«Несущий свет»

1. АМНЕЗИЯ

Горячий воздух струился над недвижным морем, серая дымка заволакивала горизонт, но город был уже виден. Огромный, белый, он спускался с неровной гряды поросших тусклой зеленью холмов и сбегал к еле заметной кромке берега, утыкаясь в огромные волнорезы, в темные громады доков и бесчисленные причалы, над которыми горбились уродливые силуэты подъемных кранов. Город, казалось, дышал: еле заметный вначале, ровный гул усиливался с каждой минутой, и уже можно было различить в нем несмолкаемую перекличку пароходных гудков и резкий вой портовой сирены.

– Марсель, мистер Косухин.

Степа Косухин, не оглядываясь на соседа – высокого толстого англичанина, так и просившегося на агитационный плакат, посвященный разоблачению происков мирового империализма, – кивнул, затем достал пачку нестерпимо дорогих папирос, купленных в буфете, и с отвращением закурил.

Папиросы Степе не нравились. Он заплатил бы втрое дороже за хорошо знакомые ему «Атаман» или «Дюшес» и даже за пачку обыкновенной пайковой махорки. Но махорки в буфете не оказалось, равно как и всего прочего: на борту «Маргариты» такого не курили. Курильщики могли выбирать между дюжиной сортов дорогих толстенных сигар и не менее дорогими папиросами, которые приходилось брать за неимением прочего.

Степа злился. Проклятый беляк, зануда, интеллигент и недобитая контра Ростислав Арцеулов, покупая ему билет на «Маргариту», подсунул красному командиру Косухину изрядную свинью. На сам пароход жаловаться не приходилось: он был хоть и не нов, но красив, быстроходен, содержался командой в изрядной чистоте и вдобавок шел строго по расписанию. Все б ничего, но интеллигент Арцеулов, вероятно из звериной злобы к пролетариату и его достойному представителю – члену РКП(б) с 1917 года Косухину, приобрел Степе билет не в демократическом и общедоступном третьем классе, не в респектабельно-буржуазном втором и даже не в откровенно буржуйском первом. Недобитый колчаковец купил билет в классе «люкс». В горячке сборов Степа, простая душа, не обратил на эти тонкости внимания, но вскоре понял, во что втравил его контуженный белогвардеец.

Не успел Степа вступить на борт «Маргариты» и предъявить билет, как его приветствовал лично капитан – настоящий морской волк из детской книжки: старый, с седыми усами и в ослепительно белом кителе. Косухин вначале испугался, решив, что британское правительство передумало отпускать его из пределов Англо-Индийской империи. Но все оказалось проще: капитан приветствовал своего уважаемого пассажира «мистера Косухина» на борту «Маргариты». Дабы Степа ничего не спутал, молодой офицер в таком же белом кителе поспешил изложить сказанное капитаном на вполне приличном русском языке. Косухин пробормотал: «Сэнкью», – и попытался исчезнуть в глубине корабельных лабиринтов, но не тут-то было. Тот же молодой офицер вручил «мистеру Косухину» большую корзину, из которой нагло выглядывала бутылка буржуйского вина «Шампанское» и большой букет отчаянно пахнущих цветов. Это оказалось подарком от пароходной компании, полагавшимся пассажиру класса «люкс». Даже после этого Степу не отпустили, а отвели в его каюту, которая оказалась целой квартирой из двух помещений с роскошной мебелью, персидским ковром и даже канарейкой в клетке. Корабельный лакей, которого, как выяснилось, здесь называли «стюард», показал ему апартаменты и на ломаном русском языке предложил канарейку убрать и заменить попугаем. Тут уж Косухин не выдержал и потребовал оставить в покое канарейку, а заодно и его самого.

Ясное дело, неприятности на этом не кончились. Завтрак и ужин ему приносили прямо в каюту, а обедать приходилось в салоне, причем Степино место оказалось через один стул от самого капитана. Рядом с Косухиным, вероятно вполне преднамеренно, был усажен тот самый русскоговорящий помощник, дабы развлекать знатного гостя непринужденной беседой на родном ему языке.

Весь рейс Косухин чувствовал себя отвратительно. Это ощущение было каким-то двойственным. Красный командир люто ненавидел всю окружавшую его буржуйско-мещанскую роскошь, которая несомненно, в полном соответствии с учением Маркса, базировалась на эксплуатации человека человеком. Вместе с тем, самокритичный Степа был вынужден признать, что потребителем этой ненужной и вредной нормальному трудовому человеку роскоши является не абстрактный буржуй, помещик или оторвавшийся от народа интеллигент, а он сам – кавалер ордена Боевого Красного знамени РСФСР и представитель Сиббюро ЦК. Получалось, что Косухин должен был питать классовую ненависть к себе самому, что окончательно портило настроение.

С соседями – такими же сверхбуржуями, обитавшими в каютах «люкс», Косухин из принципа (а равно как из разумной осторожности) не общался. Пассажиры попроще – первого и второго класса, вежливо раскланивались, но не более. Немного придя в себя, Степа рассудил, что недобитый белый гад Арцеулов поступил абсолютно верно – плыть классом «люкс» куда более безопасно, чем в пролетарском третьем. В буржуазном обществе, как твердо усвоил Степа, закон всегда на стороне богатых, а значит подозрений у вездесущей полиции будет меньше. Собственно, никакой опасности он покуда не чувствовал и после нескольких дней плавания отбросил настороженность, научился вежливо отвечать на приветствия пассажиров и начал скучать.

Дело было труднопоправимым. На пароходе играли в бильярд, в карты и даже – как понял Степа, полулегально – в рулетку. Рулетку он отбросил сразу. В карты, благодаря фронтовому опыту, он был не прочь перекинуться разок-другой, но джентльмены и леди играли в такие сложные и непонятные игры, что привыкший к «очку» и «железке» Степа решил не рисковать. Оставалось набивать руку на бильярде, чем Косухин и занимался в нескончаемо долгие вечера после ужина. Правда, на корабле имелась библиотека, но книжки там были на каких угодно языках кроме русского. Единственно, что обнаружил там Косухин, – это свежий, вышедший в прошлом году в Лондоне, альбом Николая Ингвара. Некоторые из картин были уже знакомы, и Степа часами просиживал на палубе, разглядывая странные, ни на что не похожие работы художника. Одна из скучающих дам попыталась вовлечь Косухина в искусствоведческую беседу, но говорила она по-французски, вдобавок излишне громко. Степа ограничился тем, что сходил в каюту и достал из чемодана несколько рисунков, подаренных Николаем Константиновичем. Увидев их, дама обомлела, произнесла: «О-о!» – и поспешила отстать, почтительно поглядев на таинственного русского миллионера, – ценителя современной живописи…

Итак, «Маргарита» подходила к Марселю. Степа стоял на верхней палубе и глядел на надвигавшийся берег. Пароход отклонился вправо, а затем резко повернул влево, на запад, обходя огромный искусственный мол. Пора было собирать вещи и подумать о дальнейшем.

Впрочем, все что можно Степа уже успел предусмотреть. Для этого не потребовалось ни малейших усилий. За несколько дней до того как на горизонте показался Марсель, русскоговорящий помощник капитана специально зашел к «мистеру Косухину», дабы узнать, чем пароходная компания может услужить своему уважаемому пассажиру. Вначале Степа решил проявить бдительность и отказаться от всяких услуг, но затем представил себя на марсельской пристани, в чужом городе, вдобавок без малейшего знания французского языка и решился. Узнав, что «мистеру Косухину» необходимо в Париж, причем как можно быстрее, помощник капитана сообщил, что закажет по радио билет, который доставят прямо на пристань, где «мистера Косухина» будет ждать такси, дабы отвести его аккурат на вокзал. Осмелевший Степа попросил помочь составить телеграмму Валюженичу. Помощник капитана помог и в этом, так что теперь особых забот у Степы не оставалось, по крайней мере до Парижа.

Марселя он так и не увидел. У трапа Косухина встретил юркий молодой буржуй в клетчатом костюме, оказавшийся агентом железнодорожной компании, вручил ему билет и усадил в такси. Надо было спешить: поезд отходил через полчаса…

Степа пришел в себя только в купе. За окном уже мелькали белые аккуратные домики марсельских предместий, с вершин окрестных холмов потянуло вечерним холодком, колеса равнодушно отстукивали километр за километром, а Косухин все не мог поверить, что земля, по которой несет его чистый, новенький, не в пример российским, поезд, – та самая Франция, о которой он столько слыхал и побывать в которой мог надеяться только в составе Красной армии, несущей освобождение пролетариям всех стран. Все это было для Степы слишком – Синцзян, Тибет, Индия, бескрайний зеленый океан – и теперь Франция. Косухин подумал, что едва ли товарищ Смирнов, руководитель Сиббюро, посылавший Степу в иркутсткую тайгу, одобрит его маршрут. Косухин еще раз перебрал пункты своего плана: встретиться с Тэдом, заехать на улицу Гош-Матье к Карлу Бергу: и, если удастся, встретиться с Наташей. Впрочем, о Наташе Степа старался вспоминать как можно реже. Он знал, что где-то по Парижу бродит поганец и трус Гастон Сен-Луи – законный Наташин жених, да и ему самому надо спешить домой, в Россию, где Степу давно уже, вероятно, сочли пропавшим без вести, если не чего хуже. Но, конечно, не это было главным. Главное – это повидаться с братом, если, конечно, таинственный «Пространственный луч» не подвел и полковник Лебедев, командир эфирного корабля «Владимир Мономах-2», сумел вернуться с неведомой Тускулы на родную землю. Большего Степе и не надо – увидеть Николая, узнать, что все у него в порядке, и вернуться в Россию.

…Он проснулся ночью – мгновенно, словно от толчка. Было жарко. Степа поспешил вытереть вспотевший лоб и испуганно оглянулся. В купе было пусто. Попутчики сошли еще вечером, в Гренобле, колеса поезда продолжали деловито стучать, но страх не проходил. Косухин включил ночник – маленькую лампочку у изголовья, сел на койку и закурил. Внезапно сквозь теплынь майской ночи повеяло холодом, словно ледяной ветер коснулся разгоряченной кожи. Степа вскочил, еще раз оглядел пустое купе – и обозвал себя паникером. Конечно, никого в купе нет, а есть лишь разыгравшиеся словно у какого-нибудь интеллигента, нервы. Косухин покачал головой и без всякого удовольствия взглянул на свою небритую физиономию, отразившуюся в роскошном, в полный рост, зеркале.

– Хорош, чердынь-калуга! – пробормотал Степа, покачал головой – и замер…

Все было по-прежнему. Он стоял посреди купе, под ногами стучали колеса, тускло горел ночник, а из зеркала на него глядело отражение. Долю секунды Степан пытался понять, что произошло, затем наконец сообразил и похолодел: изображение в зеркале было другое. Вместо его ничем не примечательной физиономии откуда-то из глубины проступало иное – тоже знакомое, виденное не раз – лицо необыкновенно красивой женщины, чье имя ему впервые назвал командир легендарного 305-го товарищ Венцлав. Только теперь Ксения Арцеулова была одета не в полушубок, как тогда, у гаснущего таежного костра, а в новенькую черную офицерскую форму, и на ее мундире сверкал серебром Георгиевский крест.

Степа сглотнул и осторожно шагнул вперед, очутившись у самого зеркала. Лицо Ксении не изменилось, серые глаза смотрели прямо, и от этого взгляда Косухину стало не по себе.

– Здравствуйте… – прошептал он, но лицо женщины осталось недвижным, даже глаза, как успел заметить Косухин, ни разу не дрогнули. Степа на миг зажмурился – а когда вновь взглянул, лицо женщины уже исчезло, словно все виденное попросту померещилось.

– Фу ты… – успел лишь выдохнуть Косухин, но тут же вновь замер. Зеркало было пустым. Он сам – Степан Косухин – в нем не отражался.

Степа бросился вперед, чуть не ткнувшись в стекло лбом, но гладкая поверхность отражала лишь пустое купе с горящим ночником. И тут, откуда-то из глубины, стало медленно проступать чье-то лицо. Степа закусил губу и заставил себя не двигаться. Лицо было мужским – и тоже знакомым. На Косухина смотрел профессор Семирадский – почти такой же, каким Степа помнил его при жизни, только глаза Глеба Иннокентьевича, обычно веселые и беспокойные, были теперь странно недвижны и тусклы. И тут Косухин начал что-то понимать.

– Что… что случилось? – прошептал он, словно те, за зеркалом, могли его услышать. Лицо Семирадского дрогнуло и начало на глазах меняться. Волосы и борода потемнели, густые брови сдвинулись к переносице, и Косухину показалось, что он вновь стоит на лютом январском морозе посреди старого кладбища. Сквозь зеркало на него смотрел генерал Ирман – такой же, каким видел его Степа в последний раз, и даже на бородатом лице, казалось, лежали все те же нетающие снежинки.

– Что… случилось? – еле слышно повторил Косухин, но Ирман не ответил.

Мертвое бородатое лицо начало медленно исчезать, растворяясь в полумраке…

Еще мгновение зеркало оставалось пугающе пустым, а затем не успел Степа и моргнуть, как там появилось то, чему и надлежало быть – его собственное растерянное и бледное лицо со взъерошенными волосами и закушенной нижней губой. Степа отшатнулся и без сил опустился на край койки.

– Ну все, пора к фельдшеру! – проговорил он вслух, надеясь, что звук собственного голоса немного подбодрит. Отчасти это помогло. Косухин вновь раскурил потухшую папиросу и заставил себя докурить ее до конца, поглядывая в темное окно.

Уже не впервые Степан замечал, что с ним определенно не все в порядке. Привыкший к ясности разум отказывался воспринимать такое. Проще всего было приписать все непонятное, творившееся в последние месяцы, чему-то вполне материальному – последствию ранений или какой-нибудь перенесенной на ногах контузии, подобно той, что свалила Арцеулова. В конце концов не исключались и презираемые Степой нервы, ибо, как к ним не относись, но имелись они не только у барышень, но и у красных командиров. Сейчас, в пустом купе, ему попросту могло померещиться. Можно было забыть и по возвращении отправиться в медицинскую часть.

Пусть так – зато все остальное было на самом деле, и тут уже никакой врач не мог помочь. Мертвый Ирман, ночь в заброшенной церкви, старик в пещере, командир Джор – все это было. Был и Шекар-Гомп – тело еще помнило удары тока, а перед глазами то и дело вспыхивал странный, жуткий и одновременно зовущий свет гигантского рубина. Значит, надо исходить из реальности, как ни противилось этому все Степино естество.

«А если так? – вновь и вновь соображал Косухин. – Если я действительно видел… Ксения, Семирадский, Ирман… Зачем?»

Ответ был один. Они – по своей либо по чьей-то иной воле – приходили о чем-то сообщить. Сообщить – или предупредить… И очень жаль, что на большее Степина фантазия была неспособна…

Степа лег, выключил ночник и, усилием воли заставив себя ни о чем не думать, заснул мертвым сном без сновидений…

Утро было ярким, за окном уже мелькали протянувшиеся на многие километры парижские пригороды, и Косухин поспешил привести себя в порядок. У него будет время подумать обо всем. Сейчас – Париж…

…Толпа запрудила перрон, но Валюженича он узнал сразу. Тэд, наряженный в совершенно буржуйского вида клетчатый костюм с розаном в петлице, стоял рядом с каким-то пухлым коротышкой и, вытянув худую шею, всматривался через поблескивающие стекляшки очков в окна тормозящего состава. Степа радостно рассмеялся и помахал ему сквозь открытое окно. Валюженич заметил, подпрыгнул от неожиданности и устремился к дверям, возле которых уже толпились встречавшие.

– Оу! Стив! Ай эм… то есть… Глэд… Бардзо… – американец беспомощно пытался составить приветственную фразу сразу на трех языках, хлопая Степу по спине и кривя в радостной усмешке физиономию. Наконец, он выдохнул воздух и произнес:

– Товарищ Косухин! Позвольте… э-э-э… витать тебя в Париже – метрополи оф будущей мировая революция!

– Вот это хорошо! – солидно одобрил Степа. – Ну, привет, акэолоджи! Как ты тут, среди буржуев, не закис?

Между тем оказавшийся тут же пухлый толстячок уже тянул на себя Степин чемодан. Тэд помог отнять чемодан у сопротивлявшегося Косухина и кивнул:

– Стив, это есть май френд Шарль Карно – потомственный пролетарий…

Степа с изумлением взглянул на «потомственного пролетария», но коротышка Шарль улыбался столь весело, что Косухин решил покуда не углубляться в классовые проблемы, крепко пожал маленькую ладошку «пролетария», после чего все трое стали продираться через толпу к подземному переходу.

– Шарль не разумеет по-русски, – сообщил между тем Тэд. – Зовсим не разумеет, бат добже знает латыну, грецьку та чайниш…

Степа с уважением поглядел на знавшего загадочный «чайниш» Шарля, тогда как тот, сообразив в чем дело, закивал и наконец уверенно произнес:

– Это… это не есть важно…

Степа взглянул на «пролетария» Шарля с удивлением, но уточнять не стал. Между тем, пройдя бесконечными лабиринтами, они вынырнули на гигантскую привокзальную площадь, где народу оказалось не меньше, чем на перроне, вдобавок тут же стояли, ожидая пассажиров, долгие ряды разнообразных авто. Шарль огляделся, затем уверенно кивнул в сторону чуть ли не самого роскошного из всех – большого белого автомобиля, возле которого суетился шофер, крепкий малый в кожаном пиджаке и таком же картузе.

«Хорош пролетарий!» – усмехнулся Степа, покуда его чемодан размещали в багажнике, а его самого, словно последнего буржуя, усаживали на скрипевшее свежей кожей заднее сидение. Убедившись, что все расселись, Карно произнес: «Огюстен!», – и шофер, даже не спрашивая адреса, осторожно тронул машину с места.

– То, Стив, як я нау спик рашен, то есть по-русски? – не без гордости поинтересовался Валюженич.

– Ничего, чердынь-калуга, – осторожно ответил Степа, стараясь не охладить лингвистический пыл приятеля. – Ну, еще чуток подучишь…

– Это не есть важно, Степан, – вновь повторил Карно и пристально взглянул в глаза Косухину.

– Бат вай, чердынь-калуга? – от удивления Степа перешел на иноземную речь, щедро расходуя немногие известные ему английские слова (французских он покуда подсобирать не успел).

– Стив, ты помнишь мистера Цонхава? – ответил вместо Карно Тэд. – Мы размовлялы…

– Да помню, – Косухин действительно не мог забыть этого. – Так то мистер Цонхава, Тэд!

– Сома дэви! – внезапно произнес Карно, а затем заговорил по-французски, медленно, словно приглашая Степу вслушаться. Косухин вздрогнул. В памяти всплыли слова старика в пещере – тогда они с Ростиславом действительно смогли… Он заставил себя сосредоточиться, вслушиваясь в совершенно непонятную ему французскую речь, и вот, словно откуда-то издалека, к нему стали приходить слова, медленно проступал смысл слышанного.

– Слушай, слушай внимательно, Степан, – говорил Карно. – Я тоже был приобщен к этому ритуалу… Сома дэви – напиток Бога, и это не самое великое из того, что мы теперь с тобой можем…

– К-кажется… я это… понимаю… – проговорил удивленный Степа. Шарль улыбнулся, кивнул и тут же отбросил всякую важность.

– Ну в таком случае, как говорит наш друг Тадеуш – о, кей! Мы сможем с тобой общаться без всяких переводчиков, Степан. Нужно лишь каждый раз немного сосредоточиться…

– А, это… ну… на каком языке говоришь – все равно?

– Насколько я знаю – да. Впрочем, сома дэви способна на большее…

– Ой, ребята, давайте о другом – вмешался Тэд. Теперь он говорил по-французски, но понимать Степе было куда проще, чем расшифровывать его обычный русско-польско-английский суржик. – Шарль, Стив никогда не был в Париже!

– Да, конечно, – усмехнулся Карно, и, обернувшись к шоферу, бросил: – Огюстен, в центр…

Около часу, а то и больше, Косухина возили по Парижу, представляя немного растерявшемуся от обилия впечатлений красному командиру все чудеса столицы мира. Степа лишь неуверенно повторял вслед за Шарлем: Л'Арк, Триомф, Сакр-Кер, Ситэ, Нотр-Дам… Тур д'Эфель добила его окончательно, и Степа впервые осознал хорошо известные ему слова Карла Маркса о том, что капитализм двинул вперед человечество невиданным ранее темпами – и тут же желчно позавидовал. В пролетарской Столице ничего похожего покуда не было

– и не намечалось. Наконец, они пообедали втроем в уютном кафе, которое, как пояснил Шарль, находится в районе Монпарнас и где вечерами бывают какие-то неведомые Степе знаменитые художники.

Слово «Монпарнас» крепко засело у Косухина в голове, и только к концу обеда, когда половой, которого здесь положено было именовать «гарсон» или «гар», подавал буржуйский напиток «кофе-гляссэ», он вспомнил. Где-то здесь, на Монпарнасе, живет генерал-лейтенант Аскольд Богораз, отец вечно кашлявшего притворщика Семена…

– Сейчас приглашаю заехать ко мне, – заявил Шарль, покуда они курили черные, незнакомые Степе папиросы «Галуаз». – Передохнем, а там надо разработать для Степана программу. Лувр, Мэзон д'Инвалид… Да, Версаль, конечно.

– Погодь, Шарль, – остановил его Косухин. – Ты это… У меня здесь дело…

– Да, (то есть, конечно, «йе!») – подтвердил Валюженич, но при этом посмотрел на Степу как-то странно.

– Ну, дело – делом, а Версаль посмотреть надо! – безапелляционно заявил Шарль. – Там, Степан, французские короли жили.

– Ах, короли! – классовое чутье наконец-то проснулось, и Косухин с подозрением воззрился на пухлого самоуверенного Карно. – Слышь, Шарль, а чего это тебя Стив пролетарием назвал? Да еще потомственным?

Карно и Валюженич удивленно переглянулись.

– Оу! – сообразил Тэд. – Стив, я перепутал! Этот жаргон… Я хотел сказать, что Шарль – из семьи потомственных революционеров.

Это было ничуть не лучше, скорее наоборот.

– Его прапрадед был командующим армией французской революции. Лазарь Карно работал вместе с Робеспьером.

О Робеспьере Степа, конечно, слыхал и воззрился на Шарля с явным уважением.

– Да, он был кем-то вроде Троцкого, – кивнул Карно. – Кое-кто до сих пор не может простить нашей семье, что Лазарь Карно голосовал за казнь короля. Моего деда убили за это…

– Ты что! – Степа сочувственно покачал головой. – Во гады! А дед твой, он кто – тоже революционер был?

– Сади Карно был Президентом Французской республики, – пояснил Валюженич, после чего у Степы отпала всякая охота расспрашивать дальше. Шарль, показавшийся ему вначале похожим на обычного бакалейщика, вызывал теперь совсем иные чувства.

– Ладно, – прервал молчание Карно. – Поехали все же ко мне. Мой отец наслышан о тебе, Степан, и будет рад познакомиться. Не волнуйся – он не президент Франции. Он всего лишь сенатор.

С точки зрения Степы это было ничуть не легче, но он вежливо промолчал.

– Мы зайдем к тебе завтра, Шарль, – заявил Валюженич, вставая. – Сейчас у нас со Стивом есть важное дело. Ты не обижайся.

– Ну конечно! Сейчас вы будете разглядывать находки из Шекар-Гомпа, которые не показывали мне! – непонятно всерьез или в шутку обиделся Карно.

– Я всегда знал, что американцы бесцеремонны, а русские – те же американцы, только голодные и небритые…

Тэд проигнорировал эту шовинистическую реплику, после чего Шарль распрощался и укатил вместе с молчаливым Огюстеном, категорическим тоном заявив, что ждет их завтра к пяти.

– Он хороший парень, – заметил Валюженич, когда роскошная машина скрылась в одном из узких монпарнасских переулков. – Немного воображает…

– Наверно, хороший, – не стал спорить Косухин, а затем не без злорадства добавил: – Вот его бы в Шекар-Гомп!..

– Он прекрасно дерется. Между прочим, он уже собирался ехать мне на выручку, но я вовремя дал телеграмму из Морадабада… Кстати, экспедицию он организовал на свои средства…

– Ясное дело – буржуй! – с пониманием кивнул Степа. – Ладно, Тэд, рассказывай…

Валюженич вновь взглянул на Степу как-то странно и нерешительно проговорил:

– Понимаешь, Стив, тут что-то случилось…

– Как? – обомлел Степа. – Чего ж ты молчал! С кем случилось? С Наташей?

– Ну… В общем, я по порядку…

Валюженич начал рассказ, но Степа то и дело был вынужден останавливать приятеля. Понимать Тэда стало почему-то сложно. Смысл слов еле доходил до Степы, приходилось просить, чтобы Валюженич повторил то одно, то другое. Похоже, без Шарля Карно таинственная сила, позволявшая разбирать чужую речь, сразу ослабла.

– Я ведь не пил сома дэви, – пояснил Валюженич. – Тут нужен тот, кто овладел этой силой – как мистер Цонхава, или Шарль – он недаром занимается Тибетом…

Наконец Степа как-то приспособился, и смысл сказанного стал вновь понятен. Тэд прямо с вокзала доставил Наташу на улицу Гош-Матье и сдал с рук в руки господину Карлу Бергу. Они договорились увидеться с девушкой на следующий день. Он позвонил – но Наташа к телефону не подошла. Тэду сообщили, что девушка внезапно заболела. Валюженич попытался узнать подробности, но трубку повесили. Он так и не смог дозвониться, и поехал на улицу Гош-Матье, чтобы поговорить с Бергом. В дом его не пустили, сообщив, что Наташа действительно тяжело больна. Приступ какой-то странной болезни свалил ее в первую же ночь после приезда в Париж.

– Я не писал вам, – вздохнул Валюженич. – Вы были с Ростиславом далеко. Помочь – ничем бы не помогли…

– Ну, так что с ней? – торопил приятеля Косухин. – Наташа… выздоровела?..

– Выздоровела… – как-то неуверенно ответил Тэд и внезапно чуть не крикнул: – Стив, она ничего не помнит! Понимаешь – ничего! Амнезия!

– Что? – Косухин подумал было, что он вообще перестал понимать Тэда. Тот напрягся и медленно заговорил по-русски:

– Амнезия – то колы человек все забывать. Травма мозкова, то… понимаешь?

– Да говори по-английски! – прервал Косухин. – Только медленно, я пойму.

– У нее было что-то вроде воспаления мозга. Врачи говорят, что это результат нервного потрясения. Когда Наташа пришла в себя, то забыла все, что было с ней за последний год, после того как она уехала из Парижа. Сейчас она здорова – но меня не помнит. Я говорил с ней…

Тэд замолчал. Косухин пытался осмыслить услышанное. Значит, амнезия… Он где-то слыхал уже о подобном, но какая-то странность была в том, что рассказывал Валюженич. В самом Шекар-Гомпе и позже, в Индии, Наташа была спокойна и даже временами весела – куда веселее самого Степы. Если бы с ней и вправду было что-то не в порядке, это заметили бы сразу в Индии или на пароходе, покуда они с Тэдом плыли во Францию.

– Меня просили не видеться с нею, – закончил Валюженич. – Я видел ее потом пару раз издалека – вместе с этим Сен-Луи…

Тон, которым было произнесено имя Наташиного жениха, был настолько недвусмысленным, что Степа взглянул на Тэда – и понял если не все, то многое. В душе шевельнулось какое-то неведомое ему доселе малоприятное чувство, но Косухин заставил себя думать о другом:

– Тэд, а… ну… врачи… Может, эту, чердынь-калуга, амнезию, можно вылечить?

Валюженич не ответил и лишь выразительно пожал плечами.

– Вот так, Стив, – проговорил он наконец. – Прежде чем ты поедешь к господину Бергу, ты должен это узнать. Меня просили передать всем, кто был с Наташей эти месяцы, чтоб они ничего не говорили ей о случившемся. Врачи считают, что это опасно…

Косухин не ответил. Значит, Наташа все забыла! И Иркутск, и кошку Шер, и штурм дома на Трегубовской и серых тварей, обступивших старую церковь. Забыла взлетевшую в небо стрелу «Мономаха», забыла Шекар-Гомп, Индию… Это казалось невероятным и страшным…

– Наверное, ее психика не выдержала, – тихо заметил Тэд. – Знаешь, Стив, я подумал – может, это и к лучшему… Для нее, – добавил он как-то неуверенно.

– Психика, чердынь-калуга! Искалечили человека!.. – буркнул Степа и вновь умолк, не желая покуда углубляться в обсуждение этой новой, неожиданной беды. – Ладно, я понял. Ну, не то чтобы понял… Тэд, а этот Карл Берг – как он тебе?

– Оу, мистер Берг – серьезный человек! Он показался мне каким-то мрачным. Ну, это неудивительно, ведь Наташа – его племянница…

– Серьезный, – автоматически повторил Степа. – Стив, а о Николае… О моем брате. Ты… Ты не спрашивал?

– Я хотел, но затем вспомнил все эти ваши игры в секретность. В конце концов, это не моя тайна…

– Да, – кивнул Степа, вставая. – Ты прав. Сам спрошу.

Косухин хотел было ехать на улицу Гош-Матье сразу, но Тэд уговорил его подождать. Берг, по его словам, днем обычно уезжал куда-то по своим научным делам, и застать его можно лишь по вечерам. В конце концов Степа согласился, Тэд поймал такси, и они отправились куда-то на левый берег Сены, где в небольшой квартирке на шестом этаже огромного нового дома обитал Валюженич.

Квартира Тэда была забита книгами, разбросанными там и сям исписанными листами бумаги и, разумеется, всяческими «артефактами», от уже знакомых Степе тибетских рукописей на пергаменте до обратившегося в ржавчину старинного оружия и даже чучела крокодила, выкрашенного отчего-то в желтый цвет. Чучело оказалось с берегов Голубого Нила и использовалось, как пояснил археолог, в ритуальных целях. Особенно много было в квартире всяких идолов, в основном мелких, но, как правило, весьма жутковатого вида.

В угол были свалены несколько кирок разного типа и размера, две лопаты и дюжина ножей. Все это показывалось Степе с соответствующими комментариями. Косухин качал головой и напряженно думал, является ли эта самая наука «акэолоджи» полезной для мирового пролетариата или бедняга Тэд по классовой несознательности посвятил жизнь очередной буржуйской глупости.

Все это, вместе с питием какого-то особого, по словам Валюженича, кофе, присланного ему прямиком из южной Абиссинии, заняло время до вечера. Уже начало смеркаться, когда Степан и Валюженич покинули обиталище студента Сорбонны. Косухин, несмотря на уговоры Тэда, решил ехать к Бергу сам. Он резонно рассудил, что в присутствии американца говорить о делах секретных, связанных с проектом «Мономах», таинственный Наташин дядя попросту не станет.

В конце концов Валюженич сунул Степе несколько десятифранковых бумажек и, вырвав из блокнота листок, аккуратно написал по-французски два адреса – Карла Берга и собственный, дабы Степа мог показать их таксистам. Ясное дело, пользоваться необычным даром в присутствии посторонних не стоило, и Косухин решил общаться в городе, как и полагалось иностранцу, жестами и мимикой. Валюженич вновь поймал такси, Косухин смело бросил «бон суар» в ответ на приветствие шофера и сунул тому бумажку с адресом Берга.

…Улица Гош-Матье оказалась явно не из тех, на которых жили парижские пролетарии. Она почти полностью была застроена двух и трехэтажными особняками с решетчатыми металлическими оградами, из-за которых выглядывали зеленые кроны высоких деревьев. Дом, в котором обитал Карл Берг, был им всем под стать – двухэтажный, с нешироким фасадом, узкими, под старину, окнами и высоким крыльцом. К удивлению Косухина, в окнах не было света, хотя в соседних домах горело электричество.

Отпустив авто, Степа секунду постоял в нерешительности у крыльца. Он вдруг подумал, что полностью безоружен и суется к неведомому ему Бергу без всякой разведки (не считать же разведкой визит сюда мало что разузнавшего Тэда!) Он еще раз внимательно оглядел улицу: она была малолюдна, редкие прохожие не обращали на Степу никакого внимания. Он мотнул головой, отгоняя странную нерешительность, взбежал по ступенькам и уже поднял руку к электрическому звонку, как вдруг странная волна холода охватила его. Руки онемели, кровь застучала в висках, и тихий, еле уловимый голос позвал его:

– Косухин… Косухин… Ты пришел, Косухин…

Степа отдернул руку, быстро оглянулся, но на улице ничего не изменилось. Дом был тих и спокоен. Степан потер ладонью лицо, вновь оглянулся и решительно нажал кнопку звонка.

– Барышня, чердынь-калуга! – пробормотал он, справляясь с недостойной красного командира слабостью. – Нервы, вишь разгулялись!

Дверь долго не открывали. Степа хотел позвонить вновь, но внезапно створка распахнулась и на пороге возник человек в черном смокинге. Пустые холодные глаза уставились на Степу без всякого выражения, безразличный голос произнес: «Мсье?»

– Я… Мне к господину Бергу, – рубанул Косухин, решив, что здесь должны понимать по-русски.

Человек в смокинге не двигался. Степа машинально окинул взглядом крепкую фигуру, заметив, что одежда незнакомца на левом боку подозрительно оттопыривается.

– Передайте – я Степан Иванович Косухин, – вновь заговорил он, с сожалением подумав, что кроме расчески иного средства защиты с собой не захватил.

Дверь закрылась. Потянулись минуты ожидания. У Степы мелькнула недостойная мысль попросту улизнуть, пока есть еще время. Конечно, он не дал этой мысли разгуляться и дождался, пока дверь вновь отворилась. Тип в смокинге окинул гостя все тем же равнодушным взглядом пустых глаз и произнес:

– Заходите, сударь.

На этот раз неизвестный говорил по-русски.

Степа вошел, оказавшись в полутемной прихожей, завешенной почти неразличимыми в полумраке картинами. Он шагнул вперед и заметил, что из темноты появился еще один силуэт. Второй тип был похож как две капли воды на первого: тот же смокинг, тот же равнодушный взгляд, тот же револьвер на боку, разве что ростом повыше и в плечах пошире.

– Прошу за мной, сударь, – проговорил первый тип и направился куда-то вглубь дома. Степа с самым невозмутимым видом последовал за ним. Второй неизвестный в смокинге пристроился сзади.

В коридоре было темно, но откуда-то сбоку лился неяркий свет. Идти приходилось с осторожностью, чтобы не наткнуться на какие-то странные комоды и шкафы, загромождавшие проход. Лакей в черном стал подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. Второй тип в смокинге не отставал Косухин чувствовал себя не особо уверенно, успокаивая себя тем, что в каждом доме свои порядки. Может, этот Берг боится налетчиков.

Поднявшись по лестнице, Степа вновь очутился в коридоре, таком же полутемном, и наконец оказался перед высокой дверью. Первый лакей неслышно приоткрыл ее и кивнул:

– Проходите, сударь. Вас ждут…

В комнате было темно, хотя и не так, как в коридоре: в окно лился неяркий вечерний свет. У окна стоял огромный стол, слева и справа застыли, поблескивая стеклами, высокие, до потолка, шкафы, скрывавшие ряды книг с богатыми сверкавшими золотом корешками, на полу лежала медвежья шкура.

Стол был заставлен странного вида приборами, о назначении которых Степа не мог и догадываться. Тут же лежал большой старинный фолиант, раскрытый приблизительно посередине.

Берг стоял у окна, казалось, не обращая на Степу никакого внимания. Косухин не смутился и воспользовался выпавшей минутой, чтобы получше разглядеть Наташиного родственника. Прежде всего поразил его рост – Карл Берг оказался высок, на голову выше Степы. Но огромный рост почти не ощущался: плечи Берга были широки, тело налито силой. Он был, скорее, не высок, а огромен, одним своим присутствием подавляя тех, кто находился рядом. На Берге был такой же черный смокинг, как и на других обитателях дома, правда спрятанного оружия Косухин не заметил.

Наконец, господин Берг соизволил оглянуться. Лицо его, контрастируя с импозантной фигурой, показалось странно невыразительным и очень бледным, словно Наташин дядя страдал малокровием или пользовался пудрой. Черные – от природы или казавшиеся такими в полумраке – глаза глядели спокойно и без малейшего удивления.

– Господин Косухин! Прошу садиться. Чем могу служить?

Голос у Берга оказался под стать фигуре – громкий, басовитый, и даже негромкий тон не мог скрыть его мощи…

– Я… – начал было Степа, присаживаясь на высокий, с резной спинкой стул.

– Вы, насколько я знаю, знакомый Натальи Федоровны, – прервал его Берг таким же внешне равнодушным тоном, – как сообщил мне господин Валюженич, вы были вместе с нею в Индии… Я благодарен вам, сударь, за внимание, но должен сообщить, что Наталья Федоровна нездорова. Поэтому ваш визит представляется излишним. Вас она не помнит, а лишние напоминания о пережитых ею страданиях будут по мнению врачей ей не на пользу…

Косухин сидел, сжавшись в комок. Берг подавлял, его огромная фигура нависала над Степой, и Косухин чувствовал себя крайне неуютно, словно и в самом деле в чем-то провинился.

– Поэтому, сударь, еще раз благодарю за внимание к нашей семье и на этом прошу завершить вас визит.

– Ну, это я понял, – Степан наконец-то собрался с силами и встал. – Только у меня к вам еще одно дело…

Берг никак не реагировал, всем своим видом показывая, что пребывание Степы в его кабинете и так затянулось.

– Какое же дело, сударь? – теперь голос звучал громче, и в нем чувствовалось раздражение.

– Рцы, мыслете, покой, – рубанул Косухин, вспомнив странный пароль, который когда-то услыхал на ледяном холоде посреди утонувшего во тьме кладбища. – Я по поводу «Мономаха»…

Берг секунду-другую молчал, затем медленно опустился в огромное кресло. Черные глаза смотрели на Степу не мигая, но в этом взгляде по-прежнему не чувствовалось ничего, даже легкого любопытства.

– Какое отношение, сударь, все это имеет ко мне?

– Я брат полковника Лебедева.

Черные глаза на миг вспыхнули, но в них и теперь не было любопытства

– в них горел гнев.

– Значит, вы – Косухин, комиссар Челкеля? Забавно…

«Интересно, а за кого он меня раньше принимал? – удивился Степа. – Ведь я же, чердынь-калуга, сразу представился?»

– В таком случае попрошу вас немедленно покинуть этот дом. Я не приемлю теории и практики господ большевиков. Вы и вам подобные – хуже чумы. Уходите!

– Я уйду! – Степан старался говорить как можно спокойнее, но теперь уже проняло и его. – Но сначала вы сообщите мне, господин Берг, что случилось с моим братом.

– У меня нет сведений о полковнике Лебедеве, – тихо и как-то устало проговорил Берг. – Ни он, ни господин Богораз не выходили на связь. Тускула молчит… Это все, что я могу вам сообщить…

Степе показалось, что в комнате внезапно стало совсем черно. Николай не вернулся! Случилось что-то страшное. Что именно, не хотелось и думать…

– Хотя и не разделяю ваших политических симпатий, все же считаю своим долгом выразить свое сочувствие. Надеюсь, все же, что господин Лебедев еще выйдет на связь и вы сможете встретиться с братом…

Тон сочувствия был ледяным, и Степе стало еще тяжелее. Берг стоял у стола, огромные руки легли на раскрытую страницу древней книги, и тут Косухин вздрогнул: на указательном пальце Берга тускло сверкнул большой тяжелый перстень, которого он вначале не приметил. Похоже, хозяин дома уловил его взгляд – рука с перстнем исчезла за спиной.

Впрочем, эту мелочь Косухин приметил лишь мимоходом. Он все еще не мог осознать случившегося – брат не вернулся.

– Я… хочу… Я вам не верю! – наконец, не выдержал Степа. – У вас должна быть система связи! Этот… «Пространственный луч»! Вы должны знать, что случилось с «Мономахом»!

– Я не обязан отвечать на подобные вопросы, но, если настаиваете, объясню. Связь с «Мономахом» велась с земли – с полигона Челкель. Из того, что мне успела рассказать Наталья Федоровна, я понял, что рубка управления взорвана и связь, естественно, прервалась. Установка, о которой вы упомянули, должна заработать в случае благополучного прибытия «Мономаха» на Тускулу. Одно из двух: или господину Богоразу не удалось наладить ее, или случилось нечто худшее. Нам с вами, господин Косухин, остается лишь ждать…

– Ладно, – Степа мотнул головой. – Я буду ждать. А сейчас я хочу видеть Наташу… Наталью Федоровну. Я должен увидеть, что с ней все в порядке.

– Я уже говорил вам, сударь…

– А я уже слышал! Я ничего не буду это… напоминать. Познакомьте нас, будто я ваш гость и все. Я хочу увидеть, что она здесь и жива.

Берг на мгновение задумался, затем нажал кнопку вмонтированного в крышку стола электрического звонка. Дверь кабинета бесшумно растворилась, и на пороге возник тип в смокинге.

– Где сейчас Наталья Федоровна?

– Они с господином Сен-Луи собираются в театр…

– Пригласите…

Косухин повернулся к двери и замер. Минута, другая – и вот в коридоре послышались быстрые шаги. Во рту у Степы пересохло. Секунда – и Наташа уже была в кабинете. На ней оказалось роскошное вечернее платье, на шее сверкало большими камнями колье. Девушка ничуть не походила на ту, с которой Степа пробирался черными подземельями Шекар-Гомпа. Встреть он раньше такую – то и не оглянулся бы. Обычная дворяночка, каких Степа, в силу своего классового чутья, не выносил.

– Что случилось, дядя? Добрый вечер, сударь. Извините, не заметила…

Последнее, естественно относилось к Степе. Сказано это было так, словно в кабинете Карла Берга появился новый предмет мебели.

Между тем в кабинет вслед за Наташей вошел еще один субъект: невысокий брюнет с пухлым брюшком и уже весьма заметной проплешиной. Вид у него был сонный и одновременно высокомерный, особенно после того как его взгляд упал на Косухина. Очевидно, брюнету с пухлым брюшком явно не доставила удовольствия перспектива знакомства с каким-то Степой.

– Прошу знакомиться, господа, – спокойно, но с еле заметной иронией бросил Берг. – Господин Косухин, наш гость из Большевизии. Моя племянница Наталья Федоровна. Гастон де Сен-Луи, ее жених…

– Вы из России? – Наташа поглядела на Степу с искренним любопытством и протянула ладонь, которую тот нерешительно пожал. – Вы, наверное, офицер? Мой дядя телефонировал каким-то офицерам…

Степан сглотнул, не зная, что ответить. Между тем мсье де Сен-Луи с явной неохотой протянул руку, затем подумал мгновение – и Косухин внезапно сообразил, что ему протягивают для рукопожатия два пальца.

– Гастон! – Наташа, похоже, и сама заметила это, но Сен-Луи лишь улыбнулся, окинув Степу с ног до головы взглядом, в значении которого трудно усомниться.

Кровь ударила в голову. Косухин протянул руку – и подал Гастону один палец. Тот дернулся – и убрал руку, затем что-то шепнул Наташе. Та нерешительно кивнула:

– Господин Косухин… Дядя… Извините, мы спешим…

Степа по-прежнему молчал. Сил хватило лишь на то, чтобы кивнуть в ответ. Уже в дверях Наташа оглянулась. Взгляд девушки скользнул по комнате и на миг остановился на Степе. Косухин вздрогнул: если Наташа действительно собиралась в театр, то настроение ее было не из самых подходящих: в ее глазах он прочел страх, такой, какого не видел даже в подземном склепе Шекар-Гомпа, когда в лицо им дышала смерть. Впрочем, он мог и ошибиться, ведь девушка смотрела на него лишь какой-то миг…

Подождав, покуда стихнут шаги в коридоре, Берг выглянул в окно, а затем повернулся к гостю:

– Итак, вы убедились. Наталья Федоровна здорова, но совершенно не помнит ни вас, ни того, что было в последние месяцы. Я еще раз прошу не напоминать ей об этом и, лучше всего, оставить ее в покое. Если будут новости о господине Лебедеве, я вас извещу…

«Интересно, чердынь-калуга, как это он меня известит? – подумал Степа, покуда молчаливый лакей в смокинге провожал его к выходу. – Он ведь и адрес-то мой не спросил! Вот гад!»

То, что господин Берг не говорил всей правды, было ясно. Он, конечно, знал, кто такой Степа с самого начала. Знал о Челкеле и о Шекар-Гомпе, иначе бы не стал беседовать с ним о «Мономахе»…

…Впрочем, трезво рассуждать Степа покуда был не в силах. Пропал Николай – и по сравнению с этим даже поганая рожа талантливого физика Гастона де Сен-Луи казалась обстоятельством абсолютно второстепенным.

И еще одна мысль не давала покоя. Какая-то мелочь, на которую он вначале не обратил внимания. Степа перебрал еще раз подробности встречи в полутемном кабинете – и тут его осенило. Перстень! Перстень на руке Берга! Большой серебряный перстень, который так похож на тот, что был у Арцеулова! Но ведь Слава дал его брату перед стартом! Правда, Степа видел этот перстень лишь секунду, не больше, но зачем тогда Бергу так поспешно его прятать?

…Стемнело. Улица Гош-Матье была почти пустынна. Степа, плохо знавший местность, с трудом вспомнил, откуда подъехало такси, и побрел в ту сторону, надеясь выйти на более людную магистраль и там поймать авто, чтобы добраться до квартиры Валюженича. Он шел медленно, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Внезапно его внимание привлек смех: на тротуаре, возле большого черного автомобиля, стояло четверо совершенно буржуйского вида молодых людей, о чем-то болтая, точнее перебрасываясь фразами на непонятном Степе французском языке. Похоже, у этой компании было превосходное настроение. Когда Косухин поравнялся с ними, один из четверки ленивым движением достал из кармана большой портсигар, вынул папироску и хлопнул себя по карману, вероятно в поисках спичек. На лице у буржуя появилось легкое разочарование, но тут его взгляд упал на Степу. Курильщик сделал жест, понятый всем вдыхающим никотиновый дым без всякого перевода. Косухин вздохнул и полез в карман за спичками. Когда он поднес огонек к папиросе, то внезапно заметил взгляд одного из четверки. Тут тоже не требовалось перевода. Степа резко отпрянул назад, но было поздно: курильщик отбросил папиросу, и его ладонь метнулась прямо к Степиному горлу. Косухин успел взмахнуть рукой, пытаясь задержать удар, но тут кто-то из стоявших рядом выбросил вперед руку с кастетом.

«Как мальчишку взяли!» – мелькнула последняя мысль, и все исчезло.

2. СВЯТЫНИ ЛОГРОВ

Вначале он услышал гул мотора и почувствовал легкий запах бензина. Болела голова, а кисти, стиснутые наручниками, затекли и ныли. Степа понял, что сидит на заднем сиденье авто, стиснутый с двух боков и лишенный всякой способности к сопротивлению. Ноги, правда, были свободны, но в данном положении они годились лишь на то, чтобы наступить кому-либо из похитителей на мозоль.

– Поручик, он жив?

– К сожалению. Эти большевистские паскуды живучи, словно кошки.

– И все-таки – проверьте пульс…

Говорили, естественно, не на французском, а на самом обыкновенном русском языке, и Косухин горько пожалел, что напрочь потерял столь необходимую бойцу мировой революции классовую бдительность. Выходит, покуда он глазел на Л'Арк Триумф да на Тур д'Эфель, белые гады не теряли времени. Степе стало не страшно, а стыдно.

Чья-то рука легко сжала запястье.

– Как у младенца, господин капитан. Не понимаю, зачем мы с ним возимся?

– Вы на фронте тоже обсуждали приказы, поручик?

– По-моему, он уже пришел в себя, – уверенно предположил третий голос. – Взгляните господа – веки дергаются.

«Ах ты, чердынь-калуга!» – еще раз пожалел о своей неосторожности Степа, но, ясное дело, жалеть было уже поздно.

– Вы совершенно правы, – констатировал тот, кого называли капитаном.

– Господин чекист, можете не притворяться…

Косухин никак не реагировал, и тут кто-то сильно ударил его по лицу.

– Прекратите, поручик! – голос внезапно стал злым и резким. – Не смейте бить пленного!

– Но господин капитан!

– Немедленно извинитесь! – тон явно не допускал возражений. Тот, кого называли поручиком, недовольно пробормотал:

– Прошу прощения, господин чекист…

Играть в прятки было бессмысленно, и Степа открыл глаза. Он не ошибся. Его везли в том самом черном автомобиле, двое молодых людей в штатском сидели рядом с ним на заднем сиденье, еще двое, включая шофера, на переднем. Шторки на окнах салона оказались опущены, но сквозь переднее стекло можно было увидеть освещенную фарами дорогу, вдоль которой мелькали выхваченные неровным светом силуэты деревьев. Итак, его вывезли из Парижа. Кто и зачем – особых сомнений по этому поводу не оставалось.

– Очухались, ваше комиссарское превосходительство? – спросил поручик, сидевший, как выяснилось, слева. Он был молод, даже моложе Степы, но его юное лицо пересекал глубокий рваный рубец.

Косухин решил не реагировать.

– Ничего, у генерала разговорится, – заметил тот, что был за рулем. – Господин капитан, разрешите мне его лично ликвидировать. Должок имеется…

– Это не ко мне, Сергей, – капитан, сидевший справа, был, похоже, не склонен одобрить эту идею. – Никогда не занимался… ликвидацией.

– Тогда выдадим этому типу револьвер и устроим техасскую дуэль, – предложил тот, кто сидел рядом с шофером. – Извините, Виктор, но это ваше чистоплюйство…

Разговор был не из веселых, но Степа заставил себя думать о другом. Эта четверка – явные беляки, видать еще совсем недавно воевавшие против трудового народа где-нибудь на Дону или за Байкалом. Действовали они не по своему усмотрению, а по приказу какого-то неведомого генерала, к которому его, Косухина, и везут. А генерал, и сомневаться в этом нелепо, действовал не без подсказки господина Карла Берга. Все становилось на свои места. Косухин вспомнил полный ужаса взгляд Наташи. Девушка явно что-то знала, и ее странная фраза об офицерах теперь не казалась неуместной.

Авто резко свернуло в лес, прокатилось сотню метров по узкой просеке и выехало на поляну. Блеснул свет фар – еще один автомобиль стоял неподалеку, очевидно дожидаясь встречи.

– Аскольд Феоктистович ждет, – констатировал капитан, когда черная машина затормозила. – Поспешим…

Степа мельком отметил, что столь редкое имя-отчество, вероятно, принадлежит тому самому генералу. Ему почудилось что-то знакомое, но соображать было некогда – Степу вытащили из машины и потащили вперед, навстречу выходившему из другого автомобиля высокому худому совершенно лысому старику. Впрочем, разглядеть внешность генерала было трудно – мешал свет горящих фар, бивший прямо в глаза.

– Вижу, – резкий сухой голос оборвал начавшего было докладывать капитана. – Вы уверены, что не ошиблись?

– Его документы, ваше превосходительство… – капитан передал Степин паспорт старику. Тот, не читая, сунул выданную в Бомбее «липу» в карман:

– Ладно, времени мало, господа. Мешок и веревки захватили?

– Так точно!

Вероятно, захватили не только мешок и веревки, но и несколько кирпичей. А может, поблизости имелось достаточно подручного материала, чтобы упокоить Степу на дне ближайшей речки.

– Что он говорил, капитан? – вопрос был задан небрежно, явно для проформы.

– Ничего, ваше превосходительство…

– То есть? – генерал, уже готовившийся уходить, резко обернулся. – Капитан, вы уверены, что не отправите на тот свет случайного прохожего?

– Да русский он! – вмешался поручик, с нетерпением переминавшийся с ноги на ногу. – Я этих комиссаришек за версту чую!

Генерал подошел поближе и взглянул Степе в лицо. Косухин не преминул усмехнуться, но усмешка тут же погасла: тот, кто смотрел на него, внезапно показался кем-то знакомым. Степа видел этого лысого генерала впервые, но голос, холодные серые глаза, даже эта брезгливая гримаса…

– Господин чекист, мои люди не ошиблись? – в голосе звенела нескрываемая ирония. Вероятно, генерал тоже чуял комиссаров: если не за версту, то за два шага – всенепременно.

– Ошиблись, – буркнул Косухин. – В Чрезвычайной Комиссии не состоял,

– и, подумав, что это может звучать как просьба о пощаде, поспешил добавить: – А вот теперь жалею…

Генерал усмехнулся, и вдруг Степе показалось, что перед ним другое лицо, столь знакомое и памятное. В голове словно блеснула молния. Генерал, живущий в Париже по имени Аскольд Феоктистович! Аскольд Феоктистович Богораз!

– Хорошо, – кивнул старик. – Можете приступать, господа!

– А погодь, Превосходительство, – Степа вновь заставил себя улыбнуться. – А как же это… последнее желание?

– Резонно, – кивнул генерал. – Как обычно – папиросу? Или желаете «Интернационал» исполнить?

Косухин проигнорировал и тон и содержание сказанного. Если это действительно Богораз-старший…

– Вы, Аскольд Феоктистович, когда Семена увидите, то расскажите ему, как меня, чердынь-калуга, кончили. Ему интересно будет.

– Что? – глаза генерала сузились, и Косухин понял, что не ошибся. – Что вы сказали, молодой человек?

– А вы плохо слышите? Могу повторить, чердынь…

– Не дерзите! – генерал подошел совсем близко, голос его упал почти до шепота. – Что… ты… комиссарская шкура… знаете о моем сыне?

– А вам-то что? – Косухин пожал плечами. – Просто расскажите Семену. Он ведь все-таки Руководитель Проекта…

Генерал отшатнулся и медленно обвел глазами стоявших рядом молодых людей.

– Кого вы мне привезли, господа?

– Но господин генерал…

– Дайте его документы!

– Они у вас, ваше…

– Ах да…

Богораз-старший вынул из кармана Степин паспорт. Кто-то из офицеров поспешил включить фонарик.

– Косухин Степан Иванович… Дворянин… Русское консульство в Бомбее… Косухин! Постойте!..

Генерал несколько секунд о чем-то думал, затем вновь поглядел на Степу. На этот раз на его лице было заметно крайнее удивление. Впрочем, это слово в данном случае звучало чересчур слабо.

– Степан Иванович Косухин!.. Господин Косухин, какое вы имеет отношение к полковнику Лебедеву?

– А у нас отчества одинаковые, – буркнул Степа.

– Я бы просил вас отвечать серьезно…

– А я че – несерьезно? Я-то вас сразу узнал – больно на Семена похожи. А если вы действительно занимались «Мономахом»…

– Молчите! – резко прервал его Богораз и обернулся. – Снимите наручники, господа. И оставьте нас вдвоем.

Через минуту руки Косухина были свободны. Офицеры отошли к машине. Степа с Богоразом-старшим остались посреди поляны.

– Вы с ума сошли, молодой человек! Название программы остается секретным!

– Ну да, конечно… – хмыкнул, не удержавшись, Степа. – «Владимир» беспокоится…

– Вы и о телеграмме знаете? Да, господин Берг совершил непростительную ошибку. Но это не освобождает нас от соблюдения тайны…

Он замолчал, а затем полез в карман за папиросой. Генерал, как оказалось, курил те самые черные «Галуаз», которые Степа уже успел распробовать.

– А мне можно? – не удержался он. Курить после всего пережитого хотелось до невозможности.

– Прошу вас, молодой человек… Итак, насколько я понял, вы младший брат господина Лебедева. И, если я не ошибаюсь, были в Индии вместе с госпожой Берг?

– Не ошибаетесь…

– Вы осведомлены о программе… Странно, вашей фамилии я не видел в списках. Впрочем, сейчас это не важно. Господин Косухин, что вы знаете о Семене?

Вопрос был поставлен слишком широко, и Косухин не преминул отозваться:

– У Семена Аскольдовича очки с обыкновенными стеклышками. И он здорово аэропланы умеет водить…

На лице Богораза вновь мелькнула усмешка – на этот раз не ироничная, а обыкновенная – добрая и даже немного растерянная:

– Да, вы правы. Но я, имел в виду другое. Семен… жив?

Тут уже растерялся Степа. Жив ли улетевший куда-то в эфир Богораз-младший, он и сам был не прочь узнать.

– Когда я видел его в последний раз, Семен был жив-здоров, – ответ прозвучал осторожно, зато вполне точно.

– Вы видели его в Омске? Или в Иркутске?

– Я его не только там видел, – Косухин старался теперь отвечать как можно деликатнее, дабы сразу же не проговориться о том, как он в действительности познакомился с генеральским сыном. – Последний раз мы виделись на Челкеле…

– Что? Вы были на Челкеле? Но ведь полигон взорван и запуск не состоялся! Насколько мне известно, Семен даже не добрался туда.

Тут же Степа удивился всерьез. Похоже, Карл Берг не только ему не спешил сообщать всей правды.

– «Мономах» взлетел, Аскольд Феоктистович. Ваш сын улетел на нем вместе с Колей… С полковником Лебедевым. Насколько я знаю, они вышли на эту…

– Орбиту… – тихо подсказал Богораз. – Вы сами видели запуск?

– Да, я сам видел…

Перед глазами вновь встала холодная зимняя степь – и окутанная дымом серебристая стрела, медленно поднимавшаяся вверх в облаках белого пара…

– Не понимаю… – негромко, обращаясь лишь к самому себе, проговорил генерал. – Не понимаю… Почему же мне…

Впрочем, что он имел в виду, было ясно и без особых комментариев.

– А вы у господина Берга спросите, – предложил Степа. – Я вот, чердынь-калуга, попробовал…

– Берг… – повторил генерал. – Он позвонил мне и сообщил, что в Париж прибыл агент ВЧК, который собирает информацию о «Мономахе». Велел устранить его, то есть вас, немедленно… Но… он ведь знал, кто вы?

Степа даже не стал отвечать.

– Да, – решительно кивнул Богораз. – Это уже мое дело. Если Берг действительно предатель… А сейчас я приношу вам, господин Косухин, мои глубочайшие извинения. Надеюсь, мои офицеры не были с вами излишне… навязчивы…

– В самый раз, господин генерал, – Степа почувствовал, что перспектива близкого контакта с заранее припасенным мешком начинает отодвигаться. И вдруг он решился. В конце-концов, Богораз-старший показался ему ничуть не глупее своего отпрыска.

– Только… Аскольд Феоктистович… Господин Берг не очень ошибся. Я, правда, в чеке не состою, но я действительно красный…

– Что? – в серых глазах на миг сверкнуло изумление. – Вы? Брат полковника Лебедева? Но тогда как же… Что вы делали на Челкеле?

– Я был комиссаром Челкеля…

Слово было сказано. Оставалось ждать, не переоценил ли Степа старшего Богораза.

– Комиссар эфирного полигона… – генерал покачал головой. – Вы хотите сказать, что красные… большевики организовали… или помогали организовать запуск «Мономаха»?

Косухину очень хотелось рубануть: «А как же!», – но он предпочел все же сказать правду.

– Не красные. Я помогал. Ну правда, я больше не в окопах… Там китайцы…

Вышло не особо понятно, но Богораз, похоже, что-то уловил.

– Хорошо. Мы еще с вами встретимся, и тогда вы расскажите подробнее. А сейчас еще раз о главном… Мне предстоит сегодня кое с кем побеседовать. Итак, вы знаете точно, что «Владимир Мономах-2» был запущен…

– Двадцатого января…

– Пуск прошел успешно, эфирный корабль вышел на орбиту. На нем улетели мой сын и Николай Иванович. На корабле была смонтирована установка «Пространственный луч»…

– Да…

– После этого полигон был взорван, а вы с госпожой Берг добрались до Индии…

Косухин кивнул, хотя в том, что сказал генерал, была лишь часть правды. Но о Страже Раны говорить не следовало.

– Потом с Натальей Федоровной приключается эта странная болезнь, ее дядя уверяет, что пуск сорван, а все участники операции пропали без вести… Да, а что с господином Казим-беком?

– Он погиб, – коротко ответил Степан, и перед глазами вновь встал дом на Трегубовской и ровная шеренга бойцов с голубыми свастиками на шапках.

– Жаль Георгия… А вы не встречали господина Семирадского?..

– Убили его, – неохотно ответил Степа. О смерти Глеба Иннокентьевича говорить особенно не хотелось.

– Господи, упокой его душу… – генерал медленно перекрестился. – Мы познакомились с Глебом еще когда он был студентом, а я – юнкером… О генерале Ирмане не спрашиваю – мне уже сообщили… Да, мы заплатили дорого… Постойте, Степан Иванович, но, если корабль стартовал, почему не выходит на связь Тускула?

Степа промолчал. Отвечать было нечего.

– Мы отвезем вас обратно, – генерал жестом указал офицерам на машину, а сам кивнул Косухину и зашагал к своему авто. – Вы где квартируете?..

– Я… – Степа замялся, – говорить о Валюжениче он не хотел. – Ну, у одного знакомого… Студента…

– Студента… Постойте… – генерал замер и медленно повернулся к Степе. – А часом этого студента не Валюженич зовут? Американский поляк, археолог, учится в Сорбонне, недавно приехал из Индии?

– А-а… – только и мог отреагировать Косухин.

– Забавно, Степан Иванович! Берг сообщил, что этот студент – американский разведчик, который собирается чуть ли не завербовать Наталью Федоровну. Мне было велено следить за ним и по первому же приказу – убрать. Ладно, сделаем так… Я отвожу вас к Валюженичу: его адрес мне известен. Бергу сообщу, что вы ликвидированы. Завтра рано утром вы и господин Валюженич должны уехать из Парижа… Дня на три… А там – посмотрим…

Тэд уже начал волноваться, но, увидев Степана, мгновенно успокоился и потащил его ужинать, сообщив, что ради приезда гостя он приготовил семейное блюдо – бигос по-польски. Косухин, решив не портить Валюженичу аппетита, проглотил тарелку этой экзотической пищи, оказавшейся необыкновенно пряной и соленой, а затем, как бы случайно, поинтересовался, нет ли у Тэда дел подальше от Парижа. Тот даже не удивился.

– Оу, Стив! То я… То моя праця наукова, розумешь… Ну, как-то…

В этом вопросе требовалась полная ясность, и Степа сосредоточился, вспоминая советы старика. Он должен быть внимательным и забыть обо всем. Он должен лишь слушать Тэда… Но то, что так просто выходило у проклятого беляка Арцеулова и потомственного буржуя Шарля, никак не получалось у Степы.

– То що сталось? – забеспокоился Валюженич. – То невже я мовлю надто непонятно?..

– Ты, Тэд, не волнуйся… – внезапно появилась неведомая ранее уверенность, и Косухин понял, что он добился своего. – Я просто это… хочу научиться… Ты говори…

– Оу, тут ты прав, Стив! – Валюженич заговорил по-английски, и Степа с облегчением вздохнул: он снова начал понимать. – Я и сам хочу попробовать. Ведь, говорят, этому можно научиться и без сома дэви…

– Ну так что с твоей этой, працей науковой?

– Оу, Стив, тут такое дело! Кажется, есть такое русское слово «запарка»?

– Имеется, – согласился Степа. – Че, с учебой зарез?

– Не совсем, но, в общем, что-то близко. Я ездил на Тибет с Шарлем, пропустил чуть ли не год, и мсье Робер того и гляди выкинет меня за безделье. Экзамены я сдал, но мне надо срочно закончить семестровую работу по археологии. Я бы ее за неделю написал, но у меня не хватает материала. Надо как раз съездить в Бриньоган… Это в Бретани – на западе. Там в местном музее есть некоторые уникальные экспонаты. Ну и еще кое-что… Если бы не твоя телеграмма, я был бы уже там…

Тут же был принесен атлас, и Степа получил возможность ознакомиться с местоположением полуострова Бретань и маленького городка Бриньогана, приютившегося на самом берегу Атлантического океана. Косухин прикинул расстояние и рассудил, что от Парижа до Бретани и вправду неблизко.

– Дня за три управимся? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Ну (Тэд, естественно сказал «велл»), если постараться… Стив, а что случилось? Ведь ты же еще не посмотрел Париж. К тому же, здесь Наташа… То есть хочу сказать, что здесь господин Берг…

– Да, это точно… – Косухин помолчал, стараясь подобрать слова поубедительнее. – Тэд, ты это… ну, доверяешь мне?

Валюженич даже обиделся:

– Ты же знаешь, Стив, что я, как потомок великопольских шляхтичей и американских янки, испытываю биологическую ненависть к русским, а особенно к большевикам и более всего к красному офицеру Косухину, который однажды спас одного молодого дурака на Тибете…

– Ты, Стив, это… не надо… Знаешь, не люблю, чердынь-калуга, говорить об этом, но я ведь батальоном командовал. У меня таких, как ты, пятьсот ребят было…

Валюженич на миг задумался, а затем заговорил уже совершенно иным тоном:

– Извини, Стив. Я, кажется, действительно дурак. В общем, жду приказаний, мой бригадир. Вопросы, как я понимаю, задавать не следует?

– Потом вопросы. В этом, чердынь его… Бриньогане. Завтра утром выехать сможем?

– Ну конечно… С вокзала позвоню Шарлю…

– Не надо, – Косухин резонно рассудил, что оглашать их маршрут следует как можно меньше.

– Но Стив! Если мы с тобой исчезнем, Шарль мобилизует своего отца-сенатора, а тот – всю французскую полицию вместе с Сюртэ женераль и Вторым бюро Генштаба!

– Ладно. Но скажи ему, чтоб помалкивал. И вот еще. У тебя ну… оружие имеется?

– Откуда? Я ведь мирный обыватель!

Произнеся эту фразу, Валюженич как-то странно подмигнул, а затем извлек из шкафа замотанный в тряпки револьвер и несколько обойм. За этим последовал кинжал в ножнах и кастет. Косухин лишь усмехнулся. На что-то подобное он и надеялся.

– В общем, молчу и подчиняюсь, – заключил Валюженич. – О визите к Бергу, о котором ты так ничего и не сказал, расспрашивать, как я понял, не следует…

Косухин лишь молча кивнул. Бог весть как отреагировал бы Тэд, расскажи он все, что приключилось с ним сегодня. Главное сейчас – ненадолго уехать, чтобы те, кто наблюдал за ними, потеряли след. А там видно будет…

Тэд поднял Косухина в половине шестого. Он, похоже, спал еще меньше: рюкзак был уже собран, у порога лежали две, аккуратно завернутые в мешковину, кирки, а вычищенный револьвер уложен в кобуру и тут же вручен довольному Степе. Кинжал и кастет Валюженич пристроил у себя за поясом. Последней была уложена большая карта Бретани с каким-то пометками и пухлая тетрадь, в которой, как пояснил Валюженич, он делал рабочие записи. Проблема была лишь с деньгами: у студента они оказались на исходе. Но Степа тут же нашел выход: его фунтов-стерлингов хватило бы на десять таких поездок. Поменять фунты решили в банке города Ванна, где как раз следовало делать пересадку.

Пока такси мчало их на вокзал, Косухин прикинул, что для поездки в обыкновенный провинциальный музей кирки, в общем, не нужны, но не стал заострять на этом внимания.

С вокзала Валюженич позвонил в особняк Карно, разбудил видевшего сладкий сон Шарля и кратко проинформировал его о происходящем. Тот вначале пробовал было задавать вопросы, но затем капитулировал, пообещав молчать, словно рыба, и ничего не предпринимать…

…Поезд был полупустым. В купе второго класса Тэд и Косухин оказались вдвоем, и Валюженич предложил тут же лечь спать. По его словам, наука «акэолоджи» требует умения спать в любое время дня и ночи, дабы в нужный момент быть готовым действовать в полную силу. Степа одобрил правила сей мудреной науки. Сначала он хотел предложить дежурить по очереди, но затем рассудил, что, случись чего, это не поможет. Валюженич немедленно уснул, а Степа еще долго не спал, глядя на мелькавшие за окном деревеньки, на добротные дома, крытые красным шифером, и в очередной раз жалел о том, что его знакомство с Францией складывается так неудачно. Даже рассказать оставшимся в России друзьям-товарищам, и прежде всего, конечно, давнему приятелю Кольке Лунину, будет, считай, нечего. Разве что, обрисовать забавную сценку на лесной поляне, когда Степу чуть было не сунули в мешок с кирпичами. Правда, за подобными впечатлениями можно не ехать так далеко.

После полудня пообедали в вагоне-ресторане, и отоспавшийся Тэд решил ввести своего недостаточно подкованного в науке «акэолоджи» друга в курс дел. Степа приготовился слушать: о Берге говорить рано, а кроме того, ему и в самом деле было любопытно. При всем презрении к вредному сословию интеллигентов, красный командир Косухин уважал науку, которая, как известно, приблизит светлое будущее всего человечества. Для начала Валюженич попытался объяснить Степе название своей семестровой работы. На этом рассказ замер и надолго, ибо Валюженич писал на тему: «Атрибутация памятников Псевдоартуровского круга на примере Бретани». Тут уж не помогали не мимика, ни скудный Тэдов запас русских слов.

– Ты бы попроще… – в конце концов взмолился Косухин, мысленно ругая проклятый царизм, не давший ему возможности получить должное образование. Слово «атрибутация» его особо пугало.

– Ну Стив! – Валюженич вздохнул и начал говорить помедленнее, чтобы Степа сумел не только понять, но и осмыслить услышанное. – В Западной Европе бытуют легенды о короле Артуре. Он жил давно и правил королевством, которое называлось Логрис. Этот Логрис, по одним данным, находился в Англии, но по более древним – во Франции, в Бретани… Пока понятно?

– Валяй дальше, – покуда и вправду было понятно.

– В Средние века Артура очень почитали. В Бретани было много мест, которые легенды связывали с его именем. В церквях и в частных домах хранилось много артефактов, которые, якобы, относились к Артуру и его рыцарям. Конечно, все эти вещи – более поздние, но очень интересно, как в Средние века люди себе представляли Артура и все, что с ним связано…

– Ага, постой! – кое-что начало доходить. – А ты описываешь эти, чердынь-калуга, артефакты…

– Оу йе! Конечно! Это позволит изучить развитие артуровской легенды. Ведь среди этих артефактов – оружие, украшения, даже одежда. Значит, мы можем представить, как люди тогда воспринимали Артура и все королевство Логрис…

– Ну, это я понял, – все оказалось даже проще, чем Степа думал. – Ты, значит, ездишь по музеям…

– Я уже почти все сделал. Вот только Бриньоган остался, – там музей очень старый, создан еще при Людовике XVI-ом…

– Угу-угу, – Степа сделал вид, что поверил, а затем внезапно, как это делалось при допросах пленных, рубанул: – А кирками ты, Тэд, решил чего, в витринах музейных ковыряться?..

– Кирки… – растерялся Валюженич. – Понимаешь, Стив, для нас археологов, инструмент очень важен. Настоящую археологическую кирку в провинции найти трудно. Лопаты достать можно, а вот кирку я обычно беру с собой…

Он затих, потом вздохнул и начал рассказывать о главном.

За эти пару месяцев Валюженич объездил почти всю Бретань – и не зря. Он работал не только в музеях, но и в библиотеках и архивах, среди которых встречались и незнакомые его коллегам. В одном из них Тэду удалось найти рукопись XII века, в которой совсем по-другому рассказывалась история Логриса.

– Понимаешь, Стив, во всех легендах логры – это обыкновенные люди. А в этой рукописи я прочитал, что они – тристеры, то есть могут менять свой облик. Пришли они откуда-то с востока, а затем, после смерти Артура, вернулись назад. Настоящее название их – дэрги. Там даже приводится несколько заклинаний на языке дэргов – я их переписал, – это, похоже, действительно какой-то древний язык. В общем, эти логры-дэрги какое-то время повелевали обычными людьми, причем творили настоящие чудеса. Во всех легендах об Артуре сказано, что он смог вытащить впаянный в камень меч одной рукой…

– Ну мало ли чего, чердынь-калуга, рассказывают! – пожал плечами реалист Степа.

– Йе, конечно! Но что интересно – я рассказывал об этих дэргах шефу – мсье Роберу, и тот показал мне выписку из одной византийской рукописи, где говорилось о том же, только дэрги там назывались «дарами». Значит, эту легенду знали и в Византии!

– Дары! – что-то знакомое промелькнуло в памяти. Степа где-то уже это слышал, правда не обратив тогда особого внимания. Валюженич продолжал с увлечением рассказывать о том, насколько его находка позволит изменить всю историю складывания легенд артуровского цикла, но Косухин не слушал:

«Вспоминай, – приказал он себе. – Дэрги – необычные люди, вернее, совсем не люди. Они способны творить чудеса… Да! Они способны творить чудеса, разгонять оборотней, у них есть какие-то амулеты, и о них написал статью один ссыльный учитель!»

– Родион Геннадиевич! Ну конечно!

Тэд удивленно умолк, а Степа медленно, чтобы не сбиться, стал пересказывать все, что сумел вспомнить: об учителе-дхаре из таежного села, в поселке Якша на Урале, где живут потомки дхаров и молятся возле какого-то Дхори Арха, о Перстне Духов, которых Родион Геннадиевич называл «вагры»…

Валюженич слушал с открытым ртом, затем судорожными движениями выхватил блокнот и начал набрасывать понятные лишь ему стенографические значки. Наконец он перевел дух:

– Стив! Что ж ты молчал! Это же!.. Это же…

– Да откуда мне было знать, что это, чердынь-калуга, тебе интересно?

– вполне резонно возразил Степа. – Ну, легенды… Ты же сам говоришь, что эти дэрги пришли с востока.

Он как раз к месту вспомнил, что Родион Геннадьевич что-то говорил о своей статье, которая была издана в… И тут память наконец отказала. Косухин лишь сообщил, что статья напечатана в каком-то журнале, имевшем отношение к Академии Наук.

– Оу, так это наверно «Известия Императорской Академии Наук»! – Тэд сделал пометку в блокноте. – У нас в библиотеке есть все комплекты, пересмотрю за час! Хорошо, что я научился немного читать по-русски! Ну, Стив!

Косухин, впрочем, не числил за собой особых заслуг. Дары-дэрги – пользы и особого толку в этих сказках он не видел. К тому же, покуда ничего не было сказано о кирках, о чем он не преминул намекнуть Тэду. Тот вздохнул:

– Оу, Стив, ты заставляешь меня признаваться в покушении на закон. Если меня задержат, то получу на всю катушку…

Тут уже Степе стало интересно. Валюженич вновь вздохнул и продолжил рассказ.

В этой же рукописи он прочел о том, что логры-дэрги владели четырьмя священными реликвиями, которые они привезли с востока. Эти реликвии, вернее таившаяся в них сила, позволяли дэргам удерживать власть над людьми. Первая из них – знаменитый меч, который позже принадлежал Артуру.

– В поздних рукописях его называли «Эскалибур» – втолковывал Тэд, – но в этой книге он назван просто Темный Меч. Он давал силу поражать врагов на расстоянии.

Косухин согласился, что подобное оружие вполне могло бы пригодиться и в двадцатом веке.

– Потом – знаменитое кольцо Артура, перстень, заклинавший духов…

И тут Степа вздрогнул. Серебряный Окс Вагрэ – Перстень Духов! Кольцо, которое носил Арцеулов, о котором спорили Богораз и Семирадский! Кольцо, которое привиделось Степе на руке Берга!

– А какой он, этот перстень? – осторожно спросил он.

– Оу, перстень Артура описан весьма подробно. Он серебряный с большим белым камнем. Этот камень может менять цвет.

– Ясно… – описание явно не подходило. На перстне Арцеулова никаких камней нет – лишь массивная серебряная печатка с двумя змейками.

– Кольцо и меч последние логры унесли с собой на восток. По легенде у них была еще одна, самая главная, реликвия – корона, вернее Венец Логров. Этот Венец был на голове Артура и давал ему способность предвидеть будущее и знать о прошлом.

– Так ты его, чердынь-калуга, выкопать решил? – усмехнулся Косухин. – Ну даешь, «акэолоджи»!

– Венец Логров был разбит во время последней битвы Артура с Мордредом. Его осколки пропали бесследно. Но у дэргов оставалась четвертая реликвия – ножны…

Валюженич открыл блокнот и показал Степе рисунок:

– Я срисовал с рукописи. Эти ножны, якобы, защищали их владельцев от любого оружия. Перед последней битвой их похитили у Артура, поэтому он не был защищен и получил смертельную рану. В Бретани в музеях хранятся две пары таких ножен – конечно, все более поздние. Кстати, такие ножны должны быть в музее Бриньогана…

– Так это же подделки! – разочаровано протянул Косухин. – Вот если бы знать, где настоящие…

– Если б знать… – согласился Валюженич и, внезапно склонившись к самому уху Степы, прошептал: – Я знаю! Я знаю, где настоящие, Стив! В рукописи сказано! Там даже рисунок места, где они спрятаны! Понимаешь?

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! – усмехнулся недоверчивый Косухин. – Да с этого самого XII века могло ничего не уцелеть!

– Уцелело, Стив! Я проверял! Это церковь святого Иринея неподалеку от Бриньогана! Она разрушена в годы революции, но стены и фундамент уцелели, понимаешь? Там сейчас пусто, развалины! Ну, в общем, ты понял…

– А закон причем?

– Ну, вести раскопки без разрешения нельзя. Кроме того, все найденное принадлежит государству, а мне, признаться, не хочется отдавать эти ножны. Хотя бы первое время… Стив, я буду копать сам. Ты останешься в городе…

– Вот еще, чердынь! – возмутился Степа. – За кого ты меня, Тэд, принимаешь? К тому же, ты две кирки взял.

– Ну… Думал нанять кого-нибудь из местных. Им бы неприятность не грозила – отвечаю я.

– Вот именно, – кивнул Косухин. – Нет, Тэд, ты точно – гнилой интеллигент. Ладно, поищем твои ножны. И это все?

– Мало? – усмехнулся Валюженич. – В общем, все. В рукописи еще сказано, что, потеряв реликвии, логры лишились части своей силы и были покорены людьми. Но что сила вернется к ним, если удастся собрать все четыре реликвии вместе…

– Сказки! – зевнул Степа. – И тебе, Тэд, за эту бузу деньги платят? Я б на это и гроша, чердынь-калуга, не дал, разве что когда коммунизм настанет и всем будет по потребностям…

На это несознательный Валюженич заявил, что ждать придется слишком долго, и Степе пришлось пуститься в длительные разъяснения по поводу основных теоретических положений единственно верного учения. Тэд безропотно слушал, но Косухин остался все же недоволен: полностью переубедить Валюженича, воспитанного на антинародной доктрине индивидуализма и прагматизма, не удалось…

До Ванна добрались лишь к вечеру. Пришлось заночевать в привокзальном отеле, потратив последние деньги. Поезд до Бриньогана уходил утром, к тому же приходилось ждать, покуда откроется банк.

С банком чуть было не вышла неувязка. Когда забывший о бдительности Степа вывалил на стол перед кассиром пачку фунтов стерлингов, у того на лице появилось такое выражение, что Косухин мигом почуял опасность. Вероятно, пачки фунтов не каждый день приносили в этот заштатный банк, обслуживавший корабельщиков и окрестных фермеров. Положение спас Валюженич, вернее его американский паспорт. Лицо кассира мигом приняло совсем иное выражение, фунты были разменены на франки, а Косухин еще раз обругал себя за беспечность.

По пути на вокзал, воспользовавшись часом свободного времени, Тэд завернул к серой громаде Ваннского замка. Здесь был музей. Правда, осмотреть его не пришлось (времени было мало), но Валюженич провел Степу вдоль огромных стен, показав полуразрушенные башни и старинные, обитые проржавелым железом ворота. Тэд сыпал именами герцогов бретонских, которые творили в этих стенах свои феодальные безобразия, а Косухин лишь качал головой, прикидывая, что взять такой замок мудрено даже сегодня, разве что с помощью батареи тяжелых гаубиц. Напоследок американец поведал Степе историю какого-то Робера д'Артуа, который сей замок штурмовал и здесь же нашел свою смерть. Поскольку Степа по вине проклятого царизма не сумел приобрести необходимые сведения об истории Средних веков, Валюженич вкратце рассказал ему об этом самом Робере д'Артуа который, оказывается, был авантюристом, спровоцировавшим Столетнюю войну. Узнав об этом, Косухин рассудил, что печальный финал этого милитариста более чем закономерен.

В Ванне оставалось еще много любопытного, во всяком случае если верить Тэду, но надо было спешить на поезд. В вагоне оказалось полным-полно фермеров, ехавших с Ваннской весенней ярмарки, и путешественники забились в угол купе, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, их соседи были заняты своими разговорами, разве что то и дело стремились угостить Тэда и Степу местным «кальвадосом», который оказался на поверку жуткой кислятиной.

В Бриньоган поезд пришел после полудня. Подождав, покуда высыпавшие из поезда фермеры разойдутся, Валюженич предложил Степе пройтись к морю и наметить дальнейший план действий. Здесь, на пустынном берегу, где под ногами скрипел белый песок, сушились на кольях старые рыбацкие сети и замерли вытащенные на берег черные баркасы, в этот час было безлюдно. Погода испортилась. Дул холодный ветер, небо покрылось тяжелыми тучами, по серой поверхности моря одна за одной шли высокие, в гребешках пены волны.

– Не похоже на Индийский океан! – поежился от холодного ветра Валюженич. – А вообще-то, хорошо. Люблю море!

– Вроде Балтики, – рассудил Степа. – Невесело здесь, чердынь-калуга!

– Оу, это замечательные места, Стив! Здесь высаживались викинги Эриха Рыжего, готовясь к бою с дружиной бретонского герцога Иоанна! Представляешь?

– Не-а, не представляю, – улыбнулся Степа. – Я ведь, Тэд, неученый совсем. Хорошо тебе – выучишься, станешь этим самым «акэолоджи»… Толку, правда, с вас, интеллигентов!

Валюженич тоже усмехнулся:

– А нас, – американцев, еще называют прагматиками! Ничего Стив, кончиться ваша дурацкая война, я прижму своего папашу, а Шарль – своего, и мы определим тебя в Сорбонну. Ну, если захочешь, – в Кембридж.

– Куда, чердынь-калуга? Не, товарищ акэолоджи, у меня дела. Пока во всем мире Коммунию не построим!..

– Стив! Слушай, да это же сказки! – не выдержал Валюженич. – Ты же умный человек! Как можно верить в эту эсхатологию?

– Во, слова выучил, – покачал головою Степа. – Это не сказки, Стив. Просто за это надо дорого заплатить.

– Догадываюсь чем. Если, к примеру, головой Ростислава и твоей – то я не согласен. Своей, кстати, тоже…

Степа не стал вступать в эту бесплодную дискуссию. Он хорошо знал, что чаще всего гибнут как раз те, кто вовсе не собирается отдавать жизнь. Но эту очевидную истину развивать не тянуло.

– Ладно, Тэд. Тут нас, вроде, никто не слышит. Так вот чего было с мной в Париже. Только не перебивай, а то собьюсь…

Валюженич слушал Степин рассказ молча, лишь качая головой. На его подвижном лице то и дело появлялась гримаса то ли удивления, то ли крайнего возмущения.

– Знаешь, Стив – не выдержал он наконец. – Ты настоящий дикарь. Полинезиец, мумба-юмба, в крайнем случае – зулус!

– Благодарствую, – степенно ответствовал Косухин.

– Мы же в цивилизованной стране, а не на Тибете! Надо было немедленно заявить в полицию! Там бы этого генерала мигом познакомили с соответствующими статьями уголовного кодекса…

– Не надо, – негромко, но уверенно возразил Степан. – Обойдемся без полиции!

– Ну, знаешь ли! Мешок с кирпичами… А может, тебе этого Богораза жалко? Слушай, ты вообще за белых или за красных?

– За красных. Разве в Богоразе дело? Вот Берг этот…

– Йе, тут ты прав. Слушай, а ты это кольцо разглядел?

Валюженич, как это часто случалось, сумел ухватить главное. Но Степа не был уверен. Почему Бергу не иметь такое же кольцо? Может, подобный перстень – какой-нибудь опознавательный знак программы «Мономах», нечто вроде пароля? Но тревога не уходила.

Они вернулись на вокзал, забрали из камеры хранения рюкзак и кирки и двинулись в город, но успели лишь пересечь маленькую привокзальную площадь, как послышалось фырканье, и из ближайшего переулка, распугивая непривычных к таким впечатлениям местных лошадей, выкатил небольшой ярко-красный спортивный автомобиль. Степа хотел было на всякий случай ускорить шаг, но Валюженич жестом остановил его и что-то пробормотал.

– Что? Ты чего? – не понял Косухин.

– Как говорят в детективных романах, я так и знал. Ладно, пошли встречать.

Недоумевающий Степа проверил прикрепленный у пояса револьвер, но тут же все разъяснилось. Дверца красного авто открылась, и оттуда выскочил Шарль Карно в зеленой военной куртке, но без погон.

– О-ля-ля! Где вас носит? – воскликнул он самым недовольным тоном. – Тадеуш, я уже был в музее и завернул в местный отель! Что я должен был подумать? И вообще, с твоей стороны – это последнее свинство! Мы же договорились ехать вместе!

Впрочем, встретив потерявшихся было приятелей, Карно быстро успокоился и сообщил, что он сам, равно как и его персональный автомобиль, в их полном распоряжении, тем более, что до развалин церкви святого Иринея придется добираться километров двадцать, а такси в этих диких местах не водятся. Косухин вздохнул – похоже, тайная экспедиция Тэда была вовсе не такой уж тайной.

Автомобиль вновь фыркнул, чихнул и бодро покатил по вымощенной булыжником улице. Бриньоган был двухэтажным: большие каменные, крытые бурой черепицей дома, казалось, успели пережить не одно столетие. Люди встречались редко, небольшой, под деревянным навесом рынок был пуст, лишь время от времени по брусчатке мостовой проезжали велосипедисты или крестьянские повозки.

– Провинция! – прокомментировал Карно. – Живой музей. Уверен, что половина здешних обитателей уверена, что Францией до сих пор правят Бурбоны. Мой предок посылал в эти места не одну карательную экспедицию, да все без толку.

Косухин с пониманием поглядел на Шарля. Что такое карательная экспедиция, объяснять не требовалось. Карно уловил его взгляд:

– Да, Степан, здесь жили самые отчаянные контрреволюционеры – белые, прямо как у вас. У меня, признаться, душа кипит. Самое шуанское гнездо! Эх, сюда хотя бы одну «адскую колонну» генерала Россиньоля!

Впрочем, Бриньоган на этот раз избежал участи, которую обещал ему потомственный революционер. Автомобиль, изрядно распугав лошадей и удивив редких прохожих, затормозил у похожего на все остальные двухэтажного дома, где размещался местный музей. Появление трех путешественников вызвало настоящий фурор. Пожилой директор, узнав, что к нему приехали из Парижа, да еще из Сорбонны, потащил гостей в свой кабинет, угостил их все тем же «кальвадосом» и сообщил, что весь музей в их полном распоряжении.

Валюженич тут же устремился в кладовку, носившую научное название «фонды», а Шарль и Косухин прошлись по второму этажу, где была представлена основная экспозиция. Вид старинных доспехов, прялок и потемневших от времени распятий вызвал у Степы смертную тоску. Карно не настаивал, он сам видал и не такое. Он потребовал предоставить им отдельную комнату и кофейник, что было мигом исполнено. Затем неутомимый Карно заварил кофе, а сам удалился, вскоре вернувшись с огромной, обтянутой в потемневшую от времени кожу, книгой.

– Взял на время из экспозиции, – сообщил он. – Это «Хроника Бретани» XIII века – самое ценное, что имеется в здешнем сарае. Покуда Тадеуш будет мучиться своей ерундой, займусь делом.

Он осторожно раскрыл медные застежки и со скрипом приоткрыл обложку.

– Просто преступление, что это находится не в библиотеке Сорбонны, – заметил Карно, перелистав несколько толстых пергаментных страниц. – Здесь ее того и гляди отдадут сапожнику! Смотри, Степан.

Косухин без особого интереса поглядел на ровные ряды аккуратно выписанных черными чернилами букв, на красную киноварь заглавий и на странные, не похожие ни на что рисунки.

– Это про войну? – поинтересовался он на всякий случай.

– Угу. Почитать хочешь?

Косухин лишь улыбнулся. Но Шарль, глотнув кофе, пододвинул стул поближе.

– Я хотел показать тебе одну вещь. Помнишь, я говорил тебе, что сома дэви дает человеку больше, чем умение понимать без переводчика. Смотри сюда. Просто разглядывай текст. Только внимательно.

Степа недоверчиво стал всматриваться. Буквы были занятные, но совершенно незнакомые. Латинский шрифт под пером переписчика был искажен до полной неузнаваемости. Косухин добросовестно вглядывался минуту-другую и уже хотел отдать рукопись Шарлю, когда в голове внезапно промелькнула странная фраза: «Многих порази…» Он вздрогнул, стал медленно водить пальцем по строке, и странный далекий голос начал подсказывать ему:

– «Пришли в лето Господне 983-е безбожные язычники-даны и взяли аббатство святого Лаврентия, могилы вскрывши и живых многих порази. И поднял герцог Пьер свое знамя над главным донжоном Ванна…»

Степа закрыл глаза. В ушах шумело. Он вновь открыл глаза, бросил взгляд на полетевший лист пергамента и вздохнул.

– Что, получается? – нетерпеливо поинтересовался Карно. – Получается, Степан?

– «Поднял этот… герцог свое знамя над главным… как его… донжоном Ванна…» – неуверенно повторил Степа.

– «…и созвал рыцарей храбрых и вассалов их, и двинулся на данов в третий день после Троицы…» – подхватил Карно, глядя в книгу. – Теперь понял?

– Это на французском, что ли? – жалобно спросил Косухин. Такое даже для него было несколько чересчур.

– Хуже, Степан. Это испорченная средневековая латынь. Ее даже специалисты читают с пятого на десятое. Это что! Я позавчера взял хеттский текст. Его вообще никто никогда еще не переводил. И вот пожалуйста, узнал о каком-то Табарне, который ходил войной на город Цальпу и захватил быков и три колесницы. Жаль, никто не поверит. Пока, по крайней мере. Больше покуда не читай – устанешь с непривычки.

Но Степа и не собирался знакомиться с рукописью дальше. Впечатлений хватало и так. То, что он умел теперь, было поразительно – но совершенно бесполезно. На что ему, командиру рабоче-крестьянской Красной армии, умение читать этот архивный хлам? Это для Шарля, ну и для Валюженича, конечно, тоже…

– Голова не болит? – поинтересовался Карно, заметив его состояние. – У меня сперва дико болела. Ничего, Степан, это только начало. Я уверен, что смогу еще больше. Представь, беру старое письмо – и начинаю разговаривать с автором! Уверен, это получится.

– Свихнешься, – констатировал Степа, но Карно лишь рассмеялся.

– Может быть. Паду жертвой науки. Во всяком случае, это нужнее для человечества, чем сгинуть где-нибудь у вас в Таврии во время штыковой.

Степа был настолько под впечатлением от случившегося – что даже не нашел в себе сил кинуться на защиту столь нагло попираемых пролетарских идеалов. Стало страшно он боялся Шарля и еще больше – себя. Странный дар он получил в заброшенном храме, когда пил из холодной серебряной чаши…

Валюженич появился часа через три. Он бросил на стол тетрадку, хлебнул холодного кофе и удовлетворенно проговорил:

– Две кольчуги, ожерелье, ножны и обломки меча. Все – не старше XII-го века. Ну, теперь порядок. Скучали? Шарль, ты что, за «Хронику» взялся?

– Перелистал, – небрежно заметил Карно. – Мы со Степой картинки разглядывали. Ну что, можно ехать?

– Да. Я как бы ненароком спросил – там сейчас пусто. Церковь обследовали года два назад, но лишь сняли план и сфотографировали. Думаю, мой визит не вызовет удивления.

– Если не засветимся, – согласился Карно, вставая. – Поехали, Степан. Как говорится: «Вперед, сыны отчизны милой, мгновенье настанет…»

Косухин вяло, без всякого интереса поплелся вслед за оживленными, решительными археологами. Предстоящая поездка ему почему-то окончательно разонравилась. Книга еще ничего, а вот если Карно вздумает поговорить с какой-нибудь каменной статуей…

…Авто быстро проехало через весь город и помчало по пустынной дороге. Слева и справа виднелись небольшие поля, на которых колосилась невысокая, только начинавшая желтеть озимая пшеница. Затем поля кончились и потянулись пастбища, по которым бродили упитанные бретонские буренки. Земля была неровной, то и дело она горбилась небольшими холмами, там и сям громоздились серые валуны. Все это было под стать безрадостной погоде и поневоле наводило на невеселые мысли.

Впрочем, Карно и Тэд не обращали на природу не малейшего внимания. Вначале Шарль долго язвил Валюженича, обвиняя его в научном эгоизме и нетоварищеском поведении. Вдобавок он ярко нарисовал картину неизбежного путешествия бросивших его приятелей на старой крестьянской подводе, которая всенепременно опрокинула бы их в кювет. Валюженич отшучивался, хотя и вынужден был признать неизбежные преимущества автомобильного транспорта. Затем оба приятеля пустились в рассуждения о святом Иринее, к церкви которого они направлялись, и Карно принялся рассказывать о каком-то Овернском Клирике, написавшем уникальное жизнеописание святого.

Степа всю дорогу молчал и лишь время от времени оглядывался назад. Дорога была пуста, и Косухин постепенно успокоился. Но береженного, как известно, Бог бережет, и Степа на всякий случай вынул револьвер и еще раз проверил оружие.

Наконец, где-то через час, автомобиль нырнул в лес, а затем остановился.

– Здесь, – заметил Валюженич, разглядывая карту. – Где-то рядом с дорогой.

Они посовещались еще с минуту, затем Карно медленно поехал вдоль кромки леса. Внезапно стена высоких деревьев оборвалась.

– Ага, поворот! – обрадовался Шарль. – Ну, рискнем.

Автомобиль свернул на узкую лесную просеку. На этот раз ехали недолго. Деревья поредели, и перед глазами предстала большая поляна, в глубине которой темнел силуэт полуразрушенной церкви. Трава обступила стены и тянулась выше, покрыв рухнувшие своды и давно пустые проемы окон. Возле разбитого купола выросло несколько молодых деревьев.

– Она! – удовлетворенно кивнул Карно. – Романский стиль. Построена в X веке, разрушена коллегами моего прапрадедушки в годы войны с шуанами. Насколько я знаю, здешний священник прятал самого Фротто. Этому негодяю в тот раз удалось уйти, но попа гильотинировали тут же – перед входом.

Валюженич кивнул, хотя думал явно о другом:

– Мы спрячем машину вон за теми деревьями. У нас часа два до темноты… Ну что, мы еще можем отказаться…

– Ставлю на голосование, – Карно обернулся к Степе. – Я – за то, чтобы попытаться. Ты, Степан?

Косухин пожал плечами:

– Раз уж ехали, чердынь-калуга…

– Почти единогласно. Командуй, Тадеуш!

– Йе! – нерешительность Валюженича разом исчезла. – Стив, бери рюкзак, пошли! Шарль, прячь машину и вынь ключ – на всякий случай. Ну, вперед!

Трава доходила до колен. Под ноги то и дело лезли камни, когда-то рухнувшие с церковных стен. Приходилось идти осторожно, рассчитывая каждый шаг. Сзади послышалась ругань: догонявший их Карно оступился и теперь поминал святого Иринея не самыми теплыми словами.

Вход – дверь без створок и несколько ступенек – сохранился, но внутри уже почти ничего не напоминало о храме. Там тоже росла трава, громоздились кучи покрытых мхом камней. Свет, падавший через пустые окна и пробитую крышу, освещал картину полного хаоса и запустения.

– Вот поработали тут! – Карно догнал приятелей и покачал головой, оглядывая то, что было когда-то церковью. – Скульптуры и то разбили! Неудивительно, что здесь никто не бывает.

Стены были действительно пусты. Лишь одинокий ангел, случайно пощаженный временем и людьми, грустно посматривал на пришельцев, выглядывая из невысокой ниши.

Валюженич остановился прямо под куполом и открыл тетрадку, где была начерчена мудреная схема. Несколько минут он осматривался, затем показал что-то Шарлю, тот кивнул, после чего Тэд закрыл тетрадку:

– О'кей, джентльмены. Стена возле алтаря, три шага на запад… Пошли.

Он решительно сунул тетрадку под мышку и направился прямо к груде поросших травой камней. Из рюкзака были извлечены складной метр и компас, после чего Тэд принялся за какие-то сложные измерения.

– Шеф убил бы нас за такую профанацию археологии, – заметил Карно, деловито расчехляя кирки.

– Йе, самому стыдно. Но что поделаешь?

– А как это… ну, по науке копать надо? – осмелился вопросить Степа.

В ответ послышался дружный смех:

– Оу, Стив, рассказать – испугаешься! Ладно, кажется, здесь.

Тэд решительно ткнул ботинком в мощную каменную стену:

– Чуток придется подрыть – полметра, не больше. Кладка сухая, так что пойдет. Ну, начали?

Шарль уже снял свою зеленую куртку и, засучив рукава, держал кирку наперевес. Второй киркой овладел Степа, не желавший оставаться в стороне. Мелькнула мысль выставить пост, но тут же пропала: в этой глуши бояться вроде нечего и некого.

Валюженич руководил. На носу грозно блистали стеклышки очков, а в голосе неожиданно прорезался командирский металл:

– Шарль, покажи Стиву, как надо копать. Это же кирка, а не мотыга! Сначала – яма. Шарль, копай вдоль стены!

– Не учи ученого, – пухлый буржуй Карно, к удивлению Степы, орудовал киркой быстро и красиво. – Тадеуш, а ты уверен, что мы найдем что-нибудь стоящее?

– Конечно не уверен. Но ведь тут нужна система! Сто раз ошибешься, на сто первый – повезет… Стив, не нарывай много земли, ударил раз-другой – и отбрасывай…

Косухин старался. Лопатой он был орудовать мастак, а вот с киркой сталкиваться почти не приходилось. Впрочем, яма углублялась быстро, уже начали проступать засыпанные землей камни кладки – темные от влаги, с проросшими сквозь щели белыми корнями травы. Через некоторое время Валюженич сменил Шарля.

– Тадеуш, мы забыли о главном! – сообщил Карно, с удивлением закуривая и пуская сизые кольца дыма. – Надо было сперва прочесть молитву. Этот Ириней был великим борцом с нечистью, так что можешь представить, сколько ее сюда набежало, когда храм разрушили.

Валюженич только хмыкнул. Яма уже напоминала настоящую могилу. Тэд покачал головой и провел киркой черту, показывая, что выкопанное следует расширить.

– Все вы, американцы, безбожники! – продолжал изгаляться Карно. – Тебе, Тадеуш, с такими мыслями никогда не найти реликвии Артура.

– Ты еще про Грааль скажи, – подзадорил его Валюженич, соскребая киркой налипшую на кладку землю.

– А что? У меня появились по этому поводу неплохие мысли…

Карно затоптал окурок и сменил Степу, который поспешил также достать курево.

– Мужики, а что такое Грааль? – не преминул поинтересоваться он.

В ответ вновь послышался смех:

– Еще один граалист, – хмыкнул Карно. – Грааль – это древняя святыня. Считают, что это то ли чаша с кровью Христа, то ли драгоценный камень. Артур и его рыцари только и занимались тем, что его искали.

– Ты упрощаешь, Шарль, – заметил Валюженич.

– О-ля-ля! Это я упрощаю? Это твои любимые средневековые трубадуры навыдумывали Бог весть что. Во-первых, Грааль не чаша и не камень, а святилище логров. Во-вторых, он не был тайной для всех. Просто путь туда знали лишь посвященные. Там, похоже, был действительно какой-то священный камень…

– О'кей, а в третьих, выбрасывай землю. Все, займемся кладкой…

Теперь кирки били глухо, слышался неприятный скрип – камни поддавались с трудом. Степа попытался прийти на помощь, но археологи дружно его отогнали. Наконец первый камень был выворочен.

– Промазали, – сообщил Карно, ткнув киркой в отверстие. – Там продолжается кладка. Какой берем, слева или справа?

– Справа, – решил Валюженич, и кирки заскрипели снова.

Между тем в разрушенной церкви начало заметно темнеть – майский день клонился к закату. Тени густели, и Степе вдруг стало тревожно. Вспомнилась другая церковь – но не каменная, а деревянная, засыпанная снегом. Там тоже было темно, лишь горели огарки свечей, и такие же черные тени наползали из углов. Косухин поспешил выругать себя за увлечение мистикой и элементарную трусость. В конце концов, это была Франция, и Венцлав со своими оборотнями далеко. А бояться темноты для красного командира попросту стыдно.

– Есть… – Валюженич поддел киркой шатающийся камень и легко отпрыгнул в сторону. Карно не утерпел и тут же сунул в отверстие кирку.

– Пусто! – крикнул он. – Здесь пустота! Тадеуш, – ты гений!

– Оу, Стив, ты слышал! – Валюженич, достав из рюкзака фонарик, посветил в темное отверстие, – Шарль, надо снять еще один камень.

Карно застонал от нетерпения. Две кирки впились в серый известняк, и со следующим камнем было покончено еще быстрее, чем с его предшественником.

– Могила? Тадеуш, это погребение? – нетерпеливо вопрошал Шарль. – Ну, что это?

– Для могилы слишком мало места. – Тэд светил фонариком, не подпуская Карно, так и норовившего сунуть в отверстие руки. – Хотя… Какой-то сосуд… Красноватая глина… И что-то продолговатое… Отстань, Шарль, я зарисую. Лучше посвети.

Карно буквально стонал, но Валюженич достал карандаш и начал добросовестно рисовать в тетради то, что высветил луч фонаря. Между тем в церкви уже почти стемнело, только сквозь разбитый купол и верхние окна еще сочился неяркий серый свет.

– Я, кажется, знаю, – наконец, заявил Тэд. – Это все-таки могила, Шарль. Бретонский обычай.

При слове «могила» Степу вдруг передернуло, и он машинально ощупал спрятанный за поясом револьвер.

– Это что? – удивился Карно. – Постой, это когда тело сначала закапывали на несколько лет в землю, а потом кости складывали в сосуд…

– Пять баллов и зачет у шефа. Да, обычай с времен крестовых походов. Ладно, вроде зафиксировал. Стив, хочешь лично вытащить эти бесценные артефакты?

От такого предложения Косухину внезапно стало не по себе. Никакого желания он не ощутил, но отказываться было стыдно. Он вздохнул и неожиданно для себя перекрестился. Оглядевшись, он с удовлетворением понял, что этот недостойный большевика поступок никем не замечен, и, вновь вздохнув, полез в яму.

– Сначала – сосуд, – велел Валюженич.

Сосуд оказался широким, приплюснутым сверху горшком, накрытым крышкой. Очевидно, в нем была трещина, поскольку глина стала прямо под руками распадаться и Степа еле успел поставить находку на землю. Сквозь распавшиеся стенки тускло засветилось под лучом фонаря что-то желтое…

– Так и есть, – кивнул Валюженич. – Кости. Интересно, в таких погребениях почти никогда не находят черепов. То ли они хоронили их отдельно, то ли…

– Степан, давай дальше, – Карно явно сгорал от нетерпения.

Следующий предмет показался неровным на ощупь, и Косухин никак не мог сообразить, что это может быть. И лишь когда луч фонарика осветил находку, стало ясно, что он держит в руках кожаные ножны, покрытые позеленевшими медными украшениями. В ножнах был меч, вернее все, что от него осталось – потрескавшаяся костяная рукоять с позеленевшим медным крестом.

Карно покачал головой и произнес по-французски какую-то непонятную фразу. Заметив, что Косухин его не понял, он медленно повторил:

– «И это все? Да как же это так? Поднялся занавес, а я все ждал бесплодно!» Это из Бодлера, Степан. Был такой пролетарский поэт.

– Хорошо, фиксируем, – Валюженич уже вооружился карандашом и открыл тетрадку. – В тайнике найден меч в ножнах. Ножны кожаные, с металлическими накладками. Рукоять меча костяная. Сохранность – неудовлетворительная. Меч можно предварительно датировать второй половиной XI века…

– Седьмой тип по классификации Шаррона, – кивнул Карно. – В общем, труха. Сдадим в наш музей – первокурсникам показывать. Ну как, Степан, нравится?

Но Косухин не отвечал. Вот уже несколько минут он напряженно вслушивался.

Сомнения не было – где-то неподалеку работал автомобильный мотор.

3. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

– Стив, что случилось? – поинтересовался было Валюженич, но тут же замер. – Черт, влипли! Не иначе лесник или жандармы! Стив, закинь кирки подальше! Пошли отсюда!

– Постой, я выясню в чем дело, – Карно накинул куртку и отряхнул землю с ботинок. – Тэд, ты взял с собой разрешение на разведку?

– О'кей, с этим у нас все в порядке. Только бы не заметили меч.

– Спрячь. Я поговорю с ними – задержу на пару минут…

Карно быстро пошел к еле заметному в наступившей темноте выходу. Тут только Степан начал что-то соображать.

– Шарль! – крикнул он. – Вернись! Не ходи!

Но Карно, не слушая его, уже ловко пробирался по каменным завалам.

– Ничего, если жандармы. Шарль им заморочит голову. – Валюженич, сунув находки между камней, начал быстро закидывать яму. – Стив, помоги!

К счастью, камней под руками было более чем достаточно, и вскоре черное отверстие исчезло под их грудой. Теперь в царившем в храме сумраке, заметить следы работы было трудно.

– Кирки спрятали, – бормотал Валюженич. – О'кей, Стив, мы студенты Сорбонны, обследуем старинные церкви… Ну надо же, в таком глухом месте и наткнуться!..

Косухин не слушал. Он не верил в подобные случайности, и револьвер был уже давно извлечен из кобуры. Шум мотора стих, настала тишина, затем послышались шаги. В проеме двери мелькнули темные силуэты. Степа пристроился за камнем поудобнее и взвел курок.

– Господин Косухин! Не вздумайте стрелять!

Степа похолодел. Ни лесник, ни местные жандармы не стали бы кричать по-русски…

– У нас ваш приятель! – продолжал неизвестный. – После первого же выстрела мы прострелим ему голову. Сдавайтесь, господин Косухин!

– Там Шарль! – наконец-то сообразил Тэд. – Стив, что нам делать?

– Ничего, – Степа, встал и передал Валюженичу револьвер. Придумывать и в самом деле было нечего.

– Я здесь! – крикнул он в темноту. – Я сдаюсь!

Темные фигуры вошли в церковь. Прибывшие чертыхались, перебираясь через каменные завалы. Косухин быстро пересчитал – в храм вошло пятеро.

– Где Шарль? – кивнул он, надеясь выиграть время. Если Карно не с ними…

В тот же момент вспыхнул фонарик. Луч метнулся по серым стенам, а затем осветил троих, пробиравшихся через очередную груду камней. Один из этих троих был Карно – растерянный, с наручниками на запястьях. Его поддерживали под локти двое. Фонарик почти сразу же погас, но большего и не требовалось. Первого Степа узнал сразу – он был в том же черном смокинге, в котором встречал Косухина в особняке Берга. А вторым – и это уже была в некотором роде неожиданность – оказался Гастон де Сен-Луи собственной персоной.

«Значит, попались!» – на душе стало тяжело, в мозгу метались обрывки мыслей, но никакого выхода Степа не видел. Отсюда не убежать. У тех четверых – оружие и Шарль, который не должен погибнуть из-за него, Косухина.

– Сюда! – приказал голос из темноты. – Нам нужны вы, господин Косухин. Ваших друзей мы отпустим…

Степа понимал, – верить этим типам нельзя, но выбирать было не из чего. Он шепнул Тэду: «Прячься», – и медленно пошел вперед. Валюженич на миг замешкался и вдруг, одним прыжком догнав Косухина, зашагал рядом. Краем глаза Степа заметил, что американец держит в руках свою никому уже не нужную находку – ржавый меч в потрескавшихся кожаных ножнах.

– Тэд! Назад! – вновь шепнул он, но было поздно. Луч фонаря ударил в лицо.

– Скажите своему другу, чтоб он отошел, – вновь прозвучал голос, но Валюженич не реагировал. – Ладно, господа. Как угодно.

– Тэд! – крикнул Косухин, но Валюженич усмехнулся и положил руку на Степино плечо.

– Господин Косухин! – в голосе говорившего звучала неприкрытая издевка. – Господин Берг велел найти вас, чтобы сообщить о вашем брате.

– Что? – Степа рванулся вперед, но рука Валюженича удержала его на месте. – Где Николай, гады? Что с ним?

– Отправляйся к нему, красная сволочь!

У Степы на миг перехватило дыхание. В темноте щелкнули курки, и тут Валюженич, по-прежнему крепко державший Косухина за плечи, поднял перед собой меч, словно пытаясь заслонить себя и Степана от пуль. Из темноты послышался смех, луч фонарика вновь ударил Косухину прямо в глаза и тьму прорезали вспышки выстрелов.

Степа почувствовал, что падает. В первый миг он ничего не соображал, а потом понял, что жив, лежит на земле, а в правую руку ему суют рукоять револьвера.

– Стив, о'кей? – шепнул Валюженич. Степа удивленно вздохнул, затем опомнился и замер.

– Готовы? – послышалось невдалеке.

– Да, оба. Я бил комиссару прямо в сердце.

– Но все-таки проверьте. По-моему, этого американца только ранило…

В темноте заскрипели шаги, и через минуту над замерзшими и Тэдом склонились две фигуры в черных смокингах.

– Не шевелятся. Ладно, пущу контрольный – в голову.

И в ту же секунду Степа резко перевернулся и, почти не целясь, нажал на курок. Выстрел, второй – и два тела глухо ударились о землю.

– Что случилось, господа?

«Третий, – подумал Степа. – Всего было четверо – и Шарль».

Тут же вспыхнул фонарь. Луч света растерянно рванулся из стороны в сторону и наконец замер, наткнувшись на трупы. Косухин выстрелил вновь, навскидку – фонарь дернулся и упал на землю.

– Шарль! – заорал Валюженич, подхватывая один из револьверов, лежавших рядом с трупами и вглядываясь в темноту. Там послышалась возня, затем кто-то крикнул, и наконец раздался голос Карно:

– Ребята, я держу его! Скорее!

Косухин включил фонарь: Шарль Карно лежал на земле, прижав Гастона скованными руками. Рядом неподвижно застыл еще один – третий – труп в черном смокинге.

– О'кей! – Валюженич уже бежал вперед, но тут Сен-Луи дернулся, отбросил Шарля в сторону и, спотыкаясь, побежал к выходу. Карно вскочил, но его противник был уже далеко.

– Наручники, смерть Господня! – Карно выругался и беспомощно оглянулся. Степа уже был рядом.

– Давай руки!

Шарль поднял скованные руки вверх, и Косухин одним выстрелом разбил цепочку. Карно хлопнул Степу по плечу и подобрал лежавший на земле револьвер убитого.

– Скорее! Он уходит! – Валюженич был уже у входа.

– Стой! – Степа вовремя вспомнил, что из всех троих лишь он имеет фронтовой опыт. – Стой, Тэд, там может быть засада, чердынь его!

Валюженич поспешно остановился. Вскоре все трое уже стояли у входа, прижавшись к дышавшей сыростью стене.

– Сколько их может быть? – бормотал Карно. – Я видел два автомобиля…

– Подождем, – Косухин перевел дыхание и быстро перезарядил револьвер.

– Никто не ранен?

– Мне только по уху съездили, – с готовностью сообщил Карно. – Но как вы, ребята, живы, до сих пор не пойму! В упор же били, сволочи!

– Видать промазали, – ничего иного придумать Степа не мог. – Руки у них не оттуда росли. Тэд, ты не ранен?

– Рубашку порвал, когда падал, – Валюженич вздохнул и добавил. – Жалко, новая.

– Постой, постой… Чего ж мы это с тобой упали?

– Это ты упал, Стив. Как только они стали стрелять, я толкнул тебя и упал сам.

– Молодец, – оценил Степа. – Но как они в нас промазали? Ума не приложу!..

– Потом объясню, – Валюженич осторожно выглянул и тут же отдернул голову. – Вторая смена, господа.

– Сколько их? – Степа уже занимал позицию, пристраивая оружие поудобнее.

– Кажется, один. Но не тот, что убежал…

Потянулись томительные секунды. И вот где-то послышались тяжелые гулкие шаги, словно у того, кто подбирался к ним, была чугунная обувь. В просвете двери появился силуэт. Это был действительно не Гастон: тот, кто стоял у входа, казался повыше ростом и явно шире в плечах. Голова сидела низко, будто у пришедшего из темноты не было шеи.

– Парламентер, – предположил Карно, но пришедший медленно повернул голову и сделал шаг туда, откуда слышался голос.

В тот же миг ударили револьверы. Воздух наполнился кислым запахом сгоревшего пороха. Выстрелы били почти в упор, но странный гость медленно, не торопясь двигался навстречу.

Степа, закусил губу и тщательно прицелился прямо в голову врага. Он видел, как в темноте сверкнула искра – словно пуля ударилась о камень. Темная фигура медленно, не спеша двигалась вперед.

– Уходим! – Косухин мгновенно оценил обстановку. Он уже помнил такое: пули не брали тех, кто окружал дом на Трегубовской. Пули не брали Венцлава.

Все трое отбежали назад, к алтарю. Темная фигура медленно двинулась им вслед.

– Оу, упырь! Стив, ты мне что-то об этом рассказывал! – Тэд был не напуган, скорее изумлен. Косухин не ответил, и тут Карно включил фонарик. Степа тотчас вырвал его из рук неосторожного археолога, но секунды, пока свет бил в лицо непрошенного гостя, вполне хватило.

– Это не упырь, – спокойно констатировал Карно. – Ребята, боюсь мы пропали.

Это был действительно не упырь. Собственно, упырей никто из них не видел. Правда, Степа мог немало рассказать о солдатах легендарного 305-го, но то, что стояло перед ними, никогда не было человеком. Фонарик высветил не лицо, а грубую маску из чего-то твердого, похожего на плотную глину. Вместо глаз темнели две маленькие щели, все тело было тоже словно вылепленное из глины – неуклюжее, громоздкое, со свежими следами рикошетивших от твердой поверхности пуль.

– Стив, что нам делать? – Валюженич нерешительно вертел в руке револьвер. Другая по-прежнему сжимала меч.

– Не знаю, – честно признался Степа. – Пули его, гада, не берут. Попробуем обойти – он, чердынь-калуга, еле ползет.

Истукан действительно двигался медленно, но чутко следил за своими противниками, неплохо ориентируясь в темноте. Возможно, он приберегал про запас и нечто более опасное. Кроме того, Косухин с запозданием сообразил, что те, кто посылал это чудище в церковь, сейчас ждут у входа и встретят убегающих выстрелами в упор.

Вероятно, Валюженич подумал о том же. Секунду-другую он о чем-то размышлял, а затем произнес: «О'кей!» – и отдал Косухину револьвер.

– Ты чего? – Степа поглядел сначала на американца, потом на приближавшееся существо, преодолевшее последнюю перед алтарем кучу камней. Тэд не отвечал. Степа услыхал тихий шепот – Валюженич что-то негромко говорил, казалось, не обращаясь ни к кому. Затем он выпрямился, поднял меч, не вынимая его из ножен, и шагнул вперед.

Косухин не успел его удержать. Карно вскрикнул и выстрелил. Пуля скользнула по голове страшного гостя и рикошетом отлетела к стене.

– Тэд, назад! – но Валюженич уже стоял рядом с монстром. Руки с мечом были подняты на уровне глаз. Тот, кто искал их смерти, внезапно замер.

– Ваде ретро! Ин номини Деи! – голос Валюженича стал тяжелым и густым, словно молодой американец за секунду стал старше на много лет. Темный силуэт, стоявший рядом с ним, дернулся и замер. Наступила тишина.

Степа вскинул револьвер, но тут же опустил оружие. Стрелять нельзя: Валюженич закрывал собой врага, да и пули не наносили тому вреда. Или – мелькнула запоздалая мысль – они просто не знали, куда именно следует целиться.

Секунды тянулись одна за другой. И вот послышался хриплый звук – монстр медленно поднимал руки. Короткие толстые пальцы растопырились, словно пытаясь вырвать меч. Но Валюженич стоял неподвижно, словно тоже став камнем. Руки монстра уже почти коснулись меча, и вдруг Косухину показалось, что в храм ударила молния – меч вспыхнул невыносимо ярким голубым светом. На миг стало видно, словно днем. Голубой огонь осветил церковь, повеяло озоном, будто действительно началась гроза. И тут же все пропало. Степа видел, что американец качнулся, но устоял, а с монстром что-то случилось: он попятился, нерешительно задвигал головой и вдруг повернулся.

– Тэд! Уходи! – не выдержал Карно. Но Валюженич по-прежнему стоял, держа в руках меч, словно не в силах сдвинуться с места.

Чудовище уходило. Теперь оно двигалось иначе – быстрее, чем раньше, неровно, спотыкаясь почти на каждом шагу. Карно и Степа переглянулись. Нетерпеливый Шарль показал вперед, но Косухин отрицательно покачал головой. Этот бой вел Тэд, и ему виднее, как поступать.

Прошло несколько томительных минут. Тишину нарушал только звук тяжелых шагов – страшный гость уходил, даже не пытаясь обернуться. Что-то знакомое вспомнилось Косухину. Конечно, он уже видел нечто похожее. Тогда они тоже были в церкви, и Ростислав кинул серебряный перстень в краснолицего Венцлава…

Наконец, черный силуэт исчез за порогом. Валюженич медленно опустил меч. Через несколько секунд Степа и Шарль уже были рядом.

– О'кей, – американец аккуратно положил меч на землю, а сам без сил присел на ближайший камень. – Стив, я кажется, нарушил воинскую дисциплину. Но ведь этот цирковой персонаж надо было как-то задержать…

– Ты прочел заклятие от нечистой силы? – Карно возбужденно потер руки.

– Йе, но это, конечно, не главное. Я подумал… Стив, ты спрашиваешь, почему в нас не попали пули?

– Ну… да.

– Конечно, они могли и промахнуться. Теоретически. Но, в общем, шансов у нас не было. И тут я подумал, что один шанс у нас все-таки есть. Если эти ножны – настоящие…

– Ножны от меча Артура? – не выдержал Карно.

– Да, если ножны логрские, тогда они защитят нас. Когда пули в нас не попали, я был уже почти уверен. Не знаю, как но помогло и на этот раз…

– Потом, – перебил его Степа. – Похоже, еще не конец. К двери!

Валюженич кивнул и встал. Косухин сунул ему револьвер, и они поспешили ко входу. Выглядывать покуда было опасно. Степа занял прежнюю позицию – возле стены. Он прислушался – снаружи стояла тишина.

Внезапно сзади вспыхнул свет. Карно, включив фонарик, что-то пытался найти между лежавшими на полу камнями.

– Шарль, – позвал Валюженич, но Карно лишь покрутил головой, продолжая свои поиски. Внезапно он вскочил, подпрыгнул, воскликнул нечто вроде «оп-ля!» и поспешил к приятелям.

– Нашел! Там, где стояло это чучело…

Он вновь включил фонарик и раскрыл ладонь. Свет упал на два маленьких осколка.

– В него попали пули! – Карно говорил так быстро, что Степа с трудом его понимал. – Понимаете, теперь я отнесу это в лабораторию, и мы узнаем, из какого теста слепили нашего приятеля. По-моему, это все-таки глина… Тише! – Косухин поднял руку. Послышалось гудение мотора.

– Укатили, – шепнул Шарль, когда шум медленно стих. – Похоже, обратно, в Бриньоган. Но у них был второй автомобиль…

– Подождем, – решил Степа. – Мало ли что, чердынь-калуга…

Они прождали с полчаса, но возле церкви все молчало, лишь изредка доносился шум ночного леса. В конце концов Косухин решил рискнуть, и они вышли наружу.

Возле церкви было пусто. Рядом с автомобилем Карно стоял другой, тоже небольшой, но черный. В авто никого не было, передняя дверца распахнута настежь, а на траве лежала монтировка.

– Порядок! Целая, – сообщил Карно, осмотрев свою машину.

– Пора уходить, – рассудил Валюженич. – Да, набрались впечатлений, джентльмены!..

Возвращаться в темную, пахнувшую порохом и смертью церковь не хотелось, но надо было спешить. Валюженич аккуратно собрал находки, замотав меч в свою порванную рубашку. Тем временем Карно забрал кирки и бегло осмотрел весь храм, чтобы чего-либо не забыть. К трупам решили не прикасаться. Шарль предложил проверить у них документы, но Степа запретил. Ему и так было ясно, кто их ночные гости.

– Остается помолиться святому Иринею, – заключил Шарль, когда они покидали храм. – Не подвел старик – защитил. Но, кровь Христова! Кто мне объяснит, кому мы могли понадобиться? Неужели конкуренты-граалисты?

– Я объясню, – пообещал Степа. – Но после, ладно?

Карно вывел машину на шоссе. Поскольку их враги вернулись в Бриньоган, Шарль предложил ехать в противоположную сторону, чтобы через Ренн и Ле-Ман вернуться в Париж. Ему не возражали, всем хотелось поскорее убраться из этого жуткого места.

– Стив, а что эти бандиты сказали о твоем брате? – поинтересовался Валюженич, когда авто повернуло на юго-запад и помчалось прочь от леса. – Я не понял…

– Я тоже… это… Не понял, – медленно, пересиливая себя, ответил Косухин. Он не мог и не хотел говорить на эту тему. Сомнений не было – Берг велел передать, что Николая нет в живых.

Степа вновь вспомнил о перстне на руке Берга, а затем вдруг в памяти всплыло увиденное в зеркале, когда поезд мчал его в Париж. Они приходили к нему – Ксения, Семирадский, Ирман. Приходили, чтобы предупредить об опасности – теперь уже ясно какой. Или… Или чтоб поведать о брате!..

Берг! Он знал все! И, возможно, не просто знал. Почему-то Наташиному дяде надо было убрать всех, кто имел отношение к старту «Мономаха». Наташа потеряла память, за Степой и Валюженичем охотились… А Николай – он ведь должен был выйти на связь именно через лабораторию Берга!

Между тем Карно требовал немедленного и точного отчета, дабы узнать, по какому поводу его, законопослушного французского гражданина, решили прикончить прямо во время осмотра исторической достопримечательности.

Валюженич взглянул на Степу, и тот, как мог, удовлетворил любопытство Шарля. Естественно, о «Мономахе» Косухин не сказал ни слова. Наташин дядя предстал в облике озверелого белогвардейца, каким он в действительности и являлся. Правда, эта версия никак не объясняла стремления расквитаться с далеким от идей большевизма Валюженичем, но Карно додумал все сам:

– Это все тот парень, Гастон. Наш Тадеуш, похоже, излишне желал продолжать знакомство с мадемуазель Натали. Типичные нравы парижских апашей! Ну, ребята, вы и влипли!

Ни Тэд, ни Косухин не стали возражать, тем более мсье де Сен-Луи не вызывал у них ни малейших симпатий.

– Жаль, что его не пристрелили! – заключил несентиментальный Карно. – Эх, знал бы – не выпустил! У него такие противные потные руки…

Авто мчало по пустынной дороге. Слева и справа мелькали силуэты высоких старых деревьев, росших у обочины, и Степе внезапно дико захотелось спать. Он знал за собой эту особенность. С ног валило чаще всего после боя, особенно когда приходилось ходить в штыковую…

…Под утро въехали в Ренн. Тут уж не выдержал даже неутомимый Карно, и они остановились в первом же небольшом отеле. Отоспавшись, решили ехать дальше, но сперва Шарль позвонил в Париж отцу – и, как выяснилось, вовремя. Сенатор Карно, обеспокоенный странным вояжем сына, уже успел протелеграфировать в Бриньоган и готовился заявить в жандармерию. Успокоив отца, Шарль сообщил, что они вернутся в Париж послезавтра.

Ехали не спеша, а в Ле-Мане сделали дневку, причем Степа был отконвоирован в здешний собор, где послушал лекцию об особенностях французской готики. От посещения музея он все-таки отбился и предпочел просто погулять по городу, втайне надеясь, что хотя бы здесь, в пролетарской Франции, удастся встретить товарищей по партии. Но, вероятно, население Ле-Мана еще недостаточно восприняло самые передовые идеи: в городе, как удалось выяснить, преобладала изначально реакционная католическая партия, а слабую оппозицию ей составляли вовсе не коммунисты, а какие-то мелкотравчатые радикалы. Степе стало скучно, очень захотелось домой. Наблюдения последних месяцев не обнадеживали: ни стонущая под колониальным игом Индия, ни Франция – родина Коммуны не спешили под знамена Мировой Революции. И это было очень обидно…

В Париж вернулись ранним утром – из Шартра, где была последняя ночевка, выехали после полуночи. Осторожность была нелишней. Кроме Берга и его бандитов следовало опасаться бдительной французской полиции. Старинный меч, заботливо укутанный в рубашку Тэда, еще мог сойти за музейный экспонат, но три револьвера вызвали бы лишние и совершенно ненужные вопросы. Счастливо избежав знакомства с дорожной жандармерией, автомобиль нырнул в лабиринт парижских улиц, и через полчаса Шарль затормозил возле дома, где обитал Валюженич.

– Ну вот, Стив, съездили, – усмехнулся Тэд, когда красный автомобиль скрылся за поворотом. – А я-то думал, что после Тибета меня ожидают здесь скука и воспоминания…

– Ты уж извини, Тэд, – виновато вздохнул Степа. – Втянул я тебя, чердынь-калуга!

– Оу, Стив! По-моему, у нас в этом деле равные пакеты акций. Если кого и втянули, так это Шарля, но он, кажется, не в обиде. Ладно, кажется, наступает тайм-аут.

Косухин не совсем понял, что такое «тайм-аут», но уже был готов согласиться с приятелем, как вдруг замер и схватил американца за руку. Из подъезда, куда они собирались зайти, вышел человек. Конечно, в этом не было ничего удивительного, но это оказался не обычный парижанин, спешащий на службу. Его лицо Степа узнал сразу: молодое, красивое, с глубоким шрамом на щеке. Человек был в штатском, но Степа помнил, что тогда, ночью, его называли поручиком.

– Что? – не понял Валюженич. – Опять?

Ответить Степа не успел. Поручик подошел к ним, вытянул руки по швам и щелкнул каблуками:

– Доброе утро, господа. С прибытием.

Говорил он естественно по-русски. Валюженич, что-то сообразив, чуть подался назад, рука легла на пояс, где был спрятан трофейный револьвер. Косухин криво усмехнулся:

– Стало быть, здрасьте, господин поручик. Мешок, что ли, привезли?

Тот покачал головой:

– Прошу извинить, господин Косухин. Не за мешок, тут я выполнял приказ. Я вел себя с вами грубо, но мне сказали, что вы чекист. Я воевал с красными с октября 17-го…

– Оу! – наконец начал понимать Валюженич. – Цивил во? Эгэн?

– Я от генерала Богораза, – продолжал поручик. – Мы дежурим возле вашего дома, господин Валюженич. Творится что-то непонятное. Его превосходительство приказал тут же доложить о вашем появлении. Прошу быть осторожными и не открывать посторонним двери.

– Бат… Вот хэппиенд? – от удивления Валюженич растерял весь свой запас русских слов.

– Генерал просил вас не выходить из квартиры, – ответил офицер на неплохом английском. – Говорят, господин Берг куда-то уезжал. Вчера он вернулся – и снова пропал… Извините, господа, должен позвонить генералу.

Поручик вновь щелкнул каблуками, повернулся и исчез за углом.

– Последуем разумному совету, – рассудил Валюженич. – Вот тебе и тайм-аут!..

Из квартиры решили не выходить. Тэд лишь сбегал в ближайшее кафе и принес бутерброды, после чего одним движением скинул со стола все бумаги вкупе с полудюжиной книг и аккуратно положил на него свою находку. При дневном свете меч смотрелся совершенно непрезентабельно – костяная рукоять побурела и растрескалась, окислившаяся медь распадалась при малейшем прикосновении, а кожаное покрытие ножен, казалось, вот-вот лопнет и рассыплется на мелкие лоскутья.

– Стив, делай что хочешь, но меня не трогай, – распорядился американец, поудобнее усаживаясь за столом и вооружаясь скальпелем и лупой. – На полке слева – несколько книг про короля Артура. Газеты в прихожей. Все, начинаю…

Косухин, опасливо поглядев на нырнувшего с головою в науку приятеля, пролистал газеты, которые были, само собой, на французском языке, а затем стал разглядывать книжки. Они оказались на разных, неведомых Степе языках, зато можно было рассматривать картинки. Они были разные, но очень красивые, хотя и далекие от привычного Косухину пролетарского реализма. Там были изображены мужчины в железных доспехах – очевидно, эксплуататоры-феодалы – и женщины в странных, тоже явно не пролетарских, платьях. Простому народу внимание не уделялось, лишь кое-где на заднем плане изображались представители трудового крестьянства, пашущие землю или пасущие мелкий рогатый скот. Работали они явно не на себя, а на все тех же разодетых феодалов, и Косухин мысленно возмутился вечно царящей в мире социальной несправедливостью.

На одной из картинок цветной, в полный лист, была изображена битва. Тут уже стало интереснее. Впрочем, воевали феодалы как-то странно – без всякого порядка, не как регулярная армия, а как разбойничья шайка, без строя и правил. На большом поле, неподалеку от крепости с острыми зубцами башен, скучилась толпа всадников в доспехах, рубивших друг друга длинными мечами. На земле лежали убитые и раненые. Косухин задумался о том, что надо иметь немалую дурь, дабы прорубить мечом остальные латы. Очевидно, физическая подготовка феодалов была поставлена грамотно.

В центре, на белом в яблоках коне, был изображен феодал в роскошных, изукрашенных явно на нетрудовые доходы, доспехах. По маленькой короне, укрепленной на шлеме с глухим забралом, Степа догадался, что это король. Монарху, судя по всему, приходилось нелегко: его окружало несколько врагов, еще один метил ему прямо в спину. Вокруг лежали трое рыцарей, свидетельствуя, что неизвестный Косухину король был мастак по части рукопашного боя. Степа уже собирался перевернуть страницу, мысленно осудив реакционные нравы феодальной знати, как вдруг его внимание привлекла не замеченная ранее деталь. В руках король держал меч, и от этого меча исходило серебристое сияние. Такое же сияние окутывало золотой венец на шлеме, черные ножны и большой перстень, надетый прямо на железную перчатку.

Косухин прикрыл глаза, вспомнив серебристую вспышку посреди разрушенной церкви. Одно воспоминание сменилось другим – и перед глазами предстала иная церковь, тонкий слой снега на бревенчатом полу и свечение, исходившее от перстня, который уронил Ростислав…

– Это Артур – от голоса Валюженича Степа вздрогнул. Похоже, он просидел над странной картинкой достаточно долго. – Любопытное издание Мэллори. Тут интересные комментарии. Вот, смотри, Стив…

Валюженич, перелистав несколько страниц, медленно прочел вслух:

– По некоторым ранним свидетельствам, Мерлин, уходя из пределов этого мира предсказал гибель логров, заявив: «Вы не смогли быть ангелами, но и людьми пробудете недолго – быть вам бесами»…

– И чего тут интересного? – услыхав подобную поповщину, Степа сразу потерял интерес к книге. – Я уже, чердынь-калуга, с одним лешим беседовал, который с незаконченным высшим образованием.

– Шарль бы это оценил, – засмеялся американец. – Он из этих слов вывел бы целую теорию… Ладно, прагматик, пошли посмотрим. Кажется, я что-то нашел.

Он подвел Степу к столу, на котором лежал меч, и взял в руки скальпель.

– Меч превратился в труху, – прокомментировал он. – Карно прав – ничего интересного. Думаю, его даже вынуть не удастся. А вот ножны… Гляди…

Он аккуратно провел скальпелем, счищая тонкий слой ветхой кожи. Затем Степе была вручена лупа. Косухин повертел в руках хитрое буржуйское изобретение, приноравливая стекло к глазам, а затем всмотрелся.

Вблизи кожаное покрытие ножен гляделось еще хуже. По сути, от него остались лишь чешуйки, каким-то образом еще державшиеся на основе. Но тут взгляд упал на очищенное Тэдом место, и Косухин замер от удивления: из-под черных лохмотьев проглядывал ровный блестящий слой металла.

– Так это ж серебро, чердынь-калуга! – не удержался он.

– Промахнулся, мой генерал. Серебро окисляется – здесь была бы симпатичная розовая патина. Не знаю что это, Стив. Похоже, сплав, но такого сплава я не встречал. Кстати, металлурги средневековья его тоже не знали. Ладно, хватит самодеятельности, сдам в лабораторию – поглядим…

– Так оно из-за этого светилось? – вновь вспомнился перстень, который носил Арцеулов.

– Следуя логике – из-за этого. Так что, мистер материалист, никакой мистики. Не удивлюсь, если эта штука может не только светиться и отклонять пули…

Косухин задумался и даже начал тереть лоб, что свидетельствовало о высшем мозговом напряжении. Получалось и вправду складно. Выходит, эти логры кое-что понимали в защитном вооружении!

– Там, в книжке, где этот, как его, Артур… Так у него тоже меч светится, и ножны…

– А также кольцо и венец, – кивнул Тэд. – Я заметил, Стив. Четыре великие реликвии логров – или дэргов, если верить тому, что я прочел. Ну и конечно, Грааль… – Валюженич рассмеялся.

– Ты чего? – удивился Степа.

– Да так. Просто, Стив, такая удача выпадет раз в жизни. Если даже это и не ножны от Эскалибура, то все равно – что-то потрясающее. Правда, мне за них могут и голову оторвать, но посмертно обязательно запишут в анналы археологии…

– Ты сначала этот. Грааль найди – прервал Степа излишне расхваставшегося приятеля.

– Оу, если верить теории Шарля, его скорее всего уже нашли, только не распознали. Понимаешь, Стив, Артур был не чистый логр – метис, незаконный сын, и поэтому он не владел высшей мудростью. Правда, священные реликвии он захватил, но главное святилище – Грааль, – было ему недоступно. Его охраняли настоящие логры – Анфортас и его рыцари…

– А помедленнее можно? – взмолился Степа.

– Оу, извини! Поэтому Артур и посылал своих рыцарей на поиски Грааля. Никто из них не добрался, кроме Персиваля, который по мнению Шарля, был чистым логром. Ну а сам Грааль, возможно, – обыкновенный каменный круг, каких в Бретани или на западе Англии до сих пор сколько угодно. Дело не в камнях, а в тех, кто умеет ими пользоваться… Потом Артур погиб, реликвии частично пропали – частично были спрятаны. По некоторым источникам, логры ушли в леса и там одичали…

– А когда, чердынь-калуга, они соберут все эти побрякушки, вместе тогда и наступит конец света, – удовлетворенно подытожил Степа. – Ну и поповщину ты развел, Тэд! А еще образованный.

– Это не я. Это все Шарль, – не обиделся Валюженич. – И речь идет не об Апокалипсисе, а о возрождении логров, которые снова смогут стать…

– Ангелами, чердынь-калуга, – Степа скривился. – Ох, Тэд, ну и сору у тебя в башке!

Валюженич лишь усмехнулся и вновь подсел к столу, начисто забыв, что находку следует отдать специалистам. Вероятно, соблазн самому разгадать тайну был слишком велик.

После шести, когда Степа и Тэд подумывали спуститься в кафе и перекусить, в дверь позвонили. Валюженич отправился открывать, но Степа жестом остановил его, проверил револьвер и показал Тэду, чтоб тот шел не по центру коридора, а вдоль стены. Косухин где-то слыхал, что для военного нет хуже ситуации, когда приходится произносить: «А я этого не ожидал!»

– Кто? – поинтересовался Валюженич.

– Женераль Богораз! – сообщил гость. Степа кивнул, и американец открыл дверь.

Генерал был в поношенном штатском костюме и модном кепи. Револьвер был спрятан умело, обнаружить его мог только опытный Степин глаз.

– Здравствуйте, господа! – Аскольд Феоктистович перешел на русский. – Степан Иванович, познакомьте нас.

Процедура знакомства не заняла много времени. Генерал отказался пройти в комнату и сразу приступил к делу:

– Степан Иванович, мы едем к Бергу. Пора выяснить, что там у него происходит. Вы присоединитесь?

– Ясное дело! – Степа сунул револьвер за пояс и застегнул пиджак. – Тэд, я пошел.

– Оу, то пан кида своего приятеля? То пан дума, што я э-э-э… отпускать пана одного? – Валюженич покачал головой и стал у двери, загораживая выход.

– Там нужны военные, – Богораз поглядел на необстрелянного штафирку весьма недоверчиво. – Господин Валюженич, мы доставим вам вашего друга в целости и сохранности.

– После того, как вы чуть было не прикончили Стива? – Валюженич для убедительности перешел на французский. – Я не собираюсь участвовать в боевых действиях, но думаю, присутствие американского гражданина умерит ваши политические эмоции. К тому же мне хотелось быть уверенным, что эта акция не затронет мадемуазель Наташу.

– Как хотите, – сухо ответил Богораз. – Будет весьма жаль, если с гражданином Северо-Американских Штатов случится какая-нибудь неприятность. Мы едем не на прогулку.

– Догадываюсь, – кивнул Тэд, всем своим видом показывая, что дискуссия окончена. Генерал неодобрительно взглянул на американца, но больше возражать не стал…

Внизу их ждал памятный Степе автомобиль. Кроме шофера в нем было еще одно знакомое лицо – капитан, которого его товарищи называли Виктором. Шофер никак не реагировал на новых пассажиров, а Виктор поздоровался с Косухиным самым дружеским образом, как будто они вместе только что побывали на пикнике.

Авто тронулось с места, Богораз, кратко сообщив офицерам, что «господа Косухин и Валюженич» примут участие в операции, стал рассказывать.

Сразу после того, как Степу чудом не отправили на дно Сены, за Бергом было установлено наблюдение. Целый день обитатели особняка на улице Гош-Матье вели себя обычно. Берг не выходил из дому, Наташа и Гастон съездили в институт Кюри, где оба работали, а вечером сходили на выступление труппы Дягилева. Но уже на следующее утро шофер Берга – один из крепких парней в смокинге – подогнал к особняку автомобиль-фургон, в который погрузили какой-то ящик. Еще один автомобиль – небольшой, на котором часто ездила Наташа, – был послан Бергом куда-то в центр города, где ему удалось оторваться от наблюдения, но вскоре вернулся, после чего в оба автомобиля уселись Берг, Гастон и пятеро людей из обслуги особняка – все с оружием. Автомобили проехали через центр, где оторвались от наблюдения и скрылись.

Берг вернулся через два дня, но уже на одном автомобиле: второе авто и трое охранников куда-то исчезли. Берг, Сен-Луи и двое оставшихся с трудом втащили ящик в дом, при этом было заметно, что Гастон сильно хромал…

…Степа и Валюженич переглянулись. Где надо искать брошенный автомобиль и троих в черных смокингах, они догадывались. Косухина вдобавок тешила мысль, что талантливый ученый Гастон де Сен-Луи все-таки не отделался легким испугом…

Больше никто из особняка не выходил, но на следующий день Берга и Гастона видели в центре Парижа. Очевидно, они воспользовались запасным выходом, о котором люди Богораза не знали. Сейчас в особняке тихо, ставни закрыты, на телефонные звонки никто не отвечает.

– Так значит… – Степа секунду-другую размышлял стоит ли кое-что рассказать генералу, но в конце концов решился. – Мы тоже кое-что видели. Дело было так…

Он вкратце поведал о путешествии в Бриньоган, опустив некоторые подробности. Богоразу ни к чему знать о поисках логрской реликвии, а заодно и о страшилище, которое напустил на них Берг. Эти сведения Косухин решил приберечь для себя.

– Догадываюсь, как вас выследили, – кивнул генерал, внимательно выслушав Степин рассказ. – Вам двоим, похоже, удалось от них оторваться, но вас подвел ваш приятель.

– Они выследили Шарля? – не выдержал Валюженич. – Но, господин генерал, за нашей машиной никто не ехал! Дорога была пуста, мы проверяли!

Богораз усмехнулся:

– Мы здесь тоже не в игрушки играем. Кто-нибудь из людей Берга прикрепил к авто вашего приятеля небольшое устройство – этакий радиомаячок. Господин Берг – мастер на подобные изобретения.

Косухин и Тэд вновь переглянулись. Недооценивать Берга явно не стоило. Радиомаяк – это еще, похоже, не самое опасное.

– Ладно! – генерал рубанул ладонью по воздуху. – Сейчас мы во всем разберемся. Если это недоразумение, все будет выяснено. Если Берг все же предатель, то что ж… Особняк штурмовать не будем, но ничего хорошего ему не обещаю. Мы тоже кое-что умеем…

На улице Гош-Матье было пустынно, лишь редкие прохожие не спеша шли по своим делам. Возле дома Берга стоял автомобиль. Как только авто генерала затормозило, из стоявшей машины вышел знакомый Степе поручик со шрамом.

– Все тихо, ваше превосходительство, – доложил он, подойдя к авто генерала. – Из дому никто не выходил, свет не зажигали.

– Хорошо, – Богораз решительно распахнул дверцу. – Начинаем. Прошу господ штатских выполнять мои указания.

Валюженич понял намек, но дисциплинированно смолчал.

– Все остаются в машине, – продолжал генерал. – Степан Иванович, не желаете рискнуть? По-моему, у вас есть на это право.

Косухин кивнул и вышел из машины.

– Я решил не крутить, – Богораз поправил спрятанный револьвер, бегло осмотрел Степу и улыбнулся. – Оружие прячете профессионально, одобряю… Спросим Берга сразу – чтоб не увиливал. Если он друг – пусть все объяснит. Ну а если нет… Как я понимаю, вам уже приходилось отступать под выстрелами?

– Да…

Они пересекли улицу, поднялись по ступенькам. Генерал позвонил в дверь, затем огляделся и кивнул Степе. Тот понял и стал справа от двери – в этом случае выстрелы не должны его задеть. Богораз стал слева.

Прошла минута, другая. Косухин подумал уже, что Богораз прикажет ломать замок, но внезапно дверь отворилась. Степа подался назад и тут же замер. На пороге стояла Наташа.

– Господин… Косухин, я не ошибаюсь? – в ее голосе чувствовалось удивление. Тут она обернулась и увидела генерала:

– Аскольд Феоктистович! Слава Богу! Я так волнуюсь… Вы не знаете, где дядя?

Богораз и Степа невольно переглянулись.

– Они с Гастоном куда-то уехали, – растерянно продолжала девушка. – Я в доме одна… Как хорошо, что вы заглянули!..

– Разрешите войти? – генерал оглянулся и кивнул своим людям.

Офицеры вышли из машины и быстро направились к крыльцу. Сзади шел Валюженич, при виде которого Наташа удивленно поглядела на генерала:

– Аскольд Феоктистович…

– Мы все объясним, – Богораз успокоительно кивнул, и растерянная Наташа повела гостей внутрь дома. Они прошли в большую гостиную, обставленную скромно, но богато. На стенах висели странные, на Степин вкус, картины – черные и красные многоугольники, помещенные прямо на негрунтованном холсте. Косухин вспомнил, что знаком с самим Ингваром, который не чета этим мазилам, и мысленно возгордился.

– Присядем, – генерал кивнул, и все трое устроились в глубоких креслах, обитых темной тканью. – Наталья Федоровна, я вынужден вам сообщить, что мы все попали в… гм-м-м… достаточно сложное положение…

– Что-нибудь с дядей? – Наташа испуганно поглядела на Богораза, затем на Степу. – Или с Гастоном? Знаете, с того вечера, как здесь появились вы, господин Косухин, я почувствовала: что-то случилось…

– Расскажите нам все…

Наташа нерешительно взглянула на Степу. Богораз понял:

– Степан Иванович осведомлен о наших делах. Он брат полковника Лебедева.

– Правда? – Наташа изумленно взглянула на Степу, и тому стало не по себе. Он вспомнил заснеженный Иркутск, пустую комнату – и девушку, закутанную в шаль, просящую его, красного командира, найти ее пропавшую кошку…

– Вы – брат господина Лебедева? Тогда я горжусь, что познакомилась с вами. Как жалко, что я ни разу не встречала Николая Ивановича…

…Перед глазами у Степы встала холодная степь, костер у подножия поросшего сухими колючками холма и Наташа, сидящая рядом с Николаем…

– Но тогда я ничего не понимаю… – девушка вдруг рассмеялась. – Аскольд Феоктистович, наверное у меня до сих пор что-то не в порядке с психикой! Несколько дней назад я слышала, как дядя велел вам ликвидировать господина Косухина! Я даже, признаюсь, пыталась предупредить…

…Степа вспомнил испуганный взгляд Наташи и ее намек об «офицерах». Значит, ему не показалось…

– Вы поступили верно, – спокойно ответил Богораз. – А мы были введены в заблуждение. Что было потом?..

– Потом… – глаза Наташи блеснули. – Потом вы позвонили, и я поняла, что нашего гостя уже нет в живых. Если бы я не знала вас столько лет и если бы вы не занимали такое место в программе, я бы пошла в полицию…

– Наталья Федоровна, мы просто ошиблись, – мягко остановил ее Богораз.

– А если бы не ошиблись? Если бы господин Косухин действительно был чекистом?

Генерал ответил не сразу.

– Я отвечаю за безопасность программы, – наконец проговорил он. – И за вашу безопасность тоже… Что было дальше?

– Потом все было спокойно, дядя работал в лаборатории. Но ближе к вечеру ему позвонили, и он вдруг приказал Гастону собираться. Затем он забрал всех людей и куда-то уехал… Вчера утром вернулся – и снова куда-то ушел, ничего не объяснив. У Гастона что-то случилось с ногой… Они очень спешили. Сутки я была одна. Хотела выйти, но заметила, что за домом следят…

– Это были мои люди, – кивнул генерал. – Вы не знаете, куда мог уехать ваш дядя?

– Не знаю… И совершенно не понимаю, почему от меня что-то скрывают…

Наташа замолчала. Богораз немного подумал, а затем поинтересовался, словно продолжая прежний разговор:

– Наталья Федоровна, Тускула на связь не выходила?

– Нет… – девушка недоуменно поглядела на генерала. – Ведь «Мономах» не взлетел, и связь не восстановлена. Дядя пытался что-то сделать, но пока безрезультатно…

…Степа вспомнил взволнованную Наташу возле входа в рубку управления и окутанную паром серебристую стрелу, уходящую в небо. Неужели можно это забыть?

– Вы… – он хотел сказать «Наташа», но вовремя одернул себя. – Наталья Федоровна совсем… ну, это… ничего не помните?

– К сожалению, – тон ответа был сухим. – Врачи обещают постепенное восстановление, но пока я помню лишь, как уезжала в Россию, а потом – клинику в Париже. Я знаю, меня привез во Францию господин Валюженич – он такой… такой… – Наташа внезапно улыбнулась. – Ну, в общем, непохожий на других…

– Да уж, не Гастон, чердынь-калуга! – не выдержал Степа. Генерал укоризненно поглядел на него. Наташа побледнела:

– Я бы просила вас, сударь, в нашем доме не говорить в таком тоне о моем женихе. Господин де Сен-Луи – выдающийся ученый и не вам чета!

«Да уж конечно!» – отпарировал Степа, но не вслух, а про себя. Похоже, Наташа действительно ничего не знала. Ни о том, что случилось с нею за последний год, ни о том, чем занимался мсье де Сен-Луи в свободное от работы время.

– Ваше превосходительство! – на пороге стоял капитан. – Мы осмотрели дом. Пусто. Только дверь в подвальное помещение закрыта.

– Могли бы поверить мне на слово, – вздохнула Наташа. – Это дверь в лабораторию. Там замок с шифром.

– У меня есть допуск, вы знаете, – Богораз встал и кивнул Степе. – Откройте, Наталья Федоровна.

– Но… Там же установка «Пространственный луч»!

– Тем более. Следует взглянуть.

Наташа некоторое время молчала, словно собиралась возразить, но затем резко встала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Остальные последовали за ней. Прямо за дверью девушка наткнулась на Валюженича. Тот отшатнулся, нерешительно пробормотав: «Гуд ивнинг…». Наташа невольно улыбнулась и снисходительно ответила: «Добрый вечер, сударь».

– Стив, я тут все осмотрел! – Валюженич поравнялся с Косухиным и быстро заговорил по-английски. Степа, не ожидавший этого, сперва ничего не понял, но затем собрался с мыслями, и постепенно слова приятеля стали приобретать смысл: – Этот Берг – отчаянный коллекционер! Здесь у него столько артефактов!.. Он, наверное, ухлопал на них уйму денег!

– Да, видать, что не пролетарий, чердынь-калуга! – согласился Косухин. – Эх, в чеку бы его, к товарищу Чудову!

Мысль была хороша – в чеке Бергу самое место, но и товарищу Чудову пришлось бы изрядно повозиться с подобным вражиной.

Они спустились в подвал и очутились перед большой, из кованой стали, дверью.

– Отойдите, – велела Наташа. – Я наберу шифр.

Через минуту дверь медленно отворилась.

– Всем оставаться на местах, – генерал обернулся и кивнул Степе. – Мы войдем вместе с господином Косухиным.

– Но вы же знаете правила… – начала девушка. – Там установка…

Генерал не ответил и, вновь кивнув Степе, перешагнул порог. Косухин задержался: дверь внезапно привлекла его внимание.

– Чердынь-калуга! – не удержался он. – А дверь чего – изнутри закрывается?

– Конечно, – удивилась девушка. – Дядя всегда запирается, когда работает.

Богораз, бывший уже за порогом, обернулся и всмотрелся:

– А все-таки странно, Наталья Федоровна. Насколько я понимаю, даже если дверь заперта на шифровой замок, ее можно открыть изнутри, причем – смотрите – простым поворотом рукоятки…

Наташа лишь развела руками, похоже, не придав этой детали особого значения. Но Косухин поневоле задумался. Чтобы закрываться в лаборатории, Бергу вполне достаточно поставить на дверь стальной засов. Хитрое устройство замка явно предназначалось для того, чтобы открывать дверь изнутри, после того как ее по всем правилам заперли снаружи. Причем открывать одним движением руки…

– Господин Косухин, заходите, – вновь позвал Богораз. Степа поневоле почувствовал некоторую робость, но храбро перешагнул порог.

Он никогда не бывал, если не считать Шекар-Гомпа, в научных лабораториях, но почему-то представлял их именно так: масса приборов, мигающие лампочки и, конечно, пуды всякой научной писанины, без которой интеллигенты не могут прожить и дня.

Помещение было большим, квадратным, пол сверкал свежим кафелем, а стены были выкрашены в ровный серый цвет. Косухин почему-то ожидал увидеть хотя бы один портрет – какого-нибудь уважаемого интеллигента с пышной бородой или, на худой конец, Николая II. Он знал, что все образованные обожают портреты. Но стены были пусты, за исключением нескольких наскоро прикрепленных листов ватмана, расчерченных каким-то схемами и графиками.

Около стены, находившейся прямо против входа, стояло три стола. На одном, как и ожидал Степа, были навалены какие-то приборы, другой горбился от тяжести папок с бумагами, а вот третий был отчего-то девственно чист. На нем приютилась лампа под зеленым абажуром, из чего даже неопытный следователь мог вывести, что именно здесь работал Берг. Но сейчас на столе не лежало ни одной бумажки, массивные ящики были наполовину выдвинуты и, как убедился Степа, пусты.

То, что было справа, показалось Косухину куда более интересным. Почти всю стену занимало нечто вроде огромного металлического шкафа, по всей поверхности которого размещалось столько лампочек, верньеров и кнопок, что Степа оказался полностью удовлетворен увиденным. Похоже, этот железный шкаф и был здесь самой важной вещью. Слева от него на стене размещался рубильник, рядом стояла большая электрическая печь. Справа же находилась вделанная в стену ниша в человеческий рост, над которой были укреплены несколько лампочек. Внутри ее покрывал тусклый светлый металл. Ниша была пуста, но внутри Степа заметил что-то, напоминающее следы гари.

Приглядевшись внимательнее, Косухин сообразил, что и в самом металлическом шкафу – очевидно главной детали «Пространственного луча» – что-то не так. Прежде всего, ни одна из лампочек не горела, а стрелки бессильно склонились к нулям. Но это еще можно понять, а вот то, что в некоторых местах установки металл оказался снятым, отчего оказались обнажены голые искривленные проводки, а вместо некоторых приборов зияли черные отверстия, говорило о явном непорядке.

Похоже, Богораз заметил это сразу. Когда Степа вошел, он был уже возле установки и методично разглядывал блок за блоком. По тому, как сразу напряглось его обычно невозмутимое лицо, Косухин сообразил: с «Пространственным лучом» что-то действительно не так.

– Установка размонтирована… – Наташа прямо с порога увидела случившееся, и в ее голосе прозвучало крайнее изумление. – Господи, кто это сделал?

Она подбежала к генералу, и они принялись осматривать приборы уже вдвоем.

Степа, решив не мешать, отошел в сторону. Конечно, будь у него образование получше, он не преминул бы изучить всю здешнюю машинерию для нужд мировой революции. Но проклятый царизм лишил его такой возможности, не пустив в созданную лишь для дворян и буржуев высшую школу, посему Косухин решил действовать иначе. Через минуту он был уже возле стола с бумагами и держал в руках верхнюю папку.

Увы, и тут вышла загвоздка. Писано было не по-русски, а если и по-русски, то вперемешку с какими-то цифрами. Понятных слов немного: «поэтому», «значит», «а также» – а потом новые ряды цифр. Встречались и чертежи – но уж больно мудреные.

– Разобрались, молодой человек? – генерал тоже подошел к столу, в его голосе звучала знакомая ирония. Степе даже показалось, что он слышит голос хитрого притворщика Семена. Похоже, и отец, и его отпрыск горазды шутить над пролетариатом.

– Нет, конечно, – Косухин ответил неожиданно серьезно, как никогда бы не стал отвечать Семену Аскольдовичу. – Я ведь необразованный, господин генерал. Четыре класса…

Очевидно, Богораз что-то понял, его тон сразу изменился:

– Не хотел вас обидеть, господин Косухин. Но можете не стараться, это не те бумаги. Они не имеют прямого отношения к лаборатории.

– Это старые дядины черновики. – Наташа быстро перебрала папки и растерянно поглядела на своих спутников. – И черновики Гастона… Зачем дядя их сюда принес?

– Какие бумаги пропали? – генерал уже все понял и тоже положил ненужные папки на место. Теперь он смотрел не по сторонам, а под ноги, о чем-то напряженно размышляя.

– Все… – голос девушки упал почти до шепота. – Лабораторный журнал, рабочие записи, наблюдения за работой установки. Пропала рукопись профессора Глазенапа – мы ею все время пользовались. И даже письма господина Семирадского. И все чертежи…

– Вы заметили пепел в печи?

– Да…

– Значит, установка размонтирована, основные приборы сняты, а документация увезена или уничтожена… Наталья Федоровна, вы понимаете, что произошло?

– Лаборатории «Пространственного луча» больше нет. – Наташа справилась с волнением, и слова прозвучали ровно и бесстрастно. – Наверное, мне полагается теперь застрелиться. Не знаю, что случилось, но я была обязана это предотвратить.

– Полно, Наталья Федоровна, – генерал вздохнул, в глазах его промелькнуло странное выражение – усталости и даже отчаяния. – Я верю, что вы ничего не знали… Мы все доверяли господину Бергу. Увы, теперь уже поздно…

– Вы думаете, это дядя? Но зачем? Ведь это же не восстановить за десять лет!

Наташа пошатнулась, еле устояла на ногах и бессильно опустилась на пододвинутый Богоразом стул.

И тут только до Степы дошел смысл случившегося. Он еще раз оглядел разоренную лабораторию, бледного, не похожего на себя Богораза, Наташу, уткнувшуюся лицом в сцепленные руки, и к горлу подступило удушье.

– Значит, теперь… – он хотел сказать о брате, но язык не повернулся. – Те, кто на Тускуле? Они…

– Мне очень жаль, – генерал говорил медленно, слова подбирались с трудом. – Это единственная установка «Пространственного луча» – вторая была в Пулково под Петербургом, но она демонтирована еще в 17-м. Если Семен… Семен Аскольдович не смонтирует установку на Тускуле, то…

Он не стал договаривать, но все и так было ясно.

– А он… Ну, Семен Аскольдович, имеет эти… запчасти?..

– Нет… Мой сын… – голос Богораза оборвался, ему пришлось начать снова: – Аппаратура, которая была на борту «Мономаха», рассчитана лишь на создание простого приемного устройства. Но я знаю Семена. Он сумеет, я верю… Но может пройти не один год….

Косухин вспомнил сумерки за стеклами кабины, желтую степь под крыльями «Муромца», и Богораза-младшего, уверенно державшего штурвал. Запомнилось лицо – неузнаваемое, без дурацких фальшивых очков, с неожиданными складками у рта казавшегося раньше безвольным человека.

И Степа вдруг поверил, что Семен сумеет что-нибудь придумать. Если, конечно, – этого говорить при генерале не следовало – Руководитель Проекта жив. Сам Степа почему-то верил в это. Может потому, что больше верить было не во что…

– Наталья Федоровна, – генерал, похоже, принял какое-то решение, тон его вновь стал спокойным и деловым. – Покиньте лабораторию.

– Все? – грустно улыбнулась Наташа. – Я отстранена от программы?

– Не выдумывайте. Но здесь может быть что-то неожиданное. Например, адская машина. Я осмотрю все сам…

– Не-а, – покачал головой Косухин, почувствовав, что хоть здесь его фронтовой опыт может пригодиться. – Вдвоем осмотрим. Я хоть гимназий и не кончал, но эту, чердынь-калуга, петрушку, немного знаю…

Наташа вышла в коридор. Генерал прикрыл стальную дверь, и они принялись внимательно осматривать все углы. Богораз занялся левой стеной, где была установка, Степе досталась правая.

Здесь в сущности ничего не было. Стоял маленький столик на котором была водружена чугунная пепельница, торчали две розетки, а на стене висели замеченные еще с порога листы ватмана. Ничего опасного обнаружить не удалось, но Степа еще и еще раз внимательно осматривал и ощупывал все, что могло показаться подозрительным. Но ни столик, ни пепельница, ни розетки не представляли опасности. Тогда Косухин переключился на стену. Белые листы с графиками не привлекали вначале его внимания, но он вспомнил то, чему сам учил молодых партизан, и аккуратно снял листы ватмана со стены. Не то, чтобы им тут не место, но выглядели они уж как-то подозрительно ново, словно повесили эти схемы и диаграммы в самый последний момент. Теперь надо было осмотреть ту часть стены, которую эти схемы закрывали…

– Вы что-то нашли?

– Вот… – Косухин не без гордости указал на то, что скрывала бумага,

– тонкие, еле заметные щели, образующие ровный четырехугольный контур.

– Ого! Дверь! – Богораз осторожно постучал пальцем по поверхности – стена издала гулкий глухой звук. – Да тут фанерная перегородка! Просто, но в исполнении удачно…

Да, это была дверь, или, скорее, ниша, прикрытая аккуратно выкрашенным в цвет стены листом фанеры. Осмотрев его и не найдя ничего вызывавшего опасения, решили рискнуть. Фанера снялась легко. Генерал отставил лист в сторону и покачал головой:

– Да-с, однако… Взгляните-ка…

Ниша в человеческий рост, похожая на ту, что находилась на противоположной стене. Но эта, в отличие от первой, вовсе не была пустой…

…Прямо на незваных гостей глядела уже знакомая Степе глиняная личина. Теперь, в ярком электрическом свете, она казалась не страшной, а скорее нелепой: грубые черты, отдаленно напоминавшие человеческое лицо, узкие пустые щели вместо глаз. Огромная голова сидела прямо на квадратных плечах, подобия рук застыли вдоль грубо слепленного туловища, покоившегося на толстых ногах. Кукла – странная, несуразная, со свежими отметинами от пуль…

Богораз осторожно постучал пальцами по поверхности:

– Глина… Нет, скорее камень, но какой-то странный… Вот уж не думал, что Берг собирает идолов! Как вы думаете, Степан Иванович, зачем этот урод в лаборатории?

– А вроде талисмана, чердынь-калуга, на счастье, – рассказывать о том, что было в заброшенной церкви близ Бриньогана покуда не следовало.

– Чушь какая-то, – Богораз покачал головой и поставил лист фанеры на место. – Не будем ничего говорить Наталье Федоровне. Хватит с нее на сегодня…

Степа не стал возражать, но мысль все время возвращалась к одному и тому же: дверь закроют, но ее можно будет отворить изнутри одним движением руки – или того, что заменяло руки этому монстру…

Когда стальная дверь скрыла разоренную лабораторию, все поднялись наверх. Изрядно соскучившийся Валюженич попытался было рассказать Степе об увиденных им здесь «артефактах», но Косухин остановил его. Дело еще не кончено. Он подошел к Богоразу, который о чем-то говорил с Наташей.

– Нет, я не уеду, – девушка отвечала резко и холодно. – Дядя велел мне оставаться в доме. Поверьте, я здесь в полной безопасности…

Степа сразу же понял, в чем дело. Наташа отказывалась уезжать и оставалась в этом проклятом доме наедине с затаившемся монстром. Правда, уже сутки она была здесь одна, но тогда никто не заходил в лабораторию…

Генерал, ничего не знавший о том, что он принял за идола, все же продолжал настаивать.

– Не уеду! – решительно повторила девушка. – Надеюсь, вы не будете применять силу?

– Не буду… – Богораз помолчал. – Но я оставлю своих людей. Двое будут на улице в автомобиле, а двое – в самом доме.

Наташа передернула плечами:

– По-моему, это называется домашний арест. В таком случае, я сама выберу себе конвоиров. Господин Косухин, смею я вас просить об этом одолжении?

– Но… – начал было генерал.

– Боитесь, что меня завербуют в чека? – Наташа улыбнулась, но глаза оставались строгими и холодными. – Вы уж извините меня, Аскольд Феоктистович, но брату полковника Лебедева я доверяю больше, чем вашим, так сказать, специалистам…

– Одного мало, – покачал головой Богораз.

– Оу, я готов! – Валюженич уже был рядом. Наташа вновь улыбнулась, но на этот раз вполне искренне. Тэд еле заметно покраснел.

– Надеюсь, господин Валюженич сможет отличить револьвер от зубочистки, – генерал вздохнул и покачал головой: – Ладно, как хотите, но наружную охрану я беру на себя…

…Степа и Валюженич переглянулись. Косухина тянуло рассказать, что пришлось увидеть в лаборатории, но надо было выждать. Между тем, генерал, поговорив с Наташей, отозвал своих людей в сторону и отдал им какие-то распоряжения. Застучали каблуки – и через минуту в доме остались лишь четверо: Наташа, двое ее добровольных охранников и генерал.

– Подъеду утром, – Богораз неодобрительно взглянул на улыбавшегося Валюженича, затем перевел взгляд на Степу. – Господин Косухин, надеюсь на вас…

4. АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ

Степа тщательно запер входную дверь и довольно покачал головой: входные засовы можно было сокрушить разве что из пушки.

– Черный ход заперт, – подсказала Наташа. – Я проверяла. Господа, извините, что я проявила некоторый деспотизм, но не хотелось оставаться в компании с этими башибузуками. Еще раз благодарю, хотя все это совершенно напрасно: в дом не войти, к тому же всегда можно вызвать полицию… Ладно, пойду приготовлю что-нибудь на ужин. Господа, какое вино вы предпочитаете к рыбе?

Косухин только вздохнул, но Тэд, которому Наташа повторила вопрос по-французски, встрепенулся и заявил, что не отказался бы от шамбертена. Степа вспомнил, как они пили с Наташей неразбавленный спирт, и поневоле усмехнулся.

– То дуже добже, – возбужденно заговорил Валюженич, когда девушка, извинившись, оставила их одних. – То мы можем… рассказать, так? Наташа… то она мае все знать…

Тэд был, конечно, прав, но Косухин вспомнил о том, что слышал от самого Валюженича.

– Нет, нельзя. Ей же врачи запрещают, чердынь-калуга!

– То… – американец даже растерялся. – То що нам робить?

– Шамбертеном баловаться! Ты слушай сюда, Тэд…

И Степа быстро, чтобы успеть до возвращения Наташи, рассказал то, что увидел в нише, закрытой листом фанеры.

– Оу, той глиняный хлоп здесь! – Тэд озабоченно нахмурился и похлопал рукой по револьверу. – То… якой наш план?

– Подумаем… – ничего связного в голову покуда не приходило. Случись что, револьверы будут бесполезны. Оставалась надежда на то, что монстр двигается медленно и вдобавок с таким шумом, что можно будет сориентироваться заблаговременно…

За ужином действительно была какая-то неизвестная Степе рыба и вино в высоких тонких бутылках, показавшееся Косухину жуткой кислятиной. Он почти все время молчал, предоставив Тэду инициативу расхваливать кулинарное мастерство хозяйки и вести с Наташей долгий разговор о преимуществах разных сортов французских вин. Беседа велась, естественно, тоже на французском, и Косухин сразу же почувствовал себя неуютно. Когда они с Наташей бежали по черным коридорам Шекар-Гомпа, никто не интересовался тонкостями вин и его умением вести светскую беседу. Здесь же Степа сразу становился «серой костью» его можно было взять в телохранители и даже посадить за стол, но не больше…

…После ужина перешли в гостиную, и беседа продолжилась. Насколько удалось понять Степе, Наташа и Валюженич теперь говорили об искусстве. Тут уж Косухин окончательно скис и лишь молча курил папиросу за папиросой.

– Вы все молчите, господин Косухин, – Наташа, прервав беседу об импрессионистах, наконец-то обратила внимание на своего гостя. – Вот господину Валюженичу очень нравится Моне…

– Мне Ингвар нравится, – выложил Степа весь свой запас знаний о живописи.

– Ингвар? – на лице девушки отразилось удивление. – Постойте… А вы… Вы, значит, тоже приехали из Индии?

Степа пожал плечами. Даже если бы не запрет врачей, он едва ли стал бы рассказывать Наташе о том, что было. Да и зачем? Эта девица-белоручка, рассуждающая о сортах вин и о живописи, ничем не напоминала прежнюю Наташу.

– И мы, значит, с вами уже были знакомы?

– Да так, немного…

Наташа внимательно посмотрела на него, и в ее глазах мелькнуло странное выражение. Казалось, девушка пытается что-то вспомнить. Но это длилось лишь какой-то миг – и все исчезло. Наташа вновь улыбнулась и заговорила с Тэдом по-французски…

…Степа решил не обращать внимания. Прежней Наташи уже нет, но его попросили охранять племянницу господина Берга, и он должен выполнять свой долг. Извинившись как можно вежливее, Степа попросил разрешения осмотреть второй этаж, где находились жилые комнаты.

Осмотр его удовлетворил. Спальня Наташи выходила не непосредственно в коридор, а соединялась с ним через маленькую комнату, в которой стоял диван и пара кресел. Лучшего места для сторожевого поста не придумать. Дверь в коридор была массивной и закрывалась на засов.

– Полно, господин Косухин! – Наташа наблюдала за его стараниями с легкой, еле заметной иронией. – Поверьте, если бы мне что-либо угрожало, я бы тут же уехала. Я ведь ужасная трусиха! Ну что мне может угрожать в запертом, пустом доме, да еще с двумя офицерами господина Богораза под окнами?

Степа лишь вздохнул.

– Лучше ложитесь спать, господа. Утром я вас разбужу, и вы сможете доложить генералу, что честно выполнили свой долг. В соседней комнате есть еще один диван.

– Оу, конечно! – Валюженич согласно кивнул, украдкой взглянув в сторону Косухина. – Мы лишь пожелаем нашей прекрасной хозяйке спокойной ночи…

Наташа улыбнулась, произнесла «бон нуи» и уже взялась за ручку дверей, но нерешительно остановилась.

– Господин Косухин, можно вас на минуту?

Тэд несколько удивился, но понимающе кивнул и вышел в коридор, заявив, что еще раз проверит входную дверь.

– Степан Иванович, – девушка мгновенье помолчала, а затем решительно подняла голову. – Я знаю, я больна. Но женщины все-таки наблюдательны… Скажите честно, в Индии… мы с вами были не просто знакомыми?

– Ну мы это… – слов не находилось. – Ну, общались…

– Мы познакомились в Индии? Или… еще где-нибудь?

Степа не знал, что и ответить.

– Ясно. Вам тоже велели не беспокоить тихопомешанную. Хорошо, ну а как мы познакомились, вы можете сказать?

– Да просто, Наташа, – не выдержал Косухин. – Я пришел арестовывать вас и Семена. А вы сказали, что вас зовут Али-Эмете…

– Как? – в глазах мелькнуло изумление, затем на лице девушки появилась улыбка: – Значит, я жертва чека? Или вы шутите?

– Ну, шучу… – Степа окончательно смутился и выругал себя за несдержанность. – Да это… ну, в общем…

– Не смею настаивать, господин Косухин. Можете считать, что выполнили свой долг по отношению к моему здоровью и уберегли от отрицательных эмоций… Скажите, а я вас тоже называла по имени?

– По фамилии, – честно ответил Степа, ощущая себя явно не в своей тарелке. Врачи врачами, а он никак не мог понять, отчего от Наташи надо скрывать правду. Едва ли это лучший способ лечения этой загадочной амнезии.

– В таком случае спокойной ночи, Косухин, – в голосе девушки звучала явная обида. Степа вздохнул и в самых расстроенных чувствах опустился в кресло. Ощущал он себя не просто неловко, а, можно сказать, по-дурацки…

– О'кей, я все проверил, – сообщил Тэд, входя в комнату и тоже садясь в кресло. – Двери закрыты, привидений в коридоре не заметил, вход в лабораторию почти что замурован… Я выглядывал в окно: машина мистера Богораза стоит на противоположной стороне улицы и в ней, кажется, двое его людей.

Валюженич говорил по-английски, но Степе теперь не требовалось особых усилий, чтобы понять приятеля. Похоже, Косухин уже вполне овладел полученным им странным даром. Правда, это касалось лишь Тэда – чтоб понять остальных, приходилось напрягать все внимание.

– Заодно позвонил Шарлю, чтобы он не поднял на ноги парижскую жандармерию, – продолжал Тэд. – Пришлось сказать, что мы пошли с тобой в оперу, а то б не отвязался… О'кей, мой бригадир, жду распоряжений…

– А чего? – пожал плечами Степа. – Сиди в кресле – и все. Можешь поспать, я тебя потом разбужу.

– Оу, фельдмаршал, рядовые не имеют права ознакомиться с диспозицией?

– Имеют, – вяло проговорил Косухин.

– Так чего ты боишься? Скажу честно, мне в этом доме не по себе, но не думаю, чтобы Берг послал бандитов прикончить собственную племянницу.

Степа задумался:

– Мне вот чего кажется. Этот Берг, чердынь его, и сам перепугался. Представляю, что рассказал ему этот сморчок… ну, Гастон который. В общем, он решил выждать, но дом все же оставить под охраной.

– Ты имеешь в виду это чудище в подвале?

– Ага. По-моему, это какая-то хитрая машина…

– Ну ясно, что не крокодил! Только зачем делать эту машину из глины?

Косухин пожал плечами:

– Это ты у Берга, чердынь-калуга, спроси. В общем, он мог приказать этому, как его, идолу, действовать, если кто-то войдет в лабораторию. Ведь теперь ясно, что Берг изменил своим…

– Или он управляет им на расстоянии, что столь же логично, – в тоне Валюженича чувствовалось явное сомнение. – Не знаю, Стив. Насчет этого артефакта я не специалист. Но оставлять Наташу в пустом доме, конечно, не следовало. Кстати, ты все-таки ей что-нибудь сообщил?

– Не-а, – Степа замолчал, не желая разговаривать на эту тему. Валюженич внимательно взглянул на него и раскрыл принесенную с собой книгу в богатом кожаном переплете.

Косухину читать было нечего, оставалось либо рассуждать, либо попросту заснуть. Но на последнее Степа не имел права, и он принялся еще раз анализировать обстановку. Вроде все предусмотрено. Через окно к Наташе не добраться: на улице дежурят офицеры Богораза. Дверь в коридор заперта на засов, вдобавок у них два револьвера. Правда, оставался монстр в подвале, но Косухин был уверен, что услышит его тяжелые шаги издалека. Итак, тут все в относительном порядке…

Тэд все-таки задремал, уронив книгу на пол. Будить его Степа не стал, решив посторожить пару часов, а уж потом поспать самому. Было тихо, спокойно – и очень скучно. Книга, взятая Валюженичем, оказалась без картинок, а папиросы угрожающе подходили к концу. Каждые полчаса где-то в соседней комнате еле слышно били часы – и больше ничего не происходило.

Наконец Степа разбудил Валюженича и решил подремать сам. Смущенный тем, что заснул, американец обещал отныне не смыкать глаз и тут же вынул револьвер, пристроив его прямо на коленях. Косухин покачал головой, велел поставить оружие на предохранитель – от греха подальше – и тут же уснул. Как ни странно, во сне время тянулось столь же медленно. Он снова слышал бой часов, но почему-то уже не издали, а совсем рядом, будто они находились теперь прямо над головой. Степа даже слышал стук маятника. Вначале негромкий, он становился все четче, и в его мерном звуке почему-то сквозила угроза. Косухин вдруг почувствовал себя слабым и бессильным перед тем, что надвигалось откуда-то из темных глубин пустого зловещего дома. Надвигалось медленно, неотвратимо, и Степе уже казалось, что он слышит далекий зловещий хохот…

– Стив! – Косухин мгновенно проснулся и выхватил револьвер. В комнате все было по-прежнему. Он прислушался: вдали четырежды негромко пробили часы.

– Извини, что разбудил, – Валюженич говорил как-то неуверенно, чуть ли не виновато.

– Что-нибудь услышал?

– Нет, покой, как в гробнице. Но, понимаешь, Стив… Ну, в общем, мне стало не по себе… Наверно, меня нельзя посылать на фронт…

Валюженич и вправду выглядел не самым лучшим образом.

– Это на тебя этот дом действует, – рассудил Степа. – Правильно, что разбудил, мне тоже всякая ерунда снилась…

– Я чувствую себя как-то… Знаешь, у писателя Эдгара По есть один рассказ, – Тэд нервно рассмеялся. – Про одного джентльмена с расшатанными нервами. Ему все казалось, что умершая сестра очнулась в гробу и медленно идет прямо к нему…

– Это ты брось! – от возмущения Косухин чуть не подавился дымом. – Надо меньше книжек дурацких, чердынь-калуга, читать! Горького почитал бы, это писатель нормальный, пролетарский. А то свихнешься…

Валюженич неуверенно улыбнулся и вдруг вскочил с кресла.

– Стив, там что-то происходит! Надо разбудить Наташу!

Тревога Тэда передалась Косухину. Он встал и вновь прислушался, но вокруг царила мертвая тишина. Он хотел было успокоить Валюженича, но вдруг почувствовал знакомый холодок в спине. Опасность рядом – сомнений не было…

Он обернулся к двери, затем усмехнулся, чтобы приободрить Тэда и почувствовал, как холод охватывает все тело. Степа стиснул зубы, справляясь с паникой, и тут из коридора донесся глухой странный звук, словно кто-то тяжело вздохнул.

– Дверь под прицел! – успел крикнуть Степа и тут же послышался треск: нечеловеческой силы удар обрушился на деревянные створки. Засов выдержал, но обе половинки треснули, с притолоки посыпалась штукатурка, по всему дому пронеслась легкая дрожь. Косухин успел взвести курок – и тут новый удар отбросил в сторону сорванный засов, дверь рухнула, и свет лампы упал на то, что стояло за нею…

Глиняная маска теперь не казалась бесстрастной. Грубо вылепленные губы слегка кривились, в черных глазницах светился красноватый огонь. Огромные конечности с растопыренными пальцами протянуты вперед, словно готовясь схватит жертву.

«Как же так, чердынь-калуга?» – успел подумать Степа, лихорадочно прикидывая, куда лучше стрелять.

– Ту зе айз! – крикнул Тэд. Степа понял и прицелился в горящий красным огнем глаз. Выстрелить он не успел – глиняное тело дрогнуло, и чудище медленно вошло в комнату.

Монстр ступал бесшумно. Это было странно, но на удивление не оставалось времени. Сухо ударил выстрел – пуля из револьвера Валюженича прочертила едва заметную полосу на личине чудовища. Монстр не дрогнул! – глаза вспыхнули огнем, и огромная фигура стала надвигаться прямо на Тэда.

И тут Степа понял, в чем дело. Монстр не шел – он, казалось, плыл, едва касаясь пола. Глиняные ноги еле двигались, словно идол стоял на невидимом транспортере. В движениях чудища появилась странная легкость, и у Степы вдруг мелькнула мысль, что это никакая не машина. В глазах горела осмысленная глубокая ненависть – монстр знал, что делает, он видел своих врагов и был готов уничтожить их.

Чудовище сделало новый шаг и легко переместилось в центр комнаты, чуть повернувшись к Тэду. Степа понял – американца загоняли в угол. Вновь ударил револьвер. Глиняные руки шевельнулись, медленно смыкаясь.

– Что случилось? – в дверях спальни стояла Наташа, успевшая накинуть легкий китайский халат, украшенный извивающимися драконами.

– Наташа, назад! – Косухин дернул револьвером, но стрелять не стал. В небольшой комнате рикошет опасен, а пуля ничем не может повредить глиняному затылку. Монстр наступал на Валюженича, а тот уже уткнулся лопатками в стену, стараясь уклониться от тянущихся к горлу глиняных клешней.

Тэд погибнет! Похоже, они здорово недооценили своего ночного знакомого. Тогда, в церкви, глиняный урод не спешил демонстрировать все, на что способен.

Степа прикинул расстояние, поглубже вдохнул воздух и кинулся вперед, пытаясь обойти монстра слева. Глиняная рука дернулась, но Косухин все же успел поднырнуть под нее и через мгновенье стоял рядом с Тэдом. Прямо на Степу глядел горящий маленький глаз. Чудище оценивало нового противника, еще секунда – и оно успеет прижать их обоих к стене. Еще одна секунда… Косухин поднял револьвер и поднес его вплотную к правому глазу глиняной твари. Ударил выстрел. Монстр даже не шевельнулся, но дело было сделано – там, где только что горел красный огонь, стало черно и пусто.

– Йе! – Валюженич дважды выстрелил, промахнулся и выстрелил вновь. Глиняная рука рассекла воздух, Тэд резко наклонился и отскочил в сторону. Монстр замер, прислушиваясь. Видеть он уже не мог – третья пуля Тэда попала в цель.

– Господа! Скорее в комнату! – Наташа быстро разобралась в ситуации и широко растворила дверь в спальню. – Я открою окно!

Это слышали не только люди. Ослепленное чудище среагировало мгновенно. Одна рука ударила туда, где стоял Степа, вторая поднялась, загораживая дорогу. Косухина спасла лишь реакция, он упал на пол, перекатился и вновь вскочил на ноги.

– Тэд! Сюда! – Валюженич бросился вдоль стены, пытаясь обойти монстра справа. Тот обернулся, рука вновь взметнулась в воздух, но американец успел раньше. Миг – и он был уже в дверях. Степа подождал пока Тэд войдет, и заскочил сам, захлопнув створку перед самым носом врага.

– Скорее, в окно! – Наташа резким движением распахнула раму. Пахнуло предутренней свежестью, и Степа успел подумать, что зимой пришлось бы выбивать окно, а возиться со стеклом он никогда не любил. Сильный удар потряс комнату – ослепленный монстр пытался выбить дверь спальни, но попал в стену.

– Тэд, ты первый!

Валюженич на мгновенье замешкался. Новый удар, на этот раз более точный – и дверь распахнулась. Монстр стоял на пороге, готовясь ворваться в комнату.

– Давай, Тэд! – Степа стал посреди комнаты, готовясь задержать страшилище. Американец уже был на подоконнике, еще секунда – и он, опустившись на вытянутых руках, мягко спрыгнул на газон.

– Наташа! Прыгай!

Девушка попыталась забраться на подоконник, но монстр опередил ее. С неожиданной ловкостью он мягко заскользил по полу и, толкнув Косухина, очутился рядом с Наташей. Девушка отшатнулась – глиняное чудище отрезало ее от окна.

Степа сунул за пояс ненужный револьвер. Стрелять нет смысла, а обойти монстра невозможно: даже слепой, он чувствовал каждое движение в комнате. Наташа отошла к стене и резким движением пододвинула кресло, пытаясь загородиться от врага. Тщетно: миг – и кресло с треском ударилось в стену, глиняные клешни потянулись вперед, пытаясь нащупать горло жертвы.

Степа стиснул зубы. Он еще раз оглядел комнату: монстр стоял, загораживая окно, очутившись между Косухиным и девушкой. Еще секунда – и Наташе не спастись. Выбирать не приходилось – Степа нагнулся и резко дернул ковер, в который тяжело упирались ноги чудища. Монстр загреб руками, пытаясь сохранить равновесие, но не удержался и с грохотом, потрясшим дом, рухнул на пол.

– Наташа! – но девушка уже и сама успела оценить обстановку. Перепрыгнув через лежавшее на полу страшилище, она одним движением оказалась на подоконнике и, не мешкая ни мгновения, прыгнула вниз.

– Стив! Где ты? – донесся с улицы голос Валюженича. Степа бросился к окну. Монстр уже вставал неожиданно ловко для его громоздкого тела, почти не касаясь руками пола. Медлить не следовало. Прыжок – и Косухин был уже на подоконнике. Внизу он заметил бегущих к дому людей генерала. Наташа и Валюженич стояли чуть в стороне, американец возбужденно махал руками.

За спиной послышался шум. Краем глаза Косухин заметил тянувшуюся к нему клешню, на миг почувствовал обессиливающий страх, но превозмог себя и прыгнул.

Газон оказался мягким, и Степа лишь слегка ушиб ногу. Валюженич помог ему встать.

– Господа, что случилось? – поручик со шрамом стоял рядом, растерянно глядя на своих подопечных. Второй, незнакомый Степе, офицер уже успел вытащить револьвер.

– Оу! – воскликнул Тэд и указал вверх.

– О господи! – поручик перекрестился. Монстр стоял у окна, внимательно вслушиваясь в то, что происходило внизу. Пустые незрячие глаза в свете уличных фонарей смотрелись особенно жутко.

– Наташа… Наталья Федоровна, у вас это… все в порядке? – запоздало поинтересовался Степа.

– Спасибо, я даже не ушиблась, – девушка не казалась испуганной, скорее – до предела удивленной. – Кстати, можете называть меня по имени, у вас это получается более ловко, Косухин… Господа, – обратилась она ко всем остальным. – Мне крайне неудобно. Не понимаю, что случилось с Бриареем…

– Простите? – поручик нерешительно взглянул на неподвижную фигуру, застывшую на фоне окна. – Вы имеете, в виду… этого, сударыня?

Девушка неожиданно рассмеялась:

– Это же машина! Автомат! Дядя купил его на одном аукционе. Старинный автомат, очень простой, сделан в XVI веке, кажется, в Германии.

«Ничего себе машина, чердынь-калуга!» – пронеслось в голове у Степы. Он вспомнил ловкие движения монстра, красный огонь маленьких глаз, и ему стало не по себе.

– Мы назвали его Бриареем, – продолжала девушка. – Он выполняет самые простые команды, может прислуживать за столом… Не понимаю, что с ним случилось! Он обычно такой забавный…

– Оу, йе! – не выдержал Тэд и невольно взглянул вверх. Окно опустело

– страшная личина исчезла.

– Не понимаю… – Наташа пожала плечами. – В последнее время у нас творится что-то странное. Я никогда не думала, что Бриарей может действовать без команды! Но ведь кроме нас в доме никого не было!

– Значит, этот истукан взбунтовался, – второй офицер, постарше, с заметной сединой на висках, удивленно покачал головой. – Прямо чудище Франкенштейна…

– Нелепо, – вздохнула Наташа. – Мы, кажется, его повредили, хотя, конечно, – она улыбнулась, – не могу в этом никого винить. Спасибо, господа, вы лишили парижские газеты очередной сенсации – девушки, задушенной монстром…

Она протянула Валюженичу руку, затем ее ладонь неожиданно легла на Степино плечо:

– Косухин, мне почему-то кажется, что вы выручаете меня не в первый раз. У вас это удачно вышло. Или вы долго тренировались?

Степа смутился и не нашелся, что ответить.

– Сударыня… господа, – прервал их беседу поручик. – Прошу в машину. В дом, как я понимаю, возвращаться не стоит…

Наташа пыталась возражать, доказывая, что сумеет укротить сбившегося с пути истинного Бриарея, но ее стражи были единодушны. Поручик категорически заявил, что отвечает за жизнь мадемуазель Берг и в этих условиях считает необходимым немедленно отвезти ее к генералу. Степа и Валюженич не стали спорить: по сравнению с только что покинутым домом у Богораза в любом случае будет безопаснее.

Генерал действительно жил в центре, в районе Монпарнаса. Косухин и Тэд проводили девушку до подъезда, послушали, как поручик объясняется с удивленной консьержкой, и решили, что их миссия на сегодня окончена. Оставалось поймать такси и вернуться в показавшуюся сразу такой уютной квартирку, которую снимал Валюженич…

Утром их навестил Карно. Он заявил, что профессор Робер вне себя и требует немедленно доставить в лабораторию лентяя и прогульщика Валюженича. Тэд беззаботно улыбнулся и предложил Степе съездить вместе с ними, пообещав, что кроме самого профессора в их лаборатории не ожидается никаких чудовищ. Степа охотно согласился: после вчерашней ночи хотелось хоть ненадолго очутиться среди нормальной жизни, где не надо ежесекундно ждать смерти и держать оружие наготове. Но повидать грозного Робера не удалось. Они уже собирались усаживаться в красное авто Шарля, когда к дому подкатил другой, столь же знакомый, автомобиль, и капитан, которого звали Виктором, пригласил Степу к генералу.

Как ни плохо Косухин знал Париж, но сразу же заметил, что они едут не в сторону Монпарнаса. Капитан, узнав, что беспокоит Степу, сообщил, что беседа состоится в другом месте.

Авто проехало через весь центр, и Степа вновь сумел увидеть уже знакомую л'Арк Триомф и полюбоваться творением инженера Эйфеля. Увы, у него вновь не было возможности увидеть все это вблизи. Прекрасный Париж оставался для него городом за стеклом автомобиля. А в следующий раз Косухин надеялся побывать здесь лишь в составе рабоче-крестьянской Красной армии, если французскому пролетариату понадобится братская помощь…

…Они поднялись на третий этаж большого богатого дома с вежливым консьержем и коврами на лестницах. В дверях посетителей встретил молодой человек в штатском, но с неизменной военной выправкой. Он не сказал ни слова, внимательно осмотрел гостей и кивнул Степе. Сопровождающие остались за дверью.

– Вас ждут, прошу… – это были единственные слова, которые пришлось услышать Косухину, покуда он шел по огромной прихожей, увешанной акварелями и разными дорогими безделушками. Здесь явно жили не те, кто зарабатывает хлеб трудовыми мозолями. Косухин невольно сжался, готовясь к чему-то неприятному. Он уже бывал в таких квартирах, хотя, конечно, не парижских. Но в те квартиры он врывался с оружием, когда брал города или очищал их от белой сволочи. Здесь же он был гостем – и хорошо, если гостем.

Сопровождающий отворил высокую белую дверь, и Степа оказался в большой гостиной. Здесь также висели картины, но уже не акварели, а полотна, писанные маслом, – портреты и морские пейзажи. Люстра сверкала хрусталем, ноги тонули в ворсе персидского ковра. Шторы были задвинуты, и в комнате царил полумрак, мешавший разглядеть тех, кто здесь собрался. Впрочем, Наташу и Богораза Степа узнал, едва переступив порог. При его появлении генерал встал.

– Господин Косухин!

Тон не вызывал сомнений – Богораз рапортовал, как рапортуют самому высокому начальству. Степе стало интересно – он все-таки попал в самое сердце программы «Мономах»!

Его любопытство было тут же удовлетворено. Из кресла, стоявшего у окна, встал высокий чернобородый мужчина в дорогом, явно сшитом на заказ костюме: крепкий, подтянутый типичная «офицерская кость».

– Здравствуйте, Степан Иванович! – рука, протянутая Степе, была широкой и сильной, и Косухин почувствовал к этому человеку неожиданную симпатию. Может, причиной было лицо – широкое, открытое, с выразительными темными глазами, сразу почему-то показавшееся очень знакомым. В темных волосах и бороде серебрилась седина. Человеку было явно за пятьдесят, хотя выглядел он значительно моложе.

– Меня зовут Александр Михайлович, – хозяин квартиры тоже внимательно осматривал гостя. – А вы похожи на брата!

– Ну… да, – оттаял Степа. – Здравствуйте…

– Александр Михайлович руководит всей программой эфирных полетов, – негромко произнес Богораз, и Косухин вновь напрягся. Вот, значит, кто посылал серебристые стрелы в небо! Александр Михайлович улыбнулся:

– Я рад видеть комиссара Челкеля. С частью присутствующих вы уже знакомы… Прошу…

Он не успел договорить. Из кресла, стоявшего в затемненном углу, резко вскочил высокий – еще выше хозяина дома – молодой человек и быстрыми резкими шагами подошел к гостю. Щелкнули каблуки:

– Андрей Константинович Барятинский. Здравствуйте, Степан!

Князь Барятинский выглядел именно таким, каким запомнил его Степа по фотографии: породистый аристократ давней чистой крови, тонконосый, изящный и одновременно жилистый – прирожденный победитель, живущий в каком-то особом мире, где не могло быть места Косухину. Степа вновь, как когда-то, желчно позавидовал и одновременно разозлился. Именно этого, с голубой кровью, отправили первым в эфирный рейс, чтобы князь, а не крестьянский сын навек вошел в историю.

– Николай мне часто говорил о вас, – Барятинский, не подозревавший о Степиных размышлениях, энергично, по-спортивному пожал гостю руку.

Косухин заставил себя улыбнуться. Здесь он не имеет права на эмоции.

Хозяин дома усадил Степу в свободное кресло как раз между собой и Барятинским. Сразу стало ясно, что Александр Михайлович и князь Андрей здесь главные. Наташа держалась поодаль, а генерал Богораз вообще старался лишний раз не обращать на себя внимания. Впрочем, ни Барятинский, ни гостеприимный хозяин никак не подчеркивали свое превосходство. Этого не требовалось: их первенство не нуждалось в утверждении, оно было явным, изначальным, и не могло быть даже поставлено под сомнение.

Александр Михайлович выждал минуту. Очевидно, пауза была знаком, и все замолчали. Пользуясь этим, Косухин еще раз бросил взгляд на хозяина. Да, этот человек привык властвовать, и это получалось у него без малейшего труда. Смущало бдительного Степу не это – ему приходилось видеть больших начальников. Беспокоило странное сходство виденного им впервые чернобородого с кем-то, хорошо знакомым. Но память почему-то отказывала, и Косухин недовольно вздохнул.

– Наталья Федоровна… Господа… – привыкший повелевать голос был ровен и спокоен. – Комиссия Российской Империи по эфирным полетам продолжает работу. Все вы знаете причину сегодняшней нашей встречи. Нам нужно многое решить. Но вначале предлагаю заслушать господина Косухина. Степан Иванович, прошу вас…

Косухин был не готов выступать в подобном обществе. Конечно, будь Степан на заседании иной комиссии, например Сиббюро ЦК, он знал бы как и что докладывать. Здесь же приходилось быть осторожным и одновременно не хотелось выглядеть неотесанным неучем, ставшим случайным свидетелем великих событий. Тут хорошо знали Николая, а Косухин не хотел подводить брата.

Он уже хотел начать в своей обычной манере: «Ну, это, значит…», – но понял: так говорить не следует. Белая кость, похоже, впервые встречается с настоящим большевиком, и он не может позволить, чтобы на холеных лицах этих господ мелькала снисходительная улыбка.

– Расскажите вначале о себе, Степан, – внезапно предложил Барятинский. Степа вздрогнул, но тут же успокоился. Похоже, им действительно интересно. Что ж…

– Мне двадцать два года. Закончил заводскую школу – четыре класса. Потом слесарил… В партию вступил в сентябре 17-го…

В какую именно – Степан пояснять не стал. Белая кость и сама догадается…

– На фронт ушел в ноябре, после юнкерского бунта. Командир роты, потом – батальона. С осени 19-го – на подпольной работе в Сибири…

Его слушали внимательно. Краем глаза Косухин заметил, как щелками сузились глаза Богораза. Во взгляде Наташи, напротив, был заметен явный интерес, словно Степан прибыл не из РСФСР, а с планеты Марс. Барятинский смотрел на живого большевика даже одобрительно, как будто борьба за дело мирового пролетариата была редким, изысканным видом спорта. Лицо хозяина дома оставалось приветливым, но темные глаза говорили о привычном выработанном долгими годами внимании. Для такого человека не существовало мелочей, и даже биография красного командира Косухина была ему необходима для дела, которым он руководил.

Степа хотел было упомянуть о товарище Чудове, но внезапно вспомнил то, что рассказывал Ростислав.

– В начале января этого года капитан Арцеулов получил приказ от Колчака прибыть в Иркутск и найти генерала Ирмана. Он должен был передать ему пароль…

Косухин и сам удивлялся, откуда взялась у него странная, без всякой «чердынь-калуги», интеллигентская манера изъясняться. Может, он наслушался людей, с которыми пришлось разговаривать в последние месяцы, а может, помогло то, что он много раз пересказывал сам себе эту историю, готовясь к неизбежному отчету в красной Столице.

Степа не скрывал ничего. Он спокойно, будто находился среди товарищей по партии, поведал, как брал Семена Богораза, как осаждал дом на Трегубовской, как пузырился липким жарким пламенем огненный гриб, плавя затвердевший январский наст. И так же спокойно он говорил о том, что слыхал от других: об упавшем возле умолкшего пулемета Казим-беке, о подземном ходе, ведущем в старую часовню, и о пустой холодной тайге, по которой уходили беглецы.

Только одно оставалось под запретом – Венцлав и все связанное с командиром 305-го. Это не его тайна. О Венцлаве он расскажет лишь в Столице…

С остальным оказалось проще. Он коротко рассказал, как погиб Семирадский, а дальше уже почти нечего было скрывать. Степа заговорил о полете на «Муромце», о том, как менялись за штурвалом Николай, Наташа и хныкающий студент Богораз, и заметил, что девушка смотрит на него изумленно, а в глазах генерала блеснула затаенная гордость.

Те, кто были здесь главными, слушали невозмутимо. Лишь однажды лицо Александра Михайловича дрогнуло – когда Косухин упомянул о красном флаге над Челкелем и о том, как бросил на стол свое удостоверение, принимая комиссарство над полигоном…

Кое о чем Степа все же умолчал, не став говорить о прилете того, кто пытался предъявить фальшивый приказ Адмирала. С этим следовало разобраться самому. Как и с тем, что рассказал перед отлетом Богораз.

– В полдень, двадцатого, «Мономах» взлетел… – Косухин помолчал, словно вновь увидев желтую степь и медленно уходящую в небо ракету. – Полигон был взорван… Ну, вот и все…

Это, конечно не было «все». Но о том, что случилось после, Степан говорить не собирался.

В комнате воцарилось молчание. Никто не спешил задавать вопросы или высказываться: похоже, у присутствующих было о чем поразмышлять.

– Благодарю вас, Степан Иванович, – хозяин дома говорил медленно, словно продолжая раздумывать. – Насколько я понимаю это все, что вы имеете право нам рассказать.

– Да, – спокойно подтвердил Степа. – Это – все…

– Значит, потом вы добрались до Индии, – то ли спросил, то ли просто констатировал Богораз. – По дороге познакомились с господином Валюженичем…

Степа пожал плечами. Рассказывать о Тэде значило начать разговор о Шекар-Гомпе.

– Да, – вновь кивнул Александр Михайлович. – Степан Иванович, насколько я могу догадываться, ваши действия будут иметь для вас определенные последствия, если вы вернетесь к большевикам.

– Что вы имеете в виду, Александр Михайлович? – прервала его Берг.

– Да то, что господина Косухина поставят к стенке, – усмехнулся Богораз.

– Однако, – это было первое, что произнес Барятинский. – Боюсь, эти сапожники никогда не станут джентльменами…

Косухин хранил молчание, хотя был вынужден признать, что Богораз-старший близок к истине. Ведь кроме Челкеля за ним еще числился Шекар-Гомп…

– Господа, прошу внимания, – короткая фраза хозяина дома мгновенно восстановила тишину. – К этому мы, возможно, вернемся. А сейчас, может, господину Косухину будет угодно ответить на вопросы? У меня они уже есть, причем целых два.

– У меня их сто, – решительно заявила Наташа. – Косухин, мне вас заранее жалко…

Степа отвечал больше двух часов. Вернее, пытался отвечать – больше всего всех интересовали мудреные технические подробности. Тут уж было не до гладкости речи. Косухин заикался на каждом слове, сбивался, а кое-что пытался показать на пальцах. Но это никого не смущало. Берг что-то строчила в блокноте, Барятинский одобрительно кивал и время от времени подсказывал – причем всегда удачно. Степа и сам удивлялся, как многое успел запомнить. Впрочем, кое-что его ставило в тупик. Например, вопросы о погоде на эфирном полигоне, о том, какая температура в кабине «Мономаха» и какого цвета скафандр брата. Наташу особо интересовало, что делала она сама. К сожалению, Степы не было в рубке, и он мог лишь посоветовать найти и расспросить Арцеулова. И тут же прикусил язык: недобитый беляк помнил не только это…

– Хватит, господа! – слова Александра Михайловича вновь водворили тишину, – Степан Иванович, мы вам очень благодарны. Если не возражаете, то я резервирую еще одну встречу с вами. А пока сделаем перерыв. Прошу всех в гостиную – отобедаем…

…Обедали, естественно, на белой скатерти, со служанкой в накрахмаленной наколке и с полным буржуйским набором блюд. Спиртного, правда, не было. Косухин понял: люди собирались работать.

После обеда Александр Михайлович отозвал его в сторону.

– Господин Косухин, сейчас у нас будет разговор о Берге. Мне бы хотелось, чтоб вы присутствовали, но в этом случае вам придется дать слово. От вашего молчания может зависеть жизнь здесь присутствующих…

Степа хотел уйти, но вспомнил о брате.

– Я понял, – кивнул он. – Я буду молчать.

«Честное слово» не было произнесено, но Александр Михайлович спокойно кивнул, показывая что вопрос решен. Вначале Степа подумал об интеллигентском легковерии, но потом понял, что дело в ином. Его собеседник за свою жизнь успел изучить людей. Большевик Степа не представлял для него загадки. И вновь странное сходство – неведомо с кем – поразило Косухина. Это сходство вдруг показалось ему тревожным, даже страшным…

На этот раз докладывал Богораз. Впрочем, обо всем сказанном Косухину уже было известно. Его лишь попросили кое-что добавить по поводу ночного происшествия.

– Я уже говорила! – Наташа, не дослушав Степу до конца, нервно развела руками. – Это какая-то ерунда! Бриарей – простая игрушка! Дядя мне подробно объяснял устройство – он немногим сложнее музыкальной шкатулки…

– А вы сами разглядывали его, так сказать, потроха? – поинтересовался Богораз.

– Нет… Но я верю дяде! Это просто образец средневековой механики…

– «Артефакт», – вспомнил Степа словечко Тэда. Ничего себе, музыкальная шкатулка!

– Все это не важно, – Александр Михайлович поднял руку, прекращая разговор о странном поведении заводной игрушки. – Важно другое…

– Да, – поддержал Барятинский. – Главное, что Берг – предатель…

– Князь! – Наташа протестующе вздернула подбородок. – Я… я просила бы…

– Извините, сударыня, – в легкомысленном голосе Барятинского вдруг прорезался холодный металл. – Он скрыл от всех правду о «Мономахе». Он пытался ликвидировать господина Косухина – единственного свидетеля, уничтожил лабораторию… Не решусь утверждать, но ваша болезнь, Наталья Федоровна, тоже может быть вызвана не только нервным срывом…

– Нет, – Наташин голос оборвался, она заговорила почти шепотом. – Дядя занимался «Мономахом» больше двадцати лет! Он отдал проекту все, вы же знаете… Это какое-то недоразумение, его обманули…

Никто не возразил, но было ясно, что остальные смотрят на поведение Карла Берга иначе.

Степе хотелось как-то поддержать девушку, но он знал, что должен выяснить правду.

– Наталья Федоровна… Наташа… – девушка подняла голову. – У вашего дяди есть перстень… серебряный…

Берг удивилась:

– Конечно. Очень красивый перстень. Дядя купил его незадолго до моего возвращения. Вы думаете, что это имеет какое-нибудь значение?

– Ну… это… – слова вновь не выговаривались. – Какой он?

– Большой, массивный, из серебра с примесью какого-то иного, более тяжелого, металла. На печатке два маленьких алмаза и изображение головы Горгоны…

– А не змейки? – вырвалось у Степы.

– Нет, я точно помню. Стилизованная голова Горгоны, по-моему, работа прошлого века…

…Ниточка оборвалась. Перстень был другой. Но тревога не проходила: издалека он был неотличим от того, что носил Арцеулов. Но не верить Наташе нельзя…

– Не будем спешить, – резюмировал Александр Михайлович. – Мы все знаем заслуги господина Берга. Будем надеяться… – он смолк, – да, будем все же надеяться, что это какое-то страшное недоразумение. Впрочем, у нас будет время поговорить об этом. Как и о том, как связаться с Тускулой…

Косухин понял – надежды больше нет. Брат, если он и жив, находится где-то в невообразимой дали, и даже эти люди, знающие и умеющие, казалось, все на свете, не могут помочь…

– А ведь сегодня юбилей, – внезапно улыбнулся Александр Михайлович…

– Помните, господа?

– Постойте… – Барятинский что-то подсчитывал. – До дня первого запуска «Мономаха» еще пять дней.

– Я не об этом, – покачал головой хозяин дома. – Впрочем, этот юбилей никогда не отмечался. Я сам узнал о нем случайно – от своего покойного брата. А ведь это событие имеет отношения и к вам, князь…

Он замолчал, затем заговорил вновь, в голосе его звучала гордость и одновременно грусть:

– В этот день мой дядя, Константин Николаевич, подписал приказ о создании лаборатории по изучению ракетного движения. Начальником лаборатории был назначен его адъютант – Сергей Барятинский, ваш дед, Андрей Константинович. Так начался «Мономах». Это было ровно шестьдесят лет назад…

– Я и не знал! – Барятинский удивленно развел руками. – Дед мне ничего не говорил. Я думал, что «Мономах» – идея Дмитрия Ивановича Менделеева…

– Господин Менделеев обосновал практическую сторону программы и разработал проект строительства эфирного полигона. Он подал идею Александру III. Но работы велись раньше…

Александр Михайлович встал и медленно подошел к окну.

– Все началось после больших маневров на Балтике, когда были испытаны противокорабельные ракеты системы Конгрева. Константин Николаевич обратился в Академию Наук, предложив создать лабораторию для изучения возможности научного применения ракет. По семейным преданиям ему еще в детстве подарили китайскую книгу, где рассказывалось о мудреце Ли Цзе, который построил ракету и улетел на ней в Небесный Дворец бога Лэй-Гуна. Признаться, в Академии Наук к этой идее отнеслись без всякого энтузиазма. Но ваш дед, Андрей Константинович, был человеком упорным, впрочем, как и мой дядя. Через пять лет в Кронштадте состоялось первое испытание ракетного двигателя – конечно, еще порохового…

Он замолчал и не спеша прошелся по комнате. Было заметно, что эта история волнует его:

– Когда-нибудь об этом еще напишут… Я занялся проектом в 1911 году, тогда же, когда мы начали готовить первых авиаторов. Мы рассчитывали, что с 1920 года сможем запустить по два «Мономаха» в год. А потом появилась Тускула… Мы просто не успели…

Косухин слушал молча и чувствовал себя как-то неуютно. Конечно, с проклятым режимом царизма надо было кончать, но жаль, что программу «Мономах» не удалось завершить. Всемирная Коммуния без эфирных полетов показалась ему какой-то неполной, даже примитивной…

– За сколько времени можно восстановить?.. – Богораз не договорил, но все поняли.

– Полигон и выпуск ракет – лет за пять, – пожал плечами Александр Михайлович. – Но для этого должна работать промышленность, лаборатории… Работы требуют огромных затрат. Не говорю уже о том, что надо заново собирать научные кадры. Если большевики займутся этим сейчас, то у них уйдет на все лет двадцать…

– Жаль, что вы не пустили меня на фронт, – генерал говорил внешне спокойно, но в голосе дышала ненависть. – Они… эти… уничтожили все! Даже то, о чем не имели никакого представления! Вандалы!

Степа вскипел. Наука – наукой, но слушать такое он не мог. Александр Михайлович покачал головой:

– В том, что случилось, виноваты и мы. Мы ведь уже говорили об этом, Аскольд Феоктистович. Большевики пришли уже на руины… К тому же, они знали о «Мономахе», так ведь Степан Иванович?

Косухин от неожиданности вскочил. Перед глазами встало жуткое красноватое лицо Венцлава. Да, он знал. Знали и другие – те, что пытались сорвать старт…

– Об этом нам не говорили… – слова прозвучали не особенно убедительно, и Степа не выдержал: – О «Мономахе», кажется, знали в Столице, но почему-то… То есть, это держалось в тайне…

– Естественно, – Барятинский дернул в усмешке тонкие губы. – Иначе таким как вы, Степан, пришлось бы многое объяснять… Между прочим, кто-то из большевистского руководства собирает всех, кто работал над «Мономахом». Интересно, для чего?

Степа знал ответ. Для того, чтобы построить Шекар-Гомп – и, конечно, не только для этого. Да, ему и его товарищам ничего не объяснили. Что ж, теперь он, Степа Косухин, добьется, чтобы им все-таки сообщили правду…

На прощание Александр Михайлович крепко пожал Степе руку, повторив, что надеется еще раз увидеться в ближайшее время. Генерал Богораз проводил Косухина до подъезда, где терпеливо ждал черный автомобиль.

– А вы понравились его императорскому высочеству, – генерал покачал головой; в его голосе звучало явное удивление.

– К-кому?! – оторопел Степа. – Какому высочеству?

Богораз усмехнулся:

– Неужели так и не догадались? Александр Михайлович – дядя Государя. Перед встречей с вами мы договорились не употреблять в разговоре титулов, чтоб, так сказать, не смущать гостя…

В словах генерала звучала злая ирония, но Косухин не обратил на это никакого внимания. Великий князь Александр Михайлович! Вот, значит, почему его лицо казалось таким знакомым! Ведь портретов Николая Кровавого Степа насмотрелся за свою жизнь более чем достаточно…

…Всю дорогу Косухин молчал, глядя на мелькавшие за стеклами авто оживленные парижские улицы. Ему было не по себе. Он, конечно, и раньше догадывался, что «Мономахом» руководят не крестьянские дети, как его брат, и даже не профессора, вроде покойного Семирадского. Это была государственная программа Империи, и неудивительно, что ее возглавил тот, кто создал русскую авиацию и руководил перевооружением флота после Цусимы,

– великий князь Александр Михайлович, о котором большевик Косухин, конечно, был наслышан. Самое ужасное, что Александр Михайлович тоже понравился красному командиру Степе. Косухин понимал, что обязан ненавидеть все это романовское отродье, шайку, три столетия сосавшую кровь у простого народа. Еще год назад Степа почел бы за честь лично поставить этого царского дядю к стенке, как товарищ Юровский в Екатеринбурге разобрался с его племянником, а товарищ Чудов отправил под ангарский лед кровавого Адмирала. Но теперь все выходило не так просто. Получалось, что великий князь не пил народную кровь, вернее, не только занимался этим привычным ему делом, но еще и строил самолеты, отправлял таких, как его брат, учиться летать в Парижскую авиашколу и руководил эфирными полетами. Выходит, сокрушая прогнивший царский режим, большевик Косухин и его товарищи по партии уничтожили и все это! А что же строилось взамен? Косухин привычно ответил: коммунизм – светлое будущее всего человечества! Но откуда-то из глубин памяти пришел иной ответ: нет, они строили Шекар-Гомп – Око Силы…

Тэд был дома, причем не один, а вместе с Карно. Вид у обоих был веселый – похоже, визит к страшному профессору Роберу прошел не так уж и плохо. При виде Степы оба удивленно смолкли. Косухин слышал, как его о чем-то спрашивают, сначала по-французски, затем – на ломаном русском, но отвечать не было сил. В конце концов Тэд что-то сообразил; Степу усадили в кресло, и Карно стал совать ему какую-то таблетку.

– Не надо, – Косухин отмахнулся. – Спасибо, ребята… Я посижу…

– Стив, может выпьешь? – американец вспомнил наконец об универсальном средстве для улучшения настроения и притащил пузатую бутылку с золотой пробкой. Степа наконец-то усмехнулся и выдохнул:

– Спасибо… Ребята, помогите отсюда уехать! До Ревеля, там я сам. Только чтоб вторым классом, а лучше третьим…

Приятели переглянулись.

– Нет проблем! – американец кивнул с несколько излишним оптимизмом и неуверенно взглянул на Шарля. – А может, все-таки…

– Мне надо домой, – твердо проговорил Косухин и, увидев, что его слова вызвали почему-то еще большую растерянность, упрямо повторил:

– Домой… Мне надо домой, ребята…

…Из Парижа Степа уехал через три дня. Особых проблем и в самом деле не оказалось. Полученный в Бомбее паспорт был действителен, деньги имелись, а пароходы по Балтике ходили исправно. Косухин заказал билет на лайнер «Эссекс», который делал остановку в Гавре, а оттуда шел до Стокгольма через Ревель. К величайшему облегчению Степы, плыть ему предстояло вторым классом.

Все эти три дня Косухин безропотно выполнял все, что придумали Валюженич и Шарль, решившие приобщить его к цивилизации. Косухина водили по музеям, показывали Париж с Эйфелевой башни и даже по настоянию Карно прокатили в Версаль. Степа подчинялся беспрекословно и даже пытался что-то запомнить, но в голове творилось нечто странное. Все это происходило как будто не с ним.

Наконец он понял. Там, в России, его ждала определенность – та самая определенность, которую он напрочь утратил в последнее время. Там не придется ничего решать – его дело выполнять приказы, вести в атаку красноармейцев, чтобы скорее кончить войну. О мировой революции Косухин уже почему-то не думал. Степа знал лишь, что ему надо вернуться, рассказать все, что он увидел – а там пусть белый гад Арцеулов ставит его к первой же стенке. Разве что хотелось поговорить с Ростиславом напоследок

– или хотя бы покурить вместе. Об ином варианте он не думал – Степа вдруг понял, что сам расстрелять Славку уже не сможет…

…Неугомонный Тэд уговорил его заехать к профессору Роберу. Косухин, помня разговоры приятелей, ожидал встретить жуткое чудище, евшее поедом бедных студентов. Но Робер оказался молодым, не старше тридцати, застенчивым интеллигентом, встретившим Степу необыкновенно любезно и показавшим такие любопытные «артефакты», что Косухин поневоле заинтересовался. Чуть подумав, выждав когда они остались вдвоем, он, отдал профессору почти все свои франки, рассудив, что после Ревеля они будут ему совершенно ни к чему. Ошеломленный профессор принялся было возражать, что Степа внушительно заявил, что представляет большевистский фонд помощи археологам. Трудно сказать, поверил ли мсье Робер, но забирать деньги назад Косухин категорически отказался.

Наташу он так и не увидел, и был даже рад: с этой Наташей встречаться не хотелось.

А с Александром Михайловичем Степа все же встретился. За день до отъезда Карно уговорил его заехать в гости. После Лувра и Версаля особняк семьи Карно не мог поразить Косухина, хотя жил потомок знаменитого революционера явно не по-пролетарски. Косухину был торжественно показан портрет великого Лазаря Карно, который, как оказалось, был не только руководителем революционных армий, но и знаменитым математиком. Затем Степу заставили продегустировать какие-то отчаянно редкие вина из семейного погреба, и, наконец, Шарль, как-то странно взглянув на Степу, сообщил, что с ним желает поговорить его отец – сенатор Карно.

Отказываться было неудобно, хотя Косухин не представлял, зачем он мог понадобиться этому столпу буржуазной власти. Шарль проводил Степу в кабинет, сам же войти отказался, сообщив, что отец немного говорит по-русски и Степан сумеет разобраться во всем сам.

Степа действительно все понял, причем сразу же как переступил порог. Сенатор Карно – худой мрачный, чем-то похожий на портрет своего знаменитого предка, и в самом деле сносно изъяснялся по-русски. И дело, по которому он пригласил Косухина, тут же разъяснилось, поскольку сенатор Карно был в кабинете не один. Присутствовал еще один гость. Великий князь Александр Михайлович сидел возле камина, просматривая какую-то старинную книгу и, увидев большевика Степу, приветливо улыбнулся.

Карно приветствовал гостя по-русски, а затем заговорил медленно, стараясь точно подбирать слова. Он сообщил, что рад познакомиться с другом своего сына. По счастливой случайности, мсье Косухин оказался знакомым не только Шарля, но и одного его давнего друга…

Александр Михайлович вновь улыбнулся, и Степа окончательно убедился, что встреча спланирована заранее.

– Я узнал также… – Карно-старший запнулся, затем нерешительно выговорил: – …обстоятельство… – он вновь замолк и взглянул на сидящего у камина гостя.

– Степан Иванович, – великий князь встал, – вам нельзя возвращаться в Россию. Вам не простят…

«Ну вот еще, чердынь-калуга!» – хотел было привычно возразить Косухин, но в горле внезапно пересохло. Степа понял: это правда. Ему не простят.

– Пусть ваши политические взгляды останутся вашим личным делом, – великий князь говорил спокойно, но веско, как человек, привыкший распоряжаться людскими судьбами. – Никто не требует, чтобы вы отказались от веры в учение господина Маркса. Но «Мономаха» вам не простят…

– Думаю… – вновь заговорил Карно-старший, – с видом на жительство особых, э-э-э… проблем не предвидится… Как и с работой… Все это ненадолго, – Александр Михайлович подошел совсем близко и слегка коснулся Степиного плеча широкой сильной ладонью. – Мы все равно продолжим работу, пусть и в эмиграции. Мы сможем вместе работать над «Мономахом»…

– Это с четырьмя-то классами! – наконец выдавил из себя Степа, и тут же спохватился. Ему предлагают измену, а он говорит о такой ерунде!

– Это… не проблема тоже, – покачал головой Карно. – В Париже можно учиться…

– А также в Кембридже, Нью-Йорке или Буэнос-Айресе, – кивнул Александр Михайлович. – Мы еще не знаем, где будет наш новый центр. Вы еще все успеете, Степан Иванович. Работа займет долгие годы, мы все уйдем – а «Мономаху» нужна новая смена…

Тут наконец до Косухина дошло окончательно, и на мгновенье его охватила привычная классовая ярость. Ему, большевику и красному командиру, предлагают дезертирство! Хуже ему предлагают предательство! Эх, расчердынь-калуга, кем же ты стал, Степка Косухин, если эта белая кость думает, что купит тебя за какой-то там Кембридж!

Но злость тут же погасла, и на смену ей пришла тихая окончательная ясность. Эти двое немолодых людей – русский и француз – просто хотят спасти ему жизнь. Спасти от того, что ждет его дома, – в отечестве пролетарской революции. Спасти его так же, как они с Ростиславом, не думая о классовой сущности, спасали Валюженича, а он, Степа, шел в Шекар-Гомп выручать Наташу. И как потом выручали его самого.

– Я… понимаю… – Косухин заговорил трудно, выдавливая непослушные слова. – Спасибо… Но мне надо вернуться…

– Умереть не всегда подвиг. Иногда надо жить, – слова великого князя прозвучали твердо. Степа вновь понял, что Александр Михайлович прав.

Его собеседники ждали, но Косухин уже знал, что ответит.

– Я не все вам рассказал… – слова вырвались сами собой. – Потом, после Челкеля, я… это, ну… Мне надо вернуться в Столицу и все рассказать!

– Кому? – печально улыбнулся великий князь.

– Товарищу Троцкому! Товарищу Ленину! Они не знают!

– Значит, вы увидели еще что-то, – Александр Михайлович покачал головой: – Удивляюсь одному – как вы еще живы? Теперь ясно, почему Наталья Федоровна все забыла… Вернее, почему ее заставили забыть…

– Но… Может, вы, мсье Косухин, не будете спешить? – заговорил сенатор. – Подождите – месяц, может год…

Это был тоже выход. Побыть здесь, попытаться связаться с придурком-Арцеуловым и вытащить его с этой проклятой войны…

…Но Степа понял, что и это не выход. Шекар-Гомп растет с каждым днем. Что-то страшное клубится в самом сердце Революции. Медлить нельзя.

Его больше не уговаривали. Похоже, его собеседники тоже что-то поняли. Косухин коротко простился и, не отвечая на вопросы Шарля, вышел на улицу. На душе внезапно стало спокойно: он окончательно решился, а значит, был свободен…

Прощались вечером на перроне вокзала, где Косухина ждал поезд до Гавра. Все старались казаться веселыми – и сам Косухин, и Тэд, и Карно, который все совал Степе свою визитную карточку, заказанную, по его словам, специально для этого случая. Степа не возражал, записал адрес Валюженича и даже адрес его отца в Абердине. Но Косухин знал, что писать не сможет, а ему самому посылать письма некуда: постоянного адреса у него не было уже четвертый год. В последний момент, вспомнив, он назвал Тэду адрес единственного человека, который мог помочь связаться с ним, – Николая Лунина, да и то при условии, что Коля жив и вернулся в Столицу…

…Поезд нырнул в затопившие вокзал вечерние сумерки, привычно застучали колеса. Все было кончено. Оставалось добраться домой, а там уж – увидим, какая у него, Степана Косухина, выйдет фортуна…

…Через неделю он был уже в Ревеле. За время путешествия Степа тщательно продумал свой будущий доклад в комиссии Сиббюро. Версия выстраивалась четко: он попал в плен к белым гадам под Иркутском, его вывезли в Китай, а там с помощью товарища Джора и его славного партизанского отряда он сумел добраться до Индии. Паспорт и деньги ему достали, само собой, индийские большевики – лучшие сыны страдающего под колониальным игом великого народа. Маршрут через Париж тоже не вызывал сомнений – он был самым коротким…

Другой свой доклад Степа также продумал. Но он предназначался для других ушей. Косухин решил сразу же попроситься на прием к товарищу Троцкому – а там уж рассказать обо всем…

Следовало предусмотреть все мелочи. Адреса и визитную карточку Шарля он уничтожил, револьвер оставил у Тэда. Вызывал сомнения лишь его странный паспорт; и Степа пожалел, что не сумел сохранить удостоверения уполномоченного Сиббюро. Теперь, когда он приближался к границе, оно оказалось бы весьма кстати…

В Ревеле, где на каждом шагу звучала русская речь, Косухин решил вначале договориться с кишевшими тут контрабандистами и перейти границу нелегально. Это было безопаснее: он мог сразу же уехать в Столицу и явиться в ЦК. Но, подумав, Степа решил, что это все-таки неправильно. Он не шпион и не эмигрант – он красный командир, и нелегальный переход границы может вызвать ненужные подозрения.

Степа добрался до Нарвы и вышел к первому же пограничному мосту. Молодые ребята в высоких суконных шлемах, таких же, какие носили бойцы 305-го, но с привычными звездами, недоуменно осмотрели его паспорт и позвали находившегося тут же уполномоченного ВЧК…

…Его ни о чем не спрашивали и отвезли во Псков. Два дня Степа скучал в одиночке местной тюрьмы, покуда его не вызвали на допрос. Молодой чекист, похоже, принял его за белогвардейского шпиона, предложив тут же покаяться, обещая от имени советской власти проявить в этом случае снисхождение. Косухин терпеливо выслушал, а затем четко и спокойно назвал свою фамилию, номер партийного билета и фамилию товарища Смирнова. Глаза молодого чекиста чуть не вылезли на лоб от удивления, и Степе пришлось все это дважды повторить, покуда пораженный следователь не занес сказанное в протокол.

Конечно же, его и не думали отпускать, но чекист заверил, что телеграмма будет немедленно отправлена в Столицу. Несколько дней Степу не трогали, кормить стали получше и ежедневно приносили газеты. Косухин прочитывал «Правду» и «Красноармейца» от корки до корки, с радостью ощущая себя дома. Тюремные стены не смущали: все должно было скоро выясниться.

Все действительно выяснилось, причем скорее, чем он думал. Уже на третий день после допроса, ближе к вечеру, дверь камеры открылась, и на пороге появился все тот же чекист. На этот раз он назвал Степу «товарищем», лихо подбросил руку к козырьку и сообщил, что Степин вопрос решился. Косухин подумал было, что пришла телеграмма из Сиббюро, но следователь сказал, что за Степой приехал специальный представитель из Столицы с чрезвычайным мандатом.

На мгновенье Косухин почувствовал нечто вроде гордости. Все-таки его не забыли! Он одернул пиджак, провел рукой по отросшей за эти дни щетине, жалея, что нет времени привести себя в порядок, и проследовал в тюремную канцелярию.

За деревянным столом сидел человек в командирской шинели с большими красными звездами в петлицах. Увидев Косухина, он пружинисто встал и затушил в пепельнице папиросу.

– Здравствуйте, Степан Иванович!

Косухин хотел было ответить, но застыл на месте, не в силах сказать даже слова. Перед ним стоял Венцлав.

5. АЛЕКСАНДРОВСК

Над городом стлалось черное облако дыма, сквозь которое то и дело прорывались вспышки взрывов. Александровск горел. Штурмовые колонны ворвались в город с рассветом, а сейчас был полдень, бешеное июльское солнце заливало степь, и многочасовой грохот боя стал настолько привычен, что уже не воспринимался сознанием.

Арцеулов опустил бинокль и передернул плечами. Он до сих пор не привык наблюдать бой издалека, каждый раз ощущая себя дезертиром. Там гибли его товарищи, а он, подполковник Русской Армии, прохлаждается на командном пункте. Порой это становилось невыносимо.

– Скучаешь, Слава? – генерал Тургул опустил бинокль и не торопясь достал портсигар. – Брось! Через пару часов посмотрим все вблизи. Комиссары уже выдыхаются…

– Ну и нервы у тебя, Антошка! – когда вблизи не было подчиненных, генерал-майор Антон Васильевич Тургул, командир легендарной Дроздовской дивизии, был для Арцеулова по-прежнему «Антошкой», впрочем, как и он, специальный представитель Ставки Главкома, – просто Славой.

– В штыки тянет? – улыбнулся Тургул. – Имей в виду, не будешь слушаться, сообщу Барону, и тебя запрут в санаторий. Ты его знаешь!

Арцеулов улыбнулся в ответ, но улыбка вышла грустной. В боях ему, как и иным представителям Главнокомандующего, участвовать запрещалось. Его дело – присутствовать – и он присутствовал, честно пытаясь даже в этой дурацкой должности делать что-либо полезное. Но выходило плохо. Все вообще шло как-то не так…

Арцеулов почувствовал это сразу, как только болгарский пароход высадил его у Графской пристани. Его тут же арестовали и, не спрашивая ничего, отконвоировали в ближайший равелин, где им занялась контрразведка.

Никакие объяснения не помогали. Его рассказ о том, что он тот самый бывший поручик Арцеулов, посланный весной 19-го со специальной миссией в Сибирь, вызвал лишь ленивую ухмылку вместе с предложением не дурить и говорить правду. Когда Ростислав пытался повысить голос, его назвали «большевистской сволочью» и бросили в одиночный карцер.

…Деньги у него конфисковали в первый же день. К счастью, сапфир, словно предчувствуя беду, он еще на пароходе успел зашить в подкладку пиджака – и потом не раз хвалил себя за предусмотрительность.

В карцере было время подумать. Ростислав внезапно сообразил, что крепкие ребята из контрразведки абсолютно не заинтересованы выяснить истину. Вполне достаточно того, что подозрительный гость с паспортом, выданным в Бомбее, будет списан в расход, как очередной большевистский шпион. Впрочем, возможен и другой выход – в первый же день ему намекнули: за весьма солидную сумму Ростислава могут признать больным и отправить в госпиталь. Насколько он понял, это была обычная практика: из госпиталя легче освободиться.

На следующем допросе Арцеулов заявил, что желает дать показания, но лишь кому-либо из высших чинов богоугодного заведения, где его держат. Как ни странно, это подействовало. Через час его привели в кабинет полковника с забавной фамилией Нога. На этот раз его выслушали внимательнее. Впрочем, Нога ему тоже не поверил и без особого интереса предложил назвать кого-либо из офицеров Русской Армии, которые могли бы засвидетельствовать его, Ростислава, подозрительную личность.

И тут Арцеулов впервые понял, что ему придется нелегко. К Адмиралу его и Гришина-Алмазова отправлял лично Деникин – но бывший Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России еще в марте покинул негостеприимный Крым. При их разговоре присутствовал генерал Романовский, но бывшего заместителя Верховного не так давно застрелили в Стамбуле. Были и те, вместе с кем он воевал. Но ни Маркова, ни Дроздовского уже не было в живых, погиб и Гришин-Алмазов. Оставались просто фронтовые товарищи. Волнуясь, Арцеулов стал называть фамилию за фамилией. Нога, кивая, записывал, но вид его был настолько недоверчивым, что Ростислав понял, – это едва ли поможет.

Все оказалось еще хуже. Дней через пять Ростислав был вновь вызван к полковнику, и тот откровенно предложил ему не водить контрразведку за нос. Когда Арцеулов попытался узнать о судьбе своего запроса, то Нога молча протянул ему список.

Из его товарищей не уцелел никто. Ротный – капитан Корф уже в чине полковника пропал без вести, выполняя секретное задание командования. Офицеры его взвода погибли еще в 19-м, а совсем недавно, в марте, умер от тифа Андрей Орловский.

Князь Ухтомский, на встречу с которым он надеялся больше всего, так и не попал в Крым. Его часть была отрезана под Новороссийском и отступила куда-то к грузинской границе.

У Арцеулова была безумная мысль попроситься на встречу с самим Врангелем – барон мог его помнить, но он понял: в этом ему откажут.

Итак, не оставалось никого. Прошел всего год – и он вернулся на кладбище. Даже хуже – никто уже не скажет, где, в каких местах от Тулы до Симферополя находятся могилы его товарищей…

…Полковник Нога, внимательно наблюдавший за ним, внезапно изменил тон. Похоже, лицо Ростислава сказало ему больше, чем все слова. Подумав, он предложил назвать кого-либо из офицеров других частей, которые могли бы помнить Арцеулова.

И тут блеснула надежда. Он же хорошо знал ребят из отряда Дроздовского! Он был знаком с самим Дроздовским, но того уже нет в живых. Ростислав назвал капитана Туцевича, с которым был знаком еще с 16-го. Полковник Нога покачал головой: Туцевич, успевший стать полковником и командиром артиллерийского дивизиона, убит прошлым летом.

Арцеулов стал лихорадочно вспоминать. Он неплохо знал еще двоих: капитана Макарова и поручика Тургула. Нет, кажется, Тургул тоже успел к весне 19-го стать капитаном и даже получить батальон. Ростислав хотел назвать Макарова, но вспомнил: того перевели в штаб Май-Маевского, а значит, его тоже могло не быть в Крыму. И он назвал Тургула.

Брови полковника поползли вверх. Он заявил, что капитана Тургула не знает, а что касается его превосходительства генерала Тургула, то запрос сделать можно, если, конечно Арцеулов знаком именно с ним.

В первую секунду – Ростислав стал вспоминать, не было ли у Антошки Тургула дяди генерала, но потом решил, что терять ему совершенно нечего. Тем более, выяснилось, что и Антошку и загадочного генерала зовут одинаково – Антоном Васильевичем…

…Через три дня дверь его камеры распахнулась, и появился Антошка – веселый, как всегда, подтянутый, в лихо заломленной на затылок – по примеру покойного Дроздовского – фуражке. Год назад они не были особо близки, но Антошка, похоже, явно радовался встрече. Они обнялись, и Тургул потащил его из камеры. Какие-то тюремные крысы пытались толковать о нарушенном порядке и о бумагах, которые должно заполнить. Внезапно лицо Антошки изменилось, он рыкнул – и контрразведчиков сдуло ветром. И тут только Арцеулов заметил, что на Антошке не обычный офицерский китель, а щегольская форма дорогого сукна. А еще через несколько минут он узнал то, что добило окончательно: Антошка, то есть, конечно, Антон Васильевич, не просто генерал, которых в Крыму и так окопалось достаточно. Бывший поручик командовал лучшей дивизией белой армии – Дроздовской.

С этой минуты жизнь пошла совершенно иначе. В тот же день, едва дав Арцеулову привести себя в порядок после узилища, его доставили прямиком к Главнокомандующему. Оказывается, Врангель помнил и Арцеулова, и задание, с которым отправляли его к Адмиралу. Ростислав сразу же получил выговор за то, что не решился обратиться прямо к Главкому, а затем Врангель слушал его больше двух часов. Арцеулов понимал, что его рассказ уже не имеет никакой практической ценности. Все, ради чего его посылали через фронт, погибло вместе с Колчаком. Но барону было, похоже, просто интересно. Ростислав был единственным, кто сумел добраться к Колчаку – и вернуться. Врангель слушал его не перебивая, как слушают сказку или древний миф о героях…

…Из кабинета Врангеля Ростислав вышел уже подполковником. Поскольку документов у него не оставалось, он мог легко стать и генералом – барон верил на слово. Конечно, подобная мысль даже не приходила в голову, но кое-какие выводы Арцеулов уже успел сделать. Здесь, в Крыму, очень легко отправляли людей в контрразведку – и так же легко повышали в чинах. Оставалось узнать, как здесь воюют.

Тургул обещал ему должность заместителя командира полка – и не простого, а Первого Офицерского, лучшего в дивизии. Иного желать просто невозможно, и Ростислав заранее обрадовался. Оставался пустяк, чистая формальность – пройти через армейских эскулапов, дабы получить справку, без которой здесь, как, впрочем, и всюду, дела не делались. Ростислав с легким сердцем зашел в центральный севастопольский госпиталь – и был признан полностью негодным к службе.

Это был конец. Напрасно он доказывал, шумел, пытался поднимать гирю и стоять на руках. Врачи были неумолимы, а когда он в отчаянии бросился к Тургулу, тот выслушал сочувственно, но с медициной посоветовал не шутить…

…Через несколько дней Арцеулов попал на прием к какому-то столичному светиле, занесенному военным ветром в Симферополь. И тут уж ему самому стало не до шуток. Светило говорило долго, сыпало латинскими терминами, но главное Ростислав уловил сразу. Его фронтовые контузии были не в счет – с этим на третий год войны успели свыкнуться. То, из-за чего его не пускали на фронт в Сибири, здесь бы не помешало. Но дело было в другом – у него оказалась черепная травма – свежая, обширная, поразившая почти треть мозга.

Арцеулов вспомнил: падающий «Муромец», лопнувшие ремни и страшный удар, после чего все стало черно. «Никогда не снимай перстня!» Тогда он не послушал совета, отдал перстень Лебедеву – и тот остался невредим. В памяти всплыло давнее видение: он, прикованный к креслу, смотрит на глухую стену неведомого ему парижского дома…

Он не выдержал и принялся расспрашивать. Светило долго отнекивалось, но затем все-таки разговорилось. После травмы у Арцеулова должны были начаться приступы слабости, временная потеря координации и сильная, невыносимая боль…

…Все это было. Ростислав вспомнил дорогу от Челкеля, переход к монастырю – дни, когда казалось, что он попросту не дойдет, свалится и останется навсегда под чужим холодным небом, если, конечно, краснопузый Косухин не потащит его дальше в приступе внеклассового великодушия…

Светило подтвердило – так и должно было начинаться. А еще через несколько дней, в крайнем случае, недель, Ростислава ждал полный паралич. То, что этого до сих пор не случилось, явилось для петроградского светила величайшей и абсолютно неразрешимой научной загадкой…

…Но Арцеулов знал то, о чем никому не рассказывал здесь, в Крыму. Тайное убежище, монахи в оранжевых плащах и Цронцангамбо, лечивший его каким-то пахучими мазями. Тогда боль и слабость отступили. Позже, в Индии, почти ничего не напоминало о травме. Другое дело, насколько долго будут действовать эти загадочные снадобья…

…Единственно чего он добился – это должности офицера по особым поручениям при штабе Главкома. Месяц Арцеулова держали в тылу, посылая инспектировать склады, пока наконец он не выбил право ездить на фронт. Конечно, это было абсолютно не то. Арцеулов ехал в Крым не инспектировать

– он ехал воевать, и очень скоро его посетило первое сомнение.

Может, Ростиславу все-таки стоило остаться в Индии и вместе с Ингваром организовывать экспедиции в Гималаи. А может, и эта мысль посещала его все чаще, надо было ехать в Париж, чтобы краснопузый дурак Степка не оставался там один…

…Он не выдержал и написал Валюженичу, сообщив свой симферопольский адрес. Ответа не было, и тревога росла. Ростислав вспомнил последний разговор с Наташей, странную телеграмму от Карла Берга и еще более странное молчание Тэда и девушки. Конечно, американец мог уехать, забыть – но Наташа должна помнить…

…В свободное время, которого здесь оказалось слишком много, Арцеулов забегал в библиотеки: и в симферопольскую городскую, и в знаменитую севастопольскую, основанную адмиралом Лазаревым. Там он нашел немало статей Семирадского, пару публикаций Семена Богораза и массу работ, напечатанных Бергами – Карлом и Федором, отцом Наташи. Были и Наташины статьи, но прочитать их, равно как и все прочие, Ростислав так и не смог. Физика и высшая математика – от этого он полностью отвык за фронтовые годы.

Перелистав «Известия Императорской Академии Наук», Арцеулов нашел статью Родиона Геннадиевича, который оказался на простым учителем, а почетным доктором Стокгольмского университета. Вероятно, бывший ссыльный, фамилия которого, как выяснилось, была Соломатин, рассказал своим случайным гостям далеко не все. Статья называлась «Предварительный анализ древнедхарской письменности на основании памятников Северного Урала». Решив, что это таки не математика и не теория частиц, Ростислав решил ее основательно проштудировать, но не успел. Барон отправил его под Александровск; где Дроздовская дивизия насмерть схватилась с 13-й армией бывшего поручика Уборевича…

День клонился к закату, но грохот канонады не стихал. Напротив, он становился слышнее, словно бой приближался к тому месту, где на командном пункте ждал донесений Тургул. Арцеулов то и дело поглядывал на товарища – лицо Антошки оставалось невозмутимым, даже веселым, но глаза выдавали скрытое беспокойство. Что-то складывалось не так.

– Антон Васильевич, я съезжу, – Арцеулов обращался с этой просьбой уже в третий раз. Как и прежде Тургул лишь посмеивался, грозя санаторием, но в его веселости уже чувствовались неуверенность и тревога. Ростислав видел, что Тургул и сам готов немедленно мчаться в Александровск, где сражались «дрозды», но заставляет себя ждать.

Было уже около семи, когда адъютант позвал Тургула к телефону. Антошка отсутствовал долго, а вернувшись, бросил уже без всякой улыбки:

– Сглазил! Нас вышибли из центра и гонят дальше! Я послал туда полк Колтышева… Слушай, у Барона есть сведения о красных резервах?

– К Александровску идет 2-я Конная Миронова…

– Знаю! Они еще далеко. Объявилась свежая красная дивизия. Там, оказывается, есть ударный полк – 256-й имени Парижской Коммуны. Они опрокинули наш Первый Офицерский, представляешь?

– Ого! – Арцеулов покачал головой. – А кто командир?

– В дивизии – еще не выяснили, а полком командует какой-то Косухин. Говорят, бывший офицер. Вот бы кого достать!..

Тургул скрипнул зубами. Ростислав знал: офицеров, служивших у красных, здесь в плен не брали…

…Арцеулов вновь вскинул бинокль, хотя рассмотреть хоть что-нибудь в дымящемся мареве было невозможно. Интересно, есть у краснопузого Степы родственники-офицеры, кроме брата? Впрочем, Степина фамилия не из редких, в отличие от его собственной. Да и то на всю Таврию гремело имя красного летчика Константина Арцеулова, что стало предметом частых язвительных шуточек сослуживцев Ростислава…

…Еще полчаса прошло в молчании. Подполковник знал: Тургул отправил в бой всех, кроме начштаба, которого в атаку посылать не принято, и его самого. Там, в Александровске, наступал момент, когда обе стороны теряли силы, и судьбу сражения могла решить свежая рота. Но к красным спешили резервы, а у Тургула оставался лишь один батальон – Особый Офицерский.

Адъютант что-то доложил Тургулу, тот кивком отпустил его, минуту подумал и повернулся к Арцеулову:

– Нас прижали к южной окраине. Колтышев ранен, Володю Манштейна отрезали, он где-то в центре. Связь прервана. Я вывожу батальон.

– Антон, разреши! – Арцеулов знал, что Тургул не может уйти с командного пункта. Генерал ждал подкреплений – бой в самом разгаре.

– Слава, ты же знаешь!..

– Ваше превосходительство! – Арцеулов стал по стойке смирно и рубанул по-уставному. – Даю слово офицера, что вышибу красных и продержусь в городе до рассвета!

– Господин подполковник, – грустно улыбнулся Тургул, – этого, к сожалению, недостаточно. Надо продержаться до десяти утра. На подходе бригада Морозова. Но к ним идет Вторая Конная. Тут уж – кто успеет первым…

– Я понял. Разреши…

Тургул секунду подумал:

– С Богом, Ростислав. Вышиби этого Косухина! Далеко не забирайся, в центре много каменных зданий – зацепись за них…

– Так точно, – Арцеулов подбросил руку к козырьку новенькой фуражки и зло улыбнулся. Он не знал, доживет ли до рассвета, но в любом случае Степиному однофамильцу придется туго…

На южную окраину батальон ворвался без выстрелов. Кололи штыками – «дрозды» из Особого батальона были сплошь ветераны, еще с Ясского похода. Красные, уже уверенные в победе, дрогнули и покатились по горящим улицам к центру. Ростислав не стал дробить силы, а бросил батальон вдоль главной улицы, надеясь, что части дивизии успеют прийти в себя и присоединяться к нему. Так и вышло. Дивизия вновь разворачивалась, словно и не было многочасового боя. «Дрозды» атаковали молча, экономя патроны и не давая врагу опомниться. Арцеулов шел впереди батальона с потухшей папиросой в зубах и трехлинейкой наперевес. Фуражку еще в начале боя сбила пуля. Ростислав не стал ее искать, радуясь, что вечерняя прохлада овевает разгоряченную голову. Дико хотелось пить, но на это можно не обращать внимания. Наконец-то он воевал – и это был горький праздник, поминки по тем, кого Арцеулов оставил в далекой Сибири и здесь – от Одессы до излучины Дона.

Центр горел, но в нескольких массивных кирпичных зданиях, о назначении которых догадаться было совершенно невозможно, красные все же сумели удержаться. В упор ударили пулеметы. Арцеулов помянул большой Петровский загиб, выплюнул окурок и бросил «дроздов» к ближайшему из домов

– огромному, с толстенными стенами, похожему на старинный купеческий склад. Красные поставили там несколько пулеметов, выглядывавших из узких маленьких окон, и упорно прижимали наступающих к брусчатке. Один пулемет удалось «погасить», и «дрозды» ворвались внутрь. Арцеулов оказался в большом помещении, где валялись несколько трупов и брошенные винтовки, но дальше ходу не было. Внутренняя дверь простреливалась: красные успели поставить еще один пулемет, а в маленькое окошко, больше похожее на крысиный лаз, нельзя было просунуть даже гранату.

Ростислав решил не лезть на рожон и отправил роту в обход. Вскоре ему доложили, что склад удалось окружить, но дальше красные не пускали. Надо было остановиться и подумать – впереди целая ночь.

Здесь же, в отбитом у красных помещении склада, Арцеулов развернул карту. Среди офицеров оказался один местный уроженец, и с его помощью подполковник сумел разобраться в путанице улочек. В общем, он выполнил задачу. Полностью центр отбить не удалось, но батальон вместе с присоединившимися к нему «дроздами» из других частей занял неплохие позиции.

Арцеулов, послав донесение Антошке, приказал закрепиться. Сам он решил оставаться на складе. В случае артобстрела здесь безопаснее, а к красному соседству было не привыкать. Напротив внутренней двери поставили «гочкис», раненых унесли в тыл, и наступил момент для первого перекура.

В помещении склада вместе с Арцеуловым расположились десятка два офицеров. Ростислав достал папиросы, подавая пример. Он внезапно усмехнулся: точно так же в коротком промежутке между боями они перекуривали на окраине Екатеринодара. Там тоже были какие-то склады, которые приходилось брать с боем. Папиросами угощал генерал Марков: они у него не переводились, к радости страдающих без табака «добровольцев».

– Господа, огоньку не найдется?

Вопрос повис в воздухе. Курильщики растерянно похлопывали себя по карманам, но – редкая вещь – ни у кого не оказалось ни спичек, ни зажигалки. Ростислав с сожалением вспомнил, что отдал свой коробок Тургулу. Выходить не хотелось: можно поймать шальную пулю.

– У красных попросить, что ли?

Нелепое предложение вызвало смех, но затем один из офицеров – молодой поручик с солдатским «Георгием» на груди осторожно подошел к слуховому окошку, подмигнул остальным и прокричал:

– Эй, краснопузые! Спичек не будет?

– А повежливее можно? – донеслось в ответ. Поручик удивился, но, подумав, предпринял новую попытку:

– Господа красноармейцы! Не соблаговолите ли одолжить спички? Взываем к солидарности курильщиков!

На этот раз засмеялись за стеной. Послышался легкий стук – коробок упал на пол, к нему тут же потянулись нетерпеливые руки. Красные не оплошали: по яркой наклейке кто-то успел сделать карандашную надпись: «Травитесь, беляки!»

– Вернуть не забудьте! – донеслось из-за стены. После того как сизый дым пополз под потолок, Арцеулов лично переправил надпись, заменив «беляки» на «товарищи», и отправил спички обратно, не забыв прибавить: «Сэнк ю».

– Дон'т менш ит! – донеслось в ответ.

– Ого! – кто-то из офицеров заинтересовался уже всерьез. Да, красные уже были не те, что в 18-м!

– Наверно, курсанты, – предположил все тот же поручик. – Выучились, сволочи!

– Эй, краснопузые, откуда будете?

Ответа не ждали, но из-за стены прозвучало твердо и веско:

– 256-й имени Парижской Коммуны!

«Дрозды» стали переглядываться. Значит, здесь те, кто разбил Первый Офицерский! Лица недобро улыбались – если бы не кирпичная стена и не пулемет у прохода, тамошним курильщикам пришлось бы не сладко.

– А где ваш Косухин? – красного командира за эти сутки уже успели дружно возненавидеть.

– А на что он вам? В плен собрались, недобитые?

Там, за стеной, хорошего настроения явно не теряли.

– Да нам поговорить бы… – офицеры переглядывались. Граната в окошко не пролазила, но можно просто пальнуть из винтовки.

Невидимые собеседники замолчали. Настала тишина, лишь где-то далеко, за несколько улиц, шла ленивая перестрелка. Арцеулов автоматически отметил, что патронов у красных, похоже, в обрез.

– Ну я Косухин! – голос прозвучал спокойно, с явной насмешкой: – Чего надо, чердынь-калуга?

Ростислав похолодел. Разведка ошиблась: командир 256-го – не из бывших офицеров. Господи, но почему так? Оставалось надеяться, что это все-таки совпадение. Вдруг у краснопузых есть другой Косухин с такой же «чердынь-калугой»?

Он не выдержал, жестом остановил собиравшихся высказаться на полную катушку офицеров и осторожно подошел к окошку.

– Степан?

За стеной молчали. Арцеулов хотел уже отойти и все забыть, но внезапно вновь послышался знакомый голос:

– Че, Ростислав, никак ты? Еще не расстреляли?

Тон и слова были под стать обстановке, но Арцеулову почему-то показалось, что где-то самым краешком в голосе Степы прозвучала радость. Из холода Ростислава бросило в жар. Теперь уже сомнений не оставалось.

– Сдавайся, краснопузый! – крикнул он первое, что пришло на ум, просто желая еще на минуту затянуть разговор. – Мы вас окружили!

– Это кто кого окружил, чердынь-калуга! – Степа засмеялся как можно обиднее. – Ладно, возьму тебя в плен – поговорим!

Ростислав отошел в сторону. Сердце бешено билось, в голове появилась знакомая слабость. Значит, они все-таки встретились! Господи, но как нелепо! Хотя, с другой стороны, оба спешили на фронт. И оба успели…

– Вы его знаете, господин подполковник? – в тоне спрашивающего прозвучало уважение и одновременно страх, словно Арцеулов был знаком не с красным командиром, а с самим Вельзевулом.

– Немного, – Арцеулов отвечал, даже не думая. – Довелось…

– Опасный?

– Куда уж опаснее…

Входить в подробности не хотелось. Не то чтобы знакомство с командиром 256-го полка могло как-то скомпрометировать – такое за годы Смуты встречалось сплошь и рядом. Но то, что связывало его с Косухиным, оглашению не подлежало. И не только потому, что за некоторые их общие дела можно заплатить головой…

Арцеулов заставил себя думать о другом. Красные не просто перекуривают. У них тоже приказ; и едва ли красноармейцы 256-го намерены всю ночь мирно отдыхать.

Подумав, Арцеулов послал гонца в штаб с требованием патронов, а сам приказал батальону готовиться к бою. И вовремя.

Красные атаковали как только стемнело. «Дрозды» отбили три атаки подряд, чуть было не захватили весь центр, но к красным подошла подмога, и теперь уж дроздовцы едва сумели удержаться на прежних позициях. Спасали выучка, многолетний опыт, а также то, что Арцеулов до последнего момента держал в резерве два свежих взвода. Когда краснопузые уже валили по главной улице, разрезая батальон надвое, подполковник бросил офицеров в штыки – и бойцы полка имени Парижской Коммуны вновь отступили.

К полуночи стрельба стихла. Вместо патронов Тургул прислал с вестовым записку, сообщая, что бригада Морозова на подходе и будет в Александровске еще до рассвета.

В помещении склада все оставалось без перемен. Правда, никто уже не думал переговариваться – и те, и другие смертельно устали.

Когда часы показали половину второго, Арцеулов, до этого ежеминутно ждавший атаки, разрешил «дроздам» спать, естественно, посменно, выставив караулы. Красные молчали. Они тоже не могли наступать без патронов и резервов. Оставалось ждать, кто подоспеет первым – командарм Миронов или командир Донской бригады Морозов…

В темном, освещенном неровным светом керосиновой лампы помещении склада все спали. Лишь дежурный расчет у «гочкиса» вглядывался в черный дверной проем. Арцеулову не спалось. Маленькое окошко притягивало. Ростислав представил, что там, за стеной, комполка Косухин тоже не спит. Арцеулов быстро оглянулся и, осторожно перешагивая через спящих, подошел к черному отверстию. Там было тихо. Он хотел окликнуть Степу, но внезапно сам услыхал негромкое:

– Ростислав, эй! Ты там?

– Тут я! – кровь застучала в висках, хотя, казалось, волноваться нечего. Встретились бывшие приятели – нынешние враги. Такое бывало, и не раз, и не два…

– Я тебя третий раз выкликаю, чердынь-калуга! Спишь, что ли, капитан?

– Подполковник! – Арцеулов поневоле усмехнулся.

– Все одно, я тебя главнее… Ну че, беляк, тебя твои не тронули?

– Неделю продержали, – вновь усмехнулся Ростислав. – Чуть за шпионаж не расстреляли.

– Ага! Меня тоже. Своим рассказал?

– Нет! – ни Барону, ни остальным Ростислав ничего не сказал ни о «Мономахе», ни о тибетском монастыре. Под крымским небом его история выглядела слишком невероятной…

– И я тоже, стало быть… – Арцеулов услыхал тяжелый вздох. Вспомнилось, что дурак Степка собирался бухнуть все тайны разом на стол красному Наполеону товарищу Троцкому.

– Правильно сделали, Степан! Сами сообразили?

– Да где там сам, чердынь-калуга!.. Ладно, от Валюженича письмо получил?

– Нет, – Ростислав забеспокоился. – Степан, что было в Париже? Вы встретили брата?

– Потом… Тэд напишет… В том перстне, ну, который… Две змейки, точно?

– Д-да… Но почему…

– Все, бывай, кадет! Скажи своим, чтоб мотали отсюда – щас двинем…

«Щас двинем». Раздумывать не приходилось. Арцеулов отскочил от черного окошка и оглянулся. Его офицеры спали, даже пулеметный расчет сморило: несколько часов боя прошли недаром.

– Тревога!

«Дроздов» не требовалось предупреждать дважды. Несколько секунд – и все были на ногах, сжимая винтовки и вопросительно глядя на Арцеулова.

За стеной было тихо. Даже излишне тихо. Ростислав знал, что порою означает такая тишина. Жестом он указал на выход. В глазах офицеров мелькнуло удивление, но дисциплина превозмогла – один за другим «дрозды», стараясь не шуметь, выскочили на улицу. Арцеулов уходил последним. Он уже стоял в проходе, когда из внутренней двери вылетело нечто темное, с грохотом упавшее на пол.

Ростислав успел отскочить и прижаться к стене. Взрыв потряс здание. Опоздай они на минуту, и связка гранат, заботливо припасенная красными на подобный случай, разнесла бы всех в клочья.

– К бою! – вокруг уже гремело, на улице слышалось гудение моторов, а откуда-то издали доносилось еле слышное конское ржание. Объяснений не требовалось: авангард Второй Конной Миронова был в городе.

«Дроздов» выручила ночь, а также узкие, загроможденные битым камнем улицы. Красные не могли развернуться, и Арцеулов смог продержаться еще полчаса. Первый броневик подбили сразу, и бронированная туша закупорила проход. «Дрозды» повеселели. Ростислав уже подумывал о контратаке, когда внезапно стрельба раздалась со всех сторон – из соседних улиц, сзади, даже с крыш. 256-й полк взял батальон в кольцо.

«Дрозды» заняли круговую оборону, огрызаясь из нескольких пулеметов. Сам Арцеулов с трофейным «льюисом» устроился на первом этаже горящего дома, решив никуда не уходить. В конце концов, здесь ничуть не опаснее, чем в степи, где уже гуляют сабли мироновцев. По крайней мере, был шанс получить пулю в грудь, а не в спину.

Под утро стрельба немного стихла. К батальону Арцеулова пробились остатки Первого Офицерского во главе с заместителем Тургула – одноруким Володей Манштейном. Тот, в запарке боя не узнав Ростислава, именовал его отчего-то «капитаном» и подтвердил его решение держаться до подхода морозовцев. Иного выхода, собственно, не было: на прорыв они уже опоздали.

Морозовцы подошли к половине восьмого. Им удалось отбросить слабый авангард Миронова и ворваться в город. Весы вновь заколебались, но уже через час с юга донеслась стрельба – к Александровску шла лучшая дивизия Русской Армии – Корниловская…

Арцеулов оставался в городе. Когда 256-й полк, отстреливаясь и огрызаясь, отступил, он не выдержал и заглянул туда, где провел вечер. Взрыв разворотил все. Кирпичные стены змеились трещинами, а чей-то забытый котелок расплющило и превратило осколками в сито. Ростислав покачал головой: в эту ночь смерть еще раз прошла мимо. Но отвел ее не случай, вернее – этот случай имел вполне конкретное имя. И сквозь страшную усталость внезапно просочился стыд. Он не желал подобного подарка. Тем более от проклятого краснопузого – потомственного дворянина Степы…

Тургул долго качал головой, грозил санаторием, а затем пожал руку и заявил, что составит особый рапорт, дабы Ростиславу дали наконец полковника и разные нижние чины перестали бы путать звания. Присутствующий при этом Манштейн, узнавший наконец Арцеулова, то и дело порывался извиняться, но Тургул лишь зловеще похохатывал, грозя разжаловать Володю за непочитание чинов.

Ростислав упросил Антошку никому не сообщать о его участии в бою, опасаясь, что Барон вообще перестанет пускать на фронт. Слухи о случившемся в Александровске уже дошли до Тургула. Он несколько раз с интересом взглянул на приятеля, а затем, как бы случайно, спросил: правда ли, что тот чуть не взял в плен красного командира Косухина.

– Нет, – врать Антошке не хотелось. – Только поговорили…

– Так он из офицеров?

– Нет, – чуть помолчав, ответил Ростислав. – Он слесарь…

…Врангеля в Симферополе не было, и Арцеулов поехал в Джанкой. Главнокомандующий выслушал его невнимательно: он сам только что вернулся из-под Каховки, где высадился красный десант. Радоваться было нечему: Александровск взят, но дальше ни Тургулу, ни корниловцам продвинуться не удалось. Фронт стал…

В конце разговора Главком поинтересовался, не желает ли Арцеулов съездить под Мелитополь: там тоже было жарко. Ростислав замялся. Ему было стыдно, но он не решался сказать «да». После той ночи в Александровске что-то сломалось в душе. Сам бой был не страшнее тех, что случались раньше, не страшнее Екатеринодара и Камы. Но случилось нечто непредусмотренное: краснопузый Косухин сыграл не по правилам. Между боями враги разговаривали, такое случалось, но предупреждать об атаке нельзя, просто невозможно. А Степа сделал это, решив выручить случайного приятеля, теша свой пробудившийся классовый гуманизм. В конце концов, комиссары берут верх, и в перспективе для них нет особой разницы, прибавится в Париже одним инвалидом-эмигрантом или нет.

Тогда, в апреле 19-го, Косухин уже выручил его. Но на реке Белой речь шла об умирающем, которому Степа не пожалел флягу с водой. Теперь же…

Пауза затянулась. Барон, понявший Арцеулова по-своему, кивнул и согласился, что подполковнику, без сомнения, следует отдохнуть. Только тут Ростислав решился возразить, но Врангель был непреклонен, велев ему ехать в Севастополь и ждать распоряжений. В глазах командующего Арцеулов прочитал сочувствие к тяжелобольному, и ему стало не просто стыдно, а еще и невыносимо плохо…

…Уже в поезде, ночью, когда сон не шел и он курил папиросу за папиросой в холодном гремящем тамбуре, Ростиславу вспомнилось давнее, уже позабытое правило. Врага отпускали, взяв с него слово не воевать – или до конца войны, или год-другой, или просто на этом участке фронта. Никакого слова он Степану, естественно, не давал, но он принял его условия, послушав совета и не оставшись на верную смерть среди выщербленных осколками стен…

…В Севастополе Ростислава ждало письмо от Тэда. Вернее, это оказался целый пакет (Валюженич любил писать основательно). Послание было напечатано на машинке, вдобавок Тэд приписал еще пару страниц своим чудовищным почерком. К счастью, послание было на английском, и Ростиславу не пришлось продираться сквозь дебри Тэдова польско-русско-американского воляпюка…

Ростислав прочитал письмо дважды, полюбовался аккуратно вычерченными схемами церкви святого Иринея и дома Карла Берга, а также присланной фотографией. На фото улыбающийся Тэд и хмурый Степа были запечатлены на фоне Версальских фонтанов. Арцеулов аккуратно разорвал письмо на мелкие кусочки и сжег их в пепельнице. Фото решил оставить – оно было не подписано, и никто, включая фронтовую контрразведку, не сможет догадаться, кто были изображенные на нем двое молодых людей в костюмах по последней парижской моде…

Потом он долго курил, стараясь не давать воли чувствам и привести нахлынувшие мысли в относительный порядок. Теперь он ощущал не только стыд, но и бессилие. Он наконец понял, что не давало ему покоя с первой же минуты приезда в Крым, в армию Барона. Арцеулов ошибся. Стараясь угнаться за второстепенным, он упустил главное…

Оставалось два выхода. Первый – немедленно подать прошение об увольнении в отставку и ехать в Париж. Второй – оставаться здесь и ждать – то ли случайной пули, то ли подсказки…

В этот вечер он долго гулял по севастопольским улицам. Город поражал: здесь почти ничего не напоминало о войне. Лощеные тыловики прогуливали дам по Большой Морской и Историческому бульвару, посещали рестораны, где за ужин выкладывали сумму, равную месячному окладу офицера, и откровенно обсуждали, чем займутся в случае эвакуации. На тыловую сволочь Арцеулов старался не смотреть. Это было нелегко: Севастополь гулял, веселился и даже пускал фейерверки.

Когда стемнело, Арцеулов завернул в небольшой ресторан неподалеку от Графской пристани. Деньги покуда были. Он почти не тратил жалования, к тому же контрразведка после нескольких напоминаний вернула ему конфискованные фунты. Ростиславу повезло: его усадили за спрятанный в углу столик, откуда не было видно зала и даже визгливый шум оркестра доносился не так явственно. Официант, заметив опытным взглядом пачку фунтов в бумажнике посетителя, извернулся и принес бутылку довоенной «Смирновской». Пить Арцеулову строго запрещалось, но в этот вечер настроение было настолько мерзким, что он пренебрег наказом эскулапов. Хмель не брал – привычные фронтовые нормы были куда круче…

…Ресторан гудел. Осипшая певица выводила новинку сезона – популярную на весь Крым песню про гимназистку седьмого класса, слышались утробный гогот и пьяные вопли. Нет, под Александровском было все же проще. Не надо думать о том, что защищают они не Россию, а тыловых шкур и наглых спекулянтов, которые ничуть не лучше господ большевиков. Те, по крайней мере, не изображают из себя защитников Отечества… Арцеулов подумал, что Степа – изрядная сволочь. Ему не надо было предупреждать об атаке – и все бы уже кончилось. А еще лучше, если б красный командир Косухин все-таки пристрелил его на берегу Белой. Тогда умирать было легко: впереди маячила Столица, и смерть казалась такой простой и нужной…

– Не думай об этом, брат-вояк! – знакомый голос прозвучал неожиданно, словно отвечая его мыслям. – Там для таких, как мы, нет покоя…

Чешский подпоручик сидел за столом, держа в руке пустой прозрачный бокал. Лицо его было таким же, как и раньше, – спокойным, приветливым, и так же странно смотрели пустые неживые глаза. Даже шинель оставалась прежней – зеленой, поношенной. Сейчас, вблизи, можно было увидеть несколько сквозных прожженных дыр: на боку, на животе и одну, самую большую, – напротив сердца…

– Это вы!.. Здравствуйте, поручик!

Страха не было. Неожиданная встреча внезапно показалась желанной.

– Подпоручик, – чех улыбнулся. – Поручика мне дать не успели, брат-вояк…

Арцеулов молчал. В Нижнеудинске, в Иркутске и даже позже, после Челкеля; он мог еще сомневаться, то теперь знал, с кем имеет дело. Непонятно лишь – почему. Он ведь никогда прежде не встречал этого улыбчивого чеха.

– Нужно отдавать долги, – ответ прозвучал спокойно, чех аккуратно поставил на скатерть пустой бокал. – Я тебе должен, Ростислав.

– Но… Вы уже выручали меня, и не раз! Разве ваш долг…

– Нет… Наш расчет впереди… Не будем об этом, брат-вояк. Если ты хочешь поговорить, то тебя ждут.

– Где? – Арцеулов весь сжался, боясь поверить. Значит, о нем вспомнили! Его не списали в отставку!

– Возле Албата, немного южнее, есть деревня. Неподалеку от нее – пещерный город. Тебя будут ждать там послезавтра, перед заходом солнца. Будь осторожен, брат-вояк… Прощай…

Чех кивнул, встал и не спеша направился к выходу. Арцеулов, не выдержав, взглянул из своего закутка: подпоручик спокойно шел по кишевшему публикой залу. Никто, казалось, не замечал неожиданного посетителя, но, странное дело, люди расступались, испуганно оглядываясь, на лицах проступало недоумение и страх, словно в жаркую летнюю ночь внезапно повеяло могильным холодом. Музыка смолкла. Оркестранты удивленно переглядывались, но никто не решался взяться за инструмент. Чех спокойно прошел к выходу, оглянулся и помахал Ростиславу рукой. В тот же миг по залу прошелестел облегченный вздох, нестройно грянул оркестр, и веселье, хотя и медленно, натужно, вступило в свои права.

Арцеулов улыбнулся. Наверное, молодой чех, так и не успевший получить нашивки поручика, тоже не любил тыловых крыс…

6. ПРИКАЗ

До Албата Арцеулов добрался спокойно: поезд довез до Сюрени, а там удалось подсесть на попутную татарскую арбу. Но, уже подъезжая к селу, Ростислав понял, что дальнейший путь не будет гладким. Возле околицы стоял патруль, который не только проверил документы, но и в самой категоричной форме направил Ростислава в какой-то «штаб».

«Штаб» находился в маленьком глинобитном здании местной школы. Серьезный молодой капитан вновь проверил документы, а затем потребовал от Ростислава пояснений: кто он и зачем прибыл в особую зону. Арцеулов чуть было не брякнул о желании изучить местные памятники старины, но вовремя понял, что лучше не рисковать. Оставалось принять обиженный вид и потребовать встречи с «начальством».

«Начальством» оказался хмурый полковник, которого Арцеулов несколько раз встречал в штабе Барона. Он представился: фамилия его была Выграну, он руководил особым отрядом по борьбе с повстанцами. Удостоверение, подписанное Врангелем, тут же уладило вопрос о лояльности неожиданного гостя, но пропустить Арцеулова дальше полковник решительно отказался.

Как оказалось, дело было серьезным. Вернее, оно казалось серьезным чинам штаба, которые командировали особый отряд в Албат. Ловили капитана Макарова.

Макаров: Павел Васильевич, бывший офицер Феодосийского полка, был тем самым давним знакомым Арцеулова, сослаться на которого помешала чистая случайность. Теперь Ростислав мог считать, что ему крупно повезло. Признайся он в контрразведке, что знает Макарова, дело могло обернуться так скверно, что не помог бы и Тургул.

В чем был виновен Пашка Макаров, которого Арцеулов помнил как отчаянного сплетника, выпивоху и картежника, точно никто не знал. Утверждали, что еще зимой он был арестован, бежал из тюрьмы и перекинулся к «зеленым», возглавив одну из самых опасных банд. Арцеулов знал, как разговаривать с такими, как Выграну. Самым спокойным тоном Ростислав поинтересовался, известна ли полковнику занимаемая им должность. Получив утвердительный ответ, он предложил Выграну еще раз прочитать его удостоверение, где имелся непробиваемый пункт о том, что «предъявитель сего» имеет право бывать в любом пункте расположения Русской Армии, в тылу и на фронте, а также требовать от военных и гражданских властей всяческой помощи.

Выграну, пожав плечами, попросил не считать его клиническим идиотом, а решить простую задачку. Пустил бы он, подполковник Арцеулов, залетного штабного чина прямо через линию фронта, в жаждущие лапы краснопузых? Как подразумевалось, клиническим идиотизмом страдал в этом случае отнюдь не полковник Выграну. Вдобавок командир особого отряда сообщил, что его люди в данный момент отнюдь не наступают, а совсем наоборот. «Зеленые» вчера спустились с гор, оседлав южную дорогу, – как раз ту, которая нужна Ростиславу.

Арцеулов вспомнил предупреждение чеха. Да, приходилось быть осторожным…

Выграну немного подумал и предложил «господину представителю Ставки»

– несуществующий титул подкреплялся самым язвительным тоном – принять участие в атаке на село, которая намечается в самое ближайшее время. Если она удастся, штабной подполковник может отправляться дальше один. Под собственную, естественно, ответственность.

Выбирать не приходилось. Арцеулову одолжили коня – крепкого караковского жеребца с буйным нравом, и он с нетерпением стал ждать команды. Выступили после полудня. Ехали медленно, опасаясь засады, но узкая дорога с глубокими колеями, оставленными колесами татарских повозок, была пуста.

В село ворвались с налету, с криком, гиканьем и даже с надрывным «Ура», переполошившим одуревших от зноя собак. Испуганные татары выглядывали из-за калиток, пытаясь отгадать причину неожиданного нашествия. Ни Макарова, ни его людей в селе не оказалось. Какие-то неизвестные в форме приезжали за продуктами прошлой ночью – вот и все, что удалось узнать.

Арцеулов мысленно уже посмеивался над бдительным полковником, но Выграну был невозмутим. Солдаты окружили село и начали обыск. Ростислав удивился бессмысленной настырности полковника, но внезапно возле одного из домов послышалась пальба. Опытное ухо уловило: стреляли из «гочкиса». Выграну выругался и дал шпоры коню. Солдаты, держа карабины наизготовку, уже оцепляли дом…

…Им достались трупы – двое в военной форме, старой, определенно с чужого плеча – а также винтовки, «гочкис» и полдесятка ручных бомб. Арцеулов понял – шутки кончились. «Зеленые» не были фантазией перепуганного штаба. Впрочем, отступать было поздно.

Он вышел из села в шесть вечера, рассчитывая добраться до пещерного города засветло. Карта была с собой – надежная, довоенная за поясом привычно висел наган, вдобавок Ростислав прихватил с собой одну из трофейных винтовок. На него смотрели странно: так глядят на сумасшедших – или на покойников.

Нужную тропу Ростислав нашел быстро. Вокруг было тихо и спокойно невысокие деревья с маленькими жесткими листьями словно скорчились от невыносимой жары; над пеленой леса молчаливо вздымались серые неприступные вершины. Казалось просто невозможным, что этот край, созданный для воскресных пикников и туристских походов, таит в себе опасность. Но расслабляться было нельзя. В дорожной пыли то и дело встречались отпечатки сапог, несколько раз попадались пустые гильзы, а однажды под ногами оказалась полная обойма от мосинской трехлинейки, потерянная каким-то растяпой. Вероятно, «зеленые» были здесь ночью, а теперь спрятались где-то в чаще.

Тропинка вилась вдоль горного склона, медленно взбираясь наверх. Вокруг по-прежнему не было ни души, но чувство опасности росло. Вдруг Арцеулов подумал, что чешский подпоручик мог предупреждать его вовсе не о повстанческой засаде. Вполне возможно, его стерегут и другие – те, кого он навидался на далеком Востоке.

Врагов выдала тень: черная, выросшая в эти предзакатные часы, она лежала на тропинке. Ростислав мгновенно замер, ствол винтовки уже смотрел в сторону врага, а глаза привычно отмечали каждую деталь. Стерегут минимум двое, не очень опытные, иначе не оплошали б с тенью…

Арцеулов быстро оглянулся. Сзади спокойно, тропа пуста, есть шанс отступить. Но уходить еще опаснее: тропинка в этом месте шла ровно, первый же случайный взгляд обнаружил бы беглеца. Остается одно – сойти с тропы, прямо в негустой крымский лес.

Ростислав шел осторожно, стараясь не задеть тонкие высокие ветки. Любой звук мог выдать приходилось ступать мягко, на носок. Расчет был прост: обойти засаду лесом и вновь выйти на тропу. То и дело приходилось останавливаться, но каждый раз тревога была ложной: те, что сторожили тропу, оказались невнимательными. Несколько раз до Арцеулова доносились их голоса: дозорные спокойно переговаривались, и подполковник еще раз подумал, что имеет дело с необстрелянной шайкой.

Засаду он обошел. Впереди мелькнул просвет – и в тот же момент Арцеулов рухнул на землю, стараясь не хрустнуть случайной веткой. Увы, он свернул слишком рано – или слишком поздно.

Перед ним была поляна – небольшая, прилипшая к склону высокой горы. Горел костер. Пламя лизало большой черный котел, вокруг сгрудились десятка два крепких ребят, чуть дальше темнели силуэты спрятанных за деревьями лошадей, а неподалеку, в аккуратной пирамиде, стояли винтовки. Итак, Выграну не ошибся. «Зеленые» и вправду были здесь. В первую секунду Ростислав почувствовал вполне понятный испуг, затем – раздражение, и наконец – злость. Этих грабителей и дезертиров можно взять играючи. Будь у него хотя бы отделение, нет, хотя бы пятеро дроздовцев, он показал бы этому Макарову! Особенно взбесили его винтовки. Проголодавшиеся разбойники оставили их в пирамиде, воображая, похоже, что поступают по уставу! Повезло же им, что подполковник Арцеулов здесь один и не имеет задачи разобраться с этими неумехами!

Оставалось повернуть обратно, пройти лесом полсотни метров и вновь выйти на тропу. Ростислав презрительно усмехнулся и собрался было уходить, как вдруг замер.

На поляне появилось еще трое. При виде их компания у костра смолкла. От общей группы отделился один, тут же подскочивший к пришедшим. Его выслушали, после чего все трое, о чем-то коротко переговорив, медленно, легкой походкой разошлись в разные стороны.

Это был кто-то другой. Тут уж не пахло дилетантизмом. Арцеулову вдруг подумалось, что компания болванов у костра – лишь прикрытие. Нехитрая обманка для тех, кто не уважает дилетантов и не прочь покончить с ними одним ударом. А эти, настоящие, держат свои силы где-то в стороне, готовые ударить каждую минуту. Их не выдаст тень – они будут бить первыми.

Один из пришедших прошел совсем близко, направляясь как раз туда, куда собирался Ростислав – по тропе вправо. Арцеулов затаил дыхание, стараясь получше рассмотреть врага. Аккуратная форма, странный нарукавный знак, фуражка… Шедший внезапно остановился, повернул голову – и Ростислава обдало холодом. На фуражке не было привычной красной пентаграммы, там голубел свернувшийся паучок – эмалевая свастика…

Арцеулов подождал, покуда стихнут легкие шаги и только тогда перевел дыхание. Его предупреждали не зря. В этих лесах водились не только одуревшие от страха и водки дезертиры. Что-то знакомое увиделось в уверенных, но каких-то излишне плавных движениях, слишком ровно были развернуты плечи… Нелюди Венцлава! И случайно ли они оказались тут именно сегодня?

Он отошел вглубь леса. Сердце лихорадочно билось, ладони, сжимавшие винтовку, скользили от пота.

Внезапно над головой пронеслась тень. Арцеулов мгновенно присел, вскинув винтовку, но тут же облегченно вздохнул. Птица. Необычно большой для здешних гор орел. Наверное, он вылетел в поисках добычи, чуя приближающуюся ночь.

Тень исчезла, затем появилась вновь. Птица кружила совсем низко, казалось, задевая крыльями верхушки деревьев. И Ростислав вдруг понял, что это тоже – неспроста. Орел искал его, нашел и теперь не улетал, словно желая что-то передать человеку.

Арцеулов вспомнил – орел был похож… Да, он чем-то напоминал изображение на барельефе в пещере у Челкеля. Опять случайность? Ростислав решился. Осторожно оглянувшись, он сделал первый шаг туда, куда вел его странный посланец.

Идти приходилось медленно, стараясь не шуметь, но орел, словно понимая, то возвращался, показывая, что не бросает человека, то вновь, медленно покачивая крыльями, уносился куда-то на юг, показывая направление. Лес становился все гуще. Ветки уже успели в нескольких местах порвать плотную ткань кителя, на лице кровили свежие царапины, но Ростислав упорно пробирался дальше. Конца пути не было видно, по спине струился пот, а винтовка стала казаться свинцовой. Мелькнула нелепая мысль о ловушке и тут же пропала. Какая уж тут ловушка! Достаточно было просто перекрыть тропу…

И тут в лицо пахнуло свежим ветром. Арцеулов, отодвинув колючие ветки какого-то особо навязчивого куста, увидел, что лес кончился. Перед ним был каменистый склон, вверх по которому вилась еле заметная козья тропа.

Он огляделся. Вокруг было тихо и спокойно. Те, кто стерег путь, остались далеко позади. Орел вновь снизился, а затем резко взмыл вверх над тропой.

Взбираться было неожиданно легко. В затылок не целились винтовки солдат генерала Мо, под ногами не скользил тибетский лед. Первые несколько десятков метров тропа шла круто, затем внезапно перевалила через гребень, и Ростислав невольно остановился. Прямо над ним чернели вырубленные в скале окна, вверх вели каменные ступени. Пещерный город… Ростислав вспомнил название – Тэпе-Кале – Замок Вершины. Те, кто строил его несколько веков назад, свое дело знали. Подполковник подумал, что и сейчас, со взводом солдат и двумя пулеметами, он готов держаться здесь даже против батальона – лишь бы хватило воды…

Солнце уходило за гору, и Ростислав поспешил. Тропа кончилась, под ногами мелькали каменные ступени, черные окна медленно приближались. Внезапно Арцеулов сообразил, что Тэпе-Кале велик, и он не знает точного места встречи. Впрочем, присмотревшись, он успокоился: вход был один, а значит, разминуться не придется…

Заря уже угасала, когда он, наконец, приблизился к темному отверстию дверного проема, откуда несло сыростью и тленом. Мелькнула – в который раз

– мысль о засаде, но Ростислав лишь усмехнулся. Деваться все равно некуда. Он оглянулся на потемневшие в сумерках кроны деревьев, на блеснувшую вдали у самого горизонта серебристую полоску моря и шагнул за порог.

Здесь не было так темно, как казалось снаружи. Из окон падал рассеянный закатный свет. Влево и вправо шли вырубленные в скале галереи, ведущие вглубь. А впереди было то, что когда-то служило храмом или часовней. Вырубленная в скале алтарная ниша, черные неглубокие провалы на месте древних могил, остатки фресок… Что-то знакомое бросилось в глаза: рядом с алтарем на стене был когда-то изображен всадник. Время и люди не пощадили фреску, но можно было разглядеть белую масть коня и руку человека, поднятую к небу. Конечно, и это могло быть совпадением: командир Джор, поднимающий руку к закатному солнцу, Гэсэр с картины Ингвара – и этот всадник. Рука потянулась к полевой сумке, где, аккуратно замотанный в ткань, лежал эвэр-бурэ – подарок Джора…

– Сейчас он вам не понадобится, Ростислав… – знакомый голос, говоривший на неизвестном, но понятном языке. Арцеулов резко оглянулся: старик сидел рядом с алтарем, пристроившись на чем-то, напоминающем старый коврик. Одет он был так же, как и тогда, на Челкеле, но вместо остроконечной шапки на голове была полосатая, чем-то напоминающая талаф накидка.

– Здравствуйте…

– Здравствуйте, Ростислав. Вижу, желание поговорить у вас сильнее того, что принято называть здравым смыслом. И даже сильнее страха.

На «здравый смысл» Арцеулов не отреагировал – старик явно шутил, – а вот слова о страхе заставили насторожиться.

– Те, внизу, искали именно меня?

Легкая улыбка мелькнула по обожженному солнцем морщинистому лицу:

– Еще нет. Они просто насторожены. Ну а дальнейшее будет зависеть от нашего разговора…

Ростислав уложил плащ-палатку на камень и присел, не зная с чего начать. Старик тоже молчал, затем на его лице мелькнула улыбка:

– Я рад, что вы поняли меня сразу. Вижу, вы научились вниманию. Это вам понадобится…

– Если что? – повод для разговора появился. – Если мы с вами договоримся? Что вы хотите предложить?

– Мы? – в тихом голосе прозвучало искреннее удивление. – Тому, кто послал меня сюда, все видится иначе…

«Тому, кто послал меня сюда»… Следовало, конечно, уточнить, но Ростислав понял: ему не ответят.

– Понимаете… Я в трудном… нелепом положении…

– Нет, Ростислав. То, что происходит с вами, нельзя назвать нелепым. Просто вам приходится начинать все сначала…

Почему сначала? Не собирается же он переходить к краснопузым?

– Вы научились быть внимательными к другим, но не к себе, Ростислав. Вспомните: ваш путь должен был кончиться в пещере возле Челкеля. Но попросили отсрочки. И вы помните почему.

Да, это правда. Он хотел помочь Наташе Берг и, если уцелеет, вернуться в Россию. Вернуться, чтобы вновь пойти на фронт…

– Но разве все уже кончилось? Войне конца не видно, а я даже не ранен…

– Разве вы думали довоевать до победы?

Нет, о победе уже не думалось. Ростислав отдавал себе отчет, зачем возвращается. Расплатиться с красными – и остаться навсегда в родной земле.

– Недавно был бой… Ваш последний бой, Ростислав!

Он понял. Там, в горящем Александровске, и ждало его неизбежное. Об этом он и думал: встретить смерть в бою, среди товарищей, чтобы в лицо ударил огонь случайной гранаты – или целой связки, брошенной из темного прохода…

– И этот путь вы прошли до конца, – кивнул старик. – Ваша война закончена.

– Но… я ведь жив?!

Морщинистое лицо вновь прорезала усмешка. Смех не был злым, скорее сочувственным.

– Вы живы. Вашу судьбу изменил тот, кто имел на это право.

– Вы… имеете в виду того, кто послал вас сюда?

Старик покачал головой:

– Не ищите так далеко. Вспомните того, кто сделал это, ведь мы оба его хорошо знаем…

Арцеулов даже задохнулся от волнения. Это было уже чересчур. Чумазый Степка Косухин в роли вершителя судеб! Конечно, он, по доброте или по глупости, предупредил его той ночью, но старик имел в виду явно не это.

– Ваш друг имел на это право, – повторил старик. – Ему многое позволено, ибо платить придется дорого…

– О чем вы?

Ответа не было. Арцеулов постарался на время забыть о недобитом большевике, который так нагло влез в его жизнь. Имеет право, значит! Ладно, сейчас речь не об этом…

– Я хотел бы что-то сделать сам… Помочь вам…

– Мы не нуждаемся в помощи. В помощи нуждаетесь вы сами. Но я понял вас, Ростислав. Значит, вы уже не хотите убивать ваших соотечественников только за то, что они воюют под красным флагом?

Вопрос был поставлен слишком резко. О таком Арцеулову думать еще не приходилось.

– Дело не в этом… Наверное, вы правы, я отвоевался. Конечно, можно уехать… Но я хочу другого… Красных я ненавижу, но еще больше ненавижу тех, с синими свастиками. Вот их я готов убивать до последней секунды! Но мне хочется вначале узнать, что стоит за этим? Почему все это началось? Там, в Шекар-Гомпе…

Он не стал договаривать – слов не хватало. Старик немного подождал и кивнул:

– Я понял. Твой друг рассудил так же – но сделал это раньше. Он уже выбрал свой путь – до конца.

Ростислав невольно скривился. Выходит, краснопузый с его четырьмя классами и здесь сообразил первым!

– Вам не сделать того, что предстоит Степану. Но вы сможете другое. На этом пути чаще всего приходится идти в одиночку…

– Согласен. Когда прикажете приступать?

Старик покачал головой:

– Подумайте. На этом пути вам тоже придется идти до конца. И тут уже не поможет никто.

Теперь усмехнулся Арцеулов. Уж этим его не испугать!

– Вы, Ростислав, не боитесь смерти. Вернее, вам кажется, что не боитесь. Но, может быть, пожертвовать придется большим – готовы ли вы?

В этих словах Ростислав почуял что-то жуткое, надчеловеческое. Что же еще от него потребуют? Арцеулов верил в бессмертие души. Неужели и это? Нет, они не имеют права!..

И тут откуда-то из глубины памяти всплыли слова о тех, кто не побоится погубить душу. Тот, Кто приходил на землю, не зря упомянул об этом…

– Я согласен, – повторил он.

– Остается поговорить о награде. За все полагается воздаяние – и за дурное, и за доброе…

– Этому как-то не обучен, – усмешка вышла горькой. – Не привык торговаться… А что, господин Косухин уже запросил свое?

– Да… – ответ прозвучал ровно и холодно.

Ростиславу стало любопытно. Интересно, на чем сторговались с краснопузым? За мешок с воблой? За вагон червонцев для большевистского казначейства? Или… за «Мономах», начиненный тротилом?

Старик прав: все имеет свою цену. Иначе они, белые, были бы просто клубом самоубийц. Их цена высока – спасение России. За это он тоже готов заплатить – всем…

И тут вспомнилось услышанное от монахов в оранжевых балахонах. Огонь Арджуны! Оружие победы, спрятанное в подземельях Шекар-Гомпа! Он сделает все – и получит то, что уничтожило воинство кауравов. И тогда он сожжет Большевизию. Дотла! Не останется даже бродячих собак, чтобы выть на развалинах Смольного…

Ростислав ничего не успел сказать. Его взгляд встретился с глазами старика. Говорить ничего не требовалось – старик понимал, и Арцеулову стало страшно. Большевики превратили Россию в развалины. Он готов сжечь то, что еще уцелело…

– Я… – короткое слово выговорилось с трудом. – Мне ничего не надо. Я лишь хочу все узнать. Пусть перед смертью, за миг – но узнать.

– Все? – в голосе старика было удивление.

– Пусть не все… Но я хочу понять…

– Хорошо. Вы поймете, Ростислав…

– Жду распоряжений… – самое трудное позади, оставалось привычное – ждать приказа.

– Разве они нужны вам?

– Понимаете, я офицер, – говорить со штатским о таких вещах было непросто. – Привык получать приказы и выполнять их.

– Есть еще третья обязанность – думать, – по бледным губам скользнула улыбка. – Хорошо, пусть будет так… Слушайте…

Старик заговорил медленно, немного нараспев, словно не отдавал приказ, а читал древнее заклинание:

– Рука вождя укажет путь, рассказ друга – место… Старый дом, хранящий мудрость… Полнолуние… в полночь тень передаст тайну. Одному не унести, половину спасет спасший тебя. Зови его ночью – он придет… Вокруг смерть… подарок выручит и защитит… Воспользуйся тайной или храни ее для того, кто сделает это вместо тебя…

Память у Арцеулова была отменной. Правда, он привык получать приказы иного рода, но выслушал странные слова с невозмутимым видом и без запинки повторил их, пока еще не вдумываясь в смысл.

– У вас еще будет время обдумать, – кивнул старик. – Сейчас ночь, оставайтесь здесь, утром опасность отступит. Мы не увидимся больше, Ростислав, – ни в мире этом, ни в мире ином. Прощайте…

Последние слова прозвучали еле слышно. Темнота уже затопила мертвый город, и, когда Арцеулов щелкнул зажигалкой, неровный свет подтвердил то, о чем он уже догадался: в заброшенной часовне он остался один…

Ростислав медленно перекрестился. Странное чувство покоя охватило его, словно главное уже сделано, и остались лишь пустяки, не стоящие трудов.

Он вышел наружу и, сев на быстро холодеющем пороге, закурил, поглядывая на залитый светом восходящей луны лес, окружавший гору. Луна была почти полной. Ростислав прикинул, что до полнолуния осталось дня три, максимум – четыре…

Это было первое надежное звено. Остальное еще предстояло осмыслить. Собственно, приказ казался немногим сложнее тех, которые приходилось читать перед атакой. «Рука вождя» – Барон скоро отправит его туда, где он встретится с каким-то хорошим знакомым. Там следует спросить про загадочный дом – то ли музей, то ли библиотеку. Все прочее было непонятно: тень, тайна, которую, вдобавок, следует поделить пополам. Правда, с подарком он разобрался сразу и порадовался, что рог Джор-баши всегда под рукой…

…И еще одно он понял сразу. Тем, кто поможет, должен стать не кто иной, как краснопузый пролетарий Степа. Приказы следовало выполнять, а значит, требовалось невозможное – каким-то образом связаться с командиром 256-го большевистского полка. В голове забродили совершенно нелепые мысли о неведомых курьерах, которых следовало переправить через линию фронта, и Арцеулов понял: на сегодня хватит. Уже засыпая, он пожалел, что не спросил про своего крылатого проводника. Впрочем, он вдруг понял, что ответом на его вопрос была бы все та же молчаливая улыбка…

…Утром его разбудили выстрелы. Выглянув из сумерек мертвого города, Арцеулов заметил выезжавших из леса кавалеристов с шашками наголо. Он присмотрелся и узнал солдат полковника Выграну…

Врангеля он встретил на перроне севастопольского вокзала. Главнокомандующий был неожиданно мрачен и никак не отреагировал на просьбу Арцеулова отправить его на фронт. Но, уже прощаясь, Барон вдруг попросил Ростислава задержаться, предложив отправиться в I-й корпус к генералу Кутепову. Под Токмаком красные бешено огрызались, то и дело переходя в контрнаступление, и командующий желал получить сведения из первых рук.

Ростислав воспринял приказ совершенно спокойно. Здесь, в привычной тишине штабного кабинета, странные слова, услышанные в Тэпе-Кале, казались просто сном. Врангель отправлял его к Кутепову, следуя неожиданному порыву. У Слащева в Крымском корпусе или у генерала Писарева – везде было трудно, его командировка в Токмак – чистая случайность. Где уж тут «рука вождя»!

На всякий случай Арцеулов зашел в оперативный отдел и взял свежую сводку. За последний день красные дважды переходили в наступление. Разведка отмечала подход свежих сил, в том числе появление на левом фланге корпуса 256-го красного полка, переброшенного из-под Александровска…

В висках застучала кровь, но Ростислав заставил себя успокоиться. Нет ничего удивительного и в этом – на войне бывали совпадения и покруче. На всякий случай это следовало запомнить. Левый фланг… Он взглянул на карту. Части корпуса зацепились за Малую Белозерку. В Большой Белозерке уже красные. Значит, Степа где-то там…

…Кутепов его не узнал. Это не удивило: Ростислава с трудом узнавали даже те, кто ходил в более близких приятелях. Впрочем, генералу было не до свалившегося на голову офицера из штаба. Арцеулов и сам не желал мешать командиру корпуса, а посему сразу же попросил направить его туда, где бы он не смог помешать, а, напротив, принес какую-нибудь пользу. В глазах генерала мелькнуло что-то, похожее на благодарность, он взглянул на карту и уже совсем иным тоном предложил Ростиславу посетить части, прикрывавшие Малую Белозерку. Красные явно готовили удар, и лишняя пара глаз была бы к месту…

Это было третьим совпадением, но Арцеулов понял, что совпадение тут не при чем. Те, кто рассчитывал на него, каким-то невероятным образом знали все заранее. И теперь от него зависело, чтобы не сплоховать. Он проверил по календарю – до полнолуния оставалось два дня…

…Ростислав не стал брать в штабе корпуса авто и предпочел коня – на этот раз белого в яблоках со смирным, несколько флегматичным нравом. В Сибири почти не приходилось ездить верхом, зато в Таврии юнкерская выучка пригодилась. Арцеулов примкнул к резервному эскадрону, спешившему на левый фланг, и к вечеру уже въезжал в большое, разбросанное среди выжженной солнцем степи село…

…Штаб боевого участка был тут же, в простой мазанке неподалеку от церкви. Ростислав входил туда с тайной надеждой сразу же увидеть кого-то из старых друзей, ведь пока все предсказанное сбывалось.

Но знакомых лиц он не увидел. Ни командовавший участком пожилой полковник, ни его офицеры никогда прежде не встречались Арцеулову. Его приезд, как и следовало ожидать, никого не обрадовал. Полковник, только что назначенный сюда, пытался разместить свои немногочисленные силы для прикрытия огромного фронта, проходившего но голой степи. К тому же, в ближнем тылу шевелились махновцы, а Упыря, как звали «батьку» в Таврии, боялись даже больше, чем красных.

Арцеулов чувствовал себя явно не на месте. Полковник отдавал приказы, то и дело поглядывая на гостя из штаба. Ощущение было не из приятных: Ростислав только мешал. Впрочем, он пересилил себя и досидел до конца совещания, решив, что по долгу службы обязан знать обстановку.

Вмешиваться он, естественно, не стал и лишь попросил разрешения посетить передовые позиции. Полковник, обрадовавшись, что на некоторое время избавится от непрошенного гостя, посетовал на невозможность лично сопровождать гостя и послал за каким-то штабс-капитаном, дабы тот проводил Арцеулова на позиции. Фамилия офицера внезапно показалась знакомой, но Ростислав вспомнил, что тот, о ком он подумал, давно уже отвоевал свое.

Через несколько минут в хату вошел невысокий худой штабс-капитан с короткой бородкой. Вид у него был явно недовольный. Впрочем, мало кого могла прельстить роль чичероне при заезжем штабном чине. Он собрался доложиться, небрежно подбросив ладонь к козырьку, и тут их глаза встретились…

Память не подвела. Подвели слухи: многих на памяти Арцеулова хоронили по нескольку раз. Выходит, и здесь, к счастью, вышла ошибка.

– Андреич! Вы!

– Ростислав? Ну, знаете!..

…В Марковском полку их роты сражались рядом. Поручик Арцеулов был взводным в роте капитана Корфа. Соседней ротой командовал бывший приват-доцент Харьковского императорского университета штабс-капитан Пташников. Они расстались в Донбассе: Ростислав попал в госпиталь, а рота Пташникова, по слухам, полностью полегла при штурме Горловки.

Штабс-капитану было за тридцать, и молодые офицеры называли его не по имени, а по отчеству. Владимир Андреевич Пташников ходил в «Андреичах», нисколько не сетуя на нарушение субординации. Впрочем, всех остальных, включая самого Маркова, он сам называл не по уставу. Арцеулов был для него Ростиславом, а порой и просто Славиком.

Сообразив, что офицеры знакомы, полковник с видом явного облегчения поспешил распрощаться. Арцеулов и штабс-капитан вышли на улицу.

– Постойте, Славик… Я вообще-то верю в приведения, но даже в этом случае вы должны пугать людей где-нибудь на Енисее…

Арцеулов рассмеялся. Приятно все же иногда чувствовать себя живым! В двух словах он поведал о своих приключениях. Пташников покачал головой:

– Экий вояж! Когда нас отсюда вышибут, не пропадете – заработаете на мемуарах… А подполковника в Индии получили?

Сам Пташников оставался по-прежнему штабс-капитаном и ничуть этим не тяготился, заявив, что привык к своим погонам, к тому же скоро все это не будет иметь не малейшего значения.

– Но вы-то, Славик! Ну ладно, обошли всю Азию, но вы – и штаб! По-моему, это противоестественно!

– Самому противно, – честно признался Арцеулов, прекрасно помня, как относился к штабным. – Не по своей воле, ей-Богу! Лучше скажите, кто из наших еще остался? Я, кажется, помню всю вашу роту.

– Никого, Ростислав, – ответ прозвучал спокойно и грустно. – Я – последний. Всех похоронил, представляете… Сейчас набрали желторотиков из Симферополя и пленных краснопузых – вот и воюй!

Куда-либо ехать расхотелось. Андреич, несмотря на доцентское прошлое, воевал с пятнадцатого года, и на его слова можно было положиться. Ростислав, достав карту, уточнил некоторые детали: обстановка была вполне понятна. Пташников пожал плечами:

– Хуже чем под Екатеринодаром. Там хоть можно было верить, что солдаты не побегут при первом выстреле. Красные – еще ладно, а вот если появится Батька Упырь со своими тачанками… Еще не встречались?

Арцеулов покачал головой. С махновцами, о которых он был наслышан еще в Сибири, воевать не приходилось.

– Ваше счастье. Я познакомился с ними под Волновахой, почти год назад. Удовольствие – ниже среднего. Воюют, как боги… Или как дьяволы, уж не знаю…

Пташников предложил расположиться на ночь в его хозяйстве: рота стояла на северной околице. За столом сидели долго, вспоминая Ростов, марш к Екатеринодару, блуждания по кубанской степи. Теперь это казалось страшной сказкой, или, может, легендой.

– Мы продули, – Пташников говорил спокойно, но в голосе звенела боль.

– Знаете, Ростислав, я часто думал: почему? Дело ведь не в господах пейзанах и нашей дурацкой привычке хвататься за шомпол. Краснопузые ведут себя не умнее…

Арцеулов невольно вспомнил слова полковника Любшина, странные рассуждения Семирадского и свои собственные беседы с неумытым комиссаром Степой.

– Им помогают… – он пожалел о вырвавшихся словах, но тут же повторил. – Им кто-то помогает, Андреич! Мне кажется, Смуту вообще задумали не большевики: у них на это ума бы не хватило…

– Вы о жидо-масонах? – скривился штабс-капитан. – Славик, вы же интеллигентный человек! Масоны – это…

Арцеулов покорно выслушал лекцию о масонах – доцентские привычки еще чувствовались у бывалого фронтовика. Ростислава подмывало рассказать о Бессмертных Красных героях, а еще больше – о монастыре в горах Тибета. Но говорить об этом не следовало: бывший приват-доцент не поверит. В таврических степях ему самому порою казалось, что все виденное – сон, вернее – ночной кошмар.

– Андреич, вы, кажется, историк? – поинтересовался Арцеулов, желая сменить тему.

– Помилуйте, Славик! Вчера сообразил, что забыл даже дату битвы при Грюнвальде…

– Вы профессора Валюженича знаете? Он американец…

– Крис? – штабс-капитан удивленно моргнул. – С каких это пор, милостивый государь, вы стали интересоваться проблемами классической и романо-германской филологии?

– Я познакомился с его сыном. Он археолог, студент Сорбонны.

– Крис и сам когда-то недурно копал… Вы что, Славик, за это время успели увлечься благороднейшей из наук?

– Усвоил понятие «артефакт» – улыбнулся Арцеулов. – А вы, Андреич, больше этим не интересуетесь?

Пташников грустно покачал головой:

– Это только Государь Император Александр III в бытность свою наследником мог во время турецкой войны баловаться раскопками – в перерыве между боями. Где уж нам!.. Да и места тут не особо интересные. Пара скифских курганов, их раскопали еще при Мельгунове. А так – бронза, печенеги…

Арцеулов улыбнулся – штабс-капитан, похоже, не забыл того, чем увлекался в университете. Во всяком случае, будущее поле боя он изучил не только с точки зрения ротного командира. Ростислав вспомнил: «Старый дом, хранящий мудрость»…

– Здесь раньше был какой-то музей, – не особо уверенно заметил он. – Или библиотека…

– В Белозерке? Да Господь с вами, батенька! Глушь страшная, грамотных

– трое на сотню. Безбаховку – и ту разграбили.

Странное название резануло слух. Значит, здесь была какая-то Безбаховка…

– Ничего там уже нет! Это бывшее имение Вейсбахов. Господа пейзане перекрутили по своему – вот и Безбаховка. У старого графа был там конный завод, маслобойня, опытная станция – все спалили! Дом, говорят, цел, но все, что можно, вынесли. А там была такая библиотека! Леопольд фон Вейсбах собирал всякие раритеты, особенно увлекался древними надписями…

– Где это?

Безбаховка оказалась небольшим хутором посреди степи километрах в пятнадцати от Малой Белозерки.

– Ездить не советую, – покачал головой бывший приват-доцент. – Во-первых, ничего там уже нет, даже склепы разграбили. Во-вторых, там фронт. Красные в нескольких верстах, да еще Батька… Я бы туда с батальоном не сунулся.

Ночью не спалось. Арцеулову предлагали заночевать в хате, но он предпочел сеновал: здесь никого не было, черное небо нависало над самой головой, ярко светил мертвенный лунный диск. Итак, завтра он должен быть в Безбаховке. Интересно, кто ждет его там – в старом поруганном доме? Да и ждет ли?

Накатили сомнения – не в первый раз и не во второй. На Тэпе-Кале он верил каждому слову старика. Но в спокойном Севастополе и здесь, на линии огня, случившееся казалось если не сном, то глупым розыгрышем. Какие могут быть тайны среди голой степи, по которой гуляют махновские тачанки!

Правда, покуда все сбывалось. Его вылазка в заброшенное имение – если, конечно, он все же решится – немногим опаснее любой разведки. Кутепов – и тот похвалит. Штабная крыса, не побоявшаяся провести рекогносцировку… И то, что ночью, – тоже правильно. Не днем же гарцевать на виду у красных разъездов! Даже если все происходящее – просто последствие контузии, он разведает обстановку, а заодно поглядит, не осталось ли чего-нибудь интересного в заброшенном имении…

Ехать следовало завтра, как стемнеет. Никакой возможности связаться с краснопузым Косухиным у Ростислава не оставалось. Вновь вспомнились слова странного приказа. «Позови его ночью – он придет». Ночь оставалась единственная – эта. Как он может позвать Степана? Выйти на ближайший курган и во всю глотку воззвать к командиру 256-го полка, назначая рандеву в Безбаховке?

Арцеулов представил себя на кургане, орущего в ночной тьме, и ему стало смешно. Можно еще открыть огонь из трехлинейки – азбукой Морзе. Правда, краснопузый с его четырьмя классами азбуки Морзе наверняка не знает…

Наконец пришел сон. Что-то странное виделось Ростиславу: серые силуэты в отсветах луны, пустая зала с косо висевшими старинными портретами. И тут перед ним встал Косухин – в окровавленном разорванном френче: неживые глаза смотрели пристально, не мигая…

Ростислав проснулся, перевел дух и закурил. Вокруг царила ночь, издали доносилось лошадиное ржание, а где-то совсем далеко короткими очередями строчил пулемет.

Он должен позвать Степана. Позвать, пока не кончилась ночь. До Косухина не докричишься, не пошлешь телеграмму. Но старик почему-то верил, что это возможно. Ростислав вспомнил пещеру возле Челкеля, серебряную чашу… Сома дэви…

Ростислав уже не удивлялся, что легко понимает незнакомую речь. Надо лишь сконцентрировать внимание, и слова сами собой становились понятными. Но, может, он способен на большее? «Позови его ночью…»

Ростислав лег на спину, закрыл глаза и представил себе лицо Косухина, каким запомнил его в последний раз, – злое, недовольное и одновременно растерянное. Нет, не так: сейчас; когда нет боев, красный командир, наверное, спит…

Воображение нарисовало лицо Степана с закрытыми глазами, чуть улыбающееся (во сне краснопузый почему-то всегда улыбался). А теперь… Ростислав представил, как мысленно переносится туда сквозь черную ночь. Он сейчас рядом со Степой. Он должен в это поверить – хотя бы на минуту.

– Степан! – он произнес это мысленно, про себя, а затем повторил вслух. – Степан, проснись!

Во сне он мог не говорить краснопузому «вы».

Лицо спящего не изменилось, и на миг Арцеулов ощутил всю нелепость совершаемого. Но привычка доводить все до конца пересилила:

– Косухин! Хватит спать!

Сонная улыбка исчезла, веки дрогнули, на Ростислава взглянули одурелые глаза. Губы шевельнулись.

– Ты… ты чего?

Внезапно, без всякого на то основания, Арцеулову увиделось, что Степина рука сложилась в щепоть: краснопузый явно собирался перекреститься.

– Да ты же атеист! Вот чудила!

Рука, коснувшись лба, дрогнула, почудились далекие еле слышные слова:

– Ты что, Слава? Ты это… умер, да?

Арцеулову стало страшно. Если это игра воображения, то выходит слишком реально. Впрочем, можно проверить.

– Почему ты спрашивал о перстне?

– Да… это… У Берга такой же… Только там нет змейки, а голова, как ее, чердынь, Горгоны…

И тут Ростислав сообразил, что это уже не шутки. Он заторопился:

– Степан, завтра к одиннадцати вечера приезжай в Безбаховку. Я там буду один. Ты мне нужен, понял?

Лицо Косухина вдруг стало расплываться, но слух уловил далекое:

– Да ты, беляк, сначала скажи, ты жив?

Интересно, как Степа воспринимал его самого? Если, конечно, все виденное не результат разгулявшегося воображения.

– Я жив. Помнишь старика в пещере? Приезжай…

Внезапно в глазах вспыхнул белый огонь, и все исчезло. Ростислав перевел дух и взглянул на бесстрастно мерцавшие звезды. В голове пульсировала кровь, в ушах шумело, и Арцеулов понял, сколько сил стоил ему этот воображаемый разговор. Что ж, он попытался. Ростислав грустно улыбнулся: как просто было бы жить, умей люди разговаривать вот так, сквозь черную ночную пустоту. Интересно, почему воображение подсказало ему какую-то голову Горгоны?..

Весь день Арцеулов был на позициях. Конечно, ударь большевики в этот день, защитникам Белозерки пришлось бы туго. Но бывший поручик Уборевич медлил, и срочно переброшенные батальоны резерва сумели перекрыть наиболее опасные участки. Правда, конницы у красных было по-прежнему больше, да еще где-то поблизости крутился Махно. На махновцев управы не было, с ними в белой армии умел управляться лишь генерал Слащев, да и то при трехкратном превосходстве сил…

Похоже, полковник оценил энергию присланного к нему штабника, поскольку пригласил Арцеулова к ужину, а узнав, что перед ним не просто офицер по особым поручениям, а «первопоходчик», стал смотреть на Ростислава совсем иначе. Тосты следовали за тостами, и Арцеулову приходилось прилагать героические усилия, чтобы не пить.

В начале одиннадцатого он распрощался, сославшись на усталость. Конь был уже готов, к седлу приторочен карабин, а в вещевом мешке припасены две бомбы. Можно ехать…

Пароль Ростислав знал, и посты пропустили его беспрепятственно. Выехав за околицу, он в последний раз взглянул на карту. Маршрут он запомнил и теперь решил поспешить. Ориентироваться было нетрудно (язык созвездий он выучил еще в детстве), к тому же над горизонтом вставала огромная красноватая луна. Полнолуние…

…В степи было свежо. Резкий крик ночных птиц нарушал тишину, а откуда-то с запада, со стороны Токмака, доносились дальние отзвуки канонады. Но здесь было спокойно, белый в яблоках конь ровно перебирал точеными ногами, и уже через час на горизонте, вынырнув из-за высокого кургана, появилось небольшое темное пятно. Мертвенный свет луны высветил острые вершины тополей, густые кроны старинного парка и серые контуры утонувшего среди деревьев дома. Ростислав был у цели.

По дороге ему встретились черные остовы деревянных строений. Что-то здесь горело, но горело давно, и на пепелище успела вырасти трава. Наверно, это и был конный завод старого графа, уничтоженный еще в начале Смуты. Арцеулов невольно насторожился, но никто – ни человек, ни тень – не потревожили его в пути. Кованные ворота усадьбы были сорваны с петель, когда-то роскошная аллея темнела рядами уродливых пней. Парк погиб, вырубленный и сожженный. Чуть в стороне Арцеулов заметил небольшую часовню. Не удержавшись, он подъехал ближе: лунный свет сквозь выбитые окна падал на сорванные могильные плиты – все, что осталось от усыпальницы Вейсбахов…

Возле самого крыльца Ростислав спешился и неторопливо двинулся вперед, держа коня на поводу. Он не опоздал было около одиннадцати. Успей он связаться с Косухиным наяву, а не в воображении, краснопузый уже ждал бы – либо прислал бы сюда пару взводов для поимки опасного врага трудового народа. Черные выбитые окна дома молчали, в саду Ростислав не заметил ни души, но он по опыту знал, как обманчива эта тишина. Арцеулов не волновался. Будь здесь красноармейский разъезд или махновская засада, ему все равно не уйти.

Внезапно его белый в яблоках вскинул голову и заржал, ловя воздух мягкими ноздрями. И тут же, совсем рядом, послышалось ответное ржание – чья-то кобыла была спрятана где-то в густых деревьях, окружавших дом…

Карабин мгновенно оказался в руках. Секунда – и Ростислав отскочил в сторону, вслушиваясь в обманчивую тишину. Если здесь все-таки засада, сейчас враги должны себя обнаружить: не глухие же они в самом деле! Ржание послышалось вновь, и тут откуда-то со стороны мертвой часовни донесся звук шагов. Арцеулов удивился: неизвестный шел спокойно, словно не ждал для себя беды.

Шаги прозвучали возле крыльца, и лунный свет упал на человеческую фигуру. Перед ним был враг: высокий конический шлем, прозванный «богатыркой», считался последней новинкой в красных частях. Секунда – и неизвестный уже был на прицеле.

Человек в «богатырке» прошел мимо крыльца и стал приближаться к тому месту, где был привязан белый в яблоках. Конь еще раз заржал, красноармеец внимательно вслушался и зашагал быстрее.

Арцеулов положил палец на спусковой крючок, но спешить не стал. Этот, в суконном шлеме, казался странно знакомым. Но этого не могло быть! Таких совпадений не бывает!

– Эй, беляк! Хватит прятаться, чердынь-калуга!

7. ПОЛНОЛУНИЕ

Красный командир Косухин стоял освещенный серебристым светом луны и внимательно прислушивался. Карабин висел за спиной, рука сжимала тяжелый маузер – осторожности Степа не терял. Арцеулов переступил с ноги на ногу – и Косухин тут же резко повернулся. Свет упал на лицо, и Ростислав поразился. Казалось, Косухин успел постареть на много лет. Резкие складки рассекли щеки, на лбу обозначились морщины. Степа вполне мог сойти за тридцатилетнего, побитого жизнью человека, а не за молодого парня, которому было еле-еле за двадцать. Мертвенный лунный свет сыграл невеселую шутку с красным командиром, добавив непрошенные годы.

– Да ладно, Арцеулов, чего прячешься? – в голосе Косухина слышалось нетерпение и почему-то страх.

Ростислав закинул ненужный карабин за плечо:

– Добрый вечер, Степан!

И тут же ствол маузера резко рванулся: оружие смотрело прямо в лицо:

– А ну погодь!.. Стой, где стоишь, чердынь-калуга!

Уж чего, а этого Арцеулов не ожидал. Он даже не успел обидеться – он растерялся. Конечно, Степан – командир «рачьей-собачьей», но все же…

– Ты, Ростислав, погодь… – повторил Степа. – Ты… это, скажи сначала…

И тут Арцеулов понял: классовая бдительность здесь ни при чем.

– Со мной все в порядке. Я – живой. Перекреститься что ли, чтоб поверили?

Ствол маузера дрогнул, Косухин с силой провел рукой по лицу:

– Извиняй, подполковник. Напугал ты меня. То ночью являешься… То сейчас, словно приведение, чердынь-калуга!

– Это луна! – Арцеулов облегченно вздохнул и даже засмеялся. – У вас тоже вид, признаться…

Смех окончательно успокоил Степу. Его рука оказалась горячей – Арцеулов успел почувствовать бешеное биение пульса.

– Извиняй, – Степа долго доставал пачку папирос и несколько раз щелкал непослушной зажигалкой. – Знаешь, увидел тебя вчера ночью!.. Ведь чего я подумал?..

– Жалко стало? – не удержался, чтоб не съязвить, Ростислав.

– А, иди ты! Насмотрелся тут…

Арцеулову вдруг представилось, что он сам увидел ночью что-то подобное – призрак, назначавший свидание в заброшенном имении! Но ведь Косухин пришел – не побоялся…

– Вы один?

Степа дернул плечами:

– Еле сбег! Тут наступление на носу…

Он сбился, сообразив, что сболтнул лишнее. Ростислав совсем развеселился. Перепуганный Степа как-то не вязался с образом вершителя людских судеб. Нормальный парень, симпатичный, только краснопузый…

– Вы меня уже второй раз предупреждаете. Помните, в Александровске, перед атакой? Если бы не вы, Степан, то сегодня сюда точно заглянуло бы приведение.

– В Александровске? – Косухин затоптал окурок и пожал плечами. – Ты, Ростислав, не путай. Ничего я тебя не предупреждал! Померещилось тебе…

Странно, Степа явно не лукавил. Похоже, он просто забыл – как забыл о фляге воды, когда-то оставленной на берегу Белой.

– Я получил письмо от Валюженича. Правда, не все понял. Что с Наташей? И при чем тут перстень?..

Они не спеша направились к крыльцу. Арцеулов щелкнул зажигалкой, освещая циферблат. До полуночи время еще было.

Степа рассказывал неохотно, словно что-то его сдерживало. Арцеулов слушал молча, лишь иногда покачивая головой.

– Жалко Наталью Федоровну, – Ростислав невольно вздохнул. – Может, врачи все же помогут? Ведь амнезию лечат!

– Может…

Прозвучало невесело. Арцеулов не стал переспрашивать, пытаясь осмыслить услышанное. Итак, краснопузый доложил о «Мономахе». Значит, приказ, полученный от Адмирала, выполнен – не странно ли? – не им, а все тем же Степой. Истории с перстнем Ростислав не придал особого значения, решив, что у Косухина разыгрались нервы. Мало ли на свете похожих безделушек! А в Бриарея и вовсе не поверил, но смолчал, не желая обижать краснопузого. Арцеулов знал: во время боя порой мерещится нечто совершенно несусветное.

– Значит, своим не рассказали?

– Не рассказал, – Степа вздохнул. – Так… ну, получилось…

Арцеулов решил не уточнять. Косухин поступил правильно, и не стоило доискиваться подробностей.

– Ты думаешь, я трус, чердынь-калуга? – Степа резко повернулся, в голосе прозвучала боль. – Думаешь, струсил, да?

– Не думаю, – ладонь Арцеулова мягко коснулась Степиного плеча. – Вы поступили абсолютно верно. Признаться, я опасался другого…

– Они же все знали! – Косухин дернул плечом. – Понимаешь, все знали!

Расспрашивать не тянуло. Чтоб замять разговор, Ростислав в двух словах сообщил о том, как пытался поговорить с ним прошлой ночью.

– Ну, я теперь понял, – кивнул Косухин. – Сома дэви! Мне Карно так и говорил, что мы теперь можем всякие фокусы устраивать.

– Это не фокусы, Степан.

– Вижу, что не фокусы. Ладно, ты чего меня сюда вызвал? Дело у тебя в Безбаховке, что ли?

Теперь уже предстояло думать Ростиславу. Заодно можно было и кое-что уточнить.

– Старика помните? В пещере у Челкеля?

– Так ты его встретил? – Косухин, хмыкнув, недоверчиво взглянул на Арцеулова. – Откуда ж он здесь взялся?

– Значит, вы его больше не видели?

– Откуда? Скажешь еще!

Все стало ясно. Никто Степану ничего не поручал. Или бестолковый Косухин попросту ничего не понял.

– В полночь нам должны передать что-то важное, – про «тень» и все прочее он решил не говорить. – По-моему, это как-то касается Шекар-Гомпа.

Степа никак не реагировал, и Арцеулов поспешил добавить:

– Старик посоветовал нам разделить то, что получим, на две части…

– Ага, – кивнул Степа, – чтоб сохранней было… Обдурили тебя, интеллигент! Дом – пустой, я его за вечер весь облазил. Все вынесли. Только книжки валяются, да и те все оборванные – раскурили, чердынь… И ни души…

– Посмотрим. Скоро полночь. Степан, а почему вы не верите? После того, что с нами было!

– А что было? Или ты во все эти призраки веришь?

– А вы считаете, что все это – таинственные явления, объясняемые с научной точки зрения? – усмехнулся Арцеулов. – И Шекар-Гомп тоже? И собачки ваши?

– Они не мои! – Косухин говорил зло, и Ростиславу подумалось, что его приятель сам не верит своим словам. – Шекар-Гомп – это научный центр! А собаки – это, ну… опыты… Биология, язви его!.. И призраки – это всего лишь излучение… как его… некробиотическое…

– А Венцлав – старый большевик с дореволюционным стажем, – кивнул Арцеулов. – Степан, что они с вами сделали?

Косухин не ответил, но Ростиславу стало ясно: с красным командиром что-то не так. Правда, лунный свет обманул – внешность у Степы осталась такой, как раньше – он и не думал стареть. Но прежнего задиристого Косухина уже не было. Казалось, Степу лишили сил: он уже не наступал, агитируя за «чердынь-калуга, мировую революцию», а лишь устало отругивался, причем не своими, а явно чужими словами.

– Пора, – Арцеулов вновь щелкнул зажигалкой. Стрелки подбирались к двенадцати. – Оружие не прячьте…

– Да нет там никого! – Степа послушно достал маузер. – Ладно, раз уж приехали…

Тяжелая дверь со скрипом отворилась. В доме стояла мертвая тишина. Лунный свет падал на ободранные стены, обломки мебели на полу, на голые рамы, висевшие среди обрывков обоев. Прямо перед ними начинались широкие ступени мраморной лестницы.

– Это на второй этаж, – сообщил Косухин. – Пусто там…

И в то же мгновение появился свет: не серебристый отсвет луны – огонь был теплый, трепещущий, он шел откуда-то сверху, медленно приближаясь. Степа шумно вздохнул и поднял маузер.

– Спокойно… – Арцеулов щелкнул затвором карабина.

Свет становился ярче – горели свечи, и Ростислав успел сообразить, что тот, кто спускается к ним, наверняка несет с собой подсвечник. И тут блеснули огоньки – из темноты не спеша выплыла высокая фигура, державшая в руке большой старинный канделябр.

– Ах ты! – Косухин резко выдохнул. – Пусто ж было!..

Человек не спеша спускался. Теперь уже можно было хорошо рассмотреть его – худого старика в роскошном темном халате. Длинное, гладко выбритое лицо было спокойно и невозмутимо. Но – странное дело – в огромной прихожей, где отчетливо слышен любой звук, шаги неизвестного были неразличимы, словно он ступал по толстому ковру. Ростислав присмотрелся. То ли неровный отсвет свечей сыграл с ним шутку, то ли зрение пошаливало, но Арцеулову показалось, что ноги незнакомца ступают, не касаясь каменных ступеней…

Человек спустился по лестнице и медленно поднял канделябр, всматриваясь в лица гостей. Косухин не выдержал и кашлянул.

– Добрый вечер, сударь! – Арцеулов поздоровался самым спокойным тоном, словно завернул на огонек к давнему знакомому.

– Здрасьте! – добавил от себя Степа.

Худое старческое лицо оставалось невозмутимым. Короткий вежливый кивок – и незнакомец, медленно повернувшись, вновь ступил на лестницу.

– Эй, товарищ! – позвал Степа, но старик уже перешагнул через ступеньки. Шел он ровно, плавно и как-то неестественно. Присмотревшись, Арцеулов понял: ноги ступали твердо, но чуть-чуть не доставали до ступеней, словно незнакомец шел по какой-то другой лестнице, не видимой глазу.

– За ним! – рассуждать было некогда. Их встретили – и скоро все должно было разъясниться.

Старик поднимался по лестнице по прежнему молча. Канделябр ровно горел в его руке, пламя свечей стояло неподвижно, словно не чувствуя движения воздуха.

Косухин думал о другом. Похоже, появление незнакомца в пустом доме до сих пор смущало его.

– Все ж осмотрел! – вздохнул он и неуверенно прибавил: – Стало быть, через черный ход… Да откуда – пусто же кругом!

Арцеулов вспомнил о разоренном склепе, застывшем в холодных лунных лучах, но промолчал.

Второй этаж был темен. Лестница выходила в коридор, и черноту прогонял лишь неровный огонь свечей. Здесь также все было разбито, обои лохмотьями свисали со стен, но несколько картин – старинных, потемневших от времени портретов – все еще смотрели из позолоченных рам. Ростислав вспомнил свой сон – и стало не по себе…

Высокая фигура двигалась беззвучно, ровно светил огонь свечей, и казалось, коридор никогда не кончится. Но вот, не доходя нескольких метров до высоких белых дверей в торце прохода, провожатый остановился и шагнул налево.

– Библиотека там, – шепнул всезнающий Степа. – А направо – кабинет…

Двери были сорваны. На полу желтели страницы разорванных книг, но большинство полок и шкафов были пусты. То, что собирали хозяева усадьбы долгие десятилетия, пропало навсегда. Ростислав скрипнул зубами: он так и не смог привыкнуть к таким картинам. Впрочем, могло быть и хуже – здесь хоть стены уцелели.

Старик поставил подсвечник на стол и оглянулся. Лицо было по-прежнему спокойно, но в глазах светились гордость и, одновременно, страдание. Худая рука указала на одну из полок, почти пустую, на которой сиротливо лежали два золоченых тома Полного Свода Законов.

– Так чего нам, товарищ… книжки брать? – не удержался Косухин.

Рука вновь повелительно указала на пустую полку, затем старик подошел к огромному шкафу и достал толстую старинную книгу. Зашелестели листы; рука разгладила один из них, костлявый палец на миг задержался на цифре, обозначавшей страницу. Незнакомец кивнул и повернулся, чтобы уйти.

– Постойте! – Арцеулов ожидал объяснений. – Что нам делать?

Но старик уже уходил. Он шел не обратно, в коридор, а налево, где темнела еще одна дверь, из-за которой пробивался серебристый лунный свет. На мгновение темный силуэт закрыл его, и незнакомец исчез.

– Эй, товарищ! – Степа сорвался с места и поспешил следом. Вернулся он через минуту, и вид у него был весьма растерянный.

– Пропал, чердынь-калуга! Ход там в стене, что ли?

Арцеулов улыбнулся. Красный командир Косухин всегда предпочитал научные объяснения.

– Слушай, чего нам делать-то? – Степа обошел всю библиотеку и озадаченно потер лоб. – Книжки, что ль искать?

Ростислав не ответил: следовало подумать. «В полночь тень передаст тайну». Но эту тайну следовало еще отыскать.

Косухин добросовестно перетряс оба тома Свода Законов и без всякого почтения швырнул их на пол:

– Это нам без надобности, чердынь-калуга! Отменено именем революции…

– Стена, – негромко подсказал Ростислав. Косухин замер от удивления, затем хлопнул себя по лбу и осторожно простучал деревянную обшивку.

– Пустота! – удовлетворенно сообщил он. – Ну, Слава – ты голова! А я, дурень, за книжки взялся!

Арцеулов достал из-за пояса большой саперный тесак и вставил лезвие в узкую щель. Пришлось повозиться. Наконец, плотная доска скрипнула и поддалась.

– Ну-ка, беляк, тащи свечи! – распорядился вошедший в азарт Степа. – Сейчас увидим… А пыли, пыли-то!..

За стеной оказалась глубокая ниша. Пыль покрывала темную поверхность металла.

– Сейф! – прошептал пораженный Косухин. – Добро буржуйское! Не увезли в Париж, сволочи! Ростислав, бомбы есть?

– Остыньте, комиссар! – Арцеулов отстранил Степу и начал внимательно осматривать находку. Вделанный в кирпичную стену сейф был невелик, но крепок, и даже граната не взяла бы надежный металл.

– Цифровой замок, – Арцеулов постучал ногтем по металлу. – Здесь рукоятки, надо поставить четыре цифры…

– Это и ежу ясно, чердынь-калуга! – обиделся Косухин. – Навидался я сейфов! Эх, до утра вертеть придется!

– Книга, – вновь подсказал Ростислав. Степа вначале не понял, а затем подскочил к столу и осторожно поднял огромный том.

– Не закрывайте! – Арцеулов был уже рядом, неся подсвечник.

Старинный готический шрифт, широкие поля, странные завитушки вверху и внизу… Давно, очень давно напечатана эта уже никому не нужная книга.

– Ну и буквы! – возмутился Степа, добросовестно изучая непонятный текст. – Выдумали, буржуи…

Нет, содержание старинной книги явно ни при чем. Арцеулов постарался вспомнить еще раз: рука старика открывает книгу, затем палец скользит по странице…

– Какой номер? – он постарался, чтобы голос звучал спокойно: не хотелось спугнуть удачу. – Степан, номер страницы? Сколько цифр?

– 1269-я… Четыре цифры… – Косухин помотал головой и вздохнул. – Слышь, Ростислав, ну чего ты такой умный? Даже противно!

– А нечего у красных служить! Сами наберете, любитель сокровищ? Только набирайте, начиная с первой, по порядку…

Дверцу решили открывать осторожно, но ничего и не случилось – замок клацнул и тяжелый металл стал медленно поддаваться. Косухин уже стоял наготове, держа подсвечник.

Вначале Ростиславу показалось, что в сейфе пусто. Но, присмотревшись, он увидел что-то плоское, похожее на небольшую книгу. Он кивнул. Степа нетерпеливо сунул руку, затем выпрямился и разочарованно выдохнул:

– Тю, деревяшки! Ну, чердынь-калуга, обдурили!

Находку положили на стол. Свет упал на сложенные в стопку деревянные таблички. Арцеулов всмотрелся:

– Буквы… Здесь что-то написано!

Деревянная поверхность табличек изрезана рядами странных, ни на что не похожих знаков. Их было много, они теснились по всей поверхности, обрываясь у самого края.

Табличек оказалось четыре, одна из них – самая маленькая – расколота на три части.

– Наука! – констатировал Степа то ли уважительно, то ли с оттенком снисхождения. – Это для Тэда. Артефакт…

Арцеулов был тоже немного разочарован. Впрочем, смысл находки ясен: надпись надо прочесть. «Воспользуйся тайной – или храни ее для того, кто сделает это вместо тебя»…

– А вот еще! – Степа вновь заглянул в сейф. – Каменюка какая-то…

На Степиной ладони лежал плоский камень в форме круга, чуть оббитый с боков. Похоже, когда-то он был обшит металлом, но чьи-то руки ободрали окантовку.

– Драгоценный? – тон Косухина был настолько искренен, что Ростиславу вновь стало весело. Камень был внешне обычным – серым, с гладко полированной поверхностью. Он осторожно провел ладонью – рука почувствовала холод, Арцеулов уже хотел передать камень Степе, но вдруг замер. Гладкая поверхность потемнела, по коже заструилась ровная сильная энергия. Он отдернул руку – ладонь занемела.

– Степан! Вы слышите меня?

Косухин, все еще изучавший пустой сейф, вздохнул и повернулся.

– Нам пора уходить. Здесь опасно оставаться…

– Ага, точно, – кивнул Косухин и скривился. – До утра вернуться надо, а то комиссар измену припишет… Ладно, забирай эту ерунду… Как раз для Тэда…

Арцеулов аккуратно сложил таблички, жалея, что не захватил с собой ничего подходящего, чтобы завернуть находку. Рука взялась за странный камень, и тут он вспомнил. «Одному не унести, половину спасет спасший тебя»…

– Степан, возьмите, камень, – решение пришло внезапно. Конечно, надписи на табличках – это важно, но в камне было что-то особенное.

– На память? – удивился Степа. – Эх, если б сапфир был!

Ростислав усмехнулся: Камень Спасения был надежно зашит в подкладке френча.

– Косухин!.. Этот камень – не простой, понимаете? Его нужно сохранить. Даже если меня убьют…

– Типун тебе! – Степа фыркнул. – Можешь не уговаривать – надо, так возьму.

Он аккуратно спрятал камень в полевую сумку.

– Храните его у себя. Если что – передайте этому своему приятелю – Лунину, если не ошибаюсь. У меня есть его адрес.

– Ага, Коля Лунин… Он сейчас комиссар в Стальной дивизии. Ладно, понял. Камень тебе отдать?

Арцеулов постарался сообразить. Война! Между ними вновь будет линия фронта!

– Сделаем так… Храните его у себя – скажем, год. Если я не появлюсь

– перешлите камень Валюженичу. Только расскажите ему все…

– Понял! – Косухин задумался и покачал головой. – Ну, а если я… не появлюсь, чердынь-калуга, – камень перешлют Кольке Лунину. Я напишу ему – он тебе отдаст. Только не говори, что ты беляк: он вашего брата на дых не переносит…

Они вышли на крыльцо, и Арцеулов с удовольствием вдохнул свежий ночной воздух. Степа нетерпеливо переминался с ноги на ногу:

– Ну, пора мне… Здорово, что увиделись! А то поехали со мной, чердынь-калуга! У меня помощник тоже из ваших, из офицеров, но такой дурень! Послужишь с полгода, потом получишь полк, а то и дивизию!

Арцеулов невольно засмеялся: Степино предложение не обидело – скорее, привело в хорошее настроение:

– Нет, Степан. Присягу один раз дают. Так что достою до конца… Это вы бы подумали! Служить этим Венцлавам…

Косухин зло дернул головой:

– Я, беляк, служу делу трудового народа! С Венцлавом разберусь – дай срок! А не я – так другие! Ладно, видать, не столкуемся…

Арцеулов не ответил. Спорить со Степой о трудовом народе не хотелось, а с Венцлавом Косухину не управиться. Во всяком случае, одному.

– Вот чего, Ростислав, – Косухин заговорил тихо, не поднимая глаз. – Если ты такой несознательный… Поезжай в Париж, найди генерала Богораза (у Тэда адрес есть). Он тебя сведет с вашим главным – этим… князем Александром. Они «Мономахом» занимаются, ты им нужен будешь. Только сейчас уезжай. Учти, Крым возьмем – пленных не будет…

– Понял, – в эту секунду Косухин показался ему совсем взрослым, куда старше его самого. – Спасибо, Степан. Только я не уеду. Выживу – останусь в России и найду вас… Обещайте, что без меня вы ничего не будете делать. И никому не говорите о Шекар-Гомпе. Вдвоем нам будет легче. Хорошо?

Степа секунду помолчал, затем кивнул и пожал Ростиславу руку. На этот раз его ладонь была холодна, как лед.

– Бывай, интеллигент!.. Хоть в бой не суйся, чердынь-калуга: пуля-дура. Эх, чему вас учили, образованных!..

Степа махнул рукой и не оглядываясь шагнул в темноту. Через минуту послышалось лошадиное ржание и удаляющийся топот копыт…

Арцеулов вздохнул и направился туда, где был привязан его белый в яблоках. Все кончилось. Краснопузый Степа уехал командовать своим 256-м полком, и он вновь оставался один.

Таблички, аккуратно завернутые в сменную рубашку, были уложены в вещевой мешок. Бомбы Арцеулов прицепил к поясу – на всякий случай. Оставалось взглянуть на карту.

Ростислав пустил коня рысью и – что делать вообще-то не полагалось – закурил, перебирая в памяти события этой ночи. С табличками он решил не медлить, сразу же снять копии, а заодно показать Андреичу. Правда, об этом думалось как-то вскользь. Арцеулов никак не мог забыть Степу. С красным командиром что-то не так.

Ростислав многое понял из недоговоренного. Степана арестовали и велели молчать. Похоже, все им виденное считалось у красных высшей государственной тайной. «Они же все знали!» Сам Арцеулов не сомневался в этом ни секунды. Бедняга Косухин! Умный же парень, но повелся на своей мировой революции и бесплатной вобле!

Что ж, так даже лучше. Пусть они оставят Косухина в покое. Он найдет Степу, а там уж Бог рассудит… Бывший марковец и фанатик-краснопузый вместе, пожалуй, могут стоить роты…

Меланхоличный жеребец равнодушно перебирал ногами. Мерная езда постепенно начинала убаюкивать. Захотелось спать – давняя фронтовая привычка использовать каждую минуту между боями. Арцеулов встряхнул головой: не хватало еще заснуть прямо в седле! И тут же понял, что рано успокоился.

Вокруг все спокойно, даже дальняя канонада стихла, лунный свет заливал степь, но что-то было определенно не так. Прежде всего, он не узнавал местности. Вначале Ростислав решил, что задремал и немного сбился с дороги. Лихорадочно обернувшись, он стал искать примеченные вечером ориентиры. Нет, он не мог сбиться! Звезды не обманывали, он ехал верно. Изменилась сама степь.

Земля стала неровной. Луна освещала резкие стрелки оврагов, взгорбившиеся холмы и полоску леса у самого горизонта. Неведомым образом он заехал совершенно не туда! Арцеулов чертыхнулся, остановил коня и полез за картой. Ему было стыдно. Заблудиться на ровном месте, с картой, компасом, при безоблачном звездном небе!

И тут Ростислав почувствовал опасность. Это тоже была привычка, еще с германской. По спине волнами прошла дрожь, застучало в висках, а где-то под сердцем словно открылась смертельная пустота. Он еще раз оглянулся: странный пейзаж, освещенный мертвенным серебристым сиянием, казалось, был безмятежен. К черту! Арцеулов привык верить своим чувствам. Он соскочил с коня, и тут внезапно повеяло холодом. Ростислав не успел даже схватиться за наган – черная птица пронеслась над самой головой и пропала в лунном свете. Заржал конь, словно чуя беду.

Правильнее всего вскочить в седло и мчаться без оглядки. Но куда? Карта была уже развернута, он щелкнул зажигалкой и стал лихорадочно рассматривать мелькавшие перед глазами топографические значки. Нет, ничего понять нельзя! Конь вновь заржал, рванулся и попытался стать на дыбы. В глазах животного плавал ужас, удила покрылись пеной.

«Волки?» – мысль была нелепой. Волков в Таврии почти что не осталось, тем более летом они не нападают на людей…

Конь бился, и Ростислав понял, что не удержит обезумевшего белого. Оставалось снять с седла вещевой мешок и карабин. Коня он отпустил – и животное рвануло куда-то за холмы, но уже через пару минут вернулось, словно ожидая защиты у человека. Присмотревшись, Арцеулов заметил, что белого в яблоках бьет крупная дрожь.

Позиция была никудышней: склон кургана – за спиной; но все же получше, чем в чистом поле. У него был карабин с несколькими обоймами, две ручные бомбы и наган. Вполне хватит, чтобы подороже продать жизнь.

Но врагов не было. Конь немного успокоился и теперь покорно стоял рядом – правда, не даваясь в руки. Арцеулов внимательно осматривал белесую степь. Верхушки колосьев высокой травы недвижно застыли в лунном свете, и Ростислав вновь вспомнил свой вчерашний сон. И тут что-то изменилось. Вначале он не мог сообразить, потом понял: издалека, от ровной полоски леса, накатывалось странное облако. Туман, совершенно невозможный в такую сухую ночь, надвигался с огромной скоростью, словно белые волны хлора, которые пускали германцы в далеком 15-м…

Уходить было некуда. Правда, туман опасен лишь сыростью, но за белесой дымкой могли скрываться враги. Он даже не успеет перезарядить карабин…

Луна начала меркнуть: белые клочья заволакивали небосвод. Туман наползал отовсюду, со всех сторон. Похолодало, но в воздухе по-прежнему не было сырости, словно перед ним не облако пара, а что-то совсем другое. Арцеулов всерьез подумал о газе и даже вдохнул поглубже воздух. Но отравы не чувствовалось, лишь откуда-то еле заметно донесся запах гнили…

Лунный свет погас. Туман накрыл Арцеулова, разом отрезав от всего мира. Он не был густым – сквозь пелену тускло проглядывал контур лунного диска можно разглядеть склон кургана и степь на сотню метров кругом. Оставалось ждать. Если это всего-навсего нежданный туман, он скоро рассеется и можно будет поискать дорогу…

И тут вновь по спине пробежали мурашки. Сквозь пелену промелькнула тень…

Ростислав всматривался в туман. Сердце билось резкими толчками, и ощущение смертельной опасности нарастало с каждой секундой. Хотелось щелкнуть затвором и посылать в белесое облако пулю за пулей – просто так, чтобы не чувствовать собственного бессилия. Конечно, это невозможно: патронов – в обрез, а обнаруживать себя раньше времени опасно. Минуты текли за минутами, и тут он увидел еще один силуэт, затем третий, четвертый…

Конечно, это не волки. Перед Ростиславом были двуногие. Поразила одна странность: фигуры двигались не на него и не мимо. Неизвестные бежали вдоль кургана, по огромному кругу, скрываясь в тумане и вновь возникая из него. Бежали как-то странно, но разглядеть подробности было трудно.

На минуту темные силуэты исчезли. Ростислав подумал, что неизвестные отправились своей дорогой. Но тут луна на миг выглянула из тумана, и Арцеулов понял, что ошибся. Враги – о друзьях в такую ночь не думалось – оставались здесь. Их было много черных силуэтов, выстроившихся ровной цепью вокруг кургана. Они не стояли – фигуры двигались, бежали по кругу, образуя живое кольцо.

Луна исчезла. Туман вновь надвинулся. Враги оставались невидимыми, что лишь усиливало тревогу. Конь снова заржал, ударил копытами и помчался вперед. Через несколько секунд ржание послышалось вновь, белый в яблоках вернулся. Теперь он не убегал, а испуганно топтался на месте. Конь уже не ржал – он, казалось, кричал, умоляя о помощи. Арцеулов скрипнул зубами, но помочь было нечем. Он вновь вгляделся в туман, чертыхнулся и понял, что надо отступать. Вершина кургана была за спиной. Ростислав закинул за спину карабин, подхватил вещевой мешок и стал быстро подниматься.

С вершины было видно лучше. Туман вновь ненадолго поредел, и лунный свет упал на застывшую в молчании степь.

Враги не ушли. Они были близко – ровный круг черных фигур, мерно и быстро бегущих вокруг кургана. Точнее, это не был круг – неизвестные бежали по кривой, постепенно сужавшейся, чтобы сойтись как раз у подножия. Что-то знакомое вдруг вспомнилось Ростиславу. Он не видел такого, но читал: так бежали бесы в дантовском аду…

Теперь сквозь неистовое ржание коня до Арцеулова доносился иной звук

– низкий и тихий вой. Запах гнили усилился, а холод начинал пробирать до костей.

Ростислав вскинул карабин, но сдержался. Черных фигур слишком много – не меньше сотни. Пока они просто бежали – мерно, не зная усталости, медленно сужая петлю.

Он не ошибся: те, кто подступал к нему из тумана, бежали как-то странно. Движения были медленны, черные фигуры словно зависали в воздухе, прежде чем коснуться земли. Ростислав понял: это не люди…

Враги были еще далеко, к тому же, мешал туман, но кое-что Арцеулов уже мог разглядеть. Удлиненные головы почти без шеи, руки, достающие до колен, горбатые спины. Но это не главное – нечеловеческими казались движения, позы, даже наклон головы. Во всем этом было что-то чужое, и, одновременно, как будто знакомое, уже виденное…

Вой стал громче. Черные силуэты задвигались быстрее, цепочка стала заметно приближаться. Кривая, по которой двигались твари, смыкалась.

Вновь заржал конь. Животное было в пене, оно билось, не находя выхода, и вдруг галопом устремилось вперед, прямо на бегущие тени.

Арцеулов затаил дыхание. Конь несся как стрела, но внезапно, не доскакав нескольких шагов до мерно бежавших тварей, неистово заржал и отпрыгнул в сторону. Те, казалось, не обратили ни малейшего внимания, продолжая бесконечный бег. Конь секунду постоял и вновь бросился вперед, напролом. Серые тени были уже рядом, и тут жеребец прыгнул, надеясь перелететь через строй врагов. Тщетно – копыта бессильно ударили по воздуху, и тут со всех концов к жеребцу потянулись руки – нет, не руки – мохнатые когтистые лапы. Вновь послышалось ржание, но уже полное боли и отчаяния. Арцеулов видел, как от бегущей шеренги отделилось несколько тварей. Ржание перешло в тоскливый, почти человеческий крик и оборвалось. Остальные продолжали свой бег, подбираясь все ближе к подножию кургана.

Теперь сомнений не было Арцеулов вскинул карабин и аккуратно прицелился прямо в темную кучу, копошившуюся над упавшим конем. Выстрел прозвучал неожиданно громко. Ответом был дружный вой. Твари еще более ускорили бег, и сквозь туман Ростислав уже мог разглядеть обращенные к небу глаза, горевшие желтым огнем. На миг вновь выглянула луна, и он увидел их – лохматых, с узловатыми кривыми ногами, с головами, напоминающими волчьи. Но тут вновь нахлынул туман, и Ростислав так и не понял, сумел ли он разглядеть своих врагов или просто разгулялись нервы…

Тоскливый вой не прекращался, становясь все громче. В ушах звенело. Арцеулов вновь выстрелил. Ему показалось, что одна из фигур упала, но тут же вскочила и побежала дальше. Круг смыкался, теперь твари бежали тесно, почти касаясь друг друга. Еще несколько пуль – одна из серых теней исчезла, но остальные продолжали свой мерный бег…

Ростислав рванул с пояса гранату, и тут же застыл. Откуда-то донесся вой – но не тоскливый, а грозный, полный силы и вызова. На миг твари стихли, а затем завыли сами, но уже вразнобой. В их голосах слышалась радость и, одновременно, страх. Что-то приближалось из тумана. Арцеулов понял: серые твари – лишь загонщики, а главный охотник еще в пути.

И тут он увидел это. Что-то огромное, бесформенное приближалось к кургану. Черное, похожее на ползущую по земле тучу, оно, казалось, плыло над травой, но мерный топот свидетельствовал, что враг ступал по земле, сотрясая все вокруг. Волосы на голове зашевелились. Арцеулов не боялся Венцлава и его псов, испытывая лишь омерзение к нелюдям. Даже эти волкоголовые страшили только численностью – сто на одного. С гранатами он взялся бы справиться с дюжиной – и не дрогнул. Но то, что мерно шагало сквозь туман, не имело ничего общего с миром людей. Громадное, выше самых высоких деревьев, оно куталось во тьму, еще более черную, чем ночь, неторопливо приближаясь к добыче. Ничто – ни оружие, ни крестное знамение не в силах задержать этот неспешный ход.

Проклятые твари уже крутились возле самого подножия кургана, взвизгивая и сверкая желтыми глазами. Арцеулов не смотрел на них – он ждал, всматриваясь в темноту. Черное пятно, скрывавшее того, кто пришел за ним, приближалось с каждой секундой. От шагов дрожала земля, твари истошно выли, и Ростислав чувствовал себя муравьем, которого сейчас разотрут по сухой траве. Он не был готов к такому. Арцеулов согласен был схватиться в последнем бою с краснопузыми, с бандитами Упыря, даже с тварями Венцлава. Но боя не будет – его сомнет, раздавит сила, привыкшая расправляться не с людьми, а с кем-то куда более мощными. И в таком поединке у бывшего марковца шансов нет…

Старик предупреждал: «Вокруг – смерть… подарок выручит и защитит…» Да, смерть рядом. Арцеулов бросил бесполезный карабин и, подумав, положил рядом гранату. Еще минута – и он просто сорвет чеку. Значит, напрасно Степан поил его водой на Белой и спасал среди руин Александровска. Как говорят господа матросы, амба…

Он вновь подумал о «подарке». Рука сама собой полезла в полевую сумку, но Арцеулов так и не решился достать рожок. Это казалось смешным: древняя, патриархальная магия, рассчитанная на отражение внезапного налета или ночных страхов, – и то, что двигалось к нему. Силы слишком не равны.

Внезапно бесконечный бег вокруг кургана прекратился. Твари замерли, словно готовясь к нападению. Грозные шаги подбирались все ближе, черные пятна тьмы стали редеть, сквозь них начали обозначаться смутные, колышущиеся контуры. Ослепительно-белый свет ударил из темного облака, словно у того, что двигалось к кургану, открылся громадный светящийся глаз. Но, странное дело, Арцеулову показалось, что белое око не испускает свет, напротив. То, что светилось среди черноты, словно втягивало свет в себя, желая выпить его, оставив лишь беспросветную тьму…

Твари у подножия кургана зашевелились. Вначале Ростиславу показалось, что они вот-вот ринутся в атаку, но затем он понял: предстоит иное. Враги быстро перемещались влево и вправо, освобождая широкий проход. Загонщики выполнили свою работу, настал час охотника.

«Вокруг – смерть… подарок выручит и защитит». Арцеулов вновь расстегнул сумку и нащупал рог. В спасение он не верил, но привычка выполнять приказы превозмогла. Пусть не думают, что он потерял голову от страха. Может, и не плохо, что последним звуком, который ему придется услышать, будет зов рога Гэсэра…

Арцеулов решился. Миг – и рожок уже в руках. Послышался громкий испуганный визг: серые твари вопили, указывая на него когтистыми лапами. Другие, отбегая назад, оглядывались на надвигающуюся смерть, словно прося поспешить.

Вновь блеснула надежда. Выходит, и на эту мразь есть управа! Ростислав приложил эвэр-бурэ к губам и резко затрубил. Наступила тишина. Враги застыли, и вот где-то совсем близко прозвучал ответ: ровно и чисто пропела боевая труба…

Послышался свист и резкий конский топот. Белое око погасло, клочья тьмы сгустились, словно пытаясь защитить исполинского охотника. Косматые твари отбегали назад, испуганно перекликаясь. Вновь пропела труба. Стена тумана поредела. Откуда-то с запада налетел сильный теплый ветер, разгоняя белую мглу. Ярко вспыхнул диск луны – серебристый свет упал на неподвижно застывшую сухую траву вокруг кургана. Страшные загонщики исчезли, пропав в редеющей туманной мгле. Топот усиливался, вновь послышался дружный, с переливами свист, а затем чей-то сильный хрипловатый голос прокричал:

– Гей, хлопцы! А ну робы грязь!

Из-за кургана вылетели всадники. Их было шестеро – крепких хлопцев в смушковых шапках и богатых кафтанах. Под луной сверкали вынутые из ножен сабли, породистые кони приплясывали и нетерпеливо ржали.

«Махновцы», – пронеслось в голове, но страха не было. В эту минуту Арцеулов был рад и махновцам.

Трое всадников повернули коней и бросились прямо на отступающую стену тумана. Ростислав видел, как тает белая пелена, как распадается на части страшный черный силуэт, исчезая без следа.

Трое других остановили коней у подножия кургана. Арцеулов медленно подобрал карабин и начал спускаться.

Двое всадников были молоды. Из-под смушковых шапок улыбались безусые лица, кафтаны были расстегнуты, лунный свет падал на дорогую сбрую. Третий, в котором Арцеулов сразу же угадал командира, был явно постарше. Длинные усы побило проседью, из под шапки свисал седой чуб. Одет всадник был просто – куда беднее, чем его хлопцы, – но из-за туго затянутого кушака золотой отделкой сверкали старинные пистоли, а на рукояти кривой турецкой сабли тускло поблескивали самоцветы.

– Здоров будь, хлопче! – голос казался хриплым, низким, в нем звучали добродушие и легкая насмешка. – Ще живый?

– Здравствуйте… – ухо привычно отметило малороссийский говор. Значит, все-таки махновцы или какой-нибудь из бесчисленных повстанческих отрядов, бродивших по таврической степи…

Ростислав поднял глаза и увидел, что туман исчез. Ночная степь дышала покоем, словно все случившееся просто пригрезилось.

– Панэ бунчужный! – трое всадников возвращались, пересмеиваясь и поигрывая саблями. – Чисто! Накажеш наздогнаты?

– Досыть з ных! – тот, кого называли бунчужным, бросил саблю в ножны и ловко соскочил с седла. – Бильш нэ сунуться!

Он был невысок ростом, пониже Ростислава, но широк в плечах и костист. Чувствовались долгие годы, проведенные в седле, среди битв и походов.

– Подполковник Ростислав Арцеулов! – рука привычно взлетела к козырьку. – Благодарю вас, господа! Выручили.

Хлопцы недоуменно переглянулись. Ростислав не понял, что их так удивило – не появление же врангелевского офицера возле линии фронта!

– То пан нэ простый жолнеж? – бунчужный виновато покачал головой. – А я його мосць хлопцем назвав! То пан полковник такый молодый…

– Помилуйте, что за счеты! – Арцеулов даже рукой махнул. – Вы меня от смерти спасли…

– То нэ смэрть… – бунчужный оглянулся. – То нэ смэрть, панэ Ростиславэ. То мара. Воны вжэ сами мэртви – погынули в давни викы. Тилькы в таку нич воны сылу мають… Ну що, хлопцы, перепочинэмо…

Всадники соскочили с коней и окружили Арцеулова. Он заметил, с каким интересом они разглядывают его форму и оружие. Ему самому стало любопытно: повстанцы (если его спасители, конечно, из их числа) были обмундированы крайне живописно. На ум тут же пришла известная картина Репина из Русского музея. Впрочем, он слыхал, что махновцы и прочие «батьки» любили щеголять в давних запорожских нарядах.

– З якой армии, панэ? – поинтересовался один из хлопцев с серьгой в левом ухе и большим шрамом через все лицо. – Чи нэ поляк?

– Почему поляк? – поразился Ростислав. – Русский я, из армии барона Врангеля.

Ответом было удивленное перешептывание. Бунчужный покачал головой:

– Нэ дывуйтэся, хлопци! Пан Ростислав и сам здывувася… Кого тилькы вночи не зустринэш!.. А ну, краще зложить багаття. Пересыдымо до ранку – и гайда…

Арцеулов не понял, что означает «багаття», но тут же сообразил: хлопцы принялись собирать сухую траву и какой-то деревянный хлам, валявшийся на кургане. Вскоре вспыхнул огонь, и тьма отступила. Ростислав машинально отметил еще одну странность: один из хлопцев зажигал костер не спичками и не зажигалкой, а неким приспособлением, высекавшим искры.

«Наверно, огниво, – Арцеулов лишь покачал головой. – Ну надо же!..»

Впрочем, разруха, охватившая бывшую империю, приучила и не к такому.

– Сидайтэ, панэ Ростиславэ, – пригласил бунчужный. – Посыдымо, люлькы попалымо.

Арцеулов опять не понял, но все стало ясно, когда тесно сгрудившиеся у костра хлопцы достали большие, украшенные резьбой трубки и стали неторопливо набивать их из вышитых кисетов.

– Папиросы, господа! – Арцеулов поспешил достать пачку «Дюшеса». Ответом были удивленные взгляды. Ростислав пожал плечами и щелкнул зажигалкой.

Хлопцы переглянулись, руки несмело потянулись к пачке. Лишь бунчужный, усмехаясь, поблагодарил, но закурил все-таки свою «люльку».

– Хытро, – заметил один из хлопцев, дымя «Дюшесом». – Нэ бачив такого. Хиба що з Нимеччины прывэзлы…

Арцеулов уже не удивлялся. В самом деле, в ночной таврической степи можно встретить кого угодно. Даже тех, кто никогда не курил папирос.

– Що ж вы нас, панэ, так пизно покликали? – поинтересовался бунчужный, затягиваясь «люлькой». – Чи сами думалы нежить розигнаты, як Козьмодем'ян?

– Растерялся, – честно признался Арцеулов. – Да и не верил как-то, что рог поможет…

– То риг знатный, – старшой внимательно оглядел подарок Джора и вернул Ростиславу. – Сыла в нему велика – з морського дна пидняты можэ. В тэбэ песыголовци мэртво вчепилися. Самого позвалы!..

«Самый» – то, что надвигалось, окутанное тьмой. Даже у горящего костра старый воин не решался произнести его имени. По телу Арцеулова пробежала запоздалая дрожь.

– Тилькы здаеться мени, помылылыся воны, – продолжал бунчужный. – Не вас йим було потрибно. Того, що вони шукали, в вас нэмае…

Вначале Арцеулов не понял, а затем вспомнил. Камень! Он отдал камень Степану! Он представил, что Косухина тоже перехватили в пути. А ведь у краснопузого нет с собою подарка Джора!

– Мы… Мы с другом были в Безбаховке, – нерешительно начал он. – Там…

– Знаю, хлопче, – кивнул бунчужный, похоже, забыв на время о том, что к Ростиславу надлежало обращаться «пан». – Велыка за вамы сыла, якщо старый граф передав вам цэ… А за свого товариша не бийся, йим його не взяты. Пэкэльный вогонь на ньому…

И вновь Арцеулов ничего не понял. «Пэкэльный», вероятно, означало «адский». Конечно, он под горячую руку именовал краснопузых «антихристами», но не в буквальном же смысле!

– То що ж, панэ бунчужный, того хлопця й дидько не визьмэ? – удивился один из парней.

– Дидько – не в ночи його спомынаты – не скажу, – с достоинством ответил старшой. – А оця нежить не визьмэ. Я ж кажу – пэкэльный вогонь. Хто його бачив, того воны бояться…

Адский огонь! Но откуда? Ростислав вспомнил – Морадабад, грязный, в лохмотьях жрец страшной богини Кали. Он тоже испугался Степана! Красный отсвет «Головы Слона» – вот что отпугивало служителей тьмы.

– Його що, нияка смэрть не визьмэ? – продолжал допытываться любопытный хлопец. Бунчужный помолчал, выбил пепел из трубки и наставительно произнес:

– Не лизь куды не треба! Не твоя цэ справа. Смерть йому будэ вид людськойи рукы… Або вид того, кого вночи называты не можна. Тому пекло – дим ридный…

Арцеулов не поверил. В «пэкло» после нескольких лет Германской и Смуты вообще не очень верилось. Ад он увидел на земле. Но, похоже, излучение Красного Рубина и в самом деле отпугивало всякую нежить. Что ж, значит краснопузому хоть в чем-то повезло.

– Годи про цэ! – подытожил старшой. – Пану Ростиславу нэ варто слухаты ци дурни балачкы… Краще, Тымко, заспивай нам. Воно й вэсэлишэ будэ – швидше нич скинчиться…

Тымко – вероятно, Тимофей – согласно кивнул и спустился вниз, к лошадям. Через минуту он вернулся, неся странный инструмент, чем-то напоминающий лютню.

– Позвольте, господа! – заинтересовался Ростислав. – Это, по-моему, бандура?

– Ни, панэ, – усмехнулся Тымко. – Бандуру я й нэ бачыв. Це – кобыз турецький. У Трабзони узяв…

Арцеулов удивился, как мог попасть молодой хлопец в Трабзон, но память подсказала: в 1916-м Кавказский фронт занял Восточную Анатолию. Вероятно, Тымко воевал где-то в войсках Николая Николаевича Юденича…

– Так, добрэ було в Трабзони! – кивнул другой хлопец, чуть постарше.

– Повни «чайкы» здобычи набралы! Лэдь не потоплы!

Арцеулов не понял, еще раз пожалев, что не знает малороссийского наречия. Может быть, «чайками» называют десантные корабли Черноморского флота…

– Грай, Тымко, – распорядился бунчужный. – Вин добрэ грае, – обернулся он к Арцеулову. – Пан зацный и мосцный звык до иншойи музыкы, але хай послуха й нашу…

– С удовольствием, – Ростислав поудобнее пристроился у костра, сообразив, что «кобыз» и малороссийская «кобза», наверно, похожи. Арцеулов много читал об украинской экзотике – слепых кобзарях, – но никогда их не слышал. Правда, Тымко ничуть не походил на несчастных «старцев», скитавшихся от села к селу. Молодой парень, с красивым смуглым лицом, с крепкими руками, привыкшими скорее к сабле, а не к беззащитным струнам…

Пальцы легли на деку. Наступило молчание, и вот тишину нарушил первый звук. Казалось, зашумело море. Пальцы осторожно перебирали струны, и Арцеулову вдруг стало казаться, что он слышит морской прибой, завывание ветра в корабельных снастях и видит низко сидящие в волнах черные лодки под белыми парусами. И тут он, наконец, вспомнил, что такое «чайки»… Музыка крепла. Казалось, волны вскипают и обрушиваются на тех, кто плывет на черных лодьях к далекому Трабзону…

И тут музыка стала другой – тихой, спокойной, словно ночной летний ветер. Тымко запел. Голос оказался неожиданно низкий, совсем не такой, каким он только что рассказывал о своем «кобызе». Вначале Ростислав плохо разбирал слова – малороссийское наречие с трудом давалось ему – но затем он освоился и стал слушать внимательно.

Тымко пел о степи. О покрытом ковылем просторе, протянувшемся от Дуная до Кавказских гор вдоль Черного Змеиного моря. В степи шумел ковыль, гулял ветер и мертвым бесконечным сном спали под высокими могилами забытые богатыри…

Голос певца внезапно стал резким и жестким. Смерть пришла с юга – от желтых перекопских песков. Быстрые, как смерч, всадники мчались от Змеиного моря, сжигая хаты и уводя уцелевших в далекий полон. Черные волны моря рассекали острые носы чужеземных галер, на которых стонали прикованные к веслам невольники. А с запада, от болот Полесья, надвигалась новая беда – пышноусые паны на кровных конях занимали город за городом. Черные вороны – латинские ксендзы – закрывали Божьи церкви, уничтожая дедовскую веру…

…И тут голос окреп. Не все погибли, не все покорились. Среди плавней великой реки, на маленьком острове, собрались последние рыцари этой земли. Без доспехов и пушек – с одними саблями выходили они на бой, защищая свой народ и свою веру. Один за другим гинули они, порубанные, застреленные, повешенные за ребро и посаженные на «пали». Но на смену приходили новые, и вот уже вырастала среди плавней рыцарская столица, где собиралось могучее войско, где рыцари держали совет и ковали оружие. И жили они там под Божьим законом, и была между ними великая правда, и великое равенство…

И вот объявился могучий вождь, новый Моисей, который вывел войско из плавней в широкую степь и воззвал к оставшиеся в живых, призывая восстать и окропить вражьей кровью поруганную землю. И восстал народ, засвистали сабли, загремели пушки – и покатились вражьи полчища за ковыльные степи, за полесские болота. Над освященной кровью землей засияло солнце великой свободы, и восстал на берегах могучей реки Новый Иерусалим – град Божий, сердце воскресшего народа…

Голос певца дрогнул. Затмилось солнце, надвинулись со всех сторон черные тучи. Умер великий вождь, у его гроба рассорились славные рыцари, и началась между ними рознь. Послали они за подмогой к вчерашним врагам, вновь полилась кровь – и гибель, руина, пришли на несчастную землю. Погас свет Иерусалима, и над страной был слышен свист сабель и вороний грай…

Музыка стала резкой, порывистой, голос посуровел и в нем загустела боль… Один из рыцарей-сподвижников ушедшего вождя тянулся к золотой булаве и позвал на подмогу лютых врагов из перекопских степей. А чтоб задобрить их, приказал отдать в рабство сотни христиан, надеясь купить этим победу и власть. Триста верных хлопцев погнали людей в полон на юг, к Змеиному морю, но не дошел никто. Гнев Божий упал на тех, кто исполнял неправый приказ. В степную землю ушли они, и навек легло проклятье над памятью трехсот, выполнивших приказ, но презревших народ и Бога…

Голос стал тих, пальцы едва касались струн, и над степью словно повеял тихий печальный ветер… Прошли века без славы и подвигов. Давно успокоились все – и правые, и неправые, – но триста проклятых до сей поры не ведают прощения. Днем, когда светит над степью беспощадное солнце, они лежат под высокой травой, где застали их смерть и позор, но в лунные ночи их тени выходят под степной ветер, блуждая между высокими могилами. И думают они, что все же не вечно проклятие, что смилуется Господь над великими грешниками, если помогут они тем, кого застало лихо среди ночи. Вот и спешат они на помощь, разгоняя проклятую нежить, спасая души живых, чтоб простилось когда-нибудь им. Не всякий увидит скитальцев – лишь иногда в лунную ночь блеснет под луной булатный турецкий клинок и ветер донесет еле слышное конское ржание…

…Тихо пели струны, перед глазами плыла ковыльная степь, из темной дали выезжали ряды молчаливых всадников в богатых кунтушах и смушковых шапках. Звенело золоченое оружие и негромко звучала печальная песня…

– Ростислав! Славик!

Перед глазами блеснуло солнце. Арцеулов удивленно привстал и поразился еще более. Солнце стояло уже высоко. Он лежал возле кургана, правая рука все еще сжимала монгольский рожок, а над ним склонились несколько взволнованных людей в привычной зеленой форме. Андреич – штабс-капитан Пташников – держал его левое запястье, считая пульс.

– Доброе утро – он ляпнул явно что-то не то, поскольку офицеры переглянулись, а Андреич возмущенно покачал головой:

– Ну, знаете, Славик!.. Доброе утро! Ищем вас уже полдня, а вы тут лежите – холодный, без пульса… Ничего себе доброе…

– То есть? – Арцеулов пружинисто вскочил. Чувствовал он себя превосходно, словно ночевал не в степи, а в гостиничном номере. – По-моему, я жив и даже здоров…

С ним не спорили, но посмотрели недоверчиво. Арцеулов оглянулся. Его вещи – карабин, наган и даже бомбы – лежали тут же. Рядом валялся вещевой мешок – открытый, выпотрошенный. Деревянные таблички лежали на траве, разбросанные чьей-то недоброй рукой.

– Все, паника отменяется! – Андреич удовлетворенно вздохнул, доставая папиросы. – Представитель ставки цел и невредим, срывание погон и отправка под трибунал откладывается до следующего раза… Славик, нельзя же так! Хоть бы предупредили…

– Извините, Андреич! – Арцеулов почувствовал себя кругом виноватым. За него отвечали. За него просто по-человечески волновались.

– Таки съездили в Безбаховку! – улыбнулся наконец штабс-капитан. – Оттуда?

Пташников склонился над травой, рассматривая находку. Лицо внезапно стало внимательным и строгим:

– Боюсь, я вас разочарую, Ростислав. Это скорее всего подделка прошлого века. Тогда этим многие баловались… Впрочем… Если все же не подделка…

Он покачал головой и аккуратно сложил таблички, не забыв соединить воедино осколки той, что была разбита. В движениях бывшего приват-доцента чувствовался многолетний навык, привычка к возне со столь любимыми Валюженичем «артефактами».

– Простите, господа! – Арцеулов обернулся к офицерам. – Не представляю, как я заблудился. Заехал Бог весть куда…

И тут слова замерли на языке. Прямо перед ним белели хатки Малой Белозерки. Он не доехал до села всего лишь пары километров! Вокруг расстилалась знакомая степь. Ни оврагов, ни далекого леса не было и в помине…

– Мы вас долго искали, господин подполковник, – заметил один из офицеров. – Хорошо, что унтер сообразил – орла увидел.

– Орла? – Ростислав вспомнил крымский лес и своего крылатого проводника.

– Так точно, ваше благородие, – охотно отозвался пожилой унтер-офицер. – Так что гляжу – орел. А он птица умная, людей чует. Странный орел, ваше благородие, я таких и не видал, даром что здешний…

– Ерунда, орнитологи разберутся! – махнул рукой Пташников. – Ладно, Ростислав, поехали. А то начальство уже третий час на стенку от волнения лезет: вдруг от Барона позвонят и вас потребуют…

Арцеулов стал быстро собираться. Деревянные таблички он вновь завернул в рубашку. Так же тщательно спрятал эвэр-бурэ, на который по счастливой случайности никто не обратил внимания. Он спросил о своем коне, но никто не видел поблизости белого в яблоках. Впрочем, до позиций было рукой подать. Один из солдат уступил Ростиславу лошадь, и вскоре они уже въезжали в село.

– Андреич, вы сказали, что если это не подделка, то – что?

Пташников пожал плечами:

– Славик, за эти годы я изрядно одичал. Но могу ручаться, что эта письменность в научный оборот не вводилась – по крайней мере, до лета пятнадцатого, когда я ушел на фронт и стал изучать боевые наставления. Единственные аналогии – рунические надписи Уэльса и Бретани…

Арцеулов тут же вспомнил письмо Валюженича.

– Андреич, помогите разобраться! Вы же специалист!

Штабс-капитан засмеялся, но смех вышел горьким:

– Помилуйте, Ростислав! Боюсь, это уже не для меня. Вот роту в штыковую – это охотно… Впрочем, и это уже ненадолго. Как думаете, до зимы продержимся?

– Бог весть… Не хотелось бы под белыми мухами пропадать. Я уже пробовал – скверно.

– Не спорю, – Андреич невесело улыбнулся. – Впрочем, увидим. Так ли, этак – но занавес упадет скоро. Очень скоро…

8. ПАСТУШЬЯ КРЕПОСТЬ

Занавес упал в ноябре, когда осенние штормы угрюмо били в черный каменистый берег. Небо затянуло свинцовыми тучами, и, словно реванш за жаркое безводное лето и сухую осень, на Крым обрушились холодные бесконечные дожди. Ветер рвал низкие облака, гоня их прочь, но из-за угрюмых гор шли новые и новые тучи, застилая неяркое солнце и гася последние надежды…

…О катастрофе Ростислав узнал в Джанкое. Еще 5 ноября сводки дышали надеждой. Казалось, возвращались давние январские дни, когда отряды генерала Слащева без снарядов и патронов, одними штыками удержали Перекоп. Но теперь враг валил без передышки, бесконечными волнами накатываясь на блиндажи перешейка. Латыши и махновцы форсировали ледяной Сиваш, и огонь сотен тачанок разметал по промерзлой степи конницу Барбовича – последний резерв Ставки.

Когда бесстрастный телеграф отстучал о падении Юшуни, Арцеулов уже знал, что и эта война им проиграна. Он чувствовал это давно, но все еще надеялся на чудо. Чуда не случилось. Барон отдал приказ об эвакуации, и Ростислав вместе с другими офицерами штаба отправился в Симферополь, где был основной транспортный узел.

Арцеулов хорошо помнил сибирскую катастрофу. Похоже, Барон тоже кое-что учел из опыта армии Адмирала, которую постигла страшная гибель. Эвакуация проходила четко. За два дня Арцеулов вместе с другими сумел отправить в Севастополь и Феодосию не только отступающих солдат, но и тысячи штатских, не желавших идти под красную пяту. Удалось вынести даже кое-что из военных запасов, хотя Русской армии они уже были без особой надобности.

Им помогла случайность. Красные орлы рассыпались по Крыму, дорвавшись до брошенных складов и богатых имений. Покуда бандиты Фрунзе и Миронова громили Джанкой, последние эшелоны уходили за горные перевалы к морю.

Арцеулов оставался в Симферополе до конца. Когда по улицам с гиканьем и свистом уже неслись всадники в «богатырках», офицеры штаба погрузились в эшелон. Еще можно было успеть: красные увязли в городе, занявшись грабежами, – но фортуна на этот раз изменила Ростиславу. Барон учел многое: но не все. Пока красные шли от Перекопа, с гор уже спешили отряды «зеленых» – невидимая армия Мокроусова и Папанина. Одна из банд перекрыла дорогу, и поезд бессильно замер, запертый в неглубокой ложбине.

Из двух десятков офицеров вырваться удалось двенадцати. Арцеулов оказался старшим по званию. Отведя маленький отряд подальше в горы, он приказал сделать привал и предложил всем высказаться. Это не было данью бесполезной на войне демократии. Просто Ростислав и сам не знал точно, что теперь можно и нужно делать.

Все высказались за прорыв к морю, чтобы успеть на последние пароходы. Но Арцеулов знал сроки эвакуации: до последнего дня 16 ноября, оставалось чуть больше суток. Добраться до Севастополя через леса, кишевшие бандитами, было попросту невозможно.

Он не стал скрывать правды. Война кончилась – каждый имел право сделать выбор. Теперь мнения разделились. Двое тут же заявили, что возвращаются назад, чтобы сдаться первому же красному патрулю. По радио уже который день передавали воззвание Фрунзе с обещанием полной амнистии. Многие верили: жизнь в России, пусть и большевистской, казалась единственным выходом.

Арцеулов не стал спорить, но для себя решил твердо. Он помнил слова Степы: «Крым возьмем – пленных не будет». Вероятно, член РКП(б) комполка Косухин говорил правду. Но пусть даже он ошибался, и Арцеулову, участнику Ледяного похода, сохранят жизнь, – это не будет жизнью. Вечно под надзором, под недреманным оком проклятой ЧК. Унижения, просьбы, сухой хлеб

– пока его все-таки не обнаружат те, кто охотился за Ростиславом еще в Иркутске. Едва ли Венцлав будет соблюдать обещания, даваемые бывшим фельдшером, который пытается изобразить из себя большевистского Ланцелота.

Десятеро решили уходить к морю. Даже если последний пароход уйдет без них, остаются шлюпки, лодки, шаланды контрабандистов. В подкладке френча был надежно зашит Камень Спасения. Арцеулов надеялся, что сумеет договориться с пронырливыми греками. Но даже если осеннее бурное море обманет, что ж – лучше смерть в пучине, чем у кирпичной стенки…

Патронов было мало, еще хуже оказалось с продуктами. В горячке эвакуации никто не подумал бросить в вещевой мешок хотя бы несколько банок американских мясных консервов. Пройдя сутки по узким горным тропам, поливаемым непрерывным холодным дождем, решили рискнуть и заглянуть в попавшуюся по пути татарскую деревню. Им повезло: Молодежь ушла с оружием в горы, а старики – со страху или действительно сочувствуя – накормили беглецов и предоставили ночлег…

Это была действительно удача, но уже последняя. От гостеприимных хозяев Арцеулов узнал, что все окрестные дороги перекрыты «зелеными» из отряда беглого капитана Макарова. Ростислав зло выругался: Пашка Макаров, которого он и всерьез не принимал, оказался-таки предателем и сволочью. Но хуже всего, что за оружие почти поголовно взялись татары – похоже, красная чума добралась и до них…

…Отряд прошел еще сутки, плутая по пастушеским тропам Второй Крымской гряды. Дождь не переставал, люди выбились из последних сил, и Арцеулов приказал свернуть к небольшой деревеньке, мирно спавшей в седловине между двумя угрюмыми, поросшими лесом вершинами.

Отряд подпустили к самым домам, а затем встретили кинжальным огнем. Обложили грамотно: пули летели со всех сторон, а враг оставался невидимым за густыми зарослями и плотными стенами татарских мазанок. Бой был проигран сразу, оставалось одно – не даться живыми.

Наверно, Бог все-таки вспомнил о рабе Своем Ростиславе. Арцеулов ушел

– единственный, унося смертельно раненного товарища, молоденького прапорщика, взятого в армию в последнюю мобилизацию. Он тащил его несколько километров, наугад, почти в полной темноте. Погоня отстала. Они оказались где-то в непроходимых дебрях между мокрых, залитых дождем скал, равнодушно взирающих сквозь ночную тьму на двух загнанных, словно затравленные волки, людей.

Прапорщик умирал. Не было даже бинта, чтобы перевязать рану. Под утро он затих. Арцеулов оставил тело возле высокой меловой скалы. Рыть могилу в промокшей земле было нечем. Тут же он оставил ненужный карабин: патроны давно кончились…

…И вот настал момент, когда можно не спешить и подумать. Его последняя война проиграна. Он не смог спасти доверившихся ему товарищей. Это был конец, занавес упал, но оставался еще один, хотя и маловажный, вопрос – его собственная судьба…

Над седыми скалами вставал блеклый холодный день. Дождь на время перестал, но все: шинель, фуражка, вещевой мешок, – были насквозь мокрыми. Ростислав был голоден, без сил, а в револьвере оставались три патрона: два для врага, а третий – по собственному адресу. Имелся еще нож, годившийся, чтобы вскрывать консервы или всадить его в горло врагу. Но консервов не было, а краснопузые едва ли подпустят его ближе, чем на винтовочный выстрел.

Да, можно было не спешить. Последние пароходы уже отплыли из Севастополя и Феодосии. Арцеулова сочтут пропавшим без вести и, может, помянут за невеселой попойкой где-нибудь в Стамбуле. Но Ростислав был жив. Жив – и упорно, вопреки всякой логике не желал умирать.

Логика подсказывала достойный выход – найти ближайший пост краснопузых и выпустить две оставшиеся пули, желательно получше прицелившись. А там – третью по назначению, и его война будет окончательно завершена, как он и предполагал уже очень давно, в занесенном снегами Нижнеудинске…

Подполковник Арцеулов довоевал до конца. Июль, август, сентябрь, октябрь – месяцы растянулись в целую жизнь. Он прослужил честно, хотя и не совсем так, как хотел.

В бой больше не посылали. Барон усадил Ростислава за бумажную работу. Дело оказалось скучное, но тоже необходимое, тем более, что ему, списанному по инвалидности, было не до жалоб. Ростислав составлял приказы, редактировал сводки, проверял отчеты. Наверно, он старался, поскольку даже штабные крысы оценили его, и в начале августа нежданно-негаданно Арцеулов получил приказ отправиться в Варну. Генерал Драгомиров собирался туда с секретной миссией по организации доставки боеприпасов и брал Арцеулова с собой.

В Варне – заштатном порту, где было больше греков и турок, чем болгар, – работы оказались немного. Драгомиров проводил узкие совещания с представителями союзников и болгарских властей, а Ростислав на время оказался почти не у дел. Деньги были, но ресторанный загул не манил, и Арцеулов начал с неожиданного – отправился в городскую библиотеку. Нейтральные болгары аккуратно получали через Швецию большевистскую прессу, и Ростислав, чувствуя легкие угрызения совести, углубился в чтение свежей подшивки «Известий».

Жизнь в Большевизии, в пролетарском раю с бесплатной воблой по карточкам, интересовала мало. Он искал корреспонденции с фронта – и поражался: бои в Таврии, похоже, мало волновали комиссаров. Их больше интересовала Польша, где красный клин упорно прорывался к Варшаве. О Врангеле писали походя и все больше – с иронией. Барон и его Русская армия были уже, похоже, списаны в расход.

Арцеулов морщился от тараканьих виршей Демьяна Бедного, но упорно продолжал поиск. Он знал, что ищет. Терпение было вознаграждено: в номере за 30 июля глаза сразу же наткнулись на большую статью «Герои Южного фронта». Мелькнуло знакомое название – полк имени Парижской Коммуны. Номера, естественно, не было – по давней репортерской традиции он именовался «Н-ским».

Репортер свое дело знал. Арцеулов сумел удостовериться, что бойцы славного полка бодры, веселы и полны решимости добить до конца белую гидру, напрасно бряцающую ржавым оружием, полученным от мирового капитала. Это подтверждал и командир – гроза белых, пламенный большевик Степан Косухин, чей полк стал кошмаром для лучших частей недобитого воинства «Черного Барона»…

…Ростислав отложил подшивку и несколько минут сидел, не открывая уставших от чтения глаз. Итак, Степан жив. Газета сказала ему и другое: краснопузому пока ничего не грозит, – иначе бойкие писаки не стали бы прославлять зазнавшегося «красного орла» на всю Совдепию. Итак, Косухин жив, и его оставили в покое. Большего покуда и не требовалось.

Арцеулов дал телеграмму в Париж Валюженичу, сообщив, что пробудет в Варне еще несколько дней. Ответ пришел быстро, но телеграмма была не от Тэда. Шарль Карно, о котором Ростислав знал из письма Валюженича и рассказов Степы, изъявил готовность немедленно приехать, а заодно сообщил свой адрес. Тэда в Париже не было: американец отправился на летние вакации в Абердин, к своему уважаемому родителю…

На следующее утро Арцеулов отправился в ближайший фотосалон. Потемневшие дощечки с непонятными знаками были с собой: Ростислав предпочел не расставаться с ними. В фотосалоне удивились, но все же выполнили заказ. Фотографии вместе с тщательно упакованными стеклянными негативами он отослал в Париж. К посылке прилагалось письмо для Тэда: Арцеулов просил в течение года не распечатывать пакет. Если до августа 21-го он не появится в Париже, Валюженич вправе поступить с наследством по своему усмотрению. Дотошный Ростислав написал коротенькую справку, указав адрес находки и фамилию владельца – старого Вейсбаха. Велик соблазн был просто отправить Тэду оригиналы, избавившись на время от беспокойств за свою находку. Но, подумав, Ростислав не решился. Почта могла что-то напутать, к тому же, таблички доверены именно ему…

За день до отплытия в Крым он получил еще одну телеграмму. Карно извещал о получении посылки, желал скорейшей демобилизации и передавал поклон от Натальи Федоровны Берг. Арцеулов знал: Наташа не помнит его. Девушке о Ростиславе рассказали, и заочный поклон был лишь данью вежливости. Но все же на душе стало легче: Наташа жива и – в безопасности…

Пожелание скорейшей демобилизации немного задело. Он слыхал подобное не в первый раз. В Варне было достаточно его благоразумных соотечественников, избравших горькую, но безопасную долю эмигрантов. Конечно, незнакомый ему французский аспирант был по-своему прав. Война шла к концу. Части Русской армии завязли у Каховки, где красный генерал Блюхер жег из огнеметов белые танки; бывший поручик Уборевич удерживал Донбасс, а с севера катились одна за другой свежие красные дивизии. Но о демобилизации думать не просто рано – рассуждать о подобном было стыдно. Ростислав вернулся в Крым, даже не пожелав обсуждать заманчивое предложение – место учителя гимнастики в одной из варненских школ.

В Джанкое его ждало известие, на которое он уже и не надеялся. Виктор Ухтомский сумел добраться на шаланде от самой грузинской границы до Феодосии. Правда, увидеться не удалось: князь тут же уехал на фронт, в дивизию Антошки Тургула, штурмовавшую в эти дни Каховку. Виктор оставил в штабе короткое письмо, сообщая, что жив-здоров, получил наконец штабс-капитана и заодно представлен к ордену Святого Николая. Письмо кончалось надеждой на скорую встречу – если не в Столице, то в освобожденной Каховке.

Прочитав послание Виктора, Арцеулов невольно улыбнулся. Князь, которому скоро должно было исполниться двадцать, еще придавал значение чинам, орденам и прочей мишуре. Впрочем, Ухтомский происходил из семьи потомственных военных, так что эту странность вполне можно понять. Сам Арцеулов тоже умудрился получить орден Св.Николая – маленький крест из серого железа на Георгиевской ленте. Барон наградил его за Александровск: Антошка все-таки не удержался, чтобы не подать рапорт.

Он надеялся съездить в Дроздовскую дивизию в первых числах сентября. Повод был: под Каховкой вновь разгорелись безнадежные бои. Барон, узнав в чем дело, обещал отправить его к Тургулу пятого, но уже третьего сентября Антошка сообщил по «Бодо», что штабс-капитан Ухтомский пропал без вести во время ночного боя на окраине города…

…В этот вечер, впервые за много недель, Ростислав напился. Вернее, он попытался, но голова оставалась ясной, только в ушах шумело, и откуда-то издалека доносились знакомые слова…

«…Меня ты не найдешь. Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода…»

Давний сон сбылся. Виктора больше нет. Что такое «пропасть без вести» в ночном бою, Арцеулов знал. Впрочем, даже попади Ухтомский в плен, шансов у потомка древнего рода мало – разве что возможность самому выбрать подходящую стенку.

Тогда, во сне, он услыхал и другое: Виктор обещал встречу – очень нескоро. Да, они встретятся, если там, куда им всем предстоит попасть, за светящимся золотистым туманом, они смогут узнать друг друга…

Теперь не осталось никого. Молодые офицеры, спешившие в ноябре проклятого 17-го в Ростов под знамена Алексеева и Корнилова, выполнили свой долг до конца. Уцелел лишь он, бесполезный инвалид, которому предсказаны долгие бесполезные годы на чужбине. Впрочем, у него тоже был выход. Крымская трагедия шла к финалу, и он обязан доиграть до конца.

И вот, когда конец наступил, когда оставалось выйти к ближайшему красному патрулю и поставить точку, Ростиславу бешено захотелось жить. Логики не было – просто не хотелось умирать. Пусть впереди нет ничего, кроме прозябания под парижскими каштанами – пусть! Он не хотел стынуть здесь, под холодным небом отвергнувшей его родины. Может, Ростислав был просто еще молод. А может, краешком сознания помнил о том, что лежит у него в вещевом мешке и о встрече, которую обещал красному командиру Косухину. Его война не кончилась! Крым сдан, но остались непрочитанными потемневшие таблички, осталась тайна камня – и по прежнему возвышалась среди ледяных гор черная громада Шекар-Гомпа…

Продуктов не было. В последнем бою Арцеулов потерял полевую сумку с бесполезными штабными бумагами и бесценной картой, специально взятой ради подобного форс-мажора. Эвэр-бурэ, подарок командира Джора, уцелел чудом. Перед эвакуацией Ростислав решил освободить место в сумке для бумаг и прикрепил рог к поясу.

Компаса не было, но юг Арцеулов определил быстро. Надо выйти к морю и ждать случая. Перед тем, как продолжить путь, Ростислав сжег документы и забросил в ручей железный крестик с изображением Святого Николая. Погоны он оставил. Покуда он был в форме, сохранялась иллюзия, что Ростислав все еще солдат, и война не кончилась…

Приходилось идти ночами: днем на тропинке легко встретить врага. То и дело рядом гремели выстрелы вероятно, бандиты Пашки Макарова добивали какого-то бедолагу. Оставалось прятаться, часами пережидать в сырых, промозглых ущельях, в заброшенных убежищах для овец, вырубленных в скалах. Несколько раз Ростислав сбивался с пути, кружил, но каждый раз, вновь и вновь, находил дорогу.

В первый день его мучил голод, но потом наступило странное оцепенение. Холод был страшнее: ноябрьские ночи выматывали, а мокрые дрова не позволяли разжечь спасительный костер. И все-таки Ростислав шел. На третий день тропинка вывела к гигантскому склону. Это была Первая Крымская гряда, а за ней – море.

В тот вечер удалось поесть. Встреченные у подножия пастухи без слов поделились скудным ужином. От них удалось узнать, что за горой действительно море. Он находился между Судаком и Алуштой, а на противоположном склоне горы стояла маленькая татарская деревенька, обычно пустовавшая в осенние месяцы. Но сейчас там было людно. Отряд «зеленых» уже третий день навязывал мирным татарам свое непрошеное присутствие.

Выбирать не приходилось. Арцеулов начал подъем. Тропинка вилась по склону, неторопливо взбираясь к голой безлесой вершине. Донимал холод, ветер сбивал с ног, но Ростислав шел, стараясь не думать ни о чем, кроме вершины, до которой следовало дойти. Он часто вспоминал краснопузого Степу. Тот шел по ледяной тайге, ночуя в снегу и спасаясь остатками спирта. Странная, нелепая мысль то и дело посещала Арцеулова. Вместе с Косухиным ему было бы легче. Интересно, согласился бы командир победоносной «рачьей и собачьей» сопровождать беглого врангелевца к спасительному морю?

На вершину Ростислав поднялся в полдень. Темное, страшное море бушевало далеко внизу, но даже сюда ветер доносил мелкие капли влаги. До самого горизонта не было видно ничего, кроме бурлящей пучины. Корабли ушли. Он остался один…

Спускаться приходилось осторожно. Ноги скользили по раскисшей земле, острые ветви норовили ударить прямо по лицу, но куда опасней то, что доносилось снизу. Голоса. Там были люди, и наивно думать, что это мирные пастухи.

Ростислав добрался почти до самой дороги, шедшей вдоль моря. Он уже видел ее сквозь деревья – узкую, в следах повозок, но не спешил выходить из густого леса. Внизу то и дело проходили люди, и почти у всех за спинами торчали винтовки. Они шли на восток, к той самой деревне, о которой говорили пастухи. Значит, не еду и теплый ночлег рассчитывать нечего.

Стемнело. Дорога опустела, и Арцеулов решился. Он прикинул, что надо идти на запад, к Алуште. Может, по дороге он встретит таких же, как и он, беглецов. Вместе они поищут лодку. А дальше – как повезет…

…Под ногами чавкала грязь. Он прошел чуть больше километра и почувствовал, что силы на исходе. Ростислав шел уже несколько дней. Даже странно, что он смог добраться так далеко. Но теперь, когда все тело ныло, умоляя об отдыхе, ноги переставали слушаться, а во рту скопилась горькая слюна, – следовало отдохнуть. Все равно где, пусть прямо здесь, возле пустой дороги. Ростислав понимал, что если не поспит несколько часов, то просто упадет и больше не встанет.

Осторожность, все еще не оставлявшая его, заставила выбрать, как казалось, надежное убежище – маленькую полянку в лесу, надежно прикрытую со стороны дороги густым кустарником. Арцеулов накрылся шинелью, положил под голову вещевой мешок и провалился в черное, без сновидений, забытье…

…Резкий толчок. Его ударили прикладом, но боли Ростислав даже не почувствовал. Рука привычно рванулась к кобуре – пусто. Те, кто пришел за ним, тоже кое-чему научились за эти годы.

Не хотелось даже открывать глаза, но еще один, на этот раз ощутимый, удар заставил подняться.

Их было трое – не красноармейцы, а обыкновенные бандиты, «зеленые», в невыразимо грязных шинелях без ремней, с обязательными красными лентами на шапках. Ночной сумрак не позволял разглядеть лиц, да это было и не важно.

– Вставай, кадет, выспался! – в голосе не было злости. Очевидно, он не первый, и кровавый энтузиазм уже успел остыть.

Арцеулов встал. В грудь целились дула винтовок.

– Офицер?

Он даже не стал отвечать. Кто-то дернул за плечо, взглянул на погоны.

– Подполковник. В штаб, товарищи?

«Товарищи» стали переговариваться. Идея, похоже, не пришлась по душе.

– Если б генерал!.. Таких, как этот, уже полон сарай…

Арцеулова не обыскивали, только забрали нож и ткнули прикладом в вещевой мешок. Пленный подполковник мало интересовал победителей.

– Да ну его, – рассудил старший. – Все одно – контра!

– Так что, к Духонину?

– К Духонину!

Что такое «отправить в штаб к Духонину» Арцеулов знал без перевода.

Его вытолкали прикладами на дорогу и поставили у обочины, спиной к бушующему морю.

– Молись, офицер, – предложил старший. – Минута тебе…

Молитва не шла на ум. Исчезла ненависть, не было даже отчаяния. Жажда жизни, которая вела его эти дни, казалось, сгинула без следа. Ростислав чувствовал одно – усталость. Внезапно суетная мысль посетила его. Арцеулов понял, что очень хочет курить: последняя папироса выкурена три дня назад.

– Господа, у вас не будет махорки? – слова вырвались сами собой, и Ростислав тут же пожалел о них. Но просьба была воспринята как нечто вполне естественное. Кто-то полез в карман шинели, затем повстанцы переглянулись.

– Не повезло тебе, подполковник. Скурили! – слова прозвучали виновато, не чувствовалось ни «классовой ненависти», ни даже просто злобы к врагу. Эти трое выполняли работу – добросовестно и честно. В памяти промелькнули слова Косухина: «Пленных не будет»…

– Баста! – решил старший. – Долго возимся. Нам еще до Пастушьей Крепости все прочесать надо.

Последние слова явно предназначались для пленного. Ему пояснили причину излишней торопливости. Работы много, Красный Крым предстояло еще чистить и чистить…

«Как просто! – мелькнуло в сознании. – Это даже не мясники. Просто ходят травят крыс…»

Ростислав слыхал, что перед смертью его товарищи держали себя героями. Но здесь не перед кем выкрикивать лозунги и петь «Смело корниловцы, в ногу!» Палачи были скучны, и его, Арцеулова, смерть будет тоже другой, не такой, как у остальных. Война кончилась, ушла страсть, наступили серые будни «чисток». Ему придется умирать уже в новую эпоху.

Одному из повстанцев пришлось перезаряжать винтовку, что заняло еще пару минут. За это время Арцеулов немного пришел в себя. Стало стыдно: годом раньше он просто прыгнул бы на винтовки и утащил с собою минимум одного. Но сил не было: что-то иссякло в душе. Он смирился. Не будет Парижа, он не встретит Тэда, не разыщет краснопузого Степу, не увидит трехцветные флаги над Столицей… Значит, судьба. Там его тоже ждут: ребята из его взвода, Виктор Ухтомский, профессор Семирадский, с которым он так и не доспорил… Там ждала Ксения…

– Что вы тянете, сволочи! – произнес он еле слышно, но палачи, похоже, услыхали. Медленно, словно неохотно, стволы винтовок начали приподниматься…

И тут Арцеулову стало не по себе. Что-то не так! Он забыл нечто важное! Он не должен сдаваться без боя! Оружия нет, сил не оставалось, но есть что-то еще…

– Рог Гэсэра… – Ростислав проговорил это вслух, в словах кипела горечь. – Рог Гэсэра…

Убийцы удивленно переглянулись. Старший секунду подумал и положил палец на курок. Резкий свист… Арцеулов невольно сжался, по привычное ухо отметило: это не пуля. Ростислав даже не успел удивиться, как один из повстанцев уже медленно валился на землю, в спине его торчала короткая черная стрела.

Оставшиеся среагировали мгновенно, но успели лишь обернуться. Снова свист, короткий стон – и перед Арцеуловым в растоптанной дорожной грязи лежали трупы. Те, что пришли чистить берег от белой заразы, так и не смогли выполнить свою работу. Второму стрела пробила грудь, а старшему вошла в горло. Стрелы были странные. Сознание отметило это автоматически и так же, сам собою, пришел ответ:

– Арбалетные. Их называют «болты»…

Оставалось ждать четвертую – себе. Но берег был тих, лишь кипящие волны накатывались на привыкший ко всему серый песок. Арцеулов глубоко вздохнул и поднял с земли винтовку.

Вдали послышался конский топот. Скакали с запада, с противоположной от красного гнезда стороны. Ростислав замер и стал ждать. Если это враги – он встретит их стоя…

Темные силуэты казались едва различимыми в ночном сумраке, но что-то необычное было в этих молчаливых всадниках.

Каски! Он не очень удивился, но каски – скорее, шлемы – были странные: приплюснутые с верха, с широкими стальными полями. За плечами ехавших висело оружие, но не привычные глазу карабины. Кавалькада приближалась, и Ростислав, уже не удивляясь, машинально отметил:

«Арбалеты… Что ж, удобно…»

Арбалетчики ехали плотной колонной, но трое в ряд. Их было не меньше взвода. На солдатах были не только каски, но и кирасы, во всяком случае нечто, похожее на них. Впереди скакал командир – без шлема, в заломленном на ухо берете. Отряд несся рысью, казалось, не обращая внимания на одинокую фигуру у дороги. Но внезапно первый всадник поднял руку и рванул удила. Молча, без обычного ржания, конь замер в двух шагах от места, где стоял Арцеулов, Всадники отреагировали мгновенно – перед Ростиславом словно выросла странная скульптурная группа.

Предводитель даже в седле казался высоким, куда выше среднего роста. На нем был широкий плащ, у пояса висела шпага – или узкий меч. На почти не различимом в сумраке лице темнела короткая бородка. Всадник бросил взгляд на замерших в седлах арбалетчиков, затем резко обернулся к Ростиславу:

– Почему ты так поздно позвал нас? Или брезгуешь нашей подмогой?

Неизвестный говорил не по-русски, но слова, произнесенные на незнакомом певучем языке, сразу же становились понятны. Арцеулов воспринял это спокойно: после Тибета такое уже не удивляло.

– Я Чезаре ди Гуаско – благородный рыцарь из славного города Генуи, властелин Пастушьего замка и Арпатского леса, гроза Алустона и всей Готии. Это мои верные слуги, а земля, на которой ты стоишь, – моя земля…

Странная пышная фраза не удивила. Поразил тон – холодный, гордый и несколько снисходительный. Так обращаются к тому, кому оказали великую милость. Впрочем, в этом господин ди Гуаско прав.

– Подполковник Арцеулов! – привычные слова вернули бодрость. Ростислав внезапно ощутил стыд: вид у него, кадрового офицера, был словно у мокрой вороны.

– Откуда у тебя этот рог, Арцеулов?

В тоне по-прежнему слышалось превосходство, но всадник был явно удивлен.

Безразличие уходило. Арцеулов почувствовал острый интерес. Выходит, не надо даже трубить в эвэр-бурэ!..

– Мне дал его командир Джор, Джор-баши. Мы встретились с ним в Западном Китае…

Не меньше минуты чернобородый молчал, а когда заговорил, тон стал совершенно иным – почтительным и немного испуганным:

– Сеньор, вы хотите сказать… Если я правильно понял, рог передал вам сам Рыцарь Востока? Вы с ним знакомы?

– Джор-баши помог мне, – Арцеулов чуть заметно пожал плечами. – Я ему очень признателен. Извините, не успел поблагодарить вас.

– Джор… – негромко повторил ди Гуаско. – Он даже назвал вам свое имя… Моя услуга невелика, сеньор. Все мы лишь тени Рыцаря Востока… Но я невежлив. Вы желаете о чем-либо спросить?

– Мне, наверно, полагалось бы удивиться, – улыбнулся Ростислав. – Но я очень устал…

– Ни слова больше! – Гуаско махнул рукой, и от кавалькады отделился один из всадников, ведя на поводу коня. – Прошу вас, поспешим в замок…

Замок… Арцеулов вновь улыбнулся. Это прозвучало так естественно, словно они находились не в крымской глуши, а где-нибудь возле славного города Генуи…

Между тем, ди Гуаско вновь махнул рукой, и тут из-за деревьев, росших вдоль дороги, молча выступило несколько арбалетчиков в таких же шлемах, панцирях и стальных наколенниках. Двое держали на поводу лошадей.

Значит, вот кто его спасители! Они были тут – и ждали. Ждали, пока он позовет на помощь. Все это казалось невероятным – всадники в латах, арбалеты, сеньор ди Гуаско из Генуи, – но Арцеулов уже понял: рог Гэсэр-хана вызывает весьма странных помощников.

Ростислав с трудом взобрался в седло. Тело ныло, отказываясь повиноваться, но требовалось продержаться – хотя бы еще полчаса. Похоже, ему снова повезло…

Отряд проехал немного вперед и развернулся на небольшой поляне. Чернобородый по-прежнему ехал впереди. Арцеулов пристроился рядом, стараясь крепче держаться в седле. Конь, который ему достался, был норовистым и абсолютно черным. Ростиславу даже показалось, что все кони в отряде одной, вороньего крыла, масти, но, может, ночной сумрак обманул его.

– Как ваше имя, сеньор? – Гуаско пустил коня рысью, знаком велев солдатам ехать следом.

– Ростислав…

– Древнее имя. Рустэ-слейф… Вы родом из северных рыцарей?

– Всю жизнь считал себя россиянином, – пожал плечами Арцеулов. – Разве что татары в родне сыщутся…

– Вы все забыли, беспамятные дети великих отцов. То, что было нашей славой, для вас лишь отзвук легенды…

Арцеулов не стал спорить. В чем-то его странный спаситель прав.

– Еще в Генуе я знал одного колдуна. Его так и звали – Луиджи Дьявол. Он говорил, что в нем течет иная кровь – не людская. Луиджи поведал, что Творец – или тот, кто противостоит Ему – наложил на людей заклятье – заклятье беспамятства. Лишь немногие помнят все. И они способны властвовать… Он был хороший колдун, Луиджи. Его сожгли – на городском рынке…

Арцеулов вспомнил Италию – веселую, немного суматошную страну, казавшуюся в прежние годы оазисом свободы и демократии по сравнению с сумрачной Россией.

– Господин ди Гуаско, – нерешительно начал он. – Давайте все-таки договоримся, в каком веке мы живем.

– Вы – в двадцатом. Я – когда захочу! – ответ прозвучал гордо, но Ростислав не сдался:

– Вы хотите сказать, что повелеваете временем?

– Нет, – по губам ди Гуаско скользнула еле заметная в темноте усмешка. – Но я заключил с ним договор. Или, может, сеньор Ростислав, вы принимаете меня за призрака? Говорят, в ваши дни принято верить в подобную чушь.

Ростислав усмехнулся в ответ:

– Вообще-то принято. Но посудите сами, господин ди Гуаско: ночь, арбалетчики на черных конях и вы, рыцарь из Генуи. А ведь сейчас – ноябрь 20-го…

– Вы – рабы песчинок, падающих в песочных часах. Вам легче поверить в сказку, которую приятно рассказать дамам после ужина, чем заглянуть в глаза истине… Вас смущают мои арбалетчики? Но я смог помочь вам и без пулемета системы «Гочкис». Впрочем, из него тоже мои люди стреляют неплохо.

– Я не о том…

– Я понял, сеньор, – Гуаско покачал головой. – Вас смущает то, что сейчас ноябрь 20-го… Знаете, вы бы очень удивились, узнай, какой день сегодня на моем календаре. Не уверен, понимаете ли вы меня…

– Понимаю, – Ростислав подумал о другом. – Хотя и не знаю итальянского.

– Хорошо, что хоть это вас не удивляет. Этому нехитрому фокусу меня научили в Генуе. В чужой земле подобное бывает полезно…

Арцеулов вспомнил о серебряной чаше, в которой кипела переливающаяся красками жидкость. Сома дэви… Интересно, как научился этому «нехитрому фокусу» сеньор Гуаско?

– Итак, мы понимаем друг друга. Но вас смущает календарь. Что ж, постараюсь объяснить… Раньше я жил в Генуе, покуда чернь не сожгла наш фамильный замок. Мы с братом отплыли в Тавриду. Но я могу вернуться в Геную или поехать куда-нибудь еще. Вы же привязаны к тому месту, где родились, и вам кажется, что нельзя покинуть свое время, как невозможно тем, кто не умеет ходить, уехать из своего города…

В другое время Ростислав постарался бы расспросить рыцаря: о подобном слышать еще не доводилось. Интересно все же, какой день на его календаре? Но сейчас рассуждать не тянуло. Арцеулов с трудом держался в седле. От каждого толчка тело начинало ныть, и сознание почти отказывалось фиксировать происходящее. Дорога шла над морем, справа темнели крутые, поросшие лесом склоны, тишину нарушало лишь неспокойное море да негромкий стук копыт.

Дорога сделала поворот, стена гор резко отступила вправо, и взорам открылась долина. За ней возвышалась огромная гора, далеко уходящая в море.

– Замок ди Гуаско. Его называют Пастушьей Крепостью… – рука в бархатной перчатке указала в сторону вершины. Ростислав увидел черный силуэт полуразвалившейся башни. Ну конечно! Он вспомнил карту: Чабан-Керман, Пастушья Крепость! Теперь он знал, где находится. Алушта за мысом, верстах в тридцати, если считать по прямой…

Отряд свернул направо и углубился в густой лес. Гуаско уверенно ехал впереди, находя затерявшуюся в густой темноте дорогу. Та шла вверх, затем спустилась в лощину и наконец вновь круто пошла в гору. Лошади перешли на шаг. Стена леса оборвалась, и всадники выехали на голую, поросшую невысоким кустарником вершину. Здесь было заметно прохладнее, чем внизу. По темному небу одна за другою неслись тяжелые тучи, вдалеке шумела пучина, а впереди темнели старые, поросшие кустарником руины…

Замка не было. Время и люди разрушили его. Жалкие остатки стен едва угадывались в траве, только одна из башен – огромный, сложенный из грубо околотого сланца донжон – возвышалась на самой вершине. Черные окна были пусты: люди давно покинули мертвую крепость…

Несмотря на усталость, Арцеулов, ощутил легкое разочарование. Он часто видел в Крыму такие развалины. Ничего удивительного, что чернобородый Гуаско устроил здесь стоянку своего отряда. Но все же Ростислав надеялся на что-то иное…

Нет, временем повелевать нельзя. С ним невозможно договориться – рухнут самые прочные стены, навеки погаснут окна, и там, где шумела пиршественная зала, вырастет чертополох…

Казалось, ди Гуаско, понимал, о чем думает его гость. Чернобородое лицо скривилось в усмешке:

– Вы, кажется, принимаете меня за шутника, сеньор Ростислав. Я обещал вам хоромы, а привел на пепелище. Но не спешите. Мы еще не приехали…

Ростислав почему-то представил себе вырубленные глубоко в скале подземные казематы, где таинственный генуэзец устроил себе убежище. Чезаре невозмутимо держал путь прямо туда, где среди редкого кустарника еле угадывались остатки того, что когда-то было воротами…

– Держитесь рядом со мной, – предупреждение прозвучало серьезно. Ростислав кивнул и ударил черного коня каблуком. Теперь он ехал бок о бок с генуэзцем.

– Хорошо, – кивнул тот. – Сейчас вы поймете, в чем дело…

Ну что, сеньор Ростислав, вы готовы вступить в мои владения, чтобы отдохнуть среди развалин? – в голосе звучал непонятный Арцеулову сарказм.

В иное время Ростислав не преминул бы ответить что-либо подобающее, но сейчас было не до остроумия. Он уже был готов согласно кивнуть, и вдруг запоздалая мысль отрезвила его, заставив дернуть за поводья. Деревянные таблички! Они остались там, на берегу, в вещевом мешке! Он даже не вспомнил о них!

– Господин ди Гуаско… – возвращаться смертельно не хотелось, но иного выхода не было. – Я… Мне надо назад. Я кое-что забыл…

– Вот так? – взгляд темных глаз стал жестким и полным любопытства. – Наверное, вы забыли что-то очень ценное, если сумели об этом вспомнить в такую минуту… Но не волнуйтесь.

Он обернулся, сделав короткий жест рукой. Один из арбалетчиков тут же подъехал к ним. Молчаливо поклонившись, он передал Ростиславу его вещи: не только мешок, но и револьвер, нож и даже пустой карабин одного из повстанцев. Арцеулов поблагодарил, но Гуаско лишь дернул подбородком:

– Не стоит и вспоминать. Впрочем, благодаря такой мелочи я сумел узнать кое-что важное. Мы еще поговорим об этом. А сейчас – вперед! Добро пожаловать в Пастушью Крепость – замок ди Гуаско!

И в ту же секунду загремели трубы. Звук шел словно ниоткуда – от мертвых камней, поросших травой и кустарником. Арцеулов вздрогнул, но генуэзец уже тронул коня шпорой. Копыта переступили почти неразличимую черту, когда-то бывшую границей замковых стен…

В глаза ударил яркий, неровный свет факелов. Руины исчезли, исчезло ночное море на горизонте. Вокруг был камень – и лишь узкий проход с низкими гулкими сводами, по которому с трудом могли проехать двое. Кони спокойно продолжали путь, но Ростислав невольно отшатнулся. Он понял, почему Гуаско советовал ехать рядом.

Арцеулов оглянулся: отряд въезжал в проход, сзади чернело что-то похожее на глубокий ров.

– Мы под надвратной башней – спокойно пояснил Гуаско. – Здесь узко, и когда мы ступили на мостик, я просил вас ехать поблизости. Неудобно, зато здесь можно задержать целую армию.

– Да, – выдавил из себя Арцеулов, – маскировка исключительная…

Чернобородый расхохотался – громко и весело:

– Вперед, сеньор Ростислав! Как вы это назвали? Маскировка?

Ростислав лишь вздохнул: к подобному он был все же не готов. Проход, освещенный факелами, кончился, они выезжали на площадку – туда, где их должны встретить поросшие травой руины и одинокий силуэт обезглавленной мертвой башни…

Руин не было – копыта звонко ударили о вымощенный камнями двор. Яркий свет факелов упал на мощный квадрат высоких стен, сложенных из тщательно подогнанных блоков. По углам возвышались зубчатые башенки, а впереди высился донжон – огромный, раза в два выше, чем казался раньше. В окнах горел свет, а перед входом ровными рядами выстроились арбалетчики в черных латах и слуги в пестрых ливреях. Вновь загремели трубы. Дверь – высокая, окованная железом – отворилась, и на каменное крыльцо выступили двое юных пажей. Вслед за ними из дверей вышел высокий молодой человек в ярких, странных одеждах, безбородый, в маленькой круглой шапочке. Золотистые волосы вились по плечам, юное лицо с любопытством смотрело на прибывших.

«Все-таки брежу… – Арцеулов закусил губу. – Нет, не брежу! Ладно, разберемся…»

Золотоволосый красавец сошел со ступеней и склонил голову. Чезаре ловко спрыгнул с коня, бросив поводья подскочившему пажу, и обернулся к Ростиславу:

– Мы дома, сеньор… Здравствуй, Гонзальво!

Последнее относилось к молодому человеку. Тот поднял голову и улыбнулся:

– Здравствуй, Чезаре! Ты привез гостя?

Арцеулов неловко слез с коня, чуть не упав: силы были на исходе. Но надо держаться… Итак, еще один итальянец – на этот раз Гонзальво…

– Мой вассал и верный друг сеньор Гонзальво ди Гуаско!

Молодой человек вновь улыбнулся и подал Арцеулову узкую холеную руку.

– Нашего гостя зовут Ростислав, – продолжал Чезаре. – Его прислал к нам Рыцарь Востока…

На юном лице младшего брата мелькнул испуг:

– Сеньор Ростислав… Брат… Мы чем-то провинились перед Покорителем Гор?

Чезаре рассмеялся и повернулся к Арцеулову:

– Видите, сеньор, у вас грозный покровитель!.. Нет, Гонзальво, сеньор Ростислав – просто гость.

– Мы рады гостям. Жаль, что они появляются так редко…

– Не задерживай нас, – нетерпеливо махнул перчаткой Чезаре. – Сеньор Ростислав устал. Все разговоры – потом…

Действительно, Арцеулов держался из последних сил. Глаза еще видели, но сознание отказывалось фиксировать происходящее. Перед ним оказался коридор, ярко освещенный, но не факелами, а странными чадящими лампами. Доспехи на стенах, застывшие слуги в пышных ливреях… Наверно, его шатнуло, потому что кто-то подхватил его под локти и, вежливо поддерживая, повел куда-то вперед.

– Сначала выспитесь, – донесся повелительный, но с оттенком явного сочувствия голос хозяина. – Но все-таки советую что-нибудь поесть… Спокойной ночи, сеньор Ростислав…

Его перевели через порог. Ростислав еще успел заметить пышный балдахин, завешанные гобеленами стены – и тут пол стал уходить из-под ног. Он почувствовал что-то мягкое под щекой, вздохнул – и провалился в глубокое, темное беспамятство…

…Снов не было, но Ростислав знал, что спит. Казалось, это длится вечность, он даже успел испугаться, что не сумеет проснуться. Но вечность все же кончилась. Разбудил голод странное ощущение пустоты во всем теле и ноющая боль под сердцем…

В первую же секунду Арцеулов сообразил: кое-что изменилось. Как ни вымотали его последние дни, память все же работала. Он хорошо помнил, что упал на кровать, как был – в мокрой грязной шинели и сапогах. Но теперь на нем не было ничего, кроме ночной шелковой рубашки и странного колпака на голове. Вокруг стояла тьма. Он удивился, затем испугался, и лишь потом сообразил. Балдахин, накрывавший кровать, словно шатер! Стало весело и немного неловко. Значит, так жили – вернее, живут – господа благородные рыцари! Что ж, удобно. То-то бы высказался краснопузый Степа!

Ему даже не дали самому умыться. Молчаливые слуги принесли серебряный подали широкие, с вышивкой полотенца, а затем облачили – иного слова Арцеулов подобрать не мог – в нечто странное: рубашка с широкими рукавами, штаны, похожие на шаровары, пояс, узкие, с длинными носами башмаки. Все это – цветное, шитое чем-то блестящим. Чувство неловкости усилилось, и Арцеулов вновь вспомнил непримиримого Степу.

Завтрак принесли в комнату – и тоже на серебряном подносе. Впрочем, ни поднос, ни даже сами блюда его не интересовали. Ростислав глотал все подряд, запивая чем-то теплым, пахнущим мускусом, из тяжелого серебряного кубка. Жизнь брала свое: к нему возвращались силы, а вместе с ними – любопытство…

Братьев он нашел в большом зале – круглом, с огромным пылающим камином. Каменный пол был устлан коврами, такие же ковры висели на стенах. Чезаре ди Гуаско сидел в глубоком кресле, просматривая обширный манускрипт в тяжелом кожаном переплете. Гонзальво, пристроившись на небольшой скамейке, рассеяно перебирал струны испанской гитары.

– Отдохнули, сеньор? – поинтересовался хозяин после долгих и учтивых приветствий. – Что ж, присаживайтесь, поговорим…

Он отложил книгу и кивнул гостю на пустующее кресло рядом с камином. Младший брат, отставив инструмент, подсел поближе.

– Я расскажу, что было со мной, – начал Ростислав. – Если, конечно, вам это интересно, господа…

Казалось странным рассказывать о гибели Белого Крыма двум рыцарям в роскошном зале средневекового замка. Но его слушали очень внимательно. Глаза младшего брата не отрывались от Ростислава, на красивом лице застыло удивление. Чезаре слушал чуть отвернувшись, губы были сжаты, темные глаза смотрели холодно и, казалось, равнодушно…

– Как жаль, что столько доблестных рыцарей нашли свою смерть от руки взбунтовавшегося мужичья! – сочувственно заметил младший, когда рассказ был закончен. – Поистине, дорогой сеньор, меня терзает печаль, что гибнут благородные обычаи, когда лишь достойным дозволено носить оружие…

– Ты забыл Геную, брат, – покачал головой Гуаско-старший. – Забыл Сьену, Флоренцию и Милан. На нашей родине мужичье давно уже взялось за колья и косы. Рыцарство погибло, и погибло навсегда… Сочувствую, сеньор Ростислав. Я знаю, что такое терпеть поражение, терять родной дом и родную страну. Я перевешал целые толпы мужичья, но не считаю себя в расчете. Даже если обставить виселицами дорогу отсюда до Кафы, этого будет мало…

Арцеулов вздрогнул. Еще совсем недавно он рассуждал так же. Стрелять, колоть, резать – устилать трупами краснопузых всю Россию…

– Это не поможет, – с трудом выговорил он. – Сумасшедших надо лечить. Карать надо тех, кто свел их с ума…

– Вы – философ, сеньор, – жестоко усмехнулся Чезаре. – Я предпочел иное. Здесь, по крайней мере, мне не грозит ярость хамов… Ну что ж, на правах хозяина я обязан предложить вам погостить – и, признаться, буду рад, если вы останетесь. Но вынужден предупредить: это не так просто…

Арцеулов удивился. Какие неприятности он может доставить своим странным хозяевам?

– Сеньор Ростислав не понял тебя, – заметил Гонзальво. – Объясни ему, брат.

– Да, конечно… Войти в этот замок легко – вместе со мной, и невозможно – без меня или моего брата. Вы называете это маскировкой, сеньор. Трибунал святейшей инквизиции назвал бы это иначе, но дело не в словах. Итак, вместе со мной вам было легко войти. Но выйти – дело другое…

Арцеулов похолодел. Этого он не ожидал. Знай такое – предпочел бы ночевать где-нибудь на сыром горном склоне…

– Тот, кто пробудет в этих стенах больше определенного времени, останется здесь навсегда. Он сможет лишь ненадолго покидать замок – вместе с нами. Вы долго спали, сеньор, я не смел тревожить вас. Но теперь вам следует решить – осталось лишь двенадцать часов…

Ростислав перевел дух. За двенадцать часов можно добраться от Чабан-Кермена до Алушты – даже если идти пешком…

– К сожалению, гора окружена. Ваши враги, сеньор, обнаружили трупы своих и начали поиск. Наши кони не оставляют следов, но у людей есть глаза и уши. Нам не страшно их кольцо: наемники мессира Фрунзе видят лишь старые развалины. Но вас они заметят. Мы могли бы проводить вас, но вокруг, на много лиг, враги. Решайте…

Выхода не было. Оставалось либо стать одним из обитателей призрачного замка – или выйти наружу и получить давно заждавшуюся его пулю…

– Брат, неужели мы не можем помочь столь доблестному рыцарю? – Гонзальво, был, похоже, тоже расстроен. – Если надо, я сам возьму в руки меч…

– В этом нет нужды, – Чезаре встал и подошел к узкому окну, через которое слабо пробивался тусклый свет. – Выход есть. Ночью сюда подойдет лодка. Она пристанет к обрыву, незаметно. Ее владелец – мой знакомый, он может отвезти вас далеко от берегов Таврии… Но ему надо заплатить…

– Надеюсь, он не потребует мою душу, – Ростислав постарался, чтобы слова звучали как шутка, но ему стало явно не по себе. За этими стенами можно ожидать чего угодно. Чезаре коротко рассмеялся:

– Нет, сеньор. Это бывает лишь в сказках. Ему нужно золото – и много. Он сильно рискует – головой…

Золото… Об этом Арцеулов как-то не подумал. Он сразу же вспомнил о нескольких фунтах, оставшихся в кармане френча. Наверно, не хватит… И тут он почувствовал обиду. Благородные рыцари помогают, но требуют золота. Что ж, и это не ново…

– Брат, наш гость не понял нас! – взволнованно проговорил Гонзальво.

– Он думает, мы скупы, словно ростовщики нашего родного города!..

– Это правда, Гонзальво, – хмуро улыбнулся старший брат. – Мы никому не отдадим свое золото – как и свою честь. Но тот, кого послал Рыцарь Востока, больше чем гость. Нам не жалко золота, сеньор Ростислав. Дело в другом…

– Наше золото не может достаться обычным людям – быстро заговорил Гонзальво. – Стоит ему побывать в наших руках – и для всех прочих оно станет просто грудой камней…

– Это необходимо – кивнул Чезаре. – Надо было предусмотреть все. Конечно, его тоже можно взять – но секрет знают лишь немногие. Для этого требуется время – больше времени, чем у вас есть, сеньор…

И тут Арцеулов вспомнил Ингвара. Камень Спасения! Художник советовал держать его до последней крайности. Похоже, этот час наступил.

– Прикажите принести мой френч, – попросил он. – Думаю, у меня есть то, что заменит золото…

Чезаре позвонил в маленький золотой колокольчик. Слуги принесли одежду Ростислава – уже чистую, постиранную и выглаженную. Хозяин замка улыбнулся и передал гостю нож:

– Обычно подобное зашивают за подкладку. Разрежьте сами: мои руки не должны коснуться того, что принадлежит вам…

Камень был на месте. Тусклый свет из окна отразился в сверкающих золотистым цветом гранях. Гонзальво вскочил и подошел ближе. Чезаре остался на месте, но глаза его не отрываясь глядели на сапфир:

– Да, это королевский камень, сеньор. Думаю, за него вы можете договориться – и не только о поездке за море. Я скажу капитану. Его зовут сеньор Ставриди; грек, конечно, но, как ни странно, честный человек. Он не обманет…

Сразу стало легче. Значит, он все-таки вырвется!

По совету хозяина Арцеулов вновь спрятал камень. Он должен отдать его греку сам – уже на борту лодки. Гуаско обещал, что за Камень Спасения капитан Ставриди сумеет не только доставить подполковника в любой из портов Черноморья, но и снабдит его документами какой угодно державы. Арцеулов не собирался становиться подданным Румынского королевства или Грузинской республики, но свои соображения он держал при себе. Главное – он покинет этот берег, ставший берегом Смерти. А что делать дальше – он уже знал…

– Скоро мы расстанемся, – Чезаре проговорил это без всяких эмоций, просто констатируя факт. – Но прежде мне хотелось узнать одну мелочь… Не знаю, имеет ли она значение, сеньор, но все же… Какую тайну вы уносите с собой?

Ростислав невольно насторожился. Откровенничать с чернобородым не тянуло. Что-то мешало, а Ростислав привык верить интуиции.

Гуаско взглянул на своего гостя и улыбнулся:

– Брат прав: я часто выражаюсь неточно. Я имею в виду не тайны вашей христианской души. Я о том, что вы храните в своем вещевом мешке, ведь ради этого вы хотели вернуться прямо в лапы врага…

Что ж, это не так и плохо. Чезаре мог что-либо подсказать – а это ускорит работу. Арцеулов не возражал, и хозяин приказал принести вещи гостя. Через несколько минут безмолвные слуги выложили на маленький изящный столик вещевой мешок Ростислава и – отдельно – эвэр-бурэ, подарок Джора.

Гонзальво не скрывал любопытства: похоже, гости в замке действительно бывали редко. Старший брат был внешне спокоен, но Арцеулова не оставляла мысль, что Чезаре волнуется.

Ростислав достал таблички и подал их старшему Гуаско. Чернобородый нахмурился и бережно взял в руки одну из деревянных дощечек. Гонзальво потянулся к другой, но резкий жест брата остановил его. Он не обиделся и стал с интересом глядеть через плечо Чезаре.

Молчание затянулось. Ди Гуаско осторожно брал одну дощечку за другой и долго вглядывался в непонятные значки. Лицо его было странным – хмурым, даже немного брезгливым, – но в глазах мелькало нечто, похожее на страх.

– Брат, выйди! – неожиданно бросил он. Гонзальво вскочил, растерянно взглянул сначала на Чезаре, затем на гостя, но все же подчинился. Короткий обиженный кивок – и Арцеулов остался с хозяином замка один на один.

– Ваш брат может обидеться, господин ди Гуаско, – не выдержал Ростислав. Молодой Гонзальво с его наивными рассуждениями о рыцарских традициях был ему симпатичен.

– Он не посмеет, – Чезаре дернул щекой, – Гонзальво не только мой брат, но и вассал. Мое слово для него – закон, и его долг – повиновение. Впрочем, я забочусь прежде всего о нем самом… Сеньор Ростислав, вы уже прочитали это?

– Нет. Но прочитаю, – Арцеулов сам удивился своей уверенности.

Взгляд Чезаре стал тяжел и мрачен. Ростислав не выдержал и отвел глаза.

– Да, – ди Гуаско невесело улыбнулся. – Вы сможете сделать это, сеньор. Вы упорны, а главное уверены, что эта тайна поможет вам отомстить. Я не ошибаюсь?

Это было не совсем так. Арцеулов и сам не знал, что содержится в табличках. Но на что-то подобное он действительно мог надеяться. Значит, непонятные значки помогут отомстить? Что ж, и это не так плохо…

– Теперь я кое-что понял, – Чезаре заговорил медленно, слова падали тяжело и веско. – Рыцарь Востока решил мстить вашими руками, сеньор. Это его право – как и ваше. Но прошу вас, сеньор Ростислав. Подумайте, прежде чем начнете искать в этих буквах смысл. Подумайте, прежде чем пытаться понять этот смысл. И заклинаю вас вашим Владыкой – подумайте, прежде чем пытаться исполнить написанное. Я сказал…

Арцеулов удивленно поглядел на чернобородого. Тот не шутил. Рыцарь действительно испугался. Но почему? Похоже, его удивление не удалось скрыть.

– Я вас не убедил. Вам сказали, что здесь заключена тайна, которая поможет вам справиться с врагами. Мои слова не имеют веса, когда ландскнехты под красными штандартами расстреливают Крым… Хорошо, слушайте.

Гуаско откинулся на спинку кресла. Узкие сильные кисти сжали подлокотники:

– Вы, наверно, уже сумели составить обо мне определенное мнение, сеньор Ростислав. Да, в Генуе я был убийцей и чернокнижником, а здесь стал пиратом. Я не люблю людей – кроме себя и Гонзальво. Я грабил, вешал, жег и разорял не только богачей, но и бедняков. Меня обвиняли в том, что я поклоняюсь Сатане, – это неправда, но могло казаться правдой… И все же даже для меня есть граница…

Он помолчал. Темные глаза смотрели напряженно, почти зло.

– Эта граница очевидна. Я не люблю людей – но я человек. Я не чту того, кого вы называете Творцом, но я согласен с ним в главном: человек действительно венец этого мира… Тот, кто несет Свет, тоже не отрицает этого…

«Тот, кто несет Свет»… Ростислав хотел переспросить, но тут же вспомнил. Несущий Свет… Светоносный… Люцифер…

Рука дернулась в крестном знамении. Гуаско чуть улыбнулся и покачал головой.

– Успокойтесь, сеньор. Я не поклоняюсь ему, но чту. Попы лгут, называя его Князем Тьмы. Может, есть и такой – не знаю. Но Несущий Свет – враг тьмы. Он действительно несет с собой свет – и этот свет невыносим для людей. Только самые мужественные могут не закрывать глаза, и тогда свет приносит им истину… Полно, разве я говорю о тех отродьях, что нарисованы на церковной стене, на картине Страшного Суда? Те волокут грешников в котлы – весьма поучительно для мужичья. Несущий Свет прекрасен, как солнце, и столь же беспощаден. Он существовал всегда, но был где-то вдали от людей. Теперь он пришел и принес Свет…

Арцеулов молчал, губы скривились в злой усмешке. Он уже слыхал нечто подобное. Несущий Свет! Да, он должен прийти – чтобы прельстить. Давняя сказка – и Чезаре не первый, кто готов склониться перед Искусителем. Недавно ему рассказали похожую историю, хотя и с другими именами. Ростислав без труда вспомнил: Лха Старший Брат! Радетель человечества, призвавший под свои знамена нечисть ради спасения людей.

– Желаете бороться с ним? Боритесь, ставьте свечи перед деревянными досками, разрисованными маслом, взывайте к небу – ведь так учат вас те, кто ходит в черных рясах. Но вы задумали другое…

Он взял в руку одну из табличек. Глаза пробежали по первым строчкам, Чезаре покачал головой и положил деревянную дощечку на столик.

– Напомню вам известные слова. Я не люблю эту Книгу – зато вы знаете Ее. Помните, Некто изгонял бесов силою Вельзевула, князя бесовского? Вы хотите сделать то же самое, только наоборот: против Несущего Свет вы хотите бросить черную тьму, что прячется по углам от Неба и людей…

Слова чернобородого были страшны и непонятны. Арцеулов старался запомнить – обдумать их он еще успеет.

– Что ж, эту армию можно собрать. Можно даже одержать победу, но победителями будут не люди. Вы изгоните своего Врага, но сами станете рабами тех, о ком покуда даже сами не знаете. Все, отныне мои уста замкнуты. Подумайте о том, что услышали, и да поможет вам Тот, в Кого вы верите…

Арцеулов молчал. Он, конечно, подумает, но все услышанное вызвало резкий протест. Чернобородый боялся – но чего? Разве те, кто помогал Ростиславу, – слуги тьмы? Старик в пещере, монахи Шекар-Гомпа, командир Джор?..

– Не убедил… – улыбка Чезаре на этот раз была печальной. – Вы мне напоминаете того, кто нашивал на одежду крест, считая, что спасает Гроб Господень. А на деле уничтожал и сжигал столько невинных, что в сравнении с ним я могу показаться сущим ангелом… Но все же подумайте, сеньор Ростислав…

Чезаре помолчал, затем осторожно взял со стола эвэр-бурэ:

– Сделаем так. Я оставлю у себя Черный Рог…

Это была не просьба, а решение. Арцеулов понял, что возражать бессмысленно.

– Я мог придумать для вас неплохое объяснение. Знаете, сеньор, как в сказках: дескать, в Черный Рог можно трубить только три раза – или семь, а теперь его должно вернуть… Но я не буду лгать. Мне нужен рог, чтобы передать его Кесарю… Будет повод поговорить – а это необходимо.

– Кесарю?

– Это все тот же, кого я называю Рыцарем Востока, а вы – командиром Джором. У него много имен…

Ростислав понял. Слово менялось, переходя из языка в язык: Кесарь – Кейсар – Гэсэр…

– Это необходимо, – повторил ди Гуаско. – Я должен убедить его, и вместе с ним – других. Не думайте, сеньор, что оставляю вас без магической защиты. Это ведь обыкновенный рожок…

Он положил эвэр-бурэ на ладонь и качнул его – вверх и вниз.

– В нем нет никакого волшебства. Это лишь знак внимания. Просто Джор поручил охранять вас. Как вы заметили, мои люди пришли на помощь без всякого вызова. Так будет и дальше. Хочу лишь предупредить: мы не всемогущи. Случайная пуля не пройдет мимо, в мире хватает сил, против которых невозможна защита. Что передать от вас Рыцарю Востока?

Арцеулов на миг задумался.

– Передайте, что я всегда буду помнить ущелье возле озера Челкель. И что с радостью отдал бы долг, если б знал – как…

Чезаре кивнул и молча прикрепил эвэр-бурэ к украшенному серебром поясу…

Отъезд предстоял в полночь, а вечером Ростислава пригласили на ужин.

Это больше походило на пир. В зале ярко горели факелы, музыканты в цветастых камзолах играли странную приятную музыку – то медленную, то быструю. За столом Арцеулова ждали братья в нарядных одеждах. Рядом с ними сидели несколько мрачных бородатых мужчин в темных камзолах с большими кинжалами за кожаными поясами. Ростислав подумал, что это командиры арбалетчиков – и не ошибся. Чезаре торжественно представил его, бородачи вежливо поклонились, но их имен никто называть не стал. Слуги подавали вино в больших глиняных амфорах, обмазанных черной смолой. Арцеулова не удивил кабан, зажаренный целиком и поданный на огромном блюде: он слыхал, что кабаны водятся в здешних местах. Но тут же, на серебряных блюдах, лежали южные фрукты, роскошный, явно не крымский виноград и какие-то совершенно невообразимые, ни на что не похожие пахучие плоды, на вкус напоминающие землянику. Он не стал спрашивать. Эта роскошь почему-то не поразила его, напротив. Что-то противоестественное было в этом пиршестве. Там, за невидимыми стенами, красные бандиты добивают последних защитников Крыма, а здесь благородные рыцари пируют, защищенные от опасности, равнодушные к чужой беде.

Перед ним поставили высокий серебряный кубок, украшенный вычеканенными в металле розами, и слуга вновь и вновь наполнял его. Но Арцеулов пил мало. Вокруг шумели, Чезаре громко смеялся, бородачи охотно подхватывали, но, присмотревшись, Ростислав увидел: не только он один невесел. Молодой Гонзальво сидел молча, поглядывая то на брата, то на Ростислава. Глаза его были печальны, красивое лицо казалось растерянным и хмурым. Что-то расстроило молодого рыцаря…

Внезапно разговоры стихли. Арцеулов поднял взгляд от кубка и увидел, что гости отложили острые ножи, которыми орудовали вместо вилок. Музыканты спрятали инструменты, а Чезаре откинулся в спинку кресла.

Дверь отворилась, и в залу неслышно вошла девушка в пышных турецких одеждах – невысокая, похожая на пятнадцатилетнего мальчишку. Лицо ее казалось нездешним – слегка смуглым, восточным. При виде ее Чезаре усмехнулся, а младший брат сдвинул брови и отвел взгляд. Что-то крылось за всем этим – за весельем старшего и показным равнодушием Гонзальво. Гадать не имело смысла, это была часть странной, непонятной жизни затерявшегося в веках разбойничьего замка…

Девушка взяла в руки цитру, села на лежавшие прямо на полу подушки, тронула пальцем струну. Тихий звук пронесся по залу. Девушка запела. На этот раз Ростислав не смог понять ни слова. Таинственная сила, позволяющая легко разбираться в незнакомой речи, казалось, иссякла. Впрочем, это было не важно. Грустный красивый голос рассказывал о чем-то далеком, недостижимом, ушедшем навсегда. Ростиславу показалось, что он видит песчаный берег, белый город с высокими минаретами, узкие улицы, заполненные шумной толпой и верхушки зеленых пальм за высокими глухими стенами…

Голос смолк, но цитра по-прежнему звучала. Музыка походила на легкий ветер, веющий над холодными волнами, навеки разлучившими со всем, что было дорого, чему уже не вернуться никогда…

Девушка молча встала, поклонилась и вышла, провожаемая одобрительными возгласами раскрасневшихся бородачей. Чезаре по-прежнему усмехался, но младший брат был серьезен, его красивое лицо казалось изваянным из мрамора…

Пир был в самом разгаре. Слуги вносили все новые амфоры, посреди стола был водружен вылитый из белого сахара миниатюрный город, тут же разломанный на части жадными руками, когда старший ди Гуаско, взглянув на Ростислава, еле заметно кивнул. Арцеулов понял и, поклонившись присутствующим, вышел из зала.

Слуги помогли переодеться, несмотря на все его протесты и возмущения: к подобному барству он не привык. Наконец его оставили одного. Арцеулов облегченно вздохнул: китель, фуражка, шинель, сапоги, – он снова стал самим собой. Мешок он закинул за плечи, револьвер привычно сунул в кобуру. Оружие показалось неожиданно тяжелым. Ростислав удивился: револьвер был заряжен. Выходит, в замке ди Гуаско разбирались не только в арбалетах…

Чезаре ждал его на пороге. Чуть поодаль стоял младший брат, словно не решаясь подойти.

– Попрощайтесь, – чернобородый, кивнув, шагнул дальше, к выходу.

– Счастливо вам, сеньор, – Гонзальво грустно улыбнулся. – Жаль, что нам так и не удалось поговорить. Возьмите на память. Да хранит вас…

Не договорив, он быстро передал Арцеулову что-то маленькое, блеснувшее в свете ламп. Ростислав поблагодарил и протянул руку – пожатие младшего Гуаско оказалось крепким и резким…

Он уже повернулся, чтобы идти, но украдкой все же взглянул на подарок. Иконка. Маленькое серебряное изображение Мадонны. Что-то странное было в этом прощальном даре – словно Гонзальво хотел о чем-то сказать, но так и не решился. «Да хранит вас»… Имени Творца в этих стенах не произносили…

Чезаре вывел его не через ворота, а сквозь узкую потайную калитку в стене. Ростислав обернулся: замок исчез, только развалины донжона темнели на фоне ночного неба…

– Лодка ждет, – Чезаре кивнул в сторону обрыва. – Спускайтесь, там есть ступеньки… Не люблю прощаний, сеньор. Нам уже не увидеться – может, это и к лучшему. Каким бы ни был ваш путь – идите до конца…

Арцеулов повернулся, чтобы ответить, но вершина Чабан-Кермена была пуста, только ночной ветер шумел над старыми руинами. Ростислав вздохнул, поправил ремень и начал осторожно спускаться с обрыва…

9. ДЕЛЕГАТ СЪЕЗДА

Степа Косухин очнулся, открыл глаза и увидел ангелов. Крылатые младенцы летели по нарисованному небу, чему-то беспричинно улыбаясь. Степа вгляделся: огромная фреска расползлась по всему потолку и даже захватила своими голубыми разводами верхнюю часть стен, доходя до оконных проемов. Он лежал на койке, укрытый неправдоподобно чистой простыней; слева была тумбочка, а дальше – долгие ряды кроватей. Косухин поднял руку к лицу и уткнулся в толстый слой бинта: значит, он уцелел и на этот раз. Ударь осколок чуть посильнее, ангелы, которых он теперь рассматривал, могли быть и ненарисованными…

…18 марта 1921 года штурмовые колонны вступили на неверный весенний лед. Впереди, за туманной дымкой, был Кронштадт. Красные знамена развевались над колоннами, и такие же красные флаги полоскал весенний ветер над фортами крепости. Свои шли против своих, но на пятом году Смуты это уже не могло удивить.

Делегат X съезда РКП(б) Степан Иванович Косухин шел впереди своего полка. Оружие он не вынимал, да и не в кого покуда стрелять. Бой еще предстоял, а пока надо просто дойти. Было страшно – не только из-за шевелящегося под ногами льда и кронштадских пушек. Опасней была пуля в спину. Степа знал, что полк, в который его назначили перед самым штурмом, ненадежен. В начале месяца он чуть не переметнулся к восставшим, и по приказу товарища Троцкого расстреляли каждого десятого. Сейчас за густой цепью бойцов шла другая: заградительный отряд был готов уложить на месте малодушных. Косухин знал, что, когда начнется стрельба, он должен ждать пулю с любой стороны.

Перед штурмом, на совещании у товарища Тухачевского, среди знакомых и незнакомых лиц Степа вновь увидел Венцлава. Это не удивило. Он уже слыхал, что Особый полк, бывший 305-й, будет использоваться для создания заградительного огня – против тех, кто пожелает повернуть назад. Товарищ Венцлав заметил Косухина, кивнул, и красные губы дернулись в короткой усмешке…

…Кронштадта Косухин так и не увидел. Серый контур бастионов еще только начинал вырисовываться из утренней мглы, когда ударили пушки, длинными очередями заговорили крупнокалиберные пулеметы, и Степа, не успев ничего сообразить, упал лицом в рыхлый мокрый снег…

Итак, он жив. Этого невероятного ощущения хватило ненадолго, сразу же появились вопросы и сомнения. Жизнь продолжается, а значит предстояло вновь искать свою дорогу. Заниматься этим красному командиру Степе в последнее время приходилось слишком часто…

Кое-что удалось узнать сразу. Его поместили в один из питерских госпиталей. Ранение в голову от случайного осколка было неопасным, и врачи обещали продержать его здесь не больше недели. А вот все дальнейшее оставалось загадкой. Предстояло вспомнить все заново, всю его жизнь за неполный год, прошедший после того, как Степа пересек границу. Тогда он спешил, боясь куда-то не успеть, но выяснилось, что на его век вполне хватило и войны, и многого другого…

…Венцлав, встретивший его в канцелярии Псковской тюрьмы, был немногословен, сообщив, что имеет приказ доставить Косухина в Столицу. Держался командир 305-го совершенно спокойно, словно его знакомство со Степой ограничилось случайным разговором в кабинете товарища Чудова.

Весь путь до Столицы они почти не разговаривали. Венцлав, казалось, вовсе не обращал на него внимания, а Степа, стараясь не думать о своем страшном спутнике, еще и еще раз повторял то, что ему надлежит сказать в Сиббюро. Беспокоило одно: как бы краснолицый просто не пристрелил его «при попытке к бегству». Но все обошлось, и на третий день они уже были в Столице.

Косухин хотел ехать прямо в ЦК, но Венцлав отвез его в военный наркомат. Степа даже обрадовался: появился шанс повидать товарища Троцкого. Но Лев Революции был на Южном фронте, а больше ни с кем разговаривать Косухин не собирался. Венцлав провел его в кабинет на втором этаже, усадил за стол и достал из сейфа кожаную папку. Косухину было предложено прочитать и расписаться.

Бумаги оказались с грифом «совершенно секретно». Поначалу это не удивило, но уже первый документ заставил Косухина побледнеть. Это было секретное письмо ЦК по поводу Шекар-Гомпа. Оно имело длинное название: «Перспективы мировой революции и особенности развития революционного процесса в странах зарубежной Азии». Как выяснил Степа, на этот раз очаг мировой революции перемещается в Тибет.

Там было и о восстании угнетенных китайскими феодалами бхотов, и об оказании помощи Бхотской Трудовой Коммуне, для чего из Столицы направлялась «группа ответственных работников ЦК», и, главное, о создании в бывшем оплоте мракобесия – монастыре Шекар-Гомп научного института «ввиду его особой ценности для дела мировой революции». Под письмом стояла подпись товарища Троцкого.

Вторая бумага была копией решения секретариата ЦК «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ». Странному названию соответствовало содержание. Косухин узнал, что еще в июне 18-го была создана специальная лаборатория под руководством заместителя председателя ВЧК товарища Кедрова – по использованию достижений медицины в целях оказания помощи красному фронту. Некоторые предложения лаборатории Кедрова были полезны, и ЦК их приветствовал. Но некоторые строго осуждал. Среди них было и «стимулирование индивидуумов с пониженным психическим тонусом». Под этой научной белибердой подразумевалась простая и страшная вещь. Смертельно раненным и смертельно больным вводилась какая-то стимулирующая жидкость, возвращавшая им видимость жизни, но полностью подавлявшая психические способности. Из подобных «объектов», практически нечувствительных к ранам и боли, формировались особые отряды, в том числе 305-й стрелковый полк. Из иных предложений упоминалось использование дрессированных животных «с измененной психикой». Все эти опыты ЦК предавал осуждению и на будущее «строжайше запрещал». Под бумагой расписался член политбюро товарищ Каменев.

Третью бумагу Степа читал уже без всякого удивления. Это был приказ «О принятии мер по проекту „Мономах“. Мелькнули знакомые имена: Богораз, Ирман, Берг… Приказ издал заместитель Троцкого товарищ Склянский…

Степа внимательно перечитал документы, поставил подпись о том, что ознакомился и обязуется хранить все прочитанное в полнейшей тайне, и молча отдал папку Венцлаву. Тот запер ее в сейфе и поинтересовался имеются ли у товарища Косухина вопросы.

Вопросы были. Пусть все это правда, пусть Шекар-Гомп – научный центр, а беднягу Федю Княжко оживили какой-то специальной жидкостью, но оставался еще сам Венцлав. По сравнению с прочим это была мелочь, пустяки, но этих пустяков хватало для сомнений. Спрашивать Степа ничего не стал. Главное ясно: товарищи в ЦК знают обо всем или почти обо всем. Его ознакомили с документами величайшей секретности и обязали молчать. Как член партии, Косухин обязан подчиниться. Да и что теперь он мог рассказать? О Венцлаве? О чернолицем Анубиса? Или о старике в пещере у Челкеля? Это сочтут бредом.

Венцлав не торопил. Увидев, что Степа ни о чем не спрашивает, удовлетворенно кивнул и заметил, что вопрос можно считать исчерпанным. «Вопрос», как пояснил краснолицый, состоял в том, что «товарищи из ЦК» сочли возможным закрыть глаза на поведение представителя Сиббюро, вызванное молодостью, отсутствием опыта и политической наивностью. От Степы отныне требовалось молчание – и выполнение дальнейших приказов партии…

Было горько и стыдно. Он спешил через полмира, чтобы раскрыть страшный заговор, а выяснилось, что все прекрасно известно и без него. Он наделал ошибок, и его простили, как нашкодившего щенка…

Венцлав напоследок заметил, что им, вероятно, еще придется встретиться. Косухин насторожился, но голос командира 305-го был самым обычным и ничего не выражал, кроме уверенности, что двум красным командирам неизбежно выйдет встреча где-нибудь на одном из фронтов…

Вслед за этим наступили будни. Косухин сделал доклад в Сиббюро, выслушал поздравления, получил обратно свой партийный билет и орден и тут же был направлен на Южный фронт. Стойкому большевику товарищу Косухину, геройски проявившему себя при освобождении Сибири от белых гадов, поручалось командование только что сформированным 256-м полком.

Южный фронт Степа прошел без единой царапины. Его другу-приятелю Кольке Лунину повезло меньше. Не успел он со своей Стальной имени Баварского пролетариата дивизии прибыть с Польского фронта, как его скосил тиф, и молодого комиссара отправили в Столицу – лечиться. Степа увидел Лунина только в декабре, когда он прибыл по вызову ЦК на расширенный пленум по военным вопросам.

Разгоряченный крымской победой Косухин был уверен, что речь пойдет о новом походе в Европу, раз уж товарищу Тухачевскому не повезло под Варшавой. Среди молодых командиров ходили слухи о мартовском наступлении, которое должно окончиться то ли в Берлине, то ли в Париже. Но у Красной армии хватало дел дома. Хотя от тайги до Британских морей она разбила лютую гидру контрреволюции, враги упорно не сдавались, словно ослепли и лишились разума.

Правда, стойкий большевик Степа был несколько смущен. Враги теперь были какие-то не те. Он и раньше не встречал среди белой сволочи толстопузых капиталистов и помещиков-крепостников. Попадались в основном мобилизованные и, естественно, дураки-интеллигенты, вроде начитавшегося книжек Славки Арцеулова. Таких становилось даже жалко, особенно после Перекопа и того, что устроил Юра Пятаков со сдавшимися офицерами. Но на совещании речь шла о другом. Несознательное крестьянство собиралось в банды, тревожные вести шли из Таврии, где Махно объявил мобилизацию, из Западной Сибири, недавно освобожденной и снова отпавшей, и даже из Тамбова, откуда рукой подать до Красной Столицы. Но страшнее всего, что забузили рабочие. Этого Косухин никак не ожидал. Как мог пролетариат, который и начал революцию, проявлять такую крайнюю несознательность, бастовать и даже требовать многопартийных советов? Это казалось Степе самым страшным, но в марте он понял, что возможны вещи пострашнее: восстал Балтийский флот.

Косухин воевал не первый год и не поверил в белогвардейские козни и предателей-спецов, которые, якобы, заварили кашу в Кронштадте. Дело было проще: братва-клешники не могли дождаться демобилизации и начали шуметь. Но почему они требовали не отпустить их по домам, а отменить продразверстку и разогнать оплот революции – ВЧК? Куда занесло тех, кто брал Зимний и атаковал «кадетов» в полный рост?

Рассуждать было поздно. «Братишки» под красным флагом становились страшнее Деникина, и Степа без колебаний ступил на мартовский лед. Но на душе было холодно: революционный праздник окончился. Начиналось что-то новое, непонятное – и страшное…

Теперь можно было отдохнуть. Правда, госпитальный паек оказался жидок, но пролетариат революционного Петрограда не поскупился для раненых командиров. Степа не только наелся селедки, но и попробовал совершенно буржуйского вида плоды под названием «апельсины». Рана быстро заживала, и уже на третий день ему стало скучно. Несмотря на протесты врачей, Косухин стал вставать с койки и бродить по госпиталю, беседуя с братвой и перечитывая газеты. «Правда» сообщала об отмене продразверстки, а «Известия» – о мире с поляками. И то и другое подтверждало: маховик мировой революции отчего-то стал работать с перебоями, и ожидались большие перемены…

На пятый день, когда Косухин уже подумывал о том, чтобы попросту сбежать, в госпитале внезапно настала суета. Отовсюду набежал перепуганный персонал, вдоль дверей выстроились крепкие ребята в кожаных куртках, откуда-то появились вазы с цветами и даже чудом уцелевший ковер. Степа не успел даже удивиться – двери палаты растворились, охранники в куртках застыли, словно каменные, и появился Лев Революции, товарищ Троцкий. На нем была такая же кожаная куртка, короткая бородка вызывающе торчала вперед, а на носу сверкали известные всей стране очки в простой железной оправе.

Троцкий холодно, властно поднял руку, отчеканив: «Здравствуйте, товарищи командиры!» – и начал быстро обходить палату. С тем же невозмутимым, надчеловеческим спокойствием он здоровался с ранеными, осведомлялся о здоровье и поздравлял с победой.

Возле койки Косухина он задержался чуть дольше. Ледяные стекла очков блеснули. Лев Революции улыбнулся, пожал Степе руку и кивнул адъютанту. Секунда – и на ладони Косухина оказалась небольшая бордовая коробочка. Очки вновь блеснули, железный голос отчеканил:

– Революция гордится вами, товарищ Косухин! Поздравляю!

Следовало отвечать. Впрочем, особых вариантов не было:

– Служу мировому пролетариату, товарищ Председатель Реввоенсовета!

Внезапно холодная маска исчезла. Улыбка на какой-то миг стала похожа на нормальную, человеческую:

– Выздоравливайте, Степан Иванович. Очень рад, что вы живы!

Новое рукопожатие – и Красный Лев уже разговаривал со Степиным соседом. Косухин раскрыл коробочку: на белом шелке тускло блеснул металл. Орден Боевого Красного Знамени РСФСР – уже второй…

Конечно, о том, чтобы побеседовать с Председателем Реввоенсовета, и речи быть не могло. Лев Революции спешил, как всегда загруженный невероятной массой забот. В последний раз они встречались в перерыве съезда, когда Косухин был среди тех, кто яростно защищал Троцкого от нападок всякой штатской мелочи – Сокольникова, Коллонтай и прочих, пороха не нюхавших. Тогда Троцкий не казался каменной статуей – он весело шутил, вспоминал 19-й год и даже припомнил, как вручал Степе орден за бои против Каппеля. В тот день Косухина то и дело тянуло спросить Льва Революции о Шекар-Гомпе: знал ли он, какую бумагу подписывает. Но железная партийная дисциплина сдерживала. Степан обещал молчать – и он не скажет ни слова, даже если того потребует нечто более важное, чем устав РКП(б)…

Ордена кроме Степы получили еще трое – Революция не жалела наград героям Кронштадта. Странно, но орден оставил Косухина равнодушным. Он не заслужил. И не только потому, что ткнулся носом в холодный лед даже не увидев ни одного мятежника. За такое не полагались ордена: кронштадтцев нужно было уничтожить, и славы в этом не было никакой. Красные шли против красных – это не подвиг. Боевое Красное Знамя тут явно лишнее…

Троцкий исчез так же внезапно, как и появился. Следом за ним испарились ковер, вазы с цветами и «кожаная» охрана. Оцепенение прошло, молодые командиры зашумели, откуда-то вынырнула бутылка спирта, и от орденоносцев стали требовать немедленного обмытия наград – дабы блистали и лучше носились…

Степа попросту сбежал. Он захватил кисет с махоркой и пристроился на «черной» лестнице, подальше от гудящих возбуждением палат. Не то, чтобы очень хотелось курить, но здесь можно не тратить силы на ненужные улыбки и разговоры. Косухин аккуратно свернул «козью ногу» и стал бездумно глядеть в темный колодец двора за окном…

– Да вот же он, Косухин! – сосед по палате появился внезапно, и Степа чуть не подавился дымом. – Товарищ комполка, к вам гости!

На миг вспыхнула радость: Степа подумал о Кольке Лунине, – но тут же сообразил, что тот еще не встал после тифа. А больше ждать было некого.

– Кто? – поинтересовался он без малейшего любопытства.

– Серьезный товарищ, – в голосе соседа мелькнуло уважение и даже почтение. – Из штаба, наверно…

Этого еще не хватало! Не Венцлава ли нелегкая принесла?

– Это… пусть сюда идет! – возвращаться в палату не тянуло.

– Так точно…

Итак, его нашли – и явно не для того, чтобы интересоваться здоровьем. Ну, держись Степка Косухин, дважды орденоносец!

По лестнице простучали сапоги. Степа на миг отвернулся к окну, собираясь с силами, бросил окурок и резко обернулся, готовый ко всему.

– Здравия желаю, ваше красное высокоблагородие!

Перед ним стоял Арцеулов. Степа подавился воздухом, еле сдержался, чтобы не зайтись в кашле, и, наконец, окаменел. Проклятый беляк улыбался, похоже, любуясь зрелищем израненного большевика. Выглядел Ростислав превосходно. В добротной шинели, новеньких яловых сапогах и краснозвездной фуражке он действительно походил на военспеца из крупного штаба.

– Ты, это… почему высокоблагородие?

На большее Степу не хватило. Арцеулов рассмеялся и хлопнул пламенного большевика по плечу:

– Потому что вы теперь комполка, чудило необразованное!

– Славка! Чердынь твою…

Тут только до Косухина дошло. Ростислав жив, здоровехонек и в России. Он схватил проклятого беляка за плечи, но сдержался, выпрямился и расправил больничный халат:

– Ну, здравствуй, стало быть… Ты чего, Ростислав, в Красной Армии?

Похоже, более глупого вопроса придумать было нельзя. Белый гад вновь залился таким искренним смехом, что Степе даже стало завидно.

– Чего хохочешь, недорезанный?

– Ну Косухин! Приятно видеть, что вы все тот же… Нет, Степан, я не вступал в РККА. Я вообще не Арцеулов. Разрешите отрекомендоваться: Ростислав Коваленко, заместитель начальника снабжения Киевского укрепрайона. Нахожусь в отпуске по ранению…

– Шпион, значит… – обреченно вздохнул Степа.

Арцеулов, похоже, хотел вновь рассмеяться, но, взглянув на совсем растерявшегося Косухина, передумал:

– Я не шпион, Степан. Мне не на кого шпионить, да и незачем. Я занят куда более невинным делом – пытаюсь сохранить свою никому не нужную персону. Я конечно мог полчаса назад пристрелить вашего Бронштейна, только зачем? Вы же его сами и съедите, без всякой посторонней помощи…

Раньше бы Косухин не преминул дать отпор подобному глумлению, но теперь проявил слабину и смолчал.

– Я ведь читал, что творилось на вашем сонмище. И вашу речь тоже, Степан. Напрасно защищали Лейбу – он обречен. Он был нужен год назад, а сейчас настало время иных…

И вновь Косухин отмолчался. Он вспомнил свою речь на съезде – искреннюю, горячую, но, как он и сам понимал, совершенно наивную. С ними, фронтовиками, победителями белой гидры, как-то очень быстро перестали считаться…

– Ну это, ладно, Ростислав, – Степа вздохнул, нужные слова никак не приходили. – Коваленко – так Коваленко, чердынь-калуга… Как ты из Крыма… это… уехал?

В глазах Арцеулова блеснул злой огонек – и тут же погас. Оба они подумали об одном и том же. В ноябре Фрунзе обещал амнистию. Многие поверили – и теперь черноморские рыбы жирели на даровом корме.

– Вашими молитвами, Степан. Вовремя предупредили, чтоб не верил вашим сиренам… Я отплыл на шаланде, которой командовал сущий разбойник с морской фамилией Ставриди. Он довез до Одессы и предложил на выбор целых три «ксивы» – если я точно освоил ваш новый язык. Я выбрал документы этого Коваленко – чтоб к новому имени не привыкать. Зиму поездил, пообщался с теми, кого чека еще к стенке не поставила. А теперь вижу – пора за дело…

– Ты о чем это? – вопрос был лишним. Степа и так понимал, о каком деле говорит беляк.

– Как я понял, вы никого не видели и ни с кем не разговаривали.

Степа покачал головой.

– И о вашем брате – ничего?

– Нет…

Арцеулов на миг задумался:

– Степан, может не стоит вас в это втравливать? Вы, я вижу, успешно служите, комиссары от вас в восторге. Вот и второй орден. Кстати, поздравляю.

– Глумишься, кадет? – Косухин вновь вздохнул, чувствуя что не в силах дать отпор очередной вражеской провокации. Арцеулов недобро усмехнулся:

– Поздравляю вполне искренно. Вы делаете нашу работу. Насколько я помню, именно кронштадтцы штурмовали Зимний. Революция – это свинья, пожирающая своих детей – помните? Это лишь начало. Но, если хотите, я исчезну. Мне, собственно, нечего терять, а у вас – другие ставки…

Косухин ответил не сразу. Если он сейчас скажет «нет», Ростислав будет действовать один, сложит свою дурную интеллигентскую голову, а он, Степка Косухин, благополучно дотянет до персонального кабинета и до кирпичной стенки, где его добьют прикладами мордастые ребята…

– Я, это… бумаги читал. Секретные… Мол, Венцлав и все такое… научные опыты, чердынь-калуга…

Арцеулов кивнул:

– Помниться, вы уже делились этой версией. Значит, все-таки поверили?

– Нет… – слово далось тяжело, но дальше пошло немного легче. – Чувствую, врут, чердынь-калуга! Верней, вокруг ходят, но правды не говорят. Но ведь как подступиться? Вон, думал с товарищем Троцким поговорить…

Степа безнадежно махнул рукой.

– И хорошо, что не поговорили. Эту крепость в лоб брать нельзя. Они велели вам молчать – ну что ж, молчите покуда. Надо всегда искать слабое звено – и начинать с него. За что мы можем взяться? – Арцеулов подождал и, видя, что Степа молчит, ответил сам: – В Шекар-Гомп нам больше не сунуться

– раз. Что-либо выяснять в вашем ЦК нельзя – это два. Что остается?

Косухин уже знал ответ. Там, во Франции, он уже держал в руках ниточку.

– Берг… Который Наташин дядя… Только ведь он – в Париже, чердынь-калуга!

– Берг в России, Степан. Поэтому я нашел вас…

Степа изумленно поглядел на Арцеулова. Подполковник был спокоен и решителен, словно командующий перед генеральной битвой. Косухин поневоле позавидовал этому спокойствию и этой решимости…

– Сейчас мне надо спешить, – Арцеулов мельком взглянул на часы. – Вы должны получить отпуск после ранения. Встретимся в Столице у вашего Лунина. Кстати, Николай передает вам привет.

– Ты, выходит, и с ним познакомился?

– А как же! Он уже дома. Бритый, худой, но полный оптимизма. Серьезный молодой человек.

Косухин кивнул. Колька Лунин был действительно серьезным парнем.

– Ты это, Ростислав, у него каменюку забрал? Которую мы в Безбаховке нашли?

– Она у него? – удивился Арцеулов. – Нет, он же не знает, кто я. Самое интересное, деревянные таблички тоже у него. Я просил сохранить, пока не вернусь.

– Ага, – вспомнил Степа. – Прочитал?

– Нет. Но пытаюсь. Ну выздоравливайте, красный командир. И учтите, вас ждут сюрпризы. Некоторые приготовил я. А вот других опасайтесь…

Арцеулов улыбнулся, пожал Степе руку и оставил его одного у темнеющего окна. Странно, но неожиданная встреча ошеломила лишь поначалу. Наверно, он был уже давно готов к этому.

Через два дня Косухин получил свои документы и заодно – месячный отпуск. Оставалось достать билет в Столицу, но в последний момент мальчишка-курьер разыскал Степу и передал ему телеграмму. Товарищу Косухину предписывалось немедленно явиться в ЦК.

Косухин тут же вспомнил о сюрпризах. Очевидно, этот подготовил не Арцеулов. Странно, в Центральном Комитете им не должны интересоваться – скорее, командира 256-го полка вызвали бы в военное ведомство. Мелькнула мысль выправить документы на имя какого-нибудь Степана Иваненко и использовать свой немалый опыт конспиративной работы. Но Косухин отогнал соблазн. Уходить «на дно» рано. Покуда он чист, грехи его партией прощены, и он может не бояться вызова в кабинет на Старой площади. К тому же, «на нелегалке» долго продержаться нельзя. Косухин имел представления о методах славной ВЧК, догадываясь, что уж его-то будут искать и найдут даже из-под земли…

Прямо с Петроградского вокзала. Косухин направился в Центральный Комитет. Там его не ждали. Дежурный долго листал списки, и Степа уже начал подумывать о какой-то странной ошибке, когда наконец ему назвали номер кабинета. Выходит, он все-таки кому-то нужен. Фамилию того, кому принадлежал кабинет, дежурный почему-то не сообщил.

Степа постучал и услышал басовитое: «Входи!» Голос был знакомым, и Косухин почти не удивился, увидев за столом грандиозную фигуру чудо-богатыря революции – незабвенного Прова Самсоновича.

– Ну, здоров, здоров, товарищ Косухин! – Чудов даже встал со стула, вернее с нескольких подушек, позволявших ему доставать до поверхности стола. – Давно, давно не видел! Ну, проходь!

Товарищ Чудов был столь же квадратен, даже, пожалуй, набрал за этот год мощи, дабы в полной силе противостоять белым гадам и прочим недобиткам. Могучая длань долго жала Степину руку. Внутри Прова Самсоновича что-то клокотало, булькало, словно революционная энергия, не находя должного применения, стремилась наружу.

– Ну, покажись, покажись! – Чудов оглядел Степу требовательным, заботливым оком истинного большевика и, похоже, остался доволен. – Молодец, молодец. Орден, стало быть, – это хорошо, хорошо…

Косухин слушал столпа сибирского большевизма с невозмутимым видом. Интересно, еще в прошлом январе Пров Самсонович казался если не образцом, то, по крайней мере, весьма достойным товарищем, заслуживающим всяческого уважения. «Клоп» – вспомнилось словечко злоязыкого Арцеулова, и Степа вдруг понял, что дело не только во внешнем сходстве. Товарищ Чудов тоже мастак пить чужую кровь…

Пров Самсонович продолжал греметь. Вначале Степа слушал с опаской, но вскоре успокоился. Чудов прибыл в Столицу месяц назад. Степина история ему была известна только из докладной в Сиббюро, стало быть, лишние вопросы исключались. Косухин еще раз вспомнил свою легенду. Тут его не поймают. Но Пров Самсонович и не собирался выискивать в истории красного командира Степы что-либо подозрительное. Он вообще не думал о прошлом. Как истинный большевик, он рассуждал о будущем:

– Ну ты, это, здорово белых гадов обставил! Не дал им над пролетарской костью глумиться! Аж в Индию забрался – ну молодец! Будешь у нас по индийскому пролетариату первым специалистом…

Косухин еле сдержался, чтобы не улыбнуться. Он представил себя на площади в Дели агитирующим индийских трудящихся за мировую революцию. Выходило забавно. И тут же поймал себя на мысли, что совсем недавно подобное вовсе не казалось забавным, напротив…

– Ну, а покуда у партии для тебя другое задание есть. Да-а… Задание, товарищ Косухин, наиважнейшее…

Степа вновь насторожился. С каких это пор товарищ Чудов начал распоряжаться кадрами Реввоенсовета?

– В Сибирь тебе вертаться надо, товарищ Косухин. Места ты знаешь, а дел там много, ох много! Лютуют недорезанные, пьют кровь рабочую! Да с ними эти – Федоровичи. А наш брат ослабел. Компромиссы всякие гнилые поразводили!.. В общем, собирайся. Завтра с утра – на вокзал и – в Иркутск. А там перебросим тебя под Благовещенск. Будешь ты, Степан, командиром над всеми отрядами в Забайкалье. Считай, фронтом покомандуешь! Ну чего, рад?

Интересно, должен ли он, Степа Косухин, радоваться? Назначение завидное, что и говорить. Но Косухин уже не был желторотым. В словах Чудова почудилось нечто странное. Во-первых, какие-то «компромиссы». Загадки тут не было: иркутские большевики стеной встали против товарищей из Приморья, выступивших за создание Дальневосточной республики. Еще на съезде слыхал Косухин, что мечтает Пров Самсонович схарчить дальневосточного вождя товарища Краснощекова. Выходит, нужен он, Степа, как свой человек среди тамошних партизан. Вроде как таран против несогласных.

А во-вторых, «с утра – на вокзал». Ох, спешит товарищ Чудов! Даже в 19-м, когда на колчаковских фронтах жарко было, людей с порога да с бухты-барахты во вражий тыл не направляли! С чего это Клоп так забегал? Сам спешит – или приказали? А с чего такая спешка? Не с того ли, что товарищ Берг в Столице объявился?

Встал Степа, ремни оправил, улыбнулся радостно:

– Ну, товарищ Чудов, спасибо! Уважили, чердынь-калуга! Я уж боялся, что от безделья помру! Здесь-то мы гидру добили, и теперь хоть в счетоводы иди!

– Точно, точно! – расцвел «Клоп». – Нечего тебе, товарищ Косухин, по штабам ошиваться! В бой, за дело трудящихся!

– Ага! – Степа хотел вновь улыбнуться, еще пошире, но передумал. Этак можно и переборщить:

– В общем, поехал, вещи соберу. Мечтаю, чердынь-калуга, с белыми до конца рассчитаться! С товарищем Краснощековым мы их быстро обставим!

Довольная усмешка на физиономии Прова Самсоновича разом увяла. И Степа сообразил, что попал аккурат в точку.

– Я как на съезде про республику Дальневосточную услышал, так понял: нашенское это дело! Ведь Вождь как сказал: надо нам республику эту иметь…

Минут пять Степа восторженно пояснял скисшему Чудову партийную мудрость, выразившуюся в создании ДВР – буфера на советском Дальнем Востоке. Под конец он еще раз упомянул Краснощекова – для верности.

– Ну я, стало быть, пошел! – самым решительным тоном заключил он. – Вещички соберу. Правда, у меня отпуск по ранению – да ну его, этот отпуск, чердынь-калуга!

От товарища Чудова, казалось, шел пар. Вождь сибирского пролетариата клокотал и бурлил, и Косухин испугался, что даже мощная натура Прова Самсоновича не выдержит – разлетится на части.

– Ты это, товарищ Косухин, не поспешай покуда… – гудение перешло в невнятное бормотание. – Я ж забыл: раненный ты на льду кронштадтском! Негоже тебе прямо с госпиталя – да в бой…

Косухин браво махнул рукой, изображая презрение к медицине, но товарищ Чудов внезапно стал противоположного мнения:

– Ошибся я, Степан! Забыл, что отдых тебе положен. Там ведь морозы знаешь какие! В общем, не поспешай покуда. Выздоровеешь, отдохнешь. А там я тебя вызову…

Степа заставил себя сохранить серьезность. Хороши морозы: впереди лето. Видать, плохо стало у Прова Самсоновича с воображением!

Из кабинета Косухин вышел с пожеланием не спешить и как следует подлечиться. О завтрашнем поезде на Иркутск не было сказано ни слова.

На улице Косухин ловко подцепился к переполненному трамваю и медленно покатил на Пречистенку, где квартировал Колька Лунин. Разговор с Клопом повеселил – и одновременно встревожил.

Да, Славка прав: сюрпризы начались. Его хотят срочно услать из Столицы, да подальше. Раньше он, командир Косухин, был нужен, и вдруг стал хорош лишь на расстоянии – где-нибудь в тайге под Благовещенском. Неужто все же из-за Берга? Выходило, что очень даже похоже…

Колька Лунин год назад получил комнату в большой квартире, когда-то принадлежавшей какому-то видному буржую. Теперь, когда бывшего хозяина замела ВЧК, квартиру заселил трудовой элемент, поразвесивший всюду бельевые веревки и пропитавший прежнюю обитель эксплуататора запахом лука и карболки. Пройдя на ощупь по полутемному коридору, Степа отсчитал нужную дверь и постучал:

– Заходите, товарищ, не заперто!

Колька Лунин лежал на кушетке, заменявшей буржуйское изобретение – кровать, и читал толстую книгу, не иначе «Капитал» товарища Маркса. Лунин был худ, как щепка, на голове ежиком торчали подросшие после тифа волосы, но голубые глаза смотрели весело:

– Заходи, Степан! Чаю хочешь – вон, на столе, – горячий!

Лунин всегда называл Степу полным именем. Странно еще, что он не обращался к нему «товарищ Косухин». Степа не удивился бы: Колька был действительно серьезен не по годам.

Косухин бросил вещи в угол и подсел к столу, где в пузатом чайнике дымился свежий морковный чай. Лунин чуть заметно поморщился, привстал и поудобнее уселся, опираясь на локоть:

– Извиняй, покуда не хожу – ползаю… Ну что, жив? Разбил гидру?

– Разбил…

Тон у Лунина был странный – то ли действительно серьезный, то ли полный еле скрытой иронии.

– Что, хреново было?

– Куда уж, чердынь-калуга! – не выдержал Степа. – Они ж, понимаешь, Коля, под красным флагом…

Он начал сбивчиво рассказывать о том, что довелось увидеть, а еще больше – услышать. Лунин молчал, прихлебывая дымящийся чай:

– Главного не видишь, Степан, – проговорил он наконец. – Флаг – это ладно. Но ведь они чего хотели? Власти Советов, прекращения войны, отмены чрезвычаек – как и мы в 17-м. А их – пушками! Смекаешь?

– Смекаю… – Косухин тут же вспомнил слова белого гада Арцеулова. – Чего ж это будет, Коля?

– Плохо будет… Ладно, раскисать не стоит. Я тут спирту достал – вечером отметим. Не орден – а что жив остался. Твой приятель обещался быть.

– Ростислав? – Косухин внезапно напрягся.

– Ну да, товарищ Коваленко. Серьезный он мужик!

– Серьезный, – спорить не приходилось.

– Где познакомились? – вопрос был самым обыкновенным, но что-то в тоне приятеля показалось странным.

– На Южном фронте. Ну, под Александровском… – начал было Степа, но тут же умолк под насмешливым взглядом Лунина.

– Ты вот чего, Степан. Я тебя давно знаю. Ты – товарищ проверенный, да и мы с тобою вроде как друзья-приятели. Так что, прежде чем я тебя в ВЧК сдам, давай-ка разберемся…

Почему-то Косухин не испугался. Ему лишь стало неловко, что сразу не сказал приятелю правды.

– Поправишь, если не туда сверну. Весной мы с тобой виделись, и ты сказал, что объявился у тебя новый знакомый – Арцеулов Ростислав. Умный, воспитанный – в общем, из бывших. Это первое. Дал ты ему мой адрес, чтоб не потеряться. Это, стало быть, второе. И вот приезжает ко мне такой умный да воспитанный, что белой костью за версту разит. И тоже Ростислав, да только Коваленко. Это уже третье…

Степе оставалось слушать и мысленно ругать последними словами белого гада Славку, думавшего обмануть всех своей «ксивой».

– Ну, что товарищ Коваленко в РККА ни дня не служил, это я сразу понял. Дело нехитрое: он ведь наших званий – и тех не знает. Ну, а вчера я здоровья не пожалел и съездил в наркомат… Был такой, Коваленко Ростислав, только ему, почитай, все пятьдесят годочков стукнуло, и пропал он без вести аккурат на том самом Южном фронте. А кто такой Арцеулов, я еще весной узнал. Не сам – список дали особо опасных беляков, что в розыске. Тот Арцеулов как раз в Сибири служил. Вот я и думаю: или мне вас на Лубянку сдавать, как недобитую контру, или я что-то крупно не понимаю. А если не понимаю – объясни…

Косухин растерянно молчал. Его не удивило, что Колька всерьез думает сдать его в ЧК. Странно, что он до сих пор этого не сделал. Сам бы Степа еще год назад едва ли стал ждать объяснений.

– Коля, ты мне веришь? – вопрос был из наиглупейших. Лунин улыбнулся:

– Тебе? Тебе верю. И Ростиславу твоему, как ни странно, тоже. Может, он и бывший беляк, да только, похоже, спекся. Перегорел. Да только что вы задумали?

Рассказать? Но поверит ли Николай? Косухин представил себя на месте Кольки. Он спрашивает про белого офицера с фальшивыми документами, а в ответ слышит про эфирные полеты, оборотня Венцлава и тибетский монастырь…

– Видать, крепко ты запутался, – кивнул Лунин, разливая по кружкам остаток чая. – Пей, пока горячий… Ладно, тогда слушай сюда. Мне в военном отделе ЦК показывали рапорт товарища Волкова. Всеслав Волков, партийная кличка Венцлав – знаешь такого?

– Знаю… – этого Степа не ожидал. Хотя почему бы и нет? Колька Лунин накоротке со многими товарищами со Старой площади. Поговаривали, что еще весной его хотели взять на работу в Секретариат, но молодой комиссар попросился на фронт.

– Этот Волков докладывал об операции «Мономах». Говорит тебе это что-нибудь?

Косухин кивнул.

– Значит, не ошибся… Волков сообщал, что успешно провел разведку полигона Челкель. Какой-то работник Сиббюро не просто проник туда, но даже стал комиссаром полигона и обеспечил успешный запуск эфирной ракеты. Этот работник назван «Лебедевым». Дальше сказано, что «Лебедев» сумел спастись и через Индию уехал во Францию…

Степа горько усмехнулся. Краснолицый назвал его в рапорте фамилией, которую носил брат! Но как лихо все повернуто!

– Затем я читал бумаги по Бхотской Трудовой Коммуне. Знаешь, где это?

– Западный Тибет, – усмехнулся Степа. Лунин кивнул.

– Полчаса по карте разбирался. Как я понял, наши товарищи там малость подгадили. Но какой-то представитель Сиббюро сумел добраться туда и навести порядок. Правда, там сказано, что он пропал без вести…

Выходило что-то непонятное. В Сибири и на Тибете его хотели уничтожить, а теперь представляют чуть ли не героем! Зачем? Но Степа уже знал ответ: его хотят сохранить. Он нужен – хотя бы как свидетель. Свидетеля берегли, награждали – и в случае необходимости убирали подальше, хотя бы в Благовещенск…

– Ну вот, Степан. Среди разыскиваемых по делу «Мономах» упоминается капитан Арцеулов. Из Индии, да еще через Францию, никто кроме тебя из работников Сиббюро не возвращался… Что я должен подумать?

– Это было не так, Коля…

– Если ты выполняешь особое задание, так и скажи, – спокойно заметил Лунин. – Между прочим, месяц назад у Вождя было совещание по эфирным полетам. Создается группа во главе с товарищем Цандером. Знаешь такого?

О Цандере Степа не слыхал, но помнил слова Александра Михайловича о сроках, в которые можно восстановить программу. Выходит, работы уже начались. Карл Берг не зря вернулся в Россию…

– Николай, ты это… – проклятые слова опять не шли на язык. – В общем, Волков… Венцлав… врет. У него был другой приказ – не допустить запуска «Мономаха». Понимаешь?

– Нет, пока не понимаю. Если считаешь нужным – объясни…

Объяснение затянулось. Лунин требовал ясности, а вот этого как раз не хватало. К счастью, Коля считал те же бумаги, что и Косухин, – о медицинских экспериментах, о Бхотской Коммуне и всем прочем. Об оборотнях и подобной чертовщине Косухин упоминать не стал – и без этого история выходила излишне странная.

– Понял, – наконец кивнул Лунин и неторопливо стал свертывать самокрутку. – Значит, ты решил, Степан, что в Центральном Комитете действует вражеская группа…

– Ну, не обязательно там… – сам Степа едва ли решался говорить с такой определенностью. Но Лунин всегда называл кошку – кошкой.

– Выходит, что не ниже. Эта группа преследует какие-то свои цели, используя новейшие научные исследования. Заодно они обманывают партию – попросту врут…

Лунин затянулся, резко выдохнул дым:

– Многое непонятно, Степан… С такими данными я бы не пошел наверх. Мало доказательств. Если это правда… Степан, я говорю «если»… Венцлав просто станет козлом отпущения. Ну а тех, в Шекар-Гомпе, и так уже осудили. Выходит, концы в воду…

– Вот я и думаю, чердынь-калуга: найдем Берга…

– А если нет? Если его хорошо охраняют? Давай-ка подумаем…

Лунин порылся под кушеткой и достал пачку нарезанной обойной бумаги. Один из листов он расстелил на столе и взял карандаш:

– Что мы о них знаем? Состав? Кроме Венцлава?

Степа задумался. Никого кроме Венцлава и тех, в Шекар-Гомпе, он не знал. Разве что Берг…

– Не годится, – покачал головой Лунин. – Гольдина, как ты знаешь, похоронили два года назад. Даже если ты не ошибся, и это он – доказать будет трудно… Берг? Он человек посторонний. Такой группой должен руководить кто-то из своих…

– Приказ по Шекар-Гомпу подписывал товарищ Троцкий. А по «Мономаху» – Склянский – его заместитель, – выговорил Степа, тут же испугавшись того, что сказал.

– Страшно? – понял его Лунин. – Мне, признаться, тоже. Вроде так и выходит. Только закавыка тут…

Лунин нахмурился и потушил самокрутку в большой жестяной банке из-под монпасье:

– Слишком гладко получается. Венцлав – командир полка, а значит – из ведомства товарища Троцкого. Документы тоже подписали Троцкий и товарищ Склянский. Смекаешь? Случись чего – кто в ответе?..

Лунин замолчал и начал постукивать пальцами по столу – верный знак, что молодой комиссар о чем-то серьезном задумался.

– Вот чего. Не пожалею-ка я здоровья, съезжу завтра кой-куда. Очень интересно, кто направил Венцлава в Сибирь. Ведь Сиббюро, Степан, не в ведомстве Троцкого, правда? И еще – приказ по «Мономаху» помнишь?

Косухин кивнул. В свое время он был ошеломлен этими документами, а затем, обдумав, отметил некоторые странные несуразности. В приказе Склянского не сказано об уничтожении программы и срыве пуска ракеты. Требовалось взять работы под контроль – и ждать новых распоряжений.

– Вот я и сообразил, – подтвердил его догадки Николай, – не совпадает. Кроме того – когда, говоришь, ракета, ну…

– Стартовала, – подсказал Косухин, – 20 января…

Эту дату он забыть не мог… Холодная зимняя степь, рыжие холмы, неровная цепочка китайских траншей. И – гром, ударивший ровно в полдень…

– А вот приказ, Степан, подписан чуть ли не в феврале. Разумеешь?

Степа вскинулся:

– Задним числом, чердынь-калуга? Да зачем?

– Вот я и думаю – зачем? Не для того ли, чтоб товарищ Склянский на нем расписался? В общем, проверю. А ты, Степан, подумай: может, еще чего вспомнишь… Кстати, а твой Ростислав с какой радости всем этим занялся?

Ответить на это было нелегко. Ясное дело, не из дружеских чувств к первому государству трудящихся. Проклятый беляк видел в этом какую-то тайну, чуть ли не секрет того, что случилось в победном Октябре и позже.

Лунин выслушал не особо внятные Степины пояснения и пожал плечами:

– Никак и вправду контуженный. Сдать бы твоего Коваленко в ЧК! Ладно, погодим… Он мне давеча деревяшки с буквами показывал – он что, их тоже к делу приспосабливает?

Вот незадача! Степа и сам не очень-то понимал странные занятия Арцеулова. Образованный вроде мужик, книг начитался…

– Черт его, интеллигента, поймет! – Косухин скривился, как и полагалось большевику при слове «интеллигент». – Думает, чердынь-калуга, что те, которые Венцлава послали, используют какие-то древние, ну, артефакты…

Пришлось объяснять Лунину значение этого слова.

– Понял, – наконец кивнул Николай. – То ли контуженный, то ли и вправду умен этот твой интеллигент… Ладно, заболтались. Надо картошку сварить, товарищ орденоносец. Не голимый же спирт потреблять!

За чистку картофеля принялись вдвоем. Косухин вообще не стал бы заниматься подобным буржуйским делом, сварив ценный продукт по-пролетарски, «в мундире», но дотошный Колька прочитал в «Красной газете», что варить картофель подобным образом небезопасно для здоровья. Уговоры приятелей не действовали, и картофель приходилось чистить. Впрочем, в два ножа дело шло быстро.

Николай, словно забыв обо всем, только что говоренном, принялся беседовать на свою любимую тему – о перспективах победы социалистической революции в оплоте мирового капитала Северо-Американских Соединенных Штатах. Перспективы революции казались близкими, но Лунина смущали две серьезные проблемы: раскольничья политика «желтых» профсоюзов и противоречия трудящихся с разным цветом кожи. Последнее, по его мнению, могло привести к взаимной бесполезной резне.

Косухин слушал плохо. Не то, чтобы проблемы американских братьев по классу были от него далеки. Но в этот вечер думалось о другом. Из головы не выходили слова Кольки. «Может, еще чего вспомнишь?» Что он мог еще вспомнить? Анубиса? Умирающего парня с напрочь оторванной челюстью?.. Или того, сладкоголосого?

Точно! Степу даже передернуло. Как можно такое забыть! Тот, кто говорил с ним в темной камере! Этот разговор Косухин помнил от слова до слова. Большевики борются не с гидрой капитализма, а со смертью, и для этого смерть должна уже сейчас служить жизни. Значит, нужен Венцлав с его 305-м полком, серые оборотни – и Шекар-Гомп. И еще: смерть это чей-то дар, но не Бога. Бога, по утверждению этого сладкоголосого, нет…

Тогда этот голос показался Степе знакомым. Жаль, он не видел собеседника в лицо! Хотя – почему не видел? На Челкеле, когда самозваный Руководитель Проекта предъявлял фальшивое письмо Колчака! Правда, на нем были авиационные очки. И вообще, лицо у него какое-то странное…

Наташа – не та, что сейчас в Париже, а настоящая – вспоминала, что тоже разговаривала с этим сладкоголосым. Он обещал ей, что «большевистский эксперимент» скоро кончится…

От подобных слов Степу мутило, но он только что вернулся из Кронштадта. Там и вправду все кончилось: каратели добивали восставших краснофлотцев…

Между тем, Лунин, разделавшись с «желтыми» профсоюзами, занялся примусом. Дело было тонкое, деликатное, и Косухин мог лишь со стороны наблюдать за этой процедурой.

– И все-таки они лопнут, – убежденно заявил Колька, когда примус наконец загудел, а кастрюля с картошкой была водружена на место.

– Ты о чем? – сказанное могло относиться к чему угодно, например к картофелинам.

– Империалисты американские! – Лунин наморщил лоб. – Точно лопнут! И знаешь, Степан, чего их сгубит?

– Как чего? Революция пролетарская, чердынь-калуга!

– Ну, это в плане общем. Тут, Степан, интересен повод. У нас ведь чего – война поспособствовала, так?

– Ну, ясное дело!

– Во! А у них от войны буржуазии – одна прибыль. Там война не поможет. Их Степан, борьба с водкой погубит!

– Чего? – Косухин наслушался всякого о причинах-поводах революции, но о подобном даже и не подозревал.

Лунин усмехнулся:

– Товарищ Энгельс учит нас обращать внимание на специфику каждой страны, понял? Американцы – они к свободам буржуйским привыкли. А сейчас у них там сенатор объявился – то ли Джонсон, то ли Парсон. Он, представляешь, предлагает водку запретить!

– Ну дают! – такого от заокеанских буржуев Степа не ожидал. Интересно, пьющий ли Тэд?

– Представляешь? Ежели и вправду запретят – там такое начнется! Да никакая власть не устоит! У нас в феврале 17-го всех делов-то было, что вместо ржаного хлеба стали сайку продавать.

– Ты че, серьезно? – историю февральской революции Косухин представлял несколько иначе. Его самого тогда в Питере не было, зато газеты читать доводилось.

– Точно. Белого – завались, а ржаного не подвезли. И то народ не выдержал. Ну как будто министры царские нарочно сработали! А тут… Нет, шалишь, разнесут все Северо-Американские!..

Косухину почему-то стало неловко. Выходит, великие революции могут начинаться с такой ерунды! Хотя, если подумать, это вовсе не ерунда. А главное, чердынь-калуга, такое легко сработать. В нужный момент да умелыми руками…

– А Арцеулову твоему ничего говорить не станем, – совершенно нелогично завершил Николай. – Пущай будет Коваленкой. Пусть думает, что его белая кость нашей пролетарской умнее. Он ведь как, Степан, не социально опасный? Бомбы в вождей кидать не будет?

– Не-а, – усмехнулся Косухин. – Бомбы – точно, чердынь-калуга. Не будет!

10. ОСОБНЯК НА АРБАТЕ

Ростислав шел по Собачьей Площадке мимо музыкального училища. Места были знакомые, он мог ходить по Арбату чуть ли не с завязанными глазами. Столицу Ростислав успел досконально изучить еще до войны. Правда, теперь это был совсем другой город. Дома, когда-то нарядные, теперь стояли серые, давно просящие ремонта, обклеенные дурацкими плакатами с красными чудо-богатырями и мордатыми буржуями.

Стемнело. Самое время ехать к комиссару Лунину, тем более что сегодня должен, наконец, приехать краснопузый Степа. Но бросать дело незавершенным не хотелось. Уж больно интересно все складывалось…

Конспирации полковник Арцеулов был не обучен. Решив остаться в Большевизии, он поначалу немного растерялся. Капитан Ставриди не подвел, доставив Ростислава в маленькую деревеньку по Одессой. Оказавшись в Одессе и неожиданно став красным командиром, Арцеулов совершенно не представлял, как эти самые красные командиры себя ведут. Он был уверен, что у комиссаров всякое проявление чего-то отдаленно напоминающего культуру не приветствуется. Лапти, правда, он надевать не стал, но был уверен, что надлежит всем «тыкать», держать ложку в кулаке и забыть про носовой платок. Говорить было вообще опасно: первое же «пожалуйста» могло привести аккурат в чеку. Оставалось твердить «чердынь-калуга» или «чистое дело марш» (последнее полковник позаимствовал у графа Толстого).

Все оказалось проще – и одновременно сложнее. Красные командиры изыском не отличались, но – странное дело – всячески старались подражать только что разбитой контре. Молодые «краскомы» лихо козыряли, водили дам под ручку и даже говорили «мерси». Похоже, большевики взялись за дело по-серьезному. Армия становилась похожей на армию даже в этом. Гвардейская выправка Ростислава оказалась как раз ко двору. На него смотрели не просто уважительно, но и с гордостью. Да, красные были не те, что в 18-м…

В конце концов Ростислав отбросил сомнения и вел себя, как и надлежит офицеру, – корректно, вежливо и несколько высокомерно. Его короткие: «Позвольте», «Соблаговолите», «Прошу», – действовали безотказно. Образ красного командира Коваленко ни у кого не вызывал сомнений.

Военная форма, вместе с документами, оказалась хороша и в другом отношении. Выяснилось, что можно ездить совершенно бесплатно. Билет выписывали – и желали счастливого пути. В душе Арцеулова впервые шевельнулось нечто вроде смутного подозрения. Похоже, Совдепия не так уж плоха, как казалось. Большинство жило скверно, стоя в очередях за пайковым хлебом, выменивая на рынке последнее и часто за зря пропадая в чеке. Но были и другие: штабные офицеры, функционеры РКП(б), всякого рода чиновный сброд, – эти явно не бедствовали. Выходит, в большевистском сумасшествии была своя система, хорошо, впрочем, знакомая и понятная…

Арцеулов заехал в Харьков. Там жили родители штабс-капитана Пташникова. Они обменялись адресами еще в 18-м, и Ростислав выучил все, не доверяя бумаге на память. Его приезд вызвал слезы: бывшего приват-доцента давно успели отпеть. Арцеулову пришлось долго объяснять, что Андреич жив-здоров и сейчас, судя по всему, обживает полуостров Галлиполи.

В Столице он зашел на квартиру ротного – Михаила Корфа. О гибели полковника уже знали. Его жена, которую по странному совпадению звали тем же именем, что и покойную супругу Ростислава, – Ксенией, мыкались с двумя детьми в маленькой комнатушке, которую большевики из милости оставили семье пропавшего без вести офицера. Арцеулов мало чем мог помочь вдове: денег было в обрез. Теперь он увидел, что ожидает в Совдепии «бывших». Ксения Корф продала все, что осталось от мужа. Только трофейный немецкий тесак, привезенный бароном с Юго-Западного фронта, продавать было опасно. Им, несмотря на все запреты, пытался играть сын полковника – семилетний Володя, который сразу же заявил Ростиславу, что, когда вырастет, обязательно отомстит за отца. Арцеулов не улыбнулся: странная мысль поразила его. Они проиграли – и погибли. Но растет поколение мстителей – и кровавая схватка возобновится.

Родители Ухтомского когда-то жили в Петрограде, но мать Виктора успела уехать во Францию, а все остальные – отец, дед, тетки – погибли осенью 18-го во время вспышки красного террора…

Вначале Арцеулов не имел точного плана. Хотелось осмотреться, обжиться и дождаться краснопузого Степу, который со своим героическим полком все еще торчал в Таврии. Устроился Ростислав надежно – в общежитии командного состава на Якиманке. Это было удобно: тех, кто жил там, ЧК обходила стороной. Для верности Арцеулов оставил часть вещей у Лунина, который как раз вернулся из госпиталя, в комнатушке на Пречистенке. Туда он отнес и деревянные таблички: хранить их в общежитии Ростислав все же опасался.

Оставалось ждать Степу, но тут Арцеулову впервые повезло. Прямо на Тверской, у «Националя», в толпе мелькнуло знакомое лицо. Он выждал несколько секунд и пошел следом. Толчея помогла подобраться ближе и убедиться, что он не ошибся. По Тверской как ни в чем не бывало шел Петер Арвельт – сослуживец Ростислава еще по Западному фронту. Арвельт был в штатском, но выглядел весьма довольным жизнью, совсем не таким, как большинство «бывших». Арцеулов прошел за Петером пару кварталов, затем решился и окликнул.

Все объяснилось быстро. Майор Арвельт работал в эстонской военной миссии, недавно приехавшей в Столицу. Они обнялись. Арвельт был славным парнем и явно радовался встрече. С первых же слов стало ясно и другое: Петер ненавидел большевиков, с которыми так удачно вышло в его родной Эстляндии. Арвельт воевал, как и Ростислав, с 17-го, и сумел не допустить красную чуму в свой дом…

Миссия имела свою собственную линию связи, и Ростислав отправил телеграмму в Париж. Ответ пришел быстро: Валюженич ругал за долгое молчание и просил сообщить адрес, чтобы прислать письмо. Договорились, что он напишет в Ревель, родителям майора. Задержка была небольшой: письма в свободной от большевизма Европе ходили быстро.

И вот в кармане у Ростислава лежит большой запечатанный конверт. Он решил вскрыть его вместе с краснопузым, попозже. Это была удача, но Арцеулову повезло еще раз – и повезло по-крупному…

Началось с очередного визита. Ростислав навестил давнего знакомого его покойного отца. Александр Арцеулов в последние годы жизни служил в Столичном отделении Сената и был в хороших отношениях с Вадимом Николаевичем Говорухой – чиновником этого же департамента. Ростислав часто бывал в доме Говорухи и теперь решил заглянуть туда по старой памяти. Он опасался всякого: бывшие чиновники считались лакомой добычей для чеки, но господин Говоруха, как выяснилось, процветал. Ему удалось устроиться в «совслужи» и кормить многочисленную семью. Ему даже оставили целых две комнаты в его прежней квартире, что по тем временам считалось явной роскошью.

Арцеулов не стал откровенничать с «совслужем», а Вадим Николаевич деликатно не задавал лишних вопросов. Говорили о Столице, об общих знакомых. Выяснилось, что Говоруха неплохо знал семью Корфов и теперь иногда помогает вдове Михаила. Беседовать с «совслужем» было интересно, но противно: выходит, «бывшие» вполне могут благоденствовать, присосавшись к «диктатуре пролетариата». Арцеулов хотел было откланяться, но тут Вадим Николаевич стал рассказывать об учреждении, в котором служит.

Контора называлась «Цекубу». Услыхав такое, хотелось перекреститься, но это означало всего-навсего «Центральная комиссия по улучшению быта ученых». Тех, кого не успели расстрелять или сгноить, подкармливали. Говоруха откровенно хвастал, что он накоротке не только с «буревестником революции» Максимом Горьким – инициатором этой затеи, но и с уцелевшими академиками – Бехтеревым, Тимирязевым, Павловым. Вадим Николаевич воодушевился и стал рассказывать, что Цекубу помогает даже иностранным ученым, которые уже не боятся приезжать в Совдепию. Он ставил на довольствие финнов, немцев, а недавно: и французов, в том числе молодого, но очень талантливого физика Гастона де Сен-Луи, прибывшего для научной работы в Столицу…

Сен-Луи! Эмоции были забыты. Амбиции «совслужа» не имели никакого значения перед этим фактом. Гастон де Сен-Луи, жених Наташи Берг! Он исчез из Парижа вместе с ее дядей. Значит…

Говоруха охотно рассказал, что француз договорился о получении академического пайка на двоих. Продукты доставляет специальная машина. Впрочем, сам Гастон часто заходит в Цекубу, решая разные проблемы нелегкого послевоенного быта. Физик, по словам Говорухи, молод, лысоват, с заметным брюшком и слегка хромает на правую ногу…

Остальное было несложным. На третий день Арцеулов встретил Гастона у входа в контору Говорухи. Он никогда не видел Наташиного жениха, но ошибиться трудно. Сен-Луи был не столько молод, сколько моложав, носил роскошное, по последней парижской моде, пальто и действительно хромал. Конечно, могли случаться всякие совпадения, и Ростислав решил проверить.

В первый раз не повезло. Гастона ждала машина, и Арцеулов лишь успел заметить, что она свернула по направлению к центру. Сен-Луи появился через два дня. На этот раз он возвращался на извозчике, и Ростислав сумел проследить за ним до самого дома. Гастон квартировал на Арбате, в небольшом особняке, расположенном в глубине заброшенного сада, за высокой чугунной оградой.

Для верности требовалось проверить еще раз. И вот теперь француз, отпустив извозчика возле Манежа, шел пешком, вероятно, решив прогуляться. Он шел быстро – легкая хромота ничуть не мешала. Арцеулов следовал за ним на некотором отдалении, уверенный, что тот свернет от Собачьей Площадки налево…

Гастон миновал здание музыкального училища, на миг задержался, прикуривая, и резко оглянулся. Арцеулов не стал отворачиваться, а спокойно пошел дальше. Сен-Луи его не знал, а идущий по Столице красный командир едва ли вызовет особые подозрения. Так и случилось. Француз закурил и свернул налево, в узкую улочку, ведущую к уже знакомому особняку.

Осторожность все же не мешала. Арцеулов пропустил Гастона вперед, и лишь затем последовал за ним. Он уже не сомневался. Оставалось как следует осмотреть особняк. Это заняло немало времени. Высокие решетки мешали проникнуть в сад, а перед воротами крутились двое весьма подозрительных личностей. Пришлось наблюдать за домом с другой стороны – из подъезда пятиэтажного дома. Нельзя сказать, чтобы Арцеулов был удовлетворен результатами осмотра, но главное все же сумел заметить. Можно было возвращаться на Пречистенку…

Картошка уже была сварена, а на столе стояла бутыль со спиртом. Серьезный Лунин и улыбающийся Степа встретили его как ни в чем не бывало, словно к ним заглянул на огонек старый друг-товарищ по борьбе с белой контрой. Правда, взгляд голубых глаз молодого комиссара был строг и неулыбчив, но Ростислав уже успел привыкнуть к характеру Степиного приятеля. Сам Косухин был немного смущен, старательно именовал Арцеулова «товарищем Коваленко» и предлагал тосты за победу Великой Мировой пролетарской революции…

Наутро Арцеулов попросил у хозяина отданные на хранение деревянные таблички, а заодно и странный плоский камень. Все это было уложено в саквояж, после чего Ростислав предложил Степе не надоедать хозяину и прогуляться по Столице. Косухин тут же согласился, а Николай Лунин лишь кивнул, и по его лицу промелькнула странная усмешка…

– Не выйдет из тебя подпольщика, беляк, – заметил Степа, когда они вышли на освещенную ярким весенним солнцем улицу. – Хоть бы не морщился, чердынь-калуга, когда про коммунизм говорим…

Ростислав улыбнулся:

– Виноват. Постараюсь исправиться… Степан, так что у вас там было с Клопом?

Косухин пересказал разговор с Провом Самсоновичем. Арцеулов кивнул:

– Очень похоже. Кому-то надо, чтоб вы уехали подальше. Ваш Чудов – дурак, но они придумают что-нибудь получше. Так что времени у нас в обрез…

– Ты, Ростислав, лучше о Берге расскажи, – нетерпеливо заметил Степа.

– Еще успеем. Сейчас, господин красный полковник, мы зайдем в гости. Повидаемся кое с кем из старых знакомых. Но сначала – вот…

И он достал из кармана письмо Валюженича. Вчера, в присутствии Лунина, о нем он сказать так и не решился…

Тэд писал по-английски: очевидно, с изучением русского вышла заминка. Арцеулов читал письмо вслух, тут же давая перевод. Большая часть письма была посвящена новостям из жизни самого Тэда. Американец успешно заканчивал курс в Сорбонне, писал дипломную работу у грозного профессора Робера и собирался в очередную экспедицию вместе с Карно, на этот раз в Центральную Америку. С Наташей Берг он встречался часто и передавал от нее поклон. Впрочем, из письма было ясно, что память к девушке так и не вернулась…

О главном сообщалось мимоходом. Берг и Сен-Луи в Париже так и не появились. По газетам пробежал слух, что они похищены агентами ВЧК, но затем о них быстро забыли, и даже мадам Кюри не проявила видимого интереса к исчезновению двух известных физиков. Единственной новостью было то, что кто-то все же побывал в особняке Берга и вывез часть имущества, включая книги.

Как-то Валюженич столкнулся с генералом Богоразом. Аскольд Феоктистович не стал особо откровенничать, но сообщил, что новостей от тех, кто улетел на «Мономахе», нет…

– Такие дела, товарищ комполка, – заметил Ростислав, складывая письмо. – Впрочем, кое о чем мы и так догадывались. Кстати, тут есть еще одно письмецо – вам лично.

Степа встрепенулся, почему-то подумав о Наташе. Но письмо – вернее, листик, густо исписанный с обеих сторон, – оказалось от Шарля Карно. Потомок великого революционера писал, естественно, по-французски, и Степе пришлось еще раз прибегнуть к помощи Арцеулова. С первых же слов послания Ростислав неуместно хмыкнул:

– Что-то не понимаю! Наверно, окончательно забыл французский.

Он еще раз проглядел письмо и начал неуверенно переводить:

– «Генералу Великой Российской революции Стефану Косухину от скромного волонтера Шарля Карно»…

– Выначивается, буржуй, – охотно пояснил Степа. – Волонтер, чердынь-калуга!

– «Гражданин! Извещаю вас о результатах научной экспертизы агента контрреволюции, известного под кличкой „Бриарей“…

– Это что, тот глиняный монстр? – удивился Арцеулов. В свое время он не очень-то поверил Степиному рассказу. Выходит, зря…

– «Найденные в церкви Святого Иринея фрагменты были подвергнуты химическому анализу. В результате получено следующее…»

Далее шло несколько строчек замысловатых формул. Формулы были предъявлены Косухину, который не преминул еще раз ругнуть проклятую интеллигенцию.

Впрочем, далее Карно перешел на более понятный язык:

«Это красная глина с сильными добавлениями органики. Если грубо – глина с кровью. О чем вам, мой генерал, спешу доложить. Комментировать нечего, разве что принять во внимание некоторые старинные предания, не представляющие, естественно, ни малейшей научной ценности. Вот выписка из сочинения „Некромантион“ раввина Льва из Праги. Перевод с древнееврейского профессора Робера при моей скромной помощи…»

Арцеулов бросил взгляд на Степу. Тот стоял серьезный, и Ростислав удержался от уже готового насмешливого замечания.

«Знающие имя Бога всесильны, не дано им лишь вдохнуть дыхание жизни в свои сознания, ибо это удел Господа. Но во всем прочем им нет преград, ни в великом, ни в малом.

Чтя день субботний, восхотел я создать слугу, дабы мог прислуживать мне, не оскверняя ни Святой день, ни мой дом. Вылепил я из красной глины фигуру ростом с десятилетнего ребенка и произнес имя Бога и начертал слово «Жизнь» на его лбу. Так создал я Голема – подобного тем, что уже творили мои браться по Каббале в Нюрнберге, Меце и Неаполе. Мое творение было лишено речи – дара Божия, зато послушно и сильно необычайно. За полгода создание выросло до размеров взрослого мужчины, и тогда я произнес заклятие Предела, дабы не вырастить исполина. Был Голем ловок и послушен, но велением древних мастеров предусмотрел я необходимое. На глиняной спине, против сердца, оставил я отверстие, дабы поразить моего слугу в час его безумия. Предосторожность сия нужна, ибо известно что одно может взбунтовать Голема – вид льющейся человеческой крови. А посему надлежит быть осторожным, ибо так погиб великий знаток Каббалы Исаак из Толедо, случайно порезавшись в присутствии своего субботнего слуги…»

Перед глазами Степы вставала страшная глиняная фигура, красноватый огонек маленьких глаз, легкие, неожиданные для огромного монстра движения… Вот оно что! А Наташа считала Бриарея игрушкой!

– Неужели это все серьезно? – удивился Арцеулов, пряча письмо. – Ну, знаете!..

– Я ж рассказывал, чердынь-калуга! Видел бы, так не спрашивал!

– Ладно, учтем! – усмехнулся Ростислав. – Отверстие на спине против сердца и реакция на льющуюся кровь… Письмо нужно сжечь… Ладно, пошли…

Они миновали центр и оказались в переулках Замоскворечья. Степа молчал, все еще вспоминая церковь Святого Иринея и ночь в особняке Берга. Арцеулов же то и дело поглядывал по сторонам, словно что-то разыскивая. Наконец, он хмыкнул и кивнул:

– Взгляните, Степан. Я обещал вам сюрпризы. Прошу…

На подъезде двухэтажного особняка висела доска со свежей надписью большими красными буквами: «Дхарский культурный центр».

Косухин вспомнил январскую стужу, заброшенную деревеньку в тайге и ссыльного учителя-дхара. Дхары – они же «дары» и «дэрги»…

– Зайдем? Между прочим, вас там ждут, Степан!

– Что? – понял Косухин, – Родион Геннадиевич здесь?

Ростислав кивнул:

– Я был тут неделю назад. Господин Соломатин – директор центра. Он приехал сюда в конце прошлого года. Идемте…

Родиона Геннадиевича они нашли в огромном кабинете на втором этаже, заваленном кипами книг, брошюр и плакатов. Мебель, как это часто бывало в подобных учреждениях, отсутствовала, за исключением стола и двух колченогих стульев, явно из разных гарнитуров. На стене висел обязательный портрет Карла Маркса, придавая помещению истинную революционную респектабельность.

– Ну здравствуйте! – Родион Геннадиевич долго жал им руки и усаживал на стулья. Косухин все отказывался и в конце концов взгромоздился на кучу книг.

– Хорошо, что зашли, товарищи! – директор центра улыбнулся и кивнул на кипы литературы. – Вот, первые дхарские учебники. Мы издали букварь, книжку для чтения для младших классов и пособие по арифметике. У нас уже три дхарские школы!

– Ну это… – с достоинством кивнул Степа, – поздравляю, Родион Геннадиевич. Советская власть – она всегда за права угнетенных народов…

Он бросил взгляд на Арцеулова, но проклятый беляк сделал вид, что ничего не слышит.

– Рад видеть вас, товарищ Косухин, – улыбнулся бывший учитель. – Честно говоря, после нашей первой встречи не верилось, что увижу кого-нибудь из вас еще раз… Война кончилась – это хорошо! Пора забыть о крови, ведь столько дел! Еще пять лет назад такое казалось невозможным – дхарские школы! Это лишь начало, мы ведем переговоры с Институтом Востока, чтобы создать там дхарское отделение. Выходит, и мои скромные исследования кому-то понадобились!..

– Это все Советская власть – власть трудящихся! – вновь не преминул подчеркнуть Степа. Проклятый беляк и ухом не повел, а Родион Геннадиевич охотно кивнул:

– Да, я заблуждался. Не верил большевикам – и вот посрамлен в своем неверии. Вчера я был в наркомате национальностей и говорил с товарищем Сталиным – такой, представьте, приятный человек! Он обещал всяческую помощь…

Степа хотел еще раз ввернуть фразу о заслугах диктатуры пролетариата в деле возрождения прежде отсталых народов, но Арцеулов опередил, водрузив на стол саквояж:

– Господин Соломатин, ваши знания действительно очень нужны. Мы к вам обращаемся как к эксперту. Взгляните…

Он аккуратно выложил на стол деревянные таблички и отдельно – странный серый камень. Тут наконец Косухин сообразил, зачем его привели сюда.

Соломатин долго разглядывал таблички, еще дольше – камень. Наконец, он взглянул на гостей, и взгляд этот был очень серьезен:

– Не смею спрашивать, откуда это, товарищи…

– Безбаховка, в Таврии. Из коллекции графа фон Вейсбаха, – сообщил Ростислав. Бывший учитель пожал плечами:

– Это ни о чем мне не говорит. В общем, так… Таблички, если не подделка, очень древние…

– Дхарские? – не удержался Степа, которому стало внезапно очень любопытно.

– Это не дхарская письменность. Вернее, не та, что мне известна. Дхары пишут обычно звуковым письмом, тридцать две буквы в алфавите… Это иероглифы. Правда, похожие знаки есть, но утверждать не берусь… Может, это из Европы. Там тоже жили дхары – очень давно…

– Эти… дэрги? – не удержался Косухин, вспомнив рассказы Карно. Родион Геннадиевич кивнул:

– Дэрги или дары. Об этом писали еще в конце прошлого века. Правда, это лишь гипотеза. Во всяком случае, у уральских, так называемых «серых», дхаров есть предание, что они когда-то владели чуть ли не всем миром. Предание темное, старое. Вроде бы когда-то дхары были светом…

– Как? – не удержался и Арцеулов.

– «Эгха лхаме», – повторил Соломатин на непонятном собеседникам языке, – «Были словно свет». Потом они вмешались в дела людей и стали такими, как люди. А после утратили даже людской облик и стали лесными чудищами – не все, но большинство. Некоторые связывают это предание с легендой о Логрисе и лограх…

Косухин еще раз вспомнил разговоры Тэда и Карно. Выходит, никаких особых открытий студенты Сорбонны не совершили. Все эти сказки, а по-научному – мифы, хорошо известны.

– Я это… слыхал, что было четыре, как их, реликвии, – осмелился заметить он. – Меч, потом корона, ножны и кольцо…

– Это не дхарские предания, – усмехнулся бывший учитель. – Приятно видеть, товарищ Косухин, насколько серьезно вы увлекаетесь мифологией. Вынужден вас разочаровать. Связывать легенду о четырех реликвиях логров с дхарами излишне смело. У нас нет преданий о короне и ножнах. Правда, дхарские гэгхэны – вожди – имели какой-то Черный Меч, но такие легенды есть у всех народов.

– Позвольте, а кольцо? Мой перстень, помните? – Арцеулов вновь увидел странное свечение, лунный диск в морозном небе и смутный образ, мелькнувший внутри серебряного ободка.

– Волшебное кольцо – сквозной образ всей мировой мифологии, – пожал плечами Соломатин. – Возьмите хотя бы Нибелунгов. Оперу помните? А насчет вашего кольца… Говорят, у дхаров было что-то подобное – Перстень Вагров. Правда, я потом уточнил. Это, вероятно, все же не он: в кольце Вагров был большой светящийся камень…

В этих словах Косухину послышалось что-то знакомое. Ну да! Карно говорил, что такой камень был в перстне Артура!

– Кольцо любопытное, – заключил Родион Геннадиевич. – Как ученый, могу предложить отдать его в серьезную лабораторию. А вот как потомок жрецов-хармэ…

Он помолчал секунду-другую, а затем медленно произнес:

– Храните его, и не дай Всевышний, чтоб оно попало в злые руки. Ни я, ни вы не знаем и сотой доли возможностей этого перстня. Если же кто-то будет не только зол, но и проницателен – то да поможет всем нам Высокое Небо…

Степа и Арцеулов невольно переглянулись. Кольцо, которое носил Берг, было другим, но оба почувствовали тревогу.

– А камень? – Арцеулов кивнул на странную находку, лежавшую на столе.

– Как ученый, – Соломатин усмехнулся, – могу предположить, что это обычный атрибут жреческих обрядов. Когда-то он был частью какого-то изделия, затем его достаточно грубо извлекли оттуда и использовали уже отдельно. Химический состав определить не берусь: я не химик и не геолог. У дхаров было нечто подобное…

– А как они использовались? Покажите! – Ростислав даже вскочил со стула, словно ожидая увидеть чудо. Но бывший учитель развел руками:

– Ученый на этом умолкает. Впрочем, если желаете познакомиться с примером древнедхарских обрядов, которые есть не что иное, как грубое суеверие, порожденное веками эксплуатации, то пожалуйста…

Он резко бросил вперед руку. Ладонь застыла прямо над камнем. Глаза закрылись, губы стали что-то негромко шептать.

Вначале ничего не изменилось, и Косухину даже стало неловко за товарища Соломатина, который пошел на поводу у реакционных традиций, – как вдруг поверхность камня стала светлеть. Серый цвет исчез, и камень на какое-то мгновение стал прозрачным. Но это длилось недолго: поверхность стала наливаться густой синевой, откуда-то из глубины засветились маленькие яркие огоньки, и в комнате словно повеял сильный теплый ветер…

– Где-то так… – Родион Геннадиевич опустил руку, и все исчезло. Камень стал прежним – серым, невыразительным, ничем не интересным.

– Это использовалось для простейших магических действий. Снятие сглаза, порчи… Любопытно, но покуда совершенно не исследовано…

Арцеулов не отрывал взгляда от камня. Снятие сглаза, порчи… Наташа потеряла память…

– А память это возвращает? – похоже, Косухин подумал о том же.

Соломатин даже растерялся:

– Товарищи, о чем вы? Если человек потерял память, следует обратиться к врачу, а не к знахарю! Это же суеверия, фольклор!.. Да, если память потеряна вследствие магических действий, жрецы-дхармэ применяли специальное заклинание, которое читалось над подобным камнем в присутствии пострадавшего. Вот, оно у меня записано. Я как раз готовлю работу по фольклору дхаров. Издательство «Академия» обещало напечатать…

Он порылся в бумагах, загромоздивших стол, и достал небольшой листок.

– Господа… то есть, товарищи. Предупреждаю, не вздумайте лечить кого-нибудь таким образом! Хармэ, конечно, знали какие-то медицинские приемы, но это опасно!

– Дайте взглянуть, сударь, – тон Арцеулова был настолько решителен, что бывший учитель немедленно отдал листок. – Я перепишу…

На улице оба долго молчали. Арцеулов достал папиросы, и это несколько разрядило обстановку:

– Думаешь, поможет? – безнадежным тоном поинтересовался Косухин. – Ведь Соломатин прав: тут врач нужен.

– Не знаю… Чем нечистый не шутит! Жаль, не удалось прочесть таблички. Я, признаться, надеялся…

– На что? – Степа уже немного пришел в себя. – Знаешь, Ростислав, ты действительно, чердынь-калуга, интеллигент! Нахватался всякой чертовщины! При чем тут этот, чердынь-калуга, фольклор! Вот уедешь к своим эмигрантам во Францию, там хоть всю жизнь этим занимайся!

– Я так и сделаю, Степан…

Косухин покачал головой:

– Что ты, что Тэд! Помешались на артефактах, язви их! Тут такие дела… Ладно, давай-ка о Берге…

Арцеулов понимал, что спорить со Степой бессмысленно.

– О Берге… Берг, судя по всему в Столице. Я его не видел, но проследил Гастона. Они живут легально, стоят на большевистском довольствии

– через Цекубу. Знаете такую контору?

Степа кивнул. Значит Берг, ненавидевший большевиков, благополучно получает паек от пролетарского государства!..

– Они квартируют в особняке на Арбате. Там охрана, черный вход заколочен, в окна не влезть: решетки. Берг, насколько я понял, из дому не выходит, все дела ведет Сен-Луи. Ваши предложения, товарищ комполка?

Степа начал быстро соображать. В ЧК заявлять бессмысленно: Берг и так под их охраной. Выходит, кому-то здесь очень понадобился этот белогвардеец! Колька Лунин говорил, что создается группа Цандера по эфирным полетам…

– А пойдем к этому Бергу в гости! – решил он. – Спросим. Здесь, чердынь-калуга, он своих беляков не вызовет!

– Он вызовет солдат из 305-го полка, – невесело усмехнулся Арцеулов.

– Нас могут просто не пустить, Степан! Здесь играют по-крупному, наши жизни для них – пустяк!

Арцеулов был прав. В Столице Берг еще более недоступен, чем в Париже. Значит Лунин не ошибся, измена где-то очень высоко, возле самого верха!

– Я все равно туда войду! – Косухин упрямо мотнул головой. – Говори адрес!

Арцеулов на миг задумался. Берга упускать нельзя. Наташин дядя что-то знает – и не только о «Мономахе» и Тускуле…

– Хорошо! Мы пойдем туда. Но надо все продумать. Мне нужен день. Согласны?

Косухин взглянул на своего приятеля. Беляк был серьезен. Степа понял, что Арцеулов говорит правду: он что-то придумает. Что ж, лишний день не помешает…

– Добро, Слава… Сходим послезавтра. Он мне скажет о Николае!..

Ростислав кивнул.

– Встретимся послезавтра вечером. К Лунину заходить не буду – увидимся в шесть у Большого театра. Где Большой театр, знаете?

– Ну беляк, за кого ты меня, чердынь-калуга, держишь! – возмутился Степа. – Да я в театре этом почаще тебя бывал!

Это была чистая правда, хотя Косухин бывал не на спектаклях, а на конференциях и съездах, которые проводились именно там.

Арцеулов не стал спорить. Образ краснопузого Степы – завсегдатая классического балета его изрядно позабавил.

Они расстались у потрескавшегося гипсового монстра – памятника, поставленного в честь великого бунтаря Стеньки Разина. Косухин остался один…

Лунина дома не было. Он появился под вечер, едва держась на ногах от усталости: здоровье после тифа возвращалось медленно. Пили заваренный Степой морковный чай с сахарином, Колька молчал, курил и хмурился. Косухин порывался спросить друга, но сдерживал себя.

– Ладно, уклонист, поговорим, – Лунин допив чай, поставил пустой стакан вверх дном – давняя привычка выходца из рабочих предместий. – Ввязался ты, Степан…

– Почему уклонист? – шутки шутками, а верность генеральной линии была превыше всего.

– Именно уклонист! Ты за какую платформу выступал? За Троцкого? Значит, против партии.

Степа даже задохнулся от возмущения:

– Колька, да ты чего? Ведь дискуссия была! Согласно уставу!

– Старому уставу, – усмехнулся Лунин. – Решения десятого съезда помнишь? Принадлежность к фракции автоматически ставит вне партии. Усек?

Это решение было принято как раз тогда, когда двести делегатов съезда шли по кронштадтскому льду…

– Всех таких, как ты, героев, решено перевести подальше от Столицы – чтоб остыли. Тебя – одного из первых. Понял?

О чем-то подобном Косухин уже догадывался. Разговор с товарищем Чудовым был, похоже, чем-то вроде пробного шара.

– Если учесть, что ты был не из самых знаменитых, такое внимание неспроста. Ладно, чего-нибудь еще вспомнил?

Степа на миг задумался. Рассказать об этом, сладкоголосом?

– Вот чего, Николай. Тут, в общем, такая, чердынь-калуга, петрушка… Когда мы были на полигоне, на Челкеле, то получили радиограмму…

Лунин слушал, не перебивая, и время от времени кивал, словно все это ему известно.

– Понял, – подытожил он. – Этот тип пытался сорвать старт, потом был в монастыре, разговаривал с тобой и Натальей Берг. Конец большевикам обещал, значит? Да, интересно… Лица, говоришь, не запомнил?..

– Нет… – Степа еще раз вспомнил Челкель. Лицо того, кто прилетел на «Ньюпоре», казалось каким-то серым пятном. Оно словно постоянно меняло образ, расплывалось, запомнились лишь странные светлые глаза…

– А голос, значит, знаком? Но ты его не узнал?

Степа кивнул:

– Понимаешь, голос какой-то… словно нарочно измененный. Но я его слыхал, точно!

– Но это не товарищ Троцкий?

– Скажешь еще! – спутать Льва Революции с кем-либо было совершенно невозможно.

– Ладно, тогда слушай… – Николай постучал пальцами по столу, задумался и наконец начал:

– Первое. Венцлава направили в Сибирь по линии секретариата ЦК. Товарищ Троцкий тут ни при чем. Второе: приказ о «Мономахе» Склянский подписал 24 февраля, – смекаешь?

Степа кивнул.

– Похоже, ни Троцкий, ни Реввоенсовет ничего не знали. Бумажки эти были нужны, чтоб связать их. Теперь третье – Шекар-Гомп. В июне 19-го товарищ Троцкий предложил разработать план по форсированию революции в Азии. Он намечал удар по Британской Индии. В Ташкенте уже начали создавать Индийскую Красную Армию, но появилось другое предложение – начать с Тибета. В общем, и тут, вроде, идея товарища Троцкого…

Косухин вновь кивнул. И правда, получалось ловко. Товарищ Троцкий ничего не знал – и нес за все ответственность.

– Вот так, Степан. О том, что сейчас скажу, должен знать только ты. Командировка Венцлава была утверждена по предложению одного товарища. 305-й полк создан по его же предложению. Дальше сам продолжишь?

– Это… Шекар-Гомп!.. – понял Косухин. – И приказ по «Мономаху», да?

По спине прошел холодок. Значит, все правда: измена крылась где-то в сердце партии.

– Шекар-Гомп и приказ по «Мономаху». И, между прочим, решение о переводе оппозиционеров в провинцию. Не спеши радоваться: в бумагах названа не фамилия, а партийная кличка.

– Ну? – партийные клички вождей Степа знал в точности. – Кто это?

– Агасфер…

Косухин стал быстро вспоминать. Зиновьев, он же товарищ Радомысленский, он же товарищ Евсей… Каменев – товарищ Розенфельд, он же Градов…

– Я проверил, – прервал его размышления Николай. – Ни у кого из членов ЦК такая кличка не значится. Но это не посторонний. В документах сказано точно: «По предложению товарища Агасфера». Значит, это чей-то секретный псевдоним…

Секретный псевдоним? Зачем? Хотя ответ ясен: чтобы такие, как Степа Косухин, не совали нос куда не требуется…

– Итак, вывод первый, – Лунин ударил костяшками пальцев по столу. – Во главе этой группы стоит некто товарищ Агасфер. Он член ЦК, причем авторитетный: все его предложения принимаются. Похоже, он и член Совнаркома: создание базы на Тибете проходило именно по этой линии…

Косухину стало жутковато. Он долго, больше года, надеялся выйти на эту банду. И вот Степа почти у цели, но враг скрывается среди тех, кому он привык доверять безоговорочно. Совнарком – это товарищ Дзержинский, товарищ Семашко, товарищ Сталин. Это Лев Революции. Это сам Вождь…

– Коля, а может это кто-то поменьше? Ну секретарь какой-то, консультант, чердынь-калуга…

– Не думаю. Предлагать может только кто-то из цекистов – или наркомов. Если б я мог познакомиться со всеми протоколами хотя бы за год, я бы этого Агасфера вычислил. Да кто мне их покажет! И так еле до этих добрался… Ну что, доволен?

Косухин молчал. Нет, он не был доволен, скорее испуган: новости оказались страшнее, чем он думал. Но отступать было поздно.

– Николай, как думаешь, кто это?

Лунин удивленно взглянул на приятеля:

– Понятия не имею. В таких делах, Степан, важна точность и никаких допусков. Пока же с этим идти наверх нельзя. Да и к кому? Угодишь прямиком к Агасферу – костей не соберешь…

«К Вождю!» – хотел ляпнуть Степа, но почему-то сдержался. Ему показалось, что приятель рассказал далеко не все. Лунин докурил очередную самокрутку и вновь ударил по столу костяшками:

– Ладно. Есть одна история. Уже не факты – так, сплетни… Об этом я слыхал еще год назад от товарища…

Тут он прервал себя и усмехнулся:

– Нет, фамилии не назову. Может сам догадаешься. Этот товарищ в партии со дня основания. Был еще в кружках при Брусневе. Потом в «Союзе Борьбы…» В общем, ходячая история… Он как-то рассказывал, что среди первых марксистов был один с такой кличкой. Я тогда запомнил: Агасфер – Вечный Жид. Агасфер работал в Европе, еще с Плехановым. В России он организовывал подполье, его ни разу не смогли арестовать. Потом он исчез. Вернее, исчез псевдоним. «Агасфер» звучало слишком по-библейски. Очень может быть, мы все его знаем – но под другим именем. Теперь понял?

Понятнее не стало. Тех, кто работал еще с Плехановым, в партии оставались единицы. В Совнаркоме таких не было – кроме, естественно, самого Вождя…

Лунин долго молчал, наконец, вздохнул:

– А теперь, Степан, обо всем, что сказано, забудь. Пока забудь. Идти нам не к кому, соображать нечего. Будем наблюдать – и думать.

«Но ведь можно пойти к Вождю» – вновь хотел предложить Косухин, но слова замерли на языке. Жуткая, невозможная мысль посетила его:

«Старый член партии. Работал с Плехановым. Теперь на самом верху, его слушают – и выполняют все приказы…»

Нет! Это было бредом! Лунина обманули – или он сам что-то напутал!

Ночью Степа почти не спал, а наутро стал собирать вещи. Лунин недоуменно поглядывал на приятеля и наконец не выдержал:

– Степан, ты куда? Ты чего задумал-то?

Косухин не отвечал. Скудный багаж уместился в вещевом мешке. Таблички и странный камень Арцеулов забрал еще вчера. Значит, все…

– Николай, послушай… – объяснение предстояло трудное, но деваться было некуда. Лунин, похоже, начал что-то понимать, взгляд его стал тревожен:

– Степан, мы же договорились! Куда тебе уходить?

– Погодь, Николай… – Косухин вздохнул и начал:

– Сейчас я уйду. Завтра сиди дома…

Он жестом остановил приятеля, пытающегося прервать его и повторил:

– Завтра сиди дома. Послезавтра утром, но не раньше, пойдешь в ЧК. Прямо на Лубянку…

Косухин перевел дух. Надо было заканчивать:

– Там скажешь, что я вел эти… контрреволюционные разговоры. Что ты пытался остановить меня, но я ушел… В общем, чердынь-калуга, говори, что я тронулся после Кронштадта и грозился террором. Сразу ты не пошел, потому что считал меня преданным товарищем, но потом подумал и решил заложить. Понял?

– Я не сделаю этого, Степан. – Лунин покачал стриженой головой. – Не знаю, что ты задумал, но отвечать будем вместе.

– Нет… Если меня прикончат, кто-то должен остаться. Если уцелею, я тебя найду. Но в любом случае они должны считать, что ты ни при чем…

Лунин подумал и медленно проговорил:

– Степан, я этого не сделаю. Я что – предатель? Или ты меня трусом считаешь?

В голосе друга прозвенела обида. Отважный комиссар Лунин внезапно стал похож на обыкновенного растерянного мальчишку, которого подозревают в самых страшных пороках – трусости и предательстве. Большевику Кольке Лунину еще не исполнилось и двадцати одного…

– Не дури, чердынь-калуга! – усмехнулся Косухин, внезапно почувствовав себя много старше своего серьезного приятеля. – Считай, что ты в разведке. Это, Коля, называется «отвлекающий маневр». Мы их не глупее

– мы пока слабее, а значит нужна хитрость…

– Это не хитрость, – возразил Лунин, но уже более спокойным тоном. – Я иначе сделаю, Степан. Пойду не на Лубянку, а в наркомат. Скажу, что ты после госпиталя стал – страннее некуда. Что тебе черти мерещатся… Мол, взял револьвер и куда-то исчез…

Степа вновь улыбнулся, представив, как убедительно прозвучит этот рассказ в устах вечно серьезного комиссара.

– Нет, Николай. Там не дураки сидят. Иди на Лубянку. Про контузию скажи – но тебя там должны видеть. Пусть знают, какой ты бдительный…

– Вроде Иуды, – негромко проговорил Лунин. – Библию еще не забыл, Косухин?

– Сравнил, чердынь-калуга! – возмутился Степа. – Не ожидал, Николай, что ты эту поповщину вспомнишь! Даже слушать стыдно!.. Ну, бывай, пойду…

Лунин, не поднимая головы, кивнул. Степа на миг задержался, чувствуя, что так прощаться негоже, но ничего подходящего на ум не пришло. Он секунду постоял на пороге, повторил: «Бывай!» – и, не дождавшись ответа, вышел.

Дальнейшее он уже продумал. День он решил побродить по Столице. Это было небесполезно – следовало на всякий случай проверить наличие «хвоста», а заодно при ходьбе хорошо думалось. На ночь легко было устроиться в общежитие комсостава, тем более что оно находилось поблизости от Большого…

…"Хвоста» он не заметил. Вероятно, те, кого он пытался найти, просмотрели появление в Столице Арцеулова и не приставили к Степе «топтуна». Что ж, это упрощало дело…

Косухин шел по оживленным улицам центра, стараясь затеряться в толпе. Это было легко: военных в эти недели в Столице было много. Можно было поразмышлять. Да, кое-что он решил правильно – но не все…

Ростислава сомнения не мучили. Дел было много, даже слишком много, чтобы решить их за полтора дня. Кое-что удалось сделать сразу. Он вызвал Петера Арвельта и договорился о некоторых важных вещах. Прежде всего, Петер обещал переправить в Париж посылку. Там были таблички и камень вместе с подробным письмом. Даже если Арцеулову не суждено вернуться, Тэд возьмется за дело сам. Арвельт обещал помочь и в другом – сообщить на ближайшую пограничную заставу у Нарвы про возможный переход через границу двух беглецов. Подумав, неторопливый эстонец предложил указать «окно», по которому их смогут безопасно переправить на ту сторону. Это тоже важно: Арцеулов был уверен, что после визита к Бергу уходить придется не только ему, но и Степе.

Дальше стало труднее. Ростислав обещал, что найдет способ проникнуть в особняк на Арбате. Он знал, что любую крепость можно взять – осадой, штурмом или хитростью. Заняв свой наблюдательный пункт в подъезде, Ростислав принялся размышлять. Как он вскоре убедился, орешек оказался твердым.

Будь это не в центре Столицы, Арцеулов предпочел бы слегка пошуметь. В конце концов, и черный ход можно взломать, да и решетки не казались особо надежными. Но первый же выстрел накличет беду. Оставалось действовать тихо – но как раз это и было самым трудным…

Ближе к вечеру Ростислав покинул свой наблюдательный пункт. Кое-что он придумал. Риск был отчаянный, но Арцеулов решил попытаться…

Он побродил по городу, глядя на подзабытые за эти годы улицы. Но теперь его уже не мучила ностальгия. Мысль работала четко, без эмоций, привычный взгляд изучал будущее поле боя. Наконец, подходящее место было найдено – небольшая улица на Пресне, прежнего названия которой он не помнил, а новое, намалеванное поверх старых табличек, гласило: «ул. Первой Баррикады». Правда, от баррикад не осталось и воспоминания, улица была тиха, двухэтажна, и только два многоэтажных дома возвышались над серыми одинаковыми строениями. Оба дома понравились Арцеулову: один имел подходящий темный подъезд, а на другом красовалась надпись «Районный комитет РКП(б)». Значит, там должен быть телефон…

Ростислав еще раз прикинул, каким образом отсюда проще добраться до центра, и вернулся в свое общежитие. Ночью он спал абсолютно спокойно, без сновидений – так, как спят перед трудным боем…

Ростислав прибыл на улицу Первой Баррикады после трех, неторопливо прошелся взад-вперед и на секунду остановился у дверей райкома. Пора… Он еще раз мысленно прокрутил в голове свой замысел, бросил беглый взгляд на отражение в оконном стекле. Фуражка со звездой, шинель с красными отворотами, револьвер на боку – порядок…

Дежурный поднял на него равнодушные глаза. Арцеулова он не интересовал. Куда важнее, что телефон стоял тут же – большой, черный, с толстым витым проводом.

– Здравствует, товарищ… – в голосе дежурного уже сквозило удивление.

– Номер ВЧК знаете? – рука Ростислава лежала на трубке. Удивление в глазах дежурного тут же сменилось живым интересом. Он на секунду замялся, заглянул в какую-то книжку и назвал несколько цифр, добавив: «Приемная».

– Барышня! – отчеканил Арцеулов. – Дайте…

На третьей цифре он замялся, но дежурный тут же просуфлировал.

Его соединили немедленно.

– Приемная главного управления…

– Говорит полковой комиссар Фельдман. – Ростислав скосил глаза, заметив, что у дежурного начинает сам собой открываться рот. – Нужна ваша помощь, товарищи! Надо задержать опасного преступника…

– Минутку, переключаю… – собеседник на Лубянке отреагировал мгновенно. Несколько секунд в трубке царило молчание, а затем басовый мужской голос отозвался:

– Оперативный отдел. Говорите, товарищ Фельдман.

– Я только что встретил белого офицера. Карателя. Его по всей Сибири разыскивают…

– Фамилия?

– Арцеулов, – Ростислав заметил, что челюсть у дежурного отвисла окончательно. В трубке воцарилась тишина. Ростислав напряженно ждал. Должны клюнуть господа чекисты, должны!..

– Вы уверены? – в трубке звучало удивление и неприкрытая радость. – Ростислав Александрович Арцеулов, 1896 года рождения?..

– Не знаю я его года рождения! – Арцеулов повысил тон. – Капитан Арцеулов, бывший «черный гусар». Я его сразу, гада белого, узнал. Он бороду отрастил…

– Бороду? – Ростислав представил, как его невидимый собеседник внимательно вглядывается в фотографию.

– Да, бороду. И теперь у него большой шрам – на левой щеке. Но я его всю жизнь помнить буду! Он меня в Омске лично к стенке ставил…

– Где вы находитесь? – Арцеулов понял, что на Лубянке клюнули. Значит, его действительно искали.

– Улица Первой Баррикады, – дежурный что-то зашептал, и Ростислав поспешил повторить: – Бывшая Дерюжная. Я в райкоме партии…

– Хорошо, сейчас подъедим…

– Постойте! – заторопился Ростислав. – Он может уйти. Тут, на улице, есть пятиэтажный дом. Я буду у подъезда.

– Он один? – говоривший уже что-то приказывал, прикрыв мембрану ладонью.

– Один. Я бы его и сам, гада, взял!..

– Не торопитесь, товарищ Фельдман! Сейчас подъедут сотрудники…

Арцеулов дал отбой и вернул трубку на место.

– Товарищ… – в глазах дежурного светился неприкрытый восторг. – Может, мобилизовать коммунистов?..

– Вы что! – Арцеулов внушительно взглянул на ретивого большевика и мрачно добавил: – Спугнете – отвечать будете!

Этого вполне хватило. Арцеулов небрежно кивнул и вышел на улицу. До облюбованного им подъезда было около сотни метров…

Он стал так, чтобы первым увидеть гостей. Главное, чтоб их было не очень много. С троими, даже четверыми, – он справится. Но если пришлют взвод…

Минуты тянулись медленно. Арцеулов еще раз прикинул дорогу от Лубянки до Пресни. Спокойно, спокойно… Подъедут, сволочи!..

Автомобиль вынырнул откуда-то из-за угла – небольшой, черный, как раз такой, как требовалось. Арцеулов расстегнул кобуру и шагнул на тротуар.

Авто затормозило в двух шагах. Дверцы распахнулись, оттуда выскочили двое в кожанках – постарше и помоложе. Третий остался за рулем.

– Здравствуйте, товарищи, – рука взлетела к козырьку. Только бы не потребовали документы…

– Здравствуйте! Старший оперуполномоченный Оцуп. Он здесь?

– Да. Пятая квартира. Только тише, товарищи…

Оперуполномоченный Оцуп кивнул и вынул наган. Второй, тот, что помоложе, последовал его примеру.

Ростислав кивнул на подъезд. Подъезд был всем хорош: темный, с глубоким подвалом. Двери первого этажа давно заколочены, так что шум могут даже не услышать…

– Идите за мной! – Оцуп, похоже, хотел возразить, но Ростислав быстро пошел прямо к двери. Чекисты переглянулись и поспешили следом.

Подъездная сырость дохнула застарелым смрадом. На миг Ростиславу стало весело: эти сволочи приехали брать загнанного, переодетого офицера, чтоб тащить его в лубянские подвалы для своей кровавой потехи. Попробуйте, господа!.. Сейчас второй чекист закроет дверь…

Дверь глухо хлопнула, и тут же все утонуло в сером сумраке.

– Сюда! – Арцеулов шагнул на первую ступеньку. Товарищ Оцуп попытался обогнать его, сделал шаг вперед, и на какой-то момент они поравнялись. Второй чекист отставал на какой-то шаг. Пора!

Он ударил не размахиваясь – ребром левой ладони по горлу. Оцуп захрипел. Второй удар пришелся в солнечное сплетение, и тело начало медленно оседать на ступеньки. Второй оперативник успел недоуменно поднять голову, и кулак попал прямо в открытый подбородок. Парень был крепок – сумел удержаться на ногах, но Ростислав ударил вновь – и на этот раз рукояткой револьвера по виску. Все…

На секунду он замер, переводя дух и прислушиваясь. В подъезде было тихо, еле заметные в сумраке тела безвольно застыли у входной двери. Ростислав быстро забрал оружие, сунул револьвер Оцупа в карман, а оружие второго оперативника забросил туда, где темнел вход в подвал. Теперь предстояло самое важное.

Он выглянул из подъезда. Шофер спокойно сидел за баранкой и дымил папиросой.

– Товарищ, скорее! Он уйдет!

Шофер дернулся, уронил папиросу и через секунду уже бежал к подъезду. Он успел лишь перешагнуть порог – рукоятка револьвера ударила в затылок, и еще одно тело обрушилось на цементный пол…

Порядок… Арцеулов быстро достал документы. В одном из карманов рука наткнулась на что-то странное. Наручники! Вот, значит, как!.. Наручников оказалось целых две пары – еще одна была у шофера. Сами напоролись, товарищи!..

Арцеулов защелкнул наручники на запястье старшего оперуполномоченного, приковав его к шоферу. Другая рука водителя оказалась сцепленной с лодыжкой молодого оперативника. Если попытаются встать, это будет забавно…

Арцеулов вышел из подъезда и неторопливо направился к автомобилю, на ходу просматривая документы. Три удостоверения… Комсомольский билет… А это что?

Бумажка называлась «Мандат». Лента на пишущей машинке была старой, но прочитать все же можно: «Податель сего… выполняет особое задание в интересах РСФСР… прошу оказывать… всемерную помощь…» Фамилия Оцупа была написана от руки, а внизу стояла размашистая подпись: «Ф.Дзержинский».

На такое Арцеулов не мог и надеяться. Птица попалась важная. Итак, Оцуп Абрам Моисеевич…

Он уже взялся за дверцу, как откуда-то сзади послышался ровный перестук копыт. По улице неторопливо ехал патруль. Семеро – похоже, милиция… Как раз вовремя…

– Стой! – первый милиционер дернул удила и хотел было поинтересоваться причиной, но Ростислав опередил его:

– Старший оперуполномоченный ВЧК Оцуп!

Удостоверение подействовало мгновенно. Патруль замер, на него смотрели внимательные лица.

– Откуда?

– Пресненский районный отдел…

– Прекрасно! – требовалось спешить, и Арцеулов выпалил все сразу:

– Товарищи, там в подъезде – трое бандитов. Мои сотрудники преследуют остальных. Приказываю: забрать эту сволочь и доставить в отдел!

– Так точно! – старший милиционер кивнул своим людям, и они начали спешиваться.

– Имейте в виду – бандиты особо опасные, работают под видом сотрудников ВЧК.

– Ух, гады! – в глазах милиционера уже сверкал азарт.

– Поэтому… – Ростислав на секунду задумался: – В разговоры не вступать. Никуда не звонить: могут быть сообщники. Запереть в камеры и ждать машину с Лубянки.

– Понял! – кивнул старший. – Не волнуйтесь, товарищ Оцуп! Никуда не денутся, сволочи!

– Выполняйте! – Арцеулов козырнул и сел в машину. Милиционеры уже бежали к подъезду. Если повезет, Оцупа и его людей разыщут лишь через несколько часов, а то и через сутки. Едва ли этот милиционер осмелиться ослушаться приказа…

Ростислав нажал на газ и тронулся с места. Теперь надо сделать пару кругов по городу – для верности, а затем ехать на Театральную площадь.

Степа стоял у подъезда Большого Театра и нервно курил только что купленные папиросы «Ира». Курево было дорогое, но Косухин решил потратиться. Когда он волновался, самокрутки свертывались какие-то несуразные: табак просыпался, а во рту ощущался привкус горелой бумаги. Степа выкурил три папиросы подряд и взглянул на часы. Без пяти минут шесть.

Прошедший день не прибавил оптимизма. В общежитии, где пришлось ночевать, только и было разговоров о посылке на новый фронт – под Тамбов, где объявилась целая кулацкая армия во главе с бывшим начальником местной милиции. Поговаривали о «волынке» на заводах Питера, которая не стихала, несмотря на уговоры и решительные действия ВЧК. Косухин с трудом понимал происходящее. Выходит, в стране новая революция! Но против кого? С кем собираются бороться рабочие Красного Питера и крестьяне Тамбова?

Хватало и вовсе поганых слухов. Начались аресты комсостава. И не «бывших», а своих, прошедших всю войну. Конечно это бывало и раньше. В девятнадцатом «разменяли» Антона Богунского, Колю Щорса и товарища Кочубея, в двадцатом – шлепнули Думенко, а теперь взяли самого товарища Миронова – командарма Второй Конной! Интересно, кто следующий? Комиссар Лунин? Или он сам, излишне строптивый Степка Косухин?

Недокуренная папироса упала в лужу. Во рту стало горько, и не одни папиросы были тому причиной. Эх, влип ты, Косухин, чердынь-калуга! Всюду клин – даже не будь Шекар-Гомпа. Когда в 17-м их звали на штурм мирового капитала, никто не думал, что через четыре года молодые командиры РККА станут опасны… Интересно, для кого? Для дела революции? Или для товарища Агасфера, будь он трижды неладен!

На часах ровно шесть. Косухин оглянулся: Ростислава не было. Степа вздохнул, хотел достать четвертую папиросу, и тут, совсем рядом, мягко затормозило черное авто. Косухин дернулся: он знал, кто ездит на таких автомобилях. Да и номер был приметным – не спутаешь…

– Садитесь, господин полковник!

Белый гад Славка Арцеулов распахнул дверцу и подмигнул:

– Нравится?

Косухин хотел было пуститься в расспросы, но решил, что место явно неподходящее. Он плюхнулся на переднее сиденье и взглянул на беляка. Ростислав был в хорошем настроении, даже весел: не иначе сотворил шкоду делу революции…

Авто миновало Театральную площадь и выехало к Манежу. Тут только Степа опомнился:

– Ростислав, ты… Откуда машина? Это же с Лубянки!

– Так точно, – Арцеулов слегка оскалился, и вновь подмигнул: – Одолжил на время. Держите…

Он сунул Степе небольшую книжечку – удостоверение агента второго разряда главного управления ВЧК.

– Запомните фамилию… На всякий случай, я Оцуп Абрам Моисеевич, старший уполномоченный. Вы…

– Балаев Иван Иванович… Славка, ты что?

– Нервы, господин красный командир? – Арцеулов уже не улыбался. – По-моему, очень удобно. Я проверял – пропускают всюду, даже бензин залили бесплатно… Вещи собрали?

– Какие вещи, чердынь-калуга! – Степа наконец-таки рассердился. – Ты что это, белый гад, сообразил! Да ты же контра!

– По-моему, я этого никогда не отрицал. Все, эмоции – потом. Вещи собрали?

– Да какие вещи! – злость сменилась растерянностью. – Все со мною. Только рисунки у Кольки оставил. На память…

– Ингвара рисунки?

– Ага… – Косухин вздохнул: рисунков было жаль. – Я это… Велел Кольке завтра на Лубянку пойти. Меня заложить. А то пропадет парень…

Арцеулов кивнул:

– Верно. Если уцелеем – уйдем через эстонскую границу. Я договорился.

Степа не ответил. Насчет дальнейшего у него имелся свой план.

– Хорошо. Слушайте, Степан… Сейчас мы подъедим на Арбат…

Арцеулов излагал свой план четко и понятно, словно отдавал приказ перед атакой. Спрашивать было поздно – надо запоминать. Слушая, Косухин немного позавидовал беляку: сам он едва ли до такого додумался бы. Хотя почему бы и нет, чердынь-калуга! Додумался, если б не занимался интеллигентскими самокопаниями. Ишь, сомнения замучили, словно гимназистку!

– Повторять не надо? – Арцеулов искоса взглянул на хмурого Степу. Тот покачал головой:

– Не маленький. Ладно, авто где взял и документы.

Ростислав усмехнулся и в нескольких словах описал случившееся.

– Шлепнут тебя, Ростислав, – вздохнул Степа. – И меня разом с тобой!

– Да ну? – удивился Арцеулов. – А я думал, что нам с вами от большевиков пенсия положена. Степан, у вас что – память в Шекар-Гомпе током отшибло?

– Не отшибло, – буркнул Косухин, отворачиваясь от самоуверенного беляка. Авто миновало Манежную площадь и не спеша сворачивало направо, в сторону Собачьей Площадки. – Только ты, Ростислав, учти: я против трудового народа не пойду!

– Знаете, Степан, я тоже. К трудовому народу претензий не имею. Если так жалко господ чекистов, то успокойтесь: по-моему, они отделаются лишь синяками…

Косухин замолчал, чувствуя, что беляка не переспоришь. Впрочем, время для выяснения отношений кончилось. Автомобиль въехал на Собачью Площадку. Возле музыкального училища Ростислав затормозил.

– Садитесь за баранку. Я теперь – господин чекистский генерал, мне не положено. Где газ, показать?

Косухин даже задохнулся от возмущения:

– Да ты!.. Я «Муромец» водил!

Арцеулов закашлялся, и Степе стало стыдно. Похоже, он разучился понимать элементарные шутки.

– Не спешите, – негромко говорил Ростислав, пока Степа выруливал на нужную улочку. – Такие машины не спешат… Без моей команды из авто не выходить. В любом случае – не стреляйте…

– Да помню я…

– Вот он… – Ростислав кивнул налево. Косухин и сам заметил особняк

– и двоих в штатском, стоявших на тротуаре.

Арцеулов едва успел открыть дверцу, как охранники оказались рядом. Руки были наготове – в карманах. Казалось, секунда – и начнется стрельба. Степе стало не по себе: мало ли какой приказ имеют чекисты!

– Старшего! – тон Арцеулова был высокомерен, и презрителен. Удивленные чекисты застыли.

– Я, – вымолвил, наконец, один. – Агент первого разряда Гусев.

Арцеулов ткнул ему в нос удостоверение. Это был решающий момент: вдруг эти типы знают Оцупа?

– Слушаю вас, товарищ старший оперуполномоченный!

Степа перевел дух. Ростислав, казалось, и не сомневался в успехе:

– В доме трое?

– Наших? Так точно – трое, товарищ старший…

– Не при старом режиме! – Арцеулов легко махнул рукой. – Бросьте чины! Отвечайте коротко: объекты там?

Степа вздохнул. Интересно, где Ростислав нахватался таких словечек? «Объекты»! Ему бы в жизнь такое не придумать!

– Так точно. Француз недавно пришел. Главный, как обычно, не выходил…

Арцеулов сделал суровое лицо:

– Всех наших – сюда! Без шума!

– Есть!

Один из чекистов метнулся к двери и позвонил. Ростислав быстро оглянулся: Степа уже вошел в роль, на лице у него была написана высшая деловая сосредоточенность.

Через минуту на тротуаре стояли пятеро – двое «наружников» и трое из внутренней охраны, даже не успевших надеть пальто.

– Ознакомьтесь! – Арцеулов достал мандат. Агент первого разряда Гусев осторожно взял бумагу и прочитал вслух. Чекисты замерли.

– У меня приказ, – Ростислав, неторопливо спрятав мандат, выждал для солидности секунду-другую. – Приказ секретный. Ваша задача – ничего не спрашивать и выполнять все мои распоряжения…

Возражений не последовало. Мандат с подписью Дзержинского делал свое дело.

– Ставлю задачу: двое остаются у дверей, трое: оцепляют дом со стороны сада. Никого не подпускать. Подчеркиваю – никого. Стрелять после первого же предупреждения!

Чекисты переглянулись. Гусев кивнул:

– Так точно. Только… Может, вам помощь нужна?

– Не понял? – тон Арцеулова стал настолько сух, что агент первого разряда тут же стал по стойке «смирно». – Теперь еще: что бы не происходило в доме – не реагировать. Вопросы?

Вопросов не было. Арцеулов взглянул на замеченный им еще вчера телефонный провод:

– Городской?

– Так точно. Обычный городской. Обещали провести специальный…

– Провода разъединить. Товарищ Балаев! Сюда!

Степа, сообразив, что Балаев – это он, и выскочил из машины. Один из чекистов дернул телефонный провод и показал Арцеулову обрывок. Ростислав кивнул: теперь обитатели особняка не смогут позвать на помощь.

– Оружие! – Степа вынул револьвер и привычно провернул барабан. Ростислав указал на дверь. Старший агент Гусев достал ключ, и через секунду вход был открыт.

– Никого не пускайте! – повторил приказ Арцеулов. – Придет смена – передайте им все распоряжения.

– Так точно, – вновь повторил чекист и не выдержал: – Правильно, товарищ старший оперуполномоченный! Эти буржуи у нас уже поперек горла! Трескают апельсины, сволочи, а наши дети и сахара не видят…

Ростислав взглянул на чекиста и внезапно для самого себя зло бросил:

– Ничего, подавятся!

Косухин замер у двери, держа оружие наготове. Ростислав остановил его движением руки и быстро заглянул внутрь:

– Я пошел…

Внутри неярко горела лампа. Небольшая прихожая была заставлена нераспакованными ящиками, дальше начинались ступеньки ведущей на второй этаж лестницы, влево и вправо уходили темные коридоры.

Арцеулов вошел и махнул рукой. Степа тут же оказался рядом.

– Засов!

Косухин быстро задвинул тяжелую щеколду. Теперь в дом никто не войдет. Даже если начнут ломать дверь, времени понадобиться немало.

– Ну, вот, товарищ Балаев, – усмехнулся Ростислав. – В особняк я вас доставил. Что будем делать дальше?

Степа ответил сразу. Почему-то казалось, что их встретят выстрелами в упор. Но вокруг была тишина, словно дом вымер.

– Жаль, что вас знают в лицо, Степан. С такими документами можно хорошо прижать их к стене. Может, я сам поговорю?

– Да ты чего? – не согласился Косухин. – Шлепнут за милую душу! Они ж…

Он не договорил. Послышались негромкие, медленные шаги. Кто-то шел слева, из коридора. Степа дернул руку с револьвером. Шаги приближались, из темноты проступило светлое пятно.

– Говорить буду я, – шепнул Ростислав. – Отойдите в тень…

Из темноты выступила высокая фигура в темном, глухо застегнутом костюме. Из-под черного сюртука белело пятно манишки. Лицо тонуло в темноте – человек держал лампу так, чтобы видеть гостей и не особо показываться самому.

– Вы ко мне, господа?

Степа узнал голос Берга. Арцеулов не спешил отвечать, ожидая когда хозяин дома подойдет поближе. Тот также не торопился. Наконец, он поставил лампу на один из ящиков и неторопливо шагнул вперед:

– Добрый вечер! С господином Косухиным я уже знаком. Могу я узнать ваше имя, сударь?

11. ДРУГИЕ НЕБЕСА

Теперь Берг стоял так, что свет лампы освещал лицо. Арцеулов поразился: в полутьме оно казалось каменным, неживым. Недвижная белая маска, похожая на высеченные из мрамора портреты римских цезарей. Губы не двигались, даже глаза походили на кусочки темной слюды.

– Моя фамилия Арцеулов, господин Берг…

– Ростислав Александрович? – каменные губы шевельнулись, но лицо оставалось неподвижным. – Меня предупреждали… Вы пришли убить меня?

– Мы, это… не убийцы, чердынь-калуга! – не выдержал Степа, – молчали бы, лучше! А еще ученый человек!

– Вы злопамятны, господин Косухин! – губы сложились в подобие улыбки.

– Вас так напугал малыш Бриарей? Ну что ж, господа, здесь неудобно беседовать. Пойдемте…

– Постойте! – Арцеулов не любил, когда противник брал инициативу на себя. – В доме есть еще кто-то?

– Кто-то? – в голосе прозвучали удивление и насмешка. – Вас интересует господин Сен-Луи? Он наверху…

Ростислав хотел позвать Гастона, но тут послышались быстрые дробные шаги, и на лестнице показался сам ученик мадам Кюри. Гастон действительно прихрамывал, но двигался очень быстро. Скатившись вниз, он замер, растерянно переводя взгляд то на непрошеных гостей, то на Берга.

Арцеулов покачал головой. Избранник Наташи вблизи смотрелся не лучшим образом. Гастон был лысоват, кривоног, вдобавок успел отрастить заметное брюшко. На пухлом лице вызывающе торчали маленькие усики. В глазах светился страх, узкие тонкие губы нервно кривились.

«Что она в нем нашла? – невольно подумал Ростислав. – Экая жаба!»

– Добрый вечер… – проговорил Гастон по-французски. Тут его взгляд остановился на злорадно усмехавшемся Косухине.

– Степан, проверьте оружие…

Косухин вновь усмехнулся и шагнул к Гастону. Тот дернулся, рука полезла в карман, но Степа легко перехватил кисть – револьвер упал на пол. Сен-Луи дернулся, но легкий удар по шее заставил француза разом присмиреть.

– Стой спокойно, – Степу тянуло врезать Гастону от всей души, и он еле сдерживался. – Шевельнешься – придушу, чердынь-калуга!

– Он не понимает по-русски, – спокойно заметил Берг. – Не тратьте свое пролетарское красноречие, господин Косухин… Больше в доме никого нет, господа. Меня можете не обыскивать: оружия не ношу…

Сказано это было так, что поневоле верилось. Казалось, Берга не смущает происходящее. Он был холоден и насмешлив, словно забавлялся редкой изысканной игрой.

– Если не возражаете, поговорим в моей лаборатории. Это в подвале. Господина Сен-Луи можете оставить здесь…

– Нет, – решил Арцеулов. – В доме есть комната с надежным замком?..

– Сколько угодно! Прошу…

Берг взял лампу и неторопливо шагнул в темноту коридора. Арцеулов секунду поколебался: все-таки ему навязывали правила игры, – но решил рискнуть. Степа ткнул француза в спину, и Гастон покорно поплелся впереди. Ростислав шел последним, то и дело останавливаясь и прислушиваясь.

Возле одной из дверей Берг остановился, достал из кармана ключ и отпер замок:

– Прошу!

Свет лампы упал на шкафы с книгами, стол, кресла. Других дверей в комнате не было, а на окнах темнели решетки. Арцеулов бросил взгляд на замок: изнутри он открывался только ключом.

– Степан! Вот нож, обрежьте веревки от занавесей и стреножьте этого типа…

Косухин усмехнулся и не без удовольствия принялся за дело. Гастона он усадил в кресло и как следует привязал его, постаравшись затянуть узлы потуже. Француз взвизгнул, но Степа дал ему подзатыльник, и визг тотчас прекратился. Берг спокойно ждал:

– И все-таки у вас уголовные наклонности, господа. Признаться, мне все кажется, что вы сейчас начнете выносить серебро…

– Ниче, буржуй, – зло бросил Степа. – Это тебе не Париж, чердынь-калуга! Разберемся…

– Вы правы, господин Косухин. При подобном зрелище я сразу чувствую себя дома…

Арцеулов не вступал в разговоры, предпочитая наблюдать. Гастон явно в панике, а вот сам хозяин… Берг не боялся – он был спокоен и уверен в себе. Арцеулов знал, что у людей бывают крепкие нервы, но Берг, похоже, не притворялся. Он что-то знал – или на что-то надеялся.

Комнату заперли на ключ, Берг подождал, покуда Степа как следует дернет дверь, проверяя крепость замка, и не спеша пошел дальше. Коридор кончился небольшой лестницей, ведущей вниз, в подвал. Сквозь приоткрытую дверь просачивался свет.

– Моя лаборатория, господа. Там нам не помешают…

Тон его не понравился Ростиславу. Он щелкнул предохранителем и быстро спустился вниз. За дверью было тихо. Он заглянул внутрь – в глаза ударил электрический свет. Лаборатория больше походила на мастерскую: всюду стояли какие-то ящики, валялись инструменты, а дальнюю часть комнаты занимал огромный стол, весь заставленный приборами. Окон не было, стены – голые, кирпичные.

– Другой выход есть?

– Нет. Взгляните сами…

Арцеулов еще раз осмотрел комнату. Слева ящики, которые, похоже, только начали распаковывать, кресло, три стула, стол с приборами… Ничего похожего на дверь он не заметил.

– Заходите…

Берг неспешно спустился по лестнице, поставил лампу на ближайший ящик и прошел к креслу. Арцеулов кивнул Степе на стул. Косухин понял и пристроился там, держа оружие наготове. Ростислав подождал на пороге и закрыл входную дверь. Дверь ему понравилась: вышибить такую сложно, вдобавок имелся мощный засов. Задвинув его, Арцеулов почувствовав себя в некоторой безопасности. Здесь можно обороняться долго. Правда, случись что, уходить отсюда некуда…

– Вот-с, господа, – Берг удобно откинулся на спинку кресла и обвел лабораторию руками. – Можете ознакомиться. Правда, я только начал устраиваться… Впрочем, насколько я понял, наука вас не интересует…

– Посмотрим, – неопределенно реагировал Ростислав, вновь оглядывая лабораторию. Ничего особенного он не увидел, разве что химическую посуду на столе. Берг был физиком, но, вероятно, не ограничивал себя только этой наукой. Внезапно взгляд зацепился за какую-то странность. Прямо над креслом хозяина к стене были прикреплены две небольшие звезды, сделанные из темного металла. Одна из них напоминала большевистскую пентаграмму, но почему-то перевернутую. Другая была шестиконечной – могендавид…

– А это что? Балуетесь черной магией, господин Берг?

– Это? – взгляд темных глаз на миг взметнулся вверх. – Это давние символы мудрости и могущества. Когда-то они висели в лаборатории великого Агриппы Нестингеймского. Неучи тоже считали его чернокнижником…

Намек был ясен, но Ростислав не стал реагировать. Да, Берг спокоен. Здесь, при электрическом свете, его лицо уже не казалось каменным. Просто оно было необыкновенно бледным – лицо человека, который редко видит солнце. Время от времени по лицу пробегали едва заметные судороги. Это был не страх – скорее, сдерживаемый гнев.

– Вы не предупредили меня о визите, господа, поэтому я не сумел должным образом приготовиться. Впрочем, там на столе, кажется, есть коньяк…

Степа и Арцеулов переглянулись. Пить в таком доме они не собирались. Здесь даже дышать казалось опасным…

– Итак, насколько я понял, ваш визит предпринят не с санкции здешних властей. Это попросту грубое вторжение. Я вовсе не обязан беседовать с вами…

– Обязаны, господин Берг, – Арцеулов решил, что пора брать инициативу в свои руки. – Я не представляю здешние власти. Я русский офицер, а вы – человек, подозреваемый в измене. Сейчас вы будете отвечать на вопросы. Малейшее сопротивление или неискренность – и я пущу вам пулю в лоб…

– И станете обычным убийцей, – пожал плечами Берг. – Если вы русский офицер, а не бандит, то извольте вести себя подобающе…

– Вот как? – Арцеулов невольно усмехнулся. – Год назад я получил приказ от адмирала Колчака. Я должен завершить программу «Мономах». Так что полномочий у меня хватает…

– Вы понимаете их чересчур широко… Но вы, господин, Косухин, по-моему, не служили адмиралу Колчаку? Вообще, вы странная пара, господа…

Степа не реагировал. Внезапно ему показалось, что Берг попросту тянет время.

– Хватит, – Арцеулов присел на стул и положил револьвер на колени:

– Вопрос первый, господин Берг. Почему вы уехали из Парижа и теперь сотрудничаете с большевиками?

– Я не сотрудничаю с большевиками! – на миг в темных глазах сверкнул гнев. – Я работаю не на них! Вы меня поняли?

– Нет. Повторяю вопрос…

– Лабораторию в Париже разломали? – не выдержал Степа. – Бумаги все спалили, нет?

– «Разломали»… – губы презрительно дернулись. – Вам что за печаль, молодой человек? Вы-то почему переживаете за моих парижских знакомых…

Теперь уже и Арцеулов видел: хозяин дома тянет время. Надо не давать ему говорить лишнее…

– Вы неправильно ставите вопрос, господа. Даже этому вас не обучили…

– Ладно, – кивнул Арцеулов. – Давайте иначе. Вы размонтировали установку «Пространственный луч». Почему?

– Потому что связь с Тускулой опасна.

– Для вас?

– Для Земли. Для всей Земли, понимаете? То, что я делаю, необходимо не большевикам! Я работаю в интересах всего человечества!

– В большевистской Столице? – не выдержал Арцеулов.

– Именно здесь, молодой человек! В Париже собрались озлобленные беглецы, помнящие и думающие лишь о прошлом. Их замыслы направлены назад, а не вперед…

– Это «Мономах»-то! – не сдержался Степа.

– Не «Мономах», господин Косухин, – голос Берга на миг потерял невозмутимость. – Не «Мономах», который, вообще, устарел после изобретения «Пространственного луча». Тускула! Из нее хотят сделать колонию вооруженных эмигрантов, желающих вернуть старое. Этакий межзвездный Кобленц! Именно в этом заключается проект «Надежда»! Если бы не подобные бредни, полковник Лебедев был бы жив!

– Что? – в глазах у Степы на миг потемнело. – Значит, это правда! Коли больше нет…

– Когда мы первый раз встретились, я имел основания считать вас обыкновенным агентом ВЧК и потому не собирался откровенничать. Ваш брат погиб, пытаясь перейти по каналу «Луча» с Тускулы. Что-то не удалось… Мы похоронили его в колумбарии Пер-Лашез…

Холод охватил сердце, а разум все еще отказывался верить. Коля, братан… Сильный, всегда спокойный, защищавший Степу в детстве, пересказывавший ему Жюль Верна… Летчик, водивший «Муромцы»…

Командир эфирного корабля… Да как же это?..

И вдруг память подсказала… Церковь Иринея – и слова бандитов: «Берг велел найти вас, чтобы сообщить о вашем брате!» – и: «Отправляйся к нему, красная сволочь!» Берг врал! Он прекрасно знал, кто такой Степа, еще в Париже! Врал и сейчас – Степа чувствовал это…

– Что случилось с Натальей Федоровной? – вопрос Арцеулова подсказал путь. Верно, пусть ответит!

Берг легко пожал плечами:

– Я избавил свою племянницу от слишком тяжелых воспоминаний. Она снова стала прежней. На здоровье это никак не сказалось, напротив…

– «Сволочь!» – хотел было крикнуть Степа, но сдержался. Похоже, Берг специально выводит их из равновесия и тянет время.

– Кто организовал ваш переезд из Парижа? – Арцеулов продолжал спрашивать, но тоже чувствовал: происходит что-то не то. Они оказались не готовы к этой встрече.

– Нет, господа, – по бледному лицу вновь скользнула снисходительная улыбка. – Вы так ничего и не поняли! Вы, обыкновенные люди, случайно столкнулись с тем, что выше вашего внимания. Не обижайтесь, господа! Вы просто дикари, умеющие лишь убивать и грабить…

– Возможно, – Арцеулов усмехнулся в ответ, сдерживаясь чтобы не нажать на курок. – Но вы тоже, господин Берг, просты до невозможности. Вы

– предатель! Обыкновенный изменник, купившийся за большевистский паек! Я таких ставил к стенке еще в 17-м…

– Нет… – Карл Берг медленно встал и выпрямился во весь свой огромный рост. – Вы искали правды? Вот вам краешек… Я служил Империи и моему Государю. Но потом пришел тот, кто является истинным Владыкой. Он сокрушил Империю и утвердил свою власть. Скоро ему будет принадлежать весь мир. И тогда люди получат то, чего были лишены по собственной глупости и темноте. Мой долг, долг ученого, помогать этому…

– Люди? – хмыкнул Степа. – А он, этот ваш Владыка, он чего – не человек?

– Это не важно. У него много имен и много лиц. Он долго ждал, но теперь настал нужный час. Он принес свет – и горе вам, слепым…

Принес свет… Арцеулов уже слыхал об этом. Чернобородый Гуаско тоже ждал Светоносного…

– О Люцифере изволите говорить, сударь? – Арцеулов искал в высокопарной речи Берга какой-то подвох, но тот был искренен. Значит, еще один ждет пришествия Лха Старшего Брата!

– Люцифер… Я назвал вас дикарями и не ошибся. Такие, как вы, спешат к бородатым шаманам в чумы, пропахшие ладаном… Да разве важно, кто он? Пусть будет Люцифер, если только такое доступно вашему пониманию…

– А зачем обязательно Люцифер? – внезапно поднял голову Косухин. – А может, чердынь-калуга, Агасфер?

И тут Берг впервые дрогнул. Что-то, похожее на растерянность, промелькнуло на его бескровном лице. Ростислав удивленно поглядел на Степу.

– А вы не так просты, молодой человек… – темные глаза взглянули на Степу в упор. – Что ж, можете умирать спокойно. Для такого, как вы, вам удалось узнать много. Даже слишком много…

– А вы не преувеличиваете? Насчет умирать? – Арцеулов выразительно взглянул на свой револьвер.

– Я? Ничуть, господин Арцеулов. Тот, кому я служу, способен защитить. Впрочем, я и сам не очень боюсь вас. Можете спрятать револьверы, они не понадобятся… Скажу напоследок, чтоб успокоить вас. Вы – белые и красные

– душили друг друга четыре года с бешенством, достойным дикарей. Ваши товарищи проиграли, господин Арцеулов, но не горюйте. Господа большевики тоже не нужны моему хозяину. Война требовалась, чтобы истребить наиболее диких, которые могли бы помешать прогрессу. Одно дикое племя уже разбито. Что касается победителей, господин Косухин, то от них скоро избавятся. У моего владыки достаточно сил… И тогда вся ерунда будет отброшена – и Светоносный выступит открыто. Все уже готово – и далеко отсюда, среди мертвых гор скоро забьется сердце нового мира…

– Это Шекар-Гомп? – торжественная речь не смутила Ростислава. Пора сбить спесь с этого мерзавца.

– Вы, кажется, были там? Все равно: слепые не увидят солнца. Вы разглядели лишь старые стены – и хватит с вас…

– Ладно, – Арцеулов тоже встал и не спеша прицелился прямо в бледный лоб Берга. – А теперь быстро: имя, фамилия и должность вашего… Светоносного…

Берг покачал головой и легко взмахнул рукой. Электрический свет скользнул по старому тусклому металлу. Перстень… Арцеулов всмотрелся. Нет, перстень был другой: на печатке вместо знакомых змеек темнела странная голова с распущенными волосами. Горгона…

– Не смешите, господа! Ваш свинец хорош лишь для таких дикарей, как вы сами. Господин Косухин, помните церковь Святого Иринея? Тогда вам повезло – во-первых, в ваши дикарские руки попала действительно важная вещь, а во-вторых, трус Гастон наплел такое, что я предпочел не вмешиваться… Так что уберите револьвер…

Косухин понял. Тогда у них с Тэдом были ножны – и пули не нанесли вреда. Теперь это… Напридумали артефактов, чердынь-калуга!

– Знакомый перстень? Ах да, маленькая деталь… Горгона! Мне она нравиться больше, чем эти нелепые змеи. Вы, дикари, держали в руках то, что могло сделать вас могучими, но для вас это был лишь шаманский амулет…

Берг легко коснулся перстня – и серебристый щиток с Горгоной остался в руке. И тут словно маленькое солнце засветилось на его пальце – камень, белый камень чистой воды, сверкающий десятками граней…

Вот оно! Перед глазами у Степы встала старинная гравюра: Артур, окруженный врагами, со сверкающим перстнем на пальце. Эх-ма, проглядели!

Арцеулов подумал о другом. Окс Вагрэ – Перстень Духов. «Если же кто-то не только зол, но и проницателен – то да поможет всем нам Высокое Небо…»

Берг кивнул, довольный произведенным эффектом:

– Не догадались, господа? Теперь эта вещь в надежных руках. Я понял покуда немногое – но этого хватит. Для вас перстень был все равно бесполезен. Он не помог вам – и не спас господина Лебедева…

Степа понял. Дыхание перехватило – все наконец стало на свои места:

– Гад! Сволочь! Ты убил Николая!

Выстрелы прогремели как гром – низкие своды отразили звук, породив гулкое эхо. Огоньки пуль ярко вспыхнули – и тут же вокруг фигуры Берга расплылось легкое сияние. Степа выстрелил вновь, и наконец, опустил бесполезный револьвер.

– Ничего, Степан, – Арцеулов неторопливо засунул оружие в кобуру и шагнул вперед. – Я этого мерзавца руками придушу!

– Поздно! – голос Берга был полон насмешки, и словно в ответ раздался оглушительный удар. Ростислав отскочил в сторону и оглянулся: дверь, сорванная с петель, бессильно покачивалась на уцелевшей скобе.

– Ростислав, назад! – Степа первым увидел его. Бриарей стоял в дверях глиняная маска казалась бесстрастной, но маленькие глаза горели злым огнем. Голем был зряч, только теперь поверх глаз надеты толстые прозрачные линзы.

«А я не верил! – с запозданием подумал Арцеулов. – Куда ж этого негодяя бить? В глаза?»

– Мой малыш снова здоров, – Берг вновь сел в кресло, с усмешкой поглядывая то на своих гостей, то на глиняного монстра. – Кстати, он вполне разумен и ничего не забыл. Убей их, Бриарей!

Арцеулов смерил расстояние. Три шага – пустяк. Монстр медленно повернулся всем туловищем, разглядывая своих врагов. За ним мелькнула тень: Гастон де Сен-Луи заглянул внутрь и поспешно отскочил.

«Здорово придумано, чердынь… – мелькнуло в голове у Степы. – Ладно, что там Шарль писал? Дырка на спине?»

Но голем не собирался подставлять врагам спину. Медленно, словно нехотя, он сделал шаг вперед. Выстрел – пуля щелкнула по прозрачным линзам.

– Не тратьте пуль, господа! – невозмутимость Берга исчезла. Он довольно улыбался, предвкушая редкое зрелище. – Я подумал об этом… Бриарей, не убивай их сразу! Схватишь первого – оторви ему руку: чтоб отбить охоту браться за оружие…

Вторая пуля вновь отскочила от прозрачного забрала. Бриарей был уже рядом – глиняные клещи медленно тянулись к горлу. Ростислав чертыхнулся и отскочил подальше, к центру комнаты. Стул! Бриарей легко парировал удар, по комнате разлетелись деревянные щепки. Красные глазки горели ненавистью

– нет, это не машина! Обличье истукана скрывало злой примитивный разум, способный не только думать, но и чувствовать. Арцеулову не было страшно, скорее он растерялся, в который уже раз осознав, что привычное оружие бессильно. Приходилось отступать.

Теперь монстр стоял в центре лаборатории. Прямо перед ним был стол, заставленный приборами и разнообразными колбами – пустыми и полными. Стол тянулся почти до самой стены, оставляя два узких прохода. Степа оказался слева, где чуть пошире, Ростислав – справа, где было трудно даже повернуться.

Бриарей секунду раздумывал, медленно поворачиваясь из стороны в сторону. В комнату вновь заглянул Гастон, на этот раз не став прятаться. Он застыл у двери, пухлое лицо раскраснелось, а рука то и дело тянулась ко рту: у талантливого физика имелась, похоже, привычка грызть ногти. Берг тоже стоял, скрестив на груди длинные руки, на бледном лице застыла торжествующая улыбка.

Косухин видел своего врага не впервые и ощущал не растерянность, а злость. Ишь, придумали гады! На что тратят мозги, интеллигенты! Стрелять было бессмысленно, но револьвер Степа не бросал. По Бергу не попадешь, глиняный урод пуль не боится, ну что ж…

Бриарей стал медленно поворачиваться в ту сторону, где замер Арцеулов, и тут Степа выстрелил. Пуля щелкнула о стену возле самого уха Гастона. Тот взвизгнул и рухнул на пол. Еще одна пуля заставила мсье де Сен-Луи перевернуться и вновь вскочить на ноги. Лабораторию наполнил отчаянный крик. Косухин не попал – и не стремился попасть, но дикие вопли Гастона заставили обернуться Берга. Бриарей дрогнул, остановился и стал не спеша оборачиваться.

– Ростислав! У него должна быть дырка! Сзади!

Арцеулов быстро обернулся и кивнул, вспомнив слова Льва из Праги. Едва ли Берг пренебрег этой важной предосторожностью! Только бы голем повернулся…

Но Бриарей не стал подставлять спину. Резкий окрик Берга – и монстр вновь обернулся к Ростиславу. Воспользовавшись моментом, Гастон на четвереньках выскочил из комнаты.

– Я обойду его! – Степа сделал шаг вперед, надеясь, что Бриарей двинется на Арцеулова, тогда можно будет зайти со спины – и влепить чудищу свинцовый гостинец. Монстр не спеша сделал шаг. Арцеулов стоял на месте, внимательно следя за тем, чтобы не оказаться на расстоянии удара. Еще шаг

– и глиняные клещи взметнулись, но Ростислав быстро отступил. Бриарей, казалось, на секунду потерял равновесие – лапы тянулись к человеку и туловище начало наклоняться. Но он выпрямился и сделал еще один шаг.

Косухин бросился вперед. Надо преодолеть не больше двух метров, и он окажется прямо за спиною чудовища. Револьвер был наготове, оставалась какая-то доля секунды, но Бриарей повернулся – не медленно, как незадолго до этого, а молниеносно, рывком. В воздухе мелькнула тяжелая лапа. Спасла реакция – удар не попал в голову, а пришелся по плечу. Степа рухнул на пол, револьвер откатился к ногам Берга. Тот усмехнулся и легким ударом носка отбросил оружие в угол.

Через секунду Степа был уже на ногах. Бриарей стоял вполоборота, словно размышляя, броситься ли ему на Косухина или двигаться дальше, где стоял Ростислав.

Степа хлопнул себя по карману – рука наткнулась на металл. Револьвер Гастона – он и забыл о нем! Через секунду оружие было в руке. Ну теперь посмотрим! Куда б не двинулся голем, спину он все равно подставит. Только б не вмешался Берг…

Но физик и не думал вмешиваться. Он по-прежнему стоял у кресла, лицо кривилось презрительной ухмылкой, в руке дымилась сигара. Берг наслаждался зрелищем, сдабривая его табачным дымом…

Бриарей вновь двинулся на Ростислава. Степа приготовился. На этот раз он не будет подходить близко, хватит и двух метров – он не промажет. Монстр сделал шаг – и вдруг резко повернулся. Глиняные лапы схватились за край огромного стола. Миг – и зазвенела стеклянная посуда. Тяжелый стол, сдвинутый могучим рывком с места, придавил Степу к кирпичной стене.

Он не выронил оружия, но толку теперь от револьвера было мало. Стол казался чугунным – сдвинуть его с места хотя бы на миллиметр было почти невозможно. Да и времени не оставалось: Бриарей, обезопасив себя от одного из врагов, теперь двигался на другого.

Ростислав отступил на шаг, затем еще… Дальше – стена. Бриарей надвигался, несокрушимый, словно скала. Красные глазки горели торжеством, огромные клещи поднимались, готовые схватить врага.

Ростислав сжал зубы и поднял револьвер, Пули били в упор. На глиняной поверхности оставались глубокие царапины, но большего сделать было нельзя. Впрочем, выстрелы на минуту задержали монстра. Он замер, словно ожидая, пока у Арцеулова кончатся патроны. И вот револьвер бесполезно щелкнул – барабан пуст. Глиняные лапы начали приподниматься, растопыренные пальцы тянулись к горлу…

Степа барахтался пытаясь отодвинуть проклятый стол. Он сдвинул его настолько, чтобы повернуться и прицелиться. Не получалось: Бриарей стоял к нему боком. Степа начал лихорадочно соображать. Уходить Ростиславу некуда

– тупик. Выскочить Бриарей не даст…

Огромные лапы взметнулись, Арцеулов дернулся в сторону, и глиняные клешни поймали воздух. Но теперь уходить было совсем некуда: Ростислав оказался в узком углу между стеною и столом. Руки Бриарея широко раскинулись, не давая человеку проскочить. Еще секунда, другая…

Косухин бросил взгляд на Берга – физик с наслаждением затягивался толстой сигарой, словно буржуй с агитационного плаката. Вспыхнула ненависть. Чужими руками воюет, гад! Хоть бы кровь ему пустить, прежде чем доведется загнуться!

И тут Косухин вспомнил. Кровь! Лев из Праги писал…

Рука стала шарить по столу. Колба! Пустая – не годится… Ага, вот полная… Этот гад не боится пуль… А ежели чего попроще?

Колба была большая, наполненная мутным раствором. Рука привычно взвесила ее, глаза уже оценивали дистанцию. Саженей пять… Только б не сдвинулся с места…

Степа отвернулся, словно собираясь метнуть колбу в голема. Рука взлетела в воздух – и Косухин, резко повернувшись, кинул стеклянный сосуд, целясь прямо в голову Берга. Зазвенели стекла – Берг все-таки успел закрыться рукой, но на тыльной стороне ладони Степа увидел проступившие красные пятна… Есть!

Бриарей, казалось, ничего не заметил. Он уже нависал над Ростиславом, пытаясь ухватить верткого врага, но тут его лапы внезапно дрогнули и застыли. Степа обернулся: Берг, морщась, перевязывал руку платком, похоже, ничего еще не сообразив.

И тут монстр как то странно дернулся. По глиняному тулову пробежала дрожь, словно под Бриареем тряслась земля. Резкий поворот – и красные глазки уже глядели на Берга. Воспользовавшись моментом, Арцеулов вскочил на стол и одним прыжком очутился рядом со Степой.

– Кровь! – шепнул Косухин, кивая в сторону хозяина дома. Ростислав не понял, но затем зло усмехнулся: похоже, старый алхимик не ошибся!

Бриарей уже возвращался. Огромные лапы с растопыренными пальцами были протянуты вперед, движения стали резкими, неуверенными, словно разум, скрытый за глиняной оболочкой, начал мутиться.

Берг крикнул. Слова были непонятны, но в голосе уже звенел страх. Секунду-другую он выжидал, то и дело повторяя странное, непонятное слово, раненая рука взметнулась в запретительном жесте. Поздно. Бриарей был уже рядом, отрезая путь к отступлению.

Похоже, только сейчас Берг понял происходящее. Окровавленная рука была спрятана за спину, другой он пытался сдвинуть тяжелое кресло в надежде задержать монстра. Тщетно: одним ударом голем разнес преграду в щепки, и через секунду лопатки Берга коснулись кирпичной стены.

Бледное лицо уже не улыбалось. В глазах плавал ужас, губы беспрерывно что-то шептали, словно профессор надеялся остановить древними заклинаниями взбунтовавшегося слугу. Растопыренные пальцы уже тянулись к горлу. Берг закричал, но крик тут же прервался, перейдя в хриплый стон.

Монстр не спешил: одной рукой он держал хозяина за горло, а другая ухватилась за раненую кисть. Хриплый крик – рука с сухим треском сломалась. Голем ухватил оторванную кисть окровавленной лапой и отбросил в сторону…

– О Господи! – Арцеулов невольно прикрыл глаза. Степа застыл, не в силах сдвинуться с места. Такого он не видел даже на кровавых фронтах Смуты…

Рука уже была оторвана полностью. Монстр рвал хозяина на части. По полу расплывалась кровавая лужа, тело билось в конвульсиях, крик перешел в негромкий вой. Лапы чудовища ухватились за другую руку…

– Степан, – выдохнул Арцеулов. – У меня патронов нет… Остановите…

Косухин кивнул, но требовалось время, чтобы сдвинуть тяжелый стол. Наступила тишина, в которой монстр молча отрывал от тела клочья окровавленного мяса. Степа ругнулся и бросился вперед, на ходу проворачивая полупустой барабан револьвера. Секунда – и он был рядом. Бриарей, чуть наклонившись, разрывал человеку то, что недавно было горлом…

Спина казалась гладкой, но почти посередине в красноватой глине темнело небольшое отверстие. Бриарей замер, почувствовал нового врага. Огромное туловище начало выпрямляться, но Степа уже вставил револьверный ствол в темную дырку. Выстрел, другой – Косухин отскочил назад.

Монстр застыл, затем лапы начали медленно опускаться. Туловище дернулось, Бриарей шатнулся и с грохотом рухнул на каменные плиты пола…

Голем лежал навзничь, в черных щелках глаз медленно гасли кровавые огоньки. В последний раз они мигнули злым огнем – и пропали. Нелюдь был мертв.

– Степан, вы не ранены? – Арцеулов стоял рядом, лихорадочно перезаряжая револьвер. – Степан?..

– А? – очнулся Косухин. – Не-а, порядок…

– Слава Богу! – Ростислав широко перекрестился. Взгляд упал на кровавое месиво у стены. Арцеулова передернуло. Смотреть на то, что осталось от Карла Берга, было страшно.

– Вот буржуи проклятые! – Степа покачал головой, чувствуя, что к горлу подступает тошнота. – Навыдумывали, сволочи! Слушай, Слава, ну разве так можно?

Ростислав взглянул на Степу. Красный командир, только что спасший их обоих от верной гибели, казался растерянным и ослабевшим. Ненависть покинула душу – остались лишь недоумение и боль.

– Он это заслужил, – Арцеулов положил руку на Степино плечо. – Это ему за вашего брата…

– Николай… Коля… – Косухин сглотнул горькую слюну и выдохнул:

– За Колю его надо было судить! Судить гада – и к стенке. А так… Так люди не должны погибать! Не должны!

– Он сам это придумал, – Ростислав окинул взглядом залитую кровью комнату, мертвую глиняную тушу, бессильные клешни и добавил: – Надо уходить…

Степа кивнул и медленно направился к двери. Арцеулов оглянулся – глаза резанула яркая вспышка. Перстень лежал на полу, рядом с кровавой лужей. Странно, но ни одно пятнышко крови не попало на старое серебро.

Подходить было страшно, но Ростислав сделал над собой усилие и подобрал кольцо. Неподалеку лежал револьвер Косухина – он захватил и его. Еще ничего не кончилось, оружие могло понадобиться…

В коридоре мелькнула тень. Хлопнула дверь.

– Гастон! – Арцеулов сообразил первым. Оставлять негодяя на свободе не следовало. Он бросился вперед. Где-то здесь… За дверью, ведущей в одну из комнат, послышался шорох. Ростислав рванул дверь…

Сен-Луи стоял на коленях, что-то бормоча и бессвязно всхлипывая. Миндальничать было некогда. Резкий удар по лицу – и француз испуганно затих.

– Ты чего? – Степа недоуменно глядел на всхлипывающего Гастона. – Оставь его, Слава!..

– Нет, пусть скажет!.. – Арцеулов подождал секунду, давая Гастону время опомниться, затем быстро спросил по-французски:

– Кто такой Агасфер?

– Это… Это наш шеф… – Гастон говорил быстро, с ужасом глядя на Ростислава. – Кто-то из здешнего правительства… Имени не знаю, честное слово…

– Кто убил Николая Лебедева?

– Это… Это господин Берг! Я не хотел, я боялся. Господин Берг сказал, что у полковника был какой-то важный прибор…

Арцеулов перевел дух.

– Вы поняли, Степан?

– Он о Николае? – в эту минуту Степе было не до того, чтобы вслушиваться во французскую речь.

– Ладно, потом… Над чем вы работали здесь?

– Я физик, господа! – полные ужаса глаза Гастона взметнулись вверх. – Я только физик! Господин Берг собирался продолжать работу по «Пространственному лучу», а меня должны направить в лабораторию сверхпроводимости…

Арцеулов пожал плечами: тут он был не силен.

– Спроси, что они сделали с Наташей? – подсказал Косухин.

Услыхав вопрос, Сен-Луи взмахнул руками:

– Я… Я тут ни при чем! Господин Берг сказал, что проведет сеанс гипноза! После того, как мадемуазель Наташа узнала о гибели полковника Лебедева…

– Ясно… Степан, вы хотите что-либо спросить?

– Ну его к черту, чердынь-калуга, – Косухину стало противно и мерзко. Хорош фрукт этот Гастон! Револьвером балуется, а на расправу жидок!

– Почему вы хотели убить господина Косухина?

Сен-Луи отшатнулся, взглянул на мрачного, насупившегося Степу и прошептал:

– Не убивайте, господа! Это все Берг! Он приказал мне… Он сказал, что господин Косухин и мадемуазель Наташа… Они…

– Пошли отсюда! – последнюю фразу француза Степа кое-как понял. – Брось эту дрянь…

– Ну уж нет! – Арцеулов схватил Гастона за воротник и поволок к выходу. Сен-Луи не сопротивлялся, только жалобно взвизгивал.

Возле входной двери Арцеулов сунул Степе револьвер.

– Зарядите. Мы снова сотрудники ВЧК. Не забывайте: я Оцуп, вы…

– Балаев Иван Иванович, – вспомнил Степа. – А этого?

Он кивнул на замершего в ужасе Гастона, но Арцеулов лишь зло усмехнулся.

За дверью на них тут же надвинулись две тени.

– Быстро вы, товарищи! – агент первого разряда Гусев был, похоже, слегка разочарован. Действительно, они пробыли в доме не больше часа. За это время, показавшееся им вечностью, даже не успела смениться охрана.

– Отставить! – Арцеулов мрачно взглянул на чекиста:

– Дом – опечатать. Никого не впускать. Этого, – рука с револьвером указала на Гастона, – на Лубянку. Он убийца и шпион. Надо выбить из него все, что этот мерзавец знает…

– Так точно! – Гусев кивнул напарнику, и на запястьях Гастона защелкнулись наручники. – Все скажет, буржуй!

– Учтите, это опасный враг! Он выдает себя за француза, но французского даже не знает. Нажмите покрепче – сразу русский вспомнит!

– А второй?

Арцеулов нахмурился, и агент первого разряда понял, что сказал лишнее…

– В машину, товарищ Балаев!

Степа кивнул и шагнул вперед. Арцеулов, опередив его, сам сел за руль.

Авто рвануло с места, и через несколько минут страшный темный особняк остался далеко позади. Вокруг были оживленные улицы, в окнах домов уже зажглись огни, и случившееся казалось ночным кошмаром…

– Уходим, – резюмировал Ростислав. – Прямо по Тверской – из города. Рванем в Псков, а там – к границе. Если что, захватим другое авто…

Степа не отвечал. Слишком многое случилось за этот короткий час.

– А вы мне не все сказали, Степан! Кто такой Агасфер?

– А-а! – сообразил Степа. – Мне Колька Лунин – по секрету… Это их главный – кто-то из Совнаркома. Он все решения принимал. В общем, старшой, чердынь-калуга…

– Фамилии не знаете?

– Нет… Кто-то из стариков. Еще с Плехановым работал.

Степа отвечал, почти не думая. Что-то не так Арцеулов спешит уехать – и он прав. Беляку больше нечего здесь делать. А вот ему, Косухину…

– Ладно, кое-что мы узнали. Всей этой бандой заправляет кто-то из высшего большевистского руководства… Агасфер, значит? Уже легче… Обратили внимание: Берг его считает чуть ли не Сатаной!

– А! – отмахнулся Степа. – Тронулся, видать! Обыкновенный предатель! Ты тоже хорош: таблички всякие, амулеты…

– Нет, Степан, – Арцеулов уверено вел машину, стараясь не сбавлять скорости. Черное авто пропускали: с ВЧК в Столице привыкли считаться.

– Нет, я не свихнулся. Просто мне кажется, что эта история началась очень давно. И в табличках написано об этом. Все это неспроста: перстень, ножны, камень, – это не мистика! Это физика! Агасфер – не просто сволочь…

– Ага, он марсианин. Ладно, Слава, останови машину.

Арцеулов удивился, но все же затормозил. Они были на Тверской, неподалеку от «Националя».

– Ты вот что… – Степа помолчал и наконец решился. – Ты, Ростислав, уезжай. Я… Я останусь…

– Спятили, комиссар! – Арцеулов резко повернулся. – Уже через час они все будут знать! Я Гастона не зря в чеку спровадил: вначале они ему зубы выбьют, но потом все-таки разберутся! Машину уже ищут! Степан, мы сделали все, что могли!

– Ты – все, – кивнул Косухин. – А я – нет… Это верно, – скоро они разберутся. Но час-другой у меня есть. Пойду прямо в Главную Крепость. Там сейчас как раз совнарком должен собираться – я узнавал. Пойду к Вождю. Теперь это уже не болтовня, чердынь-калуга! Берг в Столице – это факт! Теперь Агасфера враз прикрутим! У Вождя сил хватит!

Арцеулов хотел возразить, но невольно задумался. В чем-то Степа прав. Большевистский фараон не захочет терпеть соперника, будь он даже Сатаной. Пусть Люцифер столкнется с красным Вельзевулом! Степа рассчитал верно – но все равно соваться прямо в пасть…

– Вас не пустят, – прозвучало неубедительно. Степа полез за отворот шинели и вытащил какую-то бумажку:

– Пропуск. Я даже с товарищем Горбуновым говорил – он секретарь ВЦИКа. Обещали пропустить прямо к Вождю…

Пропуск в Главную Крепость Степа получил еще вчера. Его дали без разговоров: комполка Косухина, делегата съезда, в Столице знали.

Ростислав стал мысленно перебирать все аргументы. Опасно! Но не опаснее, чем идти в Шекар-Гомп. Лысоватый большевистский фараон не даст в обиду Косухина – иначе восторжествует неведомый Агасфер. Но что-то мешало… Что там говорил комиссар Лунин? Агасфер – старый партиец, работал с Плехановым…

– Степан, а вы уверены, что не попадете прямиком к Люциферу?

– Да брось, беляк! – Степа даже не рассердился. – Скажешь еще!

– А почему? Агасфер – кто-то из высших. Он курирует армию, партию, даже науку. Его приказ – закон. Он кто-то из старших – не Бронштейн и не Зиновьев. Принцип Оккама: прямой путь – самый вероятный…

Степа долго молчал. Верить не хотелось. Не хотелось даже думать о таком, сама мысль об этом равносильна измене. Но беляк прав: прямой путь – он и есть самый вероятный…

– Тогда… Тогда я не вернусь, Слава… И ты поймешь, кто такой твой Люцифер. Все равно узнаем! Только неправда все это, зря душу травишь…

Это называлось «разведка боем». Красный командир Косухин вызывал огонь на себя…

– Нет, – покачал головой Ростислав. – Вы не пойдете. Я вам запрещаю, Степан!

– Ты чего? – Косухин нашел в себе силы улыбнуться. – Я ведь у Врангеля, чердынь-калуга, не служил! Да и по званию, считай, тебя старше…

– Ну прошу… Не имеет смысла так рисковать!

– Это для тебя не имеет. Мы ведь враги, Ростислав!

– Мы с вами? – Арцеулов даже не ожидал, что эта простая констатация так его заденет.

– Ну, не мы с тобой. Но ты ведь беляк, Слава. А я был за Коммунию, и за нее подохну. Твои друзья – против моих, вот и весь разговор!

– Нет… – они говорили на эту тему много раз, и теперь Ростислав уже знал правильный ответ. – Нас столкнули лбами! Понимаете: вас, Лунина – и меня с моими ребятами. По всей России! Нас попросту стравили!

– Ну тем более, если так… Значит, и вправду есть в чем разбираться! А говоришь – нет смысла… Ладно, пойду! Ты, это, мотай из Столицы, а то сцапают…

– Ну вот! – на этот раз заставил себя улыбнуться Арцеулов. – А вы, Степан, за кого меня принимаете? Встретимся завтра в полдень у Большого. Запасной срок – послезавтра, в такое же время… Да, возьмите перстень.

Степа покрутил в руках сверкающий белым камнем серебряный ободок.

– Не стоит. Я им и пользоваться не умею. Там он не поможет – враз с рукою оторвут. Приметное кольцо…

В чем-то Степа был прав. То, что не пускало револьверные пули и гнало прочь Венцлава, для Агасфера не будет преградой. Но все-таки…

– Может, возьмете?

– Нет, – Степа привычно поправил ремень на шинели и открыл дверцу. – Бывай, интеллигент! Увидишь Тэда – кланяйся, Ну и Наташе…

Наталье Федоровне…

– Не выдумывайте! – Ростислав постарался говорить как можно тверже. – Сами все передадите!

– Ага! – вздохнул Степа. – Точно! Наташе ничего не передавай. А Тэду

– кланяйся… Все! Пошел…

Хлопнула дверца. Арцеулов растерянно проводил глазами исчезающий в клубящемся вечернем сумраке силуэт и резко нажал на газ. На душе было муторно, словно он кого-то предал или попросту струсил…

Косухин шел быстро, хотя можно было особо не спешить. Главная Крепость была рядом, нависая черным контуром огромных зубчатых башен. У случайно уцелевшего фонаря Степан взглянул на часы: успевает. Обычно в это время в Совнаркоме начинается перерыв перед ночным заседанием… Так, пропуск, командирская книжка…

Под руки попалось удостоверение агента второго разряда Балаева. Степа чертыхнулся и разодрал его в клочья. Не хватало еще с этим соваться в Совнарком! Ну, Славка, штукарь, чердынь-калуга. А здорово он это провернул! Сами виноваты, товарищи чекисты, не ловите ворон!..

Злое веселье тут же исчезло. Все потом: он обсудит с Ростиславом то, что случилось на Арбате, поговорит с Луниным, перешлет письмо Тэду. Будет время помянуть Колю – и поплакать, если весь этот ад не высушит навсегда слезы… Потом… Сейчас – дело. Вождь примет его в перерыве. У Степы будет минут десять. Пусть даже пять, чердынь-калуга! Никаких, как говорит Славка, эмоций – факты! Берг – раз, Шекар-Гомп – два, Венцлав и 305-й, он же Особый, полк – три. Есть документы, он попросит еще раз проверить. И – об Агасфере…

Он успеет. Хватит пяти, даже трех минут. Главное – предупредить! В ЦК измена! Какая-то язва завелась в Коммуне, сволочи и нелюди собираются использовать Великую Мировую в своих паскудных интересах!

И тут болью ударило в грудь. А если?.. Принцип этого Оккама, чердынь-калуга! Нет, только не это! С именем Вождя Косухин пришел в партию, имя Вождя поднимало в атаку. Только на Него, непогрешимого и святого, оставалась надежда в охватившем страну раздоре. Нет, нет и нет! Славка ошибся, ошибся Лунин, – нет!

Косухин помотал головой, словно отгонял надоедливых мух. Не расслабляться, чердынь-калуга! Рассусоливаешь, красный командир! Что будет

– то будет, на то и разведка. А сейчас – забыть.

Пора…

Охрана долго вертела в руках Степин пропуск, но пустила без слов. Оружие, естественно, пришлось сдать, но Косухина это не беспокоило. Как ни хитер Агасфер, но у него, Степы, в запасе по крайней мере час – хотя бы до смены охраны в особняке. Он успел.

В здании Совнаркома, где уже приходилось бывать, он сразу же прошел на второй этаж. Здесь было людно. В коридоре мелькнула знакомая фигура Троцкого. Красный Лев беседовал с низеньким, рыжеватым усачом. Приглядевшись, Степа узнал товарища Джугашвили-Сталина. Похоже, перерыв уже начался.

На лестнице Косухин нашел товарища Горбунова, тот перекуривал. Степу он узнал сразу, сообщив, что все устроено: Вождь ждет товарища Косухина в кабинете, и Степе надо поспешить. Если товарищ Косухин не знает, где кабинет Вождя, то он, Горбунов, готов показать.

Степа поблагодарил: где находится кабинет предсовнаркома он, конечно, знал. Итак, его ждут! Степа снял шинель, бросил ее на первый попавшийся стул в коридоре и поспешил на третий этаж.

Тут было тихо. Возле приемной вождя топтались двое добродушного вида курсантов, лениво опиравшихся на винтовки. Похоже, дисциплина в знаменитом пулеметном училище хромала. Увидев Степины нашивки, парни подтянулись, но, взглянув на пропуск, ничего спрашивать не стали. Посторонним в Главную Крепость ходу не было, и караул стоял, как память о бурных месяцах войны.

В приемной, за столом, читал газету секретарь. Он поднял на Косухина удивленные глаза и сообщил, что Вождь занят. Пришлось назвать фамилию. Секретарь вздохнул, долго копался в каких-то записях и наконец неохотно кивнул в сторону двери.

Косухин оправил гимнастерку. Он у цели! Сейчас!..

Степа толкнул дверь – она поддалась легко. Он вошел и растерянно остановился у порога. Стол, лампа под зеленым абажуром, шкафы с книгами… Кабинет был пуст. Степа на всякий случай кашлянул, неуверенно переступил с ноги на ногу и наконец шагнул к покрытому темно-зеленым сукном столу.

– Добрый вечер, Степан Иванович!

Голос был знаком, но это не голос Вождя. Шевельнулась глухая черная портьера. Высокая фигура выступила на свет. Красноватое лицо было спокойно, алые губы кривились легкой насмешкой:

– Напрасно беспокоите Вождя, товарищ Косухин, – Венцлав покачал головой. – Он уже вполне осведомлен в вашем вопросе.

– Мне… – горло перехватило. – Мне надо с ним поговорить! Вы… вы права не имеете!..

Венцлав пожал плечами:

– Напрасно волнуетесь! Тот, к кому вы спешили, уже отдал приказ. А от себя скажу, Степан Иванович: совсем недавно Агасфер подарил вам жизнь. Зря вы искушали судьбу!..

Он щелкнул пальцами. Портьера распахнулась, несколько крепких розовощеких парней в одинаковых гимнастерках окружили Степу. Его схватили за руки, на запястьях защелкнулись наручники, на губы легла изоляционная лента. Косухин не сопротивлялся: силы исчезли. Мелькнула мысль о невероятной измене, прокравшейся в святая святых – кабинет ничего не ведающего Вождя, но в такое уже не верилось. Загадка решена – Агасфер открыл забрало. Ему надоело играть с красным командиром Степой в прятки…

За портьерой оказалась еще одна дверь. Косухина впихнули в узкий проход и провели маленьким коридором к глухой лестнице, тускло освещенной пыльными лампочками. Двое парней шли впереди, двое – сзади. Венцлава он не видел. Похоже, командир Особого полка остался там, в пустом кабинете…

Его толкнули в спину, ступени выскакивали из-под ног, лента на губах мешала дышать. Об этом не думалось, было все равно. Степа мельком вспомнил об Арцеулове: беляк, будь он проклят, оказался прав! Да и сам он, Степа, обязан был не раскисать, а догадаться. Голос! Теперь он понимал, что узнал знакомый голос еще на Челкеле! Только тогда и позже, в каменном мешке подземелья, этот голос был не резким и отрывистым, как обычно, а мягким и плавным. Он был обязан узнать, но оказался глух и слеп. Что ж, поделом…

Лестница наконец кончилась. Перед ним был маленький дворик, спрятавшийся между глухой, без окон, тыльной стеной здания и громадой крепостной стены. Их ждали. Пятеро парней с винтовками переминались с ноги на ногу. Косухин невольно всмотрелся: нет, это не бойцы Особого полка. Обыкновенные курсанты, каждый не старше двадцати. Смена…

Его толкнули к стене. Косухин чудом удержался на ногах, но заставил себя выпрямиться. Вот, значит, где доведется, чердынь-калуга! Запоздалая ненависть захлестнула его. Значит, всех обманывали! И живых, и погибших. Будь оно все проклято!

Но тут же пришло спокойствие. Он знал, на что идет. Командир Косухин разведку закончил. Ростислав поймет. Он ведь умный, Славка Арцеулов!.. Он знает, что делать дальше. Нет, не зря! Не зря…

Венцлав появился неожиданно. При его виде курсанты стали по стойке смирно, один из них – похоже, старший – козырнул, готовясь, рапортовать, но краснолицый нетерпеливо махнул рукой.

– Всем отойти!

Парни удивленно переглянулись, но послушно шагнули назад, к стене здания. Венцлав подошел к Степе и несколько секунд молчал, словно не решаясь заговорить.

– Агасфер подтвердил приказ… – он умолк, затем по лицу промелькнула усмешка: – Доставили вы нам хлопот, Степан Иванович! Мои бойцы боятся вас: вы же видели Большой Рубин! Пришлось звать курсантов. Взял грех на душу – сказал, что вы готовили покушение на Вождя. Хотя это не так уж далеко от истины… Знаете, Степан Иванович, я еще в Иркутске понял, что вы из тех, кто не любит просто выполнять приказы. Впрочем, мораль вам читать поздно…

Говорить Косухин не мог: мешала лента, залепившая рот. Смотреть в лицо нелюдю было тяжко, и Степа поднял глаза к небу. Сквозь ночную темень пробивался странный синеватый отсвет. Звезд не было – тучи накрыли ночную Столицу…

– И еще… – внезапно голос Венцлава дрогнул. – Я обязан вам сказать… Вы не поймете – но все же… Мне предсказано, что смерть ждет меня в облике молодого воина, незнатного и безвестного. Он найдет меня – и унесет в бездну. Я думал, это вы…

Странные слова на миг пробудили интерес. Значит, гад все же боится! Ничего, этот безвестный еще появится! То-то краснолицый трус празднует!

– Я не боюсь, – казалось, Венцлав читал его мысли. – Но вы не можете представить, что значит все время ждать смерти. Не месяцы, не годы… Вам, людям, проще. Я не рад тому, что случилось… Прощайте…

Венцлав быстро кивнул и повернулся к курсантам:

– Сюда! – голос был злой и резкий. Курсанты подбежали и застыли, сжимая в руках трехлинейки:

– По приказу Председателя Совнаркома… врага революции ликвидировать немедленно. Не стрелять – действовать без шума!

Венцлав резко повернулся и не оборачиваясь быстро зашагал прочь. Курсанты на миг замешкались, затем старший нерешительно поднял винтовку.

– Приготовиться, товарищи…

– Штыков нет, – растерянно откликнулся кто-то. – Забыли!..

– Прикладами!

Степа вспомнил: пещера у Челкеля, странное видение – сон о несбывшемся будущем. Выходит, и здесь ошибки не вышло. И тут наконец исчезли слабость и растерянность. Нет, не на того напали! Он, чердынь-калуга, им не телок на бойне!

Степа пригнул голову и бросился вперед. Одного он сбил с ног и, быстро развернувшись, пытаясь ударить головой в живот следующего, но тут его сильно толкнули в спину. Косухин шатнулся, его толкнули снова, и вдруг на затылок обрушился страшный удар. Казалось, земля рванулась навстречу. Еще несколько секунд он чувствовал какие-то толчки: приклады били по телу,

– и тут все разом оборвалось.

– …Степан… – негромкий, но сильный голос заставил очнуться. Он был тут же, во дворе. Парни в зеленых гимнастерках столпились вокруг чьего-то скорчившегося тела. Смотреть было неприятно, Косухин невольно отвернулся и понял.

Добили! Он хотел крикнуть. Назло этим, доказать, что он здесь, что они рано обрадовались – но тут все: и тускло освещенный фонарями двор, и красный кирпич стены, и неподвижное тело, вокруг которого столпились убийцы, – стало тускнеть, расплываться и медленно исчезать…

– Степан… Степа… – на этот раз голос был другим, знакомым. Клочья тумана, застилавшие взор, исчезли, и Косухин узнал брата. Николай стоял перед ним, и взгляд его был печальным и спокойным. Приглядевшись, Степа удивился: таким брата он никогда не видел. На полковнике была белая парадная форма, золотом сверкала сабля у пояса, на груди тускло мерцала эмаль орденов. Впрочем, нет, Степа уже видел это – на фотографии и в том странном сне… Тогда Коля тоже встречал его – и почему-то торопил…

– Ну здравствуй!.. – брат наконец улыбнулся – слегка, одними уголками губ. – Пойдем, тебя ждут…

Степа хотел спросить, что все это значит, кто может ждать его здесь, и где это – «здесь», но Николай взял его за локоть:

– Мы еще поговорим. Ты молодец, Степан!.. Пойдем…

Косухин на мгновенье почувствовал себя совершенно счастливым: он снова с Колей, и брат – сам Коля! – назвал его молодцом. Но тут же его охватила тревога. Приближалось что-то, ради чего он и прожил свою недолгую жизнь…

Все исчезло. В глаза ударил невыносимо яркий свет, Степа невольно прижал к лицу ладони, но свет все равно пронизывал его насквозь. Ослепительно-белый огонь, ярче раскаленной стали, ярче самого солнца, забушевал вокруг, волны света захлестывали, сбивали с ног, и тут откуда-то из самой глубины послышался голос, позвавший его тогда, в первый раз, сквозь черноту забвения:

– Раб мой Степан! Ты сделал то, что было велено?

– Я… – говорить он не мог.

– Ты забыл наш уговор? Ты еще требовал платы. Вспомни о чечевичной похлебке…

Косухин вспомнил: да, он обещал. Но ведь он ничего не сумел сделать! Ничего! То, что скрывалось в Шекар-Гомпе, по-прежнему всесильно. Или… или он все-таки что-то успел?

Степа стал напряженно соображать, рука привычно полезла к затылку, и тут он понял: светящийся океан исчез. Косухин открыл глаза – перед ним встала черная стена гор. Под ногами была тропинка, а совсем рядом, в скале, темнел вход в пещеру. Степа огляделся: все это знакомо. Он уже видел что-то похожее – в тот вечер, когда всадники Джора доставили их с Ростиславом к первому ночлегу. Он решился и шагнул вперед по тропинке.

Вначале Степа увидел огонь: внутри маленькой пещеры горел костер.

– Заходи, Степан…

Теперь он узнал этот голос. Тот, с кем он разговаривал ночью у огня, сидел возле костра и держал свои большие крепкие ладони над языками пламени:

– Погрейся. Ты поделился со мной огнем. Теперь – моя очередь. Присядь…

Косухин послушно сел у костра. Странно, только теперь он почувствовал и холод и усталость. Но костер горел ярко, и усталость постепенно уходила. Его давний собеседник то и дело подбрасывал дрова, угли потрескивали, и постепенно Степа почувствовал, что начинает приходить в себя. Неизвестный улыбнулся и потер ладони, счищая прилипшие кусочки темной коры:

– Все плохое позади, Степан. Не спеши – все поймешь. Но главное знай: ты сделал то, что обещал. Ты просил награды?

Степе стало стыдно.

– Вы… это… извините. Сболтнул лишнее. Дверь эту светящуюся увидел…

– Теперь ты знаешь, что за нею?

Степа кивнул. Да, теперь он знал…

– Ты хотел вернуться. Тебе обещано – а такие обещания не даются попусту. Ты вернешься – но не туда, откуда пришел. Ты должен понять: под нашим небом такие законы неизменны. Но есть другие небеса… Твой путь не окончен, Степан. Дам один совет: то, что станет теперь твоим, береги, но не бойся отдать, когда придет день…

Это было уже совсем непонятно. «Другие небеса» – может, Америка, может, и чего подале. А вот «то, что станет твоим»…

– Ты поймешь, – губы незнакомца вновь улыбнулись, но глаза по-прежнему смотрели строго и серьезно. – А сейчас пора. Мы выполнили то, что обещали: ты – свое, а я – свое…

– Постойте, – Степа вскочил, почувствовав, что все вокруг: пещера, пылающий костер, его странный собеседник, – начинает медленно расплываться перед глазами. – Мне бы это… Поговорить…

– Не торопись… – Мы поговорим. Но ты должен прийти ко мне сам. Понял меня, Степан? Ты сам придешь ко мне…

– Я? – он еще успел удивиться, прежде чем наступила тишина…

12. ДОЛГ

Арцеулов прибыл к Большому театру ровно в полдень. Теперь Ростислав ничем не походил на щеголеватого командира РККА. Красные нашивки спороты, исчез дорогой кожаный ремень, вместо фуражки голову украшала старая потрепанная шапка. В кармане лежала справка, удостоверяющая, что «податель сего» не беглый врангелевец, а демобилизованный красноармеец Южного фронта.

Полчаса прошло. Косухина не было, и оставаться на этом оживленном пятачке становилось опасно. Ростислав заставил себя верить в лучшее. Оставалось завтра, а потом Арцеулов решил рискнуть и зайти к Лунину. Арцеулов даже подумывал нанести визит в Главную Крепость. Ведь проник же он в Шекар-Гомп, чтобы выручить излишне смелого краснопузого…

На следующее утро он уже собирался подцепиться к переполненному трамваю, чтобы ехать в центр, но что-то остановило. Внимание привлек газетчик: оборванный мальчишка выкрикивал какие-то нелепости о белогвардейских злодействах. Ростислав развернул «Правду» и понял: ехать незачем да и некуда…

На фотографии, обведенной жирной черной рамкой, красный командир Косухин выглядел странно серьезным, даже суровым. Таким Арцеулов не видел его даже после Тибета…

Ростислав быстро пробежал глазами неровные полуслепые строчки. «Зверски убит белогвардейской бандой… легендарного 256-го полка… дважды орденоносец… кандидат в члены ЦК РКП(б)»… «Правда» призывала к скорби и отмщению. Трудящиеся Страны Советов обязывались сторицей отплатить врагу за кровь молодого героя революции.

Ниже была статья. Ростислав взглянул на подпись и скривился: внизу стояла паскудная фамилия Троцкого. Лев Революции назвал свой опус: «Прощай, товарищ Косухин». Из статьи можно было узнать, что член РКП(б) с сентября 1917 года, участник октябрьских боев в Столице, один из первых командиров молодой Рабочей и Крестьянской Степан Иванович Косухин честно выполнял свой партийный долг всюду, куда направляла его революция. Ясное дело, враги пытались отомстить – и добились своего. На этот раз убийцы были названы. Ими оказались «окопавшиеся в Столице» озверелые недобитки из колчаковских банд во главе с неким офицером, «прославившимся нечеловеческими зверствами на окровавленных просторах Сибири». Дальше читать Ростислав не стал. Все ясно – и то, куда Степа ушел, и к кому попал, и что было потом.

Что ж, лопоухий веснушчатый Степа выполнил свой долг до конца. Ему, Арцеулову, остается уползти за кордон и зализывать раны. Потом можно будет заняться «Мономахом», таинственными табличками с древними письменами, – занятие как раз для списанного за болезнью и полной ненадобностью офицера…

Мелькнула и тут же погасла нелепая мысль: зайти на Лубянку и разрядить револьвер в первых же встречных мерзавцев. Нет, такого подарка он им не сделает. Ему досталась другая судьба. Он будет искать – и найдет. Он узнает все: и то, что случилось со страной, и то, как погибли братья Косухины. Эмоции не требовались – надо действовать…

Арцеулов решил ехать прямо на вокзал, но не удержался и вновь развернул проклятую большевистскую газету. Под статьей мерзавца Бронштейна он заметил то, что пропустил раньше. Похороны товарища Косухина должны состояться завтра, в час дня, на кладбище бывшего Донского монастыря…

Ехать туда нельзя, просто безумие. Его ищут – и, конечно, на Донском кладбище офицера, «прославившегося нечеловеческими зверствами», будут высматривать особо внимательно. Ростислав Арцеулов нужен этой банде – и как слишком много видевший свидетель, и как идеальный враг, на которого можно списать все: и Берга, и Степу, и деяния 305-го полка в той же Сибири…

Итак, эмоции надо забыть. Степана опустят в холодную апрельскую землю эти упыри под свои людоедские гимны, а он, Славик Арцеулов, поспешит подальше, радуясь, что уцелел. Ехать нельзя: они ведь и ждут от него подобного. Агасфер и его нелюди прекрасно знают все слабости ненавидимых ими русских интеллигентов! Он закажет панихиду в ближайшей церкви по убиенному Рабу Божьему Степану, но на Донском Ростиславу делать нечего. Это попросту ловушка…

Возвращаться к Говорухе, где Арцеулов ночевал, было опасно. Оставалось кружить по Столице, пересаживаясь из трамвая в трамвай. Дважды он приезжал на вокзал, но каждый раз уезжал оттуда, ругая себя за расшатанные нервы и ненужную, неуместную чувствительность. Ведь Степа едва ли обрадовался бы, узнав, что белого гада Славку Арцеулова арестовали прямо у его гроба. Ростиславу казалось, что он слышит голос Косухина: «Спятил, чердынь-калуга? Мотай отсюда, интеллигент! Ты ж единственный остался, кто все знает!»

Ростислав переночевал на Петроградском вокзале, затерявшись в огромной толпе демобилизованных. Оставалось дождаться поезда на Псков. Билет – точнее специальное разрешение, его заменяющее – он как солдат героической РККА уже получил. Поезд уходил в десять утра. Надо собраться с силами и ехать. Ничего уже не изменишь. Разве что к худшему – если он, Ростислав Арцеулов, попадет прямо в лапы Светоносного…

На кладбище Арцеулов приехал без четверти час. Через старые монастырские ворота уже тянулась вереница военных и штатских. У тротуара стояло несколько черных авто: то ли подъехало большое начальство, то ли кладбище навестило ВЧК.

К могиле подойти не удалось. Там суетилась охрана, какие-то важные персоны в кожаных пальто стояли в почетном карауле, то и дело сквозь толпу пробирались юркие распорядители. Можно было лишь стоять в стороне и молча наблюдать за сонмищем. Играл оркестр. Апрельское небо хмурилось, начинал накрапывать мелкий дождь.

Митинг никак не начинался. Наконец охрана проложила коридор сквозь молчаливую толпу, и к могиле быстро прошел Троцкий. Блеснули тяжелые стекла очков. Лев Революции поднял к небу холеную белую руку и начал речь.

Арцеулов не слушал. Его не интересовали ораторские пассажи Лейбы Бронштейна и тех, кто сменял его на невысокой, обтянутой красным ситцем трибуне. Ростислав просто стоял и смотрел. Гроб был заколочен, и ему подумалось, что эти упыри могут разыграть комедию, а с самим Степой поступить еще страшнее, чем кажется. Ростислав пытался вспомнить лицо Косухина – живого, – но перед глазами плавало какое-то темное пятно…

На трибуне сменился очередной оратор – Арцеулов узнал знакомое по фотографиям самодовольное лицо Луначарского, как вдруг почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся: комиссар Лунин стоял в десятке шагов от него, стриженная голова склонилась на бок, холодные голубые глаза внимательно смотрели на Ростислава. Арцеулов кивнул, Николай не отреагировал, затем медленно покачал головой – слева направо. Понятно без слов: подходить к молодому комиссару нельзя. Лунин вновь качнул головой, его взгляд скользнул куда-то в сторону. Ростислав взглянул туда – и вздрогнул. Краснолицый Венцлав стоял в окружении нескольких крепких молодцов в одинаковых серых шинелях. Командир Бессмертных Красных героев повернул голову, и глаза их встретились. Венцлав чуть улыбнулся и кивнул. Арцеулов быстро огляделся: серые шинели были всюду. Как-то незаметно они окружили толпу.

Попался! Он был прав: его ждали! Рука сжала рукоять револьвера – нет, живым он им не дастся! Пусть только сунутся – как сказал бы Степан, «чердынь-калуга»!

И тут Ростислав представил себе поганый большевистский листок. Завтра же там будет жуткий рассказ о садисте-офицере, который осмелился явиться на похороны убитого им красного героя, чтобы устроить покушение на вождей революции! Все как по-писанному! Доказывать поздно – достаточно одного выстрела, даже если этот выстрел направлен в собственное сердце. Он навсегда останется убийцей Степана. Несущий Свет разыграет великолепный спектакль: он, похоже, мастер на подобные забавы…

Нет, не выйдет… Арцеулов незаметно достал револьвер и кинул его под ноги, постаравшись втоптать оружие в чавкающую под сапогами грязь. Документы… Справку он купил еще в Одессе, едва ли она кому-нибудь повредит. Все остальное уже в Ревеле. Значит, им достанется только он, белый гад и окопавшийся в Столице недобиток…

И тут рука наткнулась на что-то небольшое, странной формы. Перстень! Ростислав совсем забыл о нем. Перстень Ксении, каким-то неведомым образом попавший к нему. Окс Вагрэ – Перстень Духов, с таким трудом вырванный у предателя Берга! Он тоже достанется Агасферу! «Если же кто-то не только зол, но и проницателен – то да поможет нам всем Высокое Небо!»…

Ростислав затравленно оглянулся. Серые шинели еще далеко. Можно кинуть серебряное кольцо под ноги, в грязь. Но это слишком просто. Окс Вагрэ – не просто амулет. Его найдут – Бог весть как, но найдут. Если надо, перелопатят всю грязь под ногами – это не так уж трудно.

Арцеулов взглянул туда, где стоял комиссар Лунин. Если протолкаться к нему… Нет, когда их увидят рядом, Николаю не сберечь перстня. Найдут – и не пощадят Степиного друга. Судьбу странного амулета он должен решить сам…

В уши ударил «Интернационал». Ростислав поднял голову и дернулся от сухого винтовочного залпа. Салют… Красного командира Косухина опустили в могилу.

Толпа зашевелилась. Вожди уже бросили по горсти мокрой глины и теперь уступили место остальным. Люди шли быстро. Ростислав автоматически шел за всеми, понимая, что бандиты Венцлава могут оказаться рядом в любой момент. Он должен успеть…

Темный провал могилы был уже рядом. Ростислав поднял мокрую грудку земли, готовясь кинуть ее на гроб, и тут же вспомнил: Ксения унесла перстень с собою, но Окс Вагрэ вернулся. Теперь ему нет места среди живых, пусть же Степа станет его хранителем! Это будет последнее, что сможет сделать Степан Косухин.

Пальцы быстро залепили кольцо в податливую глину. Что ж, прощай Степан! Мокрый комок глухо ударился о красную крышку гроба. Все…

К нему подошли возле самых ворот. Трое в серых шинелях заступили путь, еще двое стали по бокам. Ростислав ждал, не говоря ни слова. Случайно его взгляд упал на лицо одного из серошинельных. Пустые мертвые глаза казались стеклянными, но ярко-алые губы победно улыбались. Значит, и здесь эти… Бессмертные Герои! Что ж, следовало ожидать…

– Гражданин Арцеулов? – Венцлав отстранил рукой одного из солдат и подошел совсем близко. – У меня ордер на ваш арест. Прошу сдать оружие…

Все было будничным и скучным. Его обыскали, толкнули в спину и повели через ворота. Черное авто стояло наготове. Арцеулова усадили на заднее сиденье рядом с одним из красногубых. Венцлав сел по другую сторону.

– Вперед! – машина мягко тронулась с места. Один из солдат опустил занавески на окнах. Еще одна, плотная, из темной ткани, отделяла заднее сиденье, не давая возможности смотреть через ветровое стекло. Куда его везут с такими предосторожностями? Неужели дорога на Лубянку – государственный секрет?

– Папиросы? – Венцлав держал в руках тяжелый серебряный портсигар. Ростислав потянулся за куревом, но тут же опомнился. От этих нелюдей ему не надо ничего. Даже если эта папироса – последняя.

– Напрасно, Ростислав Александрович. Или пристрастились к махорке?

Тон был спокоен, даже доброжелателен, но в нем сквозила еле заметная насмешка.

– Да пошел ты, гад краснопузый! – наконец-то можно забыть о воспитании и прочей, как бы сказал Степа, «интеллигентской ерунде».

– Не смейте! – Венцлав злобно дернул щекой, голос его загустел от злобы. – Я дворянин, Ростислав Александрович! Мой род правил этой землей, когда ваш пращур ходил с сохою!

Это было ново. Большевик, требующий уважения к своему «чуждому» происхождению! Ишь, дворянин нашелся!

– Не смейте улыбаться! – Венцлав скривился, бесцветные глаза горели злостью. Ростиславу и вправду стало весело:

– Молчал бы лучше, нелюдь! Дворянин… Да ты просто большевистская сволочь и предатель Родины! Понял – или повторить?

На какое-то мгновение Арцеулову показалось, что краснолицый его ударит. Но Венцлав сдержался. Глаза потухли, голос стал тихим и невыразительным:

– Мне не в чем оправдываться, тем более перед вами. Я не виноват в том, что не человек. Но я был человеком, и то, что вы говорите, в вашем столетии называется расизмом. Это недостойно…

Арцеулова передернуло. Упырь, требующий к себе уважения! Расизм, вот как?..

– Я не знаток некромантии. Но то, что ты творил в Сибири, знаю неплохо. Предатель не может оставаться дворянином. Ты предал Родину и Государя, Венцлав, и катись-ка ты со своим «достойно» или «недостойно»…

– Предал… – краснолицый чуть повысил голос. – Ваша Империя плохо относилась к таким, как я. Кое-что я вам покажу – попозже. И не злите меня, Арцеулов, а то я прикажу своим ребятам не убивать вас сразу. Вы ведь еще не видели мою спецкоманду? Это не олухи из 305-го, это получше… Перстень у вас?

– Ищите…

– Вы отдадите его сами. Не мне – с вами будут говорить. Будьте благоразумны, Ростислав Александрович. Кстати, как вам удалось убить Берга? Натравили голема на свежую кровь?

Ростислав не стал отвечать. Пусть разбираются сами со своими големами, упырями и нелюдями знатного происхождения.

– Вы облегчили мне задачу. Я имел приказ ликвидировать Берга, но, увы, не мог: у него был перстень. Мы не приказывали убивать полковника Лебедева. Нам нужен контроль над Тускулой, а не уничтожение лаборатории. Берг убил его сам: польстился на перстень. Дурак! Думал, что стал всесильным…

Это было похоже на правду. Впрочем, особой разницы нет: едва ли «контроль» обещал что-либо доброе тем, кто живет на далекой планете.

Арцеулов отвернулся и стал глядеть в завешенное окно. Итак, с ним собираются беседовать. Интересно кто? Неужели Агасфер?

Внезапно авто затормозило. Венцлав кивнул, сидевший рядом солдат достал большую черную повязку. Ростислав не стал сопротивляться, позволив завязать глаза. Он побережет силы. Руки не связаны, значит, не все потеряно…

Арцеулова вывели из машины. Под ногами он ощутил твердый камень: он находился в каком-то дворике, вымощенном плитами. Один из солдат взял его за плечо, и Ростислав ощутил ледяной холод. Его подтолкнули вперед.

– Ступеньки, – услышал он голос краснолицего.

Лестница была недлинной, Ростислав споткнулся о порог и ощутил спертый воздух подвала. Его быстро провели дальше. Снова порог, затем еще один. Пахнуло сыростью, еще один порог, несколько ступенек, и легкие наполнились холодным стылым воздухом. Где-то неподалеку капала вода, под ногами хлюпала лужа.

– Повязка… – вновь послышался голос Венцлава.

С него сняли черную ткань, и Арцеулов невольно замер. Вокруг была тьма, рассекаемая светом электрических фонарей. Осклизлые стены, низкие своды, странные ниши… Он был в подземелье.

– Мы под Столицей, – пояснил Венцлав. – Идите за мной и не вздумайте бежать. Людей здесь нет, и вас встретят плохо…

Угроза была неясной, но Ростислав почувствовал ее серьезность. Да, похоже, в этой черной бездне нет места живым…

Один из солдат шел впереди, светя фонарем, за ним шагал Венцлав, за Арцеуловым пристроились остальные. Свет фонарей падал то на древнюю, поросшую мхом кладку, то на проходы, уводящие в сторону. Шли долго, пока наконец краснолицый не сказал: «Стой!».

– Я вам обещал кое-что показать, Арцеулов. Пойдемте…

Он взял у солдата фонарь и кивнул на один из боковых проходов.

Они оказались в большом подземном зале. Венцлав неторопливо провел лучом света по стенам, в которых чернели глубокие ниши, затем фонарь высветил заржавленные крючья, вбитые в низкий потолок, следы столбов, когда-то вмурованных в каменный пол.

– Раньше здесь было светло… Застенок… Знаете, что это такое?

Арцеулов не стал отвечать. О чем-то подобном он догадывался с самого начала.

– Вот тут стояла дыба. Дальше – жаровня, где калили железо… Видите ниши? Некоторые из них замурованы?.. Они не пусты…

Холодом смерти веяло от этого страшного места. Ростиславу почудилось, что где-то совсем рядом глухо звякнули старые заржавелые цепи.

– Зачем… Зачем вы мне это показываете? Вы что, кого-то здесь пытали?

– Перешли на «вы»? – в голосе звучала ирония. – Нет, Арцеулов, я никого не пытал. Пытали меня… Я ведь чувствую боль, хотя иначе, чем люди. Мне не за что любить вашу страну. Ваша власть и ваши попы уничтожали все, что казалось непохожим и странным. Я не предавал своих палачей… Пойдемте…

Теперь шли недолго. Проход привел к небольшому помещению, выложенному потемневшими от времени и влаги каменными блоками. Венцлав остановил солдат.

– Мы останемся здесь. Идите вперед, Арцеулов. Будьте благоразумны…

Идти не хотелось, но промедление могло походить на трусость. Ростислав шагнул в темноту. Шаг, другой… Свет фонарей исчез, вокруг было тихо, только вдалеке еле слышно капала вода. Он сделал еще несколько шагов, протянутая рука уткнулась в осклизлую стену.

– Пройдите чуть вперед. Там есть скамейка…

Голос прозвучал неожиданно. Арцеулов сцепил зубы и осторожно сделал несколько шагов. Нога уткнулась в камень. Это была каменная скамья, на которую кто-то бросил что-то мягкое, похожее на старую шинель.

– Присядьте, Ростислав Александрович. Поговорим…

Голос был знакомым. Он уже слышал его, но тогда тон был другим – резким и повелительным.

– Вы ведь искали меня? Это неразумно, но я счел возможным побеседовать с вами…

Арцеулов послушно присел, но руки сжались в кулаки, а по всему телу пробежала дрожь. Тот, кто разговаривает из темноты… Впрочем, он видел его и при свете – на Челкеле, где этот любитель мрака пытался сорвать старт.

– Ну, здравствуйте, Ростислав Александрович…

– Что… Что вам от меня надо, Люцифер?

Из темноты послышался смех – беззлобный и легкий:

– Остроумно. По крайней мере, приятнее, чем Вельзевул или Сатана. Люди не любят тех, кто несет им свет. Что поделаешь… Прошу прощения, что приходиться беседовать в подобных условиях. Мой привычный облик слишком связан в вашем сознании со злобой дня. Мне он самому, признаться, поднадоел. Скоро я поищу что-либо другое. А выступать в каком-то случайном обличье не хотелось: вдруг вам тоже не понравится…

Голос был мягок, доброжелателен, словно обитатель мрака уже все решил. Они договорятся: все, что было, – лишь недоразумение…

Арцеулов заставил себя усмехнуться:

– А зачем вам «обличье»? Вы что – на жабу похожи?

Вновь послышался смех:

– Ну, будь я действительно рогатым бесом из ваших сказок… или марсианином – читали Уэллса?.. Я – человек, хотя и не совсем такой, как вы. Похожих людей вообще не бывает…

– Вы – человек, – Ростислав вытер выступивший на лбу холодный пот. – Венцлав тоже… почти человек, и его оборотни – почти люди…

– Нет. Они не люди. Им нельзя верить. Венцлав предаст, как он предавал всех, кому служил. Они ненавидят людей, но покуда небесполезны. Придет час, и мы загоним эту стаю обратно – в небытие…

Арцеулов вспомнил, что Наташе обещали нечто подобное.

– И большевиков вы тоже – в небытие?

– Не верите, Ростислав Александрович? Напрасно. Это – как прививка оспы. Люди должны переболеть, чтобы потом стать здоровыми. Большевики – лишь название. Большинство образумится, а самых бешеных легко ликвидировать. Так что у нас здесь полное единство взглядов.

Ловко! Уже – «у нас»! Впрочем, если это – искушение, то не Бог весть как умно…

– Агасфер, а ведь это подлость! Вам поверили миллионы людей, а вы сознательно ведете их на гибель!

– Я никого не обманывал. Просто представил им будущее в доступной для понимания форме. Идея Коммуны примитивна, но понятна миллионам. Постепенно они поумнеют, а немногих фанатиков легко обуздать. Людей надо было чем-то выманить из болота, в котором они гнили тысячелетия…

Странно… Похоже, этот тип действительно верит, что несет людям свет. Арцеулов вновь усмехнулся. Ну и сволочь!

– Кстати, по поводу Агасфера, Ростислав Александрович. Все-таки раскопали? Глупый псевдоним, особенно в таком антисемитском обществе. Сейчас меня чаще называют «Вечный». Это более нейтрально.

– Вам нравятся эти дурацкие игры?

– Это забавно. Люди вообще очень забавны. Возьмите образ, который я им демонстрирую. Поглядеть со стороны – просто смешно. Уродливый ненормальный придурок с набором нелепых заклинаний! Самому иногда не по себе! Но я не ошибся: это принимают всерьез. И не только рабочие и крестьяне. Скоро поверят многие из тех, кто считается солью земли… Людям не нужна правда…

«Мне – нужна. И не только мне», – хотел возразить Арцеулов, но сдержался. Надо слушать. Искуситель к чему-то ведет. Вся эта болтовня неспроста…

– Так вот, Ростислав Александрович. Вначале я просто хотел предложить вам жизнь. Немало: многим за глаза хватает. Жизнь – и в придачу законное место в обществе будущего. Но я понял, вы – человек прошлого. Вы обращаете внимание на внешность, а не на смысл. Вам по сердцу весь этот нелепый антураж с двуглавыми орлами, колокольным звоном и дворянскими грамотами. Что ж, каждому свое…

И вновь Арцеулов хотел возразить. Разве за дворянские грамоты они шли в Ледяной поход? Что за чушь!

– У каждого своя цена. Венцлаву и ему подобным лестно выйти из мрака и мстить людям. За это они будут служить до поры, до времени. Многим хватает усиленного пайка, некоторым – власти. Вы хотите большего: вернуть прошлое. За это вы согласны на все. Итак, ваша цена известна. Теперь о моей…

Ростислав понял, что сейчас будет сказано главное. Интересно, какие сребреники ему предложат?

– Вы – обычный человек, Ростислав Александрович. Но в силу причин, о которых тут речи не будет, вы оказались связаны с некоторыми важными событиями. Смысла их вы не понимаете – и не поймете. Для вас это ряд странных встреч и загадочных явлений. Поэтому буду говорить проще. Мне необходимо то, что вы нашли в Безбаховке. Мне нужна та вещь, которую вы считаете перстнем. Мне нужно кое-что, хранящееся у ваших друзей. Поверьте, это не магические сувениры. Это – вообще не магия. Если случится то, чего я опасаюсь, плохо будет не мне, а людям. Таким, как вы, Ростислав Александрович. Если бы мы жили пару веков назад, я сказал бы, что наступит царство бесов. Я выражусь иначе: восторжествует сила, чуждая людям. Чуждая и враждебная…

Странно, но Арцеулов почти поверил. Он уже слышал подобное. Этого опасался чернобородый Гуаско. Он и сам чувствовал, что речь идет не о древней магии. Может, в этом – и только в этом! – проклятый Агасфер прав?

– Вам доведется этому помешать. А взамен… Вы хотите вернуться в прошлое? Вы вернетесь!

Ростислав вспомнил Пастушью Крепость. Чезаре ди Гуаско договорился со временем. А что предлагают ему?

– Я не отправлю вас в прошлое в прямом смысле. Это невозможно – пока, по крайней мере. Но это и не требуется. Вы попадете в мир, где на календаре будет такой же день, что и сегодня. Но в том мире не случилось кое-что из того, что вам так ненавистно. История пошла иначе…

– Этого не может быть, – спокойно реагировал Арцеулов.

– Слышу голос образованного человека! Может, Ростислав Александрович! Как только вы согласитесь, я вам тут же смогу это доказать. Это близкий к нам мир, к тому же не единственный. Там вы можете наслаждаться родной вам стариной сколько хотите! Кстати, там вы встретите своих друзей: большинство из них живы…

– И себя самого?

– Представьте себе, нет. Поручик Арцеулов погиб во время весеннего наступления русской армии 13 марта 1918 года. Как видите, я приоткрыл вам кое-что из этой, иной, истории. Вы появитесь там и, думаю, легко докажете, что вышла ошибка, что вы были в госпитале. Ваша супруга охотно опознает вас…

И тут Арцеулов понял. Ему предлагали жизнь – настоящую, которая навсегда погибла в огне Смуты, мир, где Россия выстояла в войне, преодолев хаос и большевистский мятеж. Он просто вернется домой, где жива Ксения, где он встретит Виктора Ухтомского, Корфа, Орловского, сможет познакомиться с выдающимся ученым Семирадским и знаменитым авиатором Николаем Ивановичем Косухиным. Мир, где поднимаются в небо стрелы эфирных ракет, где нет чеки и голода, – его мир. Там он встретит младшего брата знаменитого летчика – лопоухого Степу. Наверно, краснопузый в том мире не занимается глупостями, а летает на «Муромцах», а может, учится в школе эфирных полетов. Это все казалось возможным и легким – только протяни руку. Стоит отдать несколько странных «артефактов» – без боя, без крови! И сбудется все, чего он не мог желать в самых смелых мечтах.

– Этот мир уже не вернуть к прошлому. Забудьте о нем, Ростислав Александрович! Ваш мир – там. Вернитесь в него…

Выходит, это и есть главное, настоящее искушение. Он не сможет победить Совдепию и оживить погибших друзей. Но можно просто вернуться и считать все пережитое ночным кошмаром. Возможно, через несколько лет он и сам поверит, что воспоминания о Смуте – лишь последствия ранения в марте 18-го, когда русская армия наступала на врага…

Наверно, Агасфер, проводя эксперимент, оставил тот мир для сравнения

– так сказать, контрольный экземпляр. Там больше надежды, что не случится Армагеддона…

Сердце билось учащенно, мысли неслись вихрем, страшный необоримый соблазн охватывал душу. Что на другой чаше весов? Пустяки! Что он сможет сделать? Прочитать ветхие таблички? Узнать еще какую-нибудь непонятную тайну? Чепуха! Все это ничто перед силой, с которой он сошелся лицом к лицу…

И тут вдруг Ростислав почувствовал боль. Он протянул руку к груди: что-то жгло кожу. Пальцы нащупали непонятный предмет в нагрудном кармане – маленький, плоский, показавшийся внезапно горячим, почти раскаленным. Иконка – образ Богоматери, подаренный младшим братом чернобородого – юным Гонзальво. «Возьмите на память… Да хранит вас…» Иконка жгла руку, захотелось бросить ее на холодные камни. Арцеулов сжал пальцы – боль на миг показалась невыносимой, и вдруг все стало на свои места. Как же он мог, Господи? Прости, Степан…

– Ну что, Ростислав Александрович. Похоже, я вас убедил?

Голос искусителя внезапно показался хриплым и жутким – не голос, а клекот. Арцеулов встал:

– Изыди, Сатана! Будь проклят во веки веков! Аминь!

Настала тишина, Арцеулову почудилось, что его начинает охватывать страшный холод. Иконка вновь стала обыкновенной, чуть теплой, Ростислав перекрестился и быстро спрятал ее в нагрудный карман. Холод становился невыносимым, защемило сердце – и внезапно все пропало. Осталась сырость старого подземелья, глухая тьма – и далекий звук падающих капель.

– Пойдемте, Арцеулов! – он не заметил, как подошел Венцлав. На плечо легла ледяная ладонь:

– Вы сами выбрали. Пойдемте…

И снова свет фонарей рассекал стылую тьму. Они шли недолго. Коридор привел в тускло освещенный керосиновыми лампами зал. Он был большим, четырехугольным, в стенах темнели несколько проходов. В центре у стоявшего прямо на земле фонаря толпились какие-то фигуры.

– Моя спецкоманда, – кивнул Венцлав. – Вас можно было прикончить прямо на месте, но мои ребята давно простаивают без работы…

Арцеулов не реагировал. Солдаты остались в коридоре, не решаясь войти в зал. Венцлав толкнул Ростислава туда, где сгрудились его молодчики. Толчок привел в чувство: терять было нечего. Арцеулов сделал шаг вперед – и резко развернулся. Удар оказался точен: ребро ладони рубануло по горлу краснолицего. По руке прошла боль – Ростиславу показалось, что он ударил по деревянной доске. Венцлав покачнулся, но устоял. Бандиты из спецкоманды уже бежали к ним. Арцеулов уклонился от прямого в челюсть и ударил снова, вложив в удар всю злобу к нелюдю. Под рукой что-то хрустнуло, краснолицый зашатался и рухнул на каменные плиты. Вовремя, его бандиты были уже рядом. Арцеулов поднырнул под протянутую к нему руку, ударил ногой, перехватил чью-то кисть, резко дернул и, услышав злобный крик, бросился к ближайшему проходу. Он был близок к цели, когда почуял сзади хриплое булькающее дыхание. Арцеулов попытался уклониться, но чья-то подсечка сбила с ног. Он успел перевернуться, спасаясь от удара сапогом, но тут еще один удар – прямо в голову – на миг лишил сознания.

Очнувшись, он почувствовал, что его трясут. Чьи-то руки рвали шинель, слышалась злобная ругань. Открыв глаза, Ростислав увидел склонившиеся над ним лица. Нет не лица – жуткие личины: мертвые тусклые глаза, перекошенные от злости красногубые пасти с оскаленными желтыми клыками. Невольно вспомнилось: солдаты 305-го похожи на манекены, без эмоций и чувств. Эти другие…

– Очухался! Че с ним делать, начальник? – голоса перебивали друг друга. Кто-то шарил по карманам. Послышался вопль: иконка, подарок Гонзальво, выпала из чьей-то лапы, и нелюдь, бешено ругаясь, принялся втаптывать образ Богоматери в пол. Арцеулова встряхнули и поставили на ноги.

– К стенке! – Венцлав брезгливо отряхивал шинель. Красное лицо было перекошено: удары Ростислава не пропали зря.

– Не надо, начальник! Мы его и так! Разреши! На части разорвем! Горло враз исполосуем…

Венцлав спокойно выслушал недружный крик.

– Приказ. Шлепните – он ваш.

Ростислав не ждал чего-нибудь иного: о чекистах был наслышан, а люди они или упыри – значения не имело. Что они с ним собираются делать? Сожрать? Он не удивился бы и этому. На мгновенье стало страшно, а затем – противно.

Его толкнули к стене. Арцеулов взглянул на пощербленные пулями камни и понял, что он будет не первый, кого приводили сюда. Нелюди предпочитали творить расправу подальше от света, в самом сердце подземелья…

Оставалось повернуться, стать спиной к выщербленной пулями стене и встретить смерть, как и полагается офицеру, – лицом. За эти годы приходилось умирать много раз. Наверно, это последний…

Бандиты, ругаясь, разбирали винтовки. Венцлав стоял в стороне, в руке горела папироса. Лицо нелюдя вновь стало холодным и безразличным. Предстояла обычная работа – и не особо сложная.

– Мужики, в сердце не целить! Набьем брюхо свинцом: пусть в кровняке, гад, поползает! Жалко, если сразу сдохнет…

Щелкали затворы. Клыкастые пасти жадно скалились, пустые мертвые глаза смотрели с нечеловеческой лютой ненавистью. На мгновение вновь стало страшно. Арцеулов прикрыл глаза…

– Нужна помощь, брат-вояк? – он почувствовал легкое прикосновение и, все еще не веря, открыл глаза. Чешский подпоручик стоял рядом все в такой же старой зеленой шинели и высокой легионерской фуражке – такой же, как встретился ему в далеком Нижнеудинске. Он улыбался – спокойно, чуть грустно.

Арцеулов резко выдохнул. «Брежу, – пронеслось в голове. – Откуда?»

Но Ростислав не бредил. Его странного спасителя увидели и другие. Краснорожие испуганно переглядывались, не решаясь поднять винтовки. Венцлав замер, сжав окурок в кулаке.

– Не бойся их! – усмехнулся чех. – Это – ночной кошмар. Сейчас он кончится.

– Стреляйте! – в голосе Венцлава звучали гнев и одновременно – растерянность. – Огонь, сволочи!

Бандиты начали нерешительно перешептываться, один сплюнул и дернул черный ствол…

Глаза подпоручика сощурились, тонкие губы сжались и побелели. Раздался отчаянный вопль – винтовка лежала на земле, а бандит дул на дымящиеся гарью ладони. Остальные с криками бросились прочь, в темноту.

– Стой! – Венцлав шагнул вперед, в руке черно отсвечивал наган. – Ты не имеешь права! Ты… Ты такой же, как и мы!

– Пойдем, брат-вояк, – чех опять улыбнулся, глаза блеснули живым ярким светом. – Пусть они остаются там, где им место, – в бездне…

Его рука легла на плечо Ростислава. Арцеулов повернулся: перед ним была стена.

– Пойдем! – повторил подпоручик и шагнул прямо сквозь темные выщербленные камни. Арцеулов мгновенье помедлил, затем, уже ничему не удивляясь, шагнул следом.

На миг стало темно, дыхание перехватило, но тут же легкие наполнились холодным сырым воздухом. Стена осталась позади. Вспыхнул свет: чех включил фонарик и передал его Ростиславу:

– Здесь проход. Пойдем…

Узкий коридор вел куда-то вверх. Скоро воздух стал не таким сырым, повеяло свежим ветром.

– Сейчас выйдем, брат-вояк. В городе найдешь дорогу?

– Д-да, конечно, – растерянно кивнул Арцеулов. – Постойте! Постойте подпоручик! Я…

– Не надо, – покачал головой чех. – Я ведь твой должник. Помнишь, я говорил тебе?

– Но… – Арцеулов на миг остановился, пытаясь перевести дыхание. – Почему?

– Разве люди не должны помогать друг другу? – чех тоже остановился. Арцеулов заметил, что тот улыбается. – Неужели это так важно?

– Важно!

– За тебя просила та, которая помнит и молится за тебя, Ростислав…

Арцеулов понял: чех говорит о Ксении. Дыхание вновь перехватило:

– Я… Я увижу ее?

– Мы все увидимся, брат-вояк. А пока она просила передать, чтобы ты помнил ее слова. Все сбудется: твой счет уже оплатили…

Ростислав вспомнил свой давний сон. Поезд Адмирала, утро катастрофы…

«Ты будешь жить долго, Слава… Будет трудно, но тебе помогут… Тебе поможет тот, кто уже помог однажды, хотя и желал зла. Тебе поможет тот, кому помог ты, хотя и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет старый друг, с которым ты не надеешься увидеться».

Чех осторожно тронул его за локоть, и Арцеулов послушно пошел дальше. Да, все сбывалось. Тот, кому он помог, шел рядом. Тот, кто помог ему, лежал в свежей могиле на Донском. Его счет оплатили – Ксения, лопоухий Степа, друзья, лежавшие в русской земле от Харькова до Читы. И всем им он должен. Ему предстояло жить много лет и выплачивать этот долг. Кто-то поможет – тот, с кем он не надеется увидеться. Это будет, наверно, нескоро. Что ж, он, Арцеулов, будет жить, бороться – и ждать…

– Но все-таки, – очнувшись он вновь повернулся к чеху. – Почему вы, подпоручик? Мы же с вами никогда не виделись!

– Виделись, брат-вояк… Ну, мы пришли.

Перед ними была глухая стена, только вверху светилось маленькое окошечко, через которое струился свежий весенний воздух. Арцеулов недоуменно взглянул на своего спутника.

– Тебя смущает стена? Забудь про нее, брат-вояк! Ты же видел: это нетрудно. Шаг – и ты свободен. Прощай…

– Постойте! Вы не ответили… Где мы?.. Как?..

– А ты вспомни, Ростислав. Это тоже нетрудно…

Чех улыбнулся, в странных неживых глазах вновь вспыхнул огонек. И тут Ростислава словно ударило: зеленая шинель! Зеленая шинель, забросанная землей, почти незаметная среди молодой высокой травы…

…Рота наступала, пробиваясь к высоким берегам Камы. Только что кончился бой – тяжелый, кровавый, когда приходилось не раз и не два сходиться с красными дьяволами в штыковую. Все смертельно устали, но штабс-капитан Арцеулов торопил: надо было успеть похоронить погибших. Их шестеро: пятеро нижних чинов и пожилой унтер. Еще с Германской Ростислав соблюдал железное для солдата правило: мертвые имеют право на последний приют.

Могилы копали на опушке, там же, где только что гремел бой. Мертвые лежали, укрытые шинелями. Вскоре к ним прибавился еще один, из соседней роты, забытый товарищами.

– Посмотрите еще! – Арцеулов кивнул, и солдаты без особой охоты разошлись по округе.

– Все! Только краснопузые!

Арцеулов вновь кивнул. Антихристы его не интересовали. Пусть мертвые самые хоронят своих мертвецов!

– Господин штабс-капитан! – Ростислав оглянулся. К нему бежал один из унтер-офицеров.

– Еще один. Но не наш – чех. Давно валяется! Их тут неделю назад покрошили…

Сообщение унтера вызвало ропот. Легионеров успели невзлюбить. К тому же, все знали, что бывает за неделю с непохороненным трупом.

– Пусть валяется, союзничек! Наших, небось, не хоронят!

Все были согласны. Возиться с разложившимся телом, да еще какого-то чеха, никого не тянуло. Арцеулов бросил папиросу:

– Где он?

Легионер лежал в высокой траве. Зеленая шинель наполовину засыпана землей: рядом разорвался снаряд. От лица, от рук – от всего, по чему узнается человек, – ничего не осталось. Стоять рядом было тяжело: дыхание перехватывало…

– Да оставьте его, господин штабс-капитан! Они наших не жалуют! Да и сгнил весь – еще схватим чего…

Солдаты боязливо поглядывали на зеленое пятно шинели.

– Нет, – Арцеулов закатал рукава и, сдержав дыхание, наклонился над мертвецом. – Он человек…

Он потянул зеленое, распадавшееся под руками сукно. Кто-то подскочил, помог. Тело было тяжелым, казалось, оно уже приросло к покрытой молодой травой земле.

Через час рота ушла дальше, оставив невысокий холмик с наскоро срубленным православным крестом…

…Арцеулов открыл глаза. Он был один. Луч фонарика утыкался в камни старой, почерневшей от времени и сырости, стены. Предстояло пройти сквозь них. Правда, молодой легионер из Праги, так и не ставший поручиком, считал, что это совсем нетрудно. Не труднее, чем волочить по траве страшное мертвое тело в разорванной на клочья зеленой шинели…

На Монпарнасе цвели каштаны. Небольшое кафе, где обычно собирались беззаботные молодые художники, было почти пустым. На столике стояла позабытая бутылка «Бордо», из которой никто так и не выпил ни глотка.

– Какой ужас, Господи! – Наташа сжала виски тонкими пальцами. В глазах блеснули слезы, отчего ее лицо внезапно стало совсем как у растерянного, обиженного ребенка. – Но почему? Дядя, господин Косухин… Ничего не понимаю…

Арцеулов промолчал. Что можно ответить?

– Ничего нельзя было сделать, Ростислав? – Тэд хмурился и комкал в руках свернутую в трубку газету, недавно купленную на бульваре.

– Наверное, можно… – Ростислав говорил медленно, слова давались с трудом. – Очевидно, я где-то ошибся…

– А я ведь совсем не помню господина Косухина! – Наташа в отчаянии помотала головой. – Мне все рассказали, Ростислав Александрович! Но я не помню! Только те дни, когда он был в Париже. Тогда мне он показался таким серьезным. Я его немного боялась…

Ростислав и Валюженич переглянулись. Память не возвращалась к девушке. С Арцеуловым ее пришлось знакомить заново…

– Правда, мне снилось… – Наташа нерешительно замолчала. – Да, недавно снилось… Такой страшный сон… Будто мы с господином Косухиным идем по какому-то темному подземелью, входим в склеп, бежим по тоннелю… Дальше не помню – но потом мы почему-то стоим на каком-то заснеженном поле. Он бьет меня по лицу – а мне очень страшно…

– Это не сон, Наталья Федоровна, – Арцеулов вспомнил черный силуэт монастыря, нависающий над заснеженной долиной. – Это было. Это место называется Шекар-Гомп…

– Оу! – Валюженич обрадованно улыбнулся. – Наташа! Вы начинаете вспоминать! Стив рассказывал: он ударил вас, чтобы вы пришли в себя и смогли добежать! Я тогда стоял у входа…

– Нет, – девушка тоже улыбнулась, но улыбка вышла невеселой. – Это только сон – наяву я по-прежнему беспамятная дура. Извините, господа, нервы… Пора идти… Ростислав Александрович, ждем вас вечером. Александр Михайлович желает с вами о многом поговорить…

– Я буду, – кивнул Арцеулов.

– Вы нам очень нужны, – девушка встала и перебросила через руку легкий светлый плащ. – Наша группа продолжает работу…

– Не знаю, – Арцеулов тоже встал, нерешительно поглядывая то на Наташу, то на Тэда. – Вам нужны специалисты… физики, математики. Я обыкновенный офицер…

– Не выдумывайте, Ростислав Александрович! – тон Наташи стал спокойным, деловым, словно и не было тяжелого разговора. – Впрочем, об этом мы поговорим вечером… До встречи! Не провожайте меня, это несовременно…

Она повернулась, чтобы уходить, но внезапно остановилась:

– Чуть не забыла. Вам привет, господин Арцеулов. Вы ведь знакомы с Богоразом?

– С генералом? Нет.

– Не с отцом. С Семеном. С Семеном Аскольдовичем. В радиограмме он передает привет вам и… господину Косухину.

– Что? – понял Арцеулов. – Тускула?

– Три дня назад мы установили связь… До вечера, господа…

Тускула вышла на связь! Значит, все не зря – Иркутск, бегство по ледяной тайге, падающий «Муромец» и гром ракетных двигателей на Челкеле! Никто не погиб зря! И он, офицер погибшей армии, выполнил приказ Верховного Правителя России…

– Все-таки надо попробовать, – Валюженич плеснул вино в бокалы. – Говорят, что-то особенное…

Вкуса Ростислав так и не распробовал. Знаменитое «Бордо» показалось терпким и противным.

– Кстати, Гастон вернулся. Представляешь? – Тэд покачал головой, подвижное лицо дернулось гримасой. – Шарль хочет засадить этого молодого гения лет на десять: чтобы не бегал с револьвером где не надо…

– Да пусть его! – Арцеулова не интересовал господин де Сен-Луи. Степана не вернуть, а мстить трусливому ничтожеству не тянуло. – Может, он и в самом деле… талантливый?

– Оу, Ростислав, ты что-то подобрел!.. Ладно, если Наташа его забыла…

Валюженич запнулся и поспешил сменить тему:

– Как я понял, ты не собираешься заниматься этими ракетами?

Арцеулов пожал плечами:

– Чем я могу помочь? К тому же, я рассчитывал на кое-что другое…

– Йе, Ростислав! – оживился Тэд. – Конечно! Я не успел тебе рассказать. Как только я получил твое письмо из Ревеля, то написал отцу. Вчера пришел ответ. Вот…

Он достал из кармана конверт и нерешительно развернул густо исписанный лист бумаги:

– Понимаешь, я написал, что ты желаешь заниматься древними языками, что у тебя способности…

– Да вы что? – Арцеулов даже растерялся. – Какие способности?

– Оу, ты себя недооцениваешь! Так вот… – Тэд замялся. – Отец, наверно, был не в духе. Пишет, что моя рекомендация может только скомпрометировать человека. И что ты даром тратил силы, спасая на Тибете такого дурака, как я…

Американец виновато вздохнул, а затем широко улыбнулся:

– Зато дальше. Вот…

Он быстро проглядел письмо и удовлетворенно хмыкнул:

– Читаю: «К счастью, мистер Арцеулов имеет куда более солидные рекомендации, чем твоя. Мой уважаемый коллега из России мистер Пташников, гостивший недавно в Абердине, узнав, о ком идет речь, заверил, что мистер Арцеулов – человек серьезный, давно и успешно работающий в области древних текстов – в отличие от тебя, тратящего время на полную ерунду. Поэтому при первой же возможности прошу не забыть и передать мистеру Арцеулову мое приглашение. Он может приехать в Абердин в любое удобное для него время»…

Арцеулов почувствовал себя самозванцем.

– Оу, Ростислав! – понял Тэд. – Ты справишься! Отец любит таких, как ты, – серьезных…

Арцеулов невольно улыбнулся. Сам себе он не казался таким уж серьезным. Но в Абердин надо ехать. Он должен расшифровать странные таблички. Придется работать долго, много лет. Что ж, он будет работать…

– Повезло тебе! – Валюженич почесал затылок и вздохнул. – Когда вы с отцом раскрутите эту тайнопись будет настоящая сенсация! Слушай, хоть камень оставь! Честное слово – без тебя к нему не притронусь. Это же такой артефакт!

Странный плоский камень, способный менять цвет, послушный старинным заклинаниям… Когда-то дхарские маги снимали с его помощью порчу, возвращали память. Память… Наташа так и не смогла ничего вспомнить… Ростислав полез в карман пиджака листок с переписанным заклинанием, случайно уцелевший, был спрятан в бумажнике.

– Слушайте, Тэд. Я хотел поговорить с вами об этом камне. Вот…

Он положил на стол белый лист бумаги, исписанный странными, непонятными словами.

– Йе! – Валюженич вцепился в листок, глаза радостно блеснули: – Фольклор!

– Нет, – Арцеулов осторожно забрал бумагу:

– Это – не фольклор… Тут такое дело, Тэд…

– Вы, я вижу, не в настроении, Агасфер?

– Нет-нет, не обращайте внимания. Много дел в моем… синедрионе, так кажется? Немного устал. Но я очень рад вас видеть. Надеюсь, на этот раз вы добирались без особых приключений?

– Ваша забота трогает…

– Увы, вижу, вас ничто не убедило. Мы встречались чуть больше года назад, и вот война кончена! Мы начинаем то, ради чего – вернее, из-за чего

– мы с вами разошлись.

– Да. В стране голод. Ваши нелюди уничтожают жрецов…

– Священников…

– Вы хорошо адаптировались… Вы расстреливаете и ссылаете ученых!

– Некоторых, друг мой. Некоторых. Мы уже беседовали на эту тему. Здешние… жрецы, если вам будет угодно, и ученые – достаточно беспокойный элемент…

– Особенно когда находятся и те, кого вы боитесь, – отрешившиеся…

– Запомнили? Совершенно верно. Порой они могут доставить изрядные хлопоты. Но не только они. Придется, как ни странно, заняться дхарами…

– Вы не пощадите даже их?

– Даже? По-моему, мы всегда однозначно относились к отступникам. Мы с вами расходимся в методах, а вот они…

– Их потомки не виноваты…

– Не скажите! Кое-кто начинает припоминать некоторые любопытные подробности. Вы что, хотите, чтобы все повторилось вновь?

– Нет, конечно. Но…

– И я не хочу. Только в отличие от вас не боюсь брать на себя ответственность – и вмешиваться. Кстати – ай-яй-яй, мой друг, вы все-таки не удержались – и занялись моими делами!

– Я вас не понимаю.

– Та история – с двумя глупыми, но очень любопытными молодыми людьми. Впрочем, это мелочи… Это уже позади.

– А что впереди? Агасфер, вы же всегда были самым умным из нас! Остановитесь! Дайте возможность тем, кого вы обманули, самим найти свой путь!

– Опять вы об этом!.. Они уже нашли верный путь – вместе со мною. Вся эта грязь, накипь, пена, – все уйдет…

– Слышал! Недавно вы выступали. И обещали близкий рай…

– Не преувеличивайте. Я говорил правду: мы начинаем грандиозный, невиданный эксперимент…

– Над людьми.

– Не над людьми! Вместе с ними! Вы слушали мою последнюю речь? Тогда вы должны помнить…

– Помню… «Все мы вместе…»

– Именно так! Все мы вместе, не завтра, а в несколько лет, все мы вместе решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая!

Оглавление

1. АМНЕЗИЯ

2. СВЯТЫНИ ЛОГРОВ

3. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

4. АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ

5. АЛЕКСАНДРОВСК

6. ПРИКАЗ

7. ПОЛНОЛУНИЕ

8. ПАСТУШЬЯ КРЕПОСТЬ

9. ДЕЛЕГАТ СЪЕЗДА

10. ОСОБНЯК НА АРБАТЕ

11. ДРУГИЕ НЕБЕСА

12. ДОЛГ