«Карелия»

Карелия (fb2) - Карелия 1206K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлия Гордон-Off

Юлия Гордон-Off Комета КАРЕЛИЯ

Глава 18. 9-е октября, Купили

Утро четверга девятого октября выдалось ветреным, сырым и промозглым, когда я вышла из дверей нашей хибарки в ответ на незнакомый голос, выкрикнувший мою фамилию. Перетаптываясь в сапогах на голую ногу, с голыми ногами и в одной нательной рубашке под запахнутой шинелью, я исподлобья смотрела на ожидающих меня. Наш мичман Пучков и какой-то незнакомый пехотный майор, судя по двум шпалам на угловой петлице шинели, а может это старший лейтенант ГБ, вроде у них тоже по две шпалы, отстаньте от меня, я дерево, я со сна… СО СНА — я! Я — СОСНА! И нечего на меня пялиться, сама знаю, что на голове у меня раскардаш, а вы утром из постели где-нибудь кроме кино красивых женщин видели? Стоят гады, пялятся… Если бы я вошла в кабинет, где есть старший командир, то я бы доложила, как в уставе положено, дескать прибыла по вашему приказанию, а так вот выплыла таким чучелом взлохмаченным, не докладывать же дескать "Товарищи командиры, по вашему свистку вся такая нечесаная из кровати под ваши очи вылезла…" Злюсь на их взгляды, на молчание, а больше всего злюсь, что я такая неубранная и встрёпанная. Мужчины называются! Уроды! Должно же в мозжечке стукнуть, что девушку так выставлять — это быть последней сволочью или чурбаном деревянным!

— Так, это и есть ваш лучший радист, мичман? — Пучков жмётся, его словно корёжит всего, и смотрит на майора почти с ужасом…

— Точно так! По всем документам одна из лучших радистов-дальников, на Ханко больше месяца всю дальнюю связь одна держала…

— Ваша фамилия ведь Луговых, старшина?

— Да! Старшина второй статьи Луговых!

— М-да-а… Смотрел список, да имя пропустил… Как у вас с физподготовкой? Долго по лесу с рацией идти сможете?

— Физподготовка обычная в школе, четвёрки ставили. По лесу ходить могу, с рацией не пробовала, смотря сколько весит…

— Вы ещё и стреляете вроде бы хорошо?…

— Не знаю, на норматив первой ступени сдала, значок больно хотела. Но от винтовки такая отдача, что рука потом отнимается, инструктор сказал, что мне веса не хватает.

— А из чего-нибудь кроме винтовки стреляли?

Вот же гад! Холодно же здесь перед ним стоять! Ногам от подмёток зябко, и в туалет уже хочется, спасу нет, я же только проснулась! Вот же изверги какие!

— Товарищ… Извините, не знаю вашего звания…

— Майор, неужели петлиц не разбираете?

— Разбираю, но вдруг вы старший лейтенант, если боцман вас так боится… Товарищ майор! Разрешите одеться и себя в порядок привести, я почти голая выскочила, а потом отвечу на все вопросы.

— Ершистая!.. Луговых… Это хорошо!.. Мичман! Где у вас можно поговорить спокойно без лишних ушей?

— Так, вон в правлении можно, там, правда не топлено, но и людей нет…

— Старшина! Оправьтесь и приходите, вы знаете, где это?

— Знаю! Буду через пять минут. Позвольте идти?

Вот счастье то… Журчащее такое счастье! Чуть не напрудила под себя, ну, что за дураки такие! Быстро в чулки… тельник, фланельку… гюйс, юбку… портянки намотать и в сапоги ноги вбить… волосы не успею расчесать, но быстро заплести простую косу и шнурком перевязать… шинель, ремень… берет на ощупь, чтобы звёздочка ровно над переносицей была, это я уже умею, не зря тренировалась… Вроде успела, а теперь не бежать, просто идти широким шагом. Как же тепло и хорошо, пусть даже не успела зубы почистить и чаю бы хлебнуть. А вон у дома боцмана эМка стоит, вся грязью заляпанная, ну, так не шоссе асфальтовые, а вы как хотели… Вот и Пучков у крыльца правления даже не притопывает, а того и гляди в присядку пойдёт, всё через плечо на дверь оглядывается… Это куда же зелёным меня сосватать пытаются? Но ведь не скажет никто… Секретность назначат, а на деле может только цену себе набивают…

И вот я уже сижу за заднем диване тесно прижатая квадратными габаритами бойца с голыми петлицами и автоматом меж коленей стиснутым, а машина то скачет по колдобинам, то подвывая мотором плывёт по местным грязям. С девчонками толком проститься не получилось, только Алька глаз сонный открыла, когда я металась по домику, скидывая вещи в мешок, пробурчала "Ну, прощевай…" и отвалилась дальше сопеть. Вообще, так уютно пахнет в натопленном доме, где спят молодые девчонки, где парни, там иногда такой дух от портянок и сапог раскиданных и часто ещё мерзко едой кисло пахнет, а у нас почему-то едой почти не пахнет никогда, только во время приёма пищи. А особенно вкусно пахнет, когда кто-нибудь глажку затеет. Вот не люблю гладить, а запах глаженного белья обожаю…

Разговор с майором получился какой-то дёрганный и непонятный. Я так и не поняла, что он вообще от меня хотел и что пытался узнать при своих расспросах. Но после очередного вопроса вдруг прервался, посмотрел на часы и дал полчаса на сборы. Вообще, чем дальше, тем больше убеждаюсь, что думать о питании своих подчинённых начальники и командиры не приучены совершенно. Всё, что обломилось моему желудку, это подсохшая позавчерашняя горбушка посыпанная солью, которую успела со стола в зубы засунуть. Хотя по такой дороге вполне есть вероятность полный живот растрясти по всем канонам морской болезни. Вот, я майора уже оправдываю, вот что за жалостливая женская натура! Куда и зачем меня везут, как я уже сказала, мне не ведомо. Здесь говорят в таких случаях, что меня "купили", вот уж точно, как тёлку на базаре, верёвку к рогам привязали и повели на новый двор. Мой номер шестнадцатый, я маленький, даже микроскопический винтик, который совершенно ничего не решает, забьют где захотят как гвоздь в стенку и стой несгибаемо, и жди, что на тебя чего-нибудь повесят или вырвать попытаются… Ну и ладно…

Зато могу пока подумать о чём-нибудь хорошем. Свой черновик я на чисто переписала, успела, бестолково и слишком эмоционально получилось, это Сосед говорит, моё влияние женское усилилось, мы вообще за эти дни как-то ещё больше сблизились, теперь мысли друг друга слышим и даже порой не совсем понятно где именно чьи, видимо когда Сосед память свою напрягал, этот пробой и произошёл, за это я сны получила и ещё возможность видеть из его памяти картинки. Чистовик переписала, как и в прошлый раз карандашом Сосед писал, чтобы моего почерка не было. Потом тетрадь в пару чистых листов завернули, заклеили и в коробочку кондитерскую жестяную положили. Пока, внутрь только записку всунули, что "в случае моей гибели прошу не вскрывать, а передать представителю НКВД в звании не ниже майора для передачи наркому или товарищу Иванову от Мухтара, он знает!" Жестянка завёрнута в холстину, перевязана шпагатом и в запасные портянки, с чистым бельём лежит и ждёт своего часа в моём сидоре. У меня только мешок и уже ставший привычным планшет, оказался удивительно удобной штукой, не сумочка, конечно, но вполне её заменяет в этих условиях. Я даже пристроила под плексиглас фотографии мамы с папой молодых, которую из дома взяла, я ещё не родилась тогда и у мамы ещё даже живота не видно, а папка худющий один нос на лице торчит и молодой совсем. А ещё фотография Верочки и Васька на руках у бабушки у крыльца дома в деревне. Здорово получилось, с краю скрепками прижала, и фото не сдвигаются, открываешь, и смотрят мои родные.

Ещё кроме документов в планшетке несколько конвертов самых обычных и бумаги несколько листов. А черновик сожгла, просто печку им растопила… Вроде ничего особенно срочного в письме нет, всё касается в основном послевоенного мира. А сейчас война идёт. Пока я была на Гангуте, пока по городу носилась и здесь в деревне от службы прятались, иначе наше времяпровождение не назову, немцы заняли уже всю правобережную Украину, почти всю Белоруссию, Смоленск, Псков… У нас на Севере финны вышли к пригородам Ленинграда на Карельском перешейке, а севернее уже почти месяц назад как-то удивительно легко взяли Петрозаводск и Олонец и дошли до Свири. Со стороны Прибалтики и Пскова немцы наступают на Ленинград. Что с моими, не знаю, могу только гадать и волноваться, писем от них тоже пока не было, хотя и расстались мы меньше двух недель назад…

— Товарищ майор! А что, правда, Жданова снимают? — вдруг захотел пообщаться водитель, а я ушки навострила, ведь со слов Соседа, Жданов в Ленинграде незыблемо сидел…

— Ты с чего это взял?

— Дык… Люди ж говорят…

— Это какие такие люди? Мышаков!

— Да земляка встретил, он шоферит в военной прокуратуре, рассказал, что приказ из Москвы был ещё перед войной, что ли, срочно Бадаевские склады рассредоточить… и чтоб не допускать в кучу собирать продовольственные и другие товары… Ну, они и стали после бомбёжки и пожара выяснять, а там вроде бы склады в разных местах только заложили, чтоб строить неспеша… А там на складах под видом бомбёжки больше поджогов было… А ещё мало, что не рассредоточили, так они наоборот все вагоны именно туда позагоняли, что пожарные подъехать из-за того, что все проезды забиты не могли. Вредительство точно вам говорю! А там одной еды городу на год бы хватило. Спасли только десяток вагонов…

— Ой, Мышаков! Вашу эту шоферскую разведку, если на службу врагу поставить, так шпионов в генштаб можно не забрасывать, всё раньше Верховного узнавать можно…

— Ну, зря вы так! Товарищ майор! Я ж с разумением, а про себя я как рыба…

— Это как же так выходит? Мил друг! Что тебе всё рассказывают, а ты в ответ молчишь? Не бывает так, тебе говорят, ты в ответ говоришь…

— Так не говорю я! Они болтают, а я на ус мотаю, а мне за молчание лишняя уважительность от обчества…

— Смотри! Мышаков! Если узнаю, что языком треплешь…

— Да, вы что ж такое говорите?! Товарищ майор!

— Ладно, поболтали и хватит, долго нам ещё елозить?

— Так это же не дорога, а мучение живое! Тут ехать то килОметров сорок, не боле, а мы уже больше двух часов колупаемся… Да ещё наверно столько же выйдет…

— Давай поднажми! Время дорого!

— Да я и так стараюсь… Товарищ майор! Резина лысая, из колеи не вылезть…

Но молчать Мышаков явно не желал:

— Товарищ майор! А на рубеже немчуру удержим, как думаете?

— Это ты про какой рубеж?

— Так про Лужский! Ведь его строить сам Карбышев бают приезжал…

— Ох! Договоришься ты когда-нибудь! А откуда про Дмитрия Михайловича знаешь?

— Так шОферы говорили…

— Вот я и говорю, что вы всё про всех знаете…

— Так удержим?

— Эх! Если бы всё было как в шахматах по клеткам и правилам. Немцы нигде не бьют прямо. Везде выискивают самое слабое место, а везде сильным быть не получается никогда, вот и бьют туда со всей силы, как нащупают и сразу в прорыв танками и всей силой входят. Вот и получается, что войска на рубежах могут намертво стоять, да, что толку, если противник уже обошёл и у тебя в тылу. А у нас парировать такие удары никак не получается пока… Но всё одно, темп мы им сбили и теперь так легко как летом у них уже не выходит, мы тоже кусать научились…

— Вот я и думаю. Тяжко будет…

— Так ведь Ленинград защищают!

— Оно то понятно…

Наконец Мышаков замолчал, в машине наступила тишина, если можно так сказать про воющую на разбитой дороге легковушку. Окна все запотели, изредка налетали небольшие заряды дождя, а дворники, которыми водитель двигал за кривые ручки над стеклом скорее размазывали грязь и воду, чем очищали стекло. Как уж он вёл и выглядывал дорогу не знаю. Но мне было не до этого. Я радовалась, что Карбышев не сгинул в пучине летнего отступления, что он жив, здоров и служит по специальности, а не мучается в фашистских застенках. Мой сосед по заднему дивану за всю дорогу кажется, только раз что-то пробормотал сквозь зубы, когда в очередной раз застрявшую машину выталкивали из лужи, и не вовремя давший газ Мышаков окатил его из-под колеса жидкой грязью с ног до головы. Как он не чистился, но садиться рядом с ним не было никакого желания, ну, не бежать же мне рядом с машиной, хотя, по скорости наверно не сильно отстану. Увидев мой красноречивый взгляд и чёрную маркую шинель, он, вздохнув, снял свою и сел, засунув её свёрнутую в ногах. В салоне четыре человека дышали, так, что холодно не было, а стекло периодически для курения открывал только майор…

Всё рано или поздно заканчивается и мы въехали в какой-то посёлок с приличной главной улицей, где даже чуть прибавили скорость, но почти сразу пришлось тормозить при въезде во двор, засыпанный ярким разноцветьем опавших листьев. Мне велели сидеть в машине, водитель сразу задрал боковины капота и полез смотреть мотор, я осталась одна, сижу себе тихо, как велено. Отвлеклась, подняла глаза только когда услышала громкий разговор на крыльце. Там смолят папиросами четверо, один из которых уже знакомый майор, хоть он так и не представился, все зелёные — не моряки, вот уже почти рефлекторно реагирую согласно морской цеховой солидарности. Это ещё было бы понятно, если бы у меня была какая-нибудь исключительно морская специальность, вроде торпедиста или рулевого и сигнальщика, а вот поди ж ты. На крыльце о чём-то довольно громко разговаривают, но о чём не понятно. Докурив, бросают окурки, вдруг слышу майора:

— Да! Старшина! Там в машине радист сидит, имей ввиду, целый старшина второй статьи, говорят ас своего дела, Луговых фамилия…

Что-то подсказывает мне, что не спроста майор так необычно своё представление построил. Один из куривших спускается к машине, распахивает заднюю дверь и заглядывает внутрь, смотрит на меня, потом выглядывает из машины, смотрит вслед ушедшим, потом снова заглядывает в машину и обшаривает её всю взглядом в поисках, как я понимаю, нормального радиста и старшины, то есть парня, а не моё худосочное недоразумение. Не найдя никого, высовывается из машины и не закрывая двери прыжками взлетает на крыльцо… Сижу дальше, мне в этом шоу пока выпала роль без слов, но происходящее мне как-то не очень нравится. Когда господа командиры шутить изволят, для подчинённых это почему-то почти всегда проблемы и сложности…

Распахнулась дверь и на крыльце появились все четверо, что курили давеча. Старшина размахивал руками и что-то говорил… Майор улыбаясь отвечал, думаю что обсуждали мою принадлежность к женскому полу. И чего мужчины так перевозбудились? И вообще, зачем здесь им нужен радист, да ещё и ас? Ладно, сидим и ждём, на наш выход команды не было… Ну, вот, накликала…

— Старшина Луговых! Подойдите сюда! — Ну, и голосина у майора, таким голосом паровозы в тумане на полном ходу останавливать. Вылезаю, делаю пару шагов по ступенькам, вскидываю руку к берету, рапортую о прибытии по приказу товарища майора. Странно, но все вроде как в солдатских гимнастёрках и галифе, с простыми ремнями и в пилотках, а на петлицах у всех пусто. Но не красноармейцы же так с майором вместе курят, да и одного он старшиной называл, а у него "старшинская пила" должна быть… Майор смотрит, улыбаясь, а три пары глаз словно пытаются меня прожечь насквозь…

— Но, товарищ майор, девку то нам куда?

— Она не девка, а военнослужащая в звании старшины второй статьи, сам же слышал.

— Понятно! Она — гарный хлопец, а я слепой дундук…

— Слушай! Ну, не нашёл я вам мужика! Сам знаешь, у нас в отделе три старые калеки и Витюша- очкарик. Он конечно гений в радио и передачу вытащит даже если её другие едва слышат, но ты его себе в лесу представляешь?

— Но ей же рацию тащить…

Ой! Не нравится мне это — про лес и про рацию тащить! Сосед хихикает: "Бойтесь своих желаний, они имеют свойство исполняться! Стонала, что скучно тебе и хочется чего-нибудь нового, вот получи и можешь даже не расписываться…"

— Вот и потащит одну рацию, а вы от остального её разгрузите.

— Товарищ начальник! Я её с собой не возьму! — Подал до этого молчавший самый худой и кажется самый молодой из них.

— А я тебя и спрашивать не буду! Сопляк! Война идёт! — Майор завёлся и взбугрил желваки на лице.

— Ну, Сергей Николаевич! Лучше тогда уж Витюшу…

— Да у него астма, он у вас через километр помрёт, что делать будете? И задание завалите. — Нормально так, про меня говорят, а меня словно нет. Но стою по стойке смирно, хорошо, что не стала мешок из машины сразу брать, молчу, стараюсь ни на кого не смотреть, впёрила взгляд в переносицу майора и он нервничает, проверенный приём, а чего ты хотел? В уставе на это запретов нет!

— Ай! Ладно, махнул рукой худой…

— Ты, что, согласишься, командир? — Ага, а это старшина, значит худой — командир…

— Хватит! Базар развели! Приняли пополнение как положено! И готовиться к выходу! Старшина Луговых! Вот это ваш командир — старший лейтенант Викулин. Дальше все вопросы к нему! Всё! Шагом марш в расположение! Викулин! Зайди ко мне!

Взяла мешок, потопала следом, все старательно делают вид, что меня здесь нет! Как маленькие, ей Богу! В здании раньше видимо размещалась какая-то контора, на стене на доске прикноплены какие-то бумажки вроде объявлений или графиков, а поверху какая-то абракадабра из заглавных букв и цифры в конце, видимо какая-то Пром-Строй-Тех-Трест-Сбыт-Мех-Колонна номер четырнадцать. В коридоре недалеко от входа стоит стол с телефоном, за которым сидит и что-то пишет младший сержант с одиноким треугольником в голубой петлице. Собственно, звание, как у меня, если по-сухопутному, это если меня в зелёное переоденут, то у меня такая же сиротливая тригонометрия на петлицах будет… Пи-и-ичалька, как говорит Сосед. Майор зашёл во вторую или третью дверь, а мы топаем дальше. В нос шибануло вкусным запахом, и живот предательски заурчал, кажется это из дальней открытой двери, но мы до неё не дошли. В помещении в половину обычного класса справа на полу расстелены одеяла и шинели, на которых спит ещё один боец, поджав ноги, лишь одна голая пятка торчит, сапоги стоят рядом с намотанными на них портянками, и запах в помещении от них соответсвующий. Слева у стены два канцелярских однотумбовых стола придвинутых ящиками к стене. Над столами портрет Сталина, на подоконнике горшки с цветами на разнокалиберных блюдцах, совсем как у нас в классе биологии, мелькнуло в голове. На столах навалены вещи, рядом со спящим на полу свалены автоматы. Только сейчас понимаю, что у всех на ремнях висят ножны с ножами и пистолеты в кобурах. Ну, они так и будут молчать? Вошла, стою у входа, присесть не приглашают. Меня аккуратно обошли и тоже замерли. Они, что девушек в жизни не видели?…

— Никита! Иван! Примите радиста, познакомьтесь, наконец! А я к майору!

— К-хх-м-м… Ну, давай… те… знакомиться… Меня зовут Никита, по батюшке Василич, или старшина Самогонов. Я после командира второй, вроде заместитель, выходит. А это младший сержант Печенков, зовут Иван, по батьке Григорьевич. Вот значица…

— Старшина второй статьи Луговых Комета Кондратьевна. Можно просто Мета, я привыкла.

— Ну, вот и познакомились! Ты не серчай, что так приняли не ласково. Наше дело тяжёлое, мужское, а тут тебя к нам — птенчика. Вот и сомнения возникли, сдюжишь ли. Но надо! Так, что давай думать, как нам всё обставить, чтобы командира не подвести. Ты по лесу то ходить умеешь?

— Не знаю, на охоту не ходила, так за грибами — ягодами, каждое лето у бабушки в деревне…

— Рация больше двадцати килограмм весит, да ещё батареи БАС-60[1] две штуки к ней положены, это ещё килограммы, кроме того оружие своё тебе самой нести, да патроны и прочее, на круг килограммов двадцать пять выйдет, не меньше. У нас по сорок-пятьдесят будет, но мы привычные, а вот ты с такой ношей выдюжишь по лесу быстро и долго идти?

— Мне бы не словами, а вес руками попробовать, тогда скажу…

— И то верно, Иван, собери в мешок рацию, да и так по мелочи, только не забудь под спину одеяло проложить, чтобы спину не сбить сразу…

Довольно быстро и ловко Иван собрал мне квадратный из-за рации вещмешок. Который я довольно легко подняла, чуть качнула и накинула на одно плечо, затем вдела вторую руку, подкинула его на спине и совсем не смертельно, тяжело, но поднимала и побольше, чуть так и не ляпнула. Вовремя вспомнила, что это не дорога, то, что дома лёгкое, как устанешь, может все руки оттянуть. Попробовала представить себе этот мешок, когда целый день его тащила, вроде не должна умереть…

— Товарищ старшина! Думаю, с таким весом по лесу идти смогу…

— Ну, вот и добре! Снимай, только аккуратно, потом проверишь как там всё, рабочее или нет, это твоё хозяйство теперь, тебе за него отвечать. — Помог мне снять рацию со спины и продолжил. — А стрелять приходилось?

— Три раза стреляла из винтовки, когда сдавала на Ворошиловского стрелка…

— И как? Сдала?

— Да, первая степень, но после стрельбы отдача такая сильная, рука отнималась…

— Да-а… Мосинка лягается как лось копытом бьёт, особенно если без опыта. А из другого чего не стреляла?

— Из воздушки в парке… Мелкашка в школе…

— Ну, это не считаем, как и рогатку… Значит надо будет сходить пострелять, у переезда, как думаешь, Иван!?

— Думаю, надо ей вообще только пару пистолетов подобрать, ну не с винтарём же ей таскаться. А раз стрелять не умеет толком, так и автомат ей не нужен. А вблизи на крайний случай и пистолет сойдёт…

— Ладно! Это порешили… Слушай! А ты есть не хочешь? А то у нас тут обед недавно прошёл.

— Я бы поела… А кому продаттестат сдать?

— К старшине свожу, всё ему и сдашь, но это уже завтра…

— А вы вообще кто? И зачем вам радист?

— К разведотделу фронта приписаны, разведка выходит, но об этом сильно не болтай. А радист у нас свой, да на тот выход его подранило маленько, сейчас в госпитале лечится. Он вообще не радист, просто подучился немного, да и рацию мы не часто с собой таскаем, не нужна она обычно. А вот тут обязательно, и время поджимает, нужно срочно выходить, а наших никого нет, как назло. Вот нам тебя и подкинули… Да…

— А ты сама вообще откуда? — Встрял Иван.

— Из Ленинграда.

— Понятно. Значит вам с командиром будет легче язык найти, он у нас тоже городской, москвич настоящий.

— А сами откуда?

— Я здешний из Карелии, недалеко от Сортавалы жили. Иван из-под города Аткарска, что под Саратовом. А Авдей, вон спит который, этот у нас сибиряк из-под города Ярцево, что на Енисее в Красноярском крае. Говорит, что у них вся деревня родственники, потому и деревня Матяшкой называется. Ты только не говори, что Нева самая большая река, а то Авдей с Иваном заведутся, что больше, Волга или Енисей, чуть не до драки доходит.

— Хорошо, не буду…

— Пошли порубаем, должны чего-нибудь найти тебе червячка заморить…

Как таковой столовой не было, а был один смурной старшина, который буркнув стал чем-то шуршать в каморке, потом вылез и выставил предо мной кружку парящего чая с куском хлеба и двумя кусками сахара на нём.

— Ты, пока попей немного, а я банку с кашей открыл, пусть подогреется. Ты, пей, я чая ещё налью. Продаттаестат есть или снова забыли, и восстанавливать нужно?

— Есть, товарищ старшина.

— Вот, уважаю! В таких делах у флотских всегда порядок. Меня Митрич зовут, я старшина здешний, вроде завхоза у этих башибузуков…

— Очень приятно, я Мета.

— Митрич! А нам бы тоже чайку пожевать…

— Я думал, только Авдей у вас водохлёб, чай может самоварами употреблять, так и эти туда же…

— Ну, не нуди! Митрич! Не каждый день ведь…

— Сейчас налью, нешто мне жалко…

Я сидела, тихонечко дула горячий крепкий чай, в прикуску с сахаром, очень вкусно и даже не заметила, как проглотила хлеб. Одновременно пыталась осознать, каким это вывертом левой пятки судьбы меня сюда закинуло. И вообще, как это меня с флота в армию занесло, я всегда была уверена, что это как параллельные прямые, которые никогда не пересекаются… Разведка — это очень романтично, на словах, но умом понимаю, что это только на словах романтика, на деле это бешенная нагрузка и ответственность и нет права на ошибку! Ой! Ё…! Вот же влипла… Митрич выдал мне кашу, но не в банке, а вывалил в миску, вернее две, вторую подвинул Ивану, который не стал ломаться и тоже застучал ложкой. Мама дома перловку никогда не варила, только в суп клала а тут попробовала перловую кашу с мясом. Вку-у-усно!! А запить её горячим чаем с хлебом маслом намазанным, чуть не начала носом клевать, а животу в юбке стало тесно даже.

— Митрич! Нам её до завтра нужно экипировать, одеть, обуть, сам понимаешь. Оружие мы подберём, а вот одёжки на неё у нас нет…

— Сделаю! Никитка! Не волнуйся. Как соберётесь, знаешь, где меня найти…

Глава 19. 10-е октября. Первый день в лесу

Катер крался сквозь злую тревожную темноту. На палубу было не высунуться, потому что разбитые носом злые ладожские волны взлетали брызгами и окатывали всё небольшое судёнышко, которое на этих волнах болталось как поплавок из пробки. А мы сидели укрытые брезентом в двух узких длинных вырезах глубиной и шириной около полуметра прямо в покатой палубе, как сказали, это место у них под две торпеды изначально. Вниз нам подложили тоже чехлы наверно и казалось внутри перемешались не только потроха, но даже мысли. Нас так капитально уболтало, что даже не тошнило, а потрясённый организм неспособный поверить в такую каверзу со стороны владельца просто взял самоотвод. Видеть радостно скалящегося, скачущего как мартышка, периодически заглядывающего к нам матроса было чем-то запредельным. Но тем не менее катер нас куда-то вёз, как мне когда-то говорили, ШЁЛ согласно всем своим и старинным морским правилам и уложениям…

После кормёжки, мы пошли с Митричем, как я не хихикала про себя, что Митричи — это профессиональная каста старшин для армии и флота, до меня начало доходить произошедшее в моей жизни изменение и меня начало потряхивать. Может и мои внутренние хихиканья по поводу старшины были подспудными попытками отвлечься. Во владениях старшины я бы не сказала, что было много всего, но первое впечатление — это абсолютный порядок и понимание, что в этом порядке спрятано куда больше, чем видно лежащим открыто. В помещении раза в три большем, чем то, в котором размещается группа, явно сделанные на скорую руку стеллажи вдоль стен и два в середине во всю длину и от пола до потолка. На полках в кажущемся беспорядке разложено всё самое разное и вроде совершенно не сочетаемое и неуместное. Мне в глаза сразу бросилась явно женская соломенная шляпка с ярко красной лентой и искусственными маками, висящая на торце одного стеллажа. На стоящем в углу столе громоздится большой глобус, на северный полюс которого надета будёновка. Ещё почему-то зацепилась взглядом за ряд винтовок у стены с наваленными перед ними валенками и бурками. И почти шедевром была явно комсоставовская шикарная шинель со старшинскими уголками-петлицами на плечиках, по длине, явно кавалерийская. "Надо полагать, что шинель — это маленькая слабость вашего старшины…" — заметил мне Сосед. "И чего это старшина только мой, НАШ он, дорогой Сосед! Куда же ты теперь от меня денешься?" — тут же автоматически парировала я это его "вашего". Долго оглядываться мне не дали. Старшина о чём-то ещё раньше пошушукался с Никитой, поэтому сразу взялся за дело:

— Так, дочка! Давай в тот проход, там простынка на полке лежит и палка вверху поперёк. Иди, простынку на палку накинь, и кабинка для переодевания тебе выйдет. А я тебе пока одёжку подберу… И где ж вас таких мелких только находят? Спасибо начальству! И пусть живёт оно долго и счастливо…

Он ещё чего-то бурчал про то, что всё время находят то обломов, которым сапоги сорок шестого размера не найдёшь, то теперь мелкое подавай. Ивана с Никитой выставил из каптёрки сразу, они мяукнуть не успели. Я же сделала, как мне велели из палки и простыни занавеску, и присела на какой-то тюк. Раздеваться мне ведь не велели, а надо, так это и не долго. Ещё чего-то бурча, старшина пришёл ко мне и перекинул через палку-загородку нательное бельё:

— Ты, это… Скидовай всё и бельишко примерь, а там дальше смотреть будем.

Бельё стандартное солдатское, вроде бы тёплое и не новое, на завязках и без штампов. Надела, стою…

— Ну, ты скоро? Оделась ужо поди…

— Оделась…

— Так выходь, погляда ничего лучше нет! А меня стесняться неча. У меня старшая уже двух пострелят в подоле притащила, а сынок теперь батькой командовать может, лейтенант понимашь, фу ты — ну ты, сабли гнуты! — Выхожу на свет, оглядываю себя. Да-а… Картинка, надо думать.

Старшина деловито меня оглядывает и поворачивает:

— Ты, девонька, нос то не морщи! Бельё я тебе специально стираное и ношеное нашёл, потом, если умная, поймёшь… И спасибо старику скажешь. А что просторное, так оно и хорошо даже, двигаться мешать не будет. Тебе в дело идтить, а не на танцы со свиданкой. Ты, это… Лифчик под бельё на дело не надевай! Сотрёт чего, оно тебе лишним будет. И бельё на голое тело надевай, только трусы можешь оставить, хотя лучше и их не надо. Да! Чуть не забыл! Память уже не та. Ты, когда другой раз одеваться будешь, бельё всё навыворот надевай, швы чтоб наружу были, тогда страх, что сотрёшься меньше будет, а то у вас — девчонок кожа такая нежная, вмиг до мяса слезет. Ты, давай иди перенагишайся, а я пока верх тебе подберу, потом уже подгонять всё разом будем… — И ехидно подмигнув, чувствительно шлёпнул меня по попе, придав ускорение к моей раздевалке, я даже возмутиться не успела.

В загородке переодела, как велено, не переставая удивляться странным советам, да и что лучшего, если бельё ношеное, так бы и сказал, что жалко ему на меня новое тратить. Против надевания белья швами наружу восстало всё внутреннее естество. Как же это так? Ведь нельзя так, срам то какой для девушки! У девушки всё должно быть правильно и красиво! И не дай Бог, где хоть тютельку что-нибудь не так! А здесь велят специально навыворот как распустёхе какой:

— Ми-и-итрич! А можно я не буду бельё навыворот?

— Вот говорила моя бабка Прасковья — покойница, Царствие ей небесное! — Я почти увидела мысленно, как Митрич перекрестился. — Что ум бабе дан только для одного понимания, чтобы поумнела, глянула, какая она дура и больше не высовывалась людям на смех. Тебе старшие умные люди говорят, тебе мало? Я и приказать могу, вот ещё неслух на мою голову! Я ж тебе бельё стираное ношеное зачем искал?

— Жалко новое?…

— Вот ей же Богу, ума нет — рот зашей! Это что ж ты такое удумала? Тьфу! Даже говорить не буду! Я же об тебе дурёха заботу стараю! Чтоб новое необмятое тебе кожу не содрало! И швы за тем же! Сама не заметишь, как всё сотрёшь, а потом какой из тебя боец будет? Вот наказанье на мою голову! — Мне стало очень стыдно и быстренько всё переодела. Выскочила босыми ногами по зябкому полу и подбежав к сидящему на табурете Митричу, пока он не успел ничего сказать, обняла и чмокнула в колючую щёку:

— Ну, не сердись! Митрич! Я же не знала…

— Вот знаете, что вам ласковым всё прощается… А зла нет… Кх-хм… Так! Ну, повернись! Вот теперь всё правильно. Не смотри, что длинно и завязки перешьём. Так, вот тебе нашёл, примерь ка…

Он протянул мне комплект солдатской формы. Я уже не уходя стала натягивать, штанины подштанников задрались, Митрич успокоил, что это не важно сейчас, что пришьём штрипки и не будет задираться. В галифе и гимнастёрке мне до колен я наверно выглядела как клоун. Но Митрич чего-то себе бурча явно остался доволен и велел всё с себя снимать и пока не одеваться, а завернуться в одеяло и пока посидеть. Когда я завёрнутая в байковое одеяло вынесла свою одёжку, он уже достал Зингеровскую машинку и деловито слюнил и снаряжал в неё нитку. После этого ловко стал на ней строчить, чего-то отрезать, а в других местах пришивать. А я с удовольствием смотрела на его ловкую работу, явно не первый раз он таким делом занимается, в руках почему-то оказался мой пояс, который мне ещё мама шила. Как же я радовалась тогда ему, ведь это был первый у меня настоящий, как у взрослых женщин, а не с лямками на плечах, как у детишек. И хорошо помню. Как мама мне на него эту оборку шёлковую голубенькую пришивала и пуговицы эти перламутровые. Я ещё тогда удивлялась, что такие красивые пуговицы в пору на кофточку нарядную пришивать, а тут пояс, который под платьем и не увидит никто. На, что мама мне неторопливо объясняла, что я теперь девушка и должна понимать, что к себе нужно относиться правильно, с заботой и любовью, а потому если есть возможность, то носить красивые вещи, чтобы себе самой нравиться, а не как прости-господи мужчин завлекать. И если я сама знаю, что у меня внизу всё красиво, так и чувствовать себя буду уверенно, себе нравиться, а значит, и другим на меня будет приятно смотреть. Вот поэтому и пуговки такие мы выбрали, для красоты, как и оборочка эта… Так задумалась с воспоминаниями, что не заметила, как Митрич закончил, а он уже протягивает готовое, опять мерить.

Теперь всё осталось широкое, но уже не болталось безумно, а было просто чуть великовато вширь. Внизу у белья и галифе появились мягкие штрипки, а на поясе вместо завязок я сама пришила пуговицу. Гимнастёрка потеряла часть длины и стала только попу прикрывать. Подумав, я натянула поверх нижней рубахи свою тёплую тельняшку, при виде которой Митрич скривился, но ничего не сказал. Поглядев мои сапоги, Митрич хмыкнул, потом вдруг спросил:

— А ведь Амаяк шил? Если знаешь…

— Да, дядя Амаяк, а вы откуда знаете?

— Так я тоже местный почти. Ты вроде из ленинградских, а я Мартышкинский, не слыхала? Моряки многие знают…

— Нет, не слыхала… А это где?

— А это, милая! Деревня наша так называется ещё с царских времён, недалече от Ораниенбаума, Мартышкино, много есть сказок, почему её так назвали, а я, стало быть, в ней вырос. А моряки, потому, что паром из Кронштадта рядом и в увольнение к нам в клуб заходят часто, так считай половину наших девок замуж и уводят. Вот… Про сапоги я тебе так скажу. В дело лучше тебе в них идти, эти не подведут и не развалятся. А как вернёшься, так тебе новые спроворю! Давай только ножку твою на бумаге нарисуем. — Я поставила ногу на кусок картона и он жутко щекотно обвёл её карандашом. Потом обмерил подъём и подписал картонку. — Теперь и не сомневайся! Обязательно обратно вернёшься живая. Примета есть, что за хорошими долгами судьба вернуться помогает… Ладно! Это я так… Не думай о таком перед выходом…

В результате, через час с небольшим, старшина привёл меня в нашу комнату всю в зелёном, но не в шинели, а в ватной зелёной телогрейке и в будёновке без звёздочки. Как углядела в небольшом зеркале, выглядела я как колобок, перетянутый ремнями на двух помочах спереди и одной сзади. Ещё со мной был сидор с запасными портянками, сменой белья, ложкой, кружкой, каким-то плоским котелком. Сзади сбоку ремень непривычно оттягивала кобура с настоящим новеньким наганом. В комнате были все вместе с майором и каким-то почти лысым толстеньким живчиком со шпалой в петлице. Все дружно уставились на меня, как на явление Христа народу. Майор выдержал паузу и озвучил:

— Значит так! Обстоятельства непонятные, но быть может по всякому. Поэтому, я вас прошу, мужики, давайте поспешайте медленно! Митрич! Одел, всё нормально?

— Так, что смог, вроде нормально должно быть…

— Хорошо! Только ещё гражданку приготовь, что-нибудь не броское, под местную селянку…

— Так, где же я возьму то? Товарищ майор!

— Часа два, думаю, у тебя есть! Напрягись! Старшина! И кончай мне это…

— Есть, напрягаться… — И Митрич вышел.

— У вас по плану, что там дальше?

— Сейчас отстреляем, посмотрим…

— Мою машину возьмите, время дорого!

— Хорошо! Товарищ майор! А командир с нами?

— Сами уж давайте. А потом рацию проверить! Я Николая пришлю. Всё! По коням!

Дальше всё завертелось, меня подхватили, и мы поехали в посадку стрелять. Оказалось, что наган одной рукой мне удержать очень трудно и его сильно подкидывает, а двумя руками я даже несколько раз попала в пустые банки на расстоянии метров двадцать. Иван оказался очень хорошим учителем. Я поначалу пыталась целиться, что он пресёк едва заметил, и стал объяснять, что из пистолета так стрелять нельзя, надо просто наводить, как пальчиком понарошку прицеливаются, когда дети в войнушку играют. Вот я и прицеливалась мысленно, словно пальцем показывала, и едва у меня перестало при выстреле наган подбрасывать, я стала попадать, не всегда, иногда пуля пролетала мимо и щепила бревно, на котором банки стояли. В общем, оглохла, настрелялась, ведь меня ещё заставили несколько раз выстрелить из "ТТ", который мне ужасно не понравился, в моей ладони рукоять едва помещалась и неудобная она и подкидывает его сильнее. Постреляла и из "ППД", мне показали, как его к стрельбе приводить, как пружину взводить. Ещё показали "Суоми" и немецкий автомат, который Сосед назвал "Шмайсером", но тут же добавил, что вроде это неправильное название, но из них не стреляли, только показали, как взводить и куда нажимать. На вытащенные из машины пулемёт Дегтярева с плоским дырчатым диском и второй с лентой Иван посмотрел как-то очень грустно и на этом мои мучения почти закончились.

Напоследок мне вручили маленький пистолет, какой-то "Браунинг", ещё сказали, что он "дамский" и в нём всего шесть патронов. Авдей, который, мне его вручал, жутко краснея, сказал, что буржуи его так и называют срамно "Браунинг-Бабы".[2] Стреляли из него только два раза, потому, что кроме тех, что в нём, патронов всего двенадцать штук. С каким презрением на него смотрел Иван, но мне пистолет жутко понравился, хотя отдача у него оказалась достаточно сильная и при первом выстреле едва не выронила его и никуда не попала. Второй выстрел, а стреляла я из него метров с десяти, весело продырявил жестяную банку. Даже не верится, что это оружие, а ещё у него такие гладенькие перламутровые накладки с узорами на затворной раме и ниже неё по белого цвета металлическому матовому покрытию. Мне показали, как передёргивать затвор и как отводить вниз предохранитель. Очень понравилось, что его можно без боязни хранить взведённым и с патроном в стволе, только предохранитель нажать и можно стрелять. И если пистолет уже взведён, то сзади торчит металлически шпынёк — сигнализатор взвода. Правда, хоть пружина у затвора достаточно мощная и долго не ослабнет, но держать патрон в патроннике всё равно не стоит. Как сказал Авдей, всегда перед выстрелом есть полсекунды взвести пистолет. Ещё у него калибр меньше, чем у нагана, и стрелять лучше почти в упор. Носить его посоветовали в кармане, кобура к нему не предусмотрена… По возвращении сама чистила своё оружие, Наган и Браунинг. Маленький пистолет оказалось довольно сложно разбирать, надо отвести при снятом предохранителе затвор, потом нащупать момент, когда можно ствол повернуть и только тогда весь верх вместе со стволом снимется. Зато чистить, когда всё доступно гораздо легче. Мне мой пистолетик всё больше нравился, ну и пусть, что "Бабский", зато красивый и гладкий такой, как карамелька…

Дальше я пару часов с Николаем разбиралась с рацией. Ну, что сказать, почти не пользованная, новенькая рация. Батареи к ней тоже новенькие и свежие. Развинтили корпус, все проводки и пайки пинцетом подёргали, проверили питание, как держит частоту, по командам Николая установила связь без антенны с каким-то радистом, который где-то здесь в посёлке, обменялись квитанциями и разорвали сеанс. Не прикрученный к столу ключ поначалу был очень неудобен, но оказалось, что его можно закрепить на внутренней крышке радиостанции, в углу для этого место есть, а это его отсоединил бывший радист, ему так больше нравилось. Правда, оказалось, что закрепленный ключ торчит немного и упирается в переднюю панель и крышка чуть отстаёт, но решили, что это терпимо. Антенное хозяйство оказалось явно пользованное, в мешочке где лежала свёрнутая антенна были листья и кусочки веточек, а на самом тросике антенны налипла смола. К концу тросика был привязан линёк со шкертиком, если я правильно поняла, как у моряков называли тонкую верёвочку с грузиком. Да и фиг с ним, не думаю, что тут есть специалисты по морской терминологии. У меня это будет линёк со шкертиком для забрасывания антенны на ветки. Со слов Николая, расстояние здесь небольшое, в принципе, возможно, что даже в режиме радиотелефона достанет за счёт озера неподалёку, но так как мы будем из финского тыла работать, то придётся морзянкой. Мне пришлось заучить позывные и частоты, а так же график выхода на связь основной и резервный. К счастью, мне не нужно разбираться с шифроблокнотом и текстом, за это отвечает командир, у него же часы, чтобы ориентироваться во времени. Вообще, часы оказались ещё у Ивана.

Едва закончили с рацией, пошли ужинать, а после ужина меня к себе утащил Митрич, оказалось, что он где-то всё-таки нашёл мне гражданскую одежду. Которую мы и пошли выбирать и мерить. Нижнее бельё у меня своё, потом рубаха нижняя короткая, верхняя тёплая из фланели и длиннее, почти до колен. Я выбрала кофточку-блузку приталенную, жилетку, как у бабушки видела, юбку нижнюю тёмно-коричневую из плотной ткани и верхнюю тоже плотную синюю. Сверху полупальто чёрное приталенное и два платка, нижний белый хлопковый и верхний шерстяной чёрный с вышитыми контурами цветов и бахромой по краю. Всё мне велико немного, но Митрич жутко рад. Юбки чуть укоротили, а то они до пола почти, рукава подвернули, и я их приметала. На моё возражение, что всё не по размеру, он стал мне радостно объяснять, что так в деревне многие ходят, а я не должна вызывать интерес, наоборот, чем невзрачнее, тем лучше. А так, ну, девка, одёжка вроде ничего, но явно с чужого плеча, может за старшей сестрой донашиваешь или мамкино надела на выход, значит не из богатых, раз своего нет… И чтобы я главное не вздумала платок на комсомольский манер повязывать сразу на затылке. Заставил меня правильно повязывать, сначала нижний, а потом верхний, но чтобы нижний чуть по краям выглядывал. Даже зеркальце мне красивое в чехольчике золочёном презентовал.

А когда пришли к нам, там все носятся. Как сказал Иван: "у нас как всегда, хватай мешки вокзал отходит! Думали, что у нас ещё три дня есть, а сейчас выясняется, что вокзал не отходит, а уже вчера отошёл и его догонять нужно! Сейчас командир придёт и всё окончательно прояснится, а пока у нас готовность пять минут и на выход!"

Меня опять схватил Митрич, оказывается все свои вещи и документы я перед выходом ему должна сдать, а то пропадёт или потеряется, а у него как в камере хранения. Я успели подумать про тетрадку заветную, но если что случится и мои вещи разбирать станут и найдут, то это может самый удачный вариант, а мне уже будет всё равно. Оставила все вещи, в частности форму свою морскую. Из своего осталось только часть белья и сапожки, всё остальное оставила. А дальше нас погрузили в грузовик с рваным тентом и куда-то повезли, при чём водитель гнал так, что мы по кузову разве, что не кувыркались и не вылетели через задний борт только потому, что друг друга ловили. В темноте, только подсвеченные одинокими фонарями погрузились на торпедный катер, это мне Сосед сказал, он по палубе покатой узнал, сказал, что их вроде по молодости Туполев проектировал[3], хотя я не успела ничего толком разглядеть, ведь нас сразу провели, посадили куда-то вниз и накрыли толстым тяжёлым брезентом.

Вот потом и началась наша болтанка. В затоне тронулись плавно и ровно, со стороны наверно красиво выписав дугу, а вот на открытой воде Ладога нам дала прочувствовать свой капризный характер. Впрочем, как сказал один из матросов, это ещё не штормит, самая лучшая для нас погода, на лодке никто в озеро не сунется, да и катер не всякий выйти рискнёт, так, что доставить обещают с гарантией. Вот только в каком виде…

Через несколько часов началась наша высадка, оказалось что при такой волне к камням не подойти, моряки буквально вброд по плечи в воде ногами искали подход к берегу и нашли, но всё равно до берега оставалось ещё больше десяти метров, а по скруглённой палубе я чуть не полетела в воду, когда меня рация перевесила и качнуло. Всю нашу группу на руках матросы перенесли на берег. Когда я ещё ждала своей очереди, я вслух удивилась, чем ещё больше удивила командовавшего рядом командира катера:

— Вы же в тыл к финнам идёте, вам мокрыми никак нельзя, сейчас уже не лето, а мы вернёмся и обсушимся… Вы главное, дело сделайте, чтобы не зря всё было!..

Хоть мы оказались на камнях, не замочив ног, но вставать и бежать, после нескольких часов болтанки было неимоверно тяжело, земля под ногами не качалась, она бодалась в ноги и вот теперь, наконец, подступила тошнота и было единственное желание тихо лечь и замереть хоть на пару часов. Но Никита и командир нас гнали вперёд. Периодически звучало, что от Салми всего в паре километров и надо до рассвета уйти в глубину леса, что тут хутора натыканы на каждой поляне. И мы бежали… Хотя, надо быть честной перед собой, ту "иноходь", которую мы тогда были в состоянии изобразить, бегом наверно даже самый отъявленный оптимист бы не назвал.

В темноте, постоянно спотыкаясь, с хлещущими по лицу иногда ветками я пыталась перебирать ногами, и чтобы поменьше спотыкаться повыше поднимать колени. Но самое противное лично для меня были не бугорки и корни возникающие на пути и попадающие под подошвы, гораздо противнее были ямки, когда и так поднятая нога опускается на всей траектории готовая встретится с бугорком или просто землёй, но не встречает сопротивления и проваливается в предательскую глубину и не готовое к этому тело уже почти готово нырнуть вперёд, но надо успеть удержать равновесие, а ухватиться в темноте не за что. И если бы я была налегке, то удержать равновесие смогла бы легко, но на спине болтается рация, которую даже встряхивать сильно нельзя, не то, что падать с ней, а если я не выйду на связь, чтобы передать и получить подтверждение встречи, то всё с самого начала было зря и не имеет смысла, то есть если я сейчас умру тут, провалюсь в болото, но успеют вытащить рацию, а потом худо-бедно командир сможет выйти в эфир и передать всё положенное и выполнят задачу, то рация будет для нашей Родины важнее моей жизни…

Не знаю сколько я шла-бежала ещё осознавая, что я делаю, мне кажется, что не останавливаясь я это делала несколько недель непрекращающейся ночи. Вообще, поймала себя на предательской мысли, что молю о том, чтобы скорее пришёл рассвет, ведь при свете мы носиться по финским тылам не сможем, а значит остановимся и смогу тихонечко свернуться личинкой и дать отдых избитому нагрузками телу. Несколько бесконечных недель у меня в ушах бухал мой пульс, а ночь никак не хотела заканчиваться и если мы бежали куда-то на север, то мы уже давно должны были сорваться с крутых скал Баренцева моря или Белого, не очень сильна я в географии. Ноги уже давно одеревенели, и я только едва угадываю, что под ногой мох или коряга, ямка или заросший черникой бугорок, да и подниматься они не хотят, в них уже давно нет сил… В моём мешке не рация, а какой-то злой медведь, который оседлал меня, такой большой и тяжёлый. Ведь пусть она и неудобная, и квадратная, но рация должна вести себя смирно, а не скакать по моей спине, как живая и пинать меня изо всех сил, всё время сильно дёргая в разные стороны. Борьба с этой взбесившейся поклажей отнимает последние силы и порой так удачно приходятся толчки, что колени подламываются, но кто-то из темноты протягивает руку, которая помогает встать и не упасть, а потом сделать ещё один шаг…

Но через какое-то время я наверно выключилась, я уже не пыталась бежать или двигаться, я уже особенно и не соображала, меня даже тошнить перестало, я просто брела куда-то или топталась на месте, меня поворачивали, направляли и я снова тупо шагала, вернее вздрыгивала ногами… Сколько раз я падала, я тоже не знаю, но ощущений, что я валюсь куда-то в памяти сохранилось предостаточно и я даже каждый раз успевала обрадоваться, что сейчас я наконец упаду и буду лежать… Но лечь мне так и не дали, и я снова куда-то брела сквозь хлещущую меня по лицу мокрыми холодными ветками темноту…

Когда я начала приходить в себя, то осознала себя в какой-то заросшей мхом и вереском ямке в елово-осиновом диком лесу, где напротив меня едва поместились командир и наш сибиряк Авдей, ногами мы не упирались друг в друга только потому, что раскинули или подогнул их каждый. В наступающем рассвете они словно проявлялись из сумеречной полутьмы. Где ещё двое я не видела, но главное, я лежала! И не надо было никуда бежать!.. Под одеждой у меня всё хлюпало как в болоте, только горячем и очень хотелось из этого душного компресса вылезти, голова горела, кто-то опустил клапаны у моей будёновки и застегнул её мне на шее. И я первым делом едва слушающимися пальцами после нескольких неудачных попыток всё-таки расстегнула пуговицы и стянула её с головы и мокрые спутанные волосы облепили лицо, но мне было всё равно, голову обдуло прохладным ветерком и мысли прояснились.

— Так, Авдей, Иван с Никитой ушли, надо определиться куда мы выйти успели. Вернутся, порешаем и тебя разбужу в дозор. Сейчас я побуду и ребят дождусь. Ты и радист спите, только сначала рацию проверьте, не стряхнули ли. Чёрт! До чего не люблю с этой хрупкой машинерией дело иметь…

— Сделаем! Командир! Вроде не должны, я смотрел…

— Проверить! Сказал! — Почти рыкнул он, и как это у него шёпотом получается, не знаю. Извернулся как ящерица, мелькнул ногами и уполз. Ещё несколько секунд было слышно его тихое шуршание, а потом затихло, и лес снова застыл в тишине, только вверху с шелестом ветерок трепал листья и кроны. Это такая особенная тишина наших северных лесов, в конце осени на несколько недель устанавливается после отлёта птиц, лес словно затаился и отдыхает от летнего щебета и гомона. Больше такой тишины не будет ни зимой, ни весной, и уж тем более летом. Зимой, даже в самую тихую погоду тихо позванивают осыпающиеся снежинки, звонко стукают замёрзшие веточки, где-то чего-то хрустнет, где-то сорвётся и осыпется вниз с громким шелестом или глухим бухом снежная шапка с ветвей или от сильного мороза будут потрескивать земля и деревья. А сейчас как раз такая глухая тишина…

— Мета! Давай рацию…

Только теперь до меня дошло, что же мне так неудобно, это у меня сзади косо приткнулся куб рации в мешке и вдавился углом в спину. Я завозилась и выпуталась из лямок, передвинув мешок в сторону. Сил его поднять не было. Авдей тоже завозился, а я наклонилась и попыталась развязать узел на горловине мешка. Вроде ведь петлёй завязывала, а вот ведь гад такой, затянулся узел. Пальцы цепляют узел, но сил сжать их нет и ногти соскальзывают чуть дрожа. Я снова пытаюсь, и опять не ухватить… Авдей тихо отводит мои руки и одним движением развязывает мешок, оказывается петля и осталась, просто я не увидела хвостик её и стала дёргать узел.

— Ничего! Меточка! Не робей! Ты молодцом у нас! Выдержала! Не каждый мужик бы смог, а ты дошла! Сейчас я вытащу. А ты уж проверяй свои радистские дела…

Он ловко стянул с рации мешок, даже стало смешно, словно не вынул, а как чулок с ноги, так ловко снял с неё мешок. Я развернула одеяло, и тряпки в которые рация завёрнута, внимательно оглядывая прежде всего, не промокло ли где-нибудь, по тряпкам это лучше всего видно будет, ведь у меня ещё и щель есть, хотя про герметичность крышки говорить глупо. Потом осматриваю крашеный фанерный корпус от сколов и трещин, и для надёжности не только смотрю, но и оглаживаю ощупывая, ведь на ощупь иногда быстрее трещину почувствуешь. Но не сейчас наверно, пальцы деревянные и подрагивают, чувствительность как сквозь вату, но я упрямо продолжаю со всех сторон. Вроде всё нормально. Можно попробовать включить. Щелчок тумблера включения такой громкий и звонкий, что, кажется, на весь лес треснуло. От неожиданности чуть не вскрикнула, едва сдержалась. И в тот же миг задержала дыхание, со страхом ожидая пока прогреются лампы и как завороженная смотрю на ожившую стрелку вольтметра. Внутри корпуса тоненьким писком запела какая-то нагревающаяся лампа, где-то сухо щёлкнула искра статического разряда, и даже не описать какое это счастье слышать звуки пробуждающегося механизма, наконец ожила, загорелась лампочка готовности к работе, я надела на ухо наушник, воткнула в гнездо антенны конец отвёртки и чуть повернула верньер настройки, услышала шелест, треск и какую-то далёкую морзянку… Уф! Работает! Улыбаюсь и киваю напряжённо глядящему на меня Авдею, он тоже расплывается в улыбке. Выключаю. У нас всё хорошо! Он споро помогает снова упаковать наш драгоценный кубик в тряпичные вещи и одеяло, я развожу горловину мешка, и он её ловко опускает внутрь. Быстро завязывает горловину и, сунув мне в руку, чёрный сухарь посыпанный солью, поворачивается, и тут же слышу его сонное сопение…

А меня ещё потряхивает возбуждение и волнение и мне ведь тоже велено спать, но я сейчас точно не засну. Хорошо, хоть в туалет не нужно, да я столько воды потеряла, что наверно до завтра не захочу… Лежу, сосу каменный сухарь, грызть его — дураков нет, я уже пробовала как-то, чуть зубы не переломала. Понемногу тело начинает приходить в себя, пальцы уже начинают слушаться, и дрожания противного как от натянутой внутри верёвки нет. Подумала, стянула верх камуфлированного комбинезона, потом ватник и стянула с себя тельняшку. Слишком она тёплая и сырости в себя впитала достаточно. Лезу в мешок, достаю гимнастёрку, надеваю на рубаху, а ветерок уже начинает тело холодить, но это скорее приятно. Накидываю сверху ватник, чтобы не успел остыть, комбинезон можно и позже, там ведь ещё все эти помочи и ремни застегнуть надо. Пока упакую тельник, чуть вывернула ящик рации и аккуратно разгладила и положила тельняшку вдоль спины. Теперь можно и остальную экипировку в порядок привести.

К слову, я одна у кого комбинезон поверх всего одет, у остальных ремень с ножом, пистолетом и какими-то подсумками сверху. Эх, если бы не спешка, Сосед предлагал быстро всем разгрузочные жилеты сделать, тем более, что у нас старшина так ловко шьёт, но с этой спешкой, я даже не заикалась. Так, вот только решить, портянки лучше сейчас перемотать или потом перед тем, как трогаться в путь? Перемотаю сейчас, а то, вдруг там чего постёрла. Вообще. Между ног как-то не очень приятно кожу печёт, и это не смотря на все старания старшины, да и вообще. За время этого кросса, уже прочувствовала свою одёжку, которую кожа ощущает как дерюгу, которая тело обдирает. Видимо у нас действительно кожа намного нежнее, ведь мужчины в этой одежде постоянно ходят и выход у них не первый… Перемотала портянки на сухой конец, сапоги все нагрузки выдержали с честью, а за голенища ничего не насыпалось, потому, что сапоги сверху штанинами комбинезона закрыты. Надо бы ещё расчесаться, но не хочется просто разгребу пальцами и перезаплету косу. Вот, всё, я готова, да и заснуть уже получится. Помню, Настя подружка школьная рассказывала, что когда в поход ходили им говорили при первой возможности ноги повыше держать, так они быстрее отдыхают. Даже смеялась, что они на привалах ноги друг на друга закидывали и так валялись. И если я сползу вниз ямки, то ноги на её склоне вверх будут и лучше отдохнут…

— Слышь! Ты бы повыше легла! Там внизу вода. Промокнешь насквозь, сама не заметишь, как одежда водой напитается… Болото здесь. — от шёпота Авдея я чуть не вскочила, а ещё могла и заорать! Господи! Сердце стучит, чуть из груди не выскакивает! Ну, разве можно так пугать…

— Я хотела ноги повыше… — Зачем я это говорю?

— Это правильно! Ты по склону ляг, а ноги выше положи и не промокнешь! А тельняшку правильно сняла, лучше к ночи наденешь, если замёрзнешь… — Он вообще спал или за мной подглядывал? Вот уже опять глаза закрыты и сопит… Вот, что за человек?!.. Но спасибо потом скажу, хорошо, что предупредил. Папка рассказывал, как на зимней рыбалке замечтался, не заметил, что сидит уже не на сидушке, а на льду. А весной поверх льда уже водичка талая появляется, вот у него штаны ватные и валенки водой пропитались, а до дома ещё километров пятнадцать топать, так еле дошёл, говорил, килограммов двадцать на себе тащил и всю дорогу с мокрыми штанами, как описался. Так, что здесь, если ватник напитается водой, его лучше выкинуть, чем на себе тащить…

Будёновку на голову надвинула, капюшоном накрылась, ещё подумала, что хорошо, комары уже не летают и отрубилась… Вернее только глаза прикрыла и сон смотреть начала, ну минуту буквально, как уже тормошат, будят… А сны эти Сосед, гад такой мне показывает, потом расскажу как-нибудь, только просыпаюсь вся красная от стыда… А тут уже день вовсю, все вместе собрались, только Авдея нет, в дозоре наверно. Мне котелок с кашей в руки сунули, успели как-то костерок развести и кашу сготовить, а я всё проспала, а показалось, что едва глаза прикрыть успела… Сижу, просыпаюсь, кашу жую, а в стороне кружка с чаем парит. В стороне над картой Никита с командиром тихо разговаривают:

— Командир! Давай вот отсюда отработаем, а тут смотри вот этим ложком между озёрами, там тропка есть, прямо к дороге и выйдем…

— Это ты хорошо придумал. А если у них пеленгация хорошая? Нам передавать не долго, а вот ждать и потом отвечать обязательно. Это ещё хорошо, если ответят сразу, а так ведь вызывать несколько раз придётся. Если засекут, то могут нам такую козью морду устроить! Вот поэтому и говорю, что для сеанса уходить в сторону надо и лучше бы на север, но не выходит никак, там озёра и болота. Поэтому уходить на юг, а потом группу делить и двое уводят радиста к берегу, а я с Иваном на встречу иду.

— А почему с Иваном! Может со мной лучше?

— С тобой не плохо. Но вторую группу надо точно выводить к месту встречи, а вот это для тебя задача…

— Командир! А где тогда встречаться хочешь?

— Вот смотри, тут вроде лесная дорожка есть, а эту речку как её Колласйоки мы по порогам перейдём, вот тут горушка и лес по карте хвойный, антенну хорошо закидывать. Отработаем и если что, то след на Ведлозерскую дорогу будет, вы до дороги его протропите хорошенько, чтобы видно было…

— А вы отсюда как? Вам же по прямой километров двадцать отмахать придётся… На дорожку надеешься, а?

— Ну, просится хоть километров пять скостить. Нам главное на станцию эту Пийтсиёки не выскочить, нам ведь нужен разъезд Паперо, там этот обходчик работает?

— Я с этими местными названиями, хоть всю жизнь здесь живу, но привыкнуть не могу. А Паперо, название какое-то не местное, потому и запомнилось легко. Как бы на контакте подставы какой не оказалось! Эх! Мне бы на пробу сходить, а ты бы из кустов подстраховал…

— Василич! Ты долго будешь за место няньки за мной подтирать? Всё я знаю, и постараюсь всё учесть и просчитать. И Иван меня прикроет. Не боись!

— Так, где ты выход запланировал?

— Нам бы вообще немного севернее Видлицы выйти, тогда перед выходом к берегу связались бы, на катер прыг и в дамках.

— Но туда топать километров шестьдесят по прямой, а на круг вся сотня выйдет… Мы же сначала возле Ууксу планировали…

— Ууксу, конечно ближе, да я с капитаном катера поговорил, финны в Салми базу разворачивают, так, что мимо не проскочить может оказаться… Вот и прикидывали Видлицу, к нам ближе и риск эвакуации меньше. А мы тИхонько-тИхонько и проползём… Старшина! Ну, ты чего?

— Да, свербит чего-то. Вроде всё правильно говоришь… Ладно! Разберёмся! Так и решаем. На западном берегу озера Мульяна, между горушками, там лес сухой, хороший, ждать будем. А след на Питкяранту проложим…

— Ладно! Тогда выходим, все поели?

А дальше опять пошла гонка, мы перешли штук двадцать речек и ручьёв, обходили два озера, больше всего меня поразило, когда мы долго поднимались по склону то ли горы, то ли просто вздыбка какого-то, но почти от самого края, как гребень перевалили, болото, которое почти по пояс переходить пришлось, хорошо, что хоть небольшое. Теперь лес стал всё больше хвойный. Местами попадались поздние последние перестоявшие уже осклизлые лисички и сыроежки, какие-то незнакомые словно в паутине с голубоватым отливом рыжие поганки. К вечеру залезаем в какой-то ельник на невысоком бугре, разбиваем лагерь. Чуть в стороне в ложбинке разводят довольно большой костёр, чтобы сушиться. Я сижу в одной гимнастёрке и белье, завёрнутая в одеяло и кашеварю на маленьком костерке в выкопанной продолговатой ямке, чтобы костёр тоже был длинный, и можно было сразу и кулеш на рыбных консервах и чай сварить. С парнями у меня вроде нормальные отношения сложились. Сперва они приглядывались, но вроде я проверку первую выдержала. Ножки мои ноженьки гудят, не привыкли они столько по буеракам бегать. А завтра с утра, сказали, мы должны Ведлозерскую дорогу перескочить, чтобы в лес на север немного углубиться и найти хорошее место для радиосеанса… А под вечер быстро уходить и так, чтобы возможную погоню в другую сторону направить. Ничего я не поняла, только то, что завтра с утра опять куда-то шагать, а вечером радиосеанс провести. И что, мне не очень нравится, ночью похоже будем этот след для возможной погони делать. А ночью по лесу мне очень не понравилось, только кто же меня спрашивать будет…

Вот и сижу, кашеварю, пахнет вкусно. С папкой любили в лес ездить и в лесу в конце, когда устали обязательно костерок жгли и картошку в углях пекли, а потом, обжигаясь, обламывали чёрные обугленные корочки. Или, как делал папка, просто разламывали картофелину пополам и выедали изнутри пышущую жаром горячую желтоватую сердцевину, посыпанную крупной солью. Все перепачканные сажей, смеются…

Глава 20. 11-е октября. Сны и радиосеанс

Длинный коридор, в нём не тишина, в больнице даже ночью не бывает тишины, я иду усталый, почти шесть часов у стола отстоял, спина как деревянная, а ещё куча дел несделанных…

"Господи! У какого стола? И чего это отстоял, а не отстояла? И вообще, где я? Вот же ж!.."

Впереди за поворотом показывается почти перегораживающий коридор торчащий выступ стойки сестринского поста и над её краем видна шапочка-колпак дежурной постовой сестры. Так! А кто это у нас там сегодня?

— Ба! Какие люди! Мариночка! А ты всё краше и краше! Вот ей Богу, иногда так и хочется откусить от тебя кусочек и мне кажется, что он будет вкуснее пирожного… — А голос то у меня какой, рокочущий, аж внутри всё вибрирует и так сладко тянет, словно струну натянутую за что-то нежное зацепили…

— Доктор! Вот вечно вы со своими шуточками, а потом больные будут шептаться про то, что у нас в больнице каннибализм процветает… Устали?!

Глаза такие заботливые, распахнутые, зелёные, в ресницах чёрных, пушистых и бесенята в них не мелькают, они там строем ходят как на параде… Выскакивает передо мной, в талии пояском перетянута, словно куколка, маленькая такая или это я такая большая, что она мне до плеча не достаёт. А халатик то бесстыжий какой, сверху нагло груди вываливаются и края лифчика видно, а внизу край подола не то, что коленки открывает, там до коленей ещё больше ладони ширины голых бёдер всем на обозрение выставлено! Вот же какая наглая бесстыжая девица! А какие глазки красивые и губки такие яркие. Носик маленький, чуть вздёрнутый с веснушками, которые не портят, а добавляют очарования своей россыпью по переносице и щёчкам…

— А давайте, я вас немного провожу, а то до ординаторской та-а-ак далеко, а мне уколы только через час делать…

Эй! Ты чего творишь? Нахалка! Уже засунула руку и повисла на моей руке и бедром своим круглым трётся, и грудками упругими к плечу прижалась. Вот никакого стыда у девки, кошмар какой! А мы уже в дверь какую-то прошли, тут столы стоят, на них бумажки разные раскиданы… Эй! Э-эй! Чего это мои руки под халатик этой нахалке полезли? А там тело такое упругое, горячее, молодое, булочки попки как-то сами в ладошки прыгнули, а она то, как извивается и из халатика своего винтом выворачивается, колпак вон уже на стол сбросила и мне под халат лезет. А я то во что одета, какие-то салатовые шаровары и рубаха, всё больше на бельё, чем на одежду настоящего доктора похоже… Ты чего делаешь? Мерзавка! Куда руку засунула? А, ну, убери немедленно! Господи! Стыд то какой! А мои то руки уже в лифчик залезли и грудь тискают! А, ну, прекратили оба! А грудь такая тёплая. Упругая, мягкая… А ты чего это, нахалка, стонешь?! Ну, куда ты целоваться лезешь? А язык то мне в рот зачем толкать? И не надо меня под одеждой так гладить! Щекотно же! Жуть какая! И какая я тебе "Пупсенька"?! Ой! А чего эта штуковина так торчит! И почему по всему телу такие волны сладкие, когда это бесстыжая чертовка её своей ладошкой стиснула? Вот ужас то! И чего это я дышу так неровно?… А эта противная девчонка уже считай голенькая, в одном лифчике осталась, попу свою круглую голую отклячила и на корточки присела… Ой! А попа не голая, это у неё трусики такие, что не видно их совсем, да и не трусики это, а срам один, резинка и полоска посредине тоньше резинки и между ягодицами её и не видно, как голая совсем! Вот же никакого стыда совсем! И как только такое носить то можно? Эй! Ты с ума сошла! Ты чего творишь! Дура! А, ну, брось каку! Не трогай! Не сметь! Ты куда его в рот тащишь? Он же у тебя во рту не поместится! Такая хреновина здоровая! Ты зачем его языком облизываешь? И мурчать то чего, ты же не наша кошка Мурка, которая как трансформатор рычит, когда её гладят. Господи! И как же это можно, языком там облизывать? И как руками то его брать смелости хватает? Ой! О-о-ох! Голова поплыла и внутри тепло так, а в животике словно горячее лопнуло и потекло во все стороны… Засунула таки себе в рот! И как только поместилось всё, словно там не рот, а кошёлка безразмерная! И причмокивает ещё… И хвостик рыжий так задорно в такт покачивается… Ой! Что-то мне не хорошо… Скрутило всю, как обручами всю, не вздохнуть, чуть не от затылка гвоздь сквозь всё тело до самой этой елдовины… Сердце сжало, воздуха не хватает, внутри всё не дрожит, а лопнет сейчас, и горячо то как, терпеть уже сил нет… А эта упрямая сосёт и сосёт, только хвостик телепается из стороны в сторону… О-ох!!! Я куда-то полетела, словно вспыхнуло и не знаю уже где, только чувствую, что всё тело трясёт и словно выворачивает изнутри вниз и всё туда в этот ротик ненасытный и ласковый… В голове звон и туман золотистый… Это я, что-ли кряхчу так громко?!.. А эта что делает, вылизывает, не останавливается, руками так по-хозяйски ухватила, язычком и губками со всех сторон… Вот кто бы мне рассказал, не поверила бы…

А по телу словно волны прокатываются, напряжение отпускает, но внутри ещё так сладко и горячо…

— Ш-ш-ш… Мета! Не надо кричать! Сон что ли плохой приснился? — Это Авдей в ухо тихонечко дует и шепчет…

— А я, что кричала?!..

— Сначала вроде стонала тихонько, а потом как закричала… А это нам нельзя! Сама понимать должна! Наше дело тихое, оно шума не любит…

Лежу, хорошо, что темно, а то красная наверно, лицо горит, сейчас кожа лопнет, и от стыда сгорела бы. Ещё трясёт всю, и внутри так сладко и горячо… Ну, Сосед! Ну, скотина, какая развратная! Я тебе устрою!.. Да ничего я ему не устрою! Эти сны мне ещё неделю назад сниться начали, я тогда Соседу допрос учинила, а что толку. Он же меня это всё смотреть не заставлял, я сама в его память залезла. А что он такой развратник и не знала даже… А он смеётся, что настоящих развратников я ещё не видела, а он просто обычный мужчина в самом соку и с женщинами отношения имеет, ну, не самому же себя удовлетворять, как подростку какому… И самое противное, от этих его слов так сладко внизу живота, это же ужас просто! И сейчас всё тело свело, ноги сжаты, а ладошка в трусиках на самом сокровенном дрожит, волосики мокрые, да всё там мокрое, словно описалась… Я в первый раз испугаться успела, подумала, что у меня ЭТИ дни пришли, но оказалось не кровь, что это из-за сна оттуда просто натекло… А какое тело лёгкое и так внутри сладко… Хоть ругаюсь, а такая нежность в теле, что словно летаю где-то… Но всё равно, Сосед как и все мужчины — скотина! Это же как можно, девочке такой миленькой в рот свою штуковину заталкивать?… А он опять скажет, что я сама видела, что никого он ничего делать не заставляет и они сами, а значит им нравится. А он просто не запрещает… И удовольствие не только он получает, им тоже это приятно…

Я в первый раз, словно на лекции оказалась, зал большой, аудитория, а ряды как в цирке амфитеатром. И мы с девочкой, кажется, Оксаной зовут, оба в халатах, ну, студенты — медики, так положено, сидим почти на самом верху, на конце ряда, а дальше кто-то схемы и таблицы на плакатах прямо на столы навалил и под ними по скамейке как норка такая. И мы сидим, вроде лектора слушаем, а у меня в ушах пульс стучит и от неё так сладко пахнет и она удивительно красиво пальчиками прядку падающую от лица отводит и на меня искоса как-то по особенному поглядывает. И не до лектора мне совсем и я руку ей на коленку кладу, а саму трясёт всю, вернее это его трясёт, а я всё сама чувствую, как моя рука её коленку круглую гладит и она не возражает совсем и руку мою не убирает. А я выше рукой лезу, а там горячо, и ткань под пальцами такая тонкая, словно сеточка, но плотная и скользкая. Рука у меня такая нахальная, а выше чулок уже давно закончиться должен, а он не заканчивается, и я так этому удивилась, что даже не поняла, как мы с Оксаной в этой норке уже оба лежим тихонько и целуемся, а мои руки везде лазают и в штанах у меня эта штуковина прижала и лопнуть готова, я ею Оксане в ногу упираюсь, а она смеётся тихонечко и только губы свои сладкие для поцелуев подставляет. А волосы у неё кудрявые, темнее, чем у меня немного, в лицо лезут и мне чихнуть хочется, еле сдерживаюсь, и чтобы не чихать снова целуюсь. В общем, во время этой возни у меня всё в трусы и протекло, когда эта штуковина прямо в штанах брызгать начала. Я потом в туалете его носовым платком вытирала и ругалась про себя тихонько. Я тогда так ничего и не поняла, только вот когда руки мои под юбкой и халатом лазили я эти чулки изучила, они и не чулки оказались, а как рейтузы, до самого верха поверх трусиков надеты. Сосед потом сказал, что это колготки, а я смотрела, там все в них ходят, и они ноги так красиво обтягивают и такие тоненькие. Сосед сказал, что из капрона или полиэстера с какой-то лайкрой, чтобы эластичность больше была, и красивее ножки обтягивали.

А чулки у них уже почти никто не носит, что как он считает неправильно и вредно даже, что в этих колготках парник образуется, особенно если тепло и для женского здоровья вредно очень. Не знаю, вредно или нет, но со стороны красиво, особенно если ножки ровные и они такие тоненькие. А ещё женщины там в таких мини ходят, что у нас под пулемётом бы ни одна не надела, даже не выше колен, а выше середины бедра и молодые так ходят и взрослые серьёзные женщины. Кошмар какой-то. Ну, понятно, что с этими колготками не надо бояться, что края чулок видны будут, но это же не значит, что всем на обозрение себя выставлять нужно…

А потом была свадьба, но не с Оксаной, а с другой девушкой, красивая такая в белом пышном платье до земли, с фатой, прямо как принцесса из сказки. Все цветы дарят, у Медного Всадника фотографировались, на машине чёрной длинной такой ездили и гостей много и все "ГОРЬКО!" кричат, и мне с невестой целоваться пришлось, пока гости вслух считали. А потом мы уехали на пароход пассажирский, он на Валаам и в Кижи шёл, у нас такое свадебное путешествие вышло. Каюта на самом верху из двух комнат, пароход белый весь, всю ночь идёт, а утром мы уже на Валааме и в церковь пошли и стояли там на службе и крестились. Я — комсомолка в церкви стояла и крестилась.

А когда мы на пароход ещё только приехали, нас встречали и хлопали все и мы на трапе целовались, а потом в каюту поднялись и почти до утра там такими неприличностями занимались, что я со стыда не знала куда себя деть. А невеста моя кричала и спину мне всю расцарапала, а потом царапины мазала и извинялась. Хорошо, что у меня с собой свитер был, а то вся спина в зёлёнке через белую рубашку просвечивала бы. А ещё, вроде приличные люди и одеваются красиво, а многие от жадности носят брюки протёртые до белизны на сгибах и не стесняются, а некоторые вообще в рваном ходят, прямо с дырками и в них бахрома белая торчит. И я вместе с невестой моей тоже в таких синих штанах, которые джинсы называются, протёртых и заношенных везде ходили и никого не стеснялись. И меня в этих штанах в церковь пускать не хотели, а невеста у меня хитрая, мы к церкви оба в штанах шли. А уже около неё, она из сумочки юбку длинную достала, штаны подвернула и юбку поверх надела, а на голову, как положено косыночку и такая сразу миленькая стала, и стрижка её ужасная торчать перестала. Но только из церкви вышли, она за забором сразу юбку сняла и снова в сумочку засунула. Парни там какие-то стояли, увидели, что она юбку снимает, чуть головы не свернули, а там штаны, так они бедняги расстроились. А ещё надо мной посмеялась: "Вот видишь, милый! Какая у нас церковь правильная, женщинам в джинсах потёртых можно, а вот вам мужикам нельзя! Правильный подход! Я одобряю!"

А потом я за ней бегал, она смеялась и убегала. Хотя я это всё тоже не совсем поняла, но весело было, никогда в такие догонялки не играла, что кого поймают, того целуют, и долго так, и всё получается каждый раз, что поймать удаётся в местах разных укромных. А потом у нашей жены стал живот расти, и такой стал огромный, она сама худенькая и стройная, вот и живот у неё выглядел как глобус, ну очень большим. И потом мне удалось договориться и меня в родильный зал пустили, только во всё стерильное переодели от макушки до бахил на ноги. Но я не долго там был, меня вытолкали, сказали жена попросила, вот я у дверей родильного зала и ждал, пока мне не вынесли какое-то красное, сморщенное и пищащее, под животом зажим болтается и мне зачем то разведёнными ножками в лицо тыкают и всё спрашивают: "Папаша! Дочка у вас! Убедились?!" Вообще, странно там всё в роддоме этом. В палату к жене не пустили, но потом всё-таки дочку разглядел нормально, её уже помыли и запеленали, щёчки пелёнкой поджаты, такая лапушка, только красная как индеец… Вообще, я одобрила Соседа за выбор невесты, красивая и умница, только рано я радовалась.

— Слушай! А чего вы развелись? Жена умница и красавица, дочка замечательная…

— Да, по дурости. Молодые были и дурные. Вообще, помнишь, что бабушка твоя говорила как-то?

— Бабушка много чего умного говорит…

— Что каждая последующая жена — хуже предыдущей!

— Это как?

— А это народная мудрость, против которой не попрёшь и жизнью проверена. Поэтому семью надо создавать один раз и навсегда и только так. А всё остальное глупость и неправда!

— Так и всё-таки…

— Ну, а что тут говорить. Пробовали потом сойтись, но ни я не прощаю, ни она, в результате не вышло ничего, разбитого не склеишь. Так в результате и разбежались. А вообще, да. Действительно умница и красавица, была самой красивой на курсе, а когда курс полтысячи человек и почти все девчонки, сама понимаешь, что конкуренция огромная. А тут ещё и умная, так к ней никто подойти не решался, а я же хирург будущий, нам положено наглыми быть и не бояться ничего… Да, ладно, не будем об этом…

Вот, что интересно, как и что они в постели делали, я так ни разу и не увидела, кроме тех первых дней на пароходе. Куча воспоминаний про праздники разные, поездки всякие, походы в гости и другие места, да просто прогулки или какие-то моменты запомнившиеся. Жена у нас окулистом стала, там в институте так смешно, если оба супруга на одном курсе, то только один из семьи может специализацию узкую выбирать, а второй должен на терапевтический поток идти. А у меня хирургия, у неё офтальмология, которая тоже вроде как к хирургии относится, в общем, чуть скандал не вышел, но за неё вступился заведующий офтальмологией, а меня оставили, потому, что на кафедре уже меня в ординатуру запланировали… Но нас вызвали на комитет комсомола и стыдили, а мы их спрашивали, как они без лозунгов а с позиций здравого смысла могут это правило объяснить? Короче, как потом оказалось, это один парень так хотел моей жене отомстить, что за ней оказывается до меня ухаживать пытался, а она его отшила. В общем, стали мы оба узкими специалистами. Она в поликлинику пошла работать, такая красивая, аккуратная, халат всегда наглажен, накрахмален и вообще, работа у окулистов какая-то очень красивая эстетически…

Хотя, когда я Соседа пытала, он в какой-то момент мне напомнил, как я маленькая однажды маму с папой в постели увидела, у папки спина голая и мамины ноги вверху качаются, я сразу выскочила, там ещё звуки какие-то непонятные были. Я чего-то лепетать пытаюсь, а этот гад смеётся и говорит, что может как раз в этот момент мне Верочку-сестрёнку делали… Вот потом целый день ходила и понять не могла, как же это папа с мамой такое делать могут? А Сосед ещё издевался, что я у них родилась оттого, что они просто на звёзды вместе смотрели, а сестрёнка с братиком наверно от игры в шахматы. Нет, умом я понимаю, наверно, но представить себе этого не могу никак и не хочу!..

А потом пошли самые разные девушки и женщины. Такое ощущение, что Сосед после развода бросился во все тяжкие. Но я не спрашивала, а вот на разнообразие видов и вариантов, что могут вместе мужчина и женщина делать, познала во всех подробностях. Хотя, очень быстро загул прервался и остались буквально две постоянные партнёрши, видимо чем-то они его зацепили, одна была едва ли не первой после жены и он к ней вернулся, а вторая почти замкнула список похождений. Вот только курс моего постельного воспитания протекал совсем не лекторски, а можно сказать практически, то есть я всё каждый раз переживала сама ощущениями Соседа. К счастью, эти постельные утехи непрерывной феерией пронеслись через меня в течение всего нескольких ночей, вот только вставала я разбитая, словно меня всю ночь цепами на молотильне охаживали. И первые пару дней после этих ночей несколько раз ловила себя на том, что удивляюсь, когда у себя в трусиках этой торчащей штуковины не обнаруживаю. Удивило, но не меня, а Соседа, когда он на третий день меня спросил:

— Мета! Ты ведь все мои ощущения и переживания посмотрела и прочувствовала, и со мной со всеми моими женщинами переспала как мужчина, у тебя не изменилось отношение в девочкам, которые с тобой живут?

— А почему оно должно измениться?

— В смысле ты не стала смотреть на них, как на женщин?

— А я на них разве как на парней смотрю?

— Извини, не очень точно сказал. Я имею ввиду, как мужчина на женщин, в смысле партнёрш…

— Ну, ты и спросил! Как же я могу на них, как на женщин и партнёрш смотреть, если они девушки, как и я? Ты такой смешной иногда…

— М-да… Такого уровня невинной чистоты я даже предположить не мог…

— Чего ты говоришь?

— Нет! Мета! Ты совершенно права! Это я действительно глупость спросил…

Странный он иногда! Как спросит! Интересно, как я могу на девчонок смотреть! Как будто бывают нежности между женщинами… То есть бывают, но это же не то, что между мужчиной и женщиной, а просто дружеские, как подруги, или родственные, мама же меня гладит и ласкает и я с Верочкой нежничаю и обнимашки устраиваем и всем нравится, но от этого же между ножек не мокреет и в животе горячо не становится… Странные они какие-то в своём будущем. Я же иногда разговоры их слышу, вроде всё по-русски говорят, а понять их невозможно! Хотя иногда очень точные слова. Однажды услышала как девчонка на улице кому-то по телефону кричала "Отвянь! Я тебе сказала!" Мне так понравилось! Грубо конечно, но вот точно же! Иногда как прицепится, как банный лист, вот Мишка тот же. Ему сказала "Отстань!", так ведь не отстаёт и снова лезет. А если бы "Отвянь!", вот точно бы не лез больше! То есть это нужно не просто отойти в сторону, это нужно отскочить и быстро увять в уголке тихонечко.

А ещё у них там все с телефонами мобильными ходят. Это же с ума сойти, трубочка меньше папиросной пачки, скруглённая вся и экранчик цветной и картинки показывает. Это ещё Сосед сказал, что у него трубка самая простая, она только телефон и ещё может фотографии или видео делать и музыку играть, а вот в сеть уже не выйдешь, наладонник нужен или смартфон. И слов то у них столько, и всё английские, хотя, это то как раз понятно, Сосед в письме писал, что у них последний секретарь ЦК, который как Сталин, СССР американцам продал, вот везде английский и лезет…

Нет там у них внешне многое очень красиво и удобно, особенно бельё и платья, я насмотрелась, и удивляться уже перестала. У одной девушки дома шкафы полные, она новую обновку всунуть внутрь не может, а как-то стала при Соседе себе платье подбирать, на половине даже бирки-ценники не оборваны. Это она после покупки их так ни разу и не одела, но ведь купила и в шкаф затолкала… Бессмыслица какая-то и так во всём. С Соседом говорила, он со мной во многом соглашался, но сразу сказал, что там таких мало, большинство не думают и бегут, делают то, что им подсовывают. Вот как с платьями, так и с телефонами, Сосед рассказывал, что ему многие знакомые пеняют, что у него телефон старый и кучи функций, которые у них есть, у него нет. А он им пытался объяснить, что не бывает хорошего универсального инструмента, как пятиборец никогда не выиграет заплыв у чемпиона по плаванию. Так и с разными функциями телефона… Поэтому телефон нужен, чтобы по нему звонить, а всё остальное это как бахрома с висюльками на сбруе у коня, для красоты и перед другими покуражиться…

Вот бельё мне действительно очень понравилось, такое красивое и ткани такие на ощупь, скользкие, нежные, а кружева какие! М-м-м-м… И ещё понравились машины. Сосед хоть и говорил, что у него самая обычная средненькая рабочая лошадка, Тойота называется, её в Японии сделали, и он очень хвалит, что ему досталась машина сделанная японцами для себя, ему её знакомый моряк из Йокогамы привёз. Только непривычно, что руль справа и иероглифы в разных местах попадаются. А внутри так уютно, сиденья мягкие-мягкие, она сама снаружи серебристая с коричневым отливом, а внутри горчичная кожа настоящая и всё такое светленькое и панель в темноте синим цветом светится. А когда с ним по трассе ехали, на спидометре стрелка уже сто двадцать километров в час показывает, а в машине только покачивает и музыка играет негромко. Нет, я понимаю, что это ещё и дороги должны быть хорошие…

Вообще, когда Сосед стал память напрягать, когда второе письмо обдумывал и писал, у нас прорыв и случился, я его память увидела, а он мою. Так, что теперь мы с ним иногда даже вроде не разговариваем, я просто чувствую, что это его мысль или желание. Он по этому поводу как-то очень вначале разволновался, а потом посмотрели и вроде ничего страшного не произошло…

Только вот сны эти, он объясняет, что у меня созревание идёт и гормональный фон реализации требует, а так как у меня в голове его мужская память, вот он по теме себе картинки там и выискивает. Ну, не с мужчинами же ему было миловаться… Хотя, Сосед говорит, что в Америке и в Европе таких много, да и у нас уже появляются, так он многие шуточки, над которыми там смеются именно этим мне объяснял, что у них у таких "противный" чуть ли не самое любимое слово… Я спросила Соседа, чего это его Марина мне вдруг приснилась, он смеётся, что мне раньше снились его старые подружки, а Марина из нынешних, вот про них я ещё ничего не видела.

— И сколько у тебя нынешних? — Он помолчал, а потом ответил:

— Всё равно же увидишь, так чего врать то, четыре…

— КОБЕЛЬ!.. — Обозвала его с удовольствием и со спокойной душой завалилась дальше спать. Даже если ещё приснится, всё равно спать нужно, завтра снова по этим буеракам как лосям скакать. И рацию эту проклятущую на себе тащить… И ведь поднимут ни свет, ни заря и как с Соседом не согласиться, что утро добрым не бывает!..

Встали в темноте, собирались почти на ощупь. Комбинезон и ватник провоняли костровым духом, мне это запах нравится, но для леса это не очень хорошо, дедушка говорил, что в лесу пахнуть надо меньше… Но сушить одежду было нужно, так, что делать нечего. В едва наметившихся сумерках проверили место стоянки и буквально через десять минут нас оставили, это Никита с Авдеем ушли на дорогу смотреть. Вернулся быстро и мы перешли пустынную дорогу. Там Авдей остался, наверно следы наши убирал, потом догнал. Я вообще удивляюсь, они носятся вдоль группы туда-сюда без остановки, то один впереди, то другой, то вдруг сбоку выныривает из кустов и снова исчезает. Я то в группе основной второй иду, мне не до того, чтобы по сторонам смотреть, мне бы рацию свою дотащить, у меня наверно из-за того, что она постоянно меня по спине шлёпает скоро спина плоская как стол будет. Как вспомню, какие у Соседа телефоны, в кармане носить можно, ругаться хочется от злости… Впереди мелькает чья-то спина от этого неизменного мелькания голова плывёт и надо время от времени встряхиваться, гипнотизирует, что ли это мелькание…

Наконец форсировали пару ручьёв или речек, поди пойми, сейчас они обмелевшие, но по береговым подмывам и выкинутым наносам плавающего мусора можно судить о том, что уровень воды тут в сезон местами на метр поднимается, если не больше. Но мы перешли по обнажившимся камням и не замочились. Вскарабкались на очередную горочку и я стала разворачивать рацию. Со мной остался только командир, он тоже, оказывается минимальные навыки радиста имеет, но работает очень слабо и медленно, словом, не специалист, вот поэтому меня и выдернули. Довольно ловко накинули на ветку тросик "наклонного луча"[4], подключила всё, но рацию включила только для проверки, до сеанса связи ещё куча времени. Проверка показала, что всё вроде нормально, заряд батарей полный, выставила частоту и выключила. Теперь только ждать вечера, а ведь день только начался. Сидим с командиром в ямке у корней довольно толстой сосны. Говорить не о чём, да и не хочется как-то. Он за всё время меня так ни разу по имени даже не назвал, да, что по имени, даже по званию или фамилии, всё "Радист" да "Радист", главное даже не в женском роде, хотя вроде у этого слова женский род и не предусмотрен. Как у звания "полковник", например, будь ты хоть четырежды женщина, но будешь называться мужским родом звания. Вот "полковничиха" это уже не звание, а наименование жены полковника. Хоть и говорят "радистка", но наш начальник радиокурсов утверждал, что такого слова в русском языке нет, что это безграмотно, а кто я такая, чтобы со специалистом спорить…

По хорошему бы поспала, всё равно делать нечего, а ночью урвать успела часов пять всего, пока то, да сё, вот и проколготились… Да и предыдущую ночь не спали. Вот что за организация, то давай-давай, а то сидим здесь и ждём целый день почти. Но радует, что на место вышли и я скоро свою главную работу сделаю, то есть не зря ноги все эти дни сбивала и этот ящик дурацкий на плечиках своих девичьих пёрла. Даже стоит он, не могу на него без злости смотреть, бандура тяжеленная! Сижу, делаю вид, что такое тупое времяпровождение мне жутко нравится. Этот тоже молчит. Блин! Командир же, дал бы команду и поспали бы по очереди, до вечера ещё часов семь, если не больше, так и будем сидеть, Буку передразнивать… Моя нелюбовь кажется вполне на ещё один местный неподвижный объект перетекает. Ну, что за дурость, ей Богу.

Сидим. Интересно, мне хоть шевелиться можно? Пошевелилась, ишь как зыркает, чуть не прожигает взглядом. Ну, я и сама зыркать умею, не особенно то на меня такие штуки действуют. Желваками заиграл, чуть зубами не скрипит. Он, что совсем идиот? Или правда думает, что я целый день буду неподвижно, как водогрейная колонка на кухне торчать? Вот вся группа нормальные живые ребята и скажут, если что надо и объяснят, если нужно, этот же как хомяк, который мешки защёчные полные набил…

Так мы и просидели целый день, со стороны, словно разругавшиеся вдрызг супруги дулись как мышь на крупу. Я тупо пялилась на открытую панель своей рации, которую уже и раньше люто ненавидела, теперь от этой картинки меня наверно и после смерти тошнить будет. Иногда шевелилась, что вызывало взрыв недовольных гримас на лице старшего лейтенанта, а я в ответ только каменела лицом, всем видом выказывая независимость и волю к свободе и независимости, дескать, я — не статуя и шевелюсь, и буду шевелиться! Уже после обеда, ну, грубо говоря, горячего перекуса, устроенного нам тихонько подошедшим Авдеем, где-то видимо костерок разожгли и чай вскипятили, который хоть немного развлёк и разбавил патоку изнуряющего ожидания, Сосед вдруг выдал:

— Метка! Знаешь, я вот подумал, а может он просто девственник?

— Кто девственница? — я не успела вынырнуть из своих мыслей и не поняла о чём речь вообще…

— Не девственница, а девственник! Ну, лейтенант наш. — До меня туго доходило, что слово "девственница" можно вот так в мужской вариант вывернуть как по звучанию, так и по смыслу. А когда дошло, я наверно стала красной, как помидор…

— Ты с чего это взял?

— Ну, сама подумай, как он себя с тобой ведёт. Да он тебя просто панически боится…

— Скажешь, тоже, боится…

— А как ты ещё непротиворечиво его поведение объяснишь?

— Да, ну… Не может быть! Он же уже взрослый… Ему же лет двадцать пять уже, он же старый!

— Вот напомню я тебе эти слова, когда тебе самой лет сорок хотя бы будет…

— Ну, тебя! Ты, правда думаешь, что он меня боится?

— Думаю… Вот только проверить это можно только наблюдая и со временем. Говорить он с тобой боится, вот и воздвиг такой придуманный барьер, что даже по имени тебя назвать не пытается…

— Он, что, дурак? Можно же просто подойти и спросить…

— Вот ты сказала… Он же тебя боится!!! Вернее не тебя даже, а просто женщину в тебе. С мужчинами ему проще, с ними всё понятно, есть приказы, уставы, звания, а женщины — это стихийное бедствие, которое в этот стройный понятный мирок не вписываются и ломают его самим фактом своего существования…

— Ты к чему это разговор завёл? — Что-то мне не понравилось в нотках прозвучавшего.

— К тому, что на него не злиться нужно, а пожалеть его и простить, как ущербного и слабого…

— Вот уж фиг! Все мужчины заодно!

— Ну, ты ещё заговор всемирный найди…

— Не буду прощать! Гад он!

— Ого! Сколько эмоций из-за несчастного лейтенанта! Нравится что ли?

— Вот ещё!

— Все так говорят…

— Отстань!

— Вот это вместо спасибо! Я её развлекаю, ожидание скрашиваю, а она нас маленьких тапкой! Художника всякий может обидеть! Уйду я от вас!..

— Слушай! Прекрати! Я же сейчас в голос хихикать начну…

— Ладно! Всё молчу!

— Давай лучше кино про лётчиков поющих посмотрим…

Да! Вы правильно поняли, я теперь могу кино смотреть, Сосед вспоминает и я тоже вижу, так здорово! Только не на экране, а словно я среди персонажей не видимая нахожусь. Правда, это не со всеми фильмами получается, только с теми, которые Сосед любил и много раз с удовольствием смотрел. Мне кажется, что я ещё и его эмоции подхватываю. Так, что это у нас наверно самый любимый фильм. Дико, конечно их там всех с погонами видеть, но чего уж…

А эту песню: "Нiчь яка мiсячна…" я частенько напеваю, такая мелодия чудная. Жаль, что она там не целиком, и эпизод, от которого каждый раз ком в горле встаёт и слёзы текут…

Вот так и развлекалась, пока мой цербер истуканом рядом сидел и на часы поглядывал, пока время не подошло. Как мудрецы говорят, всё и всегда рано или поздно заканчивается. Многие вещи хотелось бы поторопить, а другие наоборот растянуть, но увы… Я на сменах уже насиделась, так, что ждать мне не привыкать, только обычно без такого надсмотрщика. И там хоть и без дела, но хоть эфир слушаешь, а он же как живой, даже вроде поёт иногда, не про пойманные музыкальные волны, а про то, что помехи или наводки, всякие свисты и трески иногда в какие-то музыкальные кусочки складываются, а может это просто фантазия со скуки достраивает…

Минут за пять я включила станцию на прогрев. Позывные я наизусть выучила, а текст шифровки у лейтенанта давно готов, на всякий случай приготовила карандаши и листки для приёма. В назначенное время вышла в эфир. Лейтенант держит у моего уха наушник. Почему держит? Потому, что второй сам слушает, а комплект один, вот и слушаем каждый только одним ухом и он вынужден держать у моей головы второй наушник…

Вызывать пришлось три раза, через пять минут каждый раз. Откуда я знаю, в каких условиях тот радист работает, может он вообще там сейчас бой ведёт и отстреливается. Так, что опоздал, значит, были причины. Хотя мы за эти десять минут извелись, больше лейтенант, конечно. Но когда я ответ услышала, чуть не закричала от радости. Подтверждение отправила и стала передавать шифровку. Квитанцию получила, всё, теперь ждать, он там должен расшифровать, прочитать и ответ зашифровать и ответить. Так, что ждём. Основную часть сделали. Только получить ответ. Вообще, такой сеанс не принято проводить. Из-за риска пеленгации радиоперехватом противника в агентурных радиообменах быстрая передача и бежать со всех ног. Но у нас тут всё как-то неправильно. Так, что сижу на попе ровно и не питюкаю! Вот ещё фразочка от Соседа.

Наконец, вышел на связь. Как и думала, передаёт очень медленно, но вот тихо слышно, не сообразила сразу подстройку потребовать, а у него или у меня волна ушла, к счастью не до конца. С нежностью подумала, и поймала ответ Соседа, он же мне свою радиостанцию показывал, про то, какая чёткая индикация горящими цифрами на родной "Брусничке"[5]. Да даже несчастная сто восемнадцатая станция в сто раз мощнее и надёжнее того убожества, на котором работать приходится. Расстояние здесь похоже не маленькое, слышимость на единичку, если не хуже, хорошо, что работает медленно, разбираю все знаки, частью даже не разбираю, а угадываю по едва слышимым отголоскам. Волна продолжает плыть и слышимость всё хуже. А теперь уже и не подстроиться, потому, что неизвестно в какую сторону крутить подстройку, можно вообще с волны слететь, а значит, сеанс прервётся, а во время передачи это запрещено. Всё это надо было делать в начале! Так, что вслушиваюсь и вылавливаю из эфира едва слышные сигналы. Выдернула из рук лейтенанта наушники и натянула на оба уха, он, что идиот не понимает, что слышно еле-еле? Благодаря медленной скорости почти не прервала приём. И чего это он так много передаёт? Потом оказалось, что он не дожидаясь подтверждения сразу повтор гнал! Вот же придурок! Я в конце его на одной интуиции принимала. Как оказалось, полное совпадение обоих текстов.

Ну, это лирика! Отстучала подтверждение и отстучала "СК" вместе с облегчённым выдохом. Представляю, сколько народа наш сеанс слушали и как напрягались при этом, наверняка ведь майор сейчас в затылок радисту у себя сопел… А ещё какой-нибудь немецкий или финский радиоперехватчик… Пока командир с шифроблокнотом с фонариком сидит дешифровку делает, мне по инструкциям даже смотреть с его направлении не стоит, да не сильно и хотелось! Я уже свою рацию сворачиваю. Вот тросик антенны сдёрнула, теперь всё свернуть и в мешочек аккуратно сложить. БАСы вынуть, чтобы не разряжались, вдруг ещё работать придётся… В мешок тоже самой в одиночку толкать, их командирское величество не поможет, занято очень, да мне и не привыкать. От того, что я успешно выполнила всё, что мне требовалось сделать, в душе такая радость, очень не хотелось бы проколоться в этом вопросе и увидеть взгляды ребят, что всё зря, что тащились по лесам, ломались за зря, впустую из-за тебя, из-за твоего неумения… Молодец — я! И ведь не похвалит ни одна зараза!.. А мог ведь, сам слышал, что передачу из ничего вытянула…

Потом командир цокнул белкой, и появились все, кроме Ивана, который наверно остался в дозоре.

— Так! Никита! Как договаривались! Все подтверждения и уточнения пришли! Мы с Иваном выдвигаемся…

— Командир! Авдея возьми! Мне спокойнее будет. А мы побегаем…

— Эх!.. Не люблю!.. Ты уверен?

— Целый день думал! Так правильнее будет…

— Добро! Авдей! Ты со мной! Всё! По коням!..

Лагерем мы не вставали, я своё хозяйство уже упаковала, только на спину эту дуру проклятую взвалить и ослика гружёного изображать. Хотя, теперь её и выкинуть можно, если бы не необходимость на связь с катерниками выходить, чтобы нас с берега забрали. Так, что я вместе с ней ещё очень даже нужны, вернее я не очень, а вот станция нужна. С катерниками можно и в радиотелефоне выйти на связь, вроде там микрофон есть… Вот мысли дурацкие в голову лезут…

Глава 21. 12-14-е октября. Погоня

И мы побежали, вначале, правда бежали, пока ещё сумерки окончательно не упали, круг сделали, и к дороге повернули. У меня шишка направления, как дедушка называет, не очень хорошо работает, но вроде немного не туда идём, дорогу мы переходили ближе, наверно следы путаем, но это не моё дело, это Никита ведёт, он знает. Сейчас впереди Никита, через промежуток я, за мной сразу Иван, он подстраховывает и с тыла защищает. Когда дорогу перешли, я только о бугорок запнувшись поняла, что этот просвет — не поляна, а дорога. Да и под ногами земля была, а не мох уже привычный, сапоги по земле голой совсем по-другому тукают. Потом снова в темноте попетляли, но не сильно, часа через четыре после сеанса уже под какой-то ёлкой в шалашике из её низких ветвей кучкой привалились и я заснула…

Только глаза закрыла, как уже толкают. Чая холодного, но сладкого в кружке в руки сунули и в едва наметившихся сумерках пошли обратно, но скоро свернули и до полного рассвета шли по ручью. Сначала я провалилась правой ногой и черпанула полный сапог ледяной воды, потом как не береглась и в левый зачерпнула, но вода уже не показалась такой холодной, а может просто её попало меньше. Устала, мешок с рацией снова меня стал на поворотах заносить. Но Никита сжалился и по обнажившимся камням ушли в какую-то боковую вымоину, а ещё метров через сто смогли упасть и переобуться и перемотаться в сухие портянки. Во что превратились мои когда-то такие красивые сапожки, я даже рассматривать не стала, чтобы не расстраиваться…

— Потерпи ещё чуть-чуть, девочка! Не много осталось, петлять больше не будем, считай прямо пойдём, а здесь совсем рядом…

Сподобился старшина до объяснений. И мы действительно пошли удивительно легко. Я уж было решила, что это я так в режим втянулась, и у меня второе дыхание открылось. Но просветил Иван, оказывается, Никита нашёл лосиную тропу, которой мы и воспользовались. Иван объяснял, как будто я это могла понять и заметить, что по тропе мамка с маленьким лосёнком видимо на водопой ходить привыкли, что по тропе видно, что совсем малый телёнок часто с неё в сторону отскакивал. И ещё какие-то только лесовикам понятные приметы и следы… А я просто радовалась, что идти удобно и ветки к лицо не хлещут… Ну, почти не хлещут… Потом обошли какой-то густой ольховый подрост и вышли к горушке с камнями и чистым сосняком на склонах. Вот на краю этого ольховника мы и расположились…

Натруженные тело и ноженьки нежились отдыхом. Иван предложил поспать, но едва я устроилась, положив голову на твёрдый бок своей радиостанции, как вдалеке раздался душераздирающий предсмертный крик-визг…

— Зайчатиной решил старшина командира побаловать. Любит он такие сюрпризы делать…

— Так, это что заяц кричал?…

— Ну, да, заяц только перед смертью так кричит. Теперь в округе ни одного зайца не возьмёшь, всех распугал…

Сон ушёл, я снова пыталась понять, как я настолько нелепо оказалась среди всех этих людей, с которыми у меня фактически ничего общего и после возвращения меня быстренько обратно сплавят, тем более, что их собственный радист из госпиталя вернётся. И если честно, то надо понимать, что я для них обуза, как гиря на ногах. Без меня, наверно они бы раза в два быстрее двигались. Да и в дозоры меня не ставят, потому, что толку от меня в них никакого, а это лишняя нагрузка и усталость для всех остальных…

Вскоре бесшумно появился Никита с улыбкой на лице и уже ободранной заячьей тушкой в руке.

— Вот, супчик принёс…

— А шуметь то зачем было?

— Ну, извини! Ваня, случайно вышло.

— Ты, его в силки взял?

— Да. Нет! Говорю, случайно, да и силки бы поставить не успел. Выхожу на берег, а он молодой, видать, глупый, там ручей журчит, вот он и не услышал меня, нож кинул, да он дёрнуться успел, вот и закричал… Я требуху, как ты учил выкидывать не стал, тоже сварим…

— Сам добыл, тебе и готовить…

— Вот где справедливость!?…

Притворно сокрушаясь и куражась старшина быстро смотался за водой, и вернулся уже с полным котелком, у нас есть общий литров на пять и второй чуть меньше. В воде плавают три уже почищенные картофелины и две луковицы…

К вечеру началось священнодействие. Вы видели как мужчины, которые это любят, занимаются готовкой еды? На листьях лопуха разложены куски нарезанной зайчатины, картошка и лук уже покрошены в котелок, туда же отправляется мясо, макароны, лаврушка…

Но добил меня расстеленный на земле чистый носовой платок, на который положен пистолет и обушком ножа на пистолетной ручке давятся горошины чёрного перца, которые бережно сметаются на платок и с него уже стряхиваются в почти готовый суп. Вы бы ещё обычно насупленное, а сейчас какое-то детское лицо старшины в это время видели. Иван где-то неподалёку бдит, а я этот спектакль наблюдаю и наслаждаюсь. Запахи идут, закачаешься…

К ночи пришли Авдей с командиром. Поздний обед был из разогретой каши с мясом, а заячий суп шёл следом, как деликатес. Вообще, правда очень вкусно вышло, суп с дымком, острый и густой. Все явно расслабились и отдыхали перед заключительным рывком. Дело уже почти сделано, осталось чуть, потерь нет, все живы и здоровы, чем не повод для радости? В конце ужина старшина меня вообще поразил, у него оказалась заныканная откуда-то шоколадка, которую мне и вручили прилюдно, а я её выложила на общий стол и её разломали на пять частей, с которыми мы и пили крепкий чай с какими-то травками…

Ночь так и провели во временном лагере, а утром спокойно тронулись в путь. Первые километры шли по лесу, потом вышли на какую-то заброшенную дорогу, которая временами ныряла в болота, но в некоторых местах в болотах были видны остатки гатей, может это зимник такой, не знаю. Но по дороге идти гораздо приятнее, чем по заросшему лесу. Впрочем, с дороги ушли всего километров через десять, чтобы снова тропить путь по болотам, холмам и долинкам, и всё заросшее в основном елью и берёзой, подлесок ольховый и вербный. И если при взгляде сверху весь этот лес наверно выглядит сплошным однородным массивом, пусть сейчас и облетевшим почти полностью, то в наземной реальности разные участки очень сильно отличаются. Буквально на протяжении одного километра пути можно форсировать кочковатое моховое болото заросшее мелкими ёлочками, с их уже засохшими и частью поваленными более крупными товарками, хилыми искривлёнными от тяжёлых условий берёзками толщиной редко больше семи-восьми сантиметров, а под толстенным слоем мха и сплетённых корней пружинит явно вода и глубина там под мхом может быть любая, но ноги почти не проваливаются глубже мха и вода выступает только если встать на одном месте неподвижно и через несколько минут есть шанс погрузиться по пояс и если не выдержит это ковёр, то и провалиться в глубину, и уже не вылезешь никогда. Но мы не стоим, а чешем без остановок. На одном таком болоте неподалёку увидели также форсирующего болотный язык матёрого сохатого, который словно пароход таранил своей широкой грудью кочки на своём пути высоко вскидывая проваливающиеся ноги. По донёсшимся почти одновременным вздохам, поняла, что охотничья часть души каждого горько посетовала об упущенной возможности завалить такой роскошный трофей. А я на это почти ехидно подумала, что у такого старикана мясо наверно такое, что его только на котлеты через мясорубку крутить и ещё замучаешься жилы из ножа выковыривать, да свиным салом постный вкус котлет сглаживать… Ещё один штрих, к тому, насколько мы разные, наверняка, ни одному из парней мысль про котлеты и жёсткое мясо в голову не пришла, им важнее как суметь его завалить, ну, может, ещё как такую тушу из этих болот вытаскивать…

Но я не закончила описание условного километра. Из болота можно вылезти на гряду или отдельный взгорок, на котором на твёрдой почве с радостью разрослись матёрые ели и берёзы, старательно отвоёвывающие друг у друга каждый кусочек свободного пространства на хорошей земле, да и подлесок местами как в джунглях, так, что хоть и радует надёжная опора под ногами, но продираться сквозь сплошные ветви не сахар. А потом вдруг полянка, поросшая сейчас уже полегшей высокой травой, а на краях, словно оберегая просвет от леса заросли дикой малины и весь в пуху уже отцветший Иван-Чай с головками своих стеблей выше головы. Почему такие прогалы не зарастают я не понимаю, наверно этому есть объяснения, но не до того, мы пересекаем прогал, и снова скрываемся в лесу. И снова лес на взгорке, и снова болото, ручей, то прячущийся между корнями совсем, то разливающийся болотистым озерком. Или вдруг заросшая диким подлеском старая вырубка, коварная бросающимися неожиданно под ноги невидимыми в кустарнике и траве пнями.

Вот примерно так километр за километром. Я как-то привыкла к более стабильным что ли лесам. Где ельник, так ельник, стоят одна к другой и под ними даже в солнечный день сумерки и земля под шатрами лап чёрная от перепревших иголок и ни пятнышка травы. А берёзовая роща светлая и открытая, с травой, рябинками и осинами, вся словно просвеченная и праздничная. Сосняки, особенно на песчаных косогорах это вообще особое состояние, стволы золотые на солнце, ветерок свободно носится, земля укрыта пружинящим слоем иголок, травы мало и даже та, что есть хлипкая… И один лес в другой переходит постепенно и каждый тянется, а не как тут всё перемешано и болота в чересполосицу. Такое ощущение, что в местных условиях вынужденная выживать природа делает это с каким-то особенным остервенением и даже озлоблением…

Всё так же стоит эта удивительная осенняя тишина, только вверху в кронах ветер иногда налетает… Вдруг Никита руку поднял и так и застыл на одной ноге. Я тоже встала, уже научилась на поднятую с кулаком руку замирать. Я ничего не услышала, а вот старшина метнулся к командиру, пробегая мимо Авдея что-то буркнул и они о чём-то переговорили на ходу, потом Никита снова встал впереди и мы значительно взвинтили темп. Где-то через час уже и я услышала вдалеке лай, но, судя по тембру, это какая-то небольшая собачка, и чего все так задёргались. Вскоре сделали привал и Иван объяснил, что Никита пошёл сюрприз для собачки готовить, пока там собака есть, шансов оторваться у нас почти нет. На моё возражение, что собачка то маленькая, не страшно… Он скривился, сказав, что местные крупных собак и не держат, у них на зверя натасканы малявки, едва до колена, но лёгкие на ногу и по следу хорошо идут, и так смачно с досады сплюнул, что стало понятно, как ему хочется выругаться…

Старшина вернулся, и мы снова пошли куда-то. Через буквально минут тридцать тишину разорвал не прекращающийся истошный визг с явно собачьим поскуливанием, который через минуту словно захлебнулся.

— Прирезал хозяин свою сучку, а вот теперь попробуем оторваться… Но если охотник хороший, то за свою собаку он нас из под земли выкопает… — Процедил старшина…

И тут началось! Я думала, что меня невозможно уже удивить, что я уже набегалась по этим лесам на три жизни вперёд, но оказалось, что я могу ночь без сна и не просто идти, а идти быстро на ощупь, и не падать, а вполне осознанно переступать ножками.

Даже с моим куцым чувством направления, мы носились какими-то невообразимыми петлями. Мы шли по речкам, потом вдруг срезали её петлю и шли по ней же обратно, чтобы снова выйти на берег и опять куда-то идти. Никаких врагов я не видела, но по парням понимала, что они не просто рядом, а буквально уже дышат нам в затылок…

На одном из привалов услышала, как парни обменивались мнениями:

— Никита! Они нас пытаются к дороге прижать и к берегу не пустить…

— Вот уж не думал, что в этом треугольнике дорог на Видлицу и Питкяранту, как в ловушке окажемся…

— Единственный шанс — это на север прорываться, там среди озёр ты сам говорил, каждую тропку знаешь…

— Выпасут нас у дороги, да и перекрыли её до самого Ведлозера, а по его берегам хутора натыканы, не пройдёшь…

— Я думаю, что единственный шанс проскочить через дорогу у нас там, рядом с Лаваярви, но туда нам километров двадцать…

— Если чуть вернёмся, и по тому плёсу рванём по прямой, то вполне можем километров пять выиграть… Не ждут они, что мы прямо пойдём. А ещё, будут на берегу ловить, ведь по направлению это почти к озеру…

— Надо сдюжить! Бойцы!..

Я уже дважды роняла сбитую с головы буденовку, и теперь она была надета с опущенными клапанами, которые болтались по бокам, как уши у слона. Волосы налипли на лоб, и даже подумать страшно, какой колтун у меня на голове. Если раньше, до сегодняшнего дня, я держалась и помнила папкины наставления, что в пути пить нельзя, только в самом конце. То теперь пить уже была просто вынуждена, но всё-таки старалась себя сдерживать и по примеру других на привалах один глоток, а сначала прополоскать рот и сплюнуть, как бы не хотелось проглотить.

Не, знаю, где и что такое эта Лаваярви, но путь до неё я запомнила урывками. В какой-то момент пришла в себя и обнаружила, что мою рацию тащит сзади Иван.

— А, ну, отдай! Как ты посмел?!

— Отдам… Ты сама как?… Очухалась?…

— Вроде. Давай рацию…

Кирпичная квадратина снова упала на мою спину, но благодаря Ивану я правда сумела в себя прийти. Видимо он меня разгрузил, когда я реально начала ногами заплетать… День уже двигался к исходу, мы уже больше суток носимся как лоси по этим буеракам…

— Далеко нам ещё?

— Километра два… Может чуть больше… Потерпи… Привал сделаем… Пока командир со старшиной… Проведают сходят… Со следа вроде стряхнули… Давно не слышно…

Лаваярви оказалось озером, и мы по заросшему прибрежному мелководью в начинающихся сумерках подошли к дороге, а потом и перешли по старому заросшему коллектору для сброса талой воды. Вскоре вышли на берег, который стал суше и повышаться. И не смотря на начинающуюся ночь мы довольно живенько порысили вперёд. Через ещё пару километров встали на ночлег…

Наутро встали, от погони мы, похоже, оторвались и сейчас наше племя решает, как нам дальше быть.

— Раз уж мы вырвались, то пытаться выбраться на берег южнее Салми глупо. Уверен, нас там так плотно пасут, что до берега не дойдём. Командир! Мы уже почти вышли в мои родные места, пройдём севернее за Койринойю, а там на юг. Придётся пару дорог перейти и железку, но выйдем в шхерах на берег. Тут только нужно будет катер вызвать, и чтобы он не заблудился, тут в шхерах это очень просто, тут местный нужен, кто каждый камень здесь на мысах знает. А где они такого найдут, даже не знаю…

— Да! Ситуация… Какие ещё мысли?

— Вариант идти большой дугой на восток и обходить Ведлозеро, чтобы потом выйти южнее Видлиц, это на круг за сотню километров выйдет, а главное, что опять на тот же берег выходим…

— И ещё нужно учитывать, что нам пакет надо быстрее доставить. Хоть известно, насколько там срочная информация?

— Как я понял, там очень срочного нет, но вот важность неописуемая…

— Так, что донести надо! Но гнать нас никто не гонит…

— А жрать ты что будешь?

— Ну, я же не зимовать предлагаю…

— Никита! А там в шхерах нет какого-нибудь заметного ориентира, чтобы нас точно смогли найти?

— Командир! Сами шхеры не такие уж запутанные, если их план знать. Но там такая куча островов разного размера, а ещё скал и камней всяких, над и под водой, что ещё не везде пройдёшь, а по берегам почти всё одинаково, скалы, да сосны с ёлками. Да и остров, если у берега, не сразу поймёшь, что остров, в не мыс, вот и считай уже сбился и не привязаться на месте… А им ещё и ночью искать, мы костёр разведём, да хоть три и квадратом, но идти придётся на ощупь, курс промерять вручную, а сколько это времени? Им ведь даже прожектор будет не включить…

В общем, так и пережёвывали завтрак и одновременно действительно жуя приготовленную кашу с тушёнкой… И тут Сосед буквально заорал мне в голове, и когда я поняла о чём он, то решила высказаться:

— Товарищи военные! А почему вы к катеру так привязались?

— А как ещё ты предлагаешь нам на южный берег Ладоги попасть? Полян тут нет, болота сплошные, самолёт не сядет, вернее не взлетит… — Со злым ехидством озвучил старшина то, что думали, похоже, все остальные…

— Я конечно девушка и не такая умная. Вот только я думаю, что если нет полян, то есть достаточно озёр, а на Балтийском флоте, на вооружении стоят летающие лодки-гидросамолёты, они могут на любое озеро сесть. У них марка МБР-пять, если мне склероз не изменяет… Озеро достаточно большое ведь найдём? — И наступила тишина… Я сидела молчала, опустила глаза, но никто не отвечал и я не выдержала:

— Дальности ему точно хватит… На озере волны, как в Ладоге точно не будет… Пять человек наверняка взять сможет… Мы на берегу квадратом костры разожжём, чтобы ему с высоты видно хорошо было… — Замолчала, меня уже трясти начало, чего они молчат все… Не выдержала, подняла глаза. Четыре пары глаз молча смотрели на меня, так наверно рабочие на митингах на Ильича смотрели. — Вы чего?…

— Слушай! Командир! Я думаю, что есть повод дать зарок, как у меня дочка родится Метой назову! Ты понимаешь, что она нам сказала?! — Озвучил наконец Авдей, а лейтенант явно с напряжением ответил:

— Старшина! К какому озеру нам лучше выйти и где подходы к берегу лучше и для нас и для самолёта? Прикинь по времени подхода. Сейчас составлю шифровку и свяжемся, у нас через сорок три минуты резервное время выхода на связь, ты мне уже все расклады дать должен! Сергей Николаевич всё одно с моряками по катеру договаривается, думаю, сможет и с этим БэРээМом договориться. В любом случае к вечеру ответ будет… — Конечно, поправлять ошибку командира назвавшего МБР — "Амбарчик" другими буквами никто не стал, да, наверно, кроме меня и не заметил никто.

— А сделали нас флотские!..

— Сделали, Авдей, сделали! Командир! Озеро Сюскюярви, к ночи дойдём. Тут и рядом есть, но боюсь, на берегах костры жечь, лучше подальше отойти, очень уж зло в нас вцепились…

— Вот же, названия тут у вас, Василич, Сиськи Ярки, и не стыдно… — Блажил Иван. Народ был обрадован, да что обрадован, просто счастлив, появился реальный шанс, если не сегодня ночью, так завтра уже быть дома…

Глава 22. 15–16 октября. Засада

За время до сеанса я успела раскинуть антенну и приготовить рацию к сеансу. Командир уточнял подробности. Из того, что Никита указал как самый удобный южный берег озера, где он достаточно сухой и горушки там же, в запросе сразу указывать заход с севера, а костры на берегу. В результате, всё успели, радиосеанс на хорошем настроении отработала как по маслу, до чего же приятно работать со стационарным узлом, да и радист отличный, работали на максимальной скорости, почти без пауз дал подтверждение, и я вышла из эфира. Мы быстро сворачиваемся. На вечернем сеансе только подтвердить, нам фактически даже в эфир почти выходить не нужно, квитанцию дам и всё, то есть, нет опасности пеленгации.

Во время сборов до Ивана дошло, то, что мне Сосед уже озвучил, что мы могли сразу при сборе группы в ту же ночь улететь с озера, как там его, Мульяна, где мы зайчатину лопали. Сразу после первого радиосеанса перенастроила волну и отработала бы с узлом разведотдела. А вечером перед вылетом самолёта просто бы сигнал-подтверждение дали и все уже были дома. Да, это явно ляп разработчиков операции, могли бы такую возможность изначально заложить.

Но такая мелочь не особенно расстроила, все на эмоциональном подъёме, даже солнышко выглянувшее вроде пригреть попыталось и рация не такая ненавистная вроде даже легче на спине лежит. Мы шли в привычном порядке, снова обходили какие-то препятствия, другие форсировали, я прикидывала время, успеет ли майор пробиться к лётчикам и все вопросы согласовать на сегодняшний вылет…

Что произошло, я осознавала уже потом, мы как раз вышли на какую-то заросшую вырубку или прогалину, когда страшной силы удар бросил меня вперёд. Я как в замедленном кино видела, как к моему лицу приближается ствол небольшой осинки и я даже вроде успеваю рассмотреть даже мелкие трещинки и полоски на коре, как он пролетает мимо буквально в нескольких сантиметрах и это не ствол ко мне летел, а я мимо него. Потом приближается прибитая осенняя трава, небо и земля начинают мелькать вокруг с огромной скоростью. В себя я пришла от боли в шее, которая неудобно выгнутая затекла и болит, меня сверху что-то придавило и не даёт пошевелиться. Я попыталась осмотреться, но в темноте этого не сделать… Темнота… Невозможность пошевелиться и полная неизвестность… Уже почти начавшуюся панику резко оборвал Сосед: "А, ну, тихо! Будем разбираться! Пальцы чувствуешь?!". Я стала соображать, какие пальцы он имел ввиду и вдруг поняла, что руки и ноги чувствую и вроде даже могу ими пошевелить. Я не могу только вывернуться из-под придавившего меня, а вот барахтаться могу. И в этот момент, вдруг в темноту перед глазами ворвался свет, оказывается, и темноты никакой нет, это будёновка мне на глаза съехала…

Оказалось, что нет и тишины, вокруг грохочет, бухает, словно со страшным треском рвётся какая-то большая тряпка — это рычит пулемёт, и ему громкими гавками отвечают винтовки. А вот совсем не страшно рыкнул автомат, я ведь помню этот звук, я стреляла также. Господи! Это же в нас стреляют!!! И следующие мгновения я посвятила попыткам залезть под комбинезон и достать из кобуры наган. Достать не смогла, но левой рукой смогла дотянуться до кобуры и расстегнуть тугую латунную застёжку, дальше даже клапан приоткрыть не получилось…

Звуки вокруг вроде уменьшились и какофония превратилась в отдельные выстрелы, когда меня грубо выдернули, уже возносясь куда-то вверх, я успели увидеть, что меня не придавило, а скорее заклинило под давно поваленным берёзовым стволом, куда в ямку меня и законопатило тем жутким ударом… Кто-то, сопя, перехватил и тащил меня как-то очень обидно за шкирку, как нашкодившего кота, но я сумела достать из кобуры наган, но не вытащила. Потом я куда-то обрушилась и оказалась сидящей со своей дурацкой рацией под спиной, в левой руке зажат наган, а напротив Авдей, с оскаленными зубами застывшей маски на лице, который меня трясёт и ощупывает всю и выдыхает табачным шёпотом:

— Ты как? Целая? Головой мотни! — Я вроде кивнула или попыталась. — Слушай быстро! Времени нет!.. Ивана убили… Командир ранен… В засаду мы попали… Вещи все здесь… Командира спаси! Очень тебя прошу! К нашим надо пакет донести, он у лейтенанта в планшете! ЭТО ГЛАВНОЕ! Не получится, сожги или взорви! — В руку тяжело вкатилась ребристая прохлада лимонки. — Никита на скале, прижал всех, но к ним подмога придёт, уводить будем. Сиди тихо! Хорошая ты девка! Смогу… Вернусь!.. — и вдруг сильно поцеловал меня в губы. Зубы стукнули, во рту почувствовала солёный вкус крови, щёку кольнула небритая борода… — Держись! Землячка…

Он быстро выдернул что-то из своего мешка, заталкивая себе за расстёгнутый ворот, оглянулся, махнул рукой и словно ввинтился в задрожавшие кусты, только грязные подошвы сапог мелькнули…

Где то далеко эхом метались хлопки выстрелов. Я полусидела на склоне ямы под большим выворотнем, прикрытой корнями и заросшими кустами. В руках у меня на коленях вынутый наган, в другой тяжёлая зелёная лимонка. Первым делом вывернулась из лямок своего мешка, повернулась и увидела лежащего рядом лейтенанта. По стекающей из угла рта крови, заострившимся чертам лица и неровному дыханию стало ясно, что всё очень плохо и я уже ничем, кроме его спасения не занималась…

Вернее, этим занимался Сосед, который сразу отстранил меня от управления телом и действовал сам. Некоторые его движения натыкались на то, что он явно ждал, что сил у него гораздо больше, но тело не его и сил столько, сколько есть. За эти нервные рывки приноравливания к новому телу едва не заплатили сорванным ногтем, но к счастью, он только обломился у края, но боль привела в порядок нас обоих. Дальше у нас получилось как-то действовать вместе, не спрашивайте, как, но мы стали словно одним целым и не нужно было мне сознательно отстраняться, а ему брать меня под контроль. Первым делом мы стали раздевать лейтенанта. Ворочать его большое и тяжёлое для нас тело в узкой ямке неудобно, и я моргнуть не успела, как уже резала его одежду, но как-то разумно, если можно так сказать. На груди рваная и вся в крови нижняя рубаха слева хлюпала и шипела пузырясь, когда грудь дёргалась вдохами. Мы быстро накрыли двумя подушками ИПП всю область ранения и попытались забинтовать вокруг груди, но бросили, прижав получившийся тампон стянутыми краями разрезанной гимнастёрки. Ощупанное тело вроде больше нигде повреждений не имеет.

— Мета! Красавица! Сейчас быстро, надо найти трубку и сделать ему дренаж, иначе нарастающий пневмоторакс его убьёт, у нас минут двадцать, я пока окклюзионную повязку сделал.

— Какую?

— Герметичную, чтобы воздух туда больше не попадал…

И мы начали выворачивать все вещи из мешков, и чтобы не затоптать, вываливали на развёрнутую чуть в стороне плащ-палатку оказавшуюся сверху в первом мешке. Ничего вроде трубки, да и откуда?

— Так! Стоп! В рации же используются кембрики?

Пока я соображала, мои руки уже выворачивали мою ненавистную рацию на песок. Дилеммы, можно ли курочить станцию не возникло, потому, что тот страшный удар оказался двумя попаданиями пуль и рация своим массивом удержала пули, а вот их кинетическая энергия зашвырнула меня под ту поваленную берёзу. Наконец я сообразила, какую трубку имел ввиду сосед, действительно от корпуса к телеграфному ключу оба провода шли в белом кембрике. Диковато было смотреть, как безжалостно ножом отрезаются провода, но два кембрика миллиметров четырёх в диаметре и длиной сантиметров по тридцать добыть удалось.

— Так, теперь бы троакар, только где же его здесь… А! Шомпол! Точно видел! — И я полезла, по команде Соседа, рыться в вываленных вещах. Кто из ребят и зачем таскал в мешке винтовочный шомпол, не знаю, но он нам пришёлся кстати. Вообще, со стороны наверно моя возня очень напоминала метания сказочной Бабы Яги, которая готовит какое-то заковыристое волшебное зелье.

Вдруг, обнаружив стеклянную баночку-флакон граммов на сто пятьдесят с тугой толстой пробкой, в которой старшина хранил соль, Сосед буквально взвыл:

— Вот уж повезло! Не надо будет в рот дрянь сосать! Так! Соль нам ещё может пригодится…

Он аккуратно высыпал соль на уголок плащ-палатки, а сам стал ковырять пробку, проталкивая конец шомпола с резьбой сквозь пробку. Но одной дырки ему показалось мало и он стал кончиком ножа рядом ковырять вторую, с чем тоже сумел справиться…

— Эх, срастить бы трубки, но боюсь не судьба… И за паршивый Кохер или Бильрот пол-царства в рассрочку!..

— Чего?…

— Да, зажим, говорю, самый паршивый, любой бы сейчас, или хотя бы пинцет… Ну, ладно! Готова?

— К чему?

— Героизменные поступки делать… Шучу! Поехали…

Я с трудом, кое-как взгромоздила плечи лейтенанта на подсунутый под него ящик рации. Ещё один ИПП был вскрыт и на командирском планшете разрезаны лейтенантским ножом до середины обе ватно-марлевые подушки, но так, чтобы не перерезать бинт. Клеёнка ИПП аккуратно развёрнута и тоже приготовлена. В двух фляжках оказалась водка, в двух вода. Сосед бубнил, что просто удача, что водка, а не спирт, его пришлось бы разводить, а насколько не понятно… Он вообще много бубнил, и половины я не понимала и не лезла лишний раз.

Тем временем он, вставив оторванный проводок в сложенный петлёй кембрик продел проводок в дырку пробки и засунул трубку в пробку, потом так же и вторую, подёргал и порадовался, что дырки узкие и кембрик закусили. Вставил в одну трубку со стороны узкой части пробки шомпол на всю длину, повертел в руках, протянул немного по пробке, чтобы трубка торчала из пробки длиннее. Налил во флакон воды до половины. Оторвал кусок бинта, полил на него водки и обработал руки, а потом и торчащий конец шомпола с кембриком. Я присела, ровно подышала и… перекрестилась… Я так оторопела, что дальше не сразу сообразила, что Сосед делает. А он уже развернул сколотую английской булавкой гимнастёрку, и срезал нательную рубаху.

Рана выглядела премерзостно, но Сосед полез пальцем внутрь и удовлетворённо хмыкнул. Выколупнул кусочки, наверно рёбер, лейтенант на эту возню сквозь беспамятство застонал, а Сосед уже протирал кожу вокруг смоченным водкой бинтом. Потом словно прицелившись, тихонько направил шомполом ввёл конец кембрика в пузырящуюся дырку в груди. Выдернул придерживая кембрик шомпол и быстро укрыл рану подушками, надевая разрез на трубку, сначала снизу, вторую сверху, потом проложил трубку вниз, прикрыл клеёнкой и стал вкруговую бинтовать грудь закрепляя повязку. Едва это сделал, быстро закрыл флакон пробкой с трубками, длинный конец трубки опустился к самому дну, взял губами свободный конец второй трубки и стал сосать. Вода во флаконе забулькала и сразу окрасилась розовым, а скоро стала ярко красной. Бульки становились меньше, а конвульсии груди лейтенанта пытавшегося вздохнуть, перешли в хоть и поверхностное но ритмичное дыхание…

Отдышавшись, всё-таки высасывать так долго, это нагрузка и губы почти свело в конце. Я сложила трубку кембрика у выхода из-под повязки пополам и, прижав, завязала проводком. Потом вылила кровавую воду себе под ноги, сполоснула и налила новую, подумав вылила половину и долила водкой. После чего вставила пробку на место, а сама потянувшись срезала ножом веточку над головой. Отломила от неё кусочек и заточила немного с одной стороны. Оказалось, это пробка для второй трубки. Но не стала пока развязывать проволочку, а тихонечко проталкивая концом шомпола продела кусок ещё одного бинта под повязку и обернула бинт вокруг шеи и завязала бантиком. А ещё говорят, что врачи бантиком бинты не завязывают!..

Вот после этого, снова взяла конец трубочки губами и развязала стоженный пережатый кембрик, что бы ещё раз попробовать отсосать воздух. Вода булькнула пару раз и частично поднялась по трубочке…

— Ну, вот, теперь есть шанс, что будет жить… По-хорошему его бы сейчас в госпиталь и на операционный стол, но где ж его здесь взять… Так, что сделали в полевых условиях даже больше, чем могли. И очень подозреваю, что шомпол в качестве троакара до нас никто использовать не додумывался…

Тут пришлось замереть, и даже непроизвольно пригнулась, почти накрыв собой лейтенанта, потому, что совсем неподалёку послышались шаги и временами голоса. На наше счастье, они прошли мимо, и это не было прочёсыванием. Пролежала неподвижно после того, как последние звуки затихли ещё не меньше получаса. Хоть снаружи для всех я замерла, внутри мы обсуждали с Соседом, что нам теперь делать:

— Ну, а что тут сделаешь? Летёху шевелить сегодня точно нельзя. Вообще, было бы идеально, если бы он сегодня к ночи или завтра в себя пришёл, это было бы самым лучшим прогностическим признаком…

— Каким признаком?

— В смысле прогноз бы стал гораздо лучше, значит проблемы с дыханием организм компенсировал и пошёл по пути к выздоровлению… Так, что сидим на попе ровно. Рации у нас считай нет. На связь выйти не можем, да и шифроблокнотом только лейтенант пользоваться может. То есть связи у нас нет и эвакуацию мы заказать не можем. Если парни или хоть один вернутся, будет вообще сказка. Есть очень маленький шанс, что майор рискнёт и отправит лётчиков на озеро этой или следующей ночью. Вот только не верю я, что мы с тобой сумеем его найти и ещё и правильно костры развести. А потом ещё уговорить летунов идти с тобой выносить раненого командира, которого ещё в темноте найти надо будет. То есть в лучшем случае удастся отправить пакет и не более. Оставлять раненого нельзя. Если тебе это не велит комсомольская совесть, то я как врач несу ответственность за своего пациента, поэтому не обсуждается. В свете этого, я бы в строну озера при таких призрачных шансах даже не дёргался, тем более, что нельзя сбрасывать со счёта наших финских друзей… Если мужикам удалось не только увести погоню, но и в живых остаться, и они или он выйдут на нас до самолёта, то наши шансы не просто вырастают, они улетают в небеса! С кем-нибудь дотащить командира до озера уже реальность! Так, что нам с тобой только молиться, чтобы так случилось…

— Думаешь, есть шанс?…

— Честно?

— А чего врать то?

— Думаю, нет! Не понравился мне настрой Авдея! Он умирать пошёл…

— А Никита?

— Да какая разница? Они оба думают одинаково! Они на тебя командира спихнули, а теперь им за Ивана отомстить надо! Друга убили! Понимаешь?

— Понимаю…

Я сидела и молча переваривала сказанное. Сосед взрослее и опытнее, против этого ничего не скажешь. Все его аргументы, как бы я не хотела, опровергнуть не получается. Значит, как он сказал: "Сидим на попе ровно"… Только бы лейтенант в себя пришёл. Хоть и не питаю я к нему никаких тёплых чувств, но сейчас он раненый и беспомощный, а главное, очень не хочется, чтобы ребята, которые скорее всего жизни свои положили от нас погоню уводя, погибли напрасно. Авдей меня землячкой назвал, признал, стало быть, может и правда, наши предки когда-то рядом жили, не зря же у меня фамилия сибирская…

А сейчас надо с вещами разобраться… Из моего… рацию надо утопить, нельзя её на виду оставлять. Можно и закопать, но чем копать… Оружие наверно надо оставить, да и его у меня только наган и пистолет, не велика ноша. Вещи… Надо подумать… Теперь с остальным. Еда главное, потому, что вдруг голод накатил, и я кое-как вскрыла здоровенным ножом одну банку с рыбой в томате, чудом не порезалась, и как её парни так ловко одним движением открывали… Очень похоже на бычков в соусе, мама иногда дома нам делала с картошечкой молодой рассыпчатой и укропчиком посыпанной… Вкуснятина! Но сейчас слопала выковыривая ложкой, стараясь тихонечко и не стукнуть о стенки, лес шума не любит, запила остатками воды, на помыть руки уже не осталось, вот ещё этот вопрос надо решать… Но, пока решила дальше разбираться с хозяйством…

Из еды есть сухари, четыре банки тушёнки в солидоле завёрнутые в бумагу и ещё одна рыбная, я думаю. Есть мешочек с пшеном, мешочек с гречей, соль частью просыпалась, но остальное я аккуратно собрала и даже кинула через левое плечо щепотку, чтобы скандала не было, ведь часть на землю просыпалась. Ещё три луковицы и пачка галет граммов на двести, немного подмокшая. Пакет с чаем, сахар кусковой пять кусков, пакет с сухофруктами граммов пятьдесят. Всю еду сложила отдельно.

Патронов куча и разных, мои для нагана и для второго пистолета у меня, но их всего горстка. Гранат четыре штуки, как ими пользоваться я не знаю, кроме ещё одной лимонки, её знает, как взрывать Сосед. Ещё куча непонятных вещей, но мне совершенно не нужных. В каждом мешке есть гражданка, это хорошо, может удастся использовать, только с верхней одеждой сложно, но вроде в ватниках сейчас с деревнях ходят. Главное, штаны, рубаха, свитер и картуз. Без шапки на голове только босяки опустившиеся ходить могут, здесь не город, шляпа не пойдёт, а вот кепка самое то. Тем более, всё по размеру, своя одежда, это видно и важно. Автомат командирский не потащу, здоровенный и тяжёлый! Всё равно стрелять из него не смогу толком, у него ещё и ТТ его останется. Так, гранаты, кроме лимонок на выброс, патроны тоже, оставить штук двадцать для пистолета. Остальное непонятное туда же. Гражданку из командирского мешка посмотрела, что есть и затолкала обратно. Нож только один и тот здоровенный, острый зараза и в руке держать неудобно. Но выбирать не из чего…

Мои вещи — гражданка и бельё, да и всё собственно. Хорошо бы две плащ-палатки оставить, очень нужная и удобная в лесу вещь. Большие котелки нам не нужны, хватит одного маленького, пара кружек… Одной хватит, не баре чай, а лейтенанту ещё в себя прийти нужно, а мне это всё на себе тащить. Ремни и верёвки разные надо брать, портянки чистые запасные — обязательно. Вон ещё и карта есть… Так и где же мы находимся? Только я то откуда знаю? Во Сосед зашевелился и карту разглядывает…

— Мы где-то здесь, я думаю… — пальцем в зелёное тычет. Вот озеро, про которое говорили, Сиси Ярки которое, мы до него не дошли, а шли отсюда примерно. Тут две дороги, одна неподалёку, но нам там показываться смертельно вредно. А до своих, как ребята и говорили добраться не просто трудно, считай невозможно… Да…

— Но нам ведь нужно доставить документы, или что там в пакете…

— Открывать не советую…

— Да, я и не собиралась…

— Вот и не нужно, везём как есть. Шифроблокнот надо сжечь. Из бумаг ничего оставлять не нужно, документы ведь всё равно у Митрича все остались…

— Да. Он мои забрал…

— Вот и других тоже… Нам бы, по-хорошему, хоть два дня пересидеть, не высовываясь, пока поиски схлынут. А потом начинать выбираться… Но еды у нас кот наплакал… Крупу, конечно можно и так жевать, хотя лучше сварить, вот только костёр палить не стоит. Дым далеко пахнет, а огонь виден. Так, что кушать в сухомятку. Сахар оставь для раненого, можно в воде разводить и пить давать, ему сейчас тяжёлого ничего нельзя. Как темнеть начнёт, нужно вылезти и вокруг осмотреться, может и рацию найдём где поблизости утопить. А главное, на ночь нужно лапника наломать, чтобы не на земле лежать…

Вещи все я рассортировала. Отдельно в стеклянную фляжку, с которой сняла чехол налила водку. Почему Сосед на этом настоял? А Бог его ведает, надо перелить и перелила, почти ничего мимо не пролила. Остатки оставила в металлической. Ещё две металлические приготовила под воду. Всего у меня вышло два полных мешка, то есть они сейчас не полные, одеялами накрыла лейтенанта, и плащ-палатки обе не убирала. Погрызла найденную по краям моей ямки уже давно перезревшую чернику и кислую в тени бруснику, только желудок раздразнила и пить очень захотелось. Еле дождалась вечера, всё время вслушивалась, но лес стоял звонкий от тишины, только в кронах изредка шуршал ветер.

Вылазила, Сосед напомнил, чтобы сильно вокруг не топтала, потихоньку пошла осматриваться и искать какой-нибудь родничок и болото с бочажком. Сначала нашла болото, всего метрах в ста, похожее на прогалину заросшую травой, но едва шагнула, как провалилась сразу по пояс. Хорошо, что у берега смогла уцепиться за ветки берёзы и дно рядом, на которое встала. Выбралась, чуть не оставив в иле сапог, чертыхаясь и только на берегу сообразила, что лучше места утопить рацию могу и не искать, а там, где провалилась, уже и дыра готовая есть. Шифроблокнот решила не жечь, а утопить с рацией, после пребывания в болоте едва ли кто сумеет там что-нибудь прочитать, только если в течении пары дней достанут, а это вряд ли. Но Сосед напомнил, что у наших обязательно говорить, что сожгла, а пепел перемешала…

Решила не откладывать и сходила за рацией, затолкала внутрь блокнот и потащила к болоту. Господи! И как я с ней все эти дни таскалась, ведь еле дотащила. И с каким удовольствием смотрела, как она булькнула в чёрную жижу. С вещами решила отложить на завтра, очень уж тяжёлая зараза — эта рация. Пошла вдоль болота, больше шансов найти впадающий в него родничок. Шла, как умела сторожилась и через каждые десяток шагов замирала и лес слушала. Метров через четыреста мне повезло, увидела ручеёк, а, пройдя по нему, к роднику вышла. Только родник бил из берега на высоте полуметра от воды, а до начала родника не добралась. Первым делом напилась подставляя ладошки, вода студёная, даже пальцы заломило, но вкусная и есть надежда, что не пронесёт от неё, ведь воду нужно кипятить, хотя…

Набрать воды во фляжку не получалось, пока Сосед не сказал воткнуть в родник палочку. Воткнула, подождала, пока палочку проточной водой обмоет, а потом подставила фляжку. Вот, кто бы мне сказал, что так можно сделать. Нет, весь родник перенаправить не получилось, но часть воды стала бежать по наклонной палочке, и стекать с её конца, а не течь по береговому откосу, падая сверху небольшим падающим фонтанчиком. Рукой, то я лодошку боком к стеночке прижала и в ладонь само натекает, а во флягу так не получится. Нет, можно наверно было в ладонь набирать и из руки во флягу, но, сколько грязи внутрь попадёт…

На обратном пути повесила фляжки на пояс и наломала еловых лап, за ними пришлось ходить ещё раза три, можно было унести и за два раза, но носила понемногу, чтобы не оставлять много следов. Входила и выходила из логова по промытому водой овражку, кстати, я в нём сначала по совету Соседа и искала родник, но не нашлось, а потом под ёлками, там из-за нижних лап земля чёрная и почти утрамбованная и следов почти не остаётся. А дальше склон, на котором травы мало и камни торчат… У болота и у родника я конечно наследила, но не сильно и подходы к логову не рассекретила.

Пока всем этим занималась, уже совсем стемнело, так, что постель делала уже в темноте… А ночью ударил заморозок и пришлось накрываться тремя одеялами и прижаться к нему. Нет, мне то и под одеялами было терпимо, а вот его нужно греть, как сказал Сосед:

— …твоего лейтенанта…

— С чего это моего?

— Ну, значит моего… — и я почувствовала, как Сосед смутился. Вспомнила про их дурацкие шуточки про "противных", но сказать ничего не успела. — Э-э-э… В смысле пациента…

Перед сном снова сосала через трубочку воздух из плевральной полости. Сосед объяснял, что если есть дырка в лёгком или грудной стенке, то воздух будет продолжать поступать. А если нет, то через день можно будет уже трубку вынуть и просто герметичной повязкой ограничиться, хотя, по-уму бы на третий, а не на второй день дренаж убирать…

Мне всю ночь снились сны, и утром я с трудом сообразила, где я нахожусь и вообще, кто я…

Глава 23. 17-18-е октября. Покидаем логово

Сладким бы я это пробуждение не назвала. Голова замёрзла, вокруг на траве и ветках белёсый иней, ноги и тело свело… Лейтенант вроде дышит, жив, слава Богу! У нас многие научились говорить "Слава Ленину", но я как-то не смогла. Что-то в этом есть такое неправильное и лживое. Не про Ленина говорю, а про то, что слово "Бог" картинно на "Ленина" поменяли. Ну, да ладно, вставать всё равно нужно, тем более, что организм считает, что воды в нём лишней много.

Весь день я никуда почти не вылезала. Сидела, слушала лес, боясь пропустить какой-нибудь опасный чужой звук. Сама старалась тоже особенно не шевелиться. Каждые пару часов пыталась отсасывать воздух. Воду два раза поменяла и извела остатки водки из алюминиевой фляжки, теперь для воды у меня есть три фляжки. Вчера у родника я руки отмыла, а вот сегодня только обратила внимание, ну, темно у родника было, что в крови измазалась вся. Не пропитало всё кровью, как у лейтенанта нижнюю рубаху и гимнастёрку, а просто пятна…

Днём, когда потеплело, приподняла лейтенанта и переодела, не забыв обтереть водкой. Так, что на нём теперь две чистые рубахи и сверху ватник. Штаны я пока не трогала, да и цель у Соседа была повязку подправить, то есть тот бинт, который через шею был, провести на спину и там тоже подсунуть под повязку, которая вокруг груди. А вот саму повязку мы трогать не стали. Сосед сказал, что нужно мох собрать и при замене повязки сфагнум положить, будет лучше, чем бинт или подушечка с ватой. За мхом пойду завтра, всё равно сегодня решили пациента не кантовать. В себя он не приходит. Только морщится иногда и стонет не громко. Но главное дышит, и температура не поднимается высоко, меня Сосед научил губами лоб трогать, как мама и бабушка всегда у нас температуру проверяли. Так у лейтенанта температура если и есть, то не больше тридцати семи градусов, а это, по словам Соседа, вполне нормально.

Сегодня ещё пришлось лейтенанта поить сладкой водой. Сам он пить отказался, то есть не глотал, когда пыталась губы раздвинуть и налить, только испачкала всё вокруг. Пришлось мне в рот набирать и своими губами к его прижимать и в рот наливать, вот тут глотать начал. Так и споила ему почти кружку воды. Сосед сказал, что здесь важнее вода, а не сахар, но и сахар тоже не помешает. Я так больше всего боялась, что в этот момент лейтенант в себя придёт и что он подумает? Сосед сказал, что если дурак то подумает и, вообще, дурак подумает даже если и не в этот момент, а если не дурак, то и переживать не нужно. По-моему лейтенант — точно дурак, так, что Сосед меня не сильно успокоил.

Завтра с утра пойду смотреть на дорогу, чтобы сориентироваться и осмотреться. Долго спорила с Соседом. Он настаивал, что мне нужно идти в гражданском, а я отказалась. Хотя в его словах есть резон. Этот зелёный камуфляжный комбинезон не сильно то укрывает, сейчас вся зелень уже пожухла и такой яркий цвет больше привлекает, так, что про скрытность говорить не стоит. Да и если задержат в зелёном, то всё сразу определено, а вот если в гражданке, то можно ещё отболтаться. Не хочет он понять, что в плен я сдаваться не буду, у меня граната, чтобы себя подорвать. И пакет я тоже с собой возьму, чтобы его тоже взорвать вместе с собой…

А ночью в небе гудел самолёт, очень хотелось верить, что это прислали гидросамолёт и лётчики высматривали с высоты наши костры. Но увы, до озера мы не добрались, костров не зажгли… А он действительно пару кругов заложил в тёмном небе. Увидеть его я, конечно, не смогла, темно и деревья мешают, но слышала отлично…

— Вот только как бы финны не решили, что это наши на усиление нашей группы десант парашютный сбросили, тогда с утра тут такой базар-вокзал начнётся…

Перед сном мы перевернули лейтенанта, как несколько раз переворачивали до этого, чтобы не "залежался", как профилактика застойных явлений. Я теперь столько медицинских слов всяких знаю, ужас просто. Но медицина мне всё равно не нравится. Сосед давно пытался удочки на эту тему закидывать, дескать учится мне будет легко, он мне поможет… Но не хочу, так прямо и сказала…

А с утра я перевесила ремень с кобурой наружу и пошла к дороге. Перед этим пришлось часы с командира снять, потому, что компаса нет, а по часам и солнцу можно как компасом пользоваться. Это ещё хорошо, что я часы ещё в первый день увидела и сообразила, что их заводить нужно, а то бы мы уже без точного времени были. Только часы большие, на моей руке болтаются, даже когда я их поверх рукава застегнула. Но выбирать не из чего…

Шла и думала, вот откуда этот доктор знает, что если часовую, стрелку направить на солнце, то середина угла между часовой стрелкой и единицей покажет на юг? И вообще, в картах разбирается, про гидросамолёты придумал, и столько всего рассказывает, а сколько в письмах написал… Кстати! Мне ещё и поэтому вернуться нужно, а то, как найдут тетрадку в вещах, потом точно в камере буду сидеть и объяснять, откуда у меня такая необычная тетрадь взялась…

Солнце хоть и в облаках, но видно где. А дорога идёт с северо-востока на юго-запад, а с юга гора километрах в трёх. Ориентиры есть, и Сосед присматривает, тоже дорогу запоминает. Тут местами вообще почти открытые перелески, а мне бы лучше лес нормальный, но я стараюсь идти строго на запад, иначе, мы можем потом лейтенанта не найти…

Вышла к дороге. Вообще вышла прямо на дорогу, можно сказать вывалилась, это хорошо, что на ней никого не было, быстро в кусты смоталась. Ну, а что такого, шла и шла, а потом вдруг очередные кусты кончились и я уже на дороге стою.

— Дорога используется, ездят машины и телеги, но не очень часто…

— Это кто тебе сказал?

— Так пока ты на дороге стояла я под ноги смотрел, следы разные но не очень много и колея не сильно набита.

— Так и чего мы здесь должны увидеть и понять?

— Давай пока полежим и поглядим. Кто едет, куда едет, что везут, а там и подумаем…

Лежала я в результате часа четыре. За всё время проехала одна машина с финскими солдатами в кузове и две подводы. В одной муж с женой, ну, мужчина и женщина сидели, в другой дедок один. Семейка ехала гружёная на север, а вот дедок порожняком на юг. Уже собрались уходить, проехала ещё подвода с двумя и один вроде в форме, не очень разглядишь с полутора сотен метров, но у одного точно ружьё или винтовка вверх торчала и эти внимательно на лес поглядывали, но проехали не останавливаясь…

Ещё Сосед предложил немного в сторону горы пройтись вдоль дороги, места у дороги приглядеть, как он сказал. Прогулялись, там почти сразу лес начался, чему Сосед очень обрадовался. И обратно мы возвращались сначала по этому лесу, а потом свернули к нашей ямке…

Есть уже с утра хочу, но сосед не разрешил, договорились, что после возвращения поем… Но вот найти наше логово в незнакомом лесу оказалось не просто. Когда уже по всем расчётам мы мимо прошли, вернулись и так три раза, пока случайно не увидели место на болоте, куда рацию топили. Как же было радостно найти нашу яму и лежащего в ней лейтенанта.

Снова его переворачиваю, но чтобы трубку не пережать, скорее даже не переворачиваю, а чуть переваливаю то вправо, то налево. Пока меня не было, он видимо шевелился, флакон с дренажом повален, но не упал, а только наклонился, трубки не дали ему упасть. Снова попыталась отсосать воздух, пара бульков была, решила уж потерпеть до завтра. Судя по тому, что в лесу тихо, а на дороге только одна подозрительная подвода, нас скорее всего не ищут. А потому, как начнёт темнеть, варю кашу на ужин и на завтрак. Поэтому следует подготовиться к этому процессу, надо принести большой котелок воды, хвороста притащить…

И за время дороги Сосед сумел меня убедить, что нам обоим нужно переодеваться в гражданское… А из этого следует, что мне нужно мыться, тело можно и просто обтереть, а вот голову придётся мыть, мыло в мешках оказалось, но ведь холодно и вода ледяная… Про воду договорились, что первые два котелка подогреем и используем для мытья. И в связи с этим не будем ждать ночи, а запалим костерок сейчас, но под большой елью, чтобы дым крона развеяла. И дрова нужно отбирать самые сухие, чтобы дыма было поменьше. На этих болотах найти сухие дрова, вы, правда, в сказки верите? Но нашли, оказалось, что если правильно искать, то дров хватает. Сгрызенная короедами ель, с которой слетела вся кора и ветер её почти повалил, а мы смогли ободрав все руки наломать с неё сухих веток. Весь хворост по которому были сомнения оставили на вечер, а самый сухой в костёр в выкопанной ножом и шомполом ямке…

М-м-м-да-а-а… Так я ещё ни разу в жизни не мылась. Но что уж делать, Сосед прав в том, что не может от приличной деревенской девушки шмонить костром и потом. Это ещё от забулдыжного мужика, имеется ввиду лейтенант, которого решено выдавать за пьяного, может вонять и не только костром, но и чем похуже. Вот в результате стою на четвереньках, сбоку сзади костёр немного попу греет, под коленками пиджак из чьей-то гражданки, я кстати в чужую гражданку на ночь должна одеться, только бельё своё. Майка приготовлена вытираться, как и рубаха. Чистые кальсоны для мокрого обтирания, а вот в котелке вода уже остывает, но пока всё приготовила…

Сижу, завёрнутая в два одеяла, прихожу в себя. Больше я так мыться не желаю! Сначала вроде начала и даже не очень сильно замёрзла, а вот потом, когда уже во время вытирания, когда окатила себя остатками мыльной от волос воды и стала вытираться, а плеть мокрых холодных волос шлёпнулась на шею, а между лопаток струйка холодная потекла, у меня видимо запал и кончился. Меня начало так колотить, что если бы не орущий внутри меня Сосед, я бы там так и замёрзла. Уже не особенно разбирая, я натянула на себя приготовленную гражданку, волосы замотала кальсонами, потом рубахой и стала по приказу Соседа приседать, резко размашисто и не останавливаться ни в коем случае. Зубы клацают, меня всю трусит, руки и ноги дрожат, а тут ещё и приседать. Но на удивление после третьего десятка приседаний тело начало слушаться… Только Сосед велел приседать дальше, пока силы есть. За новой водой для ужина бегом, обратно в горку тоже, хорошо, хоть ноги в сапогах сухие и портянки свежие. Штаны верёвкой подпоясанные болтаются, пиджак поверх тельника любимого, и сверху ватник, так, что нормально вроде. Если не считать тюрбан на голове замотанный. В общем, согрелась и в себя пришла. Есть правда хочется ужасно, но это уже скоро. Котелок уже над костерком висит, а солнышко закатилось. Сейчас день вообще короткий всего несколько часов, ведь осеннее равноденствие уже прошло почти месяц как…

Во время готовки каши с остатками вчерашней тушёнки, это я про жир, который в банке оставила, размотала голову и стала раздирать свои спутанные волосы. Сколько их намоталось на зубья расчёски, даже подумать страшно, но это нужно сделать, иначе утром, когда подсохнут, вообще не разберёшь. Но постепенно вычесала, периодически сбрасывая пучки волос с расчёски в огонь. Заплела обычную косичку и подвязала наверх, чтобы не мешала под платком и завязала уже озябшую голову обоими платками, только нижний повязала косынкой и чьи-то новые портянки под него. А верхний полностью, как положено. Со стороны наверно это дико смотрелось, в моей разномастной одежде и платок с красивой бахромой. Каша немного недоварилась, но я её хватала обжигаясь и не замечая, что не доварена. Только в конце уже спокойно жуя, я поняла, что немного поспешила. Старалась весь жир поверху собрать сразу и съесть, потому, что завтра холодный его есть будет противно. Отложила в котелок на завтра, оказалось, что я пожадничала и нужно ещё один маленький котелок под кашу и ещё останется. Вздохнула, полезла искать второй котелок…

По дороге на болоте перехватила немного клюквы, сладкая и почти все кочки тетеревами помечены, не только мне понравилась. Но Сосед заставил собрать мох. А ещё уже когда искали и ходили кругами на высоком бугре он увидел лишайник и очень возбудился. Сказал, что это "исландский мох" и он очень хорошо сейчас подойдёт нашему больному. Вот этот лишайник заваренный в малом котелке сейчас с чаем доходит. Я попробовала, горечь противная, но Сосед требует, чтобы я не только сама попила, но и лейтенанта обязательно им напоила. Делать нечего, пошла поить. Я вот только удивляюсь, что за всё время он ни разу под себя не сходил. Сосед попытался объяснить, что возможно это просто шоковая реакция организма и недостаток воды, если бы воды давали больше и в капельницах ещё, то скорее всего уже бы имели все мокрые радости, хотя это было бы хорошо, значит почки работают… Но сейчас у нас выбора нет, имеем то, что есть… снова тихонечко набираю полный рот и губы в губы сцеживаю ему в рот. Листочки словно желатиновые упругие, разжёвываю и тоже даю, но надо разжёвывать в кашицу, иначе может всё твёрдое остаться во рту, а потом попасть в дыхательные пути и привести к аспирации, то бишь удушению из-за закупорки дыхательных путей. Поэтому в конце я ещё бинтиком изо рта вынимаю кусочки, что он не проглотил.

Возни жуть как много и стемнело, так, что оставили дренаж на утро… Нахлобучила поверх платка свою будёновку, и залезла под лейтенантский бок спать. Устала, хотя вроде ничего особенно не делала. Да и надутый желудок на глаза давит, как бабуля говорит…

Утром проснулась в полутьме, наш лейтенант в себя пришёл, порывается встать, еле удалось его угомонить. Встать у него сил всё равно нет, а вот руками машет и ногами елозит. К счастью спросила: "…не желает ли многоуважаемый сэр?" Оказалось — желает, выдала ему котелок, всё равно крупы у нас больше нет и тащить его я не собиралась. Долго кряхтел, чего-то бурчал, а я контролировала дренаж… После действа наверно все силы потратил, он отключился, но мы с Соседом были очень рады, что наш пациент заявил себя в команду желающих выздороветь…

— Когда следующий раз в себя придёт, нужно его настоем мха напоить обязательно…

Ну, нужно, так нужно. Я даже могу его в одну из фляжек налить… Сон он нам сдёрнул, и пока суд да дело, начало светать, а посему стала готовиться сниматься с места. Проверила свои волосы. Они на удивление высохли, хоть и стал нижний платок немного волглым. Как не оттягивай, а раздеваться придётся, вчера ведь впрыгивала во всё и про бельё забыла. Даже в сумерках видно, что мои ножки в синяках сейчас ни в одной бане лучше не показывать. Но до чего же приятно на ногах тёплые шерстяные чулки ощущать, натянула панталончики сверху, портянки и сапожки. Рубаху сразу после лифчика надела, теперь юбки, кофточку и жилетку. Платки повязать и можно куртку тёплую… За пазуху под грудью наган засунула, куртка приталенная, она мне велика. В чулок маленький пистолет… Сосед спросил, а стрелять в людей я готова? Не знаю, но если будет грозить опасность мне или лейтенанту буду стрелять, как и то, что выдерну кольцо из гранаты, если выхода не будет. Он типа хмыкнул, а я не понимаю, это может я такая неправильная, я могу очень долго сомневаться и колебаться, но если решила, то буду делать, и никто не остановит. Мальчишки мои это знают. Вот потому Валерка меня на слово и ловил.

Я собралась почти. Из своей военной одёжи оставила кроме сапог только тельник, ну, не повернулась рука его выкинуть. Всё остальное в мешок, где раньше рация была. Он хоть пулями рваный, но одежду утопить сойдёт. Ещё два полных мешка тоже на выброс стоят ждут. Пока искали-блудили в стороне родника нашли глубокий бочажок с тропкой звериной, там камни у берега, так, что утопить не должно стать проблемой. Пока лейтенант спит, схожу в первую ходку. Два раза ходить точно придётся…

Два тяжеленных мешка, еле дотащила. Один, где гранаты и автомат утонул, как ему и велено. А вот во второй на всякий случай решила пару камней засунуть. Но сказать легче, чем сделать. Камни не такие большие, но вот выковырять их из плотного слежавшегося грунта голыми руками, это развлечение для стойких. Вроде уже пальцами вокруг отскребла, он уже качается, но наверх не идёт, выскальзывает из пальцев. А ещё ведь руки мёрзнут в ледяной грязи возиться. Пока возилась ещё и юбку сзади намочила, тоже незадача. Кое-как выколупала камень, второй рядом пошёл уже гораздо легче. Вещмешок булькнул, только круги пошли…

А у меня ещё два мешка топить… Ой! Кошмар какой! Эти камни тяжеленные и снова выколупывать их, нет уж! Пальцы разгибаются со скрипом… В бочажке их отмыла, за пазуху засунула отогревать… Жуть! И не зима ведь! Мама так любит их целовать, особенно после того, как ногти мне подстрижёт каждый пальчик поцелует и что-нибудь ласковое каждому скажет. А сейчас такие пальцы не то, что целовать, показывать кому страшно. А если я эти два мешка просто закопаю, ямку в стенке выкопаю и обрушу землю сверху? Там же только одежда. И что, что военная красноармейская? А скоро зима, к весне перепреет всё уже… Но вдруг влез Сосед:

— Решила закопать и славно! Слушай, что я тут у тебя в памяти нашёл. Помнишь Лиду из младшего класса, высокая такая носатая девочка? Ты ещё с ней как-то в очереди на прививку разговорилась…

— Помню, она ещё косит немного…

— Точно! Это она.

— И что в ней такого интересного?

— О! В ней прорва интересного! Здесь сейчас финны разыгрывают национальную карту, дескать мы все финно-угорские народы — братья, а славяне — воплощение мирового зла!

— А Лида тут при чём?

— Помнишь, откуда она родом и мама её?

— Ну, откуда я могу это знать, я и маму её не видела ни разу…

— Тьфу! Мета! Соберись! Эта Лида тебе рассказывала тогда в очереди, что у неё фамилия матери, а у братика отчима, поэтому у него другая фамилия, хотя они одна семья и мама у них общая. Но это ерунда! Главное, что она с АЛЁХОВЩИНЫ! И она — ВЕПКА! Поняла?

— Чего я должна была понять?

— Мета! Не тупи! Алёховщина — это деревня на реке Оять, кажется в Лодейнопольском районе, я там на рыбалке был. И живут в той деревне одни вепсы!

— А кто такие вепсы?

— Мета! Это один из местных финно-угорских народов, как ижоры, карелы, саамы и прочие. По берегу Онеги вепсские поселения до самого Петрозаводска. Поняла?

— Нет, не поняла…

— Мы выходим на дорогу и всем встречным рассказываешь, что ты Лида Агапова из Алёховщины, приехала перед войной в гости к троюродной тёте и теперь здесь, а родные по ту строну фронта. Но ты счастлива, что оказалась в Великой Финляндии! И ни проверить тебя, ни обвинить во вранье не выйдет, потому, что человек реальный, а в лицо её тут вред ли кто знает, она говорила, что с детства на родине предков не была…

— И ты думаешь, что это сработает?

— Ну, если ещё немного дурочкой прикинешься, то точно сработает. А брат твой алкаш проклятый и вы едете к тётке, вернее, тебе в нагрузку навесили его оттранспортировать… И он сюда из армии сбежал, едва на фронт попал и жениться тут собирается… Вполне жизнеспособная легенда…

— А почему легенда?

— Так у агентов называется придуманная биография…

— А ты то откуда это знаешь?

— Книжки разные читал…

— Погоди. Это значит я — Лидия Агапова из деревни Алёховщина, она на реке… Как река называется?

— Оять, она с юга впадает в Ладогу, там рыбы до одури, мы там на спиннинги такую форель брали… Правда рыбнадзор там ловит, но докторам прощают, уважают там докторов, тем более, что я туда ездил с заведующим отделением областной клинической больницы. Да и смысл к нам цепляться, ну, вытащили ты по три рыбины на нос, там же местные сетями всю реку иногда перегораживают и тоннами добывают. Так и из-за чего сыр-бор разводить?

— Поняла. Река Оять, там много рыбы и форель ловится… А брат у меня… Как его зовут?

— Ну, Викулин вроде Сергей, вот пусть Сергеем и будет, меньше путаницы…

— Хорошо! Брат Сергей, дезертировал с фронта и приехал сюда жениться, потому и куролесит и пьяный с очередного сватовства… Так?

— Так! Но только в разговоре нужно это живенько тараторить, и лучше между прочим, упирая на какие-нибудь сегодняшние мелочи, например, главное, что ты с утра ногу ушибла и болит она у тебя, а тебе нужно этого урода куда-то везти. И вас взяли, но он гад в драку с пьяных глаз полез и вас высадили, и теперь ты просишь: дяденька! Довезите до Видлицы! Ну, пожа-а-алста-а-а!

— Слушай! А давай ты сам будешь эти разговоры вести, у тебя гораздо лучше получается, а то я чего-нибудь напутаю…

— Ну, вообще резон есть… То есть ты в принципе саму идею одобряешь?

— Как будто у нас выбор есть…

Мы как раз дошли до нашего логова. Уже вполне рассвело и пришло время вынимать дренаж, потому, что с ним о транспортабельности пациента говорить было сложно.

Аккуратно смотали бинт, оставив висеть бинт, который через плечо был. Попробовали пососать воздух, но или его не было или дренаж забился, то есть толку от него всё равно не было. Отодрали присохшую по краям повязку и вместе с окровавленными подушками вынули и дренаж, сразу закрыв рану подготовленным пучком сфагнума. Сверху накрыли клеёнкой и прижали. Вроде звуков посвистывания воздуха не услышали, только лейтенант громко охнул, когда повязку убирали. А когда я стала заматывать повязку заново, столкнулась со взглядом лейтенанта, оказывается он пришёл в себя и сейчас внимательно следил за тем, что я делаю. Хорошо, хоть молча. Как только закончила я повязкой, кинулась к котелку и предложила ему выпить. Он попробовал и отказался. Пришлось его убеждать живописуя, какой волшебный эликсир ему дают, хоть и противный на вкус. Показательно сама отхлебнула и проглотила немного. Вроде согласился, но морщился не переставая. То же мне ца-ца столичная!..

После питья лейтенант на удивление ожил. Сосед типа языком поцокал, дескать до чего же крепкие люди в наше время, что среди будущанцев, после такого ранения хорошо, если через месяц в реанимации при круглосуточном уходе первые осознанные Бе-Мэ сказать смогут.

Пришлось ему рассказывать, как в рацию попали две пули наверно из пулемёта, потому, что одновременно, а про две я узнала уже когда увидела раскуроченную рацию. А тогда я просто полетела, как от удара оглоблей по спине и меня вкинуло под поваленную берёзу, откуда я сама придавленная тяжёлой рацией выбраться бы в жизни не смогла. Но меня оттуда, как морковку из грядки выдернул Авдей и притащил сюда. Здесь же они бросили все мешки и налегке пошли уводить финнов в сторону. Авдей сказал, что Ивана убили, я сама тела не видела, видела только Авдея. Когда мы с ним разговаривали, Никита перестреливался с финнами, потому, что стреляли и вроде гранаты рвались. Авдей попросил меня спасти любой ценой командира, то есть его и доставить нашим пакет, за которым нас сюда отправили…

Лейтенант, потребовал максимально точно воспроизвести, что именно сказал Авдей. Я напряглась и вроде вспомнила, что и сказала.

Потом показала остатки повязки и наш импровизированный дренаж. Рассказала, что делала и почему. Откуда знаю? В больнице видела. Как набралась смелости такое делать? Считаю это дурацким вопросом, когда речь идёт о спасении жизни человека. Зачем я траву ему под повязку положила? Это не трава, а мох сфагнум, который обладает бактерицидными и абсорбирующими свойствами… Откуда знаю? (Да, достал! Уже!) Потому, что в отличие от дураков, умная и книжки читаю! (Вроде дошло, но смотрит, хочет чего-то высмотреть, дознаватель хренов!)

Но взяла себя в руки, когда Сосед сказал, что, скорее всего он пытается специально вывести меня из равновесия, чтобы я не думала при ответах и тогда меня ловить на нестыковках. Стала спокойно дальше рассказывать, что сегодня уже четвёртый день, он второй раз пришёл в себя, что очень хорошо! Он не помнит, когда приходил в себя в прошлый раз! Ну, а я то тут при чём? Пришёл в себя, пописал и вырубился… Вот так! Покраснел даже! А не фиг было на меня тут бочку катить…

Попросил дать ему поближе пистолет, попытался возмутиться, что я утопила его автомат и всё остальное, на что ответила, что я не лошадь и столько не унесу… Еще потребовал пакет и планшет, на что был извещён, что планшет тоже купается, а пакет в мешке и доставать его не имеет смысла…

На этом у него завод кончился, и он отключился… Я спрашивала Соседа, может его покормить, но он ответил, что каша нашего приготовления для него тяжеловата, и в его состоянии голод тоже лечебное средство. Меня этот разговор вымотал до невозможности! Вот до чего непотребный человек. Вроде и слова говорит обычные, но таким тоном, что в морду вцепиться хочется… Сосед меня утешил, что все пациенты козлы, но деваться некуда и куда их не целуй, везде только задница! Самое смешное, что у ветеринаров настоящие козлы ведут себя гораздо приличнее и человечнее…

Вот на этой оптимистической ноте я слупила целый котелок вчерашней каши. Из запасов еды у нас осталось не густо: четыре банки с тушёнкой, одна маленькая рыбная, лук, галеты подмоченные я сгрызла, остались только сухари, три кусочка сахара, сухофрукты я отдала и лейтенант их сгрыз, пока меня пытал. Соль и чай, вот и всё. Ещё правда есть один почти полный маленький котелок сваренной вчера каши и выкидывать его я не собираюсь. Кроме этого, полная стеклянная фляжка водки, одна неполная фляга с отваром лишайника, две с водой из родника… Нет особенного повода для веселья, но и вешаться вроде причин ещё нет.

Пора уже дела делать, теперь время работает уже против нас. Первым делом переодеть лейтенанта в гражданское. И кстати ватник Авдея будет велик, значит будет выглядеть чужим, что только добавит к образу алкоголика. Так, раздеваю аккуратно, чтобы не тревожить рану, вот я ещё мужчин не раздевала. Галифе, подштанники, вторые, всё, трусов нет, теперь обратно, трусы, кальсоны, чёрные штаны. Чего ж ты дрожишь то так, я вон вчера вообще по такой погоде помывку себе устроила и ничего. Теперь верх, тут проще, уже всё лишнее было срезано, только из рукавов руки вынуть. Майку, тёплую нижнюю рубаху, верхнюю рубашку, пиджак, теперь можно и ватник. Остались сапоги с портянками и картуз. Не забыть ещё по его просьбе гранату в карман и пистолет за пазуху, смысле во внутренний карман пиджака. В нашем лагере осталось только с лапника плащ-палатку в сидор убрать. Всю его одежду к моей в мой бывший мешок, влезло и замечательно. Нет, один мешок всё равно топить придётся, там кобура, ремни… Ладно, сбегаю, пальцы вроде очухались и шомпол с собой возьму… С шомполом камни вывернуть удалось гораздо быстрее, но вот мешок тонул очень неохотно, радовало то, что это он ещё водой не пропитался, а главное не должен всплыть, раз уж утонул. Вернулась и полезла под самые корни выворотня. Там внизу оказалась чья-то нора, расширить ямку ножом получилось не слишком сложно, как и завалить сверху землёй, она здесь песчаная и сыпучая. Самое неприятное, то, что делать это всё пришлось в хоть и широкой, но юбке. И как я не старалась, но её немного изгваздала в земле…

Дальше носилась ещё быстрее, как-то время утекло, вроде и встала рано и сделано не так уж много, а времени убила прорву. Хлебнула немного воды и пошла делать волокуши. Вопрос о том, как транспортировать лейтенанта стоял перед нами с самого начала, и я его с Соседом уже обсуждала, пришли к варианту волокуш. Мне физически не поднять и не перенести здорового мужчину. Для носилок нужны хотя бы двое, поэтому тоже отпадает. Как вариант Сосед предложил тащить на плащ-палатке, но на волокуше намного удобнее должно быть и моих сил должно хватить. Как объяснил Сосед, по законам физики, чем длиннее сделать плечо ручек, за которые я буду тянуть, тем меньше вес придётся на меня. А если делать, как индейцы, просто срубленные деревца которым сохранили крону, распределение веса по площади большое и волокуша просто скользит по траве. Но это всё теория, которую сейчас и буду проверять практикой…

Взяла нож и пошла вырубать жерди волокуши. Идти по лесу и высматривать, какое из деревцев ты приговариваешь на смерть и оно уже никогда не вырастет и не встанет в ряд матёрых гигантов, как те, что уже выросли вокруг и образовали этот лес — очень неприятное чувство, каким-то живодёром себя чувствую… Но хватит рефлектировать, вот эта берёзка пойдёт. Высота метров пять, у комля толщина черенка лопаты…

Ух… И кто сказал, что отрезать такое маленькое деревце без топора это легко? Как-то перед одним заковыристым болотом Никита всем слеги вырубил, так он такую берёзку срубил двумя ударами своего ножа, а нож у него почти как сейчас у меня в руках. Вот только такой медвежьей мощи как у него в моих руках нет, поэтому мои удары едва пробивают тоненькую кору молодого деревца. Под пыхтелку — "УПОРСТВО И ТРУД ВСЁ ПЕРЕТРУТ!" я вгрызалась в деревяшку. Пыхтелки, ещё когда я была маленькая для меня папка придумал. Он научил, если что-то делать очень трудно и тяжело, сосредоточиться на деле и пыхтеть сквозь зубы какую-нибудь поговорку или стишок и тогда дело пугается и делать его легче. Вот я с тех пор и пользуюсь иногда нашими пыхтелками. Вот и сейчас пыхчу или пыхтю и стесала уже наверно половину ствола, хотя ещё не половину, а меньше… Лучше думать, что сделала меньше, тогда конец работы радостнее, потому, что неожиданнее. В итоге пришлось берёзку медленно и постепенно строгать, чтобы в результате перерезать и получить нужную мне жердь. Пока вырезала одну, уже вся взмокла, а ведь никогда особенно слабой не была и на картошке работала наравне с мамой и бабушкой в последнее лето, то есть это не моя личная слабость, а так наш женский организм устроен. Потому и нормы в спорте есть мужские, а есть женские. Получается, что и равноправие, которое у нас объявили оно тоже с оглядкой, ведь природа никакого равноправия нам не оставила, всё чётко расписано, женщины занимаются продолжением рода, а мужчины это обеспечивают… Так и какого лешего, ты — Меточка, в мужские игры полезла? Ну, вот… Так получилось, потому, что дура наверно…

Вот себя высекла и вроде сил прибавилось… Вторую жердину искать уже ни сил, ни желания не было, выбрала берёзку рядом и уже, не особо углубляясь в жалость, что она теперь не вырастет, без замахов стала состругивать ствол… Пеньки от моих махинаций остались смешные, кто увидит останется в глубокой задумчивости, почему это от двух берёзок остались такие разлохмаченные, словно мохнатые от стружек торчащие кусочки стволов, ведь верхние стёсы уже даже завиваться стали, торчат как плюмажи у цирковой лошади на лбу… Это я так отдыхаю, о всяких отвлечённых вещах думаю, мне кажется, что так отдых быстрее результат даёт… Руки то как устали, а ведь ещё эти волокуши тащить…

Но как выяснилось, тащить — это не самое трудное из приготовленного мне на сегодня. До середины я с жердей все веточки стесала, нож острый, веточки только отскакивают. Потом эти длинномеры пришлось по лесу тащить и маршрут среди деревьев очень продуманный выбирать. А потом жерди уже у логова пришлось скреплять и крепить плащ-палатку. Я уже устала и фактически попросила Соседа самого волокуши доделать. Он взялся решительно и с воодушевлением. Довольно необычно чувствовать себя расслабленной, когда твоё тело, руки, ноги сами чего-то делают, а ты не задумываясь, только наблюдаешь. А ведь Сосед почти всё время в таком состоянии находится, вот ведь выдержка у него! У меня такой нет и я скоро протихоньку, чтобы не мешать стала подстраиваться, не управлять, а только чувствовать. Получилось…

Сначала Сосед пытался обернуть плащ-палаткой и связать верхние углы между собой, но что-то ему не понравилось, и он стал привязывать край к жердинам там, где наметил. Завязывал узлы и чертыхался, опять твердил своё "Блин! Блин!", это у него вместо ругани, как объяснял. Видимо ему не нравится, что узлы получаются слабыми, как он их не пытается затянуть потуже. Ну, не хватает у меня сил, я же не виновата. Судя по моим снам он сам здоровенный лось был, ростом наверно под метр девяносто, да и в плечах не тростиночка. Конечно, ему после того тела сейчас мои силёнки применять наверно трудновато, хотя и я не слабенькая, у нас есть девочки в классе которые даже отжаться от пола не могут, а я спокойно раз двадцать отжимаюсь, и даже подтягивалась два раза, ну, не очень спокойно, но на спор однажды отжалась. В результате, какое-то сооружение для транспортировки нашего пациента получилось… Ура!..

Но сегодняшний день решил меня доконать своими подлыми неожиданностями. Оказалось, что вытащить бесчувственного лейтенанта из ямы к волокуше, которая уже приготовлена и лежит наверху задача почти невыполнимая. А его ещё и дёргать нужно не забывая про рану, то есть аккуратно. Весу в нём килограммов семьдесят, если не больше, по ровному я его подхватив подмышки тащить бы смогла, а вот пятясь вытаскивать из ямы не хватает сил. Хорошо, что сообразила это ещё до того, как выдернула бы из-под него плащ-палатку и как планировала, убрала в свой мешок. Ворочать его вместе с плащ-палаткой тоже не сахар, но хоть можно где угодно за края хватать и не бояться рану задеть. Вот только веса она не убавляет и вроде должно тело пройти, но как специально цепляется, опять упёрлось где-то, хотя уже над краем плечи и голова показались…

Читала про Робинзона Крузо, как он там, на острове один сделал большую лодку, а потом оказалось, что он её сдвинуть не может, слишком она тяжёлая! И как он в бешенстве, когда из сил выбился, эту лодку всю топором порубил. Как я его сейчас понимала, с одной разницей, что пациента рубить топором как-то не очень гуманно будет, да и топора нет, чтобы искушения лишние не возникали… Только с третьей попытки, когда я стесала ножом почти половину края ямы мне наконец удалось вытащить лейтенанта к волокуше. Если вы думаете, что я с радостью от этого события перевалила его на волокушу и с песней потащила в светлую даль… Вы очень глубоко заблуждаетесь. Я без сил просто легла под бок пациента и наверно с полчаса бездумно лежала и приходила в себя, сил даже пошевелиться не осталось. Смотрела, как в сероватом, затянутом какой-то дымкой небе колышутся голые без листьев ветки деревьев, и наслаждалась всем телом возможностью расслабленно не шевелиться, растечься как кисель по столу и замереть растворяясь в этом наслаждении… Когда лежала вдруг вспомнила про парней. Странно, что я тут вокруг всё исходила, а тела убитого Ивана не увидела. Да и место боя, там ведь не только гильзы должны валяться, но и гранаты я слышала, я не нашла. А под ноги я последнее время очень внимательно смотрю. Скорее всего, вектор моих поисков оказался не в том направлении. И ту берёзу поваленную под которую меня с рацией вколотило не видела. Похоже, парни, а именно Авдей, меня и командира здорово в сторону оттащить успел… И вдруг с тоской и слезами в глазах поняла, что если они за эти дни не появились, то предположение Соседа оправдалось и шансов, что они выжили совсем не много, то есть нет фактически… Ох! Мальчики… Но я всё сделаю, чтобы выполнить вашу просьбу!.. Тут в голову ударило! Если бы сегодня во время этих моих трепыханий какой-нибудь поисковый финский отряд вышел бы на нас, то взяли бы они меня, то есть нас тёпленькими… И эта мысль подстегнула и непроизвольно из-под прикрытых ресниц я стала оглядываться. И хоть внутри всё кричало, что если бы такое было, то уже было бы поздно дёргаться, а раз повезло, то и дёргаться нет смысла… Но я всё-таки в искупление своей придуманной вины тихонько осмотрелась и убедилась, что ничего опасного не вижу… А может просто подсознательно воспользовалась поводом лишние минуты полежать не шевелясь и отдыхая…

Но, как всё хорошее в этой жизни, отдых тоже закончился. Я напрягла мышцы, которые кажется уже никогда не вернут своё прежнее мягкое и расслабленное состояние, а так и останутся истерзанными и ноющими от нещадных нагрузок, перевалила аккуратно пациента на нашу волокушу, убрала плащ-палатку в мешок, а мешок закинула на спину. С новыми силами, после отдыха взяла концы жердей и потащила пациента в сторону дороги…

Глава 24. 18-19-е октября. Первый снег

Я взялась за импровизированные оглобли со всем пылом своего отдохнувшего организма. Вообще, уже готова поверить в то, что мне Сосед рассказывал. Что отличие мужской и женской физиологии в вопросах мышечных нагрузок заключается в том, что женский организм гораздо слабее в момент выдачи максимальных нагрузок, или даже не одномоментного рывка, скажем штанги с рекордным весом, а отжимания гири или разгрузки гружённого гравием КамАЗа. Сильный мужчина справится, вернее, мышечная физиология это ему сделать позволит, штангу поднимет и КамАЗ лопатой разгрузит или погрузит, что труднее. Женщина по устройству своей физиологии под штангой такого веса от рывка порвёт себе пупок и умрёт на месте, а КамАЗ разгрузить не сможет, вернее попытается и начнёт, но довольно скоро сломается и ляжет без сил, не разгрузив и десятой части.

Всё ясно и просто, а главное, это все давно знают. Но как раз именно в тот момент, когда наши испытуемые после проведённого сравнения пластами легли, и начинается самое интересное, что почему-то не освещается и не публикуется нигде. А происходит следующее, лежащий после разгрузки КамАЗа пластом могучий мужик так пластом до завтра и проваляется, ведь ему восстановиться нужно и это тоже все знают. Но в отличие от него, наша ещё раньше так же "умершая" испытательница уже через небольшое время ресницами задрожала, а вскоре глазки очаровательные открыла и ещё через десяток минут уже вполне живая и готова к подвигам. То есть через тридцать-сорок минут её организм уже почти полностью восстановился, да и сил она на гора выдала гораздо меньше, чем атлет мужеского пола. И если продолжить прерванный некорректно эксперимент, то она ещё десятую часть перекидает, снова отдохнёт и дальше может лопатой махать.

Это я рассказываю не для того, чтобы злые эксплуататоры бедных женщин совсем замучили, да и мужчин каждый день заставлять вагон угля перекидывать не получится, помрёт болезный, а к тому, что за сутки, если взять полный цикл работа плюс восстановление и отдых, у мужчины вышел один КамАЗ, а у женщины, которая работала маленькими порциями с перерывами на выходе может оказаться намного больше этого КамАЗа. Но в данном случае, разгрузка гравия — это не корректный опыт, потому, что для женщины каждая полная лопата — это на грани предела физических сил. А вот если на каком-то тренажёре мы будем считать итоговый поднятый вес, без фиксации разовой порции этого веса, женщина в удобной ей развесовке бОльшую часть крепких мужчин за пояс заткнёт. Если вы мне не верите, то спросите умных и внимательных женатых мужчин, и они вам расскажут, как придя после целого дня работы в поле все падают от усталости, но через некоторое время хозяйка встала, пёрышки пригладила, передник повязала и давай на всех еду готовить, пироги печь, стирку затеяла, и откуда силы берутся? А это не злой умысел или обманом прикидывалась уставшей. Она правда устала и без сил приползла, но природа и физиология её иначе устроили, короткий отдых и восстановление гораздо быстрее…

В общем, впряглась я, протащила метров сто и чуть не померла. Вначале волокуша скользила как салазки по снегу, ну, может чуть хуже, а вот дальше через десяток метров каждый следующий шаг стал даваться всё труднее и тяжелее. И если эти три, может три с половиной километра я ножками протопала без проблем и особенно себе под ноги не смотрела, то теперь, когда я каждый шаг должна волоком преодолевать, совершенно меняется восприятие окружающего…

Словом, через сотню первых метров пути осознала, что с темпом я погорячилась. А ещё нужно сделать две вещи. Во-первых, организовать разведку пути, как с позиции лучшей проходимости для моего волокливого транспорта. Так и в плане осмотра от лишних глаз и возможных противников, которых вроде как я теперь не должна особенно пугаться, но увидеть их раньше, чем они меня и успеть подготовиться, это для нас архиважно, как говаривал вождь мирового пролетариата. Да и вообще лучше осмотреться на местности и заранее присмотреть места остановок и привалов. Второе, нужно срочно дорабатывать мою волокушу, так я не далеко утащить смогу. А так как сейчас я уже выдохлась, пройду осмотрюсь, а волокушу придётся бросить как есть, раз уж не смогла раньше продумать и место для остановки приглядеть…

И с револьвером надо что-то делать, конечно, засунутый под кофточку и прижатый жилетом он вроде никуда не выпадет и не виден вроде, под грудью левой небольшое утолщение, вроде и не сильно в глаза лезет. Но в критической ситуации, что маленький пистолет из панталон и чулка доставать упаришься, так и наган не особенно быстро из-под блузки и изнутри жилета достанешь. А главное, что топорщится и в наше военное время, любой — властью наделённый, запросто по этому утолщению с целью проверки шлёпнет и дальше наверно можно не продолжать, что случится… То есть наган нужно убирать, но так, чтобы не топорщился и место было как в чулке не из тех, где мужчина в первую очередь подумает и охлопывать станет… Как только я эту мысль не вертела, но все варианты, даже закрепить наган напротив левой груди рукояткой налево и стволом в сторону ключицы, чтобы барабан был по центру груди, а над правой грудью подложить чего-нибудь для симметрии такого третьего или четвёртого размера, по размышлении требовали серьёзного шитья и подгонки. В результате решила, что мне наган лучше держать, как и гранату в мешке, а мешок под рукой, если прижмёт. А на крайний случай, у меня и малютка есть, задеру юбки и вытащу из чулка, как Маяковский гордо свою краснокожую паспортину. Ну, никак наша женская одежда для переноски оружия не предназначена. Верх весь облегающий со всех сторон, а в юбке, если бы раньше додумалась в шве карман сделать, но чего уж теперь… Ведь даже за пояс юбки не заткнёшь, талия, извольте любоваться!.. Из всего оружия, которое на ум приходит, только узкий кинжал, типа стилета-мизерикордии, который гордые испанки за своими корсетами носили, как в книжках пишут, но тоже не для нападения, а для самоубивания, чтобы врагу её девичья честь не досталась… Так, что этот вариант тоже можно вычеркнуть…

Тем временем вышла на проплешину, с которой стала видна гора на юге. Ну, как гора, не Эльбрус и не Эверест. Метров сто с небольшим по уровню океана, как на карте обозначена, а на местности хорошо если пятьдесят наберётся. Но что любопытно, она не одна, а вокруг неё целая гряда взгорков и боры там стоят на загляденье, маленький кусочек Швейцарии по-карельски, как Сосед пошутил. Но нам до них не добраться, слишком большой крюк выйдет. Вообще, простой доктор, а где только не был, Китай, Корея, Тайланд, Монголия… Всякие Финляндии, Польши, Турции и Черногории не в счёт. Про Париж рассказывал, про триумфальную арку на площади Звезды, про железное чудовище мсье Эйфеля, про тихие набережные Сены, Версальские парки… Как на Монблан в Альпах ездил смотреть, и там у указателя, где границы Франции, Италии и Швейцарии сходятся фотографировался. Я как представила себе, что на нашей границе, где ещё одна примыкает туристы бы фотографировались, в результате представить как-то не вышло… На что Сосед хмыкнул, дескать, а чего я хотела, это же Европа, они там сколько бы не воевали а всё равно отношения как в соседних деревнях. Это нас они панически боятся, потому, что не понимают, да и большие мы для них слишком…

Вообще, как ни крути, а к горушкам надо сворачивать, на этих проплешинах меня издали видно, а там лесок серьёзный до самой дороги. Вернулась и первым делом стала прилаживать ремень к оглоблям, чтобы не руками тянуть, а на ремень налегать. Теперь дело пошло гораздо лучше. Пробовала на уровне груди и через плечо, потом на уровне талии, оказалось, что это самое удобное и меньше устаю, если на уроне низа живота, и вес тела вперёд наклонённого словно к силе прибавляется и если зацепила за что-нибудь дёрнуть можно просто телом качнув. Намеченное для привала через сто метров место миновала и решила не останавливаться… Так и пошло, тащила метров сто — сто пятьдесят, оставляла волокушу, сидела немного, потом неторопливо шла вперёд дорогу осматривать. Теперь уже стала обращать внимание и на проходимость для волокуши, опыт то набирается. Так, даже невинные низкие кустики на волокуше преодолевать каторга, достаточно тяжело проходить открытые участки без травы, а вот между деревьями лавировать не трудно… К лесу подошли когда стало смеркаться. До дороги осталось с километр, может больше. Мои планы пройти всё расстояние до дороги за день изначально Маниловщиной попахивали, только я то откуда могла это знать?

По пути ручьёв и родников не попалось, а из луж и болота воду брать не стану. Но у меня ещё две полные фляжки, так, что терпимо. Место для ночёвки нашла довольно быстро. Заросший лесом взгорок выходит в нашу сторону небольшим обрывом, а под ним кусты и поросль молодого леса, вот на этом участке между обрывом и кустами я решила ночевать. К ночи готовилась со всей ответственностью. Раньше на лапник ещё и ватники были навалены, так, что холод от земли не доходил, а теперь все лишние ватники бросила, у нас только надетое, два одеяла и пара плащ-палаток. Лапника наломала не жалея. Ещё и кустов под него часть повалила, груда получилась с полметра высотой. Накрыла её плащ-палаткой, вернее просто втащила на кучу волокушу с лейтенантом на плащ-палатке. Одеялами решила накрываться, а сверху ещё и второй плащ-палаткой…

Кто-нибудь возможно скажет, что в тылу врага и без часовых и дежурства по сменам, фи… А кто дежурить будет? Если я ещё и дежурить буду и караулом стоянку как дядька Черномор обходить, то к дороге мы только к Новому году выйдем. Риск есть и не маленький. А жить вообще смертельно опасно. Перед сном на крайний случай у меня обе гранаты приготовлены и наган под рукой, хотя я на него не очень надеюсь. Прав Сосед, когда спрашивал, а готова ли я в людей стрелять? В людей не готова, а вот во врагов…

Лейтенант в себя весь день не приходил. Дышит вроде нормально, на свету вроде даже показалось, что румянец на ветру появился… Хотя, может он и приходил в себя когда я сайгачила вокруг, а я не заметила. Ночью прижималась к лейтенанту, особенно ногами, уж очень холодно неподвижно лежать, даже под двумя одеялами и плащ-палаткой сверху и накрывшись с головой, чтобы тепло от дыхания зря не расходовать. Никаких снов мне не снилось, поэтому проснулась как раз в тот момент, когда пыталась сквозь подбирающийся холод хоть как-то согреться и заснуть, и вот только, что накатывает дрёма, как я проснулась. Даже выругаться захотелось, но потом по тому, как сведено всё тело и я не чувствую своих ног до меня дошло, что я проснулась поспав. Сколько вышло и не мало, судя по всему, просто без снов…

Спросонья показалось, что лейтенант умер, что не дышит. От мысли, что я лежу обнимая покойника по спине пронеслись мурашки размерами с кошку каждая, только чудо удержало от того, чтобы не метнуться от него подальше. С огромным трудом и кажется не без помощи Соседа, сумела взять себя в руки, с трудом подняла руку и на ощупь протянула ладонь к его лицу и замерла на долгие секунды, пока кожа не ощутила тепло его выдоха. Господи! Чуть не расцеловала нашего паразита. Для меня он был уже не просто человеком и командиром, это как раз в меньшей степени, мне после стольких дней возни с ним, было ужасно жалко вложенного в него труда и сил, то есть он для меня стал овеществлённым эквивалентом моих усилий… Наверно на этом и держится медицинский цинизм, когда медики видят перед собой не столько личность и мятущуюся в собственном величии душу, а свой овеществлённый труд и не более. Вот и видят многие в таком к себе отношении оскорбление своей личности и неповторимости.

Слава Богу, что причина испуга не подтвердилась. Тут я обратила внимание на то, что как-то слишком сильно на меня давят наши одеяла и попробовала их приподнять. На нас действительно что-то лежало, одеяло поднималось, но вместе с каким-то грузом. Но сначала нужно расшевелить свои сведённые члены, ног я почти не чувствовала, вернее, ощущала как две тупые деревяшки. Стала их тереть и постепенно начала их ощущать, Но долго возиться скрючившись вдвоём под одеялом не получилось. Потому, что одеяло съехало и на меня упал сугроб. Самый настоящий, холодный и мокрый! Удовольствие, скажу я вам, наверно ведро холодной воды со сна примерно так же действует. С перехваченным у горла дыханием я вскочила ещё даже не успев осознать, что именно делаю…

Представьте, в уже народившемся дне всё вокруг покрыто толстым слоем девственно белого снега. Из других цветов, только выглядывающие из налипших на ветви снежных шапок тёмно-зелёные сосновые иголки, рыжий голый обрыв взгорка рядом, почти чёрные веточки кустов и наше разворошенное спальное гнездо. Тут меня догнал озноб, так, что пришлось срочно приседать, чтоб согреться. Для эффекта я ещё добавила махи руками в стороны и перед собой, а сама неверяще продолжала смотреть по сторонам… И сколько я не крутила головой, снег никуда исчезать не собирался…

— Не удивляйся! Это же Карелия, тут снег иногда и в сентябре выпадает, только он не лежит больше пары дней. В других местах просто заморозки утренние, а тут не просто похолодало, но вместо дождя снег выпал, — утешил меня Сосед.

А я про себя порадовалась, что за вчера прошли основную часть пути. Жечь костёр, как ни хотелось, но дымить рядом с дорогой не рискнула, лучше если решение о контакте с кем-либо буду принимать я, а не те, кто могут прийти посмотреть, это кто же тут погреться решил. Не факт, что все увидевшие дым в лесу сразу побегут смотреть и арестовывать, но риск такого поворота есть, и сбрасывать его со счетов у меня желания не возникло. Как хотелось обхватить пальцами горячую кружку или чашку, макнуть нос в горячий пар и отхлебнуть обжигающий крепкий сладкий чай и чувствовать, как горячий глоток бежит вниз по пищеводу… Чуть голова не закружилась от реальности возникшего образа. Но возможности предаваться размышлениям не было, я увидела. Что у меня под ногами прямо на волокушной плащ-палатке тает снег и скоро пациент будет лежать в мокрой луже, что явно не добавит ему здоровья. Глянула в высокое небо, не похоже, что снегопад продолжится, надо скорее стряхивать снег, который не успел потаять.

Пока я скакала и сметала снег очнулся лейтенант, я сразу не заметила и обнаружила это наткнувшись на его взгляд…

— Мне бы…

— Поняла, чуть-чуть потерпите?

— Но не долго, простите… — Я перевалила его на здоровый бок, отогнула в сторону плащ-палатку:

— Давайте, я вас за плечи придержу, пуговицы не нужно расстегнуть?

— Сам попробую… — И в голосе явное недовольство! Блин! Ну, до чего ж урод! Чувствую, что у него что-то не получается, перевешиваюсь через него и быстро расстёгиваю ему ширинку. Дальше он справляется сам и делает это, по-моему, как-то очень долго. "Радоваться надо! Значит, почки нормально работают! Эх, посмотреть бы на цвет мочи. А лучше вообще анализы сделать…" — пытается утешить меня Сосед, но меня от раздражения буквально трясёт.

— Всё! Закончили? — переваливаю его на спину, и быстро застёгиваю ему ширинку, нетерпеливо откинув его бестолково копошащиеся пальцы. Щадить его я не собираюсь. Ведёт себя как дурак, вот и не-фиг!

— Что вы себе позволяете?

— Может мне ещё смирно встать? Ран-больной?!

— Я ваш командир!

— Кончился командир, сейчас вы раненый, а я вас лечу и пытаюсь вытащить отсюда…

— И что собираетесь делать?

— Хочу прибегнуть к помощи местных жителей…

— Я запрещаю!..

— Вот себе и запрещайте! Я из-за вашей армейской бестолковости сижу здесь и намерена выполнить задачу. А вы можете застрелиться, как последний трус и слабак! Пистолет у вас есть. У меня времени мало! Будете стреляться?

— Не буду, но…

— Вот и славно! Главное не мешайте! Хоть это-то сможете или только гонор вместо мозгов?!

— Да, вы…

— Ага! Я… Только вот это я вас на себе борова такого таскаю… Подумайте на досуге. Ваша задача не встревать и рот не открывать, чего бы и кому бы я не говорила, придётся врать и придумывать на ходу! Вы мой пьяница брат, который опять напился и я везу его к тёте. Не повезёт придётся подрывать себя вместе с пакетом гранатами… Пить хотите?

— Хочу!..

— Вот и славно!

И я дала ему фляжку с тёплой водой. Тёплой, потому, что фляжка лежала рядом с нами под одеялом. Удержать флягу он не мог, хотя и попробовал, пришлось держать, пока он, проливая половину мимо, дёргая острым кадыком глотал воду. Это усилие его, похоже, окончательно обессилило, и он завалился на спину. По-хорошему бы перевязку ему сделать, только бинтов у меня нет, есть правда пара пучков подсохшего мха, вот и все мои медицинские возможности. Ещё есть доброе слово, которое и кошке приятно, но с этим для нашего неблагодарного пациента у меня явный напряг. После нашего содержательного разговора шёпотом на повышенных тонах, устала, словно волокушу метров сто протащила. Он лежит, опять отключился. Надо пойти дорогу проведать, ждать никакого смысла и чем раньше я двинусь, тем выше наши шансы…

Пошла смотреть пути подхода, прошлась. По краю этой гряды мы очень ловко проходим краем болота, судя по чахлым единичным деревцам и местами проявившимся окнам воды, которая поглотила выпавший снег и от этого они очень хорошо видны. Всё тело после сна в холоде ещё словно одеревеневшее, поэтому решила сразу пройти до самой дороги. Чуть в стороне на склоне одного из бугров нашла удобный бесснежный участок всего метрах в двадцати от дороги. Но его главное достоинство, не в том, что он чистый и песчаный, а значит сухой почти, а в том, что с дороги прикрыт довольно густой порослью молодого ельника, вернее, даже не от дороги, а сам пятак с краю ельника. А я могу сбоку подняться на бугор, что и проверила, поднявшись. Вылезла на него аккуратно сбоку, убедилась, что просматриваю почти прямую дорогу не меньше, чем на километр в обе стороны, а вот тут ложбинка природная, в которой смогу притаиться, укромно присев и не высовываясь. Не перестаю радоваться, что у нас не юг и сумерки между днём и ночью у нас растянуты до часа и больше, а не как на юге, пять минут и ночь упала… По пути присмотрела и места для привалов, так, что вернулась уже в хорошем настроении…

Впрочем, хорошим я бы своё состояние не назвала. Да и на лейтенанта я с утра наехала из-за того, что прекрасно понимаю, к какому важному поворотному моменту мы приближаемся. Ситуация, как в игре в рулетку, когда вертушка уже раскручена, пора сделать ставку и там уже как судьба решит. Выпадет нам улыбка чёрных глаз капризницы фортуны или наше красное, которым придётся окрасить местный пейзаж, если капризница вильнёт хвостом. Шансы вроде бы пятьдесят на пятьдесят, но на самом деле наша удача составляет гораздо меньше, потому, что нам должно ну ОЧЕНЬ повезти! Вот потому и трясёт… Сосед предлагает не пережигать себя и не накручивать раньше времени, а опираться на маркеры принятых решений, которые в любой ситуации нам помогут, удержат в рамках контроля ситуации, даже если придётся выдёргивать чеки из лимонок. Он ещё что-то говорит о синдроме "достижения цели", когда после мелькнувшей на первой ступени удачи или даже только её призрака в реализации важного плана люди срываются в эйфорию, и это очень многих губило.

Это моральное давление такое сильное, что я дотащила пациента фактически не заметив толком… Нет, это конечно фигура речи, можно сказать. Возни вышло и неожиданности были. Например, когда тронулась с места нашей лёжки, вдруг обнаружила, что с каждым шагом всё труднее тянуть волокушу, а потом и вообще встала, словно упёрлась. Оказалось, что волокуша не хочет скользить по мокрому снегу, а собирает его перед собой, как ковш у бульдозера и пока у меня хватало сил, я эту кучу перед волокушей тащила, но в результате встала. Второй плохой момент в этом, что из-за такого поведения волокуши, наш путь чётко отмечен широкой полосой чистой земли и травы, который видно даже с расстояния. Уселась прямо на вещмешок, подумать и решать, что с этим делать…

Вариант — взвалить лейтенанта на себя и тащить отмела сразу, как фантастичный. Идти на дорогу и уговаривать остановленного возницу свернуть сюда и помочь вытащить пациента — это совсем из разряда сказок. Никакая легенда такого финта не выдержит. Ждать пока стает снег? А кто его знает, сколько он таять будет, ведь может и несколько дней пролежать. Это в городах он тает в течение дня, ведь город сам кучу тепла выделяет. Когда по весне в городе уже давно на всех улицах асфальт сухой, за городом местами ещё спокойно сугробы лежат. Ничего в голову не идёт, а что-то делать нужно. Я бульдозером работать не хочу, у меня просто сил до дороги не хватит… Сижу, остатки воды из фляжки тихонько прихлёбываю, даже не прихлёбываю, а скорее просто губы смачиваю, потому, что перед будущей физической нагрузкой воду в организм пускать нельзя или ждать после питья пару часов.

— Мета! Чего сидишь? Давай привязывай снизу плащ-палатку, только не к самому низу, чуть спереди, хвосты пусть так скребут, а вот, где ветки снег цеплять начинают, там ткань снег и примнёт… — Взорвался идеей в голове Сосед. Не очень поняла, но он же сам и будет делать.

В итоге отгребли собранный волокушей спереди сугроб, на полметра вперёд от места, где наш пациент лежит и волокуша опирается привязала снизу вторую плащ-палатку. Нижний край подсунуть под волокушу не получится, это поднимать надо или на плащ-палатку затаскивать… Сосед предложил этот край руликом поперёк скрутить и чтобы этот рулик по мере наползания разматывался. Первый раз оказалось, что закрутили не в ту сторону, но даже трогаться не пришлось и так успели сообразить. А потом проверила и волокуша поехала. Мне почему-то было очень жалко плащ-палатку, которая сейчас обдиралась об землю и снег, хоть умом понимаю, что это вынужденно и ничего я с этим сделать не смогу, но жалко, что плакать хочется, и ничего с этим не поделать. Сосед назвал это загадочными изгибами женской логики. С этими раздумьями пропустила момент, когда с волокуши упал вещмешок, пришлось возвращаться за ним…

К обеду, по часам уже час дня, дотащилась до примеченного ельника. К самому месту волокушу не потащила, последние метров тридцать постоянно прислушиваясь к тому, что происходит со стороны дороги, притащила лейтенанта на одной плащ-палатке. Оставила его там лежать, оттащила отслужившее своё средство транспортировки раненых в небольшую лощинку и, освободив от ремня, верёвок и второй плащ-палатки, бросила ничем не примечательные, кроме обтёртых веток бывшие стволы берёзок. Плащ-палатка потёрлась, но выдержала и даже без дыр, что я посчитала очень хорошим знаком, и обратно бежала почти в припрыжку. Быстро упаковала всё в вещмешок, достала флягу с водкой и полила ею одежду "братику", подумала и попыталась немного влить ему в рот, но больше пролила, что, впрочем, прекрасно легло на образ, потому, что к запаху и помятому виду добавилась и натекшая слюна. Устроила его, чуть оперев на какой-то выступ. Сама же убрала все лишние вещи, прикрыла гранаты сверху поклажи, потом привела себя в порядок, перевязала платки на голове, обмахнула как смогла юбку и тужурку. Отдышалась, сжала кулачки и полезла на своё наблюдательное место…

Всё время, пока затаскивала пациента, пока приводила себя в порядок никого на дороге не было, я бы услышала, а едва затихла в засаде, появилась легковушка похожая на эМку, а может это она и была, которая проползла мимо, изредка буксуя в размокшей колее. Судя по разбросанной на дороге грязи несколько путников после снегопада ею уже воспользовались. Потом почти час не было никого, я уже коченеть начала, но увидела подводу с юга, а скорее услышала, уж очень свирепо у них ось скрипела. Я как раз собиралась спуститься вниз и размяться, но пришлось сидеть тихо. Направление движения нас не устраивало, нам нужно в другую сторону, но я очень внимательно разглядывала двух мужчин, один лет пятьдесят, второй наверно его сын. Зачем их разглядывать, если я не собираюсь выходить с ними знакомиться? Так ведь это тема для возможного разговора, их нужный возница наверняка встретит, а потому, если я про них не скажу или не поддержу эту тему, это будет неправильно, ведь здесь к встречам отношение не городское, а деревенское. Вот и разглядываю внимательно запоминаю их вид, одежду, серую лошадку с коротко обрубленным хвостом. Словом, всё, что могла с трёх десятков метров разглядеть…

В какой-то момент подумала о том, что пациент на холодной земле лежит и это не повысит показатели его здоровья, но мы вышли на решающую прямую и некоторыми вещами придётся пренебречь… Тут ставка побольше, чем простуда, большего надеюсь не случится… После проезда "папы с сыном", как я их окрестила про себя, дорога оставалась пустынной, я спустилась и размялась… Заодно сбегала в кустики и проведать лейтенанта. Полулежит, в себя не приходил, дышит ровно, если и есть температура, то не жар. Потом снова обтрусила свою одёжку, сняла и перемотала на сухой край портянки, заодно поправив сбившийся низ чулок. Подняла юбки, достала тёплый пистолет, спустила панталоны и старательно сосредоточенно подтянула чулки, словно от наличия складочки на них зависит нечто глобальное. Проверила пистолет, попробовала предохранитель, дослала патрон в ствол, пощупала высунувшийся шпынёк сигнализатора, как учили поставила на предохранитель и снова заправила на своё место в чулке. Следом вернула на место панталоны и юбки, оправила и словно мобилизовалась, как завод пружины провела. Словно прочувствовала, приближение решающего момента. Немного подумала и затолкала за пазуху наган. Если что, может, придётся стрелять и потом телегу уводить и прятать, но это будет очень плохо, это поиски и переполох. Чужой телегой в этом малонаселённом краю не воспользуешься, да и получится ли у меня с конём управиться, это тоже под очень большим вопросом. Так, что стрелять нельзя, но с наганом как-то спокойнее, пока я ещё второй пистолет достану… Теперь, если появится машина или подвода с северного направления, и в ней будут места, надо выходить на дорогу и вступать в контакт, чтобы взяли и подвезли нас к озеру… Лучше всего, конечно, если возница один или с женщиной и в возрасте, их реакцию планировать легче и дури молодой поменьше… Если бы знать, что Бог есть, помолилась бы…

Полезла на свой наблюдательный пункт…

Глава 25. 19-е октября. Архип

Когда вдали с севера мелькнуло движение, невольно достала из кармана часы и посмотрела время, четыре двадцать или двадцать одна. Внутри от напряжения душа сжалась словно стальная пружина. Я вглядывалась вдаль до рези в глазах. Мне ведь нужно как можно раньше разглядеть, принять решение и успеть к дороге и чтобы не было видно, что только выскочила, а сделать вид, что сижу там давно… Из-за заслоняющей часть подводы вороной лошадки, разглядеть толком телегу не получается почти, ну, выбора то особенного нет, в телеге вроде один человек, максимум два. Так, что, вдохнула-выдохнула и вперёд!

Успела выскочить, заметалась как наседка, к счастью увидела в траве видимо упавший у кого-то чурбачок, и успела на него попу угнездить, как вдали показалась телега. Пока повозка приближалась, я старательно утаптывала место, где сидела. Ну, не могу же я не шевелясь сидеть, а тут была только одна цепочка следов… В какой-то момент видимо отвлеклась и сосед замешкался, не заметила, как морда лошади оказалась уже напротив меня, а с телеги меня разглядывал заросший нечесаной рыжей бородой звероватого вида мужичок…

— Тпрррру! Куда прёшь! Лихоманка!.. — вскрикнул он хрипло, натягивая вожжи и останавливаясь.

— Ой! Дядечка! Как хорошо то! Я так жду-жду! А нам ехать надо, а он спит пьянь такая… А тётя ждёт!.. Ругать же будет!.. А если потом мамке пожалуется? А она сердитая дурная становится, ухватом как оходит! Дядечка! Вы же хороший?!

Мужичок явно обалдел от такого словесного напора:

— Ты… Эта…

— Я же по глазам вижу, что вы хороший! А у меня брат… А вы хороший!.. А вы нас довезёте?… Он дурак проснулся и с пьяных глаз ногой дядьке пнул, вот нас и бросили прямо на дороге… Я бы могла дальше ехать, только брат же! Куда мне деваться… Вот сижу тут… А вы хороший…

— А где брат то…? — Молодец дядька! Выцепил информацию…

— Так, я его затащила, знаете, люди то разные бывают, вот я и утащила. А он спит окаянный, вот же пьянь, уж мамка его к бабке Святухе водила и водой святой брызгала во сне… Не-е-е не помогло… — Мужичок спрыгнул с телеги, Тпрррукнул дёрнувшейся лошади и, перехватив кнут, предложил:

— Пойдём! Покажь…

— Ой! Дядечка! Я так его тащила-тащила, устала, юбку совсем запачкала, еле отчистила, о он спит и не просыпается… А в драку полез… — Продолжая без остановки щебетать повела его к месту размещения лейтенанта, стараясь мелькать перед ним и не дать особенно разглядывать дорогу и мою единственную строчку следов, вроде как пытаюсь ему в глаза заглянуть…

Архип, это я позже узнала, как его зовут, с лицом библейского мученика обозрел натюрморт с лейтенантом. А тот как на заказ заворочался и видимо перед нашим приходом напрудил в штаны. Да и свежий водочный дух выветриться полностью не успел. Но судя по его сизому носу сработала солидарность души выпивохи…

— Это ж нам его не вытащить будет… Лучше я сюда с телегой заеду… — пробормотал он, скребя в затылке, смешно сдвинув треух на один глаз. Радости на его лице не нашёл бы даже легендарный Голмс,[6] но Архип действительно был способен на бытовой героизм добрых дел. — Ты, здесь подожди, наверно…

Вскоре понукаемая недовольная лошадка появилась из-за еловой поросли и сделав на свободном пространстве круг развернулась. Когда я уже прикинула, что тащить будет всего метров десять, Архип обошёл лошадь и встав у морды заставил её попятиться и телега встала буквально в полутора метрах. Он разворошил сено, освобождая место для пациента, потом приподнял его за плечи, велев мне вытаскивать плащ-палатку, которую мы постелили на сено. А дальше с удивительной для его невзрачного вида силой и сноровкой один поднял и переложил лейтенанта в повозку. Завернул края брезента и прикрыл до пояса сеном. Я подхватила вещмешок и, продолжая устами Соседа тараторить какую-то несуразицу про корову Марту, про неудачный год без грибов, про то, что у соседей дом сгорел и так далее, а уж как доставалось целому паноптикуму моих мифических родственников, я чуть не прыскала временами. Мы выбрались на дорогу, и я уселась сбоку на боковину телеги. Если для возницы на передке была пристроена доска для сиденья, то мне там места не было, и я вынуждена была сидеть как на жёрдочке. К счастью через пару километров наш возница проникся к нам симпатией и позволил мне перебраться внутрь телеги, где я смогла усесться на сено, подогнув ноги, что в разы удобнее, можете поверить мне на слово. А резко возросшая к нам симпатия была обусловлена банальной взяткой в виде, с искренней непосредственностью предложенной Архипу, почти полной фляги этой водки-проклятущей. Архип так проникся, что предложил разделить с ним трапезу, во время которой я едва сдерживалась, чтобы не глотать сразу, а степенно пережёвывать варёные яйца с хлебом и кусками солёного сала, при паре огурцов и даже миске квашеной капусты с клюквой. А запивала я это продуктовое великолепие свежим молоком, которое лилось холодное в горло куда приятнее любой божественной амброзии. Архип же воспользовался случаем и с искренним удовольствием пригубил из фляжки.

Я не удержалась, даже спросила у Соседа, знал ли он о такой возможности и ведь сразу планировал, ещё когда потребовал перелить продукт в стеклянную тару. На что он ответил, что знать не мог, но предполагал и рассчитывал воспользоваться универсальной вневременной провинциальной валютой…

Сегодня над нами с лейтенантом взошла счастливая звезда. Пока ехали, Сосед продолжал щебетать, у меня бы уже язык отвалился, а этот словно всю жизнь тренировался в роли глупенькой болтушки. Меж тем он умудрялся и вопросы задавать и явно подобревший от горячительного Архип рассказал, что он из посёлка Леппясюрья… Что работает при станции в слесарной мастерской, но работы мало и в основном живут с хозяйства… Что живут они с женой, её родителями и младшей дочерью… Старшая дочь уже три года замужем в Кааламо живёт… Сына весной в армию взяли и на западную границу отправили и сейчас они о нём никаких вестей не имеют… А младший дурень, как финны пришли в "Шюцкор" вступил, бегает и радуется, что теперь будет Великая Финляндия до Урала и он поучаствует в великом походе на восток. Очень переживает, что наполовину не пойми кто, то ли русский, то ли хохол, и с матерью даже ругался, что она не смогла нормального отца ему найти, даже метрику на фамилию матери переписал, теперь в Петрозаводске где-то… Что фамилия его Панасенко, и сам он со Смоленщины, но вот после гражданской войны здесь в примаках обженился и осел. И очень радуется, что хозяйство у них не богатое и родственников жены полпосёлка, а то бы точно всю семью под славянские чистки подвели и в лагеря вывезли. А так, вроде дали справку, что признали этнически близким по жене и детям… А вот другим сильно не повезло, особенно, кто побогаче жил и в соседях завистников имел, хоть смешанные семьи, но загремели за милую душу… Что едет он в деревню Койриноя, там свояк сговорился свинью помочь забить и мяса выкупить под засолку на зиму…

Сосед же в ответ рассказывал, что зовут меня Лидой, что мои родные по маме из Алёховщины, а папа из ижоров из под Нарвы. А сами жили в Ленинграде, а на лето меня отправили к бабушке с дедушкой на Оять, и Агаповых он просто обязан знать, что их все знают. Что брат с фронта сбежал и её с ним отправили, а он поехал в Шелтозеро жениться, где у него ещё до войны невеста была. И там мы жили у двоюродной бабки, но он там столько пил, что с будущим тестем передрались по пьяни, и свадьба расстроилась. А его от греха в Чалну отправили, но и там всё не слава Богу, и вот они теперь и едут к тётке в Видлицу. А тут с войной непонятно, домой не попасть, с братом что-то делать надо, вот такая незадача… Но Архип вдруг прервал мою трескотню и спросил:

— А тётку как звать в Видлице которая, может знаю её?

— Да! Дядечка Архип! Конечно знаете! Как же можно тётю Марию не знать?

— А фамилия у неё какая?

— Так по чём мне то знать? Тётка Маша и ладно! Она же к нам приезжала, паспорт не показывала, может как у мамы Агапова, а может как у бабушки, а может вообще по мужу, она же замужем была вроде… Ой! Она так смешно про своих куриц рассказывала. Она кур держит, вы её точно должны знать! У неё на тот год цыплятки были, такие смешные и она всё время за кошкой следила, она у неё такая рыжая, такая рыжая, прямо солнышко и толстая, мышей ловить не хочет, а цыпляток очень хотела… А ещё она крота поймала, живого, вот надо же! А я крота не видела никогда! Вот ёжика… — и Сосед снова начал заваливать обалденно интересными подробностями жизни глупенькой Лиды, и мне стало казаться, что наш возница скоро меня придушит… И надо попросить Соседа чуть умерить свой пыл…

Но вот когда до места назначения Архипа осталось всего пара километров и мы уже проехали железную дорогу, он вдруг притормозил телегу, что лошадь встала и тут же потянулась к повявшей траве на обочине… Сам Архип развернулся на лавке и пристально поглядел мне в глаза, что Сосед невольно заткнулся, прервав жутко интересный рассказ про какую-то красивую юбочку у соседской Наташки.

— Ты, мне вот, что девонька скажи… Это ваших несколько дней назад в лесу гоняли?

— Вы про что это? Дядя Архип!

— Ладно! Понятно, что не скажешь… Не ври мне про Видлицу и про тётку. Там одна Маша есть, только она тебе бабка была бы, и никаких у неё родственников за Свирью отродясь не бывало, и из деревни она никуда в Ленинград не ездила. Говор у тебя не наш, но Ленинградский, поверю, да и про Агаповых в Лодейном слышал. Только там вепсы и в Шелтозере тоже, а здесь карелы и финны, улавливаешь разницу? И невесту бы твоему брату искали в Шокше или Рыбреке, но не здесь… Ладно! Бог тебе судья. Только раненого и беспамятного от пьяного отличу… Хотя есть дураки, что и поверили бы. Куда вам надо? На тот берег небось? — Я застыла, рука невольно потянулась к животу, но, что-то во взгляде Архипа остановило. Я протолкнула слюну сквозь вдруг ставшее сухим горло:

— А если на тот берег?…

— Ты девонька, правильно, что за пистоль не стала хвататься, — он повёл глазами вниз, и я увидела у его вроде случайно опущенной правой руки торчащую из сена ручку топора, — не успела бы… Да и нет в тебе душегубства… Чистая ты ещё… А первого человека убивать не просто, особенно в глаза глядя… Поверь, я знаю… В германскую фейерверкером начинал…

Он замолчал, перевёл взгляд куда-то над моей головой в небо… Я вдруг увидела, что у него зелёные, удивительного травяного оттенка глаза… Мы оба были полностью в его власти, но страха не возникло. Ну, не верилось, что такой страшный на вид, но добрый, с которым мы вместе снедь из дома с одного расстеленного вышитого рушника ели может сделать нам плохо… Он пожевал губами, посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на небо и вдруг заговорил совсем не о том, чего я ждала:

— Время сейчас уже к вечеру, сегодня свинью бить уже не выйдет, так, что ночевать останусь… Точно не выйдет… — Сделал паузу. — Отвезу я вас, помогу, чем смогу, есть у меня мысль…

Он отвернулся и подобрав вожжи громко щёлкнул языком подбирая левую, чтобы коняга вышла на середину дороги… И через некоторое время не оборачиваясь бросил:

— Ты пистоль свой убери куда… И мне нужно будет в деревне остановиться, сказать, что по делам съезжу, чтоб не ждали… Может еды вам возьму…

Теперь Сосед уже не щебетал, мне кажется, что он был очень смущён. А я понимала, что если бы не его безудержное щебетание и такая показная открытость и наивность даже, возможно решение Архипа было бы совсем другим. Может он не стал бы нас сдавать финнам, но помогать бы не стал, а скорее всего просто высадил не смотря на водку… Хотя, и сейчас не смотря на его слова расслабляться очень сильно не стоит, чужая душа — потёмки, но что ему мешало меня тюкнуть этим самым топором, не насмерть, а обушком, чтобы не трепыхалась и сдать получая блага от новой власти? А я то пока Сосед щебетал и правда расслабилась, ведь пока сидела могла наган тихонько вынуть и под юбку убрать, как сейчас, и под рукой, и в одежде не торчит… Как не крути, а от меня сейчас не очень много зависит…

Деревня или село, никогда не могла запомнить разницу, где-то церковь есть, а где-то нет, а вот где именно не знаю. Словом, поселение не велико, рядом с железной дорогой наверно полустанок, с которого во многом и живёт, целиком вытянутое вдоль дороги, так не похожее на вологодские деревни с их матёрой какой-то добротностью. Остановились у ворот из пары поперечных жердей, которые должны остановить не человека, а скорее скотину. Я осталась сидеть в телеге, а Архип накинул петлю вожжей на столбик и, скинув верхнюю жердь, перешагнул через нижнюю, входя на подворье. Делать нечего, жду, в руке под юбкой стиснула рукоять нагана, взводить не стала, не особо крутя головой, смотрю по сторонам. Народа практически не видно, кто-то вдалеке выясняет отношения, залилась лаем собака. От дома наискосок через дорогу деловито перебежала беременная кошка. Забор привлёк внимание своей необычностью. Я видела плетни из жердей вокруг вкопанных столбиков, заборы по пояс из камней на юге, капитальные глухие заборы из тёса в бабушкиной деревне, не считая кованные красивые ограды дворцов в Лениниграде. А здесь довольно часто были вкопаны комлями четырёх-пяти метровые жерди с наклоном под углом в одну сторону, из-за чего высота такой изгороди едва выходила метра полтора. Выглядит очень необычно, не знаю, как с долговечностью…

На крыльце появился Архип с каким-то мужчиной, о чём-то переговариваясь, они двинулись с мою сторону, но на середине расстояния расстались, и хозяин повернул в дом, а Архип также как раньше, преодолел входные жерди, быстро отцепил вожжи, впрыгнул на телегу и стронул лошадь…

— Ты уж прости, но еду брать не стал, не хочу лишних разговоров…

Пока выезжали из деревни молчали, да и километров восемь до Питкяранты разговор особенно не клеился. Сосед очень удивился, что на въезде нет никаких постов, да и первого оккупанта увидели только на центральной улице. По тротуару деловитой развалистой походкой шёл финский солдат. Я не успела особенно разглядеть у него каких-то знаков отличия, скорее общий вид. А вот он был до того чужой и неприятный, что озноб по телу пробежал. Сосед буквально взвыл у меня в голове: "Немедленно взгляд отведи! Только головой не крути! Нельзя смотреть! Ты внимание привлечёшь!" Как сомнамбула я остановила взгляд, и он скользнул дальше по стенам домов, ведь не только он шёл навстречу, но и телега наша ехала. "Господи! Ну, какая же я дура! И чего уставилась?! Чуть всех не подвела! Спасибо! Сосед!.." Вроде всё обошлось, боковым зрением видела, что оккупант так и идёт и уже минует нашу телегу. А передо мной как впечатанный стоял его образ: суконное кепи с козырьком, куртка тёплая более светлого зелёного оттенка, чем наша форма, перетянутая ремнём, словно он хотел изобразить девичью талию, от этого нижняя часть топорщилась в стороны как пачка у балерины, спереди на ремне какой-то огромный пистолет, ствол точно длиннее нагана раза в два, на ногах здоровенные башмаки и обмотки на удивительно тонких икрах, таких, словно мышц там нет вообще, только кости и может кожа.

Но самым образующим образ и акцентирующим на себе внимание был контур его галифе. Такой ширины и парусности я никогда в жизни не видела, даже если бы попытаться в районе бёдер ему вписать круг, он был бы меньше в ширину, чем его начинающиеся от колен и до самой куртки "уши" галифе. Нет, я видела на улицах наших военных модников, у которых тоже галифе имели выдающуюся парусность, но им, мне кажется, всё-таки далеко до виденного мной шедевра. Не могу знать, все ли солдаты в финской армии имеют такие бриджи, но что видела, то видела. И почему-то это подействовало как-то угнетающе на моё настроение. Вообще, это был первый живой настоящий враг, раньше были просто слова "немцы, германцы, белофинны, финны", за ними реальности было не больше, чем за каким-нибудь сказочным названием вроде "старичка-лесовичка или гуслей-самогудов", такая абстракция, наделённая какими-то свойствами, но не имеющая реального материального воплощения. А теперь я видела и реально осознала слова о враге пришедшем на нашу землю и захватившем наши города и сёла, что это не сказка, не фантазия, это живое и ходит своими ногами в уродливых штанах… А ещё, я словно прикоснулась в смерти, не испугалась или появилась какая-то неожиданная угроза, нет, я прочувствовала, вместе с овеществлением образа врага, словно овеществилась и моя возможная смерть, которая для меня до этого оказывается тоже шла по разряду сказочных абстракций. А вот теперь я как-то внутри, в самой глубине души вдруг поняла, что за этими знакомыми словами на самом деле темнота и небытие, и это не переиграть и не переиначить и самое страшное не факт и момент смерти, а её фатальная неизменность после свершения.

Наконец мы выехали из Питкяранты и Архип продолжил рассказывать. О чём он рассказывал? О многом…

О том, что у него ещё до революции был приятель Рюти из центральной Финляндии, у которого отца запорол насмерть лесничий местного барона, которому показалось, что отец Рюти ему соврал, и что он пошёл в лес барона на охоту, а не хворост собирать. Нет, после экзекуции плетью отца ещё живого привезли домой, но после отец так и не встал, проболел почти месяц и тихо во сне умер. Он вообще, был очень тихий и набожный человек. А Рюти убежал в Петербург и примкнул к большевикам, которые пообещали свергнуть власть царя и помещиков и сдержали своё обещание. И он, Архип думает, что карелы абсолютные дураки, что это сейчас с ними заигрывают и всячески на словах потакают. А стоит финнам укрепиться чуть получше, как появятся их финские и шведские бароны, ведь Рюти рассказывал, что у них финны — это батраки и бедняки, а владеют землями и другими ценностями только шведские, русские и прочие помещики, бароны и разные графы. Так, что местные, на самом деле уже вкусившие свободы и вольности Советской власти скоро очень сильно удивятся, когда окажется, что в Великой Суоми им отведена та же роль, что и финнам в их старой стране. То есть бедняков и батраков, когда лес, покосы, озёра, реки принадлежат кому-то, и туда для сохранения жизни и здоровья лучше близко не подходить. Вот тогда и взвоют, но будет поздно с одной стороны, а с другой, здесь большинство и так богато не жили. Так, что даже урвать и поделить невеликие ценности хозяйств выселенных славян им уже в радость, то есть их можно сказать уже "повязала кровью" новая власть, так, что одномоментного возмущения и восстания не случится, а отдельных недовольных очень быстро и качественно прижмут к ногтю…

А он, Архип Панасенко, сам из бедняков, принял революцию всей душой и воевал в гражданскую, пока его не свалил сыпной тиф, и он пришёл в себя только в Архангельской больнице. Вообще, нас из Петрограда тогда отправили отрядом выбить интервентов из Архангельска. Так англичане гады сами воевать с нами не стали, а заплатили белогвардейцам и бандитам разным, а пока мы с ними воевали согнали почти всех жителей в концентрационные лагеря на острове Мудьюг, а сами стали вывозить из города всё, что только могли. А там ведь одних складов купеческих в порту было на миллионы товара, а товар не только пенька и ворвань, там и лес строевой и корабельный, и пушнина, да много чего. Корабли, говорили, потом караванами по палубу гружёные уходили, по Двине днищами дно скребли. А я там сыпняк и подцепил, сколько в бреду был, не знаю, а как очухался, так там вся война уже закончилась. Оттуда начал выбираться и решил Белым морем, через Онежский залив, вот так по пути меня и обженили. Осел здесь. Детишки пошли. Старшие двое у жены от первого мужа, вдова она была, а младшие мои. Но вот сыночку в жизни не прощу, что от фамилии отцовой отрёкся. Так ведь он дурной и шалапутный, я сам такой был, пока не поумнел, не простит ведь Советская власть, когда вернётся, за всё спросит, и отвечать не только ему, но и родне придётся. Вот я и думаю, что если ты там своим передашь, что бывший красногвардеец Архип Панасенко готов выполнить любой приказ народной власти, может и послабление потом выйдет, когда за дурака малолетнего спрос учинят…

Он разглагольствовал, и сам не замечал, что сам себе противоречит. Ведь он говорит, что когда власть укрепится, бароны всякие наедут и всех прижмут, а с другой стороны, что Финляндия долго не продержится и он уже сейчас хочет себе очки перед Советской властью набрать. То есть ничего идейного, нормальный такой крестьянский прагматизм и желание на всякий случай соломки подстелить. Впрочем, а моё какое дело? Вот вернусь и всё доложу, а там уж пусть умные решают, как им с этой информацией поступать. Хотя, ведь с тех же позиций крестьянского прагматизма самая лучшая позиция, это не вмешиваться и по возможности ничего не делать, ведь виноват всегда только тот, кто делает, а вот обвинить того, кто не делал гораздо труднее…

Тут же мимоходом прошёлся про сволочные особенности местных карелов и прочих, что уж очень любят подло исподтишка гадости делать, при этом в глаза улыбаясь. Что особенно чётко проявляется, когда человек выпьет и себя меньше контролирует, вот тогда из-под этой улыбочки такое дерьмо наружу вылезать начинает, что только успевай отбегать. И даже его приятель Рюти, с которым столько всего вместе пережили, и служили вместе, пьяный становился просто каким-то уродом. Ну, вот ему понятно, когда после пары стаканов удаль молодецкая в голове загудела и мужики вышли силушкой мериться, ну, помутузят друг дружку, носы поразбивают и дальше гужбанить. А Рюти или кто из его нынешних соседей, тихонечко дождётся, когда ты отвлёкся и со всей дури как врежет и потом ногами месят уже всей кучей. А если тебя с этого удара свалить не удалось, так извиняется и так искренне, дескать и вообще он тебя не бил и всё тебе привиделось. То есть выждать и воспользоваться любой слабостью, а потом затоптать соперника — это для местных почти удаль, а для русских — это подлость. И вообще, все они здесь хуторяне и единоличники, что финны, что вепсы, что карелы. Сидят в лесу, с него кормятся, ничего в жизни и мире не видели кроме этого, да и Советская власть им нужна только, чтобы в его хуторке его поменьше трогали, а если с него что-нибудь спросишь, вот тогда недовольство страшное, ведь ему все должны, и это правильно, а вот он никому и никогда ничего не должен…

А ещё, мало их самих, по лесам разбросаны, городов не касаясь, но там уже приезжие ещё со времён Петра, который в Петрозаводске и Медгоре рудники первые открыл. И женятся между собой, потому, что каждый ведь других по себе мерит, а вот они никому и не верят и слово ничего не значит. Испокон у них брат на сестре женится — это ещё ничего, а как отец на дочери или мать с сыном, а ведь грех это страшный. Говорят, ухватка эта от саамов с севера пришла, где народа с тундре мало вот и сводятся с кем удалось. И ради крови свежей под любого проезжего не только жену, но и дочерей подкладывают, чтобы силы в род принесли, а без этого вырождение идёт… Но то тундра и людей нет почти, чего они здесь то, где люди есть по тем же ухваткам живут? Хотя, если подумать, то за все века, как здесь Пётр осваивать начал здесь столько народа осело, что если с местными посчитать, то хорошо если четверть их наберётся, давно все смешаны и разбавлены, а ведь финны им позже и это припомнят, чтобы не могли голос подать, когда их новая власть начнёт к ногтю прижимать…

Потом вдруг разговор вернулся к тем двум виденным мной на дороге "папе с сыном", как я их назвала. Я ещё в самом начале, когда щебетала, красочно описала, как их видела и что они мимо проехали, но мне ведь в другую сторону, да и смурные они были. Оказалось, что они и, правда, повода для радости не много имели, а везли они тело своего родственника, одного из тех, кого Никита с Авдеем на ноль помножили. Это реальное подтверждение, что ребята не просто так сгинули, а сумели за свои жизни и врагов сколько смогли взять, отозвалось в душе радостной волной пополам с тоскливой нотой понимания, что ребят уже нет. И от этого "нет" веет могильным холодом и жутью неисправимого и страшного. Заодно рассказал Архип и то, как нас обнаружили. Мы ведь были уверены, что "хвост" от дороги, по которой срезала путь группа командира, она и привела. И хоть вслух командира никто не осуждал, но это знание словно висело между всеми, ведь сколько раз Никита командира одёргивал, что лучше по буеракам лучше крюк ноги сбивать, чем позволить себе расслабиться и по дороге с удобством пройти. Но Викулин при любой возможности это правило нарушал, и вот это и посадило им на хвост егерей. Оказалось, что заметили не вторую группу, а нас, и не у дороги, а в лесу. Один местный охотник свои ловушки проверял и увидел, о чём побежал и рассказал, кому следует. Потому и погоня появилась с отставанием, а не сразу… Ещё поведал, что ребята погибли и живыми их взять не смогли.

Но раненых и убитых среди финнов, а в большинстве местных ополченцев, отряды которых уже успели организовать не мало, только убиты больше десяти человек и это только из местных, а раненых гораздо больше. А своих раненых и убитых егеря увезли на двух машинах, и там вроде бы трое или четверо насмерть. Вот поэтому и крик стоит на каждом углу, что героические ополченцы с егерями победили и полностью уничтожили целый батальон русского десанта. Вот только с целями десанта расхождения, то ли Сортавалу батальон должен был штурмом взять, или сразу на Хельсинки идти. Но те, кто там присутствовали сами ведь знали, что воевали против двух человек, и что это не все, но после такой оплеухи заставить местных идти в лес на прочёсывание у финнов не получилось. А обученные лесные специалисты-егеря финской армии ещё не успели приехать, но финны это вопрос не оставят, упёртости им не занимать, так, что выходит, нам опять очень повезло и благодаря ребятам, которые заплатили своими жизнями, мы успели выскочить в это случайное "окно" в поисках и прочёсывании. Эх! Ребята! Ребята! И мне теперь нужно выполнить вашу последнюю волю и довезти вашего командира и пакет, за которым нас в эти леса отправили… На всякий случай я спросила, а почему Архип так уверен, что наших живыми взять не сумели? На что он ответил, дескать уже были показательные казни, которые прошли почти во всех значимых населённых пунктах, где издевались и казнили наших пойманных солдат и очень уж они эти зрелища воспитательные устраивать любят, так, что если бы сумели хоть одного и раненого захватить, то непременно бы про казнь было слышно. А тут ни словечка… Резон в таких рассуждениях был… Но я поинтересовалась другим:

— Слушай! Архип! Ты же у себя в деревне сидишь, только на огород выходишь, сам говорил, а всё про всех вокруг знаешь, это как у тебя выходит?

— Э-эх! Девонька! Сама посуди, газет нет, радио не провели, на станции оно на финском бормочет, что слушать бес толку. А людям же интересно, тем более всё, что рядом делается и тебя и твоих сродственников зацепить может. Вот и рассказывают все друг другу новости и всё, что знают. И это точнее любой газеты выходит. А людей много и каждый что-то своё добавит. Это, конечно, если бабьи глупости не считать, у них ведь свои разговоры. А у мужиков всё степенно и правдиво, никто не хочет брехуном прослыть, если что непроверенное, то так и говорят… А ведь финское радио тоже много чего интересного говорит, у нас есть те, кто понимают хорошо, вот они и переводят… Так, что зазря ты меня подозреваешь… — Почти обиженно закончил он. Пришлось заверить, что я его не подозреваю, а просто удивилась…

Дорога тянется и тянется, а разговор от неурожая и жаркого лета с множеством грибов, что суровую зиму обещает, сменил направление:

— По хорошему бы, девочка, вам лучше баркас под парусом или мотобот. Но с такой посудиной одной тебе не совладать, да и взять такую негде. А у меня "Фофан"[7] есть, спрятан в протоке, притоплен возле Ууксу, мы со свояком частенько сети на глубинах ставили, всегда с рыбой были. Вам бы только погода, чтоб была, и чтобы ветер встречный не поднялся, а то одна не выгребешь. "Фофан" лодка добрая, ходкая остойчивая, жалко отдавать, да, ладно. Она у меня в протоке притоплена, чтобы не рассыхалась зазря, а делал её хороший мастер, несколько лет уже у меня и нигде не течёт, гнили нет. Но и я за ней смотрю, краской да гудроном не замазываю, как некоторые, что потом у них дерево задыхается и гниёт. Специально сам краску делаю на сурике тёртом, который сам толку и перетираю, а потом на конопляном масле замешиваю с известью и купоросом, да несколько месяцев настаиваю. Рецепт секретный почти, от деда моего остался, он по дереву плотничал и где нужно всегда своей краской подкрашивал. Под такой краской дерево дышит и от воды защищено…

А вот когда поплывёте, помни, что финны лов рыбы уже объявили под контролем. В Сортавале, Питкяранте, Лахденпохье рыбоперерабатывающие цеха были со своими баркасами да шаландами, а ещё сколько артелей по берегам озеро кормило, везде считай суда реквизировали и на них теперь озеро патрулируют. Свои то баркасы когда ещё привезут, а эти есть уже. Вот их тебе опасаться нужно. Поэтому от берега не отходи, чтобы спрятаться сразу. Наши то у южного берега и сюда не полезут без нужды и морские сражения устраивать никакого резона нет ни у кого. — Это его "Наши" почти окончательно убедило, что Архип зла к нам не пытает. — Поэтому любой моторный или парусный бот или баркас, это финский патруль и прятаться надо, ведь убежать на лодке от баркаса невозможно никак. Тут до устья Волхова километров восемьдесят наверно[8], но я бы советовал от берега не отходить, и до устья Свири добираться, а там сразу в Петровский канал уходить, там тебя и от ветра и от волн укроет и до наших доберёшься. Там уже по всем берегам наши должны быть… Я слышал, что финны на Свирь вышли и даже мосты захватить успели какие-то, но вот дальше чего-то разговоров нет, так, что если бы они на южный берег Ладоги вышли точно бы на каждом углу кричали…

— Архип! А мне одной выгрести восемьдесят километров, это вообще как? Такое возможно?

— Ну… Я когда молодой был и дури девать некуда, наверно бы за сутки выгреб, если бы без помех, чтобы волны не было и ветер навстречу не дул и по прямой. Сдох бы наверно в конце, но выгреб. А тебе, да ещё и в гружёной лодке и когда прятаться нужно… Даже не знаю, но дня три, если очень повезёт… У тебя самое трудное будет мимо Салми проскочить. Лодка у меня на западном берегу Уксалонпя, это полуостров, хотя, если протоку, где моя лодка спрятана считать, то и остров выйдет. Он длинный, километров двенадцать в длину и берег у него изрезанный и тянется он на юго-восток. Есть у него пара длинных мысов, для проверки можно на них высадиться и перейти попробовать, сразу и поймёшь, что это не конец Уксалонпя, а мыс его просто. А вот когда полуостров кончится, тут не зевай, нужно на юго-запад идти, чтобы Мантсинсаари по правую руку оставить, но в проливе между ним и Лункулансаари нужно к левой стороне прижиматься, и проходить там лучше ночью или в сумерках. Лункулансаари слева лучше не проходить, там протока его от берега отделяет болотистая и вся заросшая, да и народа там шастает многовато. Эти острова каждый километров по пятнадцать будут, там тоже берег сильно изрезанный и скал у берега хватает и камней всяких, там очень внимательно смотреть надо… Вот как эти острова пройдёшь, дальше до Видлицы и после берег почти ровный и песчаный, это и хорошо и плохо. Хорошо, что берег ровный, а вот прятаться там негде и озеро во многих местах с дороги далеко просматривается… А вот как мимо устья Тулоксы и Олонки проберёшься, если маяки работают, то можно ночью спокойно держать на Габановский маяк, а от него по Стороженскому и Свирскому маякам прямо в устье Свири выйти. Сам я не ходил туда дальше Видлицы никогда, мне без нужды, а люди говорили. Так напрямки километров десять врезать можно, чем вдоль берега красться… Если южный берег наши удержали, то от Габановского маяка финнов уже можно не бояться не сунутся они туда на баркасах своих. Хотя есть довольно больших пара, и вроде, говорят, на них пушки поставили…

На мою панику оттого, что такое количество информации я просто не запомню, Сосед успокоил, что у нас есть карта, где почти весь восточный берег Ладоги есть, а там разберёмся…

До захоронки с лодкой Архипа мы добрались уже в сумерках. Притопленная с брошенной на неё сверху какой-то корягой выглядела она совершенно заброшенно. Он сунул руку в воду и вытащил ржавую цепь, наклонил лодку на бок и за цепь вытащил наполовину на берег, уже на берегу раскачал и перевернул, чтобы и остальную воду вылить из лодки.

— Ты, пойми, вёсла хорошие делать сложно, а плохих у меня не оказалось, так, что дам я вам досочки, ими тоже грести можно. А лодку, глядишь и другую найду, вот и пригодятся мне вёсла, сама пойми…

С этими словами сходил к телеге и вынул откуда-то из-под сена две доски длиной больше полутора метров, толщиной больше двух и шириной сантиметров десять. Сосед обозвал их "стандартной дюймовкой". Принёс и топор, которым обращаться умеет, судя по тому, как буквально в несколько ударов по вращающейся левой рукой доске. На одном её конце появилось сужение, в котором с трудом угадалась импровизированная рукоять, у другой доски также появилась ручка. Потом сложил обе доски ручками вместе, примерился и сделал посредине зарубку на их боковых торцах. Ещё по паре ударов и в середине каждой доски появилась выемка глубиной сантиметра два-три и протяжённостью в десять. Не тратя больше времени на разговоры, он быстро перетаскал в лодку почти всё сено с телеги, и перенёс в лодку пациента. Уложил его на сено спереди от единственной в середине лодки скамейки, если не считать таковой доску у кормового транца…

— Ну, кажись всё. Я там с твоим товарищем узелок с варёной картошкой оставил, не много, но больше нету. У нас обычно второй на корме сидел, но я решил, что твоего второго лучше вперёд положить. Конечно, нос чуть притопит, но за это сможешь кормой причаливать, а это и садится и отталкиваться гораздо легче, если в одного управляться. Цвет для твоего дела не очень удачный, видать далеко, сам понимаю, но уж какой есть, может чего придумаешь, мне про то лучше и не знать. Лодку эту никто не хватится, и искать специально не станут… Поеду я… И так в темноте возвращаться… Добраться вам!.. Удачи, в общем… — По интонациям, хоть в сумерках лицо было видно уже не очень хорошо, я поняла, что Архип сейчас уже очень жалеет о своём решении…

— Спасибо тебе! Архип! Я всё помню, будет возможность, как смогу отблагодарю. Про твои слова о помощи, ты не шутил и не передумал?

— Да, что ж я шелапутный какой, словами просто так раскидываться? — Радостно встрепенулся он.

— Тогда говори свой адрес или как тебя найти… И запомни, передадут тебе, что "от Лиды, у которой кошка рыжая есть!" Запомнил? Это вместо документа будет…

— Чего тута запоминать… От Лиды, от тебя значит и у тебя кошка рыжая есть! Всё запомнил! А найти меня не трудно. В Леппясюрья со стороны станции по левой руке четвёртый дом в три окна с дороги будет, там петушок на коньке приметный…

Я пожала ему руку, вроде как я тут сейчас лицо официальное, Советскую власть представляю. Он развернул повозку на хорошо знакомой поляне и скрылся, словно растаял, в сгущающихся сумерках, а я осталась в метаниях, что делать, куда грести и вообще, стоит ли это делать в ночь не осмотревшись толком?… В этих размышлениях решила посоветоваться с Соседом.

— Я думаю, что стоит пока совсем не стемнело отсюда немного отойти в сторону или хотя бы по протоке до озера дойти, уж слишком мы рядом с дорогой, а место открытое. Километр, не больше, мы как на ладони будем… Да и Архипа в конце жаба придавила…

— Кто придавил?

— Жаба! Зелёная такая и в пупырышку! Жалко ему лодку стало, ты же сама заметила. Вот как бы он не передумал и не пожалел… Потому и говорю, что отойти нужно!

И вот в нарастающей темноте по заросшей протоке я пробираюсь к озеру. На открытую воду вывалилась неожиданно, только вроде мои доски-вёсла шкрябали по зарослям тростника и вот совершенно чистая вода… Только Сосед высунулся с мыслью о том, что в протоке веслом как шестом толкаться удобнее… Берег темнеет позади, развернулась влево и поплыли вдоль этой тёмной массы. В вечерней тишине плёски разносятся очень далеко, волна невеликая плавным накатом покачивает лодку, ветра нет почти, вроде Архип говорил, что в не очень ненастную погоду, на озере вечером и утром ветер затихает почти всегда, может это как раз то, о чём была речь. Чуть впереди какая-то тёмная масса почти на пути, скоро совсем ничего не будет видно, будем причаливать…

Вроде почти весь день просидела в телеге, но устала неимоверно и если бы не решение отплыть в сторону, уже бы без сил завалилась спать. Даже есть не хочется, от тряски телеги внутри все внутренности словно отбиты и сейчас стараются прийти в себя и уж точно не желают нагрузки в виде переваривания пищи. Воды кругом море, вернее озеро с наверно самой чистой в Европе водой из числа больших озёр. А конкуренцию в этом Ладоге наверно только Онега и Байкал, если весь мир считать, составить смогут. Так, что просто зачерпнула из-за борта воды и попила на сон грядущий. Вспомнила про котелок, зачерпнула и его и пристроила на задней скамейке…

Неожиданно и резко ткнулась в берег кормой. Вылезать и правда удобно, уже стоя в воде перебрала по борту, надо было цепь от носа к себе положить, тогда бы это не потребовалось. Левый сапог чуть травит воду, но не сильно, чуть сочится по подмётке, но тоненькая струйка холодной воды совсем не доставляет удовольствия. Вот достала жутко грохочущую в тишине цепь и вытащила на треть нос лодки на пологий берег. Прошла в сторону тёмного массива, оказались кусты или скорее молодая поросль ивняка. Всё, вы как хотите, а я спать. Лейтенант счастливо пребывает в мире грёз. Хорошо, что Архип почти всю лодку сеном завалил, вот сейчас в это сено и завалюсь спать, только ноги вытянуть будет сложно…

Глава 26. 20 октября. Ковчег. На воде, первый день

Утро добрым не бывает! Разбудил меня лейтенант. В холодном стелящемся утреннем тумане все звуки словно вязнут и приобретают какое-то нереальное звучание. Но вблизи его шевеление в сене услышала сразу. Света ещё не много, но видны уже не тени предметов, а они сами.

— Лейтенант! Что случилось? Как самочувствие? — Спрашиваю шёпотом.

— Это вы? — Ой, блин! Содержательный вопрос… В ответ молчу, а как, простите отвечать? — Мне бы… Это…

— Сейчас… Придумаю, что-нибудь… — Сама судорожно соображаю, что прудить, рядом, как на земле, здесь не выйдет, так завоняем скоро… А из ёмкостей только кружка, котелок и фляжки… Кружки может оказаться мало, да и о себе стоит подумать, не каждый раз смогу причаливать ради такого дела. Выплёскиваю воду из котелка и подаю ему. — Вот вам котелок, помочь чем-нибудь?

Он долго и неловко возится, помогать ему не лезу, жду, да и спросонья вскакивать нет желания. И так эти несколько движений за котелком и обратно, словно силы вынули.

— Вроде справился уже почти… Спасибо… — Голос, вернее шёпот сиплый, но, что приятно, довольно вежливым стал.

— Вы, обратно не застёгивайтесь, лишние движения, мы здесь не на королевском приёме…

— А вообще, мы где?

— Докладываю. Мы сейчас на каком-то полуострове около деревни Ууксу. У нас есть лодка с вёслами и всего через восемьдесят километров по Ладожскому озеру мы будем у наших. Раз вы в себя пришли, то похоже, что ваш организм с ранением справляется…

— А лодка у нас откуда?

— После размышлений приняла решение выйти на контакт с местными. Шансы оцениваю примерно один к трём, что нам повезёт и нас довезут до озера, всё-таки местные к оккупантам сейчас очень благожелательно настроены…

— Они советские люди! Они должны!..

— Мы не на политзанятиях! Лейтенант. Нам неслыханно повезло, что встреченный возница не только согласился довезти до озера, но и отдал нам свою лодку и вообще, помог чем мог…

— И чем он кроме лодки помог?

— Вообще и лодки очень много! Где бы мы её взяли? Пришлось бы воровать, а значит, её бы стали искать. А они здесь их ещё и привязывают цепями на замки…

— Куркули…

— Нет, скорее, чтобы штормом не сорвало…

— И что планируете?

— Глобально — добраться до наших. Сегодня как рассветёт осмотреться, осмотреть лодку и уже тогда принимать решение…

— Какое решение! Я приказываю: немедленно следовать на юг!

— Про ваши приказы, ран-больной я уже говорила. И пока я не осмотрюсь, шагу не сделаю. Я хочу добраться, а не погибнуть геройски, как все парни.

— Да, я…

— Вы прежде чем приказы отдавать, разобрались бы… На юг от нас сейчас находится земля, по которой на лодке очень трудно двигаться. Нам сначала нужно из залива выбраться строго на запад, больше километра… И вы лучше молчите, а то остатки авторитета растеряете. Как самая активная и полноценная часть нашей группы, до прибытия в расположение наших войск, все решения буду принимать сама, и действовать сообразно с ними…

— Вы не имеете права…

— Вот почему так? Если сказать нечего, все сразу про права вспоминают… Имею я права! Не сомневайтесь! И даже по уставу и присяге, если вам угодно…

— Я как командир и старший по званию…

— Вы сейчас НЕ командир и НЕ старший по званию! Вы ПАЦИЕНТ, которого я лечу! А командир и старший по званию здесь я, потому, что других старших нет! Вы мне помогать в меру сил будете или так и будем правами мериться?

— Но… — Он замолчал, потом продолжил. — Но что я могу?

— Не грести вас прошу, просто понять хочу, можно на вас рассчитывать или вы будете продолжать конфронтацию…

— Помогу… Если смогу…

— Тогда немного обрисую ситуацию. Как удалось узнать у местного жителя, финны реквизировали почти все наличные крупные плавсредства у местных рыбаков и организовали патрулирование акватории вдоль берегов. При встрече с таким баркасом шансов у нас нет, только подрываться. Поэтому весь сегодняшний день планирую посвятить решению вопроса маскировки нашей лодки, цвет у неё, как у пожарного щита… А вот вечером к сумеркам хочу двинуться в путь. Как далеко получится добраться не знаю… У нас на пути крупный населённый пункт Салми с портом и всеми прочими радостями… Ночью плыть, нет компаса и островов здесь как проса насыпано. Звёзд тоже не видно… Вот такой расклад…

Лейтенант на удивление в сознании был очень долго, наверно несколько часов. Картошку оставленную Архипом мы честно поделили с пациентом, мне две, ему три, и с солью и перцем из запасов Никиты она хоть и холодная и чуть осклизлая и помятая была восхитительна. Но, уже через полчаса я осознала, как сильно была не права. Лейтенанта начало рвать. После стольких дней фактически голода съесть три крупных картофелины оказалось для его желудка слишком сильным ударом и его вывернуло и выворачивало долго и изнурительно, сначала съеденным, а потом просто слизью с желчью с водой, которую я ему давала запить горечь и прополоскать рот от вкуса рвоты. От рвотных конвульсий расшевелили рану, наверно, и раненый выключился. И едва я перевела дух, как убедилась, что неожиданности по одной не ходят. У меня пришли эти дни, но так как обошлось без предварительных ощущений, как обычно, я узнала об этом, только почувствовав мокрое в трусиках. Пришлось идти за кусты, и на холоде снимать сапоги, панталоны и трусики, подмываться ледяной водой, к счастью были запасные трусики, и в разорванную на четыре куска тряпочку, куда была картошка завёрнута, использовала для заворачивания приготовленного для повязок мха в качестве прокладки. К слову, подумала о том, что хорошо бы повязку снять и поменять, но для этого снова нужно мха приготовить, да и для себя тоже… Ещё было немного неудобно, что совершенно не получается общаться с лейтенантом, ну умеет он одними интонациями так злить, что никак не получается нормально с ним говорить. А может это из-за того, что ЭТИ дни пришли…

Сосед озвучил своё восхищённое недоумение:

— Вот это же надо, какая закваска у вашего поколения! На фоне такого стресса, я был бы полностью уверен, что у тебя цикл в клочья разлетелся, а у тебя как будто ничего не случилось…

— А что такое стресс? И ты вообще про что?

— Я про твой месячный цикл. А СТРЕСС — это потрясение, сильные психо-эмоциональные нагрузки, а тут они у тебя ещё и с физическими запредельными… У нас любая бы после такого ещё с полгода о своём нормальном ритме месячного цикла бы только мечтать могла, а у тебя, как я понимаю всё обычно и в срок?

— Мне не очень удобно с тобой об этом говорить, но ты ведь доктор… Вроде бы да, как положено по срокам… Хотя сегодня уже кажется девятнадцатое или двадцатое, а значит задержка больше недели, а у меня такого никогда не было. У меня всегда дней тридцать, последнее время всё приходилось на десятое — одиннадцатое…

— Вот я и говорю, что закваска у вас намного крепче. Я раньше про лейтенанта говорил, что по всем правилам у нас он при таком лечении без условий больницы просто обязан был давно умереть, а вот даже кушал сегодня… И как тебе в голову пришло его кормить?

— Ну, я подумала… А ты то чего молчал?

— Да. Я вроде спал…

— Это выходит, ты не тогда спишь, когда я?

— Нет… Когда ты глаза закрываешь и засыпаешь, у меня словно свет выключается… Но зато я могу тогда твою память лучше просматривать…

— Ну и как? Интересно?

— Знаешь… Правда интересно… Конечно воспоминания детские в основном, но я то вижу не то, что ты отметила, а всё, что твои глаза видели и уши слышали…

— И что нашёл…

— Ничего я особенного не нашёл, просто лучше и больше узнал о тебе, о твоих родных… Кажется некоторые семейные тайны приоткрылись…

— Это какие же?

— Знаешь, кто-то говорил, что во многих знаниях есть многие печали… Если твои старшие родственники не посчитали нужным с тобой этим делиться, то я рассказывать свои голословные предположения тем более не буду… Не факт, что мои размышления истинны, а создавать тебе трения с родными, которых ты любишь, да и они тебя, зачем?

— То есть ничего точного, только ты со скуки загадки разгадывал, которые себе сам придумал?

— Можно и так сказать…

— Тогда и, правда, не надо ничего говорить…

— Умница! Кстати, что планируешь с лодкой оранжевой делать?

— Ну, она не совсем оранжевая…

— Да, это я так… Утрирую…

— Не знаю пока. Думала, может плащ-палатки по бортам повесить…

— Думаю, не стоит. Борта закроешь, а принципиально ничего не изменишь… А как ты смотришь, на то, чтобы плавучий островок из лодки сделать? Тогда и прятаться только к берегу причалить и вроде кочка у берега в воде… А главное, не лодка и людей не видно…

— Ты думаешь, такое реально сделать?

— Но попробовать то нам точно никто не помешает…

— Ну, давай… Попробуем…

И мы попробовали… Ох… И ах… Нет, принципиально ничего сложного и страшного, но Сосед, ведь рассчитывает подсознательно на свои кондиции, а кондиции, вернее, по сравнению с ним — недокондиции моего тела превратили эту процедуру в нечто эпическое. Как я поняла, Сосед в прошлой жизни не был каким-то спортсменом или фанатичный физкультурником, просто от природы сильный, под два метра ростом и своих женщин легко одной рукой поднимал, предложив присесть попкой на свою широкую ладонь, не думаю, что любой пятьдесят с лишним килограммов на вытянутой руке поднять сможет. Но, по порядку…

Задумка не очень сложная. Едва нормально рассвело, хотя солнце ещё не показалось, а лейтенанта уже закончило рвать, и я успела постирать свои единственные запасные трусики, я пробежалась вокруг и осмотрелась. Принципиально в ближайшей зоне, метров двести с гаком никого не нашла и признаков человека в частности, то есть буду считать, что я в безопасности. А дальше имеющийся рядом ивняк, в просторечии лоза должен послужить источником и основой для будущего каркаса моей маскировки. Вытряхнула свой вещмешок. Я ведь помню, что складывала в него все найденные верёвки и верёвочки, которые обнаружились и вселили веру в успех. А вот дальше снова дело упёрлось в то, что ветки этой самой лозы, а для основы каркаса нужны довольно длинные и крепкие, надо отрезать, ножом, а не топором, хотя, с моими силами топор бы не сильно помог. Мне нужен маленький топорик, у бабушки такой был при печке приспособлен щепу для растопки делать, а вот дедушкин большой я даже не трогала, замахнуться я им смогу, а вот осмысленно и управляемо его удар направить уже не уверена. Не хватит силы, и не нужно пыхтеть и чего-то доказывать, у мужчин силы есть, а у меня нет, так мир устроен, как небо вверху, а земля внизу.

Вот и тюкаю я ножом, хоть и великолепно заточенным не смотря на то, что я им даже копала, и наверно очень хорошим. Но мне даже в руке его держать неудобно, ручка для меня раза в два больше чем нужно, и мне его плотно и надёжно пальцами не обхватить. Но, глаза боятся, пальцы от усталости разжимаются, от пота нож из ладони выскользнуть пытается, а уже почти десяток веток длиной больше двух метров я приготовила. И два метра это не до кончика самой тонкой веточки верхушки, а до толщины примерно полсантиметра, самую тонкую веточку верхушки я отрезаю, она мне не нужна. Теперь из них нужно сделать, вернее, собрать пространственную конструкцию основного каркаса, который оплету тонкими ветками обычной лозы, вроде той, из которой корзины плетут. Лучше всего бы подошёл тальник, безлиственные кусты которого словно горят багровыми оттенками своей чёрно-красной коры, такие красивые, что я всегда с удовольствием ходила с дедушкой лозу заготавливать, когда мы попадали в деревню на весенние каникулы.

Сначала была мысль сделать в форме квадрата и разместить диагональю от носа к корме лодки. Но, подумав и примерившись, я поняла, что в этом случае углы по бокам точно в воду погрузятся, и будут создавать ненужное сопротивление движению, но главнее, что неизвестно, как при этом удастся грести, вернее, это всё Сосед наверно думал и понимал. Поэтому делаю даже не прямоугольник шириной метра полтора, а скорее два квадрата, передний и задний, между которыми как раз над моей скамейкой, вроде моряки такое банкой называют, будет их соединение. А в промежутке между ними смогу грести. А ещё я планирую оставить дырку для головы, чтобы иметь возможность смотреть по сторонам. Вот такие грандиозные кораблестроительные замыслы.

Перебрала верёвки. Несколько тоненьких, вроде шнурков, всего метров десять, если в длину вытянуть. И столько же, или чуть больше пеньковой кручёной верёвки с мой большой палец в толщину. Есть ещё одна плетёная по толщине между этими верёвками, длиной метров шесть-семь. Сосед пыхтит, что это очень мало, я не спорю, потому, что не знаю. Лезем внимательно осматривать лодку.

— Не поверю, что в лодке, на которой рыбачили не найдётся что-нибудь полезное… — Бубнит Сосед.

Внимательно осматриваем борта. Матёрая доска пущенная по краю борта, изнутри через вставки усилена или продублирована тонкой досочкой, а вернее рейкой. И между ними оставлены промежутки меньше сантиметра шириной. Более тонкая рейка без просветов плотно окантовывает борт снаружи. Форштевень или как там называется брус, который, как хребет от кормы до носа посредине идёт, плавно изогнут и торчит впереди над бортом сантиметров на восемь. В него ниже борта вмуровано кольцо с цепью. В общем, обычная лодка, как я понимаю. В передней части лодки дремлет или пребывает в беспамятстве наш пациент, а я шарю руками под сеном по дну лодки и впереди под треугольной скамейкой-полочкой в самом носу…

В общем, вынимать и распутывать кусок рваной сети пришлось около получаса, но в итоге мы получили метров десять сетевого полотна с ячеёй сантиметров пять. На вопрос, как она не сгнила находясь почти постоянно в воде, Сосед ответил, что сеть, похоже, очень дорогая была когда-то, потому, что шёлковая, а шёлк гниёт плохо, но изорвалась, вот её и выкинули, считай. Тут люди ещё правильные, сети где попало не разбрасывают и водоёмы не захламляют, да и стоят сети дорого и ценятся очень высоко, тем более такие шёлковые…

Заготовленные палки ушли все, едва хватило на контур и крепление переднего квадрата. Меня восхитило, как он придумал подпорки. С каждого борта привязал по две палки комлями (потом ещё по одной с каждой стороны и на каждый квадрат привязали для усиления), по одной в нос, и по второй в корму. Потом, когда их привязали к каркасу, они словно в распор стали подпирать и удерживать нашу крышу. Оглядев намеченный контур конструкции я поняла, что палок нужно ещё очень много, и отправилась их заготавливать…

Дело пошло веселее, оказалось, что, немного затесав, у меня хватает силы сломать ветку, а дальше резать по месту слома гораздо проще и быстрее. Постепенно закончили передний квадрат, на который Сосед примерил плащ-палатку, она накрыла его почти полностью. Самую толстую верёвку Сосед распустил, вернее, сначала разрезал на куски сантиметров по сорок, а уже их распускал на четыре тонкие верёвочки, из которых толстая была сплетена. Ещё отмерил чуть больше длины лодки и отрезал от сети более приличную часть. Остаток наметил как источник верёвочек. К слову, в лодке кроме сети нашли ещё несколько заржавленных гвоздей, кусок цепи и спёкшийся в сплошной ржавый конгломерат старый навесной замок. Смысла в этих находках не нашли, и пока они лежат на берегу у лодки…

Вскоре уже проявился контур второго квадрата. Затем мы перекрыли всю площадь нашего навеса-крыши и стали переплетать тонкими лозами, которые уже можно стало не привязывать, а протягивать между палками основы, как в корзине. Зачем-то сзади оставлен открытый кусок сантиметров сорок на метр, а мы сидим плетём плоскую корзину, таких же размеров. В ответ мой вопрос, это оказался люк для посадки, и мы делаем ему крышку, а я об этом совсем не подумала. Привязали люк в верхней части, попробовали. Вроде поднимается как на петлях. Сверху закрепили обе плащ-палатки, более новую в носовой части, а истёртую сзади. В районе люка брезент пришлось резать. Резать вернее протыкать пришлось ещё в нескольких местах, чтобы лучше привязать плащ-палатки к каркасу. Внутри сразу стало темно, хоть в середине и оставили дыру сантиметров тридцать квадрат почти точно над моей лавкой для света и возможности высовывать голову для наблюдения. Сверху на плащ-палатки настелили сеть, которую тоже привязали, используя её саму, вернее торчащие отрезки её нитей и там, где протыкали брезент плащ-палаток. Под получившейся конструкцией лодки уже не видно почти, но сказать, что этим мы замаскировались я не могу, потому, что теперь по объёму лодка увеличилась раза в два или три, но оказалось, что это только часть дела…

Мы пошли по берегу и вскоре нашли поросшие мхом кочки, как оказалось, бывшие песчаные дюны на берегу. Вот этот мох аккуратно, стараясь сильно не повредить широкой полосой вместе с попавшимся брусничником стали скатывать в рулон. Как не старались, но даже без песка и земли, вес рулона получился для нас запредельным. Попробовала его тащить волоком, но ухватиться не за что, и просто отрываются куски. Незадача… И что делать не понятно. Раскатала рулон, выкроила почти в размер двух квадратов и сделала два рулончика, они получились не в два раза меньше, а раза в четыре. Оказалось, что Сосед от широты душевной с запасом заготовки начал. Такие рулики я уже спокойно по одному донесла и стала раскатывать на крыше и закреплять, чем бы вы думали? Как шпильками стала прикалывать к сети теми маленькими веточками, которые от больших палок верхушки ненужные были. Руку под мох подсовываю и веточку встречаю, под сеть направляю, потом наверх и эта часть мохового покрывала к сети прикреплена. По краям и возле люка дополнительно привязываю кончиками нитей сети шпильки-веточки. Вообще, мне такая работа очень нравится, требует аккуратности и какой-то неспешности, ничего не повредить, но закрепить, узелки маленькие на ощупь завязать. В принципе работа почти закончена, поэтому то, что напоследок Сосед выдернул пару маленьких сосенок-однолеток и малютку-ёлочку, я иначе, чем развлечением не считаю, когда он закрепил одну сосенку и ёлочку по бокам от срединного смотрового отверстия, а вторую сосенку спереди слева. Я удивилась, почему не в середине? Сосед глубокомысленно изрёк:

— Природа стратегически очень гармонична и не чужда симметрии, но в частностях их избегает категорически…

— Ты бы не выпендриваться, а говорил понятно.

— Понимаешь, если кочка будет ровная и симметричная, то это будет просто кричать о её искусственном происхождении. А так у нас перед выше, сосна торчит сбоку, словом, всё как в жизни. Японцы этот момент почти в культ возвели и умудряются делать искусственные сады даже более дикими, чем в живой природе. У них даже эстетическое течение "Ваби-Саби" было вроде в переводе "незаметная красота" или "неброская простота", то есть красота, которую можно увидеть, только остановившись и внимательно приглядевшись, вроде противопоставления американскому кичу, и вообще броской вычурности европейской культуры. Вот там один из пунктов как раз в том, что в естественном недопустима симметрия, а у цветка момент, когда он самый красивый, когда он только что отцвёл, но ещё не увял, понимаешь?

— Ну, чего ж не понять, роза завяла и когда её на помойку тащишь напоследок восхищаешься, какая же она засохшая и скрюченная красивая, чтобы не подумали, что ты хлам выкидываешь…

— Шутишь, это хорошо! Давай работать, ходячая гордость Балтийского флота! Кстати, ты ведь теперь в Ладожской флотилии служишь и мы на Ладоге и у нас есть плавсредство. А на флоте, даже на спасательном плотике должен командир, а по-флотски капитан, так, что ты теперь не просто старшина второй статьи, а капитан этого Ковчега…

Во загнул! Вы поняли?…

Для дополнительной фиксации мха и чтобы было за что сверху при нужде ухватить, от кольца в носу привязала среднюю верёвку поверх мха до кормы, привязывать сзади пришлось сбоку — справа и у верхнего люка она справа прошла, ведь в середине люк мешает. А слева положила цепь, но её даже привязывать не нужно, она сама довольно тяжёлая и лежит плотно. А её ведь нужно иметь возможность для швартовки использовать. Кусками сети привязала вёсла, а то не дай Бог уплывут. Залезла внутрь, после активной работы внутри показалось душно, но на деле будет теплее, что не может не радовать на зябком ветру с озера…

Только в этот момент осознала, что сегодня ночь спала не согреваясь об лейтенанта, хорошо на сене и сверху одеяло, земля не отнимает тепло, хоть и не промёрзла ещё. А теперь ещё и под крышей…

Для проверки высунула голову в смотровое отверстие. Чтобы высовываться придётся или привставать или что-нибудь под себя подкладывать. Вёсла, сиденье, сверху ничего не падает, всё на плащ-палатке лежит. Всё-таки у Соседа явно опыт чего-то подобного был, смеялся, что дачу сам построил и что "хирургия" переводится как "созидательное-действие-руками", словом рукастый, вон у него как ловко вышло. Лейтенант пребывает в отключке. Сосед что-то про то, что хорошо бы ещё якорь придумать, но у нас кроме цепи и привязать его не к чему, а такая глубина только у самого берега. Да и для нормального якоря камень я просто не подниму, решили, что это ненужное излишество…

Солнце уже к горизонту склонилось, сейчас наверну тушёнки, только бы не свиная, как в первой банке здесь попалась, но там хоть жир в кашу ушёл, а теперь и каши нет. И когда костёр развести сможем, тоже не знаю. Да и варить не в чем, котелок у нас теперь особое назначение приобрёл…

— "Осназ" — фигли! — Хихикает Сосед, а мне стыдно, вот как так можно неприличные вещи смаковать и вслух говорить?

Поела говяжьей тушёнки, съела только половину, как Сосед посоветовал. Неизвестно, сколько нам ещё добираться, на наших трёх банках. Совет, есть по половине банки в день, так почти на неделю растянуть можно. Из еды у нас только чай и соль, кроме консервов. Шансов где-то взять еду по всем прикидкам нет, и не предвидится. Про лейтенанта, Сосед категоричен, тушёнку ему нельзя, а ничего другого нет, так, что не брать в голову и кормить главное наше двигающее тело, то есть меня… На вопрос, что он рассчитывает, что мы целую неделю добираться будем, ведь всего восемьдесят километров, Архип вон за день обещал догрести? Ответ расстроил, но и вернул в реальность, что он думает, что неделя это очень оптимистичный прогноз. За день больше десяти километров отмахивать при том, что плыть можно только в сумерках, и ещё повторять все изгибы береговой черты, чтобы в темноте берег не потерять, это весьма оптимистично. А ещё нужно не забывать про погоду, ведь осень и осенние шторма на Ладоге никто не отменял, а в шторм у нас выбор только на берегу сидеть и ждать… В наших условиях никакого кавалерийского наскока, только максимальная осторожность, выжидание и выверенные аккуратные действия…

Сижу, с Соседом смотрю карту.

— И чего они гады её чёрно-белую делают? От Ууксы мы не далеко уехали, протока не обозначена, но похоже, что мы вот в этом заливчике… — Бормочет сосед. — Карта финская, значит веры ей больше, чем нашей, наши картографы известные шутники, рисовать что им фантазия подскажет… Карта похоже двухкилометровка… Этот полуостров и на нём зачем-то дорога проложена, но никаких поселений, только вон две избы отдельные указаны… Но дорога. А значит, к этим избам лучше не подходить… Мета! Где юг, нам ведь Архип вчера показал?

— Вон в той стороне не задумываясь машу рукой…

— Это хорошо, значит направление мы чувствовать можем… Нам задача до ночи вот сюда добраться, это километров пять наверно…

— Но это же мало…

— Нам бы их проплыть…

Я полна энтузиазма и уверенности. На Белом озере с дедушкой на лодке много раз гребла, и всегда очень гордилась, что делать это умею, а не как Верочка, которая двумя руками весло держит, и оно у неё то воду только цепляет и всех обрызгивает, то тонет и она его достать еле может, какой уж тут гребок… Я уселась, грести приноровилась быстро, не спешу и не дёргаю, стараюсь как дедушка учил не руками, а спиной в гребок вкладываться. Лодка идёт хорошо и ровно, тяжёлая конечно, но чего уж. Вот вроде и выход из бухты в озеро, теперь вдоль берега налево поворачиваем… А с озера накат то какой и теперь он получается спереди и справа, лодку раскачивает, нужно приноровиться к ритму волн иначе нормального гребка не получится… Скорость которую лодка набрала в заливчике, сразу упала… До темноты умоталась и едва догребла не до следующей бухты, а только до поворота в неё. Кое как уже в темноте нашла просвет в тростнике и втиснула в него наш плавучий сарай-ковчег, как это Сосед назвал… Спать завалилась не успев даже это толком осознать, словно мне тапкой по голове легендарный матрос Кемарчук стукнул… Это баталер Митрич как-то в один из первых дней меня морскими байками развлекал, что есть на флоте и даже в каждом экипаже невидимый матрос по фамилии Кемарчук. И особенно в "собачью вахту" любит он подкрасться сзади к рулевому или кому другому, кто вахту стоит, своим волшебным тапком шлёп по затылку и ты уже спишь… И как только командование не борется, а матрос Кемарчук всё одно каждую ночь на свою охоту выходит…

Глава 27. 21-22-е октября. Ещё два дня, почти шторм

Утро добрым не бывает… Кажется у меня это рефреном станет… Ночью проснулась, замёрзла, спросонья нашла одеяла, накрыла пациента на ощупь, накрылась сама. Чего-то шумело, но сквозь сон решила, что это продолжение сна, поэтому значения не придала. А вот когда проснулась, осознала, что шумит не во сне, а наяву и нас чувствительно раскачивает…

Высунула голову осмотреться. Солнце ещё не встало, но света хватает и очень страшно от того, что я сквозь сумерки вижу. С озера накатом идут ряды тяжёлых свинцовых, в полутьме почти чёрных волн с белёсыми гребнями пены. Мы вчера в темноте приткнулись к низкому заболоченному берегу и сейчас в лежащем прижатом ветром тростнике набегающие волны пытаются нас вбить в него поглубже. Осматриваюсь дальше и ничего меня особенно не радует, насколько вижу весь берег низкий и его атакует волновой накат. Волны высотой в метр не меньше и на берег обрушиваются с рёвом, и как я под этот неумолчный рёв могла спокойно проспать?

Понятно, что отсюда надо выбираться. Вот только берег нас не спасёт, а пробираться куда-то по такой волне это очень вредная для организма фантазия… А если остаться? А если остаться, то волны нас в результате вколотят в тростник так, что для выхода придётся в сплошном тростнике канал копать, а копать нечем и в воде ледяной по пояс, хочу я такого удовольствия? Да и ещё неизвестно, как тростник себя поведёт, если волна ещё усилится. Он ведь её может и через себя начать пропускать и тогда нас и перевернуть запросто может. Если попробовать выбраться отсюда, то вдоль берега может найду чего-нибудь, что с места не видно. Волна хоть и высокая, но метрах в десяти от берега ещё гребень не подняла и можно попробовать на этой дистанции удержаться и не дать лодку опрокинуть…

Похоже, спросонья на адреналине я выдернула лодку из тростника одними вёслами и даже успела развернуться между волнами и направить чуть в сторону от берега, где волна ещё не била и не дыбила переламывающийся гребень. Из гребков, только один из трёх получается эффективным, два других то зарывают весло, то приходятся на воздух. Ритм волны поймать никак не получается, но лодку я всё-таки продвигаю. Крыша ковчега скрипит и стонет от нагрузок, но держится. Через боковины, где оставлены дыры для вёсел и по высунутой голове достаётся брызгами, и я неслабо подмокла. Сидеть в мокрых юбках совсем не удовольствие, но выбора нет, как и мокрые рукава — это фатальная неизбежность. Мокрые руки на ветру замёрзли и почти ничего не чувствуют… Наверно с километр гребла вдоль берега, везде низкий берег с бушующим накатом, никаких укрытий. Очень надеялась на выступающий мысок, который показался, но и за ним ничего интересного способного укрыть… Берег поворачивает на юг и вдруг, повернув голову, вижу маленький островок, который набегающий прибой временами перехлёстывает, но за ним волны почти нет. От решительного поворота лодка чуть не перевернулась, но даже не черпнула воды, выкарабкалась на волну в последний момент своим перегруженным носом, может это и есть хваленые свойства "Фофана"… Когда развернула в затишке лодку и ткнулась носом с мелкие заросли тростника, даже не поверила, что нашла укрытие…

Уже довольно рассвело, поэтому вылезала сторожко, весь берег низкий и просматривается далеко, как бы не насквозь полуостров на всю ширину, которой здесь, судя по карте не много, не узость, как немного южнее, но и не так широко, как севернее, где в стороны раздаются выступы мысов. Чуть южнее и восточнее по берегу торчит небольшой взгорок и с лесом, но мне туда не добраться по такой погоде. Сапогом сразу черпнула, ледяная вода взбодрила, как если бы налилось за шиворот. Обошла лодку, ухватила цепь и постаралась вытащить её на берег сколько возможно. Привязаться не к чему. Грести куда-то дальше возможности нет…

Как я поняла, Сосед планировал, что за вечер пройдём километра на три южнее, там вроде после пары мысов и места укромные на берегу должны быть, а главное, полуостров становится шире и дорога уходит на ту сторону, а на этой вроде лес даже обозначен…

Залезла в лодку. Ну, не могу я на открытом со всех сторон месте присаживаться. Пусть здесь и лейтенант, но он без сознания, а я, свесившись с лавочки, могу в наш специальный котелок свои дела сделать. Заодно и прокладку поменять, чулки отсегнуть, снять, отжать и снова надеть. В этих условиях "на себе" — это единственный вариант их высушить. Портянки поменяла на сухие, хоть так ноги быстрее согреть. От этих переодеваний и мокрых чулок озноб по всему телу. Эх! Сейчас бы костерок и хоть чаю горячего… Про баньку я даже и не мечтаю… В одеяло завернулась, бока куртки и юбок тоже влажные, как и платки на голове. Переодеться не во что, эх! Где ты моя бедовая будёновка?… От холода снова потребовался наш котелок "по маленькому"… Но закутавшись в одеяло вроде бы пригрелась, тем более, что слезла вниз с лавки с продуваемого через боковые дыры ветра. Да! Такими темпами… А если ещё погода не успокоится?…

Проснулась. Похоже угрелась и сон сморил… Снаружи вакханалия продолжается, но это не шторм и не ураган, ветер сильный просто, но нам на нашей лодке и такого за глаза… Температура даже на глаз упала на несколько градусов… И на закуску ещё и дождь начался и через среднюю дырку чуток забрызгивает. И вот ещё одно открытие… Может прошедшей ночью или уже с утра, теперь уже не узнать, но сбила себе ладони до лопнувших "кровавиков" и при любом движении ладошки печёт не на шутку, так я не то, что грести, я вообще в руки ничего взять не смогу…

Стиснула зубы и, шипя от боли, задрала нижнюю юбку и от подола своей рубахи откромсала по две полосы на каждую руку. К счастью, мха у меня заготовлено с запасом. Сижу сзади, транец лодки в воде, так, что чуть приподняла люк, и помыла руки, свесившись наружу. Судя по свету, дело идёт к вечеру, волна бьёт, направление ветра не изменилось. Надеюсь наш моховый бугорок с ёлочкой и сосёнкой на макушке у низкого островка не привлечёт ничьё внимание. Вокруг пустота, вроде бы никого и ничего… Еле удержалась от желания сунуть руки подмышки, чтобы отогреть от ледяной воды. Дождалась, пока вода чуть стечёт, проложила сфагнум и забинтовала обе ладони. Вначале мох по содранным без кожи местам шкрябал при движении, что слёзы наворачивались, уже даже думала, а не снять ли и не сделать повязку просто с мочой, как бабушка учила, но повязка прилежалась и раны успокоились. Ещё посидела, лейтенант лежит, словно спит, но парок изо рта вылетает, значит дышит. Если и дальше так холодать будет, придётся к нему перебираться, и его согрею и самой теплее будет… Спохватилась, скинула сапожки и ещё раз перемотала портянки на сухую сторону.

Делать совершенно нечего… Сейчас куда-то соваться опасно, обнаружить сейчас едва ли кто сможет, дураков на малых судах в суровую Ладогу лезть не много, разве, что с берега увидят. А вот риск под волну попасть и иметь проблемы с этой стороны, это реально. Ветер направления не меняет, нашу лодку хоть и покачивает немного, но волна сюда не бьёт, её полностью островок на себя принимает, хоть некоторые волны и умудряются через него перехлестнуться…

Задремала…

Проснулась внезапно от жуткого чувства голода. Достала задвинутую под скамейку банку с остатками тушёнки. Выскребла её до конца… Кусочки застывшего жира не смутили и они отправились вслед за всем остальным. Сказать, что я наелась… Не наелась, мало того, живот ответил серией сильных болезненных спазмов, что я скрючилась на сене подтянув колени к животу, болевые волны вроде отпустили, так и лежала, пока не впала в состояние полудрёмы, вроде не спала, но видела сны…

Мелькание образов и каких-то звуков, то я на праздничной деревенской гулянке у бабушки выплясываю так не любимую мной плясовую, которая у меня не очень хорошо получается, потому, что русская плясовая — это танец выбора своей половины, и пляшут её, как девушки, так и парубки, только когда пришло время, когда тела созрели и в пляске могут открыться и почувствовать зов предназначенного именно тебе… И в этой пляске можно переплясать соперницу или соперника, и никаких грубостей, всё на уровне танцевальных движений, которые при прочих равных требуют хорошего здоровья, легко сбить дыхание, если не уверен, занервничал и в пляске уже не удержаться, тебя просто вынесет из круга… Я это видела не раз, как молодые уже почти женщины выходили в круг, напротив полных силы и молодого задора парней и начинали в мелькании ног и рук, во взмётывающихся платьях и полах расстёгнутых пиджаков, плести мне раньше совершенно не понятное тайное, взрослое и люто до стиснутых кулачков завидовала…

А в этом сне — я поняла, я вышла в круг и он меня принял равную и по праву взрослой женщины, пусть и не познавшей ещё своего мужчину. Но я вошла в пляску и всё у меня получалось, получалось красиво и правильно, сильно и плавно, размашисто и величаво и я плясала словно это не я, а трепещущий на ветру огонёк родившейся женской силы, который манит к ней всех мужчин, любых и разных, но выберу только одного своего, и не обязательно сегодня, ведь он может сейчас быть далеко, а этот мой танец зов ему и он его обязан, должен непременно услышать, если он достоин такой как я!.. Только уже пробуждаясь вдруг поняла, что в круг ведь каждая входит по своему. Одна словно впрыгивает, шебутная и заводная по жизни с коленцами и перебором ногами словно вихрь приглашающий и провоцирующий: "А ну, перепляши!". Другая впывает в круг павой, лебедушкой величественно, она сильна своей нежностью и женственностью, глаза опущены, руки под грудью сложены, вроде и не двигает ничем, только мелко шажками перебирает, но чуть уловимо качнула плечами, грудью колыхнула, глазами стрельнула, и никто взгляда отвести не может, плывёт лебедь и не каждый в круг рядом встать решится, тут не коленца выбивать, тут достойно пройти нужно… А ещё десятки вариантов, и у каждого и каждой свой, ведь нет одинаковых людей, у каждого свой оттенок, свой рисунок, своя главная линия и всем им есть место в русской плясовой… Вот только я пока ещё не знаю, какая у меня линия, я уже могу войти в круг, но не время ещё для выбора, для главной моей пляски…

Выскочила из лодки в едва проглянувшую сумеречную хмарь. Присела, заодно осматриваясь, пытаясь понять, что вокруг делается, меняется ли погода, а если меняется, то в какую сторону… Ветер также дует и волны в берег бьют, но уже нет того вчерашнего ярения, и волна словно мягче, плавнее… Потянулась, на цыпочки встала, по над водой туман стелется, вот странно, ветер и волна и туман… Но сообразила, что когда сидела, внизу ветра вроде и не было, вот и туман здесь у берега, где ветер вверх отбивает поэтому держится… Время дорого, надо рисковать. Руки разматывать не буду, попробую так грести…

Подбираю цепь, закидываю на крышу моего сарая плавучего. Сталкиваю нос в воду, перебираю по верёвке, переношу ногу через транец и толкаюсь одновременно ныряя на свою скамейку. Руки побитые брать вёсла не хотят, но выбора нет, вот и первый гребок, за ним второй. Больно, но терпеть можно, даже не подозревала, что так быстро приноровлюсь к этим досочкам, которые словно специально под меня созданы, ведь на моём месте здоровенный мужчина может так резко ими дёрнуть, что они не выдержав усилия могут переломиться, поэтому обычные вёсла гораздо крепче и длиннее и для меня великоваты, а тут как раз самое то. С такими досочками никогда не выиграть гонку на скорость или маневренность, но мне они удобны и это главное…

С этой более длинной и плавной волной я сумела поймать ритм и гребу ровно и ритмично. Рассвет разгорается, видно не плохо, иду в видимости берега, всего метрах в пятидесяти, здесь волна ещё не успевает получить снизу толчок от близкого прибрежного мелководья. Пока я двигаюсь вдоль полуострова Уксалонпя, но скоро придётся решать, куда идти дальше. Впереди два больших острова напротив посёлка и порта Салми. Архип советовал идти между островами, а я уже готова согласиться с Соседом, что в такую погоду с внешней стороны островов я могу застрять на пару дней, а под прикрытием этих же островов я вдоль берега в сумерках за эти же пару дней вполне имею возможность проскочить и выйти на открытую воду почти на двадцать километров ближе к цели… Риск, что в районе Салми будет активное движение и меня заметят есть, но не думаю, вернее, это Сосед не думает, что движение будет слишком многочисленным. Сейчас как раз такой момент года, когда летнюю рыбалку уже свернули, а до зимней ещё рано… Тем более, как Архип сказал, что финны лапу на рыбаков наложили… На лодках в такую погоду с Ладогой шутить никто не станет, а как мы использовать лодку в качестве прибрежного транспорта едва ли есть ещё любители…

Но это в перспективе, а пока гребок, переносим вёсла, ещё гребок, и ещё один… Сколько их сотен и тысяч мне ещё нужно сделать? А плечи уже устали, руки тоже тяжестью налились, но надо снова гребок, ещё один… Высунуться посмотреть по сторонам, если нужно курс подправить и снова гребок, пока лодка между волнами и не начала качнувшись вальяжно на спину очередной волны взбираться… До светлого дня и растаявшего или сдутого тумана успела дойти до мыса. Когда к нему подходила уже успела обрадоваться, что уже дошла до оконечности полуострова, хотя Сосед и бурчал, что я не права, но вот ещё слушать, я же вижу, что дальше открытая вода… Но когда достигла мыса стало видно продолжение берега и никакого пролива. Посмотрели по карте, проплыли километра три… За три дня пути преодолела меньше десяти километров пути, и это с учётом моего движения по извивам береговой линии. По прямой наверно километров шесть всего, это меньше десятой части пути. Такой расклад "радует" неописуемо, умножаем три дня на десять, получаем месяц пути! Пора тихо впасть в пессимизм. Особенно, если учесть, что лейтенант после дурацкой кормёжки картошкой и чистки желудка в себя не приходит. И судя по запаху от него, прочистило его не только вверх, но и вниз… Ничего с этим сделать не могу. Сейчас пристанем и попробую быстро поменять ему повязку, чтобы ещё и не застудить его…

Ну, что я могу сказать, повязку поменяли. Рана достаточно чистая, как сказал Сосед, гнилостной или гнойной вони из раны нет. Фонендоскопа японского с двумя толстыми чёрно-серыми трубками, перехваченными посредине никелированной стяжкой дорогого и манерного, как Сосед рассказывал у него был, послушать его лёгкие нет и не предвидится, даже не японского и совсем не навороченного. Ухом попробовали послушать, хрипит, булькает, дышит, но кашля нет, что радует, с его повреждёнными рёбрами кашель не очень рекомендован. Пока его разворачивала и возилась с повязкой, стало окончательно ясно, что пациента пронесло. Но мне его не достать, а подмывать в таких условиях — это гарантированная простуда. Так, что только стараться скорее доставить его в лечебное учреждение…

— Мета! Понимаешь, я ведь сосудистый хирург. Пришлось пару раз огнестрелы оперировать, но это, по сути, на уровне первичной хирургической обработки раны, а дальше его уже лечили на профильном отделении. Да и мой опыт лечения с антибиотиками, капельницами, реанимацией, анализами и прочее, это совсем другое дело и помочь здесь и сейчас едва ли может. Вообще, мы с тобой сейчас в положении попытки ремонта сломанной автомашины ломом и кирпичом. Если дело в том, что машина не может проехать из-за камня на дороге, то ломом мы можем его убрать и проезд открыть, тогда нам несказанно повезло. А вот если у машины даже просто бензонасос полетел, нам даже хомутики не снять, не заменит лом отвёртку. Под себя наделал и в своих фекалиях плавает, это конечно очень неприятно пахнет и удовольствия мало, но это не смертельно и так как мы с этим ничего сделать не можем, то не дёргаемся и выполняем намеченный план. Я так думаю!..

Конечно, он прав, это я тут мечусь то в одну, то в другую сторону. После перевязки и я тоже о себе позаботилась. Увидела во что превратилась моя юбка… Да! У бабушки половые тряпки приличнее… От сырости, которая кажется везде и меня уже насквозь пропитала чувствую себя как грязная и всё время хочется почесаться. Как же я хочу сменить одежду согреться и помыться! Уже когда отчалила, чтобы спрятаться за мысом увидела в озере на западе баркас под четырёхугольным парусом. До паруса километра три, не меньше, просто я раньше его не заметила. В принципе, на фоне берега, тем более со стороны восходящего солнца, которое хоть и не видно, но свою сторону неба подсвечивает сильно, меня разглядеть не должны, как заверяет меня Сосед, но меня трясло наверно ещё час, не меньше. Хотя видела, как баркас не изменил курса и ушёл южнее…

Вот весь световой день простояли у берега за мысом. Волна здесь почти не бьёт, затишок здесь небольшой. Смотрели с Соседом карту, в четырёх километрах ещё один мыс, а там ещё четыре километра и полуостров закончится. Хотя, уже от упомянутого мыса можно принимать принципиальное решение, куда мы дальше идём. Ведь можно от мыса сразу пересечь пролив и прятаться уже у восточного берега острова Мантсинсаари, постепенно пробираясь к югу. А если мы решили идти вдоль восточного берега второго острова, который называется Лункулансаари, тогда нам нужно продолжать двигаться вдоль полуострова и в самой узкой части пролива между островом и южной оконечностью полуострова пролив пересечь, судя по карте там ширина немного больше километра, но это основной маршрут выхода судов из порта Салми, так, что проскакивать пролив нужно либо перед самой темнотой, либо ещё пока рассвет не наступил. Второй вариант со слов Соседа предпочтителен, потому, что до полного рассвета есть возможность у берега найти нормальное место для того, чтобы день переждать… А из этого следует, что сегодня за вечер мне нужно отмахать вёслами восемь километров, чтобы мы заночевали на оконечности полуострова и с утра стартовали в сторону острова. Не нужно было бы прятаться, так чего бы и не помахать вёслами, но в наших условиях, будет хорошо, если к ночи успею до мыса догрести…

Весь день я не спала, а наблюдала во все стороны. По карте тут самое узкое место, можно сказать осиная талия этого полуострова и дорога должна быть видна, если по ней кто-нибудь поедет. С моего места никакой дороги я само собой не вижу, ну, низко я, фактически на уровне воды, вот и смотрю, ездит здесь кто-нибудь или нет. Заодно наблюдаю и за озером, Вернее проливом между островом Мантсинсаари и моим полуостровом Уксалонпя, вход в который я вижу полностью. Остров можно обойти и с южной стороны, но судя по карте, этот северный вход предпочтительнее. Что можно сказать? Движение, видимо патрульных баркасов есть, кроме первого виденного с парусом за день видела ещё два моторных, один так свирепо дымил, что я сначала, когда со стороны озера увидела непонятное чёрное пятно, даже не поняла, что это плавучая коптилка так себя заявляет. А вот вблизи даже было перестук мотора слышно, над водой звуки далеко разносятся, да и прошёл он почему-то достаточно близко от моего берега, метрах в двухстах и кажется, я даже видела на палубе наблюдателя с биноклем. Не знаю, был ли там бинокль, но какая-то фигура столбиком точно торчала…

Ближе к вечеру, когда, судя по подсветке неба и исходя из того, что за весь день по дороге никто не прошёл и не проехал, я решила, что с берега меня никто не увидит и можно выдвигаться. Про часы пациента в кармане я напрочь тогда забыла, да и нет у меня привычки к часам. Со стороны озера любое судно я увижу намного раньше, так, что посчитала риск оправданным, тем более, что попытаться проплыть восемь километров нужно, иначе зависать здесь ещё на день не хочется. Волна пологая, гребу по прямой не вдоль берега, не забываю оглядываться вокруг. Особенно меня почему-то напрягает именно этот дымящий баркас, ведь зачем-то он к этому берегу прижимался, поэтому выглядываю не только озеро, но с южного направления смотреть не забываю…

К вёслам уже неплохо приноровилась, руки правда болят, но выхода нет, и поэтому гребу. Днём перемотала свои ладошки. Вроде ранки чистые, стебельки мха поприлипали, не стала их отрывать, только верхние поменяла. На мыс выскочила ещё в сумерках, потом гребла ещё часа два, пока совсем не стемнело. Плечи руки и спина уже совсем одеревенели, пришлось останавливаться… Фактически на ощупь подошла к берегу. Развернула лодку и приткнулась кормой, вылезла, не замочив ног, в смысле не зачерпнула. Под ногами крупная галька, разворачивать лодку не стала, вытащила сколько смогла на берег. Немного отошла по берегу, сделала свои дела и залезла в лодку…

Дремала тревожно, очень страшно было проспать, ведь где мы приткнулись не видела, всё на ощупь. Не выспалась. Постаралась немного размять плечи и руки, прямо сквозь куртку, не знаю, как поможет такой массаж, но хоть что-то нужно делать. Через несколько часов, кажется ветер опять усилился, и волна бьёт, но от западного ветра меня уже частично прикрывает остров Мантсинсаари, по крайней мере, мне хочется в это верить. Хоть и темно, но направление я вроде чувствую, подумала и решила плыть прямо в темноте. По всем прикидкам мне ещё километра два до оконечности полуострова, а потом ещё больше километра ширины пролива. И нужно следовать генеральным южным курсом, можно чуть забирать восточнее. На юге и чуть западнее вдали иногда мелькает какой-то огонёк, сначала подумала, что это судно плывёт, но после он никуда не двигался, решила, что это огонь на острове Мантсинсаари, и мне от него нужно держаться чуть восточнее… И это всё мои придумки и ощущения на моём чувстве направления, а чувства, это такая штука, что могут обмануть и подвести в самый неожиданный момент. Мне бы сейчас солнышко или на худой конец сумела бы Полярную звезду на небе найти, но всё небо плотно зашторено типично ленинградскими сплошными облаками и о звёздах можно только фантазировать…

А ещё снова и ещё больше похолодало, может из-за холода я и проснулась. И если так пойдёт, то скоро в нашем ковчеге будут дрейфовать две несвежие ледышки, а по весне нас вынесет ледоходом к любимым с детства мостам и набережным… А с учётом того, что мой пациент стал весьма ароматен, никакого желания согреваться в обнимку с ним, как раньше, не возникает. Пусть это чистоплюйство, по моему просто брезгливость, но пересилить себя не смогу, от одной мысли тошнота подкатывает… Никакой тёплой запасной одежды у нас нет, всё, чем можем утепляться, это два наших одеяла. Костерок бы развести, а лучше уж тогда баньку и чаю горячего в самоваре на шишках сосновых вскипячённого, что называется, мечтать не вредно!

Авантюра, но выхода нет и надо решаться, а то время работает против нас. Сегодня наверно уже число двадцатое, а это значит, что через две недели "Казанская", а на неё, каждый знает, до обеда осень, а после обеда уже зима. А про "Казанскую" так много знаю, потому, что она моя покровительница, как бабушка говорит, ведь я в этот день родилась, целых восемнадцать лет назад. Конечно, сразу Ладога льдом не покроется, но это значит, что температура упадёт ниже нуля, и наше и так не сильно комфортное пребывание на лодке станет ещё неуютнее. А с учётом того, что за первые три дня я преодолела смешно сказать, какое гигантское расстояние, надо двигаться, в смысле мне моими ручками грести, грести, грести… Вот такой у нас движитель в одну заморенную Меточкину силу…

Ладно! Хватит себя уговаривать, оттолкнулась, внутрь прыгнула и вперёд, как там бабуля любит приговаривать: "Бог не выдаст — свинья не съест!", а комсомолкой Метой Луговых так ещё и подавится хрюшка, даже если попробует, отравится зараза толстая! Первые гребки самые лёгкие, а вот потом руки и спина начинают уставать, но не думаем об этом, а гребём нашими досочками, нашими вёслами… Левой, правой, левой, правой… Тьфу! Какое левой-правой?! Вёслами разом гребут! Кстати! А чего это разом? Можно и по очереди! Как там говорил великий академик Павлов? "Отдых — есть смена рода деятельности!" Вот и буду отдыхать, грести, то двумя разом, а это можно делать только спиной, а после каждой стороной по очереди, а это только руками выходит…

Гребу в темноту и в темноте. Ничего не видно, и огонёк куда-то запропал, прислушиваюсь к своему ощущению направления на юг, стараюсь с него не сбиться. Периодически меняю характер гребли с одновременного на попеременное каждым веслом. Вроде помогает или может я просто себя убеждаю, что целый академик Павлов не может ошибаться. В темноте не видно, но по ощущениям волна почти затихла, что вполне возможно, если ветер продолжает оставаться западным, и нас прикрыл от него остров. Наконец, когда меня уже начала обкладывать паника небо вроде бы начало сереть.

Вообще, а вы пробовали когда-нибудь несколько часов пялиться в темноту с целью чего-нибудь в ней разглядеть? И в первый момент, когда заметила, что вверху вроде бы что-то проявляться начало, возникла уверенность, что это обман зрения, что глаза выдают желаемое за действительное. Про мелькания и вспышки в глазах, которые умно Сосед "фотопсиями" назвал, я уже молчу, я на них уже не реагирую, он объяснил, что глаз не находит никаких сигналов на своей сетчатке и нервные окончания начинают сбои давать и в мозг идут такие хаотичные сигналы, которые воспринимаются как вспышки и мелькания в кромешной темноте. Но вскоре убедилась, что не просто сереет небо, а с востока сильнее и начинают проступать тени. В какой-то книжке читала, что середина сумерек, это когда не можешь отличить рыжий волос от чёрного. Сейчас наверно точно ещё не отличишь. Но вот я вдруг разглядела слева от себя тёмную тень, не просто что-то небольшое мелькнувшее, а массивную и протяжённую, выходит, что пролив я всё-таки перемахнула и забрала западнее и сейчас плыву не туда! Срочно разворачиваюсь к берегу и по тому, что темный массив со стороны светлой части неба убеждаюсь, что это берег. А берег слева может быть только у острова Лункулансаари, потому, что любой другой берег от меня был бы западнее, а с востока берег далеко и догрести до него я бы не смогла. Когда чуть больше рассвело, посмотрела карту, и оказалось, что от мыса, от которого я стартовала нужно было двигаться не строго на юг, а почти на юго-восток, вот и получилось, что я выскочила на остров "Лунного Кулана" (ну, дикие у них здесь названия) с западной стороны. А пока я выгребла ближе к берегу, убедилась в том, что это не очередной маленький островок, которых здесь хватает, и уже определив своё место спокойно поплыла на восток вдоль него…

Глава 28. 23-24-е октября. Мимо Салми

Как назло светать начало почему-то очень быстро, так, что до поворота на юг вдоль восточной стороны острова я буквально устроила гонку с солнцем. Сколько раз меня за это время посетили сомнения в правильности моего ориентирования, я даже посчитать не возьмусь, и только успокаивающие подбадривания Соседа и свойственная мне внутренняя упёртость позволили не впасть в панику и продолжать дрыгать вёслами. Когда после округлого выступающего мыса уже почти при свете дня я увидела повернувший к югу (по-честному, к юго-востоку) берег, я готова была прыгать и кричать от радости. И пока никого я не видела ни на воде, ни на берегу, я решила плыть дальше вдоль самого берега. Может и не нужно было по здравому рассуждению упираться, ведь уставшие руки едва двигали наш челн, но буквально через полкилометра я возблагодарила своё решение и продвинувшись совсем немного причалила…

А причиной такой радости был здоровенный стог сена на берегу недалеко от воды, а у воды, где я приткнулась, меня вполне замаскировала и прикрыла небольшая поросль молодой ольхи рядом с которой наш островок выглядеть должен вполне органично и естественно. В общем, место для дневной стоянки я выбрала окончательно. Понаблюдала за окрестностями с час, ничего тревожного не обнаружила, тихонечко выбралась из лодки и возле кустов сделала свои дела. Слопала свой тушёночный паёк, но уже наученная, как и вчера первую половину, ела очень медленно, тщательно даже не разжёвывая, а рассасывая каждую новую порцию. Запила небольшими порциями воды. Почему небольшими? Потому, что даже от небольших на зубах образовается противный жировой налёт, который приходится долго счищать языком и слюной… Утро бодрит лёгким морозцем, и процедура оголения попы не полнится очарованием, да и так пробирает сырую одежду.

Ещё раз осмотрелась и решилась сходить к стогу. На мою удачу стог уже кто-то с одной стороны начал дербанить, судя по засохшим лепёшкам, коровы. В чём удача, вы спросите? В том, что хорошо и умело смётанный стог разбирать можно только сверху, а сбоку из него можно вытаскивать только отдельные травинки, но никак не пучки и тем более не пуки. А старательные коровы уже сделали самую трудную часть работы, нарушили сбоку целостность смётанного стога, ведь залезть на стог одной почти невозможно. А так, я вполне могу спокойно надёргать себе сена, сколько нужно и даже следы возможного преступника в виде оставленных им лепёшек присутствуют. Раз уж пошло такое дело, то решила чуть пройти вглубь острова, посмотреть, нет ли нигде поблизости чего-нибудь опасного или интересного. Да и ноги размять после многодневной скрюченности в лодке не лишним будет. Прошла с километр, дошла до пустынной дороги. Никаких свежих следов присутствия человека на ней не обнаружила. Конечно, будь я старым могиканином или каким Ин-Чу-Чуном, то увидела бы и поняла намного больше и утверждала бы свои наблюдения без сомнений, но, следопыт из городской девчонки тот ещё. Последние следы на дороге ещё до вчерашнего дождя и к тому коровьи, их характерные острые раздвоенные копытные растопыры и кляксы отложенного на ходу будущего навоза. Эх, молочка бы…

С чего это я так обрадовалась обнаруженному стогу? Просто замёрзла, вернее, продрогла, когда постоянно вёслами машешь не сильно то и замёрзнешь, а вот продрогла основательно, словно пропиталась зябкостью, которую не может выгнать до конца даже работа с вёслами. А сено, которое нам щедро ссыпал Архип, уже давно умялось и улежалось, оно ещё было где-то внизу, но от того объёма, который был вначале можно считать, что ничего не осталось. А погода всё холодает. Вон на лужицах не просто ледок подёрнулся, а местами белые льдинки под ногой хрустят, да и земля под ногой уже тукает…

Вернулась к лодке, осмотрелась, и решила не откладывать, пока никого не видно перетаскать сено. Конечно, грузить сено через наш импровизированный люк удовольствие не из простых, но почему-то верю, что эта моховая крыша нам ещё пригодится, да и во время вчерашнего дождя защитила, внутри не капало, я не заметила. Таскать охапки сена руками неудобно, если знаешь, что для этого существуют вилы или рогатины специальные, но чего уж… Терпеть и таскать! Терпеть лезущую за ворот и в нос крошку сушёной травы, поднимать люк и заталкивать не глядя, потом залезу и перераспределю как надо… Вот набила туго, даже люк не закрывается, значит проталкиваю впереди себя и лезу внутрь. Фу, расчихалась, но сумела переложить сено к лейтенанту, который лежит, дышит и других признаков жизни не подаёт. По возможности приподнимала и заталкивала с боков под него, неудобно ужасно, тесно, не повернуться, сама на коленках ползаю, а по днищу, кажется от него, натекло, так, что я теперь тоже пахну. Класс! Закупорила щели между крышей и бортом, оставила только в середине тоннель, чтобы лицо его видеть. Будет нужно — откопаю, а сейчас важнее утепление…

Второй заход за сеном, снова натаскала и набила, что и втиснулась с трудом. Забила всю теперь заднюю часть лодки под крышу, оставила себе только узкий проход посредине и с боков для вёсел дырки. Особенно старалась вниз под ноги и седалище натолкать. Прекрасно понимаю, что сено умнётся уже сегодня к вечеру, а потому, лучше потерпеть тесноту сейчас. Сено утолкалось, пришлось делать третий заход, когда уже едва могла в набитом в лодку сене протискиваться и надо смываться. Если меня на месте преступления местные селяне — хозяева сена застукают, то едва ли стоит от них ожидать библейской кротости, уверена, что мне эта встреча очень не понравится. Так, что прыгаем в ковчег и вёслами, вёслами. После пробежек и натаскивания сена на вёслах сидится удивительно бодро, даже странно, ведь причаливала, едва шевельнуть вёслами могла. Потихоньку прошлёпала вдоль самого берега километра полтора, как по берегу открылась довольно широкая луговина и какой-то хутор с одинокой дымящей трубой на дальнем её краю. Я же вылетела из-за края леса и теперь замерла. Но по инерции продолжаю плыть вдоль берега. Успокоила бешено забившееся сердечко, внимательно осмотрелась, признаков, что я обнаружена нет, окна смотрят на дорогу, то есть немного в сторону от меня в южном направлении, людей не вижу, как и скотины. Тихо и если бы не одинокий дымок из трубы, подумала бы, что никого нет. Стала тихонько подгребать вёслами, продолжая движение в сторону дальнего края этого выходящего на берег луга. Кстати, на нём ещё три стога стоят, но уж здесь бы я его таскать точно не решилась. Сердечко бьётся, я почти не свожу глаз с хутора, лодку тихими гребками подталкиваю вперёд, волны нет почти, вода едва рябит местами от ветра налетающего, наш ковчег виден и чужероден, но резкие движения не делаю и всё ближе заросли тростника на дальней оконечности луга… Уф!.. Прижалась к траве, лодка встала. Отдышалась… Это же надо такой напряг! Жуть…

И когда я, продолжая почти неотрывно смотреть в направлении хутора, уже собралась чуть гребнуть вёслами, чтобы переставить лодку дальше в тросники, не знаю, что удержало меня в самую последнюю секунду. Но уже в следующую у меня по спине неслась стая мурашек-гигантов, а я сама замерла и кажется даже не дышала… Буквально в паре десятков метров я вдруг услышала такое знакомое так-таканье угольного двигателя баркаса. Может мой столбняк, то, что я не сделала ни одного резкого движения, меня и спас. Я буквально по миллиметрам стала опускаться на сиденье, убирая свою торчащую рядом с ёлочкой голову и одновременно поворачивая её в сторону звука. Увидела я баркас, когда он не только поравнялся со мной, но почти миновал моё укрытие. Вот теперь я рассмотрела всё и во всех подробностях. Тонкая высокая труба как в прошлый раз продолжала коптить вызывая здоровую зависть у дымовой шашки, впереди на треноге или лафете, не знаю, как эту штуковину называть уставя ствол в небо стояла пушечка, это точно не пулемёт, а вот короткий тонкий ствол кажется даже тоньше, чем у нашей сорокопятки…

— Знаешь, кажется, этот раритет на носу именуется пушка Гочкиса калибром тридцать семь миллиметров изготовления начала этого века. Когда-то весьма распространённый калибр противоминной артиллерии. Почти половина противоминной артиллерии русского императорского флота во времена русско-японской войны была укомплектована такими пушками и их близкими родственницами калибром сорок семь миллиметров. Очень уж у них характерные плоские бестолковые щиты и форма казённой части орудия. Но, если по нам шмальнут, то нам хватит… Знаешь, я тоже чуть заикой не стал… — решил подбодрить и отвлечь Сосед.

— А ты откуда про эти пушки знаешь?

— Я же тоже на Васильевском вырос, не знаю, уже есть в здании биржи на стрелке военно-морской музей, в моё время был и мы там пропадали, тем более, что для школьников вход был бесплатным. Вот однажды помогали разбирать такое одному смотрителю, он и рассказал, а уж мы всё общупали и изучили, ну, сама представь, нам было лет по десять, а тут не дура какая-то бронзовая или чугунная с запальной дырой сверху, а настоящая пушка, которая снарядами заряжается…

— Это ведь он вчера мимо нас у мыса проходил?

— Да, вроде он и даже на счёт наблюдателя ты, кажется, не ошиблась, вон видишь, длинный с биноклем у надстройки курит?

— И что делать будем?

— Песенку петь: Я — кочка, кочка, кочка! А вовсе не медведь!..

— Какой медведь, ты чего?

— Мультик у нас был про медвежонка Вини-Пуха, вот он песенку пчёлам пел, только вместо "Кочки" пел "Тучка", он на воздушном шаре мимо гнезда пчелиного пролетал. Давай я тебе попозже покажу, хороший мультик… А делать? Ничего не делать! И, слава Богу, что не нужно как Оккерману-Толстому в одном сражении, когда его полк занял предписанное диспозицией место, и оказался под постоянным обстрелом перелетающими снарядами неприятельского огня по расположенной рядом батарее. И вот когда его адъютант спросил, что им делать, ведь солдаты гибнут? Полковник ответил: "Ничего не делать! Стоять! И умирать!"

— А зачем умирать, ведь можно же в сторону отойти?

— Место полка определено диспозицией командующего, изменить его можно только по приказу именно командующего, а в сражении командующий такими мелочами отвлекаться не будет. А отойти без приказа он не имеет права. Вот и получается "Стоять и умирать". И не зря этот случай стал известен, офицер проявил лучшие качества: верность приказу, стойкость и бесстрашие. А гибель солдат… Так ведь война и никто не даст гарантии, что даже отведи он быстро весь полк, это не приведёт к ещё бОльшим потерям.

— А ты к чему мне это всё рассказываешь?

— Просто отвлечь тебя пытаюсь…

— Спасибо…

Баркас уже утарахтел на патрулирование, такое ощущение, что это очень рьяный и старательный патрульный и обнаружь они в поле своего зрения даже не нас. А просто непонятный им плавающий объект, не поленятся и подойдут посмотреть и проверить. Я же приходила в себя от осознания миновавшей буквально в миллиметрах опасности.

Вот, что им в своём разведотделе было не договориться о том, чтобы нас забрали гидромсамолётом в первую же ночь после выполнения задания, да хоть с того же озера Мульяна, где мы ждали возвращения части группы. И все остались бы живы и задание было бы выполнено. А теперь ребят уже не вернёшь, лейтенант неизвестно, выживет ли, я тут едва не описалась от неожиданности и ещё неизвестно сколько километров вёслами махать. Да, ладно бы просто махать, а ещё не попасться какому-нибудь особо глазастому и бдительному финскому парню… Вот, ей Богу, зла не хватает… Как там про героизм Сосед говорил, что это почти всегда расхлёбывание чьих-то ошибок или недоработок… У нас, конечно не героизм, как у солдат в бою, но избежать это было можно, вот, что обидно!..

— Не злись, лучше послушай. Я сейчас вспомнил, что кажется в следующем году тоже осенью, только пораньше две девочки комсомолки твои ровесницы Лисицына и Мелентьева, одна из Пряжинского района, другая кажется из Рыбреки, это Шелтозерская деревня почти на берегу Онеги, из Петрозаводска пешком несли образцы документов и донесение подполья нашим. Они прошли больше ста километров по финским тылам и в конце вплавь преодолели Свирь в районе Вознесенья. Одна утонула, а вторая еле живая от переохлаждения добралась до наших и передала пакет. Она кажется тоже не выжила, обеим присвоила звание Героев Советского Союза. Фактически ты сейчас повторяешь их эпопею, может по расстоянию меньше, но у тебя на руках раненый лейтенант, а ещё они обе были местные и у них куча родственников и знакомых, так, что часть пути они даже могли спокойно проехать с местными попутчиками и могли не шарахаться от каждого куста. Гордись!

— Ты, что думаешь, нам Героя дадут?

— Думаю, что не дадут! В начале войны награждают очень неохотно, так, что нам бы ещё живыми остаться, когда к нашим выйдем…

— Ты, что такое говоришь?

— Говорю, то, что есть. Кто ты, с точки зрения контрразведки?

— Как это кто?

— С точки зрения контрразведки, а это именно они будут проверять каждое твоё слово, ты военнослужащая красного флота, которая фактически неизвестно что делала на оккупированной врагами территории, и вот, ведь, что удивительно, из всей группы здоровых подготовленных матёрых мужиков фактически единственная невероятно осталась жива. А если ещё и выйдем к своим, то преодолела много километров на лодке по водам, которые патрулируют финские патрульные суда, что само по себе невероятно и сомнительно! Значит, ты — завербованный шпион, отправленный финской разведкой в наш тыл, и с целью внедрения тебе даже дали донести настоящий секретный пакет, хотя может в этом пакете теперь после того, как он побывал руках финской разведки уже ничего ценного, сплошная дезинформация! И вот на эти обвинения тебе придётся очень вдумчиво и ответственно отвечать.

— Да как ты можешь?

— Мета! Тебе лучше это заранее знать и быть готовой, потому, что если ты просто истерику начнёшь закатывать у следователя, для него это будет прямым подтверждением его подозрений!

— Нет! Такого не может быть! Я тебе не верю! А лейтенанта тоже будут подозревать?

— Будут, но его меньше, потому, что он проверенный командир разведотдела штаба фронта, за него будут ручаться все его начальники. И к тому ж он ранен. А ты пришлая! И как связистка и не просто телефонистка, а радист-дальник, ты допущена к тайнам достаточно высокого уровня…

— А вот ты и попался! Если лейтенанту поверят, то он подтвердит, что я не шпионка!

— Он самым честным образом даст показания, когда и если придёт в себя, а мы как раз очень заинтересованы в том, чтобы он пришёл в себя и довезти его живым, как бы цинично это не звучало! Вот только эти показания для тебя приговор, потому, что он честно скажет, что бОльшую часть времени пребывал в беспамятстве и ничего о том, что ты делала сказать не может. Так, что тут бы в живых и на свободе остаться, а не Героя получать…

— И что ты предлагаешь?

— А что тут можно предложить? Только вперёд и как можно скорее добираться до наших.

— Так ведь ты сам сказал, что я уже считай объявлена шпионкой.

— Да, формально это именно так, у тебя нет доказательств, что ты не шпионка, но парадокс в том, что и у контрразведки нет доказательств того, что ты шпионка! Вот и выходит, что тебе предстоит бой за своё честное имя, который придётся выигрывать, ведь ставка в нём жизнь и не только твоя, но и твоих родных. Так, что на тебя будут давить и обвинять в самых несусветных вещах, чтобы ты сломалась и призналась, а там уже не так важно, это настоящее признание или самооговор. Потому, что один успешно работающий шпион это сотни и тысячи наших погибших, вот и считай, одна ты и ещё десяток, против тех сотен и тысяч…

— Но они же должны мне верить…

— Они не будут верить ни одному твоему слову без доказательств и свидетельств тех, чьему слову они верят. Они первым делом запросят все характеристики на тебя. Узел связи Ханко уже скорее всего расформирован, если с Ханко всех эвакуировали. Ведь это единственное место, где ты служила. А там вполне ревнивый Игорёша может тебя специально помоями облить, хотя с начальником узла у тебя были довольно неплохие отношения, себя ты там неплохо показала, и он тебе звание присвоил вне очереди. Скорее всего всплывёт история, что ты ногу несчастному матросу отрезала. Ведь там эти придурки с катера, раз сдали тебя в особый отдел ещё и рапорта на тебя написали, и они в твоё дело в особом отделе вложены. То есть ногу ты вроде и не отрезала, а вот осадочек остался. А потом может всплыть тот любвеобильный кадровик из Кронштадта, от которого следует любые гадости ждать, такие сволочи очень мстительны. Ну, и характеристики из школы и радиокурсов. В школе напишут и скажут, что ты просто хорошая и обычная, что, в общем, правда, то есть ничем особенно ты в школе не выделялась и школьным вожаком не была. На радиокурсах кроме феерического экзамена тоже не проявила себя особо, но, скорее всего ваш начальник даст максимально хороший отзыв, просто потому, что мужик он вроде не плохой. В результате имеем поровну примерно, то есть ничего однозначного, как у любого человека, по сути. Но тут ты не любой человек, а тебя под мелкоскопом разглядывают особисты-контрразведчики, а их устраивает только однозначно положительные отзывы, всё остальное лишь подтверждает, что перед ними враг! Это потом, через очень много лет они поймут и опыта накопят, что как раз все положительные и идеальные характеристики и биографии как раз у самых настоящих шпионов, а у обычного человека всё в крапинку, как у тебя…

— Я даже не смотрела с такой стороны на свою жизнь…

— Это нормально, так и должно быть и так все живут, но нас угораздило вляпаться в игры разведки и ты сейчас в тылу врага… К слову, я готов поддержать твоё желание уйти куда-нибудь из связи. Потому, что после всех разборок, даже если тебе удастся доказать, что ты наш советский честный человек, но осадочек останется, а в связи у тебя чуть ли не самый высокий допуск к секретам. А значит особисты связистов начнут тебя куда-нибудь задвигать, где ты будешь подальше от всех секретов и, скорее всего, это будет какое-нибудь зимовье на Новой Земле или ещё какая избушка налево от Диксона или Анадыря. Вот там и будешь все местные секреты белым мишкам и моржихам рассказывать, в перерывах от цинги выплёвывая зубы…

— Вот, скажешь тоже…

— Мета, а я ведь ни одним словом не шучу. Ведь когда ты идёшь мимо бодливого быка и совсем не горишь желанием его забодать, ему это без разницы и игнорировать его нападение ты не станешь, а очень быстро убежишь или спрячешься. То есть, то, что кто-то думает и желает совсем не так и не то, что ты, тебе далеко не всегда удастся игнорировать. И мой разговор, это попытка тебя к такому повороту подготовить. Кстати, факт, что мы с тобой сделали успешную плевральную пункцию и не дали лейтенанту умереть от пневмоторакса в первые минуты после ранения, далеко не в нашу пользу. Потому, что спросят любого врача, а это манипуляция, которую даже не каждый хирург решиться в условиях больницы сделать, и из слов врача окажется, что медицинскую помощь лейтенанту оказали в финской больнице, пока тебя вербовала финская разведка и переубедить особистов в этом будет очень не легко, а лейтенант был нужен живым, как раз для твоего успешного внедрения…

— Так и зачем ты тогда это делал, если всё знал?

— И после этого все обвиняют нас медиков в цинизме! То есть ты сожалеешь, что мы сохранили жизнь красному командиру?

— Ну… Нет, конечно… Но если ты говоришь…

— Мета! Вот смотри! Такой лёгкий толчок и ты уже задёргалась! А ведь я тебе говорил, что тебя будут жёстко допрашивать и, что называется, колоть на предмет признания. И такие невинные повороты — это семечки! А ты должна будешь стоять как скала, как противотанковый надолб и не дёргаться, что бы тебе не говорили и в чём бы не обвиняли! Потому, что за тобой ПРАВДА! Упрись в это! Костьми ляг! И только так!

— Ну, а ты мне поможешь?

— Ну, а куда я от тебя денусь? Конечно, чем смогу!

— Слушай! А если они будут всю мою жизнь перетряхивать, то они и письмо у Митрича найти могут…

— А вот это вряд ли… Их же интересует то, что было после того, как ты в тылу у финнов побывала, а вещи были до этого. А то, что ты сама за линию фронта не рвалась и в группе оказалась случайно они выяснят первым делом, значит в твоих вещах в принципе ничего интересного быть не может!

— Меня, что, бить будут?

— Всё возможно, но мне кажется, что вероятность такого не высока. Конечно, есть у них тупые костоломы, но ты всё-таки девушка, это первое. Второе, задание вы выполнили и командира ты притащила… И главное, никаких данных в пользу своих подозрений у них нет…

— А почему это разговор сейчас, а не когда будет ближе к этому моменту?

— Нужно, чтобы ты успела настроиться и свыкнуться с тем, что нас ждёт. А ещё, мне кажется, что к тому моменту, если мы выберемся из этой переделки, ты будешь в не совсем адекватном состоянии…

— Это в каком таком состоянии?

— Мета! Нам жрать уже считай нечего! А впереди ещё много-много километров…

Лодку мы всё-таки немного передвинули, чтобы с хутора её было не видно, и затихли до вечера у зарослей камышей и тростника. А над Ладогой разыгрался настоящий шторм, как мне кажется, потому, что ветер временами посвистывал и в воздухе летала водяная пыль. Но в закрытой бухте была только ветровая рябь, а волну ветер разогнать не мог, негде ему было… Вот если бы ветер был северный или северо-западный, тогда через пролив волну бы сюда закидывало и наверняка сейчас бы здорово качало… Видимо от шторма решил укрыться и знакомый нам патрульный баркас, он прошёл мимо обратно, но в этот раз прижимаясь к другому берегу. Ещё с утра мимо протащилась на буксире какая-то баржа в Салми. Остальных шторм разогнал.

Ближе к вечеру зарядил довольно сильный неприятный дождь, а с учётом ветра, думаю, что мало желающих в такую погоду добровольно путешествовать и разглядывать, что на воде делается, когда ветер бросает холодные капли прямо в лицо. Я замотала голову под верхним платком снятой для этого нижней юбкой, а верхний платок надвинула почти на глаза завязав наподобие козырька, чтобы хоть немного уберечься от летящей воды и тронулась в путь. До выхода из-за острова в озеро мне предстояло ещё больше десяти километров, а самые сложные участки этого пути были напротив входа на рейд Салми и у моста в протоке отделяющей остров.

Ещё на карте имелось обозначенное поселение километрах в четырёх от моего нынешнего расположения. Сказать, что у меня было хорошее настроение, было бы абсолютной ложью. Сосед наверно прав и в том, что говорил, и в том, что это решил сделать сейчас, но на душе от этого разговора было противно и муторно. Всё-таки такая долгожданная взрослая жизнь оказалась далеко не так красива и прекрасна, как виделась в моих детских мечтах. И хоть Сосед приводил достаточно убедительные аргументы, и я ему не сильно возражала, но верить в то, что всё сказанное правда и меня действительно ждут эти гадости, совсем не хотелось. Но настроение от этого лучше не становилось. Я тихо гребла, не стараясь развить максимальную скорость, мы прикинули так, что лучше всего будет проходить обозначенное на берегу поселение в сумерках, когда уже углядеть меня за пеленой дождя при недостатке света станет сложно. Второй раз иметь адреналиновую встряску, как когда я чуть голову не свернула, стараясь не отрывать взгляд от хутора на лугу, мне совсем не хочется. Вот я и гребла, в основном стараясь не плескать и не брызгать, чтобы не привлечь к себе ненужное внимание. Вообще, я искренне порадовалась, что решила пройти здесь, ведь ветер такой силы, как посвистывал над головой, на озере сейчас устроил нешуточный кавардак…

Не знаю, с какой скоростью двигалась лодка, мох напитался водой и лодка глубже просела в воде, но обводы у неё действительно удачные, мы скользили наверно со скоростью неспешно идущего пешехода. Когда я увидела слева вдали огни Салми и справа светились пара окон, солнце уже успело закатиться, но ещё не стемнело. С этого момента я прибавила скорость. Мне нужно было до ночи успеть проскочить километров шесть до начала протоки обозначенной как заросшая прибрежными тростниками. А для этого оставшийся час, может полтора до полной темени, это расстояние следовало отмахать вёслами, что я стала делать…

Скучнейшее и тоскливое монотонное занятие махать вёслами, даже развлекая себя сменой ритма и характера гребков. А если к этому добавить умудряющуюся залетать даже ко мне под крышу и не только в верхнюю, но и в боковые вёсельные отверстия холодную воду, то назвать моё времяпровождение лодочной прогулкой, как мы как-то с мамой, папой и малыми катались на взятой в прокате лодке в парке. Там на воде было множество лодок, папа грёб, потом его сменила я, а папа с мамой обнявшись такие красивые сидели на корме. Затем одним веслом завладела Верочка и начался цирк, обрызганные родители отнеслись к этому стоически, а вот Васька и катающиеся на ближайших лодках достаточно громко выражали своё неудовольствие. А Верочка от повышенного старания умудрялась так виртуозно окатывать брызгами во все стороны, что мне кажется, если бы кто-нибудь захотел такое сделать специально, то у него бы точно так не вышло. Но потом, хоть и мокрые все, мы были так счастливы и радостны, а эту лодочную прогулку потом много раз вспоминали и восхищались Верочкиным талантом… А я сейчас не брызгаюсь, нет множества катающихся, да и не до веселья как-то…

Как я не крепилась, а усталость начала наливать свинцом руки и плечи. Думаю, суммарный вес груза лодки сейчас равен четырём взрослым пассажирам, а это не мало для девушки на вёслах. Но я гребу, хоть руки не только налились свинцом и не хотят двигать вёслами, ладони истёртые не смотря на повязки горят, а с тыльной стороны мокрые кисти от холодного ветра заскорузли и окоченели, как и обветренное мокрое лицо, которое я вынуждена подставлять непогоде, чтобы смотреть по сторонам и не пропустить какую-нибудь опасность…

Догребла до зарослей тростника я уже почти в полной темноте, и поняла, что достигла места назначения не столько по более тёмной массе справа от себя, а по шуму, издаваемому шелестящим на ветру тростником. Я провела лодку чуть вперёд и только после этого направилась к тростникам. Я ввела лодку носом в траву и, уже имея опыт, почти уверена, что трава свою добычу так просто не отпустит, поэтому можно не бояться, что сорвёт и вынесет куда-нибудь, и спокойно поспать. В созданном мной проходе в наваленном в лодку сене я сползла назад и вниз, навалила сена сверху на себя и отключилась…

Проснулась, завозилась, без шанса вылезти на берег пришлось воспользоваться нашим особым котелком, а для этого взгромоздиться на скамейку, на ощупь с юбкой и трусами с панталонами разобраться… А потом привыкать в попавшим внутрь в нежной коже веточкам сена от которых чешется ужасно. Снаружи, как оказалось уже стали проступать тени окружающего мира, так, что не давая себе времени на рассусоливания я вцепилась в вёсла и вытащив с шумом нас из тростника, направилась вдоль проступающего берега дальше в своей цели. Как при таком скудном освещении я умудрилась углядеть протоку в почти сплошной стене тростника, я не знаю, но я в неё влетела почти с шиком, подтабанив веслом и не снижая скорости…

Вообще, "стена тростника" для наших северных условий — это грубая гипербола, потому, что те, кто видел тростники ахтубинских плавней или непролазные кущи, для маскировки в которых уссурийский тигр имеет свои восхитительные полоски, от вида наших тростниковых зарослей будут долго смеяться и недоумевать. Там, где им привычна высота минимум метр, а то и два, а войдя в них человек скрывается целиком, большинство наших тростниковых зарослей высотой в среднем около полуметра, не считая подводной части. Там, где к этому присоединился рогоз и условия благоприятные, может быть и до метра, но это скорее исключение, которое, как, почему-то говорят многие, только подтверждает правило. Я этой фразы никогда не понимала и не понимаю. Ну, да Бог им судья! То есть я с нашим ковчегом в этих тростниковых "кущах" спрятаться не можем, ведь наша высота над водой к метру ближе будет. При попытке маскировки в здешних тростниках нашего островка расчёт именно на то, что и примут нас за островок и не удивятся тому, что раньше такого не было… Вот и стена тростника, в которой я углядела протоку по всем местным канонам высилась не выше полуметра и даже с высоты своей наблюдательной дырки в крыше я видела протоку на протяжении и даже темнеющий вдали мост, к которому мне нужно приблизиться достаточно, чтобы всё видеть, но не настолько близко, чтобы увидели меня. Когда до моста осталось метров сто, я уже прижалась к краю протоки и затаилась, а по деревянному настилу моста громко разносясь в тишине по сторонам процокали копыта и прогрохотала, судя по звукам пустая телега. Возницу я толком не разглядела, да цели такой не было. Вот теперь я здесь до вечера. Тихо сижу, смотрю и слушаю, а главное стараюсь не привлечь к себе внимания.

Через некоторое время убедившись, что вокруг никого нет, я тихонько развернула лодку и стала наблюдать за мостом в щель чуть приподнятого кормового люка. Уж очень неудобно каждый раз высовывать голову, тем более, на свету высовывать нужно очень медленно, иначе даже боковым зрением кто-нибудь может заметить движение. И хоть ёлочка и сосенка, которые растут у меня рядом со смотровым отверстием мою голову при наблюдении частично прикрывают, но лучше не рисковать, как Сосед сказал: "Лучше перебдеть, чем сожалеть!" Вот, а так я даже развалилась в сене, в щёлочку вижу весь мост и часть проходящей по нему дороги, а больше мне и не нужно. Моя главная задача сейчас не глобальный анализ местных событий, а оценить активность и характер местного грузопотока, чтобы решить, когда лучше проплыть мимо, не привлекая к себе внимания. Вот и наблюдаю. Утренняя телега, если я не напутала, вернулась примерно часа через два и, кажется, звук стал другой, похоже, гружёным возвращается. Пока его не было, в сторону острова проехала ещё одна телега с тремя седоками. Потом до обеда не было никого, а ближе к вечеру проехали два воза с интервалом буквально минут в тридцать, первый нагруженный с верхом сеном, а второй вёз дрова, не колотые, а сложенный берёзовый швырок, оба воза везли груз на остров. Почти до заката так больше никого и не было и, не дожидаясь его, а едва стало не так светло, я решила направить лодку под мост. Я уже убедилась, что любой транспорт на дороге слышно минимум метров за триста, а значит, при необходимости успею спрятаться под мостом. Но эти предосторожности не потребовались, потому, что я спокойно миновала мост и поплыла дальше. Кто-то переехал мост уже в сумерках, когда я удалилась от моста уже метров на пятьсот.

Вообще, я не ожидала, что протока окажется такой длинной, и что мост расположен почти в самом северном её конце, для моего направления фактически в самом начале её. В результате я гребла по протоке до самой темноты и когда уже совсем стемнело упёрлась в непроходимые заросли тростника. Возможности вылезти из лодки нет, я на воде, кругом тростники, где глубина по колено, скорее всего, а в протоке ещё больше. И я уже больше суток не вылезаю из лодки. Если вспомнить, то с момента как сено воровала, а это уже позапрошлое утро. Днём перекусила, как уже завела правилом, доела половину предпоследней банки тушёнки…

Есть повод для грусти, мы проплыли за прошедшие пять дней всего около тридцати километров, и это не середина пути! Проблема в том, что обещанные Архипом восемь десятков километров до Стороженского маяка и устья Свири, это по прямой. А вот если считать по дуге, которую, образует здесь побережье и я её вынужденно повторяю, то выйдет далеко за сотню километров. Вот такие парадоксы тригонометрии. На самом деле, как-то сомнения меня гложут в верности цифры в восемьдесят километров, мне кажется, что здесь гораздо больше, я же вижу по карте, сколько я проплыла уже, и сколько осталось и сколько это в километрах. Но, наверно чисто психологически мне хочется верить в цифру Архипа и я цепляюсь за неё. А потому пройденные три десятка километров вселяют радость и надежду, но это в лучшем случае пятая часть пути, а из еды осталась последняя банка тушёнки. И какого лешего я выставила банку с рыбой на стол, когда с Архипом кушали? Но с другой стороны, я ведь тогда играла местную, которая с братом путешествует, а в таком раскладе по сельским канонам садясь к трапезе ты просто обязан свою долю в неё внести. А если нет, то и начать с этого и объяснить, почему ты оказался в таком трагичном положении и тогда другие трапезники принимают решение, пускают они тебя за стол или ты без еды по дурости и сесть вместе со всеми не заслужил… В прочем, Архип меня тогда накормил сторицей перекрыв мою несчастную банку с рыбой, да и потом картошку подкинул… Да и нечего бес толку жалеть о сделанном уже…

Кое-как сделала свои дела. Я уже почти как кочевой монгол, который с коня не слезая всё делать, умудрялся, а я, не выходя на землю из лодки…

Не долго поворочавшись, я отключилась без сновидений…

Глава 29. После 25-го октября. Мимо Видлицы

Наутро пришлось ждать, пока достаточно рассветёт, потому, что эта часть протоки заросла почти полностью и последние метров пятьдесят пробиралась практически сквозь сплошные заросли тростника. Спасло только то, что глубина здесь почти предельная для тростника и лодка потихоньку проползла. Даже пришлось одно весло отвязывать, чего я за всё время ни разу не делала, и, высунувшись в кормовой люк, толкаться им, как шестом. Кстати, крепление вёсел, довольно неудобное. Я то привыкла к вёслам с уключинами, когда в борту дырка, а к веслу приделана железная уключина. Здесь для установки весла используется старинный вариант из двух торчащих штырей, между которыми устанавливается весло, и они дают веслу упор. Вот только обычное весло раза в три толще моих досочек, поэтому в первое время было непривычно и пришлось приноравливаться к тому, что вёсла в этом промежутке елозят вперёд-назад. И Архип свои выемки в середине моих вёсел сделал, оказывается не просто так, эти выемки надетые на борт фиксировали весло, чтобы оно не скользило по длине наружу или вовнутрь. А я ещё и привязала вёсла от греха подальше…

Вообще, место со всех сторон открытое, безлесная болотина, и даже мост до сих пор ещё виден хоть и едва-едва. Даже досадная задержка на пол дня, ведь я фактически потеряла половину суточного прохода, угробив рассветные сумерки на преодоление этих тростниковых кущ, не смогли испортить мне настроение. Не только закончился вчерашний дождь, главное, на озере стих ветер. И хоть волна не улеглась полностью, но это был всего лишь остаточный пологий накат, а не прославившие Ладогу очень злые и коварные острые высокие волны. Нет, ветер не стих совершенно, он просто перестал быть сильным и опасным для моего плавучего средства…

Немного подумав, я сначала стала тихо красться вдоль прибрежных тростников, а когда они закончились и пошёл довольно глухой лес наконец причалила. С каким неописуемым удовольствием я ступила на землю описать я не смогу. Сделала все дела, потопталась, а потом решила пройти осмотреться. Затолкала за пазуху наган и двинулась вглубь леса. Ну, что можно сказать, никого и ничего. И если бы не шум озёрного прибоя, то можно было бы подумать, что я в лесу, где у нас было первое логово, и лечили лейтенанта. По дороге обратно набрела на небольшой брусничник и собрала наверно с горсточку уже прихваченной морозом сладкой крупной брусники, частью собирала уже по мху, куда она осыпалась…

Наш ковчег ждал меня на берегу. Я почти автоматически поменяла прокладку, хотя старая чистая почти, перебинтовала себе руки, осознав, что придётся отрывать ещё полосы, от рубахи, потому, что тряпочки повязки истрепались до неприличия, но на сегодня надеюсь их ещё хватит. Ухватилась за повод и пошла искать сфагнум, мои запасы почти закончились, хотя мха у нас на ковчеге целая крыша, но мне так безудержно не хотелось вновь лезть в вонючее нутро ковчега и тем более снова брать руками вёсла, что я едва не в припрыжку отправилась искать мох…

Когда все отсрочки закончились, я волевым усилием затолкала себя в лодку, оттолкнулась и, подумав, что берег совершенно глухой и заросший лесом, а, судя по карте, ближайшие километров шесть-семь дорога ближе километра к берегу не приближается, я решила плыть днём. Как уже говорила, днём плаванье имеет особенности, нужно очень внимательно смотреть вокруг. На озеро, чтобы не пропустить приближение патрульного баркаса и успеть приткнуться к берегу и затаиться, пока на фоне того же берега с него не успели разглядеть, что ж это такое тут несанкционированное плавает? Но в настоящий момент меня гораздо больше напрягает и требует внимания береговая сторона, потому, что в озере я увижу судно издалека, а вот на берегу может оказаться уже поздно и проблемы будут неизбежны… Самое простое решение и выход из этой сложности, это не двигаться днём, но время подгоняет и очень нужно торопиться, тем более катастрофически жалко терять часы хорошей погоды, ведь капризная Ладога в это время года может штормить неделями…

А ещё, когда я говорю о необходимости наблюдения, вы не забывайте, что в лодке я сижу спиной вперёд, и для того, чтобы наблюдать, мне нужно повернуть голову почти на сто восемьдесят градусов, а я не сова, у которой голова крутится как на шарнире в любую сторону, словно у неё вообще нет никаких ограничений, мне, чтобы посмотреть вперёд, да не боковым зрением скосив глаза, желательно ещё и плечи немного довернуть, а ведь при этом я гребу… В общем, не смотря на хорошую погоду и настроение и то, что проплыла за светлый день километров пять, если не больше и никого не увидела ни в лесу, ни на воде, издёргалась и шеей накрутилась…

Вечером перед сумеречным рывком причалила, немного отдохнула, сошла на берег и потопталась по твёрдой земле. Потом рывок в сумерках, но не стала упираться до предела и причалила у лесного берега километров через пять. Почти на ощупь нашла какой-то ручеёк, в русло которого и втащила нашу лодку, после чего рухнула спать, сил не осталось, а руки ощущались как деревяшки…

Наутро, едва небо посветлело рванула дальше. Если бы мне кто-нибудь сказал, что я буду сама просыпаться на рассвете, вернее задолго до него, едва небо сереть начинает, то я бы наверно очень долго смеялась. Но тут дело немного в другом, из-за холода, не смотря на сено и одеяло, под утро пробирает и к концу ночи это уже не сон, а борьба с ознобом и попытки как-то сжаться, свернуться, чтобы меньше тепла терять и ещё хоть немного этого странного оцепенения урвать. Лейтенант закопанный в сено и благодаря тому, что находится в глухом носу лодки пребывает почти в тепле, когда нет ветра, я прямо чувствую как у него тепло от его собственного дыхания. Хотя он сегодня ночью несколько раз кашлял, я подхватилась, стала его окликать, но, похоже, в сознание он не пришёл. Лезть к нему в темноте на ощупь не стала. С утра подёргала его за ногу и окликнула, ответа не получила…

В общем, гребу, на озере тихо, рассвет приближается и скоро уже, как вдруг услышала буквально рядом, как мне показалось голоса, двое явно достаточно громко ругались. Как там говорят, сердце оборвалось? Во-во, именно эти ощущения. Нащупала, проверила наган, а сама головой кручу, пытаюсь понять, где эти говоруны? В последний момент успела сильно гребнуть правым веслом и лодка по инерции пошла к берегу, а я, наконец, увидела и сообразила, что происходит…

Хорошо, что в этот момент я плыла вдоль самого берега, и моего последнего гребка хватило, чтобы лодка довернула, буквально через пять метров ткнулась в дно днищем и встала. А впереди из-за довольно густой поросли молодых сосенок почти на берег по дороге выехала телега, на которой увидела минимум трёх человек, двоих из которых я и услышала. Видимо дорога в этом месте песчаная и цокота копыт не слышно, а сама телега на резиновом ходу почти беззвучная. И несказанно повезло, что они ехали в попутном направлении. Как потом оказалось, в этом месте дорога выходит на самый берег, и встречным я была бы видна метров за триста, как минимум. Кажется третьей в повозке сидела укутанная женщина, но не уверена, да и разницы никакой. Просто неприятность пролетела над самой макушкой и волосами почувствовала, как обдало ветром от её крыльев, если попробовать поэтически выразить случившееся. Наверно с минуту я точно не дышала, пока повозка неспешно удалялась от меня. Была бы верующей, перекрестилась бы. Когда повозка скрылась из глаз, я оттабанила вёслами и прижалась к какому-то изгибу. Теперь осталось только надеяться, что какому-нибудь проезжему не приспичит именно в этом месте слезть, чтобы облегчиться. А дорога идёт почти по урезу воды, временами чуть отдаляясь и снова выходя к воде. Эту повозку я видела мелькающей между прибрежными деревьями ещё больше получаса. А по карте этот участок больше десяти километров до самой Видлицы, да и дальше она почти столько же идёт вдоль самого берега. И как, простите, мне этот кусок преодолевать?

Даже возникла мысль срезать свою крышу и проскочить под видом местного жителя зачем-то решившего проплыть на лодке. Но по здравому рассуждению, вернее после аргументированного возражения Соседа, решила не делать резких движений. Главным было то, что лодка у нас уж больно заметная и своих в нас могут и не признать, тем более, что и вместо вёсел у нас доски, а намётанным глазом это определят в момент. И второстепенные были, что сейчас у пациента почти термос, а без крыши он замёрзнет с гарантией. И наконец, что таким островком мы всегда можем приткнутся к берегу и слиться с ним, а без крыши спрятать почти оранжевую лодку очень большая проблема. А вот сделать новую крышу, даже если эту мы разберём аккуратно, боюсь не получится. Вернее сделаем, конечно в итоге, но провозимся дня два, потому, что сил уже гораздо меньше и запал поистрачен, а ведь эти два дня нужно на берегу открытом колготиться… Убедил, речистый…

Вдали, километрах в четырёх в озеро выдавался мысок или небольшой островок, поросший лесочком, вот около него придётся делать промежуточную остановку. На карте, как раз в этом месте протёртость, не понять. А потом ночью со всей дури рваться мимо Видлицы и попытаться проскочить за неё насколько получится. Проскочить за полночи почти двадцать километров у нас точно не выйдет, но перед рассветом есть возможность найти на берегу какую-нибудь нычку, шхерку, место, куда можно будет на день спрятаться и отстояться…

У поворота дороги, невольно вздрагивая и напрягаясь, простояли целый день. Движение на этой дороге намного более активное, чем на дороге через Питкяранту, что странно, ведь по логике это одна и та же прибрежная дорога, связывающая Олонец и через Сортавалу центральные районы Финляндии. Но факт остаётся фактом. Машины, некоторые даже небольшими колоннами и с солдатами, а чаще повозки, в обоих направлениях. За эти двое суток, пока я нахожусь у берега, прошло довольно много поездов, железная дорога здесь тоже идёт вдоль берега и её очень хорошо слышно, хоть и не видно. К вечеру поток транспорта стих и в сумерках я рванула к примеченному островку. К счастью, успела до полной темноты, вот только на подходе на полном ходу налетела на подводный, а может и надводный камень, удар, скрежет, какой-то хруст… В первые пару минут я лично была занята болью в своём прикушенном языке и перебором мысленно всех известных мне ругательств, ещё и макушкой головы о край своей наблюдательной дырки треснулась.

Когда смогла соображать, попыталась понять, во что для нас вылилось это столкновение и началось ли уже полномасштабное лодкокрушение? Собственно страха как такового не было, ведь мы у самого берега и смертельно-опасной глубины здесь в принципе быть не может. Взяла себя в руки или как говорит Сосед: "Сгребла в свои холодные ладошки всё своё тёплое ЗДЕСЬ", и погребла к виднеющейся тёмной громаде примеченного островка. Причалила, вылезла на землю и для начала решила быстро обойти островок, который оказался не островком, а мысом, что я узнала даже не нащупывая дорогу ногами в темноте, как раз, когда я только обошла заросший лесочком край мыса, на дороге появилась машина, и как бы тускло, с точки зрения Соседа, не светили её фары, но низкую перемычку к берегу разглядела. Заодно увидела, что на мысу я в одиночестве, а меня присевшую на корточки среди ёлочек и сосенок в моей тёмной одежде едва ли возможно было из машины в свете фар разглядеть…

После проезда машины ещё несколько минут пришлось ждать, пока глазам вернётся чувствительность к темноте. Пошла обратно к ковчегу, который в наступившей полной темноте обнаружила, только ударившись об него при очередном шаге. Лезть в ароматное нутро ковчега совсем не хотелось, так, что я в полной мере пользовалась возможностью своими ногами походить по берегу. Присесть на холодную землю или даже найти свободную от кустов траву по нынешней погоде, это почти гарантия себе чего-нибудь застудить, поэтому просто топталась и пыталась принять решение, что и как мне делать дальше? По предварительному плану, сейчас поспать немного и рвать вперёд, сколько выйдет. Если удастся до восхода солнца проскочить Видлицу, то это будет просто прекрасно, а так, при свете искать место на берегу, где смогу прижать лодку и она не будет привлекать внимание. Хотя теперь после столкновения, я озаботилась ещё и тем, что этот фактор я зря из поля зрения выпустила, ведь прекрасно знала, что у берега в озере довольно много камней. А тут два варианта реакции на эту опасность, либо снижать скорость и стараться высмотреть камни на своём пути, либо отходить от берега метров на тридцать минимум и тогда условно можно камней почти не опасаться…

И эти все планы — сказочные фантазии, пока я не полезла в ковчег и не проверила его на предмет течи… И при негативном варианте, все мои планы придётся очень сильно корректировать, чего делать очень не хочется. Даже представить себе вариант, как я смогу выпутаться из сложившейся ситуации никак не получается, имею ввиду, если лодку пробила. Вообще, когда ещё стояли за островком пережидая сильную волну мы с Соседом умозрительно прикидывали варианты, как и что можно сделать, ведь Ладога может заштормить так, что и пару недель придётся сидеть без возможности высунуться в озеро, а по нашим возможностям этот вариант для нас невозможен. Вот тогда и думали о разных вариантах. Прежде всего, нас вяжет по рукам и ногам лейтенант, поэтому, как вариант, мне одной идти на контакт с кем-то из местных жителей, чтобы договориться об оставлении у них пациента на несколько дней, когда за ним пошлют группу и помогут его эвакуировать. Сложность контакта на примере Архипа показала, насколько это чревато и почти целиком держится на факторе везенья и от нас мало что зависит. Мы разошлись во мнении даже в том, с кем лучше вступать в контакт, я упирала на женщин и лучше молодых моих ровесниц, а Сосед говорил, что лучше мужчины, причём пожилые. Против женщин и молодых, в частности, он сказал, что связываться в таких серьёзных делах с непредсказуемой женской логикой основанной на неизвестных эмоциях он бы очень не советовал. А вот мужчины, тем более пожившие и жизнью битые, намного более понятны, их можно убеждать аргументами, выгодой, даже угрожать, если потребуется, и свои намерения мужчина обязательно покажет, если он не профессиональный актёр или резидент разведки привыкший скрывать свои истинные мотивы. В одном мы сошлись однозначно, что обращаться нужно к бедным, а не к зажиточным, хотя и тут стоит очень внимательно смотреть и выбирать, ведь есть бедность, как говорят, честная, а есть от лени и глупости, это варианты, когда рядом спокойно уживаются и зависть с жадностью, и неизвестно, позарится на выгоду от выдачи русского раненого командира оккупантам или нет… А мне самой, тем временем, пешком по берегу налегке с пакетом двигать в нашим, что тоже таит в себе не мало подводных камней. Кстати, о подводных камнях, и я потёрла ушибленную голову…

Вариант заманчивый, но уж слишком рискованный, по моим ощущениям гораздо рискованнее, чем даже наш авантюрный лодочный поход. Все попытки что-либо придумать упирались в то, что я одна и оставлять лейтенанта нужно на кого-то ещё, а это самая большая сложность. Ведь даже если взять уже помогавшего Архипа, который показал себя вроде как с самой лучшей стороны, вот приду я к нему и попрошу его приютить на время лейтенанта, я совершенно не уверена в его согласии, даже больше того, почти уверена в отказе. Впрочем, такая позиция намного честнее и благоприятнее для меня в плане принятия решения, если я решусь оставить командира, чем если на словах согласятся и вообще продемонстрируют всяческое расположение, а потом сдадут или подготовят засаду на тех, кто придёт лейтенанта эвакуировать… А мне ножками на юг вдоль берега топать. Документов и нормальной легенды у меня нет, поэтому по дороге пойти не смогу и путь на Олонец и в направлении Лодейного Поля мне закрыт, ведь там финские войска и гарантированные проверки. Надеяться отбрехаться и даже поплакать упирая, на свою принадлежность к женскому полу надо оставлять на самый крайний случай, ведь принадлежность к женщинам может наоборот агрессию в плане похоти спровоцировать, не буду объяснять, как мне этого "хочется". Поэтому тихонечко и скрываясь. А какой из меня великий куперовский "Зверобой" я иллюзий не питаю. Да и ночевать в лесу у меня опыт уже есть, а погода всё хуже… Ну, допустим, что всё удачно сложилось и я оставила удачно лейтенанта, а сама прошла почти всю оставшуюся Карело-Финляндию, но вот северный берег Свири у устья это сплошные болота, там вроде бы даже заповедник для водоплавающей болотной птицы в своё время сделали, Сосед сказал. И как эту заболоченную пойму преодолеть? Опять лодку искать? Да и Свирь, хоть и не Волга, но переплывать её не сахар, а водосброс у неё со всего Онежского озера, то есть смысла оставлять пациента нет просто потому, что я не могу надёжно гарантировать, что сама доберусь до наших…

И эти прикидки были, когда я ещё вполне прилично выглядела и была полна сил. А теперь, даже если с лодкой что-то, в своём нынешнем замурзанном и вонючем состоянии мне и к людям то не выйти, вернее, выйти можно, но надеяться только, чтобы не побили сразу, да и кто согласится с такой чучелой разговаривать? То есть, если с лодкой что-то, то искать место, вытаскивать её на берег и затыкать дырки, а в пути отчерпывать нашим особого назначения котелком, а лейтенант будет лежать спиной и тем, что ниже, в воде, что резко не добавит ему здоровья…

Полезла в наш плавучий сарай. И если корма была вытащена на берег, то течь всяко должна себя проявить, а для этого полезла щупать под пациентом спереди от своей лавочки. В серединке нашла немного, но понюхала и убедилась, что это не вода… Сказать, что я обрадовалась, это было бы слишком мало. В очередной раз вспомнила радостные повизгивания Архипа о его замечательном "Фофане", может и в этом дело, что лодка такая прочная, ведь удар на полном ходу, при том, что лодка сейчас из-за напитавшегося водой мха имеет массу наверно больше пяти центнеров…

В общем, растягивать переживания об отсутствии течи я не стала, наверно усталость уже стала выливаться в некоторую эмоциональную ригидность… Я устало опустилась в своё гнёздышко в сене, свернулась калачиком и уснула…

Потом ещё в полной темноте я выруливала от своей стоянки, по плескам волн впереди определила берег, камни или островки и пошла от мыса в озеро и только отойдя не меньше сотни метров повернула на юг и понеслась изо всех сил. Часа два до начала рассвета махала вёслами на полную. Примерно через час от начала движения прошёл поезд, который своим путевым прожектором очень хорошо показал мне расположение берега. И хоть сквозь безлиственный лес я хорошо видела свет с его паровоза, но о том, что с него могут увидеть меня на воде не беспокоилась, не до того машинистам, чтобы озеро разглядывать.

Я благодаря поезду подправила и скорректировала свой курс, убедилась, что впереди открытая вода и с новыми силами пустилась вперёд. Этой ночью машин больше не было ни одной, хотя я их не очень боялась, ведь в темноте в боковом отсвете от фар ковчег едва ли можно разглядеть. Сколько я отмахала в километрах не знаю, но Видлицу я увидела когда рассвет уже начинался. К этому времени я подошла гораздо ближе к берегу и теперь очень внимательно выглядывала возможные камни, но на расстоянии больше десяти метров от берега их не видела. Примерно в полутора километрах за Видлицей уже совсем рассвело, и я решила больше не рисковать. Как на зло, почти весь берег здесь представлял из себя шикарный песчаный пляж… Дороги видно не было, а вот поезда шли высоко возвышаясь над лесом, я так пропустила два прижавшись к берегу и хорошо их рассмотрела. Похоже перед мостом через речку Видлица путь проложен по высокой насыпи… Но у меня времени уже почти не осталось, так близко от крупного населённого пункта, слишком чревато обнаружением и здесь наверно самую большую опасность для нас представляют неугомонные вездесущие местные мальчишки, которые как все их сверстники во всём мире лазают везде и совершенно не предсказуемо, а главное, им до всего есть дело и вооружены они страшным для нас неуёмным любопытством. К счастью увидела выемку берега, здесь подлесок с кустами и деревцами почти спустился в воду, и, прижавшись, мы стали почти не заметны рядом с этой порослью. Я втиснула лодку как смогла близко, но вылезать и проверять уже не рискнула. Слишком уж здесь открытый берег и на песке меня станет хорошо и далеко видно…

В этот день я не рискнула дремать и регулярно аккуратно выглядывала и осматривалась по сторонам. И для моего развлечения Сосед мне показывал фильм, как обещал с Софи Марсо под названием "Весёлая пасха". Он сказал, что в этом фильме Марсо наверно столько же лет, как и мне сейчас. И вообще, я почти успела обидеться, когда он сказал, что покажет мне актрису, на которую я очень похожа, а там с начала фильма по-французски очаровательная Мари Лафоре, на которую я ну, никак не похожа. Откуда я знала, что французы своё кино вот так через голову снимают. Мне ужасно не понравился этот морщинистый старикан со сломанным носом, который там носится, как заведённый и всех женщин обманывает… На что Сосед очень развеселился, и сказал, что я ещё очень молодая и глупенькая, а Жан Поль Бельмондо, это по нашему Иван Павлович, как перевёл его имя Сосед, это безудержная харизма, бездна очарования и его сломанный нос, губы — пельмешки и многочисленные морщины только придают ему шарма и он кумир многих женщин во всём мире. А когда я выразила своё сомнение в его словах, он пообещал, что обязательно попробует показать мне фильм "Профессионал".

А Софи Марсо мне понравилась, хорошенькая девушка и наверно я на неё правда похожа, только нос у меня меньше, а глаза больше немного, но это лицо сильно меняет, и Сосед согласился. И наверно мне такая стрижка пойдёт, только вот боюсь, что мои волосы лежать не будут и придётся чёлку всё время с глаз убирать. И ещё мне показалось, что я более худенькая, а грудь у меня наверно чуть меньше, но это обычно, сейчас после беготни по этим лесам, мне наверно ещё отъедаться придётся… И вообще, мне показалось, что она выше и крупнее меня. Но я благодарна Соседу, что он так хорошо обо мне отзывается. Вообще, я обалдела от этих французских отношений и эмоций, машины бьют и ломают, друг с другом чёрте чем занимаются и всё на такой скорости и в суете, ужас просто. У нас комедии другие, хотя, если "Весёлых ребят" вспомнить… Как мы с Верочкой смеялись, когда первый раз смотрели, Верочка сразу после фильма заявила, что ей нужно второй раз смотреть, потому, что половину фильма она смеялась, а когда смеётся, то её пухленькие щёчки глаза подпирают и ей ничего не видно, а значит половину фильма она не видела, а только слышала…

Мне Сосед уже много фильмов показал. Но самый любимый это про капитана Титаренко "В бой идут одни старики"… Сосед потом спросил, кто из героев мне больше всего понравился и долго потом переваривал мой ответ. Ну, а что я сделаю, если, правда из всех мне больше всего понравился разбитной и подвижный грузин Вано, который, когда Кузнечик сбил свой первый Мессер в столовой кричал с жутким акцентом: "Какой сто грамм? Дарагой! Тебе чача нада! Чача!". Потом Сосед объяснил, что с такой реакцией он впервые столкнулся. Там почти все главные персонажи настолько сильно и красиво выведены, что на второстепенных уже как-то внимания не обращаешь, и всю любовь и внимание к себе притягивают Титаренко и Кузнечик, Ромео и Маша, Макарыч и Скворцов, чуть за ними Смуглянка, ну, и комполка с Зоей, наверно. А почему Вано, да потому, что живой, шумный, понятный и подвижный. Все главные персонажи — это слишком очевидно, а мне всю жизнь всегда было жалко и обидно за всех, кто остался в тени официального победителя, это я о спорте, если вы не поняли. И ведь тренировались не меньше, и победу часто определяет сущая мелочь, случай, если хотите, но все смотрят только на одного и первого, а есть не менее заслуживающие внимания вторые и третьи, четвёртые и пятые… Вот наверно из-за этой болезни спорта в стремлении определить единственного победителя, я спортом заниматься не стала… А дурость, когда в футболе или хоккее награждают всю заявленную победившую команду, а игрок может ни в одной игре на поле так ни разу и не вышел, так и просидел запасным, но вот медаль на груди и звание ЧЕМПИОН…

Так весь день тихонечко и просидели, чтобы вечером снова в сумерках рвануть вперёд изо всех сил. Уж сколько раз я так рвалась изо всех сил, руки, спина и плечи с уже не проходящей усталостью, они словно скукоженные, но зубы стискиваю и со скрипом заставляю их разгибаться, браться за вёсла и грести, грести, грести… Я это делаю уже почти не думая, автоматически, только переключаю режимы гребли с одновременной на попеременную и обратно. Руки уже перемотала новыми полосками ткани, нижняя рубаха уже скорее на маечку похожа, но эти повязки хоть немного защищают разбитые, стёртые израненные ладони. Я уже так привыкла к повязкам, что их совершенно не замечаю… И вот гребу отскочив от берега вдоль просматриваемого насквозь пляжа и очень надеюсь, что в серой хмари начавшихся сумерек меня припозднившиеся проезжающие с дороги не увидят. Гребла и гребла. Кстати, за весь день по дороге слышала ехали и ехали, с моего места дорогу было только слышно, а вот в просматриваемом далеко озере я патрульных финских баркасов не увидела. Был какой-то дымок на горизонте с запада и всё. Вот вчера видела в озере кто-то проплыл на юг. Впрочем один день наблюдения ни о чём принципиально не говорит, так, что делать из него выводы очень самонадеянно и опасно. Берег здесь идёт в юго-восточном направлении, вот параллельно ему и плывём. Пару раз проехали припозднившиеся машины и один мотоцикл, это я не по одинокой фаре сужу, у одной машины тоже всего одна фара была, а ещё и по хорошо различимому звуку мотоциклетного мотора. Гребла уже в полной темноте, но этот бесконечный пляж мне нужно преодолеть, а если рассвет меня застанет на нём, то всё было зря! Вот я и гребу и гребу, пока не понимаю, что настал предел, и я поворачиваю к берегу и снижаю скорость, ведь с прибрежными камнями мы уже имели радость познакомиться…

Вообще диковатое ощущение, плыть в темноте к берегу, со стороны которого слышны шлепки волн, но определить по ним расстояние не получается, потому, что звук очень большой протяжённости, и каждую секунду ждёшь удара, звука встречи с берегом и невольно притормаживаешь руки с вёслами, чтобы не разогнать лодку, а берега всё нет и нет… И вот наконец я ткнулась, но не в песок и не камни, а кажется в траву или тростник. Вообще, я повернула к берегу, не столько потому, что устала, устала я ещё когда только тронулась сегодня в путь, повернула потому, что последняя машина как раз где-то в километре позади выворачивала из леса по дороге и потом ехала вдоль самого берега. А это значит, что этот кусок пути мимо берега по самому краю которого идёт оживлённая дорога кажется остался позади…

Я развернула лодку и приткнулась к берегу кормой, чтобы вылезти и хоть на ощупь определить, что за берег передо мной. Оказалось не торстник, а вплотную подошли к воде густые кусты, а берег немного подмыт и вылезать пришлось немного наверх, на эту импровизированную ступеньку. Вот обратно получилось совсем не смешно, ведь ничего не видно и шагнуть с высокого бережка прямо в лодку не получится, да и люк ещё открыть нужно… Вот и пришлось ощупывать всё руками, сползать к воде на попе и расставив руки искать лодку, которая оказалась в двух шагах. Залезла в её нутро и отрубилась…

Проснулась я от покачивания лодки. Я так судорожно высовывала спросонья голову в свою смотровую дырку, что больно ободрала щёку об обледеневшие веточки мха. Было светло, а лодка дрейфовала по волнам метрах в пятидесяти от лесистого берега. Тут уж было не до размышлений, я схватилась за вёсла и направила лодку к берегу. Уже после разворота и когда берег приблизился метров до десяти, я уже более спокойно осмотрелась. На озере пустынно, вдали видна светлая прибрежная полоска песчаного пляжа, наверно там сразу за ним где-то идёт дорога… Но главнее сейчас было другое, мне очень не понравился северный ветер и набирающие силу волны, хотя здесь ветер дует со стороны берега фактически, а волны почему-то всё равно набегают с озера, не поперёк берега, а под углом, но скорее с запада, то есть почти поперёк ветру. А в берег волны бьют уже с пеной и накат весьма неприятен.

Откуда я знала, что у меня очень не много времени, не скажу, но действовала как автомат, направила лодку поперёк волн, чтобы найти любое укрытие, в котором смогу пересидеть разгул стихии, я откуда то знала, что в этот раз это шторм, а не просто сильный ветер, как был в прошлый раз…

В устье Тулоксы вошла с такой радостью, как входят домой после возвращения из дальнего странствия. То, что это Тулокса узнала позже, когда посмотрела карту и сопоставила все имеющиеся факты, вернее, это Сосед сопоставил. На входе в устье чиркнула днищем о намытую речкой банку, как раз лодка между волнами просела и нас укрыл от ветра высокий обрыв на северном берегу. Внизу под обрывом я и причалила…

Где-то вдалеке шумели поезда на железной дороге, гудками и свистками отмечались паровозы, дороги вообще не было слышно. Где-то по речке было изредка едва слышно заполошное кукареканье странного петуха, который плевал на время суток и голосил как попало. За изгибом русла и высоким обрывом на берегу ярилась Ладога, словно старая скандалистка, которая никак не могла успокоиться, что упустила меня и не может теперь достать. А здесь в тихом плеске несущей свою уже студёную воду речки и удивительном безлюдье я словно впала в какую-то прострацию. Я вытащила лодку на небольшой плёс, по которому немного прогулялась в первый день, но не носом или кормой, а боком. Глубина речки на повороте это позволила сделать, а цепь на всякий случай привязала к торчащему из обрыва корню…

Потом долго доедала остатки тушёнки. Последнюю банку я растянула на все эти дни. Она оказалась свиной, то есть почти полная банка белого перетопленного жира с редкими прожилками мяса. Вот и не стала я есть его половинами. А есть голый жир без хлеба и гарнира, к тому же холодный и застывший, это наверно не самое прекрасное блюдо, но я наслаждалась вкусом, мне так хотелось есть, что эта, в обычной жизни неудобоваримая еда едва бы в горло в таком виде полезла, сейчас с удовольствием я её рассасывала и слизывала с ложки и ужасно расстроилась, когда в банке больше ничего не осталось, хоть я скребла банку ещё минут двадцать, если не больше, выковыривая из углубления закаточного шва кажущиеся мне в нём остатки вкусняшки. Потом я не менее старательно со всех сторон облизала свою ложку и убрала её к часам и карте сверху в вещмешок. Больше у меня кушать нечего и ложку можно пока отправить в бессрочный отпуск… После еды мне показалось в корне неправильным просто выкинуть банку от такой вкусной тушёнки, и я вылезла, отошла в сторону и отбирая самый чистый песок насыпала им банку, после чего закопала в обрыве, но делать ещё бОльшую глупость пытаясь отметить место, куда я закопала банку мне показалось кощунственным, словно могила получится…

А потом в лодке я забылась полудремотой-полусном. Иногда я выныривала из этого состояния, прислушивалась к буйству стихии за обрывом и снова проваливалась в глубину своих снов-видений. В какие-то моменты я вспоминала какие-то события из своей жизни и переживала их заново, иногда я видела сны-фантазии, в которых со мной происходят вещи, которых со мной никогда не было, в своих снах я плакала и смеялась, я грустила и веселилась, но я точно знала, что это всё происходит со мной. А вот в других снах я вдруг чувствовала себя мужчиной, я вдруг ехала куда-то за рулём своей машины, то одна, то со мной в машине были мои друзья, я знала, что они мне друзья, то моя дочь, то женщины, разные. Но я их точно любил, а вернее, хотел, Сосед мне как-то объяснил разницу, когда я пыталась укорить его многочисленными связями. И я целовал этих женщин и был с ними в разных постелях и спальнях, а то и без постельных излишеств стоя или сидя в самых непригодных, с моей точки зрения, для этого местах. А потом мы сидели у костра на рыбалке и от булькающего котелка восхитительно пахло свежей ушицей… А потом я оперировал, я не понимала, что делаю в красных, пропитанных кровью тканях обложенных кровавыми тряпками многочисленными блестящими сверкающими в ярком свете инструментами, но я чувствовала, что у меня получается и внутри всё пело или не получается и я стараюсь и сержусь, и в результате добиваюсь своего… А потом отхожу от стола, сбрасываю в полную бросалку свои грязные перчатки, громко благодарю всех и выхожу из операционной, успев сбросить в предоперационной грязный халат, сполоснуть руки и накинуть не застёгивая свой обычный халат. И какое удивительное чувство этой дороги по пустому гулкому коридору от операционных до комнаты отдыха или по простому раздевалки, где можно сесть на продавленный дежурными хирургами старый диван, откинуться на спинку и закурить первую после операции самую вкусную на свете сигарету… И помнится разговор в раздевалке:

— Вот вы сосудологи — мазохисты, с утра одну операцию и только вышел…

— Это ты меня в общую хирургию агитируешь?

— А что тебе в общей не нравится? Вон сегодня моя операция четвёртой в очереди стояла, сорок минут, и я уже закончил. А в вашей операционной всё идёт и идёт первая операция…

— Зато ты никогда не сможешь понять наслаждения самой вкусной сигаретой, когда после такой операции закуриваешь…

— Ну, это и поспорить можно. Я в конце девяностых в Джанелидзе на Будапештской[9] работал, когда за ночь иногда по несколько огнестрелов и проникающих ножевых привозили. Вот тогда после суток выходишь из оперблока и ноги подрагивают и честно сказать, даже не до сигареты…

— А помнишь анекдот про доктора, который много лет работает дежурным по скорой помощи?

— Расскажи…

У хирурга корреспондент берёт интервью:

— Скажите пожалуйста, а о чём вы мечтаете при такой работе?

— Что когда выйду на пенсию, я уеду на дачу, сяду на веранде в кресло-качалку и два года в нём буду сидеть не шевелясь даже…

— А потом?!

— А потом начну раскачиваться…

Иногда я выныривала из этих видений, спохватывалась, высовывалась наружу, предварительно схватив наган, и слушала или осматривалась, в зависимости от наличия света, но тревога не оправдывалась и я успокаивалась. Тихо сидела и слушала буйство стихии, радовалась про себя, что так хорошо от неё укрылась и снова уплывала в тёплое уютное забытьё… В одно из пробуждений, когда я вынырнула из какого-то тревожного сна я выскочила из лодки и почти сразу растянулась на камнях, больно ударив левое колено. А когда попробовала встать, то в серых сумерках разглядела, что камни блестят, как лакированные и ужасно скользкие и я едва удержала равновесие, больно дёрнув ушибленную ногу. Оказалось, что всё вокруг покрыто тоненьким слоем льда из-за которого под ногами так скользко…

Балансируя на этом гололёде, отошла в сторону, сделала свои дела, я вернулась в ковчег, уж очень зябко в такую погоду голой попой сверкать. Залезла в лодку и попыталась сообразить, а сколько дней я уже здесь нахожусь, но вспомнить определённо что-либо кроме первого дня запомнившегося похоронами пустой банки из-под тушёнки не смогла. Как не смогла даже вспомнить какое было число, когда я сюда приплыла. Сначала я пыталась вспоминать и пришла к числам между двадцать седьмым и двадцать девятым октября, а если к этому добавить два или три дня здесь, то выходит, что возможно на дворе уже ноябрь… Но вскоре мне стало совершенно не интересно думать про число и какой день. Я попила воды и снова отключилась… Вспоминала ли я в эти дни про нашего лейтенанта? Вспомнила однажды, когда он вдруг начал тихо кашлять, так словно на концерте человек пытается не шуметь и давит кашель, Но не может его подавить и получаются такие тихие, словно игрушечные звуки. Услышав, я испытала дикий стыд, благо было светло, я полезла в нос смотреть, что с ним. Но он тихо лежал и перхал, на мои попытки его расшевелить не реагировал и оставался в беспамятстве. Я даже не поленилась проверить его температуру своими давно растрескавшимися обветренными губами. Мне показалось, что высокой температуры у него нет и главное, что его беспокоит, а может это меня беспокоит, это резкая вонь фекалий и застоялой многодневной мочи. Буквально сразу я потеряла к немцу всякий интерес и снова отключилась…

Глава 30. 1-е ноября. "Сибирский стрелок"

Меня словно выбило из полудрёмы, я огляделась и попыталась понять, что же произошло, что послужило таким толчком. Кругом вроде никаких необычных звуков. Уже ставшим в последние дни привычным движением хватанула наган и, продолжая старательно вслушиваться, тихонечко выглянула в свой смотровой люк. Снаружи было светло, как в разгар дня. Кругом всё, как и во все предыдущие дни, береговой обрыв, тихо текущая мимо Тулокса, наверху в лесной поросли никаких подозрительных движений, вдали гугукнул на железке паровоз и лязгнула сцепка… Всё как и было, ничего необычного… И чего тогда меня так подбросило?…

Уже несколько дней чешутся ноги под чулками. Надо думать, если не снимала их уже больше недели, так просто от грязи обязано чесаться, а ещё если к этому добавить постоянные физические нагрузки, влажность и не менее постоянное переохлаждение, то в таком винегрете я должна не просто чесаться, я должна уже исчесаться вся неделю тому назад. Ещё болит и ноет ушибленное левое колено. Желания снимать чулок и смотреть, что с ним нет, холодно и оголять почти целиком на морозе ногу не хочется. Я её только ощупала, вроде бы ничего не сломано, болит, но нога нормально гнётся. Правда в месте удара выступила кровь и засохла на чулке коростой, я смотрела на это и картинка не вызвала во мне никаких эмоций… Мне вообще последние дни всё стало как-то совершенно всё равно. И эмоции стали какими-то пластиковыми или словно за толстым стеклом от меня, словно я просто понимаю, что я должна их испытывать, но не всегда могу понять, что именно я должна испытывать…

И вдруг, словно вспышка в голове! Я не слышу уже ставшего привычным рёва штормового наката за береговым обрывом. Неужели шторм закончился? Я ещё не до конца веря себе, полезла в лодку, как сообразила, что она у меня в какие-то веки привязана и ещё вытащена на плёс. Пришлось сначала отвязать цепь, которая успела смёрзнуться, но пару раз дёрнула и ледышки поотлетали. Уложила цепь на крышу и столкнула нос на воду, залезла в люк и оттолкнулась от берега. Усаживалась как-то специально медленно и неспешно, словно боясь спугнуть, словно моя суета сделает недействительной хорошую весть. Высунулась в верхнее отверстие и смотрю, как лодку течение неторопливо выносит в озеро, по которому катятся остаточные пологие волны, но они не помешают мне плыть и почти нет ветра.

Устроила побаливающую в колене ногу, берусь за вёсла и начинаю грести. Если раньше я могла грести сильнее или слабее, то по своему сегодняшнему состоянию я гребу, как могу. По скорости это наверно раза в два медленнее, чем когда я гнала изо всех сил, но для меня главное, что я двигаюсь к цели…

Левой, правой, левой, правой! А теперь двумя, и-и-и р-р-ра-а-аз! И-и-и р-р-ра-а-аз! Всё равно стараюсь вложить в гребок силу спины и лодку проталкиваю вперёд. Уже отплыв наверно с полкилометра и не вдоль берега, а по прямой в сторону виднеющегося вдали выступа берега, я понимаю, что мне совершенно всё равно, что сейчас середина дня, что я вылезла в озеро и если кто-нибудь с озера появится, то я не успею спрятаться. И дело даже не в каком-то приступе пофигизма или отчаянии обречённой, просто я на каком-то глубоком нутряном уровне понимаю, что сил у меня осталось совсем чуть-чуть и красивые тонкие ходы и выжидания уже мне не по плечу. А с другой стороны, самое трудное место мы уже миновали. Дальше вроде есть по карте какие-то обозначенные на берегу отдельные сараи и избушки, но поселения, как и Тулокса на одноимённой приютившей меня речке, находятся в глубине. А касательно финского озёрного патруля, мне думается, что южнее Видлицы он не лезет, потому, что встреча почти с любым военным кораблём Ладожской флотилии практически наверняка будет не в пользу наспех переделанного рыболовного баркаса. То есть риск, конечно, есть, но он минимальный. Так, что, для меня сейчас наоборот есть смысл подальше в озеро вылезать, чтобы быть подальше от случайных глаз на берегу и при этом увеличить вероятность встречи с нашими кораблями.

Сил у меня уже нет, и гребу я на одном упрямстве или ещё чём-то. Я последний раз ела, да чего там ела, долизала остатки жира из банки свиной тушёнки в первый день на речке Тулоксе. С этого дня прошло три или четыре дня, пока я там пережидала шторм на озере. И все эти дни я только пила воду. Мои порывы попробовать залезть на обрыв и полазить по лесу, может удастся собрать немного остатков перезревшей черники и брусники, Сосед очень жёстко пресёк, объяснив, что любая подобная дурость нанесёт непоправимый вред моему здоровью, а сейчас мы фактически хоть и грубо, но вошли в режим лечебного голодания, а обычный человек без вреда для здоровья может спокойно выдержать до десяти дней без еды, при условии наличия воды без ограничений, а главное правильного выхода из голодания, вот здесь важны любые мелочи. Но мне жутко повезло, что со мной умный и знающий врач с учёной степенью, который не даст сделать какую-нибудь глупость. Как говорит Сосед, если бы у меня не было перед этим изнуряющего сафари с неподъёмной рацией на загривке, а потом больше недели изнуряющих нагрузок при более, чем скромном и неправильном питании, то я сейчас в режиме лечебного голодания даже могла бы не снижать привычные нагрузки. Но у меня всё перечисленное было и поэтому через несколько дней голода я фактически не могу выдавать значимые физические усилия, да какие на фиг значимые, я вообще любые движения из себя выжимаю только на силе воли или упрямстве, что такое сила воли мне не совсем понятно, а вот упрямство вернее и понятнее…

Вот и гребу потихоньку, пусть не так сильно и эффектно, но ведь двигаюсь… Не зря ведь в одной из любимых поговорок бабушки Веры говорится, что "курочка по зёрнышку клюёт, а весь двор засрала"… Вот и я потихоньку, полегоньку, тише еду — дальше буду… При том, что всё моё тело словно одеревенело и эмоции притупленные какие-то, но голова соображает удивительно ясно и мысли чёткие, словно каждая чертёжной тушью на ватмане выписана. Сосед по карте высмотрел, что от Тулоксы до Габановского маяка километров сорок, а от него до Сторожевского, который уже на том берегу Свири и на территории точно занятой нашими, всего двадцать с небольшим. Тут для меня важнее, чтобы хотя бы несколько дней погода продержалась…

Гребу и не особо заморачиваясь останавливаюсь и отдыхаю прямо на ходу, вернее в дрейфе, кажется так называется, когда судно не прилагает усилий от своего движителя для движения. Во как загнула! Это на меня влияет общение с Соседом. Думаю, может мне его из "Соседа" в "Доктора" переименовать?

— Слышишь? Сосед! Ты как к такому отнесёшься?

— Слышу и думаю… Знаешь, мне Сосед гораздо больше нравится. Докторов много и вообще, ещё со времён своей врачебной практики не люблю это обращение. За годы его использования оно стало каким-то вульгарным и затасканным. И вообще, это обращение в отношении меня унизительно!

— Это как?

— Обращение "Доктор" к медицине вообще никакого отношения не имеет. Это обращение говорит только о том, что тот, к кому так обращаются имеет законченное гуманитарное университетское образование. Вообще, это вывернули для себя хитрые стряпчие, установив, что фактически только врачи и юристы сразу без защиты являются "докторами". В моём случае я после института закончил двухгодичную клиническую одинатуру, а это делает моё образование уже не высшим-медицинским, а академическим, тем более, что я имею хирургические навыки, а это уже много выше статуса "доктора". А у меня ещё и диссертация защищена, к тому же по клинической теме, а не по прикладному направлению, то есть это фактически защита профессорского звания.

— Как у вас всё сложно…

— Да, не бери в голову. Словом, я согласен на "Соседа", тем более, что хорошие соседи это фактически родственники… А если хочешь уважение лечащему медику выказать, то называй его "Лекарь" или "Целитель". Про "Доктора" мы уже поговорили, а вот "Врач" — это от слова "врать", но не в смысле "лгать", а от старорусского смыла который теперь у слова "заговаривать", то есть это лечение на уровне сельского знахарства. Я не хочу ничего плохого сказать про народные методы лечения, но в плане образования это малограмотные самоучки, и лечат на уровне почти инстинктов и по большому счёту им нет разницы кого, человека или стельную корову. То есть большая полостная операция им уже не по силам в принципе…

— Хорошо, Сосед! Договорились. Не буду я тебя "Доктором" обзывать…

— Знаешь, ты можешь, как угодно меня обзывать, ты только продержись, девочка! Мы столько уже смогли, обидно будет в самом конце сорваться…

Так я и гребла, иногда болтая с Соседом. Я удалилась от берега уже километра на два, я чётко держала курс на видимый выступ берега. Сосед сказал, что на таком расстоянии с берега нас едва ли кто разглядит, да и бинокль не сильно поможет. А вот мы на этом удалении минуем устье реки Олонки, в устье которой могут быть невольные зрители… А гребём мы если он не путает к острову Сало. И если до вечера успеем, то в проливе у острова спокойно переночуем…

Я впала в состояние какого-то транса, руки сами без моего осознанного внимания гребли, при чём силу в гребки почти не вкладывали, а вкладывала вес спины, отклоняя которую, я и делала гребки. Конечно, скорость упала, но я пусть и тише, но гребла уже часов пять и, мне кажется, я преодолела уже гораздо больше половины расстояния до видимого острова Сало. Ко времени заката я оставила справа от себя несколько небольших островов, а скорее скал, и уже приблизилась к отдельному острову справа от берега, но Сосед сказал, что нам нужно чуть дальше и до темноты мы успеем подойти к протоке у Сало. И что плыть там в сумерках опасно из-за большого количества подводных скал и камней. В общем, дошли и не насадились ни на одну из обещанных скал, хотя пару я видела. Погода продолжала баловать, хотя и похолодало, не смотря на начавшийся в середине пути дождик перешедший в небольшой снегопад.

Притёрлась к берегу и выскочила скорее делать свои дела. Вообще из-за холода и наверно обильного питья я использую наш осназовский котелок со всем усердием, но каждая такая процедура барахтанья в сене не доставляет никакого удовольствия, поэтому и пользуюсь каждой возможностью сделать это привычно. Заодно, на берегу могу вытряхнуть из одежды набившееся в неё колкое и щекочущее сено. В сгущающихся сумерках успела осмотреть место нашей стоянки. Ничего подозрительного не обнаружила, если не считать такими следы старых кострищ. Многие камни на берегу и скалы в воде обильно украшены потёками белого птичьего помёта. Ну, вот вроде и всё необычное из окружающей действительности. Походила, размяла ножки, хоть колено и побаливает, но терпимо, хожу. Хоть и прихрамываю. Мелькнула мысль, что если бы я могла сейчас грести не руками, которые уже все последние силы исчерпали, а ногами, то это было бы очень здорово… После залезла в гнездышко спать…

Не могу вспомнить, что мне снилось, но что-то удивительно хорошее и приятное, поэтому проснулась едва ли не с улыбкой на лице. Вылезла на берег, как говорят военные, оправилась и отчалила. От пролива сразу взяла курс западнее, чтобы отойти от острова метров на сто, уж очень не хотелось ещё раз испытывать на прочность своё плавательное средство… С утра на берегу лежала слоем снежная крупа, ну не назвать снежинками круглые белые комочки миллиметра по два в диаметре. В самом деле, больше всего на крупу типа пшена похоже, только цвет белый…

А дальше началась уже знакомая епитимья: гребок, гребок и снова гребок. Так и гребу, пока спина окончательно не одеревенеет, тогда наклоняюсь вперёд, буквально ложусь грудью на коленки, встряхиваю руками и отдыхаю, когда пять минут, когда десять. Потом снова берусь за вёсла… Силы даёт понимание, что я уже на финишной прямой, если это можно так назвать. Сосед по карте сказал, что вчера я проплыла больше десяти километров. А до Габановского маяка нам осталось всего около тридцати километров, а это можно в таком ритме пройти всего за два дня… Правда там на маяке должен жить смотритель, но вроде как маячные смотрители традиционно вне политики. Ну, в крайнем случае, мы ведь к нему не полезем… Хотя не известно, работает ли маяк сейчас, финны могли специально его выключить, чтобы затруднить нашим судовождение в этом довольно сложном районе…

Я гребла и думала, какая я раньше была наивна и беспечна и не отдавала себе отчёта в том, что такое на самом деле километр и как это много… Как мы однажды плыли на какой-то барже, которую тащил с грузом старый угольный буксир в Вознесенье, это посёлок в самом начале Свири. И мы носились по ней, а мама загорала на корме и возилась с ещё грудным Васькой. И нам казалось так долго и скучно плыть, и что баржа почти не двигается, а ночью мы спали в маленькой смешной каютке в надстройке с круглым окошком — иллюминатором. А потом в Вознесенье мы целый день ждали попутный транспорт и это оказался большой грузовой пароход, который шёл по Волго-Донскому каналу и мы скоро приплыли к бабушке и дедушке. Это было так далеко и так много километров, но они тогда меня совершенно не пугали, а сейчас каждый километр приходится отвоёвывать своими руками и спиной…

Так и гребла, периодически сверяя своё направление вдоль побережья, я уже давно миновала южную оконечность приютившего меня на ночь острова, он довольно большой оказался и проплыла мимо ещё одного острова от которого Сосед посоветовал держаться подальше и я как-то увлеклась и плыла фактически точно на юг, когда вдруг поняла, что я очень сильно отдалилась от берега, который предательски ушёл на восток и сейчас был от меня уже едва виден слева на горизонте. Я уже решала, стоит мне сейчас резко поворачивать на восток или просто чуть принять левее и двигаться ввиду берега постепенно приближаясь, когда случайно кинула взгляд направо и с запада увидела в озере дымок…

Первой реакцией был конечно испуг и понимание, что убежать от этого судна или корабля у меня не получится, слишком далеко я от берега отдалилась… Когда в голове раздался голос Соседа:

— Не дури! Мета! Здесь, тем более с западной стороны может идти только наш корабль или судно, так, что нужно не удирать от него, а наоборот поворачивать ему навстречу.

— Ты даёшь в этом гарантию?

— Гарантию я дать не смогу. Но вероятность, что это финны не больше десяти процентов по моему мнению. Тут гораздо опаснее, что он пройдёт мимо и нас не увидит, особенно если повернёт куда-нибудь…

— Так куда мне сейчас грести?

— Давай пока навстречу, мы же не знаем пока, куда он идёт, виден только дымок…

Я повернула в сторону дыма и выглядывала по нескольку раз в течение одной минуты. Иногда мне вдруг казалось, что этот дым мне только привиделся, когда бросив взгляд я не обнаруживала его на горизонте. Но потом снова находила тёмное пятнышко, и каждый раз удивлялась тому, как это мне удалось такую маленькую фитюльку разглядеть в самый первый раз? Я выглядывала, а ничего не менялось, я уже даже почти успела испугаться, когда Сосед попросил меня не дёргаться, что между нами сейчас может быть больше десяти километров. А суда и корабли в обычных условиях ходят с экономичной скоростью в районе десяти-двенадцати узлов, а это примерно двадцать километров в час. Значит, чтобы при такой скорости преодолеть разделяющие нас километры ему потребуется больше получаса, а ты выглядываешь каждые пять секунд и хочешь увидеть какие-то изменения.

Это действительно помогло, я успокоилась и даже грести стала сильнее. Примерно через четверть часа стало ясно, что корабль идёт мимо нас южнее, и я повернула на юго-запад. Ещё через десяток минут я уже могла разглядеть надстройку и две прямые трубы за ней, спереди и сзади вроде бы орудийные башни и мне кажется, что мы сблизились на самое малое расстояние и дальше он так и пройдёт мимо на расстоянии примерно трёх километров. Я достала наган и пару раз выстрелила в сторону корабля, под уговоры Соседа, что таких кораблей у финнов на озере точно нет! А после выстрелов достала свою нижнею юбку, которую с того памятного дождя я так и не надела и она у меня болталась то на скамейке, то в вещмешке. Не знаю, может стоило махать портянкой, она более светлая, чем тёмно-коричневая тёплая нижняя юбка, но меня привлекло, что она прежде всего большая. Я взмахнула ею несколько раз и поняла, что вытянутая рука с юбкой, это не высоко и видно плохо. Я спустилась вниз, отвязала одно из вёсел и надев на него юбку привязала к рукоятке верх около пояса, тем же куском сети, что держал привязанным весло, получилось почти как знамя. Вот весло с юбкой я высунула и стала махать из стороны в сторону. Корабль продолжал спокойно идти мимо. Я ещё пару раз выстрелила, с тоской подумала, что у меня кажется, осталось только три выстрела, и снова стала махать своей юбкой. Мне бы любую самую завалящую ракету или даже шашку дымовую…

Когда у меня от усталости мокрое весло уже едва не выпадало из рук, и отчаянье уже душило слезами, ведь корабль так и продолжал идти мимо и уже почти прошёл, как вдруг я заметила, что он стал разворачиваться в мою сторону. Вообще на таком расстоянии я скорее видела его боковую проекцию и когда он начал разворот, то я увидела не подробности маневра, а то, что его силуэт стал укорачиваться и даже показалось, что он поворачивает, но не ко мне, а в противоположную сторону. Когда я точно поняла, что он идёт ко мне, я опустила своё юбочное знамя и выстрелила теперь уже чётко вверх оставшиеся выстрелы и засунула наган за отворот курточки. А после просто стояла и плакала, нет, я не тряслась в рыданиях, у меня просто текли по лицу горячие счастливые слёзы ведь скоро я увидела бегающих по палубе матросов, бело-синий военно-морской флаг с красной звездой, пушку на носу в башне или за щитом и угловатую какую-то рубку.

— Мета! Это "Сибирский стрелок"! — Радостно взвыл Сосед. — Чтоб я так жил! Это флагман Ладожской флотилии! Сейчас он должен называться "Конструктор", если мне склероз не врёт! Это легендарный корабль! Я его модель в детстве делал по чертежам из журнала "Моделист-конструктор"… А четвёртого или пятого ноября ему оторвёт нос возле Осиновца после попадания с Юнкерса двухсот килограммовой бомбы, но капитан его сможет выбросить на мель… Метка! Это НАШИ! Мы с тобой ДОШЛИ!!!! Ты СУМЕЛА! Девочка!..

Корабль величественно надвигался на нас, вернее оставляя нас чуть в стороне. На борту не меньше десятка человек во все глаза смотрели на меня, а я улыбалась слизывая кровь из треснувших обветренных губ. До борта осталось всего метров пять, когда с останавливающегося корабля донеслось усиленное жестяным рупором:

— Кто такие? И что здесь делаете? — Я хотела ответить, даже открыла рот, чтобы крикнуть, но смогла только шептать:

— Старшина Луговых. С задания мы… — Само собой меня не услышали и снова рявкнул рупор:

— Боцман! Лейтенант Морозов! Лодку на тали и поднять на палубу!

По палубе разбежалась дробь каблуков. Кто-то уже зацепил нашу крышу длинным шестом и проталкивали нас вдоль борта, вторым с крюком как у багра на конце. Напротив второй трубы сверху спустили две верёвки с широкими лентами петлями внизу. Я пыталась говорить, но голос пропал и в горле было сухо как в пустыне и слова выходили только свистящим шёпотом. Какой-то матрос деловито ухватившись за верёвку заводил петлю спереди, а другие шестами заводили сзади. Мне спустили пояс с какой-то петлёй и первый матрос потянулся ко мне, но я в последний момент сообразила и перелезла к люку открыв его полностью, уже не жалея мох, который может осыпаться. Матрос перескочил на вторую верёвку и ловко накинул на меня пояс и закрепил его. Меня как морковку из грядки выдернули вверх, и через секунды я лишь раз махнув ногами над головами матросов уже стояла на палубе. На такой твёрдой, железной и надёжной палубе. На НАШЕЙ палубе! Тут я увидела перед собой командира в звании капитана третьего ранга, я встала смирно, приложила руку к виску и хоть и шёпотом, но отрапортовала:

— Товарищ капитан третьего ранга!..

— Доложите нормально и нечего руку к пустой… А ладно! Докладывайте!

— Голоса нет! Товарищ капитан! Старшина Луговых, радист разведгруппы штаба округа, возвращаемся с задания! Со мной раненый командир группы старший лейтенант Викулин, ему срочно требуется медицинская помощь. Остальные погибли, уводя погоню. В моих вещах пакет с секретными бумагами. Наши вещи нужно под охрану. Мне бы помыться… — добавила я увидев как он невольно поморщился от моего амбре…

— Понятно… Воняет то чего так?

— Не до мытья было… Товарищ командир…

— Так! Вещи все отдельно и… Морозов! Ты и отвечаешь! Обеспечь постоянную охрану! Командир где?

— Там в носу, он раненый, без сознания…

— Достаньте там старшего лейтенанта! И врача сюда! Старшину обогреть, накормить, помыть, переодеть!

Лодка тем временем уже встала на палубу, петли стянули и перекорёжили крышу. Я подёргала мичмана — боцмана:

— Вы крышу срежьте, там я всё верёвочками завязала, она теперь точно не нужна, иначе лейтенанта не достанете, товарищ мичман!

— Ты не волнуйся, дочка! Всё сделаем. Ты иди лучше вон баталер, сейчас тебя мыться отведёт…

— Там в мешке пакет секретный, не могу без него идти! Отвечаю, пока командованию не сдам!

— Ладно! Сейчас достанем всё! И командира твоего и пакет тоже… Да ты не плачь! Всё уже хорошо…

— Мне бы водички тёплой попить, а то в горле сухо…

— Сейчас тебе чаю горячего с сахаром сделаем…

— Нельзя мне, неделю не ела… Мне только воды пока, а потом чаю очень жидкого и сахара пол-ложки, если можно… — в горле от попыток говорить и шёпота, уже всё было разодрано и горело. От напряжения перед глазами мутилось, я ухватилась за какую-то торчащую железку, чтобы не упасть…

Дальше, как в полусне я смотрела, как моряки быстро сковырнули нашу крышу и из сена вынули лейтенанта, как положили на носилки и вокруг него захороводил местный эскулап с белыми лейтенантскими нашивками, это вроде как военфельдшер… Я как-то отстранённо подумала, что если бы пациент был мёртв, то медик бы не колготился, а прикрыл чем-нибудь лицо и может фуражку снял. Это значит, я довезла своего первого и единственного пациента вопреки всему. Видимо ответственность за судьбу лейтенанта была одной из ниточек заставлявших меня держаться, потому, что я почувствовала, как силы буквально покидают меня, как воздух из проколотой камеры, я оттолкнулась от железки, сделала пару шагов к нашему раскуроченному ковчегу, протянула руку и падая, в последнюю секунду ускользающей ясности сознания, удовлетворённо ощутила, как мои пальцы ухватили горловину вещмешка…

Я не знаю, кто и что со мной дальше делал… Только помню, что меня, лежащую где-то под тёплым одеялом, тормошили и я сквозь не желающий уходить сон рассказывала кому-то, что надо срочно связаться со штабом округа и майором Николаевым из разведотдела, сказать, что вернулась группа Викулина. Я ещё помню, что повторила несколько раз как самое важное, что Николаева зовут Сергей Николаевич. И что все наши вещи нужно передать только ему лично в руки…

Дальше в памяти остались какие-то обрывки, когда я всплывала из глубин беспамятства…

Вот меня много рук несут завёрнутую как ляльку и кладут на что-то жёсткое, а чей-то голос бубнит дыша на меня духом ядрёного самосада: "Вещички все твои мы тут вместе положили, всё сделали, всё в аккурате, не волнуйся! Живи! Дочка!.." и что-то тяжёлое и мягкое подталкивают мне под ноги, вынуждая сгибать колени…

Вот меня в тепле… В ТЕПЛЕ! Среди какого-то рокочущего грохота и запаха нашей кочегарки зимой, голенькую поливают такой замечательной ТЁПЛОЙ водой и обтирают скользко с мылом, так нежно и заботливо, переворачивают и обмывают дальше, а я лежу на деревянных досках и мне кажется, что это бабушка меня моет в нашей деревенской баньке… Только мешает запах и доносящийся рокочущий бас: "Вот ты ж вроде образованный человек, Грибокраду своёму клялся, а язык у тя срамной, что у змеюки козюли!….У меня ж дочки старше неё будут, нешто я их птичек моих не мыл никогда?… Вот ведь девке досталось то… Жуть просто… Гля-ка, живого ж места нет… И пошто мужика то заместо её не нашли?… Не, что ни говори, девка-кремень! Невестку бы таку взять… Не, волосы не трожь, у баб это дюже важно! Мы дойдём скоро, а там по холоду повезут, с мокрой головой застудить могут… Ну, давай Феофаныч…" Чего должен дать незнакомый Феофаныч я так вспомнить и не смогла…

Вот меня трясёт под знакомо завывающий натужно мотор полуторки, подбрасывает и снова стукает об деревянный жёлоб носилок, если бы не тонкое обернувшее меня одеяло и подложенное под голову, что-то мягкое, я была бы вся в синяках и занозах… Кто-то громко стучит и сипло кричит: "Эй! Ты! Не картошку везёшь! Аккуратней давай!"… Чьи-то неловкие руки пытаются поправить меня на носилках, наверно я съехала в сторону от тряски… Сбоку одеяло видимо сбилось и мне под него подлезает холодный воздух, я силюсь пошевелиться и открыть глаза, но не могу и ничего не вижу, темно… Лишь успокаивающая мысль гаснущего сознания: "Темнота — это хорошо! Значит нас с берега не увидят…" Додумать, почему ещё темнота это хорошо я не успеваю…

Вот меня куда-то несут, потому, что гулко топочут каблуки и меня плавно качает… Потом заполошный женский крик: "Полина Ягнатовна! Там это! Там сказали, что ранетого моряки привезли! А сами девку голую тащут!.. Кони застоялые! И гогочут! Бесстыжие!.. Так рази так можно?! Что делать то?!.."

Глава 31. 3-5-е ноября. Лазарет. Начало

Приходила в себя медленно и неторопливо, как всплывает из тёмной торфяной глубины почерневший, пропитанный водой старый топляк, вдруг покинувший свою уютную берлогу на дне и решивший поплавать по поверхности, этот процесс полон неспешности и я бы сказала величественной раздумчивости… Но всю величавость процесса сломало ощущение аккуратно тыкающейся в губы ложки с такой восхитительной кашей из сечки и нос даже улавливает нотку запаха растопленного сливочного масла, а уж если ещё и с сахаром… М-м-м…

Открыла глаза… Я сижу или полулежу подпёртая с боков подушками, напротив добрые и пронзительные глаза в смешливых морщинках по углам из-под косынки и ложка с тёплой кашей у рта. Мне стоит невероятных усилий не открыть рот и не проглотить это сводящее с ума лакомство и кажется вместе с ложкой… Я пытаюсь поднять руку, чтобы отодвинуть от себя это искушающее вкусное издевательство, но руки словно налиты свинцом и приколочены к кровати, единственное, что у меня получается, это сильнее сжать губы и попробовать помотать головой в отрицании. Но голова тоже чугунная, тяжёлая и пустая до звона и слушаться не желает, мне только удаётся чуть повернуть голову…

— Это сколько ж ты девонька не ела ничего? — чуть отодвинув ложку участливо интересуется медичка, но у меня в голове все шпионские страсти, мания преследования, говорите? Я держу взглядом желанную ложку, но отвечать боюсь… Медики — они такие хитрые, я только губы раскрою и она мне сразу в рот ложку затолкает и выплюнуть не даст, да я сама никогда в жизни кашу такую вкусную не выплюну! Молчу… У меня приказ Соседа, а он умный, что после голода нужно есть начинать очень медленно и потихоньку иначе желудок и прочие кишки лечить замаешься! Так, что кашу мне нельзя! А если эта мне её даёт, значит она — враг и верить ей нельзя! Господи! Как же вкусно каша пахнет!!! Во рту слюны набежало, только успеваю сглатывать…

— Ты не бойся меня! Я тебе кашку специально на голой воде совсем жиденько сварила, а масло только для запаха кинула… Нешто я не знаю как голодащих откармливать?… Тебе сейчас надо больше пить, чем есть… Надо ж желудок твой расправить… Может чая морковного пока попьёшь, он жидкий совсем и без сахара даже…?

Я пытаюсь кивнуть, сил говорить нет совсем… Она улавливает движение и убирает ложку в тарелку. ОНА МОЮ КАШУ УБРАЛА! Вот вражина! Кашу ХОЧУ!!! От злости и расстройства чувствую как по щекам потекло мокрое… Но мне в губы уже тыкается кружка с тёплым… М-м-м-м… Не знаю, что это, но такого вкусного я никогда не пила… Только у меня эту вкуснятину после нескольких глотков забрали… Вот ведь зараза! Ненавижу! Издевается! Точно издевается!..

— Ты на меня не злобься! Я ж для тебя стараюсь. Нельзя тебе много ничего. Тебе сейчас ложечку каши нужно и поспать…

После слова "поспать" у меня как по команде закрылись глаза и я отключилась… Не просыпаясь я проглотила ложку каши и запила опять этим странно пахнущим напитком и снова отключилась. И так повторялось несколько раз… А ещё под меня подсовывали холодную гладкую гадость и журчали чем-то и мочевой пузырь опорожнялся, я присоединяла своё журчание, словно отвечала на первое… Кто-то меня умело и заботливо обтирал и поправлял, хвалил и называл какими-то ласковыми прозвищами…

Теперь мне ужасно стыдно перед тётей Клавой, что я про неё так плохо думала в первый день. Назавтра я проснулась уже совсем в другом состоянии. Я уже не была думающей колодой с глазами, мне даже удалось самой пошевелиться и попытаться сесть, а когда тётя Клава мне помогла, я пересела на судно и справила свою малую нужду. Умудряясь как-то меня продолжать поддерживать, она меня ловко подмыла, промокнула там всё и помогла пересесть на кровать, чтобы сразу уложить под одеяло. Этих усилий хватило, чтобы я совсем без сил провалилась в спасительный сон. Почти всё время я слышала на краю сознания Соседа, который мне всё время пытался что-то сказать, но разобрать его слова не получалось…

Я уже смогла говорить, вернее, шептать, и всё равно было больно губам и я больше молчала или повизгивала, когда мне делали перевязки и мазали лицо какой-то вонючей дрянью. Когда она накладывалась свежая, то очень больно щипала и жгла кожу, словно на лице у меня кожи совсем не было. На перевязке я познакомилась с Полиной Игнатьевной, моим лечащим врачом. С насупленным лицом лет тридцати, с постоянно сведёнными над переносицей бровями туго затянутая в халат с завязками на спине, с совершенно плоской грудью и почти без талии, такой очень аккуратный цилиндрический столбик от плеч до бёдер, в середине перехваченный поясом халата с глухим узлом в центре. Из-под надвинутого на уши колпака я не видела ни разу её волос, про себя я веселилась, пытаясь представить её лысой без колпака, то есть такую глянцевую загорелую блестящую лысину над её богатыми, даже кустистыми бровями. Но это я не злобно, скорее шучу по-доброму. Она совсем не плохой человек. Как сказал Сосед, она ещё очень молодой врач и её напускной строгий вид, это маска, за которой она прячет свою неуверенность…

На второй день мне уже дали жиденькую манку на воде, но такую восхитительно горячую и я с удовольствием дула по команде тёти Клавы на ложку, в которой она подносила к моему лицу горячую парящую кашу. Это такая важная работа, я губы непослушные дудочкой складываю и дую, у меня почти нет сил и я быстро устаю, но это такая важная и необходимая работа и я её очень ответственно и сосредоточенно делаю. А тётя Клава очень серьёзно контролирует и понимание важности, словно сочится из каждого её движения. Но у меня так мало сил, что я очень быстро выдыхаюсь и мне ужасно стыдно, что я не оправдала её надежды, но в ответ ни грамма осуждения или недовольства, одно огромное такое тёплое понимание. От этого понимания так уютно и спокойно и я засыпаю какая-то удивительно спокойная и умиротворённая… Кто бы мне раньше сказал, что я смогу когда-нибудь прочувствовать и понять это церковное слово, которое оказалось такое хорошее и совсем не церковное…

А перед этим мне помыли голову. Клавдия принесла тазы и воду в вёдрах, ловко расплела мои давно свалявшиеся косички, а потом несколько раз макнув меня в головой в горячую воду намылила пахучим хвойным мылом. После второго полосканья удовлетворилась и стала вытирать, совсем как мама в детстве, когда голова болтается от движений рук с полотенцем, а мокрые прядки словно не хотят, чтобы их сушили и болтаются во все стороны, словно пытаются спрятаться от сухого полотенца. Голова была такая восхитительно чистая, а кожу аж пощипывает от чистоты. У меня ещё нет сил сидеть, я и не сижу, меня привалили к спинке кровати и подпёрли с боков подушками. Мне немного холодят кожу на шее, груди и спине края намоченной рубахи, но в палате восхитительно тепло и даже тусклая голая лампочка не портит настроения. Потом удивительно не больно расчесала и заплела две косы, бурча, что девки совсем стыд потеряли и в замужних косах ходят невенчанные, а про девичью косу в которой честь девичья и забыли совсем, я про себя хихикаю на это, если уж ты взялась осуждать, так чего же мне две мужние косы тогда сама заплела? Но серьёзность тёти Клавы гораздо выше таких пустячных мелочей. Напоследок замотала мне голову половиной простыни, чтобы досыхала и стала мазать мне лицо вонючей мазилкой, приговаривая, чтобы терпела, если не хочу всё лицо в шрамах, а щиплет, значит лечит! А после во время следующего кормления рассказывала мне всякие новости:

— Тебя, как привезли, моряки же с Ладоги из флотилии, у них свой госпиталь есть, а они к нам, но сказали приказ у них. А Зинка заполошная, услыхала, что моряки с раненным приехали, побежала встречать и смотреть. Прибежала, а там на носилках ты лежишь, но она сразу не поняла, только под одеяло заглянула, а там ты голая и понятно, что не мужик. А она на матросов накинулась, чего это они в военный лазарет девку притащили и ещё раздели охальники? И где обещанный раненый из-за которого из штаба уже доктору звонили?… А эти лоси безрогие только ржут и на тебя пальцами показывают. А Зинка уже удила закусила, на них наскакивает и блажит дурным голосом, что к ним старшину, сказали, везут, а эта может под старшиной на сеновале детей строгала, но уж никак им гадам не удастся её — Зинку обмануть и хитрым манёвром в военный госпиталь какую-то старшинскую подстилку засунуть! А эти уже по стенке сидят и за животы от смеха держатся, и Зинку это ещё больше распаляет. Но ей же никто ничего не отвечает, тогда она одна попыталась твои носилки за порог вытащить, да куда ей, но тут твой охранник встрял и так на Зинку рявкнул, что она сразу убежала Полину Игнатьевну звать… Вот теперь Зинка боится, что ты, как очнешься за эти её слова на губу посадишь, ведь ты старшина, а она только младший сержант. Мы же все тут Тихвинские, я и до войны с нашей Полиной Игнатьевной в родильном отделении работала. А когда здесь уже стали решать, кого из девок старшей и матриальной отвечающей поставить, никто не схотел, вот Зинку и назначили, как самую молодую. Ей тогда младшего сержанта дали, она же у нас теперь старшая да ещё сестра-кастелянша, так она как угольники свои пришила в петлицы, после неделю везде в форме ходила и всем приказы раздавала, пока её тётя Глаша, санитарка наша, ейная родная бабка выходит, грязной половой тряпкой уму не поучила. Слухай, а чего это ты такая молодая, а уже старшина? Звание у тебя в истории смешное такое прописано, Зинке от этого ещё страшнее, не просто старшина, как наш завхоз Панкратий Архипыч, так и он мущина взрослы и сурьёзный, одни усы как у Буденного, что не подходи, а ещё и со статьёй какой…

Только слабость не давала мне корчится в кровати от смеха под этот рассказ, который в лучших традициях хороших юмористов, как рассказывал Сосед, тётя Клава вела каким-то удивительно грустным и проникновенным тоном… Наконец продавила внутрь смешинку и объяснила:

— Звание у меня морское, а так оно равно младшему сержанту. Да и рано мне ещё, я ведь только после начала войны добровольцем в военкомат пошла…

— Ой! Не буду я Зинку радовать, пусть попереживает! Будет ей балаболке наука…

— Тёть Клава! А что там за такой "мой охранник"?!

— Дык, как тебя привезли, было их сразу двое, вот и дежурят по очереди. Оба с ружжами, страсть просто. А этот, который сейчас на колидорте сидит, он так на нашего Полкана похож, взгляд такой же, как мимо проходишь, и не знаешь, укусит или не станет в этот раз. Его ещё мой муженёк покойный притащил щенком совсем. Маленький, слепой ещё, молоко едва лакать научился. А потом жрал как не в себя и худющий, что велик у почтальонши, только башка всегда большая была. А потом шерстью к зиме оброс, заматерел, так такой зверюга вышел, ну чисто медведь. А признаёт только батьку нашего за хозяина. Нас всех хоть по разу, но куснул паразит. Но не до крови, а для порядка вроде. Зато к нам на двор никого палкой не загонишь, все знают, что Полкан так пожуёт, что потом месяц лечиться будешь… Вот и охранник твой на нашего Полкана похож, зверь в человечьем обличье. Но ведёт себя тихо, только в палату никого не пускает, кроме меня, да Полины свет-Игнатьевны нашей… — Вот так. И не поймёшь, то ли это меня охраняют, то ли от меня стерегутся…

— Тёть Клава! Я попросить хотела…

— Если про одёжу свою. Так не волнуйся…

— Нет, вы не спросите, для меня, мы ведь с командиром моим выходили, нас вместе на корабле в порт привезли, а сюда я одна попала, узнать бы, как он? Где?… Волнуюсь…

— Хорошо! Спрошу конечно! Про командира своего узнать, так это святое дело… У дохтора нашего спрошу, она понятливая, если надо, в штаб сходит, позвонит и спросит. Имеешь право знать… А про одёжу, я чего сказать то хочу… Морячки они очень старались и всё твоё постирали, но мужики есть мужики. Сила есть, а ума да опыта нет. Чулки твои шерстяные наверно в горячей воде стирали, их теперь только на тряпки и то толку от такой тряпки не много. Шерсть свалялась и спеклась, а про то, что в уксус или гриб шерсть после стирки замочить они и не знали никогда наверно. А остальное мы тоже уже тут перестирали и в порядок привели, будет тебе в чём отсюда выйти. Пистоли твои, да майку полосатую всё в вещмешке на хранение нашему Панкратию Архиповичу сдали, он всё проверил, даже один. Который револьверт, он оружейникам нашим носил, они его смазали да почистили… А вот с сапогами твоими ничего не вышло. У нас тут сапожник дивизионный недалеко, Ахмедыч, дельный мастер, очень на сапоги сокрушался, что ты их так загубила. Сказал, что очень хороший мастер тачал, да попортила ты их сильно. Он их взялся в порядок привести, но сказал, что с тем, что было даже близко не будет… А чулки я тебе сама свяжу, в полосочку хочешь? У меня есть крашенной шерсти не много, тебе на чулки хватит…

— Спасибо! Тётя Клава! Не надо полосатые. Да успеете ли?

— Да чего там успевать, пока сидеть на посту буду за вечер один чулок готов будет…

— Да мне даже отблагодарить вас нечем будет…

— Вот ещё скажешь тоже! По-доброму спасибкнешь и носить с радостью будешь, вот мне и радость и плата, мы, что ж не русские что ли?

Потом я узнала, что сегодня после сообщения тёти Клавы, что я могу разговаривать, начальница ходила куда-то звонить из штаба. Ещё мне рассказали со слов Полины Игнатьевны, что нашего пациента сразу повезли на аэродром для отправки в Москву. Ох, не прост лейтенант Викулин, тут явно не рука из штаба округа, здесь лапка явно московская и очень мохнатая… Вот же нахваталась оборотов от Соседа. А ведь молчит гад!

— А что ты от меня хочешь услышать? И вообще, я устал, почти сутки не мог до тебя докричаться, были бы у меня голосовые связки, охрип бы…

— Я слышала, что ты чего-то хочешь сказать, но не могла разобрать, что именно… Так чего ты хотел?

— Да, я собственно по поводу вывода из голодания волновался, но тебе очень повезло с тётей Клавой, она правда всё довольно толково сделала. Я бы предложил немного другую более мягкую схему, но не факт, что в нынешней реальности удалось бы её реализовать, ты же ещё не генерал, по щелчку пальцев которого горы сворачивают…

— То есть, сейчас ты можешь нормально общаться, просто нужды не видишь? И то, что делает тётя Клава хорошо?

— На оба вопроса: "ДА!!!"

— А что думаешь, по поводу нашего лейтенанта?

— Прежде всего, я ужасно рад, что он выжил! Честно говоря, в тех условиях, это гораздо большее чудо, чем то, что мы кембриками дренирование плевральной полости сделали. Уже на Тулоксе я мысленно его уже похоронил, был почти уверен, что мы везём труп. Но ведь сделать всё равно ничего было нельзя, вот я и не лез с комментариями. А по поводу его отлёта, пусть в Москве и лечат. Нам сложностей меньше. И про ОЧЕНЬ мохнатую лапу ты права. Знаешь, у меня такие мысли появились, ещё когда Авдей тебя инструктировал. Вспомни ситуацию, ведь он чётко сделал упор на командире, а не на приказе и выполнении задания. Да и Никита порой вёл себя как любящий ординарец, а не как заместитель. Нет, когда бойцы командира любят, это хорошо и часто бывает, тем более, когда вместе через огни и воды прошли. Но тут интонации немного другие, они его не просто любят, они ему будто обязаны… Но это опять предположения и ощущения, подтвердить не смогу.

— Да я и не требую. Тем более, что согласна с тобой…

— Я бы на твоём месте постарался настроиться на встречу, которая нас в ближайшее время ждёт…

— Это ты с чего взял?

— С того! Красавица, что сегодня наша дражайшая Полина Игнатьевна бегала в штаб звонить, а это при том, что везде можно через коммутатор позвонить даже с телефона на сестринском посту…

— И что это значит?

— Это значит, я думаю, что звонила она по ВЧ и скорее всего знакомому тебе майору…

— Николаеву?

— Да! Вот только очень интересно, он сам приедет или кого-нибудь вместо себя пришлёт…

— Ну, это зависит от того, насколько он занят…

— Нет! Моя дорогая! Это зависит от того, как развивается ситуация, если он приедет сам, то это для нас самый лучший вариант, а вот если пришлёт кого, то возможны варианты вплоть до неприятных…

— Вот вечно ты меня пугаешь…

— Да я и рад бы, но сама же видишь…

— Вижу… Слушай, а что за гадостью мне лицо мажут?

— Я уже думал… Зеркала нам не дают, щупать между перевязками, сама понимаешь дело не благодарное. Судя по всему, мы с тобой наше очаровательное личико поморозили немного, но не до обморожения, а до состояния, есть такая штука "ознобление" называется. Когда вроде всей картины обморожения нет, но кожа и мягкие ткани явно поражены. Тут ещё дело в физических основах самого воздействия температурного фактора, то есть интенсивность температурного воздействия к степени термического поражения пропорциональна времени воздействия, то есть открытый огонь с температурой в тысячи градусов за секунду нанесёт урон тканям, как кипяток за десяток секунд. А вот ознобление возникает почти с картиной обморожения, когда воздействия терминально низких температур вроде и нет, но время воздействия очень долгое и ещё часто ухудшающим состояние фактором является повышенная влажность. То есть при обморожении официально считается, что при замерзании воды в клетках тканей происходит повреждение клеток и денатурация белковых структур. А при озноблении замерзания нет, а ткани повреждены, но и повреждены не так грубо и жёстко как при обморожении. Словом, я думаю, что используют заживляющую и частично подсушивающую кожную болтушку. Что в её составе, не знаю, сама посуди, где хирургия, а где дерматология. К тому ж я уже привык к готовым лекарствам, а тут ещё очень широко используют прописи, которые каждый врач расписывает сам, не только состав, но и процентовки и даже формы используемых носителей. Радует, что используют всё натуральное и по уверенному поведению, опыт лечения подобного есть, а тётя Клава тебе не врёт… Кстати, тебе с ней очень повезло!

— Да я уже поняла…

— Ты не поняла того, что она тебе сказала, что много лет отработала в родильном отделении. А сёстры после многих лет в родильном отделении приобретают стойкую профессиональную деформацию в отношении всех женщин… Представляешь, каждый день многие годы общаться с издёрганными гормонами, измученными беременностью и раздавленными своими животами беременными или ещё не очухавшимися после родов роженицами? Это контингент, который может такое на отделении устроить, что милиция не поможет, даже с пистолетами и автоматами, поверь на слово. И поэтому сёстры в роддомах с ходу так зашугивают поступающих и загоняют их под лавку, что они оттуда нос высунуть боятся, чем и обеспечивается спокойствие и сохранённая работоспособность всего родильного отделения. Вот и получается, что они с любой женщиной и через десяток лет будут вести себя, как унтер Пришибеев или очень злой германский фельдфебель, про которого Бисмарк говорил, что фельдфебель должен для солдата быть настолько страшным, чтобы страх перед фельфебелем был больше страха перед артиллерией противника бьющей прямой наводкой. А тётя Клава сохранила душевность и заботливость, хотя по её лицу чувствую, что при необходимости она бы тебя по стойке смирно в три шеренги одну на потолке бы за пару минут постороила.

— Жуть какая! Про роддом это ты не шутишь?

— Да какие уж тут шутки. Ко мне по дежурству передали беременную на последних неделях с подозрением на аппендицит. А у неё ещё и двойня и живот, как глобус Австралии. У неё ещё и роды первые. Аппендицита исключить нельзя, а это значит, что оперировать обязательно, а тут беременная матка объёмом как три живота. Словом, пока решали, пока ждали бригаду оперирующих акушеров, пока готовились, за пол дня она нам всё приёмное отделение на уши поставила с оперблоком в придачу… Потом сделали операцию, вернее сначала акушеры извлекли, как они говорят, родили двух мальчишек кесаревым, закончили все свои акушерско-гинекологические дела, а следом уже мы аппендикс удалили. Назавтра её и детей от нас в роддом забрали. А у нас потом её пару лет вспоминали под именем "эта беременная идиотка". Знаешь, весь ужас ситуации в том, что её с одной стороны жалко, и понять можно, но во что она при этом жизнь окружающих превращает, это же фантастика. И вроде даже не манипулирует никем, но умудряется на одних рефлексах стравить между собой всех, при этом все перед ней виноваты и далее по списку…

— Тебя послушать, так и рожать не захочешь…

— Знаешь, есть вполне адекватные беременные, на них любоваться можно, их так украшает их новый статус и подготовка к материнству… Но если бы я где-нибудь в наше время, особенно в присутствие женщин такое сказал, меня бы разъярённые женщины на кусочки разорвали и обрывки потом пару недель топтали, потому, что в наше время: "Роды — кошмар! Они нужны только для этих козлов, вернее, чтобы этих козлов за жабры взять и узду на них надеть! Ни одна нормальная женщина на это добровольно не пойдёт! Единственная цель и результат беременности — испортить здоровье, фигуру и ближайшие двадцать лет жизни!" Поэтому оставшиеся женщины, с не свёрнутыми набекрень мозгами на эти темы стараются вообще не говорить, просто живут и радуются материнству…

— Какой кошмар!

— Мета! У вас сейчас идёт война, тяжёлая и страшная, а у нас после этой войны прошла ещё одна и не менее страшная, только она шла не в окопах, а в головах. К сожалению, мы её почти проиграли…

— Почему "почти"? Из твоих слов мне кажется, что проиграли совсем и наглухо.

— Почти, потому, что ещё сохранилась немногие, кто отдаёт себе отчёт в том, что это всё ДИКО и НЕПРИЕМЛЕМО. Правда и к ним пытаются свои ключики подбирать. К примеру, русским очень многим подсунули идею великого славянизма и обязательное возвращение к старым славянским богам и правилам жизни, они даже многие уходят и пытаются создавать целые общины на этих принципах…

— А что в этом страшного и не правильного? Неужели у древних славян всё было плохо?

— В том то и дело, что старые славянские Боги правильные, связанные с природой и мудрость вековую несут. То есть дело не в этом, а в том, как это реализовывается. В первую очередь самое вредное и опасное — противопоставление славян всему миру и стремление к самоизоляции. А уже из этого начинает лезть ещё бОльшая дрянь, в виде избранности, праве славян как потомков древних Ариев и прочее. И если во времена Петра Великого раскольникам достаточно было уйти в Вологодские леса, чтобы им не мешали и не тревожили, да и дела никому до них не было, то теперь изолироваться даже на Марсе не получится. А противопоставление, само по себе сразу несёт в себе закладку на чистоту крови, а это уже внутренняя грызня хомячков — кто в стае самый хомячистый хомячок. То есть идея, целью которой вроде бы изначально объявлено объединение, на деле приводит к разрушению, но уже изнутри. Я вообще, не удивлюсь, если потом выясниться, что за всеми этими всеславянскими идеями у нас в стране вылезут ушки наших возлюбленных англосаксов.

Вообще сила Руссов и славян всегда была в объединении и принятии новых народов по принципу единой общей сути принципов жизни, то есть на уровне идей в мозгах, а не цвета кожи или разреза глаз, на чём в принципе и стояла Российская Империя, где по окраинам ещё имелся всевозможный сепаратизм, польский, кавказский, среднеазиатский, а центр был могучим и единым, хотя и уже начинающим, после продажи Романовым русского трона, потихоньку загнивать. И получается, что дело не в формальном поклонении Сварогу, Мокоши и Перуну, в противовес Христу и Богоматери, а в объединении, вместо попыток найти ещё одну грань антагонизма и конфликта.

А уж про избранность… Вообще все идеи избранности всегда рождаются только у ущербных и обиженных на всех и жизнь, то есть у слабых. Та же богоизбранность иудеев, когда их пинали и травили по всем местам, где они выживали, когда они жутко радовались, что всех обхитрили, когда стали вести счёт крови и рода по матери, а не по отцу, как все остальные и всячески стремились любой ценой пробиться в верхи и власть. Лучше всего это у них вышло путём консолидации европейского банковского капитала, только если внимательно посмотреть, возникнет вопрос, а есть ли дело тем вылезшим наверх до своих братьев-евреев? Гитлер официально уничтожил миллионы евреев, наш Израиль официально и громко скорбит в память о Холокосте. Только почему этот же Израиль так не любит вспоминать, что львиная часть денег на становление гитлеровской агрессии была ему дана тоже евреями и они стояли за многими делами Адольфа Алоизовича и он с ними чуть не в дёсны целовался… Но дело не в евреях, а в том, что этот пример показывает выверты идей избранности, особенно богоизбранности в исторической перспективе…

И вообще, РУССКИЙ даже филологически — это не национальность, а объявление факта принадлежности к РУССКОМУ МИРУ, а это понятие даже не культурное, а надкультурное. Так совершенно не русские, а финноугорские народы вроде коми, марийцев, удмуртов или сибирские кержаки и чалдоны давно по сути русские, как и казанские татары или грузин Сталин, как и многие русские калмыки, русские осетины, русские немцы и другие. То есть они принадлежат по национальности к другим этносам, но являются русскими по сути и духу. То есть Грицко Коваль, а не Григорий Ковалёв из Мариуполя формально украинец, а на деле русский, в то же время Иван Иванович Майранов из Галиции русский по паспорту и по имени, но он НЕ русский по сути и духу, потому, что не смотря на свои в двадцати поколениях славянские гены всё русское люто ненавидит и прекрасно помнит, что мама его звала Яном, как и папу, а фамилия у его деда была Майрановский, и это проклятые москали её изуродовали. И крестится он по католически и сам в душе даже не католик, а униат. И при первой возможности он воспользуется своим паспортом и полезет в эту панславянщину и будет вокруг костров в день Яна Купалы выше всех прыгать и станет самым русским из всех русских только чтобы отравить и отомстить за не ведомую ему ПОЛЬСКУ, которая почему-то НЕСГИНЕЛА…

— Слушай! Ты мне уже мозги заплёл…

— Прости! Действительно в этом разговоре никакого смысла, просто наболело… Знаешь! Давай я тебя лучше с днём рожденья поздравлю!

— Как с днём рожденья? Какое сегодня число?

— Сегодня, дорогая моя, Казанская! А число — четвёртое ноября, можно даже сказать, вторник с утра… П-О-З-Д-Р-А-В-Л-Я-Ю!!!.. И в подарок сегодня вечером обещаю тебе киносеанс с фильмом "А зори здесь тихие" про девушек на войне. Фильм грустный, но посмотреть его стоит…

М-да… Вот такой праздник вышел… Вот уж не думала, что так встречу своё совершеннолетие… Вот я уже и взрослая… И ничего не изменилось! Вот обидно! Когда присягу принимала, тоже ждала, что после неё что-то произойдёт, что я почувствую какое-то качественное изменение, ведь я присягнула, дала клятву своей стране и народу! А на деле пошла домой, а дома все такие-же и всё как и было. Да и вообще, я больше бегала по мастерским и сапоги мои меня тогда занимали гораздо больше вселенских проблем, клятвы и долга…

Вот обидно даже и почувствовала, как из глаз потекли слёзы, стало даже не жалко себя, как в детстве, а обидно за саму жизнь, и даже не мою, а вообще у всех и у меня в том числе. Слёзы щекотливо сбегали по лицу, но вытирать их я не могла, потому, что на лице уже высохла нанесённая болтушка, и трогать его было нельзя, о чём мне очень строго несколько раз тётя Клава проговорила. Я лежала и плакала, и слёзы своей кристальной прозрачностью, омывали душу, словно очищали, в том числе от всей гнуси и мерзости, которую приносят рассказы Соседа, а ведь он этого даже не понимает. Лежу, реву, только что носом не шмыгаю и такая нежная тишь в душе, правильная какая-то… С час наверно так пролежала…

Вот с мокрыми дорожками на щеках меня и застал вошедший командир с двумя кубиками в петлицах, это вроде как лейтенант получается…

— Сержант Государственной Безопасности Храмцов! — Чётко с прикладыванием руки к козырьку фуражки густым сочным баритоном представился он, при чём как-то именно так, что каждое слово у него прозвучало именно с большой заглавной буквы, что я не смогла не восхититься. Ему бы в театре конферансье выступать, видно умеет и, наверно даже тренировался, тем временем, он, не спрашивая, подхватил табурет присел на него и продолжал доставая из планшета бумагу и писчие принадлежности. — А вы, как я знаю, радист, старшина второй статьи, Луговых Комета Кондратьевна?

— Я про себя и так всё знаю, а вот вас вижу впервые, товарищ, возможно лейтенант…

— Я — не лейтенант! Я — сержант Государственной Безопасности!

— Возможно… Я же не спорю. Я только говорю, что вижу вас впервые, и кроме ваших слов за вашими утверждениями ничего не стоит…

— Что вы себе позволяете?!

— Вот! Уже голос повышаете. А это лазарет, здесь правила другие… Я прошу вас позвать моего врача, я её знаю, и будем решать…

— Зачем мне врача звать?

— Затем, что я подписывала разные бумаги, а вы ведь пришли вопросы задавать… И если желаете на них получить ответы иные, чем "не знаю!", "не помню!" и похожие, то сначала нужно подтвердить вашу личность и право мне эти вопросы задавать и получать на них ответы…

— А врач, что будет слушать?

— Нет, врач сначала подтвердит, что вы прибыли официально, а потом посмотрит ваши документы и пойдёт звонить майору Николаеву, который должен будет подтвердить вашу личность, в частности, передать какой-нибудь вопрос, ответ, на который знает только настоящий сержант Храмцов, а не убивший его вражеский агент. Согласны, что моё предположение не лишено смысла?

— Ну… Наверно, но это же время…

— Десять — двадцать минут — это не смертельно…

В общем, минут двадцать объясняли, что от неё требуется Полине, потом она ходила и вернувшись красная что-то шёпотом у сержанта спросила, а после торжественным голосом, как наверно объявляет о совершении таинства брака священник с амвона провозгласила, что личность и полномочия сержанта Госбезопасности Храмцова она подтверждает полностью! А сержант ещё наверно первые полчаса нашей беседы-опроса явно чувствовал себя не в своей тарелке…

А мне пришлось напрягать память и со всей возможной дотошностью вспоминать весь наш рейд и последующую лодочную эпопею. Он задавал много дополнительных вопросов, и просидел часа два, пока я не стала отключаться от усталости и его не выгнала тётя Клава, которая зашла сделать очередной болючий вечерний укол и увидела моё состояние. Оказывается, она увидела полоски от слёз и решила, что это меня такую маленькую сержант до слёз довёл, вот и выставила его, упирая в него свои немалого размера груди. В общем, продолжение опроса перенесли на завтра, чему я была несказанно рада и провалилась в сон, без обещанного кино.

Назавтра после перевязок и кормлений наша беседа продолжилась. Он исписал наверно пару десятков листов мелким убористым почерком и отстал от меня, только вечером, когда я всё это перечитала и подписала каждый лист своих показаний. Расставались мы уже почти приятелями, он из особого отдела штаба и ему по поручению-просьбе начальника разведки приказали взять показания у одного из выживших и вернувшихся из разведвыхода. О целях и сути в общих чертах его проинформировали, поэтому опрашивал он меня довольно предметно…

Глава 32. После 6-го ноября. Лазарет. Допрос

Дальше потянулись несколько дней больничного ничегонеделанья. Однажды продолжилась эпопея с Зинкой, которую я уже видела мельком в дверном проёме, такое мелкое чудо с торчащими из-под колпака рыжими косицами, и покрытое конопушками наверно целиком. Я и сама не очень крупная, но этот галчонок, или даже больше синичка была меньше меня как ростом, так и в объёме, и при этом действительно несла в себе заряд какой-то неуёмной стихийной стремительности. По её просьбе как-то пришедшая тётя Клава завела разговор:

— Дочка! Ты уж на бестолковку глупую не серчай сильно! Она девка то хорошая, халда, конечно, но по молодости это…

— Тёть Клава! Это вы про что сейчас говорили?

— Так, упросила меня это чума рыжая, чтобы я за неё у тебя попросила, как к тебе следователь то приехал и два дня вы с ним шептались, а главное, как ты его чуть не выгнала и Игнатьевну гоняла в штаб куда-то, так она тебя теперь ещё больше боится…

— Это вы про Зинку, что ли?

— Так, а про кого ж…

— Тётя Клава! Вы же сами знаете, что ничего я против неё не имею! Вы же сами решили её повоспитывать…

— Так, то оно так… Да следователя то ты чуть и правда не выгнала, а звание то у тебя совсем малое, а он и не пикнул, даже когда я его из палаты гнала… А они из НэКыВыДы своей уж дюже наглые все, я видала и чуть что не так, в морду кулаком, а тебя вон как опасается… Я уж теперь и сама то не знаю, что думать…

— Тёть Клава! Ну, вы же умная серьёзная дама, просто пришёл и представился не по форме, вот я его и поймала на нарушении. А Полину Игнатьевну не гоняли. А очень вежливо попросили сходить и позвонить, чтобы уточнить, что я могу рассказывать, а что нет, я ведь подписку о неразглашении секретов давала. А следователь настоящий и человек оказался хороший… Вы уж успокойте Зинку вашу…

Как-то зашёл разговор, про положение на фронте и Сосед в ступор впал. По его словам, окружение с юга уже должно завершено быть, а тут уже седьмое ноября на носу, а немцы кольцо блокады ещё не замкнули. Оказывается, на лужском рубеже немцев встретили подготовленные войска и даже сдерживали войска Линдемана и фон Кюхлера почти месяц, пока они не нащупали стык наших войск и внезапно не прорвали нашу оборону. Ну, не умеют ещё наши командиры вести маневренные действия. Наглухо встать в обороне, особенно с опорой на подготовленные позиции получается и обороняются стойко, но вот противостоять манёвру сил и массированному точечному прорыву с использованием артиллерии, авиации и танков не выходит никак. А когда в тылу наших порядков стала резвиться танковая маневренная группа, вся наша оборона посыпалась. А немцы после опыта первой мировой так боятся влипнуть в тупик позиционной войны, что очень шустро начинают искать уязвимые места и прорывают оборону, пока она не нарастила глубину и мощь. Но пока отступающие сдерживают натиск немцев как умеют, и сейчас тяжёлые бои идут под Чудово и Любанью, а Новгород наши оставили с тяжёлыми боями. В направлении Ленинграда бои в районе Волосово и немцы рвутся к Гатчине, но их пока сдерживают. Как сказал Сосед, в его дилетантском понимании, события разворачиваются не так как в его истории и нельзя исключить, что наши письма сыграли свою роль.

В Ленинграде за несбережение стратегических запасов продовольствия сняли Жданова, вернее его понизили до уровня зама, а первым секретарём и хозяином Ленинграда прибыл Ворошилов. Как сказал Сосед:

— Не знаю, какой уж стратег и политик Климент Ефремович, но как понимаю, Сталину и выбирать то особенно не из кого, и наверно главное, что Ворошилов предан и проверен…

Из разговоров вроде бы он в военные дела не лезет, больше занимается городским хозяйством и производством. Но с Трибуцем поругались, говорят, громко. Но и тут Сосед сказал, что в этом никакого криминала, просто оба довольно грубые и невоспитанные, вот и поорали друг на друга. Трибуца Кузнецову менять тоже не на кого, и при всех личностных особенностях командующий пользуется на флоте любовью и уважением, да и не такой трус, как черноморский начальник. А то, что Ворошилову велели в дела военных не лезть, это замечательно, хотя с энергией Красного маршала, не удержится он…

Главное во всех сводках, то, что немцы рвутся к Москве и одно то, что дивизию, к которой относится этот лазарет держат в тылу в резерве расквартированную по деревням и монастырям недалеко от Волхова, говорит о том, что положение не такое катастрофическое, как было в это же время по рассказам Соседа. Кстати, про монастыри…

Наш лазарет, да и весь штаб дивизии расположился в бывшем мужском монастыре. Лазарет в трудном корпусе. Мне все подробности доходчиво тётя Клава рассказала:

— Мы ж все живём то в кельях бывших, а здесь трудники были…

— А это кто?

— Ой, пионеры вы совсем… Это ж каждый знает, при монастырях не токмо монахи, да схимники разные. Тут ведь хозяйство ещё, всех кормить же надо. Вот на то есть прихожане-богомольцы, которые сами приходят на пажитях монастырских работают, чтобы душой очиститься и о Боге подумать, да к молитве вечерней лучше подготовиться. А есть еще трудники, это ещё не монахи, они при монастыре живут, устав блюдут, но пострига ещё не проходили. Так трудник может и в мир вернуться, если захочет, у монаха то пути обратного нет. Вот они часто не по хозяйству и огороду повинности несут, а в мастерских, во всех монастырях, хоть мужских, хоть женских мастерские, в которых дары разные делают, хоругви ткут, да и просто ткань, оклады да ризы всякие, про иконы даже и не говорю. Вот для таких мастерских тут целый корпус, в котором наш лазарет и поместили. Хотя, лазарет не развёрнут, всего две палаты и изолятор, но подготовлен для развёртывания целый этаж, но его пока даже не топят.

А морозы, к слову, ударили не шуточные. Меня дрожь пробирает, что бы было, если бы мы не успели добраться до наших… По словам тёти Клавы в Волхове развернули несколько больших госпиталей, и раненых везут очень много и госпиталя переполнены. Но их лазарет пока не задействуют. Мне же не понятно, почему меня сунули в этот лазарет, а не в госпиталь? Тоже вопрос и ничего не понятно. Ну, первые дни ещё понятно, я и встать то смогла сама только на следующий день после своего дня рождения. А теперь я уже даже в коридор сама выходила, по стеночке и очень медленно, ноги дрожат, но сделала в коридоре шагов пять, пока меня Клавдия в палату не отбуксировала, танк такой маленький и круглый, подхватила, и я понять не успела, а уже на кровати своей сижу.

Вчера пока меня купали… Ну, купали, это я можно сказать шучу так, меня мокрыми тряпочками всю обтирали и переворачивали, но вот удивительно, на чистом белье в свежей рубахе и вправду почувствовала себя как после бани. И голову снова помыли, но уже без прошлых мучений. Так, вот, когда с меня рубаху сняли, а она у меня колени закрывает, я на себя посмотрела… Лучше бы наверно и не смотрела. Я то боялась, что вся в синяках буду, так синяков нет совсем, а вот ноги все и на теле тоже пятна от марганцовки, которой все мои коросты смазаны, а пятен этих, как у гепарда, много-много. Левое колено забинтовано, там сбитая ранка воспалилась и нагноилась, вот её каждый день чистят и перевязывают, но уже вроде заживает, как и лицо, которое по секрету, с завтрашнего дня будут тоже марганцовкой мазать, а Клавдия обещает какую-то очень "пользительную" мазь принести, ей рецепт ещё от её бабки-знахарки достался, чтобы личико чистое осталось. Так вот пятна, это ещё не всё. Я такая худющая, что колени словно шары вздутые выглядят, а в промежутке между тощих бёдер футбольный мяч наверно пролетит. Груди мои превратились в два лоскуточка кожных, с тёмно-коричневыми сосками внизу, которые отвисли и плоско распластались по грудной клетке с выпирающими толстыми рёбрами над впалым животом. Хотя я уже с сегодняшнего дня фактически ем как все, только у меня ещё несколько дней еда будет на шесть приёмов раздвинута. В зеркало я всё рвалась посмотреть, теперь как-то боязно… Когда меня переворачивают и перекладывают, тётя Клава меня одна поднимает руками и держит, пока новую простыню стелют, так, что весу во мне сейчас наверно не больше пары пудов…

Вечером вспомнила во что я превратилась и до сна опять ревела. Я вообще здесь все последние дни реву каждый вечер. Вчера Сосед кино показал, как девчонки, да, какие они девчонки, все женщины взрослые, со старшиной Васковым во главе… А после сцены, как Лиза Бричкина в болоте тонет, я уже ревела до самого конца фильма… Вот и сегодня опять реву…

Клавдия, уж не знаю, с чего, вдруг принесла мне мой маленький Браунинг, долго мялась, пока я не сообразила, видя её нерешительность, спросить об этом в лоб, тогда она с явным облегчением откуда-то из под халата достала какой-то тёплый небольшой свёрток, где оказался мой пистолет. Даже угадывать не буду, где она его держала, и, наконец, отдав его ожила и сообщила, что когда меня голенькую в одеяло завёрнутую привезли, все вещи в мешках были и наган там лежал, а этот пистолет был у меня под одеялом. Вот они со старшиной и решили мне его вернуть, вот только очень уж она боится оружие в руки брать, чуть не описалась, пока мне не отдала… Теперь у меня под подушкой ещё и пистолет. Зачем он мне там, не знаю и объяснить не могу, и стрелять мне здесь не в кого, но вот то, что от его присутствия на душе как-то спокойнее, это точно!

Посмотрела я тут свою историю болезни, листочек такой смешной, мне Сосед беременные истории болезни и их времени показывал от анализов и вклеенных листочков опухшие, как тома рукописные, а тут листочек с одной стороны не до конца мелким почерком исписанный. А диагноз у меня: "Алиментарная дистрофия второй степени". Сосед не мог промолчать и заметил, что это краткость — сестра таланта, при чём, в действии. Что у них бы расписали на страницу, точно бы было ещё: "ознобление всего тела, ушибленная инфицированная рана левого колена, дерматит осложнённый стрептопиодермией, множественные пиодермии тела, конечностей и лица, подострый бронхит, нервно-психическое истощение тяжёлой степени". А если бы ко мне на консультацию пригласили узких специалистов, то каждый бы ещё написал по паре диагнозов, так, что мне фантастически повезло. А лист назначений — просто шедевр военно-медицинского искусства: "получает всё положенное лечение".

После праздника куда-то тихо исчезли оба моих охранника, вчера были, вернее один всё время возле дверей палаты дежурил, а с утра сегодня нет. И никому ничего не сказали. Я уже довольно бойко хожу, в туалет уже судном не пользуюсь. В первый раз после всего по-большому оказалось, никак. Организм хочет, а там словно пробка, пришлось идти к Полине Игнатьевне, которая не дослушав даже скомандовала:

— Клизму масляную, через пол часа, если не поможет сифонную, Клава, ты всё поняла?

— Да-к, не в первый же раз…

Наверно от страха перед страшным словом "сифонная" я и так справилась. Все мои попытки как-то прозондировать планы в отношении меня, наткнулись на лапидарное "Пока лечим!.." А в четверг тринадцатого ко мне заявился следователь прокуратуры и капитан юстиции в одном лице, который предъявил постановление военного прокурора Балтийского флота о начале расследования в отношении меня. Правда, он приехал с двумя архаровцами при винтовках со штыками, чтобы меня увезти, но тут оказалось, что плевать хотела Полина Игнатьевна на прокуроров и иже с ними, потому, что я её ран-больная и пока я нуждаюсь в излечении, буду находится в её лазарете, и она даже разрешения на мой перевод не даст, потому, как она лечащий врач и сама решает как и где лучше лечить вверенного ей пациента. Она пока не возражает, если в свободное от процедур время и, не утомляя ран-больную, следователь будет со мной общаться с рамках исполнения своих обязанностей… И это страх перед всемогущим НКВД и другими правоохранительными структурами, о котором говорил Сосед?… Вот уж испуганной Полина не выглядит… Но и помешать полностью капитану видимо не может.

И с этого дня началось, каждый день без выходных два раза до и после обеда рядом с моей кроватью сидел капитан и допрашивал меня, старательно записывая мои показания, а я их потом не менее старательно читала и подписывала, что "С моих слов записано верно".

О чём спрашивал? Да обо всём. У него оказалось уже куча бумажек, в том числе, как я поняла, характеристика из школы и мои записанные сержантом показания или их копии, мне показалось, что почерк на листах был другой.

И были вопросы, которые просто ставили меня в тупик, и особенно комментарии на мои ответы на них. Например: преследовала ли я далеко идущие цели, когда пошла учиться на радиокурсы? Я отказалась отвечать на такую формулировку, и потребовала конкретизировать вопрос. Вообще, я бы сама наверно свихнулась от общения с этим кадром, так, что они с Соседом напару выносили друг другу мозг. Но и я не смогла бы ответить на такой вопрос. А можно ли считать далеко идущей целью моё желание быть полезной своей стране в случае войны? Нет, оказалось, что единственной далёкой целью является работа на вражескую разведку…

У капитана оказалось больше пяти заключений от разных капитанов о том, что по их профессиональному мнению одна голодная девчонка не в состоянии на вёслах преодолеть в описанных условиях, а там ещё и сводка погоды за весь период приложена, путь вдоль побережья Ладожского озера, даже не учитывая враждебный характер оккупированных берегов. То есть мне предлагалось аргументировано опровергнуть мнение заслуженных морских волков. Он, что, совсем ненормальный?! Хотя, нет, там среди капитанов оказался один восхитительный субъект. Его заключение изобиловало цифрами, расчётами и формулами. Я в это даже не пыталась разобраться, а вот Сосед порезвился и разобрался, что данный великолепный образчик преклонения перед физикой, рассчитал наш путь, с точки зрения произведённой физической работы, с учётом веса лодки с грузом, сопротивлений воды, и ветрового давления встречного ветра. А также КПД вёсельного движителя и даже нормы трудового законодательства, из чего у него вышло, при пересчёте на работу выполняемую штангистом поднимающим штангу весом в шестьдесят килограммов, что этого не только я не могла бы сделать, а даже указанный штангист. И мне предлагается этот математико-физический бред опровергать? Сосед в ответ на эту просьбу согласился это сделать немедленно при одном условии, чтобы автора сначала обследовали психиатры… Но вот ведь так сказал, что и не придерёшься, а ещё и смысл такой, что психиатрам бы ещё показать тех, кто на такие неадекватные заключения ссылается… И вроде про капитана ни одного плохого слова, но капитан понял и обиделся…

Но особым местом его расспросов стало, что удивительно моё изготовление крыши нашего ковчега. И здесь упор был на то, что боцман, лично разбирал и исследовал потом нашу лодку, и не надо наверно объяснять, что боцман с "Конструктора" (Как в Остехбюро, куда он был переведён для прохождения своей военно-морской службы был переименован легендарный "Сибирский стрелок") попавшую в его цепкие лапки лодку никуда не дел, а оприходовал в хозяйстве корабля. А потому всё изучил и осмотрел достаточно хорошо и дал исчерпывающие показания капитану. Вообще, это уже какой-то роковой тенденцией становится, что встречные моряки, с которыми вроде и не ссорилась даже, дают против меня свои показания. И из этих показаний выводы были категорически против меня. Причём, никакого злого умысла против меня у боцмана, как я подозреваю не было. А по сути, крышу для лодки делал очень грамотный технически специалист, который учёл направления возможных нагрузок и очень умело использовал упоры и распорки. Ну, это ещё куда ни шло, а вот дальше, что это должны были делать не меньше трёх человек и пару дней, категорически шло в разрез с моими показаниями.

А далее, наверно объяснять не нужно, со мной только лейтенант, который шевельнуться не может, и даже если принять во внимание Архипа, то всё равно ещё один человек нужен, так как с позиций нормального мужского шовинизма (тоже фразочка Соседом сказанная) я не тяну на полноценного третьего человека, а потому нужны минимум два человека, о которых ни слова в моих показаниях, значит я скрываю контакт с кем-то на оккупированной территории, то есть контакт с врагом! А кроме того, ведь я упоминала про сводку погоды и опять показания боцмана и ещё какого-то капитана-лодочника, по мнению которых я в три из дней, когда я двигалась при большой волне находится на воде не могла. А потому график и маршрут построенные скрупулёзно по моим показаниям разлетаются в клочья, то есть один день на крышу и плюс ещё три дня непогоды… И получается, что на этих двух китах меня обвиняют во лжи, то есть мне кто-то очень хорошо помог и доставил до Видлицы или Тулоксы, откуда я возможно выгребла сама для достоверности возвращения их завербованного агента. И что противно, не он должен доказывать мою вину, а я должна на пальцах (потому, что в отличие от капитана у меня нет десятков показаний авторитетных боцманов и капитанов со стажем больше моего возраста) доказывать свою невиновность, где только мои слова, а они противоречат логике собранных капитаном свидетельств, справок и заключений привлечённых экспертов.

И этот гад смотрит на меня своими довольными оловянными глазками, потому, что видит, что я поняла, в какую логическую ловушку он меня загнал. А мне радоваться совсем не чему. Я хоть и молодая, но не дура и без комментариев Соседа отдаю себе отчёт, что для любого, кто будет читать эти материалы правда логически обоснованная и подтверждённая будет на стороне капитана, а на моей только одни слова, которые игнорируют этот могучий монолит фактов и аргументов:

— Знаете, что! И вот это будьте любезны записывать максимально точно, без допущений и искажений. Если следовать вашей логике и аргументам, то это не будет очень сильно отличаться от утверждения, что на основании того, что сто произвольно взятых жителя Москвы не могут прыгнуть в высоту выше своего роста, значит, и мировой рекорд в прыжках в высоту выше роста прыгуна не существует. Видите ли, принцип математической индукции в доказательствах тем более юридических — это ещё во времена Цицерона было признано софистикой и недопустимым.

Теперь разберём наш частный случай. Первое. Я не обычная, а особенная девушка, умная, сильная, решительная, что доказывают собранные вами материалы. Надеюсь, что возражений нет? — Молчит. Киваю и продолжаю. — Второе. Я способна на действия и поступки, которые в глазах окружающих выглядят из ряда вон выходящими, но не являются при этом чем-то не возможным в принципе. Примеры: На катере среди десятков молодых, не глупых, решительных мужчин именно я занялась оказанием медицинской помощи тяжело раненому, который без моей помощи не имел шансов выжить. Факт подтверждённый врачами госпиталя, которые осмотрели пациента. При сдаче экзамена на радиокурсах я показала уровень владения радиоделом на уровне опытного специалиста и это подтвердили вслух проводившие экзамен приглашённые специалисты. В мой адрес даже были использованы эпитеты "талант" и "уникум". Факт так же может быть легко подтверждён. Третье. В состоянии мобилизоваться и справиться с поставленной задачей, что в принципе считается невозможным, для человека моего возраста и подготовки. Пример: То, что я в одиночку на узле базы Ханко, фактически взяла на себя работу полной смены радистов-дальников, не имея опыта и наработанных навыков. Это невозможно и небывало, но я это сделала и получила звание младшего командира всего через месяц после присяги.

Считаю, что трёх приведённых отправных точек достаточно, чтобы они смогли объяснить то, что я делала во время разведвыхода и развеять сомнения в моей правдивости. Я не знаю, где и как сейчас проходит лечение мой командир старший лейтенант Викулин и вообще, как его состояние, но в первые минуты после получения ранения в грудь он был на грани жизни и смерти. И спасло его от немедленной смерти только то, что я, не имея медицинского образования и подготовки, из подручных средств: баночки с крышкой и двух кусков кембрика с проводов радиостанции, используя как направляющую винтовочный шомпол, сделала систему активного дренажа. Это позволило отсосать воздух из полости плевры, чем обеспечила раненому возможность дышать и жить. А всего то, что нам на биологии рассказывали, что дыхание происходит за счёт создания разряжения или повышенного давления в груди, а при нарушении целостности грудной клетки эту разницу давления организм создать не может и человек умирает от недостатка кислорода. То есть в моём распоряжении были минуты, как и в распоряжении того мифического финского госпиталя или медика, которые должны были это сделать вместо меня. Какова вероятность такого события, если вы так любите цифры и логику? Можете не отвечать, это сказка, вероятность ноль и куча нулей после запятой! Так, что все ваши аргументы и выкладки по этому эпизоду притянуты за уши! А проверить это не сложно. Если, к сожалению, Викулин умер, то на вскрытии всё будет прекрасно видно. Если он жив, то он и сам может сказать, ведь он видел мою самодельную конструкцию и лечащий врач по многим клиническим проявлениям тоже подтвердит по характеру ранения, по ране или что они там увидят. Я не сильна в медицинских нюансах. А если ему делали операцию, что весьма вероятно, то тем более видели, ведь им пришлось вскрывать грудную клетку. И эти заключения подтверждают мои слова, а не ваши домыслы. То, что вы в этой ситуации бы скорее всего страдали и горевали об умирающем на ваших руках хорошем человеке, вместо того, чтобы реально сделать то, что спасёт ему жизнь, это вопрос этический, а не логический. И не даёт вам права судить и оценивать мои действия и возможности по вашим. Мои больше и я умнее, уже тем, что может и небольшой объём своих знаний умею применять практически.

Дальше. Я не в состоянии по своим физическим возможностям даже просто поднять, не то, что нести взрослого не маленького мужчину, каким является Викулин, но я придумала волокуши и сумела с их помощью обеспечить его транспортировку. Если вы на такое не способны, так не судите по себе, как я уже сказала, все люди разные. Далее, ту конструкцию что так изумила вашего боцмана, я одна сделала меньше чем за день и не сидела перед этим с расчётами и чертежами. Если вы и боцман на такое не способны, это вопросы опять не ко мне. А я в деревне у бабушки видела, как дедушка работает с лозой и плетёт из неё. Если бы у ребят в мешках не было с собой верёвок, то я вязала бы лозой, хуже и дольше, но справилась бы. Если у вас остаются сомнения, можно, когда я поправлюсь провести следственный эксперимент и я повторю своё изделие в указанные сроки, в аналогичных условиях и с тем, что у меня было тогда, нож, лодка, верёвки, ивняк и моховое болотце. По поводу невозможности плавания при волне определённой высоты и силе ветра выше каких-то значений… Знаете, когда припрёт и не такое сделаешь. У меня на глазах однажды толстый неповоротливый мужичок без разбега перепрыгнул двухметровый забор, а потом не верил тем, кто это видел своими глазами. Но на него кинулся разъярённый бык и ему очень захотелось жить, наверно… Теперь я хочу всё записанное прочитать, убедиться в точности и подписать. И очень надеюсь, что больше у вас вопросов ко мне нет!..

Записал, всё верно, перепроверила, молчит в тряпочку. Я одним спичем все его построения разнесла, вернее Сосед перевёл всё в режим его слова против моих слов, то есть о доказательствах говорить не приходится! Но упрямый такой. С этого дня он приходил после обеда и мурыжил меня своими вопросами до ужина. Мы вроде уже всё обсудили, но он снова и снова задавал одни и те же вопросы и периодически возникали какие-то мелкие нестыковки по сравнению с прошлыми протоколами и он очень радовался и мне на это указывал. Но я переводила разговор в другую плоскость, что если бы я была вражеским агентом, то выучила бы свою легенду буквально и наизусть. Вот тогда бы у меня никаких нестыковок бы не было, а эти нестыковки как раз говорят о том, что я рассказываю правду, а память некоторые мелкие моменты может сохранять не очень точно.

Я лечилась, вернее, меня потихоньку откармливали. Если почти половину своего веса я потеряла за три недели, то восстановиться в такие же сроки не получится, даже если буду есть в три раза больше, в крайнем случае может удастся набрать жир, но никак не вернуть прошлую форму. И как бы мне не были противны тупые однообразные повторяющиеся физические упражнения, но по другому тут ничего не выйдет. И я каждый день в первой половине дня стала уходить в дальнюю часть коридора и заниматься физкультурой, тянулась, приседала, отжималась, делала махи, наклоны, растяжки. Много помогал Сосед, как в плане самих упражнений, так и методик и организации занятий. Попросила тётю Клаву и мне сделали две скамейки, одну ровную, вторую с наклоном, для прокачивания отдельных групп мышц. Ещё старшина принёс мне пару мешков с песком с привязанными к ним ремнями, для использования в качестве утяжелений. А после обеда приходил круглолицый капитан и продолжал меня мурыжить. По его виду я понимала, что он уже сам не горит энтузиазмом, но и бросить это дело не в состоянии. Вообще, если бы Полина Игнатьевна не упёрлась и не встала скалой на пути следователя и меня перевели в камеру, то возможно уже доломали бы, но здесь на своей и дружеской территории сила была за мной. Но видимо у него был приказ, и он честно его отрабатывал и продолжал долбиться с упорством достойным лучшего применения… Временами ловила себя на сильном желании к его приходу достать свой пистолет и выстрелить ему прямо в круглый лоб, так меня порой злила эта надоедливая докука…

Вот здесь я убедилась в наличии женской солидарности, весь женский состав расквартированного здесь же штаба и ещё каких-то служб, встал на мою сторону. Так, что в штабной столовой, где он питался его обслуживали в самую последнюю очередь, да и вообще, всячески делали мелкие гадости и мне через Клавдию докладывали. И как я не просила передать девочкам, что этого делать не нужно, да и не виноват он, работа у него такая, но это не помогало…

Тянулась эта катавасия, кажется до четвёртого декабря. Я как обычно уже готовая к тому, что ещё один вечер сейчас будет убит неизвестно на что, вернулась в свою палату, прилегла на кровать и не заметила, как задремала. Проснулась уже в темноте от тормошения Клавдии, проспала до самого ужина, а капитан не пришёл. Только на завтра девочки из штаба передали, что следователь уехал… А я на радостях пошла к доктору:

— Здравствуйте, Полина Игнатьевна!

— Здравствуй, милочка! Чего-то хотела?

— Да! Я бы хотела узнать, как долго мне ещё у вас лечиться? — Я хотела сказать "здесь лечиться", но сосед вовремя подправил, пояснив, что это несколько пренебрежительно и грубо звучит. За время общения со следователем мы с Соседом слились ещё больше.

— А что тебе не нравится?

— Полина Игнатьевна! Мне у вас очень нравится! Девочки такие хорошие, весь коллектив под вашим управлением. Но надело и война вообще то идёт, а я ведь на службе…

— А если тебя опять засунут по каким-нибудь лесам с рацией бегать? У тебя же сейчас сил нет на это.

— Так вы можете написать ограничение, что в ближайшее время мне противопоказаны интенсивные физические нагрузки…

— Хорошо! Я подумаю…

— Спасибо! Полина Игнатьевна!..

Я, правда, уже считала, что я почти здорова. Я уже два дня с ужина не брала хлеб! Я два раза уже СМОГЛА! Вы не понимаете? Да! Это не просто понять, скажу честно, если бы мне самой раньше такое рассказали, я бы тоже не поверила и уж точно бы сказала, что со мной такое случиться не может. На третий день в лазарете, когда я уже начала понемногу есть, а главное уже вполне двигалась, во время ужина я, как мне казалось, незаметно стащила с подноса кусок хлеба и стала его прятать под одеяло. Но тётя Клава это движение пресекла немедленно, забрала у меня хлеб наругав, что она не хочет, чтобы я как дурочка в крошках спала. Мне было очень стыдно и одновременно обидно и досадно, и я ужасно разозлилась на тётю Клаву. Но самое главное, я стащила этот кусок не потому, что хотела есть. Я его стащила потому, что мне было до безумия страшно снова оказаться голодной. И я потом наверно полчаса плакала, когда унесшая поднос с едой и только что отругавшая меня тётя Клава пришла и вручила мне аккуратно завёрнутый в чистую тряпицу кусок свежего, ароматного хлеба, кажется даже тот самый, который я перед этим упереть пыталась. Так вот я рыдала не потому, что осталась без хлеба, а потому, что тётя Клава мне его как раз принесла. Вручила мне этот самый дорогой для меня свёрточек, присела на край кровати:

— Ты, не серчай! Что сразу отняла, не дело это, когда хлеб по кровати, где попало валяется. А то, что все после голода хлеб прячут, этого насмотрелась, все так делают, знаю, страшная штука голод, кто не знает, тот не поймёт. Ты не волнуйся, я тебе в тряпочке буду каждый вечер давать. Утром, если за ночь не съешь, на завтрак есть будешь, ведь, грех это, если хлеб зазря засохнет. Ты хлебушек под подушку положи и чувствовать его будешь и покойнее тебе станет. А ты, милая, постарайся его через силу не есть, пусть тебе для спокойства будет. А как сможешь с вечера без хлеба оставаться, значит поправилась. Это проверено уже… Договорились? Не станешь на меня сердиться?

Я замахала головой сначала в "Да!", а потом в "Нет!". Говорить я не могла, у меня слёзы подпёрли горло. И действительно от прижатого к груди свёртка с хлебом у меня по всему телу заливался покой и какая-то радость. Вот я и плакала после ухода тёти Клавы, с почти физическим наслаждением тихонечко ощущала кончиками пальцев сквозь тонкую ткань шершавую поверхность среза хлебного ломтя и неровную бугристую корочку.

Я снова была поражена глубоким жизненным опытом тёти Клавы, тем как она всё знает и понимает. Но, в самом деле, я услышала тогда только слова тёти Клавы, но их тогда не поняла, вернее, часть глубокого смысла до меня тогда не дошла. Только через неделю или больше я поняла, что на самом деле мне говорила старая медсестра. А начала догадываться, но ещё не понимать в день, когда у меня в очередной раз изменили режим питания вместо пяти на четыре раза. Подошло уже знакомое время второго завтрака, а его не несут, хоть мне ещё накануне сказали, что сегодня у меня будет обед пораньше. Ну, подумаешь, ведь какая ерунда, что нужно всего часа полтора подождать и будет вкусный горячий обед из трёх блюд. Но как меня трясло эти полтора часа! Но самое противное, это накатывающие из ниоткуда волны страха, от которого цепенеет всё тело и не шевельнуться, только трясёт, словно ознобом и думать жутко трудно. Меня спас кусок хлеба в тряпочку завёрнутый, что так всё время и лежал у меня под подушкой. После второй атаки страха, я вспомнила про хлеб, достала его и стала нюхать прямо через тряпочку. Мне хватило сил не наброситься на него и не засунуть в себя. Как мне потом Клавдия сказала, что если бы я его съела, то меня бы скрутило страхом ещё сильнее, ведь теперь хлеба у меня бы уже не было…

Вот так меня и лечили, от дистрофии через рот, а от страха голода такими простыми, но удивительно действенными приёмами. После возвращения мне Браунинга, я засыпала, обязательно засунув руку под подушку и чувствуя одновременно гладкую ласковую поверхность одной из перламутровых пластин на ручке и ломоть хлеба в тряпочку завёрнутый. И эти два предмета, а вернее олицетворяемая ими суть, дарили мне спокойствие и чувство умиротворённого спокойствия, защищённости. Если кто-то попытается объяснить эту глупость с точки зрения любого человека, ему не составит труда это сделать, я сама не дура и понимаю, что как несчастные шесть маломощных патронов не сильно спасут, если действительно заварушка какая-нибудь начнётся, как и то что один ломоть хлеба не сможет защитить меня от голода… Но рациональные объяснения и логика обычно бессильны против фобий. Мне Сосед рассказывал, что многие из переживших Страшную Ленинградскую БЛОКАДУ, пережившие холод, голод, бомбёжки и обстрелы потом всю жизнь никак не могли согреться и хранили дома мешки с сухарями, без которых им становилось плохо и неуютно, даже если дома было много другой еды…

Сосед мне рассказал про фобии, их множество и что это едва ли не бич современного ему мира, что люди годами и десятилетиями мучаются, посещают психолога, психиатра или психоаналитика и далеко не всегда им удаётся эффективно помочь. Но случай со страхом от пережитого голода в этом плане стоит особняком уже даже потому, что у него в отличие от большинства фобий легко определяется причина и отправная точка в виде реально пережитого серьёзного потрясения, физического, а не надуманного, как часто бывает. И в народе, оказывается, уже давно наработаны простые и эффективные средства вроде куска хлеба под подушкой. И вот то, что я не набросилась и не сожрала его, когда меня атаковала первая атака страха, оказывается, является очень хорошим признаком. И уже дважды я сумела от этой подпорки на ночь отказаться. И как мне тётя Клава сказала, что я уже выздоравливаю не только телом, но и душой…

В прочем, все люди разные, да и глубина пережитого может быть гораздо больше, чем у меня. Так, что я отдаю себе отчёт, что тут мне слишком уж гордиться не имеет смысла, скорее это нужно проводить по графе "Повезло"! Но и это, как сказал Сосед не плохо! Везение — это такая эфемерная категория, которую почти нельзя измерить или увидеть. Но при всей её эфемерности она есть и примеров этому масса. Почти каждый знает о наличии как патологически невезучих людей, так и о везунчиках. И если жизнь тебе подкидывает демонстрации того, что госпожа Фортуна к тебе достаточно благосклонна, то этому нужно радоваться и не забывать каждый раз благодарить судьбу и никогда не зазнаваться и не провоцировать Удачу! Не дай Бог, если обидится…

Глава 33. 12-е декабря. Медаль

Утро пятницы двенадцатое декабря ничем не отличалось от других. Я отошла от ежедневных допросов и уже втянулась в свой придуманный распорядок. Процедур у меня не было, если не считать выдаваемую мне аскорбинку, поливитамины и рыбий жир. Вес у меня ещё не восстановился, но я уже начала округляться в разных местах, да и силы уже появились, так на третий этаж я поднималась уже за один раз и без одышки.

Но гораздо важнее, что я перестала смотреть на еду с явным повышением настроения и хотеть её съесть быстрее и ещё попросить и съесть. И даже с набитым животом продолжать оглядываться в поисках чего бы ещё сожрать… То есть вовремя остановиться, а не тогда, когда уже просто не лезет ничего в горло и живот раздут как глобус. Знаете, сказать это гораздо легче, чем сделать, как и есть неторопливо, даже специально медленно, пережёвывать каждый кусочек, а не хватать пытаясь скорее проглотить. Я по совету Соседа сначала заставляла себя вдумчиво почувствовать каждый кусочек, отвлечься от охватывающего меня желания всё сожрать-проглотить, вплоть до паники, что кто-нибудь может отнять у меня, если я не успею сама раньше. Теперь могу почти спокойно, почти как раньше относиться к еде, почти, потому, что как раньше уже никогда не будет и это моё внешнее поведение требует от меня внутренней концентрации и обязательного контроля. Если не контролировать, то страх нашедший в голове свою тропинку вернётся в любой момент и, скорее всего, снова его выгнать будет гораздо сложнее. Я как раз зашла в свою палату, хоть в ней ещё стояли три кровати, но я в ней всё время была одна и уже привыкла, считать её своей. И только собиралась пойти в санкомнату, чтобы обтереться после физических упражнений, как сзади открылась дверь и в неё вошли майор Николаев и ещё один военный с четырьмя ромбами в петлицах.

От неожиданности я села на свою кровать…

— Ну, здравствуй! Комета Луговых!

— Здравствуйте… — Вот и кончилось моё пребывание в этом уютном тыловом уголке, мелькнуло в голове…

— Позволь тебе представить, это армейский комиссар Смирнов Александр Феофанович. Ты не против, мы бы хотели с тобой поговорить и кое-что пояснить и прояснить для себя… — И что бы случилось, если бы я сейчас сказалась против? Заёрничало подсознание… Не дождавшись от меня ответа, он продолжил. — Ну, первым делом, тебе приветы и поклоны от Митрича и Сергея Викулина…

— Спасибо! Им тоже!..

— Обязательно передам…

— А как сам товарищ старший лейтенант?…

— Это тебе лучше меня позже расскажет Александр Феофанович. Хорошо? А я о другом начать хотел. С заданием вы справились отлично, только бы ещё не гибель ребят, практически вся группа выбыла, Сергей неизвестно еще, как и когда, и если вернётся. Документы, которые вы привезли не оценить, но тут уже не наша епархия, тут вопросы другого уровня, мы здесь просто курьерами работали. Так, что всех ребят посмертно наградили орденами Красной Звезды, а Сергею дали Красное Знамя. А вот с тобой вышла заминка. Мы все документы подали в штаб флота, а там реакция неожиданная. Мы, честно сказать совершенно не готовы к такому оказались, наш прокол, нужно было по-другому действовать. В общем, с начала войны на флоте ещё ни одного награждения, они там только на лётчиков и разведчиков с Ханко ещё начинают документы готовить, а тут первая награда, и орден при этом, будет у какой-то девчонки, вот их и заело. Да так, что они прислали своего следователя, с которым ты была вынуждена общаться. Мы вообще, поэтому тебя сюда вместо госпиталя и поместили, чтобы им меньше места для маневра оставить. У тебя там откуда-то куча недоброжелателей оказалась, и особисты чего-то мутили, и кадровики… В общем, дело против тебя им слепить не вышло, тем более, что если они тебя обвинят, то получается обвинение и против Сергея Викулина тоже. Но на основании самого наличия следствия, они документы на награждение наглухо задробили. Но наш командующий своей властью имеет право награждать медалями, поэтому… Вот…

Он встал, одёрнул гимнастёрку, встал и комиссар, мне ничего не осталось, как тоже встать, на нервах не попала ногами в свои тапочки, и встала босыми ногами на холодный пол. Майор полез в планшет, достал оттуда коробочку и книжечку:

— За отличие при выполнении задания командования, за проявленные при этом стойкость, мужество, смекалку и силу воли, вы, Луговых Комета Кондратьевна, награждаетесь медалью "За боевые заслуги!" — Он открыл коробочку и достал беленькую медаль на прямоугольной красной колодке, хотел её приколоть, потом сообразил видимо, что на халат прикалывать награду как-то не правильно, стушевался немного, положил медаль в коробочку и пожав руку вручил мне вместе с орденской книжкой. Я взяла её и вспомнив вытянулась:

— Служу трудовому народу!

— Вольно! Товарищ главстаршина!

— Товарищ майор?…

— Приказом командующего фронтом за особые отличия в службе тебе присвоено новое воинское звание через ступень, так, что ты теперь главный корабельный старшина, как я понял, это вроде нашего старшего сержанта…

— Так и есть, товарищ майор…

— Ты уж прости! Такое дело сделала и вела себя, а уж как обратно вышла, мы же похоронили вас уже… Только похоронки не разослали, решили месяц подождать. А тут флот так упёрся… Не держи обид, ладно!

— Товарищ майор! Да вы не волнуйтесь так! Я же девушка, а мне эти награды, как вам полуметровый Уд…

— Чего?!

— Ну, это бабушка так эту штуку у мужчин называет…

— Ну, уж, что такое "Уд", поверь, я знаю. Ты что этой фразой сказать хотела?

— Да то и хотела… Вы представляете себе полуметровый Уд?

— Ну… В некотором роде…

— Вот и с наградой этой, как с таким Удом… Все восхищаются, да только где ж дурочку такую найти, что при этом ещё и даст?…

На лицах обоих мужчин застыло непередаваемое выражение, первым не выдержал и заржал комиссар, следом майор. Когда они отсмеявшись и утирая слёзы смогли говорить, майор спросил:

— Но ты что-то конкретное имела ввиду…

— Нет. Конечно, спасибо и очень приятно, что не забыли и отметили. Только носить я её всё равно не буду…

— Это почему, интересно? — А лицо напряглось и заострилось.

— Товарищ майор! Вот идёт по улице девушка в форме, знаете, как к ней относятся и что думают окружающие?

— Что она служит Родине в вооружённых силах!

— Это понятно. Но женщины считают её предательницей, ведь она — зараза такая допущена в мужской монастырь, куда им пути нет, а в любви и на войне все средства хороши! И вот эта в форме уже себе фору выхватила и лучших мужиков у них отбивает! При этом мужчины на женщинах военнослужащих стараются не жениться. Если конечно его беременностью к стенке не припёрли, потому, что женщина в форме — это не женственно! А ещё женщина на службе видит мужчин без парадного шика и лоска, даже слабых и бессильных порой, кто ж такое простит? Гражданские мужчины видят в нас себе живой укор, что вон даже баба служит, а он в тылу отсиживается. И плевать, всем на то, что это не правда, что она чистая и честная! А уж если ещё и награда на груди, то точно охмурила генерала не меньше и точно ППЖ — "прости-господи"! Знаете ведь как это расшифровывается?

— Конечно… Как-то под таким углом я на это не смотрел…

— Да вы и не обязаны! У вас совсем другие дела и задачи. Да и вины вашей нет, это моё решение. А вот то, что вы так переживаете и волнуетесь, за то, что произошло, о вас говорит как о хорошем командире, для кого его подчинённые не пешки, а люди! Поверьте! Я не дифирамбы вам пою! Я так благодарю! Это дорогого стоит!

— Ладно! Захвалила совсем. Я ещё не сказал, что звание тебе не в кучу к медали. Медаль за выход с группой. А звание за идею с гидросамолётами. Очень жаль, что поздно мы о ней узнали. Видишь, у нас мышление сухопутное. Вот даже ты выходила на лодке. А любой из наших бы шёл пешком или ехал, если повезёт, где можно, и только в безвыходном положении форсировал водную преграду. Улавливаешь? Ты видишь в воде дорогу, а мы только преграду, которую требуется форсировать. Но теперь благодаря тебе вопрос эвакуации групп облегчится в разы. Ведь и вас мы могли ещё на первой стоянке, с озера… Как его… Мульяна вроде, вас в первую же ночь тихо забрать. А в Карелии этих озёр… И ребята бы живы остались…

— Так не вышло же ничего…

— А ты думаешь, что больше мы никого и никогда в тыл к финнам отправлять не будем? А идеи, знаешь, они иногда дороже иных дел бывают. Представляешь, сколько эта простая идея, которая никому кроме тебя в голову не приходила, ещё жизней спасёт? Это надо понимать. И понимать правильно!..

— Товарищ майор! А можно спросить?

— Да. Конечно.

— А вы посылали самолёт на вторую ночь?

— Да, послали, думали, вдруг у вас только с рацией проблемы и костры на всякий случай разложите…

— Мы слышали, Спасибо! То есть я слышала. Но мне до озера самой было не дойти, и командира бросить не могла…

— Ладно! Теперь о делах… Флот отдавать тебя не хочет, но мы можем побороться, возможности у нас есть. Но перед этим хотел у тебя самой спросить, ты не против к нам перейти служить?

— А кем? Мне доктор сказала, что я ещё не скоро восстановлюсь…

— На наш узел связи, а в тыл… Мне кажется, что отправлять тебя в тыл, это слишком расточительно. Мне Сергей рассказал, что ты радиограмму приняла, когда он по второму наушнику уже не слышал вообще ничего. А на нашем узле мы вообще едва слышали, что тебе передавали, наш Виктор сказал, что принять не может, но надеется, что вы там ближе к абоненту и вам лучше слышно. А у нас каждый третий, если не второй радиосеанс в таких условиях, ведь рации переносные и батареи садятся. Нам нужны не просто радисты, а асы, как там тебя на радиокурсах назвали, уникумы. А ещё ты сама работу ребят на себе испробовала и отношение у тебя будет другое, через себя пропущенное, если хочешь, потому, что ты всё с другой стороны видела и прочувствовала…

— Товарищ майор. А можно я ещё сначала подумаю… Это ведь ответственность! Да ещё какая…

— Я в тебе не ошибся! Подумай, я не тороплю, торопят обстоятельства. На флоте понимают, что с тобой они в лужу сели, и теперь из принципа отдавать не хотят, ведь и вынос сора из избы никто не отменял. Ты уже взрослая, понимать должна. Поэтому нужно поспешать, но не торопясь…

— Я поняла, товарищ майор. — И тут заговорил комиссар. И голос у него… Дело не в громкости, а в том, что этим голосом явно привыкли отдавать приказы, приказы любые, и они не допускали никаких возражений… Мурашки по спине от этого негромкого голоса…

— Сергей Николаевич! Ты нас оставь пока…

— Хорошо! Товарищ комиссар. Мне с врачом местным поговорить нужно.

— А я ещё раз представлюсь. Александр Феофанович Смирнов. А Викулин Сергей мой единственный родной племянник. Ты ему жизнь спасла, а должником я ходить не люблю. И чтобы тебе ещё стало понятнее, я старшего сына потерял в Испании, а второго на Финской. Старший лётчиком был, истребителем, его сбили, выпрыгнул с парашютом, но попал к фалангистам. Изуродованное тело отбили и вывезли через три дня. А младший по стопам своей тёти стал военным врачом, я даже радовался, что врач на передовой бывать не будет, но их медсанбат полностью вырезали финские егеря, всех, и раненых, и врачей с сёстрами. И теперь из всех родственников у меня остался только единственный сын моей сестры. Ты спрашивала, как он сейчас. Сейчас его лечит его родная мать, она очень хотела сама приехать тебя благодарить, потому, что вначале никто ничего не понимал, ведь с такими ранениями шансов выжить у него не было, а то, что девочка радистка не имея ни инструментов, ни знаний, ни опыта сделала какой-то дренаж и справилась с каким-то пневмоторком, не знаю, как правильно, это с её слов, я ведь не медик…

— Ну, почему я знаний не имела? Нам на уроках рассказывали, как мы дышим и даже объясняли, что если дырка в груди, куда воздух проходит, то дышать не получится, а поэтому нужно дырку затыкать и воздух откачивать. А остальное просто здравый смысл и сообразительность… Ну, и наглость наверно, ведь никому из медиков, я думаю, в голову не пришло бы кембрики от радиостанции использовать, они же повёрнутые на стерильности, а я посчитала это меньшим злом…

— Вот об этом и разговор… Скажи мне честно, я же вижу, как у тебя лицо меняется, когда про моего племянника речь заходит, Сергей тебя успел как-то обидеть?

— Товарищ армейский комиссар! Он был моим командиром, значит обижать или нет, не мог, я его подчинённая!

— Понятно! Значит обидел… Очень жаль… Мне бы очень хотелось иметь такую родственницу.

— Это вы на что намекаете?! — И почувствовала, как моё лицо залила краска.

— А я не намекаю, я открыто говорю, что хотел бы, чтобы ты стала его женой, а мне родственницей и мамой моих внучатых племянников…

— Да, вы что?! Мне месяц как восемнадцать исполнилось! Какие племянники?

— Ну, я уже взрослый и поживший человек и понимаю, что молодость — это недостаток, который очень быстро проходит! Но теперь я понимаю, что эти мечты не сбудутся, Сергей успел что-то не то сделать или сказать, а ты ведь не прощаешь… Я ведь прав?

— Правы… — Вздохнула я…

— Давай не будем о грустном, а лучше о хорошем. Там в Москве сейчас вокруг Сергея Ира с Соней хороводы водят, это моя жена Ираида Максимилиановна и Софья Феофановна, как понимаешь, мама твоего бывшего командира и моя любимая сестра. Вот по их поручению и от себя лично прошу принять от нас приглашение, если даже проездом будешь в Москве, никаких гостиниц, вот тебе все наши адреса и телефоны… — Он достал из портфеля листок и положил мне на колени. — Сразу, а лучше заранее звони и приезжай даже без звонков. По этим двум адресам тебе будут рады всегда пока мы трое живы. И Соня сказала, что хоть она тебя и не знает, что у неё теперь есть дочь, а у тебя вторая мама, так, что и я тебе выходит почти дядя. — Он сделал грамотную паузу, внимательно разглядывая меня своими умными голубыми глазами. А я сидела и переваривала сваленную на меня информацию. Сосед радостно визжал в голове, что это же класс, это Москва и иметь таких знакомых в столице это всегда очень полезно! Да и сам комиссар, ох, как не прост! Последнее я и сама прекрасно понимала. Как и информация Соседа, что в районе Чёрной речки у них есть проспект комиссара Смирнова, не этого ли часом? Может и этого, с него станется… Дядька очень серьёзный.

— Мета! Ты позволишь тебя так называть? — Я только молча мотнула головой. — Я вообще то хотел поднять разговор о ещё одной награде для тебя. Я не последний человек в главном политуправлении армии и мог бы по линии политотделов инспирировать твоё награждение за спасение командира, а это вплоть до Героя Советского Союза, но твоё отношение к наградам… Я даже не знаю теперь… — Внутри радостно взвыло на радостной волне, но я этот щенячий визг сразу придавила…

— И правильно. Ничего героического, делала, что могла и изо всех сил, и очень жалко, что сил иногда не хватало. Если бы был жив, хоть кто-нибудь из ребят, то смогли бы донести товарища старшего лейтенанта до озера и костры развести, так вообще бы ничего не понадобилось. Ребят жалко. Хорошие они были… До сих пор не верится. Я ведь мёртвыми никого не видела, для меня это всё только слова…

— Мета! Ты обещаешь, что в Москве обязательно к нам зайдёшь?

— Неудобно это, товарищ комиссар! Кто я и кто вы! Сами подумайте! У меня папа рабочий, мама домохозяйка, папа из крестьян, мама тоже, все родственники в деревне на Вологодчине…

— Вот ведь умная девчонка! А такие глупости говоришь! Я с тобой разговариваю и уму твоему поражаюсь! А ты про крестьян! Если хочешь, а знаешь, кто был папа товарища Сталина?

— Сапожник, из города Гори в Грузии…

— Вот поражаюсь я тебе… Умница, красавица…

— Ага! А ещё комсомолка и почти спортсменка… — Засмеялась я… Комиссар тоже разулыбался…

— Умеешь ты огорошить. А про полуметровый Уд, это ты лихо придумала. Обязательно у себя расскажу…

— А надо ли?

— Знаешь! Мне кажется, что ты на эту тему имеешь еще, что сказать… Ты не будешь возражать, если я ещё тебя здесь навещу? И про "неудобно" считай, что я не слышал! Ты, что хочешь, чтобы моя казачка меня домой не пустила?

— Какая казашка? — Опешила я…

— Не казашка, а КАЗАЧКА, это Ираида Максимилиановна, она из яицких казаков, а они ребята серьёзные. Я когда с ней знакомиться к тестюшке приехал, красный командир, с орденом на груди, так он меня чуть нагайкой не отходил, хорошо, что Ира рядом оказалась. Так, что без обещания я не уйду! А обещания ты выполняешь, я это точно знаю!

— Ладно! Обещаю…

— Ты давай выздоравливай, я там, на входе гостинец тебе оставил, Клавдия, сестра местная его стережёт. А я зайду ещё до отъезда в Москву… — Он встал, улыбнулся и вдруг чмокнул меня в щёку чуть приобняв, и вышел из палаты стремительной походкой.

А я осталась переваривать всё происходящее… Но долго скучать мне не дали, первой заглянула тётя Клава и с заговорческим видом внесла туго набитый сидор. Стала что-то спрашивать, я чего-то автоматически отвечала, тут она обнаружила на тумбочке медаль и орденскую книжку, и тут началось…

Медаль не спрашивая прикололи к халату, халат для этого мне быстро поменяли на новенький тёмно серый, а вместо уже привычных шлёпанцев мне выдали в тон халату тёмно-серые тапочки на войлочной подошве. В палату быстро принесли стол, куда выгрузили принесённые мне вкусняшки, в числе которых оказались и две бутылки Киндзмараули, в которых, как мне объяснили нужно награду искупать, чтобы от неё спиртным пахло, и она себе скорее компанию нашла. Остановить этот стихийный праздник не смог бы и целый маршал, поэтому я расслабилась и отдалась на волю народной стихии в лице Клавдии и Зиночки…

Через пару часов мою медаль уже искупали в кружке с вином, меня заставили после всех её выловить с последними каплями зубами, но она никак ловиться не хотела, а только стукала в губы и как-то выскальзывала, когда я пыталась её ухватить. В итоге я её победила, хоть и облилась вся и предъявила всем зажатую в зубах награду. После этого Зиночка уже хотела снова приколоть её к халату, как степенный старшина забрал её посмотреть, так она и пошла по всему кругу сидящих за столом, а собрался здесь весь коллектив лазарета с Полиной Игнатьевной во главе. И все были искренне рады за меня… Да и я себя чувствовала как пьяная, от разлитой вокруг радости и подъёма. Это к концу войны почти все фронтовики будут с медалями и орденами, как Сосед рассказывал, а сейчас награды — это большая редкость и отношение к ним трепетное и уважительное и медаль наверно сейчас котируется гораздо выше, чем будет орден к концу войны.

А уж сколько всего вкусного мы в этот день попробовали, я когда ухватила первый кусочек чего-то белого с застывшими ядовито жёлтыми капельками, даже не поняла, что именно пытаюсь съесть, оказалось, что это свежайшая осетрина горячего копчения, вот от неё меня наверно оттаскивать бы пришлось, если бы её было побольше, кажется, я её никому больше попробовать не дала… М-м-м-м! Вкуснятина какая!..

Потом кто-то притащил разведённого спирта и посиделки превратились в обычную деревенскую пьянку, скоро тётки пьяно запели жалостливые слезливые вдовьи песни и сидели размазывая по лицам пьяные слёзы… Панкратий Архипович и Полина Игнатьевна давно благополучно смылись, а мне из своей палаты деваться было некуда, но я как-то незаметно сама тихо свернулась в уголке за рядом капитально угнездившихся бабьих седалищ…

Когда проснулась, только остатки запаха, да пустой стол напоминали о вчерашнем загуле. В принципе никакого протеста во мне не было. Всем надо иногда спускать пары, а во вчерашнем целомудрии даже скитский аскет бы ничего крамольного не нашёл. Вскоре заглянула и вошла немного помятая тётя Клава. И стала суетливо пытаться извиниться, но я её перебила и уверила, что всё хорошо и даже здорово и я ужасно довольна и благодарна! За что я была нежно прижата к необъятной мягкой груди и расцелована пополам с запахом перегара и чеснока, но от всей русской широкой души!

Потом она ещё попросила посмотреть медаль и рассматривала её с искренним чувством. Потом вдруг встала и с самым серьёзным лицом подошла ко мне и пожала руку, сказав при этом "Спасибо тебе!" и столько она вложила в это чувств, что меня проняло гораздо больше, чем когда вчера мне жал руку майор Николаев и я ему отвечала, что "служу трудовому народу!" Вот ей Богу, я сейчас прочувствовала благодарность именно этого самого трудового народа, про который я упоминала в речёвке… Момент вышел настолько напряжённый эмоционально, что я не заметила, как расплакалась, а потом ко мне присоединилась Клавдия и мы с ней в обнимку от души поплакали и это тоже было правильно!..

Потом умылась и пошла тягать свои утяжеления и приседать с ними. Мои обязательные физические упражнения никто не отменял…

А в это время Сосед мне рассказывал обещанную историю удивительной судьбы корабля "Сибирский стрелок". Что он был спущен в Питере ещё в тысяча девятьсот седьмом году и вошёл в отряд новейших тогда балтийских эскадренных миноносцев, по сути, он и "Пограничник" стали первенцами нового класса кораблей на русском флоте. В то время ещё никак не могли определиться с кораблями меньше крейсера, но больше атакующих торпедами миноносцев. В Европе строили "Дестроеры", которые были больше миноносцев и должны были, как атаковать минами, так и обеспечивать защиту от малых миноносцев противника, но прошедшая Русско-Японская война показала, что концепция не слишком удачна, а как "убийца миноносцев", русский Новик гораздо эффективнее. Но с другой стороны крейсер второго ранга — великоват для такого небольшого списка задач. Фактически появление тогда наших эсминцев открыло новый класс кораблей. А вступившие в строй позже, гораздо более скоростные и совершенные по всем параметрам "Новики" по имени головного в серии, названного в честь героического крейсера русско-японской войны, органично продолжили найденное решение. Само собой, что "Новики" вступили в отряд уже имеющихся эскадренных миноносцев. И этот отряд, командовал которым тогда один из самых молодых адмиралов флота и ученик Макарова Александр Васильевич Колчак, в начале первой мировой войны провёл успешный и героический бой с немецкими одноклассниками и обратил их в бегство. Кто мог подумать тогда, что это окажется едва ли не единственная победа придворного Балтийского флота во всей этой войне, а дальше грянет революция, потом другая. Всё железо Балтфлота перейдёт в статус никому не нужных самотопов и выплеснет из своих недр в топку революционной вакханалии на улицах столицы весьма горючую начинку, в лице одуревших от скуки и вседозволенности матросов эскадр балтийских линкоров и крейсеров.

Но и это корабль пережил и выжил. Уже после победы большевиков его переименовали в "Конструктор" и передали опытовым судном в Остехбюро, где он проходил службу до начала уже этой войны. В Остехбюро корабль перевооружили, были и другие небольшие переделки, а с началом войны его передали в состав Ладожской озёрной военной флотилии. Теперь уже не эсминец, а сторожевой корабль или даже сторожевой крейсер, оказался на Ладоге самым крупным кораблём, то стал флагманом флотилии.

В нашей истории "Конструктор", но моряки не забывали и его старое имя "Сибирский стрелок", хотя его и пытались вымарать из памяти, как напоминающее о "великом правителе" Сибири адмирале Колчаке, которого какого-то лешего понесло в политику и он сдуру поверил медовым обещаниям евроамериканских говорунов и влез в склоку гражданской войны, так мало этого, ещё и стал знаменем вокруг которого собрались может последние патриоты уходящей Империи… Вот только обещания никто выполнять не собирался, а рядом с патриотами оказалось как-то удивительно много отребья и всякой всплывшей на революционном угаре швали, что потом и через десятки лет именем Колчака пугали детей в Сибири, а слово "колчаковец" стало синонимом слова "каратель", и было хуже любой бранной матершины. Им даже не рисковали обзываться, оно было прямым синонимом антихриста, такую память оставили о себе попытки адмирала хозяйствовать и накормить своё разгульное войско. Только не учёл морячок, что Сибирь — это не Поволжье, где крестьяне ещё только поколение, как из крепости отпущены, а многие до сих пор в долгах и выбраться не могут. Сибирь места хоть и малолюдные, но свободные и пороть и вешать свободолюбивых казаков и кержаков — очень недальновидный шаг, а оружия много и пользоваться им все умеют. В общем, даже середину Сибири её правитель не прошёл, в Иркутске сгинул и под лёд вонючей городской речки Ушаковки брошен. Вот и кораблю за адмиральские художества досталось.

"Конструктор" прибыл на Ладогу и стал нести службу, самым активным образом. В моей истории блокада Ленинграда уже наступила, и Бадаевские склады сгорели, поэтому путь по Ладожскому озеру был единственным способом накормить многомиллионный город, войска и флот его обороняющие. Пригодного тоннажа оказалось очень мало и возможности перегнать по речной системе с юга не представлялось возможным, так как уже в сентябре финны блокировали Свирь и доступ в систему волго-балтийского и беломорского каналов перекрыли, а немцы заняли Шлиссельбург и из Невы тоже проход закрыли. Но нашли где возможно и тянулись из Кобоны и Новой Ладоги в Осиновец и Кокорево караваны самых разномастных плавсредств, даже буксиры и буксирчики тянущие не по одной барже или даже просто связку байд и баркасов в условиях уже начавшихся осенних штормов под постоянными налётами вражеской авиации. Это был в буквальном смысле питающий сосуд, поддерживающий жизнь в осаждённом городе. Всю эту героическую эпопею "Конструктор" вместе с другими кораблями флотилии обеспечивали, своими пушками и пулемётами отгоняя самолёты и вместе с другими пытаясь доставить, сколько смогут грузов к Ленинградскому берегу в Осиновецкий порт. Да, какой там порт, просто место неподалёку от старого Осиновецкого маяка, где глубины позволяют легко подойти близко к берегу и успеть разгрузиться между налётами немецкой и финской авиации.

Вот в таких условиях флотилия и её флагман пытались накормить Великий город. Память об этом можно и сегодня видеть на дне озера по этому смертельному маршруту. Ситуация осложняется ещё и тем, что едва непогода делает невозможной работу авиации, так и в озеро нельзя выйти, Ладога очень капризна и коварна, а острая ладожская волна способна переломить даже железную баржу, поэтому и не могло прекратиться это противостояние моряков и бомбардировщиков. Ведь бесноватый Адольф уже приказал город не штурмовать, а удушить в блокаде от голода и холода, а это значит — никаких поставок, вот и выполняли с немецкой пунктуальностью приказ своего фюрера. В один из очередных налётов четвёртого ноября сорок первого года во время разгрузки у Осиновца в нос флагмана попала двухсотпятидесятикилограммовая бомба. Небронированному бывшему эсминцу фактически оторвало нос, но корабль успел дать ход и буквально воткнул себя в береговую отмель, что спасло его от немедленного затопления.

Напомню, это время. Начиналась самая жуткая голодная зима про которую ленинградская поэтесса Ольга Бергольц писала: "Сто двадцать пять блокадных грамм, с огнём и кровью пополам…", когда нормы выдачи хлеба всем категориям кроме рабочих, у которых было не намного больше, стали эти самые сто двадцать пять грамм, правда буквально огня и крови в них не было, а вот опилок и жмыха для массы добавляли. И при этом лютые морозы и снегопады, из-за которых сугробы намело до середины вторых этажей. В этих условиях и мимо захваченной Шлиссельбургской крепости на острове Орешек в истоке Невы довести корабль до доков заводов города возможности нет. Других доков в обозримом досягаемом пространстве не существует, на озере уже начинается ледостав, а потому корабль обречён, при оторванном носе с повреждениями основного набора корпуса ремонт возможен только в условиях сухого дока завода.

Но не из того теста сделаны Ленинградцы (я специально пишу с большой буквы), и в условиях начинающегося ледостава, в ледяной воде хронически недоедающие водолазы сумели сделать кессон вокруг носовой части корабля, частично вырубая его в ладожском льду. Кораблестроители сумели оценить повреждения, придумать и составить проект ремонта и до начала навигации сорок второго года отремонтировали и вернули в строй флагман флотилии. Это была выраженная делом благодарность города героическим морякам тогда ещё капитана первого ранга Виктора Черокова, бессменного командира флотилии в самые трудные её дни и годы. Это моряки его флотилии переквалифицировались, едва встал лёд, когда даже самые отчаянные не могли сквозь него пробиваться со своим грузом к ленинградскому берегу, начали разметку трассы уже по льду.

Не принято как-то вспоминать, насколько сложна и опасна работа или служба ледовой разведки, когда если провалишься в воду и тебя даже вытащат товарищи, то шансов выжить и не замёрзнуть почти нет, ведь до берега ещё добраться нужно, а днём над озером висят немецкие самолёты стреляющие во всё подозрительное на голом льду. И когда лёд ещё не мог удержать гружёную машину, уже пошли первые караваны саней, которые везли всего по двадцать-двадцать пять пудов, но в каждом килограмме была спасённая жизнь ленинградцев. Потом всем известная автомобильная эпопея дороги по льду до самого последнего, когда весенний лёд уже начинает подтаивать и проседать и на его поверхности скапливается выступившая и подтаявшая на весеннем солнце вода. Никто в своём уме в это время на лёд не выйдет, а по Дороге Жизни ещё шли колонны машин, тонули в промоинах и полыньях, но шли и шли, чтобы накормить город великого Ленина, преклоняясь перед героизмом его не сдающихся жителей и защитников…

А отремонтированный корабль получил новый нос. Хоть этот новый нос оказался на несколько метров короче родного, и выглядел не очень красиво, но корабль вернулся в строй и продолжал свою службу до конца войны, до самого расформирования флотилии в сорок четвёртом году.

Потом благодарные потомки, наверно из-за его названия вернули корабль в опытовые суда, где героический ветеран уже двух войн продолжал свою службу почти двенадцать лет, пока не придумали его поставить дебаркадером у причала, для подачи горячего пара на берег в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Хотя, чему удивляться, ведь в те годы и в заполярье маис высаживали, вот вирджинские негры бы животики от смеха надорвали, если бы им про такое рассказали. Это издевательство над ветераном закончилось через год и его списали "на иголки".

Вообще в истории этого корабля мне видится всё наше отношение к своему прошлому, какое-то вывернутое через ширинку и надетое набекрень. И дело даже не в том, что его не потопили, как в старину расстреляв из орудий на рейде, металл он нужен и глупо его топить. Но ведь и флагман самого Балтфлота, красавиц "Октябрьская Революция", в народе любовно "Наша Октябрина", при рождении один из трёх, потом и кровью с напряжением всех сил сделанный в угоду дредноутной гонке линкор "Гангут". Который так и не вышел в первую свою войну из Маркизовой лужи (Финского залива), переживший вторую войну, в отличие от своего неудачника собрата линкора "Марат", поймавшего фатальную бомбу на Кронштадском рейде.

Это "Октябрине" Розенбаум посвятил щемяще грустную песню "38 узлов", но её тоже распилили "на иголки". Да это бы и ладно, как уже помянуто, железо нужно. Но зачем из рубки линкора делать проходную на кронштадтском морском заводе? Это для реализации мании величия вахтёров? И уж совсем не понятно, почему и через много лет я сам видел валяющиеся на свалке металлолома разрезанные ржавые стволы главного калибра линкора… А потом архитекторы будут изгаляться и из подручных материалов громоздить стилизованные корабельные орудийные башни на Морской набережной Васильевского острова… Судя по рубке и валяющимся стволам, оставить одну башню и установить как памятник, да хоть в сквере у Нахимовского училища вместо непонятной бабёнки на стеле, ведь было можно? Да и крейсер участник Цусимского боя тут же рядом и к месту…

Ладно, молчу! Не будем о грустном…

Глава 34. 14-е декабря. Комиссар

Через день, в воскресенье, как он сам сказал перед вылетом ночью в Москву, ко мне снова пришёл комиссар Смирнов. Прямой, жилистый, какой-то упругий в движениях, с пронзительным взглядом синих глаз с короткой русо-седой стрижкой, наверно так я себе и представляю настоящего военного, влюбилась бы, честное слово. Вообще, вчера ко мне пришли ЭТИ дни, и Сосед очень обрадовался, что в ответ на стресс у меня случился таки сбой цикла, как и положено. И у меня второй день набухли болят грудки, а до сосков не дотронуться, пришлось доставать лифчик, без него рубаха трёт и вообще не шевельнуться. Благодаря лифчику с радостью заметила, что грудь у меня полностью вернула форму и размер, даже больше вроде бы стала. Вообще, когда я увидела вместо своих шариков пустые висячие карманы, я бы наверно от ужаса сознание потеряла, если бы не ослабленное и не совсем вменяемое общее состояние. А после я вообще старалась их не замечать и не смотреть в их сторону, до вчерашнего дня. Мне с одной стороны было их очень жалко, словно ногу или руку потеряла, а с другой я злилась на них, словно они меня предали, вот и игнорировала, как могла. А вот сегодня у меня радость, даже не ругалась, когда чувствовала, что грудки глажу не только я, но и Сосед к этому присоединился и удовольствие просто разливает во все стороны, вот развратник какой! Может из-за этих дней у меня и на комиссара такая реакция. И вообще, он смотрит на меня с явно не без мужского интереса, а это приятно, ведь видно, что любуется…

— Здравствуй! Племянница!

— Здравствуйте! Товарищ комиссар!

— Вот обижусь! Ей Богу! Ещё раз по званию назовёшь, обижусь и буду тебя не красавицей, а главстаршиной называть! Мы же вроде уже договорились и ты меня Александром Феофановичем называть начала. На дядю Сашу я уже даже не рассчитываю, хотя мне было бы приятно! Ладно! Верю, что исправишься и больше так не будешь. Я пришёл поболтать и напомнить тебе, что ты обещала нас в Москве обязательно навестить! Я об этом по телефону нашим женщинам уже сказал и они тебя с нетерпением ждут. Эх, жаль, что так с орденом получилось, а так бы тебя на награждение вытащил… Ну, да чего уж…

— Александр Феофанович! Спасибо за гостинец всё было ОЧЕНЬ вкусно, даже не описать насколько!

— Вот молодец! И сказала хорошо и от души. А ты знаешь, что, по мнению немецких психологов[10], от настоящего подарка даритель получает гораздо больше радости, чем тот, кому его дарят?

— Да не может быть…

— А вот я с ними согласен. Ведь в подарке по настоящему ценен прежде всего сюрприз и неожиданность, если подумать, то это миг, ну, может ещё немного ожидания, если о подарке оповестили заранее. Конечно за миг можно испытать сильные положительные эмоции, но всё равно это только миг, мгновение… А вот даритель к настоящему подарку подходит обдуманно, долго думает о том, что и как подарить, подойдёт ли подарок, не будет ли каких-нибудь неловких моментов и прочее. А если подарок ещё сделан своими руками, то этими эмоциями он просто пропитан насквозь. И в результате даритель имеет возможность переживать положительные эмоции всё время ожидания и подготовки к вручению подарка и плюс сам момент вручения! Представляешь, насколько больше?

— Ну, это если так смотреть…

— Я так и смотрю. Тем более, что уже не раз получал подтверждение этой теории. И здесь как нигде важна правильная и искренняя реакция того, кому подарок вручается. Оказывается очень мало, кто умеет правильно подарки принимать. Ведь правильно принятый подарок усиливает положительные эмоции дарителя в несколько раз и дарит дополнительную радость одариваемому. Вот у тебя получилось, совершенно случайно, но ты сумела найти слова, интонации и даже выражение лица, за что тебе моё искреннее спасибо!

— Вот и что мне теперь делать? Я же теперь получается должна соответствовать заявленному уровню и не оказаться ниже его…

— А знаешь, очень мало, кто из твоих ровесников и даже людей много старше и считающих себя опытнее и умнее тебя взглянули бы на это под таким углом. Наверно поэтому мне так нравится с тобой говорить… А мы с тобой остановились на вопросе наград…

— Ну, при желании тут можно не один день говорить, вы уж конкретизируйте, если можно…

— Надеюсь, что, говоря про не один день, ты не имела ввиду просто историю и разнообразие государственных наград всего мира?

— Нет, конечно, я имела ввиду только сам факт и процедуру награждения…

— И что тогда здесь конкретизировать и рассусоливать?

— Вот ваше управление называется "политическое" а по мне это глубоко не верное название…

— И чем же тебе название не угодило? И почему ты от темы свернула?

— А я не свернула! А название… Какой-то давний английский политик сказал, что его работа, то есть политика, это то, как даже без войны выкрутить руки соседям так, чтобы это стало выгодно его стране! Другими словами, заработать на том, чтобы словами и интригами кого-то поссорить, кого-то запугать и так далее. Вот это и есть на самом деле политика, это если честно и без красивых слов из энциклопедии. И как вам в такой коммерческой организации нравится работать?

— Ну, мы ведь другой смысл вкладываем в это слово.

— Смысл у слова есть сам по себе, по крайней мере, в русском языке, как бы не пытались этот смысл извратить и поменять. Вот, к примеру, слово "больница", все знают, что это и говорят, что там лечат! А это не правда. Это неудачный перевод немецкого "Кранкенхаус", то есть дом больных или болезни. Немцы они прямолинейные и простые, для них это именно так. А вот нам нельзя в больницах лечиться! Лечат в ЛЕЧЕБНИЦЕ! А в больнице БОЛЕЮТ! Улавливаете разницу?

— Вот уж никогда под таким углом не смотрел на это. Дома Соню озадачу.

— А на это не нужно смотреть. Это нужно чувствовать. И мы все это чувствуем, даже не отдавая себе в этом отчёта. Особенно хорошо это чувствуют дети, у них ещё нет взрослых приличий и условностей. Так вот, про название вашего управления, оно должно быть не политическим, если это касается армии, а воспитательным, или идеологическим, а лучше идейно-воспитательным. Ведь комиссар отвечает не за тактику и стратегию, за это отвечает командир, комиссар отвечает за мораль, за психологический климат, за настроение, за мотивы, которые бойцами и командирами движут и ещё куча разных неизмеримых вещей. А вот повлиять на это можно только в ходе долгой и кропотливой работы, которую одним словом можно назвать воспитание личного состава, а если быстро и строем, то идеологическая накачка! Вот только ваши сослуживцы не захотят название менять, уж слишком высокими для большинства окажутся требования и оценки качества их работы, здесь уже одними формальными политинформациями в виде громкой читки газет не отвертишься, вкалывать придётся, как рабам на галерах. Или я не права?

— И откуда такие мысли в такой юной головке?

— Неправильное направление вопроса. От сути обсуждения съезжаете уже вы, а не я.

— Хорошо! Давай вернёмся к наградам.

— А я от них ни на шаг не отошла. Вот моему папе за хорошую работу дали премию, и он купил нам всем мороженное, а маму сводил в кино. И это тоже награда, ведь за работу он получает зарплату. В чём смысл давать человеку лишние деньги? Подтолкнуть, чтобы и в следующий раз работал хорошо и рассчитывал на новую премию. Согласны?

— Согласен, но мы ведь о наградах, а не поощрениях вообще…

— А это просто очень показательный пример стимулирующей функции награды, любой награды! Но на орден, хоть он из серебра и золота сделан хлеба не купишь, значит, стимулирующая функция ордена в другом… Но она должна быть обязательно! Только если мы во главу возведём одну стимулирующую функцию награды, то сами себя загоним в тупик, что и получается порой. Потому, что денежную премию можно давать каждый месяц и её эффективность не много потеряет, ведь премии можно в любой момент лишить и даже наоборот, выписать штраф. А вот с орденом такие номера не проходят. Нет, лишить можно, а вот награждать по нарастающей каждый раз это тупик. Тем более, что и человек, награждённый именно в таком ключе, за повтор ждёт и повтора награды, а если его не будет, обидится, это как ни за что лишить премии. Значит, стимулирующую функцию наград нужно как можно сильнее приглушать! Но тогда какая же это награда? Хотите в таком ключе поговорить? — Я улыбнулась и посмотрела на озадаченное лицо комиссара.

— Вот уж не ожидал такого поворота… Я как-то думал о том, что мы коснёмся наград для женщин…

— Я не против, тем более, что всё равно придётся касаться и других аспектов… Мы в прошлый раз закончили на том, что мне, как женщине обычные награды не нужны. Вернее будет не так, нужны, но они для меня совсем не то, что для всех остальных военных, для которых это материальная оценка их хорошей ратной работы, а потому, чем больше, тем лучше. Фактически это и есть тупик, то есть для военных выпячена стимулирующая функция — почти как невещественный эквивалент денег. Правда есть попытки сделать награды разнообразными и с разным значением и весом, в принципе пока это ещё работает. И, слава Богу!

А вот с женщинами намного сложнее… Вот у нас в конституции записано равноправие полов! А это ведь основной закон, по которому мы живём! И там написали, что я как женщина равна любому мужчине! Синоним… Конгруэнтность… Вот только с момента подписания этой чуши ни один мужчина не родил и ни один не выкормил ребёнка своей грудью! Враньё, получается, написали в конституции! Потому, что возомнили себя выше природы! А она этого не любит! И если в нашем и может ещё паре поколений это не будет заметно, то в четвёртом эта заложенная бомба аукнется непременно! То есть нужно говорить не о равноправии вообще, то есть в форме конгруэнтности, а подробно разъяснять, что у мужчин и женщин природой определённые ниши и функции, за которые мы друг другу благодарны, друг от друга зависим и взаимно любимы. И равенство наше не математическое, а как раз в уважении нашей разницы и взаимном дополнении друг друга, но не противопоставлении и сравнении. Вот тогда в конституции будет написана правда, а не воспевание Паши Ангелиной! Я вообще считаю, что это вредно! И у того, кто это выпятил и назвал подвигом спросить, а с какой целью он это сделал? И хорошо, если это просто дурак, а не хитрый враг!

— Почему вы хотите отказать советским женщинам в праве заниматься тем, чем они хотят?

— Вы, правда, верите, что мне можно запретить заниматься тем, чем я захочу? — Не знаю, что он увидел в моём лице, но он замотал отрицательно головой?

— Вам не запретишь!

— Правильно! И Паше Ангелиной никто запретить не смог бы. А вот то, что после, множество девочек на трактора полезли глупость! Я когда приехала к бабушке и сказанула, что тоже хочу как Паша Ангелина, от полотенца мокрого увернуться не успела. И бабушка мне быстро и внятно объяснила, какая я глупая. Ведь в деревнях нерожавшим молодым девушкам даже сидя на досках в телеге ездить, не разрешают и на коне скакать, потому, что это для женского организма смерть, детишек потом не будет. Вы представляете, что значит быть женщиной, которую в народе "пустоцветом" зовут? Она же сама себя поедом ест! Наше женское счастье ребёночка родить для любимого и не одного. Я же помню, как мама сохла буквально, что не может папе ребёночка принести. А как она была счастлива, когда Верочку ждала! Она же на глазах ожила, а как папа с нами носился! Вот для чего мы живём! Так и зачем тогда про Пашу в газете на весь Советский Союз растрезвонили? Она сама выбрала и ей, потом винить некого будет, а вот девочки, которые после этой статьи побежали на трактора, им есть кого винить! Они же поверили главному рупору Центрального Комитета нашей партии, так вроде газету "Правда" ваши борзописцы называют?

— Интересно! Я, пожалуй, с сестрой поговорю, может это, правда…

— Не сомневайтесь! Моя бабушка зазря говорить не будет, а народ просто так делать. Это многие годы наблюдали и заметили. Народ вообще мудрость столетий хранит, только уши не нужно затыкать и считать себя умнее. Вот многие девочки на актрис в кино смотрят и хотят быть такими же худенькими и красивыми и худеют, на диете сидят. Слышали?

— Да, что-то такое было вроде.

— А дурное это!

— Это понятно!

— Да я не про то, о чём вы говорите. А о том, что "ХУДЕТЬ" от слова "ХУДО" бесполезно или сама себя загонит так, что потом из больницы не вылезет и всю жизнь себе переломает. Потому, что чрезмерная худоба это плохо и народ это заметил, и слово такое подобрал, чтобы на инстинкте мы на это реагировали и опасались. Так, что если вы даже на партсобрании коммунисту прикажете похудеть, его организм этому будет сопротивляться изо всех сил, он не будет идти к ХУДОМУ — плохому. Это и есть народный опыт…

— И много ты такого знаешь?

— Ой! Да и вы знаете! Стоит подумать и по сторонам посмотреть, уши раскрыть и послушать. И такие ярлыки и предупреждения везде. Вот придёт к вам знакомиться человек, на вид обычный и вы про него ничего ещё не знаете, а тут он фамилию называет, и фамилия, ну, например, Бздюкин. Ну, всякие бывают фамилии. Вот только я почти уверена, что стоит вам узнать его фамилию и у вас внутри против него возникнет неприятие. То есть кого-то из его предков за какую-то гнусность кто-то пометил, и эту метку в роду закрепил, чтобы все знали, что это род меченый. Понимаете?

— Да! Интересно…

— А вот теперь давайте вернёмся к наградам, кого и за что награждать?

— Так для этого есть у каждой награды статут, знаешь, что это такое?

— Описание за что и кого этой наградой награждать… Но это формальные слова и не всех спасших людей из пожара награждать нужно…

— Как это?

— Да просто. Вы будете пожарника за это награждать? А спасателя на пляже, который спас утопающего?

— Ну, можно и наградить, ведь по статуту положено…

— Значит статут неправильный. Нельзя награждать правительственными наградами за то, что человек просто выполняет свою работу, за которую ему уже зарплату платят. А вот мальчишку, который, рискуя собой кошку из огня не побоялся вытащить, награждать ОБЯЗАТЕЛЬНО! Он сделал то, что не обязан и это не его работа! Он рисковал жизнью по велению души и спасал не кошку, а живое существо, то есть у него душа не чёрствая, а добрая и ему нет разницы, человек, собака или кошка, они все для него живые существа.

Вот и обозначилась главная функция награды — ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ! А даже ещё точнее, как правильное название вашего управления — ИДЕЙНО-ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ! И здесь то и начинаются все сложности. Потому, что быть примером это очень большая ответственность, нелегко быть живой иконой и примером для подражания, это очень тяжёлая работа! То есть значит опять-таки всех подряд как в бухгалтерии премией награждать нельзя! Или делать градации, что это обычные награды, а это особенные, и этот человек пример для подражания! Потому, что если дядя Вася напился, жену поколотил и по всему кварталу за ней с поленом бегал в непотребном виде — это мелочь и повод участковому дядю Васю потом пожурить, если он жену не покалечил серьёзно. А вот если тот же дядя Вася не просто так, а Герой Советского Союза, то после этого проступка если с него немедленно не будет сорвана звезда, то примером для подражания станет то, что НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА должен напиться и за женой с поленом бегать! Как он когда-то на фронте одной пушкой десять танков подбил никто из окружающих не видел, а вот забег с поленом в одних труселях видели все. И дурной пример он почему-то всегда более прилипчивый. А это есть последствия того, что сейчас возникает — просто награждать Звездой Героя по факту, сбил десять или двадцать самолётов и молодец, на тебе Звезду, воюй дальше и считай, пока на вторую не соберёшь, вам не смешно?

— После твоих слов как-то совсем не смешно…

— Вот и я про это!

— Потому, что главная функция государственной награды не поощрительная, а идейно-воспитательная! Значит и требования к награждаемым должны быть принципиально более высокие. Вот в чём разница между орденом и медалью?

— Ну, орден он выше и награждает только Президиум высшего органа власти, а медалью от уровня командующего фронтом…

— Это вы говорите о формальных атрибутах. Так и раньше ордена только Император даровал. Но по сути, орден — это факт принятия в число элиты, клуб избранных, если хотите. И это не столько честь, сколько обязанности. Например, Георгиевского кавалера георгиевское собрание армии или корпуса могло лишить ордена за проступок не совместимый со званием кавалера. Представляете, при царе, а какой мощный идейно-воспитательный рычаг использовали. У каждого ордена было своё общество, у которого был в распоряжении фонд ордена и эти средства расходовались на цели заявленные этим обществом. То есть при объявлении о даровании ордена награждённому вручался не орден, а грамота. А вот сам орден награждаемый шёл сам заказывать ювелиру из числа допущенных к этим работам, к слову, иноверцев к православным орденам не допускали. А вот надеть орден на грудь или на шею кавалер мог только после полного урегулирования финансовых вопросов с отделением ордена, в частности, обязательный первый взнос погасить, следующие были не обязательными. И честью считалось этот взнос внести самому, хотя за военные ордена взнос чаще всего перечисляла казна сразу при подписании наградной грамоты. И были в нашей истории многочисленные добрые дела под патронажем Анненского или Станиславовского фондов. А скольким увечным или больным солдатам с Егорьевскими медалями помогал Георгиевский фонд… Вообще, для многих солдат заслужить Егория на грудь, это была своего рода страховка, что при случае Георгиевского кавалера в канаве подыхать не бросят. Вот сколько в этой наградной системе было интересных и полезных моментов. В любой станице в подражание орденоносцам, награждённые Георгиевской медалью могли даже лишить её кого-нибудь опозорившего звание Георгиевского кавалера. Редкость, конечно, но было…

— И откуда ты столько про русские награды знаешь?

— Да старичок один в сквере Румянцевском часто гулял, вот и рассказывал. Он при геральдической коллегии смотрителем каким-то был, вот за всю жизнь и наслушался… И очень ругал нашу систему, которую после революции создали. Что фасад взяли, а суть нужную с грязной водой выплеснули. Он объяснял, что медали — это не столько награды. Сколько память и отметка отличившимся. Как Пётр повелел отчеканить медали с надписью "Небывалое бывает!" и раздать её всем отличившимся, когда они с Меньшиковым и группой охотников на стругах подплыли и захватили шведский линейный корабль. А всем выжившим участникам героической обороны крепости Баязет во время турецкой кампании дали медали с надписью "За сидение в Баязете". И офицеры не считали зазорным иные медали на груди носить. Вот полный смысл медали и если подумать, то у наших орденов такой-же, памятный и отметка отличившихся. А для ордена это не по чину! Слово "Герой" — это ведь получивший, вернее заслуживший, посвящение от Геры, а она дама очень строгая и просто так не посвящала, кажется одна из высших греческих богинь. А ведь слово то очень обязывает! И представьте, если с подачи вашего управления будут напечатаны в "Правде" понятные и доходчивые статьи с объяснением происхождения слова "Герой" с настоящим значением и смыслом высоких наград, насколько мальчишкам они станут дороже и желаннее, а главное, что ещё и появится понимание, что мало просто отличиться при спасении Папанинцев, а ещё и после нужно соответствовать! Чем не важный воспитательный момент?

— А возразить то нечего… Конечно не всё, что ты говоришь, но многое можно и нужно доносить…

— А теперь вернёмся к нам — девушкам… За что награждать нас? За МУЖЕСТВО? Вы сами то слышите?

— Не понял…

— Меня — девушку, за МУЖЕСТВО, за мужиковатость, за то, что я не женщина, а отличилась и стала в первые ряды самых мужских мужчин! Ужас же! И вообще, смелость женщины в другом совсем. Вот представьте себе, что у вас внутри маленький человечек развивается, растёт, ножками и ручками толкается и придёт время, когда вам его из себя с болью, криком и кровью вытолкнуть в белый свет придётся… Вот! Побледнели даже, страшно?

— Жуть какая… Не думал даже такое…

— А жена ваша как к этому относилась? И она ведь не дурочка ненормальная и боли мы все боимся, а рожать идём с радостью, потерпеть ради маленького готовы и за счастье считаем! Вот в чём нам природа смелость заложила, а ещё, даже здоровенный овчар не полезет к кошке, которая защищает своих котят, любая мать в таком деле — это страшнее стихии!

— Это известно и за это ты предлагаешь награждать?

— Я, что, на дурочку похожа?

— Нет, просто не понимаю…

— Конечно, за это награждать не нужно, за это сам ребёночек выше любого ордена. Я просто объясняла, что у женщин другие критерии оценок. Я вроде слышала, что хотят или уже награждают многодетных мамочек, и вроде называют их "мать-героиня". Ну, про слово "Героиня" в отношении женщины, я не буду повторяться, Гера с Олимпа свалится, если узнает, как в России её помянули. Наверно дело нужное и правильное именно ПОЛИТИЧЕСКИ. Только родить и кошка может, а вот вырастить и воспитать… Вот если придумать награду матери Героя Советского Союза или Героя Соц-Труда, представляете, насколько герою будет приятно, что за его дела его маму любимую отметили и её труд оценили! Пусть это будет не медаль и не орден привычных форм и вида, а особенная подвеска на цепочке, которую можно с любым платьем надеть, где в красивом венке на сердечке будет маленькая звезда Героя, тут вам и благодарность — цветы, и сердце материнское и награда ему в благодарность, да и бриллиантов добавить для красоты. Но вот награждать, вернее, отмечать таким знаком надо в тысячу раз разборчивее, чем любым орденом, ведь она должна быть даже не примером, а сверхэталоном! И не дай Бог где-нибудь на ней хоть одно тёмное пятнышко, не просто весь воспитательный эффект обнулится, он в бездну провалится и обратной стороной обернётся. И вот о таких женщинах писать нужно обязательно! Вот кому мы девочки должны хотеть подражать, а не у Целиковской учиться глазки закатывать…

— А вы бы не хотели у меня работать?

— Не-е-е! Александр Феофанович! Это сейчас вы слушаете и вам интересно! А как только я у вас подчинённой стану, так весь мой ум и очарование испарятся и я буду просто по вашим поручениям быстрее собственного визга летать. Нет! Ещё раз… Да и не поёт соловей в клетке…

— Вы так это видите?

— Я вижу, как есть по сути… Вы работаете в государстве, которое по Ленину есть аппарат угнетения и принуждения. Что правильно! Только в нашей стране это не против угнетённых классов, а наоборот, вот и вся разница! А аппарат — это механизм, и быть шестерёнкой или семерёнкой я не смогу, не форматируюсь в рамки…

— Наверно вы правы…

— Вот видите, уже примерили на меня хомут и на ВЫ стали говорить…

— Всё! Всё! Уела! — рассмеялся комиссар, только глаза не смеялись ничуть.

— А вы меня перебили на самой важной части…

— Извини, слушаю очень внимательно.

— Вот подбирать кандидатуры на награждение званием "МАТЬ ГЕРОЯ" поначалу придётся вам и придётся очень трудно! Можете поверить! Ведь нужно не только анкету безупречную и лицо приятное, хотя и это важно, самое трудное найти не умных, а МУДРЫХ, а вот это арифмометром не посчитаешь. И вот из таких "великих" без всякой натяжки женщин можно создать ВСЕСОЮЗНЫЙ МАТЕРИНСКИЙ СОВЕТ и наделить его самыми большими, а можно и безграничными полномочиями, вплоть до вынесения своего порицания главе страны…

— Да вы понимаете, что вы говорите?

— Я то понимаю, а вот вы, кажется, слушаете не внимательно! Я ведь специально уточнила, что женщин нужно подбирать МУДРЫХ, а не умных или с лозунгами в зубах бегающих! И чем больше вы дадите прав, тем больше выиграете в итоге, ведь у каждой женщины очень много прав, но часто ли мудрая женщина ими пользуется и уж точно никогда всеми! И заметьте, что для любой женщины страшнее, оказаться перед судом с его присяжными и прокурорами или перед взрослыми мудрыми женщинами такого совета. Первые всего лишь решают, где и как нарушен закон, а вторые судят, что ты из себя представляешь как девушка или женщина. Поверьте, я бы лучше высшую меру в суде получила, чем перед такими матерями услышала лёгкое порицание! Но важно, что не любая мать, у которой ребёнок Герой, становится "Матерью Героя", а только отдельные избранные, это сразу отметает фактор вроде как наживы на своих детях. А дальше этот совет сам с определением достойных справится. Женщины в таких вопросах любому НКВД сто очков форы вперёд дадут.

И им можно переподчинить совет по Материнству и Детству, и эта хорошая задумка начнёт эффективно работать. И по возможности оставить минимум тех, кто может на него выходить и давать распоряжения, хотя, какие распоряжения можно давать Матери, только просьбы, но чиновники зверюшки хитрые и могут любое начинание в бумажках утопить! Но это дело перспективы! Такой совет нужен в мирное, а не военное время, а сейчас есть возможность к его созданию неспешно и вдумчиво подготовиться… И не привязывайте его к партии. Это вопрос не партийный, но очень важный и гораздо более идеологический и воспитательный. Почему его не привязывать к ЦК и вообще ВКП(б), потому, что материнство не партийное явление, да и накидывать на женщин рамки марксизма-ленинзма — это глупость, любая мудрая женщина в такой структуре при ЦК работать откажется сразу, и правильно сделает. Я бы тоже отказалась! И не нужно морщиться. Это сейчас у нас мудрый руководитель, а кто знает, кто придёт ему на смену…

А вот с чем тянуть нельзя, это ввести дополнение к форме награждения наградами даваемыми "посмертно". Это вообще тонкий момент. Какой смысл в награде, если человека уже нет? Ребят вот наших погибших орденами наградили… Кого наградили? Вот для таких случаев и ввести траурную форму награды. Тот же орден или медаль, но уменьшенный на кулоне и в траурной ленте, так сказать, спасибо Родины за достойного сына или мужа, можно такую же награду сделать и для ношения на груди для отцов, а лучше выше других наград, если есть свои, прямо над сердцем. Вот это уже всем и без разбора, без каких-то привилегий, просто уважение и память, но с полным статусом государственной награды с вписыванием в документы и под номерами. Поверьте, что одно это решение в разы поднимет уважение к наградам…

А с многодетными, ну, это совершенно другая сторона и другое направление, которое со сказанным никак не соотносится. И в день утверждения "Материнского Совета" ввести вместо дурацкого "Восьмого" марта "День Матери", в который и поздравлять всех женщин, девочек и девушек, последние ещё не матери, но они ими станут, а главное понятно всем, с чем поздравляют и чего желают. А не непонятный праздник в честь разогнанной полицией стачки чикагских ткачих! Это только сильно вывернутые через левое ухо мозги могли такое праздником назвать. Но время весеннее для праздника хорошо и люди уже привыкли, поэтому только сдвинуть его на несколько дней на четвёртое марта, пусть и ткачихи там где-нибудь на заднем плане останутся на первое время. И ткачих не обидим и мусульманам реверанс, ведь в исламе это день матери, а для мусульманина мама сразу после Аллаха, то есть почти святая. Представляете насколько такой шаг выбивает почву из-под мулл и муфтиев разных? Что можно сказать против власти, которая вслух утвердила почитание главной святыни любого правоверного? И нет нужды хоть где-то эти вещи официально связывать они и так у кого надо свяжутся. Вот вам, скажите честно, с чем бы больше понравилось свою жену поздравлять с праздником Матери или с днём поминания каких-то чикагских ткачих?

— Это же надо было так всё вывернуть… Само собой с днём Матери, да я и раньше не с чикагскими ткачихами поздравлял…

— Но праздник то в честь ткачих! И раз уж зашла речь про праздники, то двадцать третье февраля спорный повод для праздника, где те полки якобы красной гвардии из-под Гатчины, которая потом куда-то испарилась, и вообще уже фактически началась гражданская война, в которой брат на брата! Не хорошо это! Нужно оставить как одну из дат, как годовщину ледового побоища на Чудском озере. Да и флот то тут, каким боком? А вот день почитания Православного Воинства уже в России был и это же день почитания Георгия Победоносца — змееборца, там, в первых числах мая где-то. Да и время для парадов хорошее и погода шепчет…

Во время разговора комиссар обронил, что тогда выходит надо нынешние награды мужскими объявлять, на что Сосед чуть не взвился:

— Товарищ комиссар! — И он даже не заметил такого обращения, слишком тон у меня вышел возмущённым. — Ни в коем случае! Ведь, хоть и не стоило Пашу Ангелину на всю страну так расхваливать, а просто похвалить нужно. И таких женщин, которые наравне с мужчинами сейчас на фронте и у станков нужно непременно награждать всеми положенными и заслуженными наградами. И может больше рассказывать всем, за что эту Зою или Машу наградили, чтобы не было награждений генеральских ППЖ за постельные утехи. К слову, отлавливать такие случаи, и непременно наказывать строго таких героев-любовников, как минимум лишать одного звания и однозначно звания Героя, если есть. Странные у нас какие-то герои получаются, пример для подражания, который примерно жене рога наставляет. Потерпеть кобель не может? А ведь если она ему рога навесит, вот ведь визгу будет! А где обещанное в Конституции равноправие? Вот я вообще не понимаю, за что награждают звездой Героя Командующего фронтом или армией? Он провёл великолепную стратегическую операцию — понятно! Но ведь он для этого в академии учился и всю жизнь готовился! Не слышала, что у нас есть командующие, которые до войны бабочек изучали, а по повестке приняли командование над армией. Человек рисковал чужими жизнями, отдавал приказы, нервничал и ночей не спал! Это понятно! Но при чём здесь Звезда Героя? И если командующий фронтом в таком разрезе Герой, то ещё больше Герой начальник Генерального штаба и Верховный Главнокомандующий! Так скоро из-под звёздочек мы даже трубку товарища Сталина не увидим. Фактически человек хорошо выполнил ту работу, которой всю жизнь учился. И если за то, что он её выполнил лучше, чем другие рядом или на его месте, так и наградить его премией, как любого хорошего токаря. А на память дать ему полководческий знак, даже не орден, и приделать к этому знаку тридцать степеней, чтобы ранжировать, как в армии любят.

А Звезду Героя не давать выше уровня командира полка или бригады. Это наверно последний уровень, где ещё не началась стратегия и есть тактика с личным мужеством и непосредственным участием… Товарищ Сталин из всех наград носит только звезду Героя Социалистического Труда, чем являет нам образец скромности и личной гордости, самоуважения, если угодно. Вот с кого стоит брать пример! И крайне ответственно подходить к вопросу награждения повторными орденами, не медалями (которые мы помним, больше памятные знаки), а орденами, если первый за десять сбитых самолётов, то второй не меньше чем за ещё двадцать, а третий за ещё пятьдесят. Нельзя девальвировать награды и сводить их до уровня разменной монеты, как в России отношение к Георгиевским крестам Временного правительства, когда их направо и налево раздавали. Чтобы и через тридцать лет "Орденоносец" звучало гордо и сильно… И очень подумать про памятные медали, вроде двадцати лет РККА. Такие вещи до уровня медали и госнаграды поднимать нельзя ни в коем случае. Пусть будет в статусе памятного знака, чем плохо? Тем более, если давать не всем…

Словом, проболтали мы очень долго, и много ему Сосед выговорил, порой я в осадок выпадала от его перлов и поворотов, но Смирнов действительно дядя умный и слишком многое в сказанном было по его прямому профилю. Я не думаю, что даже четверть сказанного он когда-нибудь решится озвучить, но даже десятая часть сделанных закладок это важно и не мало! А если ещё сработают все изложенные во втором письме нюансы! Эх! Ещё ведь письмо отправлять нужно! Как там мои вещички у Митрича лежат. Кстати, вот вспомнила о вещах:

— Ой! Извините! Александр Феофанович! Как хорошо, что вспомнила, у меня ведь часы товарища старшего лейтенанта остались, я сейчас скажу, чтобы принесли…

— А может себе оставишь? А Сергею я объясню…

— Нет! Спасибо! Да и большие они очень, на мою руку не красиво…

Я выскочила в коридор, побежала к Панкратию Архиповичу и принесла часы Викулина, его нож и планшет командирский, который каким-то чудом в моём мешке оказался.

— Вот, всё, других его вещей у меня нет…

— Что сказать… Спасибо! И ему будет приятно, я думаю… Не надумала ещё, чем я тебе помочь смогу?

— Надумала, но не знаю, как сказать…

— Говори как есть, а уж я буду думать, как это сделать…

— Больше всего я хочу, вывезти маму и малых братика и сестричку из Ленинграда к бабушке в деревню. Папа работает, мама там с маленькими, нечего ей в городе делать…

— Думаю, что это не сложно будет, запишешь все их данные и адрес бабушки, думаю, что быстро сделаем. Но ведь ты ещё что-то не то, что "Больше всего" хочешь… Давай, а то это не для тебя, а для твоей семьи больше…

— Ну, да… — Я встала, выпрямилась. Он, увидев это, тоже подобрался. — Товарищ армейский комиссар! Я летать хочу…

И из меня словно пробку вынули, и я без сил опустилась на кровать…

Глава 35. 23-е декабря. Зимний Ленинград

Сегодня меня с утра выписали из лазарета. После отъезда комиссара меня до самой ночи трясло. Сосед вообще на психе был, ой, чего он мне только не наговорил, про моё желание ЛЕТАТЬ. И ругался, что я с ним не посоветовалась, а я собственно и сама до последнего момента не знала, что такое попрошу… Ну, да, может это на меня Валеркина мечта подействовала, а может я просто ещё в детстве на облака насмотрелась. Да и фильм про "Стариков" на меня подействовал… Да и знала я, какая у него будет реакция, он же как моя мамочка иногда… Ой! Мама-мамочка моя любимая…

Даже говорить об этом не хочу! Но ладно! Куда уж теперь деваться… Эти дни у меня шли по уже наработанной схеме. Второе появление Смирнова создало вокруг меня ещё бОльший ареол и без того очень хорошее ко мне отношение стало каким-то запредельным, но мне вроде удалось погасить этот разгорающийся костёр обожествления, помог в этом, как не удивительно старшина, с которым я поговорила о возникшей проблеме. После он пошёл в сестринскую или как там это называется, где девочки собирались, когда было время и оттуда некоторое время доносился его очень недовольный бас. Что уж он им сказал, не знаю, но всё стало по-прежнему…

В первую же ночь после посещения комиссара на меня обрушились сны. Нет, это были СНЫ! Я познакомилась во сне со всеми постоянными женщинами моего Соседа. Как не соврал со всеми четырьмя. Ну, с Мариной — сестрой с его отделения я уже имела радость свести такое знакомство ещё в лесу. Второй оказалась Диана, доктор с терапевтического отделения, молодая, очень милая и правильная молодая женщина. Но вот вышла замуж за своего сокурсника, у них двое маленьких детей, а он гуляет без остановки. Вообще, в понимании Соседа, парень совершенно отвратительный, и даже если тебе так невтерпёж, но делать это там где ты работаешь вместе с женой и, не скрываясь, просто неприлично. Тем более, что его очередные пассии жене в подмётки не годятся. Как сам Сосед сказал, что у него в мыслях не было, заводить интрижку на работе, его вполне устраивает Марина. Но как-то по дежурству посидели, поговорили с Дианой, она поплакалась, что последний фортель мужа — это демонстративный загул с сестрой с её отделения, на глазах у всех и теперь она вообще не знает, как ей после такого на работу ходить. Так вот сидели, разговаривали и проснулись вместе на диване в ординаторской. Понятно, что так она попыталась как может, отомстить за измены, и при этом ощущение, что она неудовлетворенна по-женски, потому, что это явно чувствуется. Ведь для мести и одного раза бы хватило, а так на следующее совпавшее дежурство она сама пришла на хирургию. И была в новом роскошном белье и больше ничего под халатом, явно готовилась специально. Хотя в первое утро состоялся разговор, что произошедшее было ошибкой и её ни в коем случае не нужно повторять, с чем я полностью согласился. Мы наши отношения никак не афишируем, да и такие наши дежурства случаются довольно редко, и даже случившись, не факт, что я не простою всю ночь у стола, если привезут что-нибудь каверзное или накануне была изматывающая операция, после которой желание поспать выше остальных, не мальчик уже, когда гормоны впереди всего. И даже то, что я фактически не настаиваю на наших встречах, делает их какими-то особенно нежными и тёплыми, когда они всё-таки случаются… Даже Марина, которая конечно это узнала, не ревнует к Диане…

Третья у нас Надежда, соседка с третьего этажа. Вроде бы уже упоминали, что где живёшь и работаешь — не блуди! Но домой я фактически никого не вожу, а Надя — мама моей бывшей пациентки. Как-то по-соседски она попросила посмотреть дочку, которая вроде бы ни на что особенно не жалуется, но вот материнское сердце не на месте. Честно, я и не предполагал, что после этого мне девочку придётся оперировать. Расслаивающая аневризма брюшной аорты весьма коварное состояние, тем более у молодых, когда она, что называется, может "рвануть" в любую секунду и спасти такого пациента шансов не много. А в плановом порядке такую патологию часто вообще не могут выявить и соответственно никто это не лечит. У пожилых прогноз гораздо лучше не только потому, что все процессы идут чуть медленнее, что касается и самого процесса расслаивания аневризмы, но и как ни странно, отношением к больному и болезни. Я почти уверен, что при осмотре девочки у меня просто сработал рефлекс сосудистого хирурга, и я эту аневризму обнаружил. В тот же день положили её в больницу, быстро обследовали и сделали операцию. Уже третий год я изредка осматриваю уже молодую девушку и у неё всё хорошо. Придётся немного поволноваться, когда у неё будет беременность, но и это она должна пережить нормально.

Вообще, проблема отношений с бывшими больными и их родственниками это очень не простая штука. Как-то по молодости меня угораздило принять самое активное участие в судьбе и лечении матери моего хорошего приятеля. По закону всемирного свинства, она мне пожаловалась на какие-то боли в животе, я её посмотрел и предложил госпитализировать, чтобы обследовать, как-то не понравилось мне то, что у неё в животе. Уже на отделении у неё обнаружилась злокачественная опухоль желудка и товарищ с соседнего отделения, очень мудрый и опытный врач мне тогда сразу сказал, когда узнал, что она родственница моего приятеля, что больную нужно немедленно выписывать и ни в коем случае не оперировать, если я хочу сохранить нормальные отношения с товарищем. В крайнем случае, перевести её к нему на отделение и он её сам прооперирует. Но когда по молодости мы слушаем хорошие советы? Я под давлением сына пациентки взялся её оперировать сам, с тем самым товарищем, который и предостерегал меня. На операции упёрлись в неоперабельную форму, где удалять собственно уже нечего, опухоль отстрелила множественные метастазы и проросла во все соседние органы. Нас часто спрашивают, а чего мы лезем, если и так уже всё понятно? Да ничего обычно в таких случаях до конца не понятно и только во время операции можно получить окончательные ответы, а пока есть хоть малый шанс на положительный исход, врач обязан рисковать. После операции больную выписали домой, и прожила она к счастью не долго, то есть не мучилась от постоянных болей, в ожидании наркотических уколов. Но я умудрился сделать ещё одну глупость, её сын попросил меня помочь ему на похоронах, и я вовремя не смылся и оказался на поминках в статусе "зарезавшего умершую" хирурга. Нет, на меня не бросались с кулаками и не обвиняли, люди подобрались воспитанные, но мне хватило. Переживания восхитительные, на всю жизнь запомнил, а ведь всё время старался сделать как можно лучше…

Вообще, сложно с пациентами. Ведь ты его вылечил, как измерить полученное здоровье? Это "долг жизни", как у некоторых народов в старину, когда жизнь спасённого отныне принадлежит спасшему? Как за это расплачиваться? Три рубля в конверте в карман халата сунуть, или бежать квартиру в центре переоформлять на врача? А по совести, действительно ли квартира — дотягивает хоть до половины стоимости жизни и здоровья? К слову, это по поводу тупости Маркса с его отнесением в непроизводительную сферу всех, кто лично не крутит гайки на заводе. Ведь фактически в сделанной рабочим "добавочной стоимости" есть и часть спасшего его от смерти от разлитого перитонита удалившего флегмонозный аппендикс врача. Часть его учителя научившего его грамоте и математике. Даже часть милой официантки в кафе, которая просто так подарила шикарную улыбку, от которой пол дня потом настроение было солнечное… Мне как-то рассказывали, что в китайских монастырях, где лечат пациентов, никто и никогда денег за лечение не берёт. У входа в монастырь просто стоят специальные большие чаши, где оставляют благодарность монастырю. Я вижу в этом очень тонкий момент, когда цену фактически назначает совесть пациента и его родных, а по верованиям буддистов, получается, что цену назначает Будда. И при этом никаких вымогательств, взяток и вообще денег между пациентом и врачом.

Помните старый анекдот про двух богачей:

— Ты, представляешь, мне доктор сказал, что мне почти ничего нельзя есть…

— Знаешь, мне мой тоже такое сказал, но после ещё пяти тысяч ему в карман, мне оказалось можно всё…

Вообще, главное достоинство советской бесплатной медицины в том, что врачи занимались лечением и были совершенно избавлены от товарно-денежных отношений. Я не говорю про существовавших и тогда взяточниках и вымогателях…

Вот дочь Надежды я провёл по квоте, то есть ей фактически лечение ничего не стоило. И не было в этом никакого особенного умысла, просто я, живя рядом, прекрасно понимал, финансовые возможности матери-одиночки с дочерью, а главное, пока они бы стали искать деньги, неизвестно как бы себя повела аневризма. Вот через пару недель после операции, когда дочь ещё была в больнице, но уже стало точно ясно, что операция прошла хорошо и девочка готовится к выписке, однажды вечером Надежда пришла ко мне в квартиру в одном халатике, под которым ничего не было, и предложила себя в качестве платы. В общем, я её отругал, отвёл домой и попросил избавить меня от таких вульгарностей. Но Надежда оказалась умной и тактичной женщиной, а ещё упрямой. И через несколько месяцев я всё таки проснулся однажды, обнаружив её у себя под боком. Кроме прочего, оказалось, что она просто ещё не старая красивая молодая одинокая женщина, и мы стали иногда скрашивать друг другу одинокие вечера.

Ещё Надежда взялась иногда присматривать за мной и моей квартирой, и очень выручать иногда с моей любимой собакой, с выгулом которой при суточных дежурствах и задержкой на работе у меня были постоянные сложности. Правда собаку чаще выгуливает её дочь, и ей это даже нравится, ведь выгуливать мою роскошную рыжую умницу наверно самой лучшей в мире породы "Леонбергер"[11], это удивительно расслабляющее занятие. На улице большинство людей этого мохнатого медвежонка принимают за неуправляемого и дурного "Кавказца", на которого она действительно похожа, но в отличие от овчарки она великолепно дрессирована, управляема и умна, а девочку с мамой давно приняла как членов нашей семьи. Как рассказывала сама девчонка, её опасаются задевать из-за собаки в нашем не слишком благополучном городе, даже когда она ходит одна, слишком уж серьёзно моя малышка выглядит. Впрочем, не только выглядит, она действительно великолепная собака и если потребуется за хозяина порвёт не задумываясь…

Всё это к тому, что я видела во сне мне, потом пояснил и рассказал Сосед. Но главная в этом квартете, несомненно Наташа, которая у нас фактически имеет статус официальной любовницы или почти гражданской жены, как собственно и Сосед всем знакомым давно представлен в аналогичном качестве. Вообще, я не очень понимаю эту женщину, ей едва исполнилось тридцать, а она вьётся вокруг на двадцать лет её старшего мужика, это, как я бы закрутила роман с папиным ровесником. И хоть Сосед уверяет, что давно объяснил ей, что жениться на ней не собирается и даже если вдруг родится ребёнок, он, конечно, не собирается отказываться от отцовства и его воспитания, но это не станет поводом идти в ЗАГС. Я то не дура и женщин понимаю гораздо лучше и Наталья явно не отказалась от идеи заполучить себе мужа.

Сосед пытался мне объяснить, что он на ней не хочет жениться даже не потому, что так ценит свою независимость и одиночество, а потому, что для Натальи, к примеру, факт женитьбы сразу поставит на нём крест, как на интересном и достойном человеке. То есть пока она в процессе охоты, на многие вещи она просто не желает обращать внимание. А едва отношения узаконятся, как его стразу начнут загонять в какую-то ей одной ведомую модель, и Боже упаси в указанные рамки не вписаться. А ещё хуже то, что у неё серьёзный комплекс неполноценности, то есть сама себя она оценивает очень низко, и если ты согласился стать с ней рядом, это значит, что ты такой же никчёмыш как и она. О каком взаимном уважении может идти речь при таком раскладе? А дальше классическая стерва-жена со скандалами и нервотрёпкой. Зачем мне это нужно? Я, честно сказать, в шоке от таких объяснений. Вот уж чего бы я не увидела, так это комплекса неполноценности. Яркая, высокая, ухоженная красивая шатенка с шикарными волосами и роскошной фигурой, умная с юридическим образованием работающая в какой-то юридической службе налоговой полиции. Вообще, в нашем Ленинграде налоговая ПОЛИЦИЯ! Кошмар какой-то! И на работу она ходит в синей форме похожей на железнодорожную, которая ей очень идёт. Кстати, эти складочки сзади на юбке я у неё увидела, вот оказывается кому я этим обязана. И форма у неё гораздо красивее нашей, хотя бы даже просто потому, что сверху не толстая форменка или фланелька, которые заправлены за пояс юбки, а изумительные белые блузки, хотя вроде положены рубашки, но плевать на это женщины хотели, тем более, что под форменным приталенным пиджаком это особенно не рассмотришь.

А ещё она очень красиво заплетает косу, на своих длинных до пояса волосах, я вот так не умею, и на этой причёске очень красиво смотрится пилотка с трёхцветным флажком сбоку. Но в форме она ходит только на службу, а так она очень красиво и со вкусом одевается, и вообще выглядит изумительно, куда там их мужчины смотрят, я вообще не понимаю. Вот в очередной раз я с Натальей пошла в театр, в наш Кировский, который у них снова Мариинский. Смотрели "Лебединое озеро", но вышли оба сильно недовольные. В общем, разговор шёл про то, что в Маринку цены на билеты задрали в небеса, а сами танцуют десятым составом. Вспоминали какую-то великую Алтынай, которая божественно танцевала, а теперь кордебалет даже стоять ровно не может и девицы даже болтают при этом. Я же смотрела спектакль с огромным удовольствием, так красиво танцуют, такие у них наряды, как они на пуантах стоят… Дома Наташа отправила нас мыться и попросила не очень торопиться. Ну, раз так, то мы вместо душа неспешно приняли ванну, а когда вышли в длинном, для нас купленном халате, нас в большой комнате ждал накрытый стол и горящие свечи, но не только две на столе, но и в каждом углу.

Пока я соображала, как и Сосед, садится нам или подождать, вошла Наташа… Нет, я вроде бы уже не одну встречу с ней видела, но я совершенно не ожидала, что она войдёт на носочках в пуантах в почти точной копии чёрного платья из спектакля, с убранными наверх волосами заколотыми на макушке какой-то кучкой с чёрными пёрышками. Я почувствовала, что Сосед был удивлён не меньше, а потом оказалось, что у неё под этой широкой пышной юбочкой нет трусиков и она в длинных чулках на силиконовых резинках, я уже познакомилась с такими местными бельевыми подробностями. А музыка играет, как раз Чайковский. Что мы с ней после этого вытворяли, я даже рассказывать стесняюсь… Когда уже совсем усталые мы стали перебираться в кровать, она сняла пачку, оказалось, что на ней такая штучка, как трико у гимнасток, называется боди, и оказывается она не была без трусиков, боди и трусики тоже заменяет, там просто снизу такая штучка, которая мне вначале мешалась, я ещё удивлялась, что это за хвостик такой болтается? Про то, что мне жутко нравятся чулки и колготы, которые есть в том времени, я уже вроде рассказывала. Но здесь я влюбилась в боди. Оно из такой нежной эластичной скользкой и мягкой ткани, и так красиво отделано мягким и таким приятным на ощупь кружевом, я даже расстроилась, когда Наташа его скинула, чтобы мне удобнее было её груди ласкать…

Но вот просыпаться каждый раз с одной рукой, которая гладит меня всю, особенно грудки, а другая в трусиках и лежит ТАМ, а я вся мокрая и меня так сладко трясёт, что в себя прихожу, словно с неба медленно планирую, а горячие волны ещё не раз и не два прокатываются от макушки до пальчиков на ногах и внизу живота так сладко и горячо, что я стискиваю коленки, и мне стоит усилий сдержать рвущиеся из горла крики. Нет, я вроде бы ругаюсь на Соседа, и он даже не оправдывается, гад такой, но я то понимаю, что мне так сладко и я сама бы хотела чувствовать на себе такое боди и чулочки и пачку лебёдушки я бы померила с удовольствием… И ещё мне ужасно понравилось, когда эта нахалка кажется заколола в серединке пачку английской булавкой, вставила поперёк в свои собранные волосы длинную спицу и надела сверху перевернув эту балетную юбочку, и получилась будто такая необычная чёрная шляпа с полями шире плеч. А она в ней уселась за стол в одних чулках и пуантах, поставила одну ногу на пальчики, а вторую закинула сверху, и, покачивая над столом своими крупными грудями пила из фужера шампанское. Поглядывала на меня из тени под чёрными полями своей огромной шляпы сквозь золотистое стекло, и толи в её серо-голубых глазах, а толи в стенках бокала, отражались пляшущие огоньки свечей… Как же мне хотелось в этот миг быть на её месте и сидеть покачивая такой шляпой и чтобы мне хотелось на кого-то смотреть таким же шальным искристым взглядом… Не только мне эта картинка понравилась и Наталья оказывается у нас на коленях, что её не устраивает и она деловито перекидывает одну ногу и наш малыш ныряет в горячее и мокрое, а мои руки нежно гладят круглую мягкую попочку, спинку, стройные ножки в чулочках, а она не собирается просто так сидеть и откидывается назад и её груди в такт движениям колыхаются вверх-вниз, и со стонами мотает головой, а я поддерживаю её спинку и качаю на своих коленях… Только это я внутри себя ощущаю горячую требовательную плоть, это мои булочки ласково сжимают сильные руки, это мои грудки качаются и я вся содрогаемая стонами мотаю головой без давно слетевшей шляпы и с нелепо торчащей спицей… Господи, как же сладко в животике от этих ощущений! Накрывающие тёплые волны растворяют меня всю и я чувствую на своих ножках эти чулочки, даже пальчики на ногах вытягиваю, словно на них надеты пуанты… И после этого я вскакиваю, скорее меняю трусики и после завтрака скорее заниматься физическими упражнениями, во время которых меня не отвлекают эти сладкие фантазии и ощущения…

Я все дни просыпаюсь мокрая, и если после сна с Надеждой или Дианой, я просто мокрая и какая-то лёгкая и счастливая. То после снов с Натальей, которая просто неистощима на выдумки, мне тоже хорошо, вернее не просто хорошо, а ОЧЕНЬ и восхитительно сладко, и я вся мокрая, но я ещё и вымотана, словно всю ночь делала какую-то тяжёлую работу. И честно сказать, я бы совсем не прочь поносить такие платья и другую одежду, как у неё… Сосед мне на эти сны сказал, как и раньше, что у меня просто заканчивается половое созревание и я уже созрела для жизни с мужчиной и он это понимает, хотя представить себе, что он будет во мне делать, когда я буду с мужчиной он не в состоянии. И он очень постарается, чтобы его не вырвало, как тогда, когда я с мальчиком целовалась, но гарантировать это не в состоянии… На, что я ответила, что в ближайшие годы никаких мужчин я в своей жизни не планирую и что мне одного старого развратника в голове на две жизни хватит. Но как, оказалось, шутить с гормонами очень сложно, и как говорит Сосед, задавить, конечно, можно и не такое, но вот потом со здоровьем проблемы нельзя исключить. И что в принципе, такие сны и ласки, когда мне становится хорошо, это вариант гормональной и сексуальной разрядки, чтобы на гормональной волне не кинуться вдруг на первого попавшегося парня. И на мои попытки возмущённо протестовать, он просто напомнил, а смогла бы я себе раньше представить свои ощущения и поведение в отношении еды и всего, что с ней связано? Вот и получается, что если вдруг волной накроет, то могу втрескаться и буду как Мишка, такой же дурой ходить… Ужас!..

А в субботу неожиданно прибежал посыльный по штабу и срочно меня позвал к аппарату ВЧ-связи. Едва взяла трубку, мне сразу не понравился голос Александра Феофановича. Дальше я просто слушала и старалась просто запоминать, и не дать вырваться душившим меня эмоциям…

— Мета! Девочка! Здравствуй! Мне много надо сказать, и постарайся всё запомнить, и не забыть ничего. По твоей последней просьбе, окончательное решение будем принимать после того, как пройдёшь полную ЛВК в центральном госпитале ВВС, ЛВК — это Лётная врачебная комиссия. Мне сразу сказали, что девушку будут обследовать со всей возможной строгостью, так, что сразу настраивайся, что комиссию можешь не пройти. Меня попросили сразу тебя предупредить, что возможно ты сразу откажешься, и не будешь тратить их время бессмысленно. Но я думаю, что от комиссии ты не откажешься.

— Не откажусь!

— Я так и думал, поэтому тебя выпишут во вторник двадцать третьего, Николаев обещал тебя в город доставить и вообще проконтролировать и помочь. Вечером тебя будет ждать место в самолёте до Москвы, не опаздывай. Флот тебя так и не отдал, но оформили твоё официальное откомандирование на неограниченное время. Но числиться будешь в кадрах Балтийского флота. Все проездные документы получишь у подполковника Котова, Сергей Николаевич тебя к нему отведёт. В Москве я тебя встречу, и остановишься у нас, это не обсуждается! Всё понятно?

— Поняла…

— Теперь по первому твоему вопросу… Видимо у тебя хорошо с предчувствиями. Твоего отца с его цехом эвакуировали на Урал. А Ленинград, ты же знаешь, почти каждый день немцы бомбят не считаясь с потерями. В ваш дом попала фугасная бомба. Только сегодня удалось выяснить, что осталась жива твоя сестра, она находится в вашей районной больнице на Большом проспекте, на хирургическом отделении. Её как раз сегодня хотели отправить из Ленинграда, но я приказал задержать отправку, думаю, что ты бы хотела с ней увидеться…

— Спасибо… — Прошептала я… Всё тело стало как деревянное, голова пустая, из последних сил я твердила себе, что я должна не забыть и всё правильно запомнить, и это помогало как-то поддерживать разговор…

— Из-под завалов откопали твоих маму и брата, их похоронили на Смоленском кладбище. Это всё случилось ещё в конце октября. Почему до сих пор не отправили твою сестру, я не знаю, на месте разберёшься. Всё, Держись! Ты сильная и я в тебя верю! Жду тебя в Москве, мы все тебя ждём… До встречи… — И в трубке наступила тишина разъединения линии. А я стояла прижав трубку к уху и боялась пошевелиться, почему-то казалось, что если шевельнусь, то рассыплюсь на пол мелкой крошкой… Но через некоторое время в дверь тихонько постучали и шевелиться пришлось. Тихонечко, словно хрустальную положила на аппарат трубку, медленно развернулась и пошла к двери… Как дошла от штаба до лазарета не помню, только очень кричала и возмущалась тётя Клава, что я ноги поморозила. Меня укутали и уложили в кровать, а ноги оттирали и что-то с ними делали, а я словно впала в ступор…

Пришла в себя только в воскресенье, а Полина Игнатьевна меня в голос отчитала, что она во мне разочаровалась, и я не имею права ставить под угрозу чужую работу и так относиться к себе, и что сейчас я военнослужащая и моё здоровье такое же казённое имущество как винтовка или валенки! Вот эти "валенки" меня и выбили окончательно из ступора своей нелепостью в пафосе темы. О моей выписке уже знал весь лазарет. Что у меня случилось никому не рассказывала, всем оставалось только гадать. Услышала версию, что я ужасно любила своего командира, ведь про него спрашивала, едва к ним попала, а тут сказали, что мой жених погиб, вот я и переживаю… Ох, девочки! До чего же вы милые и романтичные…

Тётя Клава связала мне трое чулок, двое тонких, одни даже полосатые, чёрно-жёлтые, это видеть надо! Жуть! И третьи толстенные, ужас! Но тёплые! Хоть на полюс, как мне кажется, и колючие. В комплект к ним ещё двое обтягивающих панталончиков-рейтузиков, тонкие и толстые, боюсь, что на толстые ни одна моя юбка не налезет. Но мёрзнуть я совсем не хочу! Ещё мне презентовали меховые рукавички и тёплые портянки. Наряд мой дополнил тёплый платок, что позволило моему старому занять место на шее. Вообще, в лазарете меня стали собирать со всей основательностью и нагрузили бы меня в дорогу как карьерный самосвал. Еле отбилась от всего лишнего и уложилась в один заплечный мешок, с которым прошла всю Ладогу. С раннего утра получила на руки свой единственный документ — справку о выписке у Полины Игнатьевны и пожелание не попадать к ней больше и не держать зла, если что не так. Потом пришлось целоваться и обниматься со всем лазаретом, последняя на правах особо приближённой была тётя Клава, которая ещё сунула мне в руку свёрток с пирожками. Рыдали почти все, оказывается, я успела врасти, и сроднится со всеми, уходить было больно. Но старшина сказал, что подошла машина за мной и я вышла…

Почему я была уверена, что за мной пришлют легковушку, я не знаю, но вид побитой жизнью фронтовой полуторки вогнал меня в столбняк и ему не помешал даже промчавшийся мимо меня верзила насквозь провонявший бензином, распахнул дверь и до меня донеслось:

— Где тут этот Луговых?! Ехать пора, мне начальство голову снимет!

Что уж ему отвечали, не знаю, но он выскочил и уставился на меня.

— Это ж баба! Не, так не бывает! Ты же не главный старшина? Меня ж убьют если я ЭТО привезу… — Я вынырнула из нирваны.

— Товарищ водитель! У вас приказ есть?

— Есть.

— Так давайте его выполнять, а наши принадлежности обсудите как-нибудь потом. Я главстаршина Луговых! За мной машину обещали прислать из разведотдела округа…

— Ну, ничё так… Девка, пигалица и главная старшина! Да мне в автобате никто не поверит!

— Я всё слышу! Мне в кабину или в кузов?

— Да, грязно в кузове… В кабину лучше, хоть и тесно…

— Добро! Поехали! Сколько ехать то?

— За полчасика успеем…

— Мало как-то…

— Так, а чего… Мне сказали на станцию, там в поезд посадить…

— Понято, едем?!

Подняли меня ни свет ни заря, а ночи сейчас и без того длинные, сегодня вообще самая длинная. Вот и ехали мы, по снежным заносам иногда буксуя, но продвигались вперёд среди окружающего снежного безмолвия, почти по рассказам Джека Лондона…

Станция, вернее полустанок, обозначал себя единственной лампочкой над какой-то дверью. Поезд всего из пяти-шести вагонов и пары прицепленных платформ ждали не очень долго, я даже замёрзнуть не успела, только лицо всё время прихватывало и пришлось кутаться в платок и тереть щёки. В полутёмном вагоне, где весь свет давали пара установленных в концах керосиновых ламп "Летучая мышь", часть окон были забиты разномастной фанерой какими-то досками с торчащей местами конопаткой тряпками и ватой. Было натоплено, не жарко, но по сравнению с уличным морозом градусов четырнадцать, даже пар изо рта не идёт. Из разных концов из тёмных купе раздавался разнокалиберный храп. Замотанная как бочонок проводница посмотрела бумажку, вручённую ей водителем, и махнула лампой мне в вагон, я, не прощаясь, нырнула в вагонную темень, почти одновременно с отправлением. Часа через три всё ещё в темноте нас стали высаживать на Московской сортировочной, о чём узнала потом со слов встречающего. От обилия путей и загромоздивших их эшелонов я даже успела растеряться, как услышала уже ставшее моей кармой:

— Товарищ главстаршина! Товарищ Луговых! Кто видел этого старшину! — и парочка весьма не печатных оборотов для лирической связки фраз предложения. Я пробилась к голосящему толстяку в полушубке:

— Я главстаршина Луговых! Это наверно вы за мной…

— Вот же черти их… Извините! Лейтенант Перовский! Следуйте за мной!

В машине, теперь уже знакомой эМке с тем же говорливым водителем с фамилией Мышаков, мы скоро оказались в каком-то заваленном снегом дворе, где среди этих снежных терриконов было отвоёвано немного места для пары машин и тропинок к дверям. И буквально через полминуты меня на правах старого знакомого радостно тискал ничуть не изменившийся Митрич. Потом подобрался и потащил в свои владения, торопя, что времени мало. На свои вещи смотрела, как на встреченных после долгой разлуки друзей детства. Одежда была аккуратно сложена, к моему удивлению везде, где нужно были уже нашиты три положенные мне теперь полоски галуна, довольный моей реакцией Митрич гордо поведал, что на одного флотского интенданта пришлось дефицитный товар потратить, чтобы узнать, что и где надо нашивать, вроде как надо сделали, вот только шевроны твои радистские дефицит страшный, он два дня искал, так и не нашёл. Я с радостью избавилась от противной одежды, с которой не связано никаких положительных эмоций. Немного боясь, залезла в свою шерстяную форменную юбку, и она на мне спокойно застегнулась и даже осталась немного свободной, и это поверх моих толстенных чулок с толстенными панталонами и любимой толстой тельняшкой, не считая нижнего белья. М-да-а… Лихо я схудала, видать… Сунулась к своей секретной тетради, вернее коробке, всё лежит явно нетронутым. Полушерстяная форменка, гюйс, как же давно я впервые училась надевать эти морские хитрые форменные придумки. Ремень даже на шинель пришлось подтягивать. Митрич сдержал слово про сапоги:

— Эти конечно не Амаяка работа, но мастер тоже добрый! Носи! Сносу не будет!..

Сдала Митричу наган с патронами, на его вопрос о стрельбе призналась, что отстреляла только один полный барабан и тот в воздух, когда сигналы подавала. Он похвалил, что всё хорошо вычищено. Сказал, что даже хорошо, что не пришлось по назначению стрелять, с чем я согласилась. А вот забрать мой уже любимый Браунинг он отказался категорически.

— Понимаешь, его Авдей с выхода принёс, пусть память о нём тебе останется. У меня он и не числиться нигде. Хорошие были мужики! Их пятый то, вместо которого тебя взяли, из госпиталя вернулся, как узнал, что группа пропала, два дня чёрный ходил, а потом на выход напросился и его опять ранило, но вынесли его ребята, опять в госпитале лежит. Ребят то наградили всех, а ты чего награду не носишь?

Узнав, что медаль у меня на дне вещмешка даже покраснел от возмущения и заставил её на форменку рядом с комсомольским значком прицепить. Хорошо, хоть от Ворошиловского стрелка отболталась. Выдал мне все мои бумаги, которые я убрала в свой планшет. Потом ушёл куда-то долго там копошился и принёс смешную кобуру с клапаном для моего пистолетика, к ней были несколько ремешков, но конструкцию я не понимала, пока старшина не объяснил, что это Авдей хотел на ногу приспособить, так, что мне нужно взять и там уже думать. Вообще, я была очень рада тому, что мой пистолетик остался со мной, я уже так к нему привыкла, что отдавать его очень не хотела. Да и отношение к нему у меня было совсем не такое, как к нагану, револьвер был казенный и не мой, а этот был моим. А теперь ещё память по Авдею и другим ребятам. Я затолкала пистолет в боковой карман шинели, куда он легко поместился, а кобуру с ремнями в мешок. Разобралась с остальными вещами, вышло два набитых сидора, ну, а куда деваться, всё своё ношу с собой… Дома то у меня нет теперь, получается…

В это время начался налёт, но никто никуда прятаться не пошёл, оказывается, воздушную тревогу объявляли по всему городу, но касалась она отдельных районов. И в каждом районе сигнал дублировали уличными сиренами. Я вообще ничего не услышала. Пришёл немного встрёпанный Николаев, обрадовался, что я нормально добралась. Сообщил, что машина сегодня со мной до самого отлёта. А после поехали, надо понимать, к Котову, который мне выдал уже готовое предписание и командировочное, которое Николаев при мне подписал, а толстый пожилой старший сержант шлёпнул сверху печать, а ещё в записи моей книжке краснофлотца, к слову, со вклеенной фотографией, что с эти времена было редкостью.

Далее мне сообщили, что пропуска ходить в комендантский час у меня нет, но такой есть на машину. Сейчас комендантский уже закончился, а вот вечером мне из машины лучше нигде не выходить, только в самолёт. Пожелали мне удачи, пожали руку, и мы вернулись обратно. Вернее просто заехали, потому, что Митрич по старшинской привычке накормил меня первым делом, и мне нужно было только забрать свои мешки. Сергей Николаевич чуть обиженно сказал, что если комиссия меня забракует, то я приписана к их отделу для дальнейшего прохождения службы. И хоть он мне желает удачи, но ждать меня обратно будет с радостью.

Уже когда мы поехали на Васильевский, я поняла, что подспудно ужасно боюсь ехать, боюсь увидеть развалины нашего дома, боюсь встречаться с Верочкой, которая на хирургии, а значит с ней что-то случилось, что потребовало её лечить у хирургов. Города я вообще не могла узнать, сориентировалась только на дворцовом мосту, с которого видимо снег сбрасывали в Неву. Всё так завалено снегом, что многие улицы напоминают тоннели, где уж тут среди этих снежных стен ориентироваться… На нашей линии из двух проездов почищен только один с нашей стороны и до нашего двора доехали без проблем. Я оставила вещи в машине и пошла во двор…

Наверно хорошо, что всё завалено снегом, ведь даже так не увидеть привычного вида нашего дома, а вместо него просто неровные навалы снега, но они всё равно ниже, чем был наш дом… Всё, как всегда, если не считать этого снежного засилья, только нет нашего дома, я узнаю другие дома, узнаю деревья, это мой, знакомый с детства двор, я даже не плакала, просто стояла и не знала, что мне здесь делать…

— Девушка! Вы кого-то ищете? — Окликнул меня кто-то, я обернулась на крик, слова стояли колом в горле, да и не знала я, что мне сейчас говорить, сзади стояла жена нашего выпивохи дворника, горластая и неопрятная женщина, которую я очень не любила:

— Я… Вот… Мета — я… Приехала… Вот… Луговых мы… Жили мы…

— Ой! Меточка! Это ты?

— Я…

— Ой, всех и маму твою с братиком, но мы похоронили их, всем двором хоронили… Ой! Пойдём, я вещи отдам…

— Какие вещи?

— Ну, как? Положено же! Нам новый участковый сказал, когда откапывали и завал разбирали… Там не много…

И она деловито подхватила меня и потащила куда-то. Но тут взвыла сирена воздушной тревоги, она резко развернулась и потащила в сторону двадцатого дома, где через улицу было наше бомбоубежище. Я вырвалась и подбежала к машине, чтобы забрать с собой Мышакова:

— Извините, я не знаю, как вас зовут… Пойдёмте в бомбоубежище! Налёт…

— Да, слышу я! Ты иди! А я тут посижу…

— Да что вы такое говорите! Идите за мной! Я вам приказываю!

— Там гражданские…

— Ну, конечно…

— Знаешь, как они на нас — военных смотрят?… Лучше бы били и ругали, а так смотрят… Молча… Женщины, дети… Иди! Не пойду я!.. — Я посмотрела в его глаза, а там такая тоска… Поняла, не пойдёт. А меня уже дёргала за хлястик шинели жена дворника…

Больше часа мы сидели в подвале, где от множества людей в спёртом воздухе дышалось тяжело, где-то плакал не переставая маленький ребёнок и это ещё больше давило. Наконец, железная дверь лязгнула, и сверху прокричали про отбой тревоги. Все как-то обречённо молча зашевелились и пошли на выход. Блокады ещё не было, но уже в воздухе висела накопившаяся усталость. Постоянные ежедневные бомбёжки. Нет, город не превратился в руины, всё-таки у него достаточно большая площадь и не так много самолётов участвуют в налётах, но психологическое давление на гражданских людей не измерить и не оценить… В ближайших окрестностях не упало ни одной бомбы, да и не слышали мы ничего, но вот с сиреной пронеслись где-то на Большом пожарники. Ничего хуже такой изнуряющей неопределённости с висящей над всеми угрозой и постоянным ожиданием!

В каком-то помещении похожем на автомобильный бокс на грубо сколоченных стеллажах лежали подписанные и разложенные вещи. Среди них с удивлением увидела свои летние сапожки. Рядом стоял наш большой чемодан, немного вмятый с угла, мы с ним всегда к бабушке ездили… Из вещей оказалось мало что, я забрала альбом с фотографиями, свои сапоги, чем вызвала явное неудовольствие со стороны жены дворника, но мне было на это плевать, вещи мамы, папы и Васьки не тронула, кроме маминых праздничных туфель лодочек, которые уже не раз носила. На удивление нашла ещё и своё выпускное жёлтое платье, правда без пояска и надо будет его ещё посмотреть, нет ли на нём дырок. Других моих вещей не было, а из Верочкиных нашла пару маечек, трусики и старое платье, которое ещё в прошлом году стало ей мало и брать его не стала. Сосед посоветовал найти документы, особенно на Верочку, но никаких документов не было вообще. На этом я покинула это помещение, предварительно расписавшись в паре больших бухгалтерских книг, где вписала найденные вещи и расписалась. Мимоходом выяснилось, что все документы у участкового, а он сидит в отделении, а оно там же за аптекой. В машине пришлось переложить вещмешки в багажник и мы поехали сначала в милицию, а потом в больницу… В милиции нашего участкового не оказалось, но документы Верочки быстро нашли и выдали мне сверившись, что у нас одна фамилия и отчество. Ещё раз возвращаться в наш двор в ближайшее время я не хотела, то есть совсем! Слишком ещё всё свежо и болит. Ведь с того момента, как меня проводили в Кронштадт прошло меньше трёх месяцев, а словно годы, так всё изменилось и одновременно всё такое же, как было всегда и от этого мерзко на душе. Порадовалась, что оказывается можно написать письмо прямо на почту, и они могут переслать по присланному адресу письма или отослать, обратно указав тот адрес, который ты выслала…

Проезд к больнице расчищен и мы без труда проехали прямо к главному корпусу, где, как я знала на втором этаже находится хирургическое отделение. Я как-то с папой ходила навещать сюда парня из его бригады, который попал сюда, не помню уж, чего там с ним было. Чего папа потащил меня тогда с собой, не знаю, но мне было жутко любопытно. Я поднялась по лестнице, вроде прямо с неё вход в операционную, но мне нужно на отделение, где моя Верочка. Самым страшным было то, что я совершенно не знала, что с ней, ведь на хирургию просто так не попадают, тут хирурги, они оперируют, попросту режут. Б-р-р-р! Мурашки по телу…

Сначала увидев меня с шинелью в руках и в уличной обуви, замотанная и усталая, молодая и шумная медсестра напустилась на меня, но, услышав, мою фамилию резко сменила отношение и повела меня к палате. Да! Отделение и больница очень сильно изменились. Если раньше везде сиял чистый кафель, болдьшой длинный гулкий коридор с огромными почти витражными окнами на южную сторону просто купался в солнечном свете, везде чистота и какая-то степенность. То сейчас почти весь коридор заставили кровати с ранеными и больными, потому, что среди больных уже увидела зелень гимнастёрок и бриджи галифе. Прямо в коридоре стояли несколько буржуек с выведенными прямо в окна с частью разбитыми стеклами, местами заделанными фанерой. Но меня подвели к высокой двери палаты, а внутри я только при втором оглядывании кроватей углядела на одной какой-то свёрнутый на одеяле комок, в котором только по цвету волос сначала заподозрила, а потом и узнала свою сестрёнку. Я подбежала к ней, подняла её, но на меня смотрели совершенно безжизненные самые красивые на свете такие родные мамины глаза, только в них страшно до озноба не было жизни, это был остановившийся стеклянный взгляд куклы. Я не выдержала, обхватила родное тельце, прижала к себе и тихо заплакала…

Не знаю, что я планировала, когда ехала сюда, интересно даже, как Смирнов себе представлял, что я приеду, посмотрю и поговорю с единственной из моих родственников, после гибели мамы и брата, и спокойно поеду на аэродром?! Сейчас я прижимала к себе родное и дорогое существо, мою родную сестру, кусочек, подаренный мне нашими родителями, и отпускать её из своих рук я не собиралась. И вину с себя за то, что пока ещё была такая возможность, не отправила их в безопасность, никто с меня теперь не снимет. Я должна была, я была просто обязана кричать, ругаться, лечь костьми, но отправить их в деревню! У меня было целых десять дней отпуска, и я их так бездарно потратила, формально подёргалась и не хотела конфликтовать, повела себя не как взрослая, какой по факту уже стала, а как маленькая девочка, которая уповает на ум и опыт взрослых и не перечит. И вот теперь я имею последствия той своей нерешительности и мягкой квёлости! За всё и всегда будет спрос! И с меня уже спросили и я прямо сейчас должна дать свой ответ! И я уже всё решила! А поэтому свою Верочку не отдам! И лети оно всё в тартарары!..

Я обнимала свою сестрёнку, меня сотрясали рыдания, я шептала ей какие-то глупости, гладила её по волосам и не могла заставить себя остановиться, когда она вдруг громко прошептала:

— Мета! Я знала, ты придёшь!..

— Да! Моя хорошая! Ты как себя чувствуешь? Верочка!

Я отстранилась и, держа её за плечи, заглядывала в распахнутые глаза, в которых появилась жизнь. Она как-то неловко пожала плечиками…

— Ты не уйдёшь? — И по её щекам покатились слезинки, что у меня сердце сжало и я стала покрывать её щёки поцелуями, словно пытаясь исправить то, из-за чего у неё текут слёзы… Наверно ещё с полчаса мы обе просто впитывали друг друга, наслаждались и грелись родственным теплом, но, нужно было что-то делать, что-то решать, раз уж я пообещала сестре, что не уйду, значит мы обе сейчас уйдём отсюда, вместе…

И тут я узнала страшную новость, ведь увидев сестрёнку у меня как-то совсем вылетел из головы вопрос, а из-за чего собственно она на хирургическое отделение попала. У моей Верочки осколком от этой же бомбы или другой, что взорвалась посреди нашей улицы, оторвало правую руку почти по локоть. И сейчас вместо правой руки у неё был полупустой рукав её больничной пижамки. Верочка похудела и осунулась и от этого наверно, глазищи на лице стали ещё больше. И моя любимая вечно смеющаяся хохотушка сестра, не унывающая, кажется, физически не способная грустить даже десять секунд подряд, теперь не улыбалась, а за всё время сказала только две короткие фразы…

Я словно в залог и гарантией, что не уйду без неё оставила сестре свою шинель и пошла, решать вопросы. Сразу за дверями меня ждала встретившая меня медсестра. Вот она и дала развёрнутую консультацию к кому идти и что делать. Конечно, первым движением медиков было нежелание отдавать мне сестру, но я не уходила и додавливала своими аргументами, что мы родные, я уже взрослая, и смогу о ней позаботиться, а оформлять опеку над ребёнком, у которого есть живой отец, это нонсенс.

С другой стороны повода держать Верочку на отделении у них уже нет, культя зажила, а душевные травмы лечат не хирурги. Но когда они уже договорились на прошлой неделе отправить её в детский дом где-то в глубине страны, им позвонили и очень настойчиво попросили не отправлять пока ребёнка…

Когда, наконец, все бюрократические препоны я преодолела, на улице уже снова была ночь, нет по часам ещё вечер, но темень непроглядная, это так непривычно для всегда залитого огнями Большого проспекта, а тут ведь сейчас светомаскировка. Я сбегала к машине и вместе с сестрой хозяйкой мы кое-как сумели одеть Верочку. И, наконец, залезли на заднее сиденье нашей остывшей эМки. По пути на аэродром, я осознавала, что наша эпопея ещё не закончилась, ведь требование на самолёт у меня только на меня. Но я не оставлю Верочку, а значит поедем на поезде, на машине, пешком пойдём…

На практически совершенно тёмном аэродроме около озера Долгого, до которого добирались ужасно долго и нас несколько раз останавливали на контрольных пунктах, Мышаков уже ругался сквозь зубы, что можем опоздать и тогда товарищ майор нам всем "кровавый сыктым" сделает. Не знаю, что это за такое "кровавый сыктым", но звучало страшно и зловеще. С другой стороны, я уже потом поняла, что может благодаря этой накачке, я и повела себя на аэродроме напористо и не отступила.

Лётчиков я нашла в каком-то прокуренном помещении, до вылета осталось меньше получаса, и я стала просить взять меня вместе с сестрой. Я просила, умоляла, уговаривала, объясняла, что мне обязательно нужно на комиссию в госпиталь ВВС и меня уже встречают в Москве… Что я тоже, если пройду комиссию стану лётчицей и когда-нибудь тоже их отвезу, куда им будет нужно… Что мы вместе с сестрой маленькие и вдвоём весим меньше взрослого человека… От меня отмахивались как то назойливой мухи, но я не сдавалась и начинала по новой… Не знаю, зачем и в какой момент я расстегнула свою шинель, жарко мне точно не было, скорее першило в горле от разговоров и табачного дыма, но в какой-то момент командир экипажа лет сорока капитан вдруг уставился мне на грудь и спросил:

— Давно дали? — Я сначала даже не поняла о чём вопрос, потом проследила его взгляд и увидела свою медаль.

— Месяца нет, как раз после восемнадцатилетия…

— Лётчиком будешь?

— Если комиссию медицинскую пройду…

— Не завидую я этой комиссии… Ладно! Чего уж там, веди свою сестру…

А потом мы летели сквозь чёрную ночь наверно часа четыре или пять. Самолёт временами проваливался в воздушные ямы, это мне Сосед объяснил, тогда Верочка сжималась и сильнее льнула ко мне. В самолёте стоял жуткий холод, спина сквозь шинель и тельняшку замёрзла, а я обнимала и старалась согреть Верочку, с которой мы сидели в хвосте на каких-то мешках с чем-то мягким и бесформенным. Верочку иногда начинала бить сильная дрожь, не знаю, от страха или холода, но я прижимала её сильнее и дрожь унималась. Мы обе молчали, не потому, что в шуме двигателей сотрясавших весь салон пришлось бы кричать. А потому, что нам были не нужны сейчас слова, намного важнее любых слов было то, что мы уже тем, что рядом доказали и показали самим себе, что мы родные, и очень дорожим этим, что мы просто обязаны это сберечь и пронести через всю нашу жизнь. И мы это сбережём!.. Ведь именно в том, что протянулось незримо между нами и находится память о нашей любимой мамочке, о нашем братике. Наверно я была счастлива, что я сумела забрать сестру с собой, не оставила её, не предала, не бросила. И мы вместе и нам ничего не страшно!..

Глава 36. 24-е декабря. В Москве

Не знаю, как называется аэродром, куда мы прилетели. Но едва мы по шаткой металлической лесенке ступили на лётное поле, как у моего уха перекрикивая звук работающих авиационных моторов, кто-то вопросительно прокричал:

— Луговая Комета Кондратьевна, как я понимаю?

— Луговых! А не Луговая…

— Да! Точно! Извините! Перепутал. Младший политрук Гнеман. Пройдёмте в машину…

— Я не одна!

— А про сопровождающих мне не говорили…

— Это не сопровождающие, это моя сестра… Младшая…

— Ладно! На месте разберёмся, пошли!

Мы залезли в теплое нутро прогретой машины и меня сразу стало клонить в сон, Верочка уже заснула у меня на руках, нас куда-то везли, и я не пыталась вникать… В Москве я была только на вокзале проездом, так и чего дёргаться. Политрук с разговорами не лез, водитель тоже молча крутил баранку…

Долго ли, коротко ль, но мы доехали. Мы вышли у тёмной громады затемнённого дома, и политрук повёл нас к парадной, потом чуть поскрипывающий лифт и вот мы у двери. Сонная Верочка трёт ладошкой глаза, а нам открывает дверь невысокая немного плотная, но не толстая, а как говорят, сбитая женщина лет пятидесяти с открытым лицом. Это и оказалась Ираида Максимилиановна, жена комиссара Смирнова…

— Ой! Девочки! Проходите! Проходите! Мишенька! Спасибо, что привёз! Ты иди…

— Хорошо! Ираида Максимилиановна, я только чемодан ещё из машины принесу. — Бойко отрапортовал он внося мои вещмешки.

Дальше нас завертел какой-то вихрь, которому замёрзшие и усталые мы не могли сопротивляться, да и не пытались, а в себя я пришла, когда поняла, что нас обеих уже намыли в большой горячей ванне и сейчас Верочку завёрнутую в пушистое махровое полотенце унесли и мне нужно сполоснуться напоследок и тоже вылезать и вытираться. Но как же не хотелось покидать теплую мягкую воду и приходилось бороться с предательски слипающимися глазами. Собрала волю в кулак и встала. Невольно встретилась со своим взглядом в запотевшем поверху зеркале. Да, из-за стекла на меня смотрела совсем не та наивная маленькая девочка, которую я привыкла видеть раньше. Скулы заострились, глаза словно стали немного больше даже не смотря на появившийся небольшой прищур, и стал некрасивым рот. Раньше линия, по которой смыкались мои довольно пухленькие губы была прихотливо изогнута, как рисуют старинные луки с чуть приподнятыми вверх краешками. Теперь линия стала почти прямой, из-за чего рот теперь выглядел сжатым в какую-то гримасу, не то презрительную, не то злую, а уголки чуть опустились вниз. Не осталось следа и от моих довольно кругленьких щёк, нет, они у меня не торчали, но заметно круглились делая лицо по детски умильным и округлым, теперь же щёки даже чуть ввалились и от этого носик стал выглядеть немного больше, но не большим. На левой скуле остался тоненький вертикальный шрамик, в память об ободравшем лицо заледенелом мхе. И это ещё замечательно, что шрамик только один, лицо то я тогда ободрала изрядно. Не удержалась, осмотрела себя всю. Рёбра ещё торчат, но ноги уже почти вернули былую форму, хотя и не округлились, вон мышцы все, как в картинке из учебника анатомии. Грудь округлилась и поднялась, а живот втянутый и плечи стали прямее и более угловатые, вон как сильно ключицы торчат…

Но долго вертеться у запотевшего зеркала не хорошо, по отношению к Верочке и Ираиде Максимилиановне, замотала оставленным для этого полотенцем себе голову, я видела, как это сделали Верочке, надела банный халат, после того, как быстро промокнулась полотенцем и поспешила на звуки голоса хозяйки. В комнате завёрнутая в полотенце сидела насупленная Верочка, а хозяйка ловко расчёсывала её когда-то шикарные мамины волосы, сейчас отрезанные до середины шеи, какой-то щёткой… Когда Верочка увидела меня у неё в глазах появилось тепло, и я поняла, что она не злится, а просто смертельно устала и хочет спать. Я перехватила щётку, сказала, что сама сестру дочешу, а мы бы хотели выпить чего-нибудь и лечь спать… Тёплое кипячённое восхитительно вкусное с попадающимися кусочками упругой пенки молоко, с куском ароматного свежего хлеба намазанного маслом, Верочка до конца допить не смогла, и так и заснула чуть, не выронив кружку на постель. Я успела подхватить кружку и уложила её спать. Сама в последних рывках борьбы со сном проглотила недоеденное и запила остатками молока и не помню, как добралась до постели…

Утро началось с моего громкого чиха, во сне я лежала на бережку Белого озера, есть там одно местечко, где дно у берега не илистое, а из мелкой гальки с песком, но сам берег — заросшая густая луговина. Я лежу в высокой некошеной траве, в северном чуть сизоватом небе неспешно плывут громады летних кучевых облаков. А какой-то нахальный жучок подкрался и залез мне прямо в нос и щекочет в ноздре своими лапками и усиками, что щекотка отдаётся где-то в затылке, вот я и чихнула от всего сердца… Жучок в реальности отсутствовал, а испуганная громким звуком не желающая просыпаться Верочка сквозь сон только сильнее обхватила меня своей ручкой и упёршимся в мою левую грудь обрубком словно исполосованным на конце багровыми червяками свежих рубцов, что от неожиданности и омерзения меня всю словно встряхнуло. Омерзение не к моей любимой сестрёнке, а злое, какое-то нутряное с ненавистью за то, что не прощают никогда к тем, из-за кого у маленькой девочки вместо ручки вот это уродство. Я обняла и поцеловала любимую лохматую макушку, и поняла, что если в детстве я возилась с новорожденной лялькой и просто игралась в маму и дочку, то теперь без всякой игры я стала для неё скорее мамой, чем сестрой. И я это вынесу, справлюсь, и моя красавица сестрёнка вырастет и будет самой счастливой назло всем, всему миру, проклятым фашистам!

Я любовалась на её чуть осунувшееся, но всё равно такое привычное, расслабленное спящее детское лицо, как под прикрытыми пушистыми ресничками подрагивают глаза, а нахальный жучок из моего сна, скорее всего, был прядкой её чистых вспушившихся волос. И столько нежности разлилось внутри меня, словно горячие волны прокатывающие от головы вниз и отражённые в самом низу живота плещущие наверх разливаясь в груди и дальше бегущие с кровью везде… Это было так приятно и сладко чувствовать рядом родное тельце, раздвигать носом непослушные локоны и целовать розовое нежное ушко, и чувствовать её спокойное тёплое дыхание на своей шее…

Но валяться, как ни приятно, а вставать нужно, приводить в порядок не только себя, но теперь и Верочку, ведь с одной рукой она далеко не всё может сделать сама. Я аккуратно высвободилась из её объятий, хоть она сквозь сон уцепилась в меня ещё сильнее, но я шёпотом и поцелуями прямо в ушко успокоила её. На голове у меня не было такого взрыва, как у младшей, но расчёсывать пришлось, и щётка с конской щетиной мне в этом не очень могла бы помочь. Расчесалась, заплела "колосок", волос я за прошедшие месяцы потеряла не мало, и было очень непривычно ощущать на голове скудные остатки былой роскоши. Волосы у нас были мамины, пышные и густые, хоть у меня цветом и папины, но коса у меня у основания была такой толщины, что захватить её пальцами было сложновато. А сейчас косичка едва в два пальца толщиной… Но как говорила бабушка: "Волосы не зубы — отрастут!" и сразу вспомнилось, как мелкая лазила где-то в дровах с Настей — провокаторшей и нацепляла на волосы расплавленной на солнце сосновой смолы и сразу не заметила, когда её ещё можно успеть снять без особых потерь. И вот теперь, когда смола перепачкала все волосы и местами волосы слиплись в небольшие колтуны, бабушка со здоровенными ножницами ворчит и пытается аккуратно выстричь особо злые места, чтобы потом разбираться с остальным, ну нет в деревенском хозяйстве маленьких, и уже от одного их присутствия мелкая трусится и сжалась в ужасе, молча стоит с такой несчастной мордашкой по которой текут чистые прозрачные слёзы… Вот и бурчала бабушка упирая именно на суть помянутой фразы. А я рядом получала свою порцию выговора за недогляд и вот ни капельки мне тогда было маленькую не жалко, а сейчас сердце защемило…

— Знаешь! — Вдруг прорезался Сосед. — Я конечно понимаю, но ты бы с жалостью поосторожнее. Детей нужно ЛЮБИТЬ, а не ЖАЛЕТЬ! Нет. Жалеть тоже нужно, если ножку зашиб и больно, или ушко болит, но не делать жалость постоянным фоном, а с её травмой повод есть. Если ты хочешь для сестры добра, чтобы она выросла сильной, а не скулящей вечной иждивенкой, её нужно не жалеть и сюсюкать, а помогать и поддерживать, а главное, как уже сказал, ЛЮБИТЬ. Любить не за что-то, не за то какая она, а просто потому, что она есть, потому, что вы родные, потому, что вы части одного целого. Так очень трудно любить и именно так вас любила мама…

— Спасибо… Я попробую…

Пока я заканчивала сама и с Верочкой утренние процедуры, Ираида Максимилиановна не появлялась… В квартире, не смотря, на стоящий на улице мороз было очень тепло и к завтраку мы вышли в моих тельняшках, они выглядели на нас как платья и я посчитала, что это будет достаточно удобно…

— Доброе утро! Девочки! — Доброе лицо осветилось роскошной светлой улыбкой. — Давайте за стол и знакомиться будем! Меня можно называть "тётя Ира", так нам будет проще и удобнее. Тем более, что мы скорее всего землячки…

— А вы тоже из Ленинграда?

— Нет, в Ленинграде я, конечно, была, но я про другое. Ты ведь Мета?

— Да! А это моя любимая сестрёнка Верочка.

— Вот и замечательно! Познакомились. А я про то, что ваша фамилия — Луговых, а я в девичестве была Рудых.

— Александр Феофанович вроде говорил, что вы из каких-то Яцких казаков.

— Яицкие, Мета, это значит с реки Яик, которую ещё Урал-рекой называют, это её не смог переплыть раненый Чапаев. Но отец и дед у меня из Оренбуржья, слышала про такие места?

— Конечно! У нас папа Оренбургский…

— Вот видишь! И фамилии у нас не просто так похожие…

— Я знаю, это сибирская фамилия.

— Вот, ваша от слова Луг, а моя по-другому Краснова выйдет…

— А почему не Руда?

— Рудый — это оттенок красного, как чермный, червовый, алый, видишь сколько оттенков у красного цвета. А руда, может такое название из-за цвета получила, ведь рудные железные выходы всегда ржавчиной проявляют себя, вот и название привилось… Вы ешьте! Немного остыло, но я в одеяле держала. Саши сейчас в Москве нет, на фронте он, знаете, наверно, что немцев от Москвы гонят… Вот и политрукам работы много, зафиксировать, что эти нелюди на нашей земле наделать успели, людям на освобождённых территориях помочь, немцы же всё, что можно сжигают, а старики, женщины и дети в такой мороз на улице остались. Очень он хотел сам тебя встретить, но вот не вышло. Но он про тебя столько рассказывал, что я словно давным-давно тебя уже знаю… И Сонечка очень хочет познакомиться… Но сначала нужно что-то с вашей одеждой делать…

— Да, у меня вроде форма есть… А с Верочкой, у нас же денег нет… Уже как-нибудь перезимуем, а там и образуется…

— Меточка! У меня есть на эту тему одно предложение, ты выслушаешь, и мы решим! Хорошо?

— Хорошо…

— У нас есть соседка, моя очень хорошая подруга, мы даже когда-то мечтали породнится, если… Ну, ладно… Вот у неё есть много одежды на девочек, дочки давно выросли обе, а главное, у неё почти год жила племянница, она как раз ровесница Верочки тогда была, вот от неё остались вещи из которых она успела вырасти. Она нас ждёт, пойдём, посмотрим, если что понравится, подберём… Вы ведь не будете против?…

Я с утра уже посмотрела на то убожество, в которое в больнице замотали сестрёнку, когда главным критерием выступала задача не дать ребёнку замёрзнуть. Я уж молчу, что на ногах были размера сорокового стоптанные башмаки, в которые всунули замотанные в несколько слоёв подобия портянок маленькие ножки. Как она эти чудовища не потеряла на ходу, понять не могу. А денег действительно нет, всё, что составляло все наши финансы исчислялось тремя рублями и двадцатью копейками. Отказываться я не стала.

Валентина Николаевна жила на два этажа ниже и мы пошли туда, как есть и в тапочках. Её племянница видать была изрядной модницей и вещей нам сразу предложили почти целый шкаф, чего там только не было, но я постаралась ограничить выбор, хотя два роскошных широких праздничных платьица мы взяли. Верочка так на них смотрела, а я прикинула, что одно с длинными рукавами. А второе типа расклешённого сарафана и под него можно будет поддеть красивую кофточку с рукавчиками. Верочка ещё не отдаёт себе отчёт в том, что из-за руки ей придётся изменить свои взгляды на выбор одежды. Но куда важнее и своевременнее оказалось дорогое и красивое бельё, простые, но красивые кофточки и юбочки, два пальто, одно зимнее, а другое на весну и обувь. Вот от обуви отказываться было очень тяжело, и мы её набрали. Верочка почти всё время молчала, но выбор одежды её явно расшевелил. В некоторые моменты, во время примерки, одежда видимо касалась каких-то чувствительных участков на культе и она вздрагивала и морщилась от боли, а мне это отдавалось болью в груди. Я очень старалась ей помочь и предотвратить такие моменты… Обратно по лестнице мы поднимались, нагруженные, Верочка впереди такая нарядная и красивая, я старалась не смотреть на пустой рукав платья, а мы с Ираидой Максимилиановной нагруженные двумя чемоданами и ещё в руках что-то. Только когда Верочка не видела, на лице Ираиды мелькало выражение жалости, но при ней она ничего старалась не показывать. Молодец!..

В обед Верочка немного оттаяла и даже отвечала на некоторые вопросы хозяйки. А мне после обеда следовало ехать в госпиталь ВВС, чтобы уточнить, когда мне назначена комиссия, и вообще, как это будет происходить, я ведь даже не знала, будет ли госпитализация… Так, что после обеда, я пока собиралась всё подробно объяснила Верочке, почистила сапожки, которые конечно не были так красивы, как мастера Амаяка, но были вполне ничего. Сняла и убрала медаль, ну, не хочу я ею никого провоцировать и создавать ненужные сложности. После разговоров с Соседом я стала совсем по-другому смотреть на это… Ираида Максимилиановна мне очень подробно описала дорогу, показалось, что всё очень не далеко. От предложения вызвать Мишеньку с машиной я категорически отказалась, поцеловала и потрепала сразу замкнувшуюся сестрёнку и вывалилась в мороз московских улиц…

После любимой параллельной перпендикулярности любимого Васильевского круговерть московских улиц сводила с ума, а не смотря на военное запустение, после лазарета и леса, да и на Ханко особенного многолюдства не наблюдалось в нашем маленьком связистском мирке, а здесь машины носятся, народ валом валит, а в метро, вообще, словно колонна с демонстрации в полном составе завернула. Сосед, почти плакал от таких моих реакций, сказал, что ползущие со скоростью не больше сорока, а чаще двадцати километров в час одинокие машины — это не много, а очень мало! Скопление на переходе у перекрёстка пяти-шести человек, пока ОРУДовец в белом полушубке и валенках махнёт своей палочкой, разрешая переход, это не толпа, это для Москвы — безлюдье. А в метро, не хочешь, стоять не через три-четыре ступеньки и только по одной стороне, а на каждой ступеньке и по двое? И когда едва замешкался, толпа тебя просто вносит в вагон и радуйся, если тебе в ту сторону и нужно!.. И он показал мне километровые пробки, в которых машины стоят часами, сдвигаясть на пару метров раз в десяток минут…

Добралась, наконец, до госпиталя ВВС прямо в заснеженном парке, предъявила своё командировочное, меня немного помурыжили на КПП, но пропустили. В кабинете начальника приёмного покоя разговор сразу пошёл в форме давления, в направлении того, что мне нечего в авиации делать и лучше мне отказаться, не начиная даже. И хорошо, что Смирнов меня предупредил о местном настрое. Я умудрилась, не выходя из внешних рамок приличия довести до собеседника, что хоть я понимаю его резоны и уважаю его мнение, но отказываться не буду. Местного светилу скривило, но мы люди военные и команды надо выполнять точно и в срок.

Как оказалось, у них любая комиссия только на условиях госпитализации, и на госпитализацию меня записали на завтра. Сосед как-то загрустил, что завтра четверг, то есть только в пятницу возьмут анализы, а в четверг уже новый год и разгульная новогодняя неделя до православного Рождества и работать люди начинают в январе хорошо если в середине двадцатых чисел, так, что настраиваться мне нужно на полтора месяца, если они действительно планируют тебя всем специалистам показать и заключения получить… Ну, а что я с таким могу сделать?…

Но у меня было ещё одно недоделанное дело, которое весьма удачно легло на мою поездку в столицу. Всю дорогу до госпиталя я старательно проверяла наличие за мной "хвоста". Сосед шипел, пыхтел и чертыхался, не вертеть головой, вести себя естественно, маскировать свои действия под естественные и так далее. Он мне голову вынес, своими советами и комментариями, я несколько раз пересаживалась с ветки на ветку, народа мало, так, что отследить, чтобы лица не повторялись было не трудно. Я пару раз выскакивала из закрывающихся дверей, а в каком-то магазине попросилась у продавцов "до ветра", а потом ушла через чёрный ход и чуть не прокляла всё, потому, что оказалась в каком-то дворе из которого меня сжалившись вывел какой-то пацанёнок и заодно объяснил, как мне лучше добраться до метро, при чём станция другой ветки, чем я вышла.

В общем, к моменту прибытия в госпиталь я была почти уверена, что никто за мной не приставлен присматривать, ну, не та я фигура, чтобы за мной матёрых профи пускать… Ещё в трамвае разговорилась с местной старушкой, оказалось, что почти сразу за госпиталем есть старые посадки, почти лес, где некоторые даже умудряются грибы собирать, это если уйти за Верхний Путятевский пруд. Честно сказать, мне было всё равно, как пруд называется, но она кроме названия говорила и другие ориентиры, а названия мне тоже требовались. Она же объяснила, что дорогу вдоль них чистят, и тропинка по краю натоптана, вот только вечером там лучше не ходить, тем более девушке, хулиганят там иногда. А если мимо пройти, то можно выйти к кольцу трамваев, на которых доехать до метро будет даже быстрее, чем по этому маршруту. Я старательно запомнила все озвученные ориентиры, ведь мне ещё в письме описывать место закладки… Коробку из под печенья я осмотрела ещё у Митрича, её явно не трогали, вот и я не стала, ведь я всё стразу упаковывала с расчетом на то, что у меня не будет времени на дополнительную возню с ней. Поэтому ещё в деревне я взяла чуток первача и "помыла" им коробку со всех сторон и изнутри от своих "пальчиков", о которых помнила и когда писала на чистовик. У меня тогда случилась почти паранойя и я завернула тетрадь в кусок тонкого брезента и прокапала для влагозащиты свечкой не только место стыка крышки с коробкой, но и завёрнутые края брезента. Всё это так и лежало у меня в вещмешке завёрнутое, по дороге только взяла в магазине кусок обёрточной бумаги с куском шпагата, а в другом магазине на подоконнике завернула посылку в бумагу и завязала шпагатом, стараясь не касаться пальцами. Что в нынешнем морозе сделала без проблем, просто варежки сняла, только когда пришло время завязывать узлы, сделала аккуратный бантик, вот и думайте, господа следователи…

Теперь выйдя с госпитального КПП я пошла, сделав небольшой крюк к описанным посадкам. Замёрзший пруд только угадывался, но старушка-старожилка очень точно всё описала и я вышла, куда нужно. Действительно под снегом просматривался лесок, в отличие от более ухоженного парка, вдоль него шла наезженная дорога, а чуть в глубине натоптанная прохожая тропка, по которой я и двинулась в полном одиночестве. На тропке я одна, по лесу фактически ни одного следа по снежной целине, то есть всё так, как мне и нужно. Я перевесила полупустой мешок себе на локтевой сгиб, ни с какой стороны меня видеть не могли. Заметила приметную берёзу с дуплом в паре метров от земли и висящей рядом с дуплом сломанной ветвью, не размахиваясь, а как называют такой нижний бросок "из-под юбки", со всей силы кинула к дереву свою драгоценную посылку, она беззвучно и бесследно канула в снег метрах в пятнадцати от тропинки. А я спокойно продолжила свой путь, вскоре выйдя к домам. Нашла трамвайное кольцо и уже в сумерках вернулась к Смирновым… На подходе к дому обрадовалась начавшемуся не очень обильному снегопаду, теперь уж точно время оставления посылки не определить…

Встретила меня неулыбчивая серьёзная Верочка и Ираида Максимилиановна. Меня усадили пить чай и докладывать о результатах, что я и сделала. Мне требовалось сегодня ещё письмо написать. Я извинилась и спросила, где я могла бы письмо написать, мало ли кому я письма пишу? Смирнова меня огорошила, сказав, что комната, в которой мы сегодня ночевали это бывшая комната их старшего сына и теперь она только наша с Верочкой и мы можем в ней делать всё, что нам угодно. Там они с Верочкой уже все вещи в шкафу разложили, там и стол есть и писчие принадлежности. Если мне нужна бумага и конверты, она мне сейчас всё даст. Вот и как на такое реагировать? Приятно, и что ни говори, очень удобно, тем более, что я даже не успела высказать просьбу о том, чтобы Верочка у них пожила, пока я буду в госпитале, как Ираида Максимилиановна сама это даже не предложила, а заявила как давно решённое.

Письмо я написала быстро, да и чего там расписывать? Просто информация о том, что неделю назад я в лесопосадке в Сокольниках неподалёку от… (расписала выданные мне старушкой ориентиры, госпиталь и пруд) примерно в середине, где метрах в двадцати от тропинки растёт берёза с дуплом на высоте двух метров и висящей рядом с ним сломанной веткой, в снегу оставил завёрнутую в обёрточную бумагу старинную коробку из-под печенья. В коробке лежит тетрадь с обещанным вторым письмом.

Я воюю, и собираюсь и дальше продолжать это делать. Очень рад, что что-то из моего первого письма вами использовано.

С уважением, ваш потомок.

Конверт у меня был, как и пара листов бумаги. Я заклеила письмо, но адрес писать пока не стала, а убрала его к документам в планшет. Мне ещё предстояло собраться, что мне с собой на госпитализацию брать кроме себя и документов? Мысленно прикинула, получилось не много и не сложно, а вот письмо бабушке написать обязательно, заодно завтра тоже отправлю. Сначала я собиралась бабушке письмо написать и отправить из госпиталя, там письмо бы пошло как войсковое с треугольным штампом военной почты бесплатно и даже можно без конверта, достаточно сложить треугольником. Но я подумала и решила. Раз есть такая оказия, почему бы не написать сейчас, и отправить обычным письмом, что с тех копеек за конверт и марку? Мелькнула мысль попросить и Верочку пару слов черкнуть, но потом вспомнила, что она у нас абсолютная правша и ей ещё учиться нужно, левой рукой писать. Это я теперь с Соседом легко могла писать и левой рукой. Как делать и многое другое, и не обязательно было ему передавать управление рукой, просто мне теперь это стало легко делать.

Я взяла новый лист, вывела "Дорогие наши родные, Деда Василий, Баба Вера, Тётя Маша и Настенька!" И встала, вошла в штопор и уткнулась в стену. Как писать родителям, что у них теперь нет дочери? Как писать, что нет теперь любимого внука, племянника и братика? Что их внучка теперь калека? Но писать всё равно нужно, рано или поздно они об этом узнают, и если я сейчас не напишу, то это будет обида, что не сообщила. Они наши родные, они имеют право знать и знать всё как есть. Собралась, для настроя залезла на кровать, где устроилась Верочка и внимательно молча наблюдает за всем, что я делаю, как кошка, честное слово, даже лежит, почти свернувшись, ножки под подол платья спрятала, как под хвостом. Обняла и рассказала ей, как есть, о своих сложностях. Она выслушала, отстранилась, заглянула мне в глаза, посмотрела и взросло сказала:

— Надо писать, пиши как есть! Ты же меня к ним не бросишь?!.. — Вот ведь спросила… Не "оставишь" или "отправишь", а "бросишь"! И как позвольте на такое не отрицательно можно ответить? Я всё знаю и понимаю, мне с сестрой будет очень сложно, а у бабушки с дедушкой ей будет и сытнее и надёжнее, и с родными, а не чужими людьми, но не могу я её сейчас бросать, этого предательства она мне никогда не простит! Может позже, когда я сумею её хоть немного отогреть, когда она немного обживётся в новых условиях и если сама захочет, отправлю, но не сейчас. Так ей и сказала:

— А ты бы хотела?

— Нет.

— Ну, значит будешь со мной! Не скажу, что со мной тебе будет легко, но я буду стараться… Хорошо?

— Я люблю тебя!..

— Я тоже тебя люблю! Сестрёнка!

Мы обнялись и ещё посидели немного, я собралась с силами, поцеловала родную пшеничную макушку и пошла писать…

"Пишет вам ваша внучка Комета. Мы с Верочкой сейчас в Москве, но пробудем здесь не долго наверно. Меня отправили сюда по делам службы. Перед отправкой сюда сумела вырваться в Ленинград. Узнала, что в наш дом попала бомба. Дома больше нет. Мама и Вася были дома, их похоронили на Смоленском кладбище, на могилу я не ходила. Говорят, хоронили их всем двором. Верочку нашла в больнице и сумела её оттуда забрать, она теперь со мной. Писать она пока не может.

По этому адресу можете нам писать, мы здесь пробудем, не знаю сколько, но нам потом ваши письма обещали переслать.

Про папу ничего не знаю, сказали, что его с заводом отправили на Урал, еще, когда все были живы. Писем от него нет и от вас тоже.

Служба у меня идёт спокойно. С Верочкой наверно смогу управиться. Если она согласится, то отправлю её к вам.

Желаю вам здоровья! Берегите себя! Мы вас всех очень любим и целуем!

Ваши Мета и Вера Луговых."

Пошла взяла конверт у хозяйки.

— Ты чего смурная такая?

— Написала бабушке и дедушке…

— Они ещё не знают?…

Мотнула головой и пошла запечатывать письмо, в комнате Верочка сидела, читала письмо и молча плакала. Господи! Ну, что делать то? Я обняла малышку, и поплакали вместе. Потом запечатала письмо и подписала адрес Вологодской области. Убрала письмо в свой планшет, ящик я у метро видела…

Нас позвали ужинать, за ужином Ираида Максимилиановна сказала, что ни Софья Феофановна, ни Александр Феофанович вырваться не могут. Оба сегодня отзвонились, расспрашивали, нам приветы и извинения. На фронте под Москвой тяжёлые бои, но немцев гонят. Из-за боёв много раненых и Соня из госпиталя отлучиться не может. А Сергея перевели долечиваться домой, но он числится на отделении пока. И ему дали капитана…

А рано с утра я поехала сдаваться на комиссию…

Глава 37. 25-е декабря. Госпиталь ВВС

С утра быстро написала печатными ровными буквами на первом конверте: "Москва. Кремль. Иванову И.В. (Лично в руки.) Посторонним не вскрывать." В части для обратного адреса: "Подольск. Васильев."

У метро быстро кинула письма в ящик и поехала сдаваться. В приёмном отделении, пока ждала своей очереди с удовольствием отметила, что я в своей хорошо сшитой чёрной шинели, утянутая в талии, в белом кашне, кубанке со звёздочкой и тремя нашивками главстаршины смотрюсь гораздо красивее, даже лётчиков в кожаных регланах с торчащими из под них синих галифе. Вообще, вы уж послушайте женщину, галифе категорически не терпят кривых и тонких ног, да и к сапогам требования предъявляют. Уж точно со сбитыми у многих понтовыми "гармошками" я бы очень многим ходить не советовала, и на их месте бы просто постеснялась с таким ужасом ниже пояса носить что-нибудь, кроме кавалерийской шинели до пола. Но мужчин мне не постигнуть и одно мелкое, с меня ростом, недоразумение со старлейскими кубарями и двумя изуродованными обезвоживанием корявыми ветвями пустынного саксаула вставленного в галифе и гармошки, вместо ног, даже попробовал заход в мою сторону сделать:

— Милое дитя! Как вас можно называть?! — Уж лучше бы не улыбался, без двух передних зубов и прокуренных до цвета какашек остальных. А уж про лютый чесночный дух не перебивающий перегара… Нас вообще лучше не называть и больше и не подходить никогда ближе километра! Но не скажешь ведь так…

— Главстаршина Луговых!

— Это значит флот?! — Ну, уж нет. На такие тупые вопросы не отвечаю. Стою молчу, этот гиббон пытается поближе передислоцироваться и даже типа грабки протянул, а вот теперь не молчать:

— Смирна-а-а! Два шага назад! И дышите в другую сторону, у меня закуски не хватит такое нюхать! — Рефлексы великая вещь, ржёт в голове Сосед. Это он умудрился гаркнуть моим голосом, что живчик вытянулся и хоть не отошёл строевым, но в глазах всех наш поединок слил на корню и все присутствующие весело загоготали над стушевавшимся кривоногим Казановой. Но видать природный оптимизм победил, и он всё-таки чуть отодвинулся и ответил:

— Молодец! Давно меня так не покупали! Мельников моя фамилия, авось и свидимся… — И не дожидаясь ответа усвистал куда-то. Больше ко мне не цеплялись, но внимание я уже одним своим видом привлекала. Это вы меня ещё в берете моём любимом не видели…

Наконец, меня приняли, записали, переодели во всё больничное и арестовали всю мою форму. Хорошо, что пистолет оставила в квартире в вещах, затолкав в свои любимые сапожки. Выдали чудовищных габаритов пижаму, но сжалились и поменяли на рубаху чуть ниже колен и тапочки. Хорошо, что умудрённая опытом Ираида Максимилиановна мне навязала пару шерстяных носок, и ещё несколько полезных мелочей, а главное пару книжек. А вот больничный халат нам носить гораздо лучше, чем мужчинам, и если они в халатах становятся как бритые налысо ёжики, нелепые и беззащитные. То я могу его подвязать и не просто как попало, а красиво, и совсем не для того, чтобы все местные кобели стойку сделали, а чтобы сама себе нравилась. Мой вопрос кастелянше про кушак, которыми ни один пациент не пользуется, разве, что поглядывает на него в плане намылить в случае какого-нибудь злого медицинского вердикта. Кушаков мне на выбор предложили целый ворох, и я штук десять перебрала по качеству и цвету, на что кастелянша, сначала недовольная, потом прониклась и даже подмигнула в конце, типа "знай наших". Мне достался новенький байковый бледно-голубой халат длиной всего десяток сантиметров не достающий до пола и я его перетянула в своей более, чем изящной талии тёмным бордовым кушаком завязанным прямым узлом, при двух оборотах вокруг меня.

В общем, я была готова к битве с медициной. В день поступления у меня взяли несколько пробирок крови, дважды уколов в мою тонкую вену. Выдали баночку для утренней порции мочи. Ещё назавтра меня обрадовали голодом в связи с забором желудочного сока, и что в понедельник у меня обзорная рентгеноскопия. Как Сосед плевался я повторять не буду, но мне кажется хорошо, что местные медицинские светила не слышали, потому, что даже десятой части хватило бы, чтоб оскорблённые меня отсюда выкинули и ближе десяти километров не подпускали. Моим лечащим врачом оказалась довольно милая пожилая доктор Светлана Ивановна, которая внимательно изучила мою справку из лазарета, подробно опросила, чем я болела в жизни, были ли у меня травмы, операции, теряла ли сознание, занималась ли спортом и каким и так далее. Кажется, её интересовало всё, даже про моих бабушку и дедушку и дядь и тёть спросила. Это потом Сосед объяснил, что она так выясняла, нет ли у меня каких-нибудь наследственных заболеваний. Потом она меня раздела и очень долго выслушивала трубочкой, выстукивала мне грудь и спину, что-то измеряла и записывала в толстую историю болезни… Вот здесь была такая серьёзная амбарная книга в переплёте и с толстыми корочками обложки, на титульной части которой было сантиметровыми буквами красиво тушью выведено моё ФИО, остальные подробности уже мелким обычным…

Назавтра вместо завтрака толстенький доктор с доброй улыбкой добрых полчаса издевался надо мной, заставляя проглотить медный шарик на конце рыжей резиновой трубки. Когда от попыток выполнить его просьбу я уже вся была в слюнях, соплях и слезах и уже на грани выдавить ему желаемый желудочный сок путём банальной рвоты, до которой пару раз оставалось совсем чуть. Но вдруг противный шарик проскользнул куда нужно, радостный доктор забегал по кабинету, как наседка потерявшая цыплёнка, здоровенным шприцом граммов на двести (это шприц Жане — сказал Сосед и успокоил, что им только подобные соки берут или промывают, а уколы таким не делают, можно не бояться) он насосал себе какую-то чуть зеленоватую жидкость в пробирки и вытащив свою трубку отпустил меня "С БОГОМ"…

Я вышла на подгибающихся ногах. Если все лётчики на пути в небо проходят подобные издевательства неоднократно, то я уже уважаю лётчиков. В горле словно рашпиль несколько раз провернули, вымотало меня это глотательство, что я только могучим волевым усилием заставила себя пойти не в палату, а в столовую, чтобы позавтракать. Сосед сказал, что мой цыплячий вес может стать одним из главных пунктов, в который они могут вцепиться. Но если я буду регулярно отмечаться в столовой, то я любые претензии отмету на том основании, что я уже набираю вес, а худоба связана не с болезненными причинами, а диагнозом алиментарная дистрофия, от которой я уже практически вылечилась, Вот для этого мне нужно обязательно отмечаться в столовой.

После завтрака я часик повалялась с книжкой стихов Лермонтова, с удовольствием перечитала:

Я не унижусь пред тобой! Ни твой привет, ни твой укор, Не властны над моей душой! Знай! Мы чужие с этих пор…[12]

И пошла, искать гимнастический зал, про который услышала от Светланы Ивановны. Зал нашла без проблем, здесь занимались некоторые просто раздетые по пояс с голым торсом, но большинство в спортивных костюмах. Пришлось искать кастеляншу, она мне без особых возражений выдала стиранный чистый костюм, конечно гачи и рукава пришлось подвернуть, а куртка чуть не доставала до колен, но зато я могла заниматься, а после лазарета я уже почти привыкла к этому. Здесь я удивила Соседа, когда без проблем подтянулась пять раз на турнике. А вот сделать подъём-переворотом не вышло, Он успокоил, что я просто уже устала и нужно повторить подход после отдыха. После отдыха, пока я растяжку делала, я дважды спокойно поднялась переворотом, наверно и в третий раз бы смогла, но чуть дёрнулась и не получилось, а потом сил не хватило на большее.

— Знаешь, я думаю, что тут ряд факторов, с одной стороны ты действительно довольно сильная, но не сильнее среднего мужчины, а вот то, что твой вес всего сорок два килограмма, как раз играет в твою пользу…

— Так, это хорошо или плохо?

— Хорошо, но нужно заниматься, чтобы эти показатели сохранились и при наборе веса.

— Но я вроде уже вернулась в те размеры и объёмы, что у меня были, ну, может чуть меньше…

— Если уж ты решила быть самолётихой, хотя мы в тебе оба находимся, и если с тобой что-то случится, то это и меня касается, так, что могла бы и посоветоваться…

— Ну, ты же был бы против…

— Я и сейчас против!

— Вот видишь! А я летать хочу…

— А я не хочу, но видимо это никого не интересует…

— Ну, не обижайся! Ты же хороший!

— Хороший! Хороший. Так, чего сказать хотел, если уж решила летать, то привыкай в штанах ходить, в самолёт в юбке не полезешь. Да и вообще, помнишь стычку с Мельниковым в приёмном покое?

— А к чему ты вспомнил?

— Нет, всё правильно его отшили, я вот подумал, раз уж мы решили в этой песочнице играться, то и привыкать и вливаться нужно. Как бы тебе объяснить, что я имею ввиду… Это теперь наша стая… Ёжику понятно, что в том случае тебя вроде как на вшивость проверяли и, к слову, сделали это без злобы, что этому Мельникову в плюс. А вот моя и твоя реакция никуда не годится. Надо нам об этом серьёзно подумать. Как остаться собой, не поступиться честью, но и избегать конфронтаций, ведь в той ситуации он имел право закусить удила в ответ и на тебя окрыситься во всю мощь и ширину души, ведь по факту его мы клоуном выставили…

— И что ты предлагаешь?

— Знаешь, предлагать лучше тебе, у меня как видишь, реакции какие-то агрессивные выходят, а ты ведь с мальчишками во дворе дружила и с детства с ними общий язык находила…

— Вот ты сравнил! Это же мои мальчишки, с которыми я чуть не с пелёнок рядом росла. Знаешь, как мы с Мишкой познакомились?

— А это когда вам по три годика было и он колено разбил, а ты пошла принесла ему подорожник и на коленку прилепила?

— Ага. А он меня к дяде Вите привёл за руку и сказал, что я теперь его жена, все смеяться начали, а я сказала, что он дурак, и я с ним больше не играю…

— Ну, что-то вроде того. Только знакомиться будешь уже не с детьми, а со взрослыми…

— Я поняла и буду думать… А что ты мне про Верочку кроме жалости посоветуешь?

— Ну, что тут советовать… Её надо отвлечь как-то… Была бы она повзрослее, ей бы цель какую-нибудь предложить… Ты же сама можешь представить, что бы ты чувствовала став калекой…

— Я пыталась, но мне просто страшно становится…

— Вот, а она к тому же ещё маленькая совсем. А в детском мире всё без ограничений, по самой верхней планке, даже коленку ушибла и больно, так рёв и трагедия — куда там последнему дню Помпеи! Вот и у неё сейчас тоже всё в такой негатив зашкалило, что она едва трепыхаться может. Вообще ещё удивляюсь, что она не озлобилась на всё, а просто замкнулась, хотя может внутри и агрессия где-то, чужая душа — потёмки…

— А почему ей сейчас нельзя ничего предложить?

— Почему нельзя? Можно. Только я же говорю, что у ребёнка мир строится на эмоциях и без стопоров, а вот цель и движение к ней, как задача чтобы отвлечь — это требует достаточно взрослого и рационального подхода… Давай пока не дёргать её, постарайся ей всячески давать почувствовать свою любовь и заботу, а главное, не переигрывай и старайся делать так, как она от тебя привыкла видеть, чтобы она почувствовала, что всё по-прежнему и ничего не изменилось в твоём отношении к ней. Это может для неё сейчас самое главное, ведь её мир рухнул, а то, что ты себя с ней ведешь, как раньше станет для неё якорем, опорой, чтобы снова осознать себя и жить в новых условиях…

— Я поняла! Спасибо… А почему ты так упираешь в то, чтобы я всё время упражнения делала, неужели самолётом так тяжело управлять?

— Насколько я знаю, сейчас в самолётах не предусмотрены какие-либо усилители. И если в обычном полёте и плавных маневрах, нагрузки не так уж велики, то например, при пикировании и наборе большой скорости даже по законам физики отклонить рули или элероны физически очень тяжело, обтекающий поток мощнее, ему приходится противодействовать и так далее. Вон, помнишь в кино, когда Титаренко из самолёта вылезает, его Макарыч ждёт с ведром воды и окатывает его, потому, что в бою при маневрах как раз эти пиковые перегрузки и на ручке управления усилие под сотню килограммов, если не больше! Ты думаешь, почему летуны в большинстве здоровенные такие…

— Значит придётся заниматься!

— Да! Милая! И это значит прощай красивая девичья фигура!

— Ну… А что теперь делать, если надо…

— Ну, ты даёшь! Так спокойно об этом…

— Знаешь, мне это всё теперь стало как-то не важно, у меня на первом месте Верочка и мне почему-то кажется очень важным, что я должна сделать так, чтобы она мной гордилась. А значит я буду летать не только ради самой возможности быть поближе к облакам, а ради сестры… Понимаешь?

— Не знаю…

С этого дня я стала завсегдатаем гимнастического зала и если первые дни на меня многие недовольно косились, то скоро стали подходить и даже советы давать. Всего за неделю я подняла свои подтягивания до десяти раз, а здоровенный майор принёс мне ленты с утолщением, которыми ладонь штангисты и гимнасты оборачивают, а утолщение ложится на пальцы и гриф штанги не выскальзывает, и тогда уменьшается нагрузка на сухожилия и сам лучезапястный сустав. А ещё меньше набиваются мозоли на ладони у основания пальцев, которые у меня уже успели появиться. Всё-таки у нас кожа гораздо тоньше и нежнее…

В понедельник у меня получился рентгеновский день. Сначала натощак рентгеноскопия, меня поставили с одних трусиках напротив какого-то экрана, а врач смотрел в него, поворачивал меня и экран. Потом меня заставили выпить белую безвкусную тошнотворную взвесь сульфата бария, после чего врач не только смотрел свой экран, но у него в центре экрана оказался большой круглый выступ, которым она давил мне на живот и чего-то бубнил себе под нос при этом. Наконец он удовлетворился, но из рентгеновского отделения меня не отпустили, меня начали просто снимать, сняли голову в фас и профиль, было смешно, когда меня заставили замереть для снимка с распахнутым во всю ширину ртом, Сосед сказал, это, чтобы нижняя челюсть не мешала разглядеть верхние шейные позвонки.

Потом снимали все крупные суставы, и весь позвоночник. Как сказал очень злой Сосед в итоге, что если после такой ударной дозы полученной нами радиации, нас ещё и к полётам не допустят, то он мне всемерно поможет разнести эту халабуду вдребезги и пополам. И что после сегодняшнего исследования мне ночник лет пять будет не нужен, сама от радиации светиться буду. И вообще, возмущался он, мы же писали про опасность радиации ещё в первом письме! И я тоже помню об этом…

После обеда меня повели в приёмный покой прицельно и тщательно обмерять и протоколировать. Кроме роста и веса, а также размеров и обхватов во всех мыслимых и не очень местах, сделали спирометрию, я выдула что-то больше трёх литров. Потом стали динамометрами измерять мою силу. Становую силу я выжала чуть больше семидесяти килограммов, что очень не плохо, заметил Сосед. Правда заметил, что у него при поступлении в институт крюк на площадке опорной разогнулся, а на приборе зафиксировалось сто восемьдесят кило. Но он признался, что сжульничал немного, это исследование проводится на прямых ногах для определения силы спины, а он чуть присел и рывок сделал, как штангисты, то есть ногами, в которых силы всегда больше, чем в спине. И наши семьдесят с лишним сейчас мы тоже сжульничали и частично тянули ногами… Кистевая всего по двадцать с небольшим, но мне кажется, что силы у меня больше. Просто у меня рука маленькая и я это динамометр обхватить не могу, я давить дотягивалась только кончиками пальцев… В общем здоровенную таблицу на трёх страницах моими показателями в истории болезни заполнили. Издевались надо мной до самого ужина.

Но эти измерения и взвешивания оказались только первой ласточкой. Такое ощущение, что моё тело они решили просто для развлечения затолкать во все агрегаты, которые придумал и сделал какой-то ненормальный механик. От других слышала про "Лопарь", что это за ерунда, осталось непонятным. Расспрашивать и подставляться не стала. По мне "лопарь" — это вроде народ какой-то на севере, а ещё на флоте и в море какие-то верёвки, если я ничего не путаю. Сосед тоже как-то не мог помочь, а я уже почти уверовала в то, что он, если не абсолютный всезнайка, то почти всё знает. Когда меня стали пристёгивать к конструкции, где меня будут крутить во всех плоскостях, Сосед радостно взвыл: "Вот ведь балбесы! Лопарь — это они так английский или немецкий Лопин-эффект[13] переделали на привычное им звучание…". К креслу Барани, я была готова, но не очень готова к усложнённой форме с качанием головой, для создания ускорений Кориолиса, что в разы усложняет и утяжеляет пробу и силу воздействия на вестибулярный аппарат. Порадовал и знаменитый соотечественник Хилов создавший свои качели, тоже для угловых ускорений и изучения степени противостояния их воздействия на мой нежный организм. При этом я считала, решала задачки, читала вслух и выполняла какие-то пробы на запоминание. В общем, противные эти исследования с нагрузкой на вестибулярный аппарат, мне они очень не понравились, но я вроде бы с ними справилась. Вот только теперь качаться на качелях для удовольствия наверно пару лет не захочу. А вот все упражнения на координацию движений и равновесие провела на ура, даже медики впечатлились…

Ужасно боялась центрифуги, меня само название как-то пробирало. Но открутилась, чего-то считала, на ответы отвечала, кнопку нажимала. В общем, так была сосредоточена на правильном выполнении всех этих сложных сопутствующих задач и требований, что времени сосредоточиться на своих ощущениях от многократных перегрузок совершенно не оказалось. И поэтому, когда сообщили об окончании проб, я испытала почти разочарование, ведь так и не прочувствовала эту самую центрифугу. Нет, в конце ощущения были мерзостные, когда в глазах темнело, но я вся была сосредоточена на заковыристых заданиях… А барокамера даже понравилась, такие необычные ощущения, меняются звуки, надо уши продувать, накатывала какая-то эйфория и смешливость (Сосед объяснил, что возможно, это эффекты кислородного голодания), но задания я выполняла и "подняли" меня достаточно высоко… Вот ведь работа у дядечки, который со мной в барокамере сидел и следил за моим состоянием и показателями приборов, которые фиксировали работу моего организма. Мне кажется, что в этих исследованиях гораздо больше времени занимает навешивание на меня десятков датчиков и проводов и проверка работы фиксирующей аппаратуры, чем сами пробы. Но наверно главное достижение, это то, что я во время всех этих экзекуций так ни разу и не выплеснула свой завтрак. Мне думается, что мой организм, переживший голодание просто категорически теперь не согласен от пищи так бездарно избавляться, хотя подташнивало не раз.

Сосед, рассказал, что из всех этих издевательств на себе в своё время испытал только кресло Барани в облегчённом варианте, и тогда его едва не вывернуло, и барокамеру, но в другом режиме, испытал гипербарическую оксигенацию (лечение повышенным содержанием кислорода при повышенном давлении), а это совсем иное дело и ощущения.

И что исследователи заточены на исследование мужчин и не учитывают устройство женской психики. Ведь мы устроены иначе и можем куда более скрупулёзно сосредотачиваться на исполнении каких-то действий, при этом оставаться в контакте с окружающим. То есть для мужчины вариант привычного для любой женщины общения с десятком подруг одновременно, когда кажется, каждая говорит о своём и её никто не слушает, но на самом деле слышат все и всех, просто приведёт в ступор и измотает сильнее десятка центрифуг. Большинство женщин комфортно могут работать в режиме большого секретариата совмещённого с машбюро, где не только грохот машинок и десяток разговоров по телефону, но и просто разговоры, ну, как в таком бедламе можно сосредоточиться? А многие женщины так работают годами и никакого дискомфорта не испытывают, ведь на самом деле, это не очень сильно отличается от работы воспитательницы в яслях, где гвалт постоянный и нужно контролировать одновременно больше десятка потенциально опасных объектов, за которые несёшь полную ответственность. Мужчине такое не по плечу из-за его устройства психики, поэтому пробы, где его полностью загрузили параллельными задачами, для него предельны, а для женщины — это загрузка на десятую часть, а то и меньше. Вот и выходит, что многие исследования нужно кардинально пересматривать в зависимости от половой принадлежности. Но снова вопрос, а что делать с женщинами, у которых мужской тип мышления и восприятия, ведь таких тоже не мало?…

На этом фоне невинные электро-кардиография и ЭЭГ, которую здесь ещё называют Электро-Цереброграмма, являлись фактически отдыхом на пляже. Если бы только после всех этих датчиков на голове причёска не превращалась в разворошенное воронье гнездо на ураганном ветру. А уж как кривились и ворчали сёстры, привыкшие к мужскому скудоволосию, я не буду описывать. И наверно в отместку за свои мучения они не жалели на меня своего солевого водно-глицеринового состава для лучшего контакта датчиков с телом. И после такого краковяка волосы нужно было сначала тщательно вымыть и только потом расчёсывать. А корпуса разбросаны и из одного в другой нужно перебегать по зимнему парку. Заиметь какой-нибудь гайморит или менингит в наши планы никак не входило, вот и куталась в тёплый платок и плевала на то, что наверно со стороны выгляжу в эти моменты как старая бабка…

Во вторник меня мучила окулист, где Сосед восхищался едва слюной не захлебнулся, когда оказалось, что я вижу каждым глазом не третью снизу строчку, а самую нижнюю. Оказалось, что он сам с середины школы был очкариком и без стёкол видел только вторую сверху строчку одним, и только две самые большие буквы вверху другим глазом. Я смотрела на таблицу с буквами и пыталась себе представить, как это можно видеть только две самые большие буквы, а остальные расплываются. Это же жизнь, как в постоянном тумане, и мне Соседа стало очень жалко. Потом меня стали гонять по колечкам с прорезью. Это оказался как раз тест на астигматизм, который у Валерки нашли. Я отвлеклась и вместо "вправо", сказала "влево", докторша резко возбудилась и притащила кучу карточек, где на каждой были вырезанные из другой таблицы буквы и колечки, и стала меня гонять уже по ним. Чтобы не создать себе лишние проблемы, срочно сосредоточилась и очень внимательно стала следить за каждым своим ответом. Наконец она успокоилась, и мы перешли к каким-то дурацким картинкам с разноцветными кружочками. Потом была удивительная конструкция, где мне зафиксировали голову ремнём изучали границы моих полей зрения. Потом мне на каждый глаз клали какую-то железку, жутко, когда просят не моргать, а прямо на глаз, что-то опускается. Про заглядывание в глаз и "посмотрите мне на мизинец", и "посмотрите мне на ухо", я просто молчу. Замеряли моё пороговое восприятие, ночное зрение, время и скорость адаптации глаза, и ещё кучу всего и всякого. Тётенька окулист умудрилась изучать мои органы зрения до самого обеда и исписала наверно пару страниц, что уж она там писала, не знаю, но сосед сказал, что мы вроде нигде не накосячили, и вообще, у тебя зрение минимум две единицы, а норма одна. И добавил: "Сильна мадам! Даже не представлял, что осмотр окулиста можно растянуть на пол дня…". Но как оказалось, почти половину её проб пришлось повторять ещё пару раз, но уже не в таком объёме и довольно быстро, как будто в первый раз я могла каким-то обманом подделать результаты. Медики — они такие странные иногда…

Но после обеда мои современники ещё раз удивили доктора из будущего, потому, что дяденька невропатолог едва уложился до ужина. Чего я только по его указаниям не делала. Наверно только не запрыгивала на люстру с барабаном в руках… Часть уже проведённых упражнений тоже оценивал невропатолог, как и провёл несколько уже своих небольших тестов и потребовал выполнить некоторые задания здесь при нём…

А во вторник напротив нашего корпуса, было очень хорошо видно в окнах, где были не замёрзшие уголки, как приехал и выгружался наверно целый батальон конвойных войск НКВД, я, конечно, этого знать не могла, это сказал один пожилой командир. Там даже собаки были и двинулись они, как вы думаете куда? Вот и я поняла, что приехали ребятки мою тетрадку искать. Больше я их не видела, из чего могу предположить, что коробку и тетрадку в ней они нашли. Иначе, я думаю, они бы продолжали маячить всё время, пока искали бы. Но эта суета за воротами, нашего госпитального мирка совершенно не коснулась. Здесь вообще было удивительно тихо. Днём немцы уже не рисковали соваться к столице, а вот по ночам в небе шумели моторы и где-то далеко были слышны глухие даже не хлопки, а словно отрывистые вздохи далёких взрывов. Но в госпитале и поблизости по какому-то стечению обстоятельств не происходило ничего, может это само ВВС так берегло своих, а может бомбить парк на окраине не видели смыла…

Да! Во вторник по радио сообщили очень неприятную новость, Немцы захватили Шлиссельбург, а это значит, замкнулось кольцо блокады, хотя по радио этого и не сказали, но я то знаю, где Шлиссельбург находится и как немцы могут к немцу попасть… Хоть и удалось удержать какое-то время немцев на Лужском рубеже и гораздо дольше сопротивлялись в других местах, но свою задачу немцы выполнили, как это не грустно. Так, что теперь Ленинград всё-таки в блокаде и та же самая свирепая зима. Надеюсь только, что теперь не смотря на разбомблённые в конце лета Бадаевские склады продовольствия успели завезти и ужасов той блокадной зимы удастся избежать, да и детей из Ленинграда вроде бы активно вывозили, ведь в нашем всегда шумном дворе я никого из детей не видела… И всё выходит, как предупреждал Сосед, что даже то, что мы всё рассказали и предупредили принципиально не изменило ход войны. Изменения есть и можно сказать, в лучшую сторону, но процент дураков и ошибок это наверно величина слишком весомая и неколебимая…

А я продолжила своё госпитальное обследование. Был ЛОР, который ставил камертон мне на голову в разные места и голова странно вибрировала. Шептал цифры из угла кабинета, снова крутил меня на кресле, но рекорд невропатолога и окулиста побить не сумел. Хоть и заглянул мне во все ещё не пользованные другими отверстия головы при посредстве своего налобного кривого зеркала и всяких злобно выглядящих инструментов. Когда он бинтиком ухватил меня за кончик языка и полез зеркальцем на длинной ручке осматривать носоглотку и гортань, я подумала, что он мне решил мимоходом оторвать язык. А Сосед ехидно комментировал, что, судя по усердию, доктор рвётся разглядеть не только носоглотку и гортань, а хочет ещё увидеть плохие мысли в моём мозжечке…

Самым лихим оказался хирург, я его чуть не расцеловала. Он вдумчиво помял мне живот, поковырялся в пупке, попросив кашлять, заставил меня поделать всякие прогибы, наклоны и приседания, ощупал шею, суставы и позвоночник, я сглатывала, нагибалась шевелила конечностями… Потом ткнулся куда-то в пах сначала с одной стороны, потом с другой и снова я кашляла. Ужасно щекотно, чуть не описалась. Сосед сказал, что это он у меня грыжи искал. А потом сделал запись "ЗДОРОВ" и отпустил. Каждый день со мной что-то делали, смотрели какие-то специалисты. Сосед недоумевал, зачем будущему лётчику сдавать анализ кала два раза, но мы и с этим сумели справиться. Сосед почти плакал от радости и восхищения порой, когда, к примеру, разглядел на направлении в анализе кала "Методом толстой капли", оказывается, этого при нём уже не делал никто и он про метод помнит только из учебника…

Приглашённый гинеколог, своего у ВВС не оказалось, залез мне пальцем в попу, и спрашивал всякие гадости и при этом так противно подхихикивал, что чуть ему не нахамила… Щупал, тискал меня всю, особенно живот, бёдра и грудь. Сосед недовольно заметил, что осмотр молочных желёз это прерогатива хирурга, а не этого "пи…юка", в идеале — после маммографии осмотр маммолога. И вообще, его кривыми гинекологическими грабками к груди лазить не стоит. Для того, чтобы в толще мягких тканей железы определить патологические уплотнения или полости, нужно не мять грудь, как тесто на пельмени, а очень аккуратно даже не пальпировать, а ощупывать самыми кончиками пальцев, стараясь двигаться по секторам ацинусов (элемент секторального деления на части массива железистой ткани) от ареолы соска. Матёрые маммологи при осмотре вообще едва касаясь пальцами проводят по коже и получают информации больше, чем неопытный после получаса пальпации. До нелепого доходит, что женщины не воспринимают это поглаживание как адекватное обследование и маммологи потом специально мнут железу, чтобы пациентка знала, что её осмотрели, хотя нужды в этом уже нет…

Если бы меня по приказу и договоренности Александра Феофановича не выкрали тридцать первого, я бы и не заметила, что праздник случился. В обед к моей палате с накинутым на форму белым халатом пришёл политрук Миша, который сообщил мне, что машина ждёт у дверей, а с начальством госпиталя уже всё согласовано. Я от греха всё-таки нашла Светлану Ивановну, но та только руками на меня замахала, дескать, до завтрашнего утра меня здесь никто видеть не хочет. Я поздравила её с наступающим, чему она почему-то удивилась и пошла искать сестру-кастеляншу, а вот её я не нашла. Пришла сказать об этом Мише, и что мне ехать не в чем. Миша думал буквально пару секунд, сказал, что ему приказали меня привезти, а вот в чём, не уточняли, поэтому идём так, а в машине тепло. Ну, в машине оказалось не так уж тепло, по ногам сильно дуло, но доехали мы быстро, и я помчалась наверх по лестнице. Как же я была рада обнять мою любимую сестрёнку!

Ираида Максимилиановна организовала мне какое-то из своих платьев, и даже быстро соорудили что-то пышное у меня на голове. Верочка была в одном из праздничных платьев и кофточке с пустым рукавом. За это время её сводили к парикмахеру и на её очаровательной головке вместо кое-как откромсанной косы, теперь была довольно миленькая стрижка, в общем, моя сестрёнка — красавица. И красивее её нет во всём мире! Ближе к вечеру уселись за стол, за которым кроме нас с Верочкой, Смирновых, мужа и жены, которых представили, но я их сразу и забыла, был ещё капитан Викулин с двумя орденами на груди. Бледный, осунувшийся, но вполне живой. Может по приказу комиссара, он пару раз пытался заводить со мной разговоры, но я называла его только "товарищ капитан" и ограничивалась уставными ответами, если не могла отмолчаться. Сестра Смирнова прийти из-за дежурства не смогла, о чём нам громко объявила хозяйка и передала её поздравления. Верочка уже вполне освоилась в доме, но особых изменений в её поведении и состоянии я не увидела. И весь вечер она буквально ни на секунду не отлипала от меня, что к прочему, ещё и ограждало меня от докучливости нашего бывшего пациента. Да и мне очень не хотелось выпускать её из своих рук. Вроде бы раньше между нами такой привязанности не было…

За хлебосольным столом не было разгула, какой показывал мне из своей памяти Сосед, да и не ждали двенадцати, с хлопаньем пробок шампанского по бой курантов и обязательным телевизором с поздравлением президента. Нам, трём женщинам и одной девочке выделили бутылку Абрау-Дюрсо. Я медленно прикладывалась к шампанскому, окуная нос в кисленькую шипучесть живучей пены под тосты "За Победу!", "За партию и товарища Сталина!" И в этом не было никакого кликушества и позёрства, всё это искренне, потому, что люди здесь знали и не забыли, из какой жуткой трясины вытащили свою страну большевики, скинув власть царя и других угнетателей. И что главным, кто вёл всех на этом пути, была Партия, а во главе её и страны её символ и знамя — товарищ Сталин. Здесь бы никто не понял стона про "хруст французской булки" или восторженность весёлым с гиканьем и посвистом пролётом санок с цыганами и пьяными юнкерами. У власти в стране были те, кто не понаслышке знал и прочувствовал на себе старую русскую крестьянскую побасенку:

— Ой! Вкусно! Сладко! Как гусиная лапка!

— Да, ты никак ел?

— Да, что ты! Это мой дядя видел, как наш барин ел!..

Не было на столе и обязательного новогоднего салата Оливье и "селёдки под шубой", за то был роскошный прозрачный, чуть подрагивающий при касании ядрёный холодец с перцем, чесноком и хреном. Уже от одной порции во рту разлился пожар, от которого не очень спасал холодный клюквенный морс, это оказалось фирменное блюдо хозяйки и меня специально не предупредили, а она сама и комиссар уплетали его за обе щеки и так заразительно, что я не удержалась…

Вскоре мы с Верочкой ушли спать. Какая же это радость засыпать обнимая родного близкого любимого человечка, чувствовать, как она тоже льнёт и дышит в грудь, а мои нос и губы упираются в её лохматую макушку! Утром поцеловала спящую сестрёнку и провожаемая Ираидой Максимилиановной, зябко кутающейся в тёплый халат, вышла вся уже в госпитальном навстречу возмутительно свежему и бодрому политруку Мишеньке, который галантно распахнул передо мной дверь машины.

Утром первого января все с утра были на работе, обычный четверг, что вы хотите? И опять по кругу, осмотры, анализы, обследования, пока, с утра седьмого, наконец…

А вот не было никакого НАКОНЕЦ! Утром, после завтрака, меня вызвали в кабинет начальника госпиталя, где он, даже не посмотрев на меня, сообщил, что меня выписывают. Вот так, просто выписывают и ни слова больше. А на мою попытку, что-нибудь сказать:

— Смирно! Кру-гом! Получать вещи, шагом марш!..

Я вышла из кабинета, как оплёванная и без сил… Они словно вытекли с последними шагами, и я кое-как доплелась до какой-то кушетки в коридоре. Когда шла по вызову, я вроде бы настроилась на любой исход, твердила себе, что могут вынести любой вердикт. Перед глазами мелькали лица, ехидная противная ухмылочка гинеколога, что-то недовольно бубнящий ЛОР, с какой-то неуёмной радостью бегающая с новыми и новыми карточками окулист, другие, чьи гримасы и фразы или молчание сознание услужливо окрашивало в самые чёрные цвета. Я была уверена, что настроилась, что готова к самому отрицательному ответу, убеждала себя, что на узле нам с Верочкой будет даже удобнее, найду куда её пристроить и будет она рядом с простой и надёжной связисткой, а не с сумасшедшей, которая где-то в небе мотыляется… Но не к такому пинку под хвост без слов и объяснений, и дело даже не в том, что отказали, они имеют на это полное право, а в том, что уязвили мою гордость, а этого они делать не имеют никакого права!

И что уж, под комментарии Соседа, я уже фактически поверила. Да, я наполнилась уверенностью, что комиссию я прохожу нормально и никаких противопоказаний, как они это называют, к лётной работе у меня нет. И вдруг такой удар… Я просидела, приходя в себя с полчаса. Нет, я могла бы, наверно, идти уже минут через пять, но я совсем не хотела, чтобы кто-нибудь увидел меня сломленной, подрагивающие руки или подламывающиеся ноги. Коль так вышло, я не доставлю никому удовольствия видеть моё унижение. Я — Луговых! Сибирские мы! И ЛЕНИНГРАДКА к тому ж!..

Словно автомат, надев на лицо каменную маску, я прошла через весь корпус в единственную женскую палату на отделении, где я тоже была единственная, собрала свои нехитрые пожитки и пошла с гордо поднятой головой к сестре-кастелянше. Молча показала ей записку, которую мне дал начальник и так же молча, не спеша, чтобы не выглядеть убого и суетливо, оделась, собрала вещи в свой вещмешок, кивком попрощалась и пошла на выход. До самого дома Смирновых во мне натянутая струна или напружиненный штифт дрожал, но держался. И только когда открывшая мне двери Ираида Максимилиановна попыталась с радостной улыбкой что-то спросить, завод у меня закончился, и я в слезах упала ей в руки и разрыдалась, не видя ничего вокруг, только сквозь пелену слёз благодарно прижимала к себе любимую сестрёнку…

Глава 38. После 8-го января. В гостях

С утра, наревевшись накануне, всё произошедшее я уже не воспринимала как катастрофу. Грубо, говоря, я приняла свой провал в авиационном порыве. Сосед, хоть и утешал, но не мог скрыть своей радости. Я встала, привела себя в порядок, хотя из одежды ограничилась только халатом поверх тельняшки. Разбудила сестрёнку и привела в порядок после сна её пушистые лохмы. Вот ведь удивительно, мы с ней родные сёстры, а волосы у нас совершенно разные. У меня прямые и толстые, а у неё тонкие и стоит чуть отвлечься и они вокруг головы уже пушатся словно золотистое солнечное облачко, как у нашей любимой мамочки…

А за утренним столом нас улыбкой встретили Александр Феофанович с женой:

— Ну, здравствуй! Красавица! Извините, две красавицы! Давайте завтракать, а я тем временем расскажу, и ругать буду!

Мы уселись за стол, а комиссар меня отчитал, за моё не достойное поведение, особенно на фоне того, что у Ирочки сердце слабое и так волновать её не стоило. Оказывается, он с утра позвонил в госпиталь узнать, что же там произошло.

— А вы, товарищ главстаршина не задумались о том, что как военному человеку, вам при выписке должны дать кучу бумаг, документы, аттестаты, проездные требования и прочее?

— Не-ет…

— Вот! А вам их не выдали, а если бы выписывали, то были обязаны это сделать!

— И что теперь делать?

— Неправильно вопрос поставлен. Делать ничего не нужно. Просто лётная комиссия и обследование в госпитале это не одно действие, а отдельные. То есть комиссию ради каждого человека никто не собирает, комиссия заседает по графику. И так как в госпитале знают, что тебе есть, где остановиться, решили, что держать тебя несколько дней просто так в палате не имеет смысла и до заседания комиссии отпустили…

— Но он не сказал. Сказал, что выписывает и всё…

— Так они тебя и выписали. А до заседания комиссии у тебя официальный отпуск по медицинским показаниям.

— Это что значит? — Я просто боялась поверить в то, что слышала…

— А это значит, что до понедельника двенадцатого ты в отпуске и у нас в гостях! Заодно и я освободился немного. Сестренку свою обогреешь, а то она без тебя не живёт, а сидит молча у окна и тебя высматривает. Отойдёт покушать или ещё как её Ирина отвлечёт, и смотришь, опять у окна сидит. Как ты упрямством, хотя, может это и хорошо… Всё поняла?

— Так точно! Товарищ армейский комиссар!

— Вот это мне больше нравится, а то вчера такой Армагеддон устроила, Ире вечером пришлось капли капать…

— Извините, пожалуйста…

— Ладно! А чего это не кушает никто?

В общем, вы сами всё поняли. Я сама дура и во всём виновата. Молодец комиссар! Настоящий начальник…

На улице мороз чуть отпустил. Благодаря доброте Валентины Николаевны, мою сестрицу — красавицу было, во что одеть и не просто, а красиво, даже богато. Хоть пальто великовато, но смотрится на ней очень хорошо, а я прикинула, что из него Верочка и на следующую зиму не успеет вырасти. Тёплая и красивая кофта поверх шерстяного платья, я не говорю про тёплые чулочки и рейтузики. Зимние сапожки из желтоватой тёмной некрашеной кожи на меху очень хорошо шли к коричневому цвету пальто. Завершали наряд тёплая мутоновая шапочка, как капор без козырька и яркий полосатый шарф. Маленькая принцесса, да и только. Я же была в форме, тем более, что у меня в планшете лежит официальный отпускной билет.

Оказалось, что Смирновы живут почти в центре Москвы, и от дома до Красной площади всего минут десять ходьбы, правда по не только кривым, но и не ровным по плоскости улицам, видимо как на холмах когда-то строили, так эти взгорки и остались. Нам, привыкшим к плоским и ровным улицам родного Ленинграда, смотреть на это было дико. Да, что там улицы, даже вокруг Кремля везде то вниз, то вверх… Но всё равно было ужасно интересно посмотреть и пройтись по Красной площади, на которой был сметён почти весь снег в середине и под ногами гулко тукала столько пережившая гранёная брусчатка. А у мощных кремлёвских стен, как-то странно раскрашенных тихо притаился гранитный кубик мавзолея. Конечно, о красоте прифронтового города говорить не приходится, замёрзшие стёкла перечёркнуты крестами газетных полос, местами стоят зенитки, или лебёдки аэростатов, посты и расположения обложены мешками с песком, которые едва проглядывают из-под снега. На улицах много народа, и много патрулей, которые активно проверяют военных. Вот и меня дважды остановили для проверки документов, но претензий ко мне не возникло, а слова, что мы из Ленинграда, явно вызывали уважение. Даже здесь наш любимый город помогал нам как мог…

Хотя, как сказала Ираида Максимилиановна, некоторые музеи и театры работают, но она не знает, пойдём ли мы в них… Мы и не пошли, а неспешно прогулялись вокруг Кремля. Сосед предложил мне пройтись по Арбату, дескать, это самое сердце Москвы, если не считать Красной площади. Не знаю, что уж такого в этом Арбате? Маленькие домики, узкие переулки и дворики с развешанным бельём и поленницами дров, но мы прошли его насквозь и даже к нам пытался пристать какой-то мелкий шкет, картинно цыкающий через дырку выбитого зуба. В общем, нагулялись и нагуляли аппетит. В Александровском саду даже немного удалось растормошить Верочку и мы вместе весело посмеялись, когда она поскользнулась и полетела в сугроб, а я, взявшись её вытаскивать, оказалась рядом и мы обе вывалялись в снегу, после чего пришлось долго отряхиваться. Ведь ходить в зачуханой шинели — урон флоту, который, как ни крути, я здесь и сейчас представляю. Вот интересные у меня с флотом отношения. Меня в него призвали, и я в нём официально служу, а он в ответ мне мелкие гадости делает, но не отпускает при этом. А меня ещё почему-то регулярно пробивает на флотскую корпоративную солидарность. Ведь если увижу стычку любого самого убогого матроса и сухопутных, я буду на стороне матроса не раздумывая… Вот и сейчас отчищала шинель помня о том, что типа "лицо флота" — это моя "мордуленция"… И всё равно мне ужасно нравится, что я в такой красивой форме. Уже видела нескольких девушек в шинелях и они провожали меня явно завистливыми взглядами, от чего спина распрямлялась, а подбородок гордо показывал на небеса… Да и Верочка оказалась у нас явной патриоткой флота, раз уж её любимая старшая сестра в нём служит. И даже отпустила пару комментариев, смысл которых был в том, что я в тысячу раз красивее и форма тоже, за что она была немедленно расцелована в обе разрумянившиеся щёчки…

А вечером, вернее почти сразу после обеда, когда я нашла гитару и задумчиво тенькала по струнам… Нет, я не умею на ней играть, да и Сосед, сказал, что его познания укладываются в пару блатных аккордов, а я уже пробовала в оркестре, но мне очень трудно обхватывать пальцами гриф и ещё прижимать струны, пальцы маловаты, хотя говорят, что и при таких пальцах некоторые умудряются… Вот поэтому и тенькала от нечего делать, когда в придавленном желудком с вкусным наваристым борщом мозгу даже мысли шевелиться не хотят…

— Так ты на гитаре играть умеешь? — спросила вошедшая Ираида.

— Нет! Ну, что вы! Я только на ксилофоне, а гитару просто так струны дёргаю, извините. Если не надо было её трогать…

— Да, нет! Ничего! У нас Саша играет, да и голоса у него с Сонечкой замечательные. Сыновья ещё баловались…

Как-то сам собой зашёл разговор про моё увлечение музыкой, что я очень люблю свой инструмент, но его в отличие от гитары возить сложнее, но мне так не хватает возможности извлечь спящие в них звуки из лакированных деревянных пластин в два ряда.

— …А вот переучиваться не хочу, это будет как предательство моему инструменту, его и так мало кто выбирает и мне кажется, что за то, что я его выбрала, он не просто даёт мне на нём играть, а делится со мной своей благодарностью. Глупо говорю, да?

— Знаешь, а может в этом даже что-то есть… У меня есть хороший знакомый, он довольно известный музыкант, скрипач, вот он рассказывал, как впервые взял в руки скрипку великого Гварнери, это мастер итальянский делал кажется самые лучшие в мире скрипки, до сих пор никто его работу повторить не смог. И говорил, что дело не в лаке и подборе древесины, а в том, что мастер ещё и часть души в инструмент вкладывал. И вот мой знакомый меня уверял, что он это сам почувствовал с первого касания…

Потом пришла Софья Феофановна. Сосед сразу сделал стойку и заметил:

— Вот смотри, настоящий хирург, которым женщина быть не может. То есть внутри она уже давно не женщина и мыслит она по-мужски, то есть, как положено хирургу. Но при этом она не омужичилась, наверняка хорошая мама, твоему лейтенанту…

— Не лейтенанту, а капитану…

— Значит, против "ТВОЕГО" ты уже не возражаешь?

— Да, ну тебя!

— Я просто говорю про гостью, помня тот наш разговор, когда ты взъерошилась, как кот на лужу…

— А с чего ты вообще взял, что она не женщина?

— Ты сейчас, как твой Валерка слова выворачиваешь, я не говорил, что она не женщина, я сказал, что она внутри мыслит по-мужски. И что при этом осталась женщиной и матерью. Посмотри, понаблюдай за ней. Тебе это нужно и важно, ведь если ты хочешь летать, то ты должна будешь стать как она или вообще омужичиться.

— А иначе никак?

— Солнышко! Самолёт — это техника, техника сложная и требовательная, для управления ею нужна очень твёрдая и решительная рука, фактически, говорю, мужская рука, или как минимум управляемая мужскими мозгами. Вот если бы ты решила летать радистом или штурманом, то ещё были бы лазейки, но лётчиком, это приговор.

— Хорошо, я поняла и посмотрю…

Софья Феофановна не смотря на такой подвод со стороны Соседа, мне очень понравилась. И может Сосед и прав, что у меня внутри больше мужского, чем женского, но мы кажется с ней сразу нашли общий язык. А ещё общению помогало то, что я её о многих вещах с интересом расспрашивала и с подачи Соседа задавала интересные вопросы. На которые она охотно отвечала. Вообще, сначала разговор зашёл о том, что и как я делала с лейтенантом. Я выложила уже не раз озвученную версию, как я додумалась до дренажа, она уточняла подробности и явно пребывала в ступоре от неверия пополам с восхищением. Я рассказывала, как быстро заткнув рану прямо в одежде и понимая, что времени у меня секунды, раскурочила провода ведущие к телеграфному ключу и продетые через кембрик. Что ужасно повезло, что у старшины был тот медицинский флакон с пробкой, благодаря чему удалось сделать водный замок, что мне очень не хватало любого медицинского зажима… Как отсасывала воздух после наложения повязки и молилась, чтобы повязка оказалась герметичной. Как потом всю ночь слушала, дышит или не дышит… Как потом использовала мох-сфагнум… Как нашла исландский мох и вспомнила, что говорили, что он очень хорошо при заболеваниях лёгких и заваривала его и поила бессознательного пациента изо рта в рот. Как разжёвывала упругие словно желатиновые листочки, и проталкивал сквозь губы и потом заливала водой, но потом чистой тряпочкой вычищала всё изо рта, что он не проглотил, чтобы не попало в дыхательное горло… Как тащила на волокуше к дороге… Как повезло с Архипом, но уже была готова в любую секунду взорвать себя и лейтенанта вместе с секретным пакетом… Было ли страшно?… Конечно было, но выхода другого не было… Как делала нам ковчег, как потом гребла разбитыми в дребезги руками… Как удачно попался стог на берегу, из которого, до сих пор стыдно, украла нам сена… Как мимо проходил патрульный финский баркас два раза, второй раз я даже каждую пуговицу на их одежде видела… Как опять повезло, проскочить мимо Видлицы, где несколько десятков километров оживлённая дорога идёт практически по берегу, а берег — сплошной пляж и спрятаться совершенно негде… Поэтому и пришлось грести только в сумерках и ночью… Как влетела на камни у мыса на пути к Видлице… Как едва проскочили этот сложный участок, разыгрался шторм и пришлось прятаться в устье Тулоксы, пока шторм не закончился… Хорошо, что было уже время предзимья и люди по домам сидят, а то в нескольких сотнях метров от деревни нас бы точно обнаружили… Но ещё и в такую погоду никто не появился… А потом гребла дальше, едва стих шторм. У острова Сало сил уже почти не осталось и было уже на всё плевать, да и финских патрулей здесь уже быть было не должно, и я стала грести прямо днём… Когда мимо проходил наш корабль, я гребла изо всех сил, но не успела и он почти прошёл, и не видел, как я махала надетой на весло нижней юбкой, я пыталась стрелять, но расстояние достаточно большое, меня не слышали и проходили мимо, я уже решила, что не повезло, как корабль повернул и подошёл к нам. А дальше вы наверно и так знаете. Мне сказали, что командира сразу повезли на самолёт и отправили в Москву, а я лечилась в лазарете стрелковой дивизии неподалёку. Вот и всё…

Софья Феофановна молча присела передо мной на колени и стала целовать мне руки. И не было в этом пафоса или картинности, мать благодарила за сына, но я ужасно испугалась, чтобы она не сказала чего-нибудь, что будет не исправить, выхватила у неё свои руки:

— Вы лучше расскажите, как вам удалось его выходить. Я если честно, последние пару дней к нему даже не заглядывала, очень боялась увидеть, что он умер…

— К нам его на носилках привезли, голого, в одеяло завёрнутого, хорошо, что морозов сильных ещё не было…

— Это я понимаю, меня в лазарет тоже после помывки не одевали и тоже на носилках только в одеяле одном отвезли…

— Ну, вот, воняло от него, не смотря на мытьё… Вообще, шансов у него не было, если бы не лекарство, профессора Ермольевой. Молодая совсем, но какая умница! У нас в госпитале пенициллин появился буквально за три недели до этого, мы только первые результаты успели осознать, а тут и не думали даже, абсолютные показания. Сразу взяли на стол, сделали ревизию грудной клетки, ушили рану и плевру, пришлось удалить почти всю нижнюю долю левого лёгкого, убрали отломки рёбер, и пулю немецкую винтовочную. А первый укол ещё до операции сделали. Вот он и пошёл на поправку, буквально на глазах. Если бы не очень сильное истощение, может и за неделю бы выправился, а так все процессы замедлились, но встал на ноги, ты же его на новый год видела. А когда он рассказывать начал, каким чудом ему выжить удалось, если бы сама на операции не видела, не поверила бы. Вот твоим чудным счастливым ручкам благодаря, живёт мой сын!

— А что за лекарство, вы так сказали…

— Да! Лекарство удивительное, почти панацея… У нас сейчас такие дебаты идут, копья ломают. Чубы трещат, как говорится. Дело в том, что микробиологи, которые его создали выставили жёсткое требование, а наркомздрав его безоговорочно поддержал и запретил нарушать, чтобы в каждом случае каждому больному колоть полный курс, и запретить в течение курса снижать дозы, только повышать, если требуется. А ещё вводить лекарство строго по часам, каждые четыре часа. Пара сестёр проспавших уколы уже под суд загремели, говорят…

— Ну, если так требуется, и наркомат подписал, так чего обсуждать?

— Милая девочка! Если бы всё было просто! Ведь на стороне тех, кто выступает против тоже резон есть, у нас от одного укола крупозная пневмония прекращалась, а на нашем отделении после двух уколов больной с сепсисом и тяжелейшим разлитым перитонитом в себя пришёл и есть попросил. А тут на каждого больного уходит минимум сорок две дозы, а эти сорок доз могли бы спасти сорок, а может восемьдесят раненых! А развернуть большой объём промышленного производства пока не удаётся, всё, что есть, это только полученное фактически в лаборатории, каждая доза на вес золота! Представляешь, какие страсти кипят! А ещё микробиологи дрова в топку подкидывают, что у них на подходе лекарство от туберкулёза, причём любого. А это столько больных и таких тяжёлых, что уму не постижимо… У нас под Москвой ещё с царских времён есть санаторий, где больные с костным туберкулёзом доживают, я бы сказала догнивают, а там ведь почти все молодые. А сколько ещё таких санаториев и больных по всей стране и по всему миру!.. Уже два письма, подписанные всеми светилами медицины, товарищу Сталину направили. Вот после второго письма он авторов собрал и все, кто тогда на приёме побывали, теперь молчат и свою точку зрения больше не отстаивают, хотя ещё много шума осталось… Ты конечно, ловко разговор увела, но и я не вчера родилась. Я знаю, что маму я вам заменить не смогу никогда, но знайте, что вы обе мне как дочки, которых у меня никогда не было, но я очень бы хотела! И не отвергайте мою просьбу! Вы когда сами детей вырастите и поймёте, что такое долг материнской благодарности за спасение ребёнка, вот тогда сможете что-нибудь сказать. И я попросить хочу… Мне Саша говорил, что там у вас с Сергеем видимо что-то произошло, но вы оба не говорите, а ты простить его не можешь, я и не прошу его прощать, значит, заслужил, ты не капризная профурсетка и так вижу. Просто не отталкивай его резко. Он и за группу погибших ребят своих себя винит, и что как командир ошибок наделал, а ещё ты там предложила всех гидросамолетом эвакуировать, а он считает, что это его как командира недоработка, что не подумали вовремя. После нового года пришёл, когда с тобой хотел поговорить, чёрный весь и молчит все дни. Тоже ведь характер, есть в кого… Ты ничего мне не обещай, просто подумай после…

А после просто болтали и к этим сложным темам больше не возвращались. Немцев под Москвой разгромили в пух и прах, что они удирали, побросав всю технику, и теперь в центральном парке сделана выставка трофеев немецкой и всякой другой техники, и все туда ездят смотреть. И радость была бы полной, если бы не окружение Ленинграда и начавшаяся блокада второго города страны.

Александр Феофанович рассказал, что на совещание в Генеральном штабе по итогам проведённого наступления, где все собрались с самым праздничным настроением, а Верховный Главнокомандующий пришёл очень сердитым. А когда начал выступать маршал Кулик, обвиняя в пораженчестве генштаб за приказ остановиться и занять оборону, и выступил с планами воспользоваться слабостью разбитого врага, и гнать его как минимум до наших границ… Сталин резко его оборвал, велел не молоть чепуху, а лучше послушать внимательно доклад начальника генштаба Шапошникова, в котором проведён разбор сделанных ошибок на всех уровнях. И закончил словами, что наше наступление удалось не потому, что хорошо воевали, а потому, что немцы расслабились, глупостей наделали и нам позволили наступать. И впредь за подобные необоснованные шапкозакидательские выступления будут снимать с груди и петлиц звёзды и ордена! Потом спокойно и методично Шапошников провёл разбор прошедшего наступления и предметно показал, что в этих условиях двинуться дальше хоть на километр для армии было бы катастрофой, и единственная возможность не упустить плодов этой победы, это встать в глухую позиционную оборону на достигнутых рубежах. В заключительном слове Сталин сказал, что как Пётр Первый он не собирается с немцами как со своими учителями пить за одним столом, но то, что мы ещё не умеем воевать, а только учимся, нам немцы ясно показали. Вот и учиться! Со всей серьёзностью и ответственностью! И каждый человек в форме должен ежедневно помнить, что с каждого народ, которому все присягали имеет право спросить долг за то, что сами не доедали, всё отдавали вам, ходили босые, но вас кормили и обували, так почему вы не выполняете теперь то, ради чего вас содержали годами на иждивении!? И каждый военный от солдата до генерала должен помнить, что его дело не погибнуть без смысла, а убить как можно больше врагов, заставить врага кровью и жизнью заплатить за каждый миллиметр нашей земли, на которую посмел он ступить своей поганой ногой. И только тогда, когда будет убит последний оккупант — это будет даже не заслуга, а всего лишь отданный военными народу долг! А ещё предупредил, что будет пересматриваться система награждений… В общем, от праздничной эйфории при выходе ни у кого не осталось и следа, а у самого Верховного видя это явно улучшилось настроение… Ещё кто-то заметил, что Сталин был без уже привычной звезды Героя Социалистического труда, которую он носил всегда… В свете слов о пересмотре системы награждений среди генералов вообще тихая грусть с паникой пополам…

В воскресенье Ираида Максимилиановна и Софья Феофановна вытащили меня с Верочкой в театр оперетты, где весело и дико звучал почти бессмертный Кальман. Вообще, дни отпуска в прогулках и домашних вечерах, пролетели легко и почти незаметно…

А утром в понедельник по всей форме, хотя медаль надевать всё-таки не стала, я перешагнула порог актового зала, где заседала страшная Лётная врачебная комиссия. Вскинула руку к лихо заломленному берету и отрапортовала председательствующему:

— Товарищ бригадный военврач! Главный корабельный старшина[14] Луговых! Представляюсь по случаю прибытия на Лётную врачебную комиссию главного клинического госпиталя Военно-воздушных сил СССР!

Этот спич требовалось дословно заучить, этого требовали установленные здесь традиции…

Конец второй книги.

Примечания

1

БАС-60 и БАС-80 — основные из используемых в 1941 году батарей элементов питания для переносных радиостанций. Жёлтенькие такие, лаком покрытые и ещё везде, где можно запарафиненные и загудроненные.

(обратно)

2

Авдей Матяшов немного путает. Речь идёт про доработку модели "Браунинг" 1906 года калибра 6,35 мм, названного "Браунинг-Бэби", который был разработан позже, имел вес 275 грамм (на 100 грамм меньше первого) и вообще стал миниатюрнее и изящнее. Его судьбу предрешил слишком слабый патрон 6,35Х15, при выстреле с расстояния он порой даже не пробивал мужской массивный череп или плотное зимнее пальто. Но около пятисот штук всё-таки было выпущено… Сама его в руках держала, только пострелять не вышло. Прелестная игрушка. А что у ротвейлера пули от лба отскакивают, так я собак люблю и в ротвейлера стрелять ни за что не стану.

(обратно)

3

К созданию торпедных катеров Г-5 кажется, действительно приложил руку Андрей Николаевич Туполев и катер вроде даже считался рекордным и имел скорость в 56 узлов, а это больше ста километров в час. Но в целом катера довольно неудачные в эксплуатации. Капризные на воде, очень чуткие к волне, сложные в применении, две торпеды находятся в специальных кокпитах палубы позади рубки и сбрасываются по бокам от идущего катера, что не только усложняет их пуск, но и отрицательно сказывается на прицеливании. При использовании их в качестве десантных средств десант размещали как раз в упомянутых торпедных кокпитах, а высадка по покатому борту вообще превращается в сеанс эквилибристики…

(обратно)

4

"Наклонный луч" один из распространённых тогда вариантов приёмо-передающих антенн. Стационарно тогда чаще использовался "штырь" различной длины и характеристик. Это уже намного позже стали использовать другие виды и профили антенных конфигураций. Наибольшее распространение получили "Антенна бегущей волны", "V-образная", "Ромб" и другие. Если только на приём, конечно, антенны попроще можно использовать.

(обратно)

5

"Брусника" — приёмник Р-155 из комплекта "Баяна" Р-135 — стратегической радиостанции большой мощности. Частота устанавливается и выводится в цифровом режиме и индикация специальными лампами, где каждая цифра — это нить накаливания и поэтому видна очень хорошо. Другие Р-118 — древняя радиостанция средней и малой дальности, на них курсантов в Полтавской учебке тренировали.

(обратно)

6

В довоенных переводах Конандойля великого сыщика именовали Шерлоком Голмсом, а его приятеля доктором Уотсоном.

(обратно)

7

"Фофан" — из старорусского обиходного "Простак, Недотёпа". Проект простой и надёжной деревянной лодки с обшивкой компа-на-компу создан голландцем на русской службе в начале 20 века. Наибольшее распространение получила на Северо-Западе России. Фактически, позже "Фофанами" стали именовать почти все гребные деревянные лодки, но иметь настоящий "Фофан" — было редкостью и очень престижно среди понимающих. Поэтому многие мастера с Вологодчины или из поморов делали свои лодки, как ещё их прадеды делали, но называли из "Фофанами" вкладывая в это слово смысл надёжного и проверенного временем качества и надёжности.

(обратно)

8

"Фофан" — из старорусского обиходного "Простак, Недотёпа". Проект простой и надёжной деревянной лодки с обшивкой компа-на-компу создан голландцем на русской службе в начале 20 века. Наибольшее распространение получила на Северо-Западе России. Фактически, позже "Фофанами" стали именовать почти все гребные деревянные лодки, но иметь настоящий "Фофан" — было редкостью и очень престижно среди понимающих. Поэтому многие мастера с Вологодчины или из поморов делали свои лодки, как ещё их прадеды делали, но называли из "Фофанами" вкладывая в это слово смысл надёжного и проверенного временем качества и надёжности.3}- Архип с расстоянием здесь явно напутал, реально от Ууксу до устья Волхова по прямой больше ста шестидесяти километров. Но сам он на своей лодке никуда из местных шхер возможно не уходил, так, что может расстояния настоящие не знать. Хотя, вполне возможно, что и специально в два раза уменьшил цифру по старой крестьянской хитринке, чтобы у меня не опустились из страха руки сразу…

(обратно)

9

Санкт-Петербургский институт скорой помощи имени Юстина Юлиановича Джанелидзе по адресу Будапештская — 4. Раньше находился на Большом проспекте Петроградской стороны — 100. Традиционно в институт везут всю самую сложную ургентную хирургию со всего города. Исключение для огнестрельных ранений, часть из которых на себя забирает госпитальная хирургия Военно-Медицинской академии имени Кирова.

(обратно)

10

Комиссар излагает одну из концептуальных идей великого Юнга.

(обратно)

11

"Леонбергер" — действительно одна из самых лучших пород собак. Будучи внешне, правда, похожи на кавказских овчарок, на самом деле это великолепно дрессируемая европейская порода универсальных собак-компаньонов-охранников. Главная сложность в том, что не чистые на руку российские заводчики часто вяжут "Львов" с кавказскими овчарками, что фактически убивает все самые лучшие свойства породы. Ведь хоть и встречаются хорошо дрессированные кавказцы и азиаты, но это табуреточные породы, как и ротвейлеры. Кинологи вам прекрасно всё объяснят при желании. А мне совсем не интересно со своей собакой воевать и постоянно доказывать кто главнее в нашем курятнике. Для меня собака — это друг, которого хочется любить и получать любовь в ответ. А то, что при случае друг может и защитить, так и я за свою собаку могу чего-нибудь лишнее оторвать…

(обратно)

12

Любимый Михаил Юрьевич Лермонтов, одно из стихотворений посвящённых Н.Ф.И. (Наталье Фёдоровне Ивановой, как предполагают).

(обратно)

13

Может слово я не точно воспроизвожу, но копаться и искать точную транскрипцию в сети лень, да и не принципиально. Здесь и далее упоминается множество названий и фамилий медиков приложивших к этому руку, пояснять и девать их биографические справки можно, но зачем?

(обратно)

14

Я знаю, что сейчас "главстаршина" и "главкорстаршина" — это два разных звания, и нынешний "главкорстаршина" — это тогдашний "мичман". Но до введения званий мичмана и прапорщика, как промежуточных для сверхсрочников, часто в старшинских флотских званиях перед словом СТАРШИНА, добавляли КОРАБЕЛЬНЫЙ, чем подчёркивали свою принадлежность к флоту. Сама видела документ того времени, где фигурировало звание "корабельный старшина первой статьи", аналогично и со званием "главный старшина".

(обратно)

Оглавление

Глава 18. 9-е октября, Купили

Глава 19. 10-е октября. Первый день в лесу

Глава 20. 11-е октября. Сны и радиосеанс

Глава 21. 12-14-е октября. Погоня

Глава 22. 15–16 октября. Засада

Глава 23. 17-18-е октября. Покидаем логово

Глава 24. 18-19-е октября. Первый снег

Глава 25. 19-е октября. Архип

Глава 26. 20 октября. Ковчег. На воде, первый день

Глава 27. 21-22-е октября. Ещё два дня, почти шторм

Глава 28. 23-24-е октября. Мимо Салми

Глава 29. После 25-го октября. Мимо Видлицы

Глава 30. 1-е ноября. "Сибирский стрелок"

Глава 31. 3-5-е ноября. Лазарет. Начало

Глава 32. После 6-го ноября. Лазарет. Допрос

Глава 33. 12-е декабря. Медаль

Глава 34. 14-е декабря. Комиссар

Глава 35. 23-е декабря. Зимний Ленинград

Глава 36. 24-е декабря. В Москве

Глава 37. 25-е декабря. Госпиталь ВВС

Глава 38. После 8-го января. В гостях Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg