«Страж раны»

1. ТРИВИУМ

Тропа тянулась вдоль невысоких холмов, почти незаметных в густой темноте, затопившей землю. Лишь далеко впереди, у самого горизонта, слегка белела узкая полоска — там медленно, не спеша, проступал ранний зимний рассвет. Идти было трудно — тьма скрывала повороты, вдобавок под ноги то и дело попадались мелкие острые камни. Ко всему донимал холод — в эти предрассветные часы он казался особо нестерпимым.

Шли молча — Косухин чуть впереди, пряча мерзнущие руки в карманы китайской шинели и натянув черную мохнатую шапку почти на самый нос. Арцеулов немного отставал. Холод, так донимавший Степу, был более милостив к капитану — в очередной раз спасал «гусарский» полушубок. Зато внезапно разболелась голова. Боль была столь резкой и сильной, что Ростислава зашатало. О холоде он сразу забыл — в висках стучала кровь, черные волны накатывали откуда-то со стороны затылка, и теперь каждый шаг требовал немалых усилий. С полчаса капитан держался, но затем стал заметно отставать от быстроногого Степы. Пару раз Арцеулов хотел предложить небольшой перекур, но сдерживался, не желая показывать слабость.

— Ч-черт! — выразительно произнес Степа, угодив ногой в яму. — Чего это они тут, чердынь-калуга, огурцы сажали?

— Не поминайте, — поморщился Арцеулов, останавливаясь и прикладывая к пульсирующей болью голове ледяную ладонь. — Они не огурцы сажали, Степан. Здесь же мины были. Это называется разминирование.

— Точно, — Степа осторожно отошел подальше от зловещей ямки. — Вот зараза! Че, капитан, передохнем? Курить будешь?

Рука Косухина привычно полезла за пачкой папирос, но Ростислав покачал головой.

— Ты чего? — удивился Степан.

— Не хочу… — сквозь зубы произнес капитан. — Голова… Болит немного…

— Ах ты! — пачка отправилась обратно в карман шинели. — Это ж тебя в самолете! Эх, надо было повязку сменить…

— Надо было…

За последние сутки Арцеулов напрочь забыл и о ране, и о повязке — было просто не до того. Боль вынырнула неожиданно, разом напомнив о неровном гудении моторов, о мелькавшей под иллюминатором желтой земле и о страшном ударе.

— Здорово тебя тогда… — похоже, Косухин подумал о том же. — Вот притча! Идти-то сможешь?

— Да… Только передохну немного. Давайте-ка сообразим… Идем мы уже около часа. Прошли версты четыре…

— Пять, — прикинул Степа. — Быстро шли…

— Насколько я помню карту, впереди вроде горная гряда. Невысокая…

— Этот Мо говорил про какое-то ущелье, — кивнул Косухин, вспоминая слова генерала. — Только эта дорога… Ведь мины кругом!

— Придется рискнуть, — пожал плечами Арцеулов, — не ждать же, когда нас нагонят…

— Это точно! Если б не мины, я б прямо сейчас свернул в степь. Там, глядишь, и встретили б кого подходящего…

— Местный пролетариат, — в тон продолжил капитан, чувствуя, что голову начинает отпускать. Сразу появились силы для обычной иронии.

— Или трудовое крестьянство, — невозмутимо парировал Степа. — Собрали бы, чердынь-калуга, отряд, врезали б по этим белякам, а потом пошли Наташу выручать…

Капитан не ответил и лишь покачал головой. Красный командир Косухин явно не собирался погибать среди этих холмов. Во всяком случае для человека, которому осталось жить едва ли более часа, он рассуждал довольно оптимистично.

— Пошли! — вздохнул Арцеулов, удовлетворенно чувствуя, как боль исчезла без следа, оставив лишь едва заметную слабость. — А то и вправду догонят…

Теперь они вновь шли рядом, плечом к плечу. Шли быстро — предрассветный холод заставлял двигаться изо всех сил. Разговаривать не тянуло, все было и так ясно.

Арцеулов внезапно подумал, что в очередной раз ошибся, причем нелепо и глупо. Он был готов — или почти готов — погибнуть, не дотянув даже до 10 февраля — собственного двадцатипятилетия, — но эта странная и жуткая прогулка по ночной пустыне показалась унизительной. Да, он ошибся. Там, на полигоне, надо было просто послать косоглазого окопным трехэтажным и встретить залп как полагается офицеру русской армии — грудью. А теперь он должен бежать, как загнанный заяц, прислушиваясь к топоту копыт за спиной и ожидая пули в затылок. И все это ради удовольствия пожить пару лишних часов в обществе краснопузого Косухина…

Капитан взглянул на мрачного сосредоточенного Степу, уверенно мерившего шагами узкую тропу, и в душе колыхнулась привычная злость:

«Жизнелюб! Этот смерти ждать не будет!»

Арцеулов отвернулся. Внезапно вспомнился жуткий эпизод из читанного в детстве романа о шуанах Вандеи. Благородные бойцы с гидрой революции связывали пленным федератам руки, надевали на шею горящий фонарь и пускали в темноту, чтобы потренироваться в стрельбе. Приблизительно то же, но на этот раз уже не в книге, а на глазах у капитана, проделывали марковцы во время осенних боев 18-го на Кубани. Правда, обходились без фонаря и в основном не стреляли, а рубили с наскока. Арцеулова передернуло — сходство было разительным, только что руки им оставили свободными. Ростислав вновь взглянул на Степу, но красный командир по-прежнему сосредоточенно шагал по тропинке, не подозревая о мрачных мыслях капитана.

«Жизнелюб!» — вновь подумал Арцеулов, но на этот раз с определенной долей зависти.

Степа действительно не подозревал о том, что заботило капитана, а если б ему довелось узнать об этом, весьма бы удивился. Он и вправду был оптимистом. К этому вынуждал характер, а главное — сам дух единственно верного учения товарища Маркса. Косухин давно уже понял, что его долг, как и долг всех его сверстников — лечь костьми в российскую — или какую иную, как придется, — землю, дабы из праха выросли будущие поколения, которым и доведется жить при коммунизме. А значит, смерть за дело мировой революции есть не только долг, но и своего рода обряд, в некотором роде — праздник.

Впрочем, это была теория — а на практике, которой тоже хватало, смерть уже не раз дышала в Степин затылок. Два раза его ставили к стенке, причем один раз к настоящей — кирпичной и очень сырой. Эту сырость, обжигающую спину, Степа запомнил крепко. И каждый раз, несмотря на отмеченное белым гадом Арцеуловым жизнелюбие, Косухин держался твердо и даже нагло. Он помнил слова комиссара Чапаевской Митьки Фурманова, с которым несколько раз сталкивался на Белой: «Доведется подыхать — подыхай агитационно.» В общем, Степа труса не праздновал. Но теперь, когда можно было либо без хлопот помереть прямо у кромки взлетного поля Челкеля или идти по неведомой тропе сквозь предрассветную мглу, Косухин не сомневался ни секунды, твердо зная, что помереть всенепременно успеет, а лишние пара часов жизни — это шанс, которым попросту нельзя пренебрегать. Короче, Косухин погибать не собирался, и под его черной мохнатой шапкой роились планы, один замысловатее другого. Пока же надо было идти — и Степа шел.

Светало. Восток белел, тьма отступала назад к оставленному ими Челкелю, промозглый холод был уже не столь заметен, а у самого горизонта разгоралась еле приметная красная полоса. Холмы, едва заметные ночью, теперь были видны во всех подробностях — одинаковые, с голыми, неприветливыми склонами, на которых лишь кое-где торчали высохшие клочья прошлогодней травы.

Когда они в очередной раз остановились перекурить, Арцеулов как бы ненароком взглянул на часы и слегка присвистнул.

— Половина восьмого! Полчаса у нас еще есть… Интересно, что там впереди?

Глазастый Степа всмотрелся и неопределенно пожал плечами:

— Гора… Или две… Надо бы поднажать, чердынь-калуга! А вдруг повезет? Эх, если б не мины!

— Здесь их, наверное, уже нет, — предположил Арцеулов, прикидывая пройденное расстояние. — Едва ли оборона полигона тянулась так далеко.

— Точно! Так что, ежели чего — сворачиваем за холмы — и ищи нас!

— Найдут! — поморщился Арцеулов. — Холмы невысокие. Пара конных патрулей — и баста! Нет, надо к горам. Генерал не зря говорил про ущелье…

— Ага, не зря! — хмыкнул Косухин. — Он тебе подскажет! Ладно, чего там! Увидим…

Солнце уже успело наполовину вынырнуть из-за горизонта, когда они добрались до подножия ближайшей горы. Невысокая горная цепь едва возвышалась над вершинами окрестных холмов. Склоны были покрыты сухим колючим кустарником, произраставшем между большими, изъеденными ветром, камнями.

Внезапно Степа остановился, упал на тропинку и приложил ухо к земле. Встав, он машинально отряхнул шинель и неохотно проговорил:

— Скачут… Версты за полторы. Рысью идут — не спешат…

— Быстрее! — скомандовал Арцеулов. — Вперед.

Тропа начала сворачивать влево, огибая пологий склон. Идти стало труднее — дорога шла наверх, вдобавок камни по пути встречались теперь заметно чаще. Арцеулов внезапно почувствовал, что боль вновь возвращается. Пришлось закусить губу, чтобы не дать вырваться невольному стону.

Косухин, казалось, занятый исключительно дорогой, внезапно что-то почувствовал и, остановившись, вопросительно взглянул на капитана. Тот отрицательно помотал головой — задерживаться было явно не ко времени. К счастью, боль отступила быстро — почти сразу, как они поднялись наверх и оказались у небольшого перекрестка.

— Так, — растерянно произнес Степа, оглядывая окрестности. — Ну, и куда теперь?

Арцеулов вытер проступивший на лбу пот — боль не прошла не даром.

— Тривиум, — пробормотал он.

— Чего? — вяло отреагировал Степа.

— Перекресток трех дорог, — пробормотал Ростислав.

Мудреное латинское словцо было употреблено всуе. Дело было и так ясное — тропинка раздваивалась. Одна дорога тянулась дальше, к подножию следующей горы, теряясь за склоном. Другая — резко сворачивала вправо и шла куда-то вниз.

— Если генерал говорил правду об ущелье, то это направо, — решил Ростислав. — Рискнем?

— Ущелье… — с сомнением заметил Косухин. — Эх, не верю я этой контре! Ладно, все одно, в степь не уйдешь — нагонят…

Он решительно кивнул и свернул направо, Ростислав поспешил за ним по тропе, которая шла вниз, делая резкие повороты. Внезапно отвесные склоны расступились, и открылось глубокое ущелье, тянущееся куда-то вдаль, к югу. Степа на миг задержался, окидывая взором увиденное. Затем неодобрительно бросил:

— Попались, чердынь-калуга! Не скроешься.

Тут он оказался прав. Тропа шла между двух склонов, становившихся чем дальше, тем отвеснее. Скрыться было действительно негде, — даже если бы удалось подняться выше, беглецов легко было заметить и снять первыми же выстрелами. Арцеулов молчал, но взгляд его не отрывался от склонов — капитан искал выход.

— Генерал говорил о том, что нам должен помочь Бог. Нет, не так… Мо сказал: «Если вы верите в Бога Христа или в других богов, то они помогут вам…» Если мы верим… Что он имел в виду?

— Гляди! — внезапно крикнул Степа, останавливаясь и указывая куда-то вправо, на узкую тропу, ответвлявшуюся от основной дороги. Она уходила вверх по склону, петляя между острых камней причудливой формы.

— Снова тривиум, — негромко, самому себе, проговорил Арцеулов. — Если мы верим в Бога…

— Ты чего? — не понял Косухин. — Погляди — какая-то дыра! Пещера вроде…

— Это не пещера, — всмотревшись, покачал головой Ростислав.

Действительно то, что они видели, не было похоже на обычную пещеру. Тропинка, забравшись сажен на сто вверх по склону, пропадала у ровного четырехугольного отверстия, высеченного в скале. Снизу было трудно разглядеть подробности, но капитан все же заметил четко обозначенный порог и что-то похожее на грубо выбитое изображение над входом.

— Храм! — вдруг осенило его. — Если мы верим в Бога Христа или других богов…

— Да причем здесь… — возмутился Степа и осекся. — А ведь верно… Выходит, не зря говорил… Ну, чего, рискнем, твое благородие?..

Арцеулов прислушался. Где-то сзади, возле невидимого за поворотом тропы входа в ущелье, послышался стук копыт. Рассуждать было некогда.

— Наверх! — решил он. — В любом случае — есть шанс отсидеться.

Степа не спорил. Встречать врагов на верхнем краю почти отвесной тропы ему нравилось больше, чем бежать от них по ущелью. К тому же, убежать удалось бы совсем недалеко.

Арцеулов взбирался первым. Тропа стала почти отвесной. Приходилось время от времени цепляться руками за камни, и капитан боялся, что новый приступ боли заставит его остановиться. Но боль исчезла, в голове стало чисто и ясно, и даже сил, казалось, прибавилось. Ростислав поднимался быстро, опередив чертыхавшегося Степу на добрый десяток сажен. У Косухина дело не ладилось — пару раз камни вырывались из-под ног, да и вообще, лазить по горам он не умел и не любил.

Тропа, свернув вправо, внезапно кончилась, выведя на небольшую ровную площадку. Арцеулов с удовольствием остановился, переводя дух, затем поглядел вниз.

Оставленное ими ущелье было пустым и безлюдным, но откуда-то слева, где находился первый перекресток, слышались голоса и негромкое лошадиное ржание. Капитан поглядел направо — ущелье тянулось дальше версты на три, но затем резко обрывалось, упираясь в отвесный склон. Выходит, впереди тупик.

На площадку вылез недовольный и слегка запыхавшийся Степан. Он отряхнул с рук сухую холодную пыль и тоже поглядел вниз. Слева послышался стук копыт.

— Присядь! — скомандовал Арцеулов, но Степа и сам сообразил, опускаясь на корточки. И вовремя — в ущелье въезжал патруль. Их было пятеро, в уже хорошо знакомых шинелях с меховыми воротниками. За плечами у всадников болтались короткие кавалерийские карабины.

— Эх, заметят! — прошептал Степа. — Приметная тропа!

— Впереди тупик, — заметил капитан, кивая направо. Степа поглядел туда, где ущелье упиралось в гору, и вздохнул.

— Винтарь бы… Я бы тут роту задержал!

Действительно, позиция была превосходной, но с голыми руками оборонять ее все же затруднительно.

— Пошли-ка в пещеру! — подумав, рассудил Косухин. — Чего тут глаза мозолить?

Арцеулов, согласно кивнув, повернулся к черному провалу.

Они не ошиблись. Когда-то тут находился храм. Четырехугольник входа был аккуратно врезан в скалу. Неизвестные строители даже обозначили по бокам что-то похожее на две массивные колонны, на которых когда-то были выбиты надписи. Над входом, как заметил Ростислав еще с тропы, находилось изображение всадника, протягивавшего к небу правую руку. Правда, и надписи, и всадник — все было разбито до неузнаваемости. Чьи-то руки позаботились о том, чтобы редкие гости не могли догадаться, каким богам поклонялись в этом пустынном месте.

— Вроде Егория, — неуверенно заметил Степа, вглядываясь в разбитое изображение. — Только копья чего-то нет…

— Непохоже, — покачал головой капитан. — Да и откуда тут быть христианскому храму? Это же Китай!

— А кто его знает? — не согласился Косухин. — Слыхал я, что и здесь христиане имеются…

Он еще раз взглянул на всадника и стал подниматься по ступенькам. Их было семь, причем верхняя оказалась почти полностью разбита, а сквозь остальные прошли глубокие трещины. Секунда — и Степа скрылся в темном проходе. Арцеулов последовал за ним, но перед этим не удержался и вновь посмотрел вниз. То, что он заметил, ему совершенно не понравилось — патруль остановился, и солдаты, о чем-то споря, указывали на идущую вверх тропу.

Ростислав ждал темноты, но внутри было светлее, чем могло показаться. Конечно, ни одного окна в небольшом помещении, высеченном в скале, не было, но утренний свет, попадавший через входное отверстие, позволял увидеть все подробности.

Итак, храм был невелик. Он оказался почти квадратным, с неожиданно высокими сводами. Стены когда-то покрывали глубоко врезанные надписи, но и здесь все было разбито и уничтожено. Справа находилась горизонтальная ниша, когда-то закрывавшаяся плитой, но теперь вскрытая и пустая. Такая же ниша, только вертикальная, напоминающая дверь, была прямо перед входом, там где у христианских церквей находится алтарь. Возле этой ниши угадывались остатки каких-то изображений, но здесь руки разрушителей поработали особенно тщательно.

«На церковь не похоже, — мелькнуло в голове у капитана. — Да и на мечеть тоже… Если бы мечеть, изображений не было. Может, буддисты? Но тогда в алтарной части должен стоять Будда. Разве что с нишей понятно — кто-то тут явно лежал…»

Он хотел поделиться своими соображениями с Косухиным, но тот внезапно замер, а затем осторожно дернул капитана за рукав, кивая в угол. Арцеулов поглядел и вздрогнул — оказывается, они были в храме не одни.

Человек сидел в углу на корточках, расположившись на чем-то, напоминающем то ли вытертый ковер, то ли старый халат. Он сидел неподвижно, лишь по легкому движению склоненной головы можно было догадаться, что это живой человек, а не каменная скульптура. На плечи была наброшена то ли шуба странного покроя, то ли опять-таки халат, голову венчала темная остроконечная шапка. По всему чувствовалось, что человек очень стар.

Степа, кашлянув, решительно произнес: «Здрасьте…». Человек в остроконечной шапке кивнул но не поднял головы.

Внезапно сзади послышались резкие гортанные голоса — патрульные взбирались по тропинке.

— Эх ты! — прошептал Степа. — Ну чего делать-то, чердынь-калуга? Хоть бы наган был!

— Придется выйти, — решил Арцеулов. — Останемся — старика могут прикончить вместе с нами…

Степа затравленно оглянулся. Выходить под пули не хотелось, но он понимал, — беляк абсолютно прав. Подставлять под пули странного монаха не следовало.

— Выходит, погуляли! — вздохнул Степа. — Нет. Отгуляли… — поправился он.

Возразить было нечего.

Арцеулов еще раз окинул взглядом храм, надеясь на чудо, но выхода не было… «Если вы верите в Бога Христа или в других богов…» Ростислав грустно усмехнулся.

Степа не думал о столь высоких материях. Он лихорадочно осматривался, соображая, что предпринять. Могильную нишу он приметил сразу, прикинув, что можно там спрятаться, подождать, покуда преследователи войдут — а там уж как повезет. Вероятно, он так бы и поступил, но рисковать чужой жизнью не хотелось. Конечно, смертей на своем недолгом веку Косухин повидал немало, даже с избытком, но в этой чужой стране он вдруг понял, что происходящее — это и его личное дело. В том, что его, Степана Косухина, комиссара Челкеля и уполномоченного Сиббюро, пристрелят при попытке к бегству, странный старик в остроконечной шапке не виноват.

Косухин вздохнул и повернулся к выходу, как вдруг откуда-то сзади послышался негромкий голос. Степа оглянулся — старик смотрел прямо на них и что-то говорил. Затем он поднял тонкую худую руку и сделал какой-то знак, словно приглашая остаться.

— Пора нам, дедушка! — вздохнул Косухин. — Так что извиняемся за беспокойство.

— Да, — кивнул Арцеулов. — Извините, что помешали.

Старик покачал головой, а затем вновь взмахнул рукой, на этот раз резко и повелительно. Сомневаться не приходилось — он подзывал их поближе. Ростислав и Косухин неуверенно переглянулись.

«Может, у них тут убежище?» — подумалось капитану.

У входа уже слышались голоса. Капитан, решив, что выходить все равно поздно, потянул Степу за рукав шинели. Старик кивнул, и они присели рядом с ним. Почти тут же в храме стало темнее — двое солдат, держа карабины на изготовку, вошли внутрь.

Беглецы замерли, стараясь не дышать. Старик оставался абсолютно спокойным, казалось, потеряв всякий интерес к происходящему. На тонких серых губах его проступила улыбка.

Между тем солдаты, бегло осмотревшись, нерешительно стояли посреди храма, негромко переговариваясь. Затем один из них подошел ко входу и что-то крикнул. Снизу донесся ответный крик.

«Неужели не заметили? — поразился Арцеулов. — Нет, тут что-то не так…»

Очевидно, повинуясь приказу, солдаты вновь стали осматривать храм. Один из них заглянул в боковую нишу, и даже ткнул в нее для верности прикладом. Другой остановился в полушаге от застывшего Косухина. Секунду постояв, он крикнул, оглянувшись на своего товарища, затем пожал плечами и шагнул к выходу. Тот еще минуту постоял, затем тоже пожал плечами и стал спускаться. Шум шагов замер вдали, затем послышались голоса — солдаты о чем-то спорили, — и вновь все стихло.

— Фу, — выдохнул Степа. — Слепые они, что ли? Вообще-то хорошо, что слепые.

Послышался негромкий смех — смеялся старик. Степа и Арцеулов внезапно сообразили, что он понимает по-русски.

— Дедушка, — негромко, все еще боясь говорить в полный голос, начал Косухин. — Ты эта… чего? То есть, кто?

Старик что-то сказал, но слова были совершенно непонятны.

— На каком это он? — переспросил Степа на всякий случай. — На китайском?

— Я не знаю китайского, — усмехнулся Арцеулов. — Да и на китайца он не похож…

Действительно, лицо старика ничуть не походило на раскосые физиономии солдат генерала Мо. Оно было необычным. Годы наложили свой след — на лбу и под глазами легли глубокие морщины, непогода и солнце покрыли лицо темным, коричневым загаром, но было заметно, что в молодости этот человек был красив.

«Нет, не русский, конечно, — подумал Арцеулов. — Может, таджик? Или перо?»

Воображение Степы не шло дальше татарина, но на татарина этот человек совсем не походил.

— Мы не понимаем, дедушка, — заметил Степа, выслушав новую фразу, обращенную, несомненно, к ним.

Старик взглянул на него, как показалось, с явным сочувствием, словно на больного, затем вздохнул и достал откуда-то из-под одежды большую круглую чашу. Холодно блеснул металл — чаша была серебряной, по бокам и днищу тянулись изображения двух драконов с перепончатыми крыльями. Затем откуда-то появился небольшой глиняный сосуд, напоминающий обыкновенный кухонный горшок, но с длинным горлом.

— Чего это он? — поинтересовался Степа.

Арцеулов промолчал, соображая, где он мог видеть подобное изображение. Дракон походил на рисунки на китайских вазах, но все же был каким-то другим.

Между тем старик, открыв сосуд, налил в чашу, как казалось, обыкновенную воду — совершенно прозрачную и чистую. Степа, облизнув пересохшие губы, подумал, что и в самом деле хлебнул бы глоток-другой, но вдруг замер. Ему показалось, что драконы на стенках чаши зашевелились. Косухин хотел протереть глаза, но сообразил, что драконы, конечно, и не думали двигаться — на то они и серебряные. Двигалась вода. Она начала медленно, но затем все быстрее кружиться, словно в чаше образовался маленький, но сильный водоворот. Затем прямо со дна прыгнул пузырек, другой… Через минуту вода в чаше кипела.

Арцеулов покачал головой, подумав, что хорошо бы позвать Семена Богораза. Самому Ростиславу с его юнкерским училищем понять подобные вещи было явно не по плечу.

Вода кипела пару минут, затем ее цвет стал меняться. Из прозрачной она постепенно стала розовой, потом красной, а еще через минуту — бурой. Кипение продолжалось, пузыри яростно лопались, и Степа вдруг сообразил, что старик держит серебряную чашу в руке. Сам бы он на подобное едва ли решился.

Старик, казалось, понял его мысли, вновь сочувственно улыбнулся и осторожно поставил чашу на каменный пол. Кипение тут же прекратилось, и вода начала медленно светлеть. Через пару минут она вновь стала чистой и прозрачной. Старик удовлетворенно кивнул, поднес чашу к губам и, не торопясь, отхлебнул. Затем худая, покрытая вечным загаром рука протянула ее Степе. Тот осторожно подхватил тяжелую серебряную вещь и вновь удивился — чаша была абсолютно холодной. Старик взглянул на него и что-то проговорил.

— Пить, что ли? — понял Косухин. — Так ведь… Да ладно!

Он решился и сделал глоток. Обыкновенная вода, вкусная и свежая, словно только из колодца, причем совершенно холодная.

Осмелев, Косухин сделал еще один глоток, затем протянул чашу Арцеулову. Тот выпил, не задумываясь, и вернул чашу хозяину.

— А ничего! — заметил Степа. — Хотя по здешнему холоду, я бы лучше спирту…

— Сейчас согреешься, воин…

Степа замер — это сказал старик. Сказал, как и раньше, на своем незнакомом языке, но теперь Косухин понимал каждое слово. По разом застывшему лицу Арцеулова стало ясно, что он тоже понял сказанное.

— Сейчас согреешься, — повторил старик. — Это сома дэви.

Степе действительно стало жарко, но не от воды, а от всего происходящего. Между тем, Арцеулов вновь пытался вспомнить — слово «сома» показалось знакомым.

— Я думал, мы поймем друг друга и без этого, — продолжал старик. — Но вы были слишком невнимательны…

— Так ведь… — начал Степа, но старик перебил его:

— Знаю. Те, что искали вашей смерти, были тоже невнимательны. Вы разучились смотреть и слушать. Это, наверное, плохо…

По бледным губам вновь скользнула улыбка.

Несколько секунд все молчали. Наконец, Арцеулов решился:

— Кто вы?

Он хотел добавить «сударь», но сообразил — это обращение никак не к месту. Впрочем, называть незнакомца «дедушкой» по примеру бесцеремонного Степы он тоже не решился.

— Я тот, кто послан встретить вас, — чуть помолчав, ответил старик. — Думал, вы догадались… Вы спешите, воины, и не успеваете даже подумать…

— Да чего тут думать!.. — решительно отреагировал Степа, но продолжать не стал.

— Подумайте, — вновь улыбнулся старик, но на этот раз его улыбка была печальной.

Степе как-то не думалось. На представителя китайской секции Коминтерна старик никак не походил, а больше встречать в этой далекой стране красного командира Косухина было, пожалуй, некому.

Арцеулов тоже не стал размышлять. Невеселая улыбка старика подсказала ответ:

— То есть… Нам что — конец?

— Я пришел встретить вас. Ваш путь закончен. Вы прошли его до последнего шага…

— Как это? — не сообразил Косухин, но вдруг понял и испуганно замолчал.

— Вас сторожат у тропы. Скоро они поднимутся наверх, и на этот раз будут более внимательны…

— И что? — тихо поинтересовался Степа. — Ничего сделать нельзя? Ну, спрятаться там?

— Вам незачем прятаться. Вы уже пришли…

Арцеулов молчал. Спрашивать было не о чем — он все понял. Много раз капитану представлялось, как это случится, но подобного он не ожидал. Впрочем, Ростислав подумал, что, наверное, никто не представляет, как произойдет такая встреча…

— А… вы всех так встречаете? — любопытство не оставляло Косухина даже в этой ситуации.

— Не всех…

Издалека, со стороны дороги, сухо прогремел выстрел. «Сигнал подают», — автоматически отметило сознание Арцеулова. То, что еще несколько минут назад воспринималось как чуть ли не самое важное в жизни, теперь стало далеким и неинтересным.

Степа между тем напряженно размышлял. Непробиваемый атеизм все же не отучил его сверяться с реальностью. Пещера, странный старик — все это было вполне реально, как и смерть, поджидавшая совсем рядом. Но все же Степа чувствовал — главное еще не сказано. Старик явно что-то не договаривает.

— Вот что, товарищ, — на этот раз «дедушка» стал «товарищем». — Вы бы это… досказали. Чтобы все сразу… А то непонятно что-то…

— Что вам непонятно, Степан? — поинтересовался старик.

На свое имя Косухин не реагировал. Мало ли откуда здесь могут знать комиссара Челкеля?

— Все непонятно. Если нам и вправду крышка, так обычно и без таких… встречающих… обходится. Видел уж, знаю…

— Хорошо, объясню, — старик вздохнул, но без всякого раздражения, словно разговаривал с ребенком. — Вы прошли путь до конца. Но это был не ваш путь, Степан, и не ваш, Ростислав. Вы сбились с дороги, хотя и не по своей воле.

— Ага! — напрягся Степа. — Это, значит, мы сюда по ошибке попали?

— Не по ошибке. Это не так легко объяснить. Представьте, вы плывете по реке. Внезапно начинается буря, вас уносит в море, и вы попадаете совсем не туда, куда рассчитывали…

— Значит, мы не должны были заниматься «Мономахом»? — вмешался Арцеулов. Почему-то он понял, что старик знает и об этом.

— А вы подумайте! — старик уже не улыбался, его небольшие серые глаза смотрели по-молодому остро и решительно! — Собирались ли вы еще месяц назад сокрушать покой небес? Приходило ли вам в голову, что такое возможно? Да и возможно ли это вообще?

— Стоп, — мотнул головой Косухин. — Значит, по порядку. Ясное дело, не собирались. Но то что возможно — это уж, извините. Сами видели…

— Вы видели много невозможного. Точнее, смотрели, но видели ли — не знаю. Наверно, вы меня не поймете. Просто поверьте — то, что случилось — это и была буря, сбившая вас с пути. Ваши пути закончились не так, как должны были. И меня послали вас встречать. Могу лишь сказать — не бойтесь. Все страшное уже позади.

Этого говорить, вероятно, не следовало. Даже Арцеулов, несмотря на овладевшую им апатию, почувствовал нечто вроде обиды. Степа же буквально вскипел.

— Вот чего, батя! — новое обращение соответствовало тону. — За политбеседу спасибо, но я лучше пойду наружу. Глядишь, перед смертью прихвачу с собой другого-третьего! Наслушался я этой поповщины!

Старик покачал головой:

— Вам уже ничего не сделать, Степан. Вам незачем даже ждать пулю. Вот…

Он легко взмахнул рукой. И в то же мгновение вокруг что-то начало меняться. Стало теплее, повеяло весенним ветром, откуда-то донесся легкий запах цветущего сада. Внезапно каменная ниша за спиной у старика засветилась легким, еле заметным светом. Камень, в котором она была вырублена, стал светлеть, исчезать, превращаясь в золотистый туман, закрывавший проход.

— Дверь открыта, — бесстрастно произнес старик. — Входите! Отбросьте сомнения. Многие жаждут, но не многие удостаиваются этого. Вы заслужили — входите!

Арцеулов вспомнил, что уже видел это сквозь серебряный перстень, сквозь льющийся из ночной темноты лунный свет. Светящаяся дверь в темной пещере. Только тогда — в видении — он стоял у прохода. И рядом был кто-то, кого он тогда не узнал.

— Нет! — это отрубил Степа. — Спасибо, батя, но я уж здесь останусь.

Старик махнул ладонью, и все исчезло. Вместо золотистого тумана вновь проступил грубый камень. Повеяло привычным зимним морозом.

— Чего же вы хотите? — в голосе старика чувствовалось удивление.

— Понять, — ответил Арцеулов. — Вы говорили о пути, который мы должны были пройти. Что вы имели в виду?

— Не жалейте о нем. Он был не лучше и не хуже, чем у тысяч ваших сверстников. Он никогда не привел бы вас к этой двери.

— Это как? — вмешался Косухин. — Все мы, прошу прощения, там будем.

— Не все. Большинству придется много раз проходить путь, прежде чем они заслужат право войти сюда.

Косухин был сбит с толку. Отреагировал капитан:

— И все-таки. Вы говорили о том, что нам было суждено…

— Хорошо. Вы хотите знать об этом? Что ж, сейчас вы вспомните то, что должно было произойти. Вспоминайте!

«Это как?» — подумал недоверчивый Степа, но тут же перед его глазами ясно встала картина — он, вместе с другими, провожает на хорошо знакомом черемховском вокзале отряд повстанцев, направляющийся в восставший Иркутск. Косухин стал вспоминать, кого же отправили на помощь к товарищу Чудову, и вдруг сообразил — тогда, в начала января, в Иркутск уезжал он сам, Косухин. Он удивился, но тут увидел другую картину — он входит в Иркутск, но не в памятный ему, зимний, а в теплый, весенний, и под его латаными сапогами хлюпают мартовские лужи.

А затем он увидел себя в эшелоне, мчащемся через тайгу. Мелькнул перед глазами силуэт Казанского вокзала, а потом он вспомнил себя, но уже немного другого, в новенькой командирской форме, стоящим впереди шеренги таких же молодых командиров, и товарищ Троцкий, пламенный Лев Революции, вручает ему орден, но не тот, сданный в особый отдел Сиббюро, а новенький, и на его рукаве краснеет широкая нашивка.

А дальше воспоминания — ясные и четкие, словно все это действительно происходило, — нахлынули разом. Косухин увидел себя в густой толпе, запрудившей Главную площадь Столицы. Стояла ночь, горели костры, и на душе было горько и тревожно. Он успел заметить у себя в руках большой венок из еловых веток с черно-красными лентами, на которых было что-то написано свежей серебрянкой.

Затем перед глазами поплыли совершенно незнакомые картины — далекий край — но не Сибирь, а что-то совсем другое. Тысячи людей с тачками и лопатами запрудили гигантскую долину, а вдали — контуры чего-то огромного, что-то сооружается здесь. Он, Косухин, в странной, явно буржуйского вида, шляпе, что-то объясняет небольшой толпе внимательно слушающих людей. Он слышит свою собственную фразу о каком-то пятилетнем плане, который они должны выполнить почему-то всенепременно в три года, и о товарище Сталине, которому он должен послать телеграмму.

Степа не успел даже удивиться, а воспоминания унесли его дальше. Он увидел молодую девушку в красном платке и с тетрадью под мышкой, а затем сообразил, что зовут ее Валентина, и он обвенчался с нею, — то есть не обвенчался, а «расписался» — как раз на пролетарский праздник Первого Мая. Затем — он держал в руках маленького пацаненка, который был похож на него самого, а пацаненка звали Николаем в честь пропавшего без вести на Германской войне брата-летчика. А воспоминания мчались дальше. Неведомый край и огромная стройка сменились тихим кабинетом с зашторенными окнами. Перед Степаном на большом красном ковре менялись люди с бледными перепуганными лицами, и Степа вдруг понял, что эти люди боятся его, бывшего красного командира, и эта мысль показалась ему жуткой и одновременно приятной.

Потом он был в другом кабинете, и невысокий человек со скрюченной левой рукой курил трубку и что-то объяснял, а он, Косухин, согласно кивал, отвечая на все: «Так точно! Слушаюсь…». И это было не обидно, а тоже почему-то приятно.

Валентина, встречавшая его поздними вечерами, когда огромная машина доставляла его домой в сопровождении молчаливых парней с лазоревыми петлицами, теперь уже не носила нелепой красной косынки. На ее быстро повзрослевшем лице появились небольшие железные очки, совсем как у Семена Богораза, а Николай Косухин-младший, напротив, носил что-то похожее на красную косынку на худой мальчишеской шее. Впрочем, сына он видел редко, и все чаще машина доставляла его домой под утро.

А потом пришел страх. Он сочился повсюду — из стен кабинета, от портретов того, с дымящейся трубкой, плавал в глазах жены, вместе с которой он ночью, стараясь не шуметь, сжигал какие-то фотографии с дарственными надписями, чьи-то письма… Страх парализовал все чувства, и Степа вдруг понял, что так страшно ему никогда не было ни на фронте, ни даже в заброшенной церкви, когда когтистая лапа рвала доски пола.

И наконец, случилось то, о чем вещал страх. Молодые крепкие ребята с лазоревыми петлицами — уж не те ли, что сопровождали его каждый вечер, — крутили Косухину руки прямо в его огромном кабинете, а затем воспоминания затянуло красным — он лежал на грязном холодном полу, ощущая только одно — боль. Нечеловеческую боль в разбитом теле, боль в душе от того, что где-то рядом в такой же камере избивают его жену. В ушах прозвучали слова какого-то мордастого с лазоревыми петлицами, который говорил о невозможном — что Коля Косухин-младший отрекается от отца-изменника и просит того, с трубкой, чтобы он разрешил ему взять другую фамилию. А в конце была стенка. Такая, возле которой ему уже приходилось стоять. Но теперь он не стоял, а лежал. Последнее, что он он видел, были не вспышки выстрелов, несущих, наконец, покой, а мелькание кованых прикладов, которые раз за разом опускались на его голову, пока, наконец, не пришла спасительная тьма…

Косухин сцепил зубы, глядя невидящими глазами на спокойное лицо старика, на разбитый рельеф над алтарной нишей. Он вдруг сообразил, что когда-то это было изображение огромной птицы с распростертыми крыльями…

— Будьте вы прокляты!.. — слова вырвались сами собой, и Степа закрыл глаза. Возле губ оказалась чаша с водой — или «Сомой», как называл ее старик — и от первого же глотка стало легче…

Ростислав с удивлением поглядел на замершего, закусившего губу Степу. Такого Косухина он еще не видел. А между тем Ростислава тянуло немедленно поделиться — хотя бы с этим краснопузым — тем, что довелось увидеть — или вспомнить — самому.

Вначале капитан тоже увидел вокзал, но не черемховский, а нижнеудинский. Он стоял неподалеку от станции вместе с группой офицеров рядом с суровым и решительным Любшиным. Полковник держал в руке карту и что-то объяснял, показывая на зеленые пятна бесконечной тайги, тянущейся до самой монгольской границы.

Потом он шел, отстреливался, снова шел, читал отходную над телами лежащих в глубоком снегу товарищей. Снова шел — и наконец увидел яркое, весеннее солнце. Он был на борту огромного парохода, уносившего его по водам спокойного зеленого моря куда-то в даль, на душе было печально и одновременно спокойно.

Затем был огромный город — Арцеулов почему-то сразу понял, что это Париж, хотя ни разу там не бывал. Он стоял в типографии, вычитывая верстку газеты. Мелькнула маленькая комната с окнами на глухую кирпичную стену, затем собрание его товарищей — здесь был Любшин и многие другие, которых он сразу узнал. На стене висел портрет государя с черной лентой, и полковник читал обращение генерала Кутепова, который возглавлял какой-то РОВС.

Затем снова потянулись дни в типографии, но с каждым разом добираться туда становилось все труднее. В руках у Ростислава появилась тяжелая трость, на которую приходилось опираться. Собрания офицеров становились все реже, а потом он увидел себя на старинном кладбище возле свежей могилы. На рукаве была траурная повязка, он говорил речь, а вокруг стояли его товарищи в старых мундирах со странно глядевшимися здесь сверкающими крестами.

И вдруг Ростислав ощутил давно забытое чувство — ненависть. Он ненавидел — но не комиссаров, оставшихся где-то далеко, а других — в темно-зеленых касках, которые шли по улицам Парижа. Он услыхал незнакомое слово «боши», а затем воспоминания перенесли его в темный, освещенный керосиновой лампой подвал. Арцеулов стоял у деревянного стола, возле которого сгрудились молчаливые молодые люди в беретах, и он объяснял им устройство ручного пулемета. При этом Ростислав злился на свой корявый французский и на проклятую болезнь, которая не дает ему пойти с этими ребятами туда, в ночь, где идет война.

Потом были те же улицы и вновь — незнакомые солдаты, но уже в другой форме, — и к этим солдатам Арцеулов чувствовал явную симпатию. Ему вручали медаль. Вручал худой, огромного роста человек, все называли его «генерал», хотя он был не генералом, а, как помнил Ростислав, президентом этой страны.

И тут воспоминания сузились до размеров комнаты, но уже другой, чуть большей. За окнами зеленел лес. Арцеулов сидел в странном уродливом кресле, которое могло двигаться, зато не мог двигаться он сам. Правда, это почему-то не пугало. К нему заходили гости — и молодые, и старые, которых он помнил молодыми. На столе лежала книга, на титульном листе которой он мог прочитать свою фамилию. Но чаще всего он смотрел не в окно, не на стол, заваленный рукописями, а в большой странный ящик, на котором мелькали, сменяясь, сначала черно-белые, а затем и цветные картинки. Ростислав увидел «Мономах» — то есть, не «Мономах», а другой, похожий корабль, — прорывающийся сквозь тучи пара в безоблачное небо — и почему-то чувствовалась гордость, как будто и там, в несбывшейся жизни, он имел какое-то отношение к эфирным полетам. Затем на экране сменялись страшные картины горящих деревень со странными круглыми домиками, мелькали раскосые лица, объятые ужасом, и Арцеулов сердито хмурился.

А потом он вдруг поглядел на свои руки и поразился — это были руки мумии. Ростислав сообразил, что он очень стар…

…Бесконечные дни сливались в один, подступало пугающее безразличие, и вдруг, прорывая его, по цветному экрану замелькали новые кадры — огромные, невиданные боевые машины шли по улицам почти забытой им Столицы, и над башнями реяли его, Арцеулова, трехцветные флаги. И наконец он почувствовал слезы на своем худом, почти уже недвижимом лице — над огромным зданием, над гигантским куполом вместо проклятой красной тряпки поднимается русский флаг, который почему-то теперь называли «триколором»…

Значит, он победил! Они все победили — те, кто погиб еще в 17-м, кто шел в Ледяной поход, отстреливался на высоких обрывах Камы, замерзал на Иртыше и Оби… Они победили! Перед глазами мелькнул запруженный людьми аэровокзал, затем за огромным подернутым морозной дымкой иллюминатором проплыли непередаваемой белизны облака… И все кончилось. Кончилось, но осталось главное. Ростислав понял — не зря. Жаль, что он не увидит этого. Но он узнал — а это куда важнее.

Степа постепенно приходил в себя. Он не то что успокоился, просто увиденное было слишком страшным, настолько непохожим на его мечты, что сознание отвергало, отбрасывало подобный исход. Косухин вспомнил светящуюся золотым туманом дверь. Дверь — куда? В рай?

— Вы видели, — мягко произнес старик. — Надеюсь, вы теперь все поняли…

— Кажется, да… — кивнул Арцеулов. Степа по-прежнему молчал. Он-то как раз ничего почти и не понял. Ясно одно — впереди что-то страшное. И не только для него и его близких. Что-то страшное случится с тысячами, может, с миллионами, что-то произойдет с тем делом, за которое они все воевали. Но что?

Косухин одернул себя. Почему, собственно, случится? Страшное уже началось, уже происходит. Венцлав, серые оборотни, 305-й Бессмертный, генерал Ирман, профессор Семирадский. Мало? Но ведь это видел он один, а таких, как он — тысячи и тысячи. И если сложить…

Да, уйти за эту дверь просто. Расхлебывать будут другие. Других будут забивать прикладами, бросать в огромные черные машины с зашторенными окнами…

И тут Степа вспомнил о Наташе. Конечно, он тут рассуждает, а девушку куда-то увезли, и помочь ей некому! Этот беляк, небось, уже крылышки примеряет…

— Ладно, батя, — решительно заявил он, вставая и отряхивая шинель. — За Ростислава говорить не буду, он, чай, не маленький. Только вот чего: говоришь, у нас какие-то заслуги имеются?

Старик кивнул.

— Ну тогда вот что… — Степа помолчал, собираясь с мыслями. — У меня еще тут дела имеются. Вы бы, эта, вывели меня отсюда, раз уж всяким фокусам обучены. Ну, а там уж как выйдет…

— Неужели у вас такие важные дела, Степан? Если вы сейчас уйдете, дверь может никогда не открыться.

— А чего я там не видел! — осмелел Косухин. — Райские яблочки, чердынь-калуга?

Старик покачал головой. Степа, почуяв слабину, стал жать дальше:

— И заодно, батя, раз уж ваша контора все знает, подскажи, где Наталья Берг. Она…

— Знаю, — кивнул старик. — Та, о которой ты беспокоишься, скоро попадет в монастырь Шекар-Гомп. Это далеко. Ты не дойдешь один, даже если я помогу.

— Почему один? — Арцеулов тоже встал. — Я с ним…

— Вам незачем идти, Ростислав! — удивился старик. — Вы уже сделали все, что могли…

— Пойду, — мотнул головой Арцеулов. — Помогите, если можете…

Наступило молчание. Внизу вновь треснул выстрел, раздался крик, а затем застучали копыта. Старик сидел неподвижно, беззвучно шевеля бледными губами. Наконец, он поднял глаза.

— Вы просите слишком о многом. Тот, кто послал меня встретить вас, строг. Все имеет свою цену…

— Что мы должны сделать? — подхватил капитан.

— Это вы поймете сами. Но это будет трудно. Куда труднее, чем запускать в небо творенья суетного ума. Ни я, ни тот, кто послал послал меня, не смогут помочь…

— Ладно! — перебил Косухин. — Это уж как выйдет. Так чего надо?

— Поймете сами, — повторил старик. — В этом и будет ваша задача — понять, а потом сделать…

— Непонятно что-то, — почесал затылок Степа. — Вы бы яснее…

— Я сказал то, что мне было велено…

— А, так вы, батя, подневольный? Тогда может, нам с вашим старшим поговорить?

— С кем? — старик посмотрел на Степу с удивлением, даже с испугом. — Кого вы имеете в виду, Степан?

— Старшего или главного — кто там у вас? — упрямо повторил Косухин. — Пусть он и объяснит. А то тянете, тянете…

— Вы понимаете, о чем просите?

— А то! Чего тут не понимать?

— Хорошо, — кивнул старик. — Я передам ваши слова. Вы странные люди — отказались от того, чего другие не могут добиться ни за золото, ни за кровь. Может, люди становятся другими? Идите, не бойтесь. Вас встретят и проводят…

Ростислав и Степа переглянулись, все еще не веря.

— Идите, — повторил старик. — Но не забывайте — вы в долгу. Прощайте…

…У самого порога Ростислав оглянулся — старик сидел неподвижно, глаза его были закрыты, и капитану внезапно показалось, что перед ним не человек, а каменная скульптура, покрытая пылью и мелкой каменной крошкой, веками падавшей со стен…

На площадку выбрались как можно осторожнее. Степа, пригнувшись, заглянул в ущелье.

— Стоят, гады! Трое. Карабины наготове, чердынь-калуга!

— Подождем, — отозвался капитан. — Вдруг старик правду сказал…

Шли минуты, но в ущелье все оставалось по-прежнему. Китайцы явно скучали, но уходить не собирались.

— Вот язва, — вздохнул Косухин. — Слушай, Ростислав, раз ты образованный, то давай, пока время есть, объясняй. Только без этого…

— Без мистики? — улыбнулся Арцеулов. — Попробую, если смогу. Тут, на Востоке, есть всякие секты. Говорят, они могут еще и не такое. Глаза отвести — это и всякий гипнотизер сумеет…

— А дверь? — нетерпеливо перебил Степа.

Ростислав пожал плечами. Косухин посмотрел на него недоверчиво, а затем уверенно заявил:

— Темнил он, в от что! Видал, как заерзал, когда я про главного сказал? Эх, дурят нас…

Ростислав хотел возразить, но тут вдали ударил выстрел, затем еще один. Послышались крики. Не сговариваясь, Степа и Арцеулов взглянули вниз. Китайцы уже не стояли — они мчались что есть духу, подстегивая лошадей к выходу из ущелья. А следом за ними, подымая тонкую белесую пыль, несся небольшой конный отряд — человек пятнадцать, впереди которых скакал на огромном белом коне всадник в красном халате. Поравнявшись с храмом, всадник на мгновенье задержался, привстал на стременах, и что-то крикнул, глядя наверх.

— Кажется, за нами, — заметил Арцеулов. — Ну чего, рискнем?

— По радио он их вызвал, что ли? — неодобрительно заметил Степа. — Придется рискнуть. Сектанты, говоришь…

Он вздохнул и первым начал спускаться вниз, в ущелье…

2. КОМАНДИР ДЖОР

Внизу их ждал весь отряд. Всадников было даже больше, чем казалось вначале — не менее двух десятков. Привычный глаз Арцеулова тут же отметил, что кони у отряда превосходные, ухоженные и сытые, а отлично подогнанная сбруя блестит начищенным серебром. А вот одежда явно подкачала — всадники были одеты по большей части в настоящую рвань — старые, потерявшие всякий вид шинели без погон, порванные во многих местах ватные халаты, или столь же ветхие полушубки. Под огромными лохматыми шапками весело скалились косоглазые физиономии, лица были небриты, некоторые, постарше, щеголяли большими черными бородами.

«Разбойники», — констатировал Степа, естественно не вслух. Оружие, которым были увешаны пришельцы, не располагало к подобной откровенности.

Человек в красном халате — единственный, одетый не просто аккуратно, но даже богато, — тронул пятками бока своего белого жеребца и подъехал ближе. На сверкающем золотом поясе висела такая же, блестевшая золотом сабля, на голове чуть косо сидела соболья шапка, загорелую руку украшали перстни. Молодое лицо командира было спокойно, узкие глаза смотрели без удивления, словно всадник давно уже ждал этой встречи.

Степа хотел было сказать обычное «здрасьте», но передумал и четко, словно на параде, приложив руку к шапке, отчеканил:

— Красный командир Степан Косухин!

— Капитан Арцеулов! — Ростислав тоже решил не ударить лицом в грязь.

Всадник в красном приветственно взмахнул правой рукой, на запястье которой болталась богато украшенная камча — короткая нагайка. Он произнес несколько слов на гортанном непонятном языке и выжидательно поглядел на Косухина и его спутника.

— Эх, чердынь… — вздохнул Степа, в который раз чувствуя недостаток образования. Арцеулов подумал о том же и хотел обратиться к всаднику по-немецки, но услышал знакомый голос:

— Джор-баши приветствует вас, братья-вояки. Он спрашивает, не изменились ли ваши планы…

Арцеулов не то чтобы изумился — изумляться он как-то разучился, но все же увидеть чешского подпоручика здесь, у Такла-Макана, он не рассчитывал. Чех был все тот же — в зеленой шинели, легкой, не по сезону, фуражке с длинным козырьком. Лицо улыбалось, но глаза, как и прежде, казались холодными и какими-то тусклыми. В отличие от всех прочих, у него не было оружия, лишь у пояса болтался короткий нож.

— Наши планы не изменились, — ответил Арцеулов. — Нам надо в Шекар-Гомп… Здравствуйте, подпоручик!

Чех вновь улыбнулся и что-то сказал командиру. Тот кивнул и, обратившись к своим всадникам, прокричал несколько коротких резких фраз. В ответ те разом вскрикнули, подняв оружие — кто саблю, а кто карабин, — над головой.

— Джор-баши говорит, что вы смелые люди. Его батыры приветствуют вас. Садитесь на коней.

К ним подвели коней — серого для капитана и рыжего для Степы. Забираясь в седло, Арцеулов вдруг вспомнил, что не видел в отряде ни одной лошади без всадника. Впрочем, он мог их попросту не заметить. Косухин, не обучавшийся выездке в юнкерском училище, чувствовал себя еще более неуверенно. Но боялся он напрасно — то ли конь попался хороший, то ли у Степы был прирожденный талант. В седле сиделось крепко, и Косухин понял, что не упадет.

Джор-баши, пнув коня каблуком, крикнул, и отряд тронулся с места. Ехали почему-то не в сторону дороги, а обратно — в глухой тупик. Впрочем, спорить не приходилось.

— Командир велел передать, что до Шекар-Гомпа долгий путь, — чех скакал рядом с Арцеуловым, придерживая рвавшегося вперед норовистого коня.

— За день доедем?

Чех засмеялся:

— Джор-баши сказал, что не сможет довезти вас к самому монастырю, но там останется немного, и мы объясним, как добраться. Еще Джор сказал, что с радостью пошел бы с вами, но тот, кто приказывает ему, велел передать, что это ваш путь.

Арцеулов кивнул, хотя понял далеко не все. Он поглядел на чеха, автоматически отметив прекрасную посадку, отличавшую опытного кавалериста, и вдруг в голову пришла неожиданная мысль. Он придержал своего серого, чтобы поравняться со Степой.

Косухин ездить верхом не умел. Не то чтобы совершенно, но в красную кавалерию его бы определенно не взяли. Приходилось напрягать все силы, чтобы не очень отставать от остальных.

— Степан, — окликнул Арцеулов. — Как вы?

— Не хуже, чем у товарища Думенко, — бодро ответил Косухин, правда несколько сдавленным голосом.

Капитан не слыхал об отважном красном кавалеристе, но понял.

— Чеха видели? — спросил он, стараясь, чтобы его никто, кроме Степы не услыхал.

— Подпоручика? Ага. Навидался я таких еще на Волге… А что, знакомый?

— Знакомый…

Итак, подпоручика видел не только он. Значит, галлюцинация тут ни при чем…

— Странный он, — заметил Степа, — лицо какое-то… И глаза…

Он не стал уточнять, что лицо чеха напоминало ему другое — генерала Ирмана.

Впрочем, у Косухина хватало проблем и без странного подпоручика.

— Слушай, Ростислав, а все-таки дверь…

— А что — дверь?

— А то… — Степа вздохнул. Он и сам не понимал, зачем заводит этот разговор. Наверное, ждал, что впавший в поповщину и мистику белый гад и интеллигент Арцеулов заведет шарманку про рай с адом. Тогда — из здорового смысла противоречия — Степа сумеет убедить в противоположном если не Арцеулова, то хотя бы самого себя.

— Не знаю, — чуть подумав, ответил капитан. — Может, это убежище. Вроде монастыря…

— Ага, убежище… — разочарованно протянул Степа. — А чего тогда ты не захотел войти? Пересидели бы…

— Береженого Бог бережет, — вполне искренне усмехнулся капитан. Делиться своими соображениями Ростислав не спешил.

— Бережет, значит… — Степа, насупившись, стал смотреть на дорогу. Он чувствовал — капитан темнит, и на душе становилось еще тревожнее. Многое довелось повидать Косухину за последние годы, еще больше — за несколько этих январских дней, но все более или менее вкладывалось в эластичные рамки материалистического учения. А вот дверь не вкладывалась. Не доведись Степе видеть своими глазами, как таяла серая скала, открывая светящийся золотистым туманом проход, он бы охотно поверил — отчего бы и нет? — в замаскированный подземный монастырь. Но Косухин все видел, а своим чувствам он привык доверять. И теперь на душе было смутно и тревожно. Светящаяся золотом дверь окончательно смутила стойкого большевика-ленинца Косухина.

Увидев, что Степа погрузился в раздумья, Арцеулов решил заняться единственно возможным видом деятельности — наблюдением. Его серый конь скакал ровно, казалось, не нуждаясь ни в узде, ни в понуканиях. Можно было не спеша, не привлекая излишнего внимания, осмотреться.

Отряд шел рысью. Всадники негромко переговаривались на непонятном языке, командир скакал впереди. Все, на первый взгляд, вполне естественно, если конечно не считать самого появления неожиданных спасителей. Однако Арцеулов чувствовал, — происходит нечто не совсем обычное.

Прежде всего, удивила дорога. Капитан хорошо помнил, что от входа до конца ущелья, то есть до высокой горы с крутыми склонами, было версты три. Ущелье никуда не вело, и он подумал, что отряд находился где-то поблизости и появился, следуя незримому приказу старика. Значит, скакать они могли не далее противоположного конца ущелья — в какое-нибудь тайное убежище, либо — к незаметной на расстоянии тропинке, идущей через гору. Но минуты шли за минутами, а гора не только не приближалась, а как будто даже удалялась. Оставалось уповать на оптический обман или мираж. В конце концов, Джор-баши знал, куда вести отряд. Все это так, но капитан хорошо помнил карту. Ущелье на ней вообще не обозначено, да и горы казались на крупномасштабной карте маленьким пятнышком, сразу же за ними начиналась бесплодная ширь Такла-Макана, но они ехали уже достаточно долго, а пустыни все не было.

Арцеулов был уже готов обвинить во всем нерадивых картографов, но хватало и прочих мелочей.

К примеру, пыль. Капитан хорошо запомнил, как пылили всадники, когда он увидел их с площадки возле храма. Он еще удивился, почему ярко-красный халат командира выглядит таким новым и чистым. Теперь же, когда дорога была под ногами, никакой пыли Ростислав не заметил, хотя дорога оставалась все той же.

И скакали они, признаться, как-то странно. Кони шли рысью ровно, не спотыкаясь, хотя на дороге, вернее, на обыкновенной тропе, было полно камней. Между тем, толчков капитан не чувствовал. Даже будь его конь — как и все прочие — привычен к подобным дорогам, все равно, они скакали как-то уж очень спокойно. На шее коня Ростислав не заметил ни капли пота, животное дышало спокойно, словно шло шагом, а не рысью.

Ростислав, всмотревшись, увидел, как копыта его коня ступают в пыль. Он заметил даже легкие — слишком легкие — следы, но так и не смог увидеть, чтобы копыто коснулось земли. Казалось, конские ноги проплывают в каком-то миллиметре от дороги и, если присмотреться, движутся медленнее, чем можно было ожидать.

Ростислав хотел поделиться своими сомнениями со Степой, но передумал. Краснопузый, похоже, всерьез задумался над тем, что довелось увидеть в пещере, почти не обращая внимание на происходящее. Еще одна странность — Ростислав видел, как неопытный Степа излишне рвет удила, но конь на это никак не реагирует. А таких коней капитан еще не встречал.

Можно было, конечно, спросить у чеха, но Ростислав понял, что не сможет правильно сформулировать вопрос. Поэтому он предпочел продолжить наблюдение.

Через полчаса он убедился, что не ошибается. Ущелье становилось шире, гора, закрывавшая выход, отступила вдаль и теперь едва виднелась на горизонте. Капитан, покачав головой, вспомнил слова старика о том, насколько они не внимательны. «Вы смотрели, но не видели…» Что ж, попытаемся увидеть…

Арцеулов почти отпустил поводья — конь, похоже, в них и не нуждался, — и сделал то, что никак не следовало делать всаднику, идущему рысью — прикрыл глаза. Ничего, казалось, не изменилось, конь рысил дальше, не уклоняясь ни влево, ни вправо, но Ростислав вдруг понял, что напоминает ему эта странная скачка. Теперь, когда он не видел ни дороги, ни ущелья, чувства подсказали — конь не скакал, он, скорее, плыл, но не в воде, а по чему-то более мягкому, податливому, обтекавшему со всех сторон…

Капитан открыл глаза — все стало по-прежнему, но теперь он верил своим ощущениям, а не тому, что перед глазами. Еще раз прикрыв глаза, он убедился — конь действительно плыл. Во всяком случае, его копыта не касались земли…

Открывая глаза, Арцеулов чуть задержал веки полуприкрытыми, и вдруг он понял, что сквозь них видит не ущелье и привычную дорогу, а нечто совсем другое. Перед глазами поплыло что-то огромное, светло-желтое, внезапно захватило дух, и капитану показалось, что он вновь оказался в кабине «Муромца».

Он открыл глаза — надоевшее ущелье продолжало неторопливо расширяться, гора, которая словно убегала от них, таяла на горизонте. Но Арцеулов уже не верил. Итак, открытыми глазами ничего не увидишь; ну что ж…

Он вновь прикрыл веки, но не полностью, оставляя узкую щелочку, как раз, чтобы можно было что-то увидеть. Вначале показалось, что он попросту ошибся. Но Ростислав попытался вновь, взглянул налево, направо — и уже не сомневался…

…Конские копыта действительно не касались земли. Арцеулов не ошибся — они не скакали, а плыли. Только не по воде — воды здесь не было и в помине. Они плыли по воздуху, и вокруг не было ничего, кроме светло-голубого зимнего неба.

Земля осталась далеко внизу. Вернее, не земля, а огромная серо-желтая пустыня, то ровная как стол, то горбившая гигантскими барханами. Вспомнился рассказ Лебедева — Такла-Макан, сердце Азии, страшная, не проходимая ни зимой, ни летом пустыня, песчаный ад, по которому передвигаются трехсометровые барханы — и призраки…

Земля-пустыня была далеко, словно они вновь летели в «Муромце», но Арцеулову показалось, что, несмотря на медленные, неторопливые движения коней, они мчатся с гигантской, невероятной скоростью. И, самое невероятное, — если в этом видении могло быть что-то вероятное — капитану почудилось, что и он, и все окружающие, сами стали огромными, под стать небу и пустыне…

Тех, кто скакал рядом, капитан не смог разглядеть — все-таки через полуприкрытые веки наблюдать было затруднительно. Лишь на долю секунды показалось, что он увидел руку одного из всадников. Вернее, не руку — желтым цветом, в тон далеким пескам, светилась под солнцем твердая, высушенная ветром и временем кость…

Капитан, судорожно вцепившись в поводья, открыл глаза. Слава Богу, долина никуда не исчезла, они продолжали рысить по бесконечной дороге. Можно было перевести дух, перекреститься и уверенно сказать самому себе спасительное: «Померещилось…»

Часа через полтора скакавший впереди Джор-баши поднял правую руку. Отряд, следуя команде, придержал лошадей. Командир огляделся и шагом направил белого скакуна к подножию горы. Всадники стали спешиваться, кто-то побежал к ближайшим зарослям сухого кустарника за дровами, а кто-то снимал с седла кожаный бурдюк с водой. Намечался отдых — и чай.

Соскочив с коня и поводив его, как и полагалось, несколько минут, Арцеулов поразился, как мало устал. «Интересно, сколько мы проскакали?» — мелькнуло в голове. Кажется, они прорысили по ущелью верст двадцать. А если считать по тому, что мерещилось…

Степа, отпустив коня отдыхать, уселся прямо на землю, по-прежнему хмурый и задумчивый. Молча достав пачку, он выдал Арцеулову предпоследнюю папиросину, согнул «гармошкой» доставшуюся ему последнюю и так же молча стал пускать кольца дыма в бесстрастное небо.

Арцеулов, настроение которого несмотря ни на что почему-то заметно улучшилось, был готов в очередной раз доставить себе удовольствие и поязвить в адрес краснопузого, но вид у Степы казался слишком уж не располагающим. Поэтому капитан начал иначе:

— Все о двери думаете, Степан?

Косухин молча кивнул, хотя думал он в этот момент совсем о другом.

— Ну и как? — продолжал между тем Арцеулов. — Посоветовались с Марксом?

— Ага, — Степа хотел было ограничиться этим исчерпывающим ответом, но внезапно его охватила злость — и на себя, и на недобитого контрика, а еще больше на то, что Косухин не мог обозначить каким-либо внятным словом:

— Хочешь, Ростислав, порадую?

Капитан вопросительно поглядел на Степу.

— Не знаю, чего ты там увидел, а вот мне старик накрутил, будто большим начальником стану…

— Поздравляю!

— Слушай дальше, беляк…

И Степа, сам не понимая зачем, как мог, рассказал белому гаду Арцеулову все: и про орден, и про стройку, и про сухорукого с трубкой, и про приклады, падающие на его распростертое на полу тело…

— Вот так… — выдохнул он, и сразу же стало легче. — Ну чего, белая кость порадовался?

— Нет, — иногда Арцеулов умел отвечать столь же односложно.

— Врешь, — скривился Косухин. — Знаю вас, беляков…

— Плохо знаете…

Между тем галдящие воины Джор-баши уже возились возле горящего костерка, на котором грелся котелок с водой. Арцеулов вспомнил, что после всех неприятностей лишился не только оружия, но и кружки с котелком.

— А ты чего увидел? — поинтересовался Степа. — Небось, как наших к стенке ставишь? То-то гляжу, веселый.

Арцеулов хотел ответить резко, но, взглянув на Степу, несколько снизил тон:

— По-моему, господин Косухин, судя по вашим словам, с вами разобрались не наши, а как раз ваши. Революция — это свинья, которая жрет своих детей…

— Сам придумал?

— Нет, это не я. Это Камил Демулен, тот, что Бастилию штурмовал. Так что меня не вините. Поищите среди ваших, как их там — Венцлавов, что ли? Помнится, он уже хотел вас благословить. А видел я немного… Будто ухожу через тайгу, затем живу в Париже, потом воюю — но не с вами, ну а под конец сижу в кресле и смотрю…

Арцеулов не знал, как назвать странный ящик, по экрану которого бегали изображения, и неуверенно закончил: «Синема».

Он хотел добавить про русский флаг, который будут называть «триколором», но почему-то промолчал.

— Буржуй, — вздохнул Степа. — И жизнь у тебя будет буржуйская.

— Должна была быть, — уточнил Арцеулов. — Если верить тому, что нам старик нагадал. Должна — но уже не будет. И у вас будет как-то по-другому. Так что, может, все к лучшему.

— Не будет, думаешь?

— Неужели вы не поняли, Степан? — оживился Арцеулов, — это же… ну, помните, — тривиум? Перекресток трех дорог?

— Ну… А причем тут это?

— Там, в пещере, сошлись три наши дороги. Та, которая, должна быть — обыкновенная. Та, что у нас вышла на самом деле — из-за «Мономаха». И та, что началась теперь…

Внезапно Арцеулов смутился. Получилось как-то слишком поэтично, а в присутствии краснопузого Ростислав старался придерживаться военно-полевого лексикона. Но Степа явно заинтересовался:

— Погоди, Ростислав. А ты эта… не усложняешь? Ведь это все одно и тоже?

— Нет. Если бы не «Мономах», если бы нам обоим не приказали прибыть в Иркутск, то, наверное, все случилось бы так, как мы увидели. Вы бы не встретили брата, я бы ушел в Монголию, если б не замерз по дороге…

— Но почему три, а не две? — Степа напряженно размышлял, забыв, что давно уже уклонился от впитавшегося в кровь марксистского понимания действительности. — Ведь, то, что мы здесь — это ведь тоже из-за «Мономаха?»

— А вы подумайте, Степан! История с «Мономахом» кончилась тем, что попавших в плен капитана Арцеулова и краскома Косухина вывели в расход при попытке к бегству…

— Не-а, — уверенно заявил Степа. — Ты, интеллигент, не путай. Как это нас в расход вывели, когда мы живы?

— А почему? Вы, например, сможете объяснить вашему Чудову? Загнали нас с вами в пещеру, зашли с винтовками, обыскали… и не заметили? Так бывает?

Степа молчал. На фронте случалось всякое, но контрик прав — объясняться, если придется, будет затруднительно. Сам бы он в такую байку не поверил.

— Наша жизнь понадобилась, — заключил капитан. — Кому-то понадобилось, чтобы мы жили дальше. Вопреки логике…

— Да причем тут логика! Только вот кому мы оказались, чердынь-калуга, нужны? Тем, что за той дверью, что ли?

Арцеулов лишь пожал плечами.

— Дверь эта… Слушай, Ростислав, ну, а все-таки, чего там? Чего нам обещали?

— Вы же в детстве ходили в церковь, — непонятно — в шутку или всерьез ответил капитан. — Там такие вещи, как правило, объясняют.

— Ага! — взьярился Степа. — Объясняют! Рай там, да? Каждому по перу вставляют и эту… арфу в зубы? Слыхал, как же!

— Так в чем дело? Сия версия вас не устраивает?

— Нет! Ты, Ростислав, меня, как пролетария, видать, за дурика держишь!

— Я же предположил, что там попросту вход в монастырь, — примирительно заметил Ростислав, которому совсем не хотелось ссориться.

— Брось! — махнул рукою Степа. — Не монастырь там! Только в рай-ад я тоже не верю. Там что-то другое! Заглянуть бы… Только, сдается мне, обратного ходу оттуда нет…

Арцеулов не без удивления поглядел на расфилософствовавшегося пролетария. Сам он пришел к такому же выводу.

— О чем спорите, братья-вояки? — Чех подошел незаметно и присел рядом, держа в руке дымящийся котелок. — Чай будете?

От предложения никто не отказался. Подпоручик вручил каждому по жестяной солдатской кружке, отчего оба почувствовали себя почти уютно. Правда, чай показался с первого взгляда каким-то подозрительным, но выбирать не приходилось. Степа храбро глотнул и тут же замер с открытым ртом.

— Аг-х-х… — Это чего, чай?

Арцеулов, подносивший кружку ко рту, на всякий случай решил подождать.

Чех рассмеялся, храбро хлебнув прямо из котелка:

— Смелее, братья-вояки. Это монгольский чай. Он зеленый, с солью, мукой и бараньим жиром.

Звучало не очень обнадеживающе, но в конце концов обе кружки были опустошены, а храбрый Степа попросил добавки. Пить, в общем-то было можно, хотя на чай это варево походило менее всего…

Вскоре прозвучал приказ, и конники стали собираться. Между тем Арцеулов, воспользовавшись тем, что задумавшийся Степа перестал обращать на него внимание, уже несколько раз пробовал посмотреть на все происходящее по-своему, через прищуренные веки. Но ничего не выходило. Лишь однажды показалось, что он видит вместо долины ровную степь — или пустыню, — а вдали возвышается огромная, странной формы скала. Капитан нагнулся и взял в руку несколько вывороченных грудок серой сухой земли. Земля на ощупь была самой обыкновенной, но сжав ее в руке, Ростислав на миг почувствовал что-то иное — словно вместо твердых земляных комков он сжимает в ладони горсть просыпающегося сквозь пальцы холодного песка…

Перед тем, как тронуться с места, Арцеулов, не утерпев, посоветовал Степе разок поглядеть вокруг сквозь полуприкрытые веки. Косухин лишь покрутил головой, восприняв слова капитана, как результат контузии.

Отряд уже стоял наготове, ожидая команды, когда Джор-баши внезапно привстал на стременах, прислушиваясь к чему-то, что-то сказал ближайшим всадниками, а после подозвал к себе чеха. Они проговорили не дольше минуты, а затем подпоручик подъехал к Арцеулову:

— Джор-баши велел передать, что по дороге нас попытаются задержать. Если будет бой — держитесь сзади, ведь у вас нет оружия.

— Так дайте нам винтари, чердынь-калуга! — вмешался Степа. — Мы чего, стрелять не умеем?

— Командир Джор отвечает за вас. Не спеши, брат-вояк! Еще успеешь пострелять…

Джор-баши крикнул, взмахнул камчой, и отряд тронулся с места. Арцеулов, оказавшийся между чехом и Степой, устроился поудобнее в седле и прикрыл глаза.

…В глаза ударило что-то желтое, и Ростислав понял, что видит песчаный бархан. Он был совсем рядом, прямо под копытами коня, но они уже плыли по воздуху, и лишь изредка подковы касались песчаной вершины. Отряд поднялся выше, барханы — и этот, и соседний — стали уменьшаться, сливаясь с бесконечным желтым пространством. Капитану показалось, что чем выше отряд уходил в небо, тем больше становились всадники, словно вырастая на глазах.

…Его окликнул чех. Капитан, открыв глаза, убедился, что они едут все той же долиной, уходящей все дальше на юг. Гора, прежде закрывавшая путь, исчезла без следа.

— Не засни, брат-вояк! — повторил чех. — С коня упадешь!

Арцеулов кивнул и вдруг представил себе, как падает с коня, но не на близкую серую землю, а в голубой океан над мертвой желтой пустыней.

— А что, подпоручик? Долго падать?

Чех взглянул ему прямо в глаза, и Арцеулову на миг стало страшно от этого пристального немигающего взгляда.

— Ты же все понимаешь, брат-вояк, — чех говорил без улыбки, твердо и даже сурово. — Не сходи с коня, пока не скажет командир Джор…

Арцеулов и не думал спорить. Того, что он увидел и узнал, было вполне достаточно для первого раза.

Косухин не забирался мыслями так далеко. Он прикидывал, где бы раздобыть оружие, дабы не оказаться у стен загадочного монастыря беззащитным, а заодно, что им — вместе с Наташей, если повезет — делать дальше. Тут наступала полнейшая неясность, и Степа лишний раз обругал себя за недостаточный интерес к географии, а заодно к лекциям о международном положении в странах зарубежной Азии.

О таинственной двери он заставил себя не думать. Вместо этого Степа стал мысленно составлять докладную руководителю Сиббюро товарищу Смирнову. Докладная получилась безразмерная, а разделы о «Мономахе» выходили вообще какими-то несуразными.

О Венцлаве Косухин решил ничего не писать и даже не говорить до того момента, пока лично не прибудет в Столицу и не попадет на прием к товарищу Троцкому. Мелькнула мысль пробиться к самому Вождю, но Степа отогнал ее — даже в мыслях он не решался беспокоить того, кто на своих плечах несет всю неимоверную тяжесть Мировой Революции.

Выстрелы ударили неожиданно. Арцеулов и Степа успели лишь вскинуться, всматриваясь вперед, а всадники, следуя неслышной команде, уже перестраивались, прикрывая капитана и красного командира от тех, кто поджидал в засаде…

…Их было не менее полусотни — оборванных, в грязных халатах, зато с новенькими английскими винтовками. Большинство заняли позиции за камнями у одного из склонов, а некоторые, наиболее смелые, расположились прямо на дороге, стреляя с колена. Пули свистели совсем рядом, но пока пролетали мимо.

— Эх, винтарь бы!.. — Степа даже закусил губу, чувствуя свое бессилие. Отсиживаться за чужими спинами красный командир Косухин не любил и никогда себе не позволял. Но делать было нечего, и Степа сжался в седле, затравленно поглядывая по сторонам.

Арцеулов даже не удивился. Он ждал чего-то подобного. Отряд сбавил ход, перестраиваясь из колонны в лаву, и Ростислав прикрыл глаза…

…Пустыня кончилась. Перед ними была гигантская горная цепь. Громадные черные пики, голые, с пятнами снега по бокам, были совсем рядом, а чуть дальше, у горизонта, почти до самого небосвода высились неимоверной высоты вершины, затянутые белесым туманом. Никаких бандитов в рваных халатах — на краю скал ровной цепью стояли черные фигуры с какими-то странными головами, размахивая в воздухе чем-то вроде длинных изогнутых мечей. Ростислав всмотрелся и невольно вздрогнул — это были не люди. На них не было одежды, вместо пальцев торчали суставчатые отростки с кривыми черными когтями, пасти скалились многозубой ухмылкой, а головы казались странными потому, что подобные украшения на лбу полагалось иметь только тем, кого не велено поминать в церкви. Правда, на чертей нелюди тоже не походили — рога были длинные, изогнутые, словно у виденных на иллюстрациях к Брэму индийских буйволов.

«Бред!» — пронеслось в голове. Арцеулов поспешил открыть глаза и тут же нагнулся почти к самой конской гриве — новый залп был выпущен почти в упор. Бандиты в халатах перебежками наступали, причем было заметно, что они бьют прицельно как раз туда, где находились капитан и Степа.

«Пусть стреляют! — Ростислав осенил себя крестом. — Лучше от пули, чем в зубы к тем…»

Джор-баши что-то крикнул, и отряд рванул вперед, переходя с рыси в галоп. Арцеулов ударил коня каблуком в бок — скакун заржал и помчался стрелой. Рядом летел на своем рыжем Степа — его не мучили жуткие видения, и капитан поневоле ему позавидовал. Лучше думать, что прорываешься под пулями на полном скаку, чем представлять, что с каждой секундой приближаются зловещие пасти с острыми клыками, красным огнем горят немигающие круглые глаза…

Никто из всадников не стрелял. Только несколько из тех, кто был ближе к командиру, выхватили сабли. Сам Джор-баши не доставал оружия, он сидел в седле ровно, словно пули были не способны его задеть. На красивом спокойном лице не отражалось ничего, будто Джор не видел опасности или слишком презирал ее…

Враги не уходили. Те, что оставались на флангах, продолжали огонь, а стоявшие на дороге упали на землю и пытались стрелять лежа. Пули по-прежнему свистели, пролетая мимо, словно отряд был заговорен. Еще секунда — и конь Джора, мчавшегося первым, разорвет бандитский строй…

…В последний момент Ростислав не удержался и на миг прикрыл глаза. Черные чудища были уже совсем рядом, они подпрыгивали, пытаясь достать всадников кривыми мечами, но каждый раз отскакивали, не нанося им вреда. Красные глаза бешено сверкали, из пастей капала пена, но было ясно, что всадники Джор-баши прорвутся — у врагов явно не хватало силы. Белый конь Джор-баши взлетел чуть повыше и ударил копытами первого демона…

Ростислав открыл глаза — бандит в рваном халате валялся в пыли, бросив винтовку, остальные бежали прочь, а конная лава уходила дальше, казалось, недоступная ни стали, ни свинцу. Прогремели еще несколько выстрелов — стреляли вдогон, растерянно и беспорядочно, а затем наступила тишина, нарушаемая лишь стуком копыт.

— Прорвались, — облегченно вздохнул Арцеулов, поглядев на Степу. Косухин понял, по лицу его скользнула мимолетная улыбка, но тут же исчезла — красный командир все еще переживал свою недостойную роль в этой скоротечной схватке. Война приучила к оружию, без винтовки Степан чувствовал себя не просто беззащитным, но и чуть ли не голым.

Отряд вновь перешел на рысь. Погони не боялись, более того, Арцеулов заметил еще одну странность, понятную опытному фронтовику — через минуту после боя бойцы мгновенно успокоились, никто не переговаривался, не шутил, как будто вообще ничего не случилось. Конечно, это можно списать на восточную невозмутимость…

Косухин, не интересовавшийся вопросами военной психологии, отметил лишь отсутствие потерь. Немного поразмыслив, он отнес это к низкому уровню стрелковой подготовки местных бандитов. Эта мысль немного успокоила и даже наполнила некоторой гордостью — сам бы он по подобным мишеням не промахнулся…

Где-то через пару часов отряд вновь остановился. В этом месте долина вновь сузилась, горы подступили к самой дороге. Конники спешились и, наломав сушняка, принялись варить плов.

Покуда котел кипел, Косухин и Арцеулов сидели в сторонке, дымя самокрутками из тех крошек, которые удалось наскрести по карманам. Говорить было не о чем, разве что о близкой перспективе остаться без курева. Об этом и толковали.

Плов получился горячим и жирным. Для беглецов, последний раз обедавших сутки назад, экзотическое блюдо показалось верхом местной гастрономии. Сразу же потянуло вздремнуть, но времени не было. Джор-баши отдал команду, и отряд вскочил в седла.

На этот раз ехали гораздо медленнее. Похоже, командир чего-то опасался — трое всадников были высланы в дозор, остальные держали наготове винтовки. Степу так и тянуло попросить оружие, но он не решался, не особо ясно представляя себе свой статус в этом странном отряде. Арцеулов и сам бы попросил винтовку, но перед глазами вновь вставали черные чудища с изогнутыми рогами, и верная «трехлинейка» уже перестала казаться надежным оружием…

Следующая засада встретилась часа через полтора, когда бледное зимнее солнце уже начало клониться к западу. Где-то вдали ударила пулеметная очередь. Через минуту показались мчавшиеся что есть духу дозорные, и Джор-баши остановил отряд. Дозорные что-то прокричали, указывая на выступ скалы, нависавшей над ущельем. Слов было не разобрать, но все было ясно и так: за скалой засел пулеметчик. Капитан взглянул на Степу, тот почесал затылок и нерешительно поглядел по сторонам. Ростислав понял, но покачал головой: место для засады выбрано с толком, и обойти неизвестного противника было нелегко.

На спокойном лице Джора мелькнула легкая, чуть презрительная улыбка. Он что-то сказал бойцам, те дружно рассмеялись, после чего последовала команда. Четверо спешились, передав коней товарищам, выслушали недолгие наставления командира и отправились по еле заметной тропе, ведущей наверх, и вскоре пропали среди камней.

Джор-баши подождал с четверть часа, а затем вновь скомандовал, и отряд шагом двинулся вперед. Неугомонный Степа сунулся было в первый ряд, но его тут же оттеснили. Бойцы держали винтовки наизготовку, настороженно посматривая наверх.

Как только послышалась первая очередь, стволы ударили залпом. Пулеметчик на мгновение утих, но затем вновь послал очередь, взметнувшую пыль перед конем Джора. Белый скакун даже не дрогнул. Бойцы, дав еще залп, стали рассредоточиваться, не забывая при этом прикрывать Степу и капитана.

— Да чего это они! — наконец не выдержал Косухин. — Да кто ж так, чердынь-калуга, воюет?

— Ваши предложения, фельдмаршал? — невозмутимо поинтересовался Арцеулов.

— А чего? — в пылу боя Степа даже не отреагировал на «фельдмаршала». — Это ж каждый унтер знает! Соскочить на землю, да за лошадей, да прицельным огнем!

— Не вздумайте слазить с коня! — на этот раз вполне серьезно заявил капитан.

— Сам знаю! Еще за труса примут!

Впрочем, Косухин знал далеко не все. Арцеулов прищурил глаза и чуть было не отшатнулся. Ущелье вновь исчезло. Отряд стоял, тесно сбившись на маленькой каменной площадке между двумя гигантскими пропастями. Прямо над ними нависала покрытая снегом гора, небо было не светло-голубым, а почти синим, вдали, казалось, значительно ниже, чем стояли всадники, проплывали, задевая за уступы скал, бледные рваные облака. Ростислав понял, что они забрались на неимоверную высоту и удивился, почему до сих пор не чувствует недостатка воздуха.

Впрочем, все эти детали запоминались как-то сами собой. Арцеулов смотрел вперед, туда, где засада. Конечно, никакого пулеметчика не было — на заснеженном склоне разместился громадный великан, такой же черный, как уже виденные ранее рогатые твари. Трудно сказать, насколько он был велик — расстояние скрадывало истинные размеры, но ясно, что такое чудовище способно вышибить всадника из седла одним щелчком.

Ростислав всматривался, мельком отметив, что ему уже не нужно так сильно прикрывать веки. Великан был черен, но круглые глаза горели желтым огнем, из пасти то и дело выскакивал длинный ярко-красный язык, расщепленный на конце, словно у гадюки. Огромные шестипалые конечности вцепились в каменные выступы, удерживая громадное туловище на склоне. Голова — круглая, с большими продолговатыми ушами, лежала прямо на плечах, шеи у чудища не было, зато на спине топорщилось что-то похожее на гребень.

«Экий экспонат!» — успел подумать Ростислав, и тут великан вздохнул. Длинный узкий язык пламени метнулся вперед, лизнув край скалы, на которой стояли всадники. И тут же конники Джора вскинули винтовки — нет, не винтовки, а луки — и десяток стрел понесся вверх. Великан махнул когтистой лапищей, закрывая морду, две стрелы вонзились в предплечье, и по горам пронесся громкий тоскливый рев.

— Вы слышали? — Арцеулов, открыв глаза, повернулся к Степе.

— Чего? Ну, стреляет, гад. А что?

Объясняться было некогда, да и Степа все равно бы не поверил.

Пулеметчик вновь смолк, но всадники не двигались. Капитан обернулся, прикинув, что будь он на месте командира, то оставил бы сейчас пятерых для прикрытия, а с остальными попытался бы прорваться дальше. Правда, все это касалось лишь пулеметчика. Тактика боя с огнедышащими великанами в юнкерском училище не преподавалась.

— Эх, прорываться надо, чердынь-калуга! — похоже, Степа пришел к тому же выводу. Арцеулов кивнул и вновь попытался увидеть то, другое…

…Великан был там же, красная пасть недобро скалилась, огромная ушастая голова нерешительно поворачивалась то влево, то вправо. Очевидно, чудище было чем-то обеспокоено. И тут, откуда-то сбоку, взвилась стрела, и великан заревел, пораженный в бок…

— Эй! — капитан открыл глаза и услышал стрельбу. Стреляли откуда-то со скалы, совсем неподалеку от пулеметчика.

— Молодец командир, чердынь его! — прокомментировал довольный Косухин. — Он же своих в обход послал! Ну, сейчас будет дело!

И действительно, всадники стали перестраиваться, явно готовясь к прорыву. Джор оглянулся, крикнул — и отряд стрелой понесся по ущелью. Где-то наверху по-прежнему гремела стрельба, но пули неслись в другую сторону — тот, кто был в засаде, отбивался от бойцов, подобравшихся к его убежищу в скалах.

Через несколько минут. Четверо всадников, держа оседланных коней на поводу, отстали, очевидно, чтобы дождаться своих. Остальные, во главе с Джором, поехали дальше, вновь перейдя на спокойную рысь.

Вскоре вновь остановились, правда чаю не варили и держались настороже. Похоже, остановка нужна была лишь для того, чтобы подождать остальных и дать отдых коням.

Косухин страдал — табак, включая последние крошки из карманов, кончился. Косухин огляделся, с изрядным пессимизмом отметив, что никто из бойцов Джора не курит. Поразмышляв минуту, Степа направился к одиноко сидевшему в стороне чеху.

— Слышь, товарищ, — нерешительно начал он, — у тебя тово… ну, табачку…

Чех улыбнулся, пошарил в кармане зеленой шинели и достал нераспечатанную пачку папирос «Атаман» с портретом врага трудового народа Семенова, выполненным в три краски. При виде знакомых папирос Степа оттаял.

— Спасибо, браток! Я это… две штуки возьму. Для капитана…

— Бери все, брат-вояк! — вновь улыбнулся чех. — У меня еще есть, кури…

Обрадованный Косухин еще раз поблагодарил и не мог удержаться от следующего вопроса, на этот раз куда более серьезного:

— Ты, товарищ, видать, из чехвойска?

— Был, — на этот раз на лице подпоручика не было улыбки. — До… как это про-русски… апреля прошлого года. Можно сказать отвоевался, брат-вояк.

— Так чего ты здесь? Ехал бы домой, отдыхал, чердынь-калуга!

— Отдохну, — так же серьезно кивнул чех, — но сначала нужно помочь другу. Ведь мы должны помогать друзьям, правда?

— Правда, — кивнул Степа. Чех ему явно понравился. — А кем ты до войны был?

— Никем, — подпоручик улыбнулся, но как-то грустно. — Гимназистом. Из старшего класса призвали. В пятнадцатом…

Их глаза случайно встретились, и вдруг Степе стало страшно. Нет, он не ошибся — такой взгляд он уже видел. Видел — и не забудет до конца дней… Чех, казалось, понял:

— Ничего, брат-вояк! Всяко в жизни бывает…

Косухин кивнул и быстро отошел в сторону.

Арцеулов, все еще переживавший последний бой — и тот, который видел Степа, и тот, что видел только он, закурил почти без всякого удовольствия, и лишь потом догадался поблагодарить Степу за папиросы.

— У чеха взял, — пояснил Косухин, не вникая в подробности. — Хороший, видать, парень.

Арцеулов согласно кивнул. Ему было что рассказать о загадочном подпоручике, но сейчас это казалось не вовремя и не к месту…

Вскоре послышался топот копыт, и показались отставшие. Косухин, пересчитавший всадников, с удовлетворением отметил, что и в этой схватке отряд не понес потерь. Его доверие к командиру Джору заметно выросло…

Солнце клонилось к горизонту, а они все еще ехали по бесконечной долине. Даже слабо разбиравшийся в географии Косухин начал понемногу удивляться. Арцеулов уже не сомневался. Теперь, когда солнце понемногу садилось, и дневной свет мерк, ему уже не надо было зажмуривать глаза. Достаточно чуть прищуриться, и перед глазами вставали горы — огромные, гигантские, покрытые мощными ледниками. Лед искрился в лучах уходящего солнца то синим, то зеленым огнем, внизу чернели скалы, а над всем этим нависало темно-синее, невероятной красоты небо, по которому летели гигантские всадники…

«Карту бы! — в очередной раз подумал капитан. — Это же какие за Такла-Маканом должны быть горы?»

Впрочем, в подобных пределах Арцеулов географию знал, но ответ был слишком пугающим и невероятным. На такое расстояние их не перенес бы даже «Илья Муромец» с полными баками. Оставалось ждать, чем завершится их невероятное путешествие…

Солнце уже коснулось горизонта, заметно похолодало, в воздухе изредка слышался далекий птичий крик, а отряд все ехал. Кони шли ровно, словно только что стояли в стойлах, а не рысили весь день по каменистой дороге. Впрочем, Степа и Ростислав тоже не ощущали особой усталости. Конечно, ночное путешествие и дневная скачка оставили свой след, но оба чувствовали себя достаточно бодро.

«Нервы, — рассудил капитан. — Потом отпустит — и свалюсь».

Степа подумал не о нервах, а о ногах, которые начинали потихоньку ныть с непривычки заодно с поясницей. Можно было опасаться, что передвигаться на своих двоих после всего станет несколько затруднительно…

…Крик прозвучал неожиданно, когда вокруг стояла звенящая предзакатная тишина, и даже птицы стихли, уступая свои дневные владения ночи. Кричал один из дозорных, карьером гоня коня к Джору. Остальные мчались следом, сжимая в руках винтовки.

— Видал? — прокомментировал Степа. — Снова нарвались! Джор-то…

Он не договорил, но Ростислав понял. На этот раз командир воспринял опасность куда серьезнее. Он внимательно выслушал дозорных, и даже на расстоянии было заметно, как помрачнело его лицо. Джор повернулся к бойцам и что-то проговорил. В ответ послышались недовольные голоса, но Джор-баши повторил приказ, на этот раз громче и резче, и всадники начали поворачивать коней.

— Да чего это он!.. — Косухин был явно озадачен.

Отъехали недалеко — метров на сорок, затем остановились. Бойцы стали снимать с плеч винтовки. Между тем Джор стоял на прежнем месте, стоял ровно, неподвижно, винтовка лежала на шее его белого коня.

Послышался странный клекочущий звук, вначале еле слышный, затем все более заметный и громкий. Арцеулов и Степа переглянулись.

— Чердынь его! — протянул Косухин. — Аэроплан… Во, влипли!

Ошибиться было трудно — этих звуков они наслышались за последние дни. Мотор уже гремел, и вот из-за ближайшей горы вынырнул черный силуэт аэроплана. Машина с ревом пронеслась над всадниками, развернулась и сгинула в темнеющем небе.

— На разворот пошел, — Степа облизнул потрескавшиеся от ветра губы. — Ну, сейчас врежет, гад!

Арцеулов молчал. Он чуть прикрыл веки — с каждым разом это становилось все проще. Ущелье пропало, вместо него вновь выросли чудовищной высоты заснеженные пики. Они стояли на одной из вершин, вокруг сверкал синеватый лед, и солнце, исчезавшее в промежутке между двух гор, казалось огромным. Лед под копытами был чист, без единого следа, и Ростислав без всякого удивления заметил, что никто из всадников не отбрасывает тени…

…Мотора он не услышал — лишь какой-то резкий свист. Что-то черное понеслось на них прямо со стороны исчезавшего за горами солнца. То, что мчалось, и в самом деле походило на аэроплан, но чем ближе, тем яснее видны были медленно движущиеся кожистые крылья, длинная изогнутая шея и огромная голова с небольшими рожками и высоким гребнем. Пасть чудища была раскрыта, глаза горели ровным синим огнем, а из-под покрытого чешуей брюха свисали когтистые лапы, покрытые темной бугристой кожей. Крылатая смерть летела почти беззвучно, только негромкий свист продолжал звучать, и от этого свиста дикой болью взорвалась голова, и во рту стало сухо.

Крылатый змей летел прямо на сгрудившихся всадников, лениво поводя крыльями. Когтистые лапы начали сжиматься, синий огонь в глазах разгорался. Пасть раскрылась, и оттуда повеяло не огнем, как в старых сказках, а могильным холодом. Казалось, вновь вокруг встали деревянные стены старой церкви, и нечеловеческая рука рвет доски пола…

Кони тревожно заржали, переступая с ноги на ногу, и только натянутые уздечки удерживали их на месте. Лишь белый скакун Джора стоял как влитой, не двигаясь и, казалось, не дыша. Командир Джор медленно выпрямился в седле и поднял правую руку к закатному солнцу.

И тут Арцеулов вспомнил: он уже видел такое. Всадник, застывший в седле, с поднятой к небу рукой. Чьи-то руки пытались уничтожить барельеф над входом в храм, но не узнать было трудно.

В руках Джора появилось ружье, до этого лежавшее поперек холки коня. Нет, не ружье — гибкий белый лук, на тетиве уже была наготове стрела, левая рука застыла в воздухе, а правая начала не спеша оттягиваться к уху…

…Чудовище ускорило свой полет, крылья забились, словно змей почуял опасность. Вновь дохнула черная пасть, и мертвый холод стал невыносим. Но Джор по-прежнему не двигался, стрела замерла, готовясь к полету…

У Ростислава перехватило дыхание. Казалось, он уже видел и это — всадник на белом коне, в остроконечной монгольской шапке с натянутым тугим луком на фоне уходящего за горы солнца. И смерть, несущаяся навстречу…

Змей вновь раскрыл пасть, глаза полыхнули белым пламенем, и в тот же миг стрела сорвалась с тетивы. Дохнул холод, и Арцеулов невольно закрыл глаза…

— Ну, парень! — ахнул Степа, от возбуждения дергая капитана за плечо. — Попал! Попал! Из винтаря срезал! Ну, чердынь-калуга, дает!

Арцеулов открыл глаза. Командир Джор ленивым движением закидывал винтовку за спину, а аэроплан, неуверенно дергаясь и пуская тонкую струйку черного дыма, уходил куда-то за скалы.

— В мотор попал, точно! — продолжал комментировать пораженный Косухин. — Ну, глаз-алмаз!

— Да, — капитан кивнул. В горле пересохло, хотелось пить, и он вдруг впервые подумал, что с его психикой не все в порядке. Господи, да какой тут змей?! Просто Джор-баши попал как раз в моторную часть машины — дело редкое, но, в общем-то, вполне реальное. Правда, аэропланы в здешних местах — вещь, пожалуй, еще более редкая, чем чудища с кожистыми крыльями…

На этот раз в путь тронулись не сразу. Несколько конников съездили вперед, вероятно, на разведку, и лишь затем отряд поскакал дальше. Степа, пораженный лихим выстрелом Джора, не мог прийти в себя, еще и еще раз переживая увиденное. Арцеулов молчал — то, что довелось увидеть ему, обсуждать было невозможно. Во всяком случае не с краснопузым Косухиным, которому вполне хватило и зрелища подбитого аэроплана.

А затем, когда от солнца, исчезающего за горизонтом, остался лишь тонкий красный серп, на долину упал туман. Он появился как-то сразу, почти мгновенно. Тут же все исчезло, и можно было разглядеть лишь спину едущего впереди.

Настроение сразу упало, в особенности у Степы, чья шинель одинаково плохо предохраняла как от холода, так и от сырости. Косухин вначале терпел, а затем принялся негромко чертыхаться и даже намекать на привал с обязательным костром. Арцеулов надвинул шапку на лоб, запахнул полушубок и старался ни о чем не думать. Чувство было странным — вокруг все словно исчезло, он оказался один на один с почти сплошной серой пеленой, в которой сгинул мир — и выдуманный, и реальный. Пару раз он прикрывал веки, но ничего кроме темноты и тумана, увидеть не смог…

Так они ехали еще часа полтора. Капитан еще раз поразился выносливости коней. В любом случае, даже если все им виденное — результат переутомления или контузии, они ехали почти с самого утра.

Наконец они перешли с рыси на шаг. Сквозь туман мелькнуло что-то черное, большое. Капитан подумал, что его странные видения продолжаются, но удивленный возглас Степы показал — на этот раз все было по-настоящему. Похоже, они подъехали к какой-то горе, не маленькой, похожей на холм, какие они встречали у Челкеля, а настоящей, подобной тем, над которыми летели в белесом зимнем небе гигантские всадники.

— Скоро будем! — чех оказался рядом, кивнув Арцеулову. Тот кивнул в ответ, сообразив, что начинает различать окружающее. Туман редел, сквозь него проступало то, что раньше скрывалось за серой стеной.

Да, здесь были горы. Ущелье кончилось, они ехали по каменистой равнине мимо темных крутых склонов, уходящих куда-то в небо. Горы были слева и справа, и что самое удивительное — они были сзади, словно виденное ими целый день ущелье действительно оказалось иллюзией. Солнце уже зашло, окрестности заливала темнота, но сквозь нее можно было различить громадные неровные силуэты, закрывавшие весь горизонт. Всюду лежал снег — и под копытами корней, и на склонах, и на далеких вершинах, которые угадывались за ночной тьмой.

Арцеулов молчал, притих и Степа, который воспринял перемену спокойнее, чем можно было ожидать. За последние дни красному командиру Косухину довелось повидать столько нового и непривычного, непредставимого в обычной жизни, что открывшиеся за туманом горы поразили, но не удивили. О том, каким образом отряд сумел прибыть сюда, Степа пока не задумывался — не ко времени.

Отряд добрался до небольшой площадки возле почти отвесного, уходящего ввысь склона. Она была засыпана свежим, девственно чистым снегом, лишь несколько огромных валунов чернели по краям, да в дальнем углу сквозь вечерний сумрак угадывался черный вход в какую-то пещеру. Справа склон разрывало русло небольшой горной речки. По краям смерзся лед, в центре его не было; вода, с шипением падая с небольшого водопада, уходила куда-то влево, теряясь во тьме.

Джор-баши отдал команду, и всадники остановились.

— Приехали! — чех, подъехав поближе, кивнул на пещеру. — Там переночуете, братья.

— А-а-а… — сразу же засомневался Степа. — А эта… ну, потом?

— Идите вдоль реки. Шекар-Гомп в трех днях пути…

Арцеулов поглядел на шумящую реку, пожал плечами и соскочил с коня. Степа последовал его примеру, правда, вышло у него не столь ловко, и он чуть было не упал прямо в снег. Чех подождал, пока они слезут, затем снял с седла вещевой мешок:

— Держите! На три дня должно хватить.

— Спасибо, браток! — Косухин, подхватив мешок, поспешил закинуть его за спину. — Нам бы, товарищ… ну, хоть бы один ствол…

Чех не ответил, и Степа понял — оружия им не дадут.

Арцеулов поправил шапку и шагнул к Джору, неподвижно сидевшему на своем белом скакуне. Косухин поспешил следом. Джор-баши взглянул на них, по тонким губам скользнула легкая улыбка. Степа поспешил приложить руку к своей черной мохнатой шапке и отчеканил:

— Товарищ Джор! От имени командования рабоче-крестьянской Красной армии позвольте поблагодарить вас и в вашем лице…

Косухин сбился и неуверенно закончил:

— Ну, в общем, спасибо…

Джор поглядел на Степу, вновь улыбнулся и внезапно протянул большую сильную ладонь.

— Большое спасибо, господин Джор! — Арцеулов секунду подождал, еще раз вспомнив то, о чем когда-то рассказывал Богораз, и негромко добавил:

— Спасибо, хан Гэсэр…

Лицо всадника на белом коне на миг стало серьезным, почти суровым, затем он кивнул Ростиславу и подал ему руку. Они уже хотели уходить, когда командир, немного подумав, снял с пояса что-то похожее на пастуший рожок и протянул его Ростиславу.

— Это эвэр-бурэ, монгольский рожок, — перевел чех. — Командир Джор говорит, что если ты потрубишь в него, тебе помогут…

Рог был небольшим, изогнутым, гладким, почти без украшений. Лишь по краям шел простой врезной орнамент в форме переплетающихся ромбов:

— Спасибо, — повторил Арцеулов, пристраивая подарок за поясом.

Всадник на белом коне поднял руку, прощаясь, остальные что-то прокричали, чех улыбнулся и взял двумя пальцами под козырек. Отряд рванул прямо с места в галоп и помчался обратно к подножию соседней горы.

Несколько минут оба молчали, наконец Косухин, шумно вздохнув, снял мешок с плеча.

— Ну чего, беляк, кажись живем?.. А славные они ребята.

— Да, славные…

Степа еще раз вздохнул и начал деловито протаптывать дорожку к черному провалу пещеры. Арцеулов поглядел вслед уходящему отряду, подождал, пока темнота не сомкнется за последним всадником, и пошел следом. Но что-то заставило его оглянуться.

Ночь вступала в свои права, тьма покрыла вершины гор, лишь в ясном безлунном небе ослепительно ярко, по-зимнему горели звезды. И вдруг Ростислав замер — прямо по небу, закрывая созвездия, неслышно скользили тени. Он присмотрелся. Сомнений не было — небесные всадники уходили вдаль, все выше, пока не исчезли среди бесстрастно мерцавших звезд.

3. ЧЕРНЫЕ ПОЛУШУБКИ

В небольшой пещерке, где с трудом могли разместиться трое-четверо, кто-то оставил дрова и даже несколько клочьев старого ветхого шелка, вероятно для растопки. Косухин уже хлопотал у очажка, сложенного из грубо обтесанных камней. Через минуту костер горел, рождая тени дрожавшие на неровных холодных стенах.

В мешке оказались несколько банок американской тушенки и английского сгущенного молока, рис, бульонные кубики и несколько пачек все тех же папирос «Атаман». Вдобавок там был еще котелок, тяжелая фляга, две кружки, ложки и два коротких ножа.

— Во ребята! — покачал головой Степа, но затем, подумав, вздохнул:

— Эх, винтарь бы! Ножички-то…

— Жду распоряжений, — напомнил о себе Арцеулов, не желая бездельничать. Степа на миг задумался.

— Ну, эта… воды в котелок набери. Ну, и погляди дровишек. А то и до утра не хватит.

Вопрос с водой решился просто — речка рядом. А вот дров не оказалось вообще. Вероятно, в пещеру их привезли издалека.

— Плохо дело, — прокомментировал Степа. — Этак в следующий раз в снегу ночевать придется, чердынь-калуга!..

— Не исключено, — Арцеулов постепенно приходил в себя, голова вновь работала. — Поэтому рис сварим сейчас, чтобы потом можно было есть в сухомятку. Что там во фляге? Спирт?

Во фляге действительно оказался спирт. Открыли тушенку, плеснули спирту в кружки, и жизнь стала казаться даже привлекательной. Перекусив, Степа закурил и пустился в разговор:

— Значит так, — начал он, закутываясь в шинель и придвигаясь к огню. — Первое дело — от смерти ушли. Это хорошо?

Он подумал и кивнул:

— Это очень даже хорошо. Затем узнали, где Наташа. Ну и, можно сказать, почти что доставили нас. Видать и вправду везет…

Арцеулову не хотелось разубеждать впавшего в излишний оптимизм краснопузого, но пришлось:

— Вы, Степан, не спешите. Дороги к Шекар-Гомпу мы, в общем, не знаем. Еды мало: три дня пути в горах — это еще вилами по воде. А в этом монастыре может быть целый батальон охраны…

Про батальон Степа заводиться не стал — не ко времени, а вот насчет прочего не преминул:

— Ты, Ростислав, свой классовый пессимизм к делу не приплетай! Чего мы тут, дров с харчами не найдем? Раз эта пещера имеется, значит, чердынь-калуга, есть и другие!

— А в каждой — по дюжине братьев-разбойников. Между прочим, неизвестно, чьи мы дрова палим. Того и гляди, хозяева заявятся. А у нас лишь два ножа.

— Ну, значит спать по очереди будем, — не особо уверено отреагировал Косухин. — Оружия нет, это плохо… Ну а насчет того, где мы — так тут дело ясное…

— Ну-с? — капитану было весьма любопытно услышать Степины соображения по части географии вообще и их путешествия в частности.

— Значит так, — начал Косухин, хмуря лоб и собираясь с мыслями. — Ехали мы на юг, это я по солнцу определил. Прошли эдак верст пятьдесят — не меньше. Значит, пустыню пересекли и сейчас где-то на другом краю. Жаль, карты нет…

Арцеулов невольно усмехнулся. Возможно, он и сам бы рассуждал подобным образом, если бы не пришлось увидеть летящих над горами всадников. Рассказывать об этом Степе было ни к чему, поэтому пришлось заходить с другого конца:

— Карту-то я помню, Степан. Между прочим, мы ехали не на юг, а на юго-запад — это я тоже по солнцу. Ехали быстро, это верно… Только Такла-Макан даже в самой узкой части куда шире, чем пятьдесят верст. Да и гор там таких нет.

— Это ты просто забыл. От контузии, — возразил Косухин, но уже без особой уверенности.

— К тому же готов спорить, что сейчас мы на высоте не менее километра. А может и более.

Степа взглянул недоуменно, капитан пояснил:

— Дышать труднее. Да и вода кипит по-другому — видели? Так что спешить не будем, спим по очереди, а продукты экономим. Вопросы?

Степа немного скис и даже подумал, что командир Джор мог бы доставить их прямо к Шекар-Гомпу. Три дня пути без крова, дров и оружия сразу же показались не такой уж легкой прогулкой.

— А если Наташи в этом Шекар-Гомпе и нет? — вдруг подумал он вслух и даже растерялся. — А может нам эти… уж не знаю кто они — просто соврали?

Арцеулов на мгновение тоже подрастерялся от такого предположения, но быстро пришел в себя:

— Покуда они нам не врали, Степан. Зачем им нас обманывать?

— Ну… В засаду заманить. Хотя, какая тут к черту засада, сто раз пристрелить бы успели.

Степа, немного успокоившись, стал поудобней устраиваться у гаснувшего костра, попросившись караулить во вторую смену. Арцеулов не возражал — спать, несмотря на сумасшедший день, покуда не хотелось…

Косухин заснул мгновенно, закутавшись в шинель и положив под голову пустой мешок. Арцеулов сел у входа, чуть сбоку, чтобы видеть площадку возле пещеры, а самому оставаться в темноте. Впрочем, вокруг было спокойно, стояла мертвая неправдоподобная тишина, слышалось лишь потрескивание умирающих углей в очаге и тихое дыхание Косухина.

Арцеулов опасался, что ночной холод будет невыносим, но с удивлением почувствовал, что не замерзает. То ли полушубок выручал, то ли дрова попались на диво жаркие, то ли — мелькнула неожиданная мысль — они попали с места с совсем другим, непривычным климатом. Во всяком случае, Ростиславу не было холодно, он даже расстегнул верхний крючок «гусарского» полушубка и перестал подкидывать дрова в очаг.

Здесь, в спокойном сумраке, у тлеющих ровным огнем углей, хорошо думалось. Впервые за много дней можно было порассуждать о том, что в его положении можно назвать перспективой.

Итак, ему удалось вырваться из сибирского ада. Теперь будущее становилось яснее, поход в Шекар-Гомп, несмотря на все трудности и обязательный — и столь уже привычный — смертельный риск, казался последним испытанием. Если они с краснопузым Косухиным уцелеют, да еще непонятным пока образом вызволят Наташу Берг, остается только добраться до ближайшего порта, откуда корабль увезет его по зеленому весеннему морю в далекую Францию, где можно просто жить, смотреть в окошко комнаты на кирпичную стену, почитывать эмигрантские газеты и ждать, покуда в далеком, чудовищно далеком будущем умирающий старик увидит на экране непонятного чудного устройства поднимающийся над огромным куполом трехцветный флаг…

Это было искушение, несравнимое ни с чем. В семнадцатом Арцеулов мог не уезжать на Дон, скрыться у родственников в Твери, варить гуталин а то и пойти на советскую службу. Весной 19-го мог сослаться на ранения и попроситься в тыл, поближе к океану, — и теперь разглядывать разноцветных медуз у японских берегов. Тогда он выдержал — и вновь шел туда, где и должен быть русский офицер.

Выходило так, что теперь он, наконец, имеет право на покой. Он отвоевался — как сказал бы краснопузый Степа — и может спокойно катить под парижские каштаны. И вся его будущая жизнь — возможно, долгая и по-своему счастливая, — станет лишь бесконечным эпилогом к тому, чем он жил в эти страшные годы. А может, наоборот — смута будет казаться коротким эпизодом молодости, когда Ростислав нелепо и ненужно рисковал жизнью, — такой бесконечно дорогой и единственной.

Взгляд капитана упал на спокойное и оттого очень молодое и даже красивое лицо спящего Косухина, и он внезапно подумал, что станет делать потомственный дворянин Степа, буде они вырвутся к зеленому морю и уютной каюте. Краснопузый тоже воевал с семнадцатого, и ему не обещано долгой жизни под галльским небом. Уговорить его кинуть всю эту дурь с коммунией и вместе выращивать шампиньоны? Арцеулов улыбнулся, заранее представив себе буйную реакцию неугомонного фанатика-коммуниста. Нет, Степа поедет обратно делать мировую революцию, чтобы упасть где-нибудь под пулями или, — если видение не лгало — в неведомом застенке под ударами прикладов…

Ростиславу стало стыдно. Он вдруг понял — вернее догадался — одной из причин, — не главной ли? — их поражения. Эта причина была перед ним — краснопузый Степа, отважный командир рабоче-крестьянской красной армии. Арцеулов подумал, что будет, если такого посадить за парту, как следует подучить и снова послать в бой. Что ж, он знал ответ — Ростислав вспомнил полковника Лебедева. И тогда красные действительно будут идти от победы к победе, в небо взлетит новый «Мономах», но уже советский и, кто знает, не сбудется ли безумный бред о всемирной Совдепии.

Что же он, капитан Ростислав Арцеулов, ветеран Германской и «первопоходчик», может сделать, чтобы этого не случилось? И Арцеулов невольно вздрогнул от беспощадной логики ответа — умереть. Вернуться в Россию, найти тех, последних, кто еще сражается — и воевать до конца. Парижа не будет, не будет ничего — но он сделает все, что сможет. Его нынешняя одиссея — не эпилог, а только передышка…

Ростислав подумал, что если следовать логике до конца, он должен, выбравшись из этих ледяных гор, позаботиться о том, чтобы большевистский фанатик не добрался до своих. Такой Степа мог стоить целой роты и…

…И — ничего. Арцеулов обозвал себя Степиным словечком «интеллигент» и даже обрадовался. Там, у Семен-Креста, он мог просто задушить Степу — руками. Но теперь им идти вместе до самого зеленого моря, чтобы двинуть друг другу в челюсть на прощанье, а может, — кто знает, — обняться и разойтись навсегда. Его рука уже никогда не поднимется на брата полковника Лебедева, на красного командира, когда-то не пожалевшего воды для умирающего беляка. И слава Богу — подумал он с облегчением. Он будет убивать большевиков до конца, но этому не суждено погибнуть от его руки.

— Ты чего меня не разбудил? — Степа протирал заспанные глаза, приподнимаясь со своего спартанского ложа. — Мы ж договаривались по два часа дежурить?

Арцеулов взглянул на часы — Косухин был точен, он спал два часа и три минуты.

— Мне сон был, — возвестил Степа, надевая шинель.

— Лето снилось?

— Не-а, чего-то важное. Только я забыл. Помню, проснуться велели…

— Вам бы, Степан, разводящим в карауле быть, — усмехнулся капитан. — А я тут замечтался.

— Небось, о лете? — добродушно поинтересовался Косухин.

— Вроде того, — охотно согласился Арцеулов, подумав, что сказал бы Степа, узнав его подлинные мысли. — Ладно, если чего — будите…

— Если чего, — вздохнул Степа, усаживаясь на пригретое Арцеуловым место. — Оружия, чердынь-калуга, все равно нет! Хоть бы дубину какую…

…Степа осмотрел остаток дров, но поленья были короткие, тонкие и узловатые. Ничего похожего на хорошее дубовое полено не нашлось, и Косухин ограничился тем, что положил нож под правую руку.

…Арцеулов, укрытый теплым полушубком, заснул почти сразу, а Степа, запахнув шинель, закурил, поглядывая то на гаснущие угли, то на унылый вид, открывающийся из пещеры.

Он тоже не сказал всей правды. Сна он действительно не помнил, зато не забыл чьи-то слова, сказанные перед самым пробуждением. Их он запомнил хорошо, как и голос — сильный, хотя и негромкий:

— Ты хотел говорить со мной, Степан? Просыпайся и жди…

Конечно, во сне может привидеться всякое, но Косухин, несмотря на твердое убеждение в материальности мира, почему-то был уверен, что приснилось это неспроста. Впрочем, вспомнив читанную когда-то в порядке обязательного самообразования брошюрку, Косухин рассудил, что сон есть продукт деятельности головного, то есть его собственного, мозга. Ничего удивительного, что ему снятся события, похожие на правду. Он твердо помнил из брошюры, что возможности этого самого головного мозга до конца покуда не изучены, а значит, вполне вероятно и даже логично, что многое из кажущегося ему чуть ли не чудесным, есть попросту явления, наукой доселе не понятые. Например, отчего бы его собственному мозгу не предупреждать Степу об опасности или о прочих неожиданностях.

На том Степа и успокоился. В конце концов, если во сне ему было предупреждение, то тем лучше. Он готов и поговорить. Косухин не чувствовал угрозы, но на всякий случай пододвинул нож поближе.

Впрочем, покуда все было тихо, горы молчали, а ночной воздух, казалось, слегка звенел. Очаг погас, Степа подкинул несколько поленьев, хотя холода, несмотря на рыбий мех шинели, не чувствовал. Огонь разгорелся, и Косухину стало веселее.

Он взглянул на укрывшегося тулупом с головой капитана, озабоченно подумав, что с беляком надо будет что-то делать. Ростислава следовало немедленно отправить в госпиталь. Косухин навидался контузий и знал, что тогда в самолете капитану досталось крепко. Затем ему, Степе, придется походить по коридорам ЦК, дабы выписать недорезанному белогвардейцу надежную справку. Амнистия — амнистией, а Степа хорошо знал, на что способны славные ребята из чека. После всего этого Арцеулова следовало устроить на работу, дабы гнилой интеллигент не умер с голоду или не направился с револьвером на большую дорогу. В общем, дело предстояло хлопотное, да еще на фоне общих экономических трудностей и проблем мировой революции.

«А вдруг его опять воевать потянет?» — подумал было Степа, но тут же решил, что Арцеулов хоть и белый гад, но не дурак и не псих, а значит с него вполне должно хватить суровых уроков классовой борьбы. Защищать белое дело, да еще на третьем году советской власти, по мнению Степы, могли лишь люди не только без совести, но и без головы.

В общем, это была еще одна забота, не говоря уже о том, что впереди намечалось нечто вообще труднопредставимое — найти чертов монастырь и вызволить оттуда Наташу. Шекар-Гомп представлялся Степе, мало знакомому с восточной спецификой, чем-то вроде виденных им православных монастырей, где обитали мракобесы-монахи в черных балахонах. У ворот монастыря Степа представлял себе всенепременно пару пулеметов, а то и пушку. На большее фантазии не хватало, но и этого вполне достаточно против двух ножей.

Степа вновь, в который раз, стал думать о том, как худо в незнакомом месте без оружия, как вдруг его словно что-то подтолкнуло. Он взглянул наружу и замер — огромный темный силуэт загородил проход. Он был четко виден на фоне белого снега, и этот снег, как показалось Косухину, внезапно стал светиться, словно в ту страшную ночь, когда он замерзал у погасшего костра в междуречье Оки и Китоя. Рука Косухина скользнула по рукоятке бесполезного ножа, затем перед глазами вспыхнул невыносимо яркий свет, и Степа невольно зажмурился.

— Мир тебе, Степан…

Степа открыл глаза и с огромным облегчением понял, что все, или почти все, ему почудилось. Снег был самым обычным, а перед входом стоял обыкновенный, среднего роста, человек в странном плаще, и почему-то с непокрытой головой.

— Фу ты! — вздохнул Косухин. Ничего страшного не произошло. Вероятно, монах, который помог им у Челкеля, передал своим здешним знакомым, чтобы их с Арцеуловым встретили.

— Здравствуйте, — вымолвил он, наконец, вставая. — Заходите! Мы тут дрова, эта… ну, попалили в общем…

Человек кивнул, вошел в пещеру и присел к очагу, протянув к огню ладони. Руки его были большие и, как отметил глазастый Степа, с крепкими рабочими мозолями. Шапки на незнакомце действительно не было, правда длинные волосы, падавшие почти до плеч, вероятно, смягчали холод. Лица, того, кто грелся у огня, Косухин не разглядел.

— Это… вы тут живете, да? — продолжал он, чувствуя, что придется отчитываться за не вовремя сожженные дрова.

— Я знал, что вы придете. Дров не жалейте, они — для вас. Ты хотел поговорить, Степан?

— Я? — удивился тот.

Человек отошел от огня, присев рядом с Косухиным. Неяркое пламя наконец позволило увидеть его лицо. Ничего особенно Степа не приметил, — обычное лицо, правда не русское, но и не восточное. Незнакомец был немолод, хотя кожа оставалась чистой, без морщин. Глаза казались темными и очень большими. По-русски он говорил правильно с каким-то еле заметным незнакомым выговором.

— Ты хотел поговорить со старшим.

Косухин вспомнил.

— А вы… — начал он нерешительно.

— Я слушаю тебя…

— Ну-у… — начал Степа. — Как бы эта… Прежде всего спасибо, что выручили. Тут уж, конечно, одного спасибо мало, так, ежели чего, скажите.

— Вы — ты и Ростислав — просили о помощи и нуждались в ней. Тут говорить не о чем. В этих местах есть пословица: сделай добро — и брось в пропасть…

— А з-зачем?

— Это значит, что не стоит говорить об этом, — на лице незнакомца промелькнула улыбка. — Ты хотел узнать что вам предстоит?

Косухин кивнул.

— Что непонятно тебе, Степан? Что ты должен добраться до места, где держат в плену твоего друга и помочь ему? Это понятно?

Степа вновь кивнул.

— Что ты должен помогать в пути всем, кто в этом нуждается, даже рискуя жизнью, как рисковали, помогая тебе? Это тоже понятно?

Спорить не приходилось.

— Что тебе надо не просто спасти Наталью Берг от участи, которая, может, страшнее смерти, но и узнать, кто они, несущие погибель и страх? Что происходит в их логове, в чем их сила?

— Это… конечно, — согласился Степа. — Я и сам…

Он хотел было сказать, что давно уже собирался рассказать обо всем в Столице, добраться до товарища Троцкого и вывести всех гадов на чистую воду, но не решился. Получалось, будто он хвалится, а хвалиться-то пока нечем.

— Тогда тебе все понятно, Степан. Пойти, помочь — и узнать. А дальше — решай сам. Если решишь, что беда невелика, то пусть все идет своим чередом. Если же нет — думай…

«А чего тут думать!» — хотел по привычке произнести Степа, но осекся.

— Ты должен решить сам. Это важно. И прежде всего — для тебя.

— Это для всего народа важно! — возразил Косухин, почувствовав в речи собеседника нотки интеллигентского индивидуализма.

— Отчего ты говоришь от имени народа? — поинтересовался незнакомец, и в голосе его прозвучало то ли осуждение, то ли насмешка.

— Ну… я воюю за него, — нашелся Степа. — А ежели надо — и голову положу…

— Не ты один…

Сказано это было настолько веско, хотя и самым спокойным тоном, что Косухин сник. Человек минуту помолчал, а затем повторил:

— Истинно говорю тебе: это важно для тебя самого.

Степу так и тянуло почесать затылок, что обычно сопутствовало размышлению, но он сдержался, ограничившись тем, что потер лоб. И тут он сообразил, что незнакомец, чьи дрова они жгли и в чьем убежище отдыхали, вероятно голоден.

— Вы… эта… — начал он. — Поужинаем, а то вы…

— Ты поделился со мной огнем, — улыбнулся гость. — Иногда это важнее, чем преломить хлеб. Я не голоден, Степан…

Он замолчал. В голове у Косухина творилось нечто совершенно невразумительное, но гость уже уходил.

— Мы поговорили обо всем, Степан. Обо всем — кроме одного. За труды положена награда. Чего хочешь ты?

— Я? — поразился Косухин. Награды он был согласен получать лишь от имени трудового народа.

— За все положена награда, — твердо повторил незнакомец. — Все имеет свою цену.

— Это у вас имеет! — огрызнулся Степа, вспомнив все свое недовольство от уроков Закона Божьего в заводской школе. — Это у вас за чечевичную похлебку чего-то там отдают…

— У нас? — искренне удивился гость.

— Ну-у… — Я к тому, что мне не надо…

— Подумай, Степан…

— А, ладно! — решился Косухин. — Там, у старика, что нас прятал, дверь есть. Интересно было бы туда заглянуть. Только чтоб обратно вернуться!

— Не ведаешь, о чем просишь, — покачал головой незнакомец. — Но да будет так… Прощай, и если будет невмоготу, проси помощи — тебе помогут.

— У кого?

— Ты просил помощи возле тела Ирмана. Просил, когда падал самолет. Тебе помогли…

Косухину стало жарко. «Откуда?» — мелькнуло в голове, и вдруг его охватило странное чувство, похожее на стыд.

— Я… ну, в общем, в Бога не верю…

— Не лукавь сам с собою, Степан. Мы еще увидимся… Прощай…

Степа, все еще пораженный, едва кивнул в ответ, почему-то ожидая, что его гость исчезнет в столбе пламени или воспарит в небо. Но незнакомец, секунду постояв на пороге, быстрым шагом направился куда-то вправо, как раз туда, где лежала тропинка на Шекар-Гомп. И почти тут же звезды стали гаснуть, а из налетевшей тучи пошел густой пушистый снег…

— Что, уже утро?

Арцеулов выбрался из-под тулупа, недоуменно глядя то на Степана, то на розовеющее небо.

— Кажись… — вяло ответил Косухин. Он и сам не заметил, как просидел остаток ночи, ни о чем не думая и глядя на медленно падавший снег. Под самое утро снег перестал. И почти сразу же начало светать. Площадка перед пещерой стала гладкой и ровной, снег скрыл тропинку, протоптанную вечером и следы ночного гостя, уходящие к ручью.

— Почему вы меня не разбудили? — Арцеулов был явно недоволен. Высыпаться за чужой счет он не считал возможным.

— Спать не хотелось, — столь же вяло ответствовал Степа. — Ты лучше, Ростислав, кипятку сообрази… Пора идти.

Капитан хотел по привычке вступить в перепалку, но поглядел на Степу и решил не встревать. Он с удовольствием умылся снегом и стал разводить огонь, сожалея, что в подаренном мешке не оказалось немного чайной заварки…

…Тропу нашли сразу. Она тянулась вдоль ручья, прижимаясь к отвесной черной стене, поднимающейся сколько было глаз вверх на невероятную высоту. Ручей — или небольшая речка — протекал в глубокой узкой расщелине, а тропа тянулась как раз между ним и стеною. Она была неширокой — едва ли больше полутора метров, и вдобавок завалена снегом. В общем, идти было трудно, да и опасно, зато можно не бояться потерять дорогу, к тому же тропа вела точно на юг.

Степа взвалил мешок с продуктами на плечи и уверенно пошел вперед, протаптывая тропинку. На протесты Арцеулова он обозвал его контуженным, а на повторные призывы предложил меняться через каждый час. С этим и двинулись, Косухин шел не быстро, но уверенно, оставляя после себя ровный след. Снег был достаточно глубоким, но не твердым, вдобавок потеплело, и даже косухинская шинель вполне защищала от холода. Гора прикрывала от ветра, было совершенно тихо, лишь шумела речушка, да изредка откуда-то издали доносились отзвуки похожие на разрывы снарядов. Впрочем, Арцеулов, кое-что читавший о горах, сразу же предположил, что это дальнее эхо лавин, падавших с вершин в ущелья. По просьбе Косухина он кратко объяснил, что такое лавина, после чего Степа стал время от времени не без опаски поглядывать вверх.

Разговаривали мало, больше молчали, тем более говорить, двигаясь гуськом по узкой тропе, не особо удобно. Арцеулов, старясь вступать след в след, думал, где доведется ночевать следующую ночь, за сколько дней удастся дойти до Шекар-Гомпа и как действовать дальше, имея лишь по короткому ножу, годному только для открывания консервов. Арцеулов начал понимать, что эта затея может выйти весьма трудной. Ему очень захотелось, чтобы здесь оказались те, кого он оставил еще весной 19-го — друзья по Ледяному походу, с которыми они шли по такому же снегу, поддерживая друг друга, волоча казавшиеся такими тяжелыми винтовки и подсумки с патронами. Ростислав вспомнил спокойного, всегда собранного и решительного капитана Корфа — их ротного, фронтового разведчика с двумя Аннами и Владимиром, всегда веселого и отважного Андрея Орловского и давнего, еще с семнадцатого года, приятеля — князя Ухтомского. Арцеулов подумал, что вместе с Виктором Ухтомским он взял бы Шекар-Гомп играючи. Во всяком случае, это едва ли труднее, чем то, что приходилось делать между Ростовом и Екатеринодаром.

Капитан усмехнулся, вспомнив, как на ночевке в Усть-Лабинской, после трех дней тяжелых боев с бригадой балтийских моряков, они отсыпались, а затем откуда-то появилась гитара, и его заставили играть всю ночь. Тогда, под утро, он написал, вернее сымпровизировал песню, где главным героем выступал Андрей Орловский, который в ту ночь был почему-то неожиданно мрачен и неразговорчив. «Не падайте духом, поручик Орловский…» Позже эту песню пели другие, и вместо Орловского часто выступали иные персонажи, особенно если фамилия вкладывалась в строку. Почему-то чаще всего упоминали Ухтомского — Виктор, аристократ чистых кровей, неистово храбрый и ненормально честный был всеобщим любимцем…

Ростислав вновь усмехнулся, но на этот раз невесело. Прошло больше года, и Бог весть кто из них, его друзей по Ледяному анабазису, еще жив. Армии Деникина — Арцеулов узнал это перед самой нижнеудинской катастрофой — бежали к Новороссийску, спасти их могло лишь чудо, а чудеса на этой земле встречались все реже…

Последний раз Арцеулов брал в руки гитару в Омске, когда нашел Ксению, и они отмечали встречу на квартире у ее тетки. С тех пор, а особенно после Екатеринбургского госпиталя, играть было некогда и не для кого. Интересно, — мелькнула уже совершенно нелепая мысль, — играет ли краснопузый Степа на гитаре, или «товарищам» полагается лишь балалайка? Капитан с мстительным ехидством представил себе красного командира Косухина с балалайкой и всенепременно в лаптях. Картинка вышла на славу.

Степу заботило другое. Вначале он мысленно ругал последними словами тропу, которая оказалась не только узкой, но и неровной, вдобавок скользкой. Затем удалось войти в темп, дело пошло легче, и можно было задуматься о некоторых более абстрактных вещах. Косухин еще раз вспомнил свой разговор с ночным гостем и остался весьма недоволен.

Прежде всего он поступил не по-товарищески и не разбудил капитана. Теперь он даже не решался рассказать о ночном происшествии. Арцеулов может не поверить, а кроме того таинственный гость приходил именно к нему. Подумав, Косухин решил, что вел разговор неверно. Следовало, конечно, быть вежливым и благодарным, но зато по больше слушать и по меньше болтать. Собственные речи Степа обозвал «излияниями», а выходку насчет загадочной двери вообще счел неуместной. Этак его, железного большевика-ленинца, примут неизвестно за кого. Косухин вспомнил слова подзабытого товарища Чудова о собственной политической незрелости, оценив их куда более самокритично. И вообще, здесь, вероятно, нужен не он, а другой товарищ, куда более опытный и надежный. Косухин вспомнил давнего друга-приятеля еще по октябрю 17-го, Кольку Лунина, теперь, по слухам, комиссарившего где-то на юге. Тот, даром, что моложе Степы, точно сообразил бы, что к чему. Недаром Косухину, несмотря на орден и давний партийный стаж, никогда не поручали больше батальона, а Лунин, как говорили, уже комиссарил в дивизии. Степа вздохнул, выбросив пораженческие мысли из головы. Николаю сейчас тоже, небось, нелегко на деникинских фронтах!

Часа через полтора Арцеулов после нескольких напоминаний все-таки добился права перейти в авангард. И тут же пожалел — идти первым оказалось куда труднее. Сразу же заныли ноги, а в затылке начал пульсировать маленький, но неприятный очажок боли. Конечно, Ростислав не подал и виду, но когда, наконец, два часа истекли, занял свое прежнее место с тайным удовольствием. Это путешествие было явно не по его силам.

После полудня остановились под большим каменным «козырьком», нависающим над тропой и наскоро перекусили вареным рисом, запив скудный обед глотком спирта из фляги. На этот раз спирт почему-то подействовал плохо, особенно на капитана. Боль сразу же усилилась, выросла, весь затылок, казалось, онемел.

Под вечер оба устали, причем Ростислав еле волок ставшие невероятно тяжелыми ноги. За несколько часов оба не сказали ни слова — не было сил. Тропа начала карабкаться на подъем, и идти стало еще труднее. Поэтому при первых же признаках ранних сумерек было решено искать ночлег. Искать приходилось тут же, на тропе, поскольку ни вправо, где шумела речка, ни влево, где тянулся обрыв, свернуть было нельзя. Время шло, а ничего подходящего не встречалось. Наконец, когда уже почти стемнело, шедший первым Косухин заметил слева в черной скале большую расщелину. Она была высокой, но очень узкой. С трудом удалось устроиться обоим, и то не лежа, а полусидя. Дров не было и в помине, поэтому о костре не приходилось и думать. Поужинали все тем же рисом и холодной тушенкой, запили спиртом, и сразу же потянуло на сон. Но Степа, несмотря на то, что глаза уже слипались, настоял на том, чтобы заняться повязкой.

Косухин аккуратно промыл рану спиртом, после чего постарался забинтовать ее заново, используя относительно чистые куски. Капитан терпел молча, хоть боль временами была почти невыносимой. Степа с видом опытного лекаря констатировал, что рана скоро заживет. Несмотря на весь оптимизм, Косухин явно чего-то не договаривал, и это «что-то» было понятно капитану: сорванная кожа болела, но настоящая боль таилась внутри, и тут ни спирт, ни Степина перевязка помочь не могли.

Арцеулов заснул сразу, а Косухин, еще раз оглядев окрестности, решил, что выставлять посты бессмысленно. Все равно, защищаться нечем, а убегать некуда. Уже засыпая, Степа озабоченно подумал о том, что придется делать, буде беляк действительно свалится и не сможет идти дальше.

«А он бы со мной что сделал? — мелькнула подленькая мысль. — Небось кинул бы и еще посмеялся, недорезанный!…»

Степа немного поразмыслил и вдруг понял — Арцеулов не бросил бы его.

Стало даже нехорошо, и Косухин обозвал себя крепким словом. Мало ли, вообще, кто и что сделал бы! Он, Косухин, отвечает прежде всего за себя, а значит, нечего прятаться за других. Правда, продуктов было в обрез, а тащить на себе капитана он далеко не сможет…

«Значит, загнемся оба! — зло подумал Степа. — Так тому и быть, чердынь-калуга!»

Затем он обозвал себя паникером и тоже уснул…

К счастью, утром оба проснулись отдохнувшими, и мрачные мысли сразу же улетучились. Сквозь тучи проступило солнце, дорога пошла вниз, идти сразу же стало веселее. Вдобавок тропа стала расширяться, и уже часа через полтора стало возможно идти плечом к плечу.

Время от времени тропа внезапно расширялась, переходя в небольшую площадку, чтобы затем вновь сузится, нырнув за очередной поворот. Впрочем, общее направление на юг не менялось, и нетерпеливый Степа стал требовать от получившего за народный счет образование Арцеулова определения координат.

— Вы же сами говорили, — улыбнулся капитан, не желая покуда делится своими соображениями, — с Джором мы проехали верст пятьдесят, вчера прошли еще десять.

— А горы? Ты же говорил, за Такла-Маканом таких гор нет?

— Хорошо, — вздохнул Арцеулов, — хотите знать мое мнение — слушайте. Мы, судя по всему, на Тибете. Не ручаюсь, но если ехать от Челкеля на юг, других гор по пути нет.

— Ну так чего молчал? — возмутился Косухин.

— Сколько, говорите, мы проехали с Джором? Верст пятьдесят?

— Ну, пятьдесят…

— Значит, километров семьдесят-восемьдесят… Все бы ничего, но от Такла-Макана до Тибета несколько тысяч верст. Не верите?

— Тебе верю… А вот карты врут! — буркнул Степа. — Эх, встретить бы кого да расспросить…

— Ваши слова — да Богу в уши, — внезапно заметил капитан. — Стойте!

Он первым заметил то, что пропустил Степа, излишне увлекшийся проблемами географии. За очередным поворотом открывалась площадка, на этот раз значительно крупнее, чем прежние. Гора в этом месте выгибалась почти ровным полукругом, и на пологом склоне можно было разглядеть что-то напоминающее издали серые кубики.

Ростислав и Степа остановились возле поворота, пытаясь рассмотреть странные сооружения, прилепившиеся к склону. Очевидно, это было поселение. Правда, таких домов Степа никогда не видел — небольшие, почти квадратные, сложенные из какого-то серого камня.

На Кавказе почти такие же, — прокомментировал Арцеулов. — Ну, не совсем такие, но похожи. Только тихо что-то…

— И дыма нет, — согласился Степа. — Зимой в деревне дым всегда будет. Никак засада?…

— Это место нам все равно не обойти. Рискнем?..

Решили рискнуть. Подойдя ближе, к тому месту, где от основной дороги шла тропка наверх, к каменным домикам, остановились. Ничего подозрительного — тропка засыпана снегом, скрывшим чьи-то следы, которые вели наверх.

— Снег шел позавчера, — заметил капитан. — Выходит, с тех пор не ходили…

— Церковь вспомни, — посоветовал Косухин. — Там тоже снег шел, и следов не было.

— Там были собачьи. А здесь и собака не пробегала. В любом случае, я за то, чтобы подняться.

Косухин скривился, но возражать не стал.

Это действительно была деревня — небольшое поселение из десятка почти одинаковых квадратных домиков. Жило здесь никак не больше полусотни неведомого народу, но теперь вокруг было пусто, ни одна живая душа не встречала нежданных гостей.

Живых душ действительно не осталось, но на улице и в нескольких домах лежали трупы — уже закоченелые, мерзлые, засыпанные свежим снегом, который намело через открытые двери. Всего насчитали с десяток мертвецов — две женщины, ребенок и семеро мужчин. Руки одного из них сжимали странной формы ружье с длинным стволом, заканчивающимся раструбом. Все погибшие были невысокого роста, желтолицые, с маленькими раскосыми глазами.

— На китайцев не похожи, — заметил наконец Степа, молча осматривавший невеселую картину. — Да, видел я такое! Собак — и тех перебили. Видать, разбойники…

— В домах почти ничего не взято, — с сомнением проговорил Ростислав. — Похоже, остальных куда-то угнали, а эти сопротивлялись. Я там рис нашел — надо будет захватить. Им он уже ни к чему…

— Ага, — кивнул Степа и вздохнул. — А все одно неловко. Вроде как грабим. Вот ружье…

С большим трудом удалось извлечь оружие из закоченелых рук убитого. К разочарованию Степы, ружье оказалось совершенно незнакомой конструкции — не только ствол раструбом, но и в казенной части стоял какой-то совершенно непонятный механизм. Стреляло оно, судя по мешочку, найденному на поясе мертвеца, черным порохом. Еще в одном мешочке был запас самодельных свинцовых пуль.

— Тю! — вымолвил Косухин. — Оружие, чердынь-калуга, времен Ивана Грозного. Вот притча!

— У нас в Туркестане такое ружье называется карамультук, — пояснил капитан. — Вы совершенно правы, Степан, это кремневое оружие. У нас в училище такая штука хранилась в музее. Смотрите!

Он довольно ловко показал, как действует кремень, затем зарядил ружье и протянул Степе:

— Держите, господин красный командир! Будете меня охранять, чтобы не скрылся.

Степа протянул руку к карамультуку, но поглядел на иронически улыбавшегося капитана и хмыкнул:

— Не-а, ты, беляк, сам эту штуку потащишь! Хватит с меня и мешка.

— А убегу?

— А куда ты денесся?! Сам стреляй из своего… как его там?

— Карамультука…

— Во-во… Вот если маузер найдешь, тогда точно отберу.

Капитан, не став спорить, закинул карамультук за спину и аккуратно спрятал мешочки с порохом и пулями. Кремневое ружье вовсе не было безобидной хлопушкой, как, судя по всему, решил Косухин. Ростислав знал, что из подобного антиквариата можно уложить человека шагов за двадцать пять, а в горах ничего иного и не требуется. Пули же у карамультука были не в пример современным — чуть ли не со сливу величиной. Так что красный командир Косухин остался с мечтой о маузере, а интеллигент Арцеулов наконец-то получил в руки оружие. Ружье приятно оттягивало плечо, Ростислав сразу же почувствовал себя здоровым и сильным. Его жизнь вновь получила цену…

Оставаться среди пустых домов и засыпанных снегом трупов не тянуло. В мешок уложили немного найденного риса и полупустую жестяную банку с китайским чаем. В одном из домиков, совершенно пустом, с разбитой и сорванной с петель дверью, Арцеулов обнаружил на земляном полу большую рыжую шубу. Вернее, она была большой для ее прежнего хозяина, который не достигал Ростиславу и до плеча. Для него же это скорее был добротный полушубок.

— Держите, Степан, — предложил Арцеулов. — Это будет получше шинели.

Косухин вначале отнекивался, не желая брать чужое, но потом, рассудив, что теплые вещи нужны живым, переоделся. Вид у него стал весьма живописным — лохматая шуба, доходившая до колен, удачно сочеталась с черной шапкой. Там же, в пустом домике, удалось разыскать две пары рукавиц.

— В общем, ниче, — рассудил Косухин, — извините, ребята! — крикнул он, обращаясь к мертвым разбитым окнам. — Мы эта… Не от жадности…

Капитан перекрестился и негромко прочитал заупокойную молитву. Смерть, кружившая по России, казалось, черным вихрем пронеслась вслед за ними через границу и теперь сопровождала среди этих дальних гор…

— Тех не меньше взвода было, — рассудил Косухин, когда мертвое селение скрылось за поворотом, и тропа стала прежней — узкой, так что и плечам тесно.

— И вооружены они кое-чем поновее, чем кремневые ружья, — добавил капитан. — Я видел гильзы. По-моему, это японские семизарядки. «Арисака», кажется…

— Видел такие, — кивнул Степа. — Точно бьют, заразы! Навидался я ваших япошек. Наприглашали!

— Я навидался ваших венгров, немцев и китайцев. Зрелище столь же мерзкое. Впрочем, ваши жидки из ЧК ничуть не лучше…

— Ах ты… — задохнулся возмущением Степа. — Семит… То есть, антисемит, чердынь-калуга! Наши венгры и прочие — это не интервенты, а эти… интернациолисты, то есть интернаци… Ну, в общем, за народное дело! Темный ты, Ростислав, а еще интеллигент!

— Куда уж мне… А ваши собачки-оборотни — тоже за народное дело? А Венцлав — из интернационалистов?

Степа засопел носом, но смолчал, не желая отвечать на провокационный выпад. С Венцлавом он разберется. И не этому недорезанному судить о неизбежных ошибках, возникающих в трудном деле борьбы за Мировую Революцию.

Арцеулов видел, что припек-таки краснопузого, и это доставило ему некоторое удовольствие. В последнее время Степа стал излишне задаваться.

«Пусть подумает, — решил капитан. — Это и пролетариям иногда полезно…»

Он хотел было добавить жару, припомнив кое-что из виденного в Иркутске — ну, хотя бы чудо-богатыря товарища Чудова — как вдруг, вздрогнув, схватил Степу за руку.

— Голоса! Впереди…

Степа прислушался — где-то далеко, но все же не очень, в полукилометре от силы, кто-то разговаривал. Точнее, переговаривались несколько голосов. Даже не переговаривались, а ругались, чуть ли не кричали.

Арцеулов неторопливо снял с плеча карамультук. Оба ускорили шаг, внимательно поглядывая на пустую, покрытую снегом, тропу. Кто бы ни был там, впереди, здесь он не проходил. А это уже становилось интересно…

Голоса смолкли, но через несколько минут раздались вновь — громкие, сердитые и очень недобрые. Послышался крик. Там, совсем уж недалеко, что-то явно происходило…

Тропа резко сузилась, так что и одному пройти трудно, но затем резко пошла вширь, подведя к очередному повороту. Крики слышались совсем рядом. Степа рванулся вперед, но Арцеулов, твердо отстранив его, внимательно осмотрел затвор карамультука и выглянул первым.

За поворотом была каменная площадка, каких они уже нимало повстречали на пути. Правда, тут имелось кое-что новое — влево шла еще одна тропа, нырявшая в узкое ущелье. Впрочем, эти важные подробности Арцеулов заметил походя, рассматривая то, что происходило в нескольких метрах, как раз возле входа в ущелье…

На земле валялось несколько мешков, какие-то вещи и брошенный прямо в снег карабин. Возле вещей толпились пятеро невысоких, но крепких парней в одинаковых серых полушубках и шапках с меховым козырьком. Двое держали оружие наизготовку и, весело посмеиваясь, наблюдали за тем, чем занимались их товарищи. А те, уже без всякого смеха, а напротив, с руганью и криками, что есть силы били еще одного — шестого, — худого высокого парня в меховой куртке нараспашку. Шапка лежала рядом, тут же в снегу торчал нож, похоже только что выбитый из рук.

Парень отбивался как мог. Его пару раз сбивали в снег, но он откатывался в сторону, вскакивал и успевал врезать одному из нападавших в челюсть или в грудь, прежде чем снова упасть. Те, что пытались с ним расправиться, сердились и снова бросались на парня. Когда тот вновь упал, один из нападавших замахнулся ногой, но тут же рухнул в снег, сбитый ловкой подсечкой.

— Дает! — шепнул Косухин. — Ну, чего, капитан, пошли?

Арцеулов помолчал, оценивая ситуацию. Тех, с оружием, пятеро. У парня нет даже ножа, значит, можно рассчитывать лишь на собственную ловкость и на карамультук…

— Ты чего? — возмутился Степа. — Их же пятеро на одного…

Ростислав не ответил и, быстрым движением расстегнув полушубок, скинул его в снег. Затем передал ружье Косухину и сжал в руке нож.

— Первого, кто поднимет оружие!

Между тем обстановка изменилась. Один из тех, кто стоял в стороне и посмеивался, вдруг стал очень серьезным и что-то громко крикнул. Трое, избивавшие парня в куртке, отскочили в сторону, оставив жертву лежащей в снегу. Тот, кто отдал приказ, лениво поднял ствол карабина. Парень успел вскочить, но тут же замер, увидев направленный на него ствол. Косоглазое лицо дернулось в злобной ухмылке, палец лег на спусковой крючок…

…И послышался грохот. Карамультук, нацеленный Степой, окутался черным дымом. Косоглазый рухнул в снег — пуля угодила точно в висок. Другой, в таком же сером полушубке, попытался обернуться, но, захрипев, начал сползать в снег — Арцеулов уже был рядом и вынимал из его бока окровавленный нож. Один из оставшихся, не успев выхватить оружие, кинулся на капитана, но получил резкий удар в грудь, бросивший его навзничь.

Парень в куртке, сообразив, что пришла подмога, кинулся на ближайшего косоглазого и повалил его в снег, вцепившись в горло. Пятый — последний — дернул из-за пояса револьвер, но подоспевший Степа обрушил на его голову приклад. Бандит в сером мягко ткнулся лицом в труп своего товарища. Сцепившийся со своей недавней жертвой тип сумел вырваться и подхватить с земли карабин, но хлопнул сухой короткий выстрел, и Арцеулов сунул за пояс трофейный револьвер. Дело было сделано.

Степа первым делом бросил верно послужившее ружье и закинул за плечо новенькую винтовку. Теперь и он почувствовал себя прежним — уверенным и сильным. Арцеулов ткнул носком унта лежащего в снегу косоглазого, которого оглушил удар затылком об лед, и без особых сантиментов добил его выстрелом в голову. После чего, оглядев место побоища, слегка поморщился и направился надевать сброшенный полушубок.

— Сэнк-ью, бойз! — произнес спасенный, весело улыбаясь и вытирая снегом окровавленное лицо. Досталось парню крепко, но оптимизма он, похоже, не потерял.

Степа понял, что его благодарят и промычал в ответ что-то неопределенное.

— Амэрикэн? — продолжал между тем парень.

— А! — сообразил Косухин. — Никак нет, браток, не оттуда.

Парень с интересом прислушался, вновь улыбнулся и неуверенно проговорил:

— То… пан поляк?

— Вот, чердынь-калуга, непонятливый. Русские мы!

— Шердынь… — удивленно пробормотал парень, затем его лицо прояснилось, и он четко, почти без акцента произнес:

— Спасибо, товарищ!

— Вот это дело! — обрадовался Косухин. — Это по-нашему! Видал, Ростислав, понимает!

— Вы американец? — заинтересовался Арцеулов, успевший накинуть полушубок и теперь поправлявший ремень.

— О, йес! — охотно согласился неизвестный. — А'м Тэд Валюженич, Джонсвилл, Индиана стэйт. Бат… бойз, д'ю андестэнд Инглиш?

— Немного, — ответил Ростислав по-английски. — Похоже, мистер Валюженич, у вас были некоторые проблемы?

— О, да! И я могу лишь поблагодарить Творца, что он занес таких решительных русских парней в самую жуткую дыру на Тибете!

— Значит, все-таки Тибет… — проговорил Арцеулов и еле заметно нахмурился…

4. УБЕЖИЩЕ

Тэд Валюженич верил Богу, американской Конституции, законам природы и — отчасти — президенту Вильсону. Во всех остальных вопросах он оставался ярым скептиком, каким и положено быть молодому ученому в двадцать два года.

Предок Тэда — люблинский маршалок Тадеуш Валюженич — прибыл в Штаты еще в конце XVIII века. С тех пор Валюженичи считали себя истинными янки, а от польских предков оставили лишь несколько пергаментов с давними королевскими привилегиями, а также имена Тадеуш и Криштоф, которые получали старшие в семье. Так младший Тадеуш — Тэд — получил свое имя, а Крисом — Криштофом — был его отец, известный филолог-медиевист, в последние годы работавший по приглашению Британской Королевской Академии наук в одном из английских университетов. Тэда, не желая создавать ему тепличные условия, отец отправил в Сорбонну, посылая ему денег, которых как раз хватало на квартирку в пригороде и на чашку кофе по утрам. Поучившись год и вдоволь наслушавшись о миннезинге и трубадурах, Тэд в конце концов взбунтовался и перевелся на отделение археологии, что больше подходило к его живой натуре. Отец воспринял решение своего отпрыска кисло, но ограничился лишь урезанием ежемесячной субсидии, так что утренняя чашка кофе отпала сама собой.

Впрочем, Валюженич-младший не унывал и уже через полгода добился именной стипендии и места лаборанта в отделе молодого, но уже знаменитого профессора Луи Робера. Тэду помогли поистине сизифово трудолюбие, а так же знание языков. Отец, готовя свое чадо в филологи, заставлял его учить не только язык предков — польский, но и древние языки заодно с современными европейскими. Польский Тэд как следует так и не выучил, по-русски, как выяснилось, мог понимать лишь с пятого на десятое; зато досконально зал древнегреческий, а за последний год увлекся восточными языками — от суахили до наречия тибетских бхотов.

На Тибет Валюженич попал отчасти из-за бхотов, чьими древностями серьезно заинтересовался, а отчасти из-за своего приятеля Шарля Карно. Молодой аспирант, потомок знаменитого математика и генерала Революции, Шарль был аспирантом у Робера и на свои средства организовал экспедицию по центральному Тибету, дабы обследовать несколько малоизвестных буддийских монастырей. Профессор Робер лишь покачал головой, узнав о безумном замысле своих учеников, но в конце концов благословил, вручив письма во все возможные официальные и научные учреждения Китая и Британской Индии.

Валюженич вместе с Карно, наняв нескольких проводников, три месяца ездили по глухим закоулкам Тибета, перезнакомились с десятками бритоголовых мудрецов в оранжевых одеяния и сумели правдами, а больше неправдами, собрать большую коллекцию тибетской старины. Ближе к зиме, когда даже самые смелые проводники опасались вести экспедицию дальше, Шарль Карно решил во что бы то ни стало добраться до главной святыни бхотов — монастыря Шекар-Гомп. Местные власти предупреждали, что возле Шекар-Гомпа небезопасно — там объявились какие-то вооруженные отряды, захватившие монастырь и нападавшие на окрестные селения. Карно был готов рискнуть, и Валюженич, естественно, тоже.

Все уже было готово, но в начале декабря Шарль внезапно заболел. Он пролежал в горячке три недели, затем начал поправляться, но ни о какой дальнейшей поездке, да еще зимой, не могло быть и речи. Тогда Тэд решил рискнуть сам. Тут даже Карно испугался, попытавшись не пустить друга в эту авантюру, но Валюженич был тверд. Он, истинный янки, воспринимал случившееся как вызов. Непокорный сын профессора был готов вызов принять, и в начале января, оставив Шарля под присмотром нескольких соотечественников-французов, нанял проводников и отправился в путь.

Вначале все шло наилучшим образом. По дороге Тэд завернул в несколько монастырей, которые не были даже отмечены на карте, и коллекция древних рукописей и реликвий заметно пополнилась. Осталось добраться до Шекар-Гомпа. Но тут начались трудности. В последнем селении, встретившемся на пути, проводники, поговорив с местным старостой, категорически отказались идти дальше. Уговоры не помогли, проводники были готовы даже вернуть аванс, что для тибетцев являлось делом невиданным. Они объясняли, что хозяин ада Шинджа вместе со своей подругой Лхамо, сев на своих призрачных коней, выбрались на землю как раз у Шекар-Гомпа. Монахи оттуда бежали, а слуги ада разорили монастырь, превратив его в свою обитель.

Тэд Валюженич не верил в хозяина ада Шинджу. Убедившись, что суеверия в этом далеком от западной цивилизации крае излишне сильны, он решил ехать сам, надеясь нанять проводника по дороге. Тем более, путь до Шекар-Гомпа несложен — дорога была прямой и достаточно удобной, естественно, по местным меркам. Из-за зимы и отсутствия корма он решил не связываться с лошадьми, наняв огромного черного яка. Три дня пути прошли нормально. До Шекар-Гомпа оставалось не больше двух, но тут случилось изрядная неприятность: як, которого Тэд прозвал Вильгельмом за скверный нрав, оборвал ночью упряжь и сбежал. Возвращаться из-за козней норовистой скотины не хотелось, и Тэд, взвалив вещи на спину, пошел пешком.

Его встретили как раз у перекрестка. Пятеро солдат не стали ни о чем спрашивать, не поинтересовались документами, а сразу забрав у растерявшегося Тэда оружие, принялся лупить его, словно полисмены нашкодившего пьяницу. Валюженич вспыхнул и дал сдачи. Дрался он действительно неплохо, но у косоглазых в одинаковых серых полушубках были винтовки, и дело приняло скверный оборот. Тэд это понимал и уже был готов к худшему, когда из-за скалы прогремел Степин карамультук…

Арцеулов предложил тут же убраться подальше от места схватки. Валюженич выразил полное согласие.

Трупы, по совету Степы, скинули прямо в пропасть, где шумела речка, туда же полетело лишнее оружие, снег был заново утоптан и даже кое-где присыпан, чтобы скрыть пятна крови. Критически оглядев место побоища, Косухин решил, что полностью скрыть случившееся не удалось, но следопытам, буде таковые явятся, придется изрядно повозиться. После этого он взвалил на спину мешок и выразил согласие идти дальше.

Дальше — означало к Шекар-Гомпу. Никто не предложил поворачивать назад, хотя было ясно, что главные проблемы впереди. Зато теперь у каждого имелось по карабину и револьверу, достаточно продуктов и целых две фляги со спиртом. С таким снаряжением, по мнению всех троих, можно было без страха атаковать целых три Шекар-Гомпа, обороняемых всем воинством царя ада.

Тропа стала настолько широкой, что по ней можно было идти втроем. Впрочем, шли не плечом к плечу, а уступом — Арцеулов и Тэд рядом, Степа — чуть позади. Такую позицию Косухин избрал сознательно. Беляк и свалившийся как снег на голову американец пустились в беседу на неведомом Степе английском языке, и гордый Косухин предпочел чуток отстать, дабы не делать умное лицо, не понимая ровным счетом ни черта. Сначала рассказывал Валюженич — громко, жестикулируя обеими руками, потом стал говорить Арцеулов, очень спокойно, и, как показалось Степе, тщательно подбирая слова.

Так оно и было. Выслушав рассказ американца, Ростислав почувствовал себя в некотором затруднении. О многом, например о «Мономахе», вести речь он не считал возможным, а путешествие в отряде Джор-баши выглядело настолько странным, что о нем лучше было вообще умолчать. В конце концов, капитан избрал золотую середину, отчего их с Косухиным история приобрела вполне благопристойный вид. Оба они оказались военнослужащими российской военной базы в Китае, название и местоположение которой он предпочел не уточнять, попавшими в плен и оказавшимися после дальних странствий на Тибете.

Американец выслушал внимательно, затем его взгляд скользнул по торчавшему из-за пояса капитана рогу — подарку Джора — после чего Тэд произнес: «Оу!» и воздержался от комментариев.

Степе было обидно, что Арцеулов, пользуясь своим буржуйским образованием, отсек от него их нового знакомого. Но тут Валюженич, оглянувшись, что-то спросил у Ростислава, после чего, оставив капитана, сместился чуть назад.

— Мистер Косухин… — начал он торжественно.

— Да чего там! Степа я… Степан, — подобрел тот.

— Оу? Сте-пан… Стив! Велл?

— А че? — Имя «Стив» неожиданно понравилось.

— Стив! Я вери бардзо… плохо… русски. Бат… але… хчу ще един раз высловить вам…

— Да ну! — совершенно смягчился Степа. — Чего там, Тэд! Сегодня я, завтра — ты… Ростислав, переведи, будь добр, что пословица есть: сделай добро и брось его в пропасть…

Арцеулов, удивленно поглядев на Степу, перевел, после чего американец улыбнулся и что-то заговорил в ответ, на этот раз уже по-английски.

— Тэд говорит, что он слышал эту пословицу, — перевел капитан. Только он слыхал ее в Ираке. Она звучит так: «Сделай добро — и брось в реку Тигр». Степан, а вы где ее узнали?

— Ха! — только и ответил Степа, довольный произведенным эффектом.

Теперь уже все трое пошли рядом. Пользуясь этим, Ростислав пересказал Степе историю студента-археолога.

Между тем Косухину пришла в голову какая-то важная мысль. Что-то существенное они упустили, когда, скинув трупы бандитов в пропасть, двинулись дальше. Что-то важное.

Тут его осенило…

— Мужики! — он даже остановился от того, насколько важным и очевидным было то, что он понял. — Вы эта… косоглазых помните?

Арцеулов перевел вопрос. Между тем Степан продолжал:

— Коней у них не было. Так? И даже этих… ну, яков. Как же они туда попали? Не в снегу же ночевали?

Капитан быстро переводил. Тэд сразу стал серьезным.

— Я шел по другой тропе, чем вы, ребята — но ни одного такого там не было. Значит, они пришли с другой стороны!

— Во! — кивнул Степа, выслушав перевод. — Мы таких тоже не видели. Значит, кубло у них впереди — больше негде. И близко, иначе они пешком бы не ходили. А мы топаем себе..

Наступило молчание, после чего Арцеулов покачал головой, негромко заметив: «Кретин!». Затем пояснил:

— Это я кретин, господа. Для кадрового офицера не сообразить такое «дважды два» — позор. Косухин, передаю вам командование и перевожусь обратно в юнкера..

— Брось, Ростислав, — соизволил смилостивиться Косухин. — Это мы по горячке. Я тоже хорош, когда только понял! Но чего делать-то?

Тэд, слушавший разговор очень внимательно, похоже, что-то понял и достал из вещевого мешка свернутую карту.

— Вот это дело! — обрадовался Степа. — Давай, капитан, рули!

Они прошли к ближайшему углублению в скале, где можно было расположиться поудобнее, и развернули карту.

Косухин, честно говоря, мало что понял, зато Арцеулов буквально впился глазами в бумажный лист. Наконец-то можно не бродить с завязанными глазами!

Карта была Ростиславу незнакома. Если бы не надпись, он бы едва ли сообразил, что это Тибет. Ни одного известного Арцеулову объекта на ней не оказалось. Впрочем, Тэд тут же показал тропу, по которой они шли, и речку, вьющуюся рядом. Впереди, не так уж и далеко, была обозначена долина, где стоял нарисованный от руки крестик.

— Шекар-Гомп, — пояснил Валюженич.

Он добавил, что карта составлена лет пятнадцать назад английской военно-топографической экспедицией.

— Худо дело, — заметил через некоторое время Арцеулов. — Другой дороги-то нет. Степан, смотрите..

Он показал тропу, речку и монастырь впереди. Степа покрутил головой, разглядывая нависавшие над ними скалы и пропасть по другую сторону тропы, и почесал затылок:

— Вот, чердынь-калуга! И вправду. А пост-то где-то рядом. Пора ему уже быть…

Валюженич переспросил капитана, а затем заметил:

— Я не военный, ребята, но думаю, пора где-нибудь спрятаться и подождать до темноты.

Капитан был того же мнения, но Степа посчитал нужным прежде как следует разведать местность. Решили все же двинуться вперед в поисках подходящего убежища. Теперь шли осторожно, всматриваясь в каждый поворот тропы. Тэд первым заметил удобную площадку, на которую вполне можно было забраться снизу. Первым влез Степа, подав американцу ствол карабина, но тот, гибкий, словно кошка, взлетел наверх без посторонней помощи.

— Вас почти не видно, — оценил убежище капитан, оставшийся на тропе. — Степан, я пойду посмотрю, что там. Сидите тихо…

— А чего ты? — по привычке начал Степа, но Ростислав взял карабин на изготовку и зашагал вперед.

— Мистер Арцеулов? — поинтересовался Тэд.

Косухину пришло на ум мудреное словцо:

— Он… это… рекогносцировка!

— Оу, велл! Хи из брэйв бой!

— Ну, вот, опять по-своему чешешь! — огорчился Косухин. — Ты лучше, Тэд, расскажи, за какую ты платформу? Ну, за революцию? За коммунизм?

— Оу! — понял Валюженич. — Но, но! Революшен — из крейзи хорс оф прогресс! Эволюшн онли…

— Значит, и ты буржуй, — вздохнул Степа, — капиталист…

— Ка-пи-та-лист… — задумчиво повторил Тэд. — Оу! Рокфеллер, Морган, Херст? Но, но! Но капиталист, Стив! А'м сайнтист. Онли сайнс, йе!

Степа хотел было ввернуть обязательное «чего?», но сдержался.

— Значит, ты, Тэд, не за капитализм, а за этот «сайнс»? А чего это?

Валюженич задумался:

— Сайнс. Это есть… Математик, кэмистри, хистори, физик… Сайнс!

— А! — дошло до Косухина. — Наука, значит! Так наука, друг Тэд, штука тоже классовая! Эх, темнота-интеллигенты, навязались, чердынь-калуга на мою голову! Ну да ладно… Так ты этот, историк?

— О, йе! Хистори… Бат эспешли акэолоджи…

— А это чего?

— Оу! — Валюженич тут же загорелся. — Пан не разумеет по-польски?…

— Да ты чеши, — предложил Косухин. — Авось, чердынь-калуга, соображу.

Тэд кивнул и начал излагать суть мудреной науки «акэолоджи», используя дикий англо-польский суржик, а более всего — язык жестов, который для Степы оказался наиболее доходчивым…

…Между тем Арцеулов быстро шел по тропе, стараясь держаться ближе к левому краю, чтобы успеть прижаться в случае необходимости к скале. Ему до сих пор было стыдно, что он, кадровый офицер, воевавший не первый год, прокололся на такой очевидной ерунде, как расположение вражеского поста. Хорошо еще, что краснопузый вовремя сообразил, а то бы попались теплыми! Ростислав еще раз подумал, что Степа, ежели его умыть и как следует обучить, мог бы стать толковым офицером.

И тут он оборвал себя. Косухин и так был офицером — командиром этой самой «рачьей-собачьей», будь она проклята, Красной армии! Хотя Ростислав всегда старался оценивать врагов по достоинству, все же до недавнего времени «рачья и собачья» оставалась для него сборищем дегенератов под командой хитрого жидка Лейбы Бронштейна. Теперь приходилось менять оценки. Очевидно, таких, как Степа, там немало, раз их, белых, все-таки выкинули за Байкал. И это было обиднее всего. Нормальные русские ребята, с головой и совестью, лупили в хвост и в гриву таких же нормальных! Получалась форменная ерунда.

«Интересно, если бы мне с Косухиным пришлось вести переговоры, договорились бы? — мелькнула уже совершенно безумная мысль. — А почему бы и нет? Договорились бы! Тогда какого же черта?!»

Внезапно Ростиславу вспомнились уже подзабытые разговоры в поезде Верховного и позже — в компании покойного Семирадского. Озверение, децивилизация, потеря человеческого облика, психическое оружие, превращение нормальных людей в волчью стаю… Не поверишь, конечно, но как тогда объяснить все это? Не классовой же борьбой господина Маркса, будь он проклят!

Арцеулов помотал головой — думать об этом не время. Шестое чувство, редко подводившее на фронте, подсказывало — враг рядом, а значит надо сбавить ход и шагать как можно тише, прижимаясь к самой скале…

…Солдат возник внезапно. Он был в сером полушубке, как и те, которые напали на Валюженича, на плече болтался карабин, только у этого к карабину был примкнут блестевший на неярком январском солнце штык — в полном соответствии с уставом караульной службы.

Солдат стоял прямо посреди тропы. Вернее, тропы там как раз и не было — она оказалась перегороженной невысокой, приблизительно в метр, каменной кладкой. У стены оставался проход как раз для одного человека. Солдат стоял на другой стороне, посматривая в сторону текущей на дне пропасти речки. Именно поэтому он не заметил капитана, что дало Ростиславу возможность отступить на несколько шагов и замереть, сжимая оружие в руках…

Итак, тропу охраняли, и охраняли грамотно. Арцеулов взглянул наверх, на скалу — нет, сюда не забраться, пост не обойти. Слева пропасть, значит остается в лоб…

Ростислав осторожно шагнул вперед, чтобы рассмотреть заставу.

Солдат был один, но сзади, под прикрытием скалы, должен находиться пост — человека два-три, а то и больше. Днем подойти невозможно. Этого, в сером, легко снять первым же выстрелом, но остальные успеют занять оборону, позвать подмогу. Конечно, можно попытаться ночью…

Арцеулов еще раз, стараясь не шуметь, выглянул, заметив то, что пропустил вначале — над каменной стенкой был укреплен большой электрический фонарь, провода от которого тянулись куда-то за скалу. Ну конечно! Ночью здесь будет посветлее, чем днем, подобраться незамеченными едва ли удастся…

Оставалось одно — атака. За свою фронтовую жизнь капитан брал крепости и посложнее, но этот пост — лишь первый. Бесшумно пробиться не получится, значит, их будут ждать. И тут уж деваться будет некуда…

Ростислав скрипнул зубами, чувствуя собственное бессилие.

— Спокойно, паникер! — приказал он сам себе. — Спокойно…

И тут же похолодел — чья-то рука коснулась его плеча…

Прикосновение было легким, еле заметным. Мелькнула мысль, что паршивец Степа решил над ним подшутить, но это было невозможно, хотя бы потому, что Арцеулов непременно услыхал бы Степины шаги. Оставалось уповать на то, что его все же коснулись ладонью, а не приставили к затылку холодный ствол…

Ростислав медленно, не делая резких движений, начал оборачиваться. Перед глазами мелькнуло что-то желтое. Он перевел дыхание и тут же увидел человека. Он был действительно в желтом — в чем-то, напоминающем плащ или балахон. Росту невысокого, лицо смуглое, с раскосыми темными глазами, а непокрытая голова отчего-то бритая.

Человек в желтом смотрел на Ростислава молча, не мигая, затем в уголках тонких бесцветных губ мелькнула улыбка. Худая костлявая рука сделала приглашающий жест. Арцеулов, кивнув, шагнул вслед за неизвестным. Он вдруг понял — этот человек не желает ему зла.

Они отошли на несколько шагов, так, чтобы часовой не мог их заметить, а затем худая смуглая рука указала вперед, сделав характерный рубящий жест. Арцеулов вновь кивнул — ему показывали, что тропа надежно перекрыта. Затем рука указала на Арцеулова, и неизвестный поднял вверх один палец.

Ростислав задумался, сообразил и поднял в ответ три пальца — его спрашивали, один ли он. Теперь кивнул незнакомец, показав назад. Еще не веря в удачу, Арцеулов знаками пытался пояснить, что им нужно обойти пост, но человек в желтом балахоне прервал его, вновь показав на тропу. Капитан минуту подумал, а затем решился и пошел обратно, на всякий случай не выпуская из рук карабин. Незнакомец, словно тень, шел рядом, время от времени бросая на Арцеулова короткие взгляды, словно пытаясь увидеть что-то очень важное…

Между тем Косухин и Валюженич совместными усилиями разобрались в сущности мудреной науки «акэолоджи». Степа уже знал, что Тэд занимается поисками каких-то загадочных «артефактов», причем ищет их как на земле, так и под землей, если надо, — с риском для собственной головы. Один из «артефактов» Тэд даже продемонстрировал, достав из мешка тщательно завернутую в полотно рукопись на непонятном твердом материале. Косухин осторожно потрогал край манускрипта и долго не мог понять разъяснений Валюженича, пока тот не произнес «Му!», продемонстрировав пару рожек над собственным лбом. До Степы, наконец, дошло, он внимательно осмотрел пергамент и даже высказал собственное мнение, что это не «Му», а скорее «Бе-е-е».

Тэд как раз прятал рукопись обратно в мешок, когда Степа толкнул его в плечо и схватил карабин. По тропе возвращался Арцеулов, но не один, а с каким-то желтым и бритым…

Капитан сделал успокаивающий жест, но Косухин, сжимая оружие в руках уже соскользнул с уступа на тропу. Тип в желтом балахоне Степе отчего-то сразу не понравился. Правда, в последний момент Тэд успел произнести свое обычное «Оу!» и добавить «Монк!», однако ясности это не внесло.

— Впереди пост, — сообщил капитан, кивая на тропу. — Днем не пройти. Вот, встретил…

Неизвестный внимательно поглядел на Степу, сложил ладони на груди и быстро поклонился.

— Здрасьте, — сдержано отреагировал Косухин. — И чего дальше?

Арцеулов хотел пояснить, но тут вниз спустился Тэд, волоча с собой мешки. Он шлепнулся на тропу, вскочил и подошел прямо к незнакомцу. К удивлению остальных, Валюженич тоже сложил ладони на груди, поклонился и заговорил на каком-то непонятном языке. Монах поклонился в ответ, некоторое время внимательно слушал, затем заговорил сам.

Арцеулов и Степа слушали, не понимая, уловив лишь знакомое слово «Шекар-Гомп». Очевидно, речь шла о монастыре.

— Это буддийский монах, — заявил наконец Тэд. — Его зовут Цронцангамбо…

— Как? — поразился Арцеулов.

— Цронцангамбо. Так звали знаменитого тибетского короля, который правил в VII веке и ввел здесь буддизм. Цронцангамбо был монахом в Шекар-Гомпе…

— Мужики! — не выдержал Степа. — Я ж не понимаю ни фига!

Ростислав быстро перевел, правда имени монаха повторить не решился.

— Сейчас монастырь захвачен какими-то разбойниками, — продолжал Валюженич. — Они там что-то делают… я не понял, что именно. В общем, он приглашает нас с собой. У них там какое-то убежище…

— Вот еще! — вскинулся Степа. — А чего это он такой добрый? Чего это он решил помочь?

Тэд перевел вопрос. Монах улыбнулся — одними уголками губ — а затем четко и ясно произнес: «Хан Гэсэр!»

— Оу! — воскликнул Тэд.

Степа и Арцеулов переглянулись.

— Хан Гэсэр! — повторил монах и указал на рог, торчавший за поясом у капитана.

— Ошибся, батя! — покачал головой Степа. — Это нам командир Джор подарил.

Монах, услыхав имя Джора, кивнул.

Валюженич переспросил что-то у Арцеулова, тот ответил, затем повернулся к Косухину:

— Монах считает нас посланцами Гэсэр-хана. Помните, Богораз рассказывал…

— Ну… Но это же сказки! А Джор…

— Джор — настоящее имя Гэсэра. Тэд говорит, что «Гэсэр» — титул, вроде «кесаря»…

Для Косухина все это было излишне сложно, но он решил не спорить.

По тропинке шли вчетвером — монах и Арцеулов впереди, Степа и Тэд — чуть сзади. Валюженич то и дело произносил «Оу!», о чем-то напряженно размышляя. Степа был настороже и даже снял карабин с предохранителя.

До поста оставалось метров сорок, когда Цронцангамбо остановился, жестом дав понять, что они прибыли на место. Арцеулов удивленно осмотрелся — сзади шумела речка, а впереди — неприступная скала. Монах вновь улыбнулся, затем положил ладонь на небольшую выемку в каменном утесе. В то же мгновение сквозь камень зазмеилась трещина, и огромный валун без звука отъехал в сторону, открывая низкий темный проход.

— Чердынь его! — только и смог произнести Косухин. — Ну, дают!

Остальные не могли вымолвить и этого. Брови Тэда поползли вверх, и он чуть слышно присвистнул. Арцеулов лишь вздохнул.

Монах полюбовался произведенным эффектом, а затем указал на вход.

— Ну что, красный командир, — усмехнулся капитан, — рискнем?

— А чего? — Степе не хотелось показать себя трусом. — А с удовольствием! Как, Тэд?

Валюженич подмигнул Степе, показал большой палец, и первым шагнул через высокой каменный порог. Монах подождал, покуда все войдут, затем достал из-за камней старинную масляную лампу, зажег ее, после чего вновь прикоснулся к каменной двери. Огромная глыба бесшумно закрыла проход. Все четверо оказались в узком каменном туннеле, освещаемом неярким светом горящего масла…

Сначала шли по ступенькам — Арцеулов насчитал их двенадцать, а затем туннель пошел ровно, понемногу расширяясь. Стало заметно теплее. Из глубин горы шел поток теплого воздуха. Косухин уже не удивлялся балахону монаха, — здесь и вправду можно ходить без полушубка.

— Оу! — внезапно произнес Тэд, останавливаясь и глядя куда-то в сторону.

Все остановились. Цронцангамбо что-то негромко произнес и поднес лампу поближе. Тут уж и Степа не смог удержать удивленного возгласа, а Ростислав выдохнул воздух и быстро перекрестился.

В каменной стене зияла ниша. Небольшая — не выше полутора метров, и неглубокая. Ничего необычного в этом каменном углублении не было, если бы не то, что находилось в нем.

Там был человек. Неяркий свет лампы позволял увидеть лишь лицо с закрытыми глазами, — лицо старика, — покрытое множеством морщин. Человек сидел, сложив руки на груди, на нем не было ничего, кроме небольшой набедренной повязки. Монах поднес лампу поближе. Свет упал на худое изможденное тело с выпиравшими сквозь коричневую пергаментную кожу ребрами…

— Мумия? — то ли спросил, то ли просто констатировал Арцеулов.

Тэд спросил у монаха, тот что-то веско и почти торжественно произнес, поднеся свободную левую руку ко лбу.

— Я не понял, ребята, — растерянным тоном заметил Валюженич. — В общем, это их бывший настоятель. Но он не мертвый…

Ростислав быстро перевел, после чего Степа потребовал уточнения.

— Он не мертвый, — подтвердил Тэд. — Он вроде как ждет и будет ждать еще пятьдесят лет. Это не мумия, кладбище находится в самом монастыре…

Монах некоторое время подождал, затем кивнул и пошел дальше. Через некоторое время свет лампы упал на еще одну нишу, откуда смотрело такое же морщинистое лицо с закрытыми глазами.

— Фу ты! — Степу передернуло, он повернулся к Арцеулову. — Слышь, спроси Тэда. Он ведь этот… акэолоджи.

Арцеулов перевел вопрос. Валюженич задумался, затем стал что-то говорить. Ростислав переводил:

— Тэд говорит, что в Индии есть мудрецы-факиры, которые могут несколько лет быть в трансе. Ну, в общем, как мертвые. А потом их можно разбудить. Правда, они могут так пробыть лишь год-два…

— Факиры! — Косухина это не убедило. Он встречал факиров лишь в цирке. Но цирк — это одно, а иссохшие тела в нишах — совсем другое…

Через несколько минут они увидали впереди неяркий свет. Вскоре под ногами вновь оказались ступеньки, но вели они уже не вверх, а вниз.

Открылся небольшой зал, скупо освещенный несколькими масляными лампами. Он был непонятной формы, полукруглый ближе к входу и переходящий в правильный квадрат в противоположном конце. В самом углу, освещенный маленькими лампадками, сидел тихо улыбающийся Будда странного темно-желтого цвета. Больше никаких изображений не было, за исключением небольшого барельефа на одной из стен, почти незаметного в полумраке. В зал вели три входа — один, по которому провели гостей, и два — по бокам.

При виде Будды Тэд произнес негромкое «Оу!» и кивнул Арцеулову, приглашая его оценить увиденное. Ростислав вначале не понял, но внимательный Косухин отреагировал тут же:

— Чердынь-калуга! Да ведь он золотой!

Арцеулов прикинул, сколько может стоить этот бурхан в его мире и грустно улыбнулся. Сейчас эти пуды золота были совершенно ни к чему.

Цронцангамбо провел гостей к центру зала и усадил на небольшое возвышение. Здесь было тепло. Все сняли шапки, а Степа поспешил расстегнуть свою лохматую шубу. Монах поглядел на гостей, кивнул и удалился.

Несколько секунд все молчали, затем Степа, шумно вздохнув, достал пачку папирос.

— Спрячьте, — посоветовал Арцеулов. — Мы вроде как в храме.

Степа не стал спорить, но папиросы не спрятал, а положил рядом.

— Интересно, ребята, — заговорил Валюженич, как следует осмотревшись. — Это, очевидно, тайное монастырское убежище. Я уже бывал в таких. Здесь обычно прячут сокровища, реликвии, иногда мумии. Впрочем, тех, в нишах, вы уже видели.

— Слышь, Тэд, — поинтересовался Косухин, когда Ростислав перевел слова американца, — а по-какому ты с ним говоришь?

— Это бхоты, — пояснил Тэд. — Их еще называют «боты», но «бхоты» — правильнее. Я как раз изучал их наречие перед отъездом. Акцент у меня, конечно, дикий, но, в общем, мы друг друга понимаем…

— А бхоты — они, вообще, кто?

— Оу! Маленький народ или даже племя, живут в западном Тибете, в общем, ничем не знамениты. Насколько я знаю, Шекар-Гомп — их единственный известный монастырь. Построили его, по-моему, еще в VII веке.

— Двенадцать веков! Чердынь-калуга!

Послышался легкий шорох. В зал входили четверо монахов, похожих на Цронцангамбо, только трое были постарше, а один — очень молодой, почти мальчик. Сам Цронцангамбо вошел последним, неся большой фонарь, горевший розоватым светом.

Гости встали. Монахи поклонились все тем же — со сложенными на груди руками — поклоном, после чего Цронцангамбо жестом пригласил всех встать. Наступила тишина.

— Эта… здрасьте, — не выдержал Косухин. — От имени трудового пролетариата России приветствую тибетских товарищей!

Получилось неплохо. Правда, кисло улыбнувшийся Арцеулов и не подумал переводить это витиеватое приветствие, но монахи вежливо кивнули. Один из них — самый старший — взглянул на Степу очень внимательно и взгляд его стал на мгновенье решительным и жестким.

«А ведь понимает, — сообразил Степа. — Надо его запомнить, чердынь!..»

Заговорил Тэд. Он произнес несколько вежливых слов, похоже, просто поздоровался, затем, указывая на каждого, назвал имена гостей и, судя по слову «Раша», попытался объяснить, кто они и как сюда попали. О себе он сказал совсем коротко, зато достал из вещмешка большой документ с многочисленными печатями и показал монахам. Очевидно, это были его верительные грамоты.

Документ изучали долго, впятером, после чего вернули его Тэду. Вновь наступила пауза, затем слово взял Цронцангамбо. Он говорил медленно, чуть нараспев, делая долгие перерывы, чтобы Тэд успел перевести Арцеулову, а тот — пересказать Степе.

— Я приветствую наших гостей. Приветствую ученого брата из далекой Америки, обратившего свои познания на изучение самого важного в мире — сокровищ учения Будды. Приветствую вас, братья из России. Мы чтим Будду Христа, просветившегося сотни лет назад в этих краях…

Он промолчал, а затем продолжил:

— В Шекар-Гомпе всегда были рады гостям. К сожаления, вы пришли в тяжелый час. Нашего монастыря больше нет. Мы — пятеро — последние монахи Шекар-Гомпа, а я, недостойный брат Цронцангамбо — его последний настоятель…

…Много веков назад Царь Севета Кунтузампо победил злую ведьму Браг Сринмо и низверг ее на землю. Ее застывшее тело, окаменев, стало тем, что теперь называют Тибет. Люди забыли об этом, а между тем, злая ведьма еще жива. Под каменной кожей струится голубая кровь, а в нескольких местах, где стрелы Кунтузампо пробили кожу насквозь, эта кровь кипит и испаряется, уходя потоком голубого света в небеса…

Тэд переводил холодно, бесстрастно, его глаза превратились в щелки, а рука с карандашом делала быстрые стенографические записи в блокноте. Арцеулов старался передавать речь монаха как можно более поэтично, но его труды пропадали зря — с самого начала Косухин стал еле заметно кривиться. Только положение гостя могло заставить его слушать эту явную поповщину. Степа хотел было сказать капитану, чтоб тот не тратил силы на перевод, но решил погодить, надеясь, что настоятель перейдет от сказок к чему-то более современному.

— …Возле одной из ран в теле Браг Сринмо и был построен Шекар-Гомп — Страж Раны. Здесь хранился Запретный Талисман, оставшийся после боя Кунтузампо со слугами ада — нараками…

— Оу! — не выдержал Тэд. — Талисман?

Монах еле заметно улыбнулся:

— Ни я, ни мои предшественники никогда не видели Запретный Талисман. Он замурован в подземелье, и над ним произнесены девять заклятий. Правда, по преданиям — это спекшаяся кровь царя ада Ямы, называемого также Шинджа. Если кровь ведьмы — голубая, то кровь Ямы — темно-красная, почти черная. Она запеклась в виде большого камня, похожего на тот, который в вашем мире именуют «рубин».

— Ого! — не выдержал Степа, мельком взглянув на золотого Будду в конце зала. — А большой этот… талисман?

Валюженич перевел. Монах поглядел на Косухина, и улыбнулся, как будто разговаривая с ребенком:

— Большой. В древности, те, кто его видел, называли этот камень «Голова Слона».

Косухин пару раз видел слонов в разъездных цирках, поэтому сразу же оценил сказанное…

— Сотни лет мы жили мирно, храня то, что нам было завещано еще отцом Падмасмбхатвой, который повелел основать Шекар-Гомп. Беда случилось недавно…

Тэд внезапно замолчал, став что-то черкать в блокноте, а затем, попросив монаха подождать, обратился к Арцеулову:

— Я что-то не понимаю, Ростислав. Он использует какие-то архаические термины. Кто-то на них напал…

— Давайте задавать вопросы, — предложил капитан. — Спросите: на них напали солдаты в серых полушубках?

Монах выслушал перевод и покачал головой.

— Странно, — заметил Тэд. — Если я правильно понял, он говорит, что на них напал сам Бог Яма, хозяин здешней преисподней, он же Шинджа, он же Чойгьел. Это страшное чудище, сидит в окружении жутких демонов, вокруг пляшут скелеты…

— А они его видели? — поинтересовался материалист Косухин. — Чтобы с этими… демонами?

— Говорит, что видели. Что иначе никто бы не решился ворваться в монастырь — даже здешние бандиты чтят его и обходят стороной…

— Ладно, господа, — вмешался Арцеулов, — давайте все же выслушаем. Итак, на них напал этот Яма…

— Яма что-то сделал с Запретным Талисманом. Я не могу понять… Вроде бы он набрался сил от раны в теле этой ведьмы…

— Ты про серых спроси, — не выдержал Косухин, — которые с карабинами…

— Потом Яма позвал своих нараков — демонов черном и поставил их охранять Запретный Талисман. С его помощью он оживил… нет, тут какое-то другое слово… в общем, призвал мертвецов-варда и каких-то Потерявших Разум… Ребята, я не все понимаю, тут такая сложная терминология…

— Так, — Арцеулов остановил жестом Степу, который собирался вставить очередную реплику. — Эти, Потерявшие Разум — люди?

— Да, это люди. Насколько я понял, это как раз те, в серых полушубках. Большая их часть — бывшие местные разбойники, которых Яма лишил разума с помощью этого рубина. Он их одел в серые полушубки и поставил охранять монастырь снаружи…

— Ага, внешняя охрана, — удовлетворенно заметил Косухин. — Теперь понятно — ненормальные в сером. А внутри?

— Внутри эти нарака. Они в черном. Нарака прибыли издалека, и некоторые похожи… я правда, не уверен… на европейцев. У них есть общий знак — колесо солнца, но перевернутое наоборот…

Цронцангамбо кивнул молодому монаху. Тот достал из складок желтого одеяния что-то небольшое, показавшееся Степе и Арцеулову очень знакомым. Приглядевшись, они переглянулись — на худой ладони монаха лежал знак голубой свастики.

— Это они носят на шапках, — подтвердил Тэд. — Ну, а варда, насколько я понял, нечто вроде рабов. Они там что-то строят. Все, ребята, я отключаюсь…

— Спасибо, Тэд, — кивнул Арцеулов. — Поблагодарите хозяев за приют и скажите, что мы постараемся попасть в Шекар-Гомп и узнать, что к чему.

— Они так и поняли. Ребята, они считают нас посланцами Гэсэра и думают, что он прислал нас по их просьбе. Вон там… на стене…

Он что-то сказал монахам. Один из них взял фонарь и поднес к барельефу, до этого почти незаметному в темноте. Колеблющийся свет сделал изображение почти живым — всадник на огромном, остановленном на скаку, коне, натягивал лук, целясь в невидимого врага…

Монахи встали, один из них кивнул гостям, приглашая с собой. Их провели коридором, где за деревянной дверью находилась небольшая комната с тремя деревянными низкими ложами, покрытыми мягкими шерстяными одеялами. На стене горели лампы, в углу стоял большой глиняный сосуд с водой.

— Сейчас нам принесут поесть, — сообщил Тэд. — В общем, отдохнем…

Обед оказался весьма скуден — небольшое блюдо вареного риса и странный, темный чай, пахнущий неведомыми травами. Как только монахи удалились, Валюженич достал из вещевого мешка пару банок консервов, и настроение у всех тут же поднялось. Глоток спирта его еще более улучшил, а после обеда Степа и капитан не выдержали и закурили.

— Ну и язык у попа! — вымолвил Степа, с удовольствием затягиваясь и пытаясь пустить дым кольцом. — Нет, чтобы, чердынь-калуга, все ясно обсказать — кто напал, сколько их. Тоже мне, демоны!..

— Он говорит тем языком, каким привык, — пожал плечами Ростислав. — Но свастику вы видели?

— Видел. Вот зараза! Неужели и здесь эти…

— Бессмертные Красные герои? Знаете, не удивлюсь. Ведь почему-то сюда прислали именно нас…

— Вот… Цо паны мовят? — вмешался Валюженич, внимательно слушавший их разговор. — Ай дон'т… Не разумею… В общем, материал для статьи по бхотскому фольклору я уже собрал, а теперь, ребята, может быть поговорим откровенно?

— В каком смысле? — поинтересовался Арцеулов, сразу же став серьезным.

— В самом прямом, парни! Прежде всего, давайте договоримся: мы сейчас в одной команде, так?

— Ясное дело, — согласился Степа.

— То пан згоден… Добже… Если мы в одной команде, то давайте не будем прятать карт. Неужели вы думаете, парни, я не понял, кто из вас максималист, то есть большевик, а кто белый? Я, конечно, читаю газеты не каждый день, но все-таки…

Арцеулов и Степа переглянулись — крыть было нечем.

— Вы оба только что из России. Возможно, вы и в самом деле были на каком-то объекте в западном Китае — не спорю. Но как, и главное, зачем вы попали сюда? Что вам нужно в Шекар-Гомпе? Я задал не слишком много вопросов?

— Да нет, в самый раз, — вздохнул Степа. — Ростислав, ну чего нам ему рассказать?

Арцеулов промолчал. Конечно, они были с Валюженичем «в одной команде», но как рассказать американскому парню то, что привело их сюда?

— Тогда еще пара вопросов, — продолжал Валюженич. — Вернее, один, но большой. Каким образом двое русских парней — один большевик, а другой — монархист — стали посланцами Гэсэр-хана?

— Вы не преувеличиваете? — усмехнулся Арцеулов.

— Оу! Возможно. Сделаем скидку на мифологическое сознание здешних монахов. Только, ребята, у меня тоже есть глаза.

И Тэд указал на рог, подаренный Джором, который Арцеулов, сняв полушубок, положил рядом с карабином.

— Это эвэр-буре, монгольский рожок, который принадлежал Гэсэру, или, по крайней мере, его точная копия. Изображения этого рога известны уже сотни лет, но место хранения до сих пор не было найдено. По легенде он был похоронен вместе с Гэсэром или попал — тоже вместе с ним — на небо. Говорили, что если потрубить в него, Гэсэр тут же придет на помощь или пришлет своих слуг…

— Ладно, — кивнул Арцеулов. — Правда, не уверен, что это будет понятнее, чем история про владыку ада Яму. В общем, начнем с конца. Мы хотим попасть в Шекар-Гомп чтобы выручить нашу общую знакомую, Наталью Федоровну Берг…

…Слушая голос капитана, рассказывающего по-английски Тэду их странную историю, Степа прикинул, что будь он на месте Валюженича, то едва ли поверил и половине. И тут же вспомнил, что сам посчитал рассказ монаха сказкой…

…Выслушав Арцеулова, Тэд даже не произнес свое обычное «Оу!». Американец был серьезен, с лица исчезла улыбка, он словно стал на много лет старше.

— Самое странное, что я верю вам, Ростислав, — заметил он, чуть погодя. — И не только потому, что совпадают некоторые мелочи. Например, я слыхал о господине Семирадском. В молодости он действительно всерьез занимался этнографией. Но это не главное…

— Вы считаете, что такое не выдумаешь? — усмехнулся капитан.

— В некотором роде… Но рог Гэсэра! Это поразительно. Вы хоть представляете, сколько он будет стоить на аукционе?

— И представлять не собираюсь, — пожал плечами Арцеулов. — Мне дал его Джор, значит, я должен буду вернуть его. Может, этот Джор — потомок Гэсэра?

— Оу! — заинтересовался Тэд. — Вполне логично…

…Рассказывая об их с Косухиным приключениях, Арцеулов все же постарался описать путешествие в отряде Джора как можно более естественно. Теперь, когда прошло уже несколько дней, он и сам уже не очень верил в летящих всадников…

В комнате неслышно появился один из монахов, держа в руке небольшое блюдо, уставленное глиняными чашечками и коробочками. Поклонившись, он подошел к капитану и легко коснулся повязки.

— О, медсин! — понял Валюженич.

Монах промыл рану, смазав ее какими-то душистыми мазями, и осторожно перевязал тонким полотном. Ростислав почувствовал, как боль исчезает, словно растворяясь и оставляя после себя лишь легкое жжение…

…Прошло два часа. Степа уже успел вздремнуть, проснуться и даже соскучиться. Ему было неуютно в четырех стенах без окон, к тому же не хотелось терять времени.

— Тэд, кликните там кого-нибудь! — предложил он. — Пора и делом, чердынь-калуга, заняться…

— Вот? Цо? — сосредоточился Валюженич. — Оу, ю а райт! Мистер Арцеулов?

— Да, — кивнул капитан, преодолевая естественное желание просто лечь и проспать часов десять подряд. — Надо взглянуть на монастырь…

На зов явился сам Цронцангамбо. Выслушав Валюженича, он, молча кивнув, жестом пригласил всех следовать за ним.

Они прошли темным коридором, свернув куда-то в сторону. Коридор перешел в лестницу, каменные ступени которой вели вниз. Было темно, но фонарь, который нес монах, позволял найти дорогу. Лестница кончилась, они оказались на небольшой площадке.

Цронцангамбо подошел к стене и не спеша снял большой щит темного металла, висевший посередине. Сразу стало светло — лучи закатного солнца проникли через четырехугольное окно, выходившее наружу. Оно было закрыто не стеклом, а чем-то другим, похожим на цельный кристалл хрусталя, только очень прозрачного, почти не искажавшего перспективу.

— Шекар-Гомп, — негромко произнес монах.

Прямо за окном начинался склон, который вел в огромную котловину с пологими краями. Слева от него находилась небольшая равнина, скорее просто площадка, ровная, словно созданная человеческими руками. Прямо на высокой, с чуть покатой вершине, горе стояли несколько квадратных домиков, окруженных высокой стеной. Рядом возвышались две серые башни, высокие, но кажущиеся издалека не больше спички. Справа, в некотором отдалении, стояло еще несколько домов.

Но не это бросалось в глаза. Небольшие строения Шекар-Гомпа терялись на фоне того, что происходило в котловине. Левая часть горы попросту исчезла, словно срезанная сверху донизу, и теперь там чернел огромный провал, ведущий, казалось, в самые недра. Рядом скучились десятки странных механизмов, похожих на портовые краны, только значительно больше и мощнее. Внутри черного отверстия можно было заметить металлические фермы и толстые трубы, уходящие с поверхности в глубину. Место строительство ограждал высокий забор из металлических секций. По углам торчали вышки, на которых чернели прожектора.

Левее, на выровненной то ли природой, то ли руками человека площадке стояли несколько одинаковых одноэтажных построек, длинных и ровных, между которыми были оставлены широкие проходы. Это место было также огорожено, на углах стояли вышки с такими же черными прожекторами.

Сзади, за монастырем, тоже что-то сооружалось, были видны три невысокие трубы над белым многоэтажным зданием, верхние этажи которого только строились.

Справа, за группой небольших домиков, стоявших за монастырской оградой, можно было заметить еще одну ровную площадку, аккуратно очищенную от снега. За нею тянулись серые, похожие на ангары, сооружения.

Всюду были люди. Они не суетились в беспорядке, а двигались, словно муравьи в муравейнике, где давно и прочно отлажен порядок. От ворот, за которыми стояли продолговатые дома-бараки, к стройке тянулась огромная колонна, по бокам которой шагали несколько человек в одежде иного — темного — цвета. Возле входа в монастырь, у ворот и рядом, у входа в домики, стояли группы людей, тоже в темном, надежно прикрывая вершину горы. Отряд таких же людей в темном двигался из ворот монастыря куда-то вправо, в сторону дороги. В воздухе промелькнула легкая тень, затем над площадкой блеснул серебристый цвет обшивки, и через несколько секунд небольшой моноплан уже катился по взлетной полосе…

Над монастырскими крышами и над домиками, стоявшими правее, торчали изогнутые металлические конструкции, а над всем этим ровно и неподвижно, застыв в холодном зимнем воздухе, висел серебристый аэростат с номером «3» на боку…

Косухин хотел было произнести «чердынь-калуга», но сдержался. Любимое словечко явно не соответствовало тому, что пришлось увидеть. Арцеулов смотрел, не отрываясь, лицо его становилось все более мрачным. Первым заговорил Тэд:

— Ребята, скажу сразу, это не мой профиль. Я шел сюда искать древние рукописи и записывать легенды. Зато теперь я понял, что здесь ищете вы…

— Сила, — констатировал, наконец, Степа, найдя подходящее слово. — Чего же это такое? Ростислава, чего молчать, это же по твоей части.

— Не совсем, — негромко ответил капитан, не отрывая взгляда от окна. — Мне это больше напоминает Челкель. Сюда бы господина Богораза…

Вновь наступило молчание. Тэд, достав свой блокнот, начал набрасывать план того, что открывалось из окна. Монах стоял в стороне, лицо его было бесстрастно, глаза, не мигая, смотрели на монастырь.

— В общем так, — решил Арцеулов. — До захода солнца время еще есть. Будем наблюдать. Тэд, спросите его — это окно можно заметить снаружи?

Валюженич перевел вопрос. Цронцангамбо улыбнулся и покачал головой, после чего, поклонившись, неслышно скрылся в темноте…

Вначале наблюдали молча. Затем, когда в долине уже начало темнеть, Арцеулов расправил затекшие плечи, медленно прошелся мимо окна и повернулся к Степе:

— Ну что, господин красный командир, обменяемся впечатлениями?

— Пущай Тэд вначале скажет, — усмехнулся Косухин. — У него глаз, как я погляжу, острый…

Валюженич, когда капитан перевел ему Степины слова, пожал плечами:

— Ребята, это действительно не по моему профилю. Не буду делать великое открытие, что здесь идет какая-то стройка, причем на самом современном уровне. О'кей, теперь будет, что сказать тем, кто считает Тибет задворками цивилизации.

— Ну, а все-таки, — настаивал капитан.

— Ну… — Валюженич на миг задумался. — Основное строительство ведется внутри горы. Кстати, такие механизмы я видел у нас, в Калифорнии. Насколько я помню, такие подъемные краны могут поднять несколько десятков тонн… Там, внутри, под монастырем, что-то монтируют, очевидно, очень крупное. Строители живут слева, в бараках, их неплохо охраняют. Справа, на горе, аэродром. Над крышами — очень мощные радиоантенны…

— А говорите, не по профилю, — усмехнулся Арцеулов. — Могу лишь добавить, что сзади, судя по всему, строится энергетическая станция, только не пойму, на каком виде топлива. Ангары у аэродрома очень крупные, так что там могут быть эллинги для дирижаблей… Я ничего не упустил, Степан?

— Да чего? — чуть пожал плечами Косухин. — Все верно. Охраняют те, которые в черном. Как там их — демоны, что ли?

— Чараки.

— Во-во. Видно плохо, но, похоже, у них такие же семизарядки, как и у тех в сером. А вот серых я не заметил, они, кажись, только во внешнем кольце, сюда их не пускают. Квартируют черные в монастыре, а справа, в домиках, живет какое-то начальство. На вышках пулеметы, у входа в монастырь — тоже. Пулеметы наши — «Максимы»…

— «Максим» — английский пулемет, Степан, — поправил Арцеулов. — Ну что ж, на обитель бога Ямы не очень похоже, а вот на какой-то сверхсекретный военный объект — очень даже…

— О'кей, — кивнул Тэд. — Только кому он здесь понадобился?

— Голубым свастикам. Степан, вы там красного флага не разглядели?

— Не было там флага! — обиделся Степа. — И свастика — еще не примета.

— Вот как? — уронил капитан.

Лично он не сомневался. Те, кого представлял Венцлав, похоже, обосновались и здесь, на глухой окраине Тибета.

Степа тоже понимал, что голубые свастики — не случайное совпадение, но признавать это уж больно не хотелось. Вдруг Шекар-Гомп — тайная революционная база на Тибете, создаваемая для нужд Мировой Революции. Выходит, он приведет сюда беляка и раскроет, может, самый главный пролетарский секрет?

— А ну его! — буркнул Косухин, настроение которого заметно испортилось. — Пошли отсюда!…

Арцеулов внимательно посмотрел на Степана, но спорить не стал. Тэд тоже согласился, критически взглянул на составленный им план и захлопнул блокнот. Словно услыхав их мысли, из темноты появился один из монахов, неся в руке фонарь и, поклонившись, закрыл окно бронзовым щитом.

Им принесли ужин. Ели молча, думая каждый о своем. Арцеулов размышлял о том, что господа большевички не так примитивны, как казалось. Похоже, Шекар-Гомп — нечто вроде большевистского аналога Челкеля. Правда, на полигон для эфирных кораблей он никак не походил, но в том, что тут готовили что-то крупное и связанное с наукой, сомнений не было. Недаром им понадобилась Наташа Берг!

О царе ада Яме Ростислав всерьез не задумывался, лишь отметив, что, для охраны Шекар-Гомпа наверняка используют тех же странных типов, которые атаковали дом на Трегубовской, возможно из того же 305-го полка.

Капитан решил отложить все проблемы на завтра, и опустившись на деревянное ложе, почти мгновенно погрузился в глубокий сон без сновидений…

Как только дыхание капитана стало ровным и спокойным, Степа открыл глаза. Он бросил беглый взгляд на слабо освещенную масляной лампой комнату — Ростислав и Тэд спали. Косухин тихо, словно кошка, встал, оделся и взял стоявший в углу карабин. Впрочем, немного подумав, он оставил оружие, ограничившись тем, что сунул за пояс нож.

Степа неслышно пробрался к двери, но затем остановился. Уходить, не попрощавшись, показалось все же невежливым. Взгляд упал на лежавший у постели Тэда блокнот, из которого торчал карандаш. Косухин минуту подумал, а затем написал на пустой коробке из-под папирос:

«Ростислав Александрович!

Жди меня до завтрева вечера. Не вернусь — лучше уходи, сам не суйся. Ежели чего — то кланяйся от меня брату.

Косухин.»

Получилось вполне убедительно. Степа положил коробку перед кроватью капитана и вышел, тихо прикрыв дверь…

Вначале Косухин и не думал действовать в одиночку. Ему нравились слова Валюженича о «команде», к тому же он понимал, что трое смогут куда больше, чем один. Но пару часов, проведенных у окна, заставили его решиться.

Степа сообразил, что караульная служба здесь поставлена неплохо. Пробраться незамеченными, да еще втроем, скорее всего невозможно. Значит, идти надо одному — и не тайно. В запасе у Косухина был опыт, реакция, изрядная наглость — и удостоверение представителя Сиббюро, лежавшее в нагрудном кармане рубашки.

Степа решил рискнуть. Дорогу в помещение с окном он запомнил хорошо, и через несколько минут был уже там.

В комнате было абсолютно темно и тихо. Но, прислушавшись, Косухин заметил, что из угла доносится чье-то тихое дыхание. Он замер.

— Эй! Кто тут?

Вспыхнул огонь, осветивший старое, покрытое глубокими морщинами, лицо. Косухин обрадовался, узнав монаха, который, как показалось, отреагировал на русскую речь.

— Эй, батя! — позвал Степан. — Ты, эта… поговорим…

Монах зажег фонарь, который держал под рукой, и не спеша подошел ближе. Лицо его было бесстрастно и спокойно, но темные раскосые глаза смотрели с любопытством, и, казалось, с одобрением.

— По-русски понимаешь, батя?

Монах кивнул.

— А говорить можешь?

Старый монах, показав рукой куда-то вверх, сделал жест, словно запечатывая себе уста.

— Ну ладно, — нетерпеливо зашептал Косухин. — Понимаешь — и хорошо… Мне… эта… надо отсюда выйти. Тут выход есть?

Монах снова кивнул, затем опять указал рукой вверх.

— Да нет, я не с Луны, — не понял Косухин. — Мне в Шекар-Гомп надо.

Взгляд монаха стал холодным и жестким, он поклонился Степе, затем достал из-под одежды что-то небольшое, сверкнувшее в тусклом свете фонаря старым серебром.

Это был небольшой нож, вернее, стилет из литого серебра. Он показался Косухину необыкновенно тяжелым. Подумалось, что под серебряной поверхностью находится что-то иное — свинец, а то и ртуть.

— Ну, ладно, — снисходительно улыбнулся Степа. — Это, значит, против нечистой силы?

Дождавшись очередного кивка, он спрятал стилет в левый унт. Оружие было скорее забавным, чем грозным, но Косухин решил не отказываться от подарка. Между тем, монах подошел к стене и нажал на что-то, скрытое под ее поверхностью. Зазмеилась трещина, камень начал отъезжать в сторону. Пахнуло холодом. Косухин поежился и вышел наружу. Здесь была темень — скала бросала густую тень, но совсем близко, всего в нескольких десятках метров, снег блестел: Шекар-Гомп включил свои прожектора, заливавшие окрестности мертвенно-белым светом.

Монах тоже вышел наружу, не обращая внимания на мороз и снежинки, падавшие на его бритую голову. Он смотрел на Степу, а затем показал ему какую-то точку в скале, рядом со входом. Косухин сообразил, что это место включения механизма, который сдвигает камень с места.

— Ну, в общем, пошел я… — нерешительно произнес он.

Монах поднял руку в благословляющем жесте, затем вновь показал вверх, в холодное темное небо.

— Не-а, — невесело усмехнулся Степа. — Не оттуда я. И ходу мне туда, по вашим, по поповским законам, нету, потому как убеждений я марксистских…

Но старый монах вновь упрямо показал на небо, затем его рука повелительным жестом метнулась к Шекар-Гомпу, и в глазах полыхнул гнев…

…Дверь закрылась, и Степа остался один под мелким бесшумно падавшим снегом. Надо было идти. Косухин засунул руки в карманы и быстро зашагал к монастырю.

5. ШЕКАР-ГОМП

Днем Шекар-Гомп не произвел на Косухина особого впечатления. Конечно, он оценил масштаб того, что разворачивалось в котловине возле монастыря. Чувствовалась огромная мощь человеческой техники, вгрызавшейся в недра горы. Но в общем, все это было не бог весть как интересно по сравнению с Челкелем. Не хватало серебристой стрелы «Мономаха», которая сразу придавала происходящему особый смысл. Шекар-Гомп прятал свои тайны глубоко под землей. Степа чувствовал нечто вроде любопытства — и не более.

Но теперь, ночью, он понял, что ошибся. Лучи мощных прожекторов заливали окрестности, не оставляя ни единой тени. Четче, чем при неярком свете зимнего дня, вырисовывались ровные ряды бараков, неспешно двигавшиеся возле взрезанной тверди горы гигантские подъемные краны, ровные трубы чего-то неведомого, сооружавшегося за монастырем. Сам Шекар-Гомп и вершина холма тонули во тьме, словно огромное черное пятно посреди ослепительного, но мертвенно-холодного света. Казалось, лучи прожекторов не в силах прорвать завесу тьмы, сгустившейся на вершине и затопившей серые домики за высокой оградой. Со стороны горы доносился ровный тихий гул, показавшийся Степе мрачным и даже зловещим.

Да, теперь Шекар-Гомп смотрелся иначе, Косухин вспомнил то, что пришло на ум при первом взгляде на монастырь: «Сила!»

Сила, неведомая ему, правила здесь, сила собралась в черный сгусток на вершине, и он, красный командир Степан Косухин, должен идти туда, чтобы выполнить задуманное. Идти в одиночку.

Тень кончилась. Степа шагнул на ярко освещенный прожекторами склон. Стало неуютно, но Косухин заставил себя держаться как можно более ровно, идти неспешно, и даже вынул руки из карманов.

В общем, затея была безумная, но не безумнее того, что уже приходилось совершать за последние два года. Степа видел, как без боя сдавались целые города — достаточно кому-то не испугаться и настоять на своем. Он помнил Челкель. В том, что «Мономах» ушел в небо, есть и его, Косухина, заслуга.

Наверное, Ростислав на него обидится. То есть даже не обидится, а посчитает невесть кем, чуть ли не сообщником этих, со свастиками. Это обидно, но Степа считал, что должен быть выше обывательских обид. Силу, угнездившуюся в Шекар-Гомпе, не сокрушить ни вдвоем, ни втроем. Значит, надо было действовать по-другому. Кроме того, странный гость, приходивший к ним ночью, велел именно ему, Косухину, разузнать, что творится здесь. Выходит, как ни кинь, он поступает верно…

Степа прошел уже саженей триста по ровному чистому снегу, но, похоже, никто не обращал на него внимания. Справа темнели огражденные высоким забором бараки. На вышках торчали охранники, но никто из них покуда Степой не заинтересовался. Молчал и монастырь, словно появление незваного гостя было здесь делом обычным и вполне допустимым.

Косухин начал опасаться, что его расчеты ошибочны. А что, если его просто срежут пулеметной очередью с ближайшей вышки? Это показалось настолько реальным, что на миг Косухину стало холодно, но он сцепил зубы и продолжил путь, держа курс прямо на монастырь. Нет, не должны! Он представлял себе тех, кто сейчас — в этом Степа был абсолютно уверен — следит за ним с вышек, почти неразличимых в темноте монастырских стен. Он идет открыто, не прячась, не пытаясь перебраться через ограду. Значит, он должен вызвать по крайней мере любопытство. К тому же Степа один, а значит, те, кто охранял монастырь, могли его не опасаться.

Издалека по-прежнему доносился гул от работающих машин. Можно было уже разобрать, что гул идет со стороны стройки, но не от подъемных кранов — они поднимали свои решетчатые шеи почти бесшумно, — а откуда-то из-под земли, из потревоженных недр. Степе даже показалось, что гудят не моторы, а нечто совсем иное, куда более мощное и невиданное. Впрочем, Косухин не стал предаваться догадкам. Его вдруг поразила еще одна неожиданная мысль. Весь его расчет строился на том, что его должны встретить люди — хорошие, плохие, но люди. А что, если здесь лишь те, кого он уже видел в Иркутске и потом, в тайге? Арцеулов называл их оборотнями. Он сам — славными бойцами 305-го полка. Вспомнились страшные неживые глаза, неуклюжие, немного медлительные движения. Перед глазами встало странное неузнаваемое лицо Феди Княжко…

Нет, тут должны быть и другие! Кто-то командует «этими» — подходящее слово никак не приходило на язык. Там, в Иркутске был товарищ Венцлав, с которым по крайней мере можно говорить, как с человеком. Или почти как с человеком…

Косухин заставлял себя не сбавлять темпа. Все равно, сворачивать поздно. Склон горы был совсем рядом. Степа мог уже рассмотреть длинный ряд вырубленных в скале ступеней. Подниматься в Шекар-Гомп предстояло долго, и каждый гость был превосходно виден сверху, со стороны ворот.

Степа начал подумывать, не стоит ли остановиться возле самой лестницы и подождать, как вдруг показалось, что откуда-то донесся порыв ледяного ветра. На миг перехватило дыхание. Сердце сжалось, и в то же мгновенье, Косухин понял, — ветер тут совершенно ни при чем. Из темноты вынырнули серые тени. Секунда — и три огромных пса окружили Степу, молчаливо скалясь и сверкая красноватыми глазами. Косухин замер. Собаки — или волки, понять трудно, — тоже остановились, отрезая путь к отступлению.

— Ну, привет! — выдохнул Степа. — Давно, чердынь-калуга, не виделись…

Он понял — за ним давно следили и не вмешивались потому, что он шел туда, куда его привели бы и так — ко входу в Шекар-Гомп. А вот теперь ему велено подождать…

Люди появились внезапно. Степа не понял, откуда — то ли из тени, лежавшей на горе, то ли откуда-то со стороны. Косухин взглянул в лицо первому, кто подошел к нему, и облегченно вздохнул — лицо самое обыкновенное, человеческое, к тому же косоглазое, такое же, как у монахов или тех типов в серых полушубках. У этих были такие же японские винтовки, только полушубки черные, почти как «гусарский» наряд Арцеулова.

«Тоже мне, демоны! — мелькнула успокоительная мысль. — Видать, эти монахи со страху ума лишились…»

Солдаты в черном секунду выждали, затем винтовки дрогнули, через мгновенье четыре ствола смотрели Степе в грудь. Так и подмывало поднять руки, но Косухин решил рискнуть.

— Но-но! — спокойно произнес он, расправив плечи. — Старшего, живо!

Он был почти уверен, что его не поймут, но рассчитывал на тон. Стволы винтовок нерешительно заплавали в воздухе, затем один из солдат неуверенно, по слогам произнес:

— Кы-то та-кой?

— Представитель Сиббюро! — хмуро ответил Косухин и медленно, чтобы не испугать охранников, полез в нагрудный карман. Солдаты ждали. Степа достал удостоверение, но показывать его не стал, махнул бумагой в воздухе и повторил:

— Старшего, говорю, давай! Да с переводчиком, если по-русски не понимаете.

«Чердынь-калуга» он произносить не стал. На всякий случай…

Типы в черном нерешительно смотрели на бумагу. Наконец, один из них, вероятно старший, что-то коротко бросил остальным. Винтовки опустились, один из солдат повернулся и быстро зашагал куда-то в сторону, скрывшись в густой тени. Наступило молчание.

Степа стоял спокойно, стараясь незаметно рассмотреть своих охранников. Обыкновенные азиаты, вероятно, такие же бхоты, как и все прочие. Полушубки теплые, сидят ладно, на ногах какие-то странные сапоги с меховыми отворотами, на шапках хорошо знакомый Степе знак. Только сейчас, в мертвенном свете прожекторов, свастики казались не голубыми, а черными…

Косухин хотел уже завязать разговор, как вдруг из тени вынырнул солдат в черном вместе с кем-то другим, в таком же полушубке, но без винтовки. Косухин вгляделся — лицо у этого человека было русское.

— Предъявите мандат… — голос прозвучал тускло, невыразительно. Казалось, неизвестному совершенно неинтересно, каким это образом человека из России занесло сюда. Он хотел посмотреть документ — и только.

Степа, приняв как можно более независимый вид, протянул бумагу. Тот, кто говорил по-русски, рассматривал ее долго, затем сложил, но не вернул, а сунул в карман:

— Слушаю вас, товарищ Косухин…

— Мне старший нужен, — упрямо проговорил Степа. — Ему и скажу…

— Это сверхсекретный объект, — голос оставался таким же невыразительным, словно мертвым. — Здесь ваши полномочия недействительны.

— А то! — искренне возмутился Косухин. — Ты чего, браток, не знаешь, что такое Сиббюро? Я даже командира дивизии могу снять и вот этой самой рукой порешить! Ежели я тут — значит, надо!

Все это было некоторым преувеличением, но звучало убедительно. Человек, говоривший по-русски, минуту простоял молча, затем бросил:

— Хорошо. Сдайте оружие.

— Держи! — Косухин отдал нож, торчавший за поясом. О стилете, спрятанном в унте, он предпочел умолчать.

Тот, кто говорил с ним, кивнул солдатам, и они принялись обыскивать Степу, правда, без особого пыла и, в общем, неумело. Будь на то Степина воля, он пронес бы не только стилет, но и наган.

— Пошли…

Собаки куда-то исчезли. Солдаты закинули винтовки на плечи и двинулись влево. Степа с достоинством проследовал за ними, стараясь на всякий случай запомнить дорогу.

Они прошли метров двадцать, нырнули в тень, и старший, — тот, кто говорил с ним, — резко махнул рукой. Блеснул свет, часть склона отъехала в сторону, открывая замаскированный вход.

«Это мы уже видели, — подумал Косухин. — Надо было сразу догадаться.»

Но он ошибся. В убежище, где жили монахи, проход был узким и освещался огнем масляных ламп. Здесь он казался раза в два шире и был залит электрическим светом. По стенам змеились толстые кабели, то и дело попадались какие-то щитки, сигнальные лампочки и отверстия для вентиляции.

«Этого и на Челкеле нет, — прикинул Степа, с уважением осматривая внутренность тоннеля. — Да, сила!..»

Они прошли метров сто и попали в небольшой зал, где было несколько дверей, закрытых металлическими плитами. Степана подвели к одной из них. Старший вновь сделал знак, металлическая плита разъехалась на две половины, открыв небольшую освещенную кабину. Степа шагнул первым, вслед за ним вошел один из солдат и тот, кто говорил по-русски. Металлические двери опять съехались, и Косухин почувствовал, что кабина поехала вверх.

Лицо того, кто был старшим, оказалось совсем рядом, и Косухин получил возможность рассмотреть то, что пропустил раньше. Прежде всего, на шапке неизвестного была не свастика, а обыкновенная красная звезда с плугом и молотом. Во-вторых, на лице у человека оказался шрам — пуля, распоров левую щеку, ушла к виску.

«Повезло мужику! — мелькнула мысль. — Не помер!»

И тут глаза неизвестного в упор взглянули на Косухина, и Степа почувствовал, как по коже ползут незваные мурашки. Он узнал этот взгляд — мертвый, неподвижный, абсолютно ничего не выражающий. Так смотрел Федя Княжко. Такой взгляд был у Ирмана, у мертвого Семирадского…

«Значит, и тут! Нараки… Кажись, попался…»

Косухин на миг прикрыл глаза, но затем заставил себя смотреть. Выходит, монахи не ошиблись — внутренняя охрана действительно состоит из тех, кого они называли «демонами». Ошиблись они в одном — у «демонов»-нарак на шапках были не свастики, а красные звезды…

Кабина остановилась, отворились двери, и человек с мертвыми глазами кивнул Степе, приглашая выйти. Косухин шагнул наружу и оказался в широком коридоре. На этот раз он находился не в недрах горы — стены были самые обычные, покрытые белой штукатуркой, а в конце коридора он заметил небольшое окно.

«Выходит, наверх поднялись… Ну и ладно!»

Они прошли мимо нескольких запертых дверей, а затем остановились у одной, тоже закрытой. Над нею горела большая лампа, по бокам стояли солдаты в черном с винтовками, но уже не с японскими, а с обычными трехлинейками. Косухин, подходя, заметил, что в коридоре холодно, как на улице. Похоже, тех, кто обитал здесь, холод вполне устраивал.

Первым вошел неизвестный со шрамом. Затем дверь открылась, он появился на пороге и кивнул Косухину. Степа вздохнул и переступил порог…

Он ожидал увидеть приемную, такую же, как в солидных столичных учреждениях — с обязательным секретарем и ожидающими посетителями. Но за дверью оказалась небольшая комната с одним окном, выходившим куда-то в ночь. Слева стоял стол, на котором чернели три телефона, около него сгрудились несколько стульев, а на одной из стен чуть косо висел большой портрет Карла Маркса. В общем, все это походило на кабинет секретаря укома, в котором только что окончилось совещание.

Все это Косухин приметил мельком, походя. Его интересовал тот, главный, который здесь обитал. Он стоял около стола, глядя не на Степу, а в окно, хотя там, кроме ночной мглы, подсвеченной прожекторами, ничего увидеть было нельзя.

Тот, кто стоял у стола, был невысок, носил черную куртку, на носу сверкало небольшое пенсне, а с подбородка свисал клок неаккуратно подстриженной бороды. Черные густые волосы слегка вились, в них серебрились белые пряди.

Степа остановился на пороге, сопровождающий козырнул и вышел. Наступило молчание, которое Косухин не спешил прерывать обязательным вежливым покашливанием. Эти секунды он решил использовать для того, чтобы лучше рассмотреть этого кудрявого, с бородой.

Почему-то Косухину показалось, что он уже встречал этого человека. Правда, где и как — вспомнить не удавалось.

Кудрявый медленно повернул голову. На Косухина глянули темные матовые глаза.

Он знал этого человека. Его знали все — Якова Гольдина по кличке «товарищ Сергей». Молодой, всего на десять лет старше Косухина, член Центрального Комитета, Гольдин, с лета 17-го руководил аппаратом ЦК. Несколько раз Косухин слышал на митингах его резкие, горячие выступления, а один раз «товарищ Сергей» даже принимал его вместе с группой молодых красных командиров перед поездкой на фронт.

Гольдина знали в партии, уважали, некоторые даже любили. Поговаривали, что Вождь начал посматривать на молодого руководителя с настороженностью — слишком быстро «товарищ Сергей» осваивался на высшем партийном посту. Этим провокационным слухам Степа, конечно, не верил, но догадывался, что у Гольдина много врагов.

Итак, встреча была не первой, но Косухин никак не мог на нее надеяться. Хотя бы потому, что в марте 19-го, перед самой поездкой на Восточный фронт, он видел «товарища Сергея» в последний раз. Яков Гольдин лежал в деревянном, обшитом красным кумачом, гробу, и красный командир Косухин вместе с другими делегатами партийного съезда провожал руководителя ЦК в его последнее жилище у стен Главной Крепости. Только тогда на желтом старом лице «товарища Сергея» не было пенсне, а волосы были черные, без всякого намека на седину…

«Что ж это? — пронеслось в голове, но тут же пришел ответ: — Это правда.» Венцлав говорил: ради победы революции придется сотрудничать и с упырями. Тогда Степа решил, что командир 305-го шутит…

— Здравствуйте, Косухин, — голос Гольдина остался прежним, лишь стал чуть ниже, и в нем чувствовалась легкая хрипотца. — Кажется, мы виделись летом 18-го?

— Так точно, — деревянно отбарабанил Степа.

— Вы были на Восточном фронте? Кто вас рекомендовал в Сиббюро?

— Товарищ Смирнов. — Косухин постепенно приходил в себя. Главное, серебряный стилет на месте, в левом унте.

— Хорошо… — стеклышки пенсне блеснули, желтоватая маленькая рука перебросила с места на место какую-то бумагу. Всмотревшись, Степа узнал свое удостоверение. — Как попали сюда?

— А на аэроплане, — врать Косухин не любил, но уж ежели врать — так на полную катушку. — Генерал Мо подкинул. С Челкеля.

— Так… Как вы прошли внешнее кольцо охраны?

— А проще репы! — Степа позволил себе даже усмехнуться. — Бдительности у местных товарищей не хватает! Подтянуть бы надо…

— Вы правы. Бхотская красная армия еще очень молода. Но поскольку мы здесь находимся по приглашению правительства Тибетской Бхотской Трудовой коммуны…

«Ого!» — подумал Степа.

— …То мы, естественно, вынуждены доверить им некоторые не столь важные участки. Мы ведь здесь недавно — всего полгода. Кто вам поручил заниматься Челкелем?

— Товарищ Венцлав.

— Кто? — удивление в голосе Гольдина было неподдельным, и Степа, вспомнив рассказ вражины-Федоровича, спешно добавил: — Ну, Волков…

— А-а, Всеслав… Столица о вашей миссии ничего не знает.

— Знает… — Косухин блефовал, но делать было нечего. — Только дело-то секретное…

— Допустим. Ну, слушаю вас…

— Ну, это… — Косухин сосредоточился, чтобы точно вас произвести заранее подготовленную речь. — По приказу, значит, товарища Венцлава, то есть Волкова, занимался поимкой группы белого бандита полковника Лебедева. Накрыл их аккурат на Челкеле. Там как раз местный комитет восстание начал…

— И вы стали комиссаром полигона. Знаю, — короткая бородка нетерпеливо дернулась.

— Ну так чего? — искренне обиделся Степа. — Раз знаете… Налетели китайцы, хотели к стенке, чердынь-калуга, поставить. Пока разбирались, Мо, который командующий этим… Синцзянским округом, отправил Наталью Берг сюда…

— Ну и что? — коротко бросил Гольдин. Тон его не обещал ничего хорошего. В обычной ситуации Степе стоило бы задуматься о своей партийной карьере. Но тут терять было нечего.

— Как что, товарищ Гольдин? У меня приказ! Я должен эту Берг доставить в Иркутск. И точка!

— Странно… — решительный тон Степы, похоже, произвел некоторое впечатление, и голос «товарища Сергея» стал немного мягче. — Похоже, Косухин, здесь какая-то накладка. О Берг мы получили распоряжение из Столицы. Она нужна здесь. Впрочем, я велел дать радиограмму, думаю, ответ будет скоро…

Косухин похолодел. Ну конечно, здесь должна быть радиосвязь! Вон какие железки на крышах торчат! Этого Степин план не предусматривал. Он вдруг подумал, что у него есть еще шанс. Сейчас, прямо здесь, признаться товарищу Гольдину во всем. Конечно, его арестуют, очевидно, турнут из партии. Но он честно примет все, что ему положено и попросится на фронт…

И тут перед его глазами встало лицо Феди Княжко. Его пошлют на фронт — в составе легендарного 305-го. Или еще какого-нибудь легендарного. И тогда у него не будет желания нарушать приказы. У него уже не будет никаких желаний…

Матовые темные глаза Гольдина взглянули прямо на Степана, он встретил этот взгляд спокойно — уже привык. Значит, во имя революции он должен не только отдать жизнь — на фронте или потом — под ударами прикладов в застенке. Он еще должен сотрудничать с этими, которых вроде бы и не бывает! И, очевидно, для полной победы, должен стать одним из них! Нет, этого не может требовать от него партия! Революцию делают живые ради живых!

…Дверь в кабинет отворилась. Вошел все тот же — со шрамом, неся в руке сложенную вдвое бумагу. Косухин понял, что развязка близится. Он присел на стул, рука скользнула к голенищу унта…

Гольдин взял бумагу, развернул, и через минуту его глаза удивленно взглянули на Степу. Косухин понял — у него осталось две-три секунды, прежде чем тот, кого похоронили в марте 19-го, отдаст приказ…

Серебряный стилет был уже в руке, и Степа вновь почувствовал его неожиданную тяжесть. Тот, со шрамом, стоял совсем рядом. Косухин прыгнул, сбил его с ног подсечкой и через мгновение был возле стола. Мертвые глаза «товарища Сергея» все еще глядели удивленно, желтые руки дернулись, но Косухин что есть силы толкнул стол от себя, прямо на Гольдина. Стол поддался неожиданно легко, прижав того к стене. Правой рукой, державшей стилет, Косухин полоснул по проводам телефонов. Они не поддались, и Степа попросту выдернул их из розетки. Еще миг — и удостоверение уже в кармане шубы. Тип со шрамом вставал, в руке тускло блестела сталь нагана. Косухин толкнул его еще раз и бросился к двери. Пришла мысль о караульных с мосинскими трехлинейками, но рассуждать было поздно. Дверь отворилась. Степа бросился вперед, туда, где окно. За спиной послышался характерный звук — охрана вскидывала винтовки, но еще пара секунд у Косухина была в запасе. Окно в конце коридора, он может успеть до первого выстрела…

Слева послышался странный звук. Степа, скосив на бегу глаза, увидел, как в стене отворяется дверца. Из кабины, точно такой же, в которой привезли его самого, выходил какой-то косоглазый в черном полушубке. Решение пришло внезапно. Косухин, резко повернувшись, рубанул бхота ребром ладони по горлу и успел вскочить в кабину за полсекунды до того, как стальные дверцы захлопнулись. Ударил выстрел, другой — но пули скользнули по металлу.

В кабине было светло и пусто. На какое-то мгновение появилось ощущение покоя и безопасности. На стене было несколько кнопок, одна под другой. Косухин уже протянул руку, чтобы нажать нижнюю, но тут же сообразил, что внизу его уже ждут. Значит… Кнопки казались совершенно одинаковыми, но о дна была чуть более затертой, ее явно нажимали чаще. Степа услышал еще один выстрел, уже совсем рядом, за стальной дверью, и, нажав кнопку, с удовлетворением почувствовав, как кабина мягко тронулась с места.

Все происходящее никак не укладывалось в первоначальный замысел — Степу раскусили слишком рано. Оставалось искать выход, и, заодно, по возможности, увидеть еще кое-что. Его послали узнать — что ж, он попытается…

…Кабина остановилась, двери разъехались, и Косухин выскочил в темный коридор. Здесь было не так холодно, и Степа понял, что находится под землей. Редкие лампы освещали длинный пустой проход, который шел, похоже, в сторону монастырского двора, проходя под ним, и вел куда-то дальше, откуда доносился негромкий гул. Степа обернулся — сзади тупик. Особого выбора, в общем, не было. Можно было попытаться вновь вызвать кабину и поехать на другой этаж, но там могла ждать охрана. К тому же Степе стало интересно. Если те, кто работают здесь, чаще всего бывают на этом этаже, значит, самое важное должно находиться тут. Косухин оглянулся, расстегнул шубу, пристроил стилет за ремнем, перетягивавшим гимнастерку, и пошел вперед, туда, где слышался гул.

Стены были голые, каменные, без следа штукатурки. По всему заметно, что работы на этом этаже еще идут, и то, что он видит — лишь черновой набросок того, что здесь намечается. Дверей ни слева, ни справа не было. Мелькнуло темное отверстие. Степа заглянул туда и понял, что перед ним грубо вырубленное в скале помещение, еще незаконченное, без двери и освещения.

Гул постепенно усиливался. Впереди, где кончался коридор, мелькнул синий отблеск. Вначале Косухину показалось, что это светит фонарь, но уже через некоторое время он понял, что ошибся — синий свет, заливавший коридор, шел откуда-то снаружи, из чего то большого, находившегося дальше. Косухин ускорил шаги. Он почти бежал, отмечая то слева, то справа такие же вырубленные в скале, но еще не оборудованные комнаты. Синий свет был уже близко, гудение стало мощным, басовитым, справа мелькнула дверь, на этот раз настоящая, перед дверью кто-то стоял. Но рассуждать некогда — переливающаяся пульсирующая синева была уже совсем рядом. Коридор расступился, и Степа оказался на большой ровной площадке.

Первое, что он увидел, — это огромный зал, вырубленный в скале. Зал был многоугольным, в него вело несколько высоких арок, под одной из которых Степа и находился. Впрочем, если зал и был чем-нибудь интересен сам по себе, то лишь размерами. Он был пуст, каменные стены казались удручающе голыми, лишь возле арок имелись следы каких-то каменных изображений. Впрочем, теперь их невозможно было распознать — они оказались стесанными до основания и даже грубо закрашенными черным.

В общем, в самом зале смотреть было почти ни на что. Зато посередине, там, где площадка заканчивалась ровным круглым провалом, находилось то, что заставило Косухина затаить дыхание. Синий свет, точнее темно-голубой, с еле заметными зеленоватыми отливами, шел отсюда. Там, где начинался провал, в центре зала, из-под земли поднималась ввысь огромная светящаяся колонна. Она была громадной — не менее сорока саженей в диаметре, густой и, казалось, неподвижной. Но это было лишь первое мимолетнее впечатление. На самом деле синий свет шел мощным густым потоком, еле заметно вибрируя, колеблясь и распространяя вокруг себя легкое свечение, напоминающее радугу. Голубая колонна исчезала где-то вверху. Присмотревшись, Косухин заметил что-то, напоминающее огромный колпак, грубо склепанный из светлого металла. Из-под земли шел ровный гул, воздух был свеж и чист, и Степе показалось, что он чувствует резкий, но приятный запах. Запах был странным и непривычным, и Степа вдруг подумал, что так могут пахнуть камни…

Косухин стоял, не в силах оторвать глаз от голубой колонны, провожая взглядом бесконечные волны холодного огня, вырывающегося из недр и исчезающего в высоте. Значит, именно это монах называл кровью окаменевшей ведьмы! Нет, это никак не походило на кровь. Голубой свет был холоден и чист, в нем чувствовалось что-то далекое, чуждое, не связанное ни с людьми, ни с их нелепыми легендами…

Постепенно глаза стали различать некоторые подробности. Вдали, на другом конце зала, стояла огромная решетчатая конструкция, немного напоминавшая то, что Степа видел на Челкеле. Похоже, ее только начинали монтировать. Косухин решил, что ее собираются пододвинуть вплотную к идущему из-под земли свету, соединив каменную поверхность пола с почти неразличимым отсюда колпаком из светлого металла. Голубой свет как бы пытались загнать в ловушку, и эта мысль показалась Степе почему-то неприятной, чуть ли не кощунственной…

Итак, он увидел то, что скрывает Шекар-Гомп. Кипящая кровь Браг Сринмо… Видимо, именно это привлекло сюда тех, кто захватил монастырь. Голубой свет почему-то понадобился тем, кто носит свастики — тоже голубые. Мелькнула мысль, что совпадение тоже могло быть неслучайным…

Голос прозвучал неожиданно. Щелкнул затвор, и Степа запоздало вспомнил о типе, которого видел у дверей. Он слишком увлекся — и влип. Оборачиваться было поздно, и Косухин рухнул на холодный каменный пол, опередив пулю на доли секунды. Шапка смягчила удар, но в голове загудело, перед глазами поплыли желтые пятна. Степа все же нашел в себе силы откатиться в сторону и вскочить. Солдат в черной куртке был рядом, зрачок ствола смотрел Косухину в лицо. Степа резко дернулся в сторону, вновь опередив выстрел, а затем бросился вперед, стараясь перехватить винтовку за цевье. Это удалось, но вырвать оружие он не сумел — солдат держал его крепко. Степа дернул винтовку еще раз, перед глазами мелькнуло красноватое скуластое лицо с холодными остановившимися глазами, и тут огромная ледяная пятерня легла на горло. Степа захрипел, рванулся, но скуластый, одной рукой продолжая держать винтовку, другой неторопливо но сильно сжимал Степино горло. Мертвые, затянутые пеленой зрачки взглянули прямо в лицо.

Степа выпустил винтовку, попытался отодрать холодную ладонь, но единственное, что удалось — это немного ослабить хватку. Боль затопила сознание, рука скользнула вниз, задев рукоятку стилета. Уже без всякой надежды, просто машинально, Косухин выхватил стилет и несильно, косо полоснул им по руке врага. Острый металл оставил неглубокую узкую рану, но из-под красноватой кожи выступила не кровь, а что-то, похожее на черную пузырящуюся пену. Косухину даже показалось, что из раны заклубился легкий бурый дым. Скуластый дрогнул и разжал хватку. Косухин машинально сделал шаг назад, вобрал в легкие побольше воздуха, а затем прыгнул на врага, целя стилетом в шею.

Он не промахнулся — металл вошел как раз возле сонной артерии. Скуластый вновь дернулся, сильным движением отбросил Степу в сторону, попытался сделать шаг, но пошатнувшись, схватился руками за торчащий в шее стилет, и тяжело рухнул на каменный пол. Дрогнули в последних конвульсиях ноги, послышался хрип — и тело замерло.

— Фу ты!… — Косухин перевел дыхание, не без опаски подошел к трупу, вынул стилет из раны и оглянулся. Вокруг — и на площадке, и дальше, возле недостроенной металлической фермы — по-прежнему было пусто и спокойно. Оставался коридор. Степа хотел оглянуться, но шея заныла, и он стал массировать ее, пытаясь восстановить кровообращение…

— Косухин, сюда! — голос прозвучал неожиданно. Степа, забыв о ноющей шее, резко обернулся — под аркой, которая вела в коридор, стояла Наташа Берг — такая же, какой он видел ее в последний раз в Челкеле, в том же белом полушубке, только на лице ее было, казалось, что-то не так. Присмотревшись, Косухин понял — под правым глазом у девушки красовался внушительного вида синяк.

— Степан, скорее же!

Косухин вздохнул, мотнул головой и подбежал к девушке. Та схватила его за руку и потащила куда-то влево, вдоль каменной стены. Степа, еще не вполне осознав происходящее, молча подчинился.

— Наталья Федоровна! — из-под арки выскочил какой-то толстячок в расстегнутом «интеллигентском» пальто и шапке-пирожке. — Куда вы? Это… это опасно, матушка!

— Ну вас! — огрызнулась Берг на ходу и повернулась к Степе. — Косухин, вы-то здесь откуда?

— Да я… это… — начал все еще не пришедший в себя Степа, но девушка прервала его:

— Я была рядом, в комнате возле арки. Если вы в самом деле такой рыцарь, могли бы вначале заглянуть ко мне, прежде чем затевать драку…

Степа вздохнул — он представлял себе встречу с Наташей несколько иначе. Между тем, девушка, продолжая держать Косухина за руку, быстро провела его к следующему входу, оглянулась и втащила под арку, ведущую в коридор.

— Я… — вновь заговорил Степа. — Это… здравствуйте, Наташа!

— Здравствуйте, Косухин! — Берг улыбнулась и быстро поцеловала Степу в щеку. — Вас что, тоже сюда притащили?

— Нет, я…

— Пойдемте!

Они шагнули вперед, и темень окружила их со всех сторон. Под ногами хрустели небольшие камешки, шуршала потревоженная пыль. Похоже, коридор был давно заброшен.

— Я… это… сам… за вами, — формулировка вышла не особо четкой, но Берг поняла.

— Господи, Косухин! Вы добирались из Челкеля?

— Ну да! Надо же было вас…

— Ростислав жив? С вами?

— Ага…

Берг на секунду остановилась, внимательно вгляделась в темноту и покачала головой.

— Сумасшедшие мальчишки! Ростислав ладно, он хоть Дюма начитался, а вы-то? Косухин, вы хоть догадываетесь, куда сунулись?

— Догадываюсь…

— Ну, тогда…

Девушка не договорила и, продолжая держать Степу за руку, потащила его дальше по темному коридору.

— Сюда они не суются. Не понимаю, почему, но, похоже, побаиваются. Наше с вами счастье, что здесь еще ничего не готово! Даже сигнализация… Видите, я в этом дурацком тулупе — в лаборатории холодно, как на улице. Впрочем, им-то тепло ни к чему…

Они прошли еще метров сто. Темнота стояла кромешная, но Берг то и дело останавливалась, словно надеясь что-то увидеть.

— Куда мы? — осмелился поинтересоваться Степа.

— Косухин, вы гуляете с девушкой. Вам этого недостаточно? — Берг вновь остановилась, в темное вспыхнула спичка. — Тут где-то должен быть вход. Посмотрите.

Степа оглянулся, но ничего, кроме серых неровных стен и засыпанного мелкими камешками пола, не заметил.

— Значит, чуть дальше… Я ведь здесь тоже не теряла времени, Косухин. Пролив, как и полагается, горькие слезы вместе с другими бедолагами, я попыталась изучить этот гадючник… Или морг, это точнее…

— У вас это… что-то с лицом…

— Так вы дипломатично называете мой изящный фонарь? Это еще на Челкеле. Один косоглазый посчитал, что я излишне интересуюсь местом моей будущей командировки… Попросту выглядывала в иллюминатор аэроплана… Стойте…

Наташа остановилась и вновь чиркнула спичкой. Слева показалась дверь, вернее, темный проход, над которым было выбито странное лицо с прикрытыми, словно во сне, глазами. Странность заключалась в том, что глаз было три — третий находился прямо на лбу. Каменные губы кривились в невеселой улыбке.

— Хорош! — вздохнула Наташа. — Здесь все такое… Так вот, мой коллега, тот, что выскочил вслед за нами… Кстати, очень неплохой физик-теоретик, из Киева, кажется… Он вообще не из героев, как вы заметили, но однажды… Ну что, рискнем, Степан?

Степа пожал плечами и первым шагнул в проход. Там оказалось еще темнее, воздух был сух и наполнен пылью. Косухин прислушался — тишина была мертвая, но где-то вдали ему почудился легкий шорох. Он нерешительно остановился.

— Пойдемте, Косухин. Что бы тут ни было — все лучше, чем в компании ваших краснолицых…

— Почему моих? — обиделся Степа.

— Ах, уже не ваших, господин красный командир? Тем лучше…

Они прошли несколько шагов. Протянутая рука Степы уткнулась в стену. Зажженная спичка высветила небольшую, совершенно пустую комнату, в одном из углов которой виднелась еще одна дверь, скорее лаз — небольшой, едва ли больше метра высотой.

— Теперь надо подумать… Косухин, у вас есть папиросы?

Степа похлопал себя по карманам. К счастью, курево он не забыл. Они закурили, присев прямо на каменный пол. Наташа глубоко затянулась и вздохнула:

— Это ужасно, Степан! Курю, как крючник… К счастью, папиросами нас снабжают… Ну вот, доскажу. Этот мой коллега как-то был вызван наверх, к какому-то здешнему обер-упырю. Такой кудрявый, в пенсне.

— Гольдин…

— Ну да из этих… Гольдиных… Обсуждали монтаж главной установки — ну, вы видели, там уже установили несущую ферму… Так вот, ему показали план нижних этажей. Память у него абсолютная, он этот план запомнил и перечертил. Оказалось, что в соседнем коридоре, как раз в этом, есть несколько помещений, одно из которых вроде бы выводит наружу. Я считала шаги, по-моему, мы не промахнулись.

— Вы думали бежать?

— Думали… — огонек осветил невеселую улыбку. — Конечно думали! Но, во-первых, мои, так сказать, коллеги, смертельно напуганы. Вы же сами видели, даже сейчас никто не решился. В общем, они правы — нам показывали, что здесь бывает с теми, кого ловят…

— А что?

— Не надо… И так невесело. Ну, а во-вторых, мало выйти из монастыря. Вокруг охрана, насколько я поняла, в два эшелона. Дальше — горы, местные жители или перебиты, или выселены, к тому же зима…

— Да, — кивнул Степа, затаптывая унтом окурок. — Видели, чердынь-калуга. Хуже колчаковцев!…

— Сравнили, Косухин! Остальное понятно. Наш страж отправился вас ловить, я человек любопытный — выглянула. Признаться, успела испугаться, но вы его здорово… Я, честно говоря, думала, что их берет лишь основной кол…

— Да причем здесь кол! — поморщился Степа, вставая. — Значит, надо туда?

Он кивнул в сторону неразличимого в темноте лаза.

— Вероятно. Терять нам нечего. Живой им в руки я больше попадать не собираюсь, да и вам не советую. Револьвер хоть у вас есть?

— Есть, — пробормотал Косухин, холодея. Оружия, кроме серебряного стилета, у него не было. С запоздалым сожалением он подумал о винтовке, которую оставил у трупа на площадке.

— Ну, пошли. Могу пойти первой, чтобы придать вам храбрости.

Степа, мягко отстранив Наташу, осторожно протиснулся в лаз.

— Ну-ка, поглядим, что за пещера Лейхтвейса… — Берг зажгла спичку. Неяркий огонек на мгновенье осветил помещение. Здесь также было пусто, в противоположной стене чернела еще одна дверь, но уже повыше, по бокам стояли короткие каменные лежанки. В последний миг, перед тем, как спичка погасла, Косухин успел заметить на стенке что-то напоминающее масляный фонарь, которым пользовались монахи.

— Наташа, зажгите еще спичку! Тут, кажется…

Это был действительно фонарь, и даже заправленный маслом. Через минуту, после третьей спички, он загорелся, осветив помещение неровным розоватым огнем.

— Вовремя, — заметила Берг. — А то у меня уже кончался коробок. Пока нам везет…

Степа шагнул к следующей двери, держа фонарь повыше. Темнота чуть расступилась, и в ту же минуту Берг вскрикнула — прямо поперек прохода лежал высохший труп. Череп в ошметках сгнившей кожи смотрел прямо на незваных гостей.

Косухину тоже стало не по себе, но отступать он не собирался. Он уже занес ногу, чтобы переступить через мертвеца, но передумал и аккуратно обошел его, держа фонарь над головой. Кажется, они попали из огня да в полымя.

Трупы — высохшие, почти без кожи, и просто скелеты лежали вдоль стен. Некоторые, впрочем, были устроены чуть поудобней, они сидели, причем возле двоих даже стояли большие чаши. На противоположно стене, где чернел проход, прямо над ним было выбито такое же лицо, как и в коридоре — трехглазое, с закрытыми веками и невеселой улыбкой на тонких губах.

— Видать, кладбище, — как можно спокойнее заметил Степа, вспомнив слова монаха.

— Вы правы, Степан, — девушка уже пришла в себя. — Это обыкновенные честные мертвецы, которые не желают никому зла. Наверное, поэтому те, другие, не любят это место…

Минуту они стояли в нерешительности, осматривая склеп. Да, похоже, это и есть старое кладбище Шекар-Гомпа. На некоторых телах уцелели обрывки желтых плащей, а на высоких черепах можно было различить коротко остриженные волосы.

— Простите, — негромко проговорила Берг. — Мы не хотели тревожить вас…

Косухин хотел перекреститься, но сдержался, и осторожно шагнул к следующей двери. Он ожидал увидеть что-либо столь же невеселое, но комната вначале показалась ему пустой. Правда, это было лишь первое впечатление. Когда фонарь осветил ее, стало ясно, что это тоже склеп. Но похоронен здесь был лишь кто-то один.

Этот неизвестный лежал на небольшом возвышении слева от входа. Сразу же стало понятно — это не монах. Высохшее тело покрывали почерневшие остатки когда-то роскошного плаща, в ногах лежал изъеденный ржавчиной меч, вынутый из богато украшенных ножен, чуть ниже находилось то, что осталось от лука и кожаного колчана. Лицо покойного прикрывала маска из тусклого золота.

— Какой-то воин, — предположила Берг. — Смотрите, Степан, здесь барельеф. Наверное, это он…

Степа поднес лампу поближе. На большом, на всю стену, барельефе, был изображен всадник в острой монгольской шапке. В левой руке он держал лук, а правую поднимал к небу. Изображение было старым, руки мастера не везде точными, но Степа сразу же узнал всадника — точно такой же был изваян возле входа в пещерный храм, где их встретил странный старик. Косухин всмотрелся в барельеф, и ему показалось, что он видел всадника не только там. Что-то знакомое было в повелительном жесте руки, в гордой, надменно поднятой голове и даже в фигуре замершего в напряжении коня…

…Свет фонаря упал на золотую маску, и Степа тихо охнул:

— Командир Джор…

— Что вы сказали? — удивилась девушка.

— Н-ничего, — пробормотал Косухин. — Это я так…

Золотой лик был спокоен, в неровном свете фонаря казалось, что недвижимые губы слегка улыбаются. Степа вздохнул и тихо отошел от мертвого тела. Надо искать выход. Косухин обошел все углы, но в комнате ничего, кроме двух каменных лежанок, не было.

— Тупик, — проговорила Наташа, — не может быть… Косухин, здесь по плану есть проход! Господи, ну ищите же!

Косухин вновь обошел небольшую комнату. Стены, высеченные в скале, гладко отесаны, на них нет даже следов двери или прохода. Пол каменный, ровный. Оставалось осмотреть потолок.

Внезапно где-то поблизости, со стороны в оставленного ими коридора, послышались резкие злые голоса. Кто-то крикнул, раздались ответные крики, а затем чей-то резкий голос позвал: «Сюда!»

— Быстро это они! — прошептал Косухин. — Вот, чердынь…

— Они не должны войти сюда, — отозвалась Берг. — Я уверена, Косухин! Иначе они не оставили бы здесь все это…

Степа не был в этом столь уверен, а посему продолжал внимательно осматривать потолок. Увы, и потолок был обыкновенным, каменным, вырубленным в цельной скале.

Крики в коридоре стихли, послышался резкий, пронзительный голос, в котором мало что оставалось от человеческого:

— Косухин! Берг! Немедленно выходите и сдавайтесь! Повторяю! Косухин! Берг…

— Вот щас прямо, — пробормотал Степа, продолжая внимательно осматривать склеп. — Наташа, а где должен быть этот проход?

Берг огляделась по сторонам и на минуту задумалась.

— Н-не помню… Кажется… Нет, забыла. Вроде бы, на юг…

— Где б этот юг, чердынь-калуга, найти!

Между тем голоса в коридоре начали что-то громко обсуждать, затем кто-то, как показалось Степе, уже им виденный и слышанный, заговорил, спокойно, даже мягко. Слова, видимо усиленные каким-то устройством, звучали отчетливо, как будто говоривший находился рядом:

— Степан Иванович! Наталья Федоровна! Прятаться не имеет смысла. Вся эта средневековая мистика вам не поможет. Через несколько минут мы просто взломаем стену…

— Значит, через дверь тебе, зараза, не пройти! — хмыкнул Косухин. — Наташа, а чего это они своих бхотов не пошлют? Они хоть люди.

— Бхоты боятся. Ищите, Степан! Тут должен быть проход! Обязательно! Знаете, как-то очень не хочется превращаться в краснолицую вампиршу со стеклянными глазами…

— …К сожалению, в этом случае мы не сможем вам помочь, — в той же мягкой, почти доброжелательной манере продолжал голос. — То, что войдет сюда, не остановиться, пока не доберется до вас. Это будет весьма неэстетично, поверьте… И поспешите — у вас осталось всего несколько минут…

— Спасибо, что сказал, — отреагировал Степа, думая совсем о другом. Выбор невелик: четыре стены, пол и потолок. Стена, где был проход в комнату, наполненную мумиями, отпадала. Две стены были совершенно ровными, высеченными в скале. Потолок было не так легко разглядеть, но Косухин здраво рассудил, что строители едва ли стали пробивать там проход. Проход нужен для того, чтобы им можно было воспользоваться быстро и без помощи лестницы. Оставался пол и одна из стен, находящаяся за возвышением, на котором лежал мертвец в золотой маске.

Степа осторожно обошел высохшее тело воина, чье запечатленное в золоте лицо так напоминало Джора, и стал внимательно рассматривать барельеф. Света было мало, приходилось то и дело перемещать фонарь.

Мягкий голос смолк, послышались крики, затем все вновь смолкло. И тут вдали послышался негромкий, но гулкий звук, словно что-то огромное упало на каменный пол коридора. Звук повторился, затем еще — кто-то шел, его шаги с каждой секундой слышались все громче и громче. Это не были шаги человека или зверя. Что-то, нетерпеливо приближавшееся из глубин подземелья, ступало мерно, с тяжелым механическим грохотом, словно по коридору двигалась ожившая каменная глыба.

— Косухин… — девушка повернулась к Степе. — Вы… вы слышите?

— А чего? — пожал плечами тот, не отрывая глаз от барельефа. — Они ж обещали! Сейчас, гад, стену крушить будет… Вот, кажись нашел!

Через весь рельеф, в правой его части, сверху до низу тянулась тонкая, словно паутинка, трещина. Косухин легко дотронулся до края, затем надавил посильнее — камень не двигался.

Страшные шаги гремели уже совсем близко. Послышалось сиплое дыхание — казалось, в коридоре работает небольшая паровая машина. Впрочем, сходство было невелико — в тяжелом протяжном вздохе слышалось какое-то неясное бормотание, угрожающее и одновременно чем-то напоминающее плач…

Степа, стиснув зубы, сосредоточился на барельефе. Лампа начала чадить, масло кончалось, и приходилось спешить. В центральной части, изображающей всадника, ничего, похожего на трещину, нет. Оставалось осмотреть левую часть, находившуюся в головах покойного…

Шаги стихли. Несколько секунд стояла мертвая стылая тишина. Человеческие голоса замерли, люди словно исчезли. А может, внезапно подумал Косухин, те, кто в коридоре, и вправду попрятались. То, что пришло на подмогу, испугало даже преследователей.

Первый удар был несильный, мягкий, словно в стену стукнули чем-то гуттаперчевым. Косухин лишь усмехнулся, не отрывая глаз от шероховатого камня, но тут же последовал второй удар — страшный, всесокрушающий. Послышался грохот, запахло пылью — стена, ведущая в первое помещение, не выдержала.

Наташа перекрестилась и, подойдя к стене с барельефом, стала рядом с Косухиным. Новый удар — и вновь грохот рухнувших камней. Что-то с шумом завозилось, послышались тяжкие шаги — то, что сокрушило стену, входило в первое помещение. Берг вздохнула и положила руку на Степино плечо.

— Ага! — вновь произнес Косухин, на этот раз вполне довольный результатами поисков. — А вот и вторая…

Действительно, в левой части барельефа удалось найти вторую ровную и тонкую трещину.

— Да здесь попросту плита! — резюмировал Степа. — Не иначе, на шарнире. Ежели справа не открывается, то…

…Новый удар был еще сильнее предыдущих. Воздух наполнился пылью. Сквозь грохот рухнувших камней вновь послышались шаги, уже совсем рядом. То, что крушило камень, было в соседнем помещении, и сиплое дыхание, мощное и ритмичное, доносилось сквозь проход…

Степа надавил на правую часть плиты с барельефом. Вначале ничего не произошло. Косухин испугался всерьез, но стиснул зубы, негромко выругался и надавил вновь, уже со всей силы. И тут же трещина-паутинка стала глубоким провалом — плита начала поддаваться.

— А ну-ка, Наташа, вместе…

Совместными усилиями трещина превратилась в щель, куда можно было просунуть руку.

— Еще раз!

И тут скала задрожала. С потолка посыпались мелкие камешки, воздух наполнился пылью, глухо звякнул потревоженный меч в ногах мертвеца. Второй удар, еще сильнее — но стена выдержала. Казалось, что-то еще, не только камень, сдерживает неведомую силу.

— Ничего, Степан, — Берг улыбнулась и погладила Косухина по небритой щеке. — Давайте еще попробуем…

— Ага… Три-четыре!

Проход стал шире. Наташа даже попробовала в него протиснуться, но отступила и с сожалением покачала головой. Косухин кивнул, и они вновь надавили на плиту. Медленно, сантиметр за сантиметром, отверстие росло…

И тут последовал новый удар — третий. Казалось, по всему склепу прошел вздох — стена рухнула. По потолку зазмеились трещины, во рту скрипела пыль, но плита наконец-то поддалась. Косухин жестом остановил Наташу, пытавшуюся заглянуть в открывшийся узкий проход и, просунув туда лампу, заглянул сам. Неяркий огонек осветил темный низкий коридор.

— Пошли!

Берг нырнула в проход. Степа подождал еще секунду и, не выдержав, оглянулся. В стене была проломлена огромная дыра, сквозь которую можно было заметить что-то темное, светящееся неярким зеленоватым огнем. Огромный бесформенный отросток — не рука, даже не звериная лапа — просунулся в склеп. Косухину показалось, что он увидел надвигающееся из тьмы круглое немигающее око, горевшее красным огнем. Медлить не стоило. Косухин скользнул в коридор и надавил на плиту с другой стороны, пытаясь закрыть проход.

— Скорее! — торопила Берг. Но Степа все же добился своего — плита поддалась и с легким скрипом стала на место. И тут же, заглушенные камнем, послышались тяжкие шаги — нечто, не торопясь, спокойно и властно, входило в склеп…

— Побежали!

Косухин крепко взял девушку за руку, повыше поднял гаснущий фонарь, и они двинулись вперед. Коридор — или тоннель — был хотя и низким, но ровным. В воздухе чувствовалась не затхлость подземелья, а зимняя холодная свежесть — очевидно, выход был недалеко. Они успели отбежать метров двадцать, когда за спиной послышался шум. Это не были столь знакомые уже удары, крушившие скалу. Скорее, это напоминало вой — низкий, тоскливый, полный страха и даже отчаяния.

— Оно не может проломить стену! — поняла Берг, на секунду останавливаясь.

— Кишка тонка! — прокомментировал Косухин. — Вот, чердынь, а плита-то тонкая!

— Что-то его не пускает…

Степа не ответил — перед глазами встала золотая маска.

«Да ну, — одернул себя он, — этак скоро в леших верить начну!»

Вдали вновь послышался вой, еле слышный, уходящий. Коридор внезапно расширился, пахнуло ледяным ветром, и тут лампа, давно уже мигавшая и чадившая, погасла. Наступила кромешная тьма. Пришлось на минуту остановиться. Наташа вздохнула, прижалась к Степе.

— Ну, вы чего! — неуверенно проговорил тот. — Мы ж считай, уже на свободе!

— Нервы, Косухин… Вы же слыхали, что у барышень имеются нервы? Даже у физиков…

— Ага, конечно, — согласился Степа. — Ну, чего, двинули?

Берг крепко взяла Косухина за руку, и они пошли дальше, благо пол был ровным, а тоннель вел прямо, не сворачивая. Холод становился все заметнее, и Косухин начал подумывать о том, что им следует делать, когда проход вынырнет на поверхность.

Вообще-то, план ясен — спуститься в котловину, нырнуть в спасительную тень, затем добраться до замаскированного входа в убежище. Но сделать это не так легко. Без сомнения, все «черные», да и «серые», подняты по тревоге. И тут Степе пришла в голову простая, но страшная мысль — у хозяев монастыря имеется план, и они знают об этом тоннеле! Им незачем бежать вслед за Косухиным и Наташей по темному проходу. Достаточно поставить пост у входа — и слегка подождать.

— Косухин! Здесь тупик! — Берг ощупала рукой внезапно появившееся препятствие и растерянно остановилась. — Но почему? Ведь по плану…

— Знаю я эти планы! — неодобрительно заметил Степа, шаря рукой по холодной стене. — Нет, Наташа, тут не тупик. Чуете, как дует? А ну, давайте-ка спички!

Первая же спичка прояснила дело. Тоннель расходился надвое — широкий коридор вел направо, а узкий и низкий, едва в человеческий рост — налево.

— Странно, — Наташа зажгла вторую спичку, удивленно оглядывая неожиданный перекресток, — этого на плане нет…

— Тривиум, — Косухин вспомнил выражение Арцеулова, и ему захотелось блеснуть ученостью.

— Ито, фратере, — вздохнула Берг. — Кво вадере?

К своему крайнему удивлению, Косухин понял.

— А щас, — задумался он, — Наташа, давайте вместе. Вы ж ученая…

— Как вы любите говорить — «ага». Увы, Косухин, если это и физика, то весьма дурная…

— Я о чем, — продолжал Степа, — ну, два хода. Один лучше, другой хуже. Какой из них на плане?

— Наверное, тот, который лучше…

— И я о том. Вон, из широкого как дует! Тут выход совсем близко. А из узкого, чердынь-калуга, еле-еле…

— Я вас поняла, — кивнула девушка. — Вы умница! Жаль, у вас нет невесты, я бы вас у нее отбила…

Степа только вздохнул.

Проход был неудобен — и без того невысокий поток постепенно еще более понижался. Уже через полсотни шагов пришлось идти, нагибая головы. Но на это не обращали внимания — свежий морозный ветерок становился все ощутимее. На душе повеселело. Через несколько минут Косухин настолько осмелел, что предложил остановиться и перекурить.

— Последняя спичка, — сообщила Наташа, прикуривая и передавая огонек Степе. — Что-то мы с вами начинаем шиковать. Ладно, если нас все-таки поймают, спички будут уже ни к чему… Косухин, я все-таки не поняла, как вы оказались здесь? Меня везли на самолете чуть ли не сутки…

— То есть как? — поразился Степа. — Хотя… Ну, мы день ехали, три дня шли…

— Это Тибет! От Синцзяна — несколько тысяч километров… Косухин, а может, это не вы вовсе?

Степа поперхнулся дымом. Наташа, конечно, шутила, но в ее голосе мелькнуло что-то, похожее на тревогу.

— Пущай Ростислав объяснит! — решительно заявил Косухин. — Он у нас интеллигент. Или Тэда спросим — он вообще чуть ли не профессор, вроде Богораза.

— А Тэд — это кто?…

Говорили уже на ходу. В туннеле становилось все холоднее. Косухин ожидал, что впереди мелькнет свет — он помнил, что склон котлована залит лучами прожекторов. Но впереди было темно, и Степа вновь начал тревожиться.

— Ну, Тэд… Он этот… акэолоджи… Из Индиана стэйт…

Девушка рассмеялась:

— За это время вы умудрились выучить не только латынь, но и английский! Вы полиглот, Косухин! Стойте, что это?

Действительно, впереди мелькнула слабая полоска света. Косухин прошептал: «Т-с-с!», и тихо, стараясь ступать как можно легче, прошел дальше. Да, впереди был свет — желтоватый, неживой свет прожекторов, но какой-то странный, очень слабый.

— Ух ты! — в лицо Степе ударил морозный ветер, и он остановился. Тоннель кончился, но перед ними был не склон, а небольшая ложбинка, почти полностью прикрытая огромным валуном, который закрывал вход, надежно маскируя его от непрошенных глаз…

6. ШАНС

— Где это мы? — Наташа подошла к выходу и осторожно выглянула.

— Там же, — вздохнул Степа. — Недалеко, чердынь, ушли…

Ложбина находилась на склоне горы, правее лестницы, ведущей к Шекар-Гомпу, как раз между нею и бараками за высоким забором. Место было заброшенное, но буквально в десятке метров тень обрывалась, и начиналось широкое, освещенное прожекторами пространство. Косухин прикинул — до скал, в которых находилось тайное убежище, не менее полукилометра. Правда, несмотря на свои опасения, Степа не заметил особой активности. Кроме обычных часовых на вышках и патрулей возле лестницы и дальше — у входа на аэродром, в котловине никого не было — ни «черных», ни «серых».

— Надо уходить, Косухин, — озабоченно заметила Берг. — Они скоро сообразят…

— Сейчас…

Получалось, как ни крути, скверно. Их, конечно, заметят. Если не пустят в ход пулеметы — натравят погоню. С другой стороны, оставаться опасно — хозяева Шекар-Гомпа быстро разберутся в несложном ребусе с двумя выходами.

Степа еще раз оглядел ложбину. Вышки, часовые, пост у лестницы… И вдруг пришла в голову простая до одури мысль — он вспомнил подзабытый устав караульной службы. Бросят ли «черные» свои посты, чтобы погнаться за беглецами? Выходило — не должны. Даже стрелять будут лишь в крайнем случае. Те, в монастыре, ничего не сообщили внешней охране о случившемся — во избежание лишних разговоров. Степа, прослуживший в РККА два года, был в этом вполне уверен. Значит, пока те, на постах, будут кричать в телефонные трубки да прикидывать, не провокация ли это, чтобы оголить охрану…

— Наташа, нам надо прямо. Вон скала, видите?

— Да… — кивнула девушка. — А что там?

— Потом… Сейчас выходим, идем спокойно, не бежим. Только… у меня… ну, просьба, что ли.

— Поцеловать вас для храбрости? — усмехнулась девушка.

Степа сник.

— Извините, Косухин, — покачала головой Наташа. — Мой язык давно пора укоротить. Знаю, но не могу сдержаться. Я вас слушаю…

— Сейчас мы пойдем. Ну, в общем… Надо, пока мы не дошли, чтобы вы меня слушались. Ну, если я скажу…

— Так точно, мой генерал, — девушка вскинула два пальца к шапке и засмеялась. — Извините, Степан. Обещаю. Тем более, я все же в какой-то мере ценю свою жизнь, а тем более вашу…

— Берите… — Степа протянул девушке стилет, — будете держать в руке. У меня револьвер, — добавил он, боясь, что Наташа, как обычно, начнет возражать. Но та лишь кивнула.

— Если чего — бейте. Они… Ну, эти нелюди… Кажись, такого боятся. Ну, пошли…

Девушка тихо проговорила «С Богом!», быстро перекрестилась и взяла Степу под руку.

— Нет, — покачал головой Косухин. — Идите вперед. А я чуток сзади. Вроде как конвоир. Эх, винтарь бы!….

Они вышли из-за камня и неторопливо двинулись вниз, но не прямо к спасительным скалам, а чуть левее. Издалека, как прикинул Степа, можно подумать, что он ведет девушку к лагерным воротам. Особого плана у Косухина не было, да и быть не могло. Тут могла помочь наглость. Ведь окажись он на месте того же Гольдина, то был бы уверен, что беглецы побояться сунуться прямо под прожектора…

Метров сто прошли спокойно. Ворота и вышки над высоким забором приблизились, можно было уже разглядеть часовых в черных полушубках, спокойно стоявших на постах.

— А тут чего, строители живут? — поинтересовался Степа.

— Вроде бы… Я тут не была, да и работают они не в монастыре.

— А где?

— Как я поняла, где-то под ним. Ниже, чем подземелья. Что-то роют. Через пару лет здесь будет такое — куда там Челкелю!

— Оно и видно, — вздохнул Степа. Внезапно со стороны центрального поста — того, что у ворот, раздался крик. Слов было не разобрать, но смысл не вызывал сомнений — им велели остановиться.

— Вот, чердынь… — Косухин оглянулся. Темная громада Шекар-Гомпа была спокойна. Похоже, их все еще искали по подземельям. Крик повторился.

— Стойте!

Наташа взглянула удивленно, но подчинилась. Из калитки вышло двое солдат в черном, небрежно закидывая за плечи карабины.

— Ждем, — велел Степа. — Когда подойдут, я это… ну, кашляну. Бейте левого. Лучше — в горло.

Девушка кивнула и закусила губу. Минуты тянулись бесконечно. Косухин еще раз оглянулся — монастырь молчал. Они находились в зоне ответственности охраны лагеря, и те, кто охранял лестницу, не спешили вмешиваться.

Солдаты были уже близко. Степа всмотрелся и вздохнул с явным облегчением — обыкновенные косоглазые, низкорослые, со смуглыми лицами. Шли они вразвалку, даже не снимая карабинов с плеч. Похоже, беглецы их особо не заинтересовали.

«Давай, давай! — мысленно подбодрил Косухин. — Шевели ногами, служба!»

Не доходя двух метров, солдаты остановились. Один из них, очевидно старший, не спеша снял карабин с плеча и что-то произнес.

— А чего? — спокойно отреагировал Косухин, доставая все то же удостоверение Сиббюро.

Солдат протянул руку, но Степа не сдвинулся с места.

«Карабин со штыком, — в голове у Косухина окончательно сложился нехитрый план. — Это хорошо, чердынь… Ну, давай!»

Косоглазый повторил приказ, но уже громче, а затем, не выдержав, шагнул вперед. Степа спокойно отдал бумагу, искоса поглядывая на второго бхота. Старший несколько секунд смотрел на удостоверение, затем подозвал второго солдата. Тот тоже заглянул в бумагу. Косухин шагнул вперед и самым спокойным тоном произнес:

— Да чего вы, ребята?

Солдаты подняли на него удивленные глаза, и в ту же секунду Степа негромко кашлянул.

Тускло блеснуло серебро. Солдат, стоявший слева, захрипел, и начал оседать на землю. Штык второго карабина дернулся. Но Косухин изо всей силы врезал «своему» солдату в челюсть. Бил он крепко — бхот рухнул на спину, а карабин был уже в руках у Степы. Косоглазый дернулся, пытаясь встать. Косухин резко нагнулся, штык с легким хрустом вонзился солдату в грудь.

— Винтарь! Винтарь бери! — крикнул Степа, передергивая затвор.

— Что? — секунду девушка непонимающе глядела на Косухина, затем, сообразив, подняла с земли оружие.

— Прожектора! — командовал Степа. — Видишь? Левый, у вышки?

— Да! — Берг деловито щелкнула затвором.

— Бей!

Стрелял Косухин неплохо, но сейчас спешил, и первые две пули ушли в «молоко». Раздался выстрел Наташи — и угловой прожектор погас.

— Годится! — одобрил Степа. — Теперь центральный, у ворот!

Сам он, ругая себя «мазилой», прицелился тщательнее, но вновь промахнулся. И тут нехотя, лениво ударил пулемет. Пули щелкнули по камням саженях в пяти от беглецов.

Ругаясь вполголоса, Косухин заставил себя на миг забыть обо всем, кроме прицела и слепящего ока прожектора. Спокойнее, красный командир, спокойнее! Еще одна очередь взрыхлила редкий снег уже ближе — но тут палец Косухина мягко надавил на спусковой крючок, и прожектор погас.

Вновь ударил пулемет, на этот раз сзади, со стороны монастыря. Шекар-Гомп опомнился и вступил в бой. Но тут сухо хлопнул карабин Наташи. Свет третьего прожектора мигнул и пропал, погрузив дно котлована во тьму. Только справа, возле входа на аэродром, было по-прежнему светло. Вновь ударили пулеметы, но уже вслепую. Пули ушли далеко в сторону.

— Побежали! — Степа схватил девушку за руку, и они бросились вперед, к скалам. Бежать было нелегко — мешали карабины. Сзади гремели выстрелы, темноту пронизывали отсветы трассирующих пуль, но враги стреляли, явно не видя цели. Луч одного из прожекторов метнулся по склону, нащупывая беглецов, но прошел мимо.

— Я… Стойте, Степан! — Берг остановилась, тяжело переводя дыхание. — Я сейчас…

Степа оглянулся. Теперь уже два прожектора шарили по дну котловины, но пока без толку. Стрельба утихла. Со стороны ворот и от лестницы, ведущей к монастырю, бежали черные фигурки, но они были еще далеко. Косухин прикинул расстояние — до скал оставалось метров двести.

— Скорее, Наташа…

Девушка кивнула и, чуть пошатываясь, сделала шаг.

— Я… что-то с сердцем… Бегите, Косухин…

Степа не ответил, вдруг заметив то, отчего стало действительно не по себе. Со стороны ворот, обгоняя бегущих солдат, к ним неслись легкие темные тени.

«Собаки… или волки, чердынь их! Кажись, попались…»

Он еще раз оглянулся — скалы были недалеко.

— Бегите, Косухин, — повторила девушка, — я…

Степа забрал у Наташи винтовку, аккуратно положил оружие на каменистую землю, и сильно, не размахиваясь, ударил девушку по лицу. Наташа дернулась и негромко вскрикнула.

— К скалам! Бегом! Поняла, интеллигентка?

— Да! — в глазах Наташи плавал страх. Косухину на мгновенье стало не по себе, но отступать было нельзя:

— Беги!

Наташа быстро кивнула и побежала. Косухин, вздохнув, передернул затвор. Чтобы добежать, девушке понадобится минут пять. Или даже чуть больше…

Девушка бежала неровно, чуть пошатываясь и спотыкаясь. «Добежит, — попытался успокоить себя Косухин. — Чердынь, она же не знает, где вход!..»

Оставалось надеяться, что темнота поможет Наташе скрыться, а те, кто находится в убежище, не спят и помогут. Впрочем, сейчас Степе пора было подумать о другом.

Он вскинул винтовку и стал всматриваться в приближающиеся тени. Темнота, скрывавшая беглецов, мешала прицелиться. И тут в глаза ударил яркий свет — луч прожектора наконец-таки поймал его. Секунда — и второй прожектор направил свой свет на Косухина. Степа зажмурил глаза, чтобы не ослепнуть, упал и перекатился в сторону, на мгновенье оказавшись в спасительной темноте. Он успел вскинуть карабин, надеясь разбить хотя бы один из прожекторов, но тут в глаза вновь ударил свет, и Косухин опустил бесполезную винтовку.

«Почему не стреляют? — и тут же пришел ответ. — Живым хотят, гады! А у меня и стилета нет… Ладно…»

Глаза немного привыкли к свету. Степа встал и поднял карабин. Он уже знал, что стрелять в оборотней бессмысленно, но вес оружия успокаивал.

Первая собака — огромная, куда больше тех, что уже приходилось видеть, вынырнула из темноты и молча бросилась на Степу, пытаясь допрыгнуть и вцепиться в горло. Косухин был начеку — штык ударил зверю в грудь, скользнув по крепким ребрам. Собака, сверкнув красными глазами, отпрыгнула в сторону.

Из темноты возник второй пес и тоже попытался прыгнуть, но в последнюю секунду передумал и, уклонившись от штыка, отбежал в сторону. Сзади послышался шорох, Степа обернулся и успел ударить штыком в живот еще одному псу, пытавшемуся прыгнуть на спину. И в тот же миг свет погас. На мгновение Степа ослеп, а когда глаза стали привыкать, заметил что-то странное. Собаки — и те три, что уже успели подбежать, и остальные, которые были уже совсем близко — падают на землю, пытаясь перекувырнуться. Косухин решил, что ему мерещится, помотал головой и окаменел — там, где была первая собака, вставало с земли нечто, напоминающее человека — высокое, выше Степы, с длинными кривыми руками. Но это был не человек — узкая, почти волчья голова сидела на плечах, спина странно горбилась, тело покрывала густая шерсть. Степа не успел даже испугаться — когтистые пальцы потянулись к горлу, он ударил прикладом, отступил на шаг, и тут на голову обрушилось что-то тяжелое. Перед глазами вспыхнул огонь, на миг стало больно — и наступила тьма…

Арцеулов спал тревожно. Короткие, странные сны сменяли друг друга. Снилась война — уже далекая, Германская, и эта, страшная, казавшаяся во сне еще более нечеловеческой, бессмысленной. Он увидел заснеженное поле, обгорелые хаты на окраине брошенной станицы. Мелькнули лица Орловского, Корфа, убитого под Екатеринодаром Мити Завалишина. И тут, заслоняя других, появился знакомый силуэт в короткой, не по росту, шинели с косо висевшим солдатским «Георгием». Из-под теплой зимней фуражки насмешливо сверкнули серые глаза:

— Отдыхаешь, Ростислав?

Виктор Ухтомский стоял, опираясь на винтовку, и на левой щеке краснела знакомая отметина, полученная в бою под Невинномысском.

— Виктор! — капитан обрадовался, краешком сознания понимая, что это сон.

— Мы увидимся, правда? — непонятно было, спрашивает князь или говорит утвердительно. Арцеулов не нашелся, что ответить.

— Я сейчас далеко, Виктор…

— Знаю…

— Я выберусь. Найду тебя и всех наших…

— Меня не найдешь, — князь усмехнулся, на раненой щеке стала медленно проступать большая капля крови. — Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода…

— Не болтай ерунды!

Виктор покачал головой:

— Это решат без нас. Мы ведь офицеры, Слава! Но не хорони меня. Мы увидимся. Только очень нескоро… Ты меня дождись…

— Дождусь, — даже во сне капитан сообразил, что Виктора уже давно может не быть в живых. Похоже, князь понял:

— Нормально, гвардия! Как там ты про меня придумал? «Не падайте духом…

— …поручик Ухтомский», — одними губами проговорил капитан, и вдруг лицо Виктора исчезло. В ушах прогремел резкий голос генерала Маркова:

— Ар-рцеулов! Пр-роспите цар-рствие Небесное!

…Ростислав открыл глаза и мгновенно привстал. Рука по фронтовой привычке сжала лежавший рядом трофейный револьвер. В комнате все было спокойно, разве что немного душно — отсутствие вентиляции давало о себе знать. Фонарь светил теплым розовым огоньком, Тэд спал, положив ладони под щеку и чему-то улыбался, отчего его лицо казалось совсем юным. Косухина в комнате не было.

Поначалу этот факт был воспринят Арцеуловым вполне спокойно. Возможно, краснопузого потянуло перекурить. Капитан и сам был не прочь выкурить папиросину. Рука потянулась к лежавшей на виду пачке, вторая — привычно нащупала зажигалку в кармане полушубка. Но перекурить Ростиславу в этот раз так и не удалось. Взгляд упал не неровные пляшущие буквы, нацарапанные карандашом по твердому картону. Еще не понимая, но почуяв неладное, капитан поднес пачку к свету…

…Первое, что почувствовал Арцеулов — это обиду. Обыкновенную человеческую обиду. Краснопузый не должен был так поступать! Это, в конце концов, просто не по-товарищески! Не говоря уже о том, что соваться в монастырь без разведки, да еще и без оружия — Степин карабин был на месте — да еще, считай, со смертным приговором в кармане…

И тут на смену обиде пришел страх. Да, красный командир проштрафился. Его вполне могут поставить к стенке — хотя бы за Челкель. И поэтому краснопузый мог попытаться загладить вину — откупиться. Хотя бы его, Арцеулова, головой — для начала…

Рука вновь сжала револьвер, глаза уже начали искать «сидор» с продуктами. Капитан накинул на плечи полушубок, вскочил и замер.

Страх прошел, его сменил стыд. Ростиславу представилось, что не Степа, а он сам решился на безумную вылазку, а проснувшийся Косухин вдруг решает, что беляк решил сдать беглого представителя Сиббюро и тем заслужить прощение. Капитан взглянул на часы — начало четвертого. До монастыря спокойного ходу минут двадцать, значит, за это время их с Тэдом успели бы давно арестовать — даже если перед этим требовалось время для большевистского митинга с вынесением резолюции. Значит, в Степином послании правда, он где-то там, в Шекар-Гомпе, если, конечно, еще жив.

Еще ничего не решив, капитан быстро оделся, застегнул свой «гусарский» полушубок и проверил оружие. В любом случае досыпать до утра он не собирался, равно как и сидеть и ждать, чем все кончится. Мелькнула мысль самому попытаться подобраться поближе к монастырю, но рассудок тут же ее отбросил — заберут сразу же, если не срежут из пулемета. Прямо в лоб не подойдешь, а обходных путей Арцеулов не знал. Косухин по крайней мере мог попытаться сойти за своего. Этого преимущества капитан был лишен.

Оставалось одно — добраться до помещения с «окошком», прорезанным в скале, и наблюдать.

Ростислав обежал взглядом комнату в поисках чего-нибудь нужного, что он мог забыть, закинул оружие за плечо и повернулся, чтобы идти.

— Оу, война?

Тэд сидел, протирая глаза, но в руке уже держал карабин. Похоже, студент умел соображать быстро.

— Идите за мной.

Объяснятся было некогда. Арцеулов быстро прошел по коридору, спустился по ступенькам и почти вбежал в помещение, откуда они наблюдали за монастырем. Первое, что он заметил — «окошко». Оно было открыто, в углу горела небольшая лампа, скорее даже лампадка, а рядом с окном сидел один из монахов. Услышав шаги, он встал и быстро поклонился.

— Добрый вечер, вернее, утро, — заторопился Ростислав. — Как бы это спросить… Тэд, где вы там?

— Почти здесь! — послышалось в ответ. Американец уже спускался по лестнице.

Монах поглядел на капитана, затем молча указал на монастырь.

— Наш товарищ… — неуверенно начал Арцеулов. — Косухин. Он…

Монах быстро кивнул, вновь указав худой загорелой рукой на темневший на горе Шекар-Гомп. Капитана это немного успокоило. Значит, Косухин придумал все это не один. Может, монах подсказал Степе что-то дельное…

— Что случилось, Ростислав? На нас напали? Где Стив? — Валюженич скатился по ступенькам, зацепился за одну из них носком наполовину надетого унта и чуть не упал.

— Он в… монастыре, — капитан никак не мог вспомнить, как будет «монастырь» по-английски. — Идите сюда, Тэд…

…Валюженич тоже было обиделся на Степу, но рассудил, что лично с него, Тадеуша, толку в разведке мало, а Стив, похоже, настоящий герой. Предложение подежурить до утра было принято с восторгом. Американец заявил, что выспался на месяц вперед и, вообще, начинает скучать. Тэд пристроился у окна, став внимательно рассматривать пустую, освещенную прожекторами, котловину.

Арцеулов, между тем, наблюдал за монахом. Тот спокойно ждал, пока шумный янки замолчит, затем, встав, поманил Арцеулова за собой. Неяркий свет лампадки осветил неровный участок стены. Рука молчаливого монаха легла на один из выступающих камней. Послышался легкий скрип, в открывшуюся щель пахнуло ледяным морозом. Монах вновь кивнул и опять нажал на камень — щель исчезла.

— Спасибо, — понял Арцеулов. — Святой отец, вы понимаете по-русски?…

Монах чуть заметно улыбнулся.

— У него… у Косухина… Есть хотя бы шанс?

Улыбка исчезла с худого, покрытого глубокими морщинами, лица. Темные глаза взглянули пристально, монах сложил руки в поклоне и шагнул в темноту.

— Что он вам протелепатировал? — поинтересовался Валюженич, продолжая глядеть в окно.

— Ничего… Что там у вас?

— Оу, я мало что понимаю в ночной жизни военного объекта. Но, по-моему, только что сменили караул у ворот…

— А по-моему, вам не впервой влипать в подобные истории, — заметил Арцеулов, присаживаясь рядом с Тэдом.

— Ну, это смотря в какие… Археология — вообще наука специфическая. Великий Ботта как-то сказал, что нормальный график работы археолога — копать днем и отстреливаться по ночам. Остальное время уходит на написание отчета…

— Наверное, поэтому ваш отец и не хотел, чтобы вы жили по подобному графику, — предположил капитан.

— А-а! Старик сам в молодости копал Ниневию и привез с собой две пули в предплечье. Одну удалили, вторая до сих пор там… Ростислав, видите?

…Мимо подножия горы прошло несколько солдат. Откуда-то из тени появились две темные фигурки и стали не спеша двигаться в сторону лагерных ворот…

— Это в лагерь, — рассудил капитан. — Интересно, откуда они вышли? Наверное, там тоже проход в скале.

— О подземельях Шекар-Гомпа я слыхал еще в Кампале. Между прочим, по слухам, там похоронен Гэсэр-хан…

— Вот как? — встрепенулся капитан; перед глазами встало красивое, чуть надменное лицо командира Джора.

— Это уже седьмая могила Гэсэра, о которой я слыхал, — засмеялся американец. — Знаете, это как в средние века. В Кельне хранились мощи Иоанна Крестителя-младенца, в Аахене его же — тридцатилетнего, а в Аугсбурге — посмертные останки Иоанна и топор, которым ему отрубили голову.

— Выдумали?

— Это не я. Кто-то из протестантских публицистов, чуть ли не сам Меланхтон… Смотрите, кажется, их встречают…

— Да, похоже, смена караула… — Арцеулов, заметив, как навстречу двоим, шедшим к лагерным воротам, вышли солдаты, потерял к ним всякий интерес. Правда, буде ожидание затянется, не грех составить график смены караулов и заодно набросать их маршруты на плане. Подобные данные иногда бывают полезными…

…Выстрелов они не услыхали. Просто внезапно что-то изменилось. Капитан вначале так и не понял, что именно, но затем, когда, мигнув, погас второй прожектор, сообразил:

— Тэд! Видели!

— Оу! Они, кажется перешли на режим экономии электроэнергии!

— Нет-нет! Скорее! Карабин не забудьте!

Рука несколько раз без толку ударила по камню, прежде чем спрятанный в глубине скалы механизм сработал, и вход начал медленно открываться. И тут же в уши ударил сухой треск выстрелов.

Они выбежали наружу. Котловина, только что залитая бледным электрическим огнем, теперь утонула в темноте, откуда неслись выстрелы. Затем со стороны аэродрома дернулся луч прожектора, начал неуверенно ползти по склону…

— Они там… — Арцеулов, закусив губу, на секунду задумался. — Тэд, вы меня слышите?

— Жду приказа!

— Приказ такой. Стойте у входа и бейте по каждому, кто по дойдет, кроме меня или Степана. Причем бейте в голову или в сердце, ну в общем — чтоб наверняка…

— Оу, понял, но у меня нет серебряных пуль… А вы?

Ростислав, не ответив, нырнул в темноту, пытаясь сообразить, в каком направлении идет стрельба. Лучи прожекторов, шарившие по темному дну котловины, скрестились, высветив какие-то фигуры, но затем все вновь исчезло. Стрельба прекратилась.

Капитан остановился, не зная, что делать. И тут в нескольких шагах от него кто-то пробежал, следом мелькнула густая черная тень. Послышался крик. Арцеулов взял карабин наперевес и бросился на голос…

…Кто-то лежал на земле, закрыв голову руками, а огромный черный пес наклонился, пытаясь достать до горла упавшего. Стрелять не хотелось, Арцеулов сообразил, что эту тварь пули могут и не брать. Он выпрямился — и со всей силы обрушил приклад на заросший густой шерстью загривок…

Собака упала молча, задние лапы дернулись, пасть оскалилась, но дело было сделано — удар перебил позвоночник. Арцеулов наклонился над тем, кто лежал на земле.

— Степан?

Но он уже видел — это не Косухин. На лежавшем была не лохматая Степина шуба, а белый полушубок, показавшийся очень знакомым.

— Ростислав… Александрович… там… Косухин… он…

— Наташа! — ахнул капитан, помогая девушке встать. Берг помотала головой:

— Я сама… Степа…

Ростислав вгляделся в темноту и вдруг услышал топот множества ног. Это были не собаки — к скалам со стороны лагерных ворот и от аэродрома бежали десятки людей. Уже были видны темные силуэты, приближавшиеся ровным, почти как на учении, строем…

Будь Ростислав один, он бы, пожалуй, остался, стал на одно колено и потратил бы на бестий все обоймы, лежавшие в кармане полушубка. Это помогло бы сравнять счет в его незаконченной дуэли с большевиками, а заодно поспособствовало встрече с эгоистом-Косухиным, который твердо решил умереть первым. Но рядом была Наташа, а у входа караулил розовощекий археолог из штата Индиана…

— Уходим… — капитан, взяв девушку за плечи, потащил ее к скале. Наташа что-то бормотала, но Ростислав не слушал — надо было успеть. Голоса за спиной были уже совсем близко. Капитан четко расслышал команды, которые отдавал гортанный голос на непонятном языке, но тут прозвучало удивленное «Оу!», и через несколько секунд каменная глыба с легким скрипом стала на место…

Девушка была почти без сознания. По лестнице уже спускались монахи, Валюженич им что-то объяснял, показывая то на Арцеулова, то на вход, а Ростислав все смотрел в окно, на темный склон, по которому время от времени проползали щупальца прожекторов. Где-то там остался Косухин. Итак, пока он спал и видел геройские сны, Степа, красный командир и потомственный дворянин, проник каким-то чудом в Шекар-Гомп и нашел Наташу. Нашел, вырвал ее из лап нелюдей и остался там… Ему, герою Ледяного похода, досталась легкая прогулка по склону котловины…

…Наташу отнесли в комнату. Цронцангамбо помазал виски девушки какой-то мазью, издававшей легкий терпкий запах. Девушка застонала, но монах провел рукой над ее головой и что-то зашептал. Лицо Берг стало спокойным, через минуту послышалось тихое ровное дыхание. Наташа спала.

— Они говорят, что к утру с мадемуазель все будет в порядке, — прокомментировал Тэд. — Просто обморок и что-то… не знаю как перевести, вроде упадка сил… Ростислав, а как же Стив?

— Не знаю, — выдавил из себя капитан, — может, он все же вырвался. Надо подежурить у входа…

— Оу! — охотно согласился американец. — Конечно! Стив — он не такой парень, чтобы пропасть…

Они дежурили остаток ночи, по два часа, как и положено по уставу караульной службы. Но Шекар-Гомп молчал. В котловине, теперь уже не светлой, а полутемной, настала тишина, затем из-за гор медленно выплыло холодное зимнее солнце, и от лагерных ворот в сторону черного провала потянулись долгие вереницы тех, кого монахи называли «варда». Начался еще один день странной жизни бывшего монастыря. Степа не вернулся…

…В девять утра Арцеулов взглянул на часы, затем на ненавистный монастырь, покачал головой и поплелся обратно. Ждать бессмысленно, разве что хозяева Шекар-Гомпа согласятся выпустить Косухина подобру-поздорову. А на это особой надежды не было.

Еще с порога Ростислав услыхал голоса: Наташин, негромкий, напряженный, и Тэда, который, скорее, не разговаривал, а время от времени отпускал удивленные реплики.

— Проснулись, Наталья Федоровна? — Арцеулов попытался улыбнуться. — Вижу, вы уже познакомились с мистером Валюженичем.

— Да. И даже нашли с ним общих знакомых. Париж — город маленький… Ростислав Александрович, я знаю — это почти невозможно… Но все-таки — помогите Степану! И не только потому, что он помог нам на Челкеле, а этой ночью спас одну нервную особу. Просто — в некоторых случаях люди обязаны помогать друг другу. Белые они, зеленые, красные — все равно…

— Я понимаю, Наталья Федоровна, — кивнул Арцеулов.

— Нет, не понимаете. Шекар-Гомп не просто очередная большевистская выдумка. Это… это не просто страшно. Тут даже нет подходящих слов. В общем, человеку там делать нечего… Не хочу даже думать, что эти нелюди могут сделать со Степаном…

— Хорошо, — капитан нахмурился, вспомнив страшное лицо мертвого Семирадского, — Наталья Федоровна, постарайтесь как можно подробнее рассказать, что такое Шекар-Гомп. Мы должны найти какой-то ключик…

— Оу! — вмешался Тэд. — То… Пани, панове… Если можно, говорить по-английски…

— Извините, мистер Валюженич, — кивнула Наташа. — Подробнее… Подробнее, господа, не получится. Я почти что ничего не видела. Нас держали в домике возле аэродрома и каждый день водили на нижние этажи, где была оборудована временная лаборатория…

— Нас? — не понял капитан.

— Так… — задумалась Берг. — По-порядку… Мы — это группа сотрудников здешней лаборатории. Все, как и я, пленные, но большинство попало в Шекар-Гомп из самой России. В основном физики, но есть и химики, и даже психолог. Их три группы, человек по семь. Насколько я знаю, скоро должно прибыть пополнение, и весьма значительное… Две группы, в том числе и моя, жили, как я уже сказала, под охраной этих «черных», возле аэродрома. Третья — там, кажется, шесть человек — находится в самом монастыре. Я их видела только раз — и больше не хочу. Они… ну, в общем, как неживые. Вроде здешней охраны, какие-то автоматы…

— Мадемуазель Берг, — не выдержал Тэд, — Ростислав мне уже говорил о каких-то ходячих мертвецах, упырях, оборотнях. Я думал, это все же некоторое преувеличение. Так сказать, фигуральное выражение, люди с поврежденной психикой…

— Не знаю, — чуть подумав, ответила Наташа. — Я не биолог. Холодные, как лед, руки, неживые глаза, в случае ранения кровь не течет… И необычайная сила…

— Оу, зомби! — воскликнул Валюженич. — В детстве я зачитывался Карлом Мэем…

— Я тоже… Часть из них и вправду похожа на зомби — двигаются, как марионетки, почти не разговаривают, в общем, механизмы, которые выполняют команды…

— Бессмертные Красные Герои, — кивнул Арцеулов.

— Да. Тут такие во внутренней охране — и тоже с голубой свастикой, причем большинство — вполне европеоиды… Но есть и другие. Люди как люди — только руки холодные, и глаза на свет не реагируют… Один такой беседовал со мною…

— Вроде Венцлава, — вновь вставил капитан.

— Вроде господина Венцлава, — согласилась Наташа. — Эти, похоже, и командуют. Есть тут и обыкновенные бандиты, из местных. Вы их, господа, видели.

— Мадемуазель Наташа, — вмешался Валюженич, — извините за паталогоанатомическое любопытство… Местные монахи говорят, что в монастыре работают «варда», или «барда», если на общетибетском наречии. Так здесь называют местных зомби…

— На стройке работают обычные люди, — покачала головой Наташа. — То есть не обычные, но все-таки люди. Я видела их — они пробивают дополнительные тоннели на нижних ярусах подземелий. Это местные, по-моему, из соседних селений. Правда, они тоже странные — как будто накурились опиума.

— Вполне возможно, — пожал плечами Ростислав.

— Может быть… но мой коллега по несчастью — тот самый психолог… Он кажется, из Казани, работал в знаменитой тюремной лечебнице… Так вот, он уверял, что наркотики тут ни при чем. Что тут нечто иное… В общем, из-за этого господа большевики и заинтересовались Шекар-Гомпом…

Наташа помолчала, затем закурила, но после нескольких затяжек закашлялась и бросила папиросу.

— Извините, господа… В общем, так… Шекар-Гомп, как вы уже, кажется, знаете, построен на том месте, где находится «рана», пробитая копьем местного бога в теле какой-то бабы-яги…

— Бранг Сринмо, — подсказал Тэд. — Мадемуазель Наташа, это не совсем баба-яга. Баба-яга — персонаж славянского фольклора…

— Догадываюсь, — невольно улыбнулась девушка. — Так вот, с точки зрения физики, эта «рана» — открытый источник неизвестного излучения. Мы называем его «Синий свет». Его исследованием наша группа как раз и занималась. Оно необыкновенной силы, напрочь глушит радиоволны, но для человека относительно нейтрально, даже несколько тонизирует, но не более…

— Наверное, потому монахи и поставили здесь монастырь, — заметил Арцеулов.

— Очевидно… К тому же, излучение очень красиво — темный подземный зал — и огромная светящаяся колонна. Но это разве что для туристов… В Шекар-Гомпе хранилась еще одна реликвия, на этот раз не столь безопасная…

— «Голова Слона», — вспомнил Тэд. — Рубин!

— Это не рубин. Я видела эту вещь. По-моему, это вообще не камень — огромная неровная призма, действительно похожая на рубин. Но твердость совсем другая, другие оптические свойства. И главное — внутри есть какой-то источник энергии. Что это — не знаю. Им как раз занимаются те, как вы говорите, зомби, а нас подпускали лишь посмотреть. Вообще, этот «рубин» похож на что-то искусственное. В темноте он светится, причем свет меняется. У людей начинает болеть голова, и даже бывают галлюцинации…

— Великолепный объект для местных шаманов, — усмехнулся Тэд.

— Так, наверное, и было. Пока кому-то, похоже, еще в древности, не пришло в голову пропустить «Синий свет» через призму «Головы Слона». В этом, похоже, вся штука…

— И что получается? — поинтересовался Арцеулов. — Усиление энергии?

— Да. Излучение становится очень сильным, стабильным, меняет свет на темно-оранжевый, но главное — резко меняются свойства. И вот тут людям надо держаться подальше. Самое меньшее — они теряют память и становятся просто куклами…

— «Потерявшие разум», — вспомнил Арцеулов.

— Те, которые работают на стройке — как раз из них. Впрочем, часть охранников — тоже, но на них воздействовали как-то иначе. Волю они сохранили, но психика подверглась сильным изменениям. Но это, в общем, мелочи…

— Оу! — удивился Валюженич. — Если это мелочи!…

— Я не уверена… Но мне говорили, что в определенное время это «оранжевое» излучение способно превратить любого человека в такого, как Венцлав, превратить мертвого — в «зомби»… Говорят даже, что человек может изменить физический облик, превратиться в демона, чудище, уж не знаю во что…

— Это, положим, фантазии, — пожал плечами Ростислав. — В конце концов, и без этого дело скверное…

— Конечно, — Берг вновь закурила и вновь, сделав пару затяжек, бросила папиросу. — Хватит и того, что есть. Между прочим, говорят, что какими-то заклинаниями можно вызвать из «Головы Слона» злых духов, которые там обитают. И что именно эти духи — настоящие хозяева Шекар-Гомпа…

— Оу, фольклор! — Валюженич, схватив записную книжку, начал делать карандашом стенографические пометки.

— Ну, тут проще, — Арцеулов зло скривился. — Со здешними хозяевами я знаком не первый год. Мы на них ходили в штыки еще под Ростовом. Вот уж не думал, что эта сволочь дотянется даже до Тибета!

— У меня был странный разговор, — чуть помолчав, заметила Берг. — На второй день, как меня сюда доставили. Меня отвели в темную комнату — наверное, чтобы я не видела лица собеседника. Нас не представили, впрочем, меня он знал. Сам он, как можно догадаться, или самый главный, или представляет здесь самого главного. Между прочим, голос знакомый. Этой ночью, в подземелье… Да, кажется…

Девушка замолчала, потом кивнула, похоже, что-то вспомнив.

— Говорил он со мной недолго и достаточно вежливо. Посоветовал, как он сказал, вникнуть в работу и добавил, что по сложности она превосходит проект «Владимир Мономах». Тут я не удержалась и проявила интеллигентскую смелость. Что-то съязвила по адресу господ большевиков…

Наташа помолчала и щелкнула пальцами:

— Это трудно передать. Он засмеялся — очень искренне и совсем не зло. А потом сказал нечто вроде… Нет, я запомнила точно: «Наталья Федоровна, голубушка, не обращайте внимания на идиотов. Когда вы едите рокфор, то не думаете о плесени, которая сей сыр сотворила. Мы счистим плесень, и для этого нужен Шекар-Гомп.»

— Ого! — Арцеулов не знал, что и думать. — А может, он просто… ну, в доверие входил?

— Нет! Я же говорю, это трудно передать. Самое страшное, в этот момент я ему поверила. Мне даже показалось, что ему, этому неизвестному, приятно поговорить со мной о том, что «плесень» будет вычищена. Словно ему не с кем поделиться своими планами…

— Очередной Сен-Симон, — то ли в шутку, то ли всерьез заметил Тэд. — Сен-Симон и Лучи Смерти, которые превращаются в Лучи Счастья. Если я напишу об этом рассказ, его напечатает разве что наша газета «Пух и прах Индианы». Столичные такого не печатают…

— Да, вы правы, — согласился Ростислав. — Читателям это будет неинтересно, а врачи запрут нас… ну, хотя бы, в ту самую Казанскую лечебницу. Впрочем, до этой лечебницы надо еще дожить. Вопрос в другом — чем мы можем помочь Степану. Наталья Федоровна, как можно незаметно попасть в монастырь?

— Мы с Косухиным прошли подземным тоннелем. Они — новые хозяева — о нем не знали. Но теперь тоннель, понятно, перекрыт. Иных путей я не знаю… Тем более, после вчерашнего они увеличат охрану…

— Уже увеличили, — кивнул капитан. — Не исключаю даже, что они попытаются найти наше убежище. Господа, я военный… Если передо мной поставят задачу попасть в Шекар-Гомп — я доберусь. Один шанс из ста, но доберусь. Но вот где искать Степана?

— Не знаю, — чуть подумав, ответила Берг. — В Шекар-Гомпе огромные подземелья, много этажей. Я была только на одном. К тому же охрана…

— И все-таки придется рискнуть.

— Но, господа, — вмешался Тэд, — почему бы не спросить об этом здешних монахов? Уж они-то должны знать!

С Цронцангамбо удалось увидеться лишь днем. Он пришел вместе с другим монахом, помоложе, чтобы сменить Арцеулову повязку. Мазь подействовала — рана затянулась, боль больше не возвращалась. Поблагодарив монаха, Ростислав попросил Тэда спросить у Цронцангамбо о том, как лучше попасть в монастырь. Тот ответил тут же:

— Никак. Тот, кто ушел сегодня ночью, совершил чудо. Великий Гэсэр знал, кого посылать в Шекар-Гомп. Но чудеса не повторяются дважды.

— Мы должны помочь Стиву! — настаивал Валюженич.

— Да… — перебил монах. — Все утро я спрашивал совета. Я молился и ждал, и когда уже отчаялся, мне ответили…

Он помолчал, а затем взглянул Тэду прямо в глаза:

— Переведи своим друзьям. Мы не должны помогать тому, кого ты назвал Стивом. Посланец Гэсэра выполнил свой долг. Его путь окончен…

Валюженич, сбиваясь и запинаясь, перевел. Арцеулов скрипнул зубами и медленно встал, недобро глядя на монаха.

— Его путь окончен, — повторил тот. — Мне велели передать — не пытайтесь помочь тому, кто некогда получил в долг, а теперь его отдал…

— Как? — не понял капитан.

— Ваш друг просил у Того, чью волю я узнал сегодня, не торопить его душу на пути в Неведомое. Он хотел завершить два дела — спасти ту, что теперь вместе с вами, и узнать тайну Шекар-Гомпа. Он сделал это…

Цронцангамбо поклонился и медленно вышел из комнаты. Минуту все молчали. Тэд ерошил густые волосы, о чем-то усиленно размышляя. Берг смотрела куда-то в сторону, а затем негромко заговорила по-русски.

— Ростислав, надо идти сегодня же ночью, иначе можем опоздать. Пусть этот мальчик заснет…

Валюженич замер, затем поглядел на Наташу, перевел взгляд на Арцеулова и невесело усмехнулся. Было ясно — он понял.

— Тэд… — начал Ростислав.

— Да, Тэд… — похоже, американец хотел вспылить, но сдержался, заговорив медленно, почти равнодушно. — Тэд годится на то, чтобы служить переводчиком и охранять вход от бродячих собак… Ребята, все, что можно было высказать о моей скромной персоне, уже высказывали — хотя бы мой уважаемый отец. Но сейчас вы, похоже, не понимаете правил игры…

Теперь Валюженич говорил уже иначе — твердо и даже сурово:

— Ростислав, вы военный и, наверное, хороший военный. Но в монастырь вам не проникнуть, и вы решили героически умереть. Как я понимаю, чтобы вас не мучила знаменитая русская совесть. Вы, мадемуазель Наташа, тоже решили умереть — за компанию. А мальчика Тэда оставляете для продолжения образования в Сорбонне… Наверное, мне и вправду следует почитать Достоевского…

Арцеулов и Берг хотели возразить, но Валюженич резко махнул рукой:

— Мы, американцы — индивидуалисты. Каждый думает прежде всего о себе — и это правда. Но есть другое правило — джентльмен должен помогать джентльмену. Помогать, пани и панове! Когда человек болен, вы зовете врача, а не пехотного генерала. Сейчас вам нужен специалист…

— Извините, Тэд, — улыбнулась Наташа. — Я вас поняла, можете не продолжать, но как нам может помочь ваша археология?..

— Вы можете дать слово, что будете со мною откровенны?

— Ну, Тэд, — нетерпеливо бросил Арцеулов, — ну, извините нас…

— Ладно… Я пошел. Надо поговорить с Цронцангамбо. Между прочим, кое-что могу посоветовать сразу. Мистер Арцеулов, у вас есть вещь, которая нам обязательно пригодится.

Арцеулов бросил взгляд на стоявшие в углу карабины.

— Нет, — усмехнулся американец, — это лекарство для другого случая. Я имею в виду рог Гэсэра. Но не спешите, я должен кое-что узнать. Не смею командовать, но я бы продолжил наблюдение за монастырем…

— Да, — кивнул Арцеулов, вставая, — вы правы. Пойду на пост, а вы, Наташа, покуда отдыхайте. Будем меняться…

…Девушка кивнула, и по ее взгляду Ростислав понял, что она почувствовала то же, что и он. Слова Валюженича пробудили то, чему казалось, нет места у стен Шекар-Гомпа — надежду.

7. ИСКУШЕНИЕ

Степа очнулся в полной темноте, застонав от нахлынувшей боли — ныла ссадина на голове, болело ушибленное плечо и неизвестно когда ударенное колено. Вначале даже показалось, что он ранен, и ранен серьезно. Но справившись с первым болевым приступом, Косухин глубоко вздохнул и сообразил, что в общем-то дешево отделался. Его, похоже, даже не отлупили как следует — просто оглушили, притащили и бросили куда-то на твердый и холодный каменный пол. А вот куда именно — понять трудно. В помещении не было окон. К счастью, ни рук, ни ног Косухину не связали. Он смог обследовать свое узилище, быстро определив, что оно небольшое, квадратное, имеет мощную железную дверь с широкой щелью внизу, из которой сильно дуло. Отчего-то показалось, что тут все же несколько теплее, чем можно было ожидать от каменного мешка. Возможно, он находится глубоко под землей.

Итак, руки-ноги целы, голова вновь работала, значит, о полной капитуляции речь вести рано. Впрочем, Степа не собирался признавать поражения в любом случае, но между «не признавать» и «не быть» имелась все же разница. К счастью, в данном случае враги допустили, с точки зрения Косухина, серьезную ошибку: оставили его в живых, да еще дали время на размышления. А это уже кое-что.

Итак, он в плену. Пощады ожидать не приходилось, оставалось надеяться на чудо. Хотя бы на то, что классовый враг капитан Арцеулов вместе с классово чуждым и столь же классово безграмотным Тэдом каким-то образом вызволят его отсюда. Правда, шансов мало. Вернее, нет совсем. Ему помогли мандат и наглость, но второй раз такие вещи не проходят. Разве что Наташа что-нибудь подскажет…

Наташа!

Косухин, вскочив, забегал по темной камере, натыкаясь на дышавшие холодом стены. Здесь ее давно нет, значит, оставался шанс, что ее все-таки не поймали. У девушки было несколько минут, чтобы добежать до скал. Если проклятый беляк не вздумал этой ночью как следует выспаться…

Степа помассировал зудящие кисти, вдруг сообразив, что чувствует под пальцами следы веревок. Похоже, он был связан, но затем его почему-то развязали. И Косухин на миг почувствовал нечто вроде обиды. Выходит, он не вызывал у здешних упырей особых опасений. Степа был несколько уязвлен.

Он присел на пол, приблизительно на то место, где и лежал — почти напротив входа — и задумался. Умирать было не только жалко, но и обидно. Он ведь сумел многое узнать. Теперь можно смело идти на доклад к товарищу Троцкому. Это уже не слухи и не байки про красноглазых собак. В тибетских горах строится крайне подозрительный объект, причем такими силами, связываться с которыми настоящим большевикам-ленинцам просто нельзя. Эти силы спекулируют на священных идеях Революции и заодно обманывают и эксплуатируют трудовой бхотский народ. К тому же эти научные эксперименты очень опасны…

Косухин вспомнил своего ночного гостя, которого пригласил погреться у догорающего очага. Его собеседник говорил, что Косухин сам должен решить, оставить ли все как есть или вмешаться. Теперь Степа твердо знал — в Шекар-Гомпе таится опасность. Правда, здесь, в камере, его знания бесполезны…

…Рука скользнула по полу и вдруг наткнулась на что-то странное. Степа пошарил рукой вокруг себя, удивился и наконец понял — и поразился еще более. Возле него лежали веревки — добротные крепкие веревки, которыми вполне можно было связать не то что Степу, но и средних размеров медведя. Решив, что это просто памятка, оставшаяся от какого-то бедолаги, Степа все же ощупал веревки, прикидывая, нельзя ли их как-то использовать, и вдруг сообразил, что веревки не развязаны — узлы на месте — а разрезаны или разрублены…

…И тут он понял. Этими веревками связывали не того, кто сидел тут раньше, и уж, конечно, не медведя. Этими веревками был связан он сам, Степа Косухин! К нему отнеслись с полной серьезностью, стянув руки и ноги так, что запястья ныли до сих пор, но почему-то раздумали и разрезали путы.

Выходило что-то несуразное. Но тут Косухину пришло в голову, что несуразности нет никакой, просто у его врагов что-то не сработало. Кто-то сумел, пользуясь темнотой, рассечь веревки.

Пораженный догадкой, Косухин начал шарить по полу, надеясь, что неведомый друг оставил что-нибудь еще. На револьвер, конечно, Степа не надеялся, но чем черт не шутит! Рука задела несколько мелких камешков, старую, раздавленную сапогом спичку, и вдруг…

…Вначале Косухин не понял. «Это» показалось тяжелым и бесформенным, просто куском железа, к тому же изрядно проржавевшего. Ладонь ощупала неровный старый металл, коснулась все еще сохранявшего следы отточки острия и легла на удобную костяную рукоять.

Меч…

В старом ржавом оружии было что-то знакомое. Степа закрыл глаза, попытавшись представить себе, как меч выглядит при свете — и вспомнил…

…Он уже видел этот ржавый клинок. Совсем недавно, в подземном склепе… Перед глазами встала золотая маска с еле заметной улыбкой в уголках тонких губ…

Итак, кто-то взял меч из склепа, перерезал веревки и оставил оружие в камере. Конечно, револьвер был бы более к месту, но Степа вспомнил — пули на этих выродков не действуют. А вот меча — как и серебряного перстня — они почему-то опасаются. Недаром то, что рушило стены, так и не переступило через кости воина в золотой маске!

Косухин вскочил, сжал в руке меч и попытался — весьма неумело — провести несколько фехтовальных приемов. Меч — не стилет, его не спрятать, но этого и не требовалось. Степа жив, не ранен и даже вооружен — а, значит, камера превращалась в крепость…

Ждать пришлось долго. Косухину это уже успело надоесть, и он чуть не задремал, но вовремя удержался. Спать опасно — могут взять «теплым». Оставалось сидеть у стены, положив оружие рядом, и время от времени вставать, дабы согреться…

Наконец, послышались шаги. Степа услышал их издалека — тяжелые, мерные — и поспешил лечь на пол. Меч был в руке. Косухин лишь повернулся, чтобы оружие не заметили с порога.

В замке заскрипело, дверь стала медленно отворяться. Ударил свет — не мигающий огонек масляной лампы, а мощный луч электрического фонаря. В камеру входили двое. Первый — обыкновенный косоглазый в черном полушубке, а вот второй… Наверное, Степа испугался бы, если б азарт близкого боя не заглушил все иные чувства. Лицо второго — высокого, крепкого — когда-то было русским. Когда-то — потому что теперь лица не было. Не было нижней челюсти — она оказалась полностью снесена. В свете фонаря страшно щерилось несколько уцелевших зубов над открытой черной гортанью. От носа осталась едва половина, сквозь порванную кожу проглядывала желтая кость. Глаза были на месте, но без век и, как показалось — без зрачков…

Тюремщики не торопясь вошли в камеру, бегло огляделись, затем косоглазый с фонарем кивнул второму — страшному. Тот, беззвучно кивнув в ответ, стал наклоняться к Косухину. Косоглазый стоял рядом и светил. Огромные руки тянулись к Степе, стало страшно, но Косухин выждал миг, и лишь затем рука с мечом дернулась. Скрюченные кисти бессильно разжались — удар пришелся прямо в черный зев. То, что когда-то было человеком, зашаталось и с грохотом рухнуло на пол. Степа был уже на ногах. Его интересовал фонарь. Он перехватил руку косоглазого и взмахнул мечом. Ударить не пришлось — «черный» взвизгнул и бросился наутек. Фонарь — большой, тяжелый, с яркой белой лампой — остался у Степы. Хлопнула дверь — косоглазый успел закрыть камеру и теперь спешил запереть замок.

Степа перевел луч фонаря на неподвижное тело. Глаза закатились, пожелтевшие белки не двигались. То, что лежало на полу, стало походить на обыкновенного изуродованного войной мертвеца. Косухин вздохнул, пальцы сами собой сложились в щепоть, и красный командир поднес руку ко лбу. Но креститься не стал, в последний миг расценив это, как слабость. Бога нет — Степа привык в это верить. Оставалось рассчитывать только на себя. Так, по крайней мере, честнее…

Фонарь был поставлен у стены, прямо перед дверью. Сам Степа сел в темноте, чтобы оставаться невидимым. Сдерживая страх, он обыскал тяжелое холодное тело, но никакого оружия не обнаружил. Впрочем, меч — а при свете Косухин убедился, что это действительно меч — оказался вполне к месту. Первый бой выигран, оставалось ждать продолжения…

…Новые гости появились вскоре. Шаги протопали — шло явно несколько человек — и замерли у входа, затем послышался резкий, нечеловеческий голос, уже звучавший в подземелье:

— Косухин! Прекратите сопротивление и сдавайтесь! Повторяю…

— Ага, сейчас и сразу! — не выдержал Степа.

Голос замолчал, но тут заговорил другой, тоже знакомый:

— Товарищ Косухин! Говорит особый уполномоченный ЦК Гольдин. Это недоразумение! Сейчас мы войдем в камеру, и я вам все объясню…

— Давай, — согласился Степа, которого такой оборот вполне устраивал.

— Мы откроем дверь, и вы выбросите оружие…

— Какое оружие? — с наивозможнейшей наивностью поинтересовался Косухин. — Эта железяка?

За дверью помолчали. Затем Гольдин вновь заговорил, но на этот раз в его голосе не чувствовалось решительности:

— В ваши руки попала опасная вещь, товарищ Косухин. Вы даже не понимаете…

Степа действительно не понимал, а потому охотно продолжил переговоры:

— Вот чего, товарищ Гольдин. Вы дверь откроете, а я в стороне сяду. Вот и поговорим. Вам чего, эта железка не по нутру?

— Это так называемый меч Гэсэра. На самом деле это не меч. Это опасный предмет…

«А вот за это спасибо», — подумал Степа.

— Косухин! — заговорил первый голос зло и нетерпеливо. — Мы сломаем стену! Вы уже знаете, что это нетрудно…

— Давай! — вновь кивнул Степа, чувствуя, что там, за стеной, блефуют.

Действительно, стену никто ломать не стал, вместо этого послышался голос Гольдина:

— Товарищ Косухин, повторяю — это недоразумение…

— Ага! — не выдержал Степа. — Точно, чердынь-калуга! Недоразумение! Мертвяков в бой посылаете, псов всяких ненормальных…

Он хотел упомянуть о Венцлаве, но вместо этого закончил:

— Да вы и сами, товарищ Гольдин, как здесь оказались?

— Я нахожусь там, где нужно революции и партии…

На миг Степе показалось, что он попросту спятил, но тут перед глазами встала далекая, почти уже забытая Столица, еловые венки у красного гроба, большой портрет с черным крепом…

— Партия, между прочим, вас в живых не числит, — рубанул Степа, которому стало страшно и одновременно противно. — Вы, товарищ Гольдин, либо самозванец, либо, уж не знаю…

— Я выполняю особое задание. Моя смерть была инсценировкой…

«А вдруг правда?» — подумал Косухин. Вновь вспомнилось желтое восковое лицо в гробу — спокойное, без пенсне с чуть приоткрытыми глазами…

— Я буду здесь, — тихо, но решительно заявил он. — Лучше с голоду помру! Сам я в ваш мертвецкий полк не запишусь…

— Обойдемся без твоего согласия, Косухин! — это был вновь первый, злой и нетерпеливый голос. — Ты предатель и негодяй! Тебе долго придется служить у нас в 305-м, чтобы загладить вину. А твою Берг мы на дне морском сыщем…

«Наташа-то на свободе!» — обрадовался Косухин и почти совершенно успокоился:

— Ага, попробуй! Между прочим, кто из нас предатель — еще разберутся. Революции, говорите, это нужно…

За дверью негромко переговаривались, затем вновь послышались шаги — кто-то уходил, кто-то остался. Очевидно, будут брать измором — значит, надо быть начеку. И тут он услыхал стон.

Стон доносился с порога, где неподвижно лежало страшное, изуродованное тело. То, что даже не напоминало человека, лежало в той же позе, но, кое-что изменилось. Мертвые белые глаза стали другими — обычными, человеческими, в них плавала боль…

— Браток… — голоса из изуродованной гортани было почти не разобрать. — Браток, где я?

— А… а кто ты? — выдавил из себя Косухин, на всякий случай держа меч наготове.

— Не помню, браток… Ранило… Я… у беляков?

— Да, — Степа сглотнул. — Вроде как в плену.

— Ах ты… — послышался стон, сменившийся хрипом. — Помираю, видать! Больно…

По неподвижному телу пробежала дрожь, ноги дернулись, в горле вновь захрипело. Косухин с ужасом глядел на то, что когда-то было человеком. Вновь вспомнилось странное, неузнаваемое лицо Феди Княжко…

— Вспомнил! — голос внезапно стал ясным, почти что человеческим. — Ты вот что, браток, передай… Передай товарищу Киквидзе…

Голос смолк, глаза стали закатываться, тело дернулось и застыло. Степа сидел, сжавшись в комок, боясь даже пошевелиться. Он помнил, кто такой товарищ Киквидзе. Легендарный командир 16-й стрелковой был смертельно ранен под Царицыным. Случилось это в январе 19-го, ровно год назад. Тот, кто пришел в себя в подземелье Шекар-Гомпа, числил своего комдива в живых. Если бы здесь лежал Федя Княжко, то он бы, наверное, спросил его, взят ли наконец Бугуруслан…

— Сволочи! — прошептал Степа, еще раз пожалев, что скорее всего не сумеет сообщить в Столицу обо всем этом. И это было обидно…

Рука полезла в карман за папиросами, но там оказалось пусто. Значит, и покурить не удастся… Косухин сел поудобнее, уменьшил мощность фонаря наполовину и стал ждать…

…Он думал, что услышит шаги, но голос прозвучал внезапно, как будто говоривший все время простоял за дверью:

— Степан Иванович! У вас нет настроения побеседовать?

Он уже слышал этот голос. Совсем недавно тот, кто желал пообщаться, уговаривал их с Наташей сдаться. Но Степа слыхал этот голос и раньше, и теперь вспомнил, где. Тогда этот голос не был столь спокоен и благодушен — на Челкеле, когда «Руководитель Проекта» передавал ему, Косухину, приказ Реввоенсовета. Но теперь Косухин понял, что слыхал этого человека и прежде. Правда, голос был немного другим, чуть измененным, да и выглядел говоривший совсем иначе, чем на Челкеле. Но Степа не мог ошибиться и принялся напрягать память, надеясь вспомнить…

— Вы не возражаете? — продолжал голос. — Тогда я войду. Выключите, пожалуйста, фонарь…

— Не-а! — встрепенулся Степа. — Я уж с вами беседовал, чердынь-калуга! Вы, кажись, на Реввоенсовет ссылались? Так пусть со мною кто-то из ихних говорит. Со здешними как-то нет охоты…

— Вас не устраивает товарищ Гольдин? Он же секретарь ЦК!

— Ага, — только и ответил Косухин, не желая вдаваться в подробности.

— Степан Иванович, знаете, я не люблю напрягать голос. Придется убедить вас иначе…

В ту же секунду фонарь погас. Степа вскочил с места — кто-то шагнул в камеру. Дверь при этом — Степа был уверен — и не думала открываться.

— Можете спрятать свой антиквариат, — голос звучал теперь совсем рядом. — Да-да, я о мече, который так напугал здешних товарищей. Архизабавно, правда? Я не стал их переубеждать — из педагогических соображений… Присядьте…

Тон говорившего был настолько властным, и, главное, голос показался таким знакомым, что Косухин покорно сел.

— Я хочу вступить в переговоры, Степан Иванович. И не потому, что вас нельзя отсюда выкурить. Это как раз очень просто, и для этого не надо ломать стены. Дело в другом…

Неизвестный замолчал. Между тем Степа лихорадочно пытался вспомнить, где слыхал этот голос. Но память не срабатывала, словно кто-то поставил непроходимую заслонку.

— Здешние товарищи воспринимают вас весьма неадекватно…

— Как?

— Принимают вас за какого-то духа-мстителя Шекар-Гомпа. Забавно, весьма забавно…

Похоже, это слово очень нравилось говорившему.

— Я опять-таки не стал никого разубеждать. В руках тех, кто здесь служит, имеется огромная сила. Вы, сами того не желая, послужите неплохой острасткой — чтоб не зазнавались. Вы хоть сами не считаете себя духом-мстителем?

Степа решил было не отвечать на провокационный вопрос, но не сдержался:

— А че? Все лучше, чем мертвяком ходячим из этого, чердынь, легендарного…

— Ну-ну! — подзадорил голос.

— А вы Гольдина как, выкапывали, или сам выбрался? А из людоедов у вас только Венцлав или другие найдутся? И собачки ваши…

— Собачки не понравились? — неизвестный хмыкнул, но тут же голос стал суровым и жестким. — Товарищ Косухин, как вы считаете, кто главный враг нашей Революции?

— Мировой капитал, — отбарабанил Степа, даже не сообразив, что время для политбеседы выбрано не самое подходящее.

— Нет… Это вы говорите бойцам перед атакой. Подумайте. Поверьте, самое время.

Насчет последнего Косухин не поверил, но все же задумался:

— Ну, это… Мы, стало быть, враги всего прежнего порядка жизни. И хотим создать новый…

— Да…

Слово прозвучало настолько весомо и тяжело, что Степа испуганно замолчал.

— Ни меня, ни вас не устраивает прежний порядок жизни. А что было и есть его основой, Степан Иванович? Что мы должны сокрушить прежде всего?

К своему немалому удивлению. Косухин и впрямь заинтересовался:

— Ну, страх, наверное. Люди боятся… Голода боятся, начальства… Ну, эта, безработицы…

— Верно. А вы действительно неглупы, командир Косухин! Тогда сделайте еще один шаг — и поймете. Что лежит в основе любого страха? Чего боятся люди больше всего?

— Смерти… — негромко проговорил Степа, и ему стало не по себе от этой простой мысли, — смерти…

— Да. Смерть — основа всего существующего порядка. Смерть — вот что мешает и будет мешать людям. Именно смерть — наш враг. Мы не говорим это на митингах, но, кажется, многие уже начинают понимать… Не будет никакой победы, никакого великого будущего, если мы не уничтожим смерть…

Сказано это было веско, но что-то помешало Степе поверить до конца:

— Ну, ладно… Но ведь, это… Партия и собирается… Больницы там, здравоохранение…

Послышался смех — злой и оттого очень обидный.

— А чего? — взъярился Степа. — К попам, что ль, обращаться? Они-то вечную жизнь и обещают, чердынь-калуга!

Вновь смех, на этот раз вполне добродушный:

— Степан Иванович, ваша атеистическая девственность просто прелестна! Вы хоть Библию читали?

— Читал, — буркнул Косухин. Сказанное он не понял до конца, но здорово обиделся.

— Тогда вспомните. Смерть — не результат чумы или «испанки». Люди получили ее вместе с проклятием. Был такой достаточно известный эпизод…

— Да не морочьте голову! — Степа чувствовал — его не просто морочат. От него чего-то хотят, чего-то серьезного. Недаром этот, со знакомым голосом, так распелся! — Вы еще вспомните про этот сад, как его?

— Эдемский, — охотно подсказал голос.

— Во-во, чердынь-калуга! Эдемский… Адам, Ева и этот… архангел с мечом в зубах… Вы мне лучше про Венцлава расскажите. Или мне рассказать?

— Про товарища Венцлава вам лучше никому не рассказывать. А по поводу всего остального, вы, кажется, кое-что поняли. Мы еще не можем победить нашего врага до конца. Но даже те, кто пал его жертвой, теперь служат нашему делу. Вас это так пугает?

— Не пугает… — Косухин хотел было высказаться на всю катушку, но сдержался, постаравшись сформулировать то, что давно уже приходило на ум. — Только вот чего… Неправильно это! Мертвые — они сами по себе. Уроды всякие, нечисть да нелюдь… Нечего им среди людей делать!

— Так говорят священники, — прервал его невидимый собеседник. — Они — наши враги, товарищ Косухин. Они — слуги нашего Главного Врага, того, кто придумал смерть.

— Как? — не понял Степа, несколько даже обомлев. — Ведь Бога-то нет!

— Бога? Бога — нет…

Сказано это было таким тоном, что Косухину, несмотря на привычность этих слов, стало страшно. Только сейчас он понял, что означает эта очевидная для каждого большевика истина. Бога нет, зато есть Венцлав, есть Шекар-Гомп с его нелюдями, есть этот, говорящий из темноты… Степу в чем-то обманывали, более того, приводили к чему-то страшному. Куда более страшному, чем если б колчаковские контрразведчики выпытывали сведения об иркутском подполье…

— Вы, вот чего, — заговорил он, наконец, — говорите, чего надо. Не верю я вам. Не насчет Бога — Бога-то нет…

— Его нет, Степан Иванович, — согласился неизвестный, на этот раз вполне спокойным тоном. — Но есть те, кто служит нашему врагу, те, кто помогал вам с того момента, как вы получили приказ помешать пуску «Мономаха». Кто спасал вас, давал советы…. Кто даже здесь умудрился подкинуть этот старинный сувенир. Они столь же реальны, как Венцлав или ваши любимые собаки. Кстати, это не собаки, вы плохо разбираетесь в биологии… Главное — все, кто помогал вам — враги нашего дела…

Степа ничего не ответил. Выходит, врагами были не только белый гад Арцеулов, Наташа Берг и его брат, но и старик в пещере, командир Джор, монахи в тайном убежище… И тот, кто беседовал с ним у догорающего очага…

— Я дал вам немного порезвиться. Но сейчас вас схватят и выбьют из вас все. Потом вы встанете в строй и наденете шлем с голубой свастикой. Бывают мстительные натуры — вас, например, могут заставить расстрелять Наталью Берг или вашего брата — и вы это сделаете. Это тоже своеобразная педагогика, товарищ Косухин. Вы уже поняли — вас не спасет ничто, даже если разобьете голову о стену. Мне служат все — и живые и мертвые… Вспомните господина Семирадского…

Косухина словно обожгло. Перед глазами встал Глеб Иннокентьевич — веселый, добрый и умный, такой, каким Степе не стать никогда, даже если сто лет учиться. И тот же Семирадский — мертвый, неузнаваемый, сжимающий пальцы на горле Наташи. И Косухин почувствовал не ужас, а ненависть.

— Не все, — отрезал он. — Иначе б вы со мной так не беседовали.

— А вы логик, товарищ Косухин! Но вы все-таки ошибаетесь. Я могу заставить — или убедить — каждого. И лучше, если вы поможете мне живой.

— А вам какая разница? — Степа внезапно почувствовал какую-то слабину в самодовольных рассуждениях неизвестного. Будь он всесилен, то просто раздавил бы Степу одним щелчком и даже не оглянулся…

— Пока те, которых мы вырываем из власти нашего врага, могут не все. Вернее, не все из них. Мне нужна ваша помощь — и ваша память. Я хочу пройтись по всей цепочке — в обратном порядке. Мне надо точно знать, где и кто помогал вам, кто беседовал, что обещал. Поймите, это куда важнее, чем раскрыть заговор белогвардейцев. Все имеет свою цену — я обещаю вам жизнь…

— Ага, — без всякого энтузиазма отреагировал Степа.

— Напрасно не верите. Я плачу за помощь — и плачу щедро. Вам простят измену — а ведь вы изменник, Степан Иванович, и вы это прекрасно знаете. Я не трону вашего брата и, если это вам так важно, оставлю в покое Наталью Берг. Но остальных я хочу получить. Они — враги. Вы это поймете — потом, когда я смогу рассказать вам больше, чем сейчас. Некоторых вы вообще не должны жалеть — хотя бы белого бандита Арцеулова, который вас так очаровал…

— А чего — Арцеулов? — Степа даже не обиделся. — Сами ж говорите — обычный беляк. Их у Каппеля целые батальоны. А вы — почти что Бог!..

— Не смейте! — резко оборвал неизвестный. — Не говорите о том, чего не понимаете и никогда не поймете! Что же до Арцеулова — иногда и обыкновенный смертный, муха, комар, инфузория — становится оружием врага…

«Ага! — сообразил Степа. — Да тебе, выходит, Ростислав поперек горла! Да что же это за шайка такая? В чеку бы их всех с их философией! Мировой капитал не враг, а контуженный беляк — опасней всей Антанты! Эх, до Столицы добраться бы!»

— Решайте, Степан Иванович, — спокойно и даже доброжелательно произнес тот, кто говорил из темноты. — У всех бывают ошибки. Но не все могут расплатиться так дешево…

— А давайте так. Пусть меня трибунал судит. Настоящий, который в РСФСР. Ежели я и вправду, чердынь-калуга, изменник, пусть к стенке ставят. Руководствуясь революционной законностью. Имею я на это право?

— Нет, не имеете. Единственное ваше право сейчас — принять верное решение…

Степа молчал. Если он примет это «верное решение», то, возможно, его и в самом деле не тронут. В конце концов, невелика он птица, красный командир Степан Косухин. Он останется жив, не превратится в нелюдя с мертвыми глазами и, может быть, еще протянет сколько ему положено — чтобы упасть на каменный пол под ударами прикладов…

— Я вижу, вы смущены, Степан Иванович, — голос незнакомца стал мягким, словно обволакивающим. — Думаете, что придется предавать тех, кто вам помогал. А вы посмотрите на это иначе. Считайте, что вы — красный разведчик, посланный с опасной миссией. Вы раскрыли заговор врагов революции. Они — враги. Поверьте в это, и все станет на свои места…

Это было заманчиво. Он, Косухин — не затравленный беглец и предатель, а отважный разведчик. Может, ему дадут орден. Еще один — как он и видел в своем странном видении. Черт с ними, с остальными, тем более, что и Бога-то нет… Интересно, почему этот, сладкоголосый спросил его о Библии? Степа был плохо знаком с Писанием, но в памяти стало проступать что-то, слышанное еще от бабушки, вразумлявшей внука долгими зимними вечерами. Тот, Который был Плотником, ушел зачем-то в пустыню. И подступил к Нему…

— Решайте, Степан Иванович, — голос был по-прежнему мягок, но в нем чувствовалось нетерпение. — Время идет…

Степа легко, по-кошачьи подобрал ноги, готовясь к прыжку. Рука сжала костяную рукоять клинка. Неизвестный должен быть рядом, в трех-четырех шагах…

— Решили, Степан Иванович?

— Да! — Степе вдруг стало легко и спокойно, словно все трудности оставались уже позади.

— Рад за вас. Поверьте, вы не…

— Изыди! — Косухин прыгнул, целя клинком туда, откуда шел голос. Он не промахнулся, но темноту озарила вспышка, и железо бессильно царапнуло о камень. В ту же секунду вспыхнул фонарь.

Камера была пуста. На стене белела свежая зарубина, а в руке осталась лишь рукоять — обломки ржавого железа лежали тут же на полу. Степа вздохнув, осторожно положил костяную рукоять рядом. Взгляд упал на мертвое тело возле двери. Косухин охнул — на каменном полу, широко разбросав желтые, уже успевшие потемнеть кости, лежал скелет; изуродованный череп весело скалился беззубым ртом…

И тут камера дрогнула. Ударил ледяной холод. Косухину показалось, что он сходит с ума — стены поплыли, словно камень начал таять. Пол пошел невысокими волнами, потолок накренился, а холодный воздух стал густ и горяч. Передняя стена мягко выгнулась вовнутрь, словно была из воска, камень тек, плавился — и внезапно лопнул. В прореху ворвалась чернота. Свет погас, невидимые клещи сжали голову. Степа крикнул, но чернота хлынула в горло, а затем пол вырвался из-под ног и куда-то пропал, открывая ледяную холодную бездну…

Арцеулов сидел возле смотрового окошка и, не отрываясь, наблюдал за монастырем. Записная книжка Валюженича лежала рядом, открытая на странице с грубо вычерченным планом Шекар-Гомпа. Был третий час дня.

Валюженич забежал лишь однажды и вновь исчез, даже не сказав своего обычного «Оу!». Берг, желавшую вместе с капитаном наблюдать за неприступной твердыней, Ростислав еле уговорил поспать — после всего случившегося девушка чувствовала себя слабой и разбитой. Итак, Арцеулов вел наблюдение. Дело было привычным. Впервые за последние несколько дней капитан чувствовал себя уверенно. Перед ним был объект, которым следовало овладеть. Оставалось произвести разведку и принять адекватное решение. Неравенство сил не особо смущало. Он, как и краснопузый Степа, хорошо знал, как иногда захватывают самые неприступные крепости. Правда, если Косухин больше полагался на смелость и наглость, то капитан предпочитал выдержку и точный расчет.

За несколько часов Арцеулов неплохо изучил все подходы к монастырю и систему охраны. Вчера вечером она показалась совершенной, но теперь, понаблюдав как следует, капитан оценил ее более скептично. Хозяева Шекар-Гомпа полагались больше на количество солдат, чем на военную науку. С утра не менее сотни косоглазых с карабинами растянулись цепочкой вдоль подножия Шекар-Гомпа, образуя еще один заслон. Сделано это было неумело. Будь у капитана хотя бы рота, он попытал бы счастья. Но у Арцеулова был лишь нестроевой археолог Тэд и несколько монахов в желтых балахонах. Оставалось наблюдать и делать выводы.

Капитан внимательно взглянул на вычерченый и уже много раз исправленный план, а затем перевел взгляд на монастырь. Косухина, если он, конечно, жив, держат в подземелье. Именно там «черные» собрали главные силы. Капитан в сотый раз оглядел ставший таким знакомым вид: лагерь, вышки охраны, огромный котлован, в котором копошились фигурки рабочих, лестница, ведущая в монастырь, домики справа, аэродром со стоявшими там двумя легкими бипланами… Глаз отметил новую деталь — аэростат наблюдения с номером «три» медленно опускался…

…Тэд появился внезапно. Он устало улыбнулся и присел рядом, вопросительно кивнув на окошко. Арцеулов покачал головой — решение покуда не созрело. Валюженич потер щеку.

— Трудные попались парни… Таких переговоров я не вел уже давно. В последний раз пришлось уговаривать настоятеля возле самой Кампалы подарить нам с Шарлем рукопись девятого века. Ну, в общем так…

Он помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил, негромко и сурово, без тени обычной улыбки:

— Они уверены, что Стива не спасти. Вначале я думал, они просто испугались. Они, конечно, испугались, но все же не настолько, чтобы бежать. Ведь Стив мог… то есть не мог, конечно, но они могли подумать… Если он сообщит, где вход, нас всех накроют…

— Он не скажет, — резко перебил Арцеулов с непонятно откуда взявшейся уверенностью.

— Да… Они это тоже поняли. Но сами монахи помочь не могут — они не смеют никому причинить зла, даже в мыслях. Я спрашивал их о каком-нибудь подземном ходе…

— И что?

— Увы… Убежище так и задумано, чтобы из монастыря сюда не добраться. Кроме того, они действительно считают, что Стива незачем выручать. Он, мол, выполнил, все что можно, и теперь его ожидает нирвана…

— Странная философия, — сдерживаясь, проговорил Арцеулов.

— Восток… Они верят в судьбу. Кроме того, для них смерть — лишь очередное перевоплощение. Итак, под землей туда не добраться, поверху — как думаете?

— Можно… — задумался капитан. — Я бы взялся. Но нам очень нужен хотя бы один человек внутри. Если бы он только вывел Степана наружу!

— О'кей! Понял. Кстати, узнал насчет вашего рога. Я все-таки археолог, а мы — все сплошь мистики….

Ростислав улыбнулся — мысль показалась неожиданной.

— Не удивляйтесь. Возиться с мумиями, кладами, заклинаниями! Да и сама наша работа, когда все зависит от Его Величества Случая… Я подумал, не сможет ли этот рожок сыграть ту же роль, что и духовые инструменты в известной кампании по взятию Иерихона. Помнится, у еврейских парней сработало…

Арцеулов взглянул на подарок Джор-баши, лежавший тут же, рядом, и вновь улыбнулся, на этот раз невесело.

— Я же говорю, Ростислав, мы, археологи — мистики. Увы, должен вас разочаровать…

— Не подействует? — вполне серьезно поинтересовался капитан.

— Нет. Точнее, не откроет нам путь в Шекар-Гомп, что, в общем, логично. Будь все так просто, Гэсэр не стал бы посылать в Шекар-Гомп разведку. Ему стоило приехать и протрубить пару раз…

Арцеулов хотел вернуть Тэда с небес на землю, но вспомнил то, что виделось ему за время пути. Крылатый змей, дышащий ледяным ветром — и всадник, застывший на белом коне с луком в руках…

— Зато внутри Шекар-Гомпа, если мы туда проникнем, ваш эвэр-буре будет как раз к месту. Там вы можете позвать на помощь…

— Эх, Тэд!

— Ладно… Тогда резюме — помогать нам не будут. Они — не будут.

— То есть? — не понял капитан. — Вы говорите — они — не будут. А кто тогда?

— Оу, Ростислав, — Валюженич усмехнулся, и оттого его лицо сразу же помолодело. — Сейчас вы обвините меня в очередном, как это говорят у вас в России? — уклоне в фольклористику. Между прочим, два часа уговаривал мистера Цронцангамбо. И, представьте себе, уговорил… Я бы советовал вам тоже поприсутствовать — хотя бы ради тибетской экзотики. Вы слыхали о здешних таинствах?

Капитан вспомнил рассказ покойного профессора.

— Надеюсь, вы не заставите меня наблюдать прогулку покойника?

— Оу, вы слыхали об этом обряде? И даже видели его?

— Нечто в этом роде, — распространяться Ростиславу не хотелось.

— Тогда вас нечем удивить. Правда, все будет куда менее жутко. Пойдемте…

Капитан бросил взгляд на монастырь. Все по-прежнему, только воздушный шар был уже возле самой земли. «Черные» возились с какими-то большими баллонами, вероятно готовясь дозаправить аэростат газом — гелием или водородом…

— Пойдемте, — поторопил Тэд. — Представление устраивают специально для нас. Между прочим, я пригрозил мистеру Цронцангамбо гневом Гэсэра. По-моему, это был решающий аргумент.

— Ох, Тэд! — капитан встал и стал подниматься по лестнице. Валюженич заспешил следом. Проходя мимо небольшой комнатки, ставшей на эти дни их пристанищем, Арцеулов на мгновение заглянул внутрь. Наташа спала, розовый свет горящего масла освещал ее строгое, напряженное даже во сне, лицо…

Они вошли в зал, где в нише загадочно улыбался золотой Будда. Все монахи были уже на месте, сидя полукругом и держа в руках нечто, показавшееся Арцеулову неведомым оружием. Но, присмотревшись, капитан увидел, что это, конечно, не оружие, которого не было в этом зале. Двое монахов держали в руках небольшие барабаны, один — странное колесо, похожее на трещотку, а сам Цронцангамбо, сидевший посередине, грел на небольшой жаровне нечто черное в большой глиняной чаше. Только шестой монах сидел совершенно неподвижно и лишь улыбался, опустив веки.

И тут Арцеулов вздрогнул — этот, шестой, был здесь лишним. Монахов в убежище пятеро — это он знал точно. Все на месте — Цронцангамбо, старик, понимавший по-русски, молодой монах-послушник, и двое остальных, похожих друг на друга, словно братья. Откуда взялся еще один?

Валюженич мягко надавил на плечо капитана, предлагая садиться, Арцеулов присел как раз напротив настоятеля и нового, неизвестно откуда взявшегося монаха. Вначале Ростислав взглянул на черную, остро пахнущую жидкость, кипевшую в чаше, затем перевел глаза на бесстрастное смуглое лицо Цронцангамбо и наконец посмотрел на неизвестного. Глаза сразу же отметили нечто непривычное — на голову монаха была наброшена тонкая, напоминающая кисею, ткань, скрывавшая черты лица. Несмотря на это, что-то знакомое почудилось в неподвижной позе монаха. Чуть опущенная голова, скрюченные руки, легкая улыбка…

Как только Арцеулов сел, старательно скрестив ноги — вышло это у него не особенно ловко — Цронцангамбо медленно обвел всех долгим спокойным взглядом и кивнул.

Тут же заговорили барабаны — негромко, ритмично и глухо. Монах, державший колесо, стал вращать его, что-то заунывно бормоча. Остальные начали вторить, покачивая головами в такт. Молчали лишь Цронцангамбо и неизвестный монах, сидевший по-прежнему ровно, ни разу не шелохнувшись. В голове у Арцеулова мелькнула догадка. Он повернулся к Тэду, но с удивлением заметил, что американец покачивается в такт барабанному рокоту, а побледневшие губы парня шевелятся, повторяя слова молитвы. На миг капитану стало жутко, но тут рука Валюженича легко сжала его локоть. Арцеулов немного успокоился и стал наблюдать дальше.

Барабанный бой усилился, монахи уже не говорили, а пели, и в их ровном слитом хоре Ростислав уловил слово «мане». Наконец, до него дошли слова молитвы, бесчисленное количество раз повторяемой монахами:

— Ом мане падме хум… Ом мане падме хум…

— Ом мане падме хум! — неожиданно для самого себя повторил Арцеулов, и в эту секунду Цронцангамбо быстрым движением сбросил покрывало с головы сидевшего рядом с ним монаха. На Ростислава взглянуло серо-желтое иссохшее лицо с полуприкрытыми глазами. Губы искривились в легкой улыбке, отчего сидевший стал внезапно похож на Будду, но не на молодого, отлитого в золоте, а постаревшего после многих лет молитв и аскезы. Сомнений не было — рядом с Цронцангамбо сидел тот, кого Арцеулов уже видел в нише темного прохода. Бывший настоятель монастыря, неведомой силой задержавший течение своей жизни, чтобы провести полвека в тайном убежище. Высохшая мумия, в которой, якобы, еще теплится жизнь…

Арцеулов вспомнил рассказ Семирадского и похолодел. Сейчас Цронцангамбо велит мертвецу встать, худое тело неловко распрямит окаменевшие мышцы, откроются бессмысленные пустые глаза, и мертвец двинется, ведомый неведомой магией…

«Господи, зачем?» — капитан ощутил желание немедленно уйти, чтоб не присутствовать при некромантии.

Арцеулов и в прежние годы не увлекался оккультизмом, а события последних дней окончательно отбили всякий интерес к подобным зрелищам. Ростислав вновь взглянул на Тэда, на этот раз удивленно и недоумевающе. В ответ последовал легкий кивок — Валюженич продолжал повторять слова молитвы, казалось, ни на что не реагируя, но его рука вновь стиснула локоть капитана.

— Ом мане падме хум! Ом мане падме хум! — монахи вновь и вновь повторяли священные слова, барабаны рокотали, крутилось странное колесо. Только сейчас Ростислав заметил, что желтая поверхность его покрыта странными, похожими то ли на змеек, то ли на жучков, знаками. Черная жидкость в чаше кипела. Цронцангамбо осторожно отставил глиняный сосуд в сторону и кинул в огонь жаровни щепотку чего-то серого, похожего издали на порох. Пламя вспыхнуло, по залу поплыл резкий одуряющий аромат. Капитану показалось, что стены сдвинулись, стало темнее, а голоса монахов загремели, заглушая барабаны. И вдруг, совершенно внезапно, все стихло. В первую секунду тишина была оглушающей. Но тут Цронцангамбо, вновь кивнув, осторожно поднял чашу с каменного пола. Ростислав удивился еще больше — Валюженич медленно встал, провел сложенными ладонями перед лицом, поклонился, а затем стал громко, нараспев произносить непонятные, диковинно звучавшие, слова. Вначале капитану показалось, что американец впал в транс, но он заметил, что в левой руке Тэд держит листок из блокнота с карандашными каракулями, время от времени заглядывая туда. Арцеулов успокоился — с Валюженичем все было в порядке. Голос американца звучал все громче, монахи сначала незаметно, а затем все явственнее начали кивать в ответ.

Наконец Тэд, сделав секундную паузу, выкрикнул короткое странное слово:

— Орхо!

— Орхо! — эхом откликнулись монахи. Арцеулов поймал себя на том, что тоже повторил заклинание, хотя и не вслух, а лишь мысленно.

Тэд на миг перевел взгляд на капитана, и тот заметил, что глаза американца блестят от возбуждения. Наверное, Валюженич и впрямь чувствовал себя на высоте. Не каждому студенту Сорбонны удается поучаствовать в тайном обряде бхотов! Арцеулов невольно усмехнулся, но усмешка тут же замерла на его губах. Тот, кто сидел рядом с Цронцангамбо, шевельнулся.

Ростислав ждал чего-то подобного, но зрелище оказалось страшнее, чем он думал. Дрожь побежала по неподвижному телу, бесцветные губы слегка шевельнулись, затрепетали веки. Арцеулов закусил губу, ожидая увидеть мертвые неподвижные глаза, но внезапно охнул, почувствовав облегчение и даже радость. Глаза медленно раскрылись, но их взгляд был чист и ясен — взгляд живого человека, немолодого, много пожившего, но, без сомнения, такого же обычного, как и все, сидевшие рядом с ним.

Цронцангамбо, подняв чашу, поднес ее к губам проснувшегося. Тот с явным усилием сделал глоток, по телу вновь прокатилась дрожь, и тут руки, до этого неподвижно скрещенные на груди, шевельнулись. Монах взял чашу из рук Цронцангамбо и сам поднес ее ко рту. Пил он медленно. С каждым глотком исчезали остатки оцепенения, кожа теряла неприятный серый цвет, тонкие серые губы стали наливаться краской. Наконец, монах осторожно поставил чашу рядом с собой, улыбнулся и поклонился окружающим.

Ростислав почему-то ожидал, что теперь все должны вскочить, закричать или по крайней мере как-то выразить свои чувства. Но монахи молча поклонились в ответ, а затем, следуя быстрому жесту Цронцангамбо, встали и, собрав свой магический скарб, по одному вышли из зала. Теперь их осталось четверо — если не считать золотого Будду, безмятежно улыбавшегося за спиной возвращенного к жизни.

Монах расправил плечи, провел рукой по лбу, а затем заговорил. Голос был самым обыкновенным, только очень тихим. Цронцангамбо что-то сказал в ответ, монах кивнул, а затем с улыбкой поглядел на Валюженича и Арцеулова.

— Он просит нас подойти поближе, — шепнул Тэд.

Арцеулов встал и с некоторой робостью шагнул вперед, нерешительно остановившись возле догоравшей жаровни. Монах кивнул. Ростислав понял и присел рядом. Валюженич пристроился тут же, скрестив ноги по-турецки.

Вновь послышался тихий голос, на этот раз обращенный уже непосредственно к Арцеулову. Тот взглянул на Валюженича.

— Его зовут Цонхава. Он просит вас, Ростислав, быть внимательным и слушать его слова. Не понимаю, почему…

Но Арцеулов уже понял. Он вспомнил пещеру и старика, напоившего их напитком под названием «сома». Они должны быть внимательны, чтобы видеть и слышать…

Ростислав заставил себя сосредоточиться, представив, что вокруг нет ничего — ни зала с улыбающимся Буддой, ни тех, кто сидел рядом. Слова звучали глухо, непонятно, но вдруг он почувствовал, вернее, услышал, как кто-то сказал по-русски:

— Я вижу, ты уже начинаешь понимать, воин…

Арцеулов хотел оглянуться в поисках неведомого переводчика, но тут же понял. Никто не переводил, просто слова, сказанные на чужом языке, отразились в его сознании.

— Да, кажется… — неуверенно проговорил он, почему-то надеясь, что Цонхава поймет его. — Здравствуйте!

— Мир тебе, посланец Гэсэра. Я не ждал столь быстрого возвращения в круги скорби, но тебе нужна помощь…

— Оу, Ростислав! Вы понимаете по-бхотски? — шепнул пораженный Валюженич. Объясняться было некогда. Капитан, кивнув Тэду, вновь заговорил:

— Господин Цонхава, мне, честное слово, неудобно. Я не посланец Гэсэр-хана, но мне и моим друзьям действительно нужна помощь…

— Ростислав, я не понимаю! — растерянный Тэд напряженно вслушивался в малознакомые русские слова. — Как вам это удается?

Цонхава с улыбкой взглянул на нарушителей его покоя и покачал головой:

— Ты, кто вызвал меня… Как зовут тебя, чужестранец?

— Тэд… — Валюженич запнулся. — Тадеуш, если точно…

— Та-дэ-уш, — монах повторил по слогам незнакомое имя. — Ты молод, но смел, знаешь язык бхотов и не боишься преступить порог недоступного. В тебе чувствуется древняя кровь, очень древняя…

— Оу, мои предки стали дворянами еще в XV веке! — американец был явно польщен. — Я, вернее, мои предки, из Великопольши…

— Я не о том, — перебил монах. — Не о званиях и правах, которые даются людям другими людьми… Но не будем сейчас об этом… Ты нетерпелив, Тадеуш. Твой спутник — посланец Гэсэра — уже понял, что требуется. Не спеши. Слушай — и думай…

— Я не… — начал вновь Арцеулов, но осекся. — Ну, в общем, меня зовут Ростислав…

— Мир тебе, Ростислав. Не будем спорить о словах. Считаться посланцем Небесного Всадника почетно. Те, кто называют тебя так, совсем не обязательно считают, что ты лично знаком с царевичем Джором, умершим тысячи лет назад…

Монах взглянул на сидевшего рядом с ним Цронцангамбо, тот еле заметно улыбнулся в ответ.

— Я из России, — быстро заговорил Арцеулов. — Я офицер…

— Вижу, Ростислав, — губы монаха вновь улыбнулись, но глаза оставались спокойными и грустными. — Ты воин, и тебя занесла сюда война. Я постараюсь говорить на твоем языке — не на русском, это, как видишь не требуется, а на том, что тебе понятнее. Кто-то искал твоей смерти, и ты бежал сюда, в наши горы…

— Нет… — поспешил уточнить капитан. — То есть, не совсем так… Враги взяли в плен моего спутника. Ему нужна помощь…

— Оу, мистер Арцеулов, — воскликнул Тэд, внимательно вслушивавшийся в речь капитана. — Неужели я научился понимать по-русски!

Монахи улыбнулись, и Тэд смущенно замолк.

— Слушай внимательно, Тадеуш, — кивнул Цонхава. — У тебя слишком горячая кровь, ты всегда спешишь. Слушай — и не торопись…

— Я, наверное, начал не с того, — капитан взглянул на молчаливого Цронцангамбо и решился:

— Господин Цонхава, то, что случилось со мною и моими товарищами — лишь частность. Случилось нечто худшее. Шекар-Гомп захвачен. Там сейчас какие-то бандиты, некроманты, оборотни…

— Мы еще успеем поговорить об этом, — нарушил молчание Цронцангамбо. Арцеулов отметил, что он понял слова настоятеля, сказанные по-бхотски, хотя и не так явственно, как речь Цонхавы. Казалось, голос Цронцангамбо доносится откуда-то издалека.

— Шекар-Гомп… — медленно повторил Цонхава. — Значит беда все-таки случилась! Ростислав, вы знаете, что скрывает монастырь?

— Ну, ведьму… — нерешительно начал капитан, — которую ранили… И она…

Тут он заметил, что Цонхава беззвучно смеется. Цронцангамбо тоже улыбнулся, но, как показалось Арцеулову, немного смущенно.

— Спасибо тебе, Ростислав, что ты пытаешься говорить со мною на моем языке, — отсмеявшись, заговорил Цонхава, — но не будем о Бранг Сринмо и запекшейся крови царя ада Ямы. В недрах под Шекар-Гомпом спрятана страшная сила. Сама по себе она не опасна, но ее можно использовать во зло. За горами, в земле поклоняющихся богам Тримути, есть сказание о божественном оружии, который получил царевич Арджуна…

— Оу, «Бхагават-гита!» — не выдержал Тэд, слушавший речь монаха с приоткрытым от волнения ртом. — Война с Пандавами!

— Да, война с Пандавами… Ты неплохо знаком с нашей историей, Тадеуш. Под Шекар-Гомпом спрятана смерть. Но, к счастью, его создатели позаботились, чтобы никто не смог овладеть ею. На Земле нет средств, чтобы вернуть оружие царевича Арджуны…

— На Земле? А на других планетах? — быстро спросил Арцеулов, вспомнив о «Мономахе».

— Там — есть. И, возможно, опасность ближе, чем кажется… Но то, что спрятано под Шекар-Гомпом, можно использовать иначе. К сожалению, наши предки не уничтожили средство, способное вызывать беду. И даже хранили его в самом Шекар-Гомпе.

— Рубин «Голова Слона»! — понял Тэд. — Кровь бога Ямы!

— Да. Его привезли издалека. О нем говорят странные вещи… Я не о царе ада. Вы, люди чужой земли, где поклоняются другим богам, лишь посмеетесь таким басням. Но камень, который ты, Тадеуш, назвал рубином — вовсе не камень. Он не сотворен природой, но не создавался и людьми…

— Брат, — перебил Цронцангамбо, — наши гости не готовы к тому, чтобы осознать истину…

— Мы тоже… Не буду продолжать, но подумайте над моими словами. «Голову Слона» можно использовать, чтобы усилить и исказить то, что вырывается из недр горы. Это оружие не убивает, но может сотворить кое-что похуже смерти… Значит, Шекар-Гомп в руках врагов. Вы разбудили меня поздно…

Он повернул голову к Цронцангамбо, и тот, несмотря на всю невозмутимость, явно смутился:

— Все случилось слишком быстро, брат. Мы не ждали нападения. Погибли все, я увел лишь четверых…

— Враги не должны были войти в Шекар-Гомп. Если это все-таки случилось, значит теми, кто напал на монастырь, предводительствует некто, знающий больше, чем все мы. А это знание недоступно человеку. Да, меня разбудили слишком поздно… Я хочу узнать вашу историю, Ростислав и Тадеуш. Расскажите по очереди. Говорите коротко и не бойтесь произносить непонятные мне слова. Я пойму…

История Тэда не заняла много времени. Цонхава слушал ее, слегка улыбаясь. Арцеулов поймал себя на мысли, что монах слегка посмеивается над молодым археологом. Но при первых же словах капитана улыбка исчезла с лица Цонхавы. Он слушал молча, не перебивая, но глаза его с каждой минутой смотрели все мрачнее.

— Гордыня людей заполонила землю — и земля наполнилась кровью. Теперь людская гордыня не щадит и небеса… Я верю, Ростислав, что те, кто создавал «Мономах», думали о людском благе, но за ними могут пойти другие… Впрочем, на земле происходит нечто худшее. Хранители Шекар-Гомпа успокоились слишком рано — и проглядели зло… Но не будем об этом. Твой спутник, как я понял, из вражеской армии?

— Это не имеет значения, — твердо ответил Арцеулов. — Здесь у нас общие враги.

— Он, наверное, смел и умен. Впрочем, ему повезло. Через короткое время, когда силы зла освоятся в монастыре, даже ему не проникнуть в Шекар-Гомп. И, возможно, даже мне. Но пока, думаю, не поздно. Ты что-то хотел сказать, брат?

Последнее относилось к Цронцангамбо. Монах взглянул на Цонхаву, затем на Арцеулова и неохотно проговорил:

— Брат, мы нарушаем волю Небес. Их спутник выполнил все, что ему велено. Его ждет иная награда, большая, чем можем предложить мы или кто-либо на земле…

— А что скажешь ты? — Цонхава повернулся к Тэду. Валюженич не думал и секунды:

— Оу, мистер Цонхава, когда-то мои предки воевали против татар и казаков. Никто из них не бросил бы товарища в беде. У нас в штате Индиана таким не подают руку и выкидывают из салунов. Стив спас мне жизнь — о чем еще говорить?

— А как же воля Небес? — улыбнулся монах. Похоже, слова Валюженича пришлись ему по душе.

— А разве все, что делается, не делается по высшей воле? — внезапно спросил Арцеулов. — И то, что мы хотим спасти Степана — разве в этом нет руки того, что у нас называют Провидением?

Брови Цронцангамбо поползли вверх. Цонхава вновь засмеялся:

— Каждый видит Небеса по-своему. Для вас лицо Бога — пока лишь лицо воина. Да будет так, всему свое время… Сказанного довольно. Сейчас я поговорю с вашей спутницей. Надо понять, что успели сделать с монастырем захватчики. А ты, Ростислав, подумай, что будешь делать, когда мы найдем твоего товарища. Важно не только войти, но и выйти. Приготовься рассказать мне свой план и не бойся говорить на языке воинов — я пойму…

Монах встал и, отведя руку Цронцангамбо, пытавшегося помочь, подошел к бурхану Будды и низко поклонился. Затем, кивнув Тэду, безошибочно направился к проходу, который вел в комнату, где была Наташа. Валюженич понял, и поспешил следом. Арцеулов и Цронцангамбо остались в зале.

— Вы, я вижу, недовольны, — заметил капитан, взглянув на нахмуренного монаха.

— Я не смею быть недовольным, — ответил тот. — Но теперь начнется война. Нам придется покинуть это убежище, а может, и это мир… Тебе не понять меня, воин. Хотя мы теперь стали понимать друг друга, мы все равно говорим на разных языках…

Арцеулов, откланявшись, отправился на свой наблюдательный пункт. Снаружи уже темнело, вот-вот должны были загореться прожектора, но пока в котловине стоял серый сумрак. Особых перемен не было. Постовые в черных полушубках на месте, охранники ведут очередную колонну из лагеря к котловану, на аэродроме появился еще один биплан. Баллоны с газом возле аэростата исчезли. Очевидно, заправка закончилась, и теперь возле корзины наблюдателя, которую мощные канаты удерживали у земли, стоял лишь одинокий часовой…

— Оу, Ростислав, вы здесь? Я так и думал, — Тэд появился неожиданно и присел рядом, возбужденно потирая ладонью то лоб, то вихрастый затылок. — О'кей, кажется, этот парень знает, что делает. Представляете, он за пару минут сумел научить мадемуазель Берг своему эсперанто…

— Это не эсперанто, — усмехнулся капитан, отвечая по-английски. Здесь, когда монаха не было рядом, американец опять потерял удивительную способность, которую только что обрел.

— Знаю, — кивнул Валюженич. — Это почище эсперанто. У нас мистер Цонхава смог бы сделать потрясающий бизнес… Да что там бизнес! Будь у меня под рукой несколько хеттских или этрусских текстов!.. Нобелевскую премию мы бы поделили пополам, нет, я отдал бы ему три четверти…

Арцеулов не выдержал и рассмеялся. Американец не терялся ни при каких обстоятельствах.

— Тэд, лучше расскажите, каким это образом вы превратились в шамана и воскресителя умерших?

— Оу! — Валюженич даже потер руки от возбуждения. — Это был класс! Понимаете, Ростислав, я уже видел таких, как мистер Цонхава. Это умеют йоги и факиры в Индии, да и на Тибете я встречал таких. Обычно в это состояние впадают лишь самые способные и знающие из монахов.

— Зачем? — удивился капитан.

— Ну, если я вам скажу, что они желают пообщаться с местными небесными боссами, вы сочтете меня мистиком. Скажем, они желают отдохнуть от земной дребедени и привести мысли в порядок. Способ не из худших, между прочим. Я слыхал, что такая летаргия лечит все болезни, даже рак… Ну, вот я и подумал, что кто-нибудь из местных «спящих» может нам помочь. Когда мистер Цронцангамбо опять сослался на волю небес, не желая помогать Стиву, я потребовал, именем Гэсэра, естественно, чтобы они спросили мнение предыдущего настоятеля. Им-то и оказался мистер Цонхава. Нынешний не решился брать ответственность на себя в таком деле, и я вызвался провести обряд лично. По-моему, вышло неплохо…

— Он поможет нам пробраться в Шекар-Гомп? — Ростислав все это время поглядывал на монастырь, вокруг которого только что загорелись прожектора.

— Да. Но, нам придется тут же уйти, не возвращаясь в убежище. На этом настаивает Цронцангамбо — парень боится, что его команду отсюда выкурят. В чем-то он прав… Ростислав, ты у нас главный…

— Я? — хмыкнул капитан. — Главным себя чувствует обычно мистер Косухин, а в его отсутствие — мадемуазель Берг. За ними идете вы…

— О'кей, я оценил… — с самым серьезным видом кивнул американец. — Поэтому на правах второго заместителя главного босса хочу узнать у военного специалиста — что делать, если нам все же удастся попасть в монастырь и найти Стива? Я глядел на карту. Отсюда лишь один путь — обратно. Рискну предположить, это знаем не только мы…

— Вот как? — вновь хмыкнул Арцеулов. — А я-то думал, что нас, убедившись, какие мы крутые ребята, отпустят и дадут сэндвич на дорогу… Путь есть, Тэд, но кому-то придется чертовски рискнуть… Не меньше, чем тем, кто пойдет в монастырь.

— Меня устраивают оба варианта, — кивнул Валюженич. — Расскажете?

— Да. Смотрите, Тэд…

И капитан повернулся к залитой прожекторами котловине, над которой темнела мрачная громада Шекар-Гомпа…

8. ТРОПА СВЕТА

На этот раз о Степе позаботились основательно. Когда Косухин очнулся, его руки украшали стальные «браслеты», каждый из которых был приклепан к длинной железной цепи. Степа лежал на полу, но уже не каменном, а бетонном, цепи тянулись куда-то вверх, исчезая под потолком.

Все это Косухин увидел мельком, открыв и тут же закрыв глаза. Хотелось выждать еще пару минут, чтобы прийти в себя и собраться с силами. Но не вышло.

— Очухался, сволочь! — сказано было вполне по-русски, и тут же тяжелый сапог ударил Степу в грудь. Удар был от души — Косухин на миг задохнулся от боли.

Второй удар пришелся в живот, но Степа уже был готов. Он резко отодвинулся в сторону, схватился за сапог обеими руками и что есть силы рванул. Тот, кому сапог принадлежал, явно ждал от Косухина чего-то другого, поскольку без всякого сопротивления грузно рухнул на пол. Степан решил было на этом успокоиться, но его охватила злость. В цепи, значит, куете, гады!

Не открывая даже глаз — ни к чему — он безошибочно нащупал горло врага и ловко завернул цепь, ведущую от левой руки, вокруг шеи. Оставалось как следует дернуть, что Степа и сделал. Послышался хрип.

— Хватит, Косухин!

Это произнес кто-то другой, стоявший совсем рядом. Степа подумал, отпустил цепь и открыл глаза.

На полу рядом с ним валялся мордатый парень в темно-синих галифе и новенькой, такой же темно-синей гимнастерке. Он был без сознания — очевидно, сил у Степана еще хватало. Рядом стоял другой, повыше, в таких же гимнастерке и галифе и с тонким хлыстом в руках.

— Вставайте, поговорим…

Мордастый парень открыл глаза, увидел Косухина и начал отползать в сторону. Степа хмыкнул и встал, расправляя затекшие руки. Цепи зазвенели, но пока не мешали, свободно стелясь по полу.

Тип с хлыстом прошелся взад-вперед, затем резко повернулся. И тут Косухин обомлел, хотя вроде бы навидался за последние дни всякого.

Прежде всего, на этом, неизвестном, была маска. Большая, из тонкого темного шелка, закрывавшая почти все лицо. Были видны лишь глаза, черные курчавые волосы и такая же черная короткая борода. Маска — это само по себе как-то странно, но самым странным было то, что там, где находились прорези для глаз, кожа незнакомца была тоже черной, даже веки и складки под глазами.

«Негр, что ли?» — подумал Косухин, несколько раз видевший негров в цирке, во время чемпионатов французской борьбы. Встречались, хотя и редко, уроженцы Черной Африки и среди красноармейцев. Но Степа заметил еще одну странность. Тонкий шелк не мог скрыть чего-то необычного, чего на обыкновенном, даже негритянском лице не бывает. Похоже, все лицо неизвестного поросло густой короткой шерстью. Косухин невольно взглянул на руки — но на них были перчатки.

— Можешь называть меня Анубис, — продолжал тип в маске. — Давно хотел взглянуть на тебя, Косухин, покуда ты живой. На мертвого-то я еще насмотрюсь…

Степа узнал этот голос. Именно Анубис приказывал им с Наташей сдаваться. Голос было трудно спутать — резкий, какой-то механический, совсем не похожий на характерную речь Гольдина или на мягкий баритон того, кто заходил к нему в камеру.

«Чего это он в маске? — любопытство не оставляло Косухина даже в подобных ситуациях. — Обгорел? Вон и руки, чердынь-калуга…»

— Сейчас будешь отвечать на вопросы, — продолжал тот, кто назвал себя Анубисом. — Четко и ясно. Первый же неверный ответ или заминка — и тебе станет больно. Очень больно, Косухин…

Сказано это было всякой угрозы — просто как констатация факта.

Степа хотел ответить, но сдержался. Говорить не о чем, а силы стоило экономить.

Анубис поглядел куда-то вверх и щелкнул пальцами. Что-то зашумело, как будто заработал небольшой мотор, и Степины цепи поползли наверх. Через минуту Косухин уже почти висел, едва касаясь пола носками унтов.

Тип в маске еще раз щелкнул пальцами. Мордатый парень, до этого жавшийся где-то в углу, взял с пола ведро воды и облил Косухина с головы до ног, после чего принялся опутывать его тонкими проводками.

— Это для верности, — пояснил Анубис. — Физику в школе учил, Косухин?

Степа молчал, помня старое правило подпольщика, которому учили его, и которому он учил других. На допросе нельзя говорить ни о чем. Даже о том, чему учился в школе. Первый же ответ станет соблазном для второго, уже не столь невинного. И остановиться будет трудно…

— Сейчас через тебя будут пропускать электроток, — продолжал Анубис. — Умереть ты не умрешь, но больно будет до невозможности. Вода — прекрасный проводник тока. Знаешь, что такое проводник, Косухин?

Степа закрыл глаза. О пытках током он слыхал — среди повстанцев рассказывали и не такое. Вначале не верилось — Степа привык воспринимать электричество, как явление чисто прогрессивное, необходимое для освещения улиц и домов будущего Города Солнца, который им всем предстоит построить…

— Итак, запомни, Косухин. Правильный ответ — тока не будет. Неправильный — пожалеешь. И учти, ты умрешь не скоро. Сердце у тебя здоровое, мы проверяли… Готов?

«Молчать, — приказал себе Косухин. — Вот теперь — молчать».

— Язык прикусил? Итак: фамилия, имя, отчество…

Степа приоткрыл глаза. Анубис стоял рядом, щелкая хлыстом по носку до блеска начищенного сапога. Мордатый уселся за столик в углу и склонился над листом бумаги, готовясь записывать.

— Оглох, что ли? Фамилия, имя, отчество?

Степа молчал. Конечно, можно было ответить на этот чисто протокольный вопрос, как и на многие другие, пытаясь выиграть время. Можно попытаться сплести историю — внешне правдивую, которая заставит Анубиса прервать допрос, чтобы проверить его показания — а это выигранные минуты или даже часы. Но Косухин, несмотря на свои двадцать два года, уже знал многое. Знал и то, что эти спасительные на первый взгляд увертки ведут всегда к одному — человек в конце концов начинает говорить правду. Молчать все же лучше. Хотя и страшнее.

Первый удар тока показался оглушительным. Боль пронизала все тело от пальцев вытянутых рук до пяток. Дыхание перехватило, сердце на миг перестало биться.

— Повторяю: фамилия, имя, отчество…

«Молчать!» — вновь приказал себе Степа, и тут новый удар обрушился на него, он чуть было не застонал, но сдержался и закусил губу. Стонать тоже нельзя. Особенно в самом начале, когда еще есть силы…

…Он не терял сознания. После нескольких ударов, когда перед глазами уже плыло оранжевое марево, кто-то, очевидно все тот же мордатый, вновь облил Степу водой, и сознание немного прояснилось. По подбородку текла кровь — когда он успел прокусить губу, Косухин уже не помнил. Глаз он не открывал — так было легче.

— Чего молчишь, дурак? — в голосе Анубиса звенела насмешка, но Степе показалось, что тон стал менее уверенным. — Косухин, Степан Иванович, 1897 года рождения, из крестьян — трудно повторить? Итак, фамилия?

«Молчать!..» — повторил Степа, и вдруг сообразил, у кого лицо покрыто шерстью, а на руках приходится носить перчатки, чтобы скрыть когти. Правда, у Анубиса ни рогов, ни хвоста не имелось. Обыкновенный гад, вроде тех, что пытали его друзей в колчаковской контрразведке. Корчит из себя!… Анубис, чердынь-калуга!

Опять боль — и все мысли исчезли. В глазах стало черно, и на мгновение показалось, что он теряет сознание. Это было спасением — хотя бы на время. Анубис, казалось, понял его:

— Не надейся, Косухин. От тока сознания не теряют. Будешь мучиться, пока не изжаришься. Ну что, поговорим?

— Молчать… — Степа уже не понимал, что говорит вслух, — молчать…

Что-то слегка задело по лицу — боли он не почувствовал, вернее, эта боль не шла ни в какое сравнение с той, настоящей. Лишь потом Косухин сообразил — палач в маске ударил его хлыстом. Еще удар, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Степа с какой-то неведомой ясностью почувствовал — следующего удара сердце не выдержит. Но цепи внезапно ослабли. Косухин рухнул на пол, и на него вновь плеснули ведро воды.

— Дурак… — услышал он медленно-скучающий голос Анубиса. — Все равно заговоришь, сволочь…

Косухин, услыхав стон, удивился, затем понял — стонет он сам. Терять контроль было нельзя, и Степа постарался собрать остаток сил. Все-таки у них сорвалось! Каждая минута — выигрыш для Наташи и для белого гада, который получит свой пропуск к зеленому морю. Проще, конечно, умереть — сразу, чтобы не испытывать дальнейшего. Но даже сейчас умирать Косухину не хотелось. Он вдруг почему-то поверил, что все-таки выкрутится.

— А может, просто спятил?

— Если б спятил — пел птичкой!

— Но вы же обещали?

— Хотите сами попробовать?

Голоса доносились, как сквозь вату, но Степа узнал того, кто говорил с Анубисом. Гольдин… Пришел полюбоваться, упырь!… Между тем, секретарь ЦК гнул свое:

— Я всегда говорил, что не в восторге от ваших методов…

— Прикажете поить его чаем с лимоном?

— Нет. Но если он умрет, мы ничего не узнаем…

Степа насторожился. То, что сказал Гольдин, в общем, понятно, но Косухин все время помнил о Венцлаве и его полночных допросах. Мелькнула надежда — эти такого не умеют! Как бы подтверждая его слова, Гольдин негромко бросил:

— Сам не захотел. Поручил нам, а мы… Вот, кстати, ответ из Иркутска…

— Вот как? — в голосе Анубиса сквозило явное удивление. — Не понимаю…

— А вы и не должны понимать. Зовите Гонжабова. Если что — рискнем попробовать его способ…

— Ради этого мальчишки?

Гольдин не ответил, и через секунду хлопнула дверь. Косухин чуть приоткрыл глаза. Анубис был в комнате один. Он стоял у столика, где белели листы не написанного протокола, и читал какую-то бумагу. Момент был удачный. Будь у Степы немного сил, он бы рискнул — несмотря на цепи — достать Анубиса. Но каждый мускул, каждая клетка тела были заполнены болью. Оставалось одно — думать, тем более, голова вновь стала ясной, и мысли отливались, одна за другой — четкие и логичные.

«Сам», который «не захотел», поручив палаческую работенку этим гадам — вероятно, тот самый сладкоголосый любитель политбесед. Гонжабов — что-то неизвестное и, похоже, не лучше Анубиса. А вот из Иркутска, видать, подал весточку товарищ Чудов. Интересно, что там могло быть такого удивительного? Заступается, что ли? Мысль показалось почему-то забавной. Сюда бы Прова Самсоновича — вот бы мужик скис!

— А ты большой человек, Косухин! — хмыкнул Анубис — Слава Волков за тебя заступается. Советует не превращать в марионетку. Чем ты его очаровал?

Выходит, из Иркутска отозвался не Пров Самсонович, а сам товарищ Венцлав! Вначале Степа не очень понял насчет марионетки, потом сообразил. «Марионетки» — славные бойцы 305-го с бессмысленным взглядом, без речи. Страшные мертвые куклы. Выходит, есть и другие — вроде Гольдина. Он им нужен таким…

— Все, вставай!

Степа никак не отреагировал. Внезапно цепи зашевелились и поползли вверх, приподнимая непослушное тело. Двигаться было больно, но Косухин все-таки заставил себя приподняться. Цепи ползли, и наконец его руки вновь были подтянуты к потолку. Правда, теперь Степа мог стоять — это было все же чуть легче, чем прежде.

— Смотри на меня, сволочь!

По лицу вновь ударил хлыст, стало больно и противно, и Косухин открыл глаза. Лицо в маске было рядом. Степа машинально отметил то, что как-то упустил раньше: губы Анубиса были тоже совершенно черные, а нос какой-то странный — приплюснутый и круглый.

«Во урод! Даже со своими, чердынь-калуга, в маске ходит!»

Мысль эта доставила Степе некоторое удовлетворение, и он заставил себя улыбнуться.

— Ха, ты, я вижу, повеселел! — Анубис покачал своей страшной головой и сплюнул. — Ничего, сейчас с тобой побеседует Гонжабов. Вы с ним споетесь — он вроде тебя, такой же псих…

Отвечать было нечего, и Степа по-прежнему молчал, отстраненно соображая, что может придумать неизвестный ему Гонжабов. К счастью, сознание отказывалось, вероятно, из инстинкта самосохранения, давать ответ. Оставалось ждать.

В дверь постучали, Анубис крикнул: «Входи», и на пороге показался невысокий, очень молоденький косоглазый в ладно подогнанной темно-синей форме. На голове была фуражка с голубой свастикой, на груди Степа с изумлением заметил орден Боевого Красного Знамени РСФСР.

— Входите, товарищ Гонжабов, — повторил Анубис, поворачиваясь к орденоносцу и небрежно кивая.

— Товарищ начальник особого отдела! Класноалмеец Гонжабов по вашему вашему пликазу плибыл!

Звучало смешно, но смеяться не хотелось. От невысокого худого паренька веяло чем-то зловещим — и куда более страшным, чем от верзилы Анубиса.

— Знакомься, Гонжабов. Это товарищ Косухин, тот самый. Очень несговорчивый… А это товарищ Гонжабов, — Анубис повернулся к Степе. — А знаешь, Косухин, за что у него орден? За Шекар-Гомп! Если б не он, мы бы не взяли монастырь. Его недостаточно сознательные родители отдали в монастырь, но он проявил классовое чутье. Между прочим, комсомолец. Мечтает вступить в партию. Может, ты ему дашь рекомендацию, Косухин? Ведь ты же представитель Сиббюро?

Степа хотел крикнуть, чтобы эта сволочь не смела упоминать его партию, но сдержался. Нет, с такими надо молчать…

Между тем Гонжабов, с интересом поглядев на растянутого на цепях Степу, улыбнулся:

— Здравствуй, Косухин, — на этот раз «р» прозвучало на славу. — Как там поживает отец мой Цронцангамбо? Я хочу его увидеть. Я соскучился, Косухин!

«Отец!» — в первую секунду Степа поразился, но потом вспомнил, что монахи так называют старших. И все же слова Гонжабова прозвучали зловеще. Косоглазый между тем продолжал:

— Я очень соскучился по отцу моему Цлонцангамбо, — с «р» вышла явная промашка. — Ты ведь знаком с ним, Косухин, плавда? Иначе ты бы не попал в монастыль… Отец Цлонцангамбо обидел меня, своего сына. Он меня проклял! — «р» зазвучало вновь. — Проклял, Косухин, и назвал меня «Нарак-цэмпо». Это имя злого духа, Косухин, очень злого. Я не обиделся, я ведь его сын. Но я хочу его видеть… И ты отведешь меня к нему, Косухин, плавда?

Гонжабов по-прежнему улыбался, его маленькие глазки внимательно осматривали Степу, словно оценивая. Между тем Анубис потоптался минуту, затем кивнул и направился к двери, буркнув нечто вроде: «Позовешь, если чего». Гонжабов даже не оглянулся:

— Он не хочет смотлеть, Косухин. Даже он, пледставляешь? По-моему, он думает, что я в самом деле Нарак-цэмпо.

Болтовня бывшего монаха стала раздражать. Косухин вдруг заметил, что Гонжабов стоит совсем рядом. Упускать случай было грешно. Степа сцепил зубы и что есть силы двинул ногой.

Он почти не промахнулся — худосочный заморыш упал, откатившись на добрую сажень в сторону. Впрочем, он тут же встал, и улыбка его стала еще шире:

— Ай-яй-яй, Косухин! Нехолосо… Но я не обиделся, не бойся. Сегодня я не могу обижаться — ведь я должен холосо тебя узнать. Я должен полюбить тебя, Косухин…

«На понт берет, чердынь-калуга!» — окончательно уверился Степа. — Пугает, косорылый… Эх, если б не цепи, показал бы я ему любовь, аж с первого взгляда…»

Гонжабов еще пару минут походил вокруг Степы, однако более не приближаясь, затем вздохнул:

— Ну, будем начинать, Косухин. Ты уже увидел всякие чудеса — но это не чудеса. Здесь умеют делать из людей варда — это несложно… А вот такое ты видел? Смотри!

Гонжабов легко взмахнул рукой. И вдруг Степа почувствовал страшный удар, обрушившийся из пустоты. Он помотал головой, хлебнул воздуха и изумленно раскрыл глаза. Гонжабов смеялся:

— Я мог бы забить тебя до смелти — даже не коснувшись. А вот еще — смотли!

Он вытянул вперед ладонь и резко провел ею по воздуху. Степа почувствовал острую боль — гимнастерка на груди лопнула, из глубокого пореза хлынула кровь.

— Я могу вырвать твое сердце, Косухин!

Все «р» были на своих местах, и Степа успел подумать, что эта нелепая речь — чистое притворство.

Еще один взмах — и кровь засочилась из шеи.

— Я мог бы отрезать тебе голову, Косухин! Но я сделаю иначе… Но, может, ты решил заговорить?

И тут Степа почувствовал, что начинает сдавать. Он подумал было, что стоит сделать попытку — пообещать косоглазому что угодно, а там… Но тут же оборвал себя — нет, именно так сдаются. Они здесь умные, наверное, и не таких, как он, заставляли признаваться. Лучше — молчать…

— Ну, ладно. Тогда я покажу тебе кое-что еще. Хочешь говорить — говори. Но поторопись, Косухин. Ты ведь просто человек, и даже не монах, как мой отец Цронцангамбо…

Гонжабов отошел на шаг, медленно вытянул правую руку и стал еле заметными движениями водить ладонью вверх-вниз. Боль возникла снова, но на этот раз прямо против сердца. Казалось, что-то тупое и тяжелое медленно проламывает ребра, вонзаясь в грудную клетку. Степа, не выдержав, взглянул — кровь сочилась из пореза, но там, где сейчас была боль, кожа оставалась нетронутой.

— Смотри, смотри, Косухин! — Гонжабов по-прежнему улыбался, но в уголках его губ запеклась пена. — А лучше говори! Все говори… Сейчас я дотронусь до сердца…

Дыхание перехватило. Пульс замер, затем забился неровно, часто. Боль теперь была внутри, где-то около сердца, а невидимое лезвие вонзалось все глубже. Гонжабов не спеша повернул ладонь, и стало еще хуже — словно клинок провернули в ране.

— Надумал, Косухин? Нет? Ну, продолжим…

То, невидимое и страшное, что было в груди, внезапно собралось воедино, и в следующую секунду Степа ощутил, как это невидимое охватывает его сердце. В глазах зарябило, кровь уже не стучала, а била словно молотом, страх начал затоплять сознание, мешая думать…

— Я держу твое сердце, Косухин! Сейчас я сожму руку…

«Нет!» — хотел закричать Степа, но последним усилием воли сдержался. Тело исчезло — осталось лишь неровно бившееся сердце и то, что готово было сжаться и остановить его. Тело вновь напряглось, дернулось — но уже без участия сознания.

— Говори, Косухин, говори…

— Господи!.. — губы прошептали это беззвучно. Он почувствовал, что проваливается в темноту…

…Боль не исчезла, но куда-то ушла, оставшись, как и тело, где-то далеко в стороне. Здесь же было тихо и очень светло.

— Дохожу, — понял Косухин и открыл глаза. То, что он увидел, поначалу испугало — пепельное, залитое кровью лицо со слипшимися от пота волосами и чуть подергивающимися веками. Степа подумал, кто этот бедолага, и вдруг понял — это он сам. Косухин испугался еще больше — и отступил на шаг. Он был по-прежнему в камере. Гонжабов стоял посередине, застыв в ожидании, а он — другой — бессильно висел на цепях, откинув голову назад. Боль ушла — вернее, почти ушла, оставшись где-то вдалеке, в самом глухом углу.

Степан больше не удивлялся. Боль исчезла. Он вновь почувствовал силу, краешком сознания понимая, что это не может быть правдой. Он — настоящий — висел рядом, прикованный и полумертвый. Но разбираться было некогда. Лицо Гонжабова, теперь уже не улыбающееся, а искаженное злостью, передернулось, пальцы вытянутой руки сжались, словно бывший монах пытался что-то раздавить. И тут Косухин ударил — резко, что было сил. Удар пришелся по руке, Гонжабов дернулся, изумленно обернулся, и Степа ударил вновь — ребром ладони по сонной артерии. Он еще успел заметить, как косоглазый начинает валиться на пол, усмехнулся — и все исчезло. Перед глазами стало темно, вернулась боль, и он ощутил, наконец, свое тело: холодный пот на лбу, засыхающую кровь на груди и на шее, затекшие руки. Но сейчас ему было явно легче. Через секунду он сообразил — боль в груди исчезла, сердце билось хотя и быстро, но ровно и четко. Косухин глубоко вздохнул и открыл глаза…

…В камере кое-что изменилось. Гонжабов сидел на полу, прислонившись к стене. С лица напрочь исчезло самоуверенное выражение, да и в целом вид его был не из лучших.

«Кто же его так? — подумал Косухин, вспоминая, что видел в бреду. — Не я же, в самом деле! А хорошо, чердынь-калуга!» У двери стояли Анубис и Гольдин, о чем-то негромко разговаривая. Наконец Анубис кивнул своей жуткой головой, буркнув:

— Придется. Вот с кем не хотелось бы связываться!

Гольдин пожал плечами и молча вышел. Анубис кивнул кому-то за дверью. Тотчас появился мордатый парень в синей гимнастерке и молча вытащил все еще не очухавшегося Гонжабова в коридор. Анубис покачал головой, а затем поглядел куда-то наверх и щелкнул пальцами. Степа почувствовал, как цепи начинают опускаться. Он попытался сесть, но сил не оставалось. Косухин лег на пол, стараясь не двигаться, чтобы не тревожить полное болью тело.

Появился все тот же мордатый, так же молча снял со Степиных рук стальные браслеты и принялся отматывать проводки.

— Ну, все, Косухин, — Анубис подошел поближе, с интересом рассматривая неподвижно лежавшего Степу. — Готовься!.. А здорово ты его! Правильно, а то слишком задаваться стал… У тебя орден за что?

— За Белую, — внезапно для себя ответил Степан. — Апрель 19-го…

— Ну вот, — казалось, палач не заметил, что жертва начала говорить. Похоже, это его уже не заботило. — А товарищ Гонжабов получил свой за то, что впустил нашу боевую группу в монастырь. Так что ты молодец, правильно его вырубил. Как это тебе удалось?

На этот раз Косухин смолчал. Не только из принципа, но и потому, что и сам толком не понимал. Не верить же тому, что видел в бреду!

— Ну и вид у тебя, Косухин! — Анубис покачал своей черной головой. — Выпить хочешь? Напоследок…

— Хочу, — хрипло ответил Степа и попытался приподняться.

Анубис отошел к столу. Что-то булькнуло. Через минуту он вручил Косухину большую кружку с чем-то желтым. Степа хлебнул, охнул и удивился:

— Коньяк, чердынь-калуга! Шустовский…

— Шустовский… — согласился Анубис, чуть помолчав. — А ты непростой парень, Косухин. Коньяки, выходит, различаешь! А еще из крестьян!

Степа не стал пояснять, откуда помнит вкус шустовского коньяка. Теперь солнечный напиток окончательно ассоциировался у него с близкой смертью. Пил Степа медленно, вспомнив, как это делал белый гад Арцеулов, с удовлетворением чувствуя, как с каждым глотком ему становится легче. Он сумел приподняться, сесть и даже пригладить мокрые спутанные волосы.

— Еще чего хочешь? — поинтересовался Анубис. — Давай, не стесняйся — положено.

— Умыться, — Степа потрогал запекшуюся на лице кровь и сморщился. — И папиросу.

Мордатый парень принес ведро воды и полотенце. Кое-как смыв кровь. Косухин закурил папиросу неведомой ему марки — очень крепкую, с темным табаком. Перед глазами все поплыло, он почувствовал, как дрожат руки.

— Не спеши! — подбодрил Анубис. — Докуривай, подождут. Да, крепок ты, красный командир! Теперь понятно, почему Слава Волков за тебя просил. Сам, дурень, виноват. С тобою ведь Главный говорил! Неужели не убедил?

— Не-а, — спокойно ответил Косухин. Похоже, тот, кто беседовал с ним в темной камере — действительно главный в этой банде. Жаль, уже не придется узнать побольше об этом сладкоголосом…

— Против кого прешь, Косухин? Против главного проекта революции! Да ты просто дурак!

— Заткнись! — не выдержал Степа. — Причем тут революция?

— Вот недоумок! — Анубис даже засмеялся. — Да на кой черт нам твои Сиббюро и вшивые повстанцы с берданками?! Нам нужна сила! Понял? Сила! А здесь будет центр — Око Силы! Уразумел?

«Око Силы… — повторил про себя Косухин. — Вот оно, значит, что…»

— А, может, плюнешь на свою дурь, а, красный командир? Еще не поздно. Сдай всех этих гадов — и я сам за тебя буду Главного просить. Нам такие, как ты, нужны живыми… Ну так чего?

— А пошел ты!.. — с удовольствием выговорил Степа, кидая окурок. — Колом бы всех вас осиновым!

…Вошли двое, в такой же темно-синей форме и, подняв Косухина с пола, потащили из камеры. Он хотел осмотреться, но его тут же успокоили сильным и точным ударом по голове, а затем уложили на носилки, накрыв чем-то тяжелым и темным. Покуда его несли, Степа никак не мог понять, что в происходящем ему кажется странным. И, наконец, сообразил — его несли ногами вперед, словно красного командира Косухина уже не было в живых…

…Носилки долго несли куда-то вверх по лестнице, затем пахнуло холодом, — очевидно, они выбрались на поверхность. Носилки качнуло — те, кто их нес, переступали высокий порог. Наконец Степа почувствовал, как его спина коснулась чего-то твердого.

Он хотел пошевелиться, но тут покрывало сдернули, и вокруг груди крест-накрест легли толстые веревки. Послышались торопливые шаги. Похоже, парни в синем старались не задерживаться в этом месте. Косухин остался один.

Он попытался приподняться. Веревки мешали, да и мышцы слушались плохо, но кое-что удалось увидеть. Он лежал в большом полутемном зале, освещенном двумя светильниками, горевшими по углам. Они были не электрическими, а обычными, масляными. В тусклом свете можно было различить, что стены зала когда-то покрывали барельефы, но, как и повсюду, где бывал Косухин в последнее время, чьи-то руки тщательно выровняли поверхность камня.

Возвышение, куда его положили, находилось как раз в центре зала. Внезапно Степа сообразил, что начинает замечать еще один источник света. Прямо перед ним, шагах в двадцати, что-то горело неярким, едва различимым красным огоньком. Вначале этот свет был почти незаметен, но с каждой минутой становился все ярче. Вскоре Косухин понял: прямо перед ним, на большом квадратном возвышении, находился огромный, светящийся неровным красным огнем камень странной неправильной формы. Свет становился все ярче, вскоре темнота отступила к углам, и Косухин смог подробно рассмотреть гигантский кристалл, грубо обработанный человеческими руками. Красный свет рос, сгущался. Внутри него стали проступать ярко-белые пятнышки, напоминающие глаза.

— «Голова Слона», — вспомнил Степа. — Вот, значит, и увидел!..

— Хорошо! — Арцеулов встал, бросил еще один взгляд на исчерченную пометками карту Шекар-Гомпа и кивнул. — Быть посему…

План он «обсуждал» уже в третий раз. Сначала с Тэдом, затем с Цонхавой и, наконец, сейчас — в присутствии Наташи, Валюженича, Цонхавы и Цронцангамбо. Присутствовал и молчаливый монах, понимавший по-русски, но он, как и следовало ожидать, не проронил ни слова.

— Мне трудно судить, — поджал губы Цронцангамбо. — Я далек от забот войны… Если что и поможет — то это рог Гэсэра. Его силы не прогонят врагов — но отвлекут….

Настоятель говорил по-бхотски, но Арцеулов и Берг обходились без переводчика — странное искусство Цонхавы действовало по-прежнему.

— Я хочу сказать… — Цронцангамбо на секунду запнулся, — если вас постигнет беда, я открою вход в убежище. Но это не спасет вас и погубит тех, кто доверился мне. Да будет воля Неба…

— Понимаю, — вновь кивнул Арцеулов. — Мы не будем подвергать риску убежище, святой отец…

Он хотел добавить, что имеет иное мнение по поводу рожка, по-прежнему торчавшего у него за поясом, и готов оставить его у монахов, чтобы реликвия не пропала, но сдержался. Здесь они с Цронцангамбо действительно говорили на разных языках.

— Не будем мешать, — настоятель встал, кивнув старику-монаху. — Мы еще встретимся перед вашим уходом…

Монахи вышли, лишь Цонхава остался сидеть, о чем-то размышляя. Берг и Ростислав переглянулись.

— Господин Цонхава, — начал капитан, — вы пока не сказали главного…

— Главное сказано… — монах чуть заметно улыбнулся. — Ты ведь сам все решил, воин.

— Да, но ничего из этого не получится, если мы не попадем в Шекар-Гомп. А я еще не знаю — как…

Монах вновь улыбнулся:

— Не думай о мелком, Ростислав. Я обещаю, что вы попадете туда. Думай о бое — и пусть других мыслей у тебя не останется…

Арцеулов немного успокоился, подумав о каком-то неизвестном никому, кроме Цонхавы, подземном тоннеле между убежищем и монастырем. В конце концов, такое вполне возможно.

Ростислав взглянул на часы. Монах понял:

— Не буду мешать. Встретимся в святилище. Я буду ждать…

Он встал, поклонился и шагнул за порог.

— Нам пора, босс? — нетерпеливо поинтересовался Тэд.

— Да… Проверьте оружие.

Каждый взял по карабину, карманы полушубков были набиты патронами.

— Ножи…

Валюженич засунул за пояс трофейный нож. Берг покачала головой.

— Вот. Это дал мне Степан… — на ее ладони оказался серебряный стилет. Валюженич тут же схватил его и принялся рассматривать:

— Оу! — произнес он наконец. — Артефакт! На аукционе за него неплохо заплатят. Китайская работа, по-моему, династия Мин…

— Главное, что он действует на этих нелюдей, — кивнула Берг, забирая оружие. — Ну, я готова, господа…

Арцеулов еще раз окинул взглядом их временное убежище, показавшееся внезапно таким уютным и безопасным:

— Что ж, с Богом… Тэд, все помните?

— О'кей, фельдмаршал! Сижу у входа, наблюдаю. Как только…

— Хорошо, — прервал его капитан. — Пошли…

Они прошли темным коридором, оказавшись в зале, где Валюженич не так давно столь удачно исполнял роль шамана. Теперь здесь было пусто, лишь в центре неподвижно сидел Цонхава. При виде вошедших он встал.

— Мы готовы, — сообщил Арцеулов. — Куда нам идти?

— Не спешите. Время есть, — монах устало повел головой. — Я размышлял… Как сказал бы брат Цронцангамбо — беседовал с теми, кто хранит нас, недостойных…

— Оу! — не выдержал Тэд. — Наверху наш замысел не одобрили?

— Не мне судить о высшей воле, Тадеуш. По-моему, «там», если пользоваться твоими словами, смотрят на вас, как на детей, которые думают остановить ураган, строя стену из камыша. Брат Цронцангамбо мудр… Но вы не ищете мудрости, и, может, сейчас не время. Мы никуда не пойдем — добраться до Шекар-Гомпа можно и отсюда…

При этих словах Арцеулов окончательно уверился в существовании секретного тоннеля, а непоседливый Тэд принялся вертеть головой, пытаясь найти тайную дверь или люк. Лишь Наташа оставалась внешне совершенно спокойной и даже, казалось, не слушала, о чем говорит старик.

Ростислав хотел переспросить, но тут из темного прохода выступили молчаливые фигуры в желтых одеждах — последние монахи Шекар-Гомпа медленно проходили мимо них и, так же молча поклонившись, исчезали в другой двери. Монах, шедший последним, чуть задержался и жестом отозвал Валюженича в сторону. Тот поспешил подойти. Монах улыбнулся и показал ему четыре пальца.

Брови Тэда поползли вверх. Старик вновь улыбнулся, указав на него, Арцеулова, Берг, а затем кивнул в сторону Шекар-Гомпа.

— Оу! — понял археолог. — Конечно! Нас четверо…

Монах кивнул, а затем достал из-за пояса маленький кожаный мешочек и вручил Валюженичу.

— Оу, сувенир! — обрадовался тот. — Спасибо… Что бы вам тоже подарить…

Монах покачал головой. Валюженич, полный любопытства, хотел было заглянуть в мешочек, но старый монах вновь покачал головой, на этот раз твердо и решительно, сделав рукой труднопередаваемый, но понятный жест.

— О'кей! — понял Тэд. — Сувенир рассмотрим вместе со Стивом…

Монах одобрительно кивнул и, поклонившись, исчез в проходе. Тем временем Цонхава о чем-то переговаривался с настоятелем. Наконец, Цронцангамбо кивнул и повернулся к Арцеулову и Берг:

— Желаю вам успеха. Я буду молиться за вас… Не судите меня строго — у каждого своя ноша. Вас заботит судьба друга, мне приходится думать об ином. И это не только судьба последних монахов Шекар-Гомпа. Борьба лишь начинается, и не вам, не мне и не брату Цонхаве закончить ее… Мир вам, посланцы Гэсэра…

Настоятель, не дожидаясь ответа, исчез в темноте.

— Мы готовы, господин Цонхава, — повторил Арцеулов.

Монах, не отвечая, подошел к одной из стен — на вид совершенно ровной и гладкой — и остановился в двух шагах, казалось, внимательно ее рассматривая. Затем медленно поднял руки ладонями вперед и стал негромко произносить короткие резкие слова.

— Я не понял, — шепнул Валюженич, пытавшийся разобрать слышанное. — Это, кажется, не по-бхотски…

Арцеулов тоже заметил, что либо утратил способность понимать речь Цонхавы, либо тот и в самом деле говорил на каком-то ином языке. Ростислав вспомнил совет монаха — и внимательно прислушался. Вначале речь оставалась непонятной, но внезапно в сознании промелькнуло:

— Открываю… Тропу… Света…

— Тропа Света! — прошептала Наташа, которая тоже попыталась вслушаться, похоже, с большим успехом. — Он говорит, что просит Небо открыть Тропу…

Руки монаха еле заметно дрогнули, и тут произошло нечто странное. Стена, точнее ее часть, начинала бледнеть. Камень словно таял, оплывая ровным молочным свечением. Через несколько минут четко обозначился проход — высокая дверь, заполненная легким клубящимся молочным туманом.

— Оу! — прокомментировал Валюженич. — Этого не умел и мистер Гудини!

Цонхава подождал еще несколько секунд, затем опустил руки и повернулся к остальным:

— Если вы поняли, что я говорил, то уже знаете — это «Тропа Света». Нам не нужны подземные ходы — Тропа Света выведет, куда пожелаете. В общем, это несложно. К счастью, те, кто сейчас в монастыре, еще не научились такому. К счастью — иначе мы бы не прошли, а вот они легко попали бы в убежище… Этот путь ведет как раз туда, куда вы хотели. Вы готовы?

Все переглянулись. Арцеулов обернулся к девушке:

— Наталья Федоровна?

Берг молча кивнула в ответ, ее руки сжимали карабин, глаза, не отрываясь, смотрели в молочную пелену.

— Тэд? Все поняли?

— Йе! — Валюженич поднял вверх два пальца, изображая знак «Виктори». — Жду сигнала, босс!

— Мы готовы! — капитан обернулся к монаху. Цонхава мгновение помолчал, а затем вновь поднял руки:

— Я открываю путь… Да пребудет с вами Тот, в Кого вы верите, и Кто оберегает вас!

— Спасибо! С Богом!…

В тот же миг молочный туман исчез. В пустом темном проходе показалась грубо побеленная стена коридора, освещенная синеватым светом. Ростислав кивнул Берг и быстро прошел вперед. Наташа в последний раз оглянулась, поймала спокойную, немного печальную улыбку Цонхавы и последовала за Арцеуловым. Проход оказался коротким — не длиннее двух шагов. Как только девушка вступила на темный пол коридора, проход за ее спиной вновь засветился молочным светом. Там, где только что находилась дверь, теперь была лишь глухая стена — каменная стена Шекар-Гомпа…

— Неужели мы в монастыре? — все еще не веря, покачал головой Арцеулов, осматривая длинный пустой коридор, освещенный одинаковыми синеватыми лампами.

— Да, — шепотом ответила Берг и вздрогнула. — Я была здесь. Это как раз то место. Нам направо…

Арцеулов, наконец, поверил, что это не сон и не розыгрыш. Пришла пора действовать. Он вскинул карабин и, стараясь ступать тише, направился туда, куда указала Наташа. Девушка последовала за ним.

Буквально через несколько шагов капитан остановился. Коридор расширялся, образуя небольшую площадку, куда сходились несколько тоннелей. Там тоже было пусто, но в стене имелась приоткрытая дверь, обитая железом, возле которой топтался часовой в темно-синей форме и фуражке со свастикой.

— Аппаратная, — шепнула Берг. — Здесь главный распределительный щит…

Арцеулов кивнул, прикинув расстояние до часового. Предстояло пройти — или пробежать — шагов десять. Тот, кто охранял комнату, вполне мог заметить нападавших. Берг поняла и вскинула карабин к плечу.

Капитан мгновение размышлял. Он еще раз смерил расстояние, а потом взглянул на часового. Он ожидал увидеть красномордого, с мертвыми глазами, но перед ним был обыкновенный косоглазый, очевидно бхот. Ростислав решился и осторожно шагнул вперед. Часовой смотрел в другую сторону. Капитан сделал еще два шага — и тут косоглазый начал медленно поворачиваться. Рука Арцеулова нырнула в карман. Миг — и новенький патрон, описав дугу, со стуком упал возле самой двери. Часовой дернулся, повернулся, пытаясь выяснить причину шума, затем вновь развернулся к проходу — и лишь негромко охнул. Нож вошел в горло мягко и беззвучно — как в масло…

Арцеулов подхватил падающее тело и кивнул Наташе. Через секунду Берг была рядом. Повинуясь беззвучной команде, она стала рядом со стальной дверью. Капитан секунду подождал, оглянулся — и дернул за массивную металлическую ручку.

…Большая комната. На стене — огромный щит, на котором мигают сотни лампочек, торчат рычажки, краснеют кнопки. Рядом двое — «синий», в фуражке со свастикой, и некто в белом халате, на который наброшено серое пальто. При виде незваных гостей «синий» выхватил пистолет — и тут же пуля, выпущенная из карабина капитана, вошла ему в сердце. Тот, что в халате, вскрикнул, рука потянулась к какому-то рычагу, но крик оборвался — вторая пуля, на этот раз выпущенная Наташей, вошла в затылок…

— Пошумели… — Арцеулов скривился и хотел было направиться к щиту, но внезапно обернулся — и вовремя. Тот, чье сердце он прострелил, медленно, пошатываясь, шел к нему, протягивая руки со скрюченными пальцами. Капитан вновь выстрелил — и снова не промахнулся, но мертвец продолжал идти, пустые глаза с широко расширенными зрачками глядели с холодной ненавистью, в уголках посиневшего рта выступила пена.

Арцеулов невольно отступил, держа карабин наизготовку, но не стрелял. Уже не в первый раз привычное оружие было бессильно. Руки со скрюченными пальцами уже тянулись к горлу, капитан приготовился бить прикладом — но тут послышался хрип. Враг неподвижно застыл — в его спине торчал стилет. Берг стояла рядом, крепко сжимая рукоять. Страшные руки дернулись, плетьми повисая вдоль тела, из раны заклубился легкий дым, глаза закатились — и нелюдь грузно упал на бетонный пол.

— Фу-у! — Арцеулов покачал головой, осторожно обходя недвижное тело. — Ну, спасибо, Наталья Федоровна!

— Не за что, — девушка была уже у щита, внимательно рассматривая панели. — Идите к двери, Ростислав Александрович. Я уж сама…

Капитан нерешительно поглядел на Наташу и послушно встал у входа, держа оружие наготове. Между тем Берг закончила осмотр и удовлетворенно кивнула:

— Все ясно. Гашу с двух выстрелов…

— Может, лучше просто выключить? — осторожно предложил Арцеулов. — Мы и так нашумели…

Берг усмехнулась.

— Выключим — могут включить. А так — я им сожгу все. Если повезет — даже резервную цепь. И вообще, кто из нас физик-экспериментатор?

Карабин сухо ударил свинцом, затем еще — и девушка спокойно закинула оружие за спину. В первое мгновение ничего не случилось. Потом с треском лопнула одна лампочка, следом — целый десяток, резко запахло горящей проводкой. Над пультом взлетели синие искры — взрыв, еще один — и все погрузилось во мрак…

— Не задело? — голос Берг был спокоен. — Люблю такие эффекты! Раз в полгода обязательно сжигаю всю аппаратуру. Посветите, пожалуйста…

Вспыхнул фонарь — прекрасный американский фонарь из арсенала мистера Валюженича — и девушка осторожно пробралась ко входу, стараясь не наступать на замершее неподалеку от двери тело охранника.

— Порядок? — шепнул капитан вслушиваясь в темноту. В коридоре было тихо, но где-то вдали слышались крики, ругань. Сухо ударил выстрел.

— Денек провозятся, — прокомментировала Берг. — Главного специалиста я уложила. Того, в пальто…

— Вы его знали?

— Немного. Он был в другой группе… Все, можем идти…

Арцеулов шагнул в коридор и направился к одному из проходов, подсвечивая фонарем.

— Сюда? — переспросил он, остановившись у входа в узкий коридор с неровным сводом.

— Да… Господин Цонхава уверен, что Косухин сейчас в храме… Свет… Лучше идти в темноте…

Капитан щелкнул выключателем, и они быстро пошли по коридору. Вокруг по-прежнему было тихо, но вдали шум усиливался, вновь ударил выстрел, послышался топот множества ног.

— У них есть резервная сеть? — Арцеулов обернулся к девушке, чье дыхание слышалось рядом.

— Если и есть, то слабая. Их станция еще не готова, работают лишь два генератора. В любом случае, на прожектора не хватит…

— Да, господин Косухин подал хорошую идею, — кивнул Арцеулов. — …А вдруг эти… демоны… видят в темноте?

Послышался смех:

— Тогда им не нужна была бы вся эта иллюминация. Да и в охране полно местных — эти уж точно, не совы… Тише, кажется здесь…

Они остановились. Впереди мелькнул луч света — там горел электрический фонарь. Капитан осторожно выглянул — коридор кончался, впереди еще одна площадка и дверь, на этот раз не стальная, а бронзовая, покрытая непонятными изображениями. У двери трое — двое с карабинами, в фуражках, и третий — высокий, с непокрытой головой, которая в ярком свете фонаря показалась какой-то необычной. Сам фонарь — большой, с мощным аккумулятором, стоял на столике справа от двери.

— Это здесь? — прошептал Ростислав, коснувшись губами Наташиного уха. Та вздрогнула:

— Щекотно!… С детства боюсь… Цонхава считает, что здесь. Тут они хранят рубин. Почему-то он уверен, что Степана будут держать в храме…

— Тогда рискнем…

Лежать было неудобно, связали его на совесть, но Степа все-таки мог время от времени поднимать голову.

Такого камня он еще не встречал — Косухин видел драгоценности лишь в коробках и ящиках, и то однажды — когда конвоировал секретный груз из Казанского банка в Столицу. Но там камешки были мелкие, хотя и красивые, а тут — нечто громадное, куда больше, чем голова настоящего слона, виденного Косухиным в цирке.

И главное, камень светился. Вначале реалист-Степа искал какой-то спрятанный в стене фонарь или лампу, но потом понял — «Голова Слона» светилась сама. Красный свет шел изнутри, с каждой минутой усиливаясь и становясь ярче. Собственно, он не был красным — скорее, красно-фиолетовым. К тому же в глубине то и дело загорались голубые и белые огни — и тогда рубин действительно начинал походить на голову многоглазого зверя. Неровный переливающийся свет завораживал, одновременно пугая.

«Во штука, чердынь-калуга! — думал Степа, разглядывая медленно разгоравшийся красный огонь. — Такой бы камень — да на нужды революции! Тут бы на целое войско хватило, ежели продать…»

Впрочем, подобная мысль показалась ему слишком торгашеской. Вспомнились слова монаха о том, что это не рубин и вообще не камень, да и создан как-то странно — не природой, но и не человеком…

Внезапно Косухин услыхал какой-то звук. Он удивился, прислушался и удивился еще более — играла музыка. Звук был немного резкий и одновременно заунывный, но, в целом, очень красивый. Вначале еле слышная, музыка крепла, заполняя темный храм. И вдруг Косухин почувствовал — стало теплее. Он вдохнул полной грудью — и испугался. Воздух был вязким, плотным, вливаясь в легкие как жидкое масло.

Музыка уже гремела. Послышались резкие, повелительные ноты, и тут внутри огромного кристалла сквозь фиолетово-красное марево проступил темный силуэт. Мгновенье постояв, он неторопливо отделился от кристалла и шагнул вниз. На его месте был уже другой; минута — и этот, другой, тоже был внизу. Одна за другой темные фигуры спускались в зал, выстраивались в две шеренги, образуя широкий проход и постепенно продвигаясь к месту, где лежал Степа. Он хотел рассмотреть странных гостей, но это никак не удавалось — темные фигуры при пристальном взгляде начинали расплываться, таять в плотном густом воздухе. Степа заметил только, что они мало напоминают людей. Руки и ноги были на месте, но большие приплюснутые головы росли прямо из плеч, спины странно сутулились, а на месте лиц было что-то вообще непонятное, не похожее ни на человеческий лик, ни на звериную морду. Постепенно живой коридор начал смыкаться, образуя полукруг, в центре которого лежал связанный Косухин. Камень уже не светил — он кипел огнем, языки пламени вырывались наружу из-под неровных граней, в воздухе повеяло гарью…

«Ждут кого-то, — сообразил Косухин, и тут же понял. — Да, видать, они за мной!..»

Музыка на минуту стала тише. Послышался отдаленный звук десятков труб, пламя в камне забилось, стало белым, и тут сквозь пламя начала проступать высокая бледная фигура. Рост определить было трудно, но этот, вышедший последним, казался великаном. Огромные узловатые руки застыли у пояса. Круглая голова не спеша поворачивалась из стороны в сторону. Странный гость кого-то искал.

И тут Степа, не отрывавший взгляда от кристалла, понял — тот, кто стоял перед ним, вовсе не бел. Это была не белизна, а невыносимо яркий свет раскаленного добела металла. Пахнуло жаром. Огромная нога ступила вниз с возвышения а голова посмотрела прямо на Степу.

То, что явилось из камня, сошло вниз. Сияние стало меркнуть, сменяясь красным цветом, затем начало чернеть. Теперь перед возвышением, где лежал связанный Косухин, громоздилась огромная темная фигура, такая же бесформенная, как и молчаливые караульные по бокам, только там, где у людей бывают глаза, светились — но не два, а три красных огонька…

Музыка стихла. Огоньки смотрели прямо на Степу, и он почувствовал, как по телу медленно разливается холод. Косухин попытался дернуться, но веревки держали крепко, холод сковывал ослабевшее тело, мешая двигаться. Нечто, стоявшее уже совсем близко, медленно приподняло огромную шестипалую лапу. Степа увидел, как темная маска спадает с трехглазого лица, а из-под нее проступает бородатая широкоротая личина, похожая на жуткую клоунскую маску. Огоньки глаз горели торжеством, клыкастый рот весело скалился. Шестипалая лапа тянулась к Степе, она была уже прямо над сердцем, в кроваво-красном свете рубина тускло сверкнули неровные чешуйки, толстые и твердые, словно выточенные из камня…

«Вот мерзота, чердынь!…» — пронеслось в сознании. Холод накатил волной, сердце замерло — и тут где-то далеко, на самом краю земли, резко прозвучал звук рога…

Постовые стояли ровно, изредка переминаясь с ноги на ногу. Третий — высокий, со странной, не похожей на человеческую, головой, кивнул и исчез в глубине одного из проходов.

— Пора! — шепнул капитан.

Один из часовых успел вскинуть карабин. Ростислав выстрелил в упор, резко перевел ствол — но опустил оружие. Пуля, выпущенная из Наташиного карабина, уложила второго на месте. Путь был свободен. Арцеулов оглянулся, убедившись, что выстрелы не привлекли внимания, а затем рванул тяжелую, обитую металлом дверь.

В глаза ударил красный мигающий свет. Капитану показалось, что в зале пожар, но он тут же понял, что ошибся.

— Рубин! — шепнула Берг. — Где же Степан?..

— Осторожно!

Черные тени метнулись к ним. Ростислав еле успел закрыть собой девушку, выставив перед собой ствол карабина. Мельком он успел заметить странную черную фигуру, склонившуюся над кем-то, неподвижно лежавшим на возвышении в центре зала.

— Там Косухин! — Берг тоже увидела, но отвечать было некогда. Что-то черное, извивающееся уже тянулось к ним. Палец Арцеулова нажал на спусковой крючок, но оружие молчало. Он перехватил карабин, пытаясь ударить прикладом, но что-то вцепилось в ствол и цевье, потянув оружие на себя. Краем глаза Ростислав заметил, как Наташа машет перед собой серебряным стилетом, не подпуская тянувшиеся со всех сторон то ли лапы, то ли щупальца.

И тут, казалось, совсем не к месту, Арцеулов вспомнил о подарке Джор-баши. Если эвэр-бурэ и вправду мог помочь, то лучшего момента не найти. Рывок — и карабин упал на каменный пол. Темное щупальце уже тянулось к горлу, и Ростислав, понимая, что терять уже в сущности нечего, выхватил из-за пояса рожок и резко дунул в него.

Трубить он не умел. В юнкерском училище время от времени приходилось играть побудку, но давние навыки успели забыться. Тем внезапней оказался звук — долгий, сильный, неожиданно яркий. Арцеулов вдохнул побольше воздуха и затрубил вновь. Звук рога наполнил храм, гулко отозвалось эхо — и наступила мертвая тишина.

Затем послышался тихий стон. Тени сбились в неровную кучу вокруг громадного черного силуэта, словно в поисках защиты. Капитан подхватил упавшее оружие, щелкнул затвором и замер.

Вначале показалось, что у самого камня, по-прежнему светящегося красно-фиолетовыми отблесками, вспыхнул фонтан ярко-белого огня. Свет рубина, мигнув, начал быстро темнеть. Белый огонь вырос, закрутился смерчем — и медленно двинулся прямо на бесформенную толпу черных теней. Темный комок распался, что-то, напоминавшее уродливые человеческие фигуры, стало исчезать, разбегаясь влево и вправо, а огромная тень внезапно приобрела контуры, становясь похожей на черного медведя, вставшего на задние лапы. В передней лапе чудища мелькнуло что-то, напоминающее огромные многозубые вилы — и тут светящийся смерч дрогнул. Белая пелена разорвалась, перед черным гигантом мелькнула высокая фигура в ярко-рыжем халате и с такой же рыжей бородой. Виденье продолжалось не более секунды — светящийся смерч вновь сомкнулся и обрушился на черного. Арцеулов успел заметить острое лезвие меча, сверкнувшее семью серебряными звездами…

…Белый смерч крутился, обволакивая черную тень, пахнуло жаром — и вдруг все исчезло. По огромному залу вновь пронесся тихий стон, огромный кристалл последний раз мигнул фиолетовым отблеском и погас, сгинули черные тени, а столб белого света метнулся к дверям и прошел прямо сквозь них, обдав капитана и девушку сухим жаром…

— Слава Богу, — прошептала Берг. — Чуть не задело… Вроде шаровой молнии…

Ростислав на миг удивился, но потом понял — Наташа не увидела ничего. Все случившееся для нее было лишь яркой вспышкой электрических разрядов. Впрочем, обменяться мнениями можно было и потом — Берг уже спешила туда, где на небольшом возвышении неподвижно лежало человеческое тело.

— Степа! — девушка притронулась к мертвенно-бледному лицу Косухину и испуганно отдернула руку. — Он… он… Ростислав…

— Спокойно! — теперь капитан знал, что делать. Рожок — подарок Джора — был уже за поясом, карабин — закинут за спину, а рука держала холодное запястье Косухина, нащупывая пульс. — Он жив, Наталья Федоровна… Вы меня слышите?

— Да. — Берг кивнула, приходя в себя. — Слышу…

— Я понесу Степана. Вы — стреляйте в каждого, кого увидите. Куда идти — помните?

— Да… Из храма — направо. Потом знаю…

Арцеулов кивнул, взмахом ножа перерезая веревки, опутавшие Степино тело и взвалил неподвижного Косухина на плечи. Степа тихо застонал.

«Стонет — значит живой!» — удовлетворенно подумал капитан и быстрым шагом направился к двери. Берг шла чуть позади, держа оружие наготове, но черная пустота зала молчала…

За дверью по-прежнему горел фонарь. Неподвижные тела часовых отбрасывали огромные уродливые тени. Арцеулов оглянулся и повернул направо.

— Стойте!

Голос был резкий и хриплый. Берг обернулась, выставив вперед оружие, но стрелять не стала. Тот, кто обратился к ним, был уже не способен причинить зло.

Человек сидел чуть в стороне, прислонившись к стене. Одной рукой он опирался об пол, чтобы не упасть, другой — поддерживал голову. Сквозь пальцы текла кровь — в свете фонаря она казалось абсолютно черной.

— Стойте, посланцы Гэсэра…

Человек на миг отнял руку. Берг вскрикнула — под рукой было то, что никак не походило на человеческое лицо. Черная шерсть облепляла плоскую личину, из пасти выглядывали желтые клыки, на макушке торчали острые волчьи уши. Все заливала кровь — она сочилась из разрубленного черепа, капала на синюю гимнастерку. Можно было лишь удивляться, что говоривший еще жив. Арцеулов вспомнил — это тот, кто разговаривал с постовыми. Теперь ясно, почему он показался непохожим на человека….

— Передайте Джору… — голос перешел в хрип, послышался тяжелый вздох. — Цхон, сын Цагана Гэрту, перед смертью проклинает его и называет трусом. Он не посмел явиться сюда и послал этого шута Пэнь Гуаня…

— Кто вы? — спросила ничего не понимающая Берг.

— Здесь меня звали Анубис. Ваш друг, думаю, запомнит меня…

Арцеулов потянул Наташу за руку.

— Бегите… — послышалось вслед. — Око Силы все равно найдет вас…

Коридор был темен, но идти оказалось нетрудно — пол ровный, и к тому же вел немного под уклон. Арцеулов нес Степу без особого труда — казалось, на его плечах не крепкий двадцатидвухлетний парень, а десятилетний ребенок.

— Сейчас выход, — шепнула Берг. — Я пойду первой…

Она обогнала Арцеулова и почти побежала, держа оружие наготове. Впереди возникло светлое пятно — горел фонарь. Мелькнула чья-то фигура, послышался крик — и Берг выстрелила. Голос стих, девушка бросилась вперед, и тут из темноты ударил ответный выстрел. Пуля просвистела совсем близко, задев Наташины волосы.

— Стойте! — Арцеулов осторожно уложил Степу на пол, прислонив его голову к стене, и через секунду был уже рядом с девушкой. Вновь ударил выстрел. Капитан сорвал с плеча карабин и выстрелил в ответ, целя по вспышке. Наступило молчание.

— Идем? — Берг вопросительно взглянула на Арцеулова, но тот, покачав головой, тихо поставил карабин к стене и, выхватив нож, гибким движением бросился вперед. Послышался крик, что-то упало, Наташа поспешила на шум, но опоздала. Арцеулов уже вставал, вытирая лезвие о черный полушубок лежавшего на земле часового.

— Все, — он вздохнул, переводя дыхание. — Это второй… Пойдемте…

Путь был свободен — фонарь освещал два неподвижных тела и приоткрытую дверь, откуда веяло холодом.

За дверью была ночь. Котловина Шекар-Гомп выглядела необычно — в ней было темно, только возле лагерных ворот и у въезда на летное поле светили небольшие фонари.

— Порядок, — удовлетворенно заметил капитан. — Сорвали этой нечисти иллюминацию! Нам направо?

— Лестница — направо. Но вы хотели…

— Помню…

Арцеулов вновь взвалил Степу на плечи и быстро, насколько позволяла ноша, направился налево, где светили редкие огни аэродрома. Берг шла сзади, оглядываясь по сторонам. Где-то совсем близко слышались крики, но здесь, у стены монастыря, было пусто. Очевидно, этой дорогой давно никто не ходил — охрана пользовалась более удобным путем через нижние тоннели.

Аэродром открылся внезапно — большое четырехугольное поле, обычно белое от света прожекторов, но сейчас темное, с еле различимыми силуэтами застывших во тьме аэропланов. Вдали проступал ряд ангаров, возле которых суетились какие-то тени.

Внезапно Степа что-то пробормотал и дернулся. Капитан остановился и осторожно опустил тело Косухина на землю.

Ресницы дрогнули, открылись удивленные, непонимающие глаза.

— Как дела, красный командир? — Арцеулов старался говорить как можно увереннее, с оттенком обычной иронии.

— Я чего… не помер? — Степин голос был необычен — слабый, растерянный, какой-то детский.

— Косухин! — Берг опустилась рядом и осторожно приподняла Степину голову.

Степа узнал Наташу, улыбнулся, но тут его лицо внезапно стало серьезным, он попытался приподняться, застонал и вопросительно поглядел на капитана.

— Мы у стены монастыря, — пояснил тот. — Идти сможете?

Косухин кивнул, попытался встать, но вновь, застонав, уронил голову:

— Все болит, чердынь-калуга!.. Доконали, гады…

— Попытайтесь, — капитан постарался говорить строго, помня одно — надо спешить. Сантименты можно оставить на потом.

Косухин послушно кивнул, сжал губы и медленно, опираясь на руку Ростислава, встал.

— Порядок, — попытался улыбнуться он, но тут же скривился. — Губа болит, чердынь-калуга… Прокусил…

Арцеулов сунул Степе револьвер и указал на лежавшее у подножия горы летное поле.

— Бить по команде, — велел он, передергивая затвор карабина. — Лучше всего по аэропланам.

— Ага, — Степа уже вполне освоился и привычно прокручивал барабан револьвера. Берг молча вскинула оружие, целясь.

— Не попадем, зато пошумим. Огонь!

Выстрелы разорвали темноту. Арцеулов выпускал пулю за пулей, рядом гремел Степин револьвер. Наташа стреляла реже, целясь тщательно, словно в тире. Над одним из аэропланов вспыхнуло яркое пламя.

— Попала, — деловито заметила Берг, перезаряжая оружие.

Над летным полем слышались крики. Нестройно ударили ответные выстрелы, наконец вспыхнул прожектор — неярко, вполсилы. Луч упал на монастырскую стену и не спеша пополз вниз…

— Уходим, — велел капитан. — Теперь к лестнице — и вниз!

…У стены по-прежнему было ни души. Зато позади, у аэродрома, шум все усиливался, гремели винтовочные выстрелы, и, наконец, мерно заговорил пулемет. Арцеулов усмехнулся — его замысел сработал. Логика тех, кто охранял Шекар-Гомп, была очевидна. Узнав, что на монастырь напали, те, кто командует здесь, первым делом должны подумать об аэродроме: захват аэроплана — наиболее верный способ уйти из этого каменного мешка. Арцеулов не без удовольствия подыграл противнику, и теперь, покуда «черные» и «серые» сбегались на защиту уцелевших аэропланов, вел свою группу вниз, туда, где находилась его настоящая цель…

На лестнице было тоже никого не было. Ступени оказались старые, разбитые, вдобавок Косухин, несмотря на все усилия, едва мог стоять на ногах, и Арцеулову приходилось то и дело поддерживать его, не давая упасть.

Когда до подножия оставалось с полсотни ступенек, путь преградила темная фигура. Неуверенный голос спросил по-русски: «Кто идет?»

— Архангельск! — крикнул Арцеулов первое, что пришло в голову. — Отзыв?

Часовой замялся — уверенность капитана на мгновенье сбила его с толку. Впрочем, подумать ему не дали. Не желая стрелять, Арцеулов двинул прикладом, затем точно и сильно ударил еще раз — по голове упавшего. Тело в черном полушубке дернулось и застыло.

Внизу, по ровной, чуть пологой поверхности котловины, мелькали чьи-то тени, слышались голоса — и на русском, и на каком-то ином, незнакомом языке. На беглецов не обратили внимание. Очевидно, охрана все еще считала, что враги пытаются прорваться на летное поле, и срочно собирали силы для обороны. Цель была уже близка — темный, едва заметный в ночном сумраке силуэт огромного аэростата, удерживаемого у земли несколькими прочными канатами.

Возле корзины стоял одинокий часовой, лениво посматривая по сторонам. Арцеулов жестом велел группе остановиться и тихо свистнул. Часовой вздрогнул, послышался ответный свист, и беглецы увидели веселую физиономию Тэда Валюженича:

— Оу! Бойз! Тэкси вэйтс фо ю!

— Олл райт, Тэд, — Арцеулов толкнул Степу к корзине. Косухин покрутил от удивления головой, но Валюженич, приговаривая «Велл, Стив, велл!» уже тащил его по узкой лестнице наверх. Арцеулов оглянулся на темную громаду монастыря:

— Око Силы, значит! А все-таки мы справились…

— Оу, Ростислав, скорее! — торопил Валюженич. Берг была уже в корзине, держа наготове топорик. Другой был в руках у Тэда. Арцеулов кивнул и быстро забрался по лестнице наверх. Он перевалился через край корзины, и в ту же секунду топоры ударили по канатам, удерживавшим аэростат. Корзина дернулась. Еще удар, еще — и освобожденный от пут гигант бесшумно взмыл в черное холодное небо…

9. МОРАДАБАД

В корзине, рассчитанной на двоих, оказалось тесно. Кроме четверых беглецов, там было оружие, какие-то приборы и несколько вещевых мешков.

— Тэд, как вы умудрились притащить все это сюда? — поразился капитан, устраивая потерявшего последние силы Косухина возле борта — положить его было негде.

— Оу, я был похож на дромадера, — засмеялся Валюженич. — Но не мог же я бросить находки — Шарль не простил бы!

— Господа, — вмешалась Берг. — Степан раздет. У нас есть, что на него накинуть?

— Оу! — Тэд вынул из-под кучи мешков свою шубу, шапку и рукавицы. — Я похожу в обновке…

Косухин не сопротивлялся, покорно дал надеть на себя шубу, выпил полкружки спирта и тут же задремал. Между тем аэростат был уже высоко. Сильный ветер нес его в сторону от Шекар-Гомпа, и внизу было уже не разглядеть ничего, кроме неясных очертаний безмолвных гор. Монастырь остался где-то позади, словно его и не было, словно он был лишь страшным сном, из тех, что иногда снятся перед рассветом…

— О'кей! — Валюженич порылся в одном из мешков и достал две банки с яркими этикетками. — Мясо с бобами! Стива разбудим?

— Пусть спит, — покачал головой Арцеулов, — ему досталось… Наталья Федоровна, с вами все в порядке?

— В полном, — усмехнулась Берг. — Вернусь в Париж — устрою истерику сразу за все месяцы, и пусть Гастон приводит меня в чувство… Что со Степаном?

— По-моему, кости целы… — неуверенно начал капитан.

— Там, в храме, похоже, нас пытались отравить газами, — перебила девушка. — Помните — какие-то руки, чудища… Наверное, Косухин наглотался…

— Да… — Арцеулов не собирался разубеждать Наташу. В конце концов, версия о газах выглядела несколько более убедительно, чем легенды о царе ада Яме и его бесах. И тут Ростислав вспомнил странные слова того, кто назвал себя Анубисом.

— Тэд, — обратился он к американцу, который с аппетитом уничтожал свою долю консервов. — Кто такой Цаган Гэрту?

— Оу! Экзамен по мифологии? — откликнулся Валюженич, отправляя пустую банку за борт. — Это из мифа о Гэсэре. Цаган Гэрту — прозвище, а не имя. «Цаган Гэрту» — «Хан Белой Юрты». На самом деле его звали Гуркар, он весьма серьезно домогался невесты Гэсэра, некоей мадемуазель Другмо. История длинная, но кончилась для Цаган Гэрту печально.

— У него был сын? — Берг тоже вспомнила странный разговор в коридоре.

— Оу, не знаю. Наверно… Это ведь легенда!

Арцеулов спросил об Анубисе. Американец покачал головой:

— Предупреждаю, Ростислав, это последний вопрос на сегодня. Мечтаю на время забыть о богах, героях, ведьмах и вурдалаках… Анубис — древнеегипетский бог — человек с черной собачьей головой… Впрочем, в средневековье «Анубис» было именем одного из бесов. Встречается в ранних текстах о докторе Фаусте… А что?

Капитан переглянулся с девушкой. Та усмехнулась:

— Так назвал себя один из местных типов. Он обвинил Гэсэра в трусости…

— Он не оригинален. Гэсэр — не просто богатырь, он — трикстер. Колдовство, хитрость, ловля души врага… Гуркара он убил, превратившись в маленького мальчишку, чтобы проникнуть в замок… Господа, вижу, Шекар-Гомп подействовал на вас весьма серьезно. Проблемы вендетты потомков Цаган-Гэрту в данном случае интересуют меня лишь во вторую очередь…

— А что — в первую? — полюбопытствовала Берг.

— Ну… Хотя бы — куда мы летим, и чем все это кончится…

Арцеулов выглянул из корзины. Тьма сгустилась. Небо было покрыто низкими тучами, которые шли почти вровень с аэростатом. Стало сыро. Далекая земля почти сгинула, скрывшись в серой дымке…

— Нас несет на юго-восток, — заметила Наташа. — Точнее, на юго-юго-восток. Высота нормальная, так что в горы не врежемся…

— Юго-восток… — Валюженич задумался. — Значит, мы оставляем океан справа и попадаем прямиком в Индию?

— Ну, не прямиком. Если ветер не изменится, мы пройдем как раз над западным Непалом.

Валюженич опасливо поглядел в черную пропасть, над которой неслышно несся аэростат, и слегка поежился.

— Насколько я помню, этой штуковиной невозможно управлять. Остается положиться на Мистера Творца…

— Есть гайдроп, — пожала плечами Берг. — Мы всегда сможем снизиться. А вообще-то, помощь Того, Кого вы упомянули, была бы к месту…

Степа проснулся от холода. Он вздрогнул, разлепил глаза и недоуменно огляделся. Рядом, положив голову ему на плечо, спала Наташа. Чуть дальше, приваленный какими-то мешками, дремал белый гад Арцеулов, Тэд стоял спиной, разглядывая нечто, известное лишь ему одному, в большой черный бинокль.

— Бр-р-р… — Косухин осторожно, чтобы не задеть Наташу, потянулся, сразу же почувствовав ноющую боль во всем теле. — Где это мы, чердынь-калуга?

— Оу, гуд монин, Стив! — американец опустил бинокль и весело улыбнулся. — Хау д'ю ду?

И тут Степа вспомнил… Монастырь, Анубис в черной маске, наглая усмешка Гонжабова, красно-фиолетовое пламя в черноте храма…

Наташа открыла глаза и покачала головой:

— Ну и вид у вас, Косухин! Впрочем, у меня, наверное, не лучше… Гуд монин, Тэд!

Степа был несколько смущен, но затем рассудил, что вид у него действительно не из самых удачных. Он приподнялся и поглядел вниз:

— Ух ты! Чердынь его калуга! Во забрались!

…Солнце уже взошло. Аэростат летел над огромным плоскогорьем, окруженным высокими, в снежных шапках, пиками. Все окутывал легкий белый туман. Воздух был чист и свеж, но дышалось трудно — чувствовалась огромная высота.

Полюбовавшись с минуту горной панорамой, Косухин задумался о вещах более земных. Итак, он жив, свободен и вдобавок — на высоте в несколько верст, повыше, чем когда летел на «Муромце». Аэростат он узнал сразу и оценил выдумку капитана. Здесь, на свежем воздухе, в лучах утреннего солнца, вчерашние видения показались бредом. Он вспомнил, как стрелял из револьвера по темному четырехугольнику аэродрома, затем, ковыляя, спускался вниз, по монастырской лестнице… Все вставало на свои места…

Арцеулов проснулся и предложил умыться. С этим вышла заминка — воды на борту не оказалось. Степа воспринял это известие стоически, тем более неунывающий Тэд сообщил о наличии целой фляги спирта. Берг покачала головой:

— К счастью, у нас нет не только воды, но и зеркала. Иначе мне стоило бы надеть чадру. Даже физику с такой физиономией лучше не показываться на людях… Ну и вид у нас всех, мальчики!

Спорить не приходилось.

— Ниче! — оптимистично рассудил Степа. — Заживет. Вот чего, мужики, расскажите-ка, чего вчера было?

Рассказ занял все утро с перерывом на завтрак. Рассказывал Арцеулов, то и дело останавливаясь, чтобы перевести Тэду неясные тому выражения. Но все заметили, что Валюженич стал понимать по-русски куда больше, чем прежде. Уроки Цонхавы не прошли бесследно.

Услыхав о предсмертном проклятии Анубиса, Косухин лишь мрачно усмехнулся. Выходит, нелюдь допрыгался! Оставалось пожалеть, что рядом не оказалось «комсомольца» Гонжабова…

— Вот почему вы спрашивали меня о Цаган Гэрту! — понял Тэд. — По-моему, у этого Анубиса был обычный сдвиг на мистической почве…

Ни Арцеулов, ни Берг не стали возражать, хотя они помнили то, о чем не знал Валюженич — плоскую шерстистую морду с острыми волчьими ушами, и черную кровь, льющуюся на каменный пол.

— А господин Пэнь Гуань тут вообще ни при чем. Никакой он не шут, как выразился мистер Анубис, а весьма почтенный бог, правда китайский, — констатировал Тэд, — ведает судьбами людей, гоняет бесов и имеет знаменитый на всю Поднебесную меч с семью серебряными звездами… По-моему, эти типы в Шекар-Гомпе излишне вошли в образ…

Арцеулов не стал спорить, хотя ясно помнил семь серебряных звезд, сверкнувших в сумраке храма. Сейчас, при ясном солнце, говорить об этом не тянуло.

— Сюда бы Богораза! — Наташа задумалась. — Ну, в общем, в качестве рабочей гипотезы… Они хотели, чтобы мой Косухин, если пользоваться выражением Ростислава Александровича…

При этих словах Степа и Арцеулов несколько смутились.

— Чтобы мой Косухин им о чем-то поведал… Хотя бы о тайнике, где мы все прятались. Возможно, «Рубин», который вовсе не рубин, может концентрировать какие-то соединения, лучи… уж не знаю что… Неудивительно, что всем нам начали мерещиться лешие с русалками. Вы ведь видели всякую жуть, Косухин?

— Ага, — согласился Степа. — Всякие черные, потом этот… с граблями вместо рук…

— Ну, вот видите… Наверное, в древности с помощью этого «Рубина» могли проводить жуткие обряды, дабы держать в руках паству. Этак можно кого угодно свести с ума!.. Теперь ваш талисман, Ростислав Александрович…

Наташа осторожно взяла в руки подарок Джора, достала откуда-то свои очки в металлической оправе и принялась внимательно разглядывать рожок.

— Эх, сюда бы Семена Аскольдовича! — повторила она, снимая очки и возвращая эвэр-бурэ капитану. — Похоже, частота звука этого рожка каким-то образом резонирует с «Рубином» и прерывает реакцию. Причем достаточно бурно — чуть ли не с шаровой молнией. Очевидно, Анубису как раз и досталось одним из разрядов. Впрочем, если вам больше по душе версия про царя ада Яму и врага бесов Пэнь Гуаня…

Никто не спорил. Тэду, скептику и логику, версия пришлась по душе, а Арцеулов и Степа предпочли промолчать. То, что видели они, казалось слишком невероятным. В конце концов, гипотеза Берг, плохо или хорошо, но объясняла случившееся.

Степа был немногословен, говоря о допросе. Показалось нескромным вдаваться в подробности, да и не для Наташиных ушей они были. Зато Анубиса, Гонжабова, Гольдина и того, кто говорил с ним в темной камере, он постарался описать как можно точнее.

— Философ! — зло заметил Арцеулов, выслушав пересказанные Косухиным рассуждения неизвестного. — Мне бы этого, борца со смертью! До ближайшей стенки доводить бы не стал…

— А повернул он ловко! — покачала головой Берг. — Выходит, наш главный враг — смерть, и Тот, Кто смерть придумал…

— Оу! — заинтересовался Валюженич. — Я не силен в догматике, но этот неизвестный господин намекал на Мистера Творца? Не ново! По-моему, что-то подобное утверждали катары…

— Но ведь он говорил, что Бога-то нет, — возразил Степа, когда капитан как мог, объяснил, кто такие катары. — Не, пусть Реввоенсовет разбирается! Чего это они на Тибете развели поповщину! Эх, жаль вас всех, ребята, нельзя как свидетелей доставить.

— Спасибо, Степан, уважили! — скривился Арцеулов. — Мой вам совет — если у вас все же хватит дурости вернуться обратно в Большевизию — молчите о Шекар-Гомпе. Даже если будут ставить к стенке. В любом случае, это безопаснее.

На «дурость» Степа обиделся, но слова недорезанного беляка заставили задуматься. Конечно, и мысли не могло быть о том, что, он красный командир Степан Косухин, не вернется в РСФСР, не станет в строй своих товарищей, добивающих капиталистическую гидру. Но стенка, упомянутая капитаном, вполне могла стать реальностью. Оставалось одно — сразу же, не ожидая ареста, добраться до Столицы — и в Главную Крепость, к товарищу Троцкому. Или — впервые подумал он — прямиком к Вождю! Дело слишком важное — и слишком страшное. А там — пусть арестовывают. Он свое дело сделает…

Плоскогорье кончилось, оборвавшись огромной пропастью, за которой стали подниматься заснеженные громады, одна выше другой. Теперь аэростат шел над самыми вершинами. Пару раз казалось, что высоты не хватит, и наполненный гелием баллон врежется в гору. Арцеулов, к негодованию и испугу Тэда, хотел отправить за борт всю коллекцию «артефактов», чтобы облегчить корзину, но как-то обошлось. Аэростат прошел в каком-то десятке метров от голой, покрытой голубоватым ровным льдом, вершины, на которой одиноко торчал черный скалистый выступ. Внизу, на заснеженном склоне, промелькнул серый контур монастырских башен, отдаленно похожих на Шекар-Гомп. Затем вновь пропасть — узкая, черная — и новая гора, к счастью, пониже предыдущей…

Внезапно Косухин почувствовал знакомый соленый привкус. Он провел ладонью по лицу, и пальцы тотчас окрасились красным.

— Оу, Стив? — обеспокоенно отреагировал Валюженич.

— Да, ниче, — Степа уже сообразил, в чем дело и успокоился. — Это из носа…

— Мы на большой высоте, — заметил Арцеулов. — Может, снизимся, Наталья Федоровна?

Берг внимательно изучала карту, взятую у запасливого Тэда, то и дело сверяясь с компасом.

— Географа из меня не выйдет, — наконец заявила она, — но если очень приблизительно…

Она еще раз поглядела на карту, а затем выглянула наружу, где под корзиной аэростата медленно проплывали поросшие темно-зеленым лесом склоны. Мелькнуло узкое ущелье, на дне которого угадывалась синяя неровная полоска реки.

— Должно быть, пересекли хребет Нагтибба. Мы где-то в верховьях Ганга…

— Далеко от индийской границы? — поинтересовался практичный Арцеулов.

— Если я не ошибаюсь, мы ее уже пересекли. Мы в Британской Индии, господа! Поздравляю!

— Оу! — обрадовался Валюженич, разобравший знакомое слово. — О'кей! Вандефул!

Степа при этом известии присвистнул — до Индии он добраться и не мечтал. В голове забродили слышанные в детстве рассказы о слонах, обезьянах и местных эксплуататорах, которых называют «раджи». Впрочем, были воспоминания и поновее. Меньше, чем год назад, аккурат после боев на Белой, перед ними, командирами Восточного фронта, выступал сам Лев Революции. Товарищ Троцкий сообщил, что Реввоенсовет принял решение помочь братскому индийскому народу в деле борьбы с колониальным игом и местными кровопийцами-раджами. Для этого в Туркестане, по решению Коминтерна, уже создана Индийская Коммунистическая партия и объявлен набор в индийскую Красную Армию, в которую войдут индийцы-добровольцы из числа работавших в России, а также все желающие. Помнится, кто-то, из соседней бригады, записался в эту Индийскую Красную и был направлен для переподготовки в Казань. Степа даже вспомнил фамилию главного индийского коммуниста — товарища Шафика, о котором Лев Революции говорил, как об испытанном бойце за дело пролетариата.

Тогда, после Белой, когда от Степиного батальона оставалась едва ли рота полного состава, а впереди стояли недобитые полчища Адмирала, планы освобождения пролетариата Индии были восприняты без достаточного энтузиазма, как далекая перспектива. Каково же было удивление представителя Сиббюро Косухина, когда на таежной заимке под Черемхово он познакомился с «Батей» — легендарным Нестором Каландарошвили, который без всяких обиняков сообщил, что именно ему, вождю партизан Восточной Сибири, поручено Реввоенсоветом возглавить поход через Гималаи. «Батя» даже обзавелся хинди-русским словарем и держал при себе ординарца-индуса, служившего до войны официантом в Чите.

Итак, перед Степой была не просто далекая таинственная страна — перед ним лежало будущее после битвы с британским империализмом. Косухин ощутил себя не беглецом, а разведчиком, более того — полпредом Красной Армии, став прикидывать, где найти местных представителей Коминтерна и какую он, Степа, может принести пользу в деле индийской революции.

Мысли Арцеулова, не подозревавшего, в каких горних высях витает краснопузый Степа, были куда более конкретны и прозаичны. Он вспомнил, что документов у них — кроме Тэда — нет и в помине. После посадки их, скорее всего, арестуют, а добраться до русского консула — ежели таковой здесь вообще имеется — будет трудно по самой простой причине — денег ни у него, ни у остальных нет ни гроша.

Горы стали заметно ниже. Солнце засветило ярче, воздух окутался теплой голубой дымкой, между серо-коричневыми отрогами стали мелькать ярко-зеленые пятна долин.

— Летим до Дели? — Берг заглянула в карту.

— Хорошо бы… — согласился капитан, — но боюсь загадывать. Как бы местные власти не приняли нас за воздушных шпионов…

В дело вмешался Тэд, уловивший слово «Дели». Выяснив, в чем дело, он заявил, что документов у него хватит на всех четверых. В крайнем случае, он обратится к консулу самой великой, демократичной и золотозапасной державы мира, и гордый мистер Джон Булль вынужден будет разжать свои челюсти…

Ветер крепчал. Аэростат мчал быстро, по-прежнему на огромной высоте. Горы исчезли. Внизу простирались невысокие холмы, окруженные ровными четырехугольниками полей. То и дело попадались темные пятнышки деревень. Становилось заметно теплее, и осмелевший Тэд даже расстегнул полушубок. Перекусив в очередной раз — последними консервами из неприкосновенного запаса — решили поспать, так как обстановка не вызывала опасений.

…Разбудила всех Берг. В голосе девушки чувствовалась тревога. Аэростат снижался. Заходящее солнце ярко освещало уже близкую землю, темные пятнышки выросли, распавшись на десятки маленьких точек-домиков, окруженных изумрудно-зелеными квадратами полей. Мелькали ровные стрелки дорог и темно-синие рукава оросительных каналов. Стало ясно — перспектива попасть в Дели откладывается. Берг предположила, что на большой высоте давление гелия оказалось чрезмерным, и обшивка аэростата не выдержала. С Наташей не спорили — технические подробности были не так важны.

Степа то и дело заглядывал за борт, вспоминая недавний полет на «Муромце». Тогда под крыльями так же мелькала земля, правда, не зеленые поля, а желтая, покрытая скалами степь. Но в кабине Муромца» был брат, который знал, как сажать аэропланы даже в подобных ситуациях. Теперь же оставалось надеяться только на везение.

Арцеулов, напротив, принял случившееся с поразившим его спокойствием. Перспектива вынужденной посадки показалась сущим пустяком по сравнению с тем, что довелось пережить. И он вновь стал строить планы на ближайшее будущее — хотя бы на перспективу встречи с российским консулом.

Берг держалась внешне невозмутимо, лишь время от времени поглядывала на компас, хотя в этом и не было особой необходимости. Тэд продолжал улыбаться, но затих, стараясь не глядеть вниз…

Теперь аэростат уже не спускался, а почти падал. Внизу была небольшая деревенька, мелькали фигурки местных жителей, сбежавшихся поглядеть на редкое зрелище. Ростислав, вспомнив все, читанное в детстве у Жюля Верна, предложил облегчить корзину. С ним не спорили — за борт полетело оружие, патроны и даже полушубки. Степа схватился было за вещевой мешок, где хранились Тэдовы «артефакты», но американец, возопив, прижал мешок к груди, поклявшись на польско-английском суржике, что находки будут выброшены лишь вместе в ним. Но даже после того, как из корзины были выброшены инструменты, приборы наблюдения и почти все вещи самого Тэда, положение почти не изменилось. Аэростат, казалось, заколебался, но затем дрогнул и вновь пошел на снижение. Оставалось ждать неизбежного…

…Деревенька исчезла. Замелькали вершины густо-зеленых деревьев, но лес быстро кончился. Вновь заблестела поверхность залитых водой чек — рисовых полей; затем — изумрудная зелень сухих участков, промелькнула тонкая линия канала — и тут аэростат дрогнул и, заметно накренившись, рухнул вниз. Корзину ударило о землю, вновь подбросило вверх, впереди сверкнула ровная поверхность небольшого пруда — и через секунду аэростат с глухим вздохом мягко врезался в воду…

Беглецам повезло. Они упали совсем рядом с берегом, кроме того, серебристая туша баллона не накрыла корзину, грузно осев рядом. Никто даже не ушибся, лишь Валюженича вышвырнуло за борт, и он без крика погрузился в воду.

Степа пришел в себя первым и с криком: «Держись, Тэд!», стал срывать с ног унты, готовясь прыгать, но из-за борта послышалось успокоительное «О'кей», и мокрый, но живой Валюженич ухватился руками за край корзины.

Им повезло еще раз — берег оказался недалеко, глубина была как раз по плечи. Корзина начала наполняться водой. Вода была ледяная — об этом Тэд сообщил сразу же, но выбирать не приходилось. Арцеулов, вспомнив фронтовой опыт, скинул верхнюю одежду, связал ее в тюк и спокойно спустился за борт, не забыв захватить «артефакты» Валюженича. Степа последовал его примеру, предложив Наташе немного обождать, покуда они не отыщут брод, чтобы доставить девушку на берег, не подвергая риску простуды. Но Берг хладнокровно пожала плечами и последовала примеру мужчин. Тэд, не потерявший присутствия духа, забрался в тонущую кабину, успев забрать остаток вещей, в том числе забытые Степой унты.

Берег был низкий, пришлось забираться выше, чтобы найти более-менее ровное место. К счастью, остатки спирта во фляге уцелели. Их хватило не только чтобы хлебнуть по глотку, но и для наскоро собранных сучьев. Вскоре ранние сумерки осветил огонь костра, от мокрых вещей повалил пар, и все, одевшись, принялись закутывать клацающего зубами Валюженича в уцелевшее одеяло. Степа предложил промокшему американцу свою одежду, но тот мужественно отказался, заявив, что у него и так «ноу проблем».

Костер горел весело, бросая отблески на подступившие к небольшой полянке странного вида раскидистые деревья с тонкими длинными иглами. Вдали громко перекликались птицы, и проголодавшаяся компания начала подумывать о ночлеге.

Согревшийся Тэд, похожий в одеяле на вождя краснокожих, предложил оставить все вопросы на завтра и лечь спать. Предложение было принято, но осуществить его так и не удалось. Послышались шаги, голоса. Свет костра упал на смуглые лица в белых тюрбанах — сквозь прибрежные заросли продирались несколько невысоких мужчин в широких светло-серых одеждах в сопровождении важного вида усача в большой чалме и зеленом френче. В руках усатого грозно поблескивала винтовка, остальные сжимали в руках длинные деревянные палки. Увидев незваных гостей, усач и его команда нерешительно остановились.

— Спокойно! — негромко произнес Арцеулов, вставая. — Я поговорю…

Но его опередил Тэд. Быстро развязав свой мешок, он извлек оттуда внушительный сверток, в котором оказалась кипа бумаг, украшенных разноцветными печатями. При виде наряженного в одеяло американца усач обомлел, и Тэд поспешил представиться, продемонстрировав оказавшийся среди бумаг американский паспорт. Затем последовал внушительного вида документ из внешнеполитического департамента Франции с просьбой к британским властям об оказании помощи научной экспедиции. Валюженич уже доставал следующую бумагу, когда усатый господин в чалме умоляюще поднял руки и заговорил.

Он оказался деревенским полицейским с экзотическим именем Лал Дас. Старания Тэда пропали даром — читать он не умел, а слова «научная экспедиция» и даже священное для Тэда «акэолоджи», вероятно, слыхал первый раз в жизни. Впрочем, главное Лал Дас уловил и вежливо предложил господам иностранцам — тут путешественники впервые услыхали известное из книжек слово «сахиб» — проследовать в деревню.

Предложение, сделанное в вежливой, но решительной форме, пришлось принять.

Костер загасили, и процессия, предводительствуемая серьезным, хотя и не до конца пришедшим в себя полицейском, проследовала по узкой тропинке к деревне.

Саму деревню рассмотреть не удалось. Их завели в небольшой странного вида дом — то ли деревянный, то ли сплетенный из веток и чего-то напоминающего засохшие лианы — и оставили в покое.

Раскурив остаток чудом не промокших папирос, решили ложиться спать, тем более, что любезные хозяева оставили в хижине целых ворох одеял. Все заснули мгновенно, лишь Арцеулов долго стоял у входа, глядя на далекие перемигивающиеся звезды, непривычно большие и яркие. Итак, он в Индии. Осознать это было трудно — неполный месяц назад он видел из окна купе заснеженный Нижнеудинск, и даже Монголия казалась чем-то недоступным, страной за тридевять земель. Ростиславу вдруг захотелось рассказать кому-нибудь из друзей о том, куда его занесло — хотя бы Ухтомскому, чей дядя четверть века назад бывал в Индии с цесаревичем Николаем. «Вот бы удивился князь», — подумал капитан, но тут же грустно усмехнулся. Бог весть, где сейчас Ухтомский! Ростислав помнил свой странный сон, и теперь, когда самое страшное осталось позади, внезапно понял, что не выполнил все до конца. Совсем рядом было море — то самое, теплое, зеленое, но капитан уже знал, что поплывет не в обещанную ему Францию, а обратно в Россию. Туда, где ждали его друзья — ждали и сражались. Он еще не оплатил свой счет. Более того, счет вырос — ведь раньше Ростислав не знал о Шекар-Гомпе.

А Косухину приснился брат. Степа вначале обрадовался, затем немного растерялся. Таким Николая он никогда не видел. На Косухине-старшем была пышная парадная форма, на дорогом мундирном сукне сверкали ордена, на боку красовалась сабля в золоченных ножнах. Он хотел было спросить Колю, почему это он так вырядился, но брат лишь озабоченно покачал головой и, достав расческу, принялся, как это было в далеком детстве, расчесывать Степу, пытаясь привести в порядок его давно не стриженые кудри. Потом Николай подвел его к зеркалу. Степа взглянул — и еще более удивился. На нем тоже был мундир, но какой-то другой — строгий, с узкими погонами с красным кантом, а на груди, на муаровых лентах, пятнами крови темнели два ордена Красного Знамени. Степа вдруг понял — их с братом ждут, и от встречи этой зависит очень многое. Но тут все исчезло, и Косухин увидел Наташу Берг. Косухин вновь обрадовался, но девушка взглянула на него сухо, не узнавая, и что-то в ее глазах показалось Степе странным, даже страшным. И вдруг он понял — Наташины глаза стали пустыми и мертвыми, как у тех, кого он навидался в Иркутске и в Шекар-Гомпе…

Утро началось с удивленного вопля Тэда. Все вскочили, Ростислав привычно схватился за пояс, где раньше всегда висел револьвер. Но Валюженич уже пришел в себя, достаточно уверенно заявив, что попросту увидел во сне, как проваливается на экзамене по древнегреческому. При этом выражение его физиономии оставалось несколько обалделым, а руки рылись во внутренностях мешка с «артефактами». Степа чертыхнулся, решив высказаться по поводу нервной интеллигенции, но тут в хижину просунулась смуглая рожа в чалме, и Лал Дас церемонно пожелал пленникам доброго утра.

Возле хижины уже толпились полицейские в такой же светло-зеленой форме, в чалмах и при оружии, причем у одного из них на боку имелась грозного вида сабля, ножны которой волочились по земле. Как оказалось, на помощь Лал Дасу прибыло подкрепление. Лал Дас пояснил, что говорил по телефону — слово «телефон» было произнесено со всем возможным пиететом — с начальством в Морадабаде, и от оного начальства получил строжайший приказ немедленно доставить задержанных в указанный город.

Покуда Лас Дас бегал распоряжаться по поводу повозок — до Морадабада было километров двадцать — Арцеулов предложил обсудить один важный вопрос. В городе им придется иметь дело не с Лалом Дасом и его деревенскими коллегами, а с настоящими хозяевами этих краев — англичанами. А с ними придется объясняться всерьез.

— Оу! — отмахнулся Тэд. — Нет проблем! Вы, то есть мы — экспедиция, вернее отряд научной экспедиции археологического департамента Сорбонны! У меня есть разрешение на наем рабочих. Наши документы потерялись при переправе через горную реку. В конце концов я обращусь к консулу и дам телеграмму в Париж…

— А аэростат? — улыбнулась Наташа.

Тут уж Тэду пришлось задуматься.

— А че! — вмешался Степа. — Да, чердынь-калуга! Попали в плен к разбойникам, ну и это… убежали…

— Разбойники на аэростатах. Пираты голубого океана, — невозмутимо прокомментировал капитан.

Косухин обиженно засопел.

— Нет проблем! — вновь заявил Валюженич. — Мой друг, мистер Карно, решил провести воздушную разведку Тибета, для чего и арендовал аэростат…

— За воздушную разведку Тибета вы схлопочете от британского правительства лет десять каторги, — вздохнул Арцеулов. — Тэд, это не годится, поверьте.

На этот раз обиженно засопел Валюженич.

— Позвольте, господа, — вмешалась Берг, — представьте себе, что мы летели не от Шекар-Гомпа, а от… ну хотя бы от Челкеля. Попали в плен к генералу Мо и бежали, как верно указал Степан Иванович.

Косухин гордо поднял голову.

— Ремиз, — покачал головой капитан. — У Тэда бумаги на тибетскую экспедицию. Придется сказать часть правды — мы попали в плен. В какой-то монастырь, где у нас забрали документы. Там гнездо бандитов — их в Китае сейчас не счесть. Мистер Валюженич нас выручил, — ну, а дальше по уже известному сценарию. Карты у нас нет — забрали. Тэд, сожгите карту…

Валюженич задумался, затем со вздохом сунул карту в догорающий очаг.

— И еще, — вел далее Ростислав, — Наталье Федоровне незачем скрывать свою личность, а вот вам, Степан, придется на время забыть о ваших любимых Марксе-Ленине-Бронштейне. Британцы будут не в восторге, узнав, что в Индию прибыли трое русских. У них давний страх перед казаками на берегах Ганга. Но если один из них окажется агентом Коминтерна…

— Нет проблем, — для Валюженича в это утро проблем, похоже, не существовало. — Стив, вы скажете, что вы белый офицер… Ну, лейтенант.

— Поручик, — поправил Арцеулов. — Правда, если вам, Степан, предпочтительнее быть полковником…

Степа заупрямился:

— Ну это, чердынь-калуга… Пусть хоть рядовым… Или унтером…

— Никаких унтеров, господин комиссар! — хмыкнул капитан, которого подобная перспектива начала забавлять. — Тут вам не Совдепия! Тут чины ценят. Вы станете не просто поручиком Косухиным, а дворянином Косухиным, братом известного русского летчика Николая Косухина-Лебедева. Я что-то перепутал?

Степа молчал — проклятый беляк явно глумился, пользуясь моментом, а ответить было нечего.

— Мы сошьем вам форму, Косухин, — добавила масла в огонь Берг. — А потом мы пойдем на бал к местному губернатору, вы пригласите меня на вальс и преподнесете корзину цветов…

Степа чувствовал себя несчастным и затюканным. Он хотел гордо бросить в лицо своим мучителям страшное слово «интеллигенты», но в последний момент сообразил, что это лишь еще более позабавит их. Корзина цветов его особенно возмутила, хотя почему именно, он так и не понял.

Запыхавшийся Лал Дас сообщил, что повозки для «сахибов» поданы. Это оказались две обыкновенные телеги на высоких колесах, покрытые сверху небольшим навесом, наподобие тента. Вместо лошадей были впряжены мелкие, но крепкие с виду длиннорогие быки.

Вначале ехали молча. Разговора не выходило. Даже Тэд, обычно не переносивший молчания, тоже замкнулся и лишь кидал недовольные взгляды на полицейских. Наконец, он не выдержал:

— То… мистер Ростислав. Я… не мочь казать по-английски… Паны жандармы розумеют…

Он секунду помолчал, вспоминая полузабытый язык предков, затем продолжил:

— То… коли мы быть в… не буду именовать обитель. Там естем един святой ойтец — ен не розмовляем… Ю андестэнд ми?

— Помню, — шепотом подтвердил капитан. — Старый монах, который, кажется, понимает по-русски…

— Так… Коли вы отправляться, я вас чекам… Чекам поки сгасне сяйво электричнэ. Та перед цим той святой ойтец подарував нам презент. На спомин…

Валюженич покопался в своих вещах и достал небольшой замшевый мешочек.

— Тоди я навить не… як то… А'в дон'т син… Я чекав вас. И забув. Токи цього ранку я щось шукав — и натрапыв. От…

Он аккуратно вытряхнул мешочек. Свет утреннего солнца заиграл сине-фиолетовым отливом — на ладони Тэда лежали четыре больших прозрачных камня.

— О Господи! — только и прошептал Арцеулов.

— Я реагував також — то вы чули зранку, — усмехнулся Валюженич. — То е сапфиры. Ен, пан святой ойтец, рахував — нас четверо — то камней стойко ж. Кожному — по едному…

Арцеулов ошеломленно молчал. О деньгах он подумал как раз утром, накануне отъезда, прикинув, можно ли в этих краях как-нибудь подзаработать, хотя бы грузчиком.

— Як то достанусь до Дели, — закончил Тэд. — То там знайду, як то… джэвелз… Нам усем выстачить грошей до века Мафусаилова…

— Стойте, Тэд, — Арцеулов отогнал радужные видения, мысль вновь заработала четко и спокойно. — Нам дали камни не для того, чтобы мы прожили безбедно до старости. Это оружие, Тэд! Такое же оружие, как винтовка. Понимаете?

Валюженич задумался, затем кивнул:

— Пан мае рацию…

Морадабад оказался белым, двухэтажным, с полупустыми улицами, на которых можно было встретить лишь деревянные повозки, а также редких в эти часы пешеходов. Пахло провинцией, такой же глухой, как и поминаемые Косухиным Чердынь с Калугой. Правда, в северных палестинах не попадались перебегавшие прямо через улицу обезьяны и странные, чем-то похожие на пинии, деревья. На этом экзотика исчерпывалась. Совершенно обычным оказалось и учреждение, куда их доставили — полицейское управление — или скорее участок, — как две капли воды напоминавший уже позабытые околотки Империи. Только стражи порядка щеголяли здесь в белых чалмах, да вместо покойного Николая на стене в кабинета красовался король Георг, впрочем, весьма с Николаем схожий.

Их ждал худой загорелый англичанин в фуражке с высокой тульей, в монокле и тоже с усами, хотя и не в пример меньшими, чем у его подчиненных. Он представился, произнеся фамилию настолько невнятно, что никак нельзя было понять, «Джонс» ли он, «Джойс» или «Джоунз».

Лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз достал несколько листов бумаги, аккуратно разложил их на столе и скучным голосом поинтересовался, кто они и по какому праву нарушили границы Индо-Британской империи.

Валюженич изложил условленную версию событий. Офицер кивнул, словно ничего иного и не ожидал, записал услышанное на бумагу, а затем предложил предъявить имеющиеся документы.

Бумаги Тэда он изучал долго, но потом кивнул, на этот раз вполне удовлетворенно — и поглядел на остальных. Берг достала сложенную вчетверо бумаженцию, увидев которую англичанин произнес «Оу!» не хуже самого Валюженича. Степе и Арцеулову пришлось хуже — документов у них не было. Джонс-Джойс-Джоунз нахмурился, затем задумался, и, наконец, выдал резюме.

Из его слов все, кроме не понимавшего по-английски Степы, узнали, что их появление вызвало в Британской Индии изрядный шум. Администрация в Дели проявила немалую заинтересованность, поручив Джонсу-Джойсу-Джоунзу провести тщательное расследование на предмет возможной опасности для британских интересов. Ввиду этого он, Джонс-Джойс-Джоунз, вынужден задержать всех четверых впредь до завершения предварительного расследования и возможного приезда комиссии из Дели. Впрочем, он согласен перевести задержанных под домашний арест под залог в сто фунтов стерлингов за каждого.

Валюженич тут же, заявил, что требует немедленного свидания с американским консулом в Дели, иначе мистер Ллойд-Джордж будет иметь дело лично с мистером Вильсоном, который не оставляет американских парней без защиты.

Офицер воспринял слова Тэда совершенно спокойно, но предложил послать телеграмму консулу из Морадабада. Остальное решит сам консул — и власти в Дели.

Тэду пришлось согласиться на этот вариант. Вдобавок выяснилось, что долларов Валюженича в пересчете на фунты, хватает как раз на полтора человека. Англичанин вновь подумал, на этот раз значительно дольше, и, наконец, предложил отсрочку в три дня. Это время задержанные могут жить в городе, но под охраной полиции. Отеля в Морадабаде не оказалось, если не считать утонувшего в грязи постоялого двора на базаре, и по совету одного из полицейских — местного уроженца — пришлось снять домик-развалюху, где не было окон, а дверь закрывалась лишь изнутри. Впрочем, эти подробности были неважны. Тэд, вдохновленный близким приездом консула-избавителя, отправился с одним полицейских на базар, откуда притащил огромный вьюк, где были одеяла, плащи из серой тонкой шерсти и запас провизии на неделю. Полицейские пристроились за дверью, и путешественники смогли, наконец, впервые за много дней отдохнуть под почти настоящей крышей. Спешить было некуда — жизнь брала тайм-аут…

…Консул прибыл назавтра ближе к вечеру. Он оказался толстым, широкоплечим и необыкновенно энергичным. Представившись, он долго тряс руку каждому, а затем увел с собою Валюженича и беседовал с тем больше часа, после чего решительно направился в полицию, заявив, что американское правительство не оставит их в беде. Вернулся он скоро, весьма рассерженный, обругал Джонса-Джойса-Джоунза и пообещал ввести против Британской Индии торговые санкции. Очевидно, здесь, в твердыне английских владений, влияние всесильной Америки ощущалось не в полной мере. Впрочем, консул обещал сегодня же вернуться в Дели, чтобы, как он выразился, «принять меры».

Перед отъездом, по просьбе Берг, Тэд сообщил консулу лондонский адрес, где жили ее коллеги, которые могли поручиться за Наташу перед британским правительством. Сама Берг в тот же день дала телеграмму в Париж, своему дяде Карлу Бергу.

Итак, все возможное было сделано, оставалось ждать. Тэд решил использовать это время с толком, предложив обследовать город, равно как и его окрестности. Неугомонный «акэолоджи» уже успел узнать, что в самом Морадабаде есть уникальный храм девятого века, а в окрестностях — заброшенные развалины чего-то еще более древнего. Полицейские, приставленные к ним, за небольшую мзду обещали сопровождать «сахибов» как по городу, так и за его пределами. Обрадованный Тэд предложил наутро отправиться в путь, но встретил понимание лишь со стороны Наташи.

По этой программе они действовали два следующих дня. Степа и Арцеулов почти не выходили из домика — Косухин спал, а Ростислав молча сидел на пороге и смотрел на пустую пыльную улицу, по которой изредка проходили смуглые индусы или пробегали маленькие любопытные обезьянки. Впрочем, ни на тех, ни на других капитан не обращал внимания. Впервые за много недель у него появилось время, чтобы подумать. Здесь, в этой пыльной индийской дыре, все случившееся с ним казалось странным и даже нереальным. Ростиславу несколько раз приходила в голову шальная мысль, что ему попросту все померещилось — и Иркутск, и путешествие по ледяной тайге, и полет на «Муромце», не говоря уже о том, необыкновенном и странном, что случилось после. Хотелось попросту забыть — и думать о будущем, но Арцеулов чувствовал, что в его истории наступал не финал, а небольшой перерыв. И он не ошибся.

На третий день Тэд и Наташа отправились на очередную прогулку. На этот раз Валюженич решил осмотреть какую-то древнюю гробницу, для чего приобрел на базаре средних размеров кирку — точнее кетмень, а Наташу вооружил толстой тетрадью и карандашом для, как пояснил он, ведения археологического дневника. Их сопровождал полицейский, которому было поручено нести кетмень и запас провизии. Арцеулов и Степа остались в хижине. Степа, выкурив очередную папиросину, пожаловался на самочувствие и улегся спать, а капитан, взяв начатую пачку, сел на пороге. Он успел прикончить первую папиросу, когда увидел, что к дому, не торопясь, приближается гость, причем не индус, а европеец. Арцеулов встал. Перед ним, без сомнения, был военный, но в штатском светлом плаще, кепи и с коротким стеком. Капитан ждал. Незнакомец подошел поближе, улыбнулся и подбросил руку к козырьку. Проделано все было с легкостью, даже изящно, но серые глаза гостя взглянули на капитана твердо и строго.

— Добрый день, — произнес Арцеулов по-английски. Гость кивнул, секунду помолчал и ответил, но не по английски, а по-русски, чисто и правильно:

— Здравствуйте, господин Арцеулов. Ростислав Александрович, насколько я помню?

— Да, — в первую секунду капитан подумал, что перед ним его соотечественник, но затем сообразил — гость в плаще и кепи — все-таки англичанин. Слишком правильно он выговаривал слова, гласные звучали как-то непривычно — глухо и отрывисто.

Гость небрежно прислонил стек к порогу и сел рядом с капитаном.

— Насколько я знаю, мистер Валюженич и госпожа Берг решили осмотреть гробницу Шах-Мансура. А вас древности не интересуют?

— Нет, — сухо ответил капитан, — простите, с кем имею честь?

Англичанин усмехнулся:

— Судя по всему, я — именно тот человек, которому придется решать вашу судьбу, Ростислав Александрович. Я в таком же звании, как и вы, но именно мне поручили ваше дело. Вы не будете возражать?

10. «ВЛАДИМИР БЕСПОКОИТСЯ»

— Вы из полиции? — спросил капитан, догадываясь, что к полиции его гость отношения не имеет.

Англичанин улыбнулся, покачал головой и достал большой серебряный портсигар. Он тщательно выбирал сигару, наконец, найдя понравившуюся ему, откусил кончик и долго прикуривал.

— Я, конечно, не из полиции, — ответил он наконец. — Я представляю другую службу. И эта другая служба крайне заинтересована вашим делом…

Он затянулся сигарой, выпустив изо рта серию красивых трепещущих колец.

— Между прочим, еще три дня назад я был в Афганистане. И занимался там, как вы можете догадаться, не только осмотром достопримечательностей. Но меня вызвали — и послали именно к вам. Из этого вы можете сделать вывод, насколько служба Его Величества заинтересовалась вашим неожиданным визитом… Впрочем, забыл представиться: Генри Фиц-Рой, числюсь в метеорологическом отделе, но занимаюсь не только погодой. Сделаем так. Сначала расскажу я, а потом вы…

Он выпустил в воздух новую серию колец и на секунду задумался.

— Компетентная служба Его Величества получает странное донесение. Граница Британской Индии нарушена. В этом нет пока ничего особенного. Правда, нарушена достаточно оригинальным образом — по воздуху. Будь это в Европе — удивляться нечего, но ваш аэростат прилетел со стороны Гималаев. Этим, в конце концов, могли бы заняться военные власти… Но вот состав вашей группы…

Он покачал головой:

— Мистер Валюженич особых сомнений не вызывает, но с ним пребывают трое русских. Двое — вы и мистер Косухин, по вашим словам, офицеры белой армии. Вот это уже любопытно. Насколько я знаю, армия Колчака воевала несколько севернее Гималаев. Но это еще не все. С вами прибыла мадемуазель Берг. Она предъявила документ из Российской Академии Наук о том, что она выполняет важное научное задание.

Арцеулов вспомнил бумагу, которую Берг показывала в полиции, с запозданием подумав, что девушке стоило посоветоваться с ним.

— В Лондоне знают, кто такая мадемуазель Берг, равно как и ее дядя, живущий сейчас в Париже. Итак, молодая и талантливая сотрудница одной из секретнейших лабораторий бывшей Российской империи оказывается в компании двух русских офицеров и американского археолога. Как прикажете это понимать? Прежде чем поговорить с нею, я решил побеседовать с вами — и с господином Косухиным. Впрочем, о нем особый разговор…

— А? Чего? — из дверей выглянула заспанная физиономия Степы.

Англичанин вежливо привстал.

— Господин Косухин? Степан Иванович?

Степа бросил быстрый взгляд на Фиц-Роя, затем на Арцеулова и внезапно стал серьезным:

— Ну, да… Здравствуйте, стало быть.

Англичанин представился, правда не упомянув ни о звании, ни о «метеорологическом» ведомстве. Впрочем, Степа был человеком, видавшим виды, а посему лишь кивнул, попросив минуту, чтобы умыться.

— А он действительно Косухин? — вдруг спросил Фиц-Рой, покуда Степа плескался, приводя физиономию в относительный порядок. Вопрос показался Арцеулову несколько странным.

— Конечно, господин Фиц-Рой!

Англичанин улыбнулся и покачал головой:

— Вы его давно знаете, Ростислав Александрович?

— Ну… Недели две..

Появился Степа, умытый и даже причесанный. Гость если и застал его врасплох, то только в первую секунду.

Из какой службы может быть этот тип в штатском, Косухин сообразил сразу.

— Я беседовал с господином капитаном о том, какое впечатление произвела ваша посадка, — начал Фиц-Рой, когда Степа уселся рядом и с достоинством закурил папиросу, отказавшись от сигары, предложенной «метеорологом», — и даже успел заметить, что с вами, Степан Иванович, предстоит особый разговор…

Он замолчал и выжидательно поглядел на Степу. Тому стало немного не по себе.

— Итак, вы действительно Косухин?

Степа хотел было рубануть: «Да кто же еще, чердынь-калуга!», но вспомнил свою «легенду» и с достоинством ответил: «Так точно». Получилось неплохо, даже Арцеулов одобрил тон — сухой и слегка обиженный. Фиц-Рой порылся во внутреннем кармане, достав оттуда пакет из плотной бумаги. В пакете оказалась фотография на твердом паспарту с золотым обрезом.

— Не соблаговолите ли, Степан Иванович, — трудное русское слово Фиц-Рой произнес точно, тщательно выговаривая буквы. — Кого из, э-э-э персонажей этого фото вы можете узнать?

Арцеулов бросил беглый взгляд на снимок. И тут же вздрогнул — среди нескольких офицеров он увидел человека, которого не с кем было спутать. Человека, лицо которого так походило на лицо его кузена, чей портрет они видели в полицейском участке…

Степа, естественно, тоже узнал Государя. Первая мысль была вполне большевистская: «Издевается, гад!». Но что-то заставило смолчать и еще раз взглянуть на фото, на этот раз внимательнее. Рядом с Царем Кровавым стояли офицеры, один к одному — белая кость, в орденах да лентах. У Косухина аж дух перехватило от возмущения, но он и виду не подал, всматриваясь в лица. Рядом с Императором, подпирая его мощным плечом, высилась крепкая фигура. Лицо наполовину скрывала черная борода, темные глаза смотрели сурово и твердо. Косухин похолодел, узнав генерала Ирмана. А по другую сторону от душителя революции… Степе стало жарко — куда же он смотрел, чердынь-калуга! — брат Коля в таком же роскошном мундире, как и остальные! Николай улыбался, его тезка — царь-кровопиец — тоже, и у всех остальных на снимке настроение было, похоже, не из худших.

Степа тут же вспомнил свой недавний сон. Тогда он увидел брата именно таким — в мундире, с орденами, вдобавок спешившего на какую-то важную встречу. Уж не на эту ли? Косухин хорошо помнил рассказы Николая, а потому почти не сомневался.

— Знакомое фото, господин Фиц-Рой. Если не ошибаюсь, 16-й год. Моему брату Государь Император (слова эти Степа буквально выдавил из себя) вручает орден…

Степин тон вновь понравился Арцеулову. «Государь Император» прозвучало даже с чувством.

— Олл райт, Степан Иванович, — по лицу Фиц-Роя промелькнула улыбка. — Не смею спрашивать, кто из… э-э-э-э, запечатленных здесь ваш брат…

— Слева, — сухо вставил Степа, подразумевая — от царя.

— …Но не соблаговолите ли назвать других ваших знакомых…

— Генерал Ирман. Он справа.

— А еще? Одного вы должны знать.

— Разрешите, — Косухин вовремя вспомнил это интеллигентское слово и вновь взял снимок. Нет, никого больше он не узнавал. Лица как лица — типичные классовые враги.

Степа заставил себя сосредоточиться. Если бы он, красный командир Косухин, был действительно офицером, более того, связанным с проектом «Мономах», то он должен знать… Ну хотя бы того, о котором говорил брат — князя Барятинского, которого первым послали в этот самый «эфир». Где же он должен быть на снимке?

В первом ряду кроме Николая Кровавого, старшего Косухина и генерала Ирмана было еще двое. Рядом с Ирманом стоял немолодой офицер, явно не из летчиков, а вот рядом с братом… Степа лишь вздохнул — если и бывают эти самые аристократы, то этот явно из них. Высокий, чернобровый, длинноногий, с вежливым, но каким-то скучающим выражением на лице.

— Князь Барятинский, конечно, — Степа попытался пожать плечами как можно изящнее. — Рядом с моим братом…

— Хорошо, — удовлетворенным тоном заметил англичанин, пряча снимок. — Причину награждения вашего брата, вы, конечно, назовете?

Арцеулов напрягся — тут Степа мог оплошать. Но Косухин, смерив англичанина высокомерным — откуда только такой и взялся! — взглядом, спокойно ответил: «Нет».

— Почему?

И тут Степа превзошел самого себя. Он вспомнил, как вели себя на допросах офицеры — белая кость, голубая кровь. А, чердынь-калуга, причину ему!

— Я давал присягу! Как и вы, господин Фиц-Рой!

«Браво, краснопузый! — подумал Арцеулов и тут же добавил. — Ну и сволочь!»

— Понял вас, — помолчав, кивнул Фиц-Рой. — В таком случае, прошу изложить обстоятельства вашего появления в Западном Китае. Прошу отнестись к моему вопросу со всей серьезностью.

«У, пристал!» — подумал Степа и уже собрался было изложить их «легенду», но тут же спохватился. Ведь он же офицер, чердынь-калуга!

— Здесь присутствует мой командир, — как можно официальнее отчеканил он. — Вам, должно быть знакомо слово… субординация, господин Фиц-Рой?

Интеллигентское словечко Степа чуть было не забыл, но вовремя вспомнил. Небольшая пауза добавила его фразе дополнительную убедительность. Даже Фиц-Рой чуть смутился:

— Прошу прощения, Степан Иванович. В таком случае, мне остается попросить рассказать об этом вас, господин капитан.

Арцеулов кивнул. Он решил не ударить лицом в грязь и заговорил в Степиной манере — сухо, с достоинством.

— В начале января я получил личный приказ Верховного прибыть в Иркутск и помочь вывезти оттуда госпожу Берг. В самом Иркутске ей помогал скрываться поручик Косухин, который получил такой приказ от генерала Ирмана, к тому времени уже покойного. Приказ мы выполнили и доставили госпожу Берг на один из аэродромов, после чего, согласно ее указанию, полетели на юг. За штурвалом был поручик Казим-бек. Он погиб при вынужденной посадке.

— Итак, вы прибыли в Челкель… — нетерпеливо проговорил англичанин.

— Мы прибыли на одну из баз в Западном Китае, — невозмутимо поправил Арцеулов. — К сожалению, она уже была захвачена войсками командующего Синцзянским округом генерала Мо. Мы улетели буквально под выстрелами… Через несколько часов мы сделали вынужденную посадку. Где именно — не знаю, сбились с курса. Почти сразу же были взяты в плен, откуда вскоре бежали…

Англичанин чуть подумав, кивнул:

— Будем считать, что вы меня убедили. Итак, вас взяли в плен…

— Да, местные, тибетцы в черных полушубках. Нас заперли в какой-то хижине, там мы и встретили мистера Валюженича. Ночью нам удалось бежать. Мы пробрались по тропе на юг и там наткнулись на какой-то монастырь…

Англичанин замер, стараясь не пропустить ни одного слова.

— Монастырь хорошо охраняли, — невозмутимым тоном продолжал капитан, — но ночью там что-то случилось, погасли прожектора, и мы сумели захватить аэростат. Остальное вам известно.

— Вы… не были в самом Шекар-Гомпе?

— Где? — вполне натурально удивился Арцеулов.

— В этом монастыре… Впрочем, если бы вы попали туда, то едва ли вырвались живыми… Скажите, вы запомнили хоть что-то? Я имею в виду систему охраны, сооружения…

— Кое-что запомнил, — капитан чуть не усмехнулся, но сдержался, готовясь выбросить свой главный козырь. — Соблаговолите выдать лист бумаги и карандаш…

По той скорости, с какой англичанин выдирал листок из блокнота, было ясно, что он клюнул. Арцеулов не торопясь разложил бумагу и тщательно нарисовал все, что видел из окошка монастырского тайника — монастырь на горе, аэродром, бараки, окруженные проволокой, строящуюся электрическую станцию, черный котлован и даже указал расположение прожекторов. Нарисовав, он показал схему Степе и тот с важным видом внес пару незначительных поправок.

На этот раз от флегматичности Фиц-Роя не осталось и следа. Он буквально впился глазами в рисунок и несколько минут молчал, то и дело кивая и покачивая головой. Наконец, он тщательно спрятал схему.

— Я благодарю вас, господа, за то, что вы сочли возможным поделиться такой важной информацией. Поверьте, вы не раскаетесь. Это очень поможет нам, Королевским Вооруженным силам, разобраться с этими бандитами…

— Так это действительно бандиты? — наивно поинтересовался капитан.

— Я неточно выразился, извините. Конечно, это не просто бандиты. Вначале мы думали, что это мятежники, восставшие против нашего контроля над Западным Тибетом. Вице-король послал туда роту, затем батальон… Никто не вернулся — ни один человек…

Фиц-Рой встал, вежливо поклонился и, пообещав зайти через несколько дней, отбыл. Некоторое время Степа и капитан сидели молча, глядя ему вслед, покуда наконец Косухин не выдержал и с чувством произнес:

— У, раскудрить в христа, в богородицу, в крест животворящий! Чуть язык, чердынь-калуга, не обломал! «Соблаговолите!» Тьфу, интеллигенты! К стенке бы вас всех!

Арцеулов невольно рассмеялся:

— А я уже было подумал, что вы потихоньку набираетесь культуры…

Степа свирепо воззрился на белого гада, но потом не выдержал и тоже рассмеялся…

Два дня их не беспокоили. Каждый день Валюженич наведывался на телеграф, но консул советовал ждать и не предпринимать ничего без его ведома. Тэд поначалу сник, но затем снова воспрял духом и продолжил свои прогулки по городу и его окрестностям. Как-то складывалось, что на эти прогулки он приглашал исключительно Берг. Каждый раз, получив от американца предложение осмотреть очередную гробницу, Наташа искоса поглядывала на Степу, тот смущался под ее насмешливым взглядом и отворачивался. Ростислав и Косухин остались предоставленными сами себе. Они обошли весь городишко, который запомнился лишь вездесущими обезьянками, худыми беспризорными коровами и большим полуразрушенным храмом Шивы, стоявшим в самом центре. На базаре, в одной из лавок, Арцеулов на мелочь, одолженную у Тэда, купил несколько дешевых изданий Киплинга. Степа, с тоской взглянув на неведомый ему латинский шрифт, без всякой надежды поинтересовался, нет ли чего почитать по-русски. Увы, как и следовало ожидать, русских книжек в Морадабаде не нашлось. С тем и вернулись.

Степа затосковал.

— Хорошо тебе, буржую! — буркнул он с завистью глядя на схватившего книжку Арцеулова. — Выучили на народные деньги! Хотя бы рассказал про что там…

— «Книга Джунглей», — спокойно отреагировал Ростислав. — Там говориться о маленьком мальчике, которого воспитали волки. Его звали Маугли…

Выслушав краткий пересказ истории волчьего приемыша, Степа заинтересовался. Впрочем, сказка Киплинга навела его на совершенно неожиданные ассоциации — вспоминались серые твари с красными глазами, мохнатые лапы, тянущиеся к нему из темноты… Повесть о Маугли стала представляться чем-то зловещим и мрачным. Степа махнул рукой и, хмуро взглянув на вновь взявшегося за Киплинга Арцеулова, внезапно предложил:

— Слышь, буржуй, давай — кто кого поборет.

— Французская борьба? — отозвался Ростислав, не отрываясь от приключений Маугли.

— Ага, — зловеще протянул Степа, предвкушая грядущее удовольствие. Французской борьбой он всегда увлекался, к тому же его сослуживец, Василий Ломов (он же Осман Хаджи, чемпион мира и Васильевского острова) показал Косухину пару недурных приемов.

Арцеулов хмыкнул и внезапно вскочил — резко, пружинисто. Гимнастерка полетела на пол.

— До пояса, — предупредил капитан и в глазах его мелькнул веселый огонек.

— Знамо! — с достоинством ответил Косухин, тоже снимая рубашку. — Ну, чего? Три, четыре…

С первой же минуты Арцеулов понял, что попал на сильного противника. Он пару раз увернулся, попытался захватить Степину руку, но Косухин усмехнулся и внезапно схватил Арцеулова за пояс. Последовал коронный прием Васи Ломова — и беляк очутился на земле.

— То-то! — Косухин вдруг вспомнил, как лихо капитан умеет драться, и в голову ему пришла неожиданная мысль. — Слышь, Ростислав, покажи, как ты это… ну, руками…

Арцеулов понял:

— Этому нас в юнкерском учили. Полезная штука…

Он поднялся, отряхнул с рук пыль и, подождав, покуда утихнет ноющая спина, предложил:

— Нападайте. Не бойтесь, бейте чем попало.

— Зашибу, — предупредил Степа, который и сам был мастер подраться.

Капитан кивнул, и Степа бросился в бой. Ему показалось, что удар в челюсть вместе с подножкой уже достигли цели, как вдруг почувствовал, что его отрывают от земли, крутят — секунда — и он уже валяется на полу, а к шее приставлена ладонь:

— И по сонной артерии, — спокойно прокомментировал капитан.

— Еще! — потребовал Степа — и получил еще.

После четвертого раза Степа помотал головой и лаконично потребовал:

— А научи!

— Это оружие, красный командир, — усмехнулся капитан. — Между прочим, секретное… Ладно. Пару синяков заранее обещаю… Смотрите…

…Предсказание насчет синяков сбылось вполне. Впрочем, один — под левым глазом — заработал сам Арцеулов — Степа оказался способным учеником. Вид у них обоих был столь недвусмысленен, что вернувшиеся из очередного похода Тэд с Наташей обомлели, и американец мог со всем основанием произнести свое непременное «Оу!».

Между тем, сегодняшний осмотр мечети Бабура был не совсем обычным. Осматривали они ее не вдвоем, как вероятно планировалось, а втроем. Третьим оказался вежливый и интеллигентный англичанин, носивший красивую аристократическую фамилию Фиц-Рой…

— По-моему, мы не сбились, — заметила Берг, — хотя расспрашивал… допрашивал — поправилась она, — он более чем профессионально.

— Я молчал, как пограничник у индейского столба пыток, — добавил Тэд. — Похоже, они действительно боятся этих в Шекар-Гомпе… Так и тянуло рассказать ему про наш номер с мистером Цонхавой.

На следующее утро мистер Джонс-Джойс-Джоунз лично посетил пленников и вручил несколько телеграмм. Одна была от американского консула, в которой мистер Валюженич заверялся в том, что его вопрос будет решен положительно. Другая — от Карла Берга из Парижа, а третья — из Королевской Академии наук, в которой британским властям в Индии разъяснялось, кто такая Наталья Берг. И как итог всего, еще одна телеграмма — от самого вице-короля, в которой сообщалось, что американский подданный мистер Валюженич и «гость британской Индии» мисс Берг с этого дня свободны и вольны покинуть Морадабад в любое время. По поводу мистера Косухина и мистера Арцеулова никаких распоряжений не последовало.

— Надо ехать в Дели, — заявила Берг, когда англичанин удалился. — Иначе, господа, у вас есть шанс застрять тут надолго. И мой Косухин окончательно одичает.

— Там нет русского консула, — возразил капитан, не отреагировав на «моего Косухина».

— Мистер Фиц-Рой сообщил, что в Дели до войны была русская колония. Там должен быть кто-то, кто имеет выходы на местных чиновников.

— Оу! — оживился Тэд. — Мисс Наташа, поехали завтра же! Из Дели мы завернем в Агру, я покажу вам Тадж-Махал…

Вечером, когда Валюженич, ложившийся как правило с первыми сумерками, уже видел третий сон, Наташа достала телеграмму от дяди, и развернув, протянула Арцеулову.

— Понятно, — чуть помолчав, проговорил тот, и отвечая на немой вопрос Степы, перевел:

— «Немедленно возвращайся в Париж. Владимир беспокоится. Карл Берг.»

— Какой Владимир? — вначале не сообразил Степа.

Наташа улыбнулась:

— Если бы меня спросил об этом мистер Фиц-Рой, то я бы ответила, что это мой жених. Вам же, Косухин, учитывая родство наших душ, признаюсь, что этот Владимир для меня куда дороже, чем жених…

— «Мономах»! — Степа наконец сообразил и тут же спохватился: — Так что же это? Никак Николай вернулся!

— Может быть. В любом случае, если бы не ваша горькая арестантская доля и не полное отсутствие как фунтов так и стерлингов, то я бы уже завтра ехала бы к ближайшей пристани.

— Дело не в деньгах, — Арцеулов решил завтра поговорить с Валюженичем о сапфирах. — Не знаю, как господин Косухин, а я считаю, что «Мономах» важнее, чем наши проблемы.

— Да ясно, чердынь-калуга! — поддержал Степа. — Ведь если Коля вернулся, это же…

— Я вас не брошу, господа, — спокойно заметила Наташа. — Не буду напоминать о двух джентльменах, которые ради одной истерички-синего чулка сунули головы буквально в ад… Но это просто непорядочно.

— Погодите… — Арцеулов, до этого молчавший, еще раз перечитал телеграмму. — По-моему, тут сказано не совсем то. Если бы господин полковник и господин Богораз вернулись, ваш дядя мог так и сообщить — скажем, «Владимир вернулся». Тут сказано иначе… Наталья Федоровна, в этой аппаратуре, о которой говорил Семен Аскольдович, могут быть сбои? Может, без вас «Пространственный луч» не удается наладить? Ведь в телеграмме сказано «Владимир беспокоится»…

— Ах ты… — до Степы дошло. — И чего же тогда?

— Завтра поезжайте в Дели, — решил Арцеулов. — Берите билет на ближайший пароход и вместе с Тэдом возвращайтесь в Париж. Если удастся найти кого-нибудь из русской колонии, кто бы мог нам помочь — тем лучше. Ведь с нами ничего не случится, Наталья Федоровна. В конце концов, мы просто удерем — вдвоем легче…

Валюженича и Наташи не было четыре дня. Чтобы не давать волю беспокойству, Арцеулов всерьез занялся со Степой изучением боевых приемов. Косухин учился быстро: реакция у него была отличная, глаз — острый, а злости, столь необходимой в любой драке, — хоть отбавляй. Когда Косухин овладел наиболее простыми ударами и захватами, Арцеулов попросил одного из полицейских, наблюдавших за обучением с нескрываемым интересом, достать где-нибудь обыкновенный табурет — мебели в хижине по индийскому обычаю не было. Когда табурет — старый и колченогий — был доставлен, Ростислав показал, что можно сделать с его помощью. Косухин получил еще один синяк, а пораженный полицейский убежал и вернулся с самим Джонсом-Джойсом-Джоунзом. Лейтенант вначале молча наблюдал, затем не вытерпел и сбросил мундир, предупредив, что и сам обучался совершенно секретной новинке, которую называют «джиу-джитсу». Косухина он победил вчистую, но Арцеулов оказался крепким орешком. Получив в свою очередь синяк, англичанин пожал соперникам руки и пригласил их домой, в маленький аккуратный домик, где полицейский вел свою холостяцкую жизнь. Пришлось опустошить бутылку виски, закусывая чем-то настолько пряным, что пить хотелось еще целые сутки…

Валюженич и Берг вернулись под вечер. Наташу было не узнать — изящное шерстяное пальто, новенькая шляпка, в руках — роскошная сумочка из выделанной кожи. Валюженич был в новом костюме, плаще и шляпе, которая смотрелась на нем несколько странно. Вдобавок Тэд волок большой чемодан и два огромных пакета.

Степа лишь моргал, когда из чемоданов и пакетов извлекались предметы буржуйской роскоши — два новых костюма, рубашки, ботинки и даже бритвенные станки «Жиллет». Вдобавок ничего не понимавшего Косухина тут же заставили переодеться, побриться и причесаться. В конце концов Берг, руководившая экзекуцией, осталась довольна, заявив, что теперь она все-таки примет приглашение Степы на бал к губернатору, где ее, само собой, будет ждать корзина с цветами. Кончилось это тем, что Степа снял с себя буржуйские тряпки, переоделся в свое привычное облачение и напрочь отказался обсуждать подобные мещанские проблемы.

— Мы взяли билеты на пароход из Бомбея, — сообщила Наташа, когда все наконец успокоились и расселись на циновках возле очага. — Чтобы успеть, надо уезжать завтра…

— Хорошо, — кивнул невозмутимый Арцеулов. Степа тоже одобрил, хотя на душе вдруг стало тоскливо.

— Я бы не согласилась, — продолжала Берг. — Но буквально в первый же день нам повезло. Нам удалось найти… Вернее, Тэду удалось найти одного нашего земляка. Его фамилия Ингвар. Николай Константинович Ингвар.

Степе эта странная фамилия ничего не говорила, а Ростислав встрепенулся:

— Простите — Ингвар? Художник Ингвар? Так он в Индии?

— Да, уже четвертый год. Его здесь неплохо знают, и он обещал помочь. По-моему, ему можно верить. Он лично знаком не только с губернатором провинции, но и с вице-королем, у него неплохие связи в Лондоне. Господин Ингвар обещал держать меня и Тэда в курсе дел — я дала ему мой парижский адрес. А может… Может, мне все-таки не ехать, Косухин?

Степа от неожиданности вздрогнул. Он вдруг понял, как хорошо было бы, если бы Наташа осталась. Но ведь девушка спешила в Париж не просто для встречи с дядей! Быть может, от нее зависит, сумеет ли его брат вернуться из черного небытия, куда унесла его окутанная дымом стрела «Мономаха»…

— Вы… поезжайте, Наташа, — вздохнул он. — Я это… лучше сам в Париж приеду…

Тем временем Тэд достал из чемодана пару бутылок шотландского виски и бутылку чего-то французского, белого — для Наташи, чем и был отмечен последний совместный ужин.

Перед сном Валюженич вручил Арцеулову пачку денег, чековую книжку и один сапфир. Как оказалось, Тэд продал лишь свой камень и один из тех, которые дал ему Ростислав. Все равно — денег оказалось столько, что Арцеулов лишь покачал головой и решил покуда ничего не говорить Степе.

…Валюженич, как обычно, заснул рано, а остальным не спалось. Наташа уже успела рассказать как найти ее в Париже и даже подробно обрисовала своего дядю, который представлялся Степе типичным буржуем с плакатов РОСТА.

Косухин в свою очередь изложил давно продуманный план. Россия была напрочь отрезана от морей блокадой. Положение могло показаться безнадежным — но не Степе. Из редких британских газет, иногда покупаемых Ростиславом, Косухин усвоил, что товарищи из НКИДа не теряют времени даром и уже заключили временное — до скорой победы Мировой Коммунистической — перемирие с Эстонией. Появилось «окно», достаточное, чтоб добраться до Европы — хотя бы до Марселя, заехать в Париж, а оттуда — прямиком в Ревель.

Берг план одобрила. Арцеулов тоже не возражал. Он знал — здесь их с краснопузым дороги разойдутся.

Степа заснул, а Берг и Ростислав все еще сидели, докуривая последние папиросы. Внезапно Наташа, о чем-то долго размышлявшая, подняла голову.

— Ростислав Александрович…

— Что-нибудь случилось? — осторожно спросил капитан.

— Да… То есть нет… В общем, мне почему-то не нравится эта поездка. Если со мной что-то случится…

— Да что это вам в голову взбрело! — возмутился Арцеулов.

— В Париже есть еще один человек, знающий о «Мономахе». Он может помочь. Фамилия вам знакома — Богораз. Аскольд Феоктистович Богораз, генерал-лейтенант. Это отец Семена. Правда, адреса я не знаю. По-моему, он жил где-то в центре, чуть ли не на Монпарнасе…

— Наталья Федоровна, да что может случиться? — капитан всерьез забеспокоился.

— Не знаю. Наш семейный врач обязательно сослался бы на девичьи нервы. Моя покойная матушка решила бы, что это от моей беспутной жизни среди одичавших мужчин, а Семен Аскольдович просто поглумился бы. Впрочем, один факт заинтересовал бы даже его…

Наташа затянулась и резким движением затушила папиросу, бросив окурок в очаг.

— Никто, понимаете, Ростислав Александрович, никто и ни при каких обстоятельствах не имеет право разглашать название проекта «Владимир Мономах»! Этому меня научили крепко. И если мой дядя в телеграмме позволяет себе намек на «Владимира» — тут что-то не так… В общем, если бы телеграмма была не от дяди, я бы скорее всего осталась с вами и вытащила бы моего Косухина на бал к губернатору…

Внезапно она засмеялась:

— Ну вот, болтаю о всякой пинкертоновщине! А между тем, мне как воспитанной девушке, полагается сегодня думать совсем о другом. Правда, воспитанной девушке не положено делиться такими вещами с посторонними мужчинами, но вы, Ростислав Александрович, у нас вроде старшего в семье…

Арцеулов даже и не думал обижаться. Он вдруг понял, что где-то так оно и есть.

— В общем, мистер Валюженич сделал мне вчера предложение — руки, сердца и прав гражданки Северо-Американских Соединенных Штатов. Мы были в Агре и как раз выходили из Тадж-Махала. Тэд что-то излагал о той бедной даме, ради которой гробница и была выстроена… В общем, со стороны все это выглядело достаточно инфернально, вполне в стиле наших похождений.

— Что мне сказать? — растерялся Ростислав. — Разве что спросить о мсье Гастоне?

— О Гастоне? — Берг искренне удивилась. — Ах да, конечно. Знаете, когда Гастон мне делал предложение, то не преминул заметить, что для него наука всегда останется на первом месте. И что он из древней семьи с устоявшимися традициями, которые я должна буду соблюдать. Впрочем, он неплохой человек…

— Но в Сибирь с вами не поехал.

— Не поехал. Хотя я надеялась. С парижской частью программы вполне справился бы дядя. Впрочем, я не о Гастоне…

— Вы ждали другого предложения? — не сдержался Ростислав и ненароком поглядел на мирно дремлющего Степу. Берг перехватила его взгляд и покачала головой:

— Не ждала. К сожалению. Правда, я слабо представляю себя в роли комиссарши. Придется носить кожаную куртку, маузер и ругаться, как извозчик. Даже для меня это перебор…

Наутро прощались. Арцеулов и Степа проводили уезжающих на маленькую аккуратную железнодорожную станцию. Тэд был весел, заставлял Степу в десятый раз повторять свой парижский и — на всякий случай — американский адреса. А Арцеулову рассказал, как найти в Англии, точнее, в Шотландии его почтенного батюшку. Валюженич-старший работал уже третий год в Абердине, в тамошнем знаменитом университете, по приглашению своего коллеги и друга Вильяма Рамзея.

Наташа молчала и старалась улыбаться. Степе она пожала руку, а Ростислава на прощанье обняли чмокнула в щеку.

Поезд тронулся. Капитан и красный командир еще долго стояли на опустевшем перроне. Возвращаться в свое неуютное пристанище не тянуло, тем более их там никто не ждал, кроме вездесущих полицейских, которые ненавязчиво сопровождали их до самого вокзала.

Несколько дней их никто не беспокоил. Лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз укатил куда-то в глушь, где в одной из деревень произошло ритуальное убийство. Как подозревали власти, там не обошлось без запрещенной секты тугов — поклонников страшной богини Кали. Из Дели новостей не было. Лишь однажды пришла телеграмма из Бомбея — Наташа и Тэд сообщали, что благополучно добрались до порта и через час отплывают.

Однажды утром Арцеулов пролистывал купленную им накануне газету и внезапно охнул. Степа вопросительно поглядел на капитана:

— Ты чего?

— Сволочи… — негромко произнес Арцеулов. — Господи, какие сволочи!

Он бросил газету и нервно закурил. Степа с недоумением глядел на разволновавшегося беляка.

— Они… ваши… расстреляли Адмирала. Без суда! Этот ваш Чудов… Знал бы — порешил бы еще тогда!

— Колчака разменяли? — вскинулся Степа. — Ну так, чердынь-калуга, чего еще с ним делать было? Ты, беляк, хоть знаешь, чего ваши творили в Сибири? Знаешь? Небось, когда всю Центросибирь в Олекминской тайге порубали — о суде не думали. А там были ребята получше вашего Колчака! И когда в Куломзине, чердынь-калуга, стреляли каждого десятого! А как целыми уездами пороли? Да твои беляки — зверье, бешеные псы, чердынь-калуга! Похуже всяких оборотней. На вас крови — броненосцы пускать можно, поплывут!

— Я воевал, — сдерживаясь, ответил капитан, — воевал на фронте. Между прочим, защищал народ от ваших Венцлавов, Анубисов и прочей нечисти…

— Защищал! А ты народ спросил? Знаешь, как народ к вашей белой кости относится? Ты бы Маркса лучше почитал, Ростислав. Или товарища Ленина. Это называется классовая борьба…

— Я читал Маркса, Степан. И, наверно, побольше вашего. Интересовался по молодости лет. Но скажите от себя — не от этого бухгалтера — зачем вам нужна эта война?

— То есть? — не понял Степа. — Мы защищаем, чердынь-калуга, завоевания пролетарской революции от таких как ты, недобитков! Мы для чего власть в России брали, а? Потому что Вильгельм приказал? Или погулять решили, чердынь-калуга, как Стенька Разин?

Арцеулов усмехнулся. Он вполне допускал оба эти варианта.

— Не лыбься, беляк! — отрезал Степа. — Власть мы брали для построения всемирной Коммунии! И Россия только плацдарм, понял? А плацдарм, сам знаешь, нужно чистить. РСФСР должна стать крепостью — кто не с нами, эта, тот против нас!

— Вот что я вам скажу, господин красный командир. Кому-то здорово надо отвлечь внимание. А лучший отвлекающий фактор — это война. Ваши же пропагандисты, помните, трезвонили, что Государь начал в 14-м войну, чтобы отвлечь народ от всякой там классовой борьбы.

— А ты, я вижу, совсем марксистом заделался, — Косухину стало весело. — Да, посуди ты, интеллигент, от чего нам народ отвлекать?

— От тех, кто пришел к власти, — внезапно даже для самого себя проговорил Ростислав. — От ваших Венцлавов, Анубисов, прочей нечисти, и от тех, кто повыше.

Косухин хотел возмутиться, но вспомнил холодное желтое лицо товарища Гольдина. И того, второго, с мягким медовым голосом.

— Поэтому вам нужна война. Заодно она позволит многое спрятать — тех же славных бойцов 305-го. В мирное время на них обратили бы внимание, правда? И заодно перебить наших, тех, кто поумнее, да и ваших. Война все спишет! А потом те, кто это придумал, будут строить не всемирную Коммунию, а то что они задумали на самом деле. Задумали — да вам не сказали!

— Во даешь! — восхитился Степа. — И кто ж они, эти придумщики? Может, лешие с домовыми? Вон, как ты все к собачкам красноглазым подводишь!

— Кажется, перед самой войной я купил книжку, — усмехнулся в ответ Ростислав. — Автор — какой-то Богданов. Этакий российский Уэллс! Сей Богданов пишет, что революционеры планеты Земля тесно связаны со своими коллегами на Марсе. И стало быть, помогают друг другу…

— Смеяться можно? — Косухин вздохнул. — Не какой-то Богданов, а Александр Александрович, старый партиец, большевик… Книжка «Красная Звезда» называется, написана для пропаганды идей революции среди молодежи, понятно? Читал я ее — ничего, интересная.

— Не нравится марсианская версия? Знаете, мне тоже. Есть такой принцип — «скальпель Оккама». Он гласит, что наиболее вероятное объяснение — самое простое. Поэтому все ваши тайны здесь, на земле. И, похоже, вы сами уже увидели кое-что в Шекар-Гомпе!

На этот раз Косухин промолчал.

Весь следующий день Арцеулов был молчалив, вяло реагируя на попытка Косухина завязать разговор. Степа решил, что перегнул в споре палку и обидел беляка-интеллигента. Он хотел обидеться в ответ, но как-то не выходило. Степа понял, что ему совсем не хочется ссориться с белым гадом. Эта мысль его окончательно расстроила.

Вечером Арцеулов неожиданно предложил выпить. Степа не стал возражать, и они распили бутылку гадкого местного пойла, закусывая холодным вареным рисом. После второй кружки Косухин, сломав большевистскую гордость, попытался объяснится, но Ростислав не поддержал разговор.

Косухин ошибался. Капитан и не думал обижаться на его эскапады. Просто этот день — обычный февральский денек — был для Ростислава особенным. Ему исполнилось двадцать пять — возраст, до которого он совсем недавно и не надеялся дотянуть. А если и надеялся, то думал, что встретит его где-нибудь в окопах за Байкалом, на таежной тропе или в подвале «чеки». Он мог представить все что угодно, кроме этого: Индия, забытый Богом городишко с обезьянками на пыльных улицах и нахальный краснопузый, с которым приходится делить крышу. Степе он ничего не сказал, сам не понимая, почему. Может, не хотелось выслушивать поздравления от имени Реввоенсовета с обещанием при первом же случае подарить собрание сочинений Бронштейна. А может, просто настроение было неподходящим — юбилей не радовал. Позади — фронт, впереди — тоже фронт, где придется выводить в расход таких же вот твердокаменных, как краснопузый Степа, с которым его кто-то умело развел по две стороны пропасти, расколовший Россию…

Наутро по городу разнесся слух, что всемогущий хозяин Морадабада — лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз, — наконец, вернулся, причем вернулся не один.

11. ИНГВАР

Их позвали в полицейский участок, и Косухин с Арцеуловым вновь смогли полюбоваться портретом короля Георга. Джонс-Джойс-Джоунз был суров и озабочен. Впрочем, он встретил их не как арестованных, а скорее как старых приятелей, пожаловавшись, что ему достался не округ, а болото с гадюками, с которыми, по мнению лейтенанта, легче найти общий язык, чем с индусами. Командировка не прибавила полицейскому жизненного оптимизма. Впрочем, его слушали вполуха. Косухин — оттого, что не понимал по-английски, а капитана заинтересовал человек, сидевший в комнате. С первого взгляда было ясно, что он не имеет никакого отношения к полиции Его Величества. Не англичанин, не индус — сильный, широкоплечий, с небольшой русой бородой, в которой поблескивали серебряные пряди, одетый по-дорожному, как одеваются богатые путешественники. Его не смущало то обстоятельство, что он пребывает в стенах полицейского участка, напротив, ему явно было интересно поглядывать на многочисленные инструкции, облепившие стены, на портреты разыскиваемых, и он время от времени бросал взгляд то на Косухина, то на капитана. В больших голубых глазах светилось любопытство, и, как показалось Арцеулову, сочувствие.

Наконец лейтенант сообразил, что заговорился, и перешел к делу. Оказалось, что по ходу расследования Джонсу-Джойсу-Джоунзу пришлось завернуть в Дели, в департамент внутренних дел Англо-Индийской империи, и там он встретил господина, который как раз собирался в Морадабад. Господин Ингвар оказался не только соотечественником его подопечных и известным во всем мире художником, но и ученым, большим знатоком Индии, который обещал помочь лейтенанту в деле, заварившемся в его неспокойном округе.

— Ингвар Николай Константинович, — голос художника был глуховатым, но сильным, а пожатие широкой кисти — весьма ощутимым. — Извините, что несколько задержался, господа. Ваше дело потребовало встречи с вице-королем, а потом господин Джоунз попросил меня заехать в одну из деревень…

Они вышли из участка, оставив лейтенанта писать отчет. Как пояснил господин Ингвар, лейтенанту Джоунзу — того звали именно Джоунз, а не Джонс или Джойс — придется с этим делом повозиться.

— Меня почему-то принимают за знатока Индии, — негромко рассказывал художник. — Англичане — вообще странные люди. Иностранцев они не любят и даже не очень уважают. Кажется, у них есть пословица, что иностранцем быть неприлично, но одновременно они считают, что в их отечестве нет настоящих специалистов, и оных следует звать из-за кордона. Все равно, будь это врачи, композиторы или специалисты по Индии. Меня местные власти причисляют к последним, хотя в Дели или Бомбее можно найти знатоков получше. Но нет худа без добра — благодаря этому сам вице-король охотно выслушал мою просьбу, и мне легче выступать в роли ходатая по вашим делам.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Арцеулов. — Вы, наверно, человек занятый; а тут мы — на вашу голову…

— Отнюдь, — усмехнулся Ингвар. — Не буду упоминать разные вечные истины о помощи ближним — они сейчас не в чести, но я ведь художник. А художнику просто необходимо знакомиться с новыми людьми и новыми странами. Признаться, ваше появление в Индии на борту аэростата уже становится настоящей легендой. Лет через двадцать о вас будут говорить как о каких-нибудь посланцах Гэсэр-хана…

— А-а… — растерялся Степа. Поймав взгляд Арцеулова, он обозвал себя дураком и замолчал. Ростислав поспешил перевести разговор на другую тему, поинтересовавшись, чего желает от художника мистер Джоунз.

— Это как раз к вопросу об иностранцах. В Дели почему-то посчитали, что мои скромные знания об индийских обычаях и культах могут пригодиться в том расследовании, которое ведется сейчас в морадабадском округе.

— Поклонники богини Кали?

— Я вижу, вы уже осведомлены. Дело, признаться, темное, и я не знаю, чем смогу помочь…

— А эта… Кали, кто такая? — осмелился поинтересоваться Степа, опасавшийся проронить лишнее слово.

— Может, вначале поговорим о ваших делах? — улыбнулся художник. — Это интереснее, чем ритуальные убийства, ходячие мертвецы и тому подобное.

Между тем они добрались до скромного жилища, где коротали свои дни пленники.

— Я вижу, вы не очень бедствуете, господа, — заметил художник. — Редкий случай для русских эмигрантов. Так вот, о ваших делах… Вопрос оказался сложнее, чем я думал вначале. Сейчас в Индии несколько десятков русских, в основном, цивильных. К появлению иностранных военных англичане относятся с опаской, к тому же вы появились весьма оригинальным способом. Но не это главное…

Он помолчал, затянулся папиросой и продолжил:

— К счастью, за шпионов вас не принимают, а это уже немало. Но в Дели почему-то уверены, что вы знаете какой-то важный секрет. Я беседовал с одним офицером — капитаном Фиц-Роем. Вы его, кажется, знаете?

— Который из контрразведки? — не удержался Степа.

— Который из контрразведки. Он мне сказал прямо, что в интересах Британии задержать вас подольше, а еще лучше — перевести в метрополию. На мои замечания по поводу вашей невинности сей господин процитировал Петра Великого о том, что нужда — выше добродетели.

Арцеулов и Степа переглянулись. Ингвар вызывал доверие, к тому же он имел право знать, кому помогает.

— Хорошо, — кивнул Арцеулов. — Мы вам расскажем то, о чем не сообщил мистер Валюженич. Прежде всего, нам, пожалуй, придется представиться заново.

Он выжидательно поглядел на Степу. Тот кивнул — быть белым поручиком ему уже успело надоесть.

— Я действительно капитан Арцеулов. А вот господин Косухин…

— Косухин Степан Иванович — бодро продолжил Степа. — Красный командир, представитель Сиббюро ЦК РКП(б) по Иркутской губернии. Большевик…

Последнее слово он произнес неуверенно. Все-таки Николай Константинович был явным интеллигентом. Ингвар улыбнулся:

— Вот оно что!… Очень приятно! Знаете, в первый раз встречаю настоящего большевика. Смута застала меня уже за границей. Могу лишь выразить некоторое удивление таким бело-красным десантом на Индостане.

Арцеулов хмыкнул и тут же посерьезнел. Предстояло вновь, в очередной раз пересказать их странную историю. На этот раз он решил говорить обо всем.

…Художник слушал, не прерывая, лишь время от времени что-то черкал в большом блокноте. Сначала рассказывал капитан, но затем включился Косухин, которому в первый раз захотелось поведать о своих злоключениях в Шекар-Гомпе. Тут же Ингвар отложил блокнот, большие кисти сжали трость, губы искривила невеселая гримаса.

— Шекар-Гомп, — проговорил он, когда выговорившийся Степа умолк. — Страж Раны… Вот оно что, господа! Об этом монастыре ходили слухи, самые разные. Говорили, что Цронцангамбо и его монахи убиты какими-то разбойниками… Неудивительно, что мистер Фиц-Рой так вами заинтересовался. Вы ему ничего не рассказывали?

Капитан в двух словах пояснил, что именно они сообщили англичанину.

— Да, об этом лучше молчать. Пока, по крайней мере. И я бы вам советовал, господин Косухин, не возвращаться в РСФСР. Едва ли о вас забудут так быстро…

Степа не отреагировал на подобное провокационное заявление. Свой долг он понимал правильно и прятаться по всяким Индиям да Франциям не собирался.

— Я должен подумать, — сказал наконец художник. — Единственное, что я вспомнил — это предание о рубине «Голова Слона». Вы пересказали его верно. Могу добавить, что я встречал в связи с ним имя настоятеля Шекар-Гомпа Цонхавы. Именно Цонхава убедил других настоятелей и самого далай-ламу не трогать «Голову Слона» и навеки оставить ее замурованной в подземелье монастыря. Правда, этот Цонхава жил в XVII веке…

Арцеулов и Степа переглянулись.

— Ну, а ваши дела решим покуда так. Я договорился, что вы можете покинуть Морадабад и переехать в Дели…

Ростислав и Косухин вновь переглянулись, но на этот раз весьма удовлетворенно.

— …Под мое честное слово. Думаю, вас в конце концов отпустят, а в Дели будет не так скучно. Госпожа Берг и мистер Валюженич будут связываться с вами через меня — по моему делийскому адресу. Посмотрите Дели — вы ведь там еще не бывали?

— Да где уж нам! — согласился Косухин. — Спасибо, Николай Константинович, эта… выручили…

— Пока еще нет, — покачал головой художник. — Меня очень просили помочь местным властям в деле с поклонниками Кали. Хотя, признаться, не представляю чем. Тут скорее нужен Пинкертон, чем специалист по культам.

Степа не удержался и вновь попросил художника рассказать о богине Кали. Тот покачал головой:

— После всего, что вам довелось пережить, молодой человек, сия история не произведет на вас особого впечатления. В любой популярной литературе по мифологии вы прочтете, что богиня Кали — жена бога Шивы. Выглядит она достаточно зловеще: черная, о четырех руках, в каждой — то нож, то отрубленная голова, а вокруг шеи — ожерелье из черепов…

— Страшилки! — пренебрежительно заметил реалист-Степа. — Такие сказки детишки по ночам рассказывают, чтоб не спать!

— Не спорю, обычный мифологический персонаж. К сожалению, с этой абсолютно вымышленной дамой связаны вполне реальные события, о которых в любом случае детям рассказывать нельзя…

— Я что-то читал, — заметил капитан. — Какие-то поклонники Кали — туги, кажется. Они организовали ритуальные убийства…

— Да. От их рук погибли, судя по всему, сотни тысяч индусов. Может, и больше — жертвы просто исчезали, и находили их редко. Англичане борются с этим злом уже больше века, и довольно успешно. Но в последние годы среди поклонников Кали распространяется слух, что приближается ночь Брахмы…

Сообразив, что его собеседники не столь знакомы с индийской мифологией, Ингвар на минуту задумался:

— Постараюсь попроще. У индусов есть свое учение о конце света, но довольно своеобразное. Он у них наступает после долгой эпохи — кальпы. Сама эпоха — это День Брахмы, а то безвременье, которое следует за нею — Ночь. Подсчеты велись издавна, и могу с явным оптимизмом констатировать, что ближайший конец света неблизок…

Степа ухмыльнулся. Поповским россказням он не верил. Арцеулов же слушал с немалым интересом — среди его довоенных знакомых немало говорилось об индийских тайнах, о необычных открытиях госпожи Блаватской и о Свете, который придет с Востока.

— Недавно среди поклонников Кали пошли странные слухи. Будто подсчеты неверны, и ближайшая Ночь Брахмы настанет не через энное количество тысяч лет, как ожидалось, а буквально на днях — через несколько лет. Это будет не просто очередная смена Дня и Ночи, а так называемая Махапралая — Великое Уничтожение мира. Будто его предвестники уже действуют на севере — на Тибете, в Непале и, между прочим, у нас в России. Кстати, в этой связи поминают и Шекар-Гомп — он ведь считался именно Стражем… Ну-с, а богиня Кали как раз и обязана по долгу своей службы готовить мир к гибели — окутать тьмой, наводить ужас и так далее. А значит, и господа туги активизировались… Все это я уже поведал господину Джоунзу, но сей достойный представитель британской короны желает моей конкретной помощи. А вот тут я, как говориться, пас…

— А чего ему надо? — удивился Степа. — Он же, чердынь-калуга, полицейский, пусть и ловит этих… тугов.

— Он их ловит. Как раз вчера задержал одного весьма подозрительного типа, судя по всему, руководителя всех тугов делийской провинции. Этакого местного Распутина. Если бы он признался…

— Ну, это не проблема, — неожиданно для самого себя заметил Арцеулов.

— Точно, — поддержал его Степа. — Будь я на фронте, чердынь-калуга!

— Господа, господа! — покачал головой художник. — Вы к счастью, не на фронте. Здесь британские законы, презумпция невиновности и «хабеас корпус акт». Вы можете лишь вежливо допрашивать этого мерзавца, даже зная, что он лично убил во славу Кали несколько сот человек…

— Во гад! — бурно отреагировал Степа.

— Если желаете, завтра я попрошу лейтенанта продемонстрировать вам этого господина. Зовут его Рам Сингх. Полюбуетесь, хотя ничего приятного не обещаю…

На прощанье Ингвар подарил Степе и Арцеулову их портреты — вернее, небольшие карандашные наброски, — которые успел сделать во время разговора. Рука у художника была твердой и точной — Арцеулов лишь покачал головой, а горячий Степа был в полном восторге, втайне мечтая лишь о том, что сможет в ближайшее время показать портрет брату, товарищам по партизанскому отряду и — Наташе. Оставалось надеяться на будущее, и Косухин постарался спрятать рисунок как можно надежнее.

Наутро посыльный вызвал Арцеулова и Степу в участок, где намечался допрос задержанного. Ростислав шел без особой охоты — убийц в этой жизни он уже успел навидаться. Степе тоже было противно, но он испытывал странное любопытство. Слуга мрачной Кали как-то не вписывался в привычную картину мира. С одной стороны, он был представителем борющегося против колонизаторов народа Индии. С другой — типичным представителем местных мракобесов, которые отвлекали своими сектантскими действиями индийский народ от классовой борьбы. Слова Ингвара о Распутине задели Степу, и он ожидал увидеть нечто грозное и страшное, непременно с огромной черной бородой и горящими глазами.

Косухина ждало разочарование. Лейтенант Джоунз пригласил их в кабинет, где уже находились Ингвар, местный полицейский, выполнявший обязанности секретаря, и сам арестованный — низенький худенький человечек, действительно с бородой, но не черной, а какой-то пегой, с подслеповатыми бегающими глазками и несколько перекошенным ртом. Вид у господина Рам Сингха был действительно вполне уголовным, но, с точки зрения Степы, поклонник Кали не «тянул» больше, чем на мелкого карманника.

— Вот-с, господа, полюбуйтесь, — предложил Ингвар, когда завершились взаимные приветствия, — мистер Рам Сингх уверяет, что он обыкновенный возчик, развозит товар в лавки и ни о какой богине Кали не знает…

Арестованный, услыхав свое имя, закивал головой и стал что-то быстро говорить. Он изъяснялся на хинди, и ни Степа, ни Арцеулов ничего не поняли. Капитан взглянул на ободранного недомерка и усомнился — все-таки тайный жрец Кали должен хоть чем-то выделяться среди тысяч оборванцев. И вдруг Ростислав заметил взгляд — быстрый, испуганный, брошенный Рам Сингхом на кого-то — на кого именно, капитан вначале не понял. Он присмотрелся, заметив странную особенность — губы индуса продолжали шевелиться в скороговорке, но глаза жили своей жизнью. Рам Сингх о чем-то напряженно думал, произнося слова оправдания автоматически, как произносят привычную молитву. И тут новый взгляд — злой, ненавидящий. На этот раз Арцеулов понял, на кого смотрит индус. Понял — и удивился. Рам Сингх, тайный убийца и вождь убийц, смотрел на красного командира Степу Косухина.

Сам Степа нимало не подозревал об этом. Он слушал пояснения господина Ингвара, переводившего рассказ лейтенанта. Оказывается, Рам Сингх был давно на подозрении у полиции. После его приезда в том или ином селе исчезали люди, но недавно его почти что поймали «на горячем» — в соседней деревне пропал сын старосты. В ночь его исчезновения Рам Сингха видели возле дома, где жил юноша…

…Теперь уже Арцеулов не сомневался — туг, если конечно, Рам Сингх действительно был тугом, смертельно испуган, но боится не полиции, а именно Степы. Это было более чем странно, и капитан решил попробовать то, чему учил его Цонхава.

«Слушай внимательно, — приказал он себе. — Слушай…»

Вначале быстрая, почти бессвязная речь индуса казалась по-прежнему тарабарщиной, но внезапно стали понятны отдельные, пока неясные слова:

— Бедный… дети… целый день… за что, господа…

Догадаться было нетрудно — Рам Сингх жаловался на нищету и просил «господ», то есть, конечно, «сахибов», отпустить его подобру-поздорову. Арцеулов заставил себя слушать внимательнее, и наконец речь индуса стала четкой и понятной:

— За что, господа, за что? Рам Сингх — бедный извозчик из честной семьи! Мои предки чтили Шиву, чтили Вишну, мы знать не знали никакой Кали…

Но глаза — подслеповатые глаза Рам Сингха — все чаще смотрели на Степу, смотрели неожиданно зорко и внимательно. Казалось, не хватает какой-то мелочи, чтобы индус не выдержал и сбросил маску. Ростислав решил рискнуть.

— Косухин!

Степа удивленно оглянулся. Уж слишком голос капитана был резок.

— Степан, сделайте то, что я скажу. Вопросы потом, хорошо?

Косухин весьма удивился, но решил не спорить. Стало даже любопытно, что задумал беляк.

— Посмотрите на этого типа, — велел капитан. — Смотрите прямо в глаза!

Косухин подчинился и тут же похолодел — настолько взгляд индуса был страшен и полон ненависти. Рам Сингх отшатнулся, худая рука дернулась, словно индус пытался закрыть ею выдававшие его глаза.

— Не отводите взгляд! — продолжал Арцеулов. — Теперь — шаг вперед — медленно! Еще шаг!

И тут Рам Сингх не выдержал. Он вскочил. Личина невинно арестованного возчика из честной семьи мгновенно исчезла. Комнату прорезал хриплый крик:

— Кали-ма-а! Кали-ма-а! Кали-ма-а!

Лейтенант бросился к арестованному, секретарь на секунду оцепенел, но, сообразив, схватил ручку, а Ингвар замер, с изумлением глядя на бесновавшегося индуса. Рам Сингх продолжал кричать, его голос четко отпечатывался в сознании Арцеулова, словно кто-то невидимый давал точный синхронный перевод:

— Кали-ма-а! Будь ты проклят, Северный Демон! Возвращайся в свои горы, где светит твой Рубин Смерти! Уходи — здесь ты не хозяин! Здесь хозяин я — Рам Сингх, великий жрец Кали и ее раб! Здесь только я служу ей!

Пораженный Степа, который не понял ни одного слова, пожал плечами и отошел в сторону, подальше от греха. Рам Сингх, упав на пол, забился в корчах, повторяя: «Кали-ма-а!» и проклиная неведомого Северного Демона, пришедшего к нему в образе красного командира. Лейтенант позвал на помощь, и трое усатых полицейских принялись приводить арестованного в чувство.

— Поразительно, — бормотал Ингвар, когда они втроем покидали участок, — почему-то он принял вас, Степан Иванович, за посланца какого-то бога. Я не очень понял — он говорил так быстро…

Арцеулов, который расслышал слова о Рубине Смерти, не стал уточнять. Он и сам мало что понимал в случившемся. Степа — тот вообще был смертельно обижен. Его, посланца партии, сначала принимают за белого офицера — с этим он был готов временно смириться из конспиративных соображений, — а теперь, выходит — за какого-то демона. Это было обидно, а главное — несправедливо.

Вечером Ингвар побывал у лейтенанта Джоунза и узнал новости. Рам Сингх пришел в себя после припадка и во всем признался. Он лишь просил оградить его — верного слугу Кали — от страшного Северного Демона, на лице которого запечатлелся отблеск Рубина Смерти…

— Помните, вы рассказывали о «Голове Слона»? — добавил художник. — Наверное, это излучение оставило след, и Рам Сингх сумел его заметить… Конечно, для нашего лейтенанта все это останется загадкой. Впрочем, он доволен и так — Рам Сингх признался, так что, думаю, мы с вами завтра же сможем уехать в Дели. Боюсь, после этого случая меня окончательно признают экспертом по религиозным вопросам, хотя я, как вы могли заметить, здесь абсолютно ни при чем…

Перед сном, когда нехитрый скарб путешественников был уже собран, Степа долго о чем-то думал, а затем нерешительно обратился к капитану:

— Слышь, Ростислав, ты это… Чего этот Сингх на меня взъелся? У меня че — лицо такое?..

— Да, не повезло вам, Степан, — мрачным тоном подхватил Арцеулов. — Не повезло! Скоро третий глаз прорежется… Будете знать, как в большевиках ходить!

— Да иди ты! Я с ним по-серьезному… — Степа обиделся и даже немного растерялся. Он уже немало наслушался по своему адресу от несознательных граждан РСФСР, которые еще не в полной мере прониклись идеями единственно верного учения. На «разбойника», «душегуба» и «немецкого агента» Косухин научился реагировать правильно, но демоном его покуда никто не величал. И вот на тебе — причем не где-нибудь, а в Индии, в стране, на которую партия возлагает особые надежды в деле построения мировой Коммунии! Хорош же из него, Степы, полпред Коминтерна!

«Мучайся, мучайся, краснопузый», — злорадно подумал Ростислав. Конечно, на физиономии Степы, кроме многочисленных синяков и царапин, не было ничего инфернального. Но капитан был вполне согласен с господином Ингваром. Очевидно, излучение «Головы Слона» не прошло бесследно. Жрец Кали каким-то образом сумел его почувствовать, чем изрядно смутил себя самого, а заодно и красного командира. Осталось узнать, не оказало ли излучение какого-нибудь более существенного воздействия, но об этом судить было сложно…

Наутро Николай Константинович зашел к ним уже с дорожным баулом — он собирался на станцию, чтобы вместе со своими подопечными ехать в Дели. Впрочем, до поезда оставалось еще больше двух часов. Можно было не спеша перекурить и побеседовать. Ингвар, не бывший в России уже несколько лет, был не прочь расспросить Степу и Арцеулова, чтобы узнать новости сразу из двух источников — «красного» и «белого».

Косухин, почувствовав себя в привычной роли, принялся разъяснять заблудившемуся вдали от родины интеллигенту смысл грандиозных преобразований, которые начала Партия в бывшей Тюрьме Народов. Специально для Николая Константиновича он припомнил то, что прочитал в «Правде» как раз перед поездкой в Сибирь — о создании под эгидой оплота революционной культуры Пролеткульта особых школ по обязательному обучению юных пролетариев живописи и скульптуре, а также о создании решением Реввоенсовета в каждой дивизии кружков по изучению сольфеджио. Слово «сольфеджио» Степа выучил еще тогда, чтобы в дальнейшем использовать для агитации.

Ингвар был действительно сражен. Он растерянно переспросил, всех ли юных пролетариев будут учить живописи. Получив категорический ответ: «Всех!», лишь покрутил головой, сраженный, видимо, масштабами социалистических преобразований. Вдогон Степа рассказал о строительстве нового важного центра — петроградского крематория, где будут наглядно демонстрировать новый большевистский подход к культуре захоронения. Теперь окончивших свой трудовой путь пролетариев можно будет утилизировать в двадцать пять раз быстрее, чем прежде. Цифру «двадцать пять» Степа также выучил для последующей агитации, и она произвела явный эффект.

Крематорий стал последней каплей. Ингвар вздохнул и откровенно признался, что отстал от быстро мчащейся вперед жизни. Косухину оставалось лишь успокоить растерявшегося перед величием Революции интеллигента, указав на новые горизонты, открывшиеся в нынешнее время для художников — пролетариев кисти; в том числе — оформление массовых празднеств и «Окна РОСТА».

Ингвар растерянно развел руками, признавая свою отсталость в данном важном вопросе, но Арцеулов, наблюдавший эту сцену со стороны, не мог не заметить усмешки, промелькнувшей на лице художника. Она не была злой — Ингвару определенно нравился молодой комиссар, агитировавший его на создание пропагандистских лубков на тему разгрома Колчака или экономии керосина.

— Да-с, — подытожил Ингвар. — Явно отстал от жизни, господа. Признаюсь, господин Косухин, в последние годы у меня имел место явный, выражаясь современным языком, уклон. Все, знаете, Индия или Тибет, предания здешних…

— …мракобесов, — подсказал Степа.

— И иные недостаточно идейно выраженные занятия…

Он протянул небольшой портретик Степы, который успел набросать между делом. Красный командир Косухин был изображен отчего-то в гусарском кивере и с кинжалом в зубах. Все синяки и царапины на Степиной физиономии были зафиксированы с величайшей точностью.

— Спасибо, Николай Константинович! — Косухин и не думал обижаться. — Вы эта… прямо как наши товарищи из РОСТА… Ну, чисто Каледин вышел!

Ингвар поклонился, пообещав по возвращении в Россию немедленно записаться в загадочное РОСТА.

Между тем Арцеулов, укладывавший то немногое, что еще осталось из их имущества, внезапно наткнулся на вещь, о которой уже начал забывать.

— Господин Ингвар, — обратился он к художнику, — я рассказывал вам об этом. Взгляните…

И он протянул собеседнику эвэр-буре, подарок командира Джора. Художник осторожно взял рог в руки и поднес к свету.

— Господин Валюженич говорил, что это — точная копия рога Гэсэра, — наконец, проговорил он. — Признаться, не уверен. В разных источниках я видел изображения трех типов этого рога. К тому же ваш выглядит как-то очень ново. Впрочем…

Он достал блокнот и стал быстро набрасывать изображение рога. Глаза его прищурились, карандаш летал, словно наделенный своей отдельной жизнью. Рог на бумаге, как успел заметить любопытный Степа, получался как настоящий, даже с тенью.

— Постараюсь где-нибудь использовать, — Ингвар тщательно сравнивал рисунок с оригиналом. — Вам, господа, перешлю вашу часть гонорара, ежели, конечно, найдется покупатель на всю эту мистику… В Дели я покажу вам портрет Гэсэра…

— Ух ты!.. — только и мог вымолвить Степа.

— Не портрет, конечно, — рассмеялся своей оговорке Ингвар. — Просто картина. Я попытался изобразить Гэсэр-хана, каким его описывают легенды — на белом коне, с луком в руках, в тот момент, когда он прицеливается во врага…

Арцеулов вспомнил свое странное видение — командир Джор, рука, оттягивающая тетиву — и черная тень, дышавшая могильным холодом…

— Я бы хотел у вас спросить, господин Ингвар, — начал он, неуверенно взглянув на художника, наносившего последние черточки на рисунок.

— Да? — откликнулся тот. — Говорите, вы мне не мешаете.

— Я бы хотел узнать… Как вы можете объяснить то, что с нами произошло?

— Вы имеете в виду революцию, войну или что-то иное? — голос художника прозвучал неожиданно жестко и сурово.

— Не знаю… наверное, и это тоже. Но хотя бы то, что мы видели… Ведь как ни крути — этого не может быть. То есть, не должно быть! Всякая нечисть, нежить… Это мертвецкое гнездо Шекар-Гомп! Все эти Венцлавы, Анубисы…

— Боюсь, вы обратились не по адресу, — спокойно ответил Ингвар. — Я — художник, который увлекся Востоком, начитался легенд — и не больше. Ваш коллега, уверен, объяснит вам куда быстрее и доходчивее.

— А то! — не удержался Степа. — Ты, Ростислав, как был беляк, беляком и остался. Нечего Революцию путать со всякой мерзостью!

— Все-таки мерзостью? — как бы ненароком переспросил Ингвар.

— Да! — рубанул Косухин. — Мерзостью, это точно! Я себе это так вижу — какие-то гады, которые примазались к нашему большевистскому делу, готовят заговор. Они созвали всяких ученых-интеллигентов, чердынь его, научились, как этих нараков воскрешать, создали чертов 305-й полк, а теперь готовят себе кубло в Шекар-Гомпе! Ничего, доберемся и до них!

— Но кто же они, эти мерзавцы?

— Выясним, — угрюмо пообещал Степа, — не иначе, из попутчиков-интеллигентов, которым диктатура пролетарская не по нутру…

— Ох, уж эти интеллигенты! — согласился Ингвар. — Вам эта версия не по душе, Ростислав Александрович?

— Мне ее уже излагали, — капитан уклонился от комментариев. — Ну, а все-таки, Николай Константинович, что вы скажете?

— Я не политик, не историк, и даже не специалист по марксизму и этому, прости Господи, историческому материализму… Давайте я вам расскажу одно предание. Как раз тибетское. Сейчас все это становится модным. Запад всем надоел — подавай Восток…

— Блаватская, — вспомнил Арцеулов.

— Ну, госпожа Блаватская — явление относительно безвредное. Сейчас пошли другие, покруче. Ищут на Востоке чуть ли не марсиан. Скоро, вот увидите, понапишут такое, что куда там господину Уэллсу! Да-с, ничего не поделаешь — мода… А это предание — настоящее и довольно редкое… Мне рассказали его в одном монастыре неподалеку от Лхасы. Тот, кто мне его рассказывал — настоятель монастыря — уверял, что оно было записано где-то в XVII веке, но на самом деле значительно старше… Ну-с, постараюсь быть ближе к тексту…

Ингвар помолчал, затем вновь заговорил — медленно, немного нараспев, негромким глуховатым голосом:

— Когда был создан мир, он был похож на шатер с восьмью шестами, полог которого образовывало Небо. Небосвод вращался вокруг центра мира, где находилась великая гора Кайлас. Эта гора пронизывала мир снизу доверху — от мира подземного, где скрывались духи ада, через мир людей в небеса, где обитали боги-хранители Лха. Их много, и не всем им есть дело до мира людей. Но Великий Лха, Отец Бытия, пожалел людей и послал своих сыновей, чтобы они охраняли их, помогали в бедах…

…Их было четверо, сыновей Великого Лха: Лха Белых Небес, Лха Живого Света, Лха Внутреннего Покоя, но самым могучим был Лха Старший Брат, имени которого время не сохранило.

Отец Бытия, посылая их в мир людей, велел не вмешиваться в людские распри и в людскую суету. Люди должны сами определять свою судьбу — хорошо ли, плохо, но сами, без подсказки и приказа. Лха должны были следить за тем, чтобы угроза из Внешнего Мира, находящегося за пределами Шатра с восьмью шестами, не изменила людской жизни, и чтобы поддерживалось в нерушимости главное равновесие нашего мира — равновесие между Жизнью и Смертью, между теми, кто живет, и теми, кто превратился в духов-цхун…

Ингвар на минуту замолчал, закрыв глаза, словно вспоминая слышанное, затем продолжил:

— Сыновья выполняли приказ Отца Бытия. Но шли годы, века, тысячелетия, а люди, предоставленные сами себе, оставались прежними, коснели в нищете и невежестве, неспособные к лучшей жизни. И тогда Лха Старший Брат сказал братьям: «Не будем ждать больше. Мы должны помочь людям стать лучше и счастливее». Братья, помня приказ Отца, не захотели нарушить Высшую волю. Опасаясь, что Лха Старший Брат сам нарушит ее, они оградили мир золотой стеной и поставили вдоль этой стены демонов-яки…

…Лха Старший Брат был бессилен перейти золотую стену. Но жажда помочь людям была сильнее запрета, и он начал искать способ. Лха был мудр и видел, что люди не поверят ни ему, ни его слугам, они слишком темны и порочны. Поэтому он решил найти себе помощников в другом мире, мире духов-цхун…

Цхун — неприкаянные души — когда-то свободно бродили среди живых, наводя ужас и неся смерть. Но много веков назад сын Лха Белого Света по имени Ньятицэнпо, дух-птица, спустился с порога небес и запер двери могил. И вот теперь Лха Старший Брат решился открыть эти двери и, создав войска из духов-цхун, установить среди людей справедливость и мир. Он знал, многие погибнут в войне и хаосе, но надеялся, что уцелевшие заживут счастливо…

И вот запоры отворились, раскрылась дверь в подземное царство Владыки Шинджи, и войско мертвых выступило в поход. Три брата Лха видели беду, но ничем не могли помочь — им было запрещено вмешиваться, и раз они не смогли предотвратить войну, им оставалось лишь наблюдать за нею, по-прежнему карауля золотую стену, чтобы никто не проник в Мир-Шатер из Внешних миров…

— Ничего себе, чердынь-калуга, благодетель! — возмутился Степа, не переносивший подобных поповских баек. — Напустил мертвяков, чтоб помочь людям! Ну, придумали!

— Лха Старший Брат хотел помочь людям, — негромко ответил художник. — Он видел, что живые люди полны страха и суеверий и сами не способны освободиться. Когда война будет окончена, он надеется опять запереть духов-цхун в их могилах… А пока они нужны ему — ведь мертвые не знают страха и сомнений…

— Где-то я уже подобное слыхал, — заметил Арцеулов. — Был некий персонаж, чей-то любимец, который возомнил о себе слишком много, взбунтовался — и был отправлен ко всякой нечисти. Он тоже хотел, как там, Косухин? «Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем…»

— Давай, давай, беляк, — хмуро отреагировал Степа. — Глумись!

— История о Светоносном немного иная, — возразил Ингвар. — Люцифер восстал против Бога — и поэтому обречен. В этом поучительность христианской легенды — ни сила, ни ум бунтаря не помогут ему — ведь он посягает на Творца, на Владыку! А тут, господа, на мой взгляд, иное… Вы ведь заметили — наш мир, шатер о восьми опорах, с точки зрения Большого Мира — лишь закуток, чуть ли не пыльный угол. Лха, даже Лха Отец Бытия — вовсе не всемогущие боги. Поэтому никакого предопределения нет, напротив! Младшие братья, насколько я понимаю, не могут вмешаться, даже если люди попросту погибнут, не выдержав подобного, с позволения сказать, эксперимента…

— Сказки все это! — решительно заявил Косухин. — Байки!

— Вы так не любите сказки? — улыбнулся художник.

— Нет, чего… Сказки — люблю. Только эта сказка неправильная!

— Там не хватает комиссара? — полюбопытствовал Арцеулов.

— Это на тебя комиссара не хватает, беляк! — огрызнулся Степа. — А в сказке нескладно как-то выходит. То эти братья мир стерегут, чтобы никто не вмешивался, то, когда братец ихний напустил всякую нечисть, отсиживаются, вроде как я — не я…

— Да, не очень логично, — согласился Николай Константинович. — Но главная мысль наверное, в том, что эти духи-цхун уже действуют среди людей. Это уже людские проблемы, которые люди обязаны решать сами…

— А вот это верно! — удовлетворенно констатировал Косухин. — Как бишь в твоей любимой, Ростислав: «Никто не даст нам избавленья?..»

— Добьемся мы освобожденья своею левою ногой, — кивнул капитан. — Бедный Евгений Потье! Писал песню для мирных анархистов, и надо же, к кому попала! Аккурат к духу-цхун…

— Во, понеслась, — скривился Степа. — Вы напрасно, господин Ингвар, этому несознательному сказки рассказываете. Теперь он всюду духов видеть будет! На свечки в церквях все деньги истратит. А еще образованный!

— Значит, никто не даст нам избавленья? — художник с интересом поглядел на Степу. — И вы не верите ни в чью помощь? И никогда не просили помочь?

«Еще чего!» — хотел было горделиво заявить Степа — и осекся. Это было неправдой — он просил о помощи тогда, когда никто из миллионов людей не смог бы помочь — у могилы Ирмана, в падающем «Муромце» и совсем недавно, когда комсомолец Гонжабов вырывал у него сердце. Просил — и… И ему помогали…

— Если и чего… — хмуро начал Степа, замолк и, наконец, рубанул. — То от несознательности и темноты, чердынь-калуга! Задурили народ! Ниче, скоро пролетариат пообразованней вашего будет…

— Не спорю, не спорю, — согласился Ингвар. — С победившим пролетариатом лучше не вести дискуссию. Однако же, господа, пора…

Уже уходя, Ростислав невольно оглянулся на неказистый домик, который они покидали, и покидали навсегда. Казалось, жалеть не о чем — их плен в забытом Богом Морадабаде кончался — но что-то мешало уходить отсюда с легким сердцем. Эта лачуга стала первым безопасным пристанищем за многие недели, а то и месяцы, где не грозила смерть, где не надо ночью выставлять караулы и быть ежесекундно готовыми вступить в бой. Кто знает, когда в следующий раз судьба подарит им такую же иллюзию мирной жизни, которую он, Арцеулов, навек потерял на Родине?..

Степа не оглядывался — он спешил вперед, в загадочный Дели — цитадель британского колониализма и, одновременно — он был уверен — центр борьбы индийского пролетариата. О покинутом скромном приюте красный командир не жалел — его жизнь только набирала обороты, впереди была далекая дорога, которую следовало пройти, чтобы наконец вернуться в первую с мире страну победившей Революции и стать плечом к плечу с товарищами по Партии. Он спешил и не понимал, чего ждет этот контуженный беляк у входа в покосившуюся развалюху.

Ингвар стоял молча, никого не торопя. Казалось, художник понимает Ростислава, а может, видит то, что способен заметить лишь его взгляд — странного чужака, занесенного бурей в индийскую глушь и теперь никак не решавшегося покинуть свой временный приют. Ингвар не стал доставать блокнот, но его спокойные серые глаза не отрываясь смотрели на двух непонятных соотечественников, таких разных, и в то же время в чем-то очень сходных…

В конце концов Арцеулов, вняв ироничному покашливанию Степы, мысленно сказал: «Прощай» и, повернувшись, зашагал, не оглядываясь, по пустой в этот час улице. Впереди лежал еще немалый путь, в конце которого было теплое зеленое море, когда-то нагаданное ему — и Россия.

12. ЖЕЛТЫЙ ПЛАЩ

…Зеленое море Ростислав увидел не скоро — только через два месяца, когда на индийскую землю пришла весна, показавшаяся явившимся с севера странникам настоящим летом. На редких деревьях шумных делийских улиц распускались невиданной красоты соцветия, воздух стал настолько тепел, что пришлось забыть не только о купленных в феврале плащах, но даже о пиджаках. Впереди было еще более жаркое лето с его непременными многомесячными дождями, но ни Степе, ни Арцеулову увидеть его не довелось. Страна чудес — древняя и таинственная Индия, она же бесправная колония загнивающего британского империализма, навек осталась для них землей мягкого тепла и яркого весеннего солнца.

Эти месяцы они провели по-разному, хотя жили по-прежнему вместе — в небольшой квартирке, снятой по совету Ингвара в европейской части Дели. Сам художник пробыл в городе недолго, уехав куда-то на север, где готовилась его очередная экспедиция в Гималаи. Впрочем, он регулярно присылал телеграммы и пару раз наведывался в Дели, рассказывая о своих грандиозных планах по изучению неведомой для европейцев горной страны, а заодно о том, как продвигается дело двух русских, занесенных войной в самое сердце Британской Индии.

С последним дело продвигалось трудно. Их не отпускали — вежливо, чисто по-британски, с многочисленными отговорками и уверениями в наилучших чувствах. Никто их не допрашивал и даже, на первый взгляд, не следил за ними. Впрочем, заметить слежку на переполненных делийских улицах практически невозможно, да они и не пытались. Единственным ограничением было условие, с самого начала поставленное Ингваром. Ростислав и Степа не должны — под честное слово — покидать Дели.

Слово это соблюдалось строго. Не только Арцеуловым, который вообще серьезно относился к слову русского офицера и дворянина, но даже Косухиным, усвоившим великую большевистскую истину о том, что мораль — категория классовая и к Революции, как таковая, не приложимая. Но в данном случае речь шла не о Революции, а о поручившемся за них художнике. Красный командир не желал подводить политически неразвитого, но такого симпатичного интеллигента, который, вдобавок, рисует не хуже, а в чем-то даже и лучше, чем художники из любимой Степиной фронтовой газеты «В ружье!».

Картины Ингвара они посмотрели сразу же по приезду, навестив художника в его делийской мастерской. Арцеулов, помнивший работы Николая Константиновича еще по довоенным выставкам, был поражен — он не ожидал такого. На холстах громоздились огромные невиданной высоты горы, у заброшенных храмов расцветали странные раскидистые деревья, молчаливые мудрецы застыли в покое у кромки искрящихся на солнце вечных снегов. А главное — краски, цвета, которые невозможно представить тому, кто не бывал за неровной стеной самых высоких в мире гор. Казалось, на холстах оживает уже виденное Арцеуловым — и сердце его дрогнуло.

Гэсэр-хан оказался совсем не похожим на командира Джора, но Ростислава это нисколько не огорчило. Огромный всадник в остроконечной монгольской шапке натягивал тетиву на фоне кроваво-красного неба. Гэсэр — победитель зла и вечная надежда тех, кто нуждался в защите…

Степа осматривал картины с открытым ртом, даже не замечая этого, явно несолидного для представителя Сиббюро обстоятельства. Он то и дело сглатывал слюну, а когда довольный произведенным впечатлением художник поинтересовался его мнением, Степа чуть было не выговорил то, что давно лезло на язык: «Ну, батя, даешь!», но спохватился и, впервые назвав Николая Константиновича «товарищем», заявил, что данные картины имеют огромную художественную ценность для победившего пролетариата, а потому для них нужно создать «народный музей» — выражение, очень понравившееся самому Степе — а «товарищу Ингвару» присвоить, соответственно, звание «народного художника».

Ингвар посмеялся над подобным предложением, хотя и невесело — о музее думать не приходилось, картины шли на продажу. Когда они покидали мастерскую, художник неожиданно предложил Степе и Арцеулову любую картину на выбор, как подарок по случаю их странного знакомства. Арцеулов на мгновенье даже задохнулся от восторга, сразу же подумав о Гэсэр-хане. Но реальность тут же отрезвила. Он ехал туда, где музам надлежало молчать, да и это было бы слишком нескромно — Ингвар и так сделал для них немало.

Степа реагировал куда спокойнее, обстоятельно разъяснив «товарищу Ингвару» что большевики выступают против частной собственности на произведения искусства. А потому он, Степан Косухин, не имеет права даже думать о владении картиной, место которой исключительно в «народном музее». При этом он взглянул на особо полюбившийся ему горный пейзаж и вздохнул…

Ингвар уехал, взяв предварительно с Косухина еще одно обещание — не заниматься политикой. Степа дал это обещание, скрепя сердце, но делать было нечего. Впрочем, в первые дни они просто осматривали огромный город — скученные кварталы Шахджеханабада, многочисленные руины и не менее многочисленные храмы. Юркие мальчишки, поднаторевшие в искусстве гидов, провели их на вершину знаменитого красного минарета Кутб-Минар, показали великую Жемчужную Мечеть императора Аурангзеба, поводили по закоулкам белокупольной Соборной мечети. Несколько раз Степа и Арцеулов прошлись по роскошно отстроенным кварталам нового Дели и даже пообедали, благо средства покуда позволяли, в знаменитом ресторане «Могол».

Осмотр можно было продолжать еще долго, но Степа взбунтовался, заявив, что уже сыт памятниками местного мракобесия и монументами колониальной экспансии. После этого Ростиславу пришлось ходить по Дели уже в одиночестве, но вскоре интерес пропал и у него. Вокруг все было слишком чужим, Арцеулов впервые понял, что ностальгия — это действительно болезнь. И сделать с этим ничего было нельзя — русская колония в Дели, и без того немногочисленная, за годы войны разъехалась, и даже в здешних библиотеках нельзя было найти русскую книжку. Оставалось читать британские газеты, выискивая среди вороха пестрых новостей короткие сообщения о событиях на далекой Родине.

Косухина он видал лишь вечерами, а иногда и раз в несколько суток. Степе было не до ностальгии — он наконец-то нашел себе дело. Миллионный Дели ничем не напоминал замшелый Морадабад, и красный командир с головой окунулся в местную жизнь. Правда, слово, данное Ингвару, он с трудом, но сдержал, да и незнание хинди и английского сильно мешало. Но можно было ходить, слушать, смотреть — и думать.

А думать приходилось часто — уж больно виденное на улицах и площадях Дели не походило на то, чему его учили. Степа ожидал, что он найдет здесь если не сплоченную партию индийских большевиков, то хотя бы отчаянных революционеров-бомбистов, готовых положить свои молодые индийские жизни за освобождение родной земли. Косухин ждал баррикад и стачек — а находил совсем другое. Между тем, по большевистскому Степиному разумению, время баррикад в Индии уже наступило. По всему Дели повторяли одно и то же название «Амритсар». Это слово было на слуху в уличной толпе, красовалось на плакатах, пестрело в газетных заголовках и в неровных строчках листовок. Даже не знавшему никаких языков, кроме языка победившего пролетариата, Степе было ясно, что «Амритсар» — что-то очень важное — и очень серьезное.

Помог Арцеулов — он и сам встречал это слово в прочитываемых ежедневно газетных статьях.

…В пенджабском городе Амритсаре доблестный британский генерал О'Дайер расстрелял безоружную демонстрацию, уложив на мостовую более тысячи человек и запретив оказывать помощь сотням раненым. Случилось это за несколько месяцев до прибытия Степы и Арцеулова в Индию, но все это время в Пенджабе сохранялось военное положение, и только сейчас подробности стали просачиваться в прессу. Вызванный для отчета в Лондон О'Дайер был награжден почетным золотым оружием с бриллиантами…

…Арцеулов, и сам не восторгавшийся подобным геройством против безоружной толпы, постарался пересказать Косухину то, что прочел в газетах — что среди демонстрантов были провокаторы, что губернатора просто ввели в заблуждение угрозой бунта и погромов. Но Степа не слушал. Значит, великие вожди Революции правы — даже здесь, вдали от бестолковой российской жизни, цивилизованные британцы ведут себя не лучше романовских держиморд! И Степа ждал баррикад.

Но баррикад не было. Сквозь мешанину непонятных слов Косухин улавливал название какого-то «Индийского Конгресса», который призывал всех индусов воздерживаться от насилия и протестовать мирно. Люди собирались, шумели — и расходились. В одной из листовок, принесенных Степой после очередного похода по бурлящим улицам, содержалось совершенно бессмысленное по мнению Косухина предложение — не покупать британских товаров, что, по мысли какого-то Ганди, не иначе местного Федоровича, должно было разом подорвать британский империализм. Впрочем, подумав, Степа отверг подобное сравнение. Вражина-Федорович хоть и был из уклонистов уклонист, но все же имел твердую руку, и когда бросал бомбу, то редко промахивался. А вот Ганди… Нет, индийский пролетариат и вкупе с ним трудовое крестьянство явно еще не доросли до Степиного уровня! Косухин махнул рукой — и захотел обратно в Россию.

Но с этим было трудно. Ингвар, заехавший в Дели в середине марта, лишь неопределенно развел руками, посоветовав ждать. Трудность была не только в том, чтобы уехать. Ни у Степы, ни у капитана не осталось ни единого клочка бумаги с печатью, а без документов нечего было и думать о том, чтобы доехать до Европы…

Горячий Косухин уже стал подумывать о побеге. Смущало лишь одно — слово, данное художнику. Да и куда бежать — было неясно, разве что пересечь весь Индостан, перейти персидскую границу и пробираться на север. Даже для Степы такое путешествие казалось фантастичным.

Арцеулов, подумав несколько дней, однажды утром, ничего не сказав Косухину, убежавшему послушать уклониста Ганди, надел пиджак — для пущей солидности — и направился в канцелярию вице-короля. Сам вице-король его, конечно, не принял, да капитан на это и не надеялся. Зато ему достаточно быстро организовали встречу с пожилым и весьма респектабельным английским чиновником, который был сед, упитан и покрыт «вечным» колониальным загаром.

Англичанин оказался вполне осведомлен о деле «мистера Арцеулова и мистера Косухина». Он доброжелательно улыбнулся, сообщив, что вопрос решается, и когда-нибудь в конце концов вероятно будет решен.

Капитан сдержался, попросив уточнить, но англичанин лишь развел руками и пояснил, что это все, что он может сказать, как официальное лицо.

Намек был понят, и Ростислав поинтересовался, что загорелый толстяк может сообщить ему неофициально. Англичанин вновь улыбнулся, а затем вполне искренним тоном поинтересовался, куда, собственно, спешить двоим русским? Насколько он, толстяк, осведомлен, они располагают определенными средствами, не бедствуют — а значит, ничего не мешает им пожить несколько месяцев вдали от ставшей такой негостеприимной отчизны.

В этом, конечно, был свой резон. Арцеулов невольно задумался, а толстяк, вновь подчеркнув, что говорит в данный момент как лицо исключительно частное, заметил, что у британских властей тоже есть свой резон. Никто не считает двух российских офицеров, занесенных войной в Индию, шпионами. Более того, британские власти сочувствуют борцам против большевизма, но… Но у всех имеются личные обстоятельства — семьи, служебное положение, будущая пенсия — и никто не желает брать на себя ответственность разрешить «мистеру Арцеулову и мистеру Косухину» покинуть Индию. Мало ли что может решить Лондон! К тому же некоторые служащие (тут капитан вспомнил господина Фиц-Роя) до сих пор уверены, что русские являются носителями некоей чрезвычайно важной информации…

Оставалось поблагодарить за откровенность и откланяться, но что-то задержало Арцеулова. Он еще раз посмотрел на уютно устроившегося в кресле толстяка, казалось, воплотившего в себе ненавистную всем нормальным людям канцелярскую мудрость — и заметил то, на что не обратил внимания вначале. На левой щеке англичанина белел шрам, вместо двух пальцев правой руки, мизинца и безымянного, торчали короткие обрубки, а на зеленом кителе сверкал скромный знак военного ордена. Когда-то будущий чинуша-бюрократ знал иные времена. И капитан, с бесцеремонностью фронтовика указав на искалеченную кисть, затем на орден, спросил — «где?»

Лицо толстяка изменилось, как-то сразу помолодев, стало суровым и жестким. Он произнес одно слово: «Кабул» — и капитан вспомнил стихи Киплинга о городе Кабуле на реке Кабул, в которой тонет британский эскадрон, а уцелевшие выхватывают сабли и мчатся в горящий мятежом город…

И Ростислав сказал англичанину то, что говорить не собирался. Что он поедет из Индии не в Париж и не в Нью-Йорк, чтобы обживаться на чужой земле и мучиться ностальгией. Он поспешит в Россию. В Крыму, на последнем клочке свободной русской земли, генерал Врангель собирает тех, кто не боится еще раз, может, в последний, попытаться остановить красный Апокалипсис. И что ему, капитану Арцеулову, собственно больше незачем жить на этой земле, и если искалеченный на афганской войне англичанин — офицер и дворянин, то он должен понять.

Толстяк долго молчал, а затем совершенно спокойным тоном поинтересовался, такого же ли мнения господин Косухин? Тут Арцеулову на миг стало жарко. Да, красный командир Косухин того же мнения — он спешит в Россию, в ряды Рачьей и Собачьей, будь она трижды проклята, Красной Хам-армии! Сказать об этом британцу? Конечно, Степу не расстреляют, но господин иерусалимский барон Лейба Бронштейн долго не увидит в своем кагале одного из далеко не последних красных командиров.

Был еще один резон — уже без всяких бронштейнов. Арцеулов не верил, что те, кто пытался убить Степу под Иркутском и в Шекар-Гомпе, оставят парня в покое. В красной Рэсэфэсэрии дворянина Косухина, комиссара Челкеля, ничего хорошего не ожидало. Достаточно сейчас, сию минуту, сказать несколько слов — и Степан останется в живых. Конечно, британская каталажка — не сахар, но не помрет же он там! Посидит — может, поумнеет…

Да, в этом был резон. Все логично и правильно, но капитан вспомнил, как тащил краснопузого по коридорам Шекар-Гомпа, как еще раньше Степа, ворча и ругаясь, перевязывал ему рану, как их вели по черному ночному Челкелю косоглазые конвоиры… Нет, теперь красный командир Косухин не подпадал под логику столь уважаемой им самим классовой борьбы. Дворянин не мог предать дворянина — и офицера. Пусть даже это будет трижды краснопузый…

Капитан спокойно, даже с достоинством, объяснил англичанину, что его спутник, Степан Иванович Косухин, не менее его спешит на фронт. И он готов ручаться за это словом дворянина. Это было правдой, потому что лишь тюремные решетки удержали бы Степу от желания примкнуть к ордам Лейбы Бронштейна…

Англичанин кивнул, а затем, вновь подчеркнув, что говорит в данном случае как частное лицо, заметил, что бюрократия наряду с очевидными недостатками, имеет и определенные преимущества. Например, будь у мистера Арцеулова и у мистера Косухина документы, лучше всего российские заграничные паспорта, у британских властей не останется формальных оснований не выпускать их за пределы Англо-Индийской империи. И он почти уверен, что им удастся спокойно взять билеты на пароход.

Предваряя неизбежный вопрос, он пояснил, что паспорта выдавал российский консул, который вот уже год как покинул Индию. Зато в Бомбее проживает член консульской миссии по фамилии фон Денике, который работает в торговой фирме «Керал Ист»…

Британец помолчал и добавил, что, конечно, фон Денике, который вдобавок по паспорту швейцарец, не имеет права выдавать заграничные паспорта. Но у него — совершенно случайно — могут храниться бланки паспортов, уже подписанные консулом. И он — тоже совершенно случайно — может уступить их за соответствующую мзду. А чтобы эта мзда была действительно соответствующей, достаточно намекнуть, что за этот год он уже дважды проделал эту операцию. Для таких целей лучше всего нанять юриста — и не англичанина, а индуса…

Капитан слушал, стараясь не пропускать ни слова, и лишь осмелился поинтересоваться, не удивятся ли британские власти, что он и его спутник получат паспорта, подписанные консулом, уже год как покинувшим Индию. Толстяк пожал плечами, пояснив, что паспорта могли быть выписаны хоть пять лет назад. Во всяком случае, чиновников вряд ли заинтересуют подобные мелочи…

Арцеулов попытался благодарить, но толстяк тут же оборвал его, заявив, что не сделал ничего хорошего. Напротив, он совершил грех, помогая двум молодым людям отправиться практически на верную смерть. Взгляд капитана скользнул по его изувеченной кисти, англичанин нахмурился и спрятал руку за спину…

…Ростислав не стал тратить времени. В самом центре Дели, на одной из небольших улочек, он нашел маленькую юридическую контору, хозяин которой — молодой индийский юрист, только что приехавший из Европы и явно не обремененный клиентами, охотно и даже с некоторым азартом взялся устроить это дело…

Пользуясь тем, что оказался в центре города, Ростислав зашел в ювелирную лавку, попросив оценить сапфир — тот, что еще не был продан. Ювелир — худой старик-индус — долго разглядывал камень, назвал цену, оказавшуюся даже выше, чем предполагал капитан, а затем, не выдержав, спросил, откуда этот камень у уважаемого гостя. Конечно, он, ювелир, понимает всю бестактность этого вопроса, но дело в том, что этот камень необычный. Сам по себе он очень хорош — настоящий цейлонский, сильного и чистого цвета и неплохой огранки, но еще более любопытна его история. Таких сапфиров было сто. Более трехсот лет назад они были специально собраны для того, чтобы один из императоров-Моголов мог заплатить выкуп за своего сына, попавшего в плен к северным варварам. Эти сапфиры получили название «Камней Спасения».

Капитан ограничился тем, что сообщил старику часть правды — он привез камень из Тибета. Сапфир продавать не стал — деньги еще оставались, а кроме того, судьбу последнего камня должен решать не только он, но и краснопузый Косухин.

Степа заявился домой — то есть в их маленькую квартирку — вечером. Он был возбужден и несколько помят. Как оказалось, неугомонный большевик побывал на огромном митинге, собранном Индийским Конгрессом. Народу там была тьма-тьмущая, вдобавок, под конец вмешалась полиция и устроила давку, в которой Степе и досталось. Впрочем, на подобные мелочи Косухин не обращал внимания. Сегодня он, наконец, увидел того самого Ганди, о котором столько говорили и писали, называя «Махатмой» и считая чуть ли не Карлом Марксом.

О самом Ганди Степа запомнил лишь, что тот был худ и имел большие оттопыренные уши. Вождь говорил на хинди, и Степа сообразил лишь то, что речь шла о каком-то «сварадже». Но заинтересовало Косухина не это, а то, как тысячи индусов смотрели на этого неказистого смуглого человека, ушастого, с бритой головой, одетого в какое-то подобие старого одеяла. Так на его памяти не смотрели ни на кого — ни на товарища Троцкого, ни даже на самого Вождя. И Степа подумал о том, какая польза была бы Революции, призови этот ушастый не к какому-то «свараджу», а к ясному и недвусмысленному вооруженному восстанию.

Арцеулов лишь подивился Степиной кровожадности и окончательно разочаровал его, пояснив, что «сварадж» — это кампания мирного неповиновения, включая отказ от сотрудничества с англичанами и бойкот иностранных товаров. Косухин вздохнул и понял, что местные большевики, буде они тут все же имеются, явно упускают контроль над народными массами. Вдобавок его изрядно расстраивало одно неприятное обстоятельство. На митинге индийские товарищи сторонились его, вероятно, из-за буржуйских тряпок, которые Степа надел по настоянию белого гада Арцеулова. Более того, его пару раз больно пнули, называя почему-то «инглизом».

Капитан посочувствовал Степе, посоветовав в следующий раз прийти на митинг в одеяле, предварительно обрив голову. Ни о паспорте, ни о камне Ростислав решил покуда не говорить. Степа с его мировыми проблемами мог не оценить подробных житейских мелочей.

Через пару дней приехал Ингвар. Художник был весел, возбужден и много рассказывал о подготовке путешествия в Гималаи. Он привез новый альбом рисунков, и Степа с Ростиславом могли полюбоваться памятными им горами в белых снежных шапках. Арцеулов улучил момент и поведал Николаю Константиновичу о совете толстяка-англичанина. Ингвар подумал и заметил, что подобное жульничество может оказаться результативнее, чем все его хлопоты. В любом случае, хуже от этой попытки не станет.

Среди прочего, художник принес им письмо, которое нашел в своей почте, скопившейся за время отсутствия. Письмо, с пометкой «для мистера Арцеулова и мистера Косухина» было прислано из Парижа. Писал Тэд.

За эти два месяца Ростислав и Степа получили три телеграммы. Первая была из Марселя, подписанная «Наташа и Тэд», в которой сообщалось, что пароход «Дон» благополучно доставил путешественников во Францию. Вторая, подписанная так же, была уже из Парижа. Берг и Валюженич послали ее прямо с вокзального почтамта. И наконец, третья была от Тэда, который сообщал, что сдал Наташу из рук в руки ее любимому дяде, а сам на некоторое время едет в Англию.

И вот, наконец, письмо. Как только Ингвар, пригласив своих подопечных в ближайшее время зайти к нему поужинать, откланялся, нетерпеливый Степа разорвал конверт и уткнулся носом в исписанные неровным почерком листки. Арцеулов, уверенный, что Валюженич пишет по-английски, терпеливо ждал, покуда безграмотный комиссаришка прибегнет к его помощи. Но Степа, к его величайшему изумлению, спокойно дочитал письмо до конца, произнес: «Гм-м» и передал листки Арцеулову.

Ларчик открывался просто — Валюженич писал по-русски. В первых же строчках Тэд особо оговаривал это обстоятельство, признавшись, что прибегает к помощи словаря, но в дальнейшем обещает не делать и этого. Слог хромал, да и ошибок не счесть, но зато написано было вполне понятно даже для неученого Степы.

Американец сообщал, что встретился с Шарлем Карно, который не мог не изумиться рассказу своего приятеля. Сам Карно, так и не выздоровев окончательно, был вынужден вернуться во Францию, не завершив экспедиции. Оба они получили втык (Тэд написал «удары под самый затылок») от профессора Робера, который, впрочем, тут же накинулся на привезенные «артефакты». Отец, Валюженич-старший, обозвал сына придурком (Тэд передал это как «почти дураком»), пообещав полностью снять высылаемую дотацию. В общем, насквозь обруганный, но довольный, Тэд приступил к прерванным занятиям, уже успел заскучать при такой спокойной жизни и звал «мистера Арцеулова и Стива» в Париж…

…О Наташе в письме не было ни слова. Арцеулов перечитал его еще раз — Валюженич писал лишь о себе. И это было странно…

Ясное дело, Косухин тоже обратил на это внимание. Он, правда, поделился с Ростиславом несколько успокоившим его соображением, что будь с Наташей что-то не так, Тэд непременно сообщил бы. Арцеулов вполне с этим согласился, отметив про себя, что, вероятно, предложение, сделанное горячим американцем у Тадж-Махала, не нашло отклика — и бедняга Тэд предпочел ничего не сообщать об этом…

Но все же в глубине души шевельнулось какое-то неопределенное подозрение. В конце концов Валюженич мог просто написать одну фразу, что Наташа жива, здорова и шлет всем приветы. Но этой фразы не было. Арцеулов вспомнил Наташины сомнения перед отъездом — и встревожился еще больше. Впрочем, делиться с Косухиным своими опасениями он не стал — все равно, здесь, за тысячи километров от Парижа, ничего нового узнать было нельзя.

Несколько дней прошло для Арцеулова в томительном ожидании. Степе было легче. Он продолжал бегать по митингам, на одном из которых ему феноменально повезло: он встретил пожилого индуса, работавшего несколько лет в России и — плохо ли, хорошо ли — знавшего русский язык. Степа воспрял. Новый его знакомый оказался «конгрессистом», то есть типичным буржуазным либералом, зато он сообщил, что в Дели действительно имеются несколько молодых людей, которые читают давно уже непопулярного и ничего не понимавшего в индийских делах немецкого экономиста Маркса. Большего Степе не требовалось, и уже на следующий день он свел знакомство с худым интеллигентного вида очкариком, носившим странную для Степиного уха фамилию Ранадиве.

Ранадиве действительно читал Маркса, но во всем остальном вышла осечка. Молодой индус, недавно приехавший из Англии, где учился в Оксфорде, ни слова не понимал по-русски. Правда, такие понятия, как «Красная Армия», «товарищ Ленин», «коммунизм» и «даешь!» были ясны без перевода, но результат от горячей речи коммуниста Косухина был обескураживающим. Товарищ Ранадиве приложил палец к губам, испуганно оглянулся и произнес также вполне понятное слово «полис». Лишь после больших трудов Степа смог убедить излишне пугливого выпускника Оксфорда познакомить страшного посланца Коминтерна с другими «товарищами».

Встреча с «товарищами» была намечена на вечер следующего дня. Степа составил краткий англо-русский словарик, куда с помощью Арцеулова внес такие совершенно необходимые термины как «пролетарская революция», «экспроприация экспроприаторов», «всеобщее вооружение трудящихся» и даже «продразверстка». Правда, ехидный Ростислав постарался подобрать наиболее подходящие эквиваленты для подобного людоедского жаргона, переведя «продразверстку», как «грабеж», а «пролетарскую революцию» — как «бунт оборванцев». Наивный Степа, не ведая об очередной буржуйской провокации, старательно зубрил эти столь необходимые каждому агитатору и столь близкие его сердцу слова…

Уже вечерело, и Косухин начал собираться, когда послышались быстрые шаги, и в комнату вошел капитан. Степа взглянул на него с некоторым удивлением — вид у Арцеулова был какой-то особенный. Заметив Степин взгляд, Ростислав усмехнулся и не торопясь достал из внутреннего кармана пиджака пакет из плотной бумаги.

— Можно ехать, — сообщил он, с удовольствием затягиваясь купленной по этому случаю дорогой сигарой. — Это паспорта, господин Косухин. Сегодня я зарегистрировал их в канцелярии губернатора…

— Во, чердынь!.. — Степа бросился к столу, схватил пакет и извлек оттуда две книжечки в твердой обложке с обязательными старорежимными орлами.

Арцеулов не без удовольствия поведал Степе историю со швейцарским гражданином фон Денике. Затем достал сапфир и положил его рядом с паспортами, рассказав о подарке старого монаха и сообщив, что сей камень принадлежит исключительно краснопузому Степе.

Сапфир буквально добил Косухина. Он оторопело глядел то на возвращавшие им свободу книжечки в твердой обложке, то на переливающийся васильковым светом камень.

— Ну ты даешь, Ростислав! — проговорил наконец он. — Чего ж ты мне раньше не сказал, чердынь-калуга?

— Вы же занимались проблемами свараджа, господин уполномоченный Сиббюро! — хмыкнул довольный произведенным эффектом капитан. — Я решил вас не отвлекать…

— Значит, так… — Степа уже успел переварить новость и был готов давать распоряжения. — Заказываем билеты из этого, как его, Бомбея. Я узнавал, там пароходов больше всего ходит. Плывем до Марселя, а там в Париж. Пристрою тебя, интеллигента — и в Ревель…

— Слушаюсь, господин комиссар, — покорно кивнул капитан. — Я уже заказал вам билет. Как раз из Бомбея. Пароход «Маргарита», отходит через четыре дня.

— Это хорошо, — милостиво одобрил Степа. — Как раз успею… Да, и к товарищу Ингвару надо будет заглянуть — попрощаться. А камень покуда, чердынь-калуга, продавать не будем…

И тут до него дошло. Беляк сказал не «билеты», а «билет»!

— Я не еду в Марсель, — спокойно пояснил Арцеулов. — Я плыву в тот же день, но на час позже — в Стамбул.

— Вот, чердынь!.. — поразился Степа. — Да чего ты там не видел? Там же сейчас война, в этой Турции! Товарищ Кемаль лупит проклятых интервентов…

— Я едва ли встречусь с господином Кемалем, — скривился Арцеулов. — Из Стамбула я поеду в Варну — а оттуда домой…

— То есть? Ты, эта, не спеши, Ростислав. Вот кончится война, будет амнистия, тогда и вернешься. Посиди покуда в Париже, да книжки почитай…

— Плевал я на вашу хамскую амнистию! — рубанул капитан. — Я еду в Россию, господин Косухин! Генерал Врангель собирает в Крыму тех, у кого еще остались совесть и честь! Теперь ясно, краснопузый?

И тут только до Степы дошло. Вначале он потерял дар речи, а затем выдохнул: «Сволочь!»

Арцеулов не отреагировал. Почему-то в голосе Степы он почувствовал не ненависть, а что-то совсем другое. А Косухин уже бушевал:

— Ты… ты… гад белый! Что, не навоевался?! Крови мало народной пролил, да? Да я тебя лучше своей рукой положу, беляка! Чего выдумал!

Арцеулов не отвечал, поймав себя на странной мысли, что ничуть на Степу не обижается, как будто этот чумазый парень имеет законное право ругать его, словно нашкодившего гимназиста.

— Да там же самое зверье собирается! — продолжал кричать Степа. — Они же гады, убийцы! Мало им крови! Что, не навоевался, интеллигент?

Степа вобрал побольше воздуха и прибавил нечто, совсем уж не вязавшееся с предыдущим:

— Да тебя же там убьют, Ростислав! Понимаешь, чердынь-калуга — убьют!

Махнув безнадежно рукой, красный командир Косухин замолчал и отвернулся к стене.

— Степан, давайте не ссориться, — Арцеулов говорил спокойно, и это давалось ему без всякого труда. Он действительно не хотел ссориться напоследок.

— А я что, с тобой — мирился? — огрызнулся Степа, не оборачиваясь. — Вражиной был, вражиной и остался! Я думал, что ты хоть сейчас чего-то понял…

— Понял? После Иркутска? После Челкеля? После того, как ваши комиссары пытали вас током? Что я должен был понять? Только то, что ваша банда оказалась еще страшнее, чем все мы думали! И там, в Крыму, мои товарищи пытаются сделать хоть что-то. А я должен отсиживаться в Париже?

— Да побьют вас всех! — Степа резко обернулся, лицо его исказилось болью. — Понимаешь, Ростислав — вам всем крышка! Всем вам — умным, образованным, воспитанным — конец! Штык в брюхо, чердынь-калуга — и амба, в штаб Духонина! Ну, если тебе и всем твоим так не нравится социализм, то мотайте куда-нибудь в Аргентину. Авось отсидитесь там пару лет, пока Мировая не начнется… А вы — опять, как псы цепные…

— Вы можете считать меня белым гадом, Степан, но трусом даже вы меня не назовете. И мои друзья — не трусы. Ни Виктор Ухтомский, ни Андрей Орловский, ни Михаил Корф. На кого мы должны оставлять Россию? На вашего Венцлава и его упырей?

— С ними сами разберемся, — буркнул Степа, но в голосе его не было уверенности.

— Не разберетесь, командир Косухин. И если кто рискует, то это вы! У меня будет оружие, меня будет защищать целая армия. А вас — уж не знаю…

— Пожалел волк кобылу.

— Ну, извините… Ладно, убеждать вас не собираюсь, но попытайтесь представить. Если бы в Крыму сейчас оборонялись не белые, а красные, и шансов не было, вы бы поехали в Париж?

— Сравнил, беляк!

— Да вот уж сравнил. Ладно, в любом случае… У нас с вами остались кое-какие общие дела. Прежде всего…

Арцеулов, как мог, изложил Степе то, что говорила ему Берг, правда, не сказав о наивном американце и его предложении. Потом упомянул о генерале Аскольде Богоразе, напоследок посоветовал сразу не ехать к Карлу Бергу и, вообще, не очень афишировать свое пребывание в столице Франции.

Затем капитан положил на стол бланк заказа на пароходный билет, объяснил, где его следует выкупить и приложил к нему небольшую пачку денег — половину того, что оставалось после продажи одного из сапфиров. Степа слушал молча, закусив губу, и было даже непонятно, слышит ли он то, что говорит капитан.

Когда Арцеулов умолк, Степа лег на койку и отвернулся к стене, напрочь забыв о встрече с индийскими «товарищами» и о своей миссии полпреда Мировой Революции. Арцеулов пожал плечами и вышел прогуляться по вечернему Дели, понимая, что дальнейшего разговора не будет.

Наутро капитан обнаружил, что койка Степы пуста, все вещи исчезли, а на пустом столе лежит записка, поверх которой равнодушно сверкает фиолетовыми гранями «Камень Спасения».

Степа писал в совершенно непривычной для него манере, вежливо, даже почти без грамматических ошибок. Он уведомлял «гражданина Арцеулова», что впредь не желает иметь с ним никаких дел, но поскольку вынужден воспользоваться предложенными деньгами, а также будучи должен «гражданину Арцеулову» за эти месяцы, оставляет камень в счет оплаты долга. Подпись отсутствовала, более того, записка была перечеркнута крест-накрест, но новой Степа почему-то не написал, лишь нацарапал сверху короткую фразу: «Шел бы ты, Слава, к черту!»

Арцеулов невесело усмехнулся. Первый раз за эти месяцы его назвали так, как когда-то в детстве. Первый и, наверное, последний…

С Ингваром он простился в тот же вечер, перед поездом, увозившим капитана в Бомбей. Оказывается, Косухин уже успел забежать к художнику, поблагодарить и заодно пригласить в революционную Россию. Правда, как сообщил не без усмешки Ингвар, красный командир посоветовал ему ехать не сразу, а чуток погодя, когда победивший пролетариат, покончив с контрреволюционной гидрой, будет готов к более полному восприятию картин художника. В РОСТА Степа поступать Николаю Константиновичу уже не советовал, то ли забыв, то ли передумав.

Перед тем как расстаться, Арцеулов достал сапфир и передал его Ингвару. Предваряя возражения, он заявил, что вовсе не собирается таким образом отблагодарить художника за его заботы о двух русских эмигрантах. Он передает камень для того, чтобы Николай Константинович мог продолжить свои гималайские экспедиции — и заодно рассказал услышанную от ювелира историю сапфира.

Ингвар долго разглядывал камень, и отблеск кристалла странно отражался в его глазах. Наконец, он покачал головой и вернул его капитану.

— Он будет вам нужнее, — заявил художник, не слушая протестов Ростислава. — Даже если бы вы просто ехали в эмиграцию, он бы не дал вам умереть с голоду. Но вы едете на фронт…

— И его закопают вместе со мною после первого же боя, — сухо отрезал капитан.

— Может быть, — спокойно согласился художник. — Но может случиться и так, что этот камень спасет вам жизнь. Ведь это же «Камень Спасения»…

— Вы верите в эту мистику?

— Ну, я же недаром увлекаюсь Востоком… Знаете, мне почему-то кажется, что тот, кто подарил камни — старый монах — знал, ЧТО именно отдает вам. Ведь благодаря им вы сумели прожить в чужой стране и теперь возвращаетесь на Родину. Не спешите расставаться с сапфиром, Ростислав Александрович. К тому же ваш друг оставил этот камень именно вам…

— Мой друг? — Арцеулов недоуменно поглядел на художника, с трудом соображая, что речь идет не о ком-нибудь, а о краснопузом Степе.

— Да, ваш друг. Который сам не свой от того, что вы едете, как он считает, на верную смерть. Не пренебрегайте его даром.

— Он сам рискует больше моего, — неожиданно для самого себя произнес Арцеулов. — Ему нельзя сейчас возвращаться в Россию!

— Как и вам, Ростислав Александрович. Лучше всего, если бы вы оба поработали вместе со мною. Ведь мы занимаемся куда более важным делом, чем та мерзость, которую вы зовете войной.

— «Красота спасет мир», — цитата прозвучала без особого почтения.

Художник грустно улыбнулся:

— Да, конечно, «эйне колонне марширен, битте колонне марширен…» Красота не спасет мир, вы правы. Но культура — это единственное, что может объединить людей. Все остальное лишь разделяет — политика, религия, экономика… Мне кажется, когда-то в Индии это понимали. Поэтому я здесь, я не в Париже или не в Таврии, хотя, поверьте, стреляю я недурственно. Жаль только вас, честных и умных — белых, красных и всех прочих цветов…

— Мы защищаем культуру, — возразил Арцеулов. — Ту самую культуру, которая должна спасти мир. Иначе господа комиссары доберутся и сюда…

— Защищаете… Культура не нужна мертвым, Ростислав Александрович. У мертвых другие интересы. У них — Шекар-Гомп… Боюсь, Око Силы еще напомнит о себе. И тогда действительно понадобятся защитники.

— Я готов, — кивнул Арцеулов. — И не один я…

— Дай-то Бог… Но, боюсь, слишком многих уже нет, а теперь и вы с вашим другом едете убивать. И дай-то Бог вам не встретиться на поле боя. А войско Лха Старшего Брата растет, и, может, через какое-то время господа комиссары, о которых вы изволили упомянуть, покажутся вам сущими агнцами по сравнению с теми, для кого они мостят дорогу…

Уезжал Ростислав с тяжелым сердцем. Вроде бы, он делал все правильно. Он выполнил приказ Адмирала. Он помог выручить Наташу Берг из логова упырей в Шекар-Гомпе. И теперь он, капитан русской армии, возвращается на последний клочок русской земли, чтобы встретить там свою судьбу. Он рассчитался почти со всеми долгами, даже умудрился дожить до собственного двадцатипятилетия — и отметить юбилей в компании краснопузого, который еще совсем недавно ловил его по всему Иркутску. Оставался лишь долг большевикам — и Арцеулов ехал в Таврию отдавать его…

Но что-то было не так. Уже ночью, когда экспресс, мягко покачиваясь на рельсах, подъезжал к Бомбею, Ростислав сообразил, что мешает ему. Тогда, в поезде Верховного, он, казалось, подумал обо всем. Но в те дни он не знал еще о Шекар-Гомпе, об Оке Силы, о Лха Старшем Барте. Он и сейчас не понимал почти ничего — но он что-то видел, что-то успел заметить. И если через несколько недель, месяцев или даже лет он упадет посреди белесой крымской степи, эти знания пропадут вместе с ним. А все остальные могут сообразить, что к чему, слишком поздно, когда то, что собирается сейчас среди заснеженных гор, обрушится с их вершин на весь мир.

Его жизнь не имела особого значения — не больше, чем жизни тысяч его товарищей. Но о Шекар-Гомпе знал лишь он. Он, и еще трое. И может, это требовало от него, Ростислава Арцеулова, чего-либо иного, чем просто возвращения на безнадежный фронт… Но менять что-либо было поздно…

Яркое солнце заливало утренний Бомбей, у пирсов толпились огромные — белые, серые, черные — пароходы, билет лежал в кармане, и оставалось лишь одно — подняться по трапу и сказать «Прощай» этой прекрасной стране, которую он так и не сумел хоть сколько-нибудь узнать. До отплытия оставалось совсем немного. Ростислав стоял неподалеку от трапа, провожая глазами вереницу пассажиров, поднимавшихся на борт огромного лайнера «Фламинго». Где-то неподалеку отправлялась «Маргарита», на которой плыл краснопузый Степа. Он не пришел, впрочем и Ростислав не собирался разыскивать Косухина. Ругаться не хотелось, а говорить было не о чем…

…Внезапно он почувствовал взгляд. Это бывало с Ростиславом нечасто, но в таких случаях он не ошибался. Кто-то смотрел на него. Арцеулов ощутил странную тревогу, хотя вроде бы опасаться до самого отъезда было нечего. Он обернулся.

В глаза бросилась яркая желтая ткань — плащ, который носили буддийские монахи. Их было здесь много, но Ростислав сразу понял — это не случайная встреча — хотя он и не думал когда-либо вновь увидеть этого человека.

— Господин Цронцангамбо?

Монах сложил руки на груди, поклонился и медленно заговорил. В первую секунду Ростислав растерялся, но затем заставил себя сосредоточиться:

«Что-то случилось… Слушай… Слушай внимательно…»

Контакт наладился быстро. Уже через минуту Ростислав стал разбирать отдельные слова:

— Спешил… брат Цонхава… Надо…

— Погодите, — остановил его капитан. — Я сейчас…

Монах на минуту замолчал, а затем заговорил вновь, и на этот раз смысл сказанного четко отпечатывался в сознании:

— Да пребудет с вами мир, Ростислав. Рад, что нашел вас — я очень спешил, но от Шекар-Гомпа было трудно добраться. Я шел пешком…

— Что-то случилось? — перебил его Арцеулов. — Они обнаружили убежище?

— Нет. Это покуда не в их силах, но монастырь теперь защищен куда лучше. Даже брату Цонхаве не проникнуть туда. Боюсь, нам скоро придется уходить. Брат Цонхава велел предупредить…

Он замолчал, переводя дух. Арцеулов успел сообразить, что Цронцангамбо шел пешком от самого Шекар-Гомпа. Шел, чтобы предупредить. И ему стало стыдно, что он когда-то обвинял монаха в излишнем благоразумии.

— Брат Цонхава говорил с духами. Никто из нас не умеет так разговаривать с духами, как он. Вам, людям Запада, это, наверное, кажется странным…

— Нет, нет! — Арцеулов вдруг понял, что и в самом деле верит монаху. Люди Востока разговаривают с духами. Люди Запада называют это предчувствием или интуицией…

— Он говорит, что вам четверым грозит опасность. Гораздо большая, чем он думал раньше. Кого-то из вас ждет предательство и смерть. А может, и то, что хуже смерти. Кого — духи не смогли объяснить. Учти это, Ростислав, и сообщи своим друзьям. Прощай…

Цронцангамбо поклонился и, прежде чем капитан успел сказать хоть слово, исчез в толпе. Ростислав растерянно оглянулся. Надо задержать монаха и расспросить подробнее. Надо бежать к трапу «Маргариты» и ловить там дурака-Степу, которого он не имел права отпускать в Совдепию на растерзание упырям Венцлава. Надо узнать, что случилось с Наташей, почему молчит Тэд…

Заревел гудок, Арцеулов взглянул на часы и понял, что опоздал — «Маргарита» отчалила, унося Степу в Марсель, и ему не успеть. Трап уже снимали. Арцеулов еще раз оглянулся — но монах исчез, и капитан стал медленно подниматься наверх…

За бортом плескалась зеленая вода — то самое теплое весеннее море, которое было обещано ему. Он плыл на пароходе, словно осуществились давние детские сны о дальних рейсах к незнакомым берегам. «Фламинго» отходил от пирса, медленно проходя мимо огромных кораблей, ждущих своего часа — часа отплытия. В памяти скользнули строчки подзабытого за военные годы, но когда-то любимого поэта — о кораблях, заякоривших бухту, принесших с собой мечту о далеком Океане. Но Ростислав не думал о том, что впереди. Там все ясно — фронт и последний клочок родной земли, который ему суждено защищать. Арцеулов смотрел на берег, на уходящую от него навсегда Индию, и ему вдруг почудилось, что над белыми бомбейскими домами, над зелеными пальмами и острыми крышами храмов, над обычной суетой огромного порта неслышно проступают ледяные вершины, среди которых чернеют четкие силуэты монастырских башен. И легкий морской ветерок внезапно показался Ростиславу ледяным, как будто мертвое дыхание Шекар-Гомпа настигло его даже здесь…

…Толпа теснилась на медленно удалявшейся пристани. Арцеулов долго всматривался, надеясь разглядеть желтый монашеский плащ, но тщетно — берег исчезал, становился серой неясной полосой, которой тоже предстояло сгинуть, уступив место равнодушной зелени морского простора.

Оглавление

1. ТРИВИУМ

2. КОМАНДИР ДЖОР

3. ЧЕРНЫЕ ПОЛУШУБКИ

4. УБЕЖИЩЕ

5. ШЕКАР-ГОМП

6. ШАНС

7. ИСКУШЕНИЕ

8. ТРОПА СВЕТА

9. МОРАДАБАД

10. «ВЛАДИМИР БЕСПОКОИТСЯ»

11. ИНГВАР

12. ЖЕЛТЫЙ ПЛАЩ