белого, улыбалась из огня приветливо, ласково. Совсем как прежде — так, как, наверное, никогда уж улыбаться не будет. Ему — не будет. Аделаида извивалась, изгибалась, как бывало порой, когда он ласкал ее юное стройное тело.

Внезапный порыв ветра качнул пламя. Огненная Аделаида будто вскочила с разогретого ложа любви, будто протянула к нему руки, взывая о помощи. Ища защиты. И тут же сникла… Зашипел на углях павший с ветки снег.

Бурцев сжал кулаки. Он вытащит ее. Вырвет из цепких лап штандартенфюрера Фридриха фон Берберга, чего бы это не стоило. Вырвет, даже если сама княжна будет тому противиться. Ну, а потом… Раз им суждено расстаться — расстанутся. Но сначала пусть фон Берберг умрет. А Аделаида окажется вне досягаемости для эсэсовских хроно-диверсантов.

Еще один — особенно громкий и звонкий — стон страсти нарушил тишину. Ядвига… А теперь вот — зычнее, глуше — Освальд. Бурцев глянул на луну. Впору взвыть.

Глядел долго, пока не решил: время! Пора будить Сыма Цзяна и ложиться спать… Заставить себя уснуть, пока совсем не рехнулся.

Глава 4

Вот и все. Долгий, почти бесконечный путь позади. В трофейный бинокль из густого подлеска, служившего им укрытием, местность просматривалась великолепно. Сюда они добирались, сторонясь трактов, дорог и явных троп и теперь могли наблюдать за городом спокойно, не опасаясь преследования.

Резиденция дерптского епископа Германа фон Крайземана — бывший русский городок, основанный еще в одиннадцатом веке Ярославом Мудрым и именовавшийся до захвата немцами Юрьевом, возвышался над замерзшей речушкой Эмайыгой. Онемеченный Дерпт не выглядел гостеприимным местом. Каменные стены и башни внутреннего замка были здесь, конечно, поменьше Кульмских. И над островерхими крышами внутренней цитадели не реяли грозные орденские стяги — только топорщились католические кресты да развевался одинокий флаг с гербом его преосвященства.

Благодаря мощной оптике Бурцев смог различить геральдические цвета епископа: красный, серебряный и золотисто-желтый. На красном поле огромный серебряный ключ перекрещивается с серебряным же клинком. В головке ключа вырезано крестообразное отверстие. Бородка — непроста, не примитивна. Для сложного замочка, видать, выкован ключик. Рукоять геральдического меча позолочена. Такой же золотой крест изображен сверху — над ключом и клинком.

Епископский замок, как и положено доброй крепости, построен на возвышении, окружен рвом и валом с обледеневшими склонами. К холму с каменной цитаделью со всех сторон жмутся домишки горожан, а внизу — уже на равнине — Дерпт опоясывает вторая стена — деревянная и невысокая.

Опытный глаз сразу различил бы, что хозяйство в Дерите ведет человек, умеющий не только творить молитвы. Подступы к городу и замку хорошо просматривались и простреливались. Посад под стенами — небольшой, но поставленный добротно и с толком, чтобы в случае штурма разбить, рассеять, задержать противника. Такой посад нетрудно и поджечь при спешном отступлении к крепости.

Фортификации содержались в идеальном состоянии. У городских и замковых ворот собрано достаточно стражи, чтобы отбить неожиданный наскок передового вражеского дозора и даже на время сдержать натиск более крупного отряда неприятеля. Причем сразу видно: воины не отбывают время, не маются от безделья. Все — при полном вооружении, все собранны, подтянуты. Ни одна повозка, ни одни сани мимо таких не проедут недосмотренными, ни один путник не пройдет нерасспрошенным.

На внешних и внутренних стенах тоже поблескивали шлемы и наконечники копий. Меньше, чем требуется для отражения штурма, но больше, чем нужно для простого наблюдения. Дымились костры под котлами с варом — стража согревается, не покидая постов. Видимо, близость к новгородским землям и вечное полувоенное положение приграничья держало епископскую рать в надлежащем боевом тонусе.

Но…

Но до чего же дико и нелепо смотрелись в крепости, полностью готовой к обороне, два солидных — в полпролета стены — пролома. Первый открывал нутро епископского замка. Второй зиял во внешних укреплениях, неподалеку от привратных башен. От одной дыры к другой — по разрытому валу, по засыпанному рву, по оборванным, рассеченным улочкам через весь Дерпт и далее — выступая за пределы городской стены — тянулся не частокол даже — а так себе, невысокий — в рост человека — дощатый забор с бойницами. Укрытие от стрел, и только. А вот перед забором…

Три ряда колючей проволоки. И еще один — четвертый, поменьше, поплоше — на удалении. Этот — не для врага. Этот просто оберегает от неразумных дерптцев и тупой домашней скотины припорошенную свежим снежком полоску земли. Дураком надо быть или средневековым невеждой, чтобы не распознать между рядами «колючки» минные заграждения. И пулеметные вышки по периметру, с боевыми площадками, укрытыми деревянными щитами.

Беспрепятственно попасть за колючую проволоку тут можно только через вынесенные далеко… очень далеко за черту города ворота. Впрочем, настоящие ворота вешают там, где есть мощные стены. Хлипкий забор и столбы с «колючкой» плохо подходят для этой цели. Нет, то были не ворота, а скорее мощный шлагбаум. Обитый щитами-павезами с бойницами. Укрепленный приваренными стальными подпорками — прочными, надежными — вроде противотанковых ежей. Оплетенный спиралями колючей проволоки. Шлагбаум поднят — хоть пешком иди, хоть на коне проезжай, хоть на санях. Опущен — не пройдешь, не перелезешь, тараном не взломаешь.

За шлагбаумом — караульная будка. Над шлагбаумом — еще одна пулеметная вышка. На вышке — полотнище со свастикой. Справа — окопчик огнеметчика. Слева — окопчик гранатометчика. Трубу ранцевого фламменверфера и коническую болванку фаустпатрона нетрудно разглядеть на заснеженном бруствере. Так что, хоть подступы к шлагбаумным воротам и не заминированы, ни пехоте, ни коннице, ни осадной технике противника легко они не дадутся.

На огороженной территории сновали несколько человек в шинелях. В касках. С автоматами. За «колючкой» вообще все было не так, как на тесных улицах Дерпта. Если когда-то там и располагались дома горожан, то ныне от них не осталось и фундаментов. Впечатление такое, будто в цитадели его преосвященства стоял необычайно высокий, тяжелый и узкий шкаф-небоскреб, который случайно уронили на город. Шкаф рухнул, сминая все на своем пути. Шкаф проломил стены, расплющил вал, утрамбовал ров, разнес узкие зловонные улочки. А когда упавшую мебель подняли и унесли грузчики-великаны, по всему Дерпту протянулась выдавленная пустая полоса: длинный-предлинный прямоугольник снесенных на фиг построек.

Образовавшийся пустырь огородили забором, колючей проволокой и минными полями. Поставили мощный шлагбаум с караулкой. Да пулеметные вышки. Да длинные казармы по одну сторону и просторные бревенчато-дощатые строения непонятного предназначения — по другую. Да штабной домик с антенной на крыше.

Но больше всего воображение поражала ровная… ровнехонькая площадка, расчищенная от снега. Не площадка даже, а площадь, площадище целая… Узкая и длинная. Тянется посреди огороженного пространства от подножия замкового холма и почти до самого шлагбаума. Будто заманивает потенциального противника к дерптской цитадели скатертью-дорожкой. Хм, интересно, что бы это значило? Место под новое грандиозное строительство? А вон там что?

В глубине дерптского замка, за засыпанным и утрамбованным рвом, за смятым валом, за порушенными стенами — там, где покоилось до поры до времени основание рухнувшего супершкафа, возвышается наскоро сбитое куполообразное сооружение. Хлипкое, временное, но необъятное, словно дом великана. Словно храм великана. Словно гигантский колпак, закрывший от непогоды и чужих взоров целый городской квартал… Что ж такого ценного в этом квартале-то?

А ведь ясно что! Платц-башня! Цайт-прыжки тут, похоже, уже начались. И гости из будущего подгоняют под привычные стандарты окружающий мир. Вот и возник чудовищный симбиоз средневекового замка и секретной базы Третьего рейха. Вот и наложились друг на друга два разновременных военных объекта. Вот и поднялось неподалеку от флага дерптского епископства знамя, украшенное свастикой.

Глава 5

— Изломанный крест… — хрипло выдохнул Освальд. Добжинец всегда отличался зорким глазом. — Вон там, над воротами из павез. Это ведь тот самый герб, что подняли супостаты над моей Взгужевежей.

Бурцев не ответил. Фашистское знамя над Дерптом говорило о многом. О том, что цайткоманда уже имеет свой город в городе, замок в замке, резиденцию в резиденции. И о том, что эсэсовцы здесь не считают нужным рядиться в чужие одежды и прикидываться монахами или странствующими рыцарями. Дерптские фашики почувствовали свою силу, открыли свое истинное лицо и подняли свой флаг. Как в Взгужевеже, где некому уже было сорвать знамя чужих времен и идей. Псевдолегат Святого Рима убедил-таки епископа Германа фон Крайземана отдать город на откуп «небесному воинству».

Бывший омоновец, польский рыцарь, китайский мудрец и юная нимфоманка смотрели не отрываясь, смотрели во все глаза.

— А это что такое — там вон, за проволочной оградой, где снега нет? — Освальд хмурил брови и нервно подергивал усами. Усы добжиньца всегда приходили в движение, если их хозяин находился в замешательстве. — Видите, длинная ровная и широкая дорога посредине… Ристалищное поле? Так великовато оно даже для групповых схваток. Может быть, епископ устраивает здесь скачки?

«Ипподром» за колючей проволокой что-то напоминал Бурцеву. И очень, очень ему не нравился. Но вот почему?

— Ты что скажешь, Сыма Цзян? — перешел он на татарский.

— Нисё, — пожал плечами китайский мудрец. — Совсем дурасек ваша епископа. Стена — ломай, ров — засыпай, ровная-преровная дорога к городу строй. Так и тарана, и осадная башня, и камнемета, и пешая и конная войска пройдет. Ой, дурасек!

Бурцев невесело усмехнулся. Дурачок, говоришь? Нет, не все так просто, друг Сема. Если у епископа Германа с головой что-то не в порядке, люди фон Берберга вмиг мозги ему вправят и понапрасну дурить не дадут. Нет, по всему видать — не епископская задумка платц этот прокладывать. Тут явно цайткоманда постаралась, выравнивая, будто по ниточке, внутригородское пространство и пересеченную местность за пределами Дерпта. Только — е-пэ-рэ-сэ-тэ! — зачем все это понадобилось фашикам?! Может, ловушка здесь какая-то кроется?

— Ладно уж, чего гляделки глядеть и гадалки гадать, — Освальд Добжиньский решительно рубанул ладонью воздух. — Решили идти в Дерпт, так идем. Ядвига проведет мимо стражи, а там видно будет.

— Не спеши, пан Освальд, — покачал головой Бурцев. — Может, епископ и пустил бы нас в город, да только здесь, похоже, заправляет уже не он.

В бинокль было видно, как засуетилась стража у ворот. Дерптские воины выполняли приказы… приказы эсэсовца. Человек в шинели и каске с рожками-пупырышками попал в его поле зрения лишь на миг, но никаких сомнений у Бурцева не оставалось: вот он, истинный начальник караула!

— И что нам теперь делать? — буркнул Освальд. — До второго пришествия тут сидеть?

— Погоди-ка! — Бурцев снова прильнул к биноклю.

— Ну? Что там еще?

— Из ворот, кажись, выезжает кто-то…

В самом деле… Стража выпускала из города вереницу груженых саней и отряд вооруженной охраны. Купеческий обоз — не иначе.

Добжинец тоже рассмотрел движение. Утихомирился, прикинул вслух:

— А мимо нас ведь проедут! Ждем?

Переглянулись. Поняли друг друга без слов.

— Ждем, — кивнул Бурцев. — Сыма Цзян с Ядвигой останутся в укрытии — держать лошадей наготове, а мы… мы подберемся к дороге. Попытаемся… Может, повезет.

Это был шанс. Если бы удалось захватить языка — пусть хоть даже самого тупого кмета, — можно было б вызнать, что творится за стенами Дерпта. Все ведь лучше, чем идти к чужим воротам наудачу, не зная обстановки.

Но, увы, чем ближе подъезжал санный караван, тем сомнительнее казалось задуманное предприятие. Охраняли купеческое добро, конечно, не рыцари, а конные и пешие наемники из кнехтов, но и эти — тоже не сахар. Особенно в таком количестве. Полдюжины спереди — окружили пузатого бородача в богатых одеждах и с кислым лицом: явно не прибыль подсчитывает сейчас торгаш, а убытки.

Столько же воинов плетется сзади — оберегают тыл, да меж саней еще вон мелькают копья, топоры и шляпообразные каски. А на тюках — позади возниц — разместились арбалетчики. Ох, и основательно же подготовился неведомый купчишка к путешествию по опасным прусско-ливонским землям. Как тут напасть? Как незаметно умыкнуть человечка? Но и упускать обоз тоже жалко. Когда еще такая возможность представится!

— Надо… — упрямо процедил сквозь зубы Освальд. — Полонянина брать надо, иначе ничего и никак нам не вызнать.

— Ну, так уж ничего? Так уж и никак? — ручка Ядвиги легла на плечо Освальда. Полячка улыбалась. Спокойно и весело улыбалась. Гораздо спокойнее и веселее, чем следовало бы в их ситуации. — Там, где бессилен мужчина, всесильна женщина, мой милый рыцарь.

— Что? — встревожился добжинец. — Ты хочешь…

— Я выйду к обозу. Одна. Поболтаю с купцом, узнаю все, что нужно, и вернусь.

Она говорила просто, как о походе по грибы.

— Думаешь, купчина станет с тобой разговаривать?

— Этот — станет, — усмехнулась Ядвига. — Знаю я этого купца. Ирвином его кличут.

— Знаешь? Купца? — Освальд был ошарашен. — Откуда?

— В Легнице встречались, — уклончиво ответила Ядвига. — Еще до прихода татар.

У Бурцева отвисла челюсть. Вот уж действительно мир тесен! Легницкий пеньково-суконный магнат, у которого раньше состояла в услужении Ядвига, отправился за барышами в Дерпт! Ну, чем не удача!

— Она дело говорит, Освальд.

Польский рыцарь в недоумении пялился то на Бурцева, то на свою возлюбленную.

— Вам все равно не захватить Ирвина, — терпеливо объясняла та. — А ведь он наверняка знает лучше остальных, что происходит в Дерите. И мне по доброй воле расскажет больше, чем вы сможете вызнать от полонянина. Которого, между прочим, еще сцапать надо.

— Сцапаем, — обиделся Освальд.

— Конечно-конечно, милый. Только зачем, если Ирвин сам выложит все и не заподозрит ничего худого? Так ведь будет проще и безопаснее.

Да, неплохо придумано! Бурцев восхищенно мотнул головой. Аи, да девчонка, аи да молодец! Сразу видно шпионскую выучку.

— Ты прямо у нас ходячая палочка-выручалочка!

— Сам ты дубина стоеросовая, Вацлав, — ласково огрызнулась Ядвига

Освальд, однако, хмурился:

— Не нравится мне эта затея. Ты будешь одна, а там мужиков не меньше трех десятков. Тебя ведь могут… Ну… тебе могут причинить вред.

Ядвига усмехнулась. Бурцев тоже. Такая особа сама кого хочешь «может», да еще и получит от этого удовольствие. Уж вреда — точно не будет.

— Не забывай, пан Освальд, я ведь знакома не только с Ирвином, но и с епископом Германом. А потому вряд ли кто-нибудь в этих землях рискнет поднять на меня руку.

— Ирвин тебе не поверит.

— Может быть, но все равно побоится дурно обращаться со мной. Он труслив и осторожен сверх всякой меры — уж я-то знаю.

— Но…

— Скажу, что разыскиваю епископа, упомяну имя Фридриха фон Берберга. Этого будет вполне достаточно.

— Пусть едет, — кивнул Бурцев.

— Но…

Пальчик Ядвиги лег на уста добжиньца. Рыцарь замолчал. Девушка обворожительно улыбнулась:

— Я быстро.

Возразить Освальд не успел — Ядвига уже гнала коня по глубокому снегу к дороге. Выбралась из леса, в открытую направилась навстречу торговому обозу. Все, теперь останавливать ее поздно: охрана заметила одинокую наездницу.

Глава 6

Бурцев с добжиньцем спешились, отдали коней Сыма Цзяну. Сами подобрались к обочине — близко, насколько это возможно. Замерли, всматриваясь и прислушиваясь.

Ядвига ехала стремя в стремя с купцом. Кнехты, чуть поотстав, пялились на стройную фигурку всадницы. За лесом не наблюдал никто.

— Если с ней что-то случится — поубиваю всех, пся крев, — грозно пропыхтел Освальд. — Тебя с купцом — первыми.

— Да тише ты со своей песьей кровью, — шикнул Бурцев. — Ничего с Ядвигой не сделается. А если нас услышат — всем крышка.

Мимо как раз проезжал обозный авангард.

— Ох, дорогая Ядвижка, — сокрушался Ирвин. — Пенька, лен и сукно сейчас здесь никому не нужны. Жратва и оружие — вот что в цене. А с Русью ливонцы торговать не велят. Угрожают отобрать товар, а самого повесить. Разорение одно с этим их крестовым походом!

Крестовым походом? Бурцев насторожился.

— Его преосвященство епископ Герман собственноручно чуть не проломил мне голову своей страшной булавой, едва я заикнулся, что мирный торг с русичами более выгоден, чем война, — продолжал жаловаться купец. — Меня даже в темницу к крысам бросили, представляешь, Ядвижка! Насилу откупился. Едва обоз свой спас от полного разорения. Ох, и времечко… А тут еще это небесное воинство объявилось, коему его преосвященство и ливонский магистр Дитрих внимают как зачарованные. Уж не знаю, откуда на самом деле взялась та рать, но, по моему скромному разумению, именно она и подстрекает всех к скорейшему походу на восток…

Купец с Ядвигой проехали, и больше Бурцев не смог разобрать ни слова. Теперь мимо шел обоз. Всхрапывали лошади, шелестели полозьями сани, кто-то что-то тихонько напевал. Потом ветер донес задорный смех Ядвиги. Громко хохотнул и Ирвин, у которого в компании бывшей служанки быстро улучшалось настроение. Заржали кнехты из охраны. Освальд скрипнул зубами от ревности и злобы.

Вскоре обоз скрылся за поворотом. Добжинец начал нервничать:

— Догнать надо! Отбить! Немедленно! Ее же похитили, Вацлав!

Бурцев сдерживал рыцаря, как мог. И четверть часа спустя «похищенная» вернулась сама. Лицо лазутчицы было непривычно серьезным и озабоченным. Что бы это значило? Как оказалось — ничего хорошего.

— Фон Берберга в крепости нет, — доложила Ядвига. — Епископа Германа тоже.

— Все ушли на фронт? — скривился от досады Бурцев.

— Выступили навстречу основным силам ливонцев. Вильгельм Моденский уже объявил крестовый поход, а ливонский ландмейстер провозглашен верховным магистром ордена. Дитрих фон Грюнинген собрал под свои знамена не меньше десяти тысяч рыцарей с кнехтами и оруженосцами.

— Десять тысяч? — Бурцев нахмурился. — В этой ораве непросто будет отыскать фон Берберга. Он хоть не сменил еще своего приметного медведя на другой герб?

— Нет. Вестфалец по-прежнему носит медвежий герб и считается главным советником магистра Дитриха и дерптского епископа. Правда, Ирвин говорит, власти у него сейчас поболее, чем положено иметь простому советнику.

— А свое войско у него есть?

— Фон Берберг ведет с собой невиданное знамя[1]. Откуда явились эти воины и где взяли свое грозное оружие, не знает никто. Известно только, что они беспрекословно подчиняются вестфальцу. В Дерпте этот отряд называют не иначе, как небесным воинством, но говорят о нем с таким страхом, будто сам Дьявол встал на сторону фон Берберга. Даже сам бесстрашный епископ Герман побаивается своих новых союзников.

— Ядвига, это все, что тебе удалось узнать?

— Извини, Вацлав, об Агделайде в Дерпте ничего не слышно. Я специально расспрашивала Ирвина о даме сердца доблестного фон Берберга…

— И?

— Ирвин говорит, у вестфальского рыцаря вообще нет никакой дамы сердца. Фон Берберг прибыл в Дерпт лишь со своим оруженосцем, в сопровождении небольшого отряда ливонских рыцарей. Женщин среди них не было.

— Проклятье! — Бурцев застонал от бессилия. — Где он мог ее спрятать?!

— Да где угодно, — хмуро ответил Освальд. — Вацлав, смирись, Агделайду не отыскать, пока мы не найдем самого фон Берберга. Только он в силах помочь тебе. Если, конечно, захочет.

— Не захочет — заставим. Ядвига, куда направляются крестоносцы?

— В Дерпте поговаривают, будто новгородский князь Александр Ярославич повел свои дружины к Пскову и Изборску — эти города еще в позапрошлом годе немцы отбили у русичей. Наверное, ливонцы выступят навстречу новгородцам. А может, уже выступили. Торопиться им нужно со своим походом, иначе до весенней распутицы не управиться. В болотах и грязи много ведь не навоюешь. А мажец месяц[2] закончился. Кфечень[3] уж на дворе.

— Распутица?! — пробормотал Бурцев. — Март?! Апрель?!

Надо же, он совсем потерял счет времени!

— Ага, весна, — мечтательно закатила глазки Ядвига. — Зима-то нынче в этих северных краях лютой оказалась. Не то что в прошлом годе на юге, в Силезии. Тогда у нас рано травка полезла, а сейчас — вон снега лежат, как в люты месяце[4]. Лед только-только подтаивать начинает.

Бурцева словно в прорубь студеную окунули. Лед подтаивает?! Елки-палки, да как же он мог забыть! До Ледового побоища считанные дни остались. Вот где следует ждать диверсии цайткоманды! Вот куда ударят эсэсовцы! И уж если фашики примкнут к немецкой «свинье» — не видать тогда победы Александру Невскому. Разобьют ливонцы русичей на Чудском озере. Оттяпают Новгородчину, а там, глядишь, и остальную Русь под себя подомнут. Что будет дальше — и предположить страшно. Вся история пойдет прахом. Если уже не идет. Ну да шут с ней, с историей! Судьба Аделаиды — вот что сейчас заботило Бурцева больше всего. Но между ним и дочерью Лешко Белого по-прежнему стоит треклятый вестфалец.

— По коням! Живо! — Бурцев первым вскочил на коня. — Нужно предупредить князя Александра. Примкнем к новгородцем, а уж тогда с фон Бербергом не разминемся.

Секунда — и под добжиньским рыцарем тоже скрипнуло высокое седло.

— Верно говоришь, Вацлав…

Ядвиге и Сыма Цзяну пришлось догонять.

Глава 7

От Эмайыги свернули к урочищу Хаммаст. Оттуда — к поселению Моосте. Стороной прошли Мехикоорму. Диковинные названия эстонского приграничья между владениями братства Ливонского дома, дерптским епископством и новгородскими землями вызнавали у перепуганных местных жителей. Те поначалу принимали их за немцев и едва языка не лишались от страха. Понятное дело: что прусские, что ливонские тевтоны были любезны и обходительны только со своими земляками — переселенцами из Германии. Аборигенов же на захваченных землях Христовы рыцари ни в грош не ставили. Могли и зарубить под горячую руку либо сжечь заживо. Просто — забавы и устрашения ради.

Роды, чьи вожди отрекались от дедовых богов, принимали немецкую веру, отдавали крестоносцам в бесправные холопы и подневольные вой своих людей да откупались великой данью, еще могли рассчитывать на снисхождение. Остальным оставалось прятаться в глуши и уповать на оберегу лесных и болотных духов. Но не все чудины-эсты при виде незнакомых вооруженных всадников втягивали головы в плечи. Однажды их встретили стрелой.

Вылетело оперенное древко из надежного схрона в густом кустарнике. Ударило точнехонько в грудь Освальду. Да просчитался лучник: костяной, с частыми зазубринками, наконечник охотничьей стрелы не одолел доброй кольчуги двойного плетения, упрятанной под теплый плащ. Обломился наконечник, застряв в мелких звеньях.

Добжинец взвыл — не от боли, от гнева. Пришпорил коня. А из укрытия в кустах уже выпорхнул одинокий лыжник. Молодой — мальчишка еще. Волчья шуба, волчья же и шапка… Под серым мехом — копна длинных белобрысых волос. Лук в налучье — за спиной. Тул со стрелами — на бедре. Полетел парень птицей.

Широкие, подбитые прочной шкурой с лосиных ног лыжи скользили по насту легко, но спасти своего хозяина от всадника не смогли. Снег тут был не вязкий. А к лесным скачкам рыцарь-разбойник оказался привычен. Хоть и вел беглец преследователя за собой хитро — к веткам, что пониже да поковарнее, поляк умело объезжал препятствия, не сбавляя скорости, уворачивался от растопыренных древесных лап и мчал, мчал дальше.

Освальд настиг наглеца меж двух буреломов. Сбил лесного стрелка конем. Уж занес меч, да вовремя распознал неумелую брань на немецком. И понял, что немцев же и бранит молодой лучник. Добжинец опустил клинок. Захохотал, спешился, поднял вывалянного в снегу молодого эста на ноги. Долго объяснял по-немецки, что сам не крестоносец и к германцам симпатии не питает. Нескоро, но вроде убедил. Привел за собой запыхавшегося лыжника, объявил тоном, не терпящим возражений:

— Пойдет с нами. Будет вместо Богдана.

Вейко — так звали этого горячего эстонского парня — промышлял в здешних местах охотой и не смог устоять перед соблазном подстрелить немецкого рыцаря, за которого он издали принял Освальда. Причина для подобных намерений у мальчишки имелась: пару лет назад во время похода на Изборск крестоносцы вырезали всю семью Вейко. За то лишь, что род его посмел вести мену по мелочам с рыбаками-русичами, заплывавшими с противоположного берега Чудского озера: любая торговля с восточным соседом в орденских владениях каралась жестоко. Сам паренек спасся чудом. Когда пришли немцы, он как раз гостил у тех рыбаков на русской стороне.

По-русски, кстати, эстонец говорил заметно лучше, чем по-немецки, что весьма радовало Бурцева. Правда, молодой лучник казался скрытным, нелюдимым и не по годам молчаливым, но для охотника-одиночки это как раз нормально. Главное, Вейко обещал провести их кратчайшими охотничьими тропками хоть до самого Пскова. А знающий проводник был бы сейчас неплохим подспорьем к карте фон Берберга.

— Пойдем через Моосту, — сказал Вейко. Неторопливо, протяжно, смешно сказал. И в то же время серьезно, сурово, сердито даже. Почти как зрелый муж.

Бурцев предложил парню хотя бы на время сесть в седло. Эст презрительно сплюнул. Буркнул:

— Потом как-нибудь. И так уж засиделся, вас в засаде дожидаючись. Размяться надо.

Деловито заскрипели по снежку лыжи на лоснящемся меху. Бурцев и Освальд переглянулись, пожали плечами.

… К Моосте подъехали уставшие, замерзшие, злые. Не то чтобы мороз стоял лютый, но доконал мокрый липкий снег, поваливший сразу после встречи с Вейко. Все же весна-красна была пока только на календаре. А вокруг — мерзко, промозгло. И на душе не лучше.

Моостовскую деревеньку в пару дюжин дворов окружал старый покосившийся частокол. Бревна — облеплены снегом, заостренные концы прячутся под белыми шапками. Грубо прорубленные бойницы и широкие щели меж раздавшимся дрекольем забиты обледенелой коростой.

Хищных зверей да, может быть, небольшую банду лихих людей такая ограда остановит, но никак не воинский отряд. Однако не похоже, чтобы деревню кто-то разорял. Ни пожарищ, ни трупов, ни проломов в оборонительном тыне. Впрочем, нет здесь и признаков жизни. Нет движения, нет следов на свежем снежке. Молчат вездесущие звонкоголосые детишки, безмолвствует скотина. Не слышно собачьего лая. Не видать дымов над круглыми отверстиями в низких — почти вровень с сугробами — тесовых крышах.

Запустение царило в Моосте. Ворота… да какие уж там ворота — калитка частокола, в которую едва-едва пройдут крестьянские сани, распахнута. Обе створки плотно увязли в снегу. Давненько их не запирали. По всему видно, в леса подались жители деревеньки пережидать лихую годину. Тяжко, небось, и беспокойно жить сейчас простому крестьянину, да под немецкой пятой.

Перед открытыми воротцами слежался хороший плотный наст — копыта в снег не проваливаются, но и не разъезжаются по льду: скачи — не хочу. Хоть в полный галоп пускай лошадь по гладкой равнине. Поля, наверное, тут или лужок какой укрылись под белым покрывалом. Позади деревеньки тоже виднеется почти безлесая пустошь — только не такая плоская: более бугристая, холмистая, кочковатая с редкими деревцами — гниленькими, сухонькими, кривыми, да с чахлым болотным кустарником.

Путники раздумывали недолго. Чего думать-то: и людям, и коням отдых потребен, а какое-никакое человеческое жилье все же лучше, чем очередная ночевка в лесу — в снежной норе или под еловым шатром. Бурцев глянул на товарищей. Заснеженные усы Освальда висели понуро и безрадостно. Сам рыцарь смотрел вокруг хмуро, в седле сидел нахохлившись, что твой воробей. Ядвига куталась в теплый плащ добжиньца, да только вряд ли промокшая шерсть хоть немного согревала сейчас девушку. Сыма Цзян до самого носа натянул огромную шапку. Не сразу и поймешь, что азиат… Лыжник Вейко, так и не севший на лошадь, — тот вообще едва передвигал ноги, хоть и пыжился изо всех сил, скрывал усталость. Нет, как ни крути, а передохнуть нужно. Бурцев первым направил коня к распахнутым воротам.

Двигались мимо приземистых покосившихся домиков осторожно, опасливо. Чудинские жилища — убогие, но для засад такие годятся как нельзя лучше. Проехали шагом всю деревеньку. Снова уперлись в частокол. С этой стороны он был еще ниже и плоше — так себе, оградка от зверья. В нескольких местах тын прогнил и покосился, перекособочился от времени. Видно, беспечные хозяева не очень-то и боялись нападения с тыла.

Здесь тоже был вход. Лаз, точнее. Еще одна — теперь уж одностворчатая хлипкая калитка, без претензий на большее. И тоже распахнута настежь. А за калиткой… За калиткой тянулась стежка следов. Такие же следы сбегались к узкому выходу от ближайших домов. Или все моостовцы гуськом и совсем недавно уходили из родной деревни, или… Или сюда кто-то пришел!

Человек, до сих пор прятавшийся по ту сторону частокола, распрямился, поднялся в полный рост, шагнул в открытую калитку. Скуластое лицо, злые глазки-семечки, черные брови, редкие усики… Он был в теплом тулупе поверх кожаного панциря. В железном шишаке с меховой оторочкой. С луком в руках. С натянутым луком. С мощным степным луком, от которого нет спасения.

Глава 8

— Пся… — изумленно выдохнул добжинец.

— Стоять, — тихо, сквозь зубы приказал Бурцев. — И молчать! Никому не дергаться!

Он лихорадочно прикидывал, кого из них выцеливает сейчас лучник и будет ли незнакомец в самом деле стрелять. Ядвига и Сыма Цзян послушно натянули поводья, остановили коней, замерли. Освальд все же потянулся за мечом. Вот тут-то все и произошло.

Боковым зрением Бурцев уловил движение. Из дверных проемов низеньких домишек выскакивали воины в теплых стеганых штанах и плотных боевых халатах, в доспехах буйволовой кожи, в островерхих колпаках, с саблями на боку, с луками за спиной, с веревками в руках. Посыпался снег с ближайших крыш — там, как оказалось, тоже таились люди. Всего в засаде сидело человек десять. Все пешие. На конях, пожалуй, можно было бы уйти, если б не…

Мелькнули в воздухе змеящиеся арканы. Петля из жесткого конского волоса захлестнула плечи и руки. Бурцев инстинктивно попытался сбросить веревку, да куда там! Сильный рывок… Он увидел собственные ноги, нелепо дрыгнувшие над конским крупом. Затем последовало неловкое болезненное падение. Грохнулся б об землю — расшибся бы, на фиг, но снег несколько смягчил удар.

— Алга! Тизрек![5] — орал лучник в шишаке из стали и меха. Вот кто здесь главный…

Тетиву стрелок так и не спустил. Спрятав оружие в наспинный чехол, он бежал к пленникам сам и подгонял своих воинов, вязнувших в снегу. Что ж, могло быть и хуже. Услышав знакомую речь, Бурцев перевел дыхание. Теперь-то точно ошибки быть не могло. Наши… татары то есть. Но все равно свои, родимые. Что они здесь делают — сейчас не важно, главное…

— Не сопротивляться! — громко крикнул Бур. цев. По-польски — лишь бы рычащий от ярости Ос-вальд понял. — Это не немцы!

Напрасно надрывал глотку. Сопротивление в их положении — нереально. Нападавшие повыдергивали арканами из седел всех четверых. В веревочной петле сейчас дергался, бился и сыпал проклятьями только Освальд. Ядвига — та больше визжала от страха. Сыма Цзян вообще не шевелился. Лежал молча, неподвижно. Шапка сползла до самого подбородка, и о происходящем китаец мог только догадываться. Если, конечно, старик вообще не потерял сознание от неожиданного падения. А похоже на то… Но Вейко? Где Вейко-то?! Опа-на! Да вот же он. Стоит себе как ни в чем не бывало, лыбится хмуро, недобро. И ведь ни один татарин эстонского лыжника не трогает. Так он что же, с ними заодно? Специально навел за засаду? Ну парень, ну, мать твою, Иван туды ж, растуды ж Сусанин…

Полонян вязали ловко и умело. Быстро, со знанием дела каждому впихнули в рот по вонючему кляпу. С Ядвигой, правда, вышел прокол. Недооценили степняки прыть этой легницко-кульмской девчонки. Улучив момент, полячка ловко взбрыкнула ногами — свалила степняка с веревкой, извернулась змеей, выскользнула из ослабшей петли, вскочила… Предводитель кочевников заступил было путь, да куда там! В лучших традициях американского футбола девица протаранила татарина, отбросила в снег.

И со всех ног рванула к распахнутой калитке. Кочевники потянули из-за спин луки и стрелы.

— Юк![6] — грозно взревел из сугроба вожак.

С чего бы это «юк»-то? Бурцев вытянул шею, ага, вон оно что!

К деревеньке по узенькой протоптанной стежке меж заваленными снегом рытвинами двигалась цепочка всадников. Ядвига тоже заметила новую опасность. Выскочив из Моосты, девушка свернула с тропки, побежала прямиком через неровную заснеженную пустошь к лесу. Бежала тяжело — проваливаясь все глубже и глубже, пока…

— А-а-ах! — донесся отдаленный вскрик.

И полячка по самые плечи ухнула в яму. Ловушка? Нет… всего лишь торфяник, присыпанный свежим снежком. И незамерзающий притом, — из-под потревоженного белого покрова дыхнуло облако пара. Бурцев чертыхнулся. Болото ведь тут гиблое, непролазное даже в зиму — можно было уж и сообразить, почему моостовцы не огородились с этой стороны как следует.

Татары вытаскивали беглянку все теми же арканами. Вскоре Ядвига — грязная, взмокшая, перемазанная в густой вонючей жиже — крепко увязанным тюком лежала рядом с Бурцевым, а степняки выводили из укрытия — плохонького сарайчика возле деревенского частокола — низкорослых мохнатых лошадок. В узкую калитку, смотревшую на болото, влетел всадник. Резко осадил норовистого жеребца, закружил возле полонян. Взметнувшийся из-под копыт сырой снег сыпанул в лицо.

— Ай, молодец, Юлдус! — наездник довольно скалился татарину в шишаке. — Всех взял! Ловко взял!

Тот, кого назвали Юлдусом, улыбнулся в ответ:

— Ага, всех четверых повязали, Кербет. Никто не ушел. Но за то Вейко спасибо — он их ведь сюда привел.

Общались эти двое на вполне сносном русском, точнее — древнерусском. Что было весьма странно!

Молодой горячий конь так и плясал под Кербетом. Блестел конусовидный шлем, клепанный из двух частей. Длинная мелкокольчатая бармица закрывала затылок, уши, плечи, шею, горло и застегивалась под самым подбородком. На верхушке шлема развевались ленточки красного сафьяна, вдетые в маленькое колечко.

Весело звенел доспех. Кольчуга с разрезами в подоле, облегчающими посадку в седле, доходила до колен, рукава — до локтей. Воротник — высокий, жесткий, стоячий, благодаря вплетенным в проволоку кожаным ремням являлся дополнительной защитой для шеи. На предплечье — двустворчатые наручи. Кисти рук прикрыты сафьяновыми рукавицами, обшитыми железными бляхами и кольчужными звеньями. Маленький легкий круглый щит, которым в бою можно не только отражать вражеские удары, но и при случае хорошенько вдарить левой, болтался у седла. На боку висела длинная — больше ста сантиметров — сабля и кинжал с раздвоенной головкой рукояти. На плечах… Войлочная бурка, что ли? А что, плотная свободно висящая ткань — и от холода защитит, и рубящий удар вражеского клинка ослабит, отклонит в сторону.

Странный всадник со странным именем уверенно держал поводья. Джигит, ничего не скажешь! Причем в прямом смысле этого слова: нос с горбинкой, жесткие черты лица и колоритные усики выдавали в нем… горца.

Бурцев проморгался. Снег с ресниц слетел, а орлиный профиль лихого наездника все так же отчетливо вырисовывался на фоне неба. Ну ведь, как пить дать, горец! Блин, надо же. Татары да кавказцы… Что это за иностранный легион тут хозяйничает?!

— Кто такие? — Кербет еще раз объехал пленников. С насмешкой глянул на неудачницу-беглянку, с любопытством — на китайца. — Почему направляются в псковские земли?

— А вот сейчас все и разузнаем.

Юлдус шагнул к Сыма Цзяну. Вытащил кляп, спросил по-русски:

— Кто ты, старик? Ты не похож на немца.

Бурцев усмехнулся: «Не похож на немца!» Да уж, точно подмечено…

Китаец молчал. Вопрос повторили по-татарски. Китаец ответил.

— Моя Сыма Цзян, а твоя — дитя шакала! — брызнул слюной взбешенный уроженец Поднебесной.

Кляп немедленно всунули обратно.

— Этот понимает по-татарски, — радостно сообщил степняк. — Только бранится сильно. И что нам теперь с ними делать, Кербет?

— Вызнать, кто главный, остальных — зарубить. Со всеми возиться нет времени. Но самого важного полонянина нужно оставить для Домаша. А может, повезем к князю Искандеру. Поговори еще с кем-нибудь.

Освальд все еще рычал и дергался, Ядвига совсем сникла. Поразмыслив, Юлдус вытащил кляп изо рта Бурцева. А уж он вопросов ждать не стал. Заговорил сам, глядя в раскосые глаза прямо и твердо. Заговорил по-татарски. Без акцента — как на родном.

— У меня есть важная грамота, — четко произнес Бурцев.

Татары уставились на пленника в недоумении. На тюркоязычного воина Бурцев походил так же мало, как Сыма Цзян на германца.

Глава 9

— Грамота? — Юлдус склонился над ним. — Ты гонец?

— Охранная грамота, — уточнил Бурцев. — Она зашита в поясе.

Татары вокруг озадаченно переглядывались. Юлдус внимательно смотрел на полонянина. Рука степного воина поглаживала сабельный эфес, Бурцев начинал нервничать. Ну же! Ну! Сейчас главное — сунуть под нос ксиву, иначе дело — дрянь.

— Немецкие грамоты тебя здесь не уберегут, — честно предупредил кочевник в стальном шлеме.

— Моя грамота дана не немцами.

Тратить время на дальнейшие разговоры заинтригованный татарин не стал. Вытащил из сапога нож, полоснул по кушаку Бурцева…

— Ух, ты! Золото! Красивенькое! — даже измазанная в болотной грязи и связанная с головы до ног Ядвига оставалась женщиной — любопытной и жадной до блестящих побрякушек.

Добжинец тоже не сдержался.

— Что ж ты нам-то ничего не сказывал о своем богатстве, а, Вацлав? — В голосе рыцаря-разбойника слышался упрек и детская обида. — Нехорошо это, не по-товарищески — тайком носить золото в поясе. Или хранил его до последнего, а теперь надеешься выкупить у идолопоклонников свою жалкую жизнь?

— Умолкни, Освальд, — грубо оборвал поляка Бурцев. — Это не простое золото. Оно может сейчас спасти всех нас, если ты не станешь мне мешать.

Освальд обиженно хмыкнул. Отвернулся.

— Золотая пайзца?!

Кочевник в шлеме побледнел. Его архаровцы тоже притихли. В благоговейном почтении татары разглядывали блестящую пластину с ладонь величиной. На первый взгляд ничего примечательного: плоский овальный слиток с дыркой и утолщенными краями. Выгравированный на благородном металле сокол в полете, орнамент и письмена — тоже не шедевр ювелирного искусства. Однако эта грубая работа по золоту ввергла бесстрашных воинов Степи в состояние ступора.

— Откуда она у тебя? — хрипло выдавил предводитель кочевников.

— От непобедимого Кхайду-хана, внука великого Темучина. Слыхал про такого?

— Ты посланник хана Кхайду?

Узкие глаза азиатов становились все шире.

— Я его друг. А люди, которые сопровождают меня, — мои друзья. Так что делайте выводы…

Выводы татары сделали быстро.

— Их нельзя убивать, Кербет, — твердо заявил Юлдус. — У них золотая пайзца хана Кхайду — того самого, что разбил польские и тевтонские отряды в Силезском улусе.

Кербет нахмурился:

— Они могли просто захватить это золото у какого-нибудь ханского военачальника, а теперь морочат нам голову.

— Золотую пайзцу захватить непросто. Двум воинам, старику и женщине такое не под силу…

Татарин говорил убежденно и спокойно. Он не хотел конфликта, но, судя по медленно выползавшей из кривых ножен полоске обнаженной стали, готов был драться в случае необходимости. Взялись за сабли и другие кочевники.

— Да, возможно, эти люди лгут, и тогда смерть их будет страшна. Но до тех пор, пока я не узнаю этого наверняка, все четверо находятся под защитой духа великого хана Темучина. Тот, кто причинит им вред, должен умереть. Не пытайся их убить, Кербет.

— Ты… Смеешь… Мне… Угрожать?

Кавказец вспыхнул. Его ладонь тоже легла на сабельный эфес. Свое оружие он не тянул медленно и демонстративно — вырвал сразу. Рука Кербета дрожала от ярости. Дрожь передавалась на металл. Бурцев отметил, что клинок у горца особый — увенчан граненым штыкообразным острием, вроде мизерикордии фон Берберга. Таким оружием, наверное, удобно не только рубить с оттягом, но и колоть, разрывая кольчужные звенья.

— Я не хочу с тобой ссориться, иптэш, — миролюбиво улыбнулся татарин.

Кербет молчал. Но дышал тяжело и саблю не прятал. Кербет был зол и другом-иптэшем Юлдуса сейчас явно не считал.

— Ребята, уймитесь, — вмешался Бурцев. Теперь он заговорил по-русски. — А то перебьете друг друга, а нас и развязать будет некому. Кто, вообще, у вас тут главный?

И Кербет, и Юлдус в изумлении повернули головы к дерзкому пленнику-полиглоту…

— Главным воеводой у нас поставлен Домаш Твердиславич, — растерянно пробормотал татарин.

Мягкий стук копыт о снег окончательно разрядил обстановку: в деревню въезжали новые всадники. К поцапавшимся иноземцам спешил воин в богатом облачении.

— Эй, а ну, прекратить грызню! Кербет! Юлдус!

Грузный наездник в летах вклинил коня между ними. Тяжелый прямой меч на боку, круглый червленый щит на спине, в руке — длинное копье. От блеска начищенного зерцала и позолоченного куполообразного шлема с козырьком и защитной стрелкой-наносником резало глаз. Алый плащ, закрепленный на плече золотой застежкой, трепыхался под щитом. Серебром отливала конская сбруя. Белела курчавая борода всадника — и вовсе не потому, что заиндевела от дыхания: слишком много в той бороде было седых волос. Немолодой уже вояка… Строгие глаза под густыми бровями смотрели внимательно, испытующе.

— Сталь в ножны! — пробасил незнакомец. — Живо!

Татарин ничуть не возражал против такого исхода. Горец исполнил приказ неохотно.

— Рассказывай ты! — обратился пожилой воин к Юлдусу. — О чем тут спор у вас с Кербетом?

Выслушал, крякнул досадливо, позвал:

— Вейко, ко мне!

Лыжник подбежал.

— Говори, кого в засаду привел?

— Орденских людей, как ты и просил, воевода. Лазутчики это, должно быть. Во всех селениях выспрашивали дорогу в новогородские земли. Немецкий знают. Хотят скрытно и быстро пройти к Пскову. Говорят, из Польши идут и мыслят примкнуть к Александру Ярославичу. А вот зачем — толком объяснить не могут. Про девку какую-то брешут княжеского рода, да про воинов из другого мира сказки рассказывают. Пляттослоффци, в общем.

«Пляттослоффци»… Блядословцы то есть… лжецы… Странно было слышать это забористое, непривычное прибалту и потому смешно исковерканное чудинским акцентом древнерусское словечко в устах эста. Странно и обидно. Снова дернулся, запыхтел в веревках оскорбленный Освальд. На рыцаря Домаш Твердиславич даже не взглянул. Эст-чудин — тоже.

— А откуда у лазутчиков знак татарского хана?

— То мне не ведомо, воевода. Знака этого я прежде не видел, потому и не выспрашивал о нем.

Домаш задумался, потом обратился к Юлдусу:

— Значит, так: развязать всех, но глаз с полонян не спускать. Ежели начнут бузить — зарубить, а пока спокойны — пусть живут. Коли других не добудем, повезем князю Александру этих.

Глава 10

Воевода отъехал к дружинникам. Юлдус остался. К нему и обратился Бурцев, когда тугие путы наконец спали с рук и ног.

— Слышь, иптэш, вы вообще кто такие?

Татарин усмехнулся.

— Разгон новгородского князя Искандера, — гордо ответил он. — Ведет нас брат посадника воевода Домаш, а посланы мы вперед, чтоб вызнать силы ливонцев да привезти князю полонян.

— Хм, а Вейко?..

— Вейко у нас за проводника. Указывает путь через леса и торфяники, подсказывает, где засады устраивать, по весям окрестным под видом охотника бегает — узнает что да как. Сам-то он из этих мест родом.

— Значит, наврал нам парень, что семью его крестоносцы вырезали?

— Почему наврал? Про род свой — правду сказал. Немцы всех до единого перебили, а паренек на русский берег подался. Домаш его к себе в отроки взял.

— Ну, а вас-то самих какая нелегкая занесла сюда из родных степей?

— Нелегкая? — Юлдус нахмурился. — Вообще-то, союзники мы. Русичи помогали нам в походах на польские и венгерские улусы. Теперь наша очередь. Как говорят здесь, на Руси, долг платежом красен. Вот Бату-хан — брат Кхайду — и прислал отряд отборных нукеров и стрелков на помощь иптэшу своему князю Искандеру… Сам ханский нойон Арапша нас привел. Я служу при нем десятником-унбаши.

Бурцев хмыкнул. Выходит, против крестоносцев вместе с Александром Ярославичем будут биться и татары? Забавно… Хотя… Союзники ведь, в самом деле, должны помогать друг другу. Если союз крепок. А тут с этим, похоже, все в порядке.

— А Кербет при ком служит? Он ведь не русич и не степной воин, так?

— Да, он с Кавказских гор. Черкес. На воинскую службу в Твери поступил. Отличился бесшабашной храбростью, был возвышен, стал сотником. Тоже привел свой отряд к князю Искандеру и поставлен под начало Домаша.

— Черкес, говоришь? Хм, было б интереснее, если б он чеченцем оказался.

— Чеченцем?

— Это народ такой воинственный, тоже на Кавказе живет.

— Ну, может быть, Кербет и чеченец. Просто здесь всех пришлых из тех краев черкесами кличут.

— Вот как?

Больше Бурцев на эту тему вопросов не задавал.

— Тихо! — Юлдус вдруг вскинул руку. Татары замерли. Дружинники Домаша и Кербета тоже поутихли. Бурцев прислушался. Низкий далекий гул… Знакомый, похожий… похожий на… Неужели? Он побледнел. Да не может того быть!

— В чем дело, Вацлав? — встревожился Освальд. — На тебе лица нет!

Ядвига зыркала по сторонам, стараясь определить источник звука. Сыма Цзян испуганно втянул голову в плечи. Всадники хватали оружие, кони тревожно переступали с ноги на ногу. Звук нарастал. А потом…

— Крест! Знамение! Змей поганый!

Тишина умерла. Сразу, вдруг. Испуганные крики неслись отовсюду. Обнаженные клинки, копейные наконечники и просто пальцы указывали в небо. Кто-то читал молитву, кто-то крестился. Кто-то заунывно скулил.

Возникшая над лесом точка действительно издали напоминала и воспаривший к небесам крест и летящего дракона. Но точка быстро приближалась. Росла, раздавалась прямо на глазах, внушала ужас одним своим видом. И вряд ли кто-то кроме Бурцева подозревал, на что способна такая птаха.

Нет, вовсе не ристалищное поле видели они в Дерпте за колючей проволокой. И не выровненный ипподром для зимних скачек. А-э-ро-дром — вот что! Взлетно-посадочную полосу, построенную цайткомандой на самой границе с русскими княжествами. Чтоб было, откуда взлетать винтокрылым машинам люфтваффе, переброшенным из будущего силой арийской магии. Кто сказал, что платц-башни годятся для отправки в прошлое лишь живой силы? Ничего подобного! Если в цайт-прыжок можно захватить «шмайсер», почему бы не взять с собой и боевую технику? Центральный хронобункер СС наверняка достаточно просторен, чтобы вогнать туда небольшой военный самолет. А башня перехода в Дерпте… Она ведь давным-давно разрушена, и межвременной портал открывается нынче в просторном куполе над древними руинами. Следовательно, стены, коридоры, лестницы и низкие своды арийской постройки уже не воспрепятствуют материализации боевой машины с приличным размахом крыла. Вот фон Берберг и обеспечил своему крестовому походу поддержку с воздуха!

Замысел удался на все сто… На сто девять… «Мессершмитт-109» с фашистскими крестами на крыльях заходил в атаку над перепуганными воинами новгородского разгона. Самолет летел низко, за малым не касаясь брюхом верхушек елей: так удобнее расстреливать столпившихся внизу всадников. Уже можно разглядеть угловатый фюзеляж и бешено вращающийся винт. Пушки на крыльях и пулеметы в носовой части истребителя, правда, еще молчали. Но скоро заговорят и они.

— Это что, какая-то магическая птица? — допытывался Освальд.

— Хуже! — выдохнул Бурцев. И заорал во всю глотку:

— Воздух! Ложись!

Кричал он по-русски, однако и Сыма Цзян, и Освальд, и Ядвига все поняли правильно. Китаец и полячка бухнулись в снег у ближайшего дома почти одновременно с Бурцевым. Добжинец чуть замешкался, но мгновение спустя тоже неловко растянулся рядом. Стена убогой крестьянской хижины и неглубокая канавка под ней — не ахти какое укрытие, да другого-то нет!

Спешились и залегли еще пара воинов Юлдуса. Остальные медлили. Кто-то в шоке пялился на приближающуюся крылатую смерть, кто-то разворачивал быстроногих коней…

Спасти надо… Спасти хоть кого-то! Но тут, блин, нужны особые методы убеждения. Бурцев поднял высоко над головой свою золотую лайзцу, крикнул по-татарски — строго, как и подобает обладателю ханской наградной пластины:

— Лежать! Именем великого Темучина! Волею извечного Тенгри и всемогущей Этуген!

Степняки расторопно полезли с седел. Пилот ВВС цайткоманды нажал на гашетку. «Мессер» открыл огонь.

Гром средь ясного неба заглушил и вой атакующего штурмовика, и вопли людей, и лошадиное ржание. Фонтанчики холодного снега, горячей крови, разорванных кольчужных звеньев и щепы прошитых насквозь моостовских домишек наметили старухе с косой путь по брошенной деревне. И старуха пошла, поскакала вприпрыжку по указанному фарватеру. Своим ржавым, но безжалостно острым орудием сегодня она махала от души.

Глава 11

Для пушек дела не нашлось. Живые мишени внизу, хоть и обвешались металлом с ног до головы, были все же ну очень легкобронированными, и экономный летчик люфтваффе ограничился пулеметами.

Но грохот стоял адский. Кони перестали повиноваться всадникам. Всадники под пулеметным огнем сначала теряли разум, потом — жизнь. Неведомая сила сшибала дружинников с седел, валила в утоптанный красный снег лошадей. Незримость смерти пугала пуще самой смерти. Живые и пока невредимые воины от ужаса кричали громче раненых. Раненые боялись шевельнуться и замирали в оцепенении, подобно убитым. А умирающие в развороченных доспехах и с развороченными внутренностями так быстро сучили в агонии ногами, словно стремились бежать вслед за живыми.

Все это длилось считанные секунды. Доли секунд… Но до чего же долго тянулись эти мгновения.

Стрельба прекратилась, зато по барабанным перепонкам ударил рев самолета. Ударил, бросил в снег стоявших еще на ногах и сидевших в седлах. Брюхо фюзеляжа и крылья с крестами пронеслись, казалось, над самыми головами. Оглушив, ошеломив, раздавив, расплющив, полностью лишив воли и рассудка.

Эта психологическая атака оказалась даже более действенной, чем обстрел. Взбесившиеся кони с диким ржанием метались между домами, давя всех и вся на своем пути. Некоторые волочили запутавшихся в стременах всадников. Некоторые — собственные потроха. Люди рвались к узкой калитке. В давке карабкались через низкий частокол. Каждый стремился поскорее покинуть страшную деревню. Словно за ее пределами можно было сейчас найти спасение.

А «мессершмитт» уже делал новый заход. Ему оставалось лишь добить вконец обезумевшего врага. Самолет снова шел низко и на этот раз летел с противоположной стороны.

— Адово исчадие! — в ужасе кричали русичи.

— Сихер! Жин усал![7] — вопили татары.

— Лежать! — надрывался Бурцев. — Всем лежать, мать вашу! В укрытие!

Его не слушали. Люди поднимались и лезли на деревенскую ограду. Домаш и Кербет — пешие, заляпанные не то своей, не то чужой кровью, — еще пытались образумить воинов, пытались построить для боя… Глупцы! Воевать с самолетом!

Две или три стрелы все же полетели навстречу штурмовику. Не долетели. «Мессер» ответил длинной очередью. Ударил точно в толпу. И толпы не стало.

Люди вновь падали, валились друг на друга. Сыпались с тына. Скользили в крови. Снова самолет утюжил Моосту. Снова дружинники Домаша и Кер-бета катились по снегу, словно сбитые кегли.

Заложило уши, а Бурцев все кричал:

— Лежать, где лежите!

— Ле-е-ежать! — пробасил Домаш. Неужели дошло?

— Лежать! — вторил Кербет. Ну, наконец-то…

В этот раз не поднялся никто. То ли верили дружинники своим командирам безгранично, то ли силы окончательно покинули уцелевших воинов. Третью очередь пилот выпустил без особой нужды: вряд ли он мог отличить среди распластанных тел живых от мертвых. Зато коней летчик пострелял почти всех. Вероятно, просто так — из спортивного интереса.

Снова оглушительный рев пронесся над деревней. Потом рев превратился в отдаленный-отдаленный гу-у-ул…

Бурцев поднял голову, стряхнул снег с волос. Все! Авианалет закончен. «Мессершмитт» снова становился едва заметной точкой на горизонте. И возвращаться, кажись, больше не собирается. Пока не собирается.

— Опять невидимые стрелы? — Освальд перекрестился.

Рука добжиньца дрожала.

— Опять, — кивнул Бурцев. Ему тоже было не по себе.

Сыма Цзян и Ядвига приподняли головы. Живы… А остальные? Вокруг — по всей деревне валялись недвижимые тела. Неужели полег весь отряд Домаша? Но нет. Когда гул стих окончательно, Бурцев начал замечать слабое шевеление. Слишком слабое… Немногим, очень немногим посчастливилось пережить воздушную атаку.

Люди поднимались, испуганно смотрели вверх, озирались по сторонам. Ошеломленные воины медленно приходили в себя. Бурцев прикинул потери. Убитых, раздавленных, затоптанных — больше половины. Среди уцелевших — две трети раненых.

Много тяжелых.

Юлдус подволакивал простреленную ногу. Воевода Домаш Твердиславич морщился от боли: ему перевязывали левое плечо. Вейко сам обматывал кровоточащую ладонь. Кербет удивленно пялился на пробитый кавказский шлем-танж и машинально утирал снегом красные струйки со лба. Повезло черкесу — пуля прошла по черепу вскользь, только кожу ободрала.

Лошадей осталось десятка два. Все — напуганные, нервные. Прядают ушами, косят глазом, раздувают ноздри. У многих порвана сбруя, седла сбиты набок.

Кровь была всюду, кровь была почти на всех. Однако недавние пленники Юлдусовой засады не пострадали: Бурцев вовремя выбрал для себя и своих спутников более-менее укромное местечко. Вот и отлежались благополучно. Остальные-то падали где придется. Об укрытии мало кто думал.

Домаш приказал заняться лошадьми и тяжело раненными. Потом подошел к Бурцеву. Оправил набухшую повязку, глянул хмуро…

— Тебе знаком этот летающий змей?

Бурцев кивнул.

— Что означают кресты на его крыльях? Он заодно с немцами?

Еще один кивок.

— И много у ливонцев таких… гадов?

Бурцев пожал плечами:

— Мне это неизвестно.

— Жаль… Если эти летающие огнедышащие твари выступают на стороне ливонцев, мечами и копьями одолеть их будет непросто.

Непросто? Оптимист этот Домаш… Бурцев промолчал. Вообще-то он подозревал, что с «тварями» мечи и копья не совладают вовсе. Самолет цайтко-манды клинком на лету не перерубить, копьем не сшибить, да и стрелами его не больно-то закидаешь.

— Значит, так… ты, — палец Домаша ткнулся в грудь Бурцеву, — поедешь к князю Александру Ярославичу. Расскажешь все, что тебе известно. Коня тебе дадут.

— Без них, — Бурцев кивнул на своих спутников, — я никуда не поеду.

— Хорошо. Может статься, и им будет о чем поведать князю. Юлдус!

Татарин подъехал на низкорослой лошадке — посчастливилось спастись степной кобылице. Лук кочевника — в наспинном саадаке, стрелы — в закрытом колчане. В руках — копье с крюком и бунчуком из конского хвоста. Нога Юлдуса уже перевязана. Причем в седле сидеть опытному кочевнику рана ничуть не мешала.

— Сколько у тебя осталось воинов? — поинтересовался Домаш.

— Пятеро могут сражаться. Еще один при смерти.

— Бери этих пятерых, бери Вейко в проводники… веди полон… гостей наших веди к Исменьскому урочищу — к Мехикоорме. Туда как раз подступает сейчас из Пскова войско Александра. Вы должны встретиться с князем. Поедете через торфяники, потом — лесами, самыми короткими тропами. Двигаться скрытно, но быстро.

— А как же вы?

Домаш Твердиславич сдвинул брови:

— Мы останемся здесь. У меня слишком много раненых и слишком мало лошадей. Далеко нам все равно не уйти.

— Но если немцы…

— Тогда будем держать оборону в Моосте, — жестко оборвал воевода. — Сколько сможем, столько и продержимся. Даст Господь — немцы пройдут стороной. Или подмога от князя Александра подоспеет.

Немцы стороной не прошли. И помощи остатки Разгона Домаша и Кербета не дождались.

Глава 12

Небольшой отряд — пяток татарских лучников под предводительством Юлдуса, лыжник Вейко, севший на этот раз в седло, Бурцев и его спутники — едва-едва успели выйти из деревни. Перевалили небольшую гряду с редкими чахлыми и кривонькими березками, когда опять началось… Тишину леса вновь нарушил зловещий гул.

«Мессер» возвращается? Нет, звук иной — глухой какой-то, надсадный, с металлической лязгцой… Татарские всадники, наученные горьким опытом, заранее сползли с седел, привязали коней к березкам и испуганно всматривались в небо. Да только не там шарит глазами Юлдус со товарищи. Бурцев тоже спешился, вытащил из седельной сумки бинокль фон Берберга, вернулся к пройденному невысокому холмику, залег на вершине…

Все верно! Не вверх пялиться надо, а ниже. Туда, где уже пришел в движение молодой ельник. Где многотонная махина подминала под себя хрупкие деревца, где сыпался от тяжелого рокота мотора снег с хвойных лап. Где выползал из леса новый дракон, новая змеюка в крестах. Танк!

Бурцев сплюнул. Ну, конечно! Если в прошлом у немцев появились люфтваффе, почему бы не забросить туда и панцерваффе? Цайткоманда действовала по всем правилам военной науки. Сначала авианалет, теперь вот добивающий танковый удар. А за танком…

Бронированная машина припечатывала снег, оставляя позади глубокую колею. Следом тарахтели два мотоцикла с колясками. Гитлеровцы в эсэсовской форме с сосредоточенными лицами тряслись по примятому гусеницами бездорожью. На груди мотоциклистов болтались «шмайсеры». Над люльками торчали в турелях пулеметные стволы.

Ну, точно, как в старом добром кино про фашистов! Вот только замыкали процессию не эсэсовцы и не солдаты Вермахта. Полусотня закованных в броню орденских братьев с оруженосцами ехала в арьергарде. Непривычные к новому походному порядку рыцарские кони воротили морды от вонючих выхлопов, но, повинуясь шпорам наездников, все же покорно шли по пробитой колее. Тяжелые подкованные копыта дробили и затаптывали следы мотоциклетных шин и гусеничных траков.

Блин! Так сразу и не скажешь, что смотрится более дико: танк с мотоциклетками на фоне средневековых рыцарей или ливонская конница, плетущаяся в хвосте моторизированной цайткоманды. Впрочем, одно общее сходство у этой бредовой ударной единицы, несомненно, имелось. Кресты: черные тевтонские на белых плащах и щитах. И черные фашистские, с белой окантовкой, на танковой броне и мотоциклетных колясках. Да, ребята все-таки нашли друг друга… Сквозь тьму веков дотянулись, сцепились крестами. Союзнички, мля!

Рядом скрипнул снег — к Бурцеву подползали остальные. Осторожно поднимали головы над невысокой грядой, смотрели, разевали рты.

Танк приближался к деревне. Все понятно: пилот «мессершмитта» сообщил по рации об обнаруженном скоплении противника и попросил разобраться. Вот и рвется в драку бронированная махина. Прет напролом — через кусты, деревья и сугробы, оставив далеко позади «группу поддержки». А чего бояться танку в тринадцатом веке? Не копий же и мечей, в самом деле? Такой машине даже стрелять сейчас не нужно — намотает, на фиг, любого противника на гусеницы вместе с кольчужкой — и дело с концом! Танк ревел, танк приближался.

— Сихер![8] — возбужденно прошептал Юлдус. — Алтасты![9] Качабыз![10]

— Смок?[11] — голос Освальда дрожал. — Странно, вообще-то раньше драконов я представлял себе иначе.

Бурцев изучал вражескую бронемашину. Любопытный экземпляр. Для тяжелого «тигра» маловат и легковат. Да и для средней «пантеры» тоже. Хотя некоторое сходство с «пантерой» все же имеется. Только попроворней этот «малыш» будет и маневренней. И скорость у него повыше. Помнится, фон Берберг рассказывал о разведывательном танке серии «лухс» — «рысь», найденном немцами под развалинами Взгужевежи. Уж не это ли самое чудо откопают фашики на польской земле семь веков спустя? Похоже на то…

Бурцев смотрел. Танк ехал. Большие опорные катки, расположенные в шахматном порядке. Широкие гусеницы, обеспечивающие неплохую проходимость. Дополнительные баки с горючим. Высокий корпус, небольшая приплюснутая башенка, антенна над люком, короткоствольное орудие. Калибр невелик — два сантиметра. Ну, и пулемет, разумеется. Весит тонн десять, может быть, больше. В общем, категория легких танков. Правда, «легкость» для подобных машин — понятие относительное. Особенно здесь. Особенно сейчас.

Броня на вид приличная, но не супер — рассчитана на выживание после попаданий бронебойных снарядов малого и среднего калибра. Так ведь и бить из крупнокалиберных орудий по танку в тринадцатом столетии некому, а стрелы и ядра катапульт ему — что комариные укусы. Зато вот движок — мощнее не нужно. И скорость обеспечит, и по бездорожью протащит. И ходовая часть надежная. Вооружение, правда, у «рыси» не столь впечатляющее, как у более тяжелых «кошачьих» собратьев из фашистских панцерваффе. Однако для нужд цайткоманды большего, наверное, и не требуется, даже при штурме замков и городов. Пробить брешь в стене или высадить ворота в крепости, до сих пор не нюхавшей пороха, можно и скорострельной 20-миллиметровкой, а 7,92-мм пулемет запросто выкосит со стен всех защитников. Кроме того, при необходимости сам танк можно использовать в качестве тарана.

Что, по-видимому, и намеревался сейчас продемонстрировать экипаж «рыси». До Моосты оставалось совсем ничего, а танкисты не сделали еще ни единого выстрела. Небось, предвкушают свою излюбленную забаву — давить по живому гусеничными траками.

И ведь есть, есть кого давить-то! Бурцев громко и витиевато выругался. Десяток всадников выезжал за частокол — на обширную пустошь перед эстонской деревенькой. Нет, они и не думали спасаться бегством. Они готовились принять бой… Бой с танком! Безумству храбрых, короче, поем мы… Он крякнул от досады. Траурные марши петь придется. Ибо после подобных кавалерийских наскоков на бронированные машины не выживают.

— Сумасшедшие!

— Храбрецы! — возразил ему Освальд. — У этих русских рыцарей душа истинных шляхтичей!

— Да на что они рассчитывают, эти «храбрецы»?!

— Ясно же, как божий день, Вацлав: хотят напасть на дракона, пока он не взлетел. Хотят защитить деревню и уберечь своих раненых от лютой смерти.

Невероятно! Воины, что совсем недавно в панике разбегались от атакующего «мессершмитта», теперь демонстрируют чудеса бессмысленного героизма. Устыдились былого страха? Или, быть может, прав Освальд: все дело в том, что неведомый противник на этот раз движется по земле и от того кажется более уязвимым, чем в воздухе. Возникает иллюзия, будто «дракона» можно достать в рукопашной схватке. Наслушались, видать, наивные дружинники Домаша сказок о славных победах былинных богатырей над погаными змеями. Теперь сказочки те боком выйдут!

Безумцы уже послали коней в галоп. Теперь точно никого не остановить! Впереди во весь опор несутся Домаш с Кербетом. Русский воевода удерживает раненой левой рукой круглый щит и поводья. В здоровой правой — древко копья. За спиной огнем реет алый плащ. Отчаянный черкес мчит навстречу танку с непокрытой перевязанной головой. Не пожелал джигит ни на что менять пробитый пулей шлем-танж, и жаждет джигит реванша. Сабля в руке Кербета так и пляшет, блестит на солнце маленький, будто игрушечный, щит.

За воеводой и горцем следовали отборные дружинники. Не израненные, уцелевшие при налете «мессершмитта». Ровно столько бойцов, сколько оставалось еще лошадей в отряде Домаша. Все сейчас под седлом — все до единой. На глазах животных — шоры. Уши закрыты плотными тканевыми колпачками. Чтобы не пугались «драконьего» вида и рыка, надо полагать. Чтоб не чувствовали ничего, кроме шпор, терзающих бока, и жесткой узды, рвущей пасть. Чтобы резвее переставляли копыта. Чтоб неслись вперед и только вперед. Скакать по плотному насту было удобно. И в свой последний бой этот десяток всадников вступал как на парад.

На конях — расшитые попоны и блестящие стальные налобники. За спинами дружинников реяли червленые плащи. Сияла дорогая броня. Словно она могла защитить от пуль и снарядов… Над небольшой группкой развевался стяг с изображением святого лика. Полотнище трепетало на ветру — Бурцев так и не разобрал, на покровительство какого небожителя рассчитывали бойцы.

Глава 13

Эту дерзкую вылазку пресекла бы одна-единственная пулеметная очередь. Но танк по-прежнему молчал. Не стреляли и мотоциклисты. Заглушив моторы, они с любопытством наблюдали за сближавшимися противниками. Согнали коней с танковой колеи и выстроились в линию ливонские рыцари. Никто не желал пропустить диковинное зрелище. Никто не мешал турниру, победитель которого был известен изначально. Да, можно себе представить, с какими ухмылочками прильнул сейчас к перископам экипаж бронированной машины.

До столкновения оставались считанные мгновения. Затаив дыхание, прильнув к биноклю, Бурцев молча ждал неизбежного. Ждал Освальд. Ждал Сыма Цзян. Ждала Ядвига. Ждал Вейко. Ждали Юлдус и его лучники.

Первым удар нанес Домаш. На полном скаку воевода вогнал копье куда-то под орудийный ствол. Будь это бронебойный заряд, немецкой «рыси» снесло бы, на фиг, башню. Но хрупкая палка с железным наконечником не причинила вреда бронированному зверю. Копье переломилось. Всадник не успел свернуть с пути разогнавшейся машины.

Они видели вставшего на дыбы скакуна, видели падающего воеводу. А потом и конь Домаша Твердиславича с пронзительным ржанием повалился наземь. Еще мгновение — и человека, и бьющееся животное накрыли гусеничные траки. Танк чуть спружинил, подпрыгнул на мягком. Позади остались кровавые ошметки. Гусеницы и снег вокруг окрасились красным.

Кербет атаковал с фланга. Взвизгнул, что было сил рубанул с наскока по стальному корпусу. Добрый кавказский клинок разломился надвое. Танк вильнул в сторону, успел вскользь зацепить всадника бортом.

Оцарапанный конь Кербета шарахнулся прочь: сбруя — в клочья, шоры сползли с глаз. Сам наездник с раскроенной до колена ногой не удержался в седле. Упал, запутался в стремени, поволочился за обезумевшим животным. Кербетов жеребец мчался в объезд деревни — туда, где за конной атакой на танк наблюдали Бурцев и его спутники. Повязка на голове Кербета размоталась, окровавленная голова безвольно болталась у задних копыт. Застрявший в стремени горец не подавал признаков жизни.

А танк тем временем разметал остальных воинов. Бронированной грудью, без единого выстрела. Рухнул стяг: знаменосца вместе с лошадью подмяли скрежещущие гусеницы. Так же храбро и нелепо приняли смерть и бойцы, в отчаянии бросавшиеся с мечами и копьями на железную «рысь».

Все. Кончено. Оставшиеся в Моосте воины спешно закрывали ворота. Наивняк! Ни деревенская калитка, ни хлипкий частокол не остановят разогнавшуюся многотонную махину.

Несколько стрел вылетели из-за тына, царапнули по броне. А толку-то?! Танк с ходу снес воротца и добрый кусок частокола. Полетели бревна, доски, щепки, пали люди, оборонявшие проход. «Рысь» хищно закружила, заметалась по деревне, круша убогие постройки, настигая бегущих, давя раненых, наматывая на гусеницы убитых. Только сейчас — впервые за все время танковой атаки — лязгнул пулемет. Короткие вспышки, грохот выстрелов… Упругое эхо докатилось до далекого леса, отразилось от сплошной стены мрачных пустокронных еще деревьев, вернулось обратно.

Экипаж сбивал пулеметным огнем тех, кто успел перелезть через частокол, отсекал путь к бегству остальным. Пули настигли и коня Кербета, взбиравшегося уже по снежной гряде, за которой укрылся небольшой отряд наблюдателей. Умное животное словно чуяло, где искать спасение: жеребец скакал к людям по протоптанной меж заснеженными торфяниками стежке. Но не доскакал. Совсем чуть-чуть.

Пулеметная очередь рассекла гриву, перебила позвонки и шейную артерию, вырвала клок мяса. Подстреленный конь свалился в снег. В белое фонтаном ударило красное. Бурцева и всех, кто лежал рядом, тоже окропило теплым и липким. Заколотили по воздуху копыта. Звякнула длиннополая кольчуга всадника, что по-прежнему висел на стремени, мотнулась неприкрытая шеломом окровавленная голова.

Бурцев опередил всех. Юркнул под прикрытие конской туши, рубанул мечом по стременному ремню, высвобождая ногу бездыханного Кербета. Рванул обмякшее тело на себя. Вытащил-таки черкеса из-под обстрела…

Пустое… Кербет не шелохнулся. Кербет был мертв.

— Нет, жив, — уверенно сказал Юлдус. — Пульс есть. В седло сядет.

Кербет, в самом деле, вдруг вздрогнул всем телом, застонал, пошевелился. Открыл глаза. Попытался даже подняться.

— Да лежи уж, джигит, — Бурцев стер лошадиную кровь со лба и щек. Снова глянул на деревню. Там все еще бесновалась машина смерти.

— Вацлав, — Освальд повернул к нему побледневшее лицо. — Это ведь вовсе не дракон, да?

— Да.

— Что же тогда?

— «Рысь», — коротко ответил Бурцев.

— Рысь? Рысь — это такой зверь, как волк, медведь…

— «Рысь» — это такой танк, Освальд.

— Танк?!

— Медведь?! Погоди, ты сказал медведь?

Бурцев встрепенулся. Случайное упоминание о косолапом хозяине леса заставило его внимательнее оглядеть немецкие ряды. Как же он не подумал раньше?! В этой смеси моторизированной цайткоманды и ливонских рыцарей может ведь оказаться и фон Берберг. Если вестфалец здесь, ничто — даже танк — не остановит Бурцева. Уж он-то найдет способ добраться до штандартенфюрера и выведать, где, в какой темнице заточена Аделаида.

Но нет, геральдических медведей не было. Были люди, были кони, были мотоциклы, была бронированная «рысь». И всюду сплошь кресты. Не фон Берберг ведет этот отряд. Разве что… Что, если вестфалец прячется в танке?

— Нам уходить надо, — Юлдус тронул его за плечо. — Домаш приказал ехать к князю Искандеру.

Бурцев покачал головой:

— Я не хочу уходить с пустыми руками.

— Что?

— Мне нужен полонянин, Юлдус. До зарезу нужен.

Глава 14

Даже бесшабашный рыцарь-разбойник Освальд посмотрел на него как на умалишенного:

— Вацлав, та штука, которую ты назвал танком, уже погубила русскую дружину и стерла с лица земли целую деревню. Как ты хочешь полонить человека из войска, которое держит при себе такого зверя?

— Это не зверь, Освальд, а всего лишь самоходная повозка, железная колесница… Внутри сидят обычные люди. Те, что управляют ею и стреляют невидимыми стрелами. Если их выманить наружу…

— Ты, верно, совсем спятил, Вацлав…

— Пора нам, пора, — твердил свое Юлдус. — Когда этот ревущий демон перебьет оставшихся, он погонится за нами. А у нас на руках раненый Кербет, и под снегом вокруг полно торфяных ям. Даже Вейко не сможет быстро увести нас отсюда.

— Правда? — улыбнулся Бурцев. — Вот и славно!

Перед его мысленным взором уже стояла Ядвига, проваливающаяся под снег.

— Вейко, где тут поблизости яма побольше и поглубже?

— Да вон одна — прямо перед нами, только что ее обошли, — эст указывал на ложбинку под укрывшим их гребнем.

Надо же! Незнающий человек и не разберет, что здесь таится смертельная опасность.

— Отсюда не выберется ни пеший, ни конный, — заверил проводник. — Болото на дне этой ямы не замерзает даже в лютую стужу. Но зачем тебе это?

— А тот вон немецкий железный «дракон» выберется? — ответил Бурцев вопросом на вопрос.

— Хочешь заманить его в ловушку? — Лицо молодого чудина просветлело. Потом — посуровело. — Но ведь драконы умеют летать. Когда змей расправит свои крылья…

— Уверяю тебя, Вейко, у этой твари крыльев нет и летать она не может. Плавать, кстати, тоже.

Насколько помнил Бурцев, у гитлеровцев во время войны вообще была напряженка с плавающими танками. «Рысь», по крайней мере, к таким явно не относилась. Если машина увязнет и начнет тонуть в болоте, у экипажа будет лишь один путь к спасению — через верхние люки. И тут уж главное — не зевать.

— А вдруг чудовище плюнет в нас огнем и громом прежде, чем подползет к яме?

— Не плюнет…

Вообще-то твердой уверенности в этом у Бурцева не было. Но некоторые соображения имелись.

Дождавшись, когда танк развернется к ним кормой и двинется утюжить несчастную Моосту в противоположном направлении, Бурцев процедил сквозь зубы:

— Прячьтесь все, живо.

Уговаривать никого не пришлось: его спутники мгновенно вжались в снег.

— Юлдус, дай-ка мне свое копьецо, — Бурцев протянул руку.

— Зачем? Ты все равно не сможешь проткнуть шкуру этого ашдаха[12].

— Давай, говорю. Есть у меня ханская пайзца или нет?!

В ладонь Бурцева легло отполированное древко. Обычное татарское копье — с крюком для стаскивания всадников, с сигнальным бунчуком… Вот этот-то пышный, отяжелевший от влаги конский хвост он и намеревался сейчас использовать.

Бурцев набрал в грудь побольше воздуха, заставил себя подняться из укрытия…

— Куда? — выдохнул Юлдус.

Он не ответил. Некогда! Пока внимание немцев приковано к деревне и танку-убийце, а экипаж боевой машины не поймал его в перископы прицелов, нужно действовать. Быстро, быстро, еще быстрее… Он перемахнул через снежную гряду, подкатился к коню Кербета. Сраженное пулеметной очередью животное не шевелилось, но кровь из перебитой артерии еще растекалась горячим, дымящимся пятном.

Вот в эту кровавую лужу он и сунул копейный бунчук. Оружие стало кистью. Бурцев мазнул красным по белому. Раз, два, три: вдоль, вдоль, поперек. Огромная угловатая латинская «Н» заалела на заснеженном склоне — такую буковку будет хорошо видно и из Моосты, и из подлеска, где толпилась ливонско-эсэсовская рать.

Снова конский хвост окунулся в конскую кровь. Следующий мазок. И точка сверху. Рядом с первой литерой появилась вторая — гигантская скошенная «I». Ладно уж, сейчас не до каллиграфии. Бурцев торопился, писал резкими размашистыми штрихами, щедро разбрызгивая вокруг алые капли. Еще одна длинная продольная черта, и поперечная вверху — короче. Вышел усеченный крест, какой нашивают на свои котты орденские сержанты, полубратья и кнехты, — вышла буква «Т».

«Краски» было предостаточно — на этот счет он не переживал. Мертвый конь все еще истекал кровью. Но вот время… Времени мало. Прямой угол с красными потеками и кляксой на конце сошел за «L». Вертикальная черта с тремя зубцами — за «Е». Успеть… только бы успеть… Непозволительно долго пришлось повозиться с «R».

Он глянул назад, через плечо. Танк разворачивался. Мотоциклисты указывали пальцем на кровавую надпись и писца-копейщика, что-то кричали друг другу. Бурцев продолжал. Успеть! Успеть! С привычной кириллицей, возможно, дело пошло бы быстрее. Но зато латиница, которую он выбрал для своего замысла, вернее проймет цайткоманду.

Бурцев даже не стал делать отступа между словами. Писал, не задумываясь о возможных ошибках. Тут, блин, не до жиру — и так разберут, фашики треклятые. Он уже заканчивал последний слог, когда вдали затарахтели мотоциклы, а танковая башня уставилась на кровавые росчерки орудийным стволом. Неужто в самом деле вдарят?

HITLERKAPUT

Успел! Гигантские красные буквы на пологом склоне вышли корявыми, смазанными, но вполне читаемыми. Получилось то, что нужно: коротко и сердито. И понятно! Если в экипаже «рыси» — сплошь горячие головы и полные идиоты, обидчика своего обожаемого фюрера танкисты расстреляют без разговоров. Лупанут враз из пушки и пулемета, чтоб уж наверняка… Чтоб ни от самого каллиграфа, ни от его крамольной надписи следа не осталось.

Только вряд ли в состав цайткоманды фашисты набирали несдержанных невротиков. Толковых бойцов — да, отпетых интриганов вроде фон Берберга — да, безжалостных садистов, испытывающих человеческую плоть на прочность танковыми траками, — да. А вот тупому пушечному мясу, что сначала стреляет, а потом думает, — место где-нибудь на передовой Восточного фронта. Для выполнения же деликатной и ответственной миссии по перекраиванию истории разумнее посылать людей думающих, способных быстро принимать нестандартные решения в нестандартных ситуациях.

Воин в средневековых доспехах, выводящий окровавленным копьем антигитлеровскую надпись, — ситуация нестандартная. На месте диверсантов цайткоманды Бурцев во что бы то ни стало взял бы такого умника живым. Хотя бы для того, чтобы выведать, откуда в тринадцатом веке известно о фюрере двадцатого? Немцы, кажется, решили действовать так же. Танк оставил несчастную деревеньку в покое, смял заднюю оградку, выехал из Моосты…

Глава 15

Хороший наст кончился: теперь машина шла тяжело, натужно, то и дело проваливаясь в снег по самое брюхо. Но немецкая «рысь» приспособлена бегать и не по такому бездорожью. Танкисты прекрасно знали возможности своего бронированного зверя и гнали его к цели кратчайшим путем.

За танком устремились мотоциклисты. Мощные 750-кубовые военные «Цундаппы» с колясками тоже создавались для передвижения в экстремальных условиях. Оба мотоцикла промчались по разгромленной деревеньке и, держась танковой колеи, быстро догоняли «рысь». Конное войско ливонцев тоже пришло в движение. Всадники разбились на два отряда и теперь обходили деревню с флангов, намереваясь взять противника в клещи. На дерзкого писаку с копьем начиналась настоящая облава. Пока — без стрельбы. Пока…

Бурцев не стал больше искушать судьбу: быстро перекатился обратно через спасительную снежную гряду, залег:

— Ну, ребятки, луки к бою. Скоро здесь будет жарко.

— К бою? — Юлдус был в шоке. Несчастный унбаши не верил своим ушам.

В руках Бурцева блеснула ханская пайзца.

— Именем великого Темучина, — напомнил он.

— Жюлэр сугышчы[13], — сквозь зубы простонал кочевник.

И еще что-то про свою несчастную усал язмыш[14]. Бурцев усмехнулся. Все они здесь немного «жюлэр».

— Будете бить стрелами тех, кто следует за большим железным ашдаха, — разъяснил он.

— Тех, кто сидит на малых? — уточнил Юлдус.

— Ага.

Больше вопросов унбаши не задавал.

Грохот и лязг танка приближался. Мотоциклисты тоже не отставали. Только рыцарская конница никак не могла угнаться по глубокому снегу за моторизированными союзниками, но о ней-то Бурцев думал сейчас меньше всего.

«Рысь» ревела, возмущенно, негодующе. Казалось, будто сам воздух с остервенением бьет их сейчас по ушам. Земная твердь и та испуганно вздрагивала под гусеницами многотонной машины. Вздрагивала в буквальном смысле: твердь ведь здесь по большей части состояла из болотных хлябей.

Да, лежать перед прущим в лобовую атаку танком — занятие не из приятных. Бурцев невольно поежился. А каково приходится его спутникам? Они-то и не подозревали раньше о существовании подобного кошмара!

Спутники все еще находились рядом. Наверное, только потому лишь, что все до единого оцепенели от ужаса.

— Бежать надо! — всхлипнула Ядвига. — Вдруг дракон не провалится?

За снежной грядой бесновались на привязи перепуганные лошади…

— Если не провалятся, тогда все равно никуда уже не убежишь, — хмуро заметил Освальд.

Резонное замечание…

Потом разговаривать не стало никакой возможности: слишком громко. Слишком страшно…

Они сжались в комок. Впечатались в снег. Замерли, зажмурились все. Бурцев, скорчившись в позе эмбриона, тоже закрыл глаза и уши. Если «рысь» в самом деле перескочит с разгона ловушку — им конец.

В какой-то момент ему показалось, что заснеженный торфяник не остановил бронированную махину. Но уже в следующий все изменилось. Мелко подрагивающая до сих пор почва вдруг колыхнулась — сильно, резко. Хруст, треск, плюх… Гребень, за которым укрывался их небольшой отряд, вспучился, приподнялся, словно рядом ударил гигантский метеорит. А танк…

Танк уже не ревел — выл. И звук шел теперь откуда-то снизу, будто из-под земли. Земля сотрясалась, содрогалась, но добычу свою выпускать не желала. Машина больше не приближалась. Она… она словно уходила вглубь.

Бурцев рискнул поднять голову первым. На месте заснеженной ложбинки перед ними теперь зиял черный провал с неровными краями толстого, но непрочного, грязного и пористого льда. Сквозь густые вонючие выхлопы там можно было различить корму, башенный люк и антенну. Вся же передняя часть танка вместе с орудийным стволом ушла во влажный рассыпчатый грунт — коричневатый, цвета спекшейся крови.

На секунду мотор смолк. Затем «рысь» взвыла снова: яростно, надсадно, отчаянно. Танк дал задний ход и… под землю начала уходить корма. Бронированный монстр бился в ловушке, рвался то вперед, то назад, но лишь углублял разверзшуюся могилу. Гусеничные траки скребли, загребали мягкий податливый торф, поднимали тучи брызг. Все тщетно — вырвать танк из западни им было теперь не под силу.

Под собственной тяжестью «рысь» оседала все ниже. Со вздрагивающих стенок осыпалась, струилась зыбучая темная масса. Коварный торф мягко обволакивал гусеницы, катки, прочную броню… Нежные и смертельные объятия сжимались все сильнее. Воющая машина хоронила самое себя. А снизу — с потревоженных глубинных слоев торфяника уже сочилась грязная жижа, что не замерзала даже зимой. Сочилась быстро: тухлая парящая вода заполняла яму на глазах…

Мотоциклисты цайткоманды остановили «цундаппы». Не заглушая двигателей, они тревожно осматривали снежный покров вокруг. Повторить судьбу танкистов ребятам явно не хотелось.

Пулеметчики в колясках заметили одинокого наблюдателя над снежным гребнем. Стрелять, однако, не стали. Видимо, еще надеялись взять живым. Ну, и напрасно… Немецкие «цундаппы» стояли недалеко — на самом краю торфяной ямы. Рукой подать! Врукопашную на их пулеметы лезть, конечно, глупо, но для длинной татарской стрелы это ведь не расстояние.

— Утерергэ![15] — коротко скомандовал Бурцев воинам Юлдуса.

Приказ обладателя золотой пайзцы стрелки выполнили незамедлительно. Секунда — и над «HITLERKAPUT» возникли степные лучники. Тетивы — натянуты, а времени для прицеливания не потребовалось: кочевников с детства учили бить навскидку. Над ревущей и дымящейся ямой просвистели стрелы…

Эсэсовцы успели немногое. Один «цундапп» огрызнулся короткой очередью, зацепив плечо ближайшего к Бурцеву стрелка, но прыткий пулеметчик в люльке тут же обмяк, пригвожденный к спинке сиденья. Второй мотоцикл резко рванул с места.

Водитель дал газ, разворачиваясь, и… грузно навалился на руль. Две стрелы торчало в его боку.

«Цундапп» вильнул, влетел колесом на край ледяного разлома, перевернулся… Колесами кверху мотоцикл сполз в торфяник, плюхнулся в пузырящуюся жижу. И людей, и машину тут же затянуло под гусеницы, что, подобно чудовищному миксеру, все еще взбивали болотную грязь.

Оставшийся у провала «цундапп» заглох. Этот мотоцикл так и не тронулся с места: водителя вместе с автоматчиком на заднем сиденье свалила стрела Юлдуса — ее убойной силы хватило, чтобы поразить обоих. И теперь гитлеровцы, нанизанные на оперенное древко, корчились на самом краю торфяника. Еще одна стрела вонзилась в коляску, другая разбила фару — малого дракона-ашдаха татары тоже решили не щадить.

Хрустнула и обвалилась ненадежная ледяная корка под двумя эсэсовцами, сцепленными одной стрелой. Оба вместе со своими «шмайсерами» и касками скатились вниз, канули, сгинули где-то под неистовствующей «рысью». «Цундапп» тоже накренился, навис над провалом. От падения его удерживал сейчас только солидный противовес — коляска с тяжелым пулеметом в турели, с мертвым пулеметчиком на сиденье и обвешанная к тому же боеприпасами.

Все! С мотоциклетной поддержкой покончено. А кавалерийская еще далеко. Пара ливонских рыцарей угодили в торфяные ямы, остальные двигались теперь по глубокому вязкому снегу медленно, опасливо, так что пока было время вплотную заняться танкистами.

«Рысь» тем временем увязла капитально. И капитально тонула. Вода уже скрыла гусеницы и нижнюю часть корпуса. Болотная жижа добиралась до приподнятой кормы и башни. Двигатель начал захлебываться. Собственно, та же участь ожидала и экипаж. «Рысь» — танк негерметичный, не предназначенный для форсирования водных преград, а потому…

Последний чих… готово! Тишина и густое облако сизого дыма над ямой. Булькал уходящий из бронированной машины воздух. Пузыри были крупными, частыми. Скоро, уже совсем скоро…

— Юлдус, приготовь аркан. Остальные — луки. Сейчас полезут люди. Убивать только тех, кого скажу.

Как и предполагал Бурцев, долго фашики не продержались. С лязгом откинулся башенный люк. Из чрева машины послышался надсадный кашель. Похоже, экипаж не только тонул, но и задыхался в выхлопах. Что ж, парни сами устроили себе душегубку…

— Хэнде хох! — громко предупредил Бурцев. Стрелки Юлдуса подняли луки. Сам десятник-унбаши отвел на замах руку с веревочной петлей.

Глава 16

Первый парень в черной униформе танкиста и с мягким шлемом на голове предупреждение Бурцева проигнорировал. Выскочил — ошалелый, промокший, ослепший, с укороченным «шмайсером» наперевес. Пальнул длинной очередью — вслепую, рассчитывая, вероятно, не столько подстрелить кого-нибудь, сколько напугать. Сдаваться в плен он не собирался. И на фон Берберга не походил.

— Утерергэ!

Утыканный стрелами танкист вывалился из башни, с громким плюхом рухнул в воду.

Второй… Плохо — второй тоже полез с автоматом. И тоже — не вестфалец.

— Утерергэ!

Этот свалился обратно в люк.

Какой там у «рыси» экипаж? Три человека? Четыре? Что говорил по этому поводу Фридрих фон Берберг, Бурцев не помнил. Если третий танкист сглупит, как первые двое? И если третий окажется последним? Тогда придется брать языка из числа ливонцев. Жаль… Рыцари вряд ли знают достаточно много. И вряд ли они подскажут, где искать Аделаиду или хотя бы предводителя «небесного воинства».

Третий все же сглупил. И он не был похож на штандартенфюрера.

— Утерергэ! — еще одним трупом больше. Расчет окончен?

Вода уже поднялась до середины башни. Вот-вот хлынет в люк. Но прежде из черного проема в броне показался…

Четвертый?!

… автоматный ствол. Бурцев скривился от досады. И этот герой туда же — лезет со своим «шмайсером». Он уже открыл рот, чтобы отдать последний приказ:

— Уте…

Автомат упал в воду, сгинул в грязной жиже. Теперь над люком торчали две поднятые руки.

— Гитлер капут! Гитлер капут! — кричал эсэсовец, захлебываясь.

— Юлдус… — короткий кивок.

Петля татарского аркана захлестнула танкиста, сдернула с брони.

Ливонцы, на глазах которых татарский унбаши и бывший омоновец в четыре руки перетаскивали барахтающегося пленника через заснеженную гряду, забеспокоились, схватились за арбалеты. Первый болт по самое оперение вошел в рыхлый снег у ног Юлдуса. Второй просвистел над головой Бурцева. А новые стрелки уже натягивали тетивы. Пока арбалетчики готовили самострелы к бою, рыцари гнали коней к затопленной «рыси». Большинство подтягивались к безопасной танковой колее, но некоторые — самые отчаянные — перли напролом, не страшась уже ни глубокого снега, ни коварных торфяных ям-ловушек.

Татары дали ответный залп. Он оказался более удачным: двое крестоносцев повалились с седел. Остальные чуть притормозили. Но долго ли смогут отстреливаться полдюжины лучников от полусотни всадников?

Пленника — живого, невредимого и бледного от страха — Бурцев бросил в объятья Освальда и Сыма Цзяна. Скрутить, связать немца — на это ушли считанные секунды. Эх, допросить бы прямо сейчас, да с пристрастием…

— Уходить надо скорее, — торопил Юлдус. — У нас одиннадцать коней на тринадцать человек. Кербета кому-то придется сажать позади себя, а полонянина везти поперек седла. Тяжело пойдем. Догнать нас могут.

— Не догонят…

Бурцев выглянул из-за укрытия. Короткие толстые арбалетные стрелы еще посвистывали, но редко и не так, чтоб метко. А заглохший «цундапп» по-прежнему стоял в соблазнительной близости. На краю ямы, правда, стоял, однако если подобраться сбоку… Нормалек, веревку, не подставляясь под стрелы, добросить можно.

— А ну-ка, Юлдус, зааркань-ка мне вон ту животину с рогами, — он кивнул на мотоциклетный руль.

Татарин ужаснулся:

— Ты хочешь везти с собой еще и демона?!

— Нет, это демон повезет меня…

Чтобы затащить на гряду тяжеленный мотоцикл с мертвым пулеметчиком в коляске, потребовалось два аркана и две лошадиные силы. Привязав концы веревок к седлам и помогая боевым коням, не привыкшим к тягловой работе в четыре руки, они с Юлдусом все же справились с нелегкой задачей. «Цундапп» вырвали из снега, осторожно протянули по самому краю торфяного провала, подняли по пологому склону…

— Ай, красавец!

Бурцев остался доволен трофеем. Мощный «Цундапп» марки «КС-750» мало походил на яркие пижонские байки. Ничего не блестит, ничего не пестрит. Неброский темно-серый цвет военной машины — неприхотливой, выносливой и сердитой. Но зато… Зажигание от магнето, резервный фильтр бензобака, система защиты двигателя от перегрева, регулируемая подвеска, коляска с приводом и тормозом от задней оси.

Мотоцикл специально рассчитан на фронтовое бездорожье, грязь и снег. Такой сможет даже проскочить вброд мелкую речушку, нырнув двигателем в воду. В общем, надежный и простой, как валенок, транспорт. Тяжелый — да, но ведь и грузоподъемность неслабая. Помимо экипажа тащит на себе целый арсенал. Коляска облеплена сумками с боеприпасами. Сзади — запасная канистра с горючим. Впереди — турель с пулеметом.

Пулеметом Бурцев и занялся первым делом. «MG-42»… Тоже, в общем-то, нехитрая конструкция. Барабанная пулеметная коробка с шарнирно-звеньевой лентой на полсотни патронов округлым наростом прикреплена слева. Лента вставлена, оружие заряжено. Нажимай спусковой крючок — и строчи на здоровье. Сколько там осталось патронов — неизвестно. Но сколько бы ни было… «Все мои», — подумал Бурцев.

Он обломил стрелу, засевшую в груди мертвого эсэсовца, оторвал пригвожденного немца от сиденья. Подумав немного, отцепил от пояса покойника пару каплеобразных килограммовых болванок на деревянных рукоятках. Судя по всему — кумулятивные противотанковые гранаты. Авось, пригодится…

Выбросил труп из коляски.

— И-эх! — разворачивать «цундапп» в одиночку, да еще и под стрелами ливонских арбалетчиков, — занятие не из приятных. Но все неприятности остались позади, как только Бурцев занял место мертвого пулеметчика.

Короткая — в пяток патронов — очередь, еще одна — пристрелочная. И еще… Он быстро приноровился к незнакомому оружию. Прицел, довольно далеко расположенный от глаз, не расплывался — в такой прицел особенно удобно ловить мишень. Еще очередь. Еще… С полдюжины ливонских рыцарей рухнули в снег. Остальные спешно разворачивали коней. Арбалетчики, закинув самострелы за спину, уже мчались прочь через разгромленную деревеньку. Знают, ребятки, на что способно оружие «небесного воинства».

Он строчил вслед бегущим, пока не опустела барабанная коробка с лентой. Вряд ли крестоносцы пойдут теперь в атаку.

Глава 17

— Ты удивляешь меня все больше и больше, Вацлав, — Освальд с опаской подошел к мотоциклу, тронул горячий ствол пулемета, отдернул палец. — Я начинаю тебя всерьез побаиваться. Может, ты все-таки знаешься с нечистым?

— Сихер! Сихер![16] — тихонько бормотал Юлдус.

— Нечистый тут ни при чем, — ответил Бурцев по-польски. Добавил по-татарски, обращаясь к унбаши: — И никакого сихера тут нет. Все дело в порохе, который вы называете громовой смесью. Вон Сыма Цзян — гость из далеких китайских краев — сам делал такой для Кхайду-хана. Ну, не совсем такой, конечно, но схожий по составу.

Любопытный китаец уже вился вокруг пулемета. Щупал ствол, обнюхивал стреляные гильзы — сразу видно пытливый ум ученого мужа.

— Моя знать — хороший громовой порошок! — резюмировал Сыма Цзян. — Страшно хороший.

Китаец расплылся в улыбке. А Юлдус все прицокивал и качал головой:

— Сихер! Сихер!

Но куда больше изумлен и испуган был сейчас пленный танкист. Глаза — на лбу, нижняя челюсть — на груди, щека дергается в нервном тике, тело бьет крупная дрожь. Причем явно не только от холода.

— Что, не ожидал?

Бурцев попытался представить, как выглядел со стороны типчик в средневековых доспехах, который короткими экономными очередями из мотоциклетного пулемета бесстрастно расстреливает врага. Не вышло — фантазии не хватило.

— Кто вы? — с трудом выдавил эсэсовец. — Откуда?

Даже родной немецкий давался ему в эту минуту с трудом.

Бурцев усмехнулся. Пока парень в шоке, его можно брать голыми руками. Главное ошарашить как следует… А что… Штирлиц, в коего с ходу поверил фон Берберг, для этого вполне сгодится.

Бывший омоновец коршуном склонился над своей жертвой. Зловеще звякнули в наступившей тишине кольчужные звенья.

— Полковник Исаев, — с садистской ухмылкой процедил он по-немецки. — Советский Союз.

Фашик сник. Бурцев продолжил:

— А теперь ты будешь отвечать на мои вопросы. Звание? Должность? Имя?

— А-а-а… О-о-о… Унтерштурмфюрер СС Отто Майх, механик-водитель панцерваффе…

Унтерштурмфюрер… Летеха, значит? Механик-водитель? Ну-ну…

— Так это ты давил танком живых людей?

Эсэсовец побледнел — понял, видать, что сболтнул лишнее. Что ж, безжалостные садисты редко бывают бесстрашными солдатами.

— Где Фридрих фон Берберг, Отто? Где ваш штурмбанфюрер?

Искаженное лицо. Глаза-пятаки…

— Э-э-э… Откуда… Как вы узнали?!

Замечательно! Вестфалец-то, оказывается, не слишком распространялся в Дерите о тайном рыцаре полковнике Исаеве из Кульма. Решил до выяснения обстоятельств не смущать подчиненных, чувствовавших себя здесь непобедимыми суперменами? Ребята, похоже, даже не подозревают, что в тринадцатом веке у них объявился конкурент из будущего!

— Я спрашиваю, где? — наседал Бурцев. — Послушай, парень, вашей цайткоманде осталось существовать считанные дни… Меры для ее ликвидации приняты задолго до твоего появления здесь. Мы ожидаем десант из центрального хронобункера СО уже больше года. И за это время успели хорошенько подготовиться к встрече. А заодно решили кое-какие свои проблемы. Думаешь, почему немцы и поляки проиграли сражение под Легницей? Наша работа! Мы уже меняем ход истории. А не догадываешься, по какой причине не вернулся ваш первый разведчик-хрононавт — тот, что должен был договориться с тевтонским магистром Конрадом Тюрингским? Угадай с трех раз, кто ему помешал?

— Но это… это же невозможно… Секретная миссия… Единственный межвременной портал…

— Это вам командиры рассказывали такие сказки? Как видишь, они лгали. Я здесь. И поверь, не только я. На самом деле, отправившись сюда, вы угодили в ловушку, из которой не существует выхода. Это времечко давным-давно занято и обжито, друг Отто. В каждом русском княжестве стоят боевые части Красной армии. На территории Руси у нас имеются военные базы, аэродромы и заводы… За ее пределами, кстати, тоже. Вот, посмотри, — Бурцев демонстративно обвел рукой вокруг, — мы ведь тоже успели обзавестись союзниками. Татаро-монголы, китайцы, поляки, прибалты, кавказские горцы… С вашей стороны вообще глупо было сюда соваться. Ни рейху, ни фюреру своему вы здесь все равно ничем не поможете.

Блеф был великолепен. Пленник был в панике. Но, кажется, бедняга Отто никак не мог связать необычайную осведомленность своего собеседника с его внешним видом.

— На данном этапе мы ведем скрытное наблюдение за платц-башнями цайткоманды и ливонскими войсками, а потому пока предпочитаем маскироваться, — убедительно соврал Бурцев. — Наши люди легко проникают всюду. Скажу по секрету, среди орденской верхушки, в числе сторонников Дитриха фон Грюнингена и в ближайшем окружении дерптского епископа Германа фон Крайземана полно специально подготовленных агентов. Так что ваш крестовый поход обречен.

Танкист тяжело дышал и потел. Бурцева несло…

— Да, кстати, разгромленный вами в Пруссии обоз папского легата — подстава. Истинный Вильгельм Моденский под нашей охраной уже доставлен в Рим. Ждет аудиенции у его святейшества, дабы поведать, как орден Святой Марии продался дьяволу. Думаю, когда об этом станет широко известно, европейское рыцарство ополчится не против восточных еретиков и язычников, а против Тевтонско-ливонского братства. У падшего Ордена много земель, от которых не отказались бы бедные рыцари, странствующие с именем Господа на устах и истинной верой в сердце. В общем, думаю, скоро цайткоманде и вашим приспешникам придется вести войну на два фронта.

Унтерштурмфюрер стал совсем бледным.

— У тебя есть выбор, Отто: или погибнуть мучительной смертью прямо здесь, или принять сторону победителя и начать говорить. Если скажешь правду — будешь жить. Слово офицера! Хотя, честно признаюсь, после той мясорубки, которую твой танк устроил в Моосте, я бы предпочел, чтобы ты промолчал и дал нашему пыточному мастеру, — короткий кивок в сторону Сыма Цзяна, — в полной мере продемонстрировать свое искусство. Думаю, ты наслышан о средневековых китайских пытках?

Немец вздрогнул. Не понимающий ни слова из их разговора седовласый китаец с бесстрастным лицом маньяка-желтушечника оказался хорошим пугалом.

— Так что ты выбираешь?

Эсэсовец был умен. И эсэсовец хотел жить. Об идеалах рейха он сейчас думал меньше всего. Понятное дело… До сих пор война в прошлом представлялась ему безжалостной и совершенно безопасной танкодавилкой, а теперь все выходило совсем по-другому.

— Только не строй, пожалуйста, из себя нацистского героя, — добил Бурцев. — Уже не выйдет. Ты все равно перестал им быть, когда бросил автомат, поднял руки и завопил: «Гитлер капут!» Единожды струсив, не стоит упорствовать. Теперь твое упрямство глупо и бессмысленно. И очень-очень чревато. Итак?

Губы пленника дрожали. Он еще пытался бороться с самим собой.

— Почему я должен верить, что вы именно тот, за кого себя выдаете?

— Согласен, без формы, погон и прочей атрибутики поверить трудно. Но ведь и ваш фон Берберг тоже прикрывает свою истинную сущность рыцарскими доспехами. Или, может, ты хочешь на собственной шкуре проверить, вмонтирован ли в мое копье пистолет бесшумной и беспламенной стрельбы и присутствуют ли в моем клинке титаново-вольфрамовые сплавы?

Кажется, именно эти подробности окончательно доконали эсэсовца. Полминуты на раздумье и…

— Хорошо. Что вас интересует, полковник?

— Сначала фон Берберг. И… — Бурцев решил попробовать. В конце концов, танкист цайткоманды должен быть более осведомленным, чем заезжий легницкий купец Ирвин, — … и полячка, которая была с ним.

— Полячка? — Отто Майх удивленно поднял брови.

— Она сотрудник нашей разведки, — поспешил добавить Бурцев. — Агент краковского антитевтонского подполья. Польша, как ты понимаешь, тоже зона наших интересов.

— Ясно… Но я здесь недавно. Переброшен в Дерпт с танковым и мотоциклетно-стрелковым ударными взводами цайткоманды СС перед самым началом операции «Крестовый поход». И о полячке я ничего не слышал.

Так начал свой рассказ немецкий танкист. И испуганные глаза унтерштурмфюрера не лгали. «Об Аделаиде от него не узнать», — с тоской подумал Бурцев.

Глава 18

Отто все же поведал им немало интересного. Судя по словам пленника, прежде чем приступить к активным действиям в прошлом, цайткоманда закрепилась в польском замке Взгужевежа и заручилась поддержкой двух влиятельных союзников — властолюбивого ландмейстера Дитриха фон Грюнингена и воинственного епископа Германа фон Крайземана. С их согласия Фридрих фон Берберг открыл межвременной портал в Дерпте, где и была сконцентрирована ударная сила пришельцев из будущего.

Когда ливонский ландмейстер благодаря кульмскому перевороту с участием «небесного воинства» стал обладателем черно-желтого креста Верховного Магистра, пришло время для осуществления основного этапа операции «Кройццуг»[17]. Вместе с многотысячным войском германских рыцарей, датчан, шведов и пронемецки настроенных вождей эсто-чудинских племен в крестовый поход на Русь из Дерптского епископства отправились полдесятка танков. А если быть точнее — то четыре, поскольку пятый уже благополучно упокоился в торфяной могиле.

Панцерваффе цайткоманды сопровождал взвод мотострелков на «цундаппах» и столько же пеших автоматчиков. Силы по меркам двадцатого столетия небольшие — все-таки, как признавался фон Берберг, переброска крупных подразделений в прошлое фашикам не под силу. Но и этой ударной группы вполне достаточно, чтобы навести суеверный ужас и разгромить любое средневековое войско — хоть бесчисленное мужицкое ополчение, хоть элитную княжескую дружину.

Кроме того, на аэродроме под дерптской платц-башней базировался «мессершмитт-109». Слава Богу, пока в единственном экземпляре. Но и один военный самолет в состоянии осуществлять эффективную авиаподдержку любых наземных операций. При необходимости люфтваффе цайткоманды могли бы достать с дерптской взлетно-посадочной полосы даже самые удаленные русские княжества.

Как явствовало из дальнейшего рассказа немецкого танкиста, Фридрих фон Берберг с основными силами крестоносцев и цайткоманды отправился из Дерпта вдоль Эмайыги к Соболицкому берегу Чудского озера. Двигаясь по береговой линии на юг — в сторону Исменьского городища или, как именовали это поселение эсты-чудины, Мехикоормы, штандартенфюрер намеревался отсечь русские войска от озера и навязать князю Александру битву на подступах к замерзшему водоему.

Решение вполне логичное: гнать танки на весенний лед, по которому и кавалерия-то пройдет с опаской, — безумие. Даже «легкие» «рыси» перетонут там на раз-два. Зато на суше легко совместить тактику танкового клина с ударом классической тевтонской «свиньи».

Собственно, разбить и обратить врага в бегство объединенные орденско-эсэсовские силы смогли бы и без танков — при помощи лишь авиации и мотострелков. Но если верить Отто Майху, фон Берберг желал свести к минимуму возможные потери в самом начале крестового похода. Именно поэтому окрестности Чудского озера перед решающей битвой с русичами облетал «мессершмитт», а навстречу русским войскам по кратчайшему пути — через Моосте — в разведку был отправлен небольшой рыцарский отряд, усиленный быстроходным танком Отто и двумя «цундаппами» с пулеметами. Обо всем увиденном летчик и танкисты докладывали по рации лично штандартенфюреру.

— Так у вас имеется радиосвязь с фон Бербергом? — спросил Бурцев.

— Была связь, — немец выразительно глянул на затопленный танк.

— Что вы успели ему сообщить?

— Что встретили небольшую группу противника…

— И?

— И уничтожили.

— Дальше?

Отто опустил глаза:

— Мы передали содержание ну… той провокационной надписи на снегу и подробно описали человека, который ее сделал. Потом получили приказ во что бы то ни стало взять вас живым, полковник.

— Это все?

— Прежде чем затопило рацию, мы сообщили, что танк увяз в болоте и вытащить машину своими силами не представляется возможным.

— Значит, следует ждать спасательной команды?

— Не знаю.

Словам танкиста можно было верить, а можно было и не верить. Бурцеву показалось, что перепуганный пленник все же говорит правду. Впрочем, в любом случае, чем скорее они уберутся отсюда и найдут князя Александра, тем лучше. Но и поторапливаться тоже надо не спеша. Еще несколько минут Бурцев потратил на ревизию трофейных боеприпасов.

Арсенал «цундаппа» оказался выше всяческих похвал. Стандартная цилиндрическая вермахтовская укупорка на шесть барабанных пулеметных коробок со снаряженными лентами по пятьдесят патронов в каждой. Плюс переносной металлический ящик с лентой на двести пятьдесят патронов. В общем, живем пока: есть чем заменить опустевший пулеметный барабан. Бурцев перезарядил пулемет сразу — дело оказалось несложным.

В коляске отыскался также полный комплект инструментов для обслуживания «MG-42». С истинно немецкой аккуратностью в деревянной коробке были разложены масленка, набор ключей, пара запасных затворов и затворная рама, щетки и щеточки для чистки ствола и подвижных механизмов пулемета. Имелась даже асбестовая перчатка. Видимо, предназначалась она для замены перегретого ствола. Запасной пулеметный ствол лежал отдельно. Впрочем, вряд ли он потребуется. Патронов в «цундаппе» все же не так много, чтобы бесконечными очередями угробить надежное оружие.

Последним Бурцев открыл ящик, закрепленный позади коляски. Открыл и ахнул. Ничего ж себе… Опять — ручные противотанковые гранаты! Кумулятивный ужас любой бронетехники и укреппунктов. Всего восемь штук. С теми, что Бурцев снял с мертвого пулеметчика, будет полный десяток. Похоже, фашики приготовились не только воевать в чистом поле, но и города брать. И то ведь верно: никакие стены, ворота и двери тайных подземелий не спасут вражеских воинов от таких вот «сюрпризов». Кумулятивная струя прожжет, продырявит преграду, которую не возьмут пули. Эх, жаль, второй мотоцикл утонул. Может, там в люльке и фаустпатрон какой обнаружился бы. Или еще что полезное. Ладно, гранаты на войне — тоже вещь нужная.

— Ну, чего ты там возишься? — вновь торопил Юлдус. После всего пережитого татарин здорово нервничал.

— Едем! — кивнул Бурцев. — Немца этого возьмем с собой.

Садиться на адову машину никто, кроме Бурцева, не пожелал. Даже раненый Кербет, что едва-едва пришел в себя, предпочел занять место своего недавнего пленника в седле. А вот мнения унтер-штурмфюрера и спрашивать не стали — связанного эсэсовца силком впихнули в залитую кровью мотоциклетную коляску. Отто, впрочем, не сопротивлялся. Танкиста вполне устраивало, что ему сохранили жизнь.

Поехали…

Татарские всадники бережно придерживали раненого черкеса. Рядом с группкой Юлдусовых стрелков ехали Освальд, Сыма Цзян и Ядвига. Эст Вейко следовал впереди, указывая безопасную дорогу через коварные торфяники. Фашистский «цундапп» замыкал шествие. Трофейный мотоцикл злобно рычал, тарахтел и выбрасывал снег из-под колес. И долго еще воины тринадцатого столетия с опаской оглядывались на диковинную тварь, которую не побоялся оседлать, крепко вцепившись в изогнутые рога, их отчаянный спутник — владелец золотой пайзцы Кхайду-хана.

Когда в небе над Моостой вновь появился «мессершмитт» цайткоманды, Вейко уже успел увести небольшой отряд в густой и непроглядный сверху сосновый лес. Самолету оставалось лишь кружить над кровавым «HITLERKAPUT». На дерптский аэродром «мессер» вернулся ни с чем.

Глава 19

Встреча произошла на Соболицком берегу в нескольких верстах от Мехикоормы, где два обширных озера — Чудское и Псковское — соединял узкий проливчик. Новгородцы именовали его Узменью либо Теплым озером. Вот там-то на открытом месте у самого узменьского льда и замаячили вдруг всадники. С десяток — не больше. Держались в отдалении, осторожничали, не нападали, но и не бежали прочь. А кто такие — фиг поймешь.

Юлдус остановил коня, привстал на стременах. Татарские воины занервничали. Освальд, Сыма Цзян и Ядвига завертели головами. Бурцев тоже глянул по сторонам. Из леса они еще не выехали, и деревьев вокруг еще хватало, так что мало ли…

Чу! И вправду — шевеление справа, совсем близко. И слева. И сзади тоже… Похоже, их тут поджидал вовсе не один пугливый отрядец из десяти всадников. Пока те — у берега отвлекали внимание, остальные обложили со всех сторон.

Что ж, немудрено: мотоциклетное тарахтение слышно издалека. Выследить и устроить засаду на трофейный «цундапп» — пара пустяков. Вот только кому это понадобилось-то? Немцы? Если верить Вейко, их здесь быть еще не должно. А чудины, эст сказывал, уж разбежались из этих неспокойных мест.

Бурцев заглушил мотор — от греха подальше. Тишина. Томительная, зловещая, давящая… Только эсэсовский танкист с кляпом что-то испуганно мычит в коляске. Танкиста он бесцеремонно выпихнул в снег. Сам занял место у пулемета. Если будет драка, группку приближающихся всадников встретит целый рой «невидимых стрел».

Бурцев посмотрел в бинокль. Лиц за стоячими воротниками, надвинутыми шеломами и застегнутыми бармицами не разберешь. Но не немцы — это точно: крестов не видать. Ни тевтонских, ни фашистских. Зато чужой отряд здорово смахивает на…

— Кто такие, Юлдус? — удивленно спросил он.

Татарин обернулся. Напряженное скуластое лицо татарского унбаши расплылось в улыбке:

— Дозор князя Искандера.

— Правда?

На взгляд Бурцева, слишком уж много у дозорных русичей было низкорослых мохнатых лошадок. К тому же добрая половина воинов носила одежды и доспехи степных воинов. Да и вместо стяга над группкой всадников дергалась из стороны в сторону метелка на копейном древке.

Юлдус призывно потряс своим бунчуком. Незнакомцы ответили тем же. Конский хвост на конце копья татарского десятника снова описал диковинную фигуру в воздухе. Понятно: бунчуконосцы обмениваются беззвучными сигналами. Шифровальщики, блин! Юстас — Алексу… Юлдус — Александру.

Конечно, самого Александра Ярославича в дозоре не оказалось: не княжеское это дело — охранять собственное войско. Зато Бурцева ждал куда более приятный сюрприз.

— Василь! — зычно заорал бородатый гигант в кольчуге с зерцалом и шлеме с полумаской. Гигант спешился. — Сыма Цзян! Освальд!

— Дмитрий?!

Бурцев пулей выскочил из мотоциклетной коляски, побежал обниматься. Расцеловались троекратно — по русскому обычаю.

— Что за телега такая у вас заколдованная, Василь? Едет сама, без лошади. Страшная, рогатая и грохочет на всю округу?

— Да вот, прикатили подарочек князю Александру. С пленным в придачу.

— Ай, славно! Нас ведь как раз выслали поискать полонянина, а тут вы!

— Ва-а-аца-а-алав! — Сигнальщик с бунчуком подскакал поближе, кубарем скатился с седла.

— Бурангулка!

А из леса наперегонки — впереди всего засадного отряда да по глубокому снегу к ним мчались двое. Один — в волчьей шкуре — с луком в руках. Другой — радостно крутит над головой увесистый шар кистеня-мачуги.

— Э-гей! Пан Освальд! Пан Вацлав!

— Дядька Адам! Збыслав! Замелькали и прочие знакомые лица.

— Какими судьбами, други?!

За всех отвечал Дмитрий:

— Как пропали вы с Агделайдой, мы обыскались всюду — не нашли ничего. Ждали — не дождались. Решили, сгинули в болотах оба. Следы-то ваши прямиком в топи уводили. В общем, схоронили мы уж и тебя, Василь, и ненаглядную твою. Кстати, а где полячка-то?

— Сам бы хотел знать, — помрачнел Бурцев. — Ладно, дальше сказывай.

— А чего тут сказывать-то… Погоревали, да делать нечего — пошли, куда шли. Збыслав провел нас по тайным тропам через ливонские земли. Выбрались к Пскову. Пристали к князю Александру. Отбили с ним изгоном город у немчуры. Александр Ярославович нас в бою заметил, обласкал. Бурангулка вон нынче опять в юзбашах ходит. Да и я тоже сотню возглавил. Збыслав и ватажники дядьки Адама пока с нами.

— Что ж, большим человеком стал, Дмитрий. Поздравляю!

— Да уж не маленькими. А у вас кто за воеводу? Ты или тот — с бунчуком?

— Вообще-то Кербет. Только воеводствовать ему нынче не с руки. Помощь бедняге нужна, да поскорее.

Горец в самом деле выглядел неважно. После длительного перехода раненый джигит едва держался в седле. Бледный, глаза закрыты, намотанный на руку повод обвис… Бедняга, казалось, спал, не воспринимая уже ничего из происходящего вокруг. Лишь благодаря многолетней военной выучке черкес еще не валился с коня.

Краткий приказ — и два воина помогли раненому покинуть седло, аккуратно уложили на расстеленную попону. Прикрыли теплым плащом. Еще четверо спешно сооружали узкие носилки из копий и натянутого полотнища. Такие удобно вешать меж конями. С такими ушел к Взгужевеже отряд Шэбшээдея.

Горец лежал неподвижно. Плохо, очень плохо…

Дмитрий — помрачневший, посерьезневший — снова повернулся к Бурцеву:

— Так это и есть бесстрашный Кербет? Наслышан, наслышан… По ведь он, коль не ошибаюсь, вместе с Домашем Твердиславичем в дальний разгон к Моосте отправился. А с ними немалый отряд ушел. Что там стряслось, Василь?

— Нет, Дмитрий, больше ни Домаша, ни храбрецов его. Все в Моосте полегли. Лютой смертью погибли.

— Ливонцы?

— Хуже. Союзники у них появились новые. Опасные союзнички.

Взглядом Бурцев указал на эсэсовца. Медведеподобная фигура Дмитрия склонилась над пленником. Отто испуганно замычал.

— То-то я смотрю, одежда на нем не нашенская. И не немецкая вроде. Совсем уж чужеземная какая-то одежда… И телега, говоришь, тоже его?

— Вообще-то, у этих ребят телеги поопаснее имеются… И не только телеги. Летающие машины, например.

— В самом деле? Летала тут недавно какая-то тварь. В ельнике мы от нее спрятались, но рассмотреть успели. То ли змей поганый, о которых старики сказывают, а то ли сам дьявол…

— «Мессер», — нахмурился Бурцев.

— Что?

— Долго объяснять. И лучше сделать это при князе. Слушай, Дмитрий, мне к Александру Ярославичу попасть надо. Срочно.

— Да уж понял я, не дурак… И Кербета опять-таки спасать нужно. Носилки вон уже готовы.

Новгородец рявкнул хорошо поставленным командирским голосом:

— По ко-о-оням!

Бурцев шагнул к мотоциклу — у него тут свой конь имелся. Пленника водрузили обратно в коляску, не особенно заботясь об удобстве эсэсовца. И плевать! Конвенция о правах военнопленных в тринадцатом веке не действует.

Глава 20

Кербет все же не дотянул до лагеря. Совсем чуть-чуть не дотянул: по дороге скончался черкес. Горлом — обильно и вдруг — пошла кровь, и сделать уж ничего нельзя было. На носилках к новгородскому стану доставили теплое еще тело.

Бурцева, Освальда, Сыма Цзяна и Ядвигу остановили лагерные дозоры. Забрали оружие, отвели подальше от мотоцикла и пленного эсэсовца в коляске. Правда, больше дозорные ни на что не позарились. Не тронули даже пухлый кошель Ядвиги. А Бурцеву позволили оставить при себе безобидный на вид футляр с биноклем фон Берберга. Видимо, приняли за ковчежец, вроде того, в котором под видом святых мощей фон Берберг прятал пистолет.

Князь Александр Ярославич пожелал без промедления выслушать Дмитрия, потом позвал к себе в шатер Бурангула и Юлдуса. Затем прислал воинов за бывшим омоновцем, польским паном, кульмской красавицей и китайским мудрецом. Дмитрий шел рядом, по пути отвечая на вопросы спутников. А уж они спрашивать не стеснялись.

Новгородская рать, по словам русича, состояла из множества крупных и мелких отрядов, с которыми непосвященному не враз и разобраться. Отдельное воинство собирали в поход уличанские и кончанские старосты. Выделяли и снаряжали оговоренное количество ратников для него улицы и городские районы — концы. Всего таких отрядов насчитывалось пять — по числу концов Торговой и Софийской стороны Новгорода: Славенский, Плотницкий, Неревский, Загородский и Гончарский. Над каждым кончанским полком стоял воевода, громче других прокликанный на вече.

Кроме того, своя дружина имелась у князя. Часть собственной гвардии выделил для похода и новгородский епископ владыка Спиридон. Многие именитые бояре и богатые купцы тоже вели за собой малые дружинки. Да и за посадником шли вой-гриди из гарнизонных отрядов, получавших жалованье за службу. Плюс посадское ополчение. Плюс ватаги добровольцев-повольников всех мастей со своими вожаками.

Немудрено, что при таком количестве военачальников и военачальнишек новгородцам приходилось приглашать со стороны авторитетного князя, хотя бы на время проведения военных кампаний. Управлять-то и торговать Новгородская республика моглa сама по себе. Силенок у местных олигархов на то хватало. Но вот воевать…

Только княжеская фигура способна была создать подобном войске хотя бы видимость единоначалия. Впрочем, тут тоже все зависело от личности князя. Сильный духом, гласом и телом полководец превращал разношерстную гудящую толпу в дисциплинированное войско. Слабый же получал главенство над ней лишь формально.

Судя по порядку, царившему в лагере, Александр был из сильных. Не без конфликтов — после Невской битвы строптивое боярство уже изгоняло Ярославича из вольного города, но он все же заставил считаться с собой даже самых непокорных, гордых и свободолюбивых представителей новгородской элиты. Да, было, да, прогоняли… Зато потом — как нависла немецкая угроза — униженно просили вернуться обратно, звали в голос на княжий стол. И ныне двадцатидвухлетний Александр мог отдавать приказы, не опасаясь, что они не будут исполнены.

Бурцев слушал объяснения Дмитрия, шел меж костров и шатров, дивился… Дежавю какое-то получается. Год назад Дмитрий точно так же вел его по лагерю Кхайду-хана. И вот опять выступает в роли гида. Правда, теперь вместе с Бурцевым следуют поляк с полячкой и китаец. А позади бряцает оружием эскорт из настороженных княжеских дружинников: гостей вели корректно, но под охраной.

Воинский стан новгородцев здорово отличался от татаро-монгольского лагеря. Степняки предпочитали разбивать стоянки на открытых местах. Русичи же лесов не боялись. Новгородцы умело расположились в густом ельнике, окружив себя невидимыми, неслышимыми, но зоркими и чуткими дозорами. Далеко вперед ушли разведывательные разгоны, по округе рыскали зажитные отряды, обеспечивающие прокорм войска.

Лесной лагерь был компактнее татарского. Оно и понятно: Кхайду-хан пришел в Польшу с тремя туменами. Здесь же людей было раза в два меньше. И гораздо, гораздо меньше лошадей. Позволить себе биться в седлах могли лишь немногочисленные княжьи, боярские и купеческие дружинники, посадские гриди, вой владыки Спиридона да особо богатые и удачливые повольники.

Но и среди воинской элиты редко у кого водилось хотя бы по одному запасному коньку. Исключение составляли разве что степные союзники Александра. Пять сотен татаро-монгольских лучников и нукеров, предводительствуемых нойоном Бату-хана Арапшой, держались особнячком. Лесу кочевники не особенно доверяли, поэтому даже на привалах не расставались ни с оружием, ни с лошадьми. При каждом кочевнике имелось как минимум три загонных конька. Мохнатые, низкорослые — карлики против рослых немецких рыцарских жеребцов, они, однако, отличались выносливостью в походе и резвостью в бою.

И все же основную часть войска князя Александра составляли пешцы. В большинстве своем — бойцы непрофессиональные, оторванные от земли, привычного ремесла и промысла крестьяне да горожане. Вооружение у мирных оратаев, охотников, рыбаков, бортников и городских ополченцев — соответствующее: кожаные куртки, меховые тулупы, шапки потолще и поплотнее, рогатины, абы какие топоры, ослопы да изогнутые засапожные ножи, которыми при удачном стечении обстоятельств можно, поднырнув под ливонский меч или копье, вспороть вражескому коню брюхо или подрезать сухожилия. Многие были вооружены копьями с крюками — на татарский манер. Такими удобно валить рыцаря с седла даже без особых воинских навыков. Помимо татаро-монголов, к новгородцам примкнули и другие верные союзники. Карелы, ладожане, ижорцы… Серьезную силу представляли также владимиро-суздальские и переславские дружинники. Были тут и бойцы с земель Финского залива, именуемых русичами Водьской пятиной. Были и эсты-чудины, коим не по сердцу пришлась власть крестоносцев. Были уцелевшие в боях за родной город псковские воины.

Княжеское знамя — нерукотворный Спас на червленом фоне развевался в самом центре лагеря возле просторного шатра. Там же расположился воинский «оркестр» — не меньше полусотни музыкантов, у которых помимо мечей, луков и копий имелись бубны, трубы, сопелки, накры и сурны. Нет, не ради услады в минуты отдохновения от ратных трудов держал их при себе князь. Вдохновлять войско перед сечей и подавать сигналы в бою — вот для чего требовались ему музыканты. Кстати, татарский сигнальный бунчук на длинной рукояти и большие конусовидные барабаны степняков находились тут же. Да и походная юрта Арапши возвышалась рядом с княжеским шатром.

Глава 21

Они подошли ближе. Бурцев аж присвистнул от неожиданности: у входа в шатер стоял трофейный «цундапп». Дружинники, охранявшие покой Александра Ярославича, с опаской изучали мотоцикл. Интересно, когда его успели сюда доставить? И главное — как! Хотя понятно как: в стороне топтались несколько обозных крестьянских лошадок. От боков животных шел пар. Рядом валялись хомуты и упряжь. По затоптанному снегу змеились длинные ремни и веревки. И глубокий след от тяжелой машины. Надо же! Впрягли коняг и протащили «цундапп» через весь лагерь волоком! «Глупо, — подумал Бурцев, — попросили бы — я подогнал бы мотоцикл своим ходом прямо к шатру». Стоп, а где…

— Отто Майх где, Дмитрий? Ну, тот пленный немец, которого я привез с собой?

— Под охраной. Под надежной охраной. Не бойся — с ним все в порядке. Казнить твоего полонянина князь пока не велит.

Пока, значит? Ну-ну…

Дружинники из сопровождения перекинулись несколькими словами с охраной шатра. Те закивали: ждет, мол, Ярославич гостей.

— Я уже о вас доложил, — шепнул Дмитрий. — Рассказал все как есть. Теперь княже Александр Бурангулку и Юлдуса выслушивает, а потом желает поговорить с вами.

— Ну что ж, поговорим, — пожал плечами Бурцев.

Сыма Цзян не произнес ни слова. Китаец смотрел вокруг с видом увлеченного этнографа, да все прицокивал языком. Ядвига тоже стреляла по сторонам глазками. Интерес и испуг читались в ее взглядах. Освальд зыркал хмуро, недружелюбно и прижимал полячку к себе. Рыцарь показывал, что готов рвать голыми руками любого, кто посмеет обидеть его возлюбленную. Да и вообще шляхтич здорово расстроился, когда их разоружили. От неминуемой ссоры с княжескими посланцами спасло лишь своевременное вмешательство Дмитрия. Новгородец объяснил, что на жизнь Александра неоднократно покушались убийцы, подосланные ливонцами и боярами-изменниками, а потому меры предосторожности, которые предпринимала бдительная княжеская охрана, вполне уместны.

Из шатра вышли Бурангул и Юлдус. Оба кивнули ободряюще.

— Ну, теперь ступайте и вы с Богом! — напутствовал Дмитрий. — Мы с Бурангулкой здесь подождем.

Они вступили под полог шатра. Помедлили на пороге, осмотрелись… Никто не торопил, никто не бросал мордой в ковер, как во время первого визита к Кхайду-хану. Да и ковров под ногами не было. Внутреннее убранство княжеского шатра отличалось почти спартанской простотой. Ложе с наваленными поверху шкурами, оружие и доспехи, развешанные по столбам, открытый очаг в центре — под дымовым отверстием, да сбитые на скорую руку лавки.

На лавках — люди. И людей немало. Сидят степенно, важно, как на боярском собрании. Разноликие, разновозрастные, многие — при оружии… Не у всех тут, оказывается, отбирают опасную сталь.

В общей массе особенно выделялся азиат с непроницаемым скуластым лицом и кривой саблей на коленях. Союзник Арапша — не иначе. Еще один колоритный типчик — средних лет и в монашеской рясе — подслеповато щурил на вошедших близорукие глазки. Небольшая заостренная палочка в его Руках предназначалась никак не для смертоубийства. Для царапания бересты или навощенных табличек такая сгодится куда лучше. Да вон и грамотку берестяную нервно теребят иссохшие тонкие пальцы. Придворный писарь, наверное…

Рядом — дюжий вояка в короткой кольчуге. Русый, угрюмый, страшный. Увесистая булава у ног. Желтые пижонские какие-то сапоги тонкой заморской работы плохо вязались с простецким обликом детины. Еще хуже — с нехитрым, но надежным оружием. «Трофейные, видать, сапожки-то», — подумал Бурцев.

Подле воина с булавой примостился еще один здоровяк. Тоже — соплей не перешибешь. Особые приметы: пудовые кулаки, не очень трезвый взгляд, топор за поясом и рогатина на коротком толстом древке, удерживаемая между ног. С ней, блин, не войну воевать, а на медведя ходить. Впрочем, и войну воевать — запросто. Хотя этот громила и без рогатины — одними своими кулачищами — с кем угодно управится.

Напротив пары богатырей сидел вояка гораздо более скромных габаритов. Доспехов — нет, из оружия — только короткий меч на богатом поясе. Не силой этот берет врага, а скорее хитростью и мастерством. Острый хищный взгляд, плотно сжатые губы. Интриги с таким крутить — себе дороже будет.

Ну а который же здесь князь? В замешательстве, впрочем, Бурцев пребывал недолго. Вон тот, темноволосый, что восседает в центре, если смотреть прямо от входа, — и есть главный. К нему, собственно, уже и обратились в ожидании взоры собравшихся. Точно, — этот держался в шатре хозяином.

Да, нехилый новгородцам достался князь. Здоровый, широкоплечий с небольшой курчавой бородкой. Молод, правда, — моложе Бурцева, наверное. Так ведь понятно: двадцать два годка должно быть сейчас Александру.

В возрасте князю уступал, пожалуй, только безусый паренек с горящими очами и щеками. Сразу видно — храбр без меры, но горяч и ни выдержкой, ни воинской сметкой не отличается. Юнец щеголял дорогой одеждой и был схож ликом с Ярославичем.

Собственно, это и объясняло его присутствие на собрании старших мужей и мудрых военачальников. Брательник никак, младшой. Помнится, имелся у Невского брат Андрей, князь Переславский.

Даже здесь, в своем собственном шатре и среди ближайших соратников, князь не снимал кольчуги и не расставался с мечом. Видать, вправду опасается покушений. А может, просто сказывается многолетняя привычка прирожденного воина, чувствующего себя неуютно без звонкого металла на теле и в ножнах. Бывает и так…

Поверх кольчуги на князе алеет плащ с золотой наплечной застежкой — гораздо более массивной, крупной и заметной, чем у покойного Домаша Твердиславича. Дорогие сапоги красного сафьяна не стоят неподвижно. Острый носок правого чуть заметно притопывает. Князь думает, князь размышляет… Умнющие карие глаза под густыми бровями внимательно изучали вошедших.

Позади Александра застыл русоволосый воин при полном вооружении. Оруженосец? Телохранитель? Скорее, и то и другое в одном флаконе. Худой, жилистый, вроде невзрачный, однако Бурцев сразу распознал в нем опытного бойца.

Глава 22

— Ну, гости дорогие, рассказывайте, кто такие да с чем пожаловали? — заговорил наконец Александр.

Голос оказался под стать осанистому князю — уверенный, громкий.

Ответил Бурцев. А кому еще? Не китайцу же и не поляку с полячкой? Он, конечно, знал, что Дмитрий и Бурангул уже поведали князю о цели их визита. Но таков этикет: князь спрашивает — отвечай.

— Идем из польских земель. К тебе хотим присоединиться, княже. Немца бить.

— Вместе с девкой, что ли? — усмехнулся Александр.

Бурцев мысленно чертыхнулся. Действительно, странная ситуация. Но лучше не изворачиваться, а говорить правду, пусть дозированную, но правду. Тогда авось пронесет. И побыстрее, как можно быстрее, надо отвлечь внимание князя от бывшей шпионки ландмейстера фон Балке.

— Она… Это Ядвига Кульмская — возлюбленная польского рыцаря благородного пана Освальда Добжиньского. Пан Освальд уже не первый год ведет лесную войну против крестоносцев и их польских приспешников из Куявии и Мазовии. Его ближайшие соратники — литвин Збыслав и прусс Адам уже примкнули к твоему войску вместе с Дмитрием и Бурангулом.

— Да, мне известно об этом.

Теперь голос Александра был бесстрастным. А глаза — колючими. «Пусть Збыслав, Адам, Дмитрий и Бурангул отвечают за себя, а вы — за себя», — говорили эти глаза.

Бурцев вздохнул: много, ох много, видно, недругов у князя, раз так недоверчиво смотрит сейчас Ярославич.

— А этот кто такой? — Александр, нарушив паузу, кивнул на китайца. Княжеские очи вдруг вспыхнули, озорно блеснули. — Тоже поляк, что ль?

По лавкам прокатились негромкие смешки. Бурцев — и тот не удержался от улыбки.

— Нет, княже. Китайский мудрец то, советник Кхайду-хана Сыма Цзян. Ходил с татарами на Польшу, строил для хана пороки и готовил огненный заряд. Потом…

Он запнулся. Стоит ли вдаваться в подробности и рассказывать о поисках Сыма Цзяном в чужих краях башни ариев? Нужно ли вообще о ней упоминать? Нет, пожалуй, обойдемся. Все равно ведь не поверят. А поверят — сочтут, чего доброго, каким-нибудь колдуном. Фиг потом договоришься с православным князем.

— … потом он отстал от войска. Во время битвы с богемским королем Венцеславом.

— Допустим. Ну, а ты-то сам откуда здесь взялся? Где по-русски говорить научился?

— Так я родился на Руси, — опустил глаза Бурцев. Уточнять дату рождения не будем… — Только скитался долго по миру. Странник я, княже, калика перехожий. Кличут Василием, а если на польский манер, то Вацлавом. Немцы под Сродо-градом меня живота лишить хотели, да юзбаши татарский Бурангул от лютой смерти спас. Так я и прибился к Кхайду-хану, а уж там попал в дружину к Дмитрию.

— Прибился и в большие люди выбился, калика, — заметил Александр. — Дмитрий и Бурангул в один голос утверждают, будто именно под твоим началом была разбита немецкая «свинья» у польского града Легница.

— Было такое, — не стал скромничать Бурцев, — за то мне ханская золотая пайзца дадена.

— Да, о пайзце я тоже наслышан. И о том, как крепость немецкую вы взяли…

— И такое было. Только не немецкая то крепость. На самом деле это замок пана Освальда. Крестоносцы его захватили. А мы отбили.

— А еще Дмитрий с Бурангулом говорят, будто в том замке вы самого великого магистра орденского порешили.

— Порешили, — согласился Бурцев.

— И еще кое-что говорят…

Он насторожился.

— Они так тебя расхваливали, что ненароком обмолвились о колдовском оружии, которым ты, якобы, владеешь. Какие-то там диковинные самострелы, снаряженные смертоносными невидимыми стрелами, железная труба, извергающая разрушительный гром и пламя, сосуды, начиненные магическим огнем…

Ну конечно! Переброшенные из будущего «шмайсер», ручные гранаты, фаустпатрон и пистолет эсэсовца-переговорщика — все это он действительно использовал в прошлогоднем бою за Взгужевежу.

— Юлдус, унбаши верного нашего союзника Арапши, — князь кивнул на незнакомого и невозмутимого степняка, — тоже добавил к словам твоих друзей много интересного. Он рассказал, как погиб отряд Домаша и Кербета. Рассказал о бое в Моосте. Рассказал о гигантской летающей птице, убивающей сверху, и о ползающем драконе-колеснице, за железным панцирем которого прячутся люди. Юлдус говорит, тебе знакомы эти твари.

Так вот оно что… Вот ради чего их пригласили в княжеский шатер. Да не их, собственно. Освальда, Сыма Цзяна и Ядвигу доставили сюда в качестве бесплатного приложения — до кучи. А основной разговор будет с ним, с Бурцевым.

— И потом, — продолжал князь. — Ведь именно ты пригнал в мой лагерь эту… уж не знаю, как сказать… Не то заколдованную самоходную телегу, не то зверя невиданного. Да еще привез на нем никчемного юродивого немца в странных заморских одеждах, который несет всякую чушь, а о ливонском войске рассказать толком ничего не может. Юлдус утверждает, будто немец тот побывал в чреве железного дракона-ашдаха. Должно быть, там бедняга и повредился в уме. Еще Юлдус говорит, что пригнанная тобой зверь-телега тоже способна извергать гром и метать невидимые стрелы. И будто бы она во всем послушна тебе.

Так-с, похоже, формальная часть допроса закончена. Князь приступал к основной — к тому, что его действительно интересовало и чего не могли объяснить ни Бурангул, ни Дмитрий, ни Юлдус, ни кто-либо другой.

— Скажи, Василий, ты колдун?

Тон князя переменился. Освальд, Ядвига и даже Сыма Цзян насторожились, почувствовали, что дело запахло керосином.

— Нет, княже, — тихо, но твердо сказал Бурцев. — Я не колдун.

Народ на лавках глухо зароптал.

— Тогда объясни нам, откуда взялась вся эта дьволыцина и как тебе удается подчинять ее своей воле?

Бурцев нутром почувствовал: вот он, момент истины! Сейчас необходимо убедить Александра, убедить во что бы то ни стало. Ибо другого шанса ему уже не дадут.

Он прикоснулся к биноклю. Когда Дружининки из лагерного дозора изымали у них оружие, этот нагрудный футляр с закрытыми окулярами Бурцеву оставили, однако личный страж Александра оказался более бдительным. Едва потенциальный колдун тронул свою коробку, как неприметный телохранитель кошкой выскочил из-за княжеской спины, прикрывая собой господина. Мгновение — и обнаженный меч уткнулся заточенным острием Бурцеву в грудь. «Шустрый малый», — только и успел подумать тот.

— Савва, назад! — приказал Александр. — Я пока еще сам способен себя защитить.

Секьюрити с мечом нехотя отступил. Нехотя и недалеко — на расстояние, с которого опасного гостя в случае чего можно одним махом срезать клинком с вытянутой руки.

Савва… Савва… Странное имечко, редкое. Уж не тот ли это Савва, что в Невской битве подрубил шатер шведского ярла Биргера? А что, очень даже может статься.

— Я просто хотел показать, — пояснил Бурцев, стараясь не делать резких движений. — Это одна из тех вещей, которые легко принять за магические артефакты, но которые на самом деле таковыми не являются.

Он открыл окуляры бинокля, протянул оптику князю. Александр взял, недоуменно и настороженно покрутил в руках…

— Что там блестит? Магические кристаллы?

Ну вот, опять двадцать пять!

— Не магические и не кристаллы, княже, а лин… ну, специально обработанное стекло. В нем-то и кроется весь секрет. Искусных заморских мастеров то работа, — соврал Бурцев для пущей важности. Не таких уж, собственно, и заморских. Завременных скорее…

— И что мне с этим делать?

— Направь на меня, прислони к очам и взгляни, — проинструктировал Бурцев. — Там есть гм… два таких маленьких окошка для глаз.

— Княже, не нужно этого делать! — встревожился Савва. — Если этот человек пришел со злым умыслом, ты можешь ослепнуть от его чар.

— Тогда ты его убьешь, — распорядился Александр.

И смело глянул в бинокль.

И отпрянул, едва не выронив немецкую оптику. Князь был бледен.

Савва взмахнул мечом.

— Стой! — Ярославич едва успел остановить верного слугу.

Князь проморгался, снова посмотрел в бинокль. Перевернул, взглянул с другой стороны. Мотнул головой, не понимая, не веря собственным глазам.

— Ты, Василий, становишься то огромным, то маленьким, и вход в шатер позади тебя тоже, и люди, что сидят у входа… Как тебе такое удается?

— Морок! — подскочил боярин с коротким мечом. — Никто здесь не уменьшался и не увеличивался! Колдун наводит на князя морок!

— Что скажешь, калика? — нахмурился Александр. — Игнат вот утверждает, что все-таки не обошлось без чар?

Глаза князя смотрели строго и жестко.

Глава 23

— Это не морок, княже, — спокойно ответил Бурцев. — Вещь, которую ты держишь в руках, создана специально, чтобы приближать к оку то, что недоступно простому взору. С ее помощью можно разглядеть вражеское войско на таком расстоянии, на котором его не различит даже самый зоркий глаз. Ну, а если взглянуть с обратной стороны, тогда даже человек, стоящий вблизи, покажется недостижимо далеким. Но с обратной стороны смотреть неудобно. Потому как не предназначена эта вещь для того.

— Морок! Морок! Морок! — сварливо твердил недоверчивый боярин.

Упрямца оборвал здоровяк с булавой:

— Помолчи, Игнат. Даже ребенку ведомо: чтобы навести морок, нужно время. И заклинания нужно творить. А этот, — кивок в сторону Бурцева, — не двигался и молчал, пока князь смотрел. Даже губами не шевелил — я специально наблюдал.

— Он мог произнести свои поганые колдовские слова заранее, — не унимался тот, кого называли Игнатом. — Ты славный воин, но плохо знаешь коварных ведьмаков, Гаврила, свет, Алексич.

У-пс! Еще одно знакомое по школьной программе имя. Еще один герой Невской битвы? Тот, что прямо на коне ломился на шведскую ладью по сходням, пока его не сбросили в воду. Кучу знатных рыцарей завалил в той рубке витязь Гаврила. Вроде как даже свейские епископ и воевода от его руки пали. А от такой ручищи падешь, пожалуй.

Бурцев покосился на грозное оружие Алексича. Хм, если он и на Невском берегу орудовал своей булавушкой, тогда понятно, зачем к кораблю полез. Такому детине, верно, под силу проломить хоть днище шведской посудине, хоть борт где-нибудь пониже ватерлинии.

— Так, по-твоему, Василий заранее знал, что князь возьмет из его рук эти кристаллы для глаз и станет смотреть в них? — спросил, нахмурясь, Гаврила боярина.

— Сатанинскому отродью, коим является все колдовское племя, известны соблазны, перед которыми трудно устоять.

— Ты хочешь сказать, Игнат, что князь наш Александр Ярославич, истинный оплот веры православной и земли святорусской, падок до соблазнов нечистого?

В голосе Гаврилы зазвучала нехорошая хрипотца вскипающей ярости. Безразмерная ладонь богатыря легла на рукоять булавы. Алексич медленно приподнялся. Вскочил и сидевший подле него бугай топором и рогатиной. Паренек, поразивший Бурцева сходством с князем, тоже уже стоял на ногах, лез вперед Савва с обнаженным мечом.

Лицо Игната вмиг сделалось белым и каким-то размазанным, будто известковые разводы на стене. Что, боярин, сгоряча ляпнул недозволенное? До смертоубийства, однако, дело не дошло.

— Ти-хо! — прикрикнул на спорщиков Ярославич. Да так прикрикнул, что вздрогнули все присутствующие. И Бурцев — чего уж там — вздрогнул. Правду, блин, писали летописцы о трубном гласе Невского — не соврали, не покривили душой пергаментомараки.

Впрочем, Александр не только кричал, но и действовал. Одной рукой отпихнул назад — за спину — слугу-оруженосца. Другой схватил и без лишних церемоний силой усадил на лавку вспыльчивого юнца.

— Стой где стоишь, Савва! А ты, Андрей, не лезь поперек старшого брата! Гаврила, ты тоже сядь! Сядь, говорю, а то сапоги ярловы отниму!

Неожиданная угроза возымела действие: богатырь с булавой в страхе занял прежнее место. Спешно упрятал ноги под лавку — подальше от глаз разгневанного Александра.

«А сапожки-то, в самом деле, непростые, — усмехнулся про себя Бурцев, — у шведского ярла отобранные! Дорожит, видать, ими Гаврила, ох, дорожит».

— И Мишу посади, — рыкнул князь напоследок. — Пусть среди пешцев своих норов показывает, в сече с ворогом да в кулачных боях на Волхве, а не в княжьем шатре. Здесь ему не свейская ладья!

Лапа Гаврилы цапнула за пояс воина с рогатиной, оттащила обратно, шмякнула пятой точкой об лавку — аж дерево затрещало. Бурцев снова улыбнулся — незаметно, едва-едва, лишь уголками губ. Кажись, Мишу этого он тоже знает. Писали и о нем летописи: кулачный боец, что со своей пешей дружиной потопил в Неве три шведских корабля. Ба, как говорится, знакомые все лица!

В шатре тем временем стало тихо необычайно. Александр снова угрюмо взирал на Бурцева:

— Продолжай… Говоришь, не насылал морока-то?

— Нет. Никому морочить голову я тут не собирался. То, что видел ты, князь, увидит и любой другой. Пусть попробует кто-нибудь из твоей свиты. Я ведь не мог заготовить заклинания для всех сразу. Я и понятия не имел, кто будет сидеть сейчас рядом с тобой.

— А ведь верно… — Ярославич обвел взглядом соратников. — Ну, кто смелый?

Первым заглянуть в «магические кристаллы» решился Савва. Ничего страшного с ним не стряслось. Разве что переменился в лице княжий оруженосец, как громом пораженный, да перекрестился спешно. Остальной народ был заинтригован. Потянулись руки. Бинокль пошел гулять по лавкам. Охи, вздохи, восклицания… Громче всех дивился несдержанный молодший брат князя. Дольше всех гитлеровскую оптику вертел в руках княжеский писарь. Озадаченный не на шутку, он в глубокой задумчивости передал бинокль соседу.

Бурцеву оставалось лишь надеяться, что полезную трофейную вещицу здесь не разобьют. Не разбили. Даже вернули. И уставились со всех сторон, ожидая дальнейших объяснений. А что объяснять-то.

— Здесь магии нет, — развел он руками. Как-то даже виновато вышло — будто оправдывался…

Бояре и военачальники боялись кашлянуть. Князь молчал, прислушиваясь к своим мыслям. Зато шевельнулся задумчивый писарь в монашеском одеянии:

— Позволь слово молвить, княже.

— Говори, Данила, — разрешил Александр. — Всегда рад твоему мудрому совету.

— Я думаю, это возможно — то, что речет Василий. Наверное, опытным стеклодувам под силу создать подобную вещицу. Но только очень опытным. И искуснейшим из искуснейших в своем ремесле.

— В самом деле?

— Видел я однажды заморские диковинки, что привезли на торг венецианские купцы. Так вот, был среди них и стеклянный глаз для тех, кому очи на склоне лет не так верно служат, как в молодости. Этот прозрачный кусочек стекла, изогнутый особым образом, действительно увеличивает и приближает, если смотреть через него. Не так сильно, конечно, как эта штука, но все-таки… И создан был тот стеклянный глаз не колдовством, а ремеслом.

— Хорошо. — Александр снова повернулся к Бурцеву: — А твоя самоходная телега и невидимые стрелы тоже без колдовства сотворены?

— Тоже.

— А железный змей и гигантская птица, о которых рассказывал Юлдус?

— И они тоже. На самом деле, княже, нет ни драконов, ни невидимых стрел. Есть лишь человеческий разум и человеческие руки. А они способны на многое и без помощи колдовства творят как прекрасные вещи, так и вещи ужасные. Самоходные телеги и смертоносные птицы — тоже творение человеческих рук. Это всего лишь куча железа. Машины… ну, как осадные пороки или колесницы. И самострел, извергающий гром и пускающий невидимые стрелы, — такое же оружие, как луки или арбалеты. Более совершенное, но, по сути, — железка железкой.

Александр Ярославич все еще смотрел недоверчиво.

— Как без магии можно сдвинуть с места самоходную телегу или поганого железного змея? Как поднять в воздух плюющуюся огнем птицу? Как пустить в цель стрелу, которую не видно?

Бурцев взмок. Быстро и доходчиво описать князю тринадцатого века принцип действия двигателя внутреннего сгорания, рассказать об огнестрельном оружии двадцатого века, да в придачу популярно изложить законы аэродинамики и баллистики — задачка не из легких.

— Это сложно объяснить, княже…

— Так объясни просто.

Он попробовал:

— Самоходные телеги и железных драконов двигает сгорающая внутри нефтяная смесь, вроде той, что татары используют в своих огненных зарядах для осадных пороков. Невидимые же стрелы на самом деле вполне видимы и осязаемы. Просто они слишком маленькие — меньше наконечника стрелы — и летят очень быстро. А в цель их бросает взрыв порохового зелья. Он тоже известен татарам.

Александр глянул на Арапшу:

— Что скажешь, иптэш?

Арапша кивнул. Кочевник понимал по-русски и, как оказалось, неплохо говорил:

— Скажу, что думаю, отважный коназ. Огненная смесь сжигает целые города. Громовой порошок взрывает самые прочные стены. И лишь извечному небу-отцу Тенгри и всемогущей земле-матери Этуген ведомо, как еще можно использовать эту мощь. Возможно, тебе говорят вещи, близкие к истине.

Татарский военачальник замолчал. И Александр задал самый правильный в такой ситуации вопрос:

— Ты сможешь построить для меня железного змея или смастерить громовой самострел, Василь?

Бурцев покачал головой:

— Для этого нужны особые знания и умения, и большие мастерские, и много искуснейших ремесленников. У меня всего этого нет.

— А у ливонцев, значит, есть? — нахмурился Ярославич.

— И у ливонцев тоже нет. А вот у их союзников…

— Шведы? Датчане?

— Я имею в виду новых союзников, княже.

— Новых? — князь хмыкнул. — Ну да, доносили мне лазутчики, будто в ливонских землях ходят слухи о некоем небесном воинстве. Да только воинства того мои люди не видели и считают это выдумкой бискупов германских, чтоб страх в наши сердца вселить.

— Ошибаются твои лазутчики, княже. У крестоносцев действительно появился опасный и могущественный союзник.

— И откуда же он такой взялся, позволь узнать?

Бурцев пожал плечами:

— Из СС. Если, конечно, это о чем-нибудь говорит тебе, князь.

Александр задумался.

— Хм, никогда не слышал о таких землях. А ты, Данила?

Монах-писарь только развел руками.

— Видишь, Василий, даже мой ученый книгочей Данила, которому, уж поверь, известно многое, в затруднении. Выходит, ты знаешь больше его?

— Просто я был… Я жил несколько ближе к СС, чем мудрый Данила.

«Во временном смысле, разумеется», — добавил он про себя.

— Что ж, ладно, странник Василий! — князь порывисто встал. Поднялись и остальные. — Пойдем, покажешь, на что способна самоходная телега небесного воинства. Потом решим, что делать с тобой и твоими друзьями.

Глава 24

Демонстрация состоялась тут же — у княжеского шатра. Сюда уже стянулась приличная толпа из свободного, не занятого обустройством и охраной лагеря народа. Люди пялились на самоходную телегу, глядели на чужаков. В первых рядах Бурцев заметил Бурангула и Дмитрия. Юлдус тоже маячил неподалеку. Там-сям мелькали и волчьи тулупчики стрелков дядьки Адама. У этих ребят с собой были луки, а на луках — натянуты тетивы. Збыслав тоже пришел с мачужкой на плече и конем добжиньца в поводу. Верные вассалы рассчитывают в случае опасности устроить побег своему пану Освальду? Что ж, будем надеяться, до этого дело не дойдет.

Толпа негромко гомонила, толпа волновалась. Дружинники разных дружин, новгородские ополченцы и союзники Александра стояли бок о бок и тихонько передавали из уст в уста самые невероятные слухи. Одни утверждали, будто князь станет лютой смертию казнить немецких лазутчиков, другие поговаривали о якобы намечающемся сожжении колдуна, третьи же доказывали, что Александр Ярославич намерен чествовать героев.

Но аттракцион, который устроил собравшейся публике Бурцев, превзошел все ожидания. Первым делом по повелению князя он завел «цундапп». Шум мотоциклетного двигателя спугнул лесную тишь, над утоптанным снежком поднялся сизый вонючий дымок. Толпа вздрогнула, отступила, попятилась. Взметнулись в крестном знамении руки. Кое-кто, не сдержавшись, похватал оружие. Даже вой из ближайшего окружения Александра — те, кто сидел по лавкам в княжьем шатре, — заметно побледнели.

Андрей Переславский изо всех сил тужился совладать с дрожью. Пешец Миша с рогатиной тоже нервничал. Савва опять тянул сталь из ножен. Впрочем, ему, как княжескому слуге, оруженосцу и телохранителю, по рангу вроде положено блюсти безопасность Ярославича.

Внешне невозмутимыми остались только Гаврила Алексич, писец Данила, татарский нойон Арапша и боярин Игнат. Сам князь тоже держался молодцом. То ли бесстрашней многих оказался, то ли гибкий хваткий ум молодого полководца хотя бы частично, но все же воспринял объяснения Бурцева, и Ярославич смог-таки отказаться от магической версии происходящего.

Александр кивнул ободряюще. Бурцев тронулся с места и неторопливо — чтоб не сеять без нужды лишней паники — протарахтел на трофейном мотоцикле вокруг шатра. Остановился. Заглушил мотор.

Круг почета на безлошадной рокочущей телеге привел собравшихся в восторг и смятение. Люди были напуганы, но и заинтригованы сверх всякой меры. Видя, что князь не призывает к немедленной расправе с хозяином чудо-транспорта, дружинники и ополченцы тоже понемногу расслабились, придвинулись поближе. Лица вокруг смотрели уже не испуганные — любопытные, как у малых детишек, наблюдающих в цирке за фокусами иллюзиониста.

— Хорошо, — кивнул князь. — Теперь покажи-ка, что это за невидимые стрелы такие?

— Да вот они, — Бурцев вскрыл пулеметную коробку, достал ленту, встряхнул перед князем. Выковырнул один патрон, протянул Александру, щелкнул пальцем по пуле: — Видишь, маленькая и острая? Это та самая «невидимая» стрела и есть. Врага достанет издалека и никаким щитом от нее не укрыться.

— Ну, так уж и не укрыться? От махонькой-то такой!

— Хочешь проверить — распорядись поставить любой щит ну хотя бы во-о-он к той сосне. — Бурцев выбрал дерево, за которым не наблюдалось шатров. — Только людей своих убери подальше — пусть никто за стволом не стоит. А то еще заденет ненароком.

— Даже так? — князь выглядел заинтересованным. — Ладно… Савва, сходи в шатер. Возьми щит попрочнее и сделай, как сказано.

Оруженосец-телохранитель нехотя покинул господина. Выполнял поручение он без особого энтузиазма, то и дело поглядывая на Бурцева. Не доверял, видать. Ладно, Савва, без обид — служба у тебя такая…

Княжеский слуга вбил нижний край щита в снег и опавшую хвою, верхний прислонил к сосновому стволу. Небольшой, но крепкий круглый кавалерийский щит — обитый железом и с прочным широким умбоном по центру здорово напоминал мишень в тире. Что ж, постреляем.

Бурцев взгромоздился в мотоциклетную коляску, прильнул к пулемету, усмехнулся про себя. Эх, Савва, Савва, какой смысл во всей твоей подозрительности, если сейчас новгородский князь совершенно беззащитен. Было бы желание — развернул бы чуток ствол на турели, да в считанные секунды скосил бы и самого Ярославича, и всю свиту его, и дружинников с ополченцами, что толпятся вокруг. Но желания такого не возникало. Не подосланный убийца Бурцев и не зловредный колдун…

Он подождал, пока Савва отойдет от дерева. Поймал в прицел блестящую нашлепку умбона. Дистанция-то смешная. Тут и меткости особой от стрелка не потребуется. Так что прямой наводкой да короткой очередью — пли!

Рявкнуло. Громыхнуло. Стрекотнуло. Сухо, резко лупануло по ушам. И пошло-поехало гулять по лесу долгое раскатистое эхо. И снова вздрогнули, снова ахнули люди. Вновь осеняли себя крестным знамением храбрейшие воины. Бежали отовсюду все новые и новые ратники, ржали испуганные кони: выстрелы переполошили весь лагерь.

Даже сам Ярославич в этот раз дернулся и побледнел. Нормальная вообще-то реакция для того, кто впервые очутился возле стреляющего пулемета.

Александр, надо отдать ему должное, быстро совладал с собой. По крайней мере, дар речи обрел первым. Толпа вокруг еще молчала — ошарашенная, притихшая, а князь уже отдал первый приказ:

— Савва, принеси щит.

Теперь оруженосец побежал резвее. Самому, небось, не терпелось посмотреть.

Обратно Савва возвращался с растерянным лицом. Протянул щит князю. Бурцев видел с коляски: его очередь в четыре-пять патронов прошила мишень навылет. Пули легли хорошо, кучно — в десяточку… Продырявили металлический умбон. И не только его.

— Там в сосне тоже дырки, княже, — озадаченно проговорил Савва.

— Правда? А стрелы торчат?

— Нет, не видно стрел. Улетели куда-то или в землю ушли. Дерево-то насквозь пробито.

— Насквозь?!

Бурцеву стало смешно. Подумаешь, сквозные пулевые отверстия! Пробить сосну из пулемета с такого расстояния — плевое дело. Князь, однако, был изумлен, и притом весьма. Александр подошел к мотоциклу, выковырнул из снега стреляную гильзу, осторожно — двумя пальцами поднял. Повертел задумчиво блестящий кусочек металла в руках. Не обнаружив пули, спросил:

— Отсюда улетела твоя стрела?

— Верно мыслишь, княже, — кивнул Бурцев. — Там внутри громовой порошок был. Порошок взорвался — стрела вылетела. Щит пробила, дерево пробила и дальше ушла.

— Быстро летела, потому и не видел ее никто, так, Василий?

За него ответил Арапша:

— Когда взрывается громовой шар, человеческому глазу тоже не дано видеть разлетающиеся осколки.

Ярославич кивнул удовлетворенно, направился к сосне — посмотреть. Склонился у ствола, разглядывая дырки, поднял щепу со снега. Бурцев лишь качнул головой. Опять прокол! Куда ж смотрит твоя хваленая охрана, князь? Этак ведь можно и пулю в спину получить. Будь он убийцей-наемником, не преминул бы нажать на спусковой курок.

А к дереву уже подтягивались знатные бояре и дружинники, гриди и ватажники-повольники, ополченцы и обозные мужики. Обступали Александра и свиту со всех сторон, наваливались.

— Гэть! — грозно рявкнул Савва.

Вдвоем с Гаврилой они попытались оттеснить любопытствующих. Безуспешно! Толпа настырно лезла к простреленной сосне. Задние напирали на передних, и сладить с этой людской массой не было уже никакой возможности.

Особенно старался здоровенный детина с широким рябым лицом и в меховой шапке, надвинутой до самых бровей. Любопытный здоровяк протиснулся в первые ряды, растолкал саженными плечами и мужиков, и дружинников. Обошел сосну сзади, влез между двумя такими же упертыми и непонятливыми бородачами-ополченцами, встал почти вплотную к князю. Мощная волосатая ручища вдруг нырнула за пазуху овчинного тулупа. А когда вынырнула обратно…

Вот в этот момент Бурцев увидел и понял все. Узкое граненое лезвие подобно жалу блеснуло на солнце. Заточенное острие уже направлено в бок князю. Еще немного, еще один шаг… От такого стилета и кольчуга не спасет — прочный каленый металл пройдет меж звеньев, раздвинет, взломает плетеную сеть и утонет в мягкой податливой плоти по самую рукоять…

Убийца, по-видимому, намеревался, пользуясь суматохой, нанести смертельный удар и сразу отступить, скрыться в толпе никем не пойманным, не заподозренным. А кто поймает? Кто заподозрит? Все, даже бдительный Савва, смотрели сейчас на дерево да на мотоциклетный пулемет. Кинжала не замечал никто, кроме Бурцева.

— Берегись, князь!

Он дал очередь поверх голов. Эффект — что надо! Толпа распалась, рассыпалась, отступила, вопя от ужаса. Плотная людская масса отхлынула прочь. Но не вся. У сосны остались сам Александр, несколько бояр и дружинников посмелее, пара упавших, барахтающихся в снегу ополченцев да рябой громила с кинжалом.

— Бе-ре-гись! — снова заорал Бурцев.

Савва загородил Александра своим телом. Дур-рак! От пулемета загородил… Дружинники вокруг рвали мечи из ножен и бежали к мотоциклу. Никто по-прежнему не видел истинной опасности, и рука со стилетом уже чернела на фоне соснового ствола. Еще секунда, полсекунды — и будет поздно.

Бурцев выпустил вторую очередь.

В многострадальной сосне появились новые сквозные отверстия. Отлетевшая щепка царапнула князя по щеке. Длинный узкий клинок подлетел, кувыркнулся в воздухе, упал в снег. Убийца взвыл, обхватив правую руку левой, ринулся прочь — к спасительной толпе, где еще можно было затеряться, можно укрыться. За ним потянулась обличающая тропка кровяного крапа.

Уйти рябому не дали. Наперерез несостоявшемуся киллеру прыгнул Игнат. Встал с обнаженным лечом, преградил дорогу беглецу. Молодец, боярин, хоть один соображает тут, что к чему! Убийца отшатнулся, да куда там! Взмах короткого клинка — и рябая голова в шапке полетела к ногам князя. Обезглавленное тело окатило Игната с головы до ног алым фонтаном, рухнуло, задергалось…

Глава 25

— Кто таков?

Князь держал в руках оброненный стилет и взирал тяжелым взглядом на отрубленную голову. Голова уткнулась лицом в красный снег. Шапка сползла на одно ухо. У другого отсутствовала мочка. Грязные космы волос прилипли к кровавой луже.

Боярин Игнат — весь в бурых потеках — брезгливо тронул голову носком сапога. Голова перевернулась. Перепачканное кровью, облепленное снегом рябое лицо смотрело в небо распахнутыми глазами и разинутым в беззвучном крике ртом.

— Федька это… — произнес в мертвой тишине Игнат. — Федька Рваноух, мясник новгородский, что перед битвой со шведами против тебя, княже, вече подбивал. Каялся потом — вот даже, вишь, в поход пошел. Но теперь-то ясно зачем, ведомо теперь, какое лихо замышлял змей подколодный.

Александр скривился:

— Федька глуп и не настолько влиятелен, чтобы действовать в одиночку. Да и вообще, простому мяснику моя смерть без надобности. Кто-то должен стоять за ним.

— Может, и стоит, — пожал плечами Игнат. — Мало, что ли, у тебя ворогов тайных осталось, которым дружба с немцем милее свободы Господина Великого Новгорода будет? Сейчас-то они притихли все, да затаились, но то до поры до времени, княже.

— А может статься, просто ливонцы Федьку подкупили, — тихонько подал голос Савва.

До сих пор княжеский оруженосец и телохранитель стоял в сторонке сконфуженный, с опущенными долу очами. Не углядел убийцу, подпустил к господину — вот и переживал. Но теперь Савва встрепенулся, ожил и пытался вернуть благорасположение князя:

— Могли ведь посулить теплое местечко после захвата Новгорода. Или денег обещали за твою жизнь столько, что мясник не устоял перед соблазном. А что, если не только этого иуду латиняне наняли? Сообщников Федькиных поискать бы? Дознание учинить да расправу свершить над супостатами, пока не поздно, а, княже?

Александр пожал плечами:

— Что толку сейчас-то гадать о ворогах, Савва. Живым надо было брать Федьку — тогда, может, и указал бы он на своих хозяев да дружков тайных.

— Так бежал ведь израдец поганый, — вмешался Гаврила Алексии. — Если б не Игнат — схватил бы коня, пока переполох, — и в лес. А дозорам-то нашим останавливать своего не велено.

— Да и без Федьки ясно, как день: не он один на твою жизнь покушался нынче, княже, — разгорячился телохранитель.

— Что ты мелешь, Савва?

Слуга князя зыркнул на «цундапповский» пулемет. И на тех, кто был рядом. Бурцева, Освальда, Ядвигу и Сыма Цзяна, скучковавшихся у мотоцикла, обступало плотное кольцо дружинников. Всех остальных княжеские воины как-то незаметно оттерли в сторонку. Только теперь Бурцев понял — неспроста все это.

— У тебя кровь на щеке, княже. От невидимой стрелы, небось? Господь милостивый отвел сегодня смерть, но…

Александр поднял взгляд от мертвой головы. Молча, угрюмо воззрился на Савву, потом на Бурцева. Оруженосец умолк, не договорив. Бурцеву тоже стало неуютно.

— Савва прав, — подхватил Игнат. — И я с самого начала о том толкую: этот колдун смерть твою замыслил, княже. Кто поручится, что на самом деле он не в тебя незримые стрелы метал? Даже если Василий не виновен, его казнь тебе не повредит. А коли виновен — спасет.

Князь по-прежнему молчал.

Вперед выступил Гаврила:

— Позволь проверить его, княже? По правде дедов наших — по Русской правде.

Бурцев насторожился: Польскую правду он однажды уже проходил.

— В Волхов здесь его не бросишь, — продолжал рассуждать Алексин, — но можно прорубить лед в озере Чудском, связать да посмотреть — выплывет аль нет. А то испытай, княже, каленым железом. Или, может, поединок устроить? А что? Пусть потешит… Дмитрий говорил, будто Василий этот горазд на кулаках драться. Выставили бы мы против него нашего Мишу. Его ведь до сих пор никто одолеть не мог. Коли Василь верх возьмет — так хотя бы убедимся, что не немец он. Немцы в кулачном бою хиловаты будут. Мишь, подь-ка сюда.

Толпу раздвинул богатырь с топором и рогатиной. Тот самый, что сидел на совете в княжеском шатре.

Бурцеву стало совсем тоскливо. Надо же… Что Польская правда, что Русская — все едино. Везде приходится доказывать свою невиновность кулаками.

Александр покачал головой:

— Язычество все это, балвохвальство недостойное. Мне, как князю, должно судить и карать только виновных, а Василий ни в чем не повинен.

— Да как же так, княже?!. — вскинулся Савва.

— Уймись! — строго приказал Ярославич. — И вы уймитесь, верные други мои. Знаю, что печетесь обо мне, как о животе своем печься не будете. Но сейчас ваше рвение излишне. Я жив, тать Федька мертв. Если б не Василий, было бы наоборот. А замысли он меня убить — сделал бы это сразу и не промахнулся. Вспомните, как метко вогнал он свои невидимые стрелы в щит. Так что расступитесь. Живо!

Последние слова были обращены к дружинникам, теснившимся вокруг Бурцева и его спутников. Воины молча отошли. Бурцев благодарно кивнул. Вот это князь! Вот за это стоит уважать Ярославича.

Збыслав и дядька Адам, наблюдавшие неподалеку, расслабились. Дмитрий с Бурангулом — тоже.

— Верните им оружие, — отдал Александр новый приказ.

Вернули.

— У меня пленник был, — напомнил Бурцев. — Нельзя ли мне с твоего позволения, княже, держать его при себе?

В конце концов, танкист цайткоманды — это не кнехт какой-нибудь. Кто знает, может, эсэсовец еще на что и сгодится.

— Выкуп получить хочешь? — понимающе улыбнулся Александр. — Или обменять на кого? Да бери, жалко мне, что ли.

Дружинники притащили связанного, бледного как смерть Отто Майха.

— А теперь, Василько, кликни-ка своего мудреца, что татарам пороки строил. Поговорить с ним хочу.

Василько? Бурцев захлопал глазами. Ласков стал князь! Никак окончательно за своего признал? А собственно, почему бы и не признать. Кто, в конце концов, Ярославичу жизнь сегодня спас?

— Сема, — позвал Бурцев по-татарски, — пойдем, поболтаем с князем.

Китаец приблизился. Растянул рот в улыбке, сложил руки на груди, отвесил Александру поклон.

Ярославич хмыкнул:

— Спроси своего умельца, под силу ли ему построить легкий порок? Такой, чтоб и везти в обозе за войском можно беспрепятственно, и чтоб рыло ливонской «свинье» разбить, когда та в атаку пойдет? Людей в помощь и все, что потребно, я бы ему дал.

Бурцев перевел.

— Моя можется, — не колеблясь ответил китаец по-татарски. — Большой ну[18] делать несложно.

— Он сможет, княже.

— Хорошо. Тогда пусть твой ученый муж спросит у Данилы, что нужно, и приступает к работе немедленно. Твои невидимые стрелы хороши, Василько, но, боюсь, их на всех супостатов не хватит.

— Это точно, — вздохнул Бурцев. — А сколько ж тебе пороков надо, княже?

— Чем больше, тем лучше, Василько.

Глава 26

Но «чем больше» у них не получилось, хоть и пахала арбалетостроительная бригада Сыма Цзяна как проклятая.

Указания своим помощникам китаец давал по-татарски. Бурангул и Юлдус, вызвавшиеся помочь, кое-как переводили исковерканную речь на русский. Впрочем, переводчиков китаец тоже быстренько припряг — заставил плести тетиву. Лучше татарских лучников для этого все равно никого не сыскать. Мужики-ополченцы, отданные под начало Сыма Цзяну, — те больше работали топорами, выстругивая детали для самострела. Трудились неспешно, основательно. Ворчали, конечно, в бороды на суетливого желтолицего бесерменина, но дело делали справно. Да и как не делать, если и сам Сыма Цзян не барствовал в сторонке, а показывал чудеса трудолюбия. Глядя на неугомонного старичка, Бурцев начинал понимать, в чем кроется секрет экономического роста азиатской державы. Если все китайские пенсионеры крутятся вот так же, как заведенные, что уж говорить о молодежи!

Огромный — под два метра — необычайно толстый и неподатливый лук для своего порока Сыма Цзян изготовил собственноручно. А вот сгибали его всем миром. Попотели здорово, но упругие рога все же скрутили. Натянули тугую тетиву. Все!

Метательная машина вышла нехилая. Арбалет, точнее мощная аркабаллиста, покоилась на простенькой деревянной раме с длинными ручками по краям. Так что при необходимости порок могли бы нести на плечах четверо воинов. Впрочем, для удобства транспортировки хитроумный китаец разместил свое детище на широких обозных санях. Получилось что-то вроде диковинной тачанки на салазках.

Там же, на санях, Сыма Цзян соорудил и поворотный механизм, здорово смахивающий на пулеметную турель «цундаппа». На взгляд Бурцева, китаец попросту сплагиатил идею у немецких конструкторов, зато теперь громоздкий самострел мог ворочать по горизонтали и вертикали один-единственный человек. Правда, натягивать тетиву стрелометного монстра сподручнее было вдвоем. Для этой цели служила пара зарядных воротов.

Основное же достоинство орудия заключалось в том, что «большой ну» предназначался для метания десяти стрел сразу. Одним залпом китайский супер-арбалет мог выкосить целое отделение. Не «цундапповский» пулемет, конечно, но тоже мало не покажется…

Под стрелы Сыма Цзян приспособил новгородские сулицы. Легкие, прочные, хорошо сбалансированные метательные копья китаец снабдил еще и опереньем из тонких дощечек. Затем доложил, что первый многострел готов к испытаниям. Князь пожелал лично оценить возможности порока. По приказу Александра аркабаллисту на санях подтянули к мотоциклу: решено было расстреливать щиты, выставленные у многострадальной пробитой уже пулями сосны.

Тетиву натянули, в пазы вложили первый десяток дротиков, но пробный залп дать Сыма Цзян не успел: в лагерь прискакал гонец из дальнего дозора. С тревожной вестью прискакал.

— Немцы, княже! Сюда идут. Вдоль Соболицкого берега.

— Много? — свел брови Александр.

— Передовой отряд только видели — полтыщи всадников. Но скоро подойдут и остальные.

Об арбалете и его создателе забыли сразу. Напрочь забыли. Лагерь ожил. Суетились люди, ржали кони. Войско готовилось. К битве ли, к походу — о том скажет князь. Но князь медлил, желая выслушать вначале соображения своих военачальников и бояр.

Скорый воинский совет состоялся тут же: меж фашистским «цундаппом» и китайским самострелом на салазках. Мнения разделились. Мудрый Данила призывал князя отступить на русский берег, там — в знакомых местах — выбрать подходящее место и лишь после этого принять бой. Арапша предпочитал вообще не ввязываться в сражение, без предварительной разведки. Гавриле Алексичу, его боевому товарищу Мише и княжескому телохранителю Савве было совершенно безразлично, где и когда бить немца. А вот Игнат с пеной у рта доказывал, что негоже русскому воинству бежать от врага. Отважного боярина поддерживал Андрей Переславский и еще несколько горячих голов.

— А ты, Василько, что скажешь? — неожиданно обратился Александр к Бурцеву.

— Там ведь не только ливонцы идут, князь, — осмелился напомнить Бурцев. — И союзники их тоже, о которых я рассказывал. А у них и невидимых стрел поболе нашего, и боевые машины — не чета самострелу Сыма Цзяна. Они только и ждут, когда мы выйдем навстречу. Нам же этого делать сейчас никак нельзя. Уходить нужно. И уходить по озеру. Так мы хотя бы выиграем время и обезопасим себя от танков… ну, тех гадов ползучих, колесниц-ашдаха, закованных в железные панцири.

— Обезопасим?

— Да, князь. Они тяжелые слишком — потонут, если въедут за нами на лед.

— Зачем же отступать, княже?! — горячился Игнат. — Это ж позор какой! Да мы супостата стрелами закидаем, топорами порубим… Главное, выбрать самых опасных и навалиться всем миром, чтоб на каждого ихнего по десятку наших было, а потом уж и с остальными разделаемся.

— Слышь, Игнат, — не сдержался Бурцев, — возьми десять любых воинов и отойди хотя бы вон к той сосенке.

Он указал на простреленное дерево.

— А я буду здесь, один. Вот с этим, — ладонь Бурцева хлопнула по пулеметному стволу «цундаппа». — И посмотрим, чья возьмет.

Игнат побледнел, заткнулся. Участвовать в предложенном эксперименте не пожелал. И Бурцев продолжал взывать к благоразумию:

— Князь, досточтимые бояре, храбрые витязи, вспомните судьбу отряда Домаша и Кербета. Может ли кто-нибудь упрекнуть их в трусости?

Возмущенный галдеж был ему ответом.

— Нет, — сказал за всех Александр.

— Следуя зову отважного сердца, а не разума, они вышли против противника, которого невозможно одолеть в открытом бою, и пали все до единого. Возможно, это достойная смерть. Но если примеру разгона, сгинувшего под Моостой, последует все войско, кто защитит новгородские земли? Кто преградит ворогу дорогу на Русь?

Он умолк. Пафос кончился. Слова тоже. Если Ярославич не прислушается сейчас к голосу здравого смысла, что ж тут еще можно сказать…

— Выступаем! — распорядился князь. Все замерли.

— На наш берег пойдем! Через Узмень.

Боярин Игнат открыл было рот, но Александр вскинутой дланью остановил его. Совет закончен. Князь не желал более слушать ничьих возражений. Решение принято, и Ярославич отдавал последние распоряжения:

— Чудинов позовите — это их родная сторона, они должны лучше знать, где по-над берегом лед крепок, а где уже ненадежен. Будут проводниками. Дмитрий, Бурангул, — вы в передовом дозоре идете. Ты, Васильке, со своим польским рыцарем к ним примкнете. А девицу вашу, как ее там… Ядвигу в обозе оставьте. И старика с пороком тоже. Скажи, Василько, мудрецу своему, пусть заряженным стреломет держит, а то мало ли что. И всем остальным быть начеку. Брони надеть. Тетивы на луки натянуть. Коней седлать. За дозором выступят конные дружины и пешие рати. Если лед выдержит, тогда и сани обозные через Узмень пойдут. До тех пор обоз под охраной держать надобно.

— Позволь, княже, мне обоз оборонять, — попросил Игнат.

Александр дернул плечом.

— Все неймется тебе, боярин? Мечом помахать охота, да? Ладно уж, оставайся, Игнат. Только смотри у меня… — Внушительный княжеский кулак качнулся возле самого боярского носа. — Как увидишь, что войско по льду идет безбоязненно и беспрепятственно, — сразу обоз веди. А коли лед не крепок окажется и ломаться начнет — бросайте сани и лошадей, сами уходите на наш берег. Пешими. Ясно?

— Ясно, княже, — склонил голову Игнат. — Дозволь идти. К дозорам дальним хочу наведаться.

— Ступай, но чтоб осторожно. Увидишь немцев — без нужды в бой не лезь.

Князь отвернулся от боярина, грозно глянул на переминающихся соратников:

— А вы чего стоите? Лагерь снимать и по коням.

Всё. С Богом!

Глава 27

На узменьский лед ступили наутро. Достаточно поздним уже утром, если быть точнее. Шли с Соболицкого берега на северо-восток — к южной оконечности Чудского озера.

Не по-зимнему уже яркое и ласковое солнце светило вовсю. Противоположный берег неширокого проливчика просматривался великолепно. Километра три-четыре до него, не больше. Это если по прямой. Но сейчас шли наискось — срезали путь чтоб поскорее добраться до небольшого островного архипелага, изрезанного замерзшими озерными шхерами. Именно там князь Александр намеревался дать бой немцам. Места для маневра тяжелой рыцарской коннице возле русского берега немного, зато есть, где удобно расположить пехоту и куда спрятать засаду. Имеются и возвышенности, с которых можно будет наблюдать за ходом битвы. Впереди на лыжах споро бежали проводники из эстов — Вейко с товарищами. Чудины указывали новгородскому войску безопасный путь в обход коварных сиговиц с ненадежным пористым льдом. К счастью, их тут было раз, два — и обчелся. Даже весной лед в Узменьском проливе, который безвестные шутники по неведомой причине окрестили Теплым озером, стоял еще достаточно крепко. Как, впрочем, и на Чудском, и на Псковском озерах.

И все же Бурцев нервничал. Память услужливо воссоздавала картинки из учебника истории. Ну, те самые, на которых немецкие псы-рыцари уходили под лед… Бр-р-р, даже страшно подумать! А ну как попадется среди провожатых какой-нибудь эстонский Иван Сусанин, коему крестоносцы покажутся милее новгородцев. Заведет, блин, куда-нибудь, где лыжник проскочит легко, а всадники за ним пойдут ко дну. А уж коли конники перетонут, тяжелый «цундапп» тоже на льду не удержится. Но не бросать же было самоходный трофей с немецким пулеметом в обозе.

Бурцев на мотоцикле ехал в авангарде дозора — сразу за проводниками и Дмитрием с Бурангулом. Так что, ежели чего — ему первому хлебать студеной озерной водички. Ему да связанному Отто, что по-прежнему мычал в коляске, уткнувшись мордой в пулеметный приклад. Третьим садиться на рычащую «самоходную телегу» опять никто не пожелал. Да оно и к лучшему — легче будет.

Влажноватый снежок летел из-под цепких протекторов. Мотоцикл шел хорошо, не пробуксовывал, не скользил. Даром что замерзшая вода под колесами. Лед льду ведь рознь. А тут дело такое: если б «цундапп» сейчас оскальзывался, то и тяжелые боевые кони, какими шипастыми подковами их ни подковывай, чувствовали бы себя здесь коровами на хоккейном катке. Оступались бы кони, падали вместе с вооруженными всадниками. И ни новгородская конная дружина, ни рыцарская «свинья» на Чудское озеро ни в жизнь бы не полезли. И никакого Ледового побоища не случилось бы. Ан нет: белая пустошь вокруг сейчас напоминала больше не застывшую водную гладь, а заснеженную равнину. Шершавый, шероховатый, совсем не скользкий ледок прятался под плотным хорошо слежавшимся настом. За такой лед легко уцепится и копыто, и мотоциклетная шина. Ехать по такому льду можно как по ровному автобану. Одно удовольствие так ехать. Если заставить себя забыть о многометровой глубине внизу…

Впереди маячили спины Дмитрия и Бурангула. Рядом Освальд беспечно переговаривался со Збыславом. Дядька Адам следовал в отдалении. Лучник в волчьей шкуре хмуро поглядывал то на теплое весеннее солнце, то на лед под этим солнышком. Ядвига осталась с обозом. Сыма Цзян тоже ждал переправы где-то там, на берегу, — в санях возле своего заряженного самострела.

Его снова передернуло. Твердь ледяного панциря казалась надежной. Но ведь начало апреля же, елы-палы! До боли в глазах Бурцев всматривался под колеса, стараясь вовремя узреть коварную полынью, вслушивался в нелепой надежде уловить сквозь рокот двигателя сухой треск разламывающегося льда. Не терять бдительности! Быть готовым! В любую секунду! Если на белом покрове вдруг возникнут темные нити трещин и вспузырится чернь воды — вывернуть руль, дать газ… Или просто прыгнуть подальше, бросив, на фиг, и машину, и пленника, и боеприпасы? Тогда, быть может, пронесет. А может, и нет.

Однако смертельная опасность пришла не от воды.

Дозор благополучно перешел Узменьский пролив, без приключений добрался до противоположного — русского берега озера. Берег этот был словно специально создан для того, чтоб переломать ноги рыцарской коннице: холмистый, заросший, испещренный заливчиками, окруженный каменистыми островками и зубцами одиноких скал, невысоко, но хищно торчащими из ледяного массива, покрытый непролазными торосами… Александр Ярославич прав: пешцам, составлявшим большую часть новгородской рати, здесь драться куда как сподручнее, чем на ровной ливонской стороне. Если, правда, придется иметь дело с привычным врагом. Но…

Далекое-далекое гудение… Едва различимый, но такой знакомый гул… Над Соболицким берегом — пологим, пустынным, открытым — возникла зловещая точка. Малюсенькая пока, едва заметная на горизонте мошка. Бурцев остановил мотоцикл, поднял к глазам бинокль. Точка перестала быть мошкой. Немецкая оптика позволяла различить фюзеляж и крылья. Гул над озером нарастал.

«Мессер»!

Бурцев выругался. Проклятье! Их передовой дозор еще может спрятаться, но все остальное воинство князя Александра, растянувшееся по Узмени, на льду — как на ладони. Замерзшая озерная гладь — не лес. Здесь не укроешься от авианалета под густыми сосновыми лапами.

Штурмовик придерживался прежней тактики: не поднимался слишком высоко, рассчитывая для начала позабавиться — напугать людей и лошадей ревом двигателя. Пока — напугать. А уж как подлетит поближе — начнет косить народ пачками. Бить по беззащитным живым мишеням, рассыпанным по ровной ледяной скатерти, удобно — не промажешь.

Немецкий ас будет жать на гашетку, расстреливать и топить, взламывать огнем пушек и пулеметов доспехи и лед. Будет снова и снова заходить в атаку и лупить сверху — хладнокровно, расчетливо, жестоко и безнаказанно, — лупить до тех пор, пока не выйдет весь боекомплект.

Один-единственный самолет все воинство князя Александра, конечно, не перебьет. Но этого и не нужно. Вряд ли выжившие после авианалета смогут похвастаться прежней готовностью идти в бой. Драться с псами-рыцарями — это одно, а вот с самолетами…

— Змей! Змей поганый! — кричали русичи.

— Ашдаха! — орали татары.

— Смок! — вопил Освальд.

Стрельбы еще не было, но волнение среди ратников уже началось. И волнение это быстро перерастало в панику. Нужно было что-то делать. И притом немедленно. А большего, чем Бурцев, сейчас не в состоянии сделать никто. Ладно, поиграем в ПВО. Пока пилот люфтваффе ничего не понял.

Бурцев газанул, напугав до полусмерти скакуна Освальда, резко развернул «цундапп». Красиво получилось, лихо, — как в кино, по-каскадерски. Да только не до зрелищности ему сейчас.

— Все за мной!

Он загнал машину на ближайший островок — высокий, с хвойным леском, обрывистый со стороны озера. Взлетел, трясясь, по крутому каменистому склону на самую верхотуру. Притормозил между огромными валунами, поросшими цепким разлапистым ельником. Идеальная позиция: пулеметный ствол смотрит вверх. А мотоцикл сверху не видать. Ну, или почти не видать. Оп-ля! Вылетел, ойкнув, из коляски эсэсовский танкист, Бурцев занял освободившееся место у пулемета.

Будет один шанс. Только один. И этот шанс нужно использовать на все сто… Прокола быть не должно.

Сзади застучали копыта. Вовремя…

— Освальд! Дмитрий! Бурангул! Слазьте с коней! Зовите остальных! Прикройте меня! Так надо!

Подчинились ему беспрекословно. Даже гордый добжинец позабыл на время о шляхтичской спеси. Все просто: только Бурцев знал сейчас, что делать. Остальные чувствовали это. И стремились помочь. Люди засуетились, выполняя приказ новоявленного командира. Толпились бестолково. Прикрывали…

— Да не так! Щитами прикройте! И меня, и телегу эту. Чтоб сверху не видать было. Быстро!

Не поняли. Но поверили. И успели: сгрудились тесной группкой вокруг мотоцикла, нагромоздили над «цундалпом» диковинную «черепаху». Русские щиты — круглые и продолговатые, каплеобразные, деревянные, с железной обивкой. Легкие, плетеные, обтянутые кожей — татарские. А в центре — рыцарский, треугольный, умбонистый — Освальда… Для пули — плевое препятствие, но зато щиты и люди до поры до времени скроют от глаз пилота пулемет, готовый к бою.

На то и расчет. По идее, сейчас «мессер» должен выцеливать хвост растянувшейся по льду колонны и вряд ли разглядел, что впереди — в далеком дозорном отряде затесался военный мотоцикл. Значит, летчика, уверенного в своей неуязвимости, ждет сюрприз. Неприятный сюрприз, если преподнести его как следует.

Замычал пленник — унтерштурмфюрера Отто Майха кто-то в суматохе придавил тяжелым сапогом. Пинок другого сапога заставил немца замолчать. Воины, теснившиеся вокруг Бурцева, замерли. Воины во все глаза смотрели туда, где вот-вот зачнется ад.

— Освальд, чуть-чуть присядь. Мне тоже нужно видеть, что там происходит.

«Мессершмитт» атаковал.

Лед вздрогнул.

Присел не только добжиньский рыцарь — поневоле присели все. «Черепаха» мигом обратилась в некое подобие гномьего хирда. Слава Богу, люди, у которых разом вдруг подкосились колени, не побросали щиты. «Цундапп» с пулеметом оставался под прикрытием.

— Стоять, если хотите выжить и сбить эту тварь! — заорал Бурцев. — Всем стоять!

Глава 28

Они стояли. А «мессер» бил… Летел вдоль колонны и палил. На этот раз немец не ограничился пулеметами: не стеснялся, гад, жать и на пушечные гашетки. И не только на них. Как оказалось, немецкий штурмовик нес на борту еще и бомбы. Небольшие, но зато немало. Точного бомбометания ему сейчас не требовалось. Самолет не сбрасывал даже, а буквально клал смертоносный груз на лед Чудского озера — туда, где толпилось побольше народу.

«Мессер» щедро высевал под собой стальные семена смерти. Пули прошивали насквозь и тела, и ледяной панцирь, снаряды и бомбы вздыбливали воду и торосы. По белой глади шли трещины, льдины раскалывались, оживали, приходили в движение, переворачивались под тяжестью пеших и конных воинов.

Бежали прочь ополченцы и бойцы кончанских старост, гнали лошадей к спасительному русскому берегу посадские гриди, дрогнули боярские и купеческие воинские люди, княжеские дружинники и ратники владыки Спиридона тоже держались подле своих военачальников из последних сил.

Ржали кони, гибли люди. И тонули, тонули, захлебываясь в ледяной воде… Тот, под кем проламывался лед, камнем шел на дно: русские доспехи ненамного легче немецких — выплыть в них нереально.

«Мессер» приближался к авангарду новгородского войска…

Пара пулеметных очередей, грохот скорострельной пушки, взрыв бомбы — и авангард рассыпался, распался на одинокие разбегающиеся фигурки. Не очень удобная мишень. Удобнее была другая. Та, что на островке. Тесная кучка безумцев, стоявших под елочками плечо к плечу, щит к щиту. Сверху казалось: верные телохранители пытаются прикрыть знатного воеводу. И самолет летел прямо, летел не сворачивая, летел, не увеличивая высоты. Ас лихачил, ас делал вид, будто намеревается протаранить островок. И наверняка ухмылялся за штурвалом. Летчик заходил в лобовую атаку, целя винтом и пушками в лицо воинам Дмитрия и Бурангула. «Хирд» нервно зашевелился.

— Держать щиты! Стоять на месте!

Голос Бурцева сорвался. Если бы кто-то сейчас сказал, что он, сидя в мотоциклетной люльке «цундаппа», с пальцем на спусковом крючке, волновался меньше остальных, первую пулю получил бы именно этот умник. Но никто не в состоянии разговаривать, когда атакует вражеский штурмовик. Разговаривать не в состоянии. Только орать. Матом! Благим и не очень.

— А теперь все прочь, мать вашу! И уши! Уши берегите, вашу мать!

Вопил Бурцев по-русски, но про уши почему-то правильно понял только сообразительный Бурангул. Татарин упал ничком в снег — рядом с эсэсовцем, плотно зажмурил узкие глазки, закрыл голову руками. Остальные о своих барабанных перепонках вовремя не позаботились. И пожалели. Особенно поплатились за нерасторопность Освальд и Дмитрий. Именно промеж их голов ударил трофейный «MG-42».

Немецкий летчик был слишком уверен в своей неуязвимости. Летчик слишком близко подлетел к групповой цели на островке. И слишком долго держал палец на гашетке, не нажимая ее.

Бурцев вдавил курок первым — сразу же, как только между плечистым Дмитрием и высоким Освальдом образовалась бойница. «Цундапповский» пулемет загрохотал, задергался, заходил ходуном на турели с амортизатором… «Мессер» тоже спохватился, огрызнулся, но уже неприцельно — как…

Рука летчика все-таки дрогнула в последний момент. Еще бы не дрогнуть, если из-за стены щитов вдруг начинает почти в упор шмолить невесть откуда взявшийся вражеский пулемет.

Дорожки ответных очередей «мессера» пробежали в полудюжине шагов от «цундаппа». Пара 20-миллиметровых снарядов ударили еще дальше. Для щитоносцев, враз отпрянувших от мотоцикла, этого было более чем достаточно, чтобы ощутить себя почти мертвыми. Но Бурцев не прекращал стрельбу ни на миг. Сам сползая по дну коляски, он все выше, выше задирал на турели ствол пулемета.

Все-таки «MG-42», в который сейчас мертвой хваткой вцепился бывший омоновец, — вещь стоящая. Не случайно многие эксперты считали его лучшим пулеметом Второй мировой. Скорострельность двадцать выстрелов в секунду — не хухры-мухры. Раз секунда, два секунда и еще полсекунды. И гибкая металлическая лента питания на полсотни патронов в барабанной коробке — пуста. Но в бою и эти две с половиной секунды тянутся бесконечно.

Ошеломленный неожиданным отпором пилот люфтваффе рванул штурвал на себя, запоздало попытался уйти из-под обстрела в свечу. И подставил-таки серое брюхо машины. Бурцев не замедлил вспороть это брюхо от винта до хвоста.

Длинная очередь прошила фюзеляж.

Жалобно скрипнули вертикальные ограничители турели.

Кончились патроны в ленте.

«Мессер»-подранок скрылся за пределами досягаемости пулеметного огня.

Нужно развернуть мотоцикл, нужно сменить лнту, нужно перезарядить оружие… Не успеть! Если пилот люфтваффе еще в состоянии продолжать бой — тогда кранты!

Бурцев завертел головой. Все новгородское войско, рассеянное по льду, делало сейчас то же самое. Вон он! Взмывший было к облакам самолет вновь заходит в атаку. Или… Да нет же, нет! «Мессершмитт» падал на крыло. В небе отчетливо обозначился дымный след. Веселый огонек бился под фюзеляжем.

Подбил? Неужели в самом деле подбил?!

Немецкий летчик не сдрейфил. Летчик тянул израненную машину к противоположному берегу. Да и выбора у фашика не оставалось: либо бить самолет о русские скалы, либо сажать на ненадежный лед, либо прыгать с парашютом прямо в лапы противника. «Мессер» летел низко и медленно. И все ниже, все медленнее. И больше не плевался огнем — не до того теперь!

— Уйдет ведь! — растерянно пробормотал Бурцев. — Уйдет, гад!

Не ушел. Одинокие обозные сани, лавируя меж лощин и пробоин во льду, неслись по замерзшему зеру навстречу самолету. Бурцев снова вскинул бинокль. Сыма Цзян со своим стрелометом!

Китаец остановил лошадь, бросил поводья. Перебрался к самострелу. Оружие заряжено, стрелы задраны вверх.

Дымящийся «мессершмитт» пронесся над самыми санями. Сыма Цзян спустил тетиву. Десяток оперенных дротиков с зазубренными наконечниками ринулись к самолету. Один попал. Новгородская сулица, пущенная из китайского самострела, вонзилась в крыло, застряла, забилась на встречном ветру. Аэродинамика немецкой конструкторской мысли летела ко всем чертям. Но ведь летела же! Все еще летела… Воздушный ас отчаянно рвал штурвал на себя и ценой неимоверных усилий удерживал машину в воздухе. Более того, ему даже удалось подняться чуть выше. И еще немного, и еще…

Но рассеянная татарская конница уже мчала наперерез. Новгородские лучники и арбалетчики из обозной охраны тоже выбегали на лед. Паника прошла. Пришло вдохновение боя и пьянящее предчувствие победы над могущественным врагом. Для стрелков, привыкших бить влет степного кречета и играючи попадавших в глаз лесной белке, неповоротливый самолет, утративший былую скорость и маневренность, был сейчас прекрасной мишенью. Оперенные жала с тяжелыми гранеными наконечниками — из тех, что пробивают и кольчугу, и панцирь, летели отовсюду. Добрая дюжина достигла цели. Чья-то стрела вонзилась в закрылок, чья-то попала в хвост. И случилось то, что давно должно было случиться. Расстрелянный из пулемета, пробитый сулицей и утыканный стрелами «мессер» наконец сорвался в пике.

А за мгновение до того от самолета отделилась маленькая точка. Человеческая фигурка! Низковато вообще-то для прыжков с парашютом, но когда нет иного выхода… Купол раскрылся на критической высоте, даже, пожалуй, ниже.

«Мессершмитт» с треском вломился в лед возле самого Соболицкого берега. Взрыв, огонь, клубы черного дыма… Грозная машина будущего сгинула в пылающей полынье. Торжествующий рев русичей прогремел над озером. «Ура-а-а!» — вторили им татары. Есть от чего надрывать глотки: летающая тварь, наведшая столько страха на все войско, повержена!

Парашютист опустился на прибрежную полосу. Неловко упал, кажется, повредил ногу. В отличие от танкиста Отто Майха, летчик люфтваффе геройствовал: палил из пистолета по мчавшимся к нему всадникам. Всадники падали. Один, второй, третий, еще двое. Потом вроде патроны кончились.

— Кто это, Василь?! — Пулеметные очереди били над самым ухом Дмитрия, и оглохший новгородец разговаривал теперь на повышенных тонах. — Ангел, что ли?! Дьявол?! Он что, умеет летать? Или был пленником дракона?!

Ага, как же! Новая хищная птица появилась. Пятьдесят раз по ней стрелял, пока она человека не отпустила…

Бурцев не ответил добжиньскому рыцарю. Звякнув кольчугой и пустой пулеметной лентой, выскочил из коляски, замахал руками, заорал во весь голос:

— Не стре…

Поздно! Да и разве услышат его отсюда?!

— … лять!

С десяток стрел — русских и татарских — уже, тыкали парашютиста. Это было гораздо проще, чем сбивать самолет.

— Б… ть! — присовокупил к своему возгласу Бурцев.

А что еще тут добавить? Одним важным пленником стало меньше.

Глава 29

Рассеявшееся не на одну версту воинство вновь стягивалось в единый кулак. Устыдившись недавней слабости, беглецы возвращались — понурые и угрюмые. Обходили выбитые огнем «мессершмитта» полыньи и ледовые разломы, подбирали убитых и раненых. Смешавшиеся отряды вновь делились на полки и дружины. Живые считали погибших. Потерявшиеся искали своих воевод, старост, сотников, десятских и унбаши с юзбашами. Отставший воинский обоз вступал с Соболицкого берега на лед. Первыми ехали самострельные сани Сыма Цзяна. Китайца, приложившего руку к истреблению опасной твари, везли почетно — с эскортом, как боярина.

А Александр Ярославич желал видеть главного победителя летающего змея. Видеть лично и без промедления. Новгородский князь в окружении малой, но верной свиты въехал на остров к головному дозору.

Бурцева князь застал у самоходной чудо-телеги: тот как раз вставлял в пулемет новую ленту взамен опустошенной. Дмитрий, Бурангул, пан Освальд и дядька Адам стояли рядом — в благоговейном молчании они наблюдали за разворачивающимся на их глазах таинством.

— Ну, Василько, лихо ты сшиб змея поганого, — одобрительно пророкотал Александр над самым ухом.

Бурцев вздрогнул от неожиданности, обернулся к спешившемуся Ярославичу. М-да, великая честь, коли сам князь стоит перед тобой на своих двоих.

— Не перехвали, княже. Повезло мне просто.

— Ой ли? Так, значит, из этой штуки ты адскую тварь достал?

Князь опасливо тронул руль «цундаппа» острием меча.

— Не-е-е, эта штука называется мотоцикл, — пояснил Бурцев. — А тварь я достал из пулемета.

— Матерьцык? Булямот? Странные названия, — Александр нахмурился. — Ты, Василько, того, коли все же знаешься с нечистым, так лучше скажи сразу, пока не поздно. Мне в борьбе с дьявольскими кознями помощи от дьявола же не нужно.

Бурцев усмехнулся:

— Не волнуйся, княже. Я же объяснял уже — это всего лишь оружие.

— Ну, что ж, — Ярославич сменил гнев на милость. — С таким оружием нам теперь никакой немец не страшен, верно ведь, Василько?

— Ошибаешься, князь. У немца нынче есть кое-что пострашнее «булямотов».

— Думаешь, на нас опять напустят летающих змеев?

— Это вряд ли — не осталось у них летающих-то, но вот…

Он осекся. Отдаленный гул снова доносился со стороны Соболицкого берега.

Вот те на! Легки, блин, на помине. Бурцев поднял бинокль.

— Что? — встревожился князь. — Что ты там увидел?

— Танки!

— Кня-а-а…

Бум!

Тревожный вопль какого-то горластого всадника, скакавшего по замерзшему озеру, слился с пронзительным свистом снаряда.

Ба-бах! Всадника не стало. На его месте во льду зияла новая полынья. Второй снаряд потопил сани с китайским самострелом. Проворный Сыма Цзян едва успел выскочить на лед. Доспехов китаец, на свое счастье, не носил, так что под воду железо его не утянуло. Правда, мудрец из Поднебесной остался теперь без обоюдоострого копья. Зато жив-здоров. Пока…

Соболицкий берег ревел и плевался огнем.

Обстрел новгородского войска начинали панцерваффе цайткоманды.

Бурцев не отрывался от бинокля. Вот ведь ё! К озеру подступала тевтонско-ливонская «свинья», усиленная ударной группой цайткоманды. Чудовищный клин медленно сползал по белым пологим склонам. Да уж, построеньице…

Четыре бронированные машины — знакомые уже «рыси» и зверюги покрупнее — двигались впереди — в голове трапеции. Рыцари и кнехты следовали за ними. И между ними. Эти — вытопчут и вырубят все, что еще будет шевелиться после танкового удара. Пулеметчики на мотоциклах обеспечивали фланговое прикрытие. Авиация — поддержку с воздуха… Таков был замысел фон Берберга. Впрочем, на свой «мессер» штандартенфюрер больше может не рассчитывать. Да и танки доползли лишь до замерзшей воды. Дальше им хода не было.

Но пара «цундаппов» и небольшая группа вражеских всадников сунулись-таки на лед. Достали, отсекли хвост новгородского войска. Захватили сани с припасами, поворотили обратно. Расстреляли, изрубили охрану… Лишь немногим обозным мужикам удалось оторваться от преследования. И то, небось, потому, что немцы пожалели тратить на них пули и стрелы.

Хотя нет, не только перепуганные мужики спаслись. Вон вырвался вперед одинокий всадник в богатой броне и одежде. Игнат! Начальничек, блин, обозной охраны… Ишь, улепетывает, боярин. А ведь давеча как рвался в бой! Грозился немцев стрелами закидать да топорами порубать. Теперь, небось, поумнеет. Твое счастье, Игнат, что супостат за одиночками сейчас не охотится. А вот кому-то повезло меньше.

— Ядвига! — Освальд вдруг переменился в лице. — Там же Ядвига! Ее ж в полон забирают!

Удерживать добжиньского рыцаря пришлось в несколько рук.

А с Соболицкого берега по отступающей рати били пулеметы. На льду рвались снаряды. Выли, гремели, звенели трубы, бубны и сопелки новгородцев. Глухо, раскатисто выстукивал татарский барабан. Сигнал для всех был един: немедленно отступать, ходить из-под обстрела. Но и без всяких сигналов войско, накрытое новой волной паники, спешило прочь от вражеского берега.

Обоз спасти так и не удалось. Ядвига Кульмская осталась на том берегу. Хуже того: в бинокль Бурцев разглядел, как к ее саням пристроился всадник с медведем на щите.

Освальд рвал и метал. Грозился самолично и немедленно изрубить всех немцев в капусту — со всеми их самоходными телегами и огнедышащими драконами. Насилу совладали с буйным рыцарем, насилу успокоили.

Глава 30

Новгородцы и их союзники ушли из-под обстрела. Стрельба давно стихла. А Бурцев со своего наблюдательного пункта меж двух валунов все изучал противоположный берег Узмени в бинокль.

Было там на что посмотреть. Войско противника разделилось. Рыцари-крестоносцы расположились лагерем возле озера, танки же цайткоманды в сопровождении мотоциклистов и небольшого отряда орденских всадников двинулись вдоль береговой линии на юг.

Со спины подошел Александр. Князь оставил всю свиту поодаль — видать, разговор не предназначался для чужих ушей. Спросил хмуро, негромко:

— Что тебе показывают кристаллы твоих вторых глаз, Васильке?

Кристаллы? Вторые глаза? Ах, это… Бурцев протянул бинокль князю:

— Взгляни сам.

Ярославич взял бинокль. Глянул.

— А в самом деле, не полезли эти… как ты их кличешь… танки огнедышащие на лед.

— Зато в обход озера пошли — к нам в тыл. А ливонцы на том берегу ждать будут. Кажись, окружить нас решили, княже, и сразу с двух сторон вдарить.

Александр помрачнел еще больше.

— Коли такое дело, нам выжидать не с руки. Сами перейдем озеро. Первыми нападем на ливонцев, пока их твари адовы в походе будут. Или победим, или костьми ляжем.

— Костьми ляжем, княже. Без толку ляжем. Не сдюжит на том берегу твое войско. Место там открытое, ровное — раздолье для тяжелой конницы. А у ливонцев рыцарей — видимо-невидимо. У тебя же пешцы в основном. Дружинников, что с детства воевать в седле обучены, да татарских бойцов — кот наплакал. Здесь среди торосов и камней пешая рать еще сдержит орденскую рать, но самим соваться на немецкий берег — безумие.

— Ночью пойдем. Ударим внезапно, как в позапрошлом годе по шведам на Неве ударили.

— Княже, сам ведь ведаешь, что невозможно это. На льду все как на ладони будем даже самой темной ночью. До середины Узмени не дойдем, а ливонцы уже в седла сядут.

— Но не сидеть же сложа руки!

Бурцев задумался.

— Сколько времени нужно, чтобы обойти все озеро, не вступая на лед?

— Прилично, — ответствовал князь. — Сама-то Узмень невелика, но Псковское озеро за ней — не маленькое. Дорог наезженных там сейчас нет — люди да обозы все больше по льду передвигаются. А ежели по берегу… Да со змиями-танками погаными железными и огнедышащими, что боятся потонуть. Хм… много рек и речушек придется тогда объезжать окрест Псковского озера. А кой-где не шибко и объедешь — переправы мостить потребуется…

— Когда они зайдут к нам в тылы, княже, — поторопил Бурцев.

— Конная рать к утру, наверное, управилась и здесь была бы. А эти… про этих так сразу и не скажешь.

Бурцев удовлетворенно кивнул. Если танки следуют за конными проводниками, скорость передвижения у них тоже окажется не больше лошадиной.

— К утру, значит? А какой завтра день?

Князь подивился странному вопросу:

— Суббота первой апрельской седмицы, день памяти мученика Клавдия и похвалы Богородице и пятый день месяца.

Пятое апреля? День Ледового побоища…

— Ты прав, княже. Утром будет большая драка, и выжидать нам никак нельзя. Нужно бить первыми. Но не по немецким рыцарям, которые сейчас только и ждут нападения, а по их железным колесницам. По змеям. По танкам.

У Александра округлились глаза.

— В своем ли ты уме, Василько? Вряд ли даже вся наша рать совладает с этими адовыми созданиями. Нет, уж лучше пасть в бою с людьми из плоти и крови.

— Вся твоя рать не потребуется, княже. Дай мне сотню-другую воинов. Да вот хотя бы дозор Дмитрия и Бурангула. Может быть, лучников Арапши еще подкинешь десяток с Юлдусом во главе. А уж мы попробуем остановить танки.

— Как, Василько? Как?!

— Что-нибудь придумаем. Один танк под Моостой одолели, справимся и с остальными. Есть у меня на этот счет одна мыслишка. А ты, княже, возьми на себя ливонских рыцарей. Их «свинью» тоже остановить будет непросто.

— Даст Бог, остановим. Я хочу поставить конные дружины не в чело, как обычно, а по правую и левую руку. Гаврила Алексич и брат мой Андрей полками теми командовать будут. В центре — вон там, у берега — в камнях и торосах, под предводительством Миши встанут пешие ратники и ополченцы. Примут бой, а потом отступят к берегу да увлекут за собой ливонцев в торосы.

— Торосы — это хорошо…

Александр усмехнулся:

— Не только торосы, Василько, не только… Много у нас славных гостинцев для немецкой «свиньи» припасено. Первыми супостата встретят лучники Арапши. Издали ударят стрелами и уйдут к пешцам. Еще я приказал острить колья и вязать рогатки. Там же, в торосах, их и поставим. Пускай рыцари с наскока увязнут в той засеке, пусть лошади переломают ноги, пусть разобьет «свинья» рыло об ополченский строй. А уж тогда и наша конница ударит во фланги ворогу. В клещи возьмем ливонцев. Ну, а здесь, за островком, засадный полк стоять будет. Арапша присоветовал. Татары немало сражений выиграли внезапными ударами из засады. Так почему бы и нам не воспользоваться их опытом. Много людей, правда, я в засаде поставить не смогу. Но уж те, кто остается, троих-четверых в бою стоить будут: моя личная дружина и нукеры-панцирники Арапши. Сам я отсюда буду наблюдать за сечей. Уж дюже хороший здесь обзор. Этот островок у нас Вороньим Камнем кличут. Что ж, ворон — птица мудрая, знает, где селиться.

Бурцев улыбался. Пешцы в центре, конница на флангах, засадный полк и, конечно же, легендарный Вороний Камень… Ну, кто бы сомневался. Схема предстоящего Ледового побоища выходила, как в учебнике истории. Разве что союзники-татары не очень в нее вписывались.

— Чего скалишься, Василько?

— Да так… Хороший план у тебя, княже.

— А ты сам-то что замыслил? С чем на змеетанки пойдешь?

— Да уж не с пустыми руками. Ладно, княже, у вас здесь своя свадьба, у нас своя. Для начала мне тоже нужно место, подходящее для боя, выбрать.

— Свадьба? — князь недоуменно воззрился на него. — При чем тут свадьба-то?

— Ну, пьянка…

— Пьянка?!

Бурцев улыбнулся еще шире. Вообще-то, хороший признак, когда перед дракой хочется смеяться. Или уж наоборот — самый что ни на есть скверный.

Глава 31

Он не лгал Ярославичу. Мысли о противотанковой обороне у Бурцева действительно имелись. Зародились они еще в тот момент, когда Сыма Цзан стрелой из своей многозарядной аркабаллисты пробил крыло фашистского самолета. Мысли были дерзкими, отчаянными, дурными, но вполне осуществимыми.

Бурцев повернулся к воинам Дмитрия и Бурангула, обступившим трофейный мотоцикл, внимательно осмотрел разношерстную компанию… Ребята проверенные — такие не подведут.

— Будете истребителями танков, — усмехнулся он. Никто не произнес ни слова. Будут.

Бурцев подошел к «цундаппу». Итак. Что у нас есть? Восемь противотанковых гранат да один пулемет в коляске. Негусто… Но все же лучше, чем ничего. Особенно гранаты… особенно если найти способ дошвырнуть их до цели не с двух десятков метров, как положено, а с более безопасного расстояния.

— Сема! — кликнул он китайца. — Ты ведь у нас мастер по метательным машинам? Сможешь за ночь построить новый порок взамен того, что ушел под лед?

— Моя не знай, какой осадный машина нужна. Если большой хойхойпао — это не можно. Если малый стреломет или камнемет, моя может, только людя давай для работа. И много тетива луков и арбалетов, чтобы быстро плести одна большая тетива.

Бурцев повернулся к Александру:

— Князь, нам тетивы с луков нужно, и побольше. Найдется?

Александр пожал плечами:

— Об чем разговор. Коли надо — новгородцы, и луки отдадут. Все равно в рукопашной от них больше толку. Да и у стрелков Арапши запасные тетивы найдутся. Татары — народ запасливый.

— А людей работных дашь?

— Бери обозных мужиков, что от ливонцев сбежали. Обоза-то у нас все равно уж нет. Если не хватит — ополченцев дам.

Бурцев прикинул: спаслось десятка два обозных.

— Должно хватить. Спасибо, княже.

— Ну, тогда с Богом, Васильке. Вы уж не пожалейте животов на благо…

Александр Ярославич покосился на китайского удреца, татарского юзбаши, польского рыцаря, его литовского оруженосца с мачугой и прусского стрелка в волчьей шкуре. Крякнул в курчавую бороду.

— … на благо земли Святорусской.

Едва князь со свитой съехали с Вороньего Камня, Сыма Цзян взял быка за рога:

— Какой стрела твоя метать хочет, Васлав? Большая? Маленькая? Толстая? Тонкая?

Бурцев протянул китайцу ручную противотанковую гранату фрицев:

— Вот!

Каплеобразный корпус серо-бежевого цвета с черной маркировкой: «PWM-1 (L)». Пряжка колечком в верхней части — для ношения на поясе. Длинная деревянная рукоять с четырьмя матерчатыми лентами стабилизатора, упрятанная в чехольчик. Вообще-то на стрелу эта килограммовая болванка походила мало. Китаец скривился, неодобрительно зацокал языком:

— Плохой стрела! Не острый, короткий, слишком тяжелый. А оперенье где? Перья где, Васлав?

— Будут тебе перья, когда полетит, — пообещал Бурцев.

По идее ведь, после броска в воздухе должны раскрыться ленты стабилизатора, ориентирующие гранату боевой частью к цели…

Китаец еще раз взвесил в руке «PWM-1». Улыбнулся:

— Плохой стрела, зато хороший ядро-снаряда. По голове ударять — сразу убивать. Шлема не поможется. Только попасть в голова трудно будет.

— Успокойся, Сема, головы этим пока сносить мы не будем. Начнем с башен. С танковых.

— А?

— Сделай, пожалуйста, самострел под этот снаряд, и победа будет за нами.

Еще один скептический взгляд узких глаз в сторону немецких гранат.

— Моя чаго-то сомневайся, Васлав.

Ох уж этот упрямый китайский мудрец!

— А моя нет. Это не простой снаряд, Сема. В нем таится большая сила, уж поверь.

— Не простая снаряда? А что же, по-твоему, эта такая? Пи ли хо цю?[19] Цэн ли хо цю?[20] Те пао?[21]. Хоцзян?[22]

Бурцев китайского не понимал, но что такое огненные стрелы Сыма Цзяна прекрасно помнил по прошлогодней Легницкой битве.

— Это лучше, чем хоцзян, — заверил он китайца. Сыма Цзян обиделся:

— Пусть твоя докажется! Такого быть не можется!

Бурцев вздохнул. Видимо, одной гранатой пожертвовать все же придется. Ладно, оружие ведь чужое, незнакомое… В любом случае, следует испытать, прежде чем затевать работу.

— Да, ты прав, отец. Для начала нужно с этим добром как следует разобраться. Отойдите-ка все подальше. А еще лучше прилягте. Да не здесь — вон за теми камешками.

Китаец, воины Дмитрия и Бурангула, Освальд со Збыславом и дядькой Адамом, обозные мужики да еще несколько любопытных зрителей послушно укрылись за валунами. Ну-с, приступим, помолись. Бурцев набрал в легкие побольше воздуха, приступил.

С оружием он любил возиться всегда. Но фашистскую гранату, честно говоря, держал в руках впервые, а потому имел о ней весьма смутные представления. Действовать приходилось методом научного тыка, руководствуясь лишь общими знаниями о противотанковых гранатах и интуицией. А это может быть чревато…

Он осторожно снял чехол, предохраняющий взрывоопасную болванку от влаги и пыли, обхватил левой ладонью рукоять гранаты со свернутыми лентами стабилизатора. Что дальше? Ни кольца тебе, ни скобы… Где тут взрыватель-то? В глаза бросился красный металлический язычок. Красный цвет — цвет опасности. Ну, да нам не привыкать… Дрожащей рукой Бурцев столкнул язычок. Ничего не произошло. В руке не рвануло — уже хорошо. Под пальцами поддался, шевельнулся колпачок на конце рукояти. Бурцев снял… ага, вот оно что! Взрыватель здесь… Так, теперечко все понятно: при броске гранаты ленты стабилизатора высвобождаются, срывают в воздухе предохранитель. После этого любой мало-мальский толчок приводит к взрыву.

Он аккуратно переложил гранату в правую руку. Главное — не дернуть случайно стабилизатор. А куда швырять? Гм, вон тот скалистый зуб, выглядывающий под обрывистым берегом Вороньего Камня из замерзшей воды, вполне сгодится.

Размахнулся. Метнул. Шелестнули в воздухе матерчатые ленточки. Бурцев отпрыгнул за камни. Громыхнуло…

Из укрытия они с любопытным китайцем выскочили одновременно. Остальные и головы поднять решились не сразу.

Нехило… Каменистый клык расколот, в середке дымится дыра. Лед вокруг потрескался.

Желтолицый старик возмущенно замахал руками:

— Почему твоя сразу не сказала, Вас лав? Моя столько времени зря потеряла для глупая спора! Работаться надо, быстро работаться!

Обозные мужики молчали и часто-часто крестились. Бурцев дрожащей рукой вытирал лоб. Сил едва достало на вымученную улыбку. Старый добрый научный тык не подвел — теперь он знает, как управляться с трофейными гранатами. Ну, а то, что испытания переполошили весь лагерь и к ним снова скачет новгородский князь, — это дело десятое.

— Что тут у вас происходит?! — Александр влетел на Вороний Камень на коне вороной же масти, в окружении телохранителей, с опущенным золоченым личиной-забралом шлема и с обнаженным мечом в руках. — Супостат напал?!

— Нет, княже, это мы прикидываем, чем супостата бить.

Ярославич бросил меч в ножны:

— Похвально, Василько, только уж очень громко. Люди, кто не в дозорах, должны выспаться перед завтрашним сражением. А вы тут все войско переполошили.

— Ну, извиняй, княже, тише не получается.

Князь не вспыхнул, не разгневался. Придержав коня над обрывом, глянул вниз. Увидел расколотый скальный выступ. Качнул шлемом:

— Ладно, Василько, делай, как считаешь нужным, но только чтоб мне без колдовства диаволова, понял?

— Никакого колдовства! — заверил Бурцев. — Только громовой порошок. Как договаривались.

Глава 32

«Гранатомет» у Семы вышел преотличный. Смахивал на прежний многострел, но не так чтоб сильно. Новая метательная машина оказалась поменьше и полегче, однако по мощности не уступала утонувшему «большому ну». Скорее, наоборот. Убойная сила этой аркабаллисты не распределялась на десяток стрел, а потому ее единственный снаряд должен был лететь даже точнее и дальше.

Вся конструкция покоилась на переносном деревянном основании с салазками и ручками: хочешь — вези, хочешь — неси. По выдолбленной в брусе-штанге выемке свободно бегал ползунок, форму которого Сыма Цзян идеально подогнал под немецкие противотанковые гранаты. К ползунку крепилась тетива, которая довольно быстро натягивалась двумя рычажками-воротами.

Не фаустпатрон, конечно, однако и некоторые преимущества у китайской аркабаллисты имелись. Снаряды она швыряла бесшумно, не выдавая своего местонахождения всполохом выстрела и дымным облаком. Скорострельность, правда, не ахти, а вот дальнобойность…

Бурцев решил пожертвовать еще одной гранатой, чтобы хотя бы приблизительно выяснить возможности их единственной противотанковой «пушки». Сыма Цзян, горячась, доказывал, что попадет в любое дерево или камень с пятисот шагов. Бурцев предпочел ограничиться тремястами. Китаец попал — в ту самую сосну, в которую и целил. Ствол, пробитый кумулятивной струей и развороченный осколками, рухнул. Бурцев остался доволен. Все, достаточно испытаний. Восемь гранат осталось. По две на танк. Может, хватит, а может, и нет… Пора было подыскивать для орудия Сыма Цзяна подходящую позицию.

— А с этим-то что делать? — Освальд кивнул на немецкого танкиста. — Может, того…

Красноречивый жест большим пальцем у горла заставил пленного эсэсовца вздрогнуть.

— Ни-ни! Даже не вздумай. Он еще может пригодиться. Отдайте полонянина обозным мужикам — пусть не трогают, но и глаз с него не спускают.

Бурцев вскочил в седло.

— Погоди, Василь, а сам-то ты куда собрался? — спросил Дмитрий.

— На рекогносцировку.

— Чаво?

— Поле боя пойду присматривать. Александр Ярославич вон уже изготовился к битве. И нам пора.

Он уехал. И ездил долго.

… Ну, князь! Ну, жук! Бурцев не уставал восхищаться полководческим талантом Ярославича. Такую позицию выбрать — уметь надо! Мало того, что князь заставит рыцарскую «свинью» переломать ноги на прибрежном льду, так еще и тылы свои Александр прикрыл совсем не по-детски. Подступиться к позициям новгородцев сзади немцам будет ой как не просто. Даже на танках. Продираться сквозь глухие леса и топкие, лишь припорошенные рыхлым снежком болотистые низины — занятие не из приятных. Увязнут здесь тяжелые гусеничные машины по самую башню.

Мотоциклистам, кстати, тоже не проехать. Бурцев попытался было в качестве эксперимента прокатиться по тылам новгородцев на трофейном «цундаппе». Мотоцикл сразу ухнул колясочным брюхом в сугроб. Захрустел под колесами ненадежный болотный ледок. Чтобы вытянуть машину из ловушки, пришлось впрягать лошадей.

Более-менее пригодным для передвижения моторизированной колонны оказалось лишь поросшее редколесьем каменистое взгорье вдоль озера. Вот тут и следовало бы организовать фашикам теплую встречу. Местечко-то идеальное: и просматривается хорошо, и простреливается.

Аркабаллисту Сыма Цзяна замаскировали славно. Распрягли лошадей и вручную втащили в густой, высокий, заснеженный кустарник. Осторожно раздвинули ветки, сбили обледеневшую коросту, смахнули снежок: в сугробе появилась неприметная бойница. Со стороны посмотреть: растут себе кусты как кусты. Метательной машины не видать, следов за густыми зарослями — тоже. Откуда полетят гранаты — не вдруг и поймешь. Таких кустистых засыпанных по самую макушку островков вокруг — уйма…

Неподалеку — среди молодого ельника — стоял в небольшом окопчике с бруствером из плотного влажного снега «цундапп». Пулемет — полностью готов к бою. Это — на тот случай, если потребуется отвлекать стрельбой внимание противника от бесшумного «гранатомета». Бурцев завалил мотоцикл ветками, а вдоль взгорья, по которому должен пройти враг, разместил в укрытиях татарских лучников.

— Если кто вдруг увидит рыцаря с медведем на щите — не убивать, — отдал он последний приказ. — Брать живым. Все. По местам. Сигналом к началу боя будет первый выстрел нашего порока. Услышите все — не волнуйтесь.

Люди разошлись. Каждый знал свое место и свою задачу.

Расчет «гранатомета» — четыре человека. Дмитрий со Збыславом, как самые здоровые, крутят вороты и натягивают тетиву. Бурцев укладывает гранаты и указывает цель. Сыма Цзян наводит оружие и жмет спусковой механизм. Бурангуловы стрелки бьют мотоциклистов. И танкистов тоже, коли те полезут из люков.

Остальные — новгородцы из дружины Дмитрия, пан Освальд, лучники дядьки Адама и бойцы Юлдуса ждут с лошадьми в тылу — у Вороньего Камня. Их боевая задача — прийти в случае необходимости на помощь и уничтожить прорвавшегося противника. Живую силу противника… О танках речь не идет. Танки прорваться не должны. И это — забота гранатометчиков.

Вдали уже слышался рокот моторов. Пора…

— Готовсь, — хрипло шепнул Бурцев.

Збыслав и Дмитрий натянули тугую тетиву станкового самострела в два счета. В четыре руки. В полнейшей тишине: щедро смазанные жиром вороты даже не скрипнули. Бурцев поставил на боевой взвод каплеобразную противотанковую гранату, осторожно вложил в деревянный желобок ползунка. Как здесь и была! Сыма Цзян постарался — подогнал аркабаллисту под нестандартные снаряды с точностью до миллиметра.

Деревянная рукоять уткнулась в широкую кожаную полосу, вплетенную в тетиву. Весьма кстати пришелся зажим для удержания снарядов: им Бурцев придавил матерчатые ленты. Это «оперение» должно раскрыться только в воздухе. Потревоженный раньше времени стабилизатор приведет в действие взрыватель, а уж тогда… Ох, не дай Бог, граната рванет от толчка тетивы. Разнесет ведь, на фиг, и «большой ну» и всех «нучников».

— Сема, видел? Запомнил, как заряжать? На тот случай, если со мной что-нибудь случится…

Китаец молча кивнул.

— Только так, и не иначе. Если, конечно, хочешь жить.

Еще один кивок. Умирать Сыма Цзян не собирался.

Теперь оставалось только ждать. И ждать пришлось недолго.

Глава 33

Первыми на открытое пространство въехали всадники: проводники из чудинов и несколько ливонских рыцарей в окружении оруженосцев. На щитах — немецкие кресты да чухонская роспись. Медведя фон Берберга нет. Да и не должно его, наверное, здесь быть, если штандартенфюрер играет роль серого кардинала при главном штабе ливонцев.

Верховые осмотрелись, потоптались на месте. Ну, ну же! Двинулись дальше.

Вопросительный взгляд Сыма Цзяна. Бурцев качнул головой:

— Пропустим.

Еще чего не хватало — тратить противотанковые гранаты на кавалерию. Сзади маются в томительном ожидании бойцы Дмитрия, Освальд, Збыслав, лучники дядьки Адама и Юлдуса. Будет, кому встретить.

За проводниками и орденскими разведчиками следовала моторизированная цайткоманда. Как водится у фашиков, в авангарде ехали мотоциклисты. Две тарахтелки с колясками… Бурцев скрипнул зубами:

— Этих тоже пропускаем.

Туго придется второму эшелону, если эсэсовцы успеют схватиться за пулеметы. Но и открывать раньше времени свою позицию нельзя: танки — вот сейчас главная цель!

Мотоциклисты проехали в каких-то сотне метров от замаскированной аркабаллисты. Не заметили… Рокот «цундаппов» стих.

Зато… рокот, лязг… На узком взгорье появились панцерваффе ливонско-фашистской ударной группы. Первый танк выскочил из низинного леса лихо и шустро. «Лухс»! «Рысь»… Старый знакомый.

Сыма Цзян напрягся.

— Погоди, отец, — шепнул Бурцев, — пусть выползут остальные.

Выползали… Еще одна «рысь». А это… Ух, ты, да никак «пантера»?! И знаменитый «тигр» тут же?! Ну прямо военный парад Третьего рейха! Вот с тех двоих, пожалуй, и нужно будет начать.

Вокруг танков вились еще четыре мотоцикла: два на флангах, два прикрывали тыл. Солидно, ничего не скажешь.

— Куда моя стрелять?! — запаниковал китаец.

— Самого большого, самого последнего отсюда достанешь?

Самым большим и последним был «тигр».

— Моя доставать! — возмутился китаец. — Моя даже самая последняя и самая маленькая доставаться.

Нет, мотоциклистов пусть достают лучники Бурангула.

— Не надо маленькая, Сема, сейчас надо только большая. Понял?

Китаец нервно кивнул:

— Моя понимать! Большой ну для большой железный телега.

Он уже выцеливал из станкового арбалета грозную машину. Платформа на салазках шевельнулась. Упругие изогнутые дуги с натянутой тетивой разворачивались вслед за «тигром». Хорошее дело — легкий в управлении поворотный механизм самострела. Без него фиг навел бы Сыма Цзян свой «гранатомет» на движущуюся мишень.

— Постарайся попасть в заднюю часть, — посоветовал Бурцев. — Там… Ну, в общем, там латы не столь прочны.

Звона спущенной тетивы за грохотом танковых двигателей и лязгом гусениц он не расслышал. Вышвырнутая из кустов ручная граната мелькнула лентами стабилизатора над касками мотоциклистов — те и заметить ничего не успели.

Взрыв.

— Партизаны!

Беспорядочная стрельба…

И все же Сыма Цзян малость не рассчитал. Раскрывшийся стабилизатор чуть-чуть пригасил скорость снаряда, сбил высоту. Граната пошла слишком низко и ударила не в корму, а… На мгновение Бурцеву показалось, будто она упала рядом, не причинив вреда бронированной машине: танк продолжал движение. Но проехал всего несколько метров. Потом «тигр» закружился на месте, волоча за собой сорванную гусеницу. Встал…

К этому моменту бой шел вовсю. Лучники Бурангула обрушили смертоносный град на мотоциклистов сопровождения. Рассыпанные повсюду — в одиночных снежных норах, за густыми кустами, за древесными стволами, татары поднимались из-за укрытия, почти не целясь — навскидку — пускали стрелы, прятались снова, опять натягивали лук, поднимались, стреляли… Одни прячутся, другие вскакивают. И попробуй угадай, где появится очередной татарский ванька-встанька, откуда прилетит очередная оперенная смерть.

Экипажи фланговых «цундаппов» даже не рыпнулись: в считанные мгновения самих фрицев и их «малых ашдаха» утыкали длинные стрелы. Задние мотоциклы успели укрыться за броней «тигра» и «пантеры». Начали отстреливаться. Пока, правда, беспорядочно, вслепую. В отдалении запоздалым эхом отозвались «MG-42» пропущенных вперед разведчиков: авангард цайткоманды и ливонские рыцари тоже напоролись на засаду.

Зарокотали танковые пулеметы. Вздыбили землю и снег скорострельные пушки «рысей». Ударила «пантера». Обездвиженный «тигр» ворочал башней, выбирая подходящую цель.

Бурцев торопил, матерясь: надо быстрее перезаряжать бесшумное орудие и бить, бить, пока фашики не распознали, откуда исходит основная опасность. Дмитрий со Збыславом запыхтели. Вороты аркабаллисты завертелись, как безумные. И вот снова согнуты упругие рога огромного лука, снова натянута тетива.

Бурцев осторожно вложил гранату.

— Куда? — крикнул Сыма Цзян.

Теперь-то в этаком грохоте можно и не таиться,

— Туда! — Бурцев указал на «пантеру».

Бронированная немецкая кошка как раз подставила свой тыл. И получила та-а-акой пинок под зад! Сыма Цзян учел предыдущую ошибку — взял чуть повыше. Вторая граната упала точнехонько на баки и двигатель. Бензиновый, между прочим: соляру заливать в свои танки гитлеровцы так и не научились.

Еще взрыв — осколки накрыли один из уцелевших «цундаппов». Мотоциклисты, искавшие спасения за «пантерой», стали ее жертвой. Пробитая корма танка задымилась, заполыхала… Жаль, наслаждаться этим зрелищем было некогда.

Збыслав и Дмитрий в третий раз натягивали толстую тетиву гранатометного арбалета. Бурцев поставил очередную гранату на боевой взвод, уложил в выемку бегунка, глянул в снежную бойницу. «Пантера» горела вовсю. Выскочившие из пылающего ада танкисты неподвижно лежали у гусениц. В каждом — по две-три стрелы. На одном занимался огнем черный промасленный комбинезон.

Грохот… Оглушительный грохот. Внутри горящего танка рвались боеприпасы. Раз, другой, третий… Башня «пантеры» отделилась от корпуса, приподнялась в облаке дыма, перевернулась, грузно повалилась вбок.

Отрадно…

Еще одна граната беззвучно выпорхнула из кустов. Сыма Цзян по приказу Бурцева целил в разворачивающуюся «рысь». И… Мимо! Недооценил-таки китаец прыти легкого танка-разведчика. Граната взорвалась позади бронированной машины.

— Заряжай! — с досадой выкрикнул Бурцев. Дмитрий и Збыслав заряжали. Но уже не так споро, как раньше. Притомились ребята. Бурцев заменил Дмитрия. Бросил коротко:

— Передохни!

Следующий снаряд тоже пронесся мимо цели. Вспучил землю у гусениц «рыси». Броню осыпало мерзлыми комьями и осколками. И только-то! Невредимый, будто заговоренный, танк как ни в чем не бывало вынырнул из огня и дыма.

Хреново! Бурцев крыл матом почем зря. Всех крыл. И себя в том числе. Оставалось всего четыре гранаты. А первый шок у гитлеровцев уже прошел. Уцелевшие мотоциклисты лупили по всему, что двигалось. Из пулемета, из автоматов. «Рыси» — тоже не молчали. Прикрывая друг друга огнем, танки расползались в разные стороны с явным намерением окружить противника, подойти вплотную, отыскать незримого гранатометчика, расстрелять, раздавить, намотать на гусеницы назойливых лучников-одиночек.

«Тигр» поливал плотным — головы не поднять — пулеметным огнем позиции татарских стрелков. Ухнул даже разок из пушки. Больше для острастки, разумеется. Использовать дальнобойное крупнокалиберное орудие в ближнем бою с рассеянными лучниками неразумно, но психологический эффект демонстрация силы возымела. Ни огненные стрелы хоцзян, ни пороховые «громовые шары» не могли сравниться с выстрелом 88-миллиметровой пушки немецкого тяжелого танка.

Кочевники — оглушенные и растерянные — залегли. Человеческие нервы все ж таки не железные! Вжались степные стрелки в снег — ни живы ни мертвы. С тоской вспоминают о былых битвах, где все понятно: вот конница, вот пехота, вот верный лук, от которого врагу нет спасения, а вот сабля в ладонь…

Надо бы подбодрить ребят.

— Сыма Цзян! Туда!

Бурцев указывал на «тигр».

Неподвижную мишень поразить оказалось проще, чем юркие «рыси». Граната ударила точно под башню. Яркая огненная отметина обозначила место попадания. «Тигр» замолчал. Внутри густо задымилось, черной гарью потянуло из щелей, но немцы даже не попытались покинуть подбитый танк. Кумулятивная струя вывела из строя весь экипаж.

Глава 34

Порадоваться удачному выстрелу помешал омерзительнейший звук — свист пуль над головой.

И сухой деревянный стук.

И щепки, посыпавшиеся от расстрелянной арка-баллисты.

И срезанные, как серпом, ветки.

И опавший с них снег.

И вскрик Сыма Цзяна, схватившегося за левую руку.

По одежде китайца расплывалось красной кляксой кровавое пятно. Проклятье! Их все-таки заметили.

Мотоциклисты, не скованные теснотой перископного обзора, разглядели за далекими кустами самострел-гранатомет. И палили теперь по ненадежному укрытию от души. Палили прямо на ходу: вражеский «цундапп» несся к аркабаллисте. Отчего ж не нестись? Лучники еще не пришли в себя.

Что ж, пора ответить пулеметом на пулемет.

— Всем лежать! — приказал Бурцев.

А все — и подстреленный китаец, и русский сотник, и литвин-оруженосец — и без того уткнулись уже лицами в снег. И подниматься пока не собирались: посвист пуль над головой придавливал к земле не хуже иного пресса.

Где пригнувшись, где — на четвереньках, Бурцев пробирался к запасной позиции — трофейному мотоциклу, укрытому снегом, буреломом и еловыми лапами.

Добрался. Влез в коляску, откинул ветки…

Кажется, подъезжавшие эсэсовцы здорово удивились, когда из бурелома в нескольких метрах от них вдруг возник пулеметный ствол. Возник и сразу ударил. Частыми короткими очередями.

Стрельба длилась недолго. И вражеский пулеметчик, и два мотоциклиста распластались у изрешеченного, перевернутого, горящего «цундаппа».

Зато к Бурцеву поворачивала морду ближайшая «рысь»: железная кошка тоже его заметила… А это гораздо, гораздо хуже. Пулемет он бросил не раздумывая — все равно проку от него теперь, как от козла молока. Вывалился из коляски, откатился в стону.

Первыми снарядами разметало снежный бруствер и наваленные сверху ветки. Но ни человека, ни мотоцикл не задело. Что ж, следующие лягут точнее. Бурцев прикрыл голову руками, зажмурил глаза.

Но громыхнуло не там. И громыхнуло не так. Он узнал знакомый уже звук расколотой гранатой танковой брони. Глянул из сугроба… «Рысь» дымилась. В башне — прямо над фашистским крестом виднелась небольшая дыра с оплавленными краями, а внутри — ба-бах, ба-бах, ба-ба-бах… — вовсю рвалась боеукладка.

Сыма Цзян, Дмитрий и Збыслав хорошо усвоили науку противотанкового боя. «Рысь», охотившаяся за дерзким пулеметчиком, невольно подставила бок под самострел, а побитая пулями китайская аркабаллиста все еще сохраняла боеспособность. Танк проезжал в каких-то полусотне метров от «большого ну». И три гранатометчика тринадцатого века справились без его, Бурцева, помощи: сами зарядили, сами навели, сами всадили гранату в бронированную цель.

Правда, цена, заплаченная за этот удачный выстрел, оказалась немалой. Последний танк цайткоманды — «рысь», заходившая с противоположного фланга, развернула ствол. В том, какую цель выбрал немецкий наводчик, сомневаться не приходилось. Разглядели-таки, сволочи, откуда выпархивают бесшумные снаряды…

— У-хо-ди-те! — заорал Бурцев.

Упрашивать не пришлось. Збыслав и Дмитрий прянули прочь от аркабаллисты, на руках унося раненого китайца. Сухонький желтолицый старичок был легким. Здоровенные литвин и русич бежали быстро…

Взрыв. Еще. И еще. И обломки самострела взлетели в воздух вместе с выдранным из земли кустарником. Боевой расчет «гранатомета» кубарем покатился в снег. Залегли. А танк уже несется к ним — добить, додавить.

Бурцев подбежал раньше.

— Гранаты?! Где гранаты?!

Оглушенные, контуженные, ошарашенные, они смотрели на него недоуменно, непонимающе.

— Где снаряды? Где стрелы? Где наши «громовые шары»? — кричал он по-русски, по-польски и по-татарски.

Сыма Цзян здоровой рукой рванул кушак на засаленном зимнем халате. Две каплевидные болванки с деревянными рукоятями выкатились из-за пазухи китайца. Последние…

— Отец, ты молодец!

Вот почему его оттаскивали от аркабаллисты в четыре руки! Раненый китайский мудрец не желал уходить с позиции без гранат. И правильно: без гранат уходи — не уходи, а танк все равно достанет. Правда, и с гранатами противостоять «рыси» — шанс невелик. Но все-таки…

Бурцев подхватил их обе.

— Лежать здесь! Всем! Не высовываться!

Прыгнул в кусты. Царапая лицо и руки, продрался в сторону. Быстро приготовил килограммовые болванки к бою. Замер: в каждой руке по гранате. Ручной, противотанковой… И на этот раз их придется использовать по прямому назначению — то есть метать рукой. Метров с двадцати. Но до чего же не хочется подпускать бронированную кошку так близко…

«Рысь» перевалила через заснеженный кустарник. Гусеницы смяли разбитый самострел. Повезло — танк пер не на него, не по прямой: пулемет если и скосит, то не сразу. Бурцев приподнялся. С размаху швырнул в немецкую машину немецкие жже гранаты. Одну за другой. С упреждением на пол-корпуса. И на корпус.

Сразу же уткнулся в снег. Не глядя. Чего глядеть теперь-то…

Первый раз рвануло громко, оглушительно громко. Взрывная волна прошла по спине, цапнула кольчугу, припорошила снегом. Сверху посыпалось. Мерзлые земляные комья? Осколки?

Рев не прекратился. Танк не остановился.

Еще один взрыв. Такой же громкий.

Двигатель смолк…

И только тогда Бурцев поднял голову. Ему снова повезло. Просто сказочно повезло, иначе и не скажешь… Вторая граната упала на башню сверху, едва зацепив. Но зацепив все же! Прожгла башенную броню вскользь — до нижней части корпуса, почти до гусениц. Оплавленная щель в палец шириной рассекла металл. Словно рубанули «рысь» наискось противотанковым клинком. Или лазером прошлись.

Танк встал. Жар кумулятивной струи лишь лизнул его нутро. Скорее всего, машина все еще была на ходу. Да и боеприпасы внутри не сдетонировали. Однако экипажу, замурованному в железном гробу, было уже явно не до боя. Тесный мирок там, за прожженной броней, слишком смахивал сейчас на ад.

«А ну как выскочат фашики? — мелькнула запоздалая мысль. — Начнут стрелять. Что тогда? Идти с мечом врукопашную?»

Из откинувшегося люка — из гари и смрада действительно полез человек. Один-единственный. Выживший. Обожженный. Вопящий от боли. Вслепую палящий из «шмайсера». Мученья танкиста прекратила милосердная татарская стрела.

Бурангул стоял неподалеку. Запыхавшийся, пошатывающийся. Стоял во весь рост — не таясь. И то ведь верно: не от кого теперь таиться. На одежде юзбаши расплывалось кровяное пятно, но свой верный лук он держал по-прежнему крепко.

Бурцев тоже поднялся, тряхнул головой. Наступившая тишина глушила не хуже недавних взрывов… Стрельба-то прекратилась. Совсем! Даже от Вороньего Камня, где пропущенные вперед мотоциклисты из авангарда цаиткоманды и ливонские всадники попали в засаду, не доносилось больше ни звука.

Один за другим к нему стягивались уцелевшие бойцы. Уцелевших было немного.

— Все кончено? — пробасил Збыслав. И тишины опять не стало.

Вдали — где-то за Вороньим Камнем, на льду Чудского озера застрекотали «шмайсеры». Бурцев покачал головой. Наивно было бы полагать, что с танковой колонной шла вся цайткоманда.

— Боюсь, все только начинается…

Глава 35

Немцы, оставшиеся на том берегу Узменьского пролива, шли в атаку. Может быть, танкисты, попавшие в засаду, вызвали по рации подмогу. Может быть, фон Берберг, услышав отдаленные раскаты взрывов, сам решил, что пора и ему ввязываться в драку, а может быть… Может быть, просто пришло время? Ведь утро пятого апреля 1242 года давно уже наступило. Не по-весеннему морозное утро Ледового побоища.

Бурцев не стал дожидаться сбора своего отряда — рассеянного, расстрелянного, ошеломленного, бродящего среди трупов и горящих танков, не верящего еще в собственную победу над железными драконами фашистских панцерваффе.

— Дмитрий, Збыслав, Сыма Цзян, Бурангул, позаботьтесь о раненых. Вы свое дело сделали. Все, что могли, и даже больше. Я — еще нет.

Его ждала встреча с фон Бербергом. Встреча в бою или после боя, здесь или где бы то ни было. Только встреча с вестфальцем откроет ему путь к Аделаиде. И чем скорее она состоится…

Бурцев завел трофейный «цундапп». Дырявая как решето люлька выглядела ужасающе, но сам мотоцикл не пострадал ни от пуль, ни от осколков. Пулемет тоже цел, а это — главное.

… Он притормозил ненадолго, когда дорогу преградили два «цундаппа» из ушедшего вперед боевого охранения гитлеровцев. Один — перевернут, другой — влетел в сугроб по самый руль. Оба утыканы стрелами. Вокруг — шесть трупов в эсэсовской форме. Тоже — как ежи. Только оперения торчат. Рядом — мертвые крестоносцы и проводники из чудинов. И мертвые русичи, и мертвые татары. Да, не так чтоб очень удалась эта засада. Среди убитых бродит человек пять. Все, что остались?!

В сердцах он наподдал ногой немецкую каску. Та отлетела, завертелась на снегу порожним котелком.

— Освальд жив?

Ответили:

— Жив. За Вороний Камень подался. Драться дюже хотел с немцами — за Ядвигу свою поквитаться жаждет. Лучники его с пруссом Адамом тоже за поляком пошли. Нам велено остальных дожидаться.

— А Юлдус — десятник Арапши — где?

— Так убили. Вон же он лежит.

Правда, лежит. Только трудно узнать того, кому из пулемета разворотили лицо…

Стрекотание «шмайсеров» приближалось. Бурцев еще раз окинул взглядом место кровавой стычки. Холодное оружие валялось здесь вперемежку с боеприпасами к огнестрельному. Порыться в снегу — так можно насобирать целый арсенал. Но рыться некогда. Пару коробок с пулеметными лентами, лежавших на виду, он все же подобрал, бросил в коляску мотоцикла. Пригодится… И двинулся дальше. Время дорого.

На Вороний Камень он не въехал — взлетел по пологому склону, распугивая лошадей княжеской свиты и нервируя дружинников из личной охраны Ярославича. Остановил «цундапп» возле княжеского стяга. Развевающийся на темно-красном полотнище нерукотворный Спас — и тот, казалось, встрепенулся, поднялся повыше в воздух, оборотив лик на нежданного гостя.

Бурцев газанул пару раз на холостых оборотах, чтоб всадники впереди не заслоняли обзор. Можно было себе позволить: ветер дул с озера, в лицо. Сильный ветер — он доносил сюда звуки пальбы, но вот рев трофейного «цундаппа» на Вороньем Камне немцы вряд ли услышат. Да и разглядеть с чудского льда мотоцикл за густыми молоденькими елочками тоже сейчас мудрено.

Народ перед ним расступился. Лица гридей и знатных бояр кривились от смрадного дыхания «самоходной телеги», рокота мотора и дерзости нового фаворита Александра. Хмуро смотрел Савва. Исподлобья зыркал Игнат. Арапша — посланник Батыя тоже был здесь — татарский предводитель неодобрительно качал головой. Только сам князь стоял над обрывистым берегом недвижной скалой. Не оборачивался. Ярославич лишь поднял руку в требовательном жесте. Бурцев послушно заглушил двигатель. Слез с мотоцикла, встал рядом.

Александр, не отрываясь, смотрел на начало ледовой баталии. И похоже, зрелище это не внушало оптимизма новгородскому князю. Бурцев поднял бинокль.

… Они обогнули взломанный снарядами и бомбами лед и приближались со стороны северо-западной части Соболицкого берега. Жиденькая цепь автоматчиков шла впереди плотного рыцарского клина, пехота цайткоманды шагала неспешно, коротко постреливая из «шмайсеров». А вот конница ливонцев уже перешла на рысь. «Свинья» крестоносцев быстро нагоняла передовую линию союзников…

Неприятный холодок прошел по телу — невольный трепет перед слаженной мощью грозного противника. Да, воины братства Святой Марии надвигались знакомым еще по Легнице строем. Медленно, но неотвратимо на озерном льду разгонялась заостренная трапеция живого тарана. Впереди — цвет ливонского рыцарства. Рослые лошади, что с разгону и стену проломят, на фиг. Закованные в броню всадники… На солнце поблескивали длиннорукавные кольчуги, латные рукавицы, кольчужные чулки, стальные поножи, наколенники, налокотники, наплечники и кожаные, усиленные железными пластинами панцири. Покачивались в такт лошадиному ходу рогатые шлемы-топхельмы. Густым частоколом топорщились не опущенные еще для сшибки длинные копья. Сверкали лезвия тяжелых секир и обнаженных мечей. Прикрывали тела треугольные щиты. Взбухали на ветру орденские стяги, плащи и нагрудные котты. Однообразным узором мелькала классическая тевтонская символика — черные на белом кресты.

По флангам тоже шла рыцарская конница. Но здесь строй держали не только орденские братья. В боковых колоннах компания подобралась попестрее. Были тут и полубратья-сержанты с Т-образными крестами на серых одеждах. Были разношерстные иноземные гости, жаждавшие снискать в новом крестовом походе славу и земельные наделы. Были благородные фанатики-пилигримы, истово верящие в правоту Христова воинства и встававшие под крестовые знамена всюду, где только возможно.

Под собственными стягами шли в бой и отряды орденских союзников — немцы, датчане и, конечно, свейские рыцари, жаждущие реванша за Невскую битву двухлетней давности. Немалую рать привел с собой дерптский епископ: его многочисленные вассалы замыкали боевое построение ливонцев.

Внутри крестоносного клина — поближе к бронированному рылу и бокам «свиньи» — двигались конные оруженосцы и слуги. Там же мелькали всадники чудинов — большей частью, знатные вожди из местных эстов, предпочитавшие не бороться, а договариваться с немцами. В самом центре живой трапеции толпилась пехота. Вымуштрованные вспомогательные отряды орденских кнехтов даже на бегу не ломали общего построения. Дисциплинированные кнехты вооружались легко, но добротно. Яйцеобразные шишаки и шлемы-шапели с покатыми широкими полями, черные кожаные или стеганые доспехи с усеченными Т-образными крестами на металлических нагрудниках, небольшие щиты, боевые топоры, ножи, короткие копья, арбалеты…

Рядом в беспорядке бежали ополченцы из бедных чудинов. Вместо доспехов — теплые тулупы, толстые, обшитые бронзовыми кольцами шапки да простенькие, кое-как склепанные шлемы. Оружейный арсенал тоже невелик: дощатые щиты, охотничьи рогатины, топоры-древорубы, сулицы… Это — люди подневольные, пригнанные своими вождями на убой, не воины — мясо, массовка. Но таких в ливонской «свинье» набралось немного. Не то что в новгородском войске, почитай, две трети которого составляют не приученные к ратному делу мужики.

В тылу немецкой «свиньи» — у знамени с Девой Марией и скромным тевтонским крестом в уголке — держался небольшой орденский резерв. В изобилии маячили тут и другие штандарты и штандартики. Кресты, гербы… На знаменах, на щитах, на коттах…

Стоп! Бурцев прильнул к биноклю. Окуляры едва не выдавили глаза. Медведь!

Геральдический зверюга Фридриха фон Берберга! Точно он!

Глава 36

Знакомый до боли щит мелькнул между ливонским знаменем и стягом с золотым ключом и мечом — знаком Германа фон Крайземана. Дает, наверное, сейчас вестфалец советы направо и налево — и ливонскому магистру, и дерптскому епископу. Эх, достать бы гада из пулемета. Так нельзя ведь! Живым он должен попасть в руки Бурцева — только живым и никак иначе. Значит, пробиваться к предводителю цайткоманды придется через всю крестоносную «свинью». И не только через «свинью». Бурцев разглядел: конного штандартенфюрера сопровождали два мотоцикла с пулеметами! Значит, не все эсэсовские «цундаппы» пошли в обход озера с танками…

Фон Берберг остановил коня. Ну и бредовая же картина! Рыцарь приподнялся на стременах, приставил к смотровой щели топхельма… приставил бинокль! Точную копию того, что держал сейчас в руках Бурцев. Глянул быстро, оценивающе. Нет, кажись, не на Вороний Камень — на своих автоматчиков. И на татарский авангард русского воинства. Потом вестфальца заслонил отряд легких орденских всадников. Стрелки: за спиной арбалеты, на боку — закрытые колчаны.

Арбалетчики ливонцев бездействовали. Не заряжали тугие самострелы, не доставали короткие толстые болты. С работой орденских стрелков сейчас отлично справлялись солдаты цайткоманды. Своими «шмайсерами» немецкие автоматчики старались издали пробить брешь во вражеском строю, расчистить пространство для решающего удара ливонской конницы.

Первыми под пули эсэсовцев попали лучники Арапши. Степные всадники из передового полка пятились, крутились на месте и гибли один за другим. Но пока держались под автоматным огнем достойно. Да что там — более чем достойно для тринадцатого-то века. Наверное, после вчерашней воздушной атаки и танкового обстрела «невидимые стрелы» казались уже не столь ужасными. Впрочем, смерть они сеяли в рядах татар тоже весьма щедро.

Поддержать бы ребят пулеметным огнем… С этим соблазном пришлось побороться. Трофейный пулемет на Вороньем Камне и единственный во всем войске пулеметчик, умеющий с ним управляться, — сейчас слишком важный козырь. Открывать свою позицию, не разобравшись в планах противника, не следовало. Бурцев сжал кулаки. Молчание трофейного «МГ-42» будет стоить многих жизней, но если ударить раньше времени, жертв, в итоге, окажется гораздо больше. И уж победы тогда точно не видать, как своих ушей.

Бурцев заставил себя убрать палец со спускового крючка. Он ненавидел себя за это, но надо, надо… Общение с Кхайду-ханом не прошло даром. Научился ты, Васек, в польских землях хладнокровной азиатской расчетливости.

А люди падали под пулями. Но не отступали. Умудрялись сдерживать напуганных автоматными очередями коней и даже отстреливаться из луков. Кого-то держал приказ, кого-то — боязнь позора, кого-то страх перед гневом нойона Арапши и князя Александра. А кто-то был настолько закален суровой школой татаро-монгольских туменов, где бегство одного воина беспощадно каралось казнью целого десятка, что попросту не мог помыслить об отступлении без соответствующей команды.

Бурцев вспомнил прошлогоднюю сечу татар и русичей с польско-тевтонским воинством Генриха Благочестивого. Тогда на Добром поле под Легницей хан Кхайду послал навстречу немецкой «свинье» новгородскую дружину и не прогадал. А долг, он платежом красен: теперь вот Ярославич выставил на пути германцев татарский заслон. Хотя какой там долг, какие платежи… Вывести вперед лучших стрелков — это единственное, что мог предпринять новгородский князь. Степные лучники имели хоть какие-то шансы в противостоянии с цайткомандой.

Пистолет-пулемет «МП-40», коим на самом деле являлся пресловутый «шмайсер», — оружие грозное, но лишь в ближнем бою. На большой дистанции поразить мишень из него не так-то просто. Особенно если мишень эта не стоит на месте, а постоянно крутится, вертится, гарцует, мечется туда-сюда.

Степные воины пускали стрелы с седла, на скаку. Далеко пускали, метко. Это несколько уравнивало силы противников в необычной дуэли. Незначительно, но уравнивало. Но незначительно. Но, блин, все же очень незначительно. Люди и кони, сраженные пулями, валились на лед десятками. Убитые, раненые… А ответные стрелы летели все реже.

Но и среди бойцов цайткоманды появились первые потери. Согнулся в три погибели, вцепившись в оперенное древко, один автоматчик. Рухнул на спину — плашмя второй. Еще одна меткая стрела подцепила третьего. Цепь эсэсовцев остановилась. Не ожидали-с?

Нет, это был всего лишь заранее рассчитанный маневр.

Гудение орденских труб — и эсэсовцы разделились на две равные группы. Расступились: взвод вправо, взвод влево. Действовали четко, слаженно, как на плацу… Только быстрее — гораздо быстрее. Автоматчики отбежали в стороны, пропуская клюв крестоносного тарана и на ходу меняя опустевшие магазины. А к ним вдоль ливонских флангов уже мчались мотоциклисты. Тоже: один — трава, другой — слева.

«Цундаппы» с пулеметами в колясках соединились с автоматчиками. Обе группки неторопливо двинулись дальше — не передовым уже, а фланговым сопровождением. Эсэсовцы больше не стреляли. Они даже не смотрели вперед, где вот-вот вскипит битва. Взгляды и стволы цайткоманды были направлены в стороны. Вправо, влево…

А «свинья» уже неслась тяжелым галопом. А пехотинцы в ее чреве едва успевали переставлять ноги. А фашики молчали… И продолжали расползаться двумя компактными группками в разные стороны.

Непонятно. Да нет же, ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Понятно! Все ведь ясно как божий день! Сейчас рыцари сами — без помощи союзников из будущего — раздавят, сметут жалкие остатки вражеского авангарда, потом ударят в центр русского построения. Автоматчики же и пулеметчики цайткоманды в драку не полезут — останутся прикрывать бока крестоносного клина от ударов правого и левого крыла русичей. Фашисты ведь тоже не идиоты — историю, небось, изучали. И тактику Александра Невского усвоили. И выгоду из предстоящего маневра новгородского князя извлечь сумеют.

Ярославич думает обмануть рыцарей — взять ливонский клин в клещи. Но, зная об этой хитрости, противник готовится к встрече с фланговыми ударными группами. Смогут ли русские дружинники прорваться сквозь плотный автоматно-пулеметный огонь цайткоманды? Вряд ли. Слишком большое пространство придется усеять трупами.

И ведь под пулями падут лучшие воины князя Александра, скачущие в первых рядах. А тогда уж положение не спасет ничто. Немногочисленный засадный полк тоже погоды не сделает: стоит только высунуться из укрытия — расстреляют и его. Даже без танков и поддержки с воздуха фашистско-ливонская рать — слишком крепкий орешек…

Глава 37

Бронированный клюв немецкой «свиньи» приблизился почти вплотную. До первой рукопашной сшибки оставалось совсем ничего. Татары, выпустив по последней стреле, убирали луки, хватались за копья и сабли, прикрывались плетеными щитами. Да только что, что смогут сделать легковооруженные лучники против латной рыцарской конницы?

— Не выстоять им больше, не выстоять… — покачал головой Александр. — Арапша! Командуй отход. Пусть отступают к пешцам.

Из княжеской свиты выступили трое. По правую руку от татарского военачальника ехал барабанщик, по левую — копейщик с бунчуком. Подъехали к обрывистому краю Вороньего Камня, остановились.

Сигнальный барабан громыхнул отрывисто, тревожно, всполошенно. Гулкое упругое эхо разнеслось далеко над ледяной равниной. Поднялся и опал конский хвост на длинном древке…

Татарские стрелки развернули коней перед самым свиным рылом, ринулись назад. Но ушли не все. Ливонцы достали-таки длинными копьями раненых и нерасторопных. Смяли, рассеяли передовой отряд, пронеслись по трупам дальше. Лавина плоти, стали и крестов приближалась теперь к переднему строю русичей.

Зашевелились в тревоге и ожидании смертельной схватки новгородские мужики-ополченцы, безлошадные ладожане, карелы, псковичи, ижорцы… Редкие татарские всадники уже почти растворились их массе.

Секунда, другая…

Перед лязгающим кавалерийским валом чело — срединный полк Александра — невольно попятилось назад — к спасительным рогаткам и торосам, которых за сплошной людской массой пока не разглядели еще ни жаждущие крови крестоносцы, ни их разгоряченные кони. Но ополченцы отступили совсем чуть-чуть. Вовремя образумились под криками десятников и сотников. И снова крепче прежнего, намертво вмерзли в ледяной панцирь озера.

Пока еще стоя.

Бурцев качнул головой. Многим из этих кое-как вооруженных мужиков предстоит сегодня лечь под натиском конницы. И там, впереди, в замершем неподатливой стеной строе это тоже знали. Там это ощущалось особенно остро. Год назад ему самому довелось вот так же стоять перед надвигающимся рыцарским клином. Уж он-то помнил, каково это…

Секунда, другая…

Многоногая, грузная, неповоротливая, но прилично уже разогнавшаяся «свинья» грохотала коштами, звенела железом, орала в тысячи глоток о том, что Бог по-прежнему с нею. Ох, и крепок же весенний лед Чудского озера, коли не трескается под этим громоподобным топотом. Не иначе как до самого дна промерзла вода возле берега. Да, медленно, неохотно выпускало из себя озеро этой весной стылую зиму.

Секунда, другая… Секунда, другая… Конные врезались в пеших. Началась не битва — избиение. Нет, пешая рать Александра не обратилась тылом к грозному врагу, не побежала прочь. Мирные мужики-оратаи, охотники, рыбаки и бедные горожане в плохонькой броне бесстрашно встретили отборных ливонских рыцарей незащищенной грудью. Шевельнулись над неровным строем крепкие охотничьи рогатины и длинные копья с крюками для стаскивания всадников. Поднялись ослопы, топоры и секиры на добротных рукоятях. Замелькали широкие боевые ножи, которыми пешцы старались снизу подсечь боевым коням сухожилия или полоснуть по брюху.

Но оружие в руках, больше привыкших к сохе, силкам, рыболовецкой снасти и ремесленному инструменту, било хоть и сильно, но неумело, неловко. Другое дело — рыцарское воинство и его верная свита. Закаленные в ристалищных поединках, в бесконечных междоусобных стычках, в разгонах прусских, литовских и чудинских партизан, закованные в латы, прекрасно обученные и хорошо вооруженные воины на рослых лошадях легко справлялись с далеким от ратного дела противником. Крестоносцы безжалостно и хладнокровно разили сверху, не тратя на удар лишних сил, не тратя лишнего времени, не тратя лишних эмоций.

Орденское построение держалось прочно. Монолитный клин не разваливался. Одни всадники прикрывали других. И подступиться к ним у пешцев не было никакой возможности. Разве что только если навалиться всем миром. И только если по трупам уже сраженных товарищей, пока оружие врага вязнет в чужой плоти.

За каждого стянутого с седла или опрокинутого вместе с лошадью всадника русичи расплачивались десятками своих жизней. Но остановить живой таран не могли. Взявший разгон клин крестоносцев погасил о живую преграду скорость, однако не утратил инерции. «Свинья» наваливалась, врубалась, вгрызалась… Ее железное рыло продвигалось все дальше, протискивалось в глубь русского войска, расщепляло срединный полк. А фланги тем временем разворачивались, расходились в стороны, пуская в бой кнехтов и пехоту чудинов.

— Пора! — крикнул Александр. Короткий взмах руки… Звонко дунул в рожок княжеский трубач. Внизу — под Вороньим Камнем долгожданный сигнал подхватили бубны и сопелки, накры и сурны. Еще раз ударил татарский сигнальный барабан. Срединный полк разом прогнулся, подался назад. Крестоносцы, чуя скорую победу, вновь пришпорили коней. Ливонцы напирали с удвоенной энергией, приближаясь к незримым еще торосам, острым кольям и рогаткам.

Эсэсовцы по-прежнему выжидали, едва продвигаясь на флангах и предоставив вести дистанционный бой орденским арбалетчикам. Решили пока не тратить боеприпасы? Решили, что крестоносцы додавят пешую середку противника самостоятельно? В общем-то, правильно решили…

Бурцев тоже ждал. Кусал губы до крови, но ждал, мысленно считая патроны в своих пулеметных лентах. Не так уж много их выходило — капля в море против многотысячного ливонского воинства. Следовательно, каплей этой первым делом надо капнуть на цайткоманду. И капнуть в самый нужный момент — во время фланговых ударов конных дружин, не раньше. Подавить пулеметы, отвлечь на себя автоматчиков, дать возможность кавалерии Александра беспрепятственно осуществить обходной маневр.

Пехота фон Берберга прилично подотстала от «свиньи». Эсэсовцы двигались вальяжно, неторопливо. «Шмайсеры» — на животе, жестокие кривые ухмылочки на лицах. Мотоциклы ползли со скоростью пеших автоматчиков. Им ведь, собственно, тоже спешить некуда.

А прущий напролом по старой кабаньей привычке рыцарский клин уже уперся рылом в непроходимые торосы, налетел на рогатки, напоролся на острые колья. Разбил бронированную морду, обломал клыки… Это только в кино показывают, как лихие всадники в бутафорских доспехах перемахивают через любое препятствие. В реальности тяжелый боевой конь с закованным в латы наездником перепрыгнет разве что через труп поверженного врага. Бой — это не скачки с препятствиями. Бой — это бой. Со всеми вытекающими…

И немецкой «свинье» приходилось несладко. Задние ряды напирали на передние. В передних покалеченные лошади с оглушительным ржанием падали сами и сбрасывали всадников. Начиналась давка. Те, кто в плотном движущемся строю до сих пор помогал друг другу и прикрывал друг друга, теперь начинали мешать.

Враг увяз, враг застрял, враг остановился. Неповоротливый рыцарский клин вместе со скоростью и нахрапом утратил свое главное преимущество. Клин распадался на части. Русские же пешцы, воспрянув духом, наваливались на супостата с новой силой. Сражение близилось к кульминации.

Эсэсовцев ничего не смущало. Ну, то есть совершенно ничего! Цайткоманда была готова к такому развитию событий. И действовала в соответствии с оправдавшимися ожиданиями. Обе группки остановились позади увязшей «свиньи». Заняли позицию по обе стороны от ломающегося строя союзников. Оборонительную позицию… Отсюда, выходит, фашики будут встречать огнем конные полки Александра.

Что ж, Бурцева это устраивало вполне. Эсэсовцы находились в пределах досягаемости его «MG-42». В хороших пределах. Если сразу сбить пулеметчиков, автоматчикам его достать будет непросто, а уж он-то автоматчиков… Бурцев улыбнулся. Криво. Жестко. Как улыбались солдаты цайткоманды. Он достанет.

Князь Александр поднял руку.

Еще один трубный сигнал — сигнал готовности к атаке. Звонкий, бодрый — прямо побудка пионерского горна. Горнист в кольчуге и сияющем на солнце куполообразном шлеме разбудил недвижимые до сих пор фланги русского воинства. Фланги чуть сдвинулись. Затрепетали на ветру поднятые над головами прямоугольные и треугольные стяги.

Фашики напряглись.

Скоро уже…

Глава 38

На этот раз он вскрыл две пулеметные барабанные коробки и скрепил патроном звенья разных лент на пятьдесят выстрелов. Получилось сто. Да, длинная ленточка вышла. Хватит секунд на пять непрерывной стрельбы. Но все равно для цайткоманды и ливонской «свиньи» маловато будет. Поразмыслив немного, Бурцев подсоединил к металлической шарнирной змее, свисавшей с пулемета, еще и двухсотпятидесятипатронную ленту из переносного «цундапповского» ящика. «Змея» подросла, не поместившись в коляске, обвила мотоцикл, пустила хвост, снаряженный «невидимыми стрелами» по земле. Не очень удобно. И все же так лучше: в бою не понадобится тратить время на перезаряжание. Лишь бы ствол не перегрелся.

Впрочем, стрелять без перерыва Бурцев и не собирался. Только короткими очередями. И только наверняка. Обстоятельства, увы, вынуждали: даже эта гигантская сборная лента все же не бесконечна и закончится гораздо быстрее, чем хотелось бы. А она у него — предпоследняя. Последняя — еще на пятьдесят патронов — лежит в пулеметном барабане под «цундаппом». Но это — НЗ. Больше подпитывать трофейный пулемет будет нечем.

— Ну, как думаешь, Васильке, побьем мы немца? — князь подошел к «цундаппу». Александр смотрел озабоченно. Бурцев очень постарался, чтобы его улыбка вышла ободряющей.

— Отчего же не побить. Ясен перец, побьем!

— Ясен что?

Бурцев уже поймал в прицел мотоцикл цайтко-манды на правом фланге.

— С Божьей помощью, говорю… Кто с мечом к нам топ-топ, тот от меча и дрыг-дрыг.

— Эх, Васильке, кабы только с мечом. Сам ведь говорил, оружие у немчуры такое, с коим нашему совладать трудно.

Бурцев улыбнулся:

— Подумаешь, проблема! Будем бить не нашим. Их же оружием и будем бить. Авось, не впервой. Пташку то с крестами на крылышках сшибли…

Он похлопал по пулеметному прикладу.

— Булямот? Думаешь, снова поможет?

— Ага. Если ты мне поможешь. Держи-ка, княже, ленту. Будешь у меня вторым номером…

В принципе, можно обойтись и без помощника. Но лучше уж перестраховаться. Лента на триста пятьдесят выстрелов все-таки слишком длинная. Чего доброго, скособочится в самый ответственный момент, перекосит патрон.

— Что держать? — не понял Ярославич.

— Вот этот железный пояс будешь подавать сюда. Так, чтобы невидимые стрелы ровно входили. Понял, княже?

— Ясен перец, — серьезно ответствовал Александр.

— Ну, и славно. Только не пугайся — будет очень громко.

— Да знаю я ужо…

Свита наблюдала за смелым князем с восхищением. Сами к самоходной телеге старались не приближаться. Может, теперь напишут в летописях, как Александр Невский поливал крестоносцев из пулемета. Хотя вряд ли… Летописи — дело такое… Для истории пишутся. О победах, что, как водится, должны быть добыты силой родного, а не вражеского оружия. Имидж-с…

Ярославич дал знак.

Бурцев прильнул к пулемету.

Звонкий трубный звук — и фланговая атака началась. Сразу с двух сторон. Вражеские пулеметчики в мотоциклетных колясках тоже целили в выдвигающиеся фланги русского воинства.

Вот сейчас…

Право первого пулеметного выстрела Бурцев решил не уступать. Палец вжал курок. Короткая — в три патрона — очередь…

Пулеметчик цайткоманды в правом «цундаппе» обмяк. Ствол вражеского «MG-42» задрался в небо. Еще очередь — длиннее, еще… Попадали мотоциклисты. Задымился, заполыхал бензобак.

Оглушенный князь побледнел. Александр сжимал зубы — аж борода подрагивала. Но пока Ярославич держался молодцом. Ленту тоже удерживал, как сказано.

Бурцев перевел оружие влево. Автоматчики бегали, махали руками. Второй «цундапп» закружил на месте. Экипаж мотоцикла вертел головами по сторонам, пытаясь определить, кто и откуда стреляет.

Ага! Не до русской конницы стало! Очередь. И снова. До чего же удобно бить сверху… Поймал свою пулю рулевой. Свалился на лед, «цундапп» заглох, остановился. Сидевший позади автоматчик спрыгнул с машины, отбежал в сторонку, держась за плечо. Пулеметчик в люльке поднял бинокль… Кажется, даже заметил. Повернул ствол к Вороньему Камню. Но поздно, братишка, поздно. Опять загремели выстрелы. Коляска вражеского мотоцикла превратилась в решето. Человек в ней — тоже.

Так, а что там за движение справа? Какой-то отчаянный эсэсовец со всех ног бежал к расстрелянному горящему мотоциклу. Прямо в огонь полез, герой. Хм… притягательная сила бесхозного пулемета?

Бурцев свалил смельчака. Зацепил еще одного. Отсек, отогнал остальных. Вновь поворотил ствол влево.

Да, его определенно заметили. Фашики залегли, открыли пальбу по Вороньему Камню, пытаясь «шмайсерами» подавить огневую точку противника. Трудновастенько, вообще-то, но при благоприятном стечении обстоятельств, наверное, — возможно. Где-то рядом свистнула пуля. Еще одна вскользь царапнула по шлему Александра. Князь вздрогнул, втянул голову в плечи, но ленту не бросил.

Ответная очередь Бурцева… Эсэсовцы на время утихомирились. Он мельком глянул на побоище у берега.

Рыло «свиньи» и новгородские пешцы в торосах и рогатках уже смешались друг с другом. В бойцовском запале ни рыцари из авангарда, ни ополченцы не видели и не слышали ничего вокруг. А вот задние ряды ливонцев забеспокоились, попятились. Ускорить, что ли, процесс? Бурцев не удержался — саданул-таки поперек тулова размякшей «свиньи». Раз, другой, третий. Он бил, сцепив зубы и не считая патронов, пока ливонский клин не раскололся надвое. Тылы, из последних сил сохраняя жалкое подобие строя, отходили к позициям цайткоманды и дальше. От общей массы отделились первые бегущие — ополченцы-чудины и кнехты.

Сухой щелчок.

— Все, — растерянно произнес Александр.

Князь показал пустые руки. Лента кончилась!

Цеплять на пулемет барабан с последней полусотней патронов пришлось под беспорядочным обстрелом «шмайсеров». Слава Богу, что задумывались немецкие пистолеты-пулеметы не для этой дистанции.

Готово! НЗ встал на место. Поэкономнее теперь надо быть.

Бурцев поднял голову. Странно… Стрельба продолжалась, а шальные «шмайсеровские» пули больше не свистят над головой. Вот ведь елки-палки! Гитлеровцы сосредоточили огонь по своей первоначальной цели — конным дружинникам Александра. Передние ряды из полка правой и левой руки уже полегли. Кавалерия смешалась, притормозила. Ну, ладно…

Он снова вдарил по цайткоманде. Автоматчики яростно огрызнулись. Пристрелялись, блин, фашики… Стукнуло в коляску. Царапнуло по рулю. Зато конница русичей снова разгонялась, снова шла в атаку. Кавалерийский вал все ближе, ближе…

Патроны закончились, когда русских дружинников отделяли от автоматчиков каких-то пятьдесят — сто метров. А это уже все… Это уже не остановить ни автоматом, ни пулеметом.

Одни эсэсовцы вскакивали, бежали, отстреливаясь. Другие палили, не поднимаясь на ноги. Кто-то в отчаянии швырял гранаты. Взрывы, захлебывающиеся очереди… Русичи падали целыми гроздьями, но волны, накатившие с двух сторон, уже захлестнули остатки цайткоманды. Закололи ли посланцев Третьего рейха копьями, зарубили ли мечами, истоптали ли копытами — этого Бурцев не разобрал. Но это, по большому счету, было неважно.

Не сбавляя темпа, дружинники ударили по отступающим ливонцам. Германцам и их союзникам теперь пришлось сразиться не с легковооруженными татарскими стрелками, не с мужиками-ополченцами, а с профессиональными бойцами, ни в чем не уступающими орденским рыцарям. Полки правой и левой руки сжались на ребрах орденской «свиньи». Ребра хрустнули. Немецкий клин треснул. И рассыпался окончательно.

Дрогнуло крестоносное воинство. Отступили благородные иноземные рыцари, устремились назад — к знаменам ливонского ландмейстера, его вассалов и союзников гости ордена, отошли малодушные пришлые всадники, бросая на произвол судьбы рассеянную, смятую пехоту. Лишь стойкие ливонские братья в белых одеждах с черными крестами да полубратья в серых плащах и коттах, сбившись в тесные группки, дрались с отчаянием одержимых. Ливонцы пытались еще дать достойный отпор. И хорошо пытались. У некоторых это даже получалось. Продвижение фланговых отрядов русичей застопорилось. Клещи вокруг ливонского ядра начали медленно разжиматься.

— Вот и мой черед пришел, Васильке!

Повинуясь княжьему знаку, отроки подвели оседланного коня вороной масти. Дорогая блестящая серебром и золотом сбруя, расшитая попона, стальной налобник… Александр мигом оказался в седле. Застоявшийся без дела конь так и плясал под седоком. Князь тоже расправил плечи, приосанился в ожидании кровавой потехи. Верные, испытанные в боях гриди окружили Ярославича. Ближе всех оказался Савва. Сразу за ним — боярин Игнат. Подбежал паренек из молодшей дружины, подал Александру червленый щит и длинное копье. От копья Ярославич отказался — вырвал из ножен меч.

Подъехали трубач-сигнальщик и знаменосец с княжеским стягом. Встал рядом Арапша. Бунчуконосец и барабанщик тоже были при своем нойоне. Так и спускались по пологому склону Вороньего островка на лед Чудского озера.

Глава 39

Бурцев спохватился. Ему-то коня никто не предложил. Ну и ладно, а мотоцикл чем хуже? Пулеметный ствол беспомощно смотрел в небо, опустошенные ленты валялись под колесами, но разве это помеха для поиска ненавистного фон Берберга?

— Дай-ка мне свою хворостину, парень.

Зазевавшийся княжеский отрок и глазом моргнуть не успел, а Бурцев уже подхватил оружие, от которого только что отказался князь. Школа рыцаря ворованных копий Освальда Добжиньского! «Цундапп» завелся на раз-два. И вскоре в хвост княжеской свиты пристроился мотоцикл. Сначала в хвост, затем Бурцев вырулил поближе к стягу. Правая рука — на ручке газа. Левая держит копье. Неудобно левой-то, но что поделаешь — пришлось положить длинное древко на руль да прижать посильнее под мышкой. Гнать тяжелый военный мотоцикл по чудскому льду так еще можно, но вот затормозить в случае чего будет проблематично. Хотя… Что-то подсказывало Бурцеву: тормоза ему сегодня не понадобятся.

Александр обернулся на рокот двигателя. Улыбнулся снисходительно, заприметив свое копье в руках мотоциклиста. А после спрятал все эмоции под позолоченным забралом-личиной. Всадив шпоры в бока вороного, понесся вперед. Не оглядываясь, молча. Рука поднята. В руке — обнаженный меч… Понятный без всяких слов знак.

Трубач затрубил. Громыхнул барабан. Свита ринулась вслед за господином. Из-за Вороньего Камня несся в бешеном галопе, нагонял засадный полк. Русские дружинники в добротных кольчугах и крепких нагрудных зерцалах, татарские нукеры-панцирники в надежной чешуйчатой броне… Немного — сотни три, но воины все отменные, свежие, утомленные не битвой, а ожиданием. От таких воинов больше всего пользы на поле боя.

Князь указывал путь в обход пешего ополчения, по узкому, заранее расчищенному меж торосов коридору. Рогатки там сейчас были убраны. Дорога — свободна.

— Ура-а-а! — возопили татары.

Боевой клич степняков пронесся над замерзшим озером, перекрыл шум сражения.

— А-а-а! — зычно подхватили русичи.

Остатки Христова воинства снова пятились. Триста внезапно объявившихся всадников орали, наверное, за целую тысячу. А поскольку у страха глаза велики, могли бы, наверное, сейчас сойти и за две.

Лихо поигрывая на скаку мечами и саблями, грозно потрясая копьями, дружинники и нукеры позади новгородского князя состязались в скорости. Бурцев тоже не отставал в этой дикой гонке. Даже совсем наоборот. Газанув раз, он оказался подле Александра. Газанул два — и дерзко, презрев субординацию, вырвался вперед. Нет, мчался он не в общую кучу малу, где русские витязи и немецкие рыцари остервенело месили друг друга. Там уж как-нибудь разберутся без него. Да и не проехать там сейчас даже на мощном «цундаппе».

Бурцев бросил машину в сторону — в объезд сечи. Затем погнал в ливонский тыл — туда, где еще маячил главный ливонский стяг и знамя дерптского епископа. Он не уклонялся от боя, он просто искал фон Берберга. Если до вестфальца кто-нибудь доберется раньше и, чего доброго, замочит… Нет, этого допустить нельзя. Штандартенфюрер перед смертью должен рассказать, куда он упрятал Аделайду.

Князь тоже вел свою личную дружину и засадный полк в тыл противнику. Ярославич торопился замкнуть кольцо, завершить окружение израненного и взломанного клина.

Ливонцы поняли все. Отступление перерастало в бегство. Полностью схлынул наносной слой авантюристов, охотников за легкой добычей и подневольных бойцов из простонародья. Слетела вся малодушная шелуха. По-прежнему держался лишь твердокаменный остов «свиньи». Размозженный, раскиданный по косточкам, но все еще колючий, незаглотный. Вокруг отдельных стягов и хоругвей сгрудились самые стойкие, самые неустрашимые.

Насмерть рубились истинные Фанатики, настоящие Воины, верные Слуги, прикрывавшие своих господ. Эти если и отступали из окружения, то не сломя голову, подобно иноземным рыцарям, кнехтам и ополченцам-чудинам, эти отходили достойно — сохраняя, по возможности, боевой порядок, яростно отбиваясь. Оставляя на льду свои и чужие трупы.

— Княже, берегись!

Крик Саввы — оглушительно-звонкий, полный ужаса и ненависти прозвучал, когда дружина Александра проносилась мимо дымящегося вражеского «цундаппа» и разбросанных вокруг трупов в эсэсовской форме.

Он сбросил газ, оглянулся через плечо. Понапрасну Савва так драть глотку не станет. Видать, и правда Ярославич в беде! Но что такого страшного вдруг узрел бдительный телохранитель Александра? Чего испугался? От княжеского стяга со Спасом немцы шарахались, как черт от ладана, дорогу Александру никто не преграждал. Не от мертвых же фашиков исходит угроза. Или… Или не все они еще мертвы?!

Взрыв прогремел за спиной всадника с золоченой личиной-забралом. Но в последнее мгновение Савва успел-таки вклинить своего скакуна между свистящими осколками и князем. Граната — вот что заметил оруженосец и соратник Ярославича! Кто-то из чудом уцелевших эсэсовцев швырнул ее под ноги княжескому вороному. Но запал тлел долго, а конь мчался быстро. Граната рванула далеко позади. Однако не настолько далеко, чтобы не достать Ярославича осколками. И достала бы, безусловно, если б осколки эти не принял на себя Савва.

Верный телохранитель пал на лед вместе с конем. Взрывом скосило еще нескольких человек. Рухнул знаменосец. Покатились с лошадей трое всадников из княжеской свиты. Свалились два немецких рыцаря, не успевших вовремя убраться с пути засадного полка. Упала пара знатных нукеров из отряда Арапши. Самому татарскому нойону повезло больше: он пронесся мимо визжащих осколков. На безопасном расстоянии от разорвавшейся гранаты оказался и боярин Игнат.

Упавший новгородский стяг едва не стоил победы. Как только червленое полотнище со святым ликом коснулось льда, взвыли и русичи, и немцы. Одни — горестно, другие — радостно, торжествующе. К счастью, Арапша, очутившийся ближе других к поверженному знамени, не растерялся — сообразил, что делать. Степняк бросил саблю в ножны. Ловко, на полном скаку, подхватил незатоптанный еще стяг, поднял над головой, пристроился рядом с князем — стремя в стремя. Да, татарин с нерукотворным Спасом — это что-то! Однако новый знаменосец появился подле Александра весьма своевременно. Русичи вновь наседали на немцев. Сердца и руки больше не дрожали. Только вот засадный полк сбавил темп, замедлил движение: дружина князя с остервенением рубила, колола и топтала конями тела в шинелях. Сам Александр — и тот выискивал среди мертвых эсэсовцев убийцу Саввы. Жажда мести — сильное чувство, заставляющее порой забыть о главном. А когда забывают о главном, надо напоминать.

— Вперед! — взревел Бурцев.

Хрен с ним, с этим безымянным гранатометчиком. Даже если фашик все еще жив и лишь притворяется покойником, долго он тут все равно не протянет. А у них есть дела поважнее. И значит…

— Вперед!

Бурцев газанул, увлекая за собой остальных. «Цундапп» сорвался с места. Ярославич наконец опомнился. Пророкотал из-под золоченой личины:

— Вперед!!!

Глава 40

Знакомый медведь на щите мелькнул где-то слева — в кучке воинов дерптского епископа. Бурцев навалился на руль. Не так чтоб резко — нет, слишком высока скорость, слишком скользко под колесами, слишком трудно удерживать копье одной рукой, а другой управлять тяжелым военным мотоциклом с коляской. Разворачивался он по широкой дуге. Вот тут-то, на этом вираже, ему и преградили дорогу.

Огромный рыцарский конь. На коне — здоровенный детина. Ну, прямо онемеченный Илья Муромец. Глухой шлем-топхельм украшен внизу — под смотровой щелью — двумя крестообразными вырезами. Распахнутая длиннополая фиолетовая мантия не скрывает доброго панциря, надетого поверх кольчуги. Небольшой, но прочный щит украшен броским дерптским гербом: меч, перекрещенный с ключом, на красном поле и желтый крест поверху. Еще один крест — на груди. Не привычные черные полосы на белом фоне, а настоящий массивный крест из золота. Болтается на крепкой золотой же цепуре, которой обзавидовался бы любой новорусский браток.

Бурцев понял: сам Герман фон Крайземан — близкий дружок Фридриха фон Берберга выехал ему навстречу. Дерптский епископ играючи размахивал устрашающих размеров булавой. Неправдоподобно огромной, свидетельствующей о нечеловеческой силе всадника. «Так вот о чем рассказывала Ядвига!» — пронеслось в голове Бурцева.

Как и многие воины-клирики, его преосвященство предпочитал убивать, по возможности, «без пролития крови». Впрочем, фигня все это и поповские бредни: одежда Германа была обильно забрызгана красным, с железного набалдашника епископской дубины тоже капало… Когда ломаешь такой штуковиной черепа, хребты и кости, трудно остаться чистеньким.

Грозный всадник поколебался секунду, выбирая между новгородским князем и мотоциклистом. Выбрал второго. Который, впрочем, сейчас мчался первым.

Епископ пришпорил коня…

Бурцев до отказа крутанул ручку газа.

Ветер в лицо, шум в ушах. И приближающаяся фигура воинствующего клирика впереди.

Они неслись друг на друга подобно двум мифическим титанам. Под одним гудел озерный лед, другой глушил окружающих тарахтением мощного мотоциклетного двигателя. Позади епископа толпились рыцари-вассалы в плосковерхих шлемах и с разномастными гербами на щитах. За Бурцевым следовал засадный полк, ведомый Александром. Но на их пути не встал никто. Ничего не помешало этому чудному полурыцарскому-полубайкерскому поединку.

Герман фон Крайземан поднял страшную булаву. Бурцев чуть шевельнул руль, вгоняя между собой и противником мотоциклетную коляску. Пусть хотя бы она, что ли, послужит щитом.

И-эх!

Бурцев нанес удар первым. Длинное копье давало некоторое преимущество. Весьма, впрочем, иллюзорное, как оказалось. Держать крепко и бить точно левой рукой непросто… Дерптский епископ принял вражеский наконечник на щит. Без проблем усидел в высоком седле. А вот Бурцеву показалось, будто ему при столкновении оторвало руку по самое плечо. Древко копья выскользнуло из пальцев, как живое.

Зато его преосвященство подвел конь. Приученное к шуму сечи, но устрашившееся «цундаппова» рева, животное рвануло в сторону. Герман фон Крайземан нагнулся в седле, за малым не касаясь полой дорогой епископской мантии озерного льда. Однако до головы мотоциклиста дотянуться так и не смог. Удар епископской булавы лишь снес пулемет с турели. А в следующее мгновение…

Рывок! Бурцев не сразу и понял, что вдруг дернуло сзади, что крутануло и резко повело машину вбок, что едва не опрокинуло тяжелый «цундапп». И… и тут же отпустило!

Он судорожно вцепился в руль. Выровнял накренившийся мотоцикл. Оглянулся. Епископский конь вломился в дружинные ряды Александра уже без седока. Сам Герман фон Крайземан валялся на снегу. Край его непозволительно длинной мантии — оборван. Надо же! Попала в колесо! А это вам — не копейный удар. Это сдернет с седла кого угодно.

Дерптские рыцари бросились на выручку поверженному господину, яростно ошиблись с русско-татарским полком. Какой-то вассал павшего епископа атаковал «цундапп». На счастье Бурцева, горячий дерптский парень видел в самоходной телеге-убийце большее зло, чем в ее наезднике, и удар тяжелого копья пришелся в многострадальную коляску. Звон. Треск. Люлька пробита. Наконечник намертво засел в спинке пустующего сиденья пулеметчика. Длинное древко не переломилось — оно так и осталось торчать над развороченной пулеметной турелью нелепым прямым рогом.

Тряхнуло от копейного тарана капитально. Бурцев с трудом удержал машину, поддал газу, и всадник, тянувшийся уже за мечом, остался позади. Фигово, если так пойдет и дальше: Бурцев вовсе не желал расставаться со своим железным конем до тех пор, пока не настигнет фон Берберга.

Избегая стычек со смелыми и внушая ужас малодушным, телепая застрявшим в коляске копейным древком, подскакивая на кочках-трупах, он кружил между дерущимися. Он искал главного врага… Врага не было. Нигде! Мелькнувший было за дерптским епископом гербовый медведь вестфальца больше не показывался. Зато… Бурцев и сам не заметил, как слепой случай вынес его прямиком к знамени ливонского магистра. Может быть, попытать счастья там?

Он бросил рокочущий мотоцикл на рыцарей, прикрывавших знаменосца. Лошади всадников шарахнулись в стороны. Кресты, кресты, кругом одни кресты. Облом! Герба с медведем нет и здесь!

Безумная ярость берсерка охватила Бурцева. Он заорал, как давно уже орали все вокруг — громко, страшно. И погнал «цундапп» к главному знамени крестоносцев. Немцы, как могли, пытались остановить трехколесную ревущую телегу. Арбалетный болт царапнул по мотоциклетному крылу. Чей-то меч сшиб с головы шлем. Боевая секира расколола заднее сиденье. А Бурцев, пригнувшись к самому рулю, несся вперед.

Голову растерявшегося знаменосца защищал не топхельм, а открытый остроконечный шлем поверх кольчужного капюшона. И Бурцев прекрасно видел распахнутые от ужаса глаза всадника. Рот ливонца раззявлен в беззвучном крике. Миндалевидный щит висит у седла, меч покоится в ножнах. Казалось, немец при виде несущегося на него мотоцикла впал в ступор. Как, впрочем, и рыцарский конь. В последний момент конь все же попытался уйти с дороги, а ливонец неловко прикрылся стягом.

Бурцев чуть вывернул руль. Дерптское копье, тупой конец которого все еще торчал из пробитой коляски, ударило рыцаря в бок. Древко разлетелось в шепу. Знаменосец вывалился из седла. Ливонский стяг рухнул. «Цундапп» пронесся по поверженному полотнищу всеми тремя колесами.

Глава 41

А вот теперь павший стяг решил все. Русичи взревели. Немцы показали тыл. Теперь в бегство ударились даже самые упертые из крестоносцев. Да и не было больше ни у кого из них возможности держаться дальше. Бегущая толпа сметала и увлекала за собой всех. И как прикажете в такой суматохе искать штандартенфюрера с медведем на щите?

Бурцев сбавил газ, остановился, осматриваясь.

У самых колес лежал кнехт, пронзенный татарским копьем. Бурцев вырвал оружие из тела, бросил в коляску — авось пригодится. Копье было короче и легче трехметровых рыцарских дрынов, зато под наконечником хищно скалился коготь крюка. А эта штучка будет совсем не лишней.

Краем глаза он видел, как Александр Ярославич сшибся с ливонским ландмейстером. Дитрих фон Грюнинген упал — у немцев появилась причина бежать побыстрее… Только вот фон Берберга по-прежнему нигде не видать. Неужели и гордый вестфалец взял ноги в руки?

Новгородский князь остановился. Замахал руками, давая какие-то указания свите. Послышались пронзительные сигналы труб и сопелок, бой татарского барабана…

Преследовать разбитого противника тоже надо уметь. Здесь это умели. Пешцы остались на берегу, конница ушла в отрыв. Татары начинали «облаву» первыми. Вопя, улюлюкая, потрясая оружием, они гнали обезумевшего противника по льду замерзшего озера так, как привыкли гонять в родных степях табуны лошадей или стада сайгаков. Дружинники Александра присоединялись к воинам Арапши. И вскоре Бурцеву стал понятен замысел князя.

Победители отсекали побежденным прямой и кратчайший путь к Соболицкому берегу. Немцев и их союзников теснили в сторону, гнали наискосок — по Узменьскому проливу. Прямиком туда, где фашистские танки и «мессершмитт» обстреливали войско князя. Снаряды и бомбы нарушили там целостность ледового покрова, и немало русичей сгинуло вчера в полыньях. Сегодня пришла очередь ливонцам хлебать студеной водицы. Даже если за ночь на Узмени и встал новый ледок, он будет слабеньким и ненадежным.

Скверно! Бурцев выругался. Очень скверно! Если спасшийся в битве фон Берберг тоже утонет, как тогда быть с Аделаидой? Мотоцикл рванул вдогонку бегущим.

Тяжелый «цундапп» по хорошей дороге идет под сотню километров. Ровный лед озера под плотным снежным настом был не такой уж и плохой дорогой. Сначала Бурцев догнал и обогнал княжеских дружинников, потом прорвался между татарскими всадниками. И теперь вот несся среди ливонцев. И пешие и конные в ужасе расступались перед взбесившейся трехколесной самоходной телегой. Никто даже не помышлял о сопротивлении. Но Бурцеву плевать было и на пеших, и на конных. Его сейчас интересовал только…

— Фон Бер-бе-е-ерг!

Настиг вестфальца он у Соболицкого берега, когда передние ряды крестоносцев дружно ухнули под воду на истрескавшемся, разбитом вчерашним обстрелом льду. Штандартенфюрер был не среди первых, а потому вовремя удержал коня. Разгоряченное животное роняло клочья пены, от конских боков валил пар. Присев на задние ноги, жеребец с диким ржанием пятился прочь от края разверзшейся полыньи. А там — среди белого и искрящегося на солнце крошева — с полдесятка человек еще отчаянно боролись за жизнь. Напрасные старания… Тяжелые доспехи тянули рыцарей ко дну не хуже камня, повешенного на шею. Никто не выбрался из стылой ловушки. Последний раз в тщетном призыве о помощи взметнулась над ледяной кромкой чья-то окольчуженная рука. И все. И лишь пузыри да колышущиеся льдинки на потревоженной парящей водной глади.

— Фон Берберг!

Вопль Бурцева, рокот мотоциклетного двигателя…

Всадник в нагрудной котте с изображением медведя оглянулся.

— Фон Берберг!

Всадник развернул коня. Щит эсэсовца висел у седла. Меч болтался сбоку. Ни к тому, ни к другому вестфалец не притронулся. Правая рука Фридриха фон Берберга метнулась к нагрудному ковчежцу для святых мощей. Ковчежец этот уже не пустовал.

Бурцев вдавил ручку газа до упора. Известно ведь, на какие «мощи» уповает штандартенфюрер, — они будут пострашнее епископской булавы. Фон Берберг успел выхватить из потайной кобуры новенький «вальтер». Бурцев успел пригнуться, прежде чем прозвучал первый выстрел.

Второго не последовало…

Перепуганное, зажатое меж полыньей и мотоциклом животное поднялось на дыбы. Отказываясь повиноваться наезднику, отчаянно замолотило передними копытами по воздуху.

Копыта здоровенного боевого коняги опустились на коляску. «Цундапп» впечатался жеребцу в брюхо. Подцепил, опрокинул несчастную животину навзничь. Бурцев не рассчитал — перестарался: тяжелый военный мотоцикл набрал достаточную скорость, чтобы смести со своего пути любое препятствие. Смести в прямом смысле.

Удар! Жуткий, словно об упругую стену. Смачный звук раздираемой плоти, хруст сломанных костей, скрежет исковерканного металла…

Бурцев вывалился на лед. Мотоцикл увлек и обрушил покалеченное животное в полынью. Туда же с плеском упал и пистолет эсэсовца. Боевой рыцарский конь и конь железный сразу ушли на дно. Несчастный жеребец еще ржал, двигатель «цундаппа» еще работал, когда вода захлестнула обоих.

Фон Берберг вовремя соскочил с седла и высвободил ноги из стремян. Зацепился за край полыньи, да так и замер по грудь в стылой водице: шлем-ведро диковинным поплавком торчит над поверхностью, пальцы отчаянно скребут лед.

По инерции Бурцев подкатился на животе к самой воде. Едва не уткнулся носом в топхельм штандартенфюрера. Испуганные затравленные глаза глядели на него из узкой смотровой щели. Мокрая рука в кольчужной рукавице норовила схватить его руку. Бурцев инстинктивно отпрянул, отполз от опасного пролома.

— Помогай! Товарищ полковник! — взывая вестфалец по-русски незнакомым, полным ужаса голосом. В этой экстремальной ситуации немецкий акцент у штандартенфюрера проявился куда сильнее, чем раньше. — По-мо-гай!

И ведь придется же, блин! Придется помочь! Ради Аделаиды… Бурцев огляделся. Рядом валялось выпавшее из коляски татарское копьецо. То, что надо…

— Держись, сволочь, — я сейчас!

Он потянулся к копью.

— Помогай! Помо… Бульк-бульк…

Руки фон Берберга соскользнули со льда. Топхельм ушел в воду по самую смотровую щель. Но Бурцев уже дотянулся. Поймал! В последний момент крюк татарского копья подцепил тонущего. За кольчужный капюшон. За шиворот. За шкварник — как котенка.

Было скользко, под брюхом трещало, а он все тянул и тянул обезумевшего от страха рыцаря к себе. Наполовину выволок на лед, прохрипел:

— Где Аделаида?! Где моя жена?!

Из смотровых и дыхательных щелей немецкого шлема хлынуло. Фон Берберг натужно закашлялся. Хлебанул-таки, гад, чудской водички…

— Где?!

— Я не знать! Не знать!

— Врешь!

Он поднатужился и все тем же татарским копьем спихнул фон Берберга обратно.

— А-а-а!

Зацепил, подтащил к себе снова.

— Где она?!

— Я не знать! Помогай! Пожалуйста! Товарищ! Гитлер капут! Холодно! Я замерзать!

— Ах, замерзать?! Погоди, урод, то ли еще будет! Я из тебя вообще Карбышева сейчас сделаю!

Наконечник уперся в рогатую макушку шлема, Бурцев надавил. Вестфалец сопротивлялся как мог, орал и царапал лед руками, но неумолимо скользил назад — в бездонную полынью.

Плюх… Фон Берберг обеими руками вцепился в спасительную соломинку копейного древка. Лишь потому еще и держался на воде.

— Ну, так как, Фридрих, будешь говорить, или мне отпустить копье? А то я притомился с тобой тут бодаться.

Голос фон Берберга был пронзительным и громким:

— Я! Я! Я! Гуд! Да-а-а! Буду! Все рассказать! Все, что знать!

Бурцев напрягся, зарычал зверем, выдернул фашика из воды — чуть пуп, на фиг, не надорвал. Все! Растянулся на льду рядом с эсэсовцем.

Они лежали голова к голове, дышали хрипло, тяжело. Подняться на ноги не было сейчас сил ни у того, ни у другого. Фон Берберг беспрестанно отхаркивался и отплевывался. Под шлемом набежала целая лужа…

А вокруг царил полнейший бедлам. Ледяная баня охладила пыл беглецов, остановила отступление. Некоторые орденские братья в отчаянии разворачивали оружие против преследователей. Кидались в последний бой, дрались ради того лишь, чтобы подороже продать собственную жизнь. Но таких было уже немного. В большинстве своем крестоносцы либо сдавались на милость победителей, либо пытались протиснуться к берегу по безопасным проходам меж гибельными полыньями. Это, однако, удавалось не всем. Кого-то сталкивали в давке, кто-то сам прыгал в воду, в безумной надежде спастись вплавь…

Глава 42

Стук копыт над самым ухом все же заставил Бурцева подняться. Боевая позиция, копье-багор на изготовку. А ноги-руки дрожат от перенапряжения, а в голове шумит… Если будет драка — точно убьют! Но нет, ничего страшного — это подоспели нукеры Арапши и дружинники Александра.

Княжеский конь, опасливо ступая копытом, приближался к пролому во льду. Свита позади заметно нервничала. Спас на червленом стяге бился на ветру в руках татарского военачальника. Личина-забрало на шлеме Ярославича помята и поднята. Лицо — раскраснелось. Глаза еще не отошли от горячки боя — пылают глаза-то. Но меч уже в ножнах.

— Васильке?! Чего ж ты впереди князя полез, а? И бискупа из Дерпта самолично свалил, и стяг ливонский обрушил, и немцев чуть не семь верст гнал в одиночку. Никак всю ратную славу себе присвоить надумал и нам не оставить?

Князь шутил, князь улыбался.

— Вышло так, — потупив взор, ответствовал Бурцев.

— Ишь ты, вышло у него… А сейчас-то чего тут делаешь?

Бурцев мотнул головой на промокшего Фридриха фон Берберга. Ответил угрюмо:

— Фрица мочу.

Александр с интересом глянул на немца. Довольно прицокнул языком. Бурцев встревожился. А ну как Ярославич надумает забрать у него важного пленника!

— Отдай мне этого рыцаря, княже.

— Да бери, чудной, и что хочешь, то с ним и делай. У меня такого добра эвон сколько…

Александр неопределенно махнул рукой куда-то за спину. «Добра», в самом деле, хватало. Обезоруженные пешие кнехты, чудины, благородные гости ордена, сержанты и полноправные братья-рыцари в сопровождении конных новгородцев и воинов Арапши уже понуро брели к русскому берегу. Длиннющая получилась цепочка!

— А ты кого в полон взял, а, Васильке?

— Фридриха фон Берберга, рыцаря из Вестфалии.

Об остальном — умолчим…

— Гм, ничего не слышал о таком. Видать, не шибко прославился твой фон Берберг, хоть и носит на себе грозный медвежий знак. А ну-ка сними с полонянина шлем. Посмотреть охота.

Бурцев снял.

И обомлел.

Вместо гордого вестфальского рыцаря перед ним стоял оруженосец фон Берберга. Жалкий, промокший, выбивающий зубами частую дробь Фриц.

Вот ведь гадство какое! В сердцах Бурцев зашвырнул немецкий шлем в полынью. Плюхнуло, булькнуло. Возникло непреодолимое желание отправить туда же и пленника.

— Что ж ты врал мне, ублюдок?!

Бурцева ничуть не стесняло присутствие Ярославича. Он уже схватил полонянина за грудки, смял в кулаках кольчугу и гербовую котту с медведем, да так, что оруженосец вестфальца захрипел.

— Устроил тут маскарад, лапшу на уши вешал, сучий потрох! Да я ж тебя, фашиста недобитого, своими руками утоплю! Прямо сейчас!

— Васильке, — Александр выглядел озадаченным. — По моему разумению, не слишком мудро брать рыцаря в полон для того только, чтобы выбранить странными словами и неоружного лишить живота. Ни выкупа, ни чести тем ты себе не добудешь. Полонянин, конечно, твой, но все же подумай над моими словами.

Князь повернул коня, ударил шпорами в бока. Свита поспешила вслед за Александром. Пленник понял, что заступы от Ярославича ему больше не дождаться. Оставшись наедине с Бурцевым, Фриц затрясся, захрипел что-то нечленораздельное. Бурцев ослабил хватку.

— Я не лгать тебе, полковник, — просипел Фриц. — Я говорить правда. Я есть знать, где Агделайда Краковская.

— А Ядвига Кульмская?

Освальд! Добжинец, в замке которого несколько месяцев гостили новгородцы, достаточно хорошо уже понимал по-русски. Но откуда он здесь взялся? Поляк, чуть пошатываясь, стоял на том самом месте, где только что толпились княжеские дружинники. На своих двоих стоял: лошадь рыцаря держал в поводу верный Збыслав. Рядом кучковались стрелки дядьки Адама.

Бурцев качнул головой. Ну, и видок же у тебя, пан Освальд! Добжинец был заляпан красным от шпор до наплечников. На шлеме, что держал литвин-оруженосец, тоже видны кровавые потеки. Безумие и неутоленная жажда мести горели в глазах шляхтича. Изрубленный щит висел на левой руке. Обнаженный клинок подрагивал в правой. С выщербленной стали капало… Снег у ног польского рыцаря побуровел. Вот уж кто точно пленных не брал.

Фриц мигом почуял, откуда ветер дует. Медлить с ответом не стал. Закивал — часто, испуганно:

— Я! Я! Ядвига Кульмская тоже знать…

— Где она? — рявкнул Освальд.

— Где они? — тише, спокойнее, но весьма зловещим тоном переспросил Бурцев.

— В замке…

— В ливонском? В тевтонском?

— Во Взгу… Во Взгу…

— Ну?!

— Во Взгужевеже… Это есть крепость в Польша. «Башня-на-Холме». Куявская земля…

— Знаю! — добжинец скрежетнул зубами. — Это мой замок.

— Но зачем? — Бурцев вновь нещадно терзал котту с нагрудным медведем. Голова оруженосца, прикрывшегося чужим гербом, моталась из стороны в сторону. — Зачем фон Бербергу понадобилось прятать там Аделаиду и Ядвигу? Зачем?!

Он вновь теснил пленника к полынье, и вскоре Фриц навис над водой. Лед под ногами трещал. Бурцев не слышал. Немец бледнел.

— Говори!

И эсэсовец заговорил.

Глава 43

— Комендант Взгужевежи оберфюрер Фишер откопать в Взгужевежа тайник с магическими шлюссель-башнями. Мы знать, что он есть там. Мы знать, где искать, потому что уже видеть этот тайник на раскопках замка в Польше. Хэр оберфюрер расчищать заброшенный подземный ход и находить в нем много шлюссель-башен. Любая из них позволять нам совершать обратный цайтпрыжок. И хэр Фишер уже все приготовлять для него. И фройлян Агделайду приготовлять тоже. Сейчас он ждать полнолуния. Без магии полной луны шлюссель-башня и платц-башня Взгужевежи есть сильно ослабеть. Хэр оберфюрер докладывать обо всем по рации хер штандартенфюрер.

— И?

— И хэр штандартенфюрер уезжать, сразу, когда схватить фройлян Ядвигу. Он говорить, что хочет отправлять сначала фройлян Ядвигу, а фройлян Агделайду пока оставлять здесь. Говорить, она важнее. Говорить, нельзя рисковать и хотеть отправлять ее тоже, только если первый обратный цайтпрыжок проходить благополучно. Говорить, ее отправлять позже.

— Да куда?! Куда отправлять-то?!

Теперь смертельная бледность залила лицо Бурцева. Пальцы непроизвольно разжались. Пленник едва не свалился в воду. Поймал немца Бурцев в самый последний момент.

— Наин! — заорал Фриц. — Не надо! Не делать так!

И затараторил еще быстрее, еще громче:

— В центральный хронобункер СС. Одна из шлюссель-башен, которые находить хэр Фишер, связывать с хронобункером Взгужевежевскую платц-башню. Цайткоманда с самого начала иметь приказ хэра рейхсфюрера Гиммлера: если обнаруживать в прошлом любые следы вмешательства из будущего или людей, которые хоть немного знать о таком вмешательстве, — все и всех сразу отправлять для его личного разбирательства в наш центральный хронобункер. А фройлян Агделайда и фройлян Ядвига могут знать, откуда вы есть и как вы есть здесь, полковник. Поэтому их отправлять.

Бурцев сплюнул с досады. Фашики и впрямь считают его полковником Исаевым!

— Ваша жена уже сесть под арест в замке Взгужевежа, — продолжал немец. — Ядвигу Кульмскую доставлять туда же хэр фон Берберг. Ее отсылать вчера — сразу, как только захватывать в плен. Меня хэр штандартенфюрер оставлять здесь, чтобы командовать. Свои доспехи тоже оставлять, чтобы союзники не пугаться и считать — фон Берберг по-прежнему есть с ними. Это есть нужно для победа.

— Лед тебе есть нужно, а не победа! — глухо произнес Бурцев. — Жрать с землей и запивать водицей чудской. На чем? На чем поехали во Взгужевежу Ядвига и фон Берберг?!

Бурцев лихорадочно прикидывал, сколько у них остается времени. Если речь идет о конном конвое…

— Хэр штандартенфюрер и фройлян Ядвига с охраной ехать на автомобиле. Мотоциклисты сопровождать…

Нет, мало, слишком мало времени.

— Только они ехать не во Взгужевежу…

— Не понял?!

— Они уезжать в Дерпт. Это есть ближе. И там тоже есть магическая платц-башня. Под большим куполом. Она позволять быстро добираться до Взгужевежи. Быстрее, чем на машине. Быстрее, чем на самолете. Хэр фон Берберг именно так переправлять из Кульма во Взгужевежу фройлян Агделайду. А теперь доставлять фройлян Ядвигу.

— У-у-у!

Бурцев хлопнул себя по лбу. Со злостью, с ненавистью припечатал. Тупая… тупая голова! Как же он сам-то не догадался! Телепортация!

Треклятый вестфалец его сделал! Времени теперь не просто мало. Времени нет! Дерпт — не Взгужевежа — до него рукой подать. Фон Берберг наверняка уже там! Да нет — скорее, не там даже, а в «Башне-на-Холме»! Или… или, может быть, все пропало, и штандартенфюрера вместе с обеими пленницами уже встречают в эсэсовском хронобункере? Хотя нет, это исключено. Фриц говорит, что для обратного цайтпрыжка необходимо дождаться полнолуния. А когда?! Когда взойдет эта хренова полная луна? Уж не этой ли ночью? Или следующей? Ну почему, почему он не имеет привычки следить за лунным диском?!

— Что будет с девушками, когда их перебросят в будущее?

Фриц потупил глаза.

— Отвечай!

— Обе знать вас, полковник, значит, обе обладать важными для рейха сведениями. Их допрашивать. Если они не рассказать, их подвергать пыткам.

— Пыткам?! — Оруженосец фон Берберга вздрогнул от его крика. — А если они и под пытками ничего не скажут? Если они понятия не имеют, о чем говорить?

Фриц молчал. Красноречивое то было молчание.

А Бурцев негодовал. Если из-за него фашики кинут Аделаиду и Ядвигу в какие-нибудь гестаповские застенки… Если из-за него девчонок запытают насмерть!

— Мне это есть очень жаль… Но это никак не избежать. Особенно теперь, когда цайткоманда и ливонский союз есть разбиты. Прошу меня не топить. Я только помогать вам и говорить все, что знать.

Бурцев в сердцах отпихнул пленника от края полыньи. Тот тяжело дышал и едва держался на дрожащих ногах.

— Все понял? — он повернулся к Освальду. Вопрос был задан по-польски.

— Не все, — глухо пророкотал добжиньский рыцарь. — Но достаточно. Про пытки я понял. Что ничего хорошего Ядвигу не ждет — тоже. Остальное ты объяснишь потом. А сейчас надо ехать во Взгужевежу. Вот только… Что ты намерен делать с ним?

Острие окровавленного Освальдова клинка указывало на Фрица.

Фриц поежился. Бурцев пожал плечами:

— Думаю, все, что знал, он уже рассказал. Пусть князь Александр забирает его себе. Выкупа, правда, за этого пленника Ярославич не дождется. Но не топить же его, в самом деле?

— Ты уверен, что он сказал все?

— А разве не видно? Вряд ли даже Сыма Цзян способен еще что-нибудь из него вытянуть.

Освальд удовлетворенно кивнул. И взмахнул мечом.

— За…

Обезглавленное тело рухнуло на лед. Голова скатилась в воду. Вода в полынье стала красной.

— … чем?

— Так будет правильно, Вацлав. Враги должны умирать. И чем скорее, тем лучше. И чем больше, тем еще лучше…

Глава 44

Тратить время на споры с рыцарем Бурцев не стал. Что сделано, то сделано: срубленную голову назад не пришьешь, а у них на счету каждая секунда. Может… вряд ли, но кто знает, может, они еще успеют… Бурцев не очень верил в это. Путь до Взгужевежи слишком далек. Но он заставит себя поверить. И себя, и других.

— Освальд, когда у нас полнолуние?

— Не знаю. Сыма Цзян должен знать. Этот старик знает все.

«Старик знает все!» Надежда мелькнула ослепительной вспышкой в беспросветном мраке. А ведь и в самом деле! Китайский мудрец должен знать не только лунный календарь. Помнится, Сыма Цзян говорил, будто ему известны древние заклинания, пробуждающие мощь арийских башен. Что ж, сейчас самое время для сокровенных знаний.

— Так мы едем во Взгужевежу? — Пан Освальд нетерпеливо покусывал ус. — Я не желаю, чтобы с Ядвигой случилась беда.

— Едем. Только не во Взгужевежу. — Бурцев говорил спокойно, уверенно, как говорят о деле решенном. — Твой замок слишком далеко, так что мы отправляемся в Дерпт! А уж оттуда Сыма Цзян быстро доставит нас во Взгужевежу.

— Но как?!

— Так же, как туда попадут Фридрих фон Берберг и Ядвига Кульмская, — с помощью древней магии. Я поговорю с князем, а ты, Освальд, собирай всех наших. Всех, кто согласится идти за тобой и за мной хоть на верную смерть. Главное, найди Сыма Цзяна! Хватай китайца за шкирку и немедленно тащи ко мне. И коней, коней загонных возьмите побольше. Чтоб у каждого по паре лошадей в запасе было. У каждо-го, понял? Привалов в этом походе не будет.

Бесхозных коней вокруг бродило немерено. Рыцарь повернулся к Збыславу и дядьке Адаму. Рявкнул что-то по-польски, присвистнул. Обоих как ветром сдуло. Эти приказ своего господина исполнят быстро. И людей соберут, и табун пригонят. И Сыма Цзяна, где бы тот ни был сейчас, отыщут. Только бы добраться вовремя, только бы пробиться к дерптской платц-башне. Бурцев понимал: это будет нелегко. Придется идти на колючую проволоку, мины, пулеметы, огнеметы, автоматы. Получится ли что у них путное — бабушка надвое сказала. Но не сидеть же сложа руки…

— Может, как в прошлый раз, а? — с боевым азартом и злостью спросил добжинец. — Помнишь, как брали Взгужевежу год назад? Снова переоденемся крестоносцами, прикроемся чужой броней.

Бурцев вздохнул. Не покатит… Вряд ли часовые цайткоманды будут столь же беспечны, как рыцари Конрада Тюрингского, которых в прошлом году удалось провести при помощи простенького маскарада.

Он едва поспел за промелькнувшей вдруг где-то в глубинах подсознания мыслью. Но поспел. И просветлел…

— Погоди-ка, Освальд! Как ты сказал?! Прикроемся чужой броней?! Да! Именно так, елы-палы, мы и поступим! Срочно, слышишь, срочно найди мне унтерштурмфюрера!

— Кого-кого?

— Отто Майха. Пленного немца из Моосты.

— А как же лошади?! Я хотел бы для начала выбрать себе лучших скакунов из тех, что найдут Збыслав с дядькой Адамом. Чтобы быстрее… чтоб первым…

— Отставить лошадей! Ты поедешь со мной. И приедешь первым.

— А?

— На танке.

— На танке?

— На железном драконе — на Смоке никогда не катался, пан Освальд?

Добжинец побледнел. На лбу заблестели частые капельки. Редко шляхтич бледнел и потел вот так — не от злости, а от явного, плохо скрываемого испуга. И все же рыцарь не сказал ни слова против. Только тяжко сглотнул. Только трудно кивнул. Любовь ли вечная, быстротечная ли страсть к Ядвиге — чем бы ни было это чувство, но оно оказалось сильнее ужаса перед предстоящей поездкой в чреве бронированного монстра. Бурцев зауважал собрата по оружию пуще прежнего.

Сыма Цзяна привел дядька Адам. Рана у наводчика гранатометной аркабаллисты оказалась пустяковой, так что китаец был по-прежнему шустр и деловит. Времени даром бывший советник Кхайду-хана не терял: используя все известные ему достижения китайской медицины, маленький желтолицый старичок врачевал других раненых. Подстреленный Бурангул оказался в числе первых его пациентов. Впрочем, татарского сотника тоже лишь слегка задело пулей из танкового пулемета. Чтобы прикрыть царапину, хватило повязки на плече, большего — не потребовалось.

Они стояли перед Бурцевым втроем: дядька Адам, Сыма Цзян и Бурангул. Но Бурцева интересовал только китаец. И он с ходу задал мудрецу из Поднебесной самый важный вопрос:

— Сема, тебе известно, когда здесь наступит полнолуние?

Старик сморщил нос, прикинул что-то в уме, кивнул. Отвечал он твердо, уверенно:

— Моя знать. Полный лун встается очень скоро. В следующий ночь встается полный лун.

— Вацлав! — к ним во весь опор несся Збыслав. Доскакал, спрыгнул с седла, доложил:

— Пан Освальд нашел пленного немца. Спрашивает, куда его везти.

— Пусть везет в лес, где мы били железных драконов, — распорядился Бурцев.

Глава 45

… Подбитая, но недобитая «рысь» — та самая, последняя, что разнесла в щепу гранатомет-аркабаллисту и едва не размазала по мерзлой земле весь насчет противотанкового орудия, стояла на прежнем месте. Башня изуродована сквозным кумулятивным шрамом. Короткий ствол двадцатимиллиметровки беспомощно задран вверх. Под гусеницами лежит танкист с Бурангуловой стрелой в груди. Открытый люк смотрит в небо, подобно распахнутому рту мертвеца.

Бурцев встревожился, заглянул внутрь. Сначала — через прожженную броню. Потом, поднявшись выше, — в люк. Темно… Нутро машины едва различимо. Сильно воняет гарью, маслом и паленым мясом. Однако серьезных повреждений, на первый — дилетантский — взгляд, не видать. Кумулятивная струя ударила сверху вниз, прошла вскользь. Уничтожив экипаж и оплавив рацию, она все же не затронула ни боевую, ни ходовую часть машины. Приборы управления вроде тоже целы. Боеукладка — на месте…

Он повернулся к толпившимся вокруг людям. Сбежались-съехались сюда многие. Даже князь, окруженный верными гридями — посеченными и усталыми, — наблюдал со стороны. Заинтересованно так наблюдал. Как-то даже слишком заинтересованно. Что ж, спасибо хоть на том, что не мешал и не удерживал при себе силой. Не воспрепятствовал Ярославич и дружине Дмитрия и Бурангула, изъявившей желание уйти из новгородского войска вслед за Бурцевым. Сейчас дружина эта стояла в первых рядах — изрядно поредевшая и настороженная.

— Нужно убрать трупы, — проговорил Бурцев. — Кто поможет?

Про себя решил: кто не побоится лезть в нутро железного «дракона» и выступит первым, того есть смысл сажать с собой в танк. Вышел Сыма Цзян. Вышел, таща за шкирку Отто Майха, Освальд. Вышел Дмитрий. Вышел Бурангул. Вышли Збыслав и дядька Адам. Все шагнули вперед практически одновременно. Бурцев благодарно улыбнулся: еще и выбирать придется среди добровольцев-то.

Обожженные горячим дыханием противотанковой гранаты тела эсэсовцев кое-как вытащили через тесный люк. Сбросили на подстреленного Бурангулом танкиста. Впихнули внутрь Отто. Следом, сняв все боевое железо, влез Бурцев. Неловко развернулся. Стукнулся с непривычки головой о перископ. Сильно ударился — если б не толстый подшлемник, была бы шишара. Ругнулся тихонько. Тесновато, блин! Ладно, хорошо хоть прицелы и перископы целы… Крикнул:

— Следующий…

Сначала о края люка лязгнул железом щит Освальда. Большой треугольный рыцарский щит внутрь не пролазил.

— Ты что, все свое барахло надумал прихватить? — раздраженно рыкнул Бурцев из танковых глубин.

— Это не барахло, — обиделся добжинец. — Щит это. Какой рыцарь в наши времена идет в бой без щита?

— Нашел тоже «наши времена»! Ты еще лошадь с копьем сюда запихни. Бросай щит, говорю, а то самого снаружи оставлю.

Поляк щит бросил, с трудом протиснулся в люк. Худощавый, но долговязый и не снявший к тому же ни доспехов, ни шлема, ни перевязи с мечом, Освальд, казалось, сразу занял все оставшееся место. А в люк уже заглядывали Дмитрий, Сыма Цзян и Бурангул. Возле танка громко спорили, кому лезть первым, Збыслав и дядька Адам.

— Эй-эй, парни, уймитесь! — предупредил Бурцев. — Все! Мест нет. Двери закрываются.

Он потянулся захлопнуть люк. Не дали.

— Может, я все-таки помещусь, Василь? — пробасил Дмитрий.

— Куда тебе, бугаю этакому! Ты ж тут затопчешь всех, на хрен!

— А я? — над люком возникла физиономия Бурангула.

— Извини, иптэш… Никак. Ты тоже великоват. Да и лучше будет, если вы с Дмитрием поведете конную дружину.

— Тогда, может быть, моя?

Сыма Цзян — сухонький, маленький старичок. И, кстати, без доспехов.

— Ну, попробуй, Сема, если, конечно, не боишься на старости лет косточки растрясти…

Китаец не побоялся. Быстро и деликатно просочился внутрь, пристроился в позе йога сбоку — возле самой пробоины, никому не мешая. Маленькие узкие глазки с любопытством осматривали чрево бронированной машины. Ученый муж, однако…

Бурцев чувствовал себя сейчас шпротой-переростком в миниатюрной баночке. Ладно, в тесноте, как говорится, да не в обиде. Впрочем, унтер-штурмфюрера Отто Майха обижали. Бурцев сделал это первым и без зазрения совести. Грубо пихнул пленника:

— Значит, так, Отто. Твоя задача: завести этот тарантас.

— Но танк подбит! — запротестовал пленник. — Он может не…

— Не может! Пойми, чудак-человек, если машина не заведется, на кой ты мне тогда сдался? Вон сидят поляк и китаец. Отдам тебя им. Первый на дух не переносит немцев. Знаешь ведь уже, что случилось с оруженосцем фон Берберга Фрицем?

Эсэсовец побледнел — знает…

— А второй считался лучшим палачом татаро-монгольских туменов. Так что умирать ты, друг Отто, будешь долго и мучительно. И не придумывай, пожалуйста, будто дырка в башне вывела из строя ходовую часть.

Унтерштурмфюрер тронул рычаги. Машина завелась. В перископ было видно, как отпрянули от взрыкнувшего чудовища обступавшие его бойцы Александра Ярославича. Мертвый железный «змей» снова оживал на их глазах.

— Хорошо! — похвалил Бурцев. — Теперь малый вперед. Только очень малый и очень осторожный. Я тебе весь этот танк в одно место вгоню, а потом еще стрельну пару раз из пушки, если кого-нибудь задавишь. Понял?

Отто понял. Судя по задергавшейся щеке, даже воспринял угрозу буквально. Немецкая «рысь» поползла медленно-медленно. Снаружи люди разбегались врассыпную. Внутри гремело, лязгало и грохотало.

— Так, а теперь быстрее! — приказал Бурцев.

Грохот усилился. Танк проехал мимо сгоревшего «тигра», позади осталось политое кровью и бензином место утреннего боя.

— Еще быстрее…

Оглушенный Освальд сидел ни жив ни мертв. Да, в седле пан держался гораздо лучше. Сейчас же долговязого рыцаря безжалостно мотало из стороны в сторону. Бурцев даже порадовался, что добжинец не снял свой топхельм: поляк то и дело бился головой о броню и прожженную рацию. Зато Сыма Цзян чувствовал себя великолепно. Гибкий цепкий китаец словно прилип к металлу. Уроженец Поднебесной сохранял спокойствие и невозмутимость буддийского монаха.

Бурцев тоже старался не обращать внимания на тряску. Время от времени он отрывался от перископа и наблюдал за действиями Отто. В общем-то, управлять немецкой бронированной «рысью» было не сложнее, чем БТР: если потребуется, можно обойтись и без пленника. Другое дело, что унтерштурмфюрер, давно приноровившийся к подобным машинам, будет ехать и быстрее, и аккуратнее, чем неопытный водитель-самоучка.

Танк послушно выполнял волю нового экипажа. Вперед — пожалуйста, назад — ради бога, вправо — легко, влево — запросто… Замечательно! Можно считать, что испытания ходовой части пройдены успешно.

— Стоп машина!

«Рысь» остановилась. Мотор заглох. Стало тихо до невозможности. Только шумно и часто дышал под глухим шлемом пан Освальд. Как ему там, бедному, воздуха-то еще хватает?

— Теперь постреляем, — предложил Бурцев. Боеукладка в танке — нехилая. Не жаль потратить кое-что на тренировочные стрельбы.

— Я всего лишь механик-водитель, — осторожно напомнил Отто Майх.

— А у меня сейчас других танкистов нет. Только не рассказывай сказки об узкой специализации бойцов панцерваффе. Экипаж танка, особенно танка, заброшенного хрен знает куда для выполнения важного задания, должен быть взаимозаменяем. Поэтому не болтай лишку, а лезь к пушке. С пулеметом уж я как-нибудь сам разберусь. Ну, чего расселся? Освальд, пропусти его… А теперь за-ря-жай!

Несчастный добжинец вздрагивал при каждом выстреле двадцатимиллиметровки, гулко отдававшемся в башню. Что ж, скажи спасибо, пан Освальд, что тебя не впихнули в «тигр». Там было б еще веселее. Китаец же и стрельбу перенес безболезненно. Удивительный народ эти китайцы — приспосабливаются где угодно и к чему угодно.

Тратить весь боекомплект из более чем трехсот небольших тупорылых бронебойных снарядиков к 20-миллиметровой пушке KwK-38 и двух тысяч с лишним пулеметных патронов Бурцев, конечно, не стал. Свалив полдесятка сосен прямыми попаданиями из пушки и срезав столько же березок пулеметными очередями, он прекратил огонь. Захватывающее, конечно, занятие, но боеприпасы все же лучше поберечь. Видно ведь уже: прицелы не сбиты, орудия функционируют исправно.

— Ладно, Отто, садись на место водилы, поворачивай обратно, — распорядился Бурцев.

С танком они разобрались, но это еще не все. Оставались ведь и другие трофеи, которые могли бы здорово пригодиться.

Глава 46

Собственно, никаких уроков стрельбы Бурцев давать не собирался — поджимало время. Просто показал, что и как надо делать, и позволил каждому желающему выпустить по паре очередей из трофейных «шмайсеров». Лучше всего получилось у Сыма Цзяна. Этот китайский мудрец любую науку буквально схватывал на лету. Даже умудрился сразу попасть в дерево с пятидесяти шагов. Радости было!

Еще дюжину толковых бойцов — новгородцев Дмитрия, лучников Бурангула и пару пруссов из ватаги дядьки Адама Бурцев тоже рискнул вооружить скорострельными «МП-40». Ребят выбрал тех, кто меньше других тушевался перед «магическими» громометами и оказался в состоянии понять, откуда вылетают «невидимые стрелы» и как следует держать «шмайсер», чтобы самому не угодить под пулю или случайно не изрешетить соратников.

Конечно, ожидать от этих коннострелков прицельного огня не стоило: даже фон Грюнинген, с которым явно занимались дольше и тщательнее, дал бы фору любому из них. Но, по крайней мере, новоявленные автоматчики могли запутать и озадачить противника своей беспорядочной стрельбой, а это уже кое-что.

Тяжелые пулеметы с танков и «цундаппов» снимать не стали: лишний балласт. Мотоциклы — даже те, что были еще на ходу, — не брали. Научить управляться с техникой воинов тринадцатого столетия гораздо сложнее, чем нажимать на спусковой крючок пистолета-пулемета. Да и боеприпасами понапрасну не нагружались: одного полного рожка, уже вставленного в «шмайсер», — вполне достаточно. Все равно перезаряжать в бою огнестрельное оружие для новгородцев и татар — занятие чересчур хлопотное и непозволительно долгое. Ручные гранаты доверять своим бойцам Бурцев тоже поостерегся — слишком опасные игрушки даже для такого знатока гренадерского дела, как Сыма Цзян.

Себе он взял укороченный «МП-40» убитого танкиста. Еще один, точно такой же, вручил китайцу. Раз уж старик делает успехи в стрельбе… Освальд от «шмайсера» отказался наотрез. Недолюбливал поляк это дело с тех самых пор, как в него выпустили очередь в подвале Взгужевежи. Зато снять с себя меч и латы шляхтич не пожелал. Пленного унтерштурмфюрера, разумеется, вооружать не стали.

— Дмитрий, Бурангул, вы поведете конницу по льду напрямую — через Узмень, — распорядился Бурцев. — Я, Сыма Цзян и Освальд поедем в обход. Встречаемся на Соболицком берегу у Мехикоормы.

— Погоди-ка, Васильке, — князь Александр Ярославич, внимательно наблюдавший за упражнениями на импровизированном танкодроме и стрельбище, стоял перед ним. В окружении всей своей свиты. — Нам надо поговорить. Желательно наедине.

— Но, князь…

— Не беспокойся, надолго я тебя не задержу. Прокатимся до Вороньего Камня и обратно. Я просто хочу кое в чем разобраться. Это важно. Очень важно.

Во взгляде Ярославича читалось упертое упрямство. Человеку с таким взглядом лучше не перечить. С таким человеком лучше не спорить. Если не хочешь понапрасну терять время.

— Хорошо, княже, — вздохнул Бурцев. — Прокатимся…

Крикнул через плечо Дмитрию и Бурангулу:

— Готовьтесь к походу. Я скоро вернусь.

Княжеские дружинники и бояре намылились было следовать за Александром. Тот раздраженно отмахнулся:

— Ждите здесь. Все!

Гаврила Алексич неодобрительно покачал головой:

— Не добре то — князю без охраны ездить. Савва тебя нипочем бы не отпустил.

Александр помрачнел:

— Мертв Савва. А мне тут ничего уж не грозит, Гаврила. Немец разбит наголову. А кто уцелел — давно сбежал на Соболицкий берег. Едем, Василько…

Через береговой лес Чудского озера они ехали молча, друг подле друга. У князя — меч в ножнах. У Бурцева — «шмайсер» в седельной сумке.

Пару раз сзади шелохнулись кусты, потом далеко впереди упал снег с потревоженной еловой лапы. То ли зверь какой, то ли птица. А может, ослушался Гаврила князя — приставил-таки незримую охрану.

Выбрались на истоптанный озерный лед.

— Кто ж ты такой, а, Василько? — неожиданно начал разговор Александр.

— Я ведь уже говорил, что…

— Перестань, — Ярославич нервно дернул плечом. — Я правду хочу знать.

Бурцев призадумался. А князь-то вовсе непрост. Наблюдателен, проницателен и умен у новгородцев князь. Осторожно спросил:

— Какую именно правду ты хочешь знать, княже?

— Правда — она завсегда одна, Василько. Кто ты?

Он вздохнул:

— Все еще считаешь меня колдуном?

— Нет. Это Игнат в тебе до сих пор ведунские знаки выискивает да на ухо тайком нашептывает. А мне сдается, тут иное. Совсем иное. Невидимые стрелы, телеги самоходные, танки-змеи эти железные с людьми во чреве, птицы, извергающие гром, огонь и смерть. Ведь не заморские же это штучки. Не водится таких чудес за морями-то. Купцы новогородские далеко заходят, но ни о чем подобном слыхом не слыхивали. А тебе, я смотрю, хорошо известны все эти диковинки. И как управляться с ними, ты тоже разумеешь. Так объясни, откуда они взялись на головы наши горемычные? И откуда ты сам взялся?

Бурцев молчал. Размышлял…

— Почему ты не хочешь открыться, Василько? Али боишься? Так глупо это. После всего, теперь-то…

В самом деле, почему?! Он хмыкнул. Чего, в самом деле, таиться? Новгородский князь — из тех, кому не страшно и правды открыть. А от Бурцева не убудет. Что, выложить ему все как есть на прощание? Вкратце и быстро. А там уж пусть сам решает Ярославич — верить ли, нет ли…

— Ладно, слушай, княже. И не говори потом, что не слышал…

Глава 47

Свой рассказ Бурцев закончил под Вороньим Камнем. У той самой скалы, с которой давеча расстреливал из трофейного пулемета «мессершмитт» цайткоманды.

Они ехали шагом меж каменными зубцами, торчащими из ледяных торосов. Стремя в стремя ехали. Один камень был расколот гранатой — именно на нем Бурцев провел первое испытание противотанковых снарядов «большого ну». Князь слушал не перебивая. Лишь когда собеседник умолк, проговорил тихо, задумчиво:

— Вот, значит, как оно все обернется в недостижимые для нас века. Чудной сказ ты мне сказывал, Василько. А коли быль это, так чудно вдвойне! И уж не знаю почему, но верю я тебе. И вопросов у меня — не счесть. Да не вправе я тебя больше держать. Обещал ведь отпустить после прогулки к Вороньему Камню, а князю положено слово свое блюсти. Только вот…

— Что, князь?

— Хотел бы я продолжить нашу с тобой беседу. Не нынче, а после, коли будешь еще в новгородских землях.

— Буду — продолжим, — улыбнулся Бурцев. — Обязательно продолжим. А сейчас мне, правда, в поход выступать пора.

— Если помощь какая нужна…

— Спасибо, князь, помощников верных пока хватает. А тебе еще немца добивать да с предателями своими новгородскими разбираться, так что…

Что-то небольшое, продолговатое промелькнуло в воздухе. Глухой стук под копытами — меж коней… Бурцев удивленно глянул вниз. Камешек со скалы сорвался, что ли?

Ага! Как же, камешек! Железная болванка полностью ушла в рыхлый снег. Сверху торчала отполированная деревянная рукоять. Граната! Ручная! Противопехотная! С Вороньего Камня брошенная! Судя по всему — фашистская «колотушка» «М-24».

— Князь!

Замедлитель немецких гранат времен Второй мировой горит 4—5 секунд. Бурцев действовал быстрее. Рывок… Прием из арсенала татарской борьбы на поясах — и оба всадника рухнули из седел на каменный зуб. За каменный зуб… Скатились на лед.

Ярославич успел лишь открыть рот. Сказать новгородский князь уже ничего не успел.

Взрыв. Грохот.

Осколки ударили в лошадей, в камень, срикошетили, ушли вверх, в стороны.

— Что?! Кто?! — Александр уже стоял с обнаженным мечом.

Бурцев прыгнул к окровавленным конским тушам, вырвал из своей седельной сумки «шмайсер». Глаза смотрят вверх — на Вороний Камень. Ствол «МП-40» — тоже.

А там — над скалистым обрывом, меж валунами мелькнула чья-то шапка. Бурцев ударил очередью. Шапка исчезла. Донесся стук копыт. Уходит, гад…

— Князь, будь здесь!

Не слушая и не слыша возражений, Бурцев уже бежал вокруг острова — к пологому склону Вороньего Камня. Только там и мог спуститься на озерный лед гранатометчик.

Со стороны заросшего берега к ним спешили встревоженные дружинники. Гаврила Алексич — впереди. Но далеко еще, слишком далеко княжьи люди. А незнакомый всадник в простеньком тулупе, мохнатой шапке и широких штанах — вот он! Слетел с Вороньего Камня, поворотил коня к ближайшему леску. Погнал…

Нет, врешь, не уйдешь! Теперь — точно не уйдешь. Еще одна очередь из трофейного «шмайсера». Конь умчался. Всадник, срезанный пулями, — упал. Заворочался на снегу, завыл утробно. Красное пятно растекалось под набухшим тулупом.

Бурцев подбежал к раненому. Подоспел и Александр.

— Кто это?

Брезгливо — как некогда боярин Игнат ворочал сапогом отрубленную голову мясника Федьки — Бурцев перевернул ногой скрюченное тело. Тело застонало. Бурцев отступил в изумлении.

— Игнат?! — Ярославич тоже был в шоке. — Ты?!

Еще один стон. Мертвенно-бледное лицо. Гримаса нечеловеческой боли. Мольба в глазах.

— Убей, князь, — прохрипел боярин. — Сжалься…

Да, тяжко сейчас Игнату: пуля вошла в бок, а вышла из живота. С кишками вышла. А когда кишки вот этак — наружу, смерть уже неминуема. Но смерть смерти рознь. Если вставить все как есть, долго еще боярину мучаться. Очень долго.

— Убей… Христом-Богом прошу…

Князь, однако, не торопился выполнять просьбу предателя. Склонился над боярином. Посмотрел сверху. Хмуро, недобро, глаза в глаза:

— Ты Савву живота лишил, Игнат?

— Да, князь, — боярин не отпирался — зачем? Сейчас-то. — Тебя хотел… Не вышло…

Ох, ничего ж себе! Бурцев присвистнул. Выходит, вовсе не эсэсовец швырял гранату в Александра во время Ледового побоища!

— И Федьку Рваноуха нарочно зарубил, чтоб тебя не выдал? — продолжал допрос Ярославич.

— Да, князь…

Так вот кто послал к Ярославичу на Соболицком берегу рябого убийцу с подранным ухом! Бурцев качнул головой.

— А гранаты где взял? — вмешался он. — Эти взрывающиеся сосуды с деревянными ручками?

Игнат булькал, сплевывал кровью и тяжело, хрипло дышал.

— Отвечай, — приказал Александр.

— Их дал мне советник магистра Дитриха фон Грюнингена… Рыцарь с медведем на гербе… Две штуки дал… Научил, как бросать… Сказал, если подле тебя, князь, хоть одна из этих малых булав с громом упадет — никакой доспех не поможет…

— Когда? — проскрежетал Ярославич. — Когда он тебе их дал?

— Вчера, — с трудом выдавил Игнат. — Когда рать твоя на чудский лед вступила…

Язык боярину повиновался плохо.

— Когда я остался с обозом… Не стал я дальние дозоры проверять, князь… Обманул тебя… К ливонцам поехал… С Дитрихом встретился… И с советником его… Рассказал, что ты на русский берег пойдешь… Потом вернулся…

Бурцев досадливо сплюнул. Ясно теперь, почему немцы позволили Игнату беспрепятственно вырваться из захваченного обоза. И почему самолет цайткоманды появился над озером в самый неподходящий момент, тоже ясно. Танки вот только свои эсэсовцы подогнать вовремя не успели — не смогли отсечь отступающего противника от спасительного озера. Но танки по воздуху летать не умеют, а здешние болота и непролазные буреломы — даже на гусеничном ходу быстро не проскочишь.

— Убей, княже, — вновь взмолился Игнат. — Мочи нет терпеть.

— Убью, — пообещал Александр. — Только объясни, иуда, зачем все это? Пошто меня хотел со свету сжить? Пошто немцам помогал?

— Новгород мне в вотчину обещали ливонцы… И все земли новогородские. Свой князь должен там властвовать, а не пришлый, с чужой стороны приглашенный… Вот я и хотел… А уж потом и от немцев думал как-нибудь избавиться… Прости, княже…

Александр поднял меч. К тому времени, как подоспела дружина, Ярославич свое слово сдержал. Боярин Игнат был мертв.

Глава 48

… Новгородский князь Александр Ярославич, прозванный в народе Невским, долго еще смотрел с Вороньего Камня, как цепочка всадников двигалась по усеянному трупами льду Чудского озера. Отряд направлялся к немецкому берегу. У каждого — по две лошади в запасе. Над островерхими шлемами — копья и сигнальный бунчук, в ножнах — мечи и сабли. Луки в налучьях, стрелы — в колчанах. Щиты — на спинах, на седлах. Кольчуги, панцири… Кое у кого из седельных сумок торчали еще стволы и приклады…

А в обход озера ехал трофейный дракон-колесница с крестом на борту и дыркой в башне. Бурцев заставлял Отто мчать по колее, проложенной танковой колонной цайткоманды не быстро, а очень быстро. И «рысь» выжимала максимум изо всех своих ста восьмидесяти лошадиных сил. Внутри болтало, как в лотерейном барабане. А Бурцев все подгонял пленника. И пленник гнал машину.

Горючего до Дерпта должно было хватить, а вот времени… Небольшие мелкие речушки они перескакивали вброд с ходу, взламывая и кроша гусеницами лед. На тех же, что поглубже, гитлеровцы уже навели переправы. Удобно…

Бурангул с Дмитрием порадовали. Порыскав дозорами по Соболицкому берегу вдоль Узмени, татары и новгородцы отыскали приметную колею — отчетливую, глубоко впечатавшуюся в снег. Не похоже было, чтобы здесь проезжали сани или телеги, а вот на следы автомобильных и мотоциклетных шин — очень даже смахивает. И следы эти должны указать кратчайший путь к Дерпту.

Сели на хвост фон Берберговой колонне они сразу. Помчали… Танк — впереди. За ним по умятому протекторами и гусеницами снегу едва поспевала конница. Всадники не жалели плетей и шпор, чуть ли не на ходу меняли загнанных лошадей на свежих. Но все равно время от времени экипажу «рыси» приходилось поджидать кавалерию.

Оглушенный лязгом и ревом, укачанный и растрясенный с непривычки, пан Освальд пользовался краткими остановками, чтобы добраться до люка, глотнуть воздуха и блевануть через борт. Крепенький китаец по-прежнему держался стойко. А Бурцев после каждой вынужденной остановки чуть не с кулаками набрасывался на пленного унтерштурмфюрера. И перепуганный эсэсовец вновь заставлял «рысь» шевелить гусеницами с рекордной для бронетанковой техники скоростью. В конце концов конная группа поддержки отстала всерьез и надолго. На равнину перед Дерптом немецкий танк вылетел в гордом одиночестве.

Сумерки уже сгустились. И над дерптским замком можно было разглядеть бледный лик луны. Полной луны, что открывает башням ариев дверь меж временами. До обратного цайтпрыжка оставалось… Сколько именно — думать об этом Бурцеву не хотелось.

Колея от автомобильных и мотоциклетных шин уходила за опущенный шлагбаум с массивными щитами-павезами, густо обмотанными «колючкой». Далее тянулась по огороженному забором, шипастой проволокой и минными полями пространству, в обход пустующей взлетно-посадочной полосы. Там, под одной из пулеметных вышек, и выстроилась как на параде вся авто-мотоколонна Фридриха фон Берберга.

Впереди — знаменитый «кюбельваген» — легковая рабочая лошадка Вермахта и войск СС, внедорожник, именуемый также «лоханкой» или «немецким верблюдом». Высокая подвеска, широкие, специально предназначенные для передвижения по бездорожью и сугробам шины, мягкий верх и запасное колесо на косом капоте. Позади — три «цундаппа» сопровождения. «Может быть, фон Берберг все еще в Дерите?» — мелькнула у Бурцева шальная мысль.

Возле шлагбаума танку отчаянно махал флажками эсэсовец в каске и шинели. Рядом с сигнальщиком стоял изумленный офицер. Еще несколько человек с отвисшими автоматами и челюстями замерли у караульной будки. От казармы к КПП тоже бежали солдаты. Бежали в открытую — не боясь, не таясь, не прячась, не пригибаясь. Оружие у этих болталось за спиной. Пускать в ход его, похоже, не собирались.

Над небольшим окопчиком за караулкой поднялся гранатометчик. Заряженный фаустпатрон сиротливо лежал на бруствере у его ног. Из другого окопа, обложенного мешками с землей, с любопытством выглядывал огнеметчик. Труба ранцевого фламменверфера направлена в небо. Замечательно! Немцы удивлены, немцы озадачены, но пока принимают экипаж, укрывшийся за броней с фашистским крестом, за своих. Что ж, пусть это заблуждение продлится подольше. Пусть им только дадут подобраться поближе.

К счастью, строители цайткомандовской базы не предвидели возможности танковой атаки в тринадцатом веке и не обезопасили подъезды к лагерю ни надолбами, ни ежами, ни противотанковыми минами. «Рысь» беспрепятственно приближалась к шлагбауму.

Бурцев прильнул к перископу, вцепился в пулемет, крикнул Майху:

— Чего хочет этот с флажками?..

— Приказывает остановиться.

Остановиться? А собственно, почему бы и нет? Подыграем фашикам.

— Ладно, притормози. И лезь в люк. Скажешь, что танк подбили… подбили красноармейцы отряда особого назначения, переброшенного в прошлое. Скажешь, весь экипаж погиб, но тебе удалось вывести машину из-под обстрела. Требуй немедленной встречи с фон Бербергом. Обещай сообщить ему важные сведения. Постарайся выяснить, где находится сейчас ваш штандартенфюрер. Только учти: попробуешь выскочить из танка или вякнешь лишнее — пристрелю, — Бурцев тряхнул «шмайсером» над ухом пленника.

Унтерштурмфюрер — бледный, напуганный — заглушил двигатель метрах в четырех-пяти от шлагбаума. Нормалек… Люди у караулки не попадали в непростреливаемую мертвую зону, а переговоры с ними вести уже можно. Отто протиснулся к люку. Откинул крышку. Высунул голову. Начал перекрикиваться с офицером.

Бурцев, Освальд и Сыма Цзян, затаив дыхание, слушали, как гитлеровцы обмениваются «хайля-ми». Добжиньский рыцарь осторожно извлекал из ножен клинок. С многолетней привычкой обнажать оружие при малейшей опасности поляк не смог совладать даже в танке. Ладно, хрен с ним, лишь бы не поранил никого мечом в этой теснотище да вел себя тихо…

«Шмайсер» Бурцева упирался в поясницу пленника. Нажать разок на курок — и позвоночник перебит. Майх все понимал и врал послушно, что приказано. К офицеру он обращался «хэр обер-штурмфюрер». Значит, у шлагбаума дежурит птица поважнее пленного танкиста-летехи. Обер-штурмфюрер — это уже что-то вроде старшего лейтенанта. Но вот насколько проницательным окажется эсэсовский старлей?

Открытый люк и дыра, прожженная в броне гранатой, позволяла слышать каждое слово, а Бурцев в достаточной мере владел немецким, чтобы уловить смысл беседы.

Хорошо: судя по разговору, Отто Майха здесь знали и помнили. И даже, кажется, верили его словам. Плохо: фон Берберг вместе с Ядвигой еще вчера отправились из дерптской платц-башни во Взгужевежу. Еще хуже: в «Башне-на-Холме» уже начинается подготовка к обратному цайтпрыжку, конечная цель которого — центральный хронобункер СС. И совсем уж хреново: Отто Майху приказывали ожидать на месте дальнейших распоряжений.

Глава 49

— Со Взгужевежей свяжутся по рации, — пообещал начальник караула. — А пока все важные сведения, которыми вы обладаете, можете сообщить коменданту Дерптской базы — ему сейчас доложат о вашем прибытии. Хэр штурмбанфюрер сам сделает все, что сочтет необходимым.

Бурцев мысленно чертыхнулся. Этот дерптский комендант — либо толковый командир, либо карьерист еще тот. Все информационные потоки штурмбанфюрер — то есть майор, по-нашему, — предпочитал пропускать через себя. Немецкая субординация, однако, и не летехе-танкисту ее нарушать.

— А… — заикнулся было Отто Майх.

— Остальное — не ваша забота, унтерштурмфюрер, — сурово оборвал его собеседник. — Хайль Гитлер!

Так это, что же, все? Разговор окончен?

— Хайль! — охрипшим голосом ответил танкист.

Автоматный ствол по-прежнему мозолил ему позвонки. Однако Бурцев уже не смотрел на пленника — он снова прильнул к перископу. Оберштурм-фюрер как раз отдавал приказ своему помощнику. Солдат у шлагбаума кивнул, сунул флажки за пояс, вбежал в караульную будку. Через небольшое окошко было видно, как он накручивает ручку полевого телефона. Хм, связисты цайткоманды, оказывается, успели даже телефонизировать позиции…

Отто, чувствуя железо между почек, застыл в напряжении. Пленный танкист молча ждал, гадая, от кого ему суждено принять смерть. Оберштурмфюрер снаружи тоже хранил молчание. Но не бездействовал.

Любоваться танком из-за шлагбаума ему, видимо, наскучило. Или заподозрил что? Начальник караула приказал чуть приподнять шлагбаум. Осторожно, стараясь не оцарапаться о шипы проволоки, протиснулся в приоткрывшуюся щель, вышел за территорию базы.

Взмах руки — и шлагбаум снова грузно лег на место. Шевельнулась «колючка» на павезах. Щель сомкнулась. Эсэсовец неторопливо подошел к «рыси», покачал головой, глядя на пробоину в башне. Достал из кармана фонарик. Шагнул еще ближе. Подсветил…

Бурцев встревожился. Какого, блин, задумал этот фашик?!

Поздно! Офицер вступил в мертвую зону — не подстрелишь! Да и уследить за ним не хватало уже перископного обзора. А эсэсовец топтался где-то совсем рядом.

— Чем это так вашу машину, унтерштурмфюрер? — послышалось возле самой башни.

— Гранатой, — просипел Отто Майх. — Ручной гранатой.

— А-а-а… И как же вы такое допустили-то?

— Засада, хэр оберштурмфюрер. Подлая партизанская засада.

— Понятно. Но вообще-то вам здорово повезло, что вы выжили. Кумулятивная струя вскользь пошла. Чуть-чуть бы под другим углом — и все. И до механика-водителя тоже достало бы…

— Так точно. Повезло, хэр оберштурмфюрер.

— А все равно жарко, небось, внутри было, когда броню прожгло.

— Так точно. Жарко.

— Ну-ну… А почему вы разговариваете со мной, как еврей на допросе в гестапо?

— Я? — Отто дернулся — Бурцев что было сил вдавил ему в спину ствол «шмайсера».

— Никак нет, хэр оберштурмфюрер! — отрапортовал пленник сквозь сжатые зубы.

Обстановку разрядил солдат из караулки.

— Хэр оберштурмфюрер, — звонким голосом доложил он, — хэр штурмбанфюрер приказывает подогнать танк к ангару и доставить уцелевшего члена экипажа к себе в комендатуру.

— Ну, так поднимай шлагбаум! — раздраженно рявкнул начальник караула. Недовольно добавил, обращаясь к Майху: — Ладно, езжайте, унтерштурм-фюрер. Пусть комендант с вами сам разбирается.

Эсэсовец с флажками за поясом снова вбежал в будку. Тяжелый, обвешанный щитами шлагбаум медленно, со скрипом пополз вверх. Отто Майх так же медленно опускался вниз: Бурцев затягивал пленника обратно в танк левой рукой. Правая по-прежнему прижимала ствол «шмайсера» к черной форменной куртке.

Он не видел, как любопытный эсэсовский старлей, поднявшись на цыпочки, заглянул в проплавленную дыру бронированной «рыси». Не видел и выражения лица оберштурмфюрера, когда лучик фонарного света вдруг вырвал из тьмы танкового чрева сосредоточенную физиономию китайского мудреца и боевое ведро польского рыцаря.

Сыма Цзян не успел даже вскинуть автомат — его опередил Освальд. Добжинец уже держал наготове свой верный клинок. И ударил через плечо бывшего советника Кхайду-хана. Ткнул точно и в щели, прожженной кумулятивной струей, меч скрылся почти по рукоять. Заточенное лезвие скрежетнуло об оплавленную броню. Вошло под подбородок немецкому офицеру. И вышло под затылком.

И тут же нырнуло обратно в танк.

Кровь из перебитого горла мощной струей ударила в башню. Попала внутрь, заляпала красным фашистский крест снаружи. Окатила фонтаном всю бронированную машину — от люка до гусениц.

— Готов, — удовлетворенно пробасил пан Освальд.

С бульканьем и хрипом эсэсовец сползал на землю. Даже если его соратники не видели стального жала, бившего из башни, сама смерть начальника караула, конечно же, не осталась незамеченной.

Бурцев начал действовать, едва гробовую тишину нарушил пронзительный «вж-ж-жик» металла о металл — рыцарского меча о танковую броню.

Бросить Отто и «шмайсер» — это уже не важно! Прильнуть к пулемету. Главная цель сейчас — гранатометчик, спрыгнувший в свой окоп. Еще одной кумулятивной струи трофейная «рысь» не переживет.

Бурцев дал очередь. Каска и голова эсэсовца взорвались над бруствером. Пальцы немца успели-таки судорожно нажать на спусковой крючок. Из окопчика вылетела граната. Но пущена коническая болванка была уже не прицельно, граната ушла выше, чем следовало, — куда-то к багровеющей пол-коликой луне.

Теперь — огнемет! Тоже оружие — страшное. Хоть и считается, что обладает оно ограниченными противотанковыми возможностями, но для легкой «рыси» возможностей этих хватит с лихвой. Двадцатидвухкилограммовый ранец стандартного немецкого «фламмерверфера 41» содержит в своих цилиндрических контейнерах достаточно сжатого газа и горючей жидкости, чтобы жечь десять секунд подряд. Десять секунд непрерывного огня! А огненная струя выбрасывается на расстоянии тридцать метров.

Если этот немецкий напалм затечет в открытый люк, в пробоину на башне, в двигатель, если попадет на боеприпасы и топливные баки — пиши пропало.

Он снова строчил из пулемета. Гореть заживо не хотелось, и эта очередь была длиннее, гораздо длиннее. Над окопом огнеметчика взметнулся столб дымного пламени. Сгорающий солдат не кричал: пули не только пробили бак с горючей смесью, пули изрешетили и человека.

Глава 50

Теперь… Что теперь? Тяжелый шлагбаум упал, так и не поднявшись до конца. Прочные опорные стойки врезались в землю. На пулеметной вышке над караулкой вспыхнул прожектор, поймав «рысь»-убийцу в пятно яркого желтого света. Мля!

Цайткоманда, оказывается, не только телефонизировалась. Фашики даже генератор себе тут установили!

Эсэсовцы из караула рвали с поясов ручные противотанковые гранаты. Каплеобразные чушки на деревянных рукоятях — точно такими Бурцев на Чудском озере прожигал броню фашистских танков. Тоже хорошего мало… Надо стрелять. И двигаться надо. Нельзя сейчас стоять на месте. Никак нельзя! Отто! Где этот долбаный унтерштурмфюрер?!

Отто Майха в танке уже не было. Пленник оказался хитрее и проворнее, чем думал Бурцев. Воспользовавшись всеобщим замешательством, почувствовав, что его больше не держат цепкие пальцы, а в спину не упирается ствол «шмайсера», немецкий танкист лягушкой выскочил в открытый люк, скатился по броне, отпрыгнул подальше от гусениц, завопил:

— Тре-во-га!

И бросился прочь от танка. Да так, чтоб не попасть в сектор обстрела.

Отто, однако, опоздал со своим предупреждением: тревогу уже подняли без него. За шлагбаумом и колючей проволокой взвыла сирена, засуетился народ. Ударили пулеметы с вышек. Застрочили автоматы. И первая же очередь срезала отделившуюся от танка одинокую фигуру — щадить тут не собирались никого.

Две пули попали в грудь, одна в живот, одна — в голову. Унтерштурмфюрер Отто Майх умер почти мгновенно, на бегу…

Потом стальным горохом забарабанило по броне.

— Люк! Закройте люк! — орал Бурцев, не оборачиваясь, не прекращая стрельбы. Орал по-польски и по-татарски. Сам оторваться от пулемета он сейчас никак не мог. Нужно было расправиться с караулом, пока танк не забросали гранатами.

— Люк? — глухо отозвался из-под шлема Освальд. — Какой люк?!

Оглушенный стрельбой добжинец опять находился в ступоре. Рыцарь соображал плохо, очень плохо…

— Дверь, твою мать! Дверь наверху!

Одна-единственная шальная пуля, залетев с вышки внутрь тесного пространства танка, могла бы наделать им делов рикошетами… Слава Богу, сообразительный китаец успел захлопнуть люк прежде, чем это произошло. Лязгнул металл о металл. Теперь уязвимым местом оставалась пробоина в башне. А ну как сыпанут и в нее горсть «гороха»?

— Сема! Прикрой сбоку! — отдал Бурцев новый приказ.

Сыма Цзян занял свое прежнее место, сунул ствол «шмайсера» в прожженную дыру, превратив ее в бойницу. Оружие китаец держал правильно — как учил Бурцев — и на том спасибо. Большого проку, правда, от его стрельбы не будет, но Сыма Цзян хотя бы отпугнет фашиков, если те зайдут с фланга. А впрочем, нет — уже не зайдут. Некому. Эсэсовцы, дежурившие у шлагбаума, расстреляны. У одного выпавшая противотанковая граната рванула под ногами. Ног не стало.

Бурцев дал длинную очередь по караульной будке. Полетели щепки и битое стекло. Из караулки мешком вывалился солдат с сигнальными флажками за поясом. Все, теперь поднимать шлагбаум некому. Но ведь и торчмя торчать перед закрытыми воротами — тоже не дело! Не для того ведь сюда приехали.

А пули все стучали по броне. Особенно старался пулеметчик с вышки над будкой. И хорошо, блин, старался: по перископическому прицелу пошли трещины. Попал, гад… Вот ведь, елки-палки! Так и совсем слепыми в этом железном гробу остаться недолго. Неподвижный танк в круге яркого света — слишком хорошая мишень для вражеских стрелков. Придется сдвигать махину без Отто. Но для начала…

Бурцев бросил пулемет. Пришло время 20-миллиметрового скорострельного орудия «рыси». Ладно, сами напросились, фашики! Пушка — заряжена, как ею пользоваться, представление он имел. А то, что задрать ствол на такой близкой дистанции до уровня пулеметчика с ближайшей вышки не удастся — не беда!

Снаряды «рыси» ударили точнехонько в основание вышки. Прожектор погас. Громоздкая конструкция покачнулась и медленно-медленно, плавно-плавно повалилась на караульную будку. Караулка сложилась, как карточный домик.

Бурцев всадил еще несколько снарядов по комендантскому штабу с антенной на крыше. Рухнули балки перекрытий. Антенна исчезла. Следующими он снес шлагбаум. Обломки павез, стальные упоры и клочья колючей проволоки полетели в стороны. Путь был свободен. Да только ведь аппетит приходит во время еды!

Бурцев решил не останавливаться, пока видны цели. Целей — важных и не очень — было много, снарядов — тоже. И танковая башня вновь наполнилась грохотом и едким дымом.

Самозарядная двадцатимиллиметровка «рыси» безжалостно месила немецкую базу. Вспахивала взлетно-посадочную полосу. Взрывала склады. Дырявила ангары. Рушила казармы. Валила вышки и сметала с них пулеметные площадки. Только купол на замковом холме Бурцев не трогал. Купол прикрывал остатки арийской башни перехода. А этот древний телепортационно-магический портал был ему нужен. До зарезу нужен…

Дорогу к платц-башне им еще пытались преградить. Из дальнего искореженного ангара выполз полугусеничный броневичок с открытым верхом, вместительным кузовом и прицепом, который гитлеровцы так и не удосужились отцепить. Видимо, неторопливая мощная машина использовалась здесь в качестве вспомогательного тягача. Однако имелись у цайткомандовского трудяги-вездеходика и пушечка с пулеметом.

Полноценной артиллерийской дуэли у эсэсовцев, впрочем, не вышло. Бронированное рыльце машины еще не успело развернуться орудием к противнику, а Бурцев уже влепил один за другим три снаряда — в приземистую кабину, под капот и по гусенице. Легкобронированная цель остановилась, задымилась.

Теперь вроде можно ехать…

— Держитесь покрепче, сейчас немножко потрясет! — предупредил Бурцев соратников.

И полез к месту механика-водителя.

Глава 51

Трясти начало сразу. И совсем даже не «немножко». Только сейчас он понял, каким все-таки асом был Отто Майх. Что там ни говори, а танк свой унтерштурмфюрер водить умел. Бурцев же, непривычный к габаритам «рыси», двигал многотонную трофейную машину по расстрелянной базе медленно и неуклюже, ловя гусеницами каждую яму и каждую кочку.

Внутри опять лязгало и громыхало. Бил по мозгам незадраенный люк: крышка подскакивала и грохала о броню, снова подскакивала. А их все еще поливали огнем. Шмолил пулемет на единственной чудом уцелевшей и покосившейся вышке. Кто-то строчил из автоматов. Но кто, откуда — не понять. Лишь стучало по броне, а стрелки попрятались по щелям, как тараканы.

Сыма Цзян тоже несколько раз пальнул очередями из своей бойницы. Зачем, почему и попал ли — это так и осталось для Бурцева загадкой.

— Моя все! — растерянный, обиженный голос. — Невидимая стрела улетела. Вся улетела. Самострела молчится…

Патроны, значит, у китайца кончились.

— Возьми мой! — крикнул Бурцев, не отрываясь от перископа механика-водителя. — Он уже заряжен.

Валявшийся у ног «шмайсер» утянули проворные руки.

Снова стрельба на ходу… И снова патронов хватило ненадолго.

Бросить рычаги управления Бурцев не мог, а значит, броня и двигатель сейчас — их единственное оружие. Да меч Освальда. Слава Богу, добжинец вложил наконец его в ножны. Иначе заточенный клинок всем им дырок понаделал бы при этакой-то тряске!

По броне барабанило. В танке — жара. Или просто казалось в горячке боя? Волосы — взмокли. Пот — ручьями со лба. Перископ запотел.

Бурцев неловко вел чужую машину и громко матерился при каждом толчке. Освальд что-то бормотал на латыни, китаец угрюмо молчал, а немецкий пулеметчик снаружи нервировал все больше.

Бурцев разогнал «рысь», направил прямиком на вышку.

— Держись, братва! — забывшись, рявкнул по-русски.

Ни поляк, ни китаец не поняли. А может, просто не успели ухватиться покрепче.

Он протаранил. И пожалел о совершенной глупости. Это только в фильмах про войну танки лихо сметают любое препятствие на своем пути. В жизни все обстоит иначе. Совсем иначе! Сотрясение от удара было такое, будто «рысь» налетела бронированным своим лобешником не на деревянную конструкцию, а, как минимум, на железобетонную плиту. От резкого толчка чуть не вылетели наружу потроха. А голова с такой силой впечаталась в железо, что не уберег даже толстый войлочный подшлемник. На мгновение помутилось в глазах. Потом Бурцев понял, что цепкий Сыма Цзян отлетел от своей бойницы. И еще бесконечно долгую секунду гудел топхельм добжиньского рыцаря: Освальд славно так приложился к затвору танкового орудия.

Зато вышка упала. Зато вражеский пулемет умолк. Бурцев гнал дальше. Потирал шишку и злорадно, дико, безумно хохотал. Он вновь не удержался от соблазна: проезжая мимо гаражных ангаров, мазанул-таки бортом по сгрудившейся недострелянной технике фон Берберга. «Цундаппы» разлетелись. «Кюбельваген» перевернулся.

Танк пошел в гору — на замковый холм. Через засыпанный ров. Через разбросанный вал. К широким, чуть приоткрытым воротам куполообразного строения, прятавшего от чужих глаз основание древней арийской башни. К тем самым воротам, откуда выходили взвод за взводом солдаты цайткоманды СС, откуда гитлеровцы выкатывали переброшенную в прошлое военную технику. Откуда, не жалея хребтов, выносили тяжеленные ящики с патронами, снарядами и гранатами в надежде пробить, проломить, взломать всей этой мощью сплетенную много веков назад вязь истории. И изменить все.

Теперь эти ворота предназначались для другого. Теперь они должны пропустить его, Василия Бурцева, бывшего омоновца и нынешнего рыцаря, оседлавшего немецкую «рысь», к гордой и прекрасной дочери Лешко Белого Агделайде Краковской. Пусть она ушла от него сама. Пусть она ни в грош его не ставит. Пусть… Но ворота все равно пропустят. Хотя бы потому, что им не устоять перед танком.

И тут его подловили.

В щель между воротными створками выскочили двое эсэсовцев в офицерской форме. У каждого — по противотанковой гранате в руках. Знакомые каплевидные килограммовые болванки. Немцы появились всего-то в двух десятках метров. Бурцев прекрасно видел их решительные лица, горящие ненавистью глаза, оскаленные рты. Чего уж там — не только красноармейцы умеют бросаться под вражеские танки.

Эх, был бы в руках сейчас пулемет, а не рычаги управления — скосил бы обоих, на фиг! Может, успел бы. Да будь хоть у Сыма Цзяна в «шмайсеровском» рожке малость патронов — развернул бы машину пробитым боком к этим двоим. Рявкнул бы на старика-китайца погромче, чтоб не жалел «невидимых стрел». Шансов еще меньше, но все-таки!

А так… Так — разворачивай, не разворачивай, останавливай, не останавливай… Так — кранты.

С двадцати… какой там, — с пятнадцати уже метров… с тринадцати… с десяти… В общем, ребята не промахнутся. Сами эсэсовцы тоже, конечно, того… От гранатных осколков им теперь не укрыться. Но танк остановят, фашистские камикадзы, мля! И экипаж сожгут, герои фатерландовы!

Тоскливо стало сразу. И из-за обреченной Аделаиды. И вообще… Перед мысленным взором предстали обгоревшие трупы немецких танкистов. Страшная смерть, если подумать… Вспомнился обезумевший от боли гитлеровец, что выскочил вот из этой самой прожженной кумулятивной струей «рыси». Парень орал и стрелял. Но орал, пожалуй, громче. Его-то хоть стрелой успокоили, а тут милосердным стрелам взяться неоткуда.

Стрелы взялись! Из ниоткуда! По две на каждого. И еще по одной, и еще… Длинные татарские стрелы! Бурцев видел в перископ, как они — одна за другой — входят в эсэсовскую форму.

Только теперь он сообразил, что к привычным звукам перестрелки давно уж примешивается пронзительное татарское «ура» и зычные вопли русичей.

Наши! Свои то есть! Вовремя подоспели… Прорвались через разбитый шлагбаум и следуют за танком! Палят из трофейных «шмайсеров» почем зря, метко бьют из луков.

Бросить гранаты эсэсовцы так и не успели. «Рысь» промчалась между утыканными стрелами, медленно оседающими в грязный снег телами.

Внутри куполообразного строения не было никого. И ничего. Лишь глубокий котлован с кольцом гигантских глыб на дне. Вниз вел пологий земляной спуск, основательно утрамбованный колесами и гусеницами. Туда Бурцев и направил машину. Резко — так что шлем Освальда вновь звонко ударился об орудие — затормозил в самом центре каменного круга. Заглушил мотор. Танк замер посреди основания разрушенной башни ариев. Бурцев повернулся к китайцу:

— Ну, Сыма Цзян, твоя очередь — не подведи. Ты ведь говорил, что можешь открыть путь от одной магической башни к другой.

Китайский мудрец кивнул — серьезно, торжественно и невозмутимо. И все же, кажется, старик здорово волновался — его татарский был сейчас чудовищным:

— Если два башня арийская мага уже заединена колдовская связя одна с другая, моя нужна только сказаться простая заклинания перехода. Моя даже не надо указаться конечный места перехода. Магия эта башня просто отправлять моя, твоя и наша в та башня, куда была последняя перехода перед наша перехода.

— Так действуй же! Твори заклинание! Раз фон Берберг только вчера переправился отсюда во Взгужевежу, значит, магическая связь существует. Значит, мы сможем идти по его следу!

Сыма Цзян еще раз кивнул. Сыма Цзян даже не стал вылезать из танка. Сыма Цзян просто произнес несколько слов на неведомом языке и…

Вспыхнул багровый свет, похожий на свет пламени в ночи, но не жгучий, а наоборот — холодный, леденящий какой-то, морозный… Свет усиливался, быстро формируясь в пульсирующую сферу на изрытом земляном полу. Сияющая сфера меж огромных каменных плит, обтесанных в незапамятные времена, росла, становилась ярче. Ярче… Мир за ее пределами — расплывчатее. И вот мира не стало вовсе. Мир поглотила продолжительная, почти бесконечная вспышка. И нестерпимо больно было смотреть дальше. Бурцев зажмурился.

А потом произошло все. Все остальное. Только это было уже не в Дерите — во Взгужевеже.

Глава 52

Тишину нарушила немецкая речь. Крик. Ругань. Ругали каких-то вконец спятивших «думкопфов». Ругали где-то совсем рядом… Бранились громко, яростно — так, что за пробитой танковой броней слышно каждое слово. Зато не видать ни зги.

Тьфу ты! Бурцев вдруг осознал, что сидит, по-прежнему уткнувшись в перископ. С зажмуренными глазами сидит.

Он разлепил веки. Былая багровость все еще присутствовала, но лишь в виде легкой дымки, едва окутывавшей танк. Дымка рассеивалась, растворялась в воздухе, ничуть не препятствуя обзору. Скорее наоборот. Ощущение было такое, будто на перископ зачем-то надели розовые очки с мощными линзами.

Перед танком — за границей слабой красноватой пелены — стоял подтянутый человек в форме офицера СС. По выправке видать — высокий чин. Все при нем как положено: ладно сидящая форма, высокая фуражка с нацистским орлом, на поясе — кобура и кинжал-динстдольх, на пальце поблескивает мертвоголовое колечко.

Офицера сопровождали два автоматчика — оба замерли чуть позади со «шмайсерами» на животах. Солдаты смотрели из-под касок угрюмо и выжидающе, стараясь не выпустить обуревавшие их эмоции наружу. Офицер же, в отличие от подчиненных, даже не пытался сдержать своих чувств. Офицер размахивал руками, офицер брызгал слюной, офицер топал ногой от злости. А собственно, чего он так разоряется-то?

Бурцев заставил себя вникнуть в смысл тирады. Понял: им угрожают трибуналом за ненадлежащее использование переходного портала.

— Вы находитесь в транзитно-координационной зоне, предназначенной для переброски живой силы, — орал офицер. — Ваше появление здесь — прямое нарушение инструкций цайтпрыжков и телепортационных войсковых перемещений. Вы блокируете платц-башню и создаете угрозу маневренности всей цайткоманды. Немедленно покиньте танк и объясните причину своего самоуправства!

«Наехать на него, что ли? — вяло подумал Бурцев. — Чтоб умолк наконец». Он все еще не отошел от шока переброски. Руки, лежавшие на рычагах управления, мелко подрагивали…

За спиной зашевелился Сыма Цзян.

— Где мы? — шепнул из-под многострадального шлема Освальд Добжиньский.

Бурцев повертел перископом кругового обзора. Знакомый подвальчик! Высокий — метра под три — потолок, широкий — два с половиной и длиннющий — хрен знает, сколько с четвертью — проход. И низенькие дверки в стенах… По такому коридору и с копьями, и с большими осадными щитами пройти можно и на коне проехать тоже. Танк вот даже поместился.

Правда, громадного стола и длинных лавок, что стояли здесь прежде, теперь нет — и от этого коридор кажется еще более просторным. А вместо привычных факелов с закопченных стен светят электрические лампочки — и здесь тоже генератор поставили! Зато в остальном…

— Во Взгужевеже мы, пан Освальд, — ответил Бурцев.

— Не может быть! Так просто?! Так быстро?!

— Взгляни сам, — он пустил рыцаря к перископу. Освальд даже не счел нужным снимать шлем. Вдавил смотровую щель топхельма в резину окуляров, ругнулся:

— Да ведь это же он!

— Он?

— Тот самый немец, с которым говорил фон Берберг, когда я прятался во рву Взгужевежи.

— Это когда вас выбили из замка, а тебя сочли убитым?

— Да!

Надо же, выходит, перед ними стоит сейчас зам фон Берберга — комендант Взгужевежи оберфюрер СС Фишер!

А эсэсовец все кричал. И все громче. И оскорблял, ничуть не стесняясь в выражениях. И визгливо требовал:

— Всем выйти-и-и из танка!

— А вот я сейчас и выйду! — пробормотал Освальд где-то в промежутке между «славянской швалью» и «отрыжкой еврея».

Бурцев протупил. Бурцев опоздал. Его рука лишь скользнула по кольчуге поляка. Задержать обиженного шляхтича не удалось. Взбешенный добжинец, которому вконец осточертел лощеный эсэсовский крикун, а еще больше — тесное танковое нутро, решительно откинул люк.

Гулкий грохот наполнил подвал Взгужевежи. Вопли смолкли. Выпучив глаза и беззвучно глотая ртом воздух, немец наблюдал, как над танковой башней появилось боевое рыцарское ведро. Офицер отступил на шаг — к охране. Но автоматчики, похоже, тоже офигели не на шутку. Пока добжинец неловко — цепляясь доспехами и перевязью с мечом за края люка — выбирался наружу, никто так и не проронил ни слова.

— Что за маскарад! — спохватился наконец офицер.

Рука эсэсовца судорожно нашаривала пистолет.

Освальд молчал.

— Ваше имя, солдат?! Звание?! Подразделение?!

Освальд спускался с брони.

— Снять шлем перед старшим по званию и доложить по форме!

Освальд приближался.

— Стрелять буду! — предупредил немец. Но стрелять он не мог: взволнованный фашик не справлялся с собственной кобурой. Еще бы — такое потрясение! Не каждый день приходится видеть рыцаря тринадцатого века, разъезжающего в танке.

Автоматчики направили «шмайсеры» на Освальда. Добжинец споткнулся было, но все же преодолел давний страх перед невидимыми стрелами. Сделал шаг, другой… Солдаты ждали приказа. И приказ вот-вот прозвучит — это видно по искаженной арийской физиономии под козырьком фуражки.

Освальд, дурень! Ну, на кой ты высунулся?! Изрешетят ведь в два счета. Бурцев тоже протискивался к открытому люку, даже не зная еще толком, что будет делать там, снаружи, какую помощь сможет оказать вспыльчивому шляхтичу.

И снова яркая до рези в глазах краснота залила все вокруг. Да что же тут творится?! Он прикрыл глаза ладонью. И… и вздрогнул от дикого ржания перепуганной лошади. Бу-бум! — громыхнули по броне подкованные копыта. Две тени — два всадника один за другим сверзились с танка за пределы багровой сферы.

Фьюить! — вспорол воздух знакомый звук. И лязгнул металл о металл…

Бурцев выглянул из танка… Все кончено! Ну, или почти все: автоматчики дергаются в предсмертной агонии. Дисциплинированные эсэсовцы так и не дождались приказа открыть огонь. А действовать самостоятельно ребята, видать, уже разучились. И вот теперь у одного в груди подрагивает длинная татарская стрела — эта вездесущая палочка-выручалочка, прилетающая когда нужно и бьющая куда нужно. Второй валяется с проломленной головой. Сбитая кистенем-мачугой каска все еще вертится волчком на каменных плитах пола.

Глава 53

Эсэсовский офицер был еще жив. В водянистых глазах — ничего, кроме безумия и паники. Позади немца звонко цокали копыта: Бурангул и Збыслав пытались утихомирить взбесившихся после телепортации лошадей.

А по броне уже топтался кто-то еще. А потом еще и еще… Люди — теперь уже пешие — возникали из багрового — цвета крови — ниоткуда, сыпались с танка, ошалело и торопливо откатывались, отползали в стороны, уступая место все новым и новым воинам. Десант новгородцев и татар заполнял коридор: десятка полтора бойцов Дмитрия и Бурангула отправился вслед за трофейным танком из Дерпта в подвал Взгужевежи. Правда, никто больше не смог заставить коней въехать в пульсирующие ворота телепортационного портала. Впрочем, оно и к лучшему: даже в просторных подвалах «Башни-на-Холме» коннице все же тесновато будет.

— Стоять! — взмокший эсэсовец наконец выдрал «вальтер» из кобуры. — Не сметь! Прекратить!

Освальд стоял. Стоял перед ним. С обнаженным клинком. И он смел. И прекращать не собирался. Удар меча. Выбитый пистолет летит к стене.

Изумленный, полный ужаса возглас:

— Кто ты?!

Ответ, преисполненный достоинства и жгучей ненависти:

— Хозяин этого замка. Пан Освальд из Добжиньских земель. Герб моего рода — серебристая башня — донжон Взгужевежи на синем фоне.

— Спроси у него! Спроси… — Бурцев молил про себя: только бы мстительный поляк на этот раз не слишком торопился с возмездием. Но добжинец знал, что делать. И о чем спрашивать — тоже знал. И методика допроса у рыцаря-разбойника оказалась действенной. Меч поднялся над головой немца.

— Теперь твой черед называть свое имя или боевое прозвище, девиз или фамильный герб, если они у тебя имеются! — тоном неумолимого палача потребовал шляхтич.

Гитлеровец попытался взять себя в руки:

— Оберфюрер СС… Комендант замка Взгужевежа…

Дослушивать поляк не стал:

— Ты будешь казнен немедленно, пан комендант Обер Фюрер Эсэсовский, если не сообщишь, где здесь содержатся пленники…

Меч в руке Освальда поднялся еще выше. Что-то в его голосе заставило Фишера проявить готовность к сотрудничеству. А может быть, фашика просто добило абсурдное столпотворение вокруг. Танк, татарские стрелки, русские дружинники…

— Там! — не оборачиваясь, немец указал на коридор за своей спиной. И вынул из кармана ключ.

В ту же секунду фуражка на его голове развалилась надвое. Голова — тоже. Клинок врубился в череп эсэсовца по самые зубы.

Тело рухнуло, задергалось.

— Если ты сообщишь, то все равно будешь казнен, — закончил свою речь добжинец. — Прими Господь милосердный эту грешную душу, коли тебе такое по силам. Аминь.

Пан Освальд оставался верным себе: чем меньше живых врагов, тем лучше.

— Ва-а-аслав! Твоя моя поджидай! — взмолился из рассеивающейся багровой пелены китаец, которого едва не затоптали в давке. Но ждать Сыма Цзяна было некогда — Бурцев уже подхватил ключ от темницы и несся по коридору вслед за добжиньским рыцарем.

Впрочем, «вслед за» он бежал недолго. Отягощенный доспехами поляк не мог сейчас похвастать спринтерской скоростью. Уже между спешившимися Бурангулом и Збыславом Бурцев пробежал первым. А если на коня? Нет, не стоит, здесь — не чисто поле, здесь лучше на своих двоих. Закозлит, не дай Бог, коняга под подвальными сводами, встанет на дыбы — шея сразу напополам.

— Вацалав! — окрикнул татарский сотник.

— Пан Освальд! — позвал оруженосец-литвин.

— Оставайтесь здесь! — приказал Бурцев по-татарски. — Прикройте нас с тыла.

— Ждите! — рявкнул добжинец по-польски. Сзади, у танка, уже слышался зычный голос

Дмитрия. Новгородец не терял времени даром — расставлял бойцов для обороны. Русичи и татары взламывали двери по обе стороны от бронированной машины — там будет удобно прятаться от «невидимых стрел» и бить врага в случае атаки.

Бурцев бежал. Освальд пыхтел и звенел кольчугой за спиной.

Коридор резко уходил вправо, и именно оттуда им навстречу выскочили двое. С автоматами. Охрана темницы!

— Что случилось?! — на ходу орали по-немецки встревоженные эсэсовцы. — Откуда лошади? Кто кричал?!

Потом оба наткнулись на Бурцева. И увидели добжиньского рыцаря. При полном доспехе. С мечом в руке. Хвататься за автоматы — поздно. Немцы полезли врукопашку. Бурцев перехватил руку первому. Вывернул. Бросил фашика Освальду. Добжинец сориентировался мгновенно — нанизал эсэсовца на клинок. Пока меч был занят, Бурцеву пришлось повозиться со вторым противником. Здоровым гад оказался. И боксировал нехило. Даже ногами махать пытался. Но подсечка в развороте бросила фрица хребтом об пол. Меч Освальда довершил расправу.

Это был тот самый коридор и заканчивался он той самой тупиковой дверью, за которой в прошлом году томилась Аделаида. Повторяется… все повторяется. Впрочем, замок в дверь врезан новый и выкован он явно не кузнецами тринадцатого столетия. Маленький ключик оберфюрера легко вошел в узкую скважину.

Дверь темницы распахнулась.

Ох, до чего рад был бы сейчас Бурцев, если б на него, как в прошлый раз, бросилась с горшком каши в руках милая княжна. Но княжна не бросилась. Не бросилась и Ядвига. Никто не бросился. Обманул фашик?!

Целую секунду они с Освальдом стояли на пороге, напряженно вглядываясь в полутьму затхлого каменного мешка. Стояли молча, боясь вскрикнуть, боясь позвать, боясь утратить последнюю надежду. Электрический свет бил из коридора, из-за спин, разгоняя мрак и выкладывая на шершавом полу дорожку к глухой каменной кладке. Дорожка эта упиралась в противоположную стену и исчезала. За пределами освещенного пространства густые тени пожирали всех и вся.

Еще секунда… Глаза привыкали — медленно, постепенно. Бурцев рассмотрел две кровати возле сырых стен. Да уж, кровати… Грубо сбитые доски, а сверху — солома и тряпье.

Справа — пусто. Слева… кажется, слева кто-то лежал под грязным одеялом. Что?! Что все это значит?! Что одну девушку уже не спасти, а вторую еще можно? Что какую-то из пленниц отделяют от них столетия, а другая — вот она, здесь, перед ними? Но кому? Кому повезло?

Василий Бурцев и пан Освальд Добжиньский бросились внутрь, отпихивая друг друга.

— Аделаида!

— Ядвига!

Куча тряпья шевельнулась. Куча тряпья повернулась…

Фридрих фон Берберг смотрел на них из-под замызганной шинели. Избитый, окровавленный. С синяками и ссадинами на бледном лице. Фридрих фон Берберг улыбался. Криво, невесело, без издевки, почти сочувствующе.

Глава 54

— Ты-ы-ы!

Рев Освальда был страшен. Разочарование оказалось слишком, слишком велико, и никаких допросов рыцарь вести не желал. Поляк взмахнул мечом. Отточенная сталь прогудела в воздухе.

Но так же нельзя! Сейчас — нельзя! Бурцев едва успел отпихнуть плечом разъяренного спутника. Добжинец грохнулся на пол. Клинок выпал, звякнул о камень. Бурцев поднял оружие.

— Отдай! — Освальд повис на его руке.

Они пыхтели и боролись. Вестфалец сел, сбросив шинель. Он молча улыбался грустной понимающей улыбкой. И не предпринимал никаких действий. Абсолютно! Будто и не его судьба решалась сейчас.

— Отдай! Я убью мерзавца!

— Не смей, Освальд! Он может знать!

— Все равно! Разве ты не видишь — уже поздно! Отдай меч!

— Твой друг прав, полковник, — неожиданно подал голос штандартенфюрер СС. Говорил он негромко, но четко. Фридрих фон Берберг не торжествовал, нет. Скорее уж сопереживал. — Девушек вам не спасти. Их уже увели.

Как ни странно, но именно эти слова утихомирили добжиньца. Освальд отцепился от Бурцева. В сердцах сорвал шлем, громыхнул многострадальным топхельмом о стену. Затем с тоскливым кольчужным звяком опустился на пол. Обхватил голову руками, глухо застонал. Смертельно раненным зверем застонал.

Бурцев повернулся к фон Бербергу:

— Где они?

— Там, — вестфалец кивнул на каменную кладку, которой едва касался свет из дверного проема.

Ни оконца, ни бойницы меж древними глыбами. Только щели. А в щелях — тьма.

— Что там?

Немец лишь печально вздохнул.

— Что там, Освальд?

Добжинец поднял голову, пожал плечами:

— Если верить легендам, где-то с той стороны идут нижние ярусы башни. Подземный ход, прорубленный в скале под замком в незапамятные времена. Говорят, этот ход — ровесник Взгужевежевского донжона и в нем сокрыт тайник с невиданными сокровищами. Никто, правда, из моих предков до тех богатств так и не добрался, хоть и простукивали они тут каждый камень.

— Простукивание ничего не дает, — невесело усмехнулся фон Берберг. — Нижние ходы Взгужевежи закрыты магической защитой. Эта пелена способна поглощать любые звуки. Там, внизу можно кричать, стрелять, взрывать, а снаружи ничего не будет слышно. Никакой шум сверху не пробьется и вниз. Ничего не должно отвлекать тех, кто спустился к средоточию древней силы башни ариев.

— Продолжай, Освальд, — попросил Бурцев. Словам добжиньца он сейчас доверял больше.

— Мой прадед, отчаявшись найти вход в подземелья, начал бить новый туннель — наудачу.

— И что?

— Сдвинулась скала. Случился обвал. Глубоко внизу он слышал гул. А по замковому двору пошли трещины. Даже донжон тогда пострадал — кое-где рухнули перекрытия. После этого все работы прекратили, и о нижних подземельях Взгужевежи забыли навечно.

— Не навечно, — вновь вмешался фон Берберг. Смотрел он не на польского рыцаря — на Бурцева. — Мы вспомнили, когда появились здесь. Потому что там, откуда мы пришли, об этих ходах известно. Мы знали, где именно их искать. И мы знали, куда они ведут. Мы нашли вход в подземелье, расчистили обвалы, добрались до тайника. В нем действительно хранились сокровища. Настоящие сокровища. Не золото, не драгоценности, а власть и могущество арийских магов. Малые шлюссель-башни перехода. Миниатюрные копии больших платц-башен. Всех платц-башен! Теперь это добро отправится в хронобункер СС. Правда, шлюссель-башен слишком много — их придется переправлять в несколько этапов. Но первыми обратный цайтпрыжок совершат Агделайда и Ядвига.

— Значит, обратный цайтпрыжок? — прохрипел Бурцев. — А кто-то убеждал меня в Кульме, будто это невозможно!

— Тогда было невозможно. Теперь, со шлюссель-башнями, возможно все. Главной задачей оберфюрера Фишера был поиск во Взгужевеже малых башен перехода и обеспечение обратной связи для цайткоманды.

— Но ты?! — спохватился Бурцев. — Ты-то сам почему здесь? Да еще в таком виде!

— Почему? А ты не догадываешься, полковник? — взгляд Фридриха фон Берберга утратил былую надменность. Вестфалец смотрел печальными потухшими глазами. Уголки его рта чуть подрагивали. — Твоя красавица-жена вскружит голову кому угодно. А я… в общем, я слишком хорошо представлял, что ждет ее там.

Еще один кивок в сторону глухой стены и незримого подземного хода, проходившего за нею.

— Это будет даже не гестапо. Застенки центрального хронобункера СО гораздо страшнее, уж поверь мне, полковник. Я решил, что этот ужас — не для Агделайды.

Влюбился! Надо же, вестфальский сухарь, глава эсэсовской цайткоманды, по уши втюрился в прекрасную пленницу. Сначала запудрил девчонке мозги, сделал гордую, но дурную княжну послушной игрушкой в своих руках, а потом… потом сам же и попался в собственную ловушку.

Доигрался, хэр штандартенфюрер! Вот уж воистину — сердцу не прикажешь. Даже эсэсовскому сердцу, привычному к приказам. Истинный ариец Третьего рейха Фридрих фон Берберг влю-бил-ся… И мало того, — похоже, успел натворить тут глупостей на почве запретной страсти. А как же интересы Германии, ради которых фон Берберг, помнится, готов был усмирить любые чувства. Или просто трепался он тогда, на Кульмской мельнице, будто готов?

А ведь с каким пафосом вещал ему вестфалец: «Как солдат солдата, ты должен меня понять!» Вот тебе и солдат… Снесла, выходит, крышу Аделаид — ка даже такому благонадежному солдафону. Хотя… Жена предстала перед его мысленным взором, как живая. Хотя неудивительно…

— Ну, что тут у вас произошло? — спросил Бурцев. — Колись уж…

— Я надеялся до последнего, — вздохнул эсэсовец. — Рассчитывал, что твою супругу все-таки оставят для разбирательства здесь. Пытался подсунуть Фишеру Ядвигу. Увы, обратные цайтпрыжки и все, что с ними связано, находится полностью в его компетенции — таков личный приказ Гиммлера. Обычное дело: формально ставить во главе важной операции одного офицера, но в чем-то ограничивать его власть присутствием какого-нибудь карьериста, неусыпно следящего за всеми действиями своего командира. Перестраховка, так сказать. От предательства перестраховка. Ну, и конкуренция, конечно, заставляющая обоих лидеров выкладываться полностью.

— Дальше?

— Когда стало ясно, что цайтпрыжка Агделайде не миновать… В общем, я попытался тайком вывести ее из замка.

— И что?

— Тебе крупно не повезло, товарищ Исаев. Ох, и капризная, ох, и упрямая, ох, и обидчивая же тебе досталась супруга.

Бурцев сжал кулаки:

— Ты посмел обидеть мою жену, ублюдок?

— Не волнуйся — пальцем не тронул. Она сама почему-то жутко обиделась. Когда из Кульмской платц-башни я доставил ее сюда. Агделайда сочла меня подлым колдуном, скрывающимся под личиной Божьего рыцаря и заманивающим в ловушку прекрасных дев, а еще… Твоей жене почему-то страшно не нравится это место. Поняв, что она очутилась ни где-нибудь, а именно во Взгужевеже, княжна устроила та-а-акую истерику!

Фон Берберга передернуло от неприятных воспоминаний:

— Признаюсь, раньше мне казалось, будто Агделайда ко мне неравнодушна, но здесь я вдруг стал для нее врагом номер один. Она замкнулась, отказывалась разговаривать, кидалась на меня, как дикая кошка, тебя вот вспоминала. Не хмурься, полковник, — добрым словом вспоминала, жалела, что ушла от любимого, Богом данного мужа. Ну, так говорила, по крайней мере…

Глава 55

Бурцев покачал головой. Надо же! «Любимого»! «Богом данного»! О, непостоянное женское сердце!

— Агделайда все порывалась сбежать, — продолжал немец. — Как ты понимаешь, этого я допустить не мог. Поначалу не мог. Пришлось держать твою жену под замком. Не здесь, конечно.

Немец брезгливо оглядел стены своей темницы:

— Сюда доставили другую твою подружку — Ядвигу.

— Ядвига Кульмская вовсе не его подружка! — вспылил пан Освальд. — Она моя дама сердца, мерзавец! Непревзойденная в своей красоте, добродетели и чистоте!

— Правда? — похабная улыбочка возникла было на лице штандартенфюрера, но тут же исчезла. Вестфалец снова смотрел на Бурцева. — Не станем углубляться в детали. Я просто хотел сказать, что Агделайда жила в более комфортных условиях. Но неволя все равно приводила ее в состояние, близкое к буйному помешательству.

Бурцев ощерился. Еще бы! Он мог себе представить, сколько крови попортила капризная княжна фон Бербергу. Пока Аделаида порхала на крыльях любви и боготворила своего избранника, из нее можно было веревки вить. Но когда начались неприятные сюрпризы… А неожиданное возвращение сюда было очень-очень неприятным.

Бурцев помнил, как несколько месяцев подряд Аделаида канючила и требовала увезти ее из взгужевежевской дыры. И тут такой облом… Благородный рыцарь, герой девичьих грез, наобещал княжне с три короба, нарассказывал сказок о чудесном вестфальском фамильном замке, а сам вдруг сослал даму сердца обратно в осточертевшую «Башню-на-Холме». Да еще при помощи противной сердцу доброй католички магии! Да еще и посадил под домашний арест! А Аделаида не из тех дамочек, что спокойно переносят подобный произвол. Эх, бедняга Фридрих, Взгужевежа — твоя самая большая ошибка на любовном фронте.

— Так ты говоришь, что пытался спасти мою жену?

— Да. Вчера я принес ей форму СС с зимним маскхалатом. Нокаутировал и связал охранника. Агделайде всего-то и нужно было переодеться, прикрыть лицо капюшоном, спуститься вниз и выйти со мной из крепости под предлогом проверки патрулей. Я уже отдал необходимые распоряжения. Кони ждали оседланными, ворота нам должны были открыть. А дальше — прощай, Взгужевежа…

Увы, твоя жена идти не пожелала. Заявила, что я подлый обманщик и ведаюсь с лукавым, а потому она мне больше не доверяет. Предложение надеть мужскую одежду вызвало у нее лишь негодование. Да и вообще нашу форму она воспринимает не иначе, как дьявольские покровы. Узнав же, что охранника поблизости нет и мы остались наедине, полячка вообразила невесть что. Когда же я попытался силой натянуть на нее хотя бы маскхалат поверх платья, Агделайда подняла такой шум, что к нам сбежался весь гарнизон.

Княжна сразу и во всеуслышание заявила, будто я хотел похитить ее для своих гнусных целей. Цели эти, собственно, мало кого интересовали, но сам факт сорвавшегося похищения был налицо. У Фишера, который давно уже копал под меня, наконец-то оказались развязаны руки. Он заорал про заговор и приказал арестовать меня до выяснения обстоятельств. Теперь вот ходит сюда; идиот, — выспрашивает, когда и где меня успели завербовать красные. Выслужиться хочет — отправить Гиммлеру готовенькое признание предателя. Далеко пойдет, наверное…

— Не пойдет, — машинально ответил Бурцев. — Уже никуда не пойдет. Он мертв.

— Не повезло, — философски, без тени радости или огорчения заметил фон Берберг. — Впрочем, думаю, такая же участь в скором будущем постигнет и меня, и вас. Уж не знаю, как вы сюда попали, но уйти вам точно не дадут. Фишера скоро хватятся. Набежит народ. Лучше всего будет, если нас застрелят сразу. Не боишься смерти, товарищ полковник, а? Не жалеешь, что придется погибнуть вот так — по-глупому, из-за Агделайды Краковской? Мне вот почему-то ничуть не жаль. Наверное, умирать за красивейшую женщину на свете — не менее достойно, чем за идеалы Третьего рейха.

Освальд обиделся.

— Ядвига Кульмская — вот кто самая прекрасная дама в этом мире! — недовольно буркнул поляк с пола.

— Перестань, — оборвал Бурцев. — Только дуэлей нам сейчас не хватало.

Он снова повернулся к фон Бербергу:

— Так, значит, обеих девушек уже перебросили в будущее?

Вестфалец хмыкнул:

— Этого я не говорил и сейчас утверждать не берусь. Я сказал лишь, что их увели вниз — за эту стену. Может быть, Агделайда и Ядвига уже «там» — в тысяча девятьсот сорок третьем, а может быть, еще «здесь» — в тысяча двести сорок втором. Но в любом случае вам до них уже не добраться. Проникнуть на нижний ярус замковых подземелий даже тебе не под силу, полковник.

— Это мы еще посмотрим… Скажи лучше, почему для обратного цайтпрыжка вам потребовались нижние подземелья? В тринадцатый-то век вы прибыли из этого подвала, если я не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. Наш первый разведчик и вся последовавшая за его заклинанием-«якорем» цайткоманда благодаря некромагии вышли во Взгужевежу через верхние подвалы, поскольку нижний ярус платц-башни оказался завален камнями и забит землей. Полностью завален и плотно забит. Материализоваться там было попросту невозможно, вот нас и вытолкнуло наверх. А совершать обратный цайт-прыжок при помощи шлюссель-башни с того самого места, где оставила свой след магия некротического поля, слишком опасно. Смешение разновидных магических сил может вызвать непредсказуемые последствия. И потом… Ведь вся мощь платц-башни сосредоточена в ее корнях, к которым и вел расчищенный нами ход. Чем ближе удастся подобраться к источнику древней силы, тем больше шансов на успешное завершение обратного цайтпрыжка. Нам удалось подойти к сердцу башни вплотную. Так что магистр и четыре его медиума из эзотерической службы СС, спустившиеся вместе с Агделайдой и Ядвигой в нижние подземелья для проведения обряда перехода, должны без особого труда справиться со своей задачей.

— Магистр? Медиумы? Ты ведь говорил, что из всей цайткоманды заклинания ариев известны лишь тебе и Фишеру!

— Заклинания, необходимые для установки «якорей» и открытия порталов платц-башен, — да. Но только магистр и медиумы Гиммлера обладают достаточными экстрасенсорными способностями, чтобы пробудить и связать воедино силы шлюссель— и платц-башни. Поэтому о том, как совершать цайт-прыжок, знают только они. Я — не знаю. И Фишер — не знал. В магии тоже присутствует разделение труда…

— Хорошо, Фридрих, где вход в нижние подземелья?

Фон Берберг показал головой:

— Я же сказал, полковник, этот вход — не для тебя. Его пробили с другой стороны донжона Взгужевежи. Вместо двери поставили бронированный люк, который выдержит прямое попадание авиабомбы. Люк задраивается изнутри магистром и медиумами, инициирующими цайтпрыжок. Во время межвременного перехода по ту сторону люка могут находиться только они сами и цайтпутешественники. Сейчас путешественниками являются Агделайда и Ядвига.

— Как открыть люк?

— Никак. Снаружи — никак. Медиумы откроют его только после цайтпрыжка. До тех пор вам даже не дадут к нему приблизиться. Это место слишком хорошо охраняется. Ведь это единственный путь домой для цайткоманды.

— И все-таки…

Штандартенфюрер устало вздохнул:

— Один артиллерийский и два пулеметных дота. Позиции для гранатометчиков и огнеметчиков. Бойницы для автоматчиков. Миномет… Ну? Ты надеешься взять эти ворота штурмом?

Бурцев подошел к глухой стене, за которой, возможно, еще надеется на чудо его милая Аделаидка. Туда, за эту преграду, нужно попасть во что бы то ни стало. Он провел ладонью по неровной поверхности. Холодной, выпуклой, шершавой. Стукнул кулаком.

Здесь, как и везде в главной башне Освальдова замка, кладка была старой. Древней была эта кладка, безумно древней. Сами камни — огромные, неподъемные, но скрепляющий их раствор давно истрескался, осыпался песком, пылью, и прахом. В щели меж гигантскими валунами запросто пролазит палец, в некоторых местах целиком входит ладонь. Наверное, только магическая стяжка арийских колдунов и удерживает еще громаду замкового донжона. Но устоит ли эта незримая стяжка перед напором военной техники Третьего рейха?

— Ворота брать штурмом мы не будем, — твердо сказал Бурцев. — В подземелье войдем другим путем. Здесь войдем. Освальд, нам пора возвращаться к танку.

— К танку?! — вскинулся фон Берберг. — К какому еще танку?!

Ему ответили автоматные очереди. По пустынным коридорам верхнего подвального этажа Взгужевежи прокатилось эхо беспорядочной стрельбы. Били «шмайсеры». Били громко и вразнобой. Кажется, фашики уже хватились своего оберфюрера и теперь с боем пробивались к заблокированному порталу перехода.

Глава 56

— Что там? — встревожился добжинец.

— Стреляют, — коротко ответил Бурцев. Отдал Освальду меч. Кивнул на фон Берберга: — Хватай его за шкирку. Вестфалец пойдет с нами. Только не вздумай прирезать, мститель хренов. Пока не найдем Аделаиду с Ядвигой, он нужен нам живым, понял?

— Да ладно, понятливый я, — недовольно буркнул поляк. — Вставай давай, немчура, чего расселся.

От тяжелой оплеухи кольчужной перчаткой Фридрих фон Берберг не встал — полетел с лавки вместе с ворохом тряпья и соломы. Запутался в шинели-одеяле, грохнулся на каменный пол. Освальд без лишних церемоний вздернул штандартенфюрера на ноги. Держал он пленника, как и посоветовал Бурцев, — за шкирку. С наслаждением держал, сдавив цепкими пальцами жесткий эсэсовский воротник с «зиг-рунами». Вестфалец едва дышал, но и этим поляк не удовлетворился. Освальд приставил к горлу немца отточенное лезвие. Что ж, так будет лучше: фон Берберг теперь точно не рыпнется.

— Мы готовы, Вацлав. Идем?

Бурцев уже шел. Не шел — бежал. Стрельба в коридоре стихала. Неужто отбились? Или все кончено, и танк захвачен эсэсовцами?

Лампы горели лишь до поворота. Дальше — темнотища, хоть глаз коли. Только смутные очертания бронированной машины, перегородившей коридор, да над далекой подвальной дверью светилась одинокая лампочка. Под лампочкой лежало с десяток фашиков. Почти все утыканы стрелами. Но двое или трое справа от входа подстрелены из автоматов. Сыма Цзяна, небось, работа… Башня-то у «рыси» повернута так, что через прожженную гранатой пробоину можно строчить из автомата по правому косяку подвальной двери.

— Дмитрий! Бурангул! — негромко позвал Бурцев.

— Здесь мы! — откликнулись из-под танка. Говорил русич.

— Потери есть?

— Три человека, — доложил новгородец. — И две лошади. Те, что Бурангулка со Збыславом пригнали. Но и супостаты сюда не скоро теперь сунутся. Я тут попросил татар затушить стрелами свечки колдовские на сводах. Теперь нас не разглядеть, а вход в подвал — вот он, как на ладони.

Бурцев одобрительно хмыкнул. Неплохо придумано! Разбить лампочки, укрыться в темноте за танком, коридорными выступами и в комнатах с выбитыми дверьми, да метать стрелы в каждого входящего. Немцы, спускаясь в подвал, сразу оказываются на освещенном пространстве. Как мишени в тире: расстреливай — не хочу. Укрыться в сужающемся к двери проходе им негде, гранату оттуда тоже не шибко добросишь. А палить фашики могут только наудачу — вслепую, ведь когда бьют татарские лучники — нет ни всполохов огня, ни звука выстрелов. И предательскую лампочку сверху не потушить: чтобы дотянуться до выключателя, нужно сначала войти в подвал.

— Лишь бы раньше времени генератор не вырубили, — пробормотал Бурцев.

— Не вырубят, — послышалось сзади.

Фон Берберг? Быстро же Освальд притащил полонянина.

— Генератор установлен в подвальном помещении, — продолжал вестфалец. — Путь к нему лежит через этот коридор.

А фашик-то знает много чего интересного! И, кажется, готов сотрудничать. Ради спасения своей шкуры или жизни Аделаиды — сейчас не важно. Сейчас нужно научиться быть циником и использовать все. Даже любовь другого мужчины к своей жене.

— Если мы пробьемся в нижние подземелья, где искать площадку межвременного перехода? — спросил Бурцев в темноту.

Ответ последовал незамедлительно:

— Нужно спускаться вниз. Прямо и все время вниз. Завалы в ложных ходах люди Фишера разбирать не стали, так что путь один — не заблудишься.

Бурцев крикнул:

— Освальд, тащи фон Берберга сюда, в танк. Поедет с нами, укажет дорогу. Так, на всякий случай.

Пока добжинец втаскивал пленника на броню, Бурцев заглянул в люк.

— Сыма Цзян! Ты там?

— Ага, моя тута!

— Вылезай! Придется уступить место.

— Но моя тута не одна… Адам-дядя и Бурангула тоже тута. Они по очереди стреляться на врага из лука через эта дверя на крыше железная колесница. Моя тоже стреляться из колдовская самострела. Моя взяла два самострела у мертвая солдата, которая убила тута Бурангула и Збыслава. Моя запускала невидимая стрела из дырка в колесница.

Хм, нужная вещь, оказывается, пробоина в броне. И мечом через нее колоться можно и отстреливаться в случае чего. Но все равно это не повод препираться… Бурцев начинал злиться.

— Повторяю для тех, кто в танке: брысь! Все! Живо!

Китайский мудрец, прусский лучник и татарский сотник больше не упрямились. Вылезли, соскочили вниз. Один — со «шмайсером», двое — с луками. Освальд, пыхтя от натуги, подволок фон Берберга к открытому люку, передал вестфальца Бурцеву. И вот в этот момент тьма вокруг перестала быть тьмою. Клубы пламени и дыма ударили от двери. Яркий огненный кулак разогнал мрак, мазнул по древней каменной кладке…

Огнемет!

Гудящее пламя их не достало, но волна сухого обжигающего воздуха пошла гулять по просторному коридору гораздо дальше огненной струи. Упруго ударила в лицо, в глаза, в уши. Опалила, окатила жаром взломанной мартеновской печи.

— Адово дыхание! — в панике вскричал кто-то.

— Греческий огонь! — заметил другой, более рассудительный, но не менее испуганный голос. Кажется, это говорил Дмитрий.

На стенах, на полу, на потолке заполыхали липкие вязкие огненные клочья. Сверху закапали пылающие слезы. А по коридору уже шла вторая волна пламени и жара.

И снова их не достало, не лизнуло даже. Но дышать сразу стало нечем. Почти нечем… Фашики прибегли к новой тактике. Они, видимо, и не рассчитывали с ходу спалить врага. Задача перед огнеметчиком стояла другая. Выжечь кислород. И осветить темный коридор.

Кислорода сейчас было мало. Света — много. По танку и проступившим вокруг силуэтам из-за ранца огнеметчика вновь ударили «шмайсеры». Свист пуль, пронзительный визг рикошетов, барабанная дробь по броне… Упали еще трое защитников гусеничной баррикады. Дернулся и обмяк в руках Бурцева фон Берберг. Дырка в голове, дырка в груди. Готов! Назад — под прикрытие «рыси» они сверзились вместе с Освальдом.

Глава 57

— А фон Берберг?! — встревожился поляк. — Где фон Берберг?!

— Убит твой фон Берберг.

— Жаль, — вздохнул шляхтич.

И поспешно пояснил:

— Вообще-то, по законам рыцарской чести это мне надлежало бы вершить над ним расправу. За Ядвигу!

«Или мне, — подумал Бурцев, — за Аделаиду». Хотя странно. Былой клокочущей ненависти к заклятому врагу он сейчас не испытывал. Может быть, потому, что хотя бы ненадолго они с вестфальцем оказались по одну сторону подвальной баррикады.

Снова ударил огнемет — еще ближе. Вот ведь ё! Фашики времени даром не теряли: лезли по коридору, поливали подвал огнем и свинцом.

Новгородцы и татары начали отползать от танка. Многие натужно хрипели, кашляли. У Бурцева тоже жутко першило в глотке. Даже колдовская вентиляция магической башни не справлялась с таким количеством огня и дыма. Но если б не она — задохнулись бы давно, на фиг, заживо! Впрочем, и так задохнутся. Скоро уж… Еще несколько опаляющих легкие огнеметных выстрелов — и все.

Збыслав с дядькой Адамом — и те поглядывали назад. Только Освальд, Дмитрий, Сыма Цзян да Бурангул будто прилипли к танковой броне. Юзбаши притаился у гусеницы с натянутым луком. Ему всего-то и нужно полсекунды, чтоб подняться и навскидку пустить смертоносную стрелу. Но только кто ж подарит сейчас эти полсекунды? Момент, когда беспомощные и беззащитные фашики только-только входили в подвал, — упущен, а теперь пули визгливо царапали металл и камень, не давая поднять головы.

Эх, бабахнуть бы в ответ пару разиков из пушки! Так ведь танковое орудие в другую сторону смотрит, а железные бока «рыси» зажаты коридорными стенками. В этакой теснотище пушкой не больно-то поворочаешь. А уж сам танк не развернуть и подавно!

— Сыма Цзян, — позвал Бурцев. — У тебя в самостреле остались еще невидимые стрелы?

— Нет, Васлав, вся уже улетела, — кажется, в словах пожилого китайца прозвучала гордость. — Когда вражеская солдата полезла в подвал, моя первая стреляла! Самая первая!

Мать-перемать!

— Лучше бы твоя экономила боеприпасы!

Бурцев лихорадочно шарил руками по каменному полу. Наткнулся на сапог мертвого оберфюрера. Так, уже теплее. Где-то рядом должны валяться автоматчики. Есть! Один есть… Теплее! Бурцев ощупывал форму мертвого эсэсовца. В конце концов, это ведь не мародерство, это сбор трофеев.

Пальцы добрались до сумки патронташа. Еще теплее! Пальцы расстегнули сумку. А теперь…

Вспышка огнемета… Яркий свет… Волна нестерпимо жгучего воздуха над головой.

Теперь — совсем горячо! Он вцепился в снаряженный магазин «МП-40». Пусть кто-нибудь попробует отобрать у него этот подарок мертвеца.

— Сыма Цзян! Давай свой автомат! Ну, самострел свой гони сюда. Подзарядим его невидимыми стрелами.

Сменить опустошенный магазин на новый — секундное дело.

— Ждите и не высовывайтесь!

Бурцев юркнул меж гусениц, пополз под танк. Только бы фашики не вздумали вогнать сюда струю раскаленного воздуха. Огнеметчик, впрочем, уже не особенно усердствовал. Эсэсовец с фламменверфером шел вразвалочку под прикрытием автоматчиков. Страшная труба мерцала во мраке запальным язычком синеватого пламени.

Бурцев занял позицию. Мощного татарского лука под танком не натянуть — места мало. Но из «шмайсера» бить можно. Очень даже можно!

Врага, выжигающего себе и остальным путь, он скосил первой же очередью. Тот осел, уткнулся лицом в каменный пол. Дернулась и замерла огнеметная труба в руке умирающего. Запал не погас. Ранец с двумя баллонами сполз набок.

Фашисты, следовавшие сзади, заволновались, залегли. Пули еще чаще замолотили по броне, по гусеницам, чиркнули по камню перед самым носом Бурцева. Что-то больно полоснуло по плечу. И по ноге тоже. Ерунда — царапины…

Следующая очередь из-под танка ударила точно в ранец фламменверфера. Хлынула наружу горючая смесь, коснулась запального огонька. Вспышка, пламя… Огненный фонтан прыснул тугой струей в стену, в потолок. Адская жара. Крики…

Заметались по коридору живые горящие факелы… Загремели, забухали взрывы. Рвались от нестерпимого жара чьи-то патроны. Потом — гранаты. Одна, вторая, третья. Еще две — дуплетом.

Не выдержав такой канонады, обвалился свод. Видать — не прочная арийская кладка — более поздние перекрытия… Кто-то там из предков Освальда проводил ремонт или перепланировку башенных помещений. Или, может, прадедушка добжиньского рыцаря ремонтировал порушенный донжон после неудачных изыскательских работ? И слава Богу! Зато теперь проход в подвале засыпало, закупорило, перекрыло — пусть ненадолго, но надежно. Передышка обеспечена.

— Замуровали демоны, — задумчиво произнес Дмитрий.

Было, однако, не смешно. Ничуть.

«Засвистели стрелы: Бурангул прекращал мучения сгоравших заживо — тех, кто еще шевелился в огненном коконе по эту сторону завала. Да, передышка будет. Но знать бы еще точно, сколько им отпущено?

Бурцев вскочил в танк. Следом втиснулся Освальд.

Лезли и Сыма Цзян, и дядька Адам, и Бурангул, и Дмитрий, и Збыслав. Бурцев не пустил:

— Не нужно. Дальше мы с Освальдом сами. Ваша задача — прежняя: прикрывайте тылы. Следите за завалом.

Глава 58

Двигатель взревел, бронированная машина дернулась, пошла по узкому проходу, рыча, громыхая гусеницами, царапая стены.

Бурцев вывел танк к маленькой дверце, за которой они нашли фон Берберга. «Рысь» в такую не протиснется. Надо расширять… Он заглушил мотор, перебрался к пушке. Сказал негромко:

— Извини, пан Освальд.

— За что? — не понял рыцарь

— За Взгужевежу свою извини. Рушить будем твой замок. Если засыплет нас в этом железном гробу, ты уж не обессудь.

Поляк встрепенулся:

— Как так рушить?! Как так засыплет?!

Но Бурцев уже не слышал. Бурцев начал обстрел. Грохот наполнил танк и подвалы Взгужевежи. Дверь разлетелась. Стена, отделяющая темницу от длинного коридора, поддалась снарядам легко. Собственно, и не стена то была даже. Так, простенок, внутренняя перегородка, сложенная явно не арийскими первостроителями.

Первую преграду скорострельная пушка «рыси» разнесла на раз-два. Танковое орудие, пробивающее со ста метров 30-миллиметровую броню, сейчас лупило почти в упор. Тупоносые снаряды крошили кладку, каменные осколки барабанили по броне.

Вскоре на месте маленькой дверцы зиял огромный пролом, заполненный дымом и пылью. Куски расколотого камня густо усеивали покоцанный пол.

Бурцев прекратил огонь. Нужно переждать, когда уляжется непроглядная пелена впереди. Над ухом ругался добжиньский рыцарь. Конечно, кому понравится артобстрел в подвале собственного замка? Но ты уж потерпи, пан Освальд, коль хочешь вызволить свою кульмскую красавицу.

Другая стена, выложенная уже из массивных, древних и неподатливых глыб, постепенно проступала в дыму. Стена, отделявшая Бурцева от Аделаиды. Мощная стеночка! Тут потребуется ювелирная работа. Он направил пушку в нижний шов каменной кладки. И снова открыл огонь.

Бронебойные снаряды 20-миллиметровки методично били в наиболее уязвимые места. А глыбы лишь чуть вздрагивали. Да, эта преграда, усиленная заклинаниями древних магов, стояла прочно. Туды ж ее, растуды ж — гораздо прочнее, чем рассчитывал Бурцев!

Тупая долбежка продолжалась ровно столько, сколько оставалось у них зарядов. Потом по подземелью металось долгое гулкое эхо. Потом наступила тишина. Потом дым осел, и Бурцев понял: стена выдержала. Трещины шли по каменной кладке и полу. Сверху обрушилась и раскололась на части небольшая плита перекрытия. Через пустой квадрат в потолке падал тусклый электрический свет. Пока только свет. А скоро ведь могут полететь и противотанковые гранаты. Но стена впереди стояла. Аделаида по-прежнему была по ту сторону. А он был по эту…

— Что же ты творишь, Вацлав! — простонал в звенящей тишине Освальд. — Это ведь мой фамильный замок!

Бурцев скрипнул зубами. С места наводчика перебрался вниз — за рычаги управления. Приказал:

— Выходи, Освальд! — В горле было сухо. В голове — ясно. В висках гулко пульсировало. — Жди меня здесь!

— А ты? — Добжинец вмиг прекратил причитания.

— Я еду за своей женой! И не знаю, доеду ли, пробьюсь ли…

Усы поляка дернулись от обиды.

— Тогда я тоже еду! С тобой еду. Мне Ядвига нужна не меньше, чем тебе Агделайда!

Препираться с рыцарем у Бурцева больше не было ни малейшего желания.

— Ладно, как знаешь, пан Освальд!

— А так и знаю, пан Вацлав. Ломай, круши, что хочешь делай — разрешаю, только достань мне Ядвигу Кульмскую!

Рев танкового двигателя вновь заглушил слова добжиньца. Бронированная «рысь» рванулась с места. Коридор был узок. Водитель был не ахти, и танк, мчавшийся по подвалу древней постройки, то и дело цеплял железными боками каменную кладку. Камень крошился. Кладка вздрагивала.

Бурцев прильнул к перископу. Треснувшая, расстрелянная стена впереди росла, стена надвигалась…

— Держись крепче, Освальд! — прокричал он. — Сейчас будет больно-о!.

И заорал еще громче. Дико и страшно, как орал, бывало, от отчаяния и ярости в битвах и копейных сшибках. Только сейчас был не ристалищный поединок на копьях. Нет, сейчас был совсем-совсем другой таран.

Удар оказался страшен. Металл вломился в камень, скрежеща и лязгая. Тряхнуло, громыхнуло… Слетел со своего места, звеня кольчугой и изрыгая проклятия, польский рыцарь. Бурцеву показалось, будто и сам он, впечатавшись головой в перископ, ненадолго потерял сознание. Сверху сыпалось, падало. Мелкие осколки преграды — чуть дрогнувшей, но оставшейся стоять.

Во рту ощущался вкус крови. По стеклу перископа пошли новые трещины. Да, это вам не пулеметные вышки валить!

Он тряхнул головой, сплюнул на железо красное, густое. Отогнал машину назад для повторного наезда. «Рысь» — помятая, побитая — пятилась тяжело с громким, натужным воем, словно раненая зверюга. В двигателе что-то пыхтело и гхукало. Дребезжал по гусеничным тракам кусок провисшего железа. Биться вот так лобешником о неподатливые стены танк-разведчик был непривычен.

— Теперь держись еще крепче, Освальд! Он вновь дал по газам, разгоняясь.

Не раз и не два Бурцев безжалостно бросал с наскоку бронированную машину на древнюю кладку. А стена стояла.

Зато каменный пол, на котором вовсю резвилась многотонная махина, вдруг пополз под гусеницами расколотыми плитами, вдруг обнажил лопнувший фундамент. И дыру под ним.

Куски фундамента дрейфовали, уползали куда-то вниз и в сторону — в непроглядный мрак бездонного провала. Туда же пошла и нижняя часть стены. Канули в открывшуюся нишу несколько неподъемных глыб. А следом — с сильным боковым креном, вгрызаясь гусеницами в каменное месиво, в образовавшуюся брешь вскользнула «рысь».

Все произошло слишком быстро. Бурцев не успел дать задний ход, да и не пытался он этого сделать, если честно. Зачем? Он ведь сам рвался туда, за стену. И он прорвался!

Танк ухнул вниз. Тяжело упал, грузно осел, загремел покореженным железом, взвыл надрывающимся движком… Слава Богу, высота — небольшая. Слава Богу, встал как положено — не перевернулся. Грохот и гул внутри машины, звон в голове… Кровь на губах. А под вращающимися гусеницами что-то хрустит, что-то скрипит. Сама «рысь», однако, стоит на месте, уткнувшись в очередную преграду. В разбитых перископах — темень.

Бурцев попытался отъехать назад. Удалось — на полметра — не больше. Снова не пускает стена… Развернуться? Ну да, кое-как, на пол-оборота. Дальше — некуда. Дальше — застрял. Он метался по тесной ловушке вслепую. Туда. Сюда. Обратно… Выхода не было.

Нет, так дело не пойдет. Бурцев заглушил мотор. Открыл люк. Вылез. Фу-ух! От пыли и выхлопов нечем дышать. Магическая вентиляция у арийских колдунов-башнестроителей, конечно, отменная, но поработай двигатель еще немного — и кранты. Никакая магия уже не спасла бы.

Глянул вверх — на слабый рассеянный свет из проломленого потолка. До него сейчас — рукой подать. В прямом смысле: можно дотянуться с башни, можно легко влезть обратно, в развороченную темницу фон Берберга. Только обратно ему не надо.

Осмотрелся по сторонам… Если до их вторжения здесь тоже светили лампочки, то танкопад оборвал всю проводку. И все же он разглядел кое-что. Небольшую комнатку, пробитую в скале и заваленную кусками обрушившихся сверху глыб. Впрочем, не только ими. Гусеницы танка увязли, погрузились в каменное крошево. Странная мелкая щебенка правильной формы — этакие миниатюрные кирпичики — смятыми горками лежала вокруг. Рассыпанная и слипшаяся в причудливые округлые фрагменты. Словно обломки древней керамики. Разбитые кувшины и амфоры? Но кто же клеит амфоры из мелких камешков?

Свороченная дверь вела из этого таинственного хранилища наружу. Маленькая, добротная и прочная, она все же не устояла, когда рухнувшая сверху «рысь» навалилась на косяки гусеничным траком. Но в узкий дверной проем танку уже не пройти. Да и не развернуться ему, не разогнаться как следует для нового таранного удара. Места «рыси» хватало едва-едва, почти впритык. По всему выходило: провалившаяся в нижние подвалы Взгужевежи бронированная машина застряла здесь навеки.

В танке зашевелились: пан Освальд подавал признаки жизни. Но пока очень и очень слабые. Головой, наверное, ударился. А голова в этот раз — без шлема. Нескоро шляхтич встанет на ноги. Но не ждать же его, в самом деле. Ладно, догонит, если что. Бурцев спрыгнул с брони. Под ногой хрустнуло, посыпалось. Нога по колено ушла в мелкий щебень. Да что же это может быть, в конце-то концов?! Он нащупал кусок слежавшихся камешков. Поднял. Провел ладонью, поднес к слабому свету, не веря…

Не может быть! Фрагмент шлюссель-башни! Обломок малой башенки ариев! ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Да ведь они с Освальдом вломились на трофейном танке не абы куда, а прямиком в тайник с древними артефактами, о которых рассказывал фон Берберг! За те недолгие секунды, пока Бурцев судорожно ворочал многотонную бронированную махину в поисках выхода из каменного мешка, «рысь» передавила все магические поделки. Все, блин, до единой! Бурцев передернул плечами. Бр-р-р! Аж самому страшно стало от содеянного. Похозяйничал, блин, как слон в посудной лавке!

А впрочем… Все ли шлюссель-башни он уничтожил? Неожиданная догадка полыхнула в мозгу. Стало ясно, что за танк обнаружат во Взгужевеже семь веков спустя немецкие археологи. Да вот эту самую «рысь» и обнаружат! А вместе с ней и две чудом уцелевшие магические башенки перехода. Эх, отыскать бы их сейчас, да сразу — об танковую броню! Но шарить в потемках по россыпям битого и раздавленного камня некогда. Может, потом, а сейчас… Спасать Аделаиду надо сейчас. Остальное — побоку! Пока — побоку.

Он не без труда протиснулся в перекошенную и вывернутую наружу вместе с косяками дверь. И дверь, и косяки ставились тут надежные. Но вот на танковый удар, да еще и изнутри рассчитаны не были.

В нешироком коридоре за дверью оказалось темно. Похоже, электрического освещения здесь не полагалось вообще. Однако над тем, куда идти дальше, Бурцев долго не раздумывал. Фон Берберг говорил — все время вниз. Оставалось поверить покойному вестфальцу на слово. Странно только, почему на шум падения и яростной возни «рыси» до сих пор никто не прибежал? Хотя был ли шум? Фон Берберг говорил что-то о магической звукоизоляции нижних подземелий. Что ж, тем лучше. Раз такое дело, застанем противника врасплох!

Глава 59

Он спускался все ниже и ниже. Спускался так быстро, насколько позволял беспросветный мрак. И изо всех сил старался подавить острое чувство незащищенности и беспомощности. Вот она, оказывается, какая госпожа клаустрофобия… Бурцев ругнулся. Если бы эсэсовцы устроили тут засаду или ловушку, не выбраться бы ему уже живым, нипочем не выбраться!

Но ни засад, ни ловушек не было. Не было вообще ничего. И никого! Фон Берберг не лгал: посторонним в нижнее подземелье вход заказан. Что ж, логично. Помнится, вожаки неоскинхедов из Нижнего парка тоже не допускали к таинству межвременной переброски рядовых членов секты.

Абсолютный мрак кончился неожиданно и сразу, словно кто-то приоткрыл окно. Внизу. И впереди. Свет! Он перевел дух — уже легче.

Это было не электричество. Горело пламя. Даже пахло дымом. Неприятным, химическим каким-то, на нефтяной основе. Наверное, для древней арийской магии сгодится любой живой огонь. А уж чем его подпитывать — не важно.

Бурцев ускорил шаг. А потом спускаться стало некуда.

Знакомая картина! Еще по Нижнему парку, откуда его занесло в тринадцатый век, знакомая. Все здесь было как там. И в то же время все было иначе…

Ступени вывели его из коридора к небольшой нише — открытому балкону над неглубокой округлой ареной-колодцем метра четыре в диаметре. На балкончике стоят четверо в длинных черных балахонах. Видимо, эти жреческие одежды — непременный атрибут возрожденного ритуала древних ариев. Все четверо — застывшие, окаменевшие. Мертвые лица. Широко раскрытые невидящие глаза.

Взгляды вперились в противоположную стену, на которой пылают огненные цифры. В отличие от неоскинхедов, эсэсовские медиумы использовали не пропитанные горючим составом и разложенные в определенном порядке дрова. Здесь числа выписаны прямо на каменной кладке какой-то липкой, вязкой дрянью. Смесь, намазанная на стену, горела сильно, ярко и долго. Часть пылающей надписи Бурцев разобрал из-за спин медиумов. Главную часть: «1943». Обратный цайтпрыжок начинался…

Он приблизился к неподвижным балахонистым фигурам. Ни один из медиумов не шелохнулся. Все четверо находились сейчас в глубоком трансе. У этих ребят здесь одна забота: буравить взглядом огненную цифирь и обеспечивать своей ментальной мощью успех перехода во времени. От окружающего мира эти зомби отрешены напрочь. Хорошо… А еще лучше, что незваного гостя пока не замечают и на дне колодца.

Там — в самом центре арены стоял, заложив руки за спину, командующий этого «парада». Магистр. Эсэсовец с жирным подбородком, бульдожьими щеками и довольной усмешкой на лице. Над поясом нависал солидный животик. С пояса свисала кобура «вальтера» и ручная осколочная граната «М-24». Та самая, классическая и легендарная, «колотушка» на деревянной ручке. Простая, удобная и надежная, состоявшая на вооружении германской армии еще со времен Первой мировой. Именно такую бросал боярин Игнат в князя Александра.

У ног магистра эзотерической службы СС — малая башня ариев. Крепко опутанные по рукам и ногам к ней, будто к пеньку от жертвенного столба, привязаны Аделаида с Ядвигой. Девушки сидят спиной друг к другу. Обе — измученные, истощенные, перепачканные с головы до ног. Лица искажены. В глазах — ужас. Во рту — кляп. Чтоб не мешали медиумам сосредоточиваться и творить обряд? Да, звонкоголосая Аделаидка, пожалуй бы, помешала.

Аделаидка! Милая Аделаидка… От сердца отлегло. Он все-таки успел! Девушки пока еще здесь, а не в хронобункере СС. Но вот надолго ли?

Медиумы не покачиваются в магическо-гипнотическом трансе, не бормочут под нос зазубренные заклинания. Значит, идет заключительный этап ритуала! О том же свидетельствовал и призрачный, чуть красноватый пульсирующий свет, исходивший уже от малой башни перехода. И не только от нее. Свет словно просачивался, струился откуда-то из-под основания колодезного дна. Свет расплывался, подобно пятну жидкой чрезвычайно подвижной субстанции. Свет становился ярче. Свет пульсировал сильнее. Сияющий круг ширился, жадно поглощая все на своем пути. И обе пленницы, и эсэсовский офицер уже попали внутрь.

Эсэсовец опустился на одно колено, благоговейно коснулся кончиками пальцев шлюссель-башни.

Аделаиде и Ядвиге этого не требовалось. Девушки и так находились в более чем тесном тактильном контакте с магическим артефактом: башенка ариев, наверное, здорово впечаталась в их спины.

Господи, началось! Колючий холод суеверного ужаса прошелся ледяными граблями по хребту. Бурцев стиснул зубы.

Прямо на его глазах три человеческие фигуры растворялись в воздухе. Сначала все трое покрылись волнистой рябью. Потом… потом люди начали просвечиваться. Люди становились проз-рач-ны-ми! Волосы и одежды превращались в невесомый, почти незримый ореол. Истончались пальцы, смазывались лица… Позади силуэтов смутно проступал строгий узор каменной кладки.

Невероятный процесс превращения дородного мужчины и двух хрупких девушек из плоти и крови в невидимок шел медленно, но он шел, туды ж его за ногу! Бурцев вспомнил, как хрястнул в Нижнем парке резиновой дубинкой по украденному скинами музейному экспонату, как разлетелся вдребезги древний артефакт, как взорвался под ногами сияющий нездешним светом магический люк, как осыпало его градом осколков. И канул в ничто мир вокруг. И тут же появился другой мир.

Тогда его перебросило в прошлое мгновенно. Но сейчас — не то, совсем не то! Сейчас магическая энергия высвобождалась из малой башни перехода постепенно. Однако от этого происходящее казалось совсем уж диким и запредельным. Видеть, как исчезает та, которую он любил страстно, безумно, несмотря ни на что и вопреки всему, было выше его сил. Да, собственно, Бурцев и не собирался вот так спокойно смотреть на это безобразие. Если сегодня растает, рассеется, как дым, его милая Аделаидка, сможет ли он жить завтра?! Сможет, наверное, куда денется. Жить-то будет, но фигово-о, блин!

Значит… Значит что? Внутричерепной сверхскорострельный мыслемет вышвыривал заряды пачками. Молниеносно! В доли мгновения просчитывал возможные действия и оценивал их результаты.

Поубивать, на фиг, медиумов?! Свернуть, мля, шеи всем четверым. Зенки повыковыривать, чтоб прекратили пялиться на горящую цифирь… А будет ли толк? Процесс-то уже запущен. Бурцев в древ-неарийской магии не разбирался и не знал, вернет ли ему смерть этих балахонистых Аделаиду. Чтобы проверить, нужно время. Убийство даже таких неподвижных и беспомощных противников требует драгоценных секунд. Хотя бы по одной на каждого. Итого — четыре секунды… Много! За это время магическое сияние может окончательно поглотить Аделаиду.

Нельзя! Он решил действовать по-другому. Нужно срочно выдергивать девчонок из магического круга. Да, так оно вернее будет.

С воплем ярости и отчаяния Бурцев ломанулся меж черными балахонами. Медиумы лишь качнулись туда-сюда безвольными кеглями-истуканами. Остановить чужака они не пытались. Даже не шевельнули пальцем, даже не повели бровью, даже не сморгнули. Зомбированные роботы в человеческом обличье по-прежнему не отрывали взгляда от огня на стене.

Он не стал спускаться вниз по узенькой каменной лесенке. Сиганул прямо из ниши медиумов на дно колодца — в самый центр сияющего круга.

Навстречу поднимались глаза и «вальтер» эсэсовца. К едрене-фене «вальтер»! Первый удар — ногой он нанес в падении. Рука противника дернулась в сторону. Пистолет, кувыркаясь, вылетел на ступени колодца.

Вторым ударом — кулаком промеж глаз — Бурцев опрокинул подскочившего с колена офицера обратно на каменный пол. Фашик рухнул. Аделаида обрадованно замычала, закивала прелестной растрепанной головкой. Ядвига тоже пыталась что-то подвывать сквозь кляп. Ладно, девочки, пообщаемся позже. Какая жалость, что опять нет под рукой кинжала! Путы пришлось разрывать зубами и руками. Но недаром ведь легенды ходят о возможностях человека в экстремальных ситуациях! Веревки, с которыми не могли справиться слабенькие девичьи ручонки, треснули, расползлись под напором Бурцева. Он рывком выдрал обеих из ослабевшей паутины, оторвал от шлюссель-башни.

А вокруг происходили невероятные вещи! Мир за пределами сияющего пятна начинал меркнуть, терять краски, размывался. С миром снаружи происходило то же, что внутри — с людьми. Откуда-то доносилась невнятная немецкая речь. Неужели хроно-бункер СС уже где-то совсем близко?.. Уже где-то совсем скоро? Блин, драпать надо, пока не поздно!

— Брысь отсюда, обе! — приказал Бурцев. Тратить время на вытаскивание кляпов он не стал. Просто грубо пихнул девушек за пределы сияющего круга. И Аделаида, и Ядвига вылетели со шлюссель-башенного островка как пули. Бурцев шагнул следом и…

Тяжеленная туша навалилась сзади. Навалилась и повалила мордой в светящиеся плиты каменной арены.

— Русиш швайн! — прохрипели над ухом.

Вот ведь гадство! Медиум хренов, фашик недорезанный очухался. Не вовремя!

Бурцев попытался извернуться, выползти. Какое там! Весовые категории слишком неравны — припечатали его к полу капитально. Дай время — и он, конечно, поднатужится, выберется и надерет задницу толстяку в эсэсовской форме, но будет уже поздно. Будет уже гитлеровский хронобункер. Мир Взгужевежи за сияющим кругом исчезал безвозвратно.

Глава 60

Обидно стало до слез. Так что же это выходит? Вместо девиц, обладающих информацией о «полковнике Исаеве», Гиммлер получит теперь самого «Штирлица»?!

Стремительная тень метнулась из внешнего мира во внутренний круг шлюссель-башни. Платье и волосы — вразлет. Глаза выпучены. Во рту все еще торчит кляп.

— Аделаида, куда прешься?! Назад! Назад!

Кулак Бурцева впечатался в печень эсэсовцу.

Немец взвыл, но добычу не выпустил. Размаха для хорошего удара все-таки не хватило. Пробить толстую жировую прослойку не удалось.

— Назад, я сказал!

Полячка не слушалась. Девушка зачем-то нагнулась над боровом в форме. Рванула за пояс на себя. Бесполезно! Такую тушу и силачу Збыславу не оттащить. Аделаида поднялась снова. Но уже не с пустыми руками. Что-то продолговатое, округлое, увесистое мелькнуло в воздухе.

Хрустнула кость. Туша дернулась, обмякла, сползла набок.

Бурцев вскочил мгновенно. Налег всем телом на княжну, оттолкнул прочь. И теснил Аделаиду до тех пор, пока оба они не оказались на каменной лестнице за пределами сияющего круга.

Теперь нужно что-то делать с медиумами. Выйдут ведь, наверное, скоро из транса. Все четверо выйдут… Бурцев глянул в нишу наверху. Не выйдут! В нише стоял пан Освальд Добжиньский с разбитой головой и окровавленным мечом. У ног польского рыцаря валялись четыре бесформенные кучи, замотанные в набухшие красным балахоны, — медиумы, покрошенные в капусту. На левой руке поляка висела счастливая Ядвига.

А вот у Аделаиды была занята правая рука. Только сейчас Бурцев понял, чем лихая княжна так приголубила гитлеровца. Гранатой! Именно ее полячка сорвала с пояса эсэсовского магистра.

— Милая, дай-ка мне это, пожалуйста.

Он протянул руку. Она пожала плечами, отдала болванку на деревянной рукояти. Однако…

Бурцев взвесил «М-24» на ладони, прикинул: полкило с гаком. С хорошим таким гаком! Дюже длинная, правда, штукенция — больше тридцати пяти сэмэ с ручкой, зато прекрасно сбалансированная. Запросто можно зашвырнуть метров на тридцать-сорок. А осколки завалят человека в радиусе десяти-пятнадцати метров. Хотя нет, какое там! Это ведь оборонительный вариант: на корпус надета дополнительная металлическая оболочка. У такой гранатки и осколков будет больше, и разлетятся они дальше. Метров на двадцать пять — тридцать убойную силу сохранят — это уж как пить дать.

На металлическом корпусе виднелось пятно крови. Ну, княжна, ну, панночка! Надо ж до такого додуматься: использовать гранату в качестве дубины. А если б рвануло, на фиг?! Дрожь запоздалого испуга — не за себя, за нее, дуреху, — передернула все тело. Пот выступил на лбу и ладонях.

— Ох, и рисковая же ты деваха, Аделаидка!

— Бу-бу!

— Чего?

Бурцев спохватился. Кроя себя последними словами за несообразительность, развязал наконец узелок на затылке жены. Княжна выплюнула кляп:

— Люблю, говорю, я тебя, Вацлав!

В ее словах не было лжи. На мужа она смотрела с искренней любовью и восхищением. И с каким-то особым — правильным — пониманием. Полячка вдруг припомнила что-то неприятное, сморщила носик, добавила:

— А этот фон Берберг — подлец и негодяй. И колдун. И лгун. И…

Его палец лег на пухлые губки:

— Не нужно о покойниках плохо.

— О покойниках? Он что, уже? А как? И когда? Это ты его?

— Не совсем. Потом все расскажу. Сейчас поднимайся наверх — к Освальду и Ядвиге и отойдите все отсюда подальше.

— А ты?

— У меня осталось еще одно дельце. Иди…

Она ушла. Он взглянул на сияющий круг в магическом колодце перехода, на почти растворившееся в этом багровом сиянии безжизненное тело эсэсовца с проломленной головой, на расплывшуюся малую башенку ариев. Эсэсовец-то ему даром не нужен, фиг с ним, с эсэсовцем, но вот древний магический артефакт, позволяющий путешествовать во времени… Нельзя, никак нельзя, чтобы эта вещица попала в руки гиммлеровской цайткоманде.

Но не возвращаться же за ней, не вытаскивать из магического круга! Цайтпрыжок вот-вот завершится. Полезешь за шлюссель-башней — угодишь в эсэсовский хронобункер 1943-го. Хотя зачем лезть самому, если правую руку оттягивают больше полукилограмма гранатного веса.

Швырнуть эту увесистую болванку, как обычный булыжник, и разбить башню? Можно. А можно иначе! Можно ведь использовать гранату и по прямому назначению. Если повезет, он устроит та-а-акой сюрприз эсэсовцам будущего, ждущим весточки из прошлого.

С противотанковой гранатой фашиков Бурцев уже разобрался на Чудском озере. Осилит и эту, благо премудрость невелика. «М-24» действительно оказалась проста, как валенок. Бурцев свинтил колпачок на нижнем срезе деревянной рукоятки. Оттуда — из высверленного нутра деревяшки — выпал фарфоровый шарик на шнуре. Это у них, у фашиков, вместо чеки… Ну прямо новогодняя хлопушка, туды ж ее растуды ж! Дерни за веревочку — осколочки и посыплются. Не сразу, конечно, — через 4—5 секунд. Долго, но зато кольцо обратно уже не вставишь. Дернул — так кидай. И ховайся!

Бурцев дернул шнур. Отсчитал две секунды. Кинул гранату на дно колодца, где в пульсирующем колдовском круге уже почти растаяли очертания башни ариев и неподвижный силуэт эсэсовского магистра.

Граната ударила в башню. Башня рассыпалась. Свет стал нестерпимо ярким, свет озарил все, скрыв в мощном всполохе даже догорающую цифру на стене. Но это была не вспышка гранатного разрыва. Это выплеснулась наружу чистая магия древних ариев. Удар по шлюссель-башне ускорил межвременной переход. Но вот-вот должна была рвануть и болванка на деревянной ручке. И сейчас в скорости соревновались высвобожденные магические силы и химическая реакция в тлеющем запале.

Что победит? Бурцев не мог сказать точно. А потому со всех ног кинулся к укрытию — к нише медиумов. Из которой… Из которой выглядывали три любопытные физиономии. Освальд, Ядвига и Аделаида… Никуда-таки они не ушли!

— Лежать! — взвыл Бурцев.

Ядвига отшатнулась от него, как от буйно помешанного, за угол, шлепнулась на ступени. Аделаида в удивлении уставилась на мужа, захлопала наивными глазищами:

— Зачем?

— Лежать я сказал, мать вашу! Все-е-ем!

Освальд побагровел: не понравился, видать, шляхтичу тон соратника. Пан поляк вообще не терпел, когда на него орали, а уж тут, в присутствии возлюбленной…

Бурцев больше не тратил слов понапрасну. До взрыва оставалась секунда. Или меньше.

Он прыгнул. Повалил Освальда и Аделаиду на Ядвигу Кульмскую. Вот так — всех в одну кучу! Прикрыл собой сверху. Если россыпь гранатных осколков полетит не туда — в 1943-й, а сюда — в 1242-й, могут достать рикошеты от каменных стен и сводов.

Но взрыва не было. Смертоносной россыпи — тоже. Запал отсырел? Взрывчатка слежалась? Или все же… Ухо едва уловило отдаленный «бу-у-бу-ух!». Быстро стихающий, словно на уносящемся прочь безумно скоростном экспрессе. «У-у-у-ух!!!»

Получилось! Рвануло не здесь — там! Или, по крайней мере, где-то на границе между «здесь» и «там». Что-то пронзительно и одиноко просвистело в воздухе, ударило в камень, взвизгнуло, отскочив. Раз, другой… И уже на излете вонзилось в их кучу-малу — где-то между щекой Бурцева и рукой Аделаиды. Точно в окольчуженную грудь Освальда Добжиньского.

Шальной осколок все-таки забросило за границу светящегося круга, прежде чем цайтпрыжок завершился. Один-единственный клочок металлической рубахи, надетой на немецкую гранату, остался в прошлом. Один-единственный! Значит, остальные отправились по назначению…

Малюсенький кусочек железа с рваными краями застрял в добротной Освальдовой кольчуге двойного плетения. Растратив всю свою убойную силу на немыслимый полет по межвременному пространству и удары о камни, он уже не смог прорвать плотную сеть мелких колец и толстую кожаную куртку-поддоспешник.

В последней вспышке призрачного света Бурцев успел вырвать осколок из кольчуги поляка. Осколок был еще горячий, но он сжимал свою добычу крепко. Очень крепко — как осязаемое доказательство того, что не слежалась взрывчатка, что не отсырел запал. Что где-то в центральном хронобункере СС царит сейчас, нет, не сейчас — потом, много веков спустя — жуткий переполох, и уцелевшие фашики растаскивают трупы тех, кому повезло меньше. Оборонительный вариант «М-24» способен нашпиговать осколками уйму народа.

Глава 61

Со дна колодца бесследно исчезли и обломки малой башни перехода, и тело эсэсовца, и граната. Только «вальтер», выбитый из рук магистра, сиротливо лежал на каменных ступеньках — за пределами арены.

В подземелье стало темно. Колдовской свет погас. А отблески затухающей цифири на стене почти не разгоняли мрак. Дата и месяц обратного перехода выгорели полностью, оставив на камне пятно черной копоти. Лишь «1943» еще слабо мерцал в сплошной темноте.

Зарычал, закопошился Освальд — он, похоже, и не заметил, что пару секунд назад находился на волосок от гибели. Добжинец встал, помог подняться ошарашенной, полураздавленной Ядвиге, прохрипел в гневе:

— Ты что, Вацлав, совсем сдурел? Кидаешься на людей, как бешеный кабан, валишь с ног!

Бурцев не слушал. Он все еще держал в руке осколок. И улыбался.

— Нам нужен факел, — деловито заметила Ядвига, отдышавшись, — пока огонь на стене совсем не погас. Так что, милый Освальд, не надо ругаться. Займись лучше делом.

Слово возлюбленной для рыцаря — закон. Освальд занялся. Факела найти ему, правда, не удалось, зато поблизости отыскался древний чашеобразный светильник из бронзы. Погашенный и неприметный в полутьме, он свисал на цепи с крюка, вбитого над нишей медиумов. Видимо, предназначалась эта посудина для освещения колодца во время подготовки к ритуалу. Рядом, на небольшом каменном карнизе, стояла открытая канистра с густым вязким киселем. От киселя несло горючей химией. Судя по всему, именно этой смесью и были начертаны догорающие цифры.

Добжинец озадаченно топтался возле канистры. Пришлось помочь. Бурцев снял светильник с крюка, осторожно — стараясь не измазаться в огнеопасной жиже, заполнил его до краев, повесил обратно. Оторвал кусок от балахона зарубленного медиума, обмакнул полоску ткани в горючее и поспешил к слабым огонькам на стене. Сейчас там едва тлели «9» и «3». Но этого хватило, чтобы подпалить тряпку, пропитанную киселем из канистры. Вскоре огонь коснулся содержимого бронзовой чаши. Пламя осветило колодец с ареной. И балкончик медиумов. И изрядную часть подземного хода за ним. Стало почти уютно. Освальд поднялся по ступеням к Ядвиге. Ядвига спустилась к Освальду.

— Так лучше? — галантно осведомился польский рыцарь у возлюбленной.

— Так хорошо, — нежно проворковала та. Добжинец и кульмская красавица слились в долгом страстном поцелуе. Эге… серьезное дело.

Маленькие ручки повернули голову Бурцева. Едва слышные слова прошелестели над ухом:

— Опять на Ядвигу заглядываешься?

Чумазое личико Аделаиды смотрело на него испытующе. Смотрело со скрытым лукавым упреком и явной насмешкой одновременно. Бурцев вспомнил ночь на заброшенной Кульмской мельнице. Краска залила лицо. Странное чувство: вроде бы не мальчик давно, а поди ж ты… Чувствовал себя сейчас Бурцев, как двоечник у доски. Нет, хуже — последней сволочью он себя чувствовал.

— Прости, милая. Понимаешь, тогда…

Почти детская ручонка Аделаиды прикрыла ему уста. Глазки взбалмошной княжны казались непривычными, незнакомыми, иными. Совсем иными. Глаза взрослой мудрой женщины…

— Не нужно ничего говорить, Вацлав. Я понимаю… теперь. Сама ведь во всем виновата, но давай не будем об этом больше.

Бурцев слушал ее шепот, разинув рот. Ни фига ж себе! А девочка-то в самом деле повзрослела за эти дни. И здорово повзрослела. Стало как-то не по себе. С капризной дочерью Лешко Белого он худо-бедно управлялся. Но что делать и что говорить сейчас — понятия не имел. А потому предпочел промолчать.

— На Ядвигу я тоже не сержусь, — тихо и серьезно проговорила Аделаида. — Видишь ли, мы с ней только что сидели здесь спина к спине и ждали смерти или чего похуже. А на краю смерти, на последней грани жизни все воспринимается иначе. И свои поступки, и чужие, и помыслы, и гнев, и обида, и радость. Наверное, поэтому все… так… так вышло… Не могу объяснить… Это было как некое озарение.. Внезапная вспышка вроде той — в колдовском круге… Только уже внутри меня… Я вдруг осознала то, чего раньше не замечала… Все простое и понятное, но словно сокрытое гордыней и глупыми страстями… Знаешь, будто шоры с глаз кто снял… Не знаю больше, как сказать… И не знаю, поймешь ли…

Он понимал! Он все теперь прекрасно понимал! Разительная перемена, произошедшая с княжной во время прерванного цайтпрыжка, — не случайна. Сыма Цзян рассказывал однажды, будто подобным образом — начиная и не доводя до конца путешествие во времени — вожди и маги ариев добивались некоего «просветления». Вот и Аделаида тоже «просветилась», блин! Поневоле, но, кажется, конкретно так просветилась!

Бурцев глянул украдкой на Ядвигу. А ведь та тоже изменилась! Неуловимо, едва заметно, но все же… Куда, например, подевался прежний похотливый блеск в глазах молодой нимфоманки? И опять-таки, откуда взялась эта мудрость, светившаяся в невинных очах Ядвиги? Да, дела… Бурцев был в затруднении. Он никак не мог решить, благодарить ли судьбу и арийских магов за такой подарочек или матом крыть.

— Ядвига теперь мне как сестра, — продолжала Аделаида. Глаза ее блестели. — А ты — мой суженый. Небесами даденный, единственный и желанный. И другого мне не надобно. Ясно тебе, Вацлав?

Он кивнул — что еще оставалось?

Она впилась своими губами в его губы.

Бурцев обнял девушку. Кусочек мертвого металла — залетный осколок фашистской гранаты — мешал по-настоящему сжать объятия. И он его выбросил. Никого в своей жизни Бурцев не обнимал еще так крепко.

Две пары: польский рыцарь с кульмской шпионкой и бывший омоновец с краковской княжной стояли неподвижно, словно соревнуясь в длительности и страстности поцелуев. И Бурцев почему-то знал: это соревнование они с Аделаидой выиграют. И выиграли бы, безусловно, выиграли, если бы не…

Шум шагов за спиной вернул всех к суровой реальности. Вот блин! Рановато расслабились… Да, девушки спасены, да, обе целы-невредимы, да, к нацистам попали лишь обломки малой башни перехода и разлетающиеся по хронобункеру гранатные осколки. Но замок-то по-прежнему кишит фа-шик ами!

Освальд схватился за меч. Бурцев поднял эсэсовский «вальтер». Навел ствол на чернеющую нишу.

— Кто здесь?

— Моя-моя!

Из темноты вынырнул Сыма Цзян. На плече маленький китаец тащил большой пулемет. Новенький, блестящий смазкой ручной «МГ-42». С двумя сошками, с округлым наростом барабанной пулеметной коробки на левом боку.

Глава 62

Бурцев протер глаза. Ну, прямо не китаец, а добрый волшебник-снабженец какой-то.

— Ты где это взял, Сема?!

— Тута моя нашла. Совсема рядом целая арсенала. Очень огромная арсенала, громаднее эта комната. Моя заглянула и моя подумала, большая самострела для твоя пригождаться.

Он протянул пулемет Бурцеву. Бурцев ошалело взял. Десять кагэ, наверное, может, побольше. Для ручного пулемета — в самый раз.

Позади китайца возникли еще четыре фигуры. Дмитрий, Бурангул, Збыслав и дядька Адам.

Бурцев глянул на Аделаиду. Как-то теперь отнесется «просветленная» княжна к язычникам и еретикам, что так раздражали ее раньше? Нет, вроде ничего… Полячка, в самом деле, будто заново народилась на свет.

Приветливо и даже как-то виновато капризная дочь Лешко Белого улыбнулась всем и каждому. А у пожилого прусса — Бурцев не поверил собственным ушам! — даже попросила прощения.

— Не серчай, дядюшка Адам, на слова мои неразумные и обидные, — вздохнула гордая шляхтенка. — Не держи зла, что корила веру отцов и дедов ваших. Здесь Господь милостивый вразумил меня. Познала я, чьи дела и помыслы поистине мерзки и богопротивны и с каким антихристом, носящим знак поломанного креста, должно бороться нам сообща, всем миром…

Вот это речи! Не девочки, но жены! Неожиданно пробудившаяся у воинствующей католички толерантность окончательно лишила Бурцева дара речи. А непробиваемый суровый прусс — тот, кажись, вообще аж растрогался.

— Пустое, дочка, — махнул рукой дядька Адам. — У нас тут сейчас проблемы поважнее имеются.

Проблемы?

— Что стряслось? — подобрался Бурцев. — Где остальные ребята?

— Перебиты все, — доложил Дмитрий. — Супостат завал-то уж разобрал. Снова свой греческий огонь на нас пустил. Кто испугался, вскочил да побежал — тех расстреляли невидимыми стрелами. Потом подожгли железную колесницу…

Расстреляли? Бурцев вздохнул. А они-то здесь стрельбы не слышали. Магическая звукоизоляция, однако!

— Мы вот только и остались, — продолжал новгородец. — Отступили, пока колесница горит… Извини. Василь, никак не можно там больше удержаться. Весь гарнизон крепости, наверное, сейчас в подвалы ломится. Вот догорит железный змей — и враг будет здесь.

Весь гарнизон? А что, очень может быть. Для фашиков ведь потеря подземелья с малыми башнями перехода — это настоящая трагедия. Цайткоманда во что бы то ни стало постарается отбить обратную дорогу домой, а также своего магистра и его помощников-медиумов. А уж ярость эсэсовской солдатни, когда та поймет, что заветные башенки раздавлены танком, а эзотерики СС мертвы, — вообразить трудно. Живыми их отсюда не выпустят — это точно.

Значит, попались?! Мышеловка, значит?! Бурцев сжал кулаки в бессильной ярости. Все напрасно, все зря! Теперь их либо пристрелят, либо сцапают. Но тогда уж лучше бы пристрелили…

— Освальд, должен же быть отсюда другой выход! Ведь куда-то эти подземелья ведут! Нам нужно выбираться из замка.

Добжинец лишь пожал плечами:

— Это старые подземелья, Вацлав. Все ходы давным-давно разрушены, да и неизвестно мне о них ничего.

Дядька Адам и Збыслав, потупив взор, стояли в сторонке. Дмитрий растерянно развел руками в ответ на немой вопрос Бурцева: не знаю, мол, Василь, понятия не имею, как в такой беде помочь.

— А ты что мыслишь? Можно выбраться отсюда? — спросил Бурцев Бурангула.

Юзбаши сокрушенно покачал головой:

— Нет, иптэш Вацалав. Здесь один путь: сверху вниз — к этому колодцу. Больше я ходов не видел. Только дверь, которую нашел Сыма Цзян. Но и там выхода нет — я проверял.

Все молчали. Тягостная и безрадостная то была тишина. Приплыли, что ли? Похоже, что так. Впереди — только смерть. Ладно, пусть смерть, но сначала… Бурцев взял пулемет на изготовку. Ох, кому-то мало не покажется сначала. Пятьдесят «невидимых стрел» в ленте, аккуратно уложенной внутрь патронной коробочки, — это не шутка.

Всхлипнула рядышком Аделаида. Нет, не пятьдесят. Сорок девять… Нельзя, чтобы она попала в руки разъяренных фашиков живой. Замучают ведь. А так… один выстрел в голову — милая Аделаидка даже испугаться не успеет. Лишь бы рука не дрогнула.

Что-то тихонько шептала Ядвига, утешая княжну. Гм-м, не сорок девять. Сорок восемь, раз уж на то пошло. Ядвига ведь тоже… Как бы там ни ярился и ни противился Освальд, обеих девушек следует избавить от горькой участи пленниц цайткоманды.

Сыма Цзян неожиданно выступил вперед, подставив тощую грудь под пулеметный ствол.

— Моя наша выведет! — Сморщенное лицо старика растянулось в насмешливой улыбке. «Какая же твоя глупая, Васлав», — говорили узкие лукавые глазки уроженца Поднебесной.

— Ты?! Выведешь?! — Бурцев тряхнул головой. — Но как?!

Китаец с упреком покачал головой:

— Твоя плохо помнит то, что должна помнить хорошо. А у наша есть простая выхода. Такая же простая, как входа.

— Хочешь сказать, что мы можем вернуться отсюда в Дерпт?! — осенило его.

— В Дерпта, или в Кульма, или в Священная леса прусская людя.

— Погоди-ка, фон Берберг говорил, будто в Священном лесу пруссов уже не действует магия. Там все заблокировано или что-то вроде того… У него-то в лесу камлание не вышло.

Китаец хихикнул:

— Это потому что моя вышла. Моя пришла на развалина арийская башня раньше немца с медвежая щита, и моя специально колдовалась так, что больше никакая колдоваться там не можется. А моя можется!

— Так это ты?! Ты заблокировал?

— Моя-моя! И в Кульма тоже моя поставила магическая блока, пока твоя разговаривалася с медвежая рыцаря.

Оп-ля! Оказывается, Кульмская платц-башня тоже отсечена от основных сил цайткоманды!

Сыма Цзян довольно кивал. Ну вылитый китайский болванчик!

— Моя много знай о магия ария. Если бы моя имелася малая башня, то легко научивай четырех из вас древняя заклинания и покоряй время — прошлая и будущая. А так моя покоряй только пространства.

Бурцев хмыкнул. Уж извини, Сема, с малыми башенками нынче напряженка.

— Но разве нам не нужно сначала вернуться на то самое место, откуда мы появились здесь? — поинтересовался Бурангул.

— Кто ведает арийская магия и нужная заклинания, тот можется открывать незримая дверя и уходить из любая места древняя колдовская башня. Для людя поломанная креста эта делать было удобна тама, в верхняя подвала. Нижняя подвала эта людя сберегалась для обратная перехода через времена. Но для моя, твоя и ихняя, — Сыма Цзян обвел рукой всех присутствующих, — хорошо сгодится эта места.

Китаец ткнул пальцем на колодец-арену.

— Эта места даже лучшая, чем любая другая! Здеся прячется колдовская сердца от башня арийская племя. Здеся большой-большой сила.

Бурцев кивнул:

— Вернемся в Дерпт — к своей дружине. Когда ты будешь готов, Сема?

— Моя можется возвращать наша в Дерпта хоть сейчаса.

Бурцев задумался. Уходить так просто не хотелось. Особенно если можно уйти иначе. Тайник со шлюссель-башнями не давал ему покоя. Все-таки «рысь» — легкий танк. Все-таки что-то, в самом деле, могло уцелеть в россыпях магической щебенки под гусеницами… Фон Берберг говорил о двух малых башнях перехода. И вряд ли он врал.

— Освальд, — сказал Бурцев. — Я хочу попробовать стереть с лица земли твой замок или большую его часть. Вместе со всеми, кто находится сейчас в башне над нами. А заодно навеки запечатать вход сюда для тех, кто уцелеет. Что скажешь?

Добжинец невесело усмехнулся:

— Это замок уже не мой, Вацлав. Он принадлежит нечестивым воинам изломанного креста и пропитан древним колдовством. Это проклятый замок. Если тебе под силу разрушить его — действуй. Сноси все, до основания. Очисть это место от скверны, а там видно будет…

До основанья, а затем… Что ж, ладно, главное, добро от хозяина получено.

Бурцев повернулся к пожилому китайцу:

— Отец, ты говорил, здесь припрятан арсенал?

Глава 63

Китаец кивал — часто и быстро.

— Моя говорила. Твоя идется на эту балкону и сворачивается в сторону правой плечи. Тама многое-многое всего.

— А если это взорвать?

Китаец развел руки, сделал страшные глаза:

— Наверное, будет большая-большая буха! Большая даже, чем твоя думает. От эта буха чужая оружия из сердце колдовская башня выпустится такая колдовства, что сокрушится вся, что есть над наша голова. Крепостя погибнется.

Бурцев усмехнулся. Именно этого ему и хотелось.

Он поднялся в нишу с порубленными медиумами, повернул, как объяснял китаец, направо. В самом деле, маленькая, прочная дверца, которую Бурцев не приметил по пути к магическому колодцу, сейчас попадала в освещенное бронзовым светильником пространство. Конечно же, любопытный Сыма Цзян не мог пройти мимо.

Дверь — приоткрыта. Видимо, именно отсюда эсэсовцы брали канистру с горючим. И не потрудились запереть замок снова. От кого запираться-то в безлюдном подземелье!

Бурцев заглянул внутрь и остался доволен. Помещение, которое занимал фашистский оружейный склад, раза в три превосходило по размерам ритуальный колодец древних ариев. И забито оно оказалось по самое не хочу.

В аккуратных штабелях и на полках лежали смазанные стволы разных типов и калибров. Лежали патроны — в деревянных ящиках, а кое-где и просто россыпями. Лежали пустые и снаряженные пулеметные ленты, барабанные коробки и магазины. Лежали гранатные ящики. Лежали мины, лежала взрывчатка. Лежали гранатометы и минометы, и лежали упакованные выстрелы к тем и другим. И так — от пола и почти до потолка…

Цайткоманду снабжали по высшему разряду — грех жаловаться. С такими запасами можно выдержать любую осаду. Но уж если все это добро рванет здесь разом, даже арийская магия не убережет «Башню-на-Холме».

А добро рванет…

Бурцев сунул пулемет Сыма Цзяну:

— Ступай, отец, начинай читать свои заклинания. Я скоро…

— Но магическая слова возвращевания в Дерпта совсема короткая.

— Все равно иди. Сделай так, чтобы к моему появлению «слова» стала еще короче.

Китаец пожал плечами, ушел. Бурцев открыл пару ближайших гранатных ящиков. Старые знакомцы! «М-24»… В одном ящике хранились корпусы со взрывчаткой. В другом — деревянные ручки с воспламенителями, капсюли и прочие «аксессуары». Придется повозиться. Но недолго. Вставить капсюль-детонатор в корпус и прикрутить деревянную ручку к цилиндрическому основанию — секундное дело.

Он прикинул: сила взрыва будет неслабой. Но надо ведь, чтоб наверняка… Вытащил еще шесть металлических цилиндров от «М-24». Этим гранатам деревянные рукояти уже ни к чему. Этим нужно другое…

Он скрепил их в единое целое пружинными держателями. Обмотал — крепко, надежно. Вышла внушительная связка из семи «колотушек» на одной ручке. С такими фашики, бывало, и на танки хаживали. Бурцев обхватил пальцами фарфоровый шарик, болтавшийся на конце деревянной рукояти. Теперь остается только дернуть. И бросить. Он задумался. Прихватить с собой что-нибудь еще, окромя пулемета?

Откуда-то издали дали слепую очередь. Били неприцельно — на свет. Пули ударили в камень. Совсем рядом ударили. Фашики! Уже здесь, заразы!

— Сыма Цзян, — позвал он, — к отправке в Дерпт готовы?!

— Моя готова! Вся наша готова! Только твоя ждемся! Последний слова заклинаний оставайся!

Еще одна очередь… Завизжало пронзительными рикошетами по стенам. Ан поздно, ребятки, поздно!

Бурцев еще раз глянул на штабеля смертоносного металла. С таким арсеналом можно было бы стать каким-нибудь местным непобедимым князьком. Он усмехнулся: ладно, прощай, блин, оружие… Дернул фарфоровый шарик, швырнул увесистую связку под ящики с взрывчаткой и минами.

И снова гонка на выживание с тлеющим пороховым замедлителем «М-24». Раз секунда — Бурцев в нише медиумов. Два — прыгает в багровеющую пелену ритуального колодца ариев. Три — вламывается в кучку стоящих плечо к плечу людей. Четыре — Сыма Цзян, подвывая, выплевывает концовку древнего заклинания.

Пули ударили над их головами — в копотное пятно, оставшееся от «1943-го».

И опять Бурцев вроде что-то слышал, а вроде бы и нет.

Но никто из них уже не видел, как дрогнуло каменное основание замка. Как разверзлась земля и скала. Как рухнул, проваливаясь в недра расколовшегося холма, донжон Взгужевежи. Как колдовская башня потянула за собой остальные крепостные постройки. Как расширялась гигантская воронка. Расширялась уже не силой взрыва, а куда более мощными древними силами, высвобожденными из рассыпающихся глыб.

Вежа ушла под Взгужу. Замка не стало. Ничего не стало. Ни мертвого, ни живого. Вместе с обвалившимися внешними стенами, вместе с трупами, погребенными во рву, вместе с минами, рвущимися от дрожи земной тверди вокруг замка, в смертоносный провал канули и воины изломанного креста. И сам крест — надвратное полотнище с черной на белом свастикой.

В жерновах гигантских каменных мясорубок уцелел лишь танк. И то, что лежало под ним. Покореженная «рысь» укрыла броней от падающих глыб груду щебенки и битого камня. И там, в этой пыльной утрамбованной россыпи маленьких кирпичиков под осевшим танковым днищем, между лопнувшими гусеницами и перекошенными катками остались ждать своего часа неповрежденные малые башни перехода. Те самые, до которых в 1939-м доберутся лопаты секретной археологической экспедиции СС.

Глава 64

Они вышли из красноватого марева на том же самом месте, где и вошли в него — в центре каменного круга. В котловане под куполом дерптской базы СС. Прошли к снесенным танком воротам.

Все было кончено. От разбитого шлагбаума, поваленных пулеметных вышек, захваченных окопчиков, изрешеченных снарядами строений и горящих ангаров к ним подтягивались немногие уцелевшие бойцы Дмитрия и Бурангула. Пленных не было. То ли не брали здесь противника в плен, то ли эсэсовцы не сдавались.

— Вацлав, — Освальд ткнул Бурцева в бок, — глянь-ка.

Небольшой отряд всадников двигался от городских ворот Дерпта к разгромленной базе цайткоманды.

— По наши души, что ли? — нахмурился добжиньский рыцарь.

Бурангул уже скликал оставшихся в его распоряжении лучников. Дмитрий строил новгородских дружинников. Збыслав по приказу Освальда уводил Ядвигу и Аделаиду обратно — под защиту купола.

— Не суетитесь, — посоветовал Бурцев. — Драки не будет.

Отряд дерптцев был слишком мал. Эти едут не воевать — договариваться. Ну да, конечно, самое время для парламентеров. До сих пор горожане наблюдали из-за стен за ходом сражения, не поддерживая ни одну из сторон. Разумная тактика: сохранять нейтралитет и выжидать, чья возьмет. А уж потом вступать в переговоры с сильнейшим. С тем сильнейшим, кто победил, но изрядно ослаб в жестоком бою.

Наверное, будь в городе епископ со своим войском, — тот повел бы дерптцев на помощь союзникам. А ударь Герман фон Крайземан в спину русско-татарской дружине, еще неизвестно, как бы все обернулось. Но, к счастью, епископская рать ушла в поход. И не вернулась. А оставшиеся в городе воины не рискнули лезть туда, где свистят невидимые стрелы и беснуется железный дракон.

Отряд парламентеров приблизился. Обломки шлагбаума, караульной будки и поваленной пулеметной вышки разделяли две группы. По одну сторону выстроились грязные, уставшие, израненные и злые победители. По другую — расфуфыренные дерптцы в ярких дорогих одеждах, но с понурыми лицами.

От делегации горожан отделился подтянутый вояка. Подъехал, демонстративно бряцая железом. Этот еще хорохорился. Подбородок держал высоко, смотрел прямо, твердо. Но говорил не на своем языке — по-русски говорил.

— Я есть начальник гарнизона, — громко, с сильным немецким акцентом произнес всадник. — Со мной есть знатные бюргеры и главы купеческих и ремесленных гильдий. А кто у вас есть главный?

Дмитрий, Бурангул, Освальд и Сыма Цзян глянули на Бурцева. Ну, спасибо, уважили… Он выехал навстречу парламентерам.

Переговоры длились недолго. В городе уже знали о поражении крестоносцев. Сначала поводом для беспокойства послужило спешное возвращение Фридриха фон Берберга. Могущественный союзник епископа, возглавлявший «небесное воинство», вдруг примчался в сопровождении немногих верных людей на самоходных тележках и даже не удосужился сообщить новости городскому совету. Вместо этого фон Берберг укрылся за «колючими заборами» и попросту исчез.

Само по себе странное поведение вестфальского рыцаря слишком напоминало бегство. А вскоре — незадолго до нападения кавалерийско-бронетанковой дружины Бурцева — к городу на взмыленных лошадях примчались и настоящие беглецы — из тех, кто первыми почуяли запах жареного и успели покинуть лед Чудского озера до полного разгрома.

Эти уже не желали ничего скрывать. Более того, надеясь оправдать собственную трусость, малодушные крестоносцы не преминули приукрасить мощь и силу противника. В городе начиналась тихая паника. Невероятные рассказы спасшихся породили смятение даже в душах самых стойких дерптцев. Все ожидали неминуемого нашествия русско-татарских орд. И в самом деле, едва к ближайшим соседям с печальной вестью и просьбой о помощи отправились гонцы, последовала стремительная атака танка и вражеской конницы.

Громыхающая, извергающая пламя железная повозка была, правда, только одна, а передовой отряд страшных русичей и не менее ужасных степняков никак не тянул на многотысячную орду. Тем не менее остатки «небесного воинства» пали. Дерптская знать окончательно утратила волю к сопротивлению. И это сейчас здорово помогало Бурцеву вести переговоры.

Дерптцы опасались, что в случае конфликта с немногими уцелевшими победителями цайткоманды им придется иметь дело уже с самим грозным князем Александром и каким-нибудь татарским ханом в придачу. А потому плату за проявленный нейтралитет просили небольшую: не предавать город огню и мечу. Когда же парламентеры узнали, что Бурцев даже не собирается облагать Дерпт данью, из настороженных собеседников они мгновенно превратились в радушных и гостеприимных хозяев.

Из города потянулась вереница повозок с угощением для пришлых воинов. Местные лекари занялись ранеными. Зазвучали обещания нерушимых союзов и заверения в вечной дружбе. Главы купеческих и ремесленных гильдий объясняли, будто с самого начала подозревали, что его преосвященству Герману фон Крайземану помогает вовсе не небесное воинство, а нечистая сила.

— А как же иначе! — с пеной у рта доказывали почтенные бюргеры. — Ведь адское оружие воинов фон Берберга извергает серный дух. А на их богохульном знамени изображен крест с поломанными концами. Не иначе как враг рода человеческого околдовал нашего грешного епископа и заставил впустить в город свой проклятый легион! Вот за то Господь и покарал его преосвященство!

Бурцев лишь молча кивал. Сейчас, когда епископ дерптский мертв, его войско разбито, а цайткоманда уничтожена, горожане, конечно, могут позволить себе такие речи.

Кстати, о цайткоманде. Насчет «уничтожена»… Рано радоваться-то: в Кульме-Хелмно сохранились еще фашистские недобитки — псевдолегат Святого Рима со товарищи.

Бурцев позвал татарского сотника-юзбаши:

— Бурангул, ты бы поставил своих лучников в дозоры. Если кто вдруг объявится не из наших, пусть стреляют сразу и без предупреждения.

Понятливый юзбаши кивнул, побежал отдавать приказы. Дмитрий тоже расставлял новгородцев вдоль периметра с колючей проволокой. Дело нужное: из-за раненых им тут придется задержаться надолго. А дерптцы — они хоть и смирные, но береженого Бог бережет. И еще эта кульмская братия никак не шла из головы.

Бурцев чувствовал: если он сейчас просто плюнет на команду эсэсовского псевдолегата и оставит все как есть, впредь спокойной жизни ему не видать. Кто знает, какую игру затеют кульмские фашики, откуда и при каких обстоятельствах вынырнут отчаявшиеся, готовые на все остатки цайткоманды СС? Нет, это слишком хитрый, коварный и осведомленный враг, слишком опасный, чтобы забыть о нем вот так запросто. Да и не забываются такие враги. Они будут приходить вновь и вновь. Сначала — во сне и в тревожных навязчивых мыслях. И в конце концов придут по-настоящему, наяву придут… Тринадцатое столетие слишком тесно, чтобы делить его с таким противником.

Бурцев взглянул на Аделаиду. Что, если фашики опять доберутся до краковской княжны? Что, если он потеряет ее снова? Страшно даже подумать… Именно — страшно.

Он действительно начинал бояться.

Освальд подошел со спины. Тронул за плечо. Бурцев вздрогнул. Нервы, однако…

— Послушай, Вацлав, я тут подумал… — добжинец смотрел в сторону, отводил глаза — в них тоже сейчас было что-то, здорово напоминающее страх. Не за себя — за близкого человека.

— Что, Освальд?

— Воины изломанного креста ведь еще хоронятся в Хелмно. И вожак их — тот, что выдавал себя за Вильгельма Моденского, тоже там.

— Ну?

— Они не успокоятся, Вацлав. Я не знаю, что они могут еще натворить, но нас будут искать — это точно. И меня, и тебя, и Ядвигу с Аделаидой. Один раз эти люди уже отняли у меня Ядвигу. Я бы не хотел, чтобы такое повторилось. Так, может быть…

Они переглянулись.

Они прекрасно поняли друг друга.

Есть ведь возможность раз и навсегда избавить себя от этого липкого неотступного страха. Возможность простая и очевидная: ударить первым. Добить врага.

Глава 65

Операцию проводили ночью — под прикрытием темноты. Незачем давать любопытным дерптцам повод для сплетен и домыслов. Аделаиду и Ядвигу оставили под присмотром лучников дядьки Адама и лучших бойцов Бурангула и Дмитрия. Никакие возражения не принимались. А обещания давались щедро. Обещания вернуться еще до утра. Обещания вернуться живыми и невредимыми…

Охранять захваченную базу СС и раненых оставалась практически вся русско-татарская дружина. Диверсионная же команда для телепортационного десанта подобралась небольшая, но надежная и не единожды проверенная. Бурцев отправлялся в Кульм с ручным пулеметом из Взгужевежевского арсенала. Сыма Цзян взял у убитого немца полюбившийся «шмайсер». Остальные обвешались более привычным оружием. Бурангул спустился к основанию дерптской платц-башни с неразлучным луком, стрелой на тетиве, полным колчаном и саблей на боку. Дядька Адам тоже прихватил лук со стрелами. Дмитрий и Освальд ограничились мечами. У Збыслава в руках тихонько позвякивала цепь кистеня.

Щиты, шлемы и кольчуги оставили. В том, что «невидимые стрелы» пробивают любую броню, каждый уже имел возможность убедиться. Да и куда важнее нательного железа были сейчас стремительность и легкость движений. Лошадей тоже брать не стали. К месту назначения их доставит древнеарийская магия, а уж там скачки на перепуганных телепортацией конягах ни к чему.

Договорились так: Сыма Цзян перебрасывает их группку в Кульм и сразу произносит заклинание возвращения. Если угораздит наткнуться на врага и станет совсем туго, — даст Бог, успеют убраться восвояси без потерь. Если же никого поблизости не окажется, китаец просто оборвет магическую формулу на полуслове. Тогда будет время осмотреться. А там уж можно действовать по обстановке…

Еще прежде, чем багровая дымка рассеялась, Бурцев понял: они на месте. На том самом месте! Приземистое строение — заброшенный домик кульмского мельника — едва возвышалось неприметным холмиком над берегом Вислы. Они стояли у самого входа, упершись взглядами в сорванную с петель дверь. Бурцев вздохнул. Здесь, именно здесь он тогда с Ядвигой… Спьяну, с отчаяния… А потом фон Берберг вышиб дверь… А потом Аделаида…

Шепот Сыма Цзяна возник над самым ухом и резко оборвался. Китайский мудрец не договорил короткое заклинание возвращения. Совсем немного не договорил — может быть, слог, может быть, звук. Но сделал паузу. По-птичьи втянув голову в плечи, китаец выжидал.

Усилием воли Бурцев отогнал неприятные воспоминания. В прошлом, все в прошлом, а теперь нужно думать о настоящем. Ну, и о будущем тоже.

Из непроглядного дверного проема никто на них не кидался, никто не стрелял. А телепортационный кокон все еще слабо пульсировал в темноте. Будь здесь засада, их давным-давно бы заметили. И приняли меры. И Сыма Цзян проорал бы концовку колдовского заклинания.

Но китаец по-прежнему молчал. Бурцев успел уже дважды сморгнуть. Ни звука! Пронесло?

— Что это?! — прохрипел Дмитрий. — Там… Никак стоит кто-то?

Бурцев обернулся. Е-опс, мля! Все-таки засада. Все-таки их здесь ждали!

Фашики стояли неровными шеренгами далеко позади — возле самого леса. В полный рост стояли. Даже вроде как на каком-то возвышении, полностью растворившемся во мраке. Окопные брустверы, что ли? Хорошо, видать, подготовились к встрече, гады…

А тело уже само распласталось плашмя — стрелять из пулемета на весу, с руки, да при такой паршивой видимости — последнее дело.

А палец уже жмет на спусковой крючок. И из ствола вгрызаются в тьму огненные всполохи очередей. Вспарывают, будят ночь… Несколько человек дернулись, пошатнулись, покачнулись. Никто, однако, не упал.

А сквозь зубы летят проклятья. Мать-перемать! И туды ж растуды ж!

А Сыма Цзян все ждет чего-то. Да какого?! Почему не заканчивает заклинание?! Почему не возвращает их обратно?! Перестреляют ведь сейчас ответными очередями! Всех перестреляют…

В них не стреляли.

Маленькая рука китайца легла на плечо Бурцева. Отпустило… Он пришел в себя.

Странные темные фигуры — там у леса — все еще покачивались. Так, как не могут качаться люди, крепко стоящие на земле. Тогда кто же это? Призраки? Или…

У Бурцева перехватило дыхание. Он ожидал увидеть здесь все, что угодно. Но только не это.

— Господи, спаси и помилуй! — Дмитрий перекрестился. — Висельники, никак!

Бурцев опустил пулемет, пошел к лесу, еще не веря и не понимая… Да, это, вне всякого сомнения, была кульмская цайткоманда. И знакомые уже ему по турниру «монахи» в рясах, и эсэсовцы резервного взвода поддержки, прибывшие сюда позже.

Виселиц для гитлеровцев не строили. Просто вздернули на ветках, что потолще да покрепче. По два-три человека на дерево. Деревья поскрипывали. Тела на прочных пеньковых веревках покачивались. Бурцеву невольно вспомнился легницкий купец Ирвин. Тоже ведь пеньковый магнат… Может быть, как раз его товар и пущен в дело?

В центре свисали псевдомонахи псевдолегата. Да и сам самозванец Вильгельм — вот он, тут же. Ветерок треплет фиолетовую епископскую сутану. Высокая митра сбилась набок — нахлобучена криво, нелепо, жутко… Видимо, у палача присутствовало чувство юмора. Черного юмора.

Глаза человека, выдававшего себя за моденского епископа, вылезли из орбит. Распухший язык вывалился изо рта. А вокруг, словно вытянувшись по стойке «смирно», свисали мертвецы в эсэсовской форме.

Надо же… Вот ведь как оно бывает…

Некоторое время все четверо смотрели на повешенных, потрясенные, не произнося ни слова. Потом молча развернулись, направились обратно. По дороге часто оглядывались на нестройные ряды трупов — жутковато все-таки.

Но тихий, на грани слышимости, шорох заставил вмиг позабыть о висельниках. Бурангул вскинул лук. Однако стрелу не выпустил. Редкостный вообще-то прокол для кочевника, привыкшего бить навскидку в любое время суток. Нужно быть очень шустрым, чтобы успеть укрыться от такого стрелка. Или очень напуганным.

— Там кто-то есть, — одними губами шепнул юзбаши. — Живой. Наблюдал за нами.

— Где? — Бурцев снова крепко сжимал пулемет.

— В той каменной юрте. Выглянул и снова спрятался.

— Ладно, не стрелять. Я сам проверю.

Он занял позицию напротив пустого дверного проема. Ствол ручного «МГ-42» смотрел в черноту. Палец лежал на курке.

— Выходи!

Сказал по-немецки. Повторил по-польски. И по-русски. Потом, подумав, даже добавил по-татарски. Мало ли что… Мало ли кто…

С полминуты из дома не доносилось ни звука.

Бурцев терпеливо ждал: он решил дать на размышление ровно минуту и теперь отсчитывал про себя уходящие секунды. После шестидесяти будет стрельба и будет штурм.

Человек вышел сам. Один. Жалкого вида затравленный человечишко. Без оружия. В грязной дерюге поверх эсэсовской формы. С безумными глазами на бледном лице.

Глава 66

Рассказ трясущегося и заикающегося сержанта-шарфюрера объяснил многое. Прошлой ночью кульмский радист получил два невнятных панических сообщения о танковой атаке. Первое — из Дерпта, второе — из Взгужевежи. В обоих случаях связь длилась недолго и внезапно обрывалась. Никаких подробностей — танковая атака — и все… Попытки вновь связаться с атакованными успехом не увенчались. На кульмские позывные не отвечали ни Взгужевежа, ни Дерпт. Ударная группа фон Берберга тоже хранила подозрительное молчание в эфире. Это могло означать только одно: обе базы цайткоманды уничтожены, а союзные войска крестоносцев и СС потерпели сокрушительное поражение.

Ситуация полнейшей неопределенности и катастрофическая нехватка информации сделали свое дело: руководство кульмской группы пришло к единственно возможному выводу. Танки — не самое распространенное в тринадцатом веке средство ведения войны. Появиться здесь они могли только из будущего. А о том, что путешествие во времени под силу не одной цайткоманде, в Кульме уже догадывались. Благодаря некоему тайному рыцарю, продемонстрировавшему на недавнем турнире великолепные навыки владения огнестрельным оружием и знание русского мата. К тому же прошлая полнолунная ночь как никакая другая подходила для межвременных перебросок.

Решив, что советские войска разворачивают массированное наступление не только на Восточном фронте, но и в прошлом, эсэсовцы заволновались. Оставшиеся в чужом времени наедине с вполне уже осязаемой красной угрозой, кульмские фашисты нуждались в союзниках более, чем когда-либо прежде. В любых союзниках и на любых условиях. И чем скорее, тем лучше.

Торговаться с тевтонским комтуром в Кульмский замок псевдолегат в епископской сутане отправился со всем своим невеликим, но все еще грозным войском. Взвод поддержки и десяток монахов-автоматчиков встали у ворот. Комтур согласился на переговоры. Правда, внутрь впустил только самого «Вильгельма» и двух безоружных сопровождающих, в числе которых оказался и шарфюрер с сержантскими нашивками.

Во время продолжительной беседы фальшивый епископ имел неосторожность намекнуть комтуру, что крестовый поход на Русь не удался, фон Грюнинген разбит и, возможно, даже убит, а в ордене в ближайшее время намечается очередной передел сфер влияния.

Собственно, принять участие в предстоящей дележке власти кульмский комтур был не прочь, но вот участие в этом процессе эсэсовцев его не устраивало. Видимо, тевтон смекнул, что после поражения фон Грюнингена прусская ветвь ордена Святой Марии в состоянии снова взять верх над ливонцами самостоятельно, без помощи всяких там сомнительных «небесных воинств». Более того, покарав бывших приспешников фон Грюнингена, глава кульмской комтурии мог рассчитывать на благодарность тевтонских братьев и претендовать на пост Верховного магистра.

Имелся и еще один серьезный повод задуматься о будущем. В замке весьма кстати гостил очередной посол из Рима. И комтур не преминул пригласить его на беседу с псевдолегатом. Насколько понял шарфюрер, папу Григория IX весьма встревожили противоречивые слухи о таинственных союзниках Дитриха фон Грюнингена, объявивших себя ни много ни мало «небесным воинством», причем без благословения Святого Рима. Кроме того, его святейшество начинало нервировать затянувшееся молчание епископа Вильгельма Моденского — истинного Вильгельма.

Когда же псевдолегата представили новому посланцу Святого престола, тот пришел в ярость и объявил во всеуслышание, что за его преосвященство Вильгельма Моденского себя выдает самозванец. Давние подозрения в убийстве и подмене папского легата подтверждались. От «небесного воинства» начинало попахивать серой.

Дальше события развивались стремительно. Вымуштрованная охрана по мановению комтурской руки мигом скрутила троих эсэсовцев. С остальными в этот раз тоже справились без особого труда. Дело даже не дошло до стычки. В укрепленном замке с цайткомандой разговаривать оказалось куда как проще, чем на открытой турнирной площадке.

Когда на солдат Третьего рейха, толпившихся под самыми стенами, из узких бойниц были направлены заряженные арбалеты, эсэсовцы — и без того уже павшие духом и оставшиеся без командира — стушевались окончательно. Тевтоны предложили фашистам разоружиться, пообещав взамен неприкосновенность и рыцарское обращение. Гитлеровцы сочли за благо не нарываться и сложили оружие.

Соблюдать договор с «приспешниками сатаны», однако, никто не собирался. Первым побуждением комтура и местной орденской верхушки было публично сжечь убийц епископа Вильгельма вместе со всем их адовым снаряжением. Но показательного аутодафе посреди городской площади не вышло.

На невиданный костер, сложенный из хвороста, сухих поленьев, автоматов, гранат, патронных сумок и щедро политый маслом, палачи загнали первую группу осужденных. Заполыхал огонь, закричали люди, сжигаемые заживо. Потом прогремели взрывы. Костер разметало. Казнимых разорвало в клочья. Осколками поранило и поубивало уйму простого народа и нескольких знатных рыцарей. Жгучими угольями и горячей золой осыпало толпу зевак. Разумеется, возникла паника. В суматохе и давке нескольким пленникам даже удалось улизнуть. Их, впрочем, быстро отловили. Всех, кроме одного: шарфюрер благополучно отлежался в сточной канаве под чьей-то грязной дерюгой.

Тевтоны лютовали жутко. Восприняв случившееся как заступничество дьявола, Христовы рыцари с молитвами и песнопениями утопили богопротивное оружие в Висле, а цайткоманду, не мудрствуя лукаво, вздернули у старой мельницы. На этот раз обошлось без эксцессов. Место казни «диаволовых слуг» кульмские священники во главе с посланцем Святого Рима объявили проклятым и строго-настрого запретили появляться там христианам, радеющим о спасении своей бессмертной души. После запрета ландмейстера Германа фон Балке, это было уже второе табу, наложенное на заброшенную мукомольню. Причем официально подтвержденное папским посланцем и оттого еще более страшное.

Глава 67

— Поэтому я здесь, — шептал трясущимися губами шарфюрер СС. — Здесь меня искать не станут. Когда я услышал пулемет, подумал… Думал, что наши, а это… Вы это оказались… Но все равно я и вам рад безумно. Я сдаюсь, я готов сотрудничать. Да хоть воевать на стороне Красной армии, только верните меня обратно, ради Бога!

Спутники Бурцева недоуменно переглядывались.

— Чего это он, Василь? — поинтересовался Дмитрий. Новгородец все это время напряженно вслушивался в речь эсэсовца. По-немецки он понимал плохо, но кое-что разобрал. — То небесное воинство, то Красная армия какая-то. Никак умишком парень тронулся?

Бурцев хмыкнул. Немудрено вообще-то, тронешься тут. После всего пережитого.

Добжиньский рыцарь ничего говорить не стал. Просто вытащил меч из ножен. Шарфюрер в ужасе отшатнулся от поляка.

— Оставь его, Освальд, — вздохнул Бурцев. — Не бери еще один грех на душу.

Добжинец нахмурился:

— Ты же знаешь, у меня с этими тварями свои счеты.

— Знаю, у меня тоже. Но все равно оставь. Просто оставь. Вот здесь. Навсегда. Поверь, для него это будет хуже смерти.

Освальд пытливо посмотрел ему в глаза. Сначала — ему. Потом взглянул в глаза последнего фашиста тринадцатого столетия. Освальд поверил. Меч лязгнул обратно в ножны.

— Заканчивай свое заклинание, Сыма Цзян, — кивнул Бурцев китайцу.

… Сквозь багровую дымку древней магии Бурцев видел, как шарфюрер СС обессиленно оперся спиной о каменные глыбы, вытесанные еще руками древних ариев. Вот так же, наверно, из последних сил держатся на ослабевших ногах какие-нибудь робинзоны-одиночки, которых высаживали пираты на необитаемые острова. Впрочем, «остров», где они оставляли сейчас немца, был очень даже обитаемым. И в этом-то все дело. Крестоносец двадцатого века обречен рано или поздно попасть в лапы к кройцриттерам тринадцатого.

В глазах эсэсовца стыла нечеловеческая тоска, по грязным щекам катились слезы отчаяния. А изо рта рвался, раздирая ночную тишину тонким острым когтем, вой умирающего зверя. Бурцев невольно поежился от этого звука. Может, это как раз он взял грех на душу? Может, следовало позволить Освальду зарубить беднягу?

Потом все стихло. И все пропало. Их встретил дерптский купол. А под куполом ждали — Аделаида с Ядвигой. Знакомые и незнакомые одновременно. Бурцев поймал взгляд княжны. М-да, не привык он еще к этим мудрым, чуть насмешливым глазам… Будто и не жена вовсе, давно познанная и изведанная, смотрит на него сейчас, а загадочная барышня, которую еще предстоит раскусить, да закадрить, да охмурить. А как — фиг ее знает!

— Сема, — тихо шепнул Бурцев по-татарски. — Девочки-то наши изменились… Там, во Взгужевеже, когда я вытащил их из магического круга малой башни перехода.

— Моя знается, — ответил старик-китаец. — Твоя, наверное, тоже менялася. В башня ли, не в башня, хорошо ли, плохо ли — твоя сама пусть решается.

— Как думаешь, надолго у нас такие перемены?

— А вот эта для моя совсема неизвестная. Эта нет в древняя свитка. Можется, навсегда, можется, до завтра.

— Чего шепчетесь, други? — Ладонь Освальда хлопнула Бурцева по спине.

— Да так, о женщинах треплемся.

— Хм, завидую я твоему другу-китайцу, Вацлав. Хотелось бы и мне в его возрасте такие разговоры вести.

— А что, боишься поиздержаться к старости с Ядвигой-то?

— Да ладно тебе, — смутился рыцарь. — Скажи лучше, что дальше делать будем? Куда подадимся после Дерпта-то?

Бурцев пожал плечами:

— В новогородские земли, к Александру Ярославичу, вернуться не хочешь?

— Отчего ж нет? Славный князь. Мы с ним еще немца погоняем.

— Значит, договорились. Тем более что я обещал Александру сказку одну дорассказать.

— Сказку? Какую сказку?

— Занятную. А теперь отстань от меня, Освальд, и топай к Ядвиге. А то ишь как зыркает влюбленными глазищами твоя ненаглядная.

Добжинец видел. Рыцарь крутанул длинный ус, выпятил грудь. А потом совсем уж несолидно — по-детски, вприпрыжку побежал к даме сердца. Ядвига заливалась вовсю.

Бурцев тоже поспешил к своей княжне. Из-под деревянного, наспех сбитого эсэсовцами купола они рука об руку вышли под другой — чистый звездный купол ночного неба. Пахло весной…

Примечания

1

В данном случае речь идет не о стяге. «Знаменем» в феодальном войске называлась боевая единица из нескольких «копий». «Копьем» именовалась свита из вассалов, слуг, оруженосцев и стрелков, которую вел за собой на войну один рыцарь.

(обратно)

2

Март (польск.)

(обратно)

3

Апрель (польск.)

(обратно)

4

Февраль (польск.)

(обратно)

5

Вперед! Быстро! (Татарск.)

(обратно)

6

Нет (татарск.)

(обратно)

7

Колдовство! Злой дух! (Татарск.)

(обратно)

8

Чудище (татарск.)

(обратно)

9

Бежим (уходим) (татарск.)

(обратно)

10

Колдовство (Татарск.)

(обратно)

11

Согласно польской легенде, Смок — дракон, убитый основателем Кракова князем Краком.

(обратно)

12

Дракон (татарск.)

(обратно)

13

Сумасшедший воин (татарск.)

(обратно)

14

Злая судьба (Татарск.)

(обратно)

15

Убить (Татарск.)

(обратно)

16

Волшебство, колдовство (Татарск.)

(обратно)

17

Крестовый поход (нем.)

(обратно)

18

Китайский арбалет.

(обратно)

19

Можно перевести, как «шар огня и грома» — разновидность средневекового китайского камнеметного снаряда, наполненного порохом.

(обратно)

20

«Колючий огненный шар» — тоже пороховой снаряд, усеянный шипами, из арсенала древнекитайских артиллеристов-камнеметчиков

(обратно)

21

Железная емкость, снаряженная порохом, — еще один прообраз бомб в древнем Китае.

(обратно)

22

«Огненные стрелы»: гибрид стрелы и пороховой ракеты, обладающей большей убойной силой, чем обычная стрела.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте