Влад Савин Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт: сборник
Серия «Коллекция. Военная фантастика»
Оформление обложки Владимира Гуркова
© Влад Савин, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
Союз нерушимый
Благодарю за помощь:
Сергеева Станислава Сергеевича, Павлова Сергея, Лебедева Юрия, Бондаренко Александра Александровича, Николаева Михаила Павловича, Толстого Владислава Игоревича, Бурматнова Романа, Сухорукова Андрея и читателей форума «Самиздат» под никами Andy18ДПЛ, Аnnatar, Андрей_М11, Комбат Найтов (Night), НФе, StG, Библиотекарь, fon Spee, HeleneS, hcube, BVA, Old_Kaa, DustyFox, omikron, Sturmflieger и других – без советов которых, очень может быть, не было бы книги. И конечно же, Бориса Александровича Царегородцева, задавшего основную идею сюжета и героев романа.
А также мою жену Татьяну и дочку Наталью, за помощь и поддержку.
Из воспоминаний Элиота Рузвельта:
«В тот вечер отец сказал мне: русские намерены поступить с Европой так же, как мы полвека назад с Филиппинами, освобожденными от испанского рабства. Похоже, что русские всерьез собрались строить новую империю, Всемирный Советский Союз. Но в этом мире должен быть лишь один хозяин – как на корабле только один капитан».
Лазарев Михаил Петрович.
Подводная лодка К-25 «Воронеж».
Средиземное море – Италия, Специя.
Май 1944 г.
Готовность один – к бою!
Атомарина скользит почти беззвучным призраком на глубине двести. На тактическом планшете два роя точек-целей – свои к северу от нас, чужие к юго-западу. Сходятся на пересекающихся курсах – и радарами уже хорошо видят друг друга. Ну а мы акустикой двадцать первого века услышали эту ораву еще два часа назад.
Два линкора, два тяжелых и шесть легких крейсеров, больше двадцати эсминцев. В тридцати милях позади – авиаударное соединение, два больших авианосца, тоже в окружении крейсеров и эсминцев. А еще дальше должен быть десантный флот – полсотни транспортов под охраной целого десятка эскортных авианосцев, четырех старых тихоходных линкоров и кучи противолодочной мелочи. И это еще не сосчитаны те, кто высаживается сейчас на западную оконечность Сицилии и на носок итальянского сапога.
Адмирал Да Зара в рубке флагманского «Чезаре», наверное, ощущает себя воплощением Рожественского перед Цусимой. У врага подавляющий перевес в палубной авиации и весьма значительный в легких силах, в качестве артиллерии, в боевой подготовке. «Нью-Джерси», «Висконсин», «Хорнет», «Уосп» – все новейшие, с командирами и экипажами, прошедшими Тихий океан под флагом адмирала Ли, разбившего японцев у Гуадаканала (когда была потоплена «Киришима») – и четыре старых «чезаре», ветераны прошлой войны, четыре крейсера, считая нашего «Ворошилова», тринадцать эсминцев (включая четыре советских). «При двухкратном превосходстве в кораблях и двадцатикратном в палубной авиации – говорить о военно-морском искусстве неприлично» – кто сказал это, или что-то подобное, в иной истории, после битвы у Окинавы в 1945-м?
Вот только мы тут – козырной туз в рукаве. Или даже целый джокер – атомная подводная лодка СФ, непонятным образом провалившаяся во времени из 2012 года в 1942-й. Благодаря чему война в этой реальности (консенсусом научных светил признанной «параллельной», как ответвившийся от нашей реки времени еще один рукав) пошла совсем по-другому. В отличие от прочих героев «альтернативной фантастики» (не поклонник, но Конюшевского прочесть успел) нам легко было убедить предков в своей иновременности (что может быть лучшим доказательством, чем корабль в двадцать тысяч тонн, не имеющий аналогов в этом времени), – но что могли бы мы сделать одни, если исход этой великой войны решался не на море, а на суше? И не наша заслуга, а предков, что история перевела стрелку и свернула на совсем новый путь – если и в этом времени будут писать «альтернативные» романы, хотел бы я сказать авторам: никогда не считайте предков глупее себя! Информация, которую мы передали, упала на благодатную почву – ну, а мы лишь скромно помогли, в меру наших возможностей. Мы работали «летучим голландцем» Советского Союза – благодаря чему, например, уран из Конго не доехал до американского «Манхэттена», а попал к Курчатову, на два года раньше начавшему советскую атомную программу[1]. Север от немецкого Арктического флота очистили, сейчас в Средиземке окаянствуем – и юмор в том, что как раз сюда мы шли в 2012-м, по пути незнамо как провалившись во временную дыру.
До лета 1942-го здесь все шло, как в нашей истории, затем начались изменения, от освобождения Заполярья и прорыва блокады Ленинграда уже в октябре сорок второго до «Большого Сатурна», здесь осуществленного и полностью удавшегося. Гибель двух немецких групп армий (вместо одной армии Паулюса) привела к тому, что наши уже весной сорок третьего вышли на Днепр – и форсировали его летом, с минимальными потерями. Здесь не было Курской дуги, потому что не было нашего поражения под Харьковом в феврале 1943-го – и оттого форсирование Днепра сразу перешло в освобождение всей Украины, а вот немцы так и не смогли заменить своих погибших ветеранов; накопление боевого опыта у наших шло быстрее из-за меньших потерь, а у фрицев наоборот.
И вот наши взяли Берлин на год раньше! Новая техника, новая тактика – побеждает тот, кто учится быстрее, и дурак был Суворов-Резун, когда писал о «рывке в Европу» Красной армии образца сорок первого года! Здесь мы, сейчас соответствуя сорок пятому той истории, почти три года шли до Рейна и Альп! На севере итальянского «сапога» Народная республика, во главе с товарищем Тольятти, на юге пока еще не повешенный Муссолини. А сейчас мы ходили в Таранто, где еще с февраля, с народной революции, застряла часть итальянского флота. Американцы готовят высадку на Сицилии – похоже, что в этой истории будут две Италии вместо двух Корей. Так не отдадим корабли американским марионеткам!
Двадцать восьмого апреля флот Народной Италии (линкоры «Чезаре» и «Кавур», крейсера «Гориция», «Гарибальди», «Абруццо», девять эсминцев) совместно со Средиземноморской эскадрой СССР («Ворошилов», «Сообразительный», «Способный», «Бодрый», «Бойкий») вышел из Специи в поход. Немецкая авиация в последние дни практически не летала, так что мы прошли напрямую, Мессинским проливом, без единого выстрела с береговых батарей. Тридцатого апреля мы подошли к Таранто, на каблуке «сапога». Особого сопротивления не ожидалось. Когда исход войны был уже очевиден, то даже убежденные наци и чернорубашечники предпочитали бежать, а не сражаться, – а среди экипажей южной эскадры с самого начала было брожение, там открыто говорили, что затопят корабли при попытке их захвата немцами и признавали «народного» адмирала Да Зара своим командующим (стоя в фашистской базе!). Но, не надеясь на пролетарский интернационализм, наши высадили десант морской пехоты с эсминцев и крейсеров прямо на пирсы, как в Феодосии в сорок втором, а советская авиация с аэродромов на Корфу была готова нанести удар. Предполагалось всего лишь обеспечить заправку кораблей, стоящих у причалов с пустыми бункерами, но аппетит приходит во время еды, и утром 2 мая из Таранто караван едва выполз в обратный путь. Итальянские товарищи прихватили все, что держалось на воде, погрузив туда все имеющее ценность и всех, кто хотел уйти на коммунистический север, а в порту тонуло, горело, взрывалось то, что нельзя было вывезти. Часть конвоя, в большинстве самых тихоходов, отправили на восток, в Венецию. А эскадра, ведя за собой с десяток транспортов, легла на курс к Мессине, и через пролив, домой. И в 15:00 был обнаружен американский флот.
Союзники? Народную Италию так и не признали, дипотношений (на уровне хотя бы военного представительства) не установили! И если вы идете всего лишь принимать капитуляцию Кессельринга, у которого уже не осталось ни кораблей, ни горючего для самолетов и танков, ни желания солдат дальше воевать – зачем вам здесь два новейших линкора и два авианосца класса «эссекс»? У вас на Тихом океане сейчас явное отставание от графика – Тараву взяли в апреле, со второй попытки, а когда будут Сайпан и Иводзима? Хотя помню, была у них практика: совсем новым кораблям и экипажам устраивать «тренировку на кошках», против заведомо слабого противника избыточными силами. Но помню также, как их британские союзники полгода назад у Нарвика от нас взятую трофеем U-1506 внаглую отжать пытались… и инцидент у города Ниш, в иной реальности осенью сорок четвертого, когда их авиация ударила по нашим войскам. Так что друзьями вас сейчас считать мы никак не можем!
Точно, не с дружбой идут! Боевой порядок совершенно не похож на стандартный для этого времени, знакомый нам по Атлантике. Не завесы эсминцев спереди и по бокам, а замкнутое двойное кольцо вокруг ядра. Все эсминцы новейшие, тип «Самнер», и еще малые крейсера флагманами дивизионов. Вы не от немцев страхуетесь – вы конкретно «Полярный ужас», как немцы нас прозвали, собрались отбивать!
Вот только точные наши возможности вам неизвестны! Стандартный локатор QC обнаруживал лодку этой войны на дальности всего в полторы мили. У нас покрытие на корпусе далеко не в идеальном состоянии, после двух лет здесь, – но все же мы гораздо менее заметны, чем, например, немецкая «семерка». И не придумали еще опускаемых и буксируемых ГАС, как и противолодочных торпед – по максимуму может быть «сквид», примерный аналог наших РБУ-1200, бьет на несколько сотен метров. У нас же на стеллажах в торпедном отсеке кислородные торпеды по типу японских «длинных копий», но с самонаведением на кильватер, нерожденный в той истории кошмар тяжелых кораблей – до линкоров гарантированно достанем с семи миль. И четыре «53-38СН», расчистить дорогу – и успеем быстро перезарядить, так что нашим будет не только первый залп. И ваш опыт против немецких лодок в Атлантике сейчас сыграет против вас, слишком сильно отличается тактика атомарин от дизельных подлодок, не встречались вы еще с ней. Так что если дойдет до боя, эту эскадру мы сделаем – хотя побегать придется побольше, чем против какого-то «Тирпица». Мы не звери – но и не толстовцы. Если нас пропустят по-хорошему, разойдемся мирно. Но вот если начнут стрелять, не обижайтесь. А после «ай эм сорри» ловите неопознанную подлодку (предположительно немецкую, вполне могли еще здесь остаться!).
И «Ворошилова» вы не учли. Что артиллерийские корабли могут расчищать дорогу своей подлодке при ее выходе на рубеж атаки, не давать работать вражеским противолодочникам (даже если не попадут, не потопят никого – в зоне досягаемости пушек «Ворошилова» вести правильный противолодочный поиск на малых ходах, черта с два!). Не было такой тактики в нашей истории – потому что когда появились атомарины, ушли на слом линкоры и крейсера, да и дистанции боя стали совсем другими – ну, а дизельные лодки, даже «варшавянки» конца века, так играть не могут, у них скорости и электроэнергии не хватит. У нас же такое хорошо получалось против немцев, и на севере, и здесь, у Тулона, месяц назад. Американцы очень хорошо умеют воевать на море, они показали это и в Атлантике, и на Тихом океане – но вот такая манера боя будет для них сюрпризом! Так решатся янки напасть или нет?
Я поймал себя на том, что мне хочется, чтобы они начали первыми. Чтобы иметь законное право их убивать. Вы, американцы, больше всех виновны в том, что случилось с моей страной в девяносто первом! И неизвестно еще, что будет здесь – разве повлияло бы на горбачевскую перестройку, будь там нашей не половина, а две трети Европы? Вот только неизвестно, доживет ли наш «Воронеж» здесь до аналога Карибского кризиса – почти два года интенсивнейшей эксплуатации, состояние механизмов уже внушает тревогу. Как Сирый, мех наш, вчера сказал, «нюхом чую». Здесь и сейчас я могу устроить американцам бойню не хуже, чем прежде немцам. Через десять лет это будет недостижимо. Так покажет наконец американский империализм свою агрессивную суть – или не решатся?
В центральном посту напряжение в воздухе висит. Прерываемое лишь короткими командами – все работают. Труднее всего акустикам, в темпе считывающим данные по целям. На «Нью-Джерси» и «Висконсин» у нас в аппаратах две последние «65–76», привет из двадцать первого века, в сопряжении с компьютерной системой наведения – гарантию даю, что не промахнутся! «Хипперу», «Эйгену», «Лютцову» по одной такой хватило – «айовы» покрепче, но и им мало не покажется, рванет ведь под днищем, а не на ПТЗ! Ну, а после перезарядка и второй залп «японками» уже из этих времен, а «пятьдесят третьи» по эсминцам! Дальше с мелочью «Ворошилов» и итальянцы и сами управятся – нам же бросок вперед, к авианосцам. Минус две «айовы» и два «эссекса» – дорого же вам, янки, обойдется ваша провокация! Рано еще для Третьей мировой, вот не верю я совершенно в «вариант бис» пока с Японией не завершено – а потому дипломаты после все спишут на недоразумение, «дружеский огонь» и атаку неопознанных (предположительно немецких) подлодок.
Началось? Их эсминцы пошли! Строем фронта, как для торпедной атаки – странно лишь, что малой скоростью. На нервах играют? Периодически слышна работа сонаров. Если это противолодочная «гребенка», то для нас она не опасна, пока мы рядом с «Ворошиловым» крутимся, на низком старте. И если очень припрет, до «айов» достанем «шестьдесят пятыми» прямо отсюда – но лучше все-таки будет сблизиться для верности. Их защиту прорвем легко, пуск «пятьдесят третьих» по эсминцам слева и справа, и проскочим, пока соседи успеют дырку в завесе закрыть. Готовясь, выдвигаемся чуть вперед, до «самнеров» уже три мили!
Взгляд на планшет.
– Буров (ком БЧ-3), готовь огневое решение по целям пять и шесть!
Представляю, как в первом отсеке наши «румыны»[2] считывают с компьютера ГАК уже рассчитанные программы для торпед, чтобы по команде извлечь кассеты с магнитной лентой и вставить в торпеды перед досылкой в аппарат (а как еще связать БИУС двадцать первого века и самопальную технику этих сороковых годов?). Реактор на полный – сейчас начнется, нам вся мощность понадобится! «Айовы» в девятнадцати милях, курсом на нас! Если я не ошибся, то сейчас американцы должны рвануть самым полным, чтобы окончательно выйти на рубеж пуска торпед.
– Локатор по нам, направленно!
– БЧ-3, доложить готовность!
– К залпу готовы, ждем команды!
Это почти уже война. Локатор направленно – определяет элементы движения цели, для стрельбы. Пока даже «сквид» не достанет, но надо помнить, там уже есть автоматика наводки и установки по глубине – так что лучше дистанцию держать. Нас засекли – потому что кавитирующие винты шумят на малой глубине. Но если уйдем на триста, четыреста – не сможем стрелять торпедами местной работы. Значит – сейчас удар по обоим эсминцам, сразу нырять и разгоняться вперед. А по тем, кто попробует закрыть брешь, выдвинувшись слева и справа, отработает «Ворошилов». И янки хотя уже могут про нас что-то знать, но вот с приемами, заточенными на ПЛО гораздо более поздних времен, а также техническими средствами вроде самоходных программируемых имитаторов, патронов газовой завесы, активных помех сонарам, уж точно незнакомы! Фирменными «шестьдесят пятыми» можно бить и с глубины, ну а после пойдут «японки», и второй, и третий залп, на добивание поврежденных. Да, оба линкора мы точно сделаем – ну, а после придется работать ювелирно, подкрадываясь к авианосцам. Хорошо, что на стеллажах полный боекомплект, из них крупнокалиберных «японок» десять. Если янки сейчас не отвернут, мы будем стрелять – пошел обратный отсчет!
Не решились. Не слышит акустика канонады, не передан по звукоподводной связи кодовый сигнал. И судя по обстановке на планшете, американцы отворачивают к югу, мористее, уступают нам дорогу. Наверное, и флагами приветствуют, изображают друзей – но я-то знаю, что это не так! Однажды мы им уже поверили, в восьмидесятых. Теперь же лично я им не поверю никогда! И все мы, пришедшие из 2012 года, видевшие распад СССР. И, я надеюсь, Сталин, Берия, Пономаренко, Кузнецов, Василевский, и все, допущенные к «Рассвету», как называется наша тайна в этом времени. То, что они не начали против нас «горячую» войну, war war, как они называют, совершенно не означает их дружбы. Есть еще много других видов войн, в конечном счете столь же убойных. Зачем рисковать и влезать в драку, если можно уничтожить конкурента мирным путем?
И флот отжать – тоже. Как в нашей истории отняли у итальянцев их уцелевшие новые линкоры типа «Венето». Или потребовать на послевоенной мирной конференции «справедливого» раздела флота проигравшей стороны (ну, зачем вам трофеи, янки и британцы, вам после свои корабли некуда будет деть!). Если Де Голль (знаю от Владимирского) активно собачится с нами по поводу взятого в Тулоне битого «Ришелье» – пробовал и на «Страсбург» права предъявить, на что ему ответили: «Что с бою взято, то свято». Где это видано, чтобы захваченное в сражении возвращать? Да, а когда нам из Тулона и Марселя уходить придется, как мы этого «кардинала» с собой потащим, если он с Лиссабона, там торпедами битый, в доке стоит?
Но живите пока. Поскольку приказ был категорический – топить американцев, лишь если они начнут первыми. И никак иначе! Вот только нападением можно считать не одну стрельбу, но и агрессивное сближение на опасную дистанцию. Но обошлось в этот раз.
Дальше происшествий не было. Если не считать прохождения Мессинского пролива, достаточно сложен он в навигационном отношении, да еще при наших размерах – историки считают, что именно это место древние греки называли «между Сциллой и Харибдой», тут течения и водовороты совершенно непредсказуемые, перепад глубин, скалы у берегов и сложный фарватер.
В Специю пришли 4 мая и узнали, что наши за Неаполем встретились с американцами, Кесссельринг капитулировал в Мессине, дуче оказался с ним, а вот Достлер куда-то пропал – и так как у американцев к нему тоже огромный счет, то вряд ли бы скрывать стали. Англичане высадились на Мальте, на Корсике, заняли Балеары, немцы в Гибралтаре капитулировали еще 1 мая. Итого, на Средиземноморском театре война закончена – противника больше нет.
День Победы встретили в Специи. Слушали по радио выступление Верховного. И песню про этот день, который порохом пропах – что, наверное, станет здесь маршем московского парада. На берегу все было живой иллюстрацией советско-итальянской дружбы – и как хорошо, что эти люди, вынесшие на плечах самую страшную войну, еще не знали, что им дальше предстоит! Не будет рая, не будет покоя – лишь короткий праздник, а что дальше будет здесь? Ближневосточный узел, Иран, Индия, Дальний Восток, Африка – не удивлюсь, если по общему числу жертв эта реальность окажется более кровавой, чем та, из которой мы пришли. Но наших будет меньше – а что до прочих, так фашизм с империализмом виноваты!
Тринадцатого мая прибыла из Берлина наша команда «ловцов фюрера». О том, что случилось в Германии, газеты (и наши, и мировые) написали еще в конце апреля, там было фото Гитлера, снятое уже в лубянской тюрьме – вождь германской нации был похож на спившегося бомжа много старше своих лет. Но лишь из разговора со Смоленцевым я узнал, какую роль сыграли там наши товарищи из двадцать первого века. Если мы, экипаж пока единственной в этом времени атомарины, в большинстве своем так и остаемся на своих бессменных постах, то команду спецназа СФ, прикомандированную к нам в 2012 году перед тем походом, война разбросала от Норвегии до Италии. И не будет дальше нам в этом мире покоя. Поговорить не успели – четырнадцатого мая уже вылетели в Рим.
В этой реальности было такое отсутствующее у нас явление, как война нацистов с католической церковью. То ли попы и впрямь имели контакты с заговорщиками, кто хотели бы под занавес скинуть фюрера, почистить фасад, то ли у Адольфа паранойя разыгралась – только он не придумал ничего лучше, чем объявить Ватикан виновным во всех своих бедах. И горел Папский дворец, расстрелянный «тиграми» и взятый штурмом войсками СС, и сам папа, пустившись в бега, был пойман наконец гестаповцами и брошен в концлагерь на острове Санто-Стефания – откуда вытаскивали его уже мы, наш «Воронеж» с особой десантной группой. В нашей истории его святейшество Пий XII не испытывал теплых чувств к СССР – но здесь он куда больше ненавидел тех, кто едва не отправил его лично в рай. В итоге Гитлер оказался проклят одновременно православным патриархом и римским папой. И вообще, Италия, оказывается, и в нашей истории имела все шансы стать социалистической – тут была очень сильная компартия, имеющая, в отличие от французов, общенациональный авторитет, и многочисленные партизанские отряды, в которых также были в почете коммунисты. Но там в Италию вошли англо-американцы и не сложилось – здесь же Советская армия вышла к итальянской границе еще в декабре сорок третьего, и почти сразу началась заброска к итальянцам групп нашего осназа с использованием богатого опыта советских партизан – организаторы отрядов, инструкторы, большие партии оружия. И когда немцы, оккупировав Италию в январе сорок четвертого, начали кровавый террор – ответом им был пожар партизанской войны; в отличие от «лондонцев», советские сражались с нацистами реально и успешно, как умели это делать лучшие кадры наших партизан, с освобождением советской территории перешедших в осназ. Те, кто начинал еще у Федорова и Ковпака, принесли опыт и организацию, а итальянцы – массу и энтузиазм. И когда в феврале началось наше наступление – Красные Гарибальдийские бригады (полнокровного армейского штата, в тысячи бойцов) ударили по немецким тылам, весь север Италии вспыхнул восстанием, к тому же еще и поддержанным Церковью. Теперь же Красные бригады переименованы в Корпус народных карабинеров, отлично вооруженных, на легкой бронетехнике. Ну, а папа не забыл обещания наградить всех причастных – и к собственному спасению, а теперь еще и к поимке «Адольфа Гитлера, отродья дьявола на земле». Впрочем, папа – политик изрядный, по должности положено, и нашу силу учитывать обязан – а потому явно намерен дружить и в чем-то даже нашу славу использовать, как он в освобожденный Рим торжественно вернулся именно 9 мая, с праздником и салютом. Что ж, не разочаруем Святой престол – если это и в интересах СССР![3]
Дворцы и Сады Ватикана впечатляли, даже со следами недавних боев – я видел тысячи людей, работавших на их восстановлении, как нам сказали, бесплатно, лишь за еду, почитая это за честь. Пышность католического богослужения не уступает православному, и был украшенный зал, толпа римских попов и мы в парадных мундирах (тем, кто их прежде не имел, по такому случаю доставленных самолетом из Москвы). Сам папа вручал нам, каждому, орден Святого Сильвестра – бело-золотой восьмиконечный крест на красно-черной ленте. За спасение его святейшества из немецкой тюрьмы на острове Санто-Стефания и за поимку Адольфа Гитлера, преданного анафеме Церковью. Статус ордена «За заслуги перед Церковью» разрешал награждение и католиков, и людей другой веры. Награжденные им по праву могут именоваться рыцарем – «кавальери». Это что ж выходит, я итальянское дворянство получил? А те, кто, как Смоленцев, участвовали и в спасении папы, и в поимке фюрера, удостаивались более высокой степени ордена: не «кавалер», а «командор», с лентой на шее.
И – прямо итальянский сериал! Слышал я, что у итальянцев девушки – полноценные бойцы, и в Специи видел, кто у Смоленцева в адъютантах ходит. Но лишь пока летели в Рим, узнал историю во всех подробностях.
Прощай, Лючия, грустить не надо, О белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао! Я на рассвете уйду с отрядом Гарибальдийских партизан…Автор этой песни в нашей истории так и остался неизвестным. Здесь же итальянцы поют ее в переводе с русского – считая, что ее сочинил Смоленцев и посвятил своей девчонке-партизанке. Песня стала неофициальным гимном и маршем сначала Третьей Гарибальдийской, а после и всех Красных бригад; ну, а девушка Лючия – вроде символа и талисмана.
– Она старалась соответствовать, – сказал мне Брюс-Смоленцев, – я лишь шефство над ней взял.
– И бегством от нее спасался, когда она тебе орала «кобелино», – хохотнул Кравченко, минер. – Огонь, а не девчонка, не пожалеешь! Знаешь, что итальянцы больше всего боятся? Гнева своих жен. Ох, и попал же ты, капитан! А может, оно и к лучшему? По молодости, конечно, перебеситься можно – только после у настоящего мужика должен дом быть, и чтобы ждали там. А у католичек развод считается позором – «что Богом соединено, то лишь он и разделить может».
Кравченко явно что-то знал. Потому что для него, похоже, не стало неожиданностью оглашение мнения свыше:
– Ради укрепления дружбы между СССР и Италией, советское правительство положительно отнесется к браку между вами, товарищ Смоленцев, и Лючией Винченцо, при условии принятия ею советского гражданства. Сам товарищ Сталин, узнав, посмеялся и дал «добро».
Брюс выглядел совершенно ошалелым. А после, как мне рассказывали, всячески пытался узнать, а как до Сталина дошло? Наши все лишь разводили руками. Кравченко вспомнил, что Лючия как истинная католичка на исповедь ходила к отцу Серджио, «кардиналу» Гарибальдийских бригад, а один раз даже к самому папе, когда тот после своего спасения еще в Специи был. Неужели сам Пий Двенадцатый запомнил, он же как раз после в Москву летал, на переговоры с Верховным?
Так и стал наш Герой Советского Союза капитан Юрий Смоленцев единственным из советских граждан, кого венчал сам папа и в соборе Святого Петра! Хотя в войну, в форс-мажоре, бывало и не такое. Но чтобы за полдня все организовать – и если наш Брюс действительно не знал, представляю разговор. С нашей стороны ЧВС Мехлис, комфлота Владимирский (мы флоту, а не армии были подчинены): «Товарищ Смоленцев, решайте быстрее, у вас дела сердечные, а нам организовывать. Товарищей по месту службы отправлять, или задержитесь все еще на день? И что ответить папе?»
А когда много позже я рассказал своей Анне Петровне, то она, комсомолка, спортсменка и стопроцентно советский человек, первым делом спросила:
– Утром награждение и тот разговор, а вечером венчание? А какое у Лючии платье было? И как она его достала так быстро, для такой церемонии?
– Вероятно, волею Божьей. Если уж сам папа был за.
Хотя, наверное, это была задача – при склонности итальянцев к помпезности! При том, что полевая форма у них вполне на уровне: как вспомню Марио, брата Лючии, среди гостей, в парадном мундире всего лишь капрала Народных карабинеров – да рядом со мной он за генералиссимуса сойдет! И другие братья-гарибальдийцы по такому случаю были наряжены, как петухи – наши советские на их фоне выглядели скромно.
– Русские, вы не понимаете! Парадный мундир нужен не для боя, а чтобы внушить народу почет и уважение к военной службе!
Ну, не знаю. Мне ближе, что «истинное золото редко блестит». Да и хлопотно – сколько времени нужно, весь этот блеск чистить? Зато, что показательно, по-боевому гарибальдийцы вооружаются нашими АК, а ездят на советских БТР-40. Я удивился, когда еще в Специи увидел на капоте газовскую эмблему. Оказывается, ГАЗ-51 был и в нашей истории спроектирован и готов к серии еще перед войной – ну, а здесь, когда бомбежки лета сорок третьего не было, и положение на фронте лучше, потери техники меньше, уже с февраля делают и сам «газон», и его полноприводную версию ГАЗ-63, и бронетранспортер БТР-40, уже поступающий в войска. И гарибальдийцам надо же на итальянских товарищей впечатление произвести? И не только на них – поскольку вся папская гвардия геройски полегла при штурме немцами Ватикана, то охрану папы сейчас несут тоже Красные бригады, временно – ну, а дальше посмотрим!
А тогда был свадебный обряд и поздравление, и обед, перешедший в ужин. И следующий день, выделенный для отдыха и осмотра Рима – без Смоленцева с Лючией, они были заняты ясно чем. Слышал, что еще в феврале, до немцев, тут все было совсем как без войны – теперь же некоторые кварталы напоминали иллюстрации к Сталинградской битве, но жизнь кипела, итальянцы воистину неунывающий народ. Работали магазинчики и кафе, ходили автобусы. И так же, как в Папском дворце, кипела работа, люди стремились устранить следы разрушений. Это были исключительно итальянцы – «гастарбайтеров»-пленных, привычных глазу в Северодвинске, я не видел ни одного.
– Итальянцы немцев в плен не берут, – сказал Кравченко, – даже тех, кто РККА сдался, здесь выпускать нельзя, убьют. А своих, чернорубашечников, тем более – их тут не меньше, чем эсэсовцев, ненавидят. Не то чтобы все тут религиозные фанатики, но папа сказал, и все!
Тоже интересно – вот не замечал я за итальянцами особой религиозности в повседневном общении. И к советским «безбожникам» относятся нормально. Но тот, кого в массе признали «на темной стороне», для них не человек вовсе, как бы для нас был маньяк или пидорас – вне любого закона, писаного или нравственного. И родственные связи очень сильны, семьи большие – так что когда немцы пытались усмирить восстание террором, это было как тушить пожар бензином, за каждого расстрелянного получали десятки кровных непримиримых врагов. А в целом потомки римлян мне показались хорошим, добрым народом – надеюсь, в этой реальности они будут по-настоящему верными друзьями СССР.
Вот так и повидал я Вечный город – и вряд ли еще сюда попаду. Девятнадцатого мая снова в Специю, готовимся к переходу на Север. Скоро Анну Петровну увижу. А пока закрутили заботы дальней походовой готовности. Сирый тревожится – ему показалось, что в первом реакторном повышенная влажность, а это очень серьезно, еще не утечка из контура (тогда бы радиационный фон был за пределами нормы), но «звоночек».
Война завершилась? Только начинается! Пусть это будет пока что другая война – не бомб, а торговли, дипломатии, санкций и подрывной деятельности, пропаганды и идей. В этой истории мы будем к ней готовы – причем не только обороняться, сидя за железным занавесом, но и активно наступать.
А советский атомный флот позаботится, чтобы у проклятых капиталистов не возникло соблазна пойти по наикратчайшему – военному пути.
Эсминец ВМС США «Walke». У берегов Сицилии, 4 мая 1944 г.
Американская мечта – не миф, а великая американская Идея!
Вы считаете сказкой – как трудолюбивый чистильщик обуви стал миллионером? Но если в США нет наследственной аристократии, то кто тогда основал фамилии Рокфеллеров, Морганов, Дюпонов? На самом деле подняться с низа на самый верх можно, вероятность не нулевая, вот только равна она одной стомиллионной, но все же не нулю! И само собой, от тех, кто решил взойти высоко, требуются совершенно особые качества – как умение и готовность толкаться локтями, идти по головам. Это глупые русские пытаются построить всеобщее счастье – на самом же деле очевидно, что места у пирога хватит не на всех и бежать одному куда легче, чем толпой. Главное же, именно этот маленький шанс, как морковка перед мордой осла, является для американцев стимулом хорошо исполнять свою работу. «Пять лет я мыл посуду, затем мне доверили разносить блюда, и вот теперь я – менеджер!» В конце концов, чем это хуже, чем «свобода, равенство, братство», или «за Родину, за Сталина»?
Каждый солдат мечтает о маршальском жезле? Но простой американский парень из Филадельфии, двадцати трех лет, мечтал не о военной карьере, а что когда-нибудь напишет свою симфонию. Он был очень мирным человеком, но плохой парень Гитлер вместе с японцами захотел захватить мир, и надо было спасать свободу и демократию. И оказалось, что тонкий музыкальный слух востребован не только для оркестра!
Не верьте, что море безмолвно. Новичкам в учебном центре дают слушать самые разнообразные записи, полученные в естественных условиях. Голоса китов, дельфинов и самых разнообразных рыб. Сейсмические явления, отзвуки далеких штормов. Есть даже особые записи, «неизвестные звуки», которые так и не удалось идентифицировать – но акустик должен знать, что в море может встретиться и такое. И конечно, больше всего шумы винтов кораблей – разных классов, от портового буксира до линкора, на разном удалении, в разных ракурсах (шум от одного и того же корабля при его удалении или приближении различен, чуть меняется тон). Также шумы винтов и механизмов торпед, парогазовых и электрических, разных образцов, и взрывы всевозможных боеприпасов. И учтите еще, что температура и соленость воды тоже оказывают влияние на звук, хоть и небольшое. И опытный акустик должен уметь все это помнить и суметь уловить нужный сигнал среди множества посторонних шумов – к которым, например, относятся винты и машины собственного корабля или соседних в ордере. И еще не было никаких компьютеров, несущих вахту без устали, безошибочно, ничего не забывая, мгновенно выделяя нужный звук из всех шумов – акустик мог надеяться лишь на свой слух, опыт и память. А потому во время этой Великой войны акустиков старались брать из музыкантов. Причем флегматиков – попробуйте часами, не отвлекаясь, слушать звуки окружающего пространства?
Именно таким был тот, кто нес сейчас вахту на акустическом посту эсминца. Было жалко, что война завершается, немцы уже капитулировали, или готовы это сделать – говорят, русские уже взяли Берлин и захватили в плен фюрера. А германских подлодок в Средиземном море нет совсем – Испания вышла из войны, в Африке наши парни в Тунисе встретились с англичанами, и остров Мальорка занят уже британским десантом – ну, может быть, болтается где-то еще одна или две субмарины, думая, кому и когда сдаться? Но оказалось, что цель похода – не только десант на Сицилию.
– Вы должны ее услышать. И записать. И больше не предпринимать ничего! Не стрелять ни в коем случае – добытые вами сведения куда важнее.
Неслыханное дело – главную роль должны были играть эсминцы! А «Нью-Джерси» и «Висконсин» лишь их поддерживали и прикрывали! И на борт приняли дополнительное оборудование – в акустической рубке сейчас было тесно из-за громоздкого аппарата записи звука на магнитную проволоку[4], обслуживаемого специально приставленным матросом. И рассказывали, что особая команда ученых должна провести еще какие-то радиоизмерения и взять пробы воды – это еще зачем?
Миссия дружеская и, можно сказать, спортивная. Русские построили суперподлодку, которую, как они заявляют, нельзя обнаружить. Покажем, что для флота США невозможного нет! И повторю еще раз – категорически без стрельбы, мы же пока союзники, окей? Сыграем роль того парня из «Лайф», который три дня сидел перед логовом горного льва, чтобы сделать фотоснимок! Но этот «снимок», что вы сделаете, будет стоить миллионы!
Что ж, поиграем в шерифа и гангстеров! Эсминцы растянулись в линию с интервалом меньше, чем дальность уверенного обнаружения гидролокатором – этот прием называется «гребенка», субмарина не может проскользнуть через нее незамеченной! Нас не интересуют макаронники, удачно ограбившие других таких же макаронников в Таранто. Нам нужно лишь то, что внизу. Эсминцы идеально выдержанной шеренгой накатываются на итальянцев, на головном «чезаре» повернулись орудийные башни на нас – плевать, вот за этим большие громилы «Висконсин» с «Джерси» и нужны, должны же римляне понимать истинное соотношение сил и что будет конкретно с ними, вздумай они стрелять? Хотя в другое время и в другом месте – ну что такое итальянский флот? Еще больший анекдот, чем итальянская армия! Правда, в прошлом году в Индийском океане им повезло – три новейших «венето» против старого «Рамилиеза», сейчас же их четыре старых против двух «Нью-Джерси», и это еще не считая палубной авиации! Но загнанная в угол крыса бросится и на тигра – сумели ведь те же макаронники у Гибралтара, погибая, захватить с собой «Алабаму». Сейчас им такой возможности не дадут – дальнобойность, мощь и меткость американских и итальянских пушек просто несравнима, так что для потомков римлян это будет смерть, однозначно – вот только и русские тогда не останутся в стороне! И дипломаты, может, и отпишутся, согласятся считать «досадным инцидентом» – вот только мы реально можем за русский легкий крейсер и четыре эсминца потерять десяток своих кораблей, включая оба линкора, и еще неизвестно, удастся ли авианосцам уйти! А «Нью-Джерси», как и «Хорнет», нам будут нужны на Тихом океане – так что категорический приказ не стрелять, даже если вас будут топить. Ради успеха операции можно даже записать один-два эсминца в «допустимые потери» – припомним за них потом.
Дистанция три мили. С палубы итальянцы уже хорошо видны невооруженным глазом. Что делать дальше? Прорезать свой строй макаронники точно не позволят, да это и без стрельбы опасно, угроза столкновений. Еще чуть-чуть, и надо поворачивать. Жаль, не получилось. Неужели сверхлодка и в самом деле невидима – или ее тут просто нет?
– Й-е-ес! Я его слышу! Есть контакт!
Акустик помнил о своем шансе. И он действительно был очень хорошим мастером – уловив на пределе слышимости сквозь шум десятков винтов еще один сигнал. И пеленг на него не совпал ни с одной из видимых целей! Включился магнитофон, проволока быстро уползала в приемник – позже, в Норфолке, эту запись будут тщательно исследовать эксперты. Сигнал был чрезвычайно слабый, и лишь очень хороший музыкант мог бы разобрать эту ноту в симфонии двух сближающихся эскадр. Но он был, принимался устойчиво – и вдруг исчез.
– Предположительная скорость цели?
Акустик отрицательно покачал головой. По скорости изменения пеленга можно примерно оценить скорость хода объекта – зная дистанцию, которая рассчитывается, исходя из уровня сигнала. Но для того надо уже знать, как слышен данный объект на различном расстоянии – а вот это как раз и представляло загадку.
– Локатор, в активный, по пеленгу!
Это тоже было наработанной тактикой. Дело в том, что работа локатора слышна на гораздо большей дистанции, чем мы сами можем обнаружить цель. Опытный и умелый противник может уклониться – тем более если этот русский и впрямь развивает под водой сорок узлов! – но если мы лишь слушаем, точно определив направление, и вдруг включаем локатор максимальной мощностью и узким лучом?
– Нет сигнала, нет… Есть!
Сигнал был очень странный, совершенно не похожий на четкий отзвук от металлического корпуса – скорее, как от движущегося в толще воды куска морского дна. И уровень был чрезвычайно низок. А главное, шла совершенно необъяснимая погрешность по дистанции, от двадцати двух кабельтовых до тридцати четырех! Тогда скорость объекта могла быть оценена от шестнадцати до тридцати пяти узлов! Сигнал смещался влево, слабел, слабел… пропал!
– Передать на флагман, мы закончили! – сказал командир. – И, черт возьми, хватит дразнить медведя.
На крейсере «Рено», флагмане дивизиона эсминцев, ситуацию отлично понимали, так что приказ на отход пришел быстро. Операция «Фотоохота», как назвал ее штаб, была завершена успешно. И в отличие от «Хаски», она так и не вошла ни в один военно-исторический труд – хотя имела, по указанию штаба, более высокий приоритет, чем десант на Сицилию. Экипажам кораблей было приказано молчать – а парень из Филадельфии заслуженно получил следующее звание и запись в личное дело.
А пуму, попавшую на обложку «Лайфа», очень скоро застрелили. Это ведь было просто сделать – когда знаешь, где искать добычу.
Большаков Андрей Витальевич
(в 2012-м кап-2, спецназ СФ, в 1944-м – контр-адмирал)
Девятого мая 1944 года в Штутгарте была подписана безоговорочная капитуляция Германии.
Текст и условия ее в общем повторяли бывшее в нашей истории. Прекращение военных действий, разоружение, сдача в исправности техники и имущества, все немецкие самолеты должны были оставаться на земле, а корабли и подлодки следовать в ближайший союзный порт, подняв белый флаг, причем лодки – только в надводном положении. Учреждалась Союзная контрольная комиссия, которой были подчинены Наблюдательные миссии, как стационарные, так и выездные, для контроля за соблюдением оккупационного режима. Дальнейшая судьба Германии должна решаться на «авторитетной международной конференции, которая соберется так скоро, как великие державы СССР, США, Англия сочтут возможным». От СССР подписал Жуков, от американцев Паттон, от Британии Теддер. Присутствовали и другие, как, например, от наших Василевский, знающий тайну «Рассвета», и я как представитель ВМФ СССР.
Зато от Франции прибыло сразу двое – Де Голль и Де Тассиньи. И были очень удивлены и обижены, когда Василевский их спросил – а в каком, собственно, качестве приехали?
– Чтобы под документом о немецкой капитуляции стояла подпись и представителей французской державы!
– Очень сожалею, но юридически Франция сейчас полноценный член Еврорейха и союзник гитлеровской Германии. Или вы можете показать мне документ, официально отменяющий акт маршала Петена от 30 декабря 1942 года?
– Мне странно слышать от вас это! – Де Голль выпятился, как петух. – Вам ли не знать, что Сражающаяся Франция, которую я представляю, никогда не признавала этого самозванца!
– Простите, но разве это делает вас легитимным правительством французского государства? Тогда и товарищ Роммель, подписывающий сейчас этот Акт в качестве военного министра Германии, должен будет одновременно подписать этот же документ как одна из сторон-победителей? Поскольку как глава Сражающейся Германии находится в таком же статусе, что и вы.
– Вы смеете равнять с нами гитлеровского генерала, убийцу, преступника?! После того, как ваш Сталин мне обещал… Вы обманули меня и Францию! Или вам не известно о жертвах, которые понес французский народ под немецкой оккупацией?
– Ну, генерал, не вам говорить о жертвах. Тогда и мы можем вспомнить, сколько мирных жителей убили в СССР французские добровольцы ваффен СС. И можно потише, а то у журналистов с фотографами нездоровый ажиотаж. А насчет обещаний, так товарищ Сталин велел вам передать неофициально и не для печати: где Париж, который вы обещали взять первым?
– Хотите сказать, горе неудачникам? Как любят повторять британцы. То есть Франция, подвергшаяся германской агрессии на год раньше вас, за свои страдания не получит даже морального удовлетворения?
– А за что Франция должна получить удовлетворение, если всю работу за вас сделали мы? – бесцеремонно спросил подошедший Паттон. – И если вы Еврорейх, то вам сначала надо самим капитуляцию подписать. Вот только кто этим займется? Петен мертв, все остальные разбежались. Юридически сейчас вся ваша Франция – это бесхозное имущество, где никакой признанной власти нет. Кроме нашей военной администрации, конечно.
– Может быть, наши французские гости возьмут на себя труд подписать капитуляцию за месье Петена, – заметил Теддер, также привлеченный спором. – Очень жаль, что сей почтенный старец не вынес ареста гестапо и заключения. Однако кто-то должен приказать сложить оружие французским частям Еврорейха – что, нет уже таких, дезертировали все? Бедная Франция, как ей не везет с защитниками! Да, месье, напомните мне хотя бы одну победу французской армии в этой войне? Что, Гибралтар, Суэц – ну вы бы еще Днепр вспомнили, где еще храбрым французам приходилось служить немецким пушечным мясом!
Французам ничего не осталось, кроме как удалиться в ряды зрителей. Де Голль что-то бормотал под нос – наверное, ругательства. В этой реальности СССР не собирался ни пускать чужие войска в Берлин (Сталин прочел, к чему это приведет), ни уступать территорию под зоны оккупации – если им охота, пусть делят Пфальц (меньше пяти процентов от всей собственно германской территории) на троих. Или на двоих – с чего еще янки и британец выступили с нами единым фронтом? Так что Франции здесь попасть в державы-победительницы совершенно не светило.
После подписания Акта о капитуляции как-то буднично прошло принятие и подписание Второго Штутгартского протокола (вышеназванный Акт также именуется Первым). Этот Протокол определял основы гражданского порядка, который должен быть налажен на освобожденных территориях немедленно, не дожидаясь обещанной «всемирной конференции». А до нее – нам немцев из своих полевых кухонь кормить?
Пункт первый – юридический роспуск Европейского Рейхсоюза (официальное название Еврорейха). Подписали Роммель, от Франции Де Голль (не зря все же приехал) и монархи (или их представители) Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии, Люксембурга. Второй же пункт определял: «на освобожденных территориях гражданская власть должна быть передана тем политическим силам, которые пользуются наибольшим авторитетом на территории данной страны и имеют реальную возможность обеспечить должный порядок и спокойствие», и эта временная власть признается всеми державами-гарантами до принятия иного решения «авторитетной мирной конференцией», которая должна быть созвана «так скоро, как позволит политическая целесообразность и военная обстановка». Власть военная до вывода с территорий войск держав (опять же, когда будет «целесообразность и обстановка») принадлежит военной администрации этих держав – но для поддержания вышеназванного порядка и спокойствия, любая из держав имеет право разрешить местные полицейские формирования, «какие сочтет нужным» (с категорическим условием – из местных жителей, так что фиг вам, а не «Несбывшееся», все немцы за пределами собственно Германии должны быть разоружены). Юридически безупречно – и наши интересы соблюдены: а вот не можем мы считать, к примеру, польскую АК «наиболее авторитетной силой»! И будучи в своем записанном праве, не дозволим иметь вооруженные формирования, а без них какой может быть порядок?
Так что фактически Второй протокол узаконивал в Германии временное правительство Герделера-Штрелина-Роммеля. Как и народную Италию, а также Румынию, Венгрию, Болгарию, остатки Польши и Чехию со Словакией. Труднее было с бывшей Югославией, где еще предстояло решить, кто где «наиболее авторитетен», а тем более «способен реально поддерживать порядок» – судя по сводкам, стреляли там вовсю и друг в друга, и в наших, и в болгар. И с Грецией, где «наши» из ЭЛАС (не чистые коммунисты, а скорее народный фронт) готовы были насмерть сцепиться с правыми из ЭДЕС («проангличане») и ЭККА (а вот это бывшие коллаборанты с нацистским оттенком, однако успели под конец сориентироваться, что с рейхом не по пути и они тоже Сопротивление). В иной реальности все кончилось гражданской войной, и «наших» разбили с помощью английских войск – и отрубленные головы командующего ЭЛАС Ариса и его адъютанта выставили на всеобщее обозрение (озверели, сволочи). Здесь же в Греции Советская армия, и своих мы в обиду не дадим… вот только бы Афгана не получить, британское влияние и связи в Элладе очень сильны, и, как бы в этом времени сказали, «сознательного пролетариата» мало, в массе же мелкая буржуазия, торговцы, судовладельцы, рыбаки. А еще территориальный спор из-за отобранного болгарами Александруполиса с куском побережья (выход в Эгейское море!) откуда братушки уходить не собираются. Нам что – снова турок трясти, грекам в компенсацию потерь?
Ну, и Северная Норвегия – это случай особый! Поскольку король, успевший в сороковом удрать в Англию, никакого отношения к оккупационному режиму не имеет и уже требует от нас вернуть и Нарвик, и Финнмарк, и Шпицберген. Что крайне невыгодно для СССР с точки зрения базирования флота. Однако, судя по тому, что, по моей информации, наши в Нарвике обустраивались капитально, явно не собираясь уходить, можно ожидать, что какое-нибудь «самоопределение саамского народа» придумают. Да и вообще в Протоколе обговорено – пока конференция не решит иное, границы не изменяются, то есть все остаются там, где сейчас стоят. А уж после будем решать проблемы, по мере поступления!
Впрочем, и союзники не возражали. Поскольку те же положения Протокола позволяли им определиться с властью во Франции (интересно, кто?), легализовать банды Хейса в Испании и югоитальянский режим (чуть только наши до Неаполя не дошли!). И кстати, в нашей реальности даже в 2012 году во Франции в составе полиции были так называемые «роты республиканской безопасности» – аналога в других государствах нет, – изначально же это были отряды Сопротивления, привлеченные к поддержанию порядка на территории декретом от декабря сорок четвертого и окончательно зафиксированные в составе сил правопорядка законом в сорок седьмом году. Ну, тогда что вы против Сражающейся Германии имеете? Пока еще не фольксармее, но подобие жандармерии, без тяжелой техники и артиллерии, сданных на наши склады… ну так раздать обратно недолго, если сочтем нужным! А вместо полиции (распущенной, поскольку тоже была включена в РСХА) учреждалась «народная милиция», куда герр Штрелин организованно, целыми подразделениями, переводил бывших шуцманов и сыскарей (кто не запятнал себя преступлениями на службе нацистскому режиму).
Германский генштаб (ОКХ) оказался в подавляющем большинстве состоящим из реалистов, признавших существующее положение дел. Из главкомов групп армий трое – Райнгард, Хейнрици, Фриснер – однозначно поддержали Роммеля. Титаническую работу провел Лис пустыни со своим штабом, беря под контроль остатки вермахта – и всего за неделю, предшествующую капитуляции! Быть ему по праву первым командующим фольксармее ГДР. Шернер мог быть резко против, но повезло же ему угодить под танки Паттона (хоть какая-то и от американцев польза), а часть его войск (парашютисты Штудента) подчинились Роммелю. Кессельринг на Сицилии уже сдался американцам – но даже если бы этого не случилось, в силу отрезанности от Германии не мог бы ничем помешать. Даже войска СС, по примеру Зеппа Дитриха, предпочитали воспользоваться шансом идти в плен на общих основаниях вместо прежде обещанного им коллективного повешения или расстрела. Не говоря уже о том, что дезертирство было массовым – все, кому было куда бежать, спешили исчезнуть, побросав оружие и скинув мундиры. Люфтваффе также капитулировало без проблем, хотя перелеты на запад к союзникам с германской территории случались. А вот с флотом было не все так просто.
Что с бою взято, то свято – и не может быть отдано. Такой ответ был дан англо-американцам на их требование подвергнуть разделу весь германский флот, военный и торговый – включая сюда и то, что было захвачено Советской армией до дня общей капитуляции рейха, в немецких портах, включая военно-морские базы Киль, Флегсбург, Вильгельмсхавен. Причем наглость союзников доходила до того, что они требовали включить в общий список «Шеер» (уже больше года носящий славное имя «Диксон») и подводные лодки «так называемой Свободной Германии», действующие в составе СФ! А чего стоили британские претензии на эсминцы и подлодки, находящиеся в постройке в Бремене – и являющиеся, по заявлению советской стороны, «неотъемлемой частью имущества судостроительной верфи»!
Это и было самым ценным в боевом отношении из доставшихся СССР трофеев – около тридцати подводных лодок «тип XXI» в различной степени готовности, а также большое количество корпусных секций и оборудования. Следует отметить также новейшие эсминцы Z-36 и Z-43, поднявшие флаг уже в этом году, Z-44, стоящий у достроечной стенки, Z-45, только что спущенный на воду. Гораздо меньшую ценность представлял крейсер «Эмден», уже устаревший – в строю с 1926 года. А вот множество вспомогательных судов и плавсредств, как и десантные баржи, торпедные катера и малые тральщики, очень пригодятся нашему сильно поубавившемуся в войну Балтфлоту. Союзникам же достались крейсера «Лейпциг» и «Кельн», с десяток эсминцев и миноносцев, в том числе один совсем новый «нарвик» Z-39, большое число тральщиков голландской постройки и практически все подводные лодки трех действующих флотилий (Арктическая в Бергене, Атлантическая в Сен-Назере и Лориане, Средиземноморская на Балеарах).
– Как видите, судьба уже все сделала за нас. Разделив корабли примерно поровну. Хотя по мирному времени тральщики нам нужнее, чем крейсер – как Балтику от мин чистить будем?
– Вы, русские, все-таки не цивилизованный народ! Разве можно решать споры по правилам Дикого Запада – кто первым схватил, тот и владеет?
– Как умеем, господа. И разве не вы в Европе придумали «гевер», право силы – официально включаемое в клятвы и договоры?
И была рутинная, техническая работа. Сформировать конкретные группы для контроля за германским разоружением. Определить места содержания пленных и складирования имущества, обеспечить их всем необходимым для работы. Наладить подробный учет и контроль – чтобы по завершении сверить общий реестр, представленный немцами, с суммарным списком от всех трех держав-победительниц; тогда лишь подписывался окончательный акт, и процесс капитуляции считался оконченным. Касаемо же флота Германии и ее союзников, СССР брал на себя собственно германское побережье Балтики и Северного моря, а также южную часть Дании с прилегающими островами (что успели занять советские войска). Британцы контролировали атлантическое побережье Франции (немецкие гарнизоны в «морских крепостях» Сен-Назер и Лориан), Голландию, Бельгию, север Дании, Норвегию (за исключением ее части севернее Тронхейма, занятой Советской армией), а также африканский берег Средиземноморья к востоку от Туниса. Американцам достался южный берег Франции, Корсика и побережье Африки (Марокко и Алжир). Причем британцы успели наложить руку на французскую эскадру в Бизерте, объясняя тем, что контр-адмирал Мальгузу (срочно повышенный в чине Де Голлем) не удосужился вовремя заявить о своей принадлежности к Сражающейся Франции. В наших же портах союзники желали удостовериться, что корабли, захваченные нами до 9 мая, действительно включены в состав советского флота (под нашим флагом, с нашими экипажами), а также требовали от нас объяснений по поводу неразоруженных соединений кригсмарине – пришлось продемонстрировать им отряды траления в Кенигсберге, Висмаре, Ростоке, Штральзунде, штатного состава, с немецкими командами, и разъяснить, что ограниченное количество боезапаса требуется германским товарищам для расстрела плавающих мин. С другой стороны, и СССР заявил протест, что «Лейпциг», «Кельн», миноносцы и подводные лодки будто бы стоят в Копенгагене в боеспособном состоянии и с экипажами на борту.
Дания во время войны представляла собой любопытную картину. Во-первых, до осени сорок третьего немецкая оккупация носила почти символический характер, а во внутридатских делах вообще была малозаметна. И как следствие, Дания стала плацдармом британского УСО – именно датчане обеспечивали английскую разведку в Бельгии, Голландии, Северной Германии, совершая легальные поездки по Еврорейху. Во-вторых, британцы создали здесь совершенно уникальную структуру Сопротивления, когда крайне правые из «Педер Скрам» и коммунисты работали вместе, замыкаясь на Национальный комитет освобождения (созданный в Лондоне, но признанный в Дании всеми антифашистскими силами) под командой представителя УСО Флеминга Мууса. Причем стремление англичан сохранить согласие доходило до того, что особенно упертых просто убивали. В-третьих, практическим результатом этого стал случившийся весной сорок третьего перехват управления всей датской полицией, которая в итоге лишь номинально подчинялась немцам, а фактически же превратилась в филиал УСО. Не случайно же, когда Гитлер втащил Данию в Еврорейх, мобилизацию призывного контингента пришлось осуществлять не местным полицаям, а немецким жандармам! А бегство через пролив в Швецию приняло настолько массовый масштаб, что британцы под руководством Стокгольмской резидентуры УСО сформировали на шведской территории самую настоящую датскую армию в эмиграции (численностью в две полнокровные бригады)[5], которая после объявления капитуляции очень быстро оказалась не просто в Дании, а прямо у дверей командующего немецкими войсками генерала Ханнекена, захватив его в плен вместе со всем штабом и даже приняв у него формальную капитуляцию (датчане! у немецкого генерала! кампания 1940 года наоборот!).
Черт бы их побрал, а ведь наши уже взяли Фленсбург и успешно продвигались на север! И перед ними не было ничего похожего на фронт – одна 328-я пехотная дивизия неполного состава (без одного полка, находящегося на острове Северная Ютландия) всего с двухмесячным сроком обучения. Эти горе-вояки разбегались или спешили поднять руки при одном виде советских танков! Еще были 160-я (остров Зеландия, Копенгаген) и 166-я (остров Фюн) резервные дивизии столь же «обученных и храбрых» вояк и оперативный резерв, 233-я танковая дивизия (матчасть – старые «четверки») и отдельный полицейский полк УНА (суки! вот до кого хотелось бы добраться!). А у нас в Штральзунде и Ростоке уже готовились к броску три гвардейские бригады морской пехоты, те самые, что брали Зеелов – доказать хотели, что они не «речная пехота», как обзывали их иные острословы, а настоящая морская, только случая не представлялось, десант на Борнхольм был легкой разминкой, там и пострелять-то почти не пришлось. Всего лишь суток нам не хватило. Но до Кольдинга дойти успели.
Имел место даже такой героический эпизод, как восстание датского флота! Был он невелик, но и не слишком мал – два броненосца береговой обороны (один, «Нильс Юэль», очень даже ничего, броня и огневая мощь легкого крейсера, только ход подкачал), два современных «прибрежных эсминца», примерно равноценных немецким «тип Т», двенадцать подлодок (четыре относительно новых, постройки конца тридцатых, класса наших «щук»), семь минзагов и шестнадцать тральщиков (не учтены шесть относительно новых миноносцев, конфискованных немцами, и десять совсем старых, едва ли не времен Русско-японской войны). За каким чертом немцам понадобилось пытаться привести флот, до того намертво пришвартованный к пирсам Копенгагена, в боевое состояние, это еще предстояло установить. Но кригс-комиссары с помощью немногих присланных солдат никак не могли удержать корабли под контролем, зато для датчан, даже тех, кто был склонен к коллаборционизму, появился шанс показать, что «мы тоже боролись», так что немцев быстро перебили – и именно грозный датский флот сыграл решающую роль в том, что датская армия УСО так быстро оказалась и в Копенгагене, и на севере Ютландии, и на прочих островах.
Для нас же сей факт представлял интерес в связи с тем, что Борман, как было доподлинно известно, пересек датскую границу (дальше его след терялся), и Гиммлер исчез из Амстердама буквально накануне занятия города англичанами, неизвестно куда (если только УСО не взяло его на службу, что все ж маловероятно), и Мюллер был замечен в последний раз в Гамбурге, и еще несколько фигур рангом пониже тоже пропали где-то в этих краях. И у нас всерьез предполагали, что датско-немецкий флот должен был вывезти всех этих бонз, или кого-то из них, в Швецию. Так что одной из целей нашей миссии в Копенгаген был сбор информации и в этом направлении.
У датчан мобилизовали для нужд Контрольной комиссии «лоцманский крейсер» – так называли здесь крупные катера лоцманской службы, очень мореходные, выдерживающие любую волну, маневренные и достаточно быстрые. Команда была датской, хорошо знающей местные навигационные условия, и еще на борту могло разместиться десятка полтора человек (если очень надо, то и полсотни, но уже как сельди в бочке и без всяких удобств). Обычно кроме меня, двух-трех наших офицеров и нескольких морпехов охраны присутствовали и союзники, а также двое-трое англичан. Капитан нашего катера хорошо выполнял свои обязанности, но с нами держался холодно и подчеркнуто официально – после я узнал, что он из «Принцев»[6]. Прочие же члены немногочисленной команды, показалось мне, ни рыба ни мясо – как Олаф Свенссон, он же Олег Свиньин, попавшийся нам на пути когда-то в Норвегии, в сорок втором: «Война войной, а рыбка и тем и этим нужна». Однако же англичане уверяли, что этот экипаж хорошо показал себя в Сопротивлении, перевезя через пролив в Швецию много беглецов.
В этот раз со мной были двое британцев и американец. Коммодор Йэн Монтегю, представитель в СКК от Роял Нэви, был типичным английским флотским офицером, «чьи предки десять поколений служили Королевскому флоту». Когда он пытался завести неофициальный разговор, слушать его мне было неприятно.
– Сэр, ваш язык безупречен для русского морского офицера. Знаю, что в ваших школах принято изучать немецкий – но неужели вы не считаете позорным, что наш, международный язык мореплавателей, зачастую неизвестен очень многим офицерам ВМФ СССР? И это вы фактически создали русский корпус морской пехоты, подняв его почти до уровня Роял Нэви? Бесспорно, в этой войне советский флот добился кое-каких успехов, – но взглянем правде в глаза, все ваши победы не более чем каботаж. Русские – это не морская нация, а континентальная, не имеющая заморских интересов, а оттого и флот для нее роскошь, оттягивающая ресурсы от более важных задач. Вот вы, например, насколько мне известно, сделали карьеру в Амурской флотилии, а в сорок втором попали на Север. Вы, русские, хорошие бойцы и потому можете даже иногда одерживать морские победы – возле своих берегов. Но у вас никогда не было традиции большого мореплавания, а потому Мировой океан всегда будет для вас чужим. Да, вы придумали своего Полярного черта, или как его там – но знаете, по чисто техническим новинкам, еще в прошлом веке французский флот опережал нас, и это обычное дело, когда именно слабейший пытается таким образом обойти фаворита, и что? У французов не было традиций, системы, они не понимали, что морская мощь есть неотъемлемая часть политики и экономики, не говоря уже о войне. Это дано лишь истинно морским державам, таким как империя, раскинувшаяся на полмира – части которой были связаны лишь тысячами миль океана, а не какой-то транссибирской магистралью! И не случайно маленькая, но островная Япония сумела разбить вас на море – для британского флота разгром, подобный Цусиме, невозможен по определению!
Зато второй англичанин был фигурой примечательной. Насквозь штатского вида, в очках – интеллектуал, закончивший Кембридж – и член компартии Великобритании, ветеран испанской войны, кинодокументалист и режиссер, снимавший там очень неплохие фильмы «за республику». И родной брат коммодора – Айвор Монтегю. О том после забыли, но в тридцатые-сороковые «левые» взгляды среди западной элиты были не редкостью (впрочем, и у нас в семнадцатом, Ильич со товарищи ведь не были ни пролетариями от станка, ни крестьянами от сохи). Эта мода быстро сошла на нет после Двадцатого съезда той истории (именно ее осколком был Ким Филби). Замечу лишь, что «коммунист» применительно к этим вовсе не означало «просоветский» – не только у Хейса в Испании были проамериканские коммунисты.
– Мистер Большаков (он упорно обращался ко мне на штатский манер), как вы думаете, это последняя Великая война? Мальчишкой я застал еще ту, прошлую войну, и она казалась адом – помню горе от сотен тысяч смертей и ужас от налетов цеппелинов. Теперь я видел истинный ад – и мне страшно представить, какой будет Третья, если эта тенденция сохранится! Неужели Уэллс окажется прав в своих романах-предвидениях – вместо цивилизации, голая земля, выжженная взрывами атомических бомб, и кучки людей, отброшенные к каменному веку?[7] Когда-то я верил в людской разум, в дипломатию. В Испании же я видел, что бывает, когда люди, вовсе не злодеи изначально, спорят насмерть, каждый за свою правду.
Эту фразу я сначала пропустил мимо ушей. Поскольку не мог считать правыми фашистов. Но в дальнейшем оказалось, что под воюющими за «разную правду» Айвор имеет наших. Испания была уникальна тем, что там, под влиянием анархистов, был поставлен эксперимент прямо по Марксу – вместо единой государственной машины, самоуправление местных мелких коммун и вольное следование их общей цели, «хочу присоединяюсь, хочу – нет»; этого не было в полной мере, но к тому стремились. И сразу выяснилось, что общность интересов существует лишь в идеале – доходило и до разборок со стрельбой, и самых настоящих войнушек, а уж постоянные интриги в стиле «мадридского двора» и долгое открытое обсуждение каждого военного решения довели бы до инфаркта любого вменяемого командующего войсками. А у Франко была настоящая военная машина, показавшая свое полное превосходство – и никогда больше анархизм не будет играть в политике где бы то ни было значимую роль.
– Сейчас, после ужасов этой войны, я надеюсь, народы получат сколько-то лет мира. Но я помню, что порядок казался незыблемым и перед той войной – и как наш лорд Чемберлен в тридцать восьмом, вернувшись из Мюнхена, объявил: «Я привез вам мир на долгие годы!» А затем нации будто сходили с ума во взаимном истреблении. И мне страшно заглядывать в будущее – чем дольше будет мирная передышка, тем более разрушительное оружие даст людям развитие науки и техники! В то же время споры между государствами будут всегда – а значит, и соблазн решить их силой. Потому мир должен перестать быть Диким Западом, где правит лишь оружие вместо закона. Должна быть всемирная власть – которой подчинятся все. Потому что, в отличие от прежней, беззубой Лиги Наций, лишь эта власть должна располагать вооруженной силой – отдельным же странам будут дозволена лишь полиция, для поддержания внутреннего порядка. По образу и подобию принятого Штутгардским протоколом.
Я лишь пожал плечами. Если державы договорятся о всеобщем разоружении. Вряд ли бы англичанин понял нашу поговорку «когда рак на горе свистнет».
– Есть реальный путь это обеспечить, – сказал Айвор Монтегю. – Вот вы, мистер Большаков, были на севере? Знаю, что вам удалось построить подлодку, далеко превосходящую любую субмарину даже британского флота. Что, если будет объявлено, что все военные усовершенствования отныне являются монополией будущей Всемирной Организации, ее вооруженных сил? Думаю, что это будет принято всеми державами, хотя бы чтобы избежать дорогостоящих трат на разработку все новых и новых вооружений. И тогда накопленные горы смертоносного железа быстро станут бесполезны, как были бы сейчас копья и кремневые ружья, и все стороны сами бы упразднили свои армии, тяжелым бременем ложащиеся на казну.
– И между кем вы представляете завтра войну? – спросил я. – Между США и Англией? Или кем-то из них и СССР?
– Между кем угодно, – ответил Айвор. – Всего десять лет назад Германия казалась выбывшей из числа мировых игроков. А кто еще полвека назад мог ожидать, что туда войдет Япония? Сто лет назад США казались мировой провинцией. А вы, русские, простите, непредсказуемы вообще. Если мы строим цивилизацию, а не Дикий Запад, то противно природе ходить обвешавшись оружием – оно должно быть лишь у полисмена. И согласитесь, что любой стране выгоднее не наращивать военную мощь, а встроиться в международную систему общей безопасности. Когда на нарушителя сначала налагаются санкции, затем следует «полицейская» кампания по принуждению агрессора к миру, и наконец, в международном суде разбирается спорный вопрос.
– А судьи кто? – спросил я. – Как вы представляете эту новую Лигу Наций? Кто будет в ней командовать? Если всеобщей демократией, по голосу от каждой страны, включая самые малые – то выйдет забалтывание любого вопроса, как вы заметили по Испании. Если же править будут немногие – выйдет тирания, молчу уже про интриги какого-то двора, где там будет размещаться штаб-квартира вашего Всемирного правительства.
– Возможно, – задумчиво произнес Айвор, – но согласитесь, что даже некоторая несправедливость, если такая и будет, это меньшее зло по сравнению с мировой войной.
– А это уже не мне решать, – отвечаю, изображая недалекого служаку, – а политикам. А я человек военный – получив приказ, исполню, как же иначе?
Третьим представителем союзников на борту был американский офицер связи Жильбер. Это странно, французская фамилия у американца – и полковничьи орлы на погонах, отчего не моряк? Впрочем, и кадровым сухопутным «полканом» он не был, уж строевика любой армии со штатским не спутаешь никак. Еще один шпион? Впрочем, в беседу американец не вмешивался, лишь сидел и слушал, – а взгляд-то у него очень внимательный! Если штатский – значит, не военная разведка, а УСС, предтеча ЦРУ?
Копенгаген впечатлял – прежде всего своей мирной жизнью, тут словно ничего не изменилось за войну. Интересно, и затемнения не было, или уже успели снять? Но нас интересовали не достопримечательности вроде воспетой Андерсеном Круглой башни или бронзовой Русалочки на камне у входа в бухту, а стоящие в порту крейсера кригсмарине, на которых, насколько можно было видеть, несли службу согласно уставу. Также в боеготовом положении находился дивизион траления – но относительно него была договоренность. Немцы сами расчищали море от выставленных ими же мин.
– Да вы не беспокойтесь, эти немцы смирные! – сказал Йен Монтегю. – Видели бы вы датский десант в Копенгаген, зеркальное отражение 9 апреля 1940 года.[8] Как джерри тогда высаживались прямо у Цитадели, где был главный штаб датской армии – на виду у форта Миддельгрун с двенадцатидюймовой батареей и стоящего рядом «Нильса Юэля», не сделавших ни единого выстрела – так и сейчас, разница была лишь, что в Цитадели сидел герр Ханнекен со своим штабом. И немецкие корабли и батареи тоже не стреляли. Так что датчане расплатились с гансами за тот эпизод сполна и той же монетой!
Еще одной целью нашей миссии в Данию, кроме флотских дел, было согласие британского командования выдать СССР пленных бандеровцев из упомянутого «полицейского» полка СС – подобно тому, как в той истории англичане выдали нам Шкуро и Краснова. О политической изнанке этого дела, отчего это союзники оказались столь любезны, я могу лишь догадываться – знаю, что как раз в это время шли переговоры по Испании. А еще британцам надо было наладить отношения со Святым престолом, испорченные после февральских событий в Риме – и папа по просьбе Сталина распустил Украинскую Унию. В итоге, упашники оказались разменной монетой – и пока в Лондоне не поменяли мнение, надо было воспользоваться этой уступкой.
Лагерь пленных находился на острове Сальтхольм. Когда-то тут был чумной карантин, а в девятнадцатом веке построен береговой форт – с устарелыми, но грозными на вид пушками, он сохранился и сейчас, там был датский гарнизон и рота англичан, охранявших лагерь. Швеция была рядом, в четырех милях через пролив Эресунн, – но довольно быстрое течение и холодная вода делали невозможным бегство вплавь, а лодки все были лишь в форте, под контролем, никакого гражданского населения, никаких деревень на острове не было. В моей истории, уже в наше время, тут хотели построить новый аэропорт и мост в Швецию, но затем, чтобы не навредить уникальной фауне острова, переправу соорудили южнее (уже в девяностых, экология тогда была в фаворе), а от аэропорта отказались. Остров был крупнейшим в Европе заповедником диких птиц – гусей, лебедей, уток (промышленное значение – добыча и сбор гагачьего пуха для одежды полярников, летчиков, моряков). Птичек, вынужденных сейчас, в разгар выведения потомства, соседствовать с бандеровцами, было жалко.
Мы увидели пустырь, огороженный проволокой. Не было ни бараков, ни палаток, ни даже тентов от дождя и солнца – а лишь подобие очень мелких нор, вырытых буквально голыми руками. Недавно прошел дождь, и эти углубления были залиты водой, вся территория за колючкой превратилась в болото. Пленные, одетые в грязные лохмотья, сидели и лежали на голой земле, иногда прямо в лужах, как свиньи. Впрочем, формально они числились даже не военнопленными, а «разоруженными силами неприятеля», специально придуманным особым классом заключенных, на который не распространялась Женевская Конвенция, их даже можно было не кормить[9].
– Скоты, – сказал британский капитан, комендант лагеря, лично нас сопровождавший, – видели бы вы, что происходит, когда мы вываливаем за ворота очистки и объедки с кухни – так и жрут прямо с земли. Зато от жажды страдать не будут: в лужах воды достаточно. Ну, а кто сдохнет, они сами же и закапывают прямо на месте, чтобы не распространял заразу. По мне, все бы вымерли, мир ничего не потеряет. Это хорошо, что вы их всех забираете – парни устали уже вдыхать эту вонь.
Комендант был чисто выбрит, от него пахло одеколоном, но все равно он брезгливо морщил нос. Попробуйте собрать вместе несколько тысяч бомжей – запах будет валить с ног метров за сто. Этих существ за колючкой было, как сказал англичанин, четыре тысячи двести пять, когда их туда загнали, как раз в День Победы, полторы недели назад. Теперь их пересчитают лишь завтра, на выходе из ворот. Разность даст число умерших, закопанных там – а после вырастет трава, и датчане пригонят коров (остров издавна служил пастбищем для скота жителей соседнего острова Амагер). Ну, а я совершенно не правозащитник, чтобы ужасаться судьбе «несчастных узников» – как раз для таких в УК (уже в измененной нами реальности) совсем недавно была введена статья для граждан СССР, с оружием воевавших против нас в составе вражеской армии или иных военизированных формирований (как полицаи, на временно оккупированной территории), «сталинский четвертной», двадцать пять лет без права амнистии. Освобождались лишь те, кто состояли в рядах партизан и подполья, «или иным способом доказали свою верность советской власти». Так что мне совершенно не жаль было этих бывших людей, которые сами сделали выбор предать Родину в такой войне.
– Их надо покормить и напоить, – говорю коменданту, – а то половина перемрет по пути. А это уже собственность СССР, рабочая сила.
– В этот ваш Гулаг? – спросил Йен Монтегю. – Убирать снег в Сибири? Лично я бы на их месте предпочел расстрел, но вы вправе поступить с этими ниггерами, как считаете нужным. Капитан, распорядитесь!
Комендант отдал команду подбежавшему сержанту, и через минуту у ворот началось движение. Первым делом к двум часовым прибавился еще десяток британских солдат, все со «стэнами» наготове. Затем открыли ворота и внутрь втащили, оставили у входа две железные бочки с водой, несколько мешков сухарей и большую кучу отбросов с кухни (все вывалили прямо наземь). Как только солдаты закрыли ворота, собралась толпа. Зрелище было неприглядным, то и дело вспыхивали драки за глоток и за кусок.
– Парни тут развлекались, – сказал капитан, – бросали сухарь, или даже кусок буханки, а после смотрели за схваткой «гладиаторов», и даже ставки делали, кто победит.
Вдруг все стало тихо. Я расслышал прошелестевшее из-за проволоки слово «москали». Мы были в советской форме – я, мой адъютант и охрана, четверо сержантов-морпехов. Пленные замерли, смотря на нас. Британцы вскинули «стэны», а коммодор Монтегю сказал:
– Кажется, нам лучше уйти. Если толпой бросятся на проволоку, могут смять.
Я презрительно махнул рукой. Это стадо – не советские. У них не может быть отваги идущих на смерть. А остров ровный, как стол, нигде не спрятаться, не укрыться.
А они смотрели и вдруг метнулись назад, забыв про еду. Йен Монтегю произнес озабоченно:
– Надо было вам, русские, переодеться или что-то накинуть поверх. Теперь барашки поняли, что их путь лежит на бойню. Когда погоним, могут быть проблемы.
И обернулся к брату – все снял?
– Йес! – Айвор опустил кинокамеру. – Как раз поймал в кадр и этих, и наших парней. Вышло угрожающе.
Наш транспорт, «Арктурус» (бывший немецкий, взятый в исправности в Ростоке, но уже с нашей командой и под советским флагом), уже пришел в Копенгаген – конвойная полурота на борту, трюмы оборудованы под кратковременную перевозку большого числа людей. Перебьются в тесноте, тут и ста миль не будет, меньше полсуток хода! Но датчане, узнав про передачу нам пленных, решили устроить спектакль.
– В Москве вы провели своих пленных по городу. Датская нация тоже желает выглядеть пристойно в глазах мировой общественности и компенсировать «марш датских эсэсовцев», как зовете вы проводы добровольцев на Остфронт в октябре сорок третьего.
И потому, вместо того чтобы сразу грузить пленных небольшими партиями на «Арктурус», было решено выгружаться в Нефтяной гавани, там формировать общую колонну и провести по улицам до Таможенной гавани, где стоял наш транспорт, передача советской стороне должна была состояться уже у трапа. Причем, опять же ради пропаганды, охрану осуществляли даже не британцы, а датчане!
– Сначала на юг, в обход поля Клевенмаркен, затем по проспекту Холмбрасштадт, поворот на Амадженброгэйт, дальше мост, на Торвегэйд, мимо дворца Кристианборг, по проспекту Остерволдгэйд до Цитадели, и вот уже на месте! – говорил мне Йен Монтегю, показывая на карте. – За порядок не беспокойтесь! Вся датская армия и полиция будут здесь, кто не в охране, так зрителями! Желаете тоже взглянуть?
Это была не наша зона ответственности, и зрелище не доставило бы мне никакого удовольствия. Зато среди целей нашей миссии был осмотр немецких кораблей, чем мы и занялись, по моему настоянию, на следующий день. Благо крейсер «Лейпциг» стоял буквально рядом с «Арктурусом» – так что пленные должны были пройти мимо. Как раз и успеем уже к нашей части мероприятия!
По поискам Бормана и прочих – было глупо ждать, что они сами явятся к нам. По нашему запросу англичане представили списки задержанных ими высших германских офицеров и чиновников – партайгеноссе Бормана там не было. Наверняка уже в Швецию сбежал, благо паромы ходили по расписанию, как в мирное время! А чистые документы достать на любое имя для такой фигуры – не проблема.
На «Лейпциге» нас приветствовал командир фрегаттен-капитан Асмус. Экипаж был, как положено, выстроен на палубе. Немцы встречали нас без враждебности, скорее с любопытством, вид имели усталый – и видно было, что крейсер уже не содержится в должном порядке, заметна грязь и даже ржавчина на механизмах. Но, по докладу командира, машины и вооружение были в исправности, боекомплект выгружен, топлива в цистернах треть запаса, а вот продовольствие на исходе, «поскольку принималось с берега еще до капитуляции». Экипаж находился на борту, формально считаясь под арестом, выйти с корабля было нельзя, у единственного трапа стоял британский пост, сержант и двое солдат. И это было скорее исключением из правил – в немецком флоте принято, в отличие от нашего, где «корабль – дом», что до эсминцев включительно при стоянке в базе моряки живут в береговых казармах, оставляя на борту лишь дежурную вахту. Здесь так и было с Z-39 и меньшими боевыми единицами. Практичные англичане казармы в места заключения превратили, выставив свои караулы. Так что матросы «Лейпцига» и «Кельна» завидовали своим товарищам с миноносцев, пребывавшим в заточении хотя бы на твердой земле.
Сам корабль показался мне не слишком ценной боевой единицей, уступая нашим типа «Киров» и в огневой мощи, и в скорости хода, и в бронировании – причем если теоретически можно было заменить радары, зенитную артиллерию и устаревшую СУО, то изначально порочной и не подлежащей исправлению была сама идея дизеля для экономичного хода на среднем валу при турбинах на бортовых. Это выглядело заманчиво в мирное время – но в боевой обстановке жизненно важна возможность дать полный ход максимально быстро, а значит, надо держать котлы прогретыми, что с избытком съедало всю экономию топлива, сама же машинная установка оказывалась излишне сложна и меньшей мощности, чем чисто турбинная тех же весов и габаритов. Так что у СССР не возникло возражений, чтобы англичане забрали этот трофей себе, коль он им нужен.
В ожидании назначенного часа была еще беседа в кают-компании, куда нас пригласили на обед. Немцы интересовались новостями. Ну, и конечно, старая привычная песня: «Мы не нацисты, а просто исполняли свой долг». И собственной судьбой – в этой реальности нет «прозападной» части Германии, так что куда после капитуляции податься бывшему офицеру кригсмарине это вопрос интересный – при всех симпатиях к англичанам, они чужаков вряд ли на службу возьмут, даже в торговый флот, своих людей хватает. В то же время будущая ГДР – это слово как-то незаметно уже вошло в обиход, появившись сначала в «Правде», еще зимой – как любое нормальное государство, должна располагать вооруженными силами. Про фольксармее уже говорят, а фольксмарине будет?
Ну, я и ответил, как представитель той стороны, чья сейчас Германия. Не разглашая никаких секретов – лишь то, что уже оглашено было всему миру. Что за ними останутся исключительно те земли, где живут этнические немцы, никаких колоний с унтерменшами. Что касаемо Австрии, Судет, Шлезвиг-Гольштейна, Эльзас-Лотарингии, Саара, Силезии – то судьба этих территорий будет определяться с учетом волеизъявления местного населения. Если они захотят остаться в составе ГДР, то Советский Союз препятствовать не станет. И, как заявил товарищ Сталин, гарантирует неприкосновенность новых границ от любого иностранного посягательства. Что до них конкретно – то СССР заявлял и подтверждает, что не имеет претензий к тем, кто не совершал военных преступлений и не состоял в преступных организациях, как нацистская партия или СС. Так что кто желает – когда вернется домой, может предложить свою службу ГДР.
– А что станет с Восточной Пруссией? Как следует понимать слова вашего вождя?
– Сказано было лишь о «ликвидации навек прусского государства как рассадника агрессии и милитаризма». В какой конкретной форме это будет реализовано, еще узнаем. Но я хочу напомнить, что Восточная Пруссия уже была присоединена к России при императрице Елизавете. Так что, рассуждая гипотетически, товарищ Сталин имеет полное право восстановить историческую справедливость. Впрочем, в этом случае жители Кенигсберга должны радоваться – тогда они не будут ответственны за контрибуцию, которую Германия обязана будет уплатить.
Доложили – пленные идут! Мы поспешили на «Арктурус». Лишь Айвор Монтегю попросил разрешения остаться на «Лейпциге», поскольку с мостика открывался куда лучший вид. Коммодор Монтегю не возражал, герр Асмус заверил, что любая помощь от экипажа крейсера будет оказана. Сойдя на берег, я обернулся и взглянул наверх. Айвор уже успел установить на штатив свою кинокамеру со сменной оптикой и готовился снимать – те самые кадры, которые после получат мировую известность.
Весь Копенгаген – это по сути порт, общая длина причальной линии свыше тридцати километров, если мерять по всему побережью проливов, островков, каналов. Мы стояли у здания таможни, в Среднем бассейне. Перед нами «Лейпциг», за ним Z-39. Напротив, с противоположной стороны бассейна, стояли британцы – крейсер «Свитшуф» и два эсминца. На берегу, за линией причалов, были старые казармы и склады – кажется, здесь в шестидесятые возникнет «вольный город Христиания», община хиппи, «не признающая капитализма и Евросоюза»[10].
Вот вдали, у поворота от железной дороги к причалам, показалась медленно движущаяся масса. И даже здесь на берегу болтались зеваки из местных, наверное, матросы и портовики. Мне уже приходилось видеть, как датчане, а также бельгийцы, голландцы, французы выражают презрение к своим коллаборционистам. Причем отчего-то они были гораздо беспощаднее не к бывшим чиновникам или полицейским, а к своим женщинам, замеченным в связях с немцами, – их обривали налысо и гнали по улице голыми, облив нечистотами. Хотя немецкие шлюхи лично у меня не вызывали сочувствия, остаюсь в убеждении: так поступать «цивилизованные европейцы» имели бы право лишь в том случае, если бы их Сопротивление было настоящим. Как, например, у итальянцев – но даже гарибальдийцы, с их непримиримостью к предателям, над пленными не издевались, а просто убивали.
Флегматичные нордические датчане, потомки викингов – оторвались по полной. Как мне рассказали, во время марша в пленных летели камни, тухлые яйца, всякая дрянь, а по-праздничному одетая толпа на тротуарах свистела, орала, делала неприличные жесты. Пленные жались в кучу, сбивали строй – конвой пытался восстановить порядок, увещевая разбушевавшихся соотечественников. Причем бесновались и женщины, и дети – картина была неприглядная (и вовсе не потому, что мне жаль бандер!).
Первыми шли немцы – также подлежащие депортации в Германию. Любопытно, что их датчане задевали меньше. Немцы тоже слышали про московский парад и шли безупречным строевым шагом, четко держа равнение – как при вступлении в Копенгаген 9 апреля 1940 года: «Немецкий посол срочно запросил самое важное, на его взгляд, для захвата страны – военный оркестр. Оркестр был предоставлен – и вскоре после обеда в столицу торжественно вступила немецкая армия. Меньше батальона – зато шли красиво, под звуки марша, и впереди командир на лихом коне. И всем стало ясно, что сопротивление безнадежно»[11]. Здесь не было впереди полковника на коне, зато оркестры наличествовали, и не один – расположившись в нескольких местах по пути, они играли бравурные марши победителей.
Я слышал, что датчане очень сожалели, что не успевали подготовить свою армию к такому действу, не одним же русским устраивать парады Победы. Как бы смотрелось, по древнеримской традиции, впереди грозное датское войско, а следом колонны взятых им пленных! Но пока, как я уже сказал, вся датская армия насчитывала две неполные бригады на всю территорию, не только Копенгаген – и не было еще боевой техники на ходу, не была пошита парадная форма, а против заготовленной еще для Датского корпуса на Восточном фронте «очень красивой, похожей на эсэсовскую, но с символикой викингов» резко воспротивились англичане, надеть же британскую с датской кокардой и погонами, как была обмундирована по-боевому новая датская армия, сочли непатриотичным. Я вспоминаю итальянский парад, когда гарибальдийцы входили вместе с советскими войсками в освобожденный Милан и шли по улице не в ногу, одетые нередко кто во что – но подлинным маршем победителей по праву, в одном боевом порядке с советской гвардейской пехотой, пришедшей от Сталинграда. Но когда нет настоящих побед, приходится подменять блеском мишуры.
Впереди двигались пара «виллисов» с офицерами, датскими и английскими. Следом топала колонна. Блестели примкнутые штыки датчан – наверное, кадры нашего парада решили повторить, где конвой был с СКС. Немцы шли бодро, им было уже известно, что советские напрасно не расстреливают, за свою жизнь можно не опасаться, а так как война закончилась, то и в Сибирь, скорее всего, они не поедут, максимум посидят за проволокой уже в Германии пару недель, пока все устаканится, а после будут отпущены по домам. Четко соблюдая порядок, они поднимались на «Арктурус» и сходили в отведенные им трюмы. Солдаты вермахта имели вид потертый, но гораздо более пристойный, чем те, кого мы видели вчера на Сальтхольме. Даже у датчан было совсем иное отношение к карателям из СС – которые и тут перед капитуляцией успели учинить грабежи и погромы. Ну, а 160-я пехотная дивизия, ответственная за Копенгаген, дисциплинированно сдалась, не создавая победителям никаких проблем.
Вдруг по строю внизу как волна прошла. На причал вступили уже не немцы, а упашники, они увидели впереди советский флаг и у трапа конвой в нашей форме, с овчарками на поводках. Раздались крики: «москали», «на смерть нас», «бежим», «бей», а затем толпа раздалась вширь, во все стороны сразу. И пара автоматных очередей – это англичане у трапа «Лейпцига» успели взять хоть какую-то плату за свои жизни.
Айвор Монтегю, журналист и кинооператор.
Копенгаген, 19 мая 1944 г.
Немецкие матросы, столпившиеся на палубе «Лейпцига», выкрикивали приветствия своим камрадам – которых считали более удачливыми, ведь те совсем скоро уже будут дома. Им отвечали, а датчане-конвоиры тут же орали, приказывая молчать, и грозно водили штыками. Впрочем, я не видел, чтобы кого-то и в самом деле ударили, – а пленные немцы не принимали свое положение всерьез. Война уже кончилась, солдаты возвращаются домой – к какой бы армии они ни принадлежали. Наверное, это самая большая радость – оставшись живым, увидеть родину после долгого отсутствия, вернуться к мирной жизни. Так было и будет, во все времена.
Вдруг уныло бредущий строй превратился в беснующуюся толпу, я сразу не понял, что было причиной. Эти чертовы датчане даже не пытались восстановить порядок – большинство из них сразу обратилось в бегство или подняли руки, побросав оружие, лишь немногие успели выстрелить, и то чаще вверх, а не на поражение, до того как были растерзаны толпой. Помню опрокинутый набок «виллис» и солдата у нашего трапа, лихорадочно пытавшегося перезарядить заклинивший «стэн». А затем толпа рванулась на борт «Лейпцига», и я мысленно попрощался с жизнью. Если и экипаж крейсера, восемьсот человек, окажется нацистскими фанатиками – а кто еще мог решиться на бунт в такой момент? – то меня сейчас же убьют, причем с особой жестокостью. И то, что мятеж очень скоро будет, без всякого сомнения, подавлен, мне уже не поможет!
Но никто не стал меня убивать. Я знал о неодолимом противоречии между германской и славянской расой – но не думал, что оно настолько велико, чтобы даже здесь не позволить объединиться против недавнего противника, нас и русских. Впрочем, я слышал, что и Гитлер иезуитски использовал это противоречие, сделав из выходцев с Украины, одной из российских провинций, подобие янычар – одной из задач которых были полицейские функции по отношению к чистокровным немцам. И теперь, когда эти ренегаты хотели ворваться на «Лейпциг», чтобы, без всякого сомнения, склонить экипаж присоединиться к бунту – их не пустили! Помню, как рослый боцманмат посреди трапа размахивал багром перед напирающей толпой, крича: «Хальт! Цурюк! Ферботен!», и как в воду летели тела. А затем, по команде офицеров, раскатали пожарные шланги, и в толпу ударили мощные струи воды, сбивающие с ног. А командир крейсера, подойдя ко мне, сказал, отдав честь:
– Герр Монтегю, прошу засвидетельствовать, что мой экипаж совершенно непричастен к этим беспорядкам. И будет очень жаль, если ваши соотечественники этого не поймут.
И показал на другую сторону бассейна. На «Свитшуфе» сыграли тревогу и уже разворачивали на нас орудийные башни. Если они начнут стрелять… для шестидюймовых снарядов с такой дистанции броня на бортах «Лейпцига» – что картон. Странно, но на ум мне в первую очередь пришло, что скажет мой братец – вот уже время и компанию нашел себе Айвор, даже для того, чтобы сдохнуть!
Немецкий сигнальщик по приказу герра Асмуса стал что-то передавать на «Свитшуф» – наверное, уверял в лояльности. И кажется, ему поверили, потому что никаких дальнейших враждебных действий от британских кораблей не последовало. Я снова взглянул на берег – там картина решающим образом изменилась. Немцы, которых русские не успели загнать к себе на борт, также мало того что не поддержали бунт украинских эсэсовцев, так еще и вступили с ними в ожесточенную драку. А русские солдаты спустили овчарок с поводков – интересно, как собаки различат, кого им рвать, этих или тех? И драка явно смещается от русского транспорта к нам, «наши» пленные одолевают, а из задних рядов бунтующей толпы уже многие разбегаются кто куда, к городским кварталам – не завидую обывателям, кто окажется на пути этих бандитов!
Фрегаттен-капитан Асмус отдает приказ, и с крейсера на берег выбрасывается десант матросов, вооруженных кто чем, в большинстве же просто ремнями с литыми пряжками – опасное оружие в драке. Этого удара во фланг и тыл украинцы не выдерживают. Через пару минут с полсотни тех, кто не успел убежать, стоят на коленях в окружении очень злых немцев, еще кого-то, визжащих и брыкающихся, русские тащат на свой корабль. А прочие исчезли неизвестно куда.
В завершение на причале появляются британские солдаты – два броневика и грузовики с пехотой. Увидев возбужденную толпу в немецких мундирах, сразу разворачиваются в цепь и начинают стрелять. Немцы как по команде падают наземь рядом с украинцами и телами тех, кому не повезло еще раньше. Русские пытаются прояснить ситуацию, наконец это им удается, стрельба стихает. Англичане с осторожностью приближаются, готовые к бою. Русские очень злы: у них убит один офицер и ранены двое рядовых, британскими пулями. Чтобы как-то компенсировать, английский майор приказывает «помочь союзникам догрузить это стадо». После оказывается, что воспользовавшись случаем, русские загнали к себе в трюмы едва не половину экипажа «Лейпцига», причем немецкие моряки не возражали, так спешили попасть домой.
Я снимаю всё – для истории. Свидетельствую, что тогда события не встретили ни малейшего осуждения британской стороны, считавшей, что русские, подавляя бунт, были полностью в своем праве. Версия о «зверях из НКВД», по кровожадности устроивших расправу над беззащитными пленными прямо на месте, не дожидаясь прибытия в ужасный «гулаг», появилась много позже, причем поначалу даже не в британских, а в датских газетах.
Выясняется, что часть украинцев захватила эсминец Z-39, охраняемый лишь десятком немцев на борту и парой британских солдат у трапа. А часть забаррикадировалась в складах – причем некоторые, как и на эсминце, вооружены тем, что отняли у конвоя. И наконец, самым резвым удалось рассеяться по Копенгагену, к ужасу жителей и головной боли британских оккупационных властей.
И снова контр-адмирал Большаков Андрей Витальевич.
Копенгаген, 19 мая 1944 г.
Рябцева убили. Капитан-лейтенант, в Ленинграде блокаду пережил, затем Таллин, десант на Саарема, Борнхольм – и вот, так глупо, уже после Победы! Ну, суки английские, припомню я вам и это после! Что мне с ваших извинений? У него мать и сестра где-то на Урале, в эвакуации – вы им тоже ваше «сорри» скажете? Но сейчас, британская сволочь, придется делать вид, что ваши извинения приняты. А счет вам предъявлю потом!
Пользуясь случаем, погрузил на «Арктурус» кроме своих «законных» немцев еще штук двести оказавшихся на причале немецких морячков. И плевать на мнение британцев – это с их традициями вербовки на флот? Если выкатят предъяву, отвечу – вы мне сколько-то голов, в договоре прописанных, обещали? Так поймайте и верните сбежавших – тогда этих отпущу. Но никаких возражений не последовало.
Галицаев, не успевших удрать, насчитали едва три сотни. Еще около ста дохлых валяются. А остальные где? Целая орава на эсминец набилась, ну и куда же вы собрались плыть, идиоты? Топлива нет, обученной команды тоже – даже если вы тех фрицев, что на борту были, не поубивали, и всех поставите к механизмам, десятка самых крутых спецов не хватит, чтобы куда-то корабль довести. И англичане зрителями не останутся. Эсминец, конечно, побьют, когда штурмовать будут – ну так мне-то что, собственность не моя, не советская! Так же, как и сараи, где еще какое-то количество бандер засело – не успели в город, когда британцы появились. Все же порт – по-нашему как промзона, и железная дорога отгораживает. А англичане, надо отдать им должное, явились довольно быстро.
В Копенгагене у них были 1-й батальон Йоркширских йоменов (чуть не сказал «терьеров»), 3-й отдельный батальон гвардейских гренадер (та же мотопехота, но в отличие от названных ранее, на БТР, а не на грузовиках), и главная ударная сила, 1-й Глостерский королевский гусарский полк (не то, что вы подумали – не всадники на коняшках, а восемь десятков танков «кромвель», так себе машина, примерно равен Т-34-76). Все перечисленное и прибыло – грузовики и бронетранспортеры с солдатами и рота танков. Британцы к настоящему бою готовились, развернувшись в боевой порядок. К захваченному бандеровцами эсминцу подступили, орут что-то. Сейчас штурмовать будут?
Не стали. Приехал сам глава военной администрации Британского Королевского флота в Дании, адмирал и лорд, Джон Годфри. Явился лично, чтобы оценить ситуацию и принять решение. Не тыловой – боевой адмирал, в послужном списке командование «Кентом» и «Рипалзом», совсем недавно с Индийского океана вернулся. Где был уже не на мостике, а по разведывательной части – и сейчас наверняка в 39-ю комнату Адмиралтейства[12] вхож. Я ему уже имел честь быть представленным, еще в Штутгарте, сэр Годфри там в составе английской делегации был.
Сначала он, как положено, выразил мне соболезнование по поводу гибели моего адъютанта. Затем приказал привести к нему нескольких пойманных упашников. По-английски никто из них не говорил, но по-немецки понимали, переводчик нашелся.
– Идите и скажите своим. Я, лорд Годфри, адмирал Британского флота, даю слово чести, что всем сдавшимся будет английский плен. С признанием статуса полноправных военнопленных, охраняемых Гаагской конвенцией. В противном же случае завтра здесь будет русская морская пехота, которая поступит с вами так, как сочтет нужным. Мое милосердное предложение остается в силе в течение двух часов, затем мои солдаты лишь блокируют территорию и ждут русских.
Кто-то из пленных пытался возразить. Годфри оборвал:
– Вы смеете не верить слову британского лорда и адмирала?
Когда время истекло, на пустыре перед складами стояла толпа – окруженная английскими солдатами, под стволами танковых пушек. Британцы выхватывали партии в пятьдесят, сто голов и под сильным конвоем уводили «туда, где уже подан транспорт». Лишь оказавшись в итоге перед трапом «Арктуруса», галицаи поднимали вой, прекращаемый с предельной жесткостью ударами прикладов и клыками овчарок. И уже наш конвой загонял визжащую сволочь в трюм и кричал англичанам: «Давайте следующих!»
Ведь как сказал мне сэр Годфри, слово джентльмена обязательно к исполнению лишь перед равным, но не перед низшим – в последнем случае его нарушение никоим образом не порочит честь!
А поскольку при штурме могла пострадать собственность британского союзника Дании (склады и уже обещанные датчанам трофейные корабли), то следовало попытаться решить вопрос миром.
Такова цена британского джентльменского слова. Запомните это на будущее, кто не знал!
Переход до порта Росток в нашей зоне прошел без происшествий. Галицаев пришлось вытаскивать из трюма угрозой бросить туда гранаты с «черемухой». Впрочем, там и так вонь стояла, эти скоты засрали всё. Вид был, словно резвилась стая диких бабуинов, перед моряками неудобно, экипажу теперь убирать. Вспоминаю Диксон в августе сорок второго, пароход «Дежнев» и пленных с «Шеера». Майор, который пленных принимал, все понял правильно – так что решили потратить несколько часов ради воспитательного эффекта.
Сначала, когда колонну пленных построили на причале, я приказал выйти тем из фрицев, кто отличился в усмирении бунта. Таковых оказалось почти четыреста – им было предложено, кто желает, присоединиться к Сражающейся Германии. То есть продолжить службу в рядах военизированных полицейских частях поддержания порядка – фольксжандармерии. В то время как их товарищи будут восстанавливать разрушенное – нет, не в Сибири, а здесь, в Германии, что американцы и англичане разбомбили. Желающими оказались почти все. Ну, тогда первый приказ: отобрать нужное количество рабсилы среди галицайской швали и проследить, чтобы они вычистили и вымыли трюм!
Ой, не хотел бы я в германской армии служить! Там такое зверство, что наша дедовщина и близко не стояла. Бегают галицаи, как наскипидаренные, под немецкий рык – ну, а фрицы рады стараться! Там боцман с «Лейпцига» командовал, вполне квалифицированно – а после, когда докладывал об исполнении, спросил:
– Герр адмирал, а что, в фольксжандармерии и флот будет?
– А отчего бы не быть? – отвечаю. – Хоть морская полиция, хоть морчасти погранвойск. А после и полновесные фольксмарине.
Немец вытянулся, каблуками щелкнул. Отобранные в «жандармерию» отбыли отдельно, и майор-пограничник обещал, что всем им будет пометка в личное дело, так что светит этим добровольцам не трудфронт, а служба. Германия сейчас как после вавилонского столпотворения – по разбомбленным городам и разбитым дорогам тянется разноязыкая толпа, все домой пробираются: и угнанные на работу, и освобожденные пленные, и гражданские беженцы, и просто дезертиры. И в этом хаосе надо налаживать нормальную жизнь.
Но мы знаем, что однажды у нас это уже получилось. В худших условиях – имея не всю Германию, а ее восточный обрубок. Интересно, будет ли в этой версии истории ФРГ – в размере отдельно взятой земли Пфальц?
Еще запомнился очень неприятный разговор с американцем. Ясно было, что его показной облик «простого парня» – это такая же маска, как моя – ограниченного исправного служаки. Американцы и такими бывают – вот только никто не пошлет простака туда, где нужны навыки разведчика и дипломата. До времени, полковник Жильбер никак себя не проявлял, лишь смотрел и что-то записывал, «дорожный дневник, а может, и заметки к будущему репортажу, или даже роману». Именно так – будто бы в прошлом этот Жильбер тоже был репортером (еще один? Это у них что, стандартное прикрытие? И любопытно, как в Северодвинске «мистер шимпанзе» поживает?) и даже пытался писать что-то детективное. В подтверждение всучил мне книжку со своим автографом, изданную в тридцать девятом. Я пролистал – не Стаут или Гарднер, никакой интеллектуальной игры, сплошь гангстерское мочилово, о трудной и опасной жизни американских бандитов. Что у них даже убийства и грабежи облагаются налогом – плати долю главпахану данной территории, или тебя закопают. Причем именно пахан изображен с явной симпатией, «ничего личного, просто бизнес – и вообще, надо же обеспечить равновесие и порядок». Не Нью-Йорк или Чикаго – какой-то городишко на американском западе, бывший перевалочный пункт на пути золотоискателей, где они могли продать добычу и отдохнуть с женщинами, глухая провинция, забытая богом и законом.
– Вы, русские, по вашему выражению, как собаки на сене. Тащите к себе то, что мы могли бы использовать с гораздо большим эффектом, не только для себя, но и для счастья всего человечества. Не ваш ли марксизм утверждал, что крупное хозяйство более продуктивно? Так какого черта вы секретите немецкие изобретения, доставшиеся вам?
И в этой истории охота за научными трофеями идет полным ходом. С поправкой лишь, что нам досталось куда больше, а нашим оппонентам меньше. Гиммлер, сцуко, успел все же вывезти с собой фон Брауна и еще кое-кого из ученых с документацией. Но вывозил в страшной спешке и лишь что оказалось под рукой – а из южной половины Германии, где выступление Роммеля никто не ждал, эвакуировать и совершенно ничего и никого не успели. И низкий поклон нашим десантникам, сумевшим взять и удержать «Миттельверк», громадный подземный завод под Норхаузеном, где тысячи военнопленных делали ракеты Фау-2, и вечная память морпехам Балтфлота, кто полегли при высадке на Пенемюнде, где на резервном производственном комплексе немцы доводили зенитные ракеты «Вассерфаль». Фон Браун сбежал – но нам досталось огромное количество рабочей документации, оборудования, готовых изделий и узлов, вместе с техническим персоналом, весьма склонным к сотрудничеству. Послезнание из двадцать первого века помогло и тут – нашим было заранее известно, где и что искать, для захвата интересующих объектов уже при наступлении выделялись особые отряды или даже сбрасывался десант. Вообще эта деятельность была вне компетенции Контрольной комиссии, как и поиск вывезенных в Германию ценностей и предметов искусства – я имел доступ к некоторой информации лишь постольку, поскольку параллельно еще курировал части морской пехоты и ВДВ – их правильное оперативное использование, сбор и анализ боевого опыта, методику боевой подготовки. Но об этой стороне дела союзникам знать было совершенно необязательно – Контрольная комиссия надзирала лишь за разоружением вооруженных сил Еврорейха и сбором собственно оружия, находящегося в строевых частях. Что, как оказалось, совершенно не устраивало американцев!
– Мистер Большаков, думаю, мы могли бы договориться? В данный момент я представляю интересы некоторых американских бизнесменов, заинтересованных в вербовке немецких научных кадров и сборе информации технического характера. Это никак не задевает государственные интересы СССР и не наносит вреда вашей обороноспособности. Нами движут мотивы человеколюбия – спасти людей умственного труда, никогда не бравших в руки оружия, от участи грести снег в вашей ужасной Сибири. Ну, кому помешают наши представители, отбирающие в вашей зоне бедных немецких ученых и инженеров? Тем более мы готовы щедро заплатить за каждого завербованного.
Пой, пташечка, дальше! Можно подумать, ты в своих Штатах никогда не слышал про научно-технический шпионаж – который ваши корпорации вели друг против друга еще до той войны! Нас тупыми считаешь – так тупость тебе и изобразим. Не дозволено, и все тут – я из-за вас под трибунал не хочу. Договаривайтесь с советским командованием, и если оно дозволит, окажем содействие (а хрен дозволят!). А пока, простите, не вижу, чем мог бы быть вам полезен!
– Мистер Большаков, вы не понимаете. У вас, русских, получалось выигрывать войны – но вы никогда не выигрывали мир. Потому что там побеждает тот, у кого больше не солдат, а товаров. Когда-то, разбив Наполеона, вы расчистили путь к мировому господству не себе, а Англии. Но Британия после прошлой войны и еще до Вашингтонской конференции сама принуждена была списать большую часть своего Гранд Флита, не в силах его содержать. Без сомнения, это повторится и сейчас – и в мире останутся только две реальные силы: Штаты и Россия. Вот только в экономике мы находимся в разных весовых категориях, и когда дойдет до реального соревнования между нами, мы вас попросту купим. Мой дед когда-то был французом, но я уже искренне служу Америке. Вы не находите, что для успеха, богатства и карьеры гораздо больше перспектив в метрополии, чем на варварской периферии?
– Мистер как вас там, за такое в прежние времена на дуэль вызывали. За подобное предложение офицеру и такие слова о его отечестве.
– Вы не так поняли, это не оскорбление, а деловое предложение. Наши страны ведь не враги, и я никоим образом не требую от вас или от тех британцев, французов (которые, смею предположить, тоже патриоты) каких-то враждебных действий против их государств. Мы всего лишь предлагаем у себя, за океаном, возможности, недостижимые здесь. Это никак не похоже на грубую политику Гитлера – завоевать, несогласных уничтожить! Напротив, мы готовы приветствовать у себя лучших людей со всего мира. И согласитесь, это будет куда лучше, чем анархия, войны, миллионы жертв – эта мировая война далеко превзошла ту, прошедшую, какой же может быть Третья? Боюсь, что человечество такого не вынесет. Наш английский друг прав, в мире должен быть один хозяин, во благо цивилизации и прогресса. А становиться на пути прогресса бесполезно – так что поверьте, мне будет искренне жаль, если когда-нибудь нам придется силой заставлять вас покориться новому мировому порядку. Да и России будет выгоднее добровольно стать нашим младшим партнером, чем когда-нибудь быть принужденной к гораздо более приниженной роли. В зависимости от вашего упрямства, чем сильнее вы будете сопротивляться неизбежному, тем тяжелее будет ваша плата. Как поступал с покоренными еще Великий Рим!
Да, знал бы он, кому это говорит, абсолютно убежденный в своей правоте! Вот только в той истории нам немного не хватило, ну а в этой посмотрим! Я ведь жизнь положу на то, чтобы вашего мира по-американски не было! И изменения истории по большому счету только начинаются!
Покоритесь Америке, поскольку она экономически сильнее, богаче? В сорок первом нас тоже призывали: «Рус, сдавайтесь, сопротивление бессмысленно». Посмотрим, кто здесь в конце века будет «варварской периферией»!
Христиан Десятый,
король Дании в годы Второй мировой войны.
Из воспоминаний, записано в 1947 г.,
опубл. Лондон, 1975 (альт-ист)
Мы, датчане, потомки викингов. Было время, когда вся Европа страшилась датских мечей, а священники в церквях молили Бога избавить паству от нашей ярости. Неужели Бог услышал те молитвы и воздал нам с опозданием на века? Когда наш народ уже не мечтал ни о каких завоеваниях, а хотел лишь жить тихо, мирно и счастливо!
Мы только что пережили самую страшную войну, какую знала цивилизация, знала Европа. Волею божьей и судьбы, нашей нации удалось выйти из нее достойно, заслужив уважение держав-победителей – тем, что Дания все же нашла в себе силы встать в их ряды. Именно датская армия первой вошла в свою столицу и приняла капитуляцию командующего германским оккупационным корпусом генерала Ханнекена! И я хотел бы, чтобы этот день запомнился датчанам так же, как русским – день сдачи Паулюса в Сталинграде!
Я помню эти праздничные майские дни – ликующую толпу на улицах Копенгагена, флаги и цветы. Патриотизм моих подданных, скрываемый в годы оккупации, нашел наконец выход в огромном числе желающих записаться в Королевскую армию освобождения, которая должна была пройти парадом по столичным улицам, чтобы наш народ видел доблесть своих защитников. И я не отрицаю, что именно я предложил провести этот парад по римскому образцу – когда позади победоносной армии, вернувшейся домой из похода, гонят сдавшихся врагов. А впереди, на белом коне, наследник престола, мой сын Фредерик – к сожалению, мое здоровье, после несчастного случая два года назад, не позволяло мне выступить в этой роли.
Это должно было стать самым великим торжеством… но обстоятельства выступили против нас. Гвардейцы новой армии, как ни старались инструкторы, любезно предоставленные британским союзником, так и не научились держать строй, как подобает при подобном зрелище. Не были готовы мундиры. Два полка еще заканчивали формирование. А наших пленных уже должны были забрать – и было решено сначала провести по улицам именно их, в возможно большем числе, чтобы показать величие нашей победы. А собственно парад устроить позже, по готовности.
Если бы все удалось, как задумано! Свидетельствую, что будущее Дании замышлялось мной подобным шведскому – «вооруженный нейтралитет» в готовности защитить свою свободу от любых посягательств. И в те дни этот план не встречал возражений ни от парламента, ни от политических партий, ни от русских или британцев! Поскольку казалось возможным восстановить датское единство – Сталин соглашался вывести свои войска из Шлезвига и с острова Борнхольм лишь при условии, что одновременно уйдут англичане, и русские давали гарантию нерушимости наших границ. Вторая Швеция, сильная, независимая, промышленно развитая – найдет ли Дания еще в себе силы стать когда-нибудь такой?
Находясь в своем дворце Амалиеборг в тот злосчастный день, который по праву мог быть и должен был стать нашим великим праздником, и услышав вдруг, что дикие украинские cossackyi взбунтовались, отняли оружие у наших храбрых солдат и идут сюда разъяренной ордой, я испытал те же чувства, что столетия назад жители Лондона при появлении рядом войска датских викингов. Я сидел со своими министрами в том самом зале, где и 9 апреля 1940 года, и не без страха ждал, что сейчас ворвутся озверевшие казаки, как германские солдаты в тот день – но если немцы, культурный народ и наши давние соседи, всего лишь приняли нашу капитуляцию, то дикие славяне, без всякого сомнения, растерзают нас всех на месте. Сведения с улиц были отрывисты и противоречивы – ясно лишь было, что большая часть нашей армии и полиции предпочла разбежаться, и не было никакой уверенности, что охрана дворца, если дойдет до штурма, не сложит оружие, как в сороковом. Варвары, славянские или германские, всегда будут и бесстрашнее, и беспощаднее, чем цивилизованные люди, поскольку гораздо меньше ценят свою жизнь. Несколько часов прошли в тревожном ожидании, пока наконец не стало известно, что бунт подавлен британским гарнизоном. И хотя значительное количество казаков разбежалось по Копенгагену, нанося большой ущерб собственности жителей, а нередко и угрожая их жизни, было очевидно, что Дания спасена!
Самым тяжелым последствием этого дня было катастрофическое падение авторитета датской нации в глазах британских союзников. Они вели себя внешне вежливо, оказывали положенные почести нашему флагу – но их истинное отношение показывает стишок из перефразированной детской песенки, ставший вдруг очень популярным у наших английских гостей – начинавшийся с «однажды армия датчан вступила в бой с улиткой» и заканчивающийся: «Но с диким страхом храбрецы бежали от врага – когда увидели вдали улиткины рога». Как и выражение «парад по-датски» и произносимые с особым оттенком слова «храбрые датские викинги» и «датская ярость берсерков».
– Дания беззащитна перед угрозой русского вторжения! – сказал мне адмирал Годфри, когда наш разговор зашел на тему, скоро ли британская армия, фактически оккупировавшая нашу страну, вернется наконец к себе домой. – Известно ли вам, что эти четыре тысячи cossackyi, едва не захватившие Копенгаген, всего лишь в ужасе спасались бегством от едва сотни русских солдат в порту? И вы думаете, что ваше отважное войско устоит перед советской агрессией? Вы понимаете, что даже в случае вашего объявленного нейтралитета, при малейшем обострении политической ситуации мы вынуждены будем вас оккупировать, пока это не сделают русские и немцы? Так будьте благодарны, храбрые викинги, что мы взялись вас защищать!
– Могло быть хуже: если бы на параде была вся датская армия, как вы замышляли, ваше величество, – издевательским тоном говорил мне позже другой высокопоставленный британский офицер, – и бунтующие казаки отняли бы у нее все оружие, в чем лично у меня нет сомнений. В сороковом немцы потеряли при захвате вашей страны то ли восемь, то ли десять человек – считая и того, кто был покусан ослом в копенгагенском зоопарке. Кстати, ваше величество, на ваше месте я бы присвоил тому ослику чин полковника с формулировкой: «нанес врагу больший ущерб, чем вся датская армия при обороне столицы 19 мая 1944 года».
Так несчастная Дания стала, по выражению многих европейских газет, «самой милитаризованной страной в Европе», где на каждый акр приходится наибольшее число войск и военных объектов, а военные расходы занимают в бюджете большую долю, чем в рейхе в год начала этой Великой войны! Вот только эти войска, военные базы, аэродромы по большей части были не датские, а наших добрых британских и американских союзников, взявшихся нас защищать! И не на собственные вооруженные силы, а в общую казну Атлантического Союза уходила подавляющая часть датских трат на военные нужды! И можно ли назвать «средствами обороны» эскадрильи В-29, совершающие полеты с датских аэродромов над Балтийским морем? Конечно, русские в ответ и не подумали возвращать нам Борнхольм и Северный Шлезвиг. И в возможном военном столкновении атлантистов и советского блока несчастной Дании уготована роль расходного материала в первых рядах, где возможность выжить (особенно после появления ужасного атомного оружия) отсутствует даже теоретически.
Вот почему мне страшно заглядывать в будущее. Ужасные картины встают перед моим воображением, и остается лишь радоваться, что я не увижу их воочию, поскольку мне очень немного осталось. И я молю Господа нашего, чтобы чаша сия минула и моего наследника Фредерика. Но на то мало надежды – всего двадцать лет после первой Великой войны потребовалось, чтобы выросло поколение, забывшее ее ужас и мечтающее о подвигах. И от Дании ничего уже не зависит – очевидно, что датская политика впредь будет определяться не в Копенгагене, а в Лондоне и Вашингтоне. А монарх в Дании даже по Конституции никоим образом не вождь нации.
Но пусть Бог отвернулся от Дании. Пусть страна стала игрушкой в чужих руках. При мне осталась лишь моя честь – с которой я и надеюсь умереть спокойно. Поскольку сейчас вспоминая прошедшие события, я не делал ничего недостойного, о чем следовало бы пожалеть.
Лондон, 24 мая 1944 г.
Неофициальная дружеская беседа двух почтеннейших и достойнейших джентльменов без свидетелей, за закрытыми дверями.
– Бэзил, я ознакомился с вашими предложениями. Смело, очень смело! Но вопрос – не рано ли так дразнить русского медведя?
– Уинстон, вы же сами хотели от меня наилучшее решение? Тем более что действия по типу европейского Сопротивления – шпионаж, саботаж, мелкие диверсии – как раз и разозлят медведя, принеся весьма малый эффект. Если только мы не собираемся начинать новую большую войну в Европе в ближайшие несколько лет.
– Бэзил, вы не хуже меня знаете о состоянии наших финансов. Еще года-двух мировой войны – а я здраво рассуждаю, что быстрее разбить русских, даже в союзе с кузенами, невозможно! – Британия просто не выдержит. Может быть, когда удастся восстановить порядок в колониях, оправиться от экономических потрясений. И даже если СССР будет побежден, всеми плодами воспользуются американцы, а не мы! Так что отныне еще очень долго нашей восточной политикой будут непрямые действия. Улыбаться, но делать все, чтобы ослабить русскую мощь… пусть даже нашей победы не увидим ни я, ни вы.
– Уинстон, поверьте, что я руководствовался именно этим. Разумно предположив, что русские также сейчас не хотят большой войны. А на конкретную мысль вы меня натолкнули сами, когда мы обсуждали датские события – вашим ответом, отчего мы решили выдать на расправу злодею Джо этих несчастных казаков, вместо того чтобы предложить им службу в Британском иностранном легионе. Кстати, его величество согласился с вашим предложением?
– Дал мне полный карт-бланш. Хотя поначалу и выразил сомнение, не повредит ли нашей репутации, а то на континенте говорят, что в Европе уже не осталось мерзавцев, которых Британия не спешила бы взять к себе на службу. На что я возразил, что лучше, если именно отбросы, кого не жалко, а не наши парни будут умирать в африканских и индийских джунглях за интересы империи. И чем кормить по тюрьмам почти миллион пленных солдат бывшего Еврорейха, гораздо выгоднее, если они сдохнут, послужив нам.
– Замечу, что Германии ставка на таких «легионеров» вместо собственных войск обошлась очень дорого.
– Бэзил, ну не будете же вы утверждать, что усмирение бунтующих туземцев потребует столь же великих усилий и потерь, как Гитлеру – штурмовать Сталинград? И вспомните, из кого состоял «карательный корпус», сровнявший с землей Варшаву. За что русские обещали их в плен не брать – и насколько мне известно, всегда держали слово. Так что эти каратели еще и дешево обойдутся британской казне – будут служить даже не за плату, а за отпущение грехов, чтобы мы не выдали их русским.
– Но Достлера в командующие? Честно говоря, Уинстон, я сказал это с иронией, а не как предложение.
– А отчего бы и нет, Бэзил? Чем предлагать эту грязную работу какому-нибудь британскому генералу, выгоднее иметь мерзавца, на которого по завершении можно все списать, восстанавливая справедливость. Впрочем, решение не окончательное. Кто еще у нас есть из подходящих фигур – Манштейн, или даже Андерс? А ведь в этом что-то есть: назначить гордого поляка главнокомандующим Легионом, ну а немцев в его подчинение – в компенсацию за разгром Польши.
– Будут ли арийцы подчиняться какому-то славянину? Особенно фельдмаршал Манштейн?
– А как Роммель слушает русских? И у побежденных выбора нет. Как мы прикажем, так и будет, а кто не согласен, свободен идти на виселицу. Манштейн внесен в список военных преступников, ну а Достлера сам папа обещал сжечь, как бедного дуче!
– Вопрос из любопытства: приговоренных сожгли живыми или все же удушили до того?
– А вот этого, Бэзил, пока не знает даже СИС. Что делали с жертвами святые отцы в последнюю минуту – оказали милосердие или просто заткнули рот, чтоб не орали. Говорят, что так поступили исключительно с немцами, кому не повезло, как Достлеру, удрать на Мальту. Но лично я не верю, чтобы итальянцы к своим «отродьям дьявола» были добрее, чем к чужим. Однако это исключительно проблема герра Достлера – через год-два, когда он станет нам не нужен.
– Однако продолжу. Вы тогда сказали, Уинстон, что в Иностранный легион нужна не всякая, а исключительно дисциплинированная сволочь. Те, кто ни при каких обстоятельствах не посмеют поднять руку на хозяина и его собственность, как эти «казаки» в Берлине, и не только там – так что пользы от этих «щирых украинцев» не больше, чем от чужого дерьма в своем кармане. Однако, перефразируя поговорку, если вы нашли в кармане навоз, то не выбрасывайте – лучше бросить в суп недругу-соседу. И в данном случае наш контроль не нужен – лишь поджечь, а дальше гореть будет само. А мы посмотрим, как русские будут этот пожар тушить, ведь Британия не имеет к этому никакого отношения.
– Да, выглядит заманчиво. Но не получится, что вместо выстрела картечью медведю в брюхо, мы лишь всадим заряд соли ему в зад?
– А вот это, Уинстон, работа уже не моя, а УСО. Проверить факты, на которые я опирался – те, что были в переданных мне документах. Согласен, что этот висельник Бандера будет сейчас рассказывать любые сказки про «миллионную армию повстанцев», только и ждущих его приказа – но его куратор от СД, герр Оберлендер, профессор Грайфсвальдского и Пражского университетов, один из авторов «Плана Ост» и, пожалуй, наиболее компетентный германский специалист по восточным делам, в значительной части подтверждает показания своего подопечного. А это уже говорит о многом!
– Но вы, Бэзил, по существу предлагаете нам создать второе УСО? Причем немецкое – из таких замаранных, как этот Оберлендер, кому даже к русским нельзя – повесят. А Гиммлера вы туда взять на работу не собираетесь, когда его поймают?
– Уинстон, наверное, я недостаточно понятно изложил. Это будет наша организация, никаких немцев в реальном руководстве! Джерри – исключительно для работы с персоналом, которому вовсе не обязательно знать истинных хозяев! Хотя можно кого-то на чисто декоративную роль главы поставить, но это уже частности. Как и публичное название этой конторы – какой-нибудь «совет по делам беженцев», придумайте, как вам удобнее. Ну, а то, что те, кто держит в руках подлинные рычаги управления, это офицеры УСО, посторонним знать вовсе не надо! И конечно, находиться эта контора будет ни в коем случае не здесь, и даже не на британской территории. А где-нибудь во Франции, в нашей зоне.
– Допустим. Конечно, сейчас Британия не настолько богата, как даже в сороковом, но финансирование найдем. Людей тем более – на первое время сойдут даже те, кого в Копенгагене после отловили и не успели русским передать. Примем один месяц на организацию – против нашей бюрократии даже я не всесилен. Хотя самых первых «почтовых голубей» можно запустить уже сейчас, чтобы не терять время. Вот только опять проблема контроля – захотят ли они вернуться, или просто сбегут?
– Ну, Уинстон, это уже технические проблемы. Легко решаемые с таким человеческим материалом. Вот образец досье – одно из тех, что мне передали. Valentin Turchinov, добровольно пошел служить в немецкую армию, принял присягу, 447-й карательный батальон. «Активно участвовал в акциях против русских партизан, в ходе которых были полностью уничтожены со всеми жителями…», дальше долгий список населенных пунктов[13]. Рискнет ли такой сбежать, если ему будет известно, что по истечении срока мы сообщим все его данные советским властям? Тем более от него не потребуется никаких подвигов, пробираться с взрывчаткой на русский военный объект или убить самого Джо. А всего лишь пройти, посмотреть, наладить связь с людьми – и вернуться.
– И это будет всего лишь предварительным этапом вашего плана.
– А иначе, Уинстон, нет и смысла затевать игру, если хотим получить реальную прибыль. Только так – все или ничего. Масштабное восстание на Украине, по образу Варшавы. Провозглашение независимого украинского государства и призыв ко всем народам мира поддержать освободительную борьбу украинцев против ужасного русского угнетения – пусть пропагандисты пожалостливее напишут, как «клятые москали заставляли потомков великих древних укров отрекаться от ридной мовы и запрещали носить вышиванки».
– Фраза неудачная. Кто-то может вспомнить те же самые слова Геббельса по поводу причисления германо-украинских войск в Берлине к арийской расе. А любое родство с нацизмом сегодня очень портит репутацию.
– Ну так пусть придумают что-то другое. Например, про религиозные притеснения – как несчастные украинцы оказались лишены своей самобытной церкви, как ее там – «униатской»? Предвижу ваш вопрос, Уинстон: я вовсе не рассчитываю на победу повстанцев, да это и совершенно не нужно для плана! Это должен быть именно ужасный кровавый бунт, с максимальным числом жертв и разрушений! Чтобы Советы не только потратили на его подавление как можно больше сил, времени и ресурсов, но и выглядели зверьми не лучше немцев – в глазах прежде всего населения тех территорий Восточной Европы, которые СССР сейчас пытается переварить, включив в свою сферу влияния. Идеально, если все произойдет до конференции – это даст всему цивилизованному миру повод требовать от русских возвращения к своим естественным границам, ради спокойствия народов малых стран. Может, у Бандеры там не миллион бойцов, но несколько сотен тысяч точно есть! А подавить бунт в лесах, где великолепная немецкая армия два года не могла справиться с русскими партизанами, будет куда труднее, чем в окруженной Варшаве.
– Бэзил, этот Оберлендер владеет информацией только по Украине?
– Да, так сложилось, что последние годы он курировал именно украинский проект. Но знает, кто занимался аналогичным по Прибалтике. Что тоже открывает перспективы. Ну, а предварительные наработки по Кавказу и Средней Азии, я думаю, УСО может найти и без меня. Остались же материалы с недавних времен – и чем украинские казаки в этом отношении отличаются от горных дикарей?
– Бэзил, если этот ваш план удастся… Не знаю, буду ли я на этом посту через год. Но обещаю, что высокую награду я вам обеспечу!
– Уинстон, я всего лишь скромный исполнитель вашего приказа – придумать, как сдержать советскую экспансию в Европу, учитывая, что Британия сейчас не может позволить разговаривать с русскими языком силы. И благо империи для меня высшая награда.
Москва, Кремль, 24 мая 1944 г.
Иосиф Виссарионович Сталин думал.
Один в своем кабинете. Совет соберется завтра, и он, вождь, выслушав доклады и спросив мнения, вынесет вердикт, ставя частные задачи каждому по фронту, за который тот ответственен. Ведь именно в этом и заключается работа вождя – определив общий курс, в его интересах распределить ресурсы и назначить ответственных. И постоянно отслеживать ситуацию, ставя приоритеты. И боже упаси потерять контроль, последствия могут быть непоправимыми. И когда ж тут отдыхать – если ты настоящий вождь, а не бездарь-Николашка, записавший в своем дневнике, как стрелял по воронам в парке – в день Цусимы.
Как там сказал в будущем тот правитель (что за чужое слово – «президент»), «как раб на галерах». Зато РФ (тьфу! Он, Сталин, теперь костьми ляжет за то, чтобы СССР стал подлинно нерушим. А что там в будущем будет клеветать «демократическая» мразь, глубоко плевать) начала подниматься с колен – хорошо бы там, в параллельной (или перпендикулярной, как ученые решат) реальности у этого Путина все получилось. Ну, а отдыхать приходится параллельно с работой, выделяя время.
Сталин взглянул на стол. Трубка лежала на своем месте, как предмет интерьера. Что поделать, его здоровье – это тоже казенное имущество, надо заботиться о его сбережении, чтобы прожить не до пятьдесят третьего, а хотя бы на пять-десять лет дольше… но как иногда хочется курить! Рядом стоял ноутбук (за год Сталин привык уже к этому слову), и если бы товарищи потомки знали, как вождь иногда использует этот подарок, то были бы удивлены.
Личный справочник, «база данных», по самым разнообразным предметам? Полезно иногда – но Сталин обладал феноменальной памятью и часто мог вспомнить нужный факт быстрее, чем работать с «информационно-поисковой системой», что написал товарищ с подлодки специально для вождя. И все было хорошо – но кому-то надо было и вносить в систему новые данные, и отслеживать актуальность имеющихся? Что отнимало много времени – нет, секретари с картотеками надежнее! Хотя для особо важных дел было очень удобно.
Просмотр фильмов из будущего, чтение книг? Совмещение отдыха с делом – понять дух того мира, к чему мы в итоге идем… или можем прийти? Лучшие из фильмов Сталин смотрел даже не на ноуте, а подключая к большому экрану, к «плазменной панели» в зале заседаний. Ну, а предварительно, для впечатления – удобно и на столе. Как и электронная «читалка», «том-реадер» (опять англицизмы? Боролись с «кибернетикой», а убили свой же приоритет. Вопреки распространенному мнению, ЭВМ вовсе не были под запретом, и СССР в самом начале был очень даже на уровне, – но итогом «кибервойны» стало то, что каждая контора делала машины под себя, совсем не думая о едином стандарте, вот и вышло: что ни марка ЭВМ, то свои программы, несовместимые с прочими. А на Западе изначально был рыночный подход, чтобы продукт годился для максимального числа потребителей, и машинные языки были общими для всех). Часть книг, удостоившаяся особой пометки, подлежала изданию уже здесь, в этой истории – с авторством как-нибудь решим. А часть сразу отправлялась в «корзину», особый раздел, названный «хлам». Но не удалялась – может, после сгодятся на что-нибудь, например антипропаганду?
А еще там были игры. Сталин оценил «симуляторы» – как только появятся советские ЭВМ, надо озадачить, чтобы сделали такие тренажеры, ведь дешевле учить на такой имитации, а не изнашивать матчасть. «Стрелялки» и «рубилки» его совершенно не привлекли, баловство одно, да и трудно было этим заниматься, с его рукой[14]. А вот «стратегии» заинтересовали. Примитивно, конечно – так ведь это лишь отдых, игра? И очень удобно, что можно прерваться в любой момент, запомнить и вернуться, когда захочешь.
Жалко, что, как объяснил тот лейтенант с подлодки, проживет вся эта техника не дольше пяти-семи лет. Хотя здесь приняты меры – всем, кто использует компьютеры, строжайше указано: электропитание точно предписанных параметров, отсутствие пыли, поддержание в помещении температуры не выше двадцати по Цельсию и, конечно, отсутствие ударов и вибрации (для перевозки изготовили подобие морских хронометрических ящиков, двойные стенки на пружинах). Так что может быть, эти «компьютеры» еще и его, Сталина, переживут! А вот делать такие даже через десять лет – вряд ли мы научимся. Но будем на верном пути! И вполне реально уже через несколько лет начать серийный выпуск «калькуляторов», как названы у потомков, МК-54 и МК-61, с программой сотня команд на машинном языке. Насколько это поможет ученым и инженерам! И пусть поначалу эти калькуляторы будут со шкаф размером. Не в карманах таскать, можно и подойти. Улучшим, усовершенствуем![15]
Сталин сел, открыл ноут, включил, ввел пароль (который знал лишь он один) и щелкнул по выбранному значку. Чем еще хороша техника – никто не прочтет, и не останется обрывков бумаг, по которым самый натасканный агент 007 сможет восстановить запись. Кстати, на «Совэкспортфильме» молодые товарищи, слабо занятые в иных работах, предложили свой сценарий, приключенческую комедию, на основе реальных событий – Красный Петроград, девятнадцатый год и шпион Антанты, по своей трусости и тупости попадающий в разные смешные ситуации, вот только имя его не СТ-25, как было на самом деле, а 007 – это что, утечка информации? Разберемся обязательно… а если сценарий хороший, отчего бы и не снять? Но это после – а пока… Что мы имеем на самых важных фронтах?
Война в Европе выиграна окончательно и бесповоротно. Вероятность «Несбывшегося» следует считать близкой к нолю, хотя Паттон свою историческую фразу произнес: «За полгода берусь дойти до Москвы», – разведка доложила. На что получил совет Эйзенхауэра придержать язык, «не то вылетишь в отставку без пенсии». И американцы уже начали отвод войск и авиации из Европы на тихоокеанский театр. Территория Германии контролируется целиком и полностью, вряд ли от Роммеля и прочих будут проблемы, не дураки же, и не фанатики. Имеют место отдельные вылазки «вервольфа», но массового «дойче партизан» нет. А самые спокойные районы – это Вюртемберг (тут герр Штрелин постарался) и, как ни странно, Берлин. Хотя как раз там вервольфы готовились – собрали несколько тысяч русскоговорящих, которые должны были развернуть массовые диверсии. Но оуновцы умудрились резко настроить против себя и население, и сдающиеся немецкие войска – в аэропорту Темпельгоф парашютисты 10-й немецкой дивизии, узнав о берлинских погромах, тут же разоружили и без всяких разговоров расстреляли батальон «карпатской сечи», после чего сами дисциплинированно сдались в плен. И пленных бандеровцев, а заодно и предателей из РОА, с немцами держать нельзя – убивают. А население спешит донести в комендатуру, увидев хоть что-то подозрительное. Отдельные эпизоды есть – в Кенигсберге, в Гамбурге, в Бремене. Но нет никаких признаков общегерманского мятежа.
Прочие же страны Европы в целом беспокойства не вызывают. В горах Югославии продолжают стрелять, в Греции тревожно, но пока мир, хотя коммунисты из ЭЛАС и монархисты готовы вцепиться друг другу в глотки, сдерживаются лишь благодаря присутствию советских войск. «Альпийская крепость» успешно очищается от последних защитников, тут здорово помогли товарищи из Ватикана, а вот немцы недоучли, что в дивизиях, отошедших в «крепость», много католиков-южан, да еще и итальянцы затесались. В собственно Народной Италии «руссо-мир-дружба», пока никаких проблем, за исключением того, что подозрительно быстро от Муссолини избавились! Святая ненависть она, конечно, святая – но что мешало господина дуче хорошенько расспросить до того как? Это нашим товарищам при папе втык будет, не настояли, а ведь должны были предусмотреть, что Святой престол постарается скрыть свои неблаговидные дела недавних времен, убрать опасного свидетеля. С особой жестокостью – как успел увидеть наш представитель, Муссолини предварительно не душили. Тринадцать костров, причем прилюдно – сам дуче и высшие чины, итальянцы и немцы, еще сожгли чучела Гитлера, Гиммлера, Геринга – и один столб остался, обложенный хворостом. Как было объявлено, персонально для Достлера, когда его поймают, и будет до того этот столб стоять, а дрова обновляться. Ну зачем такое средневековье, что бы изменилось, если просто во дворе расстрелять, как прочих, менее важных обвиняемых, немцев и итальянцев, общим числом за сотню?
Кстати, Гитлер, похоже, слегка тронулся умом, или уже был неадекватен? Успокоительным пришлось поить, чтобы получить внятные протоколы допросов. Ничего, он все расскажет, кто ему помогал к власти прийти, кто деньги давал, кто советовал и указывал! Пригодится – если придется союзников прижать, до срока. И вся компания на скамье подсудимых – и Адольфишка, и Геринг, и Кальтенбруннер, и Кейтель с Йодлем… жаль, Гиммлера и Бормана не поймали, по второму есть информация, что он живой и в Швеции, снова «Опус Деи» помогли, со дня на день точно установим, а рейхсфюрер непонятно где, как в воду канул. А это плохо, много интересного он с собой утащил!
С папой пока взаимопонимание. Униатов объявил вне закона – вот только его посланцы уже болтаются по нашей территории, ища место и возможность открыть храм, как было обещано, «Рим платит за всё». И скорее всего, это не только и не столько слуги божьи, как агенты «Опус Деи», проблема же будет лет через десять, когда они обзаведутся паствой! Союзники сейчас, попутчики – но друзьями нашими точно не будут никогда!
Сталин усмехнулся, вспомнив историю с женитьбой товарища Смоленцева. Ситуация знакомства его с этой особой ну просто хрестоматийно была похожа на подвод агента к объекту, да еще учесть время, место, прямой интерес попов![16] Выбивалось лишь одно – возраст агентессы, всего восемнадцать лет, мало подходит для «мата хари», тут явно нужна была женщина поопытнее и постарше. Конечно, возможен еще случай: сирота воспитывалась с младенчества в монастыре, или с детства была под чьим-то контролем – но проверка (наша, не попов) показала самую обычную деревенскую девчонку, «строптивая, всех парней отваживала, своего рыцаря искала», и никто не вспомнил рядом с этой сеньориной кого-то похожего на наставника, не была она и любимицей местного попа, ходила к нему не чаще, чем все прочие. А вот вариант, что уже после она как истинная католичка приходит на исповедь и пастырь выспрашивает ее, «а поведай, дочь моя», о всяких делах, не относящихся к вере, казался вполне вероятным. Ну что ж, мы тоже в такие игры играть умеем – пока совет вам да любовь, а как время настанет, подумаем, как ты, сама не подозревая, святым отцам скажешь то, что нужно нам. Связь – она ведь в обе стороны работает?
А две Италии по факту уже стали реальностью! Север с Югом скрепляет лишь слово Святого престола – а правительство Тольятти в Неаполе не признают! И наиболее авторитетен на всем итальянском Юге, не считая американской оккупационной администрации, «дон» Калоджеро Виццини, формально всего лишь староста городка Виллальба на Сицилии, а еще «крестный отец» некоего Лаки Лучано и «человек чести» – так, кажется, называют там главарей мафии? В большой дружбе с американцами, которые по сути передали ему всю гражданскую власть. А его брат – епископ, такая вот смычка Церкви и бандитов, хотя вроде бы брат в прямой уголовщине не замечен. Под рукой дона Кало целая армия в десятки тысяч хорошо вооруженных головорезов – пополнившаяся еще при немцах множеством королевских солдат, пустившихся в бега[17]. На Сицилии, в Калабрии и Апулии творится настоящий террор, как при фашистах, даже хуже – концлагерей нет, коммунистов и вообще всех, кого подозревают в «левых» взглядах, безжалостно убивают сразу, часто вместе с семьями. Ближе к границе пока ограничиваются погромами и угрозами – так что несогласные толпами бегут на нашу территорию; а так как чем севернее, тем организованнее и сильнее были «наши» партизаны, то иногда доходит до настоящих боев. Причем американцы, явно не собирающиеся уходить домой, обустраиваются надолго: строят базы, аэродромы, завозят снабжение – открыто поддерживают бандитов, хотя самых грязных и кровавых дел стараются избегать. Смысл очевиден: в Италии уже открыто говорят про будущий плебисцит – значит, выдавливают с территории тех, кто может проголосовать неправильно. Да, неясно пока, как с Кореей выйдет, но две Италии точно возникнут – вот и складывается уже сейчас линия будущего противостояния СССР – НАТО, или как здесь будет называться вражеский блок.
Ключевой момент: окажется ли Франция тут в роли ФРГ – передового плацдарма, набитого американскими войсками? Де Голль, правда, резко против – так вопрос, много ли от него будет зависеть? Да и смертен он – устроят ему англичане День Шакала[18], и нет человека – нет проблемы! Пожалуй, зря мы с ним так жестко в Штутгарте… тут он, Сталин, тоже виновен, надо было Жукову и другим товарищам соответствующие инструкции дать. И что с линкором «Ришелье» делать – де Голль категорически требует вернуть, а Кузнецов упирается: «Наш Средиземноморский флот и так недопустимо слаб, даже в сравнении с эскадрой США или Англии, могущей базироваться на Мальту, Таранто, Гибралтар и Александрию». Так ведь британцы французские корабли, ушедшие в Бизерту, тоже пока не отдают – прецедент, однако! Пока же, в «советской» части Франции устанавливается по сути советская власть, где предпочтение в местных муниципалитетах отдается коммунистам, а «народная полиция» из бывших макизаров. Но все же это не Италия, коммунисты общенационального (а не только среди пролетариата) влияния не имеют, а значит, сами власть не удержат. Предстоит еще большая работа – внушить де Голлю, что опора на ФКП для него вопрос не только власти, но, возможно, и жизни, ну а товарищу Морису Торезу – что если будут слишком упорствовать, то он рискует повторить путь германских социал-демократов в тридцать третьем, и «генерал» де Голль все же меньше зло, а значит, более прогрессивен, чем какая-нибудь англо-американская марионетка!
Еще есть Ближний Восток, Курдистан, Иран и, в перспективе, Синцзян. Кстати, войска в последний можно вводить уже сейчас, ну после подготовки, естественно – как в Иран в сорок первом. Проведя это перед союзниками как подготовку к будущей войне с Японией. Китайцы будут против (причем что Мао, что Чан Кай Ши) – плевать! Японцы встревожатся – ну а что они реально могут сделать? В той истории мы после сами отдали Мао Синцзян-Уйгурию, своими самолетами перебросив туда его войска. Получили в итоге в 1969-м, одновременно с Даманским, еще и Жаланошколь, китайское вторжение в Казахстан. Вопрос – а нужен ли нам товарищ Мао живой, если он «как редиска – снаружи красный, а внутри…», особенно в свете «проамериканских» коммунистов в Европе? Не лучше ли подобрать более подходящую кандидатуру – а заодно и уважить синцзянского «сухе-батора» Ли Жиханя? А действительно, чем Уйгурия хуже Монголии? Точно так же – сейчас Уйгурская Народная Республика, а лет через двадцать – Уйгурская ССР.
Но это завтра. А главный фронт сейчас – Европа. Не военные – внутриполитические и экономические дела. Если мы заинтересованы не одномоментно ограбить и ослабить Германию, а включить ее в свое хозяйство, то надо налаживать там нормальную жизнь! Причем чтобы не возникло двух Германий с разным уровнем благосостояния – вряд ли немцы, даже голодные, массово во Францию побегут, где они чужие. А на первое время точно мы будем заметно уступать американцам по товарной массе. Тем более надо, чтобы мощная германская промышленность работала на нас. Благо Зейсс-Инкварт все же свое слово сдержал – демонтажа заводов не было, и разрушения от бомбежек промышленных объектов сравнительно малы, вот жилой фонд союзники выбомбили капитально! И поубивали уйму народа – гражданских, женщин и детей. Полезно будет так ненавязчиво сделать, чтобы немцы о том не забыли и не простили!
Денафикация должна быть – со всей полнотой. Причем обратить особое внимание на всякие там «аналитические», «обеспечивающие» структуры НСДАП, СД, СС – эти идеологи, ученые, планировщики еще более виновны и опасны, чем даже непосредственно палачи! Не трогать армию – но с корнем выкорчевать «Гроссдойчланд», эта мразота еще хуже СС[19]. Строжайше судить за военные преступления – ну, если пишут, что «средний немец искренне не знал, что творило СС», вернее «не хотел знать», но ведь мы не собираемся истреблять весь немецкий народ?
С промышленниками и банкирами будет сложнее. Без всякой пощады к таким, как Крупп, которого даже Гитлер однажды упрекнул в «излишне жестоком отношении к привлеченным иностранным рабочим»[20]. Но нам нужны такие фигуры, как Шахт (хоть он и рука американских Морганов в Германии), и Вильгельм Кеплер тоже будет полезен и готов к сотрудничеству. И даже Геринг – нет, выпускать его мы не собираемся, повесим обязательно, – но прежде вытрясем все, что он знает как доверенное лицо Юнкерского клуба – основной экономической и милитаристской непартийной группировки Пруссии и вообще германского северо-востока. Нас считают марксистскими догматиками – забыв, что при необходимости, в двадцатые мы имели такие вещи, как «Амторг» (как бы это назвали потомки – ООО, ЗАО?). Так и здесь – в отличие от той истории, мы прежде всего будем не вывозить к себе станки и машины, а требовать, чтобы немецкие рабочие здесь изготовили на них еще более совершенные станки для советских заводов! И если короткое сотрудничество перед войной все же позволило качественно переоснастить многие важные предприятия и даже целые отрасли промышленности, то какой эффект мы можем получить сейчас?
Опыт нэпа. Или уже имеющихся артелей. Вопреки мнению потомков, социалистическое хозяйство вполне может сосуществовать с частным сектором. До случаев анекдотических – как некий Павленко еще в сорок втором организовал фальшивую воинскую часть, «управление военного строительства – 1», и, не гнушаясь мародерством, а иногда и прямым бандитизмом, все же основную прибыль зарабатывал заключая подрядные договора на проведение строительных работ. Когда Сталин прочел, то сначала не поверил и потребовал разобраться. Все подтвердилось – и теперь Павленко сидит в лубянской тюрьме в ожидании дальнейшей участи… есть на него кое-какие планы. Ну, а капиталисты – те же артельщики, только крупнее. И часть акций (а лучше контрольные пакеты) немецких фирм будут переданы советской стороне как часть репарации. То есть все эти фирмы господ Круппов превратятся в советско-германские АО.
Жалко товарища Тельмана. Но будем справедливы – он, Пик, Ульбрихт и прочая «старая гвардия» идейно остались там, в начале тридцатых. А новое время требует новых решений! И первым в Германскую компартию… а чем Эрих Хоннекер плох? Уже не юнец, тридцать три года, правда из них семь в бранденбургской тюрьме, но молодость – это недостаток, быстро проходящий, а вот то, что он показал себя нашим человеком до самого конца, это существенно. Опыта недостаточно – так опять же прежний опыт в данном случае даже вреден, а вот способность новое воспринять… И удачно, что товарищ Хоннекер в Москве, в госпитале здоровье восстанавливает после освобождения, в Тайну его посвящать не будем, по крайней мере сейчас, а вот товарища Пономаренко озадачим, чтобы он сей бриллиант в огранку взял! Старики возражать будут? Так товарищ Сталин решение принял, есть несогласные? Кто против?
И – рублевая зона! Хрен вам, а не Бреттон-Вуд! Придется пока разрешить частные немецкие банки? Так они будут работать с нашими рублями, которые мы сами же и напечатаем! Вместо пока еще имеющих хождение рейхсмарок. А вот евро из обращения практически исчезли, что неудивительно, учитывая денежную массу евромарок – тут и американских товаров не хватит ее покрыть!
Кто будет этим заниматься на месте? Дело явно не в компетенции военного командования – надо срочно назначить ответственного представителя… при царе бы эта должность называлась наместник, у британцев – вице-король. Придумаем еще как назвать, главное, чтобы этот наш человек обеспечивал соблюдение экономических интересов СССР, и чтобы немецкие товарищи вольностей не дозволяли. Кто бы подошел по персоналиям – подумаем. Аналогично для прочих освобожденных стран. И не мешает озадачить ученых политэкономов, пусть обоснуют.
И поднимает голову враг внутренний. Что особенно заметно на Украине. Сталин признал, что в той истории явно недооценил опасности. Срезать удалось лишь верхушку – а корни остались! Уничтоженные «лесные братья» были не более чем пешками, расходным материалом. Не слишком ценным – ведь еще при занятии Галиции русской армией в пятнадцатом году российские армейские медики, обследуя местное население, записали, что свыше восьмидесяти процентов больно сифилисом – что, как известно, приводит к вырождению, преобладанию умственно неразвитых, зато агрессивных особей. Это подтвердилось уже перед этой войной – когда Западная Украина была включена в состав УССР, оказалось, что индустриализацию проводить невозможно из-за полной неспособности местного населения к квалифицированному труду; даже для коммунального хозяйства Львова пришлось привлекать русских, евреев, поляков, – а навербованные по деревням галичане оказались ни к чему не пригодны, зато с приходом немцев с великой радостью устроили великий погром, истребляя «чужаков». Но за спинами этой банды стояли хитрые и умелые кукловоды, имеющие опыт подпольной деятельности и не гнушающиеся идти в услужение хоть к самому черту ради своей выгоды. Сначала австро-венгерская разведка, затем польская дефендзива, румынская сигуранца, германский абвер, британцы, французы, даже чехи и венгры – ради того, чтобы когда-нибудь была «Великая Украина от моря до моря». В эту войну немцы не слишком доверяли своим холуям – германская политика на оккупированных территориях была простой: «достаточно власти нашего фельдфебеля», – но немцы и не мешали бандеровцам расширять свое влияние далеко на восток, в деятельности, казалось бы, совершенно не военной – потребительская кооперация, культурное общество «Просвита», школы, больницы, медицинский институт в Киеве; формально никак не связанная с оккупантами, эта сеть исправно функционировала и сейчас, уже после освобождения – протянула метастазы в Мариуполь и Харьков, пышно расцвела в Киеве, создав опорные узлы в Запорожье, Днепропетровске, Чернигове, Херсоне, Николаеве! Причем в Киеве, Полтаве, Сумах туда вступали и этнические русские, привлеченные чисто шкурным интересом – лишь Донбасс бандеровщину категорически не принял. И, как ни странно, Одесса – из-за категорического нежелания румын делиться властью и влиянием с кем бы то ни было[21].
И эта раковая опухоль никуда не исчезла с разгромом немецких хозяев. Больше того, ее агенты активно полезли в советскую власть на местах. Или даже были связаны с ней изначально: советизация Украины в двадцатые – это отдельная тема. Уже тогда имелся сильный националистический уклон: сколько там было таких товарищей, как Скрипник и Шумский, «большевик, но прежде украинец» – таких, кто если не был скрытым националистом, то воспринимал оуновцев как идейно близких, своих? В одном лишь Киеве тридцать шесть тысяч человек на момент освобождения были на содержании бандеровских структур – понятно, что не все они были активными бандеровцами, но сколько было как минимум сочувствующих?
Это называется – мафия. Слияние вооруженных банд, питающей их подпольной экономики, под руководством культурно-идеологической верхушки, проникшей во власть. Даже прибалтийские «лесные» не были настолько опасны – у них преобладал чисто военный компонент, не сложилось системы, и, в силу энтических различий, не было даже попыток распространения за пределы региона – а бандеровская «мафия» уже после войны пыталась проникать в Крым, на Кубань, в Ростов, Воронеж, Курск, поскольку славяне-украинцы и там воспринимались как свои. А мафия – бессмертна?
Сталин хищно усмехнулся. Какому-то дуче удалось прижать сицилийскую мафию, чей опыт насчитывает столетия. Да и сейчас люди дона Кало даже не пытаются соваться на итальянский Север. А большевики знают, как надлежит поступать с внутренними врагами! И глубоко плевать, что будут говорить через десятилетия всякие там «демократы», если таковые в этой ветке истории вообще возникнут!
Солженицын – лгун! Читая его, кажется, что узники Гулага – это изможденные живые скелеты в лохмотьях, как в фашистских концлагерях. Но, в отличие от Освенцима и Маутхаузена, Гулаг никогда не был фабрикой уничтожения людей – а лишь промышленным объектом. На подлинных фотографиях – сытые, мордатые мужики в добротной теплой одежде, бывшие «лесные», полицаи и те же бандеровцы! Не только заняты работой – причем никаких свирепствующих конвоиров не видно! – но и отдыхают, на берегу речки ловят рыбу, или сидят в библиотеке, в музыкальном кружке, или разлеглись где-то на поляне (летом и на Колыме жарко). Память услужливо подсказала – пленным в Германии в ту, прошлую войну, в лагере дозволялись библиотеки и театры, и не было ничего похожего на зверства Дахау. И самое страшное, что в той истории эта гнусь, после едва десяти лет такого курорта на природе, вернулась домой – еще не старые, жаждущие отомстить! Ну, здесь этого не будет – за одно участие во вражеских вооруженных формированиях (при отсутствии нашей крови на руках – тогда вышка), если не доказана помощь партизанам и подполью, двадцать пять лет без права на амнистию и пожизненное ограничение в правах – запрет не только участия в выборах, но и занятия любых руководящих государственных должностей. И выйдет эта мразь где-то в 1970 году, когда СССР успеет укрепиться, а главное, вырастет новое поколение, забывшее предателей-отцов.
И никогда здесь галичане не станут считать себя «щирыми» (истинными) украинцами! Потому что земли бывшей Западной Украины, присоединенные в 1939-м, это будет Галицко-Волынская ССР, никакого отношения к собственно Украине не имеющая. И официально объявлено, что галичане – это совсем другой народ (что истинная правда). А Сталино и Ворошиловград[22] – это РСФСР (исправлена ошибка двадцатых). Да, а отчего Одесса, Херсон, Николаев – Украина, если там этнических русских большинство? Может быть, имеет смысл и их тоже? Хотя и УССР больше нет – есть УАССР, ведь предлагал же он, Сталин, это еще в двадцать втором? Был высмеян Лениным, назвавшим это «логикой будочника полутыкина – держать и не пущать!». Ошибся Ильич – хотя должен был бы Финляндию помнить. Ну, зачем части СССР право выхода из него? Если только по наущению врагов.
А враги уже поднимают голову! Даже здесь, в Москве, в кулуарах говорят, что «СССР превращается в тюрьму народов, по образцу царской России». А в том же Киеве, не говоря уже о Львове, вошло в привычку фрондировать национальным – показательно говорить по-украински, даже вывешивать пока еще не флаги, но желто-синие ленточки и флажки. Явление не массовое, этим больше интеллегенция и отдельные ответственные товарищи грешат. Но симптом тревожный.
И сигналы идут не с одной Украины! Прибалтика, Кавказ, Средняя Азия. Но Украина опаснее всего. А также важнее – по причине славянской близости и хозяйственного значения. В то же время бандеровская война и прошлое сотрудничество с оккупантами даст законный повод не стесняться в средствах. Будет и нам опыт, и должный урок всем прочим!
Товарищ Сталин внимательно прочел записанное у потомков об украинских событиях начала будущего века. И собирался сделать все, чтобы в этой истории такого безобразия не случилось.
Анна Лазарева.
Северодвинск (Молотовск), 9 мая 1944 г.
Ну, вот и закончилась война. И начались мирные дни.
Как долго мы ждали, надеялись… Говорили мы: «Вот кончится война, а там…», подразумевая что-то бесконечно далекое и прекрасное. И верили, что вот наступит мир, и начнется совсем другая жизнь, гораздо лучше, чище, светлее.
А было все – буднично, почти незаметно. Нет, мы слышали по радио, что Гитлера уже поймали, что Берлин пал – и все равно сообщение Совинформбюро как гром среди ясного неба. И что делать дальше, как жить?
Весна на Севере позже, чем даже в Ленинграде. В начале мая еще заморозки – а ближе к концу уже тепло и белая ночь. Слышали, что в Мурманске, Нарвике, Петсамо, Варде торжества, корабли флагами расцвечены, а в Полярном так настоящий парад был, морская пехота прошла торжественным маршем. А у нас в Молотовске и Архангельске лишь тылы: «бригада строящихся кораблей» и ОВР (охрана водного района) – с десяток тральщиков и катеров. Зато салют был как в Москве по числу залпов и орудий – нас же тут целая армия ПВО прикрывает из-за «арсенала два», хозяйства Курчатова! А в ближайшее же воскресенье праздник в доме культуры, девчата все нарядные, и офицеры в парадной форме, с кортиками и золотыми погонами.
Я не танцевала поначалу. Смотрела, улыбалась – но нехорошо это, без моего адмирала. Как мне не хватало его рядом! Затем меня Зенгенидзе на вальс пригласил, завлаб-3 с Арсенала, восточный наш человек (хотя Грузия – это скорее юг?). После него – Курчатов. Вот уж для кого мира нет и не будет – американцы свой реактор все ж запустили в феврале, с отставанием на год и три месяца от той истории. И отсчет пошел – кто первый к финишу придет, у кого Бомба будет раньше – самый весомый аргумент мировой политики! А пока у нас текучка, решают рутинные технологические вопросы. Поскольку наш «реактор», работающий на Арсенале с октября сорок третьего, это пока лишь лабораторный стенд для экспериментального решения различных задач, электричества с него пока не получишь. У американцев, впрочем, тоже.
И на Севмаше мир не заметен. Слухи ходят, что одиннадцатичасовой рабочий день заменят на довоенный, восьмичасовой. И действительно, после объявили, что май доработаем так, а с первого июня по мирному времени. А дальше – покой нам только снится, уже сейчас на стапелях две «613-е» подлодки почти готовы. Ой, сколько с ними намучились, по новой технологии! Это на бумаге смотрится хорошо – секции в цеху сваривать, на стапеле лишь собирать, а какое при этом должно быть качество, точность изготовления, чтобы все идеально подходило, ведь тут по месту уже проблема подогнать? Сколько чертежей сделали (с привлечением трехмерного моделирования на компьютерах из будущего), и макеты из дерева – и вроде все идеально подходит, а как готовую деталь на стапель подают, не сходится – потому что металл и от собственного веса деформируется, и от сварки его ведет, как учтешь? С малыми десантными тендерами это так не проявлялось, и с тральщиками тоже, они же всего в полтораста тонн, а подлодка больше чем в две тысячи! А как американцы десятитысячные транспорта за неделю с нуля до спуска доводили, из таких же секций собрав?
Тут подробно рассказывать – целый производственный роман выйдет. Скажу лишь, что проблемы решить удалось. Мы же и в той, иной истории сразу после войны крупной серией подводные лодки и эсминцы строили, таким же методом. А советская школа сварки, оказывается, не уступала немецкой и американской – компенсируя квалификацию рабочих введением автоматизации, у немцев ничего подобного автоматам Патона не было, и танки, и корабли варили вручную! Справились там – сделаем и здесь. Мелочь уже передаем в производство ленинградцам, а наш завод будет, как и там, главным по атомному подводному флоту. А пока – серию обычных подлодок построим. И предполагается, как и там было, первый реактор не на лодке, а на ледоколе… в общем, планов тут лет на десять точно есть! Чтобы ни одна заокеанская сволочь не смела с нашей страной с позиции силы разговаривать!
Нет, перевод на мирные рельсы тоже есть. Корпусо-достроечный цех, который по штату делает всякую мелочь вроде трапов, кабельных креплений и тому подобного, на избыточных мощностях и раньше делал товары народного потребления – спорттовары вроде «спецназовских» станковых рюкзаков, коньков, лыжных креплений, а также сковородки и инструмент. В чем с ним успешно соревнуются частные артели, которых в нашем городе несколько десятков. Кстати, наши «песцы» (спецназ флота) нередко покупают у этих умельцев предметы амуниции, ботинки-берцы, ножи – не удовлетворяясь казенным. Может, имеет смысл сковородки артельщикам и отдать, а на заводе делать что-то более сложное? Например, снегоходы – товарищ Пономаренко «снежными мотоциклами» с рисунков потомков заинтересовался, а дядя Саша – ой, товарищ комиссар госбезопасности Кириллов! – поддержал, «для нужд НКВД». С лыжно-гусеничной машиной была бы морока, так вспомнили, что была и более удобная схема с колесами-«дутиками», хоть все четыре, хоть лыжи вместо передних, тут удобно, что мотор мотоциклетный, бензина берет мало и низкосортного, да еще в смеси с маслом – а на аэросанях, что тоже в горотделе есть, самолетный М-11 стоит. Десяток снегоходов сделали, народ заинтересовался – может, и будем в свободную продажу выпускать, когда с бензином станет полегче.
Интересно, немцы в цехах долго еще будут? Все ж помощь они оказали большую – те, кто был квалифицированным мастером, и наших фзушников учили, или вчерашних парней из деревни. Поначалу сложности были – для немца ведь главное процесс, а люди как винтики, прикажет – выполняй, и нравилось это не всем, даже если по делу надо. Так до того дошло, что наиболее ретивых немцев-бригадиров стали после смены просто бить – целая махновская банда образовалась из молодежи, кто не навоевались! Пришлось уже нам, «инквизиции», вмешаться, благо наша «тимуровская команда», «бригадмильцы»[23], были не чужаками, а своими на заводе, видели все вблизи и изнутри. Был в итоге процесс, «махновцы» на скамье подсудимых с крайне бледным видом. И речь обвинителя, тоже из наших:
– Так, разберем конкретный случай. Немецкий товарищ (имя, фамилия) ради собственной забавы распоряжался или для лучшего обеспечения техпроцесса? Начальник участка, поясните. То есть выходит, что вы из собственной лени и нерадивости создавали опасность брака при выполнении военного заказа, чем помогали фашистам и подрывали обороноспособность СССР? Вы, обезьяны, еще радуйтесь, что никого не убили и не изувечили – тогда бы вышка или Норлаг были вам обеспечены. А раз все ограничилось простым мордобоем – то, в наказание вам, три месяца половина вашей зарплаты будет идти пострадавшим. И за повторную провинность – реальный срок, без всяких разбирательств. У сторон есть возражения? Тогда – марш работать!
Но все же после организацию труда изменили. Теперь командовал наш бригадир, а немец при нем лишь советник, чтобы не вводить людей в искушение. Тем более что и немцы были всякие – очень редко, но случались и с их стороны случаи саботажа, тогда разговор был короткий: из расконвоированного мастера в теплом цеху – как минимум на земляные работы, ну а максимум – от нас куда подальше.
Американец особых проблем не доставлял. И он, четырежды уже побывав в госпитале, усвоил наконец, как себя вести, чтобы не причинять вреда здоровью – и у нас на него работал целый коллектив, сочиняя правдоподобную и непротиворечивую дезу, которую мы ему исправно впаривали. За что он гнал нам товар, который Ленка оприходывала и изображала торговлю (мы же страшная русская мафия, все сношения с иностранцами только через нас!), на самом же деле все барахло за малым вычетом «себе на представительство», с разрешения дяди Саши, уходило в завком для поощрения передовиков. Англичане после наезда гопников из УСО и истории с «графом Бекетовым»[24] не беспокоили – может быть, это затишье перед бурей, так тогда и будем проблему решать! Ну, а пока – наш день, Победа!
Оркестр заиграл «Ночь коротка». А мне вспомнилось, как мы с Михаилом Петровичем танцевали, в этом же зале, в Новый год сорок третьего. Я в этом же платье была, и с такой же прической… ой, разревусь сейчас! К окну отошла, платочком слезы вытираю. Девчонки веселые из моей команды – вижу, Вера с каким-то капитан-лейтенантом кружится, а рядом Надя и Нина, тоже с кавалерами. А мне моего адмирала хочется увидеть!
– Ань, ты чего? – Ленка возникает рядом. – Брось, праздник ведь! Когда еще повеселимся так? С таким лицом ты на «попадью» нашу похожа.
«Попадьей» прозвали одну из девушек-расчетчиц последнего пополнения. Тоже ленинградка, студентка, она ходила всегда в черном, в платке, никогда не смеялась и не любила веселья рядом, могла и резкое слово сказать. А я отвечу – много чести фашистам, если они нас заставят о радости навеки забыть! Кажется, у той девушки тоже родители погибли – что делать, это лишь время лечит и работа. Еще оттает.
– Да все хорошо, Лен, – отвечаю, – только я лучше домой пойду.
Ленка понимающе качает головой. Предлагает проводить или попросить кого-то. Я отказываюсь – зачем людей праздника лишать. И идти тут недалеко – а может, еще и на автобус успею, до проходной, квартира наша на территории завода, в охраняемой зоне. Да и мой это уже город – я тут знаю все и всех.
На улицах довольно людно. Погода теплая, для здешнего мая. Но ветер с моря, и сыро – пожалуй, я по Беломорской лучше пройдусь, чем напрямик по Первомайской дальше через пустырь, грязно там местами, вчера дождь был, а я в туфельках, и если еще придется за улетевшей шляпкой по лужам бежать? И сейчас небо в тучах, но это не страшно, зонтик с собой. Тоже нововведение – тут одна артель на Ломоносова научилась складные зонтики делать, самые простые, не «автоматы» (знаю я, что было у потомков): спицы вручную переламываются вдвое, с загибом наружу. Делают пока по персональному заказу, могут даже ткань в цвет, а не черную. Очень удобно, что можно в сумке носить – плохо лишь, что ветром вывертывает с легкостью: когда дует, устаю расправлять. Так благодаря этому и началось: с зонта, который Ленка в подарок получила (улыбаюсь, представляя, ну зачем офицеру-подводнику зонтик – вот и Иван Петрович, наверное, о том же подумал и Ленке при случае подарил), она его на ветру поломала, а умелец, которому отнесла починить, оказался с головой, вот и пошла мода, еще с прошлой осени. Ну, а я себе заказала, когда свой потеряла после истории с Федькой Тролем[25]. Надеюсь, что этот гаденыш, кого я еще по Белоруссии знала, теперь подопытным с «Арсенала» живым не выйдет!
– Вы Анна Лазарева?
Этот человек мне решительно не знаком! В штатском, аккуратное пальто, костюм, шляпа – явно не матрос. На инженера или преподавателя Корабелки похож – но там я всех ИТР знаю. И уж тем более не по нашей части, «инквизиции», да и тогда по званию обратился бы. Или по имени-отчеству, если совсем уж свой. Значит, вероятно – враг?
– Да. Кто вы?
Что он может мне сделать? Улица – не Большой проспект в Питере, но люди рядом есть. Как он на меня вышел? Так знать мог, что я на празднике в доме культуры, ну а после домой. А возможно, он и в ДК был, не помню. У меня пистолет всегда при себе, да и патруль подойти может, так что поговорим.
– Я не враг, а союзник. Если точнее, представляю некоторые американские деловые круги. Война закончилась, а между нашими странами она никогда не велась и, я надеюсь, не будет. У меня есть к вам серьезное деловое предложение. Не сомневаюсь в ваших боевых качествах, которые вы, миссис Лазарева, уже неоднократно показывали – но я желаю сейчас лишь поговорить.
Вот дура! Знала же, что на завод пришла очередная партия закупленного оборудования и кто-то из американцев сопровождает и чтобы наших рабочих учить, согласно контракту. И список видела, а вот фотографий не запросила, чтобы запомнить всех в лицо! Союзники сейчас здесь появляются редко, это прошлым летом часть транспортов из ленд-лизовских конвоев разгружалась не в Архангельске, а у нас, там мест у причалов не хватало, порт не справлялся. А зимой англичан с американцами в нашем закрытом городе по пальцам можно пересчитать. Ну, и чего тебе от меня надо?
– Двигатель для подводной лодки, не нуждающийся в атмосферном воздухе. Это изобретение имеет большую коммерческую перспективу. Замечу также, что то, что открыто у вас, составит тайну для передовой американской науки очень недолгое время. Потому ваша секретность не только бессмысленна, но и прямо вредна – для вашей же страны, упускающей прибыль от возможной продажи изобретения. Но раз уж ваши власти избрали столь близорукую политику… В таком случае нет беды, что и маленькие люди, вроде нас, сумеют ухватить свой кусок. Повторяю, что наши страны не враги, а потому не будет никакого вреда для России.
Наглость поражает! Но о том промолчу. И что же ты от меня хочешь, мистер…
– Кстати, как мне вас называть? Если вы осведомлены, то я не инженер, не ученый, и совершенно не разбираюсь в судовых машинах. Да, и можно вас просить говорить по-английски – мне хочется попрактиковаться в этом языке, я еще недостаточно его изучила.
– Можете звать меня мистер Доу. И от вас, миссис Лазарева, требуется как раз ничего не делать. Мы знаем, что вы вполне можете помешать кому бы то ни было добыть информацию, так я настоятельно прошу вас воздержаться и не мешать. Ну, а оплата – форму назовите сами. Товар, аналогичный тому, что поставляет вам мистер Эрл. Золото, валюта. Или же – переезд в США, с открытием счета в банке на ваше имя. Куда будет положен аванс, вполне достаточный, чтобы безбедно жить пару-тройку лет – а после туда же будут начисляться дивиденды от нашего предприятия, в котором вы будете иметь долю по праву.
– А какие гарантии, что вы меня не обманете?
Он снова говорил, а я слушала. И мои подозрения становились уверенностью. Когда мы наконец расстались, я поспешила… нет не домой, а в свой служебный кабинет там же на территории «бригады строящихся кораблей» (тут удачно автобус все-таки подошел), и до того как идти связываться по ВЧ с Москвой, набросала схему на бумаге, как учил меня дядя Саша.
«Мистер Доу» не американец. Я хоть и не профессор фонетики из «Пигмалиона», но отучилась в Ленинградском университете на инязе. Не закончила, но у нас были очень хорошие профессора. И я вполне могу по речи отличить американца от англичанина, причем из метрополии, не канадца и не австралийца. Полагаю, что для МИ-6 не составит труда внедрить своего агента в Штаты… хотя надо для начала срочно установить личность этого «Доу», все ж у нас не так много иностранцев, въехавших в Молотовск легально, а его физиономию я запомнила хорошо.
А значит, никакого «делового предложения» нет. И смысл всей игры лишь в том, чтобы установить мою роль. «Глава местной мафии», крутящая свой бизнес – или охранитель Тайны, от ГБ? Это даст многое – при условии, что им известно, какую информацию мы передали «мистеру Эрлу». Следовательно, все там – деза, и искать надо совсем в другом месте? Вот не могу поверить, чтобы опытнейшая британская разведка так предупреждала какое-то подозрительное лицо (то есть меня): «Мы будем завтра искать там, а вы туда не суйтесь»! А вот поставить наживку, чтобы после проследить, а сунусь ли я, буду проявлять активность или устранюсь – это реально!
И очень вероятно, что про мое партизанство в Белоруссии они знают – не верю, что пан Троль на меня вышел случайно! А вот про мой иняз – скорее всего, нет, этим и объясняется их прокол. И что больше всего мне не нравится, он даже не пытался у меня какую-то информацию получить. Меня раскусили – нет, деза ведь тоже интерес представляет, если знать, что это деза и есть, от чего отвести пытаемся. Значит, у них свои подходы к Тайне есть – о которых, однако, по их мнению, я должна знать? Зачем тогда угрозы в завершение?
– И вы должны понимать, миссис Лазарева, что деловые люди не склонны прощать тех, по чьей вине понесут убыток. Ничего личного – но это вопрос принципиальный.
Смешно. Что для меня обиды каких-то англичан – вот если бы на меня товарищ Берия обиделся, это было бы страшно! А все прочее – переживу!
Курт Танк, авиаконструктор.
Штутгарт, 26 мая 1944 г.
Кому нужен безработный авиаконструктор? Даже если он создал один из лучших истребителей этой Великой войны.
Случилось страшное: Германия была повержена в прах, растоптана, даже не цивилизованным противником, а дикими ордами с Востока! Впрочем, Танк как высокообразованный человек понимал, что далеко не во всем нужно верить пропаганде, даже если ею руководит такой гений, как доктор Геббельс. А русские, придя в рейх, вели себя совсем не так, как этого от них ждали.
Грабежи и бесчинства были редкостью, и с ними решительно боролись русские «фельджандармы». Конечно, были аресты – чинов СС, СД, гестапо, еще каких-то отдельных личностей, показавшихся «неблагонадежными», – но не было ни массовых показательных расстрелов, ни повешенных на фонарях «в устрашение». Очень скоро стало ясно, что «дикие славяне» соблюдают правила: если ты ни в чем не замешан, не был, не состоял и на тебе нет их крови – то тебя не тронут. Зато русские, едва прошел фронт, тут же старались навести порядок – поначалу хотя бы элементарный, относящийся к жизнеобеспечению, безупречному функционированию коммунальных служб. Заводы, даже прекратившие работу, брались под охрану – до приезда особой комиссии, которая выясняла все относящееся к данному объекту: собственность, сохранность, хозяйственные связи, обеспеченность рабочей силой. Часть оборудования демонтировалась и подготавливалась к вывозу в СССР, но именно часть, будто русские не хватали все попавшее под руку, а искали по уже собранным заявкам от своих фирм, и даже при этом задавали вопросы, необходимо ли изымаемое для производственного процесса, может ли быстро заменено вновь изготовленным. Все это происходило с полного согласия «временного германского правительства», которому русские передавали функции гражданской власти на местах – оставляя за собой последнее, решающее слово; впрочем, пользовались этим правом нечасто.
– Вы Курт Танк, директор и главный конструктор «Фокке-Вульф флюгцойхбау»?
Гестаповцы бы ворвались, сломав дверь. Эти пришли как вежливые люди – в то утро позвонив в квартиру в Мариенбурге, которую Танк снимал под чужим именем, опасаясь за свою судьбу. Двое «фольксполицаев» – те же шуцманы бывшего рейха, лишь с новыми черно-желто-красными кокардами вместо свастик и орлов, на тех же мундирах – и русский офицер из комендатуры. Об этой квартире было известно еще и некоторым инженерам с авиазавода – наверное, кто-то поспешил донести.
Хотя странно, что за ним пришли в таком составе. Не далее как позавчера в соседнем квартале арестовывали кого-то – приехали на двух «доджах» и бронетранспортере, целый взвод русских солдат оцепил дом, затем вывели двоих, со связанными руками, а после выносили какие-то ящики – наверное, оружие и взрывчатка, если там был действительно «вервольф»? Или новые хозяева Германии не считали его, Курта Танка, настолько опасным? Поскольку он не был причастен к глупым попыткам фанатиков продолжать уже проигранную войну – будучи в убеждении, что реально добиться этим можно лишь озлобления победителей, а германскому народу и так приходится несладко.
Да, он состоял в НСДАП с 1932 года. Хотя не был фанатичным нацистом – Гитлер и его партия казались (а впрочем, тогда и реально были) наиболее патриотичной силой, жаждущей поднять Германию с колен и способной это сделать. Сбросить оковы позорного Версальского мира, запрещавшего Германии иметь военную авиацию (причем военным считался аэроплан, если его грузоподъемность, мощность моторов, дальность полета превышали установленный предел – так что в запрет попали и тяжелые гражданские машины, а дозволены были лишь легкие учебные самолеты). Танк был фанатиком прежде всего авиации – и как следствие, того, что открывало ей благоприятный режим. Кто же знал, что через двенадцать лет любой, имеющий в кармане партийный билет, будет считаться преступником – если только трибунал не решит иначе, в каждом случае персонально? А зная, сколько проблем доставили русским его самолеты, Танк не питал иллюзий на этот счет. Может быть, и не сгноят с кайлом в руках в ужасной ледяной Сибири, но работать как Туполев или Поликарпов, на положении заключенного, тоже очень не хотелось. А если Сталин так беспощаден к своим конструкторам, то глупо надеяться на снисхождение к побежденному врагу.
Танк попросил пять минут, собрать вещи. И в последний раз оглядел квартиру, такую удобную, всего в нескольких трамвайных остановках от заводской проходной. Русский офицер усмехнулся и сказал на вполне приличном немецком:
– Герр Танк, насколько я вижу, здесь у вас ценные записи, схемы и чертежи. Потому я оставлю здесь охрану до вашего возвращения. А впредь непорядок, все документы должны храниться в секретной части на заводе. Пока же отберите то, что вам понадобится для доклада – сегодня вечером вам предписано быть в Штутгарте у герра Штрелина. Который ждет от вас ответа, как скоро заводы «Фокке-Вульф» могут возобновить работу и в какой объеме.
Курт Танк был не только конструктором, но и полноправным руководителем фирмы. Что требовало навыков не кабинетного ученого, а скорее, генерала. Потому ему понадобилась буквально одна секунда, чтобы войти в привычную роль.
– Тогда, господа, чтобы дать герру канцлеру удовлетворительный ответ, я должен провести краткое совещание с моими людьми. Это не займет много времени, особенно если вы поможете мне их собрать, по списку, и предоставите помещение. Зато герр Штрелин получит от меня полную и достоверную картину.
Русские с охотой пошли навстречу. И в обед с заводского аэродрома уже взлетел советский «Дуглас», взявший курс на запад. В самолете были еще с десяток русских, военные и штатские. Один из них сел рядом и спросил, не он ли известный немецкий авиаконструктор Курт Танк. Получив утвердительный ответ, сказал:
– Ваш ФВ-190 был удачной машиной, в самом начале своей карьеры. Но уже в боях на Днепре он безнадежно уступал нашим Ла-7. Ваша работа во время войны – это больше чем спорт: тут или ты первый, или проиграл.
Взглянув в окно, Танк узнал аэродром Штутгарта, где прежде бывал не раз – и пассажиром, и пилотом. Штутгарт теперь был резиденцией «временного германского правительства», мало пострадав от войны (ну что такое одна американская бомбежка, в сравнении с неделей боев в Берлине с применением тяжелой артиллерии и бронетехники?) – фактически исполнял функцию столицы Новой Германии. Вежливые русские доставили Танка в отель и предупредили, чтоб он привел себя в порядок, потому что через три часа ему назначена аудиенция у самого канцлера (так в Германии уже называли герра Штрелина – открыто утверждая, кому достанется этот пост).
На улицах можно было видеть не только вооруженных русских, но и патрули фольксжандармерии (так называлась армия Новой Германии, бывшие войска Роммеля), также в положенной форме и при оружии. Они же (а не русские) охраняли Дворец правительства (по крайней мере, несли службу на виду). Кроме канцлера присутствовали трое русских. Один, выглядевший молодо, но очень важного вида (сам герр Штрелин пару раз оглядывался на него, будто спрашивая одобрения), господин Патоличев, полномочный представитель Сталина в Германии по всем гражданским вопросам, экономике и финансам (по терминологии рейха, имперский наместник – ясно ведь, кому в Германии принадлежит подлинная власть). Второй, тот самый, что разговаривал с Танком в самолете, представился «товарищ Алексеев». Третьим же был русский офицер, что «арестовывал» Танка, только сейчас он был в мундире полковника госбезопасности.
– Герр Танк, вы показали себя патриотом Германии, – сказал Штрелин, – и потому мы надеемся на вашу дальнейшую работу в ее благо. В отличие от той войны, СССР не накладывает на вооружение германской армии никаких ограничений – военная авиация будет разрешена. И будет лучше, если на ее вооружение поступят самолеты германской конструкции, спроектированные с учетом опыта этой войны. Официально заявляю, что фирма «Фокке-Вульф» получит все необходимое для продолжения работы. Можем ли мы надеяться, что вы останетесь на посту технического директора?
– Если совет акционеров не будет против, – ответил Танк. – Или же фирма будет национализирована?
– Национализации не будет, – сказал Патоличев, – однако контрольный пакет акций отойдёт советскому правительству в счёт репарационных выплат Германии СССР. В совет директоров будут назначены наши представители. А пока их нет, интересы советского руководства представляю я. Мы заинтересованы в том, чтобы заводы «Фокке-Вульф» возобновили работу. И ждем от вас сведений, какая помощь для этого требуется от советских военных и гражданских властей. Ресурсы, комплектующие, топливо, электричество, обеспеченность рабочей силой? Сколько времени вам нужно, чтобы написать подробный доклад – при условии, что мы окажем вам содействие и предоставим транспорт?
– Это зависит от того, что вы собираетесь выпускать, – заявил Танк, – поскольку для разной продукции требуются различные комплектующие и материалы, поставляемые разными контрагентами. Как вам вероятно уже доложили, я успел провести совещание со своей командой, однако мы рассчитывали сроки и объем выпуска применительно к отлаженному производству ФВ-190. Но вы считаете, что эта машина вам не подходит, тогда что вы хотите взамен?
– Ваш ФВ-190 был удачной машиной, – вступил в разговор Алексеев, – изначально проигрышной была сама идея. Вы задумали сделать универсальный истребитель – и завоевания господства в воздухе, и перехватчик тяжелых бомберов, и штурмовик по наземным целям, и даже торпедоносец. В итоге же вышло, что ваш мастер на все руки в каждой отдельной задаче хоть немного, но уступал специализированным машинам. Если же говорить конкретно про советско-германский фронт, то особенностью его было отсутствие стратегических бомбардировок, все крутилось вокруг поддержки или защиты наземных войск, и воздушные бои шли в подавляющем большинстве на малых высотах и малом удалении от аэродромов, каковыми могли выступать площадки подскока, зато часто бывало «только взлетел, и в бой». Оттого идеальным истребителем там был Як-3 – относительно легкий, дешевый, простой в пилотировании и эксплуатации, страшный в руках массового пилота военного времени и максимально скоростной и маневренный, даже в ущерб высоте и дальности. Его вооружения хватало против истребителей и средних бомберов, ну а для атак наземных целей у нас было достаточно штурмовиков. Истребитель завоевания господства в воздухе – эта функция у нас была главной, под нее у нас специализировались и Ла-7, и Як-9У – а вот у люфтваффе отсутствие подобного самолета стало самым слабым местом, Ме-109 в ранних модификациях был чем-то похожим, но быстро набрал вес и стал неповоротлив. В то же время нам не хватало дальнего истребителя сопровождения и высотного перехватчика ПВО. «Сто девяностый» не нужен нам в существующем виде – но вы можете запустить в серию вот это.
Самолет на чертежах и рисунках, извлеченных из откуда-то появившейся папки, был похож на «Дору» – версию ФВ-190 с длинным носом под мотор Юмо-213 (первые опыты с ним проводились еще два года назад). Но это не была «Дора» – да, силуэтом схож, но другие пропорции, больше размах крыльев, длиннее и нос и хвост, истребитель выглядел поджарым, как гепард. Танк с удивлением узнал свой же проект Та-152Н, тяжелый высотный перехватчик, способный превзойти американские «мустанги» и сбивать даже В-29 на большой высоте! Начатый еще осенью сорок второго – но не разрешенный к выпуску, чтобы не ломать производство ФВ-190, русский фронт требовал все большего количества оружия, на опыты уже не хватало ресурсов. Однако же это не была точная копия – были и некоторые отклонения, будто исходный проект пытались улучшить. У русских такие шпионы, что сумели достать даже пока еще не реализованное, и такие конструктора, что сумели оценить, подхватить и развить даже его, Танка, еще не рожденный самолет?
– Мы сделали свою работу, – сказал Алексеев, – дальше уже ваш долг – довести до серии. По нашим расчетам, этот красавец должен иметь скорость за 750 на двенадцати километрах. Если подтвердится в полете, то истребитель имеет все шансы быть принятым на вооружение не только фолькслюфтваффе, но и даже ВВС СССР, не говоря уже о странах Восточной Европы.
– Через три месяца я берусь дать серию Та-152, – сказал Танк, – подготовительная работа почти вся проведена, собран и облетан даже первый прототип. А еще через три месяца выпуск может быть доведен до ста пятидесяти – двухсот самолетов в месяц при односменной работе, и до пятисот штук при трехсменной. Но остается последний вопрос. Какие условия работы будут лично для меня?
– А какие вам нужны особые условия? – спросил офицер госбезопасности. – Вам лично – достойная оплата, в рублях. И можете выписать к себе свою семью, ну зачем вам прятаться по тайным квартирам? Вся ваша личная собственность остается за вами, как и счета в германских банках. Никто не будет ограничивать вашу свободу передвижений внутри Германии, можете, как раньше, ездить на отдых в ваш любимый Тироль, когда там наведут порядок. Мы согласны забыть о вашем членстве в НСДАП. Единственно, мы очень не поймем и не одобрим, если вы решите, не попрощавшись, уехать в одну из недружественных нам стран… вы, надеюсь, понимаете, о ком идет речь? Тогда и мы оставляем за собой право принять необходимые меры в отношении вас – но надеюсь, что до этого не дойдет.
Танк лишь кивнул. Русский был прав – что делать конструктору его уровня в Англии или США? В лучшем случае возьмут в какой-нибудь «Рипаблик» или «Хаукер» на вторые роли. В Голландии, Швеции, даже Франции – может быть, и удалось бы начать с полного ноля, но откуда взять первоначальный капитал и производственную базу? В Аргентину вроде бы успел удрать кто-то из французов, и ему там даже создали условия – но, во-первых, на богатство там можно не рассчитывать, а во-вторых, после Римских событий в Латинской Америке стали очень плохо относиться к немцам. А ему уже сорок шесть, не мальчик, трудно начинать все сначала, а тут, дома – все знакомое, привычное! И чтобы отказаться, надо быть дураком!
Еще русских заинтересовало возобновление производства разведчика ФВ-189 (причем с советским оборудованием и вооружением). Хотя истребитель под шифром Та-152 считался приоритетом. Кроме того, новые работодатели затребовали все материалы по перспективному реактивному истребителю. Зачем им тогда нужен поршневой «152-й»? Хотя разумно – самолет принципиально новой схемы может взлететь через два, три года, а что ставить на вооружение сейчас?
Курт Танк был не только конструктором, но и деловым человеком. И в дальнейшем поставил перед русскими вопрос о выпуске на заводах «Фокке-Вульф» еще и самолетов других марок, к которым советские проявили интерес. Транспортник Ю-52 и запчасти к нему – для поддержания в исправности парка трофейных самолетов, летающих от Норвегии до Сибири. Его развитие Ю-252, Ю-352. «Вездеходный» транспорт Арадо-232. Ночной перехватчик Хе-219. Реактивный истребитель Мессершмита. И высшая сложность – бомбардировщик Хе-277, аналог американской «суперкрепости».
А русские вовсе не варвары, а очень даже цивилизованная нация. Если сумели столь высоко оценить его, Курта Танка, талант!
Лавочкин Семен Алексеевич.
Этот же день, 26 мая 1944 г.
Аэродром завода № 21, город Горький
Сегодня взлетел «сто тридцатый». Опытный самолет, еще не имеющий индекса «Ла», а просто шифр «130». Как в той, иной истории. Красивый – правильная выходит теория, что «красота есть воспринимаемая нами целесообразность»[26]. Внешнее сходство с Ла-7 лишь свидетельствует, что эта машина, конструктивно весьма отличающаяся, унаследовала лучшие черты предшественника. Даже жаль, что ей суждена очень короткая жизнь.
Семен Алексеевич вспоминал тот разговор с вождем в сентябре сорок второго. Под Сталинградом шли тяжелые бои, и казалось, все висит на волоске. Но горьковский авиазавод уверенно наращивал выпуск Лагг-пятых (такое название было тогда в документах). Новый мотор М-82 вдохнул жизнь в малоудачный Лагг-3, позволив драться с «мессами» как минимум на равных. И это было лишь начало!
По замыслу и тот Лагг был хорош, его изюминкой был материал – дерево, после особой химической и прессовой обработки, приближающееся по прочности к алюминию. Казалось заманчивым сделать боевой самолет из самых дешевых и недефицитных материалов, ведь дешевизна – это большее число при тех же производственных мощностях и трате ресурса! Но это и оказалось роковой ошибкой, за которую пришлось расплачиваться кровью пилотов. В сороковом, когда рождался проект, мы все верили в войну «малой кровью, на чужой территории», что-то наподобие освободительного похода 39-го или Халхин-Гола, или даже Финской – с жертвами, героизмом, но где-то там, на чужой земле! И никто не думал, что импортные смолы, необходимые для изготовления нашего материала, «дельта-древесины», станут недоступны – и придется пускать в работу обычную сосну! Никто не предполагал, что к станкам на новых заводах встанут женщины и подростки – не имеющие квалификации! И мы, «три мушкетера – Лавочкин, Горбунов, Гудков», тоже были хороши – стараясь выжать из машины все, не оставляли резервов, а ведь известно, что почти любая доработка по устранению замечаний, которых просто не может не быть – это рост веса! И вышел «лакированный гарантированный гроб», как печально острили летчики – прочный, добротно сделанный, но медлительный, 549 километров в час вместо 605 у прототипа – и против 600 у Ме-109Ф. В то же время – нет великолепного маневра, который так выручал «ишачков». И строг в пилотаже, хотя и проще Миг-3, но безнадежно уступал «Якам», хотя тут Яковлеву помог его опыт создания спортивных авиеток, в Як-1, а особенно в Як-7 так и осталось что-то от тех машин, легких и послушных, но все ж это ласточки, плохо принимают ответный огонь. А «Лагги» прочны – и этого тоже не отнимешь, вот с фронта сообщают, наш «Лагг» таранил «мессера», так немец, хоть и цельнометаллический, развалился в воздухе – а наш сумел сесть на аэродром! Или другой случай – когда «Лагг» вернулся, потеряв почти половину левой плоскости, буквально «на одном крыле»![27] Опять же – в дополнение к протектору в баках, есть еще и заполнение их отработанными выхлопными газами, что резко снижает горючесть – и чего нет ни на «Яках», ни у немцев! Но низкие летные и пилотажные данные решают всё!
Тогда, в сорок втором, после слов «летчикам нравятся „Яки“», казалось, что дни и самолета, и самого КБ уже сочтены. Но вождь поверил – страшно представить, что было бы, если бы мы его обманули, не смогли – и Ла-5 стал действительно грозным самолетом. Можно было уже дать себе маленькую передышку, – но последовал вызов в наркомат. А затем к Самому.
– Я хотел бы поручить вам чрезвычайно ответственную работу, которая очень поможет СССР, позволив перевернуть весь ход войны в воздухе, а значит, и войны в целом. Но это также очень сильно изменит вашу жизнь, вашу судьбу, даже ваше мировоззрение. Вы вправе отказаться, ограничившись доведением вашего самолета. Если же вы согласитесь – пути назад для вас уже не будет!
И что оставалось ответить – товарищу Сталину, который совсем недавно ему, конструктору Лавочкину, поверил и поддержал? Война, немцы на Волге – тут взяться за любую задачу, решение которой нашей Советской стране поможет, это великая честь! Страшно будет не справиться – но если сам Сталин считает, что это дело ему, Семену Алексеевичу Лавочкину, по плечу? Так не страшнее, чем нашим в Сталинграде держаться!
– Возьмите эти документы. Вас проводят в комнату, где никто не побеспокоит в течение двух часов. Этого времени будет достаточно? А затем продолжим разговор.
На фотографиях Ла-5, без сомнения. Но какой-то странный – гаргрот за кабиной убран, фонарь каплевидной формы, с обзором назад. Снимки явно сделаны на фронтовом аэродроме. Техники готовят самолет к вылету, а вот ряд этих же самолетов, на борту крайнего маленькие звездочки в несколько рядов – тридцать с лишним, сбитых! Летные данные с мотором АШ-82ФН – так ведь нет пока такого, и не выдает стандартный М-82 мощность в 1850 лошадок. И какие летные данные будут – а вот подробно расписаны достоинства и недостатки… а это что за документ? Отчет немецких испытателей трофейного Ла-5ФН, осень 1943 года. Сорок третьего?!
Семен Алексеевич был материалистом. Но решить, что товарищ Сталин станет его разыгрывать – было еще труднее, чем поверить в информацию из будущего.
И что там пишут – «маневренность выше, скорость крена, эффективность элеронов выдающаяся». Для сравнения – а это что за зверь? Немец, похож даже внешне – Фокке-Вульф-190, вот его летные данные и чертежи – в люфтваффе с осени 1941-го, новейший истребитель, про который пока еще не слышали на фронте![28] Его развитие, «190Д», который появится лишь в сорок четвертом и будет бит Ла-седьмыми – его, Лавочкина, машинами!
Еще одна фотография. Ла-5 был все ж угловатым, этот же стал законченно стройным, зализанным, совки по бокам исчезли, фюзеляж ровнее. Летные данные: скорость – 680, фантастика! Вооружение – три 20-мм пушки! Ла-7 – как тут написано, «лучший советский и один из лучших в мире истребителей Второй мировой войны». И не только фотография – вот схема в разрезе, техническое описание. Это, конечно, не чертежи, но пройденный этап «эскизного проекта», позволяющий развивать и реализовывать идею целенаправленно, не вслепую! Сколько времени это сэкономит![29]
– Вы все прочли, товарищ Лавочкин?
– Так точно, товарищ Сталин! Но это…
– Это есть, товарищ Лавочкин. Вот так. Наши потомки, из будущего, оказывают нам помощь – ценными сведениями, и не только. Впрочем, вам хватит и этого. Вы понимаете, что это является государственной тайной СССР – и что последует за разглашение?
– Так точно, товарищ Сталин!
– Однако же ваша конструкторская мысль – это лишь ваше и только ваше творение. Ну, а что в иные из ваших гениальных конструкторских решений вы примете на основе того, что узнали, это останется между нами. Дальше вам следует разобраться во всем, что передали нам потомки – касаемо авиации и самолетостроения. На предмет – что ценное мы реально можем внедрить. Учитывая реальное состояние нашей научной и производственной базы. Впрочем, рекомендации по развитию этой базы также будут входить в круг ваших обязанностей – например, по закупке оборудования или интенсификации исследований в каком-то направлении. Естественно, вам следует помнить, что пока «все для фронта – все для победы» – не допуская заметного снижения количества и качества выпускаемых самолетов. Для этого вам будет доверен пост замнаркома – так же, как у Яковлева. Теперь вы понимаете, что вам предстоит, и за что вы взялись, товарищ Лавочкин?
– Я оправдаю ваше доверие, товарищ Сталин!
В истории здесь не было истребителя Ла-5ФН. Потому что к лету сорок третьего, когда пермский завод сумел обеспечить выпуск моторов АШ-82ФН в большом количестве и должного качества, на истребителе «Ла» уже были металлические лонжероны крыла, а также улучшенная аэродинамика – фюзеляж без гаргрота, капот иной формы, иное расположение воздухозаборников и маслорадиатора – то, что большей частью было принято там уже на Ла-7. Потому самолет стал носить «седьмой» номер с июня сорок третьего, а к октябрю он уже стал окончательно соответствовать тому Ла-7, лишь вооружение из трех новых пушек Б-20 не удалось пока довести, пока стояли две ШВАК, как на Ла-5, тяжелые, но надежные. И настали для люфтваффе воистину черные времена – а в КБ Лавочкина плотно занялись новой задачей.
Еще одна фотография из того архива – самолеты, похожие на Ла-7, но не они: нос с «бородой» маслорадиатора и «обрубленное» крыло совсем другой формы – на льду, район Северного полюса, 1948 год. А также на заполярных аэродромах – Мурманск, Амдерма, Тикси, Чукотка, остров Врангеля – что однозначно указывало, с кем СССР в эти годы готов был воевать. Если семь лет назад через полюс перелетел Чкалов, то вполне может и армада «летающих крепостей», – чтобы сделать с нашими городами то же, что с Дрезденом! Вот только «мустангов» сопровождения у них не будет, не хватит истребителям топлива на такой перелет. А значит, у «лавочкиных» есть неплохие шансы даже в начале эпохи реактивных[30].
И именно потому сейчас взлетел «сто тридцатый», который станет Ла-9. И в работе «сто тридцать четвертый», будущий Ла-11 – не последовательно с «девяткой», а чуть отставая, чтобы учесть полученные на первом прототипе замечания. И хороший шанс, что уже через год Ла-9 и Ла-11 пойдут в серию, станут поступать в строевые части. И еще через два-три года уступят место реактивным – сослужив при этом еще одну службу: подготовка заводов к изготовлению цельнометаллических истребителей – иное оборудование, оснастка, квалификация персонала.
Ведь разница между Ла-7 и Ла-9 даже не собственно в боевых качествах – Лавочкин прочел, что в испытательном воздушном бою между собой они были примерно равны. Но срок жизни деревянного самолета при безангарном хранении – не больше года-двух. Это допустимо на войне, но не в мирное время! Опора на дерево в конструкции была именно такой, «мобилизационной» мерой, полностью себя оправдавшей в сорок первом – ведь даже немцы, когда их приперло, стали активно плодить частично деревянные «вундервафли» – это и ночной перехватчик Та-154, и транспортник Ю-352, апофеоз же Хе-162, реактивный истребитель, где из дерева были полностью крыло, передняя половина фюзеляжа, и кили (сделали бы и хвост с горизонтальным оперением, но от выхлопа сгорит). У нас же еще с начала тридцатых было, что многомоторные самолеты (бомбардировщики и транспортники) металлические, истребители – деревянной или смешанной конструкции, что было существенно, поскольку их и выпускали разные заводы. Теперь же предстояло массово и быстро перевести производство истребителей на металл.
В этом должны помочь побежденные немцы. Однако же если в иной истории промышленное оборудование выхватывалось из Германии в спешке, «вывезем, что сможем, а уж после найдем, куда приткнуть», и в итоге типичной была картина, что «из всех прибывших станков смонтировано пятьдесят процентов, сдано в эксплуатацию двадцать», «ценное оборудование лежит на земле, в поврежденной таре, а иногда и неупакованное, подвергаясь порче и коррозии», и лишь к 1948 году удалось навести какой-то порядок, – то сейчас опыт был учтен, конкретный завод слал технически обоснованную заявку, под которую (при всей ответственности заводчан) или приходили готовые поставки, или следовал заказ на изготовление – СССР был заинтересован в использовании немецкой промышленности, а не ее разграблении. Первые поставки уже пришли – это касалось прежде всего контрольно-измерительных приборов и инструмента, которым немцы были обеспечены намного лучше – не зная даже в худшее время, что такое один осциллограф на всю лабораторию или один штангенциркуль на всю бригаду.
Ну, а дальше? Лавочкин помнил этапы реактивного пути, утвержденные вождем. По которым надлежало пройти с опережением минимум на год.
Простейший переходный истребитель, для ознакомления летного состава – тот, что в иной истории был Як-15 и его развитие Як-17.
Тяжелый реактивный истребитель, уже полностью боевая машина. В той истории МиГ-9 и Су-9. Но если там второй из них быстро сошел с дистанции, то здесь у него хороший шанс – двигатели под крылом, нос свободен для размещения РЛС, выйдет ночной перехватчик, а вот «МиГ» все равно быстро уступит место идущему следом «пятнадцатому», так что смысл его делать?
И – «тысячекилометровый» истребитель, Миг-15 или Ла-15. Разрыв в характеристиках с прежними самолетами будет столь велик, что эти машины назовут уже «вторым поколением» реактивных. Которому стоять в строю, в «первой линии», не меньше десяти лет!
Но работа над ними начнется не раньше чем через год. Когда будет развита производственная база, получен опыт первых «гадких утят» – и в серию пойдут двигатели, рождающиеся сейчас в КБ Климова, Микулина, Люльки.
Интересно, а можно ли поставить Юмо-4 (подробное описание есть, сам движок с документацией немцы еще не прислали, но куда они денутся?) на Ла-9? Тем более что опыты с различными «ускорителями», по опыту той истории, здесь будут признаны тупиковым вариантом?
Корветтен-капитан Адальберт Шнее.
Подводная лодка U-1505. Норвежское море, 3 июня 1944 г.
От этой миссии не просто воняло – смердело на милю британским дерьмом.
Капитуляция застала U-1505 в Бергене. Последние дни войны были полным сумбуром: куда-то пропал фюрер, а с ним и гросс-адмирал, и штаб ваффенмарине – никто не мог понять, что происходит там, в Германии! Но ясно было, что скоро конец – и оттого лодки 11-й флотилии, к которой была приписана U-1505, застрявшие в базе, в море не выходили. Против англичан – и как тогда после сдаваться в плен? А идти на север, в русскую зону, на съедение Полярному Ужасу – ищите дураков! Ходили, правда, слухи, выдаваемые за разведданные (или разведданные, выдаваемые за слухи), что Ужас сейчас свирепствует в Средиземном море, так что путь на север открыт – но проверять это никому не хотелось.
Восьмого мая пришло сообщение от голландского радиоцентра. Войне конец, всем силам ваффемарине, включая корабли в море, надлежит капитулировать. Подписано было – «Дениц». Значит, наш гросс-адмирал жив? И ничего не оставалось, как ждать своей участи, даже дезертировать было некуда в чужой стране. Теоретически одна территориальная дивизия и береговые батареи могли бы оборонять Берген столь же геройски, как Нарвик, целую неделю отбивавший атаки американской, британской эскадр и русской армии, – но в чем был смысл такого «подвига», кроме как разозлить победителей?
В тот же день город заполонили вооруженные норвежцы, действующие «от лица короля». Не десант, а городские обыватели, вдруг оказавшиеся Сопротивлением и доставшие спрятанное оружие. А 9 мая утром вошли британцы, и сдача гарнизона и кораблей прошла буднично, без эксцессов. Впрочем, сдача первоначально выразилась лишь в спуске германских флагов, даже боезапас не выгружали – затем на причалах и у казарм появились английские караулы. И в экипаже отчего-то стали шепотом говорить, что британцы собираются выгонять русских из Европы, а нас пушечным мясом… а ведь тогда на север пошлют! Что очень не способствовало подъему боевого духа.
Двадцать пятого мая Шнее вызвали в британский штаб. В комнате были трое англичан, двое офицеров и один штатский, и именно он был главным. Сначала британцы поинтересовались, в каком состоянии субмарина, может ли выйти в море. Получив утвердительный ответ, штатский сказал бесцеремонно:
– В таком случае, герр Шнее, мы делаем вам предложение, от которого вы не можете отказаться. Вам предстоит совершить последний поход в русские воды. При успешном возвращении обещаем прощение всех грехов, английское гражданство и пятьдесят тысяч фунтов на банковском счету. Это относится ко всему вашему экипажу, лишь суммы вознаграждения будут в соответствии с чинами. При отказе же – суд за военные преступления, как, например, расстрел в воде людей из экипажа «Лексингтона» возле Нарвика полгода назад. Или выдача американцам, у которых к вам персонально очень большие претензии. Уж поверьте, что тогда выбирать вам придется между расстрелом, петлей и электрическим стулом. Выход в море через трое суток, конкретные указания вам будут даны уже после. И вам не следует бояться русского «Ужаса» – по нашим достоверным данным, он сейчас действительно в Средиземном море. Вам не потребуется прорываться через противолодочные рубежи, а тем более атаковать русский конвой. От вас требуется всего лишь доставить некий груз в заданное место в указанное время – и возвращаться незамеченным. Это очень легкая миссия для такого мастера подводной войны, корветтен-капитан Шнее, кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами и ученика самого Кречмера!
В море вышли 28 мая. «Грузом» оказались шестеро англичан. По документам и легенде, «если ваш корабль будет захвачен русскими», – члены экипажа парохода «Кэрролл», пропавшего без вести, вероятно потопленного неопознанной субмариной близ Исландии неделю назад, о чем было официальное оповещение по флоту – «и, как вы понимаете, герр Шнее, любые ваши попытки утверждать обратное будут расценены как гнусная клевета и ложь в надежде избежать наказания». Гости были одеты как матросы с торгашей или норвежские рыбаки, имели при себе два объемистых тюка и очень тяжелый металлический ящик, заглядывать в которые немцам воспрещалось, и не носили оружия, по крайней мере на виду. Согласно инструкции, их надлежало доставить в указанную точку с координатами близ мыса Варде и передать на ожидающий мотобот с рыбаками, опознавательные сигналы указаны. Ну а после – возвращение за наградой: вот в этой точке, у Фарерских островов, вас встретят британские корабли и сопроводят в английскую базу.
Гости не доставляли особых хлопот – не считая того, что потребовали выделить себе унтер-офицерские места, все рядом, потеснив экипаж. Отсыпались, играли в карты и разговаривали между собой по-русски (языка Шнее не знал, но звучание уловил). А поскольку корветтен-капитан не все время командовал субмариной, а целый год делал карьеру в разведотделе ОКМ, то выводы ему было сделать несложно.
Известно, что русские сейчас активно осваивают север Норвегии, там есть даже их вольнонаемные рабочие, да и их соотечественники-эмигранты в Финнмарке не редкость. А у британцев наверняка там много своих людей среди контрабандистов и рыбаков, так что организовать прием груза и тайную высадку на берег не проблема. И один бог знает, что у этих джентльменов в багаже – может быть, сойдя на берег, они превратятся в русских офицеров, технический персонал или просто рабочих или матросов? Но это совершенно не его, Шнее, проблемы – а вот насколько британцы сдержат свое слово? Известно, как: мое слово – хочу даю, хочу беру обратно. И может быть, у Фарерских островов U-1505 глубинными бомбами встретят – все концы в воду и платить не надо? Или эти перед уходом заложат что-то взрывающееся.
– И не делайте глупостей, герр Шнее. Если вам вздумается пойти по стопам Петера Грау и прочих, из Свободной Германии,[31] поверьте, что мы тогда сообщим русским такое, что они сами вас повесят. Или выдадут нам.
А, к дьяволу! Выйдя в точку встречи, как только обменяемся сигналами с «рыбаками» – немедленно высаживать эту шестерку с их барахлом в надувной клипербот, погружаться и уносить ноги! И надеяться, что британцы тоже заинтересованы получить в целости лодку XXI серии… если только им U-1508 и U-1509 не достались!
Первые три лодки были настолько сырыми, что их к боевым походам допускать было нельзя, лишь для подготовки экипажей; U-1502 погибла на Балтике в одном из таких учебных выходов в море, без всякой войны, U-1501 осталась в Кенигсберге и, наверное, была захвачена русскими, если не взорвана перед падением крепости; U-1503, все же переданная 11-й флотилии, попалась Полярному Ужасу в первом же походе; U-1506 при непонятных обстоятельствах в Нарвике взята русскими; U-1504 пропала без вести у берегов Португалии; U-1507 в декабре прошлого года сожрал все тот же Полярный Ужас; U-1508 была передана на флот еще осенью и сразу угодила в ремонт, там умудрились запороть дизеля при прохождении курса боевой подготовки, а так как Киль и Бремен тоже у русских, с ней все ясно. А вот U-1509 пришла в марте в Копенгаген, и что стало с ней после, это вопрос. И вроде больше новых лодок ни в 11-ю ни в 12-ю флотилии не передавалось. Если и были еще готовые, то на Балтике испытания проходили, и теперь вряд ли русские с британцами поделятся!
И разве у нас есть выбор, кроме как надеяться, что англичане сдержат свое слово?
Шли с большой осторожностью – сначала отдалившись от берега в океан, и на север, почти по гринвичскому меридиану, а от широты Нарвика лишь под шнорхелем. Несколько раз замечали русские корабли – два траулера, небольшой транспорт и пару «охотников», причем в последний раз показалось, что русские что-то услышали – повернулись на лодку и сбавили ход, но Шнее приказал на малошумном режиме нырять на двести метров и отползать в сторону, буквально не дыша. Был категорический приказ, что до высадки группы любые атаки запрещены, разве что в самом последнем случае самообороны. Проклятый полярный день, приходится опасаться самолетов – а впрочем, лучше они, чем Полярный Ужас, от которого спасения нет!
Вот и бриллианты к моему кресту, подумал Шнее: уже год, как ни один германский подводник не проникал в русские воды так глубоко на восток. В октябре прошлого года – тот неудачник, что после погиб на U-231, вот не могу вспомнить его фамилию, из новичков, получил свой Железный крест всего лишь за сутки пребывания на позиции в ста милях к западу отсюда! А после поспешил домой, радуясь, что цел – чтобы через два месяца все же попасться Ужасу у острова Медвежий. Господи, хоть я раньше в тебя не слишком верил, помоги – до точки встречи осталось тридцать миль, пять часов хода! Ну, а там выбросить этих, и назад!
Кстати, надо бы и осмотреться на месте. Дизеля стоп, перейти на моторы, шнорхель убрать, оставаться на перископной глубине. И тут раздался крик акустика:
– Пеленг 260, командир, это он! Я ясно слышал! Теперь тихо, он подкрадывается!
Вниз! И немедленно – однажды спаслись на предельной глубине, может быть, поможет и сейчас? Хотя надежда малая – если Ужасу не нужен воздух, он возьмет нас измором. Мы будем ползти на моторах, сутки, двое, трое, на сколько хватит воздуха и заряда батарей, и утешать себя тем, что, возможно, Ужас нас потерял. А когда станем всплывать, то получим торпеду. Штрель у Нарвика спасся лишь тем, что база была близко и Ужас занялся эсминцами. Нам же не уйти никак – он видит и слышит гораздо лучше, намного быстрее и может стрелять под водой. Ну почему конструкторы рейха не создали столь совершенного подводного убийцу?
– Отмените ваш приказ, герр Шнее, – в руке англичанина был пистолет, – приказываю вам немедленно всплыть и высадить нас в шлюпку. А дальше нам придется на веслах – но думаю, что сумеем.
Приказываю? Я тут командир! И нас сейчас будут топить, кретины!
– Идиот! – заорал англичанин. – Это корыто и все ваши жизни, вместе взятые, не стоят успеха нашей миссии! Если мы не сумеем помешать, русские построят еще много таких сверхсубмарин и станут подлинными владыками морей! Вы не хотите отомстить Сталину за своих погибших товарищей, да и за себя, черт возьми? Хотите сдохнуть напрасно? Немедленно всплывайте и дайте нам всего одну минуту – надуть шлюпку, погрузиться и отчалить! А после делайте что хотите, лишь бы увести русских подальше и чтобы они не поняли, что вы делали на поверхности! Если он стреляет с глубины, то бот не увидит! А потом – я буду молиться за ваши души! Или мы сдохнем все, без всякой пользы для цивилизованного мира!
Остальные британцы были тут же – и с оружием в руках. Готовы начать боевые действия прямо здесь, в ЦП субмарины, и с выражением лиц тех, кому абсолютно нечего терять. Нельзя сказать, чтобы Шнее испугался – но энергия англичанина как-то заразила и его. И какая была альтернатива – с высокой вероятностью медленно и мучительно помирать в глубине, без возможности ответить? Или все-таки успеть нанести свой удар!
Моторы на полный, рули на всплытие! Глубомер показал, что рубка уже вышла из воды. Продуть среднюю! Тотчас открыли люк, и англичане буквально вылетели наверх вместе с тюками. Клипербот был уложен в ограждении рубки – его можно было очень быстро раскатать и дернуть за шнур, открывая клапан воздушного баллона. Если не снесет встречным потоком, пока гасится скорость – ну, это уже проблемы британцев! В позиционном положении наружу лишь рубка, продувать носовую и кормовую группу цистерн выхлопами от дизелей, чтобы всплыть полностью, нет времени. Как и тратить на продувание воздух из баллонов – если Ужас загонит нас на глубину, нам потребуется каждый литр. Лодка «тяжелая», а на поверхности волна в метр-полтора, и трудно же будет англичанам выгребать на низко сидящем боте, и сухими не останутся – и положение их немногим лучше, чем просто плавать в спасжилете, особенно если волну еще разгонит. Если за полсуток не подберут, покойники с вероятностью процентов семьдесят, вода ведь ледяная, ну а за сутки и девяносто процентов – вот только у нас, если Ужас возьмется серьез, и малого шанса выжить нет! Если только не поможет то, о чем рассказывал Штрель!
Что ж, U-1505 погрузилась на двести метров, моторы в малошумный, режим полной тишины, как при бомбежке глубинками. Неужели оторвались? Но нет – акустик крикнул:
– Торпеды в воде! Идут на нас!
Вниз! Штрель со своей U-1506 спасся потому, что русские торпеды взрывались как раз на глубине двести. Ниже – спасение!
Проскочили глубину 250, подходим к тремстам. Корпус лодки трещит. А торпеды все ближе – русские тоже учли опыт того боя? Господи, прими наши души – мы были честными солдатами Германии!
Они умерли быстро – хотя обе торпеды не попали, а взорвались в пяти-восьми метрах. Радиус сработки неконтактного взрывателя – это было еще хуже: «водяной молот» ударной волны легко проломил корпус субмарины, а ворвавшаяся внутрь вода под давлением в тридцать атмосфер смяла переборки, как картон. Это случилось за полминуты до того, как должен был взорваться оставленный англичанами заряд в том самом железном ящике, так и лежащем в ограждении рубки – ничего личного, разумная мера предосторожности. И обломки U-1505 рухнули на дно, на шестисотметровую глубину, чтобы лежать там до скончания веков.
Затем место боя, в сотне метрах от поверхности, пересекла огромная сигарообразная тень. И растворилась в море без следа.
А наверху в резиновой шлюпке шесть человек работали веслами, пытаясь согреться. Поскольку в процессе погрузки искупаться пришлось всем, лодка уже уходила на глубину. И утопили один из тюков – второй, менее плотный, с одеждой и легким снаряжением, остался плавать, и его втащили в шлюпку.
Операция будет продолжена, несмотря ни на что. Ведь англичане – очень упрямый народ!
Лазарев Михаил Петрович.
Подводная лодка «Воронеж»
Мы вышли из Специи 22 мая. С полным парадом – до Гибралтара нас сопровождал «Ворошилов» и эсминцы. Немецких лодок на Средиземке быть уже не могло, Балеарская флотилия капитулировала – но вот союзники могли устроить любую подлость, особенно в узости пролива и зоне малых глубин, где атомарина связана в маневре. Отбомбятся по «неопознанной» подлодке, принесут извинения – и что тогда? Нет, под эскортом спокойнее! И именно потому, что нет войны – тогда бы мы как раз прошли спокойнее: топи их всех, стреляй первым, и вперед!
Причем американцы явно что-то замышляли. За две сотни миль до Гибралтара нас сопровождали их эсминцы – шли мирно, в стороне, параллельным курсом, но активно работали гидролокаторами. Но вряд ли могли слышать нас с восьми миль, а тем более засечь отраженный сигнал. И в самом проливе нас ждал «комитет по встрече» – еще эсминцы, судя по акустике, новейшие, «самнеры» или «флетчеры», и что-то крупное, вроде тяжелого крейсера. А у нас самая главная опасность к западу – отмель у Танжера, где глубина всего полсотни, для нас это как акуле ванна. Мы ход убавили до совсем малошумного, десять узлов, и почти под днищем «Ворошилова» держались – а американцы обнаглели совсем: впереди идут, слева, справа, за кормой, как конвой. У нас все на боевых постах по готовности один, на случай, если начнется – что любви к янки среди экипажа ну совсем не добавляет! Как изрек наш замполит Григорьич, считайте для нас это первым сражением холодной войны, когда еще не стреляют пока, но это поправимо и очень относительно. Говорили ведь в веке семнадцатом, восемнадцатом – «нет мира за этой чертой», то есть без разницы, мир в Европе или нет, но вот в дальних морях если встретятся, например, британцы с испанцами, то залп всем бортом, а затем сабли в зубы и на абордаж. Времена давние – а кто «Курск» потопил, сволочи? И вообще, хотя нападение на военный корабль в мирное время считалось «казус белли» однозначно, но под водой своя специфика, сгинул кто-то в море без следа, и ищите улики! Особенно в «зоне ответственности» тех, кто себя считают хозяевами мира. Так что хотя теоретически мы могли сейчас, после Победы, домой хоть в надводном положении идти, не скрываясь, у всех на виду, – но под водой, как на войне, гораздо спокойнее и безопаснее. Ну, нет сейчас у союзников средств, чтобы нас в открытом океане обнаружить и активно преследовать, а от любого их патруля мы легко уклонимся. И ход под водой у нас побольше – так что неделя с небольшим, и дома. А там будем решать, что нас ждет: то ли активная помощь в строительстве нашего атомного флота, то ли Тихий океан. Япония не капитулировала пока, – а у нас на рубке пока лишь цифра «92», не хватает до трехзначного числа официальных побед.
А ведь звоночки уже были, еще на севере заметил, перед уходом в Средиземку. Пока что у нас с самураями не просто мир, но и пакт о ненападении, – но замполиты уже рекомендуют личному составу читать «Порт-Артур» Степанова, вышедший в сорок втором – причем что интересно, Сталинскую премию получивший не после войны, вот зацепился мне в памяти этот факт[32], а в этом, сорок четвертом! Вероятно, вождь тогда решил самураев не дразнить, ну а здесь подумал, что моральная подготовка важнее, а японцы – что они сделают? Ну, и разговор был еще прошлогодний насчет нашего возможного перехода по Севморпути.
Двадцать четвертого мая прошли Танжер и еще на запад. Дальше – действуем по плану Б, как с товарищем Басистым, держащим флаг на «Ворошилове» обусловлено. Короткий обмен условными сигналами по ГАС – и два эсминца, «Сообразительный» и «Способный», устремляются вперед, разгоняясь до тридцати узлов. А мы за ними, на глубине – будет Сирый снова ворчать, что корпус и машины нагружаем, ресурс расходуем, но тут никак нельзя иначе, чтобы и скорость, и бесшумность была. Американцы не поняли или поздно сообразили, что происходит – перекрыть нам дорогу уже не успевали. Ну и, конечно, эсминцы своими винтами напрочь глушили картину американской акустике – не умеют еще в этом времени разбивать спектр сигнала на частоты и вытаскивать по второй – третьей гармонике – тут компьютерный анализ нужен.
Проскакиваем под носом у правофлангового «самнера», в трех милях, пересекая его курс. Вот только между нами – «Способный». А дальше, как обговорено, эсминцы еще через пять миль отворачивают к эскадре, ну а мы уходим в океан, курсом не норд-вест, а почти чистый вест. Успеваем еще и пересечь курс тем, кто спешит слева – ну вот, теперь все вы у нас за кормой, нас не видите и не слышите! Когда становится окончательно ясно, что американцы нас потеряли, уменьшаем ход и отворачиваем на курс 280. Глубина сто, ход двадцать один узел.
А еще через час Серега Сирый доложил по «Лиственнице»:
– Командир, ЧП! Утечка радиации на первом, сейчас ищем, где. Если уровень будет расти, а обнаружить и локализовать не удастся, прошу разрешения срочно глушить первый реактор с переключением ТГ обоих бортов на второй. Ориентировочно сбросим ход до двадцати – двадцати одного узла. Или рискуем превратиться в К-19.
Вот не было печали! Если трещина в арматуре первого контура, то это не только в походных условиях, но и вообще в этом времени не лечится! Зная Серегу, хорошо понимаю, что он без нужды панику гнать не будет.
– Разрешаю при необходимости глушить первый, с уведомлением в ЦП.
Только спокойствие – и думать, что делать дальше. С ГАК докладывают, американцы усиленно ищут нас к осту и норд-осту – слышны шумы винтов не меньше десятка эсминцев и работа гидролокаторов. Эскадру «Ворошилова» уже почти не слыхать, по плану должны лечь на обратный курс и сейчас уже втягиваться в Гибралтарский пролив. Но можно еще всплыть под перископную, поднять антенну и подать сигнал – вернутся, встретят, сопроводят. Опять через строй янки, с возможными провокациями – и что важнее, застрянем мы тогда в Средиземке капитально. В то время как на Севмаше мы будем куда нужнее, хотя бы как наглядное пособие, да и шанс на ремонт там есть, хотя и небольшой. В принципе и на одном реакторе наши ходовые качества лучше, чем у любой из подлодок этого времени… ну, а если и второй накроется, тогда песец! В отличие от К-19, здесь помощи ждать неоткуда, свои берега и базы далеко!
Решаю пока следовать прежним курсом. Хотя бы пока уберутся американцы и обстановка не ухудшается. Запросить бы Сирого – но сдерживаюсь, зная, что наш мех, командир БЧ-5 от бога, сейчас делает все, что только возможно, и доложит немедленно, как только что-то прояснится.
Устал корабль – железо сдает. Если посчитать, сколько мы в походах с июня сорок второго, два года уже здесь – да тут дизельные лодки с такой интенсивностью не гоняли! Это хорошо, что мы сюда ухнули прямо после капитального заводского ремонта там, в 2012-м, и что Серега Сирый – это лучший мех, какого я знаю, в своем заведовании царь и бог, буквально месяцами не покидает отсек, не давая покоя комдивам и групманам. И пытались ведь еще в сорок третьем подготовить из местных товарищей людей на подмену, даже практику у нас проходили… и вроде получалось, даже ходили с нами в боевой поход к берегам Норвегии! Но тут наш «жандарм» Кириллов воспротивился – поскольку привлеченные товарищи допуска к нашей главной тайне не имели, а ведь запросто могло выплыть в разговоре – и нашим напряг, в чужом присутствии лишнего слова не сказать, вы так в процессе службы, когда с лодки никуда, попробуйте! И страшно представить, что будет, когда у людей психика начнет сдавать – пока же, по моему впечатлению, сначала ощущение войны помогало, а сейчас чувство причастности к радикальному изменению истории: уже невооруженным глазом видно, насколько этот мир на тот похож не будет – вот представляю, что проваливаемся мы сейчас таким же манером назад в 2012-й… Ой, как отписываться будем, где болтались, куда боезапас дели, включая спецБЧ, где прикомандированный спецназ потеряли? Так представляю я это – и не хочу назад! А охота большая мне посмотреть, что здесь через сорок, пятьдесят лет получится – сколько я проживу? Вообще долгожители в роду были – бабушка умерла трех месяцев до ста лет не дожив, а двоюродный дед в восемьдесят два года был как крепкий шестидесятилетний мужик – на даче бревна ворочал, по лесу за грибами бегал, молодым не угнаться, и в шахматы у меня выигрывал, ясный ум и память без тени маразма. И умер глупо, на даче о ржавую железку оцарапался, и пока в Питер сам машину вел, из Псковской области, да еще не сразу к врачу – заражение крови, уже не спасли… да и медицина была тогда поганая, в девяностые, если ты не олигарх. Значит, наследственность есть здоровая – вот услышать бы в августе девяносто первого здесь: «В СССР все спокойно», – и можно к господу в рай. Ну что ж там Серега, неужели песец пришел и хвостиком машет?
– Центральный, нашли! – голос Сереги в «Лиственнице». – Слава богу, на отключаемом участке. Уже перекрыли, перебросили по схеме. Но рекомендую первый реактор не более чем на шестьдесят процентов, ну кроме случаев «жизнь или смерть». Иначе не могу ручаться, что еще где-то не полетит. Придем на Севмаш, надо всю арматуру, где доступно, просветить рентгеном.
– Принято! – говорю. – Серега, ты скажи честно, доедет или не доедет? Еще можно повернуть, хотя это будет ну очень не в масть. Выдержим восемь суток или нет?
Сирый молчит секунду, затем изрекает:
– Командир, я считаю, этот поход мы дойдем. Но следующий – лично я никаких гарантий дать не могу. И на всякий случай радируй, чтобы нас могли в случае чего где-нибудь у Нарвика встретить.
– Люди как? Медицинская помощь нужна?
Это не жестокость, а необходимость. При аварии на подлодке техника важнее – потому что если с ней песец, погибнем всем экипажем. Чтобы корпус был цел и машины тянули – ну с остальным дома разберемся!
– Все в строю, – отвечает Серега, – но бэры схватили, немного, пьем молоко. Надеюсь, обойдется! Сейчас утечки нет, проводим деактивацию отсека.
Хромаем через Атлантику, удается держать двадцать узлов. На связь вышли 26 мая, проходя широты Бискайского залива. Как положено, отправили, дублировав, сжатый «пакет» сообщения, оставались на перископной, чтобы принять ответ – и уже через пять минут вместо дома поймали сигнал самолетного радара, пришлось нырять – может, это было совпадением, но проверять не хотелось. Несколько раз обнаруживали корабли и суда, уклонялись на безопасной дистанции. Двадцать девятого мая преодолели Фарерский барьер, пока еще не рубеж ПЛО, оборудованный по всей технической мощи конца века, но наиболее узкое место Атлантики между Британией и Исландией, меньше тысячи километров, да еще и мелководье, и острова посреди. Число противолодочных патрулей, или, по крайней мере, тех, кого мы из-под воды сочли за таковые, впечатляло – в пределах слышимости нашей акустики почти все время кто-то был. От кого англичане держат оборону, если немцы капитулировали все?
Утро 30 мая – мы наконец в глубоководном Норвежском море. Вышли на связь, и на этот раз дождались ответа – «квитанция» о приеме немедленно, а еще через пару минут сводка оперативной обстановки и запрос о наших дальнейших намерениях. «Грозный», «Гремящий» и «Сокрушительный» готовы выйти из Нарвика нам навстречу. И, вот пропустили мы уже, еще 27 мая наш транспорт «Луга», следующий из США, готов был оказать нам помощь в точке западнее Ирландии, – а какая от торгашей могла быть помощь, кроме как экипаж снять и лодку затопить? Ну и союзники тоже отметились – официально заявили, что готовы при необходимости принять нас в одной из британских баз, если последует таковая просьба. Не дождетесь – успокоили штаб, что пока ситуация под контролем (неделю продержались, еще пару-тройку суток сможем), так что идем в Полярный, по исходному плану. А «союзники» нехай к Нептуну идут – с такими друзьями и врагов не надо!
Первого июня прошли мимо Нарвика на север. Это была уже зона ответственности нашего СФ, и чужакам сюда доступа без нашего разрешения не было – Северный флот в эту войну, не без нашей помощи, заставил всех очень себя уважать! Мы прошли даже с опережением графика – оказавшись, как выяснилось, гораздо восточнее нашего предполагаемого эскорта. На запрос с берега ответили – пусть встречают нас у Печенги. Второй реактор работал как часы, и наибольшей опасностью казались немецкие донные мины на мелководье. Еще, согласно сводке, за май в зоне СФ были обнаружены и уничтожены две немецкие подлодки, отказавшиеся сдаться (согласно требованиям капитуляции, следовать в надводном положении в ближайший советский порт, подняв белый флаг). Хотя на что рассчитывали немчики, сунувшись в наше море, понять было сложно – очень может быть, что они действительно шли сдаваться, но, не доверяя, пытались уклониться от наших самолетов и кораблей, тем самым обозначив себя врагами.
Второго июня получили сводку – в районе по нашему курсу обнаружена неопознанная подлодка. Снова немцы, или опять заклятые «союзники» без спроса лезут? Ну, не взыщите, если попадетесь, вас же предупреждали! Хотя мы и «хромые» сейчас, но вас сделаем!
К вечеру 2 июня (время суток уже понятие относительное – полярный день!) с ГАК доложили – цель обнаружена. Лодка под РДП, идет к нашему берегу. На срочный запрос пришел ответ, что наших лодок тут нет и быть не может. Мы сообщили, что в помощи пока не нуждаемся – одну субмарину сделаем сами, а получить по ошибке «дружеский огонь» совершенно не хотелось. И кто же такой наглый – фриц-отморозок, кто еще не навоевался, или нерешительный, долго болтался в море, наконец дозрел сдаться, но боится, что его потопят, или вообще союзник-шпион?
– Цель опознана, двадцать первая!
Идем следом, дистанция шесть миль. Хотя акустика у «тип XXI» по этому времени очень хорошая, но фриц под РДП, а не моторами – гремит дизелями на все море, мешая своей же ГАС. И «мертвый сектор» прямо за кормой, который перекрывают свои же винты. РДП, он же шнорхель, от авиации маскироваться хорош, от субмарин-охотников не только не поможет, а еще и повредит. И что с тобой делать, гость непрошеный? Сдаваться ты бы в Нарвик шел – значит, враг? И какие же твои намерения?
– Цель опознана, уточнение. Конкретный фриц, что у Нарвика американцев топил.
Ага, а мы с глубины слушали. Как ты там их не только топил, но и спасавшихся расстреливал! Значит, дело ясное – фашист-фанатик! Решил напоследок еще кого-нибудь… а ведь могли немцы и знать, что мы в Средиземке и на севере нас бояться не надо! Вот и полез, чтобы торпеды домой не везти – а после с чистой совестью англичанам сдаваться. Только я тогда еще конкретно тебя пообещал утопить! Ну, вот ты мне и попался!
– Михаил Петрович! – вмешивается Кириллов (бессменное наше «око государево»). – Сколько я представляю ваши и его боевые возможности, предложение сдаться ничего не изменит? Все же «двадцать первая» – это ценный трофей. Жалко топить сразу.
Ну что ж, это можно. Берем вправо, отрезая врага от берега, и на скорости восемнадцать подвсплываем на глубину полста, и сразу вниз. И еще короткий импульс ГАК в активном по цели. Если фриц все поймет правильно, то сейчас всплывет, поднимет белый флаг, и курс в ближайшую советскую базу! А если попробует скрыться – что ж, мы честно предупреждали!
Всплыл. Даже жалко, что не добавится еще единичка к нашему счету. Нет, снова погружается! И пытается спрятаться, перешел на малошумный ход (у «двадцать первых» для того были особые маломощные электромоторы). От акустики этих времен помогло бы – но мы его с трех миль слышим отлично!
У Бурого в БЧ-3 все уже готово. Условия стрельбы простейшие, цель с малым ходом, на небольшой дистанции – даже полный залп тратить жаль. Пуск две торпеды, еще две готовы на маловероятный случай промаха. Но не промахнулись! Два взрыва, звук разрушения корпуса – девяносто третья официальная победа у нас на счету!
А после, как положено, всплыли под перископную. Осмотр ничего не дал – впрочем, там развело волну, и мелочь, вроде плавающих обломков, заметить было нельзя. Выдвинули антенну, доложили о бое на берег. Получили ответ, что подойдут катера МО, осмотрят район. Ну и нам дальше тут делать нечего!
Четвертого июня были встречены «Куйбышевым» и «Урицким», и еще через полсуток вошли в Полярный. И я докладывал командующему вице-адмиралу Головко о завершении нашего Средиземноморского похода. Двадцать три официальные победы – последняя, уже здесь, вчера! Корабль имеет неполадки по БЧ-5, ограничивающие боеспособность, потерь в экипаже нет.
Затем в присутствии комиссии из технического отдела СФ решали, что делать дальше. Прибыла с Севмаша бригада сварщиков, привезли баллоны аргона, – но все взвесив, решили, что лучше пока не трогать, дойдем до Молотовска самостоятельно. Взяв ремонтников на борт, 7 июня в сопровождении тех же двух эсминцев, а также спасательного судна «Юпитер» и двух тральщиков вышли из Главной базы, следуя в надводном положении. Одиннадцатого июня без нештатных ситуаций прибыли в Северодвинск.
А дальше был разбор полетов. И по части Курчатова и команды с «арсенала два», и по части нашего «жандарма» комиссара ГБ Кириллова и моей Анны Петровны. И то, что ждало меня после в Москве, в Наркомате ВМФ.
Анна Лазарева.
Северодвинск, 11–16 июня 1944 г.
Ассоль встречала своего капитана лишь однажды. А я – уже третий раз.
И столько же – провожала в море, всего за год. Поставят ли когда-нибудь памятник женам моряков? Видела на фото, что в той истории будет – в Ленинграде, у Нахимовского училища, напротив «Авроры», поставленной на вечную стоянку. Девушка в развевающемся платье, под ногами будто волна, и чайки реют вокруг.
Если бы я была той самой, Бегущей по Волнам, владела бы волшебством, чтобы корабль моего самого дорогого человека всегда возвращался домой без помех! Хотя – а чем мы слабее, просто сила наша другая: знать наше будущее и иметь возможность его изменить. Чтобы здесь Северного полюса достиг атомный ледокол «Иосиф Сталин». А в СССР в 2012 году праздновали 7 ноября, а не какой-то День народного единства. Господи, ведь даже тот, кого я сейчас под сердцем ношу, успеет уже состариться… мы сейчас как герои романа Ефремова, экипаж звездного корабля, отправляющегося к далекой планете – лишь дети и внуки их увидят цель!
Только не плакать! На меня же все девчонки смотрят! И называют между собой Стальной леди, отчего-то на английский манер, и даже «адмирал», не «адмиральша», что было бы естественнее. Пример с меня берут, стараются подражать во всем. За редкими исключениями – но о том разговор отдельный.
А я чуть не разревелась, когда узнала, что на К-25 что-то случилось с реактором! Поскольку очень хорошо представляла, что такое радиация – бывая на Втором Арсенале (у Курчатова) едва ли не чаще, чем на заводе, особенно когда корабля моего адмирала там нет. И вот в Бога не верила – а молилась: Господи, если ты есть, помоги хоть ты, чтобы вернулись наши живыми и здоровыми! Но в церковь не ходила, конечно – просила так, чтобы никто не видел и не знал. Я ведь комсомолка, как иначе?
Затем из Полярного сообщили: дошли нормально, и больных на борту нет. А еще через четыре дня – чтобы мы ждали и готовились! Я не то что дни – часы и минуты считала, и, наверное, не я одна. И вот, встречаем.
Как было в прошлом сентябре – лишь провожали мы тогда, и вот запомнилось по-особому. Лето, но холодно еще, чтобы в одном платье, север все же – и отличный повод надеть не алые шарфики и платочки, а накидки-пальто («летучая мышь», из моды будущих времен, но о том знаю только я), наши «алые паруса», как в тот сентябрьский день. Погода лучше, чем тогда – дождя нет, солнце светит среди редких облаков, но ветер довольно сильный (а впрочем, безветрие тут редко бывает), треплет наши накидки, вздувает, как настоящие паруса – но это даже красиво, я свою нарочно еще и расстегнула по бокам, чтобы развевалась больше, и мой адмирал узнал меня среди всех – а что прохладно, перетерплю!
А после, когда К-25 пришвартовалась и было сделано все, что должно было сделать с технической и официальной стороны, и экипаж наконец сошел на берег… Если бы Михаил Петрович остался на борту – я ж все понимаю, командир не всегда может покинуть свой корабль, когда хочет, – то я сама готова к нему туда, ну чем я хуже Ленки, которая умудрилась на К-25 побывать дважды, а я еще ни разу, хотя все допуски у меня есть. По трапу спуститься – так я пока еще в отличной физической форме, даже на русбой хожу, хотя ребята и девчонки предупреждены и приемы на мне лишь обозначают. В санчасти сказали, четвертый месяц, ну да, как раз с февраля – но пока живот совсем не заметен, и в прежние платья влезаю свободно… правда, и шила я их с запасом, чтоб на талии пояском стянуть. Нет – вот идет мой адмирал! И повисла я у него на шее, и целовались мы – а чего стесняться, кругом все так же, и все ведь свои, все понимают!
Целых четыре дня были нашими. Тоже занятые делами – тут и подробный доклад в Москву, и обследование корабля целой командой с Арсенала, и дядя Саша, ой, товарищ Кириллов меня взял в оборот – нашел, что в той истории с «мистером Доу» я действовала грамотно. Кстати, мистер этот уехал, больше не совершая ничего предосудительного, не был замечен абсолютно ни в чем. Что настораживало еще больше – значит, есть тут у англичан кто-то еще, ну а «мистер Доу», сделав свое дело, просто отвалил. Проанализировать все движение информации, кто что знал, кому мог сообщить – без компьютера и наглядной графической модели, тут же выдающей все эти связи, я бы не справилась! И самое поганое, что ничего так и не нашли!
– Если это СИС, а не УСО, то у них манера другая, – сказал дядя Саша, – они не торопятся и на форсированный вариант идут лишь в совсем крайнем случае. Зато они ничего не забывают и не упускают, анализируют на косвенных, ищут подтверждения и могут составить правдивую картинку, даже близко и не подходя! И на диверсии обычно не отвлекаются, очень редко прибегают к активным действиям – лишь сидят тихо, себя не выдавая, и собирают сведения по крупице. Выводы, товарищ старший лейтенант ГБ?
– Слабое место – связь, – отвечаю, – ведь должны они добытое куда-то передавать, или между собой делиться, чтобы собрать картину из осколков? И если они так въедливо цепляются к любой мелочи, то… Лишнее подбросить, ну как в этом рассказе из будущего про «маузер Папанина». Если они не могут знать, что именно надлежит отбросить, все стараются учесть?
– Хвалю! – сказал дядя Саша. – Вот так и работай. Но впредь, как ты сказала, «рассказ из» не допускай – мало ли кто случайно может услышать? Даже не обязательно враг – как тогда, с «африканскими алмазами». Кодовое слово ты знаешь, его и употребляй, даже между своими. Потому что, чувствую, ничего еще не закончено с Победой. Что-то происходит… непонятное. И боюсь, что мы, избегнув капканов того пути, свернули на дорогу совершенно нехоженую, где вилы свои, не менее опасные. В общем, делай, что должно, и не расслабляйся – а я прослежу и сверху тебя прикрою.
Загадки полные. Но все же хорошо, что при всем том каждый день мы с Михаилом Петровичем видели друг друга часто, и не только с вечера до утра, а и выгадывали от дел время, хоть час, полтора, на прогулки вместе, как прошлым летом. Погода такая, что в четырех стенах сидеть не хочется, и поблизости, сразу за проходной, между заводом и Первомайской стало уже что-то на парк похожее, аллеи и дорожки появились, даже скамейки поставили. Свежий воздух, простор, так легко на душе – идем, разговариваем или просто за руки держимся, хорошо так, когда даже слова не нужны. И ничего, что там ветрено от моря, с меня шляпку сдувает – с Михаилом Петровичем я никогда косынку или беретик не надену. Ветер вдруг налетит, заставит меня держать подол, сорвет мою шляпу, покатит колесом по земле, – а мы лишь улыбнемся друг другу и вместе следом поспешим, рук не разнимая. Ну, не все же время чинно и спокойно идти, в жизни и непогода бывает тоже! А шляп я просто носить не умею – наверное, тут какие-то секреты есть, чтобы так часто и легко не слетала? Но ведь не спросишь о том у «мистера шимпанзе», кто нас модным товаром обеспечивает?[33]
Мой адмирал говорит, я на актрису похожа, что Тимиреву играла, а когда в шляпке, то и вовсе не отличить. Я даже, когда фильм смотрела на компьютере, кадр останавливала и на себя в зеркало глядела, сравнивала, в шляпе и без нее. Но тот из фильма все же враг был, сколько он людей в Сибири замучил и расстрелял! Однако же как Тимирева, тоже Анна, его любила, это уважения заслуживает, и ведь в отличие от «морских» сцен, которые у Михаила Петровича вызывают лишь усмешку, про любовь их там показано, как в жизни было! Хотя если она врага любила – значит, сама… Нет, ведь ее наша советская власть ни в чем не обвинила, а значит, врагом не считала! И вообще, это лишь внешний образ, и смотрится красиво, мне идет, и моему адмиралу нравится. А про шипение таких, как наша «попадья», за моей спиной – что вырядилась, как фифа ходит! – да кто она такая, чтобы мне указывать? Ой, разозлюсь, и вылетит она отсюда завтра же, есть у меня такое право! Но если и впрямь горе у нее, да и говорят, она расчетчица хорошая, тоже бывшая студентка ленинградского универа, только с мехмата, а не иняза, сама из Пскова, что под немцами был… Ладно, пусть шипит, если ей так легче, с меня не убудет!
А шестнадцатого прилетел сам товарищ Пономаренко. И был у меня с ним очень серьезный разговор.
Сначала Пантелеймон Кондратьевич с дядей Сашей о чем-то говорили, в кабинете закрывшись. Затем меня вызывают. И сразу вопрос – намерена ли я на службе остаться? Поскольку война кончилась – и как замужняя, да еще и в положении имею полное право быть демобилизованной, и совет вам да любовь.
А что я умею в мирной жизни? Сплошная недоучка в свои двадцать два года – незаконченный иняз ленинградского универа, здесь по верхам нахваталась по кораблестроению и атомной физике, – но явно не имею таланта к чистой науке! Могла бы без проблем на третий курс восстановиться с сентября – но куда мне, если в ноябре у меня срок подойдет? И мне в Ленинград, когда мой адмирал на севере… хватит уже с меня практики с носителями языка на всю оставшуюся жизнь! Но и стать лишь женой и матерью после того, что узнала – да я же не вынесу просто, думая постоянно, а вдруг через сорок, пятьдесят лет и тут «перестройка» с капитализмом настанут?
В солнце, в жару ли – в любую погоду Лучшие – с нами. Лучшие вместе, Чтоб ваши дети не выбрали водку, Чтоб ваши внуки не выбрали пепси.Нет, не хочу! Чтобы тот, кто через пять месяцев родится, и в бандитском капитализме жил, а его дети, мои и моего адмирала внуки – как там в этой песне, что мне в душу врезалась. Жаль, что сейчас ее петь нельзя, не поймут, чтобы твой сын не родился «кяфиром», чтоб твою дочь в гарем не продали. Чтобы твой сын не сидел в каталажке, чтобы твою дочь не снимали с панели. Это моих детей – да я убивать буду, насмерть встану, чтобы такого не случилось! И уж тут я кое-чему обучена, умею! Если знаешь, что твой мир рухнет, все равно через сколько лет – двадцать, пятьдесят, сто – как с этим жить?
– Хотела бы остаться, – говорю, – еще месяца два в нормальной форме буду, после придется отпуск взять, но лишь на время! А там видно будет – какой фронт окажется главным.
Вижу, переглянулись Пантелеймон Кондратьевич с дядей Сашей. А вот интересно, что за интерес тут, на Севмаше, у товарища Пономаренко? Он ведь теперь член Политбюро, курирует идеологию и пропаганду, а кроме того, остается главой советских партизан – которых сейчас переименовали в войска осназ НКВД (не путать с армейским осназом), вычищают лесную мразь в Прибалтике, Украине, Польше, Югославии. И война эта едва ли не столь же трудна, как совсем недавно против немецких оккупантов – но куда менее почетна и известна.
– Это хорошо! – сказал Пантелеймон Кондратьевич. – Поскольку есть у меня к вам особое поручение. Всего лишь съездить в одно место, посмотреть, запомнить и доложить. Ваше непосредственное начальство не возражает, Александр Михайлович? – Тут дядя Саша кивнул. – Возьмите.
Он протянул мне новенькое удостоверение. Мое имя, фотография, все печати – подтверждающие, что предъявитель сего, Лазарева Анна Петровна, является инструктором ЦК ВКП(б) и помощником завотдела по идеологии, секретаря ЦК и члена Политбюро Пономаренко П.К.
– А с комсомольского учета, Аня, вам придется сняться. Поскольку теперь вам положено быть членом ВКП(б) – в кандидатский стаж зачтено полтора года руководства прикрытием в «Рассвете», рекомендации я написал и товарищ Кириллов. Так что – вручаю.
Партбилет. И напоследок – удостоверение капитана госбезопасности, последнего образца, уже не ГУ ГБ НКВД, а отдельного наркомата, НКГБ – знаю, что такие пока лишь в центральном аппарате выдаются, а на местах, взамен старого, только как знак особого доверия. И мне уже следующее звание присвоили, за какие заслуги? Равное, по уставу, армейскому подполковнику[34].
– В интересах дела. Поскольку вам надлежит ни во что не вмешиваться, даже если то, что вы увидите, покажется вам совершенно недопустимым. Лишь все увидеть, запомнить и написать доклад. Который после ляжет на стол… А может быть, и нет.
Мы встретились взглядом, и я поняла, что Пантелеймон Кондратьевич чем-то очень озабочен и даже напуган. Да что же это творится такое, в мирное уже время, после Победы? И отчего именно я – у товарища Пономаренко должен быть целый штат помощников, порученцев, агентов на местах, чтобы предоставить члену Политбюро всю необходимую информацию, по первому его запросу. И что за место, куда мне предстоит… явно не зарубежье, если «не вмешивайтесь», это странно выглядело бы на чужой территории?
– Всего лишь город Киев, – сказал Пантелеймон Кондратьевич, – и официальное поручение у вас будет… а впрочем, легенду вам мы еще продумаем, чтобы вы сумели увидеть всё. Всё, что должен был бы увидеть я сам – но мне туда нельзя! Для всех там я категорически не могу вырваться из Москвы, даже на один день. Но все должны быть уверены, что могут сообщить вам все, что хотели бы передать мне!
Еще страннее и сложнее. Я не отказываюсь – но должна знать все, необходимое для выполнения задания. Поскольку вид у товарища Пономаренко был такой, словно он приказывает мне прыгнуть с парашютом в тыл врага!
– Перестройка, твою мать! – вдруг рявкнул Пантелеймон Кондратьевич, стукнув по столу кулаком, как после выпитого натощак стакана. – Не в восемьдесят каком-то, а сейчас. Согнули мы историю через колено, …! Вот только куда? Слова правильные – возврат к ленинским нормам, демократический централизм, гласность, коллегиальность, национальное самоопределение! И не враги – нашлись в партии отдельные товарищи… а может, и не отдельные… Что в Кремле, это тебе знать не надо – довольно лишь, что, по замыслу, начаться должно на местах! Национальная реформа, о которой товарищ Сталин еще в прошлом году объявил – а сейчас вот аукается! Казахстан, Белоруссия – там вроде под контролем, хотя будем еще разбираться. Даже Прибалтика – не страшно. Но вот на Украине… Те, кого я по двадцатым знал еще по комсомольской работе, по службе в РККА – и во враги? Ты понимаешь, отчего мне нельзя туда – я ведь после не только перед товарищем Сталиным не отмоюсь, а и впрямь поколебаться могу! Ну, а с тебя не только спрос малый, выслушать и передать – но и официально будет, вот товарищ Кириллов в свидетели, что ты задание госбезопасности выполняла, вывести этих… на чистую воду, разоблачить, тебе-то они никто, ты с ними из одного котла не хлебала! Но главное, вот ты многого набралась уже из той истории, мыслишь и смотришь уже наполовину, как человек оттуда. Значит, увидеть и понять сможешь то, что другой посланец пропустит. Мне же понять надо, кто ссучился, а кто просто по дури. Но боже тебя упаси спорить, переубеждать – лишь улыбайся и запоминай, а разговаривать после уже я сам буду, с каждым по отдельности и на своей территории!
И товарищ Пономаренко налил себе из графина, стоящего на столе, и выпил залпом. По запаху я поняла, что там была не вода, а водка или спирт.
– Может быть еще сложнее и хуже, – вступил в разговор дядя Саша, – вот отчего именно на Украине больше всего бурлит? Бандеровцы, фашистские прихвостни, и в иной истории крови нам попортили немало, но сейчас есть сигналы, что кое-кто из товарищей в Киеве задумал собственный «брестский мир», то есть за счет уступки внешнему врагу укрепить свое положение. А насколько далеко у них зашло и кто в этой связке ведущий, а кто ведомый – неясно. И в массах очень нездоровые настроения – впрочем, Аня, материал я дам, для ознакомления, чтобы ты лучше представляла. И повторяю, тебе там геройствовать вовсе не надо – лишь вернуться и доложить! Поскольку Пантелеймон Кондратьевич прав – ты там увидишь то, на что человек не знающий, кто полностью из этого времени, внимания не обратит. А ты уже показала здесь и наблюдательность, и аналитические способности, так что я тебе с чистой совестью аттестацию на звание подписал, не разочаруй! Понимаю, что охота тебе с мужем подольше – но дело действительно очень серьезное. А впрочем, ты с товарищем Лазаревым в Москве встретишься – поскольку возвращаться тебе из Киева для отчета именно туда, ну а у Михаила Петровича свои дела будут, в Наркомате ВМФ, и если все пойдет нормально, недельный отпуск вам вместе я обещаю! Ну кого еще послать – ухорезы товарища Смоленцева лишь для простого дела отменны, «обнаружить, уничтожить», хоть Гитлера, хоть еще кого. Впрочем, хотя я непосредственной угрозы не предвижу, но береженого бог бережет – обеспечу, что команда охотников на фюрера, по возвращении из Италии домой, будет проездом в Киеве как раз в то самое время. И подстрахует – а то, боюсь, контр-адмирал Лазарев на дуэль меня вызовет, если с тобой что-нибудь случится! Срок на все – пять дней, максимум неделя. Вопросы есть?
Лазарев Михаил Петрович.
Москва, 20 июня 1944 г.
И сказал Петр Первый боярам: «Морским судам быть». Так родился, по легенде, регулярный флот российский, году в 1696-м.
И был тот процесс намного более волюнтаристским, чем то, чем занимаемся мы сейчас. Поскольку никакой информацией самодержец не владел и экспертной оценки провести не мог. Что, впрочем, в семнадцатом веке было неактуально – ну что представлял тогдашний флот: линейные корабли, фрегаты, корветы и мелочь, рангов не удостоенная – и на всю постройку доски, топоры и толпа народа.
А сформулировать кораблестроительную политику и военно-морскую доктрину СССР в послевоенные годы?
– Михаил Петрович, давайте по пунктам пройдемся еще раз. Чтобы у Самого вопросов не было.
Секретная комната в здании Наркомата ВМФ. Стол, кожаные кресла, диван – и ноут на столе. М-да, сказали бы в 2012 году, что буду когда-нибудь с самим Николаем Герасимовичем Кузнецовым не то что беседовать – спорить, свою правоту доказывая, не поверил бы! Еще в кабинете кроме легендарного главкома флота, бывшего на этом посту на протяжении всей войны, товарищи Головко и Зозуля (как единственные посвященные в нашу тайну из флотского руководства) – командующий СФ и его начштаба.
– Кто наш главный противник в ожидаемом будущем, – говорит Зозуля, – пишем: флоты США и Великобритании. Которые будут действовать в большой войне силами авианосных ударных соединений. Что показывает ход Тихоокеанской войны. Главное оружие противника – палубная авиация, артиллерийско-торпедные корабли применяются эпизодически, при благоприятных обстоятельствах (ночь). Морское сражение по сути обретает вид воздушно-морского, – а с появлением быстроходных атомных субмарин станет воздушно-надводно-подводным (но этого у вероятного противника пока нет). Что мы можем противопоставить? Учитывая, что подобное авианосное соединение, это по сути целый флот такой страны, как Франция, и стоит соответственно. Асимметричный ответ?
– Тогда лишь играть «от обороны», что продемонстрировали немцы у Гибралтара, – отвечаю я, – мощная группировка береговой авиации и действующие накоротке, под ее прикрытием, подводные лодки. Понятно, что это возможно лишь у своих берегов, – но с другой стороны, у СССР в ближайшие пять-десять лет не будет морских задач в удаленных районах мирового океана. Прикрытие и поддержка приморского фланга армии и господство на ближних морских театрах, как Балтика, Черное, Баренцево моря, примыкающая к нам часть Норвежского моря и Средиземки. Аналогично и на Дальнем Востоке. А в дальнейшем, с появлением у нас атомного и ракетного флота, все пойдет по иным правилам – но это будет, повторяю, самое раннее лет через пять. А через десять-пятнадцать мы должны быть готовы!
– Вы считаете к этому сроку вероятным начало войны? – спрашивает Головко. – А, Карибский кризис… Так ведь были и более ранние планы, как «Дропшот»?
– И это тоже, – отвечаю, – но еще с большей вероятностью наступит явление «крах колониальной системы». А значит, в Азии, Африке, Латинской Америке – во всяких экзотических странах за морем – появятся «прогрессивные антиимпериалистические режимы», которые СССР должен будет поддерживать. И очень не хочется, чтобы повторилась ситуация с Испанией, когда одной из причин гибели Республики было прекращение наших поставок, поскольку Черноморский флот не мог обеспечить защиту наших конвоев от какого-то «Канариаса» и итальянцев. Вот тогда от СССР потребуется обеспечить военное присутствие у берегов какого-нибудь Вьетнама – причем тут незаменимы будут именно авианосцы! Такие корабли, как К-25, это все же оружие для большой войны, чтобы одним залпом, ракетно-ядерным ударом смести с моря целую эскадру, хоть авиаударное соединение. Но они не могут угрожать своим присутствием – поскольку для подводной лодки скрытность – это главная защита. А в мирное время показать свою силу часто есть не менее важный аргумент, чем применить ее. И стрелять по берегу с подлодки неэффективно – палубная эскадрилья при отсутствии мощной ПВО (что характерно для малоразвитых стран) сделает куда больше, чем один «гранит», а стоить это будет дешевле.
– Пишем: ввиду необходимости восстановления народного хозяйства, ближайшей задачей флота будет оборона ближних подступов к нашему побережью силами ударной авиации, подводных лодок и, ограниченно, надводных кораблей, – Зозуля берет на себя обязанности секретаря, – Михаил Петрович, а действия наши подводных лодок, например, в Атлантике, на коммуникациях противника?
– У англо-американцев очень хорошо отработана противолодочная оборона, – отвечаю я, – в последний год той истории немцы теряли до десятка субмарин на один потопленный транспорт. В то же время подлодки очень эффективно действуют в связке со своей авиацией, которая не дает противнику вести ПЛО и обеспечивает разведку – так что я бы придержал их для ближних морей. Ну, а в Атлантике – даже с учетом, что «проект 613» превзойдет немецкие «тип XXI», но ведь и противник спать не будет – думаю, что процент потерь будет как при форсировании Финского залива в сорок втором. Конечно, если Родина и партия прикажут…
– Пишем: следует уделить первостепенное внимание массовому строительству подводного флота как представляющего наибольшую угрозу вероятному противнику, – продолжает Зозуля, – а поскольку атомарин у нас пока нет, до их постройки задачу нарушения вражеских коммуникаций должны взять на себя дизельные лодки. К постройке которых рекомендуется привлечь и промышленность ГДР, благо у фрицев это хорошо получалось. А что решим по надводным кораблям?
– Во всяком случае, не загружать промышленность чем попало, – резко отвечаю я. – Товарищи, вы же понимаете, что серия эсминцев «30-бис», аж семьдесят штук, построенных за рекордное время, была по существу растратой народных средств? Поскольку их ПВО было явно недостаточным даже в момент постройки.
– Однако же они служили долго, – заметил Головко, – до семидесятых, восьмидесятых.
– Потому что не было войны, – отвечаю я, – да, крепкие, надежные корабли мирного времени. Много ходили, дали хорошую практику экипажам – так что у нас их и добрым словом вспоминают. Потому что воевать на них не пришлось – случись налет американских палубников, даже не реактивных, и они смертники, без вариантов! Да и под конец числились «кораблями огневой поддержки десанта» – с этой работой, под зонтиком береговой ПВО, справиться могли, хотя и хуже, чем канонерка «Красное знамя», постройки 1897 года – ее бронепояс тут куда полезней, чем ход тридцать узлов и торпедные аппараты. Нет, если нам нужно флаг показывать папуасам, то пожалуйста. Но боже упаси на них всерьез воевать – утонут!
– А что вы предлагаете, Михаил Петрович, – спрашивает Кузнецов, – не строить ничего, а подождать, пока новая техника появится? Лет через десять?
– Чтобы то, что будет построено в ближайшие годы (первый этап), не стало после мертвым грузом, – говорю я, – как те же «тридцатки», там список есть, их уже в конце пятидесятых массово в резерв выводили, продавали всяким там индонезийцам или переводили в канонерки поддержки десанта. Конкретно по ним я бы решил – ну, корпуса у них были хорошие, хотя качало, особенно на северной волне. Машины – знаю, что в той истории нам американцы полный комплект с «флетчера» продали, высоконапорные котлы, у нас же их в металлолом, – а ведь это экономия веса могла бы получиться, но на крайняк и то, что поставили, сойдет. Но неуниверсальная артиллерия в угоду промышленности – это, я считаю, прощения нет! Да и малокалиберная могла быть посильнее – помните, я про АК-230 упоминал? Слышал, что там многое взяли от американцев, с огневых установок В-29, я про башню и привода наведения говорю. А ведь страшная была машина – говорили, на четырех тысячах метров разрезала атакующий «скайхок». Можно сделать – а если не успеваем, то хотя бы в проект заложить резерв на будущую модернизацию, по весу и месту. И все тогда станет на свои места – у американцев «гиринги» и «самнеры» считались за полноценные боевые единицы еще в шестидесятые!
– Пишем: для надводных кораблей одним из главных критериев боеспособности считать обеспечение ПВО, – записывает Зозуля, – и, Михаил Петрович, вот прочел я, у вас был модульный принцип? Это когда, например, подбашенное отделение как единый контейнер с унифицированными посадочными местами и входами коммуникаций – и может быть прямо в базе вооружение заменено, артиллерийская установка, пусковая крылатых или зенитных ракет, торпедный аппарат. Это ведь и при модернизации будет полезно – что если все системы оружия на кораблях, по возможности, конечно, задумывать так? Вот только как это записать красивее?
– Хотя бы запас по месту и весу предусмотреть заранее, – повторяю я, – вот в справочнике: эсминцы «проект 56» достраивались и переоборудовались в ракетные корабли, «56-а» (ЗРК вместо кормовой башни), «56-М» и «56-ЭМ» (противокорабельные ракеты КСЩ), «56-у» (ракеты П-15). И зенитные автоматы меняли, с родных 45 мм, СМ-20-ЗИФ на 57-мм ЗИФ-75 и 76-мм АК-276. А «тридцатки» так и дослуживали с тем, что было, ну разве автоматы 70-К заменили на такие же спаренные. Что для казны выгоднее – семьдесят эсминцев, на которых воевать нельзя (и значительную часть которых сразу на консервацию), или пятьдесят пусть и чуть больше, и дороже – но полноценных боевых единиц? Производственники, конечно, на дыбы встанут. Так давайте тогда галеры строить – уж совсем дешево и много?
– Ну, не надо совсем уж утрировать, Михаил Петрович, – говорит Кузнецов, – и вы ж не будете отрицать, что недостроенные корабли на слом – это убыток казне, те же крейсера «68» и эсминцы «30», еще перед войной заложенные? Все ж единицы, и более совершенные, чем те, что в строю.
– Как таковые и будут, – отвечаю, – и, к слову, крейсера 68-К, все пять штук, уже в пятидесятые годы все были переведены в учебные. В этом качестве и дослуживали, как «Комсомолец», бывший «Чкалов», списанный в 1979-м последним из них. Флот мирного времени – дай бог, чтобы и тут было так.
– То есть вы предлагаете пока строить исключительно флот береговой обороны, не считая подлодок? – заметил Головко. – Да и их в океан, лишь пока нет атомарин.
– А если именно такой флот будет востребован в ближайшие годы? – говорю я. – Арсений Григорьевич, ведь не секрет, что норвежцы нашим присутствием уже тяготятся? А традиции у них богатые, в смысле контрабанды и связей с УСО. Дед мой двоюродный в той истории с бандеровской нечистью воевал, а друг его с прибалтийскими «лесными», так он рассказывал, что те часто по морю получали от своих хозяев и оружие, и литературу, и шпионов так забрасывали. Причем не только с катеров и шхун, но и с подводных лодок. Морской фронт был, самый настоящий – и очень возможно, мы и здесь его получим. То есть самые боевые корабли, что нужны уже сейчас, это катера морпогранохраны. А чтобы и флоту быть полезными, «малые противолодочные корабли». Не «бобики» 122-го проекта – в докладной записке на ваше имя, Николай Герасимович, я все их недостатки указал. Это ж не торпедники, из базы наскоро выскочил, отстрелялся и назад, а морской патруль, чтобы на волне болтаться сутками. Ну, как норвежские китобойцы – которые у Антарктиды промысел вели, своим ходом добираясь, и это при размере всего в двести тонн. Плюс радар, гидролокатор, противолодочное вооружение, а вот артиллерия лишь такая, чтобы отбиться от звена палубников – у своих берегов работать будут, вражеские эсминцы тут маловероятны. Хотя если поставить 76-мм автоматическую пушку, то группа таких МПК и для эсминца далеко не добыча. Но этих корабликов надо много, и срок – уже вчера! Морская граница у СССР протяженная, а задача ОВР (охрана водного района) останется и в конце века.
– Записано дословно, – сказал Зозуля, – промышленность озадачим. И как понимаю, эта мелочь может и, например, на Волге строиться, на мощностях для речфлота, и по внутренним путям переводиться, хоть на Балтику, хоть на Север, а как Волго-Донской канал пророем, то и на ЧФ? Но все же совсем отказываться от крупных кораблей?
– Зачем отказываться? – говорю. – С поправкой на время постройки крейсера или линкора. Крейсера 68-бис, типа «Свердлов», для службы вполне подходили, хотя ПВО у них тоже надо бы усилить – в конце службы у них одну из башен меняли на ЗРК. А вот линкоры… ну, не будет уже «ютландов»! Лишь довеском к авианосцам, даже дополнением их – но никак не самостоятельной силой. Или же в варианте «линкор береговой обороны», под зонтиком истребителей с берега. И конечно, опять же показывать флаг – в нашей истории, «Вэнгард», последний британский линкор, в строй вступивший уже после войны, исключительно королевской яхтой работал до своего списания. Для нас это актуально?
– Вы полагаете, нам нужны авианосцы? – спросил Кузнецов. – Американцы сейчас вроде бы готовы поставить пару эскортников, тип «Касабланка», вместе с авиагруппами. Но как понимаете, если возьмем их, то недополучим что-то другое.
– Надо брать! – отвечаю решительно. – И еще лучше, если перегнать их не через Атлантику, а сразу на Тихий океан. Вместе с парой-тройкой «флетчеров», у янки сейчас более мощные «самнеры» идут и «гиринги» на подходе, так что «флетчеры» могут и дать. Нашим для образца – уж очень машины и котлы у них были удачные! Еще десантные корабли. Как Курилы брать будем? Противолодочную мелочь всю прикрыть, у них был удачный класс «эскортный миноносец», по-нашему СКР. Я так понимаю, что война с японцами уже на носу?
– Вы хотите по сути весь наш ТОФ составить из ленд-лиза?
– Ну так ведь еще Ильич заметил, что «капитал продаст нам даже веревку, на которой мы его повесим», – отвечаю я. – Если США выгодно наше участие в войне с Японией, и они не хотят воевать до сорок шестого, с миллионными потерями – то пусть нам помогут. Что-то после можно и вернуть, но только не авианосцы! Потому что иначе нам придется, когда начнем все же строить свои, лет через десять-пятнадцать, решать специфические проблемы методом тыка, с потерями и переделками. Моя бы воля, я бы послал наших офицеров к американцам, чтобы посмотрели на события изнутри, например на работу штаба Хэллси при взятии Иводзимы. Учиться ведь не грех, если есть у кого и чему? А в войне в океанах, если честно, янки столь же сильны, как Советская армия – на суше.
– Учтем, – сказал Кузнецов, – а отчего бы и нет? Найти бы лишь надежных и толковых, и чтобы безупречно знали английский. Хотя – если поискать среди бывших торгфлотовцев?[35]
– Получим авианосец, а если повезет, и опыт его реальной боевой работы, когда с японцами будем разбираться – тогда можно уже и наших конструкторов озадачивать, чтобы построили свой, – продолжаю я, – нет, можно полумерой переделать, например, из недостроенного линкора. Но авианосец, изначально проектируемый как таковой, будет куда предпочтительнее. И году к шестидесятому, планирую – как раз, когда у мирового капитала кризис! – выйдут в океан наши полноценные эскадры, оказывать братскую помощь кубинскому или вьетнамскому народу!
– Вы считаете, что здесь нашему флоту воевать придется больше? – прищурился Кузнецов. – Почему?
– Потому что весы куда больше в нашу сторону, – отвечаю, – а значит, для СССР открывается возможность куда более активной политики. И грех будет, если эта возможность окажется упущенной, потому что инструмент не готов.
Анна Лазарева,
20 июня 1944 г.
Летать боюсь. Как представлю, что под ногами несколько километров до земли… Со снайперкой СВТ в белорусских лесах бегать было и то куда спокойнее! Там от тебя все зависело, даже в самом худшем, когда против тебя не простые немцы, а их охотники-егеря – было у нашего отряда такое однажды! Отбились, оторвались – хотя своих одиннадцать человек потеряли, но и у фрицев десятка полтора. И двое на моем счету – и один точно офицер, или унтер. Ушли тогда через болото, немцы тропы той не знали, все ж чужие им наши леса.
А тут – сидишь и думаешь, упадет или не упадет? Самолет не военный, ГВФ – как Победа, так сразу указ вышел, технику из военно-транспортной авиации вернуть, аэродромы передать, наземное хозяйство восстановить – все, что излишек для армии в мирное время. И сколько этот «дуглас» до того летал, и под обстрел попадал, и чинился? Хотя читала, что эти машины неубиваемые, в конце века встречались по всему по миру, «их разбить можно, но износить нельзя». А если мотор сдохнет? В окошко выгляну – ой, мамочки! Хорошо, девчонки не видят – они думают, что я вообще ничего не боюсь, не умею! Как там Ленка, за меня на хозяйстве осталась? Хотя и дядя Саша там, поможет – но он в нашу конкретику влезать не будет! Ладно, неделя как-нибудь обойдется!
Пассажиров немного. В «дуглас» взвод влезает, с полной выкладкой – а тут, кроме меня, еще двое офицеров-летчиков, двое сухопутных и каких-то штатских шестеро. Майор, симпатичный такой, лет сорока, рядом сел, спрашивает о чем-то – а я ответить не могу, в кресло вцепилась, как в кабинете у зубного врача, в окно лишь гляну – ой, страшно!
– Если хотите, поменяемся, – говорит майор, – я к окну, вам к проходу. Впервые летите?
– Почти, – киваю я. Не рассказывать же, что до того было, через фронт под Минск? Так тогда страшно не было – о другом совсем думала, сумею ли все делать, как учили, доверие оправдать? Назад на Большую землю – тогда, если честно, я весь полет проспала, устала очень, как раз накануне мы от немцев отрывались, больше суток на ногах. Затем на север, с дядей Сашей, считаясь вроде как под следствием трибунала – тоже думала не о том. В Москву и назад, с моим адмиралом, рядом сидели, за руки держались – и все равно было, в воздухе или на земле. Сейчас с севера в Москву, вместе с товарищем Пономаренко, так он меня прямо в самолете в курс вводил, некогда было о другом думать. Итого – шесть раз до того летала, сейчас седьмой.
– Оно и видно, – усмехается майор, – в первый раз всегда так. Я когда курсантом в У-2 впервые, и то – вниз взглянул, аж жуть! Где-то раза с десятого привык. А на фронте с первых дней усвоил, что чем выше, тем спокойнее – когда запас высоты есть, из любого положения можно машину выдернуть. Или прыгнуть, если совсем конец.
– Вы истребитель? – спрашиваю, глядя на иконостас на его груди. Судя по ленточкам – «боевик», Красное, Александр и Богдан. Знаю, что и тыловики могут один, даже два ордена получить, за заслуги перед начальством – но четыре, это уже вряд ли.
– Нет, Пе-2, – отвечает майор, – сто тридцать боевых вылетов. Наш полк геройский, нас ведь еще прошлой весной на Ту-2 перевооружили, так доломали мы их за лето! Нет, не то, что думаете, не разбивались. «Ту» – машина хорошая, бомбоподъемная и летает дальше, но… Когда цель «мессерами» прикрыта, и зенитки с земли бьют, тут бомбить с горизонта боже упаси – не выдержать даже полминуты на боевом курсе, собьют! А подойти и почти в отвесное пике и выводить максимально близко от земли, скорость после разгона семьсот, снаряды далеко за хвостом, «мессы» просто не успевают. Перегрузка такая, что в глазах темно – но выдерживаешь. А вот «тушка» – нет, месяц такой боевой работы, и деформация планера, Пе-2 куда прочнее. Если б я на «Ту» был, не говорил бы с вами сейчас – подбили меня над Веной, едва назад дотянул, садились на брюхо – вот после госпиталя возвращаюсь. Пока приказано в Киев, а там видно будет. А вы, простите, к мужу летите?
– Нет, – говорю, – по партийной линии. Инструктор я, из Москвы.
Ольховская Анна Петровна, полька, но языком не владею, поскольку с малых лет в Ленинграде жила. Так в документах написано, которые мне Пантелеймон Кондратьевич выдал – а те, что с дядей Сашей вручал, сейчас заперты в сейфе вместе с моим подлинным личным делом. Поскольку выходит, что в кадрах по всем ведомствам я числюсь в двух экземплярах, по имени-легенде тоже ведь нужен какой-то учет? Хотя как только вернусь, то документы на свои подлинные обменяю, и Ольховская исчезнет. Вот интересно, насовсем или до следующей командировки? Инструктор ЦК – корочки госбезопасности приказано лишь на самый крайний случай, а так без надобности не светить. Зачем такая секретность на нашей территории? И Ленинград понятно, вдруг «земляка» встречу, а полькой зачем меня сделали, интересно? Но руководству видней.
– Тогда осторожнее будьте, – серьезно сказал майор, – особенно если вас на запад пошлют. И чтобы оружие вам выдали обязательно. Стояли мы около Станислава – там люди просто пропадают. Военных избегают трогать, если группой и вооружены. А таких, как вы, московских, партийных… При мне там было: комсомольский секретарь пропал! Так же прислали «на усиление кадров», восемнадцать лет мальчишке было, на фронт не взяли отчего-то, так он себя коммунаром вообразил, селян к коммунизму вести. Там, чтоб вы знали, как у нас было в году двадцатом – то же кулачье, лишь не с обрезами, а с немецкими автоматами. Ездил секретарь по району – и пропал, среди бела дня, так и не нашли. Вы про бандеровцев слышали – здесь их нет, но вот за старой границей в село лишь с бойцами безопасно. Я сам не сталкивался, все же не СМЕРШ, но предупреждали нас. Спросят: «левобережный, чи правобережный», – и в зависимости от ответа, ножом по горлу. А тех, кто из России, они и вовсе не считают за людей. И к женщинам у них отношение ну очень свысока – отсталые совсем! Так что лучше вам в Киеве, или на востоке остаться, тут совсем как у нас. Тем более вижу, вы к простой жизни привычны мало?
Да, совершенно я не похожа на комсомолочку в кожанке и красной косынке! Тут мне даже товарищ Пономаренко замечание сделал – но я встала насмерть! И даже не из-за внешности – как стала всерьез заниматься русбоем, так просто не могу носить одежду, стесняющую движения, здорово отвлекает и напрягает! Никаких узких юбок – и комбез тоже не подойдет, не фронт же! Так что на мне платье, все тот же крепдешин в горошек, солнце-клеш. Осенью история одна случилась, когда «Брюс» Смоленцев прилетал и с нами занятия проводил по русбою, сказав однажды: а попробуйте не в спортивных костюмах, а в обычной одежде, чтобы привыкать. Сам он со мной в спарринге встал и говорит – не беспокойтесь, я осторожно, вам лишь обозначать буду, ну а вы меня можете в полную силу, все равно не достанете. Ну, раз так… Ой, мама!
Кто русбоем занимается, тот знает удар ногой прямой и удар по дуге (его Смоленцев называет «маваси»). Отбивается просто, если знать как – но совсем по-разному. А если начало прямого удара (колено к груди) в темпе перевести в восходящую дугу… Причем этот прием нам «Брюс» сам же и показывал! И вот, утирает кровь с лица, успел он все же чуть отклониться, но в последний момент, а то бы вообще остался с перебитым носом и без зубов. А я честно не хотела – ну, не подумала, что ног под юбкой не видно и не понять, куда удар пойдет![36] И в зале тишина и немая сцена. Впервые все увидели, как наш непобедимый учитель (у которого любимое развлечение было выходить в конце против четверых, шестерых желающих – и было всегда в итоге соответствующее число не встающих тел) – и по физиономии получил! Из наших «новобранцев» этим похвастать не мог никто и никогда!
– Командир, а если против тебя шотландец выйдет, – на свою беду влез Костя Мазур, – у них, я слышал, тоже мужики в юбках.
И получил на себя всю смоленцевскую злость. Причем Брюс честно предложил ему соорудить юбку из чего угодно, и сейчас посмотрим. От юбки Мазур отказался и целых тридцать секунд геройски отражал атаки учителя, после чего все-таки полетел на мат.
– Иппон, – сказал Смоленцев, – а вы, Анна Петровна… уважаю! И буду иметь в виду – вдруг и впрямь шотландец попадется.
Нет, знаю, что сам же Брюс и учит: собственно «русбой» – это лишь как последнее средство, когда патроны кончатся, и для того раздолбая, кто умудрится посеять и автомат, и нож, и саперную лопатку. Но научиться двигаться так, что вам применить оружие будет легко, а противнику затруднительно, это ваш лишний шанс на жизнь! Ну, и конечно, это всегда при вас и невидимо. Ну, а мне после того дня еще и лишний авторитет от своих, для дела полезно. И перед дядей Сашей оправдание форму не носить – в форменной юбке я себя будто стреноженной ощущаю, ни бегать, ни ударить, а если враг нападет? Может, оттого и полька по легенде, для нее такой вид более естественен, чем для комсомолочки из-под Рязани?
– Если что, деревенскую играть даже не пытайтесь, – говорил мне Смоленцев тогда же, зимой, – перестарался я с вами, Анна Петровна, в том смысле, что взглянет опытный человек просто на то, как вы двигаетесь, и поймет, чем вы владеете. Хорошо, нет пока таких на той стороне – карате и айкидо пока еще восточная экзотика, в Европе практически неизвестная. Так что пластику вашу вполне могут на танцы списать. Но все равно – роль ваша насквозь городская и даже столичная.
Столичная, верно. Поверх платья на мне легкий плащ без рукавов (фасон из будущего «летучая мышь», а у нас прозвали «парус», слово «пончо» совершенно не принялось). Этот стиль сейчас даже в Ленинграде и Москве у женщин стал популярен, кто сшить или заказать себе может. Причем называют его отчего-то американским, ну да мы же сами это и запустили, когда стали такие накидки-пальто шить. Поскольку ленд-лиз и много еще чего, покупаемого в Англии и США, ввозится в СССР через Мурманск и Архангельск, то никто и не удивился, что сначала на севере женщины стали такое носить, очень удобно для сезона, когда в одном платье еще холодно, а в пальто уже жарко. А в этом плаще я еще прошлым летом в Москву приезжала, с Михаилом Петровичем. На голове у меня легкий светлый беретик – хотя девчонки, провожая меня «в Ленинград, узнать про учебу», предлагали мне шляпку с вуалью надеть, совсем как Орлова на фотографии, где она на ткацкой фабрике к съемкам в «Светлом пути» готовится. Шляпка мне очень понравилась, обязательно я в ней моему адмиралу покажусь (а кто сказал, что нашим советским женщинам несколько разных шляпок иметь нельзя? Это фашисты на оккупированной территории нашим дозволяли иметь лишь одно пальто, один костюм, одни ботинки)! Вот только прошлась я в ней через парк и по Первомайской – и по пути дважды бегала за улетевшей. Интересно, как блоковские незнакомки свои громадные шляпы с темной вуалью и перьями страуса склоненными в ветер не теряли, у меня это не получается совершенно? Я до недавнего времени шляп не носила, соломенная летом не в счет – и лишь дунет, я без головного убора. На отдыхе к этому спокойно отношусь, а на работе не очень. Туфли на низком каблуке – весь Молотовск оббегала, пока мастера нашла, кто бы мне «лодочки» сделал, чтобы выглядели не тяжеловесно, давали хороший упор и (вот сапожник удивился) с очень жестким носком, чтобы ударить не хуже сапога. Вот вроде бы и не воевать еду – а мысли все равно как на войне. Так, думаю, лишним никогда не будет? А что в Киеве подумают, мне без разницы, я ведь фигура из столицы, и это местные должны подстраиваться под меня! Интересно, что дядя Саша имел в виду, меня поддержав – когда я товарищу Пономаренко объясняла, что поручение его выполню, но вот как мне выглядеть при этом, мне самой лучше решать? Сказав, что «как раз от такой – и не ждут»?
– …трудно вам будет, – говорил майор, – все ж лучше вам внешность иметь самую неприметную. Здесь, где фронт прошел, до сих пор еще жизнь как в двадцатые, даже хуже. Сам я из Мариуполя, помню, как бедствовали тогда. Сначала моряком думал стать, а как самолет в небе увидел… Вы только правильно поймите – в тылу даже радостно, что как до войны становится, но здесь еще раны не затянулись. И вам такой помогут и навстречу пойдут куда хуже, чем «своей». А это сейчас может и жизни стоить. Всякое болтают, но… В Москве земляка встретил – он только оттуда, рассказал. Что в Мариуполе ОБХСС, хищениями в потребкооперации занимаясь, раскрыла, что они там то ли с бандеровцами были связаны, то ли фашистские прихвостни массово затаились – и теперь там по всему Мариуполю и области аресты, причем работают московские, а Киев вроде против.
Началось, подумала я, вспоминая то, что сообщал мне «для сведения» дядя Саша – бандеровские гнезда на востоке, они успели там укорениться за оккупацию, но вширь еще не раздались, все же народ там наш, советский, это не Галичина. И можно здесь сеть выкорчевать – чтобы не спугнуть, под маской ОБХСС, если просмотреть под микроскопом, нетрудно найти, к чему придраться? И то же самое должно начаться в Харькове, в Запорожье, в Херсоне, в Николаеве – чтобы обеспечить в будущей войне крепкий тыл. А это будет именно война. Как сказал дядя Саша, «еще одна антоновщина, и хорошо, если я ошибусь». А вот Киев – именно туда я и лечу, чтобы посмотреть и доложить, что там.
Хотя официально – я должна всего лишь передать товарищу Кириченко, первому на Украине, документы на реорганизацию. Имея полномочия проконтролировать и доложить наверх – вот отчего не простой курьер, а инструктор ЦК. Кожаный коричневый портфель, а еще большая сумка на плечо, похожая на почтальонскую (не люблю чемоданов, лучше, чтобы руки были свободны) – вот и весь мой багаж. Маленький браунинг спрятан там же, где и в тот день перестрелки со шпионами УСО[37]. А еще в сумке у меня кое-какие артефакты «из будущего», чтобы связаться с теми, кто меня там встретит, как дядя Саша обещал.
Такое же боевое задание, как раньше – в немецкий тыл с парашютом. Поскольку нелюди, жаждущие утопить Украину в крови после только что прошедшей войны, и предатели, по дури или жажде власти вступившие с ними в сговор, не должны жить!
– Что с вами? – спрашивает майор. – У вас такое лицо стало… Или погиб у вас на Украине кто-то?
Замечание правильное. У меня хорошо получалось в Минске немцам улыбаться – но постоянно в маске быть нельзя, обязательно надо чередовать с «быть собой», среди своих. Смотря фильмы из будущего, вот не пойму, а как Штирлиц так мог – хотя он ведь персонаж придуманный? Ну, а я, пока самолет еще не приземлился, побуду еще собой – нет, не той Анечкой-студенткой, как до войны, никогда я уже такой не буду, но Анной Лазаревой с Севмаша, какой знают меня девчонки. А после, как сказал Пономаренко, «не вмешиваться, даже если что-то очень не понравится, лишь смотреть и запоминать». Что ж, это легче, чем Штирлицу тринадцать лет было роль играть? Ай!
– На посадку заходим, – говорит майор, – это не страшно. Ну вот, долетели, а вы боялись!
Ага, будто не слышала, что для самолета посадка самое трудное, не считая, конечно, воздушного боя! Но несколько минут всего осталось – надеюсь, что сядем хорошо!
– Мои координаты и полевая почта, – майор протягивает вырванный листок из блокнота, – может, свидимся еще.
– Я замужем, – отвечаю, но листок беру. – Однако очень может быть, что мне помощь потребуется как коммунисту от коммуниста и фронтовику от фронтовика… Что удивляетесь, товарищ майор, у меня на счету есть убитые фрицы. А вот летать боюсь – так что спасибо вам, что меня поддерживали, не так было страшно.
Удар ощутимый, так что подпрыгиваю в кресле. И самолет катится по полосе аэродрома Жуляны. Ну вот, теперь долетели!
Вижу яркое солнце – юг, жара, июнь, как на курорте. Отдохнуть, и домой. Выхожу на летное поле вместе со всеми – ой, а тут ветер, и сильный! Военные ремешки фуражек опустили, штатские шляпы держат, а я вся развеваюсь, словно флаг в бурю, плащ над головой треплет – вот дура, что лишь накинула, не застегнув, обманулась видом! – платье надувает парусом, берет слетит сейчас, даже не знаю, за что хвататься прежде, еще и с портфелем в руке!
– Степь близко, тут часто так дует, – говорит майор, – у нас девушки, оружейницы и радистки, на аэродроме в комбинезонах ходят. Позвольте, хоть портфель ваш поднесу. Как в школе знакомой одной когда-то – и где она теперь, и жива ли?
Я отказываюсь – по инструкции партийные документы из рук выпускать не должна, лучше пусть берет сорвет, его не жалко. Вот хорошо, что шляпку не надела! Ветер нагло задирает мне подол, прижимаю платье у ног, не хватает здесь «макси-мини» показывать – что тот же майор подумает и другие пассажиры! И плащ с плеч стягивает, а один раз так на голову закрутило и запутало, что я едва не упала. Хорошо, по полю идти оказалось недалеко. Вот отчего мне с погодой так не везет!
– Себя берегите, – говорит майор, прощаясь, – примета есть: как место новое вас встретит, так вам в нем и будет, хорошо или совсем иначе.
– Это ничего! – отвечаю. – Хуже места бывали. И удачно я оттуда возвращалась – а тут всего лишь ветром слегка потрепало.
И все курортное настроение выдуло прочь. Надеюсь, товарищ Кириченко, заранее предупрежденный, машину с сопровождающим пришлет, а то я в Киеве в первый раз.
Машина была. Немецкий «опель-капитан», за рулем парнишка лет семнадцати, а рядом еще один, представившийся: «Панас Завирайко, инструктор обкома». Со мной был до тошноты угодлив, как со старорежимной барышней: «Ах, позвольте ваш портфельчик», мальчишке-шоферу же рявкнул сквозь зубы, как пан: «Поехали!» И – «Куда изволите, товарищ инструктор ЦК, или вам приятнее по имени-отчеству? Гостиница, отдых, ресторан?»
– В гостиницу сначала, – говорю, – вещи оставить. А затем к товарищу Кириченко. После – видно будет. И можно не быстро везти, хочется Киев из машины посмотреть.
Здесь не была, но карту смотрела (привычка). Едем по Воздухофлотскому проспекту, бывшему Кадетскому шоссе. По правую руку Соломенка, домики совсем деревенского вида. Затем что-то уже на город похожее, двух– и трехэтажное. Слева впереди видно громадное здание бывшего Кадетского корпуса, сейчас там штаб военного округа. Проезжаем мимо, дальше через переезд, справа пути Киев-Товарный, за ними вокзал. Сворачиваем на Шевченко. Что тут сразу в глаза бросается – зелени много. Скверов, бульваров гораздо больше, чем в Ленинграде. Год назад освободили от немцев – а до сих пор дома и даже целые кварталы в руинах. Толпы пленных копаются – таскают, разбирают. А так довольно бойко, особенно где разрушений нет – магазины работают, афиши вижу, а вот и троллейбус впереди. И снова между домами справа куча битого кирпича! Помнится мне, тут при освобождении не было больших боев – немцы отступить спешили, чтобы в котел не попасть.
– Французы! – скривил физиономию пан Завирайко при виде пленных. – Из Москвы сто лет назад ноги унести успели, а вот из нашего Киева выкуси! Работают плохо, а зимой еще и от холода мерли как мухи. Ничего – пока город как новый не будет, вы отсюда к своим лягушкам не вернетесь. Или передохните тут все – за то, что порушили.
Странно, у нас на Севмаше даже работавшие на улице фрицы имели вид гораздо более здоровый, и одеты-обуты лучше. Вот плохо разглядела из машины, но мне показалось, что кто-то из пленных был босиком, без обуви вообще, а на остальных жуткого вида рванье и опорки! Их тут что, голодом морят и обмундирование не выдают?
– Как положено обеспечиваем, – сказал Завирайко, – согласно установленным расценкам. Ну, а кто не работает, тот не ест – принцип социализма, что каждому по труду.
На углу Владимирской пришлось задержаться, пропуская длинную колонну подвод и машин. Рядом шагали люди в штатском. А отчего это некоторые вооружены?
– Так ярмарка завтра открывается, – ответил Завирайко, – колхозно-кооперативная, люди не только с Киевщины, но даже с Львова приехали. А которые со сброей, это «ястребки», охрана от истребительных батальонов, а то на западе бандеры шалят, да и в иных местах лихого люда хватает – война, голод, за мешок муки или картошки убьют.
Да какая же ярмарка в июне? Хоть и городская я, но знаю, что не сезон еще.
– Кому не сезон, а кому уже. Ремесло по глине, коже, дереву в любое время продавать можно. Да и ранние овощи поспевают, и зелень – как раз самое время, распробовать, а то прошлогодние запасы к концу. А в самый сезон – это само собой, сейчас малая ярмарка, а как урожай соберем, будет и большая.
Вот и угол Крещатика, гостиница «Националь». Слышала, что в будущем московских гостей от ЦК селили в особых гостиницах, в разных городах носящих стандартное имя «Октябрьская», но в Киеве такой еще нет. Был еще вариант – в квартире из отдельного фонда, но тут Пантелеймон Кондратьевич меня категорически предупредил: опасно, мало ли что. Так что – в «Националь», уже полностью восстановленную. Заявка уже была подана, так что на мое заселение ушло не больше пяти минут. Номер на третьем этаже был из трех комнат – кабинет, гостиная, спальня. Обстановка показалась слишком вычурной и неуместно роскошной: так на этой кровати вчетвером можно разместиться свободно, хоть поперек, и только балдахина над ней не хватает! Когда мы в Москву приезжали, там было куда скромнее, причем в гостинице лишь для «своих». Чувствую себя старорежимной графиней или купчихой-миллионщицей – ладно, мне тут лишь на две-три ночи, перетерплю. Бросаю сумку в шкаф. Может, и плащ оставить – жарко? Нет, не будем товарища Кириченко смущать своим неделовым видом!
Едем по Крещатику, который показался мне похожим на Большой проспект нашей Петроградки, только дома пониже. И после равнинных Ленинграда и Молотовска непривычно было видеть здания на холмах. Вот слева площадь Калинина с фонтаном[38], сворачиваем на Институтскую, и мы уже у ЦК КПУ. Дворец с колоннами и шпилем, постройки тридцатых, следов войны на первый взгляд не видать, и внутри такое же великолепие – широкие лестницы, высокие потолки, как у небожителей, чувствуешь себя таким маленьким перед такими большими людьми. Интересно, а как же я в дом ЦК партии в Москве войду, а ведь придется, наверное, когда-нибудь, раз я теперь там числюсь? А если вспомнить, что хозяин этого величия, товарищ Кириченко, подозревается в антипартийных настроениях и чуть ли не в подготовке мятежа? И от того, что я сообщу, зависит как минимум останется он на этой должности или полетит еще быстрее и дальше Хрущева, не то что в Ашхабад, там хоть тепло, а туда, чем на Севмаше нерадивых фрицев пугают, «где лето тридцать первого июля начинается, а первого августа уже первый снег». Так что выше голову – формально он мне никто и никакой власти надо мной не имеет! Я же с самим Лаврентием Павловичем разговаривала, ну что мне какой-то первый секретарь КПУ!
А коридоры пустые! Наши шаги звучат гулко под сводами, редко-редко пробежит товарищ, с деловым видом. Из троих встреченных мужчин двое с галстуками, на улице такое теперь и в Москве нечасто встретишь. А женщина средних лет, с папкой в руке, тоже в строгом костюме однотонно-темного цвета, шерстяной жакет на все пуговицы застегнут. Да ей, наверное, так жарче, чем мне в распахнутом плаще поверх крепдешинового платья. Вспоминаю нашу Корабелку при Севмаше и курчатовский Арсенал – там обстановка была куда более непосредственная и живая!
– Люди работают, – говорит пан Завирайко, будто извиняется, – процесс идет. Дел очень много, по Украине всей, от Карпат до Ростова, от Крыма до Курска.
Я удивляюсь. А что, Крым, Курск и Ростов разве относятся к Украине?
– Так сам товарищ Кириченко так иногда повторяет, – бледнеет Завирайко, – ему виднее, а я что… Мне – как партия сказала, так тому и быть!
Приемная. За столом бравый фельдъегерь. Товарищ Кириченко женщин хорошими работниками не считал – читала, что он, приехав по делу к какому-то ответственному работнику и увидев у него в приемной девушку-секретаря, возмутился и настоял, чтобы ее завтра же выгнали[39]. Ну, ничего, меня ты стерпишь, куда денешься! Завирайко остается в приемной, фельдъегерь распахивает передо мной дверь.
Вспоминаю все, что было написано в бумагах дяди Саши. Кириченко Алексей Илларионович, родился в 1908 году, то есть сейчас ему тридцать шесть, в селе под Херсоном, отца убили на империалистической. Пастух, батрак, чернорабочий, затем выучился на тракториста. Поступил в Земледельческий институт, окончил в 1936-м, а с тридцать седьмого резко пошел по партийной линии, всего за четыре года до секретаря ЦК! Склонен к крайне грубому, авторитарному стилю работы, наряду с самоуверенностью и некомпетентностью в военных вопросах – из-за чего вылетел из членов Военного Совета Донского фронта, вдрызг разругавшись с Рокоссовским. К тому же как раз в это время его друг и покровитель Хрущев угодил в Ашхабад – а вот Кириченко как-то удержался, получив «коллективно» за Сталинград генерал-майора и орден Красного Знамени. Был назначен на Южный фронт, к Еременко, с ним пребывал в дружбе (кстати, Еременко сейчас командующий Прикарпатским ВО, что тоже наводит на мысли) – но затем, попав на Воронежский фронт, а после опять на Донской, находился в конфликте с Малиновским, а после с Толбухиным, как записано, «систематически дезорганизовывал работу штаба, безграмотно вмешиваясь в военные вопросы ради демонстрации личной власти». За что был изгнан наконец с фронта и поставлен первым на Украине – восстанавливать тыл. Сказал при этом: «Какое счастье, наконец-то вождем украинской компартии поставлен украинец». По отзывам работавших с ним людей, имел нелегкий характер, с более понятной расшифровкой: «грубовато-хамский». Об отношении к женщинам уже сказано[40].
Ну да, не сдержался! Встал из-за стола, идет навстречу, коренастый, на медведя похож – а на лице выражение мелькнуло, на какую-то секунду, но я заметила! Будто сказать хотел: «Баба, да что она понимает!» Ну, да мне ваше мнение, Алексей Илларионович, глубоко безразлично, и говорить о том не будем, протокол соблюдем! Предъявляю свои «верительные грамоты», то есть удостоверение ЦК, и вручаю портфель. Уф, наконец хоть от этого ответственного груза избавилась! Расписка, регистрация входящих-исходящих – читать при мне будете, если я проконтролировать должна?
И ай-ай, товарищ первый секретарь, а что это у вас в кабинете наряду с портретом товарища Сталина еще и Петлюра висит? Кто еще это может быть – с желто-блакитным петлюровским флажком?
Кириченко Алексей Илларионович, первый секретарь КПУ.
Киев, 20 июня 1944 г.
От бисовы кацапы! Грабят по-наглому и еще в рожу плюют!
Впервые Украиной украинец правит со времен гетмана Богдана, и вдруг такой облом! А ведь шанс был, единственный и великий! Война – это, конечно, беда, но после большого пожара в селе все прежние межи к черту, доли по-новой нарезаем! Если уже Европу под себя перекраиваем – ну какая разница Хозяину, хохлы или москали, коль сам он вообще грузин!
Ведь хозяйство должно быть богатым – от этого и пану прибыль! На карту гляньте, какая Россия и какая Украина? А ведь людишек у нас побольше, применительно к территории, и мы могли бы куда более справными хозяевами стать, если нам земли прирезать. Ростов-Дон, Воронеж, Белгород, Курск – ну и, конечно, Крым, как бельмо на глазу, его прибрать сама наука география велит! Какие могут быть счеты меж своими, братскими республиками СССР? Или кому-то в Москве, водки перепивши, померещилось, что между Россией и Украиной возможна война за территорию? Москаль – хозяин худший, чем хохол, так всегда было и будет. Так что Союзу была бы только прибыль. А Украине – почет!
И украинцы – древнейшая и культурнейшая нация в мире! Я сам лишь на механика учился, у нас философий всяких не было, но один ученый из Киевского университета мне сказал, что украинский язык родственен латыни и древнегреческому! И что Киев основали укры вместе с финнами, а москали пришли потом, убили Аскольда – значит, последнего укро-финского вождя – и стали здесь строить свою Русь! Киев – это мать всех городов русских, а значит, и Москвы, и всяких там тверей и рязаней тоже! Так что будет по справедливости – ну кто сказал, что именно русские должны и дальше быть первым народом в СССР, от царей привычка осталась? Так у нас с царями и барами разговор короткий – по-нашему все должно быть!
Вот только Киев – не столица. И москали к ушам Хозяина ближе – нашептали, соперника увидев! Сначала богатейшие земли на востоке отрезали, под свою власть перевели. Из союзной в автономные разжаловать – это все равно, что из села в деревню! Вместо Великой Украины, от Карпат до Волги и от Крыма до Литвы – какой-то огрызок, автономия! Но год нас не трогали – может, нашлись и в Москве заступники за Украину? Хотя Никита Сергеевич, первый среди них, уже тогда в немилость попал – за что? Но подписывался я всеми реквизитами как за ССР, и наверху принимали. Думал уж, устоится, заглохнет, а там… И Хозяин ведь не вечен.
И вдруг завертелась машина! Приказано: немедленно все в соответствие привести! А это значит – не будет КПУ, нет в автономиях нацкомпартий, есть лишь парторганизации ВКП(б). И наркоматы не положены – на то есть главки московских наркоматов по нацавтономиям! И весь прочий аппарат резко усохнет, и помещения освобождаются – и мы, советские люди, коммунисты, конечно, не баре-паны, но правило, что чем больше у кого-то в подчинении, тем больше человек, никуда не делось, не один я обиженным буду, в душу плюнут всем! Сокращение штатов – кому повезет, с понижением устроится, а кого-то и вон! И как мне людей вытащить, которые мне лично обязаны – если я и сам не знаю, куда завтра меня?
А ведь планы были! Свобода внешней торговли – то есть свои торгпредства, консульства, а то и полноправные посольства в Париже, Лондоне, Стокгольме! Чтобы доходы не в Москву, а у себя – мы лучше знаем, как распорядиться! И вообще, власть верховная ваша – но в наши дела не лезьте, сами разберемся! Как Ленин учил – чем больше нацразвития, тем лучше. А какая нация в СССР самая развитая, самая культурная? Если брать нас и москалей без азиатского довеска, то, пожалуй, вровень – вот только азиатчина, как гиря, кому-то здорово мешает! Лет через пятьдесят – а чем Украина хуже Канады, которая вроде как в Британской империи, но самостийный доминион? Планы были… а вышел кукиш!
Кто посоветовал Хозяину Волынь и Галичину отрезать? Узнаю – не прощу, это ж наше окно в Европу! Помню, когда я еще мальцом скотину пас, маманя кофточку купила польскую, контрабандную, сколько за нее отдала! Все культурное к нам из Европы идет, а москали, уж простите, немытая Азия, как товарищ Кавалеридзе говорил, а уж он знает, человек искусства! И что с того, что другой язык? У русских в составе хоть якуты, хоть башкиры – а мы чем хуже?
И нечего сюда политику приплетать! Разве мы виноваты, что немцы до Волги дошли и вся Украина под ними побывала? И что – всех, кто на оккупированной территории, в предатели писать? Не все же могли в партизаны – а кормиться чем-то было надо! Сеять, пахать – а таким, как Кавалеридзе, что делать? Ну, служил человек при немцах главным по культуре, так не карателем же? И мало ли что он там подписывал и что утверждал – не от него ведь зависело, кому в Бабий Яр охота? Закончена уже война, нашей победой! А значит, эти, с запада, нам больше не враги, ну если, конечно, их не обижать. В конце концов, люди не за себя – за ридну Украину старались, «хоть с чертом, но против угнетателей», австрийцам служили, немцам, ну теперь мне послужат, раз мы их победили! Панов резали – ну, те сами виноваты. С немцами шли – так за честную драку не судят. И вообще, мне на месте виднее, кого другом считать!
Пономаренко, жучара… Сам не приехал, кого прислал! На лбу ведь у нее написано, что ППЖ! И ведь знал о моем отношении – нет, без баб, конечно, нельзя, но не в рабочее же время! Выгнать бы эту к чертям, показав, кто она есть! Но нельзя… ведь это провокация. Ай да Пономаренко! Как ни крути, но она не за себя приехала, а от московских. И если я с ней грубо, в центральном аппарате этого очень не поймут – и плевать тут на вкусы, принцип нарушен, это выйдет прямо бунт и неуважение с моей стороны, не к этой б…и, а к тем, кто ее послал, причем ко всем скопом! Значит, если я не сдержусь, кто-то в Москве станет против меня, даже если сейчас колеблется или равнодушен! Пономаренко, гад, хочет и на елку, и не оцарапаться! Чтобы меня окоротить и при любом исходе дела наверх не допускать! Москаль проклятый… а впрочем, если человек в ЦК и Политбюро попал, то все ясно, ну кто ж по своей воле с такой должности слезет? Ну, да мы тоже не пальцем деланные, соображаем!
Значит, Пономаренко, и, наверное, не он один, хочет, чтобы я за них черную работу сделал, а они – все плоды себе? Хозяину претензии предъявить, на меня сославшись? Ну, да наука диалектика говорит, что сила завсегда слабостью может обернуться: они в Москве, перед Хозяином, и он может их как в тридцать седьмом – а вот большая смута на Украине даже ему не нужна, особенно ввиду предстоящего спора с Европой. И глас народа – высшая правда, как Ленин говорил, и если народ против, я-то тут при чем? Это вот Пономаренке и передадим! Пусть и через эту самую – вот ведь, без всякого почтения смотрит, как на равного, да если бы кто из моих так на меня взглянуть посмел, тут же бы вылетел в какой-нибудь занюханный Тарнополь!
И когда я силу наберу, то напомню Пономаренке, чтобы он с этой так и поступил. Потому что я так хочу – и ничего не забываю!
А пока будем думать, что показать московскому начальству, хе-хе!
– Что ж, товарищ Ольховская, я надеюсь, за три дня вы все интересующее вас сумеете увидеть, о чем хотели бы доложить наверх?
Анна Лазарева (по документам, Ольховская).
Киев, 20 июня 1944 г.
Ну и рожа! Не надо быть Ломброзо, чтобы понять, что он обо мне подумал. И снова улыбается… а глазки сальные, взглядом будто раздевают! Интересно, много ли «серых мышек» из этого здания в его лапах побывало? Или он, как тот фриц в Минске, гебитскомиссар, разделяет, с кем работать, кто для утехи? И это – глава всей Советской Украины? А ведь наши советские люди верят, что наверху настоящие коммунисты, а не такие вот… а интересно, отчего на Севмаше люди разные, но таких все же нету? Может, оттого, что уровень образованности в среднем куда повыше, особенно среди тех, кто реально управляет – один Курчатов чего стоит, со своей командой? И те, кто на заводе и в Корабелке – душой горят, верят, что в светлое будущее идем, делая то, что никто до них не делал? Ну, а эти – взглянуть и мимо, как в «Божественной комедии».
– Я надеюсь на это, товарищ Кириченко. Поскольку Пантелеймон Кондратьевич будет ждать моего личного доклада. И не он один.
Снова скривился. Ну да, по имени-отчеству в партийном кругу считается за фамильярность или знак особого доверия. А я привыкла больше среди научников общаться, у них принято именно так. И на морде мысли прочитываются – «в горизонтальной позе доклад будешь делать?»
– Да, товарищ Кириченко, а отчего это в вашем кабинете петлюровская символика?
Оказывается, не петлюровская! Бородатый мужик на портрете – это Грушевский, отец-основатель украинского государства, которого будто бы сам Ленин знал и ценил! А петлюровский флаг желто-синий, с желтым наверху – а украинский флаг, предложенный Грушевским, по словам товарища Кириченко, как раз такой: синим сверху, то есть небо над пшеничным полем… интересно, а я от товарищей из будущего слышала версию, что это когда Карл Шведский пришел под Полтаву, то велел предателю Мазепе и всем его «власовцам» для опознания нацепить ленты цвета шведского флага, отсюда жевто-блакитный прапор и произошел! Так что не извольте беспокоиться, мы делу Ленина-Сталина верны, и речь идет всего лишь о безобидном культурном наследии, поскольку ленинское правило, всемерное развитие советских народов, это благо для всего СССР. А ведь испугался все же – хотя обоснование явно за уши притянуто. Ведь Грушевский, до того как стать историком и членом АН СССР, был все же основателем самой первой Рады. А прокурор Вышинский был меньшевиком, а профессор Вернадский вообще министром Временного правительства, и что с того? Но делаю вид, что верю, как товарищ Пономаренко велел – «не спорь, не переубеждай, а смотри и запоминай». А Кириченко успокоился и снова ну так гнусно на меня смотрит, прямо готов одними глазами с меня платье снять!
– Но все-таки какой регламент вы бы хотели, товарищ Ольховская? Желание гостя для хозяина закон!
– Давайте пока что вы подготовили, а там в процессе уточним.
Не сказать же, что меня интересует не только увиденное, но и что хозяин захочет показать?
– Хотя скажу, что как члена партии меня интересуют прежде всего настроения наших советских людей. Как и чем живет сейчас Советская Украина.
– То есть культурная программа? – оживился Кириченко. – Ну, это мы вам обеспечим. Вы, наверное, устали с дороги и проголодались? Сейчас возвращайтесь в гостиницу, отдохните немного, ну а после – обед. А вечером в театр – посмотрите, как мы умеем веселиться, несмотря на трудности и лишения! Да, машина с шофером и товарищ Завирайко останутся закрепленными за вами все время, пока вы здесь!
И уже когда я выходила из приемной в коридор, а «пан» Завирайко семенил сзади, я услышала хлопок распахнувшейся двери и голос Кириченко, обращенный к секретарю:
– Кавалеридзе разыскать и ко мне, немедленно. И товарища Слоня тоже!
Обед был не в столовой при ЦК, а в ресторане «Националь». В той же гостинице, где меня поселили, так что мне лишь спуститься из номера, когда пан Завирайко зашел и пригласил. Милиционеры у подъезда, никаких посторонних в зале, и, конечно, все за казенный счет – про деньги никто и не заикнулся. Столы ломятся – борщ, рассольник, нежная буженина, шкварки, кулеш, колбаса домашняя, вареники, всякие галушки с пампушками. И конечно, сало во всех видах! И блины, и оладьи. Они думают, что я съем все, что перед мной поставили? Тут на отделение солдат хватит, после марш-броска с последующим рытьем окопов! А официанты все несут, несут!
Публика за столом – исключительно партийные товарищи. Кто-то при галстуке, кто-то в военной форме, а кто-то в вышитых рубашках и пиджаках поверх. С женами – а вот они все, как по ранжиру, строгие однотонные жакеты и юбки, белоснежные блузки – в легком летнем платье, как я, нет ни одной. И официанты все в вышиванках, как трактирные половые при царе! На стенах, друг напротив друга, портреты Ленина и Сталина. И конечно, два маленьких сине-желтых «грушевских» флажка по углам сцены. Вот зачем ресторан, а не столовая – оркестр готовится, а на сцене, похоже, еще какое-то действие начнется сейчас?
– Ученые говорят, что музыка способствует пищеварению, – изрекает Кириченко. – Да ты ешь, не стесняйся! Ишь, худая какая – отощали вы там, в Москве? Не в обиду скажу – но не умеете вы, московские, есть и пить! У вас это лишь удовлетворение голода, брюхо набил и побежал. А у нас – процесс!
Интересно, это когда мы на «ты» перешли? Или горилка действует – на столах не бутылки, а графины, в которых налита ну явно не вода! И Кириченко, посадив меня себе под левую руку, уже успел проглотить пару стаканов, заедая целым шматом сала. По другую сторону от хозяина банкета сидела женщина в возрасте, усталого вида – наверное, жена. А вокруг слышался стук ложек и чавканье. Затем на сцене появился конферансье и заговорил по-украински. Заиграл оркестр, выбежали парни и девчата в национальных костюмах, стали петь что-то про «дивчину гандзю», кружась в танце. После выскочили казаки с чубами и сплясали гопак. И так на протяжении всего обеда.
– Мы, украинцы, великая и древняя нация, – говорил Кириченко, – и добрый, хлебосольный народ. Любой к нам приди с добром – миром примем! Ну как же это можно, нас и на куски рассекать? Триста лет Украина ждала с нашими братьями воссоединиться – во Львове, Тернополе, Станиславе – и вот опять врозь? А Донбасс всегда к Украине тяготел, спроси в Юзовке или Ворошиловграде любого, под кого он хочет, под Киев или Москву, что услышите? Я бы, по совести, еще и Крым бы точно Украине отдал, поскольку к нашим землям он ближе! А как можно наш украинский язык из государственного обращения прогонять – вот если я с Херсонщины, отчего мне казенные бумаги на родном языке писать нельзя? Вот чем наш язык плох? А, товарищ Кавалеридзе?
– Истинно так, товарищ первый секретарь! – поддержал седоватый уже человек, сидевший напротив. – Вы только вслушайтесь, как звучит украинская речь – ну просто песня! А ведь еще сорок лет назад, при Николашке, наша ридная мова, не побоюсь этих слов, одно из культурных сокровищ человечества, готова была исчезнуть совсем! На ней говорили лишь забитые крестьяне в глухих деревнях – а для образованного человека в Киеве, Полтаве и даже в каком-нибудь Миргороде изъясняться на ней считалось неприличным, ну как на воровском жаргоне! И не было украинских школ, лишь русские, что земские, что церковные – как это было позорно, что родной язык изучался лишь дома, от отцов к детям! И можете представить, не дозволялось само слово «украинец» – говорили «малоросс». И лишь трудам великих подвижников, как Иван Франко, Леся Украинка и другие, мы обязаны тем, что можем слышать сейчас прекрасную украинскую речь! Советская власть была подлинным расцветом украинской культуры – и мне странно и страшно слышать, неужели отныне все будет так, как при царе?
Я взглянула на него, вспоминая прочитанную биографию. Иван Петрович Кавалеридзе, сын грузина и украинки, родился под Полтавой в 1887 г. Учился в Киеве, затем в петербургской Академии художеств и даже в Париже. Скульптор, художник, драматург, кинорежиссер. Известность пришла с памятником княгине Ольге в 1911 г., затем он был главным художником популярной в дореволюционной России киностудии «Тимман и Рейнгард», получал щедрые гонорары. Купил под Киевом дачу, на которой не жил, а сдавал – и место то называлось Бабий Яр. Положим, в том он не виноват, но что, призванный в армию в 1915 г., он на фронт так и не попал, считая, что жизнь сохранить ценнее, это показатель! В 1917 г. он прапорщик, в Царском Селе, видел вблизи царскую семью, – а пребывая до того в Париже, сумел познакомиться и с Лениным, был другом Шаляпина и еще кого-то из деятелей Серебряного века. Знакомство с Лениным помогло при советской власти – среди работ памятник Шевченко, памятник большевику Артему. Студия «Украинфильм» – и оккупированный Киев. Поставленный и там «главным над культурой» киевской управы, учил, что «честность, прилежание и покорность немцам – это божьи заповеди». Оправдывался, что надо было хоть как-то выжить. Теперь вот при Кириченко «придворным искусствоведом» – в той истории умрет в 1978 г. народным артистом УССР.
– А скажите, Иван Петрович, – спрашиваю я его, – как на ваш взгляд, кем должен быть человек искусства? Творцом исключительно по зову своей души, ну как бы это: «Умри, но поцелуя не давай без любви», – или просто работником, с талантом, но исключительно чего изволит заказчик?
Ну, любопытно, что ответит? Если первое – тогда сразу вопрос: так значит, под немцами ваше вдохновение это говорило? А открыто признать второе как-то неприятно!
– Должен стремиться творить по зову музы своей! – изрекает Кавалеридзе, задумавшись всего на секунду. – Но поскольку не так часты ее приходы, как хотелось бы, то должен художник, чтобы дождаться, себя в здравии сохранить. И потому приходится иногда заниматься презренным ремеслом – но кто посмеет за это бросить камень?
– Верно! – говорит Кириченко. – Ты только сказать забыл, что именно советская власть дает художнику возможность творить исключительно по этому… вдохновению! Поскольку то, что при ней – и есть высший прогресс и совершенство, а значит, то, что ей надо, это для тебя и есть твоя муза. Так, или я ошибаюсь? Ты не молчи, режиссер, громче скажи, чтоб московский товарищ слышала!
– Всегда рад служить делу Ленина – Сталина, – произносит Кавалеридзе, – как укажет ЦК и лично товарищ Кириченко!
– То-то же! – покровительственно замечает первый секретарь. – А то я у себя никакой оппозиции не потерплю! Как я скажу, так и будет, ясно?
На сцену выходят дети. Мальчики и девочки, лет тринадцати, четырнадцати, все с красными галстуками. Разворачивают желто-синее полотнище! Оркестр – и детский хор:
– Ще не вмерла Украина, ни слава, ни воля…
Слышу стук мебели – кто-то поспешил встать, кто-то приготовился, рядом все смотрят на Кириченко, а он на меня, что скажу. Ну нет, еще не хватало – продолжаю сидеть, беру вареник. Первый секретарь остается сидеть тоже, вскочившие поспешно садятся, делая вид, что ничего не произошло.
– Ще нам, братья молодые, улыбнется доля.
Слова же, однако! Вслушайтесь только, что хотят сказать те, кто поют! Что страна едва жива («еще не погибла»), что нам, еще «улыбнется доля» (а сейчас тогда что?), что еще в будущем «сгинут наши враги, как роса на солнце» (значит, сейчас враги сильны) и «воцаримся и мы на своей сторонке», (а сейчас выходит, вы кто и где?). И дальше: «Душу, тело мы положим за нашу свободу», – то есть сейчас вы еще не свободны? «Покажем, что мы казацкого рода» – то есть вам еще надо это доказать?
Песня изгнанников, рабов с захваченной врагом родины! Или, что больше похоже, рабами живущих и мечтающих о свободе! И пока еще даже не восставших – ничего не говорится об уже идущей войне, а тем более о победах. Гимн ущербных, убогих – с мелодией похоронного марша. А это еще что такое?!
Ой, Богдане – Зиновию, проклятый гетьмане! За что продал Украину москалям поганым? Чтоб вернуть ей честь и славу, ляжем головами, Наречемся Украины верными сынами.Шевеление в зале. А этого, похоже, ждали не все!
– Это что такое? – спрашиваю я у Кириченко со сталью в голосе, как дома когда-то с мистером Эрлом разговаривала. – Кто тут «поганые москали»? Может, вот они? – и указываю взглядом на портреты Сталина и Ленина.
– Прекратить! – орет Кириченко. – Ах, бисовы дети! Кто разрешил? – и дальше «непереводимая игра слов».
На сцене и возле нее суматоха, подскакивают милиционеры, служители в вышиванках и какие-то люди в штатском. Детишки живо убегают за кулисы, но бурное выяснение отношений продолжается, непонятно, кого и с кем. И все это на фоне развернутого желто-синего флага!
– Слава Украине! Героям слава!
В дверях, на противоположной от сцены стороне, стоит девушка в сине-желтом. И немая сцена – а это интересно! Вон те, рядом, точно на Кириченко косятся, что он решит. Значит, такие сцены для них не в диковинку, вот только сейчас неуместны? А хозяин явно растерялся, не ждал? У них тут самодеятельность пошла?
И тут гаснет свет. А в Киеве белых ночей не бывает, даже в июне – за окном стемнело уже. Я мгновенно нагибаюсь и, соскользнув со стула, оказываюсь за спиной Кириченко. Может, и паранойя – но при таких играх лучше мишенью не быть. Слышу женский визг, ругань, звон посуды. И смачный хлопок совсем рядом. И голос Кавалеридзе – ой!
Свет зажигается. В непосредственной близости опасности нет. Кириченко так и стоит, беззвучно разевая рот. А вот Кавалеридзе… ой, мама!
Знаете, детское развлечение – в бумажный кулек налить воды и бросить из окна на тротуар, под ноги прохожему? Нечто похожее было и здесь, только вместо воды краска. Причем двух цветов – в принципе, можно кулек и в два кармана сделать, сама когда-то на Петроградке… ой, как давно это было! Вот только синий и желтый в смеси дают зеленый – так что раскрасили бедного Кавалеридзе оригинально, не в два цвета, а в три, весь пиджак с левого плеча залит, и на лицо попало. И что это он, встав, оказался на том месте, где сидела я? Быстро оглядываю свое платье – уф, чисто все, меня Иван Петрович своим телом закрыл и еще спинка стула.
– Что ж это вы, Алексей Илларионович, – обращаюсь я к Кириченко вежливо-язвительным тоном, – даже на своих званых обедах порядок обеспечить не можете? А если бы это граната была? Да, Ивана Петровича, наверное, отпустить надо, умыться и переодеться? И обязательно разыскать преступника. Такое в кармане не пронесешь – значит, прямо перед броском готовили из газеты и бутылочки с краской. А газета-то, судя по обрывкам, с портретом товарища Сталина, а вон, кажется, и бутылочки валяются, там отпечатки пальцев должны быть. А если бы промахнулись чуток и в вас бы попали?
– Приношу свои извинения, товарищ инструктор, – говорит Кириченко, – уверяю, что виновные будут наказаны. Вот только последствия ликвидируем.
В зале какое-то броуновское движение, официанты поспешно убирают разбитую посуду, заменяют опрокинутые блюда, вытирают пол. Кавалеридзе убежал себя в порядок приводить – надеюсь, краска не масляная? Стулья тоже заменили. Продолжать ли банкет – а отчего вы меня спрашиваете, вы же тут хозяин? Лично я не возражаю. Просто ради наблюдений за событиями. И хоть какое-то объяснение хочется получить.
– Детский дом из Львова, – говорит Кириченко, – приютили сирот, по просьбе львовских товарищей. Там неспокойно, и польские бандиты шалят. Вы понять должны, в западных областях к вам по-другому относятся, не привыкли еще. Может, простим, они же дети совсем? Самодеятельностью вот занимаются. Будущее нашей Украины!
Ага, и эти детки заранее узнали про меня и все подготовить успели? Теоретически могли, но гораздо более вероятен «кукловод», кто все это организовал. Сам за кулисами, а деток вперед, «они же дети, что с них взять?». Вот только Кириченко, похоже, не при деле, или он очень хороший актер? Ну, а если не только в меня, а в него целились, фигурально, замарать репутацию перед московской гостьей? Чтобы уже не вилял, не свернул назад – или просто ему место указать, кто тут хозяин? Ой, и дорого бы я дала, узнать, с кем он после говорить будет и о чем!
– Музыку разрешите? – спрашивает Кириченко. – Советскую или украинскую?
Интересно, выпили вы так много, товарищ первый секретарь, или и в самом деле нервничаете? Дозволения спрашиваете, снова на «вы» перешли, хамско-панибратский тон совсем исчез? Ну, а музыка под конец, а отчего бы и нет? Вот только одновременно и советская, и самая украинская, какую я знаю. Надеюсь, вашему оркестру она знакома?
У прибрежных лоз, у высоких круч И любили мы и росли. Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч, Над тобой летят журавли…А кухня украинская, на мой взгляд, ну очень сильно на любителя. Сало в таком количестве хорошо в наш русский мороз идет, а по жаре его есть неприятно. И печенье из пресного теста нам на вкус непривычно. Про горилку вообще молчу – да и не любитель я алкоголя, пила за столом лишь чай и лимонад.
Так что же за игру вы затеяли, товарищ Кириченко? Или уже и не товарищ совсем? Понятно, что вам из первого союзного в первого автономной (и то не факт, что вас утвердят) очень не хочется. Но чтобы из-за одного этого антисоветский мятеж затевать? И ведь даже если подымете – победить вам точно не удастся! Чтобы товарищ Сталин с самостийной Украиной смирился – да скорее тут никого не останется, говорящих на мове!
Кровь фашистских псов пусть рекой течёт, Враг советский край не возьмёт. Как весенний Днепр, всех врагов сметёт Наша армия, наш народ.Киев. Оперный театр. Через два часа
В девятнадцатом веке Киевская опера была одной из лучших в Российской империи, соперничая с театрами Петербурга и Москвы. В 1896 году театр сгорел, через два года был восстановлен, и до самой революции оставался средоточием культурной жизни Киева. Здесь бывали Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков. А в марте семнадцатого здесь, сразу после падения самодержавия, провозгласили Раду во главе с Грушевским.
Мира Украине это не принесло – с самого начала новая украинская власть поссорилась с Временным правительством в Петербурге, не желая отдавать хлеб иначе чем по «справедливой» спекулятивной цене, с казаками, требующими пропустить их с фронта на Дон и не разоружать, с теми из фронтовых частей, кто не захотели подчиниться главе Военного комитета Рады, бывшему интендантскому чиновнику Симону Петлюре, а также с командующим 1-м Украинским корпусом (бывшим 34-м армейским) Павлом Скоропадским, который готов был подчиниться Раде, но Петлюру в упор не видел, справедливо считая, что генерал-лейтенанту Российской императорской армии грех исполнять приказы какого-то штафирки. И конечно, с бастующими рабочими и с крестьянами, не желающим сдавать хлеб за бесценок – именно тогда, а не при большевиках, на Украине появились первые «продотряды». К Октябрю окрепла новая сила – большевики, и в городах началась настоящая война между армией Рады и Красной гвардией, и был большевистский поход на Киев в январе восемнадцатого, и большевистское восстание в Киеве, жестоко подавленное буквально накануне вступления в город краснознаменных отрядов.
И был договор в Бресте, где украинцы выступили третьей договаривающейся стороной, впервые заключая международный договор как суверенное государство. Правда, договор этот был о германской оккупации Украины, – но Рада по сути уже не была хозяином большей ее части и не имела сил ее освободить, уступив эту честь германской армии. Немцев же эта территория интересовала лишь постольку, поскольку оттуда можно было вывезти хлеб, так что крайним опять оказался крестьянин (и не только бедняк): грабили всех с истинно немецким орднунгом. Итогом же была вспыхнувшая по всей Украине партизанская война (не одни красные, но скорее «за землеробов» – эти пришли, грабют, те пришли, грабют). Немцам это не понравилось, и они потребовали навести порядок – и Скоропадский вошел в Раду, подобно Наполеону в Национальное собрание: «Я все обдумал и решил, что буду править сам, а вы все пошли вон». Но за Бонапартом были штыки его собственных солдат, а за новоявленным великим гетманом – в большинстве немецкие, и потому век гетманства был короток, несмотря на срочно проводимые военные реформы. Были целых четыре высших штаба – Военное министерство, Главный штаб, Генеральный штаб, Собственный пана гетмана штаб – друг другу не подчиненные, зато отчаянно между собой конфликтующие и интригующие, в которых ошивалось, исправно получая жалованье, огромное количество офицеров – при наличии реально боеспособной единственной Запорожской дивизии, в которой к гетману относились с холодом, переходящим в ненависть, так и не простив ему переворота, и даже не раз угрожали повернуть штыки на Киев – и еще множество мелких частей под командой «батек атаманов», мало отличимых от банд, которым даже один высший штаб был нужен, как зайцу тормоза.
Так что единственным реальным шагом гетманских реформ было создание, в противовес запорожцам, Сердюкской дивизии (четыре пехотных полка, один конный, один артиллерийский), куда должны были входить «сыновья зажиточных хлеборобов, православные, обязательно живущие дома, а не в городах». Причем не удержались и от того, чтобы ввести для «сердюков» особую форму, с длинными жупанами и широкими шароварами-галифе – совершенно не похожую на ту, что носила старая русская армия, – но по нехватке времени и средств, пошить ее успели весьма малому числу прежде всего офицеров. Но надежды гетмана не оправдались – когда немцы уходили с Украины и он, срочно ища себе новую опору, объявил 14 ноября 1918 года о будущей «федерации» с новой, то есть «единой и неделимой Белой Россией», ответом был немедленный бунт Петлюры, к которому тут же присоединились не только запорожцы (дождались наконец!), но и часть сердюков.
И были события, описанные Булгаковым в «Белой гвардии» – осада Киева войсками новосозданной Директории. Когда жизнь гетмана спасли лишь немцы, категорически потребовавшие от всех «нихт шиссен пока мы не уйдем, ну а после разбирайтесь меж собой как хотите». Причем последние оставшиеся верными гетману сердюки сначала заключили тайное перемирие с петлюровцами «стрелять в воздух, а не друг в друга», а после с облегчением наконец перешли на сторону победителя. Но век Директории оказался еще короче, чем ее предшественницы – сначала была малоизвестная украино-польская война 1918–1919 годов, когда Петлюра сцепился с Пилсудским, затем был поход на юг Красной армии, аж до Одессы, весной девятнадцатого, именно тогда насмешливо пели:
Под вагоном территория, А в вагоне Директория.И снова фронт катился по Украине – наступление Добровольческой армии Деникина осенью, контрудар Красной армии до Перекопа. Польское наступление двадцатого, когда паны взяли Киев. И красный бросок на запад – «даешь Варшаву, даешь Берлин».
А при чем тут Оперный театр? А не было в Киеве комплекса правительственных зданий – и что делать, если нужно перед народом (или хотя бы избранными представителями) провозгласить? Так что кого только ни видел и что только ни слышал этот зал всего за три года – с семнадцатого по двадцатый! И лишь после окончательного установления советской власти на Украине театр стал лишь театром, как и должно быть.
Здесь тридцать три года назад убили Столыпина. Здание с тех пор сохранилось неизменным, в тридцатые его хотели перестроить «в пролетарском стиле», но ограничились снятием с фасада бюстов царских композиторов и пристройкой с тыльной стороны репетиционного зала. В тридцать девятом театр получил имя Шевченко. В войну коллектив был в эвакуации в Уфе и Иркутске, весной сорок четвертого вернулся в Киев.
В этот вечер играли «Наталку-полтавку». Но главное событие происходило не на сцене, а в курительно-туалетной комнате, где спорили два человека. Снаружи у дверей стояла охрана и не пускала посторонних.
– Вы что, ох…ли? Мы так не договаривались! – Кириченко взмахивал руками и, казалось, готов был прыгать. – Флаги – это еще ладно, было такое и раньше, между своими. Но про «москалей поганых» зачем? А эта возмутительная выходка с краской?!
– Ну, так они же дети, что с них взять? – собеседник первого секретаря КПУ был спокоен. – Сговорились, решили проявить самодеятельность. Ваши же не станут арестовывать их и гнать в Гулаг? Можете сказать московской сучке, что они раскаялись и больше не будут.
– Да черт с детьми! – почти орал Кириченко. – Вы что, не понимаете, как меня подставили? Если она там доложит? За меньшее можно по расстрельной статье загреметь! И свидетелей полный зал!
– Так это ведь ваши свидетели, – усмехнулся собеседник, – сами не донесут. И повторяю, вы-то в чем виноваты? В утвержденной вами программе ничего нет. Ну, а за чужую инициативу загремите вы максимум вслед за вашим другом и покровителем Хрущевым в какой-нибудь Ташкент. Другого вам надо бояться, Алексей Илларионович – если наши дела вылезут наверх. Тогда, уж простите, вас никто и ничто не спасет! Но не беспокойтесь, уж я-то засветиться не больше вашего заинтересован. Конечно, если меня не арестуют – тогда я молчать не буду.
– Вы можете просто умереть, – сказал Кириченко, – сопротивление при задержании или попытка к бегству.
– Еще убийство на улице неустановленными личностями, – ответил человек, по виду зажиточный селянин в потертом городском костюме поверх вышиванки, – но не советую. Во-первых, у нас осталось подробное описание наших с вами дел с документами и списками свидетелей, или даже их показаниями – а это, даже за чисто экономические дела, высшая мера, по вашему закону. Во-вторых, всех наших людей в вашем окружении не знаю даже я – вы хотите, чтобы после пришли к вам и к вашей семье? На охрану не надейтесь – поскольку любой там может оказаться нашим. А первый секретарь – это все ж фигура публичная, вам надо иногда и на всяких мероприятиях выступать. Думаете, вас не достанут?
– Будьте прокляты, – сказал Кириченко, – вы же проиграли эту войну! Зачем вам все это? Я ж готов был дать вам все, что вы просили.
– За одним малым: командовать парадом вы оставляли себе, – заметил гость, – а нас это категорически не устраивает. И проиграли не мы, а неудачник Адольф. Так союзники – это величина переменная. Уж простите за сегодняшнее, ничего личного – но вам надо было показать ваше место. Или нам завтра на Крещатике подобное организовать? Или же, допустим, вы труп этой москальской сучки найдете – и как тогда оправдаетесь?
– И чего вы добьетесь? – спросил Кириченко. – Не будет меня, пришлют другого. Вы всерьез верите, что Сталин смирится с самостийной Украиной?
– Надеемся на ваше благоразумие, – ответил человек в вышиванке. – Сидите как прежде, исполняйте обязанности. И совершенно необязательна «самостийность», по крайней мере пока – пусть номинально Москва будет править. При чем тут реальная политика на местах? Идеальный симбиоз, равновесие – тому, кто сидит в Кремле, виден послушный «наместник» и ничего более, мы обеспечиваем внутренний порядок, а вы – чтобы никто не лез в наши общие дела. И все довольны, все спокойно.
– Так было раньше, – сказал Кириченко, – эта реорганизация…
– А вот тут, если вы хотите усидеть на месте, а не вылететь в какую-нибудь тьмутаракань, мы должны работать в одной упряжке! – резко ответил гость. – И я надеюсь, что Сталин тоже разумный человек и не захочет получить массовое народное выступление в братской славянской республике вкупе с предъявлением ему ультиматума от своей же верхушки, с угрозой получить такие же беспорядки в других ССР при послевоенной разрухе и очень сложной международной обстановкой? Зачем – если проще смириться и нас не трогать? И будет, как я только что сказал – да ведь и вождь ваш не вечен? А если после него в Кремле сядет кто-то слабее, или вообще коллективная демократия. Тогда абсолютно реально не только присоединить территории, до Волги и до Литвы, но и стать в государственном образовании, именуемом СССР, самым сильным звеном! Надеюсь, вы не настолько патриот-фанатик, чтобы противиться, если придется за поддержку некоторые не наши территории другим державам отдать? Впрочем, это дело следующих лет – но мы не спешим. С начала века боремся – и знаем, что победа не близка. Но она будет – обязательно.
– Но я надеюсь, пока больше не будет эксцессов? Рано еще дразнить гусей.
– Если не считать таковым завтрашней встречи. Уж простите, но война любит деньги. Думаете, мы будем терпеть, что нас грабят в такой момент?
– Меньше надо было воровать!
– А покажите мне потребкооперацию, где все было бы идеально чисто! Даже если это всего лишь коммерция, то не вовремя, ох как не вовремя! И меня настораживает, как подозрительно быстро выплыла «политика», раз копает уже не ОБХСС, а ГБ. Надеюсь, вы понимаете, что вскрытие наших сетей на Юго-востоке – это удар по нашим общим планам?
– Я не могу помешать. Мариуполь уже не моя территория.
– Зато Харьков, Запорожье, Херсон – ваши! И согласно закону, НКВД Украины имеет полное право заняться этим расследованием, при чем тут московские? Требуйте если не передачи дел, то как минимум участия наших представителей – бюрократии не мне вас учить! Сделайте все, чтобы спустить дело на тормозах – ну нельзя же лепить политику и подозревать в бандеровщине любого украинца, имевшего несчастье оказаться в оккупации? Упирайте, что дезорганизация потребкооперативов вызовет перебои в снабжении населения товарами. Сводите дело к мелкой уголовщине – в конце концов, отдельных людей можно заменить. Вот такой должна быть ваша линия – и учтите, что завтра на совещании кроме меня будут и непосвященные.
– И эта Ольховская тоже.
– Так это прекрасно! О бедствиях гражданского населения, лишенного нужных товаров, тотчас же узнают в Москве!
– Я вот подумал… А отчего она не пыталась сразу донести? Будь она твердой коммунисткой, должна была бы сразу требовать связи с Москвой и немедленно сообщить о неподобающем поведении первого лица.
– Или она действительно ППЖ и к тому же глупа, еще не знает границ дозволенного, или она человек Пономаренко, который дружественен нам – но, конечно же, не будет о том объявлять. Или она очень умна и опытна, что маловероятно, молода слишком. И ее внешний вид говорит, что она в вашем аппарате человек новый, не знакомый с правилами. Скорее всего, второе – даже желая устроить провокацию, как вы понимаете, Пономаренко не послал бы явную дуру. Завтра я взгляну на нее поближе.
– Ну зачем же завтра? – сказал Кириченко. – Когда спектакль кончится, можете посмотреть на нее, не подходя. Какое будет ваше впечатление?
– Уже. И свое мнение – только что вам высказал. Остальное же – из личного общения. Уж простите, но мне надо будет слышать, как она говорит, отвечает на вопросы. По науке психологии, которую когда-то мне преподавали в университете.
– Уж куда нам, академиев не кончавших! Мы люди простые, однако же…
– Потому вы и будете делать то, что скажу я. Хотите бесплатный совет? Миром по-настоящему правят не сильные, не богатые, а умные, образованные.
– Поздно мне уже учиться. Значит, до завтра?
– Прощевайте, пане первый секретарь. Я выйду через пару минут после вас – ведь не надо, чтобы об этой встрече знала даже ваша охрана.
Анна Лазарева (по документам Ольховская).
Киев, 21 июня
Как хорошо живется на Советской Украине под мудрым руководством товарища Кириченко!
Именно в этом меня пытались убедить весь день. Завирайко заехал за мной с утра – и понеслось. Все было политически абсолютно безупречно, никаких желто-блакитных цветов и подозрительных портретов. Зато повсюду кумач знамен и лозунгов (где столько достали?), портреты и бюсты вождей и величие слов. Школьники, при нашем входе в класс исполнившие хором «спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Рабочие механических мастерских при трамвайном парке, клянущиеся «выполнить и перевыполнить, догнать и перегнать». Стерильная чистота в больнице с множеством пустых коек – уж не повыгоняли ли срочно пациентов, как в гоголевском «Ревизоре»?
Интересно, товарищ Завирайко, а куда мы так торопимся? Все прямо в калейдоскоп перед глазами сливается, от одного места к другому. У нас что, лимит задан числа мест, которые обязательно надо осмотреть?
– Не извольте беспокоиться, товарищ Ольховская, но поскольку вы здесь человек новый, то сначала решено, так сказать, для общего впечатления… А уже после вы, на ваше усмотрение, укажете, что бы вам углубленно предъявить.
Я пожимаю плечами. Хотя любопытно, а отчего в списке крупных трудовых коллективов нет? Знаю, например, что завод «Ленинская кузница» уже в строй введен, хотя с нашим Севмашем, конечно, не сравнить, тут лишь речные суда строили, но баржи и буксиры тоже нужны, особенно тут, на Днепре. Но ведь труднее все организовать, чтобы с полным блеском – куда легче в учреждении с полусотней человек, заранее из райкома позвонить: к вам едет ревизор, встречайте! А еще интереснее, что Кириченко хочет этим добиться? Ну прямо как в сказке Перро про Кота в сапогах, я мультфильм на компьютере смотрела – чье это поле, маркиза какого-то? Значит, в конце и замок людоеда будет?..
После обеда мы приехали в ЦК КПУ. На совещание по усилению работы низовой потребительской и мелкотоварной производственной кооперации. Присутствуют как первые секретари обкомов и исполкомов, так и хозяйственники с мест, не все, но «ключевые фигуры, проверенные товарищи, от которых многое зависит». Сам Кириченко, конечно, во главе, меня рядом посадил, а за длинным столом по обе стороны все «проверенные и надежные товарищи». Вступительное слово – о трудностях периода после победного завершения войны под мудрым руководством товарища Сталина – как положено все. Ой, а ведь была бы я той, довоенной Анечкой, как всего три года назад, сейчас бы слушала восторженно, широко раскрыв глаза – как же, меня к таким людям допустили, заслуженным большевикам! Но пообщавшись с потомками, стала трезвой и циничной, как будто не двадцать два года мне, а сорок. Смотрю, слушаю и оцениваю, анализирую – не только что говорят, но и как говорят.
Первый пункт повестки дня. Возмутительные события в Запорожье, Херсоне, Днепропетровске, Харькове. Какие-то враждебные и, возможно даже, не побоюсь этого слова, антисоветские силы развязали настоящий террор против снабжения населения продуктами и продовольствием! Массово возбуждаются уголовные дела по обвинению в хищениях, растратах, нецелевом использовании средств – да, следует признать, что в ряде случаев это имело место! – но вместо того чтобы по справедливости наказать конкретных виновных по чисто уголовной статье, искусственно придается политический вес, дела передаются органам госбезопасности, которые склонны в каждом, имевшим несчастье быть на оккупированной территории, видеть «немецко-бандеровского шпиона и диверсанта»! Что есть полнейшая нелепость – потому что тогда можно обвинить вообще большую часть населения Украины!
Как НКВД и НКГБ Украины допускают такое беззаконие? Подчиняясь грубому давлению и прямым приказам из Москвы и произволу присланных эмиссаров из центрального аппарата! В итоге на местах многое зависит от твердости областных руководств ГБ и ВД Украины – они стараются, где есть возможность, добиваться соблюдения социалистической законности. Особо же настораживает тот факт, что вслед за чекистами приходят кооператоры из близлежащих российских областей, явочным порядком занимая место или даже захватывая имущество арестованных и переманивая персонал. Что создает на местах очень нездоровую обстановку – имело место недовольство населения, жестоко подавляемое так называемыми «специальными моторизованными милицейскими частями» опять же московского подчинения, новосозданным осназом НКВД. Получить точные сведения пока не успели, но слаженность действий ГБ, милиции и, что странно, чужих кооператоров наводит на четкую мысль, что имеет место банальный захват рынка, как при капитализме, поддержанный кем-то в Москве.
Ай да дядя Саша, думаю я, хотя господи, это уже не его уровень, повыше! Заранее подумали: не только вычистить бандеровские гнезда, сначала под видом ОБХСС, чтобы не насторожить, но и позаботились, чем заменить, чтобы население не бедствовало. И даже предусмотрели, что будут попытки не пускать чужаков вплоть до погромов и грабежей – уже наготове ОМОН, или как он называется в этом времени, СММЧ. Нарушения законности – простите, но на войне как на войне, нет времени точно взвешивать вину каждого причастного. Впрочем, большинству задержанных (не арестованных) ничего страшного не угрожает – как только будут получены показания, кто в конкретном потребсоюзе или кооперативе особо доверен. Их в разработку – а прочих можно выпустить и даже оставить на прежних должностях.
– Возможно, что товарищ Ольховская, инструктор ЦК, знает что-то, могущее прояснить ситуацию? – вдруг говорит Кириченко. – Товарищ Ольховская, вам слово.
Интересная деталь: кто-то из сидящих за столом, беря слово, вставал – а кто-то, как и сам Кириченко, нет. Что ж, имею право поступить, как он – согласно рангу.
– Могу заверить первого секретаря и всех присутствующих, что все, здесь сказанное, будет доложено в ЦК ВКП(б) лично члену Политбюро товарищу Пономаренко, – говорю я, – и что все пытающиеся использовать работу потребительской кооперации в интересах, чуждых социализму, будут наказаны по всей строгости советского закона. А невиновные будут освобождены – сейчас не тридцать седьмой год.
И ведь формально не солгала ни в одном слове! Вот только про тридцать седьмой, кажется, что-то не то, судя по мимолетной реакции некоторых гостей. Ладно, посмотрим, что будет дальше!
– Принято: официально обратиться к товарищу Мешику, представляющему НКГБ СССР на Украине, – говорит Кириченко, – что ж до непосредственно предмета нашего обсуждения, то, при всем уважении к мнению товарища Ольховской, мы не можем направлять ресурсы в кооперацию названных мной областей, пока там не будет в полной мере соблюдаться социалистическая законность. В то же время ситуация и долг советских людей и коммунистов требуют от нас оказать помощь западным районам, особенно пострадавшим от войны. Промышленность там неразвита, народ изначально жил беднее, а еще и националисты воду мутят… – Тут мне показалось, что двое из сидящих за столом переглянулись, а один, ближе ко мне, глаза опустил. – Значит, надо помочь с поставками товаров товарищам из Тернополя и Станислава, на выгодных для них условиях. Вы знаете, что, по плану товарища Сталина, это возможно, скоро будет уже не УССР, но братская помощь советским гражданам, таким же, как мы здесь, это…
Стоп, что значит «возможно»? Кириченко думает, что Сталин свое решение изменит?!
– …слово товарищу Сидоренке, заместителю председателя Житомирского облпотребсоюза. Для ознакомления с исключительно тяжелой ситуацией в западных областях.
Надо будет в подготовку «инквизиции» актерскую практику ввести – как вернусь, обязательно скажу товарищу Пономаренко. Наблюдая за человеком, очень важно бывает поймать его «вектор внимания», тут очень помогает мимика, поза, движения. А наблюдая за группой людей, можно выделить так знакомых меж собой и вожаков. Так вот, этот Сидоренко – он явно вожак, я его взгляд ловила, он смотрел на меня даже не так, как Кириченко, а чуть свысока, секунды хватило, чтобы поймать. А вот сидящие рядом, формально равные ему, даже выше, кто-то там не заместителем, а целым председателем облсоюза назвался – но вроде даже побаивались его, старались даже в малейшем не мешать, а как он говорил, мгновенно умолкали и ловили каждое слово! И что самое странное, его лицо мне знакомо, будто я видела его где-то раньше.
Минск? Кто-то из чиновников управы или коммерсантов, бывших у немцев на подхвате? В принципе, мог оказаться в Житомире, хотя Белоруссия не Украина, там и свой гебитскомиссариат у немцев был, и свои нацики, никакого отношения к бандерам не имеющие, и свои коммерсанты. То есть даже если бы и попал, был бы он тут чужой, без всякого веса. Кто-то из знакомых по бесконечно далекому довоенному Ленинграду? Нет, такое чувство, что видела я его не так давно, но где?
Князев, корабельный доктор с К-25, показывал мне аутотренинг. Сесть поудобнее, закрыть глаза, максимально расслабиться – и чтобы нужное тебе само из памяти всплыло. Здесь, прямо на заседании – а плевать! Будут удивляться, извинюсь и скажу, что голова заболела. Да и вроде сказала я, что «в положении», когда вчера Кириченко спросил, отчего я вина не пью. Просто ощущение было, горящее, как красный фонарь, что это очень важно – вспомнить, кто это!
И тут мне стало по-настоящему, до ужаса, страшно. Когда я вдруг вспомнила. Я не могла узнать его сразу, потому что на фото он был гораздо старше. Там, в будущем времени, он станет достаточно известен – настолько, чтобы попасть в файл на компьютере кого-то из экипажа К-25. А здесь его личность пока еще является тайной, за проникновение в которую сразу убивают.
Василь Кук, он же Лемех, он же Медведь. Родился в 1913-м под Львовом. Окончил Люблинский университет, юрфак. Еще с тех времен друг Степана Бандеры. Сейчас – генерал-хорунжий УПА и второй по власти человек в ОУН(б) после Шухевича (из числа находящихся на территории СССР – сам Бандера, сидящий у новых англо-американских хозяев, не в счет). Командующий «Восточным проводом», то есть глава всех националистов, действующих на довоенной (до 1939 года) территории УССР. Опаснейший враг, руки по локоть в крови – и умный, талантливый организатор. В той истории в 1950 году, после гибели Шухевича, именно он станет его преемником, главномандующим ОУН на Советской Украине. После еще четырех лет войны сдастся нашим и формально объявит о идейном разоружении и капитуляции. Но с воззванием к своим подпольщикам он выступил, потому что понимал: нет смысла бороться дальше, нужно сохранять кадры для будущей Украины. Это был умный, матерый враг. Блестящий конспиратор, поэтому дольше всех главарей продержался.
Там его так и не расстреляли. Сочли, что ради примирения, прекращения войны, стоит пойти на компромисс, забыть тех, кого убил он сам или по его приказу? Отсидел совсем немного, вышел по амнистии. Кровавый палач и убийца – позже работал в Академии наук Украины. После 1991 года писал книги по истории ОУН-УПА, из которых видно, что совершенно ни в чем не раскаялся и ни о чем не сожалел. Умер своей смертью в 2007-м, радуясь, что увидел наконец самостийную Украину – и наверное, догадывался, что на его могиле поставят памятник. Кто-нибудь после поверит, что на небе есть бог – если такой гад за все грехи получил столь долгую жизнь и спокойный конец в своей постели?
– Что с вами, товарищ Ольховская? – спрашивает Кириченко. – Вам плохо?
– Голова разболелась, – отвечаю, – если разрешите, я отойду к окну, там воздух свежее.
Кириченко, наверное, подумал: ну что за инструктор ЦК, если мигренями страдает, как кисейная барышня? Но кивнул, соглашаясь.
Заместитель предоблпотребсоюза? Заместитель командующего УПА! На совещании в ЦК КПУ, в присутствии самого первого, а также первых секретарей обкомов! Это как если бы Ковпак и другие партизанские командиры сидели бы за одним столом с рейхскомиссаром Кохом! И ведь такие чины в одиночку не ходят – те двое, что рядом с ним, точно в курсе! А остальные?
И Кириченко… Самодур, «вотчинный боярин», «склонен к хамству и властолюбию» – и с этим Сидоренко общается как минимум как с равным, ни разу не повысил голос – это первый союзной республики против какого-то зампредпотребсоюза? Значит, и он – знает? А если и прочие? И все они тут, по совместительству, перед товарищем Сталиным, секретари обкомов, а параллельно полковники ОУН-УПА? Ой, мамочки, да какой, к чертям, замок сказочного людоеда? Тот людоед перед Василем Куком – это мелкая шпана, действительность-то куда страшнее!
Стоп, не паниковать! Пролезть в советскую власть, даже в органы, особенно в провинции, вступить в комсомол и в партию член УПА мог вполне. В иной истории, другая сволочь, Леонид Кравчук, ставший первым президентом самостийной Украины в 1991 году, а до того бывший член Политбюро ЦК КПУ, гордился тем, что начинал в «молодежном» отряде УПА, ну а после как обычно – комсомол, партия, общественная работа… ненавижу, мразь! А уж в систему потребкооперации проникнуть мог вообще кто угодно, и зампредпотребсоюза – это просто идеальное прикрытие, можно свободно перемещаться не только по своей Житомирщине или Львовщине, но и по всей Украине без всяких подозрений – торговые дела, поиск поставщиков и рынка. Но тогда соседи-кооператоры должны знать, что Сидоренко как минимум не тот, за кого себя выдает, чтобы не возникало недоразумений. Да и что представляла собой вся система потребкооперации Западной (и не только) Украины, я читала – так что не будет ошибкой предположить, что все сидящие за столом справа «кооператоры» – это люди ОУН. А вот с первыми обкомов иначе, даже на должность первого в районе – утверждение партконтролем в каждом конкретном случае, после проверки, и отнюдь не формальной. Конечно, уж если сам первый Украины за – но нет, вряд ли бы даже он стал внаглую светить такую свою связь! Если только сам он не прямой агент ОУН, что не столь невероятно, как кажется.
Прав товарищ Пономаренко – после общения с потомками взгляд у меня стал иной. Вот никогда бы я прежняя, читая об истории ОУН, не увидела бы сравнения с нашими революционерами-народовольцами, это бы мне показалось кощунством! А прямыми потомками народников были эсеры – ну а теперь представьте их, дополнительно прошедших еще почти тридцать лет развития с сильнейшим националистическим уклоном, да еще много взявших и от нацизма (саму идею обиженной великой нации), и от большевизма (гибкость тактики, диалектический подход). И даже, как в свое время народники разделились на «Народную волю», с упором на террор, и «Черный передел», легальное «просветительство» – так и ОУН(Б) и ОУН(М) – это вовсе не личности Бандеры и Мельника, а разность подходов: «чистые» террористы, считавшие предательством любое сотрудничество с властями, и «политики», также, впрочем, не исключающие террор, но стремящиеся увеличить свою популярность легальной деятельностью – отношения между ними были исключительно по политической выгоде, от свары с убийствами до временного союза. Но существенно то, что действуя до 1939 года исключительно в Польше (считающейся врагом СССР), они считались для нас, советских коммунистов, «своими», ну как сейчас вождь Барзани в Курдистане или какой-то там в Синцзяне. А для компартии Западной Украины они вообще были чем-то вроде союзников, отчего после присоединения КПЗУ пришлось распустить, но люди-то остались, кто-то вполне мог и первым в области сейчас стать… с прежним мышлением! Если даже сам Пономаренко сказал, что могу поколебаться – сам он наш полностью, но кто-то из тех, кого он считает своими друзьями еще с легендарных двадцатых, вполне может относиться к оуновцам как к «своим», пусть отклонившимся, сбившимся с пути – но революционерам, борцам против национального угнетения и капитала. Да ведь и личные связи с тех времен тоже возможны вполне!
В этом и была главная сила, особенность и опасность именно украинских националистов. Ни «лесные» в Прибалтике, ни среднеазиатские баи не имели ни «революционного» прошлого, ни репутации «защитника народных интересов», ни двадцатилетнего опыта подпольной борьбы (против такого противника, как польская дефендзива, которая по уровню тогда не уступала французам), ни навыка сотрудничества с иностранными разведками (немецкой, но в тридцатые и с нашей, эпизодами), ни снисходительного отношения с нашей стороны. Национализм в СССР той истории, мое твердое мнение, так и не был искоренен, а лишь введен в рамки некоего компромисса, и в итоге пламя тлело, но даже прорывающиеся наружу враждебные выпады не находили должной оценки, трактовались как «национальный колорит». Ну, а когда СССР ослаб… И начало этой болезни было положено сейчас, когда даже товарищ Сталин решил идти на мир с украинскими «умеренными», вместо того чтобы полностью их истребить.
Достаю из сумочки пудреницу. Вернее, предмет, который при первом взгляде можно принять за нее – маленькое, блестящее, раскрывающееся, с зеркальцем внутри. Телефон из будущего – «сотовая связь» отсутствует, а вот фотокамера осталась! Не одобрялось в это время у комсомолок пользоваться косметикой, а уж члену партии, да еще в здании Комитета – но я ведь персона из ЦК, да еще и, на их взгляд, легкомысленная профурсетка, так что стерпят. Изображая процедуру ухода за лицом (кто-то из сидящих за столом слева кидает на меня неодобрительный взгляд), делаю пару снимков, пользуясь удачным моментом: первый секретарь КПУ и генерал ОУН за одним столом! Да и прочие «кооператоры», попавшие в кадр, наверное, представят интерес для НКГБ? Вспышка отключена, а то бы все поняли – но света в зале достаточно, и мы этот аппарат еще в Москве опробовали, на ноуте смотрели результат, выходило вполне узнаваемо. Теперь у меня в руках то, что может подтолкнуть историю на иной путь. Если эти снимки увидит товарищ Сталин, будет ли перемирие с врагом? А Кириченко тогда просто мертвец.
Да и другим из товарищей секретарей мало не будет. Как минимум слетят с постов, и долго их будут на допросах трясти на предмет сознательного сотрудничества с врагом! Хотя, наверное, кто-то и не знал, а кто-то старался не знать и не замечать. Так настоящий коммунист обязан быть бдительным! И не о личном спокойствии думать, а об интересах СССР. А если выбрал иное – что ж… И не надо на меня коситься – пусть я сейчас старательно изображаю легкомысленную особу, откровенно скучающую на заседании, внешность бывает обманчива, нельзя по ней судить, кто враг, а кто свой. Тот же Кук на вид совсем не похож на убийцу, скорее на агронома или председателя колхоза – вполне интеллигентное лицо, неприметный пиджак поверх вышитой рубахи, армейские бриджи и, наверное, сапоги, не видно под столом. А Кириченко во френче без погон, как товарищ Сталин на каком-то из известных портретов, и что?
А ведь выходит, из всех присутствующих самый советский человек и подлинный коммунист – это я? И не то что карьеру – жизнь всех этих партийных товарищей сейчас в своей сумочке держу! Дайте мне только до Москвы добраться! Ой, за лицом своим следить – я же кокетливая, глупая, ветреная ППЖ! Смейтесь, презирайте, шушукайтесь – ведь хорошо смеется тот, кто будет последним!
Фу, ну вот, закончилось наконец! Кириченко снова что-то там ставил на голосование, на меня оборачивается – товарищ инструктор ЦК не возражает? Я кивала. Вот, все встают, начинают расходиться. И мне пора!
– Товарищ Ольховская, вынужден вам заметить, – останавливает меня Кириченко, – что вот это ваше… – тут он делает какое-то движение рукой у своего лица, – позорит облик советского человека! И я вынужден буду о том доложить в Москву!
Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться ему в лицо. И это говорит мне тот, кто только что принимал у себя прямого врага советской власти? Сам покойник без пяти минут – знаю, что на Украине 58-я статья УК совсем другого содержания, нумерация не совпадает – но судить-то тебя будут в Москве, по нашему кодексу!
– Что делать, товарищ первый секретарь, если я не только коммунист, но и красивая женщина, – отвечаю я, подчинившись неодолимому желанию подразнить этого болвана, – и мой жизненный опыт говорит, что одно совершенно не мешает другому. Например, стать инструктором ЦК.
Кириченко только рот разевает, не найдясь, чем ответить на такую наглость. А ведь я снова ни слова не солгала – была бы пусть и «правильной» уродиной, вряд ли бы мне мой адмирал предложение сделал? И не сумела бы я занять свое положение в Проекте, не заинтересовала бы и товарища Пономаренко! Если у вас все – то я пошла!
– Товарищ Ольховская, задержитесь! – слышу голос Кириченко, уже на пороге. – Вы изъявляли желание ознакомиться с ситуацией не только в Киеве, но и на местах? В таком случае рекомендую вам товарища Сидоренку, который владеет наиболее полными сведениями, представляющими большой интерес для товарищей из Москвы.
Ой, мамочки! Кук смотрит на меня не приветливо, а скорее, оценивающе, как кот на мышь. С выражением: «сейчас слопать, или поиграть немного»? И двое его подручных рядом! Хотя думаю, что убивать инструктора ЦК прямо в здании ЦК КПУ, на глазах у первого секретаря и прочих, еще не разошедшихся, свидетелей – это будет слишком? Так ведь увезти могут – выведут под руки, сунут в машину, и прощай!
Нет – что-то говорит своим громилам, и те уходят. Сам раскланивается с Кириченко и любезно приглашает меня в приемную присесть на кожаный диван в углу, «чтобы не стеснять нашего хозяина». Манеры обходительного пана – а глаза холодные, как будто там нежить под маской человека. И что же ему от меня надо?
– Будем считать, что мы друг другу представлены, товарищ Ольховская, – первым заговорил Кук, – я же осмелился побеспокоить столь высокую персону лишь потому, что, скажем так, по службе, очень хорошо знаю нашу Украину и чаяния ее народа. И я хотел бы вас предупредить, чтобы вы довели до сведения тех, кто вас послал. Украинский народ не примет ни низведения себя до какой-то «автономии», ни искусственного отделения Галиции, наиболее европейски культурной части, как и Донбасса, промышленного сердца. Все уже на грани восстания – нужен ли Москве бунт?
– А вы верите в его успех? – спрашиваю я. – И что товарищ Сталин это стерпит?
– Мы очень свободолюбивый народ, – усмехается Кук, – не буду говорить про легендарные времена, но лишь в этом веке нас не смогли сломить австрийцы, поляки, немцы. Думаете, получится у москалей? Будут, конечно, жертвы, но нам не привыкать. А борьба продолжится, так было всегда. И будет!
«Мафия бессмертна», – вспоминаю я слова из какого-то неснятого еще фильма. Это мы знаем, чем кончится бандеровская война, а он уверен, так будет вечно. Что проиграть эту партию невозможно, и при любом исходе этой битвы он и дальше будет строить планы, лишь при лучшей или худшей позиции на доске. И своя же схроновая пехота для него не больше чем пешки, которые и должны погибать, чтобы позиция была лучше. Ведь ты уверен, что тебе лично умирать не придется! И, к сожалению, окажешься прав.
– Ходят слухи, что бежавший к англичанам Бандера по их наущению подбивает украинцев поднять восстание против Сталина, – говорит Кук, – но я думаю, что разумные люди могут найти общий язык без перевода на английский?
А вот это новость! Кто ж поверит, что о таком говорят среди потребкооперации! Это он мне открытым текстом сообщает, что даже бандерошвали неохота быть чужим расходным материалом, и они даже своих новых хозяев готовы предать, если им кто-то пообещает больше!
– Украина должна быть ССР, – диктует Кук, – никаких «автономий». И кажется, нам прежде обещали и место в ООН с положенным представительством, и собственные наркоматы обороны, иностранных дел, внешней торговли, не говоря уже о НКВД и НКГБ. Прекратить всякие гонения на потребкооперацию, вернуть отобранное. И само собой разумеется, Донбасс должен быть украинским. И вы не находите, что и Крым чисто исторически и географически больше тяготеет к Украине? Взамен же Москва получит полное спокойствие и порядок. Отчего вы смеетесь?
– Вспомнила какое-то из польских восстаний, – отвечаю я, – когда паны бунтовали против русского царя, требуя не самостийности, а расширения административных границ. Панам просто нужны были холопы – и плевать на Польшу!
Мне вдруг становится легко. В чем разница между мафией и государством – а вы Ленина прочтите, что он говорит о разных задачах: сражаться за захват власти и удержать взятую власть, строя государство. Этот путь сумела пройти ВКП(б) – а ОУН так и застряла «в яслях». Победа для них – это не больше чем «прекрасное далеко», стимул для собственных пешек умирать за политическую значимость своих главарей. Если же победа каким-то волшебным образом свалится им в руки (что и случилось в 1991 году), то все равно ничего не будет, кроме Руины. Они опасны – но никогда не смогут победить.
– Знаете, в чем отличие украинцев от русских? – говорит Кук. – Москали все время рвутся переделывать мир, не замечая грязь на собственном дворе. А у украинского хозяина на подворье все ухожено – но то, что за оградой, интересует лишь постольку, поскольку это можно присвоить. Так что соглашусь с друже Кириченко, что и Ростов, и Воронеж, и Белгород – этим землям было бы лучше под украинской рукой; необходимость учить мову – это малая плата за процветание. Учтите, что ваше продвижение в Европе не нравится влиятельным державам – так что мы не останемся без союзников. Передайте все тем, кто вас послал – и пусть они решают, что им выгоднее, мир или война. В которой, очень может быть, товарищ Пономаренко получит ваш труп. О чем лично я буду жалеть: красивая женщина должна быть кому-то ценной наградой. Но на войне как на войне. Вам рассказать, что в некоем селе под Станиславом сделали с одной комсомолочкой, попавшей не в те руки? Это не для вашей прекрасной головки – довольно будет, если вы запомните и передадите все, что я сказал. И после будете думать, какое счастье, что вас не постигла судьба той комсомолки. Впрочем, все еще впереди.
– Впереди, – соглашаюсь я, – и у меня, и у вас. Вы все сказали, пан… Сидоренко, или как вас там? Если все, то я с вами прощаюсь – устала.
И встаю с дивана, не дожидаясь ответа.
– Минуту! – слышу в спину. – И напоследок, товарищ Ольховская, я просил бы вас, во избежание недоразумений, отдать мне ту штучку, что вы вертели в руках в кабинете. Хочу оставить у себя память о нашей встрече.
– Вынуждена отказать, – отвечаю я, – эта вещь и мне дорога как память.
Слышу сзади даже не шаги, а какое-то движение воздуха. Резко оборачиваюсь, Кук уже рядом. Если он сейчас попробует отнять у меня сумочку… он поопаснее, чем пан Троль, но и я с тех пор поднатаскалась. Вот сейчас будет сцена, как я приемом русбоя валяю по полу генерала ОУН в приемной первого секретаря компартии Украины! Секунду мы смотрим друг на друга в упор, затем Кук отступает.
– Что ж, после получите урок, – говорит он, – а сейчас идите!
И усмехается, глядя на меня холодными змеиными глазами. В которых я читаю – не хочешь, дело твое, сами после возьмем, и тебе еще «урок» дадим. Ну, да мы тоже опыт имеем, и предусмотрено кое-что!
А главное – Киев не Львов! На западе, в бывших польских землях, ОУН сильна, сеть свою плела со времен даже не Польши – Австро-Венгрии! Сюда же вы проникать начали лишь при немцах, все эти кооперативы и «просвиты» – и потому здесь вы гости, а не хозяева, отчего и притворяетесь «защитниками украинской народности», благодетелями и просветителями, а не давите террором – пока лишь отдельные акты, и то маскированные под уголовщину, волки вы тут пока что в овечьей шкуре, которую сбросить не решаетесь. Даже факт, что пришлось вам влезать в несвойственную вам роль, тоже о многом говорит – это ведь ОУН(М) делали упор на легальные структуры, а у вас, ОУН(Б), все эти кооперативы изначально были не больше чем кормовой базой. Но тут вам немцы невольно подыграли – не понравилось им, как «мельниковцы» лезли на все возможные посты в оккупационной администрации, усмотрели попытку покушения на свою власть и стали ОУН(М) давить! В одном Ровно несколько десятков видных «мельниковцев» было расстреляно. А вот бандеровцы действовали тихой сапой, проникая аж в Мариуполь – и как-то оказалось, что для них побочная деятельность тут стала основной, не было по нашу сторону границы 1939 года в той истории бандеровской войны, а вот куда сети делись – вросли в социализм, как мина замедленного действия! И рвануло это позже.
Но, пан Кук, вернее друже Кук, а еще точнее, друже звирхник, как у вас принято к генералу обращаться (вот было бы, если бы я к нему так обратилась – нет тогда бы он точно меня убить попытался, вот сомневаюсь я, что даже Кириченко знает его подлинное имя и чин в иерархии УПА), напрасно ты считаешь себя здесь всесильным! Тебя тут терпят, принимают даже в ЦК КПУ – но сила и уважение эти заемные, а не твои! Вызванные тем, что некоторые товарищи, как первый секретарь Кириченко, наркомвнудел Рясной, замнаркома ГБ Слонь, командующий войсками Герасименко (список продолжить) считают, что спокойствие дороже, и вообще, «нам из Киева виднее, чем из Москвы». Да ведь и в той истории была линия не воевать, а войти в согласие с националистами, по крайней мере с их умеренной частью – то же самое, что до войны было в республиках Средней Азии и Кавказа. Так ведь там и на Украине было по сути то же самое, щупальца пообрезали, а головка вся осталась.
Вот только что будет в этот раз, когда товарищ Сталин скажет решительное «нет»?
Да, была бы прежней я прежней Аней, разведчицей и снайпером партизанского отряда «Мстители», еще полтора года назад – точно бы не сдержалась! И кончилось бы стрельбой прямо в здании ЦК, – но ничего, друже звирхник, ты еще не знаешь, за какую раскаленную сковороду по дурости хватаешься голой лапой! И нам ведь не ты один нужен – но и кто даже не за тобой стоит, а кто тобой пытается играть как ударной фигурой. А главное – разобрать, кто настоящий враг, а кто влез по дури! Я, когда готовилась, материалы читала, то у дяди Саши спросила, а отчего просто не арестовать «не наших» и не поставить на ключевые посты надежных людей? А он на меня как на дурочку посмотрел.
– И кого же? Ты читала, что в той истории даже товарищ Берия после марта пятьдесят третьего всерьез планировал национальные армии по республикам, все ключевые министерства, и чтобы только свои во главе, и прочее – в общем, СНГ, туды его в качель? Сейчас, по секрету скажу, он, ознакомившись с результатом, так уже не думает – но все, кого он в свое время, недавно совсем, на должности ставил, мышление должны вот так поменять? И если по идеям Ленина, которые для настоящего коммуниста что устав, следует, что любое национальное развитие – это хорошо, как тогда этот коммунист будет действовать, поставь ты кого угодно? «Всех, кто с Хрущевым работал» – а ты представляешь, сколько с ним народу работало, за все годы близко соприкасалось и водку вместе пили – товарищи, отлично показавшие себя в двадцатые, тридцатые. И всех их в Ашхабад или места им подобные, а заменить кем?
Вот потому я и молчала. Одно дело – грозный контролер из центра, которому фасад покажут во всем блеске, и что с того? Другое совсем дело, как я сейчас, фигура вроде и независимая, сам Кириченко меня лишь просить может, а не приказывать – но вроде как и «своя», посланец товарища Пономаренко. Тут была тема, о которой сам Пантелеймон Кондратьевич молчал, как партизан, но по обмолвкам и намекам я поняла, что было у них что-то общее с прежнего знакомства, так что Кириченко всерьез надеется, что Пономаренко выступит на его стороне. И что же такое деется – вот не думала я прежде, что среди лучших из наших советских людей, руководства партии и правительства могут быть интриги, как в романах Дюма! Нет, легче все же было той, наивной Анечкой быть. Но уже не вернуться туда.
Рявкнув на секретаря, влетаю в кабинет Кириченко. Тот смотрит недовольно – плевать! Мне нужен разговор по ВЧ с Москвой. Наконец, на связи товарищ Пономаренко. Разговор наш на вид самый обычный, текущий доклад, такой же, как был в первый день моего приезда. Но есть одно ключевое слово. И, к своему удивлению, слышу такой же условленный ответ и «езжай в свой Националь». Значит, дядя Саша – хотя он же должен на Севмаше остаться, – или кого там Пантелеймон Кондратьевич привлек по линии ГБ, уже позаботился? Ну, теперь, друже звирхник, повоюем!
Если только до гостиницы живой доберусь. По украинским событиям той истории сведений у экипажа К-25 было мало – но сохранилось, что и в Киеве, и в Харькове бандеровцы людей и убивали, и похищали, было такое. Тем, кто навредил им по-крупному, уже не районный батька атаман, а ОУН в целом выносило приговор – и были случаи, в пятидесятые уже, когда убийцы находили приговоренных не только на Украине, но даже в Сибири! Вот только успеешь ли ты, друже Кук, прямо сейчас что-то организовать, если заранее не готовил? Хотя тебе не убивать меня надо, а снимки отобрать и «проучить». Ну, посмотрим, кто кого проучит! Но на всякий случай, надев плащ, незаметно перекладываю браунинг в карман, пришитый к изнанке. А то из-под платья быстро не выхватить, когда что-то надето поверх.
Никто нас, однако же, по пути не остановил. Хотя показалось, что в отдалении следует еще одна машина. Выхожу у «Националя», отпускаю шофера – до завтра свободен! Вечер уже, но не окраина, и люди на улицах есть, и фонари горят.
– Анка, ты? Привет!
Оборачиваюсь на знакомый голос. Около «доджа три четверти», приткнувшегося чуть в стороне, стоят военные. Тот, кто кричал, машет рукой, а затем устремляется мне навстречу, и остальные тоже. Ребята, мальчики мои родные, как я вам рада: Юрий Смоленцев Брюс, с ним Валентин, и из «доджа» кто-то выглядывает.
– Встреча фронтовых друзей, – шепнул мне Брюс, – зрители смотрят. Мы в «Националь» уже вчера заселились и той ночью тебя уже охраняли, но приказа не было светиться.
Мальчики, ну вы просто свиньи! Ну что вам стоило вчера еще ко мне подойти. Не дожидаясь, пока я скажу по телефону, среди прочего, всего одно слово. Простенький такой, «цветной» код – когда любое упоминание в разговоре зеленого означает, что все нормально. Желтый – проблемы, но рассчитываю справиться самостоятельно. Ну, а красный – все выходит из-под контроля, нужна немедленная помощь. Так что ответные слова «ну, зеленый свет тебе» перед фразой «езжай в Националь» значило, что меня будут ждать. Мальчики, а когда же вы успели?
– А у нас там рация в машине, канал на СМЕРШ, – отвечает Брюс, – а еще пулемет, на случай, если воевать по-серьезному. И предлагаю переместиться в ресторан, или вообще в номера – а то, кажется, дождь сейчас начнется. И обрати внимание на вон того типа на другой стороне улицы, он толчется тут уже с четверть часа. Мазур, наверное, устал уже его на мушке держать.
В «додже» остаются Мазур и Финн, благо и форма у них с солдатскими, не офицерскими погонами. А мы вваливаемся в «Националь» – я и ребята, к которым присоединились до того сидевшие в машине старший лейтенант Рябов и Лючия, жена Брюса. Причем итальяночку – а она ничего, Юра, поздравляю! – впихнули мне под бок, а сами там непринужденно распределились вокруг, страхуя. Кстати, «дождь» на их жаргоне означало не непогоду, хотя небо и в самом деле было подозрительно серым, а угрозу снайпера – мало ли что, лучше на открытом месте не торчать, достаточно для публики спектакль разыграли! И еще какого-то человека у самого входа – ой, не понравился мне его взгляд! – Брюс внаглую оттеснил в сторону, давая мне и Лючии пройти.
И был обед, где наша компания заняла столик в углу, стоящий в некотором отдалении. Но разговаривать в зале я все же не рискнула, лишь коротко ввела в курс дела, понижая голос. Затем поднялись в мой номер-люкс, и после того как Рябов, наш радист, осмотрел тут все на предмет прослушивающих закладок, заговорили уже не стесняясь.
И веселились, конечно. Мы же – встретившиеся старые друзья? В номере была даже радиола с коробкой пластинок. Затем Валька убежал «на дежурство» в номер, снятый ребятами – а ему на смену пришел Влад и притащил гитару.
И мы пели «Батальонную разведку» и «Здесь птицы не поют» (знаю, откуда эта песня, но и у нас она стала очень известной), и «Комбат, батяня», и «Дорогу», и другие. Так что даже приходила дежурная по этажу и просила так не шуметь:
– Я все понимаю, товарищи, но имейте же и совесть, люди спать хотят.
И уже к полуночи ребята расходились, старательно изображая пьяных. Хотя в бутылках, которые могла видеть зашедшая дежурная, был лишь крепкий чай. Мальчики не были трезвенниками – но пить перед работой? Ну, а мне спиртное было категорически противопоказано. Да и Лючии, как оказалось, тоже.
А после, тихо и незаметно, назад в мой номер прокрались Брюс и Валька. И Лючия с ними – вот не захотела своего мужа оставлять! Хотя Юрий сказал, что она в деле уже проверена и стреляет хорошо. Ой, только бы не заснуть!
Ведь если я правильно рассчитала, то за снимками посланцы от друже звирхныка придут этой ночью? Мало ли куда я могу их передать. Он ведь понял, гад, что я его если не узнала, то раскусила, что никакой он не кооператор! Ну, а телефон из будущего вполне мог принять за «минокс» – микрофотоаппарат образца 1938 года, бывший на вооружении, наверное, всех разведок этой войны.
Приходите, гости дорогие – ждем!
Юрий Смоленцев.
Киев, ночь на 22 июня 1944 г.
Вот везет нам на приключения! В старости мемуары буду писать (если доживу, конечно) так ведь не поверят, скажут – чистый Голливуд! Ну не бывает такое с одним человеком.
Что провалились из 2012-го в 1942 год – это ладно, там еще полторы сотни человек было, весь штатный экипаж атомной подлодки «Воронеж» и нас, подводного спецназа СФ девять человек. А теперь сосчитаем, во скольких делах лично мне участвовать пришлось.
Север, осень сорок второго. Под Ленинградом, плыли через Неву, прорыв Блокады. Уран добывали для советского «Манхэттена» (но о том уж точно не дозволят рассказать до скончания веков). Варшава. Нарвик, Будапешт. Зееловские высоты. Папу римского вытаскивали. Охота на фюрера – и еще Берлин после успели застать. Был старлеем, стал майором, Героем (за уран от берегов Конго), и неужели еще и вторую, за Адольфа, утвердят? Среди наград даже такая экзотика, как орден святого Сильвестра (от Ватикана), и жена, с которой нас в Соборе Святого Петра сам папа венчал (еще в книгу Гиннеса попаду!). Домой теперь – ну хоть немного отдохнуть заслужили? Ан нет.
Из-под Берлина – в славный город Киев. «Жандарм» товарищ Кириллов в курс дела ввел кратко, подробнее его порученец прояснил, и наконец, сказано было: окончательно поступаете в распоряжение товарища Лазаревой. А она-то как там оказалась? Конкретная задача – на месте. Но в общих чертах – прикрываете ее, как Маневича-Этьена в Риме. Экипировка соответственно, тяжелое вооружение можно не брать, транспортом и легендой на месте обеспечат – все ж территория своя. И – вот, засада!
И, как наступят мирные дни – Вспомнишь ты о былых. Где враг на мушке, сзади свои – И никого, кроме них.Мы все ж не контрразведка, а бойцовые волчары! Не припомню я такого за всю войну, чтобы пришлось так таиться от своих! Обычно мы замыкались на войсковой разведотдел соответствующего штаба, со СМЕРШем контактировали, конечно, но заданий от него не получали. А тут – полный комплект на всех корочек этой конторы. Которая, вопреки заблуждению, не ограничивалась прифронтовой полосой, а была привязана к действующей армии – и сохранялась, даже для тех в/ч, которые уже были возвращены в СССР. Имела ту особенность, что мало того что местным органам не подчинялась совсем (это понятно – если фронт по территории движется), так еще и, имея приказ из Москвы, могла полностью закрыться и от командования своей же части! А Пятая воздушная армия, к СМЕРШу которой мы оказались приписаны, даже от Киевского военного округа зависела чисто номинально – поскольку, размещаясь на территории Украины, должна была работать над южной Европой в поддержку «ограниченных контингентов» наших войск в Румынии, Болгарии, Венгрии.
Зачем такие сложности? А командующий Киевским военным округом, генерал Герасименко, это стопроцентный «хрущевец», в нашей истории при Хрущеве, первом КПУ, стал министром обороны Украины, во всем поддерживал лысого Никитку, например в вопросе Крым передать. Командующий же другим военным округом, Прикарпатским, генерал Еременко и того хуже – первый друг-приятель теперешнего первого, Кириченко. Также очень большие подозрения вызывают наркомвнудел Украины Рясной и отдельные фигуры в украинском ГБ, как замнаркома Слонь, которого Кириченко на этот пост буквально продавил. Мать-перемать, так какого черта их всех заранее… хотя если разобраться, тогда надо было всех, кто с Хрущевым вместе хоть как-то проходил? И не было до того причины – тот же Герасименко, бывший командарм-28, на фронте себя показал, конечно не Жуковым или Рокоссовским, но и не полной бездарью, обычный средний генерал. И Кириченко – да, образование подкачало, груб, хамоват, властолюбив – так тогда половину первых, если не всех, надо снимать, и кого взамен?
В общем, не было причины. И тут звоночки послышались, что наблюдается на Украине какое-то нездоровое шевеление. Вроде тишь да гладь, лишь рябит по поверхности, но надо разобраться. И что вышло в итоге?
Я тоже, как поначалу сюда летели, думал, трудно не будет – максимум погоняем местную шпану, приглядывая, чтобы Аню, жену нашего адмирала, никто не обидел. Киев не Галичина-Волынь, какие там бандеровцы – знали мы, что единичные случаи были в нашей истории не только на востоке Украины, но даже и в России – но угроза эта никак не проходила по разряду «особо опасные». Скорее уж, думал, какие-то аппаратные игры. А что, если в начале двадцать первого века связь губернатора или депутата с откровенным криминалом даже не удивляла никого, то, может, и здесь из-за грядущего разжалования из ССР в автономии нашлись недовольные – но чтоб настолько, против Сталина бунтовать?!
Девятеро нас было – шестеро в строю остались. Каменцев Андрей под Зееловом погиб, Андрей-второй словил осколок в Будапеште и в госпитале сейчас, и Шварц тоже раненым выбыл. Кэп наш, Большаков Андрей Витальевич, стал очень большим человеком, весьма известным в советской морской пехоте «нового типа», и его зам, Гаврилов, из старлеев вырос в полковники, на боевые выходы ему теперь не по чину. Так что четверо нас, и двое самых проверенных из здешнего пополнения – Мазур (был бы Кирилл, а не Константин, так вышел бы в тезки бушковской «пираньи») и Финн (из Карелии, но язык финский знает, за что и позывной получил). Ну, и Лючия, теперь ее от меня ничем не оторвешь. Но поднатасканная лично мной – так что в драке не балласт, хоть и мелкая, но верткая, ловкая, характер самый бойцовский, и стреляет неплохо. Вся Третья Гарибальдийская бригада горевала, когда я из их рядов символ уводил под венец – «прощай, Лючия, грустить не надо…» Так и не помню, кто в той истории эту песню сочинил? А здесь автором считаюсь я, а героиней ясно кто – а я всего лишь под гитару исполнил, и разлетелось.
Так это еще что. В Варшаве приблудился к нам серый полосатый кот, Партизаном назвали, в основном при ротной кухне и обитал. И меня за хозяина признавал, пока Лючия не появилась – а после обиделся, что ли. Вот не знал, что коты ревновать умеют! Хотя Лючия к нему с лаской – но это ладно. Мы в Италии, в Специи, вместе с черноморцами стояли – вернее, мы, рота подводного спецназа СФ (неофициальное название «Песцы»), считались прикомандированными к Средиземноморской эскадре, а черноморцы нам в усиление и обучение. И есть теперь и на ЧФ свой подводный спецназ, по крайней мере начало положено, и слышал я, что Андрюху после госпиталя туда переведут… а может, и кого-то из нас? Высаживались мы на пляжи Ниццы, входили в Марсель и Тулон, и даже наш кот спецназовский умудрился там скрывающегося немца-гестаповца поймать, история известность получила. После чего черноморцы взяли себе неофициальное прозвище «Бойцовые коты» – а что, зверь маленький, незаметный, но ловкий, и лазает, и плавает, и кусается больно. Хорошо еще, я им песню не исполнял: «Багровым заревом затянут горизонт», а то бы еще и ее присвоили!
Короче, прилетели в Борисполь под Киевом, отметились, продаттестаты получили, взаимодействие с местными установили. Спрашиваю у тамошнего главного, тоже майора – а как у вас тут с бандеровщиной? Вылазки были?
– Да нет никаких, вы что? Хотя контингент оттуда доверия не внушает. У нас же только что призыв прошел – согласно приказу, народ оттуда брать в части, там стоящие, запрещено, вот и везут сюда. В Россию дальше – да еще и эти не все русский язык знают, говорят на каком-то суржике. Нет, в воздушной армии таких нету, у нас даже в наземный состав люди более технически грамотные нужны. Что подозрительным кажется – а говорил мне друг из гарнизона, там среди призывников откровенных валенков много, без образования совсем, – но есть и такие, кто лишь притворяются, а сами себе на уме, зачем?
Были у нас и документы «для внешнего использования», чтобы СМЕРШ лишний раз не светить. В «Националь» вселились без трудностей, все ж в этом времени защитники Отечества и в большем уважении, и по зарплате, чем в позднейшие времена. Летчики выделили автомобиль «додж» и самолетную рацию, предупредив, что у них будет вестись постоянная вахта на прием на этой волне, «так что, если нужна помощь, вызывайте». Еще Валька внаглую протащил из Берлина подобранный и неучтенный нигде пулемет МГ-42 и полный сидор патронов к нему, сказав, что огневой мощи слишком много не бывает. Кому-то из ребят выпадало ночью дежурить в машине – а так первую ночь один постоянно бдил, следя, не подкрадываются ли к номеру Анечки убивцы, также мы смотрели, чтобы и днем в отсутствие хозяйки никто не лез к ее вещам, а еще болтались по городу, знакомясь с будущим театром действий, если придется все ж воевать – карту, понятно, заучили все, но общая обстановка?
Что-то все же витало, неуловимое, но неприятное. Обилие вывесок, плакатов, указателей – на украинском, хотя и русский текст рядом всегда присутствовал. Шипение в спину «кляты москали», ясно услышанное мной однажды на колхозном рынке. Желто-блакитные цвета в самых неожиданных местах: например, желтая дверь посреди синей стены, причем краска довольно свежая. Или даже не флажки, а двухцветные мазки на стенах. И взгляды несколько раз, с ненавистью, как через прицел – на войне привыкаешь это чувствовать очень хорошо. В то же время нельзя было сказать, что Киев был нам враждебен – эти проявления были все же редкостью на общем устало-равнодушном фоне. И разрушений в нем было не так уж много, если сравнивать с Берлином.
Рацию в «додже» возили еще и потому, что таскать ее было трудно – сама по себе не сильно крупнее «северка», но аккумулятор тяжелый, так что проще было прицепить к автомобильному. И потому возле нее круглосуточно бдил кто-то из нас, ну а с остальными у него связь была по нашим, живым еще, портативным гарнитурам из двадцать первого века. Чтобы не привлекать внимания посторонних (а то еще примут за неизвестно чьих шпионов, объясняйся после в комендатуре), Валька придумал «дежурному» надевать летчицкий шлем – вполне допустимое нарушение уставной формы одежды. К вахтам не привлекали лишь Лючию – которая взяла на себя все хозяйственные хлопоты. Она уже довольно сносно говорила по-русски, – а на рынке утром второго дня ее приняли за одесситку: «Девушка, у вас такой характер и акцент». И еще она донимала меня вопросами, «а что это я вижу такое» – Киев был для нее первым советским городом. Но одну ее я по улицам бродить не отпускал, мало ли что.
И вдруг сигнал! Вечер уже, мы в гостинице сидим и ждем, когда Лазарева появится. Три минуты – и мы уже на исходных, будто ехать куда-то собрались, но завестись не можем. Срисовали двух подозрительных типов, один у входа толчется, второй на той стороне. При малейшей враждебности с их стороны – оба покойники, или «языки», как ситуация повернется. Снайперов не видно, по крайней мере не наблюдаю распахнутых чердачных окон с удобным сектором обстрела и блеска оптики. А Мазур клянется, что сосредоточение большой группы боевиков в ближних домах и дворах он бы заметил. Но очень опытный снайпер расположится в глубине комнаты и стрелять будет в последний момент распахнув окно – так вроде не отмечено таких у бандер? Подготовка у них все же террористов, а не солдат – есть у них и хорошие боевики, умеющие нападать внезапно, вести короткую перестрелку и даже одержать верх над молодыми, неопытными солдатами – но против даже обычной фронтовой пехоты с боевым опытом у них шансов нет, кроме бегства, ну а нас учили на голову лучше, чем даже их СБ, прошедшее выучку у инструкторов «Бранденбурга». Ждем.
Ну вот, подъезжает знакомый уже «опель». А Лазарева расцвела и похорошела, и нарядная такая, по меркам этого времени – как и подобает жене адмирала! Мазур держит того, кто через улицу, Финн – того, кто у дверей, Рябой на общем контроле обстановки, Валька со мной – работаем, мужики!
И был ресторан, а затем продолжение банкета в номере. Рябой до того старательно все осмотрел – у бандер подслушивающая техника маловероятна, так Кириченко может и местное ГБ привлечь? Затем включили радиолу, для звукового фона – это в конце века прием «говорить в ванной, открыв воду» не сработает при прослушке, потому что компьютер разложит сигнал по частотам и выделит голоса, в этом же времени так не умеют. Не надо упрекать в паранойе – читал про случай, когда некий конфиденциальный разговор был подслушан по банальной слуховой трубке: Европа, замок семнадцатого века, и никакие электронные проверки не помогли. Когда Лазарева закончила, мне захотелось выматериться – етишкин кот, ну бывает же такое! Бандеровцы и в Киеве? Затем я сопоставил с тем, что видел сам – и мне захотелось выматериться снова.
Как ввести в город орду вооруженных и организованных мужиков, не привлекая ничьего внимания? Колхозная ярмарка, где часть несла оружие открыто, как охрана, а прочие везли спрятанным в телегах. Колхозники-кооператоры из Львова и прочих ему подобных мест – вот интересно, если кого-то прихватить в подворотне, у него на плече наверняка обнаружится характерный синяк от приклада!
– А может, так и сделаем, командир? – предложил Валька. – Просто чтобы догадку подтвердить. А после по горлу, и усе – мало ли в Киеве уголовных? А врагу – минус один боец.
– Ты что, охренел? – отвечаю. – А если все ж мирный пейзанин?
– Так поспрашивать с пристрастием, – упрямо говорит Валька, – под уголовных играя. Наверняка ведь у бандер с криминалом налажена связь. Если будет орать: «Вы что, своих бьете, вам наш атаман за меня предъявит!» – ну, значит, колем уже до дна походно-полевым допросом – силы, вооружение, планы, кто командир, какая связь. А если упорно не сознается, вырубить по башке на полчасика и грех на душу не брать.
– Будем иметь в виду, – решаю я, – и ты прав, в совпадение не верю, чтобы одновременно в Киеве нарисовались командующий здешней УПА и несколько сотен вооруженных «кооператоров» с Западенщины. И еще одно есть. Про Шухевича и «Галичину» помните, что нам говорили – а теперь сопоставьте со здешними призывниками.
– Б…ь!!!
Как вышло, что немцы, черпая призывной контингент для «Галичины» и прочих, не вытянули к себе на убой всех пассионарных и боеспособных? А это Шухевич, гнида, еще в сорок втором сообразил, что «нэзалежность» от рейха накрывается медным тазом – и сумел использовать даже немецкое старание и орднунг! Сам дезертировав и перейдя на нелегальное положение, он сохранил управление ОУН(Б), проводя четкий план. В котором заранее определялось, какой именно процент мобресурса уйдет к немцам «в обучение», куда именно – в полицейские батальоны, в ягдкоманды при штабах вермахта, а когда появилась 14-я СС – «Галичина», – то и туда. Затем какой процент из обученных необходимо вывести на нелегальное положение через дезертирство, как обеспечить выживание полученного костяка УПА и инструкторский состав. Кстати, в это время Степан Бандера сидел у немцев под арестом во вполне комфортных условиях, угодив туда вовсе не за идейные разногласия и, упаси боже, не за борьбу против оккупантов, а за то, что положил в свой карман деньги абвера, и ведомство Канариса, когда все вскрылось, готово было закрыть на это глаза, но вмешались люди из СД, конкурирующая служба, и полетел Бандера за решетку, впрочем не сильно страдая. Но существенно, что Шухевич, чьим замом был этот Василь Кук, сейчас бегает где-то под Львовом живехонек (у нас его убьют лишь в пятидесятом). И если взять его же схему и чуть дополнить – а он был умный вражина, не чета Бандере! Обычная в/ч Советской армии, где много призывников с Западенщины, среди которых есть особо доверенные – те самые, что валенками притворяются, а на самом деле куренные, сотники и хорунжие, то есть комбаты, ротные и взводные УПА. По сигналу в час икс они организуют бунт, режут наших офицеров, сержантов, всех не вовлеченных, захватывают технику и арсеналы. И сколько в Киевском гарнизоне уже таких в/ч, готовых взорваться к чертям, как только прикажет Кук?
Хрен им, конечно, а не Самостийна Украина! Не удержатся, раздавят. Зато какая оплеуха советской власти – если Киев будет захвачен УПА хотя бы на один день! И ведь Кириченко после такого – конченый человек, даже если бы и не был до того замазан, как допустил? Не удивлюсь, если Кук ему перспективы разъяснил, не вдаваясь в конкретику, «будешь упираться, получишь по полной программе». Ну, а дальше, как там в каком-то романе Бушкова, «нам не нужен скомпрометированный начальник таможни – нам нужен ручной начальник таможни». Вот только в одном ты ошибся – учил же Ленин никогда не играть с восстанием, если нет решимости идти до конца. То есть это процесс динамический – стронув с места, надо рвать вперед, забыв про тормоза! Пытаться же балансировать, угрожая – ну, «мятеж не может кончиться удачей – в противном случае зовется он иначе»!
Хотя для Шухевича и Кука это не будет поражением. Не им же умирать – Кук точно не будет на линии огня и удерет, едва лишь запахнет жареным. Ну, а павшую пехоту никто не жалеет. Зато после УПА зарекомендует себя как крупная сила, способная даже к таким операциям! А позицию такой силы уже следует учитывать в политическом раскладе – то есть конечное положение лучше начального, выигрыш налицо!
Паранойя? Шизофренический бред, который тоже бывает безупречно логичен? Однако пока не доказано обратное – есть вероятность, что именно в этом подлинный план врага! Ну, за каким еще чертом Кук приперся в Киев, притащив с собой с тысячу боевиков? А после скажет им: «Хлопцы, по домам»?
Так что работаем, мужики, – за Родину, за Сталина!
Лючия Винченцо-Смоленцева.
Киев, гостиница «Националь», ночь на 22 июня 1944 г.
Вся жизнь – это процесс постоянной борьбы добра со злом.
Так говорил отец Серджио – а кто может лучше это знать, чем легат самого папы, а теперь еще и кардинал, назначенный послом к Сталину от Святого престола? И только ему, бывшему моим духовным наставником, я благодарна за то, что мой рыцарь, храбро сражавшийся в битвах с целой армией Тьмы, решился наконец сделать мне предложение. Взамен святой отец попросил об одной маленькой услуге, и теперь, прости меня мадонна, у меня есть тайна даже от собственного мужа – но о том скажу после.
Все начиналось как приключение, как «Индиана Джонс» – который в наш майский приезд в Рим уже показывали в римских кинотеатрах. Дворцы Ватикана, величественные даже после того надругательства и разрушений, которым подвергла их армия сатаны (ведь объявил же сам папа, что Гитлер – это то ли воплощение его, то ли одержим им – не настолько я сильна в богословии). Награда из собственных рук папы, дающая причисление к итальянскому дворянству – знаю, что у русских с их революции это не в чести, но думаю, они не будут в обиде, если приезжая в Италию я буду именоваться «дамой»? И торжественная церемония в соборе Святого Петра – о, мадонна, сколько я знаю, тут за все века таинство брака заключали лишь королевские особы! Но отец Серджио сказал, что бракосочетание рыцаря, спасшего его святейшество и поймавшего самого великого врага, и той, кто была его спутницей во втором деянии, – это событие, равнозначное свадьбе королей, а кроме того, это будет, в символическом виде союз между СССР, самой сильной державой в Европе, и Италией, разоренной ужасной войной – высокая политика, одобренная папой.
Самой большой проблемой было мое платье. Мой рыцарь был в парадном мундире русского майора, со всеми наградами – да, русские выглядят бедно в сравнении с нашей итальянской пышностью, но они говорят, что «истинное золото мало блестит», и любопытно, что гарибальдийцы в этом им подражают – так Красные бригады, охраняющие Ватикан, считают честью заступать на посты «в том виде, как они входили в Рим», в камуфляжных комбинезонах русского образца, а не в средневековых доспехах. И я была именно так одета при награждении. Но венчание – это совсем иное дело, ну зачем рыцарю солдат вместо невесты? Я была в отчаянии, – но отец Серджио помог и тут. Помню, как я стояла неподвижно, как манекен, в лучшем римском ателье, – а вокруг меня суетились, наверное, два десятка человек, примеряли, подгоняли, щелкали ножницы, рядом стрекотали машинки. И сначала на меня хотели нацепить что-то с широченным кринолином, но я воспротивилась – как я в нем пройду в дверь, а главное, как я после сверну и увезу с собой это чудо себе на память?
А после были наши три дня в Риме. О мадонна, я была самым счастливым человеком! Май, весна, цветы, пусть все это пока еще соседствует с развалинами, но сердце греет, что отродья сатаны, учинившие это, низвергнуты в ад и не вернутся на землю! И уже запустили фонтаны, и мы бросили туда по монетке, я и мой рыцарь – я уже знала, что мне предстоит путь в далекую Россию, но думаю, русские не настолько суровы, чтобы запретить мне когда-нибудь приехать и увидеться с братом или с отцом – я очень надеюсь, что он вернется из Африки, ведь война завершилась, и солдаты возвращаются домой.
После снова была Специя. Русские обустраивались там надолго, у причалов стояли их корабли – но не было уже большой подводной лодки, нам никто ничего не сообщал, и лишь через две недели я узнала, что К-25 ушла назад на север и не вернется больше сюда. Помню француза с фамилией Кусто, приехавшего с семьей и командой помощников – мой рыцарь отчего-то проявлял к нему большой интерес, и бывало, они беседовали часами по вечерам. И конечно, каждый день была тренировка – русбой, стрельба, тактика на местности, или в сооруженном русскими «доме ужасов», где надо было пройти лабиринт комнат, лестниц и переходов, поражая внезапно появляющиеся мишени, сначала в обычных условиях, затем добавлялся бьющий в глаза свет, чередующийся с темнотой, звуки выстрелов и взрывов, дым, разлитое на полу масло, и самое для меня неприятное – вонь гнилого или горелого мяса. А вот русбой был для меня легким – никто меня не бил, лишь обозначали удары и броски; после я узнала, что мой рыцарь предупредил, кто будет неосторожен, с тем он после сам отработает в полный контакт, «имейте совесть – она же наследника носит». Хотя срок у меня всего два месяца и нисколько пока не мешает и даже на глаз незаметно.
Боялась ли я – да нисколько! С марта в гарибальдийских бригадах, я уже достаточно общалась с русскими, чтобы понять, они столь же цивилизованны и культурны, как любая европейская нация. И характером чем-то похожи на итальянцев – так же непосредственны и открыты. И как я смеялась, когда увидела случайно попавшую в Специю газету из Неаполя – где были нарисованы какие-то жуткого вида существа, даже не люди, с красными звездами на ватниках и шапках, хватающие бегущих в ужасе итальянок. Южане всегда были неотесанной деревенщиной, верящей глупым слухам – мадонна, вразуми их тупые мозги, стоило сбрасывать власть сатаны-гитлера, чтобы посадить себе на шею дона Кало с его бандитами! Италия знала всякое, но правление мафии – еще никогда!
Конечно, я беспокоилась, куда мы поедем. В Италии все же очень редко бывает снег и никогда – морозы. В то же время ходили разговоры, что «спецназ», что мой рыцарь обучает в Специи, вернут на Черное море. Это не слишком далеко, и погода там похожа на нашу. Но пять дней назад пришел приказ собраться и лететь. Так же было, когда отправлялись ловить Гитлера. Что будет на этот раз?
«Если весь мир против моего мужчины, я буду стоять у него за спиной и подавать ему патроны».
– Кто это сказал? – спросила я.
– Ты ее не знаешь, – ответил мой рыцарь. – Анна Лазарева, жена командира той самой большой подлодки. Или повторила прочитанное ею в какой-то книге.
Я видела вблизи русского адмирала Лазарева на той же церемонии в Ватикане. Он показался мне похожим не на обветренного морского волка, вроде Дориа, а скорее, на полководца или герцога века восемнадцатого, на вид такой весь в кружевах и парике, а взгляд, воля и ум стальные, может послать на смерть тысячи людей ради одной на всех победы и придумать, как этой победы достичь. Ну, а его жена, судя по рассказам тех, кто ее знал, казалась мне подобием Анны Австрийской или Марии Медичи – тот же изощренный ум и умение властвовать на благо идущих за ней.
Куда мы летим на этот раз? А какая разница! Брать в плен Черчилля, отбивать у дона Кало и американцев Сицилию, или, что казалось наиболее вероятным, ловить тех из отродий дьявола, кому удалось пока избегнуть кары – Гиммлера, Бормана, Достлера. Костры в Риме ждут их, и мне хочется верить, что при их поимке милосердие папы не распространится настолько, чтобы даровать им легкую смерть. Я знала лишь, что не вынесу ожидания и неизвестности – именно потому я тренировалась с усердием, вызывающим удивление даже у опытных бойцов, чтобы быть полезной моему рыцарю и всюду его сопровождать. Я ныряла под воду с аквалангом вместе с моим рыцарем и французами из команды Кусто – правда, мне не разрешили идти на глубину, а только у самой поверхности. Лишь с парашютом мне не дали прыгнуть – «Сначала родишь, а там посмотрим. И вообще, как только станет хоть чуть заметно, в отпуск уйдешь, как положено – мне нужен здоровый сын».
– И вообще, кто ты по боевой специализации? «Лабиринт» проходишь стабильно, в десятке первых, – но мишени не стреляют в ответ и не вступают в рукопашку. Русбой для тебя – последнее средство, в настоящей свалке в тесноте, когда насмерть дерутся десяток здоровых мужиков, тебе не выжить. То есть не годишься в штурмовики. В минеры я тебе не дозволю – чтоб ты ошиблась хотя бы раз? Для снайпера ты слишком нетерпелива, тут нужен флегматик с характером змеи. Твои козыри – ловкость и пистолет, стреляешь ты действительно хорошо, даже с двух рук и в горячке боя. Но нет такой специальности: «штурмовик огневой поддержки».
Сказано было верно – это был мой стиль на тренировках, «команда против команды». Во всем полагаться на пистолеты, даже в рукопашной – в этом случае держаться за спинами своих или чуть в стороне и отстреливать «противников» даже среди свалки. В самый первый раз было, что я попала красящим шариком моему мужу в затылок! И чтобы этого никогда больше не случилось, после делала по тысяче раз в день – показать пальцем на выбранный предмет, а затем проверить взглядом, так учит русский «осназ». С левой, с правой руки, от пояса, от бедра, даже просунув руку за спиной. Делать это в рисунке движения русбоя, даже в падении и в перекате. Но больше мне нравилось то, что мой муж назвал «танец с пистолетами» – непредсказуемые перемещения и выстрелы по произвольно расставленным мишеням.
– В настоящем бою все равно баловство, – сказал мой рыцарь, глядя однако с восхищением, – враг просто даст очередь веером, от живота, и все, не попляшешь! Работать так в толпе – а если кто-то успеет войти с тобой в ближний бой? Штурмовик огневой поддержки – это твое.
Не иначе мадонна покровительствовала мне! Так подумала я, когда оказалось, что «девушка в составе группы не помешает». И мы летели долго, с парой пересадок, меня хоть избавили от перетаскивания имущества, что прихватили с собой «а вдруг пригодится» – «слишком много патронов и огневой мощи не бывает». Снова какая-то военная часть, решение формальных вопросов – о мадонна, после того, как однажды пришлось заниматься этим на немецкой базе, получая транспорт и оружие от самого генерала Роммеля, я уже ничему не удивляюсь и ничего не боюсь!
Отель «Националь» был не хуже того, где мы жили в Риме. Так случилось, что я увидела Анну Лазареву лишь на второй день. Она вышла из машины – очень красивая и эффектно одетая дама, настоящая королева, совсем как я ее представляла, – но заметив нас, бросилась навстречу с радостным возгласом, как девчонка. И лишь тут я разглядела, что она совсем молода, ну, может, на два-три года старше меня.
Мы сидели в номере, играла музыка. Говорила больше Лазарева – и я увидела, что мой рыцарь озабочен. Хотя я и знала не все русские выражения, – но поняла, что-то случилось. Как если бы у нас южане пытались откусить часть, заслав своих бандитов в Рим, причем губернатор оказался предателем. А Лазарева сумела проникнуть на собрание заговорщиков и даже сфотографировала их – и показала их мерзкие рожи. Вот интересно, что за фотоаппарат, который может сразу дать изображение на маленькое стекло? А где проявление и печать? Но заговорщикам стало о том известно, и этой ночью они придут сюда ее убивать!
Я дотронулась до своих пистолетов. Дома я таскала на поясе целых четыре кобуры с Береттами-35. Хотя из всего, что я пробовала, мне больше всего подходил старый Парабеллум-7.65 – очень удобный хват и в то же время несильная отдача, девятимиллиметровые все ж доставляли мне некоторое затруднение, а Кольт-45 был слишком тяжел. Сейчас же у меня были с собой как раз «беретта» и парабеллум. Мне никогда еще не приходилось стрелять в человека, даже ту тварь в поезде Гитлера, что чуть не сделала меня вдовой еще до венчания, я не добила до смерти, не дали. Но бандиты – это ведь не люди, разве не так? И прикончить их – все равно что отрубить голову курице, предназначенной в суп. Я удивилась, когда мой рыцарь сказал, что надо не привлечь внимание русской полиции, НКВД. Разве это незаконно – делать мир чище, обходясь с бандитами так, как они того заслуживают, не тратя времени на судебную формальность?
Затем в дверь постучалась коридорная смотрительница: «Приехала замужняя женщина, из Москвы, а вы… неприлично же, товарищи офицеры!» И мы, изображавшие сильно пьяных на фоне внушительной батареи бутылок на столе, стали, демонстративно шатаясь, расходиться по номерам. А после, заметив, что коридорная за чем-то отлучилась, мой рыцарь и я (не могла же не поучаствовать – кто моему мужу спину прикроет?) и Валентин незаметно прокрались обратно. Еще через какое-то время к нам присоединился Влад.
– А коридорная, похоже, казачок засланный, – сказал он, – в крайний, пустой номер зашла, и там свет два раза загорелся и погас. Дает кому-то знать, что все разошлись?
Мой муж достал крохотный приборчик с наушниками – я уже знала, что русские умеют делать удивительно маленькие рации, правда работающие не слишком далеко. В итальянской армии рация УКВ – это чемодан, весом почти в сорок килограммов!
– Орлы, я Гнездо. Есть ли активность в секторе «рынок»?
И, выслушав ответ, сказал:
– Полчаса назад полуторка подъехала, встала на Шевченко у рынка. В кабине и кузове шестеро морд, кажется в нашей форме, с автоматами. Тихо сидим, ждем!
И снова в рацию:
– Дупло, я Гнездо. Есть подозрительное движение?
И после ответа:
– Тихо пока. Свет не зажигаем, молчим!
Мне показалось, что последние слова были обращены именно ко мне. Он меня за дурочку считает? Которая не понимает, что такое засада – когда внизу вооруженные бандиты уже ждут, когда мы заснем? Но я, конечно же, ничего не сказала – не время сейчас устраивать семейные сцены! Вспомню после, когда все будет завершено!
Лазарева, которая казалась спокойнее всех, предложила мне побыть с ней в спальне – и мы, сидя на краю огромной кровати в темной комнате, тихо проговорили с ней час или больше. И никакая она не ледяная, и старше меня всего на три года, и мать у нее, оказывается, тоже католичка была – от отродий дьявола погибла! И она, такая красивая и аристократичная, воевала, и не как я, месяц всего и за спиной моего рыцаря, а почти год – сначала передавала сведения, для вида улыбаясь порождениям сатаны, а после убивала этих тварей – снайпер в партизанском отряде, и им было труднее, чем Гарибальдийским бригадам!
Она рассказывала мне, как они там в лесу варили и ели коренья. Как уходили по болоту, по горло в воде, от погони егерей. Как умирали раненые, потому что не было ни лекарств, ни перевязочного материала. Как трудно было даже здоровым мужчинам – ну а женщине вдвойне. И что самое трудное было там – это постоянная усталость. Что позволяло переносить все это? А не было выбора! Потому что под фашистами жить просто нельзя. «Ты ведь слышала, что такое „план Ост“? Если бы они победили, то я была бы для них даже не человеком, а „самкой славянина“. И потому оставалось лишь драться – чтобы, даже если сама не доживешь, сдохли больше фашистов, а каждый дохлый фриц приближал бы нашу Победу. А оказалось теперь, что фашисты вылезли снова, пусть и другой нации, даже родственной нам – но те самые, кто еще недавно лизал немцам сапоги!»
– А после, Люсенька, было еще труднее. Когда я вернулась домой. Потому что там я лишь бегала и стреляла. А тут пришлось гораздо больше думать и решать.
Тут мой муж, чуть приоткрыв дверь, прошипел:
– Идут четверо, «орлы» передали. Молчите. Мы работаем.
Анна быстро встала, шагнула к стене, достала маленький пистолетик откуда-то из складок широкой юбки. А я спряталась за шкаф, вынув парабеллум. И подумала, что должна стать такой, как Анна Лазарева, хотя бы для соответствия званию дамы ордена Святого Сильвестра, а для начала надо бы мне такое же платье сшить: для моих «танцев с пистолетами» как раз, и просто красиво. О мадонна, нас убивать идут, а я об этом!
Стук в дверь, не скрываясь. Странно, я ждала еле слышной возни с отмычкой! И голос коридорной:
– Товарищ Ольховская, проснитесь! Тут к вам пришли из штаба округа, вам срочный телефонный вызов из Москвы!
Мой рыцарь вопросительно посмотрел на Анну, она отрицательно покачала головой. Позже я узнала, что с ней было обусловлено, что после вступления ее с нами в контакт вся срочная связь должна была идти через рацию нашей группы – или, по крайней мере, с предуведомлением о времени разговора по секретному русскому телефону «ВЧ». Также она объяснила – хотя о том нетрудно было сообразить! – что свои в таком случае не стеснялись бы шуметь дальше, а вот враги поостереглись бы разбудить «фронтовых друзей», а значит, стали бы взламывать дверь!
Поворот ключа в двери номера. Я увидела отсвет фонарика… а затем даже не поняла, что произошло. Пара секунд какой-то возни в темноте, что-то упало, затем крик: «Стоять, сука, убью!» – и чья-то тень метнулась в коридор. Похоже, поле боя осталось за нами, тут зажегся свет, я осторожно выглянула, не опуская парабеллум. На полу лежали три тела, одно почти в самых дверях, над ними стоял Влад, чуть поодаль к стене прижалась онемевшая коридорная. А где мой муж и Валентин?
– Прикройте, – сказал мне друг моего рыцаря, – я этих вязать буду. Анна Петровна, а вы проследите, чтобы эта не дергалась. – И к коридорной: – СМЕРШ. Попала ты, б…ь, по полной! Дрыгнешься или будешь орать – пристрелю, как фрица!
Снова шаги снаружи. И голос моего мужа – о, мадонна, он цел и невредим!
– Галчонок, это мы, не стреляй! Еще одного тащим!
И они вместе с Валентином внесли еще одно тело, с разбитым в кровь лицом.
– Чуть не смылся, гад, – усмехнулся мой рыцарь, – у стойки коридорной стоял, а лишь понял, что жареным запахло, вниз припустил. А на лестнице Рябой нейлоновую леску натянул, как они наверх прошли… оборвал, конечно, сволочь, где теперь такую достанешь! И этот с размаху мордой о ступеньки, а тут уже мы, даже застрелиться не дали!
Я смотрела на моего кабальеро с восхищением. Наверное, я великая грешница – впервые увидев в Риме, как он расправлялся с немцами, я сразу поняла, что именно такой муж мне нужен, а оказавшись в том же поезде, решилась заговорить первой, хотя для женщины это грех… услышав прежде о подобном поведении, я бы его безоговорочно осудила, это надо чести не иметь, чтобы так вешаться на шею незнакомому мужчине! А потом, когда другой поезд, в котором ехал сам повелитель Тьмы на земле вместе с ордами его солдат, проходил мимо нас в двадцати шагах, и я и мой рыцарь лежали в яме, присыпанной сверху ветками и хворостом, считая секунды до взрыва – о мадонна, какие грешные мысли охватывали меня в самый неподходящий момент, ведь окопчик был тесный и узкий, и мы должны были плотно прижиматься телами друг к другу! И вот сейчас, разумом понимая неуместность этого, я мечтала об огромной кровати в спальне рядом. Ну хоть несколько минут, неужели Анна будет возражать? О мадонна, прости – и мне же пленных надо караулить, а вдруг кто-то сейчас очнется и вступит в бой? Хотя на полу трое вроде и признаков жизни не подают, один лишь шевелится и мычит.
А затем наши мужчины тащили поодиночке бандитов в ванную, зачем-то открывали воду и начинали допрос. Я, конечно, знала, что это такое, нам рассказывали, но видеть, как это происходит, это совсем другое! Причем без злобы, без ненависти, без криков, а просто с человеком – мадонна, знаю, что это всего лишь продавшие душу фашистскому сатане, но внешне-то как люди! – обращаются как с куклой, ломают кости, или что-то отрезают за молчание или «неправильный ответ». Хотя резали мало, «чтобы кровью все не залить, и при транспортировке товарный вид имели». Я в обморок не упала – что бы тогда обо мне мой рыцарь подумал! – но в конце меня стошнило, едва до раковины успела добежать! Ну, а Анна смотрела абсолютно равнодушно – после она рассказала мне, что видела в одной русской деревне детей, на колья насаженных, и сделали это такие же, как эти, каратели-литовцы. «Так что меня, Люся, ничем уже не испугаешь и не удивишь».
Затем мой рыцарь и Валентин отлучались куда-то на несколько минут. Вернулись довольные.
– Готовы те двое, у рынка. Прямо из окна из «винторезов» достали. В кабине сидели, чудики, неподвижная мишень на дистанции в сто тридцать. Сейчас смершевцы их оприходуют – я по рации уже говорил, группу из Борисполя вызвал.
А после Анна записывала на бумаге в кабинете за столом – то, что мы узнали. Писала аккуратным почерком, иногда прерываясь – чтобы уточнить у меня и моего рыцаря, все ли слышали так и не забыли ли что-то. И еще мне показалось, что она задумывается, подбирая выражения и порядок фраз. После она и сказала мне:
– Это не мелочь. Важно ведь, чтобы тот, кто прочтет, предельно быстро все понял.
Один из бандитов, тщедушный очкарик, был «умником», студентом, его взяли, чтобы сумел быстро разобраться в приборе непонятного назначения и вида. Двое были рядовыми громилами из «группы вийсково-полевий жандармерии УПА» – как объяснил мне мой рыцарь, это у бандитов что-то вроде внутренней полиции. А вот тот, кого притащили с лестницы, оказался самым важным – командир этой самой «группы жандармерии» здесь, поручик УПА Дмитро Витковский Змеюка.
– Он там, на совещании был, рядом с этим… сидел! – сказала Анна. – Меня видел в лицо, оттого, наверное, его и послали. Или выслужиться старался, или сам комиссарского тела захотел, тварь!
Анна произнесла еще несколько слов, которые я слышала в Специи от русских матросов. Затем так же быстро успокоилась и стала записывать. Поскольку знал Змеюка по своей должности достаточно много.
Здесь в Киеве уже собраны целых три большие банды УПА, каждая по четыреста – пятьсот человек, не считая отдельных групп. На ярмарку под видом колхозников и их охраны пришел с Волыни отряд «Завихорст», командир – поручик УПА Юрий Стельмащук Рудый, к нему присоединилась часть отряда «Заграва», командир – поручик Иван Литвинчук Дубовой. Кроме того, в телегах с товаром спрятано оружие и для той части «Загравы», кто проникли в Киев заранее, мелкими группами и поодиночке. Также еще месяц назад здесь начал сосредоточение отряд «444», командир – поручик Федор Воробец Верещака, люди приезжали в основном под видом ищущих работу восстанавливать разрушенное. Еще имеются не менее десятка групп в разных воинских частях Киевского гарнизона, призывники с Западенщины. Причем предусмотрено развертывание отрядов и групп в гораздо более крупные соединения, когда начнутся беспорядки, за счет недовольных советской властью. Еще есть группа военно-полевой жандармерии, двадцать четыре человека – простите, уже девятнадцать. И особая боивка СБ – тридцать наиболее подготовленных бойцов, старший у них Микола Козак Смок, не подчинен даже Куку, а замыкается непосредственно на командующего СБ УПА полковника Арсенича Григора. То есть даже за Куком контроль, и его в случае чего могут…
Штаб – зам Кука по политике, «референт» Центрального Провода Яков Бусел. Референт по оргработе Петро Олейник Роман – тут мой рыцарь присвиснул и сказал что-то про Волынскую резню:
– Это ее автор, по нему давно веревка плачет.
Зам по военным вопросам Олекса Гасин-Лыцарь, майор УПА и бывший офицер Войска польского. Дмитро Клячковский, Клим Савур, начштаба операции и представитель Главного штаба УПА. На совещании в ЦК КПУ вместе с Куком были четверо: Бусел, Олейник, Козак и Витковский. Знал ли Кириченко? Про Бусела и Олейника знал, скорее всего. Еще, кажется, на ОУН работает кто-то высокопоставленный в НКГБ Украины, но кто именно, Витковский не знает. Точная дата выступления неизвестна, – но предположительно, в течение трех – пяти дней.
Касаемо же Анны был приказ Кука – прежде всего изъять фотоаппарат. Вернее, в зависимости от того, окажется ли подробно описанный предмет таковым устройством. Если нет – то, дав московской сучке урок втроем, позволить ей наутро лететь в Москву. Если да – тащить ее к Куку, а дальше о планах не сообщалось. Адрес известен. «Как долго вас там будут ждать, как скоро хватятся?» Один из громил сказал, если московская ни при чем, то дозволено было с ней позабавиться до утра.
– Спокойная командировка в Киев, – сказала Анна. – Ну, Пономаренко, удружил! Предупредил бы хоть – чтобы не как на курорт летела.
– Может, пробежимся по адресу? – спросил мой рыцарь. – Зачистим там всех в ноль? Вдруг там Кук и еще кто-то из головки обитается?
Я отметила, что даже мой рыцарь, который прежде и с генералами общался почти на равных, здесь безоговорочно признает право Лазаревой окончательно все решать. Ну да, если у русских Сталин как папа, Политбюро – это как Конклав, то Анна, выходит, полномочный легат Кремля на Украине – так же, как отец Серджио был послом от Ватикана на коммунистическом севере Италии.
Анна задумалась на секунду, а затем решительно сказала – не сейчас. Главное, чтобы это донесение и телефон (вот странно, она фотоаппарат телефоном назвала?) как можно скорее попали к Пономаренко. И мстительно растянула губы – а уж после, мальчики, можете развлечься. Но убедительная просьба остаться живыми!
Еще минута на обсуждение технических деталей. Пока бандиты не встревожены – а значит, есть все шансы проскочить на военный аэродром Борисполь. СМЕРШ уже в курсе, оттуда можно выйти на связь по ВЧ с Москвой, даже ночью, как заверил Пономаренко, там будет сидеть доверенный дежурный. Запечатать пакет и передать курьеру. И у бандитов точно нет своей авиации, чтобы перехватить самолет!
– Самолет должен быть готов, – сказала Анна, – мне Пономаренко обещал. Но для этого я еду с вами. Так будет быстрее и надежнее.
Прибыла русская военная контрразведка, СМЕРШ. Я ждала, что они начнут расследование, опросят персонал и постояльцев, а все происходило будто на вражеской территории – стремительно и по возможности незаметно. Офицер с четырьмя солдатами поднялся в номер, чтобы помочь вывести бандитов по черной лестнице во двор. И через пару минут наша маленькая колонна из «доджа», броневика, «студебеккера», в кузове которого под присмотром солдат лежали связанные убийцы, и захваченной бандитской машины, уносилась в ночь. Я сидела вместе с моим рыцарем и Анной, и все думала: вдруг на нас сейчас нападут? За мостом через Днепр местность была незаселенная, даже лес – нет, мне не было страшно, но Анна сказала, что эти сведения, что мы должны передать, сейчас даже дороже наших жизней, и мадонна все же услышала мои молитвы, или прав оказался мой рыцарь, что бандиты не успели отреагировать, понять, что происходит – не было по пути никакой засады, мы доехали нормально. А в воинской части Лазарева говорила с каким-то большим начальником и звонила в Москву по особому телефону, и тот русский полковник или даже генерал отвечал в трубку: «Так точно», «Будет сделано». И очень быстро был готов самолет, да не «дуглас», на котором мы сюда летели, а бомбардировщик, переоборудованный для перевозки пассажиров – как я поняла из разговоров, «особая курьерская эскадрилья» для доставки на фронт фельдъегерей с приказами, а обратно со срочными донесениями, «в самом начале войны на СБ летали, затем на „бостоны“ перешли, теперь вот Ту-2, почти вдвое быстрее „дугласа“, так что всего через пару часов будем в Москве». Вручив офицеру связи под роспись запечатанный пакет, мы проследили, как грузят связанных бандитов в сопровождении конвоя из СМЕРШ. Наконец самолет взлетает, обдав нас бешеным вихрем от винтов. Анну и меня чуть не сдуло, так близко все мы стояли! Я буквально повисла на плече у моего рыцаря, в страхе, что сейчас упаду и покачусь по земле, а он подхватил меня за талию – мадонна, прости меня за грешные мечты, но в его объятиях я не могу думать ни о чем ином! А еще увидела, где Анна свой пистолетик прячет, когда у нее платье развевалось – удобно и неожиданно, при первой возможности такое же себе сошью или закажу! Вот только «беретта» не подойдет, слишком крупный – нужно что-то совсем карманное! И хорошая кобура – чтобы на ткани масляные пятна не оставлять.
Путь обратно был без происшествий. У Лазаревой нервы стальные – после всего она еще озабочена была, что ей прическу растрепало! Хотя если она через такое прошла… мадонна, как мне повезло, что мой рыцарь меня выбрал, а не какую-нибудь русскую воительницу, ведь у советских, я слышала, это считается превыше всего – свой дом защищать, как высшая добродетель. Затем меня и Анну доставили в тот же номер «Националя», и тут мой муж был непреклонен:
– Галчонок, мы всего лишь прокатимся ночью и вернемся. Надо с бандерами разобраться, пока адрес свежий – завтра, как узнают, что здесь произошло, там уже никого не останется. Управимся, против фрицев потрудней было, тут все же территория наша, и ненадолго мы, до рассвета вернемся. Тебе же, галчонок, задача особая – охранять товарища Лазареву! Оставляю с вами Мазура, да и смершевцы внизу нашего возвращения подождут, вас пока не бросят. Целую, галчонок! Ну, мужики, пошли, чего ждем?
О мадонна, сделай так, чтобы с моим мужем ничего не случилось! А все его враги – сдохли! Иначе я этого Василя Кука сама найду. Сначала прострелю ему руки и ноги, а затем буду медленно яйца отрезать, тупым ножом.
– Тебе волноваться вредно, – сказала Анна, – и прости за любопытство, у тебя месяц какой?
Как, неужели уже заметно? Или проболтался кто-то? Мне вдруг плакать захотелось, и я ткнулась лицом Анне в плечо. Ну отчего у меня такой старшей сестры нет? Брат – это совсем другое.
Так хочется, чтобы очень нескоро пришлось мне исполнить свое обещание святому отцу! Как он сказал тогда:
– Дочь моя, Святая Церковь тебе поможет. Благословляет на брак с рыцарем, оказавшим Святому престолу великую помощь – несмотря на то что не принадлежит он к католической вере. Даровано и тебе дозволение, если будет на то твоя воля, перейти в его веру. Но поклянись, что исповедь свою, без утайки, о всем, что откроется тебе, ты запишешь, когда почувствуешь приближение смертного часа, и завещаешь передать любому католическому священнику. Пусть пройдет до того много лет – Церковь умеет ждать. И об этой твоей клятве не узнает никто.
Мадонна, мне только девятнадцать! Не могу представить себя дряхлой старухой, как моя троюродная тетушка София, которой уже девяносто. Мне будет столько в 2015 году – срок от этого дня, как с времен Гарибальди до сегодняшних. Как тогда изменится мир, и у меня, наверное, уже правнуки будут! Хочу стать такой, как Анна Лазарева – чтобы мой рыцарь даже не думал заглядываться на каких-то там… флорентиек! И чтобы мы прожили вместе долго-долго.
Интересно, кто у меня будет сейчас – сын или дочь?
Пономаренко Пантелеймон Кондратьевич.
Москва, 22 июня 1944 г.
Лампа горела, но света не давала. Штирлиц выключил лампу. Но Света так и не дала.
Тьфу ты! Невольно усмехнувшись дурацкому анекдоту, ПэКа (Пономаренко так и не понял, почему «пришельцы» прозвали его именно так, что-то это такое значило в их будущем, надо думать), отодвинул очередную папку с документами и откинулся в кресле, прикрыв глаза. Хорошо этим бездельникам атлантам – они, если верить песенке из будущего, держат небо, но плечи у них каменные и сил немерено. А товарищ Пономаренко – он не каменный, и даже товарищ Сталин отнюдь не каменный. Но тяжесть, уж поверьте, соизмеримая. Украина, милая Украина… кто же знал, сколько дерьма оказалось заховано под спудом. Нет, но вот кто знал, а? И в то же время – стоит как огня бояться простых решений. Вот этим «пришельцы из будущего» и плохи – они притащили много знаний о том, как не надо, и потому изрядно порушили уже проработанные, согласованные и вдумчивые планы. А новое приходится придумывать с листа! Причем ни одна собака теперь не скажет, сработает ли это новое, не сделает ли оно только хуже. А кто у нас главный по идеологической работе с пришельцами после товарища Сталина? Правильно – товарищ Пономаренко. И не страшно даже, что в случае провала можно и к стенке стать. На случай провала имеется пистолет ТТ, машинка достаточно точная, чтобы не промахнуться себе в голову. Страшно, что в случае провала погибнет невообразимое количество человек и лишится будущего великая страна. И винить будет некого, кроме отражения в зеркале, ммммать…
Вот, к примеру, Донецк (Сталино, со всем уважением к Хозяину, так толком и не прижилось… к Сталинграду – да, а к Донецку – нет) с Ворошиловградом вернулись в РСФСР. И Харьков тоже на очереди… а Крым и вовсе никуда не уходил. Но скажите мне, старому украинцу белорусского розлива российского происхождения[41], какая разница, за Украиной числится означенный Донецк, или за Россией, если и то, и другое – СССР? Это все равно, что кошелек с деньгами из правого кармана в левый переложить. Велико ли различие, если деньги все равно будет один и тот же хозяин тратить? Стоило ли так обострять, чтоб непременно в РСФСР передать эти области, даже и не дожидаясь конца войны? Может, лучше было бы аккуратнее, спокойнее, медленнее? Ох, уж эти мне «пришельцы»… пользы от них вагон, но если мы не сможем использовать их информацию вдумчиво и критически – вреда может быть целых два. Вагона. А то и состава. Пока еще технические новинки, ими в клювике принесенные, дадут эффект и результат. А вот если наломаем дров, пользуясь их информацией – результат будет уже сейчас. И очень, очень дрянной результат.
Впрочем, тут как раз все спорно. Сам ИВС (тьфу, прицепились же словечки… не приведи ленин где-нибудь ляпнуть), покумекав над документами из будущего, с полной уверенностью заявил: пришельцы переместились прямо перед гражданской войной сначала на Украине, а потом в Средней Азии. Лично он, Сталин, на месте этих НАТО и ООН нипочем не упустил бы случая добить такого противника, как Россия-2012, даже изрядно ослабленного и обескровленного. И те, враги из будущего, не должны упустить. Не тупые, чай.
Пономаренко позаимствованным у фашиста из «Семнадцати мгновений весны» жестом поскреб здоровой пятерней затылок[42]. М-да. Получается, Хозяин страхуется на случай, если вся наша работа пойдет псу под хвост и СССР таки распадется? Кто знает, кто знает. А вот как бы сделать, чтобы Союз Нерушимый таки уцелел?
Как ни крути, придется пользоваться рецептами оттуда. Рядовой состав всяких там «лесных братьев» придется выковыривать из этих самых лесов широкой амнистией. И она не должна быть ложной, обманной. Любой не натворивший дел «лесной брат» должен иметь возможность вернуться к семье, жить мирной жизнью и работать себе хоть в колхозе, хоть в артели, хоть в кооперации. Несправедливо? Безусловно. «Вор должен сидеть в тюрьме!» Целесообразно? Конечно. Пусть лучше работают на нас, чем с нами воюют. Их дети и внуки, ежели правильно подойти к школьному и послешкольному воспитанию, все равно будут нашими.
А Сталин уже во мнении утвердился – кто против нас оружие брал, тому двадцать пять лет, и никаких амнистий, там добренькими были, теперь не будем! Презумпция виновности для всех власовцев и полицаев – докажи, что ты партизанам и подполью помогал, тогда простим, а иначе лагерной пылью станешь. Крымские татары уже воют и стонут – вот ведь, организованной депортации не было, а мужское население выметено почти вчистую, за то что их немцы к «вспомогательной полицейской службе» привлекали. К сожалению, наверное, и невиновные попали, но где столько квалифицированных следственных кадров найти, чтобы в каждом конкретном случае разобраться беспристрастно, по каждой судьбе, – а свеженазначенные следаки, имея четкое ЦУ, чтобы беспощадно и с корнем, поступают по принципу «лучше осудить десять невиновных, чем отпустить одного врага», то есть все сомнения толкуют в сторону отягощения. Так что придется после эту кучу тоже разгребать, как и с калмыками. Ой, злы же на них в тех местах, за зверства «добровольческого корпуса» Долля, с которым после аж в Ираке встретиться пришлось! Но сколько народу там, и на Украине, а ведь еще и Прибалтика даст немало, и в других республиках тоже, возможно, будут? Предложить в Указ маленькое изменение – для тех, кто сам, добровольно, из леса вышел и оружие сложил? Конечно, в партию тебя не примут, и на сколько-нибудь значимую руководящую государственную должность, а если после вскроется, что руки у тебя в нашей крови – то все по закону. И никаких «объединений», организующих структур, под самыми невинными названиями – хватит с нас Черновицкого и Львовского университетов той истории! Идеологи, интеллектуалы – они бывают поопаснее боевиков. Хотя тут уже у «инквизиции» работы будет непочатый край.
С какой-то частью украинской элиты (да и любой другой элиты, если на то пошло) придется пойти на негласный сговор. Товарища Кириченко (ох, сталкивались когда-то: амбициозен, властен, глуп, но по-хохляцки уперт), видимо, придется-таки списывать. Но найдутся и те, кто предпочтет быть первым на своем месте, чем никаким. С перспективой, конечно, а как же…
А перспектива будет очень проста. Доведешь свою «союзную республику» до требуемых стандартов – перейдешь вместе с ней в РСФСР. И – попадешь в настоящую элиту, в топ-менеджмент, прости господи. Откуда и до Кремля недалеко, и до высших благ, и до высшей власти.
Пантелеймон Кондратьевич в последнее время привык к подобным абстрактным, свободным размышлениям. Иногда во время такого «мозгового штурма» проскакивала одна-другая полезная мысль, которую всегда можно было записать в блокнот, за содержимое коего иные заинтересованные лица охотно пожертвовали бы жизнью. Чужой, конечно. А то и целым десятком чужих жизней.
Само собой, кому-то придется и уши порезать. И укоротить на голову. Но подобные эксы должны быть строго адресными, единичными и крайне секретными. Даже не потому, что украинские или какие еще власть имущие напугаются и решат мятеж учинить. Черта с два – пока СССР силен, они будут жить совершенно по Пушкину: пацалуй злодею ручку. Тридцать седьмой год, при полном отсутствии крупных выступлений и даже сопротивления при аресте, как бэ намекает… тьфу, надо наконец избавляться от сленга «гостей из будущего». Власть – вот корень всего дела. Если мы слишком увлечемся эксами – это будет значить, что мы уже не власть. Что мы не можем просто взять и осудить преступника, посадив его в тюрьму или отправив к стенке. Что мы слабы, а преступники (неважно, сепаратисты это, националисты, контрреволюционеры или обычные бандиты) – сильны.
Смешно, но только после прочтения одной книги из будущего Пантелеймон Кондратьевич четко и ясно осознал, что именно рождает власть. Что в возрасте сорока четырех лет можно считать не последним достижением – Ленин в своем «завещании», судя по всему, так и не понял, каким это образом «товарищ Сталин сосредоточил в своих руках невероятную власть». А всего-то и стоило, что прочесть самое начало одной в общем средненькой, хоть и неплохой книжки. Марио Пьюзо, «Крестный отец». Только не надо углубляться в историю Майкла Корлеоне. Вы самое начало читайте (если доступ имеете). Там у бедолаги гробовщика избили и изнасиловали дочь. А суд, так уж вышло, подонков фактически отпустил. И тогда гробовщик пошел к дону Корлеоне, к старому Вито. И он тех подонков наказал так, как наказал бы любой непредвзятый читатель, имея такую возможность. Вот так власть и рождается. У тебя есть проблема, и ты идешь с ней к тому, кто может ее решить. Тот, кто способен решать проблемы, и становится властью. Вот так, надо думать, стал в свое время властью и генеральный секретарь Сталин – еще тогда, в «ревущие двадцатые». Троцкий произносил речи, Бухарин произносил речи, Зиновьев произносил речи – а Сталин решал проблемы. В итоге в один прекрасный день и выяснилось, что Сталин – это власть, а его конкуренты – так, мелочевка. Тьфу, опять же – это в блокнот записывать не надо, и болтать об этом в разговорах с товарищами не надо, не поймут.
И еще один момент – уже из другой книги. Власть – это не те, кто правят днем, это те, кто правят ночью. Мы можем сейчас к России не то что Донецк и Харьков, а хоть Тегеран присоединить (благо хорошо там стоим). Но если местное начальство, судьи и милиция будут выполнять не наши распоряжения, а приказы «тех, кто приходит ночью» – на дерьмо изойдут все эти присоединения.
Как с этим бороться? Как ни странно, в основном – по закону. Люди должны привыкнуть, что милиция и суд их действительно защищают. В этой мафиозной схеме, если вместо продажного судьи будет обычный скучный человечек, который отправит насильников и убийц в тюрьму – дон Корлеоне попросту не нужен. Нет ему работы. Украинцы, русские, татары, казахи и прочие там корейцы должны привыкнуть к простой мысли – «дневная» власть сильнее «ночной». Достаточно просто сдать «тех, кто приходит ночью» куда надо – и ты будешь защищен. Тебя никто не тронет, а их – публично осудят и посадят. Публично – очень важно показать, что эти люди слабее нас. Тайные операции и убийства – этим тоже придется поначалу заниматься, но идти на поводу у «пришельцев» не стоит – некоторые из них готовы, право, расстреливать и убивать массово всех, кто «выше тележной чеки» и «родину не любит». Нет, пока не наведен должный порядок, и в мирное время нужны будут «спецотряды МСМЧ», аналог тамошнего ОМОНа, с довеском, «обнаружить, уничтожить» на месте и без всякого суда беглых зеков, бандюганов и прочую сволочь, прежде всего, конечно, в пограничье и глухих местах, где «закон – тайга, медведь – прокурор». Но боже упаси этим увлекаться – получим в итоге латиноамериканскую страну конца шестидесятых, вот не помню – Бразилию или Аргентину, где говорили: «Если на вас ночью нападут грабители, ни в коем случае не кричите – могут услышать полицейские». Чрезвычайщина должна быть строго в узде – вот не поймут даже эти, из будущего, что мирное и военное время – это совсем разные вещи! А в итоге закон должен быть выше всего, и никакой прочей власти быть не должно по определению!
Как этого добиться? Хм…
Пономаренко в два движения умял довольно здоровый бутер с бужениной, запил привычно горячим чаем (спасибо все же девчонкам-секретаршам!) и как-то даже слегка подобрел.
Да нет на самом деле никаких секретов. Обычной, рутинной ежедневной работой будем добиваться. Не справляющихся менять на справляющихся, отлаживать работу суда и милиции, плотно курировать школьное образование, и вообще – даже в той истории к 1991 году осталось, по признаниям иных украинских наци, всего несколько миллионов говоривших на «настоящем украинском» языке. Даже в несостоявшемся уже будущем, где весь советский период шла насквозь искусственная украинизация вполне русских земель, украинский нацизм сошел практически на нет. И возродился по причинам строго социально-экономическим – тут с Хозяином во всех отношениях нельзя не согласиться. И потому нельзя, что он прав, и потому, что ИВС самую малость обозлился. Нового 37-го года ждать, пожалуй, не стоит, но за языком следить надо. Может и наказать.
Пономаренко горько усмехнулся. А знаете, какое самое страшное теперь для него будет наказание? Да одно-единственное: прежняя судьба. Когда после смерти Сталина Пантелеймон Кондратьевич стал… как это у Юлиана Семенова: есть два типа послов. Чрезвычайный и полномочный – и посол в задницу. Вот именно «послом в задницу» Пономаренко и сделали после смерти ИВС – причем, надо думать, не без участия Берии, нынешнего союзника, кстати говоря. В одной лодке плывем, в одном тазу, как те три мудреца, выгребаем.
Вот это страшно сейчас. Ошибешься, промахнешься, не сработаешь как надо – и Сталин в тебе просто разочаруется. Решит, что ты не тянешь. Поставит на твое место другого – а тебя зашлет послом в какую-нибудь дыру, где ничего не происходит! И будешь ты вместо спасения страны, вместо исправления того, что очень бы хотелось исправить – только что не костер из кизяка разжигать. А так многое сделать хочется, и ведь не для себя, что самое обидное. А для страны. И чтобы ушли эти сволочные сны, что стали сниться после общения с «пришельцами».
Дурацкие сны о бомбежках Донецка – и не немцами, не фашистами, а вполне русскоговорящими людьми. Этого не было в рассказах ухорезов Большакова, с которыми больше всего по должности общался Пономаренко – но, по словам Сталина, это вот-вот должно было состояться, все признаки на это указывали. А что дальше? Каратели вроде этого урода Кука на Кубани?
Впрочем… впрочем, положа руку на сердце, Украина – это еще не главная головная боль. Еще и потому он настоял послать туда нашу дорогую Анечку – пусть учится, растет, не все же ей на Севмаше сидеть? Головорезов и боевиков в общем хватает, головой работать некому – точнее, все мало-мальски надежные уже заняты на других участках. Вот Средняя Азия, Кавказ и Закавказье обещают быть такой лютой головной болью, что хоть стой, хоть падай. И бросать их нельзя – это огромные богатства в земле и на земле, это путь на Ближний Восток. Там будет решаться будущее нашего мира. А Украина – Украина должна всего лишь стать надежным тылом. И она им станет…
Ночь на двадцать второе июня. Ровно три года назад началось. Слава товарищу Сталину и Великой Победе, сейчас можно спать спокойно – за отсутствием тех, кто мог бы на нас внезапно напасть! США на Тихом океане увязли, англичане в одиночку план «Несбывшееся» никак не потянут, без немецкого пушмяса, японцы – да не смешите! Они в сорок первом не рискнули, теперь точно, не идиоты же? Или турки, которые, судя по донесениям разведки, не успокоились – общество у них возникло, «Серые волки», в большинстве из армейских офицеров, с идеями, как у «Великой Германии» после той войны, или у французов перед ней же: «вернем Эльзас-Лотарингию», тьфу, Проливы и Армению – на уровне национального психоза. Пока не сказать, что они там сильно авторитетны, президент Иненю тоже не дурак и понимает, что будет, если СССР по-настоящему разозлить. Но хватило же у него наглости потребовать разъяснений, на каком основании мы поддерживаем курдских повстанцев? И Лондон тоже спрашивает, «что банды вождя Барзани делают на исконно турецкой территории, поддержанные советскими инструкторами и оружием», а британская армия в Басре готовится к броску на север – освобождать Ирак от курдов, как только мы оттуда уйдем. И в Иране что-то нездоровое намечается, на юге концентрация английских войск, как даже против Роммеля не было – Индию собираются от японцев отбивать, или на Тегеран идти, нас сменяя? Но все это проблемы точно не архисрочные, до утра подождут.
А ведь утро уже и есть! Начало четвертого ночи, двадцать второго. Всеобщая привычка, как Сталин допоздна засиживается, так и наркомы все на местах – а вдруг позвонит? Обед, правда, с шести-семи до девяти вечера, можно даже в театр сходить, а после, до полуночи, в кабинете. А в соседней комнате и удобный кожаный диван готов – нередко случалось тут и ночевать в войну, прямо на рабочем месте. И сейчас, похоже, это предстоит – сделать еще пару записей, и на боковую. Все эти дурные беспорядочные мысли – надо еще уложить в конкретные предложения и меморандумы, но уже не сейчас. Здоровый сон, знаете ли, великая вещь.
Спать не получилось. Звонок по ВЧ, и Анин голос в трубке – кажется, она удивилась, услышав вместо дежурного самого Пономаренко, но доложила коротко и четко, даже слишком коротко. «Красный рассвет, даже багровый, не такой, как должен быть, отправляю самолет, все в рапорте, и пятисотые, один 501-й, я остаюсь, Брюс со мной, мне пока зелено». И все!
Сон как рукой сняло. Что произошло в Киеве, если Аня решила отправить в Москву самолет особой эскадрильи, который Пономаренко своей властью придержал в Борисполе как раз на случай экстренной эвакуации? Если бы все было в норме, Лазарева должна была возвращаться обычным рейсом ГВФ. И «цветной» код – красный сам по себе уже знак тревоги, но нештатно добавлено еще и «багровый», для усиления. Слово «рассвет» могло бы быть просто для оправдания красного, но нет, во-первых, Аня не стала бы употреблять для этого обозначение между своими Главной тайны, а во-вторых, «не такой, как должен» – значит, что-то пошло не так, как было в той истории? Все в рапорте – значит, даже по сверхзащищенному от прослушивания каналу ВЧ нельзя сказать, в чем же дело? А «груз 500» – так здесь отчего-то стали обозначать пленных, причем иногда с градацией: совсем никчемных называли «510», а самых важных – «501». Лазарева там что, самого Кириченко арестовала? Имея четкий приказ не вмешиваться, а лишь посмотреть? Но вроде она показала себя прежде вполне разумным человеком, организатором, руководителем – и никогда бы не стала действовать импульсивно. Значит, там действительно произошло что-то экстраординарное, причем такое, что сведения даже спецсвязи не доверить.
Будь только рапорт, все было проще – отправить порученца на аэродром забрать пакет. А что с пленными делать? Решаем вопросы по мере поступления! И кстати, один час все же можно и поспать – чует сердце, что завтрашний день будет ну очень веселым!
Это было очень хорошо, что приехал сам – поскольку посланец из СМЕРШа имел приказ, как написано на пакете, вручить самому Пономаренко П.К., в собственные руки. Что ж, товарищи из Пятой Воздушной, покараульте этих гавриков еще десять минут, пока я ознакомлюсь с донесением. Комендант аэродрома, тут есть закрытая комната со спецсвязью, и гауптвахта? И телефон в пакете – ну, обращаться с техникой из будущего Пономаренко умеет достаточно, чтобы включить просмотр изображений, а надо будет – найдется, кому и на ноут скачать, и распечатать.
Прочтя и просмотрев, Пантелеймон Кондратьевич крепко выругался. Что первый секретарь союзной республики оказался не просто дураком и куркулем, но и прямым изменником, это действительно была бомба! Хотя предположения Лазаревой похожи на правду: каким бы идиотом ни был Кириченко, но сообразил бы, что «царем украинским» ему не быть, а значит, первую скрипку в этом оркестре играет не он, а бандеровцы! Причем Лазарева, из самых лучших побуждений, ткнула палкой в осиное гнездо – и теперь в Киеве в любой час может начаться антисоветский мятеж. Действовать надо быстро!
Берия был явно не в восторге, что его разбудили в полшестого утра. Но вошел в ситуацию легко. Еще через час разговор продолжился на Лубянке, в кабинете наркома ГБ Меркулова. Помимо хозяина (человека Берии) присутствовали только Лаврентий Павлович и Пантелеймон Кондратьевич. А в десять часов утра Берия и Пономаренко ожидали в приемной Сталина, также был и начальник Генштаба Василевский (тоже посвященный в «Рассвет», еще со времен Сталинграда).
Иосиф Виссарионович не сидел за столом, а ходил по кабинету. Что было признаком – он очень неспокоен. На столе лежала папка, с содержимым которой Сталин уже успел ознакомиться. Доклад за подписью Берии (все ж обошел меня тут, подумал Пономаренко), крупно распечатанные фотографии с телефона, с заключением экспертизы, что опознаны еще двое, Бусел и Олейник, их фото нашлись у внешней разведки, также «ярые враги, на которых клейма негде ставить». И подробные показания Витковского Змеюки и прочих, полученные в ходе уже не походно-полевого, а настоящего, вдумчивого допроса здесь, в Москве. Этим в значительной степени и объяснялось, что Сталину доложили лишь спустя три часа – конечно, присутствовал и мотив не будить вождя, но главное, надо было проверить достоверность сведений. Однако первоисточник, письмо Лазаревой, в папке был тоже.
– Доигрались, – сказал Сталин, – враги, фашистские недобитки, ходят в лучших друзьях у первого секретаря. Присутствуют на совещании в ЦК, как у себя дома. Там же, прямо в ЦК, угрожают инструктору, присланному из Москвы. Плетут заговоры, и ведь наверняка не вчера это началось! Тащат с собой вооруженную банду в полторы тысячи человек, и никто ничего не замечает. А теперь готовят открытый мятеж – а товарищ Мешик, ваш ставленник, товарищ Берия, спит и не видит, что творится у него под носом. Как и командующий КВО Герасименко. Так я вас спрашиваю, кто хозяин на Украине – советская власть или Бандера с Шухевичем? И как вышло, что заговор раскрыла товарищ Лазарева, случайно приехавшая девчонка двадцати лет, а не аппарат НКГБ(У)? Вопрос – зачем тогда нужен такой аппарат, если он не видит прямой и явной угрозы советской власти?
Это была всего лишь накачка. Вряд ли товарищ Сталин имел сейчас серьезные претензии к сидящим напротив – и тем более не думал ни о каких репрессиях к ним. Но все знали, что вождь никогда ничего не забывал и мог вспомнить огрех, допущенный давно и в другой обстановке.
– Знания из «Рассвета», – ответил Берия. – Лазарева узнала Кука, случайно запомнив фотографию. Которая тоже по случайности оказалась в одной из книжек особого фонда на борту К-25.
– Допустим, – заметил Сталин, – но симптомы были налицо. Лазарева в первый же день обратила внимание и на петлюровскую символику, которой точно не место в кабинете первого секретаря, и на его колебания при исполнении петлюровского гимна, и на реакцию присутствующих. Как только заговор протянул щупальца в Москву, вы ведь сразу встревожились, товарищ Пономаренко? Так отчего в Киеве все были словно слепы?
– Национальная политика, – сказал Берия (Пономаренко чуть усмехнулся – вылез вперед, вот и отдувайся теперь!), – еще от Ленина пошло, что любое нацразвитие – это во благо. Вот и смотрели сквозь пальцы как на шалости.
– А они наших людей убивали всерьез, – сказал Сталин, – в одном строю с немецкими фашистами. Вы находите это смешным, товарищ Пономаренко?
– Нет, товарищ Сталин, – ответил Пантелеймон Кондратьевич, – я подумал, ну разве Бандера и прочие – это истинные украинцы? Если готовы Украину снова в войну, уже с нами – лишь затем, чтобы самим в паны-гетманы пролезть? Чтобы Украине не в СССР быть, а непременно самостийной – и плевать, что от того народу будет много хуже! Придумали: «Украина це Европа», ну а Москва, Ленинград по их думке что – Африка, что ли? Давить надо таких, кто так думает, или на лесоповал, нехай мозги прояснятся. И вот что бы сказал Ильич, если бы увидел?
– Про наследие товарища Ленина разговор будет отдельный, – произнес Сталин, – но все же скажу: не ошибался Владимир Ильич. А просто – в другое время и в другом месте было им сказано. Но теорией займемся позже. Сейчас сделано что, товарищ Василевский?
– Приказ войскам Киевского, Одесского, Прикарпатского округов быть в полной боевой готовности, – сказал начальник Генштаба, – взять под усиленную охрану и подготовить к обороне стратегические и военные объекты. Немедленно разоружить и изолировать призывников с Западной Украины. Попытки захвата объектов пресекать самым решительным способом, не останавливаясь перед применением оружия. Подготовить мобильные резервы для скорейшего выдвижения туда, где возникнет необходимость. Конкретно же в Киев могут быть в течение суток-полутора переброшены части 1-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, прибывшей в Одессу с острова Крит, а также морская пехота ЧФ, получившая в ходе операции «Ушаков» опыт посадочных воздушных десантов. В настоящий момент в Крыму находятся выведенная с островов Эгейского моря и из Греции 6-я бригада и возвращенная из Италии 5-я гвардейская. Однако все упирается в возможности военно-транспортной авиации – напомню, что 8-я дивизия ВТА занята на Дальнем Востоке, 1-я целиком задействована в Германии, обеспечение потребностей ГСВГ, формирующейся сразу из пяти фронтов, 4-я обеспечивает Средиземноморье, а 2-я – северный театр, Финляндию и Норвегию. Таким образом мы можем рассчитывать лишь на одну, 3-ю дивизию, и то не полностью – и даже считая, что часть составляют не Ли-2, а четырехмоторные «Йорки», за один вылет можем перебросить не больше одной бригады с тылами и средствами усиления. Таким образом, сосредоточение всех выделенных войск в Киеве возможно не раньше послезавтрашнего утра – вот, расчеты приведены. Замечу, что десантники и морская пехота имеют высочайший боевой дух и выучку и устойчивы к воздействию бандеровской пропаганды.
– Пятая гвардейская бригада морской пехоты – это бывшая 83-я морская стрелковая, – заметил Сталин, – и если не ошибаюсь, изначально комплектовалась из уроженцев Донбасса. А также Мариуполя, Таганрога, Ростова.
– Донбасс бандеровщину не принял, – сказал Пономаренко, – все эти «кооператоры» и «просветители» от ОУН даже при помощи немецких хозяев не смогли пролезть в Донецк, Ворошиловград, Краснодон[43]. Мариуполь, Харьков, Запорожье – было, да. А Донецк и Украиной-то так и не стал, русские там жили и живут. А уж к фашистам у морячков особые счеты и короткий разговор. Как и к бандеровской сволочи. Если местные будут колебаться – эти не дрогнут, когда придется стрелять.
– Товарищ Василевский, готовьте приказ, – сказал Сталин, – срочно перебросить в Киев названные вами войска. В первую очередь обеспечить оборону аэродромов и железнодорожной станции. А какие части находятся вблизи из числа перебрасываемых на Дальний Восток?
– Сегодня днем через Киев должна проследовать 56-я гвардейская танко-самоходная бригада. Очень хорошо, что это бывший 56-й гвардартполк, тот самый «святой», что под Зееловом отличился – обычно войска без техники идут, но этим, в виде исключения, оставили машины, которые Церковь подарила. А плохо, что бригада лишь на бумаге – второй мотострелковый батальон, как и танковый, и артиллерию они должны уже на месте получить. Так что в наличии лишь пятнадцать самоходок с экипажами и батальон автоматчиков без техники. Но хоть взаимодействию с броней обучены и боевой опыт имеют, в том числе и уличных боев в Берлине. Жалко, что САУ не танки, им в городе трудно. Так ведь у бандер танков и вовсе нет. Но не хотелось бы из Киева Варшаву делать, товарищ Сталин, – наш же город, жалко!
– Варшавы нэ будэт! – в голосе Сталина прорезался акцент. – Там все ж большинство населения было за повстанцев, оттого и жестокие бои. Но я надеюсь, что киевляне в массе – это наши, советские люди? Колеблющиеся, но не враги! И, товарищ Василевский, подумайте, кого вы отправите в Киев в штаб округа, чтобы Герасименко не спал и ворон не ловил. И вам, товарищ Берия, я очень бы советовал присмотреться, не нужна ли Мешику помощь. И очень полезно бы Кириченко в Москву живым – какие от него ниточки здесь протянутся, к кому? Если даже этот Змеюка, присутствуя пару раз при разговоре с ним Кука, слышал какие-то намеки. Кто это здесь настолько память потерял, что для своих игр явных фашистов привлек?
– Следственное дело уже открыто, – сказал Берия, – и опергруппа готова вылететь в Киев, приступить к расследованию и изъятию фигурантов.
– Лазареву отозвать приказом, срочно? – спросил Пономаренко.
– Зачем? – сказал Сталин. – Она там как раз на своем месте. Как сама она пишет, рассчитывает взять Кириченко под контроль. Может, и получится – должен же этот понимать, что и для Кука он теперь опасный свидетель? Ну, а мы, я думаю, можем пообещать ему хотя бы суд. А повесить, как положено с пособниками фашистов, всегда успеем. А Лазаревой надо помочь. Товарищ Пономаренко, у вас есть с ней оперативная связь через Борисполь? Тогда запросите ее, когда она собирается к Кириченко.
И Сталин усмехнулся в усы. А Пономаренко подумал, что очень не хотел бы теперь оказаться в шкуре первого секретаря КПУ. Или бывшего первого? После такого вряд ли останется УССР, а в автономиях не может быть нацкомпартий.
«А Лазареву награжу. Только бы жива осталась! Рад, что не ошибся в ней».
Юрий Смоленцев «Брюс».
Киев, 22 июня 1944 г.
Тихо пришли, оставили гостинец, тихо ушли. А что там все сгорело, так это после, мы не виноватые!
Честно скажу, без ребят из СМЕРШ не справились бы! Первое дело – это знание местности, подходов к объекту, хоть какая-то рекогносцировка. А если нет на это времени? И вот тут очень помогли нам двое служивых, кто родом были как раз отсюда и отлично знали Соломенку, южное предместье Киева, застроенное исключительно частными домами с садами и заборами. Именно там, по словам Змеюки, находилась база его «жандармерии». Логично – не в городской же квартире два десятка вооруженных морд держать? Хотя, по его заверению, постоянно на адресе находится не более половины людей. Там же и тюрьма для «зрадныков» (изменников), подземный зиндан – в бандерских схроновых традициях. И даже тоннель прорыт для бегства, из подполья в соседний овраг. Хорошо бы все это захватить и прошерстить вдумчиво – но будем реалистами. Змеюка и остальные говорили, что вариант их плена и ответного визита был предусмотрен, так что гарнизон в повышенной готовности, в ножи взять спящих точно не удастся.
Нас выкинули на темном повороте, почти в километре от объекта – БТР притормозил, и наша четверка быстро и бесшумно спрыгнула в ночь. Финн остался на связи, с одной из радиогарнитур – если нас обнаружат и потребуется помощь, смершевцы будут прорываться нам на выручку, ну а если все пойдет как запланировано, то через некоторое время нас подберут совсем в другом месте. Слава богу, еще живы были наши ПНВ, что при темной южной ночи и отсутствии уличного освещения давало огромный плюс, ну а перемещаться бесшумно нас хорошо научили.
Отчего мы вынуждены были действовать тайно? Так мирное время, и Киев не на военном положении – а значит, СМЕРШ не имеет права действовать вне расположения воинской части и против гражданских – как минимум требовалась бы санкция прокурора и милиции. Ну, а если за бандер сам первый секретарь, то уж про ментов и говорить нечего, наверняка «кроты» там есть. Так что обойдемся своими силами – обнаружить, уничтожить, диверсанты пленных не берут.
Чего и бандеры от нас не ждали. Все ж не довелось им побыть властью – не воевали против них по-партизански в городе. Войсковой операции они ожидали, что приедет пара взводов по адресу, окружит и пойдет на штурм – а не того, что по-тихому придут такие, как мы. Под утро, когда спать хочется пуще всего. Хорошо, что не север, ночи темные, хотя лето. Идем перекатами – одна пара залегла, страхует, вторая движется. Почти у самого места нашумели – собака за забором залаяла, нас почуяв или услышав, за ней и другая рядом залилась. И выходит на дорогу мужик с автоматом, на плече даже не немецкий МП, а «стэн», насколько можно разобрать – вроде только у британца магазин вбок торчал. Фонарик зажигает, водит по сторонам. И голос с чердака, того самого дома, по описанию:
– Гриць, что там?
И что ты там сидишь наверху, свет не зажигая? Окно во фронтоне – обзор и сектор обстрела хорош, самая позиция для пулемета. По идее, с другой стороны должно быть что-то аналогичное, обеспечить круговую оборону. А мужик открыто стоит, думает, что если он фонарь погасил и не видит ничего, то и его не видно? Однако нельзя его валить – пулеметчики поймут. А вот успокоить бандер надо.
– Мряу! Мяя!
Повторять не советую – опытное ухо имитацию отличит. Но у Вальки получалось – как раз для таких случаев. На нашем коте Партизане проверяли – прямо пели дуэтом, ну а мы, отвернувшись, угадывали, когда Валин голос, а когда настоящего кошака, и ведь не выходило разобрать! Бродячие коты тут водятся – мы и о том у смершевцев спросили.
– Брысь! – мужик подбирает камень и бросает. Всего три метра не долетело – будь то граната, было бы хреново. Потому с немцами мы бы еще подумали этот трюк применить – те запросто могли бы и пулеметом причесать, и гранату кинуть, не разбирая, на любой подозрительный шорох. Но для бандер в пока еще мирном Киеве это точно выйдет перебор.
– Мааау… – обиженным тоном тянет Валька и швыряет комок земли в кусты в стороне, зашуршало. И тишина.
Мужик стоит еще пару минут. Курит – видимо, решив, что раз уж себя демаскировал, то можно. Бросает окурок и уходит, калитка хлопнула, и стукнула дверь. Подтягиваются Влад и Рябой, лежим, изучаем диспозицию. Забор по улице деревянный – а с тыла вместо него колючая проволока натянута. Дом капитальный, двухэтажный, нижний этаж каменный, верх деревянный, и еще чердак. Позади сарай, еще пристройка, вроде летней кухни, и сортир. Несколько яблонь или еще чего-то плодового, грядки с картошкой… а вот для чердачного пулеметчика прямо перед ним мертвая зона, никак не достать, если только гранату не выкинуть в окно, но для того нас еще увидеть надо. А где бы я группу захвата расположил, в ожидании нашего визита – в том сарае? Бесшумные засады бывают, тут литературный дон не прав, но лишь если там сидят настоящие спецы-егеря. Ну, неудобно это просто, долго в одной позе лежать, тело затекает, так и хочется повернуться чуть поудобнее… если не умеешь расслабляться, кто аутотренингу учат, нас не видели! Ну вот, слышу возню и шепот из летней кухни, слов не разобрать, но вроде двое говорят. А сектор обстрела оттуда – как раз в дополнение к чердачному пулемету. Будем считать, что и у них там МГ. Итого две пулеметных точки, и в доме, надо думать, с десяток морд с автоматами, спят вполглаза, а кто-то и бодрствует. А вот «автономных сигнально-боевых модулей системы гав-гав», как витиевато называл этих поганых тварей мой прежний командир Большаков, нет – хотя они могли бы доставить проблем не меньше, чем самая навороченная электронная система. Хотя если тут ошивается десяток посторонних, причем приходящих и уходящих, собаки бы задолбались лаять. Ну, это ваши проблемы, бандеры!
Я и Рябой просачиваемся за проволоку, Влад и Валентин страхуют. Мы все универсалы, если припрет, но специализация тоже есть, старлей Рябов наш штатный электронщик и подрывник, ну а я в прикрытие, если придется работать ножом и голыми руками. Ставить мину – занятие тонкое, требующее максимального внимания – и оттого обязательно нужен прикрывающий, чтобы не было как с Зоей Космодемьянской, когда «незамеченный ею часовой подкрался и схватил». А ребята с «винторезами» и ночной оптикой прикроют нас снайперским огнем, но очень надеюсь, что до того не дойдет. И Рябому облегчение наконец избавиться от опасного груза.
Минута – и мы под самой стеной дома. Кустики тут удачно – и Рябой ставит наземь мешок. Наглухо завязанный «сидор», в котором одиннадцать кило «ТГА» – остатки от охоты на фюрера. Тротил-гексоген-алюминий – рванет, как двадцать кило тротила. Взрыватель химический, на десять минут – сквозь ткань мешка снять предохранительный колпачок, вдавить кнопку до упора! Подстраховка – вытянуть леску с рыболовным крючком, пропущенную насквозь через ткань, и прицепить к загнувшейся горловине – если взять «сидор» как обычно, горло мешка распрямится, леска натянется, и рванет. И еще пара штучек – Рябой клялся, что даже сдвинуть мешок с места будет невозможно. Ну, если только бандеры найдут сапера такого же уровня, и всего за десять минут. Теперь делаем ноги!
Твою мать! Снова открывается дверь, и выползает мужик, что на дороге был. Один он тут, что ли, дневальный, а прочие спят? «Стэн» кладет на перила, а сам в стороне от крыльца спускает штаны и гадит. Дикие они тут совсем, или вчера из схрона выползли? Вон же сортир, дойти туда лень? Сука, ну что же ты еще чуть не потерпел, счас же рванет, кислота уже мембрану разъедает, и это не часы, точность может быть плюс-минус двадцать процентов! И не отползти – заметит шевеление, гад! Хотя он со света вылез, в доме лампу зажигали, зрение сразу к темноте не приспосабливается. А ведь вариант, этого валить из бесшумки, и в дом, в ножи спящих, с немцами такое сходило не раз. Но мина уже время считает… и не будем рисковать. Мы фрицев в их сортирах брали (излюбленное место «языка» упаковать), так опыт говорит, что дольше десяти минут сидят считаные единицы. А чувство времени говорит, что минуты две прошло, не больше. Ну вот, встает и уходит в дом. Убираю ПБ (пистолет бесшумный). Спас ты, бандера, свою никчемную жизнь еще на несколько минут, ведь дом полностью разнесет, даже при том, что заряд без забивки. Валим отсюда, живее!
Уходим так же, как вошли. Валька радирует – подбирайте нас в «точке два». Успеваем отойти на полкилометра, когда позади взрывается. Е-мое, сила явно побольше, чем двадцать кило, у бандер там еще свой арсенал был? Кроме тюрьмы – Змеюка клялся, что наших пленных там не было, хотя его «жандармы» могли из бандер же нарушителей дисциплины и недостаточно лояльных привозить. Ну и черт с ними, нехай в аду по котлам сортируют – а нам с патрулем и ментами пересекаться неохота. А ведь могут нагрянуть на шум!
Так что оставшийся отрезок, метров триста, преодолеваем бегом. Предположив, что если тут и есть бандеровский секрет, то сначала окликнут, приняв за своих. Ну, а дальше у нас превосходство в ночном зрении и огневой мощи, а бандер никак не может быть много – двое-трое, так что справимся. Хотя более вероятно, что у них просто маяки в соседних домах: все вижу, слышу, запоминаю, кому надо передаю. Но вряд ли они успеют что-то заметить и понять, ночь же! Хотя небо на востоке уже светает.
Едут наши! В темпе запрыгиваем в кузов. Ну вот, теперь мы просто мимо проходили и едем по своим делам, а что там взорвалось и, судя по отблескам, неслабо горит, понятия не имеем. Но дом точно должно было снести ко всем чертям, вместе со всеми, кто внутри – а вот залегшие в летней кухне могли и уцелеть. Вид у нас, однако, как у солдат саперного батальона после земляных работ, а не офицеров в тылу – срочно стягиваем разгрузки, маскхалаты (надеваемые не столько для камуфляжа, как затем, чтобы форму не сильно замарать). На блокпосту у переезда нас останавливали, и капитан из СМЕРШ объяснил, что следуем по службе от аэродрома Жуляны в Борисполь. Уже светало, когда мы десантировались у «Националя», скинули в наш «додж» лишнее снаряжение. Когда же спать? Вот чувствую, что будет следующий день еще более веселым. И тем же черным ходом в номера – а дежурной по этажу нет, интересно, как ее исчезновение ментам объяснят? А ведь она точно при делах была – ну, и получишь теперь по закону!
Стучу в дверь, как условлено. И попадаю в объятия Лючии. Она так и сидела на диване с пистолетами наготове? Затем появляется Лазарева, едва проснувшаяся, в халате – и командует:
– Мальчики, умойтесь, а то на героев на отдыхе совсем не похожи. Пока я вам горячий чай сделаю.
Преимущества номеров люкс – это ванные комнаты с душем. Иду первым, по-быстрому – горячая, холодная – здорово усталость снимает и бодрит. А как выхожу, в самом благодушном настроении, все ж хорошо поработали ночью, Лючия тянет меня в спальню:
– Мой кабальеро, Анна разрешила, кровать свободна пока.
Ну прямо за руку меня взяла и потащила, а после… подробности умолчу! Может ли женщина мужика изнасиловать – теперь скажу, что да, может, если сильно захочет. Галчонок, но орать-то было зачем?
– Мой кабальеро, но ты был такой… а мне было так хорошо! И думаю, в этом отеле не удивятся – иначе зачем здесь такая роскошная кровать?
А ребята смотрят с понимающей ухмылкой. И Лазарева улыбается, помешивая сахар. Взглядом и грацией на пантеру похожа – сейчас клубком свернулась и млеет, такая мягкая и пушистая, а завтра может без устали за добычей по лесу и клыками горло рвать. А Лючия на нее смотрит с восторгом – представляю, в какую жар-птицу вырастет мой галчонок лет через пять!
В двенадцать спускаемся в ресторан. Лазарева сказала, сегодня будем «удельного князя» Кириченко ставить на место.
– Ну, а вы для подстраховки, если будет свою линию гнуть.
А пока завтрак по расписанию. Мы все чистые, отглаженные, благоухающие одеколоном, но оружие с собой, и в кобуре, и в карманах. Лазарева в том же платье в горох – в войну нормой было, что у людей один лишь костюм или платье «на выход» – интересно, а где она свой пистолетик прячет, что я у нее вчера в руках видел? А еще интереснее, что когда мы по рации выходили на связь со СМЕРШ в Борисполе, а те по ВЧ с Москвой, то оттуда нас прямо спросили, когда предполагаем быть у первого секретаря, и окончательно утвердили: в тринадцать сорок. И что должно в этот час произойти?
Едим не спеша. Тут ехать недалеко, даже пешком бы успели – вдоль Крещатика и поворот на Банковую (которая в этом времени носит имя Орджоникидзе). А если грядут какие-то события, надо пользоваться последним спокойным временем для отдыха и еды – вдруг придется сутки на ногах и не жравши? Может быть, ночью опять придется кого-то зачищать, на кого Лазарева укажет или ситуация потребует.
И тут в зале нездоровое шевеление. Четверо от входа идут к нам целенаправленно, оценил я уже их вектор движения и внимания. Двое в штатском, оружия не видно, двое в нашей форме, с автоматами ППС. И еще трое у входа, эти все обмундированные, автоматы у двоих. Кук что, реванш решил взять за ночное побоище? Так прямо в ресторане устраивать такое – это уже открытая война, а главное, неэффективно – я бы на их месте подождал, когда мы выйдем, и из мимо проезжающей машины очередями накоротке и гранатами добавить. А так, неизвестно еще, чья возьмет!
И лопухнулись вы – Влад и Рябой от нас в отдалении сидят, к входу ближе, а вот их вы явно не срисовали! Влад смотрит на меня, я чуть заметно показываю взглядом на тех в дверях, он так же отвечает, понял. «Удар спецназа» – это когда каждый валит своего противника, не отвлекаясь на прочих. А та троица даже оружие наготове не держит, ресторан все же, а не лес – и когда начнется, они покойники с вероятностью процентов девяносто девять. А вот мне и Валентину потребуется выложиться – хотя знаю, что даже элита, боевики СБ, рукопашкой владели на уровне среднего опера гестапо, то есть на голову ниже нас.
– Галчонок, работаешь лишь огнем, от свалки тебя прикроем. Бьешь тех, до кого мы не можем достать. Но не раньше как я начну.
Подходят. Первый штатский, средних лет, на уркагана похож, второй молодой, с усиками, и выправка заметна – офицер? Ну, а двое просто массовка, пехота. Форма, кстати, у них не военная, а милиции. В отличие от тех, кто у дверей.
– Милиция, – скалит зубы уркаган, – старший оперуполномоченный угро Кныш. Документики предъявляем!
Смотрит на Аню. И сам показывает ксиву НКВД.
Для тех, кто не понял. НКВД уже год как разделилось, госбезопасность теперь отдельный наркомат. Хотя на местах у многих еще корочки старые, ГУГБ (главка при НКВД), но у этого была именно милицейская, не гэбэшная, отличить легко по красной диагональной полосе на правой странице. Лазарева предъявляет удостоверение ЦК, – а ведь уркаган, похоже, удивился, в глазах что-то промелькнуло. Странно, если это бандеры, то не знали, на кого охотятся? Но быстро совладал…
– Встаем, проходим, вы временно задержаны до выяснения, – и уже мне, взглядом лишь по моим смершевским корочкам скользнув: – А это уже не ко мне, а к товарищам из комендатуры, – и кивнул в сторону троих, подходящих от двери.
И тут мне стало все ясно. С вероятностью так процентов на восемьдесят. Поскольку за два года здесь не только на фронте воевал, но и в тылу крутиться пришлось достаточно.
Какая контора в сталинском СССР была самой крутой? Не ГБ, как ни странно – прокуратура! Плюньте в лицо писателю Войновичу, у которого в «Чонкине» капитан НКВД, выезжая на арест, сержанта посылает: «Зайди к прокурору, пусть ордер выпишет». Нет, в тридцать седьмом всякое бывало – но после было обычным делом, что прокуратура опротестовывает действия «кровавой гэбни», усмотрев нарушения законности, и чекисты лишь исполняют и под козырек берут. А уж арестовать прокурора равного уровня гэбешник не мог по определению – даже если, к примеру, районный начальник НКВД жутко ненавидел районного же прокурора и жаждал его сгноить, он имел право лишь написать рапорт своему областному начальству, которое выходило с просьбой уже на областного прокурора – после рассмотрения обвинения, отнюдь не формального, и если обнаруживался поклеп, участь гэбешника была совсем незавидной, палка оказывалась о двух концах. Прокуратура занималась наиболее серьезными делами – помните, в «Месте встречи», как Жеглов говорит Маньке Облигации: «Попала ты, дура – мы всего лишь убойный отдел, а подрасстрельное – это уже в прокуратуру». При этом своих оперов прокурорские не имели, только следователей, черную первичную работу по их поручению делала милиция или опера угро – но не ГБ. И в случае, когда менты шли по прокурорской ориентировке, не действовала презумпция невиновности, наоборот – опера ни за что не отвечали, уже настропаленные, что идут брать того, кого надо. И еще одна особенность именно этого времени: здесь действительно было меньше коррупции, но зато был культ «при исполнении» – если ты исполняешь свои обязанности, то неважно, кто перед тобой. И кстати, еще вопрос, это хуже или лучше того, что стало позже – поскольку очень часто рождало принцип «без бумажки ты букашка», а также сугубо формальное, абсолютно безжалостное выполнение закона. В сухом же остатке – если году в 2012-м менты в провинции и голос не смели бы повысить, например, на представителя Администрации Президента в сопровождении столичного же майора ФСБ, то здесь им глубоко фиолетово все, если получили ориентировку на конкретных лиц. «Пройдемте, разберемся!»
И кто же это все запустил, и зачем? А роман Бушкова вспомнился – где начальник службы безопасности какой-то фирмы разбирается, новый киоск у проходной – это слежка чужой Конторы, или конкурентов, или в самом деле торгаши. И посылает своих гоблинов самого бандитского вида наехать на продавца – «меня интересует лишь его реакция, что он скажет и кем будет прикрываться». И если здесь кто-то решил узнать, кто же такая Лазарева и ее будто бы случайно встреченные «фронтовые друзья»? Бандеры или первый? Вот что-то мне кажется – невыгодно Кириченко открыто ссориться с Москвой, если даже и он по дури послал, то раздувать не будет и от всего отопрется. А вот Кук – тот вполне мог иметь своего человека и в прокуратуре!
То есть это все же могут быть и переодетые бандеры. А значит, никуда нам идти, ехать, а тем более разоружаться – нельзя! Паранойя иногда очень способствует выживанию. Валить, что ли, придурков, хоть они, возможно, свои? А комендантские подходят от двери с ленцой, не спеша. Привлеченные лишь затем, что, по закону, военные, то есть мы, не в компетенции ментов, ну если только с поличным на месте преступления не застали. Вот только если я прав, то прокурорские задачу ставили ментам, а уж те привлекли комендачей, объяснив им ситуацию лишь в общих чертах. Потому комендачи рвением и не блещут: мы для них более «свои», чем милиция. На чем и сыграем.
– Ты сначала гавриков своих убери, – говорю я, – и пусть за стволы не хватаются, не поможет!
И достаю из-под салфетки… Миг – и у пуза урки, или старшего мента, моя левая рука, сжимающая гранату Ф-1. А выдернутое кольцо у меня в правой, бросаю на стол. Краем глаза замечаю, что комендачи так же неспешно, не показывая страха, оттягиваются назад к дверям. Понимаю ход их мыслей: «Этого сумасшедшего после под трибунал, ну а нам в чужом пиру похмелье – нехай милиция сама разбирается».
– Ты это не дури, майор, – говорит урка, на вид не испугавшись, – люди тут. Если что хочешь сказать – давай поговорим.
Комендантские исчезают за дверью. Может, они и вернутся с подмогой – но несколько минут у нас точно есть. У Лазаревой глаза плошками, на меня смотрит, как на психа. А вот Валька, кажется, понял. Лючия нет, но она убеждена, что если я так делаю, то это надо. И за соседними столиками движение – людей в ресторане не слишком много, но под осколки попадать никому не хочется, народ за войну всякое успел повидать, и что такое «фенька» знает.
– Поговорим, – соглашаюсь, – товарищ Ольховская (тьфу, чуть не ляпнул «Лазарева» не при своих), у вас есть что ему сказать?
– Есть, – отвечает Аня, – уж простите, товарищ как вас там, фамилии вашей не разглядела, поскольку вы свое удостоверение мне вверх ногами показали…
Вообще-то мент ксиву показал правильно. Но по психологии полезно – хоть чуть его внимание на себя переключить. Ну, и опустить малость и вежливо – ты для меня лишь третье безымянное лицо.
– Через час с четвертью мне надлежит быть у первого секретаря ЦК КПУ товарища Кириченко, – продолжает Аня, – в комнате администратора я видела телефон, номер секретариата ЦК известен. Позвоните и спросите. А затем я сама попрошу подойти к аппарату товарища Кириченко, который ждет меня по очень важному делу и наверняка захочет получить объяснения и от вас, и от вашего начальства. Он видел мои полномочия и может подтвердить мою личность. Надеюсь, вы не будете подозревать первого секретаря?
– И этих убери, чего им головы класть, если что, – добавляю я, – или пусть у дверей снаружи постоят, покараулят, пока беседовать будем. Ну что, опер, договорились мы, или война?
И разгибаю один из пальцев на руке с гранатой.
– Ты что, контуженый, майор? – шипит опер. – О людях подумай! Кончилась уже война.
– А это как товарищ из Москвы скажет, – киваю на Аню, – мне Звезду за четыреста лично убиенных мной фрицев дали, ты стольких жмуров в жизни не видел, опер.
И разгибаю второй палец. Держа руку так, чтобы Ане не видно, зачем в ее положении излишне нервничать, тут и так стресс. Зато менту видно очень хорошо.
– Черт с тобой, пошли, – отвечает он, – но когда разрулим, после ты мне лично за все ответишь!
Это зря он сказал. И взгляд его мне не понравился – так что, встав, взял я своей правой рукой за его левую и провернулся, как в танце. Сложно этот прием с одной руки делать, не уверен, что, например, у Вальки бы получилось. Зато в итоге – у мента локоть в потолок, ладонь вперед, а сам он на цыпочках семенит и лишь кряхтит, даже зыркнуть на меня зло не может, и это при том, что я его кисть лишь двумя пальцами держу. Милицейское самбо этих лет – «раз-два, и руки за спину» – больше на заломах основывалось, на принципе рычага, а это техника айкидо, где болевые в основе, чуть сильнее довернешь – и перелом. Ввалились мы такой толпой в комнату администратора, тут уже Валентину пришлось смершевские корочки показывать – вот вбито за войну уважение к этой конторе, которая тогда могла любого без суда… и не сообразил никто, что в мирное время СМЕРШ гражданских права не имеет тронуть. Телефонный справочник нашелся – и номер, конечно не того телефона, что на столе у первого, но в его приемной у секретаря. Лазарева менту показала, сама набрала, представилась и попросила переключить на Кириченко. А затем с ядом в голосе сказала, что не может быть у него в назначенное время, «так как ваша прокуратура сейчас пытается арестовать меня и моих друзей по совершенно непонятному обвинению и без всяких разъяснений». И поинтересовалась, не по его ли, товарища Кириченко, приказу это происходит – и если так, то разговаривайте с Москвой сами, там будут в курсе в самые ближайшие часы.
– Ах, не вы? Ну, тогда убедительная просьба – разберитесь как можно скорее, что за дела творятся в вашем хозяйстве у вас под носом. Мы пока в «Национале» ждем. Номер тут какой? Ну, так вы, – это Лазарева к младшему из ментов, – выйдите, администратора спросите. Минуту, товарищ Кириченко. Диктую… ждем!
И ко мне уже – гранату теперь можешь убрать. Да, ну и жену же нашел себе наш адмирал – впервые увидел ее в роли большой шишки, кто даже первого секретаря строит. И ведь получается у нее! А если мой галчонок, ей подражая, вырастет в такую же? Ну, а с гранатой – да никаких проблем! Вот честное слово, если бы женщин с нами не было, да еще в положении, похулиганил бы, отплатив менту за хамство! Ну а так – лишь изобразить? Делаю вид, что хочу сунуть «лимонку» оперу за пазуху и разжать руку. Мент белеет и разевает рот. Блин, нам тут берсерка не надо!
– Да успокойся ты, не рванет! Она ж пустая и без детонатора. Как раз для такого случая таскал.
Как, например, в помещение входя, бросить – чтобы все там залегли, а особенно те, кто двери на прицеле держит. Валентину этот фокус был хорошо известен, потому он и был спокоен. Да и Лючия вроде знала, но не сообразила.
– Ну, ты и гад, Юрка! – с облегчением говорит Лазарева. – Меня напугал до смерти. А если бы… а, ладно!
Мент разражается отборной бранью. А затем говорит:
– Падла ты, майор. Я в органах с двадцать шестого года. И ошибаешься ты – трупов, а также всего прочего, я навидался побольше тебя. А что на фронте не был, так вины моей нет, трижды рапорт подавал. Зато в тылу погани извел немерено. «Фриц должен быть в земле, а вор в тюрьме» – это правило ты слышал? Чтобы вам, таким вот… было куда возвращаться.
Снаружи какой-то шум. Опер кричит:
– Эй, Кононов, что там?
Младший мент рапортует – товарищи из местного отдела подъехали, вместе с комендантским взводом, и спрашивают, где тут бандиты, что товарища из Москвы захватили. Мент распахивает дверь и орет:
– Какие, к чертям, бандиты? Это я, Кныш.
– А ну, старшего сюда!
Да, Кириченко не тормоз – быстро за собой хвосты подчищает!
В дальнейшем выясняется, что менты приехали всего лишь по сигналу кого-то из бдительных граждан. Кто, вот везение, был в зале в тот самый день («ще не вмерла») и запомнил Аню, сидевшую рядом с первым секретарем. Мало того, как тут же выяснил Кныш, еще и среди новоприбывших ментов оказались те, кто «товарища инструктора ЦК» тогда видели и сейчас узнали. Кныш снова матерится, уже неясно в чей адрес. И в завершение звонит телефон. Трубку снимаю я – начальственный голос требует срочно позвать старшего из угро, прокуратура на проводе. Кныш представляется – и даже я, стоя рядом, слышу вопли с того конца.
– Падлы, – говорит мент, – ладно, в звании понизят, переживу. Не выгонят – кому тогда работать? Но ты, майор, мне должен – за угрозы и насилие по отношению к представителю власти. Или я тебя сейчас комендатуре сдам, хоть на гауптвахте посидишь. Что за прием ты на мне сделал, покажь. Только руку не сломай ненароком.
Я показываю в варианте двух рук – айкидошное «санке». Менту не нравится, что надо проворачиваться под рукой, пусть на короткий миг оборачиваясь к противнику затылком. Ну, тогда попробуй вот это – «никке» (конечно, названий я не говорю): болевой на кисть и руку за спину, мордой в пол. Это выходит лучше. Хотя без базовых основ…
– Мальчики, – вмешивается Аня, – нам уже ехать надо, Кириченко ждет. А я бы хотела товарищу Кнышу еще пару вопросов задать. Какие претензии к нам были от прокуратуры?
– Сигнал был от граждан, – отвечает опер, – что тут ночью офицеры пьяные буянят. И постановление было насчет того, что фронтовики и демобилизованные склонны решать свои дела кулаками, а то и оружием, что надо решительно пресекать. Причем следователь прокуратуры Цуцкарев, давая указания, прямо мне сказал, что подозреваемые могут выдавать себя за высокопоставленных командировочных из Москвы и иметь на руках поддельные документы высокого качества. Ну, а дальше наше дело подчиненное: провести проверку фактов и принять меры к задержанию с последующим возбуждением уголовного дела.
Ага, вот только сдается мне, здесь Кныш дурку валяет. Не может опер с почти двадцатилетним стажем быть таким дубаком, это все же не патрульно-постовой мент. И думаю, был ты рад случаю на законном основании попрессовать столичных, – но свои мысли держу при себе, не время сейчас для разборок. А вот этому Цуцкареву я теперь не позавидую – если бы не его уточнение, можно было бы списать на инициативу дурака, а так сразу видно, что заказное. И будет прокурорскому – если он от Кириченко кадр, то лететь ему в самую глухую жо… ну, а от бандеровцев – тогда строго по закону, вышак.
– А мы-то тут при чем? – допытывается Аня. – Или от пострадавших заявления поступили?
– Так вы, товарищ Ольховская, вот только без обиды, ну совсем не похожи на партийную, – оправдывается Кныш, – на вид, простите, как профурсетка, ну не бывают такими товарищи из Москвы, строгости никакой. И простите еще раз, я-то все понимаю, война, но раз вы коммунист и замужняя, судя по кольцу, ну нельзя так авторитет партии ронять. Ладно, фронтовые товарищи, но неприлично шуметь-то зачем? Люди же слышат, в соседних номерах!
Аня посмотрела на Лючию. Та смущенно спряталась мне за спину.
– …и свидетели прямо на ваш номер указывали, как в вашу дверь стучали, и слова «товарища Ольховскую вызывают в штаб округа», а после шум драки. И коридорная куда-то пропала. Мужики, при всем уважении – сейчас не война уже, и это наша епархия, а не СМЕРШ. Даже если вы тут шпионов ловите – мы в курсе быть должны.
А, была не была! Ведь если завтра начнется, то именно таких, как этот опер, в первую очередь убивать будут!
– Кныш, в ближайшие дни будьте наготове. Когда тут начнется кипеж, запомни: главная опасность не в толпе. А малые банды, хорошо вооруженные и обученные, будут под шум нападать на выбранные объекты и убивать по списку. Это враги хуже фашистов. Больше сказать не могу, но после буду рад позаниматься с тобой русбоем. Если останемся живы.
Кириченко Алексей Илларионович, первый секретарь КПУ.
Киев, 22 июня 1944 г.
Вот мерзавцы! С таким трудом налаживалось – и все под откос! Ну, какого рожна им это было надо?!
Политика – это дело тонкое. Мало ли кто кем раньше был? Дружок, что в тридцатые в Средней Азии служил, рассказывал, как там устраивалось: «Ну что ты, курбаши-юзбаши, стреляешь из-за дувала, лучше к нам иди, вступай в партию, сделаем секретарем райкома». А в Грузии, я слышал, бывшие князья в коммунисты подались и жили как раньше, крестьян плетьми секли. И что – да ничего, ведь главное, чтобы спокойствие, и в Москве довольны!
Так и эти. За ридну самостийну, и что с того – раньше ведь союзниками считались против панской Польши, как месть наша за Варшаву двадцатого. И если бы Гитлер на нас не напал, так, зуб даю, Бандера и сейчас бы своим числился, как какой-то там Барзани в Ираке. Москва всех превыше, ну так далеко она, я здесь за нее, меня и слушайте, как раньше немцев, будете хорошо вести себя, забудем про ваши грехи – например, как панам на Волыни кровь пустили. Кого Пилсудский на «крессах всходних» селил – «осадников», отставных солдат, чиновников, жандармов и тому подобную сволочь, для которой украинцы были как для фрицев унтерменши – ну вот и получили паны по справедливости. Зверство, конечно, кожу заживо драть или детей в котле варить, так народ простой и шибко на ляхов озлобленный. Мы в той войне победили – значит, слушайте нас! И ведь слушали поначалу!
Даже на то согласился, чтобы на их землях их люди во власти. Пошлешь туда человека с востока, так обязательно что-то с ним там случалось, а то и просто сгинул, и нету! А так покой и порядок: какие бандиты, мы все мирные граждане УССР, за Сталина, все исправно работаем и налоги платим… пока нас не обижают, конечно! Так я их и не трогал, чего еще им надо было?
Пономаренко, гадюка, ну что стоило тебе самому приехать? Договорились бы как-нибудь, по старому знакомству. Нет, эту прислал – и ведь как прислал! По распорядку ведь положено, чтобы не одна приехала, а с сопровождением, и из адмотдела кто-то, и фельдъегеря, для охраны и поручений, но это если именно официально, «иду на вы», а так, в одиночку, – значит, доверенное лицо. И такое бывает, хотя и нечасто. Ну, а что ППЖ, зная мое отношение к женскому полу на рабочем месте, так это тоже намек, что правила устанавливает он, вышестоящий, плевав на мое мнение – что ж, это его право. Пока. Ничего, я ведь не забуду, припомню, когда карта моя ляжет.
Мы ведь тоже не пальцем деланные, все понимаем. Хозяин сожрет, не подавившись, каждого по отдельности – а если сразу многие ответственные товарищи, особенно первые в республиках, скажут – нет, не против вас, товарищ Сталин, а исключительно в интересах дела, партии, по своей совести коммунистов и ленинским заветам? А главное, народ не хочет, который, по Марксу – Энгельсу – Ильичу, всегда прав! И в подтверждение – беспорядки, и не где-то в Туркестане, а на Украине. Не желают простые люди новых границ, а заодно неплохо было и вольностей прибавить, чтобы своя внешняя торговля и представительства за рубежом, и ресурсов побольше у себя, а не в центр. Ну и конечно, чтоб нового тридцать седьмого не бояться – чтобы, к примеру, члена Политбюро снять с должности, не говоря уже об аресте и приговоре, можно было лишь с согласия Политбюро, а не по единоличной воле Хозяина. Нам на местах, значит, отдуваться, а таким, как Пономаренко, все сливки. Погоди, еще неизвестно, кто лет через десять будет кем и где!
Прислал свою б…ь, не для того чтобы передать мне что-то, а лишь чтоб «она посмотрела». И доложила тебе и кто там за тобой стоит, насколько мы тут готовы? Чтобы вам там наверняка! Ей и показали, даже сверх того – хотя мне уже тогда, после того обеда, надо было насторожиться, отчего перестарались, я ведь подумал, заставь дурака богу молиться… Сидоренко, или как там тебя по-настоящему, ты не понимаешь, идиот, что без меня долго еще будешь по схронам прятаться, я же тебе пусть пока место за кулисами предлагаю, но все же… Зачем тебе со мной бодаться, кто первый, кто второй? Ты всю игру портишь своими амбициями, и мне, и очень серьезным людям! Зачем было московских злить?
Мы, может, академиев не кончали, но понимаем, что к чему, без этого в аппарате никак! Черт с этой московской дурой – но трогать ее сейчас нельзя! Сидоренко грозился мне ее голову подкинуть – а то, что они устроили, еще хуже, ведь тут уже я непосредственно виноват! Драка с оргией в «Национале», чтоб я поверил, ищите дураков! А в итоге выйдет, что и московские со мной на ножах, и я уже не смогу, если что, назад открутить, повиниться, «разоружиться перед партией, признав политическую ошибку». И ведь самое худшее выйдет, если московские примут за объявление войны с моей стороны и решат срочно меня убирать. Я, конечно, тоже кое-что про них знаю, но у меня никаких доказательств, а у них на меня, если будут всерьез копать, окажется много. И полечу я отсюда если не в Ашхабад, то в какой-нибудь Сталинабад[44], богом забытую дыру, и если и выйду когда, то место будет занято, связи утеряны, у рычагов власти совсем другие люди. Нет, не хочу!
Надеюсь, что товарищ инструктор мне еще и благодарна будет – за восстановление законности? А с прокуратурой я еще разберусь, кто это там такой ретивый или засланный – и без всякой пощады, строго по закону. Пока же, интересно, что у московской штучки за срочное дело, о котором она еще до того сообщала, требуя встречи? По регламенту, у нее сегодня значатся визиты с инспекцией, список мест не вспомню сейчас – и лишь вечером сюда, на заседание. Ну, ко мне у нее никаких претензий быть не может – вчера нормально расстались. Мне доложили, Сидоренко с ней после неприятно пообщался, ну так я-то при чем? Да и после она связывалась с Пономаренко, при мне, ничего такого не говорила. Так что пусть приходит – выслушаем. А после можно на часок и домой съездить, отдохнуть.
В приемной шум, возмущенный голос секретаря. Дверь распахивается, и врывается Ольховская в сопровождении каких-то военных. Что происходит, что они себе позволяют! А она не отвечает, подходит, смотрит на меня, первого секретаря Украины, совершенно неподобающе, как на ничтожество, и спрашивает:
– Гражданин Кириченко, вы знали, что тот, кого вы мне вчера представили как Сидоренко, на самом деле Василь Кук, генерал-хорунжий УПА, второй по весу человек в ОУН, опаснейший враг Советского Союза, виновный во множестве преступлений?
Я знал? Зачем мне это? Конечно, я знал, кого он представляет, и что он, судя по всему, занимает там достаточно высокое положение – и этого мне было достаточно, чтобы решать с ним свои дела! Но все же я полагал его связником кого-то главного, не больше. Так что могу с чистой совестью ответить – нет. Я ведь действительно не знал точно, кто выступает под личиной зампреда Житомирского потребсоюза?
– Вчера мы не сошлись во взглядах, – говорит Ольховская, – настолько, что ночью Кук прислал в «Националь» своих головорезов, чтобы убить меня или похитить. Кстати, тот, кто командовал ими, тоже вчера присутствовал здесь. Спасибо товарищам из СМЕРШ, что я вообще осталась жива. А пойманные бандиты рассказали много интересного, в том числе и про вас. Сейчас все арестованные уже в Москве, вместе с моим подробным рапортом. Товарищ майор, – это она к одному из своих спутников, – удостоверение покажите: СМЕРШ Пятой воздушной армии, что в Борисполе. Самолет на Москву еще ночью ушел. Заигрались вы, гражданин Кириченко. Аппаратные игры – это одно, а прямой сговор с врагами СССР – это уже на измену Родине тянет.
Так, значит, была все же драка? Сидоренко или Кук, ты что, идиот? Что он там с ней не поделил – или на ее прелести польстился, захотел, чтобы непременно московскую и партийную – воистину от баб все беды! Или все-таки решил мне ее голову прислать? Учтем! А вы, товарищ инструктор, блефуете. Мне доложили, что в «Национале» вы встретили случайно каких-то друзей-фронтовиков (хотя странно, что такая фифа могла делать на фронте?). Может быть, кто-то из них и оказался из бориспольского СМЕРШ. Но Москва ничего знать не может, это не в ваших интересах, я же и Пономаренко утоплю!
Ольховская усмехается и смотрит на часы.
– Тринадцать сорок. Позвоните по ВЧ Пономаренко. А я послушаю, что вам скажут.
Долго не соединяют. Наконец абонент у аппарата. Ору с матюгами: какого черта, Пантелеймон, что за штучки? Что себе позволяет твоя прошмандовка? Из-за нее одни проблемы – а расхлебывать придется мне, не тебе!
И тут пол уходит из-под ног, и выступает холодный пот. Потому что в ответ в трубке голос вовсе не Пономаренко.
– Гражданин Киричэнко, вы измэнник или просто дурак? И считаете бандэровский мятеж в Киевэ всего лишь проблемой? Впрочэм, кто вы, товарищ… Ольховская разберется. И послэ доложит, вы все еще товарищ Киричэнко или ужэ нет.
Перед глазами все плывет. Чей-то голос рядом:
– Аптечка есть, а то его удар сейчас хватит?
– Что ж вы молчите, гражданин Киричэнко? Нэ желаете признать свои ошибки, разоружиться перед партией?
– Никак нет, товарищ Сталин! – ору в трубку. – Готов исполнить все, что Родина и партия укажут! А также признать и исправить любые отклонения от генеральной линии!
Еще не все потеряно. Хотели бы арестовать – здесь бы уже были люди из НКГБ с предписанием. И сам бы со мной не говорил – зачем?
– Тогда мой совэт: слушайте товарища Ольховскую. Она дурного не скажет. А уже после будэм решать, товарищ вы нам или уже нет. И надеюсь, вы понимаетэ, что с ней ничего случиться не должно?
Так точно, товарищ Сталин! Что еще ответить? Господи, если бы время вернуть назад! Хоть на пять минут – кого обматерил?! Или на день – знал бы, на километр не подпустил бы к московской инструкторше этого Сидоренку! Или на месяц – нечего было влезать в московские дела, и в автономии нашлось бы место. Или на полгода – зачем связался с этими, выжигать их из схронов «адским студнем», газами травить, чтобы все передохли! Обращение «гражданин» от Самого мне – это однозначно или вышак, или в лагерную пыль, двадцать пять лет, по новому указу!
– А у вас, товарищ Пономаренко, есть что сказать? – слышу приглушенный голос с того конца провода.
И голос Пантелеймона в ответ:
– Ну, если только привет передать, от товарища Берии. Или вы позволите, товарищ Сталин, прямо сейчас ей краткие инструкции дать?
Так вот, значит, чья она ППЖ? То-то слухи ходили, что Лаврентий Палыч за молоденькими красотками увивается, даже на улицах ловят и доставляют! А ему, выходит, не только красивые, но и умные нужны, вот эта Ольховская удачу за хвост и схватила. А Пономаренко меня слил с потрохами. Сам «товарищем» остался, а меня под статью? Падла, жив останусь, не прощу! Но сейчас мне деться некуда. Смотрю, как эта б…ь по телефону указания принимает. Ненавижу… и не дай бог сейчас хоть один волос с ее головы! Она после мою судьбу решать будет, не единолично, конечно, но на основании ее доклада. И если с ней что-то произойдет – я не отмоюсь никак! Тогда останется лишь с Сидоренкой в схрон, а я ж коммунист, а не бандит из села Голозадовка! Да и нужен ли я теперь Сидоренку? Убьет и не поморщится – да еще прикажет своим с меня кожу содрать, или пилой распилить живого, как с панами на Волыни. Разыграет перед своими казнь пойманного первого секретаря, «дело Бандеры живет и побеждает».
Закончила, мне трубку протягивает. Ору, вытянувшись по стойке смирно:
– Слушаю, товарищ Сталин!
И смешливый голос Пантелеймона в ответ:
– Алексей, прими совет напоследок. Товарища Ольховскую слушайся, как… ну, ты понял. И бога моли, чтобы твой приятель Кук в итоге болтался на виселице, для тебя это лучше всего. Шанс оправдать доверие у тебя есть, хотя, честно, не слишком большой – но в твоих руках, и как Ольховская оценит. Все!
Слушайся как – самого товарища Сталина, хотел сказать? Из-за нее все – как бы я хотел, чтобы она живой попала бы в схрон к Сидоренке, и чтоб с ней там, как со всякими присланными комсомолочками или учительницами… После чего мне самому лучше сразу застрелиться. Нет, жить хочу! Но после я все припомню, если не упаду, а еще поднимусь!
– Товарищ Ольховская, какие указания будут? Жду ваших распоряжений.
Анна Лазарева (по документам Ольховская).
Киев, 22 июня 1944 г.
Сижу во главе стола. А Кириченко от меня по левую руку, весь сжался, как будто воздух из него выпустили, вальяжность потерял. Факт измены первого секретаря решили не обнародовать, по понятным причинам. Пономаренко в инструктаже настоятельно рекомендовал мне, чтобы бывший первый в Москву попал живым, ему еще надо на интересные вопросы ответить, что он знает о заговоре в центральном аппарате. То есть Кириченко, сейчас низведенный до уровня простой передаточной шестеренки, стал опасным свидетелем, и не только для Кука. Мне еще охрану к нему теперь приставлять?
За столом около тридцати человек – ключевые фигуры ЦК КПУ, Киевского обкома и горкома. Все гораздо старше меня, биографии вспоминаю: иные в Гражданской поучаствовали, заслуженные коммунисты, на меня поглядывают с недоумением… но я-то уже не студентка Анечка, какой была всего три года назад! А голос самого Сталина и проводник его правильной воли – а вы, почтенные, у себя под носом заговор просмотрели, ведь наверняка кто-то догадывался, но предпочел не видеть? Так что после будут еще разбираться, те, кому надо, на ком еще вина лежит. С учетом вашего поведения при подавлении мятежа – так что шанс реабилитироваться у каждого есть.
– Ну, ты прямо ежовский палач в тридцать седьмом, – шепотом ответил мне Смоленцев, с которым я перед началом поделилась мыслями, – без всякого уважения к благородным сединам: виноват – на плаху. Нет, кто явно и сознательно, к тем строго по закону. А кто перестроиться не успел, когда мир изменился? Анекдот про «колебался вместе с линией партии» я рассказывал когда-то, помнишь?
– Юрка, ну ты все в балаган превращаешь! – возмутилась я. – А тут серьезные люди, и война на носу!
– Тебе напряжение снимаю, – сказал он в ответ, – а то ты натянута вся, как тетива. А так лишь в момент удара надо – иначе или лопнешь, или перегоришь. А нервные клетки не восстанавливаются – ты вон на тех двух теток за столом посмотри, по анкете им и сорока нет, а выглядят обе как под шестьдесят! А я хочу, чтобы ты до старости радовала нашего адмирала, и нас заодно, своей красотой.
– Типун тебе на язык! – говорю. – До старости дожить надо!
– А куда ты денешься: я Пономаренко обещал, а он твоему Михаилу Петровичу, что с тобой ничего не случится, – усмехается Юрка. – И вот те тетки так же думали, наверное, вот сейчас сделать вот это, любой ценой, ну а прочее по боку. Ты пойми, Ань, что нам теперь до пенсии покой лишь сниться будет. И если на повышенных оборотах там, где это в данный момент не надо – сработаешь свой ресурс в ноль. Ты, главное, не бойся – все будет хорошо. Всего-то полторы тысячи бандерлогов прискакали, без всякой поддержки – у нас же руки развязаны, если мы всех их завтра танками в асфальт, да ни одна собака в мире и не гавкнет.
– Нет здесь танков, – отвечаю, – я уже справки наводила. Есть по нескольку БТР у полка охраны штаба округа, в 41-м городке и в батальоне аэродромной охраны Борисполя. А отчего «бандерлоги» и «скачут»?
– Да сон я видел, – отмахнулся Брюс, – эта же самая площадь, что за окном, где сквер и фонтан. Страшное там было – после расскажу. Ну что, в сборе все – начинай!
Смоленцев, в вычищенном мундире с майорскими погонами и Золотой Звездой на груди, сидел от меня справа, как в президиуме. А от нашего короткого стола отходил длинный, Т-образно. Вот интересно, товарищи за ним по рангу рассаживаются, кто ближе к первому, кто дальше – как бояре при царях, как нам в университете рассказывали?
Кириченко уже вопросительно смотрит на меня. Я киваю – начинай! Он стучит по столу – тихо все! Гул мгновенно смолкает.
– Товарищи! – начинает первый секретарь хорошо поставленным голосом. С таким бы со сцены выступать или дьяконом в церковь. – Мы собрались здесь по чрезвычайной причине! Как удалось достоверно установить, в Киеве готовится бандеровский вооруженный мятеж. Пригрели, понимаешь, змею на груди – выводы еще будут сделаны, персонально, по всем, кто эту линию поддерживал! Но мудрое руководство товарища Сталина…
Он говорил и говорил. Воля партии… Великая Победа… нерушимое единство республик СССР… Очень старался показать свою лояльность новому курсу. А я обдумывала слова Юрки-Брюса, сказанные мимоходом. Он прав – вон, Карин-Даниленко, заместитель наркома ГБ Украины, и главный советник наркома Савченко (который тут человек новый) по «бандеровским» вопросам. Упирая на свой давний опыт – еще с двадцатых он, вместе с ОУН, работал, и неплохо, против панской Польши. Когда боль от нашего разгрома под Варшавой и отторжения западных земель была еще свежа, а с той стороны границы толпами лезли шпионы всех разведок, диверсанты, бандиты, контрабандисты. И бандеровцы так и остались для него своими, братьями по оружию – нет, Карин-Даниленко не был их прямым агентом, но всячески старался свести борьбу с ними к соглашательству, спустить дела на тормозах, закрывал глаза на убийства советских людей, клал донесения под сукно. Хотя он, безусловно, был зубр, крепкий профессионал – загнать его, например, на китайскую границу, цены бы ему не было. А это мысль – не знаю, оправдают его в итоге этих событий или обвинят, но в первом случае он на Украине не останется, я о том особо Пономаренко доложу.
Или сам Кириченко. После Атоммаша (работы с командой Курчатова) и Севмаша я стала остро замечать в людях недостаток образования и культуры. Не отсутствие витиеватых политесов и кулуарного обхождения, а простоту мысли – как детская игрушка, автомобиль или паровоз, четыре колесика, прилепленных к бруску, отличается даже внешне от настоящей машины, так и образ мира, которым оперируют необразованные люди в своем мышлении (вот слов от академика Александрова я нахваталась!) не соответствует реальности, в которой эти люди живут. Что особенно страшно, когда такой человек становится властью, его приказы, даже отданные из самых лучших побуждений, часто приносят лишь вред, как Хрущев в той линии истории. Так и Кириченко. Его максимальный уровень – это директор МТС или председатель колхоза! А ему довелось быть главой республики размером и населением с Францию. Ой, а как же мое «незаконченное высшее», два курса всего, ну и что-то по верхам нахваталась от общения с умными людьми, в том числе и из иного времени? Может, придется доучиться после, в спокойное время, если оно будет.
– Товарищ Кириченко, – прерываю оратора, – вы, конечно, здорово сказали про гнездо скорпионов и ехидн, – (ой, а что там в речи было, до этих последних слов, прослушала?), – но время уходит. Напомню, что уже половина четвертого, и до конца рабочего дня на заводах осталось не слишком много. А собрать и оповестить людей после смены будет гораздо труднее.
Все же слишком мягкий я человек. Иначе сразу бы одернула, время не теряя – ты о деле давай!
– Простите, товарищ Ольховская, – переключился Кириченко. – Товарищи, есть предложение сформировать на крупных промышленных предприятиях отряды рабочей самообороны. Дать указания заводским парткомам, военкоматам, милиции. Предлагаю назначить ответственных по списку…
Правильно, это самое срочное дело сейчас. На той же «Ленинской кузнице» уже перешли на режим мирного времени, восьмичасовой рабочий день. Ночная смена тоже есть – но днем народу работает побольше. И порядок уже отработан войной – надеюсь, не забыли еще? По сути это как объявление военного положения, раз дошло до истребительных батальонов – райком дает команду, дирекция завода говорит «есть», сейчас уже не до перевыполнения плана, заводской партком организует оповещение людей (и запись добровольцев, а при их нехватке – мобилизацию), собранные люди получают инструктаж, куда выдвигаться и каким порядком: пешком, или машины найдут. Оружейка на крупных заводах, как «Ленинская кузница», должна быть своя – а если ее нет, люди спешат к военкоматам или отделениям милиции, где по уже поданным спискам и под личную роспись получают оружие. Эта система была еще в сорок первом, на случай борьбы с немецкими диверсантами или десантом, и никто ее еще не отменил. Списки бойцов истребительного батальона по распорядку должны быть на каждом предприятии, и копии в ближайшем военкомате, уже готовые. А если по разгильдяйству упустили – придется кому-то побегать и поскрипеть пером. Хуже с оружием – но повторяю, на «Кузнице» или «Арсенале» что-то должно быть запасено именно на такой случай, положено! Пусть даже будет одна винтовка на двоих, с четырьмя обоймами на ствол – этого хватит, чтобы отбиться от мелких групп бандер или продержаться, пока не подойдет помощь! Прикрыть «Ленинскую кузницу» и, пожалуй, район Подола – там дома и семьи у многих с завода, так что рабочие будут насмерть стоять.
– …есть дополнения, возражения? – спрашивает Кириченко.
– Есть, – говорит Юрка, – во-первых, рабочие отряды – это хорошо, и я надеюсь, там и бывшие фронтовики есть. Но все же не помешает дать им в командиры настоящих офицеров. Не изымать из частей гарнизона – а хотя бы тех, кто в Киеве по личным делам, через военкоматы их можно найти. Во-вторых, а что ж вы флот упустили? Днепр же! А на той же «Кузнице», я знаю, тыловая рембаза Днепровской флотилии. Но даже если у них ничего спецпостройки нет, так помните, как в Гражданскую было: на любой пароход, баржу, буксир ставили защиту из котельного железа и мешков с песком, пару пушек на палубу, в нашем случае и пулеметы сойдут, хотя хорошо бы, чтоб ДШК – получим действительно силу, способную и прикрыть Левобережье, и пресечь маневр врага на тот берег, и поддержать наших у мостов, и перебрасывать войска. И противопоставить ей бандеры ни черта не смогут!
– Принято, – подтверждает Кириченко, – включить в указания парткому.
– И еще важно, – говорю я, – организация – это хорошо, но людям и разъяснить надо, не винтики. Сказать, что недобитые фашисты из УПА – надеюсь, здесь хорошо знают, кто это такие – задумали устроить провокацию, контрреволюционный мятеж против советской власти под петлюровским лозунгом «ридной самостийной». А попросту – убивать русских и коммунистов. Также возможны беспорядки уголовного элемента, погромы и грабежи. Так что оповестите угро – и чтобы все были готовы и вооружены, их же в первую очередь убивать будут! Вообще дать милиции подробный инструктаж – даже не по телефону, а фельдкурьером с пакетом. И я пленных видела на работах – завтра их не выпускать, разбегутся, еще этого нам не хватает! Милиции перейти на усиленный режим несения службы, выставить вооруженные посты у радиостанции, телефонной станции – список уточните! Вооруженные – значит, с автоматами, а не одними ТТ. И прикажите особо собрать бригадмильцев[45], с ними я инструктаж проведу сама.
– Все записали? – спрашивает Кириченко у секретаря. – Ответственных назначили? Тогда пока на этом закончим.
Скрип отодвигаемых стульев. Всем все ясно – приступить к исполнению!
– Да, товарищ Кириченко, а что же вы упустили: вывести семьи ответственных работников и активистов в безопасное место? – вдруг вспоминаю я.
Хотя да, знать бы, где оно, это безопасное место.
– Успеется, – машет рукой первый секретарь, – а если дать указания сейчас, так все бросятся первым делом своих вывозить, когда надо делом… Сначала работа – а прочее потом!
Не могу вспомнить, есть ли у него семья? Жена вроде есть – видела ее вчера на обеде. А квартиры, закрепленные за партноменклатурой, тут неподалеку, на Институтской, в новых кварталах, построенных перед самой войной.
– По-вашему, лучше, если они будут делом заниматься, думая, что их близких сейчас убьют? – спрашиваю я. – У бандеровцев точно есть и списки, и адреса! Сегодня же выделите транспорт и доставьте людей… да хоть сюда. Тут охрана, так просто не взять.
– По мне, так горком лучше, – вмешивается Юрка, – на Владимирской горке, как крепость, оборонять гораздо удобнее, и вокруг все простреливается, я уже смотрел. И Днепр рядом, и до Подола, за которым «Кузница», рукой подать. Я бы там взялся с ротой против пары батальонов держаться, если только они без гаубиц на прямой наводке – со стрелковкой там нечего и думать штурмовать. А вот здесь я не уверен – застройка вокруг, могут вблизи накопиться и рывком на первый этаж, а дальше внутри просто мясом задавят.
– Товарищ Ольховская, вы тоже так считаете? – спрашивает Кириченко. – Не сочтут ли за трусость, если ЦК покинет свой пост?
– Да, считаю! – решительно отвечаю я. – Долг наш – принести Родине успех, а не бравировать под пулями, глупо погибнув. У товарища Смоленцева боевой опыт куда больше моего, я полностью ему доверяю. Сегодня же проработайте вопрос эвакуации и размещения в горкоме семей партийных товарищей. И возможного временного переезда ЦК туда.
Хотя какое ЦК – наверное, имеет смысл говорить уже об объединенном Чрезвычайном штабе? Чтобы не тратить время на согласование между ЦК, обкомом, милицией, прокуратурой, а также совнаркомом и горисполкомом. Все упирается лишь в одно – позицию военных и ГБ. Уверена, что в Москве не согласятся оставить на округе генерала Герасименко, замаравшего себя подозрением в сотрудничестве с врагом. И что войска уже идут – ведь Пантелеймон Кондратьевич мне поверил, раз сам товарищ Сталин был на проводе?
– Прорвемся! – сказал Смоленцев. – Не дрейфь, хуже бывало. Вот только, Ань, отныне Лючия будет при тебе персональным телохранителем. Галчонок, это приказ – будь в эти дни для товарища Лазаревой как тень, ходи с ней всюду, даже, пардон, в туалетную комнату. Не смейся, там вполне может кто-то ждать! И при враждебных действиях стреляй немедленно, у тебя это очень хорошо получается. А ты, Аня, помни о «дожде» – не стой неподвижно на открытом месте или у окна. Работать по движущейся или внезапно появляющейся цели – это для снайпера куда труднее. Я через Борисполь тоже с Пономаренко связывался – просил, если можно, ребят из нашей команды ловцов фюрера прислать. Подрывники-саперы тут вряд ли потребуются, хотя как знать – а вот пару Пилютин с Булыгиным я хотел бы иметь рядом.
– Спасибо, Юр, – говорю, – не знаю, как бы я без тебя и твоих справилась. А ты что, ехать куда-то собрался?
– Да в «Националь» смотаюсь, и назад, – машет он рукой, – там Финн на хозяйстве остался, и имущество наше в номере, которому в чужие руки лучше не попадать. Вот натащили же с запасом взрывающегося, стреляющего и прочего, как на автономный выход к немцам в тыл! А думаю, что в гостинице сейчас опасно будет, если начнется.
– Юрка, тогда будь другом, у меня из номера мои вещи возьми – а то у меня сейчас лишь то, что на мне! Сумку мою – ну, ты видел. И из шкафа, и что на кровати лежит. Может, лучше мне с тобой съездить, если быстро?
– Да ладно, – Смоленцев машет рукой, – ты лучше на улице не светись, мало ли что. Указание понял – сгребу все, что не гостиничный инвентарь. Да, если что, имей в виду – могу тебе и армейское выделить, полный комплект, с запасом брали. Если бой начнется – тебе будет удобнее, чем в этом платье. Хотя твое оружие сейчас – это не ствол, а слово и партбилет. Я умоляю тебя, Ань, ты на линию огня не лезь, ну только если совсем не прижмет. Не хватало еще тебе как Альенде в Ла Монеде.
– А кто это? – пытаюсь вспомнить. – А, ты рассказывал. Так надеюсь, у Кука авиации тут нет?
– Хуже, – тихо говорит Юрка, – тебе ж Пономаренко объяснил. Если я правильно понял. И ничего не попишешь – политика.
Я киваю, вспоминая последний разговор по ВЧ с Пантелеймоном Кондратьевичем. Товарищу Сталину нужен не предотвращенный – а вскрытый, прорвавшийся и вычищенный нарыв. Чтобы разобраться не с одним Кириченко, а еще с кем-то в Москве. Ой, мама, неужели опять, как в тридцать седьмом – старые большевики, чьи портреты на стенах и имена в учебниках – и вдруг враги? А если и в самом деле – люди, имеющие заслуги в прошлом, но сейчас тянущие всех нас на неверный курс? По крайней мере Кириченко мне точно не жалко!
А значит, войска сейчас не придут. Мятеж должен начаться, гной вытечь на поверхность – и вот тогда, когда враг выступит, мы ударим, решительно и беспощадно. А первый день будет страшным – держаться придется своими силами. Хотя может быть, они не решатся выступить, а уползут в свои норы? Я выглянула в окно. Было еще светло, открывался отличный вид на Киев – красивый город в зелени садов, нанесенные войной раны были почти незаметны. И отдать это беснующейся бандеровской сволочи – чтобы здесь, на этой площади (надо будет спросить у Юрки, что за вещий сон он видел) бесновалась орущая толпа под черный дым пожаров? Затем я представила Бандеру-победителя, входящего в этот дворец, развешенные повсюду петлюровские желто-блакитные тряпки, марширующих по Крещатику бандеровских солдат со свастикой на мундирах, и рассмеялась. Какая чушь, этого не может быть никогда! Мразь, посмевшая выползти из галицких схронов, будет уничтожена без всякой жалости. Как и все, кто посмел их поддержать.
– Аня, отойдите, – Лючия потянула меня за руку, – мой Юри сказал, что вам нельзя у окна!
Завтра – может быть. Но сегодня еще наш день. Откуда снайпер, если он и найдется у Кука, будет знать, что я выгляну в это окно в эту минуту? Да и стрелять снизу вверх – тут есть свои тонкости. Я, конечно, не Петр Егорович Пилютин, лучший снайпер Ленфронта, о котором рассказывал мне Юрка, но кое-что тоже умею, три десятка фрицев на моем счету есть. Так что, Люся, дай пока еще на этот мирный город полюбоваться. Моя воля, я бы вообще окно сейчас распахнула – вот нравятся мне свежий воздух, ветер, простор! Съездила на три дня – а впрочем, Пономаренко сказал, максимум неделя, так ведь еще может быть, я в этот срок уложусь? И своего адмирала в Москве застану – а если нет, то вытребую из Пантелеймона Кондратьевича еще неделю отпуска, чтобы только со своим, единственным и любимым вместе – уж никто не посмеет сказать, что я не заслужила!
– Товарищ Ольховская!
Одна из тех теток. Вспоминаю, как ее – Домра, или Домна Герасимовна, фамилия смешная: Брекс. «Товарищ Брекс» – не только когда читаешь, но даже когда видишь и слышишь, не сразу поймешь, это он, она или вообще оно. Голос низкий, почти мужской, лицо кирпичом, стрижка короткая, фигура квадратная, одевается – ну только по юбке и отличишь от мужика. Кажется, тоже инструктор ЦК, только КПУ, точно анкету не помню, но поверю Юрке, что ей меньше сорока, хотя на вид и впрямь не дашь. Увидев ее, так и хочется говорить канцеляризмами.
– Вы по какому вопросу?
– Товарищ Ольховская, вынуждена сказать вам, как коммунист коммунисту. Невзирая на вашу должность. Ваш внешний вид и поведение ну совершенно не соответствуют коммунистической морали! Простите, но я обязана была вам это сказать.
В первый миг я даже не нахожу, что ответить. Затем представляю – если она говорит такое мне, то что было бы с какой-нибудь девчонкой-секретаршей, посмевшей отклониться от нормы? И наконец, мысленно оглядываю себя, сравнивая с тем, что видела в фильмах потомков (знаю теперь, что такое «мини» – вот не надела бы никогда!). Закрытое платье с длинным рукавом, юбка-солнце до середины голени, ткань – светлый крепдешин в горох… что тут «не соответствует»? Ладно, сама напросилась – тем более что несколько минут есть!
– А напомните мне, товарищ Брекс, где в уставе партии сказано, что коммунистки должны выглядеть и вести себя, как монашки? И каким документом регламентируется ваш и мой внешний вид?
– Это должно быть понятно и так! – Брекс воинственно вскинула подбородок. – Если женщины буржуазно-помещичьих классов должны продаваться мужчинам, привлекая их внешне, то коммунистки в этом не нуждаются, так как их духовный мир и убеждения являются высшей ценностью для того, с кем надлежит вместе идти по жизни и бороться с трудностями. А вести себя так с посторонним мужчиной, как вы сейчас, это просто позор!
– А я понимаю линию партии как все, что идет во благо нашей Советской стране, – вкрадчиво говорю я, – и не так давно я носила военную форму. Но сказал один очень заслуженный товарищ мне и другим присутствующим: «Женщины, будьте красивыми и нарядными, поскольку это наших мужчин вдохновляет побеждать». И как я могла не исполнить указание такого человека – или мне передать ему, что вы его в моральном разложении обвиняете? И вот не пойму, а чем ваш вид, товарищ Брекс, помогает победе коммунизма? Тем, что враги, вас увидя, в обморок упадут от страха?
– Она что-то имеет против моего мужа? – говорит Лючия. – Аня, мой Юри сказал: «при любых враждебных действиях», а она ведет себя не как друг. Мне ее пристрелить?
Брекс, что-то бормоча, спасается бегством. Я и Лючия смеемся.
– Аня, я не знала, что коммунизм – это что-то вроде нашей Церкви. И что в нем тоже есть монашество. Прости меня, мадонна – дело почтенное, но лучше в старости, когда красоты уже нет.
– Пустое, Люся, – машу рукой, – эти конюшни тоже придется вычищать. Дайте лишь с текущим разобраться.
Подходит секретарь.
– Товарищ Ольховская, вас к ВЧ. Штаб округа на проводе.
Наконец-то военные проснулись! Подхожу, у аппарата скучает Кириченко. Услужливо протягивает мне трубку. Представляюсь и слышу в ответ:
– Генерал армии Ватутин. Назначен новым командующим КВО, только что прибыл. Прошу принять группу офицеров связи для оперативного взаимодействия. И объясните, что за х…ня тут творится – простите, товарищ Ольховская! Где тут бандеры, их численность, вооружение, активность – самые последние сведения?
Командующий не может прибыть один. Значит, армия все-таки пришла. Кук, стреляйся – поймаем, повесим!
Василь Кук Лемех, генерал-хорунжий УПА.
Киев, вечер 22 июня 1944 г.
Фигуры расставлены – партию можно начинать. Или отказаться?
А по ту сторону доски такие гроссмейстеры, как Сталин и Черчилль. Пусть сами они думают, что играют друг против друга. А вот у фигур иной интерес, чем быть пожертвованными ради чужой победы. И тот, чья рука ставит пешку на поле для размена – если подумать, для этой пешки такой же враг, как противник. Так можно ли сделать, чтобы проиграли оба игрока, а выиграл тот, кто на доске?
Он, Кук – белый король. Отчего белый – ну так они же начинают в этой английской партии! Ну, а Кириченко – это король черный, хотя себя воображает игроком, надутый дурак! На первый взгляд, позиция безнадежна, потому что у черных колоссальный численный перевес – и по замыслу Белого игрока, его силы должны в итоге героически погибнуть, нанеся Черному игроку максимальный урон – чтобы использовать уже в других партиях, на других досках. Вот только, к изумлению гроссмейстеров, мало того что фигуры самочинно двигаются не так, как им предписано, так еще и черные в этом подчиняются ему, белому королю! Считаете ли вы партию безнадежной – теперь?
Белые играют тем, что на доске – черные могут выставлять дополнительные фигуры, смешно сравнивать мощь УПА и РККА, ОУН и всего СССР! Но во-первых, Сталин не может выделить все свое внимание и силы лишь этой игре, а во-вторых, черным не нужна в итоге абсолютно пустая доска, выжженная земля и трупы вместо богатой провинции, и так уже изрядно пострадавшей от немцев. И белые играют на своей доске – пока и в планах нет похода на Москву, что не удалось германцам, – а вот у черных множество иных задач в других местах. То есть ничья в этой партии – это тоже наш выигрыш!
Сила ОУН(Б), отвергавшей всякое соглашение с властью, была именно в большей боеспособности в сравнении с ОУН(М). Но эта сила, перевес в чисто военную и конспиративную сторону, оборачивалась слабостью, принципиальной недостижимостью победы. Мало захватить власть, ее после потребуется удержать – а вот тут отсутствие политических навыков становилось роковым. Больше того, и чисто военная победа была недостижима. Не грех знать учение врага, если когда-то он был идейно близок. Маркс писал, что чисто военная победа повстанцев над войсками была невозможна даже в эпоху баррикад – успех достигался, когда солдаты были морально на стороне восставших, отказываясь стрелять в народ, а если армия видела перед собой просто толпу, сброд, взбунтовавшуюся чернь, исход всегда был очевиден. «Тем более невозможна победа народного восстания в индустриальную эпоху, когда гарнизоны, благодаря железной дороге, могут быть в кратчайшее время доведены до размеров огромных армий, а войска имеют громадный перевес в вооружении и организованности». Но в этой игре все должно быть совсем не так!
Война – это мир. Можно воевать тридцать лет, с австро-венгерских времен, и не проиграть, но быть так же далеко от победы. А мир – это война: а чем плохо «Украина це Канада» – была когда-то колонией, стала доминионом, с чисто номинальной властью бывшей метрополии? Вот только дипломатия всегда должна подкрепляться кулаком, чтобы показать свою силу: со слабым не разговаривают, тем более не уступают! Пусть в Лондоне велят «драться до последнего украинца» – примем тактику, которую они хотят, мятеж жестокий и кровавый, но с совершенно иной целью! Добиться от Москвы признания за Украиной права доминиона, с альтернативой долгой и изнурительной войны – мы-то стерпим, как уже тридцать лет под тремя державами, да и под москалями тоже два года после тридцать девятого, а вот Сталину вовсе не нужна дорогостоящая смута в свете будущих осложнений с державами. Довольно прятаться по схронам – пора уже и выходить во власть. Шухевич понял это первым.
Начать планировалось осенью. Воевать легче, когда уже собран урожай. К тому же были сведения, что в это время какие-то события начнутся и в Москве, и Сталину будет уже не до Украины. Киевская операция задумывалась первоначально лишь как частное улучшение позиции перед решающей битвой, ну и конечно, разведка боем. Ее причинами были совпавшие по времени начало административно-территориальных реформ, в результате чего появился уникальный шанс подчинить себе первого секретаря, и «кооперативные» дела на востоке, требующие немедленного ответа. Демонстрация не только Киеву, но и Москве, что может начаться по всей (не только Западной) Украине, если не прислушаться к голосу украинского народа. Сохранение УССР, прекращение преследования кооператоров – и, о чем не будет сказано вслух, резкое усиление влияния ОУН на органы местной власти и рост авторитета среди населения. Что придется кстати осенью, когда настанет пора требовать фактической независимости – а как еще назвать право собственной внешней политики с посольствами и торгпредствами? Своя национальная армия, лишь номинально подчиненная Москве, свои органы внутренних дел и госбезопасности, лишь своя национальность во власти, свое право устанавливать налоги и решать, сколько отсылать в центр, свой государственный язык, поддержка своей национальной культуры[46]. А если в столице откажутся – угрожать восстанием и, возможно, даже начать его и сражаться до того дня, когда эти требования будут удовлетворены. И да здравствует самостийна Украина – чем это хуже Польши, Чехословакии, Венгрии, так же появившихся после той, прошлой войны? А он, Кук, конечно же, будет премьером, или президентом – ну, с Шухевичем они договорятся, кто будет первым, кто вторым. А этот неудачник и трепач Бандера – да кому он будет нужен тогда? Заодно придется почистить кое-кого из своих, если, конечно, они доживут, – а то уже сейчас слышны голоса: «предатели, соглашатели», – видят уже, что мест у кормушки наверху выйдет меньше, чем желающих их занять. Но это уже вопрос будущего. Чем я хуже Пилсудского, кто начинал так же, как я, боевым командиром?
И вдруг все пошло кувырком. Началось с приезда московской сучки – Кук мог поклясться, что она его узнала, но не мог ее вспомнить, как ни напрягал память. А предмет, которым она манипулировала, был отдаленно похож на микрофотоаппарат. Может, то и впрямь была пудреница, или что там женщины таскают, – но Кук был убежден, что излишняя предосторожность не помешает. Потому и озадачил Витковского, дело казалось не таким сложным. Особенно когда в «Национале» есть свои люди, пусть не для силовой поддержки, но наводчики и наблюдатели из персонала. Все должно было произойти, как много раз до того – машина чуть поодаль, двое с автоматами для прикрытия, трое идут в номер, причем двое из них – это хорошо обученные боевики. Сам Витковский появляется на месте позже, но обязательно – лишь он знал объект в лицо, а вдруг там каким-то образом окажется другая? Изъять предмет, и если окажется фотоаппаратом, тащить сучку на базу, после Кук сам допросит и решит, что с ней делать… может, и отпустил бы, в каком состоянии – вопрос. А если пудреница, то просто наказать за строптивость – привязать к кровати, оприходовать вчетвером, и в завершение бритвой по лицу, на память. Ай-ай, сколько в Киеве бандитов развелось, а вы и не знали?
Неожиданностью были «фронтовые друзья», о встрече с которыми доложил агент из уголовных, кому поручалось встретить сучку по приезде и попытаться незаметно вытянуть подозрительный предмет или просто вырвать сумочку и убежать. И не было уже времени и возможности переиграть – группа Змеюки вышла на исходные. Оставалось лишь надеяться, что товарищи офицеры, нагулявшись, разойдутся по своим номерам. И был условленный сигнал, и группа вошла – что случилось дальше, агент-контролер, наблюдавший с улицы и издалека, понять не мог. Но выстрелов не было, ни одного. Группа не вышла, а пройдя мимо машины, агент увидел, что сидящие в ней мертвы, хотя он мог поклясться, что к автомобилю никто не подходил. Тут контролеру стало страшно, и он убежал и не видел, что происходило дальше – будет наказан за трусость! Но после видели, как к «Националю» подъезжали грузовик и бронетранспортер, стояли очень недолго. Шесть человек исчезли бесследно, и машина, и женщина-агент из гостиницы. И это было еще не все!
На базе в Соломенках, куда должны были доставить сучку, ждали, что, возможно, вместо Змеюки придут энкавэдисты. Эта предусмотрительность не раз спасала прежде, тактика была отработана – пулеметчики на позициях, управляемый фугас на подъезде, прорыт подземный ход, а сам дом подготовлен к взрыву. Этот метод применялся еще в тридцатых против польской дефендзивы. Никто ничего не видел, хотя и в соседних домах были «маяки» – и вдруг база взлетела на воздух, шестеро убитых, пятеро раненых, причем трое – тяжело. Итого в боивке «полевой жандармерии» осталось всего семь человек в строю. А это было очень плохо, поскольку сгинувший Витковский и его люди были последним козырем Кука на случай, если Козак, СБ, замыслит недоброе. Его головорезам ведь плевать, ты генерал-хорунжий, рядовой боец или вообще крестьянин – на кого укажут, тому и накинут удавку, «ты зраднык, боивка приговорила тебя к смерти как ворога украинску народу», и все – Кук сам не раз видел эту процедуру. Хотелось верить, что на базе произошел несчастный случай, сдетонировал подготовленный заряд, – но паранойя отвергала эту возможность напрочь. Слишком опытен был Витковский Змеюка, как и его люди, чтобы допустить ошибку – а значит, против играет кто-то более умелый?
Катастрофически не хватало информации. Вернее, она была, но безнадежно запаздывала. Основой «всезнания» ОУН в городах были «маяки» – люди, занимающиеся своим обычным делом, но обязанные тотчас же передать информацию, сообщенную им или замеченную лично, очень часто – женщины или подростки. И если в Галичине они работали за страх, хорошо зная, что с ними сделают за неусердие или сознательное умолчание, то на востоке часто приходилось прибегать к прянику, к помощи тех, кто кормились вокруг созданных ОУН-артелей и кооперативов, не все из них были сторонниками УПА, но отчего бы не помочь хорошим людям, если они платят тем или иным способом, в это трудное время – кто-то даже не знал, на кого работает, кто-то предпочитал не знать, кто-то полагал, что речь идет о коммерческих и личных интересах. Сеть получалась густая, обязательно кто-то что-то где-то видел или слышал, и неуловимая, как отличить передаваемую информацию от обычных слухов, трепотни соседок – но вот скорость передачи сведений оказывалась недопустимо медленной. Лишь сейчас, уже поздно вечером, Кук узнал о приказе, пришедшем из Москвы в штаб Киевского военного округа – с завтрашнего дня, 23 июня, ввести в Киеве и окрестностях военное положение! И что из Крыма уже перебрасывают самолетами дивизию морской пехоты, и что во всех частях гарнизона объявлена повышенная боеготовность, а солдат с Западной Украины приказано поголовно арестовать. Приказ был секретный, как положено – но один из офицеров, заглянув домой, сказал жене: «Меня не жди, ночую в казарме», и также по секрету объяснил ей все, жена никому и не сказала, кроме как лучшей подруге-соседке, к которой зашла погоревать, что опять остается одна… дальше пошло, как у Пушкина, докатилось и до Кука, через шесть часов. А это значит, что в штабе КВО уже давно телефонировали во все подчиненные части, в то время как ему, Куку, требовалось послать связных, пеших или на велосипедах, к тем же воинским частям, проникнуть в расположение, разыскать там доверенных людей. Оставалась еще надежда, что где-то на приказ могли забить, в обстановке мирного послепобедного времени, исполнить лишь отчасти или формально, – но было ясно, что надежда на помощь от восставшего гарнизона уменьшилась в разы! И не успеть уже поднять введенные в город курени, морская пехота будет тут, как сказал этот, из штаба, уже завтра к утру – а вступать в уличные бои с этими головорезами, с которыми при равном числе боялись драться даже ваффен СС – придумайте более гуманный способ самоубийства! И в отличие от местного гарнизона, который еще можно как-то распропагандировать, эти, фанатичные «за Родину, за Сталина», даже слушать не станут – «бандеровец? к стенке!» И приказы могла отдать лишь Москва, не Киев! Значит, случилось худшее – там все знают и сыграли на опережение!
Пять, шесть, восемь тысяч морских пехотинцев – против полутора тысяч хлопцев в трех куренях. И эта дивизия не может быть единственной. Наверное, идут и еще войска, через сутки тут будет уже не протолкнуться. И восстание утопят в крови. Срочно отменять операцию, потому что на победу шансов нет?
И что тогда? Если москали знают – то и о куренях, введенных в город, им известно. А значит, хлопцам уже не вырваться никак. Организованно – не выпустят. Рассредоточиться, укрыться по квартирам, выбираться поодиночке – так весь Киев будут прочесывать частым гребнем: облавы, проверки документов, задержание всех подозрительных. Точно так же закроют все дороги, входы-выходы, а ведь это не Галичина или Волынь, хлопцы здесь чужие! Не говоря уже о том, что, с высокой вероятностью, будут хватать просто за западенский вид или говор, а тем более местожительство по документу. Кто-то, конечно, пробьется, но немногие – если спасется четверть, то это будет дьявольским везением. И курени все равно погибнут – но бесславно, как бараны на бойне. И он, Кук, тоже не заживется – в любой миг, в любом месте подойдут хлопцы друже Козака с удавкой, и «ты зраднык», и ведь не скроешься нигде!
Выходит, что терять нечего. А если мы будем играть? Ведь фигуры в этой партии меняют цвет! Не все. Но вот сделать, чтобы наши потери стали потерями врага – вполне реально! В открытом бою нас раздавят. Значит, надо, чтобы стреляли не в нас.
Все как было задумано. Дьявол, не хватит времени – предполагалось, что будет дня три, а то и неделя на нагнетание обстановки, на разогрев толпы! Но теперь придется начинать немедленно – хватай чемодан, вокзал отходит! – завтра днем в Киеве будет уже полно москальских солдат. Значит, толпа на улицах уже должна быть – мясо, в котором увязнут даже морпехи. И чем больше будет трупов, тем лучше для нас! Пешки и должны жертвоваться для выигрыша партии. Если завтра, в кооперативах, собрав актив, даже не соврать прямо, а предупредить, что вот, мол, московские жизни не дают и вообще Украйну с грязью мешают за то, что под немцем были – намекнуть, что во столько-то будет вынос «гумаг» из партийных домов, мол, свои-то против, но против Москвы как попереть? И вообще, слышали, что на востоке творится – вот и у нас готовят то же самое, голод будет, цены вдвое-втрое, поскольку нас в автономные хотят из союзных, там другой порядок снабжения и нормы. Кто там будет с цифрами и законами доказывать – главное орать погромче, горлом брать, ну тут агитаторов найдем! И побольше горилки – покупай, пока дешево, потом лишь москальская водка будет, а ее не купишь, грошей не хватит! И стотысячной толпы собирать не надо – двадцати тысяч хватит за глаза!
И никаких «ще не вмерла» или даже упоминание Бандеры в первые часы! Флаги – а пожалуй, можно и желто-блакитные, но обязательно рядом с красными, как символ единства! Пусть в толпе до конца не верят, сомневаются – но чтобы встревожены были и с подозрением. И это даже хорошо, что войска уже ждут, проинструктированные про «бандеровцев», уже палец на спуске. Впрочем, если кто с той стороны и выйдет, поговорить, успокоить – на то снайперы есть. А дальше дело техники, пара выстрелов и по солдатам, и по толпе, чтобы началось! Если ограничатся малой кровью – то завести майдан, чтобы публика решила – не расходимся, «пока Москва не отменит все». А вот если будет кровавая баня, пулеметы в упор и сотни трупов – тогда можно и «ще не вмерла», и «Степан Бандера наш защитник», и «бей москалей» – по обстановке решим! Да, еще и пленных привлечь, мясом. Ради чего их намеренно кормили гнильем и одевали в рванину, чтобы озверели на весь свет и за перспективу на свободе погулять гулянку поддержали. У них конвой – на всю толпу двое-трое, их убить минутное дело – и кто на свободу желает, а кто назад в барак, тухлую брюкву жрать?
А пока войска разбираются с толпой, ударные группы из всех трех куреней штурмуют выбранные объекты и проходят по адресам. Даже морская пехота не может быть вездесущей, и на весь Киев ее не хватит! Очень хорошо будет документы захватить партийные, ГБ и НКВД. Идеал – если удастся поймать кого-то из верхушки, например наркома ГБ Савченко или его заместителя Карина-Даниленко, чтобы они озвучили нашу позицию перед москвичами. Или же придется отходить с трофеями лично мне и тем, кого выберу – кому жить. Пока советские будут добивать тех, кто остался в городе, и укладывать штабелями трупы мирняка. Три куреня по-всякому придется списать, если и вырвутся, то одиночки. Не страшно – в УПА их еще числится больше двухсот! Но зато какой резонанс – Киев был взят, пусть всего на день-два! Это можно считать победой?
Фигуры расставлены – играем. Начав завтра, с утра.
Кук повертел в руке черную королеву. Все же интересно будет поймать эту, москальскую, и поспрашивать, откуда она такая взялась. Признаюсь, что ошибся, недооценил.
Хотя – у нас против нее своя, белая королева есть…
Москва, вечер 22 июня 1944 г.
Как и обычно, великая страна отходила ко сну. А чего бы, собственно, и не отойти – Великая война выиграна, всяческие авралы и перевыполнения плана («взаимоисключающий параграф», по словам гостей из будущего… хорошее выражение, чего уж там) можно временно оставить в стороне и крепенько отдохнуть. Но, как водится, одно из окон в Кремле… а вот фиг вам – вот как раз эти окна, за которыми скрывался кабинет Сталина, и не горели вовсе. А как раз наоборот, были надежнейше закрыты и шторами, и бронестеклами, чисто на всякий случай. Вероятность обстрела, например, из хитро затащенного на какую-нибудь крышу ДШК, конечно, исчезающе мала, но зачем давать лишний шанс какому-нибудь «шакалу», деда шено… Кстати, этот Форсайт интересно пишет.
Хозяин кабинета, Кремля и по большому счету теперь почти половины Евразии, по шаблону, должен был не дремать и мудро бдеть над какой-нибудь картой. Ну, или в крайнем случае над какой-нибудь мудрой докладной или хитрым меморандумом – тот же наш ПэКа в последнее время повадился этакие выжимки писать. Ну, тут уж сам хозяин кабинета и Кремля виноват – именно такое распоряжение Пономаренко он и отдал в свое время. Освоить весь материал, притащенный собеседниками из будущего, было мудрено, и, как всякий хороший начальник, товарищ Сталин решил не делать за своих подчиненных свою работу.
Однако изрядно забросивший курение Сталин, вопреки вышеозначенному шаблону, над документами не бдел, ибо все желаемое уже прочитал. Он спокойно, неторопливо потягивал любимое вино, усугубляя его свежими фруктами, и вообще был весел и почти безмятежен.
Эх, молодняк у нас, конечно, перспективный, хоть Берию возьми, хоть того же Пономаренко, хоть Меркулова, хоть Малышева… но что ж они все пугливые-то такие? Первые двое сегодня так были озабочены положением дел в Киеве, прямо из штанов выпрыгивали и волосы на себе рвали. А толку-то? Чего переживать, ежели взглянуть на ситуацию вооруженным, хе-хе, взглядом?
Вот когда гитлеровские твари рвались к Москве – было страшно. Чего уж там, реально страшно было. Выражаясь словами одного детективщика из будущего, «песец подкрался незаметно». Все висело на волоске. На соплях висело, чего уж там, чинуши изрядного ранга ноги уносили, ощутимо воняя дерьмом. Причуды памяти – Сталин совершенно не помнил, был ли разговор с Жуковым об эвакуации Ставки Верховного Главнокомандования. Но зная Жукова, допускал, что разговор этот все же был, просто забылся за ненадобностью. Слишком уж все было страшно, слишком большая опасность грозила стране с потерей Москвы. Это вам не 1812 год, когда столицей был, понимаете ли, совсем другой город.
А Киев сегодня… подумаешь, полторы тысячи отморозков Кука! Ну да, какие-то потери они нанесут, что-нибудь этакое, важное и дорогое, взорвут, какого-нибудь потерявшего бдительность партийного чина, позабывшего, как порох пахнет, прикончат. Но – они, поди, не головорезы Большакова из будущего. Вот полторы тысячи таких бойцов вполне могли бы парализовать крупный город до появления аналогичных головорезов (и даже после появления таковых прошла бы уйма времени). У этих – не выйдет.
Майдан, говорите? «Ну – не говорите, думаете!» – вспомнился хозяину кабинета «Тот самый Мюнхгаузен». Хм, а ведь всего час ночи, если так подумать. Вполне можно «разбудить» ноутбук и запустить хотя бы вторую серию. И дополнить еще одним бокалом вина – благо действительно хорошее вино в количестве пары бокалов человеку повредить не в состоянии. Вот в количестве пары бутылок…
Не будет никакого Майдана – ну, в смысле такого, какой засранцы-потомки устроили в 2004-м. Не поднимется народ в товарном количестве против Москвы. На данный момент Киев – город совершенно не русофобский, а уж после Великой Победы… сейчас русские, украинцы, казахи, грузины, даже многие прибалты считают себя братьями, братьями по крови и победе. Какое-то количество людей можно вывести на улицы, сообщив им что-то этакое, наподобие Константина и его Конституции, но это – до первого партийного инструктора, сориентированного Кириченко. Вот кабы украинский первый играл на стороне Кука – кровушки бы пролилось… но спасибо товарищу Лазаревой, от нее пользы на сей раз вышло не меньше, чем от ее мужа во время потопления «Тирпица».
С некоторыми инструкторами такими, конечно, случится то же, что и с генералом Милорадовичем в том же 1825-м. То бишь выстрел из пистолета, а то и очередь из ППШ, и все, со святыми упокой. Но… это война, если кто-то придумал, как на войне обойтись нулевыми потерями – поделитесь, народу будет интересно. В любом случае по-настоящему раскачать по-настоящему здоровую толпу в Киеве под лозунгами «бей русских» или там партийных…
Вождь, учитель, верховный, Хозяин совершенно не по-верховному ухмыльнулся. Ну – попробуйте, флаг вам в руки, Т-54 навстречу, хе-хе, хе-хе.
А что – пожалуй, можно и фильм запустить, удобно все же, что не надо спускаться в кремлевский кинотеатр, всего-то пару движений мышкой выдать. Дела пока что идут настолько неплохо, что можно позволить себе и слегка умственно отдохнуть. Ведь самое главное…
Самое главное – отборные, вышколенные уж как получится (не САС, конечно, не САС, да и уж тем более не наши спецназ и ОСНАЗ… но всяко крепче новомобилизованного срочника) боевые группы ОУН, общим числом до полутора тысяч штыков… хм, лучше все же рыл… или даже харь… Так вот, общим числом до полутора тысяч мерзких харь с редкими вкраплениями рыл и рож таки вылезли из своих лесов и заимок. Вместо того чтобы тихо, темной ноченькой потихоньку пугать и убивать партийных, активистов, а еще того хуже – школьных учителей, агрономов, инженеров, не желающих вредить «злочинной владе» – они сами, добровольно, приперлись в Киев. Сами бы себе еще могилу, что ли, выкопали, чтоб время не терять. Каждый из них мог бы стать этаким «играющим тренером» небольшого «пидраздила», способного запугать средненькую деревеньку – а станет всего лишь трупом. А ведь среди них, по показаниям этого Змеюки Витковского, были кадры с выучкой еще немецкого довоенного «Бранденбурга» – не все, конечно, и даже не большинство, но достаточное количество в «ударных боивках».
Что тут скажешь – умен, умен вскрытый Лазаревой товарищ Кук. Но что ж поделать, если такая умная голова идиоту досталась? Он, конечно, молодец, коли протащил в столичный город столько головорезов разом. Вот бы его вместо этого дуболома Кириченко да поставить первым на Украину, хорошенько замотивировав – он бы там всех врагов к ногтю прижал и идеально дела наладил.
– Мэчты, мэчты, гдэ ваша слааадасть… – негромко пропел Верховный и совершенно житейски высморкался. Что поделать, у обычно идеально говорящего по-русски «русского грузинского происхождения» в минуты сильного треволнения просыпался небольшой акцент.
Так вот – умен тот Кук, но все равно дурак. Прав Пономаренко, сила ОУН – это сила мафии. Которая плюет на дневную власть, приходит ночью и заставляет простого гражданского бедолагу делать так, как она скажет. Иначе пасть порвем, моргалы выколем, голову открутим. А вот показавшись на свет, решив пободаться с дневной властью в открытую… тяжело было в Италии того будущего, но и она самые наглые мафиозные кланы скрутила и уничтожила, когда те вовсе уж края и берега потеряли.
Поставив запущенный фильм на паузу, Сталин вновь вернулся к общим чертам плана, который таки продавил для своих соратников. Нет, он всерьез слушал возражения и кое-что для себя таки почерпнул и скорректировал. Пономаренко с Берией тоже правы – некоторых из ОУН можно и амнистировать будет, или выслать к черту вместе с семьей в обитаемые места куда-нибудь подальше. Но вот те, кто пришел в Киев убивать, те, кто станут им помогать, и даже те идиоты, которым не хватит ума убраться с дороги со своими сраными демонстрациями… никто, никто, никто из них из Киева не уйдет. Всех закопаем за церковной оградой, где-нибудь поближе к дерьму, нашлись бы мусульмане – свиной шкурой обернули бы.
И – снесем самую активную часть ОУН. Потом уже будет легче – добить оставшихся фанатиков, хотя бы и с помощью тех, кто захочет переметнуться или воспользоваться амнистией. Амнистией? Да, вот после этого кое-какие идеи Пономаренко можно будет и применить. Кто сам бросит оружие и выйдет из леса, тот будет жить. Без права избирать и быть избранным – но все же нормально жить, не в тюрьме, не в камере смертников. А кто не сдастся – что ж, у вас был выбор, и вы сделали его сами.
В общем, чего печалиться-то? Чай, не Москва-1941. Мы накануне очередной значимой победы – не столь уж грандиозной, но важной. И даже если все пойдет не совсем так, как мыслится и хочется – ну и что, в конце концов? Москву всяко не отдадим.
– А тэпэрь вопрос на миллион чэрвонцев: зачэм это все Саветскаму Саюзу и таварищу Сталину? – ткнул вождь трубкой в воображаемого собеседника напротив. И придвинул к себе одну из папок – всерьез оно уже читано, пометки расставлены, но пробежаться взглядом можно и еще раз.
Один из планов, если так можно выразиться, мирного строительства в послевоенном СССР. По большому счету – выиграть-то мы выиграли, но сколько ж дерьма еще придется разгребать, сколько разрушенного восстанавливать, сколько голодных накормить. Проще Мюнхгаузену себя из болота за волосы тащить было.
И теми волосами, которыми будем по этому плану тащить себя из болота, должна стать Украина. Которая теперь – южная РСФСР и УАССР. В целину мы тоже будем вкладываться, но там одних исследований и разведки местности лет на десять– пятнадцать, а вот вложиться как следует в украинское сельское хозяйство и промышленность – идея куда как более краткосрочно реализуемая. Здесь можно получить серьезную отдачу. А заодно и попробовать перспективную идею, которая раньше как-то проходила мимо.
Мы всегда говорили: рабочие и крестьяне. А не ошибались ли мы? Не попробовать ли рассмотреть крестьян как «тоже рабочих»? А сельское хозяйство – как отрасль промышленности? Вот и попробуем – если решим играть этот вариант. Больше МТС, возможно и артельных, то есть частных, больше элеваторов и зернохранилищ, последние достижения вопросов матснабжения от товарища Канторовича[47].
И – новые культуры, конечно. Та же самая кукуруза – не за то Никитка мудак, что ее притащил в СССР, а за то, что внедрял повсюду через жопу, которой по совместительству и думал. Полезнейшее растение – тут тебе и урожайность, и кукурузная мука, и этанол для топлива, и кукурузные початки в корм скоту… вот только куда более капризное в, так сказать, эксплуатации, штурмовщины не терпящее, дилетантов и идиотов сурово карающее. А там и по сое надо думать, и по много чему еще.
Вполне реально Украину сделать и житницей, и кузницей. Кстати, и здравницей. И все это, господа гуманисты Пантелеймон наш Кондратыч и Лаврентий наш Палыч, возможно только при одном условии: если на самом начальном этапе строительства всей этой благодати, которая и остальной Союз за собой локомотивом потянет, никакая сука не будет слишком уж часто взрывать элеваторы, поджигать и травить поля и убивать грамотных агрономов, которых, откровенно говоря, и так с гулькин хер по сравнению с потребным количеством. Нам еще одного тридцатого года, года раскулачивания, когда на той же Украине лишь ленивый с обрезом не бегал и в райкомовские окна не палил – не надо!
И вот ради этого – товарищ Кук и елико возможно большее количество радикально настроенных товарищей должны служить нашей советской Родине, исправно удобряя своими телами ее почву. Так-то можно бы было и найти разумный компромисс, и Куку позволить тихо себе доживать жизнь кооператором и средней руки чинушей, и всех оуновцев, согласных попросту не стрелять, простить и отпустить. Можно даже и присоединить к Украине что-нибудь большое и вкусное – чего уж там, пока все это будет в составе СССР, вполне можно было бы и потерпеть.
Но – не сейчас. Впереди – серьезные, страшные, выматывающие бои на восемь сторон света. Чтобы приступить к ним во всеоружии, придется рисковать.
Товарищ Сталин был спокоен. Ведь работа стратега – это грамотно расставить фигуры на доске. Вывести свои войска на выгодные, в сравнении с противником, позиции, снабдить всем необходимым, и чтобы со стороны никто не вмешался, фигуры не смешал. А дальше – уже дело командиров поля боя победные планы реализовать.
Анна Лазарева (по документам Ольховская).
Киев, вечер 22 июня 1944 г.
Это война. И никто пока не придумал, как на ней обойтись без потерь.
Но совсем другое дело, когда ты видишь тех, кого посылаешь, возможно, на смерть. А они идут, потому что верят тебе – сказавшей: так надо. Верят, что ты знаешь путь к победе. А ты, по большему опыту, знаешь – что вернутся не все.
Бригадмильцы – добровольные помощники милиции. Читала, что после были дружинники, кто ходили с красными повязками по вечерним улицам, усмиряя хулиганов. Бригадмильцы же могли, вместе с милицией, идти и против опасных преступников, участвовать в дознании, наружном наблюдении, опросе свидетелей – конечно, лишь наиболее подготовленные из них. Но передо мной сейчас стояли шестнадцати-, семнадцатилетние мальчишки – более взрослые парни, среди которых были и фронтовики, ушли на пополнение отрядов самообороны.
Хотя шестнадцать-семнадцать – это возраст героев «Молодой гвардии». Фильм, снятый максимально близко к реальным событиям, ну может, чуть приукрашенный, был показан народу в мае, всего через несколько дней после Победы. Этим же мальчикам не довелось воевать, им в армию идти еще через год-два. Но они жили в Киеве и еще недавно видели оккупантов на улицах, облавы и расстрелы – на себе испытали, что такое фашизм.
Они несмело входили в комнату мимо охранявших двери Вальки и Рябого в полном боевом облачении – в комнату, даже целый зал, выделенный для размещения нашей команде и персонально мне. Не номер «Националя», но уж точно безопаснее! Мы с Лючией можем и занавеской отгородясь – как еще на моей памяти, в двадцатые, в Питере бывало, в одной комнате жили несколько семей. А вместо кроватей на выбор – или сдвинутые стулья, или брошенные на пол матрацы. Куча снаряжения у стенки, там возились Влад и Мазур. Лючия незаметно сидела в углу. А я и Смоленцев стояли перед строем выбранных для нашей задачи. Еще присутствовал опер угро Кныш, производивший отбор – на его привлечении настояла я, изучив его биографию и решив, что мнение опытного человека лишним не будет.
Как объяснить мне этим ребятам, год назад встречавшим здесь Красную армию и поверившим, что советская власть отныне навсегда – отчего эта советская власть не сумела защитить их родной город от вторжения бандеровцев, тех же фашистов, лишь с желто-блакитным флагом? Львовский погром, Волынская резня, да и к Бабьему Яру не одни немцы, но и их бандеровские прислужники хорошо руку приложили. Победа уже – и опять, как это стало возможным?
– Так и скажи: немецких фашистов разбили, а украинские остались, – шепнул мне Юрка, – овечками притворились, гады, а как случай представился… Фашизм ведь национальности не имеет. Где есть «одна нация – это высшая раса, а все вокруг недочеловеки» – это фашизм. Хоть фрицевский, хоть хохляцкий, хоть даже еврейский или цыганский. А что, могу представить! Или негритосский – вон, в этой Африке что-то уже всерьез есть!
Я чуть заметно улыбнулась, вообразив фюрера с пейсами или чернокожим. А ведь Смоленцев прав – истребляя немецкий фашизм, мы были слишком добры к его прихвостням, особенно к близким нам по крови. Но сказано ведь – змею в живых не оставляй, а отрубай ей голову, не то укусит снова.
И я нашла нужные слова. Но это была лишь присказка. Теперь мне надо было объяснить этим мальчишкам, что требуется от них – вовсе не встать в строй с оружием в руках, как они надеялись!
– Вы слышали, что в штабе округа на Воздухофлотской уже сидит генерал Ватутин, который освобождал Киев от немцев год назад. Красная армия уже здесь, рядом – вы хотите знать, отчего она не раздавит бандеровскую сволочь, как фашистов? Так я отвечу. Бандеровцы прячутся за спинами населения – ваших отцов и матерей, братьев и сестер. Вы знаете, что бывает с городом, который берут штурмом с применением танков и артиллерии – так спросите у товарища майора, он был среди тех, кто добивал фашистского зверя в Берлине. Кроме бандер, которых не жалко, на улицах будут наши люди, вышедшие туда по неразумению. И это ваши родные и друзья – так уговорите их уйти по домам. А когда останутся одни фашиствующие мерзавцы – Красная армия придет с возмездием!
Дальше было легче. Всего лишь отвечать на вопросы. Это не так сложно – если говорить правду.
– Откуда тут бандеровцы? Достоверно установлено, что в Киев вошло их больше тысячи, все хорошо вооружены. Вряд ли они пришли просто погостить, посмотреть и уйти назад.
– Они рассчитывают на вашу несознательность. Тысяча боевиков – и еще десять тысяч присоединятся по глупости. Помните, какое у них знамя – «самостийна Украина»! Про перевод в АССР в газетах читали – так знаете ведь, то вся разница, это что союзная республика теоретически может выйти из состава СССР, а автономная уже нет. Для вас это имеет значение – да еще такое, чтобы идти под пули? Смех – хорошо. Но бандеровцы и будут орать: «Не отдадим, не позволим» в автономные – а по сути это тоже «за самостийну Украину». И ради того, чтобы вы им поверили, они будут врать о чем угодно. Что Москва хочет весь хлеб забрать, что цены вырастут вдесятеро, что украинский язык будет запрещен – откуда я знаю, на что хватит их злобной фантазии, если они врать у Геббельса учились?
– Цены – так подумайте сами. Все началось с того, что обнаружилось, некоторые кооперативы и артели на востоке – наверное, не только там, но пока узнали про эти – передавали часть выручки бандеровцам. В лесных норах ведь тоже хочется есть? НКВД пресекло это безобразие – вот бандеровцы и притащились в ответ в Киев, желая отомстить. Так я спрашиваю, какие будут цены завтра, если в новых кооперативах никому ничего лишнего отдавать не придется? Арифметику в школе все учили? Хотя по-честному, в самом начале цены могут и чуть вырасти – пока дело по-новому не наладим.
Разговор шел по накатанной колее. И вот вмешался Юрка.
– Практический совет, – сказал он, – не пытайтесь агитировать по-коммунистически. Вас слушать не будут, а то и просто убьют – там будут ведь кроме обманутых самые настоящие враги! Притворяйтесь «такими, как все» и разговорами тоже. Ленин вас упаси напирать на сознательность – если человек пошел на такое сборище, ясно, что с сознательностью у него туго. А вот если сказать ему: «А что мы тут забыли, что конкретно будем иметь», «Лучше уйдем, а то прибить могут», «Пока ты тут, другая такая же толпа твой дом грабит», «Кто-то в рай на наших спинах хочет влезть, ну его» – и дальше такого типа, ну вы поняли! Результат будет куда вернее! Всем слушать, морды не воротить! Чехов писал, что он по капле из себя раба выдавливал. Ну, так я скажу: в каждом человеке есть столько-то коммунара и сколько-то от старого мира – раба, куркуля, фашиста! И вопрос лишь, сколько и что во главе.
Кто сказал: «так это к куркулю обращаемся»? Правильно, так что я только что говорил, раз кто-то туда сам пошел – значит, куркуль. И только таким ломом вы этот камень сдвинете – не подействует иное. А уж после перевоспитывать будем – но для того нужно как минимум чтобы человек был жив.
Запомните все: против такого врага, как фашисты – хорошо все, что к победе, и никаких других правил нет. Как философ один изрек, «а на войне одна победа лишь важна. Победа спишет все – война на то война». И никакой честной драки тут быть не может!
И конечно, смотрите, слушайте, запоминайте. Где враги, сколько их, чем вооружены, куда идут, кто командиры. И, у кого есть выход на телефон – звоните вот по этому номеру, на доске записан. Или подойдете к любому нашему патрулю, пароль «Крым», или просто скажете, крымский я – старшие патрулей с завтрашнего дня будут знать, что это значит, можете дальше передать все, что увидели и запомнили.
Вопросы есть? Тогда – удачи вам, ребята!
Когда все завершилось, к нам подошел Кныш.
– Майор, а скажи, тебе старшие не подойдут? Знаю я тут кое-кого, из бабок и дедков, наши, советские, зуб даю, и в авторитете, все соседи их слушают. И если они будут не за советскую власть агитировать – тут ты правильно сказал, не услышат, – а просто сомнение выражать, к этому прислушаются многие!
– Таки какой разговор? – ответил Юрка. – Зови своих стариков. Или лучше сам проинструктируешь, ты ведь линию партии понял?
– Свой интерес имею, – сказал опер, – уголовные ведь тоже распоясаются, и чем больше шума, тем сильней. Так что лучше бы завтра все расходились по домам. И пошли бы танки бандер в брусчатку закатывать – слышал я, на товарной какая-то бронечасть уже разгрузилась. Бывай, майор, но не забудь: ты мне должен, так что после я тебя найду, если живы будем.
В парке снаружи пел соловей. Красивейшее место Киева: Владимирская горка, зеленые аллеи, спуск к Днепру. Здесь бы влюбленным парам гулять… как я и Михаил Петрович, по Первомайской. А мы воевать готовимся. Ночь тихая и теплая, наверное, звезды на небе хорошо видны. А в горкоме – как в Смольном в ночь на двадцать пятое. Вот только кто в роли Ленина – ой, мама, неужели я?
– Я сделал открытие, – говорит Юрка, – оказывается, для интернет-троллинга и инет вовсе не нужен.
Из протокола допроса (уже после событий)
Гражданин начальник, я ж не предатель какой, не полицай! В сорок первом, как все, мобилизован был, ранило меня в октябре, и наши, как из окружения выходили, меня у дивчины оставили, оженились мы с ней после, она немцам сказала, что никакой я не боец, а мирный, случайно под бомбежку попал. Так почти два года и перекантовался, к партизанам не пошел, поскольку не было их под Киевом, а когда наши пришли, то меня к службе признали негодным. И в колхозе нашем я на хорошем счету, у кого угодно спросите!
Мы люди мирные. Нам неприятности не нужны. Против самого Сталина бунтовать, да как же это? А вышло – не иначе бес попутал. И горилка проклятая. И еще эти, чтобы бис их побрал!
Слухи еще до того ходили. Самые разные – но дюже поганые все. Что война – и сеяли мало весной, и мужиков побило, раньше нам англичане хлеб и тушенку слали, союзники все ж, а теперь им не по нраву, что мы почти всю Европу себе, и больше ничего они нам не дадут, а еще и вернуть отданное потребуют, заплатить за помощь. Что будет сейчас с хлебом трудности, и нормы по карточкам урежут, и план заготовок колхозам сильно повысят, а рынки и вовсе запретят, или будет вдесятеро дороже. И что это все в России введут в первую голову, а Украину пока не тронут – вот только от Украины половину отрезают и в РСФСР передают, чтоб на кормежку народа не тратиться. И будто бы своя власть в Киеве против, но Москва настаивает, а против ее власти не попрешь. Кто говорил – ну, разные люди, бабы, конечно, больше всего – но и председатель наш тоже нам пересказывал, что слышал от кого-то в районе. Слухи оно, конечно, не то, что в газете напечатано, но ведь дыма без огня не бывает – сомнение в души запало, еще с весны.
Жинка меня и погнала в Киев на колхозную ярмарку – мало ли что говорят, но закрома надо набить, запас всегда полезен. Аккурат двадцать второго приехал – а на следующий день утром такое на рынке творится! Смотрю, кооператоры свой товар за бесценок спускают, да не один, по дури, а все, себе в убыток! И говорят – завтра указ в газетах будет, что мы теперь Россия, так что будет как в двадцатом году – никаких излишков, никакой торговли, запасы отберут и будут по карточкам с гулькин нос выдавать, чтобы с голоду не подохнуть. И тут же горилку бесплатно наливают, по стакану, всем желающим – «завтра сухой закон введут, как в Гражданскую, так что гуляй, народ, в последний раз».
И тут выскакивает какой-то, в военном, медали на груди, и орет: «Братцы, за что сражались? Мы, значит, против немцев себя не жалели, а нам такое в благодарность? Мы еще стерпим, привычные – ну а дети-то наши отчего с голоду пухнуть должны?» И еще кто-то – ораторов таких по всему рынку повылезало, как чертей из бочек! Что мы не быдло и не рабы – «Айда все на Крещатик и к партийной власти – покажем ей, что народ хочет! Власть нас послушает, поскольку и сама она желает Украиной остаться, это московские требуют к себе подгрести! Кто хочет, чтобы по-прежнему все было, давай за мной, сюда – ну, а кому охота, чтобы завтра и они сами, и их семьи с голода дохли, те останутся, пускай о них московское начальство и дальше ноги вытирает!»
Многие остались, в основном городские. Кто-то даже про бандеровскую провокацию кричал, мол, предупреждали их – так этот, с медалями, того крикуна за грудки: «Это я-то бандеровец? Только что из Берлина, демобилизован, от Сталинграда прошел? Какой, к чертям, Бандера – мы хотим лишь, чтобы нас в Россию не передавали!» Смотрю, тут же мигом откуда-то и флаги красные появились, и портреты – Ленин, Сталин. Я и успокоился – ну, значит, все законно! И подумал даже – а может, это местные, киевские партийные, открыто с Москвой спорить боятся и хотят, чтобы мы им подмогли? Да еще и горилка проклятая – сказали, что те, кто пойдут, будут получать наркомовские сто грамм еще и еще, как на фронте перед атакой – ну, а кто по домам, так для них сухой закон уже сейчас и начнется. Ну кто ж откажется?
Я уж после заметил, что и орут, и горилку разливают, и флагами размахивают, и нам указывают, куда идти – какие-то одни и те же, иные даже со зброей, и все с красными повязками на руке. Как красногвардейцы в семнадцатом, из фильма про Октябрь. И ведь командовали привычно – я уверен был, что это райкомовские! А уж когда все по команде грянули «Вихри враждебные», так и вовсе никаких сомнений не осталось! Так по улицам строем и шли, с флагами и песнями, как на Первомай, и никаких бесчинств, господь упаси, это после уже началось!
Пришли к дому на Орджоникидзе, где самая главная партийная власть в Киеве сидит, всю площадь запрудили. И кто-то из этих, с повязками, орет в рупор, громко так: «Кириченко, выходи! Или ты трус народу в глаза смотреть?» А там лишь милиция с дверей, нам кричат: «Расходитесь, не нарушайте!» А этот с рупором: «Видите, люди, не хочет нас власть слушать, за скотину считает, с которой и говорить западло! Пусть московские выйдут и скажут, будет завтра у нас еда или нет?»
Что после было, я не видел, не в первом же ряду стоял! Вдруг выстрелы откуда-то, и вопли: «Убили!» А затем все как-то вперед ломанулись, и я тоже, ну нельзя было никак – в толпе! Вой, крики, кого-то ногами топтали – клянусь, гражданин начальник, я к тем милиционерам не притронулся, я их даже не видел! И камни в окна не я швырял, а уж бутылок с горючкой вообще в руках не держал, и не знаю я, откуда они появились! И внутри я никого не тронул – просто, раз уж пришли, любопытно было, никогда я раньше в том дворце не был! И я, опять же, в задних рядах был – я там вообще ни с кем из партийных лицом к лицу не встречался, да там только милиция была, и говорят, едва десяток тех коммунистов, и то не из власти, а мелочь. И я не знаю, кто там кого из окон выбрасывал – мы оттуда быстро убежали, потому что в первом этаже пожар разгорался, дым валил, страшно было, а вдруг сгорим – и еще снаружи бутылками пуляли в окна, даже когда мы внутрь уже вошли!
А после на площади нам горилку раздавали. Машины подъехали с бочками – и в рупор: получите свои наркомовские! Очередь сразу, и каждому честно налили. А затем какие-то, с красными повязками, вылезли на ступени, чтобы их видно было лучше, и сказали, что раз власть сбежала, а без власти никак нельзя, то объявляем о создании Временного революционного комитета, которому принадлежит вся власть в Киеве. И что это никак не против товарища Сталина и дела коммунизма, а всего лишь чтобы Украине быть, а мы все были сыты. И что будет создана народная милиция – кто желает, подходите, записывайтесь, сразу оружие выдадим. А позади этой гоп-компании дворец горел, все шибче, пламя и дым из окон.
Тут уж я сообразил, чем дело пахнет, и бочком, бочком в задние ряды. Хотел деру дать – а там эти, красноповязочные, цепью стоят, и все со зброей. Ну, совсем как фрицы, которые меня в сорок втором на работы гоняли – только овчарок нет. И никуда с площади не уйти! Что делать – пошел еще за горилкой! А дальше помню плохо, вот верите, гражданин начальник, как хорошо выпью, то память отрубает напрочь. Но вроде бы никого я не прибил, поскольку был лишь как все, в первые ряды не лез, не геройствовал. Стрельбу помню, то вдали, то совсем близко – но не бой настоящий, а короткие перестрелки. Еще помню, били кого-то толпой, не знаю кого и за что. А тогда нам главные сказали не расходиться, пока Москва ответ не даст – а пока, для порядка, разбиться на сотни и взводы и слушаться тех, кого старшими поставят. И очень понравилось, когда наша сотня в какую-то ресторацию закатилась и наелись от пуза, ничего не заплатив – старший сказал, революция за все заплатит.
Гражданин начальник, верите – вот будто не всерьез все казалось! Не знаю, как те, кто зброю получил – а наша сотня, к примеру, лишь по улицами болталась, как неприкаянная, ну хулиганничали, конечно, брали, что плохо лежит, но чтобы против СССР и Сталина? У нас и зброи ни у кого не было, разве что у сотенного и двух взводных, по пистолету. Мне даже весело было на второй день – поскольку никто нам не мешал, милиция куда-то пропала, а армейские… ну, проезжали иногда машины, и все! Как майдан в праздник – думал, погуляю, и домой, будет, что жинке рассказать, чтоб не ругала шибко за то, что без покупок приехал! Ну, и горилка, конечно – это было свято, кормились мы сами, что бог, вернее революция-реквизиция пошлет, но вот горилку на площади выдавали регулярно, по чарке на человека, три раза в день!
Гражданин начальник, за что? Мы же ничего не сделали, как же можно живых людей и танками давить, как фашистов? На Шевченко ужас что было – мы идем, и танки навстречу, из пулеметов поверх голов, и крик: «Всем лежать, не вставать, не шевелиться!» Лишь те, кто в задних рядах были, успели в переулки утечь – кучка нас в кабак от такого, сидим, мирно горилку пьем. И тут нас всех и повязали. Кто озброенный, тех сразу к стенке, даже слушать не стали – а прочих всех, как стадо, погнали какие-то конные с нагайками, ну прямо как царские казаки! И хлестали нас по головам, даже за слово, без дозволения сказанное – а после обыскивали, раздевали, плечо зачем-то смотрели. Гражданин начальник, там офицер из СМЕРШ говорил, что нам всем по «четвертному» за попытку свержения советской власти – Параську мою пожалейте, она ж родила в году прошлом, и снова на сносях, дети ведь отца даже не узнают! А когда я это сказал, тот офицер лишь смеялся – что если она сообразит развод потребовать, то и сама, и дети во всех правах останутся, ну а если не захочет или окажется, что знала и соучаствовала, то ее тоже… Гражданин начальник, я же никого там и пальцем не тронул, за что мне двадцать пять лет?
– Гражданин Пацюк, вы подумайте лучше, как вам повезло, что вообще живы остались. Теперь же у вас шанс есть пустяком отделаться – от пяти до восьми лет, и всего лишь исправительных работ – выплачивать за все, что в Киеве сожгли и погромили. Поскольку синяка на плече у вас нет, и следов горючего на одежде тоже. Разумеется, при условии активного сотрудничества со следствием – иначе участником организованного вооруженного выступления пойдешь, а это по закону уже лагерь, от десятка до двадцати пяти. Так кто конкретно вам про будущие бедствия и голод говорил? Ваш председатель – когда, какими точно словами?
Ватутин Н.Ф.
Записки командующего фронтом. Изд.1964 (альт. – ист.)
В июне 1944 г. я был вызван в Москву вместе с группой офицеров штаба Первого Украинского для доклада в Генштабе по обобщению боевого опыта, а также решения текущих вопросов о переброске части войск на Дальний Восток и переводе вооруженных сил в режим мирного времени.
Двадцать второго июня я был срочно вызван к Сталину. Присутствовали Берия, Василевский, Антонов, Пономаренко, Абакумов. Там я, с гневом и возмущением, узнал, что в Киеве готовится вооруженный бандеро-фашистский мятеж. Причем товарищи из ЦК КПУ, а также командующий Киевским военным округом Герасименко проявляют преступную пассивность. С 24 часов указом Верховного Совета в Киеве будет объявлено чрезвычайное положение. «Вам же, товарищ Ватутин, надлежит немедленно вылететь в штаб КВО, приняв командование у Герасименко, вы готовы?»
Вопрос Верховного Главнокомандующего был чисто риторический. Как любой из полководцев Советского Союза, я видел свой долг в том, чтобы, не жалея себя, устранить любую военную угрозу СССР, откуда бы она ни исходила, извне или изнутри. Фашиствующие недобитки еще не навоевались, не извлекли урок и жаждут нашей крови? Так уничтожить их без пощады!
– Товарищ Ватутин, я не сомневаюсь в вашей способности взять Киев штурмом, как Берлин, – сказал Сталин, – но это все же наш советский город. И наши советские люди там – которых, я надеюсь, куда больше, чем фашистов. Товарищ Пономаренко, объясните политическую сторону дела.
Напомню читателям, что сорок четвертый был годом территориально-административной реформы СССР. В частности, довоенная УССР должна была разделиться на Украинскую АССР, с западной границей на 1939 год, и Галицко-Волынскую ССР. Что вызывало у отдельных товарищей на местах недовольство, поскольку влекло за собой упразднение, расформирование некоторых учреждений и органов. Это усиливалось прежде проводимой национальной политикой, согласно которой любое национальное развитие всячески поощрялось, даже невзирая на перегибы, влекущие откровенный сепаратизм. Летом 1944 г. наконец приступили к практическому осуществлению реформы, реорганизации органов власти, смены их подчинения (прежде даже госбезопасность и ОВД на Украине замыкались на свои НКВД(У) и НКГБ(У) в Киеве, которые в свою очередь были подчинены общесоюзным НКВД и НКГБ – что в значительной степени объясняет, отчего заговор не был своевременно раскрыт). Проводилась политика открытого примирения с ОУН, «ради спокойствия и мира», всякие подозрительные личности, даже служившие при немцах, пролезали на ответственные советские посты, при этом не скрывая своего прошлого. И реформа вызывала у них обоснованное опасение, что дальше так не будет!
С другой же стороны, и ОУН была умным и опасным врагом. Если в западных областях бандеровцы предпочитали действовать угрозами и открытым террором, то проникая на восток Украины, они, как правило, натягивали овечью шкуру защитников истинно украинских интересов. Именно их пропаганда, проводимая весьма умело и при попустительстве местных органов советской власти, привела к тому, что даже часть населения поверила, что в РСФСР будет хуже, что придут москали, повысят цены, отберут хлеб. В сельской местности эти настроения были довольно заметны.
– …таким образом, товарищ Ватутин, главная опасность вовсе не в каких-то трех батальонах УПА, скрытно проникших в Киев, – говорил Пономаренко, – а в том, что к ним готова примкнуть часть населения, и не только. У нас нет уверенности в надежности даже части киевской милиции и гарнизона, а также местных товарищей, сидящих на ответственных постах. Достоверно установлено, что сам первый секретарь КПУ Кириченко вчера прямо в здании КПУ вел переговоры с неким Василем Куком, генерал-хорунжим УПА, причем на встрече присутствовали еще минимум четверо высокопоставленных бандеровцев и товарищи из КПУ – о чем они договаривались, догадайтесь сами. Кириченко, кажется, всерьез вообразил себя если не царем украинским, то вотчинным боярином, удельным князем, которому и Москва не указ. Не фашист, а просто дурак, вообразивший, что можно заключить с фашистами сделку. Нам удалось раскрыть его подлую игру буквально в последний день – и кажется, это послужит детонатором для очень быстрого развития событий. Теперь у Кука нет выбора, кроме как начинать немедленно. И опасаюсь, что завтра уже начнется.
– Не так все плохо, товарищ Пономаренко, – усмехнулся Сталин, – уникальный случай, когда мы начинаем действовать, не узнав о начале событий уже через какое-то время, а заранее! Товарищ Ватутин, вы поняли, что от вас требуется? Нам не нужно, чтобы из Киева была вторая Варшава, которую сейчас проще отстроить заново в другом месте, нам не нужна выжженная земля и трупы на месте, где когда-то была столица Советской Украины. Беспощадность к врагам и изменникам, но милосердие к заблуждающимся – дадим им после исправить свои ошибки трудом на благо СССР.
Я спросил, кто же сейчас в Киеве вместо предателя Кириченко. Сталин взглянул на Пономаренко, тот сказал:
– Товарищ Ольховская, инструктор ЦК. В раскрытии заговора ее прямая заслуга. Бывшая партизанка, разведчица и снайпер, имеет на счету несколько десятков лично убитых фрицев. Умная, энергичная, хороший организатор, можете полностью на нее положиться. Из недостатков: всегда имеет свое мнение, которое отчего-то часто оказывается правильным – так что иному начальству очень трудно товарищем Ольховской управлять. Можете считать ее исполняющей обязанности первого секретаря ЦК КПУ. Хотя замечу, что формально Кириченко (для масс) остается на своем посту, однако по факту все решает Ольховская. И отвечает перед ЦК ВКП(б) за все политические вопросы.
В 16:15 четыре самолета с моим штабом – товарищами, которых я знал еще по Первому Украинскому, в опыте, умении и надежности которых был абсолютно уверен – опергруппой НКГБ и охраной приземлились на аэродроме Жуляны. Еще через полчаса я принимал дела у Герасименко, тут же арестованного и до выяснения отправленного в Москву. Ситуация действительно была критической. Было уже мирное время, и Киев находился глубоко в тылу – об этом забывают те, кто много после осмеливаются ставить мне в упрек, отчего мятеж не был подавлен в самом начале! Численность Киевского гарнизона составляла три с небольшим тысячи военнослужащих, и это были в большинстве тыловые и технические части! Причем до четверти личного состава составляли призывники с Западной Украины, которые, приказом Генштаба, должны быть немедленно разоружены и изолированы. Наиболее боеспособной в/ч был полк охраны штаба КВО, но и там внушало беспокойство расположение его парков с техникой и артиллерией в Соломенке, где они могли быть захвачены внезапным нападением. В целом несение службы в Киевском гарнизоне было направлено на охрану, а не оборону объектов – что являлось категорически недопустимым. Притом что в одном лишь западном секторе следовало любой ценой удержать очень неудобный участок, «кишку» вдоль Воздухофлотского проспекта от Жулян до штаба КВО, и товарную станцию рядом. А ведь еще оставался 41-й военный городок на севере, в Оболони, центр правительственной связи, прикрываемый всего лишь ротой охраны, и как мне доложили, никаких дотов и вышек, один лишь деревянный забор! И мосты через Днепр, которые отдавать было никак нельзя!
Первые самолеты с подразделениями 1-й воздушно-десантной дивизии прибыли в Борисполь в 17:20. Возможности военно-транспортной авиации тогда были далеко не те, что в более позднее время, лишь с конца пятидесятых, с принятием на вооружение Ан-12, части ВДВ обрели наконец истинную аэромобильность. Приводящие в пример посадочные десанты на островах Эгейского моря в ходе операции «Ушаков», как и после в Маньчжурии, забывают, что они проводились после гораздо более серьезной и длительной подготовки и не были столь масштабны, имея численность роты, редко батальона. К тому же, для удобства управления, планом было предусмотрено, что 1-я вдд садится в Борисполе и действует в восточном секторе, а в Жуляны должны были прибыть две бригады морской пехоты – однако же десантники, имея больший опыт взаимодействия с ВТА, умудрились перетянуть одеяло себе, забрав, например, все четырехмоторные «Ланкастер-йорки» тяжелого транспортного полка с аэродрома Бельбек. В результате морская пехота начала прибывать отдельными подразделениями лишь с утра двадцать третьего, а полное сосредоточение 5-й гвардейской и 6-й бригад было завершено только двадцать четвертого во второй половине дня.
Хорошим подспорьем оказался прибывший после шести часов вечера 56-й гвардейский Зееловский танко-самоходный полк, имеющий опыт уличных боев в Берлине. Тяжелые САУ в сопровождении автоматчиков заняли оборону в районе вокзала, товарной станции, штаба КВО, а также оказали большую помощь в разоружении ненадежных частей гарнизона, по указанию товарищей из НКГБ. Также на второй-третий день ожидалось прибытие 4-го гвардейского кавкорпуса из состава конно-механизированной группы Плиева, перебрасываемой из Австрии на Дальний Восток (успела принять активное участие в подавлении мятежа лишь 9-я гвардейская Кубанская кавдивизия, с 25 июня). Однако в ночь на двадцать третье положение было очень опасным, и при начале бандеровцами активных действий, могла создаться достаточно неприятная ситуация.
Мы вынуждены были действовать поначалу сугубо оборонительно, поскольку не имели точных сведений о силах и намерениях противника. Сейчас, оглядываясь назад, нахожу, что какие-то меры были явно избыточны – в расчете на выступление гораздо более сильного врага, как, например, немецкого «Бранденбурга», имеющего четкий план действий. В сорок четвертом в РККА к возможностям малых групп спецназа уже относились достаточно серьезно – а из показаний пленных, уже допрошенных в Москве, было известно, что бойцы с бранденбурговской подготовкой в составе батальонов УПА, вошедших в Киев, есть. Не было принято во внимание, что бандеровцам также необходимо было время, чтобы сорганизоваться, поставить в свои ряды тех, кто скрытно проник в Киев раньше, раздать им оружие, договориться о связи. А главное – что командование ОУН решило задействовать живой щит из обманутых советских граждан.
Полной неожиданностью для нас было шествие по Крещатику под советскими флагами и с нашей символикой. Создалось впечатление, что враг имеет в Киеве десятитысячную армию – и это в момент, когда 1-я вдд еще не завершила сосредоточение (окончательно – лишь к вечеру 23 июня), а первые «дугласы» с морской пехотой лишь начали приземляться в Жулянах. Сведения о противнике были крайне противоречивы – так до вечера 24 июня считалось, что один из вражеских батальонов сконцентрировался в Дарнице, готовясь к атаке на Борисполь (в действительности, там действовали лишь разведывательно-диверсионные группы УПА). Батальон десантников был спешно послан в Вышгород, поскольку и там ожидалось выступление бандеровцев – в дальнейшем, не обнаружив противника и оставив там одну роту оборонять мост, парашютисты прибыли наконец в 41-й городок, усилив его оборону. Лишь к вечеру 23 июня были получены сколько-то достоверные сведения о реальных силах и возможностях врага от первых взятых пленных и нашей агентуры.
Ольховская, с которой я связался сразу по прилете, успела организовать на крупных киевских заводах отряды рабочей самообороны. А также, что позже сыграло важнейшую роль в подавлении мятежа, развернуть разведсеть из надежных коммунистов и комсомольцев, – которые докладывали о силах, расположении и передвижении противника, а в дальнейшем служили проводниками для армейских подразделений и помогали выявлять затаившихся врагов и их пособников. Из слов Пономаренко я представлял себе женщину моих лет и позже был удивлен, при встрече увидев, что она ненамного старше героев «Молодой гвардии» – что ж, на войне люди взрослеют очень быстро. Но сразу чувствовалось, что она умеет командовать и держит руку на пульсе событий, даже первый наш разговор по телефону был предельно сжатым и деловым.
Первые боестолкновения были еще в ночь на 23 июня. Около полуночи свыше сотни бандеровцев пытались захватить вещевые склады, охраняемые неполным взводом курсантов НКВД (присланы из Васильковских казарм на усиление охраны, вечером 22 июня). Ребята понесли тяжелые потери, из восемнадцати человек пятеро были убиты и восемь ранены, но они сумели продержаться до прибытия подкрепления, не дав националистам захватить военное имущество. Что имело серьезные последствия – так как бандеровцы рассчитывали нападать, массово переодеваясь в нашу форму, теперь же они были в этом сильно ограничены. Для событий первых суток было характерно, что ОУН еще старалось скрывать свое истинное лицо, не ввязываясь в настоящие бои – лишь внезапные короткие нападения и немедленный отход при неудаче. Или же маскировка под народный гнев, если присутствовала толпа. Следует отметить, что в ряде случаев милиция не только не препятствовала «народной демонстрации», но и сама присоединялась к митингующим, с оружием руках. Также имело место, когда военнослужащие Киевского гарнизона (не уроженцы Западной Украины) вели разлагающие разговоры и пытались саботировать выполнение моих приказов, ссылаясь на «там же свои».
С утра, а особенно к вечеру 24 июня, бандеровцы показали наконец свое истинное лицо. Поняв, что основная масса населения не поддержит их крики про «Украина не АССР», и считая, что привлеченные обманом уже замарали себя перед советской властью, участвуя в шабаше, фашисты начали открытые убийства, погромы и грабежи. Убивали не только за принадлежность к партии и комсомолу, но и просто по подозрению, а также угрожали колеблющимся из толпы, что придут за ними и их семьями в случае дезертирства. К тому же большая часть рядовых в батальонах УПА шла в Киев за обещанной добычей и теперь грозили своему же командованию бунтом, если оно и дальше будет запрещать им проявлять свою бандитскую суть. В то же время непринятие ответных мер с нашей стороны создало у руководства ОУН иллюзию нашей слабости и готовности к уступкам. В ночь на 25 июня бандеровцы массированно атаковали объекты, удерживаемые советскими войсками. Эти атаки были отбиты, с большими для противника потерями.
К этому времени мы уже имели достаточную информацию о численности мятежников, расположении их сил и штабов. С утра 25 июня началось наше решительное наступление, поддержанное свежеприбывшей 9-й кавдивизией (имеющей в составе не только конницу, но и танковый полк на Т-54 и батальон мотопехоты на БТР). Мятеж, окончательно потерявший поддержку киевлян, был подавлен уже к вечеру, еще несколько дней шло вылавливание укрывшихся и бежавших.
Еще один протокол допроса
(после событий)
Я вообще не украинец, курские мы. Работал на «Ленинской кузнице» с тридцать седьмого года, квалифицированный слесарь-корпусник, пятого разряда, техникум закончил. В сорок первом эвакуация, Сталинградская судоверфь, затем Сормово, так на фронт и не попал, в тылу ишачил как проклятый, за койку, пайку, бумажки госзайма и спасибо от Родины. Как Киев освободили, стал хлопотать, чтобы меня назад, дом тут у меня был, и родители остались, и сестра – меня с заводом эвакуировали, а их бросили под немцем. А мне говорят, шиш тебе, работай, где ты нужнее – если каждый будет там, где сам захочет, это полная анархия получится. Так мне начальник цеха и сказал.
Пока война, терпел. Понимал, что для Победы – надо. А как мир настал, снова пошел, а мне опять то же самое. А дом у меня здесь, меня из деревни под Курском совсем малым увезли, не помню уже ее. Ну, плюнул я на все и сам рванул из Горького в Киев. Как добирался, это своя история. И не нашел тут никого, дом разрушен, отца немцы повесили в сорок втором, мать умерла, сестру в Германию угнали – из всех, кого знал я прежде, в нашей Куреневке двоих лишь разыскал, они и рассказали. Ну, куда мне дальше – снова на «Кузницу» устроился, именем настоящим назвался, документ ведь прежний, да и на заводе нашлись, кто помнили меня. Спрашивали, как из Сормова уволился – сказал, что, наверное, бумаги при пересылке потеряли. И вроде все как до войны – в конце мая это было.
А тут разговоры, что из заводских набирать будут и куда-то в помощь послать. Не добровольно, а кого укажут, и на столько, сколько потребуется. Семья, не говоря уже о зазнобах – плевать, как в песне, дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Как при крепостном праве, будто мы скотина бессловесная. А я не хочу, здесь мой дом, заново отстрою! А на меня уже начальник поглядывает – учетчик шепнул, меня в списки первым внесли, ведь жалко тех, кто уже укоренился, ну а я бобыль перекати-поле, и лучше меня, чем кого-то из семейных.
Стал я думать, как быть. А тут участковый ко мне и говорит задушевно: «Что ж ты, Петруха, советскую власть обманул? Пришел на тебя ответ из Сормова – не уволенный ты, а дезертир с трудфронта. А это, по закону, семь лет – ты уж прости, это не прогул по пьянке, такое бы покрыли, а теперь делу уже ход даден. Так что собирайся, пойдем».
А это не по правде. И ножик мне под руку попался. И осталась после мне одна дорога – в бега. Сосед помог, один из тех двоих, с людьми добрыми свел. А после сказали мне, что хотят они, чтобы кабалы после не было – неправильно это, в такой войне победили, а жизнь как при царе, никакой свободы, куда укажут, туда и иди. А чтобы больше не было такого – начальству слов одних мало, ему силу надо показать. Лучше – вооруженную.
Бандеровцы? Так это не те, что с немцами ушли. В ОУН, оказывается, тоже народ самый разный – фашистские прихвостни с Гитлером до конца оставались и в Берлине все сдохли, а это совсем другое крыло, ну как большевики и меньшевики. Которые совсем не за фашизм, а за Украину. И сказали мне, у них тех, кто раньше в КПЗУ был, много. И вот не видел я у них свастики, не слышал «хайль» и про русских недочеловеков. А говорили все вежливо и складно, что лучшей жизни для народа хотят – и для того готовы на тактический союз с кем угодно, ну как Ленин с теми же немцами в восемнадцатом, когда Брестский мир заключал. И что они за Украину – где место будет всем: и русским, как я, и хохлам. Никакую не «самостийную», а Украинскую ССР, где будут новые справедливые законы. Что рабочему человеку восемь часов, никаких госзаймов в половину зарплаты и никаких посылов, куда Макар телят не гонял, если ты сам не захочешь. Вот только за это счастье сражаться нужно – даже если сам не доживешь, так другие при нем жить будут. Наша же идея, коммунистическая!
Да, оружие брал – нашу же трехлинейку, какую до войны изучал. Да, стрелял – а как иначе? Да, убивал – офицера, на углу Шевченко и Вокзальной, а что он грозил: «Разойдись, иначе танки вас будут давить»? И еще было, ну это как на войне, ты стреляешь, в тебя стреляют. Чтоб по правде дальше было – а откуда эта правда-справедливость, так ли важно? Да хоть от черта. Ни о чем не сожалею. Сестре лишь передайте, если вернется из Германщины живой, что я ей счастья желаю, и перед советской властью ни в чем не виноватая она.
С моих слов записано верно. Рядовой второй сотни 444-го куреня УПА Петр Крякушин.
Резолюция на документе: Сведениями, имеющими ценность, не располагает – мерзавца расстрелять. Следователь СМЕРШ Сидюк.
Анна Лазарева.
Киевский горком, 23 июня 1944 г.
Вот кто я сейчас – Ленин в Смольном или Керенский в Зимнем?
Внизу под горкой стоит толпа. С красными флагами, даже портреты вождей вижу. А слов не разобрать – кричат недружно. Но можно понять, что требуют партийных выйти и говорить с народом.
А выходить нельзя – убьют. Не толпа, а снайпер, как рассказали, было перед ЦК КПУ на Орджоникидзе, неизвестные снайперы с чердаков стреляли и по милиционерам у входа, и по толпе.
– Мы так в Будапеште делали, – сказал Юрка, – когда немцы пытались Хорти-младшего похитить, а мы помешали. Теперь и рагули додумались, ворье! И флаги тоже украли.
– Может, народ все же успокоить? – спросил первый горкома. – Не все же там бандеровцы. Наш же, советский народ, лишь с завихрениями в мозгах.
– А всех и не надо, – ответил Юрка, – одного довольно, с оптической винтовкой.
А сколько их там всего? На глаз, человек с тысячу – хотя те, кто в задних рядах, возможно, лишь зеваки. И сколько среди них активных бандеровцев? Пока лишь стоят за спешно натянутой колючей проволокой, что-то орут, плакатами машут, оружия не видно.
Нас же тут в огромном здании на Владимирской горке, как показал учет, утром было двести шесть человек – и ЦК, и обком, и горком, вместе с техперсоналом и охраной. Вооружены почти все, но в большинстве пистолетами. Но есть четыре пулемета, включая МГ у ребят. Причем один «крупняк» ДШК, невесть как оказавшийся в горкомовской оружейке. Там же, в закромах – три десятка мосинских винтовок и одиннадцать ППШ, и еще четыре десятка автоматов у милицейской охраны. А вот гранат не оказалось, и патронов не слишком много, – но, как сказал Юрка, один штурм, пусть даже очень хороший, отобьем – и вообще, президенту Альенде хуже было. Ну а после придется прорываться по Владимирскому спуску к Речному вокзалу, а там уже Подол начинается, с заводской дружиной.
– А если пойдут? – спросил первый горкома. – Из пулеметов косить, как фрицев под Керчью? А ведь придется. Эх, мужики!
– Я вот с их фельдмаршалом Роммелем ручкался, – сказал Юрка, – теперь он главком их фольксармее… будет. И что с того – сколько я до того фрицев положил? Война – тут уж, если ты по эту сторону мушки, а враг по ту…
– Да я все понимаю, – махнул рукой первый горкома, – просто думаю, товарищ Сталин сказал, что в этой войне мы двадцать миллионов народа потеряли, еще цифра уточняется. И выходит это больше, чем у нас, России, было убитых за Гражданскую, Империалистическую, Японскую, Балканскую, Крымскую и прочие войны, вместе взятые – жуть! А мы еще туда добавляем.
– А еще товарищ Сталин сказал, что это все же меньше, чем умерло от голода и болезней в русских деревнях за один лишь девятнадцатый век, – отвечаю я, – и если мы хотим, чтобы жизнь пошла совсем по-новому… Вы, Леонид Ильич, говорили, что сельское хозяйство и крестьянскую жизнь знаете, и землеустроителем начинали в Белоруссии, и завотделом землеустройства на Урале – в отличие от меня, городской. И слышали, наверное, что народ говорит и о чем вспоминает. И вот представьте, что крепостной крестьянин из прошлого века попадет в наш колхоз – ему ведь эта жизнь мужицким раем покажется! За то, чтобы этот рай на земле и дальше был – стоило сражаться и умирать?
Да, вот только увидев его лично, сообразила я, что первый Киевского горкома товарищ Брежнев Л.И. – это тот самый, который в будущем ввергнет страну в застой! Юрка Брюс, о том услышав, лишь взглянул удивленно – «я думал, ты сразу поняла, а я уже пообщался, нормальный мужик». Сейчас ему тридцать семь еще, и считается молодым и растущим, хотя имеет уже звание генерал-майора и орден, полученный за Керченский плацдарм. К чести его, в Киев он попал не как кириченковский кадр, а совсем наоборот, кто-то в Москве незадолго до событий решил заменить Сердюка, личность совсем уж слабую и смотрящую Кириченке в рот. Организатор, администратор он толковый – но не политик совершенно, сам признавался, что даже набор положенных догматических установок наизусть не заучил.
– Так это и прекрасно, – отвечаю, – а зачем учить? «Марксизм не догма, а руководство к действию», – а вот сомневаюсь, что даже Ленин поступил бы сейчас по своему же рецепту из совсем другого времени и условий. А товарищи рабочие от вас точно не лозунгов ждут, которые они могли бы и сами в газете прочесть.
– У вас зато это хорошо получается, Анна Петровна, – буркнул Брежнев, – ну, вы же московские, все первыми узнаете.
Это он про сегодняшнее утро. В горком целая делегация пришла от рабочих «Кузницы» – доложить и договориться о взаимодействии. А вышло, свернули на обсуждение политического момента. Разговор был, что вот как предупреждали, так и началось – вот только к митингующим не только пришлые рагули, но и отдельные заводские присоединились. Поскольку бандеры оказались умнее, чем мы ждали – никаких «ридной самостийной», а о самом насущном наобещали. Про новое трудовое соглашение на пять лет, которое в народе уже прозвали крепостным правом, сам уволиться не можешь, так еще и ехать обязан, куда пошлют, «а мы не армия, чай, а счас не война уже». С первого июня на восьмичасовой рабочий день перешли, отпуска и выходные, как до войны – а вот что с зарплатой делать, если почти половину облигациями госзайма выдают? А отчего эвакуированные вернуться не могут – кого в Сибирь вывезли, и так там и заставляют на новых фабриках работать, а домой не пускают? Или случай совсем вопиющий – вот муж и жена, до войны в разных местах работали, но здесь, в Киеве, эвакуировали же одного в Красноярск, другую в Челябинск, и друг к другу не разрешают? А слухи ходят, что и с «Ленинской кузницы» будут куда-то в помощь посылать. А кто-то и про колхозы спросил – а правда, что после Победы их распустить обещали, и где?
Ну, я и ответила. Попыталась объяснить простыми словами, отчего эвакуированные и прикрепленные к эвакуированным заводам не могут пока вернуться в родные края. Потому что часто и возвращаться некуда – дома сожжены, предприятия разрушены, работа только с лопатой или мастерком в руках. Те, кто вынесли на своих плечах всю работу в тылу, нужны там, где работают сейчас – иначе будет, здесь люди на пепелище, там заводы без людей. Война нам так дорого обошлась, что работа по восстановлению предстоит просто гигантская – и никто, кроме нас, ее делать не будет. Но вот про тот случай персонально я фамилии записала, разберусь, это непорядок, чтобы семьи разъединять – временно можно, вот я сейчас здесь, с вами разговариваю, а мой муж на Северном флоте служит. А насчет зарплаты – так сами подумайте, куда деньги ваши идут, у нас ведь нет капиталистов, которые то, что вы заработали, проедят, в карты проиграют, себе дворец купят – все на восстановление страны! Вы же хозяева своего труда – все, что вы сделаете, к вам же и вернется! Ну, увеличим вам зарплату вдвое – значит, в народное хозяйство меньше пойдет, дольше из руин восстанавливаться будем, кому от этого станет лучше? А про роспуск колхозов – это кто такой умный сказал, кому хочется себе по паре десятин и снова землю сохой пахать, ведь тракторов у каждого точно не будет! Война кончилась, и заводы наши вместо танков снова начинают делать трактора, комбайны, другую технику для колхозов. А школы, больницы в селе содержать, а о стариках и детях заботиться, что сейчас в колхозный бюджет входит – каждый тогда сам по себе будет? А ученого агронома приглашать, а удобрения покупать, а мелиорацию проводить – тоже из своего кармана? Леонид Ильич, я ничего не упустила, а то городская все ж?
Еще поговорили о заводских делах. Тут их удивило, что я и в судостроении разбираюсь, – а что, если на Севмаше в цехах бывала почти каждый день, и в филиале Корабелки все знакомые. Десантные катера нашей работы здесь на юге знали прекрасно – вот только мы по военной части так и останемся, а «Ленинская кузница» большой заказ на буксиры и баржи речфлота сейчас исполняет. Спросили в завершение и про мой вид – ну, я и ответила, что у нас на севере принято так, потому что мужья наши считают, что когда мы красивые и нарядные, это их вдохновляет лучше воевать и возвращаться с победой. И наши девушки, конечно, в цехах все в спецовках – но когда можно, то в ярких цветастых платьях, хотя погода у нас куда холоднее. Много чести фашистам, из-за них нам унылое серое носить!
На том и закончили. Ушли заводские в раздумьи – как Леонид Ильич сказал, это и есть истинная политработа, когда словом можно человека заставить с новой силой, хоть в бой, хоть на труд. И уже после привозят нам свежую «Правду», а там речь товарища Сталина, произнесенная вчера вечером, в годовщину 22 июня – и те же самые мысли, и похожие слова! После чего Брежнев утвердился в мысли, что я заранее знала, а поскольку из Москвы приехала еще за две суток до того… в общем, стал Леонид Ильич куда менее болезненно относиться, что я – и женщина, и годами младше – ему приказываю здесь.
Нет, пообщавшись с товарищем Брежневым, я свое первоначальное мнение о нем изменила. Он не враг, ни в коем случае – а человек добрый и служака исправный. Вот только кажется мне, что удайся Кириченко его план удельного княжества, и останься Леонид Ильич на своем посту, он бы так же исправно служил. Ну да, о людях бы заботился, «не допущу, чтобы хлеб дорожал» – так и служил бы, что СССР, что фактически самостийной Украине. А я бы себя в такой роли представить не могла никак!
И тут грохот пулемета, да не со стороны Житомирской, а от реки! И выстрелы в ответ. По звуку, наш МГ, то длинной очередью, то короткими, прицельными. Затем и с нашей стороны добавляются винтовки и ППШ. Через пару минут стрельба стихает. Оказывается, пока от Крещатика красными флагами махали, с полсотни бандитов зашли от реки! И ведь у них могло получиться, если бы сообразили идти колонной, как будто подкрепление нам от заводских, – но они рванули через парк, развернувшись цепью и держа оружие в руках, как в атаку шли, хотя и не стреляли. Но тут Валька, поставленный следить за этой стороной, не зевал, сразу распознал врагов. Штук двадцать так и остались лежать, остальные бежали – может, у них и получилось бы подойти на бросок гранаты, но при этом на ровном простреливаемом месте легла бы еще половина оставшихся, а умирать бандеровцы очень не хотели. Юрка уже распоряжается пойти и трофеи собрать, нам два десятка стволов с боеприпасами точно лишними не будут.
– А толпа, смотрите, тоже уходит! – сказал Мазур. – Не бежит в панике, а как по команде, не слишком спеша.
И знамена красные видны. И портреты Ленина и Сталина над головами. Сволочи – символы наши украли, чтобы внимание отвлечь, пока сзади втихую подкрадываются и убивают! Вот интересно, что будет, если врезать из крупняка – Юрка говорил, пуля ДШК сразу нескольких человек навылет пробивает?
– Не надо, – отвечает Смоленцев, – главари нам еще попадутся, поймаем – повесим. А массовка будет искупать свою вину ударным трудом на Колыме.
Иван Кныш, оперуполномоченный Киевского угро.
23 июня 1944 г.
Прав оказался тот майор – а я верить не хотел в такое! В Киеве – военное положение.
Читаю приказ – все как подобает. Поддерживать, обеспечивать, пресекать, а «бандитов, грабителей, мародеров, паникеров, шпионов и диверсантов – расстреливать на месте». Ну, со шпионами загнули, какие они тут могут быть, английские, что ли, вон консульство открылось на Житомирской? И – «шпионажем не занимаемся», как тот герой-сыщик у Чапека сказал (есть за мной такой грех, детективную литературу почитываю, даже заграничных писателей, которые у нас выходили – ну, а этот чех прогрессивный, он против фашизма выступал).
С утра, конечно, все было в непонятках. Идет толпа по Крещатику, с красными знаменами и портретами вождей, революционные песни поют – что за чертовщина, давно уже ни царя, ни капитала нет, против чего протестовать? Но порядок вроде не нарушают, если только не считать помех уличному движению. Это уже после, на площади Калинина, безобразие началось – милиционеров, что здание ЦК охраняли, растоптали и буквально разорвали в клочья. А нашу бригаду в это время на Чкалова вызвали – там тоже было страшно.
Я за восемнадцать лет службы – до сорок первого здесь, в эвакуации в Саратове был – на всякое насмотрелся. Вот только уголовные так не убивают – всю семью и ничего не взято. Инженер с «Арсенала», коммунист, его жена и двое детей – всех кончили, удавками и ножами. Соседи не слышали ничего, но видели, как в квартиру трое военных заходили, с раннего утра. Не успели с осмотром закончить – милиционер бежит, нашу машину увидел. Через два дома – учитель, он в коммунальной квартире жил, к нему с утра военные пришли, а затем вышли, за собой дверь заперев и опечатав, и лишь через час соседи спохватились, что Михалыч с ними не уходил, так значит – в опечатанной комнате остался? И в этом же доме, лишь в другом подъезде – еще два трупа, служащий горисполкома с женой. В общем, на один квартал пять эпизодов, одиннадцать человек. И ничего не взято – лишь убивали! Сволочи – детей-то за что? Уголовные так себя не ведут – только фашисты!
И в ориентировке, что успели получить – по всему городу нападения на постовых милиционеров. По показаниям свидетелей и рассказам тех, кому повезло отбиться – подходят сразу четверо или шестеро и сразу, молча, пускают в ход ножи или стреляют. Внешне на митингующих совершенно не похожи, но и на уркаганов тоже – а ведь далеко не всякий урка вот так легко решится на милиционера руку поднять, зная, что за такое расстрел без вариантов! А отбиться удалось посту у телефонной станции, там двое стояли, с автоматами, и к ним еще комвзвода подошел. Но что делать, если идут люди мирно и вдруг выхватывают стволы? Один из милиционеров успел очередь дать, веером, неприцельно, – но хватило, чтобы четверых положить, еще трое убежали – комвзвода раненый, но сумел все внятно рассказать, а других наших – одного сразу насмерть, второго до госпиталя не довезли.
Значит, прав оказался тот майор из СМЕРШ – фашисты в городе! Бандеровцы – это те же фашисты, немцам в услужение шли и нехай не вякают, что за «ридну самостийну». Пока толпа шумит, эти убивают. Наверное, списки заранее у них были заготовлены – кто тут коммунист, кого в расход. Война.
Ну, и обычные мазурики распоясались. Сперва с осторожностью, затем и вовсе разошлись – воруют и грабят среди бела дня. Парочку схваченных с поличным мы поначалу в отдел сдали, трудно все же вот так сразу в режиме военного времени на месте в расход. А пришлось. Где армия, черт побери, мы же не справляемся, даже в одном районе – нас, оперов, всего восемь человек в бригаде, прочие же не сыскари, лишь улицы патрулировать могут.
Что в нашем деле главное? Правильно – опрос свидетелей! Кто тут про бандеровцев больше всего знает? А тот, из СМЕРШ, и те, кто с ним был. Так что соколом лечу в горком, где сейчас, как мне сказали, штаб. Успел как раз когда толпа расходилась, что возле шумела. На входе там наши, милицейские стояли, меня узнали, пропустили без проблем, еще и подробно рассказали, на какой этаж и в какую комнату. Внутри – ну прямо Смольный из фильма «Ленин в Октябре», кто-то бежит с очень занятым видом, а кто-то на диване прилег и спит. С тем майором я прямо в коридоре и столкнулся – он тоже меня узнал. И попал я не на приватный разговор, а на заседание – правда, обстановка там была самая бурная. Председательствовала та самая инструкторша из Москвы, Анна Ольховская, еще были какие-то военные, как я понял, присланные из штаба округа для связи, еще товарищ Брежнев, и все! А где НКВД и госбезопасность? Что тут происходит, черт побери, как вышло, что в Киеве хозяйничает непонятно кто?
– Не хозяйничают, – ответил майор, – все ключевые объекты удалось удержать. И нам теперь надо «лишь ночь простоять и день продержаться», пока армия в достаточном количестве не подойдет. Что до отсутствия здесь товарищей (а может быть, уже и граждан) Рясного, Савченко, Слоня и даже Кириченко, то они оказались слишком сочувствующими украинской самостийной идее, а потому их деятельность в предшествующий период будет предметом разбирательства. Хотя пока решено предоставить им возможность искупить свою вину, да и массам это знать вовсе не обязательно. Особенно тем, кои вовлечены в события как статисты. А привлечение к своей игре бандеровцев – это вообще разговор особый и беспощадный. Дня через два-три будет в Киеве «утро бандеровской казни» – но эти дни надо не только прожить, опер, но и себя не замарать. Поскольку разбирательство будет лютое и доскональное – кто и чем занимался, и на какую статью потянет. Я понятно объяснил?
Я ответил матом. Поскольку наполовину русак, наполовину одесский еврей – и к ОУН мне ну никакой стороной не обломилось. И мне глубоко по барабану, ССР там или АССР – но вот сейчас здесь, рядом, людей убивают, я ж все вам рассказал!
– Ответ неверный, – сказал майор, – и по существу, уже если сам товарищ Сталин сказал, что АССР, кто мы такие, чтобы с этим спорить? И по форме, опер – понимаю, что крепкое словцо иногда очень помогает, но при женщинах лучше сдержись. Хотя Анна Петровна, по прежней флотской службе, от морячков и морпехов и не такого наслушалась, а «товарищ Люся» по-русски еще не все специфические слова понимает. И если ты не понял, позвал я тебя не только чтобы узнать из первых рук, что в городе происходит, но и для вполне конкретного дела. Нет у нас сейчас под рукой оперчекистских групп – не оттого, что там все предатели, а оттого, что там есть таковые, а значит, велика вероятность, что информация куда не надо утечет. Через сутки обещают прислать – но вот сегодня придется обходиться тем, кто в наличии. Сколько людей, годных к спецоперациям, может дать киевское угро? Возможно, что ночью будет работа. А насчет убийств – есть одна мысль. Кстати, нам рекогносцировка не помешает – составишь нам компанию, опер?
Да, сделал меня этот майор, как ребенка. И главное, на моем же поле! Это ведь я должен был сказать ему то, что он мне:
– Убивали на месте, а не уводили с собой. Значит, машины у убийц нет, пешком ходили, по адресам. Отчего утром – чтобы дома еще застать, пока люди на работу не ушли. Тогда днем будет затишье, а вечером займутся снова. И большим числом. Судя по почерку, работала не простая «пехота», а ихнее СБУ, мы знаем, что в Киеве их всего взвод, тридцать человек. Утром работали, судя по сообщениям из районов, всего три группы, в этой трое, в других примерно по столько же. Вот, на карте отмечено. Скажи, опер, куда они вечером пойдут, если пока отработали они вот здесь, на Чкалова? И когда – я бы на их месте начал часов с семи. Хотя кто знает, как сегодня предприятия и учреждения работают – но рассчитывать должны на норму, если нет другой информации. Как раз интересующие их объекты успеют вернуться, и в то же время на улицах еще достаточно народу, чтобы затеряться, и уже темнеет. Поохотимся, опер – есть шанс!
Едем вшестером, не в «додже», а на полуторке, оказавшейся во дворе горкома. Как сказал майор Смоленцев, чтобы меньше на военных походить. В кузове у бортов мешки – не с мукой или сахаром, а с обычным песком, хоть какая защита сойдет. Оружия на виду нет, но при нужде из кузова ударят четыре автомата. Я в кабине рядом с шофером, откликающимся на прозвище Финн – и отчего у смершевцев какие-то клички вместо имен?
– Так позывные, чтобы было коротко и ясно, – ответил майор, которого называли Брюс. – Отчего мое, скажу лишь, был такой персонаж, ты его не знаешь. И другие – Рябой, Влад, вот Валентин долго без имени ходил. Теперь он – Скунс, от друга позывной взял.
Едем не спеша. И вот – свезло, не иначе! Ведь район нашего патрулирования не слишком велик, а на улицах уже пустовато, долго мы круги нарезали, или же, остановившись, имитировали поломку. Проезжая перекресток Чкалова и Ворошилова, Брюс заметил трех офицеров, входящих в подъезд соседнего дома. Отчего офицеры – так в фуражках и с кобурами. Входили, когда мы только вывернули из-за угла, на нас внимания не обратили.
– Финн, чуть не доезжая притормози, мы спрыгнем, – шипит из кузова Брюс, едва не всовывая голову в снятое заднее окошко водительской кабины, – и дальше останови.
Понятно – чтобы те, поднимаясь по лестнице, не увидели через окошко нашей высадки. И не насторожились шумом ехавшей и вдруг вставшей рядом машины. Однако ловко это у них получается, в одну секунду оказались снаружи, втроем, одного в машине оставили, вместе с Финном – понятно, если те из подъезда вырвутся, их встретят в два «калаша». Я успеваю прыгнуть с подножки. Ммать, чуть ногу не подвернул! Но успеваю в подъезд вместе с осназовцами.
И слышим наверху, этажа с третьего: «Откройте, СМЕРШ». И стук захлопнувшейся двери. Судя по звуку, слева по площадке.
– Они! – шепчет мне Брюс. – Не может тут быть СМЕРШа, я бы знал!
Взлетаем по лестнице. Интересно они бегают – быстро, но бесшумно. На площадке три двери – правая точно отпадает, левая или посреди? Мокрый след перед левой и свежий комочек грязи! Вчера ясно было, а сегодня днем затучило, и даже дождь был, вот кто-то в лужу и вляпался!
Проще всего было брать их, когда станут выходить. Но там за дверью кого-то убивали. А дверь захлопнули на замок. Рябой достает отмычку, замок предательски щелкает. В квартире никто не спрашивает, «кто там», но ясно слышу в тишине осторожные шаги, кто-то идет к двери, один.
Брюс делает рукой какой-то знак, Скунс и Рябой чуть кивают – поняли. Затем Брюс вдруг кричит: «Атас, валим!», Рябой топает ногами, будто убегая по лестнице вниз. Дверь резко открывается, и появляется офицер, держа перед собой ТТ. Как только его рука оказывается за косяком двери, Брюс, до того невидимый изнутри, резко хватает сбоку и, оказавшись плечом к плечу, выдергивает лжесмершевца на площадку. Раздается выстрел, пуля бьет в стенку напротив, еще через полсекунды задержанный уже лежит на площадке лицом вниз с рукой за спину, его пистолет у Брюса, в это же самое мгновение Скунс в приседе, почти в падении, у самой земли, стреляет куда-то внутрь квартиры, затем они вместе с Рябым ныряют за дверь, за ними и Брюс, кивнув мне на лежащего бандита – охраняй. Еще один выстрел внутри – и выглядывает уже спокойный Скунс, делает знак «тащи этого».
Квартира отдельная, не коммуналка. В одной из двух комнат сидит на стуле уже пожилой мужчина, его все еще бьет дрожь. Как оказалось, спасли мы главврача больницы имени Павлова, присланного из Москвы неделю назад – должен был с семьей, но счастье, что они задержались. Двое бандитов были убиты – одного Скунс застрелил в коридоре, второй в комнате с приговоренным оставался.
– Попался на фокус с гранатой, – сказал Брюс, – не лег, но все ж отвлекся на нее, в двух метрах упавшую, ну и Рябой успел выстрелить раньше. Целил в плечо, попал в сонную артерию – труп! Водички выпейте, доктор, для успокоения. Опер, сними у товарища показания – чем он так бандерам насолил? А этого в ванную тащите, мы его сейчас расспросим.
Да, методы же у товарищей военных… Как мне популярно майор разъяснил тоном, абсолютно не терпящим возражений – раз Киев на военном положении, то это самая настоящая война. А как на войне надлежит быть с врагом, если от его слов зависят наши жизни, а вражина молчит, понимая, что терять ему нечего, все равно смерть?
– Кто-то ножом тычет, так зачем грязь разводить? Этому вот руку доломали, каждую кость и каждый сустав. Когда начали с пальцев на левой, он наконец запел. Услышав, что когда мы это со всеми его конечностями проделаем, то медицина будет бессильна, всю оставшуюся жизнь лежать тебе бревном. А так всего лишь однорукий – хрен там все срастется правильно, и он в этом хотя бы ложку удержит и ко рту поднесет. Есть возражения, опер?
Возражений нет. Володьку Кононова бы сюда, он у нас гуманист и законник, еще не пообтертый реалиями угро – хотя вроде бы бывший боевой офицер. Мне говорил на прошлой неделе, что-то про «эру милосердия», что должна наступить после этой, самой страшной войны. Может, и наступит – когда мы всю погань на земле изведем. А пока – рано еще отказываться от старых методов. Лишь бы невиновные не пострадали – а против этих дозволено все!
В завершение является милиция из ближайшего отдела. Кто-то из соседей вызвал, услышав стрельбу. Меня опять же узнали, так что проблем не было – зато решился вопрос, куда деть трупы. Покалеченного же бандита майор, показав корочки СМЕРШ, забрал с собой. Как и ожидалось, вражина оказался из боивки СБ, так что, как заметил Брюс, «мы уменьшили число наиболее подготовленных гадов на одну десятую, трое из тридцати». К сожалению, он ничего не знал о задачах других групп. У старшего этой тройки – которого убили в коридоре – в кармане нашли список, там было еще семнадцать адресов! Не считая первых четырех, аккуратно зачеркнутых – ну, с четвертым бандеры поторопились! Однако надо же всех упомянутых срочно вывезти в безопасное место. Майор сказал, что завтра с утра транспорт обеспечат – ну, а товарищу доктору можно ехать с нами сейчас.
Тем более рассказал нам главврач очень интересные вещи. Вот до чего подлый народ, бандеровцы – а впрочем, чего еще от фашистов ждать?
Подполковник Цветаев Максим Петрович,
56-я гвардейская самоходно-артиллерийская бригада.
Киев, 22–23 июня 1944 г.
Ехали с одной войны на другую войну – и на третью войну попали!
Девятнадцатого мая был парад в Берлине. Еще разрушенном, но уже налаживающем повседневную жизнь. Как говорили политработники, чтобы наши солдаты, дошедшие сюда от Волги, Подмосковья и Ленинграда, запомнили навек и гордились Победой. В самом скором времени большая часть армии будет демобилизована – Советской стране нужно много рабочих рук, чтобы восстановить разрушенное фашистским зверем. А потому – пусть вернувшиеся домой фронтовики запомнят этот парад.
Некруглая дата? А хоть в честь годовщины советской пионерской организации! Пусть Европа, до того послушно легшая под Гитлера, теперь подстраивается под нас. И как сказал товарищ Сталин – так и будет!
Не было парадных мундиров. И не было свежей краски на броне. Лишь все, что можно, дочиста вымыто, надраено, отглажено до блеска. Шли, печатая шаг – пехота в касках и разгрузках, с машин не снимали «нештатные» пулеметы, приделанные на люки и борта. Шла боевая, не парадная армия, только что взявшая на штык две трети Европы (и никто не сомневался, что дошли бы и до Гибралтара, если бы немцы там не поспешили сдаться нашим союзникам). Пусть весь мир запомнит эту картину – до того, как вновь решится с нами воевать!
А с тротуаров и из окон смотрели немцы. И даже приветливо улыбались. Не помню я в Берлине ни одной вылазки «дойче партизан» – слышал лишь, что единичные случаи были. Но возможность провокации следовало учесть – вроде фаустпатрона, влетевшего в парадную колонну из подворотни или из окна. По крайней мере, о том нас предупреждал СМЕРШ, да и народ в строю был опытный, выживший в мясорубке уличных боев – так что шли с боекомплектом, и пулеметчики внимательно следили за всеми опасными местами (вы думаете, фаустом нельзя стрелять из помещения? Можно, если комната достаточно большая и стрелок совершенно не озабочен последующим пожаром). Но никаких происшествий не случилось.
В парадке, сверкая новенькими погонами, были лишь комендачи, играющие роль регулировщиков. И немцы из фольксжандармерии, замыкавшие наш строй – батальон или два их тоже принял участие в параде. Где только форму нашли, совершенно новую и необмятую – может, наши с захваченных интендантских складов поделились? Мундиры все того же цвета фельдграу были приведены к виду «фолькс» путем спарывания орлов и свастик и нашивания трехцветных эмблем. А были ли заряжены их «штурмгеверы», я не знаю.
Возле Бранденбургских ворот с наскоро сооруженных трибун на прохождение смотрели наши маршалы – слышал, что тут должны были быть Жуков, Конев, Рокоссовский, а также командующие армиями и штабные. Еще там были какие-то штатские, наверное, по партийной и хозяйственной линии, а может быть, и немцы-антифашисты, освобожденные из тюрем (а кого еще можно было поставить во главе ГДР?). И представители союзников – американцы, англичане, французы.
Уже после ко мне подошел их журналист, Хемингуэй. И на груди у него сияла наша медаль «За отвагу» – представление на которую я писал всего четыре месяца назад после памятного боя на Одере[48]. С ними был американский офицер-танкист, моих лет – после обмена приветствиями, Хемингуэй представил его: «Том Ренкин, тот самый парень, кто лично подбил шесть „королевских тигров“, и его экипаж остался единственным выжившим из всей роты». Американец показался мне слишком самоуверенным – помню удивление на его лице, когда я сказал, что в том бою на Одере (мистер Хемингуэй не даст соврать) каждый из моих восемнадцати экипажей сжег по два «короля», на нас шел их полный тяжелотанковый батальон, и еще «пантеры» дивизии «Викинг».
– А расскажите про свой бой, мистер Ренкин (ох, предупредили нас, что к их офицерам следует обращаться «сэр» или по званию и имени, – но вот непонятные у них погоны, у немцев и то система похожа на нашу, лишь вместо двух просветов витой серебряный шнур и четырехугольные звездочки, а тут у американца орел на гладком фоне, какой это чин, спрашивать неудобно – неужели генерал-майор?[49] Как у нас на флоте при царе на адмиральских погонах были орлы вместо звезд). Как вам удалось одному подбить шесть тяжелых танков, сколько же их было всего?
– О, очень много, не счесть. Они лезли на нас из пыли и дыма, я стрелял и попадал, они горели. А после оказалось, что все немцы закончились, как и все парни из моей роты, из двенадцати машин сгорели все, кроме моей.
В принципе, такое возможно – в боевом азарте, когда звереешь и уже не думаешь о смерти, а лишь бы тот, в прицеле, сдох. Как было у меня в самом начале, первый бой с «тиграми» под Сталинградом. Но это лишь для бойца хорошо, а не для командира, обязанного видеть поле боя в целом, несмотря ни на что. Хотя если янки стояли в жесткой обороне, как мы в сорок первом, «ни шагу назад», тогда да, лишь стой, стреляй и молись, чтобы враг закончился раньше, чем ты. А американский «слаггер» машина хоть и послабее, чем СУ-122-54, но девяносто миллиметров калибр, «тигра» должен бить уверенно, да и «короля» вполне возьмет. Ну, и удача, конечно, наличествовала – когда оказался этот Ренкин в выборе немецких наводчиков последним, чисто случайно, и повезло ему дожить. И как сказано было еще в газете, бой в ущелье, когда лишь головные немцы могли стрелять, и дым, который заставлял сокращать дистанцию… но все равно лотерея, накоротке снаряд длинноствольной пушки «короля» и для Т-54, и для СУ-122 смертелен. Так что как минимум храбрость нужна «встать под огнем и шагнуть под огнем», уважаю!
А после – приказ о нашем переформировании в тяжелую танко-самоходную бригаду прорыва. По штату, должны добавиться еще танковый батальон на ИС, второй батальон мотострелков на БТР, артиллерия, тыловые службы. Но пополнение и технику мы на Урале должны получить, по пути следования… куда? Хотя ничего еще официально не говорилось, но мы же не дураки, чтобы не понимать?
То-то, смотрю, замполиты с книжками носятся: «На сопках Маньчжурии», «Порт-Артур», «Цусима» – и настоятельно рекомендуют для прочтения личному составу! И беседы проводят – как еще в Гражданскую на нашу землю кто только не лез, и англичане, и французы, и американцы – но лишь японцы всерьез рассчитывали не просто пограбить и уплыть, а оттяпать нашу территорию аж до Байкала! Сергея Лазо в паровозной топке живым сожгли, деревни уничтожали со всеми людьми, как фашисты – да хоть Нанкинскую резню вспомните, как самураи поступают с теми, кого считают слабее! А как они на нас у озера Хасан напали и на Халхин-Голе – и в сорок первом готовились нам в спину ударить, да и сейчас на границе устраивают провокации со стрельбой, наши торговые суда топят или захватывают – и хотя у них фюрера и нацистской партии нет, ведут они себя ну совершенно как фашисты: лишь они, японцы, люди, а прочие им рабы! И терпеть такое у своих границ никак нельзя – а если завтра они на нас нападут?
Короче, накрылся мой дембель! А я-то думал, завтра рапорт подам, и на свою родную Тамбовщину. Одно радует – что звания не повысили. Поскольку в генералы выйти не дай бог, тогда и вовсе не отпустят, а так ну максимум полковника успею получить… а лучше и без того, больше погоны – больше ответственность! Ну нет у меня в ранце фельдмаршальского жезла, хочется снова учителем в школу, дом построить, жениться и мирно жить. А тут всякая сволота фашистско-самурайско-империалистическая мешает!
Соседей наших, танкистов, без техники выводили – только личный состав, и тоже сказали, в Челябинске новую получат по штату. Но мы ж не простой полк, а «святой», вот в бога не верим, но ведь было, что за год войны лишь один экипаж полностью в машине сгорел, под «маус» попав, уже в Берлине. С тех пор как получили мы самоходки, Церковью освященные – ну и конечно, любой танкист вам скажет, что каждая машина свою особенность имеет, в бою это может решающим оказаться, так что лучше свои СУ на другие не менять! Чего мне это стоило, умолчу, – но погрузили мы на платформы пятнадцать машин – все, что на ходу были. И еще везли одного «горыныча», берлинский трофей. Порождение сумрачного германского гения – представьте танк из «Индианы Джонса»: гусеницы охватывают высокий борт и спереди, и из бортов огнеметы, сразу на три стороны плюют – в танковом бою это противник никакой, самоходный крематорий для экипажа, громоздкий и неповоротливый, броня слабая, в башне пушка всего семьдесят шесть, но против пехоты это огненный ужас, и в окопе достанет, не говоря уже о чистом поле. Взят нами, даже экипажем укомплектован из временно «безлошадных», но до сопок Маньчжурии не доедет – предписано в Кубинку сдать, сперва для изучения, затем, наверное, музейным экспонатом. А жаль – наши СУ-122 на дистанции каждая пары Т-54 стоит, а в ближнем бою без башни и пулемета полный песец, оттого и цепляем на люки нештатные МГ и сажаем пехоту на броню. Интересно, какие танки у японцев?
«Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои…» Музыка из репродуктора на киевском вокзале. Станция Киев-Товарный рядом совсем, разгружаться нам приказано, срочно. Что за черт? Офицер-порученец прибежал из штаба. Приехали – в Киеве мятеж!
Бандеровцы? А здесь-то они что делают, как оказались? Сгрузиться, занять оборону, доложить о выполнении! Следующий приказ – оставить часть сил для удержания Киев-Товарного и вокзала, выдвигаться к штабу округа. Настроение было, если честно, хреновым – ну не предназначены самоходки, чтобы в городе легкую пехоту и диверсантов гонять! Мы в Берлине от фаустов большие потери понесли, чем в драке с эсэсовскими «тиграми» на Зееловских высотах! Но приказы не обсуждаются – следуем!
Да, дело тут еще хуже. Еще и некоторые части гарнизона подозреваются в ненадежности, так что наш калибр сто двадцать два тут будет очень к месту! Не дай бог по своим стрелять придется – но обошлось. После мне рассказали, что бунт действительно готовился – так в казармах на Саперном поле повар одной из частей оказался завербован бандеровцами и всыпал в котел яд, а призывники с Западенщины есть отказались. Из сотни отравившихся едва половину сумели откачать! Еще в двух местах западенцы пытались оружейки захватить, дело до стрельбы дошло, убитые и раненые были с обеих сторон – но наши победили!
И банды по городу болтаются. У нас лишь один боекомплект и то не в машинах, а в прицепленных вагонах, как НЗ – давно уже не бывало ситуаций сорок первого, когда выгрузили в чистом поле, и в бой, а в уставе как раз на такой случай требование осталось. Округ транспорт выделил, послали снарядами загрузиться на склад, так по пути какие-то напали, обстреляли, прорываться с боем пришлось, двое бойцов ранено. После чего всем окончательно стало ясно, что тут война, так что к бою готовились по полной. Даже «горыныча» сгрузили и поставили тут же, на площади перед вокзалом – на случай массовой пехотной атаки, огнесмесь сбодяжили из бочки бензина и масла, на несколько выстрелов хватит. Цистерна соляра на товарной станции нашлась, приказом из округа реквизировали. Продсклад тоже наличествует, так что стало веселее – и БК, и топливо, и еда есть, нормально воевать можно, не как в сорок первом.
Ночь прошла спокойно, хотя в городе несколько раз слышалась редкая стрельба. Спать пришлось по-фронтовому, в машинах, или на брезенте поверх мотора, или в пакгаузах товарной станции. Под утро послышался шум самолетов – наши, «дугласы», шли на посадку в Жуляны рядом. Надо думать, не пустые идут – но нам ничего не сообщали. Затем нам рассказали, что в городе «бандеровцы» взяли и сожгли здание ЦК! От такого нервы у всех на взводе. А уже к вечеру ближе, часам к четырем пополудни, к вокзалу вышла толпа.
«Бандеровцы»? Так видели мы тех гнид в Берлине, в немецкой форме против нас, даже не воевали, а выстрелят из-за угла, и бежать. Что тоже опасно, если стреляют из фауста. А тут больше на первомайскую демонстрацию похоже – красные знамена, портреты Ленина и Сталина! Идут и кричат: «Не стреляйте, солдатики, мы свои, пропустите лишь, дайте на вагоны глянуть!»
Какие вагоны, нах? Это позже я узнал, что людям, нашим советским, сказали – со Львова уже подогнали на станцию вагонзаки и будут всех по списку или просто по подозрению грузить в Сибирь, как раскулаченных везли! За все беспорядки, за то, что на площади у ЦК было. А у меня приказ – не пускать! А толпа прет, не слушает. И что делать?
Снайперы – были. На крыше и чердаке вокзала. Причем знакомые с подлой немецкой манерой в атаку идти, нашими мирными прикрываясь. Вот только фрицы это в своих мундирах делали, в толпе легко различимых, на опытный фронтовой глаз! А здесь – где бандеры, как выглядят? Оружия на виду ни у кого нет!
А они идут. До оцепления уже дошли, на машины лезут, бойцов за автоматы хватают – «убери зброю, солдатик, мы свои». А у нас приказ – не пропускать! А в толпе не только мужики, женщин и подростков тоже вижу! Что делать – сомнут ведь! Нас тут, у вокзала, четыре самоходки, «горыныч» и две роты автоматчиков (и то одна неполная, без одного взвода). То есть пехоты – полторы сотни человек всего. Против толпы в тысячу, а то и в две!
После нам смершевцы сказали – на волоске все висело! Так как в толпе были боевики, в том числе и малолетние, из львовского детдома. Которые должны были, если все же прорвутся на станцию – поджигать вагоны, особенно цистерны, заблокировать пути. Чтобы никто больше здесь разгрузиться не мог. Но мы-то этого не знали, ну не встречались ни с чем похожим за всю войну! Отчего проволоку не натянули на площади, спирали Бруно? Так не было у нас проволоки, мы же не саперный батальон! И не учили нас, как с гражданскими воевать и беспорядки усмирять, мы же не жандармерия, это у капиталистов, я слышал, есть такие – строем, с дубинками и щитами, как римский легион. А мы – или стреляем, или никак!
Первые выстрелы были наши, но – в воздух, в надежде толпу все же остановить. И тут же раздалась еще стрельба, откуда-то позади толпы. Крики «по своим стреляете, сволочи», и потасовка сразу в нескольких местах цепи, у солдат пытаются оружие отобрать. И тут, ясно видел, двое или трое мелких, не взрослые, мальчишки, бутылки бросают, выхваченные из-за пазухи, и соседняя самоходка горит!
Вот тут Скляр и не сдержался. В «горыныче» на семь человек два люка и бак с огнесмесью под ногами – выскочить, если что, не успеешь никак! Три струи огня, прямо по толпе, страшный визг и вой обожженных и паника. Тут уж, если и были бандеровцы-зачинщики в рядах, им бегства никак было не остановить! И выстрелы откуда-то по нам – рядом со мной пуля в броню лязгнула, не спутаешь ни с чем! Я в люк нырнул, ну вот, бой пошел, это знакомо уже – и от того, что враг под мирных замаскировался, он врагом быть не перестанет. И началась стрельба, уж это в нас с фронта в рефлексы было вбито, при нападении стреляй, все прочее – потом. Как подобает пехоте, четко обученной взаимодействию с танками – увидев угрозу, давить огнем, не дожидаясь никакой команды, иначе фауст в броню влетит. Пулеметы ударили длинными очередями, на расплав стволов – цель обширная и совсем рядом. А с такого расстояния по массе людей – одна пуля прошивает сразу нескольких.
Помню парня лет семнадцати, как он к нам бежал, с бутылкой в руке, по чистому месту и телам, рядом не было уже никого на ногах. Целых две или три секунды бежал, лицо перекошено, кажется, кричал что-то – и очередь накоротке его буквально разорвала, и бутылка разбилась и вспыхнула. Помню упавшего солдата, красная лужа вокруг головы растекается. Помню, как кто-то из экипажа сгоревшей машины по земле катается, пытаясь с себя пламя сбить. И вся площадь впереди телами усеяна, кто-то еще шевелится, а большинство уже нет.
И эта картина была для меня страшнее боев в Берлине. Там были немцы, здесь – свои. А Скляр поседел – хотя было ему всего двадцать три, причем из этого полтора года на войне, с октября сорок второго под Сталинградом.
Доложили в штаб. Все как было – подверглись нападению вооруженной толпы, потеряли одну машину, экипаж успел выскочить, хотя все с ожогами. Атака отражена огнем, с большими потерями для напавших. Получили втык: «Как допустили! Надо было сразу стрелять, не жевать интеллигентские сопли – против вас безусловно враждебный элемент. И в следующий раз не ловите ворон!» Кажется, там не поняли, что «огонь» здесь означало буквально.
И больше никто не пытался нас прощупывать! Знаю, что было что-то подобное за переездом, на углу Шевченко, где застава из полка охраны штаба округа, погиб командир батальона и десяток бойцов, сожгли БТР. И в панике ретировались, когда на помощь выдвинулся взвод от нашей второй батареи с автоматчиками на броне. А у вокзала и товарной станции остаток этого дня и весь день следующий было тихо, даже снайперы не стреляли.
Двадцать четвертого июня стрельба шла уже по всему городу. К вечеру усилилась, местами переходя в настоящий бой. Но к нам уже подошла морская пехота, и мы знали точно, где бандиты и сколько их – в Киеве наших советских людей было все же больше, и они активно нам помогали. С утра 25 июня и мы пошли вперед, как в Берлине, штурмовыми группами по улицам, по дворам – но нашим калибром стрелять пришлось редко, буквально в паре мест, где бандеровцы, заняв оборону, огрызались огнем. Зданий было жаль, Киев до сих пор не восстановил все разрушенное, хотя пострадал куда меньше, чем Берлин или Зеелов. Но как правило, бандеровцы не принимали бой, а старались убежать, спрятаться и ударить в спину. Город был разбит на сектора, сектора на кварталы, пойманных подозрительных гнали в спешно оборудованный фильтрационный лагерь на Труханов остров посреди Днепра. Но военное положение в Киеве было отменено лишь в начале июля – поскольку бандеровцы и их пособники пытались, поодиночке и группами, пробиться на запад.
Я этого не видел, поскольку уже 28 июня наша бригада получила приказ грузиться и следовать по назначению. Никто из нас не был отмечен за участие в этом деле – впрочем, и наказан тоже. Про тот бой у вокзала нас подробно расспрашивал СМЕРШ, от них мы и узнали про хитрый бандеровский план, и нам сказали, что мы все сделали правильно… вспоминая этот день, я пытаюсь придумать, а как можно было бы по-иному, с теми средствами и в той обстановке – и не нахожу. В июле мы, прибыв на Урал, получили пополнение – и сюрпризом было, что на новых машинах красовался наш знак «святого воинства»: голова русского витязя в остроконечном шлеме – эти танки и самоходки тоже были подарком Церкви, взявшей шефство теперь уже над бригадой. И был месяц на полигоне, слаживание подразделений в единый организм или механизм и изучение силуэтов и тактико-технических данных новейших японских танков «Чи-то» и «Чи-ри» (аналоги «пантеры» и «тигра», даже внешне похожи – но все ж слабее и пушка, и броня), старые же машины «Ха-го» и «Чи-ха» вызывали у нас после боев в Европе лишь смех, рядом с ними даже немецкая «тройка» смотрелась как вундерваффе! Впрочем, если мы теперь назывались тяжелой бригадой прорыва – то и воевать нам в основном предстояло не с японской бронетехникой, а с долговременной обороной. Потому приданный нам второй батальон был даже не мотострелковым, а штурмовым. И нашим назначением был, как оказалось, не Забайкальский фронт – нам не пришлось идти через пески Гоби и горы Хингана – а Первый Дальневосточный. И тогда мы не могли знать, что освобождение Китая от японской оккупации после перерастет в Китайскую войну. И я получу все же генерал-майора – вместо возвращения в свой Тамбов.
Одно любопытно. Много позже приходилось мне с немецкими товарищами по службе пересекаться, и к документам я доступ имел – так все говорили, что у немцев в октябре сорок третьего «королевские тигры» в Португалии, где этот Ренкин воевал, были в единичных экземплярах, то ли два, то ли три. Так как же американец умудрился лично шесть штук их подбить, тем более что рядом вся его рота сражалась? Ну не бывает так, чтобы десятеро стреляли мимо, а один снайперски попадал. Наверное, там «тигры» обычные за «королей» сосчитали, да набитые всеми вместе, и записали на того, кто один живым остался. В пятьдесят девятом у нас американский фильм шел «Освобождение Европы» (и, кстати, этот Ренкин там числится консультантом) – его посмотришь, так кажется, что одни союзники и воевали! Там этот бой тоже есть, «королевские тигры» идут массой, наверное штук сто, такого мы даже под Зееловом не видели! Ну, пусть тешатся хоть придуманными победами – мы-то знаем, кто от Волги до Рейна дошел!
Томас У. Ренкин, бригадный генерал армии США.
Из письма К. Эннакину, режиссеру и сценаристу фильма «Освобождение Европы», 1959
Сэр, вы очень хорошо показали события, действительно имевшие место. Но я полагаю, что американскому зрителю надо видеть и другую сторону.
Весной сорок четвертого я исполнял обязанности офицера для особых поручений при генерале Паттоне. И именно в этом качестве был послан в русскую зону оккупации – для оценки реальной боеспособности русской армии. Все знают про обещание Паттона «за полгода дойти от Рейна до Москвы, что не удалось этому неудачнику Гитлеру», – которое было не понято политическим руководством, подвергшим генерала незаслуженной опале. И мало кому известно, что в действительности было не так.
Существовал «план Паттона», детально разработанный уже после того заявления, бывшего для него лишь первым толчком. С целями не столь амбициозными, но оттого вполне достижимыми. Паттон первым в наших военных кругах чисто интуитивно уловил, что русские, преследующие в своей политике прежде всего собственные цели, очень скоро станут для Америки главным врагом и конкурентом – и первым отважно бросился в бой. Согласно плану, рожденному в тишине штабов, без громких заявлений, русских надлежало отбросить назад в ходе чисто локального конфликта, вернув в границы западной цивилизации как минимум Германию, Италию, Австрию, а максимум – Польшу, Чехию, балканские страны, а возможно, даже Прибалтику. Считалось, что Германия при первой возможности восстанет против захватчиков-коммунистов, как и восточноевропейские народы, а русские, измотанные войной гораздо больше нас, с радостью согласятся на мир, который мы им предложим, как только цели нашего наступления будут достигнуты.
Главным аргументом противников этого плана, к которым относился и Эйзенхауэр, была еще не завершенная война на Тихом океане. Существовал риск, что тогда СССР заключит союз с Японией, а большая часть наших сил окажется связанной на европейском театре. Паттон отвечал, что на востоке просто нет пока нужды в таком числе сухопутных войск (ну как вы представляете высадку миллиона солдат на какой-нибудь остров Тарава?), по крайней мере до момента десанта собственно на японские острова. И что он обещает завершить кампанию победой еще до зимы – если войска покажут в наступлении хотя бы половину той скорости продвижения, с какой они шли по Франции от Гавра до Рейна. Но узким местом была поддержка с воздуха – как раз авиация очень нужна была именно на Тихом океане. Напомню, что план «Молот Тора» – предельного ослабления Японии тотальными бомбардировками – был уже принят, и в рамках его требовалось не только задействовать подавляющую часть стратегической авиации, в том числе все авиакрылья, оснащенные новейшими В-29, но и увеличить число эскадрилий почти вдвое – таким образом, основную тяжесть сражения с русскими на этот раз должны были вынести сухопутные войска.
Американская армия находилась в тот момент на пике своей мощи. Имелось шестнадцать танковых дивизий (у Гитлера в начале его Восточного похода было двадцать, однако американская танковая дивизия была намного сильнее немецкой сорок первого года). Кроме того, все пехотные дивизии были насыщены техникой и были по существу тем, что у немцев называлось «панцергренадерскими». В целом же, по выкладкам Паттона, мощь одной лишь американской армии в Европе втрое превышала гитлеровский вермахт июня сорок первого – а были еще и англичане, и мы могли рассчитывать, что по мере нашего продвижения, немцы присоединятся к нам, не упустив случая отомстить русским за свое поражение, предполагалась также мобилизация в союзные ряды французов и итальянцев.
У этого плана был лишь один серьезный недостаток. Паттон был командующим всего лишь одной из армий, а не главкомом, и разрабатывал план по собственной инициативе (хотя, конечно, Комитет начальников штабов и персонально Эйзенхауэр были в курсе). Требовалось убедить высшие инстанции, чтобы план стал законом, – а вот там взгляды лиц, принимающих решение, были куда более консервативны! Напомню, что Америка стала уже по существу первой державой, спихнув с этого места англичан, но сама еще не привыкла к этой роли. А европейский театр в глазах многих влиятельных политических и военных кругов США реально был «вторым фронтом» в сравнении с Тихим океаном, и кровь Перл-Харбора жаждала отмщения. Наконец, американский бизнес, имея выгодные советские заказы, вовсе не желал ставить интересы США в долгосрочной перспективе выше своей сиюминутной прибыли. В итоге Америка готова была воевать с русскими лишь при условии, что это будет быстрая и легкая война с нашей стороны, «простите, мы слегка вас побили и взяли свое – но ничего личного, просто бизнес, ок? А теперь будем вести с вами дела снова».
Я был одним из тех, кто должен был добыть фактический материал, чтобы план Паттона был рассмотрен. В течение месяца я объездил всю Германию, наблюдая русских вблизи. Меня принимали очень любезно, как союзника, а я улыбался, смотрел и запоминал – то, что, очень может быть, скоро поможет нам лучше и эффективнее убивать этих русских; ничего личного, так устроен мир, что все не могут быть сытыми и довольными, кто-то должен потесниться. Гитлер был грубым мясником – но согласитесь, что в идее «в мире должен быть лишь один хозяин», чтобы не было анархии и войн, что-то есть! Надо лишь уметь сделать так, чтобы абсолютно все были убеждены в вашей правоте – включая того, чью собственность вы отнимаете. Во все века Германия славилась своими солдатами, а Америка – юристами и рекламой, и кто в итоге оказался сильнее?
Меня принимали как героя – «тот, кто подбил шесть „королевских тигров“ в одном бою». Поразмыслив, я пришел к выводу, что это есть истина – ведь общеизвестно, что фактом является то и только то, что подтверждено юридически? Как было объявлено и записано в наградном листе – и какое имело значение, что «кенигтигров» там было всего два, а не шесть, и уничтожил их не я?[50] Я честно рисковал, был на волосок от смерти, там сгорела вся моя рота, а мне пришлось месячным отпуском лечить расстроенные нервы, чудом вырвавшись живым из того ада! Я искренне считал себя героем – и это мое право украл у меня тот русский, с которым мы встретились в Берлине.
Его слова звучали издевательством. «Мистер Ренкин, никто из нас не сумел достичь вашего результата, „кенигтигров“ на всех не хватило – но по две штуки на каждый из моих восемнадцати экипажей точно было». И это не было пропагандой – Хемингуэй, бывший переводчиком нашей беседы, присутствовал при том бое и видел все своими глазами! А еще на поле боя были «пантеры», германский танковый полк полного состава отборной дивизии СС «Викинг» и бронепехота – и все они так и остались там, трупами и горелым железом. Но это был еще не самый страшный бой – на Зееловских высотах было труднее… Русский говорил обо всем, как о всего лишь хорошо проделанной работе, не о подвиге! И никто после не давал ему отпуска для лечения нервов, черт побери!
Были и другие примеры, но этот самый показательный. И я, опираясь на них, с чисто военной точки зрения, вернувшись, заявил о полной бесперспективности плана Паттона, при всем моем уважении к этому великому генералу. Категориями Франции сорок четвертого года нельзя было мыслить в войне против русских, там нужен был совсем другой масштаб. Представьте рыцарский турнир, о каких мне рассказывали английский друзья: благородные рыцари честно бьются копьями и мечами – и вдруг на поле появляется Кинг-Конг с громадной дубиной и просто расшвыривает бойцов ударами, как кегли! Быстрой и легкой победы над русскими быть не могло – наши потери намного превысили бы расчетные, и о вторжении в Японию пришлось бы забыть еще года на два – а результат был крайне сомнителен, военная игра, проведенная по приказу КНШ, показала, что можно с уверенностью говорить лишь об оттеснении русских до Эльбы, дальше же неминуемо должна последовать оперативная пауза, и кто лучше ею воспользуется, большой вопрос.
При всем безусловном уважении к Паттону, он оставался человеком иной, доядерной эпохи, рассматривая современный танк как стального коня новой кавалерии, а вовсе не как элемент огромной военной машины, на вершине которой, если верить анализу, проведенному нашей разведкой пять лет назад, уже тогда, вероятно, находилась русская бомба.
Паттон оставался бойцом до конца. Понадобилось бы – пошел бы на штурм рая со своими танками. И вероятнее всего, оказался бы в аду… Но это не умаляет величия духа знаменитейшего из наших танковых генералов, под началом которого мне довелось служить во Франции и Пфальце.
Он просто опоздал на свою войну.
Он все еще рвался на европейские холмы, хотя шверпунктами глобального сражения теперь были Невада и Семипалатинск. И был изгнан в отставку за свое упрямство в отстаивании этого своего плана – а вовсе не за то первое обещание «дойти до Москвы», как считается всеми. Буквально за день до его отъезда на генерала было совершено покушение, по официальной версии «вервольфом». Да, я знаю, сколько было написано после по этому поводу – «немецкий след», «русский», даже наш, а также британский и французский. Истина же заключается в том, что слишком многие были рады снять генерала с доски как мешающую фигуру, и оттого, я уверен, если и не посылали убийц, то радовались случившемуся. Я знаю лишь достоверно, что расследование проводилось крайне поверхностно, и все договорились, что виновен «вервольф».
Юрий Смоленцев «Брюс».
Киев, ночь на 24 июня 1944 г.
Первое правило на войне – пока тихо, пользуйся случаем, спи и отдыхай. Потому что когда начнется, и то и другое станет роскошью.
Вот где бы вы на месте бандеровского генерал-хорунжего Кука расположили бы свое воинство – так, чтобы до поры оно не привлекало внимания и в то же время было под рукой? Ладно, часть под видом «колхозников» на ярмарку пришла и в доме колхозника расположилась, да и просто под телегами на рынке, благо лето и тепло. Часть загодя собрались под видом «артелей» на восстановление города, у артели и свой транспорт возможен, и под видом инструмента можно оружие пронести. А где штабным быть, чтобы с относительным комфортом, и связь имелась? В частном секторе, не говоря уже о квартирах, свыше десятка морд будет уже приметно.
А есть, оказывается, такая шайка-лейка, как Украинский Красный Крест. С одной стороны, вроде общественной организации, с другой же, насчитывает свыше ста тысяч членов, открыто шефствует над тысячами больничных палат, а также домами инвалидов, детскими домами и множеством тому подобных учреждений, вплоть до психбольниц. Формально подчиненных обл– и горздравам – но по факту могущий распоряжаться значительной частью этого ресурса. В войну КК занимался безусловно полезным делом – собирал для госпиталей продукты, шил белье, организовывал санитарно-эпидемиологические отряды. В то же время это была насквозь пробандеровская контора – а впрочем, как отличить, «где кончается Беня и начинается полиция»: вот идеи и пропаганда о благе, величии и интересе одной Украины с выносом за скобки СССР – это бандеровщина, или еще нет?
И чье внимание может привлечь появление в госпитале сразу партии больных мужеска пола и боеспособного возраста, да хоть из самого отдаленного района? А может, даже и не больных, а в карантине. Вот нашли там санитары какую-то бациллу в колодце и постановили изолировать всех, кто из этого колодца воду берет. Заодно законная основа подвозить продукты на нужное число рыл, и телефонная связь, и даже ограничение контакта с населением, – а то ведь не сдержатся «щирые», которым обещан большой грабеж, покажут до срока свою бандитскую суть!
Больница Павлова на улице Фрунзе – это вообще-то главный киевский дурдом. В зданиях бывшего монастыря – кирпичных, царской постройки, в два – три этажа. В оккупацию немцы расстреляли здесь всех пациентов, причем часть персонала тоже была в том замешана – за что после освобождения Киева арестована НКВД. Потому и был прислан из Москвы новый главврач, сразу не угодивший бандеровцам – еще и тем, что увидел то, что видеть не должен, стал всякие вопросы задавать. И есть у нас его сведениям подтверждение, из другого источника. Основным видом связи у бандер была все же эстафета, даже при наличии телефона (и редкость еще телефонные номера, на весь Киев сейчас порядка тысячи, и про прослушку уже знают). Причем курьерами работали женщины, а чаще всего подростки. Чтоб даже в комендантский час – «дяденьки военные, мне к мамке надо», кто читал Катаева про парус одинокий, тот помнит, как это работало еще в 1905 году. Вот только у одного из таких юных друзей УПА был приятель Витька, а у того брат-бригадмилец, Киев все ж не Львов, и трудно даже бандеровскому СБ такие вот мальчишеские связи отследить. И знаем мы теперь, что сидят постоянно в той больнице штук двадцать крайне подозрительных морд с оружием – причем, судя по частоте сообщений эстафетой, и не только входящих, но и исходящих, это не просто «боивка», а штаб.
Правда, сведения эти мирного времени. Витек, юный разведчик наш, сказал, что там вроде больше рыл ошивается, причем не только сидят тихо, а ходят у ограды, караульную службу несут. И Кныш сказал, что по сведениям угро, неизвестные вооруженные люди выгнали из той самой больницы часть ходячих больных, освобождая один из корпусов. Точных сведений получить не удалось, учитывая профиль «павловки», много ли псих расскажет, вот и бандеры, наверное, о том же подумали. Но желание усилить охрану после того, как «потеряли» главврача, выглядело очень разумным. Не надо их толпой тупых рагулей из схронов считать, конкретно у Кука начштаба – кадровый польский офицер. Есть вариант еще худший – что они просчитали наш интерес и готовят нам засаду. А не прийти мы не можем, уж больно цель сладкая – штаб, и недалеко совсем!
Вот не было ни гроша, да вдруг алтын! Возвращаемся мы на базу, в горком, а там нас встречают уже! На подступах какие-то солдаты окопы роют, а внутри все знакомые лица! «Петр Егорыч, какими судьбами? Привет, Булыга, и ты тут?» И еще двое серьезных мужиков, тоже с оптикой – вторая снайперская пара. Ей-богу, я после такого командование зауважал – передали, значит, куда надо, мою заявку из СМЕРШ Пятой Воздушной, а там рассмотрели и дали делу ход. Еще вчера я говорил, что нам снайперов в огневую поддержку не хватает. Вот только надо что-то для ночной работы – придется нам делиться, хотя бы Пилютину выделю винторез. И незнакомый капитан, с петлицами ВДВ, докладывает – рота прибыла для обороны штаба, девяносто восемь человек при десяти пулеметах и еще шесть «рысей». А это, я скажу – вещь! Кто не знает – примерный аналог «шмеля» из конца века. Тяжелый реактивный гранатомет на сошках, в боекомплекте выстрелы и кумулятивные противотанковые, и осколочные противопехотные, и дымовые, если надо оперативно завесу поставить, и самая новинка – термобарические, по фугасному действию все ж не дотягивают до гаубичного снаряда сто двадцать два миллиметра, как «шмель», но вполне сопоставимо. В общем, артиллерия переднего края. Теперь с бандерами будет совсем другой разговор!
– Стреляли, – отвечает Петр Егорыч Пилютин, лучший снайпер Ленфронта и участник охоты на фюрера, на мой вопрос, какими судьбами.
«Белое солнце пустыни» вышло на экраны здесь еще в прошлом году. И слова Саида стали уже крылатыми, особенно среди снайперов. Стреляли – если мы, то значит, тут есть в кого, враг обнаружен, ну а если в нас, так тем более надо кого-то укоротить. А Петр Егорыч был флегматиком и долгих речей не любил.
– Ну, ты даешь, Булыга, рюкзак у тебя еще тяжелее, чем тогда в Нарвике. Как ты его поднимаешь, даже с твоим ростом?
– Так там лишка нет, старшой, – отвечает Пров Булыгин (а «пила» у него уже сержантская), – и опыт такой, что лучше попотеть, тем более в тылу, чем в деле чего-то позарез нужного не окажется. Осторожно – оптика у меня там.
Снайперские стволы с оптикой пока остаются в РККА (все еще часто называют так Советскую армию, причем не только в разговоре, но и в документах иногда) дефицитом. Это при том, что на «калаши» перевооружили практически всю строевую пехоту действующей армии – лишь в тылу еще и трехлинейки встречаются у бойцов. А снайперок не хватает, хотя запустили в производство и аналог СВД, и СВ-У, и даже что-то похожее на винторез, но последние два типа идут исключительно осназу. А армейские «старшие стрелки» в отделении или взводе нередко бегают с обычным «калашом», и вся разница – это боевая задача: на поле боя в первую очередь выцеливать офицеров – да снайперский доппаек (сушеная черника). Ну, и, конечно, перспектива: хорошо себя показал – перевод в снайперы настоящие. И трофейные немецкие «98к» с оптикой встречаются не только у «старших стрелков» (тут если добыл – то не отдаст ни за какие коврижки, с полного одобрения командира), но и у снайперов. Хорошая машинка, бой точный, патроны достать на фронте не проблема. И оптические мосинки еще вовсю в ходу (в нашей истории были в армии до шестидесятых), и «светки» (а вот эти с появлением СВД стали быстро с передовой исчезать – все ж меткость заметно хуже). Но СВД заслуженно считалась у знающих людей лучшим инструментов и в двухтысячных (именно таким, с которым марш-бросок по местности, и неделя в дальнем рейде – а не тем, что к огневому рубежу с комфортом приехал, из футляра достал, выстрелил, и назад убрал, пылинки сдув, и не дай бог уронят). И по тому, что у Пилютина с Булыгой на двоих было: тяжеленная «фузея» калибра двенадцать-семь (ПТР с оптикой, прошибает и легкую броню) и две СВД, и еще «калаш», – было видно, что люди это очень уважаемые и заслуженные (три единицы из перечисленного тащил на себе Булыгин, у Петра Егорыча, ростом ниже его на две головы, была лишь одна винтовка). И у второй пары вижу: у одного тоже СВД, у второго мосин, но с густыми насечками на прикладе.
Срочно собираем штаб. Показываю на карте и рассказываю, что нам известно о противнике. Вот любили бандеровцы пулеметы – у них в сотнях могло быть по ручнику на троих, станкач на десяток. И в расчетах старшины, прошедшие соответствующую немецкую школу, не редкостью были у них такие кадры, огневой выучкой не уступающие нашим сверхсрочникам. Кирпичные дома дореволюционной постройки – и если там внутри пулеметчики наготове, то мы оттуда не выйдем, поляжем все. И ночь не поможет – трудно, что ли, ракеты периодически пускать? Так что без хорошей огневой поддержки, внутрь лучше и не соваться. Артиллерия нужна – и ты, капитан, ее нам обеспечишь! Ну нафиг здесь «рыси» – нет у бандер танков, и не требуется пока укрепления штурмовать!
А я уж думал, оперов из угро привлечь. Так не их это работа! Зато теперь – живем! Шанс не просто пощипать бандер, а полностью уничтожить!
– Так, может быть, просто расстрелять из «рысей», и все? – спрашивает капитан. – Внутрь вам зачем? Так пленные нужны?
– Нужны, – отвечаю, – а еще больше – удостовериться, что там именно бандеры, а не больные с персоналом. Как ты в такое помещение роту впихнешь, прежних обитателей не выставив?
Едем на «додже», «газике» и полуторке, от горкома взяли на север, через Подол, заранее договорившись с рабочей самообороной (да и успел я уже побывать на «Кузнице», завести знакомства, обговорить связь). Пересекаем Нижний Вал, едем по Фрунзе мимо Татарки, Павловская больница у самого поворота на Бабий Яр. С сорок первым городком обговорено, что патрули армейцев не будут заходить к югу от железной дороги, а рабочие отряды с «Кузницы» держат рубеж по линии станция Киев-Петровка – Корабельная – Шолом-Алейхема. То есть в интересующем нас районе, вдоль Фрунзе севернее Заводской, и у юго-восточной окраины Куреневки, своих быть не может, любой вооруженный – это враг.
Со стороны Татарки слышна редкая стрельба. Знаем, что в городе держатся наши – и казармы на Саперном Поле, где все же подавили бунт, и училище НКВД (эти не только сами отбились, но и выделили силы на оборону объектов рядом), и некоторые отделы милиции, и райкомы, и телефонная станция на Крещатике. Интересно, бандеровцы тоже урывками спали, как я сегодня – час там, полчаса тут? Или все же дрыхнут толпой? У них СБ и «жандармерия» понятие о дисциплине имели, и не хуже армейского, а обычные селюки из схронов бандитами так и остались, к тому же в городе им непривычно. Доктор говорил, что те, в больнице, ночью все же спали, тихо там было, а вот на втором этаже, где начальство, допоздна был виден свет.
Приехали в точку сброса. Трое десантников у машин, остальные выдвигаются к объекту, впереди наша четверка, скрытно, двумя боевыми парами, вторым эшелоном десантура, снайперы, Финн и Мазур с ними, груз тащит, и для связи – слава богу, еще наши переговорники и ПНВ живые!
Кретины! Устав вы так и не выучили (оказывается, в УПА есть официальный, писаный устав – смесь немецкого, польского и нашего), часовому курить на посту запрещено категорически во всех трех! Хотя, может быть, это приманка, смертничек как раз для нас выставлен, из провинившихся – а рядом замаскировалась группа захвата? Или пулеметчики уже изготовились и всех положат? Даем нашим сигнал замереть и подползаем поближе.
– Мыкола, эй, Мыкола! Ходи сюды!
Ну, вот и второй нарисовался. Вижу и третьего, дверь открывается и выходит на крыльцо, тоже с папиросой. Идиоты – часовому курить нельзя не только оттого, что демаскирует, но и затем, что огонек ночное зрение сажает напрочь! Так глаз у нас устроен, что побыв в темноте, повышает чувствительность, но медленно – а вот к свету адаптируется почти мгновенно. Лежим, смотрим. До этих гоблинов метров сто. Все ж хорошо, что лето, трава – тут, практически за городом, лишь на дороге асфальт. И ветерок веет – значит, трава шуршит. Пожалуй, можно и поближе, не заметят!
– Волк, я Лось-1. Цели? – голос в радиогарнитуре.
Волк – это мы, группа захвата. А «лось» пришло на ум, глядя на Булыгина – два метра рост, за центнер вес, и ни грамма жира, сплошь тренированные мышцы (за полтора года в «лесных егерях»). И двигается ловко и легко, как белка, что у качков практически не встречается. Вот интересно, Михалков про своего Дядю Степу уже написал?
– Лоси, основной. Один к нам.
Основной вариант – держат окна. Если оттуда ударят пулеметы – гасить. Хотя если там действительно сотня, то где ее посты? Тогда часовых должно быть побольше. И одна пара нужна здесь, потому что винторез, бесшумный и беспламенный, достанет до зданий лишь от ограды – а вот СВД может работать и издали.
Подползают. Ну, снайперов не надо учить передвигаться скрытно и бесшумно. Особенно снайперов-фронтовиков, отвоевавших больше года. Пилютин с Булыгой – ох, мужики, втягиваю я вас в истории, но простите, ваши умение и опыт – это нам лишний шанс на успех операции. Значит, так: этих курящих гавриков у забора мы завалим сами, ваша задача – бесшумно прикрыть, если из двери выскочит разводящий (а кем еще был тот мужик на крыльце?), или если (если!) все ж нарисуется замаскированный секрет, или того хуже – группа захвата. Ночь темная, хотя июнь, но Киев ведь, а не Ленинград, и даже облака набежали, так что в полусотне шагов человека не разглядеть без ПНВ. И фонарей нет – только тусклая лампочка над входом. А вот открытые настежь окна мне не нравятся сильно – мало того что внутри все хорошо будет слышно, если нашумим, так и для стрельбы удобно!
– Стая, готовы? Мы начинаем!
Что хорошо, забор тут решетка, но с каменным парапетом внизу, высотой где-то по колено. Удобно за ним укрыться… или группу захвата укрыть. Но ведь бесшумных засад не бывает – ну, если только там совсем крутые спецы лежат! И если что, через ограду легко перекинуть гранату, тогда не позавидую укрывшимся. Полсотни метров преодолеваем за пять минут. Гаврики рядом совсем… если бы не решетка, можно было бы их из винтореза снять, а если в прут и рикошетом? Ни один ведь крикнуть не должен! Ну вот, снова сошлись, беседуют.
– Эй, Мыкола, а что делать будешь, когда колхозы отменят? И все имущество назад?
– Справным стану. Тут главное хоть небольшой капиталец нажить, а после уже легче, как в оборот его пускать. Рубль дал – два взял.
– Смотри, не прогори. Голодрань берет охотно – возвращать не любит.
– А зброя зачем? И с хлопцами сговориться, чтобы была малая, но оружная сила. Тогда любого строптивого в бараний рог согнем.
– Первым делом председателя нашего на осине повесим. Обнаглел совсем, все себе тянет.
– Так он нашему хорунжему, кажись, сват. Как бы тебя не удавили за такие разговоры.
– Ничось, посмотрим еще, как карта ляжет.
А никак уже у вас не ляжет, будущие мироеды! Поднимаюсь над парапетом, в руке ПБ (пистолет бесшумный). И в головы с семи метров по подсвеченной папиросками цели – хлоп, хлоп! Готовы.
– Стая, пошли!
Все ж хорошо, что ветерок. Не то было бы слышно, как два десятка мужиков, обвешанных оружием, выдвигаются на исходные максимально быстро – нет тут заграждений, и не надо думать о противопехотных минах! Сейчас, по закону подлости, только бы не выглянула снова морда из дверей! Тогда придется ее гасить, а если там внутри еще кто-то? Будет тогда «вариант два» – разносить все из «рысей», шесть стволов, по четыре выстрела на каждый, поровну зажигательных и термобарических. Дома, конечно, капитальные, стены, наверное, в метр – но уж стольких попаданий им хватит! Вот только не будет гарантии, что не выживут главари, за которыми мы и пришли – ради кучи схроновой пехоты и стараться не стоило бы! И остается сомнение – а вдруг там и больные с персоналом?
На исходных. Стрелки с «рысями» готовы, снайперы тоже. Рябой колдует у забора, закладывая сюрприз – если нам придется спешно отходить с пленным или, упаси боже, с «двухсотыми» или «трехсотыми». А пока десантники строят нам живую пирамиду, и мы перелетаем на ту сторону тремя парами – и вперед!
Корпус самый ближний к ограде, в форме буквы «Г». Короткое крыло с отдельным входом – это наш объект и есть. Заходим с торца – меньше шанс, что нас увидят из окон длинной стороны, если там кому-то не спится. Окна первого этажа нараспашку, пробегая мимо слышу храп. В принципе влезть можно было бы… Нет – на фоне окна будет шибко приметно, и не так удобно стрелять, как от двери. Вот если дверь будет заперта… Не заперта – обычно, когда окна не закрывают, то дверь не запирают тоже. Доктор нам план нарисовал, так что расположение помещений мы хорошо представляем. За дверью коридорчик и комната сторожа-дежурного. Тук-тук, кто там сидит?
Без стука, конечно. Из-под двери пробивался свет, и слышались голоса. На слух четверо, и они там играют, что ли? Ну, будет вам сейчас голливуд с ужасами – а в роли ужасов мы. Точно, четверо. Сидят за столом, режутся в карты, мне и Вальке Скунсу на их рожи любоваться некогда, четыре раза «хлоп». Это что, караул был, что ли? От двадцати шестеро – но лишь двое службу тянули на постах, а прочие в помещение и в карты тут бдим?
– Финн, Мазур, держите коридор.
Две палаты на первом этаже, мы с Валькой в одну, Влад с Рябым в другую… удачно зашли! Палата, как сказал доктор, двенадцатиместная, но две койки вижу свободные, а на прочих спят! Мирные больные – вот только у входа, где вешалка и стол, оружие сложено: и винтари, и ППС, и «шмайсеры». А некоторые и с собой прихватили, на спинки кроватей повесили – и не проснетесь теперь! Трудно ли взять в ножи спящих? Если умеешь двигаться быстро и бесшумно и знаешь, куда бить, учили нас этому – не сложно, но очень грязно. Главное – на крови не поскользнуться под конец. А на самый последний случай, если кто-то спит по-звериному чутко и проснется – то в левой руке у меня и Вальки те же ПБ. Можно было и одним холодняком, как с немчиками в Кюстрине у моста – те мальчишки-зенитчики, кто и пробудиться успел, лишь пищали «нихт» и «муттер», руками закрываясь, оружие у них по орднунгу было в пирамиду составлено – но здесь окно открыто, еще кто-нибудь наружу сиганет, и нам еще второй этаж брать, где самые волчары, так что надо с гарантией.
Нам стрелять не пришлось ни разу, Рябому лишь однажды. Вот и двадцати одного бандеровца нет – двадцать семь, с караулом. Теперь наверх!
Там, по рассказу доктора, не две большие палаты, а пять поменьше. И публика тут была посерьезнее – судя по тому, что в первой же, куда очень тихо вошли мы с Валькой, нам навстречу дернулся детина уже с автоматом в руках, пришлось стрелять, и еще во второго, что на койке спал. И из соседней палаты, где работают Влад и Рябой, слышу щелчки – да сколько же их тут, доктор сказал, два десятка всего, а мы уже за три десятка упокоили! Следующая пара дверей. Влад с Рябым в левую вошли, мы буквально на секунду задержались, распахиваю правую, и сразу оттуда выстрел громом в ночной тишине – стоял бы в рост и напротив, точно бы в грудь получил, а так над головой пролетело, а вот стрелявший передо мной как мишень, из темного коридора на фоне окна, да еще через ПНВ – готов! И снаружи слышу крики и стрельбу – а вот это плохо! Но мы ведь почти у цели!
– Волк, я Стая, активность в главном корпусе, – голос в рации. Вот влипли!
Распахиваю последнюю дверь, в конце коридора, и швыряю внутрь светошумовую гранату – коль пошла такая пьянка, шуметь так шуметь! Слышу полузвериный вой, там кто-то катается по полу, держась за лицо – знакомая реакция, временно ослеп и решил, что вовсе зрение потерял! Он тут один. Главарь, наверное? Вырубаю, не насмерть, ударом по башке, полевая сумка на спинке стула, на столе какие-то бумаги – берем, и отход! Не спускаясь на первый этаж – через окно в другом конце коридора.
– Стая, путь два, чисто?
– Чисто, прикроем, я Лось, – голос Булыгина.
Можно и выпрыгнуть, но зачем нам риск ноги сломать? Заранее припасенный крюк на подоконник, веревку наружу, и пробежаться по стене – выходит почти так же быстро, как прыжок. Сначала выкидываем пленного, стянув ему запястья «наручниками», узлом и придерживая конец. Следом вылетают Финн и Мазур и сразу залегают, прикрывая один слева, второй справа. Затем Рябой, Влад, Валька – я на миг задерживаюсь, на лестнице слышу топот, кидаю приготовленную РГД, и в окно. Рвануло, когда я был уже на земле.
– Стая, я Волк, мы вышли, давай! И двери!
Мы лежали и были к тому же прикрыты торцом выступающего крыла. Но все равно впечатление сильное. Шесть зарядов из «рыси» влетело в окна главного корпуса, из которых мерцали вспышки выстрелов и пулеметных очередей. Если там столько засадников, то больных и персонала остаться просто не могло! «Рысь» уже местного изготовления ненамного уступает «шмелю» наших времен – так что мало бандерам не показалось. Не дожидаясь, пока они там очухаются, встаем и бежим к ограде. Берем сильно вправо, чтобы не быть на свету, там разгорается пожар. А «рыси» бьют снова, теперь зажигательными. Здание кирпичное, но все перекрытия дерево, гореть будет хорошо!
Отходим перекатами, попарно. Финн и Мазур тащат пленного. Отбежав метров двадцать, залегают, теперь бегут Влад и Рябой. И я знаю, что упав на землю, они не лежат, а ползут – чтобы подняться не там, где их мог видеть возможный стрелок. Не хватало еще потерять кого-то на отходе. А в заборе уже зияет дыра, рванули заряды, грамотно наложенные Рябым на прутья и приведенные в действие сержантом-сапером из десантуры. Осталось пробежать метров шестьдесят, так хочется рвануть без оглядки, ведь несколько секунд, и уже у своих!
Вдруг чувствую спиной… вот не знаю, как это назвать. Взгляд в спину – это знакомо и охотникам, но спецназу – особенно. Хотя еще не пробежал и половину дистанции, падаю и качусь вправо, чтобы оказаться как можно дальше от прежнего места. И пулеметная очередь проносится как раз там, где я только что был. Если бандеровец возьмет поправку по целику чуть правее, то мне песец! Но слышу от наших выстрелы СВД, и голос Булыги в гарнитуре:
– Брюс, ты как? Мы его загасили!
Да живой я, и даже не раненый, свезло. А ведь бежали бы мы «на рывок», как выскочили, и сразу к проходу, толпой – так могло положить половину, если не всех! Хороший пулеметчик у бандер был, ночью и чуть не попал – хотя дистанция тут для МГ смешная. И сидел он, зараза, на чердаке того самого крыла, где мы работали, у нас над головами! Вижу, Финн и Мазур уже проскакивают в проход со своей ношей – пленный так и не очухался, его под локти волокут. Перебегаю, Валька рядом, Влад с Рябым уже за оградой. Главный корпус пылает, как костер, в него высадили, как был договорено, по дюжине термобарических и зажигательных – и думаю, все же не могло там быть мирняка, при таком количестве стволов, из каждого окна ведь стреляли! Проход уже рядом – и снова то же чувство. Пригибаясь, качусь влево, уже за парапет, и снова рядом свистят пули! Но наши снайперы наготове.
– Вот ведь зараза! – ругается Булыгин, вбивая новую обойму в СВД. – Старшой, ты как? Наверное, там второй номер у пулемета был.
Отходим. И снова для нас работа – ведь ПНВ лишь у нас, спецназа из «будущего», так что обнаружить выдвижение противника, если он попытается преследовать и перехватить, будет нашей заботой. Но до машин добрались без проблем, погрузились и рванули домой, по Дегтяревской и Артема прямо до места. А далеко позади горело и стреляли, но непонятно, в какую сторону. У нас потери за всю операцию – один легкораненый у десантников, пуля-дура все ж цель нашла.
А сколько ж мы бандер упокоили? Во флигеле тридцать восемь, считая пленного, и в больнице тоже хорошо от нас прилетело – итого под сотню точно. Из них тринадцать моих, в том числе шестеро прирезанных спящими. Нет, совестью не мучаюсь – одна лишь мысль сейчас больше всего заботит лично меня. Где форму от крови отстирать – а то весь забрызгался, даже на лице пятна.
Грязная все же работа – мир от человеческих отбросов чистить. Но должен же кто-то заниматься и ею?
Василь Кук Лемех, генерал-хорунжий УПА.
Киев, утро 24 июня 1944 г.
«Ты зраднык! Боивка приговорила тебя к смерти как ворога украинского народу».
А ведь так будет – удавят, и не чихнут. И никому нет дела, что ты для ридной Украины старался, себя не жалел! Чего стоило протолкнуть свой план, убеждая тупых и упрямых рагулей – «австрийцев, поляков, немцев пережили, и москалей переживем», – ну да, по лесным схронам до конца века можно прятаться, в Галичине уже второе поколение на этой войне растет, и третье бегает, пока за мамкины юбки держась! Так и останемся на уровне местечковой преступности – когда открылся шанс выйти в большую политику, подгрести под себя не одни Галичину и Волынь, а всю Украину, и даже сверх того. Конечно, кто-то из друже атаманов обеспокоен был, что ему лично место наверху не достанется – так ведь тех, кто поверил, что завтра будет министром, оказалось побольше. Может быть, высоких постов и хватит – на всех, кто доживет.
Кириченко, конечно, дурак – но амбиции у него, как у паровоза, так же прет к цели, давя все на пути. И его роль в плане была незаменимой – нельзя сейчас нам открыто, только война завершилась, слишком многие еще помнят, с кем ОУН вступала в союз… так что мы должны были лишь играть ту же роль, что пар в котле, а именно Кириченко и иже с ним вести видимую политику. И все были довольны – так какую же тебе морковку показали, или кнут, что ты в самый критический момент предал, кинулся москалям сапог лизать? Ведь доберемся до тебя, не простим! Тебе, кретину, последний шанс дали, без тебя начав, чтобы ты гласу народному уступил, собравшемуся перед ЦК! А ты нам войну, решительно и бесповоротно! Рабочие отряды самообороны – это уже твоя инициатива, на Москву не списать никак!
А как хорошо все начиналось! Операция «Перелом», ноябрь сорок третьего. Когда заместитель наркома ГБ Украины Карин-Даниленко выступил посредником в переговорах между ОУН и советской властью. Агент ОУН, художница Ярослава Музыка через замначальника Львовского облздрава Юлиана Кордюка (сотрудничал с советской спецслужбой, а его брат был авторитетным оуновцем) передала «советам» предложения Романа Шухевича о мирных переговорах. Кириченко дал санкцию – и Карин-Даниленко, с полномочиями представителя правительства УССР, на квартире Ярославы Музыки договаривался с эмиссаром командующего УПА Богданой Свитлык. В обмен на прекращение кровопролития и восстановление порядка (выгодных москалям), ОУН получала гарантии неприкосновенности и свою долю во власти на Украине. Тогда не пришли к согласию – но не было сказано и однозначного «нет»[51].
А вот Кириченко с тех пор так и остался «на связи». И было, до вчерашнего дня, понимание и общность интересов. Пока первый секретарь слал рапорты об успешном восстановлении народного хозяйства, Москва не лезла в частности внутриукраинских дел, если там не случалось чего-то чрезвычайного. В этой системе координат бандеровцы проходили как раз такой частной проблемой, а вот успехи на партийном и хозяйственном поле автоматически повышали статус первого и открывали ему дорогу в Политбюро. И все были довольны – де-факто это было, как по тому, так и не заключенному договору. Казалось, так будет и дальше – и чем плохо в итоге «Украина це доминион»? Тогда не смогли договориться, потому что Шухевич захотел слишком много и сразу – не следовало поднимать вопрос о праве выхода из СССР и прочих вещах, уместных скорее в союзе независимых государств, чем в сталинской империи. Но ведь того же самого можно добиться и постепенно, к этому все и шло!
Нет, сейчас припугнуть Кириченко надо было. А то он всерьез возомнил, что он в этом союзе главный, имеет право нам приказывать! Мы бы стерпели, ради дела – но только не тогда, когда это уже мешает реальной политике. Ну зачем, например, первому секретарю лезть в церковные дела, если церковь в этой стране отделена от государства? Мало ли что там в Риме Советы папе продиктовали! В принципе, могли бы и без попов обойтись – как до тридцать девятого года, были тогда нам католики первыми врагами. Но вот сейчас там уже сетка развернута, по приходам и всей святой иерархии, нам ее восстанавливать на другой основе? И зачем тебе, сидящему в Киеве, твои люди на высоких постах на нашей земле, давай уж как сговорено: мы обеспечиваем спокойствие, а ты не суешь нос. А обложить негласной данью наши кооперативы, угрожая разоблачением, это вообще ни в какие ворота! Так что майдан в Киеве не помешал бы – этим словом ведь не только рынок называли, но и когда-то выборы атамана в Сечи, когда собирались козаки и кричали, люб им атаман или нет – и во втором случае бывший глава мог и своей головы лишиться, коль шибко разозлил народ! И опять же при чем тут ОУН – это народ возмутился и свое вытребовал. Нам ведь не свержение первого секретаря нужно, а лишь чтобы он свое место знал.
Но Кириченко вдруг повел себя так, будто мы партизаны, а он – гаулейтер Кох. У вокзала москальские солдаты сожгли народ из танковых огнеметов – есть ли более наглядное доказательство, как Москва относится к мятежникам? А в Жулянах весь день садились самолеты, и в Борисполе тоже, и по железной дороге сюда, наверное, уже спешат войска – «а вешать будем после». Ну какие переговоры с тем, кто завтра будет мертвецом? И все москальские чиновники, на которых у ОУН был выход помимо Кириченко, вдруг стали глухи и немы, они или избегали встреч, или оправдывались, что не могут ничего сделать, ссылаясь на волю Москвы. Значит ли это, что Сталин принял окончательное решение – никаких соглашений, лишь война на истребление? И вся политика Шухевича и его, Кука, потерпела полный и окончательный крах? А ведь этого ему не простят – тут же вспомнят, что ОУН(Б) изначально не признавала никаких компромиссов с существующей властью! Кого тогда сделают ответственным за киевскую авантюру? Ведь и Шухевич с охотой его, Кука, сдаст! Когда майдан недоволен – атаман теряет власть. И хорошо, если не жизнь. «Ты зраднык! Боивка приговорила тебя к смерти, как ворога украинского народу».
Все пошло вразнос – с приездом москальской сучки. Сначала бесследно исчезает Витковский, посланный с ней разобраться. Затем взрыв на базе «жандармерии»… а ведь почерк похож на тот, что было этой ночью! Налет на штаб 444-го куреня совершенно не походил на обычную войсковую операцию! Сведения еще собираются – но по докладу от СБ выходило, что нападавшие, бесшумно сняв часовых, проникли в здание, так же тихо вырезали спящую охрану, двадцать человек, поднялись на второй этаж и стали убивать сонных штабных. Там были двое эсбистов, с немецкой подготовкой, очевидно, один успел выстрелить – и за одну-две минуты ночные гости сумели исчезнуть, погиб куренной-444 Воробец Верещака со всем своим штабом, и что хуже всего, бесследно исчез Клячковский – Клим Савур. После чего больничный корпус расстреляли из пушек, сотня из 444-го куреня погибла почти вся. Кук знал, что такое «рысь», – но в киевском гарнизоне не было частей, имевших это на вооружении! И если к пропаже Змеюки, точно было установлено, не было причастно киевское НКВД и госбезопасность, то чья работа была на этот раз?
А если сучка и подняла тревогу? Есть обрывочные сведения, даже слухи, что в штабе на Владимирской горке командует она, а не Кириченко. То есть ее власть и полномочия выше, чем у первого секретаря? Достаточные, чтобы настолько быстро привести в действие громоздкую государственную машину? Двадцать первого вечером был его, Кука, разговор с сучкой, а уже на следующий день к обеду в Киев прилетел Ватутин, арестовав Герасименко? А приказ о повышенной боеготовности гарнизона и разоружении призывников с запада тоже ведь из Москвы днем пришел! При том что военные могли пересечься с партией лишь на самом верху. Но тогда или сучка ни при чем, или Кириченко оказался прав, и она действительно ППЖ, но не Пономаренко, а кого? Берии, по слухам ставшего вторым человеком в СССР, и вроде бы любителя женского пола? Или даже самого… да нет, не может быть, она бы тогда с такой охраной и свитой приехала. Хотя отчего бы и нет – ведь любовница не жена? Но та, которой абсолютно доверяешь. Пробившаяся наверх своим талантом и умом – разговор с ней был коротким, но вот не показалась она похожей на красивую дурочку! Пожалуй, такая могла бы быть разъездными глазами, а если надо, то и голосом своего хозяина.
Всего лишь версия – но наиболее логичная. Ведь москали все же не ждали выступления, иначе подвели бы войска заранее, а еще вернее, арестовали бы всех прямо в ЦК. Выходит, что он, Кук, своим разговором и приказом Витковскому запустил механизм? А сучка реагировала, как подобает оскорбленной и напуганной женщине, для начала предъявив свои подлинные полномочия первому секретарю, а затем… вот интересно, что она наговорила, что ее московский сюзерен принял такие меры и настолько быстро?
Кук считал себя знатоком женщин. И знал такую особенность их психики: если мужчины обычно разумны в своих поступках, то женщина, задетая за личное, пойдет до конца, будет мстить даже себе в убыток. Неужели Витковский и его хлопцы успели… тогда понятно, отчего такая ненависть! Или не только ненависть – как отнесется ее господин к измене, пусть и невольной, захочет ли дальше потреблять подержанный товар? И она это отлично понимает!
Но как же она сумела справиться с Витковским и парой опытных боевиков? Так надо думать, хозяин не отпустил бы ее одну, без прикрытия! Должна быть группа, и вряд ли большая. Тоже сходится: сколько «фронтовых друзей» было в ресторане? Те, кто могут подчинять себе, если надо, и армейские части, и ГБ – но сами к местному ГБ отношения не имеют.
Не подвела, значит, интуиция, назвав ее «черной королевой»? Но тогда ситуацию можно взять под контроль. Договариваясь уже с этой Ольховской, или как ее там по-настоящему. А поскольку на своей территории она на разговор категорически не пойдет – придется доставить ее сюда. Конечно, достать ее на Владимирской горке будет сложно – но все ж проще, чем воевать с армией, которая будет здесь через день-два.
Доставить живой и здоровой. Не надо злить без нужды того, кто за ней стоит. Потому что вожди выше банальной мести – но всегда предъявляют счет. И за поломанный ценный инструмент вполне могут потребовать твою жизнь. А эта жизнь сейчас слишком важна и ценна Украине. Если не хотим до скончания веков прозябать на уровне шпаны местного масштаба, вроде сицилийских или корсиканских мафиози.
Анна Лазарева.
Киев, горком, 24 июня 1944 г.
Вторые сутки в Киеве – чрезвычайное положение.
Не военное – хотя различие практически незаметно на низовом уровне. Вся разница в том, что согласно Закону от первого февраля этого года при чрезвычайном положении (вводимом, как прописано, в случае стихийных бедствий, эпидемиологической опасности, массовых беспорядков и т. д. и т. п.) власть переходит не к военным, а к «триумвирату» – партия, армия, органы госбезопасности и внутренних дел. При главенстве и ответственности перед Правительством СССР именно первой – то есть Ватутин, наконец твердо взявший управление в КВО, обязан запрашивать санкцию ЦК КПУ на все действия, имеющие политическую сторону.
А кто сейчас здесь олицетворяет власть ЦК КПУ? Вы правильно поняли – я. Как Ленин в семнадцатом. Причем по тому же закону, «от один-два-четыре», мое слово здесь столь же весомо, как сказанное самим товарищем Сталиным – если только он сам не поправит и не отменит. И за невыполнение полагается ответственность по нормам военного времени. Правда, после отмены ЧП несогласные могут написать в контрольную комиссию жалобу на неправильные, на их взгляд, действия первого лица. И жалоба будет рассмотрена, и кому-то придется отвечать – или первому лицу, извратившему линию партии, или самим жалобщикам, если их правота не подтвердится.
– Не бойсь, Анка, прорвемся! – говорит Юрка Брюс. – А победителей не судят.
Ага, слышала уже от него – «а на войне одна победа лишь важна. Победа спишет все – война на то война». Вот только даже на войне, я слышала, товарищ Сталин жестко спрашивал с командиров всех уровней за излишние потери. А солдаты-фронтовики, я слышала, офицеров с орденом Александра Невского, по статуту положенным «за решительную победу над превосходящим противником при меньших своих потерях», уважают даже больше, чем Героев. Победа будет, без сомнения – Киев бандеровцам ну никак не удержать! – но сколько они тут натворят?
Власть – это привилегии? Плюньте в лицо тому, кто это скажет! Тяжкий труд, данное тебе право сказать: «Я знаю, как надо», – и вести за собой. И не дай бог, если окажется, что поверившие тебе окажутся обмануты. Ведь ты отвечаешь за все – и за себя, и за них. И нервов сгорает стократ больше, чем когда рискуешь лишь своей головой. Кто там, в будущем, сравнивал себя с рабом на галерах? Я отлично его понимаю – всего лишь сутки с лишним управляясь с одним Киевом! Вот не поверила бы, скажи это всего три года назад мне, студентке Ленинградского универа! Ну почему Пономаренко послал меня – неужели не мог найти кого-то из более старших, опытных, надежных товарищей?
Но нельзя показывать свое сомнение. Еще на Севмаше я усвоила – умение вести за собой включает и способность выслушать подчиненных, но даже подозревать твое колебание они не должны! Лишь перед ребятами из спецназа, Юркиной командой, я могу позволить себе иногда быть самой собой. Майор Смоленцев играет здесь роль главного военного советника – неофициально, потому что когда все та же товарищ Брекс поинтересовалась его партийностью, то сразу вылезло, что все ребята даже не комсомольцы, а б/п! По физиономии этой дуры было видно, что она обязательно после на меня напишет – когда я сказала о том Юрке, он лишь усмехнулся и посоветовал мне «после расследования приказать этой жабе съесть свою цидульку – если хочешь, прослежу». Вот не пойму, когда он говорит всерьез, а когда нет!
В горкоме проходной двор – несбежавшие сотрудники, связные от комсомольских групп, представители районов с охраной и без, делегаты связи от заводов и прочих предприятий и еще ЦК с обкомом. И ведь поначалу еще и огромное количество народу набежало – и члены семей, и те из бандеровского списка, кого ребята успели выдернуть, до того как до них убийцы добрались, и семьи тех, кто на «Кузнице», а в городе живет, не на Подоле – все, кто слова о бандеровской угрозе всерьез принял, нам поверив. И конечно, евреи – «таки, товарищ секретарь, вот не бывало никогда, чтобы беспорядки и без погрома». И снова Смоленцеву спасибо – это ведь я должна была додуматься, а вышло, что он мне подсказал, лишь при своих, чтобы мой авторитет не ронять – договориться с военными и организовать коридор на Левобережье. Хорошо, что до берега рядом, плавсредства на «Кузнице» и у речного вокзала нашлись, так что вчера вечером отправили всех гражданских, в штабе не занятых, через Днепр, их там в пионерлагере обещали разместить. А то превратился бы наш штаб еще и в Ноев ковчег, где работать вовсе невозможно! И лишние жертвы – потому что партийные комитеты всегда были первой мишенью бандеровцев.
Но все равно было тесно. Первую ночь здесь я и Лючия спали в одной большой комнате с ребятами, лишь отгородившись портьерой, натянутой поперек между двух шкафов. Затем я вселилась в бывший кабинет первого секретаря горкома, вытеснив Леонида Ильича – в задней комнате был кожаный диван, как раз на случай, если хозяин кабинета припозднится на службе или просто захочет отдохнуть в обед. Ребята притащили еще одну койку, для Лючии – и это, пожалуй, были все мои привилегии: отдельный кабинет и спальные места. С учетом того, что творилось в горкоме, это было немало – сама видела, как на одном диване спали втроем по очереди, или стелили прямо на полу. А я не могла лечь, беспокоясь – как там ребята? А они вернулись лишь под утро, все целые, и приволокли важного оуновца! Которого наутро отдали чекистам.
Спецопергруппа НКГБ приехала утром. Их встретил Юрка, внаглую отрекомендовавшись: «врио начальника военного отдела ЦК КПУ, назначен приказом товарища Ольховской, которая сейчас спит – имейте совесть, мужики, она за двое суток хорошо если шесть часов отдыхала». И простите, что пришлось вас немного под стволами подержать – слышали, наверное, что за маскарад бандеровцы устроили в «Национале»? – так что ждали от СМЕРШ Пятой Воздушной, вы же из Борисполя прибыли, подтверждения ваших личностей. Старший все равно был немного обижен, что его не узнали. Представляясь мне в десять утра, товарищ Кобулов, комиссар госбезопасности второго ранга (на чин выше даже дяди Саши, не говоря уже обо мне) держался учтиво, сказав, что получил от товарища Берии особые инструкции относительно своего подчинения мне, «так что вы на своем фронте, товарищ Ольховская, а мы на своем». Чекистов было семь человек, они сразу затребовали себе помещение как для работы, так и для содержания арестованных – ведь их скоро будет не один? Пришлось выделить, озадачив Леонида Ильича, взявшего на себя функцию управделами.
Что есть политическая работа? Аналогично армии – работа с личным составом. Пропаганда и агитация – как объяснить события нашим советским людям, дать им ориентиры, перетянуть на свою сторону колеблющихся, и вообще, обеспечить моральное превосходство? Редакция и типография «Правды Украины» на Институтской была еще в наших руках, охраняемая, помимо милиции, отрядом курсантов НКВД из Васильковских казарм. И в моей власти выпустить даже не листовку, а внеочередной номер газеты.
Товарищи! Вас призвали выступить против включения Восточной Украины в состав РСФСР, утверждая, что это повлечет за собой голод, рост цен, запрет торговли и кооперативов. А также запрет всего украинского – языка и культуры.
Вам лгали! Жизнь советских людей в РСФСР и на Украине не имеет отличий. Спросите своих родных и знакомых, кто ездили в Ростов, Воронеж, Курск. Или в Ворошиловград и Мариуполь – стало ли там хуже жить с переходом в Россию? Там нет голода, и цены мало отличаются от киевских, и никому не запрещают говорить по-украински. Украинцы и русские – это один советский народ. Мы победили в войне, вместе сражаясь. Кому теперь очень хочется нас разобщить?
Вам сказали, что власть в Киеве берет некий «комитет». Знаете ли вы, кто там руководит, и кто в нем состоит?
Василь Кук, «генерал» УПА, бывший фашистский каратель.
Петро Олейник, «полковник» УПА, по приказу своих немецких хозяев заливший кровью Волынь.
Яков Бусел, «полковник» УПА, прежде служивший при штабе гаулейтера Коха.
Олекса Гасин-Лыцарь, «майор» УПА, бывший офицер Войска польского, затем абвера.
Мыкола Козак, служивший раньше в дивизии СС «Галичина».
Дмитро Клячковский, во главе эсэсовской зондеркоманды сжигавший деревни на Житомирщине.
Дмитро Витковский, бывший агент абвера.
– Сильно сказано, – замечает Юрка, – но вот не помню точно, кто где служил?
– А это так важно? – отвечаю я. – Все они фашистские прихвостни, предатели, каратели, и надо, чтобы народ о том знал. Да и в рабочем порядке уточним, что там Витковский, или этот, которого вы ночью притащили, скажет. Пишем дальше!
Вся эта фашистская сволочь, тайно сосредоточив в Киеве банды головорезов, обманом призвала вас к мятежу. Это они лживыми словами зовут вас выступить против советской власти, а сами, прячась за вашими спинами, убивают и грабят. Вчера были убиты, вместе с семьями…
– У Кныша есть список, – сказал Юрка, – фамилии, адреса, должности – все впишем.
Целью этой банды мерзавцев было посеять раздор между русским и украинским народами. Подбив вас на мятеж, они сами спрячутся в тень, уйдут в подполье – и будут рады, когда на тех, кто был вовлечен обманом, обрушится справедливая кара советского закона. Но НКГБ раскусил их замысел – вот потому войска Красной армии и части НКВД, уже сосредоточенные в Борисполе, Вышгороде, Жулянах, не идут на штурм своего, советского города.
– Географию можно убрать, – говорит Юрка, – а впрочем, если у Кука разведка не зевает, то это уже секрет Полишинеля. Но чтоб не было обид, лучше запросить Ватутина. Дальше?
– Можно еще про кооперативы сказать, – вспоминаю я, – что все началось с того, что, как выяснило НКВД, часть потребкооперативов, в которых вы привыкли отовариваться, на самом деле принадлежит бандеровцам и помогает им как деньгами, так и продукцией. И когда начали вскрывать эту змеиную сеть на востоке, ОУН испугалось, что лишится такого источника снабжения.
– Не стоит, – чуть подумав, отвечает Юрка, – тридцать с чем-то тысяч тех, кто в этих кооперативах кормятся. Еще сдуру подумают, что всем причастным Колыма и нечего уже терять. После, в рабочем порядке, с этим разберемся. Думаю, после подавления мятежа, когда у какой-то компашки отроют бандеровские корни, никто и не пикнет, что бы мы ни сделали. А прежде – лучше не пугать. Дальше?
– А все! – говорю я. – Лишь вывод в самом конце. И указать, что делать.
Так подумай же, прочитавший это, и реши, за кого ты – за недобитых фашистских бандитов, которые завтра будут болтаться в петле, если не успеют сбежать быстро и далеко – или за советскую власть?
Никакой помощи самозваному фашистскому «комитету»!
Не давать им продуктов, вещей, транспортных средств – при угрозе грабежа, прятать или приводить в негодность.
Кто может оказать содействие в восстановлении порядка – приходите в ближайший военкомат или отдел милиции, где будут формироваться отряды народной самообороны.
– Анка, ты что? – удивляется Смоленцев. – Бандеровцы, наверное, половину райотделов и военкоматов уже захватили! Или возьмут к вечеру. И не боишься, что бандеры толпой прибегут, кто сообразит вовремя перекраситься?
– А куда тогда? – спрашиваю я. – Где наши держатся еще? Дай список. А насчет «перекраситься», так это уже циркуляром можно указать. Чтобы сомнительных изолировали – а в строй лишь местных, кого знают. Или, считаешь, вычеркнуть вообще?
– Оставь, – машет рукой Юрка, – местные и город, и людей хорошо знают, так что армии будет помощь. А технические детали продумаем еще. Дальше?
Населению же настоятельно рекомендуется оставаться дома. Запереть ворота, двери, окна и не впускать подозрительных незнакомых людей. При начале боевых действий укрыться в подполе, погребе, подвале, во внутренних помещениях подальше от окон. Или же в бомбоубежищах, под руководством домового комитета.
Сообщать в органы милиции или же командованию ближайшей воинской части об укрывающихся бандитах.
Помните, что советский закон сурово наказывает за соучастие в попытке свержения советской власти.
– Тут еще можно что-то вставить. «Удержите родных и близких от глупостей – коль не хотите сами после вдовами и сиротами быть, или ждать главу семьи двадцать пять лет», – заметил Юрка. – Как бы это вписать? А в общем хорошо получилось, Анка! Неплохо бы еще фотографии Кука вставить и кого еще у нас есть – товарищей из НКГБ запросить, если дадут добро. Ну что, поехали – сначала на утверждение расширенному составу нашего штаба, доработать с учетом замечаний и гнать на Институтскую! Ой, что после в Киеве начнется – когда народ поймет, кто их дурачил!
Мне не смешно. В городе сейчас, пожалуй что, анархия, а не прямо бандеровская власть. Так что есть все шансы успешно отпечатать тираж и развести по точкам. А после, когда Кук поймет – распространителей и расклейщиков будут просто убивать на месте. И тогда не будет уже смысла в маскировке – в Киеве начнется открытый бандеровский террор. Но лишние с улиц уберутся – и только бы ночь и день продержаться, пока Красная армия порядок наведет!
Из протокола допроса
Гражданин начальник, я не предатель! При немцах не полицаем был и, упаси боже, не карателем, а лишь писарем в управе. И нашим помогал, подполью, весной сорок третьего. У меня даже бумага была, подписанная товарищем Облаченко, командиром партизан, что я за наших, честно! Вот только затерялась она – а дружбан мой прежний, Петруха Головань, на меня показания дал, меня и загребли.
В «ноль три – двадцать семь»[52] я в изоляторе сидел. Думал, разберутся, выпустят – а тут эти пришли! Спросили, хочешь с нами, или дальше в кутузке сидеть – я и не понял сначала, что это бандеры, они же «за народ, за справедливость» поначалу кричали, и флаги красные! Свобода, ну и захотел, как говорят, на подножку вскочить!
А меня, как пострадавшего от советской власти, сразу в оборот – вот тебе винтарь, и теперь ты рядовой второй сотни четыреста сорок четвертого куреня, друже подхорунжего слушать во всем, за неподчинение расстрел! И никуда уже не деться – делай, что велят! Остальных освобожденных тоже в строй распихали, кого куда. Гражданин начальник, я ничего не сделал, ни в кого не стрелял, лишь бегал со всеми, со зброей! И мне горилки поднесли, задарма, так что не помню я толком почти ничего!
А в день второй, когда наши, советские, агитацию вели, листовки расклеили по всему Киеву и с самолетов разбросали – пан сотник и хорунжие ругались страшно, отбирали и пистолетами грозили. Но шила в мешке не утаишь – все равно читали и пересказывали. И еще репродукторы уличные орут – тут пан сотник со злости приказал в них стрелять. И бить в ответ тех, кто на улице спросит – так это правда, вы за фашистов? Нет, не убивали – лишь кулаками, сапогами, прикладами, вроде никого до смерти не убили.
Тогда понял я, во что мы вписались, и решил, что дальше мне не по пути. Это ж надо совсем безголовым, чтобы сейчас за фашистов – вышак будет всем! И разговоры уже ходили, что нас войска окружают, причем такие звери пришли, что целую сотню одними ножами вырезали ночью, а командира куреня в плен уволокли – а завтра никому пощады не будет. Как случай представился, уже под вечер, я в сторону откололся, винтарь бросил, и тикать! Думал, в такой заварухе затеряться нетрудно – и до дома, до хаты, или прибьюсь куда в артель, не в банду, боже упаси! Честно зарабатывать, и никаких больше авантюр!
И едва за окраину вышел, на дороге проселочной служивым попался. Вроде солдаты, а в тельняшках. Документ спросили, а нету, на плечо мне глянули, синяк увидели и озверели! Гражданин начальник, я ж только по репродуктору стрелял, не в человека! А эти матросики меня чуть не прибили, прикладом зубы вышибли, сапогами все печенки отбили напрочь! А старшой их назвал меня «бандеровской мордой» и сказал, что «в СМЕРШ сдадим, где ты пожалеешь, что вообще на свет родился». И сдали. А я не предатель, не бандеровец, один только день бес попутал – гражданин начальник, за что?
Резолюция внизу: Участие в вооруженной банде доказано – передать дело в трибунал. Следователь СМЕРШ Сидюк.
Лючия Винченцо (Смоленцева).
Киев, горком, день 24 июня 1944 г.
Женщинам нарядными быть – не грех! Готова поспорить о том даже с самим его святейшеством, при всем к нему огромном уважении. Ведь иначе не быть мне сегодня живой! Да и Анне, возможно, тоже.
Это платье я увидела в витрине на Крещатике. Мы ехали из «Националя» в ЦК и, конечно, не могли задерживаться по пути. Но позже я также мимоходом упомянула о том своему мужу и сама почти уже забыла за последующими событиями. Затем мой рыцарь оставил меня с Анной, а сам ездил в гостиницу забрать оставленные вещи. А когда вернулся, то, отозвав меня в сторону, достал из мешка то самое платье!
– Галчонок, вот, подарок тебе, пока еще мир. Завтра, наверное, будет уже не до того.
А я даже примерить его тогда не успела, потому что началась эвакуация из дворца на Крещатике в дом-крепость на холме у Днепра, и надо было спешить! А после в городе началась война, и я, провожая своего рыцаря на бой, молилась господу и мадонне, чтобы он вернулся живым и невредимым! На второй день здесь было спокойнее, с того берега реки пришли солдаты, заняли оборону на холме, и прибыли люди из НКГБ, тут же занялись своими делами, и Анна, регулярно связываясь по ВЧ со штабом округа, говорила после, что подходят все новые войска. Мой муж, мой рыцарь снова уходил в город – и насколько спокойнее мне было бы быть рядом с ним, но он категорически возражал, требуя, чтобы я оставалась тенью Анны, сопровождая ее всюду. А я была уверена, что ничего опасного не случится, ну какие враги могут быть здесь, в штабе?
Тогда я вспомнила про платье. Оно было мне чуть велико, но совсем незаметно, если стянуть на талии пояском, юбка – такое же «солнце», как у Анны, длиной до середины голени, ну чуть-чуть ниже. Материал – легкая шелковая ткань с рисунком из цветов. И это шло мне куда больше, чем мой прежний полувоенный костюм! Ну, а туфли вместо солдатских ботинок, как и все, что должно надевать под – нашлись в моем багаже. Теперь бы еще плащ, как у Анны, или легкое пальто, и, конечно, шляпку – и был бы полный гардероб!
Вот только куда деть пистолеты? Один, так же, как у Анны, в кобуру под юбку, на пояс от подвязок – поскольку «беретта» была крупнее, чем браунинг Анны, то пришлось отпустить почти до колена, а чтобы не болтался, еще и прикрепить к ноге. Ну, а парабеллум придется класть в карман моего старого жакета, хотя он к платью категорически не подходит! Но я утешала себя тем, что так одеваться придется лишь на улице, а внутри дворца я могу себе позволить быть принцессой.
Анна, оглядев меня, согласилась, что это платье очень мне идет. И пообещала, что как только приедем домой, «в место постоянной дислокации», она подберет мне все остальное, «оденет меня с ног до головы». А пока мы отправились по кабинетам – Анна не слишком любила собирать заседания штаба у себя, а предпочитала присутствовать и смотреть, как работают другие, каждый на своем участке. В тот день мне запомнилось, что кроме пропаганды мы занимались еще «заброской невода», как назвал это мой муж. Создать по всему городу сеть наблюдательных постов со связью, рациями или телефоном (поскольку АТС на Крещатике была еще наша, там засели курсанты НКВД, отбивая атаки бандитов), и непрерывно давать войскам информацию о положении и действиях врага, чтобы действовать не вслепую! Вплоть до того, чтобы просить у военных самолеты, чтобы низко летали и радировали, что видят. И собрать воедино сведения от наших добровольных помощников – все узнанное в итоге наносилось на огромную карту, расстеленную на столе. Пока сплошь почти утыканную булавками с синими флажками – но красный цвет господствовал по краям, словно сжимая вражескую территорию в тиски.
А затем мы зашли в туалетную комнату – довольно большое помещение, белые умывальники, зеркала, ну и все прочее. Какая-то женщина стояла и приводила в порядок прическу – увидев нас, поспешила исчезнуть. А когда мы уже собирались выходить, она вошла, и с ней ворвались трое военных, двое оттеснили Анну к стенке, один подступил ко мне, и в руке у него был нож.
Я поняла, что это бандиты – такие же, как были в «Национале», тоже переодетые в нашу форму. И уже после я узнала, что им было указано, как узнать Анну: «фифа в нарядном платье, она там одна такая». И будь я одета как прежде, все было бы кончено, меня бы убили сразу, а Лазареву увели бы с собой – и наверное, кроме платья у негодяев был и словесный портрет Анны, раз на нее набросились сразу двое, но возникла все же и неясность, и женщина-главарь решила, что секунда ничего не изменит.
И это дало нам шанс. Всего одна секунда – вот странно, мы с Анной не проходили совместных тренировок, но начали действовать одновременно. Сдавленный крик одного из бандитов, что были возле Анны, и тот, кто напал на меня… нет, не отвернулся, но скосил взгляд. Я даже не видела, что там произошло, но знала, что другого шанса не будет. И Мадонна хранила меня и вела мою руку – потому что этот прием даже у моего мужа выходил в восьми случаях из десяти! Когда на тебя вплотную наставляют пистолет или нож, поднять руки, будто сдаваясь, и очень быстро хлопнуть в ладоши. Так, чтобы (если оружие врага в его правой руке) твоя правая ладонь бьет по его стволу или клинку плашмя, а левая по его кисти снаружи – и оружие мгновенно выворачивается из чужой руки и переходит в твою, причем острием или стволом на врага!
– Учти, галчонок, что опытный боец никогда не сжимает оружие, как тонущий протянутое весло. А держит расслабленным хватом для лучшей подвижности – и при таком приеме должен удержать рукоятку одним большим пальцем против твоих двух рук и еще рычага.
По пальцам потекла кровь, я все же порезалась о лезвие. Но враг этого вовсе не ожидал, и мне удалось! Перехватив нож, я следующим движением резко дослала его вперед, в горло бандита! Он захрипел и стал валиться на пол, нож так и остался торчать в его шее. В руке женщины блеснул пистолет, но я тоже не стояла столбом – приседая, какое-то мгновение прячась за падающим телом, бросила руку вниз, затем одним движением задрать подол платья и схватить свое оружие. Я никогда не делала это в юбке, – но мой муж учил меня выполнять такое с застегнутой кобурой, когда таким же движением снизу вверх в долю секунды срывается клапан, выхватывается пистолет и еще пальцем отводится предохранитель. И как хорошо, что это был не парабеллум, а «беретта», которую, в отличие от люггера, можно носить с патроном в стволе – именно это сказал мне муж, когда я выбирала что-то для мгновенного и внезапного применения!
Анна Лазарева
Они не собирались стрелять, по крайней мере в первый момент, и это дало мне шанс. Короткий удар носком в голень, в кость тому, кто подступал справа, с тряпкой, смоченной хлороформом. Юрка говорил, что так можно сломать противнику ногу. У меня так не вышло, но было, наверное, очень болезненно, потому что рослый мужик согнулся и охнул. И сразу же захват левой за руку второго, с ножом, уйти с линии атаки влево, разворотом на пятках продернуть его руку вперед… эх, не получилось дотянуться этим же ножом, еще зажатым в чужой руке, до первого бандеровца. Зато успела подхватить кисть на болевой[53], и враг не только достать меня не может, но и своим телом закрывает меня от остальных. Теперь как можно резче, это не тренировка, противника не надо щадить, пусть будет перелом или разрыв связок! Он воет, это очень больно. Теперь его можно было бы положить мордой вниз, как Федьку Троля тогда – но тут еще один хромает, пытаясь вмешаться, да и женщину из виду упускать нельзя, потому поступаю проще. Выламываю из ослабевших пальцев врага нож и без всяких сантиментов втыкаю ему в печень. А затем с силой толкаю тушку прямо на хромого. Тот все же успевает отшатнуться в сторону – и закрывает собой меня от женщины, уже успевшей выхватить пистолет. Надвигается на меня, широко расставив руки – и получает ногой в живот (этот прием и стойку Смоленцев называл «кошка»), отбрасывается назад.
Я получаю мгновение – достаточное, чтобы выхватить из-под платья браунинг. Женщина тоже успевает обойти последнего оставшегося на ногах бандита. Это как дуэль, всего с пяти шагов! Я не успеваю нажать на спуск, у женщины разлетается голова от девятимиллиметровой пули. Позади нее Лючия держит «беретту». Хромой лезет в карман – стреляю сразу, увидев, что у него там даже не пистолет, а граната, после Юркиного спектакля в ресторане я подобных вещей очень не люблю. Четыре трупа и лужи крови на полу. А мы – живые и целые!
В коридоре шаги и голоса, выстрелы услышали. Я боялась, что там будет еще кто-то из бандеровцев на подстраховке – но с облегчением узнала Юрку и Валентина. И тут только мне стало страшно – так, что даже на миг потемнело в глазах. Я же не только собой рискую, но и сыном моим и моего адмирала – который не родился еще! Бандеры проклятые, ненавижу – а эта дрянь жаль, что сдохла так быстро, что даже понять ничего не успела!
Много позже мне сказали, что это опаснейшая была тварь, бандеровская «мата хари», агент Апрельская, втершаяся в доверие к нашему замнаркома ГБ Украины Карину-Даниленко, числилась нашим сотрудником, а наших людей сдавала бандеровцам, была самым ценным их шпионом. Именно она провела в горком группу боевиков СБ, сославшись на того же Карина-Даниленко – организовала охоту на нас, хорошо зная внутренний распорядок советских учреждений.
Вот только интересно, зачем им нужно было меня живой захватывать? Неужели Кук решил, что просто удавки для меня мало? Когда поймаем, обязательно его спрошу.
Людмила Фоя Перелесник
За ридну Украину? Да хоть за черта. Важно лишь, что она есть – идея, за которую не грех и умереть.
Но в двадцать лет о том как-то не думаешь. Первое увлечение не забывается – к идеям это относится тоже. В Киеве «под немцем» выбрать сторону – советские или ОУН. Она, студентка мединститута (работавшего и в оккупацию – немецким хозяевам был нужен местный персонал), выбрала второе. Отчего у одних панов может быть мечта «от можа до можа», чем Украина хуже?
Ей везло. И была, конечно, увлеченность идеей – родись она восточнее, вполне могла бы стать советской партизанкой-героиней. Ее заметил Микола Козак, тогда еще референт СБ, и выбрал для особого задания. Якобы сдаться москальским, выдать им какие-то секреты и не слишком ценных людей – ради того, чтобы войти в доверие. Ей это блистательно удалось, самые большие начальники киевской госбезопасности верили ей, даже выдали удостоверение полноценного сотрудника ГБ.
Ее ценили и берегли. Именно благодаря ей удалось раскрыть целую сеть москальских агентов в ОУН. А она осталась вне подозрений – информация, которую она давала, была гораздо ценнее, чем личное участие в акциях, на то хватало расходного материала. Она была своим человеком в ЦК, обкоме, горкоме, знала там многих, а также внутренний распорядок. Именно она узнала и донесла Козаку, какую подлинную роль сыграла Ольховская в измене Кириченко. Потому она не удивилась, получив приказ, выполнить который могла лишь она. В боивке СБ не было тупых селюков, туда набирались люди с образованием, умеющие, если надо, сыграть роль советского или немецкого офицера. Но лишь она была своей – там, где предстояло работать.
Войти в горком было просто – ее там знали, а значит, и трое боевиков, переодетых в мундиры НКГБ и могущих показать удостоверения (подделка, но различимая лишь экспертизой – для проверки на глаз сойдет), были вне подозрений, главное тут – это идти с уверенным деловым видом. Она сама выбрала место засады – кто упрекнет даму за то, что она слишком задерживается перед зеркалом в туалетной комнате? А при появлении объекта достаточно времени, чтобы сбегать за боевиками, курящими на лестнице в ожидании отлучившегося командира.
«Женщина в нарядном платье – не ошибетесь, она в горкоме одна». Сведения были свежие, вчерашние. И был словесный портрет Ольховской – жаль что не удалось взглянуть на фото, оно должно ведь быть у Карина-Даниленко. И все вышло так, как задумано – оставалось лишь упаковать объект и аккуратно вынести наружу.
Трое опытных боевиков СБ, с немецкой еще школой, отзывающиеся на клички Крюк, Жало, Мирон. И она сама, тоже обученная при необходимости быть ликвидатором. Ей приходилось уже убивать – и немцев, и русских, и своих предателей. Объектов оказалось два, и обе в платьях – вроде та, что слева, больше подходит под описание? Ну, а вторая, секретарша, телохранитель, просто подруга – должна была умереть. Хотя стоит все же удостовериться, кто из них та, которую приказано было доставить живой.
Пистолет, немецкий вальтер, был наготове. Но мешали свои же, спинами закрыв обе цели. Да и стрелять можно было лишь в самом крайнем случае, почти наверняка поставив крест на успехе операции, а то и на собственных жизнях. Но неужели трое здоровых, сильных мужчин не смогут справиться с двумя женщинами? Даже если одна из них – обученный телохранитель. У нее не было видно оружия.
И тут Крюк охнул и отшатнулся, припадая на ногу. И началась какая-то возня, из-за широкой спины Мирона не было видно, что там происходит. Но ситуация все еще казалась под контролем – ну, сопротивляется москальская дрянь, сейчас ее скрутят. А может, все же эта – телохранитель? Справа слышно хрипение и бульканье – Жало уже успел, а если ошиблись?
Черт, Жало оседает с ножом в горле, а вторая русская прячется за его телом. И тут же крик слева – очень неудобно, что она оказалась как раз посредине, приходится оборачиваться за спину, чтобы оценить, где опаснее! Та, которую приняли за Ольховскую, бьет Мирона ножом в бок! Эта русская оказалась неожиданно сильным противником… надо стрелять и немедленно убегать – если успеть выскочить, и кричать про убийц. Есть шанс перевести все на этих идиотов, лишь бы никого не взяли живым! Мешает Крюк, снова закрывший цель. Может, выстрелить ему в спину и тут же – по открывшейся москальской стерве? Нельзя – если найдут одни трупы, то поймут, что был кто-то еще. Так что Крюк умрет чуть позже – сейчас убить этих русских тварей и выскакивать в коридор, а когда этот болван появится в дверях, всадить в него пулю, вот и алиби – хорошо, если кто-то еще успеет стать свидетелем этой сцены!
Она умерла мгновенно. Страшный удар в затылок – и пустота. Дальше была лишь безвестная могила и забвение. Ведь памятники ставят лишь героям выигранной войны.
Юрий Смоленцев «Брюс».
Киев, горком, 24 июня 1944 г.
Вот бог его знает, что это было? Только что сидели на базе, то есть в выделенном нам помещении, чаи гоняли – вот не принимаю я спиртного в боевой обстановке, поскольку дело наше совсем не то, что для обычной пехоты – наркомовские сто грамм принял, и в атаку не так страшно – я лучше ясную голову и скорость реакции сохраню, а со страхом как-нибудь справлюсь. А страшно на войне всем, ну кроме явных психов – и вопрос лишь, сумеешь ли ты этот страх так глубоко загнать, чтобы он тебе не мешал.
Сидим, значит, беседуем с новоприбывшими, со снайперами нашими – во второй паре старшой, младлей Тищенко, оказался приятелем Пилютина, они друг друга называли уважительно Егорыч и Вениаминыч. Обсуждаем боевую задачу, для чего, собственно, я снайперов и вызвал. Рассказывал мне один чел, уже в возрасте, по Кавказу знакомый, как там в перестройку было: толпы абреков наши воинские части захватывали, «русские, убирайтесь вон», и бабы с детьми в первых рядах – а истинные главари со стороны наблюдают. Так командир одной в/ч додумался – приказал лучшим стрелкам (особо доверенным, кто болтать не будет) замаскироваться и выцеливать в толпе, кто на главарей похож: стоишь чуть в стороне, чтоб видно было хорошо, доклады к тебе и приказы от тебя идут (связные бегают), фото– или киносъемку ведешь – ну, значит, ясно, бей! И молчок – не знаем, не видели, какая стрельба по гражданским, а докажите? И было так несколько раз – а после перестарались ребята, журналистов завалили, причем вроде даже кого-то забугорного, так что скандал был, мало не показалось.
Но опыт, однако, остался – которым я теперь воспользоваться хочу. Тем более здесь в толпе точно никаких «правозащитников» не будет. Ну, а если и попадется писака из британского консульства (бегают тут такие, вынюхивают – предупредили нас), так сам виноват, нефиг было куда не надо лезть! У меня даже мысль была, а что если это консульство (на Житомирской, тут рядом) будет разгромлено и разграблено группой неустановленных лиц, кричащих «Слава Украине»? Кобулов ответил, что ничего интересного там нет, игра свеч не стоит, и кроме скандала, ничего не получим. Нет тут явных британских шпионов – лишь журналисты (настоящие, не агенты). Другое дело, что после все, что они увидят, очень внимательно прочтут в СИС. А так Британия к беспорядкам отношения не имеет!
– Егорыч, все же просто! Увидел в толпе кого с оружием – бей! А также кто командовать пытается, чего-то организует.
– А если я в кого рядом попаду? Да и пуля из винтаря с такой дистанции запросто навылет – и еще кого-то?
– И что? Нет там невиноватых – раз того же хотят, что и бандеровцы! Кто по глупости затесался – сам и виноват.
И вдруг как толкнуло меня что-то! Вскакиваю, «стечкин» хватаю, Вальке кричу: «За мной!» и вылетаю в коридор. На лестнице слышу выстрел, где-то этажом сверху. Туда через три ступеньки – там у двери в санузел уже кто-то, и еще подходят. Кричу через дверь, что там – и слышу в ответ голоса Ани с Лючией. Ну и картинка же там внутри!
Туалет большой и вполне смотрелся бы даже по меркам двадцать первого века. Комната довольно просторная, сантехника белоснежная, зеркала, лишь плитка не кафель, а гранитная. Наш, этажом ниже, который «М», уже успели засрать, народу в горкоме сейчас в разы больше нормы – а тут все идеально чисто… было! Четыре трупа на полу в лужах крови. И наши женщины над ними стоят со стволами в руках, на платьях кровь, но вроде целые обе. На Лючии вообще лица нет, белая вся, как бумага, меня увидела, «беретту» уронила и мне на шею бросилась, и дрожит вся! Галчонок, успокойся, все уже хорошо!
Говорю так, а сам думаю, а ведь у бандеровцев вполне мог кто-то для контроля быть, читал и здесь уже слышал, у них это было принято! И не только для контроля, но и чтобы добить, если у основной группы неудача – примерно так, как народовольцы царя Александра Второго убили. Значит, прежде всего эвакуация женщин в безопасное место! И разобраться с зеваками – тут незнакомые засланные казачки есть?
Очень кстати Кобулов нарисовался со своими орлами. Головой покачал и спрашивает, как же это живым никого взять не могли, очень кстати было бы. Я, едва сдержавшись, чтобы не по матери в ответ, популярно объясняю ситуацию. И, уже тише, про возможного контролера из присутствующих. И черт возьми, они ж не пешком отходить собирались, если с пленными – значит, транспорт их где-то внизу стоит? Будут вам сейчас «языки»!
Дураков в сталинском ГБ на высшем уровне не бывало – так что чекисты немедленно приступили. Проверить присутствующих и оприходовать тела – а я, Мазура и Финна увидев, им приказываю женщин доставить к нам, и от них ни на шаг, головой отвечают! И вниз – разбираться, кто там от бандер приехал. Со мной Валька Скунс, снайперы (все четверо), один из кобуловцев и еще кто-то из охраны горкома. На выходе спрашиваю у постовых и у десантуры, кто тут приехал не слишком давно – да вроде вон тот «додж», сказали, и ГБ Украины. Сколько там народу было, кто-нибудь видел? Сержант-десантник вспомнил – трое офицеров и одна женщина, красивая, он внимание и обратил.
Ну, с красотой ее пусть теперь черти в аду милуются! И этих положить уже можно спокойно – дистанция метров сто, ставлю задачу снайперам, а как стреляет Петр Егорыч, я уже не раз видел. «Додж» похожий на наш, сидят двое. А вообще странно: ну, приехали, ждут, пока старшие дела решат, и ноги размять не выйти? Стоите вы так, чтобы удобно сразу газануть и ходу – вот только ехать вам еще не меньше сотни метров по простреливаемой зоне, от четырех снайперов никак не укрыться! Но это на случай крайний – надо ведь нам узнать, что вы задумали, чего это к нашим женщинам привязались?
Так что иду я один, к нашему «доджу», стоящему метрах в двадцати дальше. В руке у меня какой-то длинный предмет, завернутый в газету, явно не оружие. Вожусь для вида в кузове, а когда иду обратно, то несу тот же, или другой предмет, обернутый тряпкой. По своему делу, по сторонам не смотрю, но вот путь мой аккурат мимо той машины. Сидят двое, у того, кто справа, петлицы пехотные, старший сержант; что у водилы, различить не могу.
– Эй, махра! У вас колесо спустило – резины не жалко?
И киваю на заднее колесо. Сержант оборачивается, дистанция до него метра два. Конец тряпки в сторону, и у меня в руке нунчаки. По голове, не со всей силы, а то бы я «сержанта» убил – лишь чтобы вырубить. Водила хочет достать пистолет. Придурок, вываливался бы влево, наружу, подергался бы дольше – а так я, успев еще сократить дистанцию, достаю нунчаками уже до его плеча, на этот раз капитально. Хорошо, что «додж» без тента и козырька кабины, иначе пришлось бы нож метнуть, что я в левом рукаве держал. Тент сняли, чтобы обзор был – вижу, в кузове пулемет лежит, немецкий МГ. Что ж, нам в трофеи сгодится! Водила еще не сдается, левой рукой лапает ППС, закрепленный на борту, ну несерьезно это – еще один удар, в голову, готов. Тоже не до смерти – вдруг малая вероятность, но все же свои?
Подбегают наши, хватают обе тушки и волокут в «застенки кровавой гэбни». Кстати, контролера тоже взяли – он пытался гранату из кармана рвануть, так ему аккуратно прострелили оба плеча. Так что Богомолов про «чистильщиков» не придумал, были в ГБ и СМЕРШ такие кадры, ничем не хуже нас – если только технические средства не учитывать. Скажу, что беспокоился я напрасно – вырубленные мной боевиками СБ и оказались. И что любопытно, приказ они имели доставить Аню не к Куку, а к Козаку – на предмет возможной измены генерал– хорунжего. Хотя просил (не приказывал) задействовать агентессу в ГБ Украины именно Кук!
Считаем – если у них в особой боивке СБ было тридцать наиболее подготовленных головорезов, так сейчас минус шесть, и еще трех мы в доме на Ворошилова подловили, и пара, как мы уже узнали, в больнице была, и менты в засадах по списку уложили еще кого-то – итого половины «спецназа» у бандеровцев уже нет? Отлично!
И был после разговор с Лючией. Ее дрожь била, даже когда я вернулся – снова на шею мне бросилась и плачет.
– Мой кабальеро, это куда страшней, чем было дома, в Италии! Когда совершенно внезапно, и вокруг враги… Тогда страшно не было – а после чуть сердце не разорвалось! Я плохой телохранитель для госпожи Анны, плохой боец! Ты будешь меня презирать за трусость?
Ну, успокойся, галчонок, это всего лишь адреналин! После первого такого боя бывает всегда – видел, как и здоровых мужиков ломает. Ты все сумела сделать как надо, а это главное. На автомате, не думая – так для того и тренировки.
А все же не для женщин война! Еще неизвестно, как такая нервотрепка на здоровье нашего будущего ребенка скажется. Так что при Ане останешься – но в дополнение кто-то из нас. Без обид, галчонок – поскольку одной тебя оказалось явно недостаточно. Ну, а после – пока не родишь, никаких фронтов!
А она плачет, ко мне прижимается и вся дрожит. И в эту минуту окончательно умерла та, кто все еще жила в моих мечтах, кого я рядом с собой видел – рослая, фигуристая, светловолосая, синеглазая. За своего галчонка – любому башку оторву!
Теперь бы еще отстираться, и будет совсем хорошо! Мы еще с ночи в крови, слава богу чужой, так измазались, что не только масккомбезы насквозь, но и форма, на мне сейчас запасное полевое хэбэ (без знаков различия – отчего за солдата-шофера и сошел). И у женщин платья ну просто до безобразия – им в чем ходить? А вот Леонида Ильича озадачу – пусть пока не целиной с возрождением займется, а бытовыми проблемами!
Василь Кук Лемех, генерал-хорунжий УПА.
Киев, день 24 июня 1944 г.
Снова провал. Красные вовсе не растеряны, играют против решительно и энергично, пытаются переломить ситуацию – и это им удается!
Проклятые листовки! Хлопцы упустили момент в самом начале, думали, обычная пропаганда типа «сдавайтесь, сопротивление бессмысленно». А когда прочли и куренные приказали решительно пресекать распространение – было уже поздно, большое количество бумажек успело разойтись по рукам! Причем там в конце мелким шрифтом было обещано, что весь следующий номер «Правды Украины» будет посвящен преступлениям бандеровцев на Украине и в Польше, с особым упором на роль перечисленных в листовке личностей и их фотографиями! Значит, не обманула интуиция, был у Ольховской фотоаппарат – и он, Кук, завтра может увидеть свою физиономию в газете. И что хуже, этот портрет будет у всех оперов ГБ, в райотделах и, может, даже у патрулей!
Друже Козак взбешен. Что ж, единственная хорошая новость – не одной же «жандармерии» нести потери? Так что если теперь дойдет до разборок, у меня и у него примерно поровну лично верных людей. Вот только когда выберемся, снова ведь будут разбираться, кто виноват в провале всей этой киевской авантюры. И ведь велика вероятность, что СБ в целом поддержит Козака – мне что тогда, самому удавиться, не дожидаясь?
А отчего, собственно, провал? Киев ведь захватили? Так же, как Коморовский Варшаву! И если тех панов лондонское радио объявило героями, то чем мы хуже? Дьявол, радиостудии у нас нет – москали там засели и держатся, а хлопцы, возбужденные победой, вовсе не желают нести потери! Насколько легче было ляхам, имея в тылу лояльное им население! Здесь же, из-за иезуитского хода московских, о том придется забыть – за фашистов в Киеве сейчас будет лишь сумасшедший! Может, какое-то количество бывших полицаев, старост и прочих замаравшихся и нашлось бы – вот только эта публика меньше всего желает класть голову под топор, из числа освобожденных с «фильтра» больше половины разбежалось в первый же день, вместо того чтобы сражаться за ридну самостийну не щадя живота своего. А запугать всех, принудить к сотрудничеству террором – не хватит ни времени, ни сил!
Значит, надо объявить поражение победой! И славно погибать в бою против неисчислимых москальских полчищ – а не сдохнуть в петле! Легко было немцам – отдал приказ, и яволь, будет исполнено! А как мне убедить это стадо, что оно должно помереть во славу Украины? И чтобы я, гораздо более ценный для нашего дела, сумел уйти?
Прикинем силы. У Верещаки, земля ему пухом, а душа в рай, курень делился на два отряда: «Ясень», три сотни, всего триста пятьдесят человек, и «Наливайко» (под псевдокомандира) – сто пятьдесят человек отдельной сотни, наиболее подготовленной и лучше вооруженной, вот только половина ее сгинула в той проклятой больнице вместе с Верещакой. В «Заграве» у Литвинчука из тысячи человек постоянного состава на Киев ушла лишь половина, отряд «Гамалия» – триста человек в трех сотнях и «Чорнота», сотня в сто двадцать боевиков с тяжелым вооружением, минометами и станковыми пулеметами, прочие же так и остались на Ровенщине. Олейник Эней фактически взял командование над куренем «Завихорст» вместо Стельмащука Рудого, у него пять сотен общим числом шестьсот человек. И есть еще резерв около семисот бойцов – остатки мелких отрядов и групп, в том числе призывники, кому удалось вырваться из казарм, а также те, кого удалось завербовать и поставить в строй уже здесь, в Киеве. Итого, со всеми прочими, выходит две тысячи триста активных штыков – вот только потери… лишь с «Верещакой» погибло, считай, сотня, в прочих стычках сотни полторы, плюс дезертирство. Так что под две тысячи бойцов в наличии, из тяжелого вооружения лишь минометы калибром 81, свыше тридцати штук, еще захвачены две 76-мм пушки и три броневика – этого мало, чтобы удержать Киев, обложенный со всех сторон!
Значит, оборонять Киев стратегически бессмысленно! Надо уходить, пока еще чувствуется вкус победы! Вот только неизвестно, сколько же войск красные успели стянуть сюда. Известно про 25-ю дивизию НКВД (здесь лишь один ее полк, всего четырехротного состава, задействован на охране железной дороги и ее сооружений), но могли подойти еще? Морская пехота, парашютисты, танковый полк, и, наверное, за окраинами Киева накапливаются еще силы? И когда они придут в движение – нас раздавят! Курени, еще кое-как привычные к налетам и засадам, не смогут выстоять против армейских частей с фронтовым опытом, артиллерией, бронетехникой и гораздо лучшим снабжением боеприпасами. И если сейчас, как докладывал Литвинчук, его хлопцы были на грани бунта, получив приказ штурмовать занятые москалями укрепленные объекты – то что будет, когда на этих улицах начнется берлин? И ведь, судя по всему, советские, получившие накачку от политруков, щадить никого не станут, «бандеровец – к стенке».
Гасин-Лыцарь предложил план. Куреням скрытно сосредоточиться в окрестности Подола на высокой части и ночью атаковать с использованием минометов, прорываться через Подол к причалам «Ленинской кузницы» и уходить по реке на север, если удастся до Вышгорода, минимум – до железнодорожного моста. Там уже начинаются леса, по которым можно пройти на запад. Путь будет адовым – но может быть, кто-то спасется? Хотя по большому счету эту группу можно списать в неизбежные потери.
Плевать – лишь бы она отвлекла на себя максимум внимания и войск! Пока те, кому выбрано жить, собираются в Соломенке и по двое-трое-пятеро, даже поодиночке, без оружия, кроме пистолетов и ножей, уходят той же ночью на юго-запад! Точка сбора – зеленые массивы к востоку от Житомира. Затем – на Станиславовщину. Сейчас главное – это выжить. И понять происходящее, подготовиться к новому туру. Эту партию мы проиграли.
И передать наш меморандум в английское консульство. На большее они не согласятся, чистоплюи! Но пусть будет хоть какая-то замена тому выступлению Коморовского из захваченной Варшавы! Если не удалось победить – то хотя бы объявить на весь мир о победе! Ведь Киев целых два дня был наш!
А как заставить хлопцев, чтобы они шли в атаку, не жалея себя? Поскольку, по разведданным, на Подоле окопались уже не рабочие «отряды самообороны», а армейские части, пока не установленной точно численности, но явно фронтовики. Как убедить, чтобы курени рвались вперед не хуже ваффен СС, умирали, но ни шагу назад? Что ж, не одни советские владеют искусством пропаганды!
Главное – победителя ведь не удавят? Он, Кук, выполнил свой план – захватил Киев. А что не удалось удержать, так в том не его вина.
Еще один протокол допроса
Поль Ренье, аджюдан французской армии. По-вашему – фельдфебель. Служил в артиллерии Семнадцатой пехотной дивизии, был взят в плен у города Канев на Днепре.
Я не делал ничего предосудительного. Когда генерал де Голль набирал свои легионы, я лежал с лихорадкой и лишь потому не записался. Иначе входил бы сейчас в освобожденный Париж. А когда те, кого вы называете бандеровцами, приказали мне встать в их ряды – я подумал, что они имеют на то законное право как власть, в данный момент контролирующая эту территорию. Тем более что работа, которой нас заставляли заниматься прежде, была очень тяжелой – по двенадцать часов в день, без выходных, с очень плохой кормежкой, без обеспечения одеждой и обувью. И конечно, когда меня как военного пригласили служить в полицейском подразделении, как я полагал, то я согласился!
Конечно, мне не понравилось, что со мной обошлись по-варварски! Без всякого почтения к моему чину зачислив рядовым – и сказав, что я должен исполнять любой приказ «друже подхорунжего», который тотчас же набил мне морду за пререкания. Весь первый день и большую половину второго мы действительно несли полицейские обязанности, патрулировали улицы, подхорунжий приказал нам изымать листовки, а тех, у кого найдем, тащить в комендатуру – нет, я не знаю, что там с ними делали, я лично не расстреливал никого! А вечером нам было приказано идти куда-то строем, а затем готовиться к атаке. Нам выдали двойную порцию русской водки. И сказали – мы должны атаковать, если хотим жить. Потому что Сталин уже решил, что завтра Киев будет стерт с лица земли со всеми, кто тут находится. Как Гамбург или другие германские города – и мы поверили, потому что видели русские самолеты, летающие над городом в большом количестве. А когда бросали листовки, то прямо над крышами проносились эскадрильи штурмовиков, и это было страшно!
Пан подхорунжий (вот странно, друг друга они называли «друже», а от нас, французов, требовали, чтобы мы обращались к нам «пан») заявил, что он лично пристрелит каждого, кто попытается отстать или спрятаться. «Только вперед, там ваша жизнь!» И мы пошли, и это был ужас. Мсье следователь, я же артиллерист, а не пехотинец, а ночной бой считается сложной задачей! Помню лишь, как мы залегли, прижатые пулеметами, и на нас густо посыпались мины! Но мы рвались вперед, потому что нам сказали, что там, у реки, нас ждут корабли – а все, кто останется здесь, умрут.
А затем ваши солдаты поднялись в контратаку. Сначала забросали нас гранатами, а затем пошли вперед и стали убивать уцелевших – очередями в упор и даже штыками. Они дрались как черти, крича: «Мы Берлин взяли – Киев вам хрен отдадим». И убивали даже тех, кто поднимал руки. Я не придумал ничего лучше, как упасть наземь и притвориться мертвым – нельзя было даже убежать, бой шел повсюду!
А утром меня нашли и хотели расстрелять – но когда услышали, что я француз и мобилизован насильно, то взяли в плен и даже накормили сухарями. Офицер сказал, если пленных не брать, кто трупы убирать будет? И мы, четыре десятка бедняг, кому посчастливилось уцелеть, два дня занимались этой грязной работой. Там было, наверное, не меньше тысячи тел! Только повстанцы – своих русские хоронили сами.
Мсье следователь, что со мной будет? Прошу учесть, что я никого не убил и не причинил вашей стране, ее гражданам и их собственности никакого вреда!
Анна Лазарева.
Москва, 2 июля 1944 г.
Ну вот, закончено! Интересно, вернусь ли я когда-нибудь в Киев? Хотелось бы через год – когда там залечат раны, нанесенные мятежом!
О последних днях мне там рассказывать особо нечего – по причине личного неучастия в героических событиях. Даже когда озверевшие бандеровцы, щедро напоенные водкой, шли на штурм Подола и нашей «крепости на горе». Артиллерии у них не было, зато откуда-то взялись минометы. У нас в окнах, наверное, не осталось ни одного целого стекла! Меня и Лючию Юрка (взявший на себя обязанности коменданта нашего дома-крепости) лично выгнал в какую-то каморку без окон в глубине здания, приставил к нам Мазура с Финном, вооруженных до зубов, так что мы ничего не видели, лишь слышали взрывы и стрельбу. После мне рассказали, как отличились наши снайперы, засевшие на чердаке и на верхнем этаже – стреляли по вспышкам вражеских пулеметов, а без огневой поддержки бандеровцы в атаку шли куда менее охотно. И не прошли они – утром было «поле, усеянное мертвыми телами», в подавляющем большинстве врагов. Так что первым вопросом было – решить санитарные проблемы, кто будет рыть котлован и на чем возить тела. А наших погибших похоронили тут, на Владимирской горке, рядом с горкомом, под прощальный салют – после тут памятник поставят, и чтоб его не господин Кавалеридзе лепил!
А затем в город вошли войска – кавалеристы Плиева, морская пехота, десантники, части НКВД. И пошла облава и зачистка с преодолением отдельных узлов сопротивления – вот тут «сетка» наша помогла, оперативно сообщали, что видят в поле зрения, есть ли противник и что делает, так что город в целом взяли под контроль уже к вечеру. И уже мне пришлось разговаривать с Ватутиным: «Николай Федорович, не забывайте, что Киев – это наш советский город, не надо в него как в Берлин входить, тут все же большинство людей наши, не враги!»
Первым делом вылавливали чужаков – разбежавшихся бандитов из куреней. Тут нашей главной помощью были трудовые коллективы и дворовые комитеты – ведь любой наш, советский человек, должен где-то работать и жить? Так что пришлых опознавали быстро – и если они не могли предъявить убедительных доказательств своей непричастности к событиям, объяснить, зачем приехали, откуда, когда и к кому, предъявить свидетелей и документы – то таких помещали в фильтрационный лагерь и после разбирались уже неспешно, досконально, и не армия, а те, кому положено. Проверяли подвалы, чердаки, сараи, погреба – все места, где могли спрятаться бандиты. Пойманных с оружием в руках обычно отводили к ближайшей стенке, как и бездокументных, не могущих правдиво объяснить, кто они, и имеющих характерный синяк на плече (строго по закону о чрезвычайном положении, разрешающем взятых с поличным бандитов казнить без суда, по решению военного командования). Ну а «массовку», не успевшую убраться с улиц, после первичной проверки (чтобы отсеять организаторов, активистов, главарей) частью сразу гнали на «фильтр», частью предварительно привлекали к копанию могил.
А после должна была начаться нудная милицейская работа. Опросить свидетелей – всех жителей Киева, кто что-то видел и слышал, чтобы установить, а что делал ваш сосед? Как вели себя органы власти на местах? Какие преступления были совершены, кем, когда и где? На газетных щитах развешивались фотографии задержанных «подозрительных», узнают ли граждане в них бандитов? Проверялись кооперативы – отчетность, движение товаров. Было ли снабжение продовольствием банд в городе открытым грабежом с их стороны, или имел место предварительный сговор?
И конечно, расследовали деятельность органов власти, местной милиции и прокуратуры. Не прерывая их работы – здраво рассудив, что если кто-то и был замешан в шашнях с врагом, то сейчас будет из кожи вон лезть, стараясь реабилитироваться – и все равно никуда не денется, после разоблачим, медленно и неумолимо копая. Тут была опасность тайного саботажа, – но Кобулов решил, что это меньшее зло в сравнении с полной дезорганизацией местного аппарата НКВД и ГБ. Рясной, наркомвнудел, застрелился, его зам Слонь был арестован. Как и Цуцкарев из прокуратуры, который на меня в «Национале» милицию напустил – не иначе как по наущению бандеровцев, поскольку Кириченко свою роль в том деле отрицал категорически! А вот Савченко и Карин-Даниленко оказались, что интересно, не арестованы, а отстранены – и пост наркома ГБ Украины временно (пока не будут установлены все виновные) взял на себя Кобулов.
Уже 26 июня прибыл новый первый секретарь, Алексей Федорович Федоров, прославленный партизанский генерал. Читала его «Подпольный обком» и помню, что в той истории он после стал министром соцобеспечения УССР. Ну, а здесь примет хозяйство от арестованного и этапируемого в Москву Кириченко. А дальше быть ему первым уже в автономии, или новую должность найдут? Прибыл он не один, а с группой ответственных товарищей, на вакантные посты не оправдавших доверие. И его, воевавшего с бандеровцами на Волыни, никак нельзя заподозрить в симпатиях к ОУН! А на пост председателя Киевского горсовета получил назначение еще один легендарный герой, дед Ковпак! Ой, да как же я с ними разговаривать буду?
– Как равная с равными, – ответил Юрка Смоленцев, – Анка, ты пойми, что сейчас сделала в Киеве не меньше! И ты здесь не абы кто, а голос самого товарища Сталина, инструктор ЦК и помощник члена Политбюро! И твое удостоверение с партбилетом в такой ситуации куда больше значат, чем все стреляющее, что на мне навьючено сейчас.
Когда я должна была ехать на общее совещание в Верховный Совет, тут всего ничего по улице Кирова[54] за Крещатик вдоль Днепра, Юрка подошел к обеспечению моей безопасности с предельной серьезностью. Кортеж состоял из бронетранспортера с крупнокалиберным пулеметом, трех «доджей», «виллиса» и «опель-капитана». Причем я и Лючия, для маскировки набросив армейские плащ-палатки, ехали в одном из «доджей» с натянутым тентом, а в «опеле» я, из вредности, назначила быть товарищу Брекс в роли возможной мишени. И наши снайперы тоже были наготове.
– Ты что, думаешь, Кук не захочет дверью хлопнуть напоследок? – спросил Юрка, сидевший в моей машине рядом с водителем, АК на коленях, ствол выставлен в окно. – Ничего, мы хоть и волкодавы, но охране тоже обучены, там в дружеской Сирии должны были за кем-то присмотреть, среди прочих задач.
Там – это в той истории, в 2012 году, когда они сюда провалились? За рулем Влад, у заднего борта, с пулеметом, Валька Скунс, – ой, а что ты своей Лючии после скажешь про Сирию? Или придумаешь что-нибудь – там тоже сейчас такое творится…
И была сцена у входа в Совет, когда я и Лючия быстро и незаметно проскользнули внутрь, в плотном сопровождении ребят, а Брекс, вывалившись из «опеля», важно шествовала по ступенькам. И к ней подскочил американский корреспондент. Ой, это же Хемингуэй, тот самый, что со мной на Севмаше разговаривал, как он тут оказался? Хорошо, я этой дуре велела для всех посторонних себя за меня выдавать – и плевать мне, что она там сейчас наговорит, а как я доклад делать буду?
– Доклад закрытый – значит, прессу вон, – ответил Юрка, – впрочем, я уточню. И не бери в голову, Ань, корреспондентом я сам займусь!
И слово сдержал! Пресса в зале все ж была, для «своих» сделали исключение, вот только американца я не видела. А когда в перерыве я Смоленцева спросила, он лишь отмахнулся: «Я ж тебе обещал».
– Надеюсь, ты его не прибил, труп спрятав?
– Ну что ты, он же историческая личность и друг Советской страны! Просто Брекс ему наговорила такого, что он ну совсем не горел желанием слушать ту же тягомотину еще раз. А я тут как тут, увлек его в кулуары, и хорошо мы с ним потолковали на профессиональную тему.
Да, хорошего мужа Лючия себе нашла! За ним, как за каменной стеной – все вопросы решит.
Доклад мой был недлинный и по делу. Обстановка в городе, что сделано, что предстоит – по сути как передача дел товарищу Федорову. Хотя процедура это гораздо более длинная и бюрократичная – если, конечно, не в связи с арестом, как Кириченко. После даже труднее было, когда с трибуны сошла и меня обступили заслуженные товарищи, стали вопросы задавать. Ну да, я перед ними девчонка совсем – вот только послужить успела и в партизанах (тут Федоров с Ковпаком оживились), и на флоте, и по партийной линии теперь. И здесь я в те самые дни была, от начала до конца, два покушения пережила и сделать успела кое-что полезное. Так что и тут своей меня признали безоговорочно.
С Ватутиным увиделась наконец – а то все по ВЧ, хотя и каждый день. Искренне поблагодарила его за помощь, не выстоять бы нам, «Кузнице» и Подолу, если бы не десантники. А он меня – что бы армия без поддержки населения делала, успели бандеровцы показать свое подлинное лицо, и пропаганда наша пришлась очень к месту, так что народ бандитов всячески сдавал. Ну, а теперь, еще пару дней, и можно будет войска из Киева выводить, с оставшимися и ГБ с милицией справятся, оперативными методами.
Ну и конечно, спросили меня и про мой вид, я в том же платье была, отстиранном и отглаженном (спасибо Лючии). Спросили благожелательно, ну не привык никто из важных партийных товарищей видеть так одетыми. Ну, я и ответила – много чести фашистам, что немецким, что бандеровским, если они нас заставят мундир не снимать, даже в мирное время. Мужчинам нашим это, конечно, идет – а женщины красивыми и нарядными должны быть, или вы против? Товарищи против явно не были.
– Ань, корреспондент сюда идет, – Смоленцев возник как черт из бутылки, – или ты ему покажешься?
Я что, дура? Пусть он и друг СССР, но его доклад точно будут в их разведке читать! А если он меня узнает, то уж сложить два и два там сообразят. И коту под хвост вся моя работа на Севмаше!
– Товарищи, простите, тут дело особое. – И уже Юрке: – Эта дура где, сюда ее давай!
Так что когда Хемингуэй подошел, то увидел снова товарища Брекс. А я издали наблюдала, и спасибо товарищам партизанам, мое отступление спинами прикрыли.
После было возвращение, тоже непростое. Отъезжали вместе с кортежем Ватутина, пристроившись к нему в хвост, у военных охрана была еще сильнее, только бронетранспортеров три, причем один с зениткой (как Юрка объяснил, в городе отлично по верхним этажам бьет). И вместе с ним свернули на Крещатик, вместо того чтобы ехать прямо – как Юрка объяснил, если уж засаду устраивать на обратном пути, то разумнее на нас одних, без армейцев, то есть уже за Владимирским спуском, ну а мы туда не поедем, а сделаем крюк. И проехали мы квартал до здания ЦК, а затем свернули на Софийскую, мимо фонтана и дальше по Владимирской.
У Юрки лицо такое было… Много после, уже дома, он мне рассказал, что тоже «вещий сон» видел, какие теперь моему адмиралу снятся, да и мне один раз… Что на этой площади, позавчера еще зеленой и уютной, с фонтаном, беснуется толпа под уродливой черной колонной, и черный дым стелется – вид, как будто война прошлась. И кричат «москаляку на гиляку», «бей русских», скачут отчего-то, и портрет Бандеры на фасаде дома ЦК висит. А там даже сейчас, после двух дней мятежа – ну, окна разбиты, мусор и грязь, следы пожара на дворце, но все же на пейзаж после битвы не похоже. И чтобы в Киеве русских били? Бред!
– Я видел! – ответил Юрка. – И ты помнишь, что ученые говорят. Гипотеза, что наш мозг остался настроен на «волну» того мира. Мы оттуда в 2012 году пропали, значит, там 2014-й сейчас. И если там такое творится…
– Главное, чтобы здесь такого быть не могло, – отвечаю я, – даже в теории. Чтобы не было в СССР ничего, кроме СССР, как ты же и говорил. А любой, кто бы братство советских народов пытался подорвать, как эта мразь Кук, заранее писал бы завещание. И если мы этого добьемся – значит, жизнь прожили не зря. Пусть даже не детям – внукам нашим тогда жить придется.
Двадцать восьмого июня вылетели в Москву. Почти в срок, предполагаемый в начале. На военно-транспортном самолете, из Борисполя, вместе с ребятами – лишь снайперы имели предписание свое. По прибытии меня встретил порученец Пономаренко, и прямо с дороги, с вещами, доставил к Пантелеймону Кондратьевичу. И сказал он, меня удивив:
– Спасибо, Аня. Выручила ты меня, даже сама не представляешь, как. И прости, вот не думал я, что так получится. Но сказал товарищ Сталин, что вы, молодые, должны доказать свое право наше место занять – считай, что первый экзамен ты сдала успешно. Представление на награду я подписал – а пока утвердят, езжай к своему адмиралу, я свое обещание помню. Товарищу Лазареву тоже десять дней отпуска, после его трудов в наркомате ВМФ. И всей команде охотников на фюрера. Так что отдыхай, приводи себя в порядок – и денежное довольствие в кассе получи. А номера вам всем в «Метрополе» забронированы.
И отвез меня все тот же порученец в гостиницу. Номер 214, дверь не заперта. На столе в вазе букет роз. Очень плохое чувство в груди шевельнулось – неужели Михаил Петрович мой кого-то завел?! Нет, вот же, моя фотография к вазе прислонена! Слышу шаги за спиной, резко оборачиваюсь – он вошел, мой адмирал!
Что было дальше, рассказывать не буду. Только дверь запереть. «Ой, а можно ванну приму с дороги?»
И слетело с меня платье в горошек, как ураганом сорванное, в один миг.
Когда же через пару часов мы, держась за руки, спустились в ресторан, то к моей радости и удивлению, увидели там всех наших ребят и Лючию. И были долгие посиделки с дружеской беседой, плавно перекочевавшие в наш «люкс», как в киевском «Национале» тогда – но надеюсь, что здесь ни одна сволочь помешать нам не посмеет! Хотя ребята, даже в парадке, все были с кобурами на поясах. Пили легкое вино, я и Лючия лишь лимонад. Гитара откуда-то появилась, Юрка для своей итальянки «Гарибальдийскую» спел («Прощай, Лючия, грустить не надо»), затем инструментом Валентин завладел.
Скорей сними мои печали – Сегодня долго не заснем. И не грусти, пусть нам осталось, Всего лишь сто часов вдвоем!Тоже «из будущего» песня? Я рядом с моим адмиралом сижу и за его руку держусь, будто боюсь, что отпущу и потеряю! Уже десять месяцев как мы женаты – а виделись за все время в сумме, хорошо если полтора-два! И потому, как новобрачные, насытится не можем – Лючия сказала, я будто светилась вся изнутри. Так она сама к Юрке прижималась, как кошка, тоже не отходила ни на шаг! И первыми они нас покинули, в обнимку ушли. А после и ребята расходиться стали, время уже было за полночь. За окном Москва огнями сияет, непривычно так, без затемнения. И хорошо так – что наш мир настал, победный, пусть дальше снова вечный бой будет, но это сражение мы выиграли, счастье это по праву заслужили!
И не сто часов – а целых десять дней, в Москве! А у меня все то же единственное платье в горох, чиненое и стираное, и голова непокрыта – так и прилетела, где берет потеряла, за всеми событиями не вспомню уже! И у Лючии тоже почти ничего нет – так что наутро быстро пробежались мы по магазинам и в ателье. Заказали еще по одному платью того же силуэта, с юбкой-солнцем, чтобы движений не стесняло, это уже как стиль выходит у всех моих «стерв». Лючии еще и легонький плащ-накидку того же покроя, что на мне – в одном платьице и продуть может, а ей болеть сейчас никак нельзя, и что с того, что лето, мужчины, в одних рубашках не ходите, без пиджаков? Платья по мерке, лишь на талии с некоторым запасом, пояском стянуть – думаю, что до конца лета мы фигуры еще сохраним, а после быстро восстановим, поскольку убеждена, что после родов лишь те женщины расплываются, кто на себя рукой махнули, ну а нам «фитнес» (вот привязалось мне это слово из будущего) обеспечен, да и Лючии тоже, как про нее Смоленцев рассказывал. Сумочки купили, мелочи всякие, белье, чулки, туфли. И конечно, шляпки – соломенные, но выглядевшие эффектно, тень на лицо от полей, лишь вуали не хватает, а то была бы я совсем неотличима от той, из фильма – такой, как моему адмиралу нравлюсь! Цены были коммерческие – это ателье, как я узнала, в разговоре звали «смерть мужьям». И можно было, наверное, до Севмаша потерпеть, там бы своими силами управились, как я сама себе шила, из ткани от мистера шимпанзе – но в Москве, десять дней, с нашими любимыми, и не при параде? Да и денег у нас хватало, даже за срочность доплатить!
Жаль, что Лючия тоже не знает, как шляпку носить, чтобы в ветер не улетала! Смутно помню, что мама когда-то давно что-то про булавки говорила, я в ателье даже спросила, в руке повертела – на маленькие кинжальчики похожи, можно, наверное и как оружие использовать? Так оказалось, для того пышная прическа нужна, целая корона из волос, к которой шляпа прикалывается – а у нас стрижка хоть и не армейская, но лишь чуть ниже плеч, и когда еще отрастет? А резинку на подбородок я и прежде не переносила, даже на летних соломенных мне казалось, душит, шею натирает! А в Италии, оказывается, нарядные шляпки лишь богатые синьоры и синьорины носят, как и туфли на каблуках. И Лючия меня считала за аристократку, «из бывших» – нет, отец мой мастером на Балтийском заводе был в Питере, а мама при царе в Риге горничной служила у кого-то из благородных.
– Аня, дворянство не только по крови, но и по духу бывает. Когда лишь рождается на смену прежнему, выродившемуся. Рыцари, кто за свою честь и присягу драться и умирать готовы – как их назвать?
– Слушай, ты только кому другому это не скажи! У нас хоть давно не семнадцатый год, но совершенно не приветствуется, если произносить открыто!
Уже пять дней мы, иногда всей компанией, иногда порознь (парами, конечно – я без Михаила Петровича никуда, как и Лючия без Юрки) предаемся блаженному отдыху. Ходили в театр, в музеи (вот не была раньше в Третьяковке), один раз на футбол, а то и просто бродили по Москве, благо погода была замечательная. На улицах женщины все такие нарядные – ой, а я Ленинград вспоминаю осени сорок первого, когда из дома уходя, на себя лучшее надевали, потому что могло быть, вернешься, а дома нет, бомба попала. Или думаю, что война сколько мужчин сгубила, так что тем, кто не замужем, хочется внимание именно к себе привлечь. Ничего, расплатились мы с фашистами сполна – теперь вперед пойдем, без остановки! А я Михаилу Петровичу своему, как самой себе верю – но все же хочется перед ним самой красивой быть! Как и Лючии для Юрки. Платья наши на второй день к вечеру были готовы, смотрелись великолепно, мы плащи накидывали лишь по вечерам, или когда было ветрено и свежо – кстати, такие же плащи и пальто покроя «летучая мышь» мы не единожды видели на модно одетых москвичках. Наши мужчины часто козыряли встреченным военным, а мы с Лючией столь же часто хватались за шляпки, срываемые с нас озорным ветерком – и конечно, бегали за ними иногда. И всем нам было просто чудо, как хорошо!
Москва строилась. Видела я фотографии с компьютера, будущих времен. И товарищ Сталин, конечно, тоже – если решил строить новые высотные здания там же, где и в том мире. Еще ничего не было готово, но в нескольких местах уже работа кипела. Небоскребы – хотя у нас их так не называли. А ведь там их начали в сорок седьмом – сорок восьмом, сдавали уже в середине пятидесятых! Здесь, надо думать, закончат еще при жизни Иосифа Виссарионовича – ой, что это я, товарищ Сталин тоже ведь предупрежден, о своем здоровье заботится, он тут точно в пятьдесят третьем не умрет! И Хрущев, я слышала, где-то в Средней Азии прозябает, не быть ему в правительстве в Москве. И Брежнев, насколько я его в Киеве успела узнать, вот он человек хороший, администратор, организатор – но не вождь! И стать у руля, когда неспокойно – он никак не годится!
А Кук удрал, сволочь! Мало кому из главарей это удалось – Гасин-Лыцарь атакой на Подол командовал и погиб, Стельмащук Рудый, там же раненный, в плен попал, Олейника и Бусела перехватили, когда они пытались на запад просочиться, один отстреливаться пытался и был убит, второго живым взяли. До сих пор там ловят тех, кто пытается уйти по лесам – но Кук, гадина, хитрее всех оказался, у него самолет оказался спрятан на тайной площадке, У-2, ночью и проскочил к своим! И Козака не поймали. Так что дорога на Украину мне закрыта – если ОУН приговор вынесла, то мстить будут упорно, не забудут! И не только на Украину… впрочем, в Москве сейчас, так быстро, не найдут, нет у них тут такой сети – а в Молотовске, где все наше, приезжайте, ждем, встретим! Ой, а вернусь ли я туда?
Если Пантелеймон Кондратьевич решил меня для своих поручений использовать? И где следующее будет? Нет, я за СССР всегда готова – вот только не могу я, как в песне: дан приказ ему на запад, ей куда-то там еще. Моего адмирала с моря ждать – это все же другое. А тут будет, я туда, он сюда, встречи на несколько дней в году – а если как в фильме, где этот, Штирлиц, жену увидел в кафе, один раз за двенадцать лет работы? При всем моем уважении к таким, как товарищи Стасова и Коллонтай, для меня семья – это далеко не последнее. Наверное, оттого, что помню, как родители мои друг друга любили. А родится у меня сын или дочка, уже в ноябре. Ладно, отпуск положенный отгуляю, а после что, в детдом при живых родителях, ведь бабушек-дедушек ни у меня, ни у Михаила Петровича здесь нет! Может, все же зря я с предложением Пономаренко согласилась? Хотя ведь всегда успею, нет, не «при муже, неработающая», но думаю, что фронт на Севмаше всегда за мной? Чтобы и на дом, на семью хватало? А то служба, какую мне Пантелеймон Кондратьевич устроил, это только для монахов и монашек, и чтоб больше ничего! А ведь это важно, чтобы и дети наши выросли не хуже, а лучше нас! Иначе – вот запомнилась мне, как Михаил Петрович какой-то фильм пересказывал или книжку, что-то там про разбитые фонари, бандитские девяностые, банда мошенников и убийц, и атаманша у них такая же, как в Киеве меня убить пыталась, законченная мразь, и по сюжету дочь командира атомной лодки, «но отец мной совсем не занимался, я даже не видела его почти». Чтоб мои дети так выросли – не хочу!
– Солнышко, что с тобой? – спрашивает меня Михаил Петрович (ой, как приятно мне, когда он так меня называет). – Может, в гостиницу вернемся, приляжешь?
Я улыбаюсь. Не знаю, как изнеженные барышни на первом месяце падали в обморок – я вот даже сейчас чувствую себя вполне прилично! И в прежнее платье еще влезаю хорошо. Другое меня беспокоит – но с Пономаренко разберусь сама, ведь это мой выбор.
И еще целых пять дней впереди! Вернее, четверо с лишним суток. А после, как сказал Пантелеймон Кондратьевич, нам позвонят. И что будет дальше?
Ну такой у меня гадкий характер – когда мне хорошо, я начинаю думать, а что будет, когда закончится. И боюсь, что после будет хуже!
Но еще четверо суток впереди – сто часов вдвоем!
Константин Симонов.
Из киевской тетради. Статья в газете «Правда», 2 июля 1944 г.
Мы все только что пережили самую страшную войну. Войну за само существование народов, живущих в нашей Советской стране. В Белоруссии погиб каждый пятый – но нет сомнения, что если бы Гитлер дошел бы, например, до Узбекистана или Армении, там тоже никому не было бы пощады. Потому что для нациста любой человек «не его расы» – это всего лишь раб. И жизнь его – дешевле пыли под сапогом «истинного арийца».
Мы победили, потому что были вместе. В одном строю сражались русские, белорусы, украинцы, казахи, армяне, таджики – не было ни одного народа Советского Союза, чьи дети не воевали бы рука об руку и не спрашивая, кто какой крови! И как же вышло, что едва успели затихнуть последние залпы этой войны нашим победным маршем по фашистскому логову, как в Киеве, славном героической обороной от фашистских полчищ в тяжелейшую пору сорок первого года, вдруг вспыхнул фашистский мятеж? Ведь нет больше черных легионов, растоптавших Европу, но разгромленных Красной армией – и пойманные фашистские главари, дрожа от страха, ждут нашего справедливого суда. Так откуда в Киеве взялись фашисты?
Я прилетел в Киев 26 июня, на следующий день после подавления мятежа. Видел сожженный дворец ЦК компартии Украины, видел, как хоронили убитых мятежниками коммунистов, комсомольцев и просто советских людей – убитых лишь за то, что они советские люди! И это сделали вовсе не недобитые немецкие фашисты, вырвавшиеся из плена. Мы ошибались, считая, что фашистами могут быть лишь чужие по крови. Свой, доморощенный фашизм может быть еще опаснее – потому что не так заметен!
Хотя суть и корни фашистов – одни и те же. Слава Украине – и бей москалей, ляхов, жидов, больше ненавидьте, воюйте друг с другом, тогда нам легче будет вас сожрать поодиночке – эту политику проводил на Украине гитлеровский палач Розенберг. А как заставить братские народы воевать друг с другом – заразить их своей, фашистской идеей, что лишь мой народ – это цветы, а все соседи вокруг для него удобрение! И когда не стало главного, германского фашизма – остались его ядовитые семена, посеянные в души совсем других народов. В том числе – и советских.
За самостийную Украину, отколовшуюся от СССР. Этой лживой идеей главари мятежа, прошедшие гитлеровскую школу в ОУН-УПА, толкнули обманутых людей под пули наших советских солдат, пытавшихся восстановить порядок. Причем в самом начале мятежа мерзавцы прикрывались красными знаменами и именем Ленина, якобы завещавшего строить не единый Советский Союз, а кучу самостийных «удельных княжеств» – что есть гнусная ложь, так как общеизвестно, что СССР был образован еще в двадцать втором году, при жизни Ильича! Украино-фашистский генерал Василь Кук был во главе так называемого «революционного комитета», требовавшего поначалу всего лишь отделения Украины от СССР. Но, учитывая персоны главарей, поголовно запятнавших себя службой немецким оккупантам в недавнее время, нет сомнения, что следующим их шагом было бы объявление украинцев высшей расой, сверхчеловеками – уже есть сведения, что наиболее ретивые в ОУН согласны считать истинными украинцами лишь жителей Галиции и Волыни, а киевляне, полтавчане – это уже унтерменши, второй сорт!
К сожалению, фашистскую ложь не смогли поначалу распознать не только простые граждане, но даже некоторые товарищи в ЦК КПУ, в местных учреждениях советской власти, в органах ВД и ГБ. Одни слушали слова о «величии украинской нации», не замечая ненависти к прочим народам СССР. Другие верили в существование «умеренных фашистов», полезных для преумножения богатства на своем, украинском дворе. Третьи хотели использовать фашистов для достижения своих местнических целей. И все они забыли одно: с фашистами договариваться нельзя, ибо их звериная, захватническая суть требует истребления или порабощения всех прочих сторон. С Гитлером пытались договориться, умиротворить в Мюнхене в тридцать восьмом – чем кончилось, все знают. Здесь же сам первый секретарь КПУ Кириченко верил, что ему удастся договориться с бандеровцами, «мы вас не трогаем, вы ведете себя прилично, и все мы трудимся на благо Украины» – не понимая, что волков-вегетарианцев не бывает! Фашисты понимают лишь язык силы. Пока Кириченко вел переговоры, Кук тайно вводил в Киев банды своих головорезов, убийц и грабителей. И если поначалу они трусливо прятались за толпой обманутых советских людей, то на второй день, видя, что народ их не поддерживает, перестали маскироваться и развернули в Киеве открытый фашистский террор. «Сделайте из Киева вторую Варшаву, не оставьте тут камня на камне и ни одной живой души», – приказывал Кук своим подручным. И лишь наступление подошедших частей Красной армии помешало осуществиться этим злодейским планам.
Люди, будьте бдительны! Так говорил Юлиус Фучик, чешский писатель-подпольщик, убитый фашистами. Помните его слова! Фашизм может возникнуть под любым знаменем – лишь называя одних сверхчеловеками, а других, соответственно, недочеловеками. Фашизм всегда отравляет мир ненавистью и войной. Потому фашисты не должны жить. Где бы ни возник фашизм, он должен быть уничтожен.
Люди, будьте бдительны! Если хотите жить.
И. Сталин.
Речь, произнесенная по радио 3 июля 1944 г.
Позже стала частью программного труда «Государство и социализм»
Мы называем нашу партию – партией Ленина. Мы называем наше дело – делом Ленина. Мы называем наше учение, марксистско-ленинский научный коммунизм – учением Ленина. Мы повторяем слова Ленина на наших партийных съездах. Вот только был бы Ильич доволен, если бы сумел увидеть, как мы используем его наследие?
Он сам говорил – страшной ошибкой будет выучить одни лишь коммунистические лозунги! Что означает – реально не знать ни теории, ни практики. С практикой понятно – но кто-то спросит, а отчего набор правил, формул, догм не может теорию заменить?
У мусульман есть священная книга Коран, которая представляет простой набор изречений пророка Магомеда, сказанных в самое разное время по разному поводу. Не дается никаких ссылок на обстоятельства и причины, отчего было сказано так, а не иначе. А сами изречения собраны даже не по хронологии, что несло бы хоть какую-то логику, а по размеру! Конечно, это хорошо для богословов, могущих до хрипоты спорить, что истинно хотел сказать пророк. Но коммунисты не богословы, а слова Ильича – не Коран! Читая их, мы должны представлять, в каком контексте они были сказаны и для чего. Изучая труды Ленина, нередко можно прямо заметить, как утверждения в них меняются иногда на прямо противоположные – что ранее называлось истиной, объявляется ложью, прогресс становится реакцией. Но всегда там объясняется, какие условия изменились для того, чтобы так поменялась оценка!
И это есть признак истинно живой, развивающейся теории. Путь этот непрост, поскольку всегда есть опасность как исказить суть учения, впасть в оппортунизм, так и застыть в мертвой догме, уже не соответствующей текущим условиям. Но не идти по этому пути нельзя.
Так насколько сказанное Ильичом в иное время будет истинным сегодня? Разберем, например, статью «Государство и революция», написанную летом 1917 года. Главной идеей ее было обязательное ослабление, а затем и отмирание государства с развитием социализма – с заменой его на самоуправление местных общин. Сразу можно заметить, что последнее – отнюдь не равнозначно социализму: вспомните хотя бы американский Дикий Запад! И вам должны быть известны попытки ввести что-то подобное в республиканской Испании – что послужило одной из причин поражения испанских товарищей в их гражданской войне! Так какое государство должно было отмереть с течением истории? Какое государство Ленин мог видеть как пример?
Да буржуазное государство! Которое призвано защищать интересы буржуазии и посредством несправедливых законов и репрессивного аппарата подавлять самоорганизацию рабочего класса и не давать ему избавиться от гнёта эксплуатирующей его буржуазии. Такое государство, выступающее на стороне меньшинства населения против большинства, при этом нередко развязывая войны в угоду небольшой группе капиталистов, бесспорно, должно исчезнуть.
В то же время альтернативой ему является государство социалистическое, которое защищает и выражает интересы в первую очередь именно рабочего класса (в широком смысле), то есть большинства населения. Так как именно государство является высшей и наиболее эффективной формой самоорганизации общества, именно ему общество поручает решать те задачи, которые на уровне небольших общин, местного самоуправления или не решаются совсем, или не решаются на данном историческом этапе. В глобальном смысле этими задачами являются: развитие производственных сил в широком смысле – научно-технический прогресс, воспитание нового, коммунистического, духовно богатого человека; организация наиболее эффективного и справедливого распределения ограниченных ресурсов, а также наращивание располагаемой ресурсной базы.
Решение задач социалистического государства связано с осуществлением крупных проектов и обеспечением масштабных процессов, которые могут затрагивать одновременно миллионы и даже десятки миллионов людей хотя бы и в рамках СССР, осуществление данных задач без участия центральной власти невозможно. Среди этих проектов и процессов можно выделить следующие.
Организация социальной сферы (в первую очередь медицины и образования), обеспечивающей наилучшее качество жизни и развитие людей в личностном и профессиональном плане. Поскольку качество социального обеспечения должно быть (в идеале) одинаковым для всех, вне зависимости от места проживания, то такая система может быть создана только посредством центрального управления со стороны государства.
Управление экономической деятельностью. Планирование и распределение ограниченных ресурсов, разработка и реализация крупных проектов и программ развития, которые должны кардинальным образом улучшать те или иные сферы жизни общества (не только в ближней, но и в средней и даже весьма отдалённой перспективе). Так как при современном развитии технологий любой крупный проект неизбежно связан с кооперацией и может задействовать тысячи предприятий и миллионы людей, распределённых по огромным территориям, осуществление этих проектов без центрального управления и координации действий немыслимо.
Оборона. Пока есть агрессивные буржуазные государства, она необходима. В светлом будущем, когда буржуазных государств не останется, а все народы заживут дружной семьёй, необходимость в оборонных расходах отпадёт. Однако до наступления этого счастливого будущего армия нужна, причём армия хорошо вооружённая и обученная. Иначе сомнут. И задачу обороны тоже может решать лишь государство.
Все вышеперечисленные задачи в принципе не могут быть решены на местечковом уровне. Ну, разве что в сказочном «государстве дураков» Льва Толстого. Которое может существовать, в теории, лишь до тех пор, пока какой-нибудь Гитлер не заявится и всех в рабство кнутом не погонит. Что и сделали белые колонизаторы с туземным населением даже на очень далеких райских островах южных морей.
Следовательно, живи Ильич сейчас, он бы никогда не стал призывать к разрушению нашего советского государства. Поскольку это было бы прямым вредительством делу социализма: как максимум порабощению освободившегося пролетариата капиталистическими соседями, а как минимум – застой на уровне телеги и лучины, поскольку промышленные гиганты, дающие массовую дешевую продукцию и существующие лишь в тесной связи с множеством других фабрик и заводов, иногда находящихся за сотни и тысячи километров, никак не вписываются в пасторальный мирок мелких самоуправляемых коммун.
Разберем теперь национальный вопрос. Как известно, Ленин признавал неотъемлемым правом каждой нации ее право на самоопределение. Но мы должны непременно учесть, в каком контексте он это сказал! Поскольку и тут можно видеть уже рассмотренный нами антагонизм буржуазного и социалистического государства.
Так как буржуазное государство – это механизм принуждения и эксплуатации, колониальные территории, то есть те самые порабощённые народы, которые должны получить право на самоопределение, подвергаются ещё большему гнёту, чем рабочий класс в метрополии, и вся деятельность метрополии направлена на то, чтобы выкачать из колоний максимальный объём ресурсов. Таким образом, в рамках буржуазной колониальной системы борьба наций за самоопределение и независимость является однозначно положительным делом, так как ослабляет буржуазию в метрополии, тем самым давая рабочему классу больше шансов её скинуть, и способствует прогрессу производственных сил и производственных отношений в самих колониях, что при правильном ведении дела может привести к появлению в бывших колониях того самого рабочего класса, который является главным носителем коммунистической идеи, способным путём соответствующих преобразований поставить бывшие колонии на путь прогресса.
При социалистическом же государстве самоопределение наций не имеет смысла. Так как социалистическое государство не ставит цели грабить какие-либо свои территории (вообще какие-либо территории) – наоборот, постулируется всеобщее равенство, то есть равенство возможностей, равный доступ к предоставляемым социалистическим государством благам и равенство обязанностей. В силу различных причин, развитие производственных сил и производственных отношений в различных частях единого государства различается, государство ставит перед собой задачу выровнять существующий дисбаланс, вытягивая отстающие регионы на уровень регионов более развитых. Что, опять же, может быть осуществлено только силами единого государства, проводящего соответствующую политику.
Большая система всегда обладает большим потенциалом и может осуществлять неподъёмные для более мелких систем задачи, в условиях равенства разных народов и территорий внутри одного государства, отделение какой-либо территории неизбежно приведёт не к улучшению в жизни населения и прогрессу, а наоборот – к снижению общего потенциала территории и деградации всех сфер общественной жизни. Таким образом, в рамках социалистического государства национализм, тем более радикальный или сопряжённый с сепаратизмом, является путём не к процветанию, а к деградации народа, который этот национализм якобы должен защищать.
Следовательно, сегодня Ленин, подтверждая право на самоопределение за угнетенными народами Индии и Африки, никак не стал бы требовать выхода из состава СССР, например, Средней Азии. Поскольку хуже от такого стало бы в первую очередь самим «самоопределяемым». В выигрыше могла бы оказаться (да и то на время) лишь верхушка, если в ней найдутся такие, как господин (уже не товарищ нам больше) Кириченко, настолько возжелавший стать «царем украинским», что не побрезговавший принять помощь даже от доморощенных фашистов: пусть будет украинская держава, а вокруг хоть трава не расти! А каково было бы простым людям – от заборов на границе, разрушения братских связей и насаждения вместо них оголтелой ненависти к соседям? И, по логике событий, следующим шагом таких вот кириченок будет введение уже внутри народа различия, кто тут чистокровный представитель нации, а кто полукровка, «фольксдойч», или вообще унтерменш – как это будет по-украински? Или, например, по-эстонски, какая разница? Осуществляя на деле – неважно под какими красивыми лозунгами – то, что хотел Гитлер: воюйте, ссорьтесь между собой, чтобы вас легче было раздавить по отдельности.
Это ведь было, и совсем недавно! Фашизм однообразен в средствах. В сорок первом, еще до нападения на нас, Гитлер вторгся в Югославию, при этом объявив себя «освободителем хорватского народа из-под угнетения сербов». И эта политика принесла такие плоды, что война там идет до сих пор – конечно, основной тон задают фашистские недобитки, боясь справедливой кары за свои преступления, но также нередко и представители различных народностей стреляют друг в друга – ради границ, ради веры, ради власти.
Так кто-нибудь хочет, чтобы и у нас, в республике союзной или автономной, завелись такие вот кириченки? Чем обернулось бы для самого украинского народа завершение этого мятежа удачей?
От лица же советского правительства, я ответственно заявляю: мы с виновными разберемся по всей строгости советского закона. Особенно с теми, кто занимал ответственные посты – кому много дадено, с того и больше спрос. Даже с тех, кто сидел, ничего не предпринимая – не нужны нам такие в советской власти! Как в нашей Советской армии: товарищи офицеры получают от нашего народа уважение, почет и немалые привилегии – за то, что в военное время они должны насмерть сражаться за свое Отечество, не жалея себя. Так и госслужащие: за все, что им дает наша Страна Советов, обязаны всегда защищать ее интересы, причем в трудные моменты – особенно. Всякий же, кто поступает иначе – тот враг СССР, заслуживающий самой суровой кары.
Василь Кук, генерал-хорунжий УПА,
4 июля 1944 г., леса под Ровно
Значит, Сталин выбрал войну…
Никаких переговоров. Донесения с Востока говорили: сеть на территории до старой границы (будущая «автономия») истребляется беспощадно. И, под предлогом «реорганизации», перетряхиваются органы местной власти, не говоря уже о кооперативах. А боевых отрядов там и так было мало. Возможно, и удастся сохранить какие-то остатки организации – но именно ошметки, закапсулировавшиеся до лучших времен, ни о какой активной помощи с их стороны не может быть и речи.
Из трех ушедших куреней спасутся единицы. Киевщина наводнена войсками – с какой осторожностью он, Кук, пробирался ночами, перелесками, со страхом ожидая услышать окрик: «Стой!». И неизвестно, удалось бы скрыться, если бы не предусмотренный еще до начала операции аварийный канал, о котором знали лишь он и еще четверо особо доверенных. Самолет У-2, приземлившийся в условленном месте и ночью взявший курс на запад. Места хватило лишь для самого Кука и верного адъютант Грицько. Самое плохое, что в Киеве пришлось бросить верных лично ему людей – может, кто-то и выйдет? До того, как объявится Козак – хоть бы он попался или сгинул без вести!
Хотелось стукнуть по радиоприемнику прикладом. Но Кук понимал, что это ничего не изменит. И предстоит еще разбираться с Центральным проводом и с СБ! Может и удастся выдать киевскую авантюру за победу – в конце концов, они удерживали город целых два дня! А хлопцы и должны гибнуть – на то война! В селах Галичины еще много рекрутов – из тех лесов нас ни поляки, ни немцы выжить не могли!
И что теперь делать? Будет ведь спор – и его, Кука, обвинят в измене принципам: никаких переговоров с властью! Ну, почти никаких, за исключением дела – с немцами ведь могли, да и с советскими одобрили поначалу. Сейчас же нет сомнений, каким станет наш ответ Москве: самый ярый, безудержный террор! Дилемма лишь, считать ли его самоцелью, или средством для побуждения Сталина к переговорам? Хорошо бы удалось сохранить статус кво хотя бы в Галицко-Волыни, как это назовут? А дальше снова тихой сапой на восток – мы ждать умеем, против панов двадцать лет, капля камень точит. Все, чего при немцах достигли на восточных землях, в трубу – придется строить сеть по новой! А если начнется и тут?
Жаль, что не удалось поймать эту Ольховскую! Неужели он, Кук, оказался прав, и всему виной лишь злоба одной женщины и ее донос своему хозяину? Надо было не беседу вести в приемной у Кириченко, а сразу послать к ней хлопцев, не предупреждая – притащили бы на квартиру, поговорили бы в спокойной обстановке. Но ни он сам, ни ОУН с СБ никогда ничего не забывают – если эта тварь еще появится в поле зрения…
Хотя – еще неизвестно, что будет завтра. Верные люди еще остались – хватит, чтобы вырваться, если завтра объявят «зрадныком». А после куда? За границей не спасешься – друже Степан первым и прикажет удавить! Может, тогда и лучшим выходом будет сдаться москалям! Под гарантии – жизнь. Изобразить раскаявшегося – чтобы выжить и ждать, когда придет час.
И кажется, они с Ольховской еще встретятся. Просто потому, что раз она настолько хорошо сыграла свою партию здесь – то ее хозяину соблазн использовать такой инструмент снова.
Где-то в Голливуде, год 2008-й
Ну, что вы мне за муть принесли? Мы же Солженицына экранизуем! Классика, Льва Толстого двадцатого века, объявленного «одним из величайших умов человечества». К вашему сведению, я сам прочел этот талмуд, все три тома. Кстати, Украина – это самая культурная, европейски развитая из частей России, или отдельная народность? А впрочем, для публики неважно…
Ну какого черта вы попытались подражать экранизации восемьдесят восьмого года? Снятую на деньги «Фонда Макартура» с рекордным бюджетом и размахом, как «Клеопатра» или «Падение Москвы, двенадцатый год». Взявшую, если помните, семь «Оскаров» – вы рассчитываете на большее? А если нет, так зачем заранее быть аутсайдером? Художественные достоинства оставьте высоколобым: успех – это прежде всего кассовый сбор! И я вам его обеспечу – если мне не будут мешать!
Тот фильм все же был затянут и заумен. Значит, долой все монологи, скучные рассуждения – добавить драйв, а все причины должны быть просты и понятны, чтобы зритель не напрягал мозги. Хорошие парни побеждают, потому что они хорошие, а плохие проигрывают, потому что они плохие – и никак иначе! Главные герои – херсонский казак Кириченко, потомок древнего и славного казацкого рода, волею случая ставший украинским губернатором, или как там назывался высший пост в Киеве? И народный вожак Василь Кук, мечтающий о свободной европейской Украине. И никаких двусмысленностей – выбросьте к чертям любое упоминание об участии в событиях бывших солдат украинских СС! Тем более что сам Солженицын пишет, что этих «бандеровцев», примкнувших к восстанию, было мало и вовсе не они стояли у руля – так уберите их вообще как бесполезных для развития сюжета!
Итак, восстание почти готово. Политики (Кириченко) и электорат (Кук) пришли к согласию. Завтра будет провозглашена независимая Украина, немедленно признанная великими державами – Америка и Англия готовы прислать свои войска, как до того в восставшую Варшаву, и предъявить Сталину ультиматум. Казалось, миг свободы уже близок!
Но приезжает та, кто все погубит и разрушит планы. Самый тайный агент Сталина – кто перед тем сдала русским восставшую Варшаву, она была любовницей Берии, «русского Гиммлера», а затем самого их вождя! Тут можно сцену снять, как Сталин ей инструкции дает, в лежачем положении, прямо на столе, за которым только что генералы сидели. В Киеве она соблазняет и Кириченко и Кука – слушайте, кто за все отвечает, я или вы? Я хочу, чтобы билеты на фильм покупали не только выпускники Гарварда, но даже чемпионы в номинации «тупой и еще тупее»! Те, кто категорически не пошли в кинотеатры в восемьдесят восьмом.
Итак, сталинская шпионка соблазняет обоих. И обещает Кириченко, что он сможет занять место Сталина, если не поддержит восставших. И бедный простодушный казак не может устоять. Что она обещает Куку, придумайте сами. Как и весь постельный антураж – тут вы справитесь, или мне вас учить? А сама, проникнув на тайное совещание повстанцев, включает рацию в пудреннице, и Сталин лично слушает все, о чем говорят! И приказывает войскам идти в Киев и убить там всех.
Сцена на площади у дворца – все, как у Солженицына, тут и придумывать не надо. Кук приводит сто тысяч человек, но Кириченко не с ним, перед дворцом танки и строй солдат. И они начинают стрелять и жгут людей из огнеметов – но повстанцы, не страшась смерти, бросаются вперед и одолевают убийц и берут дворец штурмом. Кириченко в ужасе готов раскаяться и поддержать восставший народ. Но эта Ольховская – или Ольшанская, как там ее фамилия по книге? – увлекает его за собой и говорит, что тебе это быдло, если у тебя будет власть? Добавьте боевых эпизодов при бегстве, с драками и стрельбой – чтобы держать зрителя в напряжении. Ведь эта Ольховская не только дьявол-искуситель, но и владеет всеми мыслимыми боевыми искусствами и стреляет, как ганфайтер. И она укрывает Кириченко в старой крепости на Владимирской горе – как там называется это место?
И восстание уже обречено. Поскольку некому обратиться к державам, никто не придет на помощь, не одернет разъяренного Сталина. Напрасно командующие войсками Англии и США приводят свои силы в полную боевую готовность – никто не решится нарушить международное право! Повстанцы занимают Киев, но у них почти нет оружия, а гарнизон, подчиняясь Кириченко, остается в казармах. И уже подходят верные кровавому диктатору войска. Эпизод в госпитале изобразите покровавее, как Ольховская во главе отряда НКВД лично режет беспомощных раненых повстанцев. Восставшим ничего не остается, кроме как броситься в последнюю атаку, пытаясь взять крепость штурмом и принудить Кириченко послать обращение к Америке, и наш президент уже готов выступить и сказать русским: «Назад!» – но раньше Сталин приказывает сбросить на Киев атомную бомбу, вместо испытаний на полигоне. А затем подходит русская танковая армия и без жалости добивает всех уцелевших. Изобразите эпичнее, на спецэффекты не скупитесь, чтобы было не хуже чем в «форте Аламо».
А после сцена в бункере, где Ольховская приказывает солдатам НКВД схватить Кириченко и бросает ему в лицо: «Неужели ты думаешь, что я, истинная большевичка, могла бы предать вождя?» И бедного казака тут же выводят и расстреливают у стены крепости… вот думаю, его последние слова – это проклятие своей убийце, или все еще любовь к ней, несмотря ни на что? И финальная сцена, как она докладывает Сталину о выполненном задании – и тиран, усмехаясь в усы, говорит: «Посмотрим, как ты справишься со следующим, и я подумаю, может, и сделаю тебя своей женой и соправительницей».
Вы все записали? Вот так и переделайте сценарий!
И не забудьте про требования гильдии киноактеров – процент темнокожих, женщин и секс-меньшинств не ниже установленных лимитов! Хм… а может, Кука таким сделать, чтобы он не к Ольховской, а к Кириченко?.. Иначе его линия выходит бледной, а так – «ты меня на бабу променял»? Да, пожалуй, он ведь ее дважды пытался убить – из ревности? Да, это будет гениальная режиссерская находка! Всем уже надоело классическое «она одна, их двое», уж миллион раз про это было, а вот про такое – еще никем! Значит, зрителю понравится.
И не забудьте – афроамериканцы должны быть в большинстве на стороне «хороших парней». То есть повстанцев. Если не хотите, чтобы вас опять по судам затаскали – как когда вы в тот раз изобразили чернокожих эсэсовцев. Были ли в Киеве афро… тьфу, как их назвать – афроказаки? Мы уже темнокожих рыцарей короля Артура снимали, викингов, индейцев, самураев – и что, кто-то возразил? Будут теперь казаки. Зато гильдия довольна – а кому нужна историческая правда, тот пусть идет в библиотеку и читает скучные научные труды.
Что вы говорите, Солженицын перевернулся бы в гробу? Простите, а кого это сейчас волнует? Был бы он жив, мы предложили бы ему такой гонорар, что он еще и сам бы правил эпизоды. А пока его нет, я решаю, каким будет мой фильм!
Ну вот, я снова сделал за вас половину вашей работы. Через неделю жду вас с новым сценарием – а до того о деньгах можете и не заикаться!
Москва, Кремль, 5 июля 1944 г.
Битву за Украину мы выиграли.
Сталин протянул было руку к трубке. Хотя бы поиграть, покрутить в руке – но нет, тогда курить захочется невыносимо. А его здоровье – это слишком ценный ресурс СССР, чтобы так его тратить.
Лазарева выдержала экзамен. Не все же прежнему поколению управлять – «до лафета», и в стену или мавзолей, а страну на кого? Правда, экзамен оказался неожиданно жестоким, но тем больше почестей и уважения за успешную сдачу! Анна явно переросла свою прежнюю роль «тени» адмирала Лазарева, пора бы ей выходить на простор. Вот только она не Александра Коллонтай, мужа любит и твердо намерена родить и воспитывать детей сама. А значит, неизбежно выпадет из обоймы сейчас и будет выпадать в последующем. И сделать с этим ничего нельзя. Нельзя просто приказать – из-за высокой вероятности получить в итоге всего лишь пассивное повиновение, равное пассивному сопротивлению. И нельзя взывать к идее «во благо СССР, выше личного» – потому что гости из будущего успели заразить очень многих соприкоснувшихся с ними своей философией, где общее не имеет над личным безусловного приоритета, а находится с ним в обратной связи. И враждовать еще и с этими, когда вскрылся такой гадючник, не на одной Украине?
Читая подробные доклады о киевских событиях, Сталин вдруг увидел четкую аналогию с девяносто первым годом! Тот август, в облегченном варианте. Когда сговор верхушки (и ведь не «бывших», не засланных, не пострадавших ранее от советской власти, и самого пролетарского происхождения) едва не перевел стрелку, бросив республику на вражеский путь, и ни партийные массы, ни советские органы, ни армия, госбезопасность и ОВД ничего не могли сделать и даже не пытались что-то сделать – это при том, что настроение масс в целом было правильным, нашим (как на референдуме 1991 года о сохранении СССР). То есть прежняя система управления – необратимая, по иерархии сверху вниз – становилась просто опасной, обратная связь никуда не девалась, а просто принимала извращенные уродливые формы. Чем лучше Кириченко были Шеварнадзе и Рашидов? И что делать, если в будущем такие же удельные царьки решат, что без СССР им сподручнее?
Именно потому первым решением Сталина, еще не видящим ответа, было – если не дай бог, это случится и в этом будущем, максимально его смягчить! Вернуть в РСФСР населенные русскими территории нацреспублик – Донецк, Ворошиловград, северный Казахстан, Нарву, Двинск – хуже от этого точно не будет. И никаким противовесом на нацокраинах эти области точно не станут, лишь отдадут на заклание поверивших нам наших людей. Но это будет лишь первым этапом – а дальше сплошное минное поле, где и гости из будущего не смогут дать совет!
Но они ценны тем, что испытали прелести капитализма и распад СССР на собственной шкуре. И это сильно им не понравилось – а значит, они будут стоять насмерть, чтобы такого не случилось. И так же воспитают своих детей. Так что на Лазареву давить нельзя, ради пусть даже успешного решения текущих задач – убьем перспективу. Пусть рожает и, надеюсь, воспитает таких же непримиримых, кто не предаст. И еще одна, итальянка – а впрочем, уже советская гражданка Лючия Смоленцева, вольнонаемная служащая СА. А отчего вольнонаемная гражданская – если подготовка у нее, как доложили, повыше, чем у солдата-срочника? Ладно, пусть родит, а там посмотрим! Поскольку люди сейчас – самый ценный капитал Советской страны!
Ресурсы и территория есть. Армия есть. Инженеры, ученые – хотелось бы больше, но в целом хватает. Катастрофически не хватает толковых управленцев – при громадности задач. Поставить на службу СССР ресурсы, в том числе трудовые, двух третей Европы, не дать этому преимуществу утечь меж пальцев в песок! Справиться с множеством проблем внутри страны. Не только восстановить разрушенное, это мы и в той истории осуществили успешно. Но не упустить и воспитание подрастающего поколения, кому уже через несколько лет вставать у станков или в строй. Армия переходит в режим мирного времени – обеспечить, чтобы демобилизованные так же быстро встали на трудфронт, ведь безработица, когда столько предстоит сделать, это нонсенс, отсутствие организации! А преступность не только от фашистских недобитков, но и от не нашедших себя фронтовиков и потерявших родителей подростков? Значит, усилить органы внутренних дел. И в армии надо при сокращении максимально сохранить традиции и полученный бесценный опыт! А еще надвигающийся голод сорок седьмого года и будущее землетрясение в Ашхабаде. И атомный проект, без которого нас сомнут, и реактивная авиация, и ракеты – ведь империалисты уже завтра начнут сочинять против нас агрессивные планы – «Чариотир», «Дропшот», еще какие-то!
И тут не хватало еще бунта на мостике! Когда какие-то еще и начинают драться за власть! Цинично рассуждая, киевский бунт помог нам тем, что показал массам, на что способны зарвавшиеся удельные царьки, и дал нам право жестоко раздавить любые попытки сепаратизма. И еще один повод пока не отпускать вожжи, не распускать ГКО (Государственный комитет обороны), удерживающий в руках фактически всю власть, выше ЦК и даже Политбюро. А то приходилось уже кое-кому из высших товарищей ненароком объяснять, что сохранение ГКО необходимо из-за скорого начала войны с Японией, империалистическим хищником, с которым янки третий год справиться не могут – все равно придется снова организовывать, так зачем распускать? И, под маркой борьбы с национализмом, можно хорошо укрепить аппарат на местах. Хотя, кажется, не в одном аппарате дело!
Ведь как ни крути, но в восемнадцатом было куда труднее. Вся страна была разорена (а не только западная часть), и не было союзников, и никакого ленд-лиза, и Красная армия, как бы про нее ни пели, что «всех сильней», на деле даже Польшу не могла одолеть. Но у нас была Идея, которая заставляла верящих в нее – идти на смерть. Не жалеть себя для укрепления первой в мире страны победившего пролетариата. Поддерживать товарищу товарища не думая, кто главнее. Идейные были не все, и даже не большинство – но они шли впереди, вели за собой. И потому – мы выстояли и победили. СССР в девяносто первом не хватило не ресурсов – главная беда была в том, что Идея умерла.
А дать массам лозунги, которые станут Идеей – выработать их на основе анализа текущего момента – может только партия. Которая сумела, основанная Ильичом в 1898 году, всего за девятнадцать лет довести страну до революции. Так что партии рано еще на покой! А партия – это прежде всего кадры, которые решают всё!
Надо взглянуть на товарищей из будущего поближе. Особенно на тех, кто уже семьями обзавелись. Ведь архиважно увидеть, как они собираются воспитать новое поколение – кому продолжать наше дело?
И повод отличный – награждение за поимку фюрера, за спасение папы (тут уже будет политически неверно не наградить, раз уж Ватикан отметил), а заодно и за Киев.
Анна Лазарева, 8 июля 1944 г.
Ну, вот, последний день нашего отдыха. Завтра с утра предписано в наркомат. И снова дела, хотя войны нет, и опять нас в стороны раскидает, встретимся когда?
А пока – день наш. Валька предложил на природу поехать. Влад возразил:
– Набегались уже, наползались, я вчера через сквер с девушкой шел и вдруг заметил, что не ее слушаю, а осматриваюсь на предмет возможной засады, и где снайпер может сидеть – так на меня «зеленка» действует, что уже на взводе.
– Девушка хоть красивая? Адресами обменялись? – спрашивает Рябов.
– Спокуха, мужики, далеко ехать не надо, – говорит Валька (в том мире живший в Москве), – автобусом доберемся, я уже узнавал. Народ, ну хватит уже постоянно в боевом режиме, нервы не казенные, надо и разрядку дать. Анка, я понимаю, как тебе в Киеве – но здесь-то бояться чего? Не девяностые – тут никого опаснее мелкой шпаны быть не может. В несколько часов обернемся. Ну, кто желает?
Пожелали я с Михаилом Петровичем, Юрка с Лючией и Валька. Влад намекнул, что у него вроде как свидание, «и кажется, серьезно», и у Рябого нашлось какое-то дело, а Финн с Мазуром, я подозреваю, все на Москву не могли никак насмотреться, на все ее культурные места (хотя возможно, тоже не в одиночку). Автобус по Большой Калужской, за поворотом на ЗИЛ, мы вышли на развилке Калужской и Воробьевского шоссе и дальше пешком. Вдоль берега Москвы-реки полоска нетронутой природы, зелень, трава, кусты – но и дорожки хорошо протоптаны, поскольку известное место воскресного отдыха москвичей. Ленинские горы – и не горы вовсе, а просто местность на высоком берегу (над ее уровнем, метров восемьдесят). Река тут извивается огромной петлей, вид замечательный, вся Москва у ног!
– Воробьевское в улицу Косыгина еще не переименовали, – говорит Валентин, взявший на себя обязанности экскурсовода, – и проспект Вернадского не проложили пока. Был бы хороший бинокль, увидели б башни Кремля, вон там, на северо-востоке, до них километров десять.
Ой, ну что он говорит? Лючия ведь пока не знает тайну! А она далеко не дурочка. При первом случае обязательно Вальке внушение сделаю!
– Там Сталин сидит? – спрашивает Лючия, всматриваясь в ту сторону. – И правит всей Россией?
– Советским Союзом, – поправляет Юрка, – куда кроме России еще четырнадцать республик входят. Или больше уже?
А в самом деле, сколько? Читала в «Правде», что с Монголией и Словакией переговоры ведутся, хотя принципиально вроде решили уже? Зато Карелию в автономные перевели, и Украину вот разделили, хотя восток – это уже АССР. И вроде бы какая-то разница будет между старыми республиками и новопринятыми – например, пограничный контроль сохранится? Особенно на границе с Галичиной, куда Кук скорее всего и сбежал.
Самой теперь вспомнить страшно, как на меня двое бандеровцев там… А тогда действовала на автопилоте, тренировками вбитом. И русбой бросать не намерена категорически – вдруг еще раз жизнь спасет? Когда я Михаилу Петровичу о своих киевских приключениях рассказывала (и то не о всех), то отчего-то неприятно мне было думать, а вдруг он расшумится, скажет: «больше ни ногой», к Пономаренко пойдет разбираться? А он лишь меня обнял и сказал: «Солнышко, ты себя береги!» И я разревелась – благо в номере было, без свидетелей! А он меня по волосам гладит, успокаивает – а я еще больше в слезы, а потом… И сейчас идем – я руки его не отпускаю, на шаг отойти не хочу! Потому что знаю, что, может быть, завтра снова он туда, я сюда – и чтобы хватило мне на время ожидания… ой, опять разревусь, нельзя при всех!
Юрка с Лючией о том не думают! Взрослые люди, а играют, как дети – вот он ее поцеловать хотел, она из его объятий вывернулась и бегает, смеясь, вокруг нас, чинно идущих по дорожке! Шляпку потеряла, Юрка на лету подхватил, протянул – Лючия остановилась, взяла, надела, улыбается. А затем Смоленцев ее на руки взял и понес, она его за шею обнимала. И целовались, нас не стесняясь. Знаю, что в мире будущего нравы проще, но здесь так прилюдно не принято, ну если только родного человека с войны встречая. Но здесь некому замечания делать нашим влюбленным – суббота, будний день[55] и рабочее время, так что гуляющих нет, кроме нас, никого вокруг не видно. Теперь, набегавшись, впереди идут, Юрка незаметно Лючию обнимает за талию, просунув руку под ее плащ, расстегнутый с боков, чем и удобен фасон «летучая мышь». Я с Михаилом Петровичем больше привыкла, чтобы его ладонь в моей, или под руку, как у своих родителей видела – а если и так попробовать, чтобы его рука на моей талии, мне было бы очень приятно?
Лючия в сторону попыталась упорхнуть, Юрка ее за край плаща схватил и нечаянно весь сдернул! Тогда она остановилась и царственно плечи подставила, Смоленцев ей накидку как мантию подал, набросил, помог застегнуть – застудишься, свежо тут! С реки ветерок тянет, я шляпку придерживаю, не хочу сейчас ее ловить! А Юрка с Лючией снова бегают друг за другом, смеясь – она-то ладно, двадцати не исполнилось, но Смоленцеву уже под тридцатник, майор, Герой, с личным кладбищем в несколько сотен врагов. Ой, как там на Севмаше Ленка без меня, как девчонки? И что я им отвечу – сказала, что в Ленинград уехала, а в Киеве и Москве побывала? А Юрка с Лючией бегают и смеются, не думая ни о чем!
Или я сама уже на жизнь смотрю будто мне сорок, а не двадцать два? Хотя и не седая, как Наташа, моя ровесница (или даже моложе на год), которая на Севмаш после ленинградской Блокады попала. Но стала, в сравнении с довоенной Анечкой, суть вещей глубже видеть. Что войну выиграли – но это лишь первый этап, дальше без войны война будет, по результату столь же страшная, и мы в ней тоже выстоять должны, или уже дети наши, каких мы воспитаем. И солнце сейчас над нами – а завтра снова тучи набегут. Хотя, наверное, той Анечкой мне легче было бы не задумываться, не видеть – нет, вот предложили бы мне снова такой, отказалась бы! И моему адмиралу, вот кажется мне, я такая, как сейчас, нужна!
– Ну вот, пришли, – сказал Валька, – тут будет смотровая площадка. Вон там стадион Лужники встанет, самый большой в СССР. А позади нас уже скоро построят высотное здание Московского университета. Самое высокое в Москве – двести сорок метров, вполне себе небоскреб!
Даже выговаривать Вальке за язык сейчас не хочется. Я пытаюсь представить новую Москву. Какую видела уже на фото «из будущего». Сейчас на том берегу какие-то сараи, старая застройка. Но будет он скоро – лучший город Земли! И за это мы тоже дрались насмерть. Вот только – ну, построили новые проспекты и кварталы, и во что это выродилось, в Москвабад – пусть только попробует при мне кто-то так этот город назвать! Чего нам в том мире не хватило? Слышала – что и во всяких там Греции и Риме тоже парфеноны, колизеи и триумфальные колонны – это уже время упадка, почивания на лаврах, – а когда те же римляне шли вперед, к славе, им не до памятников было?
– У историков надо уточнить, – отвечает Михаил Петрович, – а вообще похоже. Петербург при Петре больше на сегодняшний Молотовск был похож, город-казарма при верфи. А все его архитектурные ансамбли – это в большинстве при Николае Первом построили, тоже в «блистательный застой», закончившийся Крымской войной. Но вовсе не в неблагодарности дело – мне кажется, что современники величия своих дел просто не замечают.
– Верно, – тут же встрял Валька, – книжка запомнилась, увлекался я когда-то исторической фантастикой. Времена гомеровские, какой-то там принц, или как у них там знать называлась, из Вавилона бежит, где престол не поделили, и попадает в Афины. И не нравится ему там решительно ничего: и город – куча глиняных лачуг, и народ ну совсем не героический, и армия, которую одна ассиро-вавилонская сотня запросто разгонит пинками. Но нет под рукой ничего другого – и стал по книге этот вавиловянин каким-то жутко легендарным греческим царем, чье имя поминают в веках[56]. Анка, да не бери ты в голову! Решать проблемы будем по мере поступления, все разом все равно не разрулишь, лишь нервы тратишь. На Смоленцева с нашей римлянкой глянь – вот ей-богу завидно, люди жизни радуются, пока она у них есть!
– Вот, Валь, ты скажешь! – отвечаю я. – Начало за здравие, а конец за упокой.
Юрка и Лючия нашли тем временем новую забаву, обнаружив, что от реки вверх по склону дует ветер, ровный и сильный. Там, где мы идем, уступ затеняет и кусты, а на самом краю такие восходящие потоки, что стоять можно, лишь наклоняясь вперед, будто на ветер ложась – смотреть страшно, упадут ведь! Или взлетят в порывах – Лючия на бабочку похожа, на ней одежды раздувает, как крылья, плащ с плеч рвет над головой, юбку-клеш вокруг ног треплет, а посреди тонкая талия, перехваченная Юркиной рукой, смеется итальяночка, совершенно не боясь! Ко мне обернулась, волосы вокруг лица беснуются, шляпку сорвало уже, не уследила – и машет мне рукой:
– Ань, к нам иди! Тут так хорошо!
– А в самом деле, солнышко? – обращается ко мне Михаил Петрович. – Ну что ты беспокойная сегодня? Пойдем!
Я улыбаюсь. И что я, в самом деле, как товарищ Брекс, так в старушку превращусь, не заметив! А ведь я всего на три года старше Лючии! Только шляпку снимаю и вешаю на куст. И крепче вцепляюсь в руку моего адмирала.
А тут не опасно. Вниз склон уходит полого, это издали кажется, что обрыв. Зато ветер словно приподнимает над землей, ощущение как при полете, голову кружит, пьянит как вино! Мне кажется, я лечу над Москвой, внизу проплывают пароходик на реке, улицы, дома, железная дорога! И облака навстречу, и ветер в лицо. А я ощущаю себя летающим человеком из романа Грина, или девушкой из книги какого-то болгарина, мне Михаил Петрович рассказывал, ему фильм понравился, про «перешагнуть барьер»[57]. На миг страшно становится, а вдруг по разные стороны останемся, как там в конце – нет, мой Адмирал всегда со мной, даже когда мы далеко, я знаю! И не нужен мне никто другой!
А вот если люди будут когда-нибудь летать, как птицы… Если там, в будущем, изобретут дельтаплан… или параплан? Смоленцев что-то говорил, у него друг всерьез увлекался. А ведь это не только для спорта, но и для разведчиков, диверсантов подойдет! Удобно очень – в большой рюкзак влезает. И если у нас это тоже сделают, вот попробовать бы! Я до войны еще дважды с парашютом прыгала в Осоавиахиме, но там мне жутко страшно было… только еще страшней, если бы все после со значком парашютиста ходили, а надо мной смеялись бы, как над трусихой! А к партизанам в сорок втором мы на самолете с посадкой летели, повезло. Сейчас, наверное, не боялась бы. Все просто так кажется, против ветра, и волну поймать, с небом слиться. Крылья не вырастут, и волшебный дар не появится – но страх исчезнет.
– Солнышко, ты что? – кричит мне в ухо Михаил Петрович. – С тобой все в порядке?
Я снова вижу себя стоящей на земле. Твердо и устойчиво, хотя ветер толкает меня, треплет одежду и волосы. Ой, не смотри на меня сейчас – наверное, я на косматую бабу-ягу похожа! А что случилось?
– Ты танцевать начала. И взгляд у тебя был… как будто смотришь уже издалека. А лицо – как с иконы.
Я улыбаюсь. В душе покой, будто я и в самом деле летала под облаками. Ощущаю в себе спокойную силу и уверенность. А чувство времени пропало, как остановились часы – если бы мне сказали, что прошел час или два, я бы не удивилась. Что это было вообще?
– Все хорошо! – отвечаю. – Пойдем? Больше уже так не будет.
Я поворачиваюсь, и ветер, который только что поддерживал, набрасывается на меня, как в обиде, что я решила уйти. Хочет закружить и повалить, не получается, и тогда задирает плащ выше головы, захлестывает лицо тканью, как волной – ой, задохнусь сейчас! Пытаюсь выпутаться, расстегнуться – вдруг дышать легко, и перед глазами свет, а плаща на мне нет, сорвало и кружит в воздухе, как большую птицу! Юбку грозит закинуть на плечи, поспешно прижимаю у ног – все равно, настроение такое радостное, ну просто петь хочется, я не огорчилась потере, а улыбнулась: ну что за хулиган, ветер, любит женщин раздевать! Небольшая это плата за то, что было – память полета, ощущение покоя и внутренней силы остались со мной.
– Спасибо, – говорю я моему адмиралу, – и тебе, Валя, спасибо, что привел нас сюда. Запомню это место и этот день. Придем сюда снова, когда будем в Москве.
Юрка с Лючией, как дети, придумали новую игру! Римляночка наша, сбросив плащ, изображает Мерилин (слышала я уже, что это) – сама додумалась, или Смоленцев надоумил? В отличие от той блондинки, притворяется скромницей, юбку честно старается удержать, изо всех сил – зная, что подол все равно на голове будет, раньше или позже, так в том и игра, «я не виновата, это дует так»! Смеясь, отбегут от откоса, она платье одернет, и по новой! Ну взрослые ведь люди, на войне смерти в глаза смотрели! Оттого и хочется сейчас напряжение сбросить – а чем игра плоха? Уж всяко лучше, чем пьяные оргии у «их высокородий», дядя Саша рассказывал, как золотопогонники гуляли! И Лючия перед законным мужем свои стройные ножки в шелковых чулках и вполне приличное нижнее белье показывает (шелковое, очень дорогое, вместе покупали), а не танцует голой на столе перед фрицевским офицерьем (а вот это в оккупированном Минске видела я уже сама!). Так что пусть наиграются, молодожены – однако хорошо, что местных нет, Мазура с Финном, те еще не так понять могут. И Валентин убежал куда-то – так что зрители лишь мы двое.
Михаил Петрович улыбается, на ребят глядя. И во мне озорство вдруг заиграло – а может, попробовать рядом встать? Только платье у колен собрала в узел и держу, а вот не взлетит теперь! Ой, как снизу в подол дунуло, не задрало, удержала, но по всему телу продувает насквозь, до ворота и рукавов, такое ощущение, что совсем без одежды стою! А ведь даже приятно – как купаюсь в упругом ветре, по коже гладит. Лючия мне рукой машет и кричит – да отпусти, не бойся, все же свои! Ну нет, стесняюсь все же – хотя наедине, чтобы только я и мой адмирал, не возражала бы!
В небе гремит. Странно, здесь ветер от реки, с северо-востока – а тучи надвигаются с запада. Опять гроза, как в прошлом году, когда я и Михаил Петрович были на выставке застигнуты непогодой? Что ж, теперь всем вместе придется бежать, где беседку найдем, чтобы укрыться, как в тот раз? И зонтика у меня с собой нет.
Валька вернулся с моим плащом – все кусты облазал, пока нашел закинутый в заросли шагах в ста. Спасибо огромное – раз погода портится, плащ мне очень пригодится! Надевать пока не стала, через руку перекинула. Духота в воздухе висит, как обычно перед бурей, весь западный горизонт тучи закрыли, в лучах солнца выглядевшие особенно темными и страшными. Подошли Юрка с Лючией, итальянка венок из полевых цветов надела на голову вместо шляпки. И мы начали отступление по пустынному Воробьевскому шоссе.
За девять дней отпуска там и не выходило у меня почувствовать, что мир, нет уже войны – висело это над нами, что завершилось совсем недавно, повсюду это было в Москве, от песен из уличных репродукторов до афиш с репертуаром кино и театров. Ну и, конечно, военная форма, нередко уже без погон, на очень многих мужчинах, да и женщинах иногда. А я вот не хочу в мундире, устала! Лючия как-то умеет забыться и жить в настоящем, когда оно прекрасно – а у меня в мыслях постоянно и прошлое крутится, и будущее, даже когда мне хорошо и счастливо, как сейчас!
Пыльный предгрозовой вихрь настиг нас, когда автобусная остановка была уже видна. Мужчины схватились за фуражки, опуская ремешки, я за шляпку, у Лючии слетел венок, затрепало волосы фонтаном вокруг лица, все наши одежды захлопали парусами. Ой, какая буря скоро начнется!
– Сейчас небесная артиллерия ударит, и мы все промокнем, – сказал Валька, – бежим, вдруг на автобус успеем!
И мы побежали – первым Валька, за ним Лючия с Юркой, взявшись за руки, дальше я и Михаил Петрович. Ветер гнул кусты по обочинам и будто хотел сдуть нас с дороги, мы с Лючией обе были как в мини (видела в фильмах из будущего эту моду) – платья выше колен задирает, ну как удержать подол на бегу? Я отчаянно с юбкой воюю, пытаюсь одернуть, прижать – а Лючия как летит вся по ветру, чулками до подвязок сверкает, со смехом что-то Юрке говорит, его руку не отпуская. Счастливые вы, ребята, даже завидно – и я такой была три года назад! Пока о будущем не узнала, что еще страшней войны. Кстати, итальянка хорошо тренированна, от Смоленцева не отстает – надо бы и Михаилу Петровичу лучше за своей физической формой следить… хотя зачем адмиралу бегать наперегонки со спецназом?
– Солнышко, ты плащ надень, – тем временем говорит он мне, – остановимся на минуту. Если автобус и будет – ребята придержат его до нас.
Это так приятно, когда любимый человек касается твоих плеч, подавая пальто или плащ, как мантию королеве! Я улыбнулась, и мы с моим адмиралом пошли уже не спеша, сначала под руку, затем я попросила, чтобы он меня за талию обхватил, под плащом, как Юрка Лючию на берегу. Ой, как хорошо мне, долго-долго так идти хочется – и все равно, что тучи солнце наконец закрыли, гром и молнии вдали, и ветер воет и свистит, плащ с платьем на мне треплет яростно, полы и подол к лицу взлетают, не удержать… да и зачем? Валька уже добежал почти, парочка наша влюбленная только друг другом занята, один лишь мой единственный и дорогой рядом, а он меня всякой видел, и в платье, и без. Жалко, что зонтик не взяла – а впрочем, я его в руках не удержала бы, сразу вывернет или вырвет прочь! Целоваться хочется – нет, ребята все уже стоят и на нас смотрят! Юбку одергиваю, чтобы вид был приличный, и завидую Лючии! Ну, вот и остановка, сейчас дождемся автобуса и будем в гостинице через какие-то полчаса.
– Молнии белые, а не желтые, скоро нас накроет, – сказал мой адмирал, смотря на небо, – сильная будет буря с грозой!
– А вдруг это ураган со смерчем, как в девятьсот четвертом году? – серьезно говорит Валька. – Когда в воздухе деревья, сорванные крыши, и даже коровы летали, на рынке будку вместе с городовым унесло? И помню вроде бы, через сорок лет был такой же, где-то читал[58].
Он Лючию пытается развести, как над новичком обычно шутят? Я про ту бурю еще в «Ниве» у Якова Исидоровича Перельмана читала, он разрешал нам журналы смотреть в своем шкафу… а вот итальяночке еще в самолете ребята байки травили, что у нас в России простор, стихия, природа не чета Европе. Так ей же нервничать сейчас нельзя! И в Тайну она не посвящена еще – что значит «помню, через сорок лет был»?
– Коров уносило, а людей? – испуганно спрашивает Лючия. – Tornado ведь и человека тоже может поднять?
– Женщин особенно, – продолжает Валька, – тогда ведь дамы такие длинные юбки носили, а еще накидки, зонтики, громадные шляпы, все это такие паруса! Почти как на вас сейчас, девчата, – а вы еще такие легкие обе. Так что вам лучше расстегнуться, чтобы, когда подует, лишь ваши одежды унесло, а не вас самих.
– Валька, ты человек хороший, – сказала я, держась за шляпку, – но вот сейчас ищу, чем в тебя запустить. До войны летом я к тетке под Лугу ездила, так там один парнишка деревенский за нами подсматривал, когда мы купались. Так мы все вместе его поймали и в одних трусиках затолкали в густую крапиву.
– Бить меня не надо, – Валентин отбежал в сторону, – лучше бы ты, Ань, с кем-то из подруг познакомила поближе! А то, на вас глядя, завидно, чего это я один хожу.
– Так не ходи, – сказал Юрка, – на себя глянь, герой с орденами, за такими девчата сейчас толпами бегать будут.
– Мне толпами не надо, – серьезно ответил Валька, – одну хочу, но чтобы всерьез. На вас глядя – счастливые вы…
И тут вокруг закружило таким вихрем! Лючия с визгом вцепилась в Юрку, прильнула вся к нему, спрятала лицо на его груди. А у меня задрало плащ на голову, стало хлестать полами по лицу, и я не знала, как придержать, не упустив при этом шляпку и подол.
– Шторм баллов семь-восемь, – сказал Михаил Петрович, – тебя не продует, солнышко?
И стал помогать мне приводить летящие одежды в порядок. Руки наши встретились – и очень скоро мы просто касались, ласкали друг друга, не замечая бури вокруг. Те, кто провожают своих мужей на службу утром и ждут вечером – поймете ли вы меня, чья семейная жизнь пришлась на войну, и расставаясь с любимым человеком, не знаешь, когда увидишь его снова и увидишь ли вообще? Авторы слезливых дамских романов и сериалов (не смотрела, не читала, но слышала, что это такое), ваши творения насквозь фальшивы, поскольку напоказ – мы же научились обращать свое тепло и нежность исключительно друг на друга и уместить в каждую встречу то, что в других семьях растягивается на месяцы и годы! На сторонний взгляд мы всего лишь стояли рядом, и Михаил Петрович помогал мне укрыться плащом, срываемым с моих плеч. А что при этом сказали нам не наши слова, а наши руки – пусть это останется лишь между нами! И кто будет смеяться – тот враг мне!
– Перестань! – наконец говорю я тихо. – Ну взрослые же люди, адмирал и инструктор ЦК! Не надо раздевать меня при всех, ребята же смотрят! Скоро уже в гостинице будем, тогда…
– Это не я, – отвечает мой Михаил Петрович, – это все ветер.
Ну да, ветер-хулиган – а чья ладонь трогает мои подвязки и верхний край чулок? Ой, и плащ уже не на мне, а из наших рук ввысь рвется, не помню даже, то ли ветром сдернуло, то ли мы сами? Пытаюсь надеть, не получается, тогда плотно обвертываю его вокруг ног и крепко прижимаю – кажется, это единственный способ сохранить одежду в приличии, чтобы не задирало выше головы. Я так словно Брекс выгляжу в узком, шаг ступить не могу – знаю, что моему адмиралу не нравится, но это временно лишь, пока автобус не придет. И шляпку я сняла, удержать ее вместе с подолом никак нельзя, сразу волосы начало трепать, в глаза лезут, поворачиваюсь к ветру лицом – ой, даже лиф платья на мне рвет, облепляет бесстыдно, и волосы будто улетят сейчас с головы. Что ветер со мной делает, это ужас! А как на меня Михаил Петрович смотрит – да буду я раздета сегодня… как только в гостиницу придем! А Юрка с Лючией и ждать не хотят – целуются в обнимку, вообще ничего не замечая! Природа будто ополчилась на нас за все хорошее, что досталось нам с утра, наверное, все же вымокнем мы сегодня! Ну вот, первые капли упали в пыль – ура, показался автобус! Едва мы сели, как хлынул дождь.
– Успели, – сказал Валька, – как я обещал, и полдня не прошло.
Я поспешно привожу себя в порядок, набрасываю плащ, расправляю юбку, надеваю шляпку. Спрашиваю Михаила Петровича – меня не слишком растрепало? А он в ответ просто обнял меня, и я положила голову ему на плечо. Пассажиров в автобусе было мало, и мне не было дела, кто что скажет. Мне было очень хорошо.
Мы уезжали от грозы. Но недалеко. Валька, переговорив с кондукторшей, обрадовал нас, что автобус этого номера нас не довезет, сейчас свернем, «а вам, товарищи, надо с пересадкой». И мы, сойдя, снова смотрели на приближающуюся тучу. И ехать в этот раз было не на чем, разгневанная стихия явно не собиралась оставлять нас в покое!
– Туда! – сказал Валька. – Вы не против посетить еще одно примечательное место, пока не кончится гроза?
Выбирать не приходилось. Перебежав улицу, мы поспешили через сквер к указанному Валентином зданию, двухэтажному, бело-желтому, похожему на загородный дворец прошлого века.
– Бывшие конюшни графов Орловых, – сказал Валька, – а теперь Минералогический музей.
Тут снова ударил ураганный пыльный вихрь, как мне показалось, еще сильнее, чем на Воробьевском шоссе. С меня сорвало шляпку, и стремительно унесло, как листок, куда-то вдаль. Вот наказанье, ну отчего мне с головными уборами так не везет!
– Новую купим, солнышко, – сказал Михаил Петрович, – а сейчас скорее!
Мы бежали, а нас настигало что-то похожее на тучу, катящуюся по земле, с воем и свистом, через минуту накрыло, как волной. Лючия изо всех сил схватилась за Юрку, я за плечо Михаила Петровича, нам было уже не до приличия, не до удержания подолов, на ногах бы устоять – ураган такой, что даже сумочку грозит вырвать из руки, плащ весь на голове, юбка лицо облепляет, не вижу почти ничего! Лючии легче – Юрка на последней стометровке ее на руки подхватил и нес, а она его за шею обнимала. Наконец мы все вместе вбежали в музей, будто вдунутые внутрь, под шум начинающегося дождя, и мужчинам пришлось долго ждать, пока я и Лючия перед зеркалом в вестибюле приведем в порядок растрепанные прически. А снаружи было светопреставление с молниями и всемирным потопом.
Символично, однако. В Киев прилетела – снаружи солнце, а вышла, в переплет попала. Здесь, после замечательного дня вместе, в бурю. Так и дальше будет – счастье, и снова вечный бой? Но сама выбрала.
Тебя ждет путь, нелегкий, дальний, А мне венок из ожиданий – На всю оставшуюся жизнь.Музей оказался не Минералогическим, как думал Валька, а Палеонтологическим[59]. Еще когда я в школе ходила в кружок к Перельману, он рассказывал, зачем нужно изучать окаменелые останки возрастом даже не тысячи, а миллионы лет! Ведь обнаружение их в каких-то слоях земли говорит, когда эти слои формировались, и какие полезные ископаемые там могут быть. Ну и, конечно, интересно – хотя, например, чучело мамонта я видела в Ленинградском зоологическом музее. А окаменелые раковины и прочее – с уважением отношусь к тем, кто разбирается в их отличиях, раз это столь нужное и важное дело, вот сама совершенно не могу о том судить! Интересными лишь показались красочные изображения древних животных, как имеющих сходство с современными тиграми, медведями, оленями, лошадьми, так и совершенно непривычного вида. Народу в музее было очень мало, и те в большинстве на студентов похожи. Так что наша компания, трое военных с орденами (у Михаила Петровича две Золотые Звезды, у Юрки одна) и две красивых и нарядных женщины, сразу обращала на себя внимание.
– Простите, я могу чем-то вам помочь? Вижу, вы о чем-то спорите?
Человек лет сорока, рослый, в клетчатой рубашке и поношенных брюках. Лицом похож на молодого Брежнева, с которым я в Киеве виделась десять дней назад. И где-то я его портрет видела, точно – память напрягаю, пытаюсь вспомнить. Но он представился сам:
– Ефремов, Иван Антонович. Заведую отделом низших позвоночных в этом музее.
Тот, который через тринадцать лет напишет «Туманность Андромеды»? Одну из любимых книг Михаила Петровича! И в то же время, несмотря на молодость (ему тридцать шесть, это он после болезни выглядит старше), один из крупнейших советских палеонтологов! Ни в коей мере не кабинетный ученый – совсем мальчишкой, воспитанник автомобильной роты РККА, дошел с ней до Перекопа. Затем в Питере работал автомехаником и шофером, тогда же прочел попавшую ему книгу и заинтересовался палеонтологией. Но успел еще закончить мореходку, ходил по морям Дальнего Востока, был знаком со знаменитым капитаном Лухмановым (тоже известным автором морских рассказов). И начался его научный путь – геолог, палеонтолог, с дипломом горного инженера, исходил в экспедициях всю Сибирь, Урал. Кандидат, затем доктор наук, в сорок первом просился на фронт, но был поставлен на Уральскую экспедицию, затем эвакуация (Средняя Азия), профессорское звание, капитальные труды, ученики… и первые фантастические рассказы, написанные еще в сорок втором. Там изданы были в этом, сорок четвертом – но вот здесь были ли уже? Я прочла его биографию в предисловии к «Андромеде»… или к «Лезвию бритвы»? Учение из которой, «красота есть целесообразность», уже включил сам товарищ Сталин в одну из своих статей. Спасибо Вальке, да и погоде тоже, что нас сюда занесло! И никаких вопросов, Иван Антонович, что вы перед нами по-рабочему – хозяин ведь не обязан быть при всем параде, если гостей заранее не ждал?
Мы тоже вежливо представились. И Юрка, нисколько не смущаясь (а ведь должен был узнать!), указал на изображение тираннозавра, по поводу которого только что и спорил с Валькой. И спросил, а как такая туша, весом и размером со слона, способна быстро бегать на двух ногах.
– Слон тоже на дыбы встать может, в цирке видел. Но бегать, а тем более прыгать лягушкой – этого даже там нет. А у этой твари на картинке ноги даже не тумбообразные, как у слона. Это какая тогда нагрузка выходит на мышцы и кости? Уж простите, может, я в ископаемых животных ничего не понимаю – но думаю, что если у него мясо и костные ткани из того же, что у современных живых существ, то как они мощность и прочность обеспечивали? Перельман про бегемота писал, отчего он толстомяс, массивен – а у этого, я думаю, все еще толще быть должно?
Перельман на примере мыши и бегемота показывал, отчего разница в пропорциях, – но я на фильме про Кинг-Конга объясню. Если гориллу просто увеличить в десять раз, то сила ее мышц и прочность костей возрастет стократно (квадрат линейного размера, площадь сечения), а вес в тысячу (ну, это понятно). И будет выросшая обезьяна все равно что обычная, но попавшая на планету с десятикратной силой тяжести – она там двигаться не сможет, не то что с дерева на дерево прыгать! Так и тираннозавр – видела я на компе какой-то фантастический фильм из тех времен, там этот ящер за машиной скакал, как кенгуру! Но тогда у него плоть и кости должны быть какие-то особые – достаточно общалась я с инженерами на Севмаше, и как конструкцию на прочность рассчитывать, понятие имею.
– Простите, товарищи, а вы про метод Герасимова слышали? Как по черепу лицо восстановить? Вижу, слышали. У нас, палеонтологов, задача сложнее – от организмов, живших миллионы лет назад, остались только окаменелости и отпечатки. Однако мы сравниваем кости ископаемых животных с костями современных. Есть закономерность: животные, приспособившиеся к одинаковым условиям существования, похожи друг на друга. Например, крупные рыбы – акулы – и морские звери – дельфины – похожи формой тела. Внутреннее строение их сильно разнится, но образ их жизни – быстрые движения в толще воды – определяет внешние очертания. Поэтому мы предполагаем, что и вымерший морской ящер ихтиозавр был похож на рыб и дельфинов. Тираннозавр пропорциями скелета похож на современных австралийских кенгуру. Поэтому его рисуют стоящим на задних лапах и опирающимся на хвост. Но задние ноги у него имеют много общего с ногами страуса. Поэтому можно утверждать, что он не прыгал, как тушканчик, а переступал ногами поочерёдно, как современные птицы. И про когти на лапах мы говорим уверенно – на последних фалангах есть характерные уплощения. А вот какой образ жизни он вел и чем питался – есть разные гипотезы. Но его зубы однозначно указывают на то, что он был хищником – они похожи на кинжалы, ими нельзя срывать листья или перекусывать ветки. Зато очень удобно прокалывать и резать шкуру и мясо. Однако хищник должен быстро двигаться, хотя бы накоротке – нападая из засады. Иначе добыча от него убежит.
– А если он был большой гиеной, то есть падальщиком? – сказал Михаил Петрович. – Как раз такие размеры, пасть и зубы, чтобы сожрать тушу сдохшего бронтозавра или диплодока. И самое то, чтобы отогнать гиен меньшего калибра. Не нужно ему было бегать и охотиться – а лишь найти и съесть. Потому мог быть и медлительным, ходить вперевалку, как утка – для такого достаточно.
– Оригинально, – сказал Ефремов, – такой гипотезы наука еще не выдвигала, насколько мне известно. Но есть другая, что в те времена сила тяжести на Земле была меньше. Потому что планета вращалась быстрее, добавляя к гравитации на поверхности центробежную силу.
– А ведь может быть! – вставил Валентин. – Если и летающие ящеры были таких размеров? Подсчитано, опять же – не мог птеранодон, размером с истребитель, летать вообще, мощности ему бы не хватило! А если он, как читал где-то, бросался со скалы и планировал, то как же он назад на гору лез? Или он, как альбатрос, над морем в восходящих потоках – а как же детей выводил? Хотя, может, тогда и состав атмосферы был иной – большая плотность среды, лучше крыло держит.
Разговор плавно свернул в научную сторону. О том, как среда влияет на оптимальную форму живого организма вообще и разумного существа в частности. Так это же то самое, что было написано в «Звездных кораблях»! А поскольку Михаил Петрович все написанное Ефремовым знал в совершенстве, Юрка тоже многое помнил, да и я читала – то Иван Антонович был приятно удивлен, найдя собеседников, предвосхищающих его собственные взгляды.
– Живая форма должна соответствовать внешним условиям, – сказал Михаил Петрович, – изменятся условия, как на другой планете, или на Земле в прошлые эпохи, и формы жизни должны стать совсем другими. Но если эти законы соответствия везде и всегда постоянны, то и динозавры, строго говоря, не вымерли? Появись условия точно такие, как были – и они возродятся, поскольку будут к той гравитации, атмосфере, температуре, пищевой среде, чему там еще, наилучшим образом подходить? А сейчас эти формы просто выведены из активного состояния «в запас», но не исчезли. Или, может быть, существуют где-то в просторах Вселенной.
– Не все так просто, – ответил Ефремов, – вот вы только что сформулировали теорию Ламарка. Который, абсолютизируя изменчивость, вообще существование видов отрицал. Однако, во-первых, диалектический переход количества в качество дает устойчивое существование не непрерывного спектра изменений, а конечного множества «ступенек». Во-вторых, имеют значение не только условия, но и динамика, история их изменений, для полного тождества живых форм надо не только чтобы параметры среды совпали, но и в это состояние они пришли после такого же или близкого исторического процесса. Вот вы знаете, отчего у наземных организмов лишь четыре конечности? Ведь это неоптимально – шесть образуют при движении гораздо более устойчивую конструкцию и требуют более простую «систему управления», то есть мозг.
Мы дружно покачали головами. Это казалось само собой разумеющимся. Как в детской песенке: «У кошки четыре ноги».
– От кистеперых рыб, впервые вышедших на сушу, – сказал Ефремов, – что имело огромное значение. Потому что для поддержания равновесия на четырех ногах требования к мозгу не просто на порядок выше, чем для шести, но и мало уступают двуногости. То есть стало возможным освободить переднюю пару для более тонкой работы. А труд потребовал дальнейшего развития мозга – и обезьяна стала человеком. Ну, и в-третьих, названные вами законы справедливы для форм жизни с одинаковой основой. Теоретически же можно представить существование живых организмов, в фундаменте которых лежит другой элемент – например, не кислород, а фтор. Но говорить о том практически – сейчас не более реально, чем древнегреческим философам об атомах и молекулах. Когда-нибудь, если на другие планеты полетим…
– А вы не пробовали сами поставить эксперимент? – вступаю в разговор я. – Воображаемый, «что было бы, если». Написать о том рассказ, например в «Технику-молодежи», или в иной подобный журнал? Где изобразить в сюжете строго научную картину, какой может быть жизнь на другой планете. И как могут выглядеть инопланетные разумные существа.
– Отчего же рассказ? – спрашивает Ефремов. – Тогда уж монографию или статью.
А по глазам вижу – зацепило!
– Да потому, Иван Антонович, что полет фантазии легче, – объясняю я, – в научном труде ведь надо каждое слово проверить и подтвердить, и гипотеза там допускается лишь одна, которую вы этим трудом доказываете. А в художественном произведении вы сами свой мир творите – вот только закономерности и там должны быть, иначе читаться не будет.
– Точно! – вмешался Юрка. – «Если елки стали красными – значит, автору видней». Это так, к слову, товарищ профессор, песенка по поводу научных хулиганов. Вот слабо мне верится в динозавров на Венере, как у Беляева, «Прыжок в ничто», там же жарко должно быть, как в печи! А Богданов в «Красной Звезде» марсиан изобразил – тоже у меня большое сомнение. А если написать что-то такое – но правдоподобное, с научной точки зрения, ну о чем мы сейчас говорили? Чтобы – может, на Марсе и нет живых существ, но вот если есть, то они должны выглядеть так.
– Скажите, вы не думали о научной карьере после демобилизации? – ответил Ефремов. – У вас есть талант взглянуть на привычное под новым углом. И оригинальное, незашоренное мышление.
– К сожалению, дембель мне не грозит, – ответил Юрка, – служить мне, как при Петре Первом, «пока не увечен, глаз остр и рука тверда». И даже жена моя законная с этим смирилась.
И взглянул на Лючию. Она улыбнулась в ответ и взяла Юрку под руку. Будто показывая – не отдам.
– Простите за любопытство, вы – гречанка? – обратился к ней Ефремов. – Одесса, Крым? Хотя ваше произношение…
– Италия, Гарибальдийские бригады, – ответила Лючия и добавила гордо: – А теперь гражданка СССР.
– Морская пехота Средиземноморской эскадры, – сказал Смоленцев, – теперь вот прибыли за новым назначением и не знаем, куда пошлют. А война, товарищ профессор, это тоже такое дело – кто кого передумает, тот и победит.
– Война, – заметил Ефремов, – глотает самое лучшее. Поймите правильно, товарищи, то что вы совершили сейчас, дело святое. И готов даже признать, что военное дело толкает вперед технику. Но мне искренне жаль, что война, даже в мирное время, забирает у человечества умы. Тех, кто мог бы что-то открыть, придумать, изобрести.
– Не всем дано сделать выбор, как вы, между морем и наукой, – говорю я, – «иди, а море уже навсегда с тобой» – так ведь сказал вам Лухманов в двадцать пятом году?
– Откуда вы знаете? Вы знакомы с Дмитрием Афанасьевичем?
– Его знал мой отец, – отвечаю я (что истинная правда, он действительно виделся и разговаривал с Лухмановым, когда парусник «Товарищ» стоял у стенки Балтийского завода), – и позвольте, Иван Антонович, дать вам еще один совет.
Представляюсь еще раз – Лазарева Анна Петровна, не только супруга контр-адмирала Лазарева, но и инструктор ЦК ВКП(б), помощник члена Политбюро Пономаренко, отвечающего за идеологию и пропаганду. После мне с Пантелеймоном Кондратьевичем объясняться – думаю, поймет правильно, я ведь Тайну не раскрыла?
– Иван Антонович, прошу поверить: воспитание юношества (да и не только его) посредством приключенческих, исторических и даже фантастических книг значит для всей страны не меньше, чем научные открытия. Я сама почитаю за честь, что Яков Исидорович Перельман был одним из моих учителей. Попробуйте – вот отчего-то верю, что у вас получится. А партия вам поможет – если вы в Союз писателей пожелаете вступить.
Вспоминаю – там рекомендацию в Союз писателей успел дать Ефремову Алексей Толстой, уже тяжело больной, но прочитавший его рассказы. В этой истории все может сложиться по-другому – так что лучше подстраховаться. Пономаренко доложу обязательно, чтобы дело на карандаш взял, чтоб у писателя лишних проблем не возникало. Тем более мы в какой-то мере уже виноваты перед ним – очень может быть, что «Лезвие бритвы», Сталину понравившееся, гораздо раньше издадут, конечно же, в измененном виде, убрав явно «будущее». И вполне может быть, что курировать Ивана Антоновича придется мне же – зная подход Пономаренко «кто вопрос поднял – тот и решает».
А за окном солнце, дождь кончился, ветер стих. Можно уже и домой ехать. От нашего отпуска еще полсуток осталось.
Лазарев Михаил Петрович.
Москва, 9 июля 1944 г.
В наркомате с утра просто продлили командировку, не сказав ничего. У Анюты то же самое. И что интересно, у ребят так же.
А днем позвонил Пономаренко. Сказав, что нам четверым – мне, Анюте, Смоленцеву и, как ни странно, Лючии – к восемнадцати ноль-ноль надлежит в парадке быть… «в общем, машина за вами заедет за час до».
Анюта удивилась, она вчера вечером с Пантелеймоном Кондратьевичем говорила. И ничего не было сказано про сегодняшний день.
У нас сборы недолги – парадный мундир вычищен, побриться-умыться, и готов. У женщин сложнее – поскольку даже у Анюты парадки капитана ГБ не было, а Лючия вообще воинского звания не имела, однако же платья, в которых наши красавицы-жены уже неделю как наш взор услаждают, на мой взгляд, вполне подходят на официальный прием. Накладные плечики смотрятся непривычно, как и длинный рукав летом – привык все же к совсем иной картине за большую часть моей жизни, прошедшей в веке двадцать первом. Материал – что-то шелковое, легкое, все выпуклости обрисовывает очень наглядно. Длина до середины голени, но если ветер дунет, то на короткий миг сразу в мини превращаются, как чьи-то брюки в том фильме с Никулиным. Стиль в целом как «Карнавальная ночь», вот только любопытно, он такой и был в это время, или уже с нашей подачи? Не помню я, чтобы в старых фильмах женщины накидки-пончо носили, у нас это с Пугачевой появилось, а здесь такие плащи и пальто Анюта и ее «стервы» ввели как «американскую моду», ну и поехало. Говорю о женских тряпках потому, что на обновление своего гардероба здесь наши женушки уже вытрясли добрую треть наших денежных запасов, с учетом коммерческих цен в ателье и модных магазинах. И сейчас побежали туда же, решив, что время еще есть. Сказали, шляпки им нужны вместо ветром унесенных вчера – так подозреваю, этим не ограничатся! Ну, пусть красивыми и нарядными будут.
А нам пока делать нечего. Сижу вот, вспоминаю. Я ведь до отпуска здесь в Наркомат ВМФ как на работу ходил. Решали стратегические вопросы – каким нашему флоту быть. Ведь если отбросить победную эйфорию и взглянуть реально, то чем мы на морях располагаем?
Два с половиной линкора еще царской постройки. Половина – это искалеченный еще в сорок первом «Марат», но если подумать, то прочие два недалеко от него ушли. Самоходные плавбатареи огневой поддержки приморского фланга армии – вот максимум на что они годятся. В принципе немало, если считать, что даже хваленые «Айовы» за всю свою службу в знакомой нам истории всего один раз стреляли по японским кораблям, зато выпустили огромнейшее количество снарядов по берегу, что в эту войну, что в Корее, Вьетнаме, на Ближнем Востоке (здесь они, правда, еще и с адмиралом Тиле успели повоевать, но общую картину это не сильно меняет). Так что на слом старички, может, и не пойдут пока, но выпускать их дальше Балтики и Черного моря в настоящей войне нельзя категорически, утонут! Поскольку поставить на них серьезную батарею ПВО нельзя в принципе – из-за расположения башен главного калибра, на палубе места нет.
Да, есть еще флот Народной Италии, но про него отдельный разговор. Прихватизированный в Тулоне битый «Ришелье», за который сейчас идет тяжба, де Голль упорно требует вернуть французское достояние, наши не соглашаются, ссылаясь на то, что стоящий в доке линкор был захвачен наступающей Советской армией, а «что с бою взято, то свято», как и «Страсбург», получивший от нашей К-25 торпедный залп и едва дотащенный до итальянской Специи. Но оба линкора в разной степени битости, и найдутся ли у СССР ресурсы на их восстановление, пока неизвестно – от чего на самом деле вопрос и подвис. Если решат не чинить, то отчего бы не уступить французам, выторговав с них что-то за наш жест доброй воли?
Еще недолинкор «Диксон». Он же в девичестве «Шеер». Несмотря на огромную дальность и автономность, ясно, что в современных условиях работать рейдером, как было задумано, не может – обнаружат и потопят. Но может быть использован как «броненосец береговой обороны» и плавбатарея на северном театре – а также, в перспективе, служить артиллерийским крылом авианосной группы, если таковая у нас появится. Так что быть ему в строю, тем более что «родные» заводы в ГДР под нашим контролем, и проблем с запчастями не предвидится.
Шесть крейсеров типа «Киров», он же 26-й проект. В целом хорошие корабли, но именно этой, уже прошедшей войны. Главная слабость – недостаточное ПВО. Но могут работать опять же на ближних морских театрах. Есть еще два старичка: «Красный Крым» и «Красный Кавказ». С ними ясно – или в учебные, или в памятники на вечную стоянку, или списать.
Эсминцы и лидеры. Тип «Ленинград» и «семерки», в том числе «улучшенные». То же, что с крейсерами – для середины этой войны еще на уровне, но новейшим американским «гирингам» уступят на голову. Не в прямом столкновении, тут-то как раз у них неплохие шансы – и огневая мощь, и скорость. Но как комплексная часть флота американец сильнее намного – и ПВО, и ПЛО, и радиолокация, и надежность механизмов, и обитаемость (важнейшее качество в дальнем походе). И если радар еще можно поставить, что делать с неуниверсальной артиллерией? А лишние зенитные автоматы на кораблях Средиземноморской эскадры вызвали увеличение экипажа настолько, что в кубриках стало недопустимо тесно, – а предстоит еще аналог штатовского «сквида» куда-то впихнуть и, конечно же, обслуживающий его расчет. У англичан и американцев эсминцы – ровесники наших «семерок» все пошли на слом сразу после войны, так что основным противником для нас будут именно «гиринги» и британские «бэттлы». Итого – с японцами еще повоюют, а дальше во вторую линию, в учебные или на слом.
Подводные лодки. Все аналогично. Если британский и американский ВМФ (после списания металлолома) будет включать только корабли постройки конца войны, уже с учетом ее опыта, то у нас – предвоенные и еще более ранних проектов. С субмаринами, правда, есть очень хороший задел – наш «проект 613», первая пара которых уже достраивается на Севмаше, и немецкие «XXI», доставшиеся нам вместе с заводами, КБ и персоналом. Но пока все только «в будущем», а если завтра война, реально ничего и нет.
Москитный флот и десантные корабли. Наше отставание от вероятного противника просто катастрофичное. И главная причина в том, что наши основные центры судостроения, как Ленинград и Николаев, очень сильно пострадали в войну. Фронт прокатился по всем судостроительным мощностям Балтики и Черного моря – а на Севере и Тихом океане, считай, и не было ничего серьезного. И это на фоне огромного количества верфей США и Британии, в том числе и малых, которые с яхт легко переключились на боевые катера, охотники ПЛО и десантные средства, штампуя их сотнями и тысячами! В то время как, например, для Балтфлота десяток торпедных катеров был очень значимым пополнением. Что-то можно было получить с заводов на Волге по внутренним водным путям, катерная верфь обходится куда дешевле – но все равно разница в производственных возможностях у нас и у них даже не в разы, а на порядок, если не на два.
А ведь флот – это не только и не столько корабли! Это единая система, для нормальной работы которой требуется еще много чего. И то самое «чего» также или сильно пострадало в войну, или надо вообще создавать заново! Считайте. Обустройство ТВД для нужд флота – даже если это наш, ближний морской театр. Система базирования – со всей необходимой логистикой и обороной. А снабжение каждой боевой единицы (даже мореходных торпедных катеров) и значительной части вспомогательного флота системами точной навигации? С развертыванием радиомаяков в каждой береговой дыре, пока нет навигационных спутников. Необходимость качественно поставленных океанографических исследований, без которых дальние выходы ПЛ просто опасны, даже без войны. Каким все ж подарком был от нас полный комплект карт Мирового океана из двадцать первого века – так его надо к текущим реалиям привязать, на той же Балтике береговая линия и глубины местами поменяться успели! Медицинское обеспечение, вплоть до наличия плавучих госпиталей, с операционными, с квалифицированным персоналом и холодильным оборудованием для хранения запасов крови и медикаментов (этого у нас даже в восьмидесятые не хватало катастрофически).
А налаживание взаимодействия всех корабельных соединений с авиацией? Чему так и не сумели научиться итальянцы за всю войну. При том что ВВС – это другой вид вооруженных сил. И работа «сухопутных» полков над морем в эту войну была обычным делом, хотя очень не любили этого и моряки, и летчики, тут и вероятность «дружественного огня» по своим больше в разы, и «прилетели слишком поздно», и «вылетели, не нашли», – но не всегда морской авиации хватало и была она под рукой.
А обучение личного состава для всего этого хозяйства? При том что даже береговой персонал флота требует специфической подготовки. Значит, и учебная база нужна? Как и, само собой разумеется, для плавсостава. Ладно, часть можно взять от Осоавиахима, от торгашей и рыбаков – но и тут нужен учет, взаимодействие, а то в сорок первом бывало, когда матросов из запаса ВМФ или с торгфлота по призыву гребли в пехоту. Или запасного, отслужившего на подплаве, гнали на тралец – и ладно бы от нехватки людей, но ведь от элементарного бардака: флотский – так будь доволен, что во флот, а там все равно, на какое корыто. А ведь для подводников особенно два сменных экипажа на одну лодку – это не роскошь, а необходимость, по крайней мере в эпоху атомарин!
Ну, и такая мелочь, как юридические вопросы режима мореплавания…
– В итоге выходит, что флота, способного отстаивать наш государственный интерес перед англо-американцами, у нас просто нет, – сказал Николай Герасимович Кузнецов, – и встанет тогда вопрос, а зачем в таком случае отдельный наркомат ВМФ нужен?
– Для того, чтобы решить задачи, встающие перед СССР, – отвечаю я, – если рассматривать Третью мировую не обязательно как ракетно-ядерный Армагеддон. А предусмотреть и тот вариант, из нашей реальности, когда противник, не решившись на полноразмерную войну, начнет широкое наступление по периферии. И пойдут локальные войны косяком – за государственные интересы, ресурсы и рынки сбыта. Если мы не хотим оказаться в положении осажденной крепости, то нам придется быть готовыми отстаивать свои интересы не только у наших границ. А вот для этого иного средства, чем флот, у нас не будет!
– Лет через пятнадцать-двадцать, – сказал Кузнецов, – а сейчас такая задача не стоит. И нет еще подлодок с «поларисами», главный мыслимый противник флота – это американская авианосная эскадра у наших берегов. То есть задача на ближайшие годы – это ближние моря за собой удержать. Какой-то аналог доктрины двадцатых. Флот береговой обороны – все равно на большее ресурсов нет. Что вы предлагаете, Михаил Петрович?
– Да то же самое, – отвечаю, – береговую оборону – пока. Но с самого начала уделить внимание именно комплексному развитию: не только корабли, но и прочие элементы, что перечислены, и, наверное, не только они. И принять эту доктрину именно как первый этап! Четко отслеживая как необходимость перейти к следующему, исходя из международной политической ситуации, так и наличия внутренних возможностей, в том числе и научно-технических. А отдельные элементы развивать уже сейчас. Как, например, самонаводящиеся торпеды, противолодочное оружие. И, конечно, атомный флот.
– И вы настаиваете на необходимости получения от американцев авианосца? – спросил Кузнецов. – Даже при том, что буквально через пару лет он станет устаревшим. Нам могут дать лишь эскортник, тип «касабланка». С которого лишь «хеллкеты» могут взлетать, а уже реактивные нет. А я думаю, что авиаконструкторы не подведут – и будут у нас уже лет через пять полки на МиГ-15 и Ил-28, или что-то вроде.
– И вертолеты тоже, – говорю я, – штатовцы многие свои авианосцы, даже не эскортники, после в «вертолетоносцы ПЛО» переводили. Так что еще лет десять послужат. И еще важно. Пока они нам союзники, да еще общий интерес имеют, получше познакомиться с их новинками. Пусть хоть всю Камчатскую флотилию из ленд-лиза сформируем. А наши офицеры на стажировке у Хэлси, когда он будет Иводзиму штурмовать?
– Уже решено, – отвечает Кузнецов, – Зозуля, по-вашему, куда готовится? Группа из наиболее надежных, квалифицированных и знающих английский товарищей. Американцы уже согласились, так что отправляем через Мурманск. А дальше в Филадельфию и с пополнением их эскадры на Тихий океан. Причем предполагается, что будут не наблюдатели, а именно стажеры. Под предлогом подготовки наших офицеров к войне с Японией. Поскольку слабость нашего Тихоокеанского флота есть наша официальная для них причина пока войну не начинать – под угрозой японских десантов, утраты северного Сахалина, Камчатки и Чукотки. Примерно так их представителям было сказано.
Итогом же стал документ «Предварительные предложения по военно-морской доктрине СССР, на 1944–1954 годы». С которым должен был ознакомиться и одобрить сам товарищ Сталин. Но если бы это было причиной, то мне не Пономаренко, а нарком ВМФ передал бы приглашение на ковер?
– А что гадать: спросят, ответим, – сказал Смоленцев, – совесть наша перед кем угодно чиста, косяков на нас не висит. Так что я лично хоть к самому Сталину на доклад, пусть задачу ставит, кого еще ему притащить: Гиммлера, Бормана? Да хоть Черчилля. Я уже, после всего с нами случившегося, ничему не удивляюсь. И представляю, как те «зеленые человечки», что нас сюда отправили, щупальцами за башку хватаются – тут вся история вразнос пошла. Только бы ядерной войной не завершилось – а все остальное точно хуже не будет, чем та версия!
Мы сидели в моем номере. Смоленцев зашел, здраво рассудив, что Анюта и Лючия вместе уйдя, так же и вернутся. Мне казалось, он нервничает – никогда прежде свою итальянку от себя далеко не отпускал, «а вдруг с ней случится что», ну разве на базе в Киеве оставлял, как рассказывал, и то под Аниным надзором. Но здесь женщины были решительны: «Тут рядом совсем, вам неинтересно, и что может случиться?» Хотя я его беспокойство понимал – нет тут сотовых телефонов, и не позвонишь, чтобы убедиться, все ли в порядке. На что Юрка ответил, что если они не явятся через час, то он берет Валентина как знатока Москвы и сам идет искать пропавших.
Искать не пришлось. Вернулись наши красавицы, слышу их голоса. А вот и они влетают, иначе не скажешь, аж платья развеваются, так что даже сквозняком веет. Анюта первой вошла и скромно мне улыбнулась, а Лючия, своего рыцаря Смоленцева увидев, прямо расцвела и крутнулась на каблуке, давая себя разглядеть со всех сторон. Девчата, вот не знал, что сейчас шляпы с вуалями носят! Да, выглядят эффектно. И еще какой-то объемистый, но легкий сверток, «так, мелочь всякая». Два больших прочных зонтика – по опыту грозы вчера, очень полезная вещь – да не уныло-черные, а нарядные, цветные, с белой каймой. Ну, а перчатки летом вам зачем? Что, и это принято? Сколько вы потратили, дипломатично спрашивать не будем. Вот только эта красота надолго ли – ветер дунет, и все улетит, как вчера?
– Уже летали! – улыбнулась Анюта. – Но я специальные булавки купила, прикалывать буду, когда волосы отрастут. А до того шляпку успеть рукой придержать в порыв – хорошее упражнение для скорости реакции. Не хуже, чем с котом в «цап-царап» – Лючия подтвердит.
И дамы ушли в соседнюю комнату, плотно закрыв дверь – разбирать трофеи, примерять и обсуждать их в домашней обстановке. «Комсомолки, спортсменки, красавицы»: одна инструктор ЦК и капитан госбезопасности, бывшая партизанка и снайпер, вторая же, по рассказу Юрки, вполне подготовленный боец спецназа уже с боевым опытом. И просто женщины, двадцати двух и девятнадцати лет.
Ну что, все в сборе, готовы? Ждем, пока Пономаренко машину пришлет.
Анна Лазарева.
Москва, вечер 9 июля 1944 г.
Я – и у самого товарища Сталина?!
Мы все на ближней даче, как нам уже после Пономаренко сказал. Где эта дача, я не запомнила. У товарища Пономаренко машина – лимузин, похоже американский, он велел окна шторками завесить и сам с нами сел.
– А то после Киева еще и моего порученца за переодетого бандеровца примете. Кстати, у ОУН к тебе счет, Аня, так что отнесись с полной серьезностью.
Ну и где они меня найдут? Я, раз уж такой разговор зашел, спросила, куда едем. Пантелеймон Кондратьевич лишь хмыкнул – увидите. И лишь когда мы подъехали к КПП, сказал, что это дача Сталина. И мы приглашены на особый разговор.
Мне стало страшно. Не потому, что какую-то вину за собой чувствовала. А потому, что товарищ Сталин точно не будет никого просто так приглашать. И вдруг я его надежды не оправдаю? Или адмирал мой? Или Юра Смоленцев? Или, не дай бог, Лючия – вот решат, что она к носителю Тайны и близко подходить не должна? Хотя тогда бы ей и гражданство не дали, и брак бы уже у нас не зарегистрировали, и политика опять же – зачем его святейшество обижать?
Себя критически оглядела со стороны – все безупречно. Не в форме, а в платье – так я из Киева в Москву, домой не заезжая, с теми вещами, что с собой. И не предупреждал никто, что мундир обязателен, да и нет его у меня, если честно. Могут, конечно, вуаль и перчатки признать «буржуазным излишеством», так я все вместе с плащом оставила. Платье чистое, отглаженное, вот только пистолетик, под юбкой спрятанный, сдать пришлось. Про охрану и все прочее промолчу, тем более что не имеет это отношения к теме моего рассказа. Главное – что мы вчетвером у товарища Сталина. И еще Пономаренко, а вот Берии и Кузнецова нет. Это странно, если разговор будет о моих киевских делах и работе моего адмирала в наркомате флота.
– Скажите, товарищ Лазарэв, а отчэго вы так и нэ вступили в партию?
Тревожный сигнал. Я уже слышала, что товарищ Сталин говорит с грузинским акцентом, лишь когда волнение скрывает. Значит, для него очень важен этот вопрос?
– Товарищ Сталин, а чем бы это мне помогло фрицев топить? Или вот помогать товарищу Кузнецову? Я считаю, каждый свое дело делать должен.
– Свое дело – это хорошо. Вот только гражданин Герасименко, бывший командующий Киевским округом, на допросе сказал то же самое. Считая своим дэлом лишь оборону от внэшнего врага, ну а то, что враг изнутри вошел, это его нэ касается. А там, у вас, да, армия и флот сыграли свою роль, вас не бомбили, как сербов, это хорошо. Вот только результат для страны и народа вышел немногим легче – и потому, что каждый делал лишь свое дело и не вмешивался в чужое. Зачем, если есть кто-то, кому видней?
«Там» – это в будущем СССР девяносто первого года? Ой, если сейчас о Тайне разговор пойдет, так ведь Лючия еще не знает, не допущена! Хотя товарищ Сталин неужели о том забыл?
– А вы, товарищ Смоленцев, воюете отлично. Даже великолепно делаете дело, на которое вас поставили. «Как товарищ Сталин скажет, так и будет – а прочие все пусть лесом идут» – это ваши слова сказаны были? А если завтра не будет товарища Сталина, умрет он, ведь не вечен? Кого вы тогда будете слушать – какой-нибудь объявившийся «комитет»?
– Обижаете, товарищ Сталин! – резво ответил Юрка. – Многие лета вам, но уж если, тогда слушал бы тех, кого знал как надежных товарищей. Да и совесть тоже есть, и свой ум – как лучше стране и народу.
– Граждане Рясной и Слонь, из НКВД Украины, Кириченко слушали, его считая надежным, – заметил Иосиф Виссарионович, – а Карин-Даниленко с бандеровцами якшался, искренне полагая, по собственному уму и совести, что так будет лучше. И что вышло в итоге? А то же самое, что у вас – ну, вы понимаете, товарищ Лазарев, о чем я говорю? Первый принял решение предать, а все, кто мог и должен его остановить, или ему в рот смотрели, или считали, что это не их дело! Масштаб и результат не тот – но суть та же самая. И что имеем? Что держится все на «За Родину, за Сталина», но и рухнуть может так же легко, причем многие и не поймут, как получилось. Хорошо, дурак Кириченко не подумал, с кем связался, с явными фашистами! А если в следующий раз кто-то будет умнее? Вы что-то хотите сказать, товарищ Смоленцев?
– А что, уже кто-то намерен? – спросил Юрка. – Так вы только укажите, кого… Мы его, как фюрера, оприходуем.
– А подумать? – спросил товарищ Сталин. – На кого укажу, того и убьете, не рассуждая, или живым притащите. А если не укажу, не успею? Тогда – кого? Сколько таких, как вы, товарищ Смоленцев, там, у вас, в августе было? И они что-нибудь сделали? Говорите, приказа не было? А вот товарищ Большаков, ваш командир, рассказывал, что был приказ! И отдал его, как там того, кто за Лаврентий Павлыча был – Крючков? Но командиры «Альфы» и еще одного спецотряда злостно не подчинились, предпочтя остаться с чистыми руками. Хотя в сложившейся обстановке бунтующая толпа на улице должна однозначно рассматриваться как оружие врага, по крайней мере до того, как ее не разгонят – даже независимо от того, есть в ней вооруженные боевики или нет. А в итоге вместо Тянцзамыня получили… Не оказалось у вас под рукой никого – в отличие от Франции 1795-го, когда тамошний «Горбачев» – Баррас, сообразив, что его сейчас будут свергать, привлек некоего генерала Бонапарта, а тот позвал артиллеристов, которые, как вы, товарищ Смоленцев, политикой были сыты по горло, а за своим командиром были готовы куда угодно – и покрошили толпу перед дворцом картечью так, что после лопатами сгребали, чтобы похоронить. Да и всегда ли приказ нужен? Товарищ Лазарева!
Ой! Он ко мне обращается?
– Ведь вам, товарищ Лазарева, был отдан приказ лишь посмотреть и доложить. Опознав Кука, вы имели полное право ничего не предпринимать, и в ту же ночь, под охраной группы товарища Смоленцева, бежать в Борисполь, а там на самолет и в Москву. Однако же вы сами решили иначе. Сначала сфотографировали сборище врагов и изменников, хотя это в дальнейшем повлекло для вас прямую угрозу. Зная, что за вами придут убийцы, вы приказали Смоленцеву устроить засаду, взять пленных – и лишь после следовать на аэродром. Там вы, однако, отправили пленных и свой рапорт в Москву, а сами остались – добровольно! – и фактически взяли в Киеве всю политическую власть, заставив даже предателя Кириченко выполнять ваши приказы. Целых три дня вы исполняли обязанности первого секретаря ЦК КП Украины – благодаря чему мятеж был подавлен относительно быстро и с меньшими потерями, чем ожидалось. Вы находились в горкоме, реально – на передовой, на вас даже было совершено второе покушение, когда вы лично, вместе с товарищем Лючией Смоленцевой, уничтожили четырех хорошо подготовленных боевиков УПА. И вы вылетели в Москву лишь после подавления мятежа и по прямому приказу. Товарищ Пономаренко, я все правильно перечислил?
Пантелеймон Кондратьевич кивнул. Ой, а как я теперь Михаилу Петровичу объясню – я же ему рассказывала, что в тылу была, без всякой опасности, а про два покушения и что врагов видела лицом к лицу, не говорила вовсе!
– Товарищ Лазарева, так отчего вы поступили так, а не иначе? Можете не вставать!
Ну, все! И что я отвечу?
– Товарищ Сталин, когда я увидела такого вражину, как Кук, то сразу поняла: это война! А на войне надлежит сделать все, чтобы сорвать планы врага и нанести ему максимальный вред. А не выходить из боя при первой возможности – тем более что смертельной угрозы все-таки не было, люди Смоленцева меня очень хорошо охраняли. Мне показалось важным сначала добыть сведения, сфотографировать – может, я ошиблась? Затем добыть «языка» и доложить в штаб, в Москву. И продолжать выполнение боевой задачи, поскольку находилась в нужное время в нужном месте.
– В нужное время в нужном месте, – повторил товарищ Сталин, – но позвольте, задачу ведь вам не ставил никто? Значит, вы поставили ее себе сами – какую?
– Чтобы Киев остался советским городом, а Украина – советской землей, – отвечаю я, – ну а проклятые бандеровцы и предатели болтались в петле! Видя в этом свой долг советского человека и коммуниста.
– Долг коммуниста, – произнес Сталин. – Товарищ Пономаренко, сколько на товарища Лазареву доно… сигналов поступило? Что именно она своим поведением и внешним видом подрывает авторитет партии и является в ней чуждым элементом – ну а эти, значит, настоящие коммунисты?
– Восемь, – ответил Пантелеймон Кондратьевич, – правда, в пяти случаях доносители квалифицированы в подозреваемых по делу об измене Родине, так что их писульки пойдут им еще одним обвинением – в клевете. А с остальными тремя мы еще разберемся. Ведь что пишут, мерзавцы – хоть стой, хоть падай!
Товарищ Сталин протянул руку, взял листок из папки, протянутой Пономаренко. Усмехнулся в усы и передал мне. Читаю – а имя-то знакомое: Д.Г. Брекс. И что эта дура обо мне пишет? Чтооо?!
– Товарищ Сталин, это гнусная клевета!
– Анна Петровна, – Сталин отчего-то назвал меня так, – успокойтесь! Мы все понимаем, что приписывать вам какие-то особые отношения с товарищем Смоленцевым – это полный абсурд, учитывая, что рядом с вами постоянно находилась этого товарища законная жена. А уж фраза «принудила меня вместо себя к разговору с иностранным журналистом, чтобы переложить на меня возможное обвинение в шпионаже» – этому и слов нет. Когда я товарищу Берии показал, он сначала смеялся, а затем спросил, неужели даже партийные работники считают, что простой разговор с иностранцем уже есть причина для обвинения и ареста, ведь сейчас не тридцать седьмой? Ну, а что скажете насчет своего «некоммунистического» вида?
А, была не была!
– Товарищ Сталин, я считала и считаю, что коммунистки совершенно не обязаны выглядеть как монашки. У нас уже был там с этой Брекс разговор – ее утверждения, что «у наших женщин коммунистические убеждения и духовный мир должны привлекать мужчин больше, чем внешность», сродни тому, как если бы бойцам РККА сказали бы: не нужно лучшее оружие и хорошая выучка, побеждайте одними убеждением и патриотизмом. Да и, простите, много ли мужчин согласятся взять в жены убеждения, а не красоту? И с кем тогда детей растить? Лично про себя же могу сказать – я сумела сделать то, что сделала в Киеве, потому что выглядела именно так!
– Поясните? – спросил товарищ Сталин.
Я встала, повернулась, сделала широкий шаг, покрутилась на каблуке.
– Видите? Это платье совершенно не стесняет движения, как спортивный костюм. Я могу бегать или драться, что совершенно невозможно в узкой юбке. И даже брюки, пожалуй, не дали бы такой свободы. Еще под пышной юбкой можно спрятать пистолет, чего никто не ожидает. И наконец, от нарядной фифы обычно не ждут опасности. Все это спасло мне жизнь при втором покушении. Товарищ Сталин, вот моя бы воля – я и женщин-военнослужащих не заставляла уставом носить форменные юбки, это может быть просто смертельно. И не только на передовой – даже в тылу возможен авианалет или нападение диверсантов. Пусть уж тогда штаны надевают – в узкой юбке как стреноженная, со связанными ногами. Или, самое простое, регламентировала в Уставе лишь длину юбки, материю и цвет – и будьте уверены, все, кто захочет, сами разошьют на клеш.
– Разумно, – кивнул Иосиф Виссарионович. И добавил, внимательно меня оглядев: – Да и смотрится красиво, особенно на стройных. Ну, а вуаль – это тоже для дела нужно?
Уже и про наши шляпки успели доложить? Ну что ж!
– Именно так. У нас с товарищем Пономаренко был разговор о создании некоей службы, которую мы в шутку назвали «инквизицией». По существу вышло, что в Киеве я исполняла похожую задачу. И как должны выглядеть агентессы «инквизиции» – нет не боевики, но готовые при необходимости защищать себя? Про платье я рассказала. Обувь – балетные туфли, дающие хорошую опору и позволяющие бить ногой. Верхняя одежда – накидка «летящего» покроя: и руки скрывает, и позволяет что-то под ней спрятать, и, опять же, не стесняет движения. Головной убор – шляпка с полями и вуалью. Поскольку я в Киеве была под именем Ольховской, значит, не нужно, чтобы меня запомнили и опознали? Конечно, вуаль не маска – но все же добавляет какой-то процент неопределенности, как и поля, затеняющие лицо. Это все еще очень предварительные наметки – могу предположить, что, например, для женщин другого телосложения форма будет несколько иная. Но для стройной фигуры это практически идеал.
– Не боитесь, что скоро вас по этому обличью опознавать будут? Ставшему таким же характерным, как темные очки и поднятый воротник для подозрительных лиц?
– В Молотовске, когда я и моя команда стали так одеваться, очень многие заводские девчата начали нам подражать. Теперь же я видела, что такие же накидки-пальто женщины носят не только в Архангельске, но и в Москве, и, я слышала, в Ленинграде – а теперь не удивлюсь, если и в Киеве будут. А когда такое обличье в моду войдет…
– Войдет, – утвердительно сказал товарищ Сталин, – как там эта Брекс жалуется, «уже и комсомолки стали за своей внешностью следить, ссылаясь на пример Ольховской». Вопрос второй, что нам с Брекс делать? Товарищ Пономаренко?
– А пусть товарищ Лазарева и решит, – сказал Пантелеймон Кондратьевич. – Строгача с занесением? Или простить бедную женщину, до того измученную, что как лошадь работает, воз тянет, за собой следить некогда?
Я отрицательно качаю головой. Рабочие лошади, они безответные (сама такой «серой мышкой» в минской управе была в подполье). И уж никогда такая не сделает замечание вышестоящей. Так что получи заслуженный строгий выговор с занесением в личное дело – может, это тебе желание поумерит красивых девчат в таких, как ты, обращать.
– Принято, – сказал Сталин, – что ж, товарищ Лазарева, этот экзамен вы выдержали. Так вы ведь единственный член партии из вас четверых? Вот вы, товарищ Лазарев, на своем корабле командуете сами, товарищу Елезарову не поручаете, хотя он и замполит. А вы, товарищ Смоленцев, на войне выполняете приказы командования, а не политорганов, у которых совсем другие, хотя и не менее важные задачи. Так отчего вы отказываете партии в праве стать такой и в обычной жизни, не в армейской? Тут у нас реформа намечается, что партия не должна подменять собой советские и хозяйственные органы, как в армии не подменяет командиров. Не всем это понравится – но не впервой, прорвемся. Если вы все в стороне не останетесь. Поймите, что партия вам не помеха, а помощник – чтоб вам же в следующий раз как Герасименко не оказаться, аполитичными. Или, еще хуже, как некий Николай Вавилов – знакомо вам это имя? Тут товарищ Пономаренко соврать не даст – он в комиссии был по этой персоне.
– Для тех, кто не в курсе: срок он получил вполне заслуженно, – заговорил Пантелеймон Кондратьевич, – и вовсе не за генетику. И даже не за то, что был другом Бухарина, и не за чуждое классовое происхождение из купцов. А за то, что, ядрена вошь, вообразил себя «вольным художником», стоящим над схваткой. И крутил шашни с Крестьянской партией – после поинтересуйтесь у товарища Кириллова, что это такое. Интеллигент, думал, его не касается – вот и коснулось! Но советская власть милосердна к заблуждающимся – живой он, хотя и с временно ограниченной свободой. Тут уж себя благодарите – что кто-то из ваших просто сказал дату смерти и возможную – подчеркиваю, возможную – полезность, что он там насобирал. Ничего иного не помня – это же не стреляющее железо! Но нам хватило, чтобы взять дело на контроль, – а что дальше будет, посмотрим. Вот только, уверенно скажу, при любом раскладе быть среди тех, кто решает, ему не светит пожизненно. А будет как раз таким – специалистом своего дела. Товарищи, вы поняли, что вам предлагают? Партии надо меняться, чтобы и здесь вашего «августа» не было – и мы силы приложим, но и ваша помощь снизу нужна. Новые люди, которые нас поддержат, а не всяких там кириченок. И вам, товарищ Лазарев, и вам, товарищ Смоленцев, помимо ваших прямых обязанностей, с которыми вы отлично справляетесь и сейчас, было бы полезно взять еще один фронт, партийный. Приказывать вам никто не может в этом вопросе, дело добровольное. Но если решитесь, то очень поможете нашему общему делу. Чтобы девяносто первый, и «в СССР все спокойно».
– Вопрос можно? – произнес мой адмирал. – То есть обновленная партия предполагается аналогом политорганов для всей страны, как сейчас для армии? А управлять – выходит, уже не ЦК, не Политбюро, не обкомы-горкомы? Мне это не совсем понятно. Какие будут мои функции как коммуниста?
– А вы не задумывались, товарищ Лазарев, отчего партия вынуждена была взять на себя несвойственное ей дело, после Октября? – спросил Сталин. – Потому что не было своего государственного аппарата! А был прежний, монархо-капиталистический, которому доверять было нельзя. И партии пришлось стать всеобщим комиссаром, как в РККА. А когда выросло поколение советских командиров, офицеров, и по мировоззрению, и по духу – то вместо военкомов стали замполиты. Теперь намечается такая же реформа в масштабе страны. Когда партийные комитеты будут управлять не непосредственно производством или посевной, а людьми, все это осуществляющими. Когда есть нормально работающие советские, выборные институты и государственные, исполнительные органы, но люди и там и там коммунисты, и в своих делах руководствуются тем, что партия решит. Как в… – тут товарищ Сталин взглянул на Лючию, даже дыхание затаившую, слушая, и поправился: – …в известной вам восточной стране после Тянцзамыня, где вроде бы рынок и капитализм, а все «олигархи» – это члены КПК, и поступают строго в соответствии с решениями съездов и пленумов. Вот это предполагается и у нас. Именно сейчас – когда и народ, и армия, и массы рядовых коммунистов увидели киевский мятеж, что бывает, когда «удельные бояре» разойдутся. Или вы думаете, что товарищ Сталин – это восточный император, что он изречет, то и исполнят? Нам, товарищи, нужно не просто решение этой проблемы, нам надо повернуть сам процесс, когда партия, приблизившись к власти, начинает разлагаться. Во времена Маркса и Энгельса европейские социал-демократы были действительно боевым отрядом пролетариата – всего через тридцать-сорок лет Коминтерну пришлось создавать компартии им в противовес. И эти компартии, как вам известно, сами тоже выродились в «еврокоммунизм». А Гоминьдан поначалу был партией великого Сунь-Ят-Сена, сейчас оплот китайской белогвардейщины, ему противостоит партия товарища Мао – и что с ней будет через двадцать-тридцать лет? Нам что, каждому поколению свою партию основывать, взамен прежней, скатившейся в оппортунизм? Или раз и навсегда пресечь, отчего это разложение происходит? Партия не должна быть собранием догматиков, дорвавшихся до власти и севших на трон! Там я ошибся, почил на лаврах. Здесь – хотя бы успею запустить процесс. Который продолжите вы, молодые! Эх, сбросить бы лет двадцать – завидую вам, все у вас впереди! А вот каким будет это все – уже вам решать!
– Тогда я готов, – сказал мой адмирал. – Где и что подписать?
– И я готов, – сказал Юрка, – вопрос: будет приказ с личным составом политбеседу провести? Чтобы они – тоже.
И тут Лючия робко голос подала:
– А мне тоже можно?
Лючия Смоленцева.
То же время и место
Я – как смертная, попавшая в гости к небожителям!
Вчера еще смотрела и спрашивала: «Здесь русский вождь живет?» И вот сижу за его столом. Или это не тот дворец был, на который мой рыцарь мне вчера показывал? И ой, он же сказал, чтобы я Сталина так называть не смела, потому что вождь по-итальянски «дуче», а это будет сочтено за оскорбление! А я еще мешаю в разговоре русские и итальянские слова, особенно когда волнуюсь.
Меня предупредили, что в разговоре тут могут быть упомянуты и секретные дела, о которых я знать пока не должна – и даже мой муж о них мне имеет право рассказать лишь с дозволения кого-то высшего. Я и не удивлялась – но слушала очень внимательно. Хотя может быть, я еще русский язык знаю недостаточно хорошо? Или русскую историю – о которой в школе у нас рассказывали очень мало, и в основном о том, где европейцы участвовали, «ну а русские – это наполовину монголы». После я расспрошу своего Юрия о том, что не поняла. Ну, хотя бы то, что мне знать можно, я же любопытна!
Знаю, что в России сейчас дворян нет – после революции, бывшей столь же кровавой, как в Англии при Кромвеле, или у французов при Робеспьере. Но вот убеждена, что бы ни говорили, все люди равными быть никак не могут! Я в деревне росла, там вся жизнь и разговоры – муж бьет, корова отелилась, цены на зерно – и я бы такой могла стать, если бы за Пьетро замуж выдали, о ужас! А я книжки читала про далекие страны, благородных рыцарей, давние времена – и, конечно, про любовь. И мне такой жизни хотелось… даже не то что богатой, видела я и как деревенские богатеи живут, а в Риме довелось и у дамы одной в прислугах – а мне хотелось, чтобы ярко было и нескучно, как в тех книжках! И один Марио, брат, меня понимал – но и у него вбито было «после замуж, и все». Так что, останься я дома…
И вдруг как из затхлого подпола к солнцу! Стать женой рыцаря – о, конечно, русский коммунизм, но убеждена, что всегда и всюду было сословие, называй его по-разному, замыкай его границы или открывай доступ всем желающим – те, кому дано властью и оружием служить. И все революции, так Марио мне говорил, это когда высшее сословие о своем назначении забывает и лишь тратит и ест, но природу не обмануть, и получаются тогда по положению герцоги и графы, а по сути то же мужичье. И тогда подлинные рыцари, по духу, этих свергают и правят сами – вот и все революции. Так что лучше, если путь туда будет изначально открыт: «Иди к нам, ты нам подходишь» – так в книжке было написано, про которую мне мой муж говорил.
Мадонна, разве я безнравственна? Совершенно не терплю вешаться на шею каждому мужчине, даже тех, кого уважала бы как товарищей – приходилось уже кое-кому отворот дать, и иногда довольно резко! Но мой рыцарь ко мне лишь прикоснется, так сразу внутри меня будто огонь загорается, и такие грешные и сладкие мысли в голове, самой хочется одежду сбросить скорее! Когда мы в бурю попали, он так меня поддерживал, обнимал, что я страстно желала быть ветром раздетой, прямо в его объятиях… и понимала, что нельзя, и жалко было платья, очень красивое и дорогое, в Риме такие лишь сеньориты из очень богатых семей могли себе позволить, а вот мечтала лишь об этом! Едва дотерпела до гостиницы – разве это грех, о святая мадонна, если лишь с ним, единственным, своим?
Я после у Анны спросила – она лишь улыбнулась и ответила: «А ты подумай, как я со своим адмиралом»? Ясен ответ – взглянуть достаточно, как они ходят вместе, друг друга касаясь, как она своего мужа любит, вот попадись мне эта Брекс сейчас, глаза ей выцарапаю за то, что она про Анну и моего Юрия сказала! Анна мне не только подруга, но и как старшая сестра, пример для подражания во всем – красивая, умная, даже с самим вождем решается спорить! А вкус у нее какой – когда она мне в ателье платье и верхнюю одежду подбирала, я после в зеркало взглянула, себя не узнала, как дама из знатной римской семьи! И сама она всегда как королева – и даже недостатки ее мне кажутся не более чем подтверждением, что Анна не богиня, а такой же земной человек, как я! И тоже модных шляп носить не умеет – хотя если у красивой нарядной дамы на улице улетает головной убор, то это совершенно не ее проблема – найдется множество мужчин-прохожих, готовых поймать и вернуть. Как было, когда мы с Анной из ателье шли, и ветер вдруг дунул, и наши шляпки сразу унес! Так с нами после какие-то офицеры познакомиться очень хотели… но я лишь для моего рыцаря предназначена, по моей католической вере! И самой красивой для него хочу быть, чтобы он ни на кого не засматривался, как на ту Паолу из Флоренции! Ведь если он меня бросит, я не переживу!
Кажется, русский вождь хочет внутри партии особый орден основать? И предлагает туда вступить адмиралу Лазареву и моему рыцарю, а Анна уже? Ой, а мне бы хотелось, я бы все отдала… а что я могу, что умею? Пока лишь – моему рыцарю быть оруженосцем, ему спину защищать! Но я научиться постараюсь. Всему, что потребуется! Советская Россия – это такая огромная и могучая страна, больше, чем Римская империя была когда-то, чем вся Европа сейчас! И стать уже в ней «дворянским сословием» – да пусть называется иначе, от этого не изменится суть! – и чтобы мои и Юрия дети к нему принадлежали – знаю, что у советских нет такого наследования, но ведь у нас будет больше возможности воспитать и обучить своих детей, чтобы они истинно принадлежали к высшим? За такое – стоит бороться, стоит жить!
Вождь обращается ко мне?! И спрашивает, готова ли я принести присягу? Да я только ждала этого! Что я должна делать? Если я что-то не умею – то научусь!
А оказывается, я умею многое! Мой муж мои способности и достоинства перечисляет – русбой, стрельба, в том числе скоротечные огневые контакты, преодоление усложненной полосы препятствий (это дом-лабиринт), хорошо плаваю, ныряла с аквалангом («знакома с самим Кусто» – это тот забавный француз?), умею обращаться почти со всеми видами советского, немецкого и итальянского пехотного оружия (в отряде коллекция была богатая, и из всего пришлось пострелять). Нет квалификации «снайпер», «минер», «парашютист». Зато есть кроме боевого опыта работа в городских условиях, «она же у Лазаревой там вторым номером была и задачу полностью выполнила».
Теперь спорят, что «младшего лейтенанта все же слишком – так давайте сразу сержанта госбезопасности?[60]» Пришли к согласию, спрашивают, готова ли присягнуть немедленно. Зачем откладывать? Юрка рядом встал, тихо подсказывает:
– Повторяй за мной!
Это что, выходит, я уже русский офицер? Всего лишь сержант – а у Лазаревой чин капитана? Но она ко мне подошла как к равной поздравить – и обняла в присутствии всех.
– Есть мнэниэ, что это будет политически правильно, что в охоте на фюрера участвовала уже не просто партизанка Гарибальдийской бригады, а сержант ГБ. За что и получит награду. Так что приказ будет – с того числа. И кроме прочего, вам будет положено денежное довольствие за весь период, а то такой красивой быть, наверное, дорого обходится. Ну, это все вам товарищ Смоленцев объяснит.
Мадонна, мне к награде от его святейшества еще и русскую медаль или даже орден дадут?
– Но главная ваша задача сейчас, товарищ Смоленцева, это родить своему мужу достойного сына. Хотя если будет дочь, тоже хорошо. Скажите, а кем будут ваши дети – русскими или итальянцами?
А разве Северная Италия не станет одной из провинций СССР? А дети, конечно же, по отцу, так ведь принято! Но я хотела бы, чтобы они и по-итальянски говорили свободно, и в Рим могли приехать как к себе домой. Там ведь мой брат Марио, а их дядя, остался, он в Корпусе народных карабинеров сейчас служит. И очень хотелось бы узнать про отца, он из Африки вернулся, или… Он там лишь с англичанами воевал, не против вас!
– Это ваше право – приезжать домой в дружественную Италию, в свободное от службы время. И вопрос последний, не вступит ли ваше решение в противоречие с католической верой? Вы ведь католичка, товарищ Смоленцева?
О, да, но Церковь меня на то благословила! И разве мое посещение собора и выполнение обрядов будут мешать исполнению моих светских обязанностей перед мужем и вашей страной? Я присягнула – и намерена сдержать клятву.
А то, что я обещала отцу Серджио? Стоит ли думать о том, что будет лет через пятьдесят? Ведь исполнить ее я могу, лишь если буду умирать от старости, в своей постели! А мне девятнадцать – и жизнь прекрасна!
И кто знает, как изменится мир? Ведь если я проживу столько же, как моя тетушка София, то это случится в 2014 году!
Контр-адмирал Лазарев Михаил Петрович.
Москва, Красная Площадь, 16 июля 1944 г.
Только завершился Парад Победы.
В общих чертах все повторяло кадры из нашей истории, нашедшиеся на компе Сан Саныча. Думаю, что Сталин здраво рассудил и тут ничего не менять. Тем более, в отличие от того дождливого дня, погода стояла на загляденье солнечная. Парадные расчеты действующей армии шли, как и там, по порядку фронтов, с севера на юг, от Карельского до Закавказского. Печатали шаг еще нестарые ветераны в парадной форме, с блеском орденов и медалей, сжимая в руках новенькие «калаши». Реяли знамена прославленных воинских частей – прошедших, как объявляли репродукторы, от Москвы, Ленинграда, Сталинграда до Берлина, Вены, Рима. Гремела музыка – как привычные уже этому времени марши, так и песни иной эпохи: «День Победы», «Как, скажи, тебя зовут», «От границы мы землю вертели назад». А сколько не дожило до этого дня, в том числе и наши – Андрюха Каменцев, Сергей Куницын… Погибли за то, чтобы Победа – «одна на всех, мы за ценой не постоим».
Здесь участвовали и иностранцы – как правило, шли после того из фронтов, в составе которого воевали. Поляки Берлинга, Первый Белорусский. Словаки, Второй Украинский. Итальянцы, гарибальдийцы – Четвертый Украинский. Причем только у них была привилегия идти под свою музыку. Какую? Ну конечно же, «Лючия»!
– Грацио! – крикнула им наша Лючия с трибуны. – Спасибо вам, друзья!
И еще что-то на итальянском – когда строй проходил мимо. И рослые парни в разукрашенных мундирах вдруг повернули головы, как по команде «равняйсь», и приложили руки к головным уборам. Приветствуя ту, кто не только стала живым талисманом Гарибальдийских бригад, но и участвовала в поимке самого Гитлера, за что Сталин вручил девчонке-партизанке советский орден Красного Знамени, в дополнение к ордену Святого Сильвестра, полученного из рук самого папы. Лючию, которая стала женой дважды Героя Советского Союза майора Смоленцева, командовавшего поимкой фюрера (и получившего за это вторую Золотую Звезду). И которая уже ждет сына-наследника от героя (даже это было гарибальдийцам известно). Откуда – спросите у святых отцов. Поскольку бравые гарибальдийцы были в большинстве не только коммунисты, но и католики.
– Мои поздравления, синьора, – скажет позже кардинал отец Серджио, полномочный посол Святого престола в Москве, – сегодня вы, без всякого сомнения, самая знаменитая из женщин Италии. Насколько мне известно, там сейчас не только на севере, но и на юге самое частое имя для новорожденных девочек – это ваше.
Лючии – Красное Знамя. Брюсу – вторую Золотую Звезду. А ведь в иной истории дважды Герои в войну в большинстве лишь летчики были – по крайней мере, для флотских исключения можно по пальцам перечесть, одной руки. Вспомню лишь катерника Шабалина и морского разведчика Леонова… армейцы еще были, и даже партизаны – Ковпак и Федоров. А трижды Героев было двое – пилоты, Покрышкин и Кожедуб. Первый и тут трижды – за Керчь, Днепр и Зеелов. А вот Кожедуб пока лишь дважды, и вторая тоже за Зеелов. Знаю, потому что в Георгиевском зале я стоял с ними в одном строю – тех, кому «всесоюзный староста» Калинин вручал награды за последние сражения уже завершившейся войны.
Мне – третья Золотая Звезда. Первая была за «Тирпиц», «Шеер» и погром немецкого Арктического флота. Вторая за эпопею с ураном для «Манхэттена». И вот, сейчас – за Средиземноморский поход. Стал, сам того не ожидая, живой легендой советского флота – интересно, какую мою биографию после пионеры изучать будут?
А моей Анюте – орден Ленина. Как сказал вождь, «за исключительные заслуги в подавлении киевского мятежа». А она после плакала в номере, у меня на плече: «Прости, но я иначе поступить не могла! И страшно было до ужаса, особенно когда Кука узнала и думала, что бандеровцы тут все, и не было рядом никого из ребят. Но не могла бежать, струсить, себя бы после казнила, уважение потеряла! А что бы в Киеве было, не начни принимать меры заранее, на опережение, и действуй Кириченко заодно с Куком?»
А на людях снова – железная леди с холодным разумом, красивая, нарядная, как королева. Инструктор ЦК, помощник члена Политбюро – это, по партийной иерархии, генеральский чин?
И будет моя женушка меня по-коммунистически строить, поскольку я в партию только что вступил. С рекомендациями – Сталин, Пономаренко. И зачетом испытательного срока, как мы на Средиземке отвоевали. Вот и не стало в советском флоте такого уникума, как единственный беспартийный адмирал.
В наркомате ВМФ меня наконец озадачили – работать буду там по реализации предложенной нами военно-морской доктрины. После командировки на СФ – поскольку экипаж «Воронежа» расформирован не будет. Есть предложение использовать атомарину как опытовую лодку, наподобие американского «Альбакора», для получения экспериментальных данных по гидродинамике корпусов субмарин на больших скоростях. Мы даже на одном реакторе разгоняемся до двадцати двух узлов, вместо альбакоровских двадцати пяти. А выходы предполагаются поблизости – на беломорский полигон, по крайней мере до октября. А там решим, стоит ли перебазироваться в Полярный, или лучше не рисковать. Так что ждет меня на два месяца дорога назад на север, где привык уже. И Анюта со мной – в Москву вернемся, как раз когда ей рожать.
Даже квартиру нам уже выделили от наркомата. В «Генеральском доме» на Ленинградском шоссе четыре комнаты на четвертом этаже, простор, потолки за три метра, мебель уже наличествует. Так что мы с Анютой живем уже не в «Метрополе». Но через три дня летим на север – надо мне Петровича на командира аттестовать, он ведь «Воронеж» от меня примет? Сирый передавал, что то повреждение на отключаемом участке арматуры заварили надежно, так что теоретически БЧ-5 в порядке. А реально – нет гарантии, что завтра не лопнет где-то еще. Так что накрылся наш поход на Тихий океан, не выйдет у нас японский флот загеноцидить. Жалко – так и не добрали до трехзначной цифры на рубке, если только официальные победы считать.
На трибуне Анюта была со мной. Мы смотрели, как проходят войска, колонны техники – а вот тут большое отличие было от того парада: танки Т-54 и ИС с «щучьим носом» (товарищи просветили, что здесь «ИС просто» неофициально отчего-то называли КВ-54, а новейший тяжелый танк, похожий на ИС-3 иной истории, тут получил имя, даже в документах, ИС второй). Ехала мотопехота на газовских бронетранспортерах, эти же ГАЗ-40 тянули противотанковые орудия. Шли средние самоходки на бази Т-54, но со 122-мм пушкой, и легкие «барбосы», и тяжелые ИСУ. Ехали «катюши» нескольких видов и зенитные самоходки, задрав к небу спаренные или счетверенные стволы, замыкали строй тяжелые самоходные минометы «Тюльпан» (на шасси Т-54, действительно похожи на своих однофамильцев из будущих времен). Парадным маршем проходила сильнейшая сухопутная армия мира, в течение ближайшего десятилетия – надежный гарант того, что никто не решится на нас напасть. После эта функция начнет переходить к ракетно-ядерному оружию, в том числе и морского базирования – и это будет и моя конкретно задача, чтобы наш флот был к этому готов.
Затем начался воздушный парад (в иной истории в сорок пятом отмененный из-за плохой погоды). Я не настолько большой знаток авиации, чтобы различить марки самолетов, проходящих довольно быстро и на значительной высоте, но слышно было, как объявляли истребители «Як» и «Ла», «Илы»-штурмовики, Пе-2, Ту-2, номера гвардейских авиаполков, фамилии командиров, под звуки «Авиамарша». Самолеты пролетели, и наступила тишина. Но действие еще не было закончено.
Раздался барабанный бой, и на Красную площадь вступила цепь солдат, несших склоненные знамена со свастикой. Солдаты подходили к Мавзолею и презрительным жестом бросали палки с тряпками к подножию. Слышны были лишь шаги и барабаны – позорный обряд. И вдруг, нарушая ритм, раздались истошные вопли, похожие на собачий лай, на немецком языке. Внизу у Мавзолея стоял автозак, окруженный плотным кольцом солдат НКВД, задние двери фургона были распахнуты, крики слышались оттуда.
– Гитлер, – прошелестело по трибунам, – привезли, значит, чтобы тоже посмотрел, чем кончился его «дранг нах остен».
После рассказывали, что когда у Сталина спросили, приказать ли пленнику замолчать, вождь лишь небрежно махнул рукой – пусть орет, если ему охота. Вряд ли это было правдой, чтоб сам Сталин решал то, что должен был сообразить заранее проинструктированный начальник конвоя – однако бывшего фюрера никто не заткнул. Затем раздался чей-то бас, услышанный по всей площади:
– Эй, он там у вас не взбесился?
Ему ответил другой голос:
– Да он давно уже бешеный, да нехай лает, что еще ему остается?
И раздался дружный хохот. Было ли это срежиссировано – не знаю.
А после мы пробирались по радостным московским улицам сквозь веселую и нарядную толпу – решив пройти пешком. У многих людей даже в штатском я видел черно-оранжевую ленточку в петлице или приколотую к платью – это означало, как я уже слышал, не награждение орденом Славы или «Георгием» еще с той, Империалистической войны (в этом случае носился бы сам орден или орденская планка на уставном месте на груди), а факт, что кто-то из родных и близких был на фронте; такая же ленточка с черным бантом означала погибшего; георгиевские цвета я видел на плакатах, афишах, даже флажках в руках детей. Это был наш день, праздник – и его у нас уже никому и никогда не отнять!
Мы были, как положено, в парадных мундирах со всеми регалиями. А вот Анюта и Лючия – в нарядном, даже шляпки с вуалями нацепили. Сейчас их вид на московской улице не бросался в глаза – было много женщин, одетых столь же красиво. Правда, это были те, кто в войну ждал своих родных в тылу – фронтовички сверкали наградами на гимнастерках. Но Анюта сказала, что ей выставлять свои заслуги напоказ не хочется, а Лючия – чтобы Смоленцев запомнил ее именно такой, женщиной, а не солдатом.
– Галчонок, ну не плачь, я вернусь, и ничего со мной не случится! – говорил Брюс Лючии. – Ну, служба такая у нас. Мне спокойнее будет, если ты в безопасности и ждешь.
А самая известная из женщин Италии вытирала слезы, глядя на мужа. Который завтра должен был отбыть (говорю по большому секрету) даже не в Киев, а куда-то под Львов. Поскольку войну на Украине надо было завершать, и как можно скорее – в преддверии трудных и великих дел, которых у Советской страны намечалось более чем достаточно. Потому Пономаренко, злостно пользуясь своим положением, прибрал к рукам в силовое крыло своей «инквизиции» наш геройский спецназ Северного флота. Правда, обещал через три месяца вернуть. То есть в октябре и встретимся?
Ну, а Лючия на этот срок поступает в распоряжение моей женушки – вторым номером, телохранителем, адъютантом и просто ученицей. Чтобы не бегать ей вместе с мужем по бандеровским лесам – все ж не такая война, чтобы женщин, да еще в положении, в строй ставить!
Лондон, 16 июля 1944 г.
Старая добрая Англия постепенно отходила от самой тяжелой для нее войны. Ну, если не считать такой еще и Столетнюю – но слишком мало информации для сравнения.
Отходняк сильно походил на похмелье. Первая держава мира тридцать лет назад и одна из первых всего лишь до этой войны – сейчас хотя и могла претендовать на третье место на пьедестале, но исключительно по причине неявки соперников. Ибо не оставалось сомнений, что Германия, Италия, Франция – надолго, если не навсегда, выбыли из чемпионата. И Японии тоже недолго осталось, очень скоро макакам придется дорого заплатить и за Гонконг, и за Сингапур! Война была выиграна – но что вышло в итоге?
Империя, над которой никогда не заходит солнце – в этом были и сила Британии, владение ресурсами половины мира, и ее же слабость: ее метрополия не была самодостаточна, в отличие от Германии, собранной в достаточно компактное ядро. Значительная часть доходов британской казны поступала от Индии и африканских колоний, так было уже почти сто лет. Что пагубно отразилось на британской промышленности, ведь если рынок обеспечен, а сырье дешевое, зачем тратиться на новшества? Даже в угледобыче, гордости Англии, производительность труда в последние десятилетия уступала немецкой, даже в судостроении, когда еще в прошлую Великую войну верфи успевали строить новые дредноуты и крейсера быстрее, чем конструкторы их проектировать – теперь янки сильно вырвались вперед. Для островной империи флот, военный и торговый, это то же, что кровь для организма. Но новейшие линкоры типа «Лайон», должные (по крайней мере, на бумаге) не уступать американским «Вашингтонам», так и остались в проекте – при том что за океаном уже были в строю кроме двух «Вашингтонов» еще три «Дакоты», три «Айовы», и строилось шесть еще более мощных «Монтан»! Было четыре тяжелых авианосца тип «Илластриез», еще один должен был присоединиться к осени, и двенадцать легких «Колоссусов» и «Маджестиков», пребывающих пока на стапелях – против двух десятков американских в строю, из которых больше половины составляли тяжелые «Эссексы», и еще столько же, включая сверхтяжелые «Мидуэи», готовы были пополнить ряды ВМС США в ближайшие год-два! Янки имели также перевес в разы по крейсерам, эсминцам, подлодкам – и, что неприятнее всего, по торговому флоту (ведь перевозка груза на британских судах тоже была одним из главных источников доходов казны!). И это было положение державы, еще тридцать лет назад соблюдающей «двухдержавный стандарт» – иметь в строю флот, равный сумме флотов двух следующих по военно-морской мощи силе стран! Гитлер мерзавец, но не дурак – начиная войну, он абсолютно правильно предположил, что у Британии не хватит сил одновременно защитить метрополию от десанта, держать коммуникацию в Атлантике, Средиземное море и дальние моря. Он только не учел традиционного упрямства английского бульдога – и того, что не принять вызов для Англии было еще хуже.
Потому – война еще не была завершена! Если считать победой «мир, лучше довоенного». Вот когда Британии будут возмещены все убытки, с учетом недополученной прибыли, да еще с процентами на процент…
В особняке на Даунинг-стрит, в кабинете, обставленном в викторианском стиле, два пожилых джентльмена вели неспешную беседу.
– Итак, Бэзил, украинский проект завершился провалом? Теперь я хотел бы слышать вашу оценку, стоит ли Британии принимать в нем какое-то участие?
– Уинстон, я же предупреждал! Самый гениальный план может быть полностью опровергнут идиотизмом исполнителя. У русских есть пословица: «Заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибет». Так и этот кретин Кук – лишь услышав о «благожелательном британском отношении», тут же вообразил себя Коморовским в Варшаве! И полез в Киев, причем на редкость тупо и бездарно. Замечу, что если на взгляд наших украинских друзей это один из лучших политиков и стратегов УПА, то какие же тогда худшие? Главари мелких банд сельских гангстеров, умеющие лишь грабить? И вы собирались играть против Сталина такими фигурами?
– Ну, а кто посоветовал: «Если у вас в кармане завалялся навоз, не спешите выкидывать, лучше бросьте в суп соседу»? Вот только для пуль навоз категорически не годится. И что нам теперь делать с разозленным русским медведем, которому, по вашей милости, вместо свинца в брюхо мы швырнули кусок дерьма, не знаю в какое место?
– Простите, а при чем тут мы? При чем тут Британия?
– Да при том, что этот кретин, дебил, полный даун Валентин Турчинов – помните его? – вместо того чтобы тихо прийти, посмотреть, вернуться и доложить, добравшись до Украины, орал, что он наш эмиссар, едва ли не каждому из своих знакомых! И обещал, что британская армия готова поддержать выступление, объявив Сталину войну. Хотя есть информация, что сами повстанцы не слишком принимали всерьез и эти слова, и самого этого клоуна. Вот только представьте, что будет, когда НКВД нам его предъявит, как пойманного Коморовского тогда, в Ленинграде? А он подтвердит под любой присягой и все, что он там наплел, и еще что угодно.
– Дорогой Уинстон, а отчего мы должны отвечать за бред какого-то самозванца?
– Да оттого, черт побери, что этот тип сейчас сидит в нашем консульстве в Киеве! И требует там политического убежища, опасаясь высунуть наружу нос. И русским, скорее всего, о том известно, уж пленных повстанцев они наловили много! И наверняка уже не один рассказал на допросе о «британском эмиссаре», и где он сейчас – тем более что этот Турчинов до того заявлялся в наше консульство трижды! Консул сейчас спрашивает, что с этим человеком делать – может, просто пристрелить и сжечь труп в печи?
– Простите, а кто давал Турчинову такие инструкции?
– Комитет по делам восточноевропейских беженцев, украинский отдел. Пешки, которым было строжайше указано, что говорить. Ну, и господин Бандера имел с ним короткую беседу перед отправкой.
– Кто ему разрешил?!
– Имел место недосмотр исполнителей. Возможно, в сговоре с персоналом Комитета.
– И вы, дорогой Уинстон, еще имеете какие-то претензии ко мне? Или забыли авантюру Коморовского, снова вручив честь Британии проходимцу? Неужели трудно было все проконтролировать? А теперь, уж простите – зачищайте концы!
– И Комитет в Нанси тоже? На него уже ушли деньги из британской казны. Налогоплательщики не поймут – если выплывет наружу.
– Ну так расформируйте, по крайней мере, украинский отдел. А после где-нибудь рядом возникнет исключительно частная «ассоциация украинцев-эмигрантов с целью помощи соотечественникам». Можно туда, не афишируя, конечно, и Бандеру пригласить, со строжайшим предупреждением: еще одна самодеятельность, и выдадим его русским. Пусть эта фирма и работает с тем, что осталось от украинского проекта – а Британия умывает руки. В конце концов, интересы всех этих Бандер, Шухевичей, Турчиновых, Куков, кого там еще – это не более чем разменная монета, сдав которую Советам, можно получить от них какие-то уступки.
– Бэзил, вы предлагаете мне подло обмануть ожидания несчастных повстанцев? – расхохотался Черчилль. – Которые, как доносят вернувшиеся агенты, в украинских лесах изнемогают в сражениях в войсками НКВД и ждут прихода английских освободителей? Если верить последнему меморандуму Бандеры…
– Так пусть ждут, мы что, обещали им конкретный срок? А если он так и не наступит и их там всех перебьют, мы-то тут при чем?
– Что ж, пусть гордятся, что отдают свои никчемные жизни за свободу и демократию. А мы не придем – нам, мой дорогой Бэзил, я думаю, вообще не нужна война со сколько-нибудь сильным противником. Не только в ближайшие годы – но, я надеюсь, навсегда.
– Уточните, Уинстон. Вот чего в вас не было раньше, так это пацифизма!
– Это не пацифизм, Бэзил. А трезвый политический взгляд и жизненный опыт уже на склоне лет. В мои годы поневоле станешь философом. Вы, лучший военный историк и аналитик империи, неужели никогда не пробовали задумываться над проблемой мира и войны вообще? Для начала, согласны ли вы, что война – это одно из естественных занятий человека? Поскольку, как в экономике будут кризисы, так и в политике – неразрешимые столкновения интересов? И с этим ничего не поделать – что бы ни говорили мечтатели о вечном мире, это всего лишь недостижимый идеал!
– Не возражаю. Поскольку альтернатива войне – договор. Который по сути своей является компромиссом, основанным на балансе сил. А так как этот баланс меняется, то со временем какая-то из сторон почувствует себя обделенной. И что важнее, достаточно сильной, чтобы исправить несправедливость.
– Далее. Войны со временем становятся качественно иными. Технически все более разрушительными – это очевидно. Вовлекающими в себя уже не только армии, но всю нацию, по причине индустриального хозяйства. Причем частью этого вовлечения становится пропаганда – когда враг в глазах своего населения приобретает черты исчадия ада. Что делает войну еще более ожесточенной и непримиримой. Еще одна особенность – войны расширяют свое пространство. Империя, над которой не заходит солнце – но ведь и у других наций есть теперь свои интересы в самых удаленных местах мира, и в итоге земной шар становится тесным! Фашода в 1898 году не привела к большой англо-французской войне потому, что в мире еще оставались неподеленные территории и можно было разойтись полюбовно. Теперь же этого нет. И вернемся к пропаганде с идеологией – в прошлой Великой войне нашим врагом были все же люди нашей цивилизации, с близкими христианскими ценностями. А в этой – наружу полезло что-то жуткое, и мне страшно заглянуть в бездну сознания, в котором такое родилось – мне страшно, вы понимаете, Бэзил? А теперь я хотел бы вас спросить – можете вы, один из величайших военных умов империи, представить Третью великую войну, которая, если все мои рассуждения истинны, неизбежно разразится, и скорее рано, чем поздно – через двадцать, тридцать, пятьдесят лет? Если она превзойдет эту точно так же, как эта – ту, прошлую? Даже если не удастся реализовать фантазии Уэллса и изобрести «атомные» бомбы и снаряды[61].
– Чисто технически – могу представить. Наверняка появятся новые порохи, взрывчатка, горючее. Станет возможным из пушек, стоящих в Портсмуте, обстреливать Нью-Йорк – и снаряды будут в разы мощнее, тот трехдюймовый как современный в шестнадцать дюймов. Как следствие, не одна линия фронта, но вся территория становится «лунным пейзажем», весь тыл для своего выживания должен зарыться под землю, как метро – заводы, фермы, железные дороги. Возможно, боевыми единицами станут громадные самодвижущиеся крепости, хорошо защищенные и вооруженные, могущие плавать, летать, ползать по земле. И абордажная пехота, по крайней мере, для штурма тыловых подземных объектов. И это будет война на измор и промышленности – чтобы, образно говоря, когда враг стрелял последним снарядом, мы бы еще отвечали предпоследним – и всего общества, когда мужчины ценны лишь как солдаты и рабочие, а женщины – как матери солдат и рабочих.
– Вот вы и ответили, Бэзил. А ведь это лишь технический аспект – добавьте еще и бешеную непримиримость, как в русском фильме про Брестскую крепость, когда сдача в плен и переговоры считаются недопустимым. Когда война становится ничем не сдерживаемой бойней на полное истребление. И я спрашиваю вас, вы хотели бы жить в таком мире? Или – чтобы там жили ваши потомки? Мы с вами, слава богу, этого уже не увидим. Я видел это однажды, во сне – помните, я вам рассказывал, отравленная Англия, залитая ядом с русских и немецких самолетов?
– Вы предлагаете вернуться к столь критикуемой вами идее всеобщего разоружения и мира?
– Я ищу способ, как выжить Британии, черт побери! Реальный, а не мифический, вроде немедленного создания «всемирного правительства» или воссоздания Лиги Наций с передачей ей всех вооруженных сил. Ясно, что никто на это не пойдет – а надо ведь, чтобы согласились все! И кажется мне, я нашел выход. Готовый вылиться не просто в философствования, а в цельную военно-политическую доктрину. Что самое важное, имеющую прецедент и проверенную опытом!
– А разве мир когда-нибудь раньше сталкивался с подобной проблемой?
– В меньшем масштабе, но – было. Италия эпохи Возрождения. Независимые города-государства, принадлежащие к одной цивилизации, вере, культуре, но в то же время то спорящие между собой, то заключающие союзы. Конфликты разрешаются в массе без войн и разрушений – интриги, заговоры, яд, торговая конкуренция, ну может быть, налеты банд неопознанной принадлежности. И лишь в крайнем случае столкновение армий из наемников-профессионалов, без опустошения территории и зверств, и даже без жестокости друг к другу – Макиавелли пишет про битву при Ангияри, 1440 год, что там погиб лишь один человек!
– А после по бедной Италии кто только не проходил с огнем и мечом – испанцы, австрийцы, французы. И совершенно не по-цивилизованному всех убивали, грабили, жгли.
– Бэзил, надеюсь, что мы не ждем вторжения марсиан? Если все державы заключат договор, так же сдержанно вести себя по отношению друг к другу? Поскольку никому, смею предположить, не нужна большая война, в которую так легко скатиться, но очень тяжело выйти. Столкновение торговцев, разведок, пропаганды, идей – но не армий! Интриги – но не битвы! Разумеется, это будет лишь в отношениях между державами. По отношению к туземцам надлежит вести себя как в добрые викторианские времена! В конце концов, раз уж мы приобщили негров к цивилизации, то ответственны за их хорошее поведение, а значит, имеем право и вразумлять?
– Простите, а как же французы? Которые, как вы считаете, должны заплатить нам за потери в этой войне?
– А разве мы угрожаем им войной? Нет, мы просто требуем, чтобы они как проигравшая сторона, член Еврорейха, возместили нанесенный нам Еврорейхом убыток! А уж в какой форме будет плата и в какие сроки – это частности.
– То есть в вашем плане и Франции, и Германии, и даже какой-нибудь Дании или Португалии отведена роль держав?
– Скажем так, малых держав. Формально причисленных к клубу избранных, но обладающих в нем гораздо меньшим реальным весом.
– А СССР?
– Сейчас, к сожалению, великая держава. Но мир меняется. Бывает, что сильный сегодня, становится слаб завтра. И тогда – простите, но ваше место во втором ряду. А там, может, и вовсе из клуба исключим.
– Но тогда и нас могут?
– А вот это и есть естественный отбор, по Дарвину. Или наша нация докажет свое право решать судьбы мира – или нас вышвырнут на обочину истории. Куда и мы будем изо всех сил стараться сбросить конкурентов. Но это все же лучше, чем Третья мировая?
– Что ж, ваш план хорош. Вот только как убедить в нем других игроков?
– Вы хотите сказать, русских и американцев? Какое значение будет иметь мнение даже французов? Если вспомнить историю, то янки никогда сами не начинали войну с сильной державой. А предпочитали торговать. Справедливо или нет – другой вопрос.
– А Испания?!
– К тому времени, уже игрок даже не второй – третьей лиги. Пример малой державы, по прежней памяти претендующей на место большой. И заметьте, что после отъема имущества, испано-американские отношения развивались нормально, демонизации врага не было, как и положено в войне между своими. Теперь же янки желают захватить мир экономически – по большому счету им вовсе не нужна еще одна война.
– Русские?
– А вот с ними придется договариваться. Ни в коей мере не отрицая предыдущего плана, дополнить его лишь одним пунктом. Не может быть и речи об участии в делах против СССР британских войск. Даже на территории третьих стран наши парни и русские не должны видеть друг друга через прицел. В крайнем случае на то есть «сипаи» из местных.
– Разумно. Тогда наши войска в южном Иране – это гарантия от русского вторжения.
– И не только там. Так что армия Британии будет очень даже нужна. Как в старые добрые времена королевы Виктории. Чем не великая цель – восстановить Империю, над которой не заходит солнце? И я клянусь, что оставлю ее своему преемнику, когда вынужден буду уйти со своего поста!
Москва, Кремль. Вечер 16 июля 1944 г.
Завершился Парад Победы, отгремел праздничный салют. Конец войне?
Сталин усмехнулся в усы. С точки зрения военных, да. А политиков? Если считать, что война есть продолжение политики иными средствами, то верно и обратное – политика есть продолжение войны?
Одной из наиболее важных истин, что принесли товарищи потомки, было то, что история не имеет завершения. По крайней мере, в обозримом времени. А то показалось ему в той реальности, что близок уже мировой коммунизм, а дальше все прямо, ровно и ясно! А оказалось – это как мираж в пустыне!
И понимание того, что войны бывают разные. «Горячая война», war war по-английски, была лишь первым рубежом обороны… или наступления? Держа его, мы лишь отсекаем мировому капиталу самое простое, военное решение проблемы. Но у него есть и другие инструменты, столь же опасные. «Цветные» революции появились лишь в конце века? Да полноте – гораздо раньше!
История убойнейшая случилась там в шестидесятые. Страна Гана в Африке, один из крупнейших мировых поставщиков алюминиевого сырья. После получения независимости правил там вождь Кваме Нкрума, заявивший о своем «антиимпериализме» и принимаемый в Москве с большой помпой как лучший друг СССР. И конечно же, весь соцлагерь принял активное участие в построении в Гане социализма – наиболее активны были еще ГДР, Болгария, Чехословакия, немецкие товарищи вместе с нашими помогали Нкруме перевооружать и обучать армию «на случай вторжения империалистов», ну и как водится, потоком пошла экономическая помощь, поехали инженеры, врачи, учителя. В общем, мир, дружба, братья навек.
Конечно, это очень не понравилось США. И ЦРУ предложило немедленно организовать военный переворот, если потребуется, то и с вторжением, ликвидировать Нкруму и передать власть «законному владельцу» – то есть одному из американских алюминиевых гигантов, понятно, с расчетом на марионетку во власти.
Санкции ЦРУ не получило! Помня разгром на Плая-Хирон и Карибский кризис – а скорее всего, интеллектуалов из Госдепа уже тогда заинтересовал эксперимент, состоящий в открытой, свободной, абсолютно легальной (боже упаси, никаких грязных выходок в стиле плаща и кинжала) пропагандистской войне «за души и сердца». Мы и наши оппоненты действовали как хотели, пуская в ход любые агитационные средства – личное убеждение, лекции, рассказы очевидцев, полиграфия всех доступных сторонам сортов и, конечно, кино. У американцев отнюдь не последнее место занимала продукция Голливуда и кинодокументалистика. У нас разнообразные «новости дня» (которые опаздывали с доставкой всего на неделю – в СССР в кинотеатрах перед сеансами могли показывать те же «Новости дня» даже месячной или полугодовой давности, и никого это не волновало).
Так прошло в интенсивной работе несколько месяцев: наши старательно убеждали ганцев в преимуществах социалистического строя, янки – американского образа жизни. Наверное, было достигнуто негласное соглашение друг другу не мешать – то есть и у нас наверху решили взглянуть, что выйдет. Наконец, когда в Вашингтоне решили, что клиент созрел, последовала команда – и группа проплаченных офицеров взяла власть, практически без сопротивления со стороны «демократического правительства», «народных масс» или гвардии – которым именно Нкрума дал кучу всяких реальных свобод, благ и возможностей! И это при том, что, как было сказано, обучением гвардии и армии занимались не американцы, а советские и немецкие товарищи! При том, что весь соцлагерь прилично вложился в экономику Ганы, обеспечив этим чертовым неграм гораздо лучшую жизнь, чем в недавние колониальные времена! Но если в Чили после переворота Пиночета еще действовали партизанские группы, если в Венесуэле в девяностые на стороне Чавеса выступила армия, если в Конго Лумумба отнюдь не сразу слил свой пост, а в Эфиопии или на Мадагаскаре народная власть не стесняясь отвечала силой оружия на попытки свержения (причем даже вопреки рекомендациям советских военных советников), то в Гане никто не сопротивлялся, все были за американское «освобождение»!
Справедливости ради, ганцы оказались в своих ожиданиях жестоко обмануты – точно так же, как граждане СССР в девяносто первом. Ну с чего они решили, что вот так сразу начнут жить, как в Америке?! Но было поздно – вместо «прогрессивного» вождя Нкрумы сел диктатор-горилла, а затем перевороты пошли косяком. На начало двадцать первого века Гана – одна из беднейших стран Африки (хотя на ее территории кроме бокситов добываются золото и алмазы транснациональными корпорациями, ну а ганцы тут при чем?).
И что самое печальное, в СССР эту историю предпочли забыть. Как не было ее. Если бы один из военспецов, обучавших ганскую армию и видевший события своими глазами, не был уже в девяностые знаком с отцом Большакова, командира подводного спецназа с подлодки К-25.
Сталину захотелось выругаться. И это большевистская пропаганда, во времена революции и Гражданской даже врагами считаемая самым страшным оружием коммунистов? Так бездарно проиграть американской рекламе, искусству продать дуракам гнилой товар? Ну, и конечно, психология, социология, изучение местных реалий – этого мы недооценили! А главное, там практика показала, что «переход от феодализма к социализму минуя капитализм» оказался бредом. Был единственный уникальный случай, оказавшийся успешным, но принятый за образец – Монголия, 1921 год. Но это категорически не работало в странах Африки, в Афганистане! А должно было работать – поскольку страны, именуемые третьим миром, Советскому Союзу нужны.
Нужны – даже не как источники ценных ископаемых (хотя не помешали бы). И не как военные форпосты (хотя тоже грех упускать). Но прежде всего – вовлекая эти страны в свое экономическое пространство, мы сужаем кормовую базу для мирового капитала! Так что ошибаются иные товарищи даже среди потомков, кто говорит, что «мы ничего этим черно… не должны были давать, самим не хватало!». Давать-то как раз было полезно – надо было лишь озаботиться, чтобы и с них получить что-то взамен слов и обещаний! Чтобы компенсировать и нам потраченный ресурс.
Надо понять главное: мы и Запад – не уживемся категорически. Просто потому, что мы самим своим существованием бросаем им вызов. Наше национальное достояние, наша территория, наши ресурсы, не включенные в их мировую систему – воспринимается ими как угроза и оскорбление. Как в Древнем Риме воспринимали земли за границей, населенные пока еще не пойманными, бесхозными рабами. Разница лишь в том, что вовлечение в западную орбиту – это далеко не обязательно порабощение (гитлеров в конце века уже не было), это может быть и поглощение. Когда распадается целостность, а элементы включаются в новую систему, что тоже весьма болезненно – разрыв установившихся связей, перековка под чужую среду. И пусть никто не надеется, что будет жить в «швейцарии» – маленькой, сытой и богатой.
Кстати, интересный вопрос – отчего это такие, как Польша, Финляндия и даже Украина и Грузия, там могут кричать о мечте «от можа до можа», ради которой оправданы любые жертвы – а нас, напротив, призывают отказаться от державности и жить в куче маленьких «удельных княжеств, с высоким уровнем жизни, прав и свобод»? Причем, вот юмор, иногда это делают одни и те же люди, вот как это – Украине можно и нужно, а России нельзя? И с чего это упомянутые «уделы» должны жить богато – девяносто первого года было мало, чтобы доказать? А какое отношение имеет размер территории к правам и свободам – вот уж примеров куча, хоть Гаити при Дювалье, да и Латвия, Литва, Эстония, что до сорокового года, что там в двухтысячных, это такой образец свободы и прав!
А отсюда вывод: кто кричит «давай разделимся», тот враг! Дурак или предатель, это не столь важно. И потому в СССР должна быть только одна элита – общесоюзная! Любой компромисс «центр закрывает глаза на ваши делишки в обмен на спокойствие и внешнюю лояльность», давая выигрыш здесь и сейчас, неминуемо ведет к распаду. И потому курс должен быть – если ты хочешь подняться выше должности председателя колхоза или поссовета, то будь прежде всего верен Союзу, а уж после местным традициям и чему там еще.
Конечно, так труднее управлять. С этой проблемой столкнулись еще белые колонизаторы в Азии и Африке. Ставить в завоеванной колонии своих чиновников, или возложить это бремя на местную знать, с сохранением всей ее иерархии (приставив лишь малое число своих «комиссаров»)? Оказалось, что второй путь гораздо дешевле и проще, но не обеспечивает лояльность при сколь-либо серьезных потрясениях. Что продемонстрировали события в Малайе и Индии с приходом японцев. Первый же способ дорог (своим и платить надо больше, чем местным), зато при этом не только на месте наличествуют те, на кого можно положиться, но и возникает прослойка местных, искренне лояльных метрополии (те, кто не смог найти себя в традиционной родо-племенной системе).
Похожая ситуация (по управлению) была в том СССР в местах лишения свободы. Ну какой идиот додумался до «черных» зон, дать самоуправление заключенным? Главари – паханы, «иваны» – были всегда, но никогда прежде их власть не была официальной! Результат очевиден: самые закоренелые мерзавцы, чья участь в заключении должна быть самой тяжкой и позорной – напротив, оказались в привилегированном положении, примером для подражания, да еще и правила задавали! Следствие – места заключения стали университетами преступного мира. Хотя, цинично рассуждая, должно быть так: кто еще не потерян для общества, того перевоспитать, а кто уже законченный и неисправимый, тому сдохнуть, отдав по максимуму силы во благо страны на каторге, если по-другому не способен.
А товарищ Пономаренко, понимая важность своего дела, не видит, насколько оно важно. Член Политбюро, курирующий идеологию и пропаганду, – в глазах иных товарищей, как при царе был глава Синода, «приводной ремень власти, чтоб народ верил тому, что скажут». Так не только народ. Кадры решают всё – верно. Но при этом важно, во что эти кадры будут верить. А еще важнее – научиться выращивать такие кадры самим. Ну, а кто нашу идеологию не разделяет и к пропаганде не прислушивается, того из власти вон. Как вот эта Брекс.
Лазареву завидовать надо. Смоленцеву тоже. И где гости из будущего в этом времени находят таких красавиц? Хотя говорят, что любая счастливая женщина красива, а если ее еще и нарядить… А вопрос с женскими тряпками не столь пустяшен, если подумать: что там пишет Брекс, «не подобает коммунисткам и комсомолкам следить за своей внешностью, подобно актрискам»? Простите, почему – судя по Лазаревой, это само по себе никак не отвлекает от дела! Что там дальше – «в наше трудное время, оскорбляет тех, кто не может себе позволить…» – но ведь речь идет о запрете тем, кто как раз может? Но допустим, запретим – поскольку сделать это законодательно не представляется возможным (как?), то речь идет лишь о курсе партии, обязательном для… а актрисам и всяким женам ответственных товарищей, выходит, можно? Получим ненужную напряженность: тут не только комсомолки будут завидовать, но и «дозволенные» станут смотреть на прочих свысока. А главное, это сейчас трудное время, а лет через пять-десять будет массовое недовольство уже нового поколения. И что в итоге будет для строительства социализма, кроме вреда?
Сталин поймал себя на том, что он сам, прежний – пожалуй, принял бы наиболее простое решение. А после расхлебывал бы последствия. Но ведь потомки правы – тогда, в перестройку, очень многие поддержали перемены просто потому, что устали от множества мелких запретов (вроде недопущения джинсов в общественных местах). И это были в массе вовсе не предатели, антикоммунисты и агенты Запада. А ведь писал еще Макиавелли что-то такое – повысив налог на один грош (мелочь, но касающаяся каждого и постоянно), получим большее возмущение, чем отрубив десяток голов (меньшинство, многим и не знакомое и не родня, и забывается со временем). Вот что бывает, когда важное дело, которым сейчас занимается Пономаренко, вырождается во множество непонятных «нельзя»!
Так что задача архисложная. Не ослабляя фронтов, на которых мы там справились (восстановление народного хозяйства, атомный проект, реактивная авиация, ракеты… список продолжить), добавить еще один. Который вдохнет во все перечисленное материальное энергию, душу.
Реформа партии. Ни в коем случае не выходить из нее самому, слагая обязанности генсека (неужели я действительно это хотел там, на Девятнадцатом съезде, если верить Бушкову?) – да, мог бы остаться при этом вождем нации, как там Горбачев президентом, ну а дальше-то что? Полезнее будет выкинуть вон тех, кто мешают! На пенсию, может, даже с почетом – заслуженных, но бесполезных. На хозработу – кто не сможет принять новый курс. И ясно куда – тех, кто будет активно против.
Начать с местных верхушек – тем более что Кириченко дал такой повод! И готовить почву для Большого поворота. Как в двадцатых, когда заменял на ключевых постах троцкистских сторонников мировой революции – желающими строить социализм в отдельной стране, ну а после срезал вершки, оставшиеся без армии. Теперь труднее, потому что надо еще сформулировать новую Идею и воспитать, вырастить ее адептов. Вот для чего нужен Пономаренко – вернее, тот фронт, на который он поставлен. И хорошо, что это пока не понимают те, кому не надо понимать.
Сместят, съедят, затравят? Меня? Как Хруща или Горбачева? Ну-ну!
Сталин хищно усмехнулся. Не только сталь ржавеет без дела – там он под конец расслабился, упустив цель. Теперь, увидев новую, он чувствовал себя будто помолодевшим.
Жил в грузинском селе под Гори старый кузнец. Сын у него был, джигит, и малых внуков трое. Было кузнецу уже много лет, и вот, почувствовав приближение смерти, поспешил он завершить все земные дела, позвал священника, лег на лавку и приготовился умирать. И тут сказали ему, что сын его в пропасть упал и разбился.
И встал тогда старик с лавки и сказал – рано мне помирать. Пока внуков на коней не посажу, джигитами не сделаю.
И прожил еще пятнадцать лет.
Кириченко Алексей Илларионович, бывший первый секретарь КПУ.
Время и место неизвестно
За что?! Я ведь сделал все, что от меня хотели!
Пономаренко, гад, ты все знал? Обещая мне шанс, что пощадят – знал, что это не больше чем морковка перед носом осла? Я разоружился перед партией, приложил все усилия к содействию в разгроме бандеро-фашистского мятежа, я послушно выполнял все, что мне скажет твоя (или не твоя?) Ольховская. Но это не имело никакого значения – как и то, что Кук все же сбежал – дело было не в моей вине, а в том, что сам решил прижать республики. И тут ему такой подарок – кто против, кто за фашистов, и «вы же не хотите, чтобы и у вас завелись такие вот кириченки?» При таком раскладе ясно – в живых не оставят.
Допросы, допросы… Даже не знаю, сколько прошло – недели или месяцы? Причем следствие интересует не только и не столько мои связи с Куком и его бандой, как мои разговоры с ответственными товарищами из других республик и из Центра. Я честно рассказал все, что знаю, что слышал – даже намеки и недоговорки: о чем, с кем, где, когда. А когда стал подписывать, то увидел, что на бумаге нет ничего про Пономаренко и еще нескольких. Я возмутился и потребовал это вписать – нет, Пантелеймон, ты тоже сухим не выйдешь! Тогда меня впервые избили. И еще раз – когда я повторил свои претензии при Абакумове. Хотя если Пономаренко был тогда в кабинете у Самого, когда я звонил… бесполезно! Иуда, сдал и меня, и всех, успел соскочить! Хотя, может быть… нет, тогда бы я сюда живым не доехал, проще ведь еще на месте зачистить концы? Значит, Петро теперь в команде у Самого, влез в доверие, сволочь! Ну, а Ольховская – хотя, может, ее по-настоящему иначе зовут – всего лишь инструмент, ведь не сама же она решала, а делала, что ей указали! Чей она человек – Пантелеймона или Берии, или еще кого-то – а какая разница для меня!
А может, все же не расстреляют? Я же все рассказал, искренне сотрудничал! Пусть двадцать пять лет, выйду в шестьдесят девятом, еще не совсем дряхлым. А если сам помрет, не вечный же – так, может, и амнистия будет? На пенсии мемуары писать про славную молодость и огненные годы Гражданской. Да и в лагере еще не конец? С моим опытом, учетчиком можно пристроиться, или бригадиром, а то даже завскладом! Только бы не «вышак»!
Проклятая Украина! А ведь поставили бы первым хоть на область, в любой российский Ухрюпинск, все шансы были до пенсии верным борцом за дело Ленина – Сталина – и в аппарат, в Москву, с признанием всех заслуг!
Впрочем, может, и там сейчас неуютно будет, хе-хе! Я ведь много наговорил, о самых разных людях, отовсюду! И эти имена в протокол попали, так что не отвертитесь! Чтобы не мне одному отвечать!
Приговор
Именем Союза Советских Социалистических Республик
Военная Коллегия Верховного суда Союза ССР, в составе: председательствующего – генерал-майора юстиции т. Буканова, членов – генерал-майора юстиции т. Ченцова и чл. Верх. суда СССР т. Бояркина, при секретаре, полковнике юстиции т. Шур.
В закрытом судебном заседании в г. Москве, 27 октября 1944 года рассмотрела дело по обвинению Кириченко Алексея Илларионовича, 1908 г.р., бывшего первого секретаря ЦК КПУ, в преступлениях, предусмотренных ст. 58-1а, 58-2, 58-3, 58-6 УК РСФСР.
Предварительным и судебным следствием установлено, что Кириченко основал в партийных, советских и хозяйственных органах УССР антисоветскую организацию, ставящую целью свержение на Украине советской власти.
Для осуществления своего замысла, он вступил в сговор с руководством ОУН-УПА, способствуя подготовке вооруженного антисоветского мятежа, как то: предоставление бандеровским боевикам квартир, транспорта, продовольствия, прочего снабжения. Содействие в сокрытии преступных действий. Содействие пропаганде, ведущей к ослаблению советской власти. Прочие организационные меры, направленные на подготовку вооруженного выступления.
Таким образом установлено совершение Кириченко преступления по ст. 58-1а (измена Родине), и 58-2 (участие в антисоветском вооруженном выступлении, или подготовке такового).
В то же время не установлено совершение преступления по ст. 58-3 (контакт с иностранным государством в антисоветских целях) и по ст. 58-6 (шпионаж).
На основании вышеизложенного и руководствуясь ст. 319 и 320 УПК РСФСР, Военная Коллегия Верховного суда СССР приговорила Кириченко Алексея Илларионовича к высшей мере наказания, расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Анна Лазарева.
Студия «Мосфильм», 1954 год
«Жаркое лето сорок четвертого». Фильм Бориса Барнета, того самого, кто «Подвиг разведчика» снял. Собственно фильма пока еще и нет – есть сценарий, множество рабочих материалов, кино– и фотопроб. Конечно, эта работа о том, что было в Киеве десять лет назад, не могла пройти мимо внимания товарища Пономаренко. Нет, мы не диктовали творческий процесс – скорее, мягко подправляли советами. А после было решено: а отчего бы открыто не побеседовать? Ну и удивлен же был Борис Васильевич, с которым мы уже несколько раз пересекались, узнав, что я и есть прототип его героини! Однако подписку о неразглашении пришлось с него брать. С него одного – прочие члены киногруппы не знали моей настоящей фамилии и места работы. И искусству изменения внешности я научилась не хуже настоящей актрисы – прическа, вуаль, чуть подкрасить, чуть подправить – вроде и похожее лицо, а немного не то.
Как положено, сначала просмотр наскоро смонтированной черновой версии. Ну, а после – нет, на сцену мне не надо, зачем так официально? Лучше сдвинем стулья в круг, так у вас принято на обучении, по методу Подервянского? Знали бы, что я сама подобное обучение проходила, правда, с другими совсем людьми.
– Рассаживайтесь поудобнее, начнем!
Люба Шевцова на меня смотрит с восторгом. Быстро восходящая после «Молодой гвардии» звезда советского кино (напомню, что в отличие от той истории, у нас герои-молодогвардейцы живые: Краснодон был освобожден еще в конце декабря сорок второго). Ну, а в фильме она, то есть я – Беата Ольшанская, инструктор из Москвы, бывшая партизанка и подпольщица, приезжает в Киев в командировку. И на совещании у Кириченко (а он там под своим именем) вдруг в одном из присутствующих узнает штандартенфюрера СС Кука, который ее в гестапо бил и пытал – теперь он генерал УПА, проникший в Киев, чтобы свергнуть советскую власть.
Нет, Люба, в жизни все было проще и скучнее. Я действительно была в подполье, а затем воевала в партизанском отряде, но в Белоруссии, и с Куком (который, кстати, сволочь и мразь, но все же в гестапо не служил) встречаться никак не могла. В плен я не попадала, успев уйти в отряд, а затем была отозвана на Большую землю. И был у нас Кук в разработке по другому делу, так что фотографию его я видела и узнала. А вот эпизод с фотоаппаратом в пудренице – в который, я слышала, даже среди вас не все верят, «ну как в кино» – это правда было.
Однако хочу спросить вас, товарищи, если вы сами думаете, «как в кино», что же снимаете так? Что значит «не зрелищно, не показательно, не эпично»? В этом и искусство – показать, чтобы было правдиво и в то же время зрелищно. Видимая ложь даже в малом сразу картину разрушает, как картонная декорация в кадре! Метод Подервянского, насколько мне известно, это как раз максимально в себя обстоятельства закинуть, себя отпустить и по истинной природе творить. А не тащить на экран то, от чего зритель скажет «не верю». Вот поставьте себя на место зрителя и ответьте, в каких местах показанной картины вы бы это сказали?
Да, есть вещи, о которых знать не надо. Например, штатные оргструктуры наших служб, порядок их взаимодействия, связи. Так что пусть Беата случайно встретит в гостинице фронтовых друзей – а не как в жизни, где они меня страховали. Пусть у их командира, Юры Брюсова, также чисто случайно окажется друг в СМЕРШ, для неслуживших сойдет, а служившие поймут. Но чтобы она не решилась рассказать им!.. «Что они про партию подумают, если узнают, что первый секретарь – предатель» – это простите, чисто интеллигентские метания, а у нас такие не работают! Когда до дела дошло, тут сантименты побоку, надо пожар тушить! Но с большой натяжкой допустим…
Люба, вы слишком буквально приняли, что «наше главное оружие – это идея, совесть и партбилет». И когда после ухода друзей к вам врывается Кук с бандой – которого, кстати, там в реалии не было, лишь подручные его – ну кому вы там адресуете свой монолог, вы врага переубедить надеетесь? А они вас слушают, наверное, минуты две, вместо того чтобы или немедленно убить, или так же быстро увести с собой и уже после, у себя на явке, допрашивать. Слово – это хорошо и нужно, – но чтобы оно доходило, его подкреплять надо. Я вот кроме прочего мастер спорта по русбою в квалификациях «рукопашка» и «холодное оружие», меня сам Смоленцев учил. Выходила на ковер против двоих-троих противников-мужчин. И он же меня учил стрельбе на скорость, в движении, из неудобных положений, по внезапно появляющейся и подвижной мишени – тогда в Киеве мне это реально помогло спасти свою жизнь от четверых вооруженных бандеровских боевиков. После можете подойти ко мне, кто желает, я адрес дам – учат там, конечно, не всему тому, что профессионалов, но около того, с улицы желающих не берут. Вам, Люба, я бы особенно советовала.
Не надо изображать врага слабым и глупым! Иначе возникает недоумение, а как же мы против таких три года воевали? Да, Кук у вас показан похожим на себя – умный, опасный противник, а не карикатура. А прочие бандеровцы в фильме – ходячие плакаты «на кого не должен быть похож советский человек». Сплошь алкоголики дебильного вида, только и ищущие, кого бы убить, и постоянно орущие «слава Украине» и «хайль Бандера». А ведь у нас с ними в Галиции была настоящая, серьезная война, без дураков! Да, и кто у вас за реквизит отвечает – с чего это половина бандеровской массовки в немецких мундирах бегает? Ладно, по послевоенной бедности случалось, что и фрицевские тряпки донашивали как рабочую одежду, но чтобы со всеми регалиями, погонами и крестами? И каски, и эсэсовский камуфляж? Я понимаю, что вам хотелось показать, что УПА – это наследники нацистов. Вот только как же они, такие, скрытно в Киев просочились? А что это у вас «адъютант» Кука, что постоянно на первый план лезет, пулеметными лентами обмотанный, как революционный матрос – и с «дегтярем» в руках, старой модели, с диском вверху? Это куда он ленты заряжать собрался – тут любой из парней, кто в армии отслужил, вас засмеет! Это не мелочи, серьезно – видя множество таких, зритель уже будет думать, что ложь и в главном!
Так вот, Люба, подумайте сами, ну зачем врагам после вашего монолога (правильного, но совсем не к месту) вас на колени ставить? Чтобы морально сломить – ну не будет никто этим заниматься на задании, в чужом тылу! И не пуля в затылок, зачем шум поднимать, а удавку на шею. Причем сразу и без всяких криков: «На колени, москальская тварь!» Да так громко, что ваши фронтовые друзья услышали и прибежали. Боевая сцена зрелищная очень – а вот это как раз случай, когда оправдано. Потому что реальный бой не зрелищен совсем. Несколько секунд ударов и возни, и враг повержен. Нет, тогда я не дралась, а в соседней комнате сидела, с пистолетом. А работал сам Смоленцев с командой – ну да, вы догадались, кто под Брюсовым изображен? И с ним те самые ребята были, что фюрера брали – подумайте, какие шансы были у бандер? Верно, никаких.
А у вас Кук успевает выпрыгнуть в окно, причем на подоконнике еще оборачивается и секунд десять грозит ужасной местью. Когда в жизни главарь той банды в конце коридора стоял, как услышал, сразу бросился наутек – и то не ушел! Если «фронтовые друзья» – это лучшая спецгруппа Советской армии, ребята ну очень опытные и умелые – и я честь имела с ними работать! Вот только в Смоленцева я влюблена не была, как героиня в Брюсова. Вам объяснять надо, кем по-настоящему была итальянка Анита, или вы сами поняли? Но это ладно, зрителю неинтересно – так что пусть будет любовь, это ведь важно, не только война, но и за что в итоге воюем? Вот только объяснение в любви сразу после бегства Кука, да еще «ребята, выйдите, нам поговорить наедине» – ну совершенно не на месте, кто бы время терял, когда боевую задачу ставить надо?
Ладно, достали машину, погрузили пленных, едут на аэродром, где у Брюсова друг в СМЕРШ – отчего все по знакомству, а не по установленному распорядку, я уже сказала, сойдет. По пути там откуда-то берется бандеровская засада – но наши герои прорываются, всех положив, сами не пострадав (и это, как показано, после кинжального пулеметного огня по машине с тридцати шагов). Случись такое, все бы мы там остались, вот только засаду так быстро Кук бы устроить не успел, на то и был наш расчет, проскочили! Объяснение у самолета «отчего я не должна лететь, здесь мое место» – тоже хорошо. Толпой в кабинет к Кириченко, и героиня оттуда самому Сталину звонит… а вот представьте, было немного не так, но похоже! А вот скажите, ну отчего у вас в фильме Кириченко, уже разоблаченный, так и норовит при любом удобном случае навредить: Кука предупредить, саботаж устроить – даже себе во вред, но «хай живе Украина»? Для того, чтобы оправдать, отчего его Беата Ольшанская наконец отправляет под арест и сама начинает командовать? Так я уже была тогда инструктором ЦК ВКП(б), вы партийную иерархию представляете? У меня с самого начала полномочий было достаточно, чтобы предателя Кириченко отстранить, особенно после разговора с Москвой – что я и сделала.
Сильный эпизод с фронтовиком Василичем. Пришел солдат с войны – а дом сгорел, семью немцы убили. В пивной, по несознательности, горе заливает – а бандеровцы подсаживаются, водки подливают, а после убивают солдата в темном дворе, и его форму с медалями один из мерзавцев берет, чтобы наутро на рынке себя кулаком в грудь бить: «За что воевали!». Только ложь «из Москвы приказ пришел, что всех, кто под немцем был, приказано в Сибирь как фашистских пособников» – уберите. Тогда, в самом начале – про цены в кооперативах говорили. А это важно – вот будут ваш фильм в Киеве смотреть, где события помнят еще. И что скажут, в этом ложь – значит, и в другом тоже?
Потому же – правду покажите, что ЦК и обком эвакуировались с улицы Орджонокидзе в горком. Что значит «политически неправильно показывать бегство коммунистов»? Если весь Киев про оборону Владимирской горки помнит! Так же и про «жаркое». Ну да, меня не коробит, так в Киеве про то событие говорят, и что? Если было? И нам надлежит не отрицать это, а объяснить, чтобы наши, советские люди поняли. И не надо врать, что там по улицам толпа с портретами Бандеры, а тем более Гитлера ходила. Вы это как представляете? Красные были флаги, в первый день. И повязки на рукаве бандеровских активистов тоже красные, а не желто-синие. Петлюровские знамена лишь на второй день появились, и то далеко не у всех. Так скажите – вставьте хоть от лица самих врагов, что для успеха они должны были наши идеи и лозунги красть, потому что не было у них своих, за которыми наши люди пошли бы.
Но никак нельзя сказать, что не было у них идеи! Дорого нам обошлось, что мы недооценивали ОУН, считали их просто неразоружившимися полицаями, а ведь у них была своя идея. Поганая, подлая, но находились и такие, кто за нее на смерть шел! Я про львовский детдом говорю – ведь они там, о себе не думая, не только у вокзала, но и после, при подавлении мятежа, на наши танки с бутылками бросались. Верили, что будет ридна самостийна и рай на земле, так мозги им задурили. Мальчишки и девчонки в возрасте от десяти до шестнадцати лет. Многие на вокзальной площади и остались. Кто уцелел, ох и повозились мы с ними после, нет ведь в УК смертной казни для детей, и мстителей после отсидки тоже получить не хотелось. Но это другая уже история.
Так вот, вокзал. Ладно, пусть останется, что танковый полк, следующий через Киев, выгрузился в первый же день лишь потому, что командир его также фронтовой друг Юры Брюсова. Хотя любой кадровый офицер такую ересь и слушать не станет – у нас воинские части по своей воле не катаются, на то всегда приказ из высшего штаба есть. Но примем, что был приказ «в расположение Киевского военного округа и ждать указаний», а командующий округом, по вашему сюжету, предатель. Однако советую вам это не подчеркивать – поскольку зрители вспомнить могут, что товарищ Герасименко расстрелян не был – закон наш суров, но справедлив, не установило следствие в его делах умысла, а генерала, на обучение которого большие народные деньги ушли, в расход пускать нерационально. Потому оказался полковник Герасименко командиром дивизии на маньчжурской границе, сумел после хорошо себя показать в японской войне, и сейчас, насколько мне известно, где-то на Дальнем Востоке служит. И пусть будут там не самоходки, а танки Т-54, как вы сняли – есть в Советской армии и огнеметный вариант.
Я сама не видела, но разговаривать пришлось с теми, кто там был. Что делать командиру, когда идут на него не эсэсовцы, не враги, а вроде наши, с красными знаменами, с портретами Ленина и Сталина, грудью на стволы – а пропускать нельзя? Потому что там в толпе кроме обманутых еще и боевики, они когда на станцию прорвутся, то вагоны и склады будут жечь! Представили – вот честно, я не знаю, как бы я поступила в такой ситуации! И боже упаси кому-то оказаться в положении этого неназванного в фильме командира! Если бы мальчишки-боевики преждевременно не начали, «бей, жги ненавистных москалей», не удержались бы! И бандеровцы из СБ, с пулеметами позади – это оставьте. Вот тут, даже если их и не было – вина такая же, как если б были: это Кук и его сволочь людей послали на смерть! И даже те из наших, кто был на площади, не могут с уверенностью сказать, что сзади по толпе не стреляли. Во всяком случае, упоминания о том есть в рапорте командира того полка, я сама читала. И пусть будет в фильме, что не одна самоходка сгорела, как в реальности, а половина танков, до того как наши решились открыть огонь в ответ. Вот это как раз будет политически правильно. И как наши из горящих машин выскакивали, а их толпа ногами топтала и рвала на куски: «Бей москалей». Жестокий вышел эпизод, как на войне – представляю, когда снимали, это каково же было статистам?
Про «английский след». Вот тут в полной вашей воле, поскольку дело тайное, публике неизвестное, что открывает широчайший простор. Честно скажу, у нас нет сведений, что некто Турчинов, выдающий себя за личного эмиссара Бандеры и агента британской СИС, реально влиял на события, а уж тем более приказал Куку начать мятеж, «иначе в Лондоне не поймут и не поддержат». Поскольку командовать он даже и не пытался, при первой угрозе сбежал в британское консульство, откуда нам после выдали его труп: «бандит, застреленный охраной». Так что если он и был посланцем, то самого мелкого калибра, а никак не суперспецагентом – но думаю, это опять же тот самый случай, когда вымысел возможен. Нельзя ведь с уверенностью сказать, что этого не было? А британцы в такой ситуации, чтобы чистыми остаться, вполне могли и своего кадрового сотрудника застрелить.
Бой в конце – абсолютно недостоверно, плохо! Бандеровцы идут на последний штурм – ну а «тигры» у них откуда?! Что значит «нужен был равный противник для нашего танкового полка, а советскую технику у врага признали политически неправильным»?! Во-первых, в Киеве тут же вспомнят, что никаких танковых боев во время мятежа все-таки не было. Значит, опять ложь? В действительности у Кука было то ли два, то ли три захваченных наших бронеавтомобиля – и никакой особой роли они не сыграли. А во-вторых, тут любой, кто в армии отслужил, усомнится: откуда в Киеве «тигры» в таком количестве? Даже если там был склад трофеев – вы технику на хранении, без постоянно закрепленного за ней экипажа, представляете? Чтобы танки стояли не то что заправленные и с боекомплектом, но и полностью исправные и укомплектованные, прямо сейчас в бой – и пулеметы, оптика, рации, аккумуляторы на месте? И где бы Кук столько обученных экипажей взял, если даже в «Галичине» бронечастей не было, не учили немцы бандеровских танкистов? Говорите, пленные французы в танки сели? Пошли умирать за дело Бандеры? Да, какое-то количество бывших пленных среди мятежников отмечено. Товарищи, давайте не будем спорить – полсотни таковых вовсе не равноценны десятку танковых экипажей, немцы в войну так делали, кого попало наловим, в танки посадим – и результат ноль. И как раз французы с этим были хорошо знакомы – и в реальности бывшие пленные в том мятеже вовсе не дрались с яростью берсерков, а напротив, при каждом удобном случае стремились сбежать. Бандеровские «тигры» с экипажами из фанатиков-французов – ну не надо зрителей смешить!
Знаете, как в Киеве сейчас называют в разговоре плошадь у вокзала? Майдан незалежности! Слово «майдан» в украинском языке означает не только рынок или рыночное место, но и процесс выбора атамана или принятие какого-то решения. А еще, в переносном смысле, просто шум, скандал с дракой. Поскольку упомянутые выборы в Запорожской Сечи проходили именно так: подсчет голосов определялся, кто кого перекричит, или за кем после всеобщего мордобоя окажется место выбора. Вот и помайданили за незалежность Украины, с кровью и огнем, есть еще дураки? Народная мудрость меткая – слышала, что у киевлян выражение «на майдан незалежности иди» имеет смысл, агитировать кого-то на заведомо безнадежное, глупое, бессмысленное дело. Вот ваш фильм и должен донести эту мысль до всех зрителей, не только до киевлян.
А лирические сцены удались. Хотя если бы я в реальности попробовала бы целоваться со Смоленцевым, некая особа итальянской крови меня бы вызвала на дуэль. Но это же фильм, и героиня даже внешне на меня не похожа. Ну, если только платьем – узких юбок не ношу в принципе, да и брюки не очень люблю, только «в бою и походе». И накидка летящего покроя – это тоже мой стиль, как в фильме, а вот шляпу с вуалью я тогда не носила еще, по крайней мере на службе. Волосы у меня тогда были короткие, в прическу не собрать, булавок не воткнуть – а без этого шляпу уносит любой порыв ветра, намучаешься бегать ловить. Если уж речь зашла о моде – то я считаю, что по марксистско-ленинской философии, «красота есть целесообразность», то есть для человеческого тела это способность к активному движению, а значит, одежда не должна его стеснять. И уже второе – показывать достоинства фигуры и скрывать ее недостатки. Ну, а хвататься за что-то новое лишь оттого, что это «последний писк моды» – если конкретно вам не подходит, то просто глупо! Не вы должны быть для одежды, а одежда для вас.
Личное – давайте о том не будем? Да, я замужем, трое детей. Муж военный моряк, кто – промолчу. Скажу лишь, что когда-то у нас было почти как в этом фильме – общее дело, которому вместе служим. Так же, как у ваших героев. А счастливыми вместе быть легко – если умеешь дарить радость друг другу. Даже тогда, когда мы вдали. Но о том опять же поговорим после, когда вы будете снимать что-нибудь лирическое.
Ведь фильмы не о добром не нужны! Надо, чтобы люди, смотря кино, становились лучше и хотели к лучшему изменить мир. Вот отчего нам неприемлем дух Голливуда с его кредо «выживает сильнейший, иди к цели по головам и не думай о неудачниках, личный успех – это все!» Нашему советскому кино это органически чуждо!
Вот только это не отменяет, а напротив, предъявляет высокие требования к уровню искусства, к владению инструментом! Верно, что без идеи в основе самое гениальное исполнение не спасет – но плохая реализация может загубить самую лучшую идею. Основа в вашем фильме хорошая. Теперь лишь ее показ исправьте. Что значит «потрачены большие народные деньги, жалко»? А вы понимаете, что если фильм не удастся, то все, что на него истрачено, окажется выброшенным на ветер? А если удастся – то ваше творение войдет в историю, и может, лет через пятьдесят и сто будут показывать в рубрике «легенды нашего кино»?
Ну, вот мнение и позиция партии по вашему фильму. Еще есть вопросы?
Вместо эпилога.
Япония, аэродром фирмы «Мицубиси», 20 июля 1944 г.
«Зеро» был отличным самолетом. Любимым творением Дзиро Хорикоши. Но его время уже ушло. Всего за три года – на войне техника стареет быстро. Отличный истребитель в начале войны, сейчас он безнадежно уступал «хеллкетам» и «корсарам».
Среди грузов, доставленных в Японию двумя вернувшимися из Европы конвоями, были двести истребителей ФВ-190 и к ним тысяча моторов BMW-801 (по сто самолетов и пятьсот моторов на каждом из конвоев). Еще (на первом из них) пришли сто истребителей Ме-109G и к ним пятьсот моторов Даймлер-Бенц 605 – на которые сразу же наложила лапу армия, задумав использовать моторы не как запчасти к этой сотне самолетов, а для модернизации своих «Хиен» Ки-61 – ожидая, что с немецким 605-м вместо лицензионной японской копии 601-го выйдет достойный противник даже для «мустангов». А нельзя ли точно так же поступить с «зеро»? Поскольку «фокке-вульф» при всех достоинствах, категорически не устраивал флот – не мог летать с палубы и имел совершенно недостаточную дальность. Правда, представляло большой интерес, что, как сообщили немцы, одна из модификаций «фоккера» теоретически могла нести торпеду. Так что все двести ФВ-190, за вычетом отданных на изучение, пополнили береговые части авиации флота. А моторы поступили на фирму Мицубиси, где Дзиро Хорикоши долго думал, как справиться с трудной задачей.
Сам двигатель был хорош. Мощность превосходила японские копии вдвое, ресурс – в пять раз. Главное же, если японские моторы, номинально имея отличные характеристики, страдали отвратительным качеством и низкой надежностью (особенно последние серии, производства военного времени), то немецкие работали как часы, с гарантированным результатом. Проблема была в том, что БМВ был на целых четыреста пятьдесят килограммов тяжелее, чем «родной» двигатель «Сакае», и даже при размещении вплотную к моторному шпангоуту, центровка загонялась далеко в область пикирования. Перенос вооружения в крыло помогал мало, давая едва сотню кило, чем уравновесить еще триста? И это при массе пустого самолета всего в тысячу восемьсот!
Дзиро Хрикоши помнил тот день. Вернее, ночь – было уже три часа, а конструктор сделан не из железа и даже не из новомодного алюминий-магниевого сплава. Ничего не придумав, он пошел спать – и увидел во сне того, кого когда-то считал своим сенсеем.
– Мы снова встретились, мальчик из Японии! – улыбчивый итальянец приподнял над головой котелок. – У нас война наконец закончилась, и я смогу заняться летающими лодками. А что у вас?
– Здравствуйте, мистер Капрони. У нас как обычно. Нужно совершить невозможное во славу страны Ямато. Мой самолет, моя мечта – прекрасен. Но ему не хватает скорости и вооружения. Есть новый двигатель – но он слишком тяжел. А время поджимает так, что новый самолет разработать некогда. В общем, я не знаю, что сделать. Любой вариант чем-то плох.
– Мой мальчик, все, что сейчас стараются сделать конструкторы, давно сделала и отладила природа. Ты сам создал свой самолет, вдохновленный крыльями чайки. Посмотри в небо – там есть ответ на твой вопрос. И – до новой встречи!
– До встречи, мистер Капрони!
И тут Дзиро проснулся. А наутро он уже стоял перед генеральным директором «Мицубиси».
– Мне нужно срочно на побережье, туда, где гнездятся морские птицы.
– Зачем?
– Они уже решили нашу проблему. Надо просто подсмотреть их секрет. Я сделал чайку – но теперь нам нужен охотник на чаек.
Новый А6М9 был… необычен. Тот же фюзеляж. То же хвостовое оперение, слегка раздавшееся в стороны. На двадцать сантиметров более длинный капот, и винт большего размаха, чтобы использовать мощность нового двигателя. И – совсем другое крыло. Немного более короткое, но значительно шире, чем у стоящего рядом А6М5. И – с обратной стреловидностью по передней кромке. Смещенные силовые нервюры позволили поставить более длинные стойки шасси, а увеличенная толщина профиля – разместить больше топлива и повысить устойчивость на больших углах атаки, да и на две автоматические пушки места хватило. И – напоминающие маховые перья секции элеронов по всей задней кромке. Это крыло принадлежало уже не чайке. Орлу. Хищнику, который догоняет добычу и бьет ее, пользуясь превосходством в скорости и маневре.
Трудность была в том, что требовалось сохранить максимальную преемственность с прежней конструкцией, чтобы не сильно ломать налаженное производство. А крыло обратной стреловидности требовало переделки центроплана из-за возросших крутильных нагрузок (еще оно было очень чувствительно к боевым повреждениям, но к этому Дзиро отнесся философски, истинный воздушный боец и не должен попадать врагу в прицел!). Требовалось найти такой же идеальный баланс, как в изгибе клинка катаны – которым можно и колоть, как прямым мечом, и наносить режущие удары, как саблей. Но Дзиро по праву считался мастером конструктором самолетов. Он сумел в своем детище совместить несовместимое.
Не исключено, что самолёт немного потеряет в маневре, но зато резко прибавит в скорости и скороподъемности, обгоняя «хеллкет». И теперь это был чистый истребитель – возможность нести 250-килограммовую бомбу он потерял. Хотя предусматривался, при необходимости, подвесной топливный бак – даже дополнительные емкости в крыле не компенсировали большего расхода топлива. Масса выросла весьма заметно – и протектирование баков резиной, и заполнение их выхлопными газами, и бронеспинка за кабиной… хотя пилот все равно сидел верхом на главном бензобаке, и с этим ничего нельзя было поделать! И даже усиленное шасси могло не выдержать посадки на палубу с полной нагрузкой – в этом случае придется кружиться над авианосцем, вырабатывая топливо, или сделать систему аварийного слива.
Потребуется и новая тактика. Хотя это было однажды – когда летчики со старых бипланов пересаживались даже не на «зеро», а еще на его предшественника, А5М, «тип 96». Сумеют и сейчас – этот истребитель для маневренного боя, но не исключено, что он будет хорош и в немецкой манере «ударил-убегай». Только бы выдержало крыло!
И лишь бой покажет, сумел ли он, Дзиро Хорикоши, сделать орла, который будет насмерть заклевывать американских «котов».
Кстати, надо назвать свое творение. Пусть будет «Райзен».
Рядом стоял еще один самолет. Он мало отличался внешне от А6М5. Увеличившийся в длину моторный отсек потеснил назад кабину, крыло же, привычной прямой формы, чуть сместилось вперед, всего на какие-то полтораста миллиметров, меньше двух ладоней, издали в воздухе это будет малозаметно, как немного подросшее оперение. Больше бросались в глаза обрубленные концы крыльев, как и у «орла», прочие же изменения – столь же развитые закрылки и предкрылки, усиленное шасси, протектированные баки, были вовсе незаметны. Ублюдок, бастард, недостающее звено эволюции – одна из переходных моделей. Тоже добротная, неплохая машина – но работа, достойная ремесленника, а не мастера, «дзюцу», а не «до». Присутствующая здесь лишь на тот случай, если орел-«Райзен» будет забракован. Конечно, Дзиро Хорикоши искренне желал победы своему любимому детищу, но… Конструктор сделал свое дело – теперь боевой летчик должен оценить результат и вынести приговор.
Мори Танабэ еще раз оглядел самолет. Новое крыло, выступающее чуть вперед, выглядело непривычно. А так на вид все тот же «зеро», новый мотор почти не отличался от прежнего размером, лишь на фут длиннее. Вот только в нем теперь таилась почти вдвое большая мощь! Немецкий BMW801, целая тысяча штук их было доставлена в Японию на двух конвоях. Вернее, полутора – последний понес изрядные потери, прорываясь через англичан. Но на потерянных транспортах был в основном менее ценный груз: промышленное оборудование, станки и машины. А собственно вооружение дошло почти все.
Что там было еще, кроме самолетов? Зенитки 88 мм с радиолокаторами и приборами управления стрельбой. Танки, «тигры» и «пантеры», противотанковые пушки, еще что-то – на что успела наложить загребущую лапу армия. Но за свою собственность флот встал насмерть. Конвоев больше не будет, и с неизбежностью встанет вопрос запасных частей – но во-первых, какое-то их количество прилагалось к моторам, во-вторых, что-то могут сделать и в Японии, худшего качества, но работоспособное, и в-третьих, как показывал печальный опыт современной войны, жизнь самолета-истребителя была короче ресурса его мотора – так что если переделанные «хиеи» и «зеро» до гибели успеют сбить по нескольку американцев, это с лихвой окупит все расходы.
А главное – боевой опыт! Домой вернулись одиннадцать пилотов, не только освоивших немецкую технику, но и успевших поучаствовать в боях с проклятыми янки. Он, Мори Танабэ, лично сбил девятерых, взлетая и с палубы «Цеппелина», и с берега. И хорошо знает, что за противник «хеллкет», и какая тактика оправдана против новейших «хелдайверов». Немецкие самолеты плохи лишь одним: дальность их недопустимо мала для Тихого океана. Но чисто боевые качества намного выше японских! Пожалуй, переделанный «зеро» вполне может сражаться в прикрытии своих авианосцев. Если только удастся найти для них нужное число пилотов.
Ведь путь самурая не презренное «дзюцу», ремесло, а «до», путь духовного совершенства! И если ты не готов выложиться на нем до конца, то и не думай вступать на него! Потому, по убеждению Танабэ и не его одного, японские пилоты были лучшими в мире… вот только на одного мастера всегда толпа посредственностей, так устроен мир. И потому гайдзины брали числом, они выставляли много своих бойцов, пусть с гораздо худшей подготовкой! И оттого могли позволить себе потери, которые не могла нести Япония. Истинного мастера бусидо – без разницы, что является его оружием, катана или самолет – надо готовить годы! И далеко не каждый ученик способен дойти до конца, очень многие отсеиваются даже раньше половины пути. Вот только оказывается, что на большой войне мастера погибают быстрее, чем успевают вырасти новые.
Внешне положение Японии казалось неплохим. Фронт, достигнутый при максимальном продвижении еще в сорок втором, в целом держался, совершенно неожиданным был прошлогодний успех в Индии, хорошо шли дела и в Китае. Мидуэй, Гуадаканал, теперь Тарава – казались ударами болезненными, но не смертельными. У Японии еще было в достатке территорий, ресурсов и храбрых солдат. Хуже было с кораблями, гибель Первой дивизии Нагумо у Мидуэя так и не удалось возместить, вместо четырех первоклассных авианосцев лишь в марте этого года удалось ввести в строй «Тайхо», да вот-вот должны поднять флаги первые два корабля нового типа «Унрю» и «Амаги» (их считают легкими, но это не так, размерами они превосходили погибшие «Хирю» и «Сорю»), за ними осенью должен был последовать «Кацураги», и еще три стояли на стапелях. И уцелевшие «Секаку» и «Дзуйкаку». Итого, пять или шесть, в то время как у янки уже за два десятка, и строятся еще. А самое неприятное, сражения этого года убедительно показали подавляющее превосходство янки по качеству подготовки пилотов – то, чего не было в начале войны! И как ни парадоксально, причиной тому был опять дух самурайства: если японскому воину надлежало не бояться смерти, ради лишнего шанса поразить врага, а будучи сбитым, не отвлекать товарищей от выполнения боевых задач – то американцы очень много внимания уделяли как прочности, живучести своих самолетов, так и великолепной организации спасательной службы, и в итоге у их пилотов было по девять жизней, как у лис-оборотней, а у японских – только одна. И оттого мастера-японцы сгорали в бою даже быстрее американских новичков.
И подошла к концу война в Европе. Нет, Танабэ не считал рейх друзьями Японии, гайдзины остаются гайдзинами, кто помнит, что всего сорок лет назад и британцы считались союзниками, а в этой войне в Малайе и Бирме японцы убивали их точно так же, как тогда русских у Порт-Артура. Но это значило, что все силы англосаксонских гайдзинов, ранее связанные на другом краю Земли, теперь будут брошены против одной Японии. Не имеющей союзников – глупо будет надеяться на помощь русских, а больше в мире и не было сильных игроков. И вопрос лишь во времени, за которое англо-американцы сумеют восполнить потери и перебросить войска и корабли на Тихий океан.
Два, три, четыре месяца, самое оптимистичное – полгода. До того, как на Японию обрушится цунами их мощи. В Европе Танабэ хорошо узнал, что такое англо-американский флот. Неужели стране Ямато суждено пройти путь Еврорейха: от пика могущества на Волге до форсирования русскими Одера всего через год с небольшим? И совсем незадолго до катастрофы еще казалось, что не все потеряно, достаточно еще сил и вся Европа покорна – и вдруг все рассыпалось, как ветхий сарай при землетрясении! А если еще и русские не останутся в стороне и нападут тоже? Война Японии против всего мира выиграна быть не может. История зло посмеялась, семьдесят лет назад при Мейдзи, казалось, дав желтой расе шанс занять в мире достойное место, потеснив господствующую белую расу. Проклятые китайцы, а также корейцы, вьетнамцы, отчего вы не пожелали покориться нам, заставив тратить время и ресурс на ваше завоевание? Если бы вся желтая раса выступала на мировой арене как единый монолит, под мудрым руководством японского сенсея! Но вы не захотели – теперь расплачиваться будем все! Ведь все мы для проклятых белых гайдзинов не более чем макаки!
А впрочем, кто он такой, Мори Танабэ, чтобы рассуждать о столь глобальных вещах? Ему поручено, облетать переделанный «зеро», дать рекомендации на основе полученного европейского опыта и подготовить свой сентай (полк). Предположительно, этот истребитель будет даже лучше «хеллкета», сохраняя почти все достоинства «зеро». А если удастся впихнуть в него дополнительный топливный бак, то и все. А после – в бой, куда пошлет воля императора, и пусть больше проклятых американских гайдзинов умрет от его, Танабэ, руки – до того, как его собственное имя украсит стену храма Ясукуни. Пусть каждый делает, что должно – и все в руках богов!
Путь самурая – славная гибель в битве. И не имеет значения, есть ли шанс победить, и сколько врагов. А важно лишь – сады Пресветлой Аматерасу в конце!
Итак, взлет. Танабе покачал ручку управления. Так, элероны… элероны… как интересно! Секции элеронов пришли в движение – но они сместились неравномерно! Как у воздушного винта – дальние отклонились больше, ближние – меньше. Кроме самых ближних. Почему? Да они же попадают в струю воздуха от винта! Так, а теперь ручка закрылков? Превосходно – теперь больше отклонились уже внутренние – и те, что совсем рядом с фюзеляжем тоже. И – пилот покрутил головой – да, точно. Рули высоты тоже работают – частично – как элероны. И правда орёл. С такой развитой механизацией, пожалуй, машина будет поворачиваться в воздухе вокруг кончика крыла.
Отмашка на взлет – движок набирает обороты, механики вытягивают из-под колес колодки – полетели. Да, это не А6М5! Скорость машина набирает стремительно, а мощные закрылки сильно сокращают взлет. Еще надо посмотреть, что будет с максимальной нагрузкой, но пока что «Рейзен» взлетел чуть ли не с места – пробег не составил и двухсот метров. Так, что там в плане испытаний? Максимальная скорость? Ну, покажи, что ты можешь, немецкий двигатель! Сколько? Шестьсот двадцать – на сотню больше, чем развивал старый А6. И кажется, это еще не предел? Теперь скороподъемность. Звук мотора снизился в тоне – двигатель ощутимо просел в оборотах, выйдя на режим максимальной тяги. Двадцать градусов к горизонту… сорок… пятьдесят… машина ползла вверх фактически вися на одном только винте, и скорость держалась двести тридцать километров в час, почти двадцать пять метров в секунду набора высоты. Управляемость… Танабэ покачал ручку, удовлетворенно посмотрев на элероны – в полном порядке.
Так, теперь проверим маневренность. Самолет через крыло, в сумасшедшем кувырке прямо из набора высоты, ушел в пике. Шестьсот километров… семьсот… хватит. Появилась какая-то нехорошая дрожь в ручке – выводим. «Рейзен» четко пошел за ручкой. Так четко, что у опытного пилота потемнело в глазах – «орел» обработал выход из пике в горку, кажется, вообще без срыва потока. Невозможно… или… или конструктор – гений! Вот зачем были нужны эти хитрые элероны. А минимальная скорость…
Дзиро наблюдал за эволюциями самолета с тревогой – все-таки модель экспериментальная, совсем другая схема управления – справится ли пилот? Но постепенно тревога уходила – Танабэ четко нащупывал возможности машины, не переходя при этом опасной грани. И тут сердце пропустило такт – шум двигателя оборвался. Отказ? Нет, винт крутится. Значит, малый газ. Зачем? А, есть такой пункт – отработка посадочного режима. Действительно, самолет задирал нос, снижая при этом скорость. Снижая до… нуля? Нуля! На угле атаки в шестьдесят градусов самолет практически остановился в воздухе, активно работая элеронами для удержания крена. И – взревевший мотор бросил его дальше в полет – самолет клюнул носом и, немного подпрыгнув, стал резко набирать скорость, попутно прокрутившись вокруг продольной оси – явно под контролем пилота, потому что вход и выход во вращение были четко отработаны.
Танабэ был в восхищении. Кажется, для этой машины нет невозможного. Посадочная скорость у «зеро» шестьдесят четыре узла (сто девятнадцать километров в час). Ему удалось сбросить скорость до пятидесяти километров – и это по приборам, которые находятся в потоке воздуха, втягиваемого винтом. Если же судить по тому, что он видел из кабины – самолет остановился в воздухе и затем набрал скорость с нуля. В условиях воздушного боя это будет незаменимо – надо только попросить конструктора добавить мощные воздушные тормоза в блоки элеронов за пределами винта. Ну… все. Проверять больше нечего. Самолет совершенен – после того, как мелкие недочеты будут устранены, флот получит машину не просто хорошую – легендарную.
Дзиро не без волнения наблюдал, как приземляется прототип, как из него выбирается пожилой пилот-японец. Наверное, он нашел тысячу и один недостаток в этой новой, необычной для него машине. Доработаем, поправим – или же будет категорический отказ?
Случилось неожиданное. Пилот подошел к конструктору и глубоко поклонился. Как… как императору. Слова же запомнились навсегда:
– Дзиро-сан, вы создали чудо. Этот клинок небес совершенен. Я сочту за честь летать на нем.
Страна мечты
Благодарю за помощь:
Сергеева Станислава Сергеевича, Павлова Сергея, Толстого Владислава Игоревича, Сухорукова Андрея.
Также читателей форума Самиздат под никами BVA, Old_Kaa, omikron, HeleneS, Библиотекарь, БАГ, SovietWarrior, Sturmflieger и других – без советов которых, очень может быть, не было бы книги. И конечно же, Бориса Александровича Царегородцева, задавшего основную идею сюжета и героев романа.
Отдельная благодарность глубоко уважаемому Н.Ш.
Также благодарю, и посвящаю эту книгу своей жене Татьяне и дочери Наталье, которые не только терпимо относятся к моему занятию, но и помогают чем могут.
Лазарев Михаил Петрович
Пробуждение было резким и внезапным.
Срочное погружение, уход на глубину – ощущение не спутать ни с чем. У подводников вестибулярный аппарат это подлинно шестое чувство. Сколько раз уже приходилось так просыпаться в каюте, когда лодка совершала маневр. Стоп, я же не на «Воронеже», стоящем сейчас у стенки Севмаша, а в Москве! Четвертый этаж «сталинского» дома, наша с Анютой квартира. Потолки за три метра, в четырех комнатах простор, хоть танцуй, отвык я от такой роскоши, а если честно, и в 2012 году мне в ней жить не доводилось – командирская каюта на борту или панельная хрущевка в гарнизоне. Может, оттого и ложное срабатывание тревоги, к новым условиям не привык?
Тишина абсолютная. Что странно – по Ленинградскому шоссе машины нередко проезжают и ночью. А форточка открыта. Чего не хватает – не слышно тиканья часов! Громадные напольные часы в углу – мебель в этой эпохе вся такая солидная, капитальная. Управдом сказал, что нашу квартиру обставляли из немецких трофеев. Что как-то приятнее, чем услышать – прежний хозяин вещей получил расстрел с конфискацией, как враг народа. И квартира новая – дом, в будущем носивший имя «генеральского», построили совсем недавно. В отличие от печально известного «дома на набережной», где многие квартиры успели сменить по нескольку владельцев. Так год сейчас сорок четвертый, а не тридцать седьмой!
Сегодня было 16 июля 1944 года, Парад Победы в этой истории! В отличие от иной реальности (параллельного мира, в котором нам еще предстоит родиться, через несколько десятилетий), где парад был в дождливый июльский день года сорок пятого – здесь ярко светило солнце. И мы были на Красной площади, видели все и слышали речь товарища Сталина – и со словами его были в тот момент согласны абсолютное большинство советских людей (о всяких там солженицыных и будущих новодворских не хочется сейчас и думать!). Рядом со мной был Юрий Смоленцев со товарищи – в 2012 лучшая группа спецназа Северного флота, ну а здесь это «те, кто самого Гитлера поймали живым», за что все получили высокие награды, как майор Смоленцев (а ведь два года назад старлеем был, с позывным «Брюс») за фюрера свою вторую Золотую Звезду, а еще любовь итальянки Лючии, партизанки Красных Гарибальдийских бригад – да и я считаю высшей своей наградой, что встретил я в этом времени единственную свою, Анечку-Анюту, которая должна была погибнуть в той истории, где война завершилась в сорок пятом – и стала моей женой в измененном нами мире.
Мы смотрели, как шли по Красной площади войска нашей армии-победительницы, в этом мире встретившейся с союзниками не на Эльбе, а на Рейне и Луаре. И кроме Советской армии, в параде участвовали поляки (как там в сорок пятом), и итальянцы-гарибальдийцы (а вот это уже изменение). После мы гуляли по торжествующей Москве, улицы были заполнены ликующими и нарядными людьми, мы были в парадных мундирах со всеми наградами, и Анюта с Лючией в легких шелковых платьях, такие красавицы! Вечером был салют «из тысячи орудий» и фейерверк, – а после мы пошли к ребятам в «Метрополь», домой я и Анюта попали в двенадцатом часу уже… и еще не сразу уснули! Это был день, который хотелось бы прожить снова и снова, остановив мгновенье – то, чем должны завершаться романы со счастливым концом.
Но все проходит, и начинается следующий день. Что бывает в жизни – после звездного часа?
Анюта спит, раскинувшись на кровати. Волосы по подушке разметались – ну отчего у женщин в этом времени не принято их распущенными носить, надо или в прическу, или стричь коротко? Не разбудить бы – а то спит она всегда очень чутко. Сейчас лишь часы заведу, непорядок! Судя по тишине за окном, уже глубокая ночь. А завтра мне с утра в наркомат ВМФ, и скорее всего, через день-два лететь на север, мой «Воронеж» ждет. Единственная пока в этом мире атомная подводная лодка, стоящая сейчас на Севмаше, где ее должны будут построить через сорок лет. С цифрой на рубке «93» – число официальных побед, а есть еще два десятка неофициальных, о которых посторонним знать не положено, как например линкор «Айова» и авианосец «Белью Вуд». Атомный подводный крейсер проекта 949, «летучий голландец» Советского Союза и Полярный Ужас, как прозвали нас фрицы, кому посчастливилось уцелеть, встретив нас в море.
Черт, ну и углов тут у мебели! В отличие от икеевской конца века. Фрицы проклятые, не могли делать полегче – не представляю, как все это затаскивали на четвертый этаж! А может и не фрицы – историю помню, из будущих времен. Как в некоем высоком военном учреждении с сорок пятого стояла такая же трофейная старинная мебель красного дерева. В начале семидесятых, когда с Францией было потепление, в Союз приезжала французская военная делегация, и посетили они то учреждение, не знаю зачем – и тут один почтенный месье вдруг узнает свой гарнитур, который «проклятые боши» украли из его родового замка! Скандала не было – месье на бывшую собственность прав предъявлять не стал. Хотя трофеи – что с бою взято, то свято! Да и не жду я у себя европейских гостей – мне, как гостю из будущего, и носителю тайны «ОГВ» («особой государственной важности»), общение с иностранными подданными не грозит! А часы точно немецкие – на них надпись готическими буквами, и год, 1870.
И тут, подойдя ближе, я замечаю в тусклом свете из окна, от уличных фонарей – то, чего быть никак не может. Маятник у часов замер, до упора отклонившись влево! Вопреки законам механики и всемирного тяготения.
Звук за спиной. Резко оборачиваюсь – из-под двери гостиной пробивается полоска света. И там кто-то ходит – один человек, вот прошелся, отодвинул стул, сел! Чего тоже быть никак не могло! «Генеральский» дом, тут и так была охрана, а после того, как моя Анюта в Киеве заработала приговор от ОУН, наш главный охранитель, «жандарм» Кириллов вместе с Пономаренко отнеслись к этому предельно серьезно. Когда мы сюда вселялись, Смоленцев со своими орлами тоже тут все смотрели, касаемо безопасности советы давали, Кириллов слушал внимательно и постарался учесть. Даже войти в квартиру несанкционированно постороннему невозможно – в караулке на первом этаже сработает сигнализация, и через минуту тут будет группа захвата. «Жандарм» мне рассказал, весной какой-то чудик тут пытался к кому-то влезть, его тотчас же повязали, «а после, для него главной заботой было убедить следователя, что он не покушение замышлял, за что по статье от десятки до вышки, а всего лишь кражу со взломом, от трех до пяти». Да и не будет вор так нагло себя вести! А свои никак не могли прийти без предупреждения – опять же, по здешнему распорядку, охрана сначала звонит и спрашивает, вам такой-то известен, и ждали ли вы его сейчас? Высокий чин, имеющий право приказывать охране – вроде того же Кириллова, комиссара ГБ, или кого повыше? Вот так, ночью, хозяев не разбудив? Ну а на арест «кровавой гэбней» это тем более не похоже. Да и нет за мной никаких грехов тут!
А если сейчас будут? Намекал же мне Кириллов, а Анюте – Пономаренко, что от киевских изменников ниточка потянулась на самый верх, в Москву? И если там и впрямь завелась оппозиция, в том числе и в немалых званиях, и кто-то желает тайно встретиться, узнать, а кто такой товарищ Лазарев, проходящий всюду под грифом «ОГВ» – или, что еще хуже, узнавший про «Рассвет» (здесь, для Тех Кому Надо – кодовое обозначение нашего провала в прошлое)? Ну а дальше – «предложение, от которого вы не сможете отказаться»? Чего я меньше всего желаю – быть хоть краем замешанным в антисталинский заговор! Не потому что я убежденный фанатик-сталинист – а потому, что альтернативы товарищу Сталину в данное время и на его посту не вижу! Вот нет у меня ни на грош веры тем, кто хочет – сначала сломаем, место расчистим, а там видно будет! А критиковать, «все не так», любой дурак может, как в известной басне Михалкова.
Только заговорщики-оппозиционеры это публика очень нервная. И при отказе вполне может устроить несчастный случай. Что ж, кто предупрежден… Юрка «Брюс» Смоленцев, кто в этом времени очень возможно станет аналогом бушковской Пираньи, и уже владелец личного кладбища в полтысячи фрицев и прочей сволочи, учил меня – пока в твоих руках оружие, пока ты готов защищать свою женщину – ты мужик… а иначе ты просто тряпка и дрянь ничтожная. Правда, у таких, как Смоленцев, смертельным оружием мог стать самый безобидный предмет, не говоря уже о собственных руках и ногах. Или такая экзотика, как самурайский меч, что на стене напротив нашей кровати висит, как Брюс оценил, настоящая катана старинной работы, некогда принадлежащая немецкому адмиралу Тиле (полученная им в подарок от какого-то японца, после смерти Тиле доставшаяся его преемнику Кранке, а от него, после битвы под Тулоном, мне). После обязательно возьму уроки, как этой железкой грамотно махать, раз уж владею, – но пока «стечкин» надежнее, с ним Смоленцев меня на стрельбище таскал и грозился, что на севере непременно прогонит через «лабиринт».
– А то даже Лючия вам, Михаил Петрович, в скоротечном огневом контакте сто очков вперед даст. Кстати, имейте это в виду, если что, рассчитывайте на нее как на обученного телохранителя. Но и вами я точно займусь, как время найду!
Ну, пока придется идти с чем есть – в противника, находящегося в одной со мной комнате, не промахнусь! Пистолет в руке, теперь Анюту разбудить – две боевые единицы лучше, чем одна. А женушка моя, до того как попасть к нам в команду, успела повоевать в партизанах, снайпером и разведчицей. И стреляет отлично, что в Киеве и показала. А она не просыпается, не открывает глаз, как кукла. Отравили ее?!
– Товарищ Лазарев, не беспокойтесь! – слышу голос из-за двери, мужской, незнакомый. – Она проснется, как только мы закончим. Оружие можете брать или нет – мне это глубоко безразлично.
Предпочитаю не слушаться – распахиваю дверь и вхожу, с пистолетом наготове. Горит настольная лампа, за столом сидит обычный с виду мужик средних лет, слегка похожий на актера Алексея Горбунова в роли шута Шико. Даже не столько лицом – было в нем что-то неуловимое от шута, не от клоуна, а именно шута.
– Проходите, товарищ Лазарев, – легонько кивнул незваный гость. – Давно хотел с вами побеседовать. Ходил тут, знаете ли, по земле, обошел ее, решил заглянуть. Да, чтобы у вас не было сомнений в моей истинной сути – позвольте вам пару простеньких трюков показать.
И он вдруг исчез! Просто взял и втянулся в черную точку, висящую в воздухе! Затем возник снова – оставшись полупрозрачным, сквозь него была видна лампа, отодвинутая назад. Снова стал плотным, на вид осязаемым.
– Кто я? Тот, кто вас сюда отправил – такое объяснение подойдет?
Пришелец из какого-нибудь двадцать пятого века? Странно, я ожидал не сумасшедшего ученого-одиночку – а целый коллектив!
– Ну что вы, товарищ Лазарев? Равнять меня с какими-то ремесленниками? «Я отрицаю все – и в этом суть моя»! Но не беспокойтесь, я от вас, как от того германского неудачника, пять веков назад, душу требовать в уплату не буду. Зачем – если вы и так блестяще справились? Я, собственно, вас поблагодарить заглянул!
Так, мне только антипода Фауста не хватало! Вот только не понял, это чем же наше изменение истории так пришлось по душе главному черту?
– Фи, как грубо! Вот отчего меня считают грубым мясником, жаждущим лишь истреблять, ломать, портить? В этом нет смысла – допустим, я уничтожил бы весь этот мир, и с чем бы остался тогда? И поверьте, что вы, люди, с задачей истребления себе подобных справляетесь куда лучше, чем все силы ада – сравните число жертв войн и всяких там природных бедствий? К тому же открою вам великую тайну: зла как такового в этом мире нет! А есть добро, направляемое лишь на себя, или на себя и «своих», все равно по какому принципу – близости кровной, национальной, идейной, религиозной, расовой – своим все, чужих не жалко. Вы старались, изменяли историю – и вам это удалось, в этой реальности ваша страна потеряла на шесть миллионов людей меньше. Зато война, и самая жестокая, охватила всю Европу, значительную часть Азии, Африки – и общее число жертв человечества уже превысило то, что было в вашем мире, а война еще не закончилась! Но мне не нужны жертвы сами по себе. Попы ошибаются, говоря о вечной борьбе Добра и Зла. На самом деле сражаются Хаос и Порядок. И я – князь Хаоса, а не Тьмы. Я не разрушаю мир, – а всего лишь, когда игра кажется скучной, смешиваю фигуры на доске. И смотрю с интересом, что выйдет – ну а кровь, смерть и разрушения, это, к сожалению, неизбежные побочные явления. А впрочем, отчего «к сожалению» – отправитесь лично вы или еще несколько миллионов к Хаосу на несколько десятилетий раньше, это будет микроскопическая разница для мироздания, но возможно, более интересный случай, как сказал один ваш литературный герой, быстрейшее «брожение жизненной закваски». Но вам пока это не грозит – вы еще не сыграли свою роль до конца. А вот ваша подруга – нет, не надо пытаться в меня стрелять! Тем более что я здесь лишь наблюдатель. Знаете, что ее приговорили не только ОУН, но и британская разведка – в УСО предлагали убить ее, чтобы вывести из равновесия вас, может сделаете ошибку? И чем кончится, не знаю – будущее этой реальности для меня закрыто, в этом и прелесть Игры!
Ага, читал когда-то у фантаста Бушкова, «дьявол не умеет предвидеть. Он может лишь строить козни, но это совсем не то». Разница, как между умом и хитрожопостью. Ну а от меня-то что ему надо?
– Всего лишь, чтобы вы продолжали вести свою партию, как прежде. Ход событий уже предопределен, вы называете это «воронкой решений». Неужели вы думаете, что СССР, заглотивший слишком много, придется по вкусу всему прочему миру? А в вашем Вожде есть что-то от африканского царька Авеколо, не слышали о таком? Фюрер высшей черной расы, сейчас контролирует территорию с пару Бельгий, на которой с изощренной жестокостью истребляет всех белых, впрочем и своих же негров, кого считает врагами, тоже. Тупая скотина, убежденная, что все можно завоевать, всех поработить – смешно, что в вашей истории он прожил и умер простым сержантом колониальных британских войск. Ваш Сталин поумнее, – но как думаете, он, узнав от вас о «светлом будущем», и получив опять же от вас хороший военный инструмент, удержится от соблазна решить все самым простым путем? И тогда снова грядет война, и опять мешаются фигуры – а я посмотрю, что выйдет в результате! И не надейтесь на рай и ад – их нет. Духовные сущности умерших идут в Хаос, то есть ко мне. Так что поэт ошибся: мне не надо было брать с Фауста никакой клятвы, после смерти он и так стал бы моим! Вернее, то, что от него осталось.
Врешь, сволочь! Даже если ты и правда тот, кем представился. Виноваты ли мы, что помогли своей стране победить? Да, в этой реальности война закончилась раньше (ровно на год – тоже 9 мая, но сорок четвертого!). И не последнюю роль в том сыграли даже не наши торпеды, а информация. Здесь нашим удался «Большой Сатурн», окружение и разгром под Сталинградом не только армии Паулюса, но затем, с выходом на Ростов, двух немецких групп армий! И у Манштейна в декабре вместо опасной попытки деблокирования котла, «Зимней грозы», вышло разбивание башки о стену, и не было сдачи Харькова в феврале, поскольку фрицевская Первая Танковая армия так и не сумела вырваться из донских степей, а у одного корпуса СС не хватило сил. И наши в итоге зимнего наступления дошли до самого Днепра, поскольку у немцев некем и нечем было затыкать громадную дыру во фронте[62]. То есть наши безвозвратные потери в Сталинградской битве были меньше тысяч на триста – а у немцев в разы выше, чем в нашей реальности! Что имело важное значение и обратную связь: накопление опыта у нас пошло быстрее, а у немцев наоборот.
Не было Курской Дуги – лишь бои под Орлом, на северном фланге. Четыреста тысяч наших безвозвратных потерь уменьшим вчетверо – итого еще триста тысяч наших остались живыми. Битва за Днепр там была после Курска, когда наши с боями выходили на левый берег – здесь у нас по нему уже был исходный рубеж, налажены коммуникации, собраны запасы, войска пополнились и отдохнули. Итого «Днепровский Вал» был взломан очень быстро и с много меньшими потерями – еще двести тысяч наших солдат остались живы. Правобережная Украина, «Багратион», Прибалтика – примем как в той реальности, хотя, наверное, разница была, с учетом лучшего нашего опыта и вооружения. Вопреки авторам «альтернативно-фантастических» романов, перевооружение это далеко не такой легкий и быстрый процесс, надо учитывать реальные возможности технологии и имеющиеся ресурсы. Но все же здесь сначала все штурмовые подразделения, а к концу войны и вся пехота действующей армии были перевооружены на АК-42 (очень похож на наш «калаш», но немного потяжелее). И уже с лета сорок третьего сначала вместе, а затем и вместо «тридцать четверок» воюют Т-54 (не копия того, что мы знаем в нашей реальности! Но внешне очень похож – танк военного времени, с движком поперек, торсионной подвеской, монолитным лобовым листом и толстобронной башней-полусферой). Оставаясь массовым средним танком, он держал в лоб снаряд «тигра», с 85-мм пушкой мало уступая ему по огневой мощи, а с «соткой», с сорок четвертого года, заметно превосходил. Так что для панцерваффе наступил кошмар[63].
В Польше мы не стали спешить на помощь восставшей Варшаве – зная о будущем предательстве панов. Не было мясорубки в Венгрии, успевшей последовать румынскому примеру. Еще сто тысяч сохраненных жизней. Чехия, Австрия, Одер и Берлин – примем как было, хотя знаю, что захват Зееловского плацдарма был проведен нашей морской пехотой (в этой реальности оптимизированной как первый эшелон высадки на вражеский берег, включая и форсирование реки тоже) гораздо легче и быстрее. Зато здесь, в отличие от нашей реальности, были бои в Северной Италии и Юго-Восточной Франции, а также в Германии западнее Эльбы. Но потери там вполне могут быть перекрыты экономией в прочих, не перечисленных мной сражениях. Итого наша армия в этой истории в сравнении со знакомой нам, потеряла как минимум на миллион человек меньше (безвозвратные!), а сколько не было ранено и искалечено? Анюта моя там должна была погибнуть в Белоруссии в сорок четвертом. А «Молодая гвардия» Фадеева, книга и фильм, уже вышедшие здесь в этом году, о живых героях – ведь тут Краснодон был освобожден еще до Нового года, молодогвардейцы все живы, Люба Шевцова даже в фильме играла саму себя! А сколько еще таких, о которых я не знаю, или погибших безвестными, не успев ничего совершить? И Ленинград здесь был освобожден от Блокады почти на год раньше, весной сорок третьего – знаю, что голода там в последний год не было, но бомбежки и обстрелы? Если фашисты были на нашей территории на год меньше, значит, многих не успели убить или в Германию угнать? И сколько людей, не погибших в этом варианте истории, теперь прославят СССР, став видными деятелями науки, культуры? Инженерами, рабочими? Да просто настоящими советскими людьми!
Так что – перед моей страной и моим народом моя совесть чиста! Ну а что гораздо больше досталось немцам – они ведь и в той, нашей реальности понесли относительные потери больше, чем СССР, иначе с чего бы Гитлеру под конец ставить под ружье подростков и стариков? Включать бывших пленных, «хиви» согласно Уставу, в состав каждой дивизии, в качестве нестроевых? Использовать пленных не в каменоломнях и на лесоповале, – а на военных заводах, включая те, что делали «фау», это могло быть лишь, если свои рабочие были взяты на фронт! Здесь же их потери были катастрофичны, фрицы так и не смогли заменить погибших в донских степях ветеранов, покоривших Европу, – именно нехватка обученного личного состава, готового драться и умирать за «дойче юбер аллес», была причиной, что их фронт катился на запад гораздо быстрее, чем в нашей реальности. И «Еврорейх», куда фрицам удалось втянуть Францию, Голландию, Бельгию, Данию и даже Испанию, – был далеко не равной заменой. В итоге европейцам досталось куда больше. Так сами виноваты – зачем было идти Гитлеру служить, «бесхозными землями на Востоке» соблазнились, вот и получили, по два метра на каждого!
Ну а потери наших союзников и всяких там африканцев? Так простите, если на вас нападет бандит, получит отпор, и в злобе бросится на тех, кто слабее – есть ли в том ваша вина? Только очень косвенная – что вы не добили гада до конца. Так никто не упрекнет Красную Армию в милости к фрицам, в этой истории, от Волги до Рейна! И может ли быть верность «общечеловечеству» больше, чем своей стране?
Вот только проговорился ты, гад, – сказав, что выгоднее тебе, чтобы больше погибших шли тебе «в переплавку». Чтобы больше было войны и смертей. И если ты царь Хаоса – то откуда же берется Порядок? Или где-то есть сущность, противоположная тебе?
– Вы, люди, странные существа. Совершенно не умеете видеть обе стороны сразу – а лишь ту, что повернута к вам. Чтобы мне насытиться, с таким же успехом я могу сказать, «плодитесь и размножайтесь», больше людишек на этой планете, больше и смертей, по естественным причинам. А откуда берется Порядок – взгляните на самих себя. Вы, если дать вам волю, сделали бы все, чтобы обустроиться в том, что имеете – и зачем тогда идти дальше? Мир стал бы застывшим и безжизненным, если бы в нем не было меня. Но мне пора – я сказал все, что хотел. И в любом случае, мне интересно, чем кончится ваша ветвь истории – я досмотрю до конца. Прощайте!
И он растаял, исчез на глазах.
Стояла все та же невероятная тишина. Подойдя к окну, я увидел машину посреди шоссе, дальше еще одну – они все замерли не у обочины, а как если бы ехали и попали в стоп-кадр. Обернувшись, я заметил крошечную точку над лампой, это была залетевшая в форточку муха, неподвижно висящая в воздухе. И маятник часов висел отклоненным.
И я окончательно проснулся. Услышал ход часов в углу и шум проехавшего автомобиля с улицы. Приподнялся на кровати, взглянул на дверь гостиной – света не было. Встал, проверил – пистолет лежал на месте. Так это все был сон? Меньше надо было еще в том времени Бушкова читать – каюсь, нравился он мне, вот воображение и разыгралось!
Теперь бы еще и Анюту не разбудить – почувствует неладное, еще лекарства начнет подсовывать. Была у нее припасена аптечка, раньше не было, а теперь завела – после аварии на реакторе, в последнем походе. И ведь не признается пока в этой слабости даже мне, и смущать ее не хочется – ведь повода, считаем, нет? Дурной сон, не более.
Но все же… Вот слова из нескладного сна. Не отпускают, хочется перебирать их, как темный бисер.
Хотя так до многого договориться можно? Вот погиб какой-нибудь Анри Франсуа в этой альт-истории. А в той, откуда мы пришли, остался жив – женился, сын родился. Только с внуками не повезло – один внук вырос пидарасом, а внучка – шлюхой и наркоманкой и подохла от спида – всё, род Франсуа закончился… А наш боец Валентин Ефимов, там погибший на Зееловских высотах – выжил, вернулся домой, женился и воспитывает троих детей. Так кто ценнее – француз или русский?
Мысль понравилась. Да, Европа эта… Пи… В общем, не стоила того эта ваша Европа.
И впредь так должно быть – если уж с нашим появлением появился выбор – наши в землю лягут или их. Или вообще – людоеды какие-нибудь… Мир устроен просто в конечном счете, и нечего над этим мудрить! Раз мы сюда попали – то и строим мир нашей мечты, пока в отдельно взятой стране!
Потянуло холодом – возможно, это был просто ночной сквозняк, порыв ветра, проникший в открытую форточку, лето ведь. Где-то на краю слышимости прозвучало что-то похожее на смешок и похлопывание ладонью о ладонь, как будто кто-то весьма тактично одобрил мысль.
– Что случилось? – проснулась Анюта. Резко привстала, тревожно огляделась по сторонам.
– Сон, – ответил я, – видел очень плохой сон.
– О том же, о будущем? – Анюта придвинулась ко мне. – Так этого не случится. Потому что мы все знаем и не допустим. Ведь не может и здесь быть точно так же, как там, откуда вы… Спи. Или же…
Она улыбнулась лукаво.
– Ты просто утомился. Хочешь, я сниму твою усталость? Ведь у меня это получилось вечером? Продолжим, мой Адмирал?
А по большому счету, какая разница, сон это был или нет? Результат ведь не меняется – что делать, как жить? Делай, что должно – и пусть совесть будет чиста.
Обращение И. В. Сталина к советскому народу
16 июля 1944 года (альт-ист).
Товарищи! Великая Отечественная война окончилась для Союза Советских Социалистических республик полной и безоговорочной победой.
Не только наша страна, наш народ – весь мир, все человечество за всю свою историю не знали еще столь страшной, разрушительной войны. По размеру территории и числу населения воюющих стран, по мощи примененного оружия, по ожесточению боев, по числу жертв. Причем именно Советский Союз вынес основную ее тяжесть, именно на нас был направлен главный удар агрессора, решившего поработить весь мир, как во времена Древнего Рима, когда одна нация правит и владеет всем, а прочие это рабы. Но выстояли и спасли мир от фашистского порабощения – и в этом навсегда останется историческая заслуга советского народа перед человечеством.
Но опыт истории показывает, что нельзя почивать на лаврах – те, кто поступает так, жестоко расплачиваются, как например Франция, победитель в прошлой Великой Войне, и всего через двадцать два года, еще при жизни того же поколения, разгромленная фашистами всего за три недели! Война это не только страшное испытание, это еще и жестокий урок: как быть, чтобы такого больше не повторилось? Так какие же исторические уроки преподала нам эта война?
Первый – наша сила в единстве! Русские, украинцы, белорусы, казахи, узбеки, грузины – все народы, населяющие СССР, встали на защиту нашего социалистического Отечества все вместе, плечом к плечу, не разбирая, кто какой национальности! И победили – хотя против нас была даже не одна Германия, а Еврорейх, вся покоренная Гитлером Европа! Пока мы едины – мы непобедимы. И кто думает иначе, кто хочет оторвать себе кусок, какими бы идеями ни руководствовался – тот враг всем нам! Показательно, что сама логика подобного мышления толкает таких «удельных князьков» к союзу с остатками недобитых фашистов, чему подтверждение Киевский мятеж! А также беспорядки в Прибалтике, где против нас объединились, уйдя в лес и стреляя из-за угла, бывшие эсэсовцы, полицаи, остатки прежней буржуазии и помещиков, сторонники так называемой эстонской, латышской, литовской государственности, прочая им подобная мразь! Конечно, нашу страну, раскинувшуюся на шестой части мира, населяет множество разных национальностей, с особенностями культуры, языка, быта, но тот, кто ставит свои местечковые интересы выше общих, тот враг, тянущий в пропасть всех!
Второе – мы всегда должны помнить, что умение себя защитить, это основа выживания страны и народа! Никакие союзники не могут нам быть более верны, чем наша собственная армия и флот – а решения любой международной Лиги Наций, не подтвержденные реальной силой, для агрессора не более чем клочок бумажки. Во Франции еще до начала войны и политики с трибуны, и газеты кричали, «лучше нас поработят, чем снова Верден» – что ж, сдавшись по сути без боя, они получили и рабство, и Верден на чужой войне – не захотев стоять насмерть на своей земле, они были принуждены Гитлером идти умирать на Днепре. Мы должны понять – идиллии всеобщего мира и разоружения не будет, пока на всей земле не установится коммунизм! Война в Европе завершилась – но союзник Рейха, милитаристская Япония, разжигает пожар возле наших границ, бряцает оружием, устраивает постоянные вооруженные провокации на наших рубежах, по-пиратски топит наши торговые суда. И мы знаем, что по сговору с Гитлером, фашиствующим самураям была обещана наша земля от Тихого океана до Урала, – и когда мы сражались под Москвой, и на Волге, многомиллионная японская армия стояла наготове в Маньчжурии и Китае, ожидая лишь удобного момента, чтобы напасть. Потому быть готовым защитить свое Отечество с оружием в руках или трудиться в тылу, чтобы наши Вооруженные Силы ни в чем не испытывали недостатка, это священный долг и обязанность любого гражданина СССР, так было и будет.
Третье – в историческом плане победа в войне, это когда в итоге достигнут мир, лучше довоенного. Имеем ли мы это сейчас? Для человечества, бесспорно – исчезла угроза мирового фашизма. А для отдельно взятого СССР? Немецко-фашистские агрессоры сожгли, разрушили сотни наших городов, заводов, тысячи сел и деревень! Наш уровень промышленного производства и выпуск сельскохозяйственной продукции сильно упал в сравнении с сорок первым годом. В довоенные пятилетки мы прилагали титанические усилия, чтобы подняться из положения отсталой царской России до величины мировых держав. Теперь мы снова отброшены назад. Не до уровня двадцатых, у нас теперь есть современная промышленная база Поволжья, Урала, Сибири, Казахстана, но на территории, подвергшейся фашистскому нашествию, практически все обращено в прах. Потому нашим главным фронтом в ближайшие несколько лет станет фронт трудовой.
Мы можем позволить сейчас перейти на режим мирного времени, с восьмичасовым рабочим днем, с нормальными выходными и отпусками. А промышленные предприятия в значительной части переходят на выпуск продукции мирного назначения, включая товары народного потребления – цены на которые будут снижаться по мере роста их производства. Но последствия войны таковы, что в некоторых местах для людей нет ни жилья, ни фронта работ, а там, где нужны рабочие руки, их не хватает. Для скорейшего восстановления народного хозяйства нам нужно в первую очередь ввести в строй ключевые объекты, которые вытянут все остальное – такие, как Днепрогэс, шахты Донбасса, южные металлургические и машиностроительные заводы. Стране нужно больше горючего – и мы строим нефтяную базу, «второе Баку», в Поволжье. Я обращаюсь сейчас к эвакуированным, к демобилизованным из армии, не приказываю, а прошу. В общих интересах поработать пока не дома, а где надо, куда поставят – обещаю, что все вы вернетесь домой, но сперва нужно обеспечить, чтобы вам было, куда возвращаться!
Что же касается стран Восточной Европы, а также Германии, Северной Италии, а также отдельных территорий, занятых Советской армией, как Финнмарк, Курдистан, Сирия и Палестина, то позиция СССР неизменна. Народы вправе сами решать свою судьбу, и выбрать государственную принадлежность и общественный строй, какие считают нужным. В то же время и СССР вправе обеспечить, чтобы с этих территорий никогда больше не исходила военная угроза для нашей страны. Пусть будет Германская Демократическая Республика, но мы не допустим ещё одного Рейха. Также мы не откажемся от своего законного права требовать самого сурового наказания для военных преступников, виновных в зверствах к мирному населению и бесчеловечном отношении к пленным, вопреки принятым законам войны – и взыскать со стран-агрессоров возмещение ущерба, нанесенного нашему народному хозяйству. Когда немцы были под Москвой и Сталинградом, союзники не откликнулись на нашу просьбу открыть в Европе второй фронт против общего врага, а ждали, когда Советская армия дойдет почти до Берлина, и лишь тогда высадились в Гавре. Что ж, теперь будет по справедливости, когда Германия сначала полностью расплатится с нами, а уже после со всеми прочими. То же можно сказать и про Италию – поскольку итальянская армия воевала в сталинградских степях, но не на британской территории. Пусть народы решают сами – мы же заявляем, что не потерпим никакого иностранного вмешательства в этот процесс.
Наша победа в войне показала преимущества нашего советского, социалистического строя, правильность учения марксизма-ленинизма, в самых тяжелых условиях. Теперь же нам предстоит доказать это в режиме мирного времени, не только военной мощью, служащей лишь гарантией, чтобы нам никто не помешал, а прежде всего ростом производительности труда, достижениями науки и техники, повышением народного благосостояния. Нам это вполне по силам – и мы это обеспечим!
Анна Лазарева
Победа, которую так ждали. К которой стремились, себя не жалея – одна на всех, мы за ценой не постоим.
И вот этот день настал – и прошел. Праздником, как заслужено по праву. Но вот он прошел, и что делать, как жить дальше – нам, кому погибшие товарищи завещали, «ты только доживи»? Нам казалось, что сразу настанет совсем другая, счастливая жизнь. А оказалась – какой она будет, это зависит от нас.
Чтобы здесь никогда не было «перестройки». Я прочла в какой-то книжке, из мира потомков, что «именно Победа сделала нас, советский народ – таким, как он есть». И даже там, через двадцать лет после проклятого девяносто первого года, еще остались многие, кто считают свою национальность – «рожденные в СССР». Проголосовавшие тогда за сохранение Союза, братства народов, но преданные мразью, пролезшей наверх. И очень возможно, одной из причин катастрофы было, что и партия и вожди расслабились, поверили, что история подошла к своему завершению, установлению социализма, а дальше финишная прямая, и всемирный коммунизм. Зачем бороться и рвать жилы, если победа уже в руках – и можно заняться тем, как обустроиться лично себе? В отсутствие великой цели и реального дела – на передний план лезут мелкие дрязги, интриги и подсиживания. Там, где единомышленники, сражающиеся за идею, – решили бы мелкие вопросы в рабочем порядке.
Наверное, главная истина, которую принесли в этот мир мой Адмирал и его товарищи – что завершения истории не будет. Ждет нас не конец пути, перед воротами в земной рай – и дорога, уходящая в бесконечность. И на ней нельзя сесть на обочине и предаваться покою. Придет «перестройка», и надо будет или погибать, или идти дальше, потеряв многое из нажитого – того, за что деды и отцы платили кровью.
Это понял здесь, прежде всего, сам товарищ Сталин. И потому, у Бронзового солдата, должного встать в Берлине, как в той истории – в руке будет не меч, а АК-42.
А я вспоминаю довоенные годы – как беззаботное счастливое детство. Когда я была доброй веселой Анечкой, не сомневающейся, что жизнь прекрасна, и завтра будет еще лучше. Я верю в это и сейчас – но вижу цену, которую приходится за это платить. А еще я вижу цель, ставшую для меня тем же, что еще два года назад, для меня была Победа – когда я была еще не посвященной в Тайну, «товарищем Татьяной» в оккупированной немцами Белоруссии. Я еще увижу девяносто первый год здесь, и чтобы «в СССР все спокойно». И не просто доживу, а приложу все силы, чтобы было именно так!
Знаю, что это будет непросто. Я представляла, как если бы окно во времени открылось снова, от нас в 1991-й, и Ельцина, Горбачева, Шеварнадзе, Чубайса, Собчака – всю сволочь, продавшую Советский Союз, и на скамью подсудимых, а дальше, по 58-й статье, «измена Родине»! Когда же узнала больше – из тех фильмов, книг и просто бесед с моим Адмиралом, – то поняла, что это не решило бы ничего: на место одних мразей вылезли бы другие! Беда была в том, что «перестройку» приняли массы, в то же время считая нас, живших в сталинское время – чудовищами и рабами. Не спорю, у нас бывало всякое – но дядя Саша, комиссар ГБ и старый друг моего отца, читая Солженицына, смеялся, а затем разоблачал ложь в его словах. А после я прочла, что в США (оплоте свободы и демократии, на взгляд ельциных, козыревых и собчаков), в том несветлом будущем количество заключеных больше, чем в СССР в тридцать седьмом – хоть по абсолютной величине, хоть относительно числа населения! Но даже мой Адмирал тогда, в августе девяносто первого (еще даже не капитан, а курсант училища) выходил на площадь с толпой «против ГКЧП». Понадобились ужасы и беды капитализма, с распадом великой страны, чтобы люди поняли, как их обманули.
Вот отчего, когда товарищ Пономаренко, мой командир, предложил мне выбирать, демобилизоваться после Победы или остаться в строю – я не колебалась! Стать женой и матерью, это тоже хорошо, и я не отказываюсь, – но кроме того, еще и работа в конторе, которую наши уже успели окрестить «инквизицией». Или службой партийного контроля, если официально. Главной задачей которой обозначена не только и не столько борьба с врагами, как создание таких условий, чтобы Ельцины никогда не смогли даже приблизиться к власти. Создать Систему, которая будет оздоравливать себя сама. Потому что присоединенные территории или внедренные достижения науки из будущего – дешево будут стоить, если опять предаст верхушка. А вот если удастся заменить «выше стоящих» на «впереди идущих» – тогда предательство будет просто невозможно!
Чтобы мир «по-ефремовски» стал проявляться уже в нашей реальности. Кстати, та наша встреча с Иваном Антоновичем в Палеонтологическом музее тоже должна будет принести плоды[64] – Пономаренко заинтересовался моим докладом, согласившись, что Ефремов-писатель для СССР не менее важен, чем ученый-палеонтолог. И дело на контроле – когда придет срок, вступление в Союз писателей этому хорошему человеку облегчат и дальше проследят, чтобы лишних проблем в его жизни не было. Это ведь тоже работа «инквизиции» – зло карать, а доброму помогать!
У моего Адмирала дела в наркомате ВМФ, а я дома сижу одна. Еще несколько дней в Москве – в затем, назад, на Север! Как там девчонки мои без меня – для них ведь я сейчас в Ленинграде в университет восстанавливаюсь, под этим предлогом меня Пономаренко выдернул, месяц уже как! Чтобы слетала кое-куда на пяток дней, посмотрела, доложила – а пришлось в Киеве с бандеровцами воевать, самой теперь вспомнить страшно, а тогда я больше боялась, что сделаю что-то не так, и ведь дважды смерти в глаза смотрела! Жалко, что Василь Кук, главный гад, ушел, не поймали, – а дядя Саша сказал, что на Украине мне лучше пока не появляться, если ОУН приговор вынесла, то это серьезно[65]. Так надеюсь, на Севмаше бандеровской сволочи меня достать будет затруднительно?
И не будет нам всем покоя, пока жив мировой капитал! Не сумел нас войной сломить – будет теперь в друзья набиваться, сладко петь и лживые советы давать. Так я скажу, будущее зная – с такими «друзьями» никакие враги не нужны! И верно сказано, никто и ничто не сможет помешать победе коммунизма – если только коммунисты сами себе не помешают. Эти слова Ленин говорит, в спектакле, что мы с моим Адмиралом вместе смотрели. Тоже из будущего – «Синие кони на красной траве».
Хоть бы Юрка с Лючией в гости заглянули. Или им сейчас ни до чего, кроме друг друга, дела нет. Намекал Пономаренко, что Смоленцев с командой скоро новое задание получит, а римляночка со мной останется, с чем муж законный согласен, «пока не родишь, про войну забудь». И Петр Кондратьевич тоже говорит, «у нас ухорезов уже хватает, умные нужны». Так что, когда я и Адмирал на север, итальянка с нами, на стажировку и выучку. В Киеве она очень хорошо с нами работала – посмотрим, что выйдет дальше.
У. Черчилль.
История Второй мировой войны (альт-ист).
Время от капитуляции Германии до Стокгольмской мирной конференции было воистину судьбоносным для Европейской цивилизации, освобожденной от гитлеровского порабощения и тут же попавшей под власть русского тоталитаризма. Хотя даже сегодня, вспоминая те годы, я не нахожу спасительного выхода: США преследовали свои, узко эгоистические интересы, а у Британской империи просто не было сил и ресурсов, в свете продолжавшейся войны на Востоке. Как известно, осенью 1944 года началось наше наступление в Индии, проходившее поначалу очень тяжело, несмотря на то что Маунтбеттен имел значительное превосходство в силах – однако японцы дрались с бешеным фанатизмом, что усугублялось трудной местностью, горными джунглями при полном отсутствии дорог. Рангун, Сайгон и Сингапур казались нам на тот момент куда более важными точками приложения наших сил, чем Европа. Кроме того, очень проблематично было в Африке, мятеж «черного фюрера» Авеколо и кучи вождей поменьше тоже требовал нашего вмешательства, как и наведение порядка в бывших французских колониях и на Ближнем Востоке, что влекло задействование практически всех вооруженных сил Британии, при том что позиция США в тот момент оставалась неизменной: до разгрома Японии никаких ссор со Сталиным! Может быть, это и было тактически выгодным сиюминутно, но в перспективе отдало Европу во власть дьявола!
Русские пользовались мирной передышкой, умело наводили порядок, подключая экономику завоеванных стран к своей. Это был не грабеж, а именно интеграция – СССР показывал, что пришел в Европу всерьез и надолго. Причем его требование «трех зон мировых валют» объективно играло нам на руку, укрепляя позиции британского фунта по отношению к доллару, что делало невыгодным и нашу открытую конфронтацию с Россией. В итоге, хотя УСО не было расформировано, главная тяжесть тайной войны легла на формально частные организации, как пресловутая «Геленорг» или Украинское бюро вспомоществования перемещенным лицам, располагающие весьма ограниченным бюджетом и ресурсами. И с нашей стороны было крайне нежелательным расширение помощи этим конторам, из-за их зоологической ненависти к русским – качество полезное, но опасное из-за неуправляемости, как я уже сказал, нам совершенно не нужен был в то время сколько-нибудь значимый конфликт с СССР. И если акции в Германии еще можно было списать на непойманный «Вервольф», то на Украине и в Прибалтике открытая поддержка повстанцев с нашей стороны была абсолютно недопустима. А желание ОУН втянуть Британию в войну (чего стоил провал Турчинова, в Киеве объявившего себя нашим эмиссаром, по наущению Бандеры, несмотря на строжайший запрет) заставляло нас после провала киевского мятежа показательно дистанцироваться от украинских эмигрантов.
Потому летом 1944 года мы должны были ограничиваться лишь пропагандистской кампанией в прессе Британии и других европейских стран – в защиту демократических ценностей и прав, за свободные выборы, уважения права частной собственности, против подавления инакомыслия и насаждения тоталитаризма на территориях, оккупированных советскими войсками. С августа в Нанси начала вещание независимая радиостанция «Свободная Европа». Однако же единственным успехом европейской демократии в то время были муниципальные выборы в Южной Италии, где свободным волеизлиянием народа к власти в подавляющем большинстве городских коммун пришли достойным люди, не имеющие ничего общего с коммунистами.
Молотовск (он же Северодвинск).
День после Победы
Город у моря. Не теплого, южного – студеного, северного. Хотя сейчас, в июле, и тут тепло – все ж еще не Заполярье.
Еще несколько лет назад тут, на берегу Северной Двины, было лишь болото да развалины старинного монастыря. Который мог считаться, однако, первым портом России – именно здесь, еще при Иване Грозном, было снаряжено посольство в Англию, за полтора века до основания Петербурга и за десятилетия до того, как чуть выше по реке встал город Архангельск. Теперь в уцелевшем монастырском здании размещался один из цехов громадного судостроительного завода, который в иной истории станет крупнейшим в СССР, обогнав даже Ленинград и Николаев.
У стенки заводского бассейна, скрытая от посторонних глаз, стояла подводная лодка, громадными размерами и скругленными формами похожая на кита – в отличие от острых акульих силуэтов субмарин этой войны. Единственная в этом времени атомарина, которую построят здесь же, на Севмаше, через сорок лет. И пока ученые пытаются разгадать феномен провала во времени, случившийся два года назад – партия и правительство СССР приняли решение – советскому атомному флоту быть! Что и стало причиной, по которой завод получил ускоренное, в сравнении с иной историей, развитие. Для обеспечения квалифицированными кадрами открылся филиал Ленинградского Кораблестроительного института. А на юге, за озерами, был построен еще один объект, именуемый для публики Второй Минно-торпедный арсенал, а для посвященных – «хозяйство Курчатова».
Фронт был далеко – за войну не было даже бомбежек. Теперь же Северный флот обживал новые, норвежские базы – Нарвик, Варде, Вадсо. Здесь же, в Белом море, оставались бригада катеров ОВР (охрана водного района), целая дивизия ПВО и, главное, «бригада строящихся кораблей», как для непосвященных называли в/ч, обеспечивающую боевую работу атомарины, а также опытовые (на которых отлаживали внедрение конструктивных решений «из будущего» – подлодка Щ-422), изучаемые трофейные (что с них удачного перенять можно – лодки U-1506, U-251) корабли и приданные для обеспечения старые эсминцы «Куйбышев» и «Урицкий». Флот уже перешел на службу мирного времени, в экипажах и береговых частях появились новобранцы последнего призыва, не нюхавшие пороха, на которых их товарищи, всего на полгода старше, но успевшие повоевать, смотрели чуть свысока. Победа пришла – теперь надо просто жить и исполнять свои обязанности!
– В Москве Парад Победы – жаль, в прямом эфире не посмотреть! Телевидение уже изобрели, и даже, с тридцать девятого года, передачи ведутся – вот только приемников, наверное, несколько сотен на весь СССР. И камера только одна, в студии, так что телерепортажей еще нет. Так что ждать придется, пока до нас кинохроника дойдет.
Капитан первого ранга Золотарев Иван Петрович, старший помощник командира атомной подводной лодки К-25, а в отсутствие командира, пребывающего в Москве, полновластный царь и бог на борту, сидел сейчас в квартире на территории бригады, до причала совсем рядом. Должность старпома на любом корабле это случай особый – например, в Уставе Российского Императорского флота прямо было написано, что «частое оставление корабля старшим офицером безусловно препятствует исполнению им своих служебных обязанностей». Но и день сегодня был особый – и никаких проблем на подлодке, стоящей у стенки завода, не ожидалось.
– Повезло, что мы не абы как, а экипажем сюда провалились. А экипаж подводной лодки это не пехотный батальон, и даже не партизанский отряд. Здесь куда все более жестко: ты не матрос Иванов, со всеми рефлексиями и переживаниями, а неотъемлемая часть единого боевого механизма, не человек, а функция – некогда рассусоливаться, никто за тебя твою вахту стоять не будет, делай свое дело, иначе все вместе к Нептуну пойдем. И вбивается это – почти как в японской армии, где солдат прессуют до уровня биороботов, чтобы в бою на одних рефлексах, а взрывы и огонь рядом лишь адреналин добавляли. Ну и конечно, война – все понимали, что такое фашизм, не ужиться нам с ним на одной планете! Так что терпи и исправно функционируй – после Победы отдохнем. На этом два года и держались.
Из репродуктора слышалась песня: «…куда домой идти солдату, куда нести печаль свою» (в иной истории сочиненная гораздо позже). Иван Петрович посмотрел на фотографию на столе. Там были изображены молодая женщина и двое детей, мальчик и девочка. Фон был самый обычный, какая-то природа – и лишь при внимательном рассмотрении можно было заметить, что одежда и прически на фото выглядят странно для сороковых годов.
– Ты прости меня, Галя. Пока воевал, о тебе вспоминал мало, не до того было. Знаешь же – мы, подводники, не просто со смертью в обнимку ходим, она с нами рядом вахту несет! Хоть и техника конца века, а немецким глубинным бомбам все равно. И никогда мы там с такой интенсивностью в море не ходили, вот снова в заводе стоим, железо сдало, не люди! Да и на берегу тут тоже непривычно, после двадцать первого века. Вместо газовой плиты, дровяная, и чтобы обед подогреть – не конфорку включать, а возиться с растопкой. А ванну или душ принять – зажигай дровяную колонку! Есть уже и горячая вода централизованно, но пока далеко не везде. В печку сначала надо растопку, затем щепки и уж затем поленья. С углем попроще – если уголь дают. И после еще золу вычищать. Несложно, но муторно – так что лично я предпочитаю питаться у нас на камбузе или в столовой, чем готовить по-холостяцки. Вместо микроволновки керосиновый примус, но я его стараюсь не касаться, после того, как однажды чуть пожар не устроил. А готовить пришлось бы часто – холодильники пока еще большая редкость. Как и пылесосы, и стиральные машины – так что все руками! С обувью морока – синтетических ниток и материалов еще нет, дратва рвется легко, споткнулся, и уже ботинок каши запросил, а отчего в этом времени галоши носят поверх, так это потому, что кожаная подошва легко размокает. И одежду без синтетики гладить надо часто, а электрические утюги тоже пока еще хай-тек, глажка же обычным чугунным, греющимся на спиртовке или от углей, – это такая процедура! Ну а самое худшее, что может случиться в этом времени, это если у вас заболят зубы – местную стоматологию наши уже окрестили «пытками гестапо». Зато телеящика нет, только патефоны и радиолы. А вообще, человек ко всему привыкает, как привык я бриться вместо электробритвы станком, а то и лезвием опасной. Другое дело, что все равно накапливается, незаметно. И что с этим делать – бог весть!
При том что нас ценят, за то, что мы сделали мы для Победы! Тут половина населения обитает даже не в коммуналках, а в бараках, та самая «система коридорная», комнатушки размером чуть больше вагонного купе, сходство дополняют нары по стенам, в два яруса, как полки, столик посреди, и ящики для личных вещей под нарами, все удобства в конце коридора, живут там обычно по четверо, или семьей – после такого своя комната в коммуналке кажется светлым будущим. А нам – отдельные квартиры, пусть в домах «два этажа два подъезда» с печным отоплением, какие в питерских и московских пригородах и в 2012 году встречались. Питание в столовой качественное, зарплата, даже с вычетом займов, вполне позволит «Победу» купить, как только их делать начнут, при том что трат почти никаких, живу на всем казенном, как при коммунизме, даже за квартиру не плачу, поскольку считается служебным жильем! Офицеры все тоже так, и семейные – лишь старшинам (матросов в экипаже атомарины нет, низшее звание на момент нашего провала сюда было, старшина 2-й статьи, ну а сейчас ниже главстаршины, по-армейски старшего сержанта, никого нет), кто холостой пока, отдельные комнаты в тех же домах «два-два-восемь». Условия выходят по комфорту, вполне сопоставимые с теми, что мы там жили, и даже как бы не лучше – помнишь, Галя, где мы в девяностых ютились? А все равно – как война кончилась, так словно опору вынули!
Ведь в ином, будущем времени, два сменных экипажа на атомаринах это не роскошь, а необходимость! Опасно корабль долго в походе держать, резко возрастает угроза, что кто-то не тот клапан откроет (вот как во времена Кука и Лаперуза моряки годами родной порт не видели, не пойму – как крыша не съезжала?), – но и межпоходный отдых на базе это по большому счету лишь подкачка. Надо напряжение сбросить – если не на дембель, то отпуск на югах или домой! А ехать некуда, и вот лишь сейчас до большинства экипажа это по-настоящему дошло! И что дальше будет, не знаю. Бунт, неповиновение – это вряд ли, – а вот «не тот клапан» это запросто. Или помню, как в две тысячи втором у меня матрос повесился, и не было ведь никакой «дедовщины», и вообще чего-то чрезвычайного – просто отходняк с депресняком накатил. А в этом времени каждый из нас уникален – даже какой-нибудь старшина, спец по автоматике, знает столько, что в него инженеры с Севмаша вцепятся, как в академика. И обещаны уже ребятам из экипажа места на Севмаше, и решение квартирного вопроса – вот только Север наш некоторым уже поперек горла стоит, хочется к теплу.
Наш отец-командир, контр-адмирал уже, Михаил Петрович этого не то что не замечает… просто вбит уже в него, да и в меня тоже, флотский порядок, что командир корабля больше на внешних проблемах озабочен, как врага победить, куда маневрировать и стрелять, а чтобы внутри экипажа все было безупречно, на то старпом есть. Оно и правильно – не все же ему на нашем «Воронеже» оставаться, уже открыто говорят, что светит ему дорога в Москву, в наркомат ВМФ (и если честно, я совершенно не завидую, высокие штабы и во время демократии были местом интригоопасным – а сейчас, в сталинское время, было вроде «дело адмиралов» сразу после войны, ошибся, и уже во враги народа, следователю доказывать будешь, что не имел намерения нашу обороноспособность подрывать?). Ну, помоги ему Бог и судьба, хотя не слишком я верю, что есть там на небесах кто-то. А вот что «Воронеж» принимать мне, и полностью перед СССР, правительством и лично товарищем Сталиным за корабль отвечать, при том, что в экипаже творится… Единственный в советском ВМФ полностью орденоносный экипаж (как минимум «Отечественная» обоих степеней у всех) – и экипаж, в котором до недавнего времени не было коммунистов!
Теперь есть. Сам же командир подал пример. А его Аня-партизанка втянула, сама став из комсомолок сразу инструктором ЦК! Кстати, и в экипаже «женатики» (уже одиннадцать человек успели на девушках из этого времени пережениться) показывают куда большую моральную стойкость. Это наверное, важно – чтобы тебя кто-то любил и ждал, сразу якорь появляется. Философы уже тысячи лет смысл жизни ищут – а я так скажу, по-простому: сумел достойно прожить, и после себя след оставить – дом, что ты построил, детей, кого ты вырастил, дело, которое ты сделал – и прожил ты не зря! Одиннадцать, кто уже тут корни пустили, – и вроде бы еще у человек тридцати или сорока на берегу кто-то есть, судя по встрече «алых парусов» (у девушек тут уже мода пошла, своих близких с моря встречая или, наоборот, провожая, надевать алое и развевающееся, хоть шарфик или платок), сколько красавиц нас встречали, когда мы со Средиземки пришли? Может, и обойдется без ЧП – войну выиграли, надо теперь научиться здесь жить?
Эх, Галя-Галочка, как ты там сейчас? Шестнадцать лет мы с тобой прожили – хорошо, если как академики предположили, этот мир весь параллельный, то есть нас не перебросило сюда, а расщепило, и там, в году 2014-м уже, остался другой «Воронеж», и другой я. Интересно, а если как-то снова пересечемся – я что, тогда уже в третьем экземпляре появлюсь, сам с собой сумею встретиться – или это уже клон выйдет, как овечка Долли? Узнать бы, хоть весточку послать, что живы мы все, лишь в иное время провалились? Не удивлюсь, если и здесь ученые копают, расследуя наш феномен – ну и много они узнать смогут, если пространственно-временным континуумом и в следующем веке еще не научатся управлять? Тут никакая гениальность не поможет – это все равно, что Ломоносову или Ньютону пытаться разобраться в квантовой механике. А пробовать методом тыка совершенно не хочется – тут Лазарев прав, а если нас в следующий раз выбросит в палеолит?
Эх, Галя, однолюбом я был и останусь. Поженились мы сразу, как я училище закончил, в девяносто шестом. Когда флотские офицеры ну совсем не считались завидными женихами, а ты из Ленинграда со мной уехала на СФ, даже не в Мурманск или Полярный, я тогда в Гаджиево назначение получил. А каково тебе рожать было, в девяносто восьмом – когда в правление Борьки-козла армия и флот считались «пережитком тоталитаризма», и отношения с финансированием были соответствующие, – помню, как какая-то жирная харя в телевизоре с придыханием доказывала, что «чем тратиться на ораву вооруженных дармоедов, эффективнее встроиться в международные системы обеспечения безопасности», а штатовцы в это время Белград бомбили и разоружаться не собирались. Все-то ты вынесла, Галочка моя, сына мне подарила, и дочь через четыре года – так что останется моя кровь в том мире, даже если меня там больше нет. И в году двенадцатом отношение к защитникам Отечества все ж лучше, чем при Борьке-алкаше – так что сумеешь ты детей поднять.
Стук в дверь. Кого там еще черт принес? Ведь предупреждал же, не тревожить! Сан Саныч (командир БЧ-1), оставшись дежурным по кораблю, обещал это обеспечить – и вроде полный порядок на борту, не было никаких срочных проблем еще пару часов назад! Но чужих, а тем более врагов и шпионов, тут по определению быть не может – в этом городе два объекта охраняются, как высший государственный секрет: Второй Арсенал и мы. Придется открыть – а вдруг и в самом деле случилось что-то чрезвычайное, и рассыльного с вахты прислали?
– Здравствуйте, Иван Петрович! Я к кораблю приходила, мне вахтенный сказал, что вы здесь.
Елена Прекрасная явилась. Которая у Анечки Лазаревой тоже в «старпомах» ходит. Прости, не в настроении я сейчас. Нужно что?
– Иван Петрович, я вам пироги домашние принесла. Вы в столовой сегодня спрашивали…
Ну да, спрашивал. В былые времена собирались мы за семейным столом – и фирменным блюдом, которое моя Галина пекла, был пирог с ягодами: с голубикой, черникой, клюквой, брусникой, что бог пошлет. А я готовить не умею, и даже у кока на «Воронеже» так не выходит, ну не тот вкус!
– Только подогреть их надо, остыли уже! Позвольте, я мигом!
Шляпку сняла, легкий плащ-пыльник сбросила («летучая мышь» без рукавов, тоже из будущего покрой), с сумкой на кухню прошла, фартук, с собой принесенный, повязала, чтобы платье не испачкать, хлопочет с керосинкой. Как-то быстро и ловко у нее получается, пироги на сковородке даже выглядят аппетитно – ну, попробуем, сравним!
– Иван Петрович, да вы не беспокойтесь, я сама принесу, на стол подам! И чай заварю!
Ну, если взялась… И Галя тоже не любила, когда на кухне толкутся, даже меня прогоняла.
– Этот с черникой, этот с голубикой. А клюкве рано еще. Попробуйте, Иван Петрович!
После такого даже выгонять ее неудобно. Ладно, пусть посидит!
– Это ваша жена, Иван Петрович? – фотографию увидела.
Жена. Сыну моему, Илюше, уже четырнадцать лет должно было бы исполниться. А дочке, Маринке, десять. Вот только не увижу я их никогда – нет их в этом мире.
Елена тихо сидит в углу, будто желая стать незаметной. А затем произносит:
– Война проклятая, скольких забрала! Только кажется мне, если бы они увидели, то не были бы рады, что мы душой каменеем. Жизнь продолжается – и много чести фашистам, если они нас навеки счастья лишат.
И снова молчит. А пироги вкусные! Совсем как те, что Галя пекла когда-то – ну почти совсем… Сама-то что не ешь?
– Так я себе еще сделаю! А это вам все.
Что ж, Лазаревой привет. Это ведь она тебя ко мне послала – как в прошлом году, ты американца домашним печеньем прикармливала?
– Иван Петрович, да как же вы можете так говорить? – у нее даже слезы блеснули. – Для вас я со всей душой старалась! Ну а тому – так, печеньки, как зверю обезьяну в зоопарке!
Ох, Елена, вот не помню как по отчеству, я ведь уже не лейтенант двадцатилетний! Взрослые ведь люди, все понимаем. Ты на себя посмотри и на меня – мне сороковник уже стукнул, а тебе сколько? Что ты возле меня все – найдешь еще ты себе молодого и перспективного, сама красавица какая. А я для тебя точно староват!
А она, услышав такое, как расцвела, улыбнулась в ответ! Рослая, статная, волосы русые, глаза синие, лицом на артистку Ирину Алферову похожа, из какого-то фильма про русскую старину[66]. Платье на ней, темный горошек на светло-синем, юбку-солнце по дивану широким веером раскинула, чтобы не измять – помню, как в нем она на «Воронеж» прибегала еще в прошлом году, и когда по трапу спускалась, мы подшутить решили, вентиляцию включили на полный, сцена была, Мерилин отдыхает – и ведь не обиделась же… Ближе придвинулась и шепчет, будто стесняется:
– Так, Иван Петрович, я тоже ведь стара уже, мне двадцать четыре! А мама моя в восемнадцать замужем была, отцу моему было как вам сейчас, и до сих пор в любви живут, в Архангельске будете, обязательно познакомлю. Папа у меня еще перед войной траулер в море водил, так что знаю я хорошо, что такое семья моряка.
Руку протянула, до моей дотронулась – и как швартовы завела! Лицо ее близко совсем, волосы у нее будто медом пахнут. А у меня ведь после Галочки не было здесь никого, уже два года! Может и правда, пора бы и мне причал тут иметь, раз в прежний мир никогда уже не попаду? Да если подумать, здесь не так уж и плохо – а лет через двадцать уже знакомое мне время начнется, ну почти, если там я с семьдесят второго.
Только Галино фото поверну лицом вовнутрь. Двери заперты – и к чертям все! Надеюсь, в ближайшие часы англо-американские империалисты с нами войну не начнут, и товарищ Сталин обо мне не вспомнит – а все прочее обождет!
Карл Штрелин, канцлер ГДР в 1944–1953 гг.
Из кн. «Возрождение Германии».
Пер. с нем. 1970 (альт-ист)
Гитлеры приходят и уходят – немецкий народ остается.
Когда был заключен мир, многим немцам казалось, что все кончено. Германия подверглась еще большему разгрому и унижению, чем в прошлую Великую Войну. Ее судьба была всецело в руках победителей. И не было никаких гарантий, кроме слов маршала Сталина, которые я привел выше.
Русские удивили нас и удивили мир. Мы ожидали от них советизации по русскому образцу: КПГ объявляется правящей партией, все прочие запрещены, проводится национализация и экспроприация, приказным порядком вводится социализм. Ведь именно с такими целями в двадцатом Красная Армия шла на Европу, причем Сталин тогда занимал высокий пост в наступающих войсках. Или же, учитывая «имперские» тенденции, явно проявившиеся в СССР за последнее время, – что нас принудят к ещё одному Версалю, наложат огромную контрибуцию, запретят иметь армию и военную промышленность. Однако русские дали понять, что пришли в Германию всерьез и надолго – и намерены проводить разумную политику, без слепой идеологии и сиюминутного эгоизма.
– Если обратиться к истории, то можно увидеть, что от войны русских и немцев всегда в выигрыше оказывались англосаксы, – сказал мне господин Патоличев, назначенный Сталиным полномочным представителем (у нас бы его должность называлась – имперский наместник), – а в вашей политике и экономике постоянно боролись «русская» и «английская» партии. И когда вторая из них брала верх, наши страны сходились в войне. Нам это надоело – и мы пришли, чтобы этой партии не стало, и она не возродилась никогда!
В отличие от победителей прошлой войны, наложивших гнет контрибуции на всю Германию в целом, русские подошли к делу весьма избирательно. Так был национализирован концерн «Крупп», отличившийся тем, что даже Гитлер однажды выразил неудовольствие чрезвычайно тяжелыми условиями там для славянских рабочих, смертность которых на заводах Круппа превышала таковую в концлагерях[67], также в счет репарационных платежей были включены контрольные пакеты корпораций и фирм, работавших на войну, таких как «ИГ Фарбен», МАН, Даймлер-Бенц. Часть репараций СССР взял промышленным оборудованием, но не было и речи о вывозе целых цехов и тем более заводов, никто не посягал на мелкую собственность – мастерские, магазины, кафе.
По политическому устройству – нас удивило, что Сталин не только не настаивал на монополии коммунистов, но прямо сказал о многопартийности, с участием социал-демократов, христианских центристов, крестьянской партии – категорическому запрету подверглись лишь нацистская партия и ее идеология. ГДР предполагалась президентской или президентско-парламентской республикой, с системой альтернативных выборов, в которых будут участвовать упомянутые выше политические партии; интересы СССР должны гарантироваться специальным договором, предусматривающим – Советский Союз будет владеть всеми германскими газетами, радиостанциями, иными средствами массовой информации на срок до 1999 года, кандидатуры новых президентов и канцлеров Германии в обязательном порядке будут согласовываться с СССР, без этого их избрание или назначение невозможно, кроме того, каждый новый высший руководитель ГДР, перед вступлением в должность должен будет подтвердить этот договор своей подписью; ГДР предоставляет свою территорию под размещение советских войск[68]. Не было наложено ограничений на армию Новой Германии, первоначальная численность Фольксармии в двадцать дивизий определялась нашими экономическими и, главное, демографическими возможностями. Однако обязательным условием была чистка личного состава от совершивших военные преступления против СССР (о других странах отчего-то не было упомянуто) и исповедовавших нацистские взгляды – уличенные в первом подвергались аресту и суду, во втором чаще отделывались отставкой. И в текст новой Присяги были введены слова о «защите Отечества вместе с Советской армией»[69]. Меня обвиняют в том, что я превратил Германию в советского вассала, в протекторат. Но выбирать не приходилось. Vae victis! – горе побежденным! Разве не было у нас планов так же поступить с Россией, даже без всякой войны? И в намечавшемся союзе Российской империи с Кайзеррайхом на рубеже веков, и в «союзе изгоев», сложившемся между Веймарской республикой и СССР, мы отводили Германии роль лидера. Наша мощная и динамично развивающаяся промышленность, инженерная и научная мысль, эффективный государственный аппарат давали нам огромное преимущество в мирном соревновании – а Россия была бы приведена к положению аграрно-сырьевого придатка (даже оставаясь при том суверенным государством, а не колонией). Даже в 1939 году этот вариант был возможен – если бы Гитлер стал бы играть с русскими честно, сохранив верность Пакту. Но идиот ефрейтор захотел сорвать банк – и погубил все!
Русские оказались неожиданно сведущи в умении управлять капиталом – а что не знали или не умели, тому быстро учились. При том что капитал промышленный в целом пользовался режимом благоприятствования, финансовый капитал подвергался завоеванию и разгрому! Введение рубля как обязательной валюты было лишь поводом для тщательной ревизии всей германских банков, со строгой проверкой отчетности – причем русские не только нашли экспертов, знающих особенности нашего делопроизводства и бухгалтерии, но и привлекли итальянцев из Финансовой гвардии (налоговой полиции), людей опытных и недоверчивых, хорошо знакомых с самыми темными схемами денежного оборота.
Затем, по результатам ревизии, банки подвергались «чистке» – или с взятием их под контроль, или с ликвидацией. Это касалось и небанковского финансирования, через кассы партийные, взаимопомощи, благотворительные. Промышленники, формально оставаясь частными, сажались на финансовый поводок практически советского планирования – получая деньги лишь на то, что было одобрено свыше. Старые финансовые группы решительно выметались из бизнеса, финансирование всей германской промышленности перехватывал на себя новоорганизованный Московско-Берлинский банк, по сути филиал Госбанка СССР. Процесс занял несколько лет, но к середине пятидесятых был завершен. Частные финансовые организации не были запрещены, но превращались в элементы банковской корпорации, где функции регулятора принадлежали все тому же Московско-Берлинскому банку. Практически германской экономикой руководил советский Госбанк – определяя всю кредитную политику, лицензируя и отбирая лицензии у частных банков, осуществляя контрольные функции, давая правительству указания по эмиссии и возможности выпуска ценных бумаг, обеспечивая финансирование крупных проектов. Во время этого процесса, поскольку промышленность не может стоять, ее финансирование осуществлялось из Оккупационного Казначейства, в отличие от банков не имеющего нормальной функции кредитования. То есть деньги выделялись строго по смете и под конкретное дело.
Не все шло гладко. Для предотвращения нарушений и злоупотреблений была создана особая Финансовая полиция – история ее деяний, иногда не менее увлекательных, чем любой детектив, еще ждет своего летописца. Но финансовых «клубов» прежней Германии больше не было. Люди, кто в них входили – частью перешли в ряды промышленников, частью эмигрировали, частью занялись антиправительственной деятельностью и были осуждены. Однако русская политика оказалась весьма благоприятной для Германии в целом, получившей доступ у рынку и ресурсам СССР.
– Все очень просто, – позже говорил мне Патоличев в непринужденной беседе, – совокупный экономический потенциал англосаксонских стран составляет примерно 55–60 % от мирового экономического потенциала, а наш, даже если бы мы воспользовались преимущественным правом разграбления Германии, не превысил бы 10–15 % от него же, и то не сразу – предприятия надо демонтировать, возвести цеха, перевезти оборудование, смонтировать его на новом месте, обучить персонал. То есть англо-американцы скорее всего просто раздавили бы нас за счет экономического превосходства – возможно, после некоторой мирной передышки. Объединив же наши ресурсы, мы имеем примерно 25–30 % от мировой экономики – с возможностью быстрого роста. Что уже дает хороший шанс.
Таким образом мы оказались накрепко привязаны к России. Но благодаря этому русские были заинтересованы в нашем процветании так же, как в своём. Огромную роль в становлении Новой Германии и «Немецком экономическом чуде» сыграл как гений доктора Эрхардта, так и, с русской стороны – Институт общей статистики имени Кондратьева при русском Министерстве финансов. И я абсолютно убежден, что ГДР никогда не стала бы наиболее промышленно развитой страной Европы, окажись мы в сфере влияния США!
Лазарев Михаил Петрович.
17 июля 1944 года.
Москва, Наркомат ВМФ.
После решения текущих дел Николай Герасимович Кузнецов предложил мне задержаться. И сказал:
– Михаил Петрович, мне бы хотелось с вами побеседовать о предельно серьезном – но этот разговор должен остаться сугубо между нами. Вы не возражаете?
Я прекрасно знал, что Николай Герасимович, при всей его жесткости и решительности, является предельно порядочным человеком, никогда не замешанным ни в каких интригах и не лезущим в политику; но я хорошо понимал и то, что наше знание о будущем, пусть неполное и отрывочное, может стать, высокопарно изъясняясь, не только мечом против внешних врагов, но и отравленным кинжалом во внутренних разборках, недаром Берия старался, обкладывая нас по всем возможным направлениям, отнюдь не только ради соблюдении режима секретности. Все же я бы отказался, предложи мне такой разговор кто-то другой, но сыграли свою роль и человеческая порядочность Николая Герасимовича, и корпоративная солидарность потомственного морского офицера, и, не стану скрывать, мое глубочайшее уважение к нему, как к создателю советского флота.
– Да, товарищ нарком, – ответил я, – даю слово офицера.
– Михаил Петрович, давайте без чинов, – предложил Кузнецов.
– Почту за честь, – ответил я.
– Михаил Петрович, я никогда не спрашивал вас о своей дальнейшей судьбе, считая это неуместным, хотя, не стану скрывать, мне очень хочется это знать – не сочтите мои вопросы завуалированной попыткой узнать свое будущее, – начал объяснять свою позицию Николай Герасимович, – но сейчас в верхах начались нехорошие шевеления, касающиеся послевоенного распределения средств между армией и флотом, поэтому я хочу спросить вас прямо, что было с флотом после войны, в вашем прошлом?
Я немного помедлил – говорить горькую правду о послевоенном погроме флота мне очень не хотелось, но лгать Николаю Герасимовичу, не отделявшему свою судьбу от судьбы нашего флота, вложившему в него свою душу, я не мог даже «во спасение».
– Будет плохо, Николай Герасимович, – глядя ему в глаза, ответил я, – подробностей я, честное слово, не знаю, но после войны была большая драка не просто за финансирование, столкнулись две концепции будущего флота – армейцы хотели видеть флот силой, обеспечивающей потребности армии, тогда как моряки выступали за флот – равноправную армии силу. Вы и ваша команда выступали за строительство мощного, сбалансированного флота, со временем способного бросить вызов янки – армейцы же хотели, во-первых, поддержки приморского фланга армии, во-вторых, еще одну «Битву за Атлантику» силами подводных лодок, чтобы в будущей войне пресечь поступление американских подкреплений и снабжения в Западную Европу.
Сухопутчики победили – обеспечив и упразднение самостоятельного наркомата ВМФ, и разгром флотских кадров, и фактическое замораживание строительства тяжелых надводных кораблей, классом выше легкого крейсера на полтора десятилетия – крайне однобокое развитие нашего флота, которое так и не удалось преодолеть, несмотря на все усилия Сергея Георгиевича Горшкова. Наш флот стал вторым в мире после американского, присутствуя во всех океанах, – но мы так и не избавились от крена в сторону легких сил и подплава, единственный нормальный авианосец построили в самом конце советской эпохи (кстати, его назвали в вашу честь). А второй, однотипный ему, готовый на восемьдесят процентов, в 1991 продали за границу на слом – и по этой цене его купили китайцы и собираются достраивать. Крейсера и эсминцы выходили недопустимо малыми сериями, отчасти из-за того, что судостроительная промышленность срывала по срокам все программы ВМФ.
В 1947 году был неправедный «суд чести», именно что в кавычках, вошедший в историю как «Дело адмиралов» – где вас, Галлера, Алафузова и Степанова, с подачи Булганина, обвинили в передаче союзникам данных по высотной парашютной торпеде, некоторым артиллерийским системам, картографической информации. Всех признали виновными, и дело передали в Военную коллегию Верховного суда, где вас понизили в звании до контр-адмирала, а остальным дали срока. Алафузову и Степанову вы смогли немного помочь в 1951 году, добившись их перевода из одиночек в общие камеры, а Галлер умер в заключении в 1950 году.
– Михаил Петрович, очень деликатный вопрос, – помолчав, спросил Кузнецов, – поймите меня правильно, пожалуйста, – мне надо знать, кому я могу доверять – не для себя, для флота – кто предал?
Мне было трудно ответить на этот вопрос, очень уж это отдавало доносительством, но глядя в глаза Кузнецову, я понял, что он не лукавит. И будет стараться для флота – не для себя.
– Первоначальный донос написал каперанг Алферов, а топили вас Абанькин, Левченко, Харламов под руководством старавшегося изо всех сил Кулакова.
Николая Герасимовича просто передернуло от брезгливости – и я его хорошо понимал, будучи наслышан еще от отца об исполнителях расправы. Кадры были один другого краше – Алферов, при сомнительных послевоенных заслугах в создании атомного оружия, в 30-е увлеченно искал и находил «вредителей и врагов народа» на минно-торпедном производстве. Не замеченный в каких-либо успехах во время войны Абанькин тем не менее получил орден Ушакова неизвестно за что – надо полагать, на суде он отрабатывал сию высокую награду. Харламов почти всю войну руководил нашей военно-морской миссией в Великобритании, так что объявить его английским шпионом было легче легкого – вот и доказывал свою лояльность предательством. Левченко, после сдачи Керчи, заработавший прозвище «подземный адмирал», едва спасенный Кузнецовым от расстрельной стенки, и «отличившийся» организацией и планированием десанта на остров Соммерс, – комментировать этот организм, «отблагодаривший» Кузнецова за спасение своей шкуры, мне просто не хотелось. Ну и главный инквизитор ВМФ Кулаков – в оценке этого деятеля батины сослуживцы придерживались редкого единодушия, искренне сожалея, что его никто не утопил в выгребной яме. К сожалению, таковы были реалии сталинской эпохи – мужество и самоотверженность, честность и порядочность тесно соседствовали с жестокостью и предательством, доносительством и мерзостью, зачастую тесно переплетаясь в непредставимых для человека другой эпохи сочетаниях.
– Михаил Петрович, а что, по вашему мнению, надо сделать, чтобы избежать такого исхода нашего противостояния с армейцами? – спросил меня Кузнецов.
Нельзя сказать, что я был шокирован, услышав этот вопрос – я просто выпал из реальности, услышав такое; представить себе вариант, когда Кузнецов просит у меня совета, я не мог. Вообще. Никак. Это было невозможно – и точка.
– Не знаю, Николай Герасимович, честное слово, – ответил я, – понимаете, я всю жизнь был простым исполнителем, и не более того – я просто не умею интриговать, не мое это, поверьте; а уж интриги в таких сферах находятся на таком расстоянии от сферы моих знаний и умений. Честное слово, я просто не знаю, что тут можно сделать..
– И все же, как бы вы решали эту проблему, окажись вы на моем месте, Михаил Петрович? – настойчиво спросил Кузнецов – поверьте, мной движет не досужее любопытство.
– Николай Герасимович, простите, пожалуйста, но я даже теоретически не могу оказаться на вашем месте, – искренне сказал я, – уровень категорически не мой.
– Сталин, не исключено, совсем иного мнения, – прямо сказал мне нарком.
Наверно, мое лицо сказало Кузнецову все – и он начал объяснять мне текущие расклады.
В кратком изложении это выглядело так – Сталин давно мечтал об океанском, могущественном флоте, была у него такая «любимая игрушка», но то у Советского Союза не было экономических возможностей для этого; то появились экономические возможности, но не тянула промышленность, при этом вставшая насмерть, лишь бы не допустить заказов в Германии; то, как это было перед самой войной – появились деньги на то, чтобы заказать два современных линкора с 406-мм орудиями в США, но дело сорвалось из-за «морального эмбарго».
– Когда я знакомился с документами, освещающими послевоенную кораблестроительную программу, у меня сложилось впечатление, что Сам был за масштабное военно-морское строительство, но стеной встали сухопутчики и летчики, которым требовалось коренное перевооружение на новую технику, вот все и спустили на тормозах, – грустно сказал Кузнецов, – ну а меня с товарищами скушали, чтобы не путался под ногами со своими авианосцами и тяжелыми крейсерами, провернув интригу, чтобы все это выглядело благопристойно. Возможно, что и оборонщики приняли участие – им хватало хлопот с новыми танками и самолетами, чтобы вешать на себя и новые корабли. Ну а Сталину приходится учитывать мнение и армейцев, и руководителей оборонки – тогда становится понятно, почему был такой состав обвиняемых по «делу адмиралов» – Алафузов и Степанов, соответственно, создатель советской теории морской мощи, разумеется, в классическом варианте, и его «правая рука», применительно к штабной работе; и Галлер – руководивший созданием наших кораблестроительных программ, и куратор программ морского вооружения; в общем, выбили ключевые фигуры, без которых я был как без рук.
– Вы правы, Николай Герасимович, – прокачав ситуацию, подтвердил я, – тогда, в конце сороковых, ликвидировали кафедры оперативного искусства в военно-морских вузах – восстановили их, по-моему, только в 1963 году; показательно свирепо расправились с переводчиком книги «Английская морская пехота» – каперанга, не помню его фамилии, лишили звания, боевых наград и посадили на 15 лет, по смехотворному поводу, обвинив в «восхвалении английской морской пехоты». И вообще теоретики флота очень пострадали – были репрессированы, кроме Алафузова, Белли, Егорьева, Боголепова – это те, кого я помню.
– Все сходится, – кивнул Кузнецов, – выбили тех, кто выступал за самостоятельную роль флота. Готов поспорить, что Алафузову поставили в вину его теорию «зонального господства»; а каперанг, которого вы упомянули, по всей видимости, Травиничев – это наш ведущий теоретик морской пехоты – все верно, похерили саму идею сильной морской пехоты, чтобы у флота не было даже мысли о чем-то более серьезном, чем высадка тактических десантов в рамках поддержки приморского фланга армии.
– Вы победили в споре, Николай Герасимович, – согласился я, – это назвали, по-моему, «перелицовкой англосаксонской теории морской мощи».
– Ну, обвинители сказали правду, – горько улыбнулся Кузнецов, – это действительно переделка англосаксонских теорий применительно к нашим условиям и скромным возможностям.
– Меня в юности очень удивляло, почему у нас с конца 40-х до начала 60-х вообще прекратили изучение иностранного военно-морского опыта, – припомнил я еще одну странность, – первый учебник, где излагался опыт Второй мировой, полученный ведущими флотами мира, издали только в 1962 году.
– Вот видите, Михаил Петрович, как все сходится, – повторил Кузнецов, – что же касается вас: Сам поручил вам подготовить доклад о начальном периоде войны на Тихом океане, из чего можно сделать далеко идущие выводы, что ему нужен не просто командир «Воронежа» Лазарев, но адмирал Лазарев, которого он, насколько я понимаю, примеряет на роль моего сменщика, возможного главкома флота, в связи с чем у меня есть к вам несколько риторических вопросов. Начнем с того, что строго говоря, Сталин прав – сколько еще ресурса осталось у «Воронежа», на полгода, год, если повезет? Использовать же ваш корабль как опытовую лодку, что вы предлагаете – да, несомненно, однако же с этим справится человек и меньшего калибра, чем вы. Когда Сам говорил «Кадры решают всё», это был крик души. Полагаете, я не знаю настоящую цену тем же Октябрьскому с Трибуцем? Просто нет гарантии, что их сменщики не окажутся еще хуже.
– Николай Герасимович, слово офицера – я никогда не буду вас подсиживать, – искренне сказал я, – и в мыслях такого не было.
– Я верю вам, Михаил Петрович, – глядя мне в глаза, сказал Кузнецов, – но вам никогда не приходила в голову мысль, что вы будете наилучшим для меня преемником на посту наркома флота – просто потому, что вы, как и я, душой болеете за флот, вы будете делать для флота все возможное – а в вашем мире на мое место наверняка назначили кого-то, кто сидел «тише воды, ниже травы».
Я смотрел в глаза Кузнецову и понимал, что он говорит правду, что он действительно готов жертвовать своим личным будущим ради флота Державы; что на фоне остальных кандидатов на его пост, того же Юмашева, я действительно буду лучше, пусть и ненамного; но также я понимал, что я этот груз не потяну, никак – ну не Кузнецов я, и не Горшков, – и тем самым подведу человека, память которого наш флот свято чтил спустя десятилетия после его кончины.
И тут, впервые в жизни ко мне пришло озарение, то, что японцы называют «сатори»; я понял, в чем выход.
– Николай Герасимович, простите меня, пожалуйста, если я скажу глупость, – медленно сказал я, – но, кажется, я знаю, что надо делать – нужно, в соответствии с базовым принципом айкидо «обратить силу противника против него самого».
Кузнецов удивленно смотрел на меня, но в его взгляде был и некоторый интерес.
– Армейцы хотят, чтобы флот обслуживал их интересы – хорошо, пусть так и будет – пока будет, – уточнил я, – промышленники не хотят загружать себя работой с тяжелыми кораблями – ладно! Сталин страстно любит тяжелые артиллерийские корабли – хорошо, будет ему парочка таковых, они же зародыш, большее мы пока не потянем, будущего сбалансированного, могущественного флота.
В глазах Кузнецова явственно читался вопрос: «А не переутомился ли адмирал Лазарев от трудов тяжких – может быть, следует показать товарища врачам или отправить в отпуск?»
Было ясно, что надо срочно пояснять свою мысль, иначе нарком утвердится в своих подозрениях.
– Говорят, что «генералы всегда готовятся к прошлой войне», – начал развернутые пояснения я, – так что наш генералитет будет ждать второго издания Великой Отечественной, только уже с американцами и их союзниками, на территории Западной Европы. При этом ключевым элементом снабжения противника станут трансатлантические конвои – большие потери, или даже разгром нескольких из них, поставят группировку англо-американцев в тяжелое положение, что станет лучшей возможной помощью со стороны флота армии. Однако немецкий опыт показывает, что одни подлодки с этой задачей справиться не могут – в конце войны немцы теряли больше лодок, чем топили транспортов. «Жирные годы» подводников кригсмарине уже не повторятся – англо-американцы сейчас в полной мере осознали важность ПЛО, имеют наработанную тактику и опыт. Атомарины будут более успешны – но когда у СССР появится флот атомарин, противолодочная оборона также получит развитие.
Зато опыт Северного флота показал чрезвычайную эффективность взаимодействия надводных кораблей с эскадренной атомной подлодкой, что позволяло побеждать превосходящего противника при минимальных потерях с нашей стороны. И подобрать ключ к этой тактике американцам будет труднее – да, пока этот опыт односторонен, поскольку надводных кораблей крупнее эсминцев на СФ не было, однако же есть основания считать, что эффективность оперативных групп, включающих в себя авианесущие и тяжелые артиллерийские корабли, работающие в связке с атомаринами, будет выше даже не в разы, а как минимум на порядок. Чему могут быть подтверждения – бой с немецко-французской эскадрой у Тулона и инцидент с американцами у Таранто.
В глазах Кузнецова загорелся огонек понимания.
– С учетом специфики операций в Северной Атлантике, в отрыве от наших баз, и наличия у вероятного противника мощнейших авианосных сил и огромного количества тяжелых артиллерийских кораблей, нашему флоту никак не обойтись без авианосцев и тяжелых артиллерийских (а позднее, ракетных) кораблей – иначе обеспечить боевую устойчивость оперативной группы невозможно. И ключевым пунктом, позволяющим осуществить контроль над Северной Атлантикой, является Исландия; та сторона, которая ею владеет, может либо с минимумом хлопот проводить конвои по коммуникационной линии США – Западная Европа, либо до предела затруднить проводку этих конвоев; во всяком случае, обречь их на тяжелейшие потери, как в 1941–1942 годах англичане при прорыве мимо Сицилии на Мальту, не говоря уже о том, что каждый конвой придется сопровождать линкорами и авианосцами – а даже у американцев не бесконечное количество кораблей основных классов, да и ресурс машин и механизмов конечен. Но для захвата Исландии необходимы сильные соединения морской пехоты, вместе с десантными судами специальной постройки; также, для надежного удержания контроля над Исландией и нанесения ударов по конвоям, необходима сильная базовая авиация, включающая в себя и тяжелые многомоторные бомбардировщики.
В общем, флот готов подчинить свои интересы интересам армии, – но для того, чтобы оказать армии по-настоящему действенную поддержку, морякам нужен соответствующий инструментарий, – закончил я изложение первого пункта.
– Армейцы прекрасно поймут, к чему вы клоните – все то же самое, но вид в профиль, – задумчиво сказал Кузнецов, – но наживка очень уж аппетитна, Михаил Петрович; могут они на это клюнуть, могут, в особенности, с учетом того, что это мнение адмирала Лазарева, не просто топившего немцев, но весьма посодействовавшего беспрепятственному проходу полярных конвоев с грузами для РККА. Абсолютно серьезно, Михаил Петрович, я ничуть не шучу. Вы являетесь самым уважаемым из наших адмиралов в Генштабе и наркомате обороны, к вашему мнению сухопутчики прислушаются куда охотнее, чем даже к моему, поскольку среди них весьма распространена точка зрения, что флот просто переводит средства, необходимые армии. Вопрос в том, как получить финансирование на все это, не обидев маршалов, – список того, что они считают необходимым, очень велик, а оборонный бюджет не настолько велик, как нам бы хотелось. Вы ведь, Михаил Петрович, под оперативной группой понимаете усовершенствованное оперативное соединение ВМС США?
– Да, – ответил я, – три-четыре тяжелых авианосца, ни в коем случае не легких, поскольку эра реактивной авиации на пороге, палуба должна быть «на вырост», и то «Эссексы» пошли в итоге на слом в семидесятых-восьмидесятых, именно потому, что уже не подходили для новейших машин. Два быстроходных линкора или линейных крейсера, примерные аналоги «Айовы», может быть, с немного меньшим водоизмещением и 381-мм орудиями – на первых порах и «Ришелье» сойдет, если французам его не отдадим. Четыре тяжелых крейсера, с 203-мм или 220-мм орудиями – после появления у нас ПКР приемлемого качества можно будет переделать их в артиллерийско-ракетные крейсера, сняв одну или две башни. Силы ПВО – вот тут у меня сомнение, легкие крейсера с 100-мм или 130-мм универсальными автоматами (а после ЗРК), или крупные эсминцы, наподобие японского «Акицуки»? Противолодочный патруль, 15–20 эсминцев. И дивизион, четыре-пять атомарин. Хотя бы чисто торпедных – им еще в роли ПЛО работать, а «Воронеж» для таких маневров все же тяжеловат.
После начала новой войны в Европе оперативная группа Северного флота проводит десантное соединение в составе двух дивизий морской пехоты, двух армейских дивизий и частей усиления и обеспечения, из Мурманска (а лучше из Нарвика) в Рейкьявик, и способствует высадке десанта; после захвата острова и, самое главное, авиабаз туда перелетает наша базовая авиация; Исландия становится передовой базой Северного флота, и для подводных лодок СФ, и как якорная стоянка оперативной группы.
Затем дальние разведчики начинают патрулирование Северной Атлантики с исландских аэродромов – и при обнаружении конвоя наводят на него ракетоносную авиацию, то есть тяжелые бомбардировщики с ПКР на борту – если в нашем мире, при всех сложностях, комплекс Ту-4К с КС-1 довели до серии в 1952 году, здесь, надеюсь, это удастся ускорить; далее, по результатам, либо наносится повторный удар, либо на конвой наводятся наши «волчьи стаи», либо и то и другое в комбинации, и еще выходит оперативная группа. Возможны самые разнообразные варианты, в зависимости от обстановки – и разгром конвоя вкупе с соединением прикрытия; и разгром конвоя при тяжелых потерях эскадры прикрытия, и бой с соединениями, посланными на подмогу конвою, – заранее что-то сказать невозможно, надо будет проработать все возможные варианты. Конечно, американцы сделают все возможное и невозможное, чтобы отбить Исландию – но, при сосредоточении там мощной авиационной группировки, оснащенной управляемым оружием, создании сильной системы ПВО, удержать остров будет вполне возможно.
– Финансирование, – заметил Кузнецов, – и производство. Это же были ваши слова, «хочешь разорить чужую страну, подари ей линкор»? Вы сказали это про послевоенный британский флот. Допустим, два быстроходных линкора у нас есть, «Страсбург» и «Ришелье», – буду стоять насмерть, но не отдам французам. Эсминцы – реально, построили же мы в вашей истории семьдесят штук «тип 30-бис», в самые ближайшие годы? Атомарины – тоже потянем. Крейсера – ну, тут можно поспорить, чем вам «проект 68-бис» плох? Если даже опыт тихоокеанской кампании этой войны не дал однозначного ответа, какое вооружение для крейсера эффективнее, дюжина 152 мм или восемь-девять 203 мм? При том что «легкие шестидюймовые» крейсера размерами, скоростью и броней могут даже превосходить «тяжелые восьмидюймовые». Но авианосцы? При том, что нам предстоят громадные затраты на восстановление народного хозяйства – тут не только армия, тут и другие наркоматы будут резко против! А главное – зачем? Если уже через десять лет массово пойдет управляемое ракетное оружие, и прежние артиллерийско-торпедные корабли сразу окажутся устаревшими?
– Положим, авианосцы как раз не устареют, – ответил я, – если с их палуб позже смогут взлетать реактивные, с ракетами. Атомарины – само собой. Эсминцы – я уже указывал на линейку модернизации «56-го проекта», от артиллерийско-торпедных, в БПК и ракетные корабли, с заменой орудийных башен на ПКР и ЗРК. Аналогично – можно сделать и с крейсерами. Что касается финансирования и производства, то у меня есть кое-какие мысли на этот счет – пусть и не со стопроцентными шансами на успех.
– Мне будет очень интересно с ними ознакомиться, – сказал Кузнецов.
– Если все получится с Германией, то мы получим в свое распоряжение немецкие верфи, вместе с их наработками, и определенные возможности вклиниться в поставки, осуществляемые в счет репараций, – продолжил развивать свою мысль я, видя как из взгляда Кузнецова уходит обреченность, сменяясь намеком на то, что дело его жизни все-таки удастся довести до победного финала. Строго говоря, немецкие стапеля, рассчитанные на сборку тяжелых кораблей, равно как и производственные мощности, созданные в расчете на реализацию плана «Z», никому особенно не нужны – сухопутчикам они вообще не нужны, поскольку их к выпуску чего-то сухопутного и авиационного не приспособить, нашему судопрому они тоже не слишком нужны, потому что перепрофилировать их долго и дорого. Немцы же будут счастливы, получив серьезный заказ, даже по себестоимости, в противном случае они оказываются без работы – ну а у нас то преимущество, что мы получим качественную продукцию.
– Ваше предложение небесспорно, Михаил Петрович, – мягко, явно не желая меня задеть, заметил Кузнецов, – у немецких кораблей хватает дефектов, взять хотя бы их котлы высокого давления, или белогорячечный бред, каковым, по моему мнению, являются спаренные казематные установки 150-мм орудий на авианосцах типа «Цеппелин». Но и рационального в вашем предложении, несомненно, больше, хотя наши судостроители встанут на уши, доказывая, что нельзя обижать наш рабочий класс и у немцев «на рубль дороже».
– Николай Герасимович, если мне это будут доказывать, я им напомню о заклепках из мягкой стали, которые ставили на «Советскую Белоруссию» первой закладки (это было – почему и пришлось перезакладывать корабль, в противном случае у линкора при спуске на воду просто отвалилось бы днище), – прямо сказал я, не желая играть в дипломатию, – и поинтересуюсь, не ущемляет ли самолюбие нашего рабочего класса производство такой продукции. А заодно напомните мне, в какую сумму обошлась перезакладка линкора?
– Михаил Петрович, если вы скажете такое нашим судостроителям, то навеки станете их смертельным врагом – и съедят вас при первой возможности, каковую возможность будут старательно создавать, – предупредил меня Кузнецов, – лучше будет не портить отношения с судостроителями сверх необходимого, а например, посочувствовать их положению, выразить понимание по части того, сколько новой работы свалилось на них в связи с тем, что по окончании войны приходится строить новый флот – и по причине предельной загрузки наших верфей, внести предложение разгрузить наших товарищей, заставив работать немцев. Понятно, что это тоже не пройдет для вас безнаказанно, но вы не будете для судопрома «врагом номер один», оставшись в разряде обычных недоброжелателей. И вообще, позволю себе дать вам добрый совет – срочно учитесь изощренному византийскому коварству, иначе вас мгновенно сотрут в порошок, и никакое заступничество не спасет.
– Спасибо вам за совет, Николай Герасимович, – искренне поблагодарил я, – буду учиться, хотя надеюсь, что мне это не понадобится.
– Михаил Петрович, хотите, я вам предскажу ваше ближайшее будущее, на манер цыганки-гадалки? – слегка улыбнувшись, предложил Кузнецов.
– Да, – напрягшись, согласился я, понимая, что за шутливым тоном нарком скрывает очень серьезные реалии.
– Итак, перво-наперво, Михаил Петрович, напишете вы доклад о начальном периоде войны на Тихом океане – хороший доклад, можно не сомневаться, я уже успел убедиться, что работаете вы на совесть, и никак иначе; Верховный похвалит за труды и, вторым делом, поручит вам разработать оптимальные варианты противодействия японцев американскому наступлению на Тихом океане, исходя из реалий «Рассвета» – вы и с этой работой справитесь на отлично с отличием (позже стало нормой выражение «на пять с плюсом», но детство и юность адмирала Кузнецова пришлись на времена, когда говорили именно так); ну, а третьим делом вас назначат руководить группой, которая станет разрабатывать морскую часть нашего наступления на Дальнем Востоке – ясное дело, вы и с этим управитесь; ну а потом придется сдавать вице-адмиралу Лазареву практический экзамен, суть которого заключается в том, чтобы напомнить самураям, что со времен Цусимы много чего поменялось – да так напомнить, чтобы они кровью умылись, – шутливый тон Кузнецова категорически не сочетался с выражением глаз – понятное дело, что командовать адмирал будет не родимой подлодкой, а всей группировкой разнородных сил флота на Дальнем Востоке, не знаю только, на посту комфлота или представителя Ставки ВГК по морским делам – первое и вероятнее, и предпочтительнее. Я уверен, что вы справитесь – я же, со своей стороны помогу вам всем, что в моих силах.
– Николай Герасимович, но я подводник, – ошарашенно сказал я, – и понятия не имею, как командовать разнородными силами.
– Михаил Петрович, я не буду изрекать банальности из серии «Не боги горшки обжигают», – доброжелательно улыбнулся Кузнецов, – давайте спокойно разберем, пусть в первом приближении, с чем вам придется столкнуться, командуя ТОФ – уверяю вас, это более чем вероятно. Итак, ключевая задача, исходя из реалий «Рассвета», это высадка десантов – на Курилах и Южном Сахалине, в Корее, возможно, на Хоккайдо. Для этого следует обеспечить переход десантного соединения морем, подавить береговую оборону, и, собственно, высадить десант, обеспечив ему огневую поддержку и воздушное прикрытие. Еще возможна попытка японского надводного флота сорвать операцию – в этом случае следует нанести ему неприемлемые потери, не допустив самураев к зоне высадки. В вашем мире Юмашев так и просидел в глубокой обороне – самыми активно действующими кораблями стали минные заградители, тральщики, фрегаты ПЛО, «те, кого не жалко, даже если перетопят», причем их применяли совершенно неподобающе, например для артиллерийской поддержки десантов! Крейсера и эсминцы не выходили в море вообще, «за отсутствием задач» – если не считать того, что два эсминца использовались как быстроходные транспорты для доставки морской пехоты на Сахалин. Зато первым приказом с началом войны стала постановка минных заграждений, которые не нанесли противнику никакого вреда, но сильно стеснили наши действия.
Разберем подробнее состав наличных сил. Были легкие крейсера «Калинин» и «Каганович», с основным для проектов 26 и 26-бис дефектом – размещением всех стволов орудий ГК каждой башни в одной люльке, по итальянскому образцу, и, как следствие, огромное рассеивание; лидер «Тбилиси» и 10 эсминцев-«семерок» – не шедевры, конечно, но корабли неплохие; 11 подлодок типа Л, серии XI и XIII, весьма удачные, две лодки типа С, удачные ПЛ океанского класса, 37 «щук», тоже неплохих лодок, но они больше подходят для закрытых морей, чем для океанского театра, и 38 прибрежных «малюток». Ваши замечания, Михаил Петрович?
Ну что ж, играть так играть. Фигуры расставлены – партия началась.
– «Калинин» и «Каганович» неплохо подойдут для артиллерийской поддержки десанта – там максимальная скорострельность не обязательна, так что два залпа в минуту вместо проектных шести, в общем, будут терпимы; плюс приличные мореходность и дальность; броня, правда, не очень, – сказал я, пытаясь свыкнуться с мыслью, что мне предстоит командовать флотом – да я даже в мечтах не рассчитывал подняться выше командира дивизии ПЛ, так что эта мысль в голове укладывалась даже не плохо, а вообще никак – и помнится мне, однотипные «Киров», «Горький», «Ворошилов» и «Молотов» отлично себя показали при поддержке приморского фланга армии на Балтике, Черном море, да и в Средиземке во время операции «Ушаков». Хотя их будет явно недостаточно, особенно для высадки на Хоккайдо; «Тбилиси» и «семерки» – неплохо, но мало, и они нуждаются в серьезной модернизации, аналогично черноморским – резкое усиление ПВО. Нужно не меньше двадцати – двадцати пяти эсминцев. И то для Хоккайдо – на пределе. По ленд-лизу попробовать «флетчеры» получить? Подлодки – С и Л точно надо модернизировать по типу североморских, «щуки» – по возможности, от «малюток» толку не будет, так что и возиться нет смысла. В общем, для серьезной работы понадобится другой состав сил и средств.
– Какой именно, Михаил Петрович? – спокойно спросил нарком. – Не стесняйтесь. Все, что возможно выделить, у вас будет.
– Для артиллерийской поддержки десантов на Курилах как минимум понадобится «Шеер» – его 280-мм орудия гарантированно вынесут японские укрепления на Северных Курилах; хотя, конечно, перед отправкой на Дальний Восток его надо будет отремонтировать. С южными островами сложнее, там есть казематы, вырубленные в скалах, – так что там желателен калибр покрупнее, и, соответственно, более тяжелые снаряды; та же история с Хоккайдо, там есть серьезная противодесантная оборона, которую желательно давить орудиями линкоров, – невесело констатировал я, – беда в том, что у нас пока что в наличии лишь два современных линкора-«итальянца», со всеми их недостатками – очень малыми для Тихого океана мореходностью и дальностью, огромным рассеиванием снарядов ГК, полным отсутствием для них ремонтной базы во Владивостоке; мало этого, нет никаких гарантий, что с ними не будет больших проблем при переходе со Средиземного моря на Тихий океан, поскольку это классические линкоры «средиземноморского типа». Гнать на Тихий океан старые «Севастополи» смысла нет – не факт, что вообще дотащим эти раритеты, а если и доведем, ремонтная база для них там отсутствует, «Дальзавод» сейчас с трудом один легкий крейсер потянет, не больше. Да и если и приведем их туда и как-то умудримся поддерживать их в боеспособном состоянии, то такой уж принципиальной разницы между 280-мм «Шеера» и 305-мм «Севастополей» нет.
Вообще, с тем, что у нас сейчас есть, я имею в виду корабельный состав, на многое замахиваться глупо. Взять те же «семерки» – да, у них великолепная артиллерия ГК, хорошее торпедное вооружение, высокая скорость – но слишком слабое ПВО, невысокие мореходность и дальность, не самые удачные корпуса и машины. Для внутренних морей терпимо, для Тихого океана – будет сильно мешать! С ходу могу сказать, что надо будет выколачивать у янки 40-мм «бофорсы», не менее 12 стволов на эсминец, плюс резерв, и непременно с МПУАЗО – демонтировать к чертовой бабушке наши зенитные 37-мм МЗА и крупнокалиберные пулеметы – и ставить «бофорсы» на освободившееся место. Сложнее с 76-мм – черноморцы демонтировали, и в итоге не могли достать «юнкерсы» на подходе, на большой высоте, пока они в пике не войдут. Такая же операция понадобится с легкими крейсерами – 85-мм зенитки придется оставить, а 37-мм МЗА и 12,7-мм пулеметы долой, «бофорсов» понадобится штук сорок на крейсер плюс пару десятков «эрликонов».
Если не удастся от американцев корабли получить, очень надеюсь на итальянские и немецкие трофеи – поскольку позарез нужны эсминцы, а наши, и «семерки», и «семерки-у», что на Балтике, что на Севере, что на Черном море, до предела изношены, кроме того, их на всех трех флотах осталось 18 штук в строю, и еще в ремонте что-то. Очень нужна хотя бы пара тяжелых крейсеров, за неимением лучшего придется радоваться итальянским, если таковые будут. Вообще нет десантного тоннажа – тут, или ленд-лиз, или придется довольствоваться немецкими БДБ, благо у них есть и танкодесантный вариант, и вариант огневой поддержки – сразу скажу, с учетом дальневосточной специфики, с ее сильнопересеченной местностью, придется дополнительно подкреплять палубу, снимать 88– или 105-мм пушки, а вместо них ставить наши родные 152,4-мм гаубицы-пушки МЛ-20 или гаубицы Д-1, благо они на максимальном угле возвышения и минимальном заряде работают почти как сверхтяжелый миномет; кроме того, нужен будет вариант с направляющими для РС-132. Еще нужны будут водоизмещающие торпедные катера с хорошей мореходностью и большой дальностью – альтернативы немецким «шнелльботам» я в настоящий момент не вижу; и их тоже понадобится много – уже можно дать заказ в ГДР, благо эти кораблики в пустом виде по железной дороге перевозятся, вот только срочно озаботиться установкой на них радаров и повышением огневой мощи, два 20-мм автомата это мало! Транспортный тоннаж – если американцы с их опытом считают на каждого десантника не менее 5 тонн груза, для 100-тысячной группировки на Хоккайдо понадобится полмиллиона тонн. Нужна будет сильная морская пехота – не менее двух дивизий, причем сформированных не по нашим обычным штатам, а согласно предложениям контр-адмирала Большакова, развивавшего идеи этого американца, майора Эллиса – усиленных артиллерией большой мощности на мехтяге. Полагаю оптимальным вариантом немецкие 210-мм мортиры, это позволит брать японские укрепления быстро и с минимальными потерями. И жизненно необходим будет отечественный аналог американских «Морских пчел» – инженерно-строительные части морской пехоты, натренированные на быстрое возведение полевых укреплений и, особенно, аэродромов на захваченных островах. И конечно, очень мощная авиационная группировка – в особенности если не оправдаются наши надежды на ленд-лизовские и трофейные корабли. По первой прикидке, нам понадобятся Р-63 «Кингкобра», Ил-2 или Ил-10, Ту-2, Хе-177 – и, очень бы пригодились Р-38 «Лайтнинг» и В-17 или В-24.
– Какой-то у вас не очень патриотичный выбор, Михаил Петрович, – мягко улыбнулся Кузнецов, явственно намекая на будущие доносы недоброжелателей.
– Выбор обусловлен условиями применения – нужны скоростные, надежные самолеты, с большой дальностью, хорошей бронезащитой, мощным вооружением и большой бомбовой нагрузкой, – пожал плечами я, – по-моему, патриотизм заключается не в слепом поклонении всему отечественному, каким бы оно ни было, а в использовании на пользу Отечеству всего, что возможно использовать – и как минимум глупо, если не преступно, не использовать удачную иностранную технику. И в статуте ордена Отечественной войны есть положение о награждении экипажа, захватившего и приведшего в базу вражеский корабль или транспорт – так что, если следовать «логическим» построениям ура-патриотов, то Верховного Главнокомандующего следует обвинить в «низкопоклонстве перед Западом» – захватили и использовали на пользу Родине, а не потопили? А кем тогда является Петр Великий, после Полтавы пировавший с пленными шведскими генералами и пивший за их здоровье – Пушкин ведь не придумал «И за учителей своих заздравный кубок поднимает», это было на самом деле. Ну а раз великий император, создатель Российской империи, не считал ниже своего достоинства учиться у злейших врагов России того времени – шведов, то нам, грешным, тем более не зазорно учиться у сильнейшего флота мира – американского – воевать на море, с тем, чтобы победить его.
– Михаил Петрович, у меня есть два вопроса, – сказал нарком, – как вы собираетесь бороться с японским флотом, если самураи отправят в бой мощное соединение? И как вы собираетесь обходиться без главного калибра линкоров, обеспечивая высадку десантов на сильно укрепленное побережье?
– По первому вопросу, Николай Герасимович, – летом 1942 года мы передали в наркомат подборку материалов по высокоточному оружию 40–50-х годов, в том числе по немецкой управляемой авиабомбе Fx-1400, она же «Фриц-Х», с вариантами наведения по радиоканалу и по проводам, и по японской самонаводящейся бомбе «Ке-го», с инфракрасной ГСН. Могу ли я спросить, как обстоят с ними дело? – спросил я. Также я бы хотел спросить про кислородные авиаторпеды с головками самонаведения?
– С «Фрицем» справились – точнее, с тем вариантом, который вы рекомендовали как более простой, надежный и технологичный – с наведением по проводам, – ответил Кузнецов, – он сейчас серийно производится, на складах накоплено свыше тысячи единиц, а первая авиадивизия Ракова сейчас осваивает бомбометание этим боеприпасом, один полк переоборудованных под эту бомбу Ту-2 уже вышел на результат в 20 % попаданий учебным боеприпасом по цели типа линкор/линейный крейсер/тяжелый авианосец с высоты в 5000 м, второй обучается. С «Ке-го» сложнее – осваиваем технологии, необходимые для серийного производства ГСН, доводим оперение авиабомбы. Пока что удалось добиться 15 % попаданий в плот с костром, имитирующий эсминец[70]. Инженеры клянутся, что за полгода доведут ГСН и оперение до уровня, обеспечивающего 20–25 % попаданий на высотах до 2000 м, с использованием обычного бомбардировочного прицела. Кислородные авиаторпеды пока не вышли даже на предсерийный образец – тут пока особых успехов не ожидается.
– Вот и ответ на ваш первый вопрос, Николай Герасимович, – спокойно ответил я, – «Фрицы» против тяжелобронированных целей, от тяжелого крейсера и выше – замечу, что при 20 % вероятности попадания, при том, что для выведения из строя или потопления тяжелого корабля считать 10 попавших в цель бомб, 200 бомб, скорее всего, хватит на все оставшиеся к лету 1945 года тяжелые корабли Императорского флота; «Ке-го» – для эсминцев, легких крейсеров, торгового тоннажа – полагаю, что даже одиночного попадания 800-кг бомбы, снаряженной 500 кг ВВ, хватит для вывода корабля из строя, а трех попаданий для его потопления. Что касается вашего второго вопроса – тот же «Фриц» можно сделать с бетонобойной БЧ, или, если у нас решили вопрос с производством специальной взрывчатки для боеприпасов объемного взрыва – для взлома сильно укрепленной обороны это еще лучше.
– А вы говорите, Михаил Петрович, что это вам не по силам, – мягко укорил меня Кузнецов, – сами видите, вы сделали вполне приличный первоначальный набросок сил и средств, необходимых для этих операций. А как вы вообще видите этот комплекс операций, разумеется, в первом приближении?
– Северные Курилы надо будет брать группировкой, базирующейся на Петропавловск-Камчатский, – ответил я, – десант в Корсаков, я пока не знаю, откуда лучше будет высаживать; дальше надо будет действовать по американской методике «шаг за шагом», продвигаясь на юг по цепочке Курил, высаживаясь на один курильский остров за другим, отстоящий друг от друга на 100–150 миль, и быстро строя там аэродромы, чтобы десантное соединение и эскадра прикрытия все время находились под «зонтиком» базовой авиации, раз у нас пока нет авианосного соединения. А после захвата островов Южных Курил и сосредоточения там нашей группировки можно будет готовить десант на Хоккайдо.
– Очень хорошая идея, – подбодрил меня Кузнецов, – конечно, прорабатывать ее надо будет по окончании войны в Европе, когда прояснится вопрос с трофеями, но вариант рабочий, Михаил Петрович, не сомневайтесь. У меня к вам остался один вопрос последний. Вы беретесь?
– Да, – ответил я, глядя в глаза Николаю Герасимовичу.
Кузнецов резко встал, подошел к книжному шкафу, достал с полки бутылку коньяка, две рюмки и плитку шоколада, поставил все это на стол, точными движениями разлил коньяк по рюмкам, разломал шоколад – и произнес тост: «За Флот!»
– За Флот, – повторил я, чокаясь с создателем советского флота, скрепляя тем самым вступление в его команду – команду, членом которой я был с того момента – и на всю оставшуюся жизнь.
…и снова мне послышался смешок, где-то за гранью. Да пошел ты в свое пекло, рогатый – если ты существуешь иначе, чем игрой моего воображения!
П. Тольятти. История итальянской революции.
1953, русское издание. М., 1955
В июле 1944 года Италия формально еще оставалась единой. Однако будущий раскол уже проявился отчетливо: при том, что столицей считался Рим, органы власти Народной Италии находились в Милане, а «администрация» дона Кало в Неаполе. Отношения между Севером и Югом были больше похожи на враждебные государства – коммунисты, бывшие в Народной Италии одной из главных политических сил, жестоко преследовались югоитальянским режимом. В то время отдельные лица, бывшие прислужниками Муссолини, занимали на Юге посты во власти – что было категорически невозможно на Севере. Одна лишь Церковь признавалась по всей Италии за авторитет.
Муниципальные выборы июля 1944 года были чертой, после которой возврат к прежнему стал невозможен. Всего лишь выборы городских коммун – но ясно было, что победители станут ведущей политической силой Италии… единой или каждой из двух по отдельности? Ответ на этот вопрос тогда еще не был очевиден. Многим казалось, что единство в этом вопросе сохранит единство страны.
Основных политических партий было пять: ИКП, социалисты, христианско-демократическая, христианско-консервативная (обе последние объединяли буржуазию и аристократию антифашистского толка, ХДП была за республику, ХКП склонялась к возвращению монархии), и Партия национального прогресса дона Кало (на Севере имеющая очень слабое влияние – однако же ее кандидаты участвовали в выборах в отдельных коммунах). Церковь не была представлена непосредственно, но очень многие представители партий (включая ИКП) считали себя католиками. В то же время именно Ватикан приложил основные усилия, чтобы выборы вообще были организованы и проведены с должным порядком, в одинаковые сроки.
На Севере все прошло мирно и празднично. Как и следовало ожидать, в большинстве коммун победили коммунисты в блоке с социалистами, но их власть никоим образом не была монопольной, в городские советы везде прошли и кандидаты от других партий. Никакого военного положения не вводилось, Корпус народных карабинеров лишь обеспечивал порядок и охрану избирательных участков, Народная Армия, а тем более советские войска не выводились из казарм – а появившиеся в ряде западных газет фотографии русских танков на улицах, как оказалось, были сделаны раньше, еще во время войны. Выборы были похожи на карнавал – с цветами, музыкой и смехом. Единичные случаи провокаций быстро пресекались карабинерами, а иногда даже просто народом.
На юге же происходило что-то ужасное. Предвыборная кампания была до предела грязной – лозунги ПНП по отношению к политическим противникам напоминали антисемитские призывы гитлеровского Рейха. Кандидаты от прочих партий подвергались угрозам и избиениям со стороны «неустановленных личностей»; в целом ряде случаев им просто не давали зарегистрироваться – или же, когда это все же удавалось сделать, представители ПНП проходили как «единственные кандидаты». Исчезали списки для голосования из избирательных участков, счетчиков голосов запугивали и избивали, в последнюю минуту вводились новые правила, о которых ставили в известность только кандидатов от ПНП – а когда шел подсчет голосов, наблюдателей от оппозиционных партий и Церкви не допускали в места счета самыми разными методами, наиболее нейтральным из которых был комендантский час, произвольно устанавливаемый жандармерией дона Кало – причем на улицы, для надзора за порядком, были выведены и американские оккупационные войска с бронетехникой.
Результат был легко предсказуем. Если на Сицилии и в Калабрии власть дона Кало успела укрепиться, то в Кампании, Апулии и Молизе, где из всех южных областей влияние коммунистов было сильнее всего, и еще оставались неразоруженные партизанские отряды, тяготеющие к ИКП, вспыхнули беспорядки. В ответ банды головорезов ПНП при поддержке жандармерии, а иногда и американских солдат, зверствовали не хуже эсэсовцев Достлера – убивали, грабили, насиловали, сжигали дома. В этой ситуации американское оккупационное командование проявляло олимпийское спокойствие. Как и газеты Англии и США, которые в большинстве «не замечали» бесчинств, зато писали хвалебные статьи о развитии итальянской демократии.
После чего стало окончательно ясно – Север и Юг не уживутся в одном государстве, по крайней мере, при сохранении существующих политических сил. И демаркационная линия на годы стала государственной границей.
«Демократия по-сицилийски», карикатура Кукрыниксов в «Правде», 20 июля 1944 года:
Дон Кало (толстяк с сигарой), сидя в автомобиле (за рулем американский солдат), принимает доклад увешанных оружием громил самого бандитского вида. На заднем плане видны горящие дома и трупы.
– Ваша предвыборная кампания проведена успешно! Кто проголосует не так, может сразу заказывать себе гроб!
Лючия Смоленцева (Винченцо)
Мадонна, как хорошо, что я не послушалась мудрую тетушку Софию, которая в ожидании тревожных событий звала меня приехать к ней в Неаполь – а послушала брата Марио, сказавшего что для приличной девушки лучшее место там, куда немцы не доберутся, партизанский край вблизи Альп! Мне страшно сейчас представить, что я бы не встретила моего рыцаря, самого лучшего из всех мужчин на земле, да все те, за кого меня пытались сосватать, вместе взятые, не стоят и его мизинца – о, мадонна, я все не могу поверить, что сейчас он мой законный супруг, и сам папа венчал нас в соборе Святого Петра, как королевских особ! Я бы не стала участницей самых захватывающих событий, как поимка самого главного врага рода человеческого, Адольфа Гитлера, объявленного самим папой «воплощением нечистого на Земле», не попала бы в русский «спецназ», где мой рыцарь учил меня драться, стрелять, нырять с аквалангом, вот только с парашютом прыгнуть он мне категорически не разрешил. Знакомства с какими людьми я удостоилась – и с его святейшеством папой, вручившем ордена Святого Сильвества мне и моему рыцарю, и с русским Вождем Сталиным, лично одобрившим наш брак, по просьбе папы, или его посланца, достойного отца Серждио – наверное, после он просто хотел взглянуть на меня, иначе зачем бы ему приглашать на аудиенцию не только адмирала Лазарева и Анну, но и меня, не имеющую еще никаких заслуг перед собственно Советским Союзом? Ведь там, в поезде Гитлера, я, к стыду своему, не только не помогла моему рыцарю, но и его из-за меня чуть не убила эта немецкая дрянь, а после я могла умереть и сама, ну зачем я, забыв все, чему меня учили, полезла в рукопашную, надо было сучку просто пристрелить! Ну а в Киеве я всего лишь делала то, что мне говорила Анна – и ее заслуга намного больше моей! Но Фортуна улыбнулась – и вот, «самая знаменитая из женщин Италии, живой символ Красных Гарибальдийских бригад, жена дважды Героя Смоленцева (а для меня всегда – просто мой рыцарь, мой кавальери)», да еще и русский орден, мне! И теперь вот мой долг быть там же, где муж – однако же его послали снова на Украину (неужели мерзавца Василя Кука ловить?), а мне приказано пока состоять при Анне, в роли ее помощницы и адъютанта. «И никакого фронта – пока не родишь», так сказал мне мой рыцарь, и воля его была непреклонной[71].
А ведь все могло быть иначе. И взял бы меня замуж, даже не спрашивая моего согласия, какой-нибудь сицилийский лавочник! Глупые южане, когда я была еще в Италии, попадали к нам их газетенки, а пару раз и с приехавшими оттуда довелось говорить – так они убеждены, что тут на севере ужасные русские ведут себя, как дикие гунны-завоеватели, убивают за косой взгляд, грабят открыто, забирая все, что понравится, ни одна женщина не может выйти из дома без риска подвергнуться насилию – и это еще лишь предвестье Большой Беды, когда русские всех загонят в «колхозы» и заставят работать, как римских рабов! Как мы смеялись, читая и слушая этот бред, – те, кто сражались с этими русскими плечом к плечу, против отродий дьявола! Интересно, это правда, что самые одержимые из нацистов перестают быть людьми даже физически – под кожей у них зеленая змеиная чешуя, под маской лица звериная морда, как на известном русском плакате? Слышала, что во Второй гарибальдийской даже решили проверить – поймав какого-то эсэсовца, содрали с него кожу, как во времена инквизиции, чешуи не нашли, может еще не успел обратиться?
Так я свидетельствую – русские это никакие не варвары, а очень приличные люди! Своей эмоциональностью и непосредственность они похожи на нас – в отличие от чопорных англичан и машиноподобных немцев – и смотрят на нас, как на боевых товарищей, равных себе! А как можно своего товарища, которого искренне уважаешь – убить, ограбить, обидеть его жену, сестру или дочь? Слышала, что были отдельные, очень редкие случаи – что поделать, люди не ангелы – но всегда это вызывало самое суровое осуждение у русского же командования и властей; никак не сравнить с немецким разбоем, когда отродья сатаны совершали свои гнусные преступления совершенно открыто, толпой, и этим гордясь! Знаю, что не все немцы такие, и побежденная Германия вроде как союзник русских, но в Италии еще долго сохранится память о нации воров, разбойников и убийц, учинивших в нашем прекрасном Риме дикие бесчинства, и пройдут, наверное, века, прежде чем мы это забудем. А русские никогда не были нам врагом!
Так вот, эти южане… Это надо совсем ума не иметь, чтобы голосовать за бандитов! Знаю, что формально в Южной Италии гражданскую власть осуществляет какой-то «временный» комитет, или администрация – но всем известно, что реально на Юге все решает дон Кало и его покровители в Америке. А муниципальными выборами вы сами посадили себе на шею людей этого мерзавца, может даже не все они члены мафии, но слушают дона Кало, получают от него подачки и делают все, что он велит. Знаю, с какой «честностью» эти выборы проводились, в русских газетах уже выражение появилось, «демократия по-сицилийски», – но вот убеждена, что одним жульничеством не обошлось, был и глупый страх южан перед ужасными русскими, которые если придут, то всех перережут, а кого пощадят, то загонят в колхозы! Ведь у дона Кало не так много верных ему собственно сицилийских бандитов – вся «жандармерия» Югоиталии, как и младшие члены банд, это в большинстве бывшие солдаты королевской армии, дезертировавшие или капитулировавшие! А как же американцы, спросите вы – так ведь, насколько мне известно, они брезгливо отодвигались от грязных дел, не желая портить репутацию «освободителей», вряд ли бы они стали открыто воевать не с отдельными «нарушителями порядка», а со всем итальянским народом?
Анна, слушавшая мою гневную речь, сказала:
– А ты хотела бы, чтобы это услышала Италия? Если, как сказал отец Серджио, ты сейчас «самая знаменитая из итальянок», и твоим именем чаще всего называют новорожденных девочек, не только на Севере, но и на Юге?
Конечно, хотела бы – но разве это возможно?
– Люсенька, ну ты просто меня удивляешь! Если это нужно, не только Народной Италии, но и СССР?
Я еще недостаточно разбираюсь в русской иерархии. Если Анна Лазарева, инструктор ЦК, как это перевести на итальянский? А ее начальник, Пономаренко, член Политбюро, это вроде министра? Хотя нет, русские министры называются «наркомы». Как бы то ни было, уже через два дня меня пригласили в радиостудию. Я ужасно нервничала, но мне сказали, что мой голос не пойдет сразу в эфир, а будет записан на особый аппарат, «магнитофон», можно послушать, и если не понравится, повторить.
– Да ты не бойся, – ободрила меня Анна, поехавшая со мной, – представь, что перед тобой толпа народа, кому ты хочешь сказать. А ты сейчас, без шуток, национальная героиня Италии – многих ли у вас венчал сам папа, в соборе Святого Петра?
И я сказала! Сначала правду о русских и о России – а затем про дона Кало, его прислужников и всех прочих, кто лижет ему зад и сапоги – не стесняясь в выражениях, о мадонна, прости мне грех сквернословия, но я всего лишь назвала мразь теми словами, которых она заслуживает! Я не из благородных дам, которые называют отхожее место кабинетом задумчивости – и разве это грех, что я во всеуслышание заявила, само имя этого сицилийского головореза по-русски звучало бы как дон Дерьмо, ну а по-латыни, дон Задница?! Присутствующий товарищ в штатском, переводчик с итальянского, выразил было сомнение, можно ли так называть первых лиц государства, с которым СССР все же не находится в состоянии войны. На что Лазарева ответила – а какой официальный пост занимает дон Кало, разве он король, президент, премьер? И эти мои слова остались – но все же, о мадонна, я никак не думала, что прозвище, данное мной для главного итальянского бандита, подхватит вся Италия, и Север, и Юг!
– Ты не боишься, что мафия тебя заочно приговорит, как меня ОУН? – после спросила Анна. – Я слышала, что сицилийские доны очень щепетильны во всем, что касается их авторитета.
Я лишь рассмеялась. Хотела бы я взглянуть, как сицилийцы явятся за мной в Россию?! Так что пусть выносят любой приговор – мне все равно! Хотя – они же моим родным будут мстить!
– Не бойся, – сказала Анна, – римские товарищи за твоим Марио и всеми прочими проследят, прикроют. Ну а когда ты все же решишь посетить Италию – будь осторожна!
Ой, когда это еще будет? После отъезда моего рыцаря на войну – мадонна, только бы с ним ничего не случилось! – мне было тягостно оставаться в гостинице одной. Скучать не приходилось – вместе с отцом Серджио я встречалась с гарибальдицами, участниками Парада Победы, эти бравые парни смотрели на меня, как на богиню, и готовы были носить на руках! Затем, опять же вместе со святым отцом и какими-то русскими чиновниками, я осматривала собор на Грузинской улице, возвращаемый Католической Церкви. И конечно, я часто составляла компанию Анне, обычно мы вместе обедали, один раз вечером ходили в театр, но я понимала, что ей тоже хочется побыть наедине с любимым мужем, а кроме того, у нее были и какие-то секреты, к которым я не была допущена – тогда я впервые услышала слово «Рассвет», еще не зная, что оно означает. И вот наконец мы летим из Москвы куда-то далеко, на север – признаюсь, мне было немножко страшно, ведь в Риме почти не бывает морозов и очень редко выпадает снег!
В день нашего отлета погода резко испортилась, если раньше было солнечно и ясно (ну кроме того дня, когда мы попали в грозу), то теперь с утра лил дождь и дул сильный ветер. Лазарева с мужем заехали за мной, по пути на аэродром, и когда я спешила от дверей отеля к их машине, у меня вывернуло зонт и едва не унесло шляпу. Автомобиль был комфортабельный лимузин марки ЗИС, в отличие от армейского вездехода, на котором неделю назад уезжал мой Юрий с друзьями. Рядом с шофером сидел офицер, адъютант или для охраны, он вышел и помог мне впихнуть внутрь чемодан – весьма любезно, поскольку мой зонтик снова выгнуло тюльпаном, я отчаянно пыталась его сложить, что было непросто на таком ветру.
– Ветер, ветер, на всем белом свете, – сказала Анна, когда я наконец уселась рядом, – и никак от него не укрыться, в отличие от дождя и холода, остается лишь терпеть, относясь философски, когда он нас треплет.
Лазарева была в легком плаще без рукавов (такой же был на мне), и в том же платье, что в Киеве, черный горошек на желтом фоне. Шляпка ее лежала на коленях, прическа была в ветреном беспорядке, но это совершенно не мешало моей лучшей подруге выглядеть, как королеве, – впрочем, все счастливые женщины красивы, а ведь Анна летела вместе со своим мужем, в отличие от меня. О, мадонна, когда я выходила замуж, то думала, что теперь мы навеки будем вместе, пока смерть не разлучит нас, но это случится очень нескоро! И вот, мой рыцарь снова где-то, и это правильно, ему же воевать надо – хотела бы я иметь мужа всегда под боком, вышла бы за того лавочника, приятеля отца, даже не помню, как его звали, Паоло или Паскуале? Но я получила мужа-воина, а с ним и целый мир, намного более яркий, богатый и интересный – вот только как мне найти свое место в нем? Я смотрела на московские улицы, омываемые дождем, а из приемника слышалась песня:
Ты никогда не бывал в нашем городе светлом, Над вечерней рекой не мечтал до зари, С друзьями ты не бродил по широким проспектам, Значит, ты не видал лучший город Земли!Да, я считаю себя римлянкой, хотя родилась в деревне, а в Вечный город попала уже десяти лет от роду! Но я успела искренне полюбить и русскую столицу, за лучшие в своей жизни дни, проведенные здесь, с моим рыцарем, моим мужем. И помню, что именно советские спасли Рим, как и всю Европу, от нашествия черного воинства сатаны-Гитлера! Да, Рим велик, но древность тянет его уже к закату. А СССР и так великая и огромная страна, и ведь еще на подъеме! Раньше первой державой была Британия, Рейх попробовал, но надорвался, Америка еще претендует – но мне-то ясно, кто будет самым сильным в мире здесь лет через тридцать, сорок, и ведь я это увижу, будучи среди лучших людей этой страны (если уж у советских нет понятия «дворянство»).
– Люсенька, ну ты и свою Италию тоже не забывай! – сказала Анна. – Вот представляю, как ты меня по Риму своему водишь, и все показываешь! Хотелось бы приехать когда-нибудь, и не так, как в Киев тогда, а просто посмотреть.
– Конечно! – ответила я. – Отдохнуть приедем, когда всех врагов победим. И родня моя вас принять будет рада!
Мы шли к самолету под ветром и дождем. Анна и я были налегке – наши чемоданы тащил провожающий офицер – и нас едва не уносило порывами (а я еще была на неустойчивых каблуках); мы даже нагибались, чтобы легче идти, с трудом удерживали зонтики, рвущиеся из рук, а также шляпки, полы и подолы, наши тонкие плащи трепало и продувало насквозь, хорошо было адмиралу и его адъютанту, в кожаных регланах «по-штормовому»! Дождь тоже усиливался, хлестал навстречу, как мне показалось, не каплями, а целыми струями – однако же я решила закрыть зонт, в уверенности, что сейчас он улетит в небо, и хорошо, если не вместе со мной! Лазарева, увидев, сказала:
– Люся, ты что? Вымокнешь, а тебе простужаться и болеть нельзя никак!
Она прикрыла меня краем своего большого зонта и улыбнулась, чтобы подбодрить – а ведь непогода доставляла ей не меньше беспокойства, чем мне! Мадонна, ну отчего Анна не моя старшая сестра, как я хотела бы этого! Наконец мы, немного все же промокшие, заняли места в самолете. Было еще с десяток пассажиров, военных и штатских (насколько я поняла, гражданские авиаперевозки у русских пока не по свободно продающимся билетам, а лишь для тех, кто следует за казенный счет по служебным делам), кто-то громко усомнился, безопасно ли лететь сейчас? На что из кабины вышел командир, в военной форме, с погонами майора, и заявил:
– Не беспокойтесь, до того как нас в ГВФ передали, мы в дальней авиации год отработали. Летали немцев бомбить, или ночью, или как раз в такую погоду – и как видите, все нормально. Машина еще крепкая, войны нет. И не зима, когда в метель в сотне метров ничего не видно!
Анна не отходила от своего адмирала, ну а я ловила на себе взгляды пассажиров-мужчин, и не скрою, мне это было приятно, но не более того, я своему герою-рыцарю отдана и буду верна до смерти – а то мадонна от меня отвернется! Лазарева любезно уступила мне место у иллюминатора – когда мы над тучами поднялись, вид такой красивый, как горы под нами! Затем я подумала, если здесь такая погода, в середине лета, что же нас ждет там, куда мы летим, в одних легоньких плащах поверх шелковых платьев, там, наверное, меховая одежда нужна? Анна рассмеялась в ответ.
– Ты думаешь, раз север, то всегда мороз? Мы там загореть успеем, под незаходящим солнцем! Тебе еще зонтик понадобится, если захочешь «аристократическую бледность» сохранить.
Наконец прилетели. И это холодный русский север, про который мне столько страшного рассказывали? Солнце печет жарче, чем в Киеве, я даже плащ скинула – хотя Анна сказала, что после на воде прохладно будет, мы по морю поплывем? Нас уже ждала машина, открытый военный джип с солдатом за рулем, пока мы ехали, я по сторонам смотрела с любопытством. Нет, знала я, конечно, что никаких белых медведей по улицам тут не бегает, но все же… Удивило, что большинство домов было из дерева, причем из цельных бревен, еще более странными показались деревянные тротуары, – а так в Архангельске тоже есть зеленые скверы и бульвары, и люди одеты по-летнему, а не в меха. И еще, странно, что солнце так высоко, хотя время уже позднее.
– Люся, ты разве забыла, что я тебе рассказывала про белые ночи? Они и в Ленинграде бывают – а здесь так вообще… Зато зимой день почти незаметен. Но тут еще не Заполярье, солнце за горизонт не уходит на целые сутки.
Нас привезли в военный порт, где уже ждал катер, немецкий «шнелльбот», как сказала Лазарева, «возможно, тот самый, что твой муж со товарищи на абордаж брали в сорок втором». О мадонна, мой герой и тут отличился? Матросы помогли погрузить наш багаж, сумка и чемодан у меня, и столько же у Анны и адмирала на двоих. Мне предложили посидеть в маленькой каюте, но я воспротивилась, увидев, что Анна с мужем собираются быть на палубе, или даже на мостике. И не пожалела об этом!
– Люся, тогда шляпу сними – улетит! И повяжи что-нибудь на голову, как я, или будешь растрепана до полного безобразия. И застегнись, а то продует.
Это было незабываемо! Катер несся вперед, ревели моторы, волны расходились в стороны, встречный ветер бил в лицо с такой силой, что перехватывало дыхание – а я, вцепившись в поручень, или как моряки называют, леер, испытывала дикий восторг, словно от полета над землей к небу! Как тогда над Москвой-рекой – лишь моего кавальери, моего мужа не хватало, чтобы он поддерживал меня и обнимал. Море открылось вдали, простор, и не холодно совсем, несмотря на ветер, плащ на мне вздувало парусом, выше головы, косынки с меня и Анны очень скоро сорвало и унесло в море! И не жалко – Лазаревой платок совершенно не к лицу, мне тоже шляпка идет больше, но здесь нельзя и думать ее надеть. Я пыталась прикрыть прическу ладонями, это было бесполезно!
– Все равно растреплет, – улыбнулась Анна, – сколько раз я по службе моталась на этом же катере, то в Архангельск, то назад на Севмаш. И летом, если не в каюте, а наверху – всегда была после как косматая баба-яга! Даже думала постричься коротко, чтобы не путались и в глаза не лезли, но Михаил Петрович решительно против.
Ветер неистово трепал на нас одежду и волосы, но скоро мы, смирившись с этим и привыкнув, перестали замечать, глядя на дикую природу вокруг. Дома, даже когда я ныряла с аквалангом, до берега было гораздо ближе – и это был обжитой берег, а не тундра без следов жилья! Но ведь лучше прожить с любимым человеком где угодно, чем с кем попало, в родной деревне? А затем я увидела город, и большой завод, на вид не уступающий морскому арсеналу в Специи – катер повернул к берегу и сбавил ход, ветер наконец притих, и можно было привести себя в порядок. У причала стояла та самая, большая русская подлодка, мы пришвартовались рядом с ней. Нас встречали на берегу – и русские морские офицеры, и какие-то штатские… и женщины, одетые, как я и Анна, в таких же разлетающихся на ветру плащах, и платьях с юбками-клеш. Это и есть команда Лазаревой, русские воительницы? А сумею ли я заслужить их уважение, чтобы они стали подругами и мне?
– Собирайся, Люся, – сказала Анна, уже в шляпке и с сумкой на плече, – познакомлю тебя с девчонками.
Это ведь место, которое мой муж считал своим домом? Ну значит, здесь мне и следует быть. И ждать, когда он вернется с победой. Мне тяжело, что он где-то вдали – но рыцарю и должно идти на войну, когда на границе неспокойно. Он вернется, я знаю – что ему какие-то украинские бандиты?
Но все же, мадонна, сделай, чтобы он вернулся ко мне скоро, живым и здоровым! Ведь если с ним что-нибудь случится, я этого не переживу!
Генерал-полковник авиации В.И. Раков.
«Крылья над морем», альт-ист, Ленинград, 1969.
Глава «Подготовка к возмездию»
Для нас война с самураями началась в конце 1943 года, когда наша 1-я гвардейская морская авиадивизия РГК во время тренировок на Ладоге отрабатывала варианты нанесения ударов по авианосно-линейным соединениям Императорского флота. Поначалу мы считали условностью, что баржи, изображающие мишени, согласно вводной обозначались как «линкоры типа Ямато и авианосцы тип Унрю». Но в новом пополнении, в декабре, к нам пришли не выпускники летных училищ, а пилоты ВВС ТОФ, до того всю войну пробывшие в резерве, они впитывали наш боевой опыт и рассказывали нам об особенностях дальневосточного театра. Затем, когда фашистов окончательно вышвырнули из Прибалтики и с Моонзундских островов, несколько наших пилотов и штурманов было командировано на ТОФ, как было объявлено, на время. Наконец, политработники стали проводить с личным составом беседы о японской агрессии на Дальнем Востоке, причем наши павшие в Порт-Артуре и Цусиме были названы защитниками Отечества, а не жертвами несправедливой войны, как всегда до того. А с весны вышли фильмы «Сергей Лазо», «Подвиг „Варяга“», «Цусима» – рекомендованные Политуправлением к обязательному просмотру. И стало ясно – война не за горами.
Как мы к этому отнеслись? Как к необходимости выполнить свой долг. У нас за плечами было три года страшной войны (а кто пришел позже, тот быстро проникался общим духом). Мы привыкли к боевой работе, втянулись в нее. Для нас само собой разумеющимся было, что смысл жизни военного летчика это защищать интересы Родины там и тогда, как будет приказ, куда пошлет нас товарищ Сталин. Ну и конечно, самураи никакого сочувствия у нас не вызывали – такие же фашисты, только азиатские. А все мы были убеждены, что с фашистами, любого цвета, мирно ужиться нельзя – если не добить их без пощады, то они обязательно на нас нападут, и тогда воевать и умирать придется нашим детям и внукам. Так что отношения было чисто рациональное, мы изучали опыт воздушных сражений у Мидуэя, Гуадаканала, и других мест (удивляло немного, что некоторые координаты и даты были закодированы). Там была совсем другая война, не та, к которой мы привыкли, – ну не встречались мы над Балтикой с вражеской палубной авиацией, основным нашим врагом были зенитки кораблей, немецкие истребители над морем летали уже редко в 1943 году.
Большой интерес вызвало освоение нового оружия – управляемых бомб Х-1400, сбрасываемых со специально оборудованных Ту-2. На первый взгляд, казалось простым, держа машину на боевом курсе, поймать цель в обычный бомбардировочный прицел, и после сброса, с помощью ручки управления совмещать трассер на бомбе с целью. На практике все было много сложнее – самолет должен был плавно, но довольно быстро снижать скорость, чтобы самолет не обогнал бомбу и оператор мог удержать ее в поле зрения. И было понятие «допустимая по баллистике воронка», в которую должна укладываться линия, самолет – цель. При резких маневрах могли порваться провода управления – да и манипулировать бомбой оказалось весьма непросто, не говоря уже о том, что попасть ею, летящей в конце полета с околозвуковой скоростью, в узкую и длинную скоростную цель, при том что самолет также летел на высоте в несколько километров, а даже умеренный ветер заставлял вводить поправку, сбивая бомбу с курса. Поначалу дело не ладилось – привыкнуть к специфике управляемых бомб было тяжело, тем более что Ладогу, с ее плохой погодой, штормами и туманами, никак нельзя назвать легким полигоном. Но глаза удивляются, а руки делают – понемногу рос процент попаданий, благо наркомат щедро выделял нам и дефицитный авиабензин, и запчасти для машин, и учебные бомбы с инертной боевой частью, не говоря уже о том, что наша «мишенная флотилия» выходила в озеро по первому требованию. А мы были опытными пилотами-фронтовиками, сразу оценившими возможности, которые дает нам новое оружие – хотя бы тот факт, что мы теперь могли наносить удар, не входя в зону действия малокалиберных зенитных автоматов.
К сожалению, идея Ту-2 как единого морского ударного самолета оказалась неудачной. При всех достоинствах эта замечательная машина имела неустранимый недостаток: деформацию планера после нескольких крутых пике. Также боевая подготовка пилотов-торпедоносцев и пикировщиков сильно различалась, иметь же «универсалов», обученных обоим задачам, было очень затратно, и они все равно уступали бы спецам. Потому пришлось восстановить пикирующие бомбардировочные полки на Пе-2. Что было выходом – но при условии увеличения дальности и улучшения приборного оборудования этого самолета. Поскольку пикировала «пешка» хорошо, но ее боевой радиус, неполных 400 км, для тихоокеанского ТВД был недопустимо мал; да и нормальная бомбовая нагрузка в 600 кг тоже, работе по кораблям не соответствовала (в этом убедились немцы еще в сороковом, когда обнаружили, что полутонные бомбы, тогда основное оружие «штук», даже при прямом попадании далеко не всегда смертельны для британского крейсера или даже эсминца). И скорость «пешки» тоже не мешало бы увеличить!
Выручило КБ Мясищева, сделав практически новый самолет под старым наименованием, Пе-2И. С улучшенной аэродинамикой и новыми движками, характеристики были просто выдающиеся: скорость – свыше 650 км/ч, дальность – 2200 км, максимальная бомбовая нагрузка – 1500 кг, причем бомбоотсек был рассчитан на размещение укороченной модификации ФАБ-1000. Имелись у Пе-2И и дефекты – поначалу «сырые» двигатели ВК-107А, имевшие нехорошую привычку «стрелять» шатунами через 50 часов эксплуатации и ненадежная электрическая дистанционно управляемая турель с крупнокалиберным пулеметом УБТ, предназначенным для защиты задней полусферы. Забегая вперед, скажу, что параллельно с доводкой ВК-107А делали еще и модификацию с немецкими моторами DB-603. В результате Пе-2И с честью прошел суровые государственные испытания в сентябре 1944 года – параллельно шла подготовка к серийному производству машины; в конце октября морская авиация приняла первые 30 самолетов. А вот дистанционно управляемую турель поставили немецкую, по образцу Ме-410, работавшую нормально! Ну и конечно, защитой Пе-2И были высокая скорость, превосходившая скорость почти всех японских истребителей, и сильное истребительное прикрытие.
А летом сорок четвертого было принято временное решение (воистину, нет ничего более постоянного, чем «временное»), иметь несколько инструментов под разные задачи – в итоге в составе дивизии оказалось семь полков, два торпедоносных и три бомбардировочных на Ту-2, два пикировщиков на Пе-2! Тогда было решено переформировать дивизию в корпус, встал вопрос о подготовке личного состава – даже среди тихоокеанцев было много таких, кто новых самолетов прежде и не видел, летая на СБ, или даже на ТБ-3! Но эти заботы были лишь слабым подобием тех, чем мне пришлось заняться очень скоро!
В июле 1944 года меня вызвали в Москву. Неужели – завтра наконец на Дальний Восток? В наркомате ВМФ меня, после получасового ожидания, принял сам нарком, Николай Герасимович Кузнецов. Присутствовали еще четверо адмиралов – начальника Главного Штаба ВМФ Алафузова и его правую руку Степанова я знал, двое других были мне незнакомы.
– Здравия желаю, товарищ нарком, товарищи адмиралы! – приветствовал я собравшихся.
– Здравствуйте, товарищ Раков! – сердечно поздоровался со мной Николай Герасимович.
– С товарищами Алафузовым и Степановым вы знакомы – а вот с товарищами Лазаревым и Зозулей пока нет.
– Знакомьтесь, товарищи – это Василий Иванович Раков, лучший летчик ударной авиации флота, командир 1-й гвардейской авиадивизии РГК, – представил меня нарком, – это Лазарев, Михаил Петрович, командир К-25, – представил он мне высокого, подтянутого контр-адмирала с двумя Золотыми Звездами на кителе. – Это Зозуля, Федор Владимирович, начштаба Северного флота, – представил он мне полноватого контр-адмирала с одной Золотой Звездой.
Сегодня флотские офицеры, услышав упоминание «Лазарев М.П.» спрашивают, это который – наш современный, или кто Антарктиду открыл? Но уже тогда он был более чем известен в советском флоте. Война продвигает людей намного быстрее, чем мирное время, и очень многие люди, чьи имена гремели в победном сорок четвертом, были в невысоких чинах всего три года назад. Бесспорно, лучший подводник в мире, командир легендарной «моржихи» К-25, потопившей больше сотни вражеских кораблей (немец ла Перьер в прошлую войну имел счет в четыреста, включая сюда пароходики и шхуны, а вот ни одного линкора или крейсера там не было – зато в заслугах Лазарева были Арктический и Средиземноморский флоты Рейха, почти в полном составе). Однако же еще с лета сорок третьего Лазарев стал известен и как теоретик, некоторые новые идеи строительства флота и новой морской тактики, получившие достаточную известность в узких флотских и даже армейских кругах, приписывались ему. В то же время никто не знал его биографии, ходили слухи, что он едва ли не белоэмигрант, и даже не член партии – другие же утверждали, что прежде он служил в НКВД или в разведке, а в сорок втором вернулся; слышал даже версию, что он (конечно, по нашему заданию, и под чужим именем) был одним из лучших подводников кригсмарине, в «битве за Атлантику» в сороковом – и оттого ненавидит англичан еще больше, чем немцев. Нарком представил нас друг другу буднично, как бы между делом.
– Рад познакомиться, – протянул мне руку, доброжелательно улыбнувшись, Лазарев.
– Очень приятно, – ответил я, пожимая ему руку.
Мрачноватый Зозуля произнес положенные вежливые слова, пожал мне руку, на том церемония знакомства закончилась.
– Итак, товарищи, все в сборе, кроме товарища Большакова, отсутствующего по уважительной причине, – так что переходим к делу, – сказал Кузнецов, – принято решение готовиться к войне с Японией. Соответственно, наркомат ВМФ создает группу, отвечающую за морскую часть операции. Руководить группой будет товарищ Лазарев, штабную часть примет на себя товарищ Зозуля, временно же, на срок его командировки в США, эти обязанности будет исполнять Степанов. За морскую пехоту будет отвечать товарищ Большаков, авиационную я хочу предложить товарищу Ракову. Разумеется, и наркомат, и Главный Штаб окажут группе всю возможную помощь.
Данное сообщение не вызвало у меня удивления – слишком вдумчиво нас готовили к нанесению ударов по самурайскому флоту. Но почему эту работу предложили мне, полковнику авиации, если в ВВС РККФ хватало генералов, причем неплохих? К слову сказать, у ВВС РККА тоже имелись талантливые авиационные командиры – конечно, у морской авиации своя специфика, резко отличающаяся от сухопутной, но все-таки..
Как я уже сказал, на войне люди растут быстро. Среди моих пилотов лейтенанты сорок первого года, кому повезло выжить – сейчас ходили майорами и подполковниками. Однако, согласно закону Паркинсона (тогда я еще не знал этого слова, но суть понятна), слишком быстрый рост таил в себе и опасность, взлететь «без тормозов», выше своего реального потолка и при очередном назначении провалить порученное дело – а за это, в сталинское время, расплата была суровой. Я же считал своим уровнем должность летающего командира полка, даже дивизия казалась мне поначалу чем-то чрезмерным. Боялся ли я штабных интриг – нет, в воюющей армии все ж больше смотрят на результат. Но сейчас мне предлагали прямую дорогу к должности командующего ВВС Тихоокеанского флота, что по сухопутным меркам равно воздушной армии, это даже моему полковничьему званию не соответствует! И если я не справлюсь, да еще на войне… судьба Ивана Копца, отличного воздушного бойца в небе Испании, оказавшегося на посту командующего авиацией ЗапОВО в июне сорок первого, станет и моей, и это еще если спокойно застрелиться дадут! С другой стороны, предстоящая война с Японией манила возможностью проверить мои наработки по тактике – и пост командующего ВВС давал тому наилучшие шансы[72]. Потому, после недолгого размышления я решился – пробьемся, это не страшнее, чем было над Таллином и Либавой, да и «двум смертям не бывать, а одной – не миновать».
– Я согласен, товарищ нарком, – твердо сказал я.
– Отлично, – явно обрадовался моему согласию Кузнецов, – тогда, товарищ Раков, введу вас в курс дела – начало войны с Японией намечается на май-июнь 1945 года, основными задачами флота будут высадки десантов на Курилы, Сахалин, острова в Корейском проливе и, возможно, Хоккайдо. Ввиду того, что резко усилить корабельный состав ТОФ к указанному сроку не представляется возможным (что-то, может быть, получим от союзников, но особой надежды нет), именно авиация должна будет взять на себя основную часть работы. То есть в задачу ВВС ТОФ, помимо захвата господства в воздухе в зоне будущих операций и воздушной поддержки десанта, войдет и противодействие японскому флоту – возможно, главным его силам, включая авианосные соединения с опытом четырех лет войны, нашим противником будет мощная японская палубная авиация, сумевшая нанести американцам несколько очень болезненных ударов. Вам предстоит сделать расчеты сил и средств, необходимых для решения этих задач, прикинуть, какая техника и материально-техническое обеспечение понадобятся.
– Со своей стороны, хотелось бы обратить ваше внимание, товарищ Раков, – мягко заметил Лазарев, явно не желая меня задеть, – значительная часть наших самолетов рассчитана на применение на восточноевропейском ТВД, и, соответственно, имеет небольшой боевой радиус; возможно, вы сочтете в каких-то случаях более полезным широко использовать американскую или трофейную технику, тем более что очень на то похоже, что вскоре у нас будет широкий выбор немецких самолетов – так вот, если вы сочтете это целесообразным, не сомневайтесь, я вас поддержу.
В переводе на русский язык это значило: «мы вам доверяем, используйте те машины, которые удобней будет использовать – а от обвинений в непатриотизме мы вас прикроем».
Я коротко поблагодарил Кузнецова и Лазарева за доверие, заверил, что не подведу.
Кузнецов кивнул и, подводя итог короткого совещания, сообщил, что группе выделены помещения в здании наркомата, ну а нужные материалы для работы секретчики доставят немедленно. После короткой беседы в кабинете Лазарева, где контр-адмирал кратко изложил мне свой первоначальный замысел, я попросил разрешения приступить к своей части работы. И схватился за голову – ясно было, что имеющихся сил и средств катастрофически не хватает – и дополнение их вверенной мне дивизией проблемы не решает и решить не может. Как прорвать оборону японского авианосно-линейного соединения, добившись решительного результата, и, что очень важно, не понеся при этом катастрофических потерь?
На Балтике нашим противником были очень слабо прикрытые, по тихоокеанским меркам, конвои, и даже одиночные транспорта, в охранении не было кораблей крупнее эсминца. Теперь же нам предстояло работать против корабельного соединения, имеющего в составе современные линкоры (на каждом до сотни зенитных стволов – по сухопутной мерке, зенитно-артиллерийская дивизия), и тяжелые авианосцы, могущие выпустить каждый по истребительному полку; плюс тяжелые и легкие крейсера, и эсминцы, также с множеством зениток. Что влекло качественно иной уровень и состав потерь – если от зенитного огня на каждый потерянный над целью самолет приходится два-три упавших в море, не дотянув до базы (оставляя экипажу надежду на спасение гидросамолетами, патрулирующими у нашего берега), то истребителям легче добивать как раз подранков, отставших от строя, то есть безвозвратная убыль экипажей должна резко возрасти. И это при том, что подготовить морского летчика или штурмана – куда дольше и дороже, чем сухопутного!
Да, спустя годы я могу только низко поклониться неизвестным героям-разведчикам, сумевшим добыть подробные сведения о японских вооружении и тактике – благодаря им мы уже тогда знали сильные и слабые стороны японских кораблей, ТТХ вооружения, тактику палубной авиации и ПВО. Их подвиги на невидимом фронте сделали очень многое для того, чтобы не только стало возможно то сражение, которое сами японцы называют «русской Цусимой», но и то, что мы добились этой невиданной со времен Ушакова и Нахимова победы ценой относительно малых потерь. Сейчас иные западные исследователи любят рассуждать о том, что, дескать, русские раздавили ослабленный в сражениях с американцами Императорский флот, впервые в истории массированно применив управляемое оружие класса «воздух-корабль» против многочисленного, но технически отсталого японского флота. Судите сами, уважаемые читатели, – можно ли назвать ослабленным флот, несмотря на потери, на тот момент еще продолжающий делить второе-третье места в мировой «табель о рангах» с английским Королевским флотом? Еще имеющий в строю более полутора сотен кораблей основных классов, с опытными и храбрыми экипажами, находящимися под командованием талантливых адмиралов? А в японской морской авиации числилось более полутысячи палубных самолетов и свыше четырех тысяч базовых машин!
Да, по сравнению с американскими системами корабельной ПВО, в то время бывшими лучшими в мире, японцы изрядно отстали; да, японские универсальные орудия заметно уступали американской 127/38-мм стабилизированной пушке (хотя 100-мм орудия новейших эсминцев «Акицуки», эти же пушки стояли на «Тайхо», имели сопоставимые характеристики и СУО); да, 25-мм японский зенитный автомат, являвшийся переделкой вовсе уж допотопного французского «гочкисса» не шел ни в какое сравнение с действительно великолепным американским 40-мм «бофорсом», что очень важно, стабилизированным; да, у самураев и в помине не было ни радарных систем управления зенитным огнем, ни радиовзрывателей для снарядов – вот только равноценных аналогов вышеперечисленных американских систем тогда не производила ни одна из морских держав. Если же сравнивать с общим уровнем – у японцев были приличные универсальные орудия, морально устаревшие автоматы (зато очень много) и совсем не было новейших систем управления зенитным огнем и радиовзрывателей – как и у всех остальных. А если добавить к этому списку отсутствие у нас опыта массированных атак вообще, а не только корабельных соединений противника, имеющего сильную палубную авиацию и ПВО, в открытом море, то картина вырисовывалась и вовсе грустная.
Номинально в составе ВВС ТОФ и ВВС Северной Тихоокеанской флотилии (последняя защищала Камчатку, отделенную от Приморья «японской таможней» Курильской гряды) числилось 1549 самолетов. В ВВС ТОФ входили четыре дивизии:
10-я бомбардировочная дивизия в составе 33-го и 34-го полков (по 33 Пе-2), во втором из них имелась еще четвертая эскадрилья на Ту-2, и 19-го истребительного полка (32 Як-9).
2-я минно-торпедная дивизия, в составе 4-го, 49-го, 52-го полков. Самолеты ДБ-3, которыми был полностью вооружен 52-й полк, и по одной эскадрилье в остальных двух – безнадежно устаревшие, снятые с производства еще до войны, да к тому же и сильно изношенные, не имели почти никакой боевой ценности и подлежали списанию. Реальную силу представляли лишь 44 «бостона» в 49 бап. Ил-4, которыми были вооружены две эскадрильи 4 бап, также не отвечали требованиям последнего года войны.
15-я смешанная дивизия имела в составе 58-й и 59-й истребительные полки (на Як-9), и 117-й разведывательный полк (гидросамолеты МБР-2 и Каталина). Первые два полка отвечали за ПВО объектов флота, от устья Амура до Татарского пролива. А гидросамолеты не имели никаких ударных возможностей.
12-я штурмовая авиадивизия – полки 26-й штурмовой, 14-й и 38-й истребительные, прибывал с запада 37й штурмовой. В истребительных полках, наряду с Як-9, были Лагг-3, в действующей армии давно ставшие анахронизмом. 26-й полк был вооружен новейшими Ил-10, однако же не имевшими перед Ил-2 37-го полка никаких преимуществ относительно дальности и приборно-навигационного оборудования для полетов над морем.
В состав же единственной 7-й авиадивизии СТОФ входил единственный же 17-й истребительный полк, имевший даже не Лагги, а подлинные раритеты, И-153 и даже И-15бис (последние считались устаревшими уже во время Халхин-Гола). Отдельные разведывательные эскадрильи летали на МБР-2. Не лучше было дело и у армейцев, дислоцированных на Дальнем Востоке – истребители И-16, И-153, бомбардировщики СБ и даже ТБ-3 (последние, правда, уже использовались скорее как тяжелые транспортники) были обычным явлением. Новая техника, как отечественная, так и ленд-лизовская, во время войны шла исключительно на фронт, на нужды ДВ для перевооружения оставались жалкие крохи. Не лучшим образом обстояли дела и с летчиками – если генерал-майор Дзюба, командующий ВВС СТОФ, отвоевал всю войну, под конец командуя ВВС Беломорской флотилии, а до того прошел Хасан и финскую, то командующий ВВС ТОФ генерал-лейтенант Лемешко всю Отечественную провел на Тихом океане – нет, я не хочу сказать, что там был курорт, но боевого опыта у него не было, как и у большинства его подчиненных – такие, как полковник Барташов, командир 12-й шад, отлично себя показавший в командировке на Черном море в 1943 году, были в меньшинстве. И на уровне отдельных полков и эскадрилий было то же самое – если готовившийся к переброске на Дальний Восток 27-й Краснознаменный иап 6-й иад СФ, сформированный в 1942 году на базе двух эскадрилий 2-го сап СФ, знаменитого «сафоновского» полка, был стопроцентно боеготовой частью, то 39-й иап только заканчивал переход с И-16 и И-15бис и боевого опыта не имел; получше обстояли дела с 43-м иап, сформированным на ЧФ из резерва ВВС ВМФ, из летчиков, успевших хлебнуть войны[73].
А тем временем, оснований для благодушия не просматривалось – по подробнейшим данным разведки, на аэродромах Курил могло базироваться до 600 японских самолетов, на юге Сахалина имелось 13 аэродромов, на которых могло разместиться еще несколько сотен машин, 11 из них имели ВПП до 1000–1100 м, 2 – бетонные ВПП длиной 1300–1500 м; и на Хоккайдо могло базироваться до 1500 самолетов. Также не исключалась массовая переброска авиации с Хонсю – разведка доложила о наличии там 6–7 тысячах самолетов, приготовленных для отражения американского десанта, правда, оговорив, что значительная их часть является устаревшими и учебными. Однако было известно, что немцы успели поставить в Японию крупную партию ФВ-190 и Ме-109, самых последних моделей, в том числе и в палубной версии, – а бои в Атлантике 1943 года (рейды Тиле) показали, что немецкая палубная авиация представляет достаточно серьезную угрозу. Известно было что в состав японского флота входят шесть больших авианосцев – «Тайхо», «Дзуйкаку», «Секаку»[74], «Унрю», «Амаги», «Кацураги», а также какое-то количество малых авианосцев, перестроенных из гидроавиатранспортов и торговых судов. Да, разведка докладывала о паршивом качестве массовых японских самолетов, в особенности их моторов, плохом авиабензине и маслах, малом налете основной массы самурайских летчиков – но я помнил, что подобные сообщения усыпляли бдительность англо-американцев еще перед Перл-Харбором. Потому я, исходя из своего опыта, считал нужным готовиться к худшему, а именно к тому, что драться придется в полную силу с врагом, не менее сильным, чем немцы. При том, что не исключалось и наличие в Японии какого-то числа немецких «добровольцев» – поскольку участие японских пилотов на стороне Рейха в Лиссабонском сражении было уже доказанным фактом, то и ответная услуга Гитлера, пославшего своих летчиков и моряков в помощь своему союзнику, казалась не столь невероятной.
Итого наличные силы нашей морской авиации на ДВ еще могут кое-как обеспечить ПВО и вести ближнюю разведку. Поддержка тактических десантов была возможна лишь на малом удалении, в пределах боевого радиуса Ил-2. Еще реальны попытки нарушать японское судоходство, крейсерскими вылетами торпедоносцев – и то, при условии хорошего разведывательного обеспечения, привычная для Балтики «свободная охота» на тихоокеанских просторах была малоперспективной. Штабная игра, где прорабатывался бой с японской авианосной эскадрой, дала просто катастрофические результаты. Опыт Тихоокеанской войны показывал, что японцы никогда не подходили к вражеским аэродромам ближе чем на 200 морских миль, а обычно же наносили удары с гораздо большего расстояния – и в то, что они зарвутся и допустят настолько грубую ошибку, не верил никто. Самураев можно было считать кем угодно – беззастенчивыми агрессорами, жестокими оккупантами, без малейшего зазрения совести практиковавшими массовые убийства мирного населения на оккупированных территориях, но воинами они были первоклассными, так что никаких оснований заподозрить их в идиотизме просто не было. А сто миль было пределом, до которого Ла-7 могли прикрыть ударную авиацию! В итоге реальными оставались два варианта: в первом торпедоносцы и пикировщики шли в атаку без истребительного прикрытия – что гарантированно приводило к гибели не менее 75 % наших ударных машин, при умеренных потерях японцев; во втором наши истребители сопровождали атакующую волну до цели, но для них это был полет без возврата, поскольку бензина им должно было хватить лишь на то, чтобы долететь и провести короткий бой – в этом варианте мы гарантированно теряли все истребители, не менее половины торпедоносцев и пикировщиков; что же касается самураев, то при разных вариантах их действий их потери сильно различались – были возможны и тяжелые потери, в том случае, если нам удалось бы застать их врасплох, были возможны и вполне для них терпимые, если они успевали поднять истребители. Итого, при том условии, что японцы не сделают ошибок, мы теряли лучших летчиков нашей морской авиации, сведенных в отборный гвардейский авиакорпус Резерва Ставки, в обмен на нанесение японскому Ударному соединению довольно умеренных потерь. Оставалось только констатировать тот факт, что при использовании обычных наших тактических схем и техники поставленную командованием задачу решить было невозможно.
Следует отметить: применения управляемых боеприпасов первого поколения само по себе проблему не решало! Как я уже сказал, для наведения Х-1400, чтобы траектория бомбы лежала внутри «баллистической воронки», необходимо было сбрасывать скорость самолета, сохраняя при этом постоянный курс. И затруднительно было одновременное применение бомб по одной цели, так как операторы при этом путали трассеры свои и соседей. Проблемой также оказался обрыв управляющих проводов осколками зенитных снарядов – это было обнаружено еще до войны, в осенних учениях на Ладоге, когда корабли БФ, сопровождающие «мишенную флотилию» при бомбежке вели интенсивный зенитный огонь, понятно, с разрывами на меньшей высоте. Результатом был заказ промышленности на разработку радиокомандной версии, Х-1400Р, но эти бомбы к началу боевых действий были получены в весьма малом количестве. И применение КАБ никак не снимало для нас угрозу от японских истребителей – среди материалов разведки, нам предоставленных, были данные о попытке применения японцами управляемых бомб с системой наведения в виде пилота-смертника, окончившаяся полной неудачей, так как все бомбардировщики-носители были сбиты американскими истребителями еще на подлете, задолго до собственно атаки. Кроме того, было общеизвестно, что против больших военных кораблей торпеда является намного более эффективным оружием – а оттого мы не исключали их атаки и торпедоносцы. Хотя страшно было представить, какие у них будут потери – если даже на Балтике в сорок третьем, при гораздо более слабой немецкой корабельной ПВО, торпедоносцы жили в среднем 3–4 вылета, что было меньше, чем даже у штурмовиков.
На доклад к наркому ВМФ Кузнецову я летел в соответствующем расположении духа – после всех побед над немцами расписываться в своей бессилии перед японцами очень не хотелось, но выхода найти не удавалось. Николай Герасимович выслушал меня спокойно – впрочем, это было для него нормой – такой уж он человек, доброжелательный и тактичный по отношению к окружающим. Также присутствовали Лазарев и Зозуля.
– Что ж, товарищ Раков, хорошо, что вы не поступили, как японский адмирал, окажись он на вашем месте – эта фраза была мне тогда непонятна, поскольку мы не знали еще про тактику камикадзе, причем в массированном исполнении – а теперь посмотрите, пожалуйста, вот это.
Это был план удара воздушной армии ВМФ (с расчетом сил и средств), в составе которой имелось девятьсот бомбардировщиков (первая волна – носители высокоточного оружия, вторая – обычные пикировщики и торпедоносцы, для добивания поврежденных кораблей) по японскому авианосно-линейному соединению, в составе трех линкоров, двух линейных крейсеров, шести тяжелых авианосцев, шести тяжелых крейсеров и тридцати эсминцев. Дорогу ударным самолетам должны были расчистить 400 Ла-11 – я знал, что в КБ Лавочкина разрабатывается этот истребитель, но чтобы уже включать его в расчет?
Я имел сведения по ВВС всех наших флотов. ЧФ располагал четырьмя дивизиями – 4-й истребительной, 11-й штурмовой, 2-й гвард. минно-торпедной, 13-й пикирующих бомбардировщиков. КБФ – три дивизии: 8-я минно-торпедная, 9-я штурмовая, 1-я гвард. истребительная. СФ – три: 5-я минно-торпедная, 6-я истребительная, 14-я смешанная. И пять дивизий, как я уже сказал, было на ТОФ. Итого пятнадцать, причем с заметным креном в сторону истребителей – даже бомбардировочные и штурмовые дивизии, как правило, включали в себя один, а то и два (как 9-я и 11-я шад) истребительных полка. Если же считать по полкам, имеющих однородный состав (примем в среднем по 30 самолетов, хотя на ДВ еще были полки старой организации, по 50, 60), что выходило – торпедоносцы, 9 полков, 270 машин. Пикировщики – 6 полков, 180 машин. Штурмовики – 7 полков, 210 машин. Истребители – 25 полков, 750 машин. Особый корпус давал прибавку, еще пять бомбардировочных полков (два бывших торпедоносных, обученных работе с КАБ) и два пикировщиков. И это была вся морская авиация СССР!
Для сравнения: у японцев на каждом авианосце было от 65 самолетов, два наших полка (тип «Унрю»), до 84 («Тайхо»), на типе «Акаги» было по 90, но они, к счастью, уже все утопли. Говоря упрощенно, каждый авианосец имел на борту смешанную авиадивизию (у нас номинально состав был больше – но с учетом реально боеготовых машин выходил почти паритет).
– Товарищи, давайте я попробую описать текущий расклад, как я его понял, – спокойно и доброжелательно сказал Лазарев, – а вы, помня то, что я не летчик и не штабист, поправите меня, если я ошибусь.
Я был немного удивлен – привыкнув к общению с командующим БФ Трибуцем, считавшим нормой разговор с нижестоящими на повышенных тонах. В сравнении с ним адмирал, предлагающий подчиненным указать на его ошибки, производил впечатление марсианина.
– Итак, товарищи, – неторопливо начал Лазарев, – в том случае, если мы «разденем» ВВС всех западных флотов до последнего боевого летчика, то всех имеющихся соединений хватит на формирование одной сильной воздушной армии, насчитывающей около двух тысяч машин. Резервов у нас не будет, так что восполнять потери нечем. Противник имеет порядка 500 машин палубной авиации, примерно 4000 самолетов базовой авиации, как минимум 3000 машин армейской авиации. Разведка, правда, докладывает о многочисленных недостатках в японских ВВС, но, во-первых, мы не знаем, насколько это соответствует истине, во-вторых, даже если это святая правда, с начала и до конца, то при четырехкратном численном превосходстве японцев можно говорить разве что о равенстве сил в воздухе. При подавляющем превосходстве самураев в надводных кораблях это означает, что ТОФ будет гарантированно уничтожен, а наши десанты перемолоты в фарш. Однако наши возможности против кораблей весьма ограничены – все, что у нас есть, это 330 пикировщиков, 243 торпедоносца, 90 бомбардировщиков – носителей высокоточного оружия. С учетом того, что в условиях активного противодействия противника торпедоносец живет 3–4 вылета, пикировщик – 5–10 вылетов, по носителям КАБ статистики пока нет, да и 18 попаданий за один вылет пусть и тяжелых бронебойных бомб точно не смогут переломить ход возможного сражения, это значит, что нашей ударной авиации хватит на одно хорошее сражение, не более того – причем нет никакой гарантии, что нам хотя бы удастся нанести японцам тяжелые потери.
Лазарев сделал паузу, внимательно глядя на нас с Зозулей – впоследствии я привык к этой его манере, предлагать к рассмотрению худший из возможных вариантов – и давать подчиненным возможность предложить выход из, казалось бы, безнадежного положения.
– Разрешите, Михаил Петрович, – попросил слова Зозуля.
– Конечно, Федор Владимирович, – Лазарев был непробиваемо спокоен.
– Во-первых, позволю себе заметить, что в случае реализации предложенного вами плана быстрого захвата южного Сахалина – прорыв армейцами Поронайского укрепрайона и одновременно высадка морского десанта силой до дивизии морской пехоты в Корсакове, с предварительной бомбежкой авиацией японских аэродромов на юге Сахалина – нам не придется иметь дело со всей японской авиацией одновременно; наоборот, ее можно будет бить по частям, – корректно возразил Лазареву Зозуля.
Я внимательно слушал – так я впервые услышал о подробностях «плана воздушно-морского сражения на севере Тихого океана», «плане Лазарева», который сейчас изучают во всех военно-морских академиях мира. И признаюсь, для меня были новостью не только план, но и стиль общения, принятый между Лазаревым и Зозулей – спокойно-доброжелательный и, к сожалению, встречающийся реже, чем хотелось бы.
– При реализации вашего плана, Михаил Петрович, часть японской авиации на Сахалине будет уничтожена еще на аэродромах, часть – сбита нашими истребителями, часть – либо перелетит на Хоккайдо, либо будет уничтожена нашим десантом на земле, – продолжил Зозуля, – сами же аэродромы будут захвачены нами на второй день операции. Еще сутки уйдут на ремонт японских аэродромов нашими инженерными частями, налаживание снабжения и обслуживания самолетов. До третьих суток операции наше господство в воздухе над югом Сахалина обеспечат авиадивизии с баз на севере острова – затем начнется переброска истребителей на захваченные аэродромы.
Следующее по счету – японские авиачасти, базирующиеся на Хоккайдо. Да, там до 1500 самолетов (первой линии), – но совершенно не факт, что японцы смогут нанести концентрированный удар хотя бы на вторые сутки с начала нашей операции. Пока в их штабах разберутся, что именно происходит, пройдут сутки, не меньше – это если у них есть детально проработанные планы на случай нашего стремительного удара по южному Сахалину, я беру худший для нас вариант. Далее, эти планы надо довести до частей и соединений, приспособив их для имеющихся сил и средств – а это тыловые части, наверняка укомплектованные не самыми лучшими командирами, экипажами и техниками; лучшие дерутся на юге с американцами. Даже если разведка и ошибается, и самураи держат там элиту своих ВВС, полностью обеспеченных снабжением – все равно, раньше третьего дня они просто физически не успеют подготовить концентрированный удар. Но я более чем уверен, что разведчики не ошибаются, и все именно так и обстоит, как они докладывают – слишком уж убедительны представленные ими доказательства. В этом случае будет что-то очень похожее на наши действия в июне 1941 года – спешный приказ поднять все исправные самолеты, кстати, вряд ли таковых в тыловых частях окажется больше половины, в крайнем случае, две трети от списочной численности[75]; отдельные полки и дивизии будут атаковать вразнобой, без координации с соседями, бомбардировщики без истребительного прикрытия. Итого, по максимуму, где-то с обеда второго дня Сахалинской операции нас ждет серия разрозненных атак силами нескольких десятков, самое большее пары сотен самолетов с неопытными экипажами – и это продлится до пятого-седьмого дня. К этому же времени мы должны закончить штурм Северных Курил – кстати, это приведет к раздроблению авиационных резервов на Хоккайдо, поскольку их оперативными планами предусмотрена поддержка авиацией не одной сахалинской группировки, но и северокурильской, по воздушному мосту Хоккайдо-Южные Курилы-Матуа-Северные Курилы. Конечно, больших сил для Северных Курил не выделя, но на 100–200 машин можно рассчитывать.
Где-то на третьи сутки операции в Императорской ставке поймут, что все обстоит предельно серьезно – когда юг Сахалина будет уже потерян, конечно, где-то еще останутся отдельные очаги сопротивления, но поражение будет очевидно. Естественной реакцией для них будет подтверждение приказа на атаку авиацией, дислоцированной на Хоккайдо, – то, что я сказал раньше; возможно, если нам повезет, то некоторые пехотные соединения, занимающие оборону на Хоккайдо, получат приказ на проведение десантной операции на юге Сахалина, имеющей целью восстановить положение. Это было бы прекрасно – мы бы получили возможность уничтожить японские части в море и во встречном сражении на Сахалине, а не выковыривать из укрепрайонов на Хоккайдо, но на такую удачу я особо не надеюсь.
Где-то на шестые-седьмые сутки операции до самурайского Верховного командования дойдет, что справиться с нами, с использованием только частей и соединений, дислоцированных на Сахалине и Хоккайдо, не получается – надо готовить массированный удар, задействовав стратегические резервы. Естественно, на практике это решение будет принято после ожесточенных споров между командованием армии и флота – это объясняется как объективными, так и субъективными причинами.
– Можно об этом подробнее? – спросил Кузнецов. – Если субъективные причины это вероятные ошибки врага, то я не стал бы опираться на них в плане.
– Объективные причины, в первом приближении, можно описать так: во-первых, японцам необходимы силы на юге, против американцев; во-вторых, самураи будут обоснованно опасаться того, что наше наступление скоординировано с союзниками, именно с целью «раздергать» японские стратегические резервы, что почти гарантированно приведет Японию к тяжелейшим поражениям и на юге, и на севере. Субъективные заключаются в том, что, во-первых, психологически самураи воспринимают в качестве главного противника именно янки, а не нас – именно поэтому им трудно будет принять решение о перенаправлении резервов против нас; во-вторых, и сам факт начала нами войны, и поражение на Сахалине станут поводом для нового тура грызни между армией и флотом, что тоже отнимет у них какое-то время. В общем, поиск виноватых, перелицовка имеющихся планов, выделение сил и доведение разработанного ГШ Армии и Морским ГШ плана до исполнителей займет у них от пяти до девяти суток – я рассчитываю на неделю. За это время мы окончательно подавим организованное сопротивление на Сахалине, и, самое главное, полностью развернем передовую группировку авиации, береговой и зенитной артиллерии на юге Сахалина; кроме того, мы перебросим резервы из Приморья на аэродромы Северного Сахалина.
– Обращаю ваше внимание, – сказал Лазарев, – в этой части операции инженерно-строительные части окажутся столь же важны, если не более, чем штурмовые батальоны. Надо не просто быстро, а очень быстро привести в порядок захваченные японские аэродромы или подготовить площадки, с использованием металлических полос. И одними ломами и лопатами не обойдемся – нужна техника, наподобие той, что я видел в Италии, инженерные бригады по расчистке дорог и строительству путей в горах. Как показывает японский и американский опыт строительства аэродромов на островах Тихого океана, один бульдозер с успехом заменит роту солдат или пару сотен спешно согнанных туземцев с шанцевым инструментом. Конечно, это епархия не ВВС, а морской пехоты, но надо уже подумать о взаимодействии, чтобы командир любого уровня не считал эту задачу на десятом месте по важности, после «занять и удержать рубеж».
– Это решается легко, – ответил Зозуля, – задача обеспечить строительство аэродрома в указанном месте вписывается в боевой приказ, и попробуй не выполни! В общем, по расчетам, успеваем – лишь на десятый-четырнадцатый день с начала нашей операции японские штабы подготовят план ответного удара. Предположительно, он будет выглядеть так: на аэродромах Хоккайдо сосредотачивается группировка авиации, армейской и базовой флота; при нынешнем наполнении этих аэродромов в 1500 машин, можно ожидать сосредоточения группировки общей численностью в 2000–2500 самолетов; будет подготовлена высадка японского десанта, с поставленной задачей как минимум возвращение юга Сахалина; и, последнее по счету, но не по важности – в море выйдут Главные Силы Императорского флота, имеющие задачу поддержать десант. У нас уже будет обеспечено господство в воздухе, а также развернуты подводные лодки, так что сражение имеет все шансы быть нами выиграно. И еще останется резерв самолетов и пилотов, для восполнения потерь, перед развитием дальнейшим операции, в виде десанта на Хоккайдо.
– Смотрится красиво, – сказал я, – вот только у нас пока нет на Дальнем Востоке и половины предусмотренных сил. И что хуже, этих сил пока и не существует в природе – или мы собираемся полностью оголить западные рубежи? Придется формировать новые морские полки и изыскивать для них кадры и технику.
– Вот вы этим и займитесь, товарищ Раков, – сказал Кузнецов, – а наркомат и Главный штаб ВМФ окажут вам полное содействие.
– Одно дополнение, Василий Иванович, – заметил Лазарев, – истребительные полки для ПВО баз флота обязательно должны быть морскими? Или в данном конкретном случае и сухопутные летчики и машины сгодятся?
Меня удивило, что Лазарев, моряк-подводник, казалось бы, далекий от авиационной тематики, не единожды обращал внимание на важные моменты – тактично не навязывая свое мнение, но предлагая его учесть. Как оказалось, именно он предложил сделать ставку на Ла-9 и Ла-11, «есть мнение, что товарищ Лавочкин успеет», причем рекомендовал перевооружать авиаполки уже сейчас, пока на Ла-7, «который по кабине и пилотажным характеристикам практически не отличается». Это решение оказалось правильным – даже упомянутая 7-я дивизия СТОФ, развернутая до четырехполкового состава, достигла боеготовности к маю 1945 года. Также Лазарев заметил, что мотор АМ-42, стоящий на Ил-10, пока еще не доведен, так что при длительной и интенсивной боевой работе будет большой процент небоеготовных самолетов, и надо хотя бы ремонтную базу и запас новых моторов обеспечить, «а вообще, против японцев и Ил-2 работать будут хорошо». Что тоже оказалось правдой. Лазарев умел смотреть на проблему «сверху», с точки зрения «надсистемы», как сам он говорил. И потому, даже если не знал специфики – то мог вовремя поставить вопрос перед теми, кто детально разбирался. Ясно, отчего именно его главком поставил руководить подготовкой войны против Японии на море!
А пока передо мной встала задача – воплотить эти планы в жизнь. По приезде на место был адов труд по созданию тыловой инфраструктуры. На Камчатке, для взятия Северных Курил, и обороны своей территории, нужен был полнокровный авиакорпус, в составе истребительной, штурмовой и бомбардировочной дивизий, плюс как минимум один разведывательный авиаполк. Острова Шумшу и Парамушир были мощным единым укрепрайоном, обороняемым японской пехотной дивизией, усиленной танками, имели аэродромы, способные вместить не меньше ста самолетов. Надо было уничтожить японскую авиацию еще на земле, поддержать высадку десанта штурмовиками и пикировщиками, прикрыть все это истребителями – да еще и быть готовыми нанести удар по японской эскадре, попробуй она вмешаться! И это при том, что на Камчатке отсутствовала аэродромная сеть на столь мощную авиационную группировку, и все необходимое для боевой работы придется завозить с материка. И где выбрать места для новых аэродромов – вот, например, мыс Лопатка (крайняя оконечность Камчатки), на первый взгляд, идеальное место – всего десять километров до Шумшу, и рельеф подходящий, грунт песок и галька, так что используя уже освоенную технологию использования металлического настила для полосы, аэродром можно оборудовать за считанные дни, да и наша воинская часть, 945-я береговая батарея там уже стоит. Действуя с этого аэродрома, наша авиация могла бы буквально висеть над головами японцев. Но – во-первых, при начале войны аэродром попадал в радиус действия японской дальнобойной артиллерии с Шумшу, во-вторых, как значилось из документа, все портовое хозяйство на батарее это крохотный причал, пригодный лишь для малых судов и катеров, да несколько сараев, в-третьих, работы непременно насторожат японцев и могут побудить их на первый удар. По размышлении, я вписал в план оба варианта – и расширение аэродромного узла Петропавловска-Камчатского, и постройку площадки подскока на Лопатке. И все это требовалось обеспечить ресурсами – выделить, доставить. А время было уже лето, и как мне объяснили, скоро начнутся осенние шторма, а строить там зимой это просто каторжная работа! И к концу весны все должно быть уже готово!
Еще труднее было на юге – поскольку там следовало считаться с массированными авиаударами с собственно Японских островов. При том, что достать до Южных Курил мы не сможем, пока не выбьем самураев с юга Сахалина. И резко возрастала вероятность вмешательства японского флота, и противник на Сахалине мог «на коротком плече» получать подкрепления – значит, эту коммуникацию следовало прервать, и опять, прежде всего, авиацией. Требовалось развернуть две воздушные армии ВВС ВМФ, на Северном Сахалине и в Приморье – в составе каждой из которых должно быть по 3–4 авиакорпуса, плюс отдельные разведывательные авиаполки! Эти выкладки даже мне поначалу показались чрезмерными – но это был минимально необходимый состав сил, которыми можно было обеспечить господство в воздухе и на море. Но Кузнецов, прочтя мой доклад, лишь сказал:
– Если надо – то сделаем. Теперь это фронт. Значит, все будет!
Огромный труд лежал и на плечах московских товарищей. Как например, когда выделяли мой 12-й гвард. бап в состав Особой дивизии, и в то же время в 8-й минно-торпедной дивизии КБФ остался его «двойник». Полк разделили надвое (большинство лучших пилотов ушли в Особую), а затем каждую часть дополнили техникой и пилотами из резерва и училищ до штата (в принципе, ничего необычного – именно так восстанавливали численность после тяжелых боев, когда в строю оставалась, бывало, едва четверть прежнего состава). Но теперь предстояло провести подобную процедуру одновременно с большинством частей и соединений ВВС трех западных флотов – и со штабами тоже. На базе управлений ВВС флотов формировались штабы армий и корпусов, в состав которых входили соответствующие дивизии – что позволяло получить слаженные соединения буквально за месяц и затем спокойно переучивать их на новую технику. Хорошо, если перевооружение уже прошло (бомбардировочные полки как правило, перевооружались до передислокации и успевали на Каспии пройти курс боевой подготовки, с практическим применением КАБ на полигоне). А истребители (также иногда переучиваемые на Ла-7 на западе) обычно получали новенькие Ла-11 или Та-152 уже здесь.
Нам же предстояло обеспечить, чтобы прибывающие части немедленно включались в процесс боевой работы. Хотя еще не было войны, но обнаглевшие самураи, заметив неладное, стали посылать самолеты-разведчики на нашу территорию, причем в ряде случаев над нейтральными водами в это время патрулировали их истребители, которые при перехвате разведчика шли на помощь, в итоге с января по май в нашем воздушном пространстве произошло свыше двадцати воздушных боев, в отдельных случаях (как например, 24 апреля возле Петропавловска-Камчатского) с обоих сторон сражалось по нескольку десятков самолетов! Одиннадцать японских самолетов было сбито и упало на нашей территории, еще свыше пятнадцати, по докладам, «ушли над морем, с дымом и потерей высоты», наши потери – шесть истребителей, два пилота. А воздушная битва 1 мая возле Северного Сахалина? И самураи еще смели после слать нам оскорбительные ноты, возмущаясь инцидентами?!
Надо было развернуть аэродромную сеть, наладить систему материального снабжения, ремонтную базу, ПВО. При том, что например, радиотехнические батальоны, обеспечивающие сеть РЛС, ставшую уже привычной для фронтовой авиации на советско-германском фронте, совершенно отсутствовали на Дальнем Востоке, и штабы с этой техникой работать не умели! А техника считалась секретной – и надо было организовывать ее охрану и оборону от возможных нападений японских диверсантов. Немецкие самолеты и моторы были незнакомы нашим механикам – эту проблему решили с помощью «добровольцев» из ГДР. Вопреки расхожему мнению, в Дальневосточную войну 1945 года немцев не было в летных экипажах, и техники, закрепленные за конкретным самолетом, были русские, но на авиабазе, как правило, наличествовал особый взвод или даже рота наземного авиатехнического состава (под командой нашего офицера). Поскольку ГДР к тому времени еще не была даже провозглашена и, тем более, не воевала с Японией, немцы считались вольнонаемными специалистами и получали приличную зарплату (что было одной из причин недовольства советского персонала – эту проблему пришлось решать политработникам, и даже особым отделам). Отмечу, что немецкие товарищи, наряду с профессионализмом и старанием, демонстрировали высокую лояльность СССР, по крайней мере мне не известны случаи злостного саботажа, а тем более измены с их стороны. Впрочем, какие основания были у побежденных немцев любить Японию, тем более проигрывающую войну?
Я считал тогда и продолжаю утверждать сейчас, что советские самолёты ничем не уступали немецким. Авиапромышленность СССР дала нам оружие, наилучшим образом подходящее к реалиям советско-германского фронта, обеспечившее завоевание господства в воздухе и поддержку наземных войск. Истребители Як и Ла превосходили «мессы» и «фокке-вульфы», штурмовики Ильюшина вообще не имели аналогов в мире, пикировщики Пе-2 справлялись с боевой работой лучше немецких «штук». Сложнее было с дальними бомбардировщиками – впрочем, и у немцев «юнкерсы» и «хейнкели» к концу войны очень редко появлялись в небе. Ту-2 так и не стал преобладающим типом, и был больше «заточен» на работу по фронту и ближнему тылу врага. Дальняя авиация имела уже устаревшие Ил-4, американские В-25, переоборудованные транспортники Ли-2 и «дугласы», и очень небольшое количество четырехмоторных Пе-8 и «ланкастеров». Морская ударная авиация Северного, Балтийского, Черноморского флотов успешно воевала на Пе-2, Ту-2 и «бостонах». Но Тихий океан, как уже было сказано, предъявлял совсем другие требования по дальности – а управляемое бомбовое вооружение требовало роста боевой нагрузки. И тут бомбардировщики До-217 и Не-177 оказались очень к месту, дополнив машины советских моделей!
Флот во всем шел нам навстречу. Помощь его была неоценима – достаточно сказать, что к многим местам, выбранным под строительство аэродромов, размещения РЛС, зенитных батарей, можно было добраться лишь по воде, сухопутные дороги совершенно отсутствовали в непроходимой горной тайге. Часть работы по заброске грузов и людей взяла на себя транспортная авиация – была сформирована новая дивизия, причем матчасть ее составляли немецкие же Ю-52 (ценное качество этого самолета, его трудно поломать даже при грубой посадке на необорудованную полосу). Были и транспортные эскадрильи на гидросамолетах, в большинстве «каталинах». А главную тяжесть вынесли на себе солдаты строительных частей – как правило, старших возрастов, негодные для фронтовой службы, низкий поклон вам, за ваш незаметный труд, без которого бы не было Победы!
В мае сорок пятого в состав авиации флота входило 3860 самолетов. И это все были новые машины – Як-9У, Ла-11, Та-152, Ил-2М, Ил-10, Ту-2, Пе-2И, «бостоны», До-217, Не-177. 9 мая года я доложил командующему ТОФ Лазареву, что авиация флота полностью развернута и к работе готова.
До начала войны остались считанные недели.
Лазарев Михаил Петрович.
Конец июля – август 1944 года,
Северодвинск (Молотовск)
Только долетели – сразу закрутили дела. Доклад Петровича, остававшегося за меня, и Сирого, по механической части – происшествий не случилось, корабль в исправности… и что дальше?
Проблема была, что почти два года, как мы сюда провалились, то гоняли технику на износ. Единственная атомарина в ВМФ СССР, в тяжелейшее для страны время – шестнадцать боевых походов, в том числе четыре (если самый первый тоже считать) дальних, три в Атлантику и один в Средиземку. С такой интенсивностью даже дизельные лодки в эту войну не эксплуатировались – хорошо, что мы сюда прямо после капитального ремонта попали, а Серега Сирый мех от бога, почти все время на борту, и наверное, спит вполглаза, ну и везение конечно, что как-то без серьезных аварий обходилось (если не считать лопнувшего дюрита на турбогенераторе в прошлом году). И вот, когда шли из Средиземки домой, случилось – утечка радиации на первом реакторе! И хорошо еще, что не внутри, куда с технологиями этого времени не добраться никак, а там, где сумели отключить, заделать, до Севмаша дошли, здесь заварили качественно. Но Серега честно сказал:
– Командир, я не волшебник. Не могу дать никакой гарантии, что завтра еще где-нибудь не накроется. Если Родина прикажет, пойдем куда надо – но это будет лотерея.
А Родине очень надо. Война в Европе завершилась – но лишь дурак и слепой не поймет, что как и в той истории, мы японцам прощать не собираемся ничего. И тот разговор с Кузнецовым – да просто, политработников послушать, куда пропаганда народное мнение толкает. В той истории, откуда мы пришли, роман Степанова «Порт-Артур», впервые опубликованный в сорок втором, Сталинскую премию получил в сорок шестом. Здесь – уже есть и награда, и огромный тираж, и что серьезно, внесение в список «рекомендовать для политработы в войсках». Политорганы еще с весны стараются, мероприятия проводят – что самураи это такие же фашисты, только желтокожие. Что они уже триста лет точат зубы на богатства нашей Сибири, и когда вторгались в Корею и Китай еще в веке семнадцатом, то это по замыслу были лишь промежуточные пункты ихнего дранг нах до Урала. И сейчас они собирались на нас напасть вместе с немцами – но сначала подбиранием бесхозного увлеклись, Гитлер ведь Францию и Голландию завоевал, их колонии без защиты остались – ну а после стало ясно, что от нас можно и по мордам, как на Халхин-Голе, Сингапур штурмовать куда безопаснее. Но стоит у наших границ миллионная Квантунская армия, до зубов вооруженная, в полной готовности, и такие там вояки, что своей же власти в Токио мятежом грозят, если те им не разрешат с нами воевать. А пока на нашей дальневосточной границе творится такое, что терпеть никак невозможно, а на море нас японцы вообще не ставят ни во что – терроризируют наших рыбаков, а торговые суда, идущие через Курильские проливы, останавливают и досматривают по своему желанию.
На советском пароходе Под ружьем чужой отряд. По каютам люди ходят, По-японски говорят. В трюме, щелкая замками, Отпирают сундуки. Там японскими штыками Рвут советские тюки, Бочки, ящики вскрывают, Документы проверяют. Весь, как сморщенная слива, И на все на свете зол, Сам полковник Мурасива Составляет протокол[76].Лично меня убеждать не надо – в том, что самураи (по жизни, а не по киношной романтике) сволочи первостатейные. Даже при том, что нет сейчас в Японии фюрера, нацистской партии, СС – а фашизм есть, и самый натуральный. Как еще назвать идею о мировом господстве желтой расы – внутри которой, в свою очередь, японцы выше всех прочих? Можно тут оправдываться, что Япония себя банально не может прокормить (население числом в пол-России, а территория? Да еще три четверти – бесплодные горы!), и еще в начале двадцатого века в японских деревнях была сплошная «нараяма», когда стариков отвозили в лес умирать, чтобы не кормить зимой. И что японцы успели насмотреться на европейских колонизаторов еще в Китае, и оттого не питали к белой расе никаких симпатий. Но вот реально имеем сейчас нацию-отморозка, помешанную на идее завоеваний.
На Дальнем Востоке акула жила, Дерзнула напасть на соседа кита. Сожру половину кита я, И буду, наверно, сыта я. Потом отдохну, а затем – И все остальное доем.Это еще Утесов пел, в тридцатые – все правильно, так и есть! И в Гражданскую японцы, в отличие от прочих интервентов, не помародерствовать на нашу землю приходили, а всерьез собираясь урвать кусок до Байкала – как до того проглотили Корею, а после Маньчжурию. И кто-то думает, что с такими можно договориться по-хорошему? Нет – дурь придется силой выбивать, и через колено ломать – и тогда лишь, когда буйных перебьют, может и станут японцы белыми и пушистыми, на какое-то время – с самурайской экзотикой и фильмами про идеальных героев. Сломать их силу, стереть в порошок – и лишь после заняться воспитанием тех, кто уцелеет. Мы ведь не звери, и не будем с вами – как вы в нашем Приморье в двадцатом. Смотрел я фильм «Сергей Лазо» – если бы не раскосые рожи и японские мундиры, то все как в Белоруссии в эту войну, эсэсовская зондеркоманда в партизанской деревне! Счет у нас к вам, пока неоплаченный, за те ваши зверства, а еще за Порт-Артур и Цусиму. Русские – всегда за своим долгом приходят!
Пока у нас же с ними Пакт о ненападении, до апреля сорок шестого. И американцы от графика иной истории отстают – правда, теперь они на Японию всеми силами навалятся, развязавшись с Европой, так что не позавидую самураям. Но вот Бомбы у них к августу сорок пятого точно не будет – слышал намеки от Курчатова, что «Манхеттен» задерживается минимум на полгода, так что выходит за океаном Лос-Аламос к январю сорок шестого, а две боеголовки к весне. И Марианские острова не взяты еще (а ведь там Японию бомбить с Тиниана летали, нет пока в этой реальности у них в Китае авиабаз). То есть и массированные бомбежки начнутся не с осени этого года, а уже в следующем, сорок пятом. Значит и у нас есть время лучше подготовиться – и не только на Дальнем Востоке! Пока Япония не капитулировала, американцам с нами ссориться невыгодно, а значит, особых неприятностей и в Европе нам от них не будет. И ленд-лиз продолжает идти, что тоже немалая польза.
– В августе следующего года и начнем, куда спешить? И главное, зачем – никуда самураи от нас не денутся.
– Осенью там воевать не очень: сезон тайфунов. Даже на суше, все дороги – болото. Это там нам спешить приходилось, пока союзники без нас не обошлись, и попробуй получи с них наши Курилы! А тут можем хоть до весны сорок шестого ждать, как пакт завершится.
Такие вот разговоры у нас в кают-компании были. Когда уже здесь, в Северодвинске, смотрели фильм «Цусима» (вот не помню я такого в той истории, про «Варяг» что-то было снято, сразу после войны, а такого не было!). И оценили, на свой военно-морской глаз – по реквизиту особых вопросов не возникло, очень похоже выглядело, для съемок броненосцы и крейсера делали из моторных баркасов, лепили поверх полное макетное сходство, а внутри экипаж в двое-трое человек, и стрелять холостыми это могло, и изображать «попадания» зарядиками черного пороха, и трубы дымили – так снято, что и не отличить. Но вот о чем снимали – это даже у нас, многое повидавших и в меру циничных, однако же знающих военно-морскую историю, челюсть отвисала. Это надо же, такую агитку сделать!
В Цусимском проливе далёком, Вдали от родимой земли, На дне океана глубоком Забытые есть корабли.По фильму, на Тихоокеанской эскадре, оказывается, была большевистская подпольная организация! Про то даже Новиков-Прибой не писал – и ведь не поверят, времени прошло еще не так много, свидетели еще живы! А впрочем, отчего бы и нет – ведь живет же миф восстания на «Потемкине», что там вожаки, Вакуленчук и Матюшенко, были большевиками. И что началось там все с протухшего мяса, которое драконы офицеры хотели скормить команде – кто это сочинил, совершенно не знал реалий Российского Императорского флота, в котором мясо на корабли не выдавалось со склада каким-то тыловым чином (кто запросто мог и гнильё лопухам всучить, или не лопухам, но «за откат»), а закупалось у гражданских лиц корабельными ревизорами, совершающим это не в одиночку, а в сопровождении баталера, коков и выборных (самими матросами) артельщиков. То есть не офицеров, а матросов-срочников, кому и самим это мясо жрать, и в один кубрик после идти, с братвой, которую они только что накормили гнильем – что бы с ними сделали, представляете? «У вас несчастных случаев не было – будут!» И кстати, мясо при покупке на «матросские» и «офицерские» куски не делилось, в отличие от Роял Нэви и Кайзерфлотте тех же лет (где питание офицеров и нижних чинов было совершенно раздельным). Причем что интересно, и командир броненосца каперанг Голиков всего за два года до того имел дело с точно таким же случаем – когда командовал еще не «Потемкиным», а «Березанью». Во время похода мясо, провисевшее на солнце пять дней, испортилось, и матросы отказались его есть, открыто проявляя неповиновение. Так Голиков приказал выдать на камбуз новую провизию, и инцидент был исчерпан – никого после не расстреливали, и даже в карцере не держали. А тут вдруг решил позверствовать, непонятно с чего? Да, матрос Матюшенко тогда как раз на «Березани» с Голиковым служил – уж не он ли про мясо и придумал? Кстати, тот же Матюшенко, будучи за границей, откровенничал: «у нас заранее было расписано, кому из команды кого резать, так что тот борщ лишь поводом был». Непохоже на стихийный бунт?
А приказ Голикова о расстреле зачинщиков ни в какие уставы не лезет. Тогда даже по законам военного времени расстрелять без суда можно было лишь шпионов. Ну а Черноморский флот на военное положение не переходил, и действовали там «мирные» нормы. По которым за всего лишь дисциплинарный проступок, «отказ от приема пищи», это даже под «нарушение боевого приказа» не подвести, массовая смертная казнь не положена никак. За такое с Голикова как минимум бы погоны с орденами содрали и пинком с флота, без пенсии и мундира. Но кто будет читать пылящиеся в архивах подлинные документы следственного дела о «потемкинском бунте» (да, сохранились, и доступны!)? А там есть прелюбопытнейшие вещи, как, например, упоминание о неких «членах революционного комитета товарище Кирилле и студенте Иванове», которые как раз и отдавали приказы, которые Матюшенко и прочие «активисты» спешили исполнить. Гражданские на боевом корабле? Так броненосец еще находился в достройке и наладке – достоверно известно, что на борту были несколько десятков мастеровых и техников с николаевских верфей (практика, весьма распространенная и на только что принятых кораблях советского ВМФ). Чьими же они были людьми, какой партии? Точно известно – не большевиками, поскольку Ленин, узнав об уже начавшемся бунте, срочно послал в Одессу своего эмиссара, Васильева-Южина, который на броненосец не попал.
Имена этих товарищей позже стали общеизвестны. «Кирилл» – Анатолий Бржезовский (Березовский), «Иванов» – Константин Фельдман, в пятом году оба числились меньшевиками. Так отчего бы их не вписать в легенду вождями восстания, а заодно и в большевики зачислить, чем они хуже матроса Матюшенко? Тем более что Фельдман при советской власти сделал карьеру, стал членом Союза писателей, и даже снялся у Эйзенштейна в том самом кино. И Бржезовский тоже после семнадцатого года стал «писателем, агрономом, советским деятелем». Биографии их опубликованы, и там даже упоминается, среди прочего, мелким шрифтом, что они на «Потемкине» были и участвовали. Вот только следственные документы говорят однозначно, они там приказывали, разница есть?
Причина скрывать участие этих товарищей? А вспомните поздравления японскому микадо «за победу японского оружия», посылаемые отдельными прогрессивно мыслящими представителями русской интеллигенции! Причем есть данные, что старались они не сами (хотя истинный русский интеллигент своему правительству и за бесплатно рад навредить), а по наущению японской и британской разведки (в те годы японцы и англичане это лучшие союзники и друзья). Так есть подозрения, что и эти два товарища тоже… а отчего им при советской власти это не припомнили? Так тогда миф пришлось бы разрушить, а это не есть хорошо. Да и за что собственно их репрессировать – если они, по партийной дисциплине, выполняли спущенный сверху приказ, ведь британцам куда легче было не на исполнителей выходить, а на вождей, как раз в Лондоне тогда и укрывавшихся от гнета самодержавия.
Какое отношение имеют японцы к бунту на «Потемкине»? Так по словам Саныча, мало того, что они отметились тогда в поддержке революции пятого года, еще и англичане были ведь с самураями заодно! И красный флаг над мятежным броненосцем имел цель исключить даже теоретическую возможность сформировать еще одну Тихоокеанскую эскадру, из Черноморского флота, даже если бы удалось продавить от турок пропустить ее через Проливы. Саныч, еще в конце девяностых, будучи в Питере, имел доступ в Главный военно-морской архив, да и после статья была, в каком-то журнале[77]. А теперь сравните с мифом, запущенным уже в двадцатые, когда события были совсем уж свежи! Так отчего бы на эскадре Рожественского не могло быть глубоко законспирированной большевистской организации? Кто-нибудь может достоверно доказать, что это не так? И если теперь политически правильным признан патриотизм – то кто еще, кроме матросов-большевиков и сочувствующих им офицеров мог бы оказаться в фильме подлинными героями, готовыми умереть за Отечество?
Когда засыпает природа И яркая светит луна, Герои погибшего флота Встают, пробуждаясь от сна. Они начинают беседу, И, яростно сжав кулаки, О тех, кто их продал и предал, Всю ночь говорят моряки.Знаю, что адмирал Рожественский не был предателем, продавшимся за японское золото, – но это считалось общепринятым в двадцатые-тридцатые, мне Видяев рассказывал, как ему про то в училище говорили. И в фильме в поражении виноваты изменники и японские шпионы – как там некий подозрительный тип азиатской внешности платит российским фабрикантам, «чтобы снаряды не взрывались», а те тут же бросаются подсчитывать барыш. А еще англичане – поскольку, оказывается, на каждом японском корабле был советник из Роял Нэви (что отчасти, правда, не на каждом, но были), который мог приказывать даже командиру (а это бред!). И вроде как раз в ту войну зверств к пленным было мало – а на экране японцы наших тонущих рубят винтами и расстреливают из пулеметов (с недавних «подвигов» фашиста Тиле списано?), а британец это фотографирует. Как и последующие забавы самураев, показывать на наших все же спасенных – приемы фехтования и остроту мечей. И вообще, как там изрекает адмирал Того: «Аматерасу отдала эти моря и земли в наше владение – и все прочие, кто там сейчас живут, должны или умереть, или уйти». А в Петербурге в это время празднуют какие-то именины кого-то из царской семьи, и Николай Второй делает в дневнике обычную запись: «день прошел обычно, я стрелял ворон». Ну а Цусима всего лишь досадное недоразумение, завтра о том забудем. «Царизм оказался неспособен решить задачу обороноспособности своей страны. Но пусть Япония не очень-то бряцает оружием. Она победила не Россию и русский народ, а насквозь прогнившую и предательскую царскую власть». Слова, сказанные в финале одним из героев, кто остался в живых и который, по намекам, «уйдет в революцию».
И шумом морского прибоя Они говорят морякам: «Готовьтесь к великому бою, За нас отомстите врагам!»Вопреки исторической правде? Так сколько уже было мифов, тех же самых времен – запущенных, когда было полно живых свидетелей? И оказавшихся поразительно живучими, потому что отвечали политическому моменту, и так действительно могло быть. Что Каплан (в жизни слепая, как крот) стреляла в Ленина, причем отравленными пулями. Что матрос Железняк был большевиком (а не анархистом). Что Чапаев утонул в реке Урал (а не умер от ран на берегу и был похоронен). Что Ленин укрывался в Разливе в шалаше один (а не вдвоем с «политической проституткой» Зиновьевым). Чем это хуже легенды о большевиках на цусимской эскадре? В то же время мы на удивление легко забываем чужое зло, будто его не было никогда. Помнит ли кто про английский концлагерь на нашей земле, остров Мудьюг, девятнадцатый год? А как в том же году британцы травили наших газами, в Карелии, у водопада Кивач? Про зверства японской военщины на нашем Дальнем Востоке в Гражданскую? Так что – равновесие, господа, и вы вылили на нас столько лжи, что не вправе обижаться, когда и мы сочиним про вас агитку, пусть и имеющую малое отношение к исторической правде. Для эффективного поднятия боевого духа личного состава – если благодаря ей боевая задача будет выполнена успешно и с меньшими потерями, то большего и не надо! Ну а после можно фильм и на полку положить, как детище эпохи. Интересный вопрос, правда самоценна – или же она не более чем средство для достижения главной цели, счастье и выживание нации?
– Ну, это слишком, командир, – возразил тогда Сан Саныч, – так можно договориться, что и Геббельс был прав!
– Нет, – отвечаю, – пропаганду можно считать, как взятие кредита доверия у народа. Сумел оправдать, даже солгав «во благо», тебе простят, победителя не судят. А не сумел, тогда предъявят к оплате, и с процентами – вообще верить перестав. Геббельс на том и погорел: нельзя же бесконечно поражения за победы выдавать! А тут – мы же знаем, чем завершится эта война, там за месяц управились, здесь вряд ли провозимся дольше. Ну а после – пусть битые самураи доказывают, как Керенский, что «я в женском платье не бежал», кто их станет слушать?
– На суше управимся, – заметил Саныч, – а вот на море будет проблема. Там, в августе сорок пятого японского флота по сути уже не существовало. А здесь он пока что даже после всех потерь вполне сравним, например, с британским. И что от него останется к следующей весне, это большой вопрос! И нас там нет.
План перехода «Воронежа» на Тихий океан существовал еще с весны. Подо льдами Арктики – в принципе, наши атомарины такое совершали, вот только давали за то командирам в мирное время боевые ордена! Уж очень гидрология там поганая, особенно на подходах к Берингову проливу, и мелководье, буквально на брюхе ползти между льдами и морским дном. Если случится что – тогда песец, помощи там даже теоретически ждать неоткуда. А теперь еще эта авария с реактором, и насколько она серьезна, никто в этом времени не мог дать ответ определеннее, чем Серега Сирый, а его мнение уже озвучено, и московским товарищам известно.
– Приказ поступит, придется идти. Но лично я никакой гарантии не дам, что дойдем. По-хорошему, после такой эксплуатации нам заводской ремонт энергоустановки нужен, в нашем времени. Здесь на Севмаше сделали максимум, что реально возможно – рентгеном просветили все, до чего смогли добраться, корпус нормальный, по арматуре нашли еще пару подозрительных мест, усилили и подкрепили. Но в реакторы влезть тут нельзя никак, и что там внутри, один Аллах ведает – сдохнуть может в любой момент. А это абсолютно реальный шанс в следующем выходе превратиться в настоящего «летучего голландца», мертвого и радиоактивного. Если работать накоротке, в Баренцевом и Норвежском морях, вблизи наших баз, то есть шанс, если что и случится, аварийный реактор глушить, тянуть домой на одном борту[78]. Под многолетними льдами – лишь молиться богу Нептуну.
Лично для меня оба варианта – командовать «Воронежем» или принять предложение Кузнецова – были равноценны. Тут и русский «авось» присутствовал, ну продержится техника еще недели две перехода, если до того работала месяцами – нам лишь бы подо льдами проскочить! И удовлетворение, что историю мы уже повернули по-крупному, и назад никак уже не открутить – так что и помирать не страшно, хотя жить, конечно, очень хочется. И желание довести боевой счет до сотни, а то все цифра «92» на рубке, а хотелось бы трехзначное число побед? Ну и наконец, хоть один полноценно утопленный вражеский линкор – а то недоразумение какое-то получается, «Тирпиц» англичане успели дотопить, «Айову» в официальный список включать никак нельзя, «Страсбург» флаг спустил, наши в Специю успели утянуть, «Шарнгорст» вроде как недомерок какой-то, а вот «Ямато» бы потопить или сразу оба этого типа? Ведь силен пока еще японский флот, даже очень – и пожалуй, по-прежнему сохраняет третье место в мире, после янки и англичан. И сколько там жирных мишеней? А главное, для меня роль командира атомарины была привычнее, чем работа комфлота, вести в бой разнородные силы флота этих времен– если не справлюсь, доверие не одного Николая Германовича, но и самого товарища Сталина не оправдаю, а это не дай бог!
12 августа прилетел сам нарком ВМФ, со свитой. Выслушали меня и Серегу Сирого, осмотрели «Воронеж». 14 августа было объявлено, что атомарина остается на Севере – ну а вам, товарищ Лазарев, надлежит расти и расти.
– Что же до К-25, то не одним же американцам «альбакоры» строить? Поработаете теперь на благо товарищей конструкторов.
«Альбакор» это была экспериментальная подводная лодка ВМС США, построенная в нашей истории в пятьдесят третьем, исключительно для выбора оптимальной формы корпуса будущих атомарин. Еще дизель-электрическая, она своими обводами уже атомарины напоминала – сигара, крестообразные рули, скругленный нос, соосные винты на заостренной корме. В процессе службы перестраивалась пять раз, не считая мелких изменений. Именно эта лодка, не несущая никакого вооружения, дала американцам бесценную информацию, позволившую развернуть строительство атомарин. И сама по себе была уникальным объектом: тридцать семь узлов (в последнем варианте) для неатомной лодки, при размере в полторы тысячи тонн, это нечто невероятное! Альбакоровские обводы стали типичными для подводных лодок конца двадцатого века. Мы же не гордые, к мировой славе не стремимся – если благодаря нам советские атомарины с самого начала будут иметь лучшую гидродинамику, значит задачу мы выполнили полностью.
И было у нас перед американцами еще одно преимущество (пока еще живы наши компьютеры). Так называемый «метод сеток», применяемый для расчета гидроаэродинамики тел сложной формы – если объяснять очень коротко, то поверхность объекта разбивается на множество элементарных плоских фигур (обычно треугольников), для каждой из которых решается система уравнений относительно распределения скоростей и давлений среды, причем численные решения на границах смежных фигур должны быть равны. Именно так в конце века считались формы хоть атомарин, хоть истребителей Миг и Су – так как число расчетных треугольников могло измеряться сотнями и тысячами, то задача практически не решалась вручную, трудоемкость зашкаливала за все мыслимые пределы. А у нас сейчас открывалась возможность, с помощью полученных на нас опытных данных (для чего на корпус «Воронежа» устанавливали множество датчиков) и их компьютерной обработки, составить расчетную математическую модель и для формы, отличающейся от нашей, – то есть для общего случая быстроходных подлодок! Конечно, многое можно определить на модели в опытовом бассейне, но к сожалению, не всё. А тут такой подарок судьбы – винторулевая группа в натуральную величину, меряй – не хочу. И Перегудов буквально вцепился в такую возможность.
Так что на «Воронеже» кипит работа. Предстоит установить на корпус целую сеть датчиков (и задача, как это сделать, чтобы покрытие не повредить, и чтобы встречным потоком не сносило, и конечно, все это надежно работало). Ну а после, лишь принять на борт команду научников с их аппаратурой и составленной программой испытаний, и в море! С нами «Куйбышев» и «Урицкий», в иной истории быстро списанные с окончанием войны, здесь как вторую молодость обрели – поскольку боевая ценность «новиков» постройки шестнадцатого года была уже невелика, и они могли без проблем изъяты из «первой линии» флота, но в то же время имели тридцатиузловый ход, достаточный, чтобы сопровождать нас, а новейшие гидролокаторы «тамир» и на старичков поставить не проблема. Выйдем в точку, самый глубоководный район Белого моря – товарищи ученые, задавайте режим: скорость, глубина?
А на восток пойдут другие. Первые две «613-е» на Севмаше уже спущены, достраиваются у стенки – на стапелях собираются еще две. Но если они и пойдут на Тихий океан, то лишь в следующем году. Зато готов отряд из больших лодок, назначенных к переходу по Севморпути: четыре «катюши» котельниковского дивизиона. Лишь К-21 отчего-то остается здесь. И ведь это те самые лодки, которые в нашей истории не дожили до Победы – там К-1 пропала без вести в Карском море осенью сорок третьего, К-2 погибла в октябре сорок второго, К-3 и К-22 не вернулись из походов весной сорок третьего. Но благодаря нашему вмешательству, морская война на севере приобрела совсем иной вид. И «катюши» совсем иные, чем были у нас – имея новые гидро– и радиолокаторы, приборы управления торпедной стрельбой, управляемые и самонаводящиеся торпеды, и часть механизмов на амортизаторах. Так как японское ПЛО заметно уступало и немецкому, и американскому – то на эту войну старых лодок должно еще хватить. Ну а мы так и останемся, до сотни счет не добрав.
Ничего – «альбакор» в строю до 1972 года был! Может и доживем до поры, когда тут научатся настоящее ТО нам делать. А раз технически мы будем вполне на уровне до конца века – то возможно, и успеет еще наш «Воронеж» повоевать. Ведь мы-то знаем, что вечного мира и разоружения на нашей памяти – точно не будет! А как сказал еще Ильич, любая мечта стоит ровно столько насколько, сумеет себя защитить.
– Михаил Петрович, пары выходов вам хватит для аттестации вашего помощника на место командира корабля? – спросил Кузнецов. И возвращайтесь в Москву, в наркомат, больше вам на севере делать нечего. А дальше – лететь вам на ТОФ!
«О положении на Тихоокеанском театре военных действий». Аналитическая записка, с подписью «Н. Ш.». Для Государственного Комитета Обороны СССР
Важнейшее влияние на образ действий японцев в этой войне оказал факт незавершенности их перехода к капитализму.
Несмотря на то что в ходе революции Мейдзи самурайство подверглось значительным ограничениям, принижению своих формальных прав, и даже, частично, физическому истреблению – феодально-клановая система японского общества в целом осталась без изменений. В отличие от США и капиталистических стран Европы, где военщина это выходцы из класса буржуазии и обуржуазившейся аристократии, обслуживающие интересы своих классов, в Японии реальная власть находится в руках феодальной по сути военщины, по отношению к которой группы капиталистов, «дзайбацу», играют подчиненную роль. Этот порядок освящен веками – даже если самурай экономически зависит от торговца, он все равно стоит по положению гораздо выше его. Отсюда следует:
Первое – узкий военный кругозор. Явный приоритет поля боя над интересами тыла. Тотальный характер современной войны не то что неизвестен, но явно недооценивается. Тем более что Япония, в отличие от европейских стран, получила весьма специфический опыт прошлой Великой Войны, когда мобилизация тыла не проводилась, а кампания против войск первоклассной европейской державы (Германии) была короткой и победоносной. Как и русско-японская война, и военные действия на нашем Дальнем Востоке в Гражданскую, и захват Маньчжурии – все это были операции, не требующие мобилизации всего народного хозяйства. Война в Китае имела более затяжной характер – но опять же, не чрезмерно затратной, с обеспечением ее в военно-экономическом плане в целом, справлялся промышленный комплекс в Маньчжурии.
Это вызывает недопустимые ошибки в военной организации, применительно именно к тотальной войне. Наиболее вопиющие – это отсутствие брони даже для высококвалифицированных рабочих военной промышленности. Равно как и пренебрежение развитием военно-промышленной базы – катастрофическое отставание в производстве не собственно вооружения, но станков и машин. Боевая подготовка (прежде всего в авиации), рассчитанная на сверхмастеров, с отсевом массы «середнячков», усугубленная безобразным состоянием спасательных служб. В целом вся военная машина японцев рассчитана на «блицкриг», сокрушительный первый удар, для которого в наличии есть и великолепно обученные люди, и удовлетворительная техника, и достаточные запасы. После чего предполагается, что противник поспешит заключить мир, решив что отвоевывать потерянное будет слишком затратно. Что будет, если война затянется – этот вопрос истинный самурай даже не задает, «все в руках богов, сначала ввяжемся в бой, а там будет видно».
Второе – группировки, контролирующие армию и флот, находятся в постоянной вражде друг с другом! Ставя собственные интересы даже выше интересов Японии в целом – вернее, считая, что «я лучше вижу, что нужно Японии». Ну а микадо (обычно этот титул переводится как «император», но если сравнить с Европой, где императором изначально называли военного вождя, то в Японии это больше подходит как раз сегуну, а микадо более близок к первосвященнику, синтонистскому папе, по аналогии с католицизмом) с придворной аристократией стал верховным арбитром и посредником, улаживающим разногласия. Здесь все сильно зависит от личностей, как и подобает строго иерархичному японскому порядку – бывает, что последнее слово, право высшего решения, принадлежит не микадо, а более сильной фигуре из его приближенных – так сейчас эта роль по существу остается за маркизом Кидо, а Хирохито лишь одобряет его решения. О степени названной вражды говорят события офицерского мятежа февраля 1936 года – когда группа младших армейских офицеров при попытке переворота захватила центр Токио, убивая неугодных им государственных деятелей. Это делалось при неприкрытом потворстве высшего руководства армии, фактически отказавшегося выполнять свои прямые обязанности по подавлению мятежа. Тогда командование флота, разъяренное убийством трех своих адмиралов, ввело тяжелые корабли в Токийскую бухту и высадило десант морской пехоты, адмирал Енаи подготовил похищение императора из дворца. Страна стояла на грани гражданской войны, предотвратить которую удалось благодаря маркизу Кидо, сумевшему охладить горячие головы с обеих сторон, и, продавить прямой приказ микадо мятежникам капитулировать. Через три года, во время боев на Халхин-Голе, флот не только не счел нужным хотя бы изобразить какую-то активность на наших дальневосточных рубежах, но и не скрывал откровенного злорадства по поводу разгрома Красной Армией группировки генерала Камицубара. Теперь же, по имеющейся у нас информации, доходит до того, что армия сама заказывает промышленности (и в дальнейшем держит под своим командованием) эскортные авианосцы и транспортные подлодки, для снабжения островных гарнизонов, ей это проще, чем взаимодействовать с флотом – более наглядного примера «боевого содружества» и представить сложно!
Можно сказать, что армейцы, видящие направление японской экспансии на север и запад, в Китай и на наш Дальний Восток, настроены гораздо более антисоветски, чем флот, считающий более предпочтительным агрессию на юг (голландская Ост-Индия, Индокитай, Филиппины). Однако это нивелируется тем, что в японской армии до сих пор помнят Халхин-Гол, что заставляет относиться к советской военной мощи с осторожностью – а в японском флоте искренне считают, что со времен Цусимы ничего не изменилось, касаемо наших и их военных возможностей (к сожалению, они отчасти правы, учитывая соотношение сил нашего ТОФ и ВМС Японии). Потому ни о какой «просоветской» дипломатии с их стороны не может быть и речи в настоящий момент.
Пока что положение на Тихом океане в целом соответствует тому, что Япония ожидала получить, начиная войну. Обширные территории с богатыми ресурсами и многочисленным населением захвачены и удерживаются, создан оборонительный периметр, несмотря на отдельные неудачи (Мидуэй). В Токио все рассчитали верно, кроме одного – англо-американцы не собираются заключать мир! И сразу сила становится слабостью, поскольку осваивать, переваривать завоеванные территории предполагалось уже в мирное время, пока же идет война, они больше требуют затрат, чем приносят прибыль. И нет ресурсов для их экономического освоения, нет даже торгового тоннажа, обеспечивать связность захваченных земель в должной мере.
Зато в полной мере проявляется характер тотальной войны. Мидуэй был неудачей местного значения – но стратегическим результатом была гибель лучших пилотов палубной авиации Японии, потеря, возместить которую самураям не удалось до сих пор и вряд ли удастся. Так же и два штурма Таравы, Кваджалейн, Маршалловы острова были не более чем боями местного значения, но практическим результатом их стала не утрата еще нескольких островов, с весьма малочисленными гарнизонами, а катастрофическое перемалывание японского флота, а особенно авиации. И неравенство сил будет дальше лишь нарастать – так, против девяти японских линкоров (и в перспективе, в постройке – один лишь «Синано», о котором имеются сведения о перестройке его в авианосец) ВМС США имеет пятнадцать, считая восстановленных перл-харборских утопленников (и на стапелях еще один, «Кентукки» типа «Айова» и шесть еще более мощных «Монтан» – включая «Иллинойс», первоначально запланированный как «Айова», но перезаказанный уже как «Монтана»). По авианосцам соотношение еще более катастрофичное – японцы имеют всего три в строю, «Секаку», «Дзуйкаку» и только что вступивший «Тайхо», плюс два нового типа «Унрю» и «Амаги» завершают курс боевой подготовки, «Кацураги» только что принят флотом, и еще три в постройке. В то время как у американцев в строю восемь новейших «Эссексов», плюс довоенные «Энтерпрайз» и «Саратога», итого десять – и в постройке целых пятнадцать «Эссексов», причем вступление в строй четырех ожидается в ближайший месяц-два. Также на стапелях у них три «Мидуэя», корабли абсолютно нового типа, «линейный авианосец», с авиагруппой в полтораста машин (у «эссексов» по девяносто). Это лишь авианосцы основного класса – имеются еще семь легких, тип «Индепенденс», перестроенные из крейсеров «Кливленд». Есть сведения, что из этих крейсеров, общим числом в серии, согласно выданному верфям заказу, пятьдесят две единицы (считая девять, достроенных как авианосцы) запланированы к подобной смене класса еще около двадцати. Также есть большое количество эскортных авианосцев, из которых наиболее крупные и быстроходные, тип «Комменсмент Бай», заказанные в количестве двадцати семи единиц, занимают по сути промежуточное положение между собственно эскортниками и легкими, имеют авиагруппу в тридцать самолетов, как «индепенденсы», и могут быть использованы не только для охраны конвоев, но и поддержке десантов, подобно тому, как при битве за Кваджалейн были задействованы корабли типа «Касабланка». Итого, если учесть что планы США относительно войны на Тихом Океане включают в себя и 1946 год, то на этот период против десяти японских авианосцев (при идеальных условиях отсутствия потерь) американцы готовы выставить пятьдесят пять, и еще свыше ста эскортных. Таким образом, чтобы просто выстоять, японцам нужно за два года одержать десять побед с соотношением потерь лучшим, чем при Мидуэе – пять утопленных кораблей противника за один свой. Что представляется абсолютно невероятным.
Резюме: следует ждать, что к лету 1945 года, если сражения на оборонительном периметре продолжатся с той же интенсивностью, ВМФ Японии будет в значительной степени уничтожен. Что создаст благоприятные условия для нашего занятия Южного Сахалина, Курильских островов и десанта на Хоккайдо.
Анна Лазарева. Северодвинск (Молотовск),
конец июля – август 1944 года
Ну вот, наконец гавань! Лючия на меня, как на «морскую волчицу» смотрит – и ведь не расскажешь же девочке, что я еще с прошлого года, как меня к Проекту прикомандировали, старалась «оморячиваться», хотя бы так – если по службе надо в Архангельск, то не по суше, а катером, миль тридцать по Белому морю и Северной Двине, и обязательно не в каюте, а наверху. Ну если только не совсем штормит, тогда даже из экипажа наверху лишь те, кто заняты конкретным делом. Хоть не укачивает меня теперь, и вида волн не боюсь – а как в самый первый раз страшно было! Вот только ветер несносный – что с прической делает, никаких слов нет!
У моего Адмирала сразу множество дел по службе нашлось, ну а мне, после доклада от Ленки, что тут без меня произошло, первая забота ввести итальянку в наш круг. Нет, обижать бы ее не стали, да и не такой она человек, чтобы ее обидеть можно – но не нужен нам разлад в нашем дружном коллективе. Потому я отрекомендовала:
– Товарищ Лючия Смоленцева, жена хорошо тебе знакомого Юрия Смоленцева, уже гвардии майора и дважды Героя. Партизанка гарибальдийских бригад, имеет спецподготовку, боевой опыт и лично убитых врагов. Будет исполнять обязанности моего адъютанта и телохранителя. Ну а ты, Ленок, была и остаешься моим заместителем по организационной части. И прошу тебя, как подругу – помоги человеку в курс дела войти!
Ленка кивнула – сделаю! На Лючию взглянула с любопытством и потянула за собой – пошли, подруга, с народом познакомлю. Который тут рядом уже собрался – Вера, Маша, Настя, Надя с Ниной, обе Наташи, Света, еще кто-то. А я в сторону отошла, чтобы авторитетом не давить, да и в Лючии была уверена. Ошиблась немножко.
На севере – истинное лето. Зелень кругом, и солнце так греет, что можно в одном платье ходить. Ночи белые, а рабочий день уже по-мирному, восемь часов, так что заводским после работы время есть на отдых и культурную программу, а кто-то даже купается в Северной Двине, хотя вода на мой взгляд, ледяная. Город строится, новые кварталы закладываются уже к западу от Торфяной, в сторону моря. Улицы благоустраиваются, парк за Первомайской уже на настоящее место отдыха похож, с благоустроенными аллеями, скамейками и фонарями. Кораблестроительный институт расширяется – поговаривают уже о повышении его статуса с филиала ленинградского вуза до полностью самостоятельного. Все как у Маяковского – через четыре года здесь будет город-сад! Я как домой вернулась – хотя это и есть мой дом, где я самое дорогое нашла: и самое важное дело, и любимого человека. А как в Москве будет – неизвестно еще.
Снова заглянула к девчонкам, как там Лючия? А ко мне все сразу с вопросами – Ань, так ты не в Ленинград, а в Киев летала? И когда там по улицам толпы бандерофашистов бегали, а сам товарищ первый оказался предателем, ты вместо него командовала, тебя там дважды убить пытались? И сам Сталин в Кремле тебе орден вручал?[79] И смотрят на меня с таким восторгом, что даже неудобно. И итальяночка тут же, скромно глазки потупив – ну никак нельзя было не рассказать!
А ведь должна была я подумать – что девчата мои обучены информацию по крохе собирать и вместе сводить. В непринужденном разговоре – так, что собеседник сам спешит поделиться. И что мне теперь, со всех подписку о неразглашении брать? Ведь для всех – не было меня в Киеве, не хватало еще лишнее внимание привлечь к тому, чем мы тут занимаемся! И не надо говорить, что «никому не расскажете» – как с африканскими алмазами вышло, забыли? А уж про то, что ОУН меня приговорила и мстить будет, вообще молчу!
– Пусть только попробуют, – говорит Ленка, – Надя, на тебе список подозрительных, кто с Украины приехал, и просто с украинскими фамилиями. А особенно, уроженцы западных областей. Ну и охранять тебя будем, как после прошлогодней истории с англичанами. С Вороновым договоримся, ребят из полка НКВД подключим.
– Она у меня в охране, – я киваю на Лючию, – про меня разболтала, а про себя молчок? Спросите, за что у нее орден Боевого Красного Знамени, и еще итальянский от самого папы римского. Она была в числе лучших партизан-гарибальдийцев, специально отобранных в помощь группе Смоленцева, когда они самого Гитлера поймали и притащили живым! Юрка наш фюрера лично взял, а она ему спину прикрывала, ни на шаг не отходя, даже в рукопашной дралась – так что не смотрите, что такая скромница на вид. Ее муж за это – дважды Герой, ну а ей орден, по праву! И в Киеве меня спасла.
У девчат глаза как плошки. А Лючия засмущалась. Это тебе маленькая плата за твою болтовню, вот попробуй теперь не соответствовать! «Ты назначен быть героем – так будь им». Ничего личного, подруга, – так и меня Пономаренко в Киев бросил, как щенка в воду, то ли научится плавать, то ли утонет… Не буквально, конечно – провали я там дело, просто вычеркнули бы меня из списка «перспективных», оставайся лишь товарищу Лазареву женой, и не больше. Так я и итальянке сейчас – а ты на что способна, сама по себе? Мы тебе поможем, подскажем, поддержим – но на буксире тянуть не станем.
И Лючия, кажется, почувствовала и вызов приняла! Плечи расправила, улыбнулась – и всем стало понятно, что итальяночка свое место возле Юры Смоленцева, героя, легенды и первого парня на этой деревне, занимает по праву. Впрочем, девчатам и спорить не о чем – точно знаю, что у Ленки, Насти, Нади и Светы уже избранники есть, в экипаже К-25! Ну а вид неподобающе нарядный – так тут не киевский ЦК, а мы не «товарищи брекс», сами в форме почти не ходим, и все местное начальство с этим давно смирилось. Как Юрка Смоленцев нас однажды назвал – пантерочки мы, мурчим, в клубок свернувшись, такие мягкие и пушистые, а когда надо, то за врагом без устали и в горло ему клыками. Кстати, после киевских приключений думаю, одного русбоя нам мало – Лючия рассказывала, как ее Смоленцев в «лабиринте» гонял, так надо и мне научиться, и девчонкам – а то боюсь, спокойной жизни нам не будет, еще какой-нибудь Василь Кук на пути попадется, и ведь если бы не тренировки в «шаолине», не быть бы мне сейчас живой!
И еще, поняла я после Киева, что власть это не почести, а огромная ответственность, и тяжелая, иногда и грязная работа. За которую никто из армии и ГБ, насколько мне известно, не был награжден. Не привыкла я еще списывать наших людей в «неизбежные потери». А больше пятисот пропавших без вести – кто сгинули неизвестно куда, их родные ищут и не находят, ни среди мертвых, ни среди живых? В мирное время пропавшие – а сколько там милиционеров, коммунистов, комсомольцев погибло? Из бригадмильцев, кому я сама поручения давала, тоже не все вернулись. А хлопчик шестнадцатилетний, Марко Капелюх, один из тех, кто наши листовки расклеивал, был схвачен бандеровцами, и они его просто растерзали бешеной толпой! У десантников, кто на Подоле оборонялись, и ОУНовскую сволочь к «Кузнице» так и не пропустили, погибло пятьдесят шесть человек. Да и в больнице, что наши разнесли вместе с бандеровским штабом, оказывается, часть медперсонала оставалась, мобилизованная для ухода за ранеными, бандеры там госпиталь свой устроили. Юрка бы мне объяснил, что войны без потерь не бывает, умом я с ним согласна, а принять не могу. В партизанах мне легче было, там я лишь за себя одну отвечала – а тут за всех, кому имела право приказы отдавать. Наверное, оттого женщин-генералов и не бывает.
– Аня, да будь ты спокойна! – сказала мне Лючия, когда мы однажды вечером сидели одни. – Ведь те, с кем мы в Киеве сражались, это фашисты? Значит, все, в войне против них погибшие, даже если грешники, попадут прямо в рай, так ведь сам папа объявил? Ну а бандеровцы – в преисподнюю, на вечные муки.
– Это если католики, – отвечаю, – а я так вообще в Бога не верю.
– А это неважно! – говорит Лючия. – Мне мой муж рассказывал, как вашего православного священника слушал. Что Бог, он один, и лишь по-разному называется, что у католиков, что у православных, что даже у мусульман. И что дела наши Богу более угодны, чем молитвы, – а потому не верящие, но и не грешившие, тоже в рай попадут, ну не в ад же, Бог справедлив?
Вот уж истинно мне мой Адмирал рассказывал – итальянцы вовсе не религиозные фанатики, а просто знают, что Бог есть, и с этим живут. А Лючия меня иногда поражает – своим смирением там, где я бы взбесилась, и наоборот, близко принимает то, чего я бы и не заметила. С этого следующая история наша и началась.
Скучать тут не приходилось. Дядя Саша снова в Москве – значит, обеспечение безопасности Проекта на ком? Вы правильно поняли, на мне. Вдобавок, как по указанию Пономаренко, должность инструктора ЦК за мной осталась, а значит, и все по партийной линии. А партия у нас руководящая и направляющая – нет, напрямую приказывать директору Севмаша или товарищу Курчатову я права не имею, однако не только могу, но и обязана обратить их внимание на любую проблему, показавшуюся мне важной, а при непринятии мер доложить о том в Москву. Так что – завод, Второй Арсенал, Корабелка, горком. И самообразование! Поскольку, насмотревшись в Киеве на стиль руководства Кириченко, совершенно не хочу быть, как он – судить, не разбираясь в предмете. Пусть не досконально, на то специалисты есть, – но хотя бы уметь вовремя вопрос задать. Так что мои неофициальные посиделки с товарищами учеными и разговоры на умные темы имели для меня глубокий практический смысл. Благо допуск у меня был по высшей форме, собеседники это знали – и тут уже вступало извечное мужское, перед красивой женщиной перья распушить и язык распустить. И мне было чем себя занять, когда моего Адмирала рядом нет. Ну а когда К-25 у стенки Севмаша стоит, то хотя бы полчаса, а то и час на наши ежедневные прогулки, хоть по парку сразу за проходной, это дело святое!
Лючию сначала поселили в общежитии с девчонками, а как допуск оформили по полной к нашим секретам (кроме «Рассвета», главной нашей Тайны), то переехала она в соседнюю со мной квартиру. В ту самую, где я жила, когда была еще не Лазаревой, а Смелковой – на одной площадке с квартирой Михаила Петровича (теперь нашей общей), и в смежной стене дверь сделана, можно даже на лестницу не выходить. Хотя иногда (когда мой Адмирал в море уходил) мы вместе и в общежитии на Первомайской оставались, для нас всегда спальные места и стол находили. На пять минут зайдешь, тут же чай появляется, печенье, домашнее варенье – и девчата Лючию в оборот берут, расспросами об Италии, и как там воевали партизаны-гарибальдийцы, и про жизнь вообще – вплоть до того, а каковы итальянские мужчины в обхождении, и что в Риме носят. Итальяночка наша за словом в карман не лезет, и по-русски уже почти нормально говорит – в общем, мир-дружба, тем более что Народная Италия считается страной коммунистической и нашим союзником. Только имя римлянки для наших непривычно – и зовут ее в разговоре кто как, Люсей, Людой, Людмилой, Милой.
И еще, девчата, на нас глядя, стали к шляпкам вуали прицеплять. Где взяли – тюлевую занавеску разрезали? И тут же объяснение придумали:
– Аня, а вдруг тебя и впрямь будут искать, бандеровцы, или еще кто? Им же, первым делом, надо разведать, где ты бываешь, когда, с кем? А если в городе много девушек под вуалями и в похожих платьях?
Так вуаль же не маска? Хотя издали, действительно, спутать можно. Особенно если солнце, и на лицо тень. Платьями меняться я отказалась – а вот чужой плащ иногда поверх накидывала, с дозволения владелиц, если надо было по-быстрому сбегать куда-то на пару часов и вернуться. На Второй Арсенал машину вызывали, ну а по городу рядом и пешком удобнее, тем более по летней погоде. Но к Курчатову я теперь ездила нечасто – наслышана была про радиацию, а вдруг это моему будущему ребенку опасно? А когда все же приезжала, то лишь в административно-лабораторный корпус, а за периметр в «грязную» зону, где надо полностью переодеваться и на выходе в душ, ни ногой! И непременно брала с собой дозиметр, позаимствованный еще давно с К-25. Товарищи ученые относились к этому с полным пониманием.
В КБ у Базилевского бывала чаще. Какие там люди работают, парни и девчата, высокообразованные, культурные, бывшие фронтовики с орденами, коммунисты и комсомольцы – как персонажи ненаписанного еще романа Ефремова про светлое коммунистическое будущее. И уже говорят, что с учетом последних модернизаций, поставок нового оборудования, в том числе и по ленд-лизу, и средоточия конструкторских кадров, наш Севмаш стал первой верфью СССР, обогнав Ленинград, все еще не восстановившийся после Блокады. Правда, не все с этим соглашались – но надо же и патриотом своего города быть. А Пономаренко сказал, что наш город и Севмаш это «пилотный проект» в деле воспитания нового, советского человека – и как таковой на контроле у Самого, мои доклады Пантелеймону Кондратьевичу, бывает, после ложатся самому товарищу Сталину на стол. А я, глядя на этих ребят – и инженеров, и студентов-старшекурсников Корабелки, кто тоже активно к работе привлекались – как они творят, с энтузиазмом, с огоньком – жалела, что не дано мне таланта не рапорты, а производственные романы писать. На стапелях уже стояла серия лучших в мире, пока еще дизельных подлодок, которые должны были превзойти и немецкие «тип XXI», и 613-е той истории, ну а следующими будут наши советские атомарины!
Лючия и тут освоилась совершенно. Легко вступала в разговор, но сразу предупреждала, что «мужу своему навек отдана и верна», так что никаких намеков! Такая скромница – и не сказать, что лишь Юрку увидит, с ним полностью отпускает тормоза. Интересно, а как она с нашими тайнами после сможет к себе домой в Италию ездить, даже на время? После того, что она здесь насмотрелась и наслушалась? И слава богу, что в Молотовске, и даже в Архангельске под боком, католического храма нет – на исповедь ей не сходить. А когда и если будет? Нам в исповедальне микрофон ставить, а с попа подписку о неразглашении брать?
– Аня, скажи – за что меня тут ненавидят?
Я даже не поняла сначала! Тебя кто-то обидел, оскорбил? Почему я не видела, мы же всюду вместе ходили?
– Аня, нет-нет, все тут такие хорошие, добрые. Но есть тут одна девушка, что на меня с ненавистью смотрит. Я не понимаю, за что?
И кто же это такая? Мою подругу обидеть – то же самое, что обидеть меня! Ах, вон та, «попадья»? Интересно, с чего бы? Прошу Лючию повторить эксперимент – непринужденно проходим по лаборатории, итальянка как бы случайно задерживается возле девушки в черном. А я наблюдаю – чем хороша вуаль, глаза прячет, а шляпки мы и в комнате можем не снимать.
Да, это был взгляд! Как раз про такой говорят, «убить можно». Хотя у Кука тогда, в приемной Кириченко был опаснее, холодные глаза змеи, означающие, что приговор тебе уже вынесен, и скоро за тобой придут. А это, всего лишь злоба мелькнула, яростная, но бессильная, пока. Так не ждать же, когда придумает что-то и к действию перейдет?
Будь я прежней Анечкой, пусть даже всего год назад, я бы непременно тут же подошла и спросила бы – что ты против моей помощницы имеешь? А сейчас я, ни слова не говоря, отправилась в первый отдел, чтобы ознакомиться с документами. Происходящее мне не то что казалось угрожающим – но было непонятным. А любая непонятка, как учил меня в Киеве Смоленцев, это возможный Большой Песец.
Самое простое объяснение, что она была в Смоленцева тайно влюблена и возненавидела удачливую соперницу – вероятность не ноль, но очень мала. Поскольку «попадья» даже в наш «шаолинь» не ходила, и с Юркой, в отличие от моих «стерв», никак не пересекалась, даже не видела его ни разу, ну если только мельком на улице. Хотя могла знать, кто такой дважды Герой Смоленцев, в этом городе личность известная, его фото вроде даже в «Северном рабочем», газете нашей, было, правда, давно, но при очень большом желании достать можно. И должен тогда портрет ее кумира у нее на стене висеть – делаю заметку в памяти, расспросить ее соседок по комнате, или даже самой нечаянно туда заглянуть, удостовериться. Или какие-то счеты с войны? Однако же на пленных немцев «попадья» так не реагировала, а помнится мне, был случай, даже подкармливала кого-то, своим пайком поделилась. Или ей именно итальянцы ненавистны? Так она вроде бы, ленинградская, где она там римлян найти могла?
Ну вот, принесли мне личное дело. Пирожкова Вера Александровна, родилась в Пскове в 1921 году (на год всего старше меня? А я думала, ей уже за двадцать пять!). Жила там же, с родителями, до 1938-го, когда поступила в Ленинградский университет, на матмех. Про родителей указано, что отец, доцент Псковского пединститута, мать домохозяйка, оба беспартийные. И сама она не комсомолка, согласно анкете! А это что еще такое?!
Была в оккупации, летом сорок первого находясь в Пскове, у родителей. Дальше прочерк, указано лишь, что «была угнана немецкими оккупантами в Ригу, где и освобождена Советской армией». Что делала в это время, неясно – но надо думать, СМЕРШ при проверке ничего не нашел, иначе о том была бы как минимум секретная отметка в выданных документах, а максимум – кара за пособничество врагу. Но непонятно – если Псков был освобожден в мае сорок третьего, а бои на подступах к нему шли еще с марта, то смысл для немцев наших советских людей в рабство не в Германию, а в Ригу угонять? Ведь наше наступление в Белоруссии и выход к Рижскому заливу, когда вся группа армий «Север» в Прибалтике оказалась отрезанной, это уже июль-август! То есть ничего не мешало пленных прямо в Рейх везти. А вот запятнавшие себя сотрудничеством с оккупантами вполне могли отступать с тылами вермахта! Хотя пытался Гитлер и в Латвии «образцовые хозяйства» завести, не только немецкие, но и голландские хозяева ехали, на даровые земли с русскими рабами! Если она через такое прошла… нет, там немцы были, голландцы, датчане, даже испанцы – но вот итальянцев не было точно! А ведь ненависть ее – именно на итальянцев как таковых, конкретно с Лючией она точно не встречалась!
И на фотографии, как указано, из личного дела ЛГУ, она совсем другая! В чем-то нарядном, светлом – совсем на монашку не похожа! А отчего собственно она сейчас как в трауре? Может, в этом и причина? Так ведь не одна Лючия, все мы так ходим – вот привилось тут, с нашей и товарищей с К-25 подачи, что девушкам должно быть красивыми и хорошо одетыми, не все из заводских позволить себе такое могут, но стараются! В платьях нередко даже зимой ходим – теплую юбку поддеваем, в холод еще и шерстяные рейтузы, сверху свитер и пальто. С юбками смех: мы их из портяночной байки шьем, а то и просто портянки, нам положенные, как военнослужащим, сшиваем – зато так я в декабре здесь ходила в крепдешиновом платье, а Молотовск даже не Ленинград, тут холоднее! Так что на случай с «товарищ брекс» в Киеве не похоже – на всех бы тогда «попадья» коситься должна, и на меня прежде всего.
Может быть, я уже столько на разную сволочь насмотрелась, что при малейшем подозрении тревогу включаю? Так все равно разобраться надо, может помочь человеку в чем-то? Вот теперь, когда информация собрана, можно и прямо спросить. А я рядом буду, посмотрю.
– Простите, мы знакомы? – улыбается Лючия. – Или же мне показалось, вы за что-то обижены на меня?
А я шагах в четырех стою, смотрю очень внимательно. Голову чуть в сторону повернула, а взгляд под вуалью не виден, недооценивала я прежде этот аксессуар! А «попадья», вместо того чтобы ответить откровенно, пусть даже с агрессией – глазки в пол, и безжизненно-нейтральным голосом отвечает, что вы ошиблись, я вас не знаю, и ничего между нами нет. Но я-то видела сама! Значит, умышленно скрывает, затаив? Что ж, будем копать по полной! Может, она никакая не Вера Пирожкова, а фройляйн как-ее-там, «легенда» вполне подходящая? Фото из довоенного личного дела… теоретически могли или лицом похожую подобрать, или фотографию как-то подменить? Хотя поведение для шпионки совершенно непрофессиональное – ей бы надо не выделяться, быть «как все», и уж тем более взглядом себя не выдавать? Так по возрасту, ну никак не может она быть матерым, многоопытным агентом – могла и сорваться? Особенно когда ее фатерлянд войну проиграл, связь потеряна, и что делать неизвестно? Так нет, помнится, она и до Победы черное носила, и не радовалась, не смеялась никогда!
А как она к нам попала? Ведь было указано особо, сомнительных людей в Проект не брать! Моя ошибка – раньше должна была проверить! Но понадеялась, привыкла, что к нам лишь лучших и надежных шлют – не просто студентов из Ленинграда, но еще и тех, кто на фронте отличиться успел! А эта как тут оказалась? По ходатайству товарищей из ЛГУ, так выходит, ее довоенные преподаватели признали, значит не подмена? Хотя и тут всякое могло быть, «здравствуйте, Иван Петрович, я такая-то, у вас до войны училась, помните меня? Что, не сразу узнали, так война сильно людей меняет!» Ну да, как раз этой зимой мы Москву просили прислать нам расчетчиков – и «метод большого параметра», как его товарищи ученые называют, плохо к компьютеру приспособлен, карандашом на планшете выходит дешево и сердито, и людей мало, кто к технике «из будущего» допущен, так что приходится и способами из двадцать первого века считать, и по старинке. А ленинградцы подобрали студентку, отличницу, но совсем не комсомолку?
Послать запрос в отделы НКГБ Ленинграда, Пскова и Риги – все, что им известно о благонадежности Пирожковой В.А. Можно и дяде Саше позвонить, чтобы товарищей накрутил – указания из Москвы будут с большим старанием выполнять, чем просьбу из Молотовска. И проследить за «попадьей» детально – чем живет и дышит, подруги, друзья (если есть), интересы, разговоры. Пишет ли кому-то, ведет ли дневник? Узнать так ненавязчиво, а отчего она в трауре? А ведь кое-кто из девчат КБ в «шаолинь» ходит, и с нами, «стервами», в дружбе – будет сегодня разговор и постановка задачи! Если очень потребуется, могу и технику «особой секретности» привлечь, мини-микрофон или электронный маячок. И – наружное наблюдение обязательно!
А то затишье, даже подозрительно! После майской попытки меня завербовать никакой шпионской активности! Даже «мистер шимпанзе», похоже, смирился – кушает то, что мы ему даем, присылает нам барахло, и надо думать, исправно получает зарплату. Ну да, четыре раза в госпиталь попасть, это отучит лезть куда не надо. Но дядя Саша предупреждал – правила меняются! Если американская разведка в начале войны была на откровенно дилетантском уровне, на импровизации таких вот «мистеров обезьян», то к концу она стала по-настоящему серьезной конторой, с наработанной методикой и системой. А значит, кустарщина подходит к концу – и если в той истории у США просто не было никаких особых интересов на нашем Севере, и оттого их агентов тут можно было по пальцам счесть (в отличие от сотен английских), то здесь их УСС, весьма заинтересованное раскрыть тайну К-25, а заодно и узнать, куда делся уран «Манхеттена», займется нами по-настоящему! И при таком раскладе «мистер шимпанзе» идеально подходит для отвлечения внимания от действительно опасных персонажей. А завод и город расширяются, приезжают новые люди, как тут всех отследить? И иностранные суда, хотя и реже, но швартуются у нас – те, что привозят заказанные у союзников грузы для завода. И пленных тут остается несколько тысяч рабочей силы, когда же их наконец домой вернут?
Но эта Пирожкова вряд ли американский или английский агент. Немцы это более вероятно. Придется и о том дядю Сашу просить, нам же какие-то архивы гестапо и абвера попали? А могли и пленные быть – может, кто-нибудь Пирожкову вспомнит? А если попробовать с другого конца подойти? Чисто по психологии – вот я бы, веселая и счастливая Анечка Смелкова, от чего могла бы такой «попадьей» стать? А ведь могла бы, точно – если бы вдруг провалилась в будущее, когда коммунизм рухнул, кругом бандиты, причем те самые, кто вчера в обкомах-райкомах заседал, и никакого подполья нет, и во что верить, неизвестно! Спрашиваю о том же Лючию. Она, почти не задумавшись, выдает:
– Ну, если бы я в мир попала, где абсолютно точно известно, что Бога нет. Не сомнение, как сейчас, а достоверно. И нет никакой надежды вернуть все назад.
Еще непонятнее! Была бы Пирожкова из «бывших», все бы идеально легло – но ведь советская студентка, уже после революции родилась, в советской стране! Может, все-таки немка, фанатичка, так поражение своей нацистской идеи переживает?
Ладно – подождем, какая информация в сети попадет. Тогда и будем решать, что делать с этой Пирожковой. Может, ей помочь надо? Или все-таки разоблачить и наказать! Кто она, наш, советский человек – или враг? Быть в оккупации, в рабстве – это ломает характер, бывает что и у обычных людей, кто ничем бы иначе себя не запятнал, наружу лезет гниль. Вспоминаю, как погибла Маришка, моя подруга, вместе учились в Школе, вместе забрасывались к немцам в тыл. Но я сумела сыграть тогда неприметную серую мышку, а Мариша была гордая, так и просвечивала в ней «советскость», когда немцев и явных, обмундированных предателей не было рядом. Соседка заметила, сумела вытянуть на откровенный разговор, а после донесла в гестапо. Причем эта тварь и в самом деле была бывшей женой командира РККА, носила русскую фамилию Курицына и не была штатным агентом – предала по своему желанию, «скорей бы война кончилась, пусть даже и немцы победят, наконец настанет порядок». Ребята рассказывали, что когда они после пришли ночью к этой мрази, она еще и пыталась качать права, не раскаивалась ни в чем.
Так не одним же немцам в такое играть? Мне бы попробовать – но нельзя. И знают меня тут уже абсолютно все, и даже если удастся каким-то образом внешность изменить – где в это время будет Лазарева, инструктор ЦК? Что ж, власть мне дана и для того, чтобы организовывать других людей ради общей цели!
Ленку «попадья» тоже видеть могла. И Настю, Свету. Машу… а вот Наташу-вторую нет! Не ленинградку Наташу, кто за офицера с К-25 замуж вышла в один день, как я за моего Адмирала, – а ту, которая к нам совсем недавно из Архангельска пришла, в штабе Беломорской флотилии радисткой служила, после Победы демобилизовалась, а до того дважды рапорт писала, прошу направить на курсы разведчиков-партизан. Со мной одногодка, а на меня смотрит с восторгом – эх, знала бы ты, через что мне пройти пришлось, раз сама себе я сейчас сорокалетней кажусь! Но девушка толковая, и хотя собственно в нашем кругу «стерв» недавно, пересекались мы с ней и раньше, по нашим делам. Да и вряд ли эта Пирожкова в самом худшем случае опытный агент – и молода слишком, и ведет себя явно не как профессионал.
– Наташа, запомни, тебе не надо выспрашивать, выслеживать, проявлять настойчивость – спугнешь! Она сама должна выйти с тобой на откровенность. По себе помню, в Минске – самое страшное чувство, одиночество среди врагов. При всей конспирации так и тянет искать «своих» по духу – и если показалось, что есть такой человек, то уже его не упустишь, вокруг ходишь, присматриваешься, разговоры заводишь, вроде и невинные, чтобы удостовериться. И даже если не решаешься открыться – можно использовать человека «втемную», или всей правды не говоря, кто я и откуда. Ты должна для этой стать «своей», сыграть обиженную, недовольную нашим строем. Только не переусердствовать, чтобы игра не была видна!
Хотя – есть же готовый типаж! Таисия Пашкова, из «алмазной» истории, все протоколы ее допроса в деле, прочти![80] Психология, характер, мировоззрение – вникни, в себя закинь, и вперед! Ну а организация, связь и даже силовая поддержка, если не дай бог, потребуется – за нами!
Вера Пирожкова
Скоро я умру. Но внутренне свободной лично – если уж не довелось жить в свободной стране своей мечты!
Такой была Россия до 1917 года. Мой отец рассказывал мне, как он, по окончании Петербургского университета, получил назначение преподавателем гимназии в Кишинев, приехал туда, ему там не понравилось – тогда он сел в поезд, вернулся в Петербург, пошел в министерство народного просвещения, и заявил об этом. И ему с охотой предоставили аналогичное место в Новгороде, он поехал туда, но через какое-то время и там не был удовлетворен – опять Петербург, министерство, прошение – и место в Пскове, наконец оказавшееся ему полностью по вкусу. Там он поднял преподавание математики на такую высоту, что в Петербурге, в высших заведениях, где поступившие должны держать вступительный экзамен, экзаменаторы говорили кандидату: «Из Псковского реального училища? По математике выдержит, экзамен будет только для формы».
Отец был для меня образцом. Он никогда не склонял голову. Истинный русский интеллигент, он презирал ложь. Когда его арестовывали в 1924 году, следователь ГПУ спросил его про найденную при обыске листовку «Союза спасения России от большевиков», членом которой отец когда-то был. Надпись была лишь «Союз спасения России», и чекист сам предположил, «от Корнилова»? Отец кивнул и сказал «да». Его отпустили. Много лет спустя он рассказывал мне об этом случае, и что он испытал в тот момент отвратительное чувство стыда, что должен был соврать.
Отец рассказывал мне, как в зимой 1920 года, когда Псков был только занят красными, они расстреливали «классово чуждых» посреди площади, на которую выходили окна нашего дома. На той же самой площади, где совсем недавно белая контрразведка вешала «красных партизан», или тех, кого принимала за таковых, – но красный террор далеко превзошел это масштабом и организованностью. Однажды ночью в двери дома моих родителей кто-то робко постучал. Отец открыл дверь и отшатнулся: в дверях стоял залитый кровью молодой человек. «Александр Васильевич, – сказал он, – не узнаете меня? Меня только что расстреляли». То был один из бывших учеников моего отца по Псковскому реальному училищу. В темноте ему удалось упасть на землю до залпа, и на него свалились мертвые тела, так что кровь, покрывавшая его, была кровью других, сам он не был даже ранен. Когда палачи уже ушли, а похоронная команда еще не явилась, молодой человек сумел вылезти из-под трупов и пришел к моему отцу. Его, конечно, спрятали, и он смог спастись. Меня еще не было на свете, но я так часто слышала этот рассказ от моих родителей, что, шагая по площади во время демонстрации, ясно представляла себе этого «расстрелянного» и в душе поминала его менее счастливых товарищей. Так советская ложь с детства стояла перед моими глазами в прочно запечатлевшемся образе облитого кровью человека.
Наша семья не знала бед войны, пока не пришли большевики. Война четырнадцатого года гремела где-то вдали – отец, как принадлежащий к образованному сословию, призыву в армию не подлежал, сыновья, мои братья, были еще подростками (Илюша, кадет, в 1919-м уйдет в армию Юденича и не вернется живым), никаких трудностей с продовольствием и прочих бедствий в Пскове не было. Псков моего детства утопал в садах, какие там были яблоки, самых разных сортов! Все пришло в запустение при большевиках. До 1926 года мы жили в собственном доме, затем вынуждены были съехать в квартиру, кухня и пять комнат: столовая, гостиная, папин кабинет, спальня родителей и моя детская, окна выходили на восток и юг, было очень солнечно и тепло. Но начались уплотнения, сначала у нас отняли две комнаты, ради какой-то голытьбы, и хотели отобрать третью, за которую мои родители вели долгую изнурительную тяжбу – отстоять помещение удалось лишь потому, что отец получил место доцента в Псковском педвузе и ему был положен кабинет для занятий.
Мои родители не стеснялись беседовать при мне о политике, и я уже с шести лет знала, что о некоторых вещах не должна говорить никому. Например, о том, что мои родители когда-то очень надеялись на адмирала Колчака и ждали, что его армия постепенно освободит всю Россию. Впрочем, в раннем детстве у меня не было подруг и друзей, я росла одиночкой, много читала. А в возрасте 6–10 лет главным товарищем моих игр был сын наших самых близких знакомых, с которыми мои родители и на политические темы разговаривали откровенно. В школу я пошла одиннадцати лет, и сразу в 5-й класс. В Пскове было большое количество бывших учеников моего отца, и среди них много знакомых врачей, а я действительно росла очень слабым и болезненным ребенком. Врачи писали справки, что я по состоянию здоровья в школу ходить не могу, а мой отец ручался за то, что обучит меня всему необходимому для начальной школы – и я в самом деле знала больше, чем многие из учеников, перечитала массу самых разных книг. И это была единственная школа в Пскове, где директором был беспартийный, математик и ученик моего отца, туда собрались как в некое убежище преподаватели, «не созвучные эпохе». Потому мне повезло не состоять в пионерах – когда всех принимали, я еще не ходила в школу, а когда пошла, все остальные были уже пионерами и нового набора не происходило. Когда однажды на это обратили внимание и задали мне вопрос, я встала и заговорила каким-то замогильным голосом о том, что так много болею, что поэтому и в школу пошла поздно, и едва могу справляться с учением (что было совершенно неверно, как я уже сказала, но зачем показывать швали свой ум?), оттого никак не могу дополнительно вести ни малейшей общественной работы, и даже бывать на пионерских слетах. Точно так же я после объясняла, отчего не могу вступить в комсомол.
Наша школа была тогда еще семилеткой, и старшими классами были 7-й, 6-й и наш, 5-й. Помню как однажды мы должны были голосовать за или против расстрела «вредителей транспорта». Как вдруг пропадали ученики, учителя, даже просто соседи – оказавшиеся вдруг вредителями, саботажниками, левыми или правыми уклонистами, и прочими врагами народа. Правда, не всегда это был арест – чаще случалось, что люди, почуяв сгущающиеся тучи над головой, бежали куда подальше, в надежде, что по ним не станут объявлять всесоюзный розыск. Помню, как к нам в Псков приезжал на гастроли театр из Петрозаводска, играющий просто блестяще классику русскую и французскую – после оказалось, что вся труппа состоит из ленинградских и московских артистов, которые предпочли скрыться в провинции, а не быть под самым носом центрального НКВД. Такой была вся удушающая атмосфера тридцатых, всеобщий липкий страх, сказать или сделать что-то не то, и постоянная оглядка на то, «что дозволено», как, например, с тридцать шестого разрешили рождественские елки, которые до того считались «религиозным предрассудком». Много говорят об арестах тридцать седьмого года. Это неправда, в том смысле, что аресты шли все время – просто, если раньше хватали «бывших» или тех, в ком подозревали скрытых противников, то в 37-м репрессии массово задели самих коммунистов, в том числе и высокопоставленных.
Но еще более важной была свобода внутренняя. Я с болью видела, как те, кого я могла бы считать своими друзьями и подругами, становились типичными советскими людьми, верящими в то, во что положено верить. Я просто физически ощущала, что надо мной, как и над всеми нами, тяготеет огромная, искусная, страшная пропагандистская машина, которая хочет всех нас внутренне деформировать. Но я желала оставаться во всем свободной – если бы даже я пришла к выводу, что коммунистические идеи правильны, то должна сделать это сама, а не под давлением пропаганды. К семнадцати годам формирование моего характера было завершено – я знала, что если внешняя сила может заставить меня видимо покориться своему давлению, то принудить меня верить в то, что я считаю ложью, не может ничто.
Помню 1936 год, принятие Конституции. В тот год мы ездили всей семьей на юг – Минеральные Воды, Владикавказ, Баку, Тифлис, Батуми, Сухуми, Сочи. Женщины на станциях продавали вареную кукурузу и фрукты, а мама рассказывала, что до революции к окнам вагонов подносили жареных куриц, котлеты, разные лепешки и пирожные, а не какую-то кукурузу. Кондукторша объявляла, что вот на следующей станции будет много черешен, надо купить ведро и разделить, дешевле выйдет, так и делали, на другой станции купили ведро абрикосов. От Тифлиса у меня остаюсь только общее впечатление красоты и обилия прекрасных цветов. А когда я увидела из вагона море, мне показалось, что это не настоящее, а шикарная декорация: ярко-голубая водная гладь, желтый песок и пальмы. Совсем как сталинский СССР – прекрасный вид издали, и болото с малярийными комарами вблизи!
У Лукоморья дуб срубили, Златую цепь в Торгсин снесли, Кота в котлеты изрубили, Русалку паспорта лишили, А лешего сослали в Соловки. Из курьих ножек суп сварили, В избушку три семьи вселили. Там нет зверей, там люди в клетке, Над клеткою звезда горит, О достиженьях пятилетки Им Сталин сказки говорит.Я записала эти стишки в свою тетрадь, занятая размышлениями о смысле жизни. Показательные процессы над старыми большевиками никого в нашей семье внутренне не затронули: за что боролись, на то и напоролись. Гибель крестьян, аресты ни в чем не повинных обыкновенных людей были ужасны, а старым большевикам туда и дорога. Но все же вокруг было грустно и страшно. Как же жить? Где внутренний выход? И мне не у кого было спросить ответ! Мои родители дали мне неприятие большевистской идеи – и это было все! Теперь я понимаю, что они не были бойцами, иначе стали бы на путь активной борьбы с Советами, а всего лишь искали интеллигентскую «отдушину», пытаясь приспособиться к отравленной окружающей среде. Разговоры об общих принципах свободы, воспоминания, «как было» – и полное отсутствие представления, что надо сделать, как жить! Возможно, они чувствовали и свою вину – ведь именно из их желания просветить народ и сочувствия к его страданиям выросла большевистская зараза! А будучи людьми сугубо научно-материалистическими, хотя и ходящими изредка в церковь, они не имели устойчивых христианских убеждений, не сумели дать их мне.
И я поняла, что ответ на свой вопрос должна искать сама.
Если б я могла дать своим внутренним устремлениям свободную волю, то возможно, я бы уже тогда начала изучать философию и историю. Но в СССР не было философии, в вузах отсутствовали философские факультеты – зачем, если есть марксизм-ленинизм? А история даже в школе излагалась через призму классовой борьбы, даже там, где речь шла о Древних Греции и Риме. Я задыхалась во лжи, окружавшей нас. А в каком предмете можно было обойтись совсем без лжи? Только в чистой математике. Даже астрономов заставляли утверждать, что их наука доказала отсутствие Бога. Потому я подала заявление на математико-механический факультет Ленинградского университета и, как отличница, была, конечно, принята.
Мне было стыдно, когда огромный СССР подло напал на маленькую мирную Финляндию. В Ленинграде ввели затемнение, и исчезли продукты из магазинов. Даже среди студентов был военный психоз, все были помешаны на стрелковых кружках, парашютистах, не только для парней, но и для девушек считалось позором не сдать нормы ГТО. А я не ходила ни в какие кружки, сославшись на слабое здоровье. Так как понимала, что в случае войны, «ворошиловских стрелков» призовут первыми, а я совершенно не хотела сражаться за сталинский режим.
22 июня 1941 года я была дома, в Пскове. У меня уже был билет на поезд в Ленинград. Но послушав выступление Молотова по радио в полдень, я решила что никуда не поеду. В такой момент семье не следовало разлучаться, а в том, что советская армия не окажет серьезного сопротивления, мы все были уверены. В Пскове стояло шикарное, для наших широт необыкновенно жаркое лето. Помню, как впервые раздался звук сирены: воздушная тревога. Но немцы, воюя как цивилизованная нация, бомбили не город, а лишь железную дорогу, так что только жившие поблизости от нее могли пострадать от бомб. Так был убит директор нашей школы. Мы же, жившие в достаточном отдалении, сидели около дома на скамеечке, лузгали семечки и смотрели, как падали бомбы, и на станции что-то взрывается и горит.
Страшное началось, когда через Псков отступали советские войска. Потому что они, уходя, поджигали дома, а как я сказала, лето было жаркое и сухое, а дома в подавляющем большинстве были деревянные, и никто не тушил пожаров, так что люди теряли и жилье, и имущество. Затем были сутки безвластья, грабежей и убийств, совершаемых какими-то непонятными личностями в штатском, вероятно, агентами НКВД. Помню, как я наконец увидела первых немецких солдат – возле уличной колонки стояла очередь за водой, преимущественно из женщин, поскольку водопровод был выведен из строя бегущими советскими. И немцы, в жаркий день очевидно желающие пить, послушно встали в конец очереди – это было для меня зримым подтверждением, что такое культурные европейцы, в сравнении с большевиками!
Мы не были врагами Отечества – веря, что очень скоро где-нибудь образуется русское правительство, и не из проходимцев, а из интеллигенции, знающей, что делать, и русских эмигрантов, проникшихся высоким европейским духом, это правительство сформирует русскую освободительную армию, и внешняя война перейдет в гражданскую – а немцы окажут нам помощь. Впервые я почувствовала себя свободной! Что развеивает миф о немецкой оккупации – наконец стало возможно свободно говорить с кем угодно, на любые темы! Я сама вела жаркие споры с моими сверстниками, кто был за советскую власть – и они также не стеснялись этого делать! Совсем недавно это было невозможно – обязательно последовал бы донос Куда Надо, с последствиями для говоривших. Но немцев абсолютно не интересовали чьи-то слова, в гестапо о том и слушать бы не стали – вот если б кто-нибудь сообщил, что хочет подложить бомбу или организовать партизанский отряд?
К сожалению, немецкая политика была поразительно близорукой. Помню, как по улице гнали русских пленных: бледные, измученные, больные, грязные, обтрепанные, они едва шли и просили корочку хлеба, а если им ее дать, то прямо бросаются и рвут друг у друга. Никому из германского командования не пришло в голову, что среди этих бывших красноармейцев было много тех, кто мог и хотел бы сражаться в составе новой русской армии против сталинской власти. Первая военная зима была очень суровой, и пленные мерли тысячами. Также показательно было отношение к нам русских эмигрантов, приехавшие из Эстонии помогать налаживать жизнь в Пскове – как правило, они смотрели на нас с величайшим презрением, даже с враждой, в том числе и к тем, кто, как я, родились уже после революции и ни в чем перед их белыми предками виноваты не были. Один из этих людей, поставленный немцам на ответственную должность в комендатуре, во всеуслышание заявлял, «надо уничтожить всех, кто старше 5 лет, и затем воспитывать детей для восстановления России». Или, в одну ночь, когда все спали, совсем как НКВД, СС вывезло куда-то немногочисленных псковских евреев. Я думала, что все это временно, скоро Россия будет свободна – а пока нужно скинуть коммунистическую диктатуру. Однако же для очень многих русских людей, после таких эксцессов, даже Сталин стал казаться меньшим злом! И немцы совершенно не видели этой опасности, предпочитая действовать грубой силой, фельдфебельским окриком – там, где нужно было спокойное, даже ласковое убеждение и уступки.
Помню свою первую влюбленность. Вскоре после вступления немецких войск к нам как-то зашли два офицера о чем-то спросить. Говорила с ними, конечно, я, так как только я владела немецким языком. Один из офицеров оказался из русских немцев – отец погиб в гражданскую войну, дядя бежал в Германию, и ему как-то удалось вывезти племянника, когда тому было 8 лет. Мать и сестра его остались в советской России, и о судьбе их не было известно ничего. Фамилия его была Дуклау, и у него была идея собрать интеллигентных и антикоммунистически настроенных русских, чтобы положить начало самоуправлению и выработке новых идей для России. К сожалению, через несколько недель он был послан на фронт, и я ничего не знаю, что с ним стало.
Из положительного следует отметить, что мы впервые по-настоящему приобщились к европейской культуре. Немецкое кино было в расцвете, и после СССР, когда иностранных фильмов практически никто не видел, я с огромным интересом ходила в кинотеатр. Жили мы неплохо, я работала переводчицей при комендатуре, отец устроился землемером (разговоры об открытии немцами гимназии, а тем более Пединститута, так разговорами и остались). Темным же пятном было, когда я прочитала в подлиннике «Майн Кампф» – и пришла в ужас, что оказывается, отсутствие временного русского правительства, отсутствие желания сотрудничать с русскими антикоммунистами и совершенно бессмысленная жестокость – это не временные эксцессы, непонимание, незнание, ошибка, а совершенно сознательные планы Гитлера превратить Россию в колонию германской империи! Лишь Сталинградская катастрофа заставила германское руководство задуматься, что только союз с лояльными русскими является альтернативой проигрыша войны. Но было уже поздно. Сталин с иезуитской хитростью провозгласил возврат к национальным ценностям. И уже коммунисты перехватили наше знамя, пообещав народу-победителю вольности и свободу.
В чем состоит подлинный русский патриотизм? В том, чтобы умирать за сталинский СССР, «чудище обло, огромно, озорно», желающее теперь подмять под себя и Европу – или в битве за новую Россию, неотъемлемую часть европейской цивилизации, даже пребывающую пока на правах варварской периферии, что являлось заслуженной расплатой за болезнь большевизма? Для нас, дружного коллектива единомышленников, сложившегося вокруг коллектива псковской газеты «За Родину», не было сомнения. Даже понимая, что война скорее всего будет проиграна, мы пытались спасти хотя бы честь русской интеллигенции, показав миру, что и в стране, оккупированной сталинским режимом, остались свободно мыслящие люди. Мы призывали всех участвующих во власовском движении забыть внутренние дрязги и встать единым фронтом, мы обращались к германскому командованию в надежде, что наш глас вопиющего в пустыне будет наконец услышан, мы пытались отвратить наш несчастный русский народ от захлестнувшей его шовинистической пропаганды «убей немца» и «даешь Берлин». Мы проиграли эту битву. Но не эту войну – которая будет длиться до тех пор, пока жив хотя бы один свободомыслящий русский человек.
Помню тот день, когда я окончательно сделала свой выбор. В комендатуре мне приходилось участвовать в допросах пойманных партизан, подпольщиков, саботажников и прочего нелояльного элемента, кого-то после передавали в гестапо (располагавшееся буквально по соседству), а кого-то наказывали здесь. Это была женщина, средних лет, обвиняемая в том, что работая официанткой, подсыпала крысиный яд в пищу немецким солдатам. На допросах, проводимых со всем усердием, сообщников установить не удалось – было похоже, что на преступление она решилась сама, просто чтобы «помочь нашим». Также были арестованы ее старуха-мать, знавшая об ее умысле, но не сообщившая, а также дочь, восьми лет (ну не выбрасывать же ее на улицу – куда ей без семьи?).
– Фройляйн Вера, а вы не хотели бы испытать свое владение оружием, – вдруг сказал мне герр комендант, гауптман Брюкнер, – а то стрелять в женщин, это может деморализовать германских солдат.
Я не колебалась. Из-за таких вот тварей, подло бьющих из-за угла, немцы смотрят и на нас, русских патриотов, как на возможных предателей. А то, что она решилась на такое сама, без побуждения извне, говорило лишь об ее закоренелости и неисправимости. Таким не место в… А, без разницы, пусть эта земля дальше будет зваться не Россия, а «Острутения» – может, Гитлер и прав, эту страну иначе не переделать! Зато здесь наконец будет цивилизация, чистенькие европейские города, фермы, поля и дороги! И пусть тут будут жить бравые дойче зольдатен, получившие землю за победоносный восточный поход – а все нелояльные русские, не могущие вписаться в новый порядок, сдохнут! Ведь останемся мы, подлинно русская элита. Мы сумеем изменить, перевоспитать новых хозяев – ведь если мне удастся выйти замуж за немца, наши дети будут уже наполовину немцами, расой господ, но еще и наполовину русскими! Пришла пора перейти от слов к делу – и парабеллум не дрогнул в моей руке.
Брюкнер оказался порядочным человеком. Честно заявил, что за выполненную работу мне положено вознаграждение, целых десять марок за каждую особь. И сам выдал мне деньги. А после спросил, не желаю ли я выполнять эту работу и в дальнейшем? Я согласилась – уж если я не могу сражаться на фронте с большевистской гнилью, то в моих силах истреблять ее здесь!
Отец не осудил мой приработок. Но и не одобрил, чистюля! Его ошибкой было считать большевиков такими же людьми, как мы, именно потому старая русская интеллигенция и проиграла, оказавшись беззубой. Для меня же большевики были сродни крысам, которых надлежало уничтожать любыми средствами. И Гитлер, при всей его кажущейся чудовищности, объективно был мне союзником. Если бы подобной решимостью и идеями обладали Корнилов, Деникин, Колчак! А сейчас – было уже слишком поздно!
В Риге, куда мы бежали из Пскова от наступающих советских, и были все же ими настигнуты, мне и моим родителям снова пришлось унижать себя ложью во имя будущего торжества русской демократии. Затем мы добрались до Ленинграда, в ужасных условиях – немецкие железные дороги даже на оккупированной территории были куда комфортнее, чем при Советах, конечно же, там, где не было московских партизан, пускающих поезда под откос. В Ленинграде отцу удалось получить место на одной из кафедр матмеха, поскольку преподавательский состав сильно сократился за войну – повезло даже вытребовать квартиру в ведомственном университетском доме на Большом проспекте Васильевского острова; я сожалела, что там нам было теснее, чем в Пскове, всего две комнаты, выходящие окнами во двор-колодец, так что даже днем было полутемно. Интересно, что стало с тем, кто жил здесь до нас – судя по тому, что в шкафу остались книги, а мы слышали, что в холодную зиму в Ленинграде ими топили печки (варвары, дикари!), хозяева не погибли в блокаде, а были арестованы НКВД? Книги отец в первый же день подверг сортировке – оставив справочники по математике и физике, а также русскую классику, без всякой жалости выбросил на помойку советских авторов вроде Горького и Шолохова. К сожалению, не было возможности так же поступить с «философами» коммунизма, во избежание доносов и риска подвергнуться репрессиям, так что Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин были всего лишь изгнаны с полок в темный и грязный угол под тахту.
Если отец, находясь в оккупации, часть времени работал уездным землемером, а часть проживал на мое жалованье, то есть к нему у советских властей не могло быть претензий – то я имела основания опасаться за свою судьбу, узнай НКВД о том, чем я занималась в комендатуре. К тому же я, хотя и сохранила студенческий билет ЛГУ и могла бы продолжить занятия, но, попав в Ленинград в середине учебного года, должна была найти работу. Семейным советом решено было временно отправить меня подальше от Ленинграда, во избежание ненужного интереса. Друг отца посоветовал далекий северный город, проклятую богом и людьми дыру в тундре. Зато за работу там шла «полярная» надбавка.
Это был ад. Не только в смысле бытовых неудобств – я, привыкшая всегда иметь свою комнату, собственную или съемную (в Ленинграде, перед войной), должна была довольствоваться «койко-местом». Но стократ тяжелее для меня было то, что я должна была трудиться на укрепление военной мощи СССР – даже столь мирную науку, как математика, сталинский режим использовал, чтобы делать оружие еще более сокрушительным. Я видела, как ликует толпа на улицах, радуясь одержанной «победе» – не понимая, что празднует победу над своей собственной свободой. Мудрый Вождь Сталин, он заранее знал и готовился к войне, оттого все жертвы и лишения в двадцатые, тридцатые – но это было не зря!
Я презирала сама себя. Меня бесили радостные лица, смех и веселье – рабов и рабынь, искренне не видящих своей несвободы. Я, когда-то мечтающая о доме, любящем муже, детях, и как всякая женщина, желающая быть красивой – презирала самок, наряжающихся ради того, чтобы понравиться офицерам армии, несущей в Европу несвободу коммунизма – на мой взгляд, добровольно наняться в публичный дом было нравственнее, чем рожать будущих солдат и рабов от таких же солдат и рабов! Я вычеркнула из своей жизни мужчин, поскольку могла принять лишь свободно мыслящего, подобного себе. И одевалась в черное, как в траур – глупые курицы думали, по кому-то из родных, погибших на войне. А у меня там погибло то, во что я верила! Впрочем, у бывшей деревенщины не было вкуса – мне хотелось смеяться, глядя на их потуги выглядеть модно, нижние юбки из солдатских портянок, и тельняшки под платьями, в холодную погоду! Все, что я могла себе позволить – это хорошее шелковое белье, французское, купленное по случаю еще в Риге.
Среди человеческого стада, меня окружавшего, вожаком была некая Анна Лазарева. Как подтверждение моей теории – тоже ленинградка, студентка, как и я, в начале войны оказавшись «под немцами», но, происходя не из образованных людей, а из пролетарского быдла, даже оказавшись вне коммунистического рабства, выбрала путь не свободы, а прежнего служения вбитой в ее голову идее, пошла в партизанский отряд, была шпионкой, лично убивала немецких солдат, причем не в честном бою, а подло втеревшись в доверие – жаль, что она не попалась мне в псковской комендатуре! И Бог не наказал ее, напротив – она вышла в большое начальство, нашла себе мужа в высоком чине, который очень ее любил, носила красивые платья – имела в жизни все, что по праву должно быть моим! Значит, атеисты правы – никакого Бога на небе нет, а есть лишь пустые слова в книгах и разрисованные доски икон. И никто не вернет несчастную Россию к порядку, если мы сами не сможем этого сделать!
Я читала Чапека, «Война с саламандрами». Как животные, научившиеся подражать людям, стали много опаснее. Красные комиссары времен революции – люмпены, разрушители! – были на уровне зверей. Беда в том, что они захотели стать людьми, «каждая кухарка должна иметь знание управлять государством», и им это удалось, при сохранении прежней животной сути. Такие, как Лазарева – вовсе не глупы, в чисто профессиональном плане они могут даже превосходить старую русскую интеллигенцию, имея большую энергию и целеустремленность – если мой отец часто сомневался, показывая свою мягкотелость, эти не сомневаются никогда! Они могут быть талантливы и умны, совершать открытия, изобретать полезные вещи, писать книги и симфонии – но в них нет главной черты интеллигенции, ее гражданской позиции, быть совестью нации и противовесом власти, они всего лишь у этой власти функциональный инструмент! Оттого все их, казалось бы, лучшие качества – в конечном итоге укрепляют безнравственную коммунистическую власть и являются на деле гораздо более предосудительными, чем самые гнусные пороки!
Внешне неотличимые от людей – физически совершенные (с культом здорового тела), умные, образованные, верные идее товарищества и патриотизма (что особенно мерзко) – саламандры, лояльные коммунистической власти. Даже гуманизм и милосердие они поставили себе на службу – стань как они, и тебя не тронут, а может даже, как Лазарева, поднимешься на самый верх! Но эта мнимая доброта – всего лишь еще более изощренный метод истребления тех, кто еще остался человеком. И находятся нестойкие, кто соблазняются, отказавшись от своей внутренней свободы! Откажись – и получишь то, о чем мечтаешь, в этой жизни. Это ведь так легко – признать, что ты не быдло, а имеешь какие-то права?
Лазарева – хотя бы обречена была стать той, кем стала, родившись в семье пролетария, в стране, уже пораженной большевизмом. Но в подругах у нее ходила итальянка, европейка, изначально свободный человек, она предала свою цивилизацию, свою человеческую расу, соблазнившись греховной страстью к одному из этих существ мужского пола – вместо того чтобы найти себе честного итальянского парня! И сколько еще поддастся подобному соблазну, если армия саламандр захватила большую часть Европы – тварям мало одной несчастной России, они хотят разнести заразу на весь мир, и это пока им удается! Господь, за что ты так разгневался на русский народ, наслав на него такое проклятие?
Бесполезно надеяться на то, что власть саламандр будет свергнута восстанием: слишком глубоко проникла и широко распространилась болезнь. Возможно даже, что заражено уже большинство – что ж, об их смерти не стоит жалеть, ибо это уже не люди, а существа. И те из них, кто наиболее похожи на людей, как Лазарева – самые опасные. Но кто тогда спасет Россию? В этой войне нам очень не повезло с противником – если бы мы воевали не с немцами, людьми культурными, но начисто лишенными гибкости и склонными к фельдфебельским манерам, а с англичанами, свято относящимися к правам личности, подаривших человечеству Хартию Вольности еще семьсот лет назад! Может быть, тогда мы в Москве смотрели бы на победный парад русских войск, а на кольях корчились бы последние саламандры. Но англичане, как и американцы, чересчур прагматичны и во главу всегда ставят прибыль. Они не захотят тратить драгоценные жизни своих граждан ради избавления от ига несвободы несчастной России!
Если только им не объяснить, что иного выхода нет. Иначе пройдет время, и большевистские саламандры захватят весь мир. А мы, русские патриоты, должны помочь этой священной войне, не жалея себя. Возможно даже, что России придется исчезнуть с карты мира – что ж, мы согласимся и на это, если ценой будет выживание человечества! И впредь, до скончания веков, должно быть принято – любой, замеченный в большевизме, что «раб равен господину», проклятая идея саламандр – должен быть уничтожен без всякого суда, вместе с потомством. Это жестоко, и возможно, несправедливо – но интересы всего человечества дороже!
И я поняла, что должна бороться, а не отсиживаться в стороне. Что я могла сделать, одна и без оружия? А отчего одна? Вы превозносите «Молодую гвардию», заставляли нас тут в обязательном порядке смотреть этот фильм – что ж, не обессудьте, когда ваше оружие будет обращено против вас! Если я создам здесь свою тайную организацию борцов с большевизмом – или сама буду вредить им, чем смогу!
Мне было невыносимо, после своей комнаты, как положено любой человеческой личности – жить в одном пространстве с пятерыми особями, нагло лезущими в твои личные дела и даже в твои вещи, в твои карманы, в твой кошелек! Тут обычное дело, попросить на время твою вещь, «ведь ты все равно никуда сейчас не идешь, а мне надо». Или выставлять свои собственные продукты (а родители иногда присылали мне посылки) на общий стол. Конечно, тварям не нравилось, когда я защищала свою неприкосновенность, резко ставила их на место! В итоге меня выселили в крохотную каморку в самом углу, два шага в длину, три в ширину. Но зато наконец это было мое личное место!
Я радовалась очень недолго. Буквально на следующий день ко мне в комнатушку впихнули еще одну койку. Девица моих лет, одетая по принятой здесь моде, и даже накрашенная, окинула меня наглым взглядом, и сказала:
– Ты тоже, что ли, наказанная, в такой тесноте ютиться? Мне плевать, за что тебя, но запомни – в мои вещи полезешь, я тебе всю морду раздеру. Ты главное, мое не трожь – а мне до твоего и тебя самой никакого дела нет. Лады – или воевать будем?
И я поняла, что она может быть моей настоящей, все понимающей подругой.
Она не проявляла ко мне никакого интереса – я должна была сама начинать разговор. Натали, как она сама представилась, была происхождения самого быдляцкого, из какой-то деревни, но – техникум в Архангельске, чтение романов и мечты выйти замуж за иностранца и «уехать к чертям из этой страны». Туда, где нет и не было войны – в Рио-де-Жанейро, где солнце, пальмы, мужчины все благородны и изысканны, а дамы все в бриллиантах.
– Но на худой конец и Лондон или какой-нибудь Ливерпуль сойдет. За моряка бы выскочить, туда бы попасть, а там, кто знает, может, и ихний лорд появится. Чтобы меня любил, на руках носил, страстно целовал. И давал на развлечения и магазины по тысяче фунтов или долларов ежедневно.
А что будет дальше, спросила я. СССР расширяется, он проглотил уже почти всю Европу, средоточие цивилизации и культуры. Когда он станет сильнее, то придет и туда. И тебе снова придется бежать?
– Когда это еще будет? Я давно уже состариться и умереть успею.
– Раньше, чем ты думаешь. Ведь двадцать лет назад Совдепия была совсем слабой и убогой. Сейчас она смеет угрожать Англии и Америке. Если кончилась война, то против кого мы готовим оружие здесь? Чтобы еще через двадцать лет нищеты опять хвалить Вождя, мудро готовившегося к новой войне? Англия точно не устоит. Коммунизм расползается по земле, как чума – и долг каждого свободного человека этому помешать!
– Ну и что мы можем сделать?
Я промолчала. И опасалась начать откровенный разговор, и подумала, а может перспективнее пытаться бежать из этой проклятой страны? Даже попросила Натали тоже познакомить меня с иностранцем. Она ухмыльнулась и ответила:
– Только после меня! А то сама сбежишь, а меня на бобах оставишь?
Я молчала. А ночью писала свой конспект. В тетради по матанализу под формулами я писала «студенческой стенографией», мелко, неразборчиво (свой почерк прочту), опуская концы слов, применяя сокращения и символы. Это было нечто вроде моего дневника, куда я записывала свои самые сокровенные мысли. Зачем я вела его – а как быть все время наедине с собой в окружении врагов, это такая пытка!
А Натали притворялась спящей. На самом деле она видела, что я писала. И я не знала, что ей тоже знакома «студенческая стенография»! Если бы я это поняла, то эта тварь утром бы не проснулась. Не так сложно – взять подушку и навалиться сверху, придушить. Я не смогла бы после скрыться – но по крайней мере отомстила бы предательнице!
Через три дня за мной пришли. Эта мерзавка подло заглянула в мои записи, сумела их прочесть и донесла. Меня вели по коридору, как сквозь строй. Так должно быть по их мнению – а я наконец, вот странно, почувствовала себя спокойной, ведь не надо бояться того, что уже случилось! А эти дуры, что смотрят на меня, кто осуждающе, а кто с жалостью, они не понимают, что я, которую ведут в тюрьму под конвоем, здесь и сейчас самый свободный человек!
Они знали все! Отец учил меня когда-то, на случай ареста – «доказывать обязаны они, твое дело отрицать. И не помнить всегда выгоднее, чем помнить». Но моих расшифрованных записей уже оказалось достаточно для обвинения! Проклятый советский режим, когда хватают человека за одни слова, инакомыслие! Но после им стало известно и про мою работу в комендатуре – неужели остались живые, или кто-то из немцев в плену предал меня, служившую им верой и правдой?
И тогда я перестала молчать. Речь Веры Засулич на процессе всколыхнула всю Россию. Если мне повезет, и будет гласный суд, я выскажу все это, для публики и газет. А если нет, то при традициях русской бюрократии, протокол моего допроса сохранит мои слова, и их тоже когда-нибудь прочтут, после неизбежного падения коммунистического режима. И в конце концов, тюрьма – не самое худшее место, когда начнется война всего цивилизованного мира против Совдепии. Если только НКВД при отступлении не уничтожит всех узников, как это было в сорок первом в Пскове.
Пусть меня приговорят. Но прежде – услышат мою речь! Слова не мои, эти мысли, и прекрасные стихи, пришли в голову не мне – а одному из моих друзей по Пскову, который после ушел в армию к генералу Власову, сражаться с большевизмом, и сгинул там. Но я скажу это существам, посмевшим меня судить – вдруг сумею достучаться хоть до одной заблудшей души из сотен и тысяч?
Когда клубится мрак кромешный И тьму пронзает лай погонь, Благословен любой, посмевший Не задувать в себе огонь.Все, пока еще свободно мыслящие люди России! Когда преступный коммунистический режим падет и будет осужден – знайте, что и в вас есть доля вины за его преступления.
Ты виновен тем – что погасил свой огонь!
Ты погасил свой огонь, когда твои родные, друзья и просто знакомые радовались советским победам, гибли на фронте очередной немецкой армии, несущей вам свободу (пусть даже через временное рабство, как бы странно это ни звучало), или досрочному выполнению какого-то пятилетнего плана, а ты тактично промолчал или может даже поддакнул, чтобы не портить отношения.
Ты погасил свой огонь, когда твой сын в школе на концерте в хоре пел оду Сталину, а ты слушал и аплодировал, а до того заботливо поправлял ему пионерский галстук. Чтобы не огорчать ребенка, чтобы не портить отношения.
Ты погасил свой огонь в том момент, когда, в душе смеясь над «жертвуйте на нужды фронта», смолчал, получив часть зарплаты облигациями госзайма, прекрасно зная, на что этот займ пойдет.
Ты погасил свой огонь из разумной человеческой осторожности, чтобы тебя не зацепила погоня. Это понятно, это разумный шаг, и по-человечески он не заслуживает осуждения. Ты никого не предал, ты не поступился своими принципами и убеждениями, ты остался честным перед собой, ты по-прежнему против этого мрака. Ты просто погасил огонь.
Но в тот момент, когда ты его погасил, мрака вокруг стало больше.
Это ты виноват в том, что над страной простирается мрак – вся прочая быдломасса невиновна. Ведь это твой огонь, тот самый, который ты погасил, освещал пространство. А у толпы и гасить было нечего, у них этого огня сроду не было!
И когда коммунизм падет – спросят со всех, чем ты занимался, чтобы этот день приблизить? Жаль что я не доживу – так хотелось бы приехать в уже свободную Россию![81]
Тут Лазарева влепила мне пощечину. После лицемерно извинилась – не передо мной, перед следователем, капитаном ГБ! А тот ответил:
– Товарищ Лазарева, ну зачем вам лично руки об эту (грязная брань) марать? Прикажите – и мы сами.
Я хотела в нее плюнуть – но плевок не долетел. В ответ Лазарева опрокинула меня на пол, очень болезненным толчком в грудь. Следователь нажал кнопку, в кабинет влетели двое мордоворотов.
– Эту в карцер! За нападение на офицера ГБ.
Так Лазарева не только коммунистка, о чем я знала, но и офицер ГБ, опричница, сталинский палач? Сволочь, ненавижу, жаль, что ты гестаповцам не попалась!
– Ори, ори, мне на тебя… До Новодворской тебе все равно далеко!
Когда меня вытаскивали из кабинета, я успела еще услышать, как следователь спросил у Лазаревой:
– А кто это такая, Новодворская? Если не секрет.
Я тоже не слышала этой фамилии. Наверное, русская патриотка, как я, судя по словам Лазаревой, сделавшая больше меня в святой борьбе с большевистским строем, и сгинувшая в застенках НКВД?
Неделя допросов – и что, уже приговор? А где же суд, обвинение, защита? Вместо этого – мне суют бумажку, решение военного трибунала? Меня, к высшей мере, за что?! Всего лишь за инакомыслие – а тех, приговоренных, в комендатуре все равно бы расстреляли, при чем тут я? Сталинские опричники, звери, кровавая гебня! Мало я вас убивала, мало, мало, мало!!
Лазарева усмехается. И итальянка при ней, как цепная овчарка. Следователь, после кивка Лазаревой, оглашает:
– Советское правосудие гуманно даже к преступникам. И предлагает вам, гражданка Пирожкова, добровольную замену высшей меры социальной защиты на двадцать пять лет заключения, с условием отбытия части срока на опасных работах или научных экспериментах. Здесь подпишите – или нет, вам выбирать.
Конечно подпишу! Двадцать пять лет это не так много. Опасные работы и эксперименты – так я очень постараюсь выжить. Чтобы после пройти по своему Пскову в обновленной России, свободной от коммунизма. Увидеть над Кремлем царского двуглавого орла. И взглянуть на казнь и позор тех, кто сейчас обрекает меня на муки. Нет, одного морального осуждения для них будет мало – ведь они станут наслаждаться жизнью в свои лучшие годы, пусть же ответят за все! А я буду свидетелем на процессе, где вынесут приговор уже им. И может быть тогда, году в 1969-м, я буду еще не совсем стара и уродлива, и встречу своего избранного, борца за счастье русского народа? Точно, встречу – ведь тогда придет срок выходить на свободу тем, кто осужден сейчас!
А если ничего этого не будет – тогда и не надо жить![82]
Анна Лазарева. Северодвинск, 30 августа 1944 года
Вот мразь! С ней пообщавшись, хочется вымыться. В голове не укладывается, как можно быть такой … слов нет, одни лишь ругательные, из боцманского загиба. Наташка, которая роль играла, после едва не плакала:
– Ань, ты не подумай, что я такая! Ты сказала – вот я и старалась.
– Дуреха ты, Наташ, а подумай, как я еще худшую роль в оккупированном Минске целых полгода, а не четыре дня, играла? Главное, чтобы эта маска к тебе не приросла!
Вот только такие твари мне даже там не встречались! Предатели, с которыми было все ясно – как псы, что служат за кусок с хозяйского стола. А эта – ведь не за что ей конкретно быть обиженной на советскую власть – не голодала, не страдала, в семье достаток был (кто знает, что такое питерская коммуналка, тот просто не поймет, как это, в собственном доме жить, а затем в пятикомнатной квартире, и быть чем-то недовольным?). Папаша получал очень неплохо, по советским меркам, и даже брат Илья, что с Юденичем ушел, как выяснилось, не в бою с Красной Армией погиб, а добежал после до Латвии, жил в имении у каких-то знакомых, в пьянстве и депрессии застрелился. И из отдельного дома в квартиру всю их семейку выгнал не красный комиссар, а священник, прежний этого дома хозяин, который еще в 1917-м сбежал, а через девять лет вернулся и предъявил права на свою собственность. Но жила она до сорок первого – даже лучше, чем я! Ах, свободы ей захотелось? Под которой она понимала – живу как хочу, как свободная личность, и мне за одно это должны особые условия обеспечить. И это святое право не всех людей, а одной лишь интеллигенции. Непременный признак которой это оппозиция к любой власти – однако же эта самая власть обязана за это интеллигенцию кормить и содержать. Наверное, именно за это русскую интеллигенцию и называли «гнилью» и «говном» и русский император Александр Третий, и Владимир Ильич.
– Немцам служить, врагам, оккупантам – это тоже свобода?
– Да, свобода! Если хотите, чтобы лучшие люди нации вам служили – так создайте условия, чтобы нас устраивали!
– Это вы, что ли, лучшие? – удивляюсь я. – Вот у меня на счету полсотни убитых фрицев, и это лишь те, что точно сдохли. Еще, наверное, штук двадцать сдохших, вероятно, могут и раненые быть. А что ты сделала для столь любимого тобой на словах русского народа в это тяжелое время?
А она орет, что для русского народа было бы лучше приобщиться к европейской цивилизации. Пусть даже завоеванными – но поскольку Европа это свобода, то был шанс, что все изменится к лучшему. И вообще, эксцессы и жестокость немцев это большей частью ответ на фанатизм таких, как я, – а так, немцы высококультурная нация. И она, Вера Пирожкова, старалась, чтобы между нашими народами пришло взаимопонимание. И была бы свободная, демократическая Россия, где «всем достойным людям было бы хорошо».
Она что, за восстановление монархии? Нет – оказывается, решать все должна интеллигенция! Но не править сама, а именно указывать исполнительной власти, которая и должна все осуществлять (и отвечать). А какая это власть, без разницы, хоть царь, хоть республика, хоть иноземная оккупация – главное, чтобы слушали «образованных людей»!
Да, по ее мнению, и свобода это лишь для «образованных». Ну а прочие должны работать и молчать. Поскольку свобода им незачем, ну что они, бескультурные, будут с ней делать? Нет, можно, конечно, из них отбирать отдельные талантливые экземпляры – но вообще высшее образование должно быть прежде всего для тех, кто «из достойной семьи», поскольку именно они имеют должный уровень культуры. А не всякие прочие – поскольку образованное быдло все равно останется быдлом, а не интеллигентом.
– Выбирай выражения, тварь!
– Интеллигент всегда свободен. Не внешне, так внутренне. А вы все – рабы. Вы делаете то, что вам укажут, служите там, куда пошлют, верите в то, во что вам дозволено верить. Когда придет свобода, вы все ответите за ваши преступления против свободных людей! Сталинский режим должен рухнуть! Если у русского народа не хватит сил самому сбросить это ярмо, он должен принять помощь западных демократий! Пусть будут свободные всеобщие выборы под надзором английских и американских представителей, и войск – с предварительным изъятием коммунистов, а также всех зараженных тоталитарным мышлением! Или же оккупация, с принудительным наведением порядка! Все виновные в преступлениях против свободы и демократии должны быть наказаны. А все пострадавшие – должны получить компенсацию. И это все будет, скоро – потому что мировая общественность не потерпит существования страны, столь нагло попирающей основные права человека!
Ну и так далее. Наговорила листов на десять протокола, дальше уже повторяться начала. Мне уже скучно стало – и диагноз ясен, и для обвинительного заключения хватит. Вот интересно, что же за мир был там, в будущем – если какая-то Новодворская подобное говорила двадцать с лишним лет в газетах, по радио и телевизору? И никто ей обвинения не предъявил в явно выраженной измене? Эталон предателя – даже я не сдержалась, после пришлось Воронову объяснять, что была еще большая подобная мразь, «товарищ Кириллов знает, а я без дозволения его сказать не могу».
Что ж, теперь не под вышак, а на Второй Арсенал пойдет. Товарищам ученым для опытов женский организм нужен, а где взять? Уже, с подачи потомков, заявку на Тоньку-пулеметчицу (падаль, кто в Локте под Брянском наших сотнями расстреливала) в НКГБ послали, со всеми ее данными и подлинной фамилией – чтобы, если поймают, не к стенке, а к нам. Так нет ее пока – а план экспериментов есть, и пусть эта Пирожкова хотя бы, сдохнув, СССР послужит! Лагерь для тебя, сволочь, слишком гуманно – еще устроишься какой-нибудь учетчицей, и отсидишь в комфорте все двадцать пять! И пуля тоже слишком быстро и легко. А вот когда у тебя волосы и зубы повыпадают и сама начнешь заживо гнить – тогда мечтать будешь скорее околеть!
Нам теперь – все расчеты с ее участием перепроверять, нет ли там ошибок? А мне с дядей Сашей объясняться, отчего просмотрела? А что с ее папашкой делать? Который сейчас в Ленинградском университете преподает, вселившись в квартиру умершего в блокаду? Связаться с ленинградцами, чтобы ему тоже 58-ю, пункт о членах семьи, кто знали и способствовали? Или же, поскольку свое дело (преподавать математику) он умеет хорошо, и польза тут может и превысить вред, им нанесенный? Может, достаточно простой пометки в личном деле, что лекции ему разрешены, а вот семинары. дипломники, аспиранты (где уже не одна передача знаний, а и воспитание идет) – под запретом? Так же как лекции научно-популярные и работа в школе. И ведь смешно, что рассуждая о свободе выбора, Вера Пирожкова не понимает, что её саму лишил этого любимый папочка. Когда еще в детстве внушил, что интеллигент никому ничего не должен – а ему все должны.
И, чтобы не делать ее ни мученицей, ни героиней, когда коллектив КБ выразил интерес, за что это НКГБ арестовало одну из сотрудниц, я приказала устроить для руководства, комсомольского и профсоюзного актива, а также наиболее авторитетных в коллективе товарищей прослушивание звукозаписи пирожковских изречений. Благо для подобных целей ребята с К-25 еще в прошлом году соорудили здоровенный стальной ящик, с кнопками, тумблерами и мигающими лампочками на передней панели – внутри которого прятался крохотный диктофон. А мы с Лючией внимательно наблюдали за лицами приглашенных – приятно было, что мы не ошиблись в людях, рвотный инстинкт был у всех. После в «Северном рабочем» даже появилась статья, где Пирожкова была названа фашистской наймиткой, ищущей новых хозяев, чтобы продать им наши секреты. Вообще-то так оно и есть?
– Аня, да не терзайся ты так! – говорит Лючия. – Паршивая овца в любом стаде может быть, так отец Серджио мне говорил.
– Люся, скажи, а что такое свобода, на твой взгляд? – спрашиваю я. – Можно ли жить свободным от всего?
– А как это? – удивляется Лючия. – Свобода от Бога, от закона, да просто от людей, которых любишь и уважаешь, это что-то страшное выходит! Если я никому ничего не должна – значит, и мне тогда никто? Слышала, у вас про такое говорят, «один на льдине» – нет, я так не хочу! Ну куда я без Юрия, без тебя, без подруг здесь?
И прибавила, чуть помолчав:
– И без товарища Сталина. Что он нам тогда обещал. Как будем новую жизнь строить, и здесь, и в Италии – истинную Страну мечты. Которую мой Юра, с твоим адмиралом разговаривая, я слышала, назвал «миром ефремовской Андромеды». Ефремов это фамилия того ученого из музея, где динозавры – куда нас тогда грозой занесло? Это тоже часть вашей тайны, или мне можно о ней знать?
Я молчу – представив, как там, меньше чем через полвека, такие вот «Пирожковы», размножившись, погубят Страну мечты. Обманув массы обещанием свободы – которая обернется лишь свободой воровать, предавать, ну и еще говорить о чем угодно, как было под немецкой оккупацией! А затем и нашу мечту объявят «совком», «всеобщая справедливость это миф» – и придет самый оголтелый капитализм, со свободой и демократией лишь для избранных, для хозяев жизни.
– Аня, что с тобой? – тревожно спрашивает Лючия. – Можно подумать, тебе кажется, что такие как эта (экспрессивное итальянское выражение, обозначающее крайне неуважаемую женщину), сумеют нас победить? Да мы их в порошок сотрем, пусть только вылезут! А тебе нельзя волноваться – доктор говорил, для ребенка важно, чтобы мать в радости была все время!
Ну да, конец августа, у меня уже шестой месяц! А живот еще малозаметен – врач сказал, это оттого, что у меня мышцы на прессе очень сильные, от занятий русбоем. Но все равно прежде талия была тонкая, теперь стала, как у всех, в свой крепдешин в горошек уже влезаю с трудом – хорошо, «московское» платье шила с запасом, сосборенное на пояске. Ну а под конец придется что-то придумывать. Сама не заметила, как рассуждаю вслух – вот как бы сшить, чтобы красиво?
– Стиль ампир, клеш от груди, – говорит Лючия, – или по-венециански, спереди так же, а на спине клеш прямо от ворота. Из легкой, летящей ткани, чтобы не выглядело тяжеловесно, и, развеваясь, маскировало изменения фигуры. Будет просто великолепно! И после тоже можно носить, с пояском.
Ну, подруга, тут тебе лучше знать – со швейной машинкой ты управляешься даже лучше меня! Машинки общие – три штуки, в разное время добытые, у девчонок в общежитии стоят, в особой комнате. И ты уже успела кому-то советы дать, фасон выбрать – и хорошо получилось! А вот как в Москву переберемся, там придется свою машинку покупать.
Ой! В этой части парка, как домой идем, от Первомайской к заводу – так всегда дует от моря, как из трубы! Налетел ветер-хулиган на нас, красивых и нарядных, увлеченных мыслями и беседой – и сразу наши шляпки по дорожке прокатил, прически растрепал, пока ловили, из платьев сделал паруса, бесстыдно задрав подолы выше колен! А если клеш от ворота, как ходить в ветреную погоду? Если только под плащом или пальто – или на пляже, поверх купальника. А ведь была бы одета, как «товарищ брекс», в узком и строгом, то непогоды бы и не замечала! Но не хочу – привыкла уже за своей внешностью следить. И это нравится моему Адмиралу!
Кстати, успею еще сегодня с Михаилом Петровичем часок по парку пройтись? Пока К-25 в море не ушла. Вот рядом сейчас работаем, – а видимся урывками, не считая ночи. Так сами мы такую судьбу выбрали. И другой нам не надо.
Москва, ведомственная гостиница НКГБ.
12 августа 1944 года
Неприметный домик в Замоскворечье, на тихой московской улочке. Никаких вывесок, а тем более надписей «запрещено». Но постороннему сюда не только вход закрыт – даже слишком пристально интересоваться, кто тут живет, приезжает и уезжает, было чревато – не арестуют, но проверят обязательно, кто такой и отчего любопытство?
Именно здесь раньше останавливались «гости из будущего», приезжавшие в Москву в сорок втором и летом сорок третьего. Знал этот дом и других интересных людей – но стены разговаривать не умеют. Ну а охрана и обслуживающий персонал давно усвоили три правила – не любопытствовать, не удивляться и не болтать.
– Кто ему гитару дал?!
– Так приказ был, тащ комиссар госбезопасности, чтобы вежливо, и если что попросит, исполнять. А про музыку запрета не было.
– И давно он так поет? Окна закрыты, надеюсь?
– Таки не беспокойтесь, тащ комиссар, сейчас весь этаж пока пустой, на шесть номеров он один. Некому слушать, кроме нас.
– Ладно, ключ давай и свободен!
Из-за двери доносилось:
Протопи ты мне баньку по-белому – Я от белого света отвык…Комиссар госбезопасности третьего ранга Александр Михайлович Кириллов (среди экипажа подлодки К-25 носивший кличку «жандарм», чему нисколько не обижался) не стал стучать – просто отпер ключом и вошел. К нему обернулся молодой еще человек, с ногами сидевший на кровати, в обнимку с гитарой. В комнате было накурено, хоть топор вешай. На столе и на полу валялись мусор и объедки – похоже, в номере не убирались уже дня три.
– Что же вы, товарищ Безножиков, так распустились? – спросил комиссар ГБ. – Сами небритый, в расхристанном виде. И никотин, он жизнь весьма сокращает, если в таком количестве. Хорошо хоть водки вам велено не давать – а то допились бы до белой горячки, как в самолете, рассказали мне уже.
– А зачем? – ответил человек с гитарой. – Ваши мордовороты схватили, притащили, через весь Союз, где Красноводск, а где Москва? Я так понимаю, будете сейчас агитировать меня продолжить ударный труд на благо Отечества в круге первом, или как у вас здесь шарашки называются?
– Гражданин Безножиков Родион Ростиславович, – официальным тоном произнес Кириллов, – заявляю, что никаких обвинений вам не предъявлено, пока! Я, на правах старого знакомца, имея к тому же все полномочия, искренне разобраться хочу, что с вами произошло? Может, вы переутомились, и вас в санатории полечить надо? Или в нашей епархии непорядок случился – разберемся, накажем виновных? Или вы вроде тогда, в сорок втором, все осознав и хорошо поработав для Победы, снова старое вспомнили – ну тогда, простите! Для начала может объяснить изволите, что это на вас красноводские товарищи понаписали?
– Не, ну а что такого? Это моя, что ли, проблема была, что ихний главный особист когда-то басмачей по пустыне гонял, как товарищ Сухов, – но как было у него три класса образования, так и осталось? Какой мне смысл самому на себя лишние секретности вешать? Совсекретно – да, пожалуйста, всецело понимаю – улучшение торпед в войну так и должно охраняться. А что такое это ваше ОГВ и с чем его едят – не знаю и знать не хочу, сами думайте. Так у него и спросил, является ли сам факт наличия лиц, допущенных к секретам ОГВ, секретом ОГВ, Сухов этот доморощенный радостно мне и заявил, что да, мол, конечно, является.
– А ты?
– А что я? Я и сказал, что являюсь допущенным по форме, точное содержание которой является секретом, к которому уже он сам не допущен, и что пусть идет и принесет от начальства бумагу, что он имеет право принимать у меня допуск по форме, о существовании которой он знать не имеет права.
– А в морду не боялся получить от боевого командира-то? Что твой силлогизм он раскусить не способен, это-то понятно. Да еще в нервной обстановке – когда граница рядом, а за ней черт-те что деется?
– Я тогда уже понял, что не знают они, что со мной делать, руки у них коротки. Ладно, давай серьезно поговорим. Я понимаю, раз ты здесь оказался, то дошло мое письмо до главного куратора Проекта, это который «самый эффективный манаджер всех времен»?
– Дошло, конечно. Вот он и приказал мне с тобой разобраться и ему доложить. А поскольку я тоже человек занятой, то проще было тебя сюда, чем мне в ТуркВО лететь.
– «Дым в трубу, дрова в исходную», как я предлагал, они, конечно, сделать не способны.
– Ты как вообще додумался – чтоб отправить тебя назад в Российскую Федерацию?
– Так я, в отличие от прочих, не моряк, присяги не давал а был гражданским специалистом, верно?
– Верно. Но потом-то, вместе со всеми присягнул, значит, перешел в подчинение и обязан соблюдать законы.
– Обязан. И соблюдаю. И в войне чем мог – предкам помогал. Но как был гражданином РФ, так им и остался, в Нормандии-Неман тоже ведь французы по российским уставам воюют, и ничего, гражданами не стали. Так и я. А теперь война кончилась, я, как не кадровый военный, прошу меня демобилизовать и вернуть, где взяли. А не можете – выдайте вид на жительство, но не паспорт. Я Усатому в подданные не нанимался.
– Ты откуда этой казуистикой овладел?
– Так я говорю – образование. В Красноводске зона – на наш «Дагдизель» эвакуированный, всю неквалифицированную рабсилу оттуда брали. Столько историй понаслушался и начал помогать людям – правильно аппеляцию составить, нарушения администрации вскрыть.
– Истории, лагерные рассказчики, значит. Ну-ну!
– Не кривись – только о том, что точно знаю, говорить буду. Вот, например, в крайний раз с выдержкой из дела разбирался, человеку 25 лет дали, знаешь за что? За синяк.
– Это кому же он его поставил-то???
– Себе. Говорю тебе, допущен был к делу как переводчик, человек малограмотный, из Украины, и имеет право на помощь даже при пересмотре дела в упрощенном порядке, в лагере. Был он в Киеве, признает сам, стрелял. Один раз и не в наших, а в воздух, пока еще все под красными знаменами шли. Так следователь даже разбираться не стал – что там за гематома, какие на человека данные, ничего вообще. Есть синяк на плече от приклада – все, точка, «на суде судья сказал двадцать пять, до встречи». Я не против, виновен – накажи, но посмотри дело хоть сначала. А тут Жегловых нет, только штемпели наугад ставят.
– А ты хоть знаешь, чудик, что в Киеве там было? И что там творило бандерье? Смоленцева из ваших спроси, он там хорошо отметился.
– Представляю – этих зверей из спецназа с цепи спустить и сказать «фас». Но это мятеж, ладно, а вот что после было? Я тоже газеты читаю. Пишут, что вошло в Киев полторы тысячи бандеровцев. Из которых лишь в битве за горком убито больше тысячи.
– Тысяча девяносто шесть. Согласно акту о захоронении трупов, на поле боя и прилегающей территории.
– Ну вот. В госпитале, вместе с их ранеными, еще сотню сожгли. В прочих стычках положили минимум сотню, а то и две-три. Сколько осталось? А тут мне говорят, что только расстреляно после было не меньше тысячи. И фильтрационные лагеря переполнены, а это еще несколько тысяч.
– И кто же это тебе рассказал?
– Да те же самые, кого заставляли трупы таскать и закапывать. Человек клялся и божился, что сам видел котлован, и в нем многие сотни тел – и случай не единственный.
– Ну, они тебе напоют. Про «питьсот мильонов замученных», сколько там ваша Новодворская насчитала?
– Да нет, комиссар, ты послушай. По закону, и в газете было, что вышак только уличенным в убийствах, ну а прочим, даже если вооружен был, четвертной? А в реале, многие подтверждают, что всех пойманных с оружием тут же ставили к стенке – даже не разбираясь, стрелял ли. И за синяк на плече тоже могли запросто – особенно морская пехота, они пленных брать не любили вообще. Даже если, как говорите, бандеровцы, заслужили – так зачем же обещать и нарушать? И ведь никто из армейских «за перегибы» наказан не был! Сами признаете, что там и силком мобилизованные были, и кто просто по дури! И «виновность устанавливалась опросом свидетелей», то есть у каждого в Киеве выпытывали, что в те дни делал ты и твой сосед, и кто может подтвердить? Так тут мало, что все соседские дрязги повылезают, это какой случай сведения счетов – так ведь и арестованным вы обещали снисхождение в случае искреннего раскаяния и сотрудничества – а искренность измеряется, дашь показания еще на кого-то или нет? А следователи все сомнения толковали в сторону «виновен»! И сколько в итоге четвертной получили не по вине?
– Интеллигент. Это ведь тебе не убийство в английском стиле, а только что подавленный мятеж, на улицах неубранные трупы сотнями, по переулкам еще стреляют, и уйма пока не пойманных бандитов прячется по углам и подвалам. Есть возможность и время каждый случай с лупой рассматривать – и где столько шерлоков холмсов найти, чтобы этим занимались? Что до расстрелянных – так по закону о чрезвычайном положении, «бандитов, воров, мародеров» и тому подобных, взятых с поличным на месте преступления, дозволено исполнять немедленно, без суда, единоличным приказом ближайшего воинского начальника – или по упрощенной процедуре, после первичного допроса офицером СМЕРШ. Тебе неизвестно, что в смуту уголовная погань наружу лезет в огромной количестве – ну да, не все они бандеровцы, а обычные мазурики, и что с того?
– А те, кто может быть, не по вине под раздачу попал? Им, по-вашему, помощи не надо?
– Ладно, еще думать будем. А кстати, про Высоцкого. Тут про тебя слушки нехорошие идут, чужой славы отщипываешь?
– Никак нет, честно говорю, что не мое, а старого знакомого, с которым пути разошлись в войну, и не знаю, где он. Опять же, с Сухова здешнего началось, нефиг было орать за то, что я «Баньку» спел, хорошая песня же, и людям очень по душе пришлась.
– Но несвоевременная же, нельзя же так…
– Это КАК нельзя? По мне, мужиков сажать нельзя за то, что огурцы на газете с фоткой очередного наркома резали – видите ли, агитация к теракту в его адрес была! Или ты думаешь, это все Солженицын выдумал, и в ваш замечательный УК, ночью прокравшись, «связи, ведущие к подозрению в шпионаже» ночью тайком вписал, пока никто не видел? Так можно, а «и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь» – это уже несвоевременно?!
– Ладно, не шуми, дальше рассказывай.
– Да что рассказывать, раз ругается – значит, все правильно делаю, следующим же вечером «нынче мы на равных с вохрами, нынче всем идти на фронт» в народ запустил. Этот дурак мне статью пытался пришпилить – ну так я и написал в объяснительной, что считаю, что в песне положительно обрисовывается образ единого советского народа, вставшего на защиту Отечества, невзирая на судимость, и указывается на своевременную и справедливую работу военного трибунала, вовремя выявившего одного отдельного труса и дезертира. И что если товарищ особист считает, что некоторые мои песни могут быть неправильно поняты как антисоветская агитация, то я лично, как честный человек, готов его персонально знакомить с будущим репертуаром. Чтобы он, значит, выносил обоснованный вердикт, не будет ли в нем чего нарушающего. И если решит, что будет – то публичное исполнение отменяется.
– Шутником ты стал, однако.
– Да уж какой есть. И знаешь, что я ему первым номером исполнил?
– Ну?
– Галича. «Оказался наш отец не отцом, а сукою».
– …Ты не боишься?
– Нет. Пусть они боятся. Я свое испереживал. Будем считать, что очередной раз взрывчатка не вовремя сдетонировала, оно, знаешь ли, в военное время и не то бывает. А пока я жив – буду мешать им империю на костях и крови строить, и пусть они делают со мной что хотят.
– Лавры вашего Сахарова покоя не дают? Ладно – а если такой вариант я тебе предложу. Хочешь на общественных началах разбираться, не был ли кто невинно осужден – флаг тебе в руки, дело полезное. «Сухов» ваш получит приказ не только не мешать, но и содействовать. Желаешь добровольно исправлять брак в нашей работе – давай!
– Хорошо придумали! Работать мне, а вся благодарность тех, кому помощь – советской власти.
– Ну ты же не о своем спасибо заботишься, а исключительно о невинно осужденных, кого спасти? Уже и спасать не хочется?
– Ладно, черт с вами!
– И еще два дополнения. Первое – чтобы строго по закону. Оспаривать можно лишь факт «совершил – не совершил», не обвинили ли напрасно? Ну а если факт установлен – то получи, что положено! Второе – чтобы тот, кто к тебе обращался, тоже за свое требование отвечал. По каждому твоему представлению будет расследование – и если ты окажешься прав, значит освобождение или меньше срок. Но если обвинение подтвердится – то это будет считаться за злонамеренную попытку избежать наказания, могущую быть приравненной к попытке побега. И тоже за то после по закону. Так что ты, каждый раз предлагая разобраться, можешь как облегчить, так и усугубить. При том, что расследование будет действительно объективным. Устраивает?
– Твою …!! Ладно – лучше хоть это, чем ничего!
– Ну вот и договорились. И советую, Родион Ростиславович, себя в порядок приведите, а то неудобно, на вручение правительственной награды, и в таком виде.
– Какой еще награды?
– Орден «Знак Почета», за ваше участие в создании торпедного оружия для советского флота. А вы думали, вас в Москву привезли самолетом лишь потому, что мне захотелось? Послезавтра, насколько я знаю, церемония – ну а после, желаете отпуск взять? В Крыму, положим, неуютно пока – так в Сухуме и Батуме здравницы уже работают в этот сезон, как раз для таких, как вы.
– Нет, спасибо. Ждут меня сейчас в Красноводске.
– Вам виднее. Кстати, скоро вы оттуда перебазируетесь – нет, совершенно не из-за вас. А за границей там неспокойно – пока фронт был, с этим мирились, а теперь совершенно нужды нет. Да и добираться до Красноводска неудобно, и промышленной базы рядом нет.
– И куда же?
– А бог весть, как в наркомате ВМФ решат. Севастополь, Лиепая, Полярный. Есть мнение, что на каждом морском театре надо создать минно-торпедный полигон, применительно к различным гидрологическим условиям. Желательно незамерзающий, чтобы круглый год работать. Вот и думайте – где.
– Тихий океан забыли.
– Порт-Артур подойдет?
– Так там же японцы!
– Пока. Впрочем, это сугубо мое личное мнение. Так что ждут вас еще великие дела. Если только вы не забросите их ради работы адвоката. И примите совет: все ж не исполняйте несоответствующие песни где попало и кому попало. Вот даже представить не могу, что будет, если вы, в присутствии непосвященных, споете – «плохо спится палачам по ночам, вот и ходят палачи к палачам»? Я-то ладно, всякого наслушался, а вот другие могут очень сильно не понять, и будут у вас, Родион Ростиславович, большие проблемы. Тогда и в самом деле придется вас, в ваших же интересах, изолировать – а мы этого, поверьте, не хотим! Мы-то, к «ОГВ» допущенные, не удивляемся и не обижаемся – а вот прочие… И самое худшее, если заинтересуются по ту сторону границы. И задумаются, а кто такой Родион Безножиков, что ему это дозволено? Тогда точно придется вас в золотую клетку посадить – а вы ведь люди творческие, этого очень не любите?
– Заметано! – буркнул Родион. – Ну хоть Высоцкого можно? Все лучше, чем блатняк.
– Можно, – ответил Кириллов, – ваш «Сухов» указания получит. Но и вы не переходите грань.
Родион лишь кивнул, соглашаясь.
«Женить бы его надо, – подумал Кириллов, спускаясь по лестнице, – не одним же „боннер“ на умы наших гениев влиять? Срочно Лазареву озадачу, чтобы подобрала кандидатуры – в личном деле указано, какой типаж женщин этому „правозащитнику“ по нраву. Ну а уж „случайно“ подвести к объекту, чтобы он не заподозрил – это вообще не проблема!»
Из протокола допроса. Печенгское управление НКГБ.
11 октября 1944 года
– Я, Олег Свиньин, русский, беспартийный. Родился в 1890 году, деревня Меркурьево, под Псковом. В Империалистическую воевал, в Гражданской не участвовал – грех это, свою, русскую кровь лить.
В двадцать пятом на Мурман завербовался, в рыбхоз. После вернулся, и справным хозяином стать хотел, и в Питере на Балтийском заводе год проработал, но не сошлось, и снова на север, рыбачить. В тридцать первом ушел с семьей к норвегам – благо за столько лет знал я уже на той стороне кое-кого. Гражданин следователь, про это все ваши меня еще два года назад выспрашивали, как я тогда к вам…[83]
Ваши хотели меня тогда в лагерь, выпустили. В армию загнали, вольнонаемным персоналом, стар я уже в строй. Служил в ОВРе, сначала в Беломорской флотилии, затем в Петсамо, знакомые места. Даже семью нашел – вернее, они меня разыскали, с помощью вашего НКВД. Их всех – жену, сына, дочку, зятя – гестапо арестовало, держали в Киркенесе в тюрьме, ваши так быстро наступали, что фрицы никого не успели ни вывезти, ни в расход. Как их освободили, то номер моей полевой почты дали, я же у вас по бумагам проходил.
Демобилизовался еще до победы, как приказ вышел – что рыбаков можно из армии отпускать, война тут на севере, считай, закончилась, а рыбка стране нужна. Был бы моложе, в тралфлот бы послали, а так, в рыбартель имени кого-то, ну мне даже лучше, не месяц в море болтаться, а день-два на мотоботе, и домой. Мужиков не хватало, так что дозволили мне экипаж семейный, как в старое время – сынок, Ингвар, простите, Игорек, весь в меня пошел, да и женщины мои подсобить умели, если надо.
Зачем на такое дело подписался, семью под статью подвел? А воли захотелось, гражданин следователь, понятно?! Вот не могу я, когда мне указывают, как жить, где, с кем, что делать – лишь то, что дозволено, а в сторону, ни-ни! Даже если дельно указывают – все равно плохо! Хочу, чтобы сам себе хозяин, самому за себя решать! Не могу – чтобы строем! Я ж потому нигде и не мог: на заводе, все по гудку, в деревне коллективизация – а в море никого над тобой нет, кроме Нептуна.
Да и что за дело-то, тьфу! Когда меня Лейв попросил. Фамилия Стремсхалль, норвежская, нам непривычная, мы все его просто Левой звали, ну кто ему рыбу сдавал. Меня попросил, наверное, затем, что знакомы были еще до войны. И что норвежцев ваши не то чтобы в море не выпускали, но с гораздо большим подозрением, всегда катера в районе крутились, смотрели, что делаешь, куда пошел. А к нам, русским, даже «бывшим», доверия было больше. Ну и разговоры с Левой вел, всякие – так что он знал, что для меня хорошая жизнь значит.
Я сначала подумал, контрабанда. Дело не то что привычное, но знакомое – приходилось и прежде пару раз этим заниматься. Главное, оплата хорошая, в британских фунтах, они в Норвегии у людей на руках оставались, потому их дозволено было в банке в Киркенесе на рубли менять. Груз в море принять, на берегу выгрузить, всего-то делов! Перед самым выходом узнал – что надо, оказывается, с подлодки людей принять! Ну а аванс уже взял – да и в душе заиграло, захотелось свое что-то сделать, не по указке! И близко ведь – меньше чем за день обернуться.
Нет, подлодки не было. Но в указанном месте и в пределах сговоренного времени увидел надувную шлюпку. Шесть человек, все молодые крепкие мужики, одеты по-рыбацки, оружия на виду ни у кого нет. Еще тюк у них был, большой. Пароль назвали, на борт влезли, свою резину утопили, хотя я просил мне оставить, в хозяйстве сгодится. Сидели молча, с нами не общались, я уж боялся, еще прирежут и в воду. Но нет, обошлось, Лейв меня на старом причале ждал, там все вылезли, и больше я ничего не знаю.
Деньги я получил все, как обещано. Выждал три месяца, как мне советовали, и в банк. Мечта у меня была свой мотобот купить, в артели обещали продать, который на списание шел, так я смотрел, починить можно, как новый будет! И мотор заменить, и еще по мелочи. Но расплатиться в кассу артельную надо было сразу. Оттого всю нужную сумму в банк и понес.
Гражданин следователь, вот не пойму, если властью вашей разрешено английские фунты иметь, так как же можно за них хватать? И ведь обменяли мне, ничего не сказав – а назавтра пришли, и на допрос, как вора, где взял? Ну что за судьба проклятая – бьешься как рыба о лед, чтобы разбогатеть, в люди выйти – а второй раз из-за денег больших неприятности, тоже большие!
Гражданин следователь, семья моя ни в чем не виновата! Делали не зная, лишь то, что я скажу, я же старший, как шкипер! Только не надо их в лагерь, они не виноватые! Ганку мою, Ольгу, Игоря – в гестапо били жестоко, здоровье у них у всех слабое. А Ханс, зятек, вообще в тот раз на берегу был, он в Берген собирался податься, помощником капитана на траулере еще до войны ходил, а тут говорил, через два-три года мог и в капитаны, и дочку мою бы увез из Совде… из СССР, чтобы мир повидала. А мы все люди маленькие, никому не враги – лишь жить хотим, чтобы нас не трогали!
Гражданин следователь, так не умею я рисовать, никогда и не пробовал! Как я портреты изображу?
– Наш художник рисовать будет, гражданин Свиньин, по вашему описанию, тех шестерых. Советую тщательнее вспоминать – поскольку статей у вас целый букет, и каких! 58-1, измена Родине, 58-3, контакт с иностранным государством с антисоветскими целями, 58-6, шпионаж. Будете упорствовать – вышак, или двадцать пять, и не вам одному, а всем причастным: на борту были, видели, и участвовали в управлении судном, и после не донесли – так что соучастие доказано стопроцентно! А при искреннем сотрудничестве со следствием возможны варианты, суд все рассмотрит и учтет. Так займемся живописью или?
– А что мне делать, гражданин следователь? Только я не всех хорошо рассмотрел.
Юрий Смоленцев, «Брюс»
(в 2012-м подводный спецназ СФ, в 1944-м осназ РККА)
Ну вот, я вернулся, галчонок! Ну не плачь, видишь, живой я и целый! Нет, Кука не поймали, да куда он денется? Хотя, может быть, он где-то в тех лесах в бункере сидел и от страха трясся, что мы найдем.
Галичина это самое щирое бандерложье! Где тебе приветливо улыбнутся, совсем как в России, и предложат кувшин холодного молока, и пригласят в дом – откуда ты живым не выйдешь. В молоке окажется яд или толченое стекло, двери сеновала, где ты спишь, или бани, где ты паришься, могут подпереть бревном и поджечь. Ну а если не тронут, здесь и сейчас – то будьте уверены, сообщат по эстафете, сколько вас, чем вооружены, куда пошли.
– Какие бандеровцы, товарищи командиры? Мы советские колхозники – а бандитов у нас нет. А эти, что по улице с оружием ходят, так это «ястребки», как раз для охраны от лихих людей из леса.
Здесь никогда не было советских партизан – в отличие от Волыни, севернее, где была «вотчина» Федорова, одного из четырех знаменитых партизанских генералов и Героев. Зато ОУН начиналась тут даже не с польских – еще с австро-венгерских времен! Причем в тридцатые им активно помогали абвер и СД, и даже итальянская тайная полиция ОВРА – а главари ОУН-УПА это отнюдь не полуграмотные крестьяне, нередко университетское образование имели, как тот же Василь Кук[84]. И польская дефендзива перед войной была очень серьезной спецслужбой – так что подпольный опыт у бандеровцев был богатый.
– Бандеровцы? Да вы что, товарищи военные, давно у нас о них и не слышно!
Насколько было бы легче, если бы здесь были бы тростниковые хижины и черные морды – или глиняные сакли и бородатые рожи. А не как в фильме вроде «Кубанских казаков» – вот и председатель, на вид совсем наш, плотный мужик лет за пятьдесят, в военной форме без погон, нам улыбается, и портрет Сталина в правлении, как положено. Если бы не знать, что только тут, в округе, и лишь за последний месяц убиты или бесследно пропали одиннадцать человек – наши из гарнизонов, или сельские активисты, или присланные из центра, или просто лояльные к нам люди.
Присланных или командированных – жальче всего. Мы-то армия, организованы и вооружены, можем за себя постоять – а каково агроному, учительнице, медсестре, даже если выдали пистолет (что бывало не всегда), скорее всего, ты и схватить его не успеешь, когда к тебе придут. Хотя первое время даже таких могли не трогать, пока они ничего не замечали и ничем не мешали. Но стоило решить «станичному» (главе ячейки ОУН в населенном пункте), что приезжий товарищ тут лишний – и все, нет человека, пропал неведомо куда. Причем убивать тебя, учительницу, с особым зверством, очень может быть, будут твои же ученики – была в ОУН молодежная организация (членством в которой у нас гордился Кравчук, в 1991-м первый президент незалежной Украины), где испытание было именно таким, лично убей советского, причем не просто, а с жестокостью, выше будет балл!
Запомнилось, из прочитанного еще там, в двадцать первом веке. «…наша семейная история. Моя бабушка, Татьяна Васильевна Сологуб была высококвалифицированной медицинской сестрой. После войны, в 1946 году, она с маленькой дочерью (моей мамой) вернулась из эвакуации в Одессу. В то время была безработица, и бабушка стала в очередь на бирже труда. Так как у нее не было денег, никто из многочисленных родственников ее не приютил и им с мамой пришлось жить на улице (т. е. бомжевать) около двух лет. Изредка их пускали переночевать в коридоре или помыться, чтобы не совсем завшивели. Бабушка подрабатывала на разгрузке машин продовольственных магазинов. В это время ей предложили поехать работать медсестрой в село на Западной Украине, обещали выделить дом для жилья. Но она отказалась: „Не хочу быть замученной бандеровцами“. При том, что бабушка была не робкого десятка, она несколько лет работала фельдшером-акушеркой в Монголии после событий на Халхин-Голе – тогда эта страна находилась на уровне первобытно-общинного строя, с практически поголовным сифилисом, от которого и излечила монголов скромная советская медсестра. Слава богу, подошла очередь на бирже, – моя бабушка получила работу по специальности (была даже ветераном труда), дали ей и жилье…». А ведь в газетах о том не писали – значит, репутация была у Западенщины, в глазах наших советских людей, если два года бомжевать с маленьким ребенком это все легче, чем ехать туда, где работа, дом… и с высокой вероятностью ночью к тебе придут и зверски убьют, вместе с дочкой! Лишь за то, что ты «советская».
Тут еще весной хорошо прошлись по лесам войска НКВД – зачастую сформированные из бывших партизан Ковпака, Сабурова, Федорова, кто умели воевать в лесах не хуже любых егерей. Да и Первая дивизия ВВ имени Дзержинского это бывший знаменитый ОМСБОН, кузница и школа партизанских и диверсионных кадров. И удалось выбить крупные банды – так что нет здесь никакого «партизанского края», где не наша советская, а чужая власть. Но легче от этого не стало – потому что корешки остались, и какие!
– Если вдуматься, то нет тут невиноватых, – говорил Гураль, прикомандированный к нам особист, – тут круговая порука, уже тридцать лет, уже и дети выросли, кто по-другому и не помнят. Зато каждый знает, сколько он должен вырастить, заготовить, смастерить и сдать «станичному». Пашня, огороды, мастерские – все учтено, план как в колхозе. Особый человек, «господарчий», бухгалтерию ведет, приход-расход. И попробуй не сдай положенного – ночью к тебе придут, «ты зраднык», и все! Или «станичный» своей головой ответит, если вышестоящий «провод» ОУН размером поставок будет не удовлетворен.
Гураль – «горец» на местном наречии (мы его меж собой, ясное дело, тут же Маклаудом прозвали, «а знали мы когда-то такого парня»). Был он из этих мест, однако же старым большевиком и чекистом, ещё в двадцатые-тридцатые годы ходил в панскую Польшу вместе с самим Ваупшасовым. В отличие от многих украинских кадров (наподобие предателя Кириченко), бандеровцев ненавидел люто, вообще за людей не считал – наверное, личные счеты? Пребывал в чине старшего майора ГБ[85], равному армейскому генерал-майору, то есть на три ступени выше меня – но у него хватало здравомыслия, оставив за собой общее руководство, политику и контрразведку, не вмешиваться в чисто боевую работу. Местные условия он знал досконально, и оттого его помощь была неоценима. Ведь для нас, при всем опыте и выучке двадцать первого века, война с бандеровцами была давней стариной, знакомой лишь по худлитературе[86]!
– И конечно, «станичный» отвечает за мобресурс, готовность по первому требованию выставить «рой» (взвод), большего деревня обычно не содержит. Еще в каждом селе положен по штату пункт связи, куда в любое время дня и ночи мог прийти связной с донесением. Обычно – подростки и молодые девушки, якобы идущие к родне или по делам в соседнее село. Потому обязанность ответственного за связь, приняв донесение, немедленно отправить дальше по эстафете, уже со своим связным.
Ну, это связь «местного значения». А вот нас, спецгруппу из Москвы, прислали за особой целью, найти центральный узел связи ОУН где-то здесь, на Тернопольщине. Мощная рация, предположительно в стационарном бункере, работающая как на бандеровскую сеть здесь (радио было в бандеровских «округах», и даже в наиболее важных подразделениях), так и с заграницей. Расшифровка перехваченных депеш (нашими компами ломали) показала, что ОУН регулярно получало приказы и инструкции из некоего заграничного «штаба», – но вот идентифицировать его, да еще с доказательной базой, не представлялось возможным – британцы, янки, фашисты недобитые, ищущие новых хозяев? В нашей истории (сведения очень смутные, от опроса всех наших, кто что-то слышал и помнил), этот узел накрыли уже в пятидесятые, тогда же поймали главу всей СБ Арсенича, бывшего агента абвера, прошедшего у немцев полный курс подготовки. Плохо все же в Черниговском радиодивизионе ОСНАЗ (единственном на всю Украину!) умели работать с аппаратурой, это лишь в кино едет машина-пеленгатор по лесной дороге, пару минут – и место на карте, летит туда группа захвата! А тут во-первых, район определяется очень приблизительно, во-вторых, дорог просто нет (там, где надо). Войсковая операция весной была, но сплошным гребнем тут просто не пройтись, по условиям местности – бой с бандами вели, до двухсот бандитов уничтожили, сами понесли потери, нашли несколько тайников с запасами и оружием. А клятый передатчик всего через неделю снова вышел в эфир!
Тут кто-то в Москве вспомнил, что нашими стараниями, на СФ еще в сорок третьем была налажена полноценная служба радиоразведки и пеленгации, когда координаты немецкой подлодки, вышедшей в эфир где-то в Норвежском море, оперативно передавались нашей авиации и поисковым корабельным группам. И вот летят на Западенщину два взвода со спецтехникой, залегендированные под ПВО, даже машины с антеннами в точности как у РЛС «Пегматит». Самое ценное – два ноута из будущего, с программами селекции, пеленгации и расшифровки сигналов. И мы, команда «волкодавов» в обеспечение, и чтобы, когда место будет приблизительно определено, установить координаты. В ином, будущем времени, все было бы куда проще – всего лишь подсветить лазерным целеуказателем место, куда бомба упадет, вот только до высокоточного оружия и GPS-навигации еще несколько десятилетий. А тут мало того, что абсолютно точных карт нет, мы сами в лесу с требуемой погрешностью своего положения определить не можем, если нет четких ориентиров. Зато с фронтовой авиацией мы уже работали, за Вислой, так что знаю, для нее несколько сотен метров не промах вообще – а тут, под пологом леса, пилоты вообще ничего не увидят, это еще нашими партизанами проверено, у которых попытки немцев бомбить леса вызывали лишь смех. И подземные схроны к бомбам и снарядам устойчивы, тут прямое попадание нужно, чтобы завалить – так что вызови мы авиаподдержку, нам бы это было куда опаснее в лесу, чем бандитам в бункере. Значит, придется работать наземным группам.
– Несколько деревень или сел (обычно три) объединяются в «станицу», обеспечивающую уже «сотню» (роту), – продолжал Гураль, – там положен следователь, отвечавший за контрразведывательную работу и лояльность населения, у него в подчинении сеть информаторов, и «боивка» СБ, чтобы за неповиновение или сотрудничество с властями – смерть! Станицы объединены в подрайоны, и дальше в районы – содержат, соответственно, кош (батальон) и курень (полк). На этом уровне уже не один следак, а целая «прокуратура СБ» со следственным аппаратом, боевиками и тайными тюрьмами с пыточными подвалами. А также мобилизационный отдел, отвечавший за призыв (самый настоящий, как в армии!) и военную подготовку живущих дома, но числящихся в списках боевиков. Еще школы младших командиров и политработников, с тренировочными лагерями. Да, есть самая настоящая политработа, подготовленные люди разъясняют населению цели борьбы ОУН, причем для каждой категории «политруки» были свои: для мужчин, для женщин, для юношей, для девушек. И даже аналог «комсомола» есть – «сотня отважных юношей», и «сотня отважных девушек» – кузница кадров ОУН-УПА, кому завтра надлежало стать комсоставом. Полнейшие мрази, в метод подготовки которых входят пытки и убийства – пленных, советских активистов и тех, кого признали «зрадныком» – изменником. Все следят за всеми – оттого тут так трудно с агентурой.
В той жизни я на Кавказе отметился лишь самым краем, уже в середине двухтысячных, самое пекло не застал. Конечно, говорил с теми, кто прошел – но когда не в теории, а конкретно шкурой испытываешь, это совсем другое. Когда постоянно ждешь выстрела в спину, и без оружия никуда, чтобы всегда было на расстоянии протянутой руки. Гураль говорил, тут даже дети от восьми лет запросто работают связными или дозорными, а то могут и гранату кинуть. А ведь мы были не в самой глуши – старались, как правило, в больших селах, где уже есть наши гарнизоны! Технари слушали эфир, приданные нам солдаты-дзержинцы бдили ну а мы уходили в леса. Или ночью, незаметно, или же, чаще, уезжал «студер» или БТР-40, на лесной дороге мы быстро спрыгивали и шли на маршрут.
Что мы в лесу искали? Ну так ждать, пока рация снова в эфир выйдет, долго. Потому – отрабатывали места, кажущиеся перспективными. Ну и конечно, знакомились с театром. Леса тут все ж не Брянск и не Белоруссия, а «зеленка» раскинувшаяся по увалам, между которыми часто протекали речки, но довольно густая, и для техники труднопроходимая, еще и по условиям рельефа. И естественные пещеры имелись, а уж бункера строить раздолье, это не Волынь, полесские болота, где даже окоп не выкопать, вода на дне. А если строили хозяйство здесь немцы или поляки, то казалось бы, искать бункер можно до второго пришествия. Так мы ведь тоже опыт имеем. Вопреки убеждению, в лесу бандеровцев было мало, мы сотни километров ногами намеряли, и боестолкновений было по пальцам счесть! Ведь некомфортно в схронах сидеть, дома куда удобнее, теплее и сытее – в бункерах только что-то совсем нелегальное, вроде того же радиоузла, а также запасы оружия, укрытие для самых отмороженных, кто так себя кровью запятнал, что на виду лучше не показываться, информация также была про школу младших командиров УПА и подземный госпиталь. А основная часть личного состава банд жила по деревням (периодически посещая тайные объекты или меняя там вахты). С этим – уже можно работать!
Нет еще скрытных видеокамер – так на тропке можно малозаметный знак поставить, например ветку нагнуть, так что идущий непременно ее заденет – ну а нам после ясно, что ходят там, и как часто. Условлено было, что когда свои в лес – мы обязательно знали, кто, когда, в какой район. Потому все чужие и с оружием, кого встретим в зеленке – считались врагом: или уничтожить, или живым взять, или проследить, куда идут. Все ж не было у бандеровцев нашей выучки и боевого опыта, и вооружение похуже, а ПНВ и компактные радиогарнитуры это «бонус» огромный (ой, что будет, когда сдохнут?). И бесшумное оружие – в лесу, полтораста метров, прицельная дистанция для «винтореза», это даже много. Главное – первыми противника обнаружить и первыми ударить. И тут у бандеровцев шансов нет.
В первый раз нам четверо бандер попались. Во второй целых шестеро. Результат же – как мы с немцами под Ленинградом, весной сорок третьего, в новолисинских лесах. Распределить цели, по команде огонь, одного взять живым, после полевого допроса добить. Допрос обычно Гураль вел, мы лишь пленным больно делали, когда он скажет. И при всем нашем опыте, мы городские были, с крестьянской психологией незнакомы. А тут наличествовали черты, не учитывать которые нельзя!
Первое – у городских информации наваливается столько, что ее всю в принципе в уме удержать и обработать невозможно! Да и большая часть ее лично для тебя не имеет никакого полезного выхода – отсюда вывод, наплевать и забыть, очень многое мимо проскальзывает незаметным (кто сомневается – пусть ответит, много ли он знает о своих соседях по лестничной площадке?). А вот в деревне информационный поток на порядки меньше, зато там все куда больше связано, и каждая мелочь может после коснуться лично тебя, да и простое любопытство, в городе с избытком удовлетворяемое разного рода зрелищами и печатными изданиями, никто ведь не отменял? Оттого тут все видят все и запоминают, прикидывают, делают выводы – то есть любой деревенский, как бы он ни бил себя в грудь, «не знаю, не видел», всегда является носителем какой-то оперативной информации, касаемо своих односельчан и происходящего в селе – только не хочет ее сообщать! Вопрос лишь, как его заставить?
Второе – с крестьянами категорически не проходят тонкие психологические игры! Поскольку жизнь гораздо более консервативна, то, «что такое хорошо, что такое плохо», определяется не разумом, блокировка буквально на интуитивном, инстинктивном уровне стоит, «вы люди умные, спорить не берусь – но чувствую, что неправда ваша». Как это выглядеть может – вспомните рассказ Шукшина «о проблеме шаманизма у народов севера», как там такой же мужичок в беседе приезжего ученого срезал. К сознательности взывать тем более бесполезно – поскольку главная целевая функция это выжить, мне самому, моей семье, всей деревне. А прочее все – от нее производные.
А отсюда следует третье – слабое место у пейзан это страх, перед неотвратимой слепой силой, что сейчас тебя раздавит и как звать не спросит. То есть – или ты выкладываешь все, что знаешь, или труп твой здесь и останется. Ничего не знаешь – жаль, тебе не повезло! И вот тут человек запросто может чужих сдать, особенно если они не из его деревни. Или из его – но при условии, что это останется в тайне. В селе ничего не забывают – и через тридцать лет могут вспомнить – «в этом доме Ванька жил, который Петру морду набил на его же свадьбе». А уж если ты подляну всему обществу сделал – не будет тебе жизни категорически, когда о том узнают. Если узнают.
– На этом селян ловить просто, – говорил Гураль, – так повернуть, что если будешь упираться, все узнают, что именно ты предал, – а если пойдешь на сотрудничество, секретность сохраним. Но самые лучшие агенты те, у кого к бандерам счеты есть.
Ага, знаем! Слышал, что и в Чечне самыми надежными «за нас» были кровники – если из твоего рода бандиты убили кого, ты обязан отомстить! Мы Гураля несколько раз сопровождали на встречу с его агентами – был среди них дедок лет за шестьдесят, у которого бандеровцы также убили сына и невестку. И этот дед, с оперативным псевдонимом «Данко», прямо нам сказал:
– Я был и всегда буду против ваших колхозов. Но тем, кто моего Василька убил, житья не будет, и чтобы шкоду им какую сделать я хоть с чёртом подружусь!
Так ради бога, разве мы возражаем? Едет дед за хворостом или дровами – ну а мы его в условленном месте ждем, не в село же приходить на связь? И вот, замечаем – слежка за нашим дедом, хлопчик какой-то прячется в кустах! Ну так мы тоже в такие игры умеем – шпион поодаль держался и видеть не мог, как я подползу (идти на контакт пришлось мне – не умел Гураль, при всех его талантах, так ползать)!
Риск правда был, что деда кондратий хватит, когда увидит меня в «кикиморе», полное сходство на вид со сказочным лешаком! Или с топором на меня бросится – и что тогда с наблюдателем делать? Но нет, пароль услышав из-под маленького совсем кустика, Данко ответил как положено – а когда обернулся, то рука его дернулась, перекреститься.
– Тихо, следят за тобой. От тебя справа и за спину, сто шагов, под большим буком, малец прячется. Шепотом отвечай.
– Небось, Петрик, сынок нашего «станичного». Ну пусть смотрит, гаденыш. Передай своим: к нам завтра автолавка едет, из района. Все бы ничего – но только у всей сволочи какое-то шевеление, мужикам приказано быть со зброей и наготове, а «станичный» бледный ходит, будто боится чего-то. По службе помню – так бывает, когда тебе поручили, за что могут голову снять. Да и срок странный, мы кооператоров ждали лишь дня через четыре. Обычно они к полудню едут. Бывай, леший.
Хворост собрал, в телегу сел, лошадь стегнул и уехал. Проблема была бы, если шпиончик малолетний решил место оглядеть, где объект останавливался – но все ж опыта у бандер не было, послали бы двоих, один слежку продолжает, второй задерживается для осмотра. А так, побежал Петрик за дедом, ну а мне забота, проследить, чтобы никаких следов не осталось, даже травы примятой, тоже ведь улика!
А то ведь, если бы этот гаденыш заметил… Видели мы, что стало с другим нашим «штирлицем», тоже агентом от Гураля. Которого убивали показательно, на виду у всего села – сначала семью, и чтобы он смотрел, затем и его самого – с особым зверством. Сказав всем – вот что будет, если кто-то, попав к москалям в плен, решит свою смерть отсрочить ценой измены. Чтобы больше ни у кого не было соблазна. Поскольку жизнь ваша ничего не стоит, когда речь идет о свободе Украины! И конечно после, «мы ни при чем, это из леса какие-то…», вот только нам по своим каналам известно было, что распоряжался всем «станичный», кто в том селе числился предколхоза, и еще прибывшие палачи из СБ. И вот интересно, кто из односельчан донес, заметив у «изменника» что-то подозрительное? Ох, и добр же товарищ Сталин – по мне, так все население отсюда надо выслать куда подальше… так в этой реальности даже крымских татар не повально выселяют, а строго по закону, кто с оккупантами сотрудничал (ну а что в иных аулах вообще населения не остается, это частности).
Ладно, работаем! Автолавка – интересно, что же они везут? Что «кооператоры» даже на Востоке нередко работали на ОУН, это я с Киева помнил. Рацию на связь, и уже не я, а Гураль докладывает в центр. Дождавшись ответа, говорит – решено перехватить, проверить, что за автолавка. Завтра с утра в таком-то квадрате, ждите подкрепление – взвод с техникой.
– Стоп! – говорю я, взглянув на карту. – Так если «кооператоры» вот отсюда поедут, то надо, чтобы наши с ними до того не пересеклись! А то скажут в деревне, перед вами советские были и как раз туда, куда вы. Пусть вот так проедут – вот здесь местные увидят тоже, но надеюсь, рации у них нет? А посыльные – если связь через район, предупредить уже не успеют, а напрямую, мы перехватим!
Особист лишь кивнул. Ночью в лесу комары донимали, хотя мы мазались гвоздичным маслом, лучшим средством от кровососов – немцы снабжали им своих егерей. Когда я, используя свою связь, затребовал через Москву это снадобье и для боевых товарищей (а то неудобно, когда «вованы» на нас с завистью глядят), нехай из ГДР еще пришлют – то всего через неделю получили, уважаю Пономаренко! Наутро мы вышли в условленное место, встретили на проселке БТР и «студер» с двумя десятками солдат, командира их, старлея Черкасова, я тоже знал, уже работали вместе. Выставили на дороге «блокпост», пулеметы и снайпера прикрывают. Ждем.
– Брюс, есть посыльный, – голос Вальки-Скунса по УКВ, – сейчас притащим.
Девчонка лет четырнадцати. Сказал уже, что у бандер связными обычно дети бегали. Причем чаще – именно девчонки. Спешила по лесной дорожке такая вот «красная шапочка», только налегке, даже корзинку с пирожками дать ей не удосужились. И как обычно – «дяденьки военные, отпустите, я к бабушке больной». Так слышали мы это уже, много раз! И кончились игры – если впуталась в такое, то никакого снисхождения. Сама отдашь, что тебе поручили отнести, или мы найдем?
Девочка умной оказалась, клочок бумаги, извлеченный из… сама отдала, «дедушка письмо написал, а что, нельзя разве?», держалась на удивление спокойно. Написана тарабарщина – вроде буквы, а понять нельзя. А Гураль лишь взглянул, минуту подумал, не больше, и сразу, как с листа, прочитал! Мне объяснял уже после:
– Хоть в верхушке и среднем звене ОУН встречались люди с довоенным университетским образованием, вряд ли деревенский «станичный» мог быть из их числа. Шифр ведь должен быть с гарантией, что разберут, не напутают? Буквы теснятся друг к другу, это хорошо – стояли бы по правильной сетке, можно было бы предположить «решетку»[87], ее без карточки-ключа никак не прочтешь! Были бы цифры, предположил бы в первую очередь самое простейшее, А-1, Б-2 и так далее, дважды уже такое встречал. А буквы… взглянем на первое слово. Начинается на Е, так, тогда вторая буква должна быть С!? А там П стоит, зато третья Ф[88]. Обычное здесь обращение, в письме, «друже такой-то», в самом начале стоит, если пишешь уважаемому человеку. Алфавит сдвигается, причем у нечетных букв взамен пишется следующая за ней, у четных предыдущая.
Написано было в том письме:
«Друже Василь, москали проехали к Козову Броду, броневик и грузовая, до взвода. Предупреди музыкантов. Еще пишу, известный тебе Петро Маляс, подозреваю, что измену замышляет, вынюхивает, что знать не должен. Завтра с утра он на станцию поедет, можете перенять его в Глухолесье? Чтобы советские к нам с обыском не шли. Если не можете, скажите Марысе, что эту весточку принесет, что диду приехать не может, сами тогда решим. Но это будет в долг тебе, я же вашим помогал. Михась».
– Ты знаешь, что там написано, соплюшка! Человеку – смертный приговор, приказ вашим его убить!
А она отвечает, нагло голову вскинув и смотря мне в глаза:
– Значит, он враг и должен умереть. Слава Украине!
А ведь лет ей на вид четырнадцать, если не пятнадцать? Вполне может быть из «отважных девушек», кто на наших пленных солдатах отрабатывали практические занятия по наложению шин, до того ломая руки и ноги, или разрезали людей заживо для изучения полевой хирургии. И держится смело, нагло, как взрослая, не разыгрывает слезы, «дяденьки военные, простите ребенка». Смотрит внимательно, оценивающе – запоминает, сколько нас, как вооружены. Умная тварюшка, и что из нее через пару лет выйдет, еще одна Люда Фоя? Вот только опыта тебе недостает – уверена, что отпустим. Как бывало, отпускали до того. Хотя по мне, если уж впуталась в такое дело – то и к тебе без всяких скидок!
Нет, убивать я ее не стал. Хотя очень хотелось. Просто влепил ей пощечину – кто знает, как бить, так здорового мужика в нокаут отправить можно, не хуже чем кулаком. Только головка мотнулась – это тебе лишь аванс! Связать, пасть заткнуть и под куст положить! А то слышно уже, едут!
Была у меня идея, как с такой дрянью бороться! На базе дзержинцев увидел я Фрау – по стати немецкая овчарка, но масти угольно-черной и раза в полтора крупнее. Как мне сказали, немка и есть – фрицы выводили, для охраны концлагерей и гетто, а когда отступали, то животных перестреляли, но вот этой повезло, только ранили – а наши выходили, пожалели божью тварь, да и щенков породистых интересно получить, чтобы служили уже СССР. Псина, как оправилась, долго никого к себе не подпускала, кроме старшины-вожатого, кто за ней ухаживал, затем смирилась, наверное, своим немецким хозяевам предательства не простив. А ведь так на волколака похожа, как его в здешних легендах изображают! А как мы сами в сорок третьем под Ленинградом фрицев пугали, трупы будто со следами зубов, огромные волчьи следы рядом и жуткий вой?
Псину жалко, от ранения еще не оправилась? Так можно и без нее – просто трупы таких малолеток (раны от зубов я уже научился имитировать ножом), и ловите оборотней в лесу! И посылайте тогда с донесениями взрослых и вооруженных – нам легче, их убивать и хватать уже без сомнений. А то еще легенда пойдет у бандер про вдруг появившихся волколаков, вот будут леса бояться!
– Майор, прости, но у тебя с головой все нормально? – спросил Гураль. – Это уже ни в какие ворота! А главное, учти, тут не Россия, охотников в деревнях хватает. Чтоб ты знал – тут охотник, еще с барских польских времен, считался профессией престижной. Кто-то в оборотня поверит – а еще больше, оружие похватают и в лес, и ведь не удержишь и не запретишь, «наших детей жрут». Нам это надо? Не говоря уже о том, что с авторитетом советской власти будет, когда выплывет – а ведь выплывет обязательно! Запрещаю категорически!
Ну, может, особист и прав. Тем более что старший он, а с приказом не поспоришь. Не судьба, значит, в этих лесах, нечисти завестись. А идея все ж хорошая была… если бы сработала.
Едут! Фургон – трофейный «Опель», а за ним телега, на которой сидят четверо вооруженных мужиков в штатском, стволы даже не прячут! Вообще-то бандеровцы здесь часто пользовались маскировкой «ястребков», ну как еще легализовать в деревне вооруженный отряд – «а мы самооборона от лесных бандитов». Так по закону, вне своего места жительства они оружие носить могут лишь по особому разрешению… правда, наши на это иногда сквозь пальцы смотрят, но не в том случае, когда расклад очевиден! Повернули, и бронетранспортер увидели, и солдат рядом. Было бы наших двое-трое и без машины, эти могли бы даже после стрельбы оправдываться, «а мы за переодетых бандеровцев приняли», знаю про такие случаи, только не слышал, чтобы этот отмаз сработал! Но взвод на БТР уже ни с чем иным спутать нельзя! Так решатся воевать или будут трепаться про «отряд самообороны»?
– Петр Егорыч, твой водила. Или по колесам. Булыга, твой пулеметчик! Приготовиться!
Решились! Грузовик пытается развернуться, а четверо с телеги и возница прыгают наземь и вскидывают оружие.
– Бей!
Удары двух СВД, хлопки «винторезов». Мужик с пулеметом как скошенный рухнул, возница в пыль упал, выпустив шмайсер. А трое оставшихся вроде живы еще – я и Скунс старались по ногам целить, надо же кого-то после допросить? Такую наглость бандеры показать могли, лишь если у них в грузовике что-то ценное, что никак нам отдавать нельзя! «Опель» стоит, шофер на баранке обвис, а где еще один, кто был в кабине рядом? Успел в правую дверцу выскочить, Пилютину его не достать. И кричит вражина кому-то: взрывай немедленно! У них там что, полная машина тротила? Нас достанет или нет, расстояние метров восемьдесят? Но тихо, даже стрельба прекратилась – выскакивает тогда бандит к задней дверце, хочет открыть и в кузов. Но снайперская пуля быстрее!
Наши окружают грузовик. Из бандер, кто на телеге ехали, двое еще живы, их тут же уволакивают в сторону, в лес, перевязать и на экспресс-допрос. А из машины вытаскивают двоих, и как я видеть могу, одна баба, да что тут у них сплошные «люды фои»?
Вот он, передатчик! В кузове автолавки стоял. А работать предполагалось на ходу, выпустив антенну? Заряд взрывчатки тоже наличествовал, Рябой разобрался. Все ж духу у радистов не хватило, решили хитростью заменить. Могли сразу сами взорваться – но предпочли сдаться, двери открыть и оружие бросить (на двоих были у них шмайсер и пистолеты), вот только так взрыватель поставили, что стали бы мы после их имущество выгружать, все бы и рвануло. И умирать страшно, и оправдание удобное, «советским – больше вреда нанести». Ну теперь вы в СМЕРШ запоете!
Доклад с поста – от деревни Козий Брод приближается отряд, человек тридцать с оружием. Это пан станичный, как дед «Данко» сказал, свое воинство на выручку ведет? Сейчас и их положим, нас столько же, вместе с «вованами», но подготовку и вооружение не сравнить, и позиция у нас выгодная. Да что они, сдурели, даже без разведки прутся – или им такое обещано, если «музыкантов» в их зоне ответственности перехватят, что даже осторожность побоку?
Нет, эти не решились! После криков и взаимоопознавания их старший подходит к Черкасову и представляется, как следовало ожидать, «самооборона, услышали стрельбу, поспешили на помощь», вот только кому? А прочие жмутся на дороге поодаль под наведенными стволами. В принципе, их всех арестовать можно, нехай в СМЕРШ разбираются?
Гураль отрицательно качает головой. Обернувшись, тихо приказывает мне – привести девчонку, развязать, обращаться вежливо, как со своей! Приглашает «самооборонца» отойти в сторону и говорит:
– Прошу вас проводить до дома одну юную героиню, которая очень нам помогла. Но, как вы понимаете, о том знать никто не должен!
Подводят «красную шапочку». Особист улыбается и вручает ей плитку американского шоколада, извлеченную из полевой сумки. Соплюшка, в ситуации не разобравшись, берет – и все! Затем дернулась было, поняла – умная, сучка, вот вышла бы из нее еще одна «фоя» – вот только теперь все, ведь не можешь ты закричать: «дядя Адам, это неправда, я никого и ничего, слава Украине, героям слава!», сообразила, что тогда этого дядьку выдаст! Точно, она с ним знакома, ведь деревни по соседству, наверное, не раз связной и туда бегала. Особист, случаем, с иезуитами дело не имел? Теперь тварюшке ни за что не поверят, и что с ней сделают тогда, да тут шейку свернуть, как я хотел, это просто высший гуманизм!
– Так не мы же, а они, – говорит Гураль, – надеюсь, понятно, зачем я эту банду отпустил? Никуда они уже не денутся, поименно известные.
Понятно, учи ученого! Стрелки все на эту дрянь перевести, с «Данко» нашего, кто для нас более ценен?
Соплюшку позже нашли в лесу – то, что от нее осталось. Сполна получила от своих награду за «славу Украине». А ее родители и двое братишек, сгорели в своем доме, вот так случилось, и выскочить не успели. Война – и не мы ее начинали. Даже если девчонку принудили, у нее был выбор: не стараться быть фанатичкой, мы бы тоже все поняли, не звери же? А раз ты против нас с идеей, ну и получи от нее же, по принципу айкидо. Интересно, сколько у них родни осталось? Думаю, много – семьи тут большие. Так что будут кандидаты в наши агенты, желающие отомстить.
А проклятая рация снова в эфире! Радисты на допросе подтвердили, что были лишь резервным, дублирующим каналом. И тоже слышали про основной передатчик где-то в бункере – но сами не были там никогда!
Положение передатчика удалось определить, с точностью километров десять. Прикинули по карте – если там капитальный бункер, рассчитанный на сколько-то серьезный гарнизон, то рядом должна быть вода, речка или ручей. И должны быть подъезды для техники, ведь не на горбу же таскали цемент, арматуру и прочие материалы, когда строили? Мест вроде подходящих нашлось десятка дв, но это все же лучше, чем сто квадратных километров?
А если тепловизором попробовать? Даже для приготовления пищи нужна печка – на одном сухпае долго не просидишь. А ночью, особенно под утро, тут уже прохладно, будет ли тепловой фон? Сверху, с самолета – выделили без разговоров, немецкий ФВ-189 «рама», озаботились позаимствовать у ГДРовских камрадов еще к Киевскому мятежу, но опоздали, а несколько самолетов все же прибыли. Тепловизор в кабину – и пришлось мне и Вальке еще и профессию пилота-наблюдателя осваивать, не доверяли технику из будущего никому из местных. Ой, не придется в будущей войне партизанам костры жечь – эта штука издали засечет!
Костров не нашли, но подозрительные тепловые аномалии засекли в двух местах. Привязали к карте, уточненной аэрофотосьемкой. Гураль смотрит и решительно тычет пальцем в одну из отметок. Говорит мне:
– Майор, ты все военными категориями мыслишь. Бункер – значит, укрепрайон или вольфшанце, подземелья в бетоне, гарнизон по уставу службу несет – и как я понимаю, вас конкретно учили это захватывать? Да, тут на Волыни раньше было такое, и еще южнее этих мест, на польско-венгерской границе, старые УРы. Вот только здесь войсковые операции уже проходили, и оттого я сказать могу, абверовское это подземелье – строили тут такие в сорок третьем. В отличие от УР, по максимуму использовали пещеры, шахты, катакомбы, да хоть подвалы, дооборудовали входы, электричество с водопроводом, ну и отделка. Дизель-генератор – но вполне мог быть подземный ручей, на нем гидротурбина, для освещения хватит. И непременно подземные ходы вывести на значительное удаление, чтобы легче сбежать. А вот периметра сплошной обороны нет, лишь скрытые пулеметные точки у входов. И обязательно деревня рядом. Ну сам подумай, сотню рыл под землю загнать, в безделье, они же там озвереют! Так что в бункере лишь дежурная смена, а основной личный состав живет как обычные селяне. Причем деревня должна быть близко – чтобы при нашей войсковой операции успеть до бункера добежать.
– Ну тогда не надо им это позволить, – отвечаю, – а если сделать так…
– В целом неплохо, – замечает Гураль, выслушав, – против обычного куреня сработало бы. Но тут будет, зуб даю, не курень, а «охранные сотни» СБ, а это совсем другие бойцы. Из тех, кто еще молодыми против поляков начинали, как Тимур с его командой, с энтузиазмом и огоньком – и не наигрались еще. Эти не лямку тянут по приказу, а искренне стараются. И в плен сдаваться не будут – скорее себя подорвут. А потому обе части операции должны быть не последовательно, а одновременно. И информация нужна точная, какую вы простым наблюдением никак не получите за приемлемое время. А пленного брать – лишь в последний момент можно, иначе тревога поднимется по полной. Сведения нужны, и быстро. Значит, немного дополним твой план… Есть у меня последнее средство – эх, не хотел я, но придется!
Сидим в кустах, в полусотне шагов от лесной дороги. Один пулемет, две СВД, два «винтореза». А по дороге прохаживается Гураль. Будто на охоту собрался – в штатском и двухстволка на плече. Вот любопытно, почему он и на дело с этим ружьём ходит, а не с автоматом? Может, оно ему как память дорого? А еще интереснее, с кем он там встречается? Нам сказав до того:
– Вмешаетесь, только если меня убьют. И первым валите того, с кем я говорил. Поскольку обещал я ему, что раньше меня помрет или переживет очень ненадолго.
Где-то через полчаса замечаем в лесу движение. Идут трое, очень осторожно, как им кажется, прячась за деревьями. Двое с винтовками залегают, один выходит на дорогу, у него оружия не видно.
Я не могу разобрать, о чем говорят Гураль и пришедший из леса. Обрывки слов лишь долетают, вроде суржик, мне незнакомый. Но похоже, идет на повышенных тонах – едва до драки не доходит, в один момент мне показалось, сейчас они там друг друга за грудки и в морду! Затем вдруг успокаиваются, толкуют еще минут пять, и собеседник Гураля уходит назад в лес. Двое других тоже исчезают. А еще через четверть часа после нашего выхода в эфир по дороге проезжает бронетранспортер, мы в темпе грузимся, домой, на базу!
И что это было такое?
– Был когда-то мой лучший друг, – говорит Гураль, – односельчанин, и даже моя очень дальняя родня, как в деревнях часто бывает. Вместе против панов шли, да и в сорок втором случилось пересечься. Должок за ним оставался, с давних времен, на самый крайний случай. Вот, я предъявил к уплате. Правы мы, майор, в том месте объект! И дружок мой был там, один раз, в прошлом году. Изобразил мне, где один из входов, и как от него тоннели идут. Про передатчик не знает, но не должно быть в этом районе другой такой норы! А человек теперь мне ничего не должен – так что, если еще раз сойдемся, я его убью или он меня, кому повезет. Жалко – хороший когда-то был хлопец, только с тараканами в голове.
А ведь непрост ты, товарищ старший майор, – в сорок втором тут немцы были, а вот советских партизан, и даже захудалого подполья, не водилось! Что у старого чекиста могли быть ОУНовцы в друзьях, охотно верю – до тридцать девятого нам с ними делить было нечего, а общий враг, польские паны, наличествовал, так что налицо было боевое содружество, особенно между отдельными представителями на низовом уровне. И сейчас, судя по тому, как ты этого на встречу вызвал, какой-то канал связи с лесом у тебя есть?
Гураль лишь усмехается – меньше знаешь, спокойнее спишь. Нам ведь передатчик нужен, и сука Арсенич к нему, приложением? А как мы до них доберемся – это дело десятое. И вообще, тащ майор, не о том думаете – теперь сугубо ваша, войсковая часть операции начинается!
Третий день ползаем по опостылевшей горной «зеленке», очень осторожно, как во вражеском тылу. Поскольку бандеровцы даже узнать не должны до часа Х, что мы тут есть. Не соврал информатор, указанный им вход мы нашли – а рядом две морды с пулеметом, меняются каждые четыре часа! И что хуже, у них есть постоянная связь – случайно обнаружили телефонную розетку в пне! Система, как у погранцов – значит, тут не только караульные у дверей, но и патрули есть?
Может, эти конкретные бандерлоги и были уровнем выше обычных вооруженных селян. Но с нами им все-таки не сравниться. И не ждали они в своем лесу кого-то вроде нас – ходили как обычно, в полный рост, не слишком таясь, и даже маскировочных костюмов ни у кого не было, в обычном селянском все. Парные патрули осматривали местность трижды в день – нас не обнаружили, зато мы, проследив за ними, нашли еще один вход в подземелье, также охраняемый пулеметчиками в окопе. И видели смену – как из долины, от деревни поднялись три десятка харь и скрылись под землей (службу знают – сначала к пулеметчикам старший подошел, лично им известный, затем лишь вся толпа). А где-то через час в деревню ушли другие, в таком же числе – вахту оттянули, теперь по хатам отдохнуть!
То есть под землей около тридцати человек. Минус шестерых в карауле и патруле. Деревня отсюда в четырех километрах, под гору – в долине между двумя увалами, в одном из которых бункер и вырыт. И добежать им сюда, с оружием и на подъем, уж не меньше двадцати минут!
Не было нас в подземелье – когда туда ворвалась рота, скрытно подошедшая по лесу, – дзержинцы, бывший ОМСБОН, хотя и обучались теперь как полноценная армейская пехота, на местности умели воевать и передвигаться не хуже любых егерей. Бандерлоги любили ставить минные ловушки у входа – свой знает, как пройти, а чужой неминуемо подорвётся. Так наши обнаружили перекрёсток тоннелей – где примерно, уже знали, а на месте щупами уточнили – и пробили взрывом свод. И штурмовой взвод нырнул в дыру, огнеметчик впереди – и то же самое было у второго входа, мы лишь открыли путь, тихо сняв караульных (из бесшумок, не геройствуя, не подползая с ножом). А вот патруль схроновых сидельцев мы взяли живыми – и после, растащив бандер в стороны, во избежание сговора, кололи предельно жестко, тут о невиновности и сомнениях и речи нет, поймали с поличным, с оружием, в зоне боевых действий, да они и сами не пытались прикинуться овечками, шипя проклятия москалям, которые очень скоро сменились приглушенными воплями, тут не до шуток, когда любая информация жизни наших ребят может сберечь!
Не был я и у села – там работали Валька, Финн, пять пар снайперов (Пилютин с Булыгой и еще те, кто был придан в помощь) и усиленный взвод дзержинцев, с шестью пулеметами. Этого хватило, чтобы поднятый по тревоге «бункерный» гарнизон прижать огнем в поле, у края леса – упертые были бандеры, даже потеряв не меньше трети людей в первые же секунды, не побежали и не сдавались, а пытались атаковать. Но снайпера выбивали их командиров и пулеметчиков, и даже сто шагов по чистому месту бандерам было не пройти, тем более что у нас были господствующие высоты, село лежало в долине меж двух увалов, поросших лесом, с той стороны тоже заняли позицию наши, и все там внизу простреливалось насквозь. А когда в село ворвался моторизованный батальон, подошедший по дороге, получив команду по радио, как только все началось – бандерам поплохело совсем. Голос в рации: Львов-один, Львов-два, я Киев, помощь нужна? Ну если только этих гавриков на поле добить – и подошли бронетранспортеры, скинули десант, ударили из ДШК в спину залегшим бандитам, упертые были сволочи, даже тогда в плен не сдавались – знали, что не пощадим? Вот только было это с их стороны – как в ультиматумах говорится, бессмысленное сопротивление, мы больше боялись, как Валька рассказывал, от своих ненароком получить.
И была зачистка села – тоже жестко, не было там непричастных, уж никак не могли там не видеть и не понимать, что за сотня вооруженных мужиков у них в гостях? И стреляли по нашим из окон, и не из одних винтарей, у бандер даже фаустпатроны оказались, один БТР сгорел. Не было то село Хатынью, где злые каратели истребляли мирняк – стреляли по нам там и женщины, и пацаны, как в Афгане или Чечне. Вот только повстанцы в открытом бою против армии, воюющей всерьез, шансов не имеют – ДШК пробивал стены насквозь, минометы накрывали самые упорные очаги сопротивления, огнеметами и «рысями» жгли дома, из которых стреляли, вместе со всеми, кто внутри был – и во все окна, двери, погреба, сначала кидали гранаты, до того как войти.
– Скотину было жалко, – после говорил мне Булыга, наблюдавший за действием «с галерки», с холма, – животины бедные или живьем горели в хлеву, или по улице метались, до первой пули. Бандеровцы заслужили – ну а коровы и свиньи за что?
Хотя хрюшки как раз заслужили – в свинарнике у дома «станичного» нашли человеческие кости. Кого скормили – бог весть, как сказал Гураль, в последнее время в этом селе и рядом никто из наших не пропадал. Была у СБ такая гнусь: при том, что там не редкостью были юристы, следаки еще с польским опытом, опасность они всегда считали по максимуму, как паранойя, ты мог совершить, изменить, просто поколебаться, значит, виновен и умрешь – оттого они с легкостью убивали даже своих, при малейшем подозрении, не говоря уже о мирняке. Так что у той соплюшки шансов оправдаться не было – и Гураль это знал. Но не мы начали эту войну – а как раз за то воюем, чтобы такого не было больше!
В это время мы – я, Влад, Рябой, Мазур, Гураль и отделение солдат-дзержинцев, бежали по лесу к месту, где по словам разговоренных пленных был еще один выход. Поскольку логичным было, что сам Арсенич и кто-то еще из главарей, когда поймут, что запахло жареным, не примут последний бой, а пытаются спастись бегством. Метров семьсот это очень много, если по лесу, в гору, в полной выкладке – а главное, лишь бы успеть! Гураль был прав, пленные сказали, это не бункер как таковой (тут было бы куда проще, бензин в вентиляцию и подпалить – кто уцелеет, выскочат сами), а то ли естественная пещера, то ли старая каменоломня, немцы лишь марафет навели – были тоннели в сотни шагов длиной и залы в два яруса на глубине. Мы почти успели – только перевалив гребень, увидели, как ниже нас появились четверо, как из-под земли. Бандит с пулеметом стал первой мишенью, он упал, не успев выстрелить ни разу. А я достал того, кто как показалось, был командиром – удачно, в ногу, целил чуть понизу, чтоб был живой.
Он действительно был главарем – потому что второй бандит взвалил раненого себе на спину и побежал вниз по склону. А третий залег и стал стрелять из немецкого МР, его в секунды задавили огнем и зашвыряли гранатами, оставленное в прикрытие «мясо» ценности для нас не имело, а вот того, кого выносили из боя, а не добивали сами, как поступали бандеры со своими рядовыми в подобных случаях, хотелось бы взять живым. И мы рванули вниз, в преследование – самым худшим могло оказаться, если рядом есть еще один схрон, и эта пара нырнет туда. Через минуту мы снова увидели беглецов, сейчас легко было положить обоих насмерть, но нам это было не нужно. И мы быстро их догнали – тот, кто тащил второго на себе, был рослый, но нетренированный совсем, он даже на шаг перешел под конец, но упрямо не останавливался, хотя мы уже бежали вровень, и слева, и справа, шагах в пятнадцати – он нас так на мины или в засаду не заведет? Очередь ему под ноги, довольно бегать, не уйдешь – он понял, остановился. Так, руки на виду держать, оба – у нас приказ, вас живыми, но и дохлыми тоже сойдет, так что стреляем сразу. Граната у рослого в кармане все ж была, но не решился.
– Арсенич! – сказал подошедший Гураль. – Вот и снова свиделись. Год тридцать пятый – помнишь, скотина?
И тащили мы этих двух уродов обратно, заткнув главарю пасть его же вонючей портянкой – чтоб не орал и не бранился, нарушая лесную тишину. В подземелье все уже завершилось, у нас было четверо убитых и семь раненых – и до чего жалко, что мужики, прошедшие войну, гибнут уже после Победы! Но надо было идти в этот бой, потому что такие, как Арсенич, не имеют права жить, Бандитов положили или взяли всех, и передатчик тоже, вместе с бумагами – главарь, когда наши ворвались в пещеру, сразу бросился в бега со своей личной охраной, не проследив за уничтожением документов. А со стороны села еще слышались выстрелы, там добивали последних не сдавшихся. И как сказал Гураль, этого села больше не будет – всех выживших депортируют в Сибирь или Казахстан (чья вина не потянет на лагерь или расстрел), тут пока разместится наш гарнизон, ну а после будут жить колонисты – приезжие с Востока.
А товарищ Сталин оказался гуманен и мудр – придумал для бандерлогов лучшее, чем тотальный геноцид! Может быть, пример Польши увидел, где раздали землю местным мужикам, сказав «если паны вернутся, все назад отберут», так народ стал массово сдавать прячущихся в лесах бандитов АК, те в ответ стали убивать и грабить, чем лишь усугубили – общеизвестно, что без поддержки населения партизаны не выживают. И здесь, на Западенщине, раз основа бандеровской экономики это сельский кооператив – вы в колхозы не хотите, так не будет вам колхозов, а взамен вводятся «товарищества по совместной обработке земли». Участок у каждой семьи свой – с него исчисляется и обязательная норма сдачи государству, ну а все остальное это твое! В итоге же бандеровский «налог» стал не обезличенным, из общего котла, а конкретным, взимаемым с каждого селянина. Что уже само по себе вбивает хороший клин между структурами ОУН и населением. Опора на куркульскую сущность мелкого хозяйчика – так не к коммунистической сознательности же взывать, тут ее отроду не водилось, хоть с микроскопом ищи!
Интересно, а если, на такое взглянув, и на Востоке, и даже в России, селяне тоже захотят? Хотя тут тоже, если подумать, проблем хватает. Школы, больницы, дома культуры, общее благоустройство вроде дорог и электричества – в колхозах это часто бывало даже не из выручки, а с безвозмездной госдотации, ну а ТОЗ как такое обеспечит? А общие работы, вроде мелиорации, агрономической науки, удобрений, а привлечение техники с МТС – в колхозе это организовать проще и дешевле. Так что крупный и уже хорошо обустроенный колхоз имеет перед «товариществом» явное преимущество. Ну а мелкие деревни в глуши – отчего бы и нет?
А вот тогда и война имеет совсем другой смысл! Чего греха таить, даже у меня сомнение было, когда сюда попал – ну, перебьем мы всяких там Арсеничей и Куков, дело простое и понятное, так другие вылезут на их место! Вместо иерархии – самоорганизующаяся сеть, отчего повстанцы и бывают неистребимы (и наши партизаны в эту войну тоже так). Но новая политика выбивает у ОУН землю из-под ног, лишает их сеть подпора изнутри. Если прежде они изображали «борцов за свободу украинского народа», от польского или москальского ига, то теперь, когда мужики землю получили, за что им воевать? Заставить можно, но это другой совсем расклад, когда тебя силком гонят и конкретно тебя поборами облагают. Непримиримые останутся – так пополнения у них уже не станет, а значит, всех можно выловить и перебить, особенно когда народ бандитов уже не поддерживает. И превратится ОУН-УПА из народного сопротивления в чисто бандитскую структуру, с которой и разговор совсем другой.
Ай да Иосиф Виссарионович, отец коллективизации, сумел на горло себе наступить, уважаю! Или кто-то из наших присоветовал? Так кто – Адмирал наш лишь своими, флотскими делами занимался, как и Большаков морской пехотой нового типа, замполит наш Елезаров в Северодвинске был, не в Москве. Или само учение коммунизма не успело еще закостенеть, в догму окончательно не превратилось, и помнят все, включая Вождя, что марксизм это всего лишь руководство к действию, которого не следует держаться аки слепой стены? Ведь даже Ильич учил, когда нэп вводил, что тактически отступить не грех, когда наскоком не удалось. Раз не вышло на Западенщине сразу социализм построить – ну, будет пока вместо Бандерложья Куркулистан. После – куда вы денетесь?
Работы тут, конечно, непочатый край. Например, кто должен землю делить – военные топографы, кто еще! А машинно-тракторные станции, кои я успел еще увидеть тут до отъезда, милитаризованностью сильно напоминали израильские кибуцы на палестинских землях – весь личный состав из бывших фронтовиков, оружие имеют на законной основе, как и собственные отряды быстрого реагирования, и четкую связь с армией и ГБ. При том, что селяне становятся кровно заинтересованными, чтобы у механизаторов не было проблем – все просто и понятно: или тебе трактор пашет, за долю в будущем урожае, или ты мордуешься сам, и если будешь голодать, это исключительно твои проблемы. Никакого «восстановления Чечни», когда наших специалистов и похищали, и убивали – русские еще пришлют! Все работы – по договору, тобой конкретно оплаченные, и если лесные взорвали электролинию, построенную за твои деньги, в лес и обращайся с претензией, чтобы компенсировали твой убыток.
Жаль, что Кука так и не поймали. Очень хотелось бы с ним пообщаться, в память о Киеве. Сидит, наверное, сейчас в самом глубоком бункере и выглянуть боится? Так все равно найдем.
Ну успокойся, галчонок! Я вернулся, живой, а враги все сдохли! И чтобы дальше было так.
А про иные всякие случаи там, тебе знать не надо, чтобы нервы поберечь. Как, например, у нас один из солдат пропал – хорошо, дружок его по взводу сказал, в той хате молодка живет, что ему приглянулась, и вроде против не была, он, наверное, туда и пошел, днем, от нашего расположения буквально сто шагов. Мы туда, хозяйку в оборот, та от всего открещивается, ну мы дом и подворье все перевернули, вещички нашли, причем не от одного человека, снова эту бабу в оборот, уже жестко – по моему убеждению, когда женщина в такое влезает, то и к ней тоже без всякого снисхождения! Где наш, живой или мертвый? А вон, яма с гашеной известью на заднем дворе! Сообщники кто, сука? Орет, плачет, но божится, что сама справилась – старый прием, «заряженный» самогон, выпьешь, уснешь, и делай с тобой, что хошь – мужа у этой твари, видите ли, советские убили, она и мстит. Ну, сдали мы ее в СМЕРШ, пусть те, кто надо, разбираются, врет или правду говорит.
А как я, в другом совсем селе, в хату зашел, по оперативной надобности, а хозяин автомат выхватил, немецкий МР-40? Хорошо, привычка уже нож в рукаве держать, и тренировка, метнуть из любой позиции, но если бы я этому гаду в горло не попал, он бы меня положил, однозначно! И до сих пор не пойму, чего это этот бандера воевать решил, ведь ребята во дворе были, и меня убив, самому бы ему было никак не уйти! Так советских ненавидел, что в смертники готов – или, что вернее, «шмайсер» у него отчего-то не был припрятан, испугался, что найдем? Так покойника уже не допросишь.
И уж совсем случай невероятный, как я в футбол играл. Иду, никого не трогаю, и вдруг летит предмет из-за плетня, немецкая граната «яйцо». А я ее, на чистом автопилоте, пинком с лета, обратно и залег, а место открытое и ровное, даже канавы рядом нет – но повезло, осколки выше прошли. А во дворе после обнаруживаю двоих пацанов, лет по двенадцати, один уже мертвый, второй отходит – нет, совесть меня не мучила совершенно, поскольку именно оттуда граната и прилетела, и больше там точно никого не было и быть не могло!
Что характерно, в лесу ничего столь же опасного со мной не случалось. Как с полководцем Суворовым – который говорил, что за всю жизнь ранен был два раза на войне и двадцать раз дома и при дворе. А если серьезно, в лесу, в поиске – там инициатива наша, мы выбираем, кого и когда бить, а нас попробуй найди! Конечно, мины опасны, или засады, но это уже дело техники, и хорошо отработанные навыки, как избежать. А вот вне боя не расслабленным быть нельзя – нервы не выдержат. Слышал, что и у дзержинцев потери вот так, в тылу – были больше, чем собственно боевые.
Но про то я тебе, мой галчонок, не расскажу. Если только, не дай бог, не придется тебе с нами после, в такие же места. Тогда – надо, чтобы ты опыт наш усвоила: никому из местных верить нельзя! Но надеюсь, что когда ты в строй вернешься (и если вернешься), то здесь, в бандерложье, будет уже по-настоящему спокойно! Ведь под рукой товарища Сталина даже бандерлоги будут жить в стране социалистической мечты, эволюционируя в людей! А кто не захочет – значит, не будет жить вообще!
Остап Вишня. Героям слава (фельетон).
Опубл. в 1949 году (альт-ист)
Украинская деревня. Неприметный дом на окраине. На отшибе – место, куда и короли пешком ходят. Темной, темной ночью, опасливо озираясь, туда пришли двое.
– Слава Украине! – нагнувшись, прошипел хозяин в дырку.
– Героям слава, – донесся снизу отзыв, – кто там с тобой?
– Курьер Центрального Провода, – сказал спутник хозяина, – а вы?
– А я Василь Лемех, суверенный фюрер всея Украины, – ответили из дырки – пароль принят, залазь! Я наверх не могу, конспирация!
Курьер зажал нос, полез в дыру. И оказался о окружении десятка небритых, грязных и вонючих морд. В углу, перед портретом Бандеры, горели свечки, как перед иконой.
– Привет, друже! – сказал тот, кто назвал себя «фюрером». – Что привез? Гроши, харчи, зброю?
– Привет от самого друже Степана, – ответил курьер, – велел передать, что помнит о вас. И велит акцию устроить – а то нам финансирование обрежут. Господа из Лондона и Вашингтона уже выразили недовольство и недоумение – таки есть ОУН или уже нету? Срочно нужен хоть какой успех!
– Успех? – сказал фюрер Василь. – А ты вокруг оглянись! Что нас москали по всей Украине ищут и найти не могут третий год, это не успех? Ищут нас в лесу, уж все норы там облазали – а мы здесь все! В последний раз тут москальский батальон стоял, их солдаты сюда ходили – вот торчит наверху москальская задница, а мы сидим, и «Ще не вмерла», хором поем, про себя, конечно, не в голос!
– Как же вы тут живете? – спросил курьер. – По мне, так без противогаза никак невозможно! Даже спите на этом…
– Солому кладем, – ответил главарь, – ничего, привыкли. И удобно, что до ветру далеко ходить не надо, можно прямо тут, под боком. Зато это единственная свободная территория Украины – здесь мы воздухом украинской свободы дышим, «Ще не вмерла» поем открыто, когда наверху рядом никого нет. А главное, вот сидим мы и представляем, как после нашей победы москалей так же заставим, чтобы в домах не смели жить, а лишь как скот. Вообразим – и как душу греет! Так сколько нам ждать еще? Когда войска мериканские придут, атомные бомбы на москалей бросят – чтобы мы наконец вылезти могли и зажить, как паны? А то, уж прости, друже, что хлеб-соль тебе не предлагаю – но так все провоняло, что даже у сухарей и горилки привкус дерьма.
– Хлопче, срочно акция нужна! – сказал курьер. – Ну в положение войдите – друже Степан плакался, что ему даже на веселых девок не хватает, настолько ему финансирование обрезали! Ну кто-нибудь – хоть вы, или друже Козлотур, или Патрошенко, кто еще из атаманов?
– Эти самозванцы? – рявкнул Василь. – Я, и только я, фюрер всея Украины! Говорил же Патрошенке – еще раз вперед меня сунешься, поймаю, удавлю! И вы тоже, нашли с кем меня сравнивать – у этих недоносков ни людей не осталось, ни территории! Шуты, им лишь на ярмарке выступать! А что, идея – как в Киеве сяду, туда этих и повелю отправить, если, конечно, добрым буду и не решу удавить!
– Друже Степан сказал, кто акцию осуществит, тот фюрером и будет, – развел руками курьер, – как ему господа говорят, «ничего личного, лишь бизнес». Вы чего-то взрываете или поджигаете, кого-то убиваете – нам дают деньги, из которых что-то перепадет и вам. Нет – тогда сидите в этой дыре и дальше.
– Лучше в этой дыре, чем к стенке приставят, – заявил главарь, – будут после по лесам гонять, как зайца, как было уже… Нет, не хочу. Пусть тот же Патрошенко, если ему охота вперед всех лезть и быть показательно вздернутым, хе-хе!
– Хлопче, ну пожалейте меня! – едва не плакал курьер. – Я ж тоже без зарплаты останусь! Ну хоть что-нибудь – а я перед самим Бандерой слово замолвлю! Чтобы когда американцы придут, и друже Степан станет президентом всея Украины, от моря до моря – вас он в премьеры взял!
– Ладно, – ответил атаман, – только без крови, а то нас и отсюда достанут! Хлопцы – ради неньки Украины животом рискнуть не побоимся, наверх пойдем! Бери дерьмо, полные карманы – разбросаем у домов партийных, комсомольцев и активистов, да в правлении дверь измажем! Пусть знают, что не вмерла Украина – и боятся нас. Слава героям!
И. В. Сталин.
Что никогда не войдет ни в чьи мемуары
Неужели все было напрасно? И историю изменить нельзя?
На столе – материалы по «кириченковскому» делу. Все казалось просто: ухватить за ниточку, потянувшуюся наверх от киевского предателя и пособника недобитых фашистов, вытянуть всех, с кем он успел вступить в преступный сговор – и по закону, за измену Родине, или к стенке, или в лагерную пыль! Ну а всем прочим – получив наглядный урок, продолжать строить коммунизм, во славу идей Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина! И вперед, к новым победам.
А все оказалось куда проще. И сложнее, и страшнее.
Как там говорил этот товарищ из ГДР, группенфюрер Рудински, записано в протоколе? «Человек это такая тварь, что всегда норовит прежде всего для себя. Если это совпадает с общей целью, имеем полезного члена общества. Иначе же – преступника». Ну, если не брать в расчет пассионариев, готовых драться за идею. Однако и они сильны прежде всего тем, что ведут за собой массы, не только и не столько как облеченные властью, но прежде всего как «центры кристаллизации» Идеи. И как верно учил Ильич, будет очень глупо надеяться на голый энтузиазм, не учитывая насущные интересы.
Так был заговор или нет? Если ответственные товарищи – облеченные властью, в том числе и в войсках, в ГБ – ведут меж собой разговоры, «а вот если бы», это уже измена? В отличие от Кириченко, никто к конкретным делам не перешел, в сговор с такими, как Василь Кук и его банда, не вступал – и о том, что должно было быть в Киеве, знали лишь то, что что-то должно там произойти, – а когда открылось, возмущение открытым союзом «царя украинского» с бандеровцами было вполне искренним, ну нельзя же так, черт побери, надо и предел знать! Исключительно аппаратные игры – иначе же, пока враг внешний силен, это надо совсем мозгов не иметь, чтобы не понимать, не будет СССР, нас всех фашисты и капиталисты на фонарях развесят!
Это понимание уйдет, когда мощь Советского Союза вырастет настолько, что покажется – она не денется уже никуда. И можно отщипнуть кусок, предать чуть-чуть, для личного блага. А затем – уже и по-крупному, ведь так хочется пользоваться всем, тебе положенным, не как служебной квартирой, пока ты при исполнении, она твоя – а на постоянной основе, и детям передать? Только он, Иосиф Виссарионович Сталин, мог заставить номенклатуру работать – держа ее в черном теле, постоянной угрозой чистки и расстрела. Ну и конечно, осознание положения СССР как осажденной капиталистами крепости тоже играло роль. Но очень скоро ни того ни другого не будет. Он, Сталин, не вечен – а враг переведет войну в иную плоскость, к которой мы окажемся не готовы. Разрядка напряженности – «лишь бы не было атомной войны», разве не сами мы внушали это массам? И люди просто устанут, работать на завтрашнюю возможную войну, сейчас отказывая себе во многом. Потому Горбачев и имел колоссальный успех! Если капитализм уже не тот, «не агрессивный, а с человеческим лицом»? Не понимая, что если это отчасти и имело место – то исключительно благодаря противостоянию с СССР и коммунистической идеей! Как говорил еще Рузвельт в тридцатые: «лучше дать рабочим что-то – чем после они сами возьмут все».
Брожение, недовольство в рядах номенклатуры – это заговор или нет? Глупо надеяться, что заговорщики оставят явные следы, вроде организационного оформления в какой-то «Союз меча и орала» или составления письменных планов и обязательств? Но тогда за болтовню можно завтра же арестовывать любого – или, по крайней мере, большинство! Но даже если на такое решиться – станет не лучше, а хуже! Ведь те, кто придут на место изъятых, будут думать точно так же – да еще и прибавится инстинкт самосохранения, «а если завтра и нас?». И все пойдет по новой!
А если и не решатся, или полицейские меры окажутся эффективными – можно быть уверенным, что после его, Сталина, смерти (а сколько ему здесь отпущено судьбой, пусть даже не до пятьдесят третьего, а на несколько лет дольше, что это даст по большому счету?), не найдется никого на его место! И сам он там сделал все, чтобы не было преемника, на голову возвышающегося над остальными – и эта кодла, бдительно следя друг за другом, в клочья порвет любого кандидата в Вожди! Как Лаврентия. А ведь Никитка, шут с «незаконченным начальным», но не дурак, верно почуял линию, он на Двадцатом съезде там вылез именно затем, чтобы заявить, я от прежней политики отрекаюсь, никого не буду гнобить! И реально проводил, что при нем любой член верхушки, как ЦК и Политбюро, не мог быть арестован, а тем более расстрелян – гуманиста из себя изображал, это Никитка-то, в тридцать седьмом, будучи первым в Москве, требовавший «увеличения квоты на расстрелы», да и после меня устроивший кровавую чистку МГБ и МВД! И стала номенклатура неприкосновенными «священными коровами», а отсюда был лишь крошечный шажок осознать и сформулировать свой насущный интерес, стать «новым дворянством», жить как Рокфеллер, детям унаследовать. А так как на всех не хватит (поначалу даже не благ, а мест, ответственных постов), то заблокировать социальный лифт – после чего номенклатура окончательно превращается в клику, заботящуюся исключительно о собственных интересах. «Приватизировать» то, чем распоряжаешься – со страной что станется, на всех хватит тащить, мы же сверхдержава! Да и капитализм теперь белый и пушистый, нам больше не враг – и жить на Кипре или во Флориде куда комфортнее, как и отдавать своих отпрысков учиться в Гарвард или Оксфорд! Тьфу!
Хотелось взвыть! Выходило, что несмотря на все, историю по большому счету мы не изменили, стрелку не перевели. Одержать Победу с гораздо лучшим результатом, продвинуть границу на запад, присоединить еще какие-то территории – чтобы через полвека или лет семьдесят, сто, неважно, все это так же переметнулось к капиталистам! Можно расстрелять Хрущева, и еще по списку – на их место станут другие! Итогом все равно будет правление номенклатуры – которой и сама коммунистическая идея нужна лишь как набор лозунгов-заклинаний! Значит, будет и застой, и низкопоклонство перед Западом (из-за его банального превосходства по уровню жизни особенно для верхушки – ведь хочется жить, как Вандербильд, в свое удовольствие, а не под дамокловым мечом все потерять, когда оставишь пост). И будет в завершение та же капитуляция перед Западом, возможно по другому сценарию, и ползучая реставрация капитализма. Даже то, что здесь в живых осталось наших советских людей на несколько миллионов больше – и то не сыграет роль, ведь не прислушались же предатели там к референдуму, на котором девяносто девять процентов населения были против развала СССР!
Хотя что-то и здесь мы изменить сумели! Самое простое было перенести границы, вернуть в РСФСР области с русским населением (Донбасс и север Казахстана), в двадцать втором подаренные нацреспубликам «для укрепления пролетарского элемента», равно и в историческом и культурном отношении тяготеющие к России, как Нарва и Двинский край. И если Никитка в пятьдесят четвертом обосновывал необходимость передачи Крыма тем, что все коммуникации туда, и железная дорога, и электричество, и вода, идут через перешеек, с Украины – так что Крым в большей степени замкнут на хозяйство УССР, чем РСФСР, так отчего бы теперь не передать в Российскую Федерация и Одессу, Николаев, Херсон, совершенно не украинские по духу города? Ну зачем Украинской АССР, а тем более Галиции, свой выход к морю? И Абхазия с Южной Осетией здесь – автономии уже не грузинские, а российские. Восточная Украина, Белоруссия, Казахстан, Киргизия – переведены из ССР в автономии, а ведь там, в мире «Рассвета», ни одна АССР не отделилась, ну кроме Чечни, на время, но то особый разговор! И другая совсем линия в отношении нацразвития – в главу поставлены прежде всего общесоюзные интересы! Не должно быть никаких нацкомпартий, национальных Академий наук (тоже источник диссиденства), университетов с преподаванием на национальных языках (хотя тут прямым запретом больше навредишь – действовать будем тоньше) – элита и интеллигенция из нацреспублик должна искренне считать себя частью общесоюзной, и никак иначе! Тут дело не быстрое и не легкое, придется ломать через колено национальный уклад. Вот Мухитдинов, первый Узбекистана в пятидесятые, был ведь солдатом в Сталинграде, значит, не наследственный бай? Которого однако даже Хрущев с трибуны Двадцать второго съезда прилюдно обвинил в «байстве, чванстве, насаждении чуждых порядков». Положим, Никитке большой веры нет, там всякое могло быть – но весьма вероятно и то, что Мухитдинов всего лишь поступал, как положено вести себя Большому Человеку в узбекском понимании! А интересно, как его преемник себя повел – точно так же, ну может быть с некоторой оглядкой, на первых порах? Что ж, как сказал Смоленцев, один из «гостей из будущего» – здесь в СССР не должно быть ничего, кроме СССР! Мы полностью с этим согласны – задача, конечно, не простая, но понятная. Чтобы любой желающий во власть усвоил – если он хочет подняться выше уровня родного аула или кишлака, то должен принять наши правила и жить исключительно по ним – иначе же мы никого не неволим, паси баранов дальше!
Хуже было с Прибалтикой. Эстонский и латышский пролетариат, пригласивший нас в сороковом, почти весь полег на фронте, что подлинно невосполнимая потеря. Там на объекты промышленности пришлось посылать русских – но при значительном проценте населения, они уже не смешивались с местными, жили наособицу – и после девяносто первого все оказались «оккупантами», унтерменшами, лицами без гражданства! Значит, обратить самое пристальное внимание на коммунистическое воспитание местного населения, прежде всего молодежи, поощрять переучивание крестьянства в рабочих, чтобы со своих хуторов на заводы шли! И никаких там вернувшихся «лесных братьев», после всего десяти лет курорта на Колыме, теперь вражинам, на ком явная вина, но не вышак, сидеть четвертной, пока новое поколение не вырастет… и лучше бы в родные края их вернулось поменьше! Но это тоже – решаемый вопрос!
Так что есть надежда – в любом случае здесь СССР останется монолитным, окраины не отпадут. Но что делать с номенклатурой? Даже Никитка живой пока – сначала взглянуть хотелось, кто с ним сговариваться начнет – а сейчас, когда ясно, что никакой он не главарь мятежа, а просто воспользовался моментом, как и мог бы и другой на его месте, судьба его даже особого интереса не вызывает! Хотя привлечь его есть за что – вот уж беда, дурак с инициативой, в Ашхабад назначенный, начал канал копать, из Амударьи а Каспийское море, кучу народа с лопатами согнал, едва не вызвав нового басмаческого восстания. Тогда одернули его – так теперь додумался столицу Туркмении перестраивать, кто ему идею подсказал, сборные щитовые дома на облегченном каркасе, двух, даже трехэтажные, на восемь или двенадцать квартир? Народ из бараков едет охотно – вот только в сорок восьмом, при землетрясении, станут эти «хрущевки» (юмор, что и тут их так прозвали) братскими могилами, ведь сложатся при толчке, как карточные домики! Можно подвести под статью «вредительство» и нецелевой расход государственных средств?
Назначить себе преемника? Даже если не ошибусь (как с Ежовым), и если он будет честно ждать свой срок, а не начнет тотчас же плести интриги против меня, и если не допустит ошибок (как Лаврентий, уже после меня, хотел растащить Союз по национальным квартирам), и если его не сожрут немедленно, как того же Лаврентия – все повторится, когда и ему придет срок уйти, ведь все мы смертны! И все пойдет по тому же пути.
Сталин всегда считал своим идеальным инструментом – организацию, партию, «орден меченосцев», со строгой иерархией и четкой дисциплиной. Которая подчиняет себе стихию масс и ведет их в нужном направлении. Именно это в свое время привело к победе партию большевиков – в отличие от всяких там эсеров, меньшевиков и прочей сволочи, погрязшей в мелкобуржуазном болоте. Вождь усмехнулся, вспомнив одну дискуссию, еще революционных времен. Надо вооружать массы, – говорили большевики, – создавать отряды революционной армии, как писал Ильич еще в 1905 году, добывать оружие, обучать людей. Нет, – отвечали эсеры, – надо не вооружать народ прямо, а вооружать его сознанием жгучей необходимости вооружаться! Сия витиеватая фраза означала – не заниматься непосредственной оргработой, а лишь вести пропаганду, призывая к оружию, которое массы должны добывать сами, где могут, равно как и разбиваться на отряды и назначать командиров. Идиотизм, что сказать!
И вдруг оказалось – что жесткая иерархия нестабильна! Сначала, прямо по гумилевской теории, все единомышленники делают свое дело, курсом к победе. Но вот после, сначала начинается желание каждого сыграть по-своему, разумеется, в интересах дела. Затем откалываются те, кто искал блага, счастья, справедливости лично для себя. После начинается обустройство на занятых местах, и в итоге, иерархия начинает работать уже не на объявленную цель, а лично на свое существование! И никакие репрессии не помогут, поскольку дело вовсе не в конкретной личности конкретного Хрущева – убери его, другой будет не лучше! Как оказались бесплодными и попытки навести порядок там, в восьмидесятых – Азербайджан, и «хлопковое дело» в Средней Азии. Результат в конечном счете был нулевым.
Эх, потомки! Вот принесли информацию, о которой лучше бы не знать. И ведь назад уже не повернуть – помирать буду, под славословие, зная, что после грязью обольют, не только меня лично (мертвому-то что?), но все дело, ради которого себя и других не жалел? И что с этим делать, как жить? Хоть атомную войну развязывай, лет через пятнадцать, если доживу – как Ильич еще завещал, «если нам суждено сойти со сцены, мы сумеем так хлопнуть дверью, что содрогнется весь мир». Чтобы, если не мы победим, так никто! Или выход все же есть?
Когда-то давно Сталин видел, как хороший, надежный товарищ умирает от неизлечимой болезни. Тогда неизлечимой – а впрочем, потомки говорят, что от рака и у них не спасают! Эх, Вано, жить бы тебе еще, ведь не старый был – похоронили тебя со всеми положенными почестями, сейчас я тебя вспомнил, потому что ты мосточек мне кладешь, как через эту пропасть перейти!
Сначала ты не верил, что болен. Ходил по разным врачам, проверял и перепроверял. А затем вообще стал обходить больницы стороной. Пока симптомы уже явно не проявились.
Затем был протест. Гнев, злоба – за что, это не по справедливости! И переносить незаслуженные обиды пришлось твоим близким, родным и друзьям – кто уж точно не был виноват. И ведь пришлось тебя срочно от должности отстранить, принудительно отправить в санаторий – а то наломал бы ты дров на своем ответственном посту!
После ты стал цепляться за любую соломинку. Докладывали, даже в церковь ходил. Голодал, делал какую-то хитрую гимнастику – искал любой способ как-то продлить, задержаться.
А когда увидел, что не помогло, у тебя опустились руки. Водка – пришлось запретить персоналу ее тебе давать, особым приказом. Но нельзя было лишить тебя дозы морфия, чтобы заглушить боль… и принести забытие и бред. Ты никого не хотел видеть, сидел в своих грезах – и кое-кто из нас, если честно, ждал, скорее бы отмучился.
Но ты сумел преодолеть свою слабость, как и подобает коммунисту! Узнав у врача, сколько тебе осталось времени, и чтобы в полной рабочей форме. И ты упросил позволить тебе вернуться на занимаемый пост – поначалу за тобой приглядывали, но ты трудился, себя не жалея, стараясь если не завершить, то максимально продвинуть все порученные дела, чтобы легче было тем, кто придет после. Ибо коммунизм учит, что нет рая и ада – и одни лишь дела и память остаются потомкам после нас.
А после ты умер, как настоящий коммунист. И был похоронен с должными почестями – и мы, живые, остались продолжать твое дело.
Ему было легче. Когда умирает всего лишь твой организм – а не великое дело, которому ты служишь. Нет, мы еще повоюем! Рано сдаваться!
Сталин усмехнулся, отметив, что пожалуй, он сам изменился, в сравнении с самим собой из той истории. Тот вполне мог бы сначала стараться не поверить, а затем впасть в бессмысленный гнев, и подобно восточному сатрапу, уничтожить гонцов, донесших дурную весть. Или метаться хватаясь за первое попавшееся. Или махнуть рукой и прожить остаток лет в свое удовольствие как том гаденьком фильме, «Валтасаров пир», или тот пасквиль иначе назывался?[89] Изобразили его, всесильным живым божком, и это когда год по сюжету тридцать пятый, Кирова только что убили, никому верить нельзя, Зиновьев с Бухариным козни плетут! Впрочем, что ждать от подлого времени «перестройки»?
Удачно вышло, что сначала прошла информация о контрреволюционном заговоре. По крайней мере тогда, в сорок втором, после первых встреч с потомками, он, Сталин, был убежден, что следует искать тайную контрреволюционную организацию, вроде подпольного троцкистского (простите, хрущевского) центра. И этот мнимый враг, казавшийся понятным, поглотил его злость. А понимание, что дело вовсе не в организации, пришло уже сейчас. И что важно – не от кого-то, а от своих же размышлений. Себя казнить за дурную весть?
Искать частные решения, или опустить руки? Не дождетесь! Я вам не бездарь Николашка! И не Горбачев, кто все просрал, а после за рубеж сбежал, лекции читать!
Решения принципиально нет? Ну значит, на все эти принципы – ответим полнейшей беспринципностью! Правила не дозволяют – значит, меняй правила, мешай фигуры на доске! Но вот эту партию проиграть – не имею права!
Слабость иерархии показал киевский мятеж – одного мерзавца на вершине, расставившего своих подпевал на ключевых постах, хватило, чтобы разжечь пожар, причем народ безмолствовал бы! Да, было – и рабочие батальоны, и честные представители парт– и госаппарата, исполнившие свой долг – но если бы Лазарева не оказалась там, в нужное время и нужном месте, не взяла бы управление на себя, катастрофа могла бы быть грандиозной! А вот у контрреволюции оказалась очень сильная сторона, практическая неистребимость! Как у гидры – руби голову, тут же вырастают две. Вычерпывай море ведром.
Потому что это вовсе не иерархия. А сеть. Вместо доминирования вертикальных связей – горизонтальные. Когда каждый знает свой маневр, являясь не винтиком, а сознательным элементом. И всегда готов занять освободившееся место! Но ведь мы точно так же учили массы участвовать в строительстве коммунизма!
Сталин нервно встал, прошелся по кабинету. Выходит, он, увлекаясь иерархией, явно недооценивал сетевое начало! А оно присутствовало всегда, даже в том примере, «вооружать народ, или…», ведь организация вооруженных отрядов подразумевала, как само собой разумеющееся, желание масс идти воевать! Так неужели эсеры тогда были правы? Нет – потому что иерархия, организация, порядок тоже нужны! Сетью, стихией почти в чистом виде было партизанское движение в эту войну. Вместо погибших в строй вставали новые бойцы, кто не мог жить под фашистским гнетом. Но какие при этом были потери, в том же Минске подполье было разгромлено гестапо четыре или пять раз! Так что эсеры все же были глупцы – потому что никто не будет призывать к восстанию, когда массы не готовы, а раз уж до того дошло, то дело партии как раз организовать порядок вместо стихии, направить энергию в правильное русло! Нашей ошибкой было лишь то, что мы относились к «сетевому» как к само собой разумеющемуся, считали этот источник бездонным – а это не так!
Что все же было меньшей ошибкой, по сравнению с проклятым царизмом. Там «сеть» игнорировалась вовсе, и даже считалась вредной – «как бы чего не вышло», «о вреде вольнодумства». В результате в революцию против существующей власти оказались втянуты многие дельные люди, кому было тесно, кто не мог развернуться! Но ведь это было, если верить потомкам, и в позднем СССР!
И репрессии, инициированные им самим, Иосифом Сталиным, в конце сороковых – начале пятидесятых, не были ли следствием его страха и неумения? Когда он увидел, что ответственные товарищи решают свои проблемы, договариваясь напрямую меж собой – испугался, старый дурак, что решат, а нельзя ли и вовсе без Вождя? Привык к организации, а несанкционированных горизонтальных связей боялся, считая их ненужными и опасными! Хотя вот сообщения с фронта – когда командиры частей лично знакомы друг с другом, наладить взаимодействие легче, войска сражаются гораздо успешнее. И снова это было принято как должное, осталось незамеченным!
А ведь потомки, огромное им спасибо, и тут дали подсказку, как веху поставили, указывающую путь! Общество посвященных в Тайну, «орден Рассвета», как кое-кто называет – с самого начала строилось именно как сеть, а не иерархия, не было четкой структуры, высших и низших, зато в огромной мере присутствовала сознательность, что лучше сделать, как помочь! И ведь опять же были товарищи, кто выражал недоумение, «носимся с этими, как с писаной торбой, когда можно просто поставить в строй»! Но тут кланяться надо товарищу Кириллову, настоявшему на своем – и он, Сталин, с ним согласился! Ведь к пришельцам из будущего и в самом деле было неприменимо правило, что незаменимых нет? А польза от потомков была огромная – хотя в наркомате ВМФ и были поначалу голоса, за что товарищу Лазареву такой почет и награды, он ведь даже не член ВКП(б) и вообще неизвестно кто? И пришлось самому Кузнецову, с подачи его, Сталина, наводить порядок – а контр-адмирал Лазарев, устраивая в море очередную бойню немецкому флоту, и не подозревал об интригах вокруг его имени, на самом верху, поставленный в столь тепличные условия, каких не знал ни один наш адмирал или генерал! Но ведь не стоило отвлекать командира уникального боевого корабля – на разные подковерные дела?
И потомки успели заразить мышление тех, кто с ними общался, новым подходом! Многовариантность – даже если есть решение, взглянуть, нет ли еще более эффективного? Вот интересно вспомнить, как принималось решение об итальянской политике – что в итоге согласились с товарищем Тольятти, не продавливать однопартийность, а идти на компромисс с прочими политическими силами? Там, правда, было еще и трезвое понимание, что с Ватиканом командная система категорически не пройдет, а налаживать взаимодействие придется. А в итоге это будет уникальный опыт, применимый не к одной Италии!
А насколько удачными для СССР оказались личные отношения потомков со Святым Престолом? Юрий Смоленцев – сейчас считается национальным героем Италии, за спасение папы и поимку Гитлера уже получил награды от советского правительства, и от Церкви, так теперь и власти Народной Италии обеспокоились, из Рима пишут – что наградили его еще и Золотой медалью Сопротивления, так это же высшая их награда, по итальянскому уставу, даже рядовому, ею награжденному, генерал обязан первым честь отдавать! И теперь запрашивают, когда товарищ Смоленцев может посетить Рим, чтобы получить награду – или возложить эту миссию на их посольство в Москве? Может, лучше Смоленцева и отпустить, это какой будет пропагандистский ход!
Вместе с женой – хотя с ней тоже не так все просто! По донесению из Рима, модный дом, где ей подвенечное платье шили, по заказу Церкви, имя сменил, и сейчас называется, понятно, «Лючия», и в витрине фотопортреты – товарищ Смоленцева с мужем, получают благословение папы, сходящего с подлодки в Специи (Лючия в военной форме и с автоматом). Она же при венчании, с примечанием, что ее наряд сшит здесь. И наконец, она же в Москве, во время парада Победы – святой отец, их посланник, снимал! – красивая, хорошо одетая, в шляпке с вуалью. Что тоже, как докладывают, на пользу СССР – смотрите, что у русских носят, совсем не лапти и армяки! А пальто покроя, «как у Лючии», уже вовсю заказывают римлянки… а у нас, Лазарева говорила, это называется, «американский стиль», надо что-то придумать!
А еще Лючия умудрилась объявить личную войну самому дону Кало – наградив его намертво прилипшим прозвищем дон Дерьмо. На что разозленный главарь мафии и неофициальный правитель всего итальянского Юга не придумал ничего лучше, чем объявить ее женщиной легкого поведения, изменившей, страшно подумать, всей Италии, выбрав в мужья русского, а не итальянца! Эти слова вызвали лишь смех, поскольку наши солдаты в Италии стали просто образцом мужчин, и таких «лючий» уже не один десяток набрался, политорганы спрашивают, что с этим делать? Тогда дон Кало, как только в Италии вышли газеты с фото – Лючия в окружении гарибальдийцев, участников Парада Победы – заявил, что «эта девка со всеми этими солдатами ….». На что бравые народные карабинеры, вернувшись домой, написали дону открытое письмо (тоже опубликовано), подобное тому, что запорожцы турецкому султану, пообещав при поимке утопить в сортире, «отправив подобное к подобному». А за оскорбительное слово о «нашей Лючии» в Риме прилюдно – как минимум побьют. Так что, может, и разрешить товарищу Смоленцевой съездить с мужем в Италию, к родне – не имеет сицилийская мафия силы на севере? Ну и конечно, охрану дать, проследить – у нее же ребенок должен родиться, символом советско-итальянской дружбы?
Так как вот такое вписать в регламент? Где все дозволено – лишь по указанию свыше? Сама политика настоятельно требует – вот и с курдами вопрос. Хорошо, успели одернуть слишком ретивых товарищей, кто жаждали скорее и в приказном порядке приобщать народ вождя Барзани к социализму. А этого делать нельзя – если не хотим курдов от себя оттолкнуть, уж очень они свою свободу ценят! Помощь нашу примут, друзьями нашими останутся и щитом от исламского фундаментализма, ведь опять решат британцы разыгрывать против нас эту карту, как в двадцатые, начнут засылать басмачей, как только с Индией разберутся! И вот тут курдское «казачье войско», прикрывающее нашу границу, будет очень полезно! На территории Ирана, Ирака… так Барзани и от Турции хочет кусок оторвать, вызывая злость Исмет-паши, кто эту кашу расхлебывать будет?
В Европе сейчас – три главные проблемы (не считая интеграции ГДР и прочих в наше народное хозяйство). Франция – куда она повернет? В отличие от Италии, где коммунисты всегда были общенациональной силой, ФКП была популярна лишь среди французского пролетариата, который отнюдь не весь французский народ. А де Голль тот еще кадр – неизвестно, кого он сейчас больше ненавидит, нас или англичан, по крайней мере его последние заявления, почти ультиматумы, не лезут ни в какие ворота! С какой стати мы должны «немедленно убираться из Марселя и Тулона, вернув захваченный французский флот»? Если англичане, насколько известно, прибрали к рукам французскую эскадру в Бизерте, и отдавать не спешат, как и убираться из Парижа?
Второе – подготовка к мирной конференции (предположительно в Стокгольме, весной). Где неизбежно встанет вопрос о границах в Европе. И вопрос действительно критичный – это север Норвегии! Проблемная территория, где население настроено явно против нас, зато проанглийски (давние и прочные связи, включая родственные). И непонятно, как мы можем это переварить, но флотские товарищи, прежде всего сам Кузнецов, но и Лазарев, и Головко, и Зозуля, убеждены абсолютно: Нарвик это ключ к выходу нашего Северного флота в Атлантику! Без него сам наш флот на Севере значительно теряет эффективность. Особенно в рамках морской доктрины Лазарева – Кузнецова.
Ну и третье – мировая финансовая система, рубль как мировая валюта, в своей зоне. Что вызывает бешеное сопротивление англо-американцев, даже больше, чем границы: это ведь потрясение самих основ! Ну в этом споре мы не уступим – а вот когда завершится война и на Тихом океане, и США переведут свою экономику на мирные рельсы, и завалят Европу своими товарами, вот это будет проблема! Через год, через два. Таможней отгораживаться, наподобие «железного занавеса»? Или учредить Еврорынок под своим руководством?
Однако, выходит, главный вопрос решил, – подумал Иосиф Виссарионович, – раз думаю о второстепенных проблемах? Принцип понятен – а вот как это будет конкретно? Это ведь настоящая революция выйдет, перейти от «выше стоящих» к «впереди идущим», чтобы иерархия обслуживала сеть, а не наоборот! Армия, госаппарат, там по мелочи – а вот партию придется кардинально ломать! И далеко не всем, особенно вышестоящим, это понравится – могут и реальный заговор устроить! Сместить товарища Сталина нельзя – а вот убить, очень даже можно! Ничего, в двадцатые было труднее! Главное, я вижу цель, ясно понимаю, что хочу получить – а они нет!
Завидую Лазареву, которому всего лишь придется выйти из тепличных условий, в решении штабных организационных проблем. Тем более, на ТОФ его не знают, в отличие от Севера и черноморцев. Посмотрим, как он справится, достойный ли выйдет преемник Кузнецову лет через десять?
Там я отдал предпочтение армии. Отчего бы здесь не иметь флот, ей в противовес? С разделением зон ответственности: армия это территория, прилегающая к нашим сухопутным границам, ну а флот – действия на удаленных театрах, по всему миру? Ведь там, лет через десять-пятнадцать, начнутся события, представляющие интерес для СССР – Куба, Вьетнам, ну и Африка вся.
Джон Хетцер. Юго-Восточная Африка.
Июль-сентябрь 1944 года
Я в Танганьике родился. Отец немец, в армии Леттов-Форбека воевал, мать англичанка, еще до той войны за него замуж вышла, ну а я мал еще был, когда война завершилась, по зверю уже стрелял, а в человека еще нет. Родители в тридцать третьем в Европу вернулись, ну а я к этим местам привык, и к занятию своему. Тут ведь охота это не развлечение, а профессия. Кстати, меньше верьте писакам – как они рассказывают, лишь после того, как лев или леопард-людоед сто человек сожрал, находится скучающий джентльмен, кто берется зверя убить. У нас дело поставлено было – если появился в округе такой хищник, что человечину предпочитает, тут же такие, как я, отправляются его найти и уничтожить, это наша работа, за которую жалованье идет. Ну и конечно, пока таковых нет – водим богатых туристов на сафари, деньги лишними не будут.
Отчего зверь людоедом становится? Да, верно пишут – если старый или больной, иную добычу ему не взять, не догнать. Или же просто псих – не верите, а зря. Про душу и разум не скажу, это у священника спросите – а вот воля, ум и характер у тех же львов индивидуальны, тоже есть трусы и отчаянные, хитрые и дураки. Нечасто, но встречается зверь, у которого точно с головой не в порядке, буйный слишком, бросается на все живое. Такой, как правило, долго не живет – если не нарвется на кого-то не по зубам, так сам свою же пищу без меры истребит. Но если успеет человечины попробовать – то становится самым опасным! Зато и добыть его – и радость, за хорошо сделанную работу, и шкура приличная, не запаршивевшая.
Про войну мы, конечно, знали – но особого дела до нее не было, где мы, а где Европа? Лично я там за всю свою жизнь два раза лишь был, на фатерлянд взглянуть. Не понравилось мне там – тесно, шумно, грязно, и чем бы я зарабатывал на жизнь? Мы, немцы, в далеких землях крепче корни пускаем, строим свой дом – в отличие от англичан, которые часто смотрят на это как на ссылку. Так и я – целое поместье построил, нельзя ведь все время кочевать, не дикари! И в сезон дождей что делать, и мясом одним сыт не будешь – землю огородил, негры поле возделывали и скот пасли, не для торговли масштаб, а чтоб самому хватило. Женился на дочке соседа, в двадцать девятом старший сын родился, в тридцатом дочка, в тридцать первом – второй сын. Зачем мне Европа и вся эта политика?
А война – сама к нам пришла, в прошлом году. Объявили – двести тысяч итальянцев с пушками и танками идут к нам, чтобы захватить, как эфиопов. И немцы с ними тоже – вот только я не задумывался на чьей стороне выступить. Подойдет вам объяснение, что мой сосед и приятель Томми Боумен, родом, кажется, из Шотландии, или старый Мэтью, на дочке которого, Лоре, я женился – были мне куда ближе и понятнее, чем Гитлер, которого я не видел никогда?
Прежде тут вовсе не было британских войск. Да и когда началось – драка шла в основном к востоку от нас, ближе к побережью. Итальянцы совсем не знали Африки, и слишком зависели от снабжения – а дорог тут, в глубине континента, нет, потому они старались захватить порты и везти все по морю. А здесь нас было до сотни, белых колонистов – фермеров, или таких же охотников, как я. Если считать моих мальчиков, Алан и Макс – они уже хорошо умели стрелять, ходили со мной. Итого сотня боеспособных и вооруженных мужчин, на территорию миль сто в округе. И на каждого из нас приходилось, наверное, по тысяче итальянцев. Но они здесь были чужие – а это была наша земля!
Штабным в Найроби хватило ума не ставить нас в пехотный строй, а сформировать из нас отряд рейнджеров, батальон «Виктория» (не знаю, в честь королевы или озера) для дальней разведки, набегов и диверсий. Нас посадили на джипы с ручными пулеметами «брен», выдали винтовки, каски, рюкзаки – все, что положено иметь солдату, – но мы обычно предпочитали пользоваться своим, привычным оружием и снаряжением. Единственно, американские джипы были – вот это вещь, куда быстрее и проходимее моего старого пикапа (ну и конечно, казенный не так жалко, если сгорит в бою). А вот пулеметы, укрепленные на кузовах, оказались не слишком эффективным оружием – очень быстро выяснилось, что попасть куда-то при стрельбе из кузова джипа при езде по бездорожью можно лишь случайно, и с огромным расходом патронов! Хотя я из своей винтовки уверенно поражаю ростовую мишень в пятистах ярдах – может быть, мы к автоматическому оружию просто не были привычны? Так же мы не сумели освоить минометы (две штуки, системы Стокс-Бранда). Зато винтовки с оптикой – это наше дело!
Мы были осами, вьющимися около итальянского медведя, и больно кусающими его в загривок! Римляне очень неуверенно чувствовали себя в вельде, не умели маскироваться, читать следы, находить воду – они и ориентироваться-то здесь могли плохо! После первых наших нападений не придумали ничего лучше, как увеличить численность своих патрулей и охраны колонн снабжения! В итоге мы всегда первыми обнаруживали врага, определяли, куда он движется, в каком месте пройдет – и успевали подготовить встречу! При особенной удаче, когда итальяшек было не очень много, и первым залпом у нас получалось нанести им большой урон – мы добивали всех и забирали трофеи. Но чаще – внезапным обстрелом нанеся потери, мы стремились тотчас скрыться, пока враг не успевал опомниться и оказать сопротивление, а затем и преследование. Это позволяло нам бить римлян, самим почти не теряя людей.
– Славная охота, отец, – однажды сказал мне Алан, мой старшенький, – убивать итальянцев легче, чем антилоп! Смотри – я делаю пятьдесят первую насечку на прикладе!
– Пока ты думаешь так, никогда не станешь охотником, – ответил я, – никогда не забывай, что побеждает тот, кто умнее! Когда ты сумеешь выбрать место засады, рассчитать момент, когда надо стрелять, а когда отходить – тогда лишь сможешь охотиться сам. Человек всегда умнее зверя – и подумай заранее, что будет, когда у итальянцев появятся такие, как мы, егеря, охотники уже за нами!
Про вождя Авеколо мне рассказывал дружок, из регулярных. Будто бы тот, кто после стал «черным фюрером Африки», еще осенью сорок третьего был всего лишь капралом колониальных войск, старшим над носильщиками. В сезон дождей здесь застревают в грязи даже джипы – а кроме того, бензина всегда меньше, чем хотелось бы, и оттого и мы, и итальянцы, кроме автомобилей использовали множество негров-носильщиков. Мне говорили, что когда британской дивизии пришлось отступить, по тактическим соображениям, перед превосходящими силами итальянцев, то не было времени вывести еще и носильщиков с грузом, а оттого тылы просто бросили и списали. Но и римляне как-то не наткнулись на толпу негров с нашим оружием и снаряжением – зато капрал Авеколо счел себя свободным от присяги и ушел в partizano, так, кажется, называли русских рейнджеров итальянцы? И он, поначалу имея пятьсот винтовок с патронами, подчинил себе всех окрестных чернокожих и воевал с итальянцами, в нашей же манере, нападая на отставших и тыловых, а больше всего, на такие же колонны носильщиков с грузами. Хотя уже тогда ходили слухи, что он не только с итальянцами воюет. Но также говорили, что наши из разведки имеют с Авеколо какие-то отношения, я сам однажды провожал на ту сторону каких-то засекреченных двоих, не знаю, правда, куда и зачем они шли.
Когда в Европе кончилась война, нас не разоружали. Мы стали кем-то вроде волонтеров-пограничников: жили по домам, но готовы были по первому сигналу собраться и выступить, и должны были ежедневно высылать патруль вдоль границы. В тот день ездил Боумен с сыновьями, но первым весть принес не он. Милях в десяти от нас была католическая миссия, там всем распоряжался отец Игнасио, было при нем еще двое «братьев», имен которых я так и не удосужился узнать, и еще сестра Сара – похоже, у нее с Игнасио отношения были не только платонические, а впрочем, тут, на краю земли, на многие вещи смотрят проще, чем в Европе. Я в миссии мало бывал, лишь когда врач или лекарство нужны, ну и конечно, венчались там мы с Лорой – а сыновей своих грамоте я сам учил. Еще непривычно было смотреть, что для отца Игнасио, казалось, вообще различия в цвете кожи не существовало – нет, я, в Африке всю жизнь прожив, хорошо знаю, что и среди негров встречаются те, кто достоин искреннего уважения, по умственным и моральным качествам нам не уступая, но все же граница должна быть? Ради самих же черных – ведь если ты себе цену знаешь и достоинство имеешь, неважно, какого ты цвета кожи, то и места в жизни себе потребуешь соответствующего, а таковых куда меньше, чем грязной и тяжелой работы, революцию получим! А при любой революции, как я в книжках читал, речь уже не о справедливости идет, а будешь ли ты после живой?
Оружия в миссии считай что и не было – пара старых ружей против голодного зверья. И не крепость – там даже ограды не было вокруг. Церковь, жилой дом, хозяйственные постройки и все. Кроме названных мной четверых, жили там еще с десяток чернокожих прислужников и еще столько же пленных итальяшек. Мы все-таки не нацисты, как о них пишут, чтобы пленных убивать – ну, можно еще заставить на ферме свою кормежку отработать и все. А так, в миссию их и отправляли, не концлагерь же нам для них строить? Еще в миссии был старый грузовичок-пикап, его-то я и увидел в тот день, пылящим к моей ферме напрямик, без дороги. Вот он влетел в мой двор… а кузов-то в двух местах явно пулями пробит, и дырки свежие совсем! И вываливаются оттуда двое итальянцев. Я по-ихнему плохо понимаю, особенно когда они говорят по-своему быстро, но старший немного и по-английски мог, так что сумели объясниться.
– Черные, утром напали. Человек двести, все с винтовками. Пришли в миссию и сказали, что черная раса высшая, поскольку больше Христа страдала, а белые божью волю утаили. Хотели сломать алтарь и разрушить церковь, отец Игнасио стал перед ними с распятием – тогда его приколотили гвоздями к стене, как Христа, и подожгли церковь, крича, если ваш Бог так силен, то пусть тебя спасет! И стали убивать всех – святых братьев, итальянцев, даже своих же негров, что при миссии служили. Лишь мы вдвоем в сарае успели спрятаться, тут черные сестру Сару из дома вытащили и набросились на нее всей толпой, она кричала страшно. А мы, поскольку все негры туда сбежались, смогли в машину вскочить, слава господу, завелась легко!
Нас было на ферме – я, Лора, мои дети – Алан, Макс, Лотта. Еще заехавший к нам Томми Боумен с сыновьями, итого восемь белых людей, с итальяшками десять. Еще негры-работники, тринадцать голов, в верности которых я сомневался. Оружие, один ручной пулемет, к нему сотни три патронов, винтовок и ружей семнадцать штук, по полусотне патронов на ствол! А наших негров уже не тринадцать, а девять осталось?
– Хозяин, те из народа ако, и Авекола ако, они убежали припасть к его ногам. А мы тоса, Авекола нас убьет. Дай нам ружья, мы будем сражаться.
Что делать? Два джипа и пикап из миссии – хватило бы, чтобы разместиться всем, кроме негров, конечно, ну они тут дома, в вельде укроются. И расскажут, как мы, белые, бежали от черной толпы. Европейцу трудно это понять, но здесь, в Африке, белый человек не имеет права показать трусость и малодушие перед черными, это неписаный закон, за нарушение которого не казнят, но резко перестают уважать. И как бежать из дома, который построил своими руками, на этой земле? Мы будем драться – пусть там толпа, но это всего лишь негры. Есть возражения, парни?
– Джим, – сказал Боумен старшему сыну, – езжай к нашим, пусть объявят тревогу, по всем фермам. Собирают отряд – и правительство тоже должно знать. А мы попробуем продержаться, сколько сможем.
Я хотел Лору и Лотту отправить с ним, но моя жена отказалась. Сказав: если вас убьют, как мы останемся одни, что с нами будет? Мы тоже умеем стрелять, и можем подавать вам патроны!
Негры появились через несколько часов. Шли по-армейски, походной колонной, причем в хвосте я, глядя в бинокль, различил носильщиков с тюками – еда, вода, патроны… или уже награбленное на других фермах? Негры остановились шагах в ста, вперед вышел один, без оружия, с белой тряпкой в руке. Подошел к ограде – и я узнал Ганса, одного из сбежавших работников-ако.
– Я служу теперь новому хозяину, бвана Джон, – осклабился он, – и он велел передать: если вы отдадите все оружие, и своих женщин, и все, что нам понравится, то будете жить. Нашими рабами – в расплату за все угнетение, что вы подвергали наших братьев. Хайль Авеколо!
И он выбросил руку вверх, вышло не страшно, а смешно.
– Ты все сказал, гиена? – ответил я. – А теперь слушай меня. Пусть со мной разговаривают равные мне – кто в этой толпе старший? Пусть ваши вожди выйдут ко мне, вон к тому кусту – если хотят получить то, что не достанется простым воинам, так и передай. Иначе вы не получите ничего. У меня в доме целый ящик динамита, вам известно, что это такое? Жду ваших вождей.
У черных все же осталось какое-то почтение перед белым господином! Они вышли, четверо главарей, трое из них в изодранных мундирах британских вспомогательных войск. Остановились у кустика – и приняли как должное, что белый господин не спешит к ним. Ну что ж, с богом – огонь!
Ведь нельзя считать парламентером бандита? Который пришел убивать тебя и твою семью и грабить твое имущество. А если бандит верит в незыблемость каких-то правил – тем хуже для него. Если это наши правила – то мы знаем, когда их можно нарушать, бог простит. Полезно ведь лишить врага командиров еще до начала боя? И то, что враг обозлится, не имеет никакого значения – нас все равно не пощадили бы, нельзя ведь верить слову взбунтовавшегося негра, да еще орущего «хайль»?
Мы хорошо стреляли – я и мои мальчики. Чтобы промахнуться в такие мишени, всего за полсотни метров? А по толпе черных зевак ударил пулемет, причем стрелял из него итальянец, он сказал, что ему эта машинка хорошо знакома и привычна – и не обманул, первый ряд негров лег весь, ну а прочие, вместо того, чтобы ринуться вперед смять нас массой, побежали! А мы стреляли им в спины, после боя на поле перед фермой насчитали больше ста трупов – включая раненых, которых мы всех добили, этим занимались наши черные работники-тоса, работали мотыгами, чтобы не тратить патронов.
Дело было ведь не только убить командиров. Негры верят, что у каждого человека есть «джу-джу», белый бы сказал – «судьба, удачливость, авторитет, милость богов», все вместе взятое. Если у тебя этого много – то ты не погибнешь, и всегда найдешь победу, успех. Вождь должен иметь этого в избытке по определению, иначе какой он вождь, кто за ним пойдет? И вот, мы убили самого вождя Авеколо – отчего у всего его воинства было отнюдь не желание отомстить, а ужас, раз его удачи не хватило, то что будет с нами? Да еще, как мы узнали после, их колдун перед этим провел какой-то обряд и заявил, что воины стали неуязвимы для пуль, ну а вожди особенно! За что колдуна после убили – ну а пока бежали в ужасе, убиваемые в спину. На войне нет подлости – есть лишь военная хитрость.
Как я уже сказал, я не расист. И ничего не имею против черной расы в целом. Так же, как я люблю природу, прожив среди нее всю жизнь – и не испытываю ненависти даже к зверям, на которых охочусь. Если только они не взбесившиеся, отведавшие крови людей. А сейчас произошло именно это – вот отчего, хотя вождь Авеколо был убит, с его именем связывают все, что было в Черной Африке последующие десять лет? Зная африканские реалии, не верю, что он стал бы «всеафриканским фюрером», тут слишком много племен, которые никогда не стали бы подчиняться чужаку. Но оттого вышло лишь хуже – идея «высшей черной расы», для которой настал час наконец отомстить белым за свое угнетение, охватила все народности, как пожар. Вожди насмерть грызлись друг с другом – но это не мешало им всем дружно убивать белых. Жизнь человека, что белого, что черного, не стоила и пыли – в это время говорили, что любой банды, вошедшей в деревню, хватит для появления на карте нового африканского государства.
А батальон «Виктория» снова встал в строй. Не дожидаясь приказа – мы защищали свои дома, свои семьи, свою землю. Нас было мало (всего сто с небольшим человек, по армейской мерке едва на роту хватит), на всю территорию – но мы были мобильны, хорошо стреляли, имели богатый боевой опыт – каждый из нас стоил сотни негров, черт побери! Чернокожие в массе верили, что достаточно направить винтовку в нужную сторону, нажать спуск, и вылетевшее из ствола колдовство само найдет цель – потому, очень немногие из них умели целиться, прижав приклад к плечу, большинство же при выстреле утыкали его в живот, в бедро, куда угодно! И они совершенно не умели обращаться с гранатами и автоматическим оружием, даже если это и попадало к ним в руки – кидали гранаты, не выдернув чеку, закрывали глаза при стрельбе очередями. И еще, вот странно, совершенно не умели воевать ночью, даже в хорошо знакомых им местах!
Оттого мы и сумели удержать границу. Несли потери – и когда негры додумались устраивать засады, залегать в высокой траве и, подпустив джип вплотную, вскакивать с винтовками, и когда они хотели взять ферму Джима Мейсона у Сухого ручья – обкурившись какой-то дрянью, они шли на нас тысячной толпой, в полный рост, не испытывая страха, и хорошо что нас там был целый взвод, четыре пулемета с достаточным запасом патронов – у «бренов» раскалялись стволы, наши женщины и мальчишки едва успевали набивать пустые магазины, а эти самоубийцы все набегали, ближе и ближе, желая лишь успеть нас растерзать… слава господу, патронов хватило!
Иначе же – страшно представить, что было бы, если бы мы не устояли! Пленных в этой войне не брали совсем – никогда не слышал больше, чтобы негры вступали хоть в какие-то переговоры, нет, они убивали всех белых, имевших несчастье попасть им в лапы. Убивали самыми жуткими способами – довелось мне однажды видеть капище, а в нем то, что осталось от людей! Так что, когда уже после войны какой-то умник всерьез спросил, не вижу ли я своей вины в том, что обманул глупых доверившихся черных фашистов, и они оттого озверели – я с чистой совестью дал ему в зубы.
Одним из наших пулеметчиков был итальянец. Тот самый, приблудившийся к нам с миссии, в первый день. Его товарищ скоро погиб – мы нашли после в вельде опрокинувшийся джип и страшно изуродованные трупы. Зато к нам присоединились еще с десяток римлян, изъявивших желание воевать, а не ждать, когда черные зарежут их как овец. Они были нам боевыми товарищами, со всеми правами – нельзя считать военнопленным того, с кем вместе сражаешься, да и кончилась уже та, прежняя война. Пулеметчика звали Пьетро Винченцо, был он уже в возрасте, старше меня, и радовался, что во всей катавасии один остался в живых из всей роты, очень хотел домой в свой Рим. Когда на границе стало тихо, мы выправили ему все необходимые бумаги, и я сам проводил его и других итальянцев до железной дороги, где уже ходили поезда в Момбасу, откуда в Европу отплывали корабли.
Знаете, львы и леопарды все же менее жестоки, чем люди. Лев убивает, лишь когда хочет есть – сытый же может спокойно лежать рядом со стадом антилоп. А люди не успокаиваются, пока не уничтожат всех, кого объявят врагами. На войне – хотя до нее могли строго следовать заповеди «не убий». Господи, что же за война шла в Европе, если даже ее отголоски, докатившиеся до нас, столь ужасны? Ладно, бедные негры, не знающие цивилизации – но когда и белые люди поступают так? То, что делали мы, было лишь охотой. Война началась, когда пришел Легион.
Я не знаю, какой дурак или мерзавец присоветовал правительству создать такую военную часть, по образцу французов. Слышал, что и там служило откровенное отребье – но по крайней мере, офицеры поддерживали строгую дисциплину, умели держать своих головорезов в узде. У этих тоже был «орднунг», как они сами говорили, они бесчинствовали строго по приказу и уставу! Они убивали всех, не разбираясь, кто прав, кто виноват – даже лояльные работники с наших ферм не смели выйти за ограду без риска быть расстрелянными на месте патрулем. Они реквизировали (то есть грабили) наше имущество, в обмен на ничего не стоящие расписки, они крали и жрали наш скот. Они подвергали насилию наших женщин – и любой из нас, лояльных белых британских граждан, при возражении мог быть жестоко избит, а при сопротивлении расстрелян! Они говорили по-немецки – и тогда я впервые ощутил себя англичанином. Они утверждали, что пришли защищать нас от орд диких негров – так спаси нас господь от таких «защитников», а с неграми мы как-нибудь справимся сами!
Парни, конечно, не стерпели. И очень скоро началась стрельба из кустов уже по их патрулям. В ответ они, после того как поймали и расстреляли одного из наших, приказали всем белым оставить свои дома и с минимумом имущества добровольно перейти в один охраняемый лагерь, за колючую проволоку, «ради вашей же безопасности», и кто откажется, будет считаться пособником черных партизан. Старик Мэтью рассказывал, что так же было в бурскую войну – в этих лагерях обращение как с заключенными, голод, болезни, хорошо если выживет половина людей. После чего я и мои сыновья решили взять винтовки и уйти в вельд. Как русские партизаны – случилось мне еще до начала событий побывать в Найроби, видел я там советский фильм.
И вдруг настал порядок! Легион от нас перебросили, кажется, в Индию, не завидую индусам! А сюда пришла уже наша, британская армия, причем свои ребята, родезийцы – с которыми сразу наладились дружеские отношения. Нет, я не знал тогда, что Легионом командовал Достлер, тот самый, «лиссабонский палач». Думаю, что наше правительство сделало большую глупость, взяв его на службу, вместо того чтобы сразу повесить высоко и коротко – неужели у Британии не хватает солдат, что приходится призывать под знамена таких мерзавцев? Слышал, что очень многие там, в Индии, и сдохли – что ж, подонков не жалко! Может быть, в Лондоне и были правы – ведь тогда послать умирать вдали от дома таких, как я? А у нас и так было неспокойно, черные тревожили границу – так что даже дома скучать не приходилось!
Но это уже совсем другая история, сэр.
Генерал Андерс,
командующий Британским Иностранным Легионом.
Кения, Найроби, 20 сентября 1944 года
Так хорошо все начиналось – и вдруг с размаха сесть в лужу!
После своего освобождения из русского плена (героического побега, во что уже верил сам отважный польский генерал) жизнь казалась прекрасной. Совсем не обременительная должность «советника» при штабе герцога Маунтбеттена, командующего британскими войсками на Востоке. Пребывание на этом ответственном посту до капитуляции немцев – а после, вместо ожидаемого «крестового похода» против русской заразы, отзыв в Лондон!
Где благородные шляхтичи, офицеры Польской армии в Англии, едва не набили генералу морду, заявив что под командой вероотступника служить не желают. Проклятые святоши, мало того что узнали, так еще и сделали все, чтобы предать сей факт огласке, с показаниями свидетелей! А до того этот солдафон Роммель поступил с добровольно сдавшимися поляками совершенно не по-благородному, заставив даже пленных офицеров, в нарушение Гаагской конвенции, работать саперами-землекопами, а если встречалось минное поле, идти на него строем, разминируя своими ногами, варварство, ужас! Видит господь наш, добрый и милосердный, у меня просто не было выбора, когда стали набирать комсостав в Арабский Легион СС – ведь католическая вера осуждает грех самоубийства? Ну а что при этом пришлось перейти в мусульманство, так это лишь для обмана – произнося нечестивые слова намаза, я ведь в душе оставался истинным католиком, и лишь ждал случая, чтобы при первом случае вернуться к правильной вере! Да и смешно в двадцатом веке быть слишком щепетильным в религиозных вопросах!
Но эти чистюли, гневно звеня шпорами и саблями, заявили, что подчиняться отступнику не желают! Несмотря на то что Андерс честно сходил к ксендзу, раскаялся, исповедался и получил отпущение греха – то есть снова числился в католичестве! И черт бы побрал этих упрямцев, но кому нужен генерал без армии в мирное время? А денег пан Андерс не скопил и видел единственный выход поправить свои дела в будущей священной войне с русскими варварами, захватившими почти всю Европу! А что война не завтра начнется – так это и к лучшему, ведь жалованье (из британской казны) будет идти? Неужели Англия смирится с утратой своих позиций в Европе, не попробует восстановить против Сталина «санитарный кордон», как двадцать пять лет назад? Тем более Польша, павшая первой жертвой этой войны, пока не получила никакой компенсации – западные земли так и пребывали под юрисдикцией Германии, русские совершенно не собирались отдавать Брест и Белосток и убираться за границу тридцать девятого года, да еще и Тешин отобрали, вернув Чехии (также пока административно входящей в состав Германии).
Не помогли даже крики (попавшие в газеты – нашлись друзья, помогли), что европейская цивилизация (в лице Британии) и мировое сообщество (США) должны настоять на сохранении территориальной целостности Польши! Чтобы советские вернули Западную Белоруссию и Украину, а также Поморье, убрали свои войска, оскверняющие польскую землю, допустили бы в Варшаве правительство из достойных людей, вместо своих марионеток, и выплатили бы контрибуцию – да, заплатить за польские страдания в этой войне должна не одна Германия, но и СССР! И будет все как прежде – демократическая Польша, форпост европейской цивилизации против русской угрозы! Ну а если Сталин откажется удовлетворить эти справедливые требования, то весь западный мир должен сплотиться против агрессоров, подвергнуть самому суровому осуждению, ввести торговые санкции, и наконец, объявить войну – ведь если Гитлеру удалось в сорок первом почти взять Москву, то объединенная англо-американская мощь в состоянии выкинуть русских за Урал, в сибирские леса, где им самое место! Андерс изо всех сил старался быть самым патриотичным из польских патриотов в изгнании. Получив в ответ как презрение со стороны своих же соотечественников – мы-то патриоты, а ты здесь при чем? – так и окрик из Форин Офис, что война с СССР в настоящее время совершенно не входит в планы Его Величества. Что до всех заявлений – то они отражают исключительно личное мнение Андерса, выражению которого в печати английские законы никак не могут помешать. Хотя друзья шепнули, что на будущей всемирной Конференции все это будет Сталину предъявлено – но пока рано еще дразнить русского медведя! А то могут устроить невместной персоне «несчастный случай», как Сикорскому в сорок третьем. Который тогда требовал от Англии немедленно объявить войну СССР – и самолет, на котором глава «сражающейся Польши» летел в Северную Африку, вдруг упал в море, никто не выжил!
И вдруг такое захватывающее предложение! Ему, Андерсу – принять командование новоорганизованным Британским Иностранным Легионом! Пока в составе трех дивизий, больше сорока тысяч солдат – но ожидается увеличение. После столь ужасной войны английские парни не должны погибать, еще и усмиряя взбунтовавшихся негров и индусов – так что, надо кому-то заняться и грязной работой. Но ведь он, Андерс, должен будет всего лишь руководить процессом, а не бегать лично по джунглям? Конечно, личный состав будет из преступников, всякой сволочи – кого бы еще привлекло условие, списанное у французов, что отслуживший беспорочно легионер получает полное прощение былых грехов, вместе с чистыми документами на любое вымышленное имя? Так какое значение будет иметь мнение пушечного мяса?
Реальность оказалась хуже. Не преступники – немцы, в большинстве из Ваффен СС. Хотя и одетые в британскую форму, с британскими знаками различия, на британской технике – лишь стрелковое вооружение в большинстве осталось немецких образцов. Начальником штаба Легиона был сам фельдмаршал Манштейн – который в упор не видел в поляке командующего. А Достлер, формально назначенный заместителем Андерса, прямо заявил:
– Пан «генерал», – это слово было произнесено с издевательской интонацией, – давайте договоримся. Вы играете роль, как вам положено – и не мешаете настоящим солдатам делать свое привычное дело!
Первая миссия казалась легкой – всего лишь усмирить бунтующих негров в Западной Кении. Утомительным был переход по морю, без всяких удобств, в трюмах и твиндеках грузовых транспортов, даже высшие офицеры плыли не на пассажирском лайнере, а на таком же «либерти», правда, в каютах. В Момбасе разгрузились, по железной дороге прибыли на место. Андерс со штабом комфортно расположился в лучшем отеле города Найроби (после Лондона пыльная и грязная дыра!). Легион приступил к боевой работе – а на долю пана генерала осталось лишь пить виски и слать в Англию победные реляции: «очищена от мятежников такая-то территория, убито столько-то бандитов». Всю общую работу по управлению Легионом взял на себя Манштейн – а на местах командиры дивизий. Немцы исправно передавали число вражеских потерь, и на этом их взаимодействие с Андерсом заканчивалось. Генерал, впрочем, не видел в этом беды – если процесс усмирения территории идет нормально. Скоро грянул гром.
– Вы идиот или бездарность? – раздался окрик из Лондона. – Кто дал вам право фактически объявить войну Британской империи?
Нет, мятежа не было. Достлер искренне старался навести порядок на территории – вот только в его понимании это должен быть идеальный орднунг, как в гробу: чем меньше живого населения, то есть потенциальных бунтовщиков и их пособников, тем лучше! Андерс схватился за голову, прочтя жалобы с мест, которыми была завалена канцелярия губернатора Кении. Чертов Достлер вел себя, словно на Восточном фронте, против русских партизан – ладно, негритянские деревни, сожженные со всеми жителями, но ведь расстреливали и работников на фермах, и белых колонистов, и даже персонал католических миссий!
– Пан командующий, я знаю, что делаю. У меня и моих людей гораздо больше опыта по усмирению недружественных территорий, – заявил Достлер, наконец соизволивший явиться, – заверяю, что ни один белый не был расстрелян иначе, чем по приговору военного суда, за конкретное и доказанное преступление: как укрывание мятежников, снабжение их провизией и медикаментами, оказание любой помощи. И даже, в последнюю неделю, вооруженное сопротивление моим солдатам! Я глубоко убежден, что любой, совершивший преступление, должен быть наказан – без разницы, является он простым работником, владельцем фермы, или даже священником или чиновником местной администрации. Тот, кто за бунтовщиков – должен быть убит, так я понимаю свой долг! И фюрер был доволен, как я исполнял его в России, Франции и Италии!
– Герр генерал, вы забываетесь, – подал голос присутствовавший здесь же чин из администрации губернатора, – следует ли понимать ваши слова как злостное неповиновение? В таком случае напомню, что Британия вправе разорвать контракт и с вами, и со всеми неподчинившимися. Вам напомнить, что персонально вас ждет в Риме?
– Но я не могу приказать не стрелять, когда на нас нападают! – воскликнул Достлер, на глазах теряя спесь. – В нас подло стреляют из зарослей, ставят мины на дорогах. И занимаются этим уже не чернокожие – в последние дни мы несем главные потери именно от колонистов, не понимающих, что мы пришли их защищать!
– Сами виноваты: нечего было брать заложников на фермах, – отрезал чин, – причем, насколько мне известно, вовсе не имея обвинений, а лишь для профилактики. А уж делать то же самое с персоналом церковных миссий это не лезет ни в какие ворота. Вы хотите подорвать саму основу белой цивилизации в этих краях? Так поздравляю, генерал, это вам почти удалось! Немедленно отпустите всех арестованных – да и извиниться перед ними бы не помешало. Стоимость компенсаций, которые заплатит им британское правительство, будет удержана из жалованья, вашего и ваших людей. О вашей дальнейшей судьбе будет принято решение – и молите бога, чтобы там не пришли к выводу, что Британии совсем не нужно такое оружие, которое опасно для ее граждан не меньше, чем для повстанцев. Вы сейчас не в России!
«А если этот немец сейчас вызовет своих солдат и прикажет нас всех расстрелять, – подумал Андерс, – а после объявит себя хоть новым Леттов-Форбеком, фюрером Африки, или правителем Кении и Танганьики? Безумный план – но я бы на его месте поступил бы так, чем быть выданным святошам: пишут, что в Риме его ждет костер, причем дрова там постоянно обновляют! И если в Лондоне недовольны, то при чем тут я, вовсе не знавший об этих преступлениях?»
Нет, Достлер не решился. Сдулся окончательно, буркнул «яволь» – в ожидании своей участи.
Легион не распустили. В Лондоне, надо полагать, не стали списывать в убыток потраченные средства и признавать свою ошибку, да ведь и порядок на территории все же был наведен? Сначала немцев вывели в Момбасу, где держали в бараках за проволокой, как заключенных, под охраной британских солдат – не разоружали, но всю технику и боеприпасы взяли под свой караул. Затем прибыли английские офицеры, назначенные в штабы Легиона, сверху и до полкового уровня, отныне все приказы немцы должны были согласовывать с ними (Достлер назвал их, «кригс-комиссары»). Что подняло упавший было боевой дух – значит, не расформируют и никому не выдадут.
А после были опять трюмы пароходов – и Индия. Слава богу, не японский фронт – а наведение орднунга в тылу: не все индусы радовались возвращению белых освободителей. Что ж – теперь или будут рады, или все умрут! Разумеется, если «комиссары» дозволят!
Аналитическая записка экспертной группы
Технического Департамента Командования ВМС США
По окончании войны, единственным геополитическим противником США в мире останется СССР.
ВМФ СССР численно и качественно многократно уступает ВМС США. Состояние советской экономики и кораблестроительные мощности позволяют сделать вывод, что это положение сохранится в течение как минимум двадцати лет.
Предполагается, что СССР, не имея морских задач в удаленных районах Мирового океана, сосредоточит свои усилия, в части ВМФ, в попытке сохранить господство в прилегающих к своим берегам морях, а также в Средиземноморье. Где может быть обеспечена поддержка значительных сил береговой авиации.
Однако примечателен факт, что Советы не желают возвращать Франции захваченные ими линкоры «Ришелье» и «Страсбург», несмотря на категорические требования де Голля. При том, что даже на Средиземноморском театре, не говоря уже об Атлантике, эта эскадра не имеет никаких шансов против самого слабого из авиаударных соединений США. Поскольку нет сведений, что русские готовы приступить к постройке авианосцев, следует вывод: эффективно использовать трофейные линкоры СССР может лишь на северном театре, особенности которого (полярная ночь, частое волнение, погодные условия) сильно ограничивают работу палубной авиации. Но и это использование может быть успешным лишь против наших легких сил – моделирование боя русской эскадры в составе «Ришелье» и «Страсбурга» против одного новейшего линкора тип «Монтана» показывает, что у Советов шансов нет.
Есть предположение, что русские сделали ставку на «асимметричный ответ», не в состоянии состязаться с нами в числе и качестве линкоров и авианосцев. Со времен Цусимы и Ютланда морские сражения, с появлением авиации, развились с плоскости в верхнюю полусферу – появление быстроходных подлодок, не уступающих надводным кораблям по скорости, дистанции применения оружия, и дальности обнаружения, полноценно включает в пространство морского сражения и нижнюю полусферу.
Установлено, что такая подводная лодка (К-25) в ВМФ СССР есть. Согласно показаниям бывшего командующего кригсмарине гросс-адмирала Деница, а также прочих лиц, привлекаемых им для анализа этого объекта еще в 1942 году, эта супер-ПЛ может развивать под водой тридцать или даже сорок узлов, не поднимаясь на поверхность в течение всего похода, и стрелять торпедами на дистанцию в десять миль или даже больше (этот показатель примерно равен японским «Лонг лэнс»). Что подразумевает возможность обнаружить противника на такой дистанции и обеспечить наведение торпед, причем не только по надводной, но и подводной цели. Как показала тактическая игра, один-два таких «подводных охотника» могут обеспечить абсолютную ПЛО конвоя или эскадры (что подтверждается немцами, потерявшими в русской операционной зоне свыше полусотни U-ботов, предположительно потопленных К-25). Не отмечено ни одного случая обнаружения супер-ПЛ авиацией (нашей, немецкой, английской). В то же время собственный уровень акустического шума лодки гораздо ниже, чем у всех известных типов субмарин. Это делает К-25 идеальным дальним рейдером, могущим проходить рубежи ПЛО, так и уникальным типом «эскадренной ПЛ».
О практике боевого применения К-25 говорит тот факт, что фактически она одна обеспечила господство русских на Северном морском театре, ею были потоплены все крупные корабли Арктического флота кригсмарине (включая линкор «Тирпиц», на момент захвата его англичанами небоеспособный). В дальнейшем, на Средиземном море, именно К-25 сыграла огромную роль в разгроме немецко-французского флота. Немцы утверждают, что избегали заходить в район моря, где лишь предполагалось присутствие К-25. Показателен также тот факт, что русские называли супер-ПЛ «подводным линкором», то есть считая ее «опорным кораблем» Северного флота. Известно, что командир корабля носит чин контр-адмирала, что также дает основание полагать, что в ВМФ СССР ранг суперлодок выше, чем у линкоров.
Факт участия К-25 в событиях у берегов Конго весной 1943 года нельзя считать установленным достоверно. Известно, что до февраля 1944 года район действия К-25 ограничивался Баренцевым и Норвежским морями, причем поначалу даже «южнее широты Нарвика» считалось безопасным. В то же время К-25 сумела совершить переход с севера в Средиземное море, действовала там два месяца, и вернулась обратно, не подвергаясь дозаправке – по крайней мере, сведений о том нет. Можно предположить, что надежность ее машин подвергалась сомнению – есть данные о произошедших на ее борту авариях и катастрофах, с жертвами среди экипажа. Тогда понятно желание русских при номинально большой дальности действия, оперировать вблизи баз, где можно при необходимости получить помощь. Это подтверждается фактом, что после занятия русскими Нарвика К-25 была замечена в южной части Норвежского моря, где ранее не появлялась – но никогда не заходила в сам Нарвик, по-видимому играющий роль лишь пункта подстраховки. Возможно, что по-настоящему дальний поход в Средиземное море был предпринят лишь по накоплению опыта, отсутствовавшего прежде.
Информация, что на К-25 применена химическая энергоустановка замкнутого цикла, на пентаборане и трифториде хлора, оказалась недостоверной. Испытания подводной лодки «Си девил» (переоборудована из стандартной ПЛ тип «балао») показали, что, во-первых, работоспособность ЭУ достигается лишь при исключительно бережном и высококвалифицированном обслуживании, что нельзя требовать от строевого экипажа, в условиях реального боевого похода. Имели место шесть аварий с жертвами – включая взрыв и пожар в отсеке, и характерно, что «Си девил» получила у команды неофициальное прозвище «зажигалка». Во-вторых, скорость двадцать пять узлов под водой может быть достигнута, однако расчетная дальность при этом составляет не более двухсот миль! Переход к каплеобразной форме корпуса (различимой на фотографиях К-25), по оценке, может обеспечить тридцать узлов, но дальность увеличится ненамного. То есть вопрос о типе машинной установки К-25 остается открытым.
Контр-адмирал Зозуля Федор Владимирович.
Линкор «Миссури», оперативное соединение – 58 ВМС США.
Возле Марианских островов, 7 ноября 1944 года
Адмирал Хэлси совсем не был похож на грозного флотоводца. Не в мундире со всеми регалиями, а в рубашке с коротким рукавом, без всяких знаков различия. Было в его поведении что-то похожее на нашего «батю» Головко – впрочем, я уже знал, что в отличие от британцев, с их четкой дистанцией между офицерами и матросами, у американцев характерен показной демократизм. Но Хэлси в американском флоте искренне уважали – потому что он действительно умел воевать и берег людей. Именно он вытянул на себе и своей эскадре первые полгода Тихоокеанской войны, самые тяжелые, после Перл-Харбора, когда японцы имели численный и качественный перевес. Слышал, что когда личному составу объявили как общую награду, что сам Хэлси вступает в командование их эскадрой, матросы восприняли это именно так, как высшую честь.
Мы у него в гостях. Научите русского союзника высокому искусству морской войны – без шуток, когда я прочел от потомков все о войне на Тихом океане, то считаю, что американцы достигли в своем мастерстве таких же высот, как мы в сухопутных сражениях. Ну а Хэлси, это как морской Жуков или Рокоссовский. У такого учиться не грех, особенно с учетом знания, кто после будет нашим вероятным противником. И наша совесть чиста – ведь наши планы строятся из того, что именно янки будут агрессором, первыми предадут нашу дружбу. Ну а пока – мы друзья и союзники, против общего врага.
Формат нашего общения – самый открытый. Конечно, на мостике не подобает отвлекать адмирала, лезть к нему с вопросами – но в штабной работе американцы прямо заявили, наше участие в обсуждениях и какие-то предложения лишь приветствуются. Они ничего не скрывали, показывали все, преградой мог бы стать лишь языковый барьер – но в состав нашей миссии подбирали преимущественно людей с СФ, кто и английским владел, и с союзниками уже встречался. Так что представлялась уникальная возможность видеть все изнутри.
Первое, что удивляло, еще при подготовке к боевым действиям, это логистика. Слово это я уже слышал от потомков, означает оно – искусство решения транспортной задачи. Когда японцы строили планы, занять оборону на некоем периметре и устойчиво отбивать атаки превосходящих сил американского флота, они имели для этого некоторые основания, считалось, что сами просторы Тихого океана послужат преградой, ослабят удар. Ведь расстояния тут, если взглянуть на карту, в разы больше, чем в Атлантике, – мало того, если там океан был освоен и знаком, берег принадлежал развитым державам, с обилием военно-морских баз, портов, якорных стоянок и угольных станций – то здесь не было абсолютно ничего! На колоссальном пространстве объекты, подходящие под категорию «база флота», со всеми запасами, ремонтными мощностями и, конечно, обороной – можно было счесть по пальцам одной руки! А что творилось на подавляющем большинстве островов с певучими названиями – прочтите Джека Лондона, «Рассказы Южных морей», за прошедшие полвека не изменилось ничего, причал из досок, к которому может пришвартоваться шхуна, или пара торпедных катеров, вот и вся инфраструктура, имеющаяся тут в наличии. А дальний поход флота, тем более ведение боевых действий требуют расхода огромного количества самых разных запасов. И все это надо тащить через океан!
Американский адмирал в Атлантике в принципе не знал задачи снабжения абсолютно всем: на месте, в Британии, можно было найти многое, от гвоздей и цемента до топлива, боеприпасов, запчастей к механизмам. Атлантическому адмиралу не надо было думать, хватит ли для его задачи пирсов, складов, погрузочных мощностей – сколько надо, столько и дадут, все в наличии. А плечо доставки, в самом худшем случае, через Ньюфаундленд и Исландию, две тысячи морских миль. Считая, что даже тихоходный конвой за сутки проходит по двести – вполне подъёмно.
А вот на Тихом океане с этим был полный капут. На атоллах не было ничего (от слова совсем), да еще и причальные и складские площади были жёстко ограничены. Если не позаботился подвести заранее – то не добыть никак, даже по мелочи. Вот карта Тихого океана, где можно разместить промежуточные склады между Гавайями, Иводзимой, Формозой и Австралией? Имеем не больше двух-трех десятков возможных точек, на гигантскую площадь в 20–25 миллионов квадратных километров! Малая эскадра в короткий рейд еще может тянуть за собой несколько быстроходных транспортов-снабженцев, или организовать встречу с ними в условленное время и место, в лагуне какого-нибудь атолла Таророа. А что делать гигантскому соединению Хэлси, двести пятьдесят корабельных единиц, требующих огромной номенклатуры вооружений, видов топлива, масел, провианта, воды, одежды, металла и так далее? Если надо не прийти, ударить и уйти – расточительно так, тратить уйму топлива и времени на переход, ради мизерного результата – а вести боевые действия сколько-то длительное время? И сколько надо ресурсов в сутки, если флот крейсирует где-то в море Сибуян у Филиппин, и снабжение идет через несколько перевалочных точек в океане? И плечо подвоза почти в пол-экватора, на другую сторону шарика – больше, чем от Лондона до Южно-Сахалинска через Ла-Манш, европейские дороги, Транссиб и Татарский пролив. А еще не учтен путь от индустрии, например, Чикаго до Сан-Диего – и лишь после начинается морской путь, главный распредпункт на Гавайях, затем через пару атоллов, затерянных в океане и до флота у Филиппин!
Задача считалась нерешаемой – обычные квартирмейстеры и снабженцы-тыловики, сколь бы ни были опытны, справиться с ней не могли, из-за огромной сложности, все учесть, все увязать, при крайне жестких граничных условиях по времени, пропускной способности, емкости перегрузочных складов. И японцы здраво рассудили, что большой флот в таком режиме воевать не способен – а набег ограниченными силами, он и есть набег, может в худшем случае нанести какой-то ущерб, но никак не прорвать периметр, ведь у обороняющегося все под рукой! А уж везти и высаживать крупный десант и как-то его снабжать это вообще из области фантастики! Никто прежде не занимался ничем подобным. Пока не было на просторах Тихого океана – мировой войны.
И американцы – это решили! С помощью математики – того, что так и будет названо, «транспортной задачей». Введя переменные в уравнения – потребная номенклатура ресурсов, оборот судна снабжения, емкость склада в промежуточной точке, расстояние подвоза и прочие факторы. В принципе, похоже на сетевой график, что уже применяется у нас в промышленности (на Севмаше точно видел), опять же, с подачи потомков! Но здесь задача решается вручную, трудом множества операторов-вычислителей, наших «компьютеров» пока что у американцев нет – так что мы это сможем перенять с еще большим успехом! И отсюда же, из транспортной задачи этой войны, появился «контейнер», стандартная единица груза, с пакетным содержимым, унифицированная для массовой перевозки, с типовыми средствами крепления и оснастки. Полезная вещь, надо нашему народному хозяйству рекомендовать, обязательно отмечу в докладе!
Вот тут самураям сильно поплохело! Они-то думали, что американцы сумеют едва дотянуться до их «периметра» кончиками пальцев – а не бить в полную силу кулаком! При всем желании невозможно держать на каждом острове достаточные силы для отражения такой атаки, например, по пятьсот самолетов (а флот Хэлси, с учетом эскортников, может поднять в воздух и тысячу!). На просторах Тихого океана авианосцы просто незаменимы, в полной мере отыгрывая сильную сторону Большого Флота, его подвижность, в сравнении с береговыми частями. Хотя я читал у потомков, что в Корейской войне это тоже играло громадную роль – когда северокорейцы, во втором периоде имея над южанами почти двойное преимущество в людях, артиллерии, дивизиях, собственно на фронте могли держать едва половину сил, а остальные были рассредоточены по побережью, боялись еще одного Пусана.
Наша цель – острова Марианского архипелага, Сайпан, Тиниан, Гуам. Первые два небольшие, по сотне квадратных километров, расположены рядом, Гуам побольше, в сотне морских миль к юго-западу. Сайпан и Гуам имеют смешанное вулканически-коралловое строение, там и равнина, и невысокие холмы. Тиниан же – коралловая терраса, почти готовый огромный аэродром, созданный природой, пригодный для базирования самолетов всех классов. И я знаю, что именно отсюда будут взлетать В-29, наносящие удары по японской метрополии.
С чего начинается любое сражение? Правильно, с разведки. Тут у американцев огромное преимущество, козырная карта – В-29, летающие с баз в Австралии. А до того В-17 были, и нет у японцев перехватчиков, способных их достать на высоте. Мне рассказали, что когда брали Кваджалейн, то число японского гарнизона установили по числу отхожих мест, на помосте над лагуной, на снимке их можно было сосчитать – и после оказалось, ошиблись всего на полсотни человек. Укрепления, аэродромы, батареи, казармы, заграждения – все это на фото, учитывается при планировании операции. Так и сейчас – Хэлси и его штаб знают про японцев на Сайпане, Тиниане и Гуаме практически все! Как и про главные силы японского флота, под командованием адмирала Одзавы, стоящие сейчас в бухте Тави-Тави, у южной оконечности Филиппин. Это, конечно, не то что «космическая» разведка потомков, которая, как они рассказывали, может автомобильные номера с орбиты читать – контроль ведется лишь раз или два в сутки, в светлое время, и еще время тратится на дешифровку снимков. Но у японцев и этого нет – и выходит, что дерутся они как почти слепые, видя лишь у себя под носом, ну а янки имеют картину по всему театру. Надо учесть – и на будущее поставить вопрос или об обязательном наличии в составе флотской авиации высотных перехватчиков, или о порядке взаимодействия с войсками ПВО, ведь наверняка у них что-то против В-29 есть?
Еще одна особенность – Хэлси разбивает свой флот на две части, тихоходную и быстроходную. Первая (командующий – адмирал Спрюэнс) работает против островов, в ее составе шесть старых линкоров, и вот интересно, легкие и эскортные авианосцы в роли ударных. А во вторую входят все новые авианосцы – «Франклин», «Эссекс», «Тикондерога», «Уосп» (второй с этим именем), «Хэнкок», «Бенингтон», отремонтированный после Лиссабонского сражения «Банкер Хилл» и только что вступивший в строй «Рэндольф». В прикрытии линкоры «Миссури» и «Висконсин», и еще десяток крейсеров и полсотни эсминцев. Вторая эскадра маневрирует свободно от первой, исходя исключительно из тактической обстановки – больше уклоняясь к юго-западу, в направлении Гуама, пока первый отряд долбит Сайпан и Тиниан. Боеприпасов не жалеют – в кают-компании мне с гордостью рассказывали, что на Маршалловых островах и Кваджалейне расход бомб и снарядов измерялся тысячами тонн. Экономить не приходится – в составе транспортного отряда есть суда с боезапасом, и четко по графику подвозят еще. То есть у американцев заранее предусмотрено – килотонны на каждый остров, ну а после десант лишь занимает, что осталось.
– К сожалению, нет, – отвечал мне майор морской пехоты, – у джапов просто талант маскироваться и закапываться в норы. И получается, как в битве за Белью Вуд в ту войну, «лунный пейзаж» после работы артиллерии, но когда наши парни идут в атаку, черт знает откуда появляются и пулеметы, и стрелки, и даже пушки. А у флотских «больших парней», линкоров, крейсеров и эсминцев все же достаточно и своей работы, да и неуютно им слишком близко к берегу – так что, туго бы нам было без «огневых чемоданов».
«Чемоданами» называли десантные баржи, из-за их плоского носа с аппарелью. Они были нескольких типоразмеров, от катеров, поднимающих взвод пехоты, до самых больших, рассчитанных на роту средних танков полного состава. Для огневой поддержки десанта имелись баржи, оборудованные как сотней ракетных рам, аналог наших «Андрюш», так и несущие одну-две орудийные установки, калибром от 76 до 127.
– Первоначальная идея была противотанковые катера, – сказал все тот же майор, – но быстро выяснилось, что никакие ухищрения не позволяют двадцатитонному катеру драться с сорокатонным танком. Однако тут не Европа, танки у джапов на островах если и встречаются, то слабее наших легких «Стюартов». А вот доты это проблема – и как правило, после обычного обстрела и бомбежки они остаются целыми, если только прямого попадания не случилось, что бывает далеко не всегда. И вот тут такие «десантные канонерки», стреляющие уже прицельно по обнаруженным огневым точкам, просто спасают. Далеко не всегда можно быстро высадить танки, тем более в первом эшелоне. При первом штурме Таравы у нас были большие потери, когда первая волна десанта застряла на рифе в отлив, джапы их расстреливали с пятисот ярдов, и нечем было подавить, корабли стреляли лишь вслепую.
А еще это расходный материал войны, подумал я, осмотрев вблизи десантный корабль – сварка из секций, плоские прямолинейные обводы, прямые сварочные швы, самая простая технология. Такие лоханки можно штамповать быстро и дешево, в огромном количестве – и, в отличие от эсминцев, их не жалко. Но если американцы не сильно ими дорожат, то могут и поделиться с нами, для высадки на Курилы?
В целом же американская манера войны показалась мне сильно похожей на производственный процесс. В бешеном темпе конвейера – но без напряга, без героизма, когда действия противника проходят по разряду «сопротивление материала». Что требует владения инициативой и превосходства в силах – Хэлси сказал мне: «если я с самого начала не контролирую ситуацию, то и не вступаю в бой». Да, янки могут себе такое позволить, сражаясь на другом краю земли от своей территории – интересно, а как бы они себя вели, случись «Вашингтон за нами, и за Миссисипи для нас земли нет»? Так за все время ни разу не вторгался к ним иноземный захватчик? Хотя было – в 1812-м британцы в Вашингтоне побывали и Белый дом сожгли. И то тогда о выживании США речь не шла. Сила американцев, помимо того, что их много и они далеко, в производстве и в организации (иной, чем немецкий орднунг, но по результату ему не уступающей). И военное дело для них, как я уже сказал – та же индустрия!
Даже если на штаб их взглянуть. У нас ведь зачастую бывает – командующий держит всю картину в голове, принимая доклады по телефону, и так же устно озадачивает подчиненных офицеров штаба – даже карта, на которой делаются отметки карандашом, может быть в наличии не всегда. Здесь же подробное отображение обстановки в реальном времени, это все – громадный планшет на КП, где специально выделенные офицеры наносят обстановку. С привлечением математических расчетов – какое положение будет через заданное время, при движении с такой-то скоростью? Особенно это важно для палубной авиации – при обнаружении воздушного противника в указанном квадрате, вовремя поднять эскадрильи, вывести их в тот район, при этом учитывать возможность появления новой цели – управлять своими силами, как фигурами на шахматной доске. Ну, это нам уже знакомо – товарищи потомки внедряли в ПВО, а после я слышал, использовалось и для управления фронтовой авиацией, и даже наземными войсками. И дало хороший эффект – вот только у нас все на «компьютеры» было завязано, ну а если они все из строя выйдут через несколько лет, как нас предупредили? А у американцев без всякой техники, и все работает! Но оборотная сторона такой организации это важность связи, а если помехами заглушить, как мы с немцами проделывали? Японцы о радиоборьбе понятие имели самое примитивное – подслушать иногда, чрезвычайно редко было, что пытались голосом ложные команды передавать, а чтобы глушить, да еще системно, по рассчитанному плану, не бывало такого. Значит, обязательно нужны нам будут и части радиоперехвата, радиовойны. И ученых напрячь, пусть хоть какой аналог «компьютеров» сделают, это громадный плюс будет в управлении любыми войсками и флотом.
Находясь на флагманском линкоре, за сотни километров от места битвы, я видел на планшете всю картину. На островах у японцев были значительные силы базовой авиации. Но думаю, что потомки правы, история имеет «эластичность» – здесь, как и в реальности «Рассвета», генерал Тодзио (не только японский премьер, но и министр армии) совершил ту же ошибку, категорически отказавшись вовремя усилить группировку армейской авиации – заявив, что командующий Первым воздушным флотом генерал Какуда и так имеет достаточное число самолетов. Но дело было не столько в количественном, как в качественном отставании японцев – их истребители уже уступали «хеллкетам», а тем более «корсарам», пилоты имели явно недостаточный уровень подготовки, а командиры – квалификацию. Японские атаки, хотя и отчаянно-самоубийственные, были как по шаблону, предсказуемыми, и оттого легко могли быть отражены, при наличии у обороняющихся сил, а также времени и информации. Все это у Хэлси имелось.
Американская эскадра окружала себя далеко вынесенным по периметру кольцом эсминцев, ведущих радиолокационный дозор. Потому о внезапности не могло быть и речи – хотя, будь японский командир поумнее, он мог бы сообразить вскрыть эту оборону, нанести удар одновременно по нескольким кораблям и прорываться к американской эскадре на малой высоте. Но самураи вели себя так, будто радаров не существует. Как правило, им не удавалось даже приблизиться к авианосцам, в тех же редких случаях, когда это все же случалось, американское ПВО оказывалось непреодолимым. 127-мм пушка, основной зенитный калибр всех кораблей ВМС США, от линкоров до эсминцев, была настоящим прорывом, не столько в баллистике, уступающей нашим стотридцаткам, как в комплексе, радар обнаружения и наведения, система управления огнем (баллистический вычислитель), сама пушка в очень совершенной установке со стабилизацией и силовыми приводами наведения, и наконец, зенитный снаряд с радиовзрывателем, не требующий установки на время подрыва, автоматически срабатывающий в момент наибольшего сближения с целью. И все эти элементы, отлично сбалансированные между собой, надежно работали не только в полигонных, но и в реальных боевых условиях!
Каждый американский линкор имел двадцать таких стволов, крейсер – двенадцать, эсминец – пять или шесть. Сравните с нашими, где даже новые крейсера типа «Киров» имели всего по шесть 100-мм, без радаров, стабилизации, с примитивным СУО, наводимые вручную, снаряды с обычными дистанционными взрывателями! Наши эсминцы «семерки» с двумя-тремя 76-мм зенитками выглядели вообще убого. Впрочем, у немцев ПВО качественно было на том же уровне, ставка делалась лишь на число стволов. А вот у японцев последние их эсминцы «Акицуки» имели сопоставимые характеристики, восемь 100-мм, тоже радар, стабилизация, СУО, правда, немного похуже американских, и радиовзрывателей нет. Только было этих кораблей чуть больше десятка, еще эти арткомплексы (не одни пушки!) были на авианосце «Тайхо», и это все! А у нас – теперь вполне понимаю Лазарева, назвавшего массовое строительство послевоенных эсминцев «30-бис проекта», вредительством и растратой государственных средств! Неуниверсальная артиллерия главного калибра, и единственная 85-мм зенитная башня, и это для времен, когда авиация уже будет реактивной? Повезло же нашим морякам, что на этих кораблях не пришлось реально воевать, как американцам на «гирингах» и «самнерах»!
И американская корабельная ПВО усиливалась еще и великолепной организацией. Распределением целей по секторам, работой всех стволов как единого механизма – опять же, связь! Ну а прорвавшихся одиночек на последнем рубеже встречали шквалом огня «бофорсы», тоже лучшая в мире система ближней зоны ПВО (если не считать еще и 20-миллиметровых эрликонов). По четырнадцать-шестнадцать стволов несли эсминцы, по нескольку десятков крейсера, авианосцы и линкоры. Пожалуй, американцам удалось создать непробиваемое ПВО для уровня поршневой бомбардировочной и торпедоносной авиации! И бить их можно будет лишь чем-то дальнобойным, управляемыми бомбами или крылатыми ракетами – иначе потери летного состава будут абсолютно неприемлемы, а обучение морского пилота и дольше и дороже, чем сухопутного! Буду настаивать, чтобы получить по ленд-лизу хотя бы «флетчеры» – для определения, могут ли их системы ПВО сбивать перспективные виды вооружения? Поскольку корабельные ЗРК появятся не раньше чем через десять лет.
Ну вот, атаку базовой авиации отбили. После чего на островных аэродромах у самураев не осталось самолетов. Вестовые кофе с бутербродами разносят, прямо на рабочие места, можно отдохнуть.
В Москве парад – а мы тут даже отметить не можем. Четверо нас всего, членов советской миссии, и разбросаны по разным кораблям. Я здесь, в штабе, кап-2 Сапожков на «Айдахо», флагмане первой эскадры, летчик подполковник Корнеев на авианосце «Франклин» и капитан Черникин, морская пехота, будет высаживаться на берег. Примечательно, что американцы никакого видимого антисоветизма не проявляют, наше Седьмое ноября в их глазах, это как День независимости по-русски. И вообще, мы союзники и друзья – и дай бог, чтобы это война была последняя! И в это верят – что будет, как когда Наполеона разбили, и после сто лет Европа не знала больших войн, были локальные разборки с немцами в 1866-м и 1870-м, так на то гунны и возмутители спокойствия, теперь они долго будут смирными, ну а французы точно уже не бойцы, японцев мы все дружно вернем в состояние дикарей, какого они и заслуживают, британцы тоже с нами в союзе, так кто кандидат в будущие плохие парни, итальянцы или испанцы, не смешите! Вот кончится эта война, и будет в мире, как в викторианскую эпоху – мир, процветание, свобода торговли и промышленности, и войнушки где-то в диких странах!
Здесь же было подозрительно тихо. Я помнил из сведений потомков, что в той истории десант на Сайпан состоялся в июле этого года, после сражения в Филиппинском море, когда был разбит флот Одзавы. Здесь этот флот все еще находился в Тави-Тави, по крайней мере там он был сфотографирован воздушным разведчиком вчера. А тут, после того как базовая авиация японцев была выбита, а береговая оборона на островах перемешана с землей снарядами линкоров, началась собственно высадка. А эскадра Хэлси держалась в стороне, чего-то ожидая.
– Если я правильно понимаю японцев, они попробуют поймать меня так же, как сами попались при Мидуэе, – сказал адмирал, – и потому не вмешивались, пока мы добивали их на Гуаме. Одзава воюет так, как если бы против был он сам. Но я не Одзава, а тут не Мидуэй!
И когда было получено сообщение – у Тави-Тави больше нет японского флота, Хэлси лишь усмехнулся, дичь сама идет в западню! Японцы снялись с якоря ночью, и шли на северо-восток на максимальном ходу. В 11.00 с их авианосцев поднялась атакующая волна, всего через час обнаруженная радаром эсминца «Хейсворт». Почти часа подлетного времени хватило, чтобы все истребительные эскадрильи Хэлси поднялись в воздух. В докладе Корнеева есть все выкладки с цифрами – я же скажу, что в штабе царило полное спокойствие, ровная деловая атмосфера, никто не бегал, не орал, не матерился, все работали. Отметки на планшете – истребители вступили в бой, постепенно смещающийся все ближе, ближе. У японцев оказались какие-то новые самолеты, похожие на «зеро», но не они, с заметно лучшими характеристиками. Но одна лишь техника это еще не все. По позднейшему опросу всех вернувшихся участников воздушного боя, японским пилотам не хватало и индивидуальной подготовки, и слаженности в составе эскадрилий. Хотя были там и отдельные асы, причинившие достаточно неприятностей, исход боя опасений не вызывал. Спокойствие в штабе не было нарушено, даже когда японцы все же дошли до эскадры, и с палубы раздался грохот зенитных орудий. Наш адмирал не удержался бы командовать с мостика – ну а Хэлси лишь бросил взгляд на планшет.
– Прорвалось не более десяти процентов атакующих, в расстроенном боевом порядке, преследуемых нашими истребителями. Вероятность повреждения какого-то из кораблей не превышает трех процентов, вероятность гибели ноль. Если не брать в расчет «золотых» попаданий – но это риск, неизбежный на войне.
Попаданий в корабли не было. Все японские бомбы упали в море, торпедоносцы до эскадры не дошли вообще. Потери японцев оцениваются в двести пятьдесят – триста машин. Наши потери – тридцать восемь истребителей, но большинство летчиков спасено. Дело теперь за ответным ударом?
Ответа не было. Хэлси смотрел на планшет. Как и следовало ждать, Одзава, «лучший тактик японского флота», действует энергично, тактически правильно… и предсказуемо! После выпуска самолетов он повернет на север, к Гуаму – тем более что из перехваченных радиосообщений ясно, часть японцев, имеющих повреждения или истративших бензин, села там. В открытом океане нельзя выставить минное поле – но можно развернуть подводные лодки. Конечно, океан все же велик, и курс противника можно определить лишь приблизительно – но ведь и лодок не одна, а целый десяток!
В 16.10 пришло сообщение от субмарины «Кингфиш», еще два часа назад атаковавшей японский авианосец, предположительно «Тайхо», одно попадание торпедой, после чего пришлось уклоняться от эсминцев, сбросивших на лодку несколько десятков глубинных бомб. Всего через десять минут вышла на связь «Тиноса», также атаковавшая авианосец, тип «Секаку», попали три торпеды, от преследования удалось уклониться, переданы координаты, курс и скорость эскадры Одзавы. Вот теперь – пора![90]
Кто-то из офицеров штаба робко возразил, что эскадрильям придется садиться в темноте. На что Хэлси возразил – на то война, риск оправдан, зато имеем шанс покончить с японским флотом одним ударом. В 17.30 взлетели шестьсот двадцать самолетов, там были все бомбардировщики и торпедоносцы, на палубах осталась лишь половина из уцелевших истребителей. Штурмана сработали отлично, быстро выйдя в указанную точку, и японцев успели обнаружить еще до темноты. А дальше была бойня.
У японцев на палубах изначально было 450 самолетов. Кроме потерянных при атаке на американский флот, следовало вычесть севших на Гуаме и вернувшихся с повреждениями. В итоге Одзава сумел поднять лишь тридцать пять истребителей – против ста сорока американских. При гораздо худших пилотах – а японская корабельная ПВО отбить массированную атаку не была способна, основным калибром там были 25-миллиметровые автоматы, вообще не имеющие системы управления огнем. Японцы сопротивлялись отчаянно, какой-то лихой их пилот умудрился один сбить четыре «хеллкета» и пикировщик. Но силы были слишком не равны.
Взорвался и затонул авианосец «Хие». Горел факелом и был после затоплен «Рюхо». И «Секаку», поврежденный торпедами подлодки, не пережил этот день. Попадания бомб имели «Дзуйкаку», «Тийода», «Дзюнье» и линкор «Харуна». А вот «Тайхо» в этой истории не погиб, сказалось все же лишнее время, отпущенное на боевую подготовку экипажа. Но пожар на борту был такой, что Одзаве, как и в иной реальности, пришлось перебраться со штабом на крейсер «Хагуро», а авианосец оказался надолго выведен из строя, хотя и сумел дойти до базы. Сильнейшее за войну японское авианосное соединение перестало существовать, потеряв почти все авианосцы (невредимыми остались лишь легкие «Читосе» и «Дзуйхо») и самолеты.
Американцы потеряли эсминцы «Хейсворд» (тот самый – отомстили японцы за раннее обнаружение!) и «Бартон». Одиночные корабли периметра радиолокационного дозора были более легкой целью, чем эскадра – и имели гораздо меньше шансов отбиться, хотя взяли с самураев дорогую цену, спасенные моряки «Хейсворта» говорили о восемнадцати сбитых только их кораблем! Еще пять эсминцев получили повреждения, причем один, «Колетт», очень тяжелые, два попадания бомбами и врезавшийся в него горящий самолет это было невероятно, что корабль (вернее, то, что от него осталось), не затонул после взрыва кормового артпогреба, полностью оторвавшего корму, с третьей башней, винтами и рулем. Но «флетчеры» и «самнеры» (имевшие одинаковый корпус, машины и внутреннюю компоновку) были очень живучими, тот же «Хейсворт» погиб после пяти попаданий!
Потери авиагрупп в бою были – сорок две машины. Предстояло еще возвращение, густой темной ночью, какие бывают в южных морях. Хэлси приказал включить освещение, «не может тут быть японских лодок, а если и появятся, эсминцы отгонят». Он не учел лишь усталость пилотов, и тот факт, что больше половины их были хорошо подготовлены, по американским стандартам, две тысячи часов налета, свыше сотни посадок на палубу – но это был их первый бой, с огромным нервным напряжением. И это было страшно.
Удар и крики с палубы – кто-то вместо авианосца пытался сесть на «Миссури» и врезался в кормовую башню, хорошо, что с почти пустыми баками. А кто-то промахивался и падал в море, кто-то садился на палубу, не разбирая, свободна ли она, врезаясь в другие самолеты, рубя винтом матросов и авиатехников. Самые благоразумные, пройдя над эскадрой, выпрыгивали с парашютом, и, взобравшись на плотик, ждали, пока их найдут. Девяносто шесть самолетов было потеряно при этой ночной посадке, сорок пять пилотов погибло, прочих спасли[91].
Но это был допустимый уровень потерь, из почти шестисот машин. Если ценой был – смертельный удар по японскому флоту. Хотя на незыблемой доселе репутации адмирала Хэлси появилось маленькое пятно.
Мори Танабэ.
Авианосец «Читозе»
Неумелый – даже с катаной работы Мурамаса не одержит победы!
Сколько надежд возлагалось на эту битву! Никогда еще Япония не собирала такую силу на море, девять авианосцев, четыреста пятьдесят самолетов, это было больше, чем при Перл-Харборе и Мидуэе! И еще триста самолетов – на Гуаме. Причем в воссозданной Первой дивизии – «Тайхо», «Секаку», «Дзуйкаку» – истребительные эскадрильи были полностью перевооружены на «Рейсены», давно ли он, Мори Танабэ, самолично испытывал этот «клинок небес», ни в чем не уступающий «хеллкету», сохранивший все достоинства своего славного предка «зеро», но избавленный от многих его недостатков? Но все пошло прахом из-за бездарей и неумех!
Где они, те легендарные повелители небес, принесшие Японии славу Перл-Харбора? В воздушном бою каждый стоил двух американцев – а бомбардировщики, на полигоне отрабатывая по старому линкору-мишени «Сетсу», девяткой добивались девяти попаданий – и все они сгорели при Мидуэе и над Гуадаканалом. Остались очень немногие – как сам Танабэ, тогда бывший рядовым пилотом на «Хирю». А прочие, пришедшие им на смену – нет таких ругательств, чтобы их охарактеризовать! На последних учениях считали за хороший результат, если девятка пикировщиков имела одно попадание на всех!
И ведь это были лучшие – из худших. Чтобы укомплектовать авиагруппы, взяли даже инструкторов из летных школ. И дали им лучшее, что могла найти Япония – сенсей Хорикоши-сан действительно сделал Истребитель, который он, Танабэ, сейчас проверил в бою, пятерых гайдзинов сбил он днем и пятерых вечером, крутясь в воздухе, как подлинный мастер боя между вражескими клинками – вот только клинков этих было слишком много, а таких мастеров он один!
Гайдзины хитры, они умеют воевать толпой, четко прикрывая и поддерживая друг друга. Несколько раз Танабэ, уже почти поймав в прицел неуклюжую тушку «хеллкета», должен был отвалить в сторону, поскольку другая пара гайдзинов заходила ему самому в хвост. Если бы не гений Хорикоши, сделанный им самолет позволял стрелять из, казалось бы, совсем неудобного положения, оборвав маневр на половине, не сваливался при этом в штопор, сохранял устойчивость в воздухе – то вряд ли Танабэ удалось сбить хотя бы одного. Но американцы еще не знали особенностей «рейсена», вели бой как против обычных «зеро». Однако и эти недоноски из последнего пополнения, тупые дети демонов, тоже не использовали всех возможностей новой машины! Дай самый лучший меч деревенскому увальню, он будет махать им как дубиной. И конечно, проиграет бой.
Вообразившие себя истинными самураями – сыновья лавочников, пришедшие в армию в эпоху ее безудержного роста, они искренне мнили себя и старались быть самураями больше настоящих самураев! Прицепив фабричные новоделы, похожие на катаны, они впитали в себя самурайский гонор и внешние черты, но не дух! Верно, что погибнуть в бою, и сразу отправиться в сады солнцеликой Аматерасу куда почетнее, чем умереть в старости в своей постели. Но это не значит, что в битве надо желать умереть, а не победить! Иначе зачем нужно высокое искусство бусидо, включающее в себя владение всеми видами оружия и долгие изнуряющие тренировки – ведь и без того можно просто подставить шею под меч врага! Истинный самурай должен без устали совершенствовать свое мастерство и не бояться смерти – что совсем не означает стремиться к ней! Но эти бездари, желающие получить все и сразу, совсем не желали понимать, слушали и не слышали! Встать и умереть – и тотчас же предстать перед Аматерасу – для них было проще, чем долгий и утомительный путь оттачивания своих умений и развития духа! Вместо победы, они погибли – о, боги, когда он, Танабэ, предстанет перед Солнцеликой, то будет умолять ее, не нужно мне место в твоих прекрасных садах, но изгони оттуда недостойных, ради жизни страны Ямато!
Истинный самурай – должен посвящать свой досуг исключительно достижению совершенства. А не требованию преклонения перед собой! Хотя – не была ли и тут допущена ошибка, ведь среди разделов воинских искусств, предлагаемых к изучению настоящим самураем, были кэн-дзюцу (владение мечом), иаи-дзюцу (искусство молниеносного удара), нагината-дзюцу (алебарда), кю-дзюцу (стрельба из лука), еще множество подобных дисциплин, по каждому виду оружия (даже кистенем и дубинкой, оружием простонародья). Были дзю-дзюцу (бой без оружия), ходзе-дзюцу (как быстро связывать противника прямо на поле боя), суйэй-дзюцу (плавание, в том числе с оружием и в доспехе). Были тикудзе-дзуцу (фортификация), нороси-дзюцу (искусство сигнальных костров), сендзе-дзюцу (маневр войсками на поле боя). И было ходзюцу (использование пушек при осаде крепостей). Но не было раздела, посвященного ручному огнестрельному оружию, даже названия для него не придумали! Потому что считалось позором, что даже вчерашний крестьянин, спустив курок, мог бы убить великого мастера боя, тренировавшегося десятилетия. И еще великий Токугава, строем городских мушкетеров, «целься, залп» усмирял самураев-мятежников, триста лет назад! И самураи не придумали ничего лучше, как назвать это «недостойным и позорным», но не учиться этим овладеть. А вот гайдзины – научились в совершенстве! Так не хранил ли путь самурая, бусидо, в себе ошибку изначально?
К демонам! Кто он такой, Мори Танабэ, чтобы подвергать сомнению то, что было учреждено куда более мудрыми, чем он, и освящено веками? Десять гайдзинов он отправил в преисподнюю сегодня – и кроме того, дважды ему представился случай метко отстреляться по парашютам, вспомнив, как в Европе делали немецкие гайдзины. Там, под куполами, были американцы – японцы, как правило, не выпрыгивали, когда самолет обычно взрывался в воздухе или разваливался на куски. И он, Танабэ, будет так делать и дальше – и сам он, когда придет черед идти к Аматерасу, ступит в ее сады по праву. А на все остальное, и что будет с Японией – на то воля богов! Послали же они тайфун семь столетий назад, когда пришли монголы? Поступят так и сейчас – если сочтут, что Япония достойна их заступничества!
А он, Мори Танабэ, самурай, чей род идет с времен Токугавы, будет делать то, что должно. Может, это знак богов, что он был в воздухе, когда «Тайхо», откуда он взлетел, превратился в пылающий костер? Пришлось садиться на «Читозе» – а теперь они идут домой после битвы. Чтобы встретить гайдзинов в следующий раз! Ведь истинный самурай не знает слово «капитуляция», даже если он один против десяти тысяч врагов!
Потому что бесполезно сдаваться – все равно не пощадят, зато еще и покроешь свое имя позором, и никогда не войдешь к Аматерасу.
Контр-адмирал Зозуля Федор Владимирович.
Линкор «Миссури», оперативное соединение – 58 ВМС США.
У острова Сайпан, 8 ноября 1944 года
Война для американцев – как работа. Этого врага перемололи, ждем следующего.
Японский флот перетопили, разбили, отогнали. И продолжали додавливать гарнизоны островов. И никакой фанатизм тридцати тысяч японцев, засевших там в джунглях, уже не помогал – их методично отжимали, оттесняли к дальнему берегу, прочесывая остров как гребнем, на каждый выстрел из зарослей отвечали артиллерийским налетом, обнаруженные пещеры выжигали огнеметами и шли дальше, обильно поддержанные техникой – знаю про «инженерно-танковые батальоны» РККА, появившиеся в сорок третьем, в Белоруссии и под Ленинградом, бронированные машины разграждения и расчистки дорог на базе танков – думаю, что без информации о будущем тут не обошлось, в той истории, как рассказывал мне Большаков, подобные части у нас были сформированы уже в пятидесятые, а у американцев есть уже сейчас! Причем подразделения самые что ни на есть боевые – на броне пулеметы, включая крупнокалиберные, а иногда и огнеметы, идут в первых рядах по непроходимым джунглям, через завалы, проволоку, мины, расчищая путь танкам и пехоте и самостоятельно истребляя японцев (повезло, что фаустпатронов у самураев нет, по крайней мере на Сайпане). А в остальном сухопутная тактика американской морской пехоты для нас интереса не представляла – сами умеем не хуже!
Вот сама высадка это высокий класс! Вспоминаю, как мы в начале войны десанты высаживали с мотоботов, сейнеров, всего, что под руку попадет. А тут суда специальной постройки, мелкосидящие, плоскодонные, со сходнями-аппарелью, так что солдаты на берег могут сухими сойти, даже ног не замочив (кто считает это излишней роскошью, пусть представит десантирование не в тропиках, а в наших северных морях, тем более зимой – и как после на морозе в мокрой одежде). Или «десантные тракторы» LVT, гусеничные амфибии, что прямо на берег (а не к урезу воды) доставляют в грузовом отсеке пушку, миномет, джип, мотоцикл или несколько тонн груза, или взвод пехоты в полном снаряжении. Про десантные баржи уже рассказал, а как вам штурмовые десантные транспорта с док-камерой – корабль размером с легкий крейсер, с такой же мореходностью и автономностью, вооружением не эсминца, но фрегата, могущий у вражеского берега выпустить целую стаю уже загруженных десантных катеров или амфибий? Знаю от потомков, что что-то подобное появится в нашем флоте в будущем – но у янки это есть уже сейчас! И успешно воюет, а значит опыт накапливается. Хорошо бы что-то по ленд-лизу получить, перенять!
В кают-компании ко мне подсел Жильбер. Еще когда я с ним свел знакомство, то спросил, отчего полковник морской пехоты США носит французскую фамилию и имя Поль? Он ответил, родители его из Канады, и больше того, в число его предков там и эмигранты из России затесались, кажется с юга. Но сам он в Штатах, которые считает самой лучшей страной.
– По крайней мере, мистер Зозуля, у нас больше всего простора для личности инициативной, желающей и могущей добиться успеха. А если не добился, то винить должен лишь себя – и это мне кажется по-честному. Сейчас я солдат – такая же работа, как все, не лучше и не хуже, но вот в данный момент наиболее востребованная и оплачиваемая. А кем я завтра буду – от конъюнктуры рынка зависит!
Работа, Отечество защищать? У нас принято, что это долг.
– Ну, с этим можно поспорить – вон, желтомордые не задумываясь умирают за свою идею, и что? А историю будут писать победители. И кто бы что ни говорил, остаюсь при своем мнении: чтобы быть правым и праведным, надо как минимум быть живым. Хорошие парни всегда должны побеждать – иначе они не хорошие. Ну а плохие, соответственно, должны проиграть – иначе они не плохие. Такая жизнь и называется – американской мечтой!
Неприятный тип. И философия подленькая – лезь наверх по головам, и если пролезу, никто меня не осудит, ведь победитель! Но мы здесь не для того, чтобы вступать в ненужный спор – смысл доказывать этому преимущества советского образа жизни? Так что, как нас инструктировали, улыбаемся и говорим дежурные любезности.
В этот раз он стал распространяться, что когда разобьют и желтомордых, наконец настанет мир и благоденствие. Останется, конечно, конкуренция, и столкновения интересов – но применение оружия между цивилизованными странами отойдет в прошлое. А для обеспечения этого будет создана новая Лига Объединенных Наций – которая, в отличие от той, довоенной, будет иметь вооруженную силу, для усмирения возмутителей спокойствия! А прочие государства разоружатся, с облегчением скинут с себя бремя военных расходов, оставив лишь полицию, для подавления бунтов; всемирным же полицейским станет единственно Лига, или как там решат назвать организацию, объединяющую нации. И если где-то появится новый Гитлер, в какой бы то ни было стране, к нему придут даже не солдаты, а полицейские, арестуют и доставят на международный суд – как и всех его сообщников по партии, коль он успеет таковую создать. В совсем исключительном случае, когда смутьяном окажется целая страна, или группа стран – и то сначала на них будут наложены торговые санкции, и будет проводиться пропаганда, призывающая жителей самим свергнуть власть, виновную в их бедах. Ну а если и это не подействует, как, например, сейчас на япошек – что ж, придется пролить кровь, раз нет другого выхода. Прежде всего, ударами с воздуха, чтобы не подвергать риску жизни наших храбрых солдат и не деморализовывать их окопной грязью. Ну а после милостиво позаботиться о тех, кто осознает пагубность своих заблуждений и примет наши ценности, мы ведь не наци, чтобы истреблять будущих работников и потребителей наших товаров?
– Вы скажете, не грозит ли нам, носящим мундиры, безработица? Нет – поскольку думаю, не все сразу примут новый мировой порядок. Но смею надеяться, за него будет больше, после такой ужасной войны! Так что будут не войны, но полицейско-карательные акции, и боюсь, не только в Африке и Азии! А во-вторых, всегда остается опасность от всяких там повстанцев и просто преступных банд. Издержки свободного мира – что сегодня даже гангстеры, имея деньги и желание, могут собрать и вооружить армию. Да ведь и вы, мистер из России, можете много рассказать про очень большую подлодку, построенную вовсе не на русских верфях?
Я лишь пожал плечами. Не знаю, не видел, не слышал. И не имею полномочий это обсуждать, но последнее Жильберу знать не обязательно. У каждой страны есть свои секреты и внутренние дела.
– Цена секретов высока – лишь ограниченное время. Неужели вы думаете, что мы не сумеем изобрести то же, что и вы? То, что вы открыли – сейчас могут принять за вступительный взнос вашей страны в Лигу Мировых Наций. А завтра будет поздно – или ваш Сталин собрался воевать в эти несколько лет? С нами?! Смешно! Когда вернетесь в Москву, можете передать эти мои слова и вашему начальству, и тем, кто выше. Вы же не хотите, чтобы Россия, к которой лично я испытываю уважение, после того, что вы совершили – завтра оказалась за бортом нового мирового порядка, не сумев в него войти? Честь имею!
Поешь сладко. Вот только наслышался я от потомков, какой будет этот новый порядок. Когда того, кто смеет выступить против, бомбят, как Сербию. И не знаю, был ли хорошим человеком Саддам Хусейн – но мне не нравится, что американские «миротворцы» могут сделать так с каждым, кто не в силах ответить… а вот хрен вам, а не разоружение! Там в девяносто первом все же не вы выиграли, а мы проиграли – здесь еще посмотрим, чья возьмет!
И кажется мне, на обещанной «всемирной конференции», срок вроде говорят, в следующую весну – битва будет, как Сталинград! Устанавливать всемирные правила игры, и кто арбитр? Пока мы тут с япошками колупаемся – а впрочем, до их разгрома, СССР союзникам нужен, а значит, на разрыв с нами они не пойдут. В интересное время живем, однако – и историю творим! Особенно – когда ближнее будущее знаешь.
Ранчо в Техасе. 20 октября 1944 года
Четверо почтенных джентльменов, собравшихся здесь в этот день, по приглашению любезного хозяина, формально не занимали никаких постов в правительстве США. Однако же мнение любого из них в американской политике значило больше, чем слова какого-нибудь сенатора. А перед ними, вместе взятыми, наверное, отступился бы и сам президент.
– Джентельмены, рад приветствовать вас, – на правах обратился к присутствующим хозяин, своим видом неуловимо похожий на ковбоя (он и вправду утверждал, что еще его прадед торговал скотом), – к вашим услугам кофе, виски, сигары, коньяк.
– Благодарим, – отозвался второй джентльмен, с военной выправкой, – надеюсь, это поможет нам наконец решить проблемы, ради которых мы снова собрались?
– А разве все так плохо? – спросил третий джентльмен, толстяк с сигарой, похожий на британского премьера. – В Европе все завершилось, с япошками лишь вопрос времени, новой Гражданской войны не предвидится, и о русском или британском вторжении, насколько я понимаю, речи нет?
Попытка разрядить похоронную атмосферу шуткой не имела успеха – все собеседники были явно озабочены.
– Джентльмены, с вашего разрешения я кратко обрисую ситуацию с нашими финансами, – заговорил четвертый джентльмен, похожий на лощеного европейского аристократа, – как вам известно, наш государственный долг, в 1939/40 финансовом году составлявший менее 49 миллиардов, в этом году достигнет 240 миллиардов. И каждый год войны добавляет еще по сорок миллиардов. Деньги по облигациям военных займов придется очень скоро выплатить, вместе с процентами, иначе большая часть федерального бюджета будет уходить на обслуживание этих займов. То есть мы имеем накопление избыточной денежной массы, которая или уже находится на руках в настоящий момент, или будет вброшена на рынок сразу по окончании войны. Напомню, что истинной победой в этой войне, согласно плану, должны были стать не чьи-то знамена над Берлином и Токио, и даже не захват рынков – а доллар в качестве единственной мировой резервной валюты, с привязкой остальных валют к золоту через него, и никак иначе! Это была бы полная победа, экономическая власть над миром – когда мы заставили бы играть по нашим правилам всех, фактически обложив рентой в свою пользу всю мировую промышленность и торговлю. Однако же русские и тут смешали нам все карты – начав свою финансовую игру, что никак не ожидалось с их стороны! С иезуитским коварством они сумели использовать момент и наши противоречия – у меня просто нет приличных слов, джентльмены, чтобы комментировать предложенный сукиными детьми, дядюшкой Джо и мистером Зверевым, план трех мировых резервных валют, основанных на золотом стандарте, доллара, фунта стерлингов и рубля, причем неожиданными союзниками СССР в этом вопросе выступили Ватикан и британцы. Конкретные цифры и расчеты – в меморандуме, текст которого был вам роздан, суть же – в национальных границах проблема не решаема, так что изоляционизм в дальнейшем невозможен. Или мы обеспечим наши интересы за счет Европы и Азии, по результату этой войны – или абсолютно реальна угроза новой Депрессии.
Некоторое время присутствующие молчали, читая бумаги и просчитывая варианты. Ситуация не особенно располагала к оптимизму – но оснований сомневаться в квалификации координатора ведущих банков Восточного побережья не приходилось. Применительно же к собравшимся это значило в самом ближайшем будущем жесточайший конфликт между финансистами, представленными «аристократом», и машиностроителями, представленными толстяком; в любом варианте очень плохо должно было прийтись военным элитам, поскольку военный бюджет США неизбежно резко урезался; относительно легко отделывались нефтедобывающие и сельскохозяйственные элиты Запада, представленные «ковбоем», поскольку, будучи производителями жизненно необходимой продукции, они могли рассчитывать на сравнительно умеренное падение спроса на свою продукцию. Все четверо были акулами бизнеса, за свою жизнь сожравшими не один десяток, если не сотню конкурентов – но это был не тот случай. Падающего толкни, стая рвет ослабевших – но никто не трогает сильных. Не из чести, а из самосохранения – в драке неминуемо ослабнешь и сам, и тогда тебя, победителя, растерзают другие сильные, прежде стоящие в стороне. Потому сейчас никто не хотел войны между собой, с непредсказуемым результатом.
– Джентльмены, я призываю сейчас забыть былые споры и действовать сообща, – сказал военный, – помните, что в игру вступают новые фигуры. Мало нам было сообщества офицеров флота, давным-давно организовавших свою корпорацию, наладивших нужные связи с владельцами верфей, создавшими свое лобби в Конгрессе (вспомним мистера Винсона), так подобные сообщества теперь есть и в других родах ВС, в разведывательных службах, в экспертном сообществе. Если раньше мы просто нанимали на работу тех, кто был нам нужен, то теперь нам уже приходится договариваться со своеобразными гильдиями-профсоюзами, отстаивающими корпоративные интересы. Все идет к тому, что скоро Америкой будем управлять не мы, а десяток, или даже несколько десятков «клубов», находящихся в сложных договорных отношениях между собой. А официальная власть станет выразителем их консенсуса, для толпы. Но это к слову – а реалии таковы, что если мы сейчас еще и передеремся, нас всех сожрут новые желающие получить свое место на олимпе. Согласитесь, что мы все же привыкли договариваться, уравновешивать друг друга. Что будет, когда на нашем поле начнется бой без правил между десятком новых игроков, я даже предсказывать не берусь. Присоединяюсь к вопросу коллеги – неужели не существует иного выхода?
– Русские, – ответил финансист, – если британская зона все же остается для нас открытой, то территория, подмятая Советами, фактически выводится из обращения. Там мы не хозяева, и даже не равноправные партнеры, а гости, вынужденные играть по чужим правилам. И это если завтра СССР не введет там экспроприацию собственности и госмонополию внешней торговли. Пока этого нет, и русские даже дают понять, что не собираются, – но диктатуры тем и отличаются от демократических стран, что непредсказуемы: что завтра придет в голову Сталину, не знает сегодня, наверное, и он сам!
– «Немыслимое»? – спросил ковбой. – Пусть не завтра, а через десять, двадцать лет? Если, очень похоже, именно русские, а не британцы станут теперь нашим главным конкурентом?
– Эти двадцать лет надо прожить! – ответил военный. – И следует ли понять ваши слова как согласие с тем, что финансирование армии и флота даже по окончании военных действий не должно быть сильно сокращено?
– Наши прежние успехи в экономике и финансах во многом были следствием малых военных расходов, – заметил аристократ, – еще лет десять назад мы тратились только на флот – если сейчас придется столько же вложить и в армию, ВВС и разведку, это станет большой проблемой.
– А как вы собрались доминировать в мире, не тратясь на армию и флот? Вам мало примера «кузенов», всегда предпочитавших воевать чужими руками, а в итоге теперь теряющих свою империю? – огрызнулся толстяк, изрядно заработавший на поставках для армии и авиации – и твердо намеренный зарабатывать на этом впредь.
– Сокращение расходов на армию и авиацию до довоенного уровня категорически неприемлемо, – твердо сказал военный, – нам необходима армия, способная на равных воевать с Советами.
– Поддерживаю, – кивнул толстяк, – в противном случае, нас быстро вышвырнут даже с тех позиций, которые мы сейчас занимаем в Европе, не говоря уже о том, чтобы вытеснить откуда-то русских.
– А что вы скажете о плане нашего Фрэнки? – спросил финансист. – Почти что всеобщее разоружение, с передачей значительной части оставшихся армий и флотов под власть Лиги Объединенных Наций, берущей на себя работу всемирного полицейского. Естественно, при условии, что наше влияние будет преобладающим.
– Утопия, – решительно ответил военный, опередив толстяка (впрочем, тот, выслушав, кивнул в согласии), – во-первых, о разоружении и всеобщем мире говорят уже пятьдесят лет, и все с одной позиции: пусть другие разоружатся первыми, а я посмотрю. Во-вторых, Джо не идиот, и попросту откажется присоединиться к указанной вами Лиге, если увидит, что заправлять там будем мы – потребует как минимум паритета в управлении. В-третьих, даже объединение всех армий Земли в некое общее командование, при сохранении политических разногласий между державами, совершенно не гарантирует мир, как объединились, так и разъединятся, вам историю нашей Гражданской войны напомнить? Ну и в-четвертых, не для огласки, войны тоже бывают полезны – если, разумеется, проходят где-то вдали! Какой самый идеальный товар из всех – да патроны же: расходуются в огромных количествах, пользуются абсолютным спросом – а в современной войне танки, пушки, самолеты это такой же расходный материал. Фрэнки, конечно, гений, и схема, им предложенная, идеальна – но в том-то и дело, что идеал не всегда применим к реальности.
– Альтернатива? – спросил «ковбой». – Я так понимаю, джентльмены, здесь и сейчас мы решаем вопрос, не будет ли лет через двадцать еще одна мировая война, а что делать нам сейчас, в свете последних событий и политического расклада в Европе, как избежать катастрофы, угрожающей Америке, – или хотя бы взвалить ее издержки на других.
– Прежде всего надо завершить войну на Тихом океане, – твердо сказал «аристократ», – о Европе скажу после.
– Отчего же? – спросил ковбой. – Я имею в виду, почему мы должны считать европейские дела во вторую очередь? Конференция, предположительно в Стокгольме, ожидается к Рождеству или сразу после него. И как я понимаю, именно там будут юридически закреплено положение в Европе – границы, политический строй, сферы влияния и все прочее? И если мы, вместе с Уинни, горящим желанием успеть до собственных выборов осчастливить Британию, потребуем от русских…
– Чего? – ответил вопросом финансист. – Готов поставить свой «Кадиллак» против фермерской телеги, что на конференции будет повторение Версаля, где при множестве участников реально все решали Вильсон, Ллойд-Джордж и Клемансо. Ну а в Стокгольме решающий голос будет лишь у Фрэнки и Джо – Уинни же, при всем своем бульдожьем упорстве, не может подкрепить свои претензии ни экономикой, ни армией и флотом, а потому обречен сыграть роль Орландо в Версале! Конечно, он притащит разнообразные правительства в изгнании, которые будут дружно поддерживать его требования – вплоть до бывших прибалтийских государств, вспомнивших о независимости до сорокового года, – но думаю, Джо всего лишь удивится, что это за клоуны и чего им надо на встрече серьезных людей! А после спросит, «на каком основании Великобритания требует себе дополнительных преференций – за то, что у нее отобрали Гибралтар или Сингапур?» Бедный Уинни, он был одним из строителей великой Империи, а нынче вынужден служить кому-то довеском! Что до нас, то ирония в том, что русские пока нужны нам больше, чем мы сами нужны русским! Я имею в виду их участие в войне с Японией. А потому мы никак не можем позволить себе занять на конференции жесткую позицию против СССР! Конечно, это не значит, что мы будем одергивать Уинни – пусть играет первую роль в спектакле «русские, вон из Европы!». Себе же мы оставим амплуа «честного брокера», благо Фрэнки эта роль прекрасно удается.
– Полагаете, из этой затеи что-то получится? – «ковбой» даже не пытался скрыть сомнение.
– По крайней мере, это прибавит Джо головной боли, – ответил финансист, – повторяю, каждый год войны обходится нам в сорок миллиардов роста инфляционного долга. А также в лишних гробах наших парней – вы полагаете, нам не хватает после еще социальных потрясений? Так пусть русские сэкономят нам и деньги, и кровь!
– Мы можем добить Японию и самостоятельно, – сказал военный, – соотношение сил…
– Можем, – согласился «аристократ», – но что получим в итоге?
Вариант первый – мы воюем с Японией одни, без СССР. По оценкам экспертов, уйдет год на добивание японских сил на Тихом океане и не менее полугода на захват самой Метрополии. И не факт, что фанатичные самураи не продолжат сопротивление в Маньчжурии и Корее – добавим полгода, итого два года войны? Плюс еще сто миллиардов военных расходов – и опять же по самым скромным оценкам, не меньше миллиона убитых американских парней! Да, кстати, милейший дядюшка Джо сможет использовать эти два года для укрепления своих позиций в Европе – даже если мы выберем линию максимальной неуступчивости, у нас просто не будет достаточно ресурсов, соревноваться с русскими и там.
Вариант второй – русские ударят по японским войскам на континенте, в тот момент, когда мы будем сражаться за Метрополию. Не связанный никаким соглашением, Джо сам заберет себе все, до чего дотянется – Маньчжурию, Корею, север Китая. После чего мы получаем и в Азии подобие того, что имеем в Европе сейчас.
Вариант третий – СССР, опять же не связанный с нами договором, поставляет японцам трофейное германское вооружение (которое куда лучше их собственного) и стратегические материалы в обмен на ценное сырье из Индонезии и Малайи – каучук, олово, что там еще есть? Война затягивается не на два, а на два с половиной – три года, аналогично растут наши кровавые потери. И «падающего толкни» – перед занавесом, переход к варианту два, и мы никак не сможем помешать Джо забрать Маньчжурию и Корею.
Ну и четвертый вариант – тайный союз СССР и Японии против нас. Мои аналитики считают его наименее вероятным, но возможным, если мы прямо сейчас пойдем на открытый разрыв с Дядюшкой Джо, начав, как выразился Уинни, «холодную войну». Итак, что вам нравится больше?
Повисло напряженное молчание. Джентльмены просчитывали варианты.
– Черт с Джо! – сказал наконец ковбой. – Мы примем его помощь против желтомордых. Но – и только! Следующие двадцать, тридцать, пятьдесят лет нашей главной заботой будет поставить русских на надлежащее место! Однако я все же не понимаю, отчего мы должны отказываться от поддержки совершенно справедливых требований Уинни по Европе? Насколько мне известно, маршал Петэн вовсе не был самозванцем, его полномочия были получены от избранного еще до войны Национального собрания, легитимность которого не подлежит сомнению, так что с законностью режима Виши все в порядке. Но если именно законное правительство Франции приняло решение о вступлении в Еврорейх, то уплата французами репараций и контрибуций столь же законна! Любой адвокат взялся бы за это дело при столь явных условиях!
– Отличие мировой политики от уголовного права, – заявил финансист, – если в этом деле будет вынесен приговор, какого хочет Уинни, то мы получим внутри Франции блок из старой элиты, которая в данной ситуации получит полную поддержку Ватикана, французских националистов, возглавляемых де Голлем, и французских коммунистов, которые смогут рассчитывать на негласную, но от этого не менее эффективную поддержку русских. Ну а мы сможем опереться только на законченных маргиналов, настолько скомпрометировавших себя сотрудничеством с нацистами, что их готовы повесить все – от голлистов до коммунистов. И простите, какая нам прибыль от французского разорения? Для решения проблем, которые я назвал, нам нужны не золото и не контрольные пакеты французских фирм, а превращение Франции в торговый мост, по которому наши товары будут проникать в Европу – разумеется, необходимо будет оговорить режим льготных пошлин и тарифов. А с этим категорически не сочетается превращение Франции в европейский аналог нищей «банановой республики», о чем мечтает Уинни! Максимум, на который мы можем согласиться, это выплата французами умеренных репараций, не более четверти того, на что претендует Англия! С учетом того, что вся Европа сейчас испытывает жесточайший дефицит потребительских товаров, а восстановление границ и таможен займет известное время, не говоря уже о конверсии военного производства советским блоком, мы можем рассчитывать где-то на два-три года успешной торговли в Европе. Но опять же, лишь по окончании войны с Японией – сейчас у нас самих из-за военного производства нет избытка товаров. Еще один довод за то, чтобы желтомордые были разбиты как можно скорее!
– Согласен, – сказал толстяк, – или мы хотим получить во Франции подобие Сицилии? Я не понимаю, кто додумался поставить на «дона Дерьмо», что, не нашлось более респектабельной фигуры? Передовой форпост или плацдарм против коммунизма, это, конечно, хорошо, но с чего этот дон решил, что мы должны взять его на полное обеспечение? Ни о какой сколько-нибудь эффективной экономике юга Италии не может быть и речи, вкладывать туда капитал сейчас станет лишь идиот. А дон Задница еще и просит, чтобы мы обучили и вооружили его армию, «во избежание агрессии с севера», да еще и ни в коем случае не выводили, а еще увеличили число своих войск там – не понимаю тогда, зачем ему армия, если защищать его должны американские солдаты?
– На тот момент дон Кало был фигурой, в наибольшей степени державшей в руках реальную власть в тех местах, – ответил военный, – могу сказать, что в настоящий момент мы работаем над этим вопросом. Ищем лицо, которое могло бы быть столь же авторитетным, но менее запятнанным.
– Так с япошками мы все же решили? – спросил ковбой. – Принимаем помощь русских, нет возражений? Но все же, что мы имеем в Европе, меня это интересует как-то больше? Пока что видим – Советы контролируют экономики Германии, Чехословакии, Северной Италии, Австрии, Люксембурга; более того, они начали реализацию комплекса мероприятий, явно рассчитанных на создание единого экономического комплекса СССР – подконтрольные русским страны Европы, с единой валютой – рублем, возможно, с единой зоной свободной торговли. Мало этого, судя по информации, поступившей от друзей из Ватикана, они сделали старой европейской элите предложение, от которого европейцы просто не смогли отказаться – гарантия русскими нейтралитета Франции и Испании в обмен на недопущение в эти страны нас, плюс сохранение Швейцарии в качестве мирового расчетного центра в обмен на предоставление русским доли в мировой финансовой системе, плюс постепенное создание общего рынка Европы в обмен на предоставление советскому блоку контрольного пакета в этом бизнесе столетия – и начать они предложили с создания общего для Центральной и Западной Европы рынка железной руды и угля, чугуна и стали. Нам же остается – нищая Южная Италия, почти столь же нищая Португалия, относительно богатые Бельгия, Голландия, Дания, часть Норвегии. Думаю, что даже блестящий план мистера Маршалла не даст ожидаемого результата – у нас просто нет объектов для вложения капитала в необходимых нам объемах, и крайне ограниченные рынки сбыта товаров! Если не удастся русских потеснить.
– Как? – спросил военный. – Армейские генералы, за единственным исключением Паттона, земля ему пухом, в один голос говорят, что война с СССР в Европе это что-то среднее между бредом сумасшедшего и абсолютной авантюрой, с очень малыми шансами на успех. Настолько хорошо наше искусство морской и воздушной войны, настолько же хорошо искусство русских и немцев в сухопутной войне. Хотя я даже в нашем господстве в воздухе не уверен – у Джо очень сильная авиация поля боя, штурмовые полки, аналога которых у нас пока нет. А русские истребители, особенно последних моделей, может, и уступят «мустангам» и «тандерболтам» в дальности и высотности – но в схватке на малой высоте, над линией фронта, они гораздо сильнее «мессершмиттов» и «фокке-вульфов», которые и для нас были далеко не добычей! Русский бомбардировщик Ту-2, пожалуй, равноценен нашему В-26. В чем мы по-настоящему сильны, так это в стратегической авиации, у Джо есть весьма малое число четырехмоторных самолетов Пе-8, которые хуже, чем В-17, ну а В-29 это просто король неба! Однако нам очень мало известно о русской ПВО, но следует заметить, что даже в сорок первом, при бомбежке Москвы, немцы несли большие потери – так что следует считать ее как минимум не слабее той, что мы встречали над Германией. Что опять же вовсе не обещает легкой победы.
– Флот, – сказал ковбой, – вы не будете отрицать, что на море у нас абсолютное превосходство? Даже с учетом, что Советы захватили у немцев, французов, итальянцев. Все это в сумме – уступит даже тому, что сейчас имеет Япония! Только у Хэлси под флагом больше сил, чем вся советская морская мощь!
– Во-первых, Россия не Англия и не Япония: она мало зависит от морской торговли, ее жизненно важные центры, как правило, удалены от моря, не говоря уже о том, что прорываться в закрытые Балтику и Черное море это будет задача куда сложнее Таравы и Сайпана! – ответил военный. – А во-вторых, вы не забыли, что было на Севере, когда совсем уж микроскопический русский флот устроил бойню немцам, причем всухую, не имея потерь, и это при том, что Арктическим флотом Рейха командовал сам Тиле? Но даже этот «адмирал-берсерк» наткнулся там на кого-то более умелого. Так что и на море не все просто – у Джо и там есть джокер в рукаве. Добавлю, что северный театр очень тяжелый именно для нас – частые шторма, полярная ночь, палубная авиация не может работать достаточно эффективно – волнение четыре-пять баллов, когда взлет и посадка невозможны, в тех широтах обычное явление.
– Шесть «монтан» и всего лишь три «мидуэя», – заметил ковбой, – там линкор будет ценнее авианосца. Все это уже принималось во внимание, когда заключался контракт – это будут корабли уже не против Японии, а против русских? Большие размеры, как раз для северного театра.
– Джокер дяди Джо, – заметил военный, – джентльмены, вы прочитали документ, представленный мной? Умники хорошо сделали работу – и выводы удручают.
– Помнится мне, разговор о том у нас уже был год назад, – прищурился финансист, – деньги налогоплательщиков выделены, так отчего у нас во флоте нет подобного корабля?
– А вы вспомните все, о чем мы говорили тогда, – сказал военный, – уже тогда прозвучало, что если русские не изобрели перпетуум мобиле, то значит, как ни кажется невероятным, у них атомный котел, другого источника энергии с такими параметрами в природе просто не существует! И Гамов уже тогда предположил, что открытие атомного распада было сделано не Лизой Мейснер в декабре 1938 года, а в СССР, в середине тридцатых, и сохранено в тайне. Тогда мы предположили, что постройка К-25 есть предмет кооперации русской науки и германской промышленности, созданный в тридцать девятом – сороковом, когда Джо с Гитлером были в лучших друзьях. Теперь же, по допросам Деница и других очень осведомленных лиц, установлено достоверно, что Германия не имела никакого отношения к созданию сверхлодки! Там есть еще документ, от технических экспертов. Один лишь перечень инженерных проблем при создании атомного котла и машин, подходящих для субмарины, занимает несколько страниц! Проблем, которые у нас пока не решены – и которые в ряде случаев требуют создания особой отрасли промышленности, разработки принципиально новых технологий. И русские это прошли, самостоятельно, за столь короткий срок – как?! Тут эксперты лишь блеют что-то невнятное и разводят руками. А нам, джентльмены, следует решить, здесь и сейчас, вопрос финансирования этих новых отраслей и создания технологий. Если только не предположить, что русским удалось наткнуться на что-то принципиально иное, простое и дешевое.
– То есть у Джо есть ученые и инженеры, превосходящие наших, раз сумели построить такое? – спросил толстяк. – А если русские, поближе познакомившись с немецкой и чешской промышленностью, еще и поднимут культуру производства? Имея два года форы – пока мы будем возиться с японцами? И, смею надеяться, на нас не нападут – но смогут выбросить на европейский рынок уже свои качественные товары. Я спрашиваю, что тогда делать нам?! Да, а вам не кажется странным, что большевики, революционеры, разрушители, вдруг стали играть на нашем поле, как опытные дельцы? После того, что они сотворили с Европой – вопреки анализу всех наших экспертов?
– Россия и раньше была такой, как говорят знатоки этой страны, – ответил финансист, – то сонное мировое захолустье, то бешеный рывок вдогонку. И снова сон.
– Сейчас что происходит? – сказал толстяк. – Джентльмены, вот у меня рисуется картина. Русских всегда сравнивали с медведем, не так ли? А теперь представьте, что медведь вдруг на наших глазах превращается в совсем иного зверя, столь же сильного, но еще и гораздо более динамичного, умного и ловкого. Иной, какого мы вообще не знали – оборотень, метаморф! Если мы сейчас имеем дело с переходом русских в иное качество – и не можем помешать, но пройдет время, и Советы, завершив метаморфозу, станут вообще непобедимы?
– И что вы предлагаете? – спросил ковбой. – Капитулировать и самим на кладбище ползти?
– Изучать! – рявкнул толстяк. – Разобраться, с чем мы имеем дело! Если процесс разворачивается сейчас, его можно детально наблюдать. Пока мы с Джо друзья, союзники… как с Британией, хе-хе! В конце концов, опустить оппонента можно и без войны с ним, у Уинни спросите – ведь мы же по сути получили от Англии то, чего Гитлер требовал и не добился! Но пока мы не поймем, что происходит – никаких враждебных движений! Или вам так хочется подергать тигра за усы? Собирайте информацию – как, ну вам же виднее! Посылайте в Россию людей, создайте здесь особое аналитическое бюро по открытым сведениям, трясите кузенов, что известно им. А уж после будем решать, что нам делать с этим вызовом.
– Челлендж, – ответил военый, – черт побери, даже азартно.
– Челлендж, – повторил финансист, – что ж, я в игре. Наука всегда приносила прибыль – даже если окажется, что мы искали не там, новые технологии найдут применение! Как «Дюпон» все же оказалась в выигрыше от опытов с фтором.
– Значит, решено, – подытожил толстяк, – озвучу наш консенсус, джентльмены, а вы поправите.
Первое – придется просить Советы принять участие в показательной порке японцев. Предварительно приняв меры, чтобы Джо не захапал слишком много – установив, например, линии разграничения их и наших интересов.
Второе – всемерно усилить сбор и анализ информации, что происходит сейчас в России?
Третье – не будем ссориться друг с другом, свои проблемы все же лучше решать за чужой счет. На Конференции требовать максимальной открытости оккупированных Советами стран для нашей торговли.
Ну и четвертое – вложения в «Дженерал Атомик», атомные котлы электростанций и кораблей. Договоримся о долях каждого, джентльмены?
Париж.
1 ноября 1944 года
Это была встреча на самом высшем уровне, хотя про нее не писали газеты. С большими последствиями – хотя публика, за исключением очень узкого круга, не узнала о том никогда.
Джентльмен, прилетевший из-за океана, не носил погон. Однако же слово его значило больше, чем у самого госсекретаря, именно так это было воспринято и в посольстве США, и в американской военной комендатуре. Потому встреча была организована идеально – с точки зрения безопасности, конфиденциальности и комфорта. Последнее, впрочем, относилось лишь к одной стороне.
Джентльмен с удовлетворением смотрел, как двое в штатском втаскивают под руки некоего месье в дорогом костюме, сейчас имеющего очень непрезентабельный вид. Дайте ему напоследок, чтобы я видел – только не по лицу!
А теперь свободны, пока. – И охранники молча вышли, наконец оставив джентльмена и месье наедине.
– Мистер, вы хам, – сказал француз, охая и хватаясь за бока, – я думал, деловые люди нашего уровня…
– Эммануэль Рибош, – ответил американец, – он тоже вам говорил это тогда, в июле сорок первого? Он был моим кузеном, и очень многообещающим членом Семьи. К нам попал архив парижского гестапо – так что нам известно, какую роль в той истории сыграли как те, от чьего лица вы пришли сейчас, так и вы персонально.
– Сожалею, – произнес француз, – но ничего личного, только бизнес, как вы, янки, любите повторять. Гитлер тогда был на гребне успехов, казалось, что это надолго. И вашего родственника все равно бы… вот только нам бы тогда не перепал кусок. Ведь формально месье Рибош числился французским гражданином? И я полагал, что наши настоящие дела важнее тех, прошлых? Вы пришли победителями – что вам еще надо?
– Лично мне, удовлетворения, – сказал американец, – тем более если это не в ущерб делу. Надеюсь, вам понравилось, испытать хоть малую долю того, что несчастный Эммануэль перенес в гестапо и в концлагере Роменвиль. Это к тому, что я испытываю огромное желание раздавить вас, как клопа. Вы сомневаетесь, что это мне по силам?
– Но не по прибыли, – усмехнулся француз, – что до чести Семьи… Вы помните, что было в тридцать девятом?
– Месье, вы идиот, – ледяным тоном произнес американец, – или заигрались с независимостью? Забыли правило, что принадлежащие к Семье могут конкурировать, но убивать друг друга – лишь с высшей санкции, и никак иначе? Равно как и предпринимать любые действия, кардинально касающиеся других ветвей Семьи. Вас предупреждали тогда, два года назад, что ставить на Гитлера не отвечает нашим интересам? Что вы тогда ответили – время покажет! Ну вот, и пришел час платить по счетам. Всем счетам.
– Ваши условия? – спросил француз. – Что ж, мы проиграли, и готовы заплатить. Разумную плату.
– Разумную для нас, – уточнил американец, – не вы, а мы выиграли эту войну. Сейчас я говорю от имени не одной нашей Семьи, но и двух других[92]. Вот наши требования. Не нравится – ваши проблемы.
И положил на стол кожаную папку, в которой лежал всего один листок. У стен тоже бывают уши, то есть микрофоны. Хотя помещение проверили, но осторожность не помешает.
– Это грабеж! – произнес француз, после того как прочел. – Мы ведь и так предложили вам условия, какие ни одна фирма никогда не предлагала другой фирме.
– Мы не фирма, мы победители, – отрезал американец. – И это минимум, за который мы еще можем вас простить, конечно, с некоторым отлучением от общей копилки, как еще наказывают непослушных деток? Или детки решили всерьез воевать с папочкой?
– Электорат не поймет. Франция все же не Сиам! И даже не Китай колониальных времен!
– А отчего собственно не? – удивился американец – Сейчас ваше положение не лучше, чем у Индокитая времен вашего завоевания. Сами виноваты – нечего было поддерживать плохого парня Адольфа больше, чем это было вам дозволено! Так вы принимаете наши условия или нет, что мне доложить?
– Будьте вы прокляты, – обреченно сказал француз, – но это все-таки непорядочно, так поступать со своими.
– А что, собственно, задело? – спросил американец – Вас же даже не выставляют из-за стола. А всего лишь приговаривают – брать с блюда лишь то, что останется после нас, ничего личного, правила таковы. И это не навсегда – посмотрим, как вы поможете нам сейчас решить проблемы.
– Ваши проблемы, – сказал француз.
– Наши общие, – отрезал американец, – в самом худшем случае мы во Франции потеряем лишь прибыль, но вас-то потащат на эшафот! Надеюсь, вы понимаете, что сейчас дать деньги левым будет еще хуже, чем тогда, Гитлеру? И вы позаботитесь, чтобы это усвоили все игроки на вашем финансовом рынке! Каждый деловой человек во Франции должен быть уверен, что если он лишь взглянет не в ту сторону, кредит для него будет закрыт, а вот все его векселя тут же предъявлены к оплате! И вы используете все ваше влияние, чтобы в газетах поднялся шум о крайней опасности для Франции – выбора ею коммунистического пути. Пример Германии, Италии, и прочих восточноевропейских стран не должен обманывать обывателя – и у себя дома большевики сначала ввели нэп и лишь через десять лет колхозы. Любой француз по природе индивидуалист – так упирайте на то, что коммунистическая система требует выравнивания всех по одной линейке. Можете Ленина процитировать, что участие коммунистов в любом правительстве или парламенте имеет ценность лишь как ступенька к взятию власти – так что любой союз генерала, или кого бы то ни было с ФКП, сродни сделке с дьяволом. Что я вам все это говорю – вы сами отлично поняли, каким должен быть смысл, а уж профи-исполнители найдутся. Сделаете все хорошо – тогда и мы задумаемся, стоит ли вас простить.
– Швейцарские «гномы»? – произнес француз. – Если кто-то из непослушных обратится за кредитом к ним? Или там вы тоже?
– Пусть это вас не волнует! – отрезал американец. – Неофициально могу сказать, что у меня есть очень серьезные основания полагать, что в этой игре швейцарцы примут нашу сторону. Еще вопросы?
– Что делать с генералом? – спросил француз. – Или его…
– Мы не дешевые гангстеры, – ответил американец, – и к чему плодить мучеников? Когда все можно сделать по закону, юридически безупречно. «Сражающаяся Франция» это еще не государство, а «ко-беллетрент» временная структура периода войны. Теперь пришла пора установить наконец конституционный порядок, вместо какой-то сомнительной диктатуры.
– Генерал не согласится, – упрямо повторил француз, – и что тогда?
– А при чем тут он? – спросил американец. – Если Главным военным администратором Франции назначен Тассиньи? Формально должность, подчиненная генералу – но фактически именно он ответственен за порядок при обеспечении выборов в Учредительное национальное собрание. И как только он скрепит своей подписью Акт, что выборы проведены без нарушений – финита! Именно Учредительное собрание принимает временную Конституцию, частью которой будет положение о выборах в Законодательное собрание – то есть устанавливает правила игры. Тассиньи со своими войсками становится гарантом, подчиненным законной парламентской власти – ну а генерал, как говорят русские, «никто и звать никак». Конечно, ему будет предложена почетная отставка, со всеми положенными наградами, мундиром, и пенсией. Надеюсь, он будет благоразумен. Ну а если же он будет слишком упрям… Если Франция это цивилизованная страна, то в ней, наверное, водятся всякие террористы?
– Принято, – сказал француз, – сроки?
– Вчера! – заявил американец. – Чем раньше, тем лучше.
– Принято, – повторил француз, – но мы надеемся, вы тоже сдержите свое слово, пересмотреть наш приговор?
Американец пожал плечами. Решение принимать будет не он – а старшие члены Семьи, общим советом.
Банкирский дом Ротшильдов существовал уже пятьсот лет. И хотя когда-то единая Семья давно уже разделилась на кланы – американский, британский, французский и другие, – все они подчинялись крайне жесткой общей дисциплине и проводили единую политику в глобальных вопросах.
А французские банкиры никогда не считали своим долгом служение нации и государству. Вернее, они искренне полагали, что французская нация – это они и есть.
Анна Лазарева. Северодвинск – Москва.
Октябрь– ноябрь 1944 года
Ну что за жизнь такая – только привыкнешь, уже поворот! И все по-новому!
Был Севмаш – завод в городе Молотовске (в мире моего Адмирала – Северодвинск). Стал Севмаш – производственное объединение, фактически выведенное из подчинения наркомата судпрома, замыкающееся непосредственно на Москву. Включающий в себя не только собственно завод, но и предприятия в соседнем Архангельске. Занятые прежде всего мирной продукцией, но варящиеся с собственно Севмашем «в одном котле». У нас две первые подлодки нового проекта (пока еще не атомные) уже спустили, готовимся к закладке следующих, в работе серия пограничных сторожевиков. А в Архангельске на «малой верфи» по той же технологии, сваркой из секций, делают сейнеры, катера, буксиры. Пока только начали – но развернемся!
И всякие частные лавочки, артели вокруг нас. Поскольку, тоже нововведение, излишками фондов можно делиться – есть и на Севмаше производство гражданского ширпотреба, но лучше артелям все же передать? На заводе, пока малой серией, делают «снежные мотоциклы», снегоходы и холодильные шкафы – а дальше видно будет, в Архангельск передадим или артелям? Которые все же больше товар простой гонят – металлопосуду, топоры и лопаты, коньки и станковые рюкзаки, и вот ведь мода пошла, складные зонтики, как у Ленки, в подарок полученный от ее капитана! Самые простые, спицы пополам, концами вперед укладываются – у девчат стали очень популярны, особенно если не черные, а цветные, или алые, или хотя бы с алой каймой («алые паруса» на себя надевать, хоть что-то летящее, мужчин наших с моря встречая, уже в обычай вошло не только у нас, но и в Полярном).
И какая во всем этом должна быть роль партии? А товарищ Пономаренко приезжал в августе еще, после «дела Пирожковой», и нам объяснил:
– Партийно-политическая работа должна быть, как в армии. Там же замполит командира не подменяет? А лишь обеспечивает, чтобы человеческий фактор не мешал, а помогал процессу. Как – ну представьте себя подпольем, но без подполья. Что вы не сверху, из высокого кабинета смотрите, а снизу, от трудящихся масс, вам все видно, где какой непорядок, что улучшить можно. И вопрос ставить – обеспечить или устранить. Нет, Анюта, я не призываю вас лично у станка становиться, сам в кабинете сижу – но вот связь с рядовыми коммунистами для нас должна быть всем! И чтобы каждый знал – его в правом деле обязательно поддержат! Такая вот линия партии сейчас – и старайся ей следовать!
Я и стараюсь. Благо мое звание инструктора ЦК… хотя, как оказалось, оно в довесок идет к совсем иному! Особая комиссия при Комитете партийного контроля – члены ее по умолчанию получают и «корочки» инструктора ЦК ВКП(б), а при исполнении могут числиться по любому другому ведомству, НКГБ, НКВД, СМЕРШ, просто армия и флот, да что угодно! В отличие от ГБ и милиции, которые все ж обычно реагируют на уже совершенное преступление, мы должны бдить в постоянном режиме, высматривая непорядок в хозяйстве. И считается наша контора превыше всех прочих, «служба партийной безопасности»… ой, мама, это ж выходит, полный аналог немецкого СД! Даже номерные жетоны оттуда переняли – только герб, понятно, советский, вместо свастики с орлом.
Работы – непочатый край. И оттого, что нет формальных границ – еще сложнее. Ой, что бы я без своих ребят и девчонок делала, а так, у меня целая организация образовалась, в основном из тех, кто с нами в «шаолинь» ходит. Но также и студенты Корабелки (сделали все же с сентября полноценный Кораблестроительный институт, а не филиал Ленинградского – хотя самые тесные связи с ЛКИ остались), и люди с Арсенала, и из КБ Базилевского. Причем больше всего привлекает людей в нашей работе – именно то, что если ты предложишь умное, это сделают! И организацию труда в цехах пересматривали, и налаживали выпуск «малой механизации», и улучшали жилищные условия, и обеспечивали правопорядок на улицах. И то, о чем широкая публика не знала – в спорах между большими сторонами, как Севмаш и Арсенал, выступать третейским судьей!
И самообразованием заниматься – чтобы разбираться в предмете не как Кириченко. Понятно, что инженером я не стану, но хоть сумею правильно вопрос задать, а уж ответить тут есть кому! Жалко, что когда-то в университет на филфак поступала, надо было на матмех, а лучше так в ленинградскую Корабелку, если бы знала – а впрочем, если бы не мой немецкий, как знать, может, и жизнь моя вся повернулась бы иначе, не прошла бы я жестокую школу в оккупированном Минске, не взял бы после меня дядя Саша в «Рассвет», не встретила бы я своего Адмирала. Страшно становится, как представлю… и пусть сейчас он далеко от меня, но вернется же, и мы снова будем вместе!
Юрка вернулся в середине сентября. Оказывается, он тоже числится в «инквизиции», Пономаренко постарался – войны пока нет, так что подводный спецназ обойдется без товарища Смоленцева. А он забрал Лючию и исчез. Куда – для всех тайна, и лишь я знаю, что в Италию. Вернется, расскажет. Пока итальяночка еще в форме, может перелет вынести нормально. А вот мне – сложно уже!
Платье мне Лючия сделать успела. Клеш сразу от плеча, «венецианского» покроя – а по мне, здорово похоже на русский сарафан. Девчонки смотрели, оценивали – и кто-то захотел такое же! Все ж наш привычный стиль – талия стянута, юбка-солнце, больше худеньким, стройным подходит, ну таким как Ленка еще туда-сюда, а если фигура плотная, коренастая? А так полнота складками скрадывается, малозаметна совсем. И если клеш не солнце (хотя Лючии интересно, как такое выглядеть будет), а лишь полу, то расход ткани выходит даже чуть меньше, чем на прежнее «пышная юбка, облегающий верх».
Ткань брали у «мистера шимпанзе». Который никаких проблем нам не доставлял, сидел смирно, в очередной раз отдав нам ящик барахла, в обмен на тщательно подобранную информацию. А после вдруг предложил мне пообедать в «Белых ночах» (это уже не столовая, откуда этого же мистера американского шпиона уже дважды избитым выносили, а настоящий ресторан, московским под стать). Ладно, посидим – это мой город, в «Белых ночах» я всем хорошо известна и полномочия мои тоже, диктофон в сумочке, после доклад будет дяде Саше, как положено. А главное – мой Адмирал про мистера знает, и ревновать понапрасну не будет![93]
– Вот и все, игра окончена, – сказал мистер, и с облегчением, и с каким-то надрывом, – вы, миссис Лазарева, или как вас там по-настоящему, добились своего. Ну а я, наверное, стал слишком русским за почти два года здесь. Это ведь у вас сказано, «работает, и не трогай», или «не буди лихо, пока тихо»? Американец так бы никогда… но вот сколько я уже попадал в ваш госпиталь, пытаясь тронуть и разбудить, четыре раза?
И залпом выпил стакан водки. Не хватает мне еще с пьяным время тратить – сразу позвать патруль?
– Челлендж, – сказал мистер Эрл, – истинно американская идея, это не успех. И даже не «каждый чистильщик обуви может стать миллиардером», это не более чем профанация, лишь часть идеи. Челлендж – это то, что мы унаследовали от пионеров Америки: Бог, судьба, жизнь, да что угодно, посылает нам испытание, которое мы должны преодолеть. И каждый взятый барьер – это Цель, сама по себе. Все, что нас не убивает, делает сильнее. Потому мы не вспоминаем с ужасом свою Депрессию, когда у нас в Штатах умерло от голода несколько миллионов человек, точные цифры, наверное, мы не узнаем никогда. Но выжившие – не плачут, а гордятся, что оказались сильнее судьбы! А успех – лишь одна, видимая сторона. Вам, русским, этого не понять. Хотя бедствий у вас побольше – но вы к ним относитесь, как к чему-то привычному: отбились, выжили и ладно! А мы – закаляемся, становимся сильнее. Так гордитесь, миссис Лазарева, – вы поставили мне барьер, который я одолеть не мог. Больше того, вы согнули меня, заставили опустить руки. И слаб человек – я принял вашу игру, мне совсем не хотелось иначе быть отозванным и сброшенным куда-то во Францию, где гестапо вовсе не будет со мной так же деликатно, как ваши якобы бандиты. Хотя в одном случае виноваты британцы – ну я им этого не забуду! А теперь все – меня отзывают, с неудовольствием! Зато очень скоро на мое место приедет кто-то другой, если уже не. Посмотрим, как повезет ему.
– Не понимаю, о чем вы? – отвечаю я безмятежно. – Ну да, мы догадывались, что вы вовсе не корреспондент «Чикаго трибюн», но при чем тут наш бизнес?
– Бросьте, миссис Лазарева, – машет рукой Эрл, – вы очень долго кормили меня сказками про «фтороход», которые я исправно отправлял наверх. А теперь меня прямо ориентируют, что на вашей К-25 атомный двигатель – заметьте, не я раскопал, а мне указывают! И кому-то в Вашингтоне очень не понравилось, что я, почти два года сидя рядом, не сумел найти истину!
Проклятые янки! Любой шифр их радио и телефонных сообщений наши компьютеры ломали, но что делать с дипломатической почтой, которую мистеру Эрлу вручает американский консул в Архангельске или капитаны американских транспортов, иногда все еще разгружающиеся в Молотовске? То есть они часть тайны узнали – но открыли ли главное? Ой, будет же кому-то статья 58-6 (шпионаж), кто разболтал? Или у них тоже аналитики хорошие есть?
– Не верьте никому! – говорит Эрл. – Это у британцев сентиментальность, знаю про случай, когда одна большая шишка в МИ-6 не решилась подвергнуть тщательной проверке сына своего старого друга, потому что «было неудобно»[94]. У нас бы без всяких сантиментов, ничего личного, бизнес! И если в самом начале войны американская разведка была в значительной степени импровизацией любителей (пусть даже иногда очень талантливых), то сейчас там, насколько до меня доходит, создана машина, подобная германскому генштабу – абсолютно безжалостная, учитывающая все. Мы, американцы, тоже можем испытывать к кому-то симпатию – но ради дела предаем не рассуждая. Ничего личного – просто бизнес. И убеждение, что точно так же бы вы поступили со мной. Запомните это – и не верьте нам! Мы держим слово – лишь с тем, кто полезен сейчас, или может быть полезен в будущем, и не больше! Что делать, если это тоже «челлендж» – многие барьеры, посылаемые нам судьбой, таковы, что приз дается лишь первому или первым, ну а прочим лишь моральное удовлетворение. Потому челлендж – это еще и умение идти по головам, отпихивать локтями – ничего личного, ведь вы бы не уступили и мне?
А ведь он не так пьян, как пытается изобразить! Ждет, что я проболтаюсь под конец? Хоть так, информацию получить или подтверждение своей догадки? Что ж, мистер Эрл, очень жаль, что вы отбываете, мы с вами хорошо сработались, а как будет с вашим преемником, еще неизвестно.
– Моим преемником? – говорит мистер. – А вы не поняли, зачем я все это вам говорю? Я не хочу, чтобы тот, кто придет после меня, взял барьер, который я не смог! И на вашем месте я бы не надеялся на бизнес – вряд ли в Вашингтоне решат повторить не оправдавший себя ход. Вполне могут придумать что-то нестандартное. Или действовать через ваших же, Москву – думаете, там нет наших агентов? Я действительно не знаю – это выходит за пределы моей компетенции. Но одно могу сказать точно: вас в покое не оставят! И чем дальше, тем больше будет интерес.
Ну, кто бы сомневался. Вот только мы тоже имеем право защищать свои секреты. Вы же, мистер Эрл, если сосед занавешивает окна, не лезете туда с фотоаппаратом? Вашими словами – это мой бизнес, я за это свои деньги получаю.
– Не буду у вас спрашивать, миссис Лазарева, кто вы на самом деле: босс местной мафии или офицер НКВД. По моему убеждению, и то, и другое: несете службу, пользуясь своим положением и не забывая про свой интерес.
Я молчу в ответ. Это у вас, шимпанзе, как я слышала, успешному агенту не задают вопросов, как он потратил деньги на оперативные нужды. И видела фото в газете – как на рынке в Страсбурге офицеры армии США торгуют часами и ювелиркой (краденой, ясно – откуда еще?). У нас же долг и дело важнее всего, – а прочее лишь в остатке. Но тебе этого не понять!
– И еще, миссис Лазарева. Исторически вышло, что у нас не было интересов в этом районе, в отличие от британцев. Но помните, что у нас с ними нет союза в нашем деле! Да, есть сотрудничество, обмен информацией, в основном на уровне больших штабов и контор. Но мы – конкуренты, и в этом суть. Так что я ничего не знаю об английских планах – но могу предположить, игра пойдет уже на уровне МИ-6, а не УСО, не грубые громилы, а интеллектуалы. Владеющие искусством мимикрии на самом высоком уровне – про майора Вамбери вам рассказывать должны были, если вы действительно из НКВД, так уверяю, притвориться Иваном Петровым из Рязани для них куда проще, чем арабским дервишем. И когда я был в Англии в сорок втором, то не слышал ни об одном случае, когда агент СИС попался бы немцам из-за неточности в документах или «легенде». Кроме того, есть еще эмигранты, как те, кто убежал от вашей революции, так и доставшиеся вам «русские норвежцы». А британская резидентура в Финнмарке была еще с той, прошлой войны! Так что берегитесь – СИС не террористы, они не будут охотиться за вами специально, но если решат, что ваша смерть повлияет на ситуацию в нужном им направлении или выведет что-то из равновесия, заставит проявиться доселе скрытое – они не будут колебаться.
Слышала уже такое, много раз. В Минске по лезвию бритвы ходила, затем гаденыш Троль чуть меня не достал, сейчас, наверное, от ОУН-УПА мне приговор вынесен, и что?
– И последнее. Чтобы мне с этого хоть что-то. Я всерьез подумываю начать писать шпионские романы. И наверное, в первом из них я изображу вас. И конечно, себя в роли главного героя – реклама, это все, если хочешь не просто сорвать единичный куш, но развить и продолжить. Так вот, не обижайтесь, если я там напишу… ну вы понимаете, что роман без секса никто читать не будет, по крайней мере, у нас в Штатах? А то, встречаясь с вами, мне было интересно – что бы произошло, попробуй я завалить вас на пол?
– Оказались бы в госпитале в пятый раз, – отвечаю я резко, – а после мой Адмирал обвинил бы вас в покушении и сделал бы все, чтобы вас расстреляли. Или что-то другое – но прожили бы вы недолго!
Блеф, конечно – хватило бы и госпиталя с дурака. Надеюсь, он не собирается пробовать прямо здесь – выпив уже больше полбутылки водки?
– Мне моя голова дороже. Ну вот, я сказал вам все. И эта посылка с товаром была последняя, так что придется вам дальше наряжаться в ватники и телогрейки. Хотя теперь я могу сейчас рассказать, кое-что в моей плате было вам местью, за госпиталь.
Тут Эрл мерзко ухмыльнулся.
– Я всучил вам ночные рубашки под видом вечерних платьев. Кто-то вам подсказал, что это такое? Ни разу не видел здесь на улице – а так хотелось посмеяться.
Ну, Ленка, вот был бы номер, если бы ты это надела в дом культуры, на праздник в честь Победы, в мае! А помню, в общаге перед зеркалом вертелась, и не решилась, «роскошное слишком, все эти рюшечки и оборки, непривычно», и выбрала свой синий горошек. Кто-то еще из девчат брал – вот расскажу, успеет ли мистер уехать? А то ведь тяжелая у Ленки рука, как она сковородкой приложила одного поганого типа!
– Я подсунул вам ткань на пальто самого неходового цвета. У вас же она стала очень популярной, для торжественных дней, как римский пурпур.
Это он про «алые паруса» вспомнил? В которых мы своих мужчин в поход провожали. Я уже сказала, что мода пошла у нас на севере – для жен, невест, сестер и матерей моряков надевать что-то алое, развевающееся: шарф, платок, шаль на плечи, ну а целая накидка-пальто покроя «парус» (в будущем «летучая мышь» или «пончо») это вообще предел мечты! И не только при встрече или проводах – уже как знак стало, если девушка с алым в одежде идет, значит, есть у нее муж или любимый, моряк, и к знакомству она не расположена, ну только если к дружескому. Я тоже здесь такое пальто осенью и весной носила, особенно когда с моим Адмиралом иду. Смотрится красивее, чем уныло-черное и уж тем более шинель!
– Вы не знали, что резинки к шляпкам поставляются отдельно? Чтобы вам самим подгонять на голове. Я специально не заказывал их или же выбрасывал из ящика. А после мне весело было смотреть на вас в ветреную погоду. Честно говоря, я не понимаю, как вы вообще носите это – даже в штиль или в помещении.
Ах ты, американская морда! Значит, это не я шляп носить не умею, а твое наглое вредительство? Ну и конечно, ветрено у нас, особенно возле моря. А Лючия так даже относится с юмором, «игра на скорость, как с котом в цап-царап», при каждом порыве успеть схватить, это вполне приемлемая плата за свой вид модной синьоры! Да и не нравятся мне шляпные резинки, даже на летних соломенных, шею трут. Но что бы я с тобой сделала, шимпанзе, если бы знала – когда сегодня с меня в парке шляпу с вуалью сорвало, еле догнала, уже думала, прощай?
И кажется, это отчетливо отразилось на моем лице. Потому что Эрл поспешил свернуть разговор, «теперь я все вам сказал, было приятно с вами иметь знакомство», и удалился. А я поспешила писать рапорт дяде Саше.
После какое-то время было неприятно и тревожно – а вдруг все же мы не уследили, допустили утечку информации? Но было все же решено, что аналитики на той стороне пришли к выводу сами. Мой Адмирал рассказал, что был скандал в наркомате флота – когда планировали Средиземноморский поход, отчего не пришло в голову имитировать дозаправку «Воронежа» химикатами в Специи, как делали это у нас на Севмаше? И кто-то был наказан – но нам в вину никто ничего не поставил.
Ленка вышла замуж за Ивана Петровича. Который теперь официально командир К-25. А мы, с моим Адмиралом, в конце октября отбыли в Москву. Мне было уже тяжело – хотя ожидала худшего. В столице мы заселились в ту же квартиру на Ленинградском шоссе. Михаил Петрович пропадал в наркомате, а мне было тяжко и тревожно. Не было рядом никого из подруг, к кому уже успела привыкнуть. Не было дела, постоянно держащего в напряжении, – официально нахожусь в отпуске, месяц до, три месяца после. Даже физкультурой заниматься было сложно уже. Пономаренко слово сдержал, сказав, что бытовые проблемы решим – регулярно приходила тетя Паша, взявшая на себя роль домработницы и повара, так что даже от повседневных хлопот я была избавлена – однако вынужденное безделье в сумме с тревогой за будущее (рожать в первый раз! И Михаил Петрович скоро должен уехать на Тихий океан, ну а мне с ним никак – придется ждать, и сколько?) было куда тяжелее самых беспокойных дней на Севмаше. Писать бы – так письма идут долго, и не обо всем, что хотелось бы, можно довериться бумаге. Выручало лишь чтение – целая полка книг по техническим дисциплинам (вроде заочного курса Кораблестроительного института), собирали по списку уже в Москве (снова спасибо Пантелеймону Кондратьевичу!). И самая большая ценность – ноутбук, для хранения которого в кабинете поставили сейф с кодовым замком. Библиотека и фильмотека – в основном «о будущем», считалось, что я могу заниматься аналитикой, даже не столько по техническим (тут специалистов хватало), как по социальным вопросам. Кажется, Пономаренко после Киева слишком серьезно отнесся к мнению, что «ты увидишь то, что не заметит ни человек из этого времени, ни тот, кто полностью из того». Чем я и занимаюсь – гениальных озарений пока не пришло.
Через три дня праздник, Седьмое ноября. Парад и демонстрация. А мне больше радость, что Пономаренко сказал – Юрка с Лючией приезжают завтра и жить будут в этом же доме! Расскажут, что в Италии сейчас. А то отсутствие информации это для меня самый страшный голод!
Сержант Пьетро Винченцо.
Италия, сентябрь-октябрь 1944
Долог путь солдата домой с войны. Когда война эта где-то на далеком краю земли.
Сначала было – мы идем по Африке! Британия была воистину великой державой, раз ей удалось захватить столько! Дойти до Кейптауна – в самом начале это казалось прогулкой куда более легкой и безопасной, чем страшные снега России, откуда не возвращались живыми. Тяготы и лишения сперва воспринимались с юмором – мы же отважные воины дуче, а не изнеженные британцы! Хотя очень скоро пропагандистам за такие слова стали втихую бить морды. Ветераны, заставшие еще эфиопский поход тридцать шестого года, говорили, что тогда со снабжением было куда лучше и с медициной тоже. Самой страшной угрозой здесь были не английские пули, а куча самых различных болезней, которые врачи именовали одним словом «тропическая лихорадка». Самым мучительным было отсутствие воды в сухой сезон – вонючая жижа в так называемых водоемах одним своим видом могла вызвать дизентерию у цивилизованного человека – ну а в сезон дождей с неба извергался всемирный потоп, от которого не было спасения, негде было просушиться, и земля превращалась в сплошное болото, где вязли даже танки. Вьючные и верховые лошади в массе дохли от неизвестных болезней, укусов летающих и ползающих тварей и съеденной ядовитой травы. Самым надежным транспортом были негры-носильщики – причем не только для грузов и багажа, даже офицеры, с обеих сторон, нередко передвигались в импровизированных паланкинах, на плечах четверки туземцев. Армия таяла, и где этот Кейптаун, после которого наконец домой? Сколько нас останется, когда мы туда дойдем?
Затем движение остановилось – не столько из-за возросшего сопротивления англичан, как оттого, что со снабжением стало совсем туго. И была битва под деревней Кокамунга, которую не на всякой карте найдешь, – это сражение обе стороны объявили победой, но вот итальянский обоз, толпа все тех же негров-носильщиков, был захвачен британцами, в то время как такой же английский обоз поголовно дезертировал, позже превратившись в «армию» вождя Авеколо. Правда, в отличие от русских партизан, этот вождь больше воевал не с итальянскими оккупантами, а с такими же неграми, из племен, не желающих признавать его верховенство, но и белых он убивал со страшной жестокостью, нападая на тыловые части или небольшие караваны снабженцев. А еще у англичан появились мобильные отряды егерей, отлично знающие местность, обычно они не ввязывались в серьезный бой – но метко стреляли издали, нанося потери. Не было линии фронта, была полоса, где перемешались свои, чужие и банды вождя Авеколо, назвавшего себя «фюрером Африки». Странными островками спокойствия, еще с благих довоенных времен, были изредка встречавшиеся католические миссии, которые не трогали ни англичане, ни итальянцы, и даже головорезы Авеколо первое время признавали их нейтралитет – там можно было оставить для ухода тяжелораненых, узнать новости из Европы, отдать письма для отправки домой. Он, сержант Винченцо, тоже писал письма, сыну Марио и дочери Лючии (жена София умерла еще до войны) – и не решался отправить, так и таскал в сумке. Потому что писать бравурное не хотелось, а по-иному тем более, чтобы не огорчать. Но все же писал, в мыслях представляя своих детей – да и чем еще заняться солдату на привале?
Тропическая лихорадка – ее здесь можно было подхватить, даже если вымоешь руки в местной воде (которую негры, вот удивительно, пьют!). Или от укуса какого-то насекомого. Хотя казалось, что здесь отравлен сам воздух – потому что болели даже господа офицеры, старавшиеся соблюдать все правила гигиены и имевшие к тому возможность. Уход за заболевшими в большинстве состоял в том, что этих бедняг укладывали в госпитальные палатки и просто ждали, пока те сами выздоровеют или помрут, медикаментов не хватало – что ж, хорошо хоть давали вдоволь поспать и избавляли от марша и повседневных дел. Да и умирали, как выяснилось, не слишком часто – один из десяти, один из пяти. Но несколько дней, а то и недель, терпеть жар и ломоту во всем теле – удовольствия никакого. А главное, госпитали были излюбленным объектом нападения для бандитов Авеколо (хотя, наверное, тут были и не подчиняющиеся ему черные банды, с кем-то ведь «афрофюрер» воевал?). Сержант Винченцо благодарил Бога и судьбу за то, что в тот день ему и приятелю Марио чудом удалось спрятаться в кустах – и они видели, как негры, вырезав немногочисленную охрану, убивают больных и медперсонал. А они с Марио ждали, забившись в заросли, пока чернокожие уйдут – потому что в вельде человек безо всего не выживает. Бандиты унесли все, имеющее ценность – но все же удалось найти немного сухарей, две фляги с водой и один на двоих револьвер с четырьмя патронами. А что негры сделали с его товарищами – Винченцо не забудет никогда. Тогда им неслыханно повезло – не только уцелеть при нападении, но и больным, едва держащимся на ногах, не знающим дороги, попасться не неграм и не голодным зверям, а английскому мотопатрулю и быть цивилизованно взятыми в плен – причем британцы сами доставили их в ближайшую католическую миссию, где уже находились еще с десяток итальянцев. Там сержант Винченцо узнал, что война закончилась, русские взяли Берлин и Рим, мир будет подписан в самое ближайшее время.
Но черные бандиты Авеколо пришли и сюда. И снова Мадонна благоволила двум итальянцам – а еще Винченцо после прошлого раза был настороже и, лишь увидев толпу негров, потянув Марио в сарай, где стоял автомобиль. Но они бы не ушли, если бы сестра Сара, добрая женщина, истинная святая, с какой добротой она ухаживала за больными, умела ободрить их словом – теперь же ее растерзала толпа полуживотных, и он, сержант Пьетро Винченцо, ничем не мог помочь, что они вдвоем и без оружия могли сделать против нескольких сотен вооруженных черномазых? Лишь бежать, выбив бампером ворота сарая, и слава богу, негры совсем не умели стрелять, не попали!
Война закончилась? Здесь начиналась другая война, между белыми и черными. И стать в строй с оружием в руках было безопаснее, чем оставаться в стороне и ждать, пока тебя убьют, жестоко и мучительно. Он, сержант Винченцо, был знаком с пулеметом «брен», еще по Египту, когда удирающие от танков Роммеля англичане бросили в Александрии громадные склады с военным снаряжением, часть которого немцы тут же передали своим итальянским союзникам. А славные английские парни, фермеры-колонисты (которые и оказались теми самыми мотоегерями) все ж были мало привычны к автоматическому оружию, так что сержант Винченцо оказался вполне на своем месте. Это теперь была и его война – за убитых безоружных товарищей, за святых отцов из миссии, за сестру Сару. Как приятно было, что теперь роли переменились – легко поливать из пулемета с джипа бегущую черную толпу, бестолково размахивающую оружием и стреляющую куда-то вдаль! Только бы на камень в траве не наскочить или в яму не влететь – Марио погиб так, машина перевернулась, и негры убили всех выживших.
На границе стало спокойно. Говорили, что скоро придут свежие войска, Британский Иностранный Легион, уже разгружающийся в Момбасе, – и мы погоним этих проклятых негров в ад, пронесем бремя белого человека отсюда и до Сахары. Но сержант Винченцо хотел домой – и британцы честно выдали ему все положенные бумаги и даже отвезли до поезда, затем была Момбаса, Джибути, Каир (путешествие без всяких удобств, в твиндеке, а то и на палубе, куда удастся договориться), и наконец Неаполь. Вот она, Италия – дома наконец!
В порту стояли корабли под американскими флагами. Когда итальянцы сходили на берег (Винченцо был не один, еще десятка два таких же, как он, так же возвращались домой из разных мест Африки), то документы у трапа проверял американский солдат. Через полчаса всю группу завели в здание таможни, где уже итальянский чиновник подробно расспрашивал каждого, и в завершение, поставив в бумагах штамп, дозволял идти. Когда очередь дошла до Винченцо, чиновник, спросив фамилию и имя, заглянул в свои записи, задал еще несколько уточняющих вопросов, «вы такой-то», и кивнул карабинерам. И они набросились на Пьетро Винченцо, как на преступника, заломили руки за спину, потащили куда-то. Обыскали, отобрав все вещи, и сунули в камеру, за что?
Винченцо слышал, что в Италии сейчас на севере русские и коммунисты, на юге американцы. Но это временно, пока все державы не соберутся на Конференцию и установят в Европе новый, мирный порядок. И что военные преступники подлежат наказанию – в Риме самого дуче казнили, за то, что посягнул на Святой Престол! – но он, сержант Винченцо, тут при чем? Это какая-то ошибка, которая, без сомнения, должна разъясниться!
Его вытащили из камеры через несколько часов. И вместо допроса и разъяснений жестоко избили, дубинками, кулаками и сапогами. Затем вдруг прекратили – когда вошел какой-то синьор в штатском. Приказал вытянувшимся карабинерам поднять Винченцо, корчащегося на грязном полу, взглянул в бумаги на столе, снова задал вопрос, «вы такой-то» – получив ответ, рявкнул на жандармов, те засуетились, откуда-то появился врач, Винченцо умыли, вытерли кровь, обработали синяки и ссадины. Затем полицейские настойчиво, но уже не грубо, усадили Винченцо в машину, рядом с шофером сел тот синьор, на заднее сиденье пленник или гость, между двух штатских. Ехали недолго, до какой-то виллы, окруженной охраной. Винченцо провели по лестнице, устланной ковром.
– Вперед, вперед, – сказал старший из сопровождающих, – с тобой уважаемый человек говорить будет. Сам дон Калоджеро!
В глубоком кожаном кресле сидел почтенный пожилой синьор, в очках и строгом костюме. Оторвавшись от бумаг, от взглянул на Винченцо с доброй отеческой улыбкой и произнес назидательно:
– Ну, здравствуй, Пьетро. Проходи за стол, садись, я на тебя не в обиде. Понимаю, ты был далеко, за родину воевал, не мог за дочкой своей уследить. И на нее тоже не в обиде – большое дело сделала, врага рода человеческого убила, благославление матери нашей Католической Церкви получила, ну а что возгордилась по молодости лет, так молодая, горячая. Опять же муж ее безбожный… Ну, это ты потом с падре моим обсудишь, без меня.
Лючия? Та, кого называют «итальянской Жанной д’Арк», про кого рассказывали, как она вела Красные гарибальдийские бригады на бой с черным воинством Тьмы, про кого поют песню даже в католических миссиях посреди Африки, кого сам папа благословил на замужество с русским рыцарем, вместе с которым она лично поймала самого Гитлера, охраняемого целым полком СС – и это его дочь?! И вроде бы она очень нелестно отозвалась о доне Кало – чем вызвала гнев этого достойного синьора! Но в чем он, Пьетро Винченцо, виноват?
– Это все не беда, мало ли что молодые не понимают, главное, чтобы старших слушались, – продолжил босс мафии, – а вот тут проблема. Лючия твоя по глупости нехорошее наговорила, причем не на меня, а на всю мою семью. Сам понимаешь, просто так простить я ее не могу, не меня она обидела, а весь мой род. Но, слава господу, узнал, что ты очень вовремя вернулся, можешь ее поправить, чтобы ни твоему роду ущерба не было, ни моему оскорбления.
Да, его девочка всегда была своенравной, строптивой, плохо слушалась родительской воли. А он, любя, слишком часто ей потакал, когда надо было прикрикнуть, стукнуть кулаком по столу, власть употребить! Хотя, конечно, русский офицер в высоком чине, с большими наградами и наверняка, в фаворе у начальства это куда более выгодная партия для дочери, чем лавочник Паскуале, к которому Винченцо присматривался как к будущему зятю еще перед войной. Ну а что безбожник, как все русские коммунисты – так одной верой сыт не будешь? Но что дочка, не подумав, большого человека обидела, это действительно нехорошо. Тем более – синьора с Сицилии. Они ведь ничего не забывают и мстить умеют, не бегая по судам!
– Потому добром прошу, поезжай к ней, поезжай и объясни, что нельзя злые слова говорить, за которые обычным людям кровью платить приходится, – сказал дон Калоджеро, – лучше всего, конечно, чтобы она сама поняла и извинилась, но и если не получится – ты на правах главы рода скажи свое слово. Сам понимаешь, так же публично, как и Лючия твоя выступала, чтобы недомолвок и слухов не было.
И добавил с улыбкой, вдруг превратившейся в оскал:
– Ну а если, извини, на моем роде оскорбление останется – не обессудь, чем по традиции положено – смою. И она ответит, и ты, и весь твой род. Законы чести это святое! А никто никогда не мог сказать, что я не соблюдаю законов сицилийской чести! Ты все хорошо понял, или повторить?
Тут у Винченцо едва не подогнулись колени. Не было больше добродушного старичка – перед ним сидел беспощадный убийца, за свою долгую жизнь отправивший к Господу, наверное, не одну сотню врагов. Для которого чужая жизнь стоила не больше, чем пепел с его сигары. И быть такому человеку врагом – господь, спаси!
– Ах да, приношу извинения за своих дуболомов, кто, не разобравшись, поступили с вами очень скверно! – сказал дон, снова превратившись с мирного доброго дедушку. – Идите, вас посадят в поезд на Рим, мой секретарь даст вам билет и денег на расходы. А когда вы сделаете, о чем я прошу – буду рад снова видеть вас у себя в гостях. Вместе с вашей дочерью, хе-хе!
И когда Винченцо, кланяясь, уже шел к двери, старый мафиози допустил ошибку. Если бы он знал, к чему это приведет, то никогда не произнес бы этих слов – сказанных, как тогда искренне думал, совершенно невсерьез!
– Напрасно твоя дочь выбрала русского в мужья. У них ведь было принято, даже в лучшие времена веры – когда жена надоест мужу, он зовет священника, и несчастная сразу оказывается не только свободна, но и пострижена в монашки. У меня ведь брат был епископом Ното, к твоему сведению. И есть на примете хоть десяток достойных женихов – кто сумеет выбить дурь из ее головки. Не нами заведено – женщина не должна лезть в мужские дела, ее удел это дом, дети и удовольствие мужа.
Лючия Смоленцева (Винченцо)
О, мадонна, как это – стать исторической личностью!? Слова достойного отца Серджио в Москве (в коих я никак не могла усомниться) это все же далеко не то, чтобы увидеть это и пережить!
Перелет меня утомил немного – из Москвы, через Варшаву, Вену, и наконец Рим! В Москве мы с моим рыцарем, моим кавальери, по пути с Севера (как тяжело мне было расставаться с Анной и ее подругами!) задержались на два дня. Оказывается, мы после будем жить в том же доме, что Лазаревы (вот счастье, что я и Анна снова будем рядом, и друг к другу в гости ходить!), у моего мужа еще были какие-то дела (а я скучала одна – вот обязательно постараюсь узнать, что такое «Рассвет», чтобы и тут быть с ним вместе!). Рано утром 27 сентября отлет, хорошо, что в этот раз погода была ясная – но все же скоро холодно будет в плаще, надо теплое пальто сшить. Долгие часы в воздухе, я устала и мечтала скорее оказаться в гостинице, ведь не обременять же мою родню, живущую далеко не просторно! Прежде в Риме всегда было изобилие мест, где могли остановиться приезжие – но я помню, что весной, когда мы здесь были, очень многие дома и целые кварталы лежали в руинах, после злодеяний черного воинства сатаны-Достлера – ужас, что эти варвары сотворили с Римом, самым прекрасным городом на земле! Хотя Москва тоже кажется мне прекрасной. А Лазарева говорит, что я еще не видела ее родного Ленинграда, его парков и дворцов, когда их восстановят. Обязательно после туда поеду – но сейчас я думала лишь о словах отца Серджио, который теперь занимает пост посла его святейшества папы в Москве, что нас по прилету встретят и обо всем позаботятся. Мадонна, надеюсь, что там будет такси (Рим без таксистов, да быть такого не может!) и мы сумеем найти номер пусть даже в недорогом отеле, лишь бы там были ванна и кровать!
Мы вышли из самолета, и вдруг заиграла музыка, «Лючия»! Напротив выстроились солдаты, одетые по-парадному – почетный караул, и оркестр! Это встречают нас?! Я всмотрелась в лица – и узнала парней, кто были на параде в Москве, с кем я говорила там после! Наша, Третья гарибальдийская – кто-то знал меня еще по первым партизанским дням в предгорьях Альп, кого-то я видела в Специи, на базе. И мой братец Марио в строю, и русские товарищи здесь же – узнаю тех, кто ходил с нами охотиться на фюрера, и Федор Иосифович Кравченко, командир наш, тоже тут стоит! Раньше они знали меня как бойца диверсионной роты – девчонку в камуфляжном комбинезоне, с автоматом ППС, всегда ходившую тенью, бессменным ординарцем за русским капитаном Смоленцевым – который сейчас мой рыцарь, мой кавальери, мой муж! Теперь они встречают меня как герцогиню или даже королеву?
Подошел незнакомый священнослужитель, представился – отец Антонио, по поручению Святого Престола должен вас сопровождать и оказывать всяческое содействие. Тут же подскочили двое, взяли наш багаж. И мы пошли за святым отцом вдоль строя караула.
– Грацио, друзья! – кричала я, взмахивая шляпкой, за неимением иного. – Как я рада вас видеть!
Мой муж приветствовал Кравченко. Оказывается, тут многие из тех, кто тогда ходил в логово сатаны – теперь им назначена аудиенция послезавтра, для вручения награды. Ну и план прочих мероприятий, «особенно для вас, синьор Смоленцев, и вас, синьора». Нас уже ждал автомобиль – длинный, большой и блестящий. И несколько машин эскорта – куда сели как русские товарищи, так и гарибальдийцы. И нас доставили в «Гранд-отель», самый дорогой в Риме, здесь всегда останавливались приезжие королевские особы, президенты, миллиардеры и прочие мировые знаменитости! Наши вещи уже принесли в «королевский люкс», о мадонна, такого убранства я никогда не видела ни в одном из домов знатных синьоров, где моя мама работала прислугой! И конечно, тут была ванна, даже целый бассейн – и огромная кровать, на которой можно было спать хоть вдоль, хоть поперек! Мадонна, сколько же это стоит? Отец Антонио ответил, что все включено в представительские расходы, оплаченные частью советским посольством, частью из средств Церкви.
– Вернее, владельцам отеля было предложено считать плату пожертвованием Церкви на святое дело. Они благочестиво согласились.
В таких условиях жили мы одни – прочие русские товарищи разместились в казармах Третьей гарибальдийской. Впрочем, им не требовалось уединение – а отпраздновать встречу они могли в любом заведении Рима. Или у нас – пока я принимала ванну, мужчины сидели в гостиной, обсуждая какие-то свои дела. Ну а после, мне все же надо было отдохнуть, на той самой громадной кровати, вместе с моим рыцарем, разумеется – я вовсе не монашка, хоть и католичка!
Утро следующего дня, 28 сентября, было посвящено той же теме, как у нас с Анной в Москве в самый первый день. Мне нечего было надеть! На мне было платье, сшитое в Москве, а чемодане лежало то, которое мой рыцарь подарил мне в Киеве, они очень мне нравились, но… Хотя мой срок был на два месяца меньше, чем у Анны, у меня начал расти живот, даже больше, чем у нее, что уже доставляло мне и беспокойство, и неудобство – платья с узкой талией налезали на меня с большим трудом! Потому я, вместе с моим мужем и отцом Антонио (который взялся сопровождать нас), отправились в то самое ателье, где мне шили свадебный наряд. О, мадонна, и что же я там увидела?!
Не ателье – а целый модный дом, с моим именем! Мои фотографии в витрине! И там же, меньшего размера, просто фото с московских улиц – «чтобы жители Рима видели, где и среди кого вы живете, синьора». Сказать, что меня там встречали, как королеву – значит, не сказать ничего! Но мне нужно было платье – фасона, какой я успела сшить Анне, но не себе! С замыслом – а если сделать его еще шире, полное «солнце» от плеча, хотя спереди на груди можно стянуть, складки будут скрывать живот, ну а после можно носить с пояском, как привычный Х-силуэт. Хотя длина выйдет не миди, слишком громоздко, а всего на четверть ниже колена? Почтенный мэтр, главный мастер ателье, слушал меня и кивал – сказав после, что выйдет нечто оригинальное, но эффектное, стоит попробовать[95].
– Ведь вы, синьора Лючия, можете уже не следовать моде – вы сами задаете ее!
Еще мы заказали пальто, того же покроя, что мой плащ, «летучая мышь», без рукавов. Но еще и с дополнительными прорезями для рук спереди, замаскированными декоративной отделкой, что позволяло носить пальто и как обычную накидку-пелерину. Я уже заметила на улице, что в таких пальто и плащах в Риме ходит едва ли не больше женщин, чем в Москве – теперь же я узнала, что этот фасон называют здесь «русским». Зимнюю одежду я заказывать не стала, решив, что удобнее сделать это уже в России. Когда зашла речь о цене, в рублях, то удивился даже Юрий – вышло неожиданно дешево, заметно меньше, чем в Москве! Оказывается, причиной был курс лиры, стоящей сейчас много ниже рубля. Денег у нас было много – так что хватило еще на всякие мелочи, незаметные мужчинам, но очень важные для нас. И заказанное обещали сделать уже к сегодняшнему вечеру!
– Синьора, ваш заказ это честь для нас! Мы не смеем заставлять вас ждать сверх минимально необходимого.
Днем мы просто гуляли по Вечному городу. Кидали монетки в фонтан, сидели в кафе, бродили по бульварам. Рим быстро залечивал раны, восстанавливал разрушенное. И звучала на улицах разноязыкая речь, пока не туристы, но паломники к Святому Престолу – и русская речь тоже, нередко встречались русские военные, причем иногда под руку с девушками-итальянками. А в кинотеатрах шли русские фильмы, и те, что мы видели еще на кинопередвижке в Партизанском краю, как «Молодая гвардия», «Белое солнце пустыни», так и вышедшие недавно, про Цусиму и Порт-Артур. Ну и конечно, «Индиана Джонс», все три серии. Фильмы хорошие – но я и мой рыцарь все их уже видели. Нам пришлось вести себя очень благочестиво, в присутствии святого отца – впрочем, мой кабальеро сказал, что нас сопровождают еще минимум четверо, держась поодаль.
– Не беспокойтесь, – ответил отец Антонио, – это наши люди. Вы – гость Италии и Святого Престола, никак нельзя допустить, чтобы с вами здесь что-то произошло!
– Конгрегация? – спросил мой рыцарь. – Или жандармерия Ватикана?
– Первое, – заявил отец Антонио, – и поверьте, на то есть основания. Но не обращайте внимание на этих безмолвных слуг господних, они никак не будут нам мешать[96].
Не мешают? Мне с моим кавальери даже поцеловаться нельзя! Лишь чинно идти, под ручку, как все – я в плащ завернулась, вуаль со шляпки на лицо опустила, как монашка. Зашли все же в кино, фильм был тоже русский, «В списках не значился», там Вивьен Ли играла, которая Скарлетт была. Смотрели мы его когда-то – и помню, что мой муж рассказывал, это было в самом деле, последний защитник Брестской крепости был убит в апреле сорок второго, через десять месяцев войны! А ведь у него тоже была семья – родители и, наверное, любимая? Вместо которой в фильме показали девушку Мирру, которую немцы жестоко убивают! С ребенком, который так родиться не успел. Боже, как им не повезло, в сравнении с нами – увидеть Победу и новый, счастливый мир?[97]
– Они верили, не сомневались, что так будет, – ответил мой рыцарь, – а вот что у нас впереди… Война лишь начинается! И до победы в ней далеко – мы и не увидим, наверное.
– С кем война? – спросила я. – Или это снова ваши тайны, о которых я не знаю? Ваш «Рассвет»?
– Про это пока молчим! – резко ответил Юрий, покосившись на отца Антонио. – Поговорим дома.
Я обиженно замолчала. Но после обязательно все узнаю – и потому, что я любопытна, и оттого, что все, что было связано с жизнью моего мужа, непосредственно касалось и меня – мадонна, если с ним что-то случится, мне тоже не надо будет жить! В раю или ином месте – но я хочу быть рядом с ним! А кто попробует меня с ним навек разлучить (не на время по долгу службы, тут я все понимаю, надо) – того или ту я убью! И Господь простит мне этот грех – ну а если не простит, ну что ж…
Возле Ватикана на площади уродливо торчал подбитый немецкий танк. С тех самых пор – и его не убирали намеренно, отец Антонио сказал, что решено оставить, в память о фашистских преступлениях, как и щербины на стенах и колоннах, обрамляющих площадь у Святого Петра. Сам собор и Сикстинская капелла были еще в лесах, а брусчатка до белой черты, обозначающей границу Ватикана, была выкрашена в красный цвет. В память о невинной крови вознесенных на небо в тот день 21 февраля 1944 года, когда эсэсовцы здесь расстреляли из пулеметов мирных паломников, и под мертвыми телами не было видно земли. Стояла у входа стража – и не в средневековом облачении и с пиками в руках, а в русской форме и с «калашами» – бывшие Красные гарибальдийские бригады, сейчас Корпус народных карабинеров. Они несли внешнюю охрану – внутри дворца, как сказал Антонио, уже успели набрать роту швейцарцев. Стояли на страже победители – а немцам пришлось ответить за все свои преступления, и их мерзкие души сейчас, наверное, жарятся в аду![98]
А ведь война здесь, в Риме, была всего два месяца! Господи, и каково же было русским три года сражаться с армией Гитлера, предавшегося сатане – как объявил его святейшество папа? И еще спасти Италию – и эти идиоты южане еще смеют считать русских дикими варварами? Мадонна, спасибо тебе за то, что вразумила меня тогда не поехать на юг!
Подошло время идти в ателье. Я удивилась, увидев у дверей репортеров с фотографами! Оказалось, это всего лишь представители модных журналов – и кто же их пригласил? Ладно, если они не будут нам мешать. Что, не только платье, но и пальто готово?
– Конечно, синьора! Преимущества фасона, что его почти не надо подгонять по фигуре!
Платье смотрелось эффектно! Легкий летящий шелк создавал объем как раз в той мере, в которой нужно. Но все же чего-то не хватало, силуэт в зеркале выглядел перетяжеленным вниз. Мэтр протянул мне широкополую фетровую шляпку с шелковой лентой и искусственными цветами. Ну вот, теперь просто идеально – и в одном платье, и с пальто поверх!
Защелкали фотоаппараты. Я что, еще и на страницы журналов попаду? Ответить на вопросы? Тут я вспомнила, что Лазарева говорила – одежда, во-первых, движений не должна сковывать, во-вторых, скрывать недостатки фигуры и подчеркивать достоинства. И конечно, быть красивой – и это все! Отсюда следует, что подражать моде просто глупо! Просто оттого, что один и тот же фасон на разных людях выглядит совершенно по-разному – на ком-то красиво, кого-то уродует. Вот я придумала то, что на мне сейчас – красиво, удобно, и мне безразлично, модно это или нет!
Я даже назад переодеваться не стала, велела старое, что на мне было, упаковать и отослать в отель. И была восхитительная прогулка по вечернему Риму, жаль, что недолгая, четверть часа пешком – и я в новом платье, пальто и шляпке, под руку с моим рыцарем, самым любимым человеком! Совершенно не хочется сейчас о делах думать – а лишь, мимо зеркальной витрины проходя, украдкой взглянуть, о мадонна, я не какая-то кокетка, но истинно сказано, что самое лучшее украшение для любого синьора это красивая и нарядно одетая синьорина рядом! А если пальто-накидку по бокам не застегивать, мои руки в проймы вперед, а его рука незаметно на моей талии, это так приятно, почти как… мадонна, прости, но разве это грех, если со своим законным супругом? Ну хорошо, мадонна, чтобы слишком часто не подвергаться искушению – вот интересно, можно ли пальто сделать по тому же фасону, что платье, широкий клеш прямо от плеча, а рукав, наверное, реглан? О, как идет мне эта шляпка, просто чудо – вот только за поля приходится придерживать иногда, чтобы ветром не снесло, парусность почти как у зонта! Но эта малая плата за то, чтобы быть самой красивой – для моего кабальеро, прежде всего, чтобы он на других даже «эстетически» не смотрел, как его друг Валентин сказал однажды. Ну вот и отель, мы наконец поднялись в свой «королевский люкс» и остались одни. О, мадонна, прости – но какая тут замечательная, мягкая и просторная кровать!
И была церемония на следующий день – в бывшем королевском дворце, где теперь заседало правительство, слышала я, одно время всерьез хотели перенести столицу в Турин или Милан, где сидел «Народный Комитет» товарища Тольятти – но слава богу, не решились лишать статуса Вечный город – а кто-то усматривал и намек, что мы не смиримся с отделением Юга, восстанавливая не какое-то герцогство Пьемонт, а Республику Италия, и что какие-то провинции в нее сейчас не входят, так это временно. Моему рыцарю, как другим, бравшим в плен фюрера, вручили Золотую медаль за воинскую доблесть – по уставу, даже генерал должен первым отдавать честь солдату, имеющую эту награду! Но что это – слышу и свое имя? Мне, медаль, за что, ведь я там, в поезде Гитлера, не совершила ничего геройского?[99]
– Иди, – подтолкнул меня мой рыцарь. И уже после, когда я не верила еще, что получила одну из самых высших итальянских наград, сказал: – Ты ведь сделала там все, что должна была. Там, где мы победили. Тот, кто усомнится – пусть представит себя в том деле. Медаль твоя – по праву!
О, мадонна, за что мне такое счастье? А ведь Лазарева говорила – жизнь одноцветной не бывает никогда! И если сейчас со мной лишь хорошее, подряд – то берегись, когда надвинется буря, и будь к ней готова! А у меня сейчас – пистолет с собой, стрелять не разучилась, русбой ограниченно, но что-то еще могу. Что может случиться опасного – тем более здесь, в Риме, где нас готовы носить на руках?
Мое счастье неразрывно связано со счастьем моего мужа. И того, кто должен родиться у меня, через три месяца. И всей Народной Италии, и СССР – не под властью же таких, как дон Кало, жить мне и моим детям?
И любого, кто встанет против, я убью.
Юрий Смоленцев «Брюс»
Золотая медаль «За воинскую доблесть». Она же, в разговоре, «Золотая медаль Сопротивления», которой в иной истории из иностранцев был награжден только один – русский партизан Федор Полетаев, геройски погибший в сорок пятом. Разница в названиях оттого, что эта награда вторая по старшинству в Италии (выше лишь Военный орден, аналог немецких крестов, пяти степеней) была учреждена еще в девятнадцатом веке, то есть ею награждали и солдат дуче, и (в иной истории) чернорубашечников фашистской «республики Сало», и, наверное (в этой реальности), воинство дона Кало, если только оно может считаться за полноценную армию. И чтобы отличить, гарибальдийцы называли свою награду по иному. Теперь ее будут носить и семнадцать русских парней (все участники «охоты на фюрера», кто был до того приписан к Третьей гарибальдийской, хотя бы временно, как наша команда подводного спецназа, а потому подпадают под итальянскую юрисдикцию). И еще четверо итальянцев (ну и мундиры же у них, по-парадному – у нас генералы выглядят более скромно), и мой Галчонок. Ей медаль, в отличие от остальных, лишь в руки дали, на платье я ей помогал приколоть.
После была неофициальная часть, попросту обед (не пьянка – все было культурно) с музыкой и танцами. Кроме награжденных, были еще итальянцы, гражданские и военные, и родственники награжденных (от Лючии человек с десяток, Марио я знал, еще какие-то двоюродные и троюродные дяди и тети, братья и сестры), были и наши, из посольства и штаба ГСВИ (Группы советских войск в Италии). В разговоре вспоминали недавнее былое и обсуждали дела текущие (прежде всего, военные). На южной границе было неспокойно – постоянно случались какие-то инциденты, иногда со стрельбой, а случалось и с жертвами. Дон Кало увеличивал армию, с помощью американцев закупал оружие, причем не только стрелковку. Вот не могу понять отношения итальянцев к секретности (вернее, к ее отсутствию) – так, какой-то подполковник с ходу выложил мне, что по информации, добытой разведкой, «дон Задница» просит у янки продать ему тысячу танков «шерман», артиллерию, самолеты… и авианосцы, и крейсера, аппетит, однако! И с кем же мафиози собрались воевать? Или ждут, когда мы свои войска выведем, чтобы начать поход на север?
И вдруг, ну прямо как в сказке, в зале появляется – нет, не фея, а какой-то мужик в возрасте, потертый и даже помятый, как его пустили вообще? Встал и стоит столбом – и смотрит на Лючию. Она как почувствовала, обернулась, побледнела и вскрикнула – отец! Вскочила, бросилась навстречу, ну просто умиление! Ну как в каком-то сериале – хотя если подумать, о времени и месте церемонии нашего награждения было открыто объявлено, в том числе и в газетах, а вот где нас найти в Риме в другое время, где мы тут живем, приезжий мог и не знать.
Иду знакомиться с любимым тестем. У итальянцев семья это святое – но вроде, по их понятиям, если дочка замуж вышла, то отец над ней никакой власти уже не имеет? Так чисто по-человечески отец моего Галчонка уважения заслуживает хотя бы за такую дочку? Да и братец Марио тоже парень вполне нормальный, наш! Нет, всякое бывает, сам был однажды свидетелем, как в Мурманске в две тыщи девятом, папаша, вернувшись из мест не столь отдаленных и обнаружив, что дочка успела замуж выйти, пьяным в драку полез, «а отчего меня не дождались, моего разрешения не спросили» – и загремел в итоге обратно, откуда только что вышел, поскольку ножик достал, слава богу, насмерть никого зарезать не успел. Так этот вроде не пьян – хотя выглядит каким-то пришибленным, ну спишем на возвращение из английского плена? Стоп – наши итальянцев из Александрии организованно вывезли еще в мае, а этот, по словам моей женушки, где-то сильно южнее воевал, то есть от британцев возвращается, а значит, через Неаполь! Конечно, войны между двумя Италиями нет, поезда ходят, и почта работает, и вообще бардак такой творится, что итальянцы через границу свободно ездят, родня и тут и там, это обычное явление, и нет еще никакой берлинской (вернее, римской) стены. Но все же тревожный звоночек, с той стороны человек!
На вид мужичок так себе. Лет под полтинник, но крепкий еще, загорелый под африканским солнцем. По моторике – не рукопашник совсем, максимум обычная пехтура. Одет в штатский костюм, не новый и чуть не по размеру – только что купил, вместо формы? В карманах ничего серьезного не оттопыривается, ну если только совсем компактное, вроде браунинга ноль шестого года. На меня смотрит – вот пытается пыжиться, промелькнуло что-то, но все же снизу вверх, понимает, что майор Советской армии и сержант битой итальянской, это разные весовые категории! Тем более если он про подвиги своей доченьки знает, то наверняка слышал и кто я? И Лючия тут же со мной рядом встала, меня под руку взяла, показывая статус – ну что, будем знакомы? Прошу к столу – место найдется!
А ведь явно ты не шиковал! Воспитание имеешь – не набросился на еду с жадностью, но видно, что яства на столе очень тебя заинтересовали! Пока он голод утоляет, Лючия тихо меня вводит в курс, что она намерена папе своему с жильем помочь и с работой – не откажут же, если попросим? В карабинеры его принять или на завод устроить – ну, придумаем что-нибудь, ведь не может же отец «самой Лючии» бедствовать безработным и бездомным? Да и не водится в итальянцах излишней прижимистости – уж жилплощадь выделить смогут. А денег на первое время и мы можем дать, не обидится?
Музыка играет. Вижу, Валька перед какой-то итальяночкой перья распушил. А неподалеку Кравченко о чем-то беседует с итальянским полковником. В общем, дружба-фройндшафт (тьфу, вот не дай бог сейчас в итальянской компании по-немецки заговорить, сразу отношение как к врагу народа!) – по-итальянски будет не фройндшафт, а «амичизо». Папаша просит разрешения с Лючией наедине поговорить, она у меня дозволения спрашивает – да ради бога, Галчонок, я не мешаю.
Отошли, беседуют. Только смотрю, что-то разговор у них явно соскальзывает на повышенные тона. Будто папа просит что-то, а дочь отказывает, причем резко! Говорят все громче – так что я, в шести шагах, среди шума в зале, уже слова различаю. Не все – и не совсем хорошо я понимаю итальянский, когда быстро и экспансивно говорят, да еще двое одновременно. Вроде отец просит, чтобы дочка перед кем-то извинилась, «нельзя таких синьоров обижать», а Лючия возражает, причем категорически. Отец тоже не уступает, настаивает и голос повышает – а в ответ, даже я слышу отсюда, выражения из лексикона итальянских матросов, ай-ай, конечно, когда мы в Специи стояли, всего наслушались, но девушке все-таки это не к лицу совсем! Уже и народ оглядывается – может, семейную сцену в другое место перенесем? Что, уже до рук дошло – он ее схватил, причем грубо, сейчас в ответ мордой в пол ткнется – нет, женушка моя лишь захват сбросила, как я учил… и пощечину влепила, итальянка, родителю? Мгновенно оказываюсь рядом – не пойму, а как отец Антонио раньше меня успел?
– Дочь моя, успокойтесь! И позвольте спросить, в чем причина вашего гнева?
На нас уже смотрят все, кто поблизости. И тишина, даже оркестр смолк. Да что происходит, черт… боже побери?
– Дон Грязная Задница смеет мне приказывать! – кричит Лючия, обращаясь ко всем. – Требует извинений и хочет выдать меня замуж за какого-то своего ублюдка, должно быть, нагулянного им от свиньи! Ему не указ, что у меня уже есть муж, с которым меня навеки соединил его святейшество папа лично – и я уже жду сына, наследника! У дона Вонючей Задницы, оказывается, наготове братец-епископ, желающий объявить таинство нашего брака недействительным! Этот сраный дон хочет, чтобы я сама поспешила в его мерзкое логово, бросив своего мужа, – иначе он угрожает вырезать всю мою семью, всех, до кого сможет дотянуться! Головорезы дона Вонючки схватили в Неаполе моего бедного отца, бросили в тюрьму, били и пытали – и дозволили ему приехать сюда лишь затем, чтобы он передал мне эти грязные слова!
Оборачивается к Винченцо-старшему и спрашивает:
– Это он сказал? Я ничего не пропустила?
Папаша кивает, подтверждая.
– Дочь моя, замечу что вы плохо знаете правила Римской Католической Церкви, – говорит Антонио, – никакой священнослужитель не вправе отменить соединенное его святейшеством! В отличие от протестантов и французов, у нас не допускаются такие вольности. Таинство вашего брака свершилось – и расторгнуть его теперь вправе лишь сам его святейшество, и то исключительно при вашем согласии. Но вы же этого не хотите?
В ответ Лючия бросается мне на шею со страстным поцелуем, у всех на виду. Публика, впрочем, нисколько не осуждает, а приветствует, с аплодисментами! Однако же сурово у католиков с разводами – теперь понимаю, отчего королей папы венчали или как минимум епископы. Не то что в загсе – черкнули, поздравили, черкнули, свободны! Выходит, соединены мы теперь навек – впрочем, я нисколько не возражаю! А французы, значит, не такие католики – при их нравах вполне понятно!
Отец Антонио тем временем берет в оборот Винченцо-старшего.
– Вы сказали, что дон Калоджеро и его брат поставили под сомнение непогрешимость его святейшества папы? Это очень серьезное обвинение – вы готовы подтвердить свои слова под присягой?
Папаша снова кивает. И отвечает, слышу ясно: да, я готов! Не завидую же теперь дону и его братцу – это ведь ересь называется, раз они против папы открыто пошли! Интересно, что сейчас за такое полагается – раньше было просто!
Ведь голос папы – голос Божий! Неправым быть никак не может. Как ангелов небесный хор. А кто не верит – на костер!– В таком случае, не затруднит ли вас проследовать с нами в Ватикан – изрекает Антонио – для совершения этой процедуры и дачи подробных показаний?
Папаша снова кивает. А разве дело не в компетенции контрразведки? А то и советского СМЕРШа, Лючия ведь уже гражданка СССР! Но тут, в Италии, как я успел заметить, после ватиканских событий и против общего врага, спецслужбы церковные и светские переплелись так, что даже не сразу поймешь, где кончается одно и начинается другое – учитывая, что офицеры итальянских контор тоже добрые католики! И жандармерия Ватикана это не аналог патрульно-постовых ментов, а полноценная контрразведка (и угрозыск тоже), а ведь есть еще «Опус Деи» (разведка, с давними традициями, не уступающая британской СИС) и Святая Инквизиция (буду называть ее так, вопреки переименованию 1909 года) – причем у церковников давно практикуется то, что у нас лишь недавно ввел Пономаренко (именно так мы были в Киеве), когда одни и те же лица выступают от лица разных служб или одновременно от нескольких. Короче – кто первым успел, того и тапки, а после меж собой сами разберемся!
– Дочь моя, смею заверить, что вашему отцу ничего не угрожает! – отец Антонио склоняет голову перед Лючией. – Поскольку он не успел совершить никакого греха, то его не в чем обвинить. Однако же он ценный свидетель – если все подтвердится, то я не завидую кое-кому на юге! Разумеется, мы предоставим всю информацию советским товарищам, по первому их требованию!
Публика слова моей женушки восприняла с полным пониманием – вот так, наверное, и начинались войны лет триста или пятьсот назад, из-за оскорбления чести какой-то принцессы, и сходились в битве армии, горели города. Нет, Третья мировая в наши планы не входила – черт с воинством дона, но там ведь и американцы есть? И уж конечно, не может быть никакой спецоперации, без утвержденного плана, без ведома и разрешения из Москвы – так что немедленной мести не ждите, не Голливуд! Но спускать такое кому бы то ни было – нельзя! Так что будем думать, как взбесившегося дона укрощать.
Прежде всего, доложить в Москву. И создать здесь объединенный штаб – наши (осназ ЧФ еще в Специи), гарибальдийцы (имеющие своих людей и на той стороне) и Церковь. Охрана и оборона это дело безусловно необходимое – но баталию так не выиграть, да и нельзя быть сильным везде и бдить всегда. Значит, действовать придется наступательно. И без Голливуда – нам не Третья мировая нужна, а достигнутый результат.
Итак, что мы имеем? Вопреки всеобщему убеждению, навеянному пропагандой, мафия это вовсе не государство, а режим дона Кало – не фашистская диктатура, ему до нее еще ползти и ползти! Любое государство подразумевает прежде всего созидающую, организующую функцию – в этом отношении даже наши партизаны Отечественной были ближе к государству, у Федорова прочтите, как они в «партизанском краю» исполняли функции гражданской власти: организовывали посевную, народное образование, медицинское обслуживание населения, даже справки выдавали как органы загс. А итальянская мафия сейчас это чистый рэкет, структура налогообложения всех, кто получает доход – исключительно стрижка овечек, а обустраивать пастбища извольте сами, максимум, на что могут мафиози пойти, это дать тебе отсрочку, если неурожай, и денег в долг, понятно под какие проценты. Правило наших девяностых, «лох тот бандит, кто не хочет стать бизнесменом», в этом времени еще не распространено – и если, например, дон Кало по совместительству еще и «конфетный король» Италии, то это очень неодобрительно, поскольку уменьшает всей мафии кормовую базу – ну, дону Кало можно, поскольку он большой босс, а любому другому, рангом ниже, по башке настучат, объясняя пагубность заблуждений. И сельскохозяйственные кооперативы дона Кало (как и других донов), они лишь под мафией, но не часть ее!
Второе отличие – если фашизм подминает под себя все аспекты жизни населения, стремится к тотальному контролю, то мафии абсолютно безразлично, что думают бараны, пока дают шерсть: нет у бандитов ни соответствующих навыков, ни оргструктур. Зато есть крайне подозрительное отношение к государству, пытающемуся что-то контролировать – по очевидной причине – и как следствие, чиновник, полицейский, судья, может (и должен, по понятиям) быть «прикормлен», но никогда не будет для мафиози полностью «своим». Нет непосредственного слияния с госаппаратом – если СС очень быстро сами стали властью, то бандиты дона Кало для полицаев не начальство – не может быть такого, чтобы «лейтенант» дона ногой открывал дверь в полицейский участок и распоряжался: эй, все за мной – по каждому конкретному случаю или сам дон, или кто-то от него, должны префекту звонить и договариваться, чтобы уже он дал команду вниз. Ну, если только заранее что-то не «зарядить» – как папашу Винченцо вычислили, едва он с корабля сошел, было, значит, сговорено, как фамилия в списке, то позвонить куда надо.
Так что, может, и хотел бы дон стать фюрером. Вот только фашизм у него пока выходит очень криворукий и подслеповатый, немецкого орднунга и близко нет. Нет даже подобия гестапо или бандеровского СБ (в традиционной мафии эта функция возлагалась на всех в целом) – хотя, наверное есть кто-то особо доверенный, кто безопасностью занимается? В итоге даже на Сицилии у дона схвачено еще далеко не все – а уж в Каламбрии и Неаполе, где издавна существовали еще две конкурирующие организации, Каморра и Ндрагета (причем собственно мафия в этой тройке была далеко не самая крутая) – у дона был лишь «адмресурс», помощь от американцев, благодаря которому он сумел всех прочих прижать, главарей перестрелял, «пехоту» подчинил – но довольны далеко не все. Кстати, американцы, вопреки пропаганде, стараются в эти разборки не лезть, «мы от внешней угрозы защищаем, а внутри вы сами» – главная их помощь дону заключалась в передаче трофейного оружия капитулировавшей армии и разоружение конкурирующих банд. Но широкой публике о том знать не обязательно – пусть, читая «Правду», видят звериное лицо американского империализма. И товарищ Тольятти сгущает краски, крича о непосредственном участии американских войск в погромах и убийствах – но опять же, простим, чтоб население на севере к янки относилось с большей «любовью»!
Добавим еще традиционный для итальянцев бардак – везде, где не замешана Церковь! – куда там нашему российскому! И очень оригинальное отношение к секретам – когда информация между «своими» распространяется со скоростью звука, а «своим» при обилии и непредсказуемости родственных связей может оказаться кто угодно. И фактически открытую границу – когда вооруженный отряд не пропустят (хотя как сказать, тропки есть), а огромное количество прочего народа шастает туда-сюда, с совершенно невразумительными документами, а то и вовсе без документов. И моментально организовалась контрабанда – так, американскими сигаретами уже завален весь Рим! И Церковь в целом на нашей стороне – хотя тут надо посмотреть, есть же, наверное, у братца дона Кало свои люди и там? Американцы же службу на границе не несут – хотя их резидентура в Неаполе есть, насколько взаимодействует с доном по текучке, пока неясно. Но в целом – противник не выглядит сильным, с нашим опытом и оснащением. Жалко, «Воронеж» уже на север ушел – а то флот у дона пока отсутствует как класс, высадились бы с моря, упаковали бы объект и тихо ушли. Ну что ж, придется работать с тем, что в наличии!
Есть ли у меня план? А как же! Лишь бы утвердили.
Южная Италия, регион Молизе
Это была обычная в общем деревенька в Южной Италии. Не особенно богатые, не особенно грамотные и весьма консервативные крестьяне, не слишком обширный и качественный, но все же свой виноградник, которого хватает и любителям собственно винограда, и любителям домашнего вина или граппы.
В феврале, после ватиканских событий, кому-то из немцев показалось, что здесь мог бы прятаться сбежавший из Рима папа. До ближайшего монастыря было неблизко – но он был чертовски удачно расположен по высоте от уровня моря, и там, по соглашению с настоятелем, находилась радиостанция. Потому в деревню и нагрянули «дьяволы», как тогда уже называли немцев. Началось все как обычно: жителей выгнали из домов, устроили массовые обыски, ради устрашения сожгли несколько строений и отделили примерно полсотню народа для показательного расстрела. Дальше, по мнению умных голов в гестапо, лояльность оставшихся в живых должна была взмыть до небес.
К счастью для жителей и к большому несчастью для немцев, рядом оказался даже не отряд стихийно сплотившихся партизан, а настоящие разведчики-диверсанты, гарибальдийцы, причем с инструкторами из русского осназа. У них нашлись и снайперы на офицеров, и две противотанковые винтовки на броневики, и ручные пулеметы (по иронии судьбы – трофейные немецкие, некогда пытавшиеся остановить русских на Волге) с очень хорошими расчетами для пехотинцев. Были бы у немцев егеря, еще неизвестно, как все могло повернуться, ведь «дьяволов» было заметно больше. Но командир осназа своим опытным глазом оценил, что перед ним обычная пехота, и то в большинстве не фронтовики, а «тотальники», а это совсем другой расклад. Да и жители деревни не остались в стороне, активно участвуя в богоугодном (по словам папы) процессе истребления немцев, посредством вил, топоров, дубин и прочих подручных острых или тяжелых предметов. Участь же тех немецких солдат, кому повезло остаться в живых, была еще более печальной – учитывая свежесть и глубину их преступлений перед деревенским населением. Осназовцы местному правосудию не мешали – помня, что творили такие же юберменьши всего год назад на русской земле.
С тех самых пор Луиджи Кремона, бывший тогда в том отряде вместе с русскими, а теперь один из региональных лидеров компартии Южной Италии, в этой деревушке обрел свой новый дом. Его родителей и младшего брата расстреляли фашисты, так что дома, в рабочем предместье Милана, его никто не ждал. А здесь была его большая, дружная семья, которую он был готов защищать любой ценой – и которая так же готова была защищать самого Луиджи. А еще здесь в июне, через месяц после Победы, состоялась встреча с русским посланцем – бывшим командиром их отряда. Русский, в дешевом поношенном костюме, без всякого оружия на виду, приехал из соседнего городка на велосипеде – похожий на небогатого горожанина, отправившегося в деревню к родне или купить немного продуктов. Таких на дорогах Италии было много, и они не вызывали большого интереса у карабинеров дона Кало.
– Товарищ Айвен, – сказал Кремона, – мы победили одного дьявола, чтобы посадить себе на шею другого. Мерзавцы, ничем не лучше фашистов, обирают наш народ и убивают наших товарищей. Совсем недавно мы вместе сражались против общего врага. Теперь мы здесь воюем за свое будущее. Причем мои враги стали вашими врагами гораздо раньше – это ведь про их гнет говорил Ленин? Мы помогаем вам уже тем, что существуем. Существуем занозой в заднице у подонков, наживающихся на поте, крови и слезах простых людей. Но я прошу – помогите нам!
– Не слишком ли много пафоса, товарищ Луиджи? – усмехнулся русский. – И Ленин говорил, что социализм не может быть принесен на штыках Красной Армии. А ведь народ Южной Италии сам сделал свой выбор?
– Выбор? – оскалился итальянец. – То, что на муниципальных выборах мы получили больше трети мест здесь, в Молизе, а еще в Кампании и на севере Апулии, при всех подлых ухищрениях бандитов дона Кало, это что-то значит? И что лишь мы одни способны оружием остановить подонков, грабящих и запугивающих людей, это не дело? Два десятка наших убили только за последний месяц карабинеры, это по-вашему что? Товарищи на севере слишком быстро привыкли к хорошему. Они там строят «новую Италию» – а мы тут воюем, ясно вам?
– Извините, товарищ, – сказал русский, – может быть, мы действительно привыкаем к хорошему слишком быстро. Что именно вам нужно?
– Оружие, – отрезал Кремона, – у нас есть пулеметы, МГ-42, и достаточно немецких винтовок, «модель 98». Нужны снайперские винтовки, взрывчатка и боеприпасы. И побольше автоматов ППС, о «калашниковых» я и не мечтаю, да и патроны к ним будут проблемой. Еще лучше, если подкинете что-то противотанковое, фаустпатроны или РПГ. И минометы, калибр 82, у них гораздо сильнее эффект, чем у 50-миллиметровых, но в то же время их легко увезти на повозке, а в крайнем случае, тащить на руках. Совсем замечательно – если поможете инструкторами. Но в крайнем случае обойдемся – у нас есть друзья в Северной Италии…
– Мы называем ее Итальянской Народной Республикой, – мягко, но с некоторой настойчивостью прервал «Иван».
– А мы – нет! – прямо-таки окрысился Луиджи. – Вот когда Италия снова будет единой, когда мы выкинем отсюда всю эту мразь – тогда и будет настоящая Итальянская Республика. А пока – есть свободная Северная Италия и захваченная иностранной сволочью Южная.
«Иван» только пожал плечами. Ну – нравится человеку играть в слова и термины, так пусть играет. Какая в сущности разница. Лучше кое-что уточнить.
– Сроки? Объем поставок?
– Важно ваше принципиальное согласие, – продолжил давить итальянец. – Сроки, объем и пути поставок мы обговорим отдельно. Я понимаю, что вам надо связаться с вашим начальством, оно решит. Но пожалуйста, не тяните!
– Допустим. Тогда уточните, с чем связан столь… срочный запрос.
– С чем связан, говорите? – итальянец чуть не взбесился. Потом, молодчага, взял себя в руки, успокоился, присел на кресло и выдул разом немаленький такой бокал местного вина. Впрочем, рассчитывать на то, что он после этого «поплывет», не стоило. Они тут вино с детства вместо сока пьют. Налил еще бокал и продолжил:
– После нескольких уроков карабинеры и бандиты дона Задницы не суются не только в нашу деревню, но и в две соседние. Мы заставили эту сволочь, храбрую лишь с безоружными, себя уважать. Однако ходят упорные слухи, что дон Кало ведет переговоры с янки – и когда они сговорятся, сюда придут американские войска, с танками и пушками. А может, просто прилетят их бомбардировщики и сотрут наши деревни с лица земли – я сам слышал это в трактире, от лейтенанта карабинеров, а ему проболтался кто-то выше чином. Мы не сдадимся и цену за свою жизнь возьмем. Но за нами наши дома, наши семьи, их ведь не пощадят! Если на нас пойдут уже не трусливые бандиты, а американские рейнджеры, нам останется лишь одно – бить первыми. Взрывать мосты, железную дорогу, тревожить врага налетами рейдовых групп – и под прикрытием всего этого прорываться к границе, уводя все население, кто нас поддержит. Но для этого нам нужно оружие, много оружия – чтобы даже мальчишки и молодые женщины могли встать в строй. Иначе нас показательно перебьют, сделав примером, что бывает с ослушавшимися дона Кало.
Русский невозмутимо кивнул. Что с него взять – он живет в стране, которую защищает непобедимая Красная Армия, в стране, на которую теперь, после разгрома сатаны-Гитлера, никто не посмеет напасть. Дети этого русского ходят в школу, и когда вырастут, каждый из них может стать большим человеком, образованным, инженером, учителем, врачом. А мы даже свой урожай не можем продать, живем почти что натуральным хозяйством – ведь если мы приедем в город, и там узнают, что мы из «красной» деревни, то карабинеры все отберут, а нас бросят в тюрьму. Русский вернется домой, в спокойную и свободную страну – а мы должны жить здесь, это наша земля, тут жили наши отцы и деды, и даже если нам придется уходить на север, мы обязательно вернемся сюда, когда враг будет разбит! Или наши дети – если мы сами не дождемся, не доживем!
– Когда все закончится, вы можете предъявить нам счет за оружие, и мы возместим все, до последнего сольдо, можно даже с процентами. Мы, единая Италия, будем искренним и верным другом Советского Союза. Вот только послушными рабами не будем – извините, но мы предпочтем погибнуть в бою, чем стать рабочей скотиной у таких, как дон Кало или его хозяева.
Русский откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Секунд на десять – видно, что этот человек очень устал, что тебе атлант, удерживающий небо. И ответил:
– Дело не в деньгах, Луиджи. А в большой политике. А друзья и партнеры нам очень нужны. Что ж, я передам ваши слова в Центр. Все, что я могу – это добавить личную рекомендацию… и будьте уверены – я ее добавлю, исключительно в вашу пользу. Ответ получите через неделю на четвертой точке. Всего наилучшего…
С июля через границу пошли крупные партии оружия. И не только – однажды пригнали два грузовика с грузом тушенки, в тех ящиках, что в кузове с краю, а в глубине… но и консервам нашлось применение. Экономически Италия оставалась единой, с одной и той же лирой, что на севере, что на юге – правда, из-за низкого и все падающего курса (кто-то шутил, что лирами скоро будут стены обклеивать) большее хождение имели американские доллары и русские рубли, а еще на рынках, особенно в провинции, за денежные единицы шли банки тушенки, американские сигареты и даже патроны. Таможни не было, и коммерсанты шастали через границу в обе стороны, высматривая, что где дешевле, что дороже – и как правило, карабинеры с них брали малую плату частью товара, но внаглую и подчистую не грабили, понимая, что если торговцы станут искать обходные пути или вовсе прекратят деятельность, хуже будет и самим мздоимцам. К тому же в провинции, и приграничье не было исключением, карабинеры часто были местные, а не присланные из Неаполя, а это другие совсем отношения, всегда можно договориться, найти общую родню – хорошо знакомых торговцев часто даже не досматривали, удовлетворяясь врученным ящиком тушенки или блоком сигарет. И еще оставалось море, у карабинеров не было флота, а янки до патрулирования морских границ пока еще не опускались, а рыбаки занимались своим делом, надо же что-то кушать, и кому забота, если какого-нибудь владельца лодки родня просит передать что-то на ту сторону? Дошло до того, что в Красном Поясе (так называли коммунистический район у границы, начавшийся еще недавно с трех освобожденных деревень) заказывали на севере и простые товары, как обувь, мануфактуру, железные изделия – в обмен на продукты, а самые ушлые даже ездили со своим товаром на ту сторону, торговать на русские рубли! Приграничье, на взгляд Луиджи, все больше становилось похожим на территорию «Красных бригад» этой зимы, в альпийских предгорьях, когда на дорожных указателях писали «дойчефрай», немцам в освобожденную зону хода нет. Оружия натащили в изобилии, даже минометы – но Луиджи не обольщался. В отличие от «Красных бригад», освобожденная зона не была на русском обеспечении, да и сельскохозяйственных работ летом куда больше, чем зимой – а потому люди при всем желании не могли так же интенсивно заниматься военной подготовкой, хотя инструкторов с севера тоже прислали, большей частью не русских, а итальянцев. И что будут стоить его бойцы, когда против них выйдут не вояки дона Кало, а американские солдаты… мы все равно будем драться, но будет очень тяжело!
В октябре все резко переменилось. Первым сигналом был резко возросший интерес Центра к политической ситуации. Затем прямо было сказано, что ИКП надлежит быть готовой к честным югоитальянским выборам – и это при том, что все помнили «сицилийскую демократию» дона Кало. Неужели? Русский посланец лишь усмехнулся и ответил: меньше знаешь, крепче спишь.
– Задача – получить влиятельное представительство в парламенте (или как он будет у вас называться, после дона Задницы), и контроль на местах, хотя бы в отдельных регионах. И помните, что писал Ленин: буржуазная демократия есть высший шаг на пути к социализму, в сравнении с реакционной диктатурой. Прежде всего, благодаря гораздо большим возможностям пропаганды, то есть революционного воспитания трудящихся масс.
Дон Калоджеро Виццини.
Неаполь, октябрь 1944 года
Дон читал газеты. В том числе и доставленные с Севера.
Ему даже нравилось читать про свое всемогущество и жестокость. При чем тут садизм и сравнение с хижиной дяди Тома – смерды должны знать свое место и быть благодарны своему хозяину, за то, что тот дает им работу. И чем в принципе, отличается работник-человек от прочей рабочей скотины – хороший хозяин должен о ней заботиться, чтобы не сдохла, но и только! И показательная жестокость тут это акт гуманизма: судьба одного бунтовщика, может, убережет от кары десяток, кто не решатся и продолжат работать, принося дону доход. А судя по тому, что возмутителей спокойствия становится не меньше, а больше – он, дон Калоджеро, еще непростительно гуманен!
Даже демократические выборы не помогли! Было ведь все почти как пишут красные – и погромы, и убийства, вот только спокойствие и покорность не наступили, ни левую прессу полностью извести не удалось, ни оппозицию запугать, ни крестьян заставить честно трудиться, не думая о коммунистической заразе. В итоге все стали поголовно вооружаться, благо в стране после только что окончившейся войны оружие достать было легко. И обычной уголовщины развелось, бороться с ней руки не доходили – так что и политики, и помещики, и фабриканты, и газеты, и даже деревенские общины все поголовно обзавелись командами телохранителей и отрядами самообороны – три дня назад парней, мирно приехавших налог собрать, опять пулеметами встретили! Причем карабинеры, когда противник хорошо вооружен, обычно появляются к самому концу событий, и «не дай бог, успеем, догоним». Это было на севере, возле границы – история с Красными бригадами повторяется? Взвод карабинеров, посланный навести порядок, просто разбежался, побросав оружие! Немцы бы без всякой жалости сначала бы там все артиллерией разнесли, затем пустили танки – так нет пока у полиции, а тем более у парней из Семьи тяжелой техники и вооружения! А янки в ответ на просьбы продать «шерманы» и пушки все обещают, и не дают!
Если даже на Сицилии творится такое. Сосед, Микеле Панталеоне, стал не просто социалистом, а одним из вождей ИСП! Он, Калоджеро, и урожай ему травил, и работников приказывал избить, и машины в поле поломать… а еще хотел ведь за него свою племянницу замуж выдать, объединили бы хозяйства, соседи ведь – ну а что было, то было, по-соседски, Панталеоне ведь тоже в долгу не остался, и еще сколько грязи на него, Калоджеро Виццини, вылил, через своих дружков в левой прессе! И вот три недели назад приперся в городок Вилиальбо, это считай личная наследственная вотчина рода Виццини на Сицилии – да не один, а со своим приятелем Джироламо Каузи и еще бандой своих сторонников в придачу! Чтобы поговорить с безземельными рабочими об аграрном вопросе и справедливой оплате труда – и ведь не выгонишь, почти что уже родня! Ну так что мешает туда и своих крестьян согнать, выдав им вина, малую долю денег и наказ взять с собой что потяжелее и поострее, лупите агитаторов покрепче, отвечать за все будет ваш дон? Без обид – чтобы родственничек знал впредь, кто в семье главный?
Потасовки начались еще до приезда гостей – когда мэр городка, Беньямино Фарина (хороший парень и тоже родственник Калоджеро) приказал стереть со стен домов большевистские серп с молотом и звезду, нарисованные в большом количестве накануне ночью, неизвестно кем. Когда начался митинг, атмосфера была уже накалена – и ведь предупреждал же Калоджеро будущего зятя по-хорошему, ладно, болтай если хочешь, но не касайся острых вопросов, мягче, примирительнее, нам же еще рядом жить! Нет – началось про «несправедливую эксплуатацию» и прочая коммунистическая пропаганда, кто первый начал стрелять, уже и установить не удалось! Ну и толпа – крестьяне, верные своему дону, ринулись бить голодрань, те тоже похватали, что под руку попало, и началось такое, как только город не сравняли с землей… причем у «невинных жертв мафиозного террора» в грузовике с собой оказались пара пулеметов, автоматы и гранаты, что в значительной мере уравняло численный перевес боевиков Семьи! А бравые карабинеры, всегда готовые хватать одиночных и безоружных смутьянов, заперлись в участке, боясь нос высунуть – и появились на улице, лишь когда все стихло! По итогу баталии, «поле боя» осталось за Семьей, смутьяны отступили, а кого-то из них, не успевших сбежать, забили до смерти и вздернули трупы на фонарях – но главарей, Панталеоне и Каузи, не поймали, они отступили в полном боевом порядке с остатками своего воинства. А главное, Панталеоне заявил, зализав раны, что племянница дона Задницы в качестве будущей жены его совершенно не интересует! И что теперь делать с объединением хозяйств, уж больно хороши поля у кооператива Панталеоне, когда у него, Калоджеро, какие-то жалкие каменистые клочки земли, это вопиющая несправедливость, которая должна быть исправлена! Что ж, не вышло по-хорошему договориться, придется по-плохому. Но если даже на Сицилии на стенах рисуют большевистскую звезду, что же говорить о деревнях у границы, куда, по слухам, приходят целые караваны с советской стороны?[100]
С русскими дону Калоджеро приходилось уже встречаться. С эмигрантами – а в двадцать седьмом, будучи в Неаполе, он в течение недели гостил на острове Капри и был представлен Максиму Горькому. Поэт-буревестник мировой коммунистической революции в жизни оказался совсем не «бледным фанатиком с горящими глазами», каким дон его представлял – может быть, он и был таким где-то и когда-то, но в Сорренто отдыхал веселый буржуа, любящий светскую жизнь, роскошь и комфорт, он сорил деньгами, щедро тратя не только на себя, но и на обширную семью, был рад гостям, для которых любил разжигать огромный костер на пляже, чтобы танцевать вокруг него ночью, двери его дома, виллы «Иль Сорито», никогда не закрывались, туда приходили целыми толпами, лились потоки вина и шампанского, когда не хватало рюмок, то пили из пепельниц и вазонов. В Сорренто говорили, что Горький ежемесячно получает из Советской России чек на миллион лир – на такой образ жизни, который в Италии могли себе позволить даже не все аристократы[101]. Еще он любил коллекционировать антиквариат – древние монеты, камеи, медали – занятие для аристократа похвальное. Был на этом поле часто обманут мошенниками, подсовывающими ему старину, – но на удивление, вовсе не бывал этим огорчен! Напротив, в нем была какая-то романтичная страсть к всевозможным авантюристам, ворам, мошенникам, скупщикам краденого, корсиканским бандитам, ему нравилась ложь как искусство фокусника, он сиял, будучи обсчитанным гарсоном в ресторане, причем ему нравилось, когда процесс обмана происходил с наглостью, в которой он видел бунтарство. Интересно, что бы сказал этот русский поэт большевизма, если бы узнал, что представленный ему гость из Сицилии на деле является «капитаном» мафии? И если бы принял приглашение Калоджеро посетить Сицилию – вот уж устроили бы там ему избавление от лишних денег, причем к взаимному удовольствию сторон! Жалко, что не принял…
Но после той встречи Калоджеро, как ему казалось, окончательно понял советских. Это было в истории уже не раз – когда аристократия прежней империи разлагалась, предпочитая проводить время в увеселениях, и находились те, кто «знать не по крови, но по праву», свергали прежних хозяев и основывали свою династию, правя поначалу решительно и сурово, в простоте и аскетизме, а после повторяя тот же путь. Русские еще и религию вздумали сменить, одну некатолическую ересь на другую, отдаленно похожую – ну да, «самодержавие, православие..», слишком тесно прежняя их Церковь была связана со старой знатью, ну а коммунизм это по сути та же религия, где роль первосвященника играет Вождь нации. Так же, чисто по-деловому, Калоджеро отлично понимал отношение большевиков к собственности: ведь без новой знати, без аппарата руководством государством и армией обойтись нельзя, даже он, дон мафии, был бы как без рук без своих «лейтенантов» и «сержантов» – но гораздо легче управлять знатью, не имеющей своей наследственной доходной собственности, своих суверенных владений, а полностью зависимой от правителя. Вот только жить при этом новом порядке, лишась всего и выслуживая подачку, он категорически не желал и оттого ненавидел коммунизм, пришедший в Италию на русских штыках, еще более непримиримо, чем покойный дуче.
Однако он не понимал, когда и в чем так сильно перешел дорогу новоиспеченной «героине Италии»! Ее выступление по московскому радио, и все, что она там наговорила про политику, было не лучше и не хуже и до того сказанного многими, прослушать и забыть. Но оскорбительное прозвище, оказавшееся неожиданно прилипчивым, било по авторитету Калоджеро даже среди своих, что говорить о толпе? Скажи такое какая-нибудь из жительниц Сицилии… нет, убивать бы ее не стали, зачем с дурочкой воевать, а лишь выдрали бы плетьми на площади, а затем устроили бы брачную ночь с десятком «солдат» Семьи, и довольно с нее, конечно, при условии, что она раскается и будет молить о прощении. Но как дотянуться до нее, сбежавшей в Россию? И вдруг такой подарок, прямо перст судьбы – ее отец оказался в Неаполе, в те самые дни, когда сама оскорбительница приехала в Рим! Что ж, пока мы не в том состоянии, чтобы по-крупному ссориться с Севером, тем более что и Церковь в дружбе с безбожниками, неслыханное дело! Но разве он потребовал слишком много, милосердно отпустив Винченцо-старшего к любимой дочери (а мог бы ведь и повесить!), с единственной вежливой просьбой, чтобы та извинилась за сказанные в запале и женской придури слова?
– Дрянь! Тварь! Подлая шлюха! – дон в бешенстве отбросил газету. Где подробно было расписано происшедшее в Риме вчера, 29 сентября – в присутствии не только множества гостей, но и репортеров с фотографами. Эта мерзавка, вместо извинения, не только прилюдно облила его, Калоджеро Виццини, почтенного и уважаемого синьора, прежним потоком грязи, но еще и во всеуслышание добавила обвинение в скотоложестве. Причем власти Тольятти вместе с церковниками явно намеревались все это раздуть! Война объявлена – ну что ж, придется ответить!
Для начала составить список всех родственников этой сучки на территории Свободной Италии. Затем – ну мы же не уличная шпана, а серьезные люди? – все они будут избиты возмущенным народом, а после не арестованы, а изолированы, «для обеспечения их же безопасности», хе-хе! Ну а после можно и торг вести, я выпускаю всю эту публику на север, в обмен на публичные извинения. Мы ж не звери, нам результат нужен, а не кровь… хотя в крайнем случае придется, если не договоримся!
Дон Калоджеро отдал распоряжения и занялся текущими делами.
Через два дня, 2 октября на его столе зазвонил телефон. Номер этого аппарата (в отличие от того, что стоял у секретаря) знали лишь наиболее доверенные члены Семьи. Дон поднял трубку – к удивлению, голос с того конца провода был незнаком.
– Синьор Калоджеро Виццини?
– Да, это я. Кто говорит?
– Майор Смоленцев, Советская армия. По поручению советского правительства.
Муж этой дряни?! Говорит по-итальянски, правильно – но итальянцы произносят слова быстрее. И уже здесь, в Неаполе! Быстро нажать кнопку под столом – и в кабинет влетает секретарь. Сделать ему условленный знак – срочно определить, откуда звонят, и послать туда парней! А пока затянуть разговор!
– Что вам угодно?
– Официально вас уведомить, что если с известной вам гражданкой СССР что-то случится, советское правительство будет очень недовольно. Так же под нашей защитой, по ее просьбе, находятся члены ее семьи. Надеюсь, что с ними ничего не произошло?
– А синьора Лючия не желает извиниться за нанесенные мне оскорбления?
– Простите, синьор, это не оскорбление, а диагноз. От себя же лично могу добавить. Тронешь мою жену – получишь в кровники советский осназ. Мы притащили Гитлера живым – полагаете, ваши мафиози охранят вас лучше, чем полк Лейбштандарт СС вместе с гестапо? А тебя я даже убивать не стану – будешь в лагере в Сибири нужники чистить, как обещали вам мои друзья из Красных бригад, «подобное к подобному».
– Вы знаете, что такое сицилийская честь?
– Я очень люблю свою семью, синьор Виццини. И считаю, что любой, кто ей угрожает, не должен жить. Потому, за каждого (или каждую), кто будет убит, ответит кто-то из твоего рода. Мы ожидаем, что все арестованные вашей бандой будут немедленно освобождены и переданы нам – разумеется, с компенсацией вреда их здоровью и имуществу, а также морального ущерба. И не дай бог, кого-то забудете. Пока делаю вам первое предупреждение, синьор Виццини. Если не выполните наши условия, будет и второе, и третье – ну а после за вами придут.
И в трубке раздались гудки. Да где этот чертов секретарь? Было ведь уже один раз такое, когда один нехороший человек, мир его праху, о покойниках плохо не говорят, тоже подумал, что телефон безопасен… пока он диктовал условия, парни через станцию вычислили номер и приехали туда, через час этот гаденыш на коленях ползал передо мной – все же в технике разбираться тоже бывает полезно! А если и этого героя сюда доставить, посмотрим, как сучка тогда заговорит? На Сицилии полвека назад семье врага отрезанную голову присылали – нет, сейчас это излишне, зачем мне всерьез воевать с русскими, достаточно просто обозначить, показать, в мои дела не лезьте, а то будут проблемы!
Ну вот, «лейтенант» вошел с докладом. Что, где, узнали, поймали? Что??!! Дьявол!!
– Синьор, на телефонной станции определили… Звонок был с линии на город, от штаба Седьмой американской армии.
И проклятым коммунистам (русским и их приятелям с севера) нужно было еще и его, уважаемого дона, унижение! Как еще объяснить, что на следующий день факт этого разговора и его пересказ попал в североитальянские (и даже некоторые «левые» южные) газеты? Вместе с оскорбительными карикатурами и издевательскими комментариями. А это уже было ошибкой с их стороны: дон Калоджеро был не из тех, кого можно безнаказанно загонять в угол! Ведь сицилийская честь – это не отступать, ни в коем случае не показывать слабость. Иначе ты уже не дон, даже в глазах своей же Семьи. И скорее всего, после долго не проживешь – донов в отставке не бывает, пришедший на его место не оставит соперника в живых, при полной поддержке «лейтенантов», которые будут рады поддержать сильного, надеясь на собственное возвышение. Тем более сейчас, когда под его рукой много бывших «солдат» из Каморры и Ндрагеты, уж эти-то, вынужденные согнуться перед силой, тотчас же предадут, почуяв слабину! Будь дело сугубо конфиденциальным… нет, и тогда с русскими договариваться было бы нельзя, при такой манере, они могли бы огласить и после, или шантажировать возможностью огласки. А значит, с ними можно лишь – языком силы.
Три сицилийских предупреждения – это когда в первый раз просто разговор, во второй раз изобьют, в третий раз что-то отрежут, ну а дальше уже гроб… Значит, русским придется прийти сюда самим. И что бы о них ни говорили, это всего лишь обычные люди, они не умеют летать, становиться невидимками, проходить сквозь стены! Резиденция окружена высокой и крепкой оградой, в охране десяток боевиков Семьи – уже сегодня вечером будет три десятка, вооруженных автоматами. И еще, на ночь в сад можно выпускать собак-доберманов, натасканных на людей. В полукилометре отсюда полицейский участок, надо попросить префекта, чтобы наряд там был удвоен! Дон не был военным, но имел достаточный жизненный опыт и здравый смысл, а потому справедливо полагал, что победа всегда на стороне «больших батальонов», ведь сказавший это, Наполеон Бонапарт, уж точно был экспертом в военном деле?
Если полицейская машина, проезжающая по улице, одним своим видом отпугивает грабителей и воров, то что должно испугать русских?
На следующий день дон с удовлетворением смотрел из окна на танк, с рычанием ползущий мимо виллы. Пришлось расстаться с некоторым количеством американских долларов, перешедших в карман некоему американскому полковнику. Янки сначала полугусеничный броневик с пулеметами предлагал, но Калоджеро настоял на более грозной боевой машине. Теперь два раза в день танк будет проезжать мимо резиденции, показывая, что почтенный дон находится под защитой Армии США. Ведь русские не посмеют начать войну с сильнейшей державой мира!
Еще два дня ничего не происходило. Если не считать того, что вакханалия в газетах росла, выливая на дона все новые ведра помоев. Докладывали, что в Неаполе народ уже принимает ставки, кто кого одолеет, дон Задница или русские? Да еще какой-то писака додумался изовраться, что он, дон Калоджеро Виццини, почтенный синьор, на самом деле воспылал страстью к героине Италии, а она его грубо отвергла – и рисунок, как Лючия, в обнимку со своим русским, дает пинка дону, пересчитывающему носом ступеньки! Что ж, еще один счет, который после будет предъявлен – ведь мафия ничего не забывает и не прощает никогда!
А на третий день танк, проезжая мимо виллы, вдруг повернул, и, высадив ворота, ворвался на территорию резиденции! Двоих охранников, бросившихся навстречу, скосила пулеметная очередь, остальные разбежались и попрятались, что они с автоматами могли сделать против «шермана»? Танк остановился, повернул башню и выстрелил по вилле, снаряд рванул где-то на первом этаже. К чести Калоджеро, он первым сообразил, что надо бежать из комнат, обращенных на эту сторону, а лучше в подвал, охрана и прислуга лишь бестолково метались с криками, никто не знал, что делать, когда по дому стреляют из пушек, не было на Сицилии боев, даже в прошедшую войну. Сделав шесть выстрелов, танк развернулся и исчез, после рядом со следами гусениц нашли выброшенный из люка танкистский шлем с запиской внутри. Всего два слова – «второе предупреждение».
Через полчаса появились карабинеры. Так долго спешили от участка, услышав стрельбу, трусливые скоты? Догнать, поймать, сюда притащить! Рвения служивые явно не испытывали, гнаться на грузовике за боевой машиной, но все же поехали в направлении, куда скрылся танк. Еще через час вернулись, с триумфом выбросив из кузова четверых в американской форме, сильно избитых. А еще от пленников воняло – они что, от страха обгадились все? И это хваленый русский осназ?
– Танк заглохший стоит, мы караул поставили, – докладывал лейтенант карабинеров, – и эти там были, сопротивления не оказали!
Пленные держались за животы и прочие части тела, по которым прошлись кулаки и приклады – и орали, что они действительно военнослужащие Восьмой танковой дивизии Армии США. Им не поверили, но на всякий случай дон велел позвонить в американскую комендатуру. Приехала военная полиция – и начался скандал. Потому что пойманные и в самом деле оказались американскими танкистами!
– Эй, что тут за дела? В ресторанчике на окраине нас пиццей угостили. Мы и вчера там останавливались, ели. Сегодня, как отъехали, у всех животы схватило. Остановились, сидим над канавой со спущенными штанами, тут грузовик тормозит, «Форд-8», на армейский похож, мы даже подумали, что наши. А нам стволы в морду, крутят руки и укладывают носом в землю, даже штаны не дали натянуть! Всех нас связали, в кузов покидали – но все же не били, как ваши гориллы! Снова поехали куда-то, затем стрельба, опять едем, останавливаемся, нас из машины вытряхивают, развязывают, говорят «привет от Каморры» и уезжают. Как мы могли их задержать – у нас все оружие отняли, и танк не завести, сделали с ним что-то… и животы все еще болят! Стоим, думаем что делать, рацию тоже разбили – тут макаронники налетают и снова нас бьют!
Майор из военной полиции орал на Калоджеро – по какому праву тот втягивает Армию США в свои мафиозные разборки? Какие русские – это, простите, доказано? Даже если ваш спор с известной особой имел место, в этом конкретном случае вполне могла быть и Каморра, вы послушали бы, что о вас в Неаполе говорят! Поймайте и предъявите нам русских диверсантов – тогда правительство США выставит ноту Сталину. А пока – вы хотите, чтобы мы поверили вам на слово и объявили войну своему союзнику?
Дело завершилось еще одной пачкой долларов, поменявшей хозяина. И еще одной – на срочную покупку базук для охраны. Повреждения виллы были не слишком велики, снаряды осколочные, калибр 76, хорошо, что не было пожара. Четверо охранников погибли, семеро раненых. Если это второе русское предупреждение, то каким же будет третье?
Дон Калоджеро умел учиться на ошибках. Охрана была усилена еще двадцатью «солдатами» Семьи, под командой бывшего капитана итальянской армии Джулио Манфреди – профессионального военного, имеющего боевой опыт, как раз против русских, был ранен на фронте под Сталинградом! Срочно нанятые рабочие не только ремонтировали виллу, но и складывали из камней и мешков с песком огневые точки, оборудовали пулеметные позиции у стены. Пусть русские приходят – ждем!
Уехать на Сицилию, там русским достать меня будет сложнее? Нежелательно, ведь столица Свободной Италии это Неаполь, какие-то рычаги власти придется из рук выпустить. И еще, толпа уже спорит не только, кто кого, Лючия или дон – теперь с чьей-то подачи, и ставки принимают, когда наш Задница из Неаполя сбежит! Потому – я готов отпустить всю семью этой сучки, пусть убираются на север, но лишь после того, как она сама публично извинится – и будь я проклят, если слишком много прошу!
– Проклятье! – Дон отбросил очередную римскую газету! Сегодня 7 октября, фото на первой странице, большой портрет Лючии – красивая, нарядно одетая, смеется, стерва! Интервью на две полосы – коммунистическая пропаганда, как живется в СССР и что за великий народ эти русские. А также все, что эта дрянь думает про режим Свободной Италии – и персонально про него, дона Калоджеро! Не смущаясь бульварных выпадов, не принятых в приличном обществе, – будто намеренно желая его, дона, оскорбить и разозлить!
– Синьора, что вы можете сказать по поводу слухов о греховной страсти к вам Калоджеро Винцини?
– Вы имеете в виду дона Задницу – уважая чувства читателей, не буду употреблять более близкое слово, на мой взгляд? Мне, как порядочной синьоре, любящей своего мужа и любимой им, абсолютно не интересны мечты какого-то старого импотента!
И итальянский народ такое приветствует! Слова, завершающие статью: даже жаль, что Италия сейчас не монархия, вот бы нам такую королеву!
– Тварь! Убью! Весь твой род!
Еще одна карикатура – большой и грозный дон замахивается палкой на маленькую беззащитную старушку (подонки, и это уже перемывают, что старшая среди арестованных, какая-то троюродная бабушка в возрасте за девяносто лет). И второй рисунок рядом – тот же дон, в позе лакея, выслушивает Лючию, указывающую ему повелительным жестом. Да что творится, куда катится мир – над ним, почтенным членом общества (а что более почетно на Сицилии, чем мафия?) издевается девчонка? Не обвиняет, не спорит, не пытается что-то доказать – а просто втаптывает в грязь, выставляя полным ничтожеством? Или же она не сама, а кто-то за ее спиной? Например, Церковь – а ведь похоже на правду! Из его слов, сказанных совершенно невсерьез, намеренно раздули пожар – и ведь с его, Калоджеро, стороны, будет глупо что-то опровергать! Проклятый Ватикан, чертовы святоши – улыбаясь в лицо, втайне плетут интригу! И ведь не поступишь с ними, как Достлер – свои не поймут!
Хорошо, что кабинет и личные покои дона не пострадали. Вилла превратилась в крепость – капитан Манфреди, оглядев укрепления, заявил, что берется выдержать здесь штурм пехотной роты полного состава, даже если у атакующих будет пара-тройка танков или броневиков. Не беспокойтесь, мой дон – герой Сталинграда готов умереть за вашу честь! Что ж, отец, которого Калоджеро знал когда-то, мог бы гордиться таким бравым сыном!
После обеда приехал мистер Веддел, представитель Госдепа США, де-факто посол в Свободной Италии[102]. Произнес дежурные слова сочувствия, а затем как окатил Калоджеро ведром ледяной воды:
– Синьор Виццини, вам не кажется, что вы слишком заигрались в вендетту? Мы не возражаем против вашей сицилийской специфики, но лишь до тех пор, пока она не мешает нашим интересам. При всем уважении к вам от некоторых господ из Штатов, нам совершенно не нужен сейчас конфликт ни с СССР, ни с Ватиканом. Вы не находите, что определять политику европейского государства и управлять делами мафиозной «семьи» это разные вещи? Неужели вы не видите что вас просто провоцируют реагировать, подобно недалекому бандиту – и вы на все эти провокации поддались! Уважая ваш труд по сдерживанию коммунистической угрозы, я бы все же советовал вам, коль вы не способны действовать деликатнее, уйти из политики, пока не поздно. Уезжайте на Сицилию, или даже в Штаты, у вас достаточно средств, чтобы безбедно прожить остаток своих дней. Иначе же – боюсь предсказать, какие новые указания относительно вас я получу из Вашингтона!
Деликатнее?! Да «недалекий бандит» не стал бы вежливо говорить с отцом этой стервы, а велел бы убить, с особой жестокостью… жаль, что я не сделал этого тогда! Уехать в Штаты, из родной Италии? Тут мои корни, тут меня помнят и знают, тут я – дон! А в Америке даже такие, как крестник «Лаки» Лучано, будут по старой памяти улыбаться – но к бизнесу не подпустят! А на Сицилии – не смешите! Там не только русские, там и его, дона, преемник, скорее всего предпочтет убрать лишнюю фигуру с доски, еще и Каморра достанет! Уже докладывают, что неаполитанцы войной против русских (да еще с Церковью вместе) очень недовольны – одно дело, местных левых усмирять, и совсем другое, всерьез воевать с советским осназом и обученными им гарибальдийцами. И ведь основные потери в этой, абсолютно ненужной бывшей Каморре войне нести придется не сицилийцам, так, может, дон Задница специально лезет в драку, чтобы нас еще ослабить, а после мир заключить, и опять за наш счет? Причем слухи эти – вовсе не газеты распространяют, ситуация уже на грани бунта. Ничего, дайте лишь с этим делом закончить, я до вас доберусь, всех смутьянов в порошок сотру!
На следующий день телефон зазвонил снова. И уже другой голос сказал:
– Третье предупреждение. Прячь задницу немедленно, если хочешь жить. И после жди – скоро будем.
Дон крикнул секретарю и охране:
– Тревога! Всем к бою – они идут!
«Солдаты» браво заняли позиции, изготовившись к отражению атаки. И тут на виллу стали с воем падать мины. Как позже выяснилось, русские притащили три 120-миллиметровых миномета (немецкого изготовления, и тут улик нет) и поставили на соседнем холме. После первых пристрелочных, тяжелые мины ударили по крыше, по постройкам, по двору, разрывы вставали среди бестолково мечущихся «солдат» Семьи. Когда все стихло, и дон выбрался из подвала, то увидел разбросанные трупы, много лежащих тел, из шестидесяти охранников погибло больше двадцати, еще больше были ранены. Несколько мин попало в дом, второй этаж был сильно разрушен – если бы не телефонный звонок, он мог бы уже беседовать с апостолом Петром! Но это было лишь последнее предупреждение – проклятие, играют с ним, самым уважаемым человеком на Сицилии, как кошка с мышью!
Дальше было постыдное бегство. Как говорят соседи-корсиканцы, если имеешь врагов, надо выбирать между тремя S: schiopetta (ружьё), stiletto (кинжал), strada (бегство). Оставалась надежда, что русские не станут пытаться убить его немедленно после последнего предупреждения – приличия ради должно пройти какое-то время! Но кто знает безбожников – может, они затеяли все, чтобы выманить его, дона Кало, из хорошо охраняемого дома, чтобы напасть в пути? С чувством облегчения Калоджеро наконец вселился на последний этаж отеля «Везувио», расположив охрану в соседних снятых номерах. Говорят, что русские сентиментальны и щепетильны, они не станут даже ради уничтожения врага массово убивать непричастных – дон слабо верил в это, представляя, как бы поступил он сам – но что еще оставалось?
Даже в ресторан спускаться было опасно. Обед доставляли прямо в номер, и Калоджеро решил, что спать сегодня будет с пистолетом под рукой. Но ничего не произошло до вечера, когда доверенный «лейтенант» доложил дону, что к нему приехал гость из Рима – такой, не принять которого было решительно нельзя!
– Счастлив видеть ваше высокопреосвященство! – почтительно приветствовал дон Калоджеро кардинала-архиепископа Палермо Луиджи Лавитрано, с низким поклоном целуя его перстень. – Простите, что не могу оказать вам должного гостеприимства, как было бы в моем доме в Вилиальбо. Желаете бокал вина или, может быть, прохладительного?
– Желаю узнать, окончательно ли ты спятил, сын мой, или есть надежда на твое излечение – ледяным тоном осведомился кардинал Луиджи, сбрасывая прежнюю маску доброго старичка. Сейчас перед доном сидел политик, один из тех, кто был реальной властью на Сицилии, на протяжении десятилетий, – и давай не будем тратить время: у нас его не слишком много, а у тебя и подавно!
– Но, ваше высокопреосвященство, – произнес быстро взявший себя в руки глава мафии, – позволено ли мне будет узнать, в чем я, на ваш взгляд, провинился? Возможно, вы имеете в виду эту русскую шлюху, Лючию?
– Прекрати корчить из себя идиота, – холодно сказал кардинал, – или мне сейчас встать и уйти? Тогда другие станут разгребать кучу дерьма, которую ты всем нам подложил – и не обижайся, если твоя жизнь и судьба в этом процессе никого волновать не будут! Да, речь идет о синьоре Лючии, национальной героине Италии – интересно, каким местом ты думал, приказав избить ее отца, угрожая вырезать весь ее род? Чем ты думал, кретин, предлагая синьору Винченцо развести свою дочь с ее законным мужем – после того, как их сочетал браком его святейшество? Или синьора Лючия права, и ты думаешь исключительно задницей?
Дон Кало идиотом не был – такие не становятся донами мафии, равно как и трусы, как и слабаки; его подводил неистребимый провинциализм, ограничивавший его кругозор сначала родной округой, а затем масштабами Сицилии – провинциализм, к беде дона, дополненный практически полным отсутствием образования. В первый миг он даже побагровел от ярости – никто из тех, кто смел его оскорбить, не остался в живых, именно благодаря своей силе воли, бешеному желанию вырваться из бедности, смелости, житейской мудрости и крестьянскому практицизму, а также, не в последнюю очередь, неумению и нежеланию прощать обиды – паренек из бедной крестьянской семьи сумел стать одним из самых могущественных людей Сицилии. Однако же не столько умом, как звериным чутьем матерого волка, дон почуял, что кардинал-архиепископ Луиджи не столько желает оскорбить его, сколько находится в состоянии холодного гнева за ошибку, поставившую под удар нечто очень важное. Но в чем эта ошибка заключалась, дон Кало решительно не понимал!
– Ваше высокопреосвященство, надеюсь, вы простите мне мою необразованность, – но я не вполне понимаю, в чем именно заключается моя оплошность? – эти слова дона Калоджеро можно было отправлять в парижскую палату мер и весов в качестве эталона почтительности.
– Как, по-твоему, сын мой, что такое сталинизм? – вопрос был задан тоном на пару градусов теплее прежнего.
– Это русский большевизм – под руководством маршала Сталина, – дон Кало был искренне удивлен такому странному вопросу.
– Это порядок, при котором мечта становится явью, – сказал кардинал, – например, маршал Жуков, что принимал у немцев капитуляцию, сын крестьянина. Начальник советского Генерального Штаба, маршал Василевский – сын бедного сельского священника (у ортодоксов священники низшего ранга имеют право вступать в брак). Любой, если он умен, образован, смел, талантлив, может достичь вершины – паровозный машинист стать министром[103], сын крестьянина или счетовода стать генералом. Ты знаешь, что сейчас в СССР большинство инженеров, офицеров, врачей, учителей – дети крестьян и рабочих? В эту войну русские дрались насмерть, вовсе не из страха перед наказанием или желания награды: нет наказания хуже смерти, и зачем награда мертвецу? Но русские шли даже на верную смерть ради будущего своих детей и внуков – зная, что если их сын будет так талантлив, храбр и трудолюбив, как маршал Василевский, то именно он будет начальником советского Генштаба, а не потомок славных предков герцог Аоста, не могущий похвастаться ничем кроме родовитости. Ты все понял?
– Простите, нет, – признался дон Кало, – эта девка, простите, синьора Лючия, тут при чем?!
– Нет, ты действительно идиот, сын мой, – с ледяным спокойствием констатировал кардинал, – ты не понимаешь, отчего сейчас почти всех новорожденных девочек в Италии, что на Севере, что на Юге, родители называют ее именем? Да оттого, что она, из крестьянской семьи, при прежнем порядке не могла рассчитывать выше чем на замужество с деревенским лавочником или, предел мечтаний, с сержантом карабинеров, теперь стала сбывшейся мечтой для итальянцев! Это не сказка про Золушку, случайно встретившую принца а доказательство, что любая, кто совершит подобное ей, станет принцессой в жизни, а не в сказке! Ты думаешь, его святейшество был рад, лично венчая эту пару в главном храме христианского мира, как королевскую чету? Но у него не было выбора – русские говорят, «если не можешь убрать, то возглавь», – и надо было, чтобы эта мечта стала не против, а на пользу Церкви! Того, кто пытается разрушить мечту, люди не прощают. А ты, наказание Господне за грехи мои тяжкие, задумал сделать именно это, совсем не подумав ослиной задницей, которая у тебя вместо головы, к каким последствиям это приведет!
– Но она оскорбила и продолжает оскорблять меня и мой род, – осторожно напомнил дон Кало, – я не могу оставить это, простить.
– Прекрасно, что ты заботишься о чести своего рода, но кто разрешил тебе подрывать авторитет матери-Церкви? – тихо осведомился кардинал. – Или, может быть, ты собрался указывать его святейшеству, как ему следует поступать? Знаешь ли ты, что Священная Конгрегация (инквизиция, если ты забыл, как она называлась еще тридцать пять лет назад) ведет расследование по обвинению в ереси некоего Калоджеро Виццини – возможно, ты слышал об этой заблудшей овце? Оный синьор Виццини изволил сказать отцу синьоры Лючии, что она должна вместе с отцом приехать на Юг, бросив законного мужа, с которым ее соединил сам его святейшество, чтобы здесь друзья синьора Виццини расторгли таинство брака, заключенного его святейшеством, после чего все тот же Виццини нашел бы для той, кто обрела буквально святость в глазах миллионов итальянцев, нового мужа, своей волей, еще и взяв себе роль ее отца! Я и мои друзья пребываем в сомнениях – синьор Виццини повредился рассудком и нуждается в помещении в больницу для душевнобольных, пока не сотворил что-то еще более тяжкое? Или он является настоящим, неподдельным еретиком, заслуживающим аутодафе – по законам стародавним, однако не отмененным, вспомните про участь дуче? Или же он продался красным, сознательно делая все для того, чтобы Юг достался русским? Если все обстоит именно так, как синьор Винченцо рассказал смиренным отцам Ордена Иисуса и присягнул на Писании, что синьор Виццини сказал именно это, слово в слово.
Кардинал-архиепископ смотрел на дона мафии – и его взгляд напомнил дону Кало взгляд знакомого мясника из Кальтаниссеты, решающего, пора резать эту овцу или нет. Калоджеро прошел долгий, смертельно опасный путь от рядового мафиозо до дона мафии – но от услышанного и ему стало нехорошо. Если его осудит Церковь, от его авторитета на Сицилии не останется ничего. А доказанное обвинение в ереси значило не только уничтожение всего, чего добился в жизни лично он, но и превращение всего его рода даже не в изгоев, а в родню еретика, в сицилийской деревне это было намного хуже.
– Я никоим образом не собирался подрывать авторитет Церкви – и если я хоть в малой степени это сделал, то я искренне раскаиваюсь! – просипел дон Кало севшим голосом. – Христом и Богородицей клянусь – я просто пошутил!
– Что ты сделал, ослиное дерьмо, – пошутил?! – тихий голос кардинала был страшен. – Ты понимаешь, змеиный выползок, как ты подставил всех уважаемых людей Юга своими выходками – или до той задницы, которая заменяет тебе голову, будучи набита первосортным навозом, до сих пор не дошло, каковы ставки в той игре, в которую тебя взяли благодаря моему поручительству?! Рассказывай, как на исповеди, как было дело – может, еще удастся что-то исправить!
Дон Кало изложил историю с Пьетро Винченцо – всю, до последних мелочей. Как он, обозленный наглой выходкой «какой-то девчонки», и зная, что ее отец в Африке, и должен вернуться, приказал внести эту фамилию в особый список и немедленно принять меры, когда указанное лицо ступит на территорию Свободной Италии. Но он не приказывал бить и пытать этого человека, идиоты карабинеры перестарались! Отец Лючии был всего лишь гостем в доме дона Калоджеро, всего лишь попросившего передать глупой девке, каковой дон ее считал, учитывая ее молодость и жизненную неопытность, нижайшую просьбу вести себя приличнее и принести извинения. Может, и прозвучала угроза – но просто для проформы. А в завершение он, уважаемый дон мафии, решил продемонстрировать безответному, раздавленному, как он считал, крестьянину Пьетро свое превосходство, рискованно пошутив.
– То есть разговор был с глазу на глаз – и никто при этом не присутствовал? – жестко поинтересовался кардинал-архиепископ. – Вспомни точно – никого не было, никто не мог подслушивать?
– Клянусь – никого не было! – дон Кало сразу понял, к чему клонит кардинал. – Слово Калоджеро против слова Пьетро, так что обвинение остается недоказанным.
А если и был, подумал Калоджеро, это легко исправить! Кто тогда находился в доме и хотя бы теоретически мог что-то услышать? Секретарь мальчик толковый, и дон знавал его отца – но простите, речь идет даже не о моей голове, а об авторитете Церкви! Ну а охрана и прислуга это тупые «быки», расходный материал. Потому не извольте беспокоиться, ваше преосвященство, свидетелей не будет!
Кардинал тоже думал и взвешивал. С одной стороны, Кало был надежным, проверенным кадром, одним из тех, кто держал Сицилию в покорности и послушании; с другой стороны, очень уж серьезно взялись за сторонников союза с англосаксами люди папы – обвинение в ереси было слишком серьезным ходом, чтобы отнестись к нему легкомысленно, тут можно было лишиться головы. Первоначально папа очень скептически отнесся к союзу с русскими – но после поездки в Москву и разговора со Сталиным (дорого бы кардинал дал, чтобы узнать, о чем договорились папа и Красный император, если вместо новой войны «гвельфов и гибеллинов» все явно идет к сотрудничеству?) все круто переменилось. И ведь Католическая Церковь никогда не была организацией романтиков-идеалистов – значит, договоренность была достигнута на прагматической и взаимовыгодной основе, а это разрушить куда сложнее! И практические шаги не заставили ждать – в Ватикане уже сидела делегация русских священников, возглавляемая двумя их кардиналами, совместно с братьями– доминиканцами прорабатывавшая не более и менее как отмену взаимной анафемы 1054 года и взаимное признание друг друга не схизматиками, но истинно братскими Церквями; де-факто, после венчания Лючии с ее русским, уже можно было говорить о взаимном признании обрядов, заключенных браков и т. д. А в Латеранском дворце одновременно были замечены делегация швейцарских финансистов, во главе с синьором Реконати, и группа «русских путешественников», среди которых обнаружились синьоры Зверев и Булганин, русские министр финансов и глава Госбанка – противостоять такому союзу было смертельно опасно, а не противостоять значило лишиться очень многого.
Кардинал давно и прочно был связан с сильными мира сего из США, через итальянскую диаспору и итальянское священство в Америке – эти его друзья проталкивали планы создания влиятельной оппозиции папе и заодно обособления Юга, вплоть до объявления независимости Сицилии, должной стать противовесом материковой Италии, если не удастся удержать ее «покраснение». Кардиналу Лавитрано было обещано очень многое, если он сумеет создать действенную оппозицию папе и его сторонникам; но, с другой стороны, времена церковных расколов и антипап давно прошли, и американским друзьям нужны сильные позиции для переговоров с нынешним папой – но, упаси бог, не смертельная вражда с Ватиканом! Многое удалось сделать, благо противников союза с русскими в РКЦ хватало – и вот, его собственная креатура, дон Ослиная Задница (тут кардинал был согласен с синьорой Смоленцевой в оценке умственных способностей этого болвана!) по исключительной дурости наносит такой удар общему делу! Да, пожалуй в старые времена Калоджеро лишь идиотом бы и мог стать[104]. Дурака не жалко – но если он будет обоснованно обвинен в ереси, то самого кардинала ждет почетная отставка с помещением в тихий монастырь, под надзор братьев-иезуитов, и, разумеется, без контактов с внешним миром!
Кардиналу неясно было, на что рассчитывали его противники? Правила инквизиционных процессов были досконально разработаны еще в Средние века – кстати, это отцы-иезуиты выработали принцип презумпции невиновности обвиняемого, и, как следствие, правило «Сомнение толкуется в пользу обвиняемого» – так что в описанной бестолковым Калоджеро ситуации инквизиционный процесс гарантированно заканчивался оправданием обвиняемого. Тем не менее сторонники папы вели себя настолько уверенно, будто у них имелся добрый десяток свидетелей обвинения с безупречной репутацией. Вариант с подтасовкой доказательств отпадал автоматически – противники союза с русскими были достаточно сильны, чтобы обеспечить объективное рассмотрение дела, да и насколько понимал замысел своих противников кардинал, судя по поднятой на всю Италию шумихе, старательно раздувавшейся отнюдь не только левыми, но и консервативной прессой, ориентировавшейся на сторонников стратегического союза с СССР и структурами Церкви, готовился открытый процесс, целью которого была стопроцентная компрометация сторонников союза с американцами – такая компрометация, после которой им было уже не отмыться никакими средствами. Цель была абсолютно понятна, но оставался вопрос – как, черт побери?!
Был хороший вариант – поскольку все обвинения замыкались на Калоджеро, так и оставшимся провинциальным мафиозо, то его безвременная кончина автоматически все отменяла. Еще смерть этого недоумка открывала возможность для прихода к власти на Юге для более респектабельной фигуры, не имевшей в своем политическом багаже полицейского досье с обвинениями в нескольких десятках убийств; также снимались опасения американских друзей, обеспокоенных, зачем мистер Виццини просит продать ему целую тысячу танков «Шерман», тяжелые орудия, боевые самолеты, корабли основных классов, а еще помочь с организацией и обучением многочисленной армии, а еще просит усилить и без того немалую группировку американских войск в Южной Италии – уж не собирается ли оный мистер Виццини развязать совершенно ненужную, в данный момент, войну с Россией? Попытки объяснить этим людям истину, что синьор Виццини, в силу своего дремучего провинциализма, не видит принципиальной разницы между лупарой и танком, пистолетом и крейсером – для него любое оружие является средством подтверждения авторитета, и не более того, и чем оно мощнее, чем его больше, тем лучше – особого успеха не имели. Тем более что дон Кало не единожды заявлял, что армия ему нужна, чтобы раз и навсегда решить проблему «красной зоны» вблизи границы с коммунистической Италией – в последний раз сам генерал Симпсон, улучив момент, негромко сказал кардиналу:
– Калоджеро Виццини это очень опасный человек. Его надо остановить, пока он не стал итальянским Достлером!
Американец был прав – кардиналу становилось не по себе, когда он представлял, что будет, имей дон Кало хотя бы несколько обученных дивизий с тяжелым вооружением. Сицилийцы недаром считались даже в Неаполе, не говоря уже о севере, кем-то вроде дикарей – малограмотные крестьянские парни, выходцы из нищих деревень, ценящие лишь силу, храбрость и жестокость, привыкшие относиться ко всем, кто не являлся их земляком или родственником, как к возможной добыче, которую спокойно можно искалечить, ограбить, убить; для них нормой было слепо исполнять приказы старших, не рассуждая, к чему это приведет. Да ведь и сам дон Кало недалеко ушел от своих «солдат», у него было звериное чутье на добычу и опасность, он был по-житейски мудр и практичен, имел крестьянскую хитрость, но вот с жизненным кругозором и развитым интеллектом у него были проблемы. Будь на его месте образованный горожанин, он бы непременно учел бы и факт поимки Гитлера, охраняемого полком СС, и что в этом деянии синьора Лючия не просто приняла участие, но и была отмечена наградой, – а также то, что эта синьора искренне и страстно влюблена в своего мужа, который командовал отрядом, совершившим это славное и, без преувеличения, героическое дело; так что бурную реакцию синьоры Лючии на предложение бросить своего законного супруга, пусть даже высказанное в шуточной, по утверждению недоумка, форме, легко было предугадать! Горожанин бы не забыл, что муж Лючии и русские солдаты, и даже их друзья-гарибальдийцы совершенно не похожи на запуганных мафией крестьян, – но идиоту Калоджеро, привыкшему считать себя в своей провинции пупом земли, богом и царем, просто не пришло в голову, что его могут не послушать! И пока по его дому не начали стрелять из танка и пушек, этот дон Задница даже не подозревал, что его воинство против таких, как Смоленцев (а других не пришлют), все равно что бараны против волков. Или стаи разозленных русских медведей.
Да, дон Кало и его бандиты охотно устроили бы непокорным бойню в стиле Достлера – что будет после, они просто не задумывались, по недостатку мозгов. Когда гарибальдийцы, а возможно и вместе с русскими, придут мстить, итог очевиден – те из мафиози, кто успеет удрать, могут после ставить свечку своим небесным покровителям! Что до так называемых карабинеров, то перефразируя Наполеона, когда баран ведет баранов, победы не будет, даже если стадо большое и вооруженное до зубов. Даже подари американцы этому сброду тысячу «шерманов» – как только до этих героев дойдет, что сейчас предстоит не карать безоружных, а драться насмерть с теми, кто только что победил немцев, они сначала выпьют весь имеющийся в пределах досягаемости запас граппы, а затем браво выбросят белый флаг, и Капоретто покажется образцом воинской доблести![105] И это будет для них самое разумное, так как гарибальдийцы, подобно русским, не были замечены в бессмысленной жестокости – те из карабинеров, кто не совершал зверств по отношению к красным, имеют все шансы отделаться битыми мордами и пинком в зад, по домам! А вот у мафиози, относившихся к несицилийцам примерно как каратели Ваффен СС к населению оккупированных территорий, все перспективы, это пуля, если в бою, или петля, для тех кому не повезет пережить битву и попасть в плен. Оставались еще американцы, но кардинал очень сомневался, что они будут готовы начать настоящую войну с русскими – скорее, предпочтут договориться, за наш счет, сдвинув границу к югу. И Неаполь, между прочим, от нее и сейчас не слишком далеко!
Кроме того, дон Кало оказался неспособен организовать экономику. Не было никакого порядка во взимании налогов, сбор их походил на бандитские налеты, причем чиновники на местах часто занимались самочинными поборами в собственный карман. Процветала коррупция, ни одно дело нельзя было решить без взятки, покупалось и продавалось абсолютно все. Все это усугублялось большим количеством оружия на руках – как шутили американцы: Италия сейчас весьма смахивает на Дикий Запад сто лет назад. Янки обещали, что скоро заработает «торговый мост», и сюда потоком хлынут товары из Штатов, когда япошек разобьют – вот только пока был голодный Неаполь, нищие разоренные деревни, и до войны не блиставшие благополучием, сильно уступая Северу, нехватка всего и вся. Ну а американскую помощь разворовывала мафия, отправляя грузовики с продуктами прямо из порта на подпольные рынки, что отчего-то не добавляло ей любви рядовых южан. Более того, пример «красных деревень», встречавших мафиозных сборщиков налогов пулеметами, с соответствующим повышением жизненного уровня жителей этих деревень, вызывал все больший интерес у населения не только материковой части Юга, но даже Сицилии. И все хорошо помнили, как совсем недавно партизанские районы, «дойчефрай», точно так же успешно защищались от немецких реквизиций.
Так что казалось бы, голова идиота стоит немного. Но проблема была в том, что другой силы, способной как-то удерживать Юг под контролем, кроме мафии, просто не было. И прочие вожаки, кроме дона Кало, были еще мельче уровнем и гарантированно передрались бы между собой, пусти их во власть! Дон Задница все ж был единственной фигурой, против кого боялись выступать другие доны (по крайней мере, открыто). В то же время, мало того что коммунисты накачивают «красный пояс» оружием и инструкторами, как территорию Красных бригад в Альпах, в прошедшую войну, есть еще и «правая» оппозиция, буржуазия и помещики, делавшие деньги на торговле между Севером и Югом. У них тоже есть вооруженные отряды – еще с тех времен, когда на Юге владельцы поместий и крупных ферм замкнули на себя руководство местным Сопротивлением, превратив его по сути в отряды самообороны. Эти не столь фанатичны, как красные, но их сила в дружбе американцев, с их идеей «торгового моста» в Европу, и поддержке Церкви, категорически не принимающей раскол Италии надвое. И конечно, в распространении по всей территории, и даже на Сицилию, а не только у границы. То есть в случае смерти дона Задницы последствия будут непредсказуемыми – бунт, война всех против всех и, безусловно, рост влияния красных. Поскольку настоящей границы между Италиями, с непроницаемой стеной, нет – и пропаганда, изображающая северян и русских чудовищами, себя полностью изжила, слишком многие знают, что в действительности на Севере нет никаких «колхозов», зато гораздо больше порядка.
Значит, дон Глупая Задница пока нужен живым. Пока нет изобилия американских товаров, пока не прижаты к ногтю левые. Но тогда выходит, что сторонники папы блефуют! Если у янки не выдержат нервы, и они решат убрать дона Кало, или же он, кардинал Лавитрано, подумает о замене фигуры – велика вероятность, что как минимум граница может сдвинуться на юг. Но вывод дона Кало на процесс и его оправдание открывает широчайшие возможности для дискредитации сторонников союза с русскими, например, магистра доминиканцев Жилле и генерального викария иезуитов де Буана, что резко сузит возможности папы для проведения новой политики.
И кардинал принял решение. Холодно глядя в глаза дону Кало, он сказал:
– Ты приедешь в Рим на процесс по обвинению в ереси. Ты будешь говорить и делать все, что тебе скажут. Тебя оправдают. Тогда мы забудем о твоих выходках. Ты все понял?
– В Рим? – переспросил Калоджеро. – Но там же… Нет!
– Не бойся, – сказал кардинал, – слово Церкви много значит и для красных. Включая синьору Лючию, и ее супруга, и их друзей. И там ты будешь в большей безопасности – известно ли тебе, что американцы готовы принять решение о твоем отстранении от власти? И тогда к тебе в гости придут карабинеры совместно со спецгруппой от УСС. Должен ли ты по плану пережить свой арест, или быть застреленным при сопротивлении, мне неведомо. В то же время, если ты согласишься приехать в Ватикан, я, именем Церкви, гарантирую твою безопасность. Или же – жди, кто к тебе первым придет, русские или янки.
Дон представил это почти зримо. Как к отелю подъедут машины, из которых горохом посыпятся солдаты, вот уже сапоги топают по лестнице – и охрана предаст своего дона, даже сицилийцы не настолько самоубийцы, чтобы драться с армией. Войдут и скажут:
– Синьор Калоджеро Винцини? Именем Итальянской республики, вы арестованы.
Или просто застрелят. И объявят, что Калоджеро Виццини покончил жизнь самоубийством. Ведь его, формально не имеющего никакого общеитальянского поста, отстранить невозможно! И глупо надеяться, что он, удалившись в свое имение на Сицилии, не будет влиять на политический расклад. Значит – он в Италии категорически не нужен! Мистер Веддел предлагал ведь уехать в США, получил отказ – тогда остается одно – убить!
А вот если на процессе он будет оправдан, это совсем другое!
– Я готов, ваше преосвященство. Когда ехать?
Юрий Смоленцев «Брюс». Неаполь, октябрь 1944 года
А ведь это замышлялось как отдых. Как после Киевского дела, десять дней в Москве, так после Галиции, слетать в Италию за орденом, ну и с чисто представительской миссией ради советско-итальянской дружбы!
И если бы тесть мой дорогой (пообщались мы с ним после – нормальный мужик!) не вернулся из Африки как раз день в день и не попал в лапы дону Заднице… А дальше, зная взрывной характер моей женушки, все понеслось само собой! Извиняться перед тем, кого запредельно не уважаешь, да еще после того, как он бил и пытал в тюрьме ее отца? Да скорее в Риме северное сияние увидят!
А дальше дело вышло на государственный, даже межгосударственный уровень. Совсем я не голливудский герой – который тут же рванул бы на ту сторону мстить самолично, даже вопреки приказу. Кстати, мне приказ вышел, из Москвы одобренный – самому через границу не ходить! Ваша гибель или пленение в этом конкретном деле, это совершенно недопустимый риск для СССР! Так что отдуваться пришлось за старшего – Вальке (который взял себе позывной Скунс, от погибшего в Берлине Сереги Куницына), еще ходили в Неаполь Влад с Рябым, еще пятеро наших русских, кого я еще по Гарибальдийским бригадам помню, ну а прочие все, местные кадры, талантливые и прошедшие школу.
Звонок по «межгороду» это был все же я. Междугородняя связь в этом времени уже есть, тем более в Европе. Как Рябой связь соединил, вопрос отдельный, скажу лишь, что для электрогения двадцать первого века, которого со здешними устройствами связи детально ознакомили, задача вполне решаемая (могли любой номер подключить – но решили приколоться). Так что разговаривал со сволочью, посмевшей угрожать моей жене, я сам, физически находясь в Риме, но всей душой там, с ребятами.
Танк это была идея спонтанная, родившаяся коллективно. Из реальной истории-анекдота, как в семидесятом сержант-мехвод Брежнева напугал, к зазнобе в деревню на свидание на танке приехал, а неподалеку дача генсека, что особисты подумали? Планов, как завладеть танком, было несколько – от подобия того самого, были в группе три девушки – итальянки, одна очень красивая, да и остальные тоже ничего, и задурить голову какому-нибудь Джонни или Тому не проблема; был на крайняк и план устроить ДТП, в принципе можно так с танком «поцеловаться», чтобы не очень, но повод остановиться и вылезти у экипажа был, если грузовик с маркировкой армии США и в нем сидят будто бы свои, одетые в американскую форму? Была еще пара-тройка вариантов, но сработало – пицца с пургеном. Если бы в тот день не остановились пообедать? Так съели бы в следующий раз, нам день-два не было критично!
Как минометы через границу тащили, и не батальонные 82-е, а полковые, что по четверть тонны весят? Разобранные на части, в грузовике с металлоломом – будет охота карабинерам дона груду железа в кузове перекидывать? Ну и продажность слуг южного закона, конечно – в итоге ни один полицай не пострадал, никого валить не пришлось. Что интересно, минометчиков нашли не в ведомстве Лаврентий Палыча, а в Шестой Гвардейской десантной – объяснили, подписку взяли, всего лишь на ту сторону сходить и немного пострелять, мужики все поняли отлично, а сделали просто великолепно, минометы были немецкие, образца сорок третьего, точная копия наших. Риск был, что дон обстрел не переживет, потому и предупредили, и первыми залпами целили все ж во двор, после по дому, а под конец зажигательными. Минометы бросили, ушли без проблем. Валька после рассказывал, он ближе сидел, корректировал, и в оптику дона в окне видел – хороший снайпер, будь с нами Герой Советского Союза Пилютин Петр Егорыч, точно бы достал, будь такой приказ.
Зачем же мы с доном так сложно – три предупреждения? При том бардаке, что в Южной Италии творился, нам реально вполне – тихо пришли, клиент готов, тихо ушли. Так политика – не какой-нибудь герр генерал, а глава государства (пусть и неофициальный)! Его смерть политические последствия обязательно повлечет – значит, надо к ним быть загодя готовыми. А если еще и подтолкнуть, подыграть в нужном направлении…
Причем чтобы дон (а еще больше его хозяева) не насторожились, хотя бы в первое время. Дон Задница мразь первостатейная, но уж точно не дурак, иначе бы в главу Семьи не пролез! Хотя биография у него, если поближе взглянуть, как у типичного «братка» девяностых – из деревни Гадюкино (как это будет по-итальянски), начинал мелким крышеванием (крестьян), затем поднялся до бригадира, быстро сообразил, что «лох тот бандит, кто не хочет стать бизнесменом» (хотя в мафии тогда это не особо приветствовалось), еще в ту, прошлую войну крутил аферы с землей и поставками в армию лошадиной дохлятины вместо строевых коней, ну и так далее – и конечно, убийства, вымогательство, грабежи. Но вот образование «незаконченное начальное», то есть природный ум и хитрость наличествуют, а огранки системой, методикой – нет. И вот тут ситуация была просто уникальна – все выглядело как банальный личностный конфликт. Ни в коем разе не хочу сказать про своего Галчонка – но вообще-то женщины в упрямой придури могут выкинуть такое, сто мудрецов не расхлебают и не объяснят!
– Что будет с моей бедной старой тетушкой Софией? – восклицала Лючия. – С ее младшей сестрой Анитой? С моим троюродным дядей Паскуале и его сыном Джузеппе? Дон Грязная Задница бросил их в свою тюрьму, среди разбойников и убийц!
– Отчего же среди разбойников? – отвечаю я. – Думаю, что в тюрьмах такого, как дон Вонючка, сидят как раз порядочные люди. А всех убийц и разбойников он к себе на службу взял. Но не дурак же он, хотя и сволочь – предупрежден, что ответит, из-под земли достанем!
– Дочь моя, нельзя уступать мерзавцу! – говорит отец Антонио. – Самое лучшее, что мы можем сделать для твоих несчастных родственников, это наносить негодяю максимально сильные удары! Вывести его из равновесия – чтобы он совершал ошибки.
– Ошибки? – сразу заметила Лючия. – То есть он может все же приказать кого-то убить?
– Дочь моя, прошу учесть и интересы государства и Церкви! – изрекает Антонио. – Или вы думаете, что Церковь смирилась с расколом Италии? К сожалению, Юг сам в значительной степени сделал свой выбор, и это прискорбно! И будет противоестеством тянуть их насильно в границы единой Италии – надо, чтобы они сами осознали свою ошибку. И вот тут вы, дочь моя, очень нам помогаете – ваше имя популярно на Юге почти так же, как на Севере! Ни в коем случае не идите на мир со злодеем – и если даже он уступит, требуйте большего. И Церковь будет с вами, в этой святой борьбе. А каждый перед каждым павшим в ней, если он был на светлой стороне, откроются райские врата, независимо от прежних грехов. Аминь!
Не уверен, что Лючии это понравилось (мне бы точно – нет). Но она ничего о том не сказала и весь свой гнев обрушила на злосчастного дона Кало, сделав из него козла отпущения за все. Кстати, могу сказать, что свои слова перед газетчиками она придумывала сама, без бумажки – отец Антонио в проповедях накануне ей лишь общую идею давал.
А так, временами житие наше в Риме было даже приятным. Хотя то, что нас узнавали на улице, это напрягало. Мы часто ходили пешком по прекрасному городу Риму, благо что и погода была теплая и солнечная. Рассматривали дома, как одна гриновская героиня, оценивая архитектуру, да просто окунались в атмосферу Вечного города. И с некоторых пор стали замечать, что за нами следуют в отдалении какие-то люди, нет, не топтуны Инквизиции, или еще какой конторы (не удивлюсь, если и Москва своих прислала, коль запретили мне через границу идти), а целая толпа собирается! С восторгами не лезут, автографов не просят – просто сзади идут, туда же, куда и мы.
– Не беспокойтесь, дети мои, – прояснил ситуацию Антонио, – это добрые жители Рима, прослышав про угрозы вам от мафии, взяли на себя долг следить, чтобы вы чувствовали себя в безопасности. А заодно и оградить вас от оскорблений сторонников дона Кало, если таковые в Риме найдутся.
Ага, вспоминаю случай из прежней жизни. В середине двухтысячных занесла меня судьба и служба в один российский город-миллионник, славящийся, скажем так, не слишком законопослушным населением. А свеженазначенный мэр публично заявил, что у нас преступность никак не выше среднего, и если кто-то из господ журналистов попросит, он с ним вместе ночью пешком по городу пройдет, чтобы лично убедить, у нас никакой не Чикаго! Нашлась одна из журналистской братии, встала и сказала, ловлю вас на слове. А теперь представьте: идет по ночной улице мэр под руку с девушкой. Следом медленно едет служебный мэров «Мерседес», на случай если мэр устанет, или захочет выпить и поесть, или дождь пойдет. Следом едет машина начальника ГУВД – сначала генерал изъявил желание идти рядом, но по причине тучности и одышки испросил дозволения сопровождать на колесах. Дальше автобус с ОМОНом, на случай если гопники на мэра все же нападут. И замыкает фургон-автозак, куда предполагается паковать пойманных гопников. Каковых, естественно, не наблюдалось (тут и законопослушные припозднившиеся, издали увидя, в подворотни сворачивали, от греха подальше). И вот теперь сам ощущаю себя тем мэром. Вроде шахидов среди мафиози не водилось, чтобы при такой толпе защитников на нас нападать?
Лючия сначала очень смущалась. И вела себя как пай-девочка. Но в один из дней, на толпу оглянувшись, вдруг сказала мне – поцелуй! И мы целовались посреди улицы, а публика никак не была возмущена, а еще и кричали нам «браво». Замечаю, уже и парочки на римской улице ходят как мы, в скрытом объятии – когда дама одета так же как Лючия, накидка не застегнута сбоку; и точно такие же шляпки во множестве появились на женских головках, после той фотосессии в ателье, мой Галчонок во всем великолепии! Рядом со мной вся такая мягкая, нежная, скромница, цветочек – а как очередную речь про ужасного дона Задницу говорить, пламенная Долорес Ибаррури обзавидуется, такой накал, эмоции, образы и сравнения! Причем очень похоже, Церковь и партия еще и работу провели – после каждой речи Лючии в газетах рисунки появляются, в тему. Где бедный дон изображен в таком виде, что даже мне иногда становится его жаль!
С папой Лючии мы подружились. Сержант, пехота, и, в общем, не трус – просто привыкли тут, что мафия это сила, ну теперь убедился, кто круче? Еще я его про Африку расспрашивал, мало ли куда в будущем судьба и служба занесут? Судя по тому, что там сейчас происходит, не придется нам и лет через двадцать смотреть телепередачи оттуда «В мире животных», не до изучения дикой природы, люди там озверели вконец. А слоны, носороги и прочие антилопы гну еще и пойдут поголовно в пищу воюющим армиям, ну как иначе какой-нибудь вождь или фюрер прокормит свое воинство, если поля обрабатывать некому, а винтовки есть и кушать охота? Навоевался мужик полностью, хочет исключительно к мирному труду. Жилье ему нашли, с работой римские товарищи обещали помочь – что ж, спокойная жизнь впереди, и куда больший шанс помереть в преклонных годах в своей постели.
Дону же это не грозило. Уже через пару часов после вселения дона в «Везувио» мы о том знали, еще через час имели подробную информацию об объекте, режиме, количестве охраны. Правда, тут основная заслуга была не наша, а товарищей попов – начинаю думать, что в отдельно взятой Италии Церковь аки Бог, всеведуща, мало того что сама в изобилии имеет агентуру, так еще и может рассчитывать на активную помощь паствы. Так что были готовы несколько вариантов – однако вечером 8 октября отец Антонио передал настоятельную просьбу от Ватикана пока операцию приостановить. И что еще интереснее, приглашение папы к аудиенции – мне и Лючии.
– Не протокольное, – пояснил Антонио, – вам не нужен ни кортеж, ни парадный мундир. Просто беседа по некоторому делу, о каком публике лучше не знать.
Интересно. Но на всякий случай сообщаю товарищам из советской миссии. Положено так, да и береженого Бог бережет – хотя от папы никаких враждебных акций не жду. Тем более, в сопровождении машина с гарибальдийцами из КНК, и отец Антонио с нами в машине.
Темно уже. Его святейшество Пий Двенадцатый у товарища Сталина режим работы перенял, допоздна? Или действительно, что-то важное случилось? Сейчас узнаем. Лючия у меня на руке повисает, волнуется, но с любопытством оглядывается по сторонам, не так уж часто приходится бывать в гостях в Папском дворце. Кстати, восстановили его с похвальным качеством и быстротой, хотя следы боев еще заметны, если присмотреться. А так почти как в феврале – вот только тогда с папой товарищ «Этьен» Маневич разговаривал, а мы допущены не были, в «предбаннике» ждали. Только снаружи в карауле наши ребята из КНК, в полевой форме и с «калашами», а вот на внутренних постах уже швейцарцы с пиками и в средневековых мундирах – слышал, что роту их уже набрать успели, а вот Палатинская Гвардия тогда в бою с эсэсовцами полегла вся, и ее функцию пока несут гарибальдийцы, вот интересно, может, их в этом качестве и узаконят, ведь все католики, итальянцы, ну можно и исключительно жителей Рима отобрать, как по довоенному уставу? И еще служки в сутанах, а пластика явно как у бойцов, наверное, жандармерия Ватикана?
Папа принял нас в «малой гостиной». Размеры и обстановка, как в ином из залов Эрмитажа, бывал я там в иной, будущей истории, помню. Присутствовали Антонио – а непрост этот скромный божий служитель, как в прошлый раз приставленный к нам отец Серджио оказался папским легатом, кардиналом и ныне послом Святого Престола в СССР, так этот сейчас в каком чине пребывает, по их церковной иерархии? Обычные приветствия, обмен любезностями – я все ж не католик, да и помню, как сам папу, бывшего тогда в совсем непрезентабельном виде, из немецкой тюрьмы на Санто-Стефано вытаскивал, после чего стал этот Пий единственным папой, кто на советской атомарине прокатился[106], а вот Лючия на папу с восторгом смотрит, к руке его приложилась, как католичке положено.
– Дочь моя, вы все еще католичка?
– О, да, ваше святейшество – в России никто не потребовал от меня сменить веру! Хотя грешна, давно не исповедывалась!
– Этот грех простителен, дочь моя – конечно, при условии, что вы поспешите его исправить. Видит Господь, я бы с радостью принял бы ношу быть вашим духовником – но дела… Надеюсь, вы не возражаете, против кандидатуры отца Антонио, по крайней мере, пока вы в Риме?
А ведь странно! Отчего святые отцы только сейчас о том вспомнили? Женушка моя, конечно, еще в Союзе от меня инструкции получила, о чем даже на святой исповеди лучше промолчать, ведь даже по католически канонам, «молчание не есть ложь». А подписка вполне может быть приравнена к клятве, которую нарушать нельзя, даже по требованию священника?
– Дела, дела, – говорит папа – прежде всего, вы ожидали бы объяснений, отчего сейчас не стоит трогать этого сицилийского дона? Видите ли, высокое искусство политики прежде всего подразумевает высшее благо – государства и Святого Престола. Прискорбно видеть, что несчастная Италия снова разделена, как девяносто лет назад! И хотя мне искренне жаль паству, страдающую под ужасным гнетом мафии, но дон Кало – или дон Задница, если вам, синьора, более угодно так – был в этой партии не последней фигурой. О нет, вовсе не «чем хуже, тем лучше», чтобы народ сумел понять ошибочность своего выбора – гораздо важнее было выяснить, кто его поддерживает здесь, в Риме, и скажу больше, в Ватикане. Когда рыбка клюнет, можно и подсекать – но никак не раньше! Ведь вы, синьор Смоленцев, и вы, синьора, этим занимались в Киеве, совсем недавно?
– Вы неплохо осведомлены, ваше святейшество?
– Не ради любопытства, сын мой, но ради лучшего понимания друг друга. Так сказал мне маршал Сталин, сопроводив этими словами свою нижайшую просьбы сделать копии с исторических документов библиотеки Ватикана, украденных немцами и в итоге попавших в СССР. А еще известно нам, что в Киеве вы были отнюдь не армейским офицером, а одним из выполнявших волю «Рассвета».
Оп-па, попы что, нашу Главную Тайну знают? Или нет? Как-то странно он сказал – или я все же итальянский не настолько хорошо понимаю?
– Коммунизм ведь по существу, тоже разновидность веры – продолжает папа, – и кажется, даже маршал Сталин близок к тому, чтобы это понять. Раз он утвердил Инквизицию, защищающую ее чистоту от ереси. А назвать это учреждение «орденом Рассвета», или каким-нибудь Комитетом Коммунистического Контроля, или просто номерным департаментом, это не более чем дело вкуса.
Так святые отцы до главного все ж не докопались? Они новообразованную контору, в которой Лазарева трудится, за «Рассвет» приняли? Но все ж интересно, откуда к ним само название утекло? Вот словечко «инквизиция» в определенных узких кругах уже ходит, причем не только среди сотрудников конторы!
– Вас смущает слово «инквизиция», дети мои? Так напомню, что вопреки заблуждениям, это было не более чем медициной человеческих душ. И как всякая медицина, лишь в самом крайнем случае прибегала к хирургической ампутации безнадежно пораженной болезнью части паствы нашей. Стараясь все же до того не доводить и пресекать ересь в зародыше, устраняя причины ее возникновения и убеждая смутившихся ею вернуться на путь истинный. Прежде всего терапия – и лишь когда нет иного выхода, резать и прижигать, чтобы зараза не распространилась на все тело.
Говорит гладко, но верно! Действительно, инквизиция ведь не боролась, например, с мусульманами? И евреи-ортодоксы тоже были не в ее компетенции. Инквизиция занималась исключительно своими, кто от веры отошел (атеисты и сатанисты), или исказил (протестанты, или еретики), или принял для вида, втайне поклоняясь иным богам (крещеные евреи). И отнюдь не считалось за доблесть сжечь как можно больше народа – дознаватели-инквизиторы были, как правило, не тупыми палачами, а наиболее образованными в Церкви людьми. Так что контора Лазаревой и Пономаренко и в самом деле на инквизицию похожа – если коммунизм за религию считать, а партию за Церковь ее. Вот только к чему все это, что его святейшество от нас хочет?
– Только взаимодействия, дети мои! Если уж мы стремимся к одной цели, сделать человечество ближе к Богу. Ведь вы, синьор, и вы, синьора, пока состоите в Ордене Рассвета в невысоких рангах – но что будет завтра? Однако синьора Лазарева, бывшая в Киеве легатом вашей Инквизиции, с полномочиями, выше любой местной власти, лишь немногим старше вас, синьора Смоленцева. Кстати, с ее стороны было большой неосторожностью – излишняя публичность!
И папа выложил на стол несколько фотографий. Москва, 16 июля, день Парада Победы – и там мы все: адмирал Лазарев, Анна, я, Лючия, в окружении гарибальдийцев, участников парада. Ну да, вспоминаю, это уже к вечеру ближе было, и мелькали там корреспонденты с фотографами, и настроение у всех было празднично-благодушное, Победа наконец, после трех лет войны, сейчас совсем другая жизнь начнется – и одни друзья кругом! Однако же в газетах эти снимки так и не появились, Кириллов оказался на высоте! Мне перед самым отъездом во Львов успел еще разнос устроить, товарищ Смоленцев, если вам своя жизнь не дорога, то о выполнении задания подумайте, среди бандеровцев и образованные есть, причем как раз в штабах и СБ, и они тоже, представьте, московские газеты читают – а если вам придется по ситуации, как некоему Владимиру Шарапову, что тогда? Наверное, и с Лазаревой у него разговор состоялся, если она в Киеве под чужой фамилией была. Но как кадры у попов оказались?
– Мелкий недосмотр с вашей стороны, дети мои. Сохранилась одна пленка, негативы. И тот, кто сделал ее, вовсе не враг, а из самых лучших побуждений, «для истории» оставил фотографии себе. А после не сдержался отдать их, нет, не в газету, это ведь было запрещено! – а для выставки в витрине «Лючии», где вы, синьора, шили платье, кстати, оно очень вам идет. Тут уж пришлось вмешаться нашей Службе, так что не извольте беспокоиться, фотографии изъяты. А дальше – нам легко было сопоставить словесное описание той, кто удержала Киев под рукой маршала Сталина, и одну из персон на фото. Как и то, что пока вы, сеньор Смоленцев, воевали в Галиции, ваша супруга отбыла из Москвы вместе с Лазаревой – вероятно, проходя у нее школу, как издавна заведено и у нас? Кстати, синьора, позвольте полюбопытствовать, ваш ранг в «Рассвете» ведь уже не «нумерарий»[107], а «сержант», как к вам обращался ваш супруг?
Да, попам палец в рот не клади! Почти тысяча лет традиции и опыта тайной службы, перед ними британская разведка это как дети. Причем сильная их сторона это даже не штучки в стиле плаща и кинжала, а аналитическая работа, разрозненные, казалось бы, факты собрать, сопоставить, выстроить в цельную картину. А ведь это, если подумать, гораздо сложнее – боевиков натренировать можно относительно быстро, а вот аналитиков, причем так, чтобы это стало Системой? Однако хреновая жизнь у нас теперь выходит, как получили новый уровень важных государевых людей – это теперь на своей же территории расслабиться нельзя и постоянно физиономию скрывать? Так крыша поедет точно, ну нельзя постоянно жить, как на задании, вот не пойму, как «штирлицы» за границей держались, это придется маску частью себя сделать, чтоб держать без напряга – не притворяться, а реально стать бизнесменом или офицером гестапо, по внутренней своей психологии? Так, наверное, изменники-перебежчики и возникают – или дома, с нервным срывом, в дурдом! Нет, я точно «спринтер», пройти, найти, уничтожить, вернуться – и на большее не способен, просто представить себя не могу!
А «сержантом» своего Галчонка я уже здесь как-то назвал, в номере, даже в постели – и ведь одни мы были! Значит, там и у стен уши есть, учтем! И Лючия, кажется, тоже поняла, покраснела, смутилась – представив, что еще слышали святые отцы. Она ведь католичкой у меня остается, а по их учению, плотские радости это грех – она же, попробовав, явно во вкус вошла, причем привычку имеет в процессе кричать, да так, что, наверное, на соседнем этаже слышно – или стены в «Гранд-отеле» по-старомодному толстые, из уважения к конфиденциальности клиентов? Одно утешает, микрофоны (а то и слуховые трубки) могут быть – а вот видео не изобрели еще, и кинокамеру скрытой ну никак не сделать. Или святейшество нам так деликатно и ненавязчиво намекнул, чтобы не грешили? Так интересно, а как, по мнению Церкви, люди «плодиться и размножаться» должны, как Иисус велел? Хотя, вот по общению, ну не похожи церковники на тупых ортодоксов, «что не укладывается, на костер», мягко стелят, ненавязчиво убеждают – как папа к нам обращается, «дети мои», а это ведь признак, старший к младшим, так в Европе даже у королей и всяких там герцогов было заведено?
– Я веду с вами этот разговор, дети мои, скорее не как глава Церкви, а как кардинал-камерленго[108]. Согласитесь, что для пользы дела будет лучше, если Святая Конгрегация и Орден Рассвета установят более тесную связь? Чтобы избежать, например, прискорбных случаев, когда люди, находящиеся в компетенции одной из сторон, становятся фигурантами дел другой? Понятно, что решать будете не вы, а такие как Лазарева, или кто-то еще рангом выше – но вы сумеете передать мою просьбу. А дальше, все в руках Божьих!
Передадим, само собой! Даже ждать нашего возвращения не придется – завтра же с утра наведаюсь в советскую военную миссию, информация в Москву шифром уйдет, или по ВЧ. Однако вернемся к тому, с чего начали – что с доном Задницей делать?
– Справедливый суд Церкви, дети мои. И думаю, что результат для него выйдет как бы не хуже, чем быть вами убитым – только ко дну пойдет он не один! После чего в Ватикане грядут перемены, и на Юге тоже кое-что пойдет по-иному. То, что планировалось нами на гораздо более долгий срок – однако вы, синьора, весьма ускорили процесс, за что вам будет огромная благодарность и от Церкви, и от народа Южной Италии, избавленного от ужасной тирании. И вы, синьора, надеюсь, согласитесь участвовать в процессе, свидетельницей обвинения? Мы укажем вам, что говорить – правду, и ничего кроме правды! И пожалуйста, не забудьте исповедаться у отца Антонио. Столь долго не быть на исповеди – грех для истинной католички! Что же до синьора Виццини – то сумеете ли вы доставить эту персону в Рим живым и невредимым, если он убоится приехать сам?
Без проблем, нет – если решите, что добровольной явки с повинной не ждать, все организуем. Хотя дон Задница занял в отеле весь этаж, служебная лестница и чердак остались вне зоны охраны. И было установлено, что дон в своем номере спит все же один. Скунс с Рябым спускаются на веревках с крыши, проникают внутрь (тихо вскрыть запертое окно мы умеем), пакуют объект и грузят вниз (шестой этаж, не небоскреб, нейлоновый шнур должен выдержать). Внизу уже ждут наши с транспортом, ну а у Рябого со Скунсом три пути отхода, обратно на чердак, или до земли, или, если аварийно, до четвертого этажа (номер там сняли наши люди). В темпе везем объект в порт, вернее на его окраину, где рыбаки швартуются, там тоже ждут уже, готовые немедленно отдать швартовы – флота у карабинеров еще нет, но на крайняк там ДШК в трюме, а уж совсем на последний случай, в море «на учениях» отряд Средиземноморской эскадры, эсминцы «Сообразительный» и «Беспощадный», вышедшие из Специи.
А дон – сам в Рим приехал. Не дал нам попробовать его спеленать. Даже жалко.
Рим. 20 октября 1944 года
Кардинал Луиджи тщательно продумывал тактику защиты на предстоящем процессе – было очевидно, что отрицать сам факт встречи дона Калоджеро с сержантом Винченцо глупо и опасно. Слишком многие знали о внесении имени отца Лючии в списки подлежащих задержанию – таможенники, карабинеры, мафиози, несколько сотен человек, – и рассчитывать на то, что все они будут лгать под присягой, причем не государству, а Церкви, было крайне глупо. Мало этого, в том случае, если бы такое каким-то чудом случилось, надеяться на то, что эти люди сумеют убедительно лгать, отвечая на вопросы братьев доминиканцев, было и вовсе детской наивностью – кардинал Лавитрано прекрасно знал историю церковных орденов, в частности, историю ордена «Псов господних», или, по латыни «Домини кане», столетиями занимавшихся в том числе инквизиционными расследованиями, и, естественно, накопивших в этом многотрудном деле колоссальный опыт.
Следовало говорить правду – почтенный синьор Калоджеро Виццини был оскорблен высказываниями синьоры Лючии Смоленцевой в свой адрес и не счел нужным скрывать свое негодование; поэтому, когда синьор Винченцо попал в пределы досягаемости синьора Виццини, он был задержан и доставлен на аудиенцию – и синьор Виццини, с глазу на глаз, как и подобает мужчине, высказал синьору Винченцо свое возмущение поведением его дочери.
Избиение синьора Винченцо? Да, люди дона Калоджеро действительно сделали это, но исключительно по собственной инициативе, о чем синьор Виццини искренне сожалеет. И виновные им уже наказаны!
Кардинал еще раз пригубил вино. Логика защиты казалась безупречной; сицилийский дон, не желая объявлять войну женщине, потребовал извинений от ее отца, как от главы семьи. И что с того, что дон Кало, глава мафии (глупо было бы пытаться изобразить его мирным крестьянином), если его обвиняют в ереси, и где тут усматривает оную Высокий Трибунал? Криминал, при всей предосудительности, ересью не является, разбойник может быть глубоко и истинно верующим человеком – и за свои дела быть судимым сугубо уголовным судом! А Трибунал Конгрегации защиты веры по обвинению в ереси обязан его оправдать.
Кардинал позволил себе еще один глоток вина – единственное, что не нравилось лично ему, это факт, что согласно стародавней традиции, важным доводом в пользу обвиняемого было ручательство приходского священника в том, что его духовное чадо является добрым католиком, никоим образом не впадавшим в ересь. В данной ситуации такое ручательство надо было давать ему, кардиналу Лавитрано – и если обвинение все-таки будет доказано, у ручавшегося священника возникнут очень большие проблемы. Но если он отказывался поручиться за дона Кало, неизбежно возникал вопрос – о, конечно, вы вовсе не обязаны это сделать, ваше высокопреосвященство – но, значит, вы не уверены в том, что синьор Виццини является добрым католиком?!
И что в итоге? Доказать, что синьор Виццини является главарем мафии, обвинению не составит ни малейшего труда, что уже создаст Лавитрано и его сторонникам серьезные проблемы, поскольку одно дело, когда о том, что власть Юга держится на лупарах сицилийских мафиози, пишут левые газеты – и совсем другое, когда это же устанавливает Высокий Трибунал. Но если к этому добавится еще, что кардинал-архиепископ Палермо отказался ручаться за то, что дон Кало является добрым католиком – прежние проблемы даже не удвоятся, а, скорее, удесятерятся.
И кардинал Луиджи с неохотой констатировал, что ручаться за дона Ослиное Дерьмо придется. В худшем случае это не сможет сильно увеличить количество неизбежно свалившихся на его седую голову бед, в лучшем же – резко увеличит шансы на победу над людьми папы.
В это же время дона Кало, благополучно добравшегося до Рима и заключенного, «ради его же безопасности», в весьма комфортабельную камеру, больше похожую на номер в лучшем отеле, бросало то в жар, то в холод – до него только сейчас в полной мере дошел весь ужас ситуации, в которой он оказался. После беседы с кардиналом он, придя в себя, кинулся к друзьям покойного брата, чтобы проверить информацию, любезно сообщенную ему его высокопреосвященством – в сумасшедшей надежде, что произошла чудовищная ошибка, хотя умом понимал, что на таком уровне, на котором работал кардинал Лавитрано, таких ошибок не бывает – увы, очень скоро все подтвердилось, благо у друзей его брата имелись свои друзья, в том числе и в Латеранском дворце, и в Конгрегации защиты веры. Информация пугала до холодного пота – ход расследования по его делу регулярно докладывался генеральному магистру ордена доминиканцев Мартену Жилле и генеральному викарию ордена иезуитов Норберту де Буану. При всем своем непробиваемом провинциализме, попросту не дававшем дону Калоджеро оценить масштаб угрозы, исходящий от спецслужб СССР, – ну в жизни ему не доводилось сталкиваться на узкой дорожке ни с советскими разведками, ни с разведками других великих держав, и весь его опыт противостояния с государственной машиной исчерпывался проблемами с полицией, карабинерами и финансовой гвардией, легко решавшимися за счет вручения толстой пачки купюр – что такое ордена РКЦ, он, хоть и очень приблизительно, представлял.
Друзья его брата объяснили ему, что возбуждение такого дела против него лично невозможно без санкции его святейшества – то есть он ухитрился перейти дорогу лично папе! Оказывается, кардинал Лавитрано, сколотив сильную группировку иерархов Церкви, копает под его святейшество с усердием американского экскаватора – ну а папа с активнейшей помощью своих сторонников, в числе которых неожиданно оказались и русские, делает все от него зависящее, чтобы жизнь членов группировки Лавитрано была дорогой, усыпанной не лепестками роз, но их стеблями, не считая нужным останавливаться ни перед чем. Соответственно, он, Калоджеро Виццини, является зерном пшеницы, угодившим между мельничными жерновами.
От таких известий у дона Кало потемнело в глазах – что бывает с маленьким человеком, оказавшимся посреди вражды сильных мира сего, он знал не понаслышке. Мало этого, для него шоком было осознать, что вся власть, все влияние, которых он десятилетиями добивался на Сицилии, щедро проливая свою и чужую кровь, для этих персон значат не больше, чем щепотка муки, развеянная по ветру, – и кардинал, и папа сделают с ним все, что захотят, в точности так, как он мог сделать все, что угодно с каким-нибудь крестьянином или левым агитатором. Он боялся признаться в этом самому себе – но вся его жизнь, потраченная на то, чтобы вырваться из бедности и ничтожества, была, выходит, прожита зря – если в молодости его, крестьянского паренька, мог стереть в порошок сержант карабинеров, то, в старости с ним, доном мафии, могли сделать то же самое папа или кардинал Лавитрано – и этому абсолютно ничего нельзя было противопоставить. Вот это ощущение своего бессилия и было настоящим ужасом, от которого трясло этого смелого, с сильной волей, человека, много раз подавлявшего свой страх, когда ему приходилось идти на картечные выстрелы из лупар и ножи врагов.
Еще хуже этого было понимание того, что если раньше он рисковал только своей жизнью, то теперь, вступив в игру, предложенную ему кардиналом Луиджи, он подставил весь свой род – в случае, если его признают еретиком, всей его родне придется уезжать из Сицилии куда угодно, лишь бы там не оказалось земляков, которые никогда не забудут того, что один из Виццини впал в ересь. Проще говоря, его родственников вырвут из родной почвы и бросят засыхать на чужбине.
Дон с ненавистью вспомнил казавшийся очень давним разговор с кардиналом Лавитрано, в котором тот убеждал его, и убедил – взять на себя всю тяжесть реальной власти на свободном от коммунистической заразы Юге, пользуясь и поддержкой уважаемых людей Юга, и Церкви, и самой сильной державы мира, каковой, несомненно, являлись США. Вот только не сказал, что он, дон Кало, является в этой партии не более чем одной из карт, которую сдадут не задумываясь, когда настанет срок. И когда кардинал пришел в очередной раз, со своими инструкциями, как ему, дону Кало вести себя на процессе – о, как хотелось ударить этого лгуна и лицемера по голове чем-то тяжелым или вцепиться в горло и придушить? Останавливало лишь осознание того факта, что тогда он сам покойник, без вариантов – да еще тут и в самом деле могут про аутодафе вспомнить, как Муссолини, и ведь уже все говорят, что дуче даже последнего милосердия не оказали, не задушили, до того как костер зажечь! Наверняка этот плут кардинал лжет и сейчас, ведет какую-то свою игру, где жизнь и честь его, дона Виццини, отнюдь не является приоритетом! А есть ли выбор, не слушать лживых указаний, как вести себя тогда?
Ну что ж – остается все отрицать! Никто не слышал его разговор с этим злосчастным Винченцо – знал бы заранее, приказал прирезать в подворотне, мало ли в Неаполе бандитов, он-то здесь при чем? Хорошо, свидетелей не осталось, кардинал милостливо позволил отдать распоряжения, жаль, конечно, парней, но «солдаты» и должны умирать за своего Дона! И все же суд слабее его, дона, правосудия – поскольку требует улик и доказательств там, где, казалось бы, ясно и так! Или воля папы и кардинала Луиджи (с учетом всех, кто за ними стоит) примерно равны, и каждая из сторон пытается добиться перевеса?
И вот процесс. В том же Латеранском дворце, так что узника по пути в зал даже на улицу не выводили. Страшно было предстать перед Трибуналом – зная, что в отличие от сицилийской реальности, на этих судей у тебя никакого влияния нет! Но дон не был трусом – выслушав лживые слова презренного Винченцо, он лишь усмехнулся и в глаза обвинил того во лжи. А увидев наконец эту презренную девку, Лючию – даже спросил, из любопытства, отчего она его начала оскорблять, еще до приезда Винченцо-старшего, какие между ними счеты?
– За всех женщин Италии, – с пафосом ответила эта дрянь, – за те несколько тысяч, что были в Фодже изнасилованы американскими и французскими солдатами, причем мужей и братьев, кто пытался защитить своих родных, убивали на месте. А дон Грязная Задница (да простят меня члены Трибунала) не только не возразил против этого ни единым словом, забыв про заповедь Христа, «не возжелай жены ближнего своего», но еще и организовал по всей Калабрии массовый отлов женщин, в бордели для американских военных. Громилы из мафии хватали итальянских женщин и, как скот на бойню, сдавали в заведения, где у несчастных, никогда прежде не занимавшихся проституцией, бывало по двадцать клиентов за ночь – чтобы дон Вонючая Задница подсчитывал барыши!
– Дура! Идиотка! Никто этих куриц силой не загонял, хотя да, отдельные эксцессы были! Женщин приглашали всего лишь на «работу на американских военных базах», и что платить будут долларами, и каждая за день может купить себе нейлоновые чулки! Так сами толпами сбегались, есть-то хочется, а что вы думали, дуры, вас за так будут там кормить? Или за труд официанток или уборщиц? И все было культурно, организованно – не то что под Фоджа, где марокканцы из Французского Иностранного легиона (высаживались вместе с американцами) будто взбесились, дорвавшись наконец до белых женщин, и солдаты-негры из американских частей к ним присоединились – так ведь обычное дело на войне? Но он, Калоджеро Виццини, все же соблюдал честь – приказав сицилиек не вербовать, только женщин с континентальной Италии. Ну а заработать на этом, так и попрекать смешно[109]. И не тебе меня попрекать этим, русская шлюха, переспавшая, наверное, с тысячей твоих «гарибальдийцев» и русских солдат!
– Вонючая скотина, за такие слова мой муж имеет право убить тебя, как собаку! Так как он знает, что у меня в жизни не было ни единого мужчины, кроме него. Но прошу Трибунал занести в протокол, что дон Задница отлично понимал, что творит – соблюдая заповедь, «не возжелай жену ближнего» для своих, сицилиек. А все прочие женщины Италии для него были не более чем скотом!
Крик председательствующего: тишина в зале! Затем выступление защитника. Да, кардинал Лавитрано пока держал слово – очень красноречиво доказывалось, что все эти грехи Калоджеро Виццини, имеющие место, все же не являются ересью и преступлением против веры, ну слаб человек, что делать – а подлежит наказанию обычным уголовным судом. Что, меня бросят в тюрьму как какого-то мелкого вора? Хотя это все же лучше, чем быть еретиком!
Служители выносят какой-то прибор, похожий на радиоприемник. Щелчок клавиши – и в зале звучит его, Калоджеро Виццини, голос. Вместе с презренным Винченцо – весь их разговор тогда!
– Буду рад снова видеть вас у себя в гостях. Вместе с вашей дочерью. Напрасно она выбрала русского в мужья. У меня ведь брат был епископом Ното, к твоему сведению. И есть на примете десяток достойных женихов – кто сумеет выбить дурь из ее головки.
Улыбается иезуит де Буан. Церковь, вопреки заблуждениям, вовсе не отрицала технический прогресс. Дон Задница и не подозревал, что телефонный аппарат на его столе был особенный – его микрофон передавал все, что происходило в кабинете, даже при повешенной трубке. А уж немецкий аппарат для записи на магнитную ленту был просто даром Господним. Качество, конечно, не как в театре «Ла Скала», но слова отчетливо различимы и голос вполне узнаваем!
– Я вовсе не это имел в виду!!
– А что? – ласково спрашивает иезуит. – Как иначе должен был истолковать эти слова человек, попавший к дону мафии? Подобно обывателю, которому в темном переулке громила с ножом жалуется на собственную бедность. Итак, синьор Виццини, вы мало того что допустили ересь, поставив под сомнение содеянное его святейшеством, но еще и запятнали себя клятвопреступлением, под присягой отрицая этот прискорбный факт?
И тут дону Кало показалось, будто небо обрушилось на землю.
– Всего лишь сердечный приступ, – констатировал спешно вызванный врач, – но для жизни опасности нет. Однако на сегодня я бы рекомендовал пациента больше не трогать.
– Тогда унесите этого еретика! – приказал Де Буан – а у Трибунала есть вопросы к его преосвященству кардиналу Лавитрано.
Лючия Смоленцева.
Рим, 1 ноября 1944 года
Ну вот и все. До свиданья, Италия!
Слова из песни, что Валентин со смешным прозвищем «Скунс», друг моего Кабальеро, пел под гитару вчера, на прощальном вечере с гарибальдийцами. Еще там было что-то про поздний вечер в Сорренто, и грустная такая мелодия, про то, как он и она расстаются навсегда – но я верю, что этого никогда не будет у меня и моего рыцаря! Ведь даже отцу Антонио на исповеди я ответила – да, я люблю Италию и никогда не забуду, что я здесь родилась, и дети мои будут говорить по-итальянски, как по-русски, – но я принадлежу своему мужу, должна быть там же, где он. И если мне рассказывали, был когда-то русский негр Ганнибал, прадед Пушкина, то отчего не быть русской итальянке? Ведь Россия, СССР, и Италия, смею надеяться, никогда не будут врагами?
– Что ж, ты сама выбрала свой путь, дочь моя, – сказал мне отец Антонио, – и надеюсь, ты не забудешь свой обет?
Не забуду, отче. Хотя очень надеюсь, что время его исполнить придет лет через семьдесят, в 2014 году – когда я буду столь же стара, как тетушка София! Вся моя семья все же собралась в Риме, включая и вырванных наконец из застенков дона Вонючки – когда мой рыцарь увидел, то лишь присвистнул и сказал тихо, я думал, лишь у евреев семьи огромные, теперь вижу, как ошибался. Отца взяли на завод «Ансальдо», в армию он не захотел категорически, сказав: «навоевался на всю жизнь» – зато братец Марио сиял новеньким мундиром сержанта Народных карабинеров. Но мой муж, с двумя русскими Золотыми Звездами (это ведь каждая, по нашей мерке, как Золотая медаль, которая тоже у него есть!) был бесспорно лучше всех!
Завтра утром на аэродром. Будем в Москве через сутки? Или как позволит погода – мне сказали, что поздней осенью и зимой бывает, что гражданские рейсы целыми днями сидят на земле, уже не война, и не следует рисковать жизнями пассажиров. А погода испортилась, похолодало, в эту неделю и в Рим пришел дождь с ветром, как когда-то мы с Анной улетали из Москвы. Но это был все тот же Рим, даже в серых тонах, мокрые мостовые, треплющиеся на ветру деревья бульваров. Я старалась в мыслях и памяти взять Вечный город с собой, в Россию. И запомнить эти дни, когда мы вместе – ведь моего мужа, наверное, снова пошлют куда-то воевать, а мне сидеть и ждать его, я никуда не смогу ехать с ним как минимум до весны, если рожать по сроку в январе? Надеюсь, что будет сын, и похожий на моего Кабальеро. Отчего-то моему рыцарю нравится, когда я называю его так, на испанский, а не на итальянский манер.
Сегодня нет дождя. Но дует ветер, гонит опавшие листья и сор. Листья кружатся, взлетают в порывах… вот так и нас судьба может свести и разнести далеко? Но люди не листья – сильные, они сами выбирают свой путь. Если бороться и идти к цели, а не отдаться на волю ветра и волн! На ветру прохладно, прохожие пробегают, подняв воротники. А в Москве уже скоро снег выпадет?
– Галчонок, тебе не холодно? – спрашивает мой рыцарь. – Может быть, вернемся?
Я улыбаюсь – нет. На мне совсем новое пальто, клеш от плеча – вот интересно, пять дней как его ношу, а уже сегодня видела синьорин так же одетых! И шляпка к этому наряду подходит не хуже, чем к накидке, поля в ширину плеч, вниз слегка опущенные, таинственно лицо затеняют – мимо витрин проходя, взгляну, и чуть поправлю, вот не носила я раньше модных дорогих шляп! Только в ней целоваться неудобно – мадонна, я вовсе не безнравственная, и на всех других мужчин смотрю равнодушно – но мой рыцарь лишь дотронется до меня, и во мне будто огонь внутри, и мысли самые грешные и сладкие! И прости меня Боже, я не могу иначе!
Небо серое, тучи над самыми крышами быстро бегут – вот-вот прольются дождем. Но это последний наш день в Риме, хочется обойти все знакомые места. От Колизея, мимо Форума, к Венецианской площади. Дальше, через Торре-Арджентино, мимо церкви Сант-Аньезе-ин-Агоне, и по проспекту Виктора-Иммануила, до набережной Тибра, замок Святого Ангела на том берегу. Здесь очень ветрено, вода в Тибре волнуется, как море – вижу, как на мосту у какой-то синьорины уносит в волны шляпку, такую же как моя! Мне сразу не хочется на ту сторону (мадонна, надеюсь, Господь мне простит, что мы не пойдем к собору Святого Петра), и мы поворачиваем направо, к Мавзолею Августа. Ветер пристает ко мне, будто в обиде, треплет и рвет как в наказание, готов сдуть с меня не одну шляпку, но даже пальто вместе с платьем, о ужас, кажется, я буду раздета сейчас, прямо в объятиях Юрия, целоваться хочется невтерпеж! Наконец мы уходим с набережной, свернув возле музея Наполеона к фонтану Четырех Рек – в узких улицах дует меньше, могу наконец отпустить шляпу и не ловить взлетающие полы пальто. Рим, мой Вечный город, наверное, ты сердишься на меня за то, что уезжаю – но я люблю тебя, и обязательно вернусь сюда снова. Вместе с сыном или дочерью – кто у меня родится?
Да, с доном Вонючкой вышло смешно. Когда его уличили в ереси, деться ему было некуда – раскаяние и покаяние, крокодиловы слезы! После чего Трибунал занялся уже кардиналом Лавитрано, вот только я подробностей не знаю, допущена к высшим церковным тайнам не была. Было в итоге объявлено, что кардинал слагает с себя сан и удаляется для размышлений в один из отдаленных монастырей. Дона Грязнозадого хотели туда же – но тут советские товарищи с папой переговорили и нашли решение, к удовлетворению всех сторон (ну кроме дона, конечно).
За угрозу убийством гражданке СССР, по советскому закону, наказание положено. За незаконное лишение свободы тех, кого Советский Союз объявил под своим покровительством, тоже. А гарибальдийцы обещали дона Дерьмо отправить туда, где «подобное к подобному». Так и договорились, что его этапируют в СССР, где уже советский суд даст ему лет пять лагерей, причем, как обещали из Москвы, «он весь срок будет сортиры чистить». После чего его депортируют в Италию, где тоже вольны наказать его как пожелают. Чтобы не мученик вышел, а посмешище!
А за нами опять толпа – человек десять. То ли люди отца Антонио, то ли снова добровольные охранники, то ли просто зеваки. Хотя мой рыцарь поглядывает с тревогой, не за себя, за меня боится. Но я-то знаю, что сейчас в Риме даже заговорить на сицилийском наречии опасно – побьют!
Вступаем на Венецианскую площадь, идем мимо базилики Сан-Марко. На открытом месте ветер налетел, шляпку с меня сорвал! Печально смотрю, как ее кружит в воздухе, и уносит вдаль. Так те, кто за нами шли, ловить ее кинулись, все вместе! А если бы это на набережной случилось, или на мосту, неужели бы кто-то в воду прыгал?
– Надо было на берегу ее отпустить, – с улыбкой говорю я моему рыцарю, – ведь шляпа в Тибр, это больше, чем монетка в фонтан?
Целуемся, тем более наконец мы остались одни, публика отвлеклась! Ветер раздувает на мне пальто, треплет и путает волосы – но вот какой-то молодой человек уже спешит мою шляпу вернуть. Лицо его кажется мне знакомым – один из тех, кто брал у меня интервью? Представляется, да, он из газеты «Унита», называет свое имя, ничего мне не говорящее, – но мой Юрий оживляется, будто приятеля встретил? Заходим в кафе, тем более что дождь наконец начался.
Мне любопытно, откуда мой муж знает этого человека. Спрашиваю, не сражался ли он в Третьей гарибальдийской? А может, мы в Специи встречались, в военном порту? Молодой человек смущается еще больше и отвечает, что не воевал, от службы королю был освобожден по здоровью, а как пришли немцы, то сразу попал в концлагерь, вместе с братом Чезаре, и был освобожден, когда наши вошли в Рим. Однако же его манеры и разговор показывают образованного человека? Да, было – семинария, учительство в сельской школе, и три года Католического университета в Милане. Ну а сейчас работа в газете итальянских коммунистов, и сам собирается в ИКП вступать.
И тут мой рыцарь достает блокнот и просит этого невзрачного молодого человека дать автограф! С абсолютно серьезным видом говоря:
– Угадывать у меня иногда получается – может, цыгане в роду были? Не быть тебе ни солдатом, ни инженером, ни музыкантом – а вот писателем, получится! Не только для взрослых, но и для детей – раз учителем был. Ты только пробуй, пиши, и не бросай. Может, и свидимся через несколько лет, когда снова в Италии буду. Мы ведь не раз еще сюда приедем, так ведь, Галчонок? – это уже ко мне обращаясь. – Имя это запомни, может быть, помочь понадобится хорошему человеку.
Я ничего не понимаю – вот никогда муж мне о таком своем таланте не говорил! Но и на шутку совсем не похоже. А про нас он может так сказать, как долго мы вместе проживем, пока смерть нас не разлучит, и сколько у нас будет детей? Смотрю на листок, где написано – Джанни Родари. И думаю, что обязательно расспрошу моего рыцаря, самым настойчивым образом – по пути в отель, а то ведь и у стен там есть уши?
А Юрий лишь отшутился:
– Я не провидец, Галчонок. Что-то вижу, что-то нет. Например, что вместо Принца Лимона будет, наверное, король Навозная Куча. А мы с тобой проживем долго и счастливо – вот цель я поставил, как и наш адмирал, дожить до девяносто первого спокойного года[110].
Из переписки Госдепа США с представителем в ЮгоИталии Ведделом
Г: срочно уточните политическую ситуацию. Возможно ли поставить у власти какого-нибудь решительного генерала, или иное, лояльное нам лицо, способное обеспечить порядок?
В: такой фигуры, имеющей авторитет у электората, нет. Удержать же власть силой не представляется возможным, по причине слабости югоитальянских вооруженных сил, т. н. Корпуса карабинеров. Пятидесяти тысяч солдат, вооруженных исключительно легким стрелковым оружием, с крайне низким боевым духом и дисциплиной, явно недостаточно, чтобы сохранить порядок при неизбежном возмущении населения, без задействования Армии США. Мы возьмем на себя работу карателей?
Г: обеспечьте проведение пропагандистской кампании, за победу в выборах дружественных нам сил. Срочно сообщите смету требуемых расходов.
Ватикан.
7 ноября 1944 года
Над Римом сверкал и гремел салют. Народная Италия праздновала – самый великий день, не только для русских товарищей, но и для коммунистов всего мира. А в одном из покоев Папского дворца, за наглухо закрытыми окнами и дверьми, сидели три почтенных пожилых синьора.
– Коммунизм это религия, – сказал его святейшество Пий Двенадцатый, – хотя русские, в своей безбожной традиции, этого официально не признают. Интересно, как скоро это случится?
– А это имеет значение? – спросил викарий иезуитов де Буан. – Мы уже признали братской Церковью тех, кого еще недавно считали схизматиками. Мы приветствовали в Стамбуле – вернее, уже Царьграде – освящение собора Святой Софии, несмотря на возмущение мусульман. Уже идут разговоры, что Сталину удалось то, о чем не мечтали и русские цари, собрать все три Рима под своей рукой! Нам еще и коммунизм признавать братской верой?
– Если потребуется, признаем, – ответил папа, – пока не разберемся, с чем мы имеем дело. С еще одним Фатимским пророчеством, или кознями Того, чье имя не называют? Лично я склоняюсь к первому, учитывая факты. Как вы знаете, во время своего пленения я имел разговор с неким господином Рудински, и то, что он сообщил, даже обрывками и намеками, очень меня заинтересовало! Также вам известно, что поскольку Церковь была привлечена маршалом Сталиным к сбору обвинительных материалов для большого процесса, который вот-вот начнется в Штутгарте, то наши люди имели возможность ездить в Германию, и им удалось удостоиться с герром Рудински более подробной беседы. Он был нам врагом – но безусловно, хороший контрразведчик и умеет собирать факты. Вот здесь, в этом документе, краткий перечень случаев, которые никак нельзя объяснить иначе, что русские знали заранее и были готовы. И это, повторяю, лишь малая часть – где удалось однозначно отсеять любые иные причины. Прочтите внимательно, брат де Буан. Полагаю, что брату Жиле все это уже известно, это ведь его люди собирали материал.
Молчание. Шелест бумаги.
– Убедительно, – заметил наконец иезуит, – но полагаю, ваше святейшество, это еще не вся истина?
– Не вся! – ответил папа. – Герр Рудински убежден, что в предвидении замешана Русская Церковь. Выглядит логично – вот только ее иерархи, с которыми мы все встречались не раз уже здесь, в Риме, ничего не знают о Пророчестве! А ведь признать его повлекло бы громадный рост авторитета РПЦ, замалчивать же нет никакого смысла! Однако священнослужители, кто по своему рангу обязаны были что-то знать, пребывают в неведении! Или еще интереснее, говорят о неожиданных поворотах, исходящих от самого маршала Сталина, или его ближних доверенных лиц! Что весьма правдоподобно: явись пророчество к русским большевикам, они, осознавая себя пока еще государством и партией, но не Церковью, как раз могли все засекретить, «из государственных соображений». И как мы видим, Сталин отнесся к открывшемуся предельно серьезно – вплоть до изменения внутренней политики, если уж в отдельных провинциях дошло до отмены колхозов! А также отказу от догм, невозможному для ортодоксального марксиста, как, например, диктатуры пролетариата (взгляните на страны Восточной Европы, да и на Германию, и нас), монополии коммунистической партии, обязательной экспроприации частной собственности. Вы не станете отрицать, что Россия сейчас совершенно не похожа на ту, что была еще десять, даже пять лет назад? И советские не мечутся в неуверенности, а напротив, последовательно идут к какой-то четкой цели. Вопрос – к какой? Что им открылось?
– Позвольте побыть «адвокатом дьявола», – сказал иезуит, – чем эти реформы отличаются от, например, введения нэпа? Или его последующего упразднения?
– А как вы объясните, например, такой факт, – вступил в разговор Мартен Жилле, магистр доминиканцев, – на который обратил внимание герр Рудински. Общеизвестны кадры русского фильма «Обыкновенный фашизм», однако установлено, что они не могли быть сняты в нашем времени! Особенности местности и архитектуры, совпадение в подавляющем большинстве случаев, вплоть до портретного сходства попавших в кадр персонажей – и строения, еще не построенные, а лишь планируемые к постройке, а на экране уже есть?
– Положим, слова какого-то немца еще не доказательства?
– Не доказательства, – согласился доминиканец, – а вот снимки, сделанные в Бухенвальде моими людьми, и сравнение их с кадрами фильма, это уже улики! Отклонений немного, так что неудивительно, что русские их не заметили, тем более в спешке получить крайне необходимый тогда и немедленно политический результат. Но они есть, и никак не могут быть объяснены.
– То есть, братья, примем с высокой степенью вероятности, – подвел итог папа, – Сталину каким-то образом ведомо будущее. А вот что пришло ему откровением и в какой форме, это и предстоит узнать. Какие выводы он сделал и к какой цели стремится? Согласитесь, что если мы имеем дело с Божественной Волей, то крайне опрометчиво с нашей стороны было бы идти против? Это и есть, на мой взгляд, главная причина, по которой нам необходим союз с русскими – по крайней мере до того, как ситуация прояснится? И следует решительно пресекать попытки глупцов и интриганов, вроде кардинала Лавитрано, втянуть нас в войну с совершенно неясными перспективами. Есть возражения?
– Принято, – согласился иезуит, – и еще, возможность распространить влияние нашей Церкви еще и на Россию… Если русские коммунисты настолько терпимы – а более вероятно, готовы принять нас как противовес православию? Сами в то же время не считая нас конкурентом, поскольку еще не признают себя верой и Церковью.
– Еще одно обстоятельство, – сказал папа, – герр Рудински прав: должна быть какая-то организация, структура, орден Посвященных. Если только откровение не явилось самому маршалу Сталину, что маловероятно. Есть сведения, что все у русских началось с Севера, причем с моря. В Москве мы слышали, опять же слухи, что некие моряки с Северного флота вдруг стали необычно приближены к высшей власти. Синьор Жилле?
– Анна Лазарева, достоверно имеющая высокий ранг в русской Инквизиции, именуемой также «Рассветом», супруга известного вам адмирала Лазарева, – сказал доминиканец, – и Смоленцев, как удалось установить, тоже служил на севере. Неужели наша национальная героиня, его супруга, пока еще истинная католичка, не знает ничего?
– Исповедуясь, она утверждала именно это, – развел руками папа, – вполне вероятно, что ее пока не посвятили, оставив «ассоциированным», пока еще не «нумерарием». Если предположить, что «Рассвет» и «инквизиция» это разные вещи? Или все-таки названия одного и того же?
– Возможно, частичное совпадение? – предположил иезуит. – Не все «инквизиторы» посвящены в «Рассвет», и не все члены Ордена посвященных, инквизиторы? Следует ли понимать, ваше святейшество, что никаких форсированных мер по добыче информации мы предпринимать не будем?
– Не уподобляйтесь светским властителям, – ответил Пий Двенадцатый, – нам не к лицу торопиться. Мы все узнаем в свое время – завтра, через год, через полсотни или сто лет – но неизбежно. Ибо чудо Господне, как и, увы, происки врага рода человеческого не могут остаться достоянием властей земных, и ни самый узкий и преданный круг посвященных, ни самые совершенные двери и запоры не удержат такую тайну. Лишь Церковь, истинное Тело Христово, способна обрести и удержать знание о Чуде и понимание его смысла. И мы, смиренные слуги Господа, должны быть готовы к этому мгновению, когда бы оно ни наступило. Брат Мартен, полагаю, именно вашему Ордену, в одном из монастырей или в более безопасном убежище предстоит подготовить место и служителей для вновь образуемой Малой Коллегии Верховного Трибунала Апостолической Сигнатуры, управлять делами коей мы полагаем разумным назначить брата нашего, кардинала Клементе Микару, знающего дела как на Западе, так и на Востоке. Суть нашего поручения – в настойчивом собирании всех, даже косвенных сведений о «Рассвете» и «московской инквизиции», неторопливо и с тщательной проверкой достоверности всего приходящего из каких бы то ни было источников. Даже если источник изначально представляется неоспоримо надежным.
Где-то в Средней Азии.
Декабрь 1944 года
Поселок при руднике. Если бы не колючка – и не сказать, что лагерь. Разговаривают двое, в мундирах вохры.
– Ну что, Ржавый, держит Сам свое слово? Гитлера обещал повесить – и повесит ведь, раз поймал! Нам амнистию с Победой – и с зачислением в кадры, так что два года отслужить «беспорочно», и хоть в школу милиции поступай? Хочу все-таки чтоб участковым! Иду по территории – а шпана вся от меня в кусты и по подворотням!
– Так староват ты уже, Седой, тебе уже под полтинник?
– Обижаешь, Ржавый, я с восьмого года. А что волос белый и зубов нет – так это цинга, и десять лет, считай, в местах отдаленных. Такого навидался – куда вам, молодым! А что в школу возьмут, так это железно, ротный наш говорил, многих война сожрала, а порядок блюсти кто-то должен!
– Ох, Седой, и не западло тебе такое говорить?
– Дурак ты, Ржавый, если всерьез! Вот подумай – насколько легче, если ты не сам по себе, а в большой бан… компании, да такой, что своих в обиду не дает? И любого со стороны, кто тебя обидит, в бараний рог скрутит! А тебя – лишь если у своих скрысячишь, ну так за дело ведь? Ты вот нового дерьмочиста видел, кого во втором отряде на сортир поставили, за три сотни рыл дерьмо грести?
– Это про которого я спросил тогда, не профессор ли? Вид какой-то непролетарский, и бормотал не по-нашему, а вроде как по латыни. Словечки такие я вроде от доктора слышал…
– Неуч ты, Ржавый! Латынь это древнеитальянский язык, ну а этот дерьмушник самый настоящий итальянский пахан. Замполит рассказывал, а я слышал.
– А чего он у нас сидит, а не в своей Италии?
– Тут целая история, хоть роман пиши. Это у нас украл, ограбил, прибил – и в тюрьму. А у них в Европе все организованно: вот делаешь ты что-то на территории – и пахану непременно плати долю.
– Так это и у нас бывало, хотя и редко. Для того в очень большом авторитете должен быть пахан.
– Ты дослушай, Ржавый! У нас ты долю платишь, если сам уголовкой повязан. А у них – вообще, любым делом! Даже законным, клепаешь что-то, растишь, торгуешь – а налог пахану плати! Не заплатишь, к тебе придут, изобьют, дом сожгут. А будешь сопротивляться, убьют совсем, чтобы другим неповадно было. И это называется мафия. Чтобы от всего, повторяю, абсолютно от всего – лучший кусок – пахану!
– Не понял, а менты, а прокурорские? Они-то куда смотрят?
– А они тоже в деле. У пахана в друзьях и в доле.
– Нифигасе, ну и порядки! А пахану, выходит, и делать ничего не надо, лишь деньги считать? Которые ему все сами приносят.
– Оттого, наверное, и вышло – обнаглел пахан без меры. Решил, что ему дозволено все. Ты вот слышал, что Гитлера наш осназ брал? А у командира нашего, кто за это дело аж вторую Звезду Героя получил, была в отряде девчонка-итальянка, тоже партизанка, в своей Италии сама свой отряд в бой с немцами водила, ну просто огонь-девка и красивая очень, в Италии ее почти за святую почитают, даже песни про нее поют! Дело молодое, любовь – и поженились они с нашим командиром, причем их сам папа в самом главном итальянском соборе венчал, как короля с королевой! А тут этот пахан захотел – хочу ее себе в жены, раз она в Италии самая лучшая!
– Врешь, Седой! Я ж видел этого… он дед уже. Куда ему, на молодой?
– Я ж говорю, не просто пахан, а мафия! Привык, что все, что пожелает, ему на блюдце приносят, спеша и кланяясь, и отказать не смеют. Вот он и приказал – всех родных этой итальянки схватить, и если она сама к нему не приедет, мужа бросив, то всех убьют. А у него уже поп итальянский наготове, той свадьбе развод, эту сыграть!
– Ну, это совсем с головой надо не дружить!
– Так у него и погоняло было – Задница! Что думал, уж точно не мозгами.
– И что дальше было?
– Так, Ржавый, сам видишь. Вон, в лагере дерьмо гребет. Что бывает за то, что на наших наехал. Пахан ты или нет – для нас все едино. Пять лет будешь поганую яму чистить, может и прояснятся мозги. Что советских трогать нельзя ни в коем случае.
– Что-то мало, всего пять. За такое.
– Ну, во-первых, он никого не убил, не успел. Во-вторых, а ты представь, был пахан, а стал кем, так вниз слететь? В-третьих, как думаешь, когда выйдет, новый пахан ему свое место уступит, или?
– Мда, даже жалко старого идиота. Сказать мужикам, чтобы не смели слишком его шпынять?
– А зачем? Нет, Ржавый, пусть он сполна хлебнет, отсидит и вернется, и до того как сдохнуть, всем у себя в мафии расскажет. Что бывает, если на наших хвост поднять.
Густав Пятый, король Швеции.
Накануне Стокгольмской конференции.
Глава из мемуаров, опубл. в 1950 году (альт-ист)
Война завершается, когда перестают стрелять пушки. Но мир окончательно наступает, когда подписан мирный договор, юридически закрепляющий последствия войны.
Континентальная Европа лежала в руинах. Франция, Германия, Италия, казалось, надолго вычеркнуты из списка мировых держав. И могуществу Англии был нанесен удар, от которого когда-то блестящая Империя, над которой совсем недавно не заходило солнце, уже не могла подняться. Зато совершенно неожиданно и невероятно возвысилась Россия, подобно тому, как двести пятьдесят лет назад полудикая Московия была возведена императором Петром в ранг империй. В то же время и США явно претендовали на первое место, решительно оттеснив англичан. Я говорю об этом, чтобы подчеркнуть – в отличие от прошлой Великой Войны, завершенной Версалем, победители в войне этой имели между собой гораздо больше противоречий. Также, видя, насколько вторая Великая Война была страшнее той, прошлой – меня охватывал ужас при мысли, что еще через двадцать-тридцать лет, возможно, будет и третья, еще более разрушительная! Этого не должно повториться – и оттого я был одним из самых горячих сторонников того, чтобы Конференция, договорно завершившая эту войну, в то же время заложила и фундамент будущего мира, Организацию Объединенных Наций, где все спорные вопросы между государствами будут решаться дипломатией, а не силой!
То есть Конференция должна была не только сделать историей эту войну, но и по существу заключить мирное соглашение между возможными противниками в войне следующей! Хотя в то время СССР и США еще демонстрировали союз, слишком многие голоса утверждали, что конкуренция на мировой арене двух «молодых» участников высшей лиги (вспомним, чем были САСШ и Россия еще полвека назад) обязательно приведет к столкновению интересов, которое разрешится не иначе как войной! И географическое положение Швеции, практически на линии фронта, будет исключительно опасным. Вот почему я считал делом своей жизни и чести добиться, чтобы и местом заключения Договора, и штаб-квартирой будущей ООН стал Стокгольм, подлинно нейтральная территория для обеих договаривающихся сторон. Разве мы не заслужили это по праву – одна из старейших монархий Европы, сумевшая в двух Великих Войнах остаться островом мира и покоя?
К нашей радости, и Сталин, и Рузвельт, и Черчилль были согласны с выбором места. Оставалось лишь согласовать частности и обеспечить все технически – и тут возникла неожиданная проблема! Согласно информации, любезно предоставленной нам русскими, и в общем подтвержденной британской СИС, Швеция буквально кишела беглыми нацистами, причем приехавшими сюда отнюдь не с единственной целью укрыться от правосудия! Достоверно было установлено, что во главе тайной Организации, отлично законспирированной сети, на шведской территории стоят такие фигуры, как Гиммлер, Борман, Мюллер, в их распоряжении тысячи боевиков – головорезов из Ваффен СС, большие запасы оружия и значительные финансы. Эта организация, именуемая ODESSA, первоначально была ориентирована на эвакуацию нацистских преступников из погибающего Рейха в страны Латинской Америки – но после Ватиканских событий оперативно перенацелилась на Швецию, весьма в том преуспев. Особенно гнусным было, что в своем черном деле нацисты использовали гуманнейшую идею спасения от смерти несчастных евреев – бесспорно, Валленберг подарил шанс на жизнь сотням тысяч невинных жертв нацизма, но также оказалось, что выдаваемые им «Sweden Pass» к моменту капитуляции Германии имелись у всех сколько-нибудь значимых нацистских бонз, высших чинов СС, СД, гестапо – эти документы массово изымались у тех, кто не успел сбежать, а сколько преступников успели?
Потому, с болью в сердце я вынужден был, в мирное время, подписать чрезвычайный закон «о перемещенных лицах». Согласно которым все, въехавшие в Швецию иностранцы, чья личность не могла быть достоверно установлена (это касалось прежде всего имеющих «валленберговские» паспорта, при отсутствии родственников в Швеции), помещались в особые охраняемые лагеря, где пребывали до окончательной своей идентификации. Да, я понимал, что подавляющее большинство этих лиц – действительно те, за кого они себя выдают, невинные жертвы, а не преступники. Но это был не тот случай, когда следовало соблюдать презумпцию невиновности – на кону стояла будущая безопасность даже не только Швеции, но и всего мира! Также были арестованы банковские счета, владельцы которых не могли дать убедительных объяснений по поводу недавнего поступления значительных денежных средств из Германии и оккупированных ею стран. Наконец, полиции были даны права производить обыски и аресты, с помещением задержанных лиц в вышеназванные лагеря, без санкции суда, «при наличии разумных оснований считать».
Также безусловному заключению в эти лагеря подлежали те из шведских подданных, кто воевал за Еврорейх. В большинстве это и прежде были не самые законопослушные члены нашего общества – бандиты, воры, убийцы, насильники, грабители, – те, кого летом 1943 года Гитлер угрозами вытребовал у нас «для работы на военных заводах», а после зачислил в Ваффен СС, где они превратились в подлинных чудовищ, великолепно обученных патологических убийц! Лучше бы они не возвращались никогда, но Сталин, проявив совершенно неуместную доброту, после завершения войны «актом доброй воли» вернул нам из своего плена три тысячи этих мерзавцев, которые до принятия вышеупомянутого закона успели разбежаться по всей Швеции, вызывая ужас у мирных обывателей; тем более эти негодяи стали бы идеальными «солдатами» для ODESSA. В итоге, было очевидно – пока Швеция не сможет обеспечить должный правопорядок, гарантировать безопасность участникам, ни о какой Конференции не может быть и речи!
Еще одной разумной мерой было установление самых тесных контактов между шведской полицией и спецслужбами СССР и Британии, касаемо борьбы с нацистским подпольем.
Из протокола допроса.
Советская военная комендатура в Нарвике.
Фамилия моя? Свен Цакриссон, господин офицер! Был подданным Шведского королевства, до прошлого года. А сейчас – не знаю кто! Из депортированных от вас по указу «два-шесть», от второго июня.
Да, был взят в плен в Эстонии. Но бумаги мои запросите, должно же остаться – меня еще тогда ваш СМЕРШ проверял, приговорил к десяти годам лагерей, но не к расстрелу же! Установили, что я в ваших не стрелял и ни в чем не замешан. И что никакой я не доброволец – вор, но не нацист. Наш король меня Гитлеру продал, а вместо работы на фронт, там я вашим и сдался! Года не отсидел, спасибо господину Сталину за доброту, отпустил меня домой «в знак доброй воли». Вернулся я – а там ужас!
Вы наших шведских газет не читаете? А то бы видели, что там пишут – «три тысячи бывших бандитов, убийц, разбойников, дополнительно обученных в Ваффен СС», и что эти чудовища уже в Швеции, такие звери, что каждый день им надо кого-то убить и съесть. Таким как я работу найти или жилье снять – да вы что? Как узнают – то смотрят как на дикаря-людоеда, мамаши детей уводят, а кто-то обязательно за полицией бежит! А полицаи тащат в кутузку и бьют, как в гестапо – и не дай бог, если перед этим в округе хоть что-то уголовное случилось, виноват окажешься ты. Повезет, если просто на границу своего участка отведут, и пинка под зад, чтоб тебя тут больше не видели! А теперь еще и закон приняли, таких как я в самый настоящий концлагерь, за проволоку, так что полиции вообще лучше не попадаться! Даже свои же братья воры стараются держаться в стороне – не из брезгливости, а зачем им рядом с тем, кто первый на подозрении? Или слухи ходили, что таких как я могут подрядить на совсем гнилое дело, чтобы после труп, и все концы на него. Короче, никак не выходило у меня ни по-честному, ни по-своему – на хуторах иногда получалось чуть заработать на еду, и то там и собак на меня спускали, и картечью стреляли вслед! Так вот от Стокгольма до Лулео и добежал. Ну а дальше в товарняк, думал, в Нарвике на пароход и в Англию, или в Штаты, да хоть куда – нет мне жизни в Швеции, и холодно уже без дома ночевать!
Только не депортируйте обратно! Согласен у вас отсидеть, сколько там осталось! Лишь бы кормили, и крыша над головой была[111].
Стокгольм.
7 ноября 1944 года
Господин Торвальдсен, купивший в пригороде небольшой домик с садом, не вызывал никаких сомнений ни у полиции, ни у соседей. Образ жизни вел самый тихий и законопослушный, деньги имел в достатке – ну а что недавно лишь вернулся домой из Германии, куда уехал по делам бизнеса еще перед войной, это ведь не преступление? И этот почтенный господин совершенно не похож ни на попрошаек с валленберговскими паспортами, отчего-то решивших, что в Швеции их будут задаром кормить, ни на одного из ужасных головорезов из добровольцев СС. Но господин Торвальдсен был своим (правда, последний из родственников, кто знал его до войны, умер естественным путем полгода назад, всего за месяц до возвращения троюродного племянника, или кем там ему он приходился?). И пока господин Торвальдсен ни в чем предосудительном не замечен, к нему нет и вопросов – ведь Швеция это демократическая страна, а не какая-то диктатура, законы тут соблюдаются четко.
Этот день надолго запомнится жителям Стокгольма! А соседям господина Торвальдсена – в особенности. С раннего утра на улицы вступили войска, обыватели с удивлением смотрели на колонны новейших тяжелых танков Strv-42, пушечные броневики, бронетранспортеры и грузовики с пехотой.
– У русских сейчас парад, – сказал кто-то, – может, наш король хочет Сталину приятное сделать? Или мы уже в СССР?
Но войска не прошли по площадям парадным строем, а рассредоточились, занимая ключевые точки. Солдаты были в полном вооружении, на вопросы жителей отвечали коротко – для обеспечения порядка. И расходитесь лучше по домам – а то будет небезопасно, если стрелять начнут. Никто ничего не понимал, но очень скоро улицы стали пустыми.
Главное же действо развернулось у дома Торвальдсена. Целых две сотни полицейских и солдат, с двумя броневиками, окружили дом, заняв все соседние строения и господствующие высоты, и стали осторожно продвигаться к цели, перебежками, держа автоматы наготове. Наконец офицер стукнул в дверь: откройте, полиция! Вышел заспанный хозяин – и замер под десятком нацеленных стволов. Солдаты ринулись в дом и скоро доложили – чисто, больше никого не обнаружили, оружие тоже не найдено.
– Герр Мартин Борман? – спросил офицер. – Именем Шведского королевства, вы арестованы!
Полицейский был предельно серьезен. Поскольку был предупрежден – у наци здесь, очень может быть, сотни вооруженных боевиков, фанатично преданных своим вождям и готовых на все. Вы помните, что в русском Киеве было, весь город разрушили и сожгли, пока усмиряли? А в Копенгагене до того, когда даже не эсэсовцы, а пленные из-под конвоя разбежались? Так что – лучше проявить лишнюю осторожность, чем мирный Стокгольм будет гореть, как Киев или Варшава! И если арестовать одного из укрывающихся нацистских главарей удалось так легко и бескровно, то это не значит, что немцы сейчас не собираются с силами, чтобы отбить вождя или отомстить за него! Полицейский с ужасом представил, что будет, если сейчас в Стокгольме начнутся уличные бои! Ведь головорезам из СС абсолютно нечего терять!
Пленника со всей предосторожностью доставили в тюрьму. А затем тем же вечером перевезли на борт русского военного корабля. Для отправки в Штутгарт, где уже начинал работу Международный Трибунал.
Мелочь, которую не учли в СД, еще когда готовили канал, год назад. Настоящий Торвальдсен (даже внешне имеющий некоторое сходство с Мартином Борманом), редкий случай для шведа, был католиком – и именно на этой почве поссорившись с родней, уехал в Баварию еще в тридцать втором.
Анна Лазарева.
Москва. Ноябрь – декабрь 1944 года
Как хорошо было потомкам, у которых был «интернет»! И новости, и общение – а тут, после того, как привыкла всю необходимую (и закрытую) информацию получать, такая скука и тоска!
Говорят, ждать и догонять хуже нет. Сидеть в отпуске, когда в мире творятся большие дела, тоже! Безвылазно дома, лишь есть, спать, иногда выходить у подъезда на лавочке посидеть – как старушки это выдерживают, не представляю, я точно такой не буду, даже на пенсии. Пономаренко мне просто тепличные условия создал – про тетю Пашу, домработницу и повара, я сказала уже, так еще и Марию Степановну прислал, «для помощи, за няню и кормилицу». Женщина лет сорока, внешне очень похожа на жену красного командира из довоенного фильма «Девушка с характером» – жена командира-пограничника и есть. Ребенок у нее уже большой, полугодовалый. Третий по счету!
– Рожать, Анюта, в первый самый раз страшно. А после – все легче и легче. Это не болезнь ведь, а природа. Когда мать здоровая, то никаких трудностей не будет.
Ну да, без трудностей! Я тут столько медицинской литературы прочитала – ужас! Про всякие возможные отклонения и патологии – волосы дыбом встают! Марья Степановна, увидев, решительно указала все эти «справочники фельдшера» положить подальше и не прикасаться – поскольку это узко специально, для врачей. А в жизни все гораздо проще.
– Я ведь первого своего, Ванюшку, прямо на заставе рожала, так получилось! Фельдшер принимал. Ну а второго, Павлика, в сельской больнице. И боялась очень – старая уже была, почти тридцать, когда решилась наконец. А тут Москва, врачи под боком, и ты молодая, сильная, спортом занимаешься – все у тебя будет хорошо!
Ну да, спортом! Даже гимнастику лучше не делать, в последние недели! На кровати валяясь, растолстею, расплывусь – а Михаилу Петровичу стройные нравятся!
– Глупая ты, Аня! На меня посмотри – хотя я физкультурой специально не занималась, ну кроме того, что жене командира РККА положено. А так, жизнь была такая, что никакого спорта не надо.
Спросила – а старшие ваши где? И тень на лицо Марьи Степановны набежала.
– Ванечку снарядом финским убило, когда мы от Кексгольма отступали. А Павличек в Ленинграде в блокаду умер. Мы же там всю первую зиму, самую страшную, провели. И в эвакуации, считай, не были совсем – в мае сорок второго нас вывезли, в Вологду, ну а весной сорок третьего уже немцев отбросили, и я назад поспешила, к мужу. Он в командировке сейчас, в Эстонии. Ну а мне велено, пока он не вернется, тебе помогать. Вот, Сашеньку родила – даст бог здоровья, и еще успею. Жизнь продолжается ведь, кончилась война!
Радость была – как перед самыми Ноябрьскими, Смоленцевы приехали, из Италии! Лючия сияет, умиротворенная, а фигура у нее изменилась заметно! Обновы показала, просто чудо – два новых пальто, платья и всякая мелочь. Мне подарки привезла – швейную машинку (и себе, вторую), и еще по «двойному отрезу» на платье и на пальто (отрез простой, это сколько идет на единицу одежды, но при таком покрое, как у нас, надо побольше), чтобы я сама заказала, по своей мерке. Но главное, новости были для меня как воздух. В газетах наших, конечно, писали, что в Италии творилось, но очень коротко. А тут мне столько рассказали!
– А ведь церковники свою игру с самого начала вели, – замечаю я, – если у них уже была запись на магнитофон, значит они знали? Но хотели, чтобы ты начала – а они уже после вступят. Это и называется, Люся, большая политика – ничего личного!
Нахмурилась итальяночка. И спрашивает:
– То есть мне и матери-Церкви нашей верить нельзя?
– Можно, – отвечаю, – но только помнить, что они прежде всего и всегда будут думать о своем высшем интересе!
– А вы? – спрашивать не прекращает. – Для вас тоже государственный интерес будет выше, чем я?
– Нет, – отвечаю я серьезно, – потому что это наше государство, наше дело, разницу понимаешь? А Римская Церковь нам союзник, дружественная, близкая в чем-то – но иная. Тут, конечно, тебе решать окончательно, за кого ты, за нас или за них, но верю я, что расхождений у нас не предвидится. По крайней мере, мы с Римской Церковью вражды не начнем – если они первые не решат. Нет у нас принципиальных разногласий! И цели наши – церковным не противоречат.
Лючия помолчала, а затем выдала вдруг:
– Аня, а скажи, что такое «Рассвет»? О чем нас его святейшество спрашивал. Он считает, что это просто другое название службы, где ты, я, наши подруги на севере. Но я от них никогда этого слова не слышала, значит, что-то другое?
Мой Адмирал, рядом сидевший, усмехнулся. А Юрка глаза отвел дипломатично. Хорошо еще Марьи Степановны рядом нет, на кухне хлопочет, и тетя Паша в магазин ушла.
– А вот это, Люся, сказать тебе не могу. Без обид – сама узнала, лишь когда для моей задачи стало необходимо. Сам товарищ Сталин решает, кому можно открыть. Намеком же – все, что мы делали, «Рассвет» приближало. Солнце нового мира, Страна мечты. Наш путь, на который мы и других приглашаем, но лишь по доброй воле, нельзя никого силой к счастью гнать. А вот какой она, Страна мечты, будет – это лишь от нас зависит, и от наших детей. Так что рожай и ни о чем не думай – когда надо будет, тебе все расскажут.
Удовлетворилась ли римлянка этим ответом? Ой, сомневаюсь – газеты смотрю, ими из Италии привезенные, язык не понимаю, но рисунки! Это кто там у них нашим Кукрыниксам под стать – а уж над бедным доном мафии так издеваются, кошмар! Последняя карикатура – Юрка и Лючия (портретное сходство соблюдено) руками машут, «до свиданья, Италия», и Лючия тянет за собой на поводке упирающегося шелудивого пса, с мордой дона, хвост поджавшего! А речи ее перед репортерами – нет, честно призналась, что основные тезисы ей заранее святые отцы давали, но ведь после требовалось еще и на вопросы отвечать и за словом в карман не лезть! И тебя, Люся, в самом деле, в итальянские королевы пророчили? А что – прежнего короля, Виктора-Эммануила, немцы расстреляли, со всей семьей, если кто и остался из родни, как, например, жена царя болгарского, так она в Италии и малой доли твоей популярности не имеет, и не будет иметь никогда. Потому, если итальянский народ решит восстановить монархию, ты абсолютно реальная кандидатура!
– Аня, ну ты смеешься? Куда я от моего мужа поеду? Мне здесь гораздо интереснее, – тут Лючия улыбнулась лукаво, – особенно если меня в вашу Тайну когда-нибудь посвятят!
Ну, Люся, ты скажешь! Хотя, если честно, мне бы пришлось выбирать, посвятить себя такому делу или стать обычной королевой какой-нибудь европейской страны – я бы первое выбрала, не колеблясь! Вот только жизнь уж очень беспокойная будет, и точно скучать не придется. И даже, возможно, долгих лет не гарантирую, но до девяносто первого очень хочется дожить! А пока – уедет мой Адмирал на новую войну, и сидеть мне как царице у окна в сказке Пушкина. А что Пантелеймон Кондратьевич твоему рыцарю придумает, даже я не знаю, но точно долго в Москве у твоей юбки остаться не даст!
Так и вышло. Срок мне подошел 28 ноября, и на удивление легко было, ждала чего-то долгого, страшного и болезненного! Сын, назвали Владиславом – друг с этим именем был там, у Михаила Петровича, и имя хорошее, исконно русское. 1 декабря я уже дома была, и Адмирал мой своего наследника успел увидеть – до того, как отбыл на Дальний Восток. А мне – ждать, скучать и нашего сына растить.
– Наверное, тоже моряком станет? – предположил Юрка, зашедший посмотреть.
– А это к чему талант окажется, – серьезно ответил мой Адмирал, – хотя, конечно, если продолжит семейную династию, я буду рад! Но если проявит большие способности и желание к чему-то другому – инженером, ученым, врачом, да хоть артистом! – препятствовать не буду. Чтобы человек своим делом занимался и высот достиг.
Маленький человечек, Владислав Михайлович Лазарев, двигал ручками и ножками и смотрел на нас. Да заверните же ребенка, застудите! И осторожнее, не уроните! А я все сделаю, ничего не пожалею, чтобы ты вырос здоровым, умным, сильным. О нет, я не собираюсь делать из тебя мимозу – но позабочусь, чтобы все трудности были тебе по силам, и в то же время закаляли. Чтобы ты, а особенно твои дети, жили уже в мире «Рассвета», побеждающего коммунизма, и никогда не узнали, что такое «перестройка». Кстати, фантаст Иван Ефремов, у которого мы были летом, уже напечатался, и не только в «Технике – молодежи», но целым сборником своих рассказов (Пономаренко не забыл моего доклада тогда!). Интересно, был ли Иван Антонович удивлен благожелательным отношением к нему и в издательстве «Молодая гвардия», и в Союзе писателей, куда его приняли на полгода раньше, чем в иной истории? А если он здесь и напишет что-то, отсутствующее там?
А дальше началась у меня совсем другая жизнь! Когда Владик плачет, надо тотчас к нему бежать, а ночью просыпаться и вставать – покормить его надо, или пеленки сменить, или просто на руки взять, успокоить, или самое худшее, заболел? Марья Степановна помогала, конечно, – так ей самой нелегко, после блокады, и как двоих детей похоронила, и за своим ухаживать – главное, что она мне все показала, научила, я ведь одна была у родителей, не приходилось мне маленьких нянчить, не умела я совсем! И кормить Владика приходится мне самой – у Марьи Степановны молока своему едва хватает, ну разве что меня иногда подменить. Хорошо, в квартире газ есть (и плита на кухне, и горячая вода от водогрея), пеленки и стирать и кипятить удобно. Есть утюг электрический, гладить легко. Холодильник на кухне – можно еду впрок готовить. Американский кухонный комбайн, с картофелечисткой (тут даже Смоленцев удивился – в его время этот агрегат был почти вдвое меньше и легче, но вот последнего узла в нем не было). Еще скороварка, посудомоечная машина, электрочайник, стиральная машина (когда работает, трясется и как трактор рычит, даже страшно), и пылесос (Юрка опять удивился, этот агрегат лишь здоровому мужику передвигать впору – но вот функция «пульверизатор» даже через полвека будет далеко не на всех моделях). И вся эта техническая роскошь, доступная пока лишь очень немногим в СССР, дана мне, как сказал Пономаренко, чтобы я в домашнем быте не утонула, в ущерб службе – еще Ленин намечал, освободить женщину от домашнего рабства, чтобы она могла в полной мере трудиться на благо социалистического Отечества – за Киев тебе огромное спасибо, но будут в дальнейшем у тебя и еще подобные поручения, это не всяких там «пирожковых» на Севмаше ловить. Надеюсь, что несколько месяцев мне с Владиком неотрывно побыть дадут?
Ну а в свободное время (не так много его и осталось) я занималась чтением (самообразование – может, и впрямь мне на заочный поступить?). Еще хорошо, что можно уже обратить внимание и на свою физическую форму – гимнастику делала, поначалу очень осторожно, затем смелее, не размякать и не толстеть! Ну и общаясь с Лючией, заинтересовалась итальянским языком. Если Юрка Смоленцев, там зная английский и испанский, здесь успел немецкий выучить сносно, а итальянский очень хорошо? А у меня немецкий в совершенстве, с Ленинградского универа (и практика в оккупированном Минске с «носителями языка», будь они прокляты!), английский более-менее (и тоже практика, с «мистером шимпанзе»), теперь и итальянский будет? Лючии пока заняться нечем, так что часто приходила она ко мне, особенно когда Юрку опять куда-то услали, и мы вели беседу – благо квартиры наши в одном подъезде, в новопостроенном крыле, ей только на лифте спуститься. А вот ноут пришлось забросить в сейф – трудно ведь, по инструкции, не дозволять никому из непосвященных даже входить в комнату, чтобы увидеть секретный прибор – когда и с Лючией, и с Марьей Степановной, и с тетей Пашей отношения у нас самые доверительные. Швейные машинки, из Италии привезенные, оказались все ж разные немножко, у меня «универсал», у Лючии «белошвейка» – и Лючия взялась сама мне платье сшить, силуэта «клеш-солнце от груди, а сзади от плеч», и на стройной фигуре, без живота, смотрится отлично, особенно если дополнить шляпкой с широкими полями. И в жару приятнее без пояса носить, чтобы развевалось и продувалось, конечно, если ветер не слишком сильный, а то будет все над головой… хотя если на пляже, в купальнике, когда на юг поедем? А вот пальто такого же фасона в ателье заказывать пришлось, с толстой тканью работать сложнее. Примерила, перед зеркалом покрутилась, осталась довольна – наш принцип, движений не стесняет совсем! Вот только ждать весны надо, чтобы в нем выйти – снег сейчас за окном. У меня шубка на меху еще с Молотовска была, а Лючии здесь пришлось покупать. Римлянка на нашу зиму смотрит даже с восторгом, не приходилось ей в такой же мороз по лесу от карателей бегать… и дай бог, чтобы не пришлось никогда! На улице метель, Владик в кроватке посапывает, уснул, а мы сидим, тихо по-итальянски беседуем, у меня что-то уже начало получаться. Или радио слушаем – приемник у нас хороший, еще довоенная радиола СВД-9, и если музыка классическая, то для Владика это как колыбельная, ну а новости, мы звук приглушаем и близко садимся. И газеты читаем – что в мире творится?
Дела обычные – восстановление народного хозяйства, строительство народной демократии в нашей Европе. В Италии, кстати, началось такое! Вдруг оказалось, что в южной, материковой Италии сицилийцев отчего-то очень сильно не любят – после того, как дон Кало постарался. А на Сицилии так же относятся к приехавшим с «сапога», так что обещанные выборы грозят расколоть Италию уже не на две части, а на три. В Югославии и Греции идут какие-то непонятные процессы, в Иране творится черт знает что – англичане пытаются науськать на «нашего» вождя Барзани других курдских вождей, и еще турок, и иранского шаха, так скоро до новой войны с басмачеством дойдет? В Индии британское наступление, англичане взяли Дели, выходят к бирманской границе. Американцы впервые с рейда Дулитла бомбили Японию, несколько эскадрилий В-29 взлетели с Сайпана. Японцы в Китае массово истребляют мирное население.
Главное в новостях – начавшееся в Штутгарте заседание Международного Трибунала. В обвинении юристы от нас, США, Англии. Свидетели – и от нас, и от всех стран Европы, подвергшихся гитлеровским зверствам. А на скамье подсудимых – нацистские главари, включая бесноватого Адольфа!
– И так будет с каждым, кто впредь замыслит новую Мировую войну, ради установления своего порядка. Прошло время Карла Великого, Наполеона и прочих завоевателей, строящих империи. Народы мира – вольны сами определять свою судьбу.
Это сказал глава советской делегации на Процессе (как и в Нюрнберге, той истории), Андрей Януарьевич Вышинский.
А в «Правде» появилась очередная карикатура – «последняя линия фашистской обороны: адвокаты за работой».
Из речи И. В. Сталина, 1 декабря 1944 года (альт-ист)
Сегодня в городе Штутгарте Международный Военный Трибунал начал рассмотрение военных преступлений и преступлений против человечества, совершенных нацистским режимом гитлеровского Рейха.
Трибунал сформирован из представителей четырех сторон – СССР, США, Великобритании и Римской Католической Церкви, совместно с Итальянской Народной республикой. Представители Русской Православной Церкви, равно как и иных религиозных конфессий, входят в состав советской делегации. А на скамье подсудимых нацистские главари, виновные в развязывании самой разрушительной войны за всю историю человечества, – Гитлер, Геринг, Борман, Гесс, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Фрик, Штрейхер, Заукель, Дениц, Функ, фон Ширах, Шпеер, фон Нейрат, фон Папен, Шахт, Кох. Нет Геббельса и Зейс-Инкварта, которых уже настигло возмездие. В отношении Гиммлера, Мюллера и Достлера обвинение выдвигается заочно, и приговор будет исполнен при поимке этих лиц.
Зачем нужен этот суд, тем более международный? Факт преступления доказан абсолютно точно – я не буду сейчас перечислять, что совершили фашистские бандиты только на советской территории. Потому что материалы, собранные нашими Комиссиями по установлению и расследованию злодеяний фашистских оккупантов, работающими еще с сорок второго года, занимают не одну сотню томов. И там, помимо задокументированных фактов, установлены конкретные виновные – многих из них уже постигла заслуженная кара. Так отчего бы не казнить без всякого суда самых главных преступников, кто определяли человеконенавистническую политику гитлеровского Рейха, кто отдавал приказ? Тем более что наши союзники именно это и предлагали.
Если бы нашей целью была лишь месть, это было бы справедливо. Но мы должны подумать о том, чтобы то, что было, никогда больше не повторилось! Наивно было бы считать, что на нашей планете больше никогда не будет войн. Но планомерное истребление мирного населения, уничтожение имущества и культурных ценностей, вовсе не вызванное никакой военной необходимостью – это не война! Гитлер, посылая своих солдат в бой, говорил, «я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью». И заявлял, что «мы, немцы, не связаны ничем – потому что победим, а кто будет судить победителей?». Но ничто не забыто – и настал час ответить за все. И приговор виновным должен быть – не местью со стороны одного СССР по праву сильнейшего, победителя, а осуждением от всего человечества.
Потому мы настаиваем на абсолютной открытости, гласности Процесса. Нам нечего скрывать ни от советского народа, ни от народов наших стран-союзников. На всех заседаниях будут присутствовать представители прессы, а по окончании все стенограммы будут опубликованы. Пусть судьба главных нацистских преступников послужит уроком для всех, кто в будущем задумает развязать агрессивную войну!
Не месть, а неотвратимость наказания. За все содеянное – придется ответить. Кто-то может повторить: «победителя не судят». Но если весь мир примет отныне и навсегда, что военным преступлениям не может быть прощения – кто сумеет победить весь мир?
И то, что осталось за кадром. Вечер того же дня
Иосиф Виссарионович Сталин слушал радио. Передавали новости с Процесса.
Руденко, Главный обвинитель от СССР, работал великолепно. Пожалуй, после его надо за это наградить. Прения сторон, вопросы – неожиданностей тут быть не должно. Если только союзники будут придерживаться договоренностей.
То, что обсуждали наши и их представители накануне, за закрытыми дверями. Список вопросов, которые взаимно не будут подняты на Процессе. Мы умалчиваем о роли англо-американского капитала в становлении Гитлера, и как перед войной западные державы, даже не думая о собственной безопасности, толкали фашистскую агрессию на восток, и как даже во время войны американские компании через нейтральные страны торговали с Рейхом, поставляя ему стратегические материалы. Они же не поднимают вопрос о Польше (и договоре августа тридцать девятого), Финляндии, Прибалтике, Молдавии, Проливах и Северной Норвегии со Шпицбергеном – то есть, по факту, еще до обещанной Конференции, признают эти изменения границ. Подобный список существовал и в иной истории, там он был меньшего размера – но ведь и объем информации, весьма неудобной для Запада, и оказавшейся в наших руках, там был гораздо меньше! А после того, как Гитлер здесь, благодаря более активной и своевременной пропаганде (как, например, фильм «Обыкновенный фашизм»), позиции Римской Церкви (после Ватиканского погрома), и эсэсовским «черным мессам» (о которых стало широко известно), стал подлинным воплощением Мирового Зла – никто из политиков Запада, что персонально, что коллективно, не желал оказаться замаранным. Так что желающих на последующей Конференции ревизовать наши победы – ожидал большой и неприятный сюрприз. Свои границы мы отстояли – как на Западе подумали, «Сталин – собиратель земель Российской империи», ведь чья раньше была Прибалтика, да и Польша с Финляндией, и Проливы это вековая мечта русских, ну а Шпицберген это древний поморский Грумант. Так что на Конференции битва будет уже не за свое, а за выгодное нам, чужое – в Европе позиции будем делить. Ведь все европейские народы должны сами определять свою судьбу, границы и политический строй – ну а кто не уверен будет, мы поможем! И не пойдет Запад сейчас с нами на обострение – и нужны мы ему пока, с японцами воевать, и нет у США лишних ресурсов на Европу, даже экономически, все идет на Тихий океан. Еще одно отличие этого Процесса от того, что был там, в Нюрнберге, в иной уже обстановке, при «холодной войне»! И грех ведь было не воспользоваться?
И то договор был не легким. О чем не напишут мемуаров. Что стоила неуклюжая попытка англичан свалить все темные делишки, все шашни с Гитлером в тридцатые – на французов? Это они были главными, они все решали – ну а британцы были подло ими обмануты и в своей политике слепо шли в фарватере Парижа! И Мюнхенский сговор тридцать восьмого был на самом деле вершиной хитрого плана Даладье[112], а Чемберлен лишь следовал его подлым советам! Что ж, раз вы в этом уверены – так вынесем и это на Процесс, заодно расширив список военных преступников за счет французов, Петэн умер, но ведь многие другие фигуры живы? Не решились.
А требование английской стороны включить в число подсудимых товарища Роммеля? За военные преступления, совершенные по отношению к подданным Британии! Причем главным свидетелем этого предполагался генерал Андерс и кто-то еще из поляков Арабского Легиона СС. Так товарищи из Ватикана высказали недоумение, как может принести присягу тот, кто отрекался от христианской веры? Причем имело место не простое ренегатство, когда человек меняет идею по своему искреннему убеждению (вернее, заблуждению), а именно полное безверие, исходя из того факта, что Андерс и остальные при первой возможности поспешили снова перейти из ислама в лоно нашей матери-Церкви – однако может ли тот, кто дважды предал веру, приносить клятву на Библии, и какой будет вес его словам? Да и вообще, в чем обвиняют фельдмаршала Роммеля, даже во время ватиканских событий все же не замаравшего своей чести солдата – а позже так вообще оказавший огромную услугу в поимке главного врага человеческого рода? У Церкви к нему никаких претензий нет, как и у советской стороны! Конкретно же по эпизодам – при штурме Каира приказал бедуинам ловить и зверски убивать бегущих англичан? Простите, а кто виноват, что простодушные дети пустыни поняли слова «плата за голову» слишком буквально и, вместо пойманных пленных, отрезанные головы приносили? Заставлял захваченных у Эль-Аламейна поляков ногами обезвреживать минные поля? Так, по нашей информации, эти поляки были в русских мундирах, не имея на то никакого права, а значит могли считаться не более чем бандитами, пойманными с оружием в руках, и вполне законно подлежащими расстрелу – отчего же строем на мины, где все же есть шанс выжить, считается более жестоким? И раз доказано, что к зверствам Достлера в Риме Роммель не имел никакого отношения, то отчего на нем должна быть вина за содеянное этим же Достлером в Лиссабоне? И кстати, что известно англичанам о судьбе Достлера – у нас есть сведения, что вы его на службу взяли? Не стали прояснять, требование насчет Роммеля сняли.
Союзники – наступили на свои же грабли! Ведь предлагал же СССР еще в сорок первом уголовную ответственность для фашистских главарей, и уже собирать материалы! Именно для того работали у нас Чрезвычайные комиссии – но на предложение организовать конференцию, совместно с Англией и США, чтобы принять Декларацию «О наказании за преступления, совершенные во время войны», госсекретарь США ответил, «мы не хотим в настоящее время связывать себя какими-либо совместными протестами против нарушения прав человека на оккупированных территориях». Декларация все же принята была, 13 января 1942 года в Сент-Джеймсском дворце в Лондоне, в присутствии премьер-министров и членов правительств девяти оккупированных нацистами стран, министра иностранных дел Великобритании, послов СССР, США и Китая при эмигрантских правительствах и кого-то еще. Но даже папа Пий Двенадцатый (который сейчас клянется в дружбе) тогда публично заявил, что «любые конкретные указания относительно зверств нацистов могут лишь ухудшить дело». И занял позицию нейтралитета – пока к нему эсэсовцы Достлера не вломились. Но о том его святейшеству дипломатично напоминать не будем, ну разве что без свидетелей и не для протокола… Короче, работу по сбору улик, совершенных нацистскими преступниками, союзники всячески спускали на тормозах! А в результате сейчас лишь у СССР, и еще у Италии, есть серьезная доказательная база, с задокументированными фактами и установленными именами. Ну а что те же нацисты успели во Франции натворить, это осталось за скобками – хотя наши товарищи и в Марселе что-то успели собрать. Так что аргументированно привлечь товарища Роммеля им и в самом деле будет затруднительно. Ну а СССР умывает руки – нет у нас данных о нацистских преступлениях на Западе, это ваша сторона должна была все подготовить. Не сделали – ваши проблемы!
И надеюсь, товарищ Руденко не допустит той ошибки, когда допустили к рассмотрению письменные показания некоего Гауса, юридического советника немецкой делегации при заключении советско-германского Пакта 1939 года? Ведь договорились же с союзниками, что никаких упоминаний о «секретных протоколах» на Процессе быть не может – иначе давайте тогда и Мюнхен обсудим, как Чемберлен чехов сдал, подлинно открыв дорогу войне? И все согласились молчать – вот только эта сволочь Гаус подробно описал не только Договор, но и Протоколы к нему, а так как процесс был публичный, то заткнуть рот было уже нельзя, и все последующие свидетели уже законным образом ссылались на эти показания, так Протоколы и выплыли на свет – как показало расследование там, никакого умысла со стороны Руденко не было, просто он не знал немецкого языка и недосмотрел. Теперь не ошибется.
Самой малой проблемой было признание дееспособности Адольфа Гитлера. Мы что, четыре года с сумасшедшим воевали? Товарищи из Института Бехтерева обследовали объект и объяснили, что шизоидность это все же не шизофрения, по аналогии с физическим состоянием это как легкое увечье, с которым в десант нельзя, но где-то работать можно – а не инвалидность, когда без постороннего ухода никак. То есть фюрер германской нации однозначно неадекватен, немножко псих – но за свои поступки отвечает. И в этом качестве может быть повешен. Впрочем, долгая жизнь никому из подсудимых не грозит – если Международный Процесс и оправдает, наготове уже наш, советский суд, «по открывшимся обстоятельствам». Но это на крайний случай – если приговорами в отношении кого-то мы будем не удовлетворены.
А главное, поскольку Процесс будет идти не меньше полугода (а то и десять месяцев, как там). Будущая Конференция, на которой станем решать судьбы послевоенного мира, окажется в тени Процесса, что весьма благотворно для нас! Или кому-то охота выглядеть нацистскими пособниками?
Мы же будем усиливаться. Поскольку верно сказано, у СССР, кроме коммунистической идеи, есть только два верных союзника – Советская армия и Военно-морской флот.
Лавочкин Семен Алексеевич.
Горький, завод № 21 – Москва. Декабрь 1944 года
«Нэ надо лучше, товарищ Лавочкин. Сделайте нэ хуже, чем сделали там. Но быстрее».
В КБ Микояна, Яковлева и Сухого уже рождались первые реактивные. А Лавочкин должен был сделать последний поршневой истребитель, который закроет брешь на эти три-четыре года. Ла-7 был хорошим самолетом войны – имея срок службы деревянного планера, всего два года при безангарном хранении – в мирное время это было абсолютно недопустимо. И вот рождался цельнометаллический Ла-9, ему на смену. Очень помогли сведения «из будущего», описание самолетов Ла-9 и Ла-11 – на уровне «Вестника ЦАГИ». Еще не техническая документация – но по существу, эскизный проект, названы все основные техрешения, компоновка узлов. И это были их самолеты, лавочкинского КБ, с узнаваемым почерком конструирования – а это большая разница, доводить чужое, лицензионное, или свое, когда принципы знакомы. Знание, что эта задача однажды уже была решена, в ином времени, давало уверенность в успехе. Правда, напрягало то, что приходилось скрывать Тайну даже от Алексеева, первого зама, отличного организатора, и тоже неплохого конструктора, в той истории незаслуженно оставшегося в тени. Принципиальные изменения в проект вносить запрещено – лишь доводка предложенного! «Не надо лучше – сделайте не хуже».
Было уже легче – на завод поступало новое оборудование из США и Германии, с немцами же была достигнута договоренность о поставках новых, четырехлопастных винтов, редукторов, радиаторов, топливной аппаратуры непосредственного впрыска для моторов, а также алюминия, который уже не надо было экономить. В то же время работа по созданию нового истребителя находилась под жестким контролем не только наркомата авиапромышленности, но Госкомитета Обороны, от всех прочих дел КБ и завод были освобождены, ну кроме продолжающегося серийного выпуска Ла-7 – но все знали, что скоро его в цехах сменит новая машина. Несмотря на Победу, Москва требовала всячески ускорить работу. Трудились, как в войну – меньше чем через год от начала проекта, с декабря сорок третьего, самолет был готов к серии – облетаны прототипы, выявлены и исправлены «детские болезни», насколько возможно. В целом машина вполне отвечала требованиям строевых частей. И даже было жаль, что ей уготована такая короткая жизнь – до появления реактивных.
Все казалось безоблачным. И вдруг было объявлено – что новые «Ла» будут на конкурсе сравниваться с «немцем», Та-152! Неужели «фриц» будет принят на вооружение советских ВВС? Никто ничего не мог понять, а многие в КБ и на заводе были и обижены.
– Что происходит? – спросил Алексеев. – Неужели, наша работа, и коту под хвост?
– Всего лишь конкурс, – ответил Лавочкин, – участвуют и Як-9, и Спитфайр-9, и Аэрокобра, и Кингкобра, и Тандерболт. Сравнить нас со всеми прочими.
Но сам Семен Алексеевич, допущенный к Тайне, встревожился. Ему было открыто лишь то, что касалось развития авиации и авиапрома в ближайшее десятилетие, до середины пятидесятых. Но там говорилось, как реактивные МиГи отражали налеты «сверхкрепостей» В-29 где-то на Дальнем Востоке и сражались с американскими реактивными истребителями… и его Ла-9 последний раз еще шли в бой! И в том мире, названном кодом «Рассвет», сведения о котором имели уровень секретности «ОГВ», «особой государственной важности», Победа была на год позже, 9 мая следующего, 1945 года. Неужели здесь конфликт с союзниками начнется раньше?
– Фриц нам не соперник, – говорил Алексеев, недавно вернувшийся из Германии, – при мне, ничего от меня не скрывая, этот Та-152 доводили до серии. Тяжеловес получился, почти на пять тонн, даже «фоку» на пятьсот кило обогнал! Ла-9 перед ним и легче, раза в полтора, и гораздо компактнее – у немца размах крыла больше, нос и хвост длиннее. Момент инерции больше, правда, и площадь крыла тоже, так что горизонтальный маневр даже лучше «фоки», особенно на высоте. И вылизанная аэродинамика, сверхмощный мотор, а значит, отличная скороподъемность, и скорость на высоте рекордная, за семьсот пятьдесят! Хороший перехватчик ПВО, против тяжелых бомберов – но не истребитель завоевания господства в воздухе, для этой задачи он слишком высотный.
Вот и ответ: срочно потребовались перехватчики против армад американских «крепостей», подумал Лавочкин, что ж, мы вынесли ту войну в той истории, выдержим и здесь.
Немцев уже пригнали на заводской аэродром, два экземпляра, пилоты и технари наши, из ГСВГ. И весь состав КБ, кроме Алексеева, уже совершил паломничество, детально осматривая «танки», внимание привлекало высочайшее качество механической обработки деталей, в сравнении с гораздо более грубой конструкцией Ла. Вопрос лишь, это достоинство или недостаток – раз советские конструктора при простой технологии сумели достичь лучших летных характеристик. Ну а если еще и совместить – нашу конструкцию и немецкое качество?
В состав комиссии входили сам нарком Шахурин, еще несколько человек из наркомата и Главного Штаба ВВС, был также Раков, командир Особого авиакорпуса КБФ, уже знакомый Лавочкину по согласованию требований к специфике именно морского самолета. И, к удивлению Семена Алексеевича, присутствовал контр-адмирал Лазарев – известный герой-подводник, но какое отношение он имеет к авиации?
– Главный заказчик, с полномочиями от Самого, – шепнул Лавочкину приятель из наркомата, – и будущий командующий ТОФ.
– Семен Алексеевич, хотелось бы внести ясность с целями нашего мероприятия, – сказал Лазарев, когда все расположились в зале заседаний КБ, – речь идет о скорейшем, самое позднее к маю, перевооружении истребительной авиации ВВС ТОФ, как наличного состава, так и новосформированных частей. Мы прибыли, чтобы решить на месте вопросы. Самое первое – какое количество самолетов может быть изготовлено вами – и какую часть потребности придется покрыть поставками от немецких товарищей и по ленд-лизу?
Тут Лавочкин отметил – раз речь идет о ленд-лизе, значит пока с союзниками война не предвидится? И то хорошо!
– Второе, – продолжил Лазарев, – касаемо переучивания частей на Ла-9 и Ла-11. Верно ли мне сообщили, что Ла-7 очень похож на них по пилотажным качествам и оборудованию кабины? Если да, то имеет смысл временно, до поставки новых самолетов, если таковая ожидается больше чем через два-три месяца, дать в полки комплект Ла-7 для обучения. Разумеется, это касается лишь тех частей, которые уже на Ла-7 не летают.
Третье. Касаемо некоторой унификации Ла-9 и Та-152. Считаю ненормальной ситуацию, когда, например, к разным типам самолетов необходимы разные штуцера для заправки топливом, маслом, сжатым воздухом, что там еще есть? Товарищи, вы представьте, аэродромы на островах или в горной тайге, или вообще на только что взятой территории, куда срочно перелетает наша авиация – огромные расстояния, проблемы с доставкой самого необходимого, да и просто необходимость маневра силами, когда эскадрилья или полк могут быть перебазированы на площадку «чужой» части. И что, все тылы с собой таскать? Знаю, что техник, обученный работать с одним типом, другой полноценно обслуживать не сможет – но хотя бы дозаправить любой самолет он должен без проблем!
Четвертое. Правильно ли я понял, что Ла-9 это истребитель завоевания господства в воздухе, а Ла-11 это разработанный на его базе дальний истребитель сопровождения? И что при частичной заправке (а топливная система Ла-11 это позволяет) он ничем не уступит Ла-9, то есть тактически может полностью его заменить? В этом случае мы будем больше заинтересованы именно в Ла-11, из-за особенностей Тихоокеанского театра. И можно ли к «Ла» и к «Та» сделать подвесные топливные баки?
Итак, Семен Алексеевич, что вы можете сказать по этим вопросам?
Москва. декабрь 1944 – март 1945 года
Александра Сергеевича Яковлева другие авиаконструкторы не любили. За влиятельного брата. За должность референта-консультанта по авиации у «сами знаете Кого». За феноменальное чутье момента. За просто иезуитские изворотливость и хитрость в аппаратных игрищах НКАПа. И за невероятную удачливость.
Но коллеги так же и признавали то, что Яковлев авиаконструктор «от Бога». Что есть, то есть.
– Я тебе на «яке» любого дурака летать научу! А на «лавочкине»? Нет, он ошибок не прощает, там уровень должен быть не ниже среднего. А вот на «яке», ты мне последнего щегла из летной школы дай, он у меня нормально пилотаж делать будет.
Вот и сейчас, получив вызов в Кремль, сидя на заднем сиденье персонального автомобиля, Александр Сергеевич Яковлев улыбнулся, вспоминая этот, случайно подслушанный в ресторане разговор двух крепко подвыпивших фронтовиков. Лётчикам нравятся «яки»! На которых легко можно посадить массового пилота сокращенного курса военного времени – а вот на Ла-7 нужно мастерство.
Однако же вызов в Кремль настораживал, и сильно. Только что Яковлев получил копию отчёта, обобщающего результаты сравнительных испытаний различных видов истребительной авиатехники, находящейся на вооружении ВВС РККА – странно, что конкурс проходил по инициативе наркомата ВМФ и Главного Штаба флота. И для Як-9У результаты были крайне неоднозначны.
Да, на высотах ниже семи тысяч Як-9У доказал своё превосходство перед оппонентами, превзойдя по скорости и вертикальной маневренности всех, кто был представлен – и самый лёгкий из всех остальных британский «спитфайр-9», и куда как более тяжёлые американские Р-39 «аэрокобра», Р-63 «кингкобра», новейший Ла-11 и только что принимаемый на вооружение ВВС немецкий Та-152. Американского же «тяжеловеса» Р-47 «тандерболт», на двух тысячах «убивец» просто «порвал, как тузик тряпку». Как говорят в боксе, «с подавляющим преимуществом».
Но первый «тревожный звоночек» прозвучал уже на малых высотах – оказалось, что по горизонтальной маневренности «спитфайр» превосходит «убивца». И что было невероятным, ниже двух тысяч Як-9У уступил и «кингкобре» (правда только на правом вираже). Да и Ла-11 с «аэрокоброй» на горизонталях оказались не хуже «яка».
На средних высотах «звонки» звенели уже не переставая – на высотах свыше пяти тысяч в большинстве характеристик «убивец» хотя и продолжал показывать превосходство, но значительным (а то и просто хорошо заметным) это назвать было уже никак нельзя.
На высотах же свыше 7,5 тысячи был полный провал. Летно-пилотажные качества Як-9У ухудшались настолько, что вести маневренный воздушный бой стало невозможно – не было ни одного боевого маневра, который «убивец» выполнял без потери высоты. И это там, где Ла-11 ещё как-то терпел, а все остальные только начинали показывать класс! С учётом же того, что Як-9У среди всех испытуемых имел и самую маленькую практическую дальность, и самое слабое вооружение, то да, надо быть честным хотя бы перед самим собой, это если не катастрофа, то где-то недалеко от неё.
И вот теперь уже верные люди из Главного Штаба ВВС поделились информацией, что принято решение о перевооружении частей ПВО на новую матчасть, а все старьё пойдет на списание. Верно, что в конце войны тыловые ПВО стали похожими на музей, куда загоняли все, что негодно для фронта, вроде «харикейнов», «томагауков», «Яков» и «Ла» ранних моделей – но в список попал и Як-9У, который выпускался едва год! Из армейской авиации «убивца» пока убирать не собирались, но при таких раскладах надо было уже начинать волноваться.
И вот – вызов в Кремль. И сильно сосёт «под ложечкой» от плохого предчувствия.
– Присаживайтэсь, товарыщ Яковлев…
В кабинете Хозяина, кроме самого Сталина присутствовали главный маршал авиации Новиков (главком ВВС РККА) и генеральный комиссар государственной безопасности Берия (заместитель председателя ГКО СССР).
Яковлев не торопясь присел за стол, сам же хозяин кабинета остался на ногах. В центре стола, отвлекая внимание, изображением вниз, лежала довольно крупная фотография.
– Вас уже ознакомили с результатом сравнительных испытаний?
– Да, товарищ Сталин.
– И что ви можете сказать по этим рэзультатам?..
Неожиданно для себя Яковлев встал. Странно, но именно это непонятным образом добавило и спокойствия (да и фотография на столе перестала отвлекать).
– Вас интересует моё мнение по результатам вообще или только относительно моей машины?
– Вообще…
Вот это было неожиданно.
– Испытания показали то, что и должны были показать – универсальных истребителей не существует.
После этих слов Новиков демонстративно повернулся к Берии с таким лицом, как будто хотел сказать: «Нет, ну ты видел?!.»
– Да? Интерэсно… Как нам извэстно, истребитель «тандерболт» американские ВВС используют в качестве не только истребителя, но и истребителя ПВО, и штурмовика, и пикирующего бомбардировщика. Разве это не показатель универсальности?
– Не совсем, товарищ Сталин. Это показатель того, что на вооружении ВВС США нет ни нормального пикирующего бомбардировщика, ни нормального штурмовика.
После этих слов Новиков демонстративно хмыкнул.
– А как истребитель-перехватчик ПВО?.. «Тандерболт» хороший перехватчик?..
Яковлев почувствовал, что разговор подошёл к очень опасному месту. Для него, Яковлева, опасному месту.
– Принимая во внимание его тактико-технические характеристики, особенно величину потолка и мощность вооружения, можно сказать, что «тандерболт» мог бы стать перехватчиком. Но ему явно не хватает скороподъемности, особенно на малых и средних высотах. Поднятый на перехват, например В-29, он будет слишком долго лезть на высоту цели.
– А ваш Як-9У?..
Вот теперь следовало стать максимально осторожным.
– По сравнению с «тандерболтом», как перехватчик, мой Як-9У хуже.
– То есть, товарыщ Яковлев, ви хотите сказать, что решение ГКО о вооружении «яками» полков ПВО было ошибкой? Но если это было ошибкой, то почему ви тогда нам не указали на ошибочность этого решения? Почему это выяснилось только сейчас?
Яковлев взглянул Сталину в глаза.
– Тогда это не было ошибочным решением. Тогда… – Яковлев особенно постарался выделить это слово – …это было правильным решением. Тогда мои истребители были одним из лучшего из того, что могла получить наша ПВО. Тогда… – он снова выделил это слово, – …у нас не было возможности получить «тандерболты».
В разговоре образовалась пауза. Сталин подошёл к столу.
– Вот… – он открыл одну из папок, – согласно статистическому анализу, при проведении ударных операций вашими истребителями, средняя бомбовая нагрузка на самолёт составляла примерно 130 кг, а максимальная 200 кг. Максимум по одной 100 кг авиабомбе под крылом. Однако вот что удивляет – если на истребителе Як-1 был установлен двигатель мощностью 1100 лошадиных сил, а у Як-9У двигатель имеет мощность 1500 лошадиных сил, то почему это совершенно не отразилось на величине бомбовой нагрузки? Для ваших машин она почти одинакова, что 1942-м, что в 1943-м, что в 1944-м годах. Что ви на это скажете?
Краем глаза Яковлев заметил, как насторожился Берия. «Да какая же сука наговорила такой херни Хозяину?!.»
– Скажите, товарищ Сталин, а в вашем отчёте есть разбивка по типам моих истребителей?
– Нет, – сказал Сталин, – тут просто указано «истребители Яковлева».
– Тогда всё понятно, – Яковлев облегчённо выдохнул, – всё дело в том, что Як-9У не использовались в ударных операциях. К тому времени, когда этот истребитель пошёл на фронт, у нас уже не было необходимости в использовании истребителей в качестве ударных машин, у нас хватало штурмовиков.
– Товарищ Новиков, это правда?.. – неожиданно обратился Сталин к главкому ВВС. – Что Як-9У не использовался в качестве бомбардировщика?
– Ну… да, – как бы вынужденно ответил Новиков. – Не помню, что бы мои ребята использовали «убивца» с бомбами. По крайней мере, в боевых донесениях такие случаи не отражались.
– Хорошо, – удовлетворённо сказал Сталин и тут же снова обратился к Яковлеву: – Значит, ви хотите сказать, что если вам поставят задачу увеличить ударную нагрузку для Як-9У, то вы её увеличите?
– Да, её можно будет увеличить.
– До какой величины? – Сталин заинтересованно посмотрел на конструктора.
– Ну, до 300–400 килограммов… В перегруз до пятисот тысяч килограммов.
– И всё?
– Поверьте, товарищ Сталин, 500 кг для истребителя это очень немало.
– Ви в этом твёрдо уверены?
– Да, я уверен. У нас штурмовики в перегруз берут шестьсот.
– Ну что ж… Это хорошо, что мой консультант так уверен в своём мнении… Да, ви садитесь-садитесь… – и подождав, пока Яковлев снова сел, Сталин открыл новую папку. – А ви пока посмотрите на этого красавца…
И Сталин кивнул на фотографию в центре стола. Осторожно взяв, Яковлев плавным и медленным движением развернул её изображением к себе.
Истребитель на фотографии был неподдельно красив.
У американцев появилась новая модификация «мустанга» – Яковлев был отличным конструктором и поэтому никогда не пренебрегал никакой профессиональной информацией. И никогда её не забывал. На виденные им ранее изображения истребителя Р-51В показанный ему самолёт похож был частично, но его родство с ними было хорошо заметно.
– Это последняя модификация истребителя П-51 «мустанг», модель «Д», – неожиданно заговорил Новиков, как бы угадав мысли Яковлева. – Двигатель мощностью в 1520 лошадиных сил, а ведь это столько же, сколько у вашего Як-9У. Но, в отличие от вашей машины, он может нести две 454-килограммовые авиабомбы, по одной под каждым крылом. И это несмотря на то, что у него в каждом крыле установлено по три крупнокалиберных пулемёта. Более того, вместо бомб могут быть по подвесному баку, ёмкостью 409 литров каждый, поэтому боевой радиус самолета может достигать 1368 километров, а практическая дальность в 3350 км. Вот это я понимаю – истребитель!.. – и Новиков с почему-то довольным видом откинулся на спинку стула.
Снова заговорил Сталин:
– И вот захотелось нам узнать, каким же образом амэриканцы добились такого результата? Хотели бы мы знать ваше увэрэнное… – Сталин постарался максимально выделить это слово, – …мнение по этому вопросу. Товарищ Новиков, передайте… – и вручил Новикову папку, которую держал в руках.
Верхней в папке лежала пачка фотографий. Фотографии были крупные и в большинстве своём довольно чёткие.
– Лупы не найдется?..
Сталин на какую-то секунду замер, потом подошёл к «председательскому месту». Уверенным движением извлёк из держателя лупу и тоже передал её Новикову.
Так, понятно, ламинарный профиль… Громадный воздухозаборник – мощный турбокомпрессор, но это давно для нас не секрет. Фонарь каплевидный, беспереплётный, литой… судя по толщине не исключено, что целиком из бронестекла. Великолепно!.. И придумано хорошо, и обзор отличный, но нашей промышленности такое пока «не по зубам». Появился форкиль. Видимо, из-за ликвидации гаргрота появились проблемы с курсовой устойчивостью. Подвесные баки комбинируются с ракетами… или с бомбами. Или ракеты с бомбами. Впечатляет!.. Особенно калибр… Да как же он взлетает со всей этой приблудой?!. Так, теперь посмотрим… «Мерлин»… Взлётная мощность 1695. Я думал, будет больше. Так, длина… 9,84. Немаленький. Размах крыла 11,28, площадь 21,69. Неплохо, но опять-таки я думал, будет больше… Высота 4,17, а у моего «убивца» 3… Взлётный вес 4581, максимальный 5262. Ого!.. Объём внутрених топливных баков 1000 литров. Ну, при таких-то размерах место для них найти можно… Максимальная скорость на уровне моря 600 км/ч… Могу поспорить, что привирают, сучьи дети!.. На высоте – 704 км/ч, а вот это с его высотностью вполне может быть. Практический потолок 12741 метров… Ого-го!.. Ну, понятно с таким-то турбокомпрессором… Скороподъёмность 17,7 м/с… Ого!.. Но это наверняка максимальная, а не средняя. Как же ты этого добился?.. Нагрузка на крыло 212 кг/м2. Очень неплохо! Коэффициент лобового сопротивления при нулевой подъёмной силе 0,0163. Ах, ты ж!.. Эквивалентная площадь сопротивления… 0,35 м2?!.. Да ё… же вашу мать!.. Аэродинамическое качество 14,6!.. Бля!..
– …Ну, что ви скажете? Товарищ Яковлев!..
Яковлев медленно и аккуратно положил документы обратно в папку.
– В принципе, товарищ Сталин, всё понятно – современный профиль крыла, полностью металлическая конструкция при отличной аэродинамической проработке и мощный двигатель. Крыло, как и остальной планер, имеют малое аэродинамическое сопротивление, что позволяет развить высокую скорость. Металлическая конструкция даёт выигрыш в весе, который можно использовать как на увеличение бомбовой нагрузки, так и для увеличения запаса горючего, а мощный двигатель позволяет весь этот потенциал реализовать на практике.
– Почему же это не реализовано у ваших машин?
– Мой «як» не цельнометаллический…
– И ви хотите сказать, – лицо Сталина неожиданно стало жёстким, – что если вам позволят сделать истребитель полностью из металла, то ви сделаете не хуже?
Яковлев снова встал.
– Я сделаю лучше, товарищ Сталин. При условии, если к металлу мне дадут хотя бы такой же по эффективности турбокомпрессор. И… минимум один год времени.
Сталин в задумчивости сделал несколько шагов по кабинету.
– Ви сядьте, товарищ Яковлев, сядьте… Товарищ Яковлев, это хорошо, что вы так уверены в себе. Но… – Сталин сделал небольшую паузу, – у нас нет одного года.
Вождь снова сделал паузу, разглядывая вдруг покрасневшее лицо Яковлева:
– …И нашим ВВС нэ нужэн «мустанг».
Сталин снова сделал паузу.
– Товарищ Новиков, скажите товарищу Яковлеву, какой истребитель срочно нужен нашим ВВС.
И снова в разговор вступил Новиков:
– Товарищ Яковлев, нам нужен истребитель со скоростью и маневренностью вашего Як-9У, но с боевым радиусом не менее 1000 километров и возможностью нести две хотя бы 250-килограммовые авиабомбы. Очень нужен и максимально быстро.
В разговор включился Сталин:
– У нас, для получения такого истребителя, есть только три… подчёркиваю… три месяца. Ну как, товарищ Яковлев, берётесь?
Яковлев посмотрел в лицо Вождя и встал в третий раз.
– Я берусь, товарищ Сталин!
Новиков заулыбался:
– Вот это по-нашему!.. Металла вам выделят сколько надо, не волнуйтесь!.. Но только чтобы не хуже «аэрокобры»!..
И опять заговорил Сталин:
– Хорощо, товарищ Яковлев. Тогда я вас больше не задерживаю. Жду вас с успехом ровно через три месяца. Вот возьмите папку, – и Сталин толкнул по столу Яковлеву ещё одну папку, – здесь подробности того, о чём мы договорились. Ну, а Лаврентий Павлович… – Сталин многозначительно посмотрел на Берию –…будет свидетелем нашей договорённости.
И когда Яковлеву до двери кабинета остался буквально один шаг, Сталин его остановил:
– Последний вопрос товарищ Яковлев…
– Да, товарищ Сталин, – Яковлев ожидающе, хотя и несколько удивлённо посмотрел на вождя.
– Буквально несколькими словами охарактеризуйте этот… – Сталин кивнул в сторону папки с фотографиями, – … «мустанг». Мне хочется знать о нём именно ваше мнение.
– Ну, если коротко… – Яковлев задумался на пару секунд – если все его характеристики стопроцентно достоверны, то этот самолёт шедеврален.
– А если они достоверны только на девяносто пять процентов?
– То тогда это просто отличный истребитель.
– Амэриканцы его усиленно позиционируют именно как универсальный истребитель, одинаково превосходящий всех и на всех высотах.
– Универсальных истребителей не бывает, товарищ Сталин.
После этих слов Сталин усмехнулся.
– Что ж, товарищ Яковлев, надеюсь, что через три месяца, вы представите нам такой самолёт, который конструктор «мустанга» охарактеризует теми же словами, какими вы охарактеризовали его машину. Не буду вас больше задерживать…
Когда из кабинета ушли Яковлев, а потом и Новиков, Сталин обратился к своему заместителю по-грузински:
– Ну, Лаврентий, что скажешь?
Берия понял, что вопрос касается Яковлева, и хитро улыбнулся.
– Коба, он всё сделает. Заметь, этот скромник так и не сказал тебе, что у него уже есть «як» целиком из металла и дальностью полёта больше тысячи километров.
– Да, я помню. Поэтому и дал ему только три месяца, а не полгода. Всё-таки этот хитрец начнёт работу не на пустом месте.
– А как он тебе, а?! «Универсальных истребителей не бывает…»…
Отсмеявшись, Берия снова стал серьезен.
– Что тебя гложет, Коба?
– Гложет? Да, ты прав, гложет, – неожиданно раздражённо ответил Сталин и, сделав несколько порывистых шагов, резко развернулся к собеседнику: – Где-то раньше с нашей молодёжью мы сильно промахнулись, Лаврентий, очень сильно. А вот где? Я понять не могу… Вот это меня и гложет.
Только в машине Яковлев понял, что рубашка буквально промокла от пота. Но это мелочи. Теперь, пока не схлынула «острота момента», требовалось срочно и со всеми подробностями ещё раз мысленно «прогнать» весь разговор, чтобы он со всеми намёками, полунамёками и нюансами уже навсегда остался в памяти.
Вождь в очередной раз сумел удивить. До случившегося разговора Яковлев был твёрдо настроен максимально аргументированно обосновать провальное выступление своей машины на больших высотах, а неожиданно оказалось, что Хозяина не устроили дальность и ударная нагрузка. Хотя почему неожиданно?
То, что Лавочкин начал работы над дальним истребителем, в НКАПе особым секретом не было, и нужные люди этой информацией поделились сразу. Поэтому и он, Яковлев, начал в инициативном порядке работать над новой модификацией своего «убивца», где, прежде всего, основным параметром должна была стать возросшая до 1100 километров дальность. Но, мать же вашу!.. кто же мог подумать, что нужно будет две тысячи?!.. Даже тысяча сто для такого маленького истребителя, как «як», это очень много, но чтобы больше!.. Это невероятно много. И теперь это «невероятно» предстоит сделать. Иначе… Взгляд Берии из-за стёклышек пенсне, надежд на то, что всё обойдется, не давал. Ошибись хотя бы раз, и Лаврентий раздавит тебя без жалости!
Уже в своём кабинете Яковлев наконец просмотрел вручённую ему Сталиным папку.
На новом Як-9У, кроме полной замены фанерной обшивки на металлическую (что в общем-то только радовало), требовалось обязательно:
– увеличить запас горючего во внутренних баках до возможности увеличения дальности полёта до 1100 км, при скорости полёта 0,9 от максимальной;
– установить универсальные узлы подвески, допускающие подвеску либо двух авиабомб весом до 250 кг, либо двух подвесных баков емкостью, позволяющей увеличение боевого радиуса до 1000 км; (здесь же к распечатанному тексту было приписано от руки сталинским почерком «электросброс обязателен!!!» и жирно подчёркнуто);
– увеличить объем спецсборудования: установить радиополукомпас, авиагоризонт, радиолокационный опознаватель, посадочную фару, лампы ультрафиолетового облучения приборной доски, фотокинопулемет; предусмотреть место для установки оборудования для слепой посадки;
– увеличить мощность вооружения, с заменой крупнокалиберных пулемётов БС пушками Б-20;
– установить сиденье с писсуаром;
– отработать режимную систему эксплуатации двигателя, с целью увеличения его ресурса минимум до 55 моточасов.
И при этом требовалось, чтобы скоростные и маневренные характеристики остались на уровне обычного серийного Як-9У.
Александр Сергеевич взял в руки логарифмическую линейку, открыл и пододвинул поближе большую общую тетрадь.
Через полчаса на его лице появилась лёгкая улыбка. Да, посчитано очень грубо, но… возможно! Да, будет непросто, но ведь… мать вашу!.. решаемо! А раз решаемо, то он это сделает!
Через несколько дней в КБ уже официально поступило Постановление СНК СССР, которое требовало от НКАП представить на госиспытания цельнометаллический самолет Як-9 с двигателем ВК-107, на котором должны быть устранены все дефекты Як-9У смешанной конструкции, усилено стрелковое вооружение, предусмотрена возможность нести ударное вооружение и увеличена дальность. О последующих трёх месяцах старожилы КБ Яковлева вспоминали как о времени жестко-напряжённом, сумбурном, но очень интересном. Трудились по 15–16 часов в сутки и почти без выходных. Доводили «як» «дальнего действия». При этом главный конструктор успевал не только руководить этим, но и контролировать работы по перспективным реактивным машинам (задания на которые никто, между прочим, не отменял – а впрочем, наверное, новый самолет подойдет для установки немецкого Юмо-4 больше, чем Як-3?). В НКАПе же многие на полном серьёзе поговаривали, что Яковлеву «сам чёрт ворожит». Ну, посудите сами…
Уже первые расчёты показали, что с имеющейся мощностью М-107 взлёт с двумя 250 кг бомбами при увеличившейся на минимум треть величине заправки превращается в весьма нетривиальное по сложности предприятие. Всё уже подходило вплотную к тому, что потребуется полное изменение профиля крыла (со всей отсюда вытекающей полной и, главное, долгой перестройкой оснастки). Но тут Климов выдает модификацию «107-го» с установленной на него немецкой системой непосредственного впрыска. В результате чего взлётная мощность увеличилась до 1800 л.с., мощность на 1-й границе высотности до 1700 л.с., на 2-й – до 1595 л.с., а вот средний расход горючего уменьшился на десять процентов. Более того, сам собой немного улучшился и температурный режим этого весьма «напряжённого» двигателя. Появившийся запас мощности позволил немного понизить максимальные обороты, в результате чего (вкупе с новыми доработками системы охлаждения) моторесурс удалось довести до обязательных 55 моточасов. Установленная вместо карбюраторов аппаратура, по непосредственному впрыску, стала занимать под капотом много места, что уже не позволяло устанавливать две синхронизированные пушки (на места пулемётов), а только одну. Но и здесь Яковлеву снова повезло – на место мотор-пушки, вместо 20 мм ШВАК, отлично встала новейшая 23 мм НС-23, которую только-только начали производить (и установку которой Яковлев дальновидно отработал на Як-9У, ещё в те времена, когда НС-23 была сугубо экспериментальной). В результате чего мощность залпа по сравнению с Як-9У заметно выросла, несмотря на уменьшение количества «огневых точек». Заодно была отработана и установка ещё пока не производимых, но уже испытанных в КБ Нудельмана, 30 мм Н-30 и 37 мм Н-37.
История же о том, как увеличивали прочность крыла и шасси, в устах сторожилов КБ звучала только и исключительно в восклицательной тональности, с обязательным применением большого количества нецензурных междометий. Подготовка к серии была облегчена тем, что Як-9 изначально был самолетом, в котором дерево заменялось металлом плавно и постоянно в процессе производства. Сначала лонжероны крыла, затем еще и весь набор. Затем и обшивка крыла (Як-9У, с лета 1944-го). Так что осталось лишь добавить обшивку фюзеляжа и чуть изменить крыло. Уже была отработана технология, обучен персонал, поступало оборудование, по ленд-лизу, а с лета и из Германии. А оснастка изготовлялась параллельно с конструированием самолета. В итоге саратовский завод (головной для КБ Яковлева), по заверению дирекции, был готов через месяц после начала производства выйти на уровень десять истребителей в день.
И надо сказать, машина удалась! Несмотря на то что по сравнению с серийным Як-9У масса у нового цельнометаллического Як-9П выросла на 350 кг, за счёт увеличившейся мощности двигателя была получена максимальная скорость у земли 585 км/ч (что на 10 км/час было больше, чем у «убивца») и на 2-й границе высотности 5000 м – 690 км/ч (больше на 15 км/час). И хотя время набора высоты 5000 м оказалось больше на полминуты, это посчитали ничтожной платой за столь сильно увеличившийся полётный вес, тем более что когда количество горючего в баках вырабатывалось до величины обычной заправки Як-9У, то время набора высоты уже уменьшалось на те же полминуты. Разрешённая скорость пикирования возросла до 720 км/ч по прибору (величина недопустимая у обычного Як-9У ввиду недостаточной прочности обшивки). Истребитель уверенно поднимал две 250 кг авиабомбы даже при полной заправке его горючим. (Правда, установка бомбодержателей «съедала» 10 км/час максимальной скорости, и Яковлев оговорил, что при такой величине заправки две «двухсотпятидесятикиллограммовки» являются перегрузом.) С неожиданной стороны себя показал электросброс на новом универсальном узле подвески (за основу конструкции взяли трофейный немецкий образец) – выяснилось, что если сбрасывать бомбы одним нажатием кнопки, а не рывком тугого рычага, как раньше «на механике», то резко возрастает точность. Во время отработки конструкции узла испытатели, круто пикируя с 2500 м, попадали обеими практическими бомбами в круг диаметром 50 м, а этот результат считался отличным даже для нормальных пикировщиков. Но как Хозяин мог такое предвидеть?
Ровно через три месяца Яковлев докладывал в кабинете Сталина о проделанной работе. Кроме Вождя, его внимательно слушали уже два маршала авиации – к предыдущим слушателям добавился маршал авиации Голованов (командующий АДД).
– …Имея полную внутреннюю заправку – 682 л и два подвесных бака емкостью по 300 л, общий запас горючего составил 1282 л или 948 кг. С которым два истребителя Як-9П, на высоте 5000 м пролетели по маршруту длиной 1000 км, на всём протяжении выдерживая скорость 620 км/час или 0,9 от максимальной на 2-й границе высотности. В конечной точке истребителями был проведён двадцатиминутный учебный воздушный бой, после чего по тому же маршруту они вернулись на свой аэродром. После посадки оставшееся горючее было слито и замерено. Выяснилось, что его бы хватило ещё на 20–30 минут полёта в максимально экономичном режиме. Этот остаток вполне можно считать резервным навигационным запасом. Таким образом, задание о создании истребителя с боевым радиусом в 1000 км, коллективом КБ успешно выполнено в указанный Верховным Главнокомандующим срок.
Яковлев перевёл дух и стал ожидать дальнейших вопросов.
Первым вопрос задал Новиков:
– Товарищ Яковлев, а почему две 250 кг авиабомбы являются перегрузом? В чём проблема? Сильно затруднён взлёт, или вы не уверены в прочности крыла?
– Нет, товарищ Новиков. Это требование не следствие какой-то особой трудности взлёта и уж тем более не следствие малой прочности крыла. Испытания показали, что при такой величине бомбовой нагрузки и при полной заправке горючим резко увеличивается скорость износа покрышек. На грунтовых полосах в перегрузе покрышки гарантированно выдерживают только 10 взлётов-посадок, на бетонных – 15. Безусловно, это мало. Но наш завод не занимается изготовлением покрышек. А взлёт?.. Он, конечно, затруднён, но нет ничего такого, чего не мог бы выполнить лётчик хотя бы средней квалификации.
– А две пушки? – продолжил Новиков задавать вопросы. – Не слабовато?
Яковлев улыбнулся.
– Наоборот. Если масса секундного залпа у истребителя Як-9У – 2,5 кг, то у Як-9П – 2,95 кг. Это даже без учёта значительно большей разрушительной мощи 23 мм снарядов по сравнению с 20-миллиметровыми, не говоря уже про 12,7-мм пули. Я скажу больше, у двух пушек установленных на Як-9П, масса залпа даже больше, чем у трёх 20-мм пушек, установленных на Ла-11. У Ла-11 – 2,85 кг/секунду, а у нас (повторюсь) – 2,95. На немного, но всё-таки у нас больше.
– Товарищ Лавочкин уже отрабатывает установку трёх 23-мм пушек на свой истребитель, – заметил Сталин.
– Тогда мы на свой установим либо 30-мм, либо 37-мм пушку. Наша конструкция это позволяет, – тут же ответил Яковлев. – Так что если по весу залпа мы и отстанем, то совсем немного. Но пока мы перегоняем…
– Какова скорострельность вашего вооружения? – спросил Голованов.
– Двадцать четыре выстрела в секунду.
– Маловато… – недовольно прокомментировал Голованов.
– Товарищ Голованов, на моём Як-9Т скорострельность вооружения составляла 19 выстрелов в секунду, и, поверьте, жалоб от лётчиков-истребителей на его малую скорострельность не поступало!
Когда уже всё касающееся нового истребителя обсудили, Сталин подвёл итог:
– Товарищ Яковлев, мы тут все присутствующие убедились, что ваше КБ оправдало доверие (Яковлеву показалось, что перед словом «доверие» у Сталина образовалась едва заметная пауза), оказанное ему советским правительством, и советское правительство этот труд не забудет и достойно вознаградит. Но у меня последний вопрос – что означает буква «П» в названии вашего самолёта?
– Ничего, товарищ Сталин, буква «П» не означает, просто буквенный индекс, обозначающий новую модификацию… – вопросом Яковлев был явно удивлён.
– Ну что ж, пожалуй, это даже и неплохо. Пусть вражеские шпионы поломают голову, – пошутил Сталин.
Акт по результатам войсковых испытаний истребителя Як-9П был утвержден постановлением СНК СССР от 17 марта 1945 г. Ровно на 2 года и 10 месяцев раньше, чем в РИ «того мира». Хотя это был уже другой Як-9П.
Из дневника генерал-лейтенанта Императорской Армии Фусаки Цуцуми, командира 91-й пехотной дивизии:
Сегодня я, генерал-лейтенант Фусаки Цуцуми, воин Божественного Тэнно, начинаю новую главу своего дневника. Позади учеба в военном училище, строевая служба мирного времени, направление в академию Генерального Штаба, с последующим окончанием курса в 1922 году, снова служба мирного времени, теперь уже и строевая, и штабная. Дальше была война – я принял участие в маньчжурском инциденте, будучи начальником штаба 10-й пехотной дивизии. Затем снова был строевой ценз – я убыл в Метрополию, командовать пехотной группой, а, по сути дела, готовить пополнение для моих товарищей, сражавшихся во славу Микадо. Мне не выпало счастья лично участвовать в войне за Великую Восточную Азию – когда мои товарищи громили береговых обезьян в Китае и ставили на место надменных гайдзинов, смевших отказывать сынам Ямато в их, дарованном нации Ямато богиней Аматерасу, праве руководить Великой Восточной Азией – а я тем временем всего лишь делал из зеленых новобранцев настоящих солдат императора.
Горжусь тем, что из-под руки таких, как я, выходили железные люди, истинные воины Ямато! Мне рассказывали, что перед Малайским десантом, ради испытания, несколько пехотных батальонов были посажены на транспорта, две недели болтающиеся в море – и солдаты сидели в трюмах, при шестидесятиградусной жаре, по двое на каждой циновке-татами, то есть в тесноте, почти как негры на судне работорговцев – после чего была высадка на необорудованный берег, с разгрузкой техники, когда «обороняющиеся» стреляли боевыми патронами, беря прицел поверх голов, однако же несколько десятков солдат было убито и ранено. И результат учений был признан удовлетворительным – на такой подвиг не были способны ни янки, ни англичане, ни немцы, ни русские. В битве же на Малайе, на Филиппинах и в Бирме лишь японские солдаты могли, совершив многосуточный переход по диким джунглям, без тылового обеспечения и даже без еды, внезапно обрушиться на врага.
Японская армия не знала, что такое дезертирство! Быть призванным в ее ряды означало для самого последнего крестьянина – быть осененным знаменами самураев. Новобранцев в деревнях провожали как героев, а быть забракованным медицинской комиссией означало неслыханный позор. Помню одного такого несчастного, как он умолял взять его пусть даже не солдатом, но для самой грязной и неприятной работы. Ему отказали, отправив домой, – армия не испытывала недостатка в здоровых рекрутах! И вместо того, чтобы вернуться с позором к своей семье, он бросился под поезд, хотя бы своей смертью показав самурайский дух.
Успех в Индии летом сорок третьего был в значительной степени неожиданностью, на которую не рассчитывали в высоких штабах. После завоевания Бирмы предполагалось перейти к стратегической обороне, и местность идеально для того подходила, горные джунгли на бирманско-индийской границе, при полном отсутствии там любых сухопутных дорог, кроме троп для пешеходов и, возможно, вьючных животных. Однако наши солдаты, привычные к лесной войне, обеспечивали должное давление на противника – и были приятно удивлены, когда противостоящий нам фронт британцев вдруг рассыпался и рухнул, до предела ослабленный изъятием войск на запад, против наступающих танков Роммеля. Успех надо было развивать – а когда в наши руки попал порт Читтагонг, никто не колебался в необходимости дальнейшего наступления!
Проблема была в том, что в Японской империи армия была нелюбимым детищем в сравнении с флотом! Который по праву занимал третье место в мире, после янки и англичан (а по авианосцам и палубной авиации, на начало войны, даже первое!) – но это было достигнуто тем, что на армию выделялось преступно мало средств! Как я уже сказал, Япония имела в избытке великолепный человеческий материал, идеально обученный (имелось множество школ и училищ для подготовки офицеров и унтер-офицеров) – но по довоенному штату, пехотная дивизия в 20 000 личного состава имела в общей сложности всего 9000 винтовок, 382 ручных и 112 станковых пулеметов – даже если учесть пистолеты у офицеров, все равно половина людей (не только тыловые службы, но и артиллеристы, связисты, экипажи танкеток и бронемашин) была вооружена лишь холодным оружием, пагубность такого подхода показала Французская кампания сорокового года, где во французской армии «из экономии» не были вооружены лишь десять процентов солдат, при внезапном прорыве немцев ставшие лишь мясом. Но у Японии не было средств и производственных мощностей даже на изготовление лишнего миллиона винтовок, не говоря уже о пистолет-пулеметах, имеющихся в крайне малом числе лишь в подразделениях спецназначения. Откровенно слабой была дивизионная артиллерия, как в части минометов (исключительно 50 мм калибра, более мощные были лишь в крайне небольшом числе, в артиллерии РГК, в то время как у русских батарея 82-мм минометов наличествовала в каждом батальоне, также в большом количестве применялись минометы калибров 160 и даже 240), так и отсутствия гаубиц, калибром свыше 105 мм (а основным орудием была 75-мм пушка, образца еще прошлой войны); противотанковые 37-мм пушки (являющиеся главным средством ПТО) не пробивали броню даже последних версий легкого «стюарта», не говоря уже о «шерманах» и русских Т-54. Остро не хватало зениток. Явно недостаточной была и моторизация войск, причем особенно недоставало автомобилей повышенной проходимости и гусеничных тягачей. Не хватало средств связи, особенно радио. Зато имелась явная перегруженность тыловыми подразделениями – отчасти объяснимая тем, что у нас не было корпусного звена, а значит, дивизия должна была решать соответствующие задачи.
Эти недостатки были мало заметны в начале войны – когда боевые действия развертывались на специфичных театрах (джунгли, горы, острова), где тяжелая техника была просто бесполезна, для крупнокалиберной артиллерии не было целей, противник не располагал ни большим количеством бронетехники, ни подготовленной обороной, зато высокий боевой дух японского солдата, его умение приспосабливаться к местности, передвигаться без дорог, мало зависеть от снабжения, играли решающую роль. Также это не сказывалось в Китае, где против нас были почти исключительно массы слабо обученной пехоты, с малым числом танков и артиллерии – имеющие крайне низкий моральный дух и очень плохой офицерский состав, склонный к панике. Но уже Номонганский инцидент[113] был тревожным звонком, когда армии Империи пришлось столкнуться врагом, имеющим хорошо подготовленные и тактически грамотно используемые танковые войска и артиллерию, при своем господстве в воздухе. Нельзя сказать, что это не было замечено – но все уперлось опять же в недостаток средств и свелось лишь к модернизации танков «Чи-ха» и некоторому усилению артиллерии (была принята новая, 47-миллиметровая противотанковая пушка, выпущенная, однако, в весьма малом числе, лишь для противотанковых дивизионов Резерва Главного Командования). А успехи в Малайе, Ост-Индии, Филиппинах, Бирме, где нам пришлось сражаться с войсками первоклассных европейских держав, вызвали неоправданный оптимизм. При этом упускалось из виду, что мы воевали с третьесортными частями, каким и положено отстаивать интересы метрополий в мирное время где-то на краю земли. И уже названные мной особенности местности.
Мы первоначально вошли в Индию, как нож в масло. Но обнаружилась та же проблема, что в Китае: ограниченного числа японских дивизий оказалось недостаточно, даже чтобы установить контроль над огромной территорией Индийского субконтинента! Британцы же, оправившись от шока, все же сумели организованно отойти на запад, в долину Инда, на север, к предгорьям Гималаев и к крепости Гоа, опоясанной бетоном укреплений. Я не буду здесь касаться политики – сотрудничества с Чандра Босом, необходимой строгости к местному населению и вызванным ею эксцессам, как, например, в Дели. Для моего рассказа существенно лишь, что с окончанием войны в Европе против нас были брошены свежие, многократно превосходящие силы англичан – а японские войска на удаленном (и считающемся второстепенным) индийском театре почти не получали подкреплений.
Первые признаки надвигающейся катастрофы были заметны еще летом 1944 года. Выразившиеся, прежде всего, в появлении большого количества британской авиации, которая буквально терроризировала наши тылы, гоняясь даже за одиночными машинами. А эскадрильи тяжелых «ланкастеров» сровняли с землей Читтагонг со всеми складами, не смущаясь огромными жертвами среди индийского населения, а также каждую ночь, а впоследствии и день, бомбили железнодорожные станции, транспортные узлы, мосты и любые населенные пункты, где предполагалось наличие наших штабов. Мы знали, что так было и в Европе, где британская и американская авиация «размягчала» немецкий фронт перед решительным штурмом. Наши истребители в небе почти не появлялись, а если и развертывались воздушные бои, то было очевидно преимущество «спитфайров» и «тайфунов» над нашими «хаябусами», Ки-43.
Ад обрушился на нас 30 ноября. Даже привыкшие уже к воздушному террору, мы были поражены громадным числом вражеских самолетов! Бомбежками не ограничилось – за нашими спинами, в Дели, был высажен воздушный десант, одновременно с бунтом населения, эти проклятые индусы, побыв под рукой Японской империи, снова захотели под власть белых сахибов! Чудом было то, что каким-то нашим тыловым подразделениям (напомню, часто не имеющим винтовок) удалось буквально прорубиться через толпы врагов! Затем пришел в движение фронт, на нас обрушились тонны крупнокалиберных снарядов, и вперед пошли танки, тысячи британских танков и бронетранспортеров – лишь то, что англичане наступали неспешно, давя все лавиной, стальным катком, а не стремительным прорывом в немецком стиле, позволило остаткам моей дивизии отступить в относительном порядке, пробиться к бирманской границе. Мы потеряли всю артиллерию, все тылы – лишь горстке солдат, во главе со мной, общим числом не более полутора тысяч (из первоначальных двадцати) удалось переправиться через Ганг и достичь гор – пройдя через огонь индийского бунта.
Я проделал со своими солдатами весь этот путь – причем значительную часть пешком! Свидетельствую, что среди воинов Ямато не было трусов! Те, кто погиб на моих глазах, до конца исполнили свой долг, подобно самураям, захватив с собой каждый не одного врага! Если бы каждый японец дрался за честь страны Ямато так, как они, – мы бы еще могли победить. Но боги не дали нам такой возможности.
5 января уже следующего, 1945 года, я свалился с жестокой тропической лихорадкой, настолько внезапно и тяжело, что даже не смог по всей форме сдать дивизию своему преемнику. Япония остро нуждалась в тех, кто умеет готовить новых солдат из необученных рекрутов – и потому я был эвакуирован в госпиталь с Сингапуре, а после получил назначение на должность в Метрополии, аналогичную прежней. Я пребывал там до начала апреля, после чего был послан на Курильские острова, приняв командование над дивизией, получившей славный номер моей прежней, погибшей в Бирме, – насколько мне известно, я был едва ли не единственным из ее состава, кому повезло вернуться в Японию.
Герцог Луис Маунтбеттен, вице-король Индии.
«История Освобождения», опубл. в 1956 году
Гуннскую угрозу одолели. Настал час и для япошек платить по счетам!
Особенностью Индийской кампании 1944 года было то, что с нашей стороны было задействовано малое число войск из собственно Метрополии. Да, мы получили значительные подкрепления с запада – но это были индийские же части 8-й и 10-й армий (4-я и 5-я Индийские пехотные, 31-я Индийская танковая дивизии), ранее выведенные из Индии на североафриканский театр. По политическим соображениям было решено не посылать на фронт войска из Метрополии, а формировать новые дивизии на месте, для чего присылались лишь техника, вооружение и командный состав. В итоге, на октябрь 1944-го наша 14-я армия (вынесшая главную тяжесть войны на индийском театре, с прошлого года) насчитывала четыре полностью укомплектованых корпуса (в каждом три дивизии и одна бригада, обычно танковая или моторизованная), причем из всех дивизий семь были индийскими, две (81-я и 82-я, в XV корпусе) южноафриканскими и лишь две (2-я и 36-я, IV корпус) собственно английскими, еще следует упомянуть 70-ю британскую дивизию XV корпуса, переформированную из «чиндитов» Уингейта (силы спецназначения, по тактическому использованию близки к русским партизанам).
Такой состав наличных сил поневоле заставлял быть политиком. Ладно, уроженцы штата Пенджаб и сикхи были привлечены идеей последующего признания Пенджаба полноправным доминионом. Но и индусы с территории, только что освобожденной от японцев, вливались в войска свежим пополнением, взамен выбывших, и к концу кампании составили основную часть личного состава. Недостаточно обученные, они компенсировали это отвагой и философским презрением к смерти – кровью показав свой выбор, остаться в Британском Содружестве, а не получить пресловутую «независимость» из рук японцев.
В итоге кампания носила некоторые черты, присущие скорее гражданским войнам. Особая роль морального фактора, подкрепленного постоянным, непрерывным (хотя бы и небольшим) успехом, и захват густонаселенной территории, что сразу обеспечивает войска пополнением – а противник, напротив, мобилизационный ресурс теряет. Насколько мне известно, эта стратегия была разработана русским полководцем Тухачевским и успешно применялась им в русской Гражданской войне. Оправдала себя она и у нас в Индии, позволяя нашим дивизиям быть «бессмертными», имея в конце наступления практически тот же (и даже больший) состав. Конечно, качество его заметно упало – но японцы и союзные им отряды Чандры Боса не имели и таких пополнений, и в итоге размен по людям два, даже три наших к одному врагу был для нас приемлем. А если учесть, что значительную часть потерь японцам наносили наша артиллерия и авиация, то общий баланс был, пожалуй, даже в нашу пользу!
Особенно губительной эта тактика была против воинства Чандры Боса, изначально набранного из всякого гнусного отребья. Любящие грабить и убивать безоружных, они массово дезертировали, столкнувшись с лицом современной войны. В свое время японцы прибегли к их помощи, поскольку не имели достаточного числа оккупационных сил. В то же время эти, по сути полицейские формирования, имели недостаточную боеспособность и вооружение для фронтовой службы. Однако же, когда бежать не было возможности, эти негодяи дрались с отчаянием загнанной в угол крысы, зная, что в плен их не возьмут, пощады они не просили, да ее им и не давали – и бои с этими подонками по ожесточению иногда даже превосходили немецкий фронт. А японцы, казалось, не знали слова «капитуляция» вообще!
Самураи – отличные воины, но не политики. Страшно представить, что было бы, веди они себя в нашей Индии иначе! Ведь в самом начале население их приветствовало – точно так же, как на исходе прошлого века, возмущенное нашей строгостью, ждало из-за гор русских захватчиков. Но японцы сами все испортили, своей нечеловеческой жестокостью и абсолютным неумением идти на компромисс, учитывать чужие интересы – их законом было, за неподчинение, смерть!
Что было страшным ударом для Ганди и его партии – считавших «непротивление насилием» и «гражданское неповиновение» абсолютным оружием. Но когда ИНК (Индийский Национальный Конгресс) всерьез попытался применить это в условиях псевдонезависимости, чтобы заставить японцев отказаться от грабежей – самураи просто убивали на месте всех причастных, не щадя женщин и детей, так что неубранные трупы валялись сотнями тысяч, и по свидетельству очевидцев, можно было проехать сотню миль, не увидев ни одной живой души. До сих пор неизвестно точное число жертв «Делийской резни», а также других подобных преступлений, меньшего масштаба. В Ганге текла красная вода – и были картины, когда тысячи безоружных людей в белых одеждах стоят перед японским офицером, отвечая на приказ разойтись и приступить к работе, пением молитв, тогда выходят японские солдаты с мечами и рубят головы, аккуратно проходя ряд за рядом, и никто не бежит, все взывают к богу, готовые к перерождению – пока на площади не остается живых, так было! Стоит ли после удивляться, что и сами самураи не спешили сдаваться в плен?
Делийский десант не был, строго говоря, вызван военной необходимостью. А лишь исключительно стремлением защитить мирное население от истребления отступающими японцами. Одной 70-й дивизии было мало, чтобы взять город под контроль – но к счастью, далеко не все индусы принадлежали к ИНК и исповедывали принцип ненасилия. Японский гарнизон был истреблен почти полностью, лишь очень немногим удалось бежать. Толпа приветствовала освободителей – и в то же время на окраинных улицах вспыхивали яростные схватки с японцами, пытавшимися бежать, или, что чаще, подороже продать свою жизнь. Как правило, это было отчаянием самоубийц – и широко известная «атака на мосту», с одними мечами, против пулеметов, тому подтверждение.
«Бойся мечты – она может сбыться». Это сказал мне один из видных деятелей ИНК. «Мы мечтали о независимости – а она оказалась кровавым кошмаром». Одним из крайне неприятных для нас итогом японского нашествия на Индию был крах теории ненасилия, вкупе с огромными жертвами, понесенными именно ИНК. Чандра Бос был убит своими же, до того как мы его поймали – но он мог бы радоваться, что лозунг «винтовка рождает власть» стал в Индии популярнее гандизма. Что послужило причиной еще больших рек крови при размежевании, в сорок шестом, сорок седьмом. Мне искренне жаль храбрых людей, показавших свою верность британской короне и погибших после, при дележе сладкого пирога независимости. Что подтверждает, бремя белого человека это не миф – мы действительно были призваны поддерживать должный порядок среди менее цивилизованных народов. Мы ушли – и в Индии начался хаос.
Нас сегодня обвиняют в жестоком угнетении отсталых народов? Но истинный хозяин никогда не будет жесток к своим же рабочим. Я до сих пор не уверен, не была ли затея с так называемым «Британским Иностранным Легионом» провокацией наших левых. В свете описанной выше политики, я был, мягко говоря, удивлен присылкой «в помощь» этой банды, уже успевшей показать себя в Африке – а уж когда узнал, из кого этот Легион состоит… В то же время и на освобожденной территории были некоторые трения, как экономического (между помещиками и арендаторами) так и межрелигиозного и межнационального характера. Однако было ясно, что спустить «на усмирение» эсэсовских убийц все равно что тушить костер бензином – да, они бы, как мне писали из Кении, не уступили бы жестокостью японцам, в их понимании «усмирить территорию» означало не оставить там живых – после чего население оттолкнулось бы от нас, так же как до того от японцев! Интересно, что наш скандалист Уинни даже в своих мемуарах категорически открещивался от своего авторства этой сомнительной идеи! А мне предстояло решить, что мне надлежит делать с этой бандой – и дело было даже не в том, что это отпетые мерзавцы, по которым плачет виселица, Британия имеет богатые традиции даже из такого материала делать первоклассных солдат! – а в том, что нет никакой уверенности, что банда не выйдет из-под контроля, воюя не за наш, а за собственный интерес.
Мой начальник штаба, в шутку или всерьез, предложил, «окружить эту шайку войсками и перемешать артиллерией с землей». Но после переписки с Лондоном было решено, во-первых, лишить Легион и тени самостоятельности (заменив все командование, до ротного уровня включительно, британскими офицерами), а во-вторых, использовать исключительно не на британской территории, а например, в Индокитае, Ост-Индии, французской Африке, где последствия даже в худшем случае не могут быть столь катастрофичны. Процесс был несколько задержан нехваткой требуемого числа офицеров, владеющих немецким языком. И переформированный Легион активно участвовал в боях во Вьетнаме, как принимая капитуляцию японцев, так и против коммунистических партизан – но эта история заслуживает отдельного рассказа.
А пока, к Рождеству, фронт в целом вышел на линию бирмано-индийской границы. На рубеж, откуда началось японское вторжение, полтора года назад.
И. В. Сталин. То, что никогда не войдет в мемуары.
21 декабря 1944 года
Товарищ Сталин смотрел кино.
Это было и там, в мире «Рассвета» – когда одним из главных видов его отдыха был просмотр фильмов по вечерам. Разница был в том, что сейчас он смотрел их на компьютере – подключенном к плазменной панели, если оставался в Кремле, или на маленьком экране ноутбука, когда приезжал на ближнюю дачу.
Так что в этом мире после него останется имущество, койка с грубым одеялом, шинель и ноутбук.
Фильмы были из того мира – иные можно было смотреть и в кинозале. Под настроение, не обязательно советские – вот и сейчас, Сталин смотрел какую-то французскую комедию с Луи де Фюнесом. Жаль, что он нам не попался – вон, Фернандель и Жерар Филипп уже у нас (первый на Днепре в плен попал, второй под Берлином), теперь на «Совэкспортфильме» срок отбывают, кто-то уже и на нашем экране появиться успел[114]. А этот здесь, где – в Париже, в музыкальной школе преподавал, как там, или сгинул в огне войны, если так, то жалко!
Хотя война у них, как водевиль![115] И не оправдание, что юмор – про наших бы партизан такое снять, так ведь все бы обиделись, а не смеялись! А у них как должное – французы! Нация как кокетка, ветреная, непостоянная, склонная к развлечениям, а не к труду – немец бы такого фильма снять не мог. Хотя немцы вообще комедии снимают? Да, вроде было там что-то про привидения и замок Шпессарт.
А ведь можно, наверное, и этот фильм выпустить на экраны, точно так же как «Индиану Джонса»? Там он был снят в 1966-м, где де Фюнесу уже за пятьдесят, сам он сейчас себя узнает? Да и мало ли похожих людей. Если на показах «Индианы» мы заработали валюту, для покупки в США многих полезных вещей не потребовалось золотой запас тратить. Вот только на какую зрительскую аудиторию выпускать – ведь «Джонс» по духу был истинно американский фильм, ну а это? Хотя во Франции тоже есть что приобрести, в плане технологий. Например, качественное литье многотоннажных броневых деталей «Шнейдер-Крезо», с последующей сборкой. Химические технологии (архиважные с точки зрения новых видов топлива), особенно по нефти (в Гавре и Бресте) и фармацевтике (Париж). Лаборатории редкоземельных металлов (Лилль, Париж, Тулуза). Хорошо, в Марселе нам в целости достался нефтехимический комплекс «Компани франсез де петроль» (которая в будущем станет «Тоталь»), наши инженеры уже там все обследуют, что-то перенять и удастся? Или даже демонтировать и вывезти, когда будем уходить?
Жалко, если Францию потеряем. Мир делится на нации? Напишет ли кто-нибудь финансовую историю, которая скрыта от глаз, но столь же важна, как военная и политическая? Больше того, является для них движущей силой, «кому выгодно», ищи мотив!
Ротшильды – власть над французскими финансами. А кто контролирует их, тот управляет Францией. А всякие «либерте, эгалите» это не более чем игра на публику. И главная сила Ротшильдов даже не в деньгах. А в связях, опутавших Европу и протянувших щупальца за океан. Это – и информация, и кредит, и возможность заключения союзов, ну а деньги это уже производное. «Филиалы» в разных странах автономны и в то же время связаны, как сообщающиеся сосуды. Возможность займа у родственных групп или связанных деловыми соглашениями – это их бессмертие. А лишение этой возможности – смерть. Так что в споре одного со всеми результат очевиден!
И кстати, формируется уже глобальная сеть. Ротшильды, Морганы, Рокфеллеры – они уже ощущают себя стоящими над государствами. Показательно, что делать разнос непослушному «блудному сыну» приезжал именно посланник Ротшильдов заокеанских, с полномочиями других двух Домов. Но не какой-то чиновник – те же Дома не одобрили бы, если претензии пусть даже к проштрафившемуся своему предъявлял чужой, осуществлял бы контроль над их «братом» со стороны какого угодно государства или даже союза держав. Записи переговоров нет – но судя по последующим действиям, проигравшая сторона полностью признала свою вину и готова искупить. Верно, никто во Франции против Ротшильдов не пойдет. Потому что они даже не самое богатое семейство во Франции – они сама суть финансовой структуры региона! А основа французской экономики это финансовый капитал, причем наднациональный. Все прочее – ошметки с его стола. Пожалуй, у де Голля шансы невелики – следует признать, что наш отказ поддержать его в Штутгарте включить французов в число победителей при капитуляции Рейха был нашей грубой ошибкой. И кое-кто из советчиков в НКИДе дорого заплатит за свои рекомендации!
В Германии, к счастью для нас, по-иному. Промышленный, а не финансовый капитал, сформировавшийся позже, и гораздо более национальный (тут и «дойче юбер аллес» сыграло роль), не оторванный от товарного производства в чистые «деньги рождают деньги». И вполне реально замкнуть его на наши финансовые структуры. С условием – как указывают эксперты, Шахт на скамье подсудимых лишний, он человек Моргана, а нам сейчас нужен если не подлинный мир, то хотя бы конкурентное сосуществование, а не финансовая война без правил еще с одним сильнейшим Домом! Когда-нибудь мы перевешаем всю эту капиталистическую сволочь – но это случится не раньше установления мирового коммунизма, то есть как минимум не в двадцатом веке. А пока – Вышинский и Руденко уже получили инструкции, да и по большому счету Ялмар Шахт, бывший президент Рейхсбанка и рейхсминистр экономики, особой вины перед СССР не имеет. Тем более что в иной истории он был связан с заговорщиками «20 июля», за что после даже в концлагерь попал – а здесь крутился возле Зейсс-Инкварта, но оказался не столь решителен, как Штрелин и Герделер. Пожалуй, Советский Союз от осуждения этой персоны не выиграет ничего – а от его освобождения может быть польза. Ну значит, так тому и быть – пусть наши юристы обоснуют законность этого шага.
Италия? Там еще проще – не было серьезных игроков, а фигуры помельче замыкались на швейцарских Ротшильдов в итальянском кантоне. Однако системы так и не сложилось, так что Советско-Итальянский банк на том поле имеет все шансы стать абсолютным чемпионом.
Это – мирное время. Когда наши граждане не узнают об изменении истории из сводок Совинформбюро, движение линии фронта, освобождение городов. Когда судьбоносные решения принимаются в тиши кабинетов – и публика узнает о них (если узнает) много позже, например по ценам в магазинах. Ведь наши люди не привыкли, каждое утро, раскрыв газету, первым делом искать там курс биржевых котировок? А французы – привыкли!
Мы выиграли этап военного противостояния с миром капитала. Теперь надо выиграть экономически – что будет куда труднее. Даже с учетом того, что здесь мы сильнее, и что-то знаем о будущем – все равно у США и Англии ресурсов (товаров, денег, производственных мощностей) больше в разы!
А значит, в последних сражениях уже затухающей войны остро стоит вопрос, какой результат, влияющий на последующее соревнование двух систем, мы получим. Попросту – не захват территории сам по себе, а что с того СССР будет иметь? Хотя придется брать больше – не будет здесь никаких «двух Корей», хватит с нас пока и двух Италий! Сахалин и Курилы это само собой, естественное замыкание наших границ, а вот Китай впоследствии доставит побольше проблем, чем Япония, самураев-то мы разобьем, а что с заклятым другом Мао делать?
Кстати, интересное наблюдение: это у нас, русских, нации имперской (вот ведь, уже не вижу вреда в этом слове) коммунизм сам собой подразумевается интернациональным, за счастье всех угнетенных. А для прочих наций это далеко не так – даже в социализме подразумевается, что мы у себя равнее других. Это к тому, что умри завтра Мао, не факт, что его преемник будет лучше. Как Ким Ир Сен, сейчас комбат 88-й стрелковой бригады под Хабаровском, стоило ему дорваться до власти, так первым делом устроил чистку среди своих, «кто тут смотрит на Москву или Пекин больше, чем на меня»! Так быть Корейской ССР или лучше независимой оставить… монгольские же товарищи все же поддались на уговоры, в СССР вошли, правда, вопрос, какую роль тут сыграла Квантунская армия на границе, и вовремя подкинутая информация, что японцы снова замышляют агрессию – а у СССР все брошено на Сталинградский фронт, и мы можем на этот раз не успеть помочь?
Теперь же – война с Японией должна завершиться быстро! Хотя СССР пока никаких обязательств не принял – но думаю, что в Стокгольме о том речь зайдет? Что ж – справились там, сумеем и здесь, по крайней мере, на суше. Разведка докладывает, Квантунская армия сильнее, чем там была, в августе сорок пятого – так ведь и мы сильнее, и времени на подготовку имели больше, не три месяца, с Победы в Европе, а почти год выйдет! А вот на море – разница не в нашу пользу гораздо больше!
Там Япония была уже на издыхании – флота у нее считай, и не было вовсе. Здесь же – ожидается, что японские ВМС будут еще достаточно грозной силой. Сильнее ТОФ раз в десять. Плюс самурайская спесь – если позор Мукдена мы смыли Халхин-Голом, то Цусиму – пока нет. Так что это вопрос принципа – не ради самолюбия, а чтобы нас впредь, на Дальнем Востоке, уважали как морскую державу!
План Лазарева. А ведь если удастся, то адмирал Лазарев М. П. станет для СССР не менее ценным приобретением, чем какие-то острова! Если сам Кузнецов считает его своим преемником? А он, Сталин, лишь прослушав запись той беседы, подумал, а отчего нет? «Где я вам возьму Гинденбургов», – а вырастим в своем коллективе? Первую Звезду Героя и контр-адмирала Лазарев получил в некотором роде авансом, надо было покрепче привязать к себе пришельцев – хотя «Шеер», спустивший флаг, и потопленный «Тирпиц», на награду вполне тянули, да и в набеге на Нарвик весной сорок третьего Лазарев показал, что умеет не одной своей подлодкой управлять. Вторая Звезда за уран от «Манхеттена», тоже заслужил – ну а третья, за Средиземное море. Что ж, пусть теперь покажет, перерос он прежнего «морского волка» или нет? Одолеет японцев – получит вице-адмирала. Ну а после…
Что там еще Петр Первый сказал про государство с сильной армей и флотом, «обе руки имеет»? В эту войну выросла новая военная элита, высокопрофессиональная, умеющая побеждать – и лишенная политических амбиций, в отличие от Тухачевского со товарищи. Но вот грызня у кормушки не нужна СССР – мы, слава богу, не японцы! И тут авторитет Лазарева у сухопутных, что заметил Кузнецов, и «исландский» план, вполне удовлетворяющий все стороны, это серьезное преимущество перед тем же Кузнецовым! И вполне логично смотрится разделение – армия отвечает за регионы возле наших границ, ну а флот обеспечивает интересы СССР по всей планете. Ну и конечно, мышление – кто сказал, что «генералы всегда готовятся к прошедшей войне», ну вот вам флотоводец, знакомый с войной будущей!
Товарищ Лазарев, мы создавали вам тепличные условия, оберегая от штабных интриг, только воюйте? Посмотрим, как вы справитесь с самостоятельной ролью в нашем коллективе! Необходимое содействие окажем, инструмент предоставим – но уж работу вы сами, и не взыщите!
Лазарев Михаил Петрович.
Владивосток, декабрь 1944 года (альт-ист)
Павшие в Цусиме и Порт-Артуре – просят нас о мести.
Это не «амбиции генералов, требующие кровавых жертв», как я слышал в девяностые в телеящике, про сражения Отечественной. А реальное ощущение, когда приехав сюда после Великой Победы в Европе, знакомишься с обстановкой – и видишь, что мы, СССР, для фашиствующих самураев не больше чем крестьянин, на котором можно опробовать остроту своего меча, пыль под ногами, унтерменш!
Японская военщина здесь вообще не признавала нашего суверенитета – случаи нарушения советских границ японскими кораблями и самолетами исчислялись десятками, каждый месяц! Японские браконьеры вели хищнический лов рыбы в наших водах, массово истребляли котиков и каланов – под охраной кораблей японского ВМФ, не стесняющихся открывать огонь по нашим пограничникам. Тридцать советских торговых судов, с 1941 года, было злодейски потоплено японцами, без всякой войны! В ином времени, во Владивостоке на улице Светланской, рядом с музеем ТОФ, станет памятник нашим погибшим морякам – и на постаменте будут тридцать четыре доски, с названиями судов, датой и обстоятельствами их гибели.
Читал мемуары – когда японская эскадра шла к Перл-Харбору, соблюдая полную секретность и радиомолчание, адмирал Нагумо приказал – если случайно встретится нейтральное судно, например русское, быстро потопить и забыть о нем. Так самураи «уважали» наш нейтралитет. Если на суше, после Хасана и Халхин-Гола, они все же относились к нам с осмотрительностью – то на море не ставили ни во что.
И до сих пор неизвестна судьба двух подводных лодок, М-49 и М-63, пропавших без вести в Японском море осенью сорок первого.
Наглость японцев основывалась на том, что даже после всех потерь на Тихом океане их флот оставался третьим военным флотом мира. Величайшие в мире линкоры «Ямато» и «Мусаси» (не было здесь сражения в море Сибуян, где второй из них, в нашей истории, был потоплен), а также «Нагато», «Исе», «Хьюга», еще «Фузо» и «Ямаширо» (аналогично, не было тут сражения в проливе Сурингао, где у нас оба корабля погибли, не дошли еще американцы до Филиппин), «Конго» и «Харуна» – итого девять штук! Авианосцы «Тайхо», «Дзуйкаку» (правда, оба получили тяжелые повреждения в битве у Марианских островов, случившейся здесь почти по тому же сценарию, но не в июне 1944-го, а в октябре – но к весне вполне могут быть уже в строю), «Унрю», «Амаги», «Кацураги» – итого пять единиц полноценных авианосцев, плюс около двух десятков переделок из чего угодно, гидроавиатранспортов, плавбаз и торговых судов (примерные аналоги американских эскортников), и еще три типа «Унрю» в постройке (к весне как раз могут успеть), и еще «Синано» (по данным разведки, только что вступил в строй, причем информации о его потоплении в первом же выходе американской субмариной «Арчерфиш», как в иной истории, не поступало). Тяжелые крейсера «Тоне», «Тикума», «Могами», «Судзя», «Кумано», «Такоа», «Атаго», «Текай», «Майя», «Миоко», «Наки», «Хагуро», «Асигара» – очень удачные и мощные корабли, задумывавшиеся как истребители себе подобных, несли усиленное вооружение и броню, а также торпедные аппараты, для ночной атаки (в нашей истории, шесть из них должны были погибнуть в море Сибуян, здесь пока все живые), еще один более старый, но с восьмидюймовыми пушками, «Аоба», новые легкие крейсера «Ойодо», «Носиро», «Яхаги», «Сакава» и десять старых, тип «Нагара» и «Кума», итого двадцать восемь единиц! Свыше ста эсминцев, от новейших «Акицуки», с полноценной универсальной артиллерией и РЛС (в целом не уступают американским «флетчерам»), до старичков постройки еще первой мировой – однако же большинство относится к типу «суперэсминца», родившегося именно в Японии (тип «Фубуки» – две с половиной тысячи тонн водоизмещения, и шесть 127-мм пушек в трех двухорудийных башнях, девять-десять торпед калибра 61-см, с рекордной дальностью хода, скоростью и весом боеголовки). Около сорока подводных лодок (точное количество не установлено, из-за невозможности достоверно учесть потери в этой истории), эти не впечатляют, и малым числом, и качеством, гораздо хуже немецких – но есть особенность, что около десятка больших субмарин несут на борту гидросамолеты. И огромное количество всякой мелочи – тральщики, эскортные суда, торпедные и сторожевые катера и прочее. Интересно наличие более десятка минных заградителей специальной постройки (а не переоборудованных из устаревших кораблей и даже торговых судов, как у нас). Еще самураи, обеспокоенные разгулом на коммуникациях американских подлодок, с начала этого, 1944 года, начали строить большие серии кораблей ПЛО и тральщиков (оба типа примерно соответствуют немецким «восьмисоттонникам»), причем часть из них, с угольными котлами, на маньчжурском угольке, не опасаясь перебоев с нефтью – вот только японские гидролокаторы были явно плохи, намного уступая не только американским, но и нашим «тамир-9». И еще десантные суда, вполне отвечающие времени (тип SBT, девятисоттонные, с носовой аппарелью, поднимают триста человек десанта, или танковую роту легких «Ха-го»). То есть самураи вполне способны и быстро подкрепления перебрасывать, и даже пытаться отбить уже захваченные нами острова!
А что у нас? В состав ТОФ входили: два крейсера, «Калинин» и «Каганович» (почти однотипные с «Кировым» с КБФ). Лидер «Баку» и десять эсминцев постройки 30-х, еще два старых «новика», «Войков» и «Сталин» (второй в музейные экспонаты просится – в октябре семнадцатого носил имя «Самсон» и стоял на Неве рядом с «Авророй»). Два сторожевых корабля (по сути, миноносцы) тип «Метель». И аж семьдесят восемь подлодок (больше, чем во всем японском флоте) – но из них тридцать это «малютки», причем ранних серий, годятся лишь для дозора у своей базы. Еще по нескольку десятков катеров МО (для охраны водного района и погранцов хороши) и торпедные тип Г-5 (для Тихого океана почти бесполезны, и дальность крохотная, и мореходность ни к черту), единственно могут пригодиться, если японский флот решит Владивосток обстрелять, как Порт-Артур, и то при хорошей погоде. Еще есть какое-то количество мобилизованных гражданских судов (как больших пароходов, ставших минзагами, так и множества мелочи – сейнеров, буксиров – ставших тральцами и сторожевиками). В сравнении с великим и могучим японским флотом – считайте сами!
Правда, японцам надо еще держать громадную территорию Южных морей (воспетых Джеком Лондоном), от метрополии весьма удаленных. Но все равно – достаточно им выделить одну дивизию крейсеров с двумя десятками эсминцев, при поддержке базовой авиации с близких своих аэродромов – и картина для ТОФ весьма печальна. А могут ведь и что-то посерьезнее найти, пару линкоров и авианосцев, а то и побольше – напомню, что местом сбора японской эскадры перед атакой на Перл-Харбор была гавань у одного из Курильских островов. Да и вообще, метрополия рядом – а значит, реагировать самураи будут очень быстро и нервно.
Что делалось с нашей стороны? Усиливалась авиация, как количественно, так и качественно, перевооружаясь на новейшую технику (а то тут где-то еще старые бипланы И-153 были, привет даже не из сорок первого, а с Халхин-Гола!). В Петропавловск-Камчатский пришли лодки с СФ (под командой Котельникова, четыре больших субмарины тип К), теперь на тамошнем морском заводе (скорее уж, просто судоремонтные мастерские), их приводят в боеготовый вид, снимают противоледовую «шубу» на обшивке и заменяют ледовые винты на штатные. Ожидаем бригаду «двадцать первых немок» с советскими экипажами (двенадцать единиц), в ноябре вышли из Бремена, через Атлантику и Панамский канал. По железной дороге начали поступать «шнелльботы», к весне планируем иметь полноценную бригаду мореходных торпедных катеров дальнего действия (800 миль полным ходом, экономичные дизеля), с «секретными» торпедами с самонаведением на кильватер. От союзников прибыли три ледокола типа «Нордвинд» (очень полезны, для обеспечения круглогодичной работы Камчатской базы), двадцать тральщиков АМ (у американцев они считались «чистыми» тральцами, у нас же работали и как корабли ПЛО), девять фрегатов (а это откровенное дерьмо, корпуса трещат на волне, вооружены откровенно слабо для своих размеров, эскортные миноносцы по вооружению не уступят, будучи вдвое меньше), большие охотники (хорошие кораблики, лучше наших БО), торпедные катера, «хиггинсы» и «восперы» (и еще ожидается – если янки договор полностью выполнят, будет еще одна бригада тка). Если повезет, к маю успеем получить два авианосца типа «Касабланка» (эскортник, корпус и машины торгаша «либерти», несет двадцать истребителей) и шесть эсминцев типа «флетчер». Ну и десантные корабли, как пехотные LSI, так и для танков, LST, приходят в Петропавловск.
И – путь через японскую «таможню». Курильская гряда для самураев это рубеж обороны, пока против американского флота (прежде всего, подводников). Советские транспорта, идущие через проливы, самураи внаглую останавливают и досматривают (а как иначе завезти груз в Петропавловск – а везти туда надо много и разного). Причем творят это безобразие – в нейтральных водах. И если продукты и цемент еще можно объяснить мирным строительством или грузами для пресловутого ГУЛАГа, то военное имущество (в том числе и секретное, как РЛС ПВО) желательно не светить! Приходится личный состав и особенно ценные грузы возить самолетами (тут четырехмоторные «йорки» ценны – поднимают если не как Ан-12, то сопоставимо). И что-то еще успеем закинуть по морю в последний момент, как вскроется ото льда Татарский пролив.
Несмотря на все меры, японский надводный флот, при всех своих потерях, кроет наш ТОФ, как бык овцу. За исключением авиации и подплава – но есть тактические задачи, где надводные корабли ничем заменить нельзя; к таковым безусловно, относится высадка десанта и обеспечение своих коммуникаций. Другое дело, что летчики и подводники могут существенно облегчить задачу надводному флоту. Как моего «Воронежа» не хватает, он бы один тут стоил всех японских линкоров, вместе взятых! Но Сирый в своем мнении непреклонен – имеем все шансы превратиться в К-19 из голливудского фильма с Харрисоном Фордом; а зная нашего меха, могу уверенно сказать, он напрасно паниковать не будет. Так что не судьба больше единственной в этом времени атомарине покинуть Север – по крайней мере, пока не научатся здесь полное техобслуживание реактора делать, с капитальным ремонтом и заменой активной зоны. И мы, носители информации из будущего, ценность имеем – так что был уже наметившийся поход «Полярного Ужаса» на восток отменен. Остался наш атомоход в Молотовске, и мудрят около него товарищи конструкторы, и Курчатов. Завидую белой завистью Ивану Петровичу, бывшему моему старпому, назначенному командиром. Атомной подлодкой командовать это совсем не то, что целым флотом. Особенно при таком соотношении сил и с задачей победить!
Я не вступаю в безнадежный бой Там выход был – вы просто не заметили.План я Ракову, в первом приближении, уже изложил. Морская версия «блицкрига» бить врага по частям, пока он еще не развернулся. Имея господство в воздухе: и завесу подлодок – проделать с японским флотом то, что Хэлси в этой истории у Сайпана (в целом повторившее рисунок сражения за Марианские острова той истории). Зозуля, вернувшись, подробно рассказал и на бумаге изложил. Только у нас нет авианосцев (ну если только успеем из США обещанную пару эскортников получить, так они против «Тайхо» что автомобиль «запорожец» рядом с «мерседесом»), так что придется играть одной базовой авиацией. Против нас же ожидается полнокровное авиаударное соединение – несколько линкоров и авиносцев, с сопутствующей мелочью, и сотни палубных истребителей в воздухе, так что наша задача сложнее, чем у янки при Окинаве, когда топили «Ямато», и авиационное прикрытие у самураев отсутствовало совсем.
Вспоминаю, как я выбивал в Москве силы для реализации этого плана. Лавочкин не подвел, мы получим истребители – и то, чтобы обеспечить требуемое количество, пришлось разбавить «фрицами», пусть держат ПВО. Штурмовикам альтернативы не было – другое дело, что против японского флота они были бесполезны, дальности не хватит – зато хорошо поддержат десант. Так что задача была лишь обеспечить количество, и аэродромы здесь. С ударной авиацией была проблема. У нас были отличные самолеты, в целом не хуже, чем у Германии – что подтверждает наша Победа. Просто наша техника была заточена под другие условия – как правило, на советско-германском фронте, бой в воздухе шел «на коротком плече», и даже на море, расстояния там были отнюдь не тихоокеанские. Следует учесть еще одно обстоятельство: нашим противником была палубная авиация! Если, например, у Ла-7 указана дальность 635 км – то это именно перегоночная дальность, в один конец, на крейсерском режиме. А в боевом вылете надо не только разделить на два, для возвращения на аэродром, но и учесть, что во время боя расход топлива возрастает раз в пять, да и путь туда и обратно далеко не всегда проходит при наивыгоднейшей скорости и высоте. Так что сто морских миль (185 километров), были пределом, на котором у Ла-7 еще хватило бы бензина на не слишком длинный бой. А у японцев – своя палуба, прямо под местом боя! Вот отчего в расчетах даже в наше время принималось, что один палубный истребитель по эффективности равен трем береговым (при действиях около эскадры). Следовательно, мы должны были выставить три Ла-11 против каждого японского «зеро».
Аналогично, если для Ту-2 указано дальность 2000 км, то боевой радиус действия не больше 500–600. И это с бомбовой нагрузкой в тонну, а не с максимумом, три тонны, Ту-2 это поднимал, но лишь для работы по переднему краю, дальность падала очень сильно. В то же время До-217 имел дальность также в 2000 км, но – с нормальной, а не предельной нагрузкой в четыре тонны! А бомба Х-1400 и до полутора тонн не дотягивала (1400 – это как раз вес), так что Дорнье теоретически мог и две штуки поднять, но в бомбоотсек не лезли – зато с одной летал далеко. А вот у Ту-2 превышение веса над номинальной тонной уже сажало дальность весьма ощутимо. Так что, при всем уважении к отечественному авиапрому, для данной конкретной задачи немцы сделали гораздо лучший инструмент!
К счастью, уже в июне 1944 года стало ясно, что нам достался практически весь немецкий авиапром. Первым германским самолетом, крупносерийный выпуск которого был налажен уже после Победы, для нужд Фольксармее и ВВС СССР, на заводах «фокке-вульф» в Зорау и Коттбусе, был высотный перехватчик Та-152, с августа 1944 года начавший поступать в части ПВО – мимо внимания советского правительства не прошли уже наметившиеся агрессивные устремления пока еще наших союзников, и было решено создать оружие для отражения возможных налетов «летающих крепостей». Также СССР проявил интерес к ночному перехватчику Хе-219 («филин»), и перспективному тяжелому бомбардировщику Хе-277, был поставлен вопрос о постановке их в серию, как и о возобновлении производства разведчиков ФВ-189 и транспортных самолетов Ю-52. По настоянию наркомата ВМФ в список были включены Хе-177 и До-217, как наиболее подходящие для нужд флота – и если первый из них не имел шансов на серию, место было занято его развитием Хе-277, и речь шла лишь о использовании в СССР уже имеющихся самолетов, то производство До-217 казалось вполне реальным. Однако следует учесть, что если Фокке-Вульф и Хейнкель имели очень развитую производственную базу, включающую свыше двух десятков заводов у каждого, то возможности Дорнье были гораздо скромнее. И, что еще существеннее, на эти самолеты претендовала дальняя авиация!
Голованов (командующий дальней авиацией, мнение которого очень уважал товарищ Сталин) уступать не хотел категорически. И понять его было можно.
– Товарищи, надо думать не об одних самураях. Но и, насколько я могу судить, об ожидаемом охлаждении с нашими союзниками – «если завтра война», или пока бросить силу на весы дипломатии. Если дошло до перевооружения ПВО, где пока в строю всякой твари по паре, и «спитфайры», и Миг-3, и прочая сборная солянка, от которой спешил избавиться фронт. У меня главная сила сейчас, это ленд-лизовские В-25, что мне с ними делать, если завтра с Америкой разлад? Работать на Ил-4, морально устаревших? Или на «дугласах» – которые вообще не бомбардировщики, их сейчас массово возвращают в ГВФ? У меня, не хвалясь скажу, лучшие в ВВС экипажи, мастера дальних, слепых и ночных полетов, обученные летать в любую погоду – их гробить на старье? В конце концов, мы можем передавать свои части во временное оперативное подчинение флоту, если возникнет такая надобность.
Разговор был не в наркомате ВМФ, а в Кремле, на заседании Государственного Комитета Обороны. В присутствии самого товарища Сталина – который пока молчал и слушал, чтобы после сказать, «есть мнение», это означало, что Вождь вынес свой вердикт. Кузнецов тоже присутствовал – но отвечать пришлось мне.
– Товарищ Голованов, во-первых, вы согласны, что в войне с Японией именно Дальний Восток будет фронтом, а западные округа тылом? И вероятность внезапного нападения на нас англо-американских империалистов все ж меньше, чем самураев в сорок первом – сорок втором? В то же время, не думаю, что дальневосточная кампания продлится долго. Воевать будем не годы – рассчитываем управиться к сентябрю-октябрю. То есть речь идет именно о временных, сиюминутных мерах – а после завершения войны мы можем вернуться к обсуждению дальних перспектив. Не надо повторять ошибку царских адмиралов, в девятьсот четвертом с двумя броненосными «гарибальдийцами». Напомню, что тогда сочли, что нет смысла иметь в составе флота два «броненосца второго класса», чужеродные боевые единицы, расширяя и без того разросшийся «музей образцов». Это было бы абсолютно справедливым в мирное время – в войну же реальное значение имеет боевая мощь здесь и сейчас. Но в нашем случае мы точно знаем, войне – быть.
Во-вторых. Товарищ Голованов, в будущей войне вы собираетесь наносить удары по японскому тылу, по военно-промышленным объектам? Или оставим это нашим американским союзникам – а нашими целями будут корабли в море и в базах, береговые укрепления, и поддержка уже высадившегося десанта? А это – цели для авиации ВМФ, или же, в вашем варианте, всю дальнюю авиацию на театре придется подчинить ТОФ? Поскольку есть основания считать, что морской фронт, Сахалин, Курилы и особенно Хоккайдо, потребуют от нас гораздо больше времени, чем Маньчжурия и Корея. Так зачем усложнять управление, вводя еще одно звено?
В-третьих. А о чем, собственно, спор? Флот не претендует на Хе-277, равнозначные «летающим крепостям». Нам нужны Хе-177, их в исправном состоянии в Германии насчитали свыше двухсот единиц – которые у вас не вызывают интереса. Что до До-217, то они нужны флоту как носители управляемых бомб – опыт применения которых у авиации ВМФ выше, ведь так, товарищ Раков? И насколько мне известно, есть проект поставить немецкие моторы на Ер-2, получите бомбардировщик не хуже.
– Что ж вы сами не возьмете «еры»? – спросил Голованов. – Тем более, КБ Ермолаева по вашему заданию делает Ер-2Т, торпедоносец с моторами АМ-42, от штурмовика?
– Лимит времени, – отвечаю, – к весне мы уже должны иметь не только нужное число самолетов, но и передать их в строевые части, обучить летный и технический состав, добиться боевой слаженности эскадрилий и звеньев. Что выйдет из Ер-2, еще неясно, сколько будут его доводить, а «дорнье» уже машина отлаженная, и в производстве тоже. Поймите, что то, что мы сейчас решаем, это не более чем срочная импровизация под завтрашний день. А послезавтра, году так к пятидесятому, на вооружение поступят совсем другие самолеты! И все, что мы сейчас делим, списывать придется. Речь идет о том, чтобы этой картой сейчас сыграть на все сто!
– Товарищ Голованов, так позвольте поинтересоваться, как вы видите работу дальней авиации в предстоящей войне с Японией? – вступил в разговор Кузнецов. – Если на сухопутном фронте, в Маньчжурии и Корее, именно в силу расстояний и глубины театра, вам придется выполнять значительный объем задач, невыполнимых для фронтовой авиации. Что вы тогда сможете выделить на море? «По остаточному принципу» нам категорически не подойдет! Представьте, что наши штурмуют Шикотан или Итуруп, и вдруг появляется японская эскадра, «Тайхо» с «Ямато» и куча мелочи, они ж нам мясорубку учинят – если мы им до того не устроим Крит сорок первого! Так уж сложилось, что нет у нас другого средства против японского флота, кроме авиации, – а воевать надо здесь и сейчас. И как товарищ Лазарев верно заметил, массированное авиационное наступление против японской метрополии с нашей стороны не планируется, ну а если возникнет необходимость в точечных ударах, вы же Хе-277 получите, в дополнение к Пе-8.
– Товарищи, насколько я понял, вы в борьбе с японским флотом надеетесь единственно на новые бомбы? – спросил Голованов. – А вы уверены, что эта техника будет работать, как надо? И что, раз уж вы так опасаетесь появления японских линкоров – то удары по военно-морским базам противника, разрушение его береговой инфраструктуры и уничтожение запасов не будут столь же надежным фактором, сдерживающим активность японского флота?
Я взглянул на Ракова. Тот выложил из папки еще несколько листков.
– Вот расчеты, исходя из опыта американских авиаударов по Германии и Японии. Список береговых объектов, уничтожение которых парализует действия японского ВМФ. Потребное количество бомб – число самолетовылетов – необходимая численность авиационной группировки – и количество имеющихся у нас аэродромов. Мы подумали о том, исходя из ошибки японцев в Перл-Харборе[116]. Как видите, цифры потребного и располагаемого существенно расходятся!
Голованов взял документ, внимательно прочел. И ответил:
– А почему вы приняли тактику одного удара? Даже если несколькими волнами, в течение одного дня – но по сути это то же самое? Если, как мне известно, срок операции от недели до десяти дней? На мой взгляд, цели должны подвергаться непрерывному воздействию в течение этого срока! Что позволяет во столько же раз уменьшить число самолетов, задействованных одновременно. А тогда – уже укладываемся!
– Японцы тоже подготовятся, – ответил Раков, – усилят ПВО, подтянут резервы.
– Откуда они их возьмут? – спросил Голованов. – Если по вашим же разведданным, у противника просто нет сколько-то значительного количества истребительной авиации, незадействованной на других фронтах? Как и резерва тяжелых зениток – которые могут быть оперативно переброшены к угрожаемым объектам. Вижу, при расчете противодействия вы приняли германские показатели – но ведь в Японии не так! Товарищи, если уж вы подготовились, то дайте и мне. Чтобы мой штаб предоставил такие же выкладки, к моему плану.
– Есть мнение, что товарищи моряки правы. – сказал Иосиф Виссарионович, – но и товарищ Голованов тоже. А потому, предлагаю разрешить ему рассчитать свой план. При условии выделения флоту заявленного количества бомбардировщиков. И уточнением у немецких товарищей, насколько окончательны предоставленные ими цифры, сколько «дорнье» они могут нам дать. У вас все, товарищ Лазарев?
Ой, не время этот вопрос поднимать – как Голованов на меня смотрит? Но надо – иначе последствия могут быть катастрофичными. И с меня же после спросят, вдвойне!
– Нет, товарищ Сталин. Еще один вопрос. Флот настаивает на передаче в состав ВВС ТОФ эскадрильи Пе-8. Из числа непригодных к дальнейшей боевой работе, а потому не включаемых в расчеты.
– Что значит «непригодных»? – взорвался Голованов. – У меня небоеготовных самолетов в пределах нормы! И куда это флот собирается их загнать – в тыл, на мишени?
Достаю из папки лист бумаги, читаю:
– «…При тщательном осмотре центроплана на этой машине удалось обнаружить след незначительного сдвига нижнего пояса заднего лонжерона по отношению к обойме центрального узла крепления подкосов лонжерона. Как раз этот узел находился позади передней кабины экипажа. Анализ следа сдвига показал, что труба пояса лонжерона вышла из под обоймы узла на 1–2 мм. Причиной подобного мог быть только разрыв самой трубы, что подтвердилось после снятия обоймы узла, когда предстала во всей красе труба лонжерона, разорванная по крайнему ряду заклепок. Разрыв был очень ровным и чистым и, казалось как будто специально обрезанным…».
– Информация из известного вам источника, товарищ Сталин. Там ниже указано – где, когда. И еще случаи. Когда из тридцати самолетов дивизии девятнадцать не могут быть допущены к полетам из-за этого самого, это как? И простые меры усиления конструкции не помогли – металл сдает, по усталости. В то же время, если летать без бомб, а в варианте дальнего высотного разведчика Пе-8 еще послужат. Как там написано, они еще успели в полярной авиации поработать. Если мы собираемся сейчас играть против японского флота, то разведка это половина победы. Американцы для того используют В-17, а сейчас, наверное, и В-29 – на большой высоте японское ПВО не достает. Для этого нужны и Пе-8. Пока что разведывательные эскадрильи оснащены «Каталинами» и МБР-2, которые посылать искать японские авианосцы это просто на убой, и погибнут зря, и задание не выполнят. Ту-2Р лучше, но у них все же дальности не хватает, и высоты. Ну и такая деталь – Пе-8 на десяти километрах может и над японской территорией пролететь, с высокой вероятностью примут за американца, особенно если мы будем все отрицать.
– Ну, если сведения оттуда, и вы отвечаете за свои слова, товарищ Лазарев, – произнес Сталин, – товарищ Голованов, есть мнение, что моряков следует уважить. Дайте им эскадрилью Пе-8, с экипажами – ведь насколько мне известно, в авиации флота нет летного состава, подготовленного для четырехмоторных бомбардировщиков? Я тоже читал доклад товарища Зозули, и помню информацию из того источника, с какой пользой американцы применяли дальнюю воздушную разведку на тихоокеанском театре. Нам ведь жизненно важно будет вовремя обнаружить, когда японский флот будет готов вмешаться. Товарищ Голованов, может быть, имеет смысл и Не-277 на флот дать, хотя бы в малом числе. Сколько их у вас уже есть, а немецкие товарищи обещают поставить?
– По состоянию на 1 декабря три первые машины принимают в Германии наши экипажи, – буркнул Голованов, – немцы обещают до Нового года дать еще пять штук, а к февралю-марту выйти на темп семь-восемь в месяц. Считая время на приемку и перегонку – к маю как раз хватит укомплектовать один полк.
– Значит, две-три единицы флоту можно выделить, – утвердительно сказал Сталин, – вас это не сильно ослабит, а морякам сильно поможет. Есть возражения?
Возражений не было. Хотя Голованов был явно недоволен. И не пропустил мимо ушей слова про «источник сведений» – если после спросит, на Сталина и сошлюсь, без его приказа раскрывать не имею права. А получить в довесок к Пе-8 еще и новенькие «хейнкели» это вообще предел мечтаний! Не как носители управляемых бомб – а для «мониторинга» обстановки. Чтобы я на своем КП имел карту не хуже, чем Хэлси – с точным указанием, где японские авианосцы. И наводить на них не только авиацию, но и подлодки.
– А вас, товарищ Голованов, я попрошу остаться, – услышал я слова Сталина, когда мы с Раковым выходили из кабинета.
Это было в начале декабря. И нам предстоял долгий путь, на Тихий океан.
Петропавловск-Камчатский. 20-
25 апреля 1944 года
Авачинская бухта – исключительно удобна для порта, и военно-морской базы. Двадцать километров в длину, столько же в самом широком месте, в море же выходит узкий пролив, так что на карте похоже на мешок – незамерзающая акватория, закрытая от штормов, галечно-песчаный берег, удобный для причаливания, с множеством гаваней, в то же время глубины позволяют принимать самые большие корабли. Оттого город Петропавловск, в 1940 году отметивший двухвековой юбилей, с самого начала был «морскими воротами» России на Тихом океане. Сначала – для промысла пушнины и морского зверя, затем – как перевалочная база на пути в Русскую Америку. Когда же Аляску по дурости продали США, и почти в то же время на юге поднялся Владивосток, Петропавловск стал полузабытыми задворками империи (роман Пикуля «Богатство» рисует вполне адекватную картину, что было здесь в 1904 году). В революцию и Гражданскую здесь даже не было боев – просто пришли и объявили: меняется власть. Затем начался советский период – и Петропавловск (получивший приставку «Камчатский» лишь в 1924-м, чтобы не путать с другим Петропавловском, в Казахстане) стал «рыбной столицей» советского Дальнего Востока (и будет сохранять эту роль и почти сто лет спустя). Отделение Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства (с 1932 года!), Камчатская судоверфь (с 1936-го), рыбопромышленный техникум (с 1942-го). Еще в войну сильно разросся морской порт, снова ставший перевалочной базой на пути от Аляски – по которому шел ленд-лиз.
И конечно, база Северо-Тихоокеанской флотилии (СТОФ). Поскольку Курильские острова, принадлежащие Японии, делили оперативную зону ТОФ как стеной, отрезая северный район – на который однако замыкались два стратегических маршрута, из США и с Севморпути. До Победы СТОФ была весьма малочисленной – все забирали действующие, западные флоты – имея в составе единственный СКР «Зарница», дивизион катеров МО, дивизион подлодок («Щуки», причем ранних серий), 17-я смешанная авиадивизия (единственный 7-й истребительный полк на старых «чайках» и множество отдельных эскадрилий), батальон морской пехоты. С весны сорок четвертого начало поступать пополнение от союзников – тральщики АМ, фрегаты, торпедные катера «воспер» и «хиггинс», десантные суда – часть уходила дальше, во Владивосток, но что-то оставалось и здесь. В октябре по Севморпути пришел караван, в сопровождении ледоколов – тяжелый крейсер «Диксон» (бывший «Адмирал Шеер»), до недавнего времени, предмет зависти к СФ, не каждый флот может похвалиться таким трофеем, лидер «Баку» с эсминцами «Разумный» и «Разъяренный» (а эти домой вернулись – как два года назад уходили на запад, этим же путем), четыре большие подлодки «тип К», плавбазы «Печора» и «Иртыш» (крупные транспорты, приспособленные для снабжения, техобслуживания и ремонта подлодок). Правда, часть кораблей имела ледовые повреждения, и оттого сразу же встала к стенке судоремонтного завода – что представляло проблему, все же верфь здесь была рассчитана на небольшие рыболовные суда.
20 апреля во второй половине дня эскадра в составе «Диксона», «Баку» и эсминцев внезапно вышла в море. Но утром следующего дня жители города снова увидели корабли на внутреннем рейде. И с ними было что-то похожее на огромную подлодку. Если бывают подлодки размером с тяжелый крейсер. Низкий силуэт был плохо различим с набережной, но поднявшись на одну из сопок и вооружившись биноклем, можно было рассмотреть лучше.
Смотрел с горы Такэмацу Такео, сторож при японском консульстве, уже сделавший десяток снимков – жаль, что расстояние слишком велико, и даже лучший телеобъектив Nikkor[117] не может бороться с морской дымкой! Несмотря на скромную должность, он был старейшим из сотрудников и, что еще важнее, безвыездно жил в Петропавловске с 1930 года, в то время как консул и двое его штатных помощников-секретарей приезжали лишь в рыболовный сезон, с апреля по октябрь. Поскольку основной заботой консульства были советско-японские рыбные концессии, где трудились по найму множество японских сезонных рабочих. И за все время консулы менялись четырежды – Такэмацу оставался на своем посту. А так как штат насчитывал всего шесть человек – трое дипломатов, повар и Такео с женой, – то сторож вовсе не обязан был находиться при здании консульства, а совершал поездки по делам, иногда довольно длительные… например, на мыс Сигнальный, где у русских была база гидросамолетов, или в порт, когда приходили суда с различными грузами, а в сорок втором и вовсе сопровождал господина консула в его морском вояже вдоль всего побережья Камчатки. Они осматривали рыбозаводы, расположенные, вот случай, как раз в местах, наиболее выгодных для высадки десанта с моря! Тогда казалось, что немцы вот-вот возьмут Сталинград и Россия капитулирует – тогда и голодной Японии сама Аматерасу велит не упустить свой кусок! Вторжение готовилось почти открыто – даже русские замечали, что японские сезонники весьма похожи на переодетых солдат, ходят строем, вытягиваются перед бригадиром, и даже проводят на берегу занятия по штыковому бою (на бамбуковых палках) и метанию гранат (камнями). Оружие уже было завезено… если бы был отдан приказ! Но война в Европе приняла совсем другой оборот, да и у Японии не так много дивизий, чтобы одновременно воевать в Китае, Индии, на островах Южных морей, поддерживать власть Империи в голландской Ост-Индии и французской Кохинхине и держать караул в Маньчжурии, на русской границе. Так что Такэмацу с сожалением, как и подобает офицеру Императорского флота, должен был отметить, что завоевание Камчатки откладывается на неопределенный срок.
Самое забавное, что сторож и сам консул, Такао Масао, работали на Японию, но на разные конторы, совершенно независимо друг от друга. Масао был от армии и сообщал информацию в Разведывательный отдел Генштаба. И у него было преимущество, абсолютно легальная радиосвязь с метрополией – а Такэмацу приходилось изощряться, пряча рацию в укромном месте, хорошо что у русских не было здесь пеленгаторов, по крайней мере никто никогда не видел в городе фургонов характерного вида, с вращающейся антенной наверху. Да и обычную, несрочную информацию можно было отправлять с доверенными людьми из тех же сезонников – ну а событий, требующих немедленного доклада, здесь не происходило, до сегодняшнего дня.
Но сейчас был именно такой случай – если в это, забытое богами место, и в самом деле пришла русская «моржиха», описание которой, вместе с фотографией из «Джейна-1944» недавно привез господин консул! Морской демон, уже сожравший два флота Еврорейха, Северный и Средиземноморский – на кого нацеливается он теперь? Ответ ясен. Неужели русские решили – войне быть?
Такэмацу спрятал фотоаппарат и стал спускаться с горы. Все ж в России совсем не умеют хранить секреты – в Японии иностранцу никогда бы не позволили бродить беспрепятственно возле военно-морской базы. С неба послышался шум, летело полтора десятка самолетов, два транспортных в окружении целой эскадрильи истребителей, это было интересно! На улице стояло оцепление из солдат русской тайной полиции, НКВД, ничего подобного раньше не бывало никогда – к кварталу, где находился штаб СТОФ, без дела не пропускали никого, не только Такэмацу. Впрочем, и с разрешенного места все было видно хорошо, Петропавловск не настолько большой город – а сторож, проживший здесь пятнадцать лет, хорошо говорил по-русски и знал многих местных жителей. Прилетел сам командующий русским Тихоокеанским флотом, из самого Владивостока? Точно, подъехали несколько автомобилей, вышли какие-то важного вида офицеры, в сопровождении охраны – кто из них адмирал? Вот они скрылись в штабе – не прошло и четверти часа, как они все выходят, с ними сам командующий СТОФ контр-адмирал Андреев – Такэмацу, конечно, не был ему представлен, но издали видел не раз – все садятся в ожидающие их машины и едут в порт. Там, погрузившись в катер, направляются к эскадре. И вовсе не надо было быть офицером Императорского флота, чтобы связать появление громадной подлодки и внезапный прилет русского командующего!
Срочные депеши о произошедшем получили и разведотдел армии, и флот. Второй оказался расторопнее, будучи гораздо более заинтересованной стороной. Было принято решение провести воздушную разведку – как не раз делали на Сахалине, в Приморье, да и здесь, на Камчатке. Правда, русские в последнее время стали подозрительно нервными, и воздушных разведчиков над своей территорией просто сбивают, – но с опытным экипажем есть хороший шанс проскочить над бухтой и оказаться над нейтральными водами прежде, чем русские успеют отреагировать.
Предвидя важность миссии, в прикрытие выделили не пару или четверку «зеро», а целую эскадрилью – двадцать шесть боеготовых истребителей, в три эшелона.
Капитан Гриб Михаил Иванович,
Герой Советского Союза, командир эскадрильи 6-го гвардейского истребительного полка, уже ТОФ.
Апрель 1945 года
С войны – на войну. Пока не началось – но ясно, что уже скоро. Если в воздухе такое творится!
Италия, где мы еще год назад были, здорово на наш Крым похожа. А летом так вообще – только сдернули нас оттуда уже в августе, ничего не говоря. Сначала в тыл, под Воронеж, на новую технику переучить – и вместо наших «убивцев», Як-9У, дали «лавочкины», сначала уже виденные «седьмые», а затем внешне очень на них похожие «бороды», как их тотчас прозвали, самое характерное отличие от Ла-7 было в выступе маслорадиатора под носом, из-за чего капот стал не круглым, а эллиптическим. Переучиться было не слишком сложно, все же мы были гвардейцами-фронтовиками с многочасовым налетом, а не курсантами из летных училищ. Посидеть в кабине, чтобы привыкнуть, затем один-два вылета на УТИ-Ла-7, с инструктором – и поднимай в воздух уже закрепленную за тобой машину!
Скорость была чуть меньше, чем у «убивца», Як-9У разгонялся за семьсот, а Ла-11, даже в облегченном виде, чуть-чуть до этого рубежа не дотягивал. Но в маневренном бою, в варианте фронтового истребителя (когда заправляются лишь три бака из пяти) был, пожалуй, на равных! В то же время по-настоящему морской истребитель – с дальностью при полной заправке за две с полтиной тысячи километров, приборно-навигационное оборудование не в пример подходило для полетов над морем, а также ночью и в плохую погоду, имелся радиополукомпас, обогреватели-антиобледенители на крыле, стабилизаторы, омывание лопастей винта и лобового козырька фонаря. В отличие от Як-9Д, баки не только протектировались, но и наддувались отработанными инертными газами от выхлопа мотора. Появился автомат регулировки температуры головок цилиндров – хотя до немецкого «командного центра», когда все управление мотоустановкой завязано на один сектор газа, было еще далеко. Ну а три 20-миллиметровых пушки Б-20 не сравнить с одной такой и пулеметом «Яка». В отличие от ранних «Ла», как рассказывали летавшие на них, в кабине наконец стало комфортно – с нормальной вентиляцией и обогревом. Мягкая спинка и подлокотники сиденья, и даже такое полезное устройство, как писсуар – при возможной продолжительности полета четыре-пять часов тоже все вовсе не роскошь!
Еще отрабатывали взаимодействие с наземной ПВО, наведение по радиолокатору на воздушную цель. Хотя это было больше задачей тех, кто летал на «немцах», Та-152, или, как их у нас звали, «супер-фоках». Насколько я заметил, пилотов ПВО обучали не столько воздушному бою, как взлету и посадке в сложных метеоусловиях, наведению по радару на цель, с превышением над ней в два-три километра – а дальше, стремительная «соколиная» атака, как правило смертельная, и уход вверх, чтобы повторить, не ввязываясь в свалку на виражах. Причем в отличие от ФВ-190, которые также любили применять эту тактику, но были очень уязвимы именно в момент просадки, теряя скорость – Та-152, включив форсаж, уходил от нас как от стоящих на месте, да еще с набором высоты. Хорошо что «супер-фоки» так и не успели появиться на фронте. Хотя это чистый перехватчик – воздушный бой на малой высоте, совершенно не его стихия.
В декабре пришел приказ – на восток! Новый, сорок пятый год лично я встретил в эшелоне где-то у Красноярска. Нашим конечным пунктом был Комсомольск-на Амуре, наши истребители, разобранные для перевозки, привели в порядок в цехах авиазавода, облетали на заводском аэродроме. В конце января наш полк наконец достиг предписанного места дислокации, под городом Оха на севере Сахалина – зимой, да еще после Италии, дыра страшная! Но мы понимали – война с самураями близко.
После Победы многим хотелось домой. И не от одного человека я слышал слова «настрелялся досыта». Но мы были не просто защитниками Отечества, а профессиональными военными, офицерами. И японский фашизм не вызывал у нас никаких симпатий. Ведь не будут же политработники лгать, рассказывая о многочисленных преступлениях и агрессивных намерениях японской военщины против нашего народа? Ну и суть, оказывается, у Гитлера и самураев тоже единая!
– Та же идея, господства своей высшей расы, избранной нации, над всеми прочими! – говорил нам товарищ из Политуправления на лекции для личного состава. – Но если в Германии, стране европейской материалистической культуры, «сумрачный тевтонский гений» развил псевдонаучную теорию, наиболее ярко изложенную Гитлером в его «Майн кампф», то японцы в силу восточной специфики мышления не нуждаются в логических доказательствах. Они просто верят в то, что Япония избрана богами и предназначена править миром. И поскольку эта вера в той или иной степени пронизывает всё общество, то нет нужды в особой руководящей и направляющей организации, подобной нацистской партии и СС. В Японии нет фюрера, подобного Гитлеру. Но его символические функции выполняет микадо, а технические – наиболее сильная фигура из военщины, сейчас – генерал Тодзио. В общем, самый настоящий нацизм с восточной спецификой.
Ну раз так, то и сомнений быть не может – показала эта война, что с нацистами-фашистами (пусть их черти в аду сортируют и различают) нам не ужиться никак. Тесно нам под солнцем – или мы, или они! И если не нам, то нашим детям или внукам придется воевать с ними насмерть. И счет у нас к ним неоплаченный пока – за Порт-Артур, Цусиму и Сергея Лазо! Ну а после, как один политработник сказал, «битие определяет сознание», сумели ведь из немцев фашистскую дурь вышибить – сам видел на базе «камрадов» из ГДР, в авиатехнической роте, причем работают старательно и без намека на саботаж! После узнал, что, оказывается, и кто-то из бывших люфтваффе на эту войну просился, но наши не разрешили. А летом довелось мне тут увидеть немца и за штурвалом, правда, транспортного Ю-52 и в небоевой обстановке. Так и японцы – если обезьяны сумели превратиться в людей, то самураев тоже, наверное, можно заставить?
И врать не буду, присутствовал и здоровый карьеризм, «плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом». Сроки выслуги военного времени, послужной список и, конечно, награды и звания – в любой армии дело не последнее. Тем более что после Победы в Европе, японцы не казались нам более сильным противником. По крайней мере самолеты у них, как сказали товарищи из ПВО, на уровне немцев сорок первого года. А четыре года в войну это для совершенствования оружия и техники целая эпоха!
Говорят, что до Сталинграда японцы очень часто нарушали наши границы, и корабли их в наши воды вторгались, и самолеты над Сахалином пролетали насквозь. Как наши на запад пошли, так и здесь приутихло – но в последнее время, когда мы стали войска сюда перебрасывать, японцы тоже почуяли неладное и зашевелились, разведчики каждую неделю летают, четырех сбили уже. Сажать не получается, потому что, как правило, их истребители в это время крутятся над нейтралкой, и если что, идут на помощь – и завязывается большая драка, да и фанатики они, было тут, что разведчик, зажатый в коробочку, пошел на таран. Так что теперь – как только РЛС показывает, цель уже над нашей территорией, атакуем и огонь на поражение, если удастся свалить разведчика первым ударом, то их истребители обычно в бой не вступают. Но если пришлось – ни в коем случае боя на виражах не принимать, у «зеро» маневренность, как у «ишаков», так что будет драка как минимум на равных. А вот на вертикалях японцы явно слабее!
Мы тоже встречались несколько раз с самураями над морем. Появлялась пара или четверка, летела в отдалении – и тоже, наверное, в кабинах там примеривались, прикидывали шансы – но пока что расходились миром. А мы изучали театр, привыкали к местным условиям. Тут погода меняется на раз, как на Севере – без навыков слепых и ночных полетов, нечего делать, ну разве только в ПВО.
Слышал, что на Камчатку самолеты гнали в основном по АЛСИБу – маршруту, которым от американцев с Аляски ленд-лиз принимали, только с запада на восток. 21 апреля нашей эскадрилье было приказано сопровождать два транспортных самолета Ли-2 от Охи до Петропавловска (до нас от Владика его другой полк вел). Кто или что там, не сообщили, только лишь – лучше вы все сгорите, но «дугласы» должны дойти! А японцев, пытавшихся приблизиться, разрешено сбивать даже над нейтральными водами – на усмотрение комэска, то есть мое. Зато, ясное дело, если не дай бог, и отвечать я буду первым – а потому я решил, если встретим над морем японский воздушный патруль, и самураи будут вести себя агрессивно, сбивать их без всяких церемоний! Но долетели без проблем, тысяча километров всего, три с полтиной часа, если равняться по скорости «дугласа». И уже когда сели на Камчатке, узнали – летел Лазарев, новый командующий ТОФ, с инспекцией. А из второго самолета вылез взвод не пойми кого, в камуфляже и полном боевом снаряжении, знаков различия не видно, оружием обвешаны, и солдаты из аэродромной команды еще какие-то тюки и ящики таскали – ясное дело, что осназ, серьезная же у комфлота охрана!
Они в город, на двух «дождах», двух «студерах» и БТРе, ну а нас разместили, как положено, на довольствие поставили – ждем. На Камчатке в апреле не слишком холодно, не Арктика, температура выше нуля. Вот только горы вокруг напрягали – тут и взлет-посадка с осторожностью, особенно в сложных метеоусловиях или ночью, и хрен на вынужденную сядешь, лучше сразу прыгать, если подобьют. Или на воду садиться – так холодно и штормит, одна надежда на резиновую лодку в аварийном запасе, да на «каталины» и МБР-2, которые из разведчиков перевели в поисково-спасательные. И то, если большая волна, гидросамолет и не сядет и не взлетит – уже позже на Сахалине видел я первую в наших флотских ВВС вертолетную эскадрилью, которая занята была большей частью именно этим – вытаскивали наших сбитых, вывозили в тыл тяжелораненых. Но на Камчатке о таком и не слыхали.
24 апреля с утра нас подняли по тревоге. Слушаем радиосеть – знакомая по Сахалину история, к гавани прорывается японский разведчик. Примем как положено – тут из истребителей, кроме нас, 7-я дивизия сидит, развернутая до четырехполкового состава, один полк на высотных «немцах», три на таких же Ла-11, как мы. Радиоволна истребительной авиации была общая, для всех частей – для лучшего взаимодействия. Отчего не шифровали – ну а как вы представляете, думать над расшифровкой в воздушном бою, когда обстановка меняется ежесекундно?
– Орел-четыре, поднимайте дежурную пару!
– Орел-ноль, не можем, нет горючего!
– Что!? Как нет горючего!!? Да вы *** у меня *** под трибунал *** пойдете!!!
– Нам его только-только подвезли…
– Уроды!!! ***!!! Поднимайте всех кого только можно! Разведчик не должен уйти!
Выхожу в эфир докладываю обстановку – может, в штабе забыли о «чужой» эскадрилье? Укажите цель! Год сейчас не сорок первый, чтобы безтолку метаться в небе, а в худшем случае еще и получить от своих. РЛС тут уже есть, доставили, и штаб вполне может и должен управлять боем!
– Дракон-два, вас понял, взлетайте, в квадрат 56–12.
Отчего-то повелось – у местных, с ТОФ, позывные «птичьи», у нас, бывших ЧФ, «звериные», у СФ «рыбьи», а у балтийцев что? И соответственно, у истребителей – с «хищным» оттенком. Номер мог привязываться к конкретной эскадрилье, или меняться в зависимости от задачи, но «ноль» обычно был центр наведения. Задача которого вывести нас в место боя – ну а дальше не зевай! Ну а местную карту с разбивкой на квадраты уже успели выучить наизусть.
– Орел-ноль, я орел-два, вижу цель. Шесть зеро на встречных!
После мы узнали, что разведчик, одномоторный палубный бомбер, проскочил за хвостом нашей патрульной пары, со стороны солнца. Отчего зевнули на РЛС, это надо думать, трибунал разберется – но тревогу подняли, когда японец был уже над бухтой. Сфотографировал, сволочь, что хотел, развернулся и на форсаже, пологим пикированием, рванул к границе. И пока наш патруль, те самые «орел-два», садился ему на хвост, самурай был уже над нейтральными водами. Плевать – Нептуну будешь жаловаться, что сбили неправильно – но тут навстречу валится шестерка «зеро», у которых, надо думать, тоже приказ, не допустить перехвата разведчика любой ценой.
Наши, однако, злы и совершенно не собираются считать инцидент исчерпанным! Боевой разворот, и вот уже начинается обычная истребительная «карусель» или по-аглицки «дог файт», кто первым открыл огонь, уже установить не удалось – после наши дружно клялись, что начали самураи, наглые оттого, что их шестеро против двоих. Но буквально через полминуты на месте боя появляется еще звено из 17-го полка, теперь счет равный, уже нет, один из японцев с дымом рушится вниз. Но с юга подходят еще десять «зеро»!
– Дракон-два-два, достань гада! Дракон-два-три, поможем нашим!
Левофланговое звено нашей эскадрильи устремляется за разведчиком, удирающим со снижением, на скорости под шестьсот. А мы ввосьмером валимся сверху на нового противника. Все же Ла-11 это самолет уже следующего поколения, скорость больше на целую сотню, даже на вираже сопоставим, а на вертикали делает японца на счет раз. И прочный, пару попаданий выдержать может, а вот «зеро» горит и разваливается, конструкция предельно облегчена, баки даже не протектированы. Сразу четыре японца готовы – два взорвались, два вниз пошли, с дымом и огнем. Не виражить, сразу вверх! И повторить атаку.
– Я дракон-два-два, на нас еще десять!
Дьявол, да сколько вас тут? Оставляем «своих» японцев в покое, несемся на юг. Там наши дерутся, четверо против десяти, вижу уже кого-то сбили – похоже, японец, наши в воздухе взрываются редко. Удачно атакуем сверху, сразу сбиваем еще двоих – а вот разведчика уже не догнать, ушел, сволочь! Ошиблись самураи, свои силы разделив – это позволило нам бить их по частям, используя большую скорость «лавочкиных». Когда мы еще одного успели свалить, подходят наконец те шестеро из второй группы, кого мы добить не успели. Так это поправимо – тем более что и у вас на хвосте наши сидят, кто-то из Седьмой дивизии! Ну куда ж ты на «танке» в горизонталь лезешь, зеленый, что ли? Приходится выручать!
Да, «зеро» нам не противник! И пилоты у самураев средненькие, обучены кое-как, но и только. Большой командой работать не умеют, в отличие от нас – индивидуально и парой еще ничего, а меж собой пары и звенья связаны плохо! Но упрямые – ни один из них из боя не вышел, все дрались до конца! А впрочем, что им еще оставалось – и пикированием вниз им не уйти, крыло у «зеро» такого не выдержит, и в горизонте мы их догоним! Кончились в воздухе японцы, еще болтаются где-то внизу два или три парашютных купола – теперь на указатель топлива взглянуть, на форсаже бензин расходуется быстрее в разы, если не на порядок… Это что, уже война – если с той стороны сбитых не меньше десятка, а то и больше было? И наших точно, сбивали, видел! Если это не казус белли, то уж не знаю, что! Внимательно смотрим по сторонам, не прозевать бы свежего противника, если он на нас сейчас нападет. По идее, должны с локатора предупредить – так ведь разведчика зевнули?
В нашей эскадрилье сели все – хотя у пробоины были почти у каждого, а у двоих так много, что удивительно, как долетели! Седьмая дивизия потеряла шесть сбитыми, но четырех ребят нашли, подобрали. А японцев сосчитали одиннадцать штук – чьи обломки после нашли на берегу, или падение в море видели и подтвердили с оказавшихся под нами катеров, или самих самураев взяли в плен. Счет явно неполный, поскольку лишь мы свалили десятерых (официально подтвердили шесть, в том числе двух за мной) – но еще не один «зеро» уходил в сторону моря дымя и со снижением – а до ближайшего их аэродрома на острове Шумшу километров триста, так что точно дотянули не все!
Это что, уже война? Фрицы на нас без объявления и при мирном договоре напали – может, и японские фашисты тоже, решили нам устроить Перл-Харбор? Оставшиеся дни Петропавловская база была как растревоженный улей, в городе затемнение ввели. Как я уже рассказал, здесь стычки в воздухе были не редкостью, но – парой или звеном, не больше, а чтобы полсотни самолетов в воздухе, и до полного истребления одной из сторон, это уже точно не «инцидент»! У нас же была лишь злость. Помню случайно услышанный разговор солдат-зенитчиков, у нас на аэродроме:
– Суки самурайские, дембельнуться не дают! Порвать бы их скорее, и домой!
Назад вылетели лишь 1 мая. Наша эскадрилья в полном составе – побитых успели залатать в мастерских, поставить в строй – и самолет комфлота, на этот раз один, и не «дуглас», а прилетевший накануне Ер-2 в пассажирском варианте.
Лазарев Михаил Петрович.
Владивосток– П. Камчатский – Владивосток.
Апрель 1945 года
Если «Полярный Ужас» не может прийти на ТОФ физически – то отчего бы ему не прийти «виртуально»?
Причем эта идея пришла в голову не кому-то из наших, а Кузнецову. Когда он увидел на Севмаше «обманку», которой мы вообще-то предполагали дурачить наших англо-американских «друзей». В основе была старая большая баржа, еще сборный каркас из стальных труб, и оболочки от списанных аэростатов. Вышел гибрид дирижабля полужесткой конструкции и надувных аттракционов конца века – каркас придавал форму, а чтобы оболочка не хлопала, её наддували воздухом постоянно работающие компрессоры. Рубка была сделана из досок, обтянутых брезентом, хвостовой стабилизатор пришлось поставить на отдельный понтон, закрепленный на стальной ферме далеко за кормой. С большого расстояния выглядело очень похоже. Переход по открытому морю это сооружение выдержать вряд ли бы могло – но внутри гавани было способно даже перемещаться своим ходом, со скоростью гребной шлюпки.
Если ты близко – покажи, что далеко. Если ты далеко – покажи, что рядом. Если ты можешь сделать это – демонстрируй неумение. Если не можешь – притворись, что сумеешь. Так говорил Сунь-Цзы, две тысячи лет назад.
В итоге «Воронеж-2», или В-2, как его успели окрестить, был разобран (без плавсредства, которое предполагалось найти на месте) и буквально в последний день погружен на «Печору», уходящую на ТОФ по Севморпути. И Кузнецов самолично подписал приказ, выполнить который командование СТОФ было обязано тотчас по получению условного сигнала. Ибо пока еще было неясно, в какой конкретный момент карта должна быть брошена на стол… крапленая карта, но ведь японцы этого не будут знать, а кто играет честно на войне?
Ну а идея соединить «день Х» и мою инспекцию в Петропавловск родилась уже спонтанно. Если японской разведке известно про «моржиху» (а должно быть, от немцев – и ведь японцы успели отметиться и в штабе адмирала Тиле, во время битвы у Лиссабона), то они вполне могли знать, кто был ее командиром? Еще один камешек на весы достоверности – при том, что мне действительно надо было побывать на Камчатке. Поскольку с началом войны СТОФ оказывалась в оперативной изоляции – но должна была сыграть важную роль.
И была целая операция, в разработке которой приняли участие Зозуля, только что вернувшийся из США (а если точнее, с эскадры Хэлси, до собственно американской территории там почти половина экватора), и Раков. Сначала я планировал воспользоваться самолетом, специально сделанным для моих разъездов – Ер-2, переделанный в пассажирский, – в отличие от «курьерских» версий Ту-2 и «бостонов», где пассажиры размещались без всяких удобств, фактически на правах груза, здесь была достаточно просторная шестиместная пассажирская кабина на шесть мягких регулируемых кресел, наличествовали отопление, вентиляция, багажный отсек с малой трехместной кабиной для сопровождающих и туалет. А главное, новые моторы АМ-42 и переделанное крыло обеспечивали скорость в пятьсот пятьдесят, как у «тушки». Правда, моторы у меня вызывали сомнение – читал, что в иной истории они доставили очень много проблем на новых штурмовиках Ил-10.
– Так то штурмовики, – сказал Раков, – бронекорпус, пыль на грунтовых аэродромах, и уровень подготовки техсоства, привыкшего к неубиваемым АМ-38 на Ил-2. У бомбардировщиков и бетонка, и техники лучшей квалификации. А ваша машина будет на особом контроле!
Пару раз я летал на этом Ер-2 – в Хабаровск, на Сахалин. Самолет мне понравился, и даже крейсерская скорость в полтора раза быстрее, чем «дуглас», так что время выигрываешь ощутимо. Единственно плохо – с собой многого и многих не возьмешь. И, по закону подлости, как раз в нужный день понадобилось заменять моторы! А еще прибыла спецгруппа – все знакомые лица: Валька «Скунс», уже с погонами майора, за старшего, с ним Влад, Финн, Мазур, и остальных я тоже видел в Северодвинске, «песцы», подводный спецназ СФ.
– Приказано обеспечить вам охрану, тащ контр-адмирал! Ну и своя задача есть, так что с вами до Камчатки и после останемся там.
– Слушай, давай без чинов, не в строю! А Смоленцев где?
– С нами до Читы летел. С ним Рябой. И Шварц с Андрюхой, из госпиталя наконец вышли. Своя у них задача – после расскажут, когда свидимся.
– В Москве были? Моих там видели?
– Нет, тащ…. Михаил Петрович, нас же сюда из Нижнего сдернули, ну который Горький. С учебной базы морпехов. А Брюс в Москве побывать успел – рассказывал, что Лючия в январе родила, сразу двойню, и теперь с вашей Анной Петровной вместе растят.
Это я знаю, Анюта пишет мне, каждую неделю. Хорошо, что ее Пономаренко не трогает пока, никуда не посылает, как в Киев тогда! Понимает, значит, что ей пока от сына нашего отлучаться нельзя – ну а мне в Москву, никак. Слышал я, политработники солдатам здесь объясняют, особенно в тех частях, что с Запада переброшены – как самураев разобьем, так будет вам дембель, по домам, и никак не раньше. И мне, выходит, тоже так – домой после Победы! Хотя Анюта в последнем письме предлагала – может, ей ко мне сюда? С пятимесячным ребенком на руках, через весь Союз ехать? Пусть уж лучше дома, в Москве – и не будет война долгой, там справились, сумеем и здесь!
А пока – вместе с «песцами», на Камчатку. На двух «дугласах», в один не влезем. Что за груз там у вас – водолазное снаряжение? Плохо, что не выходит здесь пока аппараты замкнутого цикла скопировать, ИДА-59 спасательные еще как-то вышло сделать аналог, есть уже на лодках – но там регулировка попроще. И акваланги АВМ-5 хорошо освоили – но что с пузырями делать, лишь надеяться, что ночью или на волне не видать. Однако, если вы с этим всем на Камчатку – то значит, дальше на острова пойдете, куда еще?
– Михаил Петрович, все в пакете. Который вскрыть велено уже в Петропавловске. А я вам ничего не говорил.
Ага, только свое снаряжение не светите! А то японский шпион взглянет и сразу поймет. И придется вам всерьез изображать там мою охрану, чтобы никто иного не подумал.
– Не изображать – приказ у меня, от самого товарища Кириллова. Чтобы ни один ниндзя к вам подойти не мог, а то, кто этих японцев знает? Вдруг у них эти и сейчас есть?
Ну, флаг вам в руки – хотя я реально случаев, чтобы ниндзя были замечены где-то кроме внутрияпонских разборок, не припомню! Ракова больше беспокоило, как бы самураи не решили из меня Ямамото сделать, который и тут, в этой истории, попался американцам в прицел. Японские самолеты не раз были замечены над Охотским морем, и даже у нашего побережья, и так будет, пока мы Курилы у них не заберем. Потому наш перелет был проработан, как боевая операция – даже над своей территорией, на маршруте Владивосток – Хабаровск – Комсомольск – Оха, нас не только сопровождало звено истребителей, но и ПВО было в готовности один, радары искали цели, и перехватчики готовы были взлететь. Был радиообмен, из которого следовало – с Сахалина пойдем дальше на север, на Охотск. На самом же опасном участке, через море, в сопровождении шла целая эскадрилья, гвардейцы с ЧФ, еще нас сто километров от берега прикрывало звено «немцев», идущих параллельно, южнее, на большой высоте.
Долетели нормально. Командующий СТОФ Андреев, в нашей реальности командовал Балтфлотом в пятидесятые – сейчас удивился, услышав, что прежде мероприятий в штабе, комфлота намерен посетить поселок Рыбачий (база подводных лодок, на той стороне Авачинской бухты – через двадцать пять лет там город Вилючинск будет). За все время службы, впервые себя ощущаю главным действующим лицом в сцене «приезд большого начальства в дальний гарнизон». Мне однако не понты нужны а уверенность, что здесь все сработает как надо – потому что иначе мне перед самим Сталиным за все отвечать! И с «делом адмиралов» лет через пять еще неясно, как карта ляжет, победителя не судят, а проигравшего? Слышал, что Алферов с Абанькиным, кто в том деле одни из главных ролей сыграли, здесь вдруг оказались замешанными во многих грехах – не забыл значит, Николай Герасимович тот разговор, «кто предупрежден, тот вооружен», ну а что главком ВМФ, имея большое желание, не сумеет какого-то каперанга капитально притопить, не смешите! Так эти самой мелкой сошкой были – а когда очередь до Харламова, Левченко, Кулакова дойдет? Ох, чувствую, весело будет в Москве, когда я туда вернусь – причем очень большая разница, с победой или без? А потому властью, данной мне товарищем Сталиным, я здесь всех дрючить буду, ради победы над японским милитаризмом!
Вблизи наш макет выглядел уже не столь убедительно. Десять кабельтовых, если с хорошей оптикой – ближе шпионов подпускать не рекомендуется. И вообще, убрать с глаз долой, за мыс Крашенинникова, в одноименную бухту! И никаких иностранцев к базе в Рыбачьем не подпускать! А вот дальше… есть у меня задумка одна, но о ней после!
В базе стояли четыре североморские «катюши» и десяток местных «щук». В штабе, после всех положенных церемоний, я огласил два приказа. Первый – на СТОФ формируется бригада подплава! Командир – капитан 1-го ранга Котельников, здесь присутствующий (Виктор Николаевич даже трубку вынул изо рта), засиделся ты в каперангах, прямая тебе дорога к адмиральскому чину – не мне же одному, центральный пост лодки в боевом походе на высокие штабы менять! Так что подумай, кого своей властью на свой бывший дивизион поставишь, который теперь первый в бригаде – лодки К-1, К-2, К-3, К-22. Завтра жду от тебя предложения по штабу бригады, с персональным списком. Второй и третий дивизионы – ожидается прибытие пополнения, двенадцать «двадцать первых» немок с нашими экипажами, уже вышли от Аляски, должны быть здесь в первой декаде мая. В основном балтийцы – но ведет их Видяев, был назначен, как спец по «двадцать первым», кто еще из Нарвика U-1506 перегонял[118], ну и недоволен, что как с нами связан, так полвойны в тылу прокантовался, охота применить, чему я его учил.
– Значит, комдив-2 у нас уже есть. Ну а кого на комдива-3, это вы, Виктор Николаевич, у Видяева уточните, кто на переходе себя лучше всех показал. Четвертый дивизион – это «щуки», у меня особой надежды на этих старушек нет, но вам виднее. А вот пятый, кто вместе с Видяевым идет – ох, чувствую, наплачемся еще мы с ними!
Кто мне такую свинью подложил? И я тоже хорош, не отреагировал – вот что значит, толкового начштаба рядом не было в Москве! Две трофейных немки, U-214 и U-218, тип VIID, подводные минзаги. А юмор в том, что экипажи на них – из немецких «добровольцев»! Большей частью, правда, тех, кто у нас же в плену и сидели, флотилию «свободной Германии» изображая, еще в сорок втором. U-214 командует корветтен-капитан Байрфилд, которого я сам же в плен брал, выловив из воды у Порсангер-фиорда[119], мужик со стержнем, даже на допросе держался уперто, второго командира не знаю. И если эти решат в боевом походе переметнуться к американцам, или даже к самураям? Хотя, чтобы на второе решиться, надо совсем психом быть – ну а вдруг все же эти фрицы желание мести к СССР затаили? По нашим торпедами отстреляются, и привет? Наши офицеры связи (полагаю, от НКГБ), на борту есть – ну так что они против всего экипажа? И кто тогда окажется перед Москвой крайним, в ответе за все?
И ведь точно, в штабе ТОФ вредители засели? С учетом того, что все исправные лодки «тип Л» (заградители) оказались во Владивостоке? А привлекать к минным постановкам «катюши» первого дивизиона очень не хочется – и задумка у меня на них совсем иная, и минное устройство у них ненадежное, гораздо хуже, чем на «ленинцах». И что тогда с немецкими минами делать, которые уже доставили на «Иртыше», ладно, образец ТМА можно из торпедных аппаратов ставить, а шахтные SMA куда? Притом что оба типа мин, признаться не боюсь, лучше наших и английских, сумели фрицы опередить время! То есть выпускать немцев в море придется, и не в ближний базовый дозор, а к японским берегам?
Хотя, как докладывают, американский участок маршрута фрицы вместе с нашими послушно прошли, и даже из команд никто не сбежал? Так надо думать, там меры принимались – может, немцев вообще на берег там не пускали? И помнится мне, еще у нас на севере, пленных усиленно накачивали пропагандой (правдивой!) о зверском отношении к немецким подводникам в английских и американских лагерях. И вроде у того же герра Байрфилда семья в ГДР осталась – а кто ему самураи? Может, просто параноиком понемного становлюсь, в штаб перейдя, – в море куда проще было, без всяких там интриг московского двора? Что тот, кто немцев мне сосватал, однозначно против меня лично играл, это к гадалке не ходи – узнаю кто, не забуду! Может, эти конкретные фрицы искренне желают заработать репутацию на службе в будущих фольксмарине. Вот только сожженных нервов и седых волос прибавится – лично мне!
Завидую Котельникову – на нем ответственность куда меньше. И рвется Виктор Николаевич применить нашу идею, еще с СФ – «катюши», как лодки ПЛО! Поскольку новые гидролокаторы «Тамир-9П» вкупе с торпедами, наводимыми по проводам, обеспечивают вполне надежное поражение подводной цели – против атомарины или даже «двадцать первой» я бы не взялся, все же «Буси» образца 1943-го, это не наш компьютер БИУС, но против обычных субмарин этой войны, с крейсерским подводным ходом четыре узла, работает нормально. А японские лодки, в сравнении с немецкими – шумные, неповоротливые, громоздкие, почти слепые (акустика слабая, хороших гидролокаторов нет, радиолокаторы вообще отсутствуют как класс). И еще японцы, особенно во второй половине войны, нагружали свой подплав задачей снабжения дальних островных гарнизонов. Потому японские субмарины в зоне отвественности ТОФ появиться могут в весьма небольшом числе – тут «дружественный огонь» по своим для нас будет гораздо опаснее! Так что придется после детально обсуджить с Котельниковым и со штабом СТОФ организационные меры – выделение лодкам районов, куда соседям не заходить, связь и оповещение, взаимодействие с авиацией и надводными силами. И ведь наверняка нестыковки вылезут, все обкатать – работа занудная, чисто техническая, как не хватает уже сработавшегося штаба, а ведь меньше чем через месяц война!
Второй приказ – о формировании на СТОФ отдельной роты подводного спецназа. С подчинением непосредственно разведотделу штаба СТОФ. Костяк роты – вот, прошу любить и жаловать. Дислокация – пока что вместе с подводниками, тем более что им вместе в бой идти, кто еще орлов моих водоплавающих скрытно высаживать будет? А взвод обеспечения надлежит сформировать, выделите людей.
Обратно в Петропавловск возвращались уже затемно. Еще предстояло побывать на эскадре – тут в плюс, что и командир «Диксона», контр-адмирал Иванов (офицер еще царского флота, участник Ледового похода 1918 года, в тридцатые командовал линкором «Марат»), и командиры «Баку» кап-два Беляев, «Разумного» кап-три Никольский, «Разъяренного» кап-три Васильев, были мне знакомы еще по службе на СФ. И, как говорят в театре, «устроить прогон» в штабе всей Северо-Курильской операции, хотя бы в первом приближении – с началом войны немедленно начать операцию по освобождению островов Шушму и Парамушир от японских агрессоров (а не через десять дней после, когда микадо уже о капитуляции объявил).
Вечером начальник разведки доложил, что зафиксированы два выхода в эфир неустановленных абонентов. Не считая длинного сообщения, ушедшего из японского консульства. Надеюсь, поверили – вот только спектакль еще не закончен. Ведь слишком многие от наших видели, что обманка – особенно в Рыбачьем? Выплывет это обязательно, как надутый мяч из-под воды – ну а если дыму напустить, как мы на севере делали? Через двое-трое суток корабли эскадры так же выйдут в море, ночью, без огней, и утром вернутся. А затем пойдет болтовня, что в бухте Крашенинникова матросики срочно делают из досок и брезента макет большой подлодки, для обмана самураев – конечно же, под большим секретом! А еще под большим секретом станут говорить, что им было приказано распускать такие слухи, и что будто бы занимаются они этим еще с 20 апреля (что есть чистая правда), а на самом деле… Кот Шредингера, инсценировка инсценировки, «я знаю, что ты знаешь, что я знаю», вот как японцы этот узелок распутают, да еще за ограниченное время? И не будет у них точной информации, что мы блефуем, процент сомнения останется – а значит, их командование флота обязано будет учитывать наличие Полярного Ужаса в этих водах! И если это даст нам хотя бы несколько лишних дней до прихода сюда японской эскадры и заставит самураев воевать с осторожностью – то вся наша затея с макетом полностью себя оправдает!
Два следующих дня пролетели в непрерывных делах. Надо было учесть решительно все – не только эскадру, лодки и ВВС. Но и подготовку десантного отряда (а часть высадочных средств еще не прибыла – на юге легче, там десантные баржи по нашей севмашевской технологии собирают, хотя это скорее лихтеры типа «река-море», но для Сахалина и Кореи подойдет, если шторма не будет. И немецкие товарищи в Комсомольске клепают свои БДБ, в варианте как десантно-высадочном, так и артиллерийской платформы. И два десятка «водолетов» доставили в Совгавань – хотя на мой взгляд, они для рек хороши, еще для таких мест, как Выборгский залив, на совсем коротком плече, ну и для запуска на берег с больших десантных кораблей, каковых на ТОФ нет – а даже на Эгейском море год назад у нас были проблемы, ни дальности не хватает, ни мореходности. Ну а здесь, на Камчатке, без ленд-лиза никак, ждем вот от союзников последнюю партию десантных судов. Еще есть отряд траления – японские мины в проливах между островами наличествуют, достоверно известно. Гидрографическая служба, без которой тут никуда, район для навигации достаточно сложный, тут и без войны ходить небезопасно. И взаимодействие всего между собой!
А на третий день был японский авианалет. При том, что еще Раков во Владике предположил, что японцы, узнав про К-25 в Петропавловске, могут рискнуть попробовать ее разбомбить, даже в мирное время – дипломаты после отпишутся! Но это очень по-самурайски – ударить первым, когда противник не готов! Группа «зеро» демонстративно подошла с северо-запада, на высоте – а разведчик (как мне после сказали, одномоторный пикировщик D4) проскользнул у самой воды, как торпедоносец, радар его не видел, а информация по телефону от постов СНиС опоздала. Над проливом в бухту, на полном газу, вираж влево, прошел над Рыбачьим и над горами выскочил к морю, наша патрульная пара истребителей едва успела повиснуть у него на хвосте, и то «зеро» догнать и добить помешали! И была лютая сеча в воздухе, прямо как над Специей год назад, от нас участвовали два полка Седьмой авиадивизии (правда, не все успели включиться, до того как японцы закончились), и гвардейская эскадрилья, что меня сюда сопровождала (причем больше половины сбитых японцев – на их счету!). К сожалению, у нас тоже были потери, самолеты в восполнение потерь еще успеем пригнать, а вот двое пилотов погибли, в мирное еще время! Вечером 24-го явился японский консул, попросил аудиенции, «узнать имена и судьбу соотечественников», это он про тех трех сбитых самураев, кого выловили погранцы. Я принять отказался, своих дел полно – передал через адъютанта, что поскольку войны между нашими государствами нет, то эти пилоты никакие не военнопленные, а согласно международному праву, бандиты, захваченные на нашей территории с оружием в руках, и могут быть расстреляны. Консул в ответ велел передать, что Япония также скорбит о «недоразумении», и будет еще более прискорбно, если подобные инциденты завтра произойдут с советскими кораблями и самолетами – а потому японская сторона хотела бы просить о тщательном расследовании этого пограничного инцидента. Что ж, пусть расследуют – в наших силах на месяц затянуть, пока война не начнется?
Раков, шифрограммой из Владивостока, настаивал на моем скорейшем вылете обратно, пока самураи не успели ничего подготовить, силы подтянуть. Но закончить с делами – с учетом, что Камчатка с началом войны будет от нас отрезана, пока Шумшу и Парамушир не возьмем, а значит обговорить нужно было очень многое – удалось лишь 1 мая.
Аэродром на острове Парамушир
– Вы, трусливое собачье дерьмо! Позор самурайского рода. Ваши предки, смотрящие с небес, желают сейчас ослепнуть, чтобы не видеть вашего бесчестья!
Из взлетевших утром семнадцать не пережили битву, еще двое упали в море, не долетев, один разбился при посадке – и лишь шестерым повезло уцелеть. Но на взгляд командира, несмываемым позором был покрыт весь кокутай![120] И дело было не в потерях – все же разведчик вернулся, задание было выполнено, а войны без потерь не бывает. Но среди погибших был тот, кто должен был остаться живым!
В Японии к Императорскому дому относят даже правнуков того, кто когда-то был императором. Также права имеют усыновленные и дети наложниц – забавно, что до Хирохито, многие сотни лет, ни один император не был биологическим сыном жены своего отца. И не имело значения, что юноша, внесённый в списки под крестьянской фамилией Мацумото – «корень сосны», был довольно далёким родственником Божественного Тэнно. Кровь Императорского дома священна, а кроме того, сам император перед войной приезжал и говорил с ним, давая свое напутствие. До сегодняшнего дня принц служил на Хоккайдо, как положено самураю, охраняя от русских гайдзинов северные рубежи в рядах авиации Императорского флота. Командир кокутая сейчас проклинал себя за самонадеянность, ведь казалось, все будет как много раз до того – отсечь удирающего разведчика от преследующих русских, ну может, обменяться парой очередей и совершить несколько угрожающих маневров. Кто же знал, что русские атакуют даже над нейтральными водами и будут драться насмерть, как на войне?
– Вы, ничтожества! Как вы могли выйти живыми из боя, в котором погиб ваш принц? Своим проступком вы опозорили себя, вы опозорили меня, вы опозорили командира нашего коку сэнтая, вы опозорили наш славный флот! Я никогда не верил, что доживу до такого позора! Вон с моих глаз, а я иду писать письмо Божественному Тэнно, чтобы он позволил мне совершить сеппуку! Убирайтесь все!
Когда потрясенные летчики пришли в столовую, чтобы снять напряжение и заглушить вину хорошей порцией сакэ, там уже сидели их коллеги-армейцы. На отдаленной базе флоту и армии поневоле приходилось тесниться, разделяя аэродром, кабак и даже бордель. Увидев вошедших, армейские летчики (стоящие в неписаной табели о рангах куда ниже флотских) начали громкий разговор, будто бы между собой:
– А вы слыхали, что недавно истребители флота провели образцовый бой против волосатых северных варваров…
– Их было всего двадцать шесть, а варваров неисчислимая орда! Мой приятель из разведотдела сказал – по радиоперехватам русских было целых двенадцать!
– И наши друзья показали, что такое настоящий самурайский дух – шесть гайдзинов они повергли с небес!
– А своих потеряли сколько?
– Не стоит говорить о таких мелочах – двадцать. Считая того, кто не сумел приземлиться, так у него дрожали руки.
– И один из этих двадцати был член Императорского дома!
– Да что вы говорите?!! Друзья, а вам не кажется, что наши флотские друзья решили, что варвары чересчур сильны для простых смертных, раз для спасения их никчемных жизней понадобилась смерть родственника Божественного!
– Вы хотите сказать, что наши флотские коллеги струсили?!!
– Ну, как вы такое можете говорить!!! Стыдитесь!! Просто варвары оказались слишком сильны для них.
– Зато у флотских очень красивая форма. И жалованье больше нашего.
– Безусловно, но вот когда доходит до настоящей войны, тут уже зовут истребителей армии.
– Я тут, знаете ли, сочинил хокку, посвящённую лётчикам-истребителям флота, думаю завтра им послать…
Храбро шли в бой Бежали назад без оглядки Врагов слишком много.За такое прежде – без раздумий вызывали на дуэль, рубиться на мечах до смерти. Или банально набить морды – поскольку дуэли в войну были запрещены. Но ведь армейцы правы, мерзавцы, правы во всем – они, летчики флота, лучшие, остались в живых, а член императорской фамилии погиб. И ничего не изменишь, и никак не оправдаешься! И оттого, ничего не оставалось, кроме как делать вид, что не замечаешь, вливая в себя сакэ.
Хорошо, Аматерасу послала пилотов из соседнего бунтая, перехватчиков флотской ПВО. Увидев, что соотношение сил резко сместилось в сторону оппонентов, армейцы предпочли замолчать и уйти, подальше от греха. Пвошники, впрочем, первым делом сами едва не набили морды виновным в позоре, покрывшем весь флот в пределах авиабазы Парамушир. Но пришли к согласию, что прежде всего виноваты обнаглевшие русские гайдзины. И пьянка продолжилась уже совместно.
И когда градус выпитого уже достиг высот, но под столом пока еще никто не валялся, и все еще сохраняли способность к восприятию окружающего и членораздельной речи, вошел командир кокутая. Он действительно написал письмо императору, которое собрался отправить, вместе со своим официальным рапортом о случившемся. Но почти наверняка был уверен, что совершить сеппуку ему не разрешат – и значит, придётся жить дальше опозоренным.
Что помимо прочего означает жирный крест на карьере. И детям тоже.
Командир кокутая занял поспешно уступленное ему место во главе стола, обвел подчиненных взглядом. И усмехнулся.
– А ведь нас здесь – ровно сорок семь!
Так родился заговор. Сугубо местный, в духе сорока семи ронинов. Если бы о том узнали в Токио – то, чисто по-человечески понимая и даже сочувствуя пилотам, сделали бы все, чтобы пресечь, запретить, помешать – Япония была сейчас совершенно не в том состоянии, чтобы первой объявлять войну еще и русским, а то, что вышло бы в результате, однозначно толковалось бы как «казус белли».
Да, мы преступим закон и приказ! Да мы погибнем все! Но мы искупим смертью свою вину! Мы сделаем то, что никто до нас! Мы дадим Японии шанс.Этого никогда не мог бы понять европеец – подумав прежде всего о рациональном желании ослабить врага или о мести. Только японец мог бы пойти на смерть, под действием совести и вины.
Император русских варваров узнает, что для воинов Ямато нет ничего невозможного – потеряв своего командующего Тихоокеанским флотом!
Европеец еще мог бы понять, что двигало непосредственными виновниками случившегося. Ну а пилоты перехватчиков, вовсе не причастные, отчего с такой легкостью поставили свои жизни на кон? Было, конечно, и банальное – флотская солидарность, выпитое сакэ, прилюдно данная клятва, которую назад уже не взять, без потери лица. Но прежде всего было чисто японское – долг самурая тягче горы, смерть же легче пера – делай, что должно, Аматэрасу рассудит!
Командир кокутая взял на себя всю организационную работу. Ведь не могут летчики, когда захотят, сесть в машины и лететь куда угодно? Также никакая лишняя информация до поры не должна уйти и в штаб. Ну а начальник разведотдела, также снедаемый виной, ведь это он производил оценку русских сил, нашел способ узнать точное время и место, где сорок семь ронинов могут найти своего врага.
Русский командующий летает на «пассажирском» варианте бомбардировщика Ер-2. Даже при том, что в этот раз он прибыл на Камчатку на двух «дугласах» – после происшедшего инцидента он не рискнет лететь обратно на тихоходном и невооруженном транспортнике, нормальная предосторожность военного человека. Агентуре в Петропавловске надо любой ценой засечь взлет Ер-2 в сопровождении истребителей – задача вполне решаемая – и немедленно передать по рации кодовое слово, даже не требующее расшифровки. Но это будет лишь половина дела – теперь надо узнать пункт назначения и время прилета.
Ер-2 заправляют только 100-октановым бензином (и авиационным маслом) высшей очистки, но советского производства (в отличие от Б-25, которому 100-октановый бензин нужен исключительно американский), это правильно. То же самое льют и в баки истребителей эскорта, и это тоже правильно. Истребителей эскорта не будет больше двенадцати, это более чем достаточно в мирное время – но гайдзин не понял, что для него время мира уже закончилось.
Если русский летит во Владивосток или Совгавань, то тогда шансов нет. Но если в Оху! Там, на складе нефтеперерабатывающего завода работает маленький, беззлобный (и главное, многократно проверенный НКВД) нанаец. На самом деле это офицер разведки Императорского флота, внедренный туда еще в двадцать пятом, перед возвращением Северного Сахалина СССР[121]. Потому мы знаем, что ко времени прилета командующего ТОФ в Оху всегда по телефону со склада запрашивают несколько бензовозов 100-октанового бензина высшей очистки (как и несколько бочек высокотемпературного авиационного масла), ибо самолёт командующего и его эскорта должен быть заправлен сразу же после посадки. Они сели, а бензовозы их уже ждут, это правильно. Но это и есть та щель в доспехе секретности, в которую и вонзится карающий кинжал японской ярости.
Две эскадрильи «Рейденов» J2M3 и две эскадрильи «зеро», взлетев с Парамушира, будут иметь время и шанс на перехват. Расстояние около тысячи километров, дальность полёта «зеро» с подвесным баком – 3000 км, «рейдена», тоже с ПТБ – 1900 км. Горючего хватит и на поиск цели, и на воздушный бой.
И никто из лётчиков не вернётся назад. Они поклялись уничтожить врага любым способом вплоть до тарана. И погибнуть в этом бою. В них возродится дух сорока семи ронинов. Русские очень умелые воздушные бойцы – но даже если каждый из них сумеет сбить двух японцев, то будет протаранен третьим. А оставшихся хватит для уничтожения самолёта русского командующего.
Жертва Божественного Дома будет отмщена и настанет время сеппуку и для него – верного слуги императора.
Великие Боги, хранящие землю Ямато! Сделайте так, что бы русский командующий полетел в Оху!
И боги услышали молитвы.
Генерал-полковник авиации В. И. Раков,
«Крылья над морем», альт-ист. Ленинград, 1969.
Глава «Сахалинский инцидент»
Фашизм везде одинаков – что германский, что японский. Не признающий никаких договоров – одно лишь право силы. Всегда готовый подло ударить в спину, если это окажется выгодным.
На Дальнем Востоке, в сорок первом – сорок втором, фашиствующие самураи вели себя предельно нагло, число нарушений ими наших морских и воздушных границ исчислялось сотнями. После Сталинграда и Днепра количество провокаций резко уменьшилось, в апреле-мае сорок четвертого, когда советские войска вошли в Берлин, на дальневосточных рубежах было полное спокойствие. Затем опять начались полеты самолетов-шпионов над нашей территорией, вторжение японских военных кораблей в наши территориальные воды. А также заброска через сухопутную границу многочисленных банд и диверсионных групп – но я могу рассказать лишь о том, чему сам был свидетелем, о событиях на морском фронте.
В декабре 1944 года командующим ТОФ был назначен контр-адмирал Лазарев – и приготовление флота к войне (то, что война с Японией будет, мы знали уже осенью) резко активизировалось. Войска получали новую технику, прибывали части с Запада, строилась тыловая и обеспечивающая инфраструктура – число аэродромов, в том числе и с бетонным покрытием, увеличилось почти втрое, была завершена железная дорога до Совгавани, на Северном Сахалине и в Приморье развернута сеть радиолокационных станций ПВО, значительно увеличены судоремонтные мощности в Комсомольске и Владивостоке. ВВС ТОФ к весне значительно превосходили японскую авиацию, развернутую на будущем театре военных действий. Но огромной проблемой продолжала оставаться слабость нашего надводного флота, в сравнении с японским, и нехватка десантного тоннажа. Трудности были огромными, – но успешно решались. Лазарев командовал совсем иначе, чем Трибуц, – спокойным голосом, но в то же время чётко ставил задачи, в коротких и ёмких выражениях объясняя подчинённым, что необходимо сделать, а что категорически недопустимо; изначально доверяя людям, он без колебаний снимал с должности доверие не оправдавших; не разбрасываясь приказами, он в то же время поставил дело так, что не выполнить его приказ, замотать, спустить на тормозах было нельзя. В отличие от некоторых начальников, Лазарев прислушивался к мнению нижестоящих и не стеснялся интересоваться тем, чего не знал (например, местными природными условиями), и в то же время сам мог выдать оригинальную идею. И все это было подчинено одной цели – в будущей войне победить, и с наименьшими потерями. Его правой рукой и надежным тылом был Зозуля, твердо державший в руках весь штаб ТОФ. А я полностью отвечал за ВВС флота.
20 апреля Лазарев отбыл в Петропавловск-Камчатский, для окончательного утверждения планов действий Северной Тихоокеанской флотилии. 24 апреля я с огромной тревогой узнал о японской провокации, причем в масштабе, какого обнаглевшие самураи не решались устраивать тут даже в сорок первом! И это было очень похоже на разведку боем! К сожалению, командующий сумел вылететь обратно лишь 1 мая, так что японцы имели достаточно времени подготовить следующий удар.
Самым опасным был, бесспорно, участок полета над морем. Я счел необходимым лично руководить операцией, прилетев в Оху на Сахалине утром 29 апреля, развернув здесь временный штаб ВВС ТОФ. В обеспечение перелета была задействована не только эскадрилья 6 гвиап, но и по одной эскадрилье от 17 иап с Камчатки, и 58 иап с Сахалина (вели дальнюю разведку над морем, летели парами на расстоянии в 50–100 километров, параллельным курсом и впереди), а также эсминцы «Рьяный» и «Ревностный» (находились в море в контрольных точках маршрута, вели радиолокационный дозор). Когда самолет командующего вылетел из Петропавловска, во всех частях ВВС и ПВО флота на Сахалине и в устье Амура была объявлена повышенная готовность. Прошло полтора часа, «Дракон» (позывной авиагруппы Лазарева) преодолел уже почти половину пути.
Первым пришло сообщение с «Рьяного», обнаружившего радаром групповую воздушную цель к юго-западу от себя. Почти одновременно поступил доклад с береговой РЛС (развернутой на сопке, и потому имеющей большую дальность обнаружения).
– Пеленг 110 дистанция двести, групповая цель. Очень яркая – эскадрилья бомбардировщиков или полк истребителей.
Через несколько минут стало ясно – большая группа самолётов идёт на пересечение курса самолёта комфлота! Я точно знал, что наших там в это время и в таком количестве быть не может! Теоретически это могли быть союзники, бомбившие Японию, – но что им делать на подходах к нашей зоне? Даже если предположить, что они по какой-то причине хотят совершить посадку на нашей территории, не в состоянии вернуться на Тиниан – им было бы проще идти в район Владивостока. Очередная японская провокация, или…
Я знал, что было в апреле сорок третьего, с самолетом их адмирала Ямамото. Знал, как фашисты соблюдают договора – по 22 июня, и по тому, что они шесть дней назад устроили у Петропавловска. Теперь сила была не на их стороне – но мне говорили про самурайскую манеру, «напасть, чтобы нас боялись». И без сомнения, на взгляд японцев, уничтожение командующего нашим флотом, уже успевшего много сделать для подготовки к войне, должно было смешать нам карты и дать самураям лишнее время на подготовку к обороне! А еще я знал, что если с Лазаревым что-то случится – мне останется лишь застрелиться, как Копцу в июне сорок первого.
– Боевая тревога. Поднять эскадрилью на перехват – в бой пока не вступать, посмотреть и доложить, кто летит. Передайте «дракону» – увеличить скорость, изменить курс на тридцать градусов вправо.
Планшетисты ведут три цели. Самолет комфлота с эскортом уходит в море, огибая Сахалин с севера – топлива еще должно хватить, чтобы после довернуть и сесть в Охе, или даже в Николаевске. Неопознанная пока группа самолетов приближается с востока. А наша эскадрилья идет им навстречу. Скорость возможного противника оцениваю где-то около четырехсот, так что «дракон» уклониться успеет.
– Орел-ноль, я скат-три. Вижу цель, «зеро», свыше полка. Нас атакуют, ведем бой!
Эскадрилья «лавочкиных» шла эшелонами – по звену на 3000, 3800, 4800, верхние звенья оттянуты назад и против солнца. Японцы, как оказалось, тоже рассредоточились по высоте – и когда наши легли на параллельный курс, сразу двенадцать их свалились сверху на среднее звено. А вот тех, кто были выше и ниже, отчего-то проигнорировали, не заметили что ли? И завертелась карусель воздушного боя! Это – война?
– Орел-ноль, это не «зеро», а «топоры»!
Так у нас прозвали, изучая альбом силуэтов, японский истребитель J2M. Вспоминаю его данные – это перехватчик бомберов, скоростной, но не слишком маневренный, зато в последней модели, с четырьмя 20-мм пушками. До сих пор мы их «вживую» еще не встречали, нечего им делать далеко над морем, у наших границ, если только они не идут на конкретную цель. Ясно, какую – это война!
Оставшимся двум эскадрильям 58-го полка – взлет! И поднимается 902-й гвардейский (отпочковавшийся от знаменитого 2 гвиап СФ), он пока летает на «убивцах» Як-9У, в ожидании новейшей техники. Если 58-й полк всю войну простоял здесь, то гвардейцы-североморцы с огромным боевым опытом, даже при «почковании» им в пополнение присылали не зеленых ребят из училищ, а фронтовиков. И 905-й полк (ПВО, на Та-152) тоже в воздух, поэскадрильно. Им задача особая – занять эшелон наверху, и по наводке с РЛС, отсекать прорвавшихся, и добивать уходящих. Итого в воздухе, кроме эскорта «дракона», девяносто четыре наших истребителя!
«Дракон» на планшете успешно отрывается – еще немного, и японцы уже никак его не догонят! Если это война – то сейчас самураи должны пытаться сделать из Владивостока Перл-Харбор! Но докладывают – что там пока все спокойно, хотя ПВО в готовности один. Значит это бой «местного значения», локальная диверсия, а не война? Дипломаты после отпишутся – а вот хрен вам!
Третья эскадрилья 58-го полка сражалась геройски. Потеряв в первой стычке одного, в обмен на двух японцев, они умудрились не только связать боем этих «топоров», но и атаковать тех, кто шли ниже (а это оказались все же «зеро»), заставив их смешать строй и потерять темп. И закрутилась «собачья свалка», где на каждого из наших было четверо самураев, на западе это у нас считалось бы «нашим боем», не любили такого немцы – но япошки оказались в этом отношении противником куда опаснее. Тактически они немцам сильно уступали – но и 58-й полк в большинстве состоял не из фронтовиков, максимум кто-то на стажировке был. И падали горящие «лавочкины» в волны, вместе с японцами – четверо их осталось, против более тридцати самураев, когда к месту боя подоспели «яки» 902-го гвардейского, эскадрильи уже во «фронтовом» порядке, шесть-четыре-два, занимая эшелоны до шести тысяч. Тут японцам резко поплохело. Потому что североморцы по уровню были на голову выше 58-го полка, имея к тому же и численный перевес!
В эфире команды, ор и матюги. Тоном уже скорее азартным – не упусти, уходит! А японцев не слышно – у них режим радиомолчания, или раций на самолетах совсем нет? К чести самураев, никто из них не отвернул назад – упертые фанатики, слышали мы это! – нескольким удалось вырваться из свалки, и они устремлялись не на восток, откуда пришли, и не на юг, к японской части Сахалина, а на север, куда ушел «дракон». Вот только при этом им надо было прорываться мимо подходящих эскадрилий 58-го полка – поодиночке, максимум парами, что могут сделать даже два «зеро» против четверки Ла-11? «Танкам» почти ничего не осталось, приземлили (вернее, приводнили) лишь двоих. Пленных не было совсем – когда после на побережье нашли разбитый «зеро», то у мертвого пилота не было парашюта вообще! Еще одна фашистская штучка, знакомая нам по Европе (только там все же не у летчиков-истребителей) – смертники, наверное, самые оголтелые фанатики за своего фюрера, или как он тут зовется, микадо, или семью в заложники, и чтобы ты пошел помирать! Ни один не отвернул – все могилу себе и нашли! Но и мы потеряли тринадцать истребителей – правда, шестерых летчиков после спасатели подобрали. Удобная машина вертолет, завис и плевать ему на волны – плохо лишь, что маленький, и поднимает всего, как У-2.
Кстати, на части этих машин, «колибри», летали немцы. Они же были в основном техсоставом этой единственной в советских ВВС эскадрильи, в десять машин Фи-282 – вопреки легенде, вертолетов советских марок в ту войну еще не было. Отмечу, что товарищи из ГДР, в большинстве отправившиеся на эту войну добровольно, свой воинский долг выполняли исправно и стойко, без малейших признаков нелояльности или саботажа, совершая вылеты в любую погоду, а иногда даже под огнем японцев, сколько наших тяжелораненых солдат, своевременно доставленных в госпиталь, фактически прямо с поля боя, обязаны вертолетчикам жизнью! Одна машина, по настоянию Лазарева, была поставлена на крейсер «Каганович» вместо катапультного разведчика Бе-4 – использовалась для связи, корректировки огня и визуального поиска мин. Опыт был признан положительным – но все же «колибри» не слишком подходил для этой роли, тут нужна была более крупная и грузоподъемная машина, с лучшими летными характеристиками.
В эскадрилье 58-го полка, что первая вступила в сражение, в живых остались пятеро из двенадцати. Но если бы они не связали самураев боем, у тех был бы шанс все же настигнуть самолет командующего. Хотя тут уже эскорт вступил бы в работу, отборная гвардейская эскадрилья, и не факт, что кому-то из японцев удалось бы выйти на опасную дистанцию – но было бы очень неприятно. У меня и так от сердца отлегло, когда Ер-2 наконец приземлился в Охе. Когда в эфире уже смолкли крики – бой прекратился, последний самурай был обнаружен и сбит.
Лазарев же отнесся спокойно, узнав что стал персональным объектом охоты для самураев, в мирное время. Лишь сказал коротко – учту!
А японцы, надо думать, впечатленные нашим отпором, после издевательское объяснение прислали! Что будто бы все это было личным самоуправством командира их дивизии, у которого под Петропавловском погиб кто-то из родни. Объяснение откровенно бредовое – это где видано, чтобы в армии любой комдив мог устроить собственную войнушку? – но мы-то все понимаем, что «стрелочник всегда виноват»!
Побережье Северного Сахалина.
1 мая 1945 года
Командир кокутая, полковник Инэдзиро Итояма, стоял на берегу чужой земли. Это был остров, который северные гайдзины называют Сахалин – и который должен был весь целиком, а не только южная его часть, принадлежать Японии и называться Карафуто. Полвека империя Ямато шла от победы к победе, не зная поражений – и вот, наверное, боги сказали «довольно» и отвернулись от нее!
Рядом слегка дымился верный «зеро», закончивший здесь свой последний полёт, сбив шасси, подломив крыло, смяв винт и мотор – но Инэдзиро отделался ушибами. И это казалось не милостью судьбы и богов, а откровенной издевкой. Все было кончено, боги отвернулись – и сражение было проиграно. Герои погибли напрасно, не сумев смыть пятно со своей чести, подобно легендарным сорока семи ронинам, ценой собственных жизней отомстив за своего даймё. Да, они дрались храборо, и сбили десяток русских гайдзинов – но что от того? Этот бой не воспоют в стихах и песнях, и красивейшие девушки Японии не выткут картины этого боя на шёлке. Наоборот, их проклянут, как отступников, навлекших на страну Ямато тайфун новой войны. Ведь русские гайдзины мстительны, они не прощают обид!
А может быть он сам, верный слуга Божественного Тэнно, навлек гнев богов, сам того не желая? Поскольку долг самурая – делать то, что должно, и умереть, когда должно. Но не было ли его решение, принятое в последний момент, лично возглавить отряд мстителей – вызвано трусливым желанием легкой смерти? Если, как было задумано в случае успеха – из числа заговорщиков, оставшихся на базе, он, командир, должен был уйти последним, а значит, у него бы не было кайсяку[122]. И он, полковник Инэдзиро Итояма, по малодушию решил, что гибель в воздушном бою более легка – тем самым нарушил рисунок совершенства и возмутил богов?
Ведь они все сделали правильно! Сорок восемь (тогда, в столовой, Инэдзиро не включил в названное им число себя) великолепно обученных пилотов – несмотря на войну, курс подготовки летчиков флота не претерпел изменений, оставшись и по содержанию, и по объему точно таким, какой проходил Инэдзиро пятнадцать лет назад – с беспощадным отсевом неумелых, и не менее чем двухстами часами налета. Они вылетели в точно рассчитанное время, и шли по графику. Если бы демоны не принесли этих русских! Действия на этот случай были обговорены заранее – быстро уничтожить и следовать дальше! Но боги послали навстречу целую эскадрилью гайдзинов – должно быть, совершающую учебный полет.
А может быть, боги отметили, что и русские дрались как настоящие самураи, и оттого заслуживали милости небес? Сумев увернуться от первой внезапной атаки «райденов» – плохо согласованной, поскольку он, Инэдзиро, сам перед вылетом отдал приказ о радиомолчании – в итоге ударная группа сама попала под огонь другого русского звена, затем началась свалка – и тут четверка русских, вывалившись вниз, атаковала строй «зеро». Этого отважные самураи не стерпели, да и не могли, согласно уставу, «групповой бой состоит из суммы столкновений, исход которых решают одиночки. Залогом успеха в воздушном бою является сохранение инициативы и свободы действий каждого лётчика-истребителя». И русским было плохо, даже очень плохо, в маневренном бою, будучи вчетверо меньше числом – будь против них одни «зеро», еще оставался шанс выскочить на вертикаль, но на малой высоте «райден» разгонялся вверх не хуже. И бой смещался все ниже, потому что русским оставалось набирать скорость лишь пикированием, и переходил в горизонталь, где у «зеро» были все шансы. Но русские огрызались, очень умело, сумев сбить еще шестерых «ронинов». А после подошли другие гайдзины, и начался ад.
Уже нельзя было набрать высоту, потерянную при добивании упрямой русской эскадрильи! Оставалось лишь встать в оборонительный круг, а остроносые истребители клевали сверху – причем стреляли они гораздо лучше японцев. «Зеро» и «райдены» рушились вниз, с хвостом дыма, или взрывались, рассыпаясь на обломки. И никто не выпрыгивал – поскольку они летели умирать, то все парашюты были оставлены дома. Еще немного, и перебьют всех! И тогда Инэдзиро повел всех уцелевших на прорыв.
Но они не прорвались, поскольку русские «яки» были быстрей. А еще их было больше, и они действовали слаженно, как хорошая футбольная команда, поддерживая и прикрывая друг друга. И очень метко стреляли, и уходили наверх, не позволяя навязать себе бой на виражах. Вот очередь сверху ударила по самолету Инэдзиро – по капоту мотора, каким-то чудом не задев кабину! Основной бензобак «зеро», непротектированный, был прямо под креслом пилота, и в центроплане рядом – при попадании истребитель взрывался, не оставляя летчику ни малейшего шанса. А пока что Инэдзиро сумел каким-то чудом выровнять «зеро» над самой водой, даже нырнув в дымку тумана, который в это время года часто стоит над волнами Охотского моря. Был риск при малейшей ошибке врезаться в волны – но все получилось удачно, русские его потеряли или решили, что он сбит.
Итэдзиро летел на запад. Судя по времени полета, он был уже недалеко от цели. Если вдали покажется самолет русского адмирала – придется ставить все на одну стремительную атаку, у него в лучшем случае будет всего лишь несколько секунд до того, как вмешаются истребители эскорта. Несмотря на русские снаряды, мотор работал как швейцарские часы – те, что подарил отец, когда еще лейтенант Инэдзиро закончил знаменитую флотскую авиашколу Цутиура. Ну и конечно, у командира кокутая должен быть самый лучший механик – старый Кисабуро начинал службу двадцать лет назад, на «Хошо», самом первом авианосце Императорского флота, он знал о самолетах и моторах абсолютно все, держал самолет Инэдзиро в идеальном состоянии. Что ж, теперь это пригодится – в последние минуты жизни. Даже если его подобьют, он пойдет на таран – только бы «зеро» не взорвался! Русский адмирал должен умереть!
И тут боги снова посмеялись. Мотор застучал и зачихал. Может, боги вспомнили, что проклятый Кисабуро был католиком – как и всех других христиан, их не слишком одобряли в Японии, а католики и вовсе стали считаться неблагонадёжными, после того как их папа объявил себя союзником русских. Истинный японец должен быть верен богам своей земли! Плохая судьба, пропасть без вести, закончив жизнь в морских волнах! Но нет, впереди появилась чёрная полоска берега. Лучше умереть смертью, достойной самурая, на твёрдой земле!
На последних оборотах ему удалось дотянуть до береговой полосы. Пусть боги отвернулись, не дав отомстить и стереть с себя позорное пятно – но истинный самурай и это должен принять с презрительной улыбкой, показав несгибаемость своего духа, даже богам не дано отнять у него возможность достойно уйти! Это не очистит его имя, но хотя бы покажет, что он не пожелал жить опозоренным. Пусть фамильный меч в этот последний вылет остался на аэродроме – Кисабуро обещал передать его младшему брату вместе с прощальным письмом. Есть вакидаси – и никто не окажет последнюю услугу, не станет твоим кансяку, не избавит от мучений. Что ж – это кара за малодушие!
Вдали послышался лай собак, вот снова, ближе. Русские обыскивают побережье. Но он, полковник Инэдзиро Итояма, не достанется им живым – кровопотеря и болевой шок сделают своё дело быстрее…
Достав вакидзаси, Инэдзиро опустился на колени и разрезал левую руку. Смочил кровью белый платок с иероглифами «верен Божественному Тэнно», повязал голову. Затем, подумав несколько секунд, достал из планшета блокнот и на чистом листе начертал кровью:
Падают звёзды в море Купол небес прозрачен Солнце встаёт на востоке…И, отложив планшет с блокнотом, он крепко сжал в руке вакидзаси. Все, и судьба Японии в том числе, в руках богов – а он, Инэдзиро, свою партию в го уже сыграл до конца.
Из донесения штаба Охинского погранотряда, управление НКВД СССР по Сахалинской области.
Сегодня, 1 мая 1945 года, на участке Семнадцатой погранзаставы, в 30 метрах от береговой линии, наряд под командованием младшего сержанта Вахрушева обнаружил разбитый японский истребитель тип «Зеро», бортовой номер «ED-301», на фюзеляже маркировка – две синие полосы. Самолёт сильно повреждён, восстановлению не подлежит. Рядом было обнаружено тело в форме японской морской авиации. Осмотр показал, что нарушитель границы покончил с собой, разрезав себе живот кинжалом. На голове нарушителя был повязан белый платок с иероглифами, смоченный кровью (предположительно из разреза на левой руке), также при нём был обнаружен офицерский планшет и в нем блокнот, на одной из страниц которого, предположительно кровью, сделана надпись японскими иероглифами. Кинжал, планшет со всеми вещами и платок с блокнотом прилагаются к донесению. Тело нарушителя доставлено в штаб погранотряда и положено в ледник. Предпринимаются меры по вывозу самолёта с побережья. Прошу дальнейших распряжений.
Начальник особого отдела
Охинского погранотряда, майор Андреев.
Из ноты Советского Правительства, врученной послу Японии 2 мая 1945 года
СССР требует от Японии дать разъяснения по поводу неспровоцированной агрессии японских вооруженных сил 24 апреля сего года возле Петропавловск-Камчатского, и 1 мая у берегов острова Сахалин.
До получения удовлетворяющих нас объяснений советская сторона приостанавливает действие Пакта о ненападении от 13 апреля 1941 года, поскольку считает, что агрессивные действия японской стороны, духом и буквой не совместимые с Договором, фактически аннулируют его, по воле Японии.
Лазарев Михаил Петрович.
Владивосток, штаб ТОФ. 2 мая 1945
Ой, мама родная, зачем ты меня адмиралом родила?
Слова шукшинского персонажа из фильма «Они сражались за Родину». Фильм, кстати, тоже вышел здесь на экраны, пока внутрисоюзные. Пономаренко еще зимой рассказывал, после показа американцам из их миссии в Москве, те нашли, что экшена мало, не «Индиана Джонс». А вот в Италии прошел на ура, как русские с воинством сатаны-Гитлера сражались, и о чем они при этом думали, что говорили.
Но это к слову. А когда лично меня, только я во Владивосток прилетел, зовут к аппарату ВЧ, и на том конце Сталин… Доложили уже мне, что тут в штабе отдельные несознательные личности обеспокоены и недовольны, «комфлота круто забирает, так у нас с японцами будет война». Перестроиться не успели, после трех лет «не поддаваться на провокации, выстрелишь – трибунал». Так война уже на носу! А японцы сейчас свою зверино-фашистскую суть полностью показали! В мирное время посылать авиаполк для убийства командующего флотом – надеясь, что «дипломаты отпишутся»? Нет, я им банально мстить не буду, а по-крупному расплачусь, от лица СССР! Когда начнется – скоро уже!
Тем более что провокации японской военщины продолжаются. С Камчатки докладывают, сбили японский противолодочный самолет, посмевший крутиться возле наших территориальных вод – вообще-то до границы еще миль пятьдесят оставалось, но нефиг там болтаться, когда мы подлодки с Балтики ждем, пусть теперь самураи доказывают, что не нарушали! А когда два «зеро», судя по докладам радиометристов, не из атакующей группировки, а с юга Сахалина, пытались облететь «Рьяный», морячки без всяких сантиментов врезали из всех зенитных стволов, одного японца сбили, второй ушел. И едва не дошло до драки в Первом Курильском проливе, когда самураи хотели досмотреть наш конвой, как привыкли уже – вот только сейчас там в охранении шли «Расторопный» и «Разящий», и японские сторожевики встретили огнем, правда, пока не на поражение, а заградительным, японцы прониклись, отвернули. После чего всю дорогу от мыса Лопатка до Авачинской бухты мы ожидали новой японской подлости, тогда самолет-противолодочник под раздачу и попал.
На границе неспокойно. На сухопутном участке между погранцами и забрасываемыми с той стороны бандами иногда идут настоящие сражения, с применением минометов. Бронекатера Амурской флотилии, пытающиеся пресечь нарушение границы неопознанными плавсредствами, дважды были обстреляны артиллерией с того берега. На Посьетском участке на той стороне замечено движение техники, причем по донесению погранцов, танки «пантера», вот и гадай, то ли померещилось, то ли и впрямь японцы сюда немецкие подарки перебросили и готовятся к удару на Владивосток! Эсминец «Редкий» в ходе выполнения учебно-боевой задачи в составе соединения, всего в ста милях к югу от Главной Базы, по докладу командира, имел гидроакустический контакт с подводной лодкой – и, так как было известно, что наших лодок в том районе быть не может (что при расследовании подтвердилось), произвел бомбометание, результат неизвестен. Какие к чертям провокации – тут без пяти минут война! И если самураи так ведут себя сейчас – то представляю, что творилось тут в сорок первом!
– Как вашэ здоровье, товарищ Лазарэв?
С чего бы это Вождю интересоваться? Или так деликатно спрашивает, не пострадал ли я в ходе инцидента? Так японцы к моему самолету ближе ста километров не приближались, как после на карте смотрели весь ход боя. Было их там полсотни, одна эскадрилья «лавочкиных» им на один зуб – 58-й полк там целую эскадрилью и потерял, черт с самолетами, людей жалко, в формально мирное время, без войны! А я жив-здоров, спасибо флотским истребителям!
– Не рискуйте без надобности, товарищ Лазарев, вы Советскому Союзу живым нужны. Но все же настоятельно советую – пока до войны не доводите. Нам совершенно нэ надо – чтобы не по нашей воле началось. Вы меня хорошо поняли?
– Так точно. Товарищ Сталин! Вопрос – можем ли мы пресекать японские провокации и шпионаж в наших территориальных водах и воздушном пространстве?
– Согласно международному праву, товарищ Лазарев. А вне границ – не трогайте. Пусть пока плавают и летают.
Даже о готовности флота к войне не спросил. Хотя о том в Москву подробные доклады уходят. Как водится, всегда можно найти что-то, что следует улучшить, «последнюю пуговку» пришить – если по ТОФу сейчас, то надо подлодки на Камчатке принять и развернуть на позициях, вместе с тем, что союзники обещали, ну и 58-му полку срочно возместить потери – Раков доложил, что резерв самолетов наличествует, а вот летчиков надо найти. В целом же оборонительные задачи флот готов решать уже сейчас, никакого «перл-харбора» у японцев не будет. А вот к наступлению – нужны еще последние штришки.
Интересно лишь, отчего Сталин потребовал – чтобы японцы не начали первыми? Снова политика – с союзниками торг? Ну, ему видней – наше же дело, начать и кончить, чтоб самураи кровью умылись, пусть себе животы режут с горя, не возражаю! И попробуй их пойми – раз мне доложили, что тот, кто до Сахалина долетел, при аварийной посадке не пострадал (ран не обнаружено), и, имея пистолет с двумя полными обоймами, предпочел не вступить в последний бой с погранцами, а сделать себе харакири! Жалко, что пленных не удалось взять ни одного – ни один из японцев не выпрыгнул. Все же крепкий будет орешек – фанатики, смертники все, даже без парашютов в бой идут!
Пока же, судя по поспешным заявлениям японских представителей здесь, Япония на большую войну с нами не решается. Извинения, сожаления и прочее азиатское лицемерие! А консул в Петропавловске все пытается прорваться к своим соотечественникам, кого после боя выловили – так их даже не в тюрьму поместили пока, а в госпиталь, после купания в ледяной воде, а кто-то и раненый. Может, и вправду, у япона генерала сына там убили, и он психанул? Особисты обещали разобраться, но пока молчат.
Во Владивостоке первомайский парад прошел, как положено в мирное время. Народ здесь впервые увидел Т-54, тяжелые самоходки, «тюльпаны» – в войну все на запад шло, а тут, мне рассказывали, довоенные БТ стояли в строю! И корабли у набережной, все еще расцвечены флажками. Сейчас мы сильны – и готовы защитить наши законные интересы на Дальнем Востоке, вернуть то, что японцы отторгли полвека назад. В той истории сумели – в этой тем более справимся!
И как там моя Анюта в Москве, с нашим сыном?
И. В. Сталин. Москва, Кремль.
2 мая 1945 года
9 мая, в годовщину Победы в Европе, в Стокгольме наконец открывается Конференция.
Наши союзники (пока – союзники!) недопустимо долго тянули. Пока международная обстановка в пользу СССР. В Штутгарте продолжаются заседания Трибунала – ничего нового, в сравнении с той историей, ну а советские люди, видевшие фильм «Обыкновенный фашизм», или не дай бог, своими глазами, тем более не удивятся ничему, – но для Запада очень многое является откровением! Хотя и кино смотрели, и, в отличие от мира «Рассвета», тоже получили свою порцию нацистских зверств, что Достлер во Франции и Италии творил – но ведь правило у них, что нет мрази, есть кадры! Те, что против нас – информация точная, что герр Достлер сейчас Британским Иностранным Легионом командует, уже в Африке успел отличиться, усмиряя непокорных негров, теперь его в Индию перебросили, а там пока тихо, неужели даже господа из Лондона решили ради приличия почистить фасад? Благодаря Трибуналу, очень нетерпимое отношение сегодня во всем мире к фашистам и их прихлебателям! Что завтра будет – вопрос.
И архиважно под эту марку – закрепить наши позиции в Европе. И развязать наконец дальневосточный узел – а то там, в иной истории, что получили в итоге? Освободили Маньчжурию – чтобы получить разгул маоизма и резню на Даманском. Освободили Корею – и имели в итоге долго тлеющий очаг войны у своей границы! Забрали наконец Курильские острова – и больше полувека скандалов с битыми японцами из-за «северных территорий». Нет, теперь все по-другому будет! Любопытно, кто там предложил половину Кореи уступить?
Союзники пока что крайне заинтересованы, чтобы СССР наконец вступил в войну с Японией? Под политические уступки, и в Европе, и в Азии – что мы получим взамен? В Японии требовать после победы – нашего равного статуса с англо-американцами, трехстороннего договора, совместного участия в разоружении японских вооруженных сил.
Сталин очень удивился, прочтя, что, оказывается, строго говоря, там Япония формально не была оккупирована! А был заключен некий «договор», как между равными державами – по которому Макартур считался всего лишь военным советником при императоре, ну а американские войска размещались гарнизонами, но не считались оккупантами; формальная власть принадлежала не оккупационной администрации, а самим японцам (американские «советники», чье слово было решающим, населению не мозолили глаза). Англичане, не говоря уже о китайцах (тоже имеющих право поучаствовать) ничего возразить не смели – ну а СССР, оказывается, понадеялся на будущий «нейтралитет» Японии, подобный финскому или австрийскому! И что вышло в итоге?
Хотя здесь Рузвельт еще жив. Случайность, или некоторые советы медицинского характера, данные год назад в Ленинграде, играют роль? И очень может быть, он всерьез настроен на послевоенный мир, где СССР и США будут сотрудничать – с претензией на американское первенство, но тут хоть договариваться можно. А кто после в кресло президента сядет, если Трумэн, волею судьбы и товарища Судоплатова, отдал богу душу еще в сорок втором? Нам чужого не надо – но и своего не упустим. А свое для нас – это то, что лежит возле наших границ. Вовсе не обязательно все это брать под свою руку – но уж обеспечить, чтобы оттуда не исходила угроза для СССР, в этом никаких уступок быть не может!
Бомбы у них нет. И, по заверениям разведки и товарищей ученых, не будет раньше весны следующего сорок шестого, самый ранний срок! У нас пока что банально меньше ресурсов – но есть надежда, что к сорок седьмому справимся. И есть восемь боеголовок из будущего – но не начнут американцы новую большую войну сразу по окончании этой. А вот мелкие войнушки, вроде как Корея там, нас ждут, и похоже, в изобилии (туземцев не жалко). К чему придется готовить армию и флот.
Резче надо было одернуть Лазарева – нам война с Японией, до того как мы за это цену с союзников получим, совершенно не нужна? Так если он и так все правильно понял – нам ведь не нужно, чтобы он валерианку пил и за сердце хватался. В ожидании будущих войн хорошие генералы и адмиралы это очень ценный инструмент. А если их еще и растить бережно, как картошку на грядке – не надувать фигуры, а реально помочь стать? Если Лазарев станет для СССР столь же ценным приобретением, как какие-то острова? Ведь был он три года назад, когда попал в этот мир, всего лишь капитаном первого ранга, командиром корабля – адмиралом стал уже здесь. В некотором роде «авансом» – благодаря отдельным товарищам, сумевших в Лазареве определенный потенциал разглядеть – знал бы Зозуля, сам тогда еще каперанг, к каким последствиям приведет его рапорт о неофициальных «военно-морских посиделках» и проверке выдвинутых там идей в бою у Нарвика? А вот сумеет ли Лазарев пройти по своему пути дальше – зависит только от него. Насколько воли и таланта хватит – все же в Советской стране живем! Жалко будет, если не справится – и ведь сам понимает, что дальневосточная кампания это ему практический экзамен.
Люди меняются. Надо признать, что и он, Сталин, из того мира, сейчас принял бы самое простое решение – сделать выговор, приказать. Считая, что незаменимых у нас нет – верно. С одним лишь дополнением: заменить можно любого, вот только с каким успехом? Например, и его, Иосифа Виссарионовича Сталина – на Никитку Хрущева, который все еще в Ашхабаде сидит.
А с Лазаревым – подождем, посмотрим. Сумеет ли оказанное высокое доверие оправдать?
Вместо эпилога
Токио, Морской Генеральный Штаб, 9 мая 1945 года.
Присутствуют: адмирал Ёнаи Мицумаса, адмирал Нагано Осами, адмирал Одзава Дзисабуро, адмирал Тоёда Соэму.
– Я счастлив, что вы, господа, приняли мое приглашение разделить со мной чашку чая, – слегка поклонился присутствующим адмирал Нагано.
– Уважаемый Осами-сама, – по праву старшего среди присутствующих, ответил любезному хозяину признанный лидер элиты Императорского флота, адмирал Енаи, – я безмерно счастлив, что вы пригласили нас на вашу прекрасную чайную церемонию.
Остальные приглашенные молча поклонились, выражая свое согласие с Енаи. Следующие полчаса были потрачены на неторопливое чаепитие, приличествующее истинным самураям. Ибо лишь европейские гайдзины сразу начинают разговор – в Японии же, как ни важна и срочна была тема, обсуждению должен предшествовать ритуал, схожий с медитацией. И тем более неспешный, чем важнее предмет беседы.
Наконец, адмирал Енаи отставил чашку, тем самым дав понять присутствующим, что пришло время беседы о делах флота.
– Итак, господа, – по праву хозяина открыл совещание адмирал Нагано, – сейчас нам придется обсудить не очень приятные вещи.
И посмотрел на Енаи – который был не только ведущим морским стратегом Японии, но и курировал спецслужбы Флота в высшем руководстве ВМФ.
– Господа, мои аналитики пришли к выводу, – произнес Енаи, – следует считать весьма вероятным, что «моржиха» здесь.
– Насколько это достоверно? – спросил Одзава. – Мне доложили, что у русских был макет.
– Русские старались убедить, что это был макет, – ответил Енаи, – им было приказано утверждать, что они соорудили его, из досок и покрашенного брезента. Причем русская любезность дошла до того, что никто не помешал человеку из нашего консульства увидеть объект с относительно близкого расстояния. Да, это был макет, причем сделанный довольно грубо, и еще не завершенный. Наш агент видел это 5 мая. Вопрос, а что тогда наблюдали жители Петропавловска еще 21 апреля? И установлено, что новый командующий советским Тихоокеанским флотом Лазарев, и тот, кто командовал «моржихой» на Севере – одно и то же лицо. Зачем он прилетал в Петропавловск буквально на следующий день, и практически сразу, с самолета, отправился на, ну будем называть пока, неопознанный объект? И провел там довольно долгое время. Утром объекта не было на рейде – зато при аэрофотосъемке, результаты которой были получены дорогой ценой, он обнаружился в Рыбачьем, на базе русских субмарин. Причем эта разведка, в общем-то обычное дело, вызвала неожиданно резкую реакцию русских – никогда прежде они не атаковали наши самолеты над нейтральными водами! Да еще при таком масштабе инцидента. Простите, господа, – но зная русские реалии, могу предположить, что пилотам было приказано догнать и уничтожить разведчика любой ценой, иначе они сами, а возможно и их семьи, подвергнутся репрессиям НКВД.
– Поступок, недостойный самурая, – заметил Тоеда, – если главный враг ушел, зачем срывать злость на солдатах-асигару, всего лишь исполняющих свой долг?
– Гайдзины! – ответил Енаи. – Но я продолжу. На аэрофотосьемке объект был неотличим от настоящей субмарины. Снимок был сделан 24 апреля. А в ночь на 26-е наш агент видел, как русские выводили кого-то из гавани, в режиме затемнения. Затем по Петропавловску начинают ходить слухи, что там сооружается ложная цель – но вот незадача, нами установлено, что доски, брезент, краска и прочие материалы отпускались в Рыбачий начиная с 23 апреля! Что сходится с тем, что видел наш агент 4 мая – часть каркаса еще не была обшита брезентом. Русские настойчиво пытаются убедить нас, что это мираж, блеф. «Если ты силен – покажи, что слаб», наверное Лазарев тоже читал Сунь-Цзы.
Адмиралы молчали, осмысливая услышанное.
– Что мы знаем про «моржиху», она же К-25? – продолжил Енаи. – Подводный линкор, имеющий скорость эсминца, и способный дойти с Севера на Средиземное море, ни разу не всплывая на поверхность. То есть теоретически возможен и переход из Мурманска на Камчатку под арктическими льдами. Одновременно с назначением комфлотом Лазарева, лучше всех знающего возможности этой сверхподлодки, – надо думать, именно затем он и поспешил в Петропавловск, чтобы дать инструкции новому командиру. Теперь «моржиха» ходит в океане, восточнее Курильской гряды – такому кораблю противопоказаны мелководье и узкие проливы. И ждет – чего?
Снова молчание.
– Это война, – наконец произнес Нагано, – и русские прямо нарываются. Демоны бы побрали идиота Инэдзиро с его жалкой попыткой уподобиться Сорока Семи…
– Самое печальное, что принц жив, – заметил Енаи, – консул из Петропавловска наконец узнал имена тех троих, кому не повезло оказаться в русском плену.
– А разве это что-то меняет? – спросил Тоеда. – Когда и если он вернется, то знает, что должен сделать, как подобает самураю! Лучше бы он был мертв – фактически он уже мертв.
– Если я что-то понимаю в политике, «сахалинский инцидент» был для русских не более чем предлогом, – сказал Нагано, – не было бы его, нашли бы что-то иное. Если русские все эти годы терпели, что мы по своей воле досматриваем их торговые суда – то теперь они сопровождают транспорта своими эсминцами, открыто демонстрируя, что при попытке остановить их в нейтральных водах, будут стрелять. Словно Императорского флота не существует! Нам стерпеть такое унижение – или все же, невзирая ни на что…
– Я говорил с людьми армии, – произнес Енаи, – они пребывают в убеждении, что сухопутные рубежи Империи нерушимы. Что укрепрайоны в Маньчжурии, за Амуром, неприступны, а с северо-запада их прикрывает непроходимый хребет Хингана. Что, в отличие от Днепровского, Висленского, Одерского валов – у нас там не полевая, а стационарная линия обороны, строившаяся больше десяти лет. Глупцы, они совершенно упускают тот факт, что русские прорвали все эти рубежи, не слишком напрягаясь – больше времени у них ушло, чтобы в последующем полевом сражении уничтожить немецкие маневренные резервы, развивая успех! Теперь представьте, что Маньчжурский рубеж окажется столь же прочен, как Одерский, что будет, когда в прорыв пойдут сотни русских Т-54?
– У вас есть данные о сосредоточении русских сухопутных войск на нашей границе? – спросил Нагано. – Или армейцы могли поделиться…
– От десяти пехотных дивизий до десяти танковых армий, – усмехнулся Енаи, – первое, это конкретные части, прибытие которых удалось установить. Второе же расчет, исходя из того, что на Транссибе наблюдается практически непрерывный поток воинских эшелонов, сколько русские могли перебросить за год, после окончания войны в Европе? И это войска с боевым опытом, уверенностью победителей и, не побоюсь сказать, лучшим вооружением. Если немецкие советники, два года назад, оценивали нашу армию весьма невысоко в сравнении с вермахтом – и где теперь этот вермахт? Если те же немцы утверждают, что РККА сорок первого и сорок четвертого года невозможно и сравнить по боевой мощи – вам напомнить Номонганский инцидент тридцать девятого, еще более раннего? Господа, я всего лишь констатирую факт: на Японию надвигается тайфун. Раньше мы считали, что хотя бы стена нашего дома, обращенная к морю, крепка и надежна. Но пришел морской демон, сожравший два флота Рейха без особых усилий! И я спрашиваю вас, господа, что делать нам, пока наш дом не смыло волной?
Восточный фронт
Благодарю за помощь Толстого Владислава Игоревича, Сухорукова Андрея, Шопина Василия. А также читателей форума Самиздат под никами Old_Kaa, omikron, HeleneS, Библиотекарь и других – без советов которых, очень может быть, не было бы книги. И конечно же, Бориса Александровича Царегородцева, задавшего основную идею сюжета и героев романа.
Отдельная благодарность глубоко уважаемому Н.Ш.
Также благодарю и посвящаю эту книгу своей жене Татьяне и дочери Наталье, которые не только терпимо относятся к моему занятию, но и помогают чем могут.
Лазарев Михаил Петрович.
В 2012 году капитан 1-го ранга, командир атомной подводной лодки «Воронеж», СФ.
В 1945 году альт-исторической реальности контр-адмирал, трижды Герой Советского Союза, назначен командующим Тихоокеанским флотом.
Владивосток, штаб ТОФ, 9 мая 1945 года
Годовщина Победы. В этой исторической реальности Великая Отечественная война закончилась тоже 9 мая, но 1944 года. Нет еще традиции военного парада в этот день (зато он был 1 мая, как и до войны). но в отличие от той истории, день уже объявлен нерабочим[123]. Город и корабли украшены флагами и портретами вождей, Ленина и Сталина, все офицеры и матросы в парадке, настроение соответствующее. Ровно год, как Советский Союз живет в мире, после такой войны!
И считанные недели до войны новой. Поскольку провокации японской военщины переходят уже все мыслимые границы. Мне, как моряку, вспоминаются реалии трехсотлетней давности, «нет мира за этой чертой». Когда в Европе войны нет – но если далеко в море встречались корабли недружественных держав, то залп всем бортом, затем саблю в зубы и на абордаж! Послы после предъявляли ноты – но если не было желания воевать по-крупному, то тем дело и кончалось. Ну а утопшим морячкам уже все равно.
Как мы сюда попали, выйдя в 2012 году в учебно-боевой поход, с Севера в Средиземку? Пусть о том думают академики. А мне без разницы, произошло это в силу неведомого природного феномена, или побочным результатом научного эксперимента над пространством-временем в каком-нибудь веке тридцатом, или даже желанием того, кто явился мне однажды во сне, если это все же не было сном! Главное, что в этой исторической реальности или параллельном мире (зовите как угодно) Великая Отечественная завершилась на год раньше – и, по разным оценкам, от шести до восьми миллионов советских людей остались живы. А насколько это нарушило высшее равновесие – нам до того нет дела. Потому что мы намерены менять историю и дальше. Чтобы здесь СССР никогда не узнал, что такое «перестройка» и предательство вождей.
Там, в несветлом будущем, я не был сталинистом. Хотя слышал, что прадед мой в тридцать седьмом пострадал. Но слишком давно это было, и текущие дела надо было решать – так что не задумывался, просто служил. Хотя к Солженицыну и прочим «демократам» относился крайне враждебно – за то, что они сделали с великой страной. И вот попал в прошлое, сам того не ожидая, был удостоен личной встречи с Самим, и не единожды. И показался мне Вождь – «был культ, но была и личность»! Я не восторженная институтка, чтобы поддаться чьему-то обаянию – а офицер, повидавший всякого, за свои сорок четыре года (там я в семидесятом родился), живший в совсем не романтическое, а очень циничное время. Но я скажу тем, кто против – кто вместо него? Если не нравится «За Родину, за Сталина», то назовите альтернативу? С условием, из числа живущих здесь – без вариантов, что прилетит волшебник в голубом вертолете, или добрые инопланетяне, или мудрые прогрессоры из двадцать второго века, и разрулят все, никого не обидев. Помню, в том времени в литературе был моден жанр «попаданства» – и такого, как мы, и еще было, читал не раз, как сознание человека из будущего вселяется в какую-то историческую личность. Так вот вам год 1924-й, кто, по-вашему, мог бы сыграть лучше – Троцкий, Зиновьев, Киров, Бухарин (список продолжить)? Обоснуйте – а я посмотрю!
Тем более что Сталин, узнавший будущее и решивший его изменить – уже заметно отличается от себя самого в той истории. И что бы про него ни говорили – но он не дурак и искренне старается за державу, а не за свой карман. Так что шансы лечь на новый курс есть, как и загубить все, как было в девяносто первом: ничего еще не решено! Но я надеюсь дожить до здешнего 1991-го и услышать: «в СССР всё спокойно». Уже перевела история стрелку – посмотрим, что будет дальше!
Звенели колеса, летели вагоны; Гармошечка пела: «Вперед!» Шутили студенты, скучали «погоны», Дремал разночинный народ.Песня из репродуктора. Тоже три года назад все началось, с «концерта по заявкам» на радиопеленгатор, когда мы, тогда еще «Морской волк», предкам посылку передавали, трофейный немецкий катер, а на нем распечатки с наших компов, вся информация, что показалась нам важной на тот момент. Это уже после у нас на борту старший майор НКВД Кириллов появился, с тех пор бессменный главный охранитель нашей Тайны – и была установлена с предками постоянная связь, и вышло в итоге, что зачислили нас в списки ВМФ СССР и поставили на довольствие. А тогда мы не знали еще, как нас встретят – Карское море, август сорок второго, охота на «Шеер». Который в этой истории с тех пор носит наш флаг и славное имя «Диксон»[124]. А песни так и разлетелись, как по ветру в фильме «Волга-Волга». Какие-то сразу в обиход вошли – а какие-то спустя время. Товарищ Пономаренко, который тут главноответственный за идеологию и пропаганду, говорил, что едва ли не сам Сталин добро дает, что на публику выпускать. «Дорога» весной сорок четвертого вышла, как раз когда наши солдаты на дембель из Европы ехали – и не раньше, чтобы народ «погонами» не смущать, которых еще не было в сорок втором, когда мы сюда провалились. «День Победы» и «Как, скажи, тебя зовут» прозвучали на московском Параде. «Комбат-батяня» я в Полярном слышал, весной сорок третьего. А вот «Давай за жизнь», тоже от «Любэ», впервые крутили по радио буквально неделю назад. Только слова там заменили, вместо «Берлин сорок пятого», поют:
В старом альбоме нашел фотографию Бати, он был командир Красной Армии. Погиб героем, под Волочаевкой, Убит проклятыми самураями.Подготовка общественного мнения к тому, что скоро начнется? И вроде Волочаевка 1922-го – там Красная Армия с белыми дралась, а не с японцами? Хотя самураи своими зверствами тогда такую память о себе оставили, что никакой пропаганды не надо! А слова и заменить можно – как в нашей истории «Три танкиста» в двух вариантах есть. Уж если здесь даже «Есаула» тальковского перекрасили, он тут «за помещичью власть» идет воевать, и «жизнь на чужбине», в эмиграции, а после его немцы расстреливают за отказ служить Краснову. Вообще, пропаганда тут сильнейшая, за социализм-коммунизм, конечно, тоже, но и – возвращение к истокам, к русской славе. Началось еще в сорок третьем, когда вместе с введением погон разрешили носить и царские «Георгии», официально приравняв их статус к солдатской «Славе». Было тогда сказано, что царизм, конечно, несправедливый и захватнический – но солдаты кровь честно за Отечество проливали, а потому заслуживают такого же уважения[125]. Конечно, и в нашей истории очень многие заслуженные люди, такие как Буденный (награжден был пять раз, но одного лишен), Жуков, Малиновский, Рокоссовский, Ковпак (все – по два креста) носили свои «Георгии» явочным порядком, не подвергаясь за это никаким репрессиям – но тут имело значение законодательное приравнение к «Славе»: напомню, что по статусу, трехкратный кавалер «Славы» равен Герою Советского Союза, со всеми положенными привилегиями, а кроме того, при награждении третьим орденом автоматически получает следующее воинское звание. Личному составу для прочтения прямо рекомендуются «Порт-Артур» Степанова (написан в сорок четвертом, у нас Сталинскую премию получил в сорок седьмом, а здесь уже), «Цусима», «На сопках Маньчжурии»… и «Богатство», и «Каторга», в нашей истории написаны Пикулем, а тут фамилия на обложке мне ничего не говорит. А уж что японцы давно зарятся на нашу землю, что в нашу Гражданскую (и это правда – если прочие интервенты, англичане, американцы, французы, высаживались, лишь чтобы пограбить и уйти, то самураи тогда всерьез намеревались отхватить территорию до Байкала, как перед этим Корею присоединили), что в эту войну, только ждали случая, нам в спину ударить – о том политработники всем нашим военнослужащим в мозги вбивают со страшной силой, начав еще по пути из Европы сюда.
Враг, запомни, мы не горды! Мы приветливый народ. Но не суй свиную морду В наш советский огород!Война с Японией 1945 года в нашей исторической реальности оказалась «в тени» Великой Отечественной. А ее короткий срок и быстрый успех, меньше месяца боевых действий и сравнительно небольшие наши потери, дают основание считать, что для Советской Армии это было чем-то вроде легкой прогулки? Нет – даже на суше, с учетом протяженности территории, Маньчжурскую операцию можно сравнить, пожалуй, с Висло-Одерской, с поправкой на возросший опыт наших войск. А вот войну на море там мы бездарно слили, лишь подобрав остатки с американского стола. Наш Тихоокеанский флот не проявил себя никак, уйдя в глухую оборону. Ну а бои на Южном Сахалине и занятие (не штурм!) Курильских островов – о том я расскажу позже. Упрощенно, на Тихом океане наша роль и место были примерно такими же, как в Европе – наших союзников. И главной причиной тому была наша военно-морская мощь (вернее, немощь) в дальневосточных водах.
И вот, насколько реально «переиграть» эту войну, с учетом послезнания, и весьма изменившейся обстановки? Все же не три месяца на подготовку и переброску сил, а целый год – разница большая. В той истории мы сполна отомстили японцам за Ляолян, Мукден, Порт-Артур. В этой – выйдет так же отплатить им еще и за Цусиму?
При том что японский флот сорок пятого года, которого мы весьма опасались в той реальности и который там фактически был уже полностью уничтожен американцами – здесь, по состоянию на май-июнь того же года, по-прежнему третий флот мира! Сражения в Атлантике между флотами англо-американцев и Еврорейха (рейды «берсерка» Тиле, Гибралтар, Лиссабон), отсутствующие в мире, откуда мы пришли, оттянули значительное количество союзных сил (в том числе и флота) и повлекли их ощутимые потери[126] – и потому японцы получили передышку, сражения здесь в общем сохранили тот же рисунок, но сдвинулись по времени где-то на полгода. Соответственно, потери японского ВМФ были значительно меньше, пока.
Правда, проблемы иногда возникали там, где я совершенно их не ждал. Дальний Восток 1945 года и 2012 года иной истории это огромная разница! Прежде всего, в плане народохозяйственного освоения. Хотя уже и не «задворки Империи», как при царе, но…
– А если я путину сорву? Что мы все тогда жрать-есть будем?
Нет, товарищ из крайкома не был врагом и саботажником, он все понимал. Но, черт побери, так уж вышло, что мне и в той, прошлой жизни не пришлось служить, и даже бывать на Дальнем Востоке! Сейчас, отправляясь сюда, я тщательно ознакомился со всей информацией, по военному и военно-морскому аспекту. Как и с военно-экономическим обзором, касающимся в основном производственных и ремонтных мощностей, транспортной структуры, мобилизационных ресурсов. О прочем же было сказано коротко: «в питании населения большую долю занимают рыба и морепродукты». А если подробнее, то Дальний Восток еще с царских времен кое-как обеспечивал себя продовольствием (за исключением Камчатки и Чукотки, которые и в позднесоветское время плотно сидели на «северном завозе»). Но угроза японского нападения в 1941–1942 годах заставила формировать новые дивизии взамен убывающих на фронт, из местного населения, то есть изъять из хозяйства несколько сотен тысяч трудоспособных мужиков! А освоение этих земель в тридцатые, при всем пафосе и романтике, только начиналось. В итоге теперь, когда число народонаселения в этих краях выросло в разы, с учетом перебрасываемых с запада войск, с провизией стало не то что напряжно, установленную норму снабжения обеспечим – но рыба, вылавливаемая здесь же, играла значительную роль, и обойтись без нее было никак нельзя!
И где ловили? Взглянув на карту, хватаешься за голову – ладно бы только в «нашей» части Охотского моря, так ведь и возле японских пока еще Курил, и по ту сторону, в океане, и в Японском море! Где флот никак не может прикрыть рыбаков – а ведь есть еще план мобилизации, по которому сейнеры должны стать тральщиками, сторожевиками (существенная прибавка, при малом корабельном составе флота), причем эти мероприятия должны начаться еще до войны! И еще одна головная боль, как сохранить секретность, ведь всем будет ясно – скоро начнется! А еще и японцы в тех же водах ловят – у них с рыбой в питании положение аналогично (ну хоть что-то хорошее), – но это ведь и шпионы, «рыбачки», мне еще на Камчатке докладывали, что экипажи их траулеров, на наш берег сойдя, военной подготовкой занимались, штыковым боем и метанием гранат (с палками и камнями), а все их матросы здорово на переодетых солдат похожи. И что на их тральцах стоят слишком мощные дизеля и рации – передать хоть прямо в море пару 20-мм автоматов, глубинные бомбы, станцию ГАС – и вот уже готовый противолодочник! А в японском флоте таких – за сотню штук.
Отчего это я должен был заниматься и таким делом? Так решением Ставки (читай, Сталина) ТОФ отвечал за весь морской фронт, включая Сахалин, Камчатку и Курилы. Соответственно, в оперативное подчинение передавались расположенные там сухопутные части и авиация. И это было логично, и удобно – но с объявлением военного положения на флот ложилась ответственность и за гражданский тыл! А вы думаете – стратегия!
А я в той, прошлой уже жизни, был всего лишь командиром атомарины! И мечтал о должности комдива как о своем потолке. Здесь, слава богу, успел не только в море, «вольным корсаром», на рубке «Воронежа» цифра «92», а еще «неофициально» потопленные есть, числом еще за два десятка – но и приобщиться к штабной работе, да еще под началом таких легендарных личностей, как сам Кузнецов, бессменный нарком ВМФ всю войну, Головко, такой же бессменный командующий СФ, и Зозуля – ас штабной работы и будущий начальник Главморштаба (в мое время именами всех этих адмиралов были названы корабли – вот юмор, если здесь лет через пятьдесят спустят атомный авианосец «Адмирал Лазарев»). И вроде у меня получалось, как сказал Николай Герасимович – но все же в штабах и в Наркомате ВМФ я «ведомым» был, а здесь самостоятельная роль!
А сталинское время – оно не жестокое, а жесткое. Я уже понять успел – здесь не «кровавая гэбня» зверствует, а ошибок не прощают никому. Справился с делом – почет тебе, награда и новое задание! Провалил – не взыщи! И даже мои три Золотые Звезды (первая за «Шеер» и Петсамо, вторая за уран для советского Манхеттена, третья за Средиземку) лишней жизни, как в компигре, не дают, а всего лишь допуск на высший уровень. И сорваться вниз можно с любого. Тут уже услышать успел про Блюхера, легендарного героя Гражданской, первого кавалера ордена Красного Знамени (в то время, когда еще не было звания Героя – высшая советская награда!), героя-победителя на КВЖД в двадцать девятом. Что под конец он откровенно опустился, пил не просыхая, всё развалил – а каков поп, такой и приход, армия была просто небоеспособна, ну как назвать, когда в танковой бригаде в помощь погранцам, атакованным японцами, находятся лишь шесть исправных танков, а до места кое-как доползают четыре, постоянно ломаясь по пути – когда бой уже давно завершился?
Причем в обстановке нервной – могут и особенно не разбираться! Тут на ТОФе в 1937–1938 годах два командующих сменились: сначала Викторов был расстрелян, за ним Киреев (при царе оба служили на Балтфлоте, первый – из дворян, окончил Морской корпус в 1913-м, участник Моонзундского сражения, на броненосце «Гражданин», в ВКП(б) с 1932-го, второй из рабочих, унтер-офицер, механик, в ВКП(б) с революции, был комиссаром в Ледовом походе 1918 года). Различия в биографии не помогли – но вот флот у Киреева принял именно Кузнецов, в январе 1938-го, уйдя через год на Наркомат ВМФ. И тот факт, что флота на Тихом океане у нас по существу и не было, на фоне японской военно-морской мощи, уверен, сыграл в судьбе прежних командующих не последнюю роль! Торпедные катера Ш-4 (для Финского залива еще кое-как годились бы), и подлодки М VI серии (для учебных целей, может быть), – а комфлот лишь руками разводил, а что я могу? Вот и доигрались оба – при Кузнецове уже стало в строй вступать что-то серьезное, не только «москиты». Но все равно, считаю, что нам дико повезло, что при Хасане и Халхин-Голе японский флот (по сугубо внутриполитическим причинам) сохранял олимпийское спокойствие – на суше, положим, мы бы потягаться с самураями уже могли, но потерять и Северный Сахалин было тогда абсолютно реально!
Вот и вспоминай теперь слова шукшинского героя, из фильма «Они сражались за Родину» – ой, мама, зачем ты меня генералом родила? И Сталина – «ну где я возьму Гинденбургов, приходится обходиться теми, кто есть»! В воду тебя бросят – и плыви, а мы посмотрим, не утопнешь ли? Так и получаем Жуковых отечественного розлива, естественным отбором. И хватило бы способностей, характера и удачи оказаться не проигравшим!
Хорошо, к званию не только обязанности, но и права прилагаются. И коль уж в начальство выбился – первое правило: не оставляй без работы своих заместителей! Раков Василий Иванович, тоже личность легендарная, Герой еще с финской (вторую Звезду в этой реальности не получил еще – не топили здесь «Ниобе» в Котке летом сорок четвертого), зато уже генерал-майор (на пять лет раньше, чем там), а то полковнику авиацией целого флота командовать несолидно. Взял на себя все авиационные заботы – и справляется отлично. Еще в Военный Совет ТОФ (по уставу – «совещательный орган при командующем войсками и силами флота, предназначен для обсуждения, а иногда и решения принципиальных вопросов организации боевых действий, управления, войсками, подготовки и обеспечения войск») входят:
Начальник Политуправления ТОФ, Иван Васильевич Рогов. На тот момент начальник Главного политуправления Флота, но постоянно совмещал эту должность с обязанностями ЧВС наиболее активных действующих флотов. Комиссар Гражданской, с 1939-го переведен на флот, но сохранил сухопутный чин, армейский комиссар 2-го ранга, равный генерал-полковнику[127], имел прозвище «Иван Грозный» за крутой характер, но в то же время, по отзывам современников, «в нем привлекала оригинальность мысли, шаблонов он не терпел», то есть меньше всего его можно было сравнить с чернильной душой в футляре. Мне доводилось встречаться с ним еще в Москве в наркомате. Кажется, ему было не слишком приятно попасть ко мне в подчинение – но я в его глазах был не «штабной душой», а воюющим командиром самой результативной подлодки советского ВМФ, а подводников Иван Васильевич уважал, еще с Балтфлота сорок второго года.
Зозуля, начштаба ТОФ. Без него я был бы как без рук, вот не было у меня навыка управлять сложной машиной штаба целого флота, как дирижер оркестром! Случались, конечно, огрехи – но гораздо меньше, чем я ожидал. Все же подавляющее большинство офицеров штаба оценили перспективу ускоренной выслуги чинов военного времени и будущую строку в послужном списке, «имеет боевой опыт» – естественно, при условии общей победы. Так что нерадивых было мало – особенно если желающих на твое место, с трех западных флотов, найти не проблема!
Степанов, мой первый зам. Прибыл на ТОФ вместе со мной, в декабре, первое время исполнял обязанности начштаба, пока не вернулся Зозуля со «стажировки» у американцев.
Юмашев, Иван Степанович. Полный адмирал (с 1943 года), прежний командующий ТОФ, с 1939-го. Очень много сделал для повышения его боеспособности (не его вина, что ресурсов было мало в войну, на тыловой театр), и был подвинут с должности, на мой взгляд, лишь потому, что Сталину категорически не понравилось его слишком осторожное поведение там, в августе сорок пятого. Человек с крепкой житейской сметкой, прошедший путь от балтийского матроса-большевика семнадцатого года, преданный советской власти, но вот засело в нем, что японцы сильны, и нам, как бы чего не вышло, надлежит сидеть тут в глухой обороне. А нам уже по силам задачи наступательные, провести которые, как сказал Кузнецов, по силам уже другому человеку – это что, снова намек, вот попробуй не справиться, товарищ Лазарев М. П.? Что с того, что ты красивую теорию создал и план – Куропаткин-Мукденский тоже этим славился, и что в результате? По легенде, Скобелев, у которого Куропаткин был начштаба, однажды прямо сказал:
– Боже тебя упаси самому пытаться реализовать самый гениальный из твоих планов. У тебя никогда не хватит на это решимости!
Еще начальник Особого отдела флота. Еще первый секретарь Камчатского обкома ВКП(б). Еще начальник Камчатского пограничного округа, генерал-лейтенант Антонов Константин Акимович, принимавший меня в Петропавловске неделю назад. Еще зам по тылу. Еще особый зам «товарищ Эрих», от ГДР, учитывая наличествующий в частях немецкий персонал. Еще один «германец», но наш, русский, отвечающий за боеготовность техники иностранного (в подавляющем большинстве немецкого) производства. Вот весь наш Военный Совет – где я председатель. Совет, которому, в случае начала войны, принадлежит вся власть на подотчетной территории, военная и гражданская. Причем последняя вызывала у лично меня наибольшую головную боль.
– А если я путину сорву? Что кушать будем?
Вопрос решали комплексно. Что-то удалось получить – увеличением поставок с «большой земли». Что-то – по ленд-лизу от американцев (транспорта с продуктами пришли в Петропавловск только вчера). И, черт побери, если корейцы выращивают огороды (а время самое «огородное», это я еще по прежней жизни в будущем помнил), то отчего нашим нельзя? Найдите людей, учредите подсобные хозяйства, да тех же наших корейцев припашите! И готовьтесь по приказу «в час икс» брать на абордаж японских рыбаков в наших водах – зачем топить, если у них рыбка в трюмах, кстати, подумайте заранее, куда их везти и разгружать? Заодно пополним вспомогательный флот – вот чем мне нравятся японцы, у них еще задолго до войны был принят закон, что все новопостроенные суда должны иметь возможность «двойного использования», и как гражданские, и как военные, для чего в конструкцию заранее вносились изменения, например, палуба подкреплялась для установки пушек – и судовладельцам за это шла дотация от казны. Значит, ценные будут трофеи!
А вообще, эта война задумывалась как «блицкриг». Ну не нужна СССР сейчас еще одна долгая (даже на несколько месяцев) война, выдержать-то мы ее выдержим, но какой ценой?
Вспоминаю, как я ехал сюда – долгий путь на восток, через деревянную Россию, именно это бросается в глаза из окна вагона поезда, спешащего по Транссибу. В начале двадцать первого века промышленный пейзаж стал привычным, даже в глухомани – то опоры ЛЭП вдали, то какое-то ржавое железо валяется или бетонная плита. А тут даже платформы на станциях часто с настилом из досок. И проводов контактной сети не увидишь над рельсами, вдали от Москвы – зато непременный атрибут железной дороги, это гидроколонки для заправки паровозов. А вокзалы если не деревянные, то красного кирпича, типичная архитектура конца девятнадцатого века.
– Вы лучше поездом отправляйтесь, товарищ Лазарев, обстановка пока позволяет. А то погода сейчас часто нелетная, мало ли что.
Это был намек на тот случай в восьмидесятых, когда в Пулково все командование ТОФ разбилось? Или констатация того факта, что по земле еще и быстрее может выйти, с учетом того, что самолеты пока что не Ту-154, летят не только в разы медленнее, но и с частыми посадками, а я даже в девяностые однажды в аэропорту погоду пережидал четверо суток – слава богу, было у кого остановиться, чтобы на чемодане не сидеть. А климат тут суровый – Сибирь, зима, декабрь. Едем скорым, хоть читай, хоть в окно гляди – а в купе рядом, офицеры оперативного отдела терзают гитару:
Я ехал в вагоне по самой прекрасной, По самой прекрасной земле.А я смотрел в окно, воочию ощутив, насколько СССР сорок пятого года был беднее, чем РФ 2012-го. А ведь мы ехали там, где не прокатилась война – на западе, рассказывают, что еще во многих местах в землянках живут. И пашут на коровах, или буквально на себе – техники никакой нет. Всё фронт забирал – да и без того, наиболее распространенный автомобиль в хозяйстве это полуторка, по меркам двадцать первого века, как «газель», ну трехтонка еще – перед КамАЗом или «Уралом» выглядит бледно. И довелось мне однажды видеть трактор СТЗ, мощностью аж в пятнадцать лошадок – в нашем времени на мотоциклах был мотор сильнее! Но и этого сейчас в большинстве колхозов нет, наша промышленность на мирные рельсы перестраивается, поставки из ГДР только начались – и подозреваю, во многом идут прежде всего в «оборонку».
Но СССР выиграл самую страшную войну. И в той исторической реальности, и в этой. Мы здесь лишь подсобили чуток.
Я ехал в мягком спальном вагоне, комфортом не уступающем будущим СВ. А ведь бывало куда страшнее.
«Мы выехали морозным утром 28 января. Нам предстояло проехать от Ленинграда до Борисовой Гривы – последней станции на западном берегу Ладожского озера. Путь этот в мирное время проходился в два часа, мы же, голодные и замерзшие до невозможности, приехали туда только через полтора суток. В дачных, не отапливаемых вагонах температура же в те дни не поднималась выше 25 градусов мороза.
Была ночь. Доехали, кое-как погрузились в грузовик, который должен был отвезти нас на другую сторону озера (причем шофер ужасно матерился и угрожал ссадить нас). Машина тронулась. Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа, как он сбился с дороги, и машина провалилась в полынью. Мы от испуга выскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов 30).
Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, что пассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом были только заплечные мешки). Наконец машина снова тронулась, и мы, в хрустящих от льда одеждах, снова влезли в кузов. Часа через полтора нас доставили на ст. Жихарево – первая заозерная станция.
Почти без сил мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течение всей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление – выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши. Все накинулись на еду, и когда в тот же день отправлялся эшелон на Вологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокруг бараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едва передвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке или, вернее, холодушке было человек тридцать. Хотя печка была, но не было дров…
Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3–4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехало только одиннадцать человек. Приехали в Вологду часа в 4 утра. Не то 7-го, не то 8 февраля. Наш эшелон завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала было около километра по путям, загроможденным длиннейшими составами. Страшный мороз, голод и ни одного человека кругом. Только чернеют непрерывные ряды составов.
Мы с отцом решили добраться до вокзала самостоятельно. Спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который не было возможности. Тут отец упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал – напрасно. Тогда я озверел. Я выругал его последними матерными словами и пригрозил, что тут же задушу его. Это подействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добрались до вокзала…
Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как с меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку…»
Это из воспоминаний Аркадия Стругацкого, которые оказались у Ани на компе, и я прочел, еще до отъезда из Москвы. Насколько тяжело было нашим людям даже в тылу, при том, что и сама жизнь была беднее. Ничего героического, только тяжелый труд за выживание – и свое, и страны. И те, кто переживут – будут и десятилетия спустя говорить, «только бы не было войны».
Мы, полторы сотни человек, экипаж атомной подводной лодки «Воронеж», неведомым науке путем попавшей из 2012 года в лето 1942-го, были избавлены от этих тягот и лишений. Попали прямо из похода – и поняли, и приняли, что в самой трудной для нашей страны войне придется напрячься сверх обычного, так что обойдемся без межпоходовых домов отдыха и подменных экипажей – а жизнь на борту атомарины одинаково проходит в любое время. Девяносто три только официальные победы, потопленных нами фашистских корабля. Война кончилась здесь в сорок четвертом, и тоже 9 мая. И настал мир. Или подготовка к будущей войне – «холодной», но готовой перейти в горячую, если мы покажем слабину?
Можно принять, что стоимость постройки такого корабля, как «Воронеж», атомный подводный крейсер проекта 949, примерно равна таковой у линкора. Или же как у танковой армии. Или же – построить нормальное жилье населению немаленького города, где в этом времени у половины даже не комната в коммуналке, а барачная «система коридорная», при совершенно диком уплотнении.
«На одного жителя Москвы в среднем приходилось лишь 4,15 квадратного метра жилой площади. Половина населения столицы жила в коммуналках, другие – в бараках, и только небольшая часть имела отдельное жилье.
…семья из пяти человек жила в одной комнате, разгороженной деревянной перегородкой.
…четверо (муж, жена, новорожденный ребенок, мать жены) жили в одной комнате на площади 16 квадратных метров.
…семья из пяти человек жила в бывшей кухне, с кафельными стенами, каменным полом и одним небольшим окном».
Это – из документов тридцатых годов. И за годы войны стало хуже – часть жилья была разрушена, разобрана на дрова, и надо было куда-то селить эвакуированных! Условия были такие, что довоенные примеры, приведенные выше (все же отдельная комната на семью!), казались просто раем. И решить в значительной степени жилищный вопрос удалось лишь в шестидесятые, что бы ни говорили про «хрущевки», но именно они, дешевые и быстро возводимые, стали реальной альтернативой баракам, полуподвалам и комнатам в коммуналках. Но это будет – еще через пятнадцать лет.
А мы, пришельцы из будущего, от этого избавлены, даже здесь! В Молотовске (еще не Северодвинске) даже старшины живут, говоря по меркам 2012 года, в «общежитии квартирного типа», по одному в комнате. Офицерам – так и вовсе отдельные квартиры! А лично мне и Анюте четырехкомнатное жилье в Москве, в «генеральском» доме на Ленинградском шоссе. Условия, сопоставимые с теми, что имели там, у себя (ну только бытовой электроники не хватает) – чем в этом времени пользуется лишь высшее руководство, верхушка научной и технической интеллигенции и людей искусства. И это лишь плата за то, что мы совершили во славу советского народа, и аванс за то, что еще совершим, вкупе с верой в то, что мы на это спо– собны.
Победа в той истории стоила нам не только крови. Чтобы обеспечить армию на передовом мировом уровне при более слабой экономике, чем у наших оппонентов, у нас все шло на войну, в оборонку и сопутствующее ей, вроде тяжмаша – а собственно населению оставалось лишь затянуть пояса. При том что немцы до Сталинграда почти не сокращали выпуск потребительских товаров в сравнении с довоенным! В этой реальности удалось на год укоротить войну с ее расходами и потерями – и я надеюсь, выйдет и сократить траты на ядерный щит, благодаря нашей научно-технической информации, и на кораблестроение, хотя сказал Сталин еще год назад, «советскому атомному флоту – быть», и кипит уже работа на Севмаше, и на Втором Арсенале, как называется тут «хозяйство» Курчатова. И уже запущен исследовательский атомный реактор (вместо 1946 года иной реальности). И еще многие отрасли советской науки получили импульс развития, после знакомства с технологиями будущего (что-то уже внедряется, где-то ведется работа). Так что альтернативный СССР, бесспорно, станет сильнее, и богаче – а значит, и счастливее.
А когда настанет наконец мир – капиталисты козни строить не прекратят, тесен земной шарик для их рынков сбыта и сфер влияния, как заметил еще Ильич – так что всегда будет у них соблазн отнять и поделить. Как в девяностых американская сучка (Кондолиза или Мадлен, не помню уже, да и какая разница?) заявила, что «богатства Сибири должны принадлежать не одной стране, а всему человечеству». А до того, в последние годы СССР, убеждали нас, что капитализм постиндустриальной эры – уже не агрессивный, демократический, белый и пушистый. Один раз поверили уже, хватит!
– Вам, товарищ Лазарэв, дай волю, вы Третью мировую войну начнете? – заметил Сталин. – Не таких ли, как вы, будут очень скоро «ястребами» называть?
– Только если на то последует воля и приказ политического руководства СССР, и никак иначе, – ответил я, – считаю, что долг для любого военного человека это выполнить любой приказ своего правительства!
Понравилось это Иосифу Виссарионовичу или нет – не знаю. Но мое назначение комфлотом он утвердил. И дал напутствие: что советский народ ждет от вас победы, так что постарайтесь надежд не обмануть. Придется постараться.
После уже задумался я над его словами. А возможно ли вообще мирное сосуществование нас и капиталистов? Пришел к выводу, что ответить не могу. Свой опыт на меня давит неодолимым грузом – как поверили мы в это (я ведь то время как раз застал) и чем это кончилось. Вот вы бы простили того, кто вас предал? Может, и есть иной ответ на этот вопрос – но я, будучи лицом пристрастным, ответить не в состоянии. Слишком уж меня жизнь поколотила.
И повезло же этой исторической реальности, что наш «Воронеж» в 1942 году сюда выбросило! А не в разгар Карибского кризиса, через двадцать лет. Когда мы, будучи еще никому не подчинены, а значит полностью свободны в поступках, в ответ на весьма возможное нападение на нас в море, врезали бы термоядерным «Гранитом» по американской авианосной эскадре. И начался бы тогда Армагеддон!
Но это, слава богу, осталось за гранью. Сейчас же у меня других конкретных забот полно. И не уровень комфлота заниматься политикой! Когда в Наркомат ВМФ вернусь, или в Главный штаб – тогда еще посмотрим! А пока – Вождь мне прямой и недвусмысленный приказ дал? Надо исполнять!
– Ай, ай, товарищ Лазарев! – послышался какой-то голосок из подсознания. – Не вы ли в иной реальности (в вашем сне – или как посмотреть?) самым злостным образом не подчинились прямому приказу законнейшего вашего правительства, и отдали приказ о ядерном ударе по Америке[128], чем это кончилось там и для всего мира, и персонально для вас, показать? Там вы свою волю проявили, – а не «за нас думает фюрер», ах простите, Вождь!
Ты что ли, рогатый? – Так нету тебя, брысь в баню! Или у меня уже глюки начинаются, от бессонницы? Я по своей правде поступать буду – а ты пшел вон! И пока что эта правда политике товарища Сталина полностью соответствует!
А из купе рядом все доносится, уже хором:
Дорога, дорога, Осталось немного, Я скоро приеду домой.Да, осталось немного. Всего лишь раздолбать самураев, чтоб не Цусиму впредь вспоминали, а то, что мы им сейчас учиним! И тогда лишь, выполнив эту задачу, я вернусь домой. Где ждет меня Анечка-Анюта – так ведь и не женился я там, в свой сороковник уже! А тут, я даже сына нашего, перед отъездом родившегося, успел увидеть. И пока война не завершится, дороги назад мне нет. Что ж, там нам месяца хватило – думаю, и здесь не затянем.
За Родину, за Сталина – бей самураев! И так, чтобы и сто лет спустя ни один гад про «северные территории» и пискнуть не смел!
США, Уорм-Спрингз. Ноябрь 1944 года
Присутствуют: президент США Франклин Рузвельт, вице-президент Генри Уоллес, государственный секретарь Корделл Хэлл и его первый заместитель Эдвард Стеттиниус, министр финансов Генри Моргентау, военный министр Генри Стимсон, министр ВМС Джеймс Форрестол, начальник ГШ Джордж Маршалл, шеф УСС Уильям Донован
– Джентльмены, рад вас видеть, – доброжелательно приветствовал членов своего кабинета, прибывших на неофициальную встречу Рузвельт, – позвольте предложить вам кофе, сигары или, может быть, что-то покрепче?
Мнения присутствующих предсказуемо разделились – некоторые гости отказались от спиртного, некоторые сочли возможным немного выпить.
– Итак, джентльмены, – открыл деловую часть встречи Рузвельт, после того как долг гостеприимства был выполнен, – сегодня нам следует сформулировать наши цели, которые нам надо будет достичь в Стокгольме. Война выиграна – теперь надо выиграть мир, конвертировав нашу победу в долгосрочную выгоду для Америки. Кто начнет, господа?
– Если вы разрешите, – подал голос Джордж Маршалл, – то начну я.
– Прошу вас, Джордж, – доброжелательно улыбнулся Рузвельт, обладавший редким даром делать своими сторонниками почти всех, тесно общавшихся с ним людей, находя приемлемое для всех, или почти всех, решение – это и объясняло такой состав его команды; иначе трудно было бы представить в одной команде левого Уоллеса и очень правых Форрестола с Донованом.
– Я должен признать, что мой план строительства новой Европы, дружественной США, с опорой на обновленные Германию и Францию, под большой угрозой, – начал Маршалл, – для его реализации требовались три вещи. Первое, сохранение под нашим контролем большей части Европы – особенно развитых в экономическом отношении стран, нищета с востока вроде Словакии или Болгарии не в счет. Однако никто не ждал, что немцы так быстро сломаются и сдадутся – в итоге на европейском поле мы прижаты к краю, и еще должны делить эту территорию с англичанами! Второе, доллар должен был стать единственной резервной валютой, что позволило бы нам переложить бремя нашей инфляции на плечи европейцев, даже входящих в советскую зону. И третье, война в Европе и на Тихом океане должна была завершиться с небольшим разрывом по времени. Ничего этого не соблюдено – причем если нам удавалось предвидеть ходы британцев, действовавших вполне искусно, но точно так же, как раньше, а значит, предсказуемо, то русские показали неожиданно высокий класс игры на чужом поле. У них прежде хорошо получалось выигрывать войны, но проигрывать мир – теперь же они сделали ряд очень успешных и неожиданных ходов.
Прежде всего, это предложение Сталина о трех мировых валютах – за которое тут же ухватился Черчилль, по понятным причинам. Русские в своей зоне заняты не грабежом, а именно интеграцией экономик захваченных стран в свою, восстановлением промышленности – причем национализация касается прежде всего крупных предприятий, прежние владельцы которых запятнали себя сотрудничеством с нацистами, прочие же заводы остаются частными, хотя в восточноевропейских странах, как в Чехии и Польше, при управлении собственностью создаются так называемые «рабочие комитеты», несущие скорее контрольно-наблюдательные функции; однако же никакого «экспорта социализма» с хаосом и разрушением экономических связей не происходит. Наиболее радикальные меры приняты в банковском секторе – когда финансирование решительно переключается на структуры, подобные Московско-Берлинскому банку, или идет непосредственно через русское оккупационное Казначейство, прежние же игроки или ставятся в подчиненное положение, винтиками в новой системе, или прекращают существовать. Конкретные же промышленные успехи пока ограниченны – хотя известно уже, что швейные и обувные фабрики Германии и Чехии получили крупные партии шерсти, кожи, овчины из Монголии. Также начато перепрофилирование заводов «Фольксваген» и «Шкода» с выпуска бронетранспортеров на созданную еще до войны модель дешевого массового легкового автомобиля «Жук»… тут есть шанс вступить в долю и нам, поскольку «Опель», доля в котором принадлежит нашей Джи-Эм, также получил заказ на аналогичную модель «Кадет», предполагавшуюся не только для немецкого, но и для русского рынка. Советы решительно прибрали к рукам германскую химическую промышленность – в докладе, который у вас на столе, приведены подробные цифры, коротко же могу сказать, что выпуск взрывчатых веществ резко сокращен, зато быстро растет производство химических удобрений, которые уже идут не только немецким фермерам, но и в русские колхозы. Увеличивается выпуск сельскохозяйственной техники, взамен танков и тягачей, изготовление которых прекращено совсем.
– То есть германская танковая промышленность уничтожена? – спросил Стимсон.
– Насколько нам известно, оставлен лишь ремонт уже изготовленных машин и выпуск запчастей, – ответил Маршалл, – хотя немцы, в своей традиции, уже готовят замену. Так, «Даймлер-Бенц» интенсивно работает над некоей универсальной машиной, могущей служить легким вездеходным грузовиком, сельскохозяйственным трактором, артиллерийским тягачом, и шасси для бронетранспортера или бронеавтомобиля[129]. В целом же военное производство свертывается на глазах – сохранено изготовление зенитных орудий и артиллерии большой мощности, а также некоторого количества боеприпасов. Однако же не подверглись сокращению авиационная промышленность, военное кораблестроение, производство приборов и средств связи. Причем новейшие истребители Та-152, не успевшие к войне, в значительном количестве поступают в советские части ПВО.
– Развитие «Фокке-Вульфа-190», которые при налетах на Германию доставляли нам массу проблем, – заметил Стимсон, – русские уверяют, что новая техника нужна им ввиду будущей войны с Японией, но мы-то все понимаем! У японцев нет бомбардировщиков, хотя бы сравнимых с В-17 или «либерейторами», не говоря уже о В-29.
– Также на заводах Хейнкеля начат выпуск тяжелого бомбардировщика Хе-277, по своим параметрам стоящего между нашими В-17 и В-29, – продолжил Маршалл, – однако же темп производства, от пяти до восьми машин в месяц, совершенно недостаточен, чтобы создать авиационную группировку, угрожающую нам.
– В сравнении с более тысячей одних лишь В-29, уже находящихся в строевых частях, с опытными экипажами, а также почти десятью тысячами В-17 и В-24, – усмехнулся Форрестол, – это просто смехотворно!
– Мы собираемся воевать с Россией? – спросил Маршалл. – Лично я считаю, что мы должны сначала присвоить себе плоды победы в этой мировой войне, до того как влезать в следующую. Или, по крайней мере, подготовить наш тыл. Джентльмены, я считал и считаю, что у нас есть все шансы победить в торговой войне. Проблема в том, что Сталин дьявольски удачно выбрал момент – пока не закончена война с японцами, у нас просто нет избытка товарной массы гражданского назначения, которую мы можем выбросить на рынок. Оттого Советы осуществляют свою экономическую экспансию в тепличных условиях – подобно тому, как Гитлер поглощал Европу в сороковом – сорок первом. Но мы знаем, чем это для него кончилось – и потому я не сомневаюсь в нашей конечной победе. Это наше поле, наша игра – вопрос лишь, с каких рубежей мы начнем наступление? А пока приходится отступать с арьегардными боями – но это лишь до тех пор, пока мы не бросим все ресурсы на этот фронт.
– Однако же угроза для Америки недопустимо велика, – сказал Моргентау, – до того, как ваш замечательный план все же заработает, причем в меньшем объеме, все же Германию и Италию мы потеряли, чем мы загрузим нашу промышленность, а ведь послевоенный спад производства неизбежен, если не будет значительного количества иностранных заказов? Раскроете мне секрет, каким образом предотвратить резкий рост инфляции после отмены ограничений военного времени по снятию денег со счетов – если не экспортировать нашу инфляцию европейцам посредством навязывания им доллара взамен национальных валют? Как удержать от экономического коллапса Великобританию, единственного по-настоящему надежного союзника Америки в Европе, если не дать ей возможность хотя бы частично решить ее проблемы за счет Франции. Или вы хотите, чтобы в Англии на выборах победили левые?
– А отчего мы должны защищать британцев? – огрызнулся Маршалл. – Они не только наши союзники, но и конкуренты, черт побери! Пусть выплывают сами, как умеют – можем дать им кредит, под хороший процент! И кстати, не вижу причин, отчего мы должны уважать британский фунт больше, чем франк, дойчмарку, лиру или хоть датскую крону? Давайте договоримся, какой план осуществляем – мой, который все же имеет шансы сделать Америку властелином мира, пусть через некоторое время, или ваш, уже успевший напугать французов? Кстати, не подскажете, откуда про него взялась утечка информации в прессу? Или ваши друзья в Лондоне уже начали свою игру, забыв предупредить нас? Франция сейчас – ключевое звено моего плана, или вы собираетесь американскую экономику за счет Бельгии с Голландией вытягивать, ах да, там еще огрызок Италии болтается довеском и что-то еще по мелочи.
– Простите, Джордж, а не могли бы вы подробнее рассказать, что происходит во Франции сейчас? – Рузвельт был по-прежнему подчеркнуто мягок и доброжелателен. – И каковы наши шансы на успешную игру?
– Если коротко – то это игра на нашем поле, с нашими правилами, и с нашей публикой на трибунах, – заявил Маршалл. – Все дело в том, что французы, в отличие от соседей-немцев, не промышленники, им куда ближе образ рантье. И еще в прошлую Великую войну многие французские заказы за их золото делались на наших заводах, за межвоенный период этот совместный бизнес только расширился, и сейчас в него вовлечена, с выгодой для себя, большая часть деловых людей во Франции, Ротшильды в этом процессе выступают лишь администраторами, распорядителями. Отлично налаженная система, деловые связи, обязательства – всё это очень дорого стоит. И русским, при всей заманчивости их предложений, пока нечего противопоставить – да, они обещают многое, но в весьма туманной перспективе. Советы пока чужие в большой финансовой игре, и никто не знает, как реально будет работать их «рублевая зона». А говорить о допуске французских товаров на рынки СССР и Восточной Европы просто смешно, с учетом зависимости французских промышленников от наших контрагентских поставок. При том что, как я сказал, собственно товары занимают относительно малую долю во французском экспорте, если не говорить о колониях. Франция в основном экспортирует капитал – а русские уже показали, как они относятся к чужим банкирам. Так что в экономическом плане в игре на французском поле у нас преимущество, как в игре чемпиона лиги с дворовой командой. Если только не вмешается политика – на которой русские и пытаются играть.
– Вы согласны с тем, что французам, коль уж с прочих датчан и бельгийцев взять особо и нечего, придется заплатить нам не только в будущем, но и здесь и сейчас? – сказал Моргентау. – Далеко идущие планы это прекрасно, но позволю себе обратить внимание собравшихся на некоторые мелочи. Мировая экономика устроена таким образом, что денежная масса должна находиться в равновесии с товарной массой – от брюк и шляп до заводов и электростанций. Равно должно быть определенное равновесие между спросом и предложением – на произведенный товар крайне желателен платежеспособный покупатель. Перед войной имелся дефицит платежеспособного спроса, поэтому, чтобы обеспечить загрузку имеющихся мощностей, и было принято решение о беспрецедентном увеличении денежной массы – разумеется, ценой многократного роста государственного долга, не говоря уже об иных издержках. Если бы первоначальные планы были реализованы, то ничего плохого не случилось – денежная масса была бы связана в Европе, а доллар стал единственной мировой валютой, товарное покрытие которой обеспечивал бы весь мир, включая Советы. А сейчас мы имеем полный хаос на мировой шахматной доске. Колонии европейских держав, которые мы планировали включить в систему свободной торговли, выведя из зоны исключительных экономических прав метрополий – надеюсь, вы не забыли содержание «Атлантической хартии»? – дестабилизированы всерьез и надолго, а значит, все планы по превращению их в наших клиентов, покупателей американских товаров, откладываются до неизвестно каких времен. Зато в мировую экономику вдруг вламываются русские, как слон в посудную лавку. Что Сталину удалось договориться с немецкими военными и промышленниками, еще можно объяснить давними связями русских и немцев. Но его сговор с Ватиканом – фактически это союз старой континентальной элиты с русскими коммунистами! Если вспомнить отношение европейской элиты к большевистской революции – нет, я понимаю, что в России были потеряны огромные вложения французов, бельгийцев, немцев, англичан, не говоря уже о том, что никому не хотелось оказаться в подвалах берлинской, парижской, римской ЧК; мне понятно и то, что с точки зрения экономики Вторая мировая война была попыткой реванша континентальной элиты у нашего союза с кузенами за их поражение в Первой мировой войне – как, дьявол их побери, они договорились?! Я этого не понимаю! Я уже не говорю об отношении коммунистов к католическому духовенству и наоборот! Этого не могло быть – но это есть! А расплачиваться за эту чертовщину придется нам – вы понимаете, господа, что на горизонте маячит призрак новой Великой Депрессии, если мы не найдем какого-либо способа решить наши финансовые проблемы?
– Генри, вы немного преувеличиваете, – заметил Форрестол, – но признаю, что проблемы могут быть. Я согласен, что в свете сегодняшнего положения стоит отменить часть заказов верфям, – но настаиваю, чтоб это коснулось лишь тех кораблей, к постройке которых фактически не приступали. Или меня линчуют судостроители. Как вы представляете будущее Америки без мощного флота?
– В таком случае, Джеймс, объясните, зачем вам шесть «Монтан»? – спросил Моргентау. – Если даже мне, штатскому человеку, однако же следящему за ходом войны, ясно, что линкоры уступают свое место опорной силы флота авианосцам. Скажите честно, вы настаиваете на их завершении лишь потому, что первые два, «Монтану» и «Иллинойс» уже успели спустить на воду, а «Огайо» и «Мэн» к этому близки? Понимаю, что адмиралам хочется наиграться в кораблики с большими пушками, – но я обязан думать, во сколько это обойдется казне.
– Господа, я, как солдат, обязан думать о безопасности Америки, – сказал Форрестол, – если после разгрома Японии в мире останутся лишь две силы, сопоставимые с нами и, теоретически, могущие быть нашими противниками. В случае гипотетической войны нас с Россией, или с Британией, одним из основных театров становится Северная Атлантика, с примыкающими к ней арктическими морями. Зимой там настоящий ад, хуже лишь у мыса Горн и в «ревущих сороковых». Посадка на авианосец в полярную ночь, при качке, в снежный заряд – это цирковой номер или занятие для самоубийц, а волнение там всегда. И на взгляд экспертов из моего штаба, где-нибудь возле Мурманска зимой линкор гораздо боеспособнее авианосца. Разумеется, если вы поклянетесь на Библии, что война с русскими абсолютно исключена…
Какое-то время стояло молчание.
– Джентльмены, таким образом, с одной стороны, мы в долгосрочной перспективе заинтересованы в превращении Франции в нашего клиента, верного и платежеспособного, с другой же – нам жизненно важно что-то получить с них немедленно, как и бульдогу Уинни? – спросил Рузвельт. – Что ж, мне кажется, я нашел выход. Чем русские пугают несчастных французов?
– Вот, – Маршалл достал газету, – «Юманите», рупор парижских коммунистов. Французы, вы вольны выбирать между превращением в протекторат Англии и США и положением действительно суверенной, нейтральной страны. В первом случае французская экономика попадает под американо-британский контроль, де-факто ее рынок сбыта будет ограничен частью собственно французского рынка, поскольку янки и англичанам надо будет сбывать свои товары, а с рынка Центральной и Восточной Европы французов просто выкинут, и о рынках колоний тоже придется забыть. Политически же, если Франция станет англо-американским плацдармом в Западной Европе, то точно так же она может превратиться в поле боя будущей войны. И конечно, вы заплатите огромную контрибуцию, о которой уже открыто говорят в Лондоне, а также получите переход собственности в чужие руки, беспошлинный наплыв чужих товаров, разоряющий французского производителя. Что, кстати, свидетельствует, насколько русские слабо знают реальное положение во Франции – тот факт, что французские активы в США гораздо больше, чем таковые в Восточной Европе, ну а про «французского производителя» я уже сказал.
– Полагаю, было и то, что не вошло в газеты?
– Именно так, мистер президент, – вступил в разговор Донован, – установлено, что часть французской деловой элиты (список лиц и содержание беседы прилагается) через представителей Ватикана вышли на русских и зондировали почву, что им может предложить мистер Сталин. Соглашения не достигли, по уже прозвучавшим здесь причинам. Во-первых, французы категорически не хотят разрушать свой американский бизнес, а это, я повторю, и вложенные активы, и налаженные деловые связи. Во-вторых, со стороны русских пока наличествуют лишь заявления о намерении, проект еще не реализованный, а потому его прибыльность есть неизвестная величина. Хотя русские предъявили не только пряник, но и кнут – пообещав, что об организации колхозов в Шампани и Бургундии речи не пойдет, они тут же объявили, что за французские войска на Днепре и карательные операции в Белоруссии придется заплатить. Цена была названа – половина капиталов, инвестированных в советской сфере влияния плюс юридически оформленное списание всех средств, некогда вложенных в Российскую империю, совмещенное с возвратом царского золота – примечательно, что был даже торг, следует ли французам платить проценты с этого золота, в итоге русские милостливо согласились снять это требование. Да, «пряником» еще было обещание Советов приложить все усилия для минимизации англо-американских контрибуций, допуск французских товаров на контролируемые СССР рынки и предложение стать основным торговым мостом между русскими и англосаксами. И гарантии военной безопасности Франции – в виде заключения договора о ненападении между Францией, СССР и Германией, подкрепленного вступлением французских и бельгийских концернов в проталкиваемый русскими Европейский союз угля и стали.
– Что ж, джентльмены, мы покажем зарвавшемуся Джо, что такое игра в высшей лиге, – сказал Рузвельт, – поскольку официального оглашения нашей позиции по французскому вопросу еще не было. Завтра по закрытым дипломатическим каналам до французов дойдет информация, что в Правительстве США борются две точки зрения: одна, уже известная им, от мистера Моргентау, ограбить так, что Бисмарк покажется благотворителем, и вторая, более разумная, «Франция, это витрина, бастион и торговый мост западного мира». И пусть в Париже решают: или они принимают сторону русских, тогда у нас берет верх первый вариант, и еще мы спускаем с цепи английского бульдога – останется ли после во Франции что-то дороже пяти центов, это большой вопрос, и Сталин никак им не поможет, не защитит, просто потому, что во-первых, это наша зона, с нашими войсками и администрацией, а во-вторых, мы ведь тогда можем потребовать контрибуции с Германии, с чего это русские ведут там свои дела в одиночку? Или же французы принимают наши условия – причем в обмен на то же самое, что обещали им русские: минимум платы британцам, допуск на американский рынок (как я сказал, товаров к нам они практически не экспортируют, а с их уже вложенными активами выйдет просто сохранение статус-кво), предложение стать торговым мостом между западом и востоком (но уже на наших условиях, и что-то мне кажется, русские не будут категорически против), ну и гарантия безопасности в виде договора о взаимной защите с США (законное основание для наших военных баз на французской территории). Вот только наше предложение, в отличие от русского, будет иметь твердое обеспечение. И я готов держать пари, что французы согласятся – сороковой год показал, что они очень благоразумный народ.
– Все хорошо, но какая-то плата нам необходима сейчас, – упрямо сказал Моргентау, – может, не в таком размере, как по худшему варианту, но все же…
– Генри, мы же джентльмены, – напомнил Рузвельт, – которые сами устанавливают правила. После того как выбор будет французами сделан, всегда можно что-то изменить, а уж найти предлог… Помнится мне, сами галлы так же поступали в захваченных колониях: увеличивали подати, возлагаемые на население, не сразу, а постепенно, во избежание бунта. Может быть, это и не потребуется, если все же сумеем бюджет и так свести. В конце концов, сами французы не отказываются от того, что они, как Еврорейх, должны что-то заплатить победителям? Пусть платят!
– Англичане будут категорически недовольны, – сказал Хэлл, – в этом варианте они решительно за бортом, не получают ничего.
– С учетом того, сколько они нам должны, их возражения просто неуместны, – ответил Рузвельт, – и если бедный Уинни станет жаловаться на пустую казну, мы поможем ему кредитом, как добрые христиане. Есть еще вопросы?
– На кого во Франции ставим? – спросил Уоллес. – Тассиньи слишком «пробританская» фигура.
– А чем вам не нравится Де Голль? – спросил Рузвельт. – Мне он показался вполне разумным человеком. И если он будет с нами с самого начала – значит, уже не сможет быть против нас. Хотя если он не согласится, будем искать замену.
Юрий Смоленцев.
В 2012 году старлей, подводный спецназ СФ
А все же Де Голль – сволочь! Хотя и раньше я слышал: что для простого человека подлость, для политика – удачный ход.
Так неужели и меня таким пытаются сделать? Как сказал Пономаренко (хотя не он мне приказ отдавал и задачу ставил – но при том присутствовал), «ухорезов у нас сейчас много, умных и знающих не хватает». И оказались мы с Валькой на подхвате у контр-адмирала Большакова, на тот момент главы Советской Контрольной Комиссии в Европе. Три года назад, в 2012году, Андрей Витальевич был простым кап-3, старшим нашей группы спецназа СФ, прикомандированного к атомной подлодке «Воронеж». И вот теперь – большой человек стал!
В Париж на несколько дней. Командир наш вроде чрезвычайного посланника к Де Голлю – ну а мы, как туманно сказано, «прикрыть и посмотреть». Надеюсь, как в Киеве, не будет – тоже на пару дней слетали? В скольких европейских столицах я уже побывать успел? Варшава, Будапешт, Рим, Берлин – список городов, где я бывал: стрелял, взрывал, убивал. Хотя лучше бы без этого – тихо пришли, сделали то, что приказано, и так же тихо исчезли. Время сейчас такое неспокойное – и не надо говорить, что уже полгода как закончилась война! Там, где мир и тишина – туда нас не посылают!
– Вся власть Учредительному Собранию, – перевел Андрей Витальевич плакат, – прямо как Петроград восемнадцатого года.
Или Париж же сто лет назад. Еще когда мы за ураном от «Манхеттена» ходили[130], по пути туда на атомарине нам делать особо нечего, кроме как на койке в каюте лежать и читать. А библиотеку нам давно на берег свезли, для изучения, своей заменили. Что там прочесть – попались мне вместо классики Маркс с Энгельсом, что-то там про восемнадцатое брюмера и 1848 год – начал читать со скуки, так удивился, насколько похожи наши девяностые и Франция полтора века назад. Там еще после Наполеон-племяш повторил деяние своего дядюшки – вошел с солдатами в парламент, Собранием называвшийся, и заявил, что подумал и решил отныне править единолично, а вы все пошли вон.
– Собственность, семья, религия, порядок! Франции нужен мир!
Мальчишки-газетчики заголовки выкрикивают, Большаков переводит. А я по-французски не разумею, хотя вроде на итальянский похож. Когда твоя любимая жена, «носитель языка», тут через пару месяцев будешь сам говорить совершенно свободно! А с французами такой практики не было, даже с Кусто в Марселе я по-итальянски объяснялся, в Южной Франции язык римлян многим знаком. Но мы-то в Париже сейчас!
– Французы, нужна ли вам диктатура Де Голля? Неужели вам еще мало войны?
По улицам маршируют «батальоны республиканской безопасности», бывший Первый Корпус «сражающейся Франции», генерала да Тассиньи – в английской форме, только трехцветная французская кокарда на черных беретах и нашивка «France» на рукаве – в отличие от Второго корпуса Де Голля, обмундированного и вооруженного по-советски. Хотя номинально генерал остается главой «свободной Франции», реально в Париже распоряжается Тассиньи, назначенный Главным военным администратором Франции, по праву первого вступившего в Париж (2-я танковая дивизия Леклерка принадлежала к его корпусу). Против этой традиции, законного права триумфатора, даже сам Де Голль не возражает, вслух и публично. Вот только как-то незаметно, и с помощью союзников, Тассиньи Де Голля от реальных рычагов управления оттеснил, по крайней мере в Париже. Возникла еще одна власть, аппарат Военного администратора – всем непонятливым отвечают, там же все люди из «сражающейся Франции», какие вопросы… вот только «сражающиеся» тоже разные бывают, хотя о том не принято говорить, есть те, кто с Де Голлем пришел из СССР, а есть те, кто остался с де Тассиньи в Англии, и кто в администрации, вам объяснить, или сами догадаетесь? В строгом соответствии со Вторым Штутгартским Протоколом, именно де Тассиньи, по поручению союзников, замкнул на себя всю практическую работу по организации гражданской власти, фильтрацию местных органов, полиции и жандармерии – причем под предлогом «нелояльности», «подозрении в сотрудничестве с оккупантами» выгоняют не только коллаборционистов, но и людей Де Голля, оставляя лишь угодных англичанам!
А дальше – созыв Учредительного национального собрания (поскольку то, прежнее Собрание, разогнал Петен, и оно, по присоединению Франции к Еврорейху, как бы утратило законность). Учредительное собрание примет Временную Конституцию уже новой, Четвертой Республики – где будет подробно расписана система выборов на всех уровнях – и утвердит состав переходного Правительства, исполнительной власти до утверждения постоянного Правительства Республики. Генерал де Латр Тассиньи, как отвечающий за ситуацию в стране во время всего процесса, скрепит своей подписью «решение о признании выборов состоявшимися», собственно Учредительным собранием. Затем акт должен подписать глава союзной Военной администрации. С началом первой сессии по утвержденной во временной конституции процедуре депутаты должны утвердить первый кабинет IV Республики. И самой первой задачей Национального собрания станет отработка и определение процедуры принятия уже постоянной конституции Республики.
– За скорейшее заключение мирного договора! Вернем Франции прежний статус великой державы!
Какой первый внешний признак неблагополучия государства? Когда блошиные рынки повсюду – вспомните наши девяностые. Так и в Париже сейчас торговали всем и везде – был бы антикваром, со временем и деньгами, столько бы интересного найти мог! Причем продавцами нередко были не местные (эти-то как раз понятно), но и американские военные, и в чинах – сам видел, как целый подполковник ходил по рынку со связкой наручных часов, налетай, покупай, кто желает? Едва удержался от того, чтобы подойти и спросить, ну и нахрен ему это надо? Тем более что часы, скорее всего, были краденые – нам рассказали в посольстве, что тут союзники мародерят, нам такое и не снилось! Причем чем выше звание, тем больше аппетиты – рядовые тащат сумками и рюкзаками, офицеры грузовиками, генералы поездами и пароходами. И это явление уже получило название «хаулиганизм», в честь особо отличившегося на этом поприще американского генерала Хаули. Который не брезговал присвоить даже эшелон с цементом – коль уж есть приятели на нью-йоркской бирже, где все можно легко продать! С нашими не сравнить – про деяния маршала Жукова, расписанные демократами в «перестройку», я наслышан, вот только не было в СССР товарных бирж, так что при желании не продашь, например, партию немецких пулеметов куда-то в Бразилию или Уругвай (еще один подвиг мистера Хаули), поневоле приходится ограничиваться личным потреблением. И если у нас с мародеркой всерьез боролась военная прокуратура, то у янки эта обязанность была возложена непосредственно на командиров, теоретически должных следить за подчиненными, ну и какой офицер-фронтовик станет своих людей наказывать за набивание рюкзаков?
– Франция должна заплатить за свое членство в Еврорейхе! Покаяться, признать вину и заплатить за ущерб – лишь тогда соседи нас простят!
Надо отметить, что Париж пострадал мало. Хотя попадались дома, так и не восстановленные еще с мартовской бомбежки сорок третьего, полтора года назад, – но перед многими другими французскими городами, при штурме разбитыми англо-американской авиацией до состояния щебенки, как день и ночь! Повстанцы (здесь, как и в нашей истории, было выступление партизан в последние дни) и войска «сражающейся Франции» генерала де Тассиньи, первыми вступившие в Париж, старались щадить свою столицу, ну а немцам уже не хватало ни боеприпасов, ни желания драться по-настоящему. На разборке завалов совсем не было видно пленных фрицев, как в наших городах – зато мелькало множество каких-то восточных рож. Что, эпоха толерантности наступила раньше времени – нет, это турки и арабы, которых Исмет-паша успел продать в Рейх, рабочей силой, теперь их и запрягли на неквалифицированный труд, копать и таскать.
– Работайте, негры, солнце еще высоко, – буркнул Валька, глядя на эту картину, – интересно, а куда они пленных немцев дели?
– Ясно куда, – отвечаю, – в свой Иностранный Легион загребли, как было уже.
А в целом Париж мне показался город как город! Хотя отец-адмирал наш, Лазарев Михаил Петрович, когда мы еще в Москве с ним разговорились, признался, что его тоже тянет на Париж взглянуть – не на Лондон, Берлин или Нью-Йорк. За тем же, что и мне – увидеть, сравнить. Может, это в нас гены предков говорят, которые Францию за эталон считали? Так вроде не было у меня в родословной дворян, с Волги мы… прапрадед у меня вроде по купеческой части был, а впрочем, не знаю. Впрочем, тот старый Париж, что знаком нам по романам Дюма, был практически полностью снесен и перестроен еще в середине девятнадцатого века, вместо тесных кварталов с лабиринтом узких улочек – многоэтажные доходные дома и широкие прямые бульвары, вдоль которых так удобно действовать артиллерией, подавляя беспорядки, тут ведь еще до Коммуны было, год 1830-й, 1848-й. Парижского шарма и вкусов я тоже как-то не заметил – а что до парижанок, так на мой взгляд, и в Москве и в Риме девушки и красивее, и наряднее. И взяла с меня Лючия клятву, что «ни на одну французскую шалаву даже не взгляну»! Да куда же я от тебя денусь, мой галчонок – вот успею домой вернуться до того, как ты мне наследника родишь, или приеду и увижу? А парижанки мне совсем не показались – было бы на что смотреть!
Успел уже увидеть, и не раз, как толпа гнала, поодиночке или группами, наголо остриженных женщин, облитых грязью и помоями – премерзейшая картина! Это наказывали тех, кто с немцами себе позволил, как в Еврорейхе называли, «вместе работать, учиться, влюбляться и отдыхать». Но и в обыденной жизни среди прохожих на улице таких «немецких шлюх» легко можно было узнать, так как им было запрещено покрывать бритые головы, даже в холод. И любой мог сказать: пойдем со мной, раз ты не отказывала немцам, то не смеешь отказать доброму французу, а тем более английскому или американскому солдату! Впрочем, я видел, как американцы днем, при всех, подходили к любой француженке, показывая купюру или упаковку чулок. Видел, и как однажды трое солдат-янки тащили в джип девушку (не бритую!), она визжала и пыталась отбиваться, а все на улице делали вид, что ничего не замечают. Ничего подобного не могло быть в Италии, да и в нашей зоне на юго-востоке Франции, вокруг Марселя! Здесь же нам строжайше было приказано не вмешиваться, во избежание провокаций – это не наша территория, и не наши проблемы!
Глядя на доблестных союзников в Париже, у меня возникало стойкое дежавю с Римом до начала событий – еще не тронутый войной, веселящийся город, и немецкие морды на улицах. Точно так же английских и американских военных в Париже отличала не только форма, но и самодовольное выражение на лицах, хозяев жизни, как у дойче юберменьшей. На второй день здесь я и Валька зашли в кафе-бистро. После того как пару часов болтались по улицам – святое правило, раз уж попал сюда, ознакомься с территорией, карта и опрос знающих людей это само собой, но личной рекогносцировки ничто не заменит. Ныряли в проходные дворы, в одном нас даже пытались ограбить, ну баловство одно, какие-то трое апашей, даже не с огнестрелом, а с ножами – решили, наверное, что двое чистеньких штатских (мы были не в форме) испугаются их грозного вида? Совершенно не обратив внимания на некий длинный предмет у меня в руке, завернутый в газету. Мы же не в Голливуд играем, даже от этой шантрапы по дури можно было стать «трехсотым» и выйти из строя, так что обошлось все предельно быстро, без красивых сцен и долгих нравоучений, ну не играет нож против нунчак, а работать против них, не имея ствола, это надо быть Брюсом Ли или Чаком Норрисом. А после зашли в бистро, где уже сидели трое американских военных (система званий у них сложная, и нашего аналога не имеющая, вот как перевести, например, «главный дивизионный сержант»?).
Нам по барабану, мирно проходим, делаем заказ, садимся поодаль, лицом к двери, это уже на автомате. Кроме нас и янки, еще какие-то французы обедают. И тут входят еще двое американцев, судя по возгласам, знакомые присутствующей тройки. Желают присоединиться, один свободный стул находится сразу. Американец хлопает по плечу одного из французов, тот встает, янки спокойно забирает его стул и двигает к своим (пять шагов к свободному столику, чтобы оттуда взять, сделать было лень). Наглеж – однако же не наши проблемы.
Доели, встаем, тихо-мирно выходим. И тут один из янки, тот самый, что стул отбирал, встает и хочет отвесить мне пенделя! Дурачок, это блокируется легко, и рук поднимать не надо, просто разворот «от бедра», вторая рука на подхват, настоящий «май гири», так хрен возьмешь, пробьет, ну а хулиганский пендель нефиг делать! Его стопа в захвате, довернуть носком внутрь и до упора – оп-па, янки летит мордой вниз, и с воем, тут минимум разрыв сухожилий, а если еще и мелкие кости в стопе переломаны, срастаться будет долго! Остальные, надо думать, к дракам привычные, вскакивают – вот только двоим пока стол мешает, третьим Валька занялся, а самому ближнему я, мгновенно переключившись (хромой валяется и не мешает пока, а затопчут, его проблемы) влепляю с правой ноги «его-гири» в живот, он воет и падает. Валька своего уже уложил, а вот теперь может всерьез начаться, если янки, оставшись двое против двоих, решат стрелять, тогда их валить придется, у меня метательные ножи в обоих рукавах закреплены, как раз полсекунды-секунду выиграть, чтобы после пистолет достать. Нет, на кулачках пытаются, ну тем хуже. Простите, мне с вами возиться некогда, еще на шум ваши приятели заглянут или патруль, так что достаю нунчаки. И сверху, по рукам, снизу ногой в бедро или в живот, работает безотказно! Все это занимает меньше времени, чем рассказ о том – вылетаем из бистро, в спину нам злобный вопль:
– Мы вас еще найдем, паршивые лягушатники!
Ну, ищите, не жалко. Французам не завидую, кто под горячую руку мстителей попадет – но это уже их проблемы. Ну что стоило Де Голлю поторопиться и войти в Париж первым? А теперь терпите, раз впустили гостей.
Через три квартала патруль у нас документы спросил – англичане. Стали любезнее, услышав, что мы русские, из посольства. Предупредили, что «скоро тут может быть опасно – возможен бунт».
– Я из Ковентри, – сказал английский лейтенант, – нам к разрушенным домам возвращаться, а эти еврорейховцы, лягушатники, не желают платить за горшки, что побили на нашей кухне? Нет уж, мы все с них взыщем, чтобы было честно!
Что готовят союзники для Франции – можно было узнать из «Юманите» еще месяц назад. Полная свобода торговли для английских и американских товаров. «Капитализация» по списку французских фирм, то есть выпуск дополнительных акций в свободную продажу – очевидно, что результатом будет скупка иностранцами контрольных пакетов. Обеспечение франка не только золотом, но и долларами и фунтами, то есть, по сути, импорт американской и британской инфляции. Особый, секретный договор, по которому вступление в должность президента и премьер-министра Французской республики должно согласовываться и утверждаться в Вашингтоне. Ограничение армии самой минимальной численностью, при запрете иметь военную авиацию, линкоры, подводные лодки – или же отсутствие ограничений, при условии подчинения французских вооруженных сил некоему «Западноевропейскому оборонительному союзу», то есть по факту английским генералам. Американские и английские военные базы, аэродромы, гарнизоны на французской территории. Если это не конец французского суверенитета, то что тогда?
Причем мы, советские, из источников, которые разглашать не берусь, точно знали, что это правда! Что для французских обывателей промелькнуло как «одно из мнений», на фоне множества других, а также воплей о будущем «осовечивании» и «околхоживании» стран советской зоны; вот только на редакцию коммунистической газеты буквально через два дня напала толпа неустановленных личностей и устроила погром. И как раз после в прочей прессе резко усилились вопли о возможной «диктатуре» Де Голля в союзе с коммунистами. Откуда-то возникли банды фашиствующих молодчиков, наподобие довоенных кагуляров[131], на этот раз под патриотическими лозунгами, «бей левых ради порядка», «нам не нужны подвиги – нам нужен мир». Уже доходили сведения из провинции, что выборы в Учредительное собрание на местах часто напоминали «сицилийскую демократию» дона Кало. Что же будет твориться на выборах в Национальное собрание – по правилам, которые утвердит такая «учредиловка»? И есть ли сомнение, что такое Собрание послушно проголосует за все, что укажут Лондон и Вашингтон?
Когда мы вернулись в посольство, то получили выговор за то, что ввязались в драку. А если бы это провокация была, чтобы вывести вас из строя? Если бы американцы начали стрелять? Да и в рукопашке – их же пятеро было, против вас двоих!
– Ситуация была под контролем, – отвечаю я, – и трое стали небоеспособными в первые две секунды. А прочие – кто схватился бы за пистолет, тот покойник. Так что вероятность получить ранение для нас была совсем невелика.
– Но все же была! – сказал третий секретарь посольства (и наш куратор), – а нам завтра назначено, быть у Генерала. И вы тоже – может быть, его заинтересует встреча с «тем самым» Смоленцевым, кто фюрера брал.
Мы как пионеры – всегда готовы. Тем более что встреча полуофициальная, а значит, и парадные мундиры не нужны. Де Голля я издали уже видел, весной, когда он торжественно вступал в уже освобожденный нами Марсель, во главе колонны своих войск, сидя верхом на башне танка В-1 (нашли же раритет, привет из сорокового года!). Понятно, зачем нам сейчас нужен Генерал – патриот подлинно независимой Франции, а не американской подстилки. Союзники уже сейчас вспомнили, хотя всю войну его Генералом называли – что формально, по Уставу, его бегство в Англию в сороковом было дезертирством со службы, причем на тот момент его представление на чин бригадного генерала правительство еще не успело утвердить! Так что, полковник де Голль, вот вам орденок за заслуги, и почет, как спасителю Отечества, и даже генералом в отставке, с пенсией и мундиром, сделать вас можем, – но политику оставьте другим, а вы мемуары пишите, и выращивайте виноград. Ну а Франция в этой истории станет аналогом ФРГ из нашего мира – оплотом НАТО, набитым американскими войсками. И нафиг это СССР?
На аудиенции присутствовал еще один человек, представленный Генералом как Армад Мишель, начальник его личной охраны и «просто хороший друг». А также переводчик – ведь вам, мсье Смоленцев, легче будет говорить на родном языке? Что за фрукт, вот не было его в нашей картотеке, из эмигрантов, что ли – ведь после революции и Гражданской очень многие белогвардейцы в Париже осели. Если так, то во втором поколении, молод слишком, чтобы быть из «поручиков Голицыных». Но явно волчара – когда после любезностей перешли к моему рассказу (в общедоступной редакции), как фюрера ловили, то все понимает быстро, не переспрашивая, и переводит сразу, не задумываясь, подбирая слова. Будет мне лишняя забота дома – в рапорте подробно эту новую фигуру описать, чтобы отныне его в раскладе учитывали.
И вот дошло до обсуждения главной темы.
– Господин генерал, на посту президента вы были бы куда предпочтительнее для СССР, – сказал Большаков, – мы заинтересованы в сильной, подлинно независимой Франции, ведущей собственную политику. Которую можете обеспечить лишь вы, а не Тассиньи и не какая-либо иная фигура. И нас интересует, что вы намерены предпринять, в свете последних политических событий.
– А не ваша ли сторона в Штутгарте, при подписании капитуляции Германии, выкинула нас из числа победителей? – резко ответил Де Голль. – А теперь вы озабочены последствиями?
– Генерал, я надеюсь, вы не собираетесь теперь, как на востоке говорят, «повеситься на воротах своего врага»? Объективно у СССР и Франции сейчас наличествует общий интерес. И не в статусе дело – взгляните на ваших соседей-испанцев, от которых янки и британцы не получили ничего! Да еще как бы должны не оказались, за «Гибралтарский инцидент». Когда крейсер «Канариас» был без всякого повода потоплен британской подлодкой, что, как считается, послужило поводом для присоединения Испании к Еврорейху.
Ага, британцы! При мне топили – я же тогда на борту «Воронежа» был. Но о том промолчу. И англичане, наверное, догадываются – но докажите? А может, там немецкая субмарина была?
– Я знаю, что было на конференции в Мадриде, – ответил Де Голль, – когда Святой престол, СССР и каудильо выступили единым фронтом, а Лондон и Вашингтон даже между собой не могли договориться и, конечно, проиграли. Но Франция – не Испания и тем более не Италия. От меня-то вы что хотите?
– У вас не будет другого шанса, Генерал, – говорит Большаков, – нация помнит героев, но так же быстро забывает тех, кто отказался от борьбы. Признаю, что вы имеете некоторые проблемы, – но все же положение намного легче, чем в сороковом, когда вы не подчинились Петену. Не могу поверить, что вы не ведете какую-то свою игру – это ваше право, но согласитесь, любая игра будет успешнее, если ее согласовать с теми, кто заинтересован в успехе не менее вас.
Вспоминаю, что было в нашей истории. Там Франция вошла в число победителей. И Де Голль, в чьих заслугах никто не сомневался, вполне мог позволить себе «взять отпуск»: а когда эти недоумки напортачат, то позовут меня, спасать Отечество! Ну а если не напортачили бы – то могу предположить, что Генерал, все же не мальчик уже, вполне бы удовлетворился житьем на покое и писанием мемуаров, порядок ведь в стране! Вот только сейчас положение совсем иное – кажется, союзники всерьез вознамерились взыскать с Франции все свои убытки, причем так, что Бисмарк с его пятью миллиардами контрибуции покажется добрым благотворителем! И если это удастся, то ходить французам с протянутой рукой как минимум до конца столетия! Неужели Де Голль этого не видит – ведь не дурак же?
– …требования англичан о возмещении вами их убытков незаконны, – говорит тем временем Большаков, – что с того, что Петена избрал президентом законный парламент? Если после Петен разогнал парламент и отменил конституцию, на что права не имел. То есть с этого момента он узурпатор, и любые его решения, в том числе и по вступлению в Еврорейх, незаконны! Ну а после того, как немцы сгноили Петена в концлагере и поставили Францию под управление своих генералов, вообще ни о каком участии Франции в Еврорейхе говорить не приходится! Что до французов, служивших Гитлеру, так вы, формируя свой корпус из пленных, взятых нами на Днепре, наслушались историй об их «добровольности» – когда людям предлагали выбирать – концлагерь за саботаж или добровольцем на Восточный фронт? Впрочем, если и были те, кто шли по-настоящему добровольно, так их и будем судить, ну а Франция тут при чем? У Гитлера были добровольцы из Швеции, Швейцарии, – но никто не говорит об участии этих стран в Еврорейхе? Был даже Британский Легион СС! А как на оккупированных немцами Нормандских островах британские чиновники исправно исполняли приказы немецких комендантов, а «бобби» патрулировали вместе с фельджандармами? И вообще, не англичанам обвинять французов – после Мерс-эль-Кебира, Дакара, Мадагаскара, случившихся еще до Еврорейха, когда Виши официально считался нейтральным!
– В политике, в отличие от уголовного суда, действуют иные правила, – усмехается Де Голль, – вердикт выносится заранее, исключительно из политической целесообразности и реального соотношения сил. А всякие юридические формальные ухищрения нужны лишь… Как когда-то один наш король сказал министрам: «я буду действовать, а вы после искать законные объяснения моим действиям!» И нет дураков спорить – кому дорога голова на плечах, а не на плахе! А еще я могу привести слова Ленина, который сравнивал вашу страну после революции с «человеком, которого избили до полусмерти – и оттого не следует ждать от него героизма». Так и Франция устала, никто не хочет дальше воевать. Вы же хотите, чтобы французы опять шли на баррикады, за ваши интересы? При том, что солдаты Тассиньи получают жалованеь в британских фунтах – да и англичане, возмущенные, что мы, бывший Еврорейх, не хотим возмещать убытки, станут стрелять в нас без колебаний. Но зато ваша, советская позиция в Европе многократно усилится. Ценой жизней многих французов и урона их собственности!
Верно, французы – куркули еще те! Видел я под Марселем французскую деревню – дома как крепости, каменные, обычно двух-, даже трехэтажные, с огромным подворьем, сараями, конюшнями, все забором обнесено. Они тут все куркули – нет, оказывается, труд многих поколений, можно встретить крестьян, помнящих свою родословную подобно дворянам, со времен Ришелье, а то и Столетней войны! И очень боятся все потерять – ведь если на все это упадет шальная бомба, то не помогут ни соседи, ни государство, ни у кого не будет до этого дела и лишних средств. Помня, что творилось у нас в раскулачивание – что же будет, когда заморские дяди попросят этих поделиться честно нажитым?
– Это в наших общих интересах, – говорит Большаков, – неужели вы не понимаете, что «общий рынок» вас разорит? И никогда не будет сильной, богатой, суверенной Франции – за нее все решать будут в Лондоне и Вашингтоне!
Я слушаю и не понимаю. Не мог Генерал сдаться так легко – даже если шанс на успех невелик. Во Франции оккупационная администрация и англо-американские войска – и даже часть «свободофранцузов» под командой Тассиньи открыто на их стороне, они зальют кровью любое выступление! Так что будь я на месте Де Голля… пожалуй, тоже не вступил бы в безнадежный бой, но ведь и он в сороковом, когда все было кончено, вовсе не бросился с гранатой под немецкий танк, а улетел в Англию, выступив с заявлением, что продолжает сражаться. Цинично рассуждая, выигрышным ходом с его стороны было бы устроить в Париже восстание, «вторую Коммуну», а самому, погромче кукарекнув, удирать в нашу зону на юго-востоке, от Лиона до Марселя и Ниццы. Эта версия обсуждалась у нас в посольстве – было даже высказано предположение, что Генерал попросит у нас карт-бланш, бросить на убой местных коммунистов, местью за Штутгарт. И было сказано, что СССР не будет возражать!
– Все, что нужно Франции сейчас, это мир, – заявляет Де Голль, – как некий французский генерал сказал великому Наполеону, на его гнев по поводу сданной крепости. «Мой император, у меня было на то тридцать причин – во-первых, совершенно не было пороха». И Наполеон ответил: мне достаточно этой причины, остальные можете оставить себе. Французы устали, и не будут воевать ни за чью идею. Вот мой ответ – и я не вижу смысла в нашем дальнейшем разговоре. Однако же, будьте уверены, что если мне понадобится от вашей страны содействие, то я за ним обращусь. А свои проблемы мы решим сами. Честь имею!
Полный аут! И когда мы уже встали из-за стола, ко мне подошел Армад Мишель, обменявшийся парой слов с Де Голлем. И сказал по-русски:
– Товарищ майор, можно вам просьбу? – протянул мне листок бумаги.
Там было написано – Ахмедия Джабраилов, Азербайджан, район Шеки, село Охуд.
– Это я, – сказал начальник охраны Де Голля, – сержант разведроты… полка… дивизии РККА. Раненым попал в плен в мае сорок второго, под Харьковом, здесь во Франции бежал, партизанил. Нашим передайте, что живой я, не без вести пропал, и присяге не изменил. И после вернусь обязательно – вот только не могу сейчас Генерала оставить. Как только наши здесь победят – так и вернусь[132].
У машины на площади меня ждал не только Валька, но и какой-то британский офицер. Подошел, представился и сказал:
– Мистер Смоленцев, официально уведомляю вас, что генерал де Латтр де Тассиньи подписал Акт час назад. Честь имею!
Это он про Акт, который послезавтра должны? Англичане меня за руководителя команды ликвидаторов приняли, «нет человека, нет проблемы»? И теперь сообщают, что Тассиньи (наверное, напуганный до ужаса) свою власть уже Собранию передал, так что убирать его нет смысла? Вот репутация – и что мне с ней делать? Скоро еще и на улице узнавать начнут, черт побери!
Мы не уезжали еще несколько дней – как англо-французы из Москвы в тридцать девятом, после подписания пакта Молотова – Риббентропа. Ждали, что Генерал одумается или решит открыть карты? Пока же иногда болтались по улицам – и когда зашли в один из вечеров я и Валька в то самое бистро, ввалилась толпа американцев, голов с десяток. А пара морд точно знакомые – кого мы тогда побили! Вот только мы сейчас в форме, со всеми регалиями – а это уже другой правовой статус, подозрительного штатского пристрелить могут, в посольстве рассказывали, были уже прецеденты, а вот офицера союзной армии – это будет полный беспредел и проблемы всем причастным. Короче, стрелять вряд ли решатся – а так мы вдвоем справимся, хотя мебель поломаем! Суки, вот если мне хоть одну звездочку с груди оторвут, я точно кого-то пришибу!
Узнали. Но вместо того чтобы толпой в драку – сначала один подходит, на морде фингал виден еще.
– Рашн?
– Русские, – отвечаю, – чего надо?
А тот в ответ заулыбался и стал говорить, что извиняется за тот случай, ну вы сами виноваты немножко, что же сразу не сказали, что не лягушатники? А еще вы классно деретесь, это и есть «русбой»? Фрэнку ногу сломали, ну так он подонок, всегда нарывается, вот и получил. Еще через минуту сидим мы уже в компании с янки, они галдят и смеются, как «Рашн, америка, френдс», ну как дети, да пацаны и есть, возраст чуть за двадцать, и, похоже, не воевали всерьез. При этом с детской непосредственностью, не сомневаются в своем праве трясти тех, кто слабее, раз лягушатники эту войну начали – они же заодно с Гитлером были? – и проиграли, то теперь обязаны платить за всё. В конце концов, мы же их всех не убиваем на месте, и в концлагеря не гоним – а морды набить это дело житейское, при случае. Такая психология хулиганистых пацанов – в разных чинах армии США.
Кто-то заинтересовался моими нунчаками. Ну я и выдал историю, как стоит где-то в Сибири заведение у дороги, и приходят туда крутые русские мужики, которые по лесам медведей гоняют. Народ очень суровый, и как поспорят, то все могут разнести, хозяину убыток, а как ему одному дерущуюся толпу разнять? Стрелять нельзя – тогда и те начнут, в ответ. А этой штукой можно уложить нескольких человек, даже с ножами – если вежливо, то просто руки ломает, если построже, ребра, ну а самым буйным в голову, насмерть. И компактное, в помещении работать удобно, и хрен рукой перехватишь, в отличие от дубинки – полицейское оружие, не боевое. Откуда у хозяина, бог весть, может, привез кто, а может, и сам придумал. А ведь всерьез слушают, запоминают – вот будет юмор, если теперь в Америке у полицаев нунчаки в обиход войдут?
На следующий день отбыли без проблем. В той жизни, в веке двадцать первом, Париж лишь на экране видел, здесь впервые взглянул вживую на мировую столицу культуры и прочей там моды. Как о несбывшемся мечтаю, приехать сюда еще раз, туристом, влезть на Эйфелеву башню, пройти по Монмартру, осмотреть собор Парижской Богоматери – вместе с Лючией, моим Галчонком, которая красивее всех парижанок! Ощутить под ногами парижских улиц вековую пыль – и положить цветы к могилам коммунаров на кладбище Пер-Лашез, все же самыми первыми в мире сражались и умирали за коммунистическую идею, уважаю! Ошибок, конечно, наделали, на которые после Ильич наш указал – так ведь опыта еще не было, методом тыка шли. Интересно, там, в мире двухтысячных, не был я фанатом коммунистической идеи, а вот здесь… Не только оттого, что присягу сталинскому СССР принял. А потому что увидел – есть шанс, что Союз не развалится, и будет в этом 2012 году Великий Русский Мир!
А пока что – провалили миссию. Правда, не по нашей вине.
В Москву летели все вместе. И Большаков тоже – и с отчетом, и по своим «морпеховским» делам. И нам тоже – рапорты писать, ну а после ждет нас дорога дальняя, на очень Дальний Восток! Удастся мне добыть настоящую самурайскую катану, как мечтал?
И приходят новости из Франции. Было Учредительное собрание, сейчас стало уже полновластное Национальное собрание. И этот парламент, все обсудив и постановив, решил…
Что??? Де Голль – президент?!!!
И его вступительная речь – ну прямо Черчилль в Фултоне, в иной истории! Русские, вон из прекрасной Франции! Да, и флот в Тулоне не забудьте вернуть.
Истинный политик! Что ему янки и британцы наобещали?
Из доклада Госдепартамента – президенту США
4 декабря 1944 года
(после вошел в историю как «Французский меморандум»)
Проведение «плана Моргенау» по отношению к Франции, при кратковременной выгоде для финансов и экономики США, влечет за собой значительные политические, экономические и военные трудности в будущем.
Существенным является то, что Франция – в недавнем прошлом великая держава, одна из старейших европейских стран, и одно из первых буржуазных государств с высокой культурной репутацией. И отнестись к ней с чрезмерной и несправедливой жестокостью – значит, повторить ошибку даже не Версаля 1919 года, а Гитлера, объявившего всех людей «не арийской расы» вторым сортом, тем самым вызвав всеобщее фанатичное сопротивление, наиболее наглядно проявившееся в России. В последующем будет трудно объяснить ценности американского образа жизни народам Германии, севера Италии и Восточной Европы – увидевшим, что стало с французами. Напротив, европейцы (вошедшие в советскую зону влияния) будут убеждены, что «дикие туземцы» для нас начинаются уже за Английским каналом, – и что всякий, кто не англосакс, тот в нашем понимании человек второго сорта. Причем это, без сомнения, будет усилено коммунистической пропагандой – а вот наша пропаганда, даже при максимально возможной эффективности внутри Франции (полное подавление у французов воли к сопротивлению, принятие существующего положения), вне ее пределов даст противоположный эффект.
Также следует учесть обременительность для США содержание многомиллионной армии в мирное время. Оттого возможность переложить хотя бы часть этого груза на плечи сателлитов становится жизненно необходимой для американской национальной безопасности. Однако жестокий, фактически оккупационный режим во Франции полностью исключит использование в наших интересах военно-промышленного и мобилизационного ресурса этой страны – напротив, потребует дополнительных затрат на поддержание порядка. Которые, будучи постоянными (содержание во Франции группировки Армии США, достаточной для ведения боевых действий против СССР и Германии, а также подавления внутренних беспорядков), быстро превзойдут разовую выгоду от «плана Моргенау».
В то же время превращение Франции в «парадную витрину свободного мира» даст значительный полезный эффект.
Альтернативы Франции в этом нет. Бельгия, Голландия, Дания, Норвегия – слишком малы. Юго-Италия и Испания – имеют специфические проблемы с менталитетом (сильное и не полностью лояльное нам влияние Католической Церкви, склонность населения к независимости). В то же время превращение Франции в образцовую капиталистическую страну позволит не только пресечь дальнейшее распространение в Европе коммунистической идеологии, но и, при соответствующей пропаганде, влиять на электорат стран русской зоны, и даже СССР.
Следует учесть, что Франция, как «фарватерный союзник», совершенно не опасна для интересов США. Представляется маловероятным, чтобы она, в обозримом будущем, поднялась выше роли региональной державы. В то же время в качестве таковой Франция безусловно полезна для США, как противовес коммунистической Германии, а также Британии. Вооруженные силы Франции могут заменить значительную часть американских сухопутных войск в Европе, а ВМФ взять на себя часть ответственности за Средиземноморье.
Необходимые затраты капитала на начальном этапе вполне приемлемы для американской экономики. И эти расходы многократно окупятся, при легко достижимом условии включения Франции в долларовую зону. Также очевидно, что в условиях «свободного рынка», при честной конкуренции, американский капитал неизбежно займет во французской экономике доминирующие позиции – однако этот процесс, смягченный и растянутый во времени, будет выглядеть как естественный ход событий, гораздо менее заметный и возмутительный.
«Вашингтон пост». 6 декабря 1944 года
«Франция – не Еврорейх»
Отчего Франция не может сидеть на скамье подсудимых рядом с Германией, по обвинению в развязывании минувшей ужасной войны? Для этого зададим вопросы.
Начинала ли Германия агрессивные войны на протяжении последних семидесяти лет, с самого своего основания?
Да, начинала! Само провозглашение объединенной Германии, Кайзеррайха, произошло на захваченной ей территории, в Версале, в 1871 году! И если та, франко-прусская война, имела целью господство в Европе – то последующие, начатые немцами в 1914-м и в 1939-м, ими самими провозглашались как ведущиеся за мировое господство!
А Франция? Лишь оборонялась – в подобных агрессивных устремлениях не замечена!
Совершала ли Германия ужасающие военные преступления?
Да, совершала! Расстрелы заложников, взятых среди гражданского населения, еще в войну 1870 года, как и в прошлую Великую войну, беспричинное уничтожение бельгийского города Лувэн вместе со всеми жителями, а также старинным университетом и уникальной библиотекой, варварская бомбардировка Льежа. А о зверствах нацистов в эту войну всему цивилизованному миру известно из русского фильма «Обыкновенный фашизм», все факты из которого полностью подтвердились!
А Франция? В этом не замечена!
Было ли все это суверенным и ответственным решением Германии?
Да! Все это было с полного одобрения подавляющей части германского общества, германского народа. И величайший преступник в истории, Адольф Гитлер с его гнусной бандой, пришел к власти не в результате военного переворота, а самым демократическим путем! Немцы с восторгом приняли его учение о своей принадлежности к «высшей расе», которая в силу этого должна править миром – и связывали свои надежды с победами нацистской армии.
А Франция? Была втянута в Еврорейх грубой силой и угрозами, на правах пушечного мяса, расходного материала! Причем это было не решение всего французского народа, а единоличное согласие Петена, незаконно узурпировавшего высшую власть! Есть множество свидетельств, что французских солдат немцы гнали в бой, угрожая расстрелом, а на всех кораблях французского флота уставом была введена должность немецкого «кригс-комиссара», особого чиновника с правом немедленной казни на месте любого, показавшегося нелояльным!
Имел ли место факт рецидива данного преступления?
Со стороны Германии – да! Поскольку немцы, потерпев поражение в прошлой Великой войне, не могли не осознавать, что их положение после – следствие их добровольных и осознанных действий. Однако же они решили, что всего лишь были недостаточно жестоки и беспощадны, и привели к власти Гитлера, захотев попробовать еще раз.
Со стороны Франции – вопрос беспредметен, поскольку не было первого преступления, а значит, нет смысла и говорить о рецидиве! Да и во втором случае – есть разница между виной бандита, злостно и намеренно идущего на убийство и разбой, – и того, кто был принужден этим бандитом к невольному соучастию, под угрозой расправы?
Так в чем же вина несчастных французов? В том, что они капитулировали перед Гитлером в 1940 году, вместо того чтобы сражаться до конца? Но все помнят, как тогда же были разбиты и бежали англичане – и если бы не чисто географическое обстоятельство, в лице пролива Ла-Манш, не была бы Британия тогда же разбита и порабощена с такой же быстротой? Тогда немецкая армия была, бесспорно, сильнейшей в Европе – так следует ли попрекать французов, что они приняли благоразумное решение в той, конкретной обстановке? В отличие от русских и японцев, у цивилизованных европейских наций не принято предпочитать самоубийство плену! Точно так же, общеизвестно, насколько «добровольным» было решение французов дать в армию Еврорейха солдат – вплоть до того, что нередко таких рекрутов хватали из дома и гнали в казарму немецкие жандармы; так насколько самостоятельным было участие Франции в так называемом Еврорейхе – а ведь даже в уголовном праве указано, что ответственность наступает исключительно за поступки, совершенные при свободе воли, а не по принуждению в безвыходных обстоятельствах!
Вопрос, а откуда взялась сама идея отнестись к нашим братьям французам, оказавшим нам громадную помощь еще в Войну за нашу независимость, сто семьдесят лет назад – с совершенно незаслуженной жестокостью? Тут надлежит вспомнить давнюю, еще со времен Столетней войны, многовековую англо-французскую вражду! До сих пор в разговорном французском языке «английское» является синонимом подлого или плохого! Известно, что Британия никогда не упускала случай нажиться за чужой счет – и где найти лучший момент, когда твой давний конкурент повержен и заключен в тюрьму; да, он вам был должен, но как легко здесь не удержаться от соблазна, перед судом заявить об астрономических размерах этого долга, включая все движимое и недвижимое имущество должника! Экономическое положение Британской империи в настоящий момент весьма незавидно, из-за военных потерь и очень дурного ведения дел в колониях – и у кого-то в Лондоне возникло искушение разом поправить свои дела банальным грабежом. Впрочем, на войне, в отличие от Дикого Запада, это зовется цивилизованно – контрибуцией или репарацией. Хотя по существу является тем, что известно любому владельцу питейного заведения – кто после драки останется проигравшим, платит за весь нанесенный ущерб. Но что бы вы сказали, если хозяин погромленного салуна потребовал бы с неудачника, кому не повезло, миллион долларов за битую мебель?
Уже бывший «фюрер германской расы».
Штутгарт, заседание Международного трибунала
Все тот же опостылевший зал заседаний. Места за барьером, окруженные русскими солдатами в парадной форме. Судьи в президиуме, обвинители, адвокаты – хотя роль последних просто смешна. Публика в зале – в основном журналисты русских и западных газет. Зачем нужно это судилище, если и так все ясно – в живых не оставят никого?
– Вы признаете себя виновным?
Интересно, есть ли в зале хотя бы один немец? Предатели, отрекшиеся от своей расы, – иных бы сюда не допустили! Мерзавцы, отчего вы не умерли на развалинах горящего Берлина! Германская раса непобедима в сражениях – но всегда проигрывала из-за гнусного предательства! Когда при неудачах вдруг самые верные, спасая свою шкуру, предают. Роммель, казавшийся последним героем Рейха – теперь военный министр в правительстве русских марионеток! Мерзавец Штрелин, «канцлер» растоптанной Германии – его давно надо было повесить! Даже простые солдаты, стоящие в наружной охране этого дворца – ведь раньше присягали Рейху, а не какой-то ГДР?
– Вы признаете себя виновным?
Историю пишут победители! Теперь из меня сделают исчадие ада – а ведь когда-то возносили хвалу как «величайшему политику Европы»! Сами перечеркнули свой позорный Версальский договор, сами в Мюнхене сдали мне Чехословакию – а теперь говорят о вероломстве? Если бы я победил, вас всех бы просто не существовало – вы бы стали пеплом из труб крематория Маутхаузена или Аушвица! Но во всем мире был бы один порядок!
– Вы признаете себя виновным?
Будь прокляты боги, если они есть – и судьба! Зачем надо было чудесно спасаться при множестве покушений, чтобы кончить свой путь так? Погибнуть Вождем нации от злодейской руки, или умереть как солдату на своем посту, или даже погибнуть в осажденном русскими варварами Берлине, оставаясь в своей столице до конца, как доктор Геббельс, было бы куда достойнее! Но судьба протягивала руку спасения – чтобы вознаградить таким неслыханным позором! Быть преданным своей же охраной, в руки даже не врага, а низших существ! Славяне сродни обезьянам – если их дрессирует арийская раса, то даже русские могут быть похожи на людей, но когда ими управляют проклятые евреи, то возникает страшная угроза всей человеческой цивилизации! И русские сами сделали свой выбор в семнадцатом году, отдавшись под власть Сиона – а потому должны были быть безжалостно уничтожены! Но мне не дали этого сделать!
– Вы признаете себя виновным?
Нет, не признаю! Вы, гнусные предатели, – я обращаюсь не к презренным славянам, а к вам, представителям англосаксонской расы! Разве не для вас, и с вашего одобрения, я старался кардинально решить русский вопрос, раз и навсегда?! Но вы предали меня лишь за то, что я не хотел быть послушным орудием в ваших руках, а желал еще и достойного места для Германии! Это вы виноваты, что я здесь, а русские орды на Рейне топчут несчастную Европу, как дикие гунны! Это вы, так же силой захватив свою «империю, над которой никогда не заходит солнце», не захотели, чтобы возникла еще одна империя, от Атлантики до Урала! Как будто русские дикари чем-то лучше негров и индусов!
Ватикан меня проклял, вместе с русской церковью? Что ж, может, я и буду гореть в аду, – но гореть в аду за Германию! Если германская раса не сумела покорить мир – то она недостойна и жить!
Большаков Андрей Витальевич,
в 2012 году кап-3, командир группы подводного спецназа, прикомандированного к АПЛ «Воронеж», в 1944-м контр-адмирал
В сорок третьем легче было. Когда уран от «Манхеттена» у берегов Конго брали, за что я Героя и получил. Взять пароход в океане, чтобы никто и не пикнул – даже взвода амерских маринеров на борту не оказалось, лишь команда, правда, вооружены были все. Бочки с рудой на наш подошедший пароход «Краснодон» в темпе перекидали, и назад на атомарину, отдыхать – Лазареву после куда больше мороки было сопровождение обеспечить, чтобы ни одна собака не только не помешала, но даже в свидетелях не была. В итоге сначала линкор «Айова» под торпеды «немецкой» лодки попал, а затем пиндосы с настоящими немцами сцепились – история была, прямо Голливуд, вот только не экранизуют ее здесь никогда, поскольку гриф секретности и подписка всем участвующим. Ну а после я на фронте, непосредственно на линии огня, считай что и не был.
Была после река Волга, учебный лагерь морской пехоты. Которую в этой истории решили специализировать, из «морских стрелковых бригад», во всем обычная пехота, лишь флотского происхождения – в части первого броска на вражеский берег, необязательно моря, но и при форсировании реки. А это и подготовка как у штурмовых частей, с десантной спецификой, и оснащение плавающей техникой, и насыщение автоматическим оружием и переносными противотанковыми средствами. Чтобы поставленная задача решалась успешно и с наименьшими потерями. Удалось ли нам это – надеюсь! Жалко мужиков, полегших на Днепре, Висле, Одере – но суммарные потери наших войск при форсировании укрепленных водных рубежей действительно оказались существенно меньше, чем в иной реальности, откуда мы провалились сюда.
Теперь следующий этап. Сами морпехи обижались на прозвище «речная пехота», хотя и на море тут им приходилось работать, на коротком плече – Выборгский залив, Эгейское море, Крит. По новому плану, предстоит советской морской пехоте стать аналогом американской – экспедиционными войсками большого радиуса действия, кому придется защищать интересы социализма в дальнем зарубежье… но это будущая перспектива, а пока дай бог нам Курилы взять. Что потребует от частей морской пехоты большей автономности (дистанция от места посадки не средиземноморская, а так, в тысячу километров) и огневой мощи (артиллерию придется резко усилить, причем так, чтобы все это можно было перевозить и выгружать на необорудованный берег). То есть переходить от бригад к дивизиям, с полноценным тылом. Всю морскую пехоту на новый штат перевести не успеть уже – но пара дивизий должны быть к весне готовы!
И еще, работа в Контрольной комиссии, после нашей Победы в Европе. По флотской части. Кто мне такое сосватал, хотел бы я знать? «Вам, товарищ Большаков, очень нужэн и дипломатический опыт». Морпеховские дела пришлось срочно перекинуть на моего зама Гаврилова, в 2012-м старлей был, тут уже до полковника дослужился. Но завидовать нечему, военное время да еще при Сталине это не арбатский округ и не либеральные двухтысячные, тут ответственность огромная, а ошибок не прощают. И нервов в тылу сгорает как бы не больше, чем в боевом выходе!
Что я должен был думать, когда меня, по делам службы приехавшего в Москву в наркомат флота, вдруг вызывают к Самому? Косяков за собой не видел – если не считать предложения укомплектовывать первые дивизии морпехов немецкой техникой, 210-мм трофейные гаубицы легче наших, и «хуммель», конечно, не «тюльпан» (в этой реальности так назван тоже 240-мм миномет, на шасси Т-34 или Т-54), но тоже легче почти вдвое. Так война – тут не за отечественного производителя хватаешься, а за то, что удобнее. Тем более что вся немецкая оборонка сейчас под нами.
– Скажитэ, товарищ Большаков, что такое «институт конфликтологии», что вы предлагаете создать? Какие у него будут задачи? Да еще «международный»?
Вспомнил ведь Сталин мою докладную, что писал я еще летом! И подчеркивал – что важно это сделать именно сейчас, пока в памяти все еще живо, и с союзниками не расцапались.
– Это, товарищ Сталин, замышлялось как расширение функции военно-исторической науки. Поскольку в будущем «горячая» война станет лишь последней фазой конфликта, причем даже не всегда обязательной. Ей будут предшествовать, в формально мирное время, создание благоприятных условий – политических, экономических, дипломатических – так и «размягчение» противоположной стороны, посредством пропаганды, опять же дипломатии с торговлей, культурной экспансии, убеждения в собственной правоте. Венгрия, Чехословакия, «цветные» революции и майданы. И конечно, 1991 год. Надо подробно изучить эти случаи «войны без войны», чтобы быть во всеоружии, иметь уже наработанные планы противодействия. Еще случай – когда такие конфликты могут возникать по какой-либо причине между дружественными нам странами – надо изучить причины и такого, и наработать средства по их гашению.
– У нас есть марксистко-ленинская философия и диалэктический мэтод. Вы считаете, что этого недостаточно?
– Во-первых, они не помогли СССР там, в конце восьмидесятых. Во-вторых, там несколько иной объект для изучения, сугубо классовый аспект. Но как с классовой стороны объяснить войну между социалистическими Китаем и Вьетнамом? Или между Сомали и Эфиопией в шестидесятых – тоже объявивших о выборе социалистического пути? Афганистан, где именем социализма, сначала Амин сверг Тараки, а затем его самого убили по приказу Кармаля? Да ведь и Пол Пот в Камбодже искренне считал себя марксистом! А как по Марксу объяснить события в «третьем мире», когда освободившиеся от колониального ига страны дружно клялись нам в верности и тут же предавали?
– Вы не упомянули еще события в странах соцлагеря в восьмидесятые. И такое явление, как «еврокоммунизм». Товарищ Большаков, вы сами, лично, веритэ в победу коммунизма во всем мире?
– Товарищ Сталин, я не только верю, но и знаю, что поражение дела коммунизма будет поражением для всех нас, а значит, и для меня лично. В то же время я считаю, что для победы не только марксизм-ленинизм должен быть не догмой, сводом застывших правил, а развивающимся, живым учением, но и он нуждается в дополнении прикладными науками для решения частных вопросов. Конфликтология должна стать одной из таких наук.
– Настоящей наукой? С присвоением ученых степеней?
– А это уже неважно. Главное, чтобы была контора, институт, рассматривающий все конфликты с самых разных сторон, ни в коей мере не ограничиваясь одной лишь военной. Стрелять начинают, когда накопились противоречия – как, откуда они взялись, что их усиливало или ослабляло?
– Но – мэждународный институт? У нас в СССР будут работать иностранцы, получая допуск к секретным вопросам?
– А это мы будем решать, к чему давать допуск, а к чему нет. И сами тоже иметь доступ к иностранным источникам. Хотя, конечно, основа будет нашей, советской, – а большинство контактов лишь внутри нашей зоны соцстран. Но сейчас можно и до западных свидетелей добраться, и в архивы там руку запустить – под предлогом, что мы все только что пережили самую ужасную войну в истории человечества и обеспокоены тем, чтобы это никогда не повторилось!
– И кого же вы предлагаете начальником этой конторы?
– Кого-нибудь из политиков, гражданских. Военные, боюсь, будут гнуть в свою сторону. И рассматривать конфликт лишь с момента первого выстрела, ну а что было до, это лишь подготовка. А она бывает гораздо значимее.
– Что ж, товарищ Большаков, я подумаю. Но есть мнэние, что такой институт нужен. Последний вопрос – если вам предложат там работать, вы беретесь?
Ну а куда я денусь? Думаю, что скоро уже лабуда с Контрольной комиссией закончится? Чтобы историю мировых конфликтов изучать.
Генерал Де Голль
Ограбят – и никуда не деться. Проклятый маразматик Петен, ну что ему стоило потерпеть с выбором?
Отчего мне не поступить, как Франсиско Франко в Испании? Который, когда его попытались обобрать, призвал народ к единству и стал грозить всеобщей гверильей? И ведь он не блефовал – вздумай янки ввести там оккупационный режим, в их солдат стреляли бы и правые, и левые, из-за каждого куста! При том что Церковь призвала народ поддержать каудильо – при полном одобрении Ватикана и русских. Как и сто сорок лет назад, при Наполеоне, испанцы оказались очень боевитым народом – может, это следствие низкого уровня развития, цивилизованный человек гораздо больше ценит свою жизнь? А может, причина еще банальнее – Испания так бедна, что ее даже грабить невыгодно, усмирение дороже обойдется?
А как бы хотелось и самому! Как Наполеон перед своим легендарным Итальянским походом. «Солдаты! Франция в опасности! Англосаксонские торгаши и мародёры хотят превратить нашу страну в свою колонию! Пока я жив, не позволю им грабить и унижать Францию! Вы все пошли за мной добровольно. Я знаю, вы все хотите домой к своим семьям. Я никого не стану удерживать силой! Мне нужны только те, для кого честь и независимость Франции дороже всего! Кто готов сидеть дома, пресмыкаясь в нищете, пока Францию топчет враг, кто хочет сложа руки смотреть, как его жена идёт на панель продаваться английскому лавочнику, индусу и чёрт знает какому ещё дикарю в британском мундире, и как его дочь насилуют заокеанские бандиты и негры в американской форме, пусть выйдет из строя, положит оружие и уходит!»
Отчего я так не сделаю? Этого не понять русским, со смешным представлением о чести. Беда всех плебеев – выходцев из низших классов, поднятых наверх революцией, что было и при Кромвеле, и при Бонапарте. Плебей может быть и талантлив, и профессионален, но у него никогда не будет должного кругозора. У русских очень хорошие командиры поля боя, – но в отличие от выпускников Сен-Сира, их обучали лишь тому, что необходимо на войне. Верно, что навыки политика, дипломата, финансиста – излишни для командования полком. Но они нужны – чтобы подняться над собственно полем сражения!
У русских все просто и ясно. Лев Толстой справедливо писал про «дубину народной войны»: они не умеют проигрывать! Даже там, где это было бы наилучшим решением, с точки зрения своих минимальных потерь. Хотя Гитлер был идиотом, с самого начала объявив войну на истребление, так что, может быть, у Сталина и не было иного выбора, чем сказать тогда, «братья и сестры», и объявить народную войну, где все средства хороши. Но у нас в сороковом – был этот выбор!
Да, немцы тогда переиграли всех. Мировая военная наука просто не знала такого инструмента, как стремительные и глубокие клинья танковых дивизий, поддержанных авиацией. И было слишком мало времени, чтобы найти противоядие – всего через полтора месяца после начала боев германская армия вошла в Париж! И я тогда сделал все, что мог – бежал в Англию, чтобы организовать Сопротивление. Какое?
Во Франции нет лесов, как в России. Так что роль Сопротивления ограничивалась разведкой, ну еще спасением сбитых англо-американских летчиков. Но если смотреть стратегически, то любая гверилья в военное время имеет две цели с военной же точки зрения. Или террор на коммуникациях – где значение имеют даже не столько нанесенные врагу потери, как затруднение снабжения его армии на фронте, – или помехи в эксплуатации врагом захваченной территории. Русские успешно достигали обеих – за что обозленные немцы обрушивались с репрессиями на мирное население – впрочем, там и без того зверств хватало, так что альтернативы не было. Но что могли сделать французы?
Во Франции обе стратегии не имели смысла! Глубокий тыл, основные боевые действия далеко, и даже через несколько стран. На обстановку на фронте гверилья повлияет слабо – ну разве что отвлечением некоторого числа второстепенных охранных частей, ценой резкого возрастания репрессий к французскому населению. И зачем? Первоначальный шок от немецких побед прошел, война стала затяжной, а что такое лезть в Россию зимой, знал Наполеон, а не идиот ефрейтор! И после Сталинграда было ясно, что не только немецкой победы не будет, но и удержаться на достигнутом Гитлеру не удастся, потому что янки и британцы копят ресурсы и рано или поздно высадятся на континент. Вот только до этого времени дожить надо – и не считайте это трусостью, тут каждый только за себя! Надо было выждать, сберечь силы для послевоенного мира – и не случайно контрразведка «сражающейся Франции» с гестаповской жестокостью преследовала торопыг, рвущихся в бой под британским флагом. Доходило до пыток и казней – но ничего личного, эти прекраснодушные идиоты могли увлечь за собой других и вовсе оставить меня без солдат, и что тогда делать, когда наступит мир? И вот он наступил.
Для посторонних мой поступок выглядел как капитуляция. Не перед американцами – перед банкирами. Слишком многие во Франции, и не только Ротшильды, имеют американские облигации. Как когда-то в массе имели русские, еще царских времен – которые сейчас Советы стребовали себе, за освобождение французских пленных. Подобные облигации, заботливо спрятанные в шкатулку, были хорошей добавкой к доходу самой обычной французской семьи, не обязательно буржуа. И как отнесутся французы к тому, кто посмеет объявить войну Америке – считающейся союзником еще со времен Лафайета, с которым прежде никогда не возникало серьезных трений, в отличие от проклятых англичан? Если строительство флота в тридцатые обеспечили деньги Церкви, то прочие военные расходы тогда покрыли возникшие как бы «из ниоткуда» концерны типа SOMUA (а в авиации – просто прямые закупки у тех фирм США, в которых работало французское золото времен еще прошлой Великой войны. Это были деньги американских «родственников», возвращавших долги той войны. Французы помнят, что становление американской авиации тогда произошло, в очень значительной мере, именно на деньги Франции и с использованием французских идей и изобретений – да и в вооружении сухопутных войск американцы ориентировались именно на французов, танки «Рено» были основными машинами Армии США в начале двадцатых[133]. Деловое сотрудничество американских и французских фирм не прекращалось и в межвоенный период, – а с началом «странной войны» транспорты с золотом сновали через океан, как челноки, золота у Франции было в достатке, – но не было достаточно развитого массового производства, чтобы быстро нарастить объемы военной продукции. Вернее, такое производство находилось за океаном – и обходилось, даже с учетом доставки, гораздо дешевле, чем свое.
Во Франции финансовая система и государство – независимы и обособлены друг от друга. Этого в принципе не могут понять русские, у которых казна есть не более чем государственный карман и инструмент. Это кажется странным и американцам – у которых наоборот, государственный аппарат играет роль наемных управляющих для серьезных деловых людей. Но во Франции деньги и власть равнозначны, и отношения между ними строятся на договорах по каждому конкретному случаю. Причем нет «своих» приближенных банкиров – неважно, кто главенствует на финансовом рынке, лишь бы он был договороспособен! И вся эта система была неразрывно связана с США, с самым тесным переплетением интересов – и французские Ротшильды были тут скорее не монополистами, а «диспетчерами», распорядителями этой Системы, эффективно работающего аппарата движения капиталов, приносившего прибыль обеим сторонам. Что сделают простые французы с тем, кто посмеет поставить эту систему под удар – о том не хочется и думать!
Смешно – Франция, еще недавно великая держава, сейчас как Сиам конца девятнадцатого века! Когда мы, только что покорив Индокитай, подступали к его границам с востока, а Британия, захватив Бирму, приблизилась с запада. И начался разговор на повышенных тонах – кризис 1893 года, уже за три года до Фашоды дело могло кончиться войной, но благоразумие победило. Причем существенное влияние на события оказала позиция России, тогда поддержавшей Париж – кто помнит, что первоначально Антанта, русско-французский союз, имел не только антигерманскую, но и антибританскую направленность? А ведь тогда мы вполне могли, без русского демарша, не только потерять сферу влияния в Сиаме, но и Камбоджу с Вьетнамом не удержать, при господстве на море британского флота! Но в итоге все остались при своих, и даже Сиам (мнение которого вообще никто не спрашивал) сохранил независимость, благодаря нашим противоречиям с англичанами. А русским мы ответили черной неблагодарностью, всего через одиннадцать лет, заявив что их война с Японией нас не касается, «поскольку Россия и Франция союзники лишь в европейских делах». Мы же не какие-то варвары, лить свою кровь за чужой интерес? Кто же думал, что через полвека мы сами окажемся в положении Сиама?
Но США, в отличие от русских, дают надежду на восстановление статуса державы. Конечно, в благотворительности янки никогда не были замечены, свои деньги они всегда получали назад, с хорошим процентом. Как писали в газетах когда-то, что такое американский кредит – «в Гватемале, на деньги гватемальцев, руками гватемальских рабочих, построили железную дорогу, для вывоза гватемальского богатства – и Гватемала еще осталась за все должна». А для банкиров с Уолл-Стрит разве есть разница между гватемальцами и французами? Они ведь и своих союзников англичан при случае ограбят, не чихнув! Вот только рассуждения американского посланника про «витрину Запада» были вполне правдоподобны. Американо-британские противоречия реально имеют место, и США совсем не нужна сильная Англия, соскочившая с крючка американского долга! И был прецедент – двадцать пять лет назад в Версале Франция хотела разорить и ослабить до предела побежденную Германию, а Британия выступила против, поскольку уже тогда в ее планы входил противовес французам на континенте. Сейчас идет та же игра: в роли разбитой Германии – Франция, в роли Франции-победительницы – Англия, ну а в роли англичан – США.
Бонус в том, что американцы обещают признание за Францией статуса одной из держав-победительниц. Поскольку «Сражающаяся Франция» была признана воюющей против Гитлера стороной еще тогда, в сороковом, и замолчать этот факт не удастся даже Черчиллю! А это означает удаление с территории всех иностранных войск и восстановление наконец целостности Франции! И уж конечно, больше не будет основания относиться к нам как к завоеванной стране – когда английские и американские солдаты хватают на улицах француженок, а устроить в кафе или магазине погром в ответ на просьбу заплатить считается хорошим тоном у бравых заокеанских вояк. А еще это означает приток капитала в ослабленную экономику, рабочие места, товары в магазинах. И возвращение Франции к прежним высотам… американцы сказали, что даже позволят нам снова поиграть в державность и в «нейтралитет»!
Вот только русским придется снова испытать наше предательство. Поскольку секретным протоколом к соглашению будет – после вывода всех союзных войск Франция совершенно независимо и суверенно заключает с США договор о взаимной обороне!
– Мы уважаем ваш суверенитет, – говорил американец, – но неужели вы надеетесь обеспечить его собственными силами? Вспомните о судьбе Бельгии в ту войну[134]. Как вы рассчитываете устоять, если на вас решат напасть Германия и СССР? Нет, и еще раз нет – именно ради защиты вашей независимости, мы вынуждены настоять на подписании вами Договора о взаимной обороне, согласно с которым на территории Франции будут размещены военно-воздушные, военно-морские базы и сухопутные войска США! Разумеется, временно – на тот период, пока вы сами не сумеете обеспечить свою обороноспособность.
Временно. Ясно, что нет ничего более постоянного – когда срок не оговорен! И не факт, что кто-нибудь из моих преемников на посту президента не поддастся уговорам подписать то же самое на уже постоянной основе! Но другого выхода нет. Допустим, я не соглашаюсь, и выбираю войну. Тогда последует – о нет, даже не грабеж, лютый и беспощадный, а то же самое, что обещали: провозглашение Франции одной из сторон-победительниц, и требование вывода с территории всех иностранных войск, вкупе с обещанием вложения капитала и предоставлением кредита. Что выберут французы, даже «русской» зоны на юго-востоке, это очевидно, с учетом вышесказанного – американцы, благодетели, снова не оставили нас в беде! И все будет по тому же сценарию, вот только наверху буду не я, а кто-то.
А у русских я слышал – «если не можешь предотвратить, возглавь». В рамках предложенной игры американцы просто должны будут предоставить мне известную свободу действий. Шанс освободиться невелик – но он есть!
Всеми правдами и неправдами сохранить индустрию, особенно военную. И армию с МВД, уделив особое внимание расстановке правильных командных кадров на правильных командных постах. Чтобы к тому моменту, когда настанет пора сказать «хватит!», был полный контроль над армией, жандармерией, полицией и органами финансового аудита. А реальные промышленники Франции и владельцы национальных СМИ должны знать, что они и их состояния существуют только благодаря изворотливости и прозорливости президента! Удачно, что, судя по всему, новая республика намечается парламентской, а не президентской! Понятно, что американцам проще иметь дело с толпой депутатов, на кого легко повлиять поодиночке. Но это значит, что и ответственность за все лежит не на президенте, а на премьере! И даже лучше, если этого «козла отпущения» назначат американцы. Тактика простая – будет экономический и политический успех – заслуга президента. А все плохое – вина премьер-министра. Именно так когда-то Луи Наполеон, первоначально назначенный на скромную исполнительскую должность президента, стал императором – сначала набирал авторитет у толпы и армии, приписывал себе все заслуги и валил на Национальное собрание все грехи, ну а когда дошло до кондиции, повторил славное деяние своего дяди, «я буду править, а вы все вон». Ну а сейчас ситуация просто идеальная: кто распродаёт экономическое достояние Франции – по должности – премьер-министр! А кто против (хотя не решающим голосом, но это толпе не заметно) – президент!
И если в Германии всего через четырнадцать лет пришел Гитлер, сволочь и мерзавец, но все же поднявший побежденную страну с колен – значит и здесь игра не закончена? Ведь Франция была уже дважды поставлена на колени, в 1815-м, в 1870-м – и поднималась снова. Значит, поднимемся и сейчас! Ждать, когда расклад на мировой доске будет благоприятным… сумел же Гитлер без всякой войны добиться отмены всех Версальских ограничений?!
Ну а русским – придется снова стерпеть французскую неблагодарность. Хотя лично Де Голль уважает тех из них, кого считает своими друзьями – Зиновия Пешкова, Армада Мишеля. Но какое отношение это имеет к высокой политике? Важно лишь – что русские никак не могут на ситуацию повлиять. Что с того, что у них весь юго-восточный угол, отделенный рекой Рона, от Арля до Лиона, и дальше по Роне же, до швейцарской границы у Женевы, а также Саар, большая часть Эльзаса и кусок Лотарингии… но тут можно быть спокойным, ведь на будущей Конференции, которая установит наконец долгосрочный порядок в Европе, никто не потерпит настолько вопиющего изменения границ – так что русским скоро придется уйти, если они не хотят восстановить против себя весь мир (а уж Европу точно) наглым разбоем? Русские потребуются нам лишь в последний момент – когда настанет час вышвырнуть американцев и заявить о своем нейтралитете! И очень вероятно, что СССР ухватится за это предложение, забыв старые обиды, если это будет соответствовать его политическим интересам!
Американцы не дураки, разгадают игру? Так в сороковом было куда труднее. Есть еще надежные люди, тоже патриоты Франции – которых можно втихую расставить на ответственные посты!
Надо играть – другого выбора нет. Или только отойти от политики, с громким заявлением, что он не пойдёт против мнения французов, самих выбравших новый курс. И ждать у себя в имении, писать мемуары и разводить виноград – и публиковать критические статьи в газетах, чтобы народ его помнил. Как русские рассказывали, именно так их вождь Ленин в Швейцарии дожидался семнадцатого года.
Франция сейчас, как росток под стеклянной банкой в весенние заморозки. Надо подрасти, потом стеклянный потолок начнёт ограничивать рост, и придётся попросить банку побольше. А вот окрепнув, можно будет и разбить эту банку, да так, что по всему полю звон пойдёт…
Карикатура во французских газетах
(перепечатана многими британскими и американскими)
Фельдмаршал Роммель (портретное сходство с военным министром ГДР). За окном маршируют колонны Фольксармее. На стене портреты.
Какой-то военный, в прусской каске, подпись, «Седан, 1870».
Еще кто-то, в мундире прошлой Великой войны, подпись, «Марна, 1914».
Сам Роммель, сидя на танке, на фоне Эйфелевой башни – «Париж, 1940».
Подпись – «Клянусь своими предками и собственной памятью, у нас по отношению к Франции самые мирные намерения!»
Италия, регион Молизе.
Май 1945 года
Цветет итальянская весна. Яркая, бурная, радостная – совсем не похожая на северное послезимье.
В этом городке самым главным был дон Джакопо – большой человек, поставленный самим доном Кало, не мэр, но реально все решал. Все жители повинны были платить ему налог с любого своего заработка, ну а крестьяне, приезжающие на рынок, – с выручки. В размере большем, чем по закону, – но тех, кто пробовал возмущаться или не мог уплатить, избивали, отнимали имущество, бросали в тюрьму. Ибо тот, кто не в силах выполнить свой долг перед обществом, не имеет права в этом обществе жить! – это любил повторять дон Джакопо, беседуя с должником. – Мы же не разбойники с большой дороги, чтобы сразу… сначала войдем в положение, дадим возможность погасить долг, конечно, с процентами, хе-хе! А уж если не сумеешь и тут – лишь тогда примем физические меры, и к тебе, и к твоей семье. Ну а если и после будешь упорствовать – может статься, и тела твоего не найдут!
Дон был либералом. Настолько, что даже велел карабинерам не трогать жителей «красных» деревень, когда они приезжали в город. Кто же тогда будет торговать, еду привозить и заводской товар покупать – без рынка, сплошной убыток! Вот только платить «красные» должны в двойном размере! И уж конечно была категорически запрещена коммунистическая пропаганда, в любом виде. Единственные, кто могли вести свой бизнес бесплатно, были американские военные, их база была расположена в десятке миль. Конечно, бравые янки чаще были в городке покупателями, но также нередко и продавали – тушенку, сигареты, ботинки, сухпайки, прочее имущество; ходили слухи, что из-под полы можно купить и оружие с боеприпасами, и джип, и грузовик. А покупали, в первую очередь, антиквариат с ювелиркой, но также и свежие продукты, и выпивку (особенно ценилась доставляемая с севера контрабандная русская водка), и услуги местных рестораторов и женщин. Торговля шла, и город не то что процветал, но и не бедствовал, жить было можно.
Когда пришли гарибальдийцы, то они сразу заняли ратушу, над которой подняли свой флаг, вместо прежнего – а также телеграф, вокзал, казармы карабинеров. Сопротивления почти не встретили – часть партизан были в форме, похожей на русскую, с красными звездочками на шапках, и русскими автоматами ППС, и молниеносно пронесся слух, что это не итальянцы, а русский осназ (причем больше всего в распространении этих сведений позже усердствовали сдавшиеся полицаи). А драться с бешеными советскими, которые недавно разбили немцев – придумайте более гуманный способ самоубийства! Да и кто дон Джакопо карабинерам, чтобы за него рисковать жизнью? И нет больше самого главного дона Кало в Неаполе – за кого помирать? Ну а русские, в отличие от немцев, бессмысленной жестокости не любят, так что выбросившим белый флаг ничего не грозит, а вот если их разозлить, тогда не простят! Лишь доверенным подручным дона Джакопо пощады не было, сам дон успел пуститься в бега, но убежал очень недалеко, был пойман, возвращен в город и водворен в тюрьму; туда же бросили тех из его сообщников, кому повезло уцелеть, не попав гарибальдийцам под горячую руку. Все было завершено за какой-то час, и в городе снова воцарился порядок.
«И это только начало, – подумал Луиджи Кремона, командир Первой красной бригады Юга Италии, – как учили советские товарищи, после взятия власти надо ее удержать, а это будет куда трудней!
Ведь теперь мы отвечаем не только за себя, но и за этот город, и деревни вокруг, за всех их жителей, за их нужды. Война это главное сейчас, ведь завтра из Неаполя могут прислать карабинеров, восстановить их поганый прежний порядок. Но бойцов надо кормить – и мы уже не дома, где односельчане добровольно делятся запасами, для своих защитников. Что-то можно обеспечить трофеями, и помощью с севера – но далеко не всё и не всегда. Придется заниматься экономической и налоговой политикой. А я не умею, меня этому не учили!»
– Надо, товарищ Кремона, надо! – сказал русский. – Учитесь! Никто, кроме таких, как вы, порядок не наведет, чтобы снова капиталисты вам на шею не сели. А мы подскажем, поможем советом.
«Товарищ Айвен», с которым Луиджи был знаком еще с зимы сорок четвертого, с тех, самых первых Красных бригад, приехал с севера еще неделю назад. И был рядом почти все время, – но право командовать оставлял Луиджи. Успел уже посетить арестованных – и после сказал, что дона и еще двоих ждет путешествие на север, «по оперативному интересу», ну а прочих же рекомендую расстрелять, и лучше сегодня же. Что ж, хочется надеяться, что в застенках НКВД дон еще пожалеет, что не умер быстро и легко! Когда эту тварь тащили в тюрьму, он криком угрожал, что за него вступятся большие люди и Соединенные Штаты, и что завтра прилетят американские бомбардировщики и разнесут весь этот городишко в пыль.
Американцев, оказавшихся в городе, никто не трогал. Увидев это, янки обнаглели настолько, что даже фотографировались на улице вместе с гарибальдийскими патрулями. Правда, очень быстро до них дошло и то, что отныне приставать к приличным синьоритам, буянить, и не платить за покупки категорически не рекомендуется – провинившимся предлагали или в тюрьму, или на месте уплатить штраф, причем долларами. Самых упрямых пришлось все же сунуть в камеру – а затем объясняться с очень раздраженным американским офицером, который в итоге отбыл, забрав своих подчиненных, после уплаты штрафа – вот и пополнение бригадной, теперь уже городской казны!
– А если они и впрямь завтра придут, с пушками и танками? – спросил Луиджи. – Мы не сдадимся, будем драться. Но против авиации у нас шансов нет.
– Все будет хорошо, – ответил русский, – и думаю, что очень скоро американцам будет не до вас.
Стокгольм. Международная мирная Конференция.
Май 1945 года
У русских в основном получалось выигрывать войны – гораздо реже у них выходило выиграть мир. Но ведь всему хорошему можно и нужно научиться.
Конференция открылась 9 мая в немного нервной обстановке – поскольку считалось, что именно в Швецию сбежал из обреченного Рейха пока еще не пойманный Гиммлер, имея под командой несколько сотен, а возможно и тысяч боевиков СС. Потому Стокгольм был фактически на осадном положении, собрав добрую половину всей шведской армии. Что до союзных держав, то они, уважая суверенитет хозяев, воздерживались от ввода своих войск – но на стокгольмском рейде собралась внушительная эскадра боевых кораблей под десятком различных флагов, как на довоенном морском параде в Спитхэде. США были представлены линкорами «Айдахо» и «Миссисипи» (старички, однотипные с перл-харборскими утопленниками, но после модернизации выглядевшие вполне современно), новейшим авианосцем «Боксер», крейсерами «Сан Пауло» и «Бремертон», десятком новых эсминцев. Британия прислала линкоры «Малайя» и «Уорспайт», также с эскортом. СССР смотрелся скромно – крейсер «Киров», эсминцы «Статный», «Строгий», «Стройный», – но ведь нам и не требуется пускать пыль в глаза, когда и так ясно, кто внес наибольший вклад в победу? Еще были, под флагом «свободной Франции», эскортные миноносцы «Сомалиец», «Алжирец», «Ла Комбатант» – издевательство и унижение, если учесть, что все три были временно переданы Франции по ленд-лизу, от США (первые два) и Англии (третий) – вместо, например, авианосца «Беарн», крейсера «Жанна д’Арк», трех великолепных «фантасков», не говоря уже о застрявшей в Бизерте эскадре Мальгузу. Довеском шли Дания (броненосец береговой обороны «Нильс Джуэль»), Польша (эсминцы «Блыскавица» и «Буря»), Норвегия (эсминцы «Свеннер» и «Сторд», тоже ленд-лизовские), Голландия (крейсер ПВО «Хеесверк») и даже Бельгия, Португалия, Турция и Бразилия. И надо полагать, и английские войска из Дании, и советские с Моонзундских и Аландских островов были готовы к переброске в Стокгольм в случае осложнений. Так что для шведской армии и полиции сохранение идеального спокойствия и порядка было делом чести и принципа.
После процедуры открытия, где было сказано много красивых и торжественных слов, приступили к обсуждению важных вопросов. Таковых было два: первый, это установление постоянного, а не временного миропорядка в Европе (включая сюда границы, политический строй государств, а также валютные зоны и владение собственностью). Второй же включал меры по предотвращению будущих войн, как создание Организации Объединенных Наций (качественно иного уровня, чем довоенная Лига Наций, лишенная реальных средств воздействия на нарушителей своих постановлений), учреждение Международного института конфликтологии и принятие мер по разоружению (или хотя бы ограничению вооруженных сил).
Черчилль, для которого этот месяц был последним гарантированным в кресле премьера (впрочем, он надеялся сохранить это место и после июньских выборов, набрав выигрышные политические очки), с апломбом предложил взять за первоначальную основу положение на 1 сентября 1939 года (для СССР на 22 июня 1941 года) и обсуждать изменения, которые могут быть разрешены лишь при согласии всех заинтересованных сторон. На что Сталин возразил: во-первых, отчего на эту дату вы аншлюс Австрии, раздел Чехословакии и Мемельский кризис выводите за скобки? А во-вторых, тогда законным представителем Германии следует считать Адольфа Гитлера, нам его сюда из Штутгарта доставить, прямо с заседания Трибунала? А вместо Муссолини поискать по тюрьмам Италии старшего из его сообщников, оставшихся в живых?
– Я имею в виду лишь жертв агрессии, а не ее виновников! – ответил сэр Уинстон. – Например, мы обеспокоены, что законное правительство Польши, первой подвергшейся нападению, не может приступить к своей работе. После уже второй страшной войны, потрясшей европейский континент всего за полвека, человечество вправе ждать установления наконец спокойствия и порядка. Что подразумевает, прежде всего, следование законам и договоренностям, даже если кто-то с ними не согласен. Довоенная Польша была процветающей мирной страной, островом стабильности в сердце Европы. Теперь прискорбно видеть, что легитимное польское правительство, сумевшее спастись от фашистского нашествия, не может вернуться в свою страну, опасаясь за свои жизни. Также будет справедливо, если Польша за свои страдания получит существенное приращение территорией, на западе и на востоке.
«Старину Уинни можно понять, – подумал Рузвельт, – для него Стокгольм вполне может стать „лебединой песней“. Поскольку всего через две недели в Англии парламентские выборы – и аналитики в Вашингтоне уверяют, что шансы потерять место премьера у Черчилля весьма высоки. А финансовое положение Британии явно оставляет желать лучшего – и английский электорат, надо думать, уже задает вопрос, а за что собственно воевали, „плохой парень Адольф“ повержен, это, конечно, хорошо, но где послевоенный мир, который лучше довоенного? Была империя, над которой солнце не заходило – и что осталось? Канада, Австралия, Новая Зеландия и Южная Африка уже по существу не британские, а американские сателлиты, замкнутые на товары из США, перевозимые на американских судах! Индию у япошек отбили – но до порядка там еще очень далеко, и вместо дохода в британскую казну бывшая „жемчужина Империи“ пока требует огромных расходов, а ведь война еще не кончена, надо Бирму, Малайю, Сингапур освобождать! В Африке вообще черт знает что творится, особенно на востоке, всяких там независимых чернокожих фюреров развелось, как блох на дворняге, ну прямо как в Мексике девятнадцатого века, когда любой главарь, за которым сотня головорезов, объявляет себя „генералом“ и в упор не видит никакой иной власти, кроме своей собственной. И эта зараза, „черные братья, режь белых“ активно распространяется на запад, уже и в бельгийском Конго неспокойно – что неудивительно, если вспомнить, как бельгийцы там относились к местному населению, руки у детей отрубали показательно, за плохую работу на шахтах и плантациях! А это очень нехорошо – согласно Атлантической Хартии, рынки колоний должны быть открыты для свободной торговли, но для того там хоть какой-то порядок должен быть! Чертовы итальяшки, с их походом на юг, „дойдем до Кейптауна“, – дальше Кении не продвинулись, но в итоге в Африке оказалась куча оружия, и что еще хуже, значительная часть местного населения, худо-бедно обученная воевать! И полыхнуло так – что в Лондоне иные чины всерьез говорят о массированном применении боевой химии, иначе не усмирить – „а кто там уцелеет, тот снова станет нашим верноподданным“. Бедный Уинни был одним из строителей империи – и видеть, как она падает в пропасть?»
– Господин премьер-министр, похвально, что вы думаете об интересах всего человечества, – произнес Сталин, – ну а я по долгу обязан думать прежде всего об интересах своей страны. И хорошо помню, каким «мирным» соседом была та Польша, напавшая на нас в двадцатом. Да не только на нас – литовское Вильно, германская Силезия, чешский Тешин – это просто поразительно, как возможно такое, за неполные двадцать лет быть в ссоре абсолютно со всеми соседями. Теперь же я полагаю, будет по справедливости, если советский народ больше не станет ждать нападения от своей западной границы? И какое вам, собственно, дело до Польши – или вы из Лондона намерены Восточной Европой управлять? Или все-таки позволим польскому народу самим выбирать свою судьбу – включая правителей и политический строй?
– Господин маршал, а вы верите в свободное волеизлияние в окружении ваших штыков? И что при этом у власти окажутся те, кто действительно выражает желания польского народа?
Сталин усмехнулся. Небрежно протянул руку – в которую молчаливый помощник тотчас же вложил документ, извлеченный из папки.
– «Дейли телеграф», от 4 февраля. Где вы, господин премьер-министр, восторгаетесь наконец свершившимся выбором французского народа, после «временной военной диктатуры», не жалея хвалебных слов. При том, что на время выборов в Национальное собрание генерал Тассиньи держал Париж на осадном положении – не подскажете, от кого? И что за инциденты со стрельбой на улицах, с убитыми и ранеными? И несколько сотен лиц, без всякой вины, а лишь потому, что были сочтены «подозрительными», были схвачены и брошены в тюрьмы – а в провинции, как ваши и французские газеты пишут, людей по списку на стадионы загоняли и держали там сутками, опять же без обвинений. В Польше же и в Народной Италии, где еще у нас выборы происходили, такого не было – никого превентивно не арестовывали, лишь за то, что они «не за тех».
– Вас неправильно информировали: на особом, а не на осадном положении, – бросил Черчилль, – причем войска применяли оружие лишь в крайнем случае, а обычно старались обходиться пожарными машинами и слезоточивым газом. А среди пострадавших есть не только смутьяны, но и солдаты. И большинство задержанных были все же отпущены, по истечении нескольких дней. Господин маршал, я отлично понимаю, что эта война слишком многое изменила в Европе. Но во избежание анархии я предлагаю принять за точку отсчета положение на 1939 год, и чтобы лишь созданная нами ООН выдавала мандат на любые изменения, после тщательного рассмотрения ситуации и с проведением установленной процедуры.
– И как вы это представляете? – спросил Сталин. – Например, в Польше, раз уж речь о ней зашла, насильно посадить «правительство», ненавидимое подавляющим большинством населения настолько, что вы правильно заметили, никто не может дать гарантии безопасности тому же пану Миколайчику, если он решится приехать? А после решать, куда менять – и с большой вероятностью прийти к тому, что реально там сейчас? Никто не может отрицать, что Польская Объединенная рабочая партия из всех политических сил пользуется наибольшим авторитетом. Аналогично и по другим странам: если, например, болгарский царь Борис делил со своей страной судьбу все эти годы – то что скажет народу югославский или греческий король, соизволивший вернуться из эмиграции? Однако же мы начали о Франции говорить. Скажите, как могло случиться, что ФКП, будучи одной из наиболее массовых французских политических партий, не получила ни одного места в Собрании на выборах в контролируемых вами округах? Депутаты-коммунисты прошли на юго-востоке – но им всячески не давали приступить к своим обязанностям, чиня самые разнообразные препятствия по пути в Париж, устраивая провокации, арестовывая «для выяснения личности». А что за толпы вооруженных громил там избивают на улицах коммунистов и тех, кого считают «смутьянами», причем полиция безмолствует?
– Простите, господин маршал, но это сугубо внутренние французские дела!
– А разве я в этом сомневаюсь? – сказал Сталин. – Всего лишь хотел заметить, что если это «демократия», то очень плохой образец для подражания. И вам любой, кто побывал сейчас в Германии, подтвердит, что там куда больше порядка – заводы работают, население занято делом, в магазинах есть хлеб. Вообще, я предлагаю обратить на франко-германскую границу самое пристальное внимание, раз уж мы задались целью избавить мир от следующей войны. Вы согласны, что три больших европейских конфликта за семьдесят лет это слишком много – так давайте же навеки разберемся, где там чье: Эльзас, Лотарингия, Саар! Плебисцит – и пусть люди сами решают, кто им ближе. И выведите наконец свои войска из Пфальца, – а мы уйдем с востока Бельгии и Голландии.
Тут неугомонный британский премьер вспомнил про север Норвегии – по какому праву русские заняли территорию до Тронхейма и не желают уходить? Строго говоря, это было не так – от Тронхейма до Буде советские, успев влезть отдельными гарнизонами и комендатурами, еще мирились с тем, что одновременно с ними на эту территорию вошли отряды норвежской «милиции»[135]. Но от Буде на север СССР установил свою власть, целиком и полностью, заодно прибрав к рукам и Шпицберген! И король Норвегии уже открыто и во всеуслышание, не стесняясь в выражениях, обвинял Сталина в воровстве и требовал от союзных держав помочь восстановить законный порядок!
– Северная провинция, Финнмарк, это исторически русская территория, как Печенгский край, уступленный Финляндией, – ответил Сталин, – и отчего финны, напавшие на нас совместно с Гитлером, должны платить, а норвежцы, полноправно входившие в Еврорейх, нет? Ведь вы же именно это обстоятельство ставите в основу, требуя с французов просто астрономическую контрибуцию? Что до Шпицбергена, то его положение определялось, когда Россия, пребывая в Гражданской войне, не имела возможности отстаивать свои законные интересы. Теперь же статус этого архипелага будет определен более справедливо!
– Повторяется история с «Мэнскмэном»? – ядовито спросил Черчилль. – «Что с бою взято, то свято»?
Крейсер «Мэнксмен», один из «спасителей Мальты», получив в Средиземном море немецкую торпеду, с трудом был отбуксирован до Гибралтара[136], чтобы в мае сорок третьего оказаться там застигнутым немецким вторжением. Легкий крейсер-минзаг с ходом в сорок узлов (причем достигавшимся длительное время без форсировки машин) показался ценным приобретением пресловутому адмиралу Тиле, который распорядился перетащить трофей в Тулон для восстановления. Где корабль, у стенки завода, был взят уже Советской Армией. Когда англичане узнали об этом, они затеяли с Москвой переписку на самом высоком уровне, требуя вернуть крейсер, ради уважения к британской морской традиции, никогда еще корабль Королевского Флота не ходил под чужим флагом! Русские же ответили, что поскольку объект спора на момент захвата числился в списках Кригсмарине, то является законным трофеем, принадлежность которого не может быть оспорена – «что с бою взято, то свято».
«Украдет даже кошелек из вашего кармана! – подумал Сталин о британском премьере. – Что за мелкий человек!»
На следующих заседаниях встал вопрос об основании ООН – взамен полностью дискредитировавшей себя Лиги Наций. Устав, структура, сферы деятельности, бюджет новой Организации – к удивлению Рузвельта, у русских оказался готовый проект. Местом пребывания штаб-квартиры ООН был избран Стокгольм, а вот касаемо роли Организации в будущем мире у американского президента, в отличие от глав правительств малых европейских стран, была трезвая оценка. Хотя в отличие от прежней, «беззубой» Лиги, предполагалось, что ООН будет располагать неким военным контингентом, выделяемым на временной основе из состава армий стран-участниц, очевидно, что это могло сработать в качестве полицейских сил лишь при войне между малыми странами, но никак не в глобальном конфликте между державами. Интересы которых будут все определять и в мирное время – так что ООН станет не более чем еще одним «полем боя», игровой доской, где вести партию будут Большие Игроки. И кстати, тут русские уже загоняют себя в угол. Когда здесь на первом же заседании новообразованной ООН будет принят «Акт о странах-жертвах гитлеровской агрессии», оказавшихся в двусмысленном положении из-за своего участия в Еврорейхе. Статус этих стран должен быть нормализован, в том числе и территориально: кто они – жертвы, которым полагается компенсация, или пособники агрессора, обязанные платить эту компенсацию другим?
Рузвельт представил, сколько чернил прольют на этом юристы, специализирующиеся на международном праве, от всех заинтересованных сторон. Пикантность ситуации была в том, что общепризнанных юридических норм не существовало – поскольку то, что происходило сейчас, было не менее значимым, чем Версаль 1919 года, «чтоб ты жил в эпоху перемен», так, кажется, желали проклятия недругу древние китайцы? И Сталин верно уловил тот факт, что государства-детища Версаля, или получившие независимость за десятилетие до него, как Норвегия, никак не могли ссылаться на древние традиции и требовать святой незыблемости своих границ! Так что СССР вполне мог сделать, например с Польшей, «этим уродливым детищем Версальского договора», все, что хотел – тем более что границы предвоенного польского государства, положа руку на сердце, никак нельзя было назвать справедливыми! Прибалтийские страны вообще не имели никаких традиций государственности до 1918 года – даже у Черчилля хватило ума и такта не заикаться о попранной независимости Литвы, Латвии, Эстонии, которые к тому же не были эталоном демократии и процветания, но ведь и Финляндия по существу не отличалась от них ничем, и лишь милостью Сталина сейчас сохранила независимость, хотя и лишилась доброго куска территории! Теперь выясняется, что и словаки с чехами категорически не желают жить в одном государстве. А чья Трансильвания, на которую и Венгрия, и Румыния претендуют в равной степени – причем с исторической точки зрения обе имеют равные права? И по какому праву (кроме дозволения Сталина) болгары захватили Македонию (по куску от Югославии и Греции), утверждая, что нет никакой нации «македонцы», равно как и македонского языка, а есть «западные болгары», искусственно отторгнутые от отечества? А заодно и Западную Фракию (принадлежащую им до прошлой Великой войны) с портом Александруполис на Эгейском море, который уже обживает советский флот. Наконец, самый больной вопрос для Британской империи – судьба Проливов, где внаглую уселись русские, заключив с Исмет-пашой договор, такой же «равноправный», как США с какой-нибудь Панамой?
– Турция вела свою, шакалью войну, – сказал Сталин, – в самое трудное для СССР время, когда немцы стояли под Сталинградом, фашиствующие янычары точили зубы на наше Закавказье. Точно так же, как позже, найдя момент удачным, напали на британские владения в Ираке! В этих условиях мы просто вынуждены были принять меры – и наш договор с Исмет-пашой касается лишь СССР и Турции, прочие стороны тут при чем? Как на Востоке говорят, «невеста согласна», ну а дальше совет да любовь!
Зато норвежский король (чувствуя за спиной поддержку Британии) настроен очень воинственно! Положим, «вышвырнуть русских варваров силой» это для публики сказано, но в ООН советских ждут очень бурные обсуждения, а на каком собственно основании Норвегия должна передать СССР свои северные провинции? Если законное норвежское правительство во главе с королем капитуляцию не подписывало, а, пребывая в Лондоне, находилось в состоянии войны с Германией? Квислинг не представлял никого, кроме себя – мало ли какие коллаборационистские формирования существовали во всех странах, в том числе и в России? И если русские будут настаивать на праве «что с бою взято» и применительно к территориям, то это чревато полным подрывом только создаваемой системы международной безопасности! Сталин должен понимать, что тогда, в глазах европейцев, он будет наглым агрессором – и единственным гарантом чьего бы то ни было суверенитета к западу от Рейна будет оборонительный союз североатлантических государств, о создании которого уже говорят в Комитете Начальников Штабов в Вашингтоне. СССР в ответ, несомненно, заключит военный союз с Германией, Италией и всякой мелочью вроде Польши и Румынии – и ждет тогда Европу новый кошмар коалиций, грозящий разразиться новой большой войной! Но нужно ли это самим русским?
Еще один вопрос, который в прошлые времена мог бы привести к англо-американской войне! Какая рожа была у Черчилля, когда он услышал американское предложение все же считать Францию среди держав-победительниц?! Первый Штутгартский протокол говорил лишь о капитуляции Германии и роспуске Европейского Рейхсоюза (в разговорной речи известного как Еврорейх), Второй Штутгартский регламентировал временный порядок на территориях, занятых войсками союзных держав. А где тут сказано, что «сражающаяся Франция», которую признали за воюющую с Гитлером сторону и Англия и СССР, является правопреемником Петена? Если имеется прецедент – как в Италии, правительство Тольятти, по категорическому заявлению Сталина, не может отвечать за преступления Муссолини!
Признает ли мировое сообщество (в лице лидеров трех ведущих держав) суверенитет Франции, представленной Де Голлем и всем, что называется «свободной Францией» и происходит от нее – то есть Учредительное собрание и утвержденные им акты, органы местной власти? С учетом непреложного факта, что названная организация («ко-беллетрент» – юридически равноправная государству) непрерывно воевала с гитлеровцами и не имела никакого отношения к преступному и незаконному режиму Петена. Очевидно, что при постановке вопроса на голосование, когда ООН наконец начнет работать, итог будет однозначен! Как бы выглядел СССР перед французами (включая население «русской» зоны на юго-востоке), выступи Сталин против? Ну а Британия – в самом худшем случае придется подождать поражения Черчилля на выборах!
Ну а поскольку французское государство сейчас это правопреемница «сражающейся Франции», а не Петена, то нет никаких оснований не считать Францию среди держав-победительниц! Пикантность в том, что тогда и Германии придется еще один акт о капитуляции подписывать, перед французами! Что ж, будет приготовлен Первый Штутгартский протокол на французском языке, и Роммелю придется поставить подпись еще раз, признавая капитуляцию Германии также и перед Францией – имеющей полное право на свою часть германских репараций! А также на армию и флот, свободные от всяких ограничений. И восстановление территориальной целостности – русские, не слишком ли вы в Марселе задержались? Де Голль обнаглел настолько, что заикнулся даже о возмещении убытков – ну, милейший генерал, надо все же и честь знать, вам и так слишком много дается! «Хаулиганизм» это, конечно, нехорошо получилось, – но тогда кучу чинов Армии США придется призвать к ответу, а найти укра… исчезнувшее это и вовсе непосильная задача! Тем более что тут и немцы раньше успели порезвиться, вывозя в неизвестном направлении, например, предметы искусства из музеев и частных коллекций – и разобраться, что уехало в Германию, а что уплыло за океан, не сумел бы и Шерлок Холмс. И британцы в своей зоне, от Булони до Руана, Труа и Меца (Париж на линии разделения, там совместная, англо-американская комендатура) тоже вывозили к себе все, что могли. Да и русские у себя в зоне что-то демонтируют – после, может быть, и предъявим им счет к уплате, но не сейчас!
А русские, неужели знали про предполагаемое изменение французского статуса? Или Джо так умеет держать удар? Никак не показал свого недовольства, лишь покосился на Де Голля. А затем, без задержки, выложил встречные предложения:
– Отрадно, что вы, господин президент, так обеспокоены интересами французского народа. Но скажите, чем хуже народ Италии? Если даже в английских газетах, – тут Сталин взглянул на Черчилля, – так называемое «правительство» в Неаполе именуется шайкой проходимцев, не избранных никем, а самовольно присвоивших право выступать от лица каких-то политических партий? Положительно, это какой-то злой рок для южных итальянцев – стоило избавляться от власти дона мафии, чтобы посадить себе на шею целую банду непонятно кого? В то время как остальная часть Италии, под руководством Тольятти, успешно идет к процветанию: восстановлен порядок и закон, развивается промышленность и торговля – на юге, о чем пишет даже ваша пресса, творится нечто похожее то ли на Дикий Запад, то ли на дремучее средневековье! Господин президент, ваша страна гордится, что была «первым оплотом свободы от деспотии». Так отчего вы сейчас поддерживаете правящий режим, не имеющий никакого уважения даже у собственного народа и сидящий, по весьма распространенному в Италии мнению, исключительно на американских штыках?
– Господин маршал, вас неверно информировали, – улыбнулся Рузвельт, – верно, что молодая итальянская демократия испытывает сейчас некоторые трудности. Подобное часто бывает в самом начале существования самого прогрессивного государства – вспомните хотя бы ваши годы революции и гражданской войны? Что до американской армии, временно находящейся на итальянской территории, то разве советские дивизии не стоят возле Рима? Мы все желаем новой Италии исключительно мира и процветания, при торжестве демократии и свободы.
– Тогда не вижу оснований, отчего судьба Италии должна отличаться от французской, – прищурился Сталин, – точно так же законное правительство Тольятти в Риме происходит от «сражающейся Италии», не имеющей никакого отношения к режиму Муссолини и находящейся с ним и немецкими оккупантами в состоянии войны. И такой же статус «ко-беллетрент» был признан за «сражающейся Италией» не одним СССР, но и союзными державами в феврале сорок четвертого. А откуда взялось «правительство» дона Кало, кем оно было избрано и кого представляло? Неужели мафия на юге Италии настолько сильна, что даже вашу оккупационную администрацию сумела на свою сторону склонить?
«Проклятые недоумки! – раздраженно подумал Рузвельт. – Лишившись своего дона (а заодно и умудрившись поссориться с Церковью, что там не поделили папа и кардинал Лавитрано?), они не придумали ничего лучше, чем устроить свару между собой. Показав при этом полную неспособность заниматься и политикой, и экономикой. А в „красном поясе“, примыкающем к линии раздела с коммунистическим Севером, уже открыто не признают законную власть, теперь и в городах, а не только в горных деревнях, свой порядок установили, поставили мэрами своих людей, организовали фактически армию, „силы самообороны“, налогов в столицу не платят (сборщики с карабинерами туда и лезть боятся – убьют). Югоитальянская же армия, по докладу нашего военного атташе, это полный сброд, трусливое отребье – лишь увидев гарибальдийских повстанцев, они бегут в панике, крича про русский осназ; этим воякам даже дай „шерманы“, как еще дон Кало просил – не поможет! Впрочем, где и когда каратели были хорошими солдатами? В Неаполе даже не думают справиться сами, а требуют, просят, умоляют, чтобы Армия США порядок навела, и даже призывают нас бомбить мятежные деревни, на формально своей территории, в мирное время – большего доказательства, что ситуация полностью вышла из-под контроля, и не найти!
Хотя надо признать, что в будущем плане, который предлагает Маршалл, значение южного огрызка Италии с Францией совершенно несоизмеримо! Из-за плачевного состояния экономики, изначальной бедности и беспредельной коррупции, перспектив у нового „неаполитанского королевства“ нет никаких, по крайней мере, в ближайшие годы. А вот Франция, этот „шверпункт“, ключевая позиция – взяв которую, можно легко получить и все остальное! Потому что никто, кроме США, не может в ближайшие годы вложить миллиарды в какую-то европейскую страну. Вывозить капитал оказывается еще выгоднее, чем товары. Превратив Францию в витрину, в образец для подражания, мы выиграем много больше, чем ограбив ее до нитки. Уинни не понимает, что главными в мире сегодня становятся противоречия СССР – США, а значит, нет смысла ослаблять того, кто будет твоим союзником, причем заведомо слабейшим, без претензий на лидерство. Овладев Францией, мы овладеем и Европой, сначала Западной, а затем и Восточной. Чтобы захватить страну, не обязательно ее завоевывать – капитал чаще работает так же успешно, ну а армия выступает не больше чем в роли сил правопорядка, чтобы оппонент соблюдал правила и при проигрыше не переходил к мордобою, отказываясь платить. Главное в Европе было достигнуто – Франция оказалась в „долларовой“ зоне, на территории ее и колоний доллары принимались к обеспечению так же? как и золото. И все идет к тому, что Бельгию, Голландию, Данию, Норвегию и Португалию тоже продавим! Юго-Италия стоит гораздо меньше, скоро там за доллар чемодан лир будут давать! С Испанией еще разберемся – все же тот договор с Франко был ошибкой, при гонке к Парижу, когда ничего еще не ясно, совсем не нужны были осложнения в тылу и лишний спор с Ватиканом – теперь же надо вспомнить, что соглашения соблюдают лишь до тех пор, пока они выгодны. Еще Турция – но тут Сталин резко выступил против, узнав, что кредит мы собираемся, помимо прочего, еще и оружием давать, да, не нужны Джо тысяча турецких „шерманов“ на своей границе, хотя не идиот же Исмет-паша, чтобы с СССР воевать? Зачем с Советами – всего лишь навести порядок в Курдистане, а то какой-то там вождь Барзани обнаглел вконец!»
После долгих дебатов было решено, что СССР в трехмесячный срок выводит свои войска из Юго-Восточной Франции – в обмен на уход американцев с юга Италии. Рузвельт злорадно представил, как правительство Тольятти, вместе с Советами, будет поднимать этот «чемодан без ручки», нищий, безнадежно коррумпированный (продовольственная помощь раскрадывается практически полностью!), зато с мафией, на усмирение которой надо потратить еще уйму ресурсов и времени! По заверениям аналитиков, североитальянцы с большой вероятностью подавятся этим «подарком», не в силах переварить! Хотя адмиралы хотели оставить у себя в аренде базу и порт Таранто, – но тогда и русские не захотят из Тулона уходить! Довеском к решению Конференции пошел Пфальц, который воссоединялся с Германией, в обмен на очищение русскими занятых ими районов Голландии, Норвегии, Дании. Тут Сталин заявил, что если Голландию еще можно считать «ко-беллетрент», сражающейся стороной, поскольку король и правительство честно бежали в Англию и продолжали официально состоять с Германией в войне, то короли Дании и Бельгии сознательно подписали договора о вступлении в Еврорейх и потому должны считаться такими же преступниками, как Гитлер. Который, кстати, дал на процессе показания о своих личных переговорах с датским королем в августе сорок третьего, что полностью доказывает сознательный и добровольный характер присоединения Дании к Рейхсоюзу, равно как и отправку датского корпуса на советско-германский фронт!
В итоге соглашение все же было достигнуто – после спора, где дошло едва ли не до геометрического измерения взаимно передаваемых территорий. Что до Дании, то условились, что Северный Шлезвиг и остров Борнхольм временно остаются в русской оккупации, до решения ООН по этому вопросу. Будущее Эльзаса, Лотарингии и Саара должно быть определено плебисцитом населения этих земель, также под патронажем ООН. Если учесть, что именно на ООН перенесли и окончательное решение проблемы северонорвежских земель (к крайнему неудовольствию короля Хакона, он что, думал, что мы из-за Нарвика войну русским объявим?), и определение статуса Франции (уже ясно, что СССР и Британия будут против – но пусть Де Голль верит, для него восстановление «державности», что морковка перед носом осла), – то заседания молодой Организации обещали быть очень бурными! И широкой публике вовсе необязательно знать про секретный протокол, идущий для французов обязательным приложением к будущей поддержке от США в данном вопросе! По которому Франция обязуется заключить после военный договор о размещении у себя американских войск, авиации и флота, ради защиты французских границ, пока сами французы будут воевать в Индокитае или Марокко, приводя свои колонии к приличному состоянию для американского рынка. Тут и Сталин возразить не сможет – ведь его армия из Германии и Италии не выводится? Де Голль, распушив перья, требовал себе аж границу по Рейну – на что даже Черчилль, не выдержав, ответил словами Ллойд-Джорджа, сказанными в Версале девятнадцатого года.
– На каком основании Франция требует себе территориальных приращений – ее разбили еще раз[137]?
Вторым важнейшим пакетом вопросов, после установления порядка и границ в Европе, был Дальний Восток. Еще в Ленинграде, в декабре сорок третьего[138] было обговорено, что СССР вступит в войну с Японией так скоро, как будет готов.
– Уже год прошел после окончания войны в Европе – как вы, господин маршал, просили нас когда-то открыть Второй фронт, так теперь Армия и ВМС США одни несут тяжелое бремя битвы с японским агрессором! Вы намерены выполнять свои обязательства?
– Я помню, что там было сказано и об обязательном учете при этом интересов СССР, – ответил Сталин, – мы не отказываемся, но есть несколько пунктов, на которых мы будем настаивать. Первое – восстанавливаются все права России, нарушенные вероломным нападением Японии в 1904 году. Иначе советский народ просто не поймет, за что мы должны снова лить свою кровь. Нам возвращается южная половина острова Сахалин, а также Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, и КВЖД, включая ее южную ветку. Также преимущественной сферой влияния СССР признаются Маньчжурия и Корея.
– По Сахалину нет возражений, – сказал Рузвельт, – но Корея тут при чем?
– В 1904 году напавшие на Россию войска шли через Корею. В 1918–1921 годах японские интервенты на наш Дальний Восток прибывали из Кореи. В 1931 году японские войска из Кореи пришли в Маньчжурию и полтора десятка лет угрожали нашим дальневосточным границам, причём в 1938-м и 1939-м дошло до военных конфликтов. Мы этого больше не хотим. Поэтому Корея должна быть в нашей сфере влияния, чтобы никакие враждебные нашей стране силы больше не могли нам угрожать с её территории, – ответил Сталин, – но продолжу. Второе, Советскому Союзу передаются Курильские острова. Под которыми понимается весь архипелаг, до берегов Хоккайдо. Вам надо разъяснить, что такое «японская таможня», делающая буквально невыносимым развитие нашей Камчатки и Чукотки, конечных пунктов Севморпути? Третье – сохраняется настоящее положение Монголии.
Сказанное почти полностью повторяло то, что было в иной истории. Вот только здесь Сталин, помня тот урок, совершенно не собирался отдавать половину Кореи и получить очаг войны возле своих границ. А с Монголией вышло интересно… там сказано было про суверенную МНР, которую китайцы упорно считали своей, как и Туву. Здесь же положение монгольских товарищей подобно статусу Финляндии в Российской империи – вроде как и ассоциировались, а во внутренних делах автономны. Но в сорок третьем угроза японского вторжения казалась им абсолютно реальной, вот и сумел СССР их уговорить. Положа руку на сердце, возможно, поторопились – вызвав резкое напряжение с китайцами, что с Мао, что с его оппонентами, и те и другие восприняли это не только как покушение на целостность Китая, но и как опасный прецедент. Так что с Маньчжурией и Синцзяном будет все не так гладко… и никак еще не определено!
– Четвертое. Судьба некитайских народов, живущих на территории Китая, будет отдельно решаться после завершения войны. И пятое. При оккупации Японии и заключении с нею мирного договора, СССР пользуется равными правами с другими державами-победительницами.
«То есть русские и в Японии намерены получить оккупационную зону, – подумал Рузвельт, – что ж, есть тут очень интересный вариант, но о нем после. Существенно, что возможности русских на море не идут ни в какое сравнение с нашими, а Япония пока еще остров. Однако, если не связать СССР договором, Сталин сам возьмет то, что сочтет нужным… нам никак не успеть войти в Корею раньше Советов! И Маньчжурия тоже, по заверениям экспертов, крепкий орешек, при всем уважении к русскому умению воевать на суше. Чисто географически там трудно развернуть значительные силы, как и снабжать, и местность вдоль границы непроходимая горная тайга, почти как джунгли в Бирме. Или горный хребет Хингана с простором пустыни Гоби. У японцев шансов нет – но быстрой победы русских не будет, военные аналитики оценивают срок: от четырех месяцев до полугода. Этого должно нам хватить, чтобы подступить к Японии вплотную! На Филиппинах все завершается. И взяли Иводзиму, теперь налеты на японскую метрополию станут такими же убийственными, как на Германию в самом конце. Еще пара сражений – и от японского флота не останется ничего. Джо еще скромен – он требует себе лишь то, что мог бы взять и сам!
И все это – уступки русским в Италии, вывод союзных войск из Пфальца, согласие с русскими требованиями на Дальнем Востоке – за их признание Франции-победительницы! Тактические уступки сейчас – в обмен на крупный выигрыш после!
Вот только завязывается новый узел – китайский. Пока СССР, занятый европейскими делами, опасался японского удара, то был заинтересован, чтобы япошки увязли в Китае сильнее. А после разгрома Японии и Китай станет Советам гораздо менее ценен. Или напротив – сильный, коммунистический Китай, вот это будет настоящим кошмаром для нас!
Следовательно, сейчас надлежит, добивая Японию, уже готовиться разыгрывать китайскую карту. Согласившись пока на русские условия, – а что мы можем сейчас противопоставить? – уже думать, кто станет нашей проходной фигурой, Чан Кай Ши… или Мао? Или даже оба?
Впрочем, вопросы мира после той войны будут уже в компетенции ООН. Как раз три месяца и потребуются, чтобы наладить ее работу, решить процедурные вопросы. При том, что реально решать все будут по-прежнему великие державы – как сейчас, четверо (если точнее, то трое и примкнувший к ним француз) приватно договариваются между собой, после ставя прочих перед фактом принятого решения».
Выйдет ли послевоенный мир (ясно, что япошки долго не продержатся, еще год максимум) лучше, крепче и надежнее прежнего? Рузвельт вспоминал годы с 1933-го по 1940-й, когда на грани между крахом экономики и социальным взрывом удержаться удалось великим чудом, воистину милостью Господней! Если даже среди высшего класса, а особенно среди интеллектуалов были модны разговоры на тему «а если бы у нас было, как в СССР», их пятилетки на фоне нашей Депрессии! Экстраординарные меры, принятые с согласия хозяев большинства американских корпораций, – такие, как запрет американцам владеть инвестиционными золотыми слитками и монетами, с принудительным выкупом уже находящегося в частном владении инвестиционного золота, разделения банков на инвестиционные и спекулятивные[139], принятие подоходного налога и введение пенсионной системы, создание Корпуса общественных работ и стимулирования промышленности за счет заказов федерального правительства, военных и инфраструктурных – позволили лишь временно отодвинуть падение в пропасть, настоящим спасением стала война, позволившая загрузить промышленность. И это было смешно, что коммунисты обвиняли капиталистов США в том, что это они развязали войну в своих интересах – наивные люди, не понявшие того, что эта война, ставшая продолжением прошлой Великой войны, была неизбежна, даже если бы все бизнесмены Америки поголовно стали убежденными пацифистами! Он, Франклин Рузвельт, первым понял, что своими силами США не спасутся от катастрофы, которую в 30-е годы удалось лишь временно выставить за дверь. А еще он понял, что марксисты были абсолютно правы, говоря о «системном кризисе капитализма» – капитализм, в его классическом виде, действительно исчерпал себя. Собственно, это произошло уже к началу XX века, после окончательного раздела мира – дальше мира быть не могло, по той простой причине, что капитализм является динамически, но не статически устойчивой системой. Проще говоря, капитализм подобен езде на велосипеде – он устойчив, только пока едет вперед. А дальше, или падение, или передел мира!
Ясно было и то, что состоявшийся передел мира в Версале никаких проблем не решил – лучше всего по этому поводу сказал маршал Фош: «Это не мир, это перемирие на двадцать лет». Причин на то было много: предельное истощение всех европейских участников конфликта, которое, совокупно с серьезнейшими социальными конфликтами, после войны выбравшимися наружу, провоцировало поиск выхода в новой войне; незавершенность конфликта, как на уровне государств, так и на уровне элит; замена имперских идеологий в Европе примитивными националистическими идеологиями; сомнительность новых границ с точки зрения практических надобностей обеспечения экономических интересов и военной устойчивости. Словом, причин, веских, крайне серьезных, хватало с избытком – и не последней из них был пример России, нашедшей свой, весьма нестандартный, выход из создавшегося положения.
Рузвельт пытался понять, где был источник не просто силы русских, но их способности непредсказуемо меняться на глазах, снова и снова превращаясь во что-то качественно новое. Поначалу русская попытка построить «рай чертей в аду» не вызывала у Рузвельта ничего, кроме иронии – нетрудно перебить старую элиту, еще проще объявить новой элитой «рабочих от станка» – но это совершенно не отменяет необходимости иметь в мало-мальски достойном этого определения государстве, да и любом крупном сообществе людей, дееспособную элиту, способную как минимум удерживать имеющиеся позиции страны в безжалостной мировой конкуренции. Русские же революционеры пошли даже дальше своих французских коллег, в процессе своей революции и Гражданской войны разнеся свою страну еще более основательно, чем это сделали в свое время французы. Результаты были вполне очевидны и предсказуемы – нищая, бессильная страна, неспособная ни толком обеспечить себя, ни защититься от сильного врага, ни предложить остальному миру ничего материального, кроме некоторых видов сырья. Но идеи, победившие в этой стране, пугали европейские элиты, все без исключения, до холодного пота и ночных кошмаров. Потому что Европа была истощена Великой войной до предела, так что выделить своим народам хотя бы столько же ресурсов на потребление, сколько выделялось до войны, было никак нельзя. А с войны вернулись люди, видевшие смерть и научившиеся убивать, и нашли дома недоедавшие семьи – а хозяева жизни, в течение всей войны подставлявшие карманы под золотые реки, ручьи и ручейки военных заказов, посредством политиков и газет, рассказывали им о национальной гордости, патриотизме и необходимости стойко переносить тяготы послевоенного времени. Но рассказами о патриотизме трудно накормить голодных детей – а о примере русских, физически уничтоживших своих «жирных котов», нажившихся на войне, знали все. Тогда эту проблему удалось решить путем реформ – так, в Великобритании впервые ввели всеобщее пенсионное обеспечение, – но не было никаких гарантий, что при резком ухудшении экономической ситуации все не начнется снова.
Защититься от «русского варианта» можно было четырьмя способами – предложив своему народу более высокий уровень жизни, чем в Советской России, за счет экономического роста в рамках классического капитализма; совместить этот высокий уровень с новой идеологией, альтернативной коммунистической идеологии; обеспечить высокий уровень жизни, вместе с серьезными реформами капиталистической системы; и, наконец, просто стереть красную Россию с политической карты мира. Первый вариант, дополненный косметическими реформами, попытались реализовать в Западной Европе после Великой войны – пока был послевоенный рост, имевший своей базой отложенный спрос военного времени, он неплохо работал, но стоило этому росту закончиться, сменившись Великой Депрессией, как «призрак коммунизма» снова материализовался. Кое-как удалось удержаться на плаву Великобритании и Франции, в основном за счет прибылей, получаемых от эксплуатации колоний – но США и Германия оказались на краю пропасти. Германская элита, осознавая тот факт, что от коммунистической революции ее отделяет всего один шаг – за ГКП голосовала треть немецких избирателей – сделала ставку на идеологию национальной исключительности и реванша, дополненную тратой основного капитала на подготовку к завоевательной войне и повышение уровня жизни народа. Успех должен был компенсировать всё – в случае поражения ничего хуже победы красных быть не могло. Американская элита, напуганная разве что чуть менее немецкой – многотысячные демонстрации под лозунгами «Сделаем так, как в России», и тридцатикратный, за три года, рост популярности социалистической партии, улучшившей свои результаты на выборах с 0,1 % до 3 %, наводили на вполне определенные размышления – предпочла второму варианту третий, согласившись на существенное уменьшение своих прибылей ради хотя бы относительного социального мира. Последний вариант, при всей его привлекательности, довести до стадии реализации не удалось ни в конце 10-х годов, ни в начале 30-х – в первом случае слишком велика была усталость армий и народов Европы от войны, так что никто не мог с уверенностью сказать, что отправка английских или французских армий на войну в Россию не отзовется революцией в Великобритании или Франции; во втором случае не смогли ни найти денег на большую войну, ни договориться о разделе добычи. Довести его до стадии реализации сумел лишь объединивший континентальную Европу под властью Германии Адольф Гитлер – что едва не кончилось катастрофой для всего мира, когда бешеный пес, старательно вскармливаемый против указываемого ему врага, вдруг сорвался с цепи и бросился на своих хозяев. Что ж, теперь бывшему фюреру предоставлена возможность размышлять об ошибочности своего поведения – за время, оставшееся ему до петли.
Начатая Сталиным и его группой политика индустриализации поначалу тоже вызывала улыбки – заводы и фабрики бесполезны без подготовленного персонала; и, даже в том случае, если бы его каким-то чудом удалось бы подготовить в полуграмотной стране, вовремя и нужного качества, то даже самая лучшая промышленность бесполезна в отсутствие достаточно компетентной элиты, способной квалифицированно использовать имеющиеся возможности – Великая Французская революция дала тому столько примеров, что Рузвельту было просто лень перечислять всех этих адвокатов, плотников и конюхов, молниеносно сделавших карьеру – и блистательно проваливших все возможное и невозможное. А Сталину удалось невозможное – он сумел не просто обеспечить движение общества вперед за счет слома социальных, сословных и иных перегородок, но и преобразовать эту энергию в качественный рост общества. Это казалось невозможным и неправдоподобным – такого не делал даже Наполеон, сумевший вырастить новую военную элиту и качественно реформировавший французское общество, но в гражданских делах опиравшихся на людей, состоявшихся до революции. Неким подобием можно было считать Парагвай первой половины XIX века, – но даже парагвайцы одно время бывшие второй индустриальной державой Америки (после США), не смогли вырастить у себя элиту мирового уровня, хотя они имели для этого полвека относительно спокойной жизни. На это нельзя было смотреть без восхищения, смешанного с ужасом, – сказка о Золушке, на глазах превращающейся в принцессу, становилась реальностью. Большевики с блеском перехватили «американскую мечту» – вера в то, что «любой чистильщик обуви может стать миллионером», если сумеет пройти жизненные испытания, тускнела перед русской реальностью, в которой сыновья крестьян, рабочих, мелких клерков становились инженерами и директорами заводов, офицерами и врачами, причем все зависело только от них. Рузвельт никогда не был особенно религиозен, хотя, конечно, он не был и атеистом – но работая с информацией по этой России, ему иногда вспоминались строчка из Библии. «К новому небу и новой земле…»
Коллективизация не особенно удивила его – было понятно, что индустриализация невозможна без концентрации и перераспределения ресурсов; также было необходимо модернизировать сельское хозяйство России в очень сжатые сроки, что было невозможно без жестокой ломки старого уклада.
Так же не вызвало особого удивления уничтожение революционной элиты, так сказать, элиты первой волны – это было закономерно, на смену горлопанам и дилетантам должны были прийти профессионалы.
Поражало другое – скорость, с которой менялась Россия. Вчерашние малограмотные крестьяне становились не самыми худшими рабочими; их сыновья, в старые времена, при всех своих талантах, обреченные крутить хвосты свиньям, заканчивали открывавшиеся во множестве университеты и колледжи (называвшиеся у русских техникумами), становясь на путь, который вел умных и смелых, талантливых и работящих к вершинам власти. Этих людей можно было бы сравнить с юными французскими лейтенантами, вошедших в историю как «Железная когорта Бонапарта», – но Рузвельт слишком хорошо понимал, насколько приблизительно это сравнение. Речь ведь шла не о горсточке людей, возглавивших пусть и победоносную армию, но о десятках миллионов, меняющих суть своей страны и о сотнях тысяч, достаточно компетентно руководящих этим изменением. Так что при всей похожести изменений, происходивших во Франции в конце XVIII века и России первой трети XX века, при несомненном внутреннем родстве процесса перехода от революционной республики к военной империи, различия были не количественными, а качественными, поскольку Наполеон всего лишь закреплял буржуазное общество, а Сталин созидал качественно новое общество, не просто с новыми социальными отношениями, но и с новым качеством образования и квалификации, патриотизма и ответственности.
Не меньше впечатляла и способность красного императора применяться к обстоятельствам. По всем расчетам, переброска ресурсов в тяжелую промышленность и национальную оборону, бывшая единственно возможным ходом в тех обстоятельствах, в которых находилась Советская Россия, неизбежно должна была привести к жесточайшему дефициту продуктов питания и товаров народного потребления. Многие, далеко не худшие, аналитики прогнозировали социальный взрыв в Советском Союзе, справедливо указывая на образовавшийся структурный перекос в советской экономике, предотвратить который можно было только за счет частной инициативы, – но это было невозможно из-за коммунистической идеологии. Сталин сделал это – и он ведь не просто сумел решить проблему товарного дефицита, разрешив частную инициативу «под флагом» артелей, но добавил советскому обществу новую степень свободы, при этом не разрушив его единства. Теперь то меньшинство, которое не желало быть частью новой имперской машины, предпочитая ему пусть маленький, но свой бизнес, получило возможность легально воплотить свое желание в жизнь, при успехе своего начинания становясь уважаемыми членами имперского общества, с неплохим социальным статусом и защищаемой законом собственностью.
Франклин Делано Рузвельт вспомнил свою беседу с начальником разведки Госдепа, принесшим ему подробный доклад о новом сталинском нэпе. Опытный разведчик искренне иронизировал по поводу того, что как большевики ни экспериментировали со своим коммунизмом, а в итоге им пришлось вернуться к доброму старому капитализму. Он так и не понял, что делает Сталин, а Рузвельт не стал объяснять ему, что Сталин строит не общество – мечту оторванных от реальной жизни идеалистов, а общество, способное стать материализовавшейся мечтой для 95 % европейцев и американцев, не говоря уже об азиатах и латиноамериканцах. Тем он и страшен для существующих элит Запада, а вовсе не танками и бомбардировщиками, даже не пропагандой идеалистов из Коминтерна. но к ужасу Рузвельта, мало кто даже из элит США понимал это, искренне считая нынешнюю бедность русских неотъемлемой частью их строя, а не «болезнью роста» еще вчера очень отсталой страны.
Рузвельт очень хорошо понимал папу Пия XII, пошедшего на союз с русскими, не слишком желая этого – папа увидел, перед каким выбором он стоит: либо положить тысячелетний авторитет католической церкви на весы реализующийся мечты итальянцев, сделав его составной частью этой мечты, либо противопоставить авторитет церкви этой мечте и потерять его, независимо от исхода противостояния. Президент мог только позавидовать папе, которого поняли и поддержали многие высшие иерархи РКЦ – его попытку противопоставить «русской мечте» «Второй билль о правах», попросту списанный с социальных гарантий русской Конституции 1936 года, не понял почти никто. Собственно, этого следовало ожидать – Рузвельт вспомнил ожесточенную борьбу в Конгрессе и Сенате по поводу его проекта «Администрации долины реки Теннесси». Тогда даже его сторонники, за редким исключением, не видели, что речь идет не только о колоссальном инфраструктурном проекте, но и том, чтобы Америка получила опыт использования государственных средств в проектах, лежащих за пределами возможностей частных инвесторов – опыт, подобный советскому опыту концентрации ресурсов на ключевых направлениях; опыт, который так пригодился в последние четыре года. Сейчас же его выслушивали из вежливости – даже лучшие члены его команды, за исключением разве что Уоллеса, просто не понимали, что русские, продолжая совмещать принципы конкуренции с социальными гарантиями, концентрацию ресурсов в ключевых отраслях промышленности с частной инициативой внизу, имеют все шансы не просто быстро справиться со своими «болезнями роста», но и уйти в отрыв от Америки, доведя до высокой степени совершенства свое общество. Образно говоря, пока Америка будет ехать на «Кадиллаке», Советский Союз пересядет на В-29.
События в Германии и Италии превзошли самые худшие опасения, мучившие Рузвельта еще в 30-е годы; опасения, буквально заставившие его «поставить на кон» свой авторитет, заработанный в течение всей жизни, – да, он отдавал себе отчет в том, как подавляющее большинство «хозяев Америки» отреагирует на предложенный им «Второй билль о правах». К его сожалению, он оказался прав в своих ожиданиях относительно реакции большого бизнеса США на этот проект.
Гитлеровское вторжение в Россию отвечало его ожиданиям – фюрер, как и его генералы, так и не смогли в полной мере осознать всю важность морской мощи, так что их обращение к привычной континентальной стратегии было вполне естественным. С точки же зрения долговременных интересов США это вторжение было подарком судьбы – два опаснейших стратегических конкурента США предельно ослабляли друг друга в ожесточенной схватке. Конечно, Рузвельт был слишком умен для того, чтобы открыто демонстрировать профессиональный цинизм государственного деятеля и аналитика высочайшего класса, в отличие от Рэндольфа, Черчилля и покойного Гарри Трумэна – мимолетная глупость могла очень дорого обойтись впоследствии, когда надо будет юридически закреплять итоги войны. Русофобия фюрера, напрочь отключившая присущие Гитлеру здравый смысл и звериную интуицию, стала проклятием Германии и великим благом для США – теперь, когда Гитлер во всеуслышание объявил русских недочеловеками, по отношению к которым не должны соблюдаться ни законы и обычаи ведения войны, ни элементарные нормы гуманизма, все русские, неважно, сторонники или противники Сталина, большевики или националисты, становились смертельными врагами Германии, объединенными в этой борьбе. От Сталина же Рузвельт не ждал глупостей, очень уж тот был умен, предусмотрителен и осторожен – и не ошибся, узнав о сказанной красным императором в тяжелейшем для России феврале 1942 года фразе. «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается…» Выводы из этого были для Рузвельта очевидны до неприличия – Сталин уже тогда был уверен в конечной победе СССР и начал психологическую подготовку своего народа к построению послевоенного мира – мира, в котором СССР будет тесно взаимодействовать с Германией, где не будет Гитлера. Популярная среди аналитиков армии и Госдепа версия, что речь идет о подготовке к заключению сепаратного мира, на взгляд президента, не выдерживала критики – этому категорически противоречили русские заказы, сделанные еще во время визита Гопкинса. Да и действия русских летом и осенью 1941 года совершенно не были импровизацией, это признавали сами разведчики. Дальнейшие события подтвердили оценку президента, – но оставалось неясным, откуда у Сталина была эта уверенность. Доклады разведок США не давали ответа на возникавшие вопросы – наоборот, странности только множились, не получая внятных объяснений.
Рузвельт анализировал действия Сталина перед войной и в начале войны – по его глубокому убеждению, именно там следовало искать корни происходящего сейчас. С учетом склонности Сталина планировать все на двадцать ходов вперед, версия о серии удачных импровизаций русских не заслуживала даже иронии, она была просто смехотворна. Не поняв происходившего тогда, невозможно было понять причины нынешнего положения дел, – а не понимая сути происходящего сейчас, немыслимо было планировать будущее. Итак, во второй половине 30-х начинается уничтожение старых революционеров, с последующей заменой революционной идеологии имперской – и тогда же, судя по строительству заводов-дублеров, начинается подготовка советской промышленности к возможной эвакуации на Восток; той самой эвакуации, которая была осуществлена во второй половине 1941 года. Выражаясь проще, расчищается место для имперской элиты и имперской идеологии – и одновременно тогда же начинается подготовка к запуску плана «В», рассчитанного на тот случай, если в Европе дела у СССР пойдут плохо. Судя по той уверенности, которую Сталин демонстрировал на переговорах с Гопкинсом, у него уже были основания рассчитывать на успех плана «В». Заказы на станки, оборудование, стратегическое сырье служили лучшим доказательством того, что эта уверенность не была «хорошей миной при плохой игре». Чтобы иметь такую уверенность в конце июля – начале августа 1941 года, нужны были крайне веские основания – Германия превосходила Советский Союз по величине подконтрольного ей экономического и демографического потенциала, оперативному и тактическому мастерству армии; а о «втором фронте» тем временем можно было только мечтать.
После возвращения Гопкинса из СССР Рузвельт задал себе два вопроса – допустим, речь идет не об импровизации в сложившихся обстоятельствах; в таком случае, что представлял собой план «А»? Допустим, Сталин не играет, изображая уверенность в своих силах – на что он рассчитывает, при таком неравенстве сил?
С ответами на первый вопрос все было очень плохо – версия доктора Геббельса, гласящая, что Сталин готовил агрессию против Германии, и его удалось упредить в последний момент, вызывала у профессионалов взрывы хохота. Рузвельт не был военным, но доводы военных были более чем убедительными – при отсутствии наступательного развертывания, при том уровне подготовки и материально-технического обеспечения, который был у Красной Армии летом 1941 года, она просто не могла начать наступательную войну против Германии. А если бы все-таки СССР начал агрессию против Германии, то быстрый разгром РККА в Польше и Румынии был бы неизбежен. Равно не выдерживала даже малейшей критики версия о том, что Сталин ждал антигитлеровского переворота в Германии – в 1941 году «казус Роммеля» был невозможен по определению. Примыкавшая ко второй версии версия о том, что союз СССР со старой европейской элитой был заключен еще до войны, была не убедительнее второй – никто не станет заключать союза с заведомо слабейшей стороной. Четвертая версия, выдвинутая аналитиками уже в отчаянии, поскольку логичного объяснения поведению Сталина не было, гласила, что Сталин ждал англо-американского вторжения в Европу, а до этого надеялся оттянуть время. Комментировать это Рузвельту было просто некогда – времени не хватало на серьезные дела.
Так же плохо обстояли дела с ответом на второй вопрос – кадровая армия была уничтожена, потеряны территории, на которых до войны была сосредоточено больше половины экономического потенциала СССР. Да, удалось эвакуировать промышленность, – но из этого совершенно не следовало, что, во-первых, удастся запустить производство в нужные сроки, во-вторых, что удастся производить технику пристойного качества в нужных количествах. Поражение Вермахта в Московской битве сняло угрозу быстрого краха СССР, – но военные специалисты были едины во мнении, что исход войны на Востоке далеко не предопределен. Сталин тем временем, по докладам разведчиков и дипломатов, со спокойствием человека, имеющего на руках четыре туза и джокер, занимается развертыванием военной промышленности на востоке страны и готовит стратегические резервы. Он сохраняет спокойствие в ситуации, когда СССР оказывается едва ли не ближе к катастрофе, чем осенью 1941 года – летом 1942 года советские войска разгромлены под Харьковом, танковые группы Вермахта рвутся к предгорьям Кавказа и ближним подступам к Сталинграда, угрожая лишить Советский Союз и основного района нефтедобычи, и ключевого маршрута транспортировки нефти и нефтепродуктов с Кавказа в центр страны. Конечно, оказавшись перед перспективой краха Советской России из-за отсутствия горючего, США оказали бы помощь, – но ни по иранскому маршруту, ни по дальневосточному перебросить миллионы тонн нефтепродуктов было невозможно даже теоретически; а арктический маршрут оказался на грани фактического закрытия из-за успехов немцев.
И вот тут наконец-то фактор «Х», который многие сподвижники Рузвельта считали плодом излишне живой фантазии специалистов из его «мозгового треста», вопреки завету Конфуция ищущих отсутствующую в темной комнате черную кошку, проявил себя. Тогда что-то начало проясняться – до этого аналитики ожесточенно спорили о природе этого предполагаемого фактора «Х», и доминировало мнение, что он представляет всего лишь выход советского общества на новый качественный уровень развития, подобно тому, как изменились США после эпохи Реконструкции, или Германия после эпохи грюндерства, став из аграрно-индустриальных стран обществами индустриально-аграрными империями мирового класса. Этого мнения поначалу придерживался и сам Рузвельт – точка зрения меньшинства аналитиков, что фактор «Х» представляет собой нечто сложное, включающее в себя и некую внешнюю компоненту, представлялось тогда президенту весьма спорным. Любимый аргумент меньшинства аналитиков о наличии внешней компоненты – реформация структуры большевистской партии, Рузвельт считал некорректным, хотя, конечно, в лицо он этого не говорил. Нет, отрицать тот несомненный факт, что большевики прошли путь от вполне обычной экстремистской партии, совмещающей легальную политическую деятельность с подрывной работой против своего государства, включая восстания и террор, похожей, например, на ирландскую ИРА, до правящей партии довольно нестандартного образца, и, далее, до структуры орденского типа, крайне напоминавшей орден тамплиеров времен его расцвета, было глупо. Естественно, первый этап не вызывал вопросов – суть дела была логична и понятна; также все было вполне понятно и очевидно со вторым этапом – оказавшись в хаосе Гражданской войны, в ситуации развала государственного аппарата, большевики вынужденно повторили путь якобинцев, превратив свою партию в структуру управления государством, правда, заметно успешнее; а вот третий этап, превращение в орденскую структуру, наводил на серьезнейшие размышления – да, само по себе успешное совмещение идеи и идеологии, с управленческими функциями, было весьма нетипичным вариантом; но осуществление такой структурой буквально прорыва из времени паровозов и лошадей в эпоху дизелей и самолетов, давало пищу для размышлений на порядки большую. Когда сторонники второго варианта прямо говорили президенту, что единственный пример преобразований сопоставимого масштаба, на сопоставимой территории, структурой такого типа – это деятельность ордена тамплиеров, фактически создавших не просто орденское государство на территории западноевропейских государств, но первую в истории Европы единую финансово-торговую структуру, охватывавшую и почти всю Европу, и Средиземноморье. Это было нечто качественно новое – единое государство в государствах, объединенное общей идеей и железной дисциплиной, единая финансово-торговая структура, общие вооруженные силы и секретные службы – и эффективность этой системы настолько превосходила обычные для этой эпохи образцы, что ее поспешили уничтожить, пока это еще было возможно. Но орден тамплиеров создавался элитой европейского дворянства, при активнейшей поддержке Ватикана – Сталин мог только мечтать о таких стартовых условиях, и, надо заметить, о таком качестве человеческого материала, какими располагали создатели и иерархи ордена. Прийти к этой идее, говорили сторонники этой версии, он мог и сам, – но воплотить ее в жизнь с таким успехом, при активном противодействии старых революционеров? На это Рузвельт резонно отвечал, что основания для сомнений в единоличном авторстве Сталина такой трансформации большевистской партии, безусловно, есть – но нет доказательств посторонней помощи. Кроме того, совершенно неясно, кто бы мог и желал помочь мистеру Сталину с этим бизнесом.
После показательной резни, устроенной Арктическому флоту Рейха русским Северным флотом, доселе незамеченным в особых свершениях, Рузвельт совершенно спокойно ждал продолжения – если это было началом явного вступления в игру фактора «Х», имеющего внешнюю составляющую, то продолжение должно было последовать, и скорее всего, на юге России, чтобы снять угрозу русским нефтяным месторождениям. Предположение подтвердилось не сразу, вначале последовали репетиции на севере и в центре советско-германского фронта, – но его реализация вызвала шок у американских генштабистов, не сразу поверивших в реальность такого разгрома. Если до сей поры противостояние Красной Армии и Красного Флота с Вермахтом и Кригсмарине напоминало Рузвельту поединок парня с фермы, пусть и сильного, и разучившего приемы бокса, но совершенно неопытного, с признанным чемпионом штата среди любителей, с вполне предсказуемыми результатами – то теперь чемпион США среди профессионалов методично, с усердием хорошего повара, превращал в отбивную котлету чемпиона штата среди любителей. Результат также был очевиден – но нужно было найти ответы на некоторые вопросы. Кто тот тренер, превративший парня с фермы в непобедимого чемпиона? Каковы его планы, насколько далеко он собирается зайти? Насколько его цели совпадают с целями его подопечного? Возможно ли выйти с ним на прямой контакт – или переговоры придется вести с мистером Сталиным? Можно ли вообще с ним договориться на приемлемых для США условиях – или жесткая конфронтация неизбежна?
Сотрудники «мозгового треста» президента трудились как негры на плантации, – но информации для анализа катастрофически не хватало. Если удалось вычислить два наиболее вероятных варианта ответа на первый вопрос, то с ответами на второй вопрос дела обстояли намного хуже – предположительно речь шла о доминировании, но ограничивается ли это доминирование Европой, Евразией или же всем миром, ответить было невозможно. Неясно было и то, идет речь о классическом доминировании – или доминирование является средством для достижения некой сверхзадачи. На третий, четвертый и пятый вопросы ответов не было вовсе.
События в Италии, Испании и Германии намного превзошли худшие ожидания – тренер сделал из своего ученика не просто воина, пусть и непобедимого на поле боя, но еще и блестящего экономиста и дипломата. Впрочем, Рузвельт подозревал, что «университетский курс» начался отнюдь не в 1942 году, а самое позднее лет на пятнадцать раньше – очень уж хорошо укладывалась в единую систему трансформация Советского Союза и его общества, завершением которой стала трансформация его вооруженных сил, внешнеэкономических отношений и внешней политики. Оставалась сущая мелочь – попытаться донести понимание всего этого сначала до своих сподвижников, а затем до «капитанов» американского бизнеса. Совсем недурно будет, подумал Рузвельт, если они не сочтут, что я несколько переутомился от тяжких трудов на посту президента – или что моя болезнь начала влиять на ясность моего рассудка. Рузвельт прекрасно отдавал себе отчет в интеллектуальных способностях как первых, так и вторых – очень умные, великолепно образованные люди, отлично умевшие просчитывать ситуацию «в статике» и очень хорошо – «в динамике», они, за редким исключением, с большим трудом выходили за грань привычных шаблонов. Им не хватало таланта, которым, без ложной скромности, обладал сам Рузвельт – не просто выйти мыслью за грань, но и совместить это с текущей реальностью, с несомненной пользой для последней – кроме него, из числа его сподвижников, этой способностью обладали умиравший от рака Гопкинс и присутствующий здесь Маршалл. Еще, пожалуй, с изрядной натяжкой, можно было добавить в список отсутствовавшего Аллена Даллеса, выдающегося бизнесмена и дипломата.
Чем ум отличается от хитрости? Тем, что он видит суть вещей, в то время как второе это лишь нахождение частных решений применительно к условиям. Старина Уинни, безусловно, был очень хитрым и многоопытным бойцом за могущество Британской империи. Он с яростью сражался за каждую мелочь – Шпицберген, Нарвик, французская контрибуция, оплата по ленд-лизу, границы фунтовой зоны, статус Проливов, курдская проблема, Афганистан, что-то там еще. Но все это не имело никакого значения – если где-то рядом пряталось нечто, способное перевернуть игровой стол, причем ключ к нему был в кармане у одного из игроков, кто сейчас отмахивается от нападок Уинни вполсилы, даже не выходя из состояния олимпийского покоя.
Так неужели аналитики были правы в одном из предположений, на вид совершенно безумном?
Рузвельт с трудом дождался окончания заседания. Проклиная свою прикованность к коляске – насколько легче было бы просто к Сталину подойти, чтобы задать один вопрос! Или просить через переводчика о минутном разговоре один на один? Но все обернулось как можно лучше – раскрасневшийся и злой Черчилль первым выскочил за дверь, за ним последовал его секретарь-переводчик. Сталин неспешно встал и тоже собрался выйти.
– Господин маршал, можно вас на минуту? – сказал Рузвельт. – У меня к вам есть важный вопрос.
Если Сталин и удивился, то вида не подал. Вернулся на прежнее место, сел в кресло напротив.
– Господин маршал, я хотел вам сказать, – тут президент США на секунду запнулся, подбирая слова, – знаете ли вы, что бывает с волком, присвоившим общую добычу? Его рвут всей стаей. Если к вам, волею судьбы или господа, попало то, что по праву принадлежит всему человечеству. Господин маршал, у вас есть доступ к машине времени?
Сталин лишь усмехнулся. И произнес:
– Вероятно, ваши аналитики так и не смогли найти причину побед нашей армии над врагом и придумывают для объяснения этого самые невероятные причины. Нет у меня машины времени, и даже волшебной палочки нет. Все это сделано руками наших, советских людей.
И сверкнул взглядом.
– Под всем человечеством вы, видимо, имели в виду Соединенные Штаты? Да и слова про стаю волков мне придется иметь в виду в дальнейшем.
«Вот черт! – подумал Рузвельт. – Я не только ничего не прояснил, но еще и подставился! Но каков же он – матерый волчара! Хотя… в таком разговоре все же не комильфо лгать в глаза? Умалчивать, говорить иносказательно или двусмысленно – да. Но не отрицать имеющееся!»
– Интересно, господин президент, а как бы вы ответили на подобный вопрос? – продолжил Сталин. – Впрочем, даже если допустить что что-то подобное имело место, неужели вы, американцы, стали бы этим делиться? Вспомним времена «золотой лихорадки» на Аляске, гениально описанные господином Лондоном, – золотоискатели столбили участки, становящиеся их собственностью. Посягательство на чужой участок каралось смертью, – но любой имел право застолбить свое место на незанятой земле и искать там золото. И если ему это удавалось – это его удача и его право, которое он мог защищать. И никто не ссылался на «право стаи». Впрочем, господин президент, мы с вами собрались здесь обсудить мировые проблемы, которые ждать не могут? А о фантастике, я полагаю, можем поговорить позже, например, в компании с господином Уэллсом, он ведь ещё жив?
30 мая от советской делегации в Москву ушло шифрованное сообщение. Которое содержало лишь одно слово – «согласие».
В этот день вечером в Генштабе и некоторых других учреждениях допоздна горел свет. А линии ВЧ, идущие на Дальний Восток, наверное, раскалились от звонков.
Все дипломатически решено – можно начинать! За Родину, за Сталина!
Из дневника генерал-лейтенанта Императорской Армии Фусаки Цуцуми, командира 91-й пехотной дивизии
Основное правило бусидо: жить, когда надлежит жить, и без колебания умереть, когда следует умереть!
Из всего состава моей 91-й дивизии, отличившейся в Бирманской кампании и в Индийском походе, вернулся в Японию я один. Вывезенный в госпиталь, не с ранением, что было бы еще достойно самурая, а всего лишь с тропической лихорадкой! Формально я оставался в прежней должности, а полковник Сасаки, мой заместитель, всего лишь «исполняющим обязанности», – но когда я сумел наконец восстановить здоровье, моей дивизии уже не было, она полностью погибла под Рангуном, пытаясь сдержать наступление англичан.
Европеец не смог бы меня понять, сказав – в случившемся не было моей вины. Но у нас в Японии считают, что если ты совершил неблаговидный поступок, «потерял лицо», даже не по своей воле, а по стечению судьбы, по воле богов – значит, судьба или боги к тебе неблагосклонны. Следовательно, ты плохой слуга императору, тебе нельзя будет ничего поручить и в дальнейшем. Но тогда – зачем тебе жить, отнимая кусок у более достойных?
Потому я ждал всего – и готов был подчиниться, если бы мне было велено прервать свою недостойную жизнь. Но после месяца ожиданий, в начале мая 1945 года, я узнал о чести, которую собиралось оказать мне руководство Императорской Армии, вверив под мое командование войска на северных Курильских островах. И еще большей честью для меня было, что новоформируемой дивизии будет присвоен славный номер моей 91-й!
Задачи, озвученные мне в Военном министерстве и Генеральном штабе, были на первый взгляд, скромны. Всего лишь оборонять два небольших острова – Шумшу и Парамушир. На которых уже была проделана большая работа, построены укрепления, аэродромы, значительно усилен гарнизон – раньше эти острова защищала всего одна пехотная бригада, теперь же она была развернута в дивизию, сохранившую, однако, необычную для японской армии 1945 года бригадную, а не полковую организацию. Свои меры предпринял и Флот – на островах были построены две неплохо оборудованные и укрепленные базы легких сил флота, Катаока – на Шумшу, и Кавасибара – на Парамушире, позволявшие контролировать русскую морскую трассу в Петропавловск через северные Курильские проливы, а при необходимости – отправить на дно ничтожные силы русского флота, базировавшиеся на Камчатке. Кроме того, флотские построили два аэродрома – один для истребителей и бомбардировщиков, второй – на озере, расположенном на Шумшу, был гидроаэродромом.
Огромные трудности были с комлектованием дивизии личным составом. Замечу, что сохранение прежнего номера создало даже в Японии иллюзию, что на северных островах находится все та же прославленная 91-я дивизия, кадровая, с огромным боевым опытом, и конечно, не испытывающая недостатка в вооружении, – а это было далеко не так! Не хватало доброкачественного призывного контингента, оружия и снаряжения, кадровых офицеров и унтер-офицеров – все забирал фронт в Китае, Малайе, на островах Южных морей. Мне оставалось надеяться только на «ямато да-си», японский дух, да готовиться к предстоящим сражениям с непреклонностью и верой в победу, ибо «самураю не пристало жаловаться на остроту своего меча»!
Согласно спискам, я имел под своей командой 20 000 человек, 3466 лошадей или мулов. Две пехотные бригады, каждая в пять батальонов, артиллерийский полк, разведывательный полк (фактически – батальон, 440 человек), инженерный полк (900 человек), транспортный полк (750 человек), танковую роту. Даже этот штат носил черты импровизации – стандартом для подавляющего большинства дивизий Императорской Армии в то время уже была полковая, а не бригадная организация. Артиллерийский полк номинально был укомплектован полностью – но 150-мм гаубиц не было совсем, 105-мм пушек лишь две батареи вместо трех (8 орудий вместо 12), а все недостающее число заполнили до положенного 75-мм полевыми пушками «тип 38»[140], даже новых пушек 75-мм «тип 90»[141] не нашлось. Самым слабым местом была противотанковая артиллерия – как показала война в Европе, 37-мм пушка, все еще бывшая у нас основным средством ПТО, абсолютно не годилась против современных танков, таких как Т-54 или «шерман», и в то же время имела слишком маломощный осколочно-фугасный снаряд, чтоб быть полезной для поддержки пехоты. Обещанной танковой роты я также не получил – правда, в оперативное подчинение моей дивизии был придан 11-й танковый полк, с боевым опытом, переброшенный из Маньчжурии, под командой знакомого мне подполковника Икеды[142].
Положительным фактом было то, что наша оборона была очень хорошо подготовлена в инженерном отношении. Правда, из-за недостатка бетона часто приходилось делать из него лишь лобовую стенку дотов, прочее же – камни, дерево и земля. Но были подготовлены укрытые огневые позиции не только для пулеметов, но и почти для всей дивизионной артиллерии, а также значительное количество подземных помещений для складов, штабов, узлов связи. К сожалению, они мало использовались в мирное время, по понятным причинам неудобства – но предполагалось, что с началом боевых действий все объекты будут перебазированы туда, по установленному штабом порядку.
Но очень скоро я начал понимать, что все далеко не так просто! Так, на аэродромах было собрано совершенно непомерное для их вместимости количество самолетов, и не только истребители, но и бомбардировщики, причем принадлежащие не флоту (что было бы логично, при отражении вражеского десанта), а армии! И если флотская авиация была представлена хорошо знакомыми «зеро», «райденами», и пикировщиками D4, то армейцы прислали новейшие истребители Ки-84 и бомбардировщики Ки-67! Причем если (как мне сказали) с лета 1944 года исполнялся приказ без крайней надобности не провоцировать русских, то уже с января-февраля 1945 года он был фактически отменен, самолеты совершали разведывательные миссии над советской территорией, причем их интенсивность возрастала. Что вызывало все более жесткое противодействие русских. Так вышло, что я прибыл на Шумшу уже после Петропавловского и Сахалинского инцидентов – однако же, по своему положению, принял участие в комиссии по их расследованию.
Дальнейшее, о чем я напишу – исключительно из моих предположений. Но это весьма вероятная версия. Как надлежит поступить самураю, знающему, что враг собирается напасть? Самое лучшее – упредить удар, нанести его первым! Даже если враг гораздо сильнее – тем более, легче попытаться застать его врасплох, чем отражать его атаку, в выгодное для него, а не для себя время! Перл-Харбор был именно такой попыткой указать Америке нашу силу, и чтобы они не мешали нам разобраться с нашей «зоной процветания», включающей в себя всю Восточную и Юго-Восточную Азию – но не США, у нас никогда не было планов вторжения туда! Точно так же, по получении приказа, должен был быть нанесен уничтожающий удар по русскому Петропавловску (и надо думать, кто-то на Карафуто и в Маньчжурии действовал бы аналогично). Однако в Токио, под влиянием крайне сложного для нас положения в Южных морях, все цеплялись за мир с СССР, не желая видеть русской угрозы. Потому был организован заговор – куда волею случая, попал и я, показавшись кому-то подходящей фигурой.
Я был «квантунцем», но по меркам армейских «ястребов», «умеренным». А командир 11-го танкового полка подполковник Икеда был «ястребом из ястребов». И некоторые особенности его поведения давали мне основания полагать, что ему даны полномочия на мое смещение и ликвидацию, если я откажусь выполнять пришедший приказ. А сам инцидент с покушением на убийство русского командующего – как посмели пилоты нарушить личный приказ Божественного Тэнно, запрещавшего провоцировать русских? Да, как я сказал, фактически с начала года этот приказ, бывало, нарушался, – но тому всегда находилась благовидная причина, здесь же налицо было прямое и вопиющее неповиновение, открытое и сознательное неподчинение воле императора – а такому прощения быть не может, и более того, даже семьи всех участвующих будут опозорены навсегда! Но странно, отчего этот инцидент вызвал такую неподдельную ярость в Токио – и не только у «умеренных», но и у таких «ястребов», как генералы Койсо и Анами, адмирал Тоеда – следовало ожидать, что будет наоборот, именно «умеренные» должны быть беспощадны, а «ястребы» лишь обозначить свое участие, но не более того! Здесь же вышло наоборот – и снисхождения не было, сеппуку сделали около двадцати офицеров, еще несколько десятков угодили под трибунал, но почему-то первые кандидаты, командующий и негласный представитель «ястребов», ничуть не пострадали. Это было категорически неправильно, но легко объяснимо, если предположить, что принц Мацумото был сакральной жертвой, должной погибнуть в бою, чтобы оправдать наш удар. А пилоты в дислоцированные здесь эскадрильи намеренно переводились из тех, кто имел репутацию «ястребов». Но заговорщики не учли лишь, что взведенный курок может самопроизвольно сорваться со спуска прежде времени, когда еще не все было готово. И злосчастный полковник Инэдзиро своей личной войной, сам того не ведая, перечеркнул планы больших людей в Токио, ведь теперь авиачасти, понесшие недопустимо большие потери, надо было доукомплектовывать, с таким же подбором личного состава?
Еще одной странностью было совершенно необычное разведывательное обеспечение. Полковник Инукаи Иэясу, начальник разведки дивизии, формально мой подчиненный, фактически получал приказы не от меня, а напрямую из Метрополии. Замкнул на себя, по факту выведя из моего подчинения, разведывательный полк. Занимался не только войсковой, но и агентурной разведкой на русской территории, для чего имел в своем отделе особую команду переводчиков; имел тесную связь с флотом, особенно с экипажами судов, посещавшими Петропавловск. И был давним приятелем Икеды – но в отличие от него, вел себя с подобающим почтением, лишь вежливо ссылаясь на приказы из Токио и специфику службы. И это тоже было логично, если заговор существовал – тогда разведывательная информация непосредственно исполнителям первого удара была жизненно необходима, а обычный канал через вышестоящий штаб, напротив, нежелателен.
Становилось понятным и мое назначение. «Квантунец», «ястреб», хотя и не из самых ярых, но оказавшийся под рукой. Все основания надеяться, что я выполню приказ не задумываясь – ну а если не решусь, Иэясу и Икеда наготове, чтобы исполнить обязанности безвременно умершего командира.
Так существовал заговор или нет? Я не знаю. Поскольку, если я прав, то должен был узнать о том, лишь получив приказ, и ни минутой раньше. Но в жизни этот приказ так и не был отдан никогда. Хотя все было готово, чтобы его исполнить. За императора – Тэнно Хенку Банзай!
Контр-адмирал Лазарев Михаил Петрович.
Владивосток, штаб ТОФ,
30 мая 1945 года
Готовясь и изучая национальный характер будущего врага, я удивился, насколько мы похожи. И мы, и японцы – «тягловые», у нас во главу ставится служение. По причине трудностей жизни: у нас это были постоянные набеги самых разных завоевателей, и суровая природа, а у японцев жизнь буквально на вулкане, тут и тайфуны, землетрясения, цунами, и крайняя ограниченность ресурсов, когда три четверти и так невеликой территории составляют бесплодные горы. Потому и у нас и у них торговое «третье сословие» не то что не возникло, но никогда не имело большой силы в сравнении со служивыми. И даже капитализм, прямо по Ильичу, «был склонен к высшей концентрации», то есть был крепко связан с государством.
Различие же в том, что японцам некуда было податься со своих островов – в отличие от нас, бегущих от Москвы на новые земли, «встречь солнцу», от крепкой царской руки. Ну и чисто восточная специфика (все же Япония очень много в плане культуры взяла от Китая) – в итоге японское общество гораздо жестче нашего, и жестоко даже к своим (а о чужаках вообще молчу!). Второе отличие – что, если не считать полумифического вторжения монголов, Японию никто не пытался завоевать, и японцы воевали исключительно или между собой, или как захватчики. И третье, что тайфуну, в отличие от иноземцев, сопротивляться бесполезно, – а потому надлежит капитулировать перед неодолимой силой, а не сражаться до конца. Интересно, что было бы, сумей Хубилай оказаться таким же удачливым, как норманн Вильгельм Завоеватель?
Маленькое отступление: мне слабо верится во вторжение «монголов». Поскольку не представляю, как из степных кочевников можно сделать моряков. Как в турецком и арабском флотах служили отнюдь не бедуины из пустынь, а уроженцы Леванта. И припоминаю, что еще в той, прежней жизни, в двухтысячных, попался мне переведенный роман какого-то современного японского автора про те героические времена, что-то про «монах-ниндзя», ну как полагается, отважные самураи, живота не щадящие за свое отечество… вот только про армию вторжения прямо сказано, что корабли и матросы были корейскими, десантная пехота – китайской, монголы были лишь кавалерийским корпусом; конечно, это худлитература, но значит, в самой Японии помнят именно так? А так как еще Лев Гумилев писал, что китайцы, будучи плохими всадниками, всегда предпочитали нанимать конников-степняков – хуннов, тюрок и тех же монголов – то может быть, это какой-то китайский богдыхан решил попробовать завоевать Японию, но обломилось?
Но это все лирика. А грубая реальность, что войну, которая начнется вот-вот, СССР обязан не просто выиграть, расплатившись наконец за Порт-Артур и Цусиму, но и сделать это быстро и с минимальными потерями. И нет у меня сейчас туза в рукаве, непобедимого «чудо-оружия» в лице атомной подлодки, могущей истребить целую эскадру из этих времен. Можно спорить, прав был Сталин или нет, уже тогда эксплуатируя уникальную боевую единицу на пределе ее возможностей – без преувеличения скажу, что именно мы вымели немецкий флот с Севера, обеспечив бесперебойную работу северного маршрута ленд-лиза, сыграли решающую роль в Средиземноморской кампании, а уж уран для «Манхеттена», вместо того попавший к Курчатову на «Арсенал два», реально может обеспечить резкое ускорение советской атомной программы. Но за все надо платить – и хотя «Воронеж» перед самым провалом в прошлое побывал в капитальном ремонте, ресурс его не бесконечен, в последнем походе случилась утечка в одном из реакторов, слава богу, без ужасов в стиле голливудской К-19 обошлось, а кап-1 Серега Сирый, бесспорно, самый лучший командир БЧ-5, какого я знаю – но идти подо льдами Арктики на Тихий океан (где к тому же нет такой научной и ремонтной базы, как Севмаш), было признано слишком опасным. Так что, товарищ Лазарев, воюйте тем, что есть в этом времени! Что есть – вот, весь Тихоокеанский флот под вашей рукой.
Это при том, что сейчас, весной 1945-го, американцы заканчивают очищать от японцев Филиппины. А в Юго-Восточной Азии англичане, ликвидировав наконец японское вторжение в Индию, успешно очищают Бирму и присматриваются к Малайе, Индонезии. Но японский флот, хотя и понес очень серьезные потери, еще не уничтожен, и кроет наш ТОФ с его парой крейсеров и десятком эсминцев, как бык овцу. Так что задача победить, причем быстро и без потерь – ну очень нетривиальная!
Нашими козырными картами были (кроме послезнания) авиация и подплав. Подводные лодки с Балтфлота (двенадцать бывших немецких «тип XXI» и два минных заградителя) вместе с ленд-лизовской эскадрой (эскортные авианосцы «Владивосток» и «Хабаровск», тип «Касабланка», шесть эсминцев типа «Флетчер», шесть эскортных миноносцев, восемь десантных кораблей) пришли в Петропавловск-Камчатский 5 мая. Экипажи там опытные, и должны хорошо освоить корабли за время перехода – но как им удастся включиться в общий план? И как справится Котельников – один из лучших подводников СФ, но бывший всего лишь командиром дивизиона, теперь же ему предстояло бригаду подплава сформировать, за месяц всего!
Подвел Дальзавод. Раньше в Камчатский дивизион подлодок входили семь «ленинцев» и три «щуки». Но поскольку «тип Л» были относительно новые, то решено было их, по нашему опыту, довести до стандарта североморских «катюш» – новые гидролокаторы, радары, приборы управления торпедной стрельбой, системы регенерации воздуха, даже механизмы успели на амортизаторы поставить. Вот только в результате (новую технику надо было опробовать, по сути, экипажам пройти курс боевой подготовки) лодки застряли во Владивостоке, и на позиции к восточному побережью Японии не успевают никак – через Корейский пролив самураи не пропустят, там у них противолодочный рубеж, минные заграждения, на которых уже погибло несколько американских лодок. Два дня назад Л-7, Л-8 и Л-19 ушли из Владивостока на север, пойдут Татарским проливом, будут в Петропавловске не раньше чем через неделю. А у меня остаются лишь десять по-настоящему современных лодок, восемь «ленинцев» и две «эски», С-52 и С-53. Еще есть «щуки» ранних версий и «малютки», которые вообще можно не считать, ну если только японцы не попытаются с моря штурмовать Владивосток.
«Бофорсами» удалось разжиться по принципу «что дают». На крейсера, «Калинин» и «Каганович», поставили по четыре установки, две спарки, две одиночные. На эсминцы по две или три, тут полный разнобой, кому-то шесть стволов досталось, кому-то два. Остается лишь надежда, что японской авиации при нашем господстве в воздухе будет очень неуютно. Зато часть одноствольных «бофорсов» сумели поставить на «шнелльботы». Торпедных катеров у нас целых две бригады: одна, в четыре десятка больших мореходных «немцев», вторая на американских «восперах», переброшена с СФ, причем командует Шабалин, которого я знаю еще по бою у Нарвика весной сорок третьего. Дислоцированы катера в Совгавани и Николаевске, работать им предстоит у Южного Сахалина и в проливе Лаперуза. И не на всех, но хотя бы на флагманах звеньев катеров установили радары, – а главное, подали новейшие торпеды с самонаведением на кильватер, не так много, как хотелось, но все же… и экипажи успели отработать с ними учебно-боевые задачи, так что японцев ждет сюрприз!
Ну и авиация. За ПВО я, в общем, спокоен, «перл-харбора» не будет, истребителей у нас много, новых моделей, налажено наконец взаимодействие с РЛС. Штурмовые полки, на Сахалине и на Камчатке, готовы к работе. Головная боль – недостаток ударной авиации, в сравнении с количеством целей. И аэродромов не хватает – количество авиации на ТОФ достигло насыщения, дальше просто негде размещать. Правда, появился такой новый для нас компонент, как палубная авиация – как я сказал, американцы расщедрились на два авианосца-эскортника. В составе авиагрупп «хеллкеты», могут работать и как противолодочники, и как легкие штурмовики. Что до главной ударной силы, то число бомберов, в той или иной мере обученных применять управляемый боеприпас (КАБы, по типу немецких «фриц-Х») удалось довести до десяти полков на Ту-2 и До-217, один полк на Хе-177 (по докладам, пилоты не в восторге, очень капризная машина). И есть еще отдельная разведывательная эскадрилья, имеющая в составе пять Хе-277, два Пе-8, один В-17 и один В-24 (последние подобраны в Европе, восстановлены из числа совершивших вынужденную посадку на нашей территории).
Именно с этой эскадрильей – напряг наибольший. Доразведка, уточнение целей, летали не только над морем, но и над японской территорией, и над Южным Сахалином, и над Курилами, и даже над Хоккайдо и Хюнсю! Благо «хейнкель» забирается на тринадцать тысяч, где его японские истребители просто не могут достать, – а цейссовская оптика все видит! Вот только гонять тяжелые бомберы ежесуточно это возможно лишь в книге Резуна – в норме же, при всем старании техников, межполетный интервал достигает двух-трех дней, и каждый новый вылет расписан штабом на недели вперед!
А пришлось нарушить! 10 мая прорвался ко мне Юрка Смоленцев, только прилетевший из Читы. И после положенного здравия и приветствий предъявил мне грозную бумагу с требованием оказать полное содействие.
– Ты мне прямо скажи, что от флота надо, – говорю я ему, – если в пределах наших возможностей, какие вопросы?
– Воздушная разведка в район Харбина, – отвечает, – и срочно. Возможно, потребуется уточнение. Но кровь из носу, через три дня, самое позднее, мы должны иметь всю информацию. Со мной штаб, ребята от Маргелова, вы их не знаете, Михаил Петрович. Непосредственную поддержку нам дальняя авиация окажет, но нужно точно все цели расписать.
Пытаюсь вспомнить, что там возле Харбина было. Неужели?
– Юр, так ты что, водопроводчиком решил поработать?
– Ага, номер 731, – усмехается он, – эту лавочку взять, чтобы живыми и с бумагами. Но я вам ничего не говорил[143]! Важно лишь, чтобы разведчика самураи за В-29 приняли, не встревожились – оттого и надо, чтобы летел курсом отсюда, а не с севера. Ну а мы туда пойдем – поскольку нас обучали в полной химзащите работать, в отличие от местных. Еще из наших Шварц будет, и Андрюха, который «чечен», и команда с СФ, кого мы успели натаскать. И батальон десантуры в прикрытие. Звоню Ракову, ставлю задачу. Поскольку эта цель, бесспорно, более приоритетна, чем какой-нибудь укрепрайон на Сахалине. Как в вооруженных силах принято – надо! Измените график, или найдите подмену. Но чтобы срочно был сфотографирован район – диктую координаты.
Как водится, нашли еще время посидеть, поболтать с полчаса. Юрка обмолвился, что успел во Франции побывать, «а Де Голль сука». Передал мне привет от моей Анюты и своей Лючии, вот повезло человеку, два месяца назад в Москве был, обеих видел. Анюта с Владиком здоровы, ждут и скучают, – а Лючия в январе сразу двойню родила, мальчика и девочку, назвали Петром и Аней. И скорее бы эту войну закончить – надеюсь, управимся так же быстро, как там, в августе.
– Ну, бывай, и удачи! Если что, обращайся – флот поможет, резервы изыщем.
Такая вот фронтовая встреча. Разбросала нас судьба – экипаж «Воронежа» на Севере, Большаков, первый командир нашего спецназа, где-то в Европах, его зам полковник Гаврилов здесь на ТОФ, но в Совгавани, еще ребята на Камчатке. Дай бог, встретимся еще все вместе, после уже этой войны!
Помнится мне, в той истории генерал Исии со своей бандой сбежать успел – надеюсь, что тут его повяжут, как Адольфа?
Над Татарским проливом опять было сражение. График разведки никто не отменял, и вместо высотного «хейнкеля», перенацеленного на Харбин, на Сахалин пошел Пе-8, его на отходе настигли «рейдены» – хорошо, наши истребители из 905-го полка успели тоже. В итоге разведчик совершил вынужденную посадку на нашем берегу, в экипаже трое погибших – но отснятую пленку спасли. И один наш Та-152 сбит, причем пилота, похоже, подобрали японцы. Самураев по докладам, свалили четырех, «и еще два уходили с дымом и снижением». Такое вот мирное время.
Есть надежда, что нашего вернут. Поскольку Пе-8 и силуэтом на американский В-17 похож, да еще (при выполнении разведывательной миссии) окрашен был не в наш зеленый с синим, а в серо-серебристый цвет, как ВВС США. И бывало уже, что их бомбардировщики с Сайпана, подбитые над Японией, тянули не к себе домой, а на советские аэродромы. И всегда их встречали наши истребители, перехватывали над морем и провожали до посадки – приходилось даже и японцев с их хвоста отсекать. Так что летчики проинструктированы и на такой крайний случай – утверждать, что вели американца, ну а что влезли в драку, так исключительно с целью самообороны! Так и было официально заявлено, в ответ на японскую ноту.
Уже после ко мне умудрился пролезть японский консул. Не в штабе ТОФ, кто бы его сюда пустил, – а в городе, когда я решал вопросы в крайкоме. На вполне понятном русском языке выкрикнул что-то про «мир между нашими странами», и что «мы обеспокоены участившимися инцидентами». Я приказал охране его гнать – только вежливо, дипломат все-таки. И через пять минут о том забыл.
Если завтра война, если завтра в поход… Да когда же начнется наконец, когда приказ из Москвы придет? С одной стороны, хорошо, конечно, что мелкие доработки успеваем провести. А с другой, все на нервах уже, кто знает.
Ней Сабуро, вице-консул Японии во Владивостоке.
30 мая 1945 года
Я привык уже к грубости гайдзинов, совсем не знающих этикета. Но русский командующий отнесся ко мне как к пустому месту и взглянул мимоходом, как на муху, жужжащую у лица в неподходящее время.
Он никогда не посмел бы так поступить, не получив на то одобрение от своего императора, сидящего в Москве.
Значит, там решение уже принято. Это – война!
Первый Курильский пролив, 30 мая 1945 года.
Крейсер Императорского флота «Миоко»
Русские не сворачивали с курса. И не сбавляли ход. Лишь их эсминцы выдвинулись между транспортами и японской эскадрой. И развернули свои орудия и торпедные аппараты, нацелив на японцев.
Два эсминца, довоенной постройки, по четыре пятидюймовых орудия на каждом. Против тяжелого крейсера и четырех больших эсминцев «специального типа». Японское превосходство в огневой мощи даже не в разы – на порядок. Что Советы везут на Камчатку в таком количестве – шесть больших транспортов, низко сидят, значит, груженные до предела – явно не мирный товар! Пусть нет пока войны, и это нейтральные воды – и прежде русские суда обычно отпускались после досмотра, – но тем самым Япония демонстрировала, что свобода мореплавания здесь зависит исключительно от ее воли! И вдруг русские перестали признавать это право – что не могло остаться без ответа. И крейсер с дивизионом эсминцев был послан, чтобы восстановить порядок!
Нет пока войны? Полвека назад, легендарный адмирал Того, будущий победитель при Цусиме, тогда еще командуя крейсером «Нанива», также в мирное время взял на себя ответственность за потопление английского парохода «Коушинг», везущего в Корею китайских солдат! Зная, что война вот-вот начнется – и тогда эти китайцы будут стрелять в японцев. При том, что Британия тогда считалась Первой великой державой и союзником Японии! Так что Того не знал, что получит он по возвращении домой – благодарность или приказ сделать сеппуку? Но для истинного самурая польза для страны Ямато должна быть выше собственной судьбы!
Отдать приказ – и эти русские исчезнут с поверхности моря. Ну а после – война. Хотя инциденты с самолетами происходят каждую неделю, а месяц назад было настоящее побоище возле Сахалина, – но тронуть чужой военный корабль это игра совсем другого уровня, какого ни одна уважающая себя держава не прощает! Даже державой быть не обязательно – в сорок третьем потопление «неизвестной» подводной лодкой крейсера «Канариас» послужило поводом для вступления Испании в войну! А русские стали очень агрессивными в последнее время, как у них здесь новый командующий флотом. Потому – будет война!
Чего ждут офицеры армии? Моряки мало общались со своими сухопутными коллегами, но кое-какие сведения о разговорах среди них проникали и на флот. Русские явно готовились к войне, собирая у границы свежие части, закаленные победой в Европе. Так не лучше ли ударить первыми, напасть, пока враг не ждет – ведь наступление всегда лучше обороны? Это было преобладающим мнением средних чинов, от капитана до полковника, особенно у квантунцев – генералитет же проявлял гораздо большее благоразумие. С которым флот был согласен – поскольку морские офицеры всегда превосходили армейцев образованием и интеллектом. Когда дела империи очень тяжело идут в Южных морях, глупо еще и дразнить спящего русского медведя! Упрямого медведя. Русские, не сбавляя хода, входили в пролив. А предполагалось, что они все же остановятся к досмотру, увидев, что силы не равны. Но они шли вперед, остановить их можно было лишь огнем. И начать войну.
А что будет после? Камчатский берег на горизонте – и пусть батарея на мысе не противник восьмидюймовкам крейсера. Но ведь очень скоро появится и русская авиация – да вон, два самолета уже крутятся высоко в небе, сами по себе не опасны, но ударную группу наведут. А по оценке разведки, на камчатских аэродромах может быть полторы-две сотни одних лишь бомбардировщиков. Еще где-то в этих водах в глубине ходит русская «моржиха» – может, потому эти эсминцы и ведут себя так нагло? Тогда мы не успеем даже расправиться с этим конвоем – жить нам останется несколько минут, время хода русских торпед.
А Япония не так богата, чтобы менять тяжелый крейсер и четыре новых эсминца – на какие-то транспорты. И доблесть самурая вовсе не в том, чтобы бездумно махать мечом, – но и в том, чтобы уклониться от боя, когда он не нужен.
Командир крейсера опустил бинокль. И, приняв решение, приказал повернуть влево, расходясь с русскими на контркурсе. Японии не нужна война еще и с северным медведем – мы ничего не забудем и все припомним, но только не сейчас. А когда на юге станет легче – ведь янки уже высадились на Филиппинах, и флот не сумел этому помешать!
Так пусть Япония насладится еще каким-то числом дней мира на севере. А дальше – все в руках богов!
Майор Инукаи Иэясу.
Поселок Катаока, о. Шумшу, 2 июня 1945 года
Этот день прошел так же, как все дни в течение последнего полугода – одни заботы сменялись другими, и этому не было конца, как приливам и отливам вод Великого океана, омывающего берега страны Ниппон. Настал вечер, текущие дела на сегодня были завершены, и можно было в тишине поразмышлять о сущем. Да и какие развлечения можно найти здесь, на дальних задворках мперии, куда после службы стоило спешить?
Майор привычно проклял русского пограничника, прострелившего ему ногу в стычке годичной давности – дело было не в ранении, полученном на службе Божественного Тэнно, а в том, что пуля, метко выпущенная этим сыном черепахи (очень нехорошее японское выражение), сломала всю налаженную жизнь Инукаи Иеясу, от которой он получал истинное наслаждение. Потомственный самурай, пусть и из молодого рода – его предок первым заслужил право на два меча, сражаясь под знаменами Токугава Иеясу, в честь которого его и назвали, когда основатель сегуната Токугава еще не был сегуном – он с детства готовил себя к военной карьере, с полного одобрения отца и других родственников, служивших в армии, хоть и не достигших высоких чинов. Старый однокашник отца, служивший в кадровом управлении Военного министерства, охотно поспособствовал сыну давнего товарища – и юный лейтенант Инукаи сразу после окончания училища в 1929 году попал в очень перспективное с точки зрения карьеры место. Это место называлось пышно, несмотря на скромную величину в те годы, всего одна дивизия с частями усиления – Квантунская армия. Тем не менее честолюбивые офицеры, желавшие прославить свое имя под знаменами Тэнно и сделать карьеру, рвались туда, как тигр к тигрице. Ни для кого в Империи восходящего солнца – ну, читающего газеты или хотя бы интересующегося новостями – не было секретом, что империя собирается добиться соблюдения своих прав на материке, заставив береговых обезьян и северных варваров убраться из Маньчжурии.
Лейтенанту повезло – он успел и освоиться, и зарекомендовать себя в глазах командования многообещающим молодым офицером, прирожденным войсковым разведчиком, дерзким и удачливым. Конечно, тогда у него не было опыта, – но командование резонно рассудило, что если лейтенант останется в живых, то необходимый опыт будет им обретен естественным путем.
И был первый успех, в первом же сражении «маньчжурского инцидента», 21 сентября 1931 года, когда китайская батарея 75-мм пушек, сопровождаемая двумя эскадронами кавалерии, въехала прямиком в засаду, устроенную взводом конной разведки, которым командовал лейтенант Инукаи. Далеко не все самураи могли представить командованию такой трофей, как три пушки. И подвиг был должным образом оценен, орденом по окончанию кампании. Первая награда молодого лейтенанта[144]!
После были и Чзиньчжоу, и Харбин. И два десятка старших «офицеров» «маршала» Чжан сюэ-ляна, захваченных вместе с их имуществом, которое они тщетно пытались спасти от наступающей Императорской Армии, полтора десятка взятых пулеметов, более двух тысяч перебитых «береговых обезьян», недостойных называться солдатами – да, этот результат был достоин уважающего себя самурая!
Тут на лейтенанта Инукаи обратили внимание в разведотделе, решив, что таланты молодого офицера принесут больше всего пользы на северной границе Маньчжоу-го, а не в полковой разведке – после чего у Иеясу-сан началась совсем другая жизнь, мало напоминавшая жизнь обычного строевого офицера империи. Дело было в том, что на русско-маньчжурской границе и до того шла необъявленная, но от этого не становившаяся менее жестокой и беспощадной, война между большевиками и их врагами, проигравшими Гражданскую войну, но не смирившимися с поражением. Среди эмигрантов хватало и опытных офицеров, и потомственных воинов, в России называвшихся казаками, – они формировали отряды, переходили границу, убивали большевистских функционеров, чекистов, пограничников и обычных армейцев, захватывали добычу. Большевистское НКВД отвечало ударом на удар, при этом также мало считаясь с неприкосновенностью границы – скучать не приходилось никому. А с тех пор, как Империя Ямато взяла Маньчжурию под свое благотворное покровительство, действия «белогвардейских» отрядов обычно проводились в интересах разведки Квантунской армии, имея своей целью вывод из строя экономических и военных объектов, в изобилии строившихся большевиками на пока еще русском Дальнем Востоке, ну и конечно, сбор разведывательной информации. Эмигранты, которые соглашались подчинить свои действия мудрому руководству офицеров империи, получали современное вооружение и снаряжение, проходили разведывательную и диверсионную подготовку; зачастую их в приграничной зоне прикрывали подчиненные Иеясу-сан и его коллег, – ну а упрямцы, которые не соглашались, просто переставали жить.
За десять лет такой необъявленной и незаметной войны лейтенант Инукаи стал капитаном, командиром отдельного кавалерийского эскадрона – очень непростого эскадрона, где больше половины личного состава составляли унтер-офицеры, а прослуживших на границе менее пяти лет можно было пересчитать по пальцам двух рук. Поскольку и служба была соответствующей – немногим удавалось прослужить в этой скромной части пограничной охраны Маньчжоу-го больше трех лет, остальные же либо увольнялись по ранению, либо их души попадали в храм Ясукуни. Но на их место приходили новые, все добровольцы – зная, что эта служба не только почетна, но и хорошо оплачивается. Сомневающимся было достаточно посмотреть на молодого капитана, кавалера шести орденов[145], разъезжающего на трофейном русском «Форде»[146]. Сам же майор, вспоминая то время, с трудом удерживался от того, чтобы расплыться в счастливой улыбке – это была не служба, а сбывшаяся мечта самурая, в которой было и смертельно опасное противоборство с достойным врагом, и славные победы, и достойные истинного самурая отступления в полном порядке, и заслуженные награды, полученные из рук вышестоящих офицеров, и богатая добыча, взятая «на острие катаны». Было и другое – майор вряд ли бы признался в этом самому себе, настолько это было дико и неприемлемо для офицера помешанной на субординации Императорской Армии – ему очень нравилось быть самостоятельным, что выражалось в том, что ему только ставили задачу, а пути ее осуществления он сплошь и рядом разрабатывал сам.
Со второй половины 1943 года настали времена не очень хорошие – строжайший приказ военного министра, основанный на высочайшем повелении «не раздражать СССР», приходилось выполнять, свернуть не только собственные рейды на русскую территорию, но и резко сократить акции эмигрантских групп, теперь, за редкими исключениями, о диверсиях не могло быть и речи, проводились лишь разведывательные выходы. И это происходило тогда, когда русские пограничники, войсковые разведчики, не говоря уже об осназовцах, и не думали как-то сворачивать свою подрывную деятельность против интересов империи! Единственным исключением были акции по прикрытию выхода на территорию Маньчжоу-го особо ценных агентов. Но тут боги отвернулись от капитана Инукаи – если за прежние двенадцать лет он получил всего лишь четыре легких ранения, то теперь в рядовой для него операции он стал калекой. Да, хирурги сумели спасти ему ногу, но не смогли полностью сложить раздробленную пулей бедренную кость, из-за чего раненая нога стала на пять сантиметров короче, поэтому после госпиталя о возвращении в свою часть пришлось забыть!
Старый товарищ по разведотделу Квантунской армии, ныне служивший во 2-м управлении Генерального штаба, предложил капитану должность начальника разведки заштатной 91-й пехотной дивизии, чтобы в аду ее любили северные демоны! Прибыв на новое место службы, Инукаи сначала хотел проклясть от всей души изменившую ему удачу. Эта дивизия была сформирована из двух наскоро сколоченных пехотных бригад, в задачу которых входила оборона двух кусков дерьма в самой заднице Тихого океана, и люди там собрались соответствующие: все неудачники и неумехи, от которых мечтали избавиться командиры действительно первоклассных соединений, сопливые молокососы и ни на что не годные старики, пропившие последние мозги пьяницы и полные ничтожества – таковы были в большинстве своем офицеры дивизии!
Но товарищ намекнул, что эта дыра сейчас – именно то место, где настоящий «квантунец» сможет достойно послужить империи. Подтверждением тому было производство Инукаи в майоры. А также тот факт, что этим сборищем недоносков, именуемых по недоразумению 91-й пехотной дивизией, командовал весьма уважаемый в Квантунской армии генерал Фусаки. И то, что очень скоро на Шумшу был переброшен из Маньчжурии 11-й танковый полк, командиром которого был еще один добрый приятель Инукаи, подполковник Икеда.
Встреча старых друзей была отмечена грандиозной пьянкой. Дело было не только в давнем знакомстве взаимно уважавших друг друга офицеров – и Инукаи, и Икеда принадлежали к числу тех, кого даже их сослуживцы, не разделявшие их взглядов, между собой называли «бешеными». Меморандум генерала Танаки, прочитанный ими в бытность даже не лейтенантами, а зелеными курсантами, стал с тех пор для них столь же свят, как кодекс бусидо. В этом документе было именно то, к чему они тянулись, чего хотели, о чем до хрипа спорили в казармах после отбоя и в недорогих кафе во время редких увольнительных. Империя восходящего солнца бедна собственными ресурсами, и чтобы выжить, должна захватить Китай. Это сделает ее хозяином всей Азии, позволит собрать «восемь углов под одной крышей», возглавить борьбу угнетаемых желтых братьев против белых гайдзинов! Владение Азией будет шагом на пути к власти над миром. Вот истинно великая цель, ради которой самураю достойно жить и умереть!
Сомнения и споры поначалу вызывало лишь то, имеют ли они моральное право рисковать жизнью всей нации Ямато ради достижения господства над миром – ведь настоящий самурай не может проявить непочтительность к своим родителям, равно как и пренебречь интересами своих детей, а риск жизнью всей нации Ниппон вполне можно было расценить именно так. Решили, что поскольку целью является достижение господства над миром именно в интересах всей нации, то такая цель оправдывает любые средства. И если внутри нации Ямато справедлив принцип, «как нет цветка краше сакуры, так нет человека лучше самурая», то по отношению ко всему прочему миру должно быть принято, что все японцы перед гайдзинами это как самураи перед простонародьем – разве мы, в отличие от всех прочих, не ведем происхождение от богов, и нами правит не Божественный Тэнно, потомок самой Аматерасу? Долг самурая – вести за собой, во всей полноте приняв на себя права и обязанности офицера по отношению к подчиненным – только тут имелась в виду не просто служба под знаменами Тэнно, но вся жизнь нации Ниппон. Тогда все становилось на свои места – офицер имеет полное право жертвовать жизнями даже всех своих солдат ради выполнения поставленной задачи.
Европеец бы сказал, что «бешеные» попытались, и не без успеха, довести милитаризацию общества до абсолюта, сделать всю страну военным лагерем, где гражданская власть целиком и полностью подчинена военным, вплоть до того, что высшая власть в государстве принадлежит облеченному доверием армии генералитету. Вообще, подобную идею высказывал как идеал (но даже не пытался реализовать) германский генерал Людендорф. Однако в Европе так далеко по пути милитаризации страны не заходил никто, даже в Третьем рейхе власть военных уравновешивалась гражданскими и партийными инстанциями. Да и в прежней Японии никто и никогда не распространял принципы Буси-до и Хага-курэ на тех, кто не принадлежал к сословию самураев, даже на мобилизованных воинов-асигару, не говоря уже о гражданских людях. Но «бешеные» были по-своему логичны, рассудив, что только нация, ставшая своего рода «коллективным самураем» сможет покорить и удержать в подчинении многократно превосходящих ее численно гайдзинов. Ну а если она не сможет достичь поставленной цели, то все знают, как должно смывать позор поражения настоящему самураю.
Потому, когда подполковник наконец посвятил майора в суть поставленной перед ним задачи, ответ Инукаи был короток и прост – что именно я должен сделать? После чего майор Инукаи со всем мыслимым рвением, прилагая все свои силы, недюжинный интеллект и огромный опыт, приступил к сбору максимально полной информации о русской группировке на Камчатке. Задача была не самой сложной, поскольку у русских был один транспортный узел, он же единственный относительно крупный населенный пункт – город и порт Петропавловск-Камчатский.
Второе управление Генштаба (в лице вовлеченных в заговор, но оставшихся майору Инукаи неизвестными, хотя он, конечно, был уверен, что его приятель, сосватавший его на это место, принадлежит к их числу) оказывало всю возможную помощь – так, в виде исключения, начальнику дивизионной разведки был предоставлен прямой доступ к информации, добываемой агентурными сетями центрального подчинения и переданы на связь некоторые ценные агенты. К сожалению, перевод на Шумшу опытных разведчиков из Квантунской армии был чреват опасностью разоблачения – если уговорить их нынешнее командование расстаться с ценными кадрами было возможно, хоть и с большими усилиями, то скрыть от недоброжелателей «квантунцев» перевод профессионалов высокого класса в заштатный гарнизон было невозможно; естественно, у вышеупомянутых недоброжелателей мгновенно бы возник вопрос, а что «квантунцы» готовят на Северных Курилах, если они целенаправленно переводят туда своих лучших людей? А если заговор предусматривал действия и в Маньчжурии, то тем более люди были нужны там. Потому Инукаи приходилось довольствоваться теми кадрами, которые могли попасть в его подчинение естественным путем и которые делились на две категории: ничего не знавшие и не умевшие молокососы, у которых даже не было протекции, необходимой для того, чтобы попасть на сулящее карьерные перспективы место службы, и никому не нужные ничтожества.
Японская разведка на Камчатке велась по четырем линиям: во-первых, войсковая, 91-й дивизии (непосредственно подчиненная майору Инукаи), во-вторых, разведчики Генштаба, работавшие под «дипломатической крышей» консульства империи в Петропавловске-Камчатском, в-третьих, нелегалы того же Генштаба, независимо от резидента в консульстве, с замкнутой на себя агентурой, ну и в четвертых, аналогичные структуры (легальные и нелегальные) были у разведки флота – к которой еще добавлялась информация, поступающая от японских рыбаков, занимавшихся ловом рыбы и крабов в водах Камчатки. Причем вовсе не обязательно было на каждом сейнере иметь представителя разведки – капитаны, как правило офицеры запаса Флота, считали своим долгом незамедлительно сообщать все замеченное, что могло представлять интерес. Но если информацию, идущую в Генштаб, Инукаи получал незамедлительно, то чтобы получить что-то у флотских, приходилось проявлять высокое искусство дипломатии – чему весьма помогало то, что в дальних гарнизонах на краю империи, где армия и флот работали в тесной связи, зачастую деля одни и те же тыловые объекты, грань между ними заметно размывалась.
Здесь и раньше было неспокойно. Первые тревожные признаки появились уже в конце лета 1943 года – русские начали массово заготавливать лес, из Америки в большом количестве везли строительные материалы; с апреле же 1944 года, едва просохла земля, на Камчатке развернулись широкомасштабные строительные работы – склады, казармы, парки для техники, топливохранилища, расширялись и бетонировались аэродромы – все это нельзя было истолковать иначе, чем оборудование стратегического плацдарма. В июле 1944 года произошел первый инцидент в проливе, когда с конвоя из двенадцати транспортов, под охраной эсминца и трех сторожевых кораблей, при попытке обычного досмотра по японским катерам был открыт предупредительный огонь из пулеметов, дальнейшие переговоры ни к чему не привели. Два года назад подобная наглость однозначно привела бы к уничтожению наглецов, посмевших нанести оскорбление Императорскому Флоту – но теперь уже был приказ, «избегать инцидентов, могущих осложнить отношения империи с Россией». Поэтому русский конвой прошел беспрепятственно – и ответ из Токио, пришедший через десять часов, подтвердил, что и впредь не следует настаивать на досмотре грузов, если возникнет опасность «инцидентов», а попросту войны.
Инукаи усмехнулся – в принципе, в досмотре русских грузов не было большой нужды (в плане информации, а не возможности их задержания). Поскольку японская разведка имела в Петропавловске очень ценного агента, работавшего в порту бригадиром крановщиков. И этот человек не был предателем, завербованным за деньги, – служба японцам была для него местью большевикам за своих родителей, расстрелянных в тридцать восьмом. Что, с точки зрения Инукаи, было вполне достойным для воина и мужчины занятием – нет, будь агент абсолютно продажной сволочью, готовой за пачку банкнот сдать родного отца, с ним также имели бы дело, «в разведке нет отбросов – есть кадры», вот только доверие к его информации было бы существенно ниже, и таких людей не слишком берегут. Здесь же было сделано все, чтобы максимально обезопасить этого агента, он даже с резидентом не встречался лично, оставляя донесение в непромокаемом пакете в одном из оговоренных мест и делая о том отметку на определенном заборе, стене или столбе – увидев которую, сотрудник консульства или посланный агент-«почтальон» отправляется на берег с удочкой, что считается у русских совершенно безобидным, и забирает послание – излишне говорить, что ни «почтальон», ни даже дипломат, ничего не знают об отправителе. На взгляд Инукаи, русские большевики совершили большую ошибку – если то, что произошло у них в 1917 году, можно приблизительно сопоставить со сменой династии на троне. Вписали всех сторонников прежней династии, «эксплуататорских классов» – в «лишенцы», «бывшие», не имеющие никаких прав, наподобие японских «неприкасаемых», буракуминов – разумно, хотя, наверное, проще было бы всех перебить! Хотя во время кампаний по поиску предателей, наподобие той, что была в 1937 году, именно «лишенцы» шли первыми – подобно тому, как самурай имел право убить буракумина лишь за то, что тот посмел попасться ему на глаза. Но видно, демоны закрыли кому-то глаза, если человек из «бывших» оказался на месте, где мог нанести вред – в отличие от страны Ямато, где буракуминам дозволены лишь самые грязные работы, вроде вывоза нечистот и дубления кожи!
Русские не напрасно препятствовали досмотру – уже год, как военные грузы на Камчатку шли потоком! Прежде всего и больше всего – самолеты и авиационно-техническое имущество. Вместо одного авиаполка на старых бипланах и кучи отдельных эскадрилий, теперь там были три воздушные дивизии, каждая по сотне самолетов. И даже русские пехотинцы ходили по Петропавловску с АК-42, а ведь раньше там даже автоматов ППШ не было. В большом количестве везли артиллерию, гаубицы калибра 122 и 152, тяжелые минометы, противотанковые самоходки с длинноствольными 57-мм пушками. В конце апреля, чуть больше месяца назад, привезли и танки, не меньше полусотни Т-54. И прибыла какая-то особая часть, то ли морская пехота, то ли «стальные крысы[147], так у русских называли штурмовые войска, обученные и оснащенные для проламывания долговременной обороны. Войной пахло так, что уже закладывало нос! Успокаивало лишь, что русские не воспользовались бесспорным „казус белли“ месяц назад, после Сахалинского инцидента. А также тот установленный факт, что, несмотря на все приготовления, на Камчатке у русских пока нет группировки сухопутных войск, достаточной для десанта. По авиации же – с учетом собранного здесь, на Шумшу и на Парамушире, силы почти равны!
И беспокоила неопределенность. Из Токио исправно сообщали все, что необходимо было знать Инукаи на своем месте, но не делились своими планами. Предусматривает ли заговор однозначно войну, или предстоит еще и политический торг? По здравом рассуждении, началу боевых действий должен предшествовать рост напряженности, ультиматумы, какой-то инцидент? Японцы бы поступили иначе – Порт-Артур, Перл-Харбор, – но белые гайдзины соблюдают свои правила. Хотя Гитлер тоже решился, но вот русские, насколько известно, так не делали еще никогда.
Размышления майора Инукаи прервал стук в дверь.
– Разрешите представить вам, господин майор, докладную о нарушении порядка, совершенном группой переводчиков, – вытянулся пожилой фельдфебель, выполнявший обязанности коменданта в разведывательном отделе.
– Положите на стол, – сухо ответил майор, которого мысленно перекосило от этого, уже ставшего привычным известия.
Группа переводчиков была, как выразился бы оказавшейся на его месте советский офицер, каждодневной „головной болью“. Сам Инукаи владел русским языком на уровне войскового разведчика – чтобы допросить пленного или местного жителя, прочитать несложный документ, но и только. Теперь же, в рамках новой тайной задачи, требовалось читать добываемые агентами документы, иные из которых были непростыми техническими текстами, надо было составлять письменные задания агентам, иногда также по сложным техническим вопросам. Его нынешние подчиненные-японцы владели русским языком в пределах армейского разговорника, то есть намного хуже него самого. Так что переводчики были необходимы.
На запрос 2-е управление отреагировало незамедлительно, прислав группу переводчиков уже через две недели – майор сильно подозревал, что кадровики, получившие приказ „исполнить немедленно“, попросту подобрали тех, кто подходил по формальным признакам, не стали вдумчиво изучать личные дела кандидатов, не проверили их с должной тщательностью. Результат был прискорбным – если бы майора не останавливала перспектива остаться без переводчиков именно тогда, когда они были нужны, то он бы приказал разведчикам сформированного им лично из тщательно отобранных пехотинцев и саперов разведывательного батальона дивизии попросту содрать с этих гайдзинов кожу заживо. Отправлять их обратно было нельзя, поскольку их рассказы о выполняемой работе могли насторожить врагов „квантунцев“, – а затребовать новых, если эти были живы и здоровы, выполняя свою работу, значило привлечь нежелательное внимание.
Первым стоило назвать Андрия Селедко – сын петлюровского „полковника“, еще в юности сумел „отличиться“ во время Гражданской войны в России. Воинских подвигов за ним не числилось, да и на поле боя он не бывал – зато, командуя комендантским взводом в полку своего малопочтенного родителя, Селедко-младший заслужил такую известность пытками, расстрелами, еврейскими погромами и безудержным мародерством, что умудрился выделиться этим даже на общем фоне петлюровской „армии“ (которая, по мнению Инукаи, была русским подобием „воинства“ Ван Цзи-вея – а впрочем, в любой смуте подобные типажи и банды плодятся, как мухи на куче навоза, безотносительно к эпохе и стране). Однако же майор Инукаи после разговора с Селедко совершенно не мог понять национальную политику большевиков. Если до того, при царях, все было логично – есть великороссы, малороссы и белорусы, и все они являются русскими, то есть господствующей нацией в многонациональном государстве, находящимся под их властью, то какие демоны надоумили большевиков дробить единый господствующий этнос на некие искусственно созданные нации? Зачем объявлять простонародный диалект русского языка, существующий в Малороссии, отдельным языком? Ведь и в благословенной империи Ямато есть разные диалекты и местные говоры. Но если бы кто-то посмел заикнуться о том, что, например, в Осаке говорят на особом „неяпонском“ языке или что княжество Сацума не Япония, то заслуженным наказанием для такого смутьяна стала бы китайская „крысиная клетка“[148]!
Дальнейшая судьба Андрия Селедко не представляла особого интереса – бежав из Малороссии от наступающих большевиков, все семейство, вместе с награбленным добром, оказалось в Польше. Где хозяйственные поляки тут же решили, что люди низшей, по отношению к полякам, нации – именно так Инукаи понял незнакомое ему ранее слово „быдло“ – не имеют права на имущество, ценное для самих поляков. По мнению Инукаи, это было правильно. Селедко-старший был иного мнения, скоропостижно скончавшись от огорчения. Андрий Селедко, как можно было понять из его туманных объяснений, вместо того чтобы выполнять долг старшего сына перед матерью и младшими братьями и сестрами, бросил свою семью – нет, сам он сказал, что завербовался матросом на корабль, чтобы посылать родным деньги, но не смог внятно ответить, когда он получил последнее известие от родных и сколько и когда денег им отправил. Так Селедко и болтался по миру до 1938 года, когда в Шанхае, угодив за пьяную поножовщину в портовом кабаке в „нежные объятия“ японского патруля, начал объяснять, что он „украинец“ – о такой нации не слышали даже следователи Кэмпейтай, к которым он, в конце концов, попал. Из Кэмпентай послали запрос в военную разведку, резонно рассудив, что этот представитель неведомой им доселе народности, проживающей в Советской России и клянущейся в вечной ненависти к проклятым большевикам, в промежутках между размазыванием кровавых соплей по битой морде, может как-то пригодиться. Правда, пользы в итоге оказалось немного, но свое невеликое жалованье Селедко честно отрабатывал, вначале составляя листовки „на ридной мове“, которые одно время подбрасывали в те населенные пункты, где были переселенцы из Малороссии (как указывалось в личном деле, составленном с истинно японской скрупулезностью, эффекта от призывов Селедко совершать акты саботажа и поднимать восстания против большевиков не отмечено), а потом, освоив японский язык, начал переводить допросы русских эмигрантов, подозреваемых в симпатиях к СССР.
Вторым был Петр Бородинский – автор бездарных ура-большевистских стишков, исправно публиковавшихся дальневосточными газетами русских, за что сочинитель, получая приличные деньги, возомнил себя оппозиционером. Причем у горе-поэта хватило ума орать о своих антисталинских взглядах в пьяной компании таких же, как он сам, приближенных к большевистскому столу сочинителей. Финал мог быть вполне закономерным, но Бородинского спасли случай, география и развитый инстинкт самосохранения. Выразилось это в том, что проживавший в Петропавловске-Камчатском „поэт“ встретил на улице соседа, сообщившего ему о приезде людей из НКВД – и не теряя ни минуты, кинулся к причалу, возле которого стояли японские рыболовные суда. Сообщив капитану одного из траулеров о своей великой любви к Японии, знании множества большевистских секретов и преследовании кровожадными чекистами – именно в таком порядке – Бородинский попросил вывезти его на территорию империи, клянясь посвятить всю свою жизнь борьбе с большевизмом. Капитан траулера (лейтенант запаса Императорского Флота) не слишком поверил рассказу перепуганного насмерть штафирки – было весьма сомнительно и само наличие в Петропавловске-Камчатском каких-либо великих тайн, и знание их Бородинским. Но дело происходило в сентябре 1938 года – и, посоветовавшись с присутствовавшим среди японских рыбаков флотским разведчиком, наслышанным об оглушительном успехе армейских конкурентов[149], решил все же вывезти Бородинского. Логика в этом была – прихлебатель большевистских руководителей мог слышать что-то интересное. Но, к разочарованию разведки флота, ничего нового Бородинский им не сообщил, а его заверения в вечной преданности империи и вовсе никого не заинтересовали. Как и действительно доскональное знание Петропавловска – офицеры Императорского Флота не без веских на то оснований полагали, что при необходимости они утопят все русские корыта, базирующиеся там, без малейших сложностей. Потому Бородинского попросту вышвырнули на улицу – где его тут же подобрала разведка армии, по тому же принципу, „а вдруг хоть шерсти клок“.
А вот армейской разведке Бородинский пригодился в качестве эксперта по советской гуманитарной интеллигенции – экспертом он был средней паршивости, но в этом, решительно непонятном самураям явлении следовало разобраться. Сам Инукаи, читая обзорные материалы по этой самой интеллигенции, понял одно – он совершенно ничего не понимает. В Японии имелись инженеры, ученые – это были представители необходимых империи профессий, требовавших отличного образования и высокого интеллекта, безусловно, заслуживавшие уважения самураев, поскольку на этих людях держалась промышленность империи и оснащение технических видов войск; были преподаватели – от учителей деревенских школ до профессуры столичных университетов, тут тоже все было очевидно, они воспитывают и учат самураев; наличествовали врачи, которые лечат самураев. Как человек широких взглядов, майор не просто готов был терпеть, но и признавал полезность разнообразных борзописцев, бумагомарателей и лицедеев, которые воспитывали простонародье и разъясняли ему волю императора – конечно, они не имели права на такое уважение, как актеры театра кабуки, свято хранящие традиции страны Ямато, – но при соблюдении тех условий, что они занимались прославлением подвигов воинов империи и знали свое место, они могли рассчитывать на некоторую благожелательность по отношению к себе.
Но объединять вместе безусловно почтенных людей и сомнительную шушеру – на том основании, что они получают плату не за физический труд?! Позволить каким-то борзописцам, должным исправно освещать политику своего государства в прессе, иметь мнение, отличное от мнения воинов, перед которыми эти обязаны покорно склонять головы, если, конечно, они не хотят их лишиться?! Это просто не укладывалось в голове майора Инукаи – такое просто не имело права на существование в государстве, заслуживающем такого определения, по мнению офицера Империи восходящего солнца.
Выслушав Бородинского, майор пришел к некоторым выводам – во-первых, если бы этот субъект, по недосмотру светлой богини Аматерасу, родился бы японцем, то его, за выражение неприкрытой ненависти и презрения к своему государству и народу, в старые времена убили бы на месте как бешеную собаку; во-вторых, господин Сталин, судя по тому, что подобным организмам начали указывать их место – хотя, по мнению Инукаи, делали это, проявляя непозволительный либерализм и вопиющую мягкотелость, – заслуживал уважения как руководитель страны, пресекающий деятельность подрывных элементов; в-третьих, Бородинский явно не понимал своего места, будучи предателем на жалованье, пока еще приносящим некоторую пользу воинам Империи, и, только поэтому остававшийся в живых, – но майор твердо решил немного вразумить непонятливого.
Третьим был уникальный даже для повидавшего многое майора тип – Мойша Гарцберг. До сей поры Инукаи не мог похвастаться глубокими познаниями по части еврейского народа – его знакомство с представителями такового ограничивалось длительным противостоянием с начальником одной из русских пограничных застав Гринбергом, в засадах, устроенных которым, погиб добрый десяток сформированных из эмигрантов разведывательно-диверсионных групп и одна группа, состоявшая из подчиненных самого Инукаи, а также несчетно простых контрабандистов; еще был офицер ГПУ Кацнельсон, которого Инукаи, после долгой охоты, сумел все-таки подловить на таежной дороге – к чести большевиков, весь отряд отстреливался до последней возможности, а оставшийся последним командир, раненный, подорвал себя гранатой. Инукаи умел ценить воинскую доблесть врага, поэтому приказал своим подчиненным похоронить убитых и поставить табличку с именами убитых чекистов и отметкой, что они погибли смертью храбрых[150]. Исходя из этого опыта, майор и судил о евреях – нет, он был образованным человеком и знал, что это народ, весьма склонный к коммерции и хорошо умеющий зарабатывать деньги, – но это была чистая теория, поскольку такие евреи на его жизненном пути не встречались. Но Гарцберг был выдающимся экземпляром – прочитав личное дело, Инукаи сначала не вполне поверил написанному – такой тип просто физически не мог выжить, его давно должны были прикончить. Лишь побеседовав с Мойшей – причем в ходе разговора Инукаи приходилось постоянно напоминать себе максиму полковника Николаи „Отбросов нет – есть кадры!“ и преодолевать желание вызвать денщика, чтобы приказать ему приготовить ванну, поскольку от Гарцберга исходило ощущение абсолютной моральной нечистоплотности – майор поверил написанному.
Гарцберг родился во Владивостоке, в благополучной, обеспеченной, еврейской семье, окончил гимназию, писал стихи – без особого успеха, из-за происков антисемитов, как он с пеной у рта уверял майора Инукаи. Поверить в это было сложно, поскольку семья Гарцбергов вполне процветала на ниве коммерции, и злобным антисемитам следовало бы притеснять главу семейства, чье дело приносило приличные доходы, а не одного из его отпрысков, чьи возможные гонорары составляли гроши. Судя по всему, стихи Мойши попросту ничем особенным не выделялись – может быть, они и не были безнадежно плохи, но „искра гения“ у Гарцберга-младшего отсутствовала начисто. Будь Гарцберг адекватным человеком, он бы сделал своей профессией какое-то другое ремесло, балуясь написанием стихов на досуге. Инукаи, как любой самурай, учился писать танка, и по сию пору в редкие часы досуга упражнялся в пейзажной лирике, пытаясь подражать Ли Бо, воплощать образы, созданные великим китайским поэтом в классических танка, – но, в отличие от Гарцберга, хорошо понимал, насколько скромны его поэтические способности. Однако Гарцберг всерьез счел себя великим поэтом, а когда окружающие отказались это признавать, начал мстить всем подряд, не стесняясь в средствах – поскольку же Мойша был неглуп, имел приличное среднее образование, не был лишен таланта лицедея, и, последнее по счету, но не важности, был напрочь лишен хоть каких-то моральных принципов, то результат впечатлил даже Инукаи, насмотревшегося на осведомителей всех мастей.
Во время прошлой Великой войны Мойша был освобожден от службы в армии, благодаря взятке, данной отцом, и пристроен на теплое местечко, на котором можно было набивать себе карман, занимаясь снабжением армии. Там Гарцберг с глубокой печалью обнаружил, что ему достаются лишь крошки от жирного пирога, поскольку самые выгодные места заняты более влиятельными людьми или их отпрысками. Тогда он для начала втерся в доверие, убедительно изображая „скромного еврея, готового довольствоваться копеечкой, которую уделят ему великороссы – и, разумеется, готов тащить на себе всю работу“. А затем, войдя в курс дел, нашел продажного офицера русской жандармерии, тогдашнего Кэмпейтай еще Российской империи, и договорился с ним. Используя собранный Мойшей компромат, этот продажный офицер попросту начал шантажировать тех, кто имел глупость поверить словам Гарцберга – и вынудил их уступить „кусок“ преступного бизнеса. За это, по мнению майора (и его кумира, генерала Тодзио), всю компанию, что Гарцберга, что его подельника, что тех, кого он обманул, следовало не торопясь, по сантиметру, опускать в кипящее масло – ибо воровство у воинов своей империи, проливающих кровь в смертельной схватке с превосходящим врагом, есть тягчайшее преступление, позорящее семьи всех причастных на вечные времена, заслуживающее самой мучительной и позорной казни.
Еще больше Гарцберг развернулся во время оккупации Владивостока американскими войсками и воинами империи Ямато, – когда в городе расцвела контрабанда, дополняемая скупкой разнообразного сырья, производимого на русских территориях, за гроши, в сочетании с продажей промышленных товаров по высоким ценам. Официально Мойша был одним из таких маклеров – неофициально же он наводил бандитскую шайку на своих коллег, под прикрытием своего прежнего подельника, теперь служившего в белой контрразведке, в сотрудничестве и с военной разведкой империи, и с американцами. Наверное, лишь поэтому Гарцберг остался в живых – его коллеги по сомнительному бизнесу точно не были, как выражаются русские „мальчиками из церковного хора“, так что Мойша просто обязан был достаточно быстро получить в темном переулке пулю в лоб или нож в печень. Но его подельник располагал нешуточными возможностями отомстить за потерю источника дохода, да и Гарцберг имел развитый инстинкт самосохранения, никогда не трогая людей по-настоящему опасных – иначе бы его не спасло бы ничто.
Золотая пора Мойши подошла к логическому концу, когда красные начали наступление на Владивосток. Не став ждать встречи с коммунистами, Гарцберг собрал обретенные ценности и покинул, как он выразился „быдловатую, антисемитскую Россию, не умеющую ценить истинно интеллигентных людей“. У слушавшего это майора Инукаи крепло желание свернуть Мойше шею – он вовсе не был русофилом, но уважать достойных врагов умел: слушая Гарцберга, он вспоминал тех русских, с которыми он сходился в смертельных схватках на границе, его, Инукаи, врагов, достойно сражавшихся и умиравших, как подобает воинам, забиравших жизни его подчиненных и отдававших свои; эти достойные воины пали, а Гарцберг продолжал пачкать своим существованием этот мир. Поскольку Мойша был предусмотрителен, он не стал уезжать в Китай – как он сказал, „у меня столько врагов и завистников, а ведь я всего лишь боролся за правду, раскрывая правоохранительным органам преступления этих недостойных людей“. Гарцберг приехал в Японию – и, используя нажитые связи, открыл в Нагасаки портовый бордель, продолжая поддерживать связь с японской разведкой. С объявлением империей войны США, Великобритании и Голландии, заведение потеряло клиентуру, тем самым перестав быть и источником информации. Зато армии были нужны переводчики с русского языка – конечно, никто не стал бы оказывать Мойше честь, призывая его в ряды воинов Тэнно; он стал вольнонаемным служащим, не более того. Так Гарцберг и попал сначала в разведотдел одной из дивизий Квантунской армии, а потом, когда начальство разочаровалось в попытках вразумить гайдзина унтер-офицерскими бамбуковыми палками, был откомандирован в распоряжение 2-го управления.
Четвертым был Фредди Роммштейн – этот был из литовских евреев, попавших в Маньчжоу-го благодаря консулу империи в этой прибалтийской дыре, выполнявшему приказ руководства о привлечении евреев в Маньчжоу-го; целью этой затеи было создание противовеса китайским коммерсантам и, в перспективе, формирование еврейского лобби, отстаивающего интересы империи в США. Прочитав личное дело Фредди и, в особенности, побеседовав с этим субъектом, майор всерьез задался вопросом – это что, настолько разные евреи оказываются подданными большевиков и империи, что впору говорить о двух диаметрально противоположных стратах одного народа, или это ему лично так „повезло“? Типусом господин Роммштейн и в самом деле был примечательным: во-первых, он имел наглость считать евреев богоизбранным народом, на что, по искреннему убеждению Инукаи, имела право лишь нация Ямато; во-вторых, он был зоологическим русофобом, начисто отказывающим русским в наличии положительных качеств, что, по мнению майора, хорошо помнившего правило „Считай любого врага равным себе, пока не победил его“, было редкой глупостью. Естественно, попытки реализовать в коммерческой практике Маньчжоу-го идеи богоизбранности еврейского народа, с его бесспорным господством над всеми не евреями, ничем хорошим для семейства Роммштейнов не закончились – так что скромная должность переводчика при штабе одного из полков Императорской Армии, которую удалось получить Фредди, стала для его семьи, в буквальном смысле, спасением от голодной смерти; надо заметить, о своих близких он действительно заботился. К достоинствам Фредди относились некоторая техническая грамотность и хорошее знание русского языка – и если второе вовсе не было редкостью в Маньчжурии, то с первым было намного сложнее, так что Роммштейн довольно быстро стал не просто переводчиком, а официально принятым на службу в военную разведку империи, что означало заметную прибавку в жалованье и возможные карьерные перспективы. Но свою карьеру он испакостил сам, в один день выпив с коллегами и начав рассуждать о неоспоримом превосходстве евреев над прочими просто по праву крови. Естественно, наутро на столе у начальника Фредди лежали ровно три доноса, по числу собутыльников Роммштейна. Наверное, этот начальник считался среди коллег либералом – если Роммштейн отделался всего лишь тем, что его полчаса мордовали трое фельдфебелей, но не забили насмерть, и даже не искалечили. Отлежавшись, Фредди продолжил свою работу, но трудился он без прежнего усердия, за что и был отправлен в распоряжение 2-го управления, как не самый ценный кадр.
Ознакомившись с группой переводчиков, майор прекрасно понял, что хлопот с ними он получит, как выражался один из его доверенных лиц, штабс-капитан Синицкий, выше крыши. Проблемы начались сразу же – для начала Селедко и Бородинский, согласившись в том, что „проклятые жиды устроили эту большевистскую революцию – и вообще, большевик и жид являются одним и тем же“, стали развлекаться избиением Гарцберга и Роммштейна. В традициях японской армии, Инукаи воспринимал драки среди подчиненных как нормальное явление, – но не тогда, когда это влияло на службу. А тут было именно это – избитые до синевы Роммштейн и Гарцберг отлеживались в лазарете с сотрясением мозга и работать не могли. Майор приказал унтерам объяснить Селедко и Бородинскому их заблуждение, по стандартной методике – сначала провинившихся били до полусмерти, причем любые крики лишь добавляли побоев, потом от них требовали объяснить суть их провинности, и если они не могли удовлетворительно этого сделать, то избиение возобновлялось. Для обычных солдат Императорской Армии этого воспитательного метода вполне хватало – непонятливых забивали насмерть, остальные приводились к общему стандарту. Но забивать переводчиков было все нежелательно, – а обычная процедура к ним оказалась неприменима, поскольку, по выражению фельдфебеля-коменданта, „они верещали, как китаянки, ставшие добычей воинов Ямато“. Пришлось ограничиться символическим, по меркам Императорской Армии, наказанием.
Майор приказал лишить их саке – с учетом любви этой компании к горячительным напиткам, это должно было стать серьезной карой. Через неделю один из солдат комендантского взвода доложил командиру отделения, что из помещения, занимаемого переводчиками, несет невообразимой вонью. При обыске нашли брагу из водорослей, самодельный перегонный аппарат и канистру еще горячего самогона. Допрос показал, что аппарат соорудил Селедко, при активной помощи Бородинского. Уставное наказание, применяемое в таких случаях – избиение всего подразделения, – Инукаи счел нецелесообразным, поскольку было ясно, что оно не окажет нужного действия. Вместо этого он приказал споить виновным весь выгнанный самогон, в надежде на то, что они сдохнут от этого зелья – по мнению майора, воняло это многократно хуже гаолянового пойла, которым иногда пробавлялись его подчиненные в Маньчжурии, так что шансы на благополучный для Инукаи исход были неплохи. К сожалению, никто не помер, хотя на протяжении двух следующих суток переводчики имели неописуемый человеческим языком цвет физиономий.
Следующим воспитательным приемом было лишение переводчиков права на посещение солдатского борделя. Результат был предсказуем – Селедко и Бородинский использовали вместо женщин Гарцберга и Роммштейна. Майор с интересом энтомолога, изучающего ранее неизвестный вид насекомых, дожидался развития событий: если у Мойши и Фредди сохранилась хоть крупица мужского достоинства, они должны были прикончить Андрия с Петром; при таком развитии событий Инукаи имел полное право повесить убийц, что решало его проблему. К его сожалению, Фредди и Мойша не оправдали его надежд, покорно выполняя прихоти Селедко и Бородинского.
Вздохнув, майор прочел докладную – там было написано, что после отбоя из помещения переводчиков доносился вой, нарушающий положенную по уставу тишину. Ничего не поняв, Инукаи вызвал коменданта – тот тоже ничего не смог толком объяснить, доложив лишь, что этот вой был чем-то средним между волчьим воем, слышанным фельдфебелем в Маньчжурии, и человеческими звуками. Майор в оборотней не верил, а людей не боялся, и потому решил послушать лично, благо срочных дел не было. Через полчаса, стоя возле казармы вместе с комендантом и двумя унтер-офицерами, он услышал заунывный вой, складывающийся в искаженные слова на русском языке „Ще не вмерла Украина, поки мы живы…“ К человеческим песням, действительно, это не имело ни малейшего отношения – Инукаи доводилось слушать русские песни, и хотя они ему не очень понравились, сравнивать их с этим завыванием было просто некорректно. Завывание поддержали караульные собаки – они начали подвывать „певцу“.
Стучаться, понятно, никто не стал – один из унтеров распахнул дверь к переводчикам сапогом. Выгнанные во двор виновные имели весьма жалкий вид. Селедко – именно он, как оказалось, и запевал, вместе с Бородинским, тумаками принуждая подпевать Гарцберга и Роммштейна – жалко возражал что-то про „песни неньки незалежной“, эти оправдания были оборваны затрещиной коменданта: если вы служите Японии, то про всякое там, в прошлом, забудьте, и чем скорее, тем лучше для вас! И вообще, на службе, раз это входит в ваши обязанности, вы переводите с русского – но вне службы, находясь на территории империи, должны употреблять исключительно японский язык, даже в разговоре между собой, за исключением случаев, когда это будет особо дозволено.
И что с этими гайдзинами делать дальше? Битие уже не помогает. В традициях немецкой армии, заниматься строевыми упражнениями всю ночь? Так нет под рукой инструктора, знатока прусского „гусиного шага“, по-уставному носок тянуть – а простое волочение ног вокруг казармы это слишком легкое наказание. „Лечь-встать“ непрерывно, пока не сдохнут – этих сволочей не жалко, так казенное обмундирование в неположенный вид придет. И тут майора осенило.
Должны же и в отдаленном гарнизоне быть какие-то развлечения? Жалко, друг Икеда не видит, а то поспорили бы на бутылку саке, продержатся эти гайдзины до рассвета или до того обессилят и упадут?
– А нас за что? – взвыл Гарцберг. – Мы не хотели, нам этот приказал. Силой угрожая.
Бац – в морду. Смирно стоять! И объяснить – за что? Ну вот, выдавил – „за то, что не препятствовали нарушению“. Коменданту – обеспечить выполнение.
Какое-то беспокойство не давало уснуть. Перед рассветом Инукаи выглянул в окно – квартировал он в том же здании, что штаб, на втором этаже. Во дворе, общем с казармой, дергались и скакали четыре фигуры, возле ходил унтер с бамбуковой палкой, тут же пуская ее в ход, если кто-то ленился.
Скачите, скачите! Прыгать на месте, до рассвета – такой был приказ. Кто упадет, того будут бить палкой до тех пор, пока не встанет и не продолжит. А если не сможет встать, ну значит, забьют насмерть. Примерно так воспитывают солдат Императорской Армии, безжалостно отсеивая слабых, непригодных к службе. Гайдзинам такого не выдержать – так на то они и гайдзины?
Положено – молча! Что там этот, Селедко, орет в такт?
– Кто не скачет, тот еврей. Кто не скачет, тот жидня. Кто не скачет, тот свинья! Кто не скачет, тот москаль!
Надзирающий унтер-офицер после будет наказан! Пока же ему, тут же вытянувшемуся, увидев в окне майора – команда, пресечь! Удар палкой в морду, кажется даже кровь брызнула, видно плохо. И продолжить воспитательный процесс – надо же, до утра продержались. Ну когда же кто-то сдохнет – чтобы можно было замену просить?
Майор хотел уже закрыть окно и лечь в постель, когда услышал далекий шум. Скоро можно было уже разобрать, что летят самолеты, много. Светает уже, цели на земле вполне можно различить! С северо-востока – неужели русские решились?
И ни одного японского истребителя в воздухе. И зенитки молчат – хотя, наверное, на батареях ПВО уже объявили тревогу, крутят в небо стволы. Но в гул подходивших бомбардировщиков с большой высоты вмешался другой звук, и почти над крышами, и чуть в стороне, разом пронеслись два или три десятка угловатых темно-зеленых машин, русские штурмовики! Заходя на аэродром, где, как еще вчера видел Инукаи, японские самолеты стояли, почти крыло к крылу.
И раздались взрывы, и взметнулось пламя – наверное, склады горючего и боеприпасов. Запоздало ударили зенитки, и тут же замолчали. А русские самолеты накатывались волна за волной, на земле был ад!
В секунды одевшись, а что-то и схватив в охапку, Инукаи скатился по лестнице в подвал, где было бомбоубежище. Ведь храбрость самурая вовсе не требует бессмысленно умирать!
И что теперь с ним сделает генерал Фусаки? Которому он, начальник разведки, не далее как позавчера докладывал, что „войны с СССР следует ждать в течение двух недель или одного месяца, не раньше“?
Юрий Смоленцев „Брюс“.
3 июня 1945 года
Бюрократия – она и на войне бюрократия. И без не никак!
Боевой приказ №… (выдержки).
Командир… вдп… вдд,
19–00 „__“____1945 г.
СЕКРЕТНО
1. По данным разведки…
3…вдп…поставлена задача высадкой тактического десанта в районе… нарушить оборону противника, коммуникации и связь, штурмом овладеть объектом… с целью…
4. Штурмом овладеть объектом „Водокачка“. Для чего, после нанесения силами… авиаудара по объектам противовоздушной обороны района и узлу связи, радиоцентру противника… осуществить высадку планерного десанта (боевые группы воздушного десанта и разведывательные группы) в количестве… в районе аэродрома… с задачей нарушить оборону и управление противника, сосредоточенным огнем подавить огневые точки противника… захватить пленных из числа… (фото генерала Исии прилагается), а также обеспечить всестороннее содействие приданной… вдд специальной группе гв. майора Смоленцева, выполняющей особое задание ставки ВГК.
5. Специальной группе гв. майора Смоленцева, численностью 45 чел., осуществить поиск и изъятие необходимой документации, иных, представляющих оперативный интерес материалов, освободить заключенных, содержащихся в тюремном блоке объекта „Водокачка“.
7. Время посадки десанта….. ч….. мин. „…“…. 1945 г. Остальным вспомогательным подразделениям быть в полной готовности для высадки последующими эшелонами…
10. В целях обеспечения операции и для недопущения контратак противника, все направления возможного его появления прикрывать выделением малых групп. Разведку обеспечить силами приданных разведчиков…
11. Сигналы управления – ранее установленные, связь – радио, ракеты, дымы…
Командир… вдп… вдд гв. подполковник……………….
Нач. штаба… вбп… вдд гв. майор……………………..»
Зачем нам это – а не как союзники с Пенемюнде, в иной истории, послать несколько сотен бомбардировщиков, чтобы все там смешали с землей? Так, цинично рассуждая (но народу о том знать необязательно), при всем изуверстве японцы получили там уникальный экспериментальный материал – весьма полезный нам, при решении проблемы борьбы с эпидемиями. Добыть который иначе мы не можем – даже в сталинском СССР по версии мадам Новодворской не доходили до того, чтобы так обращаться с людьми. В переданном нами предкам «Опыте военной медицины» в тридцати томах, оказавшемся на компьютере нашего доктора, был готовый результат, уже в форме рекомендаций. А здесь предстояло получить базу, фундамент – пригодную для дальнейших выводов.
Это сказал мне в неофициальной беседе товарищ Бурковский Андрей Станиславович (которого мы тут же перекрестили в «Дока») – старший из медиков нашей спецгруппы. Военврач 2-го ранга (после переаттестации подполковник, но сам, сбиваясь, иногда представлялся именно так), по виду насквозь штатский, уже в возрасте, физически не тренирован, в очках (боеспособность ноль, если что!). Хотя в экспедиции, по его словам (и послужному списку) ходил, работал в Монголии в тридцатых. Однако же был уникален тем, что не только врач-эпидемиолог, но и знал в совершенстве японский, причем с медицинской терминологией! Еще в группе были пятеро медиков без знания языка, трое от слова «совсем», присланы из Европейской России, хорошо хоть, что двое из них фронтовики, и еще двое владели чем-то на разговорном уровне, и десять командиров-погранцов, эти пленного могли допросить свободно, но вот разобраться в медицинской документации вряд ли бы сумели. Еще товарищи из политотдела, для сбора и изъятия улик и увековечения состава преступления на пленку. Ну а собственно волкодавов-скорохватов двадцать два человека, считая меня. Вот так сорок пять человек личного состава и набралось.
Переводчики нужны – поскольку я по-японски ни бельмеса. Честно пытался спрашивать у приданных товарищей хотя бы самые азы, но быстро плюнул. Впрочем, читал где-то, что не осилил и Лев Толстой, знавший почти все европейские языки и в девятьсот четвертом решивший изучить японский. Сами принципы совсем другие, не фонетика, а иероглифы, обозначающие целое слово – причем произношение у различных слов может совпадать, так что надо судить по контексту, что в конкретном случае означает! Причем слышал, что оттенки вроде превосходства или уничижения, которые у нас добавляются суффиксами, у японцев показываются отклонением какого-то из штрихов (вот отчего у них так ценится каллиграфия!), а в разговоре – интонацией. И с падежами так и не понял, есть они вообще или нет – или тоже надо закорючку в нужную сторону, а в диалоге взвыть или мяукнуть, когда надо? Дикари, однако – на западе так еще в древнеегипетские времена было, а тут все еще с пиктограммами мучаются, вместо простых и понятных слов?
– Зато иероглифы понятны здесь всем, – ответил Док, – и японцу, и корейцу, и китайцу, северному или южному. Различия в написании есть, но небольшие – даже меньше, чем у нас русский от белорусского отличается. А вот произношение у каждого свое – тут самый пример, мы слово «чай» от северных китайцев взяли, из Кяхты ведь возили, а англичане из Гонконга, у них и стало южное «тее». Бывает забавно иногда, когда японец, представляясь, пальцем в воздухе чертит написание своего имени – если среди «близнецов» по звучанию есть что-то оскорбительное, так чтоб не спутали. Впрочем, для непонятливых есть и целых две азбуки – хирокана и катакана.
Ну и пес с ними – у меня своих дел полно! Исии с командой такого наворотить успели, что в нашу историю вошли – нашлась среди прочего на компе у Сан Саныча (штурман с подлодки, любитель военной истории) книга «Кухня дьявола», про этот самый «отряд 731», с картой объекта и фотографиями, это не считая Супотницкого «История бактериологического оружия», где целая глава была про то же самое, но в основном цитаты из первого источника. И описание, что эти сволочи там творили – причем на конвейер и наши, русские, шли! Так что у нас на самом высоком уровне решили это непотребство пресечь, результаты использовать, а Исии повесить, – а то в нашей истории он сбежал и американцам сдался в плен! И еще летом сорок четвертого был сформирован отдельный 101-й десантно-штурмовой батальон, в октябре к нему добавились еще два, 102-й и 103-й – неофициальное название в узких кругах, «химики», поскольку по замыслу это должны быть части первого броска в очаг химического, бактериального (а в будущем и радиационного) заражения, после применения нами ОМП, прямо на головы еще не опомнившегося врага. А поскольку в 2012 году бой в полном комплекте ОХП был одной из наших штатных задач, то угадайте, кого поставили инструкторами?
Ну не учили здешние ВДВ работать в полном комплекте химзащиты! Даже пехота наша, на Висле и Одере, какой-то опыт получила – и то очень ограниченный, не решились все же немцы против нас газы применить, так что свелось все к проверке наличия и исправности противогазов и защитных костюмов и быстрому облачению в них по команде; если ротный особенный садист и педант, то мог приказать и пробежку в тылу в полной выкладке – а так, в обороне сидеть разница невелика, в противогазе или без него. А как вам атака после прыжка с парашютом, или ближний бой сразу после приземления на головы врагов? А у нас однажды на учении и такое было!
В степях Казахстана построили подобие «объекта 731». В центре трехэтажное здание, квадрат с вписанным крестом, четыре внутренних дворика – блок «ро», основные лаборатории и производства, и тюрьма для подопытных в подвале. С юга соседствует административный корпус – канцелярия, бухгалтерия, отдел кадров, кабинеты начальства (и самого Исии, на втором этаже), там же жандармский участок и оружейка. К востоку расположена электростанция, севернее склады – все это считается цитаделью объекта, окружено рвом, земляным валом, и проволокой под током. К югу, вне огороженного периметра, жилая зона – здание хозяйственного управления, телеграф и почта (узел связи!), кухня со столовой, магазин, кинозал, штаб и казармы охраны, плац для построений, в западной части квартиры для сотрудников отряда. К западу от «блока ро» сельхозугодья, подсобное хозяйство. А к востоку – аэродром, ангары и мастерские, и две взлетные полосы, расходящиеся веером на северо-восток и юго-восток. Возле аэродрома, к югу – радиоцентр. Всего на объекте находится до трех тысяч человек, – но военнослужащих не больше пятисот: караульная рота, зенитчики и аэродромная обслуга. И все больше заточено на охрану, чем на оборону: пулеметные вышки все же не доты, артиллерии (кроме зениток) нет, как и бронетехники, минных полей нет. А если учесть, что даже в японских пехотных дивизиях, по штату, половина личного состава (не только тыловые, но и артиллеристы) вооружена лишь холодным оружием, то и тут вряд ли у каждого солдата есть «арисака». Хотя в мемуарах прямо говорится, что при угрозе бунта винтовки раздавали из арсенала вольнонаемному персоналу, то есть считаем по максимуму, все лаборанты, санитары и прочие мээнэсы знали, «я принадлежу к такой-то роте, взводу резервного ополчения, командир такой-то, по установленному сигналу я должен бежать, получать оружие и занимать позиции по боевому расписанию». Итого считаем, три тысячи, в большинстве слабо обученного «мяса», вооружены исключительно магазинными винтовками (с автоматами у японцев было еще хуже, чем у нас в сорок первом), есть с десяток пулеметов на вышках, наибольшая опасность – зенитки. Три тысячи мяса (да и которые солдатики, те мирного времени, ну с кем они тут воевали – не было в Маньчжурии партизан?), против батальона десантников, семьсот с лишним человек, все фронтовики, с АК-42, прочее все по штату – пулеметы, снайперки СВД, гранатометы РПГ и «рысь», даже легкая броня: взвод танков Т-60 и десяток английских бронетранспортеров «универсал», на половине из них крупнокалиберные пулеметы ДШК. Спустимся, порвем японцев, как тузик тряпку – особенно после массированного авиаудара! Вот только как эту высадку обеспечить?
В двадцать первом веке, после бомбежки, пошли бы первой волной ударные «крокодилы», добили бы огнем все, что уцелело и пытается стрелять (благо ПЗРК еще нет). А затем уже транспортные вертушки высаживали бы десант хоть прямо на крыши интересующих нас объектов. Дальше – с нашей стороны, зачистка, а со стороны противника – то, что в ультиматумах зовется «бессмысленное сопротивление». Но нет еще вертушек – вернее, видел, прислали уже что-то, так это в сравнении с Ми-8 как «Фарман» перед «Дугласом», одного человека поднимает, кроме пилота, а двоих уже в перегруз.
Парашютисты? Как в фильме Туманишвили, на учениях мирного времени. А пока что десантура это легко вооруженная и немоторизованная пехота. Бросать ее прямо на голову противника можно, лишь если он совсем уж ловит ворон. Ни о какой компактной высадке говорить не приходится – вот приземлился ты, и где твое отделение, взвод, рота, где командир, где тяжелое вооружение (которое еще и не нашли, не распаковали) – надо собраться, организоваться, привести часть в боеспособное состояние, и если в этот момент враг атакует хотя бы ротой на броне, будет мясорубка. Что полностью подтвердил опыт этой войны – огромные потери немецких парашютистов на Крите, гибель нашего Днепровского десанта (в той истории). И у американцев там было, в Италии в сорок третьем – когда батальон парашютистов по ошибке был выброшен прямо над лагерем отдыхающей немецкой дивизии – так храбрые янки, только приземлившись, сразу поднимали руки, увидев, что силы не равны[151]. На Сицилии и в Нормандии десанты союзников успешно выполняли свою задачу, лишь когда у фрицев не было времени и сил заниматься ими всерьез – там же, где таковые находились, была Арнемская катастрофа. Да и в книге про «отряд 731» упоминается, что якобы наши выбросили парашютистов рядом, но они были раздавлены японскими танками!
А танки у японцев были. Среди разведматериалов фото, снятое, надо думать, нашим агентом-нелегалом? На улице Харбина – «пантеры», уж их ни с чем не спутать, из числа тех, что Гитлер успел самураям на одном из конвоев прислать, в кадр две шутки попало, а сколько их там всего? А Харбин от объекта всего в двадцати километрах, для танка полчаса хода – в тот раз нашим и меньшего хватило, а не роты «пантер», каковая по разведданным в состав Харбинского гарнизона и входит. И каким бы мясом ни были япошки – их хватит, чтобы занять оборону по периметру и поднять общую тревогу. Пока десант соберется, пока атакует – подошедшие танки с мотопехотой ударят в тыл, и всё!
– Да кто же в Харбине «пантеры» по первому требованию против десанта пошлет? – сказал начальник разведотдела. – Сколько я знаю порядки в японской армии, для командующего харбинской группировкой это сверхценный противотанково-штурмовой резерв. Гнать их давить десант – на это япона генерал должен получить личную команду с самых «верхов». Вы, товарищ майор, с немцами не путайте – здесь у япошек оборона объекта рассчитана максимум на появление отряда китайских партизан, числом в неполный батальон. Против которого роты легких танков с мотопехотой хватит с избытком. Но полагаю, что японцам в этот день будет сильно не до того!
Сказал здесь товарищ Сталин – у нас ухорезов хватает, нам умные нужны. Вот и приходится штабными делами заниматься. Не придется мне здесь к генералу Исии на крышу прыгать, решено было тут – после обработки с воздуха все же высадить парашютистов, чтобы при штурме они «песочку в механизм» военной машины японцев подсыпали. Но не изобрели еще парашют-крыло, на которых мы в 2012-м в воздухе маневрировали, уверенно приземляясь в квадрат три на три, есть только купола, почти неуправляемые, ну только чуть в сторону скользнешь, стропы подтянув, – то задачка будет еще та! Казалось бы, конструкция простая, крыло вместо купола – так для него нейлон нужен, в СССР еще не выпускается в товарных количествах! Потому делают новые парашюты в очень малом числе – и личного состава, с ними обученного, тоже пока почти нет. А тут не просто умение, мастерство нужно – ночью или в сумерках попасть не просто на площадку, выложенную на земле, а на плоскую крышу корпуса «ро»! И кого послать?
Меня там не будет. Директивой Ставки я назначен командиром спецгруппы, в составе уже названного особого батальона и всех приданных из наземных частей. То есть главноответственным за все, что пойдет не так – после выброски. До того – надо мной еще временный штаб операции, с включением офицеров от ВДВ, АДД, ВВС фронта. Этим штабом разрабатывается план, который должен быть утверждён командованием ВДВ и штабом 1-го Дальневосточного фронта. Где четко определены все моменты взаимодействия десанта с авиацией и войсками фронта – включая наличие передовых авиационных наводчиков, выделение эскадрильи самолетов-ретрансляторов для радиосвязи штаба спецгруппы с командованием фронта (они же выполняют функции РЭБ – глушат все передачи на «японских» частотах), формирование оперативной группы от командования Девятой воздушной армией, должной обеспечить нам выброс, прикрытие и поддержку – под контролем начальника штаба ВВС РККА.
В плане должны содержаться подробные указания по месту базирования и сосредоточения спецгруппы, по её маскировке от авиации и разведки противника, должно быть названо время начала десантирования, даны подробные планы и схемы организации противовоздушной обороны района десантирования и разъяснения по непосредственной авиационной поддержке. К плану воздушно-десантной операции должна быть приложена плановая таблица десантирования, подписанная командующим ВДВ и начальником штаба фронта, – а разработанная командиром и штабом спецгруппы, совместно с командиром транспортной авиагруппы, с утверждением их командующим ВДВ. И окончательно разработанный план должен утвердить представитель Ставки ВГК – если у него не будет замечаний.
Такая вот военная бюрократия с кучей бумаг – и я еще далеко не все сказал. Не сымпровизируешь «на коленке» или не понадеешься на крайняк на своего представителя в штабе, кто должен все разруливать. Слишком много сил и средств вовлечено, дислоцированных в сотнях километров друг от друга – и все должно отработать синхронно, как часы! С минимальным «ефрейторским зазором» – предусмотреть, что когда командир спецгруппы объявит личному составу приказ на десантирование и боевые действия, у командиров подразделений должно быть время для доведения задачи подчиненным, для уточнения вопросов взаимодействия внутри воздушного десанта и с авиационной поддержкой, для окончательного уточнения плана боя после приземления. А ведь я даже еще не подполковник – ой, что дальше будет?!
Два дня на взводе. И вот, наконец – «сегодня в Москве будет сделано заявление». Как и в нашей истории – с учетом разницы между московским и токийским временем, так что у самураев останется всего один час, правительству информация уйти успеет, а вот директивы в войска уже нет! Мы начинаем – ну, с богом, мужики! Проиграть не имеем права!
Настроение личного состава? Сложный вопрос. Нет уже надрыва, «умрем за Родину, за Сталина» – все уже успели привыкнуть, что то, на чем в сорок первом умывались кровью, в сорок четвертом решали походя, не сильно отвлекаясь от выполнения основной поставленной задачи. Устали уже все за три года, хватит уже подвигов и славы на всю оставшуюся жизнь. Домой хочется – но надо, не уживемся мы на этой земле рядом с фашистами, хоть немецкими, хоть японскими – вот политработники и стараются! Кстати, к ним отношение в этой истории более уважительное – тут с сорок третьего принято, что в ротные политруки назначают не присланных мальчиков из училища, а наиболее сознательных из сержантов, краткосрочные курсы в тылу, и офицерские кубари (напомню, что тут на полевой форме, под разгрузку или бронекирасу, оставлены петлицы, а не погоны). И по крайней мере, в низовом звене гниль среди политсостава встречается не в пример реже. А уж накачка, какие японцы сволочи и агрессоры, велась в войсках со страшной силой – даже придумывать было не надо, очень помогали встречи с теми, кто тут на границе стояли в сорок первом – сорок втором. Так что общая уверенность была – что справиться должны. Даже Док, узнав наконец, что предстоит сделать, сказал:
– А я еще с двадцатых, как на холере был, на каждый год жизни смотрю как на последний. И знаете, даже красочнее так стало, интереснее жить. Но вот не берет меня смертушка – хотя по статистике, у врача-эпидемиолога вероятность погибнуть такая же, как у солдата на войне.
Такой вот штатский человек. А я, со всем своим послужным списком и личным кладбищем, откровенно чувствую мандраж! Поскольку бацилла, она невидимая – вот подцепишь заразу и загнешься в таких мучениях, что легче застрелиться! Тем более что слышал, в этом времени еще полностью убойной вакцины от чумы нет – если в легочной форме, или бактерии в рану попадут, то покойник однозначно. Или успели уже информацию из будущего обработать – что-то нам уже вкололи, для иммунитета, но проверять эффективность совершенно не хочется!
И был я раньше как перекати-поле, без дома, без рода и племени. А теперь меня в этом мире моя итальянка якорем держит. Ладно, ей тут с детьми пропасть не дадут – и пенсия ей будет очень хорошая положена, и «адмиральша» Аня поможет, они с Лючией лучшие подруги. А все же охота мне узнать, в кого мои дети вырастут, успел я на них взглянуть. Отчего так назвали – Петя, в честь собора Святого Петра, где нас венчали, этот апостол вроде как теперь покровитель наш на небесах, если бог есть, ну а Анна ясно, в честь кого!
А вот не думать о том, что «не вернусь»! А то и впрямь погореть можно. Только о деле – все ли предусмотрел, все ли погрузили, и не подвели бы летуны с графиком? Поскольку чем сложнее план, тем больше он уязвим. Но запас прочности имеется – вот только потери будут больше.
Взлетаем, еще в последние мирные минуты. Здесь мы – часть еще большего Плана, по которому в воздух поднята вся ударная авиация Девятой воздушной, а войска выдвигаются к границе. Пролетали бы над ней в этот момент, увидели бы море огня – как несколько тысяч тяжелых калибров, и «катюши», разом ударили по той стороне. Лопухнулись самураи в тридцатые, строя свои укрепрайоны вплотную к границе – в расчете на свою агрессию, что можно свои части вторжения поддерживать огнем. Теперь же выходило, что все их позиции были не только в зоне досягаемости нашей артиллерии, но и хорошо разведаны, вскрыты наблюдением, за столько лет!
И работает наша авиация – по штабам, узлам связи, аэродромам, железнодорожным станциям. И по Харбину – так что бой в двадцати километрах южнее будет для командования Квантунской армии лишь «одним из».
К цели вышли еще в утренних сумерках. Первым, на большой высоте – самолет РЭБ, а попросту Пе-8 с радиоглушилкой, забить японцам всю связь, а заодно и локаторы, если таковые вдруг обнаружатся. Почти одновременно с ним – «яки» из группы расчистки воздуха, однако японских истребителей не было видно. Затем два полка Пе-2 точечно отработали по зенитным батареям (которых было установлено три – две восточнее объекта, к северу и югу от аэродрома, одна западнее, на окраине жилой зоны), а также по электростанции, ангарам и радиоузлу. Выделены были звенья целеуказателей – сначала сбросили САБы, подсветить цель, затем маркеры, по которым бомбит уже целая эскадрилья. Японцы сопротивления почти не оказывали – зенитный огонь, открытый с большим запозданием, был слаб и неточен, два истребителя пытались взлететь, когда над полосой уже зашли в атаку «лавочкины» – из-за большой дальности для штурмовиков, задачу обстрела наземных целей пришлось возложить на Ла-11. Обоих самураев срезали на взлете. По регламенту объекта 731, базирующиеся тут истребители имели право сбивать даже своих, вторгшихся в запретную зону без разрешения – но силы были неравны, против одной эскадрильи три наших истребительных полка полного состава, два на «яках» и один на «ла» – и самолеты уровнем выше!
А над целью уже следующие участники парада – всего лишь эскадрилья «дугласов». С безопасной для малокалиберных зениток высоты бросают несколько десятков манекенов на парашютах. Чтобы вызвать огонь уцелевших зенитных стволов и заставить японцев повыскакивать из укрытий, готовясь к отражению десанта. И тут, с минимальным зазором, появляется полк Ту-2, с еще одной новинкой, изобретенной в иной временной реальности: бомбовые кассеты РРАБ уже были, а вот шариковые бомбы это уже с нашей подачи. Тяжелые фугаски могут и в «блок ро» угодить, разрушив хранилище бацилл, и взлетную полосу изуродовать, на которую нам еще десант сажать. А вот хорошо проредить японцев, кто спешит сейчас занять места по боевому расписанию, это то, что надо!
Первый эшелон десанта сбрасывается одновременно с манекенами, но не над объектом, а севернее. Валить столбы телефонной связи, заминировать мостики через овраги и ручьи (есть тут такие) и занять позицию рядом. Даже если японцы немедленно вышлют помощь из Харбина – чтобы не успели подойти вовремя, застав нас в момент развертывания. Наверное, этого не хватило нам в той истории – когда наш десант, меньшего состава, был уничтожен. Но ружья ПТР хорошо дырявят японские жестянки, а РПГ-1 и «пантеру» вблизи пробьет!
Последняя эскадрилья Ту-2 работает с пикирования – и плевать на деформацию планера, даже если после самолеты придется списать! И на земле вспыхивают кратеры огня, рвутся баки с пирогелем – по южному сектору, где казармы и жилье. Считается, что человек, попавший под напалм, даже если не пострадает, неспособен к активным осмысленным действиям на срок от нескольких минут до часов. Даже сверху смотреть страшно, а каково же японцам? Чтобы меньше живой силы было у противника, когда мы станем периметр прорывать!
Как только уходят «тушки», с двух «дугласов», будто бы отставших от строя, сбрасывается еще десяток парашютистов. Это уже не манекены, а воздушная часть нашей группы захвата – старший там капитан Кулыгин, из наших, «из будущего», Андрей-второй… теперь уже без уточнения, с тех пор как его тезку, Андрюху Каменцева, под Зееловом убило. Зато остальные там из местных, прошедших особую прыжковую подготовку. С главной задачей – не дать японцам уморить узников, пустив газ. Ну и кому не повезет попасть на крышу, под шумок отстреливать слишком резвых и активных японцев. Если бы меня не поставили во главе всего банкета – на месте Андрея был бы я.
Появляется второй эшелон десанта – «дугласы», тянущие за собой планеры. Были, оказывается, в транспортной авиации два особых полка, которые всю войну только этим и занимались – таскали планеры. Перед операцией полки перевооружили на новенькие ДС-3, полученные от союзников (ленд-лиз еще работает), с неизношенными моторами, с радиокомпасами, с приборами для слепого полета. Планеры Г-11 (в отличие от А-7 Антонова, и даже от более крупных КЦ-20, имели важное достоинство: большую дверь, куда проходил миномет, крупнокалиберный пулемет, бочка или ящик с грузом). Восемнадцать планеров, при нормальной загрузке по десять человек – усиленная рота.
Это – точка невозврата, до нее я еще могу, если что-то категорически пойдет не так, свернуть операцию, не лезть всеми силами в капкан. Потому что эвакуировать десант, находящийся в тесном боевом контакте с врагом, это дело абсолютно невозможное! Но не вижу причин для отказа!
Слово «гроза» в эфир, повторенное несколько раз. «Штиль» означал бы отход. Планеры, в отличие от парашютов, позволяют высаживать подразделения компактно, и с тяжелым оружием. И должны садиться прямо на летное поле, не загромождая полосу, она для другого будет нужна. Задача этого эшелона – занять радиоузел, ангары, позиции зенитных батарей. Еще на борту резервная группа управления и аэродромная команда, порядок на поле навести, – а то сюда, где прежде эскадрилья старых истребителей базировалась, сейчас целый полк сядет. Через несколько минут с земли сообщают – японцы уничтожены или отступили. Взлетно-посадочные полосы в порядке. Зенитки выведены из строя. Потери – один планер разбился, попав под сосредоточенный зенитно-пулеметный огонь, экипаж и десант погибли, еще три имеют повреждения, и «двухсотых» и «трехсотых» на борту, но все же сели и разгрузились.
На посадку заходит третий эшелон. Мой «дуглас» первым. Каждый самолет – или взвод десантуры, двадцать два человека, или взвод 82-мм минометов с расчетами и боеприпасом, или отделение десанта и два пулемета ДШК (или четыре ПТР, или расчет станкового гранатомета, аналог СПГ-9 «копье»). Посадка идет на обе полосы, самолеты сразу выруливают в сторону. Один Ли-2 умудрился подломить шасси, на что-то наехав или угодив в яму, а еще два столкнулись, опять же, хорошо что на рулежке, без жертв. Начальник аэродромной команды, полоса свободна? Сейчас ведь «большие» садиться будут!
Ну вот, последний эшелон – десяток ТБ-3. Громоздкие, неуклюжие – но очень грузоподъемные. Под брюхом подвешены «универсалы». И на закуску, идут четыре огромных «немца», Ме-323, доставившие четыре Т-60 и батарею «барбосов». Есть теперь у нас и легкая броня. Первый, доложите обстановку! Пока все идет точно по плану – так, что даже тревожно: значит, тем большие гадости ждут после?
Это же время и место
Внизу сильно горело. Что было хорошо – если на объекте три тысячи японцев, то сколько выбыло еще до фазы наземного боя, попав под напалм? И в свете пожара была видна цель – крыша главного корпуса. Но было также и плохо – поскольку парашюты из этого времени, даже с доработками, управлялись гораздо хуже, чем привычные «крылья». Хотя в фильме «В зоне особого внимания», виденном бесконечно много лет тому назад (или тому вперед, как измерить?), десантники Каунасской дивизии ВДВ реально приземлялись на мост пятиметровой ширины на таких же куполах с управляющими щелями. Только надо было идеально попасть по направлению ветра, – а возле такого костра воздушные потоки гуляют непредсказуемо. Хотя «огненный шторм» возникнуть, по расчету, не должен был – все-таки горючего материала тут куда меньше, чем в Дрездене или Токио иных времен. Но планировать, видя под собой огонь, было все-таки напряжно – если чуть не рассчитаешь, не дай бог!
На крыше оказались шестеро. Троих унесло куда-то в сторону, за склады – там тотчас же началась стрельба, но ничего не было видно, никак нельзя было помочь, оставалось лишь продолжать выполнять поставленную задачу, в надежде, что те трое выпутаются сами – не новобранцы, чай, бывали и не в таких переделках. А Пермяка срезал самурай, выскочивший на крышу в самый последний момент – за секунды до приземления, и Репей с Барсом успели подхватить тело, не дав ему свалиться с крыши, пока Чечен, приземлившийся первым, как и положено командиру, одной очередью прошил обоих японцев, откуда они тут взялись, сволочи, вон ведь еще тела валяются, как «яки» всего за несколько минут до того тут все проштурмовали – и саму крышу, и все вокруг!
А ведь прыгали бы с надетыми противогазами, как предполагалось – кто-то еще бы лег, наверняка! Не заметив автоматчиков на крыше – кто сказал, что японцы все с «арисаками», у этих двоих было что-то похожее на наши ППШ, хорошо, что один даже выстрелить не успел, а второй лишь короткую очередь, и пуля-дура Пермяку прямо в голову. Прости – тебе уже все равно, а нам надо делать то, за чем пришли. Разбиваемся на тройки – со мной Барс и Батый. Два лестничных тамбура выходят на крышу – нам, кажется, нужен этот, южный. Если точен план внутренних помещений (добытый, вероятно, уже «штирлицами» в этом времени – не было его в книге). Маски надеваем – и за Родину, за Сталина, вниз!
Сначала – отсек вентиляторов. Хотя электричества нет (станцию разбомбили уже, и угольный склад рядом хорошо горел, сверху было видно), но если аварийный генератор включат? Репей, прикрываешь, пока мы работаем! Ну вот, провода ёк, а тут еще и закоротить – когда включат (если включат!), весело будет! Можно было заряд сюда, и рвануть – но зачем до времени предупреждать самураев, что мы уже здесь?
Стрельба в коридоре! Четверо японцев готовы, у наших потерь нет. Вниз, скорее, к переходу в тюремные блоки, занять там оборону и никого не пропускать, пока наши не подойдут! Сколько потребуется батальону фронтовой десантуры, поддержанному легкой бронетехникой, чтобы раскатать толпу тыловых японцев, даже большей численности? По разведданным, тут собственно пехоты: одна усиленная рота, еще внутренняя охрана и жандармерия. А сколько непосредственно охраняют тюрьму?
И тут навстречу густо полезли японцы. Причем многие – с автоматами. Первых сразу свалили огнем, Нукер успел прямо в толпу влепить заряд картечи из КС-23, а Шолом бросил за поворот коридора гранату, не «феньку», а РГД, но и этого в помещении было достаточно! Там заорали – а затем началась и стрельба в ответ. Хуже всего было то, что самураи появлялись и сзади, и с боков, они все же гораздо лучше знали местную планировку. А надо было не просто отбиться, но и прорываться к цели!
«Чечен», в миру Андрей Кулыгин, имел позывной не по национальности, а по своему участию в тех делах, на исходе девяностых. Откуда вынес стойкое убеждение и реальный опыт, что заметить опасность первым означает жизнь. Не случайно именно на Кавказе в войсках первыми начали носить банданы вместо касок. А вот боевая химия оставалась для Чечена вещью сугубо абстрактной – даже на Одер в этой исторической реальности он не попал, схватив осколок еще в Будапеште и провалявшись в госпитале до самой Победы. Какая может быть химия или бациллы, если враг лупит в тебя из нескольких автоматических стволов – причем с той стороны все без противогазов? И если сейчас подвернуться под пулю – о чем тогда вообще разговор?
Нет, он не отдавал никаких приказов. Просто сам сдернул маску – решив, что надеть снова, когда припрет, это дело нескольких секунд. Спецназ не пехота, тут бойцам дается больше свободы – и ответственности тоже. Вот только остальные бойцы (из этого времени), увидев, что делает их старшой (который был почти наравне с самим легендарным Смоленцевым, дважды Героем, бравшим самого фюрера!), поспешили последовать его примеру.
Они почти прошли – все же на их стороне была гораздо лучшая подготовка, слаженность хорошей команды, отработанная тренировкой (в том числе в похожем здании, со стрельбой шариками краски вместо пуль). Но японцев было слишком много. Впереди оставался коридор, который было никак не проскочить, – но и японцы не могли там появиться. Зато они постоянно лезли мелкими группами, и даже поодиночке, откуда-то сзади.
Хотя, если это тот самый коридор, ведущий к тюремному блоку… По схеме выходит так. Но тогда получается, что пока мы здесь, то и самураям не пройти. Надо лишь продержаться, пока наши подойдут! Позиция у нас удобная – может, и можно броском вперед пробиться в «блок семь», но добегут точно не все! А погибать, когда знаешь точно, что скоро Победа и в этой войне, очень не хочется!
Может быть, будь на месте Чечена уроженец этого времени, все в итоге сложилось бы иначе?
Генерал Сиро Исии.
Объект 731. 3 июня 1945 года
Если бы генерала кто-то в лицо назвал бы палачом и садистом, то Сиро Исии был бы искренне оскорблен.
И дело было даже не в том, что он лично ни в кого не стрелял и никого не убил – по должности занимая мирный пост главного военного врача Первой армии. И никого сам не резал, не привязывал к столбу возле места будущего подрыва боеприпаса с бациллами, не запихивал в барокамеру с разреженной атмосферой или в холодильник, где строго до минуты замерялось время до смерти конкретной особи. Не был он, пожалуй, и оголтелым расистом, считая японцев «сверхчеловеками» рядом со всеми прочими. Он просто знал, что жители страны Ямато это прямые потомки богини Аматерасу – ну а от кого произошли прочие гайдзины, наверное, от обезьян, как они сами и признают? Но даже это не было главным.
Что для самурая жизнь – горстка пыли под ногами судьбы! Если сам он, Сиро Исии, рожденный в деревне Сибаяма в префектуре Тибу, еще застал время, когда зимой в голодный год стариков отвозили умирать в лес, потому что не хватало еды тем, кто мог работать? Любой японец знает, что жизнь беспощадна, как тайфун – и горе тому, кто не успел от него укрыться. Землетрясение 1923 года погубило в Японии больше людей, чем погибло в войну с Россией, за восемнадцать лет до того – сто семьдесят тысяч погибших, еще свыше полумиллиона числятся пропавшими без вести, это значит, что даже тел не нашли! А когда Сиро Исии было четыре года, на берег в префектуре Иватэ, к северу от Тибу, обрушились огромные волны цунами, убив несколько десятков тысяч человек. Оттого в Японии философски относятся к жизни, и к смерти – которая лишь переход в другое состояние, не более того. Так совершает ли зло тот, кто всего лишь отправляет кого-то в иной мир на перерождение – зная, что завтра он сам может так же попасть туда, по прихоти богов?
И если жизнь соотечественника-японца так легка на весах судьбы, то сколько же весит никчемная жизнь гайдзина? Если ее забирают не ради собственной прихоти, а блага Японии?
Потому зверства японцев в эту войну на занятых ими территориях – вовсе не являлись таковыми в их собственных глазах. Не может быть жизни без послушания низших высшим, ослушник должен быть сурово наказан, без различия, японец или гайдзин – и люди с завоеванных земель, кто не желают быть покорными, сами виноваты в последующей каре! Любой, попавший под власть Японии, должен или подчиниться общим правилам, или умереть! И если эти правила кому-то кажутся излишне жестокими – так вся жизнь такова, и мы, японцы, к тому привыкли.
И так исторически сложилось, что Япония, изолированная на островах, практически не вбирала в себя другие народы, даже своей расы – а потому не видела иного порядка, чем жестко согнуть чужаков под себя, а при отказе – убить. Умение понимать соседа, услышать его чаяния, уважать его идеи – то, что хорошо выходило у русских – любой японец счел бы за преступную слабость, подлежащую искоренению. Нет, даже от гайдзинов можно перенять что-то полезное, и даже веру – как в Японию когда-то проник буддизм, а в последнее время и элементы христианства – но в этом случае заимствование становится уже японской верой.
А потому, исходя из вышесказанного, обитатели подвальной тюрьмы, кого называли «бревнами», лишив даже имен – были для генерала Исии такими же подопытными животными, как крысы. Которых подвергают опытам не ради лицезрения их мук, а ради получения новых знаний.
И – генерал был искренним патриотом родной Японии! Пусть гайдзины сильнее, у них больше людей, ресурсов, – но есть то, чего они боятся до ужаса, с тех пор, как столетия назад чума истребила в Европе, в разных странах, от трети до половины населения. И если научиться управлять этой болезнью, взять ее под контроль, насылать ее на врагов Японии, когда это надо – это будет властью над миром!
Но все шло не так. «Бревна» расходовались сотнями, но так же легко убивать людей в обычной обстановке не получалось. Распыление аэрозоля с бактериями не давало нужного эффекта. Чумные блохи дохли от недостатка кислорода, погибали при взрыве вышибного заряда бомбы. Удавалось добиться кратковременного повышения вирулентности чумных бацилл, но это оказалось весьма нестабильным. Зато за время существования «отряда 731», несмотря на все предосторожности, заразилось и умерло свыше трехсот сотрудников! Еще и поэтому Исии, как правило, сам в «виварий» не ходил и на полигон не ездил – не потому что он был трусом, нет! Но его ум подсказывал, что его жизнь слишком ценна для Японии, чтобы без надобности ей рисковать. Его дело – общее руководство! Ознакомиться с результатом эксперимента, предписать новый порядок его проведения. Казалось, что истина где-то рядом – еще чуть-чуть, и Япония получит Абсолютное Оружие, перед которым померкнут и бомбы, и линкоры, и эскадры «летающих крепостей»!
В тот день – вернее, ночь, под самое утро, Сиро Исии любил работать ночью, а днем спать, – когда генерал уже собирался ложиться, то услышал шум множества самолетов. Надо позвонить в Харбин, уточнить, что за внеплановые учения, и напомнить, что воздушное пространство над Объектом является запретным!
Рев моторов нарастал. И вдруг сменился воем бомбардировщиков, входящих в пике. Генералу захотелось упасть на пол, броситься под стол, но его остановила мысль, что в кабинет может зайти кто-то из подчиненных и увидеть своего начальника «потерявшим лицо». А, кроме того, это никак не помогло бы при попадании бомбы.
Взрывы, сразу оборвавшие стрельбу зениток. И вой сирены, и тревожные голоса снизу. Бежали солдаты, на ходу передергивая затворы винтовок, вот они остановились по команде, стали целиться куда-то в небо. Исии посмотрел вверх и увидел болтающиеся под куполами фигурки – это десант? Это война, и начали ее русские (ну не янки же – им сюда просто не долететь)!
И погас свет. В телефонной трубке молчание, связи с Харбином нет. Даже звонок вызова адъютанта не работает – генералу пришлось кричать, самому распахнув дверь кабинета. Немедленно отдать на радиостанцию вот это – Исии вырвал из блокнота листок, стал торопливо писать при свете фонарика – слава богам, лампы вспыхнули снова, сумели устранить неисправность, или запустили дизель-генератор? Надо задернуть шторы, для затемнения, ведь война же!
И тут мир за окном сначала взорвался стальным дождем, затем осветился огнем, затмившим рассвет. Стекла в окнах разлетелись брызгами, вскрикнул адъютант. Генерал снова выглянул наружу. Внизу лежали тела, солдаты и вольнонаемные, их было много, кто-то шевелился, кто-то уже нет. Бомбы взрывались от удара о землю, и град осколков прошелся в основном понизу – не повезло тем из персонала, кто, согласно расписанию, поспешил к арсеналу за оружием. И горело хозяйственное управление, горели казармы, горели квартиры сотрудников – весь жилой квартал, «деревня Того», был охвачен огнем, и слышались жуткие крики. А центральный блок «ро» был цел – или русские промахнулись?
– Ранен? – спросил Исии адъютанта, увидев бледность его лица и кровь на его мундире.
– Разрешите исполнить ваш приказ, – ответил тот, – после пойду на перевязку.
Со стороны аэродрома была слышна стрельба из множества автоматических стволов. Что там происходит, неужели русские высадились? Исии был генерал, но не фронтовик, он не знал тонкостей командования пехотным подразделением в бою. Кроме истинно самурайского – стоять насмерть, уничтожая врага, как можешь! Разве этого мало?
Зазвонил телефон на столе – внутренняя связь работала. Докладывал начальник аэродрома. Русские высадились, силой до батальона, захватили летное поле, ангары, радиоцентр, обе батареи в восточном секторе. Он сам сумел отступить, с остатками личного состава, ведем бой возле электростанции, откуда и звоню. Сейчас русские подорвали проволочное заграждение в трех местах и прорываются внутрь периметра. У них много автоматического оружия, они забрасывают нас гранатами, мы не можем дольше держаться, что делать?!
– Идиот, сделай себе харакири, если не можешь драться! И умри за императора!
Стрельба и взрывы приближались. Пожалуй, тут небезопасно! Раненый адъютант куда-то исчез – и генерал, спустившись на первый этаж, приказал офицеру жандармерии:
– Приготовить автомобиль. И дайте четырех человек охраны. Приказываю обороняться здесь, до прибытия помощи из Харбина!
Русские (или все же американцы?) атакуют с востока. Значит, дорога на запад, мимо горящей «деревни Того», а дальше поворот на север, еще свободна? Хотя кто-то же оборвал телефонную связь? Но если бы там было много врагов, они бы атаковали и оттуда! Значит, еще есть шанс проскочить – пока держится периметр!
Гаражи находились к востоку от административного корпуса, а дальше, за железной дорогой, были видны трубы электростанции. Оттуда, совсем уже недалеко, доносился шум боя. Солдаты забегали, засуетились – вряд ли кто-то из них останется в живых, если там действительно большие силы русских? Но это неважно – главное, что он, Сиро Исии, спасется! И не с пустыми руками – да где же эти остолопы, которым приказано собрать и принести из архива папки, отмеченные особым знаком? Там квинтэссенция всех его работ, самые последние результаты, полученные за годы труда!
И тут рухнули ворота за железнодорожным переездом. И показался танк, за ним еще один. Очередь из автоматической пушки разорвала в клочья двух солдат и подожгла автомобиль. Исии замер, не зная куда бежать – к его счастью, танк повернул вправо, чтобы добить тех, кто еще оборонялся у электростанции.
– Бегите, мой генерал! – крикнул офицер, появившийся рядом. – А вы, за императора, вперед, в атаку!
И взмахнул мечом, увлекая за собой два десятка солдат. Никто не добежал, танки расстреляли всех. Но Исии успел скрыться в дверях блока «ро». И обнаружил внутри в холле десяток даже не солдат, а напуганных санитаров, сжимавших в руках «арисаки».
– Запереть дверь! – заорал Исии. – И забаррикадируйте ее чем-нибудь тяжелым, скорее! Там гайдзины, их много, сейчас они ворвутся и всех нас убьют! И кто-нибудь, найдите и позовите Такео!
Он смотрел, как эти олухи, суетясь и мешая друг другу, тащат какие-то ящики и шкаф. И ждал, что сейчас вылетит дверь, и внутрь ворвутся гайдзины. И его, ученого с мировым именем (если бы не проклятая секретность), поднимет на штык безграмотный русский варвар! За дверями трещали автоматы и слышались взрывы гранат – русские добивали там кого-то или штурмовали административный корпус? Еще хватит времени уничтожить секретные документы и убить подопытных в тюрьме. Русские не прощают жестокостей над своими – так ведь подавляющее большинство «бревен» это китайцы. И даже те, из Харбина – для Советов не соотечественники, а эмигранты! Демоны, там же плененный советский пограничник сидит! Уничтожить немедленно – а в документ вписать, что он из Харбина!
Прибежал Такэо. Родной брат, здесь он командовал внутренней охраной – полсотни человек, набранных исключительно из односельчан, все в той же деревне Сибаяма – младшие сыновья, которым не светило наследство. Личная дружина Сиро Исии, фанатично ему преданная – в нее отбирали именно по верности и усердию, но не по уму, чтобы не рассуждая выполнили любой приказ. Пятьдесят верных «асигару», вооруженных маузерами, катанами и дубинками.
– Сколько вас здесь, в центральном блоке?
– Восемь, брат! Остальные отдыхают в деревне.
«Значит, уже мертвецы – подумал Исии, – а кто уцелел, тот не сможет сюда попасть. Но отчего так мало, дежурная смена должна быть больше?»
– Русские на крыше и третьем этаже, брат. Они убили всех, кто там был – и персонал, и моих парней. Но мы держим лестницы, не даем им спуститься!
– Откуда там русские, демоны нас побери? Неужели с неба спустились, на парашютах? Но тогда их не может там быть много! Поднимитесь, и убейте их всех!
– Мы пытаемся, брат! Уже потеряли еще троих моих парней и с десяток жандармов. Сейчас там дерутся люди из «отряда 516», а мы лишь держим оборону при спуске на второй. У русских автоматы, даже что-то вроде ручных пушек, они в коридоре все сметают, не уцелеть!
Это хорошо, что под рукой оказалась команда из «пятьсот шестнадцатого», прибывшая лишь вчера. Еще удачнее, что именно там, где надо. Хотя, что они делали в блоке «ро» возле тюрьмы – ведь по плану мероприятия должны осуществляться лишь завтра?
– Брат… в Седьмом бунт! – Такэо, на которого прежде со страхом смотрели не только заключенные, но и сотрудники, выглядел жалко. – «Бревна» вырвались из камер и бегают по коридору. По докладу надзирателя, зачинщиком был русский, из камеры 16. Он, и еще один, которого туда вчера подселили, напали на охранника и отобрали ключи. Мы успели вызвать боевиков из «516», и тут началось! Но мы блокируем коридор, так что смутьянам не вырваться наружу[152]!
– Что!? – заорал Исии, теряя самообладание (недопустимо для самурая – но к демонам все!). – Значит, и вам в коридор к тюремным блокам не пройти? Немедленно пустить газ в седьмой блок!
– Брат, так ведь пульт управления на третьем этаже! Мы не можем отрезать наши помещения! Если только… во все сразу?
И тут двери содрогнулись от мощного удара.
– Эй, япона-мать! – проорал кто-то снаружи. – Предлагаем сдаться по-хорошему. Жизнь всем обещаем… до трибунала, хе-хе! Иначе начнем штурм, и тут уж пленных не берем! Если по-русски понимаете – то всем выходить без оружия, с поднятыми руками. А если нет – Ким, переведи по-ихнему! И скажи, пусть думают быстрее!
Другой голос прокричал все по-японски. Глупые варвары, не знающие, что такое путь самурая! Когда жизнь сдавшегося не стоит и пыли под ногами. И оттого бесполезно склонять голову – все равно не пощадят, только еще и позор навлечешь! Сказано ведь в кодексе бусидо: если ты, не достигнув цели, останешься жив, ты трус. Если же ты умрешь, не достигнув цели – то может быть, смерть твоя будет напрасной, зато честь не пострадает! И вообще – никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда не надо задумываться над тем, что хорошо и что нехорошо. Следуй своему долгу – и никогда не вдавайся в рассуждения!
– Сколько здесь моих людей, Такэо? Не считая людей из «516»?
– Дежурная смена, и кто успел прибежать сюда по тревоге! Наверное, сотня вольнонаемных, три десятка солдат и жандармов, и моих восемь. Оружие есть почти у всех – но боеприпасов мало!
«К демонам! – подумал Исии. – Даже солдаты в большинстве новобранцы, не фронтовики. А персонал вовсе не обучен – поскольку Объект числился военным учреждением, то служащие здесь, даже вольнонаемные, были вроде как солдаты, в отличие даже от рабочих военных заводов! Потому их не ставили под ружье – считалось, что они уже. И при напряженной научной и производственной программе, не было времени для учений – из лаборантов и санитаров, многие даже ни разу из „арисаки“ не стреляли, хотя были расписаны по „вспомогательным ротам охраны“, и дисциплинированно выполнили приказ, по сигналу получив в арсенале оружие, и как положено, по пять обойм на винтовку! И неоткуда ждать помощи, по крайней мере в ближайшие часы – радиоузел и телеграф уже захвачены. Если бы рядом оказался полк, совершающий марш и услышавший шум боя, – но нет на это надежды, потому что само место для Объекта выбиралось так, чтобы это был тупик, в транспортном смысле, без всяких иных дорог рядом. Когда русские начнут штурм, нам не устоять. Что ж, остается самое последнее средство!»
– Всем надеть противогазы, – крикнул Исии, – через несколько минут здесь будет смерть!
Бегом в кабинет дежурного по корпусу «ро». За ширмой в стене сейф. Набрать код – Сиро Исии помнил его наизусть – за открывшейся дверцей рубильник. Даже если свет отключен – у этой системы автономное питание от аккумулятора. Рубильник вниз – по всему корпусу воет сирена. На табло вспыхивает подсветкой иероглиф – запрос подтверждения. Не раньше чем через минуту, но не позже, чем через три, надо снова рубильник вверх и вниз. И в каналы вентиляции – общие, на все здание! – пойдет цианистый водород. Надеюсь, что все, слышавшие сигнал, успеют надеть противогазы, хранящиеся на рабочих местах, в расчете на всю дежурную смену персонала и охраны. Что будет с теми, кто прибежал «внештатно», и даже с людьми из «отряда 516», которых никто не предупредил специально – лучше не думать! Впрочем, русские все равно не пощадили бы никого!
Шестьдесят секунд истекли. Подтверждение – да! Включаю!
В это время на первом этаже двери разнесло в щепки, вместе с баррикадой. Такэо, оставшийся у входа вместе с двумя своими охранниками и шестерыми сотрудниками (ровно столько в шкафу здесь нашлось противогазов) – еще были четверо солдат, плотно замотавшие лица какими-то тряпками и старающиеся не дышать, в надежде умереть не сразу, а успеть выстрелить хоть по паре раз, когда ворвутся русские – успел увидеть, как в помещение влетают какие-то предметы. В следующее мгновение ярчайшая вспышка резанула по глазам так, что все лишились зрения – кто лежал ничком, уткнув голову в пол, на секунды, кто смотрел в том направлении, на минуты, ну а кто при этом еще и оказался слишком близко, то насовсем. Одновременно ударил такой звук, что невозможно было устоять на ногах – и Такэо почувствовал, что его кишечник и мочевой пузырь предательски расслабились, даже самурай не может владеть своим телом на уровне инстинктов! Японцы лежали на полу, страдая от слепоты, тошноты, боли в ушах, в полной тишине, у всех были порваны барабанные перепонки – и не видели, как внутрь проскользнуло с десяток фигур в резиновых костюмах и в противогазах странного (для 1945 года) вида, со стеклянным забралом на пол-лица. Оценив небоеспособность противника, они устремились внутрь здания, – а через дверь проникли еще два десятка солдат, тоже в защитных костюмах и в обычных противогазах с «хоботами» и сумками на боку, эти занялись японцами, скручивая им руки и вытаскивая наружу.
Генерал Сиро Исии в кабинете на втором этаже готовился к сеппуку. Не путать с презренным харакири, которое мало того что представляет собой упрощенный, «походно-полевой» вариант, так еще и обычно предлагалось победителем поверженному врагу – которому прямо на поле проигранной битвы бросали меч-вакидаси и милостливо соглашались подождать минуту, а то отрубим голову сами, покрыв несмываемым позором весь твой род, семью и потомков, чтобы и через столетия говорили, «это тот, кто даже последнего права самурая не был удостоен, а как последний бродяга сдох». Конечно, сейчас не будет подлинного сеппуку – с прощальной трапезой с друзьями, омовением, медитацией – и не будет того, кто в последний момент избавит от мучений. Но бусидо говорит – харакири делает тот, кто признал себя проигравшим. А уйти с улыбкой, непобежденным, глядя в лицо врагам – это все-таки благородное сеппуку!
Двери кабинета охраняли четверо сотрудников, с винтовками и катанами. Сиро Исии надеялся, что они смогут задержать русских хотя бы на время, чтобы сложить прощальное хокку – не просто ритуал, а обращение к богам! Катана и вакидаси на столе – а уж как правильно резать себе живот и не потерять сознание от боли, мальчикам в самурайских семьях объясняют еще с восьмилетнего возраста! Если только русские не станут стрелять прямо с порога, – но, наверное, гайдзинам отдан приказ, захватить его, генерала Сиро Исии, живым?
В здании шел бой. Слышны были выстрелы «арисак» и автоматные очереди. Не задерживаясь на одном месте – значит, защитникам нигде не удавалось организовать оборону! Кажется, русские уже захватили весь первый этаж, лезут на второй. Скоро уже будут здесь… и тут прямо за дверями бухнул выстрел, очень громкий, еще один. А затем дверь распахнулась, влетела граната – и генерал Исии испытал все, что немногим раньше пережил его братец Такео. Успев еще почувствовать, как его, в полубессознательном состоянии, схватили под руки и потащили на выход.
Юрий Смоленцев «Брюс»
Андрюха Кулыгин был еще жив, когда мы высаживались на летном поле, в километре от главного здания. Когда мы добивали японцев, ошеломленных авиаударом, захватывая зенитные батареи, ангары, радиоузел. Когда наш второй эшелон прогрызал периметр, расстреливая пулеметные вышки и взрывая проволоку под током. Когда мы наконец ворвались на сам объект, добивая разрозненные группки самураев.
Их было десять, – но Пашка Коробов из Полтавы (один из тех, кто брал со мной фюрера!), промахнувшись мимо крыши, сломал ногу и отбивался до последнего от набежавших самураев, а после подорвал себя гранатой. А Гошу Мартынова из Перми расстреляли в воздухе перед самым приземлением – на крыше «корпуса ро» был парный пост, по счастью, лишь со стрелковкой, а не с зенитным пулеметом, и японцы успели выстрелить по нескольку раз, прежде чем их скосили очередями. И еще Леха Стриж из Ростова и Вадик Второв из Питера приземлились севернее, среди складов – им повезло уцелеть, хотя Стриж был ранен. На крыше оказались лишь шестеро – из которых один Кулыгин Андрей Степанович, 1987 года рождения, был из «воронежского» состава, а остальные уроженцы здешнего СССР. И все они были из нашей команды, роты подводного спецназа СФ – каждого из них я знал не хуже, чем своих «единовременников». Что такое две чеченские войнушки и всякие мелкие дела, а тем более учения – в сравнении с этой великой войной?
Было ли моей ошибкой – вместо немедленного броска к главной цели, «корпусу ро», сначала собрать достаточные силы, во избежание лишних потерь? Как я уже сказал, первый высадившийся на аэродром эшелон десанта лишь обеспечил приземление последующих – да, была и «разведка боем», когда два взвода взорвали ограждение и зацепились на той стороне, но решительное наступление на периметр, «цитадель» объекта я приказал начать, лишь когда весь десант уже высадился и развернулся, включая бронетехнику. В итоге мы потеряли не так уж и много времени – и наступали, не бросаясь грудью на амбразуру, а прежде всего давя японцев огнем.
Был применен еще один прием «из будущего». В воздухе нарезал круги на вид обычный транспортник, немецкий Ар-232 – помню, как удивились местные товарищи, увидев работу этого чуда на полигоне! «Ганшип», с двумя 23-мм пушками ВЯ на борту и еще одним чудом, двумя многоствольными пулеметами Слостина (первый образец испытан еще в 1941-м, даже внешне похож на «вулканы», что ставили на подобные машины американцы). Слышал в штабе у летчиков, что больше всего труда было, пилоту отработать такой режим полета, устойчивый вираж без потери высоты, на тяжелом транспортном самолете – потому в итоге взяли не «дуглас», как первоначально хотели, а немца, с идеально настроенным автопилотом. К этой технике большой интерес проявила даже не армия, а ГБ, в предвидении мятежей всяких там «лесных» и тому подобной сволочи – противника, заведомо не имеющего никакой ПВО, а то в нашем времени в семидесятые такие самолеты не единожды сбивались в Никарагуа сандинистскими партизанами (ПЗРК мы им еще не поставляли – работали пулеметы ДШК). Не я, а летчики сами предложили задействовать «огненного дракона» (как прозвали его наши острословы, за вид при стрельбе трассирующими), ради испытаний в боевой обстановке и получения опыта – не ожидая ни вражеских истребителей, ни сильного зенитного огня. Ну а я согласился, вспомнив прочитанную давно историю из вьетнамской войны – когда залегшие на рисовом поле американские морпехи орали в рацию: к черту «фантомы» (перед этим по ошибке отбомбившиеся по своим), давайте немедленно «ганшип».
Вопрос целеуказания был решен просто. Помимо рации у авианаводчика – связь с абонентом с позывным «Гром» (кстати, связь была двухсторонняя – на «ганшипе» сидел и офицер-наблюдатель, включенный в общую радиосеть и могущий навести штурмовики на цель вне зоны поражения собственных стволов). Но еще быстрее оказалось, залегшей пехоте дать очереди трассирующими в направлении цели, причем одновременно с трех-четырех точек по сектору, так что получался хорошо видимый сверху огненный «веер» – в основании которого тут же и прилетало с неба, да так, что «ближе ста метров не стоять». Потому мы прорвали периметр, почти не понеся потерь, ну а дальше: «Гром», пресечь любое движение к югу от объекта (там, где все еще горело), ну а тут мы справимся сами!
Еще пришлось выковыривать японцев из штаба – здания, вплотную примыкавшего к «корпусу ро». Там был лишь взвод японцев с одним пулеметом – они не сдались, но и воевали неумело, ну что за тактика, сесть и палить с одного места, не меняя позиции, до тех пор, пока их не расстреливали из танка или зашвыривали гранатами? А их офицер на нас с саблей выбежал, ну и сдох от очереди в пузо, тут не поединок, а война!
И лишь после мы занялись главной целью – окружив, блокировав, выставив прикрытие. Сначала предложили японцам сдаться, не особенно на то и надеясь – пока штурмовая группа из двенадцати человек облачалась в химзащиту (маски по образцу двадцать первого века, чтоб удобный обзор), еще взвод должен был держать нам спину и зачищать уцелевших. Мы были разбиты на четыре тройки, как отработано на полигоне – причем вооружены в каждой, двое с ППС, переделанными по 9-мм парабеллумовский патрон (в иной истории такие автоматы делали финны и испанцы – всем хорош АК, но пули склонны к рикошету даже при калибре 7.62, когда ведешь бой в помещении, это уже опасно, а среди пробирок с чумой?), а у одного крупнокалиберный помповик КС-23 (тоже привет из следующего века), когда враг без бронежилетов, то сноп картечи не менее эффективен, чем автоматная очередь, и так же свинец не рикошетирует от стен. Легко стрелять из такой пушки (четвертого калибра!) один лишь Шварц мог, она лягается почище противотанкового ружья – зато коридор перед тобой выметает начисто, выводя из строя хоть десяток врагов, настоящая «окопная метла».
Еще с нами хотел идти кинооператор. Человек, видно, очень опытный – вел себя грамотно, в первые ряды не лез, но и страха не показывал – все ровно так в меру, чтобы снять, что надо, и остаться живым. Разговорившись с ним уже после, узнал, что Владислав Владиславович с сорок первого на фронте, известная личность на ЧФ, снимал в осажденной Одессе, из Севастополя на последней подлодке был раненым вывезен, и с парашютом прыгал – как в спецназе, только оружие – кинокамера. С такой бандурой бегать, и не разбить, уважаю – у отца, помню, дедова еще камера «Лада», выпуска где-то шестидесятых, на восьмимиллиметровую пленку, так в сравнении с этой все равно что ТТ перед кремневым пистолем. Но это уже перебор – так что подождите, товарищ Микоша[153], здесь пока, а после все кадры ваши. Ведь кино для того и взяли, чтобы преступления японской военщины увековечить – так что ваше от вас не уйдет.
Гранаты из боекомплектов изъяли, заменили на светошумовые (делать их в этом времени уже научились). Рябой поставил заряд на дверь и на несколько окон – но в последние, лишь чтобы гранаты кидать, а не лезть самим, как было бы в обычном случае – сейчас же порвать о стекло костюм и после сдохнуть от бацилл совершенно не хотелось. В холле лежало штук пятнадцать тушек – убедившись, что среди них нет боеспособных, мы пошли дальше, оставив группе поддержки заботу о возможных «языках». Это была привычная уже работа, на взгляд со стороны, похожая на компьютерную игру, квест с прохождением подземелий с монстрами – вот только в отличие от игры, не было тут ни сэйва, ни волшебных пилюль, мгновенно восстанавливающих твое здоровье, и умирать, если что, пришлось бы по-настоящему. И неизвестно, как бы повернулось, будь против нас игроки уровня даже не нашего, а хорошей пейнтбольной команды, были бы тогда и у нас «двухсотые» и «трехсотые», – но японцы, встреченные в процессе, по моему впечатлению, были вообще штатскими, ну что за подготовка, увидев нас уже в помещении, судорожно дергать затвор «арисаки», кто же тебе время на то даст, дурачок? Больше проблем доставляли те, кто спешил поднять руки – пока мы были на первом этаже, то просто пинками гнали их на выход, к нашей группе зачистки, чтобы уже те приняли и выкинули этих гавриков наружу, а там будем разбираться, ценный «язык» или нет? А на втором этаже чаще просто стреляли, чтобы не возиться. Удивляло, что некоторые из японцев уже лежали мертвыми, хотя не было видно ни крови, ни ран, – а все живые были в противогазах. Самураи что, смертоносные бациллы выпустили наружу, в последний момент – и здесь внутри, все заразно, как в чумном бараке? Так вроде чума мгновенно не убивает – или Исии особо опасную разновидность вывел? На всякий случай старались к трупам не подходить. Даже нас, обученных, что такое ОМП (оружие массового поражения), проняло, – а каково же предкам?
Охрану, стоявшую у входа в место пребывания важной персоны, Шварц снес в два выстрела из помповика – успев перезарядиться быстрее, чем кто-нибудь из тех придурков вскинул винтовку. Дверь была обычная, лишь пнуть покрепче, светошумовую внутрь, и принимай еще одного пленного – судя по двум мечам, лежащим на столе, это и впрямь был какой-то начальник? Мечи, длинный и короткий, я тоже прихватил, на память. Надеюсь, у Дока хватит дезинфекции, чтобы обеззаразить? Давно мечтал настоящую самурайскую катану добыть!
А после нашли мы Андрюху. И остальных. В коридорах лежали, на третьем. И ведь были у них противогазы… у некоторых так ненадетыми и остались. Там еще Володька Барсуков и Равиль Зелимханов тоже с Золотыми медалями были, за поимку фюрера – через такое дело прошли, а тут, против каких-то япошек… И остальных я хорошо знал – Саня Репьин с нами еще подо Мгой был в сорок втором, Витя Фридман и Даур Мехметов с Нарвика в «песцах», тоже хорошо воевали. И в тюремном блоке во дворе – то же самое. Нас удивило, что камеры были открыты, узники в коридоре лежали. После уже узнали мы, от пленных японцев – что было там все, как в книжке описано, восстание в блоке семь, и наш, неопознанный, вожаком! Имя его тогда так и не узнали, даже у японцев по картотеке он лишь под номером проходил. Люди до свободы минут не дожили – вот он, проклятый японский фашизм! А генерал Исии, как оказалось, тот важный японец и был – не удрал, сволочь, ну теперь он за все ответит, хрен останется живым!
Док орет в рацию: живо антидот вколоть, и тащите сюда! Мы своих похватали, и бегом вниз – противогазы им натянув, шприц-тюбики вколов. Сколько на задание ушло – столько и должно вернуться, и даже если так, лежать вам, ребята, в родной земле! А теперь остальных, из тюрьмы тоже – и окна все нахрен, чтоб воздух в здании очистить! Если вентиляторы не работали, то отрава растекалась своим ходом, – а это на порядок меньше и скорость распространения, и итоговая концентрация! А человеческий организм индивидуален – могут быть и живые! Так что – противогазы, укол и сюда! Где лишние противогазы найти – да хоть у японцев возьмите, в том числе и у дохлых!
И бегали, и таскали. Мы-то, ударная десятка, на этом этапе лишь еще раз здание прошли, смотрели, чтобы неучтенных живых японцев не осталось. А взвод поддержки, и еще один, срочно облачившись, тела выносили – адова работа, если в химзащите. До сих пор вспоминаю, как я, еще салагой, в самый первый раз в ОЗК в учебную атаку бегал. Чисто физически очень тяжело – не то что в болоте, в большой луже запросто увязнешь, тем более что в атаке никто не придет на помощь по условиям задачи, не марш-бросок. Я тогда прошел, а вот Валька в тот раз застрял, через час пришел на рубеж без химзы, и досталось же ему после от майора – все уже исходили паром на пригорке, а он в десятый раз команду «газы» исполнял. Но тут чьи-то жизни от нас зависели – и бегали ребята по лестницам, по двое, за руки и за ноги, или даже поодиночке на плече, мелкие они, китайцы. Вытащили в итоге восемьдесят три тела. И это все на Дока и его пятерых подчиненных, десантников еще припахали – но ясно, что отравление боевыми ОВ, или инфекция (и о ней думать приходится – что там в корпусе с бациллами?), это не уровень ротного санинструктора, так что помощь от немедиков лишь «подай-принеси».
А по плану Док еще должен заниматься отбором документации! Махнув рукой, приказываю грести все бумаги – в таком месте, и кадровая бюрократия должна быть интересна – как минимум для установления виновности тех, кого мы отловили! В японском гараже нашли исправный грузовик, тут же пристроили для транспортировки макулатуры на аэродром. Тут подбегает ко мне батальонный комиссар, из приданных от политотдела, и требует, чтобы грузили также и вещественные доказательства. Это он про «музей» – ну все, как в книге описано, в банках заспиртованные части тела, и отрезанные головы, на лицах гримаса боли, и глаза выколоты, или еще что-то отрезано – я, как увидел, так даже мне было ну очень погано! А товарищ батальонный ходит, как в анатомическом театре, «лейкой» щелкает – а после еще меня попросили в акте расписаться, что тут же составили, чтобы задокументировать самурайские зверства. Ну, если это поможет не одного Исии, а еще кого-то, например, в Токио, на виселицу отправить – то благое дело! Я подписал, и Шварц, и Рябой, и Док, и еще кто-то – как свидетели. Что все это непотребство (которое большей частью очень скоро огнем сгорит) было в натуре, никому не приснилось! И кинооператор здесь же, там еще головная боль, его охранять, чтоб не случилось чего.
Док сказал, что Саня «Репей», Витя «Шолом» и Даур «Нукер» живые! Они у меня еще после на губе насидятся – бегу к ним, узнать, как же так лопухнулись? А Саня отвечает: «Командир, Андрюха Чечен нас и спас. Бой был довольно вялый, за стенами стреляют уже близко уже. И тут запах, едва заметный – может, и раньше был, просто не чуяли? Чечен заорал „газ“ – и тут японцы как взбесились, полезли толпой, причем кто-то из них уже в противогазе был – орут, стреляют, саблями машут. И секунды лишней нет, и к „двадцать третьему“ патроны все. Чечен, Барс и Батый нас прикрыть хотели, чтобы мы надели маски, затем они – так и сзади выскочили японцы, пришлось и нам стрелять… вроде противогаз все же нацепил, а дальше не помню ничего!»
И кто же тут у самураев такой резвый? Переводчики документы успели глянуть – «отряд 516», это тут как у немцев зондеркоманда, специализировалась на зачистках и прочих особо гнусных делах. Вооружены были поголовно немецкими МР-28, закупленными для спецподразделений, наверное, еще до войны. Вся эта команда тут и осталась – целиком на счету у группы Чечена и от собственного же газа. Выполнил, выходит, капитан Андрей Кулыгин свою задачу?
На территории при прочесывании поймали еще десятка три японцев, уцелевших при бомбежке, почти никто из них сопротивляться даже не пытался. Первыми рейсами надо отправить генерала, прочих пленных и архив. А также наших погибших, которых всего было тридцать девять – дома похороним, не здесь! И раненых, числом под сотню, тоже домой – даже легких, а то предупреждали медики, что инфекция в рану это верная смерть, никакая вакцина не спасает. Не ставилась перед нами задача удержать объект до подхода наземных войск – да и помнится мне, в той истории Харбин лишь на десятый день был освобожден. И смысла нет – все ценное мы уже извлекли, опасное уничтожим – виварий, отдельно стоящий, огнеметом сожгли вместе со всем крысятником, в подвале корпуса «ро», где бациллы варились, заложили заряды и втащили бочки с бензином из гаража. Взрывчатки не хватало, потому минировали точечно, под несущие опоры и стены, а также в ключевые места систем вентиляции, электро– и водоснабжения; так как у нас не было уверенности, что здание рухнет, то не брезговали и обычными ловушками из гранат, на дверях и в коридоре – предположив, что после осматривать объект будут не только японские саперы, но и ценные специалисты, на предмет определения ущерба и возможности спасти что-то из своего дьявольского оружия.
Тут пришло сообщение от «Днепра-4», одной из групп прикрытия, выдвинутой к железке на Харбин. В гости пожаловали японцы, причем, судя по составу, не транспорт, а тревожная группа – две сцепленные бронедрезины (по виду, бронеавтомобили на железнодорожном ходу), тянут платформу с солдатами. Дрезину подорвали (мины под полотно уже были заложены), пехоту расстреляли из пулеметов, даже в плен никого взять не удалось. Однако это уже было «звоночком» – что можно ждать более крупных сил.
Жалко было бросать бронетехнику. Но быстро погрузить восемнадцать единиц, да еще на специально оборудованные борта, было никак невозможно. Тем более тяжеловесы не остались ждать на аэродроме, а взлетали домой сразу по окончании разгрузки. Кроме того, машины должны были еще сыграть свою роль – в эвакуации групп прикрытия. Потому, пока мы закруглялись на объекте, «универсалы» были высланы в степь, к дозорам, а танки и самоходки выдвинулись к дороге, ведущей на Харбин.
Радио с Большой земли – «дугласы» с истребителями эскорта вылетели к нам. В дополнение к тем, что так и дожидались на летном поле – чтобы хватило места и тем, кто прибыл на планерах, и эшелону прикрытия, и экипажам боевых машин, и на вывоз пленных с архивом. Час проходит в бешеном темпе «бегай, таскай». Согласно плану, «наши» транспорты начали взлетать за тридцать минут до посадки прибывающих, чтобы освободить поле, и сократить время погрузки. Собираясь в тройки, в девятки, они уходили на юго-восток – где наши истребители должны были взять их под охрану. Вот уже и появились самолеты с востока, пустые идут, заходят на посадку. Команда на отход, по установленному графику!
И тут сообщение от группы, оседлавшей шоссе:
– «Ростов», я «Днепр-3». Вижу колонну, три шакала, до двадцати овец, четверо с приплодом, короткие (три легких танка, два десятка грузовиков, у четверых пушки на прицепе, «короткие», это или 75-мм полевые, или 70-мм батальонные гаубицы). Квадрат 70–41, по рулетке три. Нас пока не обнаружили.
По карте – это шесть километров от Объекта. Если развернут артиллерию, могут достать нас огнем.
– «Днепр-3», я «Ростов», дистанция?
– Тысяча пятьсот. У нас там все «барбосы» и Т-60, так что японцам ничего не светит. Но время! И Харбин недалеко – запросто могут прислать подкрепление. В том числе и тяжелую артиллерию выдвинуть, гаубицы, и накрыть аэродром. Хотя для того самураям надо знать точно, что объект – уже не их.
Рядом со мной авианаводчик, капитан от ВВС, при нем солдат с рацией-«шитиком». Ставлю им задачу – и через три минуты эскадрилья истребителей нанесет по японцам штурмовой удар. А «Днепр-3» добавит – как раз на дистанцию стрельбы подойдут!
– «Ростов», я «Днепр-3». Хорошо врезали, четыре грузовика горят, пехота разбегается! Мы начинаем!
На летном поле уже идет погрузка. Гремят взрывы, и вспыхивает огонь в «корпусе ро». Десантники организованно отступают к аэродрому. А в шести километрах идет бой. На помощь «Днепру-3» пришли «Днепр-2» и «Днепр-4» – а вот «Днепру-1», самому левофланговому, пожалуй, там делать нечего – ему приказ, на отход!
После я узнал, японцам влепили очень удачно. «Барбосы» сожгли все три танка, не может «ха-го» по полю боя вертеться, как тридцатьчетверка, и броня у него слабая, 76-мм снаряд не держит никак. А Т-60 выбили оставшиеся грузовики, досталось и артиллеристам – пушки были не противотанковые, а полевые, свою пехоту поддерживать могут хорошо, но по быстродвижущейся цели стрелять неудобно, замучаешься хвостовик однобрусного лафета ворочать, а он еще и в землю зарывается! Да и не ожидали самураи здесь увидеть нашу броню – максимум диверсионную группу или отряд китайских партизан с одной лишь стрелковкой.
– «Днепр-3», я «Ростов», сколько техники у японцев осталось?
Что, танки и машины все? Тогда – отход! «Дуглас» уже запускает моторы, готов принять меня и группу управления, на поле осталось еще пять машин, ждут, чтобы забрать «Днепров». А в прикрытии, над головой две четверки «лавочкиных» круги нарезают – готовы отсечь японцев, если те попытаются мешать. Вижу, как на горизонте появляются облака пыли – в бинокль различаю знакомые силуэты «барбосов», «шестидесяток», и английских бронетранспортеров, спешат. Не беспокойтесь, никого не оставим!
Накаркал! Выстрел – и рядом с полосой встает фонтан разрыва. Японская пушка стреляет с холма – как после оказалось, упертые самураи на руках толкали ее полкилометра и затянули на гребень, откуда был виден аэродром. Повернуть кого-то из отходящих «Днепров»? Нет, истребители уже заметили, даже без команды наводчика, и два Ла-11 пикируют на тот холм, расстреливая японцев.
Но пушка успевает сделать еще два выстрела. Один из снарядов разрывается метрах в сорока, а вот второй… Когда я, убедившись, что все идет как надо, готов загрузиться в самолет. Ведь командир отходит если не последним, то одним из них.
И тут что-то бьет меня в спину. Вроде и не больно, но земля ударяет по лицу, и перед глазами все плывет. Как в тумане вижу и слышу, что меня подхватывают, заносят – и вырубаюсь.
Войну без царапины прошел, – а тут шальной осколок схватил по дури!
Одно утешение – катану и вакидаси, лично взятые мной у генерала Исии, ребята в самолет успели закинуть. Всегда мечтал настоящий японский клинок заполучить – думаю, у такого чина будет раритетный меч старых времен, а не новодел?
Генерал Сэйити Кита, командующий
1-м японским фронтом (3-я и 5-я армии).
Харбин, 3 июня 1945 года
Мы знали, что русский медведь скалит на нас зубы. Но что мы могли сделать, превратившись, по существу, в тыловой отстойник вооруженных сил империи?
Чем может помочь «повышенная готовность ПВО», если у нас просто не было достаточного количества зенитных орудий? Если считалось, что потребности в истребителях должен покрывать авиазавод в Мукдене, лишь недавно перешедший с выпуска древних Ки-27 на «хаябусы», которые тоже могли считаться современными лишь в начале этой войны, а новейшие Ки-61 и Ки-84 выделялись нам Ставкой едва ли не поштучно? А о радиолокационных станциях мы могли лишь мечтать!
В Харбине объявили воздушную тревогу, лишь когда уже начали рваться русские бомбы. Хотя в городе были разрушения и жертвы, бомбежка была сосредоточена на военных объектах, в число которых попал узел связи фронта, а также все аэродромы вокруг. ПВО было подавлено в первые же минуты, немногие истребители, успевшие взлететь, были сбиты. Всю первую половину дня мы прилагали огромные усилия, чтобы восстановить порядок и управление войсками, получить достоверные сведения о происходящем. И только к 12 часам в штабе узнали о захвате управления водоснабжения русским десантом.
Состав сил противника, высадившихся всего в двадцати километрах, был оценен как воздушно-десантная бригада с ротой легких танков. И это было воспринято как самая непосредственная угроза Харбину! Один из крупнейших городов Маньчжурии, железнодорожный узел, важный промышленный центр, место расположения штаба 1-го фронта – имел гарнизон в составе всего двух бригад, 47-й пехотной, и 131-й смешанной. С учетом морской пехоты Сунгарийской флотилии, охраны складов, прочих тыловых и учебных подразделений, а также Кэмпентай, я имел под командой не более сорока тысяч человек, из которых почти половина не была вооружена! В то же время я, имея пример успешного Делийского десанта, мог с достаточным основанием считать, что располагая аэродромом, русские в состоянии быстро развернуть в нашем тылу группировку в составе двух-трех дивизий (приняв соотношение между высаженными в первой волне и развернутыми впоследствии как 1 к 6, аналогично Дели). Там критичной ошибкой нашего командования была недооценка темпа и качества наращивания сил противника – который, как оказалось, превышал скорость подхода наших подкреплений. Если русские сейчас покажут такой же темп развертывания, имея в своем распоряжении полностью работоспособный аэродром, то уже через сутки они могли достичь численности, достаточной для штурма Харбина! После чего западный и северо-западный фланг не одного 1-го фронта, но и всей Квантунской армии рушатся быстро и неизбежно!
Действовать надо было быстро! Уничтожить десант, пока он еще относительно слаб – и особые надежды возлагались на входящий в состав 131-й бригады танковый полк и приданную ему танковую роту Резерва ГК («пантеры»). И все было поставлено под угрозу из-за трусости и малодушия всего одного человека, гайдзина!
Обязанности командира Особой танковой роты исполнял майор Фогель (из числа так называемых «советников», присланных с последним конвоем из Германии) – исключительно благодаря его стараниям, «пантеры» поддерживались в исправном техническом состоянии. Я знал его как образцового немецкого офицера, безупречного внешнего вида и дисциплины – и был поражен, увидев его до безобразия пьяным и посмевшим так явиться в штаб. Выслушав же мой приказ, готовить роту к маршу и бою, он, вместо того чтобы немедленно приступить к выполнению, расхохотался мне в лицо.
– Вы знаете, что такое русский танк Т-54? – выкрикнул он. – То, что называете танками вы, это не больше чем средство поддержки пехоты, короткая и не слишком тяжелая дубинка. Наши кошечки, это истребители танков, острый прочный стилет. А русские, начиная с БТ, совершенствовали оружие глубоких прорывов, подобны вашей катане, рассекающей тело врага! У их танков пушка калибром десять сантиметров, броня толще, чем у «пантеры», скорость почти как у БТ, и дальность без дозаправки четыреста километров – и они всегда идут в бой массой, чем вы их собрались останавливать, идиоты? У нас были тяжелые противотанковые пушки восемь-восемь, и «кошечки» в обороне, и авиация – а что у вас? Пушки калибра 37 и 47, которые русским лишь краску на броне поцарапают? Такие же на ваших так называемых танках – экипажи которых вы можете уже числить погибшими, отправляя их в бой! Про авиацию молчу – я сам видел над Харбином, наверное, несколько сотен русских самолетов, и лишь три японских, которых к тому же сбили у меня на глазах! У русских есть не просто танки – у них есть танковые армии, с хорошо отработанным взаимодействием с артиллерией и авиацией. Враг уже наносит удар, его катана летит к вашей шее, а вы даже не видите, связи с фронтом у вас нет, – но я не сомневаюсь, что русские уже идут, и за эти минуты, что я говорю, они уже прошли еще пару километров. Вы надеетесь остановить русскую танковую армию, да еще при их господстве в воздухе, двумя десятками «пантер», сколько всего таковых у вас есть – прочие жестянки в счет не идут, единственная польза, что они будут отвлекать на себя часть русских снарядов? Такой подвиг не под силу даже Манштейну с Гудерианом, окажись они на моем и вашем месте! Так что советую вам начать паковать имущество штаба, чтобы не жалеть об оставленном, когда придется убегать! Или готовиться умереть за вашего императора, но я-то тут при чем?
И прежде чем я успел отдать приказ арестовать мерзавца, он залпом выпил флягу с русской водкой. И рухнул на пол в пьяном бесчувствии. Не воин – паршивое гнилое мясо. И эти гайдзины, побежденные в двух войнах только в этом веке, еще думают чему-то учить нас, пока не проигравших ни одной войны?! Впрочем, что можно ждать от тех, кто склоняет голову перед врагом, продолжая жить – вместо того чтобы поступить так, как известно любому самураю? Германские гайдзины, при всем их самомнении, еще хуже гайдзинов русских, если вспомнить, кто уже дважды брал Берлин! Честь у них заменена всего лишь оружием – потому, видя, что враг вооружен лучше, они считают должным сдаться. Они никогда не могут поступить, как Миямото Мусаси, великий мастер меча, который не раз выходил на поединок с боккеном – тренировочным деревянным мечом – против стальной катаны, и побеждал! Слава Аматерасу, мы не немцы – и пока страна Ямато сохраняет этот дух, она непобедима!
К сожалению, я не мог немедленно казнить труса и изменника, ввиду его бесчувственного состояния, в котором он не мог бы осознать боли и страха смерти. Потому он был помещен в тюрьму, в ожидании своей участи, а нам пришлось решать неожиданно возникшие проблемы. Одну из «пантер» так и не сумели завести. Вторая заглохла в самом начале марша, и ее пришлось тащить на буксире, назад в мастерские, третьим танком – сорок пять тонн были не по силам ни одному нашему тягачу. И нас очень душила русская авиация, нападая даже на одиночные машины и мотоциклистов. Лишь в темноте нам удалось приблизиться к русским позициям и начать решительный штурм. Зато я мог спокойно доложить, не теряя лица, что русский плацдарм уничтожен, сожжено более двадцати единиц вражеской бронетехники, у нас потерь нет (при собственно бое – если не считать потери в пути от авианалетов).
Мы победили в этом первом бою! За императора! Тэнно Хэнка Банзай!
Из докладной записки в штаб 1-го Дальневосточного фронта.
Обобщение опыта операции «Снегопад»
Авиация – все поставленные задачи в целом выполнены успешно. Однако большое расстояние от аэродромов на нашей территории (400–500 км) вызывало трудности со своевременным оказанием авиаподдержки (подлетное время больше часа). Блокирование района звеньями и даже парами истребителей дальнего действия было совершенно недостаточным, так как при обнаружении значительных японских наземных сил четверка истребителей может штурмовым ударом нанести ущерб, но не остановить полностью движение колонны. Также истребители могут быть связаны боем японскими самолетами в самый неподходящий момент. Именно это являлось причиной, по которой группировка японцев (до двух рот мотопехоты с танками) сумела беспрепятственно подойти к прикрываемому объекту. Опасных последствий удалось избежать, лишь благодаря оперативному перенацеливанию эскадрильи 892 иап, оказавшегося в данном районе в связи с выполнением своей боевой задачи – что было далеко не оптимальным решением.
Представляется лучшим с самого начала придать десанту эскадрилью непосредственной поддержки, с базированием на захваченном аэродроме. Вопросы тылового обеспечения могли быть решены переброской на Ли-2 необходимого персонала и снабжения. Также возможным было бы использование транспортных ТБ-3 как танкеров, с заправкой истребителей на земле из их баков.
Исключительно хорошо работала служба авианаведения, приданная десанту, – обеспечившая авиаподдержку при отражении наземной атаки японцев. Но следует отметить, что большое значение имел и высокий приоритет операции, установленный штабом 9-й Воздушной армии.
Применение самолета огневой поддержки наземных войск в целом себя оправдало. Но необходим высокий уровень подготовки летных экипажей, так как из-за неточного пилотирования отклонение огневого воздействия на цель доходило до 50, а в отдельных случаях до 100 метров. В итоге наземные части, указав цель, поспешно отходили назад, что замедляло их продвижение и могло повлечь неоправданные потери.
Высадочная часть – применение планеров, а в дальнейшем и посадочного десанта вместо парашютистов, в данном случае себя оправдала. Но следует учесть, что это было возможным исключительно из-за пренебрежения японцев к малокалиберной зенитной артиллерии. Поскольку при захвате десантниками зенитных батарей в районе аэродрома оказалось, что часть орудий была исправной, то есть не выведена из строя предшествующим авиаударом.
Полностью оправдало себя включение в состав десанта легкой бронетехники. Даже легкие танки Т-60 оказались успешны при подавлении огневых точек и действиях против пехоты противника при отсутствии у нее средств ПТО. Однако последующее оставление техники с выводом ее из строя представляется допустимым лишь в исключительных случаях – обстановка вполне позволяла повторный перелет к месту десантирования тяжелой транспортной эскадрильи, с эвакуацией техники.
По наземной части – предварительная оценка низкой боеспособности японских войск, охраняющих объект, оправдалась. Однако недостаточно была учтена готовность японцев к уничтожению своих же сил (при штурме тюремно-производственного здания, до 30 процентов японских потерь были от собственного газа). Лишь уничтожение десантом системы вентиляции объекта и своевременно принятые медицинские меры позволили избежать полной гибели заключенных (спасено 36 человек из 83) и уничтожения штурмовой группы (50 процентов потерь!).
По обеспечению – явно недостаточной была численность медико-санитарной группы, приданной десанту. Обеспеченность медикаментами была удовлетворительной, но остро не хватало дезинфецирующих средств. Равно как и упаковки для изымаемой документации и вещественных доказательств (герметичных резиновых мешков) – в итоге опасный груз перевозился без мер эпидемиологической предосторожности, что потребовало последующей трудоемкой дезинфекции самолетов (два транспортных авиаполка выведены из строя на пять дней).
Категорически не были соблюдены рекомендации на территории объекта действовать исключительно в средствах защиты, с последующим их сожжением. В итоге весь личный состав 101 шбхз пришлось подвергнуть карантину. К настоящему времени случаев заболевания заражения среди л/с не обнаружено.
Из кн. А. Сухорукова «В небе Маньчжурии и Китая».
Из интервью с летчиком 776-го ИАП
32-й истребительной Краснознаменной
авиационной дивизии 9-й ВА
1-го Дальневосточного фронта полковником
И. Ф. Гайдаем (альт-история, 2002)
А.С. Вы уже говорили, что в 1943 года ваш полк снова перевооружили – на какую модель?
И.Г. На Як-9Д. Вначале 1-ю эскадрилью, потом 2-ю, потом 3-ю. Где-то за месяца два-три уложились. А старые Як-7Б списали – и изношены были к тому времени, и сделаны коряво, да и двигатели слабоваты.
А.С. И как вам «9Д»?
И.Г. Понравился. Он был быстрее, у него более мощный двигатель, больший запас горючего. Иногда, бывало, лётчик потеряет ориентировку, заплутает, тогда запас очень помогал. Спокойнее действуешь, когда знаешь, что горючего хватит.
А.С. А по маневренности?
И.Г. Такой же, как Як-7Б, а на вертикали даже чуть и получше. Я, например, особой разницы в маневренности не видел, но «девятка» была явно быстрее.
А.С. У Як-9Д вооружение было послабее, чем у Як-7Б – один пулемёт, а не два.
И.Г. Мы тогда на это особого внимания не обращали. Дальний Восток, войны нет. Нам запас горючего был важнее, чем мощность вооружения. Главное, что пушка есть, а пулемёты это только дополнение.
А.С. По оборудованию кабины эти самолёты сильно отличались?
И.Г. Почти не отличались, но кабина Як-9Д была сделана намного аккуратнее.
А.С. Пополнение тогда в ваш полк приходило? Если да, были ли фронтовики?
И.Г. Пополнение приходило. В основном младшие лейтенанты из авиаучилищ. Фронтовиков только двое. Как раз тогда у нас сменили командира полка и штурмана полка. Прислали двух «варягов» – майора Новоселова и майора Дубинина. Вот они были фронтовиками. Новоселов сразу стал для нас большим авторитетом. Очень умелый лётчик и с большим опытом. И Дубинина мы тоже уважали. У нас в полку тогда была постоянная нехватка младших специалистов – техников, оружейников, механиков, прибористов и прочих. Лётчиков хватало, а вот «спецов» нет. Только после окончания войны их число довели до полного штата.
А.С. Летали в 1943-м много?
И.Г. Мало. Постоянная нехватка ГСМ. Летом ещё ничего. Бывало 1–2 полёта в неделю, а зимой могли и 1 раз месяц слетать. Конечно, хотелось больше, но все прекрасно понимали, что горючее на фронте нужнее.
А.С. Учебные воздушные бои тогда вели? На полигоны летали?
И.Г. И бои, и полигон. Составлялся план учебного боя и по нему вели отработку боевого маневрирования. На полигонах стреляли по наземным целям из пушки и пулемёта. Пару раз стреляли по конусу, только из пулемёта. Были полёты и на отработку групповой слётанности, и «по маршруту». В 1943 году мы летали куда больше, чем в 1942-м, но всё равно мало. Нормально начали летать только в 1944-м, ещё война шла, а нам уже план полётов начали составлять с полным количеством лётных часов.
А.С. Как встретили окончание войны?
И.Г. Я на аэродроме тогда был. Прибегает посыльный из штаба и что есть мочи кричит: «Война кончилась! Победа!» Что тут началось! Шум, объятья!.. Оружейники притащили ракетницы, начали из них стрелять! Хорошо, что у летчиков пистолетов с собой не было, а то бы весь боекомплект расстреляли.
А.С. А что, лётчикам пистолетов не давали?
И.Г. Только на полёты. Идёшь в полёт – в «оружейке» получаешь пистолет, приземлился – пистолет сдаёшь. В день окончания войны погода была нелётной, поэтому пистолетов ни у кого не было.
А.С. А как стало после окончания войны.
И.Г. Летать стали больше. Где-то месяца через три комполка объявил лётчикам, что будет наш полк истребительно-бомбардировочным, с упором на штурмовые действия. Оружейники установили на плоскости бомбодержатели («дер – какие-то…» – номер сейчас не помню), и стали мы летать на полигон, бросать бомбы.
А.С. Я читал, что Як-9Д не был рассчитан на несение ударной нагрузки, у него было слишком много горючего.
И.Г. Может, так и было, но мы с бомбами при полной заправке никогда не летали, максимум при половинной.
А.С. А какие бомбы использовали?
И.Г. 25– и 50-килограммовые, практические. В основном 25-килограммовые.
А.С. Бомбили с пикирования?
И.Г. Только с пикирования! Подвешивают тебе бомбочки, и летишь на полигон. Там уже пункт наведения даёт тебе команду. Становишься на курс, сбрасываешь скорость, валишься на крыло, ловишь мишень в прицел, пикируешь, рвёшь рычаг, бросаешь бомбы и на вывод!..
А.С. Бомбосброс был рычажный, механический?
И.Г. Да, и поначалу это сильно мешало. Рвёшь левой рукой рычаг (а там тянуть надо было сильно) и «автоматически» тянешь на себя и ручку правой, цель из прицела и уходит. Мимо!.. Со всеми отсюда вытекающими неприятными оргвыводами. Потом приноровились, стали нормально попадать.
А.С. Нормально это как?
И.Г. Где-то с 1,5–2 тысяч попадали в 50-метровый круг обеими бомбами, в 25-метровый – одной.
А.С. И сколько за день могли так слетать?
И.Г. Обычно один-два раза, но иногда и больше. Я как-то так четыре раза подряд слетал, так после четвёртого из кабины вылез, а ручки-то дрожат!.. И ножки дрожат!.. И как-то мне совсем нехорошо… Но молодой был, восстанавливался быстро, на следующий день уже было всё более-менее нормально.
А.С. Ещё какие-нибудь интересные полёты были?
И.Г. Стали летать на полигон «на полную дальность». Заправят тебе истребитель «по пробки», и летишь на километров 500–600. Там стреляешь по наземным целям (выжигали боекомплект полностью, делали по 3-4-5 заходов!) и назад. На экономичном режиме это часа полтора-два туда и столько же обратно. И где-то минут двадцать-тридцать над полигоном. Вначале летали «шестёрками» и эскадрильей, потом четвёрками, а потом когда уже набрали большой опыт, стали летать парами. Причём на разные полигоны, но всегда далеко. Самый ближний был где-то в 450 километров, а самый дальний в «шестистах с чем-то». У Як-9Д ёмкость баков позволяла полёты на дальность до 1300 километров.
Но главное даже не это. Вот возвращаемся мы с полигона (это был у нас или первый, или второй полёт на «полную дальность»), приземляемся, вроде всё нормально. Собрались, обсуждаем. Тут, смотрим, «виллис» с Новоселовым.
Построились, я, как комэск, докладываю об успешном вылете на полигон, а Новоселов ему: «Вылете кого?!..»
Я оторопел!.. А он снова: «Вылете кого?!..»
Я ему: «Истребителей эскадрильи…»
Тут Новоселов аж взвился:
– Каких ещё истребителей?!! Вы – не истребители!!! Вы… тюхи!!. Дырки слепоглазые!!. Ни хера не видите!..
Оказывается, на обратном пути нас условно атаковало звено из 32-го ГвИАП (они недалеко от нас базировались). Они произвели несколько атак, и ни одну мы не увидели. Представляешь!.. Двенадцать человек, и никто ничего не видел «Лавочкиных» (32-й ГвИАП был Ла-11 вооружён, для армейского полка летом сорок пятого редкость, эти самолеты больше флотской авиации шли).
А после их комполка позвонил нашему Новосёлову и похвастался: «Сделали мои твоих, как щенков!.. Приезжай, Новоселов, я тебе фотоснимки покажу, вместе со мной полюбуешься…» Ну, а Новосёлов потом «веселье» устроил нам!..
А.С. На ваш взгляд, почему у лётчиков 32-го ГвИАП получилось вас так легко победить?
И.Г. Ну, они хорошо повоевали, опыт у них был богатейший, их на Дальний Восток из Германии перебросили, причем новичками не разбавляя – все там были «звери». Мы по сравнению с ними были неумехами и недоучками. В то время не сравнить (потом в Китае мы наверстали).
Именно из-за таких атак, потом в этих вылетах на «полную дальность» мы никогда не расслаблялись, а это сильно выматывало. Летишь и головой постоянно крутишь. За три часа непрерывного верчения шею растирали себе все, а некоторые даже до крови. И шёлковый шарф не помогал. Потом приноровились. И смотреть по сторонам научились. Стало нас трудно подловить (хотя иногда и бывало…). Помню, был у нас один такой вылет звеном, когда нас на пути «туда» атаковали один раз, и на пути обратно – трижды, и ни разу не подловили.
А.С. Учебные бои во время таких вылетов вели?
И.Г. Нет. Полагалось, при обнаружении атаки развернуться и зайти на атакующего «в лоб», показать ему, что ты его обнаружил, вести же воздушный бой запрещалось. Учебный бой группой без плана, опасен, столкнуться можно, а этого никому не надо.
А.С. А как Як-9Д выглядел на фоне Ла-11, «кингкобры» японцев?
И.Г. С Ла-11 вопрос, тут сильно от пилота зависело, и общий уровень, и насколько освоил именно этот тип истребителя. Более поздний Як-9П, пожалуй, чуть быстрее был. С «кингкобрами» взаимодействовали чаще, на них рядом с нами 190-я истребительная дивизия летала, трехполкового состава (17-й, 494-й, 821-й полки), с 17-м иап мы даже был, аэродром делили. Сравнивали, конечно, в учебном бою – мы в лоб им зайдём, проскочим и тут же сразу на разворот и им в хвост, хорошо успевали. Все были согласны, и пилоты «семнадцатого» тоже, что «кингкобра» на малых высотах «утюжок». Правда, на пикировании она, как и Ла-11, очень легко от нас отрывалась – тяжёлая, больше 4 тонн. И металлическая, обшивку им на пикировании не сорвёт. Бывало и так, пристроятся они к нам сбоку, и начинаем мы газу потихоньку добавлять. И они добавят. Смотрим, кто быстрее. И выяснилось, что никто. Одинаковые по скорости истребители. А вот с японцами… тут лишь за то, что видел, говорю. Нам чаще всего из их истребителей Ки-43 «хаябуса» попадались, так это примерно как И-16 последних серий, да еще пилоты на них в большинстве, зелень – так что нам на один зуб, мы их как добычу воспринимали, не противников. Были у японцев еще более древние Ки-27, которые еще Халхин-Гол застали – про них вообще разговора нет, мясо, летающие мишени. Но нам рассказывали, что есть у них и более современные машины, и какое-то количество немецких «фок», все тупоносые, силуэтом похожи. Над Мукденом мы несколько раз с ними бои вели – «фоки» и есть «фоки», в Европе справлялись, сумели и здесь. После войны по документам узнали, что это были Ки-84. В целом слабее – истребитель поколения середины войны, а у нас было уже следующее.
А.С. А на каких высотах вы на «полную дальность» летали?
И.Г. Не выше 4000, обычно до 3000, а парой могли вообще и на 1500.
А.С. Как я понял, летать вы стали много?
И.Г. Да, три-четыре полётных дня в неделю, а бывало и больше. И воздушный бой отрабатывали, и по конусу, бывало, стреляли, но бомбометание и стрельба «по наземным» были в подготовке главными.
А.С. А как матчасть стала себя показывать после длительной и интенсивной эксплуатации?
И.Г. В целом неплохо, но уже к весне 1945-го инженер полка стал докладывать Новоселову, что на обшивке крыльев у многих самолётов появились длинные трещины, и если дело так пойдёт дальше, то он скоро начнёт списывать самолёты по износу планера. Комполка доложил об этом кому надо, и месяца за два до начала войны с Японией наш полк снова перевооружили. Причём на этот раз перевооружили очень быстро, буквально за три дня. Лётчики-перегонщики пригнали нам 40 истребителей – 18 Як-9УД-Т и 22 Як-9УД-Л – на три эскадрильи и звено управления. «Улучшенный, дальний, тяжёлый» и «улучшенный, дальний, лёгкий». Мы их называли У-Дэ-Тэ и У-Дэ-эЛ, а со временем они стали «ударником» и «удалым».
А.С. О них хотелось бы подробнее, ибо это не самые массовые советские истребители.
И.Г. Цельнометаллические, по планеру ничем не отличались от Як-9П. Лишь другие двигатель и вооружение. На УДЛ и УДТ был обычный карбюраторный ВК-107Б (на Як-9П – более мощный ВК-107ФН с непосредственным впрыском). На Як-9УД-Л стояла мотор-пушка 23-мм НС-23 и два синхронизированных 12,7-мм пулемёта БС, а на Як-9УД-Т вместо НС-23 была 37-мм НС-37 и те же два пулемёта (на Як-9П стояли НС-23 и синхронизированная 20-мм Б-20М). У НС-37 боезапас был 30 патронов. И ещё, если раньше все наши «яки» были с саратовского авиазавода, то эти были с тбилисского. Распределили самолёты просто, все «тяжелые» ведущим, все «лёгкие» – ведомым, звену управления – только «лёгкие». Мне достался «тяжёлый», я тогда уже был комэском и старшим лейтенантом. (Но бывало, летал я и на «лёгком».)
А.С. Ну и как вам показался Як-9УДТ после Як-9Д?
И.Г. Смесь восхищения и настороженности. Качественно совершенно другой самолёт, у него всё было электрифицировано, даже перезарядка оружия и предохранители. И бомбодержатели с электросбросом. (Потом на полигоне мы это оценили. Намного удобнее бомбы сбрасывать одним нажатием кнопки, а не тугим рывком рычага.). Хотя внешне оба этих самолёта были очень похожи, но УД был намного лучше – и быстрее, и резвее на вертикали, при горизонтальной маневренности на уровне Як-9Д. В общем, чем больше я на Як-9УД-Т летал, тем больше он мне нравился.
А.В. По оборудованию кабины сильно различались?
И.Г. Все Як-9УД были намного лучше приборно оборудованы, чем Як-9Д. Принцип оборудования кабины, а значит, и расположения приборов, не изменился, но стало больше циферблатов и тумблеров, зато меньше рычагов. К тому, что было на Як-9Д, на УД добавились авиагоризонт и радиополукомпас, радиостанция была, стояла намного лучше, а на «ударном» ещё указатель количества снарядов (кстати, очень ценный прибор). Кресло было куда удобнее. И даже появился писсуар. Да, по всем статьям Як-9УД был отличный истребитель, хоть в тяжёлом, хоть в лёгком вариантах.
А.С. Специалисты до сих пор спорят, а нужно ли было вооружать лёгкий истребитель такой тяжёлой пушкой, как НС-37? Может быть, стоило немного подождать и устанавливать куда более лёгкую Н-37, у которой к тому же и куда меньшая отдача?
И.Г. Пушка была действительно тяжёлой, 150 килограммов, и отдача немаленькая. Но она была очень мощная. И очень точная. И надёжная.
А.С. Точная? А пишут, что в цель попадал только первый снаряд, а все остальные шли «вразброс» из-за «раскачки». А от отдачи истребитель так просто «тормозил».
И.Г. Понимаешь, 37-мм пушка оружие специфическое, а это значит, что стрельба из неё требует определённых специфических навыков, которые не выработать в процессе стрельбы из оружия малых калибров. У меня такой навык был. Вот как я на Як-9Д стрелял по конусу – догоняю буксировщик, сближаюсь, подсбрасываю скорость, ловлю конус в прицел, стреляю, потом снова даю газ. И так же стреляли все остальные. По наземным целям то же самое – вначале сбросил газ, отстрелялся, потом снова дал газ.
Когда я так начал стрелять на «ударнике», то поначалу ничего путного не получалось – не попадаю. Или точно так же, как ты говоришь – только первым снарядом. Потом я стал думать, а на кой чёрт я сбрасываю газ, если пушка и так «тормозит»?. Попробовал «подсброс газа» исключить полностью – стал стрелять намного точнее. А потом я пошёл ещё дальше, в момент стрельбы я стал газ прибавлять – жму на гашетку пальцем правой, а левой «сектор» двигаю вперёд (понятно, что на пикировании этого не делал). И стало всё отлично, ни потери скорости, ни разброса. Вот тут и выяснилось, что пушка-то очень точна. Траектория её снаряда была почти прямой, а трассер у него ого-го!.. – такой огненный «волейбольный мячик» с полуметровым огненно-жёлтым хвостом.
Вот когда я специфику орудия понял и освоил, я «отсечку» стал ставить только на «три выстрела» и все три снаряда в мишень укладывал, а в Китае мне случалось три снаряда укладывать в один грузовик. Если в кузов даже пара 37-мм-осколочно-фугасных попадала, то всё там рубила в фарш.
А.С. Кстати, насчёт «отсечки», она из кабины лётчика переключалась или её оружейник устанавливал?
И.Г. Из кабины. Там переключатель стоял на три положения – «два», «три» и «откл». То есть он же и предохранитель. На «лёгком» в том же месте был переключатель на две позиции – «огонь» и «откл».
А.С. У этой пушки был дульный тормоз или пламегаситель?
И.Г. Пламегаситель. У нас были ухари, которые его снимали (он несколько километров скорости сжирает). И пушка стреляла нормально – никакой разницы по отдаче. Зато потом один из этих ухарей в поздних сумерках случайно пальнул, да ещё и «тройкой» – так потом долго в глазах «зайчиков» ловил… (Там ведь так устроено, что вручную отсечь пушечную очередь невозможно, если нажал один раз, то будет либо два, либо три выстрела, это не пулемёт.) Как он не гробанулся, сам не знает – вообще ничего в кабине не видел. Но об оружии тебе с нашим эскадрильным оружейником Манзоном надо поговорить, он бы всё до тонкостей рассказал.
А.С. На Як-9УД вы летали на «полную дальность»?
И.Г. Конечно. Только для полётов на самый дальний полигон мы стали подвешивать два 150-литровых подвесных бака из фибры, с ними УД имел дальность до 1700 километров, при экономичном режиме. Если основная часть полёта в режиме скоростной дальности, то тогда до 1550 километров.
А.С. А УД позволял подвеску бомб на полной внутренней заправке?
И.Г. Позволял. На «лёгком» до 100 килограмов на плоскость, на «тяжёлом» до 50 килограммов, хотя это считалось перегрузом. И в Китае мы с такой нагрузкой пару раз слетали, но обычно если летали с бомбами, то горючего «недоливали». Як-9П позволял подвешивать до 250 килограммов на плоскость, но у него и двигатель мощнее. Бомбы использовали, на полигоне 50-килограммовые практические, а в Китае и Маньчжурии – ФАБ-50 и ФАБ-100.
А.С. И всё-таки меня интересует маневренность – «тяжёлый» от «легкого» сильно отличался?
И.Г. «Лёгкий», конечно, был пошустрее и на вертикали получше, он же легче. На горизонтали никаких отличий. Но тут отставание «тяжёлого» критичным не было, мне в учебных боях случалось на своём «тяже» побеждать и того, кто был на «лёгком».
А.С. А с Ла-11 или Та-152, Як-9УД в поединке не сводили?
И.Г. Нет, но лично у меня был интересный случай. Мы парой возвращались с полигона. Уже подлетаем к своему «Комиссарово», когда мне мой ведомый Колька Рассохин по радио передаёт: «Со стороны солнца!..» Гляжу, точно, заходит на нас пара!.. Я, как полагается, подождал, пока они подойдут поближе, и резким «боевым разворотом» им в лоб! Проскакиваем, ага, Ла-11, 32-й ГвИАП!.. Я им сразу же полупетлёй в хвост! Истребитель новый, двигатель мощный, баки почти пустые, догоняю!.. «Нащёлкал» их на ФКП, они даже не маневрировали!.. До этого, с Як-9УД они не сталкивались, привыкли, что в пике они сразу отрываются, точно так же, как «кобры». Наверное, ошибкой их в этот раз было, что с нами в «бой» вступили с почти полной заправкой, тяжелые, Ла-11 так тоже был «утюговат». И как только они газ подсбросили, я их ведущего и догнал, сбоку пристроился и показываю ему!.. Знаешь, так это ребром ладони по сгибу локтя!.. Он на меня смотрит и поверить не может – «як» Ла-11 догнал на пикировании! В себя он пришёл быстро и показывает мне, мол, что это за труба у тебя на носу? Пламегаситель увидел… И движение у него получается такое неприличное… Я по рации: «Колька, газуем!..» Как дали и оторвались от них как от стоячих! Знаю, что Ла номинально разгонялся до 690, так это, во-первых, на пяти-шести тысячах, а во-вторых, при весе на тонну большем так быстро скорость не наберет.
Прилетаю, докладываю Новоселову. Так, мол, и так, подвергся учебной атаке, увернулся, догнал, снял на ФКП. Новоселов сразу же: «Плёнку в лабораторию немедленно! Снимки мне на стол!..» И уже через час звонил командиру «32-го»: «Слышь, Сиротин, сделали мои „тыловики“ твоих „фронтовиков“, как щенков!.. Приезжай, я тебе фотоснимки покажу, вместе со мной полюбуешься!..» Отомстил.
И после, когда 32-й ГвИАП с нами рядом сидел, вот не помню уже, «Комиссарово» или другой аэродром, тот лётчик меня нашёл: «Мне комполка из-за тебя такую „клизму“ вставил!..» Потом мы подружились.
А.С. На горючем с каким октановым числом летали?
И.Г. ВК-107Б полагался бензин с октановым числом не ниже 98. У нас всё время бензин улучшался. Як-7Б летал на 92-м, Як-9Д – на 95-м, а Як-9УД – на 98-м и 100-м.
А.С. А когда вы поняли, что будет война с Японией?
И.Г. А мы никогда не сомневались, что рано или поздно начнется, а к лету 1944-го, когда стали отрабатывать ударные операции, а штурман полка нас заставил качественно изучать карты территории Маньчжурии, стало понятно, что до войны считанные месяцы, максимум год. Можешь мне не верить, но к началу войны я всю территорию Северной Маньчжурии вплоть до Харбина включительно знал как свои пять пальцев. Все основные ориентиры, расположение населённых пунктов, их основные аэронавигационные признаки, особенности рельефа и так далее и тому подобное. Что же касаемо самого Харбина, то по зоне в 50 километров вокруг него наш штурман Дубинин устроил специальный зачёт, на котором гонял нас как чертей. И пока все не сдали на отлично, не успокоился.
А.С. Вас не удивило такое внимание именно к Харбину?
И.Г. Нет. Мы же были дальние истребители, а Харбин крупный промышленный центр, вполне могло быть, что мы туда будем сопровождать бомбардировщики. Да и сами могли с бомбочками туда слетать. По крайней мере, это объяснение нас вполне устраивало. Кроме территории Маньчжурии, мы стали очень подробно изучать ТТХ японских и американских самолётов. Справочники по ним тогда доставили просто замечательные, с рисунками, фотографиями и подробным описанием особенностей характеристик. В общем, наша разведка тогда хорошо постаралась. Так что войну мы встретили во всеоружии.
А.С. Первый день войны помните?
И.Г. Конечно! То, что до войны остались считанные дни, я понял, когда на аэродром завезли тройную норму боекомплекта к пушкам и пулеметам, сделали запас бомб и заполнили бензином все резервные емкости.
И вот, после ужина, объявляется построение полка и нам зачитывают приказ командующего 1-го Дальневосточного фронта о начале военных действий против империалистической Японии. Сразу же провели митинг. Затем летчикам раздали их ТТ и по два магазина патронов. Технический состав был отправлен на аэродром, готовить самолёты. Баки заправили под пробку, подвесили ПТБ. Зарядили полный боекомплект. Опробовали двигатели. Приказ на боевые вылеты получили с рассветом. Зона Харбина! Пятьсот километров от границы! Сильно волновался? Нет. Не до того было. Хотя было немножко не по себе.
Вылетали парами, каждой из которых определили зону «свободной охоты». Уничтожать следовало появлявшиеся самолеты противника, обстреливать воинские колонны на земле. Попутно вести разведку. Обязательно докладывать по волне взаимодействия о всех воинских подразделениях противника численностью выше взвода, особенно о бронетехнике и артиллерии. Сообщили пароли для опознания, позывные наземных пунктов наведения.
А.С. Вы о знаменитом десанте знали?
И.Г. Конечно! Нас специально предупредили, не ходить выше 2000, ибо десант будет прикрывать гвардейские истребительные, а там «волки» такие, что вначале собьют, а потом будут спрашивать. После оказалось, что среди них 32-й ГвИАП был, и еще два, тоже фронтовые. Еще сказали, что одновременно с нами вокруг Харбина будут работать и наши Ту-2, и «пешки», так что не сбейте ненароком, – а вот помочь, если японцы на них насядут, нужно обязательно. Начальник связи опять подолбал нам «темечко» насчёт радиомолчания и радиодисциплины. С тем и полетели.
А.С. Вы к Харбину летели на какой скорости и высоте? И как взлетали, по-светлому или по темноте?
И.Г. Взлетали довольно поздно, уже было светло, а в районе Харбина мы вообще оказались около 12 часов. Летели на экономичной. Вначале шли где-то на 4000, а подлетая к Харбину, опустились до 2000, а потом я вообще ходил на 1500.
А.С. И как вам Маньчжурия показалась?
И.Г. Да земля как земля, только лесов поменьше, а полей побольше. Японцы совершенно не ожидали появления нашей авиации в глубине своей территории. Я даже на окраину Харбина залетал – никакого зенитного огня. Почему? Не знаю. Может быть, зенитчики не были уверены, что самолёты советские (Ки-61 на «як» был довольно сильно похож).
А.С. Что вы атаковали первым?
И.Г. Мотоциклиста! Да, первый, кто нам подвернулся, был мотоциклист. На обычном мотоцикле без коляски. Я переключил «отсечку» пушки на «два», зашёл на него со спины в 1/4, предупредил ведомого: «Колька, если вдруг мазану, атакуй!..» – и на пологом пикировании… Дал короткую пристрелочную очередь из пулемётов, а потом врезал из пулемётов и пушки. Пушечная лента была снаряжена «через один» (мне мой оружейник сообщил) – на один бронебойный, один осколочно-фугасный – вот этот осколочно-фугасный у него в переднем колесе и рванул. Он через руль… кувырк! Об землю – шмяк!.. И всё. Я после вывода делаю кружок, смотрю, лежит, не шевелится. А потом и мотоцикл загорелся. Не взорвался, а именно загорелся. А мы дальше полетели.
А.С. Потом?
И.Г. Летали довольно долго. Ничего! Видимо, до японцев стало доходить, что что-то не то, тем более что в окрестностях Харбина работал не только наш полк, но и бомбардировщики. И ты знаешь, как ни странно, но это пугало. До полудня на дорогах вообще всё вымерло. Были отдельные путники, но явно не в воинской форме – чересчур цветастые.
Но какое-то ощущение, что вот сейчас что-то будет. И оно случилось, засекаем воинскую колонну. Да нормальную такую колонну!
Я переключаюсь на волну взаимодействия: «Я-„Казак“, в квадрате таком-то… воинская колонна, три танка, три броневика, десять грузовиков с пехотой, три пушки, двигаются в южном направлении…» Буквально мне через несколько минут отвечают: «Казак, я „Главный“, атакуйте их немедленно!.. Выбивайте танки!.. Приказываю вам задержать их!..»
Оба-на! Вот это влетел! «Приказываю задержать их!..» Это означает, что штурмуйте их своей парой, пока они не разбегутся или вас не собьют.
Страшно ли мне было? Конечно, страшно. Ну, не верил я, что такая колонна не имеет зенитного прикрытия. Штатное ПВО у японской пехоты, это пулемет 13,2 в каждой роте положен – надо думать, в кузове одной из машин едет, и сейчас его достанут, установят и нас встретят! За одну свою успешную атаку я ручаюсь, пока внезапность на моей стороне. Но вот следующие…
Ладно, чего тут думать!.. «Колька! Бьём по танкам! Я по головному, ты – по второму!..» Заходим со стороны солнца, 10 градусов по направлению движения колонны, ловлю в прицел головной танк («отсечка» на «три» уже стояла) – очередь из пушки и пулемётов! Ещё успеваю увидеть, как мои трассеры утыкаются в танк, который тут же вспыхивает!.. И выход со скольжением вправо!..
Разворачиваемся на второй заход!.. Гляжу, оба танка горят.
Второй заход по концу колонны – бьем по грузовикам с пушками, после моего попадания грузовик сразу вспыхивает!.. Опять уходим вправо!
Третий заход! Бьём по броневикам! Вижу, как один вспыхивает! И уходим уже влево!
Ещё заход!.. Бьём по разбегающейся пехоте. И снова вправо! И ещё заход!
Разворачиваюсь, и тут как-то громко в наушниках прозвучало: «Эй, Казак, ну дай и нам повоевать!..» Оглянулся, выше нас не меньше эскадрильи «яков».
И тут «отпустило». Гляжу на счётчик снарядов – остаток шесть штук. М-да… хорошо пострелял. Огляделся – ведомый сзади.
Стал смотреть, как эту колонну добивают «яки». А с земли трасс не видно – не было у японцев пулемета, или в машине расчет накрыло. Гляжу на указатель топлива, надо уже возвращаться.
Только об этом подумал, как в наушниках мне приказывают: «Казак, я – „Главный“, в квадрате таком-то встретьте „дуглас“, приказываю вам сопроводить его до границы!..» Полетели, всё точно, смотрю идёт «дуглас». Домой полетели вместе с ним.
Уже у самой границы, вижу, что со стороны солнца заходит на нас четвёрка. Мне аж нехорошо стало! Но тут мне с «дугласа» сообщают: «Спокойно, Казак, это свои!..» Точно, «лавочкины»!.. Сразу стало легче. Опознались, пароль-отзыв, лети домой, Казак!.. Полетел домой.
Но и это был не конец, буквально на границе вижу одинокий самолёт, и летит в нашу сторону. Метрах на пятистах, а у меня позиция удобная, со стороны солнца. И любой неопознанный самолёт считается вражеским, до момента его надёжного опознания как своего. Пикируем, подныриваем, смотрю – моноплан, хвостовое оперение однокилевое, но шасси неубирающиеся. Штурмовик японский!.. То ли Ки-36, то ли Ки-51 – они похожи. Ору: «Колька, это японец! Атакуем!..» Ловлю его в прицел, бью! В последний момент японец маневрирует. Мимо!.. Три снаряда «в молоко»! Колька атакует и тоже неудачно. «Ах ты, сука!..» – думаю, и снова в атаку! И снова неудачно. И у Кольки тоже неудачно. Правда, и оборонительный стрелок «японца» по нам не попал. В общем, срезал я этого японца только на пятой или шестой атаке, чисто пулемётным огнём.
А потом на «последних каплях» приземлились в «Комиссарово». Всё-таки большой запас горючего это большой плюс. Тут Сабуро Сакаи был прав.
Вот такой насыщенный у меня был первый день войны. Вылез из кабины и тут понял, что еле стою, так сильно устал, а ведь в воздухе какой-то собой усталости не чувствовал.
А.С. А зенитки по вам били?
И.Г. Уже на аэродроме в консоли моего крыла нашли дырку от пулемётной пули. Но сказать, от чего она была – били ли по мне зенитные пулемёты, или просто японская пехота отстреливалась от меня из винтовок, или это попадание заслуга «стрелкача» японского штурмовика, вот этого я сказать не могу. Лично я никакого зенитного огня не видел.
А.С. А как другие лётчики отлетали?
И.Г. Да так же. Били всё, что подвернётся. Были и те, кто и воздушного противника атаковал. «Охота» это штука такая, никогда не знаешь ни кто тебе попадётся, ни кому ты попадёшься.
А..С. Какие потери у вас в полку были в первый день?
И.Г. Один человек.
А.С. Один?
И.Г. Я же говорю, японцы совершенно не ожидали массового появления в воздухе советской авиации в своём глубоком тылу. Да и этот единственный наш погибший в первый день погиб по-дурацки. Молодой летчик, оторвался от ведущего. Уже возвращаясь из-под Харбина, на границе увидел наземный бой. Решил по собственной инициативе помочь нашим и обстрелять замеченную им пулемётную точку. Но свои позиции на границе японцы зенитками прикрывали хорошо. Вот во время атаки зенитка и подожгла его самолет. Он выпрыгнул с парашютом и приземлился на «нейтралке», но ближе к японцам. И попал в плен, потому что японцы наших опередили. Позже, когда наши войска продвинулись, нашли его обезображенный труп. Его пытали, потом расстреляли. И скажу тебе, что в гибели своей он в значительной степени был виноват сам – получив патроны к пистолету, он почти сразу, развлечения ради, расстрелял их по консервной банке. И когда к нему кинулись японцы, стрелять ему было нечем. Будь у него патроны, тогда, глядишь, на несколько минут японцев бы и задержал. Был бы хороший шанс спастись. Но он вообще был очень недисциплинированный…
Генерал Ямада,
командующий Квантунской армией
Русские все же решились. Нанесли подлый удар в спину стране Ямато, напрягающей все силы в сражении у Филиппин!
Не было сомнений, что армия выполнит свой долг. Но размах русского наступления, бешеная энергия, высокий темп и количество войск оказались для нас сюрпризом. В первый день мы даже не имели достоверной информации, поскольку узлы связи оказались среди приоритетных целей для русских авиаударов, а радиосвязь к тому же массово глушилась преднамеренными помехами. И с самого начала оказалось, что наша авиация не может противостоять русской, не в силах прикрыть свои войска от жестокого избиения с воздуха – доходило до того, что в прифронтовой зоне стало невозможным дневное передвижение даже отдельных машин или мелких подразделений по дорогам!
Из-за хаоса и потери связи лишь к полудню 3 июня стало известно о русских десантах в места дислокации «отряда 731» и «отряда 100». Попытки наших контратак, явно недостаточными силами, были отбиты с большими потерями – на каждый их объектов русские высадили, по докладам разведки, не меньше воздушно-десантной бригады с легкими танками. Лишь к вечеру доблестной японской армии удалось захватить объекты, полностью уничтожив русский десант, я лично видел предъявленные мне фотографии сожженных русских танков – в этих боях очень хорошо себя показали немецкие «пантеры», но к сожалению, их было мало, всего пять «особых танковых рот резерва» по четыре машины, на всю Квантунскую армию!
Так как все строения на объектах «100» и «731» были взорваны и сожжены, то оставалось неясным, было ли биологическое оружие уничтожено, или запас его вывезен русскими для последующего применения против нас, а возможно, и Метрополии! Был очень неприятный разговор с Токио, где мне был дан намек поступить, как надлежит настоящему самураю. Однако же я решил, что сначала мне надлежит разбить армию вторгшихся русских гайдзинов!
Только к вечеру 3 июня в штабе Квантунской армии наконец получили полную картину. На западе русские, сбив наши пограничные заслоны, продвигались в предгорья Хинганского хребта – тогда это направление было сочтено мной не представляющим опасности. На севере и на востоке русские войска вгрызались в наши укрепрайоны, но храбрые сыны Ямато отбивали все атаки. Огромное беспокойство доставляла лишь авиация – командующий ВВС Квантунской армии к исходу дня заявил, что самолетов у него практически не осталось, и просил моего дозволения достойно уйти. Я не дал разрешения – пока не завершена война, умирать надлежит лишь в бою с врагом!
Я знал, что японские войска ведут успешное наступление в Китае. И просил Ставку о переброске оттуда свежих дивизий, а особенно авиачастей. Ответом было удивление подобной просьбе в первый же день войны. Но я видел, насколько опасно развивалась ситуация – северный и восточный фронты держались, но из-за дезорганизации железных дорог русскими авиаударами, подвоз подкреплений и снабжения был крайне затруднен.
Катастрофа разразилась 6 июня. Русские захватили перевалы через Хинган, и стало ясно, что там наступает танковая армия, готовая вот-вот вырваться на оперативный простор, в наши незащищенные тылы, останавливать ее было нечем! На севере Сунгарийский укрепрайон был прорван на всю глубину, и было очевидно, что полное падение этого рубежа вопрос ближайших дней! На востоке русские продвинулись до Мудандзяня – отчаянная попытка остановить их во встречном сражении показала полное превосходство танков Т-54, сопровождаемых тяжелой и реактивной артиллерией, при господстве в воздухе их авиации – свидетельством тому служит факт, что рота «пантер» (самых лучших в мире средних танков, по заверению наших немецких союзников), брошенная в сражение моим личным приказом, просто исчезла там без следа!
К утру 8 июня стало ясно, что удержать Мудандзянь не удастся. Дорога на Харбин с юго-востока была открыта. Но опасность надвигалась и с севера: если на западе в нашу незащищенную плоть вонзился клинок танковой армии, то с севера, подобно ему, в прорыв вошла русская Амурская флотилия, поднимаясь по Сунгари с десантом. В ее составе шли бронированные мониторы, поддерживаемые авиацией, и наши батареи по берегам, и немногочисленные канонерские лодки не могли ничего сделать – поскольку река была важной коммуникацией для снабжения наших гарнизонов, то и заминировать фарватер мы не успели, даже навигационные знаки стояли на своих местах! И будто этого было мало, русские самолеты сбросили над Харбином листовки с фотографиями жертв «отряда 731» и текстом обращения освобожденных из его тюрьмы (русских эмигрантов), «вот что делают с нами проклятые японцы». Результатом стал бунт в Харбине, и русского, и китайского населения – подавить его уже не было ни времени, ни сил!
Харбин пал 12 июня. В этот день Шестая танковая армия русских, преодолевшая Хинган, соединилась с войсками Владивостокской группировки. И лучшие дивизии Квантунской армии были обречены погибать в громадном котле, дальневосточном «Сталинграде». Возле границы где-то еще сопротивлялись гарнизоны отдельных УР, но это была уже агония. Север Маньчжурии, на всем протяжении бывшей КВЖД, был полностью потерян всего за неделю! А война лишь начиналась!
Последней нашей надеждой оставалась 1-я танковая армия (в составе двух дивизий), имеющая помимо стандартных «чи-хе» и «ха-го», какое-то количество «пантер», а также новейших танков «чи-то» и «чи-ри» (японские аналоги «тигра» и «пантеры»). А также три свежие пехотные дивизии, наконец прибывшие из Китая – с высоким боевым духом, привыкшие к победам. И я намеревался дать гайдзинам решающее сражение севернее Мукдена, чтобы остановить их дальнейшее продвижение на юг, и выиграть для Японии время.
Солдаты! Ваши деды, на этом же поле разбившие русских гайдзинов сорок лет назад, смотрят сейчас с небес на своих потомков!
Где-то в Голливуде. 2005 год
Послушайте, я, может, ничего не понимаю в тонкостях режиссуры, но зато я отлично знаю, как надо делать рекламу! И образ Америки это такой же товар, который надо впихнуть в мозги обывателю – конечно, если вы настоящий патриот. И кому есть дело до мертвецов давно прошедшей войны – важно, что сейчас будет думать электорат!
Фильм называется «Великая Победа»? Тогда какого черта там в каком-то эпизоде показаны русские в Берлине? Изобразите лучше простых американских парней в военной форме, как они ликуют, узнав, что кончилась война – на фоне Эйфелевой башни в Париже, каких-то там ворот в столице Рейха, и что там есть примечательного, в Варшаве и Будапеште. И обязательно покажите, как у наших бравых, подтянутых парней в безупречно чистых мундирах, просто образец солдата – голодные ободранные русские выпрашивают сигареты и жвачку. Послушайте, я сам читал опубликованный дневник великого Паттона, где он ясно пишет, что «при встрече на Рейне меня поразил совершенно не грозный, не воинственный вид русских солдат». Что вы говорите, наших парней не было в Варшаве? Так изобразите на компьютере, мне вас, что ли, учить?
Тихоокеанские баталии показаны эпично. Хотя при таком бюджете могло быть и поэффектнее. «Когда над городом появляются тысячи В-29, меркнет солнце, а бомбы падают, как дождь» – где это, я вас спрашиваю, отчего у меня при просмотре нет ощущения подавляющей воздушной мощи, противиться которой бесполезно? Примените тот же операторский прием, каким вы показали флот Хэллси – вот самолет с бомбами на палубе, затем целая эскадрилья, камера все отъезжает, и в кадре тысячи кораблей, заполняющие море от горизонта до горизонта! В сравнении с жалкой кучкой японских лоханок. Ясно, что «хорошие парни» просто обязаны победить!
Про этого японца, Исии, все переделать! Зритель любит, чтобы по-новому сокрытое показать, с неожиданной стороны – ну так сделайте! Никакой Исии не преступник, а чистый, возвышенный ученый – как изобразить, вы наших умников, что ли, не видели? – главный врач всей японской армии, отвечающий за снабжение ее питьевой водой! И русские сбросили десант, еще до начала войны, захватив станцию водоочистки в Харбине, и хотели заразить воду чумой, дьявольски эффективный план, все японское войско мрет от эпидемии, а Советская Армия беспрепятственно занимает весь Китай! Но Исии, как истинный самурай, отказывается помогать русским, а они сами в сложном техническом хозяйстве разобраться не могут, и оттого зверски пытают всех плененных японцев, отрезают им руки и ноги, изобразив после, что это будто бы сам наш герой, врач-гуманист, проводил какие-то бесчеловечные эксперименты над живыми людьми! И обязательно после укажите – это правдивый эпизод, ведь эпидемии тогда так и не было, а Квантунская армия оказала бешеное сопротивление, русский план не удался!
Подписание капитуляции Японии – тоже можно показать по-другому. Прямо на борту линкора «Монтана», первым вошедшего в Токийский порт. И американские солдаты на японской земле, на улицах их городов, всюду звездно-полосатые флаги и белые звезды на танковой броне. Япония наконец сокрушена, завоевана и оккупирована! Без всякого участия каких-то русских, англичан и китайцев!
Послушайте, вы просто напрашиваетесь, чтобы снимать одни рекламные ролики ближайшие пару лет! Может быть, тогда поймете – история это не то, что было, а во что верят! А толпа всегда верит в то, что ей внушат, – а что есть искусство внушения, реклама! То есть раскрутить, например, новый сорт сигарет и изменить прошлое – это в принципе, одна и та же рекламная задача, различающаяся лишь масштабом, временем и, конечно, затратами.
Лючия Смоленцева (Винченцо)
О мадонна, я лишь теперь узнала, как это трудно быть женой рыцаря! Или Господь так испытывает нас, посылая за полосой счастья тернии?
Как мы сидели на Новый год (русские отмечают 1 января, а не Рождество, как итальянцы) в квартире Лазаревых – я, мой Юрий (только вернувшийся из Франции), Анна, Мария Степановна (женщина средних лет, которую Пономаренко назначил Анне в помощницы) и даже две домработницы, тетя Паша и тетя Даша (приставленные вести хозяйство в квартирах, Лазаревых и нашей). В углу стояла елка, украшенная блестящей мишурой, на праздничном столе были картошка с салом, вареная колбаса, шоколад, яблоки, а также бутылка шампанского и блюдо по рецепту от моего Кабальеро, названное им «салат оливье». Анна несколько раз вскакивала из-за стола к Владику, когда он просыпался в кроватке… ну а я думала, что мне это очень скоро предстоит. В полночь мы слушали по радио обращение Сталина к советскому народу – запомнились слова, что «в новый 1945 год будет жить лучше и веселее».
– Ну да! – сказала Мария Степановна. – Год уже без войны!
Она не знала то, что уже было известно моему рыцарю – война будет. И очень скоро нам снова предстоит расставание.
Мне подошел срок 7 января. В том же госпитале, где за полтора месяца до того была Анна, но мне, в отличие от нее, пришлось куда тяжелее, я даже боялась, что умру, и обращалась с молитвами к Мадонне! Но не Божественная воля, а русские врачи сделали чудо – и у меня оказалось сразу двое, мальчик и девочка! И мой рыцарь еще успел увидеть их – а после уехал, далеко и надолго! И я не видела его до сих пор.
Я знала, как ухаживать за детьми – в Италии большие семьи. Но все равно Петр и Анечка поначалу поглощали все мое время. Так, что я даже фактически переселилась к Лазаревой в первые месяцы, так оказалось удобнее, готовить вместе, и помогать друг другу, и просто беседовать, когда выпадали спокойные часы. Но это было редко – вы представляете, что такое четверо детей в доме (считая еще и Сашу Марьи Степановны) на нас троих? В заботах прошла зима – показавшаяся мне совсем не страшной, напрасно пугали меня русскими морозами, снегом и метелью! Хотя я почти не была на улице, за продуктами тетя Паша и тетя Даша ходили, и врач к детям обычно на дом являлся. Анна сказала, что следующей зимой она меня непременно на лыжах ходить заставит, чтобы спортивную форму не потерять. Ну а пока что она требовала от меня каждый день делать гимнастику, вместе с ней, сначала самую простую, а как я окрепла, то все больше усложняя: «а то расплывешься, станешь некрасивой и толстой». Весна уже настала, все было хорошо, я приноровилась все успевать и не сильно уставать, – но странно, чем меньше я была занята, тем тяжелее становилось у меня на душе. Неужели и дальше я не буду видеть своего мужа по полгода и больше?
– Люся, ну глупая ты! – отвечала мне Лазарева. – Думаешь, мне не хочется, взять Владика в охапку и к моему Адмиралу? Успеешь еще навоеваться – вот запомни, не будет нам в этой жизни покоя, а сплошной вечный бой. Так что пользуйся, что затишье пока! Ну, если хочешь чем-то себя занять…
Через пару дней мне доставили толстую папку бумаг, киносценарий. «Вы, товарищ Смоленцева, прочтите, не будет ли замечаний, а мы вас в консультанты впишем». Мадонна, вот никогда не думала, что стану героиней увлекательного романа – хотя, признаюсь, там сильно приукрасили реальные события! Я еще не была партизанкой, когда встретила в Риме моего рыцаря – и он, приехавший с миссией к папе, не отбивал меня в кафе от банды пьяных эсэсманов, я не была с ним в тот раз на аудиенции у его святейшества, нас не застиг в Ватикане штурм черного воинства сатаны, мы не бежали все вместе по подземелью. И в гарибальдийском отряде мне ни разу не пришлось стрелять в немцев, хотя я несколько раз сопровождала моего рыцаря, когда партизаны ставили мины и устраивали засады на горных дорогах, однако была лишь ординарцем и связной, но не пулеметчиком, снайпером, минером. Я даже не была на борту подводной лодки, когда спасали папу из гестаповской тюрьмы на острове Санто-Стефания – и не гребла в резиновой шлюпке ночью к берегу, вместе со всеми, не убивала немецких часовых. Только эпизод, когда после на причале у трапа его святейшество, сходя на берег, благословил меня, бросившуюся на шею моему рыцарю, был в действительности! И в поезде Гитлера – мадонна, я там в вагоне дралась врукопашную всего лишь с бешеной немецкой сучкой, а не со здоровенным эсэсовцем-адъютантом! Зато Киев, где меня и Анну хотели убить проклятые бандеровцы, не показали совсем! А в завершение, Москва – как это место называется, Воробьевы горы? – когда мы идем, отдыхом наслаждаясь, о любви и счастье говорим, я, такая нарядная, как настоящая римская дама, солнце светит – и вдруг тучи, гроза, и нет в мире покоя, такой вот финал. Даже есть, как Юрий меня на руках нес – интересно, кто сценаристу рассказал? Вот только было все до Парада Победы, а не после, и с нами там еще Анна с мужем были, и Валька, со смешным прозвищем «Скунс».
– Люся, это же художественный фильм, не кинохроника, – сказала Анна, – чтобы ярче, показательнее, это там приветствуется. Как в жизни, серые будни в памяти не остаются – так и в книжке или кино, лишь о выдающемся, делают из жизни концентрат. Да и так ведь могло быть? Радуйся – ведь теперь тебя не только весь СССР, Италия тоже увидит!
А мне плакать хочется! В этот день по радио объявили – снова война, пусть далеко где-то, но ведь мой единственный и дорогой там, а вдруг убьют его, о мадонна и сам господь, спаси его и сохрани! Как представлю, что одна могу остаться – так сердце замирает!
– Вернется твой Юра, – решительно сказала Лазарева, – он два года на фронте, из таких переделок выходил! А эта война долгой не будет – месяц, ну два.
Железная она, что ли? Я много позже узнала, что ее мужа японцы убить хотели, еще без войны – и она, оказывается, о том слышала, и никаких слез! Не умела я еще тогда жить по правилу – если тебе плохо, то плакать должна не ты, а твои враги, кто в этом виноват!
– Опять война, чего хорошего? – сказала Марья Степановна. – Но я тебе, Люся, по-простому скажу, как понимаю: если эти японцы такие сволочи и фашисты, то правильно сказал товарищ Сталин: коль не нам сейчас, так нашим детям с ними воевать пришлось бы обязательно! Так лучше уж мы сейчас – привычные уже. Чтоб никаких фашистов в мире больше не осталось! Ну а чему быть, того не миновать. Мой вот тоже с осени в Литве с какими-то «лесными» воюет – пишет, что, может быть, скоро в отпуск, а после снова туда.
Приехал Пономаренко. У него и раньше были с Анной какие-то дела, секретные даже от меня (нет, не думайте – Лазарева даже в мыслях не может быть неверна своему Адмиралу, так же как я моему Кабальеро – ну как можно самого лучшего человека на земле на кого-то променять?). Только в этот раз он, после разговора в кабинете, за закрытыми дверями, вызвал меня, и Марью Степановну тоже.
– Сегодня в 16.00 знакомый вам Иван Антонович Ефремов делает доклад в Союзе писателей, – сказал он, – думаю, что вы, Аня, можете поприсутствовать там вместо меня. А вы, Люда (Пономаренко отчего-то так меня называл), составите компанию? ЗиС с шофером в вашем распоряжении, за два-три часа обернетесь. Марья Степановна, можете пока за подрастающим поколением проследить?
Ой, а что мне надеть? И прическу… Успею себя в порядок привести?
Анна Лазарева
Съездить в правление ССП, на улицу Воровского. На этот раз не к врагам-бандеровцам, а к нашим, советским писателям, которые не вполне правильно понимают политический момент. За пару-тройку часов, на казенной машине.
– Ефремов это ведь ваш протеже, Анна Петровна? Заодно развеетесь, в свет выйдете, как раньше говорили. И Людочку можете с собой захватить, пусть на московскую жизнь посмотрит.
Похоже, Пантелеймон Кондратьевич (мой непосредственный начальник, что по партийной линии, что по «инквизиции») окончательно решил меня на фронте идеологии и пропаганды использовать? Разбираться не с врагами, а со своими, у которых убеждения не вполне соответствуют? Читала я про журналы «Звезда» и «Ленинград», дело о которых в той истории было в следующем году. Так «Возвращение Онегина» (нашлось, как мне сказали, у нашего «диссидента» Родика на компе), на мой взгляд, просто юмор, никакой антисоветчины нет. И рассказы Зощенко, написанные в войну, вполне патриотичные. Вот только не так все просто – после Киева твердо я усвоила, что в тихом омуте могут водиться самые жирные черти. И Пономаренко мне сказал, еще в прошлую беседу:
– Строго между нами. Если там товарищ Сталин был убежден, что главная дорога уже пройдена, и надо лишь стабилизировать, к порядку привести – то здесь он понял, что чем дальше, тем больше… ну ты понимаешь. И вызов этот он принял! Так что ждет нас действительно веселая жизнь – в семейном быте не зачахнешь. Конкретно же касаемо всяких там Ахматовых – будем смотреть, что за теми до нас дошедшими сведениями стояло. Беспристрастно смотреть – мы палку перегнули, или и в самом деле они подрывали авторитет советской власти.
Ну а сейчас – всего лишь съездить, Ивана Антоновича морально поддержать. И конечно, после рапорт Пономаренко на стол!
День солнечный и жаркий, скорее как для июля, чем для июня. Так что можно в одном платье – натягиваю свое любимое крепдешиновое «солнышко» в горошек, в котором я и за своего Адмирала замуж выходила, и в Киев летала (легче всего себя чувствую в нем, привыкла). В груди чуть тесно, зато в талии, как прежде – ура, не растолстела почти, хотя надо перед Пантелеймоном Кондратьевичем вопрос поставить насчет тренировок, как себя в форме поддержать. В зеркало себя оглядываю, вид как раз для культурного учреждения, и в то же время официального мероприятия – строгое закрытое платье с длинным рукавом, узкой талией и широкой юбкой до середины голени, к нему туфли-лодочки, перчатки, сумочка. Соломенную шляпку с вуалеткой перед зеркалом надеваю и особой булавкой к прическе прикалываю, чтобы не ловить при каждом порыве ветра. Моему Адмиралу нравится, когда я так одета – да и мне намного приятнее, чем в военной форме!
Люся, и ты готова? Платье на мое похоже, в талии стянуто, юбка солнце-клеш. Шляпка с большими полями, даже без вуали лицо затеняет (смотрится эффектнее моей, но не будем обижаться, мы же подруги). Жалко, что Юрка тебя не видит сейчас! Ну вот, остается лишь ждать, когда за нами машина придет.
Что такое Союз писателей и для чего он нужен? Так считается, что люди творческие, иных достаточных заработков не имеют, а потому надлежит их поддерживать, помимо гонораров, ну и конечно, снабжение, лечение, отдых и творческие командировки. И работа с людьми – и с улицы приходящими, кто приносили собственноручно написанные творения (в большинстве графомания, но иногда попадалось и стоящее), и со своими же новопринятыми – их почтенные мэтры наставляли на путь истинный, своими советами, которыми лучше было не пренебрегать. Хотя мероприятие вроде как и неофициальное – обсуждение творческих планов Ефремова И. А. Что там могло встревожить Пономаренко? Послушаем, решим!
Внутрь я и Лючия прошли свободно, никто у нас не спросил, куда и зачем. Зато охотно показали, в какой комнате будет все происходить. Увидели Ивана Антоновича, поздоровались, он тоже был рад. Зал большой, мужчины в костюмах с галстуками, женщин меньше, и они четко разделяются на две группы: кто нарядные, как мы, так обязательно с кем-то из мужчин под руку, надо думать, это писательские жены или близкие знакомые? А те, кто пришли одни, одеты строго по-деловому, как «товарищ Брекс», эти сами пишут? Председательствующий тут же подошел, улыбаясь:
– Товарищ Ефремов, представьте меня вашим очаровательным дамам?
– Простите, а почему не начинаем? – спрашиваю я, демонстративно взглянув на часы.
– Человека из ЦК ждем, – ответил он, смотря на дверь, – предупредили нас, что будет. И не один, а с помощником-референтом. Знаете, начальство не опаздывает никогда – оно лишь задерживается.
– Тогда можете приступать, – говорю я серьезно, – вот мое удостоверение.
И показываю «корочки» инструктора ЦК ВКП(б). У товарища вид, в первую секунду, совершенно ошарашенный.
– Тогда, товарищ Лазарева, прошу в президиум.
Хорошо, что тут сцены нет и трибуны на ней. А просто стол со стульями, за которым тотчас находится место для меня и Лючии. Товарищи с ответственным видом кладут перед собой блокноты и карандаши. А я – свою сумочку, не в руках же держать все время, и на коленях неудобно? И мероприятие начинается.
Насколько я поняла, Иван Антонович, после издания сборника своих рассказов, задумался о фантастике – ой, это выходит, раньше, чем в мире «Рассвета», там ведь у него еще «На краю Ойкумены», две книги вышли, и лишь после «Туманность Андромеды»? И еще больше десяти лет до того – хотя если человеку уже под сорок, характер сложился, опыт набрался, мировоззрение сформировалось, то вполне может взяться – вот только будет это совсем другая вещь, интересно! И кто же это идею подал – или Ефремова кроме меня еще кто-то опекает? Хотя мог и сам дойти, раз он после такие замечательные книги написал, значит, сидело уже это у него в душе? И «Андромеда» там начала издаваться в «Технике – молодежи» с января 1957-го, еще до спутника, это уже после космическая фантастика косяком пошла – вот интересно, кто это на «Воронеже» такой любитель, и кто мне на ноут подборку делал? Которую я читала, среди прочих занятий – когда в Москву вернулась, а Владик не родился еще, времени свободного было навалом. Так вполне мог Ефремов беляевской «Звездой КЭЦ» вдохновиться или «Прыжком в ничто». Если сумеет еще один важный компонент в книгу добавить…
А мэтры считают фантастику чем-то несерьезным. И советуют прекратить баловство и заняться соцреализмом, то есть воспеванием боевого и трудового подвига советских людей. Что кое-кто из них в кулуарах называет «обязаловкой», «тягомотиной» и даже «моральным госзаймом», есть уже сигналы, с конкретными именами, но это пока другая история. Ой, как очередной критик обличает, с каким пылом – не иначе от зависти, что кто-то может летать мыслью, а ему не дано! Однако надо Ивану Антоновичу помочь, а то заклюют! И не родится Великая книга – ну не может же человек на взлете своего таланта плохую вещь написать!
– Простите, товарищ, отчего вы сравнили фантастику с «пинкертоновщиной»? – спрашиваю я. – Лично мне, например, очень нравятся книги Александра Беляева. И Жюль Верна. Что, на ваш взгляд, плохого, если наши советские люди, в первую очередь молодежь, будут читать подобные повести и романы?
Критик в ответ начинает говорить о долге советского писателя выдавать на-гора продукт высшего сорта. А это очевидно, что развлекательное чтиво никогда не сравнится с настоящей литературой.
– Тогда будьте добры, дайте определение, что такое «настоящая», – продолжаю я, – что вы сказали, это сложный вопрос, не литера– туроведу не понять? Вы для литературоведов пишете или для широкой публики?
Снова словесная вода минут на пять. Слушать устала – и кажется, не только я одна.
– Может, вы, товарищ инструктор, проясните линию партии? – спрашивает председательствующий. – Если, конечно, вы беретесь судить о литературе.
Ах так? Еще и с намеком? Ну, получите!
– Я не берусь судить о литературе как таковой, – начинаю я, – но вы согласны, что литература не сама по себе нужна? А чтобы люди, читая, сами становились лучше, духовнее, умнее, добрее. То есть решалась задача образования – возможно, в художественной форме, где на фоне сюжета сообщаются сведения из естественных наук, что очень хорошо выходило у Жюля Верна. Или задача воспитания – но для того нужно, чтобы герои были настолько реальными, живыми, что их жизненный опыт становился вашим, после прочтения. Вы, товарищ, хотите возразить?
Еще один критик начинает ссылаться на классиков. Что это общеизвестно, классическая литература тем и отличается, что ставит во главу именно философские, человеческие проблемы.
– А разве мы не об одном говорим? – удивляюсь я. – Вот скажите, чем переживания какого-нибудь молодого Вертера или Чайльд Гарольда лучше формирования характера нашего советского человека? Вопрос лишь – сумеет ли писатель сделать своих героев настолько настоящими? У вас есть сомнения, что у товарища Ефремова это получится?
Еще кто-то встает и призывает, ну и пусть тогда автор про наших современников и пишет, как они строят коммунизм. Зачем фантазию приплетать без меры?
– Простите, товарищ, а что тогда такое художественная литература, как не вымысел? – отвечаю я. – Или, по-вашему, писатель должен репортером быть? И если вы к фантастике относитес по принципу: действие в будущем происходит, то отчего это исключает достоверность образов героев, то есть истинную «классичность», как я уже сказала? На мой взгляд, любая книга, и про современность, и про будущее, может быть как истинно художественной, так и «чтивом», это уже от мастерства автора зависит. И вы товарищу Ефремову заранее отказываете в таковом?
И так еще с полчаса. Уф, отстояла я Ивана Антоновича – он, конечно, не мальчик, много в жизни прошел и повидал, но перед мэтрами робел поначалу, как я в Киеве, перед «заслуженными партийцами». Главное, чтобы сам он в себя, именно как в писателя, поверил!
А то ведь – настоящая фантастика это не только и не столько высоконаучные изобретения! Вот прочла я изданную недавно «Тайну профессора Бураго», так уверена, забудут ее очень скоро – потому что живых людей там нет, а научное быстро устареет. В то же время «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина» и в конце века будут читать, мне мой Адмирал говорил! Так и Ефремова – не забудут. За то, что он напишет – можно и поспорить, подраться!
А когда все встали и начали расходиться, подходит ко мне интеллигентного вида человек средних лет, чуть полноватый, в очках, и спрашивает:
– Простите, Анна Петровна, а вам не кажется, что это противоречит самому духу творческой интеллигенции? Писать не то, что хочет душа и совесть, а чего изволит власть? О нет, я не мечтаю вас переубедить – поставлю вопрос иначе. Вам не кажется, что тогда «правильная» бездарность будет выше, чем «неправильный» творец? И все затопит волна серости – исповедующей безупречно правильные политические взгляды.
– Отчего же выше? – отвечаю я. – «Правильные» взгляды в данном случае это не больше, чем намерение выпустить продукцию. А если вышел брак – то отвечай за это!
– Предлагаете судить писателей за вредительство?
– Зачем? – удивляюсь я. – Если кто-то за работу инженера возьмется и не справится, его в подсобники разжалуют, заготовки таскать, может, лучше получится. Так и тут, если не получается быть писателем – на производство иди. Кстати, товарищ, вашего имени-отчества не расслышала?
– Наш английский гость, – влез председательствующий, – профессор Исайя Берлин, из Оксфордского университета. Друг СССР, приехал изучать историю русской литературы и демократического движения – творчество Герцена, Белинского, Чернышевского.
А по-русски говорит чисто! Быстро вспоминаю, что читала про эту фигуру – это верно, что профессор Оксфорда, философ, экономист и литературовед, но в данном случае еще и второй секретарь английского посольства, работающий на МИ-6! Родился в Риге в 1909-м, в семье капиталиста, не принявшей революции и эмигрировавшей 1921 году в Британию. Философии его не помню, что-то там про свободу как абсолют. Любопытно, а здесь он случайно оказался, или?
– Но все же согласитесь, творческий процесс не равен производству. Творец не может по приказу сесть и написать «Войну и мир». Ему нужна свобода как необходимость.
– А наших писателей кто-то лишает свободы? – отвечаю. – Я, кажется, упомянула лишь одно обстоятельство. Если членство в Союзе писателей подразумевает получение неких благ от государства – то будьте добры государству быть лояльны! А то непорядочно выходит. Не согласен с чем-то – так попробуй издаваться сам, наш закон этого не запрещает… если издатель найдется.
– Вы отлично знаете, что такого изгоя никто не издаст! – сухо отвечает Берлин. – И выходит, что у вас творческие люди лишены свободы. Или издавайся, славословя – или молчи. В то же время в любой демократической стране существует свобода слова. Как сказал Вольтер, «я не согласен с этим человеком – но я готов отдать жизнь за его право высказывать свои убеждения». О нет, я не собираюсь никого переубеждать, но интересуюсь, разве вы не видите, что ваши ограничения приводят к скудости интеллектуальной жизни и обеднению мысли в конечном итоге?
– А разве у вас иначе? – спрашиваю я. – Неужели разрешили бы напечатать того, чье мнение идет вразрез с официальным? Насколько мне известно, в Британии тех, кто выражал даже словом в частной беседе поддержку Гитлеру, ждали реальные тюремные сроки! И ваша свобода разве дозволяет – критиковать свое же правительство?
– Неизбежные ограничения военного времени, – ответил англичанин, – что до остального, то да, у нас, цинично говоря, имеет место принцип, кто платит, тот в своем праве. Однако же согласитесь, это справедливее, чем диктатура – потому что владеющих достаточными средствами может быть больше, чем руководящих бонз! И собственность безразлична к политическим взглядам – значит, среди заказанных точек зрения неизбежно будет и плюрализм.
Ага, плюрализм в мозгах это шизофрения! Как в «перестройку» и случилось, но про то английскому гостю знать не надо! В своих заморочках сами разберемся, без заграничных советчиков! Поскольку вот не верю ни на копейку в их бескорыстие и беспристрастность!
– Бесспорно, вы, русские, очень талантливый народ, – тем временем говорит англичанин, – однако же и талантам нужен простор для реализации…
Он говорил еще что-то, слова оплетали, как паутина. Так, что мне даже хотелось спать, но в то же время я с удивлением заметила, что отношусь к этому Исайе с растущей симпатией и доверием. Это было неправильно… ой, опять нить потеряла, о чем это я?
– Ань, ты что? – Лючия дергает меня за руку.
И наваждение ослабевает. Что это было, гипноз? Ах ты сволочь, скандал поднять, или… а вот не смотреть ему в глаза, только на плечо. Понял он или нет, что не получилось?
– Анна Петровна, мне интересно, кто же был автором того множества стихов и песен, вошедших в обиход два-три года назад. Даже в ВУОАП[154] не знают имен, ссылаясь на неких моряков Северного флота или солдат Ленинградского фронта.
– Она ничего вам не скажет! – заявил подошедший Иван Антонович. – А вас я попрошу уйти!
И англичанин как-то вдруг стушевался и почти убежал. И что же это было? Какая симпатия – лишь брезгливость чувствую, будто меня прилюдно попытались раздеть!
– Видел я подобное в экспедиции в Туркестане, – сказал Ефремов, – не гипноз, но что-то похожее. Тот, кто там мне это демонстрировал, хвастался, что так можно продать любому самый негодный и ненужный ему товар! Тут главное – не смотреть в глаза. И помогает также резкое движение или шум. И конечно, если вы с самого начала относитесь к «продавцу» не нейтрально, а настороженно. Но каков гусь!
– Ань, ты стояла, слушала, и мне вдруг показалось, что тебе нехорошо, – вставила Лючия, – ты будто смотрела и не видела ничего.
– Спасибо тебе, – отвечаю, – и вам, Иван Антонович. Это не гусь, это враг! Пойдем, пора нам уже!
И никто больше – ничего необычного не заметил! Пожалуй, надо на вооружение взять, узнав подробнее, что это такое. Помнится мне, у потомков я читала что-то про «нейролингвистическое программирование» – похоже на это? Интересно, а если вуаль на лицо опустить, это бы помогло? Слабость накатила – может, присесть? Нет, лучше домой!
– Я провожу, – говорит Ефремов, – а то мало ли… На мое плечо обопритесь!
Ну нет, я пока еще на ногах стоять могу. И что люди подумают? Неспешно идем по коридору. Англичанина не видно нигде.
– Создав живых героев, хороший писатель воспитывает читателей, – задумчиво говорит Иван Антонович, – но тогда верно и обратное. Злой гений может талантливо и эффективно людей развращать, оскотинивать. Талант выходит оружием, могущим служить и добру и злу, он не ценен сам по себе. И на писателе лежит ответственность за то, куда он зовет?
– Именно так! – киваю я. – Так вы возьметесь за фантастическую вещь о людях будущего? О нет, я вас не тороплю – понимаю, что это очень трудно, заглянуть за горизонт. Но когда-нибудь после, возможно очень скоро, вы это напишете.
– Постараюсь, – ответил Ефремов, – как только пойму, о чем писать.
Снова в глазах темнеет? Ведь еще не вечер, чтобы сумерки. Зато небо затучило, и сразу стало прохладно, и еще ветер поднялся – напрасно плащ не накинула, выезжая! Платье на мне треплет, как флаг на демонстрации, то надует, то плотно облепит, пока к машине, нас ожидающей, идем.
– Простите, Анна Петровна, вы, наверное, спортом занимаетесь? – спрашивает Ефремов.
– Есть немного, – соглашаюсь я, одергивая подол, – а что?
– Да просто… – смутился Иван Антонович, – вам никто из скульпторов не предлагал с вас греческую богиню лепить?
Ой, только этого мне не хватало! Однако же приятно: значит, форму сохранила. Нет, мой Адмирал меня, конечно, всякой… но стройной и красивой ему приятнее будет. И мне тоже – представляю в мечтах, как мы когда-нибудь вместе, и на большом белом пароходе, на палубе стоим, а вокруг синее море, яркое солнце, и свежий ветер. Ко мне все пристает, с платьем играет, юбку солнце-клеш, как зонтик, вздувает и вверх крутит, я еле поймать успела, пока не случилось «мерилин»! С моим Адмиралом наедине, был бы лишь повод улыбнуться, – а инструктору ЦК на службе и «мини» недопустимо, чтобы подол выше колен!
– Будет буря? – Лючия озабоченно глядит на небо, за шляпу схватилась, платье тоже прижала у ног.
– Я знаю! – отвечаю я спокойно.
Итальянка посмотрела на меня с удивлением. А это просто слова из фильма иных времен, про стального человека и восстание машин, там этот диалог героини, Сары Коннор, в самом конце. С тем же смыслом – надвигается новая война. И необязательно «горячая» – тому, что там с СССР случилось в девяностых, Гитлер бы аплодировал, заодно с англо-американскими империалистами!
А Лючии, кстати, посоветую эти слова в сценарий ее фильма вставить. Тоже в последний эпизод! Поскольку «Терминатор» (вот, название вспомнила!) в этой истории вряд ли будет выпущен у нас на экраны.
Предлагаю Ефремову его подвезти – он отказывается, ему в другую сторону. И, простившись с нами, спешит к автобусу, пока не начался дождь. А я, на свежий воздух выбравшись, после сидения в четырех стенах, даже рада! В небе картина, как из горьковского «Буревестника» – тучи стеной надвигаются, вот и молния блеснула, гром ударил, ой и прольется сейчас! Ветер, было притихший, задул снова и еще сильней, гонит пыль столбом, с шумом гнет деревья в сквере, у прохожих шляпы и фуражки с голов летят, у женщин юбки взбесились и прически – все хватаются за головные уборы, держат полы и подолы, оглядываются и ищут, где укрыться, переждать. А я стою и улыбаюсь надвигающейся буре, петь хочется или стихи читать – ветер, ветер, на всем белом свете!
– Аня, пойдем! – Лючия тянет меня за руку. – Промокнем ведь! И Мария Степановна ждет, как она там с нашими…
– Еще минуту, – отвечаю я, – когда еще такую красоту увидим? Ты в машину сядь, а я еще чуть воздухом подышу.
Ой, какая гроза будет! Темные тучи все ближе, все выше, и от земли до неба ветер – крутит, пляшет, со свистом носится вокруг, захлестывает нас порывами как волнами, совсем как в тот памятный день на Воробьевском шоссе, прошлым летом, когда мы все вместе были, вот только сейчас никто меня за талию не обнимает, далеко мой Адмирал, на самом Дальнем Востоке, когда он вернется ко мне… ой, разревусь, не сметь плакать! Люблю и жду – а пока хочу на бурю, что сильнее грянет, посмотреть, и с ней побороться! Ветер, ветер, ты могуч… нахал и хулиган, платье с меня решил сорвать! Я снова и снова подол одергиваю, но развевается и трепещет мой крепдешиновый горошек, завертывается выше колен, парусом надувается, сейчас взлетит на плечи, или даже выше головы! Так же было, когда я своего Адмирала на берегу провожала, всего через пару дней после того, как мы в загсе были – и трепал на мне это же платье свежий морской ветер, а я все не уходила, ждала, пока корабль вдали не скроется из виду… а рядом девчонки с Севмаша, тоже растрепанные все, руками машут и платками. Ой, как шляпку рвет с прически, даже приколотую, а все равно страшно, что улетит, вот за что хвататься прежде, за нее или за подол? А Лючии еще труднее, у нее шляпа как парашют, поля широкие, до плеч, и просто надета, без всяких булавок, в такой ветер на голове лишь двумя руками можно удержать! Да не мучайся ты – наш ЗиС-101 рядом, и шофер уже мотор заводит, нас увидев. А я еще немного постою: вот заметила, что приятно мне буйство стихии, а затишье стало тоску вызывать.
– Аня, я же тебя охранять должна! – итальянка губы поджимает, даже обидевшись. – А вдруг бандеровцы нападут? В такую погоду это гораздо легче!
А это верно! Шум, все летит – резкое движение и звук не будут заметны! И свидетели разбегаются, по сторонам не глядя. Хотя вижу, двое военных, на той стороне улицы, с интересом смотрят, как у нас на ветру юбки вдруг превращаются в «мини», словно в смешном кино из будущего про бриллиантовую руку. Глазеют и скалятся пошло – тоже мне, офицеры! А если это не наши, советские люди, а переодетые бандеровцы, как в ту ночь в киевской гостинице «Националь»? Хотя Москва не Киев – да и как бы нас нашли, подготовились, если еще утром я сама не знала, что сюда поеду? Но англичанин ведь знал? Или он просто на собрание забрел и случаем воспользовался? Пытаюсь вспомнить его слова – вот было там, что он конкретно меня связал с Северным флотом? Он из политической разведки, а в Молотовске были из разведки флота, и УСО – теперь вспоминаю курс, где нам про их организацию рассказывали, как обмен информацией налажен? Доклад Пономаренко я сразу напишу, как приедем, чтобы этого профессора-шпиона потрясли, но и собственные выводы желательно вставить, для лучшей характеристики!
– И в самом деле, красиво, – замечает Лючия, взглянув на небо, – красное и черное, как на картине про войну света и тьмы! Аня, ты плачешь?!
– Нет, ничего! – отвечаю я, смахнув слезу. – Это все ветер. Наверное, пылинка в глаз попала.
Тучи солнце наконец закрыли, тень надвинулась, все вокруг стало серым. И тут задуло так, что меня и Лючию едва не бросило наземь – согнувшись, мы бежали до нашего ЗиСа какие-то десять шагов, с усилием, как стометровку! Сразу без шляп остались, моя так и улетела вместе с булавкой, не помогло – и волосы рвало так, что даже больно было, вот оборвет сейчас с головы и унесет следом! А платья грозило если не сдернуть прочь, то в клочья разорвать, крепдешин в горох мне лицо облепил, а я лишь сумочку к груди прижимала, испугавшись, что выхватит из руки, там удостоверение и пистолет, чем их потерять, лучше уж «мерилин» побуду! Сели мы наконец в машину, юбки расправили, друг на друга взглянули – ну что за ужас у нас на головах, прямо метлы растерзанные вместо причесок! А снаружи дождь хлынул – ой, каково тем, кто на улице сейчас!
– Моя бедная флорентийская шляпка! – печально произносит Лючия. – Юрию так нравилось, когда я в ней! Как героиня фильма, где кто-то жениться не мог, потому что его лошадь шляпку съела.
Я настораживаюсь. Римлянка к нашей Тайне пока не допущена, кто ей фильм на ноуте показал? Из будущего, наш, советский, но на французский манер, там герой еще поет про «иветту, жоржету», и дамская шляпка «из флорентийской соломки» очень похожа на ту, что головку Лючии еще недавно украшала. Нет, если она прибор из 2012 года видела, не репрессировать же ее за это, наш человек, – но разговор будет очень неприятный, и у меня с кем-то, и с мной. Или Юрка ей просто содержание фильма пересказал?
– Аня, ты не понимаешь, это стиль такой, соломенная, с большими полями, – говорит Лючия, – мне она очень шла, как раз к лицу. Я давно о такой мечтала, как кино посмотрела, еще до войны.
Как до войны? Хотя если тот фильм по какому-то французскому роману, причем явно не современному, судя по костюмам и антуражу – так, может, еще одна экранизация была? Уточняю у Лючии, она кивает, был фильм, еще немой, двадцать девятого, кажется, года[155]. Ох, а я уже подумала – слишком подозрительной становлюсь? Ничего, Люся, нам ни в какую Флоренцию ехать не надо, а пойдем мы завтра в то же самое Мосгорателье номер два. Я тоже такую шляпку хочу, чтобы поля в ширину плеч, а если еще и вуаль прицепить, то буду даже не как Анна Тимирева, возлюбленная главного врага советской власти в Сибири (какой эта дама в фильме изображена), а персонаж из поэмы Блока. Коммунизм ведь не запрещает нам красивыми и нарядными быть, если не в ущерб делу!
– И еще зонтики нужны, – добавляет итальянка, – к каждому платью или пальто свой, в цвет, чтобы смотрелся аксессуаром, даже в ясную погоду. У нас богатые синьоры и синьорины так ходили летом. Или просто как тросточка в руках.
Ну, если для тихой погоды – в такую бурю зонт сразу вывернет, или даже вырвет и унесет. Вот интересно, а ведь раньше я ненастья особо не замечала и не запоминала? На войне, это понятно, но ведь и прежде, в Ленинграде, я даже зонтик в руках почти не держала, да и был-то он у нас один на всю семью, черный и старый. И шляп модных я не носила, пока не начала за собой следить, наряжаться, как нравится моему Адмиралу, да и мне самой тоже, но оборотная сторона, что в дождь неприятно, и в ветер неудобно. Может, и практичнее одеваться, как те тетки, но не хочу, лучше потерплю как-нибудь! Пусть товары по карточкам еще, или по коммерческой цене, но я ведь денежное довольствие не только свое получаю, мне и Михаил Петрович часть своего переводит.
– …хорошо, что я новое платье, клеш от плеча, не надела, – тем временем размышляет Лючия, – хотя для такой погоды его можно с пояском носить, и плащ поверх. Аня, да что с тобой? Тебе плохо?
– И тут война, – отвечаю я, – совсем не обязательно на ней стреляют, имей в виду! Просто заговорить с врагом, выслушать его – тоже может быть опасным. Так что не бойся – не заскучаешь.
Лючия сразу подобралась, глазами сверкнула:
– Аня, этот … (непереводимое итальянское выражение) хотел сделать хуже этой стране, нам и нашим детям? Так, может, надо было его убить? Это ведь очень плохо, когда тебе делают зло, а ты не можешь ответить! Мой Кабальеро говорил…
– Помню, – отвечаю я, – если тебя ударили по левой щеке, то выруби злодея, а затем подставь правую. Если он не встанет, тогда его прости. Интересно, здесь Иван Антонович останется таким пацифистом?
– Аня, о чем ты?
– А, не бери в голову, – машу рукой, – была тут история одна.
Не рассказывать же римлянке про категорически не понравившийся мне эпизод из «Часа быка»? Когда высокомудрые земляне предпочли погибнуть, хотя могли уничтожить нападавших. Сжечь голов сто, прочие бы сами разбежались!
Ой, мамочки, а как на меня Иван Антонович смотрел – нет, именно как художник? Вот не помню, он лишь писателем был или рисовать умел тоже? Вроде было, что в экспедиции он зарисовки всяких там откопанных костей делал.
И если он и тут «Час быка» напишет или еще что-то подобное, то с кого он будет Фай Родис изображать?! Кстати, можно это имя себе взять пока, псевдонимом!
Ой как льет на улице – едем, будто плывем! Владик дома проснулся или нет? – вот жалко, что нет у нас «сотовых», не изобрели еще! Сейчас приеду, покормлю его – и сразу за рапорт для Пономаренко!
Буря с грозой в тот день была ужасная! Мы все же вымокли до нитки, когда уже у дома нашего, от машины через тротуар до подъезда бежали. А ведь был с утра такой солнечный день!
Лазарев Михаил Петрович
Третье июня сорок пятого. Первый день войны – какой он был для меня?
Будничное ощущение очень тяжелой, ответственной работы.
Отчего в той реальности, из которой мы сюда попали (где война завершилась 9 мая 1945 года), здесь на Дальнем Востоке, в августе сорок пятого, наши сухопутные войска и Амурская флотилия действовали решительно, энергично, с инициативой, а Тихоокеанский флот откровенно не блистал, уйдя в глухую оборону и боясь нос высунуть из баз? Крейсера «Калинин» и «Каганович» стояли в ремонте, так как планами их использование не предусматривалось, из десятка эсминцев лишь один или два под конец совершили «боевой поход», доставив батальон морской пехоты на усиление в уже взятую Маоку на Сахалине (никакого противодействия японцев не встретив), подводники за месяц боевых действий сумели потопить лишь один японский транспорт и один сторожевой корабль, ценой гибели Л-19, не было ни одной победы и на счету торпедных катеров, хотя командовал ими легендарный Шабалин, североморец и дважды Герой. Малоуспешными были и действия авиации против морских целей – далеко не дотягивая до уровня, что показывали в войну летчики КБФ, СФ, ЧФ. Характерными были случаи (согласно информации с компьютера нашего Сан Саныча):
…при вылете пары торпедоносцев Ил-4 на «свободную охоту» один вернулся ни с чем, второй обнаружил одиночный транспорт, но из-за ошибки штурмана не удалось сбросить торпеду.
…поступило донесение об обнаружении конвоя, идущего вдоль корейских берегов на юг. Несмотря на то что в этот момент перед тремя минно-торпедными полками не стояло никаких срочных задач, командир дивизии выделил для атаки лишь две пары (от 4-го и 49-го полков). Одна пара цели не нашла, вторая сумела потопить один транспорт.
…разведка доложила об обнаружении пары японских эсминцев. Были посланы три пары ДБ-3Т (еще одна не сумела взлететь из-за плохого технического состояния самолетов). Из взлетевших две пары целей не нашли и вернулись на базу. Пара, возглавляемая капитаном Андрющенко, обнаружила противника – причем «эсминцы» оказались сторожевиками, осуществляющими конвоирование транспорта. Ведущий принял решение обогнуть конвой и зайти для атаки со стороны солнца, маскируясь фоном берега. Однако его ведомый, лейтенант Рыбкин, решив, что командир струсил, устремился в атаку самостоятельно – и Андрющенко ничего не осталось, кроме как поддержать. Японцы открыли очень точный зенитный огонь – не выдержав которого, наши сбросили торпеды с дистанции 10–12 кабельтовых, без надежды на успех.
Последний случай показателен и тем, что на старых ДБ-3Т часто не действовали рации. Оттого, шли в бой глухими и немыми, организуя взаимодействие лишь «что вижу сам». А вот японцы противодействовали умело, включая в состав конвоев и выпуская в одиночное плавание суда-ловушки – мелкосидящие старые корыта, набитые зенитной артиллерией.
…во время «свободной охоты» пары торпедоносцев был обнаружен японский транспорт. Ведущий отчетливо наблюдал след торпеды, прошедший под его днищем. По возвращении на базу выяснилось, что ведомый самолет исчез, хотя падения его в воду никто не видел.
…штаб 2-й мтад получил приказ из штаба ВВС ТОФ атаковать конвой из 11 японских транспортов с сильным охранением, обнаруженный разведчиком из 50-го рап. Приказ был получен через полтора часа после факта обнаружения противника, еще два часа ушло на составление плана вылета, утверждение его в штабе ВВС ТОФ и подготовку самолетов. Наконец взлетели семь ДБ-3 и девять Ил-4 (еще два ДБ-3 не смогли взлететь из-за неисправности), в это число входят и три самолета-дымзавесчика. В итоге в точку обнаружения конвоя прибыли через пять с половиной часов. Были обнаружены лишь три транспорта, из которых два оказались ловушками. Дымзавеса была поставлена неудачно, и больше мешала своей же атаке. Был потоплен транспорт «Теншо мару» (3035 брт), сбит Ил-4 лейтенанта Ильяшенко, причем пилот остался жив и попал в японский плен.
«Из-за неисправности» означало: у изношенных моторов на старых ДБ-3 не хватало мощности, чтобы взлететь с торпедой. Напомню, что в той истории ДБ-3, служившие, наверное, со времен Халхин-Гола, составляли почти половину от числа ударных самолетов ВВС ТОФ! А остальное, в большинстве, были Ил-4, лишь немногим моложе, только один 49-й полк был вооружен «бостонами», Ту-2Т не было совсем, было лишь несколько Ту-2 разведчиков в 50-м рап. И если при поддержке десантов, и ударах по берегу, морская авиация (совместно с сухопутчиками) работала вполне успешно, то действия ее в море, для чего она собственно и была предназначена, никак не могли быть признаны сколько-то удовлетворительными. Героизм был – чтобы летать на вконец устаревших ДБ-3, против японцев, привыкших иметь дело с американскими палубниками, это действительно подвиг! Вот только полезный результат от него будет невелик, если здесь и впрямь придется иметь дело с Флотом Империи!
В той реальности, в августе сорок пятого, японский флот, бывший еще недавно третьим в мире, уже представлял из себя мнимую величину. Которая, однако, выглядела реальной в планах штаба ТОФ, где всерьез ожидали то ли «перл-харбора» во Владивостоке, то ли высадки японских десантов на нашу территорию. И считалось аксиомой, что японцы будут господствовать на море – потому, наверное, и были наши действия на морском театре робкими и неуверенными (ну куда нам до уровня битв при Гуадаканале или в заливе Лейте!), десанты высаживались, уже когда стало ясно, что никаких японских линкоров в наших водах нет, и то – крейсера и эсминцы мы держали в базе (а вдруг утонут), зато артиллерийской поддержкой десанта занимались сторожевики, тральщики и минзаги (кого не так жалко). И в завершение, граница ответственности по морю между нами и американцами проходила так, что из зоны наших действий выпадали наиболее «вкусные» районы в плане японского судоходства, но у США конкретно в августе 1945-го там не было никаких военно-морских сил (подводная стая Локвуда резвилась в Японском море в июне-июле). А вот в этой реальности все иначе!
Начать с того, что японский флот – еще живой, хотя и изрядно побит. Но появление в нашей зоне полновесной авианосно-линейной эскадры – абсолютно реально! И границы этой зоны, согласно договору с США, проходят – на юге по 34-й параллели (южнее Корейского полуострова, так что наш и Корейский пролив с островами Цусима, и даже Желтое море), а на востоке, вдоль Курильской гряды, двести миль от нее в сторону океана, затем вдоль берегов Японии, до широты Сангарского пролива (так что воды, окружающие Хоккайдо, наши, а также целиком Охотское и Японское моря). И мы играем на этой «доске», то есть на собственно морском театре, самым активным образом, с самого начала – и намерены выиграть!
Там нам просто не хватило времени. Новая техника начала поступать буквально накануне войны, за месяц-другой. А перебрасываемые с запада плохо знали театр. И была явно недооценена ударная компонента, в пользу оборонительной, истребителей ПВО. Здесь же – авиаполки и дивизии получали новейшую матчасть еще осенью-зимой сорок четвертого, и проходили интенсивную боевую подготовку на Каспии и Черном море, причем бензина и учебных боеприпасов не жалели. В итоге, мы имели к 3 июня в составе ВВС ТОФ, вместо одной – четыре минно-торпедные дивизии, на Ту-2, «бостонах» и До-217, причем часть авиаполков была обучена применению управляемых боеприпасов. Это не считая пикировщиков, штурмовиков – и даже истребители, хотя и не несли бомбы (конструкция Ла-11 этого не позволяла), но могли при необходимости наносить штурмовые удары по катерам и малым судам. И помимо техники, совершенствовалась организация – на командный пункт ВВС флота в реальном времени поступала информация, в том числе и с радаров, о месте своих и противника, что позволяло отдавать команды пилотам, наводя на обнаруженную цель; на играх отрабатывались штабные задачи, как скорейшая организация массированного удара по обнаруженному конвою или эскадре. А разведывательная авиация передавала сведения не только в штабы ВВС, но и, если это было обговорено, напрямую подводным лодкам и прочим силам флота в данном районе (что потребовало организации радиосети, с установленным порядком связи).
– Михаил Петрович, вы всех своей энергией заражаете, – сказал мне Раков, – в штабе говорят, что тут до вас было в сравнении с сегодняшним, так просто сонное царство!
Ох, надеюсь, что японского «штирлица» в штабе нет? Поскольку «любой план живет в неизменном виде лишь до столкновения с действительностью», а потому должен существовать в виде основы, «скелета», и множества вариантов. А еще лучше – инструментария, готового к решению любых возникших задач. Вот и приходилось, помимо текущей работы, проводить командно-штабные учения, где все причастные должны были, в идеале, до автоматизма отработать алгоритм своих действий в любой стандартной ситуации. А ведь и текучку тоже никто не отменял! И еще приходилось устраивать проверки реальной боеготовности, чтобы убедиться, что самые лучшие планы могут быть реально воплощены в жизнь. Офицеры штаба ТОФ работали почти без выходных, как и я. Кое-кто роптал – но немногие. Прибывшие с Запада уже привыкли к такому режиму, ну а коренные тихоокеанцы сообразили, что будущая война это еще и карьерный рост, и ускоренный срок выслуги, и строка «имеет боевой опыт» в послужном списке. Но честно скажу, я не справился бы без Зозули – показавшего себя истинным гением штабной работы. А также единственным человеком здесь, во Владивостоке, знающим тайну «Рассвета» (код, под которым проходил в этом мире сам факт нашего попаданства из 2012 года). Еще в его распоряжении был ноутбук, охраняемый молчаливым адъютантом с повадками «волкодава» СМЕРШ, куда еще в Москве закачали всю необходимую информацию по японской войне 1945 года из того мира, где я родился – и который сейчас, ловлю себя на мысли, уже воспринимаю как чужой. Хотя искренне желаю, чтобы там удалось наконец выправиться и снова занять нашей стране достойное место в мире, и объединить вокруг себя отпавшие «СНГ», и навести наконец порядок! А уж здесь я сделаю все, от меня зависящее – чтобы этот СССР не развалился, а устремился к звездам!
3 июня, прошел приказ, курок спущен! На сухопутном фронте все от товарища Василевского зависит (да, поразмыслив, Сталин поставил главкомом тут его – справился в иной истории, справишься и сейчас). Ну а на мне – морской фронт. Где я собираюсь переиграть, устроив самураям не простое занятие территории «на излете», а подлинную «анти-цусиму». А территории, естественно, пунктом первым.
Потому что план мой по существу, с той же идеей, как был японский, ведения всей войны! Быстро занять территорию, перебазировав береговую авиацию до того, как придет вражеский флот, и встретить его, обороняя периметр. Использовав тот факт, что в зоне ответственности все еще третьего в мире японского ВМФ, лежат пока еще обширные территории в Южных морях, отдать которые самураи не могут (нефть!). А еще им надо проталкивать в Японию конвои из Ост-Индии и рубиться с англичанами вблизи Малайи. В то же время будущая зона боевых действий ТОФ гораздо меньше и компактнее, и примыкает к нашим берегам, с нашими базами. И у японцев явно недостаточно войск для обороны «северных территорий» (чтоб в этой версии истории никогда не прозвучали эти слова!). Так что шанс был – очень хороший!
Начала, как полагается, авиация. Список целей был заранее утвержден, причем японские аэродромы подлежали непрерывному воздействию, ежедневно, не давая вражеской авиации работать. Били по Южному Сахалину, по объектам на Курилах, по портам Кореи, и даже по Хоккайдо. «Блицкриг» удался – японцы активного противодействия в воздухе не оказывали, их самолеты появлялись лишь эпизодически и мелкими группами, а то и поодиночке.
На Сахалине войска 16-й армии (56-й стрелковый корпус, усиленный двумя танковыми бригадами, двумя штурмовыми инженерно-саперными бригадами, двумя тяжелыми танковыми полками прорыва, четырьмя самоходно-артиллерийскими полками, двумя тяжелыми артиллерийскими полками РГК, дивизией реактивной артиллерии, одним минометным полком большой мощности – в итоге, в составе ударной группировки артиллерийских полков было едва ли не больше, чем пехотных) проламывали Котонский УР, где закопалась в землю и бетон всего одна, 88-я пехотная дивизия японцев. Одновременно были высажены десанты в порты Торо[156] и Маока[157]. Авиация, поддерживающая наши войска там, была в основном от армейцев. Но работали и флотские, 12-я штурмовая авиадивизия и два полка пикирующих бомбардировщиков, а три бомбардировочных дивизии флота (не путать с торпедоносцами – хотя матчасть та же, две на Ту-2, одна на До-217) несколькими волнами били по японским аэродромам. Пока все развивалось четко по утвержденному плану, не выходя из графика.
Торпедоносцы вылетали на «охоту» по ту сторону Сахалина, в залив Терпения. Поскольку предполагалось, что с перехватом нашим десантом у Торо сухопутного сообщения с фронтом, японцы попытаются везти подкрепления. Или, напротив, вывести войска по морю, через порт Сикука (позже будет носить имя Поронайск). Наш плацдарм у Торо был совсем рядом, всего в семидесяти километрах, но отделен от восточного побережья Западно-Сахалинским хребтом, который, как назло, имел там наибольшую высоту. За ним тянулась с севера на юг заболоченная долина реки Поронай, по правому берегу которой, прижимаясь к горам, проходила железная дорога. А дальше за рекой, так же в меридиональном направлении, тянулись Восточно-Сахалинские горы (высотой за километр – как Урал), не имеющие, впрочем, как и берег за ними, никакого стратегического значения – по причине отсутствия там населенных пунктов, портов и дорог.
Было ясно, что Сахалин японцам не удержать – силами одной дивизии и отрядов так называемого «ополчения». Хотя существовало опасение, что эти отряды, из фанатичного японского населения, могут перейти к партизанским действиям. Оттого, в состав 56-го корпуса был включен и отдельный полк НКВД, ну как же без Тех, Кто Надо? Тревогу вызывали лишь сроки, Сахалин надо было взять не просто быстро, а очень быстро, уже через неделю наша авиация по плану должна работать с аэродромов в южной части острова! И все командиры и штабы имели четкие указания: захват аэродромов, желательно в неповрежденном состоянии, это приоритетная задача!
На Курильском фронте был высажен десант на острова Шумшу и Парамушир. Несмотря на то что наша авиация поработала очень хорошо, захватив господство в воздухе и хорошо «размягчив» японскую оборону, самураи оказали ожесточенное сопротивление – в отличие от иной версии истории, когда битва за Курилы шла уже после заявления микадо о капитуляции, что сильно убавило японский боевой дух. В итоге гарнизоны островов так и не капитулировали, а были почти полностью истреблены – в плен попали лишь небольшое число раненых и контуженых одиночек. Но о тех событиях еще будет отдельный рассказ.
Если береговая авиация была нашим козырным тузом, то подводные лодки – следующей по весу картой. Номинально ТОФ имел больше ста лодок, в том числе двенадцать «Н» (бывших немецких «тип XXI») и четыре североморские «Катюши ПЛО», также неплохи были одиннадцать больших подводных минзагов «Л» и две «эски», да и «щуки», которых насчитывалось больше трех десятков, как минимум не уступали японским лодкам своего класса. Слабым звеном были тридцать «малюток», годных лишь для ближнего базового дозора. Но даже без них мы имели больше лодок, чем японцы – на всем Тихом океане! Кроме того (зная о кратковременном характере войны), я мог позволить не держаться схемы «одна лодка на позиции, одна в базе на ремонте и пополнении запасов, две на переходах туда и обратно», а вытолкнуть в бой всех, по максимуму. Даже немцы в свои «жирные годы» не могли позволить себе роскоши иметь в море девять десятков лодок одновременно! А японская ПЛО была, по меркам войны в Атлантике, недопустимо слаба.
Но все же – как я жалел, что не имею под рукой «Воронеж»! Глядя на карту, где были размечены участки – позиции наших лодок: по одной на зону, шириной в несколько десятков, а то и в сотню миль! Потому что лодки этого времени еще не умели взаимодействовать ни между собой, ни с надводными кораблями, обнаруживали противника на очень небольшой дистанции, могли применять оружие на еще меньшей, и имели максимальный ход даже в надводном положении, равный экономическому ходу эскадры боевых кораблей! Если перевести на язык войны на суше, то атомарина тактически была подобна танковому полку, а дизелюхи этого времени – группам пеших диверсантов-партизан: покусать могут, но не способны ни нанести противнику решительного поражения, ни оборонять рубеж. Так что подводникам предстояло работать на подхвате у авиации.
Что же до надводных кораблей, то и тут мы могли потягаться с японцами. При соблюдении принципа карате (как мне объяснил Смоленцев), максимальной концентрации во время и на месте удара. Высадить десанты в зоне господства нашей авиации и добивать уже ослабленного противника. Отдельно следует упомянуть бригаду «шнелльботов», немецких торпедных катеров, оснащенных РЛС (больше чем наполовину) и самонаводящимися торпедами (к сожалению, не в такой степени, как хотелось бы!), имеющих очень хорошую мореходность и дальность (достаточную для действий в проливе Лаперуза, и даже у берегов Хоккайдо). Очень к месту оказались и десантные корабли спецпостройки (в том числе и большие танкодесантные, которые не поставлялись нам в иной версии истории). То есть теперь мы могли высаживать не только пехоту, но и поддерживать ее броней.
Подводные лодки Камчатской бригады вышли на позиции еще накануне. Уже днем 3 июня лодка Н-13 доложила, что потопила транспорт, на полторы тысячи тонн, шел вдоль Курильской гряды на север – должно быть, вез снабжение островным гарнизонам, один, без охранения, не успели японцы понять, что тут война. Первая победа ТОФ – нет, почти одновременно К-2 сообщила о потоплении японской подлодки, причем согласно донесению, эта атака произошла на полчаса раньше, чем у Н-13. Тут я встревожился и отдельно запросил подробности – получил ответ, что наша лодка (командир кап-2 Уткин) подверглась торпедной атаке, но своевременно обнаружили, отвернули, погрузились. И на лодках типа К, как я уже рассказывал, стояла новая система стрельбы управляемыми по проводам торпедами, точно такая же, как на «Воронеже», когда нас под изделия из этого времени переоборудовали, только вместо компьютерного БИУС следующего века, грубый аналог на лампах и реле, против атомарин бы не сработало, да и против «двадцать первых» под вопросом, но тихоходная и неповоротливая «японка» увернуться не сумела, акустики на К-2 четко слышали не только взрыв, но и звуки разрушения корпуса. Первая победа советских подводников (если не считать попавший из будущего «Воронеж») в подводной дуэли, но точно ли японца потопили, а не «своя своих не познаша»? Из Петропавловска в ответ доложили, что расследование уже провели, и ни одна из наших лодок в том районе и в то время не находилась, а бывшие на позициях по соседству К-3 и Н-9 ответили, что у них все в порядке.
Гром грянул 5 июня, когда пришел запрос от американцев, известно ли штабу ТОФ о судьбе подводной лодки ВМС США «Боунфиш», пропавшей без вести восточнее Курильских островов (пропустившей два подряд сеанса связи). И теоретически она как раз могла оказаться в нашей оперативной зоне, ошибившись в навигации на полторы сотни миль? У командующего флотом ответственность больше, чем у командира «Морского волка», так что реакция Москвы и персонально Сталина могла быть непредсказуемой – ну а мне валидол пей? Очень кстати пришел доклад от радиоразведки, что японцы потеряли, примерно в то же время и в том же районе, свою лодку I-47. Что и было окончательно записано в журнале боевых действий ТОФ, как результат атаки нашей К-2. Ну а о судьбе американской лодки нам ничего не известно, этот ответ и ушел союзникам.
Скажу и о продолжении этой истории, известному, к счастью, лишь советской стороне… Когда уже в конце июня в Петропавловск вернулась У-214 (хорошо себя показавшая в этом походе, но о том разговор отдельный), и герр Байрфилд (мой «крестник», которого я сам брал в плен у берегов Норвегии), среди прочего доложил, что в ночь на 4 июня атаковал и потопил большую японскую подлодку, в районе, смежном с позицией К-2. У немцев привычка осталась еще с Атлантики, в эфир выходить редко и докладывать уже по прибытии в базу. А силуэт и размеры американской ПЛ тип «балао», и японской I-47 (тип С2), согласно справочнику, похожи, особенно если ночью через перископ смотреть! Но мать-перемать, так кто же кого потопил? И как тогда понимать ответ штаба Камчатской бригады относительно К-3 и Н-9, бывших на соседних позициях, в то время как судьба У-214, следующей на минную постановку к берегам Японии, оставалась неизвестной?
Котельников лишь руками разводил – недосмотрели! Поскольку пятый, «немецкий» дивизион бригады казался пасынком, довеском. Кого теперь героем делать, а кого наоборот – вопрос ясный (не своего же!). Однако же и герр Байрфилд, корветтен-капитан будущих Фольксмарине ГДР, показал себя вполне прилично, причем не на «двадцать первой», а на старой «VIID», а победителей разве судят? Решили немцу эту конкретную победу вписать в разряд «неподтвержденных», хватит с него и прочего, а главное – что под трибунал не отдадим.
Авиацией было потоплено, силами одной лишь 2-й минно-торпедной дивизии (а ведь по целям в заливе Терпения еще и сухопутчики работали) свыше тридцати кораблей и транспортов. Хотя к боевым следует отнести лишь два сторожевых корабля (тип C или D – 900 тонн, дизель или турбина, вооружены одинаково, три 120-мм пушки, от четырех до шести автоматов, глубинные бомбы). И только три транспорта были морскими судами свыше тысячи тонн, прочее же – мелочь, включая даже сейнеры-«кавасаки». Наши топили все, что попадалось – зная достоверно, что своих в этих водах нет и быть не может, работали не столько торпедами, как топмачтовым бомбометанием, и даже батареей пулеметов 12.7. Японцы оказывали противодействие, исключительно силами зенитной артиллерии, их истребители уже с четвертого числа в небе над Сахалином практически не появлялись. Наши потери – два самолета. Причем экипаж одного наши спасатели на «каталине» сумели найти, сесть и подобрать. Но следовало ожидать значительного возрастания японского сопротивления, когда наконец вступит в бой и авиация с Хоккайдо, – а это, по нашим наметкам, должно будет случиться уже через два или три дня.
На суше войска Первого Дальневосточного фронта успешно прогрызают японскую оборону у Мудандзяня, на пути к Харбину.
Война… Гибнут люди, которых я, своим приказом, отправляю в бой – и пусть наши потери много меньше японских, попробуйте объяснить это тем, кто получит похоронки на своих родных! Но это необходимо – для лучшей жизни наших детей. Чтобы послевоенный мир был для нашей страны лучше, чем довоенный!
Гадом был Николай Второй – территорию отдал (а ведь сами японцы уже и не настаивали!), а нам теперь за ее возвращение кровь лить?!
Генерал-лейтенант Л. Г. Черемисов.
«Прорыв Котонского укрепрайона»:
Сборник «Война с империалистической Японией».
М.: Воениздат, 1965, АИ МВ.
К маю 1945 года наша 16-я армия напоминала себя прежнюю, годичной давности, только номерами частей и соединений. Пополненная ветеранами, прошедшими войну с германским фашизмом, перевооруженная новейшим оружием и боевой техникой, прошедшая дополнительное обучение, учитывающее опыт сражений Великой Отечественной войны, армия стала грозной силой, способной на равных драться с любым врагом.
Конечно, это не было поводом для шапкозакидательства – нам противостоял сильный, хорошо обученный и фанатичный враг, занимавший подготовленные позиции. А ведь нам надо было не просто прорвать их, но сделать это очень быстро – после чего ввести в прорыв подвижную группу армии, в задачу которой входил бросок на юг, на соединение с морским десантом.
Котонский, или, как еще его называли, Харамитогский, укрепленный район, был крепким орешком. Расположенный между городом Котон и государственной границей, он имел протяженность по фронту до 12 км, глубину до 16 км (общая глубина КУР, считая с полосой обеспечения и тыловыми позициями – свыше 30 км). Фланги КУР упирались на западе в горный хребет, на востоке прикрывались лесисто-болотистой долиной реки Поронай, непроходимой для техники, линия постов наблюдения и полоса обеспечения проходили на удалении 8 км от основного рубежа. Всего было 17 дот и свыше 130 артиллерийских и пулеметных дзот, а также 150 железобетонных убежищ, в которых гарнизон мог укрыться при массированных авианалетах или артиллерийских обстрелах. Все узлы сопротивления и опорные пункты были подготовлены для ведения круговой обороны, окружены противотанковыми рвами, проволочными заграждениями и минными полями, обеспечены годичным запасом продовольствия. Гарнизон укрепрайона состоял из 125-го пехотного полка и разведывательного полка (фактически разведывательного батальона) 88-й пехотной дивизии, усиленных артдивизионом 88-го артиллерийского полка – всего 5400 солдат и офицеров, 28 орудий и минометов, 27 гранатометов, 42 тяжелых пулемета, 94 легких пулеметов.
Характерным примером японских укреплений был «форт Хандаса», прикрывающий мост через реку Коттонкай (приток Пороная). По периметру трехметровый земляной вал, в стенах которого через 5–6 м бетонные бойницы, на северо-западном и северо-восточном углах блокгаузы, приспособленные для круговой обороны, гарнизон до сотни солдат с одним 37-мм противотанковым орудием и двумя тяжелыми пулеметами. Вал выдерживал прямые попадания наших 76-мм снарядов, а болотистая местность затрудняла маневр танков и самоходок.
В целом же обстановка была похожа на «линию Маннергейма» – при относительно малой численности войск, слабости или даже отсутствии танков, артиллерии, авиации, противник занимал долговременные укрепления, отлично вписанные в очень сложную местность и хорошо замаскированные. Причем главная линия обороны была отнесена от границы, вне досягаемости нашей дивизионной артиллерии, и проходила по цепи средневысотных вершин, тянущихся от труднопроходимых предгорий Камышового хребта до марей Поронайской долины. И обойти было нельзя – укрепрайон прикрывал единственную дорогу, ведущую на юг острова.
Надо низко поклониться нашим разведчикам – из штаба фронта была доставлена схема, на которой были помечены все узлы обороны, дот, артиллерийские и минометные позиции, почти все дзот. Теперь мы точно знали, где нас ждут самураи.
Первоначальный замысел операции предусматривал классический прорыв укрепрайона фронтальной атакой 56-го стрелкового корпуса при поддержке артиллерии и танков; также предусматривались два вспомогательных удара западнее и восточнее укрепленного района. После получения уточненных данных стало очевидно, что так прорвать УР, в отведенные сроки, не удастся – поэтому план операции был кардинально переработан. Даже тяжелая артиллерия без корректировки подавляла бы японские укрепления недопустимо долго. Потому основная часть работы по уничтожению узлов сопротивления возлагалась на авиацию – для нанесения ударов по КУР морские летчики выделяли две штурмовые авиадивизии и дивизию пикирующих бомбардировщиков, армейская авиация добавляла к этому две гвардейские бомбардировочные дивизии 2-го гвардейского бак и 255-ю сад. Всего для непосредственной поддержки планировалось задействовать более 600 самолетов. Разведчики провели фотографирование укрепрайона, данные разведки были совмещены с аэрофотографиями, были определены ориентиры на местности. Венцом всего стал подробный макет КУР, на котором были тщательно отработаны все варианты действий.
Еще одной новацией стало оборудование аэродромов подскока в 20 километрах от границы – теперь нашим летчикам, взлетевшим со стационарных аэродромов на севере острова, после выполнения задания не было нужды возвращаться на них. Они могли сесть, дозаправиться, пополнить боекомплект – и буквально через полчаса снова бомбить позиции самураев.
В первом эшелоне шли 10-я и 19-я штурмовые инженерно-саперные бригады (каждая из которых имела в составе инженерно-танковый полк и огнеметный танковый полк). Как после рассказывал на допросе японский полковник, видевший атаку Красной Армии под Волочаевкой в 1922 году, самураи и теперь ждали повторения чего-то подобного, кровопролитной атаки масс пехоты сквозь шквал огня. Японская армия не прогрессировала с тридцать девятого и не знала разницы между линейными частями РККА времен Халхин-Гола, и «бронегрызами» сорок пятого года. Причем и штурмовики, и обычная пехота действовали в тесном взаимодействии с артиллерией и авиацией – к штабам батальонов были прикомандированы группы авианаводчиков и артиллерийских корректировщиков. Был изменен и первоначальный план обходного маневра – в первом варианте плана предусматривался обход японских укреплений с востока, через заболоченную пойму реки Поронай, силами 179-го полка под командованием подполковника Кудрявцева, то теперь решено было высадить планерный десант в составе усиленного штурмового батальона на ближних подступах к городу Муйке.
Для обеспечения беспрепятственного движения подвижной группы армии была предусмотрена высадка групп ОСНАЗ НКВД – они должны были уничтожить охрану мостов и туннелей на шоссейной дороге, предотвратив их взрыв японцами.
В ночь на 2 июня штаб армии получил короткую шифровку, состоявшую из одного слова – фамилии героя обороны Порт-Артура генерал-майора Р. И. Кондратенко. Это значило, что через 24 часа, утром 3 июня мы начинаем.
Днем 2 июня в частях и соединениях армии командиры и политработники, отбросив дипломатию, прямо ставили задачи войскам. Выступая перед личным составом, говорили, что пришло время рассчитаться за предательское нападение на Россию в 1904 году, что самураям придется заплатить за кровь наших отцов и дедов, пролитую в русско-японскую войну и интервенцию; и, понятное дело, мы спросим с них за кровь наших братьев, пролитую в бесчисленных провокациях на границе. Как сказал командир 79-й сд генерал-майор Батуров: «Надо доходчиво растолковать желающим откусить кусок нашей земли, что, если кому это и удастся, за счет временной слабости нашей Родины – рано или поздно, мы вырвем проглоченное вместе с зубами агрессора!»
В ночь на 3 июня границу перешли разведывательно-диверсионные группы ОСНАЗ НКВД, пограничников и войсковых разведчиков. Они снимали секреты японской пограничной охраны, ликвидировали наблюдательные посты в полосе обеспечения, расчищая дорогу войскам. Ночью же с наших аэродромов поднялись самолеты, буксирующие планеры с группами ОСНАЗ, которым предстояло действовать на японских коммуникациях.
3 июня в 6.30 утра я приказал передать по радио «Воздух!» – это было последнее подтверждение для артиллеристов, саперов, пехотинцев, танкистов и самоходчиков. Авиация к тому времени уже была поднята.
В 7.00 началась артиллерийская подготовка – дивизионная и корпусная артиллерия сосредоточили огонь по передовым опорным пунктам на горах Лысая и Голая. Части АРГК вели огонь по опорным пунктам в районе Хандаса, по которым в это же время нанесли массированный удар пикировщики Пе-2И 2-го гвардейского бак.
В 7.10 границу перешли штурмовые части – 8 километров полосы обеспечения были пройдены за полчаса, к 7.40 бойцы 10-й ШИСБР начали атаку опорных пунктов на горах Лысая и Голая. С воздуха их поддерживали два полка штурмовиков 255-й сад. Эти опорные пункты были взяты с ходу – уже в 8.05 на КП армии был получен доклад об овладении этими горами. Операция была спланирована таким образом, что никаких возможностей для сопротивления у японцев не было – сначала их позиции обработали три артполка, два корпусных и дивизионный; потом уцелевших прижали к земле штурмовики, методично уничтожавшие эрэсами и огнем пушек и пулеметов оставшиеся огневые точки. Проходы в минных полях были проделаны с помощью катковых тралов, за считанные минуты – как с горечью сказал потом один из танкистов: «Эх, нам бы такие тралы в 41–42-м – сколько бы жизней удалось сберечь!»
К 8.30 наши передовые части вышли к району Хандасы – там их встретил, по выражению генерал-майора Алимова, командовавшего первым эшелоном, «лунный пейзаж». Это было неудивительно – к этому времени пикировщики уже сделали второй вылет, и, подвешивали ФАБ-1000 для третьего. Почти все доты и дзоты были разрушены, полевая оборона была перепахана еще и артиллерией, так что боеспособных японцев оставалось немного. Уцелевшие укрепления расстреливались самоходками или сжигались танковыми огнеметами, а пытавшиеся отстреливаться пехотинцы были прижаты к земле пулеметами и забросаны гранатами. Огневая подготовка была настолько мощной, что офицеры разведотдела, пытавшиеся допросить немногочисленных пленных, не смогли этого сделать – японские солдаты, получившие по нескольку контузий, попросту не слышали и не понимали задаваемых вопросов.
К 10.00, после нескольких скоротечных перестрелок с японским охранением, наши части достигли главной полосы обороны – по ней с 7.00 работали две дивизии штурмовиков и дивизия пикирующих бомбардировщиков морской авиации, к этому моменту сделавших по четыре вылета; с 8.30 к ним подключились и пикировщики 2-го гбак, к 10.00 сделавшие по два вылета. Все же японцы пытались из орудий и минометов среднего калибра обстреливать наши войска, однако огонь был плохо скоординирован – управление артиллерией у самураев было уже потеряно, японская оборона сильно потрепана, хотя и не подавлена до конца. Я приказал выдвинуть дивизию гвардейских реактивных минометов, в 11.00 ею был нанесен массированный огневой удар.
К этому времени вышли на связь десантники – 2-й батальон 179-го сп под командованием капитана Л. В. Смирных, усиленный батареей 105-мм немецких безоткатных пушек обр. 1940 года, двумя батареями 82-мм минометов и зенитно-пулеметной ротой, стремительным ударом взял город Муйке. Капитан Смирных действовал умело и решительно – оставив в городе одну роту, он начал штурм крупного опорного пункта, прикрывавшего важный железнодорожный мост. Не стал бросать своих бойцов в атаку на многочисленные японские дзоты – наоборот, их расстреливали один за другим из безоткатных пушек, для чего хватало трех-пяти прямых попаданий 15-кг снарядов. К полудню опорный пункт был взят, две роты японской пехоты уничтожены, мост захвачен – и все это было достигнуто при минимальных потерях с нашей стороны.
Капитан Смирных запросил штаб о дальнейших действиях – батальону требовались боеприпасы, надо было вывезти раненых, и требовалось определиться с дальнейшими действиями – удерживать город Муйке и мост или развивать наступление на город Котон (ныне г. Поронайск).
К полудню же пришли донесения от моряков и командования 113-й стрелковой бригады – город Торо был взят морским десантом. Таким образом, тыл Котонского укрепрайона был окончательно взломан.
Боеприпасы батальону Смирных сбросили с самолетов – что же касается вывоза раненых, то подходящей площадки для посадки на плацдарме не было. И впервые в боевых условиях были использованы вертолеты, немецкие «колибри», сумевшие вывезти нескольких тяжелораненых, чье состояние вызывало наибольшие опасения и в то же время допускало транспортировку. Остальным пришлось ждать прорыва главной линии японской обороны.
Японские позиции на перевале Харами-Тогэ к этому моменту были похожи даже не на «лунный пейзаж», а трудно сказать, на что, буквально воронка на воронке, но некоторые доты и дзоты, непонятно как уцелевшие, тем не менее продолжали стрелять. Положение затрудняло то, что эти укрепления находились на крутых склонах холмов, так что нельзя было, как на хандасской позиции, подвести к бетонному блокгаузу СУ-122, прикрываемую автоматчиками, и расстрелять прямой наводкой. Пришлось прибегнуть к подрыву дотов группами саперов. Несколько дотов были уничтожены именно так, благо пехотного прикрытия у них уже не было, а с одним произошла интересная история. Когда наши бойцы подобрались к доту, японцы прекратили огонь и начали что-то кричать. Наши рявкнули «Сдавайся!» – и тут броневая дверь открылась. Когда наши заглянули в дот, само собой, со всеми предосторожностями, они увидели троих японцев, прикованных железными цепями за ноги к орудию и пулемету[158].
В 13.10 перевал Харами-Тогэ был взят – соответственно, дорога на город Котон была открыта.
К 14.00 10-я ШИСБр соединилась с десантниками капитана Смирных на подступах к Котону. После сорокаминутного штурма город был взят. Отчаянные попытки японцев отбить город успехом не увенчались – полковник Кобаяси (командир 125-го японского пехотного полка), собрав всех, кого смог, предпринял психическую атаку на позиции наших войск, с развернутым знаменем. Основные силы японцев наступали на позиции, занимаемые бойцами капитана Смирных. По приказу комбата наши воины подпустили японцев на 50 метров – и уничтожили почти всех[159].
Котонский укрепленный район был прорван и разрезан надвое. Дорога на юг была свободна, наши войска вышли на оперативный простор. В 16.30 в прорыв была введена подвижная группа армии, состоявшая из 214-й танковой бригады. Вторым эшелоном шли 10-я ШИСБр, 409-й самоходно-артиллерийский полк, и 178-й отд. тяжелый танковый полк. 19-я ШИСБр и части АРГК занялись уничтожением оставшихся японских укреплений.
Лазарев М. П.
Воспоминания (и черновые заметки) к книге «Тихоокеанский шторм». М.: Воениздат, 1960.
Глава «Морские десанты на юге Сахалина»
Главная проблема была в том, что очистить от японцев Сахалин было необходимо в предельно сжатые сроки: самое позднее через неделю авиация с южносахалинских (и Курильских) аэродромов уже должна быть готова к отражению нападения японского флота, подошедшего из Южных морей (да, не имея авианосцев – подвижных морских аэродромов – мы вынуждены были решать задачу оперативной подвижности авиации именно таким, лобовым способом!).
(Заметка карандашом на полях. В МР[160] освобождение Южного Сахалина заняло две недели, с 11 по 25 августа 1945 года. Причем Тойохара (Южно-Сахалинск) так и не был взят штурмом – японцы капитулировали, после декларации императора 18 августа. Здесь же на это рассчитывать не приходилось – враг сопротивлялся фанатично. Следует также помнить, что в МР американцы три месяца сражались за Окинаву, меньшей территории, чем Южный Сахалин, – имея намного более мощную авиационную и корабельную поддержку.)
В рамках выполнения поставленной задачи флоту была передана в оперативное подчинение 16-я армия и части ВВС на севере Сахалина. Кроме того, штаб ТОФ непосредственно распоряжался флотской авиацией, соединениями морской пехоты, и вышеупомянутой 113-й бригадой. План Южно-Сахалинской операции предусматривал высадку двух тактических и одного оперативного десанта – все в первый день войны, 3 июня.
Десант в порт Торо (ныне г. Шахтерск) был рассчитан с целью подстраховать операцию 16-й армии по прорыву Котонского укрепрайона – этот порт был глубоким тылом КУР. Конечно, 16-я армия имела подавляющее превосходство в силах и средствах, в особенности авиации, артиллерии и танках, над 88-й пд, которую японское командование «раздергало» по всему Южному Сахалину, пытаясь обеспечить и удержание советско-японской границы, и противодесантную оборону побережья, и контроль ключевых населенных пунктов, – но рисковать было нельзя.
Было решено высаживать десант одновременно с началом операции по прорыву японской обороны, утром 3 июня.
Благодаря разведке мы знали состав японских сил, дислоцированных в Торо и вблизи, – это были три роты 125-го пехотного полка, усиленные взводом крупнокалиберных пулеметов, еще имелось местное ополчение, сформированное из допризывной молодежи и стариков (также около 100 человек). Долговременная фортификация в Торо отсутствовала, однако же возле порта была развернута зенитная батарея (четыре 75-мм орудия).
Это «грозное воинство», естественно, ни при каких обстоятельствах не могло противостоять нашей морской пехоте, но существовала опасность подрыва ими портовых сооружений и оборудования железнодорожной станции. Кроме того, нам нужен был целым и невредимым подвижный состав, находившийся на станции, – в СССР просто не производилось паровозов и вагонов под узкую колею японского образца. Поэтому было решено действовать по принципу «Кашу маслом не испортишь» – в первой волне десанта шел 1-й батальон 2-го полка 1-й дивизии морской пехоты (командир – подполковник Тавхутдинов); во втором эшелоне – 2-й батальон 113-й сбр, которому предстояло стать гарнизоном города (командир – майор Хазиев). Десантники должны были, если армейцам не удастся быстро прорвать Котонский УР, ударить в тыл японцам, наступая на город Котон. В соответствии с этим десант получил средства усиления – батарею СУ-54-150[161].
Для высадки десанта были выделены 6 пехотно-десантных судов (4 немецкие БДВ и 2 близкие к ним по характеристикам ленд-лизовские LSI). Три больших танкодесантных корабля (ленд-лизовские LST) перевозили бронетехнику – кроме упомянутой батареи СУ-54-150, еще рота (девять ед.) зенитных самоходок (при отсутствии воздушного противника и слабой ПТО, привлекались и для огневой поддержки пехоты), дивизион (12 ед.) легких САУ, рота самоходных 120-мм минометов. Транспорта (суда тип «Либерти») «Якутск» и «Охотск», оборудованные в виде десантно-штурмовых (на борт взяты по четыре малых десантно-высадочных средства, дополнительно установлены 20-мм эрликоны), приняли батальон 113-й сбр со средствами усиления и тылами. Огневую поддержку десанту оказывали мониторы Амурской флотилии «Перекоп» и «Хасан» – в отличие от эсминцев, эти корабли имели большую огневую мощь, (по шесть 130-мм орудий), броневую защиту и меньшую осадку, что позволяло им стать на якорь у самого берега, не опасаясь ответного огня. Изначально они строились для обороны Амурского лимана, но в текущей обстановке японский десант под Николаевском выглядел крайне маловероятно (и хуже лишь для самих японцев). В охранении были два тральщика АМ, восемь катеров МО и восемь «шнелльботов».
Десант вышел в море в 23.00 2 июня. На переходе его прикрывали истребители Ла-11, но к нашему удивлению, японцы не вели воздушного патрулирования в Татарском проливе, так что десантный отряд прошел к Торо без каких-либо нежелательных встреч. Штаб высадки находился на «Хасане», как и представитель от ВВС. В 4.55 эскадрилья штурмовиков нанесла удар по зенитной батарее, а затем еще в течение двадцати минут оставалась над районом высадки, в ожидании указания новых целей, если бы десант встретил ожесточенное сопротивление. Первыми в 5.07 на бетонный волнолом спрыгнули лейтенант Егоров и старший сержант Емельянов. Морским пехотинцам потребовалось 10 минут, чтобы высадиться в порту и на песчаную отмель севернее ковша – здесь многих десантников вода накрывала с головой. Высадка прошла без единого выстрела, затем показался отряд японцев, числом до взвода, с одним крупнокалиберным пулеметом. Противник был уничтожен, но список боевых потерь десантников открыл старший лейтенант Пякин, командир взвода автоматчиков, успевший лично убить четырех японских солдат.
К 8.00 город Торо был взят. К этому времени был разгружен и вступил в бой батальон 113-й бригады, вместе с приданной ему артиллерийской батареей, а танкодесантные корабли приступили к выгрузке техники прямо на захваченные причалы. Однако следует отметить, что сопротивление и численность противника оказались гораздо выше ожидаемого. Так, помимо уже названных трех пехотных рот и зенитной батареи, в Торо оказались (и приняли участие в сражении), так называемый «специальный отряд обороны» (ок. 200 чел, резервисты старших возрастов, все имеют стрелковое оружие, а также 1 горную пушку и 2 пулемета), «добровольческие боевые отряды» (ок. 350 чел., в том числе женщины, проходили интенсивное обучение под командой офицеров кэмпентай, были вооружены бамбуковыми копьями, саблями, некоторым количеством винтовок), «отряды школьников и студентов» (ок. 600 чел., в возрасте от 14 до 18 лет, вооружены копьями и палками). Несмотря на очень плохое вооружение, японцы не только не отступали, но и бросались в яростные контратаки. Показателен также факт, что мэр Торо Абэ, начальник полиции Мацуда и командир местного отряда ополчения Ямагути вышли с белым флагом на переговоры с десантниками – но не просили принять капитуляцию своих сил, а требовали капитуляции нашей!
После этого и случилась «бойня под Торо». Когда, согласно плану операции, морские пехотинцы, совместно с бойцами 113-й бригады, начали развивать наступление, захватывая близлежащие поселки, командир гарнизона Торо, майор Есино Тэйго (в плен не попал, совершив сеппуку) приказал послать в лобовую атаку всех еще оставшихся у него солдат, а также ополченцев вышеперечисленных отрядов, и даже, как впоследствии выяснилось, всех местных мужчин-японцев, в возрасте от 14 до 70 лет. Эта живая волна, насчитывавшая более двух тысяч человек, в подавляющем большинстве «вооруженных» топорами, ломами, рыбацкими острогами, просто палками, с дикими воплями «Банзай» бежала на позиции десантников. Как потом рассказывали наши офицеры, их спасли наработанные рефлексы – если бы они начали думать, что надо делать, вполне возможно, их бы смяли, – а так, если на тебя кто-то прет с оружием, значит, это враг; ну а как надо поступать с врагом, знали все. Минометчики открыли огонь по сумасшедшей толпе, после короткого замешательства, ну не доводилось им еще видеть такое. И зенитчики развернули стволы в горизонталь, начали поливать скопления безумцев. А остатки были выкошены плотным пулеметно-автоматным огнем.
И никто тогда не понимал, что происходит – ну не было тогда даже в разведке профессиональных культурологов, специалистов по менталитету различных народов, относящихся к разным цивилизациям, или, говоря уже, специалистов по межкультурным коммуникациям, своего рода переводчиков между разными цивилизациями.
Лейтенант Асагуро, командир 3-й роты 1-го батальона 126-го полка.
Из протокола допроса
Насколько мне известно, около 6.00 из штаба дивизии, в ответ на наше сообщение о высадке русского десанта пришел приказ: «Отвести все боевые отряды в Камиэсутору, который должен стать последним рубежом обороны». Однако пока я и другие офицеры пытались восстановить командование над отрядами ополчения, русские оседлали все дороги, контролируя их пулеметно-минометным огнем. Во вверенной мне роте к этому времени осталось в строю 20 солдат. Ваши корабли обстреливали нас из больших пушек, ваши самолеты бросали бомбы и летали совсем низко, над крышами, что вызывало панику среди жителей. И у меня, как у подавляющего большинства людей, не было сомнения, что когда вы захватите город, то поступите с населением точно так же, как мы в Китае, с вражеской деревней, оказавшей сопротивление.
Это подтверждалось судьбой господина мэра. Нет, он не собирался требовать от вас капитуляции – фраза «положить оружие» означала всего лишь предложение перемирия для спасения мирного населения! Когда господин Мацуда, единственный кто вернулся, рассказал, что господин Абэ в ответ на свои слова был застрелен на месте русским офицером, как и господин Ямагути, пытавшийся обнажить саблю, то стало ясно, что русские не пощадят никого. Тогда и было предложено всем боеспособным мужчинам вместе с остатками гарнизона прорываться по дороге к Камиэсутору, а всем прочим готовиться к смерти. Нет, я не был в Китае! Но слышал не раз, что когда войска входили в партизанскую деревню, то всем мужчинам отрубали головы, женщинам после группового насилия вспарывали животы, детей насаживали на колья. Таковы законы войны для побежденной стороны!
Как я попал в плен, и отчего не самоубился? Был оглушен близким разрывом. А когда очнулся, вокруг были ваши солдаты. Я единственный наследник в семье, мои два брата погибли, в Индии и на Кварджелейне, и мои престарелые родители в Нагасаки умрут от горя, прошу это учесть!
3 июня 1945 года.
Возле Торо, Южный Сахалин
Замполит шел по поселку, даже не злой, а, не знающий, на каком свете он находится – не далее как четверть часа назад он руководил снятием повесившейся японской семьи, состоявшей из старой женщины, видимо, бабушки, молодой женщины и четверых детей, «на глаз», где-то от трех до девяти лет от роду. Старший политрук[162] видел в своей жизни многое, он принял первый бой, обороняя Одессу в сорок первом, потом защищал Севастополь, потом полгода лежал в госпиталях, потом форсировал Днепр, Вислу и Одер, – но сейчас его трясло, и от увиденного, и от непонимания его смысла.
Он знал, что у японских «благородий», самураев, принято резать себе живот, потерпев поражение, это как у наших проигравшихся голубых кровей пуля в лоб. Но жители этого поселка, страшно бедного по советским меркам, ну никак не тянули на японское дворянство (ну что за халупы? Уж на что у нас без роскоши живут, но чтоб в такой собачьей конуре, и с семьей? Ну может еще, попервости, но на второй, третий, ну пятый год любой хозяин себе обязан справный дом поставить)! Да и не было ни у кого из самоубившихся распоротого пуза – вешались, топились, детям головы разбивали! Зачем?
Он слышал, что в Германии – Геббельс в бункере в Берлине со всей семьей, и детьми сдох, им яд дал, сам застрелился. Это еще как-то понять можно, «чем вспоминать, что был подобный папа – уж лучше стать с пеленок сиротой», ну вот представить, что у Гитлера дети были бы, в малолетстве, и наши бы не тронули – и как им после жить, когда вырастут? Но этим-то простым японцам с чего нас так бояться?
Да и глупо к тому же. Чем детей убивать, и самим следом – так, цинично говоря, лучше за углом притаиться с вилами или топором, чтобы, как враги войдут, хоть одного успеть с собой… Да и те мужики с дубьем могли ведь спрятаться и внезапно броситься, или мирными поначалу притвориться и вдруг напасть – все равно погибли бы все, но и у нас могли бы быть потери. Ну а так, пробежать метров четыреста, сколько там было, под плотным огнем, шансов нет никаких, там одна ЗСУ может роту выкосить, ну а батарея их, еще минометы, и под две сотни ПК и АК? Будто для японцев и победа была не важна, а лишь бы самим умереть. Зачем?
И тут политрук заметил старика японца, спокойно чинившего сеть возле своего домика. Замполит сорвался, слишком уж велик был контраст между этим тихим кошмаром повесившихся мирных людей и этим стариком, буднично занимавшимся привычным делом. Он сам толком не помнил, что он кричал старику, что-то вроде: «Что у вас, гадов, творится – детей повесили, а, ты, старый хрен, которого черти обыскались, небо коптишь!» В конце концов, офицер «выпустил пар» – и собрался идти дальше, дел было полно. И тут старик, невозмутимо слушавший его крики, спокойно спросил, на не слишком плохом русском, хоть и с сильным акцентом: «Ваше благородие, вы хотите знать, что случилось?»
Старший политрук был поражен, но придя в себя, и, объяснив рыбаку, что к советским офицерам так не обращаются, попросил объяснений. Оказалось, что рыбак родом с севера Хоккайдо, в 80-е годы прошлого века перебрался жить во Владивосток, где и ловил рыбку, а заодно научился говорить по-русски. Так он и жил – до 1904 года, когда Божественный Император повелел всем японцам вернуться на родину, перед самой войной. После войны рыбак перебрался с семьей на Южный Сахалин, или, как его называли сами японцы, Карафуто.
– Дед, так скажи толком, что произошло?!
– Понимаете, вы, русские, считаете себя таким же народом, как и все прочие. А мы, японцы, избранные богиней Аматерасу. Находимся под ее покровительством, и нами правит ее прямой потомок, Божественный микадо. И за все время от начала времен никогда еще враг не вторгался на священную землю Ямато, разве что во времена Хубилая, но захватчики тогда же были истреблены Божественным гневом.
– Дед, это-то тут при чем?! Я тебя совсем не об этом спрашиваю!
– Понимаете, это законы мироздания, в которых не сомневается любой японец. Которые не нуждаются в доказательствах – само сомнение это уже кощунство! Боги насылают на Японию природные бедствия, но зато обязуются быть на нашей стороне в споре с любыми низшими народами. И когда чужие, варвары, гайдзины, топчут нашу землю – это означает лишь одно. Боги отвернулись от нас и больше не защищают наш народ. А когда рушится мир, зачем жить? Так сказал нам староста, и мы должны были выполнить его волю!
– Это с какой стати Сахалин ваша земля?! И ваш сельский староста велел мужикам с топорами идти на наши пулеметы, а бабам с детьми вешаться – а вы пошли, как бараны на бойню?
– Молодой офицер, я вам рассказываю, как устроена жизнь нашего народа – без этого вы ничего не поймете! Понимаете, у нас император другой, не такой, как ваш царь Николай, в старые времена; ваш царь – просто царь, человек на троне, с которым можно не соглашаться, против которого можно даже бунтовать, как ваш народ сделал; наш император – живой бог, это основа жизни каждого японца; его приказ немыслимо не выполнить – это даже не закон, который можно нарушить, это именно воля бога. Потому у нас даже мятежи бывают исключительно за лучшее понимание и толкование императорской воли! А та земля, на которую ступил хоть раз император, становится неотъемлемой частью Японии, в понимании любого японца. Вот отчего император никогда не совершает зарубежных визитов, чтобы наш народ не потерял лицо, ведь тогда мы должны будем признать территорию, где он был, своей, и идти за нее воевать!
– А при чем тут ваш император, который про ваш поселок и не слышал?
– Молодой офицер, если император наш живой бог, то те, кто поставлен им нами править, все наши начальники, от министров и генералов до сельских старост и командиров ополчения в любой деревне, тоже говорят не свои слова – считается, что они доносят до простых японцев волю Тэнно, Божественного Императора. И противиться им – все равно что пойти против бога. Тем более если наши боги отвернулись от нас. В наших священных книгах записано, что это значит, настал час Последней Битвы, когда Аматерасу заберет на небо достойных. И это будет то, что вы называете раем, а прочим зачем жить никчемной жизнью на проклятой богами земле? Что до смерти, то мы, японцы, относимся к ней намного легче прочих народов. В любой миг земля может разверзнуться под ногами, или прийти большая Волна, или твой дом будет разрушен тайфуном. И я помню совсем недавние времена, когда мы сами убивали своих стариков, детей, калек – в голодный год, когда еды не хватало на всех. Потому для нас грань между жизнью и смертью тонка и призрачна – было время жить, пришел час умереть.
Замполит не верил своим ушам – но глядя на старика, он понимал, что тот говорит ему чистую правду. То, что говорил старый рыбак, производило впечатление полного сумасшествия, но то, что он только что видел своими глазами, тоже было настоящим безумием. Одно безумие соответствовало другому – поэтому он и поверил старику, хотя это и было дико для него. А впрочем, разум тут же подсказал ему объяснение. Японцы такие же люди, как и мы – только головы у них напрочь засорены гремучей смесью из доморощенного фашизма и поповско-монархической пропаганды. «Высшая раса, избранный народ», и еще «царь-батюшка, непогрешимый помазанник Божий» – знаем хорошо, что это такое! Сейчас, как сила не на их стороне, то овечки, головы склонили – а было бы наоборот? В Харбине живых людей на опыты резали, как крыс или хомячков – еще в Совгавани агитматериалы показывали, после чего в батальоне дружно решили, что в плен к самураям лучше не попадать, это страшнее, чем к фрицам! И был грех, здесь разозленные морпехи нередко стреляли даже в тех японских солдат, кто уже бросил оружие и поднял руки, но по отношению к мирному населению, и это замполит хорошо помнил, действовал строжайший приказ: не допускать бесчинств!
– Спасибо, отец, ты мне очень хорошо объяснил, в чем дело. Скажи теперь вот что – как нам предотвратить эти самоубийства? Ведь не все же покончили с собой? Ты живой – и мы еще нескольких баб с детьми нашли. И никто у нас их тронуть не посмеет – мы в безоружных не стреляем!
Тут замполит немного покривил душой. Потому что час назад видел два трупа у двери одного из домиков – старики, мужчина и женщина, в темных одеждах, обоих срезало одной автоматной очередью, зачем? Ведь у них не было никакого оружия, даже палок! Замполит доложил об увиденном начальнику особого отдела, тот отнесся серьезно и пообещал разобраться, какое подразделение наступало по той улице и при каких обстоятельствах это произошло. Если при штурме, тут и впрямь могли стрелять во все, что показалось подозрительным – и имела место случайность, неизбежная на войне. Но если убийство произошло уже после, когда поселок был захвачен, и не вызывалось никакой военной необходимостью – это преступление, за которое виновные должны быть наказаны!
– Я слишком долго жил у вас и успел заразиться вашим духом, – ответил старик, – а кто-то просто хочет жить, вот и все. Даже японцу, и выполняя волю Тэнно, очень страшно – убить себя, своих близких, родителей, детей. Я могу предложить вам лишь одно – захватывайте наши поселки, города быстро! И потом обязательно собирайте жителей, говорите им, что вы новая власть – и требуйте жить, как прежде, сохраняя порядок. Мы, японцы, привыкли подчиняться власти – это может подействовать.
– Но твердо ты этого не можешь сказать, отец? – спросил старший лейтенант.
– Я не мудрец, молодой офицер – я простой рыбак, – прямо ответил японец, – что знал, я сказал.
– Спасибо, отец, ты мне помог, – поблагодарил старика замполит, – скажи, тебе чего-нибудь надо? Вообще, я могу для тебя что-то сделать?
– Спасибо, молодой офицер, у меня все есть, что мне надо, – отказался старый японец.
После этой беседы старлей помчался к рации, докладывать командиру десанта обо всех этих вывертах японского ума. Командир десанта тоже недолго думал, благо ему доложили обо всех этих ужасах – и связался со штабом ТОФ, подробно доложив и о самоубийствах, и о разговоре со старым рыбаком.
И было короткое совещание в штабе ТОФ. После которого в приказы о занятии японских населенных пунктов вошло – если позволяет военная обстановка, стремиться к скорейшему захвату местной гражданской администрации (старост, мэров) и требовать от них призвать население сохранять порядок и выполнять все распоряжения советской военной администрации. Которая и является здесь высшей властью, до окончания войны.
Если сами самураи, вторгнувшись на Камчатку в девятьсот четвертом, поставили столб с надписью «эта земля принадлежит Японии, кто против, тот будет убит». Столб этот и сейчас в Петропавловске в музее хранится. Значит, и к себе такое же отношение должны понять правильно?
Отдельно же для политорганов было разъяснено: что СССР, придя на землю, которую считает своей, не претендует на мирное японское население. Которому после будет предоставлен выбор – остаться, приняв советское гражданство, или быть репатриированным в Японию.
Из кн. А. Сухорукова «В небе Маньчжурии и Китая».
Из интервью с летчиком 776-го ИАП 32-й истребительной Краснознаменной авиационной дивизии 9-й ВА 1-го Дальневосточного фронта полковником И. Ф. Гайдаем (альт-история, 2002)
А.С. А второй день войны помните?
И.Г. Помню. Накануне очень рано легли спать, сразу после ужина. Все вымотались.
На следующий день разбудили очень рано, в 04:00, было еще темно. Позавтракали, пошли на аэродром. Пока техники готовили самолёты, получили новое полётное задание, практически такое же, как и в первый день – «свободная охота» с сопутствующей разведкой, парами, на коммуникациях в японских тылах, в пределах 150–200 км от границы. Поэтому в этот раз подвешивали не ПТБ, а бомбы. Редкий случай, когда мы имели ударную нагрузку при полной заправке внутренних баков. Я на своём «тяжёлом» имел две ФАБ-50, а Колька Рассохин на своём «легком» – две «сотки».
На предполётном инструктаже особенно заострили внимание, что приоритетные цели это автоцистерны, бронетехника и паровозы. Когда взлетали, то солнце только-только показалось краешком.
Поохотились мы очень удачно. Вначале подвернулась небольшая колонна из трёх автоцистерн и трёх грузовиков, гружённых бочками. Мы отработали по ним бомбами, а потом прошлись из пушек и пулемётов. Судя по тому, как заполыхало и в автоцистернах, и в грузовиках, там был бензин. Потом уже без бомб накручивали круги над всем квадратом, расстреливая всё, что подвернётся. В основном это были автомашины, одиночные и по три-четыре. Подвернулась нам и колонна пехотинцев, численностью где-то около роты. И её без внимания тоже не оставили. Был и гужевой обоз в телег двадцать, и по нему разок прошлись, патронов не пожалели. Вернулся я тогда без снарядов и имея в пулемётах патронов тридцать. Воздушного противника мы не встретили.
А.С. А не боялись, что подвернётся вам воздушный противник, а вы без боеприпасов?
И.Г. Почему без боеприпасов? В пулемётах патроны были. В том первом для себя бою, когда я стрелял по японской колонне, то расход боеприпасов не контролировал сознанием совершенно. И это была ошибка, которую я в дальнейшем старался не повторять. Я ведь поэтому и японский штурмовик сбивал, стреляя даже не короткими, а коротюсенькими очередями – патронов по 6–8 на пулемёт. Стреляю и думаю, что не дай бог, патроны кончатся. Впрочем, японцу хватило, когда по мотору.
И вот после я понял, что двух пулемётов мне хватит на любой одномоторный японский самолёт, хоть штурмовик, хоть бомбардировщик, и уж тем более истребитель. И даже если подвернётся двухмоторный, то у меня есть хороший шанс сбить и его, даже в одиночку, поскольку БС очень мощные пулемёты. Парой же мы его завалим с гарантией. Четырёхмоторных бомбардировщиков у японцев не было. Если же встречу несколько японских бомбардировщиков, то вряд ли это будет большая группа. И её проредить патронов хватит, а там и других по радио наведём. Ну, а если подвернётся несколько японских истребителей, то тут, как полагается «охотнику» – одна атака и… дёру!.. На что опять-таки много патронов не надо.
А.С. А как посчитали, сколько патронов оставили?
И.Г. Счётчиков пулемётных патронов у меня не было (которые Яковлев, кстати, мог бы и поставить!), тут я ориентировался «на чувство». И оно меня не подвело. Осталось у меня патронов примерно столько, сколько я и хотел оставить.
А.С. Зенитный огонь в этом вылете был?
И.Г. Не было. Странно, но даже на второй день войны японцы вели себя так, как будто советской авиации не существует. Видимо, понадеялись на то, что так далеко в их тыл советские самолёты не залетят. Мы им показали, как они сильно ошибались.
Прилетели обратно, пообедали. И пошли на второй вылет. Который от предыдущих сильно отличался.
Мы должны были оказать помощь нашим войскам, которые прорывали японскую оборону. Был участок, где японцам удалось наши части тормознуть. Вот там и пришлось нам работать уже в качестве штурмовиков.
Поскольку лететь было совсем недалеко, километров сто, не больше, то нам горючего в баки недолили, зато всем подвесили 100-кг авиабомбы. Тут мы уже бомбили всей эскадрильей, тремя звеньями последовательно, по наведению с земли. Отработали бомбами по линии японской обороны. Вот здесь уже зенитный огонь был, и ещё какой!
Я бомбил в первом звене, поэтому после бомбёжки мы ушли на бреющем в японский тыл, развернулись и пулемётно-пушечным огнём отштурмовали позиции японской артиллерии, и зенитной в том числе. Потом к нам присоединились и другие звенья. После этого вылета я свою 37-мм пушку зауважал ещё больше. Очень эффективная! Один осколочный снаряд в капонир зенитного орудия – всему расчёту конец!
В этом боевом вылете моя эскадрилья понесла первые боевые потери – один самолёт был сбит прямым попаданием зенитного снаряда, и лётчик погиб. Большинство самолётов имели осколочные повреждения, в основном небольшие, и два лётчика были осколками ранены, к счастью легко.
А.С. Зенитки были крупнокалиберные или автоматические МЗА?
И.Г. И те, и те. Всю войну у нас было именно так – на японских тыловых коммуникациях зенитного огня нет совсем, но там, где японцы успевали встать в оборону, зенитный огонь был сильнейший. Свои оборонительные позиции японцы старались прикрывать зенитками по максимуму, а на коммуникации, да и вообще тыл, зениток им просто не хватало. Потому мы очень любили вылеты по японским тылам и крайне не любили по линии боевого соприкосновения. Надо отдать должное нашему командованию, оно нас старалось использовать именно для нарушения работы японского тыла на максимальной оперативной глубине. На линию фронта мы летали мало, и только тогда, когда не было «свободных» бомбардировщиков или штурмовиков.
А за тот вылет наши наземные части нас очень благодарили, потому что японскую оборону после нашего удара они всё-таки прорвали.
А.С. Как дело шло в последующие дни?
И.Г. Несколько дней летали на «свободную охоту». Потом нам снова пришлось работать по японской обороне, это было при штурме Муданьцзяна (кажется, был пятый день войны), когда на земле были очень жестокие бои с сильнейшими японскими контратаками, поскольку этот город японцы сумели сильно укрепить, и для его защиты у них была собрана крупная группировка. Там мы за день сделали три вылета, и все с «сотками». Вот там снова по нам был очень сильный зенитный огонь. Убитых в моей эскадрилье не было, но опять было ранено два человека осколками (снова легко) и один довольно сильно обгорел. Кроме того, в моей эскадрилье было потеряно три самолёта, подбитых зенитками над целью. Правда, все лётчики успели перетянуть через фронт и прыгнуть уже над нашими. Вообще, над Муданцзяном по нам был самый сильный зенитный огонь за всю войну.
А.С. За пять дней войны ваша эскадрилья потеряла четыре самолёта. Вам матчасть пополняли? Если да, то как и откуда?
И.Г. Да. Конечно, не в этот же день, а в последующие два-три дня. Самолёты пригоняли лётчики-перегонщики. Если нужен был «тяжёлый», пригоняли «тяжёлый», если «лёгкий», то пригоняли «лёгкий». Похоже, перед войной где-то недалеко была организована база, на которой, то ли «накопили», то ли быстро собирали самолёты. Вот с этой базы самолёты и пригоняли. Но это только моё предположение, точно я этого не знаю. Не интересовался.
А.С. А кем замещали выбывших лётчиков?
И.Г. Перед войной у нас в полку (как, впрочем, и в других) был некоторый избыток лётчиков. В моей эскадрилье, например, было 16 лётчиков. Это на 12 самолётов. В том числе резерв был.
А.С. И ещё я посчитал, что за семь-восемь дней войны ваши двигатели должны были выработать около 50 часов моторесурса. Насколько я знаю, ВК-107Б имел ресурс эти самые 50 моточасов. Как решали эту проблему?
И.Г. Такая проблема тоже была. Решалась просто – нам привозили новые двигатели, и за ночь мотористы просто старый двигатель меняли на новый. Прилетал Ли-2 или Ю-52, который привозил четыре или пять двигателей сразу (сейчас, за давностью лет, точного числа уже не помню). Тогда это была не моя проблема, этим занимался инженер полка.
А.С. Кстати, на Ю-52 экипажи были наши или немецкие?
И.Г. Наши. Мы еще тогда интересовались у лётчиков «юнкерсов» на этот счёт (потому как слухи ходили), и нам сказали, что в лётном составе у них немцев нет, но часть механиков, прибористов и мотористов в их полку – немцы. Наверно, эта легенда о немецких лётчиках пошла из-за того, что иногда они кого-то из немцев брали в полёт в качестве борттехника. Да, вот такое эпизодически у них бывало, но штатно лётный состав – только наши.
А.С. После Муданьцзяна вы продолжали летать на «свободную охоту»?
И.Г. Да оперировали на японских коммуникациях. Через неделю войны японцы поняли, что передвигаться днём опасно и старались двигаться ночью. Вот на следующий день, после вылетов под Муданьцзяном, у меня был вылет, скорее неудачный, чем удачный – больше трёх часов мы летали, и почти без толку. Всего успеха было, что я расстрелял какой-то шальной грузовичок, да ещё мы побомбили, а потом постреляли по нескольким небольшим группам японской пехоты, человек по пятьдесят в каждой.
Потом нас переориентировали, и мы до конца войны больше летали не над основными магистралями, а над просёлками. Там с добычей снова стало получше, но и японцы умели хорошо маскироваться, стали рассредоточиваться и приобрели дурную привычку отстреливаться от нас из винтовок и пулемётов. Толку от этого огня было немного, но всё равно неприятно. Пуля она же дура – попадёт в мотор, и как из японского тыла прикажете выбираться? А может ведь и в тебя попасть. В общем, мы опасались.
Мы тоже тогда сменили тактику и стали делать так. Обычно ранним утром одним звеном разносили бомбовым ударом на какой-нибудь речке мост. Причём старались выбрать речку, где течение посильнее и берега покруче. А через час-два звеном или шестёркой наносили удар по скопившимся перед разрушенной переправой японцам. Наши обычно наступали по основным магистралям, организуя при этом всевозможные «котлы», а японцы стремились выбраться из этих «котлов» всеми правдами и неправдами, пытаясь перегнать наше наступление в стороне от основных магистралей, по просёлочным дорогам. Вот отсюда и скопление – все торопятся на противоположный берег и все друг другу мешают. Мост же, даже самый простой деревянный (не говоря уже про каменный), быстро не восстановить – нужны сапёры, нужен материал для восстановления. И так, чтобы сапёры и материал оказались рядом с разрушенной переправой одновременно, бывает нечасто.
Вот эти скопления мы и обрабатывали бомбами. Точнее, вначале атаковали бомбами, а потом делали один-два захода, используя пушки и пулемёты. Больше трёх заходов обычно не делали, так как японцы разбегались (не будешь же гоняться за каждым по отдельности) и начинали бешено лупить по нам из винтовок.
А.С. Воздушного противника вам не попадалось?
И.Г. Мне – нет. Да и другим тоже нет. Нет, вру – одной паре подвернулся одиночный Ки-27. Устаревший истребитель, уровня нашего И-16. У него даже шасси не убирались! Конечно, наши его сбили.
А.С. И до какого числа у вас такая «охота» продолжалась?
И.Г. До 11 июня. 11 июня наш полк получил новое задание, надо было сопроводить полк Ли-2 с десантом на один из аэродромов города Харбина. По радио Совинформбюро к тому времени уже сообщило, что в Харбине восстание, и наши на помощь восставшим стали перебрасывать войска. Вылет был ближе ко второй половине дня, и это уже была вторая волна десанта.
А.С. Не помните, это какая воздушно-десантная бригада была?
И.Г. Это были не воздушные десантники, а обычная пехота. Части ВДВ были в первой волне, а это была вторая. Обычная пехота, только перебрасывали её самолётами. Номер части уже не помню.
А.С. Как я понял, до этого ваш полк сопровождением бомбардировщиков не занимался?
И.Г. Нет. Более того, мы и наши бомбардировщики видели редко и только в качестве одиночных (обычно такие же «охотники», как и мы). Хотя мы на практике никогда сопровождение не отрабатывали, но на занятиях по тактике мы неоднократно решали такие задачи, в принципе боевое построение при сопровождении транспортных самолётов нам было известно («Инструкцию по воздушному бою истребительной авиации» я, к примеру, мог цитировать чуть ли не наизусть). Другое дело, что надо было лететь всем полком одновременно (даже звено управления «подтянули»), но по большому счёту ничего сложного, тем более что вероятность противодействия в этом вылете японских истребителей считалась сугубо теоретической.
Утром начштаба доложил план – кто в «непосредственном сопровождении», кто в «группах боя» (я в составе одного звена возглавлял одну из таких групп), кто в «группах разведки». Разобрались, посовещались, поели, взлетели, собрались, встретили в «районе сбора» три девятки Ли-2 и полетели в Харбин.
Уже подлетая к Харбину, слышу в наушниках голос Хананова (был у нас комэск, в этом вылете возглавлял «группу разведки»): «Со стороны солнца три японских истребителя!.. Атакую!..»
Я начинаю оглядываться по сторонам – чисто! Оказывается, со стороны солнца нас попробовали атаковать три Ки-43 «Хаябуса». До сих пор не могу понять, то ли они четвёрки Хананова не увидели, то ли понадеялись на удачу, на то, что он их не заметит. Но он заметил, поскольку лётчиком был первоклассным, да и другие в его звене были из лучших. Поскольку ПТБ мы к тому времени уже сбросили и часть горючего из основных баков тоже выработали, то наши «яки» стали очень «летучими».
Вообще-то «группа разведки» не должна была вступать в бой, но японцев было мало, поэтому Хананов решил атаковать первым и поступил тактически верно – вначале зашёл им в лоб, пуганул японцев (когда тебе в лоб несутся огненные «волейбольные мячики», поверь, это сильно пугает), а потом когда на лобовой японцы проскочили (японцы атаковали с превышения), он резкой полупетлёй на снижении и «полном газу» зашёл им в хвост (сделал то же самое, что и я, когда меня пытались атаковать Ла-11 из 32-го ГвИАП). Догнал он «Хаябус» моментально – двух японцев звено Хананова снесло сразу, первой же атакой (только чадным пламенем полыхнули), а вот третий показал нам настоящий класс боевого пилотажа. Как ни пыталась его четвёрка Хананова зажать, ничего у них не получалось, уворачивался японский лётчик мастерски!
А мы летим, смотрим, как Хананов со товарищи пытается этого японца приземлить и ничего у них не выходит – он от них оторваться не может, но и они с ним ничего поделать не могут. И мы им помочь не можем (хотя очень хочется!), поскольку без приказа, место в боевом порядке покидать нельзя. Наконец Новоселов не выдержал:
– «Хан», долго возишься!.. «Казак», помоги ему!..
Ну, мне дважды командовать не надо было. И я со своей четвёркой туда же. И давай этого японца уже непрерывно клевать четырьмя парами – атака сверху и на вертикаль, атака сверху и на вертикаль!.. Но даже и при таком соотношении японец исхитрялся от наших атак уходить!.. Маневренность «Хаябусы» оказалась просто потрясающей, и японец оказался настоящим мастером боевого пилотирования!.. Крутился чертом!..
Но, как говорится, «сколько веревочке ни вейся…»… Будь ты хоть супермастером, но при соотношении один к восьми шансов у японца не было, тем более что самолёты у нас были явно лучше. Не мог от нас японец убежать (хотя теперь думаю, что он и не стремился), и на вертикали мы его превосходили настолько же, насколько он нас превосходил на горизонтали. И стоило японскому лётчику ошибиться и чуть-чуть запоздать с маневром (буквально на доли секунды), и Хананов этот шанс не упустил!.. Нашёл-таки японца его 37-мм снаряд – взрыв!.. и только обломки плоскостей разлетелись!..
Да, вот такой был яростный бой, до сих пор его во всех деталях помню.
Потом мы догнали наши Ли-2, и тут по радио голос Денисова (у Хананова ведущим второй пары был): «Ребята, я ранен!..»
Нет, ты понял?!.. Этот японец не только исхитрялся от всех нас уворачиваться, так он ещё и в Денисова попал!..
Хананов ему: «Тяни до Харбина!..» – тут же связался с Новоселовым, так, мол, и так – Денисов ранен.
Новоселов тут же связался с ведущим Ли-2 – «у меня лётчик ранен, у вас врач есть ему помощь сразу оказать?!.» Ему отвечают, что есть санинструктор, помощь окажем, пусть садится первым, сразу после десанта. Почему после? Да потому, что если разобьётся Денисов при посадке, то десант сесть не сможет, пока обломки с полосы не уберут. И сколько такая уборка времени займёт, никто не знает. А если десант не сядет, то значит все усилия насмарку, чего допустить никак нельзя.
А.С. А вот разбился бы Денисов, то как бы вы сели?
И.Г. У нас горючего было ещё столько, что мы бы могли обратно в Комиссарово вернуться. Для нас задержка при очистке полосы была не критичной. И вот как только все Ли-2 сели, пошел на посадку Денисов, до границы поля докатился и даже сам открыл фонарь, а выбраться уже сил не было. Оказалось, во время воздушного боя попали в кабину Денисова только три пули, две застряли в бронеспинке, а одна как-то по касательной смогла зацепить его по груди. Ну, а поскольку пуля крупнокалиберная, то она даже так разбила пару ребер и надорвала лёгкое. И кровь стала Денисову изливаться внутрь, в грудь.
А.С. В медицине это называется гемоторакс – внутригрудное кровотечение.
И.Г. Во-во… гематоракс. Санинструктор от десанта первую помощь оказал, и говорит, что лётчика надо срочно в госпиталь на операцию, иначе умрёт. Ну и где этот госпиталь брать прикажете?!А надо сказать, что встречу десанта обеспечивала группа из «Русской гражданской самообороны» – военных отрядов из русских иммигрантов (что в Гражданскую войну в Китай убежали).
«Есть – говорят – госпиталь!..» Быстро погрузили Денисова в легковой автомобиль (а Денисов уже был почти без сознания) и на максимальной скорости повезли его в город. Оказывается, в Харбине был крупный японский военный госпиталь, чуть ли не центральный госпиталь Квантунской армии.
Когда в городе началось восстание, то спланировал его кто-то очень умный и про этот госпиталь он не забыл. И когда толпа китайцев подошла к этому госпиталю с целью поубивать японских раненых, да и вообще пограбить, то их встретил там немаленький отряд из «Русской самообороны». При винтовках и нескольких пулемётах. Вот так китайцам ничего не обломилось, сколько они ни упрашивали. Наши уперлись, не сдвинуть: «Раненых и врачей трогать нельзя!..» Русские тогда в Харбине были в большом авторитете, поэтому китайцы пойти на конфликт не рискнули и госпиталь уцелел.
Туда Денисова и привезли. И японские военные врачи его тут же прооперировали – откачали кровь из груди и зашили лёгкое. И надо сказать, сделали настолько качественно, что Денисов через неделю уже потихоньку ходил (а ведь привезли почти мёртвого). На войне и так бывает.
Потом в этом здании уже наш госпиталь разместили, и какое-то время наши и японцы в нём работали и лечились одновременно, и так было до того времени, пока все японские раненые не повыздоравливали. Только потом оттуда японский медицинский персонал убрали. А.С. Вы прилетели, когда уже никаких боёв в Харбине не было?
И.Г. Не совсем. Как я понял, было нечто вроде «вооруженного нейтралитета», японцы уже отступили, а какие-то маньчжурские части контролировали некоторые кварталы. И наш десант как раз был средством усиления «наших», еще гирей на весы. Ясно стало, что все, русские пришли и еще придут, столько сил сюда перебросят, сколько надо. И стали маньчжуры сдавать оружие – не везде мирно обошлось, доходило и до перестрелок. А в последующие дни десант охраной порядка занимался – например, японский квартал (район, где компактно проживали лица японской национальности) патрулировали исключительно советские солдаты, маньчжурскую полицию наши в этот район не допускали, да и большие группы китайцев тоже оттуда заворачивали. 12-го днем по Сунгари прибыли корабли Амурской флотилии, тоже высадили наших солдат. А наши наземные части подошли к Харбину только 13-го числа.
А.С. Сейчас на Западе делается популярной точка зрения, что в освобождении Харбина советская сторона вообще никакого участия не принимала, то есть когда подошла Советская Армия, Харбин уже был фактически освобождён восставшими. Вот разбросали наши самолёты листовки, и спонтанно прорвалась вся ненависть к японцам, народ восстал, захватил склады с оружием и выгнал японских оккупантов. Что вы скажете по этому поводу?
И.Г. Слышал я про эту точку зрения. Бред полный. Вы, конечно, знаете о китайских профессиональных бандитах – хунхузах. В Маньчжурии хунхузы были примерно тем же, что бандитская мафия на Сицилии. И часто находились на жалованье у японцев – однако же когда их хозяева бежали, то внимание этих бандитских шаек приковали многочисленные японские военные склады, а также промышленные предприятия и торговые фирмы в Харбине. В город вошло сразу несколько крупных банд, начались погромы и грабежи. А впрочем, банд ли – когда наши взяли пленных, выяснилось, что из всех частей 4-го военного округа этой марионеточной армии (23-й пехотный полк, четыре саперных, два автотранспортных, авиационный и жандармский отряды), дислоцировавшихся в Харбине, нам сдалось лишь около 2000 человек. А все прочие разбежались, как только дошла весть, что Советская Армия разбила японцев под Мудандзяном и идет сюда. Однако оружие прихватили с собой – и это было не только в Харбине, по всей Маньчжурии! И не против японцев партизанить – а вместе с гоминьдановцами и хунхузами, создавать широко разветвленное подполье, главной целью которого были вооруженный террор и диверсии против советских войск, а также уничтожение сторонников Коммунистической партии Китая.
А.С. Но русское население Харбина уверенно поддержало восставших?
И.Г. Тоже не так все просто. Кому-то уже надоело до судорог японское правление, кому-то захотелось вернуться к русским березкам, – а кто-то понял, что можно грабить. Но на мой взгляд, главным было то, что если китайцы и маньчжуры могли убежать и затеряться в бескрайнем Китае, то русским харбинцам это было труднее, они крепче тут «корнями приросли». А потому, так как ясно было, что мы придем и, возможно, надолго, – то сразу стали задумываться, как устроиться под сильнейшим, под победителем. И выводы сделали правильные – ведь значительная часть «отрядов русской самообороны» еще при японцах была организована и вооружена! Считалось, что против нас – тут по-крупному ошиблись самураи! И наверняка были какие-то контакты с нашим командованием еще до начала – у спонтанных восстаний такой организации не бывает.
Допустим, что народ (вернее, названные мной отряды, уже собранные и вооруженные) спонтанно восстал. И тут же спонтанно организовал «Штаб обороны Харбина» (местные его обычно называли «ШОХ»), который сразу стал руководить всем восстанием. Спонтанно, но почему-то одновременно были атакованы ключевые точки японской обороны в городе. К тому же спонтанно были захвачены несколько японских складов с оружием, для довооружения примкнувшего к отрядам народа. А когда части японской и маньчжурской армии пытались подавить восстание, тут же выясняется, что «ШОХ» чисто случайно имеет связь с командованием Красной Армии, и так же случайно среди восставших находятся люди с рациями, которые умеют организовать наводку на противника японцев ударов советских бомбардировщиков. Знаешь, я сам человек военный и в спонтанность такой организации не поверю, как меня ни убеждай.
А.С. А как вообще харбинцы относились к советским военнослужащим?
И.Г. Я могу лишь за те, первые дни говорить, что сам видел, Когда мы на Харбинском аэроузле базировались. Внешне – хорошо. Независимо от национальности. Даже харбинские японцы. Ну, ещё бы им относиться плохо, если фактически от мести китайцев их защищали только наши патрули да русские отряды «ШОХ». И солдаты и офицеры нашей армии тогда относились к харбинцам очень дружелюбно.
Неприятные инциденты, конечно, были. Особенно поначалу. К сожалению, были нарушения порядка в городе, пьяные дебоши и даже грабежи, совершаемые военнослужащими РККА (в такой большой массе людей, как армия, всегда есть определённый процент людей с криминальными наклонностями). Тут надо отдать должное коменданту Харбина, Герою Советского Союза, гвардии генерал-майору Скворцову (мужику умному и крутому), который сразу же издал и вывесил по городу приказ на русском, китайском, маньчжурском и японском языках о том, что во всех случаях нарушения правопорядка, с участием советских военнослужащих, следует вызывать комендантский патруль. (Они везде висели эти приказы – такой большой плакат, разбитый на четыре части. В одной части текст по-русски, в двух других – на иероглифах, а в четвёртой – была такая интересная вязь, вроде арабской.) В приказе также всех предупреждали, что патрулям разрешается применять оружие на месте в случае даже намёка на сопротивление.
Ну, а когда, после быстро проведённых трибуналов, трёх преступников-военнослужащих публично расстреляли, уважение китайцев к нам достигло небывалой высоты. Да, а ты думал?.. Именно публично. Прямо на окраине кладбища вырыли три могилы, организовали линию оцепления, внутри которой построили пару сводных батальонов. За линией оцепления стояла толпа китайцев. Вывели осужденных (насколько помню, двое были убийцами, а один насильником), поставили их на край могилы, зачитали приговор. Потом вышла расстрельная команда, залп!.. Убитые попадали в могилы. Подошёл особист с автоматом и сделал в каждую могилу по короткой очереди. Потом могилы тут же засыпали. Вот так оно всё и произошло, прямо на моих глазах. Как я там оказался? Каждая часть, расположенная в городе, должна была выделить на «мероприятие» по нескольку человек – своих представителей, вот одним из таких представителей я и был.
Как мне объяснил местный русский, при японцах, японского военнослужащего, совершившего преступление против неяпонца, никогда бы не расстреляли, какой бы тяжести преступление японец ни совершил. Максимум могли бы посадить на несколько лет. А тут вот так просто и быстро… И до всех сразу дошло, что если русские своих не жалеют, то страшно подумать, что они в случае совершения преступления сделают с чужаком.
Впрочем, надо сказать, что наши патрули с нарушителями порядка не церемонились, вне зависимости от национальности и государственной принадлежности правонарушителей, поэтому буквально за неделю Харбин стал, наверно, одним из самых безопасных городов в Маньчжурии. Это тоже крепко работало на наш авторитет.
А.С. Вы сказали, «поначалу», «в первые дни». После – изменилось?
И.Г. Тут, как нам политработники рассказывали, наличествовал классовый подход. Ведь именно офицеры армии Маньчжоу-Го, классово принадлежащие к буржуазии и помещикам, в смычке с хунхузами и Гоминьданом стали активно организовывать антисоветское и антикоммунистическое подполье! Верно служившие японским империалистам в их агрессивной войне против Китая, эти предатели своего народа, китайские «квислинги», тотчас же после поражения хозяев провозгласили себя китайскими патриотами и националистами и перешли под знамена гоминьдановского правительства Чан Кайши. И были приняты с распростертыми объятиями. В Харбин и другие маньчжурские города зачастили тайные эмиссары Чан Кайши. Они стали формировать в нашем тылу подпольную гоминьдановскую армию и первой задачей ей поставили захват складов с трофейным японским вооружением, военной техникой и боеприпасами. И это началось еще до капитуляции японцев, ну а развернулось после во весь размах.
А.С. Что, и с самого начала «классовый подход» был в отношениях с местными?
И.Г. Ну а как иначе? Вот был мэром Харбина при японцах, и остался при нас, первые дни, после не видел, некто Чжан Танго. Представляете картину – приходят к нему наши, генералы Смоликов и Остроглазов, и советский консул в Харбине, Палычев. А Чжан им очки втирает, что «капиталистическая экономика, свободный рынок, война прервала обычные торговые пути и связи, явление естественное». Отсюда и нехватка того-сего и рост цен. А мы сразу вопросы: продуктов и топлива не хватает, а на торговых складах, принадлежащих лично мэру города, хранится под замком изрядное количество «того-сего»? Не пояснит ли господин Чжан заодно, как и когда интендантское имущество маньчжурской армии и ее продовольственные запасы из складов на Пристани перекочевали в склады господина мэра? И сразу все трудности «свободного рынка» были решены! И вопрос с военными запасами маньчжурской армии – также. Вот оно, звериное лицо капитализма!
А мы с ними еще цацкались. В первые дни генерал-майор Скворцов собрал в своем штабе харбинских предпринимателей русской и китайской национальностей и попросил сделать всё, чтобы предприятия работали и деловая жизнь города нормализовалась. Поначалу много частных предприятий, магазинов и лавок позакрывались, ибо владельцы очень сильно боялись, что их имущество сразу же начнут национализировать. Комендант их заверил, что никаких мероприятий на этот счёт советская военная администрация предпринимать не будет. И жизнь города понемногу вошла в обычное русло.
А.С. А собственно японский «вервольф» был? Или, как он назывался, «батальон Асама», вылазки которого в Маньчжурии также отмечены?
И.Г. Нас предупреждали, что случаются нападения на наших военнослужащих, причем именно с целью завладения оружием и документами. И что вне расположения части, особенно в сельской местности, лучше выходить группами, и чтобы все были вооружены. Но в моем полку ни разу ничего подобного не было, повезло. А про нападения слышал, но кто там был, не знаю, японцы или хунхузы. Подробнее рассказать не могу – нас ведь домой сразу по окончании японской войны вернули, тут вам надо тех расспрашивать, кто в Маньчжурии и Китае и дальше оставался служить.
А.С. Летали из Харбина часто?
И.Г. Самые первые дни – обычно один вылет в день. Потом намного чаще. Это не было связано с попыткой японского наступления – более вероятно, что наши тылы наконец подтянулись. Потому что трофейный японский бензин нам не подходил – низкое октановое число.
А.С. Воздушные бои вели?
И.Г. Пока фронт был недалеко от Харбина, нет – японскую авиацию на севере повыбили. Была наша обычная «охота». Как наши пошли дальше на юг, воздушные бои стали довольно часты (с дохарбинским этапом войны не сравнить). В восьми боях я принимал участие, и к «своему» штурмовику добавил ещё два японских истребителя – Ки-43 «Хаябуса» и Ки-84 «Хаяте».
А.С. А такие истребители, как Ки-61 «Хиен», вам не попадались?
И.Г. Попадались, два боя я с ними провёл, но сбить такой мне не удалось.
А.С. Тогда у меня такой вопрос: вот если взять японские истребители – Ки-43 «Хаябуса», Ки-61 «Хиен» и Ки-84 «Хаяте» и сравнить их с вашим Як-9УД-Т, только как воздушных бойцов (подчёркиваю! как воздушных бойцов), то какой бы из истребителей вы поставили на первое место?
И.Г. «Як»! Потом Ки-84, потом Ки-61 и последним Ки-43.
А.С. Не вы ли мне говорили, что для воздушного боя УДТ был тяжеловат?
И.Г. Ну, так это по сравнению с «лёгким», а перед японскими истребителями Як-9УД-Т был явно лучше. По крайней мере, на тех высотах, на которых мы вели воздушные бои, а это где-то до 3500. У Ки-43 только горизонтальная маневренность была лучше, чем у моего «яка». Во всём остальном этот истребитель сильно уступал. И у него было слабое вооружение – два крупнокалиберных пулемёта, что я нахожу ошибочным (надо было ставить пушки). К 1944 году этот истребитель явно устарел. На нём драться с «яком» мог лишь ас. Любой лётчик классом ниже был обречён, если в кабине «яка» сидел хотя бы «середнячок».
Ки-61 был посовременнее, тоже имел лучшую, по сравнению с «яком», горизонтальную маневренность, был побыстрее, чем Ки-43 и лучше вооружён, но всё равно по скорости и на вертикали он до моего «яка» сильно недотягивал. Те, кто на западе успели повоевать, и с Ки-61 встречались, сравнивали его с Ме-109Е, начала войны. Да ведь и внешне был очень похож!
И наконец, Ки-84, очень мощный, крупный, динамичный. Современный истребитель, что делало его весьма серьёзным противником. На горизонтали он был чуть лучше «яка», на вертикали – чуть хуже, но «як» был быстрее, минимум на 25–30 километров, явно подинамичнее и куда меньше по размеру (значит, попасть тяжелее). Скажем так, Ки-84 по ТТХ был почти равен Як-9УД-Т, но именно почти, а это значит, что он был хуже. И ещё, на мой взгляд, Як-9УД-Т всех своих японских противников превосходил по мощности вооружения. Як-9УД-Л имел в воздушном бою ещё большее превосходство.
А.С. Про Ки-27 я даже и спрашивать не буду.
И.Г. И правильно. Ты знаешь, как наши сбили Ки-27? Анекдот. Возвращается пара домой, а они шли над довольно плотными облаками. Вдруг на волне взаимодействия: «Атакован японским истребителем! Окажите помощь!» Ну и даёт свои координаты, прямо внизу. Они пробивают облачность и видят картину – на полном газу несется Ту-2, а за ним, на глазах отставая(!), летит Ки-27 и стреляет по уходящему бомбардировщику из пулемётов. Наши этого японца тут же и сбили. Оказывается, когда Ту-2 летел ниже облаков, на него оттуда и вывалился Ки-27. Атаковал со снижением, и лишь потому сумел сблизиться для открытия огня. Лётчик Ту-2 был молодой, растерялся, дал газ и стал вызывать помощь, которая по большому счёту ему совсем не была нужна, ибо шансов на вторую атаку у Ки-27 не было от слова совсем. У Ту-2 максимальная скорость 550 км/час, а у Ки-27 – 450 км/час. Не догнал бы никогда. Ну, а нашим повезло – лёгкая добыча.
А.С. Вижу, вы патриот «Яка», даже в сравнении с Ла-11 и Та-152.
И.Г. На малых высотах Як-9УД-Т был лучше всех. Пока Як-9П не пошли, но это случилось уже после войны, и их быстро сменили реактивные. На больших высотах, конечно, был лучшим Та-152 (у него самый высотный двигатель), на средних – Ла-11 (отличный истребитель, хотя по сравнению с «яком» «туповат»), но на малых – «королями» однозначно были «яки». Именно поэтому мы выше 4000 никогда не забирались.
А.С. А скорострельность НС-37 была не мала?
И.Г. Мала, поэтому стрелять из неё надо было уметь. Я умел.
А.С. Со сбитыми японскими лётчиками вам общаться не приходилось?
И.Г. Со сбитыми нет, а с пленным японским лётчиком я пообщался. Дело было в Харбине. Навещаем мы в госпитале своего Денисова. Принесли ему кое-какие продукты, курево, ну и фляжку, понятно. Плюс у нас ещё с собой было, чтобы «за встречу и здоровье» с ним тут же отметить. Пропустили мы с ним пару раз «по маленькой», подошли к окну, а оно выходит во двор. Двор же (красивый такой, с небольшими деревцами и с красивыми кустами) делился дорожкой на две части. По одной половине двора ходят наши раненые (их уже в этот госпиталь начали доставлять), по другой – японские. Никто на чужую половину не заходит. И ни охраны, ни забора, чисто по договорённости. И Денисов мне показывает на одного японца: «Вот видишь его? Он лётчик-истребитель. Мне переводчик сказал». Я всем: «Ребята, а пойдём, потолкуем!..» «Не-е… – говорят – ну, его… Особист потом душу вынет». «А я, – говорю, – схожу, поговорю». Нашёл переводчика (а в госпитале было несколько наших военных переводчиков – ребята-младшие лейтенанты, но по-японски говорили хорошо): «Эй, мамлей, хочу с японцем поговорить, поможешь?..» – «Легко…»
Подходим мы к этому японцу. Парнишка на голову ниже меня и примерно на пару лет младше, не скажу, что атлет, но и не доходяга. Я достаю неначатую пачку сигарет (а меня тамошние русские угостили отличными местными сигаретами, очень крепкими и очень ароматными), отрываю уголок пачки, слегка постукиваю, чтобы показался кончик (сигареты были без фильтра), и протягиваю японцу: «Угощайся…» Он отрицательно качает головой, но по глазам вижу, что курить он хочет зверски. (Переводчик потом мне сказал, что японцев хорошо кормили, но вот табачного довольствия им почему-то не полагалось.) Я переводчику: «Скажи ему, что я тоже лётчик-истребитель, просто хочу поговорить. Секреты мне неинтересны, поскольку о японских самолётах я знаю не меньше его, но хочу посмотреть вблизи, так ли японские лётчики-истребители хороши, как мне рассказывали?» Ну, развёл я пацана «на слабо», сигаретку он взял. Прикуриваю, даю прикурить и японцу.
«Я, – говорю, – старший лейтенант и командир эскадрильи, а ты?» Оказывается, он рядовой лётчик и званием по-нашему младший лейтенант. «Раньше воевал?» Оказывается, да, с американцами в Южном Китае. Больше двух лет. «Где и как был ранен?» – а мне переводчик говорит:
– Не надо его об этом спрашивать, потому что этим вы ему нанесёте сильное оскорбление, ему и без этого очень стыдно.
– Его что, в жопу ранили? Так на войне бывает…
– Нет, – смеётся переводчик, – он вообще не ранен, его за два дня до начала войны привезли с прободной язвой желудка. Теперь ему очень стыдно перед своими товарищами.
– А чего тут стыдного? – спрашиваю.
– Ты не понимаешь, – говорит мамлей, – по японским меркам, самураю заболеть перед войной это значит проявить позорную слабость, почти трусость. Поэтому ему и стыдно. Все, кто здесь лечится, получили свои раны, честно сражаясь за императора, и только он оказался больным слабаком.
– Ого! – говорю. – Какие проблемы да на ровном месте!.. Так он что, самурай? (Чем самурай от несамурая отличается, я знал.)
– Самый настоящий…
Ладно, не будем об этом спрашивать, оскорблять даже врага это не по-большевистски.
– Спроси его, а на каком он истребителе летал?
Слово «хаябуса» я понял и без переводчика.
– Знаю такой… видел… А сбитые у него есть?
Оказывается есть. Семь сбитых.
– Скажи ему, что у меня сбитый пока только один – Ки-51, так я всего три недели воюю. (Я специально назвал Ки-51, он получше Ки-36. Да, похвастался… но у него аж семь сбитых было!)
Японец это услышал и что-то спрашивает у переводчика:
– Он спрашивает, достойно ли погибли его соотечественники?
Оба-на!.. Вот это вопросец!..
– Скажи ему, что да, достойно! Дрались изо всех сил!..
После слов переводчика японец довольно закивал.
– А спроси у него, какие самолёты он сбил?
Японец отвечает, переводчик переводит:
– Пять «томахауков»… один «митчерр»… и один «риберейта»…
«Томахауки» знаю (Пэ-сороковые), но что за «митчерр» и «риберейта»? Тут до меня доходит – «митчелл» и «либерейто»!.. Б-25 и Б-24!..
– «Митчелл» и «либерейтор»?.. – переспрашиваю.
Да, кивает японец, «митчерр» и «риберейта».
– На Ки-43? – переспрашиваю.
Да, опять кивает японец, на нём. Э-э, брат… Говорю переводчику:
– А ну спроси, это что же, он «либерейтор» сбил двумя пулемётами?!.
Переводчик спрашивает, и японец утвердительно кивает – да, ими. Ну, даёт япошка!.. Просто мастер «художественного свиста»!.. Ну, про Б-25 я с трудом, но ещё могу поверить, но Б-24?!
Видимо, что-то на моём лице японец увидел, потому что вначале как бы закаменел, потом демонстративно уронил недокуренную сигарету, сжал кулаки и что-то говорит переводчику. Тот переводит:
– Он говорит: что он самурай и не позволит вам унижать себя вашим недоверием!..
Да, ё-моё!.. О, какой гонористый!..
– Переведи ему, что я ничуть не хотел его унижать, но хочу узнать, как он сумел сбить здоровенный четырёхмоторный бомбардировщик всего двумя пулемётами? Вдруг мне пригодится. Скажи ему, что я сам сбил своего противника двумя пулемётами, но то был одномоторный штурмовик, а не утыканный пулемётами, как ёж иголками, четырёхмоторник.
Японец отвечает, что он расстрелял «либерейтору» двигатели, и тот упал.
– А стрелки бомбардировщика на всё это просто смотрели?
Оказывается, что он на сближении вначале бил по стрелкам, а уже сблизившись метров на сто пятьдесят – сто, начинал стрелять по двигателям.
– Что все четыре движка расстрелял в одной атаке?..
Нет, говорит японец, в одной атаке – один двигатель.
– Так он что, четыре раза на «либерейтор» заходил?!.
Да, оказывается, четыре раза. Ты знаешь, к нам перед войной приезжал из политотдела армии один вроде как лектор, рассказывал о японской психологии. Вот он говорил, что с нашей русской точки зрения японцы ненормальные (как, впрочем, и мы с их), потому что они многие нам привычные вещи воспринимают и делают совсем не так, как мы, а это надо учитывать в бою. Я тогда это прослушал и забыл, мимо ушей. И вот только общаясь с этим японцем, до меня вдруг дошло, что японцы действительно ненормальны – передо мной стоит парень невероятной, почти запредельной храбрости, который при этом стыдится своей язвы, даже не триппера или геморроя. Так ведь находятся и те, кто его этим попрекает. Это нормально?
Тут японец опять что-то спрашивает у переводчика:
– Он говорит: а как бы вы действовали, случись вам столкнуться в бою с «либерейтором»?
– А я, – говорю, – разнёс бы эту тушу одной атакой, тремя-четырьмя 37-мм снарядами. Метров бы с трёхсот-четырёхсот. И полетел бы сбивать следующий.
Японец выслушал и ответил.
– Он говорит, что это не очень смело, но очень рационально.
Вот и пойми – похвалили тебя или, наоборот, обругали? Такой у меня случился разговор с японским лётчиком-истребителем. И заметь, за всё время японец ни разу не улыбнулся. Вообще. Наоборот, он был невероятно серьёзен.
А.С. Имя японца не помните?
И.Г. Да я его и не спросил.
А.С. А что потом было?
И.Г. Я подарил японцу пачку сигарет и пошёл к своим. Правда, он не хотел её брать, но переводчик ему что-то сказал, и тогда он взял. Больше я этого японца не видел – всех ходячих отправляли в лагеря военнопленных. Отправили и его…
Лазарев М. П. Тихоокеанский шторм. М.: Воениздат, 1960.
Глава «Морские десанты на юге Сахалина»
Второй десант, значительно более крупный, чем в Торо, высаживался также в первый день операции в порту Маока (ныне г. Холмск), могущим стать базой для развертывания переброшенных из японской метрополии войск, усиливавших сахалинскую группировку.
Гарнизон Маока включал два кадровых пехотных батальона 88-й пд, усиленные артиллерией и минометами; была оборудована полевая оборона города и порта. Имелось и ополчение, но нас оно беспокоило намного меньше, чем неплохо подготовленные и относительно прилично вооруженные кадровые части. Сделанные летчиками фотографии не только вскрывали почти всю систему обороны, но и позволили установить местонахождение казарм японской пехоты. А главное, в порту был обнаружен легкий крейсер «Китаками» (тип «Кума», корабль устаревший, но способный доставить немалые неприятности десанту – 7000 т водоизмещения, по состоянию на 1945 год переоборудован в «десантный крейсер», вместо семи 140-мм пушек нес четыре 127-мм, зато шесть десантных плашкоутов, мог принимать на борт батальон морской пехоты).
С учетом важности Маоки, для ее захвата были выделены крупные силы – в первом эшелоне десанта шли 1-й и 2-й полки 1-й дивизии морской пехоты (без 1-го батальона и одной батареи СУ-54-150, высаженных в Торо); во втором эшелоне 113-я стрелковая бригада (без одного батальона, также в Торо). Для высадки десанта были выделены старые эсминцы «Войков» и «Сталин», тридцать два пехотно-десантных корабля (БДБ и LSI), шесть больших танко-десантных LST (полное водоизмещение за 4000 т, по проекту берет 25 «шерманов» – у нас загрузка, или рота Т-54, или такое же число СУ-54-122, или дивизион 152-мм или 122-мм орудий с тягачами, или два взвода тяжелых танков), а также транспорта «Барнаул», «Благовещенск», «Биробиджан», на которых шел эшелон закрепления и развития успеха (основные силы 113-й бригады) а также тыловое снабжение. Огневая поддержка была возложена на крейсера «Калинин», «Каганович», эсминцы «Рьяный», «Резвый», «Разящий», «Рекордный», а также шесть артиллерийских БДБ, с универсальными 128-мм пушками (хоть какое-то подобие виденных Зозулей у Сайпана американских LSM(R) – в корпусе десантной баржи, 127-мм башня от эсминца, зенитки, 107-мм минометы и пусковые для ракет). В охранении оставались эсминцы «Ретивый» и «Ревностный», двенадцать ленд-лизовских «больших охотников» РС (по современной классификации малых противолодочных кораблей), четыре тральщика АМ.
План операции предусматривал нанесение мощного удара пикировщиками 2-й ВА по казармам японской пехоты, японским артиллерийским и минометным позициям; бомбардировщики-носители высокоточного оружия и пикировщики Особого авиакорпуса должны были заняться японским крейсером, – а если в Маоку придут и другие японские корабли, то и ими.
Под прикрытием артиллерийского огня и поддержке авиации два эсминца-«новика» должны были высадить передовую группу десанта, состоявшую из двух инженерно-штурмовых рот, прямо на причалы порта. За ними – остальные подразделения морской пехоты, и третьим эшелоном, когда береговая оборона будет полностью подавлена, с транспортов разгружается 113-я бригада. Затем плацдарм должен быть расширен до железнодорожных станций Томамай и Атакай, в направлении Тойохара (ныне Южно-Сахалинск). После этого, в развитие успеха, 113-я стрелковая бригада частью сил должна была наступать по побережью на Хонто (ныне – Невельск), 2-й полк морской пехоты (без 1-го батальона) должен был захватить важные железнодорожные станции Футомата[163] и Осака (ныне Пятиречье), наступая через Камышовый перевал; самая важная задача была поставлена 1-му полку морской пехоты – наступать вдоль железной дороги на Отомари (ныне Корсаков), на соединение с высаживавшимся в Отомари оперативным десантом.
Вечером 2 июня десантное соединение вышло из Советской Гавани, под мощным истребительным прикрытием – мы учитывали возможность того, что японцы могут попытаться ударить первыми по нашим десантным соединениям.
В 5.00 утра 3 июня пикировщики Пе-2И 202-й бомбардировочной дивизии 4-го бомбардировочного авиакорпуса 2-й ВА нанесли удары по казармам пехоты, артиллерийскому парку, ключевым оборонительным позициям. Одновременно над портом выходили на боевой курс До-217 из полка носителей высокоточного оружия Особого авиакорпуса – легкому крейсеру «Китаками» пришлось стать первым японским тяжелым кораблем, которому предстояло ответить за кровь наших дедов, пролитую в Порт-Артуре и Чемульпо, Желтом море и в Цусимском проливе. По отзывам летчиков, пришвартованный к причалу крейсер стал намного более легкой целью, чем маневрировавшие условные цели на Ладоге – впоследствии выяснилось, что «Китаками» получил два прямых попадания Х-1400, и еще пять близких разрывов гидродинамическими ударами разорвали обшивку корабля. Бомбы, рассчитанные на поражение линкоров и тяжелых авианосцев, вызвали на крейсере взрыв артиллерийских погребов – когда после войны ЭПРОН поднимал корабль, чтобы расчистить гавань Холмска, то обнаружили, что «Китаками» разломился на четыре части. Страховавшим «Дорнье» (все же высокоточное оружие тогда было не проверено в деле) пикировщикам пришлось бомбить запасные цели в городе, поскольку было понятно, что крейсеру и так конец.
В 5.30 в гавань ворвались два эсминца с передовой группой десанта. Это должно было стать их «лебединой песней» – старые «новики», постройки 1916 года, давно уже отплавали свое, что было установлено технической комиссией Штаба ТОФ, обследовавшей корабли на предмет их участия в войне и записавшей в акте, «корпусные конструкции пришли в ветхость». Но было решено, что переход до Маоки старики еще выдержат, не утонув по пути, зато их скорость, хоть и не тридцать пять узлов, как в молодости, но тридцать, как еще позволяли машины, равно как и отличная маневренность, малая осадка, и четыре 102-мм пушки на прямой наводке (стояли открыто, пришлось срочно щиты из противопульной брони делать), все это ценные качества для кораблей первого броска, которых к тому же не слишком жалко, и вполне возможно разменять на успех операции. Хотя «Сталин»… вот докладывать же мне придется, если его потопят? Да и все же очень заслуженный кораблик – прежде назывался «Самсон», и в ту самую ночь 25 октября стоял на Неве рядом с «Авророй», а в тридцать пятом перешел по Севморпути на ТОФ. Что ж, если уцелеет – буду просить, чтобы его не на иголки разделывали, а поставили на вечную стоянку во Владивостоке, заслужил!
Однако же авиация отработала безупречно! И самой большой трудностью для эсминцев стала швартовка с ходу – разрозненный огонь растерявшихся немногочисленных японцев был подавлен меньше чем за минуту огнем бивших прямой наводкой корабельных орудий (а также нештатных пулеметов, установленных силами экипажа и десанта). Менее чем через двадцать минут причалы и примыкавшие к ним портовые сооружения были захвачены – и был передан сигнал: порт к приему первого эшелона десанта готов!
К чести японских солдат и офицеров из гарнизона Маоки, надо заметить, что они не дрогнули в том огненном аду, который мы им устроили. Больше половины личного состава кадровых частей погибли в первые минуты войны, под бомбами наших пикировщиков, а из уцелевших многие были ранены или контужены, – но они сумели организоваться, занять не до конца разрушенные позиции и, более того, удерживать город почти два часа. Это очень много – если учесть то, что они дрались неполным батальоном, поддержанным ополченцами, против почти двух полков наших «морских дьяволов», имеющих артиллерию, самоходки, и две роты Т-54. По ним продолжала работать наша авиация (авианаводчики были, как отработано на учениях, на КП батальонов, как и корректировщики артиллерии с кораблей), но японцы держались, пока не были полностью перебиты.
К 8.30 утра город был взят – и наши войска начали развивать успех. Строго говоря, в течение 3–4 июня мы наступали в оперативной пустоте – гарнизон Маоки был уничтожен почти полностью, а японские части, находившиеся в глубине острова, далеко не сразу смогли занять оборону на пути наших наступавших войск.
Наступление 113-й бригады на небольшой, но хорошо оборудованный порт Хонто (первый из незамерзающих портов Сахалина) проходило без особых сложностей – дорога вдоль побережья не была прикрыта японскими частями, а сам город оборонялся ротой регулярной пехоты, ополченцами и курсантами-старшекурсниками местного кадетского училища, почти не имевшими тяжелого вооружения. Поэтому импровизированная оборона японцев на этом направлении легко была подавлена артиллеристами 113-й бригады и, с минимальными потерями с нашей стороны, прорвана пехотой. Хонто был взят 4 июня.
Иначе складывалась обстановка в глубине Сахалина – уже утром 4 июня кто-то из японских командиров осознал масштаб катастрофы, правильно поняв, что побережье уже потеряно, и решил удержать ключевые позиции хотя бы в центральных районах острова. Решение было условно правильное – транспортная связность Южного Сахалина, за счет построенной японцами густой сети автомобильных и железных дорог, была весьма высока, так что японские части, удерживающие ключевые позиций в глубине острова, могли стать источником изрядных хлопот для наших войск, даже при небольшой численности. Другое дело, что этот японский генерал даже приблизительно не знал состава наших сил и средств – иначе бы он сообразил, что его войска обречены в любом случае, и от него зависит лишь продлить агонию на двое-трое суток. Хотя, возможно, японец рассчитывал выиграть время для организации авиационного наступления на Сахалин, или даже для высадки контрдесанта – тогда он все сделал правильно. Но итог зависел уже не от него.
Японские части, переброшенные из центральных районов острова, срочно усилили оборону Камышового перевала, пока что занимаемую пехотной ротой. Изначально это была обычная полевая оборона, с двумя дзот, расположенная в очень удобном для обороны месте. Теперь там окапывался пехотный батальон, имевший две 70-мм мортиры и две 37-мм противотанковые пушки. Второй японский батальон силами одной роты занимал оборону в тылу позиций на Камышовом перевале, у Чертова моста, а оставшейся частью – на господствующих высотах у станции Футомата. Замысел японского командования был совершенно логичен и верен, имей они дело с РККА 1939 года – обходной маневр на Камышовом перевале был практически невозможен, а при лобовой атаке японский батальон мог несколько суток держать оборону против вчетверо-впятеро больших наших сил. Батальонные орудия, на взгляд японцев, обеспечивали ПТО – на Халхин-Голе они успешно жгли Т-26 и БТ-5, и самураи это помнили. Штурм Чертова моста и находящегося за ним железнодорожного тоннеля также занял бы немало времени и стоил бы большой крови – если рассчитывать на РККА-39. И напоследок была неплохо подготовленная оборона на господствующих высотах у станции Футомата – японцы лихорадочно строили блиндажи, оборудовали пулеметные и минометные позиции, оборудовали завалы перед поставленными на прямую наводку батальонными орудиями (в японском Уставе не было практики массированного использования ПТО, пушки полагалось использовать по одному или два (взвод), но требовалось либо минировать подходы к орудийным позициям, либо оборудовать завалы, либо использовать естественные препятствия, либо все вместе).
Японцы ошиблись в главном – они рассчитывали на Красную Армию времен Халхин-Гола, но не на полк элитной морской пехоты, пусть и неполного состава, с опытом Великой Отечественной войны и оснащением образца 1945 года. И этой ошибки оказалось достаточно.
Морские разведчики Ту-2Р провели аэрофотосъемку японских позиций – и уже 4 июня штаб 2-го авиакорпуса получил точное целеуказание. Дальше была обычная боевая работа по Уставу.
Утром 5 июня японскую пехоту, окопавшуюся на Камышовом перевале, навестили наши штурмовики, прилетевшие с аэродромов подскока. Затем их сменил полк Пе-2И, разбомбивший и дзоты, и артиллерийско-минометные позиции. Следующим «номером концертной программы», подготовленной нашими воинами для самураев, стала артиллерийская подготовка, проведенная полковым дивизионом буксируемых орудий – 6 немецких 150-мм мортир и 18 наших 120-мм минометов, огонь которых корректировался тремя экипажами авиационной разведки, методично перепахали то, что еще осталось целым в японской обороне после поработавших на славу летчиков. И только после этого выжившие японские солдаты и офицеры услышали «Полундра!» – и увидели поднявшихся в атаку морских пехотинцев 2-го и 3-го батальонов, поддержанных танками Т-54 и легкими самоходками. Боя не было – лишь методичное уничтожение японцев. Еще уцелевшие пулеметы только успевали дать по одной, редко по две очереди – и на их позиции прилетал снаряд или мина самоходки. Японцев прижимали к земле пулеметно-автоматным огнем, не давая поднять голову, и забрасывали гранатами. Через полчаса все было закончено – Камышовый перевал был взят.
Бой у Чертова моста был еще короче – и значительно проще по замыслу. Никаких тактических изысков не было, да и в них не было никакой необходимости – просто на прямую наводку были выведены две СУ-54-150, которые расстреляли осколочно-фугасными снарядами пулеметные и минометные позиции. Их сменили четыре ЗСУ, огнем своих счетверенных 20-мм автоматов прижавшие японцев к земле, – а тем временем за огневым валом, поставленным минометчиками, в атаку пошла инженерно-штурмовая рота полка. Через неполных 20 минут и мост, и тоннель были взяты.
К 14.00 2-й полк вышел к станции Футомата. Там повторилась история Камышового перевала – сначала массированная атака авиации, потом – методичный огонь мортир и полковых минометов дивизиона буксируемой артиллерии, корректируемый авиационными разведчиками. Потом последовала атака морской пехоты, вслед за огневым валом, на уже подавленную японскую оборону. Тут, впервые на Сахалине, был замечен перелом в настроении японцев – они еще пытались отбиваться, но у многих ожесточенность сменилась обреченностью, произошел моральный надлом, не путать с трусостью, это другое явление. Впервые было довольно много сдавшихся в плен солдат – почти сотня человек.
Поздно вечером 5 июня передовой отряд 2-го полка, состоявший из инженерно-штурмовой роты и 1-й роты 2-го батальона, усиленных батареей СУ-54-150 и двумя ЗСУ, захватил станцию Осака, после символической перестрелки с местными ополченцами. С японской стороны было сделано несколько выстрелов из винтовок – в ответ последовала очередь из ЗСУ, и наскоро выученное по разговорнику слово «Сдавайтесь» через морской жестяной рупор; командир роты морпехов после рассказывал, что по привычке он сначала прокричал японцам «Хенде хох!».
Далее был марш на Тойохару (ныне Южно-Сахалинск). По пути морские пехотинцы соединились с воздушными десантами из состава ОМСБОН НКВД и ВДВ, высаженными 3 июня, для захвата мостов и тоннелей. Примечательно, что японцы не предприняли ни одной серьезной попытки отбить захваченные объекты – в контратаках, легко отражаемых десантом, участвовал максимум взвод, усиленный ополченцами. При том что гарнизон Тойохары, по сведениям разведки, насчитывал два батальона полного состава и многочисленное ополчение – город был и административным, и экономическим центром японского Сахалина, его главным транспортным узлом.
Самураи хорошо подготовились к обороне – город находился на равнине, в окружении сопок, на которых и сооружались десятки дзотов, дополненные траншеями, на подступах были завалы и минные поля. На улицах также строились баррикады, в каменных зданиях оборудовались огневые точки. Имелась неплохая (для японского уровня) противотанковая оборона – помимо штатной батареи 37-мм пушек в каждом батальоне, еще три батареи 75-мм зениток были выставлены на прямую наводку. Конечно, против Т-54 или самоходок на его базе эти орудия были малополезны, но для легких «ос», ЗСУ и бронетранспортеров они представляли реальную угрозу. В наличии было и ПВО, помимо вышеназванных зениток, по нашим авиаразведчикам велся огонь из 20-мм «эрликонов» и крупнокалиберных пулеметов.
Надеялись ли японцы выстоять? С учетом близости к Метрополии, 150 км до Хоккайдо, вполне возможно – ведь держался же восемь месяцев осажденный Севастополь? Но даже простая задержка здесь на неделю грозила срывом нашего плана. Расчет самураев был понятен – наш десант далеко оторвался от баз снабжения и аэродромов на нашей территории, истратил боеприпасы. Снова японцы меряли противника по себе, или учитывали прошлый опыт, не видя изменений. А ведь при разработке плана операции штаб ТОФ использовал японский же принцип, блестяще реализованный в декабре сорок первого на Филиппинах и в голландской Ост-Индии – «наступление есть перенесение линии действия авиации вперед»!
Японцы располагали на Сахалине развитой аэродромной сетью. Так, авиабаза Кимисикука имела летное поле размерами 1500 х 1500 метров, две бетонные полосы, бетонные же рулежные дорожки, бензохранилище, оборудованные крытые стоянки (капониры) для сорока самолетов, военный городок, могущий вместить личный состав двух авиадивизий, подведенную железнодорожную ветку и асфальтовое шоссе. Авиабаза Найро имела две асфальтовые полосы, длиной в 1200 и в 960 метров, металлические ангары, ремонтные мастерские. Авиабаза Тоехара, используемая для гражданских перевозок из Японии, могла принимать «дугласы» и бомбардировщики, имела полосу в 1200 метров и ангары. Все эти базы были захвачены советскими войсками – хотя часть имущества и запасов была уничтожена или повреждена, взлетные полосы вывести из строя японцы не успели. А еще утром 4 июня в порту Маока началась разгрузка транспорта, где среди прочего имущества были металлические настилы для полевых аэродромов. И с середины дня 4 июня два саперных полка и три БАО уже работали на бывших японских авиабазах и вновь оборудуемых полевых аэродромах для 8-й гвардейской штурмовой авиадивизии 1-го гвардейского авиакорпуса 2-й ВА. Ремонтное оборудование, запчасти, моторы доставляли транспортной авиацией. Сложнее было с горючим (захваченный японский бензин не подходил из-за низкого октанового числа) и боеприпасами. Но уже вечером 4 июня в Маоку прибыл конвой с грузом боеприпасов и горючего. Дальше снабжение удалось перебросить по железной дороге, используя захваченный подвижной состав, заменив японских железнодорожников на советских. Было трудно – наши машинисты не знали профиля пути, им приходилось иметь дело с незнакомой техникой, надо было принимать во внимание опасность диверсий. Но наш батальон железнодорожных войск все же справился с задачей, доставив боеприпасы и горючее морским пехотинцам 2-го полка, осаждавшим Тойохару.
Трудность была в том, что японцы успели стянуть в город гарнизоны и отряды ополчения из окрестных городков и сел – в итоге в Тойохаре оказалось свыше трех тысяч защитников, что даже превосходило численность нашего полка морской пехоты. Капитальные каменные здания обещали кровопролитный затяжной бой за каждый дом – причем опыт штурма Маоки заставлял ждать ожесточенного сопротивления до последнего человека. Элитный полк морской пехоты справился бы с поставленной задачей – вот только потери бы при этом были бы такими, что часть пришлось бы отправлять на переформирование.
Напрашивался вывод – немедленный штурм отложить, сосредоточить превосходящие силы, прежде всего с бронетехникой и артиллерией. Штабом 56-й армии был проведен расчет, показавший, что задержка взятия Тойохары на двое суток еще позволяет уложиться в общий утвержденный график. Мной, и штабом ТОФ, было дано согласие – в итоге морской пехоте ушел приказ временно перейти к обороне, а 10-й ШИСБр, 409-й сап, 214-я тбр должны были выдвигаться к Тойохаре. Также авиация флота и Второй Воздушной армии завершали перебазирование на новые аэродромы.
7 июня в 15.00 с аэродромов Советской Гавани и Ванино поднялись в воздух бомбардировщики Хе-277, До-217, В-25 3-го гвардейского Сталинградского и 4-го гвардейского Гомельского бомбардировочных авиакорпусов дальнего действия, переданных АДД в оперативное подчинение ВВС ВМФ. Всего в вылете участвовало 228 тяжелых бомбардировщиков, шедших с полной загрузкой.
В 16.00 над японской линией обороны появились пикировщики Пе-2И 202-й и 219-й бомбардировочных дивизий 4-го бомбардировочного авиакорпуса 2-й ВА, нанесшие точечные удары по выявленным разведкой позициям зенитной артиллерии и пулеметов. Через полчаса их сменили два полка штурмовиков 8-й гвардейской шад, расстрелявшие пушечно-пулеметным огнем и РС то, что еще оставалось от японской ПВО, а также отработавшие по дзотам и траншеям. Японский командир действовал предсказуемо – он решил, что вслед за атаками фронтовой авиации последует штурм, и вывел на позиции личный состав из укрытий. К 17.00 прибыли стратегические бомбардировщики – и отбомбились ФАБ-100 с высоты всего в 1000 м, поскольку японская ПВО была полностью подавлена.
Наши морские пехотинцы потом вспоминали, что даже для них это было зрелище – идущие на небольшой высоте тяжелые бомбардировщики издавали рев, подобный гулу десятков груженых железнодорожных составов, и из них градом сыпались бомбы. Даже на наших позициях дрожала земля, как при землетрясении. А после бомбежки над Тойохарой появились «рамы» ФВ-189, для корректировки огня полковой артиллерии морской пехоты, по уцелевшим огневым точкам. Стрельба продолжалась до сумерек. Впоследствии выяснилось, что японцы в этот день потеряли убитыми и ранеными почти две трети личного состава кадровых батальонов. Но надо отдать должное их упорству – когда в 9.00 8 июня пикировщики двух полков 219-й бад снова появились над японскими позициями, то обнаружили четыре почти достроенных дзот, вырытые окопы полного профиля, пулеметные и минометные огневые точки. Другое дело, что на высотах осталась примерно кадровая рота, пусть и усиленная непривычно большим для японцев количеством пулеметов.
К 9.30 пикирующие бомбардировщики заканчивали бомбежку – японские опорные пункты перестали существовать, там остались одиночные солдаты, в большинстве своем раненые и контуженые. Лишь тогда 2-й полк поднялся в атаку – к сожалению, бронетехника могла только поддерживать морских пехотинцев огнем, но не броней. К 10.20 на высотах все было закончено – причем самым серьезным препятствием стала местность, а не попытки отстреливаться, предпринятые полусотней еще боеспособных японцев. Командные высоты вокруг Тойохары были в наших руках – теперь надо было закрепиться на них, оборудовать позиции, наблюдательные и командные пункты.
К 16.00 наконец прибыла 10-я ШИСБр, за ней тяжелый самоходно-артиллерийский полк, дивизион реактивных минометов, передовой отряд 214-й танковой бригады. Генерал-майор Алимов, назначенный руководить нашей группировкой, которой было поручено взятие Тойохары, приказал провести командирскую рекогносцировку. Она полностью подтвердила данные, полученные авиационной разведкой – улицы были перекрыты завалами и баррикадами, окна в зданиях заложены мешками с песком, наблюдалось перемещение больших групп людей в гражданской одежде, поголовно вооруженных винтовками. Стало ясно, что брать Тойохару придется по всем правилам, действуя строго по Уставу.
Штурм был назначен на следующий день – решено было начать в 10.00, чтобы дать возможность подошедшим частям отдохнуть после продолжительного марша, а экипажам провести осмотр и мелкий ремонт техники.
В 9.00 9 июня над городом появились штурмовики 8-й гвардейской шад – сметая баррикады бомбами и залпами РС. Заодно было пресечено и передвижение японцев по городу. Артподготовка свелась к расстрелу танками и самоходками зданий на окраине, превращенных в долговременные огневые точки. После этого в город вошли штурмовые группы – в первом эшелоне бойцы ШИСБр, во втором морские пехотинцы. Автоматчики и пулеметчики прикрывали бронетехнику от вражеских гранатометчиков (печальный опыт немецких и польских городов, где причиной немалых наших потерь стали немецкие фаустники, не был забыт – тем более что немцы успели передать японцам технологии производства легких РПГ), тяжелые танки и САУ расстреливали предполагаемые огневые точки со средних дистанций, саперные танки расчищали завалы, огнеметные танки ОТ-54 выжигали позиции японцев на коротких дистанциях.
Японские ополченцы по уровню подготовки были где-то между немецким фольксштурмом и сформированными по тотальной мобилизации фольксгренадерскими дивизиями, – но по фанатизму не уступали Ваффен СС. Именно в Тойохаре мы впервые столкнулись с японскими кесинтай – смертниками-противотанкистами, бросающимися под наши танки с минами и взрывчаткой. Вариантом этой тактики были длинные шесты с закрепленными на них кумулятивными минами – по сути, мало отличались от первого случая, поскольку для такого «копейщика» шанс выжить при взрыве в двух-трех метрах от себя мало отличался от такового при прыжке с зарядом под гусеницы. Помогало, что вся наша бронетехника имела противокумулятивные экраны – мы готовились к массированному применению японцами фаустпатронов. Но даже при этом мы потеряли несколько танков подбитыми и сгоревшими. Японский же гарнизон погиб полностью. Кстати, численность его оказалась больше ожидаемого. Кроме двух батальонов 88-й дивизии, в Тойохара оказался еще один, причем элитный батальон «рикусентай», «специальные морские отряды», морская пехота. Интересно, что по опросу после боя (с целью обобщения опыта) наши военнослужащие не заметили разницы между действиями ополченцев и отборных японских подразделений!
Командующий обороной Тойохары, командир 88-й дивизии генерал Юхиро Минеки в плен сдаться отказался, совершив сеппуку. Однако он успел отдать бесчеловечный приказ, послав под советские танки отряд «гакутогию сэнтотай» – дети, в возрасте от 14 лет, вооруженные лишь палками, копьями и минами на шестах. Также исключительно на японском командовании лежит вина за жертвы среди гражданского населения города. Советская сторона неоднократно предлагала японцам даже не капитуляцию, а временное перемирие, чтобы выпустить из зоны боевых действий мирных жителей. Однако же японцы отвечали стрельбой, даже по своим гражданским, кто пытался воспользоваться нашим предложением.
К 20.00 сопротивление японцев в Тойохаре прекратилось. Хотя одиночек, пытающихся стрелять из развалин, вылавливали еще сутки спустя.
Таким образом, к вечеру 9 июня (за семь дней с начала операции), весь Южный Сахалин перешел под контроль советских войск. Не стало больше, отныне и навеки, никакого Карафуто, материального воплощения позора Николая II и его помощничка графа Витте-Полусахалинского. А был единый, русский, советский Сахалин – наша земля, возвращенная нашей стране доблестью и кровью наших воинов, умением наших офицеров, генералов и адмиралов, гением нашего вождя товарища Сталина!
Младший лейтенант Борисов Петр Алексеевич.
Командир взвода, 10-й ШИСБр.
Записано после боя 9 июня. Тойохара, Южный Сахалин
В Восточной Пруссии было хуже. Там или настоящий УР, все под землей, наверху лишь бетонные или броневые башни, с перекрывающимися секторами обстрела, и минные поля, и проволока, и рвы – и все продумано, увязано меж собой. Или лабиринт из траншей со схронами, и «кинжальные» огневые точки во фланг, и опять же, мины всех сортов. Или плотная городская застройка, где из каждого окна стреляют, из подвалов и подворотен, да еще и снизу, из канализации лезут. Правда, немцев шаблон подводил – все по похожим схемам строилось, одно увидишь, уже знаешь, где и что остальное. Но все равно, пока взломаешь, семь потов сойдет, и крови прольется – хуже всего, если придется к доту с зарядом ползти, да днем, а не ночью, как я когда-то на мосту у Мги, после того я из морской пехоты в «бронегрызы» и попал. Так верите ли, сейчас во втором полку кореша встретил, Ваську Сметанина, с тех еще времен, с Ленфронта!
А у японцев – для нас терпимо! Дома хоть и капитальные, но всего в два-три этажа, и стоят не вплотную – можно развернуться. А баррикады и завалы из подручных средств – для нас это несерьезно! Конечно, зевать и ворон ловить было нельзя. Но ничего особо трудного тут не было.
Еще нам помогало, что у японцев не только станкачи, но и ручные пулеметы позиции не меняли, с одного места лупили, пока их не накроют! А мы – как приучены, по улице впереди танк-бульдозер, или огнеметный, за ним тяжелый ИС или самоходка, мы впереди вдоль стен бежим, и возле техники минимум четверо, а лучше полное отделение, держат все сектора. И дворами кто-то тоже двигает – вот отчего работать не в плотной застройке, и когда кварталы правильной сеткой, это легко, прочесываем все как гребнем. Если из дома хоть один выстрел – огнеметом. Хуже, если тихо – тогда, как учили, внутри подозрительное движение или шум, сначала туда гранату, затем сами врываемся, в окна и двери, и разбираемся с теми, кто уцелел. Погано, что при этом мирняк японский тоже страдал, нам же не видно?
А как они против наших танков пытались, с палками, это смех один! У нас же против фаустников тактика была отработана, кому какой сектор держать, куда стрелять, как перебегать, кто кого прикрывает. А немцы под конец уже умели сначала пулеметно-автоматным огнем нас прижать, а после фаустник высунется и пальнет. И у них, кадровых, это тоже отрабатывалось до автоматизма – так что рубилово было лютое, кто кого! А тут япошки бегут, или с шестами наперевес, а на конце граната, или сам весь взрывчаткой обвязан – какие шансы так пробежать, под огнем нескольких АК с двадцати шагов? Да еще и орали, как будто намеренно нас предупреждая – бааанзаай! и бежит очередной придурок, выскочив из-за угла – обычно больше трех шагов не успевал! Иногда и несколько бросалось, даже с разных сторон – результат тот же, нам этот фокус тоже от немцев был знаком, когда автоматчики с одной стороны бьют, нас отвлекая, а фаустник вылезет с другой. Так что каждый свой сектор держал и реагировал, как положено.
Пробовали япошки и с прикрытием, один-двое с минами бегут, еще несколько стреляют. Так у них автоматов не было, а винтарь против АК накоротке не играет. И стреляли они плохо. У меня ощущение было – тыловые все, не фронтовики. Не умеют под огнем правильно держаться – когда надо, пригнуться, когда надо, бежать, когда надо, ползти. Даже те, кто кадровые у них, в форме и с оружием – но не фронтовики. Хотя с кем они тут воевали?
Японские снайперы? Да, были, которые с чердаков стреляли или из окон, уже позади нас. Потому мы так все дома жестко и проверяли, благо гранат жалеть не приходилось, и огнесмеси тоже. Но вот настоящих снайперов, с оптикой, я не припомню – у всех, кого вблизи видел, обычные пехотные «арисаки». Потери от них были, но не скажу, что заметные. Зато японский мирняк таких вояк должен «благодарить» – за то, что мы стреляли по любому шевелению в окне. А крупнокалиберный на короткой дистанции даже кирпичную стену пробивает, а уж кто там за ней, солдат или гражданский, то уже после похоронная команда будет смотреть.
Да, помню и одного придурка с фаустпатроном. Хотя было такое у них очень редко – вот я лично видел лишь один раз. Посреди улицы в рост встал и целится, ну кто же так делает, чудик, – немцы обычно из-за угла старались. Мы влепили очередями, он и выстрелить не успел. Вообще, японцы вояки храбрые – иначе не решиться никак, в полный рост в штыковую на пулеметы идти. Но глупые – кто же сейчас в такие атаки ходит?
И сволочи к тому же. Я ведь видел, как звуковещательную установку подвезли и передавали, по-японски, чтобы их мирное население выходило, не тронем! А они, в ответ, из минометов! И было ведь после этого еще час до нашей атаки, и кто-то пытался к нам – и женщины, с детьми! А по ним свои же стреляли, а после добивали, палками – значит, не солдаты, а «ополчение»? У фрицев было, что эсэс так же убивали своих, кто нам сдаться хотел, – но немецкие же армейцы, а тем более фольксштурм в таком никогда замечены не были! А здесь, выходит, сволочи все поголовно! Ну и мы их тоже в плен не особо старались.
Меня сам Смоленцев учил – который Гитлера брал! Так вышло, что он меня еще с Мги знает. Ну а в сорок четвертом, перед Одером, было у нас что-то вроде курсов, по обмену опытом, и там я снова слушал, как Смоленцев говорил – даже если враг будто бы сдается, сразу стреляйте, если вам хоть что-то покажется подозрительным. А у этих япошек подозрительным было всё! Руки поднял – а вдруг у него граната за пазухой, как бы я поступил сам на его месте? О нескольких таких случая я слышал, когда именно так самураи поступали, и сам в клочья, и наших с собой. Так что мы чаще просто стреляли, и дальше шли – так спокойнее.
И помню, как в нашей роте танк подорвали. Японец мертвым притворился, а как Т-54 близко подъехал, то вскочил и под гусеницу. После чего приказ передали – в трупы на пути стрелять тоже, если есть сомнение, что не дохлый. И я сам видел три раза – очередь по телу, и рвануло! Может, и убитый лежал с зарядом, а может, и впрямь, притворившийся нас ждал. Потому всегда сначала стреляли, после разбирались – патронов было хоть залейся, и передвижные пункты боепитания позади, в БТР двое на патронных цинках сидят и магазины набивают, ты подбегаешь, пустые рожки им сбрасываешь, сразу берешь полные и снова в бой. Так что боекомплект не жалко, а помирать из-за японского упрямства совсем неохота!
Один лишь раз было – пожалели. На площади большое здание (как позже оказалось, штаб), и перед ним толпа, даже не с винтовками, а с копьями из бамбука! Я смотрю – мелкие они какие-то и в штатском, пригляделся, точно дети! Вроде там один в форме был, наверное офицер, но нас увидев, сразу в дом сбежал. А эти остались.
Нет, если бы с той стороны хоть кто-то выстрелил… Мы же только что из боя – смели бы всех, не посмотрев. Кто против нас с оружием – тот враг, пока не положил и руки не поднял. А эти малые совсем, мне показалось, лет десяти-двенадцати! Ну а копья – это разве оружие, против нас? Вот не захотелось – в таких, нам первыми стрелять!
Ну, я и вышел. По-японски не знаю – просто рявкнул на них по-нашему, брысь, пока целы! Так ведь поняли – палки свои побросали и бежать! А я в дом тот вошел – не один, конечно. Не знал, что это штаб, – а где тогда хотя бы часовой у входа? Хотя помню, там у двери винтовка валялась, брошенная. Ребята по первому этажу рассыпались, никого не нашли. А я с восемью бойцами, ну два звена, как по уставу положено, наверх. А там – мама дорогая!
Большая комната, на полу ковер, на стене портрет, наверное, их императора. И семеро японских офицеров, навытяжку. Смотрят на дверь напротив. На нас лишь обернулись, один говорит что-то по-своему, хрен поймешь! А ну хенде хох, суки! Поняли ведь! Сильно зол я был – это выходит, вы детей вместо себя умирать послали, а сами по-культурному в плен? Дальнюю дверь пинком распахиваю – там кабинет поменьше, и генерал, с тесаком в руке стоит. Я ему – брось железку! А он лыбится погано и клинок себе в живот!
А из тех семерых я после узнал того, кто на площади был, с детьми. И просто, от души, дал ему в морду. Чтобы, если он схватится за саблю, что у него все еще на боку болталась, то с чистой совестью пристрелить гада, за оказание сопротивления. А он лишь утерся, и все! Шашку свою отстегнул, не вынимая из ножен, и передо мной на пол положил.
А еще старший из офицеров какое-то слово сказал, вот выговорить не могу, но явно касаемо того, что на площади было. Что говорите, тащ батальонный комиссар, да, вроде это. И что оно означает?
– А это такая японская традиция. Когда самурай, потерпевший поражение, готовится к харакири, а в это время его друзья, или верные слуги, или даже жена с алебардой, защищают вход в дом, чтобы враги не могли помешать процессу.
– Это вместо того, чтобы все разом на врага, и жизнь свою продать подороже? Ну, дикари! И сволочи к тому же!
Накагава Садако, школьница, 14 лет, город Тойохара
Как стало известно, что русские вторглись на Карафуто, нас всех мобилизовали. В отряде сначала было около 300 человек, все школьники старших классов, и мальчики, и девочки, командовал директор одной из школ, отставной офицер. Нам выдали бамбуковые копья, армейские ранцы и отправили рыть траншеи и строить блиндажи, мы работали целый день, очень устали. Тут налетели советские самолеты, стали бомбить и стрелять, многих из нас и солдат убило. А после офицер погнал нас, с нашими копьями, в траншеи, сказав, что сейчас русские атакуют, и нам выпадет честь умереть за родную Японию. Но русские так и не атаковали, и мы провели в траншеях, вместе с солдатами, всю ночь, спать нам не позволяли. Утром появился другой офицер, он ругался с тем, первым, а затем приказал нам убираться в город, и поскорее, пока самолеты не прилетели снова. И мы едва успели уйти с холмов, как появились самолеты и начали бомбить.
В городе мы пришли к штабу, потому что не знали, что нам делать дальше. Нас оставалось около сотни, хотя еще утром было больше – я не знаю, куда делись недостающие, наверное, просто убежали по домам. Но мне некуда было здесь идти, я не из Тойохары и никого тут не знаю. Из штаба вышел офицер, спросил, кто мы, узнав, ругался, велел ждать. И мы ждали так весь день, о нас вспомнили лишь к вечеру, велели выдать немного риса, а то мы ничего не ели вторые сутки.
Спали мы тут же, под открытым небом, на голой земле. Утром самолеты летали уже не над холмами, а над городом, бомбили и стреляли, нам было страшно, но мы не знали, куда бежать, где безопасное место. Помню, как у штаба собирались какие-то отряды, и уходили, и не возвращались назад. А самолеты проносились над самыми крышами, и это было очень страшно!
А потом мы увидели, как на улице, отходящей от нас, вспыхивают дома. Все ближе и ближе – и слышен был шум танков, и стрельба. Тут из штаба вышел офицер и сказал, что пришел и наш час умереть за Японию – и помните, что истинный самурай не оставит своего господина даже перед армией демонов из ада. Эти слова, из кодекса бусидо, мы слышали не раз от своего учителя. Тогда мы были горды, что нас считают – «среди травы цветы, среди людей самураи». Сейчас мы поняли, как это страшно, ведь самураю нельзя бежать с поля боя! Нас будут убивать – и пошли мне Аматерасу быструю смерть, а то мой брат Итиро, воевавший в Китае, приезжая на побывку, рассказывал, что они делали со сдавшимися врагами, включая женщин и детей! Таковы жестокие законы войны, жизнь побежденного не стоит и горсти пыли. Но я ведь не мужчина-самурай, мне простительно бояться боли и смерти!
Мы уже видели русские танки, огромные и страшные, ползущие по улице, и таких же страшных рослых русских солдат. А где офицер, что взялся нами командовать? Его не было видно. Наверное, он пошел в штаб за распоряжениями – ведь не может струсить тот, кто выбрал путь бусидо, надев военный мундир? Тогда ученик старшего класса (забыла уже его имя, но он тогда очень мне нравился) выступил вперед и хотел уже приказать нам бежать в последнюю атаку, нас всех перебьют, но лучше ужасный конец сразу, чем его ожидание. Но тут из дома, шагах в двухстах, раздались несколько выстрелов, в ответ русский танк повернул башню, выпустил струю огня, и дом вспыхнул весь, как спичечная коробка. И наш несостоявшийся командир попятился назад – нас даже не расстреляют, а сожгут заживо, мы ничего не сможем сделать, не добежим!
Я закрыла глаза. Но слышала, как лязгают гусеницы и ревут моторы. Вдруг танки остановились в полусотне шагов, и вперед вышел русский офицер, такой громадный и страшный, вдвое выше любого из нас. Он что-то выкрикнул свирепо и махнул рукой, прогоняя нас всех с дороги. И мы поняли, что победители дарят нам жизнь.
Я забежала в какой-то переулок рядом, прижалась к забору и ждала, пока стихнет стрельба. А после снова побрела на ту площадь, потому что мне некуда было в этом городе идти. Таких как я оказалось еще десятка три. Там был уже русский штаб, стояли их машины, бегали их солдаты. А наши пики так и лежали, лишь сдвинутые в кучу к стене. Мы стояли и ждали – если русские победили, и наша жизнь была в их руках, то значит, они за нее и отвечают, как за свою собственность? К нам подошел русский офицер и на нашем языке спросил, кто мы и что нам надо. Услышав ответ, ушел, но скоро вернулся и сказал, чтобы мы шли с ним в комендатуру, там нас накормят и запишут наши имена и откуда мы, чтобы после отправить по домам. Ну а как кончится война, поедете в Японию. Потому что это уже земля России, и здесь могут жить лишь ее граждане.
Южный Сахалин. 18 июня 1945 года
Кичиро медленно крался по окраине посёлка. Время текло, как смола местных сосен, но Кичиро не торопился, зная, что каждая минута приближает его к цели.
Больше всего на свете он жалел, что слишком молод, ещё учился в последнем классе школы и не подходил по возрасту для призыва в Императорскую Армию. Что ему не довелось прославиться в боях с врагами страны Ямато, как старшие братья. Самый старший, Кеичи, воевал в Китае и вернулся домой без одной руки. А Кенджи погиб на Филиппинах, во славу Божественного Тэнно, и теперь его дух упокоился во храме Ясукуни, вместе с величайшими воинами страны Ямато. Или второй брат смотрит на нас сейчас из садов прекрасной Аматерасу, с небесных высот? Кичиро так и не смог понять объяснений сенсея учителя – ему достаточно было усвоить лишь одно: погибшие так, как подобает самураям, прекращают земное существование, но в ином мире становятся наравне с богами! А душу труса ждет превращение в одно из жутких созданий, донимающих еще живущих на земле. Сколько раз сам Китиро, если темнота заставала его одного на дороге, дрожал и оглядывался, боясь услышать позади шлепанье босых пяток, раздающееся из пустоты, – бэтобэто, уходи, не трогай меня!. А спускаясь к пруду за водой, как он страшился, что гюки вылезет из воды и выпьет его тень – после чего жертва скоро умирает в страшных муках? А как он однажды описался от страха, когда в новогоднюю ночь в дверь постучался страшный намахаги и грозным голосом (похожим на голос соседа Минору) спросил, есть ли тут непослушные, не почитающие родителей дети, которых он сейчас утащит и сожрет – и ушел лишь, как и подобало, получив взамен кружку саке и заверения, что все дети в этом доме послушные[164]? Список ужасных созданий, живущих рядом с людьми, в доме, на дворе, не говоря уже о лесе, воде и горах, был огромен. И это были вовсе не эфирные души, в которых, как рассказывал учитель, верят гайдзины, – а твари, могущие по своему желанию принимать материальную, осязаемую форму! Они не страшны истинному воину, но безжалостны к тем, кто поступает не так, как должно[165].
Третий брат Рензо служил в Маньчжурии и пропал без вести во время русского наступления. Соседский сын Монтаро сказал, что он, наверное, в плену у русских. И тогда Китиро, задовнушись от бешенства, бросился на гнусного клеветника – его брат не мог опозорить честь самурая и сдаться в плен! Ну и что, что их семья по происхождению не самураи, а простые крестьяне, переселившиеся с Хоккайдо тридцать лет назад? Всякий воин императора – тоже самурай! К тому же в семье Китиро ходили разговоры, что одна из его прапрабабок в своё время приглянулась сыну самого дайме, который проезжал через деревню. Прапрабабка, судя по рассказам старших, была настоящей красавицей – и сын даймё соизволил провести с ней ночь. Потом он уехал, а прапрабабку вскоре выдали замуж, и через восемь месяцев у неё родился сын, это был прадед Китиро. Это было давно, ещё до Реставрации Мэйдзи, но в семье Китиро об этом не забыли. Разумеется, брат сложил голову в бою, отдав жизнь за Священную Землю Ямато и Божественного Тэнно, показав пример героизма! Просто бюрократы в штабных канцеляриях забыли или не захотели отметить его подвиг.
Китиро дрался с исступлением, ведь так вышло, что он целых полтора года учился у того, кто был учеником самого Фунакоши! Правда, сенсей большую часть времени взваливал на Китиро различные работы по дому и хозяйству, однако же в уплату за это, помимо кормежки и крова, обучил его нескольким приемам, и даже похвалил два раза за успех! Так что ему даже удалось разбить Монтаро нос, но противник тоже владел карате, и был старше на год, а главное, заметно рослее и сытее, ведь его отцом был сам староста деревни. Так что Китиро пришлось туго, – а после вышел сам староста с палкой и разогнал драчунов. И сказал, что сейчас сынам Ямато не время сводить счеты меж собой.
Всего за восемь дней Императорская Армия на Карафуто была разбита! Староста, ездивший за распоряжениями и новостями в уезд, вернувшись, рассказал, что видел там небывалое – пленных, добровольно сдавшихся солдат, они работали под надзором русских гайдзинов! И говорили, что русские собирают всех японцев в нескольких лагерях – наверное, чтобы легче было перебить? Господин мэр говорил, что им ничего не угрожает, что после войны всех перевезут в Японию, но рядом с мэром стоял русский офицер, слушал и одобрительно кивал.
И вот, патруль гайдзинов прибыл и в поселок. Две машины, с десяток солдат – они пока никого не убили и даже не избили, офицер и еще двое вошли в дом старосты, кто-то остался у машин, а эти трое, которых сейчас выслеживал Китиро, стали обследовать окрестности. Сейчас Китиро докажет, что не зря учился всё это время у сенсея Фунакоши (ведь ученик великого Учителя это почти что сам Учитель) и прославит имя своей семьи! Он разделается с этим патрулём русских гайдзинов и станет героем. А после начнет убивать и тех, кто придет искать пропавших, будет нападать из темноты, подобно ночным тварям, убивать гайдзинов и исчезать без следа – станет мстителем, подлинным Ужасом, Летящим На Крыльях Ночи! И такие как Монтаро после будут ему отчаянно завидовать и мечтать повторить его подвиг! А сам сенсей Фунакоши будет гордиться и назовёт Китиро ЛУЧШИМ своим учеником!
Думая так, Китиро медленно крался мимо длинного помещения коптильни. Лососи ещё не пошли, рыбы для копчения было мало, сарай пустовал, да и вокруг было безлюдно. Население посёлка было занято своими делами – мужчины работали в поле, на огородах, возились с лодками на берегу. Женщины по домам занимались хозяйственными заботами. Дети постарше помогали взрослым, мелкота копошилась по дворам. И никому не было дела, что проклятые гайдзины оскверняют собой священную землю империи – ведь Карафуто это тоже Япония, с прошлой победной войны, когда воины Ямато указали северным варварам их место в мире, под японским сапогом?
Три русских гайдзина приближались. Китиро слышал их непонятную речь. Ещё немного, чуть ближе – время пришло! Вперёд, за Божественного Тэнно, за Свяшенную Землю Ямато, Тэнно хейка банзай! С боевым кличем «Кииийяяяааа!!!» Китиро прыгнул на врагов, как учил сенсей. Сейчас он ударами ног вырубит двоих, а руками разделается с третьим! Короткая очередь, с сухим треском выплюнутая автоматом в руках одного из русских, отбросила Китиро на стену коптильни, затем он сполз за землю, оставляя на стене широкую красную полосу. Он ещё успел улыбнуться, ведь всё таки достиг цели своей жизни – отдал её в бою за Божественного Тэнно! Души лучших воинов Ямато ждут его… в храме Ясукуни, или в небесных садах Аматерасу? Губы шевельнулись, но слова «Тэнно хейка банзай!» враги вряд ли смогли разобрать…
– Смелый парнишка! – сказал русский сержант, опустив автомат. – С голой пяткой на АК.
– Надоело уже, – сплюнул второй боец, в годах, – сколько уже этих психов настреляли, а они всё кидаются и визжат! А ловко у тебя вышло, старшой, я даже автомат вскинуть не успел.
– Так ты курский, а я из Сибири, – ответил сержант, – у нас там в тайге хищного зверья столько! Медведи, волки, рыси, росомахи. Причем есть и такие, кто в лесу тебя выслеживают, и нападают – не успеешь стрельнуть вовремя, схарчат. Осназовская манера, оружие на левом плече перед собой носить, откуда пошла, как думаешь? То-то!
– Товарищ сержант, – спросил третий боец, совсем молодой, – а сколько у нашей роты этих психов уже набралось?
– Да кто же их считал? – ответил сержант. – Вот у меня за неделю, как фронта тут не стало, уже шестой. В нашем взводе, наверное, десятка два наберется. А Петренко говорил, что у них уже за тридцать, но ему повезло в одном месте сразу пятнадцать голов отловить, причем, судя по всему, переодетые солдаты. Рассказывал, им культурно крикнули, выходи, а они стрелять в ответ, ну их всех и положили.
– И сколько еще этих по лесу бегает? – спросил пожилой боец. – Война скоро кончится, а эти так и будут по лесам, япона-партизан?
– Это вряд ли! – усмехнулся сержант. – Уж ты-то знаешь, коль у Сабурова был, для партизан дружеское население, это первое дело[166]. Тут зима такая же снежная – как настанет, что в лесу жрать? А про население есть приказ самого товарища Сталина, всех собрать и в Японию выслать, как завершится. Ну может, будет еще кто-то какое-то время бегать, как нечисть, пока с голоду не помрет. Но лишь одиночки – нечего тут делать даже малому отряду, и не прокормится он. Выловим!
Голливуд. Студия «XX век-Фокс». 1960 год
Нет, нет и нет! Это никуда не годится! Послушайте, мистер Кеичи Есида, ваш рассказ про вашего брата Китиро очень интересный и увлекательный. Что ваш брат напал на русских коммунистов, это, конечно, очень хорошо и правильно. Что он героически погиб в бою с ними, за свободу и демократию в Японии – это вызывает уважение. Что, он погиб не за свободу и демократию? А за императора, с чего вы это взяли? Он оставил письмо, на случай если погибнет? Это неважно! В фильме он умрет за японскую демократию, иначе зритель не поймёт. Главное, сюжет отличный и из него можно сделать мировой блокбастер, который легко потянет на Оскар.
Только ваш рассказ категорически не подходит для сценария. Ну отчего это ваш брат бросается на автомат не с револьвером, не с винчестером, а с голой пяткой? Это, конечно, очень храбро, но любой американец скажет, что это глупо. Так что в фильме у вашего брата будет оружие. Если бы дело происходило в Америке или в Европе, мы бы дали ему кольт или ружьё. Но сюжет японский, так что нужен местный колорит. У вашего брата будет самурайский меч – нет, даже два, я видел в каком-то фильме, что самураи всегда носили два меча и лихо рубились ими с обеих рук!
Ваш брат не был самураем? А кем же он был – простым крестьянином? Неважно, в фильме он будет самураем из ужасно древнего рода (публике нравится аристократизм, когда речь идёт о Востоке). Итак, ваш брат – самурай, юный мастер боевых искусств, лучший ученик великого Фунакоши, схваченного зловещим русским Кей-Джи-Би и увезённого в подвалы Лубянки. Он хочет отомстить за своего учителя проклятым русским! Что, он был не мастер, а всего лишь ученик, и даже не у самого Фунакоши, а у кого-то там? В фильме он будет мастером для яркости сюжета! И кроме самурайских мечей у него пусть будет набор метательных ножей, и ещё эти японские штуки, как их, вечно забываю, на звёздочки похожи, их во врагов бросают… Впрочем, неважно, вы поняли, о чём я.
Теперь о самом бое. На кого напал ваш брат? На русский патруль, сержант и двое рядовых? Зрителя такая схватка не заинтересует, надо усилить! Пусть будет – злобный русский генерал, наместник Сталина на Сахалине, который отправлял в ужасный русский ГУЛАГ всех жителей острова, не желающих менять свободу и демократию на коммунистическую диктатуру! В вашем посёлке и в соседних никогда не появлялся ни один русский генерал? Я же сказал – в фильме появится! Генерал Пушкин (какие еще русские фамилии бывают?) приезжает в поселок, чтобы отправить всех его жителей в ледяную Сибирь на верную смерть. Разумеется, его сопровождают не два солдата, а самое меньшее полсотни. И них нападает ваш брат – рубит русских солдат и офицеров в лапшу самурайскими мечами, пришпиливает их к деревьям и стенам метательными ножами, пробивает насквозь этими летающими звёздочками. А когда ножи и звёздочки кончаются, то убивает врагов голыми руками и ногами (ваше карате или как его). Нет, полусотни врагов мало – тут надо бы некруглое число, для правдоподобия, ну пусть будет пятьдесят девять, по номеру моего дома в Санта-Барбаре.
Финал – все солдаты убиты, но генерал Пушкин стреляет вашему брату в спину из автомата. Но даже смертельно раненный, наш герой бросает в генерала свой древний фамильный меч, который пробивает врага насквозь, даже через бронежилет. Русский генерал падает мёртвым, а наш герой ещё несколько секунд стоит, истекая кровью, чтобы сказать свои последние слова, «Япония будет свободной!» Нет, не надо никаких «банзай» – в Штатах этот клич не очень любят!
Ну и само собой, по ходу сюжета побольше экшена, драк и, разумеется, секса! Что? У вас это сочтут оскорблением памяти брата? Послушайте, но мы же вроде договорились. Вас удовлетворяет сумма, выплаченная за права? Ну вот и хорошо! А мы из вашей истории сделаем настоящий голливудский шедевр! Надо лишь название придумать – а, что заморачиваться, пусть будет «Вторая кровь». Отчего вторая – так первая в прошлом году была, про того парня, который на Аляске по лесу от плохих полицейских бегал.
Ну вот, все и решили. Еще вопросы у кого-то есть? Тогда за работу, джентльмены!
Лазарев М. П. Размышления о Курильском десанте. Позже, в сильно доработанном виде, войдут в книгу «Тихоокеанский шторм»
Курильский десант. Для кого-то, «еще одна победа советского оружия в этой войне». А для меня – первый экзамен как командующего. А не командира единственной, пусть и атомной, подлодки, провалившейся на семьдесят лет назад и оказавшейся против гитлеровского флота в таком же соотношении, как линкор «Миссури» против цусимской эскадры Того. Теперь мне предстояло показать, чего стою я сам, без своего «Воронежа».
Традиционно Курильская десантная операция 1945 года находится «в тени» Сахалинской операции. Это объясняется рядом причин – и внешним блеском последней, в ходе которой, на первый взгляд, легко и непринужденно, был освобожден Южный Сахалин, и тем, что Сахалинская операция стала прологом грандиозных сражений, в результате которых навсегда была изменена военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке. На этом фоне значительно более тяжелая, «вязкая» Курильская операция, продолжавшаяся больше времени и стоившая нам намного большей крови, как выражается нынче молодое поколение, «не смотрится».
На самом же деле и Сахалинская операция не была легкой прогулкой, и Курильская отнюдь не была плохо спланированной. Слишком разные были условия – если на Южном Сахалине единственная кадровая японская пехотная дивизия (ополчение играло вспомогательную роль) была рассредоточена по четырем ключевым пунктам (Котонский УР, Тоехара, Отомари, Маока) и более чем двадцати мелким гарнизонам, и мы могли еще до войны сосредоточить превосходящие силы в удобных для наступления точках и использовать преимущество в огневой мощи, численности, маневре на суше, море и в воздухе, то на Курилах все обстояло иначе – на небольших островах-крепостях сидели в долговременных укреплениях две кадровые дивизии, отдельные бригада и полк, с многочисленными частями усиления. Плотности японских войск в обороне были на порядок выше, чем на Южном Сахалине, – причем и по личному составу, и по огневым средствам; их устойчивость к нашему огневому воздействию была больше за счет использования строившихся десятилетиями укрепленных районов. Мы же не могли использовать численное превосходство – на небольших по площади островах с очень сложным рельефом попросту негде было высадить и развернуть превосходящие силы. Поэтому нам приходилось наступать меньшими числом, чем сидевшие в обороне японцы. Победы нам приносили высочайшее воинское мастерство советских воинов, их мужество, на грани героизма, а зачастую и за этой гранью, превосходство в огневой мощи и общем уровне развития техники.
Стратегическим содержанием Курильской десантной операции было восстановление связности между Приморьем, Сахалином и Камчаткой, нарушенной глупостью или предательством царских правительств – и превращение Курил в стратегический барьер, прикрывающий Советский Дальний Восток от возможной агрессии США. Да, уже тогда, в победных 1944–1945 годах просматривались очень нехорошие признаки поворота американской политики, от союза с нами к нынешней «холодной войне», с постоянными рецидивами войны горячей.
Как и в иной истории, начинать мы планировали с островов Шумшу, Парамушир, Онекотан. Наиболее укреплённым был Шумшу, самый северный остров гряды, отделённый от Камчатского полуострова (мыс Лопатка) Первым Курильским проливом шириной около 11 км, от острова Парамушир – Вторым Курильским проливом, шириной около 2 км. Японцы успели превратить остров в настоящий укрепрайон с гарнизоном в 8,5 тыс. человек, при более 100 орудиях и 60 танках – включающим 73-ю пехотную бригаду 91-й пехотной дивизии, 31-й полк ПВО, крепостной артиллерийский полк, 11-й танковый полк (без одной роты), гарнизон военно-морской базы Катаока, тыловые части. Глубина инженерных сооружений противодесантной обороны составляла до 3–4 км – рвы, более трёх сотен бетонных артиллерийских дотов, дзотов и закрытых пулемётных точек. Склады, госпитали, электростанции, телефонные узлы, казармы и штаб были спрятаны в бункерах на глубине до 50–70 метров под землей. Японская дивизионная артиллерия была установлена в артиллерийских дотах. Основой японской береговой обороны был крепостной артполк – 12 современных, мощных и дальнобойных, 150-мм осадных орудий «Тип 96», установленные на командных высотах в северной части Парамушира, держали под обстрелом почти всю территорию обоих островов – причем четыре пушки были стационарными, во вращающихся броневых полубашнях, остальные же стояли поворотных кругах в бетонных капонирах. Зенитный полк включал три артиллерийских дивизиона по 12 75-мм орудий в каждом (могли пробить бортовую броню Т-54 с 400–500 метров), и дивизион зенитных автоматов – 12 20-мм орудий; два дивизиона находились на Шумшу, два (включая дивизион МЗА) прикрывали тяжелые батареи на Парамушире. Все военные объекты были хорошо замаскированы, имелось значительное количество ложных целей. Сооружения представляли собой единую оборонительную систему. Кроме того, поддержку войскам на Шумшу мог оказать 13-тысячный гарнизон с сильно укреплённого острова Парамушир, всего же японцы имели на Курильских островах до 80 тыс. человек при более 200 орудиях.
Зато с мобильным резервом у самураев было плохо. Из всех островов Курильской гряды Шумшу был единственным, где местность дозволяла использовать танки, и лежал ближе всех к советской территории, а потому именно здесь находился 11-й танковый полк, имея в составе 20 танков Шинхото Чи-ха (примерно равен немецкой «тройке» с 50-мм пушкой), 19 – Чи-Ха (сопоставим с ранней фрицевской «четверкой») и 25 легких Ха-Го (эти вообще металлолом, их на Халхин-Голе наши Т-26 били). Еще были две роты флотских плавающих танков Ка-ми (тот же Ха-Го с прицепленными понтонами, конструкцию которых наши взяли за прототип для «барбоса») – для танкового боя ценности не представляли. Если только нам удастся высадить технику, что является далеко не простой задачей.
Авиабаза Катаока имела две полосы, бетонную в 1300 м, и, примыкающую к ней под углом в 45 градусов грунтовую полосу 1500 м. Был и еще один аэродром, меньшего размера, а также гидроаэродром. Аэродромы были рассчитаны на пребывание нескольких сотен самолётов, но фактически там находилось гораздо меньше – одной из причин были первомайские бои возле Петропавловска и у Сахалина, где японцы потеряли 70 истребителей, взлетевших именно с курильских баз, эти потери так и не были полностью возмещены. Но все же – с учетом перечисленного, наша операция, особенно если учесть необходимость не просто победы, но еще и быстрой, и с минимальными потерями (взятие островов это лишь первый шаг, дальше нам на этой позиции атаку Императорского Флота отбивать надо), уж никак не была «легкой прогулкой конца войны»!
В иной реальности (родной для нас, но я ловлю себя на том, что все чаще называю ее «иной») десант на Курилы высаживали 18 августа 1945 года. Когда микадо уже декларировал капитуляцию – остатки Квантунской армии еще сопротивлялись, но ясно уже, что это была агония. А генерал Фусаки Цуцуми, командующий 91-й японской дивизией, отвечающей за оборону Курил, писал, что его подчиненные ожидали сдачи – перед американцами! Хотя Курильские острова, еще по Ялтинскому соглашению, должны быть переданы СССР, но в Москве, по-видимому, решили, что президент Трумэн (в «альтернативной» истории уже покойник) забудет это сделать. В то же время стало окончательно ясно, что японский флот перешел в разряд мнимых величин – и потому было решено высадиться на Курилах раньше американцев. Сопротивления всерьез не ждали – наблюдая, как в Маньчжурии и гораздо более крупные японские гарнизоны складывали оружие перед чисто символичными «воздушными десантами» (которые были вовсе не парашютистами, а пехотой, перевозимой на «дугласах» посадочным способом). Оттого численность нашего десанта была меньше японских гарнизонов Шумшу и Парамушира. В принципе расчёт советского командования на капитуляцию японцев оправдался, но прежде пришлось сломить сопротивление гарнизона острова Шумшу. Что стоило нам большой крови – никогда нельзя недооценивать врага!
Там, десант формировали по принципу «с миру по нитке, или я тебя слепила из того, что было». Что оказалось на Камчатке, под рукой – два стрелковых полка из состава 101-й стрелковой дивизии Камчатского оборонительного района, артполк, истребительный противотанковый дивизион, сводный батальон морской пехоты. Всего – 8,3 тыс. человек, 118 орудий и минометов, около 500 легких и тяжёлых пулемётов. В первом эшелоне вообще сборная солянка – морпехи (без одной роты), пулеметная и минометная роты 302-го отд. стр. полка, рота ПТР и рота автоматчиков 138-го стр. полка, 2-я рота 119-го отд. саперного батальона, сводная рота пограничников 60-го Камчатского морского погранотряда, взвод химической разведки 38-й отдельной роты химзащиты, взвод пеших разведчиков 302-го стр. полка. Причем части, задействованные в операции, были необстрелянными, без фронтового опыта! Что было причиной – излишняя секретность, чья-то халатность или просто не хватило времени, ведь война в Европе там завершилась всего три месяца назад, это вопрос лишь для историков. А в итоге тактические ошибки пришлось возмещать героизмом и кровью!
Там, флот выделил 64 корабля и судна: два сторожевика («Дзержинский» и «Киров»), четыре тральщика, минный заградитель, плавбатарею, 8 сторожевых катеров, два торпедных катера, десантные суда, транспорты. Огневая мощь всего отряда была недопустимо низка – более слабые японские гарнизоны на тихоокеанских островах (не было там подземных укрытий в скалах, да и размеры островов поменьше) американцы давили, подогнав полноценное авиаударное соединение, с полудюжиной линкоров и тяжелых авианосцев, десятком крейсеров и кучей кораблей меньшего класса. Мало того, из-за перегруженности, густого тумана и плохого знания навигационной обстановки корабли сбрасывали десант прямо в воду, за сотню метров от берега, и десантники должны были плыть к острову в полном снаряжении, на подручных предметах. Первый эшелон (морпехи и пограничники) сумели высадиться, не встретив организованного сопротивления – но, вместо того чтобы взять штурмом или хотя бы блокировать японские батареи на мысах Кокутан и Котомари, стал развивать наступление вглубь острова. Назначенный командиром первого эшелона полковник Меркурьев со своим штабом остался на корабле, не имея связи с высаженными подразделениями – из 22 радиостанций, бывших в передовом отряде, работала только одна. Её доставил на берег старший краснофлотец Г. В. Мусорин – чтобы сохранить от воды, он набрал в легкие воздуха и шёл по каменистому дну в направлении берега под водой, держа рацию на вытянутых руках. Такие же проблемы имели гидрографы и корректировщики артиллерийского огня с кораблей – они тоже высаживались в воду, поэтому подавляющая часть технических средств оказалась подмоченной и утопленной. В итоге несколько часов передовой эшелон не имел ни связи, ни управления, предоставленный самому себе. А раз нет связи – то нет и целеуказания для корабельной артиллерии, нет артиллерийской поддержки! При том, что японцы, опомнившись, стали оказывать бешеное сопротивление – батареи Кокутан и Котомари (к нашему счастью, всего лишь 75-мм калибра!), укрытые в бетонных капонирах, почти незаметных с моря, были малоуязвимы для огня с кораблей, к тому же ведущегося без корректировки, по площадям – зато, имея большой запас снарядов, расстреливали подходящие к берегу десантные суда со вторым эшелоном. В это время первый эшелон десанта, имея лишь гранаты и ружья ПТР, пытался штурмом взять высоты 165 и 171, господствующие над северо-восточной частью острова и отрезающие ее от остальной территории. Именно там матросы Вилков и Ильичев своими телами закрыли амбразуры японских дотов. А затем самураи атаковали танками – и по всем правилам, пехота, застигнутая танками на открытом месте, должна погибнуть, но наши морпехи сумели отбить эту атаку, уничтожив семь танков из двадцати, и под гусеницы бросались с гранатами (так что не нужны нам камикадзе – если надо, мы все камикадзе). Лишь к полудню туман рассеялся, над Шумшу появилась наша авиация, и штаб сумел наконец наладить управление, и корабли все же накрыли огнем проклятые береговые батареи – японцы пытались контратаковать еще раз, в этой атаке потеряв уже семнадцать танков, но наши неудержимо шли вперед, и самураи сломались, капитулировали. А после мы уже почти без боя высаживались последовательно на остальные острова Курильской гряды, и японские гарнизоны складывали оружие, на все ушло тринадцать дней, до 31 августа.
И шесть потопленных десантных судов, и от пятисот до девятьсот человек убитыми (по разным источникам). Причем половина – утонувшими. Такая была цена нашей победы в той истории, уже на исходе войны.
Здесь же, в этой измененной реальности, Курильский десант был не «одной из», а именно одной из ключевых операций этой войны. Имея описание хода событий там, со всеми ошибками и недочетами – нашлось на компе нашего «историка» Сан Саныча – я старался не наступать на те грабли, имея к тому же гораздо больше времени, сил и ресурсов. Обеспечив не гениальное, а эффективное решение поставленной задачи…
Генерал-майор Ц. Куников.
Штурм северокурильских островов.
Из сборника «Война с империалистической Японией». М.: Воениздат, 1965 (альт-история)
К весне 1945 вверенная мне прославленная 2-я гвардейская Зееловская бригада морской пехоты бригадой была только по названию – по численности и вооружению это скорее была мотострелковая дивизия уменьшенного штата. С высочайшим уровнем боевой подготовки – в течение лета сорок четвертого количество и сложность учений было беспрецедентным для мирного времени. Из «речной пехоты», как иногда звали нас армейские острословы, исходя из нашей самой частой задачи последний год войны, идти первым, штурмовым эшелоном при форсировании рек – Днепра, Вислы, Одера, Эльбы, Рейна – мы становились настоящей морской пехотой, способной вести бой в большем отрыве от тыла, на чужом берегу. После почти полугода напряженных тренировок на острове Рюген мы вышли на качественно иной уровень боеготовности даже по сравнению с битвой за Одер; имей же мы такую подготовку и вооружение на Днепре, то прошли бы сквозь французов, не сильно при этом утомившись.
Теперь же нам предстояло воевать совсем с другим врагом – о чем я и офицеры моего штаба узнали лишь в ноябре 1944 года, после завершения больших учений, на которых присутствовала высокая комиссия из Москвы, включая самого наркома ВМФ Кузнецова. Тогда я услышал названия, Шумшу и Парамушир, и на командно-штабных учениях, проводимых с использованием подробной карты островов, с нанесенными на нее военными объектами японцев, мы отыгрывали возможные варианты боевых действий. Одним их посредников, указывающих и ходы противника, был контр-адмирал Лазарев – тогда я еще не подозревал, что буду служить под его началом.
Нам были переданы от союзников (как было сказано) подробные материалы о штурме тихоокеанских островов. Против крохотных атоллов, размеры которых и численность японского гарнизона намного уступали Шумшу и Парамуширу, американцы выделяли до полудюжины линкоров с 16-дм артиллерией, сотни палубных и береговых самолетов; обстрел и бомбежка были такой силы, что на острове, прежде покрытом тропической растительностью, не оставалось ни одной пальмы. Но даже при этом самураи дрались фанатично, как эсэсовцы, за каждый метр, а когда все возможности были исчерпаны, поднимались в последнюю атаку. Следует учесть, что на тех островах японцы не имели значительного количества железобетонных сооружений, а численность высаженного американского десанта минимум в полтора-два раза превосходила число обороняющихся. И при этом сами американцы называли такие битвы, например, «кровавая баня на Тараве».
На Днепре мы были высокообученной легкой пехотой, имеющей задачу зацепиться за тот берег и удерживать плацдарм для высадки главных сил. На Одере мы были амфибийным рейдовым соединением, способным совершить бросок через водную преграду после глубокого прорыва вражеской обороны – для чего уже имели и плавающую легкую бронетехнику, и увеличенное число легкой артиллерии и минометов, и полностью моторизованный тыл. Теперь же мы становились «штурмовой инженерно-саперной бригадой с легким морским уклоном». Впрочем, и в первоначально готовившейся работать совместно с нами 10-й ШИСБр острили, «еще немного, и надо будет требовать у интендантов бескозырки и тельняшки». Мы учились штурмовать укрепрайоны, а они высаживаться с моря, но так сложилось, что «бронегрызы» поначалу попали на Сахалин, ну а нам пришлось работать и за них, и за себя.
Бригада имела шесть батальонов морской пехоты. Был добавлен батальон Т-54, причем частью в саперном и огнеметном вариантах. Плавающие бронетранспортеры и автомобили-амфибии были временно изъяты – к сожалению, тогда наш флот еще не имел десантных кораблей-доков, а союзники поставить их нам по ленд-лизу отказались. Был оставлен в бригаде легкий самоходно-артиллерийский полк («барбосы», 21 машина), зенитно-артиллерийский дивизион, дивизион реактивной артиллерии, тяжелый минометный дивизион (12 160-мм буксируемых минометов), моторизованная разведывательная рота, инженерно-саперная рота, рота ПТР (не расформировывалась, учитывая слабую броню японских танков), тыловые подразделения – общая численность, 5600 человек, 55 ед. бронетехники, 12 «катюш», 208 автомашин. На учениях отрабатывалось взаимодействие с придаваемыми в оперативное подчинение полком тяжелых танков, дивизионом минометов «тюльпан» или тяжелых мортир – хотя в штат бригады эти подразделения не входили. Очень много внимания уделялось доведению до совершенства работе артиллерийских и авиационных корректировщиков.
Зиму мы провели на Каспии, что стал полигоном не только для нашей, но и для других дивизий и бригад морской пехоты. Учились высаживаться на берег после перехода морем, и сразу же вступать в бой. По данным разведки был сделан макет Шумшу и Парамушира – и все офицеры до командиров рот самым тщательным образом его изучили. Конечно, что-то могло оказаться неизвестным, самураи хорошо маскировали свои позиции, – но мы знали обо всех японских аэродромах, передовой и главной линиях обороны на острове Шумшу, позициях тяжелой артиллерии на Парамушире и Шумшу, большинстве узлов сопротивления возле морских баз Катаока и Кавасибара, городке танкового полка, позициях большей части зенитной артиллерии. В Петропавловск-Камчатский мы прибыли лишь в конце апреля – не только по соображениям секретности, но и потому, что там были крайне ограничены возможности для полноценного размещения, а особенно тренировок в зимнее время. Месяц ушел на освоение нового театра и внесение последних корректив. Как я уже сказал, с нами не было 10-й ШИСБр, зато в оперативное подчинение был придан дивизион (8 орудий) немецких 210-мм мортир (21 sm Mrs.18).
31 мая мы получили шифровку, состоявшую из одного слова, «Порт-Артур», – это значило, что 3 июня мы начинаем. На следующий день я вылетел на передовой командный пункт, находившийся на мысе Лопатка. Вечером 1 июня из Авачинской бухты вышло десантное соединение.
В 5.00 3 июня я, с НП 945-й береговой батареи, лично видел наши самолеты, заходящие на цели. В состав авиакорпуса Северной Тихоокеанской флотилии входили: 7-я истребительная дивизия (четырехполкового состава, три полка на Ла-11, один на Та-152), 403-й и 422-й штурмовые полки (на Ил-2, сформированы на базе отдельных эскадрилий, ранее входивших в 7-ю, тогда еще смешанную дивизию), 361-й штурм. полк (бывш. армейский, передан флоту), 112-я бомбардировочная дивизия (два полка на Пе-2И, один на Ту-2), 703-й отд. бомб. полк (До-217К). Доклады от летчиков пошли через 10–15 минут, когда отбомбившиеся эскадрильи садились дозаправляться и пополнять боекомплект на аэродром подскока на мысе Лопатка.
– Штурмовики атаковали позиции двух 150-мм осадных орудий на севере Парамушира – группы расчистки накрыли РС позиции зенитчиков, основные группы – отбомбились ФАБ-100, группы зачистки сбросили баки с пирогелем. Подтверждение исполнения пока невозможно, там все горит.
– Пикировщики нанесли удары по аэродромам – на аэродроме Катаока разбомблены обе ВПП, уничтожены 9 ангаров; на втором аэродроме Шумшу разбомблена ВПП, уничтожены на летном поле 5 пикировщиков D4Y; на аэродроме Сурибачи разбомблена ВПП и уничтожены на летном поле 14 Ki-84; на аэродроме Мусаси разбомблена ВПП и уничтожены на летном поле 11 Ki-84.
– Истребители блокировали аэродром Кукумабецу – на летном поле уничтожены 19 Ki-43, три самолета сбиты на взлете; атакован гидроаэродром – пушечным огнем подожжены 7 гидросамолетов разведчиков Е16А.
– 703-й полк провел ковровое бомбометание ОДАБ и пирогелем по танковому городку – на земле отмечены многочисленные пожары, «буквально море огня».
Вторая волна авиаударов последовала практически сразу же за первой. Как я уже сказал, часть эскадрилий, особенно штурмовики, не уходили на базу в Петропавловск, а дозаправлялись здесь, на аэродроме подскока, и снова шли в бой. А истребители висели над островами непрерывно, подавляя попытки японцев взлететь. Новые доклады от летчиков:
– Штурмовики атаковали позиции двух 150-мм осадных орудий в полубашнях – группы расчистки накрыли РС позиции зенитчиков, основные группы – отбомбились тяжелыми ПТАБ-10[167], группы зачистки сбросили баки с пирогелем. Подтверждение исполнения пока невозможно, японские позиции затянуты дымом.
– Истребители провели бой с взлетевшими с аэродрома Кукумабецу Ki-43 – все шесть японских истребителей сбиты, у нас подбит один Ла-11.
– Пе-2 снова бомбили Катаоку – достоверно уничтожено еще 7 ангаров.
– Истребители провели повторную штурмовку гидроаэродрома – уничтожены все японские гидросамолеты.
– Пикирующие бомбардировщики нанесли удар по капонирам тяжелых орудий у входа во Второй Курильский пролив – достоверно уничтожены прямыми попаданиями три орудия.
В 7.00, когда развеялся утренний туман, открыла огонь и 945-я батарея – сначала по батареям мыса Кокутан, потом – по дотам у мыса Котомари. Корректировка огня велась с ФВ-189 – причинившая нашим войскам столько бед «рама» теперь помаленьку отрабатывала грехи. Таким было утро 3 июня, первого дня войны – и день только начинался.
К вечеру стали известны первые результаты авиационных ударов. Авиации у японцев больше не было – взлетевшие вечером шесть D4Y и восемь Ki-84 были последними боеспособными японскими самолетами на Северных Курилах. К чести японских летчиков, они пытались взять курс на наш аэродром подскока, – но были перехвачены полком Ла-11 и после короткого боя, все сбиты. Артиллерии у японцев тоже поубавилось – достоверно были уничтожены 9 150-мм осадных орудий и 8 скорострельных 105-мм пушек; непонятна была судьба двух 150-мм пушек в полубашнях и одной в капонире; также неясно было, что с четырьмя 105-мм пушками в капонирах. К сожалению, у самураев явно сохранилась большая часть дивизионной артиллерии и, что было особенно неприятно, не меньше половины тяжелых зениток. Передовая линия обороны была добросовестно разнесена – долговременных огневых точек у мысов Кокутан и Котомари больше не было, равно как и позиций на высотах 165 и 171. До вечера горел городок танкового полка. Наши потери составили 4 Ил-2, по 3 Пе-2И и Ла-11 – спасти удалось только восьмерых летчиков.
Казалось, день увенчался полным успехом. Но проблема была в том, что единственное место на острове Шумшу, где можно высадить десант, и с техникой, это пляж между мысами Кокутан и Котомари, если не считать причалов базы Катаока на юго-западной стороне. Прочая же береговая линия это почти отвесные скалы, высотой в десятки метров – лишь в упомянутом месте, по счастью наиболее близком к Камчатке, берег полого понижается к морю и доступен для танков и машин. И очевидным ходом за японцев было, подготовить нам здесь горячую встречу. Проводить высадку ночью или рано утром смысла не имело – этот пляж у японцев наверняка пристрелян заранее, а нам намного труднее будет выгружать технику в темноте; и, самое главное, нашей авиации нужна летная погода, чтобы максимально быстро засечь японские орудия и подавить их.
Силы флота, выделенные для операции, включали: линкор «Диксон» (бывш. «Шеер»), авианосцы «Владивосток» и «Хабаровск» (эскортные, тип «Касабланка»), лидер «Баку», эсминцы «Активный», «Азартный», «Атакующий» (тип «Флетчер»), «Разумный» и «Разъяренный» (тип 7), сторожевой корабль «Зарница», 6 больших танко-десантных судов LST, 14 пехотно-десантных судов LSI, 6 тральщиков АМ, 12 сторожевых катеров БО-1 (ленд-лизовские SC), 10 катеров МО, 16 торпедных катеров, 14 транспортов. Оперативное прикрытие осуществляли подводные лодки К-1 (тип К), Н-5, Н-6, Н-8, Н-11, Н-13 (тип XXI), развернутые в завесу южнее о. Парамушир. Особое задание выполняла лодка Н-10, еще в ночь на 2 июня высадившая в проливе отряд боевых пловцов подводного спецназа – на этот раз им предстояло, не выходя из воды, обследовать подходы к берегу, на предмет навигационных опасностей, мин и противодесантных заграждений. Также, еще 1 июня к причалам на мысе Лопатка были переброшены двенадцать катеров СВП – именно им предстояло сыграть в высадке решающую роль,
Все батальоны бригады были, по армейской мерке, штурмовыми. Но 1-й батальон – особенно. А в первой роте были такие орлы водоплавающие, что, по общему мнению, не уступили бы и легендарному североморскому осназу, который Гитлера притащил живым. Именно им предстояло первыми идти на японский берег и испытать, каковы самураи в бою.
В 7.04 4 июня корабли вошли в пролив между Шумшу и мысом Лопатка. В левой колонне, ближайшей к противнику, шли «Диксон» и эсминцы. За ними ордер десантных судов, в окружении катеров МО – которым, в случае потопления кого-то из LSI надлежало снимать людей и самим становиться высадочными средствами. Дул северо-западный ветер, что также было учтено и рассчитано. В 7.12 торпедные катера начали ставить дымовую завесу, под прикрытием которой СВП, принявшие штурмовую роту, прошли две трети пути незамеченными для японцев. Затем с мыса Кокутан открыло огонь одно орудие, тут же подавленное двумя залпами с «Диксона». И в воздухе уже был 403-й штурмовой полк в полном составе.
Было применено еще одно тактическое средство. Высоко над островом находился Хе-277 из 202-й отдельной разведывательной эскадрильи, вместо бомб он нес аппаратуру радиопомех, настроенную на длину волн японских армейских раций. Этого не было 3 июня, чтобы самураи не могли подготовиться – теперь же, как только десант оторвался от нашего берега, японцы могли рассчитывать лишь на проводную связь и посыльных. Мера себя оправдала – не только первая волна десанта высадилась беспрепятственно, но и СВП успели совершить второй, короткий рейс, от берега к борту транспортов «Вилюй» и «Краснодон», принять и доставить на берег 2-ю роту того же первого батальона, и даже отчалить от берега. И тут японцы начали атаку, бросив против двух наших рот – не менее двух полнокровных батальонов, поддержанных танковой ротой.
Озверевшие самураи бежали вперед, с ревом «банзай», не замечая потерь. В нескольких местах дошло до рукопашной, в ход пошли штыки и приклады. Однако же морпехи первого батальона не дрогнули – так, главстаршина Тюленин, огнем из автомата и гранатами лично уничтожил свыше трех десятков японцев и взял в плен офицера, а когда был убит командир взвода, занял его место. Бой был исключительно трудным – по всем канонам, пехота, застигнутая вне подготовленной обороны превосходящими силами противника, поддержанными бронетехникой, шансов не имеет. Вот где сказались наши изнурительные тренировки и отработка тактики на уровне отделения и взвода, вместе с насыщением подразделений автоматическим оружием и гранатометами, – а японцы даже со своими танками взаимодействовали плохо! Еще выручили летчики – 422-й штурмовой полк, прилетевший на смену 403-му, истратившему боезапас, с бреющего полета расстреливал толпы японской пехоты. А корабельная артиллерия вела заградительный огонь, не давая врагу подбросить подкрепления. В итоге наши роты потеряли убитыми и ранеными почти треть, но позиции удержали. В течение двадцати минут, за которые «водолеты» успели доставить на берег третью роту все того же первого батальона, которая бросилась в контратаку с такой яростью, что японская пехота дрогнула и побежала, как румыны под Одессой. Имело значение и то, что японцы были сильно мельче и физически слабее, чем отборные бойцы наших штурмовых рот, а потому даже в рукопашной уступали, несмотря на численный перевес; и «арисака» даже со штыком, для того куда менее подходящее оружие, чем АК. Ну и помог наш русбой, которому морпехи были обучены, может, и не как смоленцевский осназ, но гораздо лучше, чем обычные бойцы РККА, – а вот наши ожидания встретить среди самураев владеющих «смертоносным искусством джиу-джитсу» оказались сильно преувеличены.
Я не отрицаю, что так называемые «восточные боевые искусства» существуют и в определенной ситуации могут быть эффективны. Но заявляю, что фильмы Японии и Китая, заполонившие экраны в последние годы, показывая события этой войны, безосновательно приписывают поголовное владение этими «искусствами» на достаточно высоком уровне всеми солдатами, и даже ополченцами и партизанами воюющих сторон! А ведь в архивах сохранились документы, опрос личного состава с целью обобщения боевого опыта (эта практика вошла в обиход Советской Армии еще с Одера, зимы 1944 года), где среди прочих есть и вопрос о рукопашном бое. Могу засвидетельствовать, что за всю войну с Японией мы встречались с буквально единичными случаями, когда японцы на поле боя пытались показать что-то похожее на «искусство убивать голыми руками». Хотя нам приходилось сражаться не только с их пехотой, но и с «рикусентай», «специальными флотскими отрядами», но даже солдаты японского «осназа» владели рукопашным боем заметно хуже, чем наша морская пехота! Показателен единственный случай на о. Итуруп, когда именно «рикусентай» пытался провести против нас ночной поиск с целью захвата «языка», закончившийся тем, что в плен попала сама японская разведгруппа! Хотя офицеры и сержанты таких «спецчастей» действительно могли быть опасным противником в ближнем бою.
А тогда – батальон выстоял. До момента, когда к берегу подошли десантные суда с главными силами бригады, включая танки. И началось беспощадное избиение самураев – в ожесточении боя, в плен никого не брали. На пляже осталось девять подбитых японских танков и до тысячи вражеских трупов. При поддержке тяжелого мортирного дивизиона были окончательно заняты укрепрайоны на мысах Кокутан и Котомари, живых японцев там не осталось. В это время главные силы бригады развивали наступление вглубь острова, вырываясь на оперативный простор. А на пляж высаживался уже третий эшелон, 138-й стрелковый полк 101-й дивизии, армейцам досталось лишь зачистить отдельные уцелевшие очаги сопротивления, капониры на восточном берегу и подземные сооружения, внезапно обнаруживаемые иногда даже в нашем тылу. Самураев выкуривали из подземелий, заливая в вентиляцию бензин – конечно, при отказе сдаться. Иначе – зачем без пользы разрушать уже свое?
Японцы пытались остановить нас на промежуточном рубеже, по гребню высот 165 и 171, господствующих над занятой нами равниной в северо-восточной части острова. Несмотря на наши авиаудары, у самураев там еще оставались неповрежденные доты, и даже две батареи 37-мм противотанковых пушек. Нам не было сейчас нужды бросать людей в лобовую атаку, сначала прилетели штурмовики и обработали там все бомбами и напалмом, затем минометы и мортиры добавили огоньку, и лишь затем вперед пошли Т-54 с пехотой. До темноты высоты были взяты, ночью японцы предприняли массированную контратаку, поддержанную танками, она была отбита с очень большими для самураев потерями, и утром наше наступление было продолжено.
Замечу, что если японские солдаты шли в бой с фанатизмом, как у Ваффен СС, то их командиры намного уступали немцам в управлении боем – характерными для них было (не только на Шумшу, но и в дальнейшем) замедленная реакция на меняющуюся обстановку, склонность наносить удары «растопыренными пальцами», а не кулаком, стремление к пассивной обороне. В сочетании с нашим господством в воздухе, превосходством в артиллерии и танках, лучшей связью и большей подвижностью – это позволяло нам пренебрежительно относиться к номинальному преимуществу противника в живой силе. Поселок Катаока был взят нами к вечеру 5 июня, наши потери составили около двухсот человек убитыми и ранеными, четыре подбитых танка (три на счету смертников с минами, один поймал в борт накоротке снаряд зенитки) и пять единиц легкой бронетехники. Мы потеряли два Ил-2, один из них совершил вынужденную посадку в нашем расположении, экипаж второго погиб. У японцев же гарнизон Шумшу был уничтожен полностью, бежать на Парамушир сумели единицы.
Один из истребительных полков 7-й дивизии, как и 403-й штурмовой полк, уже 6 июня перебазировался на аэродромы Шумшу Теперь на очереди был Парамушир.
Из дневника генерал-лейтенанта Императорской Армии Фусаки Цуцуми, командира 91-й пехотной дивизии
Скорое начало войны не было для нас секретом. Мы знали, от наших агентов в Петропавловске, что русские на Камчатке увеличили численность своих войск и авиации в разы, за последний год – и это были фронтовые части, закаленные боями в Европе! Резко увеличилось число инцидентов с нашими кораблями и самолетами. Если раньше русские мирились с нашим правом досмотра грузовых судов, следующих через Курильские проливы, то теперь они перестали подчиняться нашим требованиям, угрожая открыть огонь. А наши самолеты просто сбивались, причем не только над советской территорией, но и над нейтральными водами – как правило, русские истребители после перехвата продолжали преследование, не обращая внимания на границу. В то же время сами Советы в открытую вели воздушную разведку над северными островами и Карафуто. И самым неприятным во всем этом было явное количественное и качественное превосходство русской авиации. Инцидент возле Петропавловска, когда мы потеряли двадцать истребителей за шесть русских сбитых, тому пример. И мятеж недостойного Инэдзиро, пусть его душу терзают демоны в аду! Результатом того, что он вообразил себя одним из Сорока Семи ронинов, была не только гибель без малейшей пользы еще почти полусотни истребителей[168], но и разрыв русскими Пакта о ненападении, – а ведь могли уже тогда войну объявить, попытка убить командующего их флотом это вполне тянет на «казус белли»!
И мы должны были терпеть советскую наглость! Наши дела в южных морях шли совсем не блестяще. Были окончательно оставлены Филиппины, только что завершилось неудачное для нас сражение у Иводзимы. 19 мая американцы, взлетев с Сайпана, бомбили Нагасаки, город и порт был буквально стерты с лица земли. А до того были Кагосима, Мацуяма, Осака – по городу в неделю-две. Может быть, заговорщики были и правы – у империи уже не было сил, чтобы успешно обороняться на нескольких фронтах сразу, оставалось лишь нападать, «защита самурая есть лезвие его клинка». Если заговор был не плодом моего воображения. Но враг не дал нам времени – ударил, прежде чем мы успели напасть. Наша ошибка была в том, что мы сильно недооценили русских.
Утром 3 июня меня разбудил рев авиационных моторов, буквально через минуту-другую дополнившийся грохотом разрывов. Доклады начали поступать через полчаса – и они быстро превзошли самые худшие мои ожидания. Русские планировали и осуществляли свои действия с прусской точностью – иные из моих подчиненных были уверены, что эту десантную операцию планировали немцы. Лишь после битвы я понял, что армия, поставившая Германию на колени, должна была перенять лучшие качества противника, немецкую точность и методичность. Русская авиация работала как заводской конвейер – первым мощным ударом было уничтожено всего 54 наших самолета, едва треть от наличных, но были повреждены взлетные полосы, и пока аэродромная команда, не жалея себя, засыпала воронки, налет следовал за налетом, нанося нам новый урон. К вечеру мне доложили, что у нас осталось 14 боеспособных машин – шесть D4Y и восемь Ki-84 – и что надо выбирать: или поднимать их в воздух сейчас, чтобы атаковать проклятый всеми богами и демонами аэродром подскока на мысе Лопатка, благодаря которому русская авиация висела у нас над головой весь этот день – или нет никаких гарантий, что эти самолеты не будут уничтожены на земле завтра утром. Доблестные самураи, уходящие в этот полет, поклялись совершить «тай-атари» (самоубийственный таран) русских складов боеприпасов и горючего, если только светлая богиня Аматерасу позволит им долететь до цели. Их сбили русские – всех, у меня на глазах, прямо над проливом!
Я тогда думал, что есть еще шанс не проиграть сражение. Тихоокеанское побережье острова непригодно для высадки десанта из-за обрывистого берега – а Охотское, пригодное для высадки почти на всем протяжении, простреливалось продольным огнем из артиллерийских дотов. Гряда песчаных холмов отделяла береговую линию от плато, на котором располагались полевые укрепленные позиции, прикрывая их от возможного обстрела с моря. Долина между плато и прибрежными холмами была пристреляна артиллерией, размещенной в дотах на мысах Кокутан и Котомари, и ее форсирование неприятелем было бы предельно сложным делом. На наиболее уязвимых участках побережья, на перекрестках дорог и господствующих высотах были оборудованы узлы сопротивления в виде системы окопов и долговременных огневых точек (из-за недостатка цемента пришлось отливать из бетона только лобовые стенки с амбразурой для пулемета, а покрытие делать деревоземляным). Артиллерийские и пулеметные доты, капониры для тяжелых орудий, траншеи полного профиля – все это составляло многоярусную оборону. Была предусмотрена поддержка войск, занимающих главную оборонительную позицию, артиллерийским огнем дальнобойных 15-см орудий, размещенных на высотах в северной части острова Парамушир. В завершение же предполагалось уничтожить высадившийся десант танковой контратакой, для чего на Шумшу находился в полном составе подчиненный мне 11-й танковый полк, переброшенный из Маньчжурии, имеющий опыт войны в Китае.
Беда была в том, что этот план, и вся дислокация вверенных мне войск, очевидно, была хорошо известна русским! Как иначе объяснить, что 150-мм пушки, отлично замаскированные, прикрытые зенитной артиллерией, стали объектом первого авиаудара, и затем и последующих, наносимых до полного уничтожения целей? Капониры и броневые башни не спасали – русские применяли кумулятивные бомбы, прожигающие броню, и зажигательную смесь. Обычно после боя наблюдается избыток личного состава по отношению к уцелевшим орудиям – здесь же было наоборот, оставшиеся пушки пришлось укомплектовывать расчетами из кого попало.
Также в первые же минуты войны был полностью уничтожен танковый городок, сгорели шесть «Шинхото Чи-ха», десять «Чи-ха» и четырнадцать «Ха-го», а также склады горючего и боеприпасов – к счастью, уцелела часть техники, выведенной на учения, соответственно 14, 9, 11 машин, а также рота флотских плавающих «Ка-ми» в полном составе (16 ед). На базе флота нашлась солярка, снаряды калибра 37 и 47 были на складах дивизии, но наиболее современные «Шинхото» остались без боеприпасов, лишь с одним загруженным боекомплектом. Всю ночь мы прилагали титанические усилия, чтобы восстановить разрушенные укрепления. Большой ущерб был также нанесен и проводной связи, – а в эфире с утра 4 июня на всех волнах стоял треск помех. Потому в штабе дивизии стало известно о том, что русские начали высадку на северный берег, лишь через полчаса после того, как батарея на мысе Кокутан вступила в бой, от посыльного на мотоцикле. К моему удивлению, против нас на берегу оказалась не только пехота, но и Т-54, превосходящие наши танки по вооружению и броне (насколько мне известно, даже американцы в своих десантах никогда не высаживали «шерманы» в составе первого эшелона). Также, все русские пехотинцы оказались вооружены автоматическим оружием, и их было вдвое больше, отчего у несчастной 73-й бригады не было никаких шансов[169].
Донесения вызывали удивление – войска докладывали, что они находятся под обстрелом 20,3-см гаубиц. В это плохо верилось – высадка в настолько сжатые сроки столь тяжелой артиллерии представлялась мне очень маловероятной. Однако доклад звукометрической разведки это подтвердил. Что меняло дело – во-первых, при наличии значительного количества тяжелых орудий уничтожение нашей обороны становилось лишь вопросом не слишком продолжительного времени; во-вторых, если русские сумели выгрузить на необорудованный пляж 20,3-см гаубицы Б-4[170], то высадка значительных танковых сил также была возможна.
Результатом трудов моего штаба стал план контратаки, выполненный в лучших традициях Императорской Армии: во-первых, все наличные силы пехоты и морских отрядов, за исключением одного пехотного батальона, усиленного обеими инженерными ротами, должны были ночью подобраться к русским позициям на высотах 165 и 171 – и без артподготовки пойти во внезапную штыковую атаку, сметая русскую оборону; подвижная группа, в которую входили все оставшиеся у нас танки, дополненные упомянутой выше пехотной группой, в составе одного пехотного батальона и двух саперных рот, должна была войти в пробитый пехотой прорыв и атаковать расположение полка 20,3-см гаубиц, находившегося около мыса Кокутан. Артиллерийская группа, собранная из уцелевших дивизионных орудий, должна была прикрыть огнем отход контратаковавших частей на главную линию обороны.
К этому времени из имевшихся в моем распоряжении десяти пехотных батальонов три погибли в полном составе – на высотах 165 и 171, в укрепрайонах Кокутан и Котомари и на побережье между ними, пытаясь сорвать высадку русского десанта. Один батальон 74-й бригады обеспечивал прикрытие южного, восточного и западного берегов острова Парамушир, будучи разделен на отдельные роты и взводы, рассеянные на значительной территории – его просто невозможно было собрать за это время. Шести батальонов было явно недостаточно для полноценной атаки, тем более что совсем оголять главную линию обороны и оборону Парамушира было нельзя. За прошедшие двое суток моряки сформировали два сводных батальона из военнослужащих баз; еще два батальона находились в процессе формирования – можно только радоваться тому, что у Флота имелся запас винтовок и пулеметов, так что эти батальоны имели почти пятьдесят процентов штатного стрелкового вооружения. Еще три сводных батальона формировались из армейских тыловиков, но с огнестрельным оружием для них было намного хуже. Конечно, для полноценных боевых действий эти части не годились, но заменить полноценную пехоту в обороне они могли, что позволяло мне высвободить части для атаки. Оставалось одно – вспомнить славную историю «ускоренных атак» Императорской Армии, ведущих свой отсчет с успешного штурма германской крепости Циндао; а именно, запустить в первой волне атакующих вооруженных холодным оружием тыловиков и персонал военно-морских баз, чтобы они расчистили путь для пехотинцев.
На это решение меня навел опыт саперов генерала Ямаситы, полученный во время высадки десанта в Малайе – как известно, тогда саперы, чтобы сократить время, необходимое для высадки и развертывания десанта, шли на смерть, чтобы расчистить проходы в установленном англичанами на пляже минном поле[171]. Сейчас нашей атакующей пехоте, с высокой вероятностью, предстояло преодолеть минное поле, установленное русскими, – и чтобы сохранить жизни лучших бойцов, я решил послать первым эшелоном наших тыловиков, чтобы они своими телами проложили путь пехотинцам. Это имело и большое моральное значение – тыловики, не будучи бойцами первой линии, все же были воинами Тэнно, так что я не имел морального права отказать им в почетной смерти во славу Божественного Тэнно.
Итак, первая волна, состоящая из тыловиков армии и флота, вооруженных только холодным оружием, расчищала своими телами русское минное поле; вторая волна, также из тыловиков, вооруженных холодным оружием и гранатами, по две на каждого, должна была забросать гранатами русские пулеметы и окопы, тем самым обеспечив наилучшие возможности для выполнения своего долга перед Тэнно пехотинцами; третья волна, состоявшая из пяти батальонов пехоты, должна была смять русскую оборону на высотах, уничтожив противника в штыковом бою, и после этого поддержать удар подвижной группы, которой командовал доблестный подполковник Икеда – в составе 11-го танкового полка, двух рот флотских танков «Ка-ми» (в данный момент – всего 41 танк), батальона пехоты и двух инженерных рот. Выполнив задачу по уничтожению русской артиллерии, не позже 6.00 утра подвижная группа отходила на главную линию обороны, занятую сводными частями.
Начиная с 22.00 все имеющиеся в моем распоряжении плавсредства, начиная с баркасов и рыболовных ботов[172] и заканчивая понтономи, которые буксировали портовые буксиры моряков, вели переброску с Парамушира подразделений и частей, которым была оказана честь принять участие в этой атаке. До 2.00 предстояло перевезти более 4 000 человек и 17 танков – рота флотских «Ка-ми» переправилась своим ходом. С 2.00 до 3.00 переправлялись два сформированных из моряков батальона, для занятия главной полосы обороны. И этот этап, предварительного развертывания, прошел точно по плану!
Особо хочу отметить тот факт, что подразделения тыловиков и береговых служб с большим воодушевлением отреагировали на оказанную им честь: своими жизнями проложить дорогу к победе частям первой линии. Вопреки измышлениям гайдзинов, утверждавших, что наших воинов гнали в бой офицеры и унтер-офицеры, со всей ответственностью заявляю – люди шли в этот бой с радостью, зная, что их души попадут в сонм героев, упокоившихся в храме Ясукуни.
Ночная тьма и туман скрыли выдвижение наших частей на исходные рубежи. Затем начала движение первая волна, четыре тысячи воинов императора, за ней, с отрывом около полукилометра, шли воины второй линии, еще столько же храбрых воинов Тэнно. В третьей линии насчитывалось чуть меньше пяти тысяч пехотинцев, они шли с отрывом в 300–400 метров от второй. Подвижная группа пока оставалась на исходном рубеже, до момента, когда бойцы первой линии начнут прокладывать путь через минное поле.
Атака началась с небольшим запозданием против намеченного плана – первая линия начала прорыв не в 3.30, как планировалось, а в 3.42; это было не очень важно, поскольку план предусматривал существенный резерв времени, до одного часа, но как выяснилось впоследствии из докладов нескольких выживших унтер-офицеров, участвовавших в прорыве первой волны, коварство русских оказалось сильнее отваги наших воинов – мы рассчитывали на обычные противопехотные мины нажимного действия, русские же выставили немецкие «шпринг-мины», от взрыва каждой из которых погибали не один-двое, а были убиты или ранены сразу по десятку. Воины Ямато не дрогнули, но первая волна атакующих до своей полной гибели сумела расчистить минное поле лишь на две трети его глубины.
Тут подошла вторая волна – и доблестно пошла вперед, на убийственный огонь русских пулеметов и зенитных автоматов, ведших прицельный огонь по нашим цепям, освещенным осветительными ракетами и минами. Они сумели окончательно расчистить минное поле, но уже не в силах были выполнить главную, возложенную на них задачу. Вместо того чтобы забросать гранатами русские пулеметы – те, кто уцелел, продолжили атаку, смешавшись с третьей волной, которой должны были проложить путь. Солдаты третьей волны шли в бой с великой храбростью, на неподавленные пулеметы, под фланговым огнем автоматических зениток. И воины Ямато сумели пройти через это, не считая потерь, и вступить в ближний бой с советской морской пехотой, все еще имея примерно трехкратное численное превосходство!
И русские морские пехотинцы перебили всех наших доблестных воинов за считанные минуты, которые были в их распоряжении до подхода подвижной группы.
Уже находясь в плену, я попросил советское командование об оказании мне двух милостях – возможности узнать о подробностях этого боя и совершении сеппуку. Во втором мне отказали, мотивировав это тем, что разрешить мне сеппуку может только Тэнно и никто другой; в первом же генерал-майор Куников (а вовсе не немецкий генерал, которого я ожидал увидеть) пошел мне навстречу, разрешив мне побеседовать со своими подчиненными, участвовавшими в этом бою, – но лучше бы было для меня, если бы он этого не делал, поскольку такого унижения я не испытывал никогда в своей жизни. Мне был возвращен мой переводчик, также русские разрешили участвовать в этом импровизированном исследовании моему начальнику штаба.
Желая быть истинным самураем до конца, одним из неотъемлемых качеств которого является правдивость, хочу заявить: русские не лгут, когда утверждают, что двенадцать сотен их морских пехотинцев уничтожили четырнадцать с половиной тысяч воинов Тэнно. Причем три тысячи они перебили в штыковом бою за неполных пять минут, потеряв при этом шесть десятков своих убитыми и ранеными, а потом сожгли 39 наших танков и перебили еще полторы тысячи наших пехотинцев и саперов, ценой потери еще сорока своих товарищей убитыми и ранеными.
Это страшная истина для воинов Ямато, но она именно такова – два батальона русской морской пехоты, имея лишь штатное вооружение, без малейшей поддержки авиации, артиллерии и танков, в ближнем бою уничтожили шесть полнокровных кадровых батальонов пехоты Императорской Армии, усиленных тремя танковыми ротами, потеряв всего два взвода убитыми и ранеными. А всего в этом сражении на высотах 165 и 171 за каждого убитого или раненого русского солдата Императорская Армия заплатила почти полутора сотнями своих воинов! Причем почти половина из них – убита в ближнем бою, в котором мы считали себя сильнейшими!
Свидетельствую, что воины Ямато до конца исполнили свой долг; в этом позоре виновен только один человек – это генерал-лейтенант Императорской Армии Фусаки Цуцуми, недостойный слуга Божественного Тэнно, то есть я. Я, и только я, виновен в том, что не смог вовремя распознать истинную силу русских воинов – нет вины моих подчиненных в том, что они не смогли победить такого врага, поскольку даже самый доблестный самурай не в силах противостоять землетрясению, цунами или равной им силе, но мой долг командира состоял и в том, чтобы своевременно определить то, что русские десантники являются непреодолимой силой.
Десант на остров Шумшу – беседа с Героем Советского Союза С. Г. Тюлениным (в июне 1945 года – главстаршина морской пехоты, 2-я гв. Зееловская бригада).
Из сборника «Война с империалистической Японией». М.: Воениздат, 1965, альт-история)
Составитель. – Сергей Гаврилович, что вам больше всего запомнилось в этом десанте?
Тюленин. – Бой на берегу после высадки. Также ночной бой на высотах 165 и 171. Но главное – идеальная организация десанта.
С. – Вы ведь участвовали и в форсировании Днепра, и в захвате Зееловского плацдарма – там было хуже?
Т. – Дальневосточные десанты проходили на качественно ином уровне организации, где была предусмотрена каждая мелочь. Ладно, за Одером авиация не успевала нас поддерживать в первые, самые трудные дни, поскольку перебазировалась на новые аэродромы, так быстро мы наступали, – а на Шумшу между заявкой на авиаудар и появлением «Илов» проходило от трех до двадцати минут, в зависимости от занятости дежурной эскадрильи, она уже в воздухе где-то над нами, или взлетает после дозаправки с мыса Лопатка. Корректировщики лучше работали – так научились же! Со связью было не сравнить – на Зееловских высотах у нас было по одной УКВ-радиостанции «хенди-токи» на роту, на Шумшу – радиостанции «Ветерок», это отечественный аналог «хенди-токи», в каждом взводе. Но ценны были именно мелочи – свидетельствующие о заботе командования о бойцах, что не заставят нас исключительно на героизме выезжать, а сделают все, чтобы облегчить наше ратное дело.
С. – Вы против героизма?
Т. – Я считаю, что он нужен в исключительных ситуациях, как форсаж. Но вы даже мотор не будете гонять на форсаже все время? И вот не помню, кто из великих полководцев сказал, что первое необходимое условие победы это доверие армии к своему командованию – поверьте, что это очень дорого стоит! А при Курильском десанте это чувствовалось во всем. Нас снабдили абсолютно всем, что могло понадобиться – очень удобными были водонепроницаемые чехлы для раций, быстро надевались, и можно было не бояться подмочить аппаратуру. Нас высадили на берег сухими, даже ног не замочив, а ведь на Курилах даже в июне ночью нежарко, и в мокром совсем неуютно. И отлично работали тыловые службы – у нас не было перебоев ни с чем, от вывоза раненых с передовой до доставки боеприпасов и горячей еды.
С. – Вы были в первой роте первого батальона – первой ступившей на берег Шумшу. Что было, когда вас сразу после высадки атаковали японцы?
Т. (смеется) – Лично я подумал, боже мой, как их много, это как мы после их всех хоронить будем? Успели уже заметить, что земля тут как камень, это привычка уже, на местности сразу оценить, насколько легко тут окапываться. Бежали они толпой, без всякого порядка. Ну мы их и начали резать, как волки овец!
С. – Сергей Гаврилович, вы были настолько уверены в себе? Ведь враг был незнакомый? И даже сейчас весьма распространено мнение, что японская армия, возможно, и была технически отсталой, но к ближнему бою солдат готовили очень хорошо, обучая в совершенстве и владению штыком, и так называемым боевым искусствам?
Т. (с улыбкой) – Это мнение, случайно, не от японских и китайских фильмов пошло? Смотрел я эту рекламу рукомашества и дрыгоножества, ну прямо как комедии, и смеялся до слез, ну просто юмор для понимающего человека! Они ведь показывают, что у них буквально каждый рядовой был таким мастером «боевых искусств», что хоть сейчас на чемпионат! А уж Голливуд, «Вторая кровь», ну как там называлось, где ученик великого Фунакоши в одиночку, мечом и голыми руками убивает 59 наших солдат-морпехов во главе с генералом, уворачиваясь от очередей из АК буквально в упор? Ну, в кино любое чудо можно изобразить, но к реальности это не имеет никакого отношения! А если серьезно – могу подробно ответить, коль хотите.
С. – Если можно, Сергей Гаврилович.
Т. – Начнем с того, что есть боевые искусства – то, что используется в бою, чтобы, убив врага, выжить и победить самому; а есть «спортивные единоборства» – это совсем другая категория, соотносящаяся с первой примерно так же, как спортивная малокалиберная винтовка с боевым автоматом. Нет, из мелкашки тоже можно убить, но я бы никому не посоветовал идти с ней в бой против врага, имеющего нормальное армейское оружие. Да, спортивные единоборства полезны – укрепляют тело, закаляют характер, позволяют постоять за себя. Но лезть в настоящий бой против врага, умеющего квалифицированно убивать, со знанием спортивного дзюдо или карате, это разновидность самоубийства!
А то, что было на Дальнем Востоке – да, когда-то это было настоящими боевыми искусствами, но в Средневековье! Да, традиции предков, поддержание боевого духа нации, – но какой толк в современном бою, пусть даже и ближнем, от фехтования на мечах или алебардах? Или от умения метко стрелять из лука?
С. – Никакого, Сергей Гаврилович. Но есть же еще карате, кунфу, то же дзюдо – неужели от них нет никакой пользы?
Т. – Во-первых, шансы пусть даже мастера карате, но безоружного, и солдата-призывника с АК-42 уравниваются где-то с двух-трех метров – какая возможность в бою добраться до противника на это расстояние? Во-вторых, настоящих мастеров, действительно умеющих убивать голыми руками, найдется даже не один из целой роты, а хорошо, если один из тысячи. И что мы имеем в результате, когда сойдутся в ближнем бою рота на роту, батальон на батальон, как тогда на берегу острова Шушму?
Но вернемся к сравнению восточных боевых искусств и «русбоя». На Востоке потратили массу сил на создание всех этих «систем» – и, что очень важно, их специализацию. Как у тех же японцев, кэн-дзюцу, владение мечом, нагината-дзюцу – алебарда, со-дзюцу – копье, дальше не помню точно, но знаю, что отдельные «искусства» были для дубинки, кинжала, посоха, да чего только не придумают там для членовредительства? А у нас, на Руси, начинали когда-то, как и японцы с китайцами, с рукопашки и холодного оружия, но очень быстро перешли к созданию комплексных боевых систем, включающих в себя все вместе и во взаимосвязи! Что оказалось очень полезным и в наше время. Вы ведь знаете, что на Западе раздаются голоса, что «русбой» это не древнее русское умение, а чистая выдумка Смоленцева и кого-то еще с ним?
С. – Однако же общеизвестно, что многие приемы «русбоя» очень похожи на карате и айкидо? Хотя о прямом заимствовании вряд ли можно сказать, из-за хронологических рамок.
Т. – Огромная заслуга Смоленцева, что он систематизировал и свел воедино то, что было до него, а если еще и сам что-то придумал в дополнение, так еще большая ему честь! Казачий «Спас», «пластунский бой», даже «жандармская» школа пистолетного боя, а также что-то из боевых искусств других стран, все вошло элементами в новую систему! В том числе и от Востока – ведь Ощепков, один из основателей самбо, до того имел мастерский дан по дзюдо! А журналист и писатель Гиляровский владел «китайской борьбой», изученной им от какого-то матроса. Так что меня не удивляют даже японские мотивы в русбое – как отдельные части большой системы, в которой Смоленцев творчески соединил рукопашку с владением автоматическим оружием и метанием гранат – мне посчастливилось бывать на семинарах, которые проводил он сам, так там все определялось дистанцией: дальность действительного огня, работы штыком и прикладом, ноги-нож-руки, захваты и броски. И он же создал курсы подготовки разной категории сложности – начиная с простейшего, из пяти занятий, введенного еще на фронте в 1943 году, – что не делало из обычного бойца мастера, зато так можно было быстро обучить каждого, повышая его шансы выжить в ближнем бою. Следующая ступень для гвардейской пехоты и штурмовиков, дальше – для воздушных десантников и нас, морских пехотинцев, ну и вершина, для осназа. Немаловажным было, что в системе Смоленцева индивидуальное мастерство накладывалось на тактику, «парных боевых звеньев»[173]. То есть, если вернуться к тому бою, даже в рукопашной мы были много сильнее, чем какая-то толпа японцев, бегущая на нас с криком, выставив штыки. Наша уверенность в своих силах, в победе, была абсолютной! Ну и конечно, психология победителей, перед этим прошедших Европу. И лучшее оружие – автомат в ближнем бою стоит трех, а то и пяти винтовок!
С. – Но вы рассказывали, что японского офицера тогда взяли в плен в рукопашной? Хотя он на вас с катаной шел?
Т. – А вы представьте: тридцать патронов в рожке АК. Даже если «по-уставному», бить короткими по три, это минус десять японцев. Хотя если толпа врагов в десяти шагах, то устав дозволяет поливать непрерывным огнем, как из шланга. Дальше перезарядить надо – вот тут наша тактика парных звеньев и играла, напарник прикрывает, ты меняешь рожок. С собой мы брали десять, ну двенадцать рожков, больше просто не унести, ну и еще сотни три патронов россыпью в мешке. А японцы все набегают, и с ними даже девять танков было! Но танки самураям не помогли – им в свалке было не различить своих и чужих, зато нашим с РПГ, бей, не ошибешься!
Ах да, офицер… Надо сказать, что еще до высадки у нас был строжайший приказ: офицеров, которые сами сдаются, брать в плен! А не так, как в Европе бывало нередко: фриц уже руки поднял, а ему пулю, чтоб не возиться, или со злости. Кого пленным уже признали, то это дело трибунальное – ну а так, ни у кого вопросов не возникало, а вот показалось, что у него граната в кармане, и он хочет вместе с тобой подорваться? Здесь же «солдатский телеграф» никаким приказом отменить нельзя, слышали мы, что даже командиры удивляются, насколько точная информация у нас о противнике, и сколько их там, и где их укрепления, и сколько у них танков – ну не бывало такого раньше никогда, по крайней мере, на моей памяти! Народ, раскинув умом, решил, что есть на той стороне наш разведчик, и ясное дело, не рядовой! Так что приказ соблюдался – вот только редко бывало, чтобы их офицеры и унтера сами сдавались, в отличие от рядовых, обычно же они дрались до последнего, Вот и этот, что на меня наскочил, саблей своей замахнулся – ну вот в кино, если офицер японский, так обязательно на лету яблоко на четыре части разрубит? А тут все по-простому: ствол автомата подставил, ногой подсечку, и уже лежачему прикладом башку припечатал. После оказалось все же, что живой. Ребята мне шашку его принесли – твоя по праву, помнили, как сам Смоленцев говорил когда-то, что самураи иногда в бой с прадедовскими клинками идут, которые очень редкие и дорогие. Я как дурак эту железку таскал, показал уже потом знающим людям, так посмеялись – обычная «селедка» образца тридцать какого-то года! Ну и отдал кому-то, что еще с ней делать?
А после японцы кончились. И наши высаживаются, главные силы, танки на берег сходят по аппарелям, мортиры выкатывают. И пошли мы вперед, высоты заняли быстро – там по линии обороны японцев наши очень хорошо и артиллерией и авиацией прошлись, так что отстреливаться было особо и некому. А вот дальше приказ, стоп! Снова выходит, командование наше знало, и решило, пусть самураи сами на убой лезут, чем нам их из поселка выбивать! Сказал я уже, что земля на Шумшу каменистая, окапываться там тяжело. А подходы с японской стороны удобные – луговое разнотравье, разве что камней многовато. Где-то к четырем часам мы закончили оборудование окопов полного профиля, как раз в это время заканчивали высадку второго эшелона. Танкисты и самоходчики, вместе с нашим батальоном резерва, остались в километре позади высот – ну им и не надо было занимать жесткую оборону, они были маневренным резервом. У нас и так огневой мощи хватало – кроме штатного вооружения, было очень много трофеев. Не только МГ-42 на автомобилях, были и такие экземпляры, как турель с Не-111, 20-мм авиапушка на «козлике» – можно было и по самолетам врезать, ну а немецкий станкач, даже в дзоте, давился двумя-тремя очередями. А во втором батальоне было аж три бронетранспортера «Ганомаг» со счетверенными 20-мм «эрликонами», были у немцев такие эрзац-ЗСУ. Причем, что любопытно, когда нас к десантированию готовили, то лишнюю технику изымали, а про эти забыли, ну нет их по документам! А командование, вплоть до самого Цезаря нашего, комбрига-Героя, делало вид, что «не замечает», считая, что «огневой мощи слишком много быть не может».
Так вот, где-то во второй половине дня комбат собрал ротных и взводных командиров и приказал им дать личному составу отдохнуть, поскольку возможна ночная «банзай-атака», слышали мы уже, что это такое. В 17.00 нам приказали три часа отдыхать, кроме часовых и дежурных у огневых средств. В восемь покормили ужином – а потом мы разгружали подвезенные боеприпасы. Там было все – от патронов к автоматам и пулеметам до минометных мин и огромного количества гранат, и ручных, и к РПГ. Еще были ящики со «шпринг-минами» – мы еще мысленно посочувствовали саперам, им же землю копать, чтобы все это поставить.
В вечерних сумерках, когда еще видно, что происходит вокруг, но издалека уже хрен разглядишь, саперы приступили к минированию, мы на подхвате были, ящики таскали. Ставили «на колышки», над землей, ночью все равно не увидеть, а нам днем снимать легче. Едва успели закончить до полной темноты – вернувшись, мы еще набирали боекомплект, командиры прямо приказывали брать побольше патронов и гранат. А после снова отдыхать – кроме дежурной смены. Предбоевой мандраж был, конечно, – но после того, что было на берегу, нас ничем уже было не испугать. Там нас после высадки застали – тут мы подготовились, и еще большая сила позади развернулась. Так что проиграть мы никак не могли!
Ночью сгустился туман – на Курилах это часто. Видимость была 20–30 метров. Мы успели по очереди поспать часа по четыре, неплохо отдохнув. Я как раз сменился с поста, это было около четырех утра, как раздались взрывы на нашем минном поле. Тут даже тревогу поднимать не было нужды – все и так мгновенно проснулись и изготовились к бою! И дикий рев «Банзай» – так нам это лишь как указание, куда стрелять! А сектора еще днем были пристреляны. И сверху вниз так удобно гранаты кидать! И мины взрываются – да сколько их там, толпой прут, это какие у них должны быть потери? Храбрые они были, верно – или пьяные все до потери рассудка? Так пробовал я их саке, некрепкое совершенно, с водкой не сравнить.
С. – С рукопашкой понятно. Но все же, насколько правдива фраза из известного романа, что «японский солдат штыком владеет, как парикмахер бритвой»? И потому в ближнем бою весьма силен?
Т. – Ну вот по тому самому бою. Японцы там показали уровень, вполне приличный для линейной пехоты – с десяток приемов штыкового боя, вбитых в рефлексы. Вполне работает против такого же среднеподготовленного противника – немногих, но крепко заученных приемов, для такого боя достаточно, а реальная опасность только подстегивает бойца, добавляя ему адреналина. Ну и сам вид мчащейся на тебя толпы, ревущей «Банзай», на психику давит – кто прежде в бою не был, мог и испугаться, побежать, тут самураям полная лафа, догонять и в спину колоть!
Ну а мы до того минимум год отвоевали, от Днепра до Зеелова. И не на такое насмотрелись, и также до рефлексов усвоили, что надо не паниковать, а выполнять боевую задачу, «как учили». Ну, прет на участок, где наше звено, такая вот толпа. Так сначала ей навстречу летят по две-три лимонки от каждого из троих автоматчиков звена – при радиусе сплошного поражения в 6–7 метров два десятка убитых, или серьезно раненых, или контуженных взрывными волнами уже есть. За это время пулеметчик половину стопатронной ленты прицельно отстреляет – еще минус 8–10 самураев. Добежало метров на 15–20 два десятка японцев – мы к этому времени выпрыгнули из окопа и начали работать, как обучены: первая пара бьет короткими очередями, пулеметчик целит по скоплениям, напарник пулеметчика страхует его и прикрывает нам тыл, выбивает тех, кто пытается зайти сбоку-сзади. До дистанции штыка добежал десяток – это если самураям повезло. А дальше мы привыкли работать вместе, разделив сектора, у японцев же групповая тактика отсутствовала напрочь, толпой наваливались, мешая друг другу. Ну и у нас более удобное оружие, намного большая мышечная масса – очень важное преимущество в штыковом бою! – и поставленный навык боя с не умеющим работать в группе противником. А еще из-за наших спин бьют пулемет и автомат второй пары. Так что десяток японцев заканчивался очень быстро.
Конечно, на практике было сложнее: где-то японцев перебили сразу и почти без потерь, а где-то завязалась такая свалка, что в рукопашной дрались все, даже ПК били как дубинами, или же на очищенные участки, где оставили одно-два звена, отправив остальные на подмогу в самые жаркие места, вдруг вываливались из тумана отставшие или заблудившиеся японцы.
У моего звена поначалу бой шел по той схеме, которую я вам описал, – а потом мы пошли на помощь ребятам, дравшимся на центральном участке обороны, там было жарче всего. Тогда и погиб наш взводный – его убил выстрелом из пистолета какой-то унтер. Это там случилось, в бою на высотах, а не на берегу, как отчего-то в наградном представлении ошибочно записали. Я и принял командование взводом, строго по Боевому уставу, не совершая никаких великих подвигов, как это иногда показывают в кино. Как положено, рявкнул: «Взвод, слушай мою команду! Первое звено в линии, второе в прикрытие». Это значит, что первое звено в каждом отделении работает на линии боевого соприкосновения, второе прикрывает огнем – эта схема, хорошо отработанная на тренировках, позволяет наиболее полно использовать наше преимущество в автоматическом оружии. Через минуту приказал поменяться, чтобы давать ребятам передышку. Вот так мы и давили их, как ножи мясорубки режут мясо, проталкивая через решетку фарш.
Когда японцы на высоте кончились, посмотрел на часы – к моему удивлению, вся эта часть боя продолжалась четыре минуты, хотя я был уверен, что хлестались мы добрых полчаса. К слову, в бою такое часто бывает – кажется, что время растягивается до бесконечности.
Если честно, то нам повезло закончить с этой толпой самураев за минуту до того, как подошли их танки – из тумана уже был слышен рев моторов, ребята из нештатной группы поддержки, те самые, которые обрабатывали фланги атаковавшей японской пехоты из малокалиберных зениток и крупнокалиберных пулеметов, уже собрались встречать без нашей помощи. Но у нас как раз хватило времени занять позиции, разобрать гранатометы, пополнить боезапас, перевязать раненых – за минуту, если умеючи, успеть можно многое.
Самураи, к нашему удивлению, скорее перли на нас, чем грамотно наступали – насмотревшись на немцев, мы ждали массированного удара танкового клина, поддержанного умело взаимодействующей с танками пехотой, по одному участку обороны. Ничего подобного не было – наоборот, танки были равномерно распределены по всему фронту, атаковали в лоб – никаких попыток частью сил сковать нас, а остальными наступать дальше, или хотя бы обойти нас с флангов и тыла, как немцы бы обязательно поступили. Даже артиллерийской подготовки не было, что вообще, ни в какие ворота. И одни легкие танки – ни единой САУ в боевых порядках.
С. – Простите, Сергей Гаврилович, но вы же упоминали о неправдоподобно точных данных разведки – там ведь речь шла только о танках, про САУ речи не было, если я не ошибаюсь?
Т. – Так ведь это и странно. Если САУ это штатная артсистема, с небольшими переделками, на шасси танка. Выходит дешево и сердито – эффективное средство поддержки танков и мотопехоты, от них не отрываясь. Тем более что танки у японцев были полное г… похожи на наши довоенные, но по габаритам, вполне логично было на них приличный калибр поставить. Отчего не додумались, не понимаю! В Маньчжурии была у них такая машина, аж 150-мм гаубица на шасси «Чи-Ха», но в очень малом числе, я ее вживую уже после войны увидел, на выставке трофейного вооружения во Владивостоке.
С. – Может быть, все дело в том, что у них основная война на суше длительное время шла в Китае – для китайцев и этого хватало?
Т. – Знаете, а может быть, что вы правы. Сам я в Китае не был, но у меня земляк воевал в Маньчжурии, в самом конце они видели части китайских коммунистов. Он рассказывал – идет такое воинство, числом в наш полнокровный батальон, одна винтовка на двоих-троих бойцов, на всех пара станковых пулеметов и то ли четыре, то ли пять ручных. Ни минометов, ни ПТО не было. Если у китайцев это тогда было нормой, то 37-мм пушка предпочтительней более мощной системы – на пулемет ее хватит, а за счет намного большего боекомплекта она сможет уничтожить в разы больше целей.
Но мы-то не китайцы! И против окопавшейся пехоты калибр 37 явно слабоват, да и стрелять вверх из танковой пушки неудобно, и приборы наблюдения у них были полный отстой, а то и вовсе без них, смотровые щели в броне, очень плохой обзор, особенно ночью! Мы же как привыкли, первым делом грамотно отсекли их пехоту от танков – и тут они не придумали ничего лучше, чем пойти напролом.
С. – Сергей Гаврилович, вы хотите сказать, что японские танки просто пошли на нашу неподавленную оборону? Легкие танки – на сидящую в окопах морскую пехоту, с РПГ? Почти слепые ночью, и без пехотного сопровождения?
Т. – Именно так. Только не спрашивайте, почему они так сделали – я не знаю ответа. Мы потом с ребятами гадали, почему они сделали такую глупость. Ну не могли же они всерьез рассчитывать, что мы испугаемся танков и побежим – союзники-немцы должны были рассказать про Зеелов? Про РПГ они тоже знали – уже позже, на Урупе, мы сталкивались с японскими копиями «фаустпатронов». Не могли они не понимать, чем кончится такая атака – и все-таки пошли в нее.
С. – Сергей Гаврилович, мне встречалось в трудах японских историков – поскольку подполковник Икеда был фанатиком, он хотел умереть за своего императора, вот и повел своих подчиненных в самоубийственную атаку.
Т. – Ну хорошо, давайте разберем подробно эту версию. Вот у вас есть хоть и плохонький, укомплектованный вконец устаревшей техникой, но все же танковый полк. Ни отбиться, ни уйти с Шумшу никак не получится – можно либо сдаться, либо погибнуть в бою. Сдаваться не будем, значит, остается одно – продать жизнь подороже. Я, конечно, не танкист, – но я бы приказал подчиненным работать из засад, чтобы подловить нашу легкую технику, или постарался бы прорваться в наши тылы, например, к позициям тяжелой артиллерии. При некотором везении четыре десятка легких танков там такого бы могли наворотить, что мало бы нам не показалось. Логично я рассуждаю?
С. – Да, Сергей Гаврилович, – но японцы считают, что Икеда хотел погибнуть за императора, что и сделал.
Т. – Но это же глупость! Наши ребята тоже, бывало, шли на верную смерть за Родину, за товарища Сталина, – но всегда старались прихватить с собой как можно больше фрицев. Умирать за Родину надо не просто так, а с пользой для Родины, – а тут получается, что кадровый офицер не только не погиб за Отечество с толком, а нанес ему немалый вред, попусту угробив технику и подготовленных бойцов. Не верю я в такое – Икеда все же был не сопливым мальчишкой-прапорщиком с бреднями в пустой голове, а целым подполковником, прослужившим, наверное, лет двадцать, до своего чина?
Так вот, японцы прибавили газу и пошли на высоты. Стреляли «в белый свет как в копеечку», поскольку танковые пушки на подъеме смотрели в небо. Мы спокойно дождались, когда они подошли на 30–50 метров и прицельно ударили из РПГ. Цели распределили заранее – по каждому танку било несколько гранатометов, с короткой дистанции, попали почти все. Тут и «тиграм» бы хватило, а японские легкие жестянки с противопульным бронированием просто рвало на части! Настолько, что даже на выставку трофеев нельзя, по причине нетоварного вида.
Упорство у японцев было, это да. Немецкая пехота в подобной обстановке, когда мы всю их броню сожгли, однозначно откатилась бы на исходные и вызвала бы артподдержку. А тут японцы из танкового десанта, залегшие под нашим огнем, воспользовались тем, что мы к ним внимание ослабили, сжигая их коробки, и бросились к нашим окопам. И даже успели проскочить почти половину расстояния, прежде чем мы открыли огонь. И вступить с нами в ближний бой – те, кто уцелел. Но эта часть сражения была для нас намного легче, чем первая атака – теперь нас было примерно поровну с японцами, так что перебили мы их куда быстрее и с намного меньшими потерями, чем предыдущих. На некоторых участках даже не дошло до штыков – гранатами и пулеметно-автоматным огнем всех положили. А вот от огня танков у нас потери все же были – два трофейных «ганомага» подбили, и четыре МТ-ЛБ. Разменяли на свой танковый полк!
С. – Сергей Гаврилович, а сколько всего японских танков сожгли, вы знаете?
Т. – Я это точно знаю – у меня приятель их считал: 14 танков уничтожили ребята из группы поддержки, это «ганомаги» с зенитками, и машины с КПВТ, а 25 машин разнесли мы. Мы потом шутили, что трижды «чертова дюжина» оказалась для самураев чистым несчастьем.
С. – Японцы пишут, что в атаке участвовал 41 танк – значит, что два танка все же уцелели; может быть, они спаслись бегством?
Т. – Не думаю – вот чего за японцами точно не водилось, так это трусости. Дрались они насмерть, это – правда. Другое дело, что храбрость не заменяет воинского умения и не может компенсировать отсутствие необходимого вооружения, это да. Но если бы они были обучены и вооружены наравне с нами или отборными немецкими дивизиями, то стали бы страшным врагом для кого угодно – храбрости, самоотверженности, дисциплинированности, стойкости самураям не занимать, они по праву считаются настоящими бойцами и отменными солдатами. Так что в бегство японских танкистов верится плохо – не бегали самураи с поля боя, не было такого.
Могло быть другое – танки сломались по дороге, командир приказал экипажам ремонтироваться своими силами. До утра не успели – а после угодили на прицел нашим летчикам или танкистам. Вот этим и может объясняться нестыковка.
А японцев там положили много. Помню картину утром – их трупы лежали так, что местами земли не видно. И я не представляю, что с ними после сделали, чтобы не было санитарных проблем, обычно ведь пленных этим заниматься заставляют, но мало их мы взяли на Шумшу. Слышал, что там просто танковым бульдозером все сгребали в яму и засыпали. Это к теме «японских воинских захоронений», о чем их политики сейчас кричат.
С. – А гражданское японское население на Курильских островах было?
Т. – Когда мы на следующий день вошли в Катаоку, это главный поселок на Шумшу, там вообще никого не было, кто живой остался, на Парамушир сбежали. А дальше – вот встречались нам иногда какие-то отряды в штатском, по выучке и вооружению (вернее, их отсутствию) на ополчение похожи. Били мы их, что еще делать. А вот чтобы женщины, дети – лично я не видел. Хотя, наверное, были, хотя бы семьи офицеров, не монахи же там служили?
С. – Спасибо вам, Сергей Гаврилович, за подробный рассказ и разъяснения.
5 июня 1945 года. о. Шумшу, Катаока
Трупы по полю. Враг торжествует. Напрасной была наша смерть.
Лишь теперь майор Инукаи понял, «русский стальной каток» это не преувеличение. А самый реальный взгляд со стороны тех, кто имел несчастье оказаться на его пути. «Банзай-атака» была проведена четко по плану, всеми выбранными силами, в намеченный срок. И – немногие выжившие, презренные трусы, бежавшие с поля боя, повторяли, это был ужас! Нас просто убивали, резали как овец. Солдаты Ямато не посрамили Божественного, но против нас были истинные демоны, русская морская пехота. Может, и прав был тот германский гайдзин, с которым довелось говорить Инукаи перед назначением сюда – про страшных русских «шварце тодт», ближнего боя с которыми немецким солдатам предписывалось всячески избегать, даже при своем численном превосходстве?
От 73-й бригады (половины 91-й дивизии) остались ошметки. Где-то сгинул Икеда со всеми уцелевшими танками. Авиации больше нет. Сопротивляются опорные пункты на побережье, но это уже агония – тем более оборона там развернута в сторону моря, и слаба против штурма с тыла. Отбиваться некем и нечем, через час или даже меньше русские будут здесь. И нам еще дьявольски повезет, если сумеем доплыть до Парамушира, пролив узкий, но в воздухе русская авиация, гоняется даже за шлюпками и катерами. Генерал Фусаки решил остаться на КП дивизии до конца – что ж, еще до заката этот достойный воин увидит сады Аматерасу! Ну а ему, майору Инукаи, генерал сам приказал, жить дальше! И после рассказать в Токио о том, что видел. С севера идет цунами – и пусть боги помогут нам остановить его прежде, чем оно докатится до Метрополии!
Пора было уходить. Катер покачивался на волне у причала. Но тут солдаты подвели какого-то человека. Инукаи узнал Андрея Селедко. Интересно, куда делись остальные трое – в последний раз майор видел их сутки назад.
– Оказался на том берегу, среди эвакуированных гражданских, – доложил лейтенант из 74-й бригады, – не похож на японца, не имел при себе никаких документов, не смог сначала сказать внятно, кто и откуда. Лишь когда его уже хотели расстрелять как шпиона, стал кричать, что он из ваших людей. Поскольку связь с двенадцати часов отсутствует, то было приказано доставить его сюда.
Доставить? То есть, ради того, чтобы удостоверить личность этого гайдзина, этот достойный офицер с солдатами плыли сюда через пролив под русским огнем? Те, кого Инукаи сам отбирал в батальон разведки, и комендант-фельдфебель, и его люди, сейчас занимают оборону на окраине Катаоки, с одними винтовками против русских танков, им сейчас придется отбивать натиск русских дьяволов, только что вырезавших пять тысяч солдат императора, не сильно при этом утомившись? Воины Ямато должны умирать ради того, чтобы вот такие жили?!
– Этот человек дезертир, – сухо сказал Инукаи (придумать бы какую-то особо изощренную казнь, но времени не было), – убить его!
Солдаты поставили визжащего Селедко на колени, лейтенант обнажил меч.
– Подождите, – сказал майор, – где остальные трое?
– Гарцман с Ромштейном уже там, – заорал Селедко, со злостью смотря на тот берег, – жиды проклятые, из любой задницы вывернутся, ненавижу, мразь!! Я слышал, они меж собой сговаривались из канцелярии документы украсть и себя вписать, что они командированные! А где Бородинский, не знаю, у него вроде где-то тут заначка была спрятана, которую он еще в Харбине у расстрелянных взял, так он, наверное, за ней откололся. Господин майор, я вам как раб служить буду, по гроб жизни, ненькой Украиной клянусь, только не убивайте!
Инукаи брезгливо поморщился, махнул рукой. Оценил стиль лейтенанта – удар вышел безупречно, несмотря на откровенно плохой баланс син-гунто (стандартного армейского клинка). Хотя сам Инукаи приказал бы солдатам отпустить приговоренного, «полет ласточки» по телу, стоящему в полный рост, выглядел бы красивее банального отрубания головы.
И шагнул к катеру. Для самурая есть время жить и время умирать. А когда какое – пусть боги решают. Если на ту сторону благополучно доплывем.
Радио «Голос Америки». 1971 год (альт-история)
Сегодня мы хотим познакомить наших слушателей с творчеством гениального русского поэта Петра Бородинского. Романтик, золотоискатель, моряк, разведчик – биография прямо как у «Индианы Джонса» – и политический узник ужасных колымских лагерей, где он провел двадцать пять лет своей жизни, как говорят русские зеки, «от звонка до звонка». Так расплатилась с ним советская власть за верное ей служение!
Комсомолец, приехавший осваивать Дальний Восток, он мыл золото в диких лесах Камчатки. Был похищен японской разведкой, подвергался пыткам, но не выдал государственных и военных тайн, известных ему. Был расстрелян самураями, но ему повезло лишь прикинуться мертвым, и после вылезти из свежезарытой могилы. Пробираясь к советской границе, снова был схвачен японской жандармерией, но сумел притвориться, что является отбившимся от своей части японским солдатом, в чем ему помогло отличное знание японского языка. Тогда ничего не подозревавшие японцы предложили ему стать переводчиком в штабе. В этом качестве он объездил весь Китай, Маньчжурию, Корею – и всюду, связавшись с советской разведкой, выполнял секретные задания Генштаба РККА. В 1945 году он командовал организованным им собственноручно партизанским отрядом на захваченных японцами Курильских островах. Когда советские войска начали наступление, то решил перейти линию фронта, передав советскому командованию ценные разведданные. По пути убивает двух японских солдат, снимает с них подсумки с бриллиантами и золотыми монетами, желая передать эти ценности СССР, но для большей сохранности закапывает клад в землю – увы, частично потеряв память из-за пыток в сталинских застенках, он не может точно вспомнить место, так что ценности и сейчас лежат в зеленых полях острова Шумшу. Наконец он у своих, – но от волнения не может сказать по-русски ни слова. Тогда его, приняв за японского шпиона, начинают зверски пытать, – а затем, когда его личность установлена, бросают в лагерь за «измену Родине», выразившуюся в том, что он, находясь в японском Харбине, исключительно ради конспирации напечатал в местной белогвардейской газетенке стихотворение «Где воины микадо, там победа», так понравившееся японцам, что стало строевой песней какой-то из их частей.
И двадцать пять лет тюрьмы, четверть века, с 1945 по 1970 год, в бесчеловечных условиях заполярных лагерей! Когда лишь высочайшие духовные качества помогли выжить несчастному поэту в окружении грубых каторжников и мало отличавшихся от них солдат конвоя, – а больше там не было ни единой человеческой души на тысячи миль вокруг!
Итогом этих телесных и душевных страданий стал поэтический сборник «Прощай, противная Россия», с которым мы и намерены сейчас вас ознакомить.
Перед тем как начать, мы хотим особо выразить благодарность известной русской правозащитнице О. Л. Вербовой, исключительной заслугой которой и является сначала знакомство читателей с творчеством Бородинского, а затем организация выезда поэта из СССР[174].
6 июня 1945 года, пролив Лаперуза
Обычное время охоты – ночь. Но тут туман с утра, висит пеленой, как дымзавеса, даже большой корабль максимум за милю можно различить. Здесь холодное Приморское течение сталкивается с теплым Цусимским, а оттого туманы часто. Особенно к осени, в августе-сентябре, – но и в июне бывают.
Стелятся по волнам два низких силуэта. Бурун под носом незаметен – «шнелльботы», бывшие немецкие «стотонники», не реданные, как большинство советских или американских торпедных катеров, а обычные, килевые. Так труднее скорость развить, корпус из воды не выходит при разгоне – зато на волне гораздо легче, боевой катер не гоночный, штилевую погоду не выбирает.
Радар один, на «семьсот пятом». Ну а ведомому, с номером на рубке «707» лишь повторять, «делай, как я». Должна быть хорошая охота, ведь крепко бьют наши самураев на Сахалине, а днем при хорошей видимости тут наша авиация работает, не дает снабжение и пополнение подвезти – зато сейчас японцам раздолье, проскочить через пролив. Ну так мы за тем и пришли, чтобы япошкам жизнь медом не казалась. Чтобы сполна им и за Цусиму отплатить, и за двадцатый год.
Отметка на индикаторе – цель, пеленг 70, дистанция 30. Идем на сближение. На севере мы вообще без радаров работали, их на катера начали ставить лишь в сорок четвертом. Вот мелькнул в тумане силуэт, не транспорт, сторожевой корабль! Тип С или Д, разница лишь в скорости, 16 узлов или 19, вооружен двумя или тремя 127-мм пушками и десятком автоматов. Ведет в проливе противолодочный поиск – здесь ведь проходит японский рубеж, от американских подлодок, да и транспорта на Сахалин разумно прикрыть. Нас еще не обнаружил, но точно скоро заметит, мимо не пройдем! Потому – атака! Новейшие, «секретные» торпеды, которые кильватерный след видят. А плохо япошки службу несут – нас обнаружили, уже на отходе! «Цусиму» читали, в то время у самураев был принцип, лучших моряков в экипажи Первой эскадры, и кажется, сейчас у них то же самое: на конвойцев самых жопоруких отправляют. Рассказывали нам, был случай, когда американская подлодка, поврежденная глубинными бомбами и вынужденная всплыть, одной своей 76-мм пушечкой отбилась от двух таких сторожевиков (причем дистанция боя сокращалась с 35 кабельтовых до сорока метров, под конец с лодки из стрелковки били по палубе японца, идущего на таран), в итоге субмарина в удачно налетевшем дождевом шквале ушла без потерь, а японцы ни разу в нее не попали, сами имея на одном из конвойцев взрыв, пожар и треть экипажа убитыми и ранеными[175]. Торпед жалко – а вдруг дальше кто-то «жирный» попадется? Ну вот, одна есть, кораблику в девятьсот тонн этого выше крыши. Быстро затонул, ну а мы вперед – пока японцы не всполошились, попрятаться не успели! Пролив Лаперуза всего в двадцать с небольшим миль шириной, к берегу прижмутся, ищи их тогда!
Ну вот, снова отметка на локаторе. Да не одна! Судя по смещению, пересекают пролив – наша цель! Сближаемся, успеваем – им до берега не меньше часа, а то и полутора, ползти. Один транспорт, тысячи на две, и какая-то мелочь, кавасаки. А транспорт низко сидит, загружен – теперь со дна доставайте, если вам охота! «Седьмой», работай! Хорошо попал, сразу двумя. Японец быстро с поверхности исчез, что на нем было, пусть Нептун разбирается – ясно, что не пустой.
Кавасаки тоже не убежали. Немецкие катера, при передаче в состав советского флота, были доработаны по немецким же стандартам 1944 года, вместо двух 20-мм автоматов, что было явно слабее английских «катеров-канонерок», стояли, на корме 40-мм «бофорс» (по немецкому обозначению, Флак-28), в носу спаренная 30-мм (катерный вариант авиапушки МК-103). И еще пара пулеметов ДШК на рубке и на палубе. Так что мелочь было чем угостить, да и много ли рыбацким лодкам-кавасаки надо? Винтами никого специально не рубили, мы же не фашист Тиле, – ну а если кто в темноте попал, за борт выпрыгнув, так на войне как на войне. На одном суденышке вроде солдаты были, стреляли из винтовок, получили в отчет очередями, утонули быстро. Всё, противника нет!
И снова отметки на локаторе. Штук пять или шесть, идут на нас, и по смещению, быстро! И замечена работа их локаторов, а вот это уже очень серьезно! Японцы против нас дивизион эсминцев послали, – а торпед нет. И в ночи не скроешься, засекут и расстреляют, так что уносим ноги быстро! Тем более торпеды расстреляли все, и хорошо. А еще на СФ было принято: без торпед катерам можно домой.
Не отстают, висят на хвосте! Ход у них не меньше тридцати узлов! Нас заметили, преследуют, – а отчего огня не ведут, так нет у японцев артиллерийских радаров, обнаружить нас могут, а вот прицельно стрелять, лишь увидев. Так мы можем на форсаже и до сорока разогнаться, а у вас, хоть машины надорвете, на два-три узла меньше, так что оторвемся! Ну вот, отстали. Доклад в штаб, радировать об обнаружении противника!
И командир отряда тка стал с чистой совестью думать о возвращении домой. Сделав все точно по уставу и инструкции. Отчего не проследил за врагом дальше – два торпедных катера, за дивизионом эсминцев, у вражеского берега, где может легко вмешаться их авиация, да еще когда настанет день? Сыграла роль и психология – если на Балтике и Черном море торпедные катера нередко были «мастера на все руки и во всякую дыру затычка», то на СФ их использовали узко по специальности, «ударь и беги, раз нет больше торпед».
Дальше вмешался случай, которого не мог учесть никто. Дежурный в штабе бригады торпедных катеров не передал радиограмму в штаб флота (после оправдывался – думал, волну гонят, мужики, приняв пару сторожевиков за дивизион эсминцев). Да еще стал пенять на это командирам катеров, когда они вернулись в базу, – однако же те пошли на принцип, дело дошло до комбрига, в итоге сообщение в штаб флота ушло как положено, а дежурный отправился прямиком на гауптвахту, «ты бога моли, чтобы последствий не было, тогда тебе трибунал».
И доклад с самолета-разведчика, еще за час до того обнаружившего локатором групповую цель на входе в пролив Лаперуза, посчитали за конвой в Отомари – для поиска и перехвата которого, с наступлением светлого времени, была выделена эскадрилья из 49-го мтап, в сопровождении истребителей. А на запрос штаба флота уже после событий, как могло случиться, что японская эскадра прошла незамеченной, был дан ответ, в отдельной разведывательной эскадрилье для работы ночью всего пять машин Хе-277 с поисковыми локаторами, которые также используются и в интересах фронта, как постановщики радиопомех – и две из них в указанный момент были неисправны (акты прилагаются). Потому вести абсолютно круглосуточный контроль всех заданных районов технически невозможно!
Последним штрихом стал доклад от подлодки Л-12, обнаружившей «отряд японских эсминцев» к западу от пролива Лаперуза. Не сумев атаковать, командир увел лодку на глубину и после всплытия доложил, как положено – умолчав о собственной нерешительности и осторожности.
В это время японская эскадра быстро шла на север, в полосе тумана, вдоль сахалинского побережья. И до советского отряда кораблей, прикрывающих разгрузку в Маоке третьего эшелона и снабжения для десанта, оставалось не больше сорока миль. На встречных курсах, при скорости японцев тридцать узлов, а крейсеров «Калинин», «Каганович», эсминцев «Рьяный», «Резвый», «Разящий», «Рекордный» – четырнадцать.
И изменить ничего уже было нельзя.
Тяжелый крейсер «Миоко».
Японское море, у побережья Сахалина.
6 июня 1945 года
Сейчас русские гайдзины заплатят за всё.
За сожженный Нагасаки. За Филиппины. За Гудаканал. За свой подлый удар в спину сражающейся Японии. Которого мы ждали уже месяц.
Надо было расстрелять ваши транспорта и эсминцы еще там, у Камчатки, перед «Петропавловским инцидентом». Но в Токио решили, что русский медведь не посмеет. Глупцы – забыли, что точно так же заблуждались русские в 1904-м, и янки в 1941-м! Хотя, наверное, что-то знали, раз держали нас наготове – эскадра с того дня не была дома, дозаправлялись топливом и брали снабжение в бухте Танкан на Курильских островах – той самой, откуда вышел флот Нагумо, отправляясь к Перл-Харбору! По первоначальному плану мы должны были ударить по русским возле Шумшу – отменили в последний момент, сообщив, «моржиха» здесь, она уже потопила лодки I-47 и I-154, против этого подводного дракона у нас нет шансов, – а истинный долг самурая это не погибнуть без пользы, а даже умирая, нанести ущерб врагу!
Но даже русский морской демон не вездесущ. И мы не пойдем туда, где он нас ждет. А ударим совсем в другом месте. Может быть, русские и научились воевать на суше. Но море здесь – наше, со славных времен Цусимы. И пока страна Ямато владеет морем, ее не победить!
С «Фуджицуки» сигналят, враг обнаружен локатором. Это и есть та эскадра, что крутится южнее Маоки. Что ж, сначала уничтожим их, а затем дойдет очередь и до разгружающихся транспортов. Даже если после погибнем – потери русских намного превысят цену наших жизней и стоимость кораблей!
Командир вспомнил, как он, тогда еще молодой лейтенант, пятнадцать лет назад был в России, в Севастополе, японская делегация посещала Черноморский флот. И там ему, потомку славного самурайского рода, нанесли ужасное оскорбление – когда он, оставшись в каюте один, высунул голову в иллюминатор, чтобы лучше разглядеть рейд и какие корабли на нем стоят, русский матрос (вероятно, приставленный от их НКВД, русского кемпентай), с верхней палубы ударил его по лицу грязной, вонючей шваброй! И он, чтобы не «потерять лицо» даже перед своими товарищами, вынужден был промолчать! Но ненависть к русским – осталась[176]! И сейчас эти гайдзины ответят за все.
Как в январе сорок второго. Когда эскадра Одзавы вошла в пролив между Сингапуром и Малаккой, когда форпост британской мощи вот-вот должен был пасть под натиском японского оружия. И множество пароходиков, джонок, яхт и катеров спешили на юг, англичане бежали из горящего города куда подальше. Адмирал Одзава приказал очистить пролив, и этот приказ был выполнен, по всему морю плавали обломки и трупы. Шлюпки расстреливали, спасающихся вплавь тоже, и рубили винтами, задолго до «берсерка» Тиле. Сейчас, когда русские будут молить о помощи, им тоже не будет пощады! Что стоит жизнь побежденного врага – пыль, не больше! Если сейчас будут умирать самураи.
Хотя в русских тоже есть что-то от бусидо. В Севастополе слышал – вот гайдзины, не умеют выражать мысли коротко, там, где японцу хватило бы хокку, трехстишия, у русских целая поэма.
С якоря в восемь. Курс – ост. У кого есть жена, дети, брат, Пишите – мы не придем назад.И мы тоже, очень может быть, не придем. Нас потопят, как «Китаками», – но все в руках Аматерасу! Ведь долг самурая в том и состоит, чтобы сражаться и умереть за родную Японию!
За императора – Тэнно Хэнко Банзай!
6 июня 1945 года. У побережья Сахалина.
Крейсер «Калинин», флагман отряда легких сил ТОФ
Адмирал вышел в море. В последний раз.
Отзывают в Москву. Будут теперь бессонные ночи в кабинетах наркомата и нервотрепка на заседаниях. Может, снова на флот поставят – так куда? Северный флот, самый маленький, но неожиданно оказавшийся по итогам войны самым результативным, самым «боевым», так там Головко полностью на своем месте. Черноморский, которым он сам командовал до тридцать девятого, где начинал свое командирство, сначала крейсер «Профинтерн», затем дивизион эсминцев? Ну, может быть, там задачи резко расширились, Черное море уже оперативный тыл, как Финский залив на Балтике, так что правильнее флот Средиземноморским называть, да еще с учетом дипломатии, там итальянцы в союзниках и всякие прочие греки с югославами будут. Или Балтика? Но сказал же Кузнецов, старый знакомый еще по Севастополю, «светит тебе место замнаркома, вот только ты пока на Тихом останься, помоги новому командующему в курс дела войти». М-да, и как это назвать, что Лазарев, всего лишь контр-адмирал – начальник над ним, полным адмиралом, званием на две ступени выше?
Но мнение Николая Герасимовича Кузнецова адмирал очень уважал. Волю товарища Сталина – тем более. Да и новый комфлота, Лазарев, показался вполне перспективным, без гнильцы. Но явно «академик» – вот чем он взял, все «системы» из него так и прут, причем довольно оригинальные – говорят, что и в Москве Лазарева ценят именно как теоретика. Ну и конечно, как командира самой результативной подводной лодки ВМФ СССР – вот только для комфлота совсем другие навыки нужны. В ту, прошлую войну, еще было, что адмирал стоит на мостике флагмана в морском сражении. Так и то, уже в Ютланде ни Джеллико, ни Хиппер, элементарно не видели всего пространства боя, расширившегося до десятков миль! Ну а в войну эту сражаются уже не эскадры, а разнородные силы, из которых главная это авиация. И комфлотом должен быть прежде всего хорошим управленцем, а не военным вождем. Кто из советских адмиралов стоял на мостике флагмана эскадры в бою – пожалуй, лишь Кузнецов (в Испании). Ну еще Галлер, в Моонзунде, в семнадцатом, – но ведь не командующим же?
– Мы тут все одно дело делаем, Иван Степанович. Быстрее разбить японцев. А уж заслуги наши пусть Родина оценит.
Надо отдать должное, боеспособность и боеготовность флота для Лазарева реально были самым важным делом. В этом он хорошо спелся с Раковым, тоже новоприсланным, командующим ВВС флота. Число авиаполков и аэродромов увеличилось едва ли не вчетверо (правда, расформировали некоторые «отдельные эскадрильи», а гидросамолеты, «каталины» и МБР-2 почти поголовно перечислили в поисково-спасательные). И за рекордный срок убрали из строевых частей старье и резко увеличили число тренировок, полеты на полный радиус, бомбометание на полигонах, взаимодействие с кораблями. А ведь авиация это не только самолеты и взлетные полосы, это сложная структура снабжения (попросту, дороги, склады, организация перевозок) и размещение личного состава (в палатках и землянках можно в исключительных случаях и на короткое время – пилоты нередко уже семейные, и какое отношение к службе будет, если жен и детей не видишь месяцами, и без перспективы что-то изменить?), так что строительство военных городков это не роскошь, а необходимость! К удивлению, новый комфлота отнесся к этой точке зрения с полным пониманием. Хотя сказал: «эта война завершится до конца лета».
Но все же Лазарев подводник. Свою специфику знает отлично, весьма ценит также и авиацию, хороший организатор (особенно в компании с Зозулей и Роговым, «Иваном Грозным»), но вот что касается надводного флота, сразу видно, теоретик! Никогда на мостике даже эсминца не стоял! И всерьез замышляет устроить японцам новую «Цусиму» силами почти исключительно авиации, береговой – и лодки на подхвате. Хотя десанты на Сахалин продумал основательно – образование не пропьешь!
А он сам, полный адмирал, успевший покомандовать двумя флотами – имеет за спиной всего лишь курсы усовершенствования комсостава (штурманские в 1925-м, тактические в 1932-м). А до того пять классов реального училища (не закончил, отчислили). В семнадцатом – машинный унтер-офицер на Балтфлоте, большевик, предревкома. Затем Гражданская, Волга и Каспий. С двадцатого снова Балтфлот – и непрерывная морская служба. С двадцать шестого ЧФ, сначала старпомом на «Коминтерне», через год первое командирство, эсминец «Дзержинский», с 1932-го командир крейсера «Профинтерн», с 1934-го дивизиона эсминцев, с 1935-го бригады крейсеров, с сентября 1937-го – начштаба флота, с января 1938-го – комфлота. С марта 1939-го – командующий ТОФ. Служил, справлялся. И вот – не поймешь даже, опала или совсем наоборот?
На других флотах переход в режим мирного времени. А тут, после Победы как с цепи все сорвались – строительство объектов флота, дорог, городков, размещение все прибывающих и прибывающих частей (которым нужно еще и обеспечить условия для боевой подготовки). Корабли тащили по железной дороге, как в разобранном виде (немецкие БДБ), так и лишь облегченные («шнелльботы»). Дальзавод во Владивостоке, и Комсомольск (и верфь, и авиазавод) получали оборудование, и из Германии, и от союзников. Словом, все то, чем он, адмирал, занимался тут пять лет – только в резко ускоренном и усиленном виде. И он, знающий местные особенности, активно включился, помогал чем мог, без обид. И вот война – надо уже не готовиться, а использовать что есть. Ради чего весь прежний труд и был.
Лазарев на пять лет всего моложе, по документам (хотя выглядит, столько не дашь). Но энергичный очень – в армии таких «кавалеристами» называют. Война, значит, за одно лето, как Халхин-Гольский конфликт? Ну, может быть… на суше мы хорошо воевать научились, но вот на море? Ой, высоко Лазарев взлетит, если удастся ему… или карьеру поломает, и хорошо еще, если не вместе с жизнью!
Зачем адмирал сам попросил выйти в море на «Калинине»? Захотелось, чтобы еще раз соленый ветер в лицо, когда теперь такое будет? И не было на берегу особых дел – с тыловыми оргвопросами новый комфлота и его штаб справляются успешно. А главное – чтобы с Лазаревым работать, надо было жить в другом темпоритме. «Инаковость» Лазарева отмечали многие, но лишь адмирал заметил суть: привычку к совсем другому течению времени, заметно более быстрому. Потому слухи, что Лазарев «не отсюда», вызывали у адмирала смех – это где в нашем мире есть такая страна, где стрелки часов крутятся быстрей? Просто психика такая у человека – живет, как боится опоздать, не успеть! Встречалось и у нас такое, особенно в послереволюционные годы.
Так что адмирал взял на себя командование отрядом легких сил флота, обеспечивающим морскую часть Сахалинской операции – пострелять по берегу, прикрыть с моря. Хотя в настоящее морское сражение верилось мало – ну не было такого чуда за все четыре года на всех трех действующих западных флотах, избегали немцы морского боя с советским флотом, на севере вот было что-то, когда «Хиппер» топили, и на Средиземном, «Шарнгорст» – причем в обоих случаях там отметилась подлодка К-25, а корабли лишь преследовали и добивали. А чтобы немчики сами, по своей инициативе, влезли в настоящее морское сражение с нами, да не бывало такого никогда, манера их была шакальей, укусить и деру! Если даже их «берсерк» Тиле, который натворил дел в Атлантике против союзников – против нашего Северного флота был тише воды, ниже травы, совершенно не показав арийского боевого духа!
Карты путал лишь проклятый туман. Видимость была в лучшем случае мили полторы. Плотная низкая облачность, висящая метрах в пятистах, должна была сильно мешать авиации, это хорошо – хотя черт знает этих япошек, пожалуй, торпедоносцы у самой воды могут и прорваться! А вот перископ разглядеть сложно, зато лодке куда легче заметить нас! Потому отряд легких сил, в составе крейсеров «Калинин», «Каганович» и четырех эсминцев, ходил переменными курсами в десяти милях южнее Маоки и настолько же мористее. К западу туман отступал, рассеивался, видимость была уже нормальной.
Оповещение по флоту, что в проливе Лаперуза замечены японские эсминцы, адмирал воспринял спокойно. К полудню пришло сообщение от летчиков, противник обнаружен, ведем наблюдение, авиация готова нанести удар, как позволит погода. Ну да, сверху на радаре видно, что кто-то под облаками ползет, а бомбить только вслепую. И если к югу туман сгущается, то там, наверное, и топмачтовики с торпедоносцами работать не могут. Так что придется нам дать самураям урок!
Боевая тревога! Ревун, и по всему кораблю топот ног и лязг задраиваемых люков, экипаж занимает боевые посты. Доклад радиометриста – цель групповая, надводная, пеленг 185, быстро приближается! Что ж, наш калибр их и на двухстах кабельтовых достанет, вот только попадания по эсминцам, идущим полным ходом, будут одно на сотню, – а японцы не дураки, отвернут и удерут, лови их по всему морю! Но и близко подпускать их тоже нельзя, торпеды у них дальнобойные – был случай, когда они с 11 миль в американский эсминец попали, у Соломоновых островов, в сорок третьем. Положим, тогда им просто повезло – примем реальную прицельную дальность их «длинных копий» в шестьдесят, для нашей артиллерии это даже ближе средней. У нас же радар дает нормальное целеуказание с девяноста – так и начнем! Выйдя на чистое место, чтобы туман остался в стороне. Японцы традиционно в торпедном бою сильны, так что затевать при плохой видимости накоротке кошки-мышки с их эсминцами, ищите дураков!
– Тащ адмирал, разрешите поставить помехи? – спросил командир БЧ-4. – Они в тумане идут, так чтобы не видели ничего! А мы их будем видеть, у японских локаторов длина волны другая.
Про это адмирал позабыл. Радиоразведка и пеленгация были делом уже знакомым, – но с подачи нового комфлота, в обиход уже вошло понятие «радиовойна», включающее не только прослушивание, но и активное препятствование вражеской связи и локации, а также противодействие возможным подобным мерам противника. И хитрая глушилка, которую еще в марте поставили на «Калинине», как раз умела перебивать сигналы японских и немецких радаров. Действуй!
Совсем хорошо! Идут упрямо, как бараны на бойню! Крейсера открыли огонь, поначалу все было, как на учениях, локаторы исправно выдавали данные[177], СУО рассчитывал углы наведения, в башнях горизонтальные и вертикальные наводчики совмещали стрелки на циферблатах – залп! И содрогается весь корабль, рев бьет по ушам, и уносятся вдаль девять 180-мм снарядов, по сто кило каждый. Итальянская схема, три ствола в одной люльке, вовсе не была плоха – всего лишь требовала точной отладки спускового механизма, строго одновременный залп из крайних стволов, и с задержкой две десятых секунды из среднего, рассеяние при этом было даже ниже, чем у башен с разнесенными стволами. Этого не было в итальянском флоте, а еще у потомков римлян разброс веса снарядов и зарядов был недопустимо большим. Два залпа в минуту – пока хватит, все же погреба не полные, потратились по берегу в Маоке. И бронебойных мало, больше фугасы, – но японским эсминцам должно хватить! Ну вот, по докладу с РЛС сначала один, на котором сосредоточили огонь, отстал от общего ордера, затем другой. Но с генерального курса не свернули! Упрямые самураи, этого у них не отнять – так идти, не отвечая, под безнаказанным расстрелом!
Надеются, несмотря ни на что, мимо нас в тумане проскочить? Дистанция уже 50. А если накормить их же блюдом? У нас «Резвый» перевооружен, сняли прежние два 53-см аппарата, и поставили один трехтрубный же, но 65-см, и зенитку на месте второго. Крупнокалиберные торпеды Лазарев называл «японками», на кислороде, будто бы наши шпионы сумели у самураев секрет их «длинных копий» украсть – гарантированная дальность десять миль на 45 узлах, и самонаведение на кильватер! Это и 53-39СН, что на других эсминцах, умеют, – но у них, если считать затраты на маневрирование, эффективная дальность две мили всего, то есть до края тумана, и чуть дальше. А вот «Резвый» уже достанет их хорошо. Поднять сигнал – ему атаковать! Локатор на нем есть, так что грубо нацелиться сумеет – достаточно, чтобы торпеда пересекла кильватерный след, тянущийся на милю за кормой.
Доклад с РЛС – японцы поворачивают! Идут еще в тумане, но приближаясь к краю. Поняли, что не пропустим, решили нас вывести из игры? Дистанция 35, 30, на милю меньше каждые две минуты. Увеличить темп стрельбы – по четыре залпа в минуту! Теоретически башни крейсеров «тип 26-бис» позволяли и шесть, максимально – при идеальной выучке расчетов. Хотя «Калинин» и «Каганович» формально так и не завершили курс боевой подготовки, не сдали всех задач, – но личный состав БЧ-2 Лазарев вусмерть загонял тренировками, благо делать это можно было стоя в базе у стенки. Вопреки распространенному мнению, для выучки собственно артиллеристов достаточно учений по заряжанию орудия (болванкой), прокручивания механизмов и теоретической подготовки наводчиков – практическая стрельба имеет целью не обучение личного состава, а проверку системы управления огнем. Тревогу вызывала лишь вторая башня на «Кагановиче», где обнаружился заводской дефект, снижающий скорость наводки. Но по огневой производительности (массе металла, выпускаемой за минуту) наши «полутяжи» и с настоящим тяжелым крейсером могут потягаться!
Хуже было с противоминным (он же тяжелый зенитный) калибром. На тихоокеанских крейсерах стояли не шесть «соток», как по проекту, а восемь 85-мм, против самолетов разница невелика, а вот против эсминцев – труднее! И если там семь эсминцев, и с каждого по восемь торпед, и еще второй БК в быстрой перезарядке, это будет опасно! «Резвый» выходит в позицию атаки – эх, раньше надо было ему приказать! Черт их знает, эти новые торпеды – хотя теоретически на них стоит блокировка самонаведения первые три кабельтова, как-то спокойнее стрелять, когда все свои в ордере, позади, и ничьих кильватерных следов не пересечет, а то вдруг там что-то недовинтили? И техника особой секретности – в апреле, сколько головной боли было, когда на практических стрельбах одну «японку» утопили, ну не всплыла после! – водолазы все морское дно в том районе обшаривали, а «Резвый», которому в базу запрещено было идти, пока не найдут, караулил, вместе с дивизионом «бобиков» – слава богу, нашли! А ведь приказ действует, после каждого случая боевого применения командиру БЧ-3 писать подробный доклад, с указанием не только исходных данных стрельбы, параметров движения цели, но и погоды, и состояния моря. Если сейчас промахнемся – тоже после на дне утопшие торпеды искать будем? Или там, в отличие от учебных стрельб, на боеголовке самоликвидатор стоит.
Ну вот, «Резвый» поднял сигнал, что отстрелялся. А если и остальным эсминцам выдвинуться ближе к туману? На короткой дистанции и их торпеды хорошо достанут – стрелять на первом скоростном режиме придется, японцы полным ходом идут. Локаторы на «Резвом» и на «Разящем», и мы тоже скорректируем. Черт, промедлил – вот что значит, не имел опыта реальных боев, чтобы на мостике в сражении! Дистанция всего 20 кабельтов, до передних японцев. И они меняют курс! Решили, значит, волки на охотников броситься? Максимальный темп стрельбы, успеть перетопить их до того, как выпустят свои торпеды!
Вот в тумане мелькнул хищный острый силуэт. И еще один, и еще. Окруженный фонтанами разрывов, а на ком-то виден и пожар, все же не промахивались мы, даже в тумане! Пять японцев выскочили почти синхронно, за ними еще два, и все идут на нас в лоб. И это были не эсминцы! Трое, не эсминцы, а крейсера! Заметно крупнее эсминцев рядом, двухорудийные башни в носу, возвышенно, и высокая надстройка. Тяжелые, тип «Миоко». Тип «Фурутака», потоплены все. У «Могами» третья башня видна, перед двумя возвышенными стоит. У «Такао» надстройка массивнее. Еще «Аоба» может быть – но японцы обычно в дивизионы однотипные корабли сводят. Четыре «Миоко» всего было, «Наки» погиб, а «Хагуро», «Асигара» и сам «Миоко», вот они! Лучшие в своем поколении «вашингтонцев», изначально задумывались прежде всего для истребления себе подобных в морском бою (а не для защиты коммуникаций, как крейсера англичан, и не для дальнего рейдерства, как у немцев) – и потому несли пять башен главного калибра (а не три или четыре, как обычно на кораблях этого класса). Также предполагалось, что они будут флагманами соединений эсминцев, а потому имели ход в 33 узла и четыре четырехтрубных торпедных аппарата (стандартный залп эсминца с каждого борта). И, в отличие от «картонных» одноклассников по Вашингтонскому договору, были весьма неплохо защищены[178], гением был адмирал Хирага, сумев сконструировать корабль, где броня была несущим элементом силового набора, а не навешивалась на обшивку лишней нагрузкой, пояс у него на треть толще нашего. Не волки – тигры: против наших восемнадцати стволов по 180, у них тридцать по 203. И у эсминцев, по шесть 127 на каждом, а не по четыре 130, как у нас.
И не выйти уже из боя – лоб в лоб, на контркурсах, две мили всего! Будем разворачиваться, наловим бортом торпед. Ну что ж, бисовы дети, покажем, как умеют драться советские моряки, памяти предков не посрамим, Рудневу в Чемульпо хуже было! И за нами не гнилой царский режим, а великий и непобедимый СССР! А еще транспорта, к которым японцев пропускать нельзя. Радио в штаб: Веду бой с японской эскадрой! – И проиграть этот бой мы права не имеем! Хоть бы проклятая облачность разошлась, чтобы наша авиация вступила в игру!
Больше адмирал ничего подумать не успел. Как небо рухнуло, что-то больно ударило в живот, в бок, в ногу – разорвался японский снаряд. Адмирал уже не видел, как его, вместе со всеми, кому не повезло, уносили с мостика вниз, под броню. Впрочем, управлять таким боем не мог уже никто, ни с той, ни с другой стороны. В другом совсем бою, американский адмирал, попав в похожую ситуацию, успел лишь приказать: «четным кораблям стрелять вправо, нечетным влево», и всё!
Двадцать кабельтовых, две морские мили, по-сухопутному чуть меньше четырех километров – дальности до горизонта, на уровне земли. С мостика, а тем более с КДП, видно дальше, но все равно, на взгляд сухопутного человека, цель кажется далекой. А для морской артиллерии это почти что стрельба прямой наводкой, и при взаимной скорости сближения шестьдесят узлов, почти 120 километров в час, это расстояние пролетается за две минуты! И нет уже никакого высокого искусства боя, кто лучше сманеврирует, кто кого переиграет – идет дикая бойня в упор.
Как ни странно, это играло против японцев – у них, за три года войны, опытные командиры и экипажи хорошо отработали правильный маневр всем ордером, взаимодействие штурманской группы с ЦАПом (чтобы не терять пристрелку на поворотах), японские тяжелые крейсера реально служили лидерами дивизионов эсминцев во множестве сражений, начиная еще с Ост-Индии января сорок второго. Потому в классическом морском бою при хорошей видимости японское превосходство было бы подавляющим – даже при том, что в действительности здесь было не три японских «тяжа», а всего один, еще два были большими эсминцами ПВО тип «Акицуки» – и в самом деле, силуэтом на крейсера похожи, башни линейно-возвышенно, и размеры вдвое крупнее обычных эсминцев. Но даже один «Миоко», с четырехлетным опытом войны у командира и экипажа – против двух наших «полутяжей», не только еще не побывавших в реальном бою, но даже и не прошедших полный курс боевой подготовки, это было очень много. Примерно как «коричневый пояс» карате[179] против двух парней с улицы. Вот только для реализации своего превосходства даже каратисту нужен простор и дистанция – бойня в упор уравнивает шансы, в значительной степени. Японские штурмана сделали свое дело слишком хорошо, рассчитав место, где надлежало выйти из тумана. Место, курс и скорость русской эскадры было определено в первые минуты, до того как радары перестали видеть цель, – а если бы чуть в стороне, тогда залп торпедами из всех аппаратов, и отворот обратно в туман, а после снова выскочить, добить артиллерией уцелевших! Но к неожиданности самих японцев, они оказались совсем накоротке, и лоб в лоб, на полном ходу, поздно уже отворачивать, на циркуляции вынесет к противнику вплотную, нет смысла уходить в туман, все должно решиться в одном столкновении. Вперед, за императора – Тэнно Хэнку Банзай!
Только лучшую технику все же ничем заменить нельзя! Радары у японцев в 1945 году уже были, и опыт их использования тоже имелся… вот только не уделял Императорский Флот должного внимания радиоэлектронной борьбе, когда локатор забивается активными помехами! И в этом бою, пока японские корабли шли в тумане, слепые, им уже досталось: на одном из эсминцев сильный пожар, от остатков второй трубы до кормовой оконечности, и кормовых башен у него нет – два прямых попадания 180-мм осколочно-фугасных! И как только самураи выскочили из тумана, нашла цель торпеда с «Резвого», сорок кабельтовых, шесть минут хода, считая еще преследование по кильватеру, да не прямо, а циркуляциями! Взрыв был очень сильный, «Юцуки», один из больших эсминцев сразу осел кормой и стал крениться, потерял ход. Но все равно – силы были как минимум равными. Хорошо, что Лазарев так гонял артиллеристов – именно умение БЧ-2 помогло нам вытянуть этот бой, а ведь все висело на волоске!
На мостике «Фудзицуки» командир обнажил меч и размахивал им, крича что-то воодушевляющее, когда прямое попадание русского снаряда снесло за борт верхний ярус надстройки, вместе с мостиком и всеми, кто там был. На «Миоко» еще до выхода в атаку была подбита четвертая башня, кормовая возвышенная, а пятая действовала с перебоями, наводимая вручную. Эсминцы «Асашимо» и «Намакадзе» шли за флагманом, не имея видимых повреждений, но «Исакадзе» и «Касуми» едва хромали позади, причем последний еще и сильно горел. А ведь «Касуми», будучи кораблем более раннего проекта, не прошел модернизацию по усилению ПВО и сохранил штатные три башни 127-мм, а на прочих «стандартных» эсминцах (исключая тип «акицуки») одну снимали, как и запасные торпеды, ради лишних зениток. Теперь же с него сигналят, что были вынуждены избавиться от торпед, во избежание взрыва, и боеспособна лишь одна башня, два ствола из шести, и ход только 20 узлов – из этого боя ему выйти, скорее всего, не суждено! Но разве долг самурая не в том, чтобы умереть за Японию? Тэнно Хэнку Банзай!
Русские тоже не отвернули. Если у японцев был фанатизм, то у советских моряков – спокойная уверенность победителей в самой страшной войне, рядом с которой русско-японская и близко не стояла. И старания политработников, уже год накачивающих личный состав пропагандой, «отомстим за Порт-Артур и Сергея Лазо». И сообщения об успехах первых дней войны – наши бьют самураев на Сахалине, очищают острова Курильской гряды, проклятую «японскую таможню», успешно прорывают их оборону в Маньчжурии. Хотя большая часть экипажей, находясь внизу на боевых постах, даже не видела противника, лишь исполняя свои заученные обязанности, как на учениях. А те, кто были наверху (например, расчеты противоминной артиллерии и зенитных автоматов), работали как машины, на рефлексах, вбитых в подсознание многократными тренировками – смысл которых и был, чтоб матрос, даже контуженый, не задумываясь делал то, что ему надлежит. А еще каждому не верилось, что убьют лично его.
Торпеды ушли с обеих сторон, в самом начале боя – иметь на палубе столь взрывоопасный груз в такой ситуации было самоубийством, а дистанция уже давала хороший шанс на попадание. Снаряды рвали в клочья корабельную сталь и человеческие тела. И тут хуже приходилось японцам! Потому что никакой гений кораблестроителя не может обойти законы физики – можно вписать в ограниченной водоизмещение и пять орудийных башен, и шестнадцать торпедных аппаратов, под особо мощные и тяжелые 610-мм торпеды, но чем-то придется пожертвовать, чтобы уменьшить верхний вес, иначе остойчивость снизится до опасного предела. 25-мм брони орудийных башен, это несерьезно, лишь осколок остановит! А все посты управления и командно-дальномерное хозяйство «Миоко» не имели даже такой защиты, – что при отсутствии в башнях своих дальномеров и СУО (а на наших крейсерах это было!) становилось совсем непростительным. Японские «тяжи» были отличными кораблями, но предельными: из конструкции было выжато буквально всё! Запас на модернизацию, на добавление новых зениток, радаров, дополнительного бронирования, был недопустимо мал. Да и не было у японцев в эту войну хороших зениток-автоматов – единственное их оружие этого класса, 25-мм «гочкис» (копированный с французского), имел плохую баллистику (образец 1930 года), низкую скорострельность (питание из обойм, с малым числом патронов), медленную скорость наводки, неудачную конструкцию прицела. И простое увеличение числа стволов не помогало – так, строенная 25-мм установка имела больше недостатков, чем достоинств, оказавшись излишне громоздкой и неповоротливой. А вот с советских крейсеров и эсминцев стреляли 40-мм «бофорсы», гораздо более дальнобойные и меткие, а еще 37-мм автоматы 70-К, а еще 20-мм «эрликоны», причем нередко спаренные с 12,7-мм браунингами или ДШК – в некоторой степени повторялась картина войны сорокалетней давности, только наоборот, когда по палубам не русских, а японских кораблей гулял стальной шквал – от которого не всегда защищала даже тонкая броня орудийных башен.
«Фудзицуки» досталось больше всех – русские приняли его за крейсер и сосредоточили на нем весь огонь «Кагановича». Большие эсминцы ПВО были очень надежными, прочными и живучими кораблями, намного превосходя в этом отношении «стандартные» эсминцы, но все же не несли брони, а больше десятка прямых попаданий 180-мм снарядов (точное число осталось неизвестным) с близкой дистанции это было чересчур. «Фудзицуки» весь горел, от носа до кормы, даже непонятно, что на стальном корабле может питать такое пламя. Спасшихся с него не было.
«Асашимо» умудрился поймать русскую торпеду. Выжившие после утверждали, что видели, как торпеда, пройдя за кормой, вдруг стала циркулировать и взорвалась под винтами эсминца. Откуда взялась вторая торпеда, попавшая почти тотчас же в потерявший ход корабль, никто не заметил. Эсминец затонул быстро, но все же часть экипажа успела спастись на плотах. Среди них не было ни одного офицера.
В это же время погиб и «Каганович», от четырех «длинных копий». И если первые две торпеды еще оставляли надежду на спасение, то еще две, через минуту, были однозначно смертельными. После на эту победу будут претендовать «Намакадзе» и «Миоко». Погибшие на «Кагановиче» составят большую часть потерь личного состава Тихоокеанского флота в этом бою – приказ «оставить корабль» так и не был отдан, расследование показало, что, возможно, в этот момент рубка со всеми, кто там находился, включая командира корабля, была уничтожена прямым попаданием восьмидюймового японского снаряда. Спаслись лишь те, кто были наверху или успели выскочить на палубу, когда крейсер начал опрокидываться, 81 человек из 963 всего экипажа.
Торпеды шли и на «Калинин», но как записано в журнале боевых действий ТОФ, «Резвый» закрыл собой флагмана. Так это было или нет, установить сложно, ведь японские торпеды на кислороде не давали следа. Как бы то ни было, советский эсминец погиб (большая часть экипажа спаслась), а «Калинин» все же получил одну торпеду, оторвавшую носовую оконечность до броневого траверза перед первой башней (как «Максим Горький» на Балтике в сорок первом). Сохранив боеспособность, флагман отряда легких сил расквитался с японцами немедленно, всадив в «Миоко» полный бортовой залп (японцы говорят о четырех попаданиях одновременно). И удачно влепил один снаряд в «Намакадзе», уже успевший было, вместе с «Миоко», пройти мимо советских кораблей – эсминец лишился хода, и после был добит.
«Разящий» и «Рьяный» вступили в бой с отставшими инвалидами. Но «Рьяный» почти сразу же получил снаряд в машину и потерял ход. А «Разящий» успел добить «Касуми», сам имея несколько попаданий 127-мм снарядов, а дальше произошло невероятное для этого времени событие, когда два корабля сцепились в абордаже! Сначала «Исакадзе» сумел сблизиться и пытался таранить советский эсминец, но «Разящий» почти увернулся, удар вышел скользящим, корабли сошлись борт к борту – и тут японцы, вооружившись кто чем, стали прыгать на нашу палубу! Советские моряки тоже похватали, что оказалось под рукой, и началась жестокая и беспощадная сеча, японцев было больше, но наши были злее и физически сильней, а когда в бой вступила и нижняя вахта, успевшая добраться до оружейки, баталия как-то сама собой переместилась на японский корабль (командир «Разящего» после будет утверждать, что приказа не отдавал). В итоге нам достался японский эсминец (ценность трофея сильно снижалась его повреждениями – ясно, что в ближайшее время ввести его в строй не удастся), причем случай невероятный, японский командир сам приказал экипажу капитулировать, а японский механик оказывал содействие борьбе за живучесть.
Что случилось с «Рекордным», достоверно установить так и не удалось. При «разборе полетов» не было исключено, что корабль поразила своя же торпеда – взрыв под килем, переломивший корабль пополам, был не похож на удар «длинного копья» (большего калибра и не имеющего неконтактного взрывателя). Обрубок после отбуксируют в Маоку, но восстанавливать эсминец так и не станут. Потери экипажей на эсминцах были меньше сотни человек (не считая раненых). Тяжелее были потери кораблей – отряд легких сил ТОФ фактически перестал существовать.
«Калинин» мог двигаться лишь задним ходом, и не быстрее пяти узлов. Еще были пожары в надстройках, и заклинена третья башня, в экипаже 38 убитых, 95 раненых. Через двое суток крейсер введут в Совгавань, где будет сооружен временный кессон. Кораблю будет суждена еще долгая жизнь, он станет первым на ТОФ ракетным крейсером (фактически «опытовым судном»), имея на борту ЗРК «Шторм» и «Оса», а также комплекс ПЛО «Метель»[180]. Но участие его в событиях Дальневосточной войны 1945 года закончилось, как и для «Разящего», «Рьяного» и японского трофея, получившего после на ТОФ имя «Восходящий». Хотя фотография последнего в советской базе, опубликованная в газетах, послужила причиной очень неприятных моментов для адмиралов Объединенного Флота.
Адмирал Юмашев Иван Степанович останется жив. Но в тот день, едва очнувшись и спросив о ходе сражения, он думал, не будет ли лучше лично для него, если в Москве услышат, что он погиб в этом бою, «мертвые сраму не имут»?
Потому что «Миоко» ушел. И не назад, к Японии, – а на север, к прикрываемому порту. Где кроме транспортов остались лишь два старика-«новика». «Ретивый» и «Ревностный», как назло, ушли к Совгавани, встречать конвой.
А ведь хорошо в него влепили! Замечены сильные пожары, и под конец стреляли лишь две башни из пяти. Но ни одна торпеда в него не попала, и большинство попаданий были фугасами, а пояс на «Миоко» сто миллиметров, броневая цитадель не пробита, то есть на плаву держится уверенно, и машины не пострадали. Хотя наверняка ослеп и оглох, все локаторы, дальномеры, и даже мачты с антеннами, снесло ко всем чертям – да и видно было, что в завершении боя он стреляет без центральной наводки, редко и неточно.
Но ушел он на север, к Маоке.
И проклятый туман все не рассеивался. То есть авиация пока оставалась вне игры.
Доктор настаивал: «Иван Степанович, немедленно на стол! Иначе не доживете».
И последней мыслью адмирала, перед тем как ему дали наркоз, было: «Интересно, а Лазарев на моем месте мог бы сыграть лучше?»
Подполковник Цветаев Максим Петрович, 56-я гвардейская танко-самоходная бригада.
Совгавань – Сахалин – Совгавань, 6–10 июня 1945 года
Хотят ли русские войны? Песня эта мне запомнилась, в Хабаровске из репродуктора услышал. Это же какая наша советская земля большая – столько ехали, эшелон не стоял почти, а края еще нет!
И верно политработники говорят: на такое богатство всегда желающие находились, пограбить! Уж сколько мы их закопали, за тысячу лет – а память коротка! Японцы как полвека назад со своих островов вылезли, так сразу от нас и Китая по куску откусили. И еще мечтали – показывали нам на политзанятиях карту, где к западу от Урала все к Германии закрашено, а к востоку Сибирь вся, к Японии, это самураи с Гитлером еще перед войной договорились нас поделить. Нет уже «тысячелетнего» Рейха, а япошки вот они! В двадцатом тут зверствовали, как фашистские каратели, деревни целиком вырезали, партизан наших, как Сергея Лазо, живыми сожгли. Ничего – за все после платить приходится, вот мы вас и за то расплатиться заставим сполна. И за Порт-Артур, и за Цусиму (книги, выданные по две штуки на батарею, уже прочли, что еще в дороге делать), и за Лазо, и за других героев, вами убитых!
Война для нас началась как-то буднично. Всем было ясно, зачем нас сюда через всю страну везли, и для чего политработники старались, рассказывая о зверствах японской военщины. Так что ждали с философским спокойствием – уж скорее бы – и чтоб наконец домой. Тем более что после Одера и Берлина японцы сильным противником не казались. Я так сначала даже не поверил, когда узнал, что у них основной противотанковый калибр, это 37, а максимальный (и встречающийся так же редко, как у немцев «ахт длинный»), 47! Это как же самураи собирались с нами воевать – после Халхин-Гола и научиться могли бы! Но если дураками оказались – их проблемы!
Вроде бы намечали нас везти под Владивосток. А завернули из Хабаровска на Совгавань. И дальше, на Сахалин – там под Тойохара, это главный город у японцев, бои намечались жестокие, вот кому-то в голову и пришло – еще наши войска там усилить. Мы же хоть и считаемся танко-самоходной бригадой прорыва, переформировали нас после Европы, к «святому» полку на СУ-122-54 (штат прежний, в батарее два взвода по две машины плюс одна у комбата, итого двадцать самоходок, четыре батареи, и командирский Т-54) добавили тяжелый танковый полк на КВ-54 (они же в разговоре «Ис первый», тот же Т-54 с шасси, удлиненным на один каток, и та же 122-мм пушка, но с круговым обстрелом, как положено танку). Вместо прежней роты автоматчиков – два моторизованных батальона (один на БТР). Еще артиллерийский дивизион (двенадцать 122-мм гаубиц), зенитный дивизион (одна батарея зенитных самоходок и три обычных 37-мм автоматов), разведрота, тыловые подразделения. В зависимости от поставленной задачи, могли придаваться минометчики (от дивизиона 120-мм до самоходных «тюльпанов»), артиллеристы (дивизион или даже полк СУ-76 или «барбосов»), «катюши», инженерно-саперная рота или взвод (танковый бульдозер, для расчистки дорог). Так что по существу мы тот же ШИСБр, только еще усиленный броней – инструмент для пробивания долговременной обороны.
Интересно, что будет, когда японцев разобьем? Сказал же товарищ Сталин, что армия нужна, пока капиталисты на земле остаются. Неужели после и с американцами придется? Нет, думаю, что это поколение тоже войной сыто, а вот после… Будут ли они помнить, как вместе с нами против фашистского зверя дрались? У них ведь тоже отцы своим детям расскажут! Как в песне той:
Спросите тех, кто воевал, Кто нас на Рейне обнимал.Если на нас нападут – ну что ж. В ответ дойдем, если надо, хоть до Гибралтара, хоть до Кейптауна – и в Париже, Лондоне, Вашингтоне, наше Знамя Победы водрузим. Теперь мы силу свою узнали – вся Европа против нас шла, и где теперь та Европа-Еврорейх?
Но только если они нападут. По мне же лучше – если б не было войны.
Точно, в штабе на ходу планы меняли! На транспортах мест не хватило на всю бригаду – сначала только «святой полк» погрузили, ну и по мелочи там – технарей (чтоб все машины были на ходу), разведчиков, взвод связи и, конечно, комендачей (ну куда без них). Погрузили нас на два танко-десантных корабля, ну как корыто большое – и честно признаюсь, стремно было, потопят, так все разом на дно пойдем, не закопаешься тут в землю. Но обошлось, утром 6 июня в Маоку прибыли, разгрузиться успели, разбираемся, куда дальше, готовиться к маршу или остальные подразделения ждать. И тут такое началось!
Капитан 1-го ранга, бледный (комендант порта или начальник вмб?) – говорит, сюда идут японские крейсера, сейчас тут все с землей перемешают, а после спросят с кого? На причалах муравейник, самые ответственные грузы аврально разгружаются, а суда, что в ковш не вместились, отгоняют в залив за косу (говорят, что там, если и потопят, мелко, все можно будет достать). А лишних всех вон от берега!
Береговая оборона? А нет ее тут! У японцев вроде батарея была, так ее авианалетом старательно раздолбали. Сейчас про авиацию и говорить бесполезно – небо совсем низкое, тучи над головой, и туман. Ну а артиллерийские части? Так, тащ подполковник, только ваш полк сейчас и есть!
А ведь это шанс! Я – сухопутчик, но о морской артиллерии хотя бы ознакомительно что-то знаю. Мне с калибрами крейсера тягаться не с руки, но вот при такой видимости, самураи однозначно к берегу подойдут, тут дистанция километра полтора-два, а то и меньше! То есть мы можем их достать – и какая на японском крейсере броня, не толще же, чем у «королевского тигра»? И все лучше, чем под расстрелом, не отвечая!
Обсуждаю вопрос с флотским. Тот двумя руками за. В темпе раскладываем карту. Нас выгрузили здесь, на восточном берегу ковша, а встать нам надо вот на этом мысу, там и грунт подходящий, и сектора обстрела обеспечены. Марш на юго-запад, вдоль железнодорожных путей (за которыми море), а вот дальше – проблема. Станционное хозяйство пересечь надо, пути в четыре ряда, по которым как раз сейчас проходит состав на юг, к фронту – в ожидании обстрела, выпихнуть из порта хотя бы что уже погружено! И что сделают с путями двадцать самоходок, прошедшие через них поперек? Эффект будет сравнимый с артобстрелом!
Комендант не дурак, подумал и об этом. Целая толпа, и наши в форме, и какие-то японские морды в штатском, местных, что ли, согнали? – в темпе таскает и укладывает запасные рельсы, шпалы и просто бревна, чтобы сделать перед нами подобие переезда. Все происходит под нервотрепку, ор и матюги, кому-то что-то отдавили, кого-то приложили бревном, и в любую минуту ждем с моря появления японцев. А поезда идут мимо – один, второй, ну стой же ты, дай и нам пройти! Последнюю колею заваливают дружно и бегом, за какую-то минуту. И идут самоходки – если пути все же покалечим, ну простите, придется вам чинить – японский обстрел натворит дел куда больше. Если корабельный калибр примерно как у «тюльпана», а там воронка выходит метров шесть в диаметре и два-три в глубину. А нам с этим сейчас драться придется!
Место мне не понравилось. Тем, что земля каменистая, хрен окопаешься, только бульдозерные ножи поломаем. Наличествует какая-то редкая растительность, и даже пара сараев, но в целом торчим мы тут открыто. Одна надежда, что туман – большое сквозь него лучше видать. И что у японцев тоже неопределенность будет: сколько нас тут, они не знают, так что разумно не наглеть, а отстреляться и тикать.
Было ли страшно? Старался о том не думать. Понимал, что флот и мы, разные весовые категории – «маус», самый тяжелый фрицевский танк, 180 тонн весит, у моряков же посудина такого размера обычно даже собственного названия не имеет, ввиду малости. А калибр 152, который в полевой артиллерии считается предельным (выше это уже «особой мощности», РГК) у флотских на легких крейсерах стоит. Но все же артиллерийским своим разумением прикинул, что условия боя тут будут наши – дистанция, дальше которой с моря целей просто не увидеть, и полным ходом в тумане близ берега не побегаешь. Иначе бы было – туши свет, попасть в быстродвижущуюся малоразмерную цель за десять километров, без дальномера и специальных рассчитывающих приборов (которые на настоящих береговых батареях, как и на кораблях, по штату положены), это по части сказок или невероятного везения. А так, ребята у меня опытные, с километра в танк гарантированно попали бы, если не с первого, так со второго раза, а корабль все же куда больше танка будет! Залпа два, а то и три сделаем беспрепятственно – то есть полтора-два десятка попаданий обеспечим. А что наш снаряд делает даже с «королевским тигром», мы видели, так что и кораблю не дробиной будет!
Рация ожила – я командиру базы длину волны и позывные сказал. Передают, что идет японский крейсер, один, и поврежденный, без части стволов и СУО. Мы дымзавесу будем ставить, так что не беспокойтесь. Блин, а мы-то за дымом что-нибудь увидим? Отвечает, если самурай не сможет нормально стрелять, задача будет выполнена, так что не геройствуйте. Справа и позади вижу: в порту что-то зажгли, густой черный дым стелется. И в море вижу катера, наши «мошки». Вот только они ничего поставить не успели – показалось по азимуту 260 что-то большое и плавающее, в единственном экземпляре. И судя по тому, как катера назад шарахнулись – это японец и есть?
Хотя предупредили нас, что в море и наши могут быть, – а силуэтов кораблей мы не знаем, не учили. Но на прицел берем. Как дистанцию определили? – Так на глаз пока. А еще я позиции всех четырех батарей на планшет нанес, дальше задача по геометрии, базис известен, директриса тоже (визированием), ну а дистанция… придется пристрелкой. Лучший наводчик у Скляра в первой батарее – ну значит, ты и начнешь. По команде, один снаряд, с прицелом на 1500, и посмотрим, как ляжет.
Японец – над палубой вспышки, по берегу стреляет! Ну, поехали – Скляр, давай! Недолет, быстро оцениваю, ору в эфир: «Дистанция 1800, бронебойными, беглым, огонь!» И началось!
Будь крейсер небитым, он бы нас в пыль стер, с его калибрами и настоящей системой управления огнем, против нашего зоркого глаза. Но видать, сильно самураю наши морячки влепили – у него только четыре орудия стреляли, и даже медленнее наших, а ведь у него в башнях механизм снаряды подает, а не заряжающий вручную! Вторым залпом мы в него попали, один раз – да, труднее тут целиться, ориентиров на воде нет! Хотя была команда «беглым», но вы представьте, наш снаряд весом в двадцать пять кило, и еще гильза с зарядом после – так что темп у всех самоходок был примерно одинаков. Третий залп – уже три попадания, в борт, в надстройки, в группу носовых башен. И лишь после японцы нам ответили, прицел изменив, – да, хоть в броне, но впечатление сильное, если попадет, от машины одно горелое железо останется! Но все же броня у Т-54, как и у СУ-122, хорошая – только прямое попадание опасно, а на осколки и близкий разрыв – чихать! А мы уже все в азарте – ну а чему быть, того не миновать! Пристрелялись наконец – бьем!
Бронебойные все потратили – перешли на фугасы. После узнали, на крейсере броня башен тонкая, ее и фугасные брали хорошо. И я не знаю, отчего он не убрался прочь – и в самом деле, мы ему в машину попали, или просто упрямый был самурай? Добили ведь его не мы, а «Сталин», вышел старый эсминец навстречу и угостил японца торпедами, а тот даже не стрелял в ответ, зато горел хорошо, в трех местах.
Ну а нам, уже после этой катавасии, приказ – крути все назад. Решили, что здесь без нас справятся, никак не успеваем мы под Тойохару, завтра уже штурм, а у нас три четверти бригады, считай, еще на материке! Короче – грузитесь (тут без очереди – транспорта назад порожние шли), и снова в Совгавань. 8 июня вечером там разгрузились, остальные наши эшелоны уже к Владивостоку ушли. И мы следом.
10 июня уже были на границе. Когда фронт уже в глубине Маньчжурии – Муданьцзян без нас брали, мы только к Гирину успели. И сразу влетели в новое сражение, но про то рассказ уже будет другой.
Балякин Л. Н. (в 1945 году командир СКР «Метель»).
Из сборника «Война с империалистической Японией». М.: Воениздат, 1965 (альт-история)
Небывалое бывает. Так когда-то Петр Первый сказал, когда русские солдаты на простых лодках взяли на абордаж два шведских фрегата. Так это еще цветочки, – а представьте, как на сторожевике против тяжелого крейсера идти?
Мы только в Маоку пришли, конвой сопровождали. Транспорта разгружаются, а нам бдить! СКР типа «Ураган», это считай первые надводные корабли нашего советского флота, проект еще двадцатых. Как флотские острословы говорят: «пол-Новика», ну так оно и есть, водоизмещение вдвое, пушки такие же, но две вместо четырех (на нашей «Метели» чуть посовременнее, «сотки», но уже Б-34), и один торпедный аппарат, три трубы под старые 45-см торпеды образца 1912 года (можно было и более поздние 45–36 заряжать, но на ТОФ они все летчикам шли, так что у нас были в тот день старушки прошлой войны). Но для сторожевика торпеды считались не главным – это в двадцатые, когда ждали, что британский флот вот-вот ломанется к Кронштадту, как в 1919-м, и отбивать его придется всем вместе – ну а в эту войну уже было ясно, что главный наш противник, от кого транспорта прикрываем, это подлодки, торпедные катера, и тому подобная мелочь. Никто никогда не думал, что придется с крейсером сражаться!
Тем более, что такое японский флот, мы хорошо представляли. Балтийцы и черноморцы, при всем их геройстве, все же с линкорами, авианосцами и крейсерами не встречались, ну разве под конец на Средиземке. Самураи даже в 1945-м были вояками сильными и опасными. А их тяжелые крейсера вообще считались лучшими в своем классе!
И когда вдруг с берега сообщили, что японский крейсер идет сюда (поврежденный, но вряд ли сильно, раз продолжает выполнение боевой задачи), а вся наша эскадра, «Калинин» с «Кагановичем» и новые эсминцы, непонятно где, и что с ней (это сейчас мы подробности того боя знаем, а тогда с берега передали, на вас вся надежда – значит что, все прочие уже полегли?). Ясно было, что умирать придется, как североморскому «Туману», в бою всего лишь с тремя немецкими эсминцами. А тут крейсер, у него один бортовой залп втрое, против тех трех фрицев, вместе взятых! И брони у нас нет никакой.
Но все же на берегу рассудили здраво. Видимость была, кабельтовых пятнадцать, то есть имелся шанс, что торпеды выпустить успеем. И если хоть одной попадем – с дырой в борту и крейсеру будет одна забота, до своей базы ползти, бой прекратив, то есть на берегу погром устроить не успеет. Ну а нам лишь петь «Варяга» – с такой дистанции и для восьмидюймовых это считай, что в упор, не промажут! А для нас такой калибр – это конец.
Еще из порта успел выйти эсминец «Сталин». И СКР «Гром» следом – но успели они уже к шапочному разбору. «Гром» в море буквально с ремонта вытолкнули – так что неполадки в машине на нем были вполне объяснимы. А старый «новик» вообще непонятно, как до Маоки дошел. После уже слышал, что североморские миноносцы такого же типа в строю были до пятидесятых, так у них и техобслуживание было получше. А у нас тут очень долго ремонтной базы не было, корабли гоняли на износ. Мех «Сталина» при мне говорил, что вместо паспортных 35 узлов может дать едва 30, и на короткое время, – а после за состояние котлов не отвечает! Ну а сторожевики даже в молодости, по проекту, больше 26 не давали, а сейчас хорошо, если 20 можем, и с таким ходом в торпедную атаку идти?
Надежда еще была на «мошки», что успеют поставить дымзавесы. Торпедные катера могли бы выручить, но не было их под рукой, ни одного! И облачность низкая, туман – авиации делать нечего. А крейсеру что, целься и стреляй! И если у него еще и радар есть… но нет, не должно, вот нам буквально три месяца назад поставили, ох и намучились же мы с этим капризным прибором! У сторожевиков качка стремительная, и постоянно в электрике РЛС что-то замыкало, вот и в тот день локатор у нас был неисправен. А когда снаряды на броне рвутся, это должно ведь и на японское радио повлиять?
Нет, жить нам всем, конечно, хотелось. Сто двадцать человек, по штату, у многих на берегу кто-то, и верили все, что вот после этой войны совсем другая жизнь начнется! Но как против приказа – и понимали, тогда крейсер на берегу все разнесет. А начсоставу за неисполнение и трусость – расстрел, смерть еще и позорная. Одно желание было, мы наверняка на берег не вернемся, – но чтобы эта сволочь сдохла тоже! Если не промахнемся – пока он назад ползти будет, должны же наши силы подтянуть и добить?
Так что старались мы думать лишь о том, чтобы техника не подвела. И чтобы удача шанс подкинула, на наш выстрел. Ну а чему после быть, того не миновать! Что еще оставалось?
Мы к западу от порта были, а японец с юга подходил. Мы его не видели поначалу, нам с берега координаты передали, ну и штурман стал нас выводить, чтобы со стороны моря внезапно зайти, выскочив из тумана. Вот и канонада слышна, на левом крамболе (для сухопутных – впереди и слева). Причем по звуку, отдаленно стреляют среднекалиберные, с берега? А вот отвечают им уже морские тяжелые, их не спутаешь ни с чем. Наши артиллерию на берег выставили? Что ж, вечная вам слава и такая же память, не армейцам с крейсером тягаться, но вот заняты японцы будут плотно эти несколько минут! А после и наша очередь помирать!
Ход самый полный. Машины не жалея, все равно нам назад не идти, – ну а коль повезет, то как-нибудь уж доползем! И одна мысль, успеть в него торпеды выпустить, до того как он нас потопит. Вот уже мелькнуло впереди что-то в тумане. Дистанция, достанем уже?
И вот когда я его в тумане увидел, тогда лишь понял – будем жить! Даже близко на силуэт крейсера тип «Миоко» в альбоме не похож – это как его разделали, мама не горюй! Вместо надстроек и труб вообще черт знает что, одна из кормовых башен перекошена, вторая повернута в сторону, незнамо куда. Две носовые лишь стреляют, по берегу – стреляли, у нас на глазах, попадание в барбет, и заткнулись, сразу обе! И скорости у японца никакой, еле ползет, зарываясь носом. Хорошо же ему досталось, – а ведь так и мы с ним справимся, и еще ордена получим!
Он и не стрелял в нас, почти. Когда мы уже торпеды выпустили, как на учениях, с 12 кабельтовых, с крейсера ударил зенитный автомат, очередь с недолетом. Мы отвернули – мало ли, а вот сейчас башни на нас развернет, и прощай! Но успели еще увидеть, как попали две наши торпеды! И все у нас, кто наверху был, кричали «ура»!
После узнали, что с берега били самоходчики. Сумели влепить в «Миоко» не меньше двух десятков 122-мм снарядов, и бронебоев, и фугасных. Что для уже поврежденного корабля – мало не показалось. Главное – последние башни ему вышибли, нам подарили жизнь!
Зато в нас чуть «Сталин» не влепил, на которого мы, отвернув влево, выскочили на контркурсах. Дал по нам залп из своих «соток», в стороне легли, а после успели опознавательными обменяться. Японец еще виден был – и наблюдали мы, как уже «Сталин» торпедами отстрелялся, – как доложили, сразу шесть попаданий! Ну а «Гром» после еще одно добавил – по общему убеждению, излишне, крейсер уже на борту лежал. Хотя сколько точно торпед попало, о том даже выжившие японцы путаются. Но первые две – наши!
Пленных мы подбирали, по приказу с берега. «Сталин» поодаль был, нас страховал, подошел, когда крейсер совсем под водой скрылся. Спасенных было мало, вода в Японском море холодная даже в июне, а шлюпок у японцев не было, плотик был лишь один, и еще с воды наловили с четыре десятка голов. Вопреки тому, что нам о самураях говорили, сопротивления они не оказывали, лишь один, с плотика, как от контузии отошел, стал буянить и за свою железку хвататься (вот не бросил же!), пришлось его по башке шваброй, что под руку попало. После оказалось – командир крейсера! Настоящий самурай, наглый – после нам сказали, был на нас в жуткой обиде, что его достоинство оскорбили, грязной шваброй в морду. И отчего-то «опять» – нет, мы его только единожды, вся верхняя вахта в свидетелях!
Ну а после – нам, всему экипажу, ордена «Отечественной войны» 2-я степень. Сказав, что японец уже был битый. Отчего в литературе первую роль приписали «Сталину» – ну так понятно, пропаганды и символа ради. Но мы не в обиде. А вот что иные писаки претензии предъявляют, что могли крейсер в плен захватить – так представьте себя на нашем месте? Враг флаг не спускает, сохраняет боеспособность, продолжает бой – и главное, ничего еще не ясно! Нет, торпедами в борт надежнее и проще – поставленную задачу выполнили, что еще?
И снова боевая работа, раз никаких повреждений не получили – вести обратный конвой на Совгавань. Уже после обеда в море вышли. Таким был для нас – тот день войны.
Лазарев Михаил Петрович.
То, что в мемуары не вошло. Владивосток, 7–20 июня 1945 года
Что было в штабе ТОФ, когда пришло известие, отряд легких сил ведет бой с тремя японскими тяжелыми крейсерами? Пожар в борделе во время наводнения…
При том что авиация, наша козырная карта, была вне игры. Проклятый туман… кажется, я наговорил резкостей начальнику метеослужбы – что, за столько лет не научились предсказывать погодные условия? Тот оправдывался – сроки начала Сахалинской операции были утверждены свыше, и переносу не подлежали.
Раков поднял на ноги всех, кого мог. Не ослабляя давление на японцев на Сахалине. Поскольку битвы на море здесь были тесно связаны со сражением на суше. В Маоке оставались на разгрузку тылы нашей южной наступающей группировки – даже если там все будет уничтожено японским набегом, нельзя дать самураям возможность перейти в контрнаступление или закрепиться на новых позициях. Но 2-я минно-торпедная дивизия в полном составе, два полка пикирующих бомбардировщиков, два полка носителей управляемых бомб были готовы к немедленному вылету под прикрытием четырех истребительных полков. Может быть, японцам и удастся нанести нам болезненную оплеуху, но по большому счету, это не поможет им удержаться на Сахалине. И на море им ничего не светит, господства захватить точно не удастся, а такие набеги, как этот, станут для них слишком дорогой авантюрой.
Подлодки Л-9, Л-11, Л-12 развертывались в завесу с запада на восток, у южной оконечности Сахалина. Развернуть еще «щуки» севернее, чтобы прикрыли маршрут Совгавань – Торо? Доложили, там тумана нет – если самураи туда полезут, огребут по полной. К Владивостоку тем более не сунутся, не идиоты. Так что единственный за них не проигрывающий ход это обстрелять Маоку и спешно отходить на юг, молясь своим богам, чтобы туман не разошелся. Как здесь мне «Воронежа» не хватает или хотя бы дивизиона «двадцать первых»! Местный же подплав это история отдельная, после еще про него скажу!
Сообщение с моря – отряда легких сил больше нет. В этой истории советский ВМФ имел большие одномоментные потери лишь в Таллиннском переходе сорок первого. Но и японцам досталось качественно. Однако их крейсер, предположительно поврежденный, все же ушел к Маоке, и нам нечем его ни перехватить, ни встретить там.
Авиация старалась. После того, как зевнула японцев в самом начале. Не только постоянно сопровождали противника в радиолокационном дозоре, но сумели даже атаковать – пара Ту-2Р, нырнув под облака, в мизерной видимости, у самой воды, как Чкалов под мостом, проштурмовала «Миоко» пушечно-пулеметным огнем. Вернулись целыми и получили взыскание от своего командира: «на кой черт напрасно рисковали, что крейсеру ваши пулеметы?». После чего Раков тут же устроил накачку командиру 5-й мтад – значит, и торпедоносцы, пусть самыми лучшими экипажами, могут работать? И топмачтовики, и штурмовики? Немедленно организовать авиаудар! А разведчиков к награде, я подпишу!
Уже поднятые самолеты пришлось срочно возвращать, пока они не ударили по своим. Я с облегчением читал донесение из Маоки – в порту разрушений нет, транспорта и грузы не пострадали. Небывалое бывает – полк самоходчиков против тяжелого крейсера, и ведь выстояли, не дали порт обстрелять! Командиру – охотно подпишу представление на орден Нахимова, равно как и командирам «Метели» и «Сталина». Ну а какая мне «награда» последует за столь плодотворное командование флотом, страшно представить! Ведь это я виноват в гибели свыше тысячи наших моряков, не придав должное значение отработке планов против набегов японских надводных кораблей! Находясь как под гипнозом опыта «той» истории, где японцы сунуться в наши воды так и не посмели. Умом понимал, что Императорский Флот здесь пока еще гораздо сильнее – но только умом. Или же, что еще хуже, считал, что излишнюю осторожность «там» следует компенсировать столь же избыточной активностью здесь. Вот и огреб – к тому же переоценивая роль авиации: привык подсознательно, что в моем времени она была всепогодной. И как мне обо всем докладывать в Москву?!
– По правде и доложим, – сказал Зозуля, – наши потери – один крейсер, один эсминец. Еще один крейсер и три эсминца в ремонте, и один японский эсминец захвачен – инженеры рапортуют, что его можно восстановить, и в строй. Потери противника – один крейсер и шесть эсминцев, причем один – наш трофей. И стратегически победа наша – сорвать высадку десанта и нарушить коммуникацию японцам не удалось. Победили мы, хотя и дорогой ценой!
Слишком дорогой! В составе флота остались всего шесть эсминцев и два старых «новика». Не считая Северо-Тихоокеанской флотилии, которая пока занята на Курильском фронте. Хотя часть подлодок не помешает перебазировать на юг – вот не имею я все же флотоводческого опыта, решив максимально усилить именно Камчатский фланг, где авиация слабее, зато выход в океан, ну так пусть подплав поработает. Теперь вижу, нечего там делать всей дюжине «двадцать первых», а как бы они пригодились здесь? Придется Котельникова попросить поделиться. Поскольку Владивостокская бригада подлодок, оказалась… у меня слов нет!! Абсолютно никакого сравнения со знакомым мне североморским подплавом! Хотя «тихоокеанский» дивизион там, Л-15, Л-16 (в этой истории не погибшая), С-51, С-54, С-55, С-56, проявили себя очень хорошо!
Это в мемуары не вошло, и на компе Сан Саныча отсутствовало. Но прибыв сюда в январе, я обнаружил тут такое! Будто не сталинское, а ельцинское время – пьянство, воровство, на службу вообще болт забили, матросы с лодок на берегу огороды копают, и себе, и своему командиру. Обычным делом были пьянки на борту, причем с участием посторонних. Командир Щ-139 (о которой речь еще пойдет) каплей Придатко лишь за 1944 год имел восемь дисциплинарных взысканий и дважды представлялся к снятию с должности, но «а где другого, лучшего взять?» За что наказания? – а всего лишь трижды чуть не утопил свою лодку (попал под таран катера МО, отделавшись снесенным перископом; в следующий раз едва не был протаранен СКР «Бурун»; и наконец, приказал «срочное погружение», когда лодка шла под дизелями, с открытыми клапанами воздухоподачи – спасибо, командир БЧ-5 оказался на высоте). И что поганое, при ближайшем рассмотрении этот Придатко оказался не хуже и не лучше прочих, – а заменять «варягами» всех командиров лодок за четыре месяца до войны, ей-богу, выйдет себе дороже! Тем более что комбриг у них был очень хороший, и весьма мной уважаемый.
Кап-1 Трипольский, легенда советского подплава, один из первых там Героев Советского Союза, получивший Золотую Звезду еще за финскую. Воевал на Балтике весь сорок первый, после на ТОФ, но – именно он командовал переходом шести подлодок на Север, затем был у них комдивом, причем не «береговым», а активно выходящим в море. В нашей истории он в 1944 году привел из Англии лодку В-2, а с ноября снова на ТОФ – здесь же во Владивостоке с прошлого лета.
– Александр Владимирович, ну как вы такое допустили?!
– Виноват, товарищ комфлота! Но что делать, если ТОФ всю войну был бедным родственником? Солярку выделяли в обрез, с ремонтом туго, вот и…
Тут он прав – человек в погонах постоянно должен быть чем-то занят, иначе дисциплина падает со страшной силой. А когда лодки большую часть времени проводят у стенки, и делать нечего, кроме как «водку пьянствовать и беспорядки нарушать» – для службы это кошмар. Особенно когда офицеры в массе тоже, «по остаточному принципу», поскольку самых толковых воюющие флоты забрали. И заменить всех дело невозможное – подлодка не пехотный батальон; достаточно сказать, что при таковой смене курс боевой подготовки по уставу положено пересдавать!
Так что, «товарищ Лазарэв, побеждайте с теми, кто есть – где же на вас сплошь колышкиных и видяевых взять?». Зверствовать пришлось, на пару с «Иваном Грозным» – кого-то мы и в звании понизили, кого-то и на берег все же согнали, с понижением. А главное, поскольку с соляркой и прочим снабжением стало по нормам воюющего флота, то интенсивность учений возросла в разы. И стала бригада хоть на что-то похожа, хотя до североморцев Вити Котельникова ей далеко, ой далеко!
Но этого Придатко с командирства не снял. Проявил совершенно неуместную доброту. Прям как в песне, «двух негодяев вздернули на рею – но мало, нужно было четверых».
И вот, будто мало мне Сахалинского сражения, буквально на следующий день ЧП – та самая Щ-139 взорвалась и затонула в базе у причала. Есть погибшие (все, кто был в шестом и седьмом отсеках).
Лодку (севшую кормой на грунт) подняли быстро – в базе нашелся и плавкран, и аварийно-спасательное оборудование. Уже 11 мая у меня на столе лежал доклад. Что??! Мать-перемать, этого только не хватало!
Не авария – а сознательная диверсия. Взрыв подрывного патрона, заложенного под левый кормовой торпедный аппарат. Чудо, что не сдетонировала боеголовка торпеды, а от нее бы и вторая, в соседнем аппарате, а за ней торпеды на борту Щ-141, стоящей борт к борту! Японские шпионы, как ниндзи, на борт пролезли? Не верю – а вот в «проходной двор» на лодке, с совместной пьянкой, напротив, верю охотно, уж искоренял, выходит, не до конца! Придатко, сволочь, меня под монастырь подвел?! Теперь ты, даже в самом лучшем для тебя случае, за всю жизнь выше командира портовой баржи не поднимешься, уж я позабочусь, аттестую!
Оказалось – еще хуже. Особисты хлеб ели не зря и быстро установили, что подрывной патрон (по уставу, предназначенный для уничтожения захваченных судов или самой лодки, при угрозе ее захвата противником) заложил под торпедный аппарат не проникший с берега японский шпион, а командир БЧ-2-3 той самой лодки, лейтенант Ефимов. Мотивацию сейчас выясняют, но по показаниям других членов экипажа, этот Ефимов, в присутствии прочих, включая командира лодки, «вел антисоветскую агитацию, клеветал на советский строй и подвергал сомнению правоту товарища Сталина». И все молчали, не доложили Куда Надо?! Александр Владимирович, у вас в бригаде целая троцкистско-белогвардейская организация образовалась, возможно, связанная с японской разведкой?!
Сколько нервов это стоило лично мне… Поскольку командующий – за всё отвечает. Да еще во время войны. И не в либеральную постсоветскую эпоху, а при Сталине, когда 58-ю статью лепили со страшной силой. Слава богу, что год сейчас не 1937-й, а 1945-й – а это значит, безусловное единоначалие, и особый отдел, по Уставу и опыту войны, не более чем «контрразведывательное обеспечение боевой работы», а никак не власть выше командирской! Принесли мне особисты список «подозрительных», кто как минимум в недонесении и укрывательстве виновен, желательно всех упомянутых изолировать для следствия! Длинный список, особистам тоже надо задницу прикрыть – это и их сильнейший косяк, ну а теперь будет, в случае чего, «мы предупреждали, сигнализировали»! Вот только в списке том столько людей со всей бригады, что изымешь, и «щуки» в море не выйдут! Так что, своей властью комфлота, приказываю и беру ответственность (помня про себя к тому же, что в нашей истории никакой шпионско-антисоветской организации на ТОФ не было), проводить следственные мероприятия не в ущерб боевой работе. А ведь если кто-то в море без вести (что весьма вероятно, при существующей матчасти и выучке экипажей), наверняка в Москву донос напишут, что вероятна попытка диверсии или перебежать к японцам! Но это если проиграю, обещанную «анти-Цусиму» не устрою. А победителей – не судят! Решил я так – и успокоился. Делай свое дело – и об ином не думай!
Хорошо хоть со штабными кадрами легче. Прибыл тут со мной и Зозулей целый десант офицеров с СФ, КБФ, ЧФ – конечно, им тоже между собой сработаться надо, но люди все толковые, с боевым опытом и гораздо большей дисциплинированностью (война научила). И стимул для местных – кто проявит разгильдяйство, на его место по нескольку желающих, – а вылететь с воюющего флота с формулировкой «по служебному несоответствию» это считай, что на карьере крест. Ну а если были тяжкие последствия, то трибунал, как злополучному дежурному в бригаде торпедных катеров, что вовремя не доложил – не твое собачье дело, оценивать достоверность донесений, ты передать их должен в вышестоящий штаб, а уж там разберутся! И Зозуля с Роговым (быстро нашли общий язык) строго надзирают. Федор Владимирович все с идеей носится, организовать штабную работу, как он в штабе Хэллси видел – в его изложении, это прям компьютеризация в докомпьютерную эру, на живых ячейках и процессорах, в каждую из которых вбита жесткая программа обработки и передачи информации. И он тоже особистов послал вежливо: вы свою работу делайте, виновных ищите, но дезорганизовывать работу штаба, тем самым помогая японцам, я вам не дам!
Забегая вперед, скажу – никакой организации не нашли. А этот Ефимов оказался и сволочью, и трусом – до дури боялся, что завтра лодку пошлют в боевой поход, из которого запросто можно не вернуться (особенно с таким командиром, как Придатко). В пехоте такие делали самострел – ну а этот не придумал ничего лучше, как сначала вести разговоры, лучше в лагерь, чем на тот свет; а когда товарищи по экипажу никуда не доложили, из чувства корпоративной морской солидарности – решил взорвать корабль, рассчитав, что если сдетонируют торпеды, все концы в воду, и персонально он (в момент взрыва на борту отсутствующий, сразу на берег сбежал!) пока еще назначение получит (да ведь и расследование затянется) – выйдет из воды вообще сухим, свалив все на самодетонацию торпед или халатность кого-то из погибших (он тоже в списке виновных будет, как командир БЧ-3, но что такое разжалование и выговор в сравнении с лагерным сроком?). Но вот раскопали – и никакого сочувствия лично у меня к этой мрази не было, на кой ты офицерский паек жрешь и привилегии получаешь, если в бой за Родину идти не хочешь? Ему – вышак, Придатко – десять лет. А вот Трипольского карать я не позволил. Поскольку по закону, даже в тридцать седьмом, арестовать военнослужащего было можно лишь с письменного согласия его командира! И показала себя бригада «щук» в общем прилично – поставленные задачи все выполняли[181].
А пока мне доложили, что среди пленных, выловленных из воды у Сахалина, – командир крейсера, Хадзиме Исавара, чин по-нашему, кап-1. Решил его допросить – надо же знать психологию врага? Кроме меня, присутствовали Зозуля, Рогов, Воронцов (начразведки флота) и, конечно, переводчик с писарем-стенографистом. Доставили японца, вид у него был сильно помятый, и здоровенный синяк на полморды. Вот что в застенках кровавой гебни с упорствующими делают – его уже «усиленному допросу» подвергли? При Лаврентии Палыче «методы физического воздействия» очень даже применялись – разница была лишь, что в ежовские времена били всех и много, а при Берии лишь кого надо, когда надо и сколько надо.
– Да он в дзен впал, – ответил Воронцов, – совсем как в книге этой, «Богатство». Попросту – слепоглухонемым прикидывается. Ну мы ему и оказали психиатрическую помощь. Нет, не «бить, пока не осознает», это же негуманно! А исключительно трудом, который из обезьяны человека делает, не то что из самурая. Как своих залетных – швабру в руки и драй пол в коридоре, а не хочешь, так ты у меня эту швабру сожрешь. А он отчего-то обиделся и полез на кулачках драться, ну и огреб от дежурного, от всей души. Кстати, коридор он не домыл – это ему обещано, если будет вести себя неподобающе.
Слышал, что японцы вместо «л» выговаривают «р» (китайцы с точностью до наоборот), и оттого японская речь звучит рычаще и агрессивно. Хотя ни хрена из произнесенной тирады не понял, на переводчика смотрю, и другие товарищи тоже. Старлей, чувствуя себя как в щедринской сказке, одним мужиком при трех (даже четырех) адмиралах, мнется, но переводит. Японец внаглую свое неудовольствие выражает, что без почтения обошлись с его самурайским достоинством. Вкупе с презрением – что от гайдзинов ждать, у них чести нет. Интересно, он настоящий самурай из многовекового рода – просветили меня, встречаются и такие, хотя редко, и далеко не факт, что в больших чинах – или из тех, кто уже после революции Мейдзи повалили в офицерство из всех сословий (социальный лифт, однако!), и старались при этом выглядеть «самураистее всех самураев»? Внешне на «настоящего» похож, потому что крупноват для японца. Когда я еще в своем времени в японских фильмах видел этот антропологический тип – высокие, длинноголовые, с обильной растительностью на лице и скорее европеоидными чертами, в отличие от маленьких круглоголовых азиатов, – то думал, это американские оккупанты после 1945 года так с местными женщинами постарались, что изменили генофонд. А оказалось, такое издавна было.
– Самураи, они ведь первоначально вроде наших казаков были: вольные дружины в айнском пограничье. Ну а айны, это рослые европеоиды, с сильной генетикой. Откуда «пограничники» себе женщин брали? Да и, наверное, ситуация «белолицый брат мой» не у одних Виннету возникала? А поскольку дальше самураи быстро стали замкнутой кастой, то гены и сохранились. Так что с высокой вероятностью, кто ростом и лицом на нас похож, тот истинный самурай – ну а мелкие, так, выперлись[182].
Это мне Смоленцев рассказал, в ту встречу перед самой войной. Местные товарищи про гены вряд ли и слышали. И мне лучше пока не касаться – вдруг в вейсманизме-морганизме обвинят? Хотя если Вавилов тут живой…
Но это к слову. Значит, твое японское благородие, нас немытым мужичьем считает, что без почтения к его предкам? Так получи же – благо, мне и Юрка тогда кое-что рассказывал, и сам я читал, узнавал.
– Ты не самурай, а дерьмо собачье. Если собственную дурь и упрямство исправляешь, посылая на смерть подчиненных тебе людей. Или в том и есть ваш закон бусидо, гнать на убой толпу тех, кому можешь голову снести? Наверное, твои предки так и побеждали, крестьян наловить в войско, и вперед, а сам позади саблей машет – и у кого толпа больше, тот и победил? Какого черта ты к Маоке полез на вдрызг избитом корабле – лишь тысячу своих же, в экипаже, погубил без пользы?
Отвечает – я не могу судить адмирала, Симу Киедхе. Который отдал приказ – следовать на север и завершить миссию. Сам адмирал был смертельно ранен, прямо на мостике, рядом со мной, но его последними словами было: продолжать сражение! И крейсер был поврежден «средне», то есть броневая цитадель, машины и котлы не пострадали, две башни были полностью исправны, третья могла наводиться вручную. И этого хватало, чтобы дойти до Маоки, обстрелять порт и отойти к Хоккайдо до того, как рассеется туман. Стоп, откуда он знал, что не прояснеет раньше?
Презрительно отвечает, о том может судить любой моряк, ходивший в этих водах и знакомый с погодой. Дурак, ты мне сейчас ценную информацию дал! Значит, как снова туман, вы точно сунетесь – для вас неопределенности нашей нет. Если бы не радар – а в вашем бусидо, пути воина, не говорится, что надо владеть всеми видами оружия, какие могут встретиться на поле боя, иначе ты проиграл? Дальше рассказ о ходе боя, взгляд с той стороны – запишем, сравним с нашими. А затем, по его словам, не повезло. Поскольку торпеды с «Метели» попали ну очень удачно, при том что для СКР этот вид оружия считался второстепенным, и учения почти не проводились. Но дали залп с раствором «веера», и одна в носовую оконечность, вне ПТЗ, да так, что траверсная переборка стала сдавать, а вторая вынесла оба левых винта. Почти одновременно с берега прилетело под башню, да так, что не взорвались только чудом – ну а дальше «неодолимое стечение обстоятельств», с которым бороться так же бессмысленно, как с землетрясением, лишь отдаться на милость Аматерасу. Лично же он, Хадзиме Исавара, был контужен и перенесен матросами на плот, и лишь поэтому не остался на мостике своего гибнущего корабля. А когда же он понял, что попал в позорный плен, то хотел совершить сеппуку, но проклятые гайдзины отобрали у него вакидаси и нанесли оскорбление… ну это я уже слышал, шваброй по морде! Однако же больно картинно поешь – или думаешь, без страха и упрека в историю войти (то есть в протокол допроса)? Переведите – лично для него война закончилась, ну а когда он после вернется домой, это будет уже совсем другая Япония, отличающаяся от прежней больше, чем после Мейдзи и до нее же. Что он там в ответ рычит?
– Желаю вам так же увидеть конец своей страны. И если вы человек чести, то не должны после такого жить!
Эх, япона морда, знал бы ты, что я это видел! Вот только менталитет совсем другой – вы бы на нашем месте, в 1991-м все поголовно зарезались, ну а у нас «должно жить и исполнять свои обязанности», как написал Фадеев. Но мало того, что это секрет уровня ОГВ – Особой Государственной Важности – за разглашение – расстрел без суда, так ты бы просто меня бы не понял. Вернешься ты скоро в свою японщину, испытаешь на своей шкуре то же самое, что мы при Боре-козле! И вряд ли с тобой что-то хуже будет – чем со мной, если я товарищу Сталину о победе доложить не смогу!
Зозуля преподнес мне трофейный вакидаси – короткий меч, взятый у этого самого Исавара.
– В пару к вашей катане от Тиле, Михаил Петрович. Будет полный японский набор.
Ну, пусть лежит, запас карман не тянет. Хотя если Виссарионыч будет мной резко недоволен, то живот вспарывать как-то слишком – застрелиться будет менее болезненно. А коли все обойдется, то может, и впрямь у Смоленцева уроки возьму, как этими железками махать?
12 июня наши сомкнули кольцо окружения у Харбина. Хороший такой вышел котел – и числом, наверное, как у Паулюса в той истории! На Курилах мы успешно шли на юг, от острова к острову, японцы пытались поддержать свои гарнизоны переброской малых подкреплений из Метрополии, на катерах и кавасаки, Императорский Флот в бой не вступал, тревожно! Воздушное сражение с Сахалина сместилось на север Хоккайдо, мы бомбили прежде всего аэродромы и склады снабжения – уничтожить всю японскую авиацию надеяться было бы слишком смело, но вот максимально затруднить ее работу, заставив рассредоточить мелкими группами по полевым площадкам, без ремонтной базы, предельно затруднив логистику и посадив на голодный паек, это было реально! В это время тральщики расчистили проход через пролив Лаперуза, и шесть «немок» Камчатской бригады вошли в Японское море. Но к самому началу событий не успели.
13 июня мы высадили десант в порт Юки, в Корее. Был туман, как тогда – и в этот раз, помимо «Ревностного» и «Редкого» с дивизионом «бобиков» в охранении, дальнее прикрытие осуществляла бригада торпедных катеров практически в полном составе, тридцать два вымпела! Имея четкую связь с авиацией, радиолокаторы на половине кораблей, и главное, шесть «шнелльботов» были перевооружены на крупнокалиберные «японки» с СН. И когда японцы пытались перехватить наш десантный отряд дивизионом эсминцев, их ждал жестокий сюрприз. Верно, что торпедные катера в эту войну в целом не оправдали надежд в качестве ударного средства против эскадр, – но ведь и оружие у них было другое! Дальноходные торпеды с самонаведением делали «шнелльбботы» тактически подобными более поздним ракетным кораблям. Ну а подранков добивали уже обычными торпедами. Четыре эсминца, на три наших катера, причем личный состав в большинстве спасен! Между прочим, узнав от подобранных пленных названия японцев и сравнив с Санычевыми данными из «той» истории, я с удивлением обнаружил, что три из четырех числятся потопленными там еще в конце сорок четвертого! Хотя вроде здесь рубилово в Южных морях и возле Филиппин было столь же жестокое, если не больше – значит, японцы успели отвести часть флота в Метрополию?
20 июня, в Маньчжурии, наши войска взяли Шэньян, преследовали японцев, отходящих к Порт-Артуру. В Корее шли бои севернее Пхеньяна. Тихоокеанский флот высадил десант в Сейсин. Эта операция задумывалась как «с двойным дном» – помимо явной цели, перерезать отходящим самураям путь вдоль побережья, была еще задача выманить наконец из баз японский флот. И самураи клюнули!
21 июня авиаразведка обнаружила восточнее Южно-Курильской гряды японскую эскадру в составе двух авианосцев (как оказалось после, «Тийода» и «Дзуньо», закончившие ремонт после Сайпана), двух линкоров («Исе» и «Хиуга»), двух крейсеров, десятка эсминцев.
А 22 июня главные силы японского флота, в составе авианосцев «Тайхо» (в этой реальности возле Сайпана был лишь поврежден, и сейчас завершил ремонт), «Унрю», «Кацураги», линкоров «Ямато», «Нагато», четырех крейсеров, больше двадцати эсминцев, прошли Сангарским проливом в Японское море. И эту армаду готовы были поддержать две тысячи самолетов с аэродромов Метрополии.
Империя была готова нанести последний удар – чтобы победить или умереть.
Из кн. А. Сухорукова «В небе Маньчжурии и Китая».
Из интервью с летчиком 776-го ИАП 32-й истребительной Краснознаменной авиационной дивизии 9-й ВА 1-го Дальневосточного фронта полковником И. Ф. Гайдаем (альт-история, 2002)
А.С. А как часто вы летали? «Десять вылетов в сутки» это лишь песня, или в напряженные моменты и впрямь такое быть могло?
И.Г. Кто как. Я летал обычно раз в день, иногда два. Кто-то мог и раз в три дня, как я их в боевое расписание поставлю. Оперативная пауза это лучшее время, чтобы натаскать тех, кто пока послабее. Я же комэском был. В пару себе беру такого малоопытного – смотрю, как держится, как ориентируется, как атакует, где и в чём ошибается. Если летели четвёркой, тогда три лётчика посильнее и одного вот такого недоучку – и его контролировать легче, и в группе он учится работать. Мы ведь ждали, что главные бои еще впереди! Всё-таки большую часть авиации, и как раз наиболее современные машины, японцы из Северной Маньчжурии успели отвести. Нам под раздачу попало старьё, вроде Ки-27 или Ки-36.
А.С. Странно, но про это особо нигде не пишут.
И.Г. Не знаю почему, но в настоящее время принята точка зрения, что Квантунская армия была чем-то вроде мальчика для битья, да ещё и придурочным к тому же, с которым мы разделались легко и просто. На самом же деле всё было совсем не так. Японцы не были ни слабаками, ни дураками. И срок начала нашего наступления они угадали, или вычислили, правильно. И буквально дня за три до начала войны они свою авиацию отвели на тыловые аэродромы, на километров 100–150 от советско-маньчжурской границы. По анализу войны в Европе, где советские ВВС обычно работали в среднем на 30–50 км, максимум 70–100 км от линии фронта. Да, были у нас бомбардировщики, которые залетали и глубже, но в общей массе советской авиации они погоды не делали. План японцев был таков – русские начинают наступление, наносят удары по приграничным аэродромам и успокаиваются, тем более на этих аэродромах в большом количестве стояли макеты, чтобы запутать нашу воздушную разведку. Мы вязнем в японских укрепрайонах, и тут из глубины бьет японская авиация. Задумано неплохо – только мы не «купились». Ну а японцы сильно недооценили как мастерство нашей разведки, так и способность наших ВВС отойти от привычного шаблона.
Что вышло реально? Наша разведка сумела это перемещение японской авиации засечь. Более того, мы смогли почти полностью вскрыть и их аэродромную сеть. Поэтому с началом нашего наступления основной удар нашей авиации пришёлся не по приграничным, а именно по тыловым аэродромам, на глубину до 500 км от линии государственной границы, чего японцы не ожидали совершенно. К тому же удары наносились еще и по базам и складам ГСМ, с которых эти аэродромы должны были снабжаться. В результате, в первый день японская авиация не смогла нам оказать достойного сопротивления из-за потерь в материальной части, разбитых ВПП и явной нехватки горючего. А на второй день в дело уже вступили мы – «воздушные охотники», которые просто не позволяли доставить потребный объём ГСМ туда, где успели полосы восстановить и ещё имелась исправная матчасть. Наш террор на коммуникациях привёл к тому, что взлетали только отдельные машины. Вот так мы их пару-тройку дней на голодном горючем пайке продержали, ну, а на четвертый-пятый день в дело уже полностью вступил фактор лучшего в мире ПВО, наши танки на аэродромах противника.
Конечно, всё горючее мы перехватить не могли, особенно ночью, но всё равно на полноценную работу всей имеющейся авиации японцам явно не хватало. При том что самураи и тут пытались уцелевшее гнать дальше на юг. А бить по наступающим советским войскам им было нечем. Мы же захватили много японских самолётов прямо на аэродромах либо неповреждёнными, либо выведенными из строя в последний момент. Знаю о случаях, когда уже наземные войска находили хорошо замаскированные аэродромные площадки, на которых было по 2-3-4 самолёта, исправных, но без горючего, а обслуга этих аэродромов рыскала по всем окрестностям, пытаясь добыть хотя бы пару бочек бензина. То есть эти площадки наша разведка не нашла и под удар они не попали, но японцам это не помогло. Я не исключу, что те три «хаябусы», что напали на нас недалеко от Харбина, были именно из таких – сидела «тройка» вот на таком «подскоке», на восьмой день войны как-то сумели разжиться горючим, взлетели, а куда лететь, не знают, ибо обстановкой не владеют. Вот тут мы им «удачно» подвернулись… А вообще, недооценивать японцев не стоит. Ты, например, знаешь, что у них была очень неплохая служба радиоперехвата и радиоразведки?
А.С. Не слышал.
И.Г. Была. И даже в нашем полку с ней столкнулись, на второй день войны. Где-то наши прокололись с соблюдением радиодисциплины, и японцам удалось составить список позывных. И вот пару того же Денисова, якобы наш пункт наведения с использованием позывного командующего воздушной армии, начинает наводить на одиночный бомбардировщик. Причём на отличном русском языке. И позывной Денисова авианаводчик тоже называет правильно. Навели точно – одиночный бомбардировщик, но как-то он чересчур похож на наш Ил-4, да и ведёт себя странно, от истребителей не убегает, хотя, по идее, должен. Поэтому Денисов очертя голову в атаку кидаться не стал, а приблизившись к бомбардировщику, попытался разглядеть опознавательные знаки. (К слову, когда мы изучали самолёты японских ВВС и Флота, то уделяли особое внимание тому, как отличить японские самолёты от наших, когда они похожи силуэтом, и нас просто задрючили особенностями этих различий.) Увидел Денисов звёзды, оценил детали – ну, точно Ил-4! – о чём тут же доложил на КП, а ему сразу в ответ: «Атакуй, тебе говорят!..» – и с таким хорошим трехэтажным матерком в придачу. А была у генерал-полковника Соколова интересная особенность, про которую все лётчики нашей 9-й ВА знали – командующий никогда и при каких условиях не матерится (он был офицером в лучшем смысле этого слова). И до Денисова доходит, что что-то тут нечисто. Он на КП: «Назовите пароль!..» – а ему в ответ: «Какой тебе ещё пароль?!.. Немедленно атакуй, иначе – трибунал!..» – снова матерком. Денисов никого сбивать не стал – а как вернулся, доложил, стали разбираться. Оказывается, действительно это был наш Ил-4, на который навела Денисова и попыталась заставить атаковать японская служба радиоразведки[183]. Именно для таких у самураев была целая команда из наших беляков-эмигрантов, чтобы влезали в наши радиопереговоры.
А.С. Насчёт эмигрантов – многие из них долго и упорно воевали с Светской властью во время Гражданской войны, а тут вдруг в Харбине восстание, и они все оказываются за нас. Как-то мне в это не верится. Неужели так оно и было?
И.Г. Конечно, не совсем так. О коварстве «белых», которые после Гражданской убежали в Китай, нас предупреждали постоянно. И замполит, да и особист бывало. Но понимаешь, для меня и моего поколения Гражданская война это было чем-то легендарным и давним, вроде было, но уже верится с трудом. Тем более что Отечественная война сильно наш народ сплотила, и все обиды, нанесённые Гражданской войной, задвинула «в далекий угол», том числе в эти «белогвардейские» угрозы мы как-то не особо верили.
И вот в ночь на первое июня, на одном из постов, прикрывавших подходы к аэродрому, была задержана полуторка без груза, за рулем немолодой мужчина, свое появление около аэродрома объяснял невразумительно (а за пару-тройку дней до начала войны все наши аэродромы окружили сетью тайных постов и «секретов», на которых обычно дежурили солдаты техслужб и БАО – про «Бранденбург» помнили, ждали что и у японцев подобное есть). Вызвали особиста, тот начал обыскивать автомобиль, а под сиденьем рация. Оказалось, это был засланный японцами шпион из числа белогвардейцев[184]. Да он и не запирался: «Мало я вас, мразей краснопузых, поубивал!.. Жалко сейчас не удалось!..» Особист потом всё сокрушался: «Эх!.. Не попался он мне под Волочаевкой!..» (Особист наш в молодости в Гражданской крепко повоевал…)
Ну, а в Харбине я на белоэмигрантов насмотрелся. На тех, кто были просоветски настроены. Там по отношению к СССР эмиграция разделилась резко – та Гражданская война, которая у нас по большому счёту закончилась, там продолжалась вовсю, сын шёл на отца, а брат на брата. Семьи разделялись, когда родные сёстры проклинали друг друга, после чего одна сестра шла встречать советские танки цветами, а вторая всеми правдами и неправдами бежала на юг Китая, в надежде, что уж туда американцы и англичане доберутся раньше «этой красной сволочи». Или один брат мог должность в «Штабе обороны Харбина» занимать, а второй по ночам в наших солдат стрелял. И так тоже было.
Помню, познакомился я там с одной русской семьёй, глава которой был командиром одного из отрядов «русской самообороны» (именно его отряд обеспечивал наш прилёт в Харбин). Отличный парень и примерно моего возраста, только он уже был женат. Любил я ходить к ним в гости, знаешь, такие классические русские интеллигенты. А тут прихожу, а их нет. Я служанку: «Где хозяева?» – «Хозяева на кладбище». – «А что случилось?» – «Хозяин хоронит своего отца…»Оказывается, отец у него был офицер-белогвардеец, у Колчака воевал. И теперь, когда началась вся эта заваруха с восстанием, то побежал в ближайший жандармский участок, помогать маньчжурским полицаям держать оборону. Зная, что шансов уцелеть практически нет. Ну и погиб. Вот такой он был упёртый монархист (записку написал: «Я не смог защитить одного монарха, так постараюсь защитить другого»). Это при том, что китайцы жандармов ненавидели (и поверь, было за что), и тот участок брал именно китайский отряд. И после всех, кто там оборонялся, буквально растерзали. Так что моему другу пришлось хоронить своего отца в закрытом гробу, потому что это и на человека-то похоже не было.
Но и это не конец. Захожу к своему другу через несколько дней, встречает меня его заплаканная жена: «Серёжу арестовали…» Оказывается, кто-то донёс в комендатуру, что у моего друга отец-белогвардеец, да ещё и агент жандармерии (раз погиб в жандармском участке). Вот моего друга контрразведка и замела, не особо долго разбираясь. Я в этот день с его женой в тюрьму ходил, посылку передавал.
А.С. Не боялись, что и вас заодно за порочащую связь загребут?
И.Г. Не боялся! И не надо думать, что я один такой уникум был. Пришли в тюрьму, а там большая часть родственников задержанных, пришла со знакомыми им нашими офицерами, которые, так же как и я, согласились помочь[185]. Поверь, мы были очень смелые и очень гордые. А моего, приятеля, кстати, недели через две выпустили.
А.С. А как ваш полковой особист на это дело отреагировал? Наверняка же он узнал, что вы якшаетесь с семьёй задержанного.
И.Г. Да нормально отреагировал. Особист у нас мужик был немолодой, неглупый, но главное, по-человечески порядочный. Он был не кадровый, а в армию был призван с началом войны, а до того был небольшим партийно-хозяйственным функционером. В Гражданскую воевал на Дальнем Востоке в какой-то партизанской бригаде (очень песню любил «По долинам и по взгорьям…»), потом вроде бы немножко служил в каком-то авиаотряде, потом уволился из армии и ушёл на партийно-хозяйственную работу. Ну, а с началом войны его мобилизовали и как разбирающегося в специфике авиации направили особистом в наш полк. Поначалу мы его считали мужиком недалёким, поскольку говорил он такими «казенными» фразами, что скулы сводило (ну, а что ты хотел?.. хозпартработа, она накладывает…), но с сугубо житейской сметкой, как и с пониманием самой жизни у него было всё нормально.
Помню, должны мы были в первый раз выйти в Харбин в увольнительную. Первым выступил замполит, что-то говорил про белогвардейцев, бдительность и всё такое. Потом выходит особист и говорит: «Ребята, я буду краток. Вы наверняка столкнётесь с теми, кого мы – ваши отцы, победили в Гражданской. Вы сами – наши сыновья, это те, кто победил немецких фашистов и их кодлу, а сейчас побеждаете фашистов японских. Вы – дети победителей и сами победители! И я надеюсь, что у вас всех хватит ума не становиться проигравшими!..»
Вот поэтому я и говорю, что мы были очень гордыми и очень смелыми, потому что мы были победителями!
Я рассказывал, как в госпитале с японским лётчиком общался? Через три дня вызывает меня особист: «Пришла тут на тебя бумага. Было?..» – «Было» – и рассказываю ему это всё, что рассказал тебе. «Ладно, – говорит он, – я отпишусь, что это я тебе дал задание, встретиться с этим японцем, на предмет выявления тактических приёмов. Только ты меня не подведи, если вдруг спросят, а давал ли я тебе задание, говори, что давал. Врать нам надо будет одинаково. Ты всё, что у этого японца узнал, ребятам расскажи, тогда я это по документам как спецмероприятие проведу…» – «Лады, – говорю, – подтвержу, и с ребятами обсудим…» Вот так всё и закончилось.
А.С. А не пытались узнать, кто это вас сдал?
И.Г. А зачем? Меня этот вопрос совершенно не волновал тогда и не волнует сейчас. Скорее всего, это был тот мамлей-переводчик. Что же ты думаешь, он только переводчиком в госпитале работал? Наверняка ещё и на контрразведку. Даже фамилии его не помню, и лица – кажется, звали его Борис.
А.С. Что-нибудь ещё интересное в «Харбинский период» у вас было?
И.Г. Там всё было интересно, начиная самим Харбином, с его товарным изобилием (у нас же ведь всё по карточкам было, и продукты, и вещи, а там от всего магазины буквально ломились), и заканчивая тем, что мне удалось подлетнуть на «Хаябусе» и с маньчжурскими лётчиками встретиться.
А.С. А где лётчики в Харбине жили? Квартиры снимали или в казармах?
И.Г. В казармах при аэродроме рядовой состав жил, а лётчики и вообще офицеры в отеле. На аэродром и с аэродрома нас возил довольно комфортабельный автобус. Отель держал русский эмигрант, а прислуга в основном была из китайцев и китаянок. Мне очень там нравилось – мне как комэску полагался отдельный номер, небольшой, но очень удобный, естественно с ванной и туалетом. Как ни придёшь, всегда всё чисто, всегда всё прибрано, бельё на кровати свежайшее. Возвращаешься с аэродрома, а тебя ждёт комплект выстиранной и выглаженной формы. Вечером сапоги перед дверью номера выставишь, а утром, как бы рано ты ни встал, сапоги стоят уже начищенные до блеска. Горничные-китаянки трудились круглые сутки, как пчёлки. Кстати, кухня при отеле тоже работала круглосуточно, том числе если проголодаешься, то по телефону портье «звякнешь», и заказ тебе принесут в номер даже ночью.
А.С. Хозяину деньгами платили или каким-то иным способом?
И.Г. Конечно, деньгами. И хорошо платили, не обижали. Наши рубли на местные юани обменивались по очень выгодному курсу и в любом отделении любого банка. Как раз мы там зарплату получили – часть в маньчжурских юанях, а часть почему-то в рублях. Так я, обменяв рубли, себе первым делом купил большущий кожаный «чемодан путешественника» на несколько отделений, шерстяной костюм-тройку, пару шляп, несколько рубашек, отличный модный плащ, драповое пальто, несколько пар туфель и ботинок, несколько галстуков. Ну и ещё кое-что по мелочи, вроде трусов-носков. Прибарахлился. И ещё много денег осталось. Я когда своим знакомым покупками похвастался, то жена моего друга меня попрекнула, что я с ними не посоветовался. Они бы мне всё то же самое нашли с хорошей скидкой, а костюм, оказывается, лучше было не покупать, а сшить у их знакомого портного-китайца. По деньгам вышло бы чуть дороже готового, но зато точно по фигуре. Поскольку денег у меня оставалось ещё много, то я заказал себе костюм и у их портного. Китаец этот держал швейную мастерскую (там, кроме него самого, ещё человек восемь работало), он хорошо говорил по-русски и оказался настоящим мастером – обмерил меня только один раз и через три дня я уже примерял готовый костюм. Сидел как влитой. Я потом у него ещё два комплекта формы заказал – парадную и повседневную (с кителем, мы-то по фронтовому ходили в гимнастерках). Оба комплекта он мне сшил как бы не лучше, чем костюм. Мои знакомые также посоветовали мне и китайца-сапожника, чтобы пошить под форму сапоги. Тот тоже был владельцем небольшой мастерской, хорошо говорил по-русски и за несколько дней сшил мне две пары отличных офицерских кожаных сапог. И тоже за сравнительно небольшие деньги.
А.С. А как портной узнал, как надо шить советскую военную форму?
И.Г. Ты недооцениваешь китайской предприимчивости. Форму он сам предложил мне у него пошить. И этот самый вопрос я ему тогда задал. Он, не говоря ни слова, достаёт с полки толстенный альбом, открывает и мне показывает, а там выкройки всех видов форм чуть ли не всех армий мира, и английской, и американской, и японской, и РККА в том числе. Уж где они сумели образцы для этого альбома раздобыть?.. но достали[186].
А.С. Вопрос, на который если хотите, то можете не отвечать: пока жили в отеле, такой вопрос, как половой, с помощью горничных решать пытались? Тем более что, сами говорите, работали они круглосуточно…
И.Г. Ха… Это уж кто как договорится, главное, чтобы не было даже намёка на насилие. По крайней мере, от горничных на наших ребят никому никаких жалоб не поступало – ни на грубость, ни на скупость, ни на… м-м-м… бессилие.
А.С. А теперь расскажите про полёты на «Хаябуса» и про маньчжурских лётчиков.
И.Г. К нам в полк новые самолёты пригоняли перегонщики. И вот один из таких самолётов летчик-перегонщик почему-то посадил не к нам, а на аэродром Харбинского авиазавода. Вот мы с инженером полка и поехали забирать этот самолёт. Инженер должен был оформить бумаги, а я перегнать истребитель на наш аэродром. Завод работал, как при японцах – там чинили наши повреждённые самолёты, а еще трофейные Ки-43. Специализацией его раньше был выпуск истребителей Ки-27 (это, конечно, прекратили, на кой нам такое старье), а также ремонт и сборка из деталей истребителей Ки-43 (а вот это продолжили – все, что затрофеили наши войска, вне зависимости от их состояния, тащили туда, если не на восстановление, то на запчасти).
Вот на одном из трофейных Ки-43 я и слетал. Пока наш инженер «бюрократию разводил», я по аэродрому походил. Смотрю, стоит японский истребитель, а вокруг него люди нашей форме ковыряются. Ага, Ки-43… Такой пропорционально-вытянутый, очень красивый самолёт, с радиальным двигателем, размером с мой «як». Подошёл, разговорились. Попросил в кабине посидеть… «Да садись…»
Сижу, мне объясняют, где какие приборы. Кабина маленькая, поменьше, чем на «яке», но побольше, чем на И-16. Обзор из кабины не хуже, чем на «яке» – фонарь каплевидный. Приборов довольно много и расположены очень непривычно. Торцы казённых частей пулемётов торчали прямо в кабину. Удивило, что рукоятка газа у него «в другом направлении» – у нас газ прибавляется движением от себя, а на «Хаябусе» на себя. И гашетка в виде кнопки на торце рукоятки газа, под большой палец (где у нас кнопка рации). Под левую руку! Зато там, где у нас гашетки, на ручке управления две кнопки выпуска и уборки боевых закрылков. И прицел устаревшей конструкции – оптический, в виде длинной трубы, через лобовое стекло. Я такого с училищных времён не видел.
Ну и так, слово за слово (я строю из себя такого крутого фронтовика), «…а ты на нём подлетнуть бы смог?..» – «Конечно, смог!» – «А, давай!..» – «А что, можно?» – «Можно…» Во попал!.. Но отказываться не стал, «марку» держал. (Молодой был – дурак был…) Выкатили меня на ВПП, подогнали автостартер (Ки-43 автостартером запускался). Полоса широкая, бетонная, взлёт проблем не составил. Взлетел, сделал один кружок вокруг аэродрома. Управляемость великолепная, реагирует на малейшее движение, причём усилия на рули надо приложить минимальные. Ухожу на кружок побольше. Сделал по паре виражей, вначале пологие, потом поглубже – висит в воздухе как влитой. Потом поднялся повыше, крутанул пару «бочек» – одну вправо, одну влево. Отлично! Дал полный газ – вот тут уже уже, после «яка» остроты набора скорости явно не хватает, да и скорость как стала на 460 км/час и дальше никак (это когда я на своём «яке» на той же «тысяче» легко делал «по прибору» 550). Попробовал на полном газу пройтись «с прижимчиком», еле довёл до 500. Як-7Б и тот был быстрее. На посадке никаких сложностей. Итог же – по моему мнению, «Хаябуса» был хорошим скоростным спортивным самолётом, просто «мечта пилотажника», но уже никак не истребителем.
А.С. А почему «молодой был – дурак был»?
И.Г. Любой самолёт осваивать надо, а не вот так, с бухты-барахты!.. Иначе можно гробануться запросто. Чисто на рефлексе ручку дернешь не туда – и кранты! Но вот, приземлился, разговорились дальше. Задаю вопрос, а на кой чёрт нам эти «Хаябусы» сдались? Отвечают, что «это не для нас, а для них» и показывают на группку китайцев в чужой военной форме, которых я поначалу принял за перекуривающую местную аэродромную обслугу. Оказывается, это были маньчжурские лётчики. Незадолго до начала войны они прибыли в Харбин для освоения истребителя Ки-43 (до этого они летали вроде бы на Ки-27). С началом восстания они к нему примкнули, по ходу дела перебив всех своих инструкторов-японцев. И вот теперь осваивали свои истребители уже под нашим руководством.
Пока «суть да дело», подходят эти китайцы к нам. В основном ребята моего возраста или чуть моложе, но возглавлял их мужик в возрасте уже хорошо за тридцать, как выяснилось позже, майор маньчжурских ВВС. Крепкий такой, атлетичный дядька, очень заносчивого вида. Оглядел меня почти презрительно и спрашивает переводчика. Тот переводит: «Где вы научились управлять японским истребителем?» Я отвечаю: «Вот прямо здесь и сейчас – у меня на нём был первый вылет». Он переспрашивает: «То есть до этого вы этот самолёт не видели?» – «Только в бою, по ту сторону прицела!..» Переводчик мне: «Он вам не верит – вы слишком молоды, чтобы иметь опыт, позволяющий полёты на совершенно незнакомой машине…» Вот так и поговорили. Потом они отошли, а я говорю: «Какой заносчивый китаец, так бы в морду ему и дал!..» – Мне говорят: «Не китаец, а маньчжур. В Маньчжурии ВВС считаются национальной элитой, поэтому лётчиков-китайцев в них нет, только маньчжуры. Максимум, может, у кого-то мать-китаянка. Ты им сдуру не брякни „вы – китайцы“, оскорбятся!» И здесь азиатские страсти!
А.С. Они действительно воевали? Небольшой экскурс в историю, чтобы вы поняли, почему я спрашиваю. Как теперь известно, Харбин это было единственное место, где части армии Маньчжоу-Го поддержали восстание и воевали против японцев. Вся остальная маньчжурская армия в подавляющем большинстве просто разбежалась. Факт же участия в войне против японцев боевой авиации Маньчжоу-Го вообще известен мало (наоборот, известны «за»), а многие на Западе считают его пропагандистской выдумкой и ставят под сомнение.
И.Г. Ну, сказать, что все маньчжурские части в Харбине поддержали восстание, было бы преувеличением (те же жандармы воевали за японцев). Что же касаемо армейцев, то тут правильнее будет говорить, что восстание поддержали кто-то из рядового состава, ну а своих офицеров по большей части перебили.
Что же до лётчиков, то они действительно воевали. Совместно с нашим полком они сделали несколько боевых вылетов, а потом на боевые задания летали самостоятельно. Насколько часто, я, конечно, не могу сказать. Они сбили как минимум один японский самолёт. Я знаю это точно, потому что произошло это на моих глазах.
А.С. Очень интересно! Поподробнее можно?
И.Г. Нам где-то за день сообщили, что мы должны совершить несколько совместных вылетов с маньчжурскими союзниками. Вот Новосёлов меня на эти совместные вылеты командиром и назначил. Я не хотел, честно, и попробовал отказаться. Когда же это не удалось, я его спросил, что мне делать, если из маньчжур кто-нибудь решит к японцам перелететь, можно ли мне его сбивать? Новосёлов и говорит: «Если кто-то из них попытается на вас напасть – бей его безжалостно! Вот такой тебе приказ! А попытается убежать, так пусть бежит – то не твоя забота!..» На следующий день они к нам прилетели на аэродром.
А.С. Это вы всё ещё в Харбине стояли?
И.Г. Нет, это мы уже стояли в Мукдене, когда японцев уже отбили и гнали к Жёлтому морю. Вот тогда они к нам на аэродром и прилетели. Двенадцать «Хаябус», по-нашему эскадрилья. Точнее «двенадцать и один», потому как майор, который ими командовал, прилетел на своём персональном истребителе, который в состав этой эскадрильи не входил. С ними и звено Ли-2 с их техсоставом. «Дугласы» уже наши, советские. Скажу сразу, никто из маньчжур к японцам перебежать не пытался – все честно и храбро воевали. Все наши совместные вылеты были по одной схеме – «шестёрка» их и «шестёрка» нас. Они шли в «тройках» на полутора тысячах, а мы в «парах» – метров на 500–600 повыше.
А.С. Они что, «тройками» летали?
И.Г. Угу, совершенно устаревшая тактика. Впрочем, в тех вылетах это особой роли не играло. Правда, уже в последнем совместном вылете они тоже перешли на строй «пар». У нас научились.
И ещё – их майор, точнее уже полковник (к нам в полк он прилетел уже в новом звании) вообще летел отдельно. В одиночку, без ведомого и вне общего строя. На мой взгляд, очень самонадеянное поведение, но летал он именно так. Я думаю, что он так своим лётчикам уверенность в собственных силах и мастерстве демонстрировал.
А.С. Это как?!
И.Г. А вот так – идут две «тройки», а он шёл метров на четыреста выше их и оттягивался в сторону противоположную солнцу. Кстати, «полкан» этот действительно оказался отличным лётчиком – ту неделю, что они стояли на нашем аэродроме, у них утро начиналось с того, что этот полковник взлетал и 10–15 минут «крутил» на своём персональном истребителе в небе пилотаж. Видать, было это у него вместо утренней зарядки. Надо сказать, «крутил» очень хорошо, что сразу выдавало опытного пилота.
А.С. Как я понял, эти совместные вылеты были «с бомбами»?
И.Г. Ну да. И у них, и у нас – с «сотками».
А.С. А как бы вы оценили их индивидуальную подготовку?
И.Г. В среднем, наша безусловно была лучше. Как пилотажники маньчжуры были неплохи, но по части тактики – полная дремучесть. Я видел один воздушный бой, что провели маньчжурские лётчики, и, на мой взгляд, ничего интересного они в нём не показали. Обычная свалка – ни строя, ни организации. Хотя их полковник, как лётчик-истребитель, был безусловно «на высоте». Он у меня на глазах японский истребитель сбил. Такой же «Хаябуса», как тот, на котором он летал.
У меня первый день с ними очень интересный был. Как я уже сказал, каждое утро у маньчжурского полковника начиналось с того, что он «прогонял» свой пилотажный комплекс. Так же было и в этот день. Все летчики, и наши, и их, к тому времени уже были на аэродроме, его акробатику видели во всех подробностях. И вот стоят маньчжуры, смотрят, как их полковник в небе «петли крутит», довольно цокают языками и на нас с гордостью поглядывают. Смотрю, Новоселов потихоньку «заводится». Я ему: «Тащ майор, разрешите союзникам возможности „яка“ продемонстрировать? Только пусть мне „удалого“ дадут и заправят не больше чем на четверть…» Новоселов немножко подумал и говорит: «Давай! Только что бы мне, у-ух!..» – и кулак показывает.
Пока мне готовили машину, маньчжурский полковник уже приземлился. Сел я в «як», вырулил на ВПП, прогрел хорошо двигатель, потом как дал!.. Только оторвался от полосы, сразу убираю шасси и буквально тут же две «бочки», потом боевой разворот, оттуда пикирнул, прошёл на бреющем, потом на иммельман и всё так резко, рывками, со «струями» с плоскостей. В общем, «поймал» я хороший кураж и прокрутился так минут десять, и всё на самой малой высоте. Приземляюсь, иду на КП, докладываю. Вижу, Новосёлов доволен, как кот, объевшийся сметаной. Сам я так с превосходством поглядываю на маньчжуров, мол, «знай наших!»… Смотрю, а ребятки-то «проникнулись». И полковник их там же на КП. Он меня узнал и глядел уже совсем не так заносчиво, как раньше. Тоже мне, нашёлся… опыт мой оценивать!..
А.С. Как взаимодействие отработали? Или они тоже по-русски говорили?
И.Г. Не говорили. А по большому счёту чего там отрабатывать? Две «шестёрки»… Не бог весть какие трудности!.. На земле через переводчиков, а в воздухе разговаривать не о чем, обо всём уже договорено на земле.
А.С. А какие опознавательные знаки несли маньчжурские самолёты и в какой цвет были окрашены?
И.Г. Цвет защитный, «зеленый хаки». Опознавательные знаки их, маньчжурские – на плоскостях сверху и снизу такие большущие красные звёзды, в центре которых яркие круги, у которых нижняя половина была жёлтой, а верхняя – из горизонтальных цветных полос красной, белой, чёрной и, кажется, синей. На килях точно так же – большие красные звёзды на весь киль, с таким же жёлто-многоцветным кругом в центре. На фюзеляже длинные надписи из крупных иероглифов, насколько помню, белых. Причём краска была свежей, очень яркой. А номеров на самолётах не было, что странно. Но мне нравилось, что у них всё такое яркое и своеобразное – случись появиться в воздухе японским «Хаябусам», то различать будет легко, но японцы в воздухе в наших совместных вылетах не встретились. А у их полковника самолёт был выкрашен иначе – в такой светло-серый цвет, без всяких надписей на бортах, но опознавательные знаки на нём были такие же, как и у всех.
А.С. А что штурмовали?
И.Г. Во всех совместных вылетах штурмовали японские опорные пункты, оказывали войскам непосредственную поддержку, вначале бомбами, а потом пулемётно-пушечным огнём. Зенитного противодействия ни в одном из этих вылетов не было. В первый день у них был один вылет – слетали шесть человек, на второй день ещё один вылет – слетали другие шесть. Так эти шестёрки чередовались и в дальнейшем. Плюс их полковник – он обычно оставался на высоте и наблюдал, как его лётчики работают. И бомб его самолёт никогда не нёс. Он тоже изредка пикировал, по кому-то стрелял, но потом сразу старался занять положение повыше. Вот такой был оригинальный тип. Потом маньчжур перебросили на другой аэродром, и там они уже летали самостоятельно.
А.С. А не помните, чем ещё кроме окраски самолёт полковника отличался?
И.Г. Как я понял из разговоров наших технарей, на его самолёте был установлен более мощный двигатель, более современная радиостанция и коллиматорный прицел. Впрочем, что прицел у него нормальный, а не эта «труба» сквозь стекло, было видно и нам. Как я понял, у него была наиболее поздняя и современная модификация «Хаябусы». Где-то ему такой достали.
А.С. С кем-то из маньчжурских лётчиков вы поближе сошлись?
И.Г. Нет. Мы вообще с ними встречались только на КП при получении задания. Всё остальное время они на своей половине аэродрома, мы – на своей. Мы не говорим ни по-китайски, ни по-маньчжурски, они если кто по-русски и говорил, то нам этого не показал. У нас если кто и сошелся поближе с этими союзниками, так это техсостав, маньчжуры у нас периодически просили в помощь специалистов, то по двигателям, то по рациям, то по ещё по чему-нибудь. Хорошо помню, как их полковник благодарил Новосёлова за работу наших радиотехников. Они пару ночей ударно поработали, что-то там перепаивали и переставляли, и у маньчжурских лётчиков стали по-нормальному работать рации. А у самих маньчжур техсостав в основном состоял из китайцев, у них заносчивости было явно поменьше.
А.С. А вас не удивляло, что эти маньчжуры воюют за нас?
И.Г. Удивляло, тем более что с противоположной стороны маньчжуры воевали и против нас (разведка докладывала). Я помню, мы даже спрашивали у наших переводчиков, что они по этому поводу думают? Наиболее популярной была версия, что у этого полковника был какой-то личный счёт к японцам, настолько крупный, чтобы пойти на союз с нами, хотя коммунистом не был точно. Он и лётчиков своих на эту войну подбил, поскольку командиром был авторитетным или, как сейчас любят говорить, харизматичным. И пилотом был отличным к тому же. Ему его подчинённые поэтому и поверили.
А.С. Что-нибудь сильно отличное от нашей организации у маньчжур было?
И.Г. Было. Мордобой. Тут маньчжурские лётчики не стеснялись совершенно. Техсостав зуботычины от своих летунов получал только так, для нас такие взаимоотношения выглядели дико.
А.С. Про сбитый маньчжурами рассказать поподробнее можете?
И.Г. Летим четвёркой. С пункта наведения приказывают: «Окажите помощь союзникам!..» Подлетаем, вижу натуральную кучу-малу – семь маньчжурских «Хаябус» против восьми японских точно таких же. Всех отличий только, что японские чуть потемнее окрашены, да опознавательные знаки в виде красных кругов на фоне таких широких белых полос. Только мы показались, как японцы в пике и из боя!.. Вот именно в этот момент, единственный из всех выкрашенный в серый цвет «Хаябуса» сумел пристроится в хвост к своему противнику и сбить его длинной очередью. Так что, нам в этом бою поучаствовать не удалось. К тому времени исполнение приёма «выход из боя с последующим бегством» большинство японских лётчиков довело до виртуозности.
А.С. Но вернёмся к «харбинскому периоду». Как я понял, то японское контрнаступление наши ожидали?
И.Г. Да. Причём оперативная пауза, которая образовалась с выходом наших войск на линию Харбин-Цицикар, командованием нашего фронта была использована с большим толком. Если говорить об авиации, то это заключалось в том, что опираясь на аэродромную сеть вдоль КВЖД, к линии фронта было перемещено достаточное количество штурмовых авиаполков, которые на первом этапе войны подотстали от наступающих частей, ввиду маленькой дальности полёта штурмовиков (дальше Муданьцзяна, на первом этапе войны, «илы» нашей воздушной армии боевых действий практически не вели). Зато с началом японского контрнаступления на Ил-2 и Ил-10 легла основная нагрузка по непосредственной поддержке советских войск по линии боевого соприкосновения. И надо сказать, что тут «илы» показали себя с самой лучшей стороны, это была именно для них предназначенная работа. Тем более что у японцев практически не было зенитных средств, позволяющих адекватно поражать бронированные штурмовики. (Говорят, что немецкие пехотинцы Ил-2 называли «мясником», было за что. Уверяю тебя, что японская пехота и танкисты с ними в этом вопросе проявили бы полнейшую солидарность. Я лично видел.)
Также ближе к фронту было перемещено и достаточное количество пикировочных авиаполков, что, понятно, «здоровья» японской армии тоже не прибавило, скорость оперативного реагирования советской бомбардировочной авиации выросла в разы. И если японцы во время своего наступления надеялись столкнуться с достаточно ограниченными силами советской ударной авиации, ввиду её отрыва от основных баз на территории СССР, то их надежды были разбиты сразу же и в прах. И силы истребителей тоже были увеличены. Снабженческие возможности КВЖД наше командование использовало по полной.
Что касаемо нашего полка, то по линии боевого соприкосновения мы работали несколько дней подряд совместно с Ил-10 75-го штурмового авиаполка. Потом нас снова перевели на нашу обычную «работу» по японским тылам (как ближним, так и не очень), от которой нас почти не отвлекали до самого выхода наших войск к Жёлтому морю. Надо сказать, что Ки-84 и Ки-43 я сбил именно тогда, когда японцы ещё пытались наступать.
75-й ШАП, кстати, тоже был чисто дальневосточным, с немцами он не воевал. Хотя комполка ШАПа майор Черных уже успел прославиться на этой войне. Где-то на пятый день войны он в паре со своим ведомым (кажется, Юрченко была его фамилия) вылетели на «свободную охоту». Вскоре они обнаружили бронепоезд врага и атаковали его, а на бронепоезде зенитки. Они самолёт Черных и подбили. Пришлось ему садиться там же недалеко от японцев на вынужденную. Так ведомый посадил рядом свой самолет, забрал майора в кабину и благополучно возвратился на аэродром[187].
А.С. Интересно, а как майор исхитрился в кабину Ил-10 влезть? У Ил-10 кабины и стрелка и лётчика пообжаты куда сильнее, чем на Ил-2.
И.Г. Оба штурмовика были без стрелков. К пятому дню войны в 75-м ШАП посчитали вероятность появления японских истребителей настолько малой, что предпочитали оставлять своих стрелков на аэродроме. Даже пушку стрелка снимали. Сам стрелок и его пушка с боезапасом это больше ста пятидесяти килограммов веса. Они на боевые задания летали с ударной нагрузкой «в перегруз», поэтому «минус больше 150 кг» это было значительным облегчением самолёта. Вот в пустую кабину стрелка Черных и забрался.
А.С. Рискованно без стрелков-то…
И.Г. Да, риск был, но не особо. Ил-10 самолёт скоростной, на пологом пикировании запросто делал шестьсот, так что, попадись им какой-нибудь «Хаябуса», то они бы от него просто убежали.
А.С. Вот странная вещь, почему-то ШАПы, не воевашие с немцами, к войне с Японией постарались перевооружить на Ил-10 в первую очередь, в то время как ШАПы, с немцами воевавшие, продолжали использовать Ил-2. Не знаете, в чём причина такой странности?
И.Г. Странности тут никакой нет – если у полка тактика и боевой опыт наработаны под конкретную матчасть, то эту матчасть ему и надо сохранить, ибо может случиться так, что весь наработанный опыт для новой матчасти просто окажется не подходящим. Этой проблемы у невоевавших полков не было. Им любая матчасть в бою с точки зрения опыта одинаково нова.
А.С. Что вы сбили первым, Ки-43 или Ки-84?
И.Г. Ки-84. Было это на первый день японского контрнаступления, во время совместного удара с шестёркой Ил-10, по наступающим японцам. К штурмовикам в эскорт дали шестёрку наших Як-9УД. Причём мы должны были не только осуществлять эскортирование, но и атаковать японские зенитки, которые начнут бить по «илам». (План был такой – вначале атакуют «илы», а когда зенитки откроют огонь и раскроют свои позиции, вот тут и должны были подключаться мы.) У нас в этом вылете была интересная ударная нагрузка – по две ФАБ-50 на плоскость. Наш оружейник Лёва Манзон придумал приспособление, позволяющее на один узел подвески крепить две бомбы. Мы это приспособление уже в паре-тройке вылетов испытали раньше, и всё работало без нареканий.
Вот мы уже отштурмовали, построились и пошли домой, когда нас атаковали восемь японских истребителей, которые я опознал как ФВ-190 (нам сообщили, что какое-то их количество у самураев есть), лишь позже мы узнали, что это были Ки-84, силуэт очень похож. Атаковали японцы дерзко и умело. Чувствовалось, что в кабинах японских истребителей сидят опытные лётчики. Атака первой парой японцам не удалась (японцы вели бой тоже в парах), мои ребята на встречно-пересекающихся курсах их удачно отсекли. Не удалась и атака второй. Похоже, японцев это сильно раззадорило. Тем более что по скорости и маневренности их истребители нашим почти не уступали.
И вот новая атака. Моя пара в этот момент занимала положение метров на 500–600 выше «илов». И тут я вижу, как пара японцев заходит на «илы» снизу, маскируясь фоном земли. Я пикирую навстречу японцам, набираю скорость, и ракурс получается такой удачный, где-то четверть по отношению к курсу японцев. Выцеливаю ведущего и бью по нему «тройкой» из пушки и довольно длинно сажу из пулемётов. Надо сказать, что поскольку здесь вылет был сопряжён с эскортированием, то все снаряды пушки я тратить во время штурмовки не стал, поэтому на момент встречи с японцами у меня ещё оставалось где-то половина пушечного боекомплекта и половина пулемётного. Вот я стреляю, и мой 37-мм снаряд попадает японцу точно между двигателем и кабиной. Взрыв!.. только обломки во все стороны полетели. Мы проскакиваем под ведомым японца, делаем «боевой разворот» и оказываемся сзади и выше него. Я пытаюсь поймать его в прицел и бью короткими очередями из пулемётов. «Як» на пологом пикировании набирает скорость быстро, и я начинаю догонять японца. Когда мне до него остаётся 250–300 метров, до японского лётчика доходит, что еще несколько секунд, и я его собью. Он резким переворотом подныривает под меня, я тут же за ним, японец пикирует – я за ним, он идет в резчайший вираж – я снова на «боевой разворот» с «бочкой» в сторону виража, чуть отстаю, но я опять выше (а высота это та же скорость) и я снова его догоняю. Он резко «подрывает» на вертикаль – я за ним. И всё это время, пока я за ним гонялся, я короткими, но довольно частыми очередями бил по нему из пулемётов, но не попадал. «Подрыв» на вертикаль японца и сгубил, потому что он не учёл Рассохина, который во время всех этих маневров был выше и сзади от меня – «держал верх». И когда японец потянул наверх, то Колька ему по кабине и «нахлобучил». Да и не только по ней. 23 мм это, конечно, не 37 мм, но тоже неслабо, тем более что попал Колька далеко не одним снарядом. И этот японец тоже взорвался. (Знаешь, когда идешь вверх на большой перегрузке, поле зрения сильно сужается из-за подступающей к краям черноты, и теряется цветопередача. И вот я до сих пор хорошо помню, как в окружении «черноты» «потускневший» японский истребитель вдруг за доли секунды от носа до хвоста, как гирляндой, покрывается яркими вспышками, большими и маленькими. А потом взрыв!..) Это я рассказывал долго, а в реальности всё заняло куда меньше минуты.
Обычно считается, что после потери одного-двух самолётов противник тушуется, и желание вести бой у него пропадает. По крайней мере, мне рассказывали, немцы вели себя именно так! А вот эти японцы, потеряв двоих, натурально озверели! Их атаки стали буквально непрерывными, били они по нам из любых положений, как только случай им подворачивался, вплоть до «перевёрнутого». Тем более что пилотажниками японцы оказались отменными, полностью использующими отнюдь нерядовые характеристики своих истребителей. И как ни странно, но упор именно на индивидуальное пилотажное мастерство японцев и подвёл, потому что атаки их стали не только очень яростными, но и довольно сумбурными. Да и собственные пары у них при этом разбились. Каждый японец атаковал так, как считал нужным, совершенно не считаясь с действиями остальных. Похоже, что командир японской группы полностью потерял управление своими лётчиками (а может, именно его я и сбил).
Я же, наоборот, только успевал командовать по радио: «Прикрой!.. Отсекай!.. Атакую!.. Уйди вправо!.. Заходи снизу!.. Займи верх!..» – мы вели «классический» бой, основанный на взаимодействии пар.
В один из моментов этого боя, когда я понял, что мы японцев «держим», я командую ведущему «илов»: «„Горбатые“, отрывайтесь! „Горбатые“ отрывайтесь!..» Они с таким хорошим «прижимчиком» как дали!.. Только японцы их и видели!.. Я боялся, что японцы попытаются хоть пару на преследование «илов» выделить, но похоже, штурмовики их уже совсем не интересовали, они жаждали разобраться только с нами, с истребителями. И чем яростнее становились атаки японцев, тем сумбурнее, а такое рано или поздно, но ничем хорошим не кончается. Так случилось и в этот раз – во время одной из атак японский лётчик ошибся и прозевал атаку пары, ведущему которой он буквально сам влез в прицел. И снова попадание 37-мм снаряда, и снова взрыв, от которого японский истребитель просто разорвало в клочья. Вот только после этого японцы «остыли», видать, поняли, что сегодня совершенно не их день. Покрутились ещё пару минут и резко вышли из боя.
Прилетаем к себе, идём на КП докладывать, смотрю я на своих «орлов», все мокрые, хоть выжимай. И я такой же. Попытались обсудить бой, пока шли на КП, так нормальных слов ни у кого нет, одни эмоции – не бой, а калейдоскоп какой-то! Я уже не выдержал и говорю: «Если нечего сказать, то лучше молчите!» Все и замолчали. Вот так помолчали минуту, а потом один у меня спрашивает: «Товарищ командир, а что вы скажете?» – А у меня тоже слов нет, но говорить-то что-то надо, я же командир! Я пару секунд делал глубокомысленный вид, а потом выдал: «Молодцы, что никто не оторвался! Иначе схарчили бы нас за милую душу!.. И ещё я надеюсь, ребята, что японцы зададут себе вопрос: „Чем по нам стреляли русские, что у нас самолёты сразу взрывались?“ Вот так задумаются над ответом, глядишь, и поспокойнее станут, а не такими бешеными, как в этот раз. Ну, ведь просто вымотали, сучьи дети!..» Ничего лучшего сказать я в тот момент не придумал.
Самое интересно, что и повреждения у наших самолётов были минимальные – у двоих по паре-тройке пулевых пробоин в плоскостях. И всё. Хотя повторяю, лётчиками японцы были превосходными, но в этом бою вот такой нам выпал хороший фарт.
А.С. Ну, как говорят: «Бог помогает только тому, кто сам себе помогает».
И.Г. Тоже верно. В этом бою мои лётчики выложились полностью. И я тоже выложился на все сто, и как лётчик-истребитель, и как командир. Думаю, что вшестером против восьми, с результатом 3:0 в нашу пользу, это очень неплохо. Тем более для лётчиков, которых специально на ведение воздушного боя никто не натаскивал.
А.С. И все-таки, по вашему мнению, почему эти отличные японские лётчики проиграли этот бой? Что им помешало, кроме того, что они не умели взаимодействовать?
И.Г. Хм… Ты знаешь, в своё время я тоже задавал себе этот вопрос, и, как мне кажется, я нашёл ответ. Точнее три ответа.
Первый – я, как ведущий группы, оказался на голову выше японского командира. Именно в этом бою все мои бессонные ночи, все часы корпений над уставами, наставлениями и справочниками, часы тренировок в пилотаже и стрельбе, все мои заботы комэска, как научить, натренировать и натаскать своих лётчиков, мучительный подбор правильного состава пар, часы тактических занятий и разборов – всё это легло маленькими, но многочисленными гирьками на весы победы, которые именно поэтому и склонились в нашу сторону. Не хвастаясь, скажу, но именно в этом бою я понял, что такое командирское вдохновение – я видел всё пространство, занятое боем, и предугадывал все действия противника!
Второй – дисциплина. Ты, наверно, слышал, что «дисциплина бьёт класс»? Так получилось и в этом бою. Мои лётчики дисциплинированно выполняли то, что я им приказывал как командир – воплощали мой командирский замысел. Никто не отвлекался, не увлекался, глупо не порол отсебятины. Вся их инициатива была только в рамках моего приказа. Это в бою дорогого стоит.
И «як»!.. Для меня «як» в том бою стал просто продолжением и частью моего тела. Обожаю этот истребитель!.. Вот наши «яки» это третий ответ на твой вопрос – японцы сильно переоценили свои истребители и недооценили наши. Похоже, что возможности наших «яков» в маневренном воздушном бою для самураев оказались полнейшей неожиданностью. Я ведь читал про Ки-84 – американцы считают его ТТХ на больших высотах только чуть хуже, чем у своего «Мустанга», а на малых высотах даже немного и лучше. Поэтому при встрече с нами, да на малой высоте, японцы были твёрдо уверены в сильном (а то и в подавляющем) превосходстве своего новейшего на тот момент истребителя. Скорее всего, что японские лётчики уже проверили свои самолёты в боях с американскими и английскими истребителями (очень даже может быть, что с теми же «мустангами»), что только укрепило их уверенность в превосходстве их самолёта над любым противником. И тут такой облом!..
А.С. А какая высота боя была?
И.Г. Где-то 2500 и ниже.
А.С. Кстати, а не помните, какими снарядами в этом вылете была снаряжена ваша пушка?
И.Г. Помню – все осколочно-фугасные. Мы заранее готовились «давить» зенитки, поэтому у нас все ленты для пушек снарядили только ОФС.
А.С. А как и когда вы сбили Ки-43?
И.Г. Это случилось на следующий день, после того, как я сбил Ки-84. Там получилось достаточно просто. Мы – я и Рассохин – «охотились» в японском тылу. Шли где-то на 1500, уже без бомб (их мы израсходовали раньше по подходящей цели). Видим, метров на 700 ниже нас, идёт к фронту шестёрка «Хаябус» с бомбами, а у нас как раз удачная позиция – со стороны восходящего солнца (дело было ранним утром). И шли они в строю двух «троек». Я этим воспользовался, вышел на заднюю «тройку» и спикировал, «поднырнул» под ближайшего ведомого и врезал по нему из всех стволов без пристрелки – он вспыхнул, а буквально через пару секунд взорвался. Колька врезал по второму ведомому – тот тоже сразу вспыхнул. Мы на вертикаль, а оставшиеся японцы тут же избавились от бомб, стали в «оборонительный круг» и начали уходить на юг. Мы прокрутились выше их минут пять-шесть. Не… никто не оторвался. В круг же «вписываться» я не рискнул, поскольку знал про исключительную горизонтальную маневренность Ки-43, да и японцы опустились на малую высоту – 500 метров, не больше, что не давало мне возможности атаковать их на крутом пикировании. Когда мы убедились, что японцы совершенно не настроены ни нас атаковать, ни в сторону наших войск возвращаться, мы их оставили и полетели к себе. Вот так.
А.С. А японские бомбардировщики лётчикам вашего полка сбивать не приходилось?
И.Г. Нашим, нет. Японские бомбардировщики летали сравнительно высоко – на 3-4-5 тысячах, а через пару дней боёв перешли на работу в сумерках, а то и ночью. С ними обычно «лавочкины» из армейской ПВО «разбирались». У «ла» и высотность побольше, и постоянная связь с постами РЛС-наведения была. Хотя нам, когда мы стояли под Харбином, тоже поступил приказ выделить несколько наиболее опытных лётчиков, для ночного перехвата, но это была сугубо подстраховка нашего командования. Наши сделали несколько тренировочных вылетов ночью (благо оборудование аэродрома ночные полёты позволяло), но потом началось японское наступление и это дело мы благополучно забросили.
А.С. Вопрос, а все ваши сбитые фотоконтролем были подтверждены?
И.Г. Конечно! На всех истребителях нашего полка стояли ФКП. К слову, немецкие. Как приземляешься, так фотолаборант бежит, вынимает плёнку, а когда ставил новую, то требовал подписи у лётчика и оружейника, что, мол, плёнку поставил и что оружие у истребителя уже было снаряжено (или не снаряжено, если вылет был учебный).
А.С. А что ещё немецкого стояло на ваших истребителях кроме ФКП и узлов подвески?
И.Г. Разве узлы подвески были немецкие? Я не знал.
А.С. Ну, если не немецкие, то по немецкому образцу. И всё-таки, что ещё?
И.Г. Рация. Если не чисто немецкая, то из немецких деталей точно. Хотя все переключатели и индикаторы у неё были с подписями на русском языке. И ещё – счётчики снарядов на «тяжёлых» был итальянскими. Это мне Лёва Манзон сказал. В остальном всё было отечественным. По крайней мере, ничего другого не вспоминается.
Маньчжурия, севернее г. Гирин. 14 июня 1945 года
– Шайзе! Швайн! Проклятая желтомордая обезьяна! – злился майор Фогель. – Меня, европейца, германского офицера, бить бамбуковой палкой перед строем! Видел не раз, в их обезьянской армии так наказывают нерадивых новобранцев, – но я-то тут при чем? Ефрейтор, конечно, идиот, но в одном он совершенно прав. Азиат, даже в генеральском чине, все равно останется макакой. Дикари, даже когда говорят по-человечески – никогда не понять, что у них в голове! Еще хуже тех, которых дрессировал мой дед, офицер Кайзеррайха, в Танганьике – уж те не посмели бы насильно гнать белого человека воевать за какого-то их вождя Большую Макаку! А эти желтомордые – пусть сами дохнут за своего императора, а мне это зачем?
Майор оглядел готовую к маршу колонну танков, и настроение у него испортилось окончательно.
– И какого дьявола я вообще влез в эту авантюру? Думал, когда русские придут в Германию, то страшно отомстят, устроят то же самое, что и мы на их территории. И казалось спокойнее отсидеться подальше, тем более на повышенном жалованье и обещанном продвижении в чинах. Довольно с меня и Днепра, и Варшавы, три раза в танке горел, в четвертый раз могло и не повезти. Думал, будет лишь обучение туземного персонала – ага, сейчас! Генерал Сэйити Кита, сволочь, недочеловек, макака недоношенная – всерьез ведь хотел мне голову отрубить! Но после ограничился палками, перед строем. Меня, офицера, белого человека! Шваль.
Фогель влез в командирскую «пантеру», занял свое место. Сидеть было больно.
«Скоты, – подумал он, взглянув на экипаж, – улыбаются, чего-то там вежливо говорят. И убьют не поморщась, лишь им покажется, что я не горю желанием за их императора сдохнуть. Сами верят, что если завтра в танке сгорят, то сразу вознесутся в сады Аматерасу! Ну так животы себе разрежьте, с тем же результатом! Ведь все мы до вечера не доживем! Идиотский приказ – будь это немецкая танковая дивизия, при надлежащей поддержке артиллерией и люфтваффе, тогда шанс был, и то не меньше половины бы сгорело! А с этими, и на этом, в бой идти – верная смерть!»
Приказ был убийственный. Атаковать русских, пытаясь прорвать кольцо окружения вокруг лучших дивизий Квантунской армии, при неудаче обреченных на смерть. Так они и так обречены – сам Манштейн под Сталинградом в лучшем положении зубы себе обломал! Ясно ведь, что обезьяна-генерал, не желая себе брюхо резать, жаждет показать свое усердие – ну а что мы все сгорим, так это у макак считается за честь! Будь я во главе этого стада, то поставил бы «кошек» во вторую линию, как снайперов-истребителей, пока русские будут выбивать мясо, расходный материал на жестянках. Ближний маневренный танковый бой не для «пантеры», для того она слишком тяжела и неповоротлива, один на один с Т-54 еще шанс есть, но когда их два, три, это конец, пока дерешься с одним, другие зайдут с борта. Ну а новая модель, Т-54-100, пробьет «пантеру» в любом ракурсе, с предельной дистанции! А если там у русских тяжелые танки и самоходки с 12-сантиметровой пушкой, тогда сразу можно стреляться – хоть умрешь быстро и легко! Но в японской армии не принято давать советы вышестоящему, даже если приказ даже заведомо идиотский. Тем более – слушать того, кого только что били палкой «за трусость».
– Командовать передовой ротой это высокая честь! Идите и будьте достойны… хорошо умереть, трусливый гайдзин!
Даже разведданными не поделился. Кто там, где? У макак считается, что генерал должен решать, – а подчиненные исполнять не задумываясь. Командующему виднее! Интересно, после неминуемого разгрома у него хватит хваленой японской чести самому вспороть себе пузо? А я не нанимался подыхать за этих жёлтых макак! И их главной макаке-императору я ничего не должен! Я присягал Рейху и фюреру. Теперь Рейха нет, и фюрер если и жив, то недолго, уж Сталин не настолько добр, чтобы не казнить такого врага, коль поймал! Значит, я свободен от присяги и могу позаботиться о себе сам! Только как?
Кретины! В колонне одни танки! А, где-то в хвосте плетутся несколько грузовиков с пехотой. И мы обогнали кого-то по пути. Значит, идти в бой придется без панцергренадер! А у русских солдат есть гранатометы, не хуже чем «панцерштрек», и влепить из него в борт танку, переползающему через траншею, очень легко! И в горячке боя пленных не берут! Я не хочу умирать на чужой земле, вдали от фатерлянда. Желтомордые даже хоронить меня не станут, просто бросят, как собаку. Если с танком не сгорю!
И тут завыло, загрохотало. Артиллерийско-минометный налет, и калибры не меньше пятнадцатисантиметровых! Хорошо, посередине колонны, и даже ближе к хвосту, вот не завидую пехоте на грузовиках! И команда по радио – за год службы Фогель научился если не свободно говорить по-японски, то хотя бы четко понимать командные слова. Вперед – что ж, разумно, броском выйти из-под обстрела. Не нравилось лишь дефиле впереди, его так легко было накрыть огнем! Но проскочили свободно.
И тут впереди засверкали выстрелы танковых пушек. «Пантера», идущая впереди, вспыхнула как костер. Двенадцатисантиметровые – кошмар для панцерваффе, с сорок третьего года! Пожалуй, макака-генерал рассудил правильно: единственный наш шанс против русских «толстокожих» это быстро сорвать дистанцию, вблизи друг друга взаимно пробиваем, но у «пантеры» пушка скорострельнее. Вот только «пантера» не Т-54, и даже не «тройка», не настолько подвижна! А у русских там стреляют не меньше полусотни стволов, даже если мне чертовски повезет разменять свой танк, свою жизнь на один русский, то сам все равно сгорю, – а я не хочу умирать на этой войне, за каких-то желторылых, не хочу! Стоять, идиот (это мехводу)! За дымом они нас не увидят! Макаки, чего уставились все? Не понимаете, что в бою надо не только вперед? Кретины. Ну что ж… другого случая не будет!
– Цель справа десять, танк. Стреляем, и сразу вперед, бронебойным заряжай!
Заряжающий нагнулся к боеукладке. Это хорошо, из всего экипажа он самый опасный! Наводчик, водитель и пулеметчик – все спинами ко мне, да еще и смотрят в оптику. А заряжающий глядит на командира, сидит у него в ногах – и под его рукой штатный МР-40 на борту закреплен. У остальных танкистов оружия нет, кроме тесаков-вакидаси на поясах. Обезьяны, у вас в других танках, даже легких «ха-го», вот как там втроем вообще поместиться можно – командир с длинным мечом-катаной, с ней же из горящего танка выскакивать неудобно! Ну, ваша дурь, хуже лишь вам!
Рука скользнула к потайному карману, нащупала браунинг, взятый у пленного англичанина в Тобруке. Заряжающий умер первым, ткнулся головой в боеукладку, тонкий ручеек крови из дырки в голове. Хорошо, что не парабеллум – были бы все мозги на броне, фу, грязно. И другие макаки успели бы сообразить, – но звук у браунинга тихий. Вторым умер наводчик, обмяк на сиденье. Пулеметчик заорал что-то, схватившись за тесак, – ну и как он будет колоть назад, вывернувшись со своего кресла? Он умер третьим, тем временем мехвод отчаянно пытался открыть люк, будь крышка откидной, а не сдвигающейся вбок, у него был бы шанс, а так он успел лишь высунуть голову, и рухнул обратно, с пулей с спине.
«Отчего в плену у русских должно быть хуже, чем у этих косоглазых? – подумал Фогель. – Я не эсэсовец, не каратель, не состоял в НСДАП, ничем не провинился против их населения и пленных, не то что кретины из Одиннадцатой танковой или панцер-СС. Честно воевал, причем большей частью – с англичанами. Как мой бывший командир, фельдмаршал Роммель. И если он теперь командует армией штутгартского правительства, – то какие у русских претензии ко мне? По крайней мере, на расстрел у них я точно не заработал!»
Майор повернулся на сиденье и скривился от боли: задница и спина, по которым прошлись палки, были покрыты кровоточащими шрамами. Меня, чистокровного арийца, избили какие-то обезьяны! Что ж, перед русскими это будет доказательством, что он, Фогель, в этом бою выступил на этой стороне не по своей воле, его заставили насильно! Но стоит ли упустить случай, совершить и свою личную месть? Если она еще и послужит ему оправданием?
Хорошо, что «пантера» проектировалась из расчета на европейцев, а не на мелких японцев. И так, сваленные вниз трупы наводчика и заряжающего сильно мешали. Фогель сам зарядил бронебойный и развернул башню. В прицел попал «Чи-Ха», ползущий метрах в пятистах. Ну, получи, макака, отправляйся к своей Аматерасу, а я пока поживу на этой земле! Горишь, хорошо, следующий!
Наверное, лучше было бы затаиться. Но злость на проклятых макак была сильнее. И снаряды, летевшие спереди, были намного опаснее тех, что сзади. Глупые макаки, у вас на легких «Ха-Го» вообще нет приборов наблюдения, даже тримплексов, только открытые смотровые щели, на «Чи-Ха» единственный и крайне примитивный прибор у командира – в то время как опыт Восточного фронта показал, хорошо видеть все поле боя это жизнь или смерть! Так что вряд ли его измену быстро обнаружат с танков, идущих позади – и имеет смысл показать русским, на чьей он стороне. А вдруг «папа Эрвин» не забыл еще своего подчиненного и замолвит словечко? И, вернувшись в фатерланд, удастся еще и продолжить службу, и может даже в новом чине? Ведь и Фольксармее будут нужны опытные офицеры-танкисты, прошедшие всю войну. А если и придётся снова воевать, то на стороне русских – по сравнению с адом Восточного фронта любая война покажется охотничьей прогулкой в Швабском лесу!
И вдруг все стихло. Только горели танки. Сидеть здесь дальше было бессмысленно, и Фогель решился. Сначала он высунулся наверх и привязал к антенне полотенце. Затем развернул башню стволом назад и полез к управлению. Пришлось повозиться, откидывая тело мехвода – такой маленький, а тяжелый! И вперед, в русский плен! Было страшно, что сейчас в «пантеру» ударит снаряд – а когда 12-см калибр пробивает броню и разрывается внутри, у экипажа шансов нет, и те, кого лишь иссечет осколками и оглушит взрывной волной, еще позавидуют своим убитым товарищам, заживо горя и не в силах выбраться наружу. Но никто не стрелял, Фогель проехал с километр, или чуть меньше, и вдруг увидел прямо перед собой русский танк с огромной пушкой, нацеленной прямо в лицо. Поспешно заглушив мотор, немец высунулся из люка, размахивая носовым платком. К танку уже бежали русские солдаты с автоматами.
– Нихт шиссен! Я сдаюсь, и готов сотрудничать! И не имею никакого отношения к желторылым обезьянам!
Подполковник Цветаев Максим Петрович, 56-я гвардейская танко-самоходная бригада.
Маньчжурия, июнь 1945 года
Учителем был – им в душе и остаюсь! Все прикидываю, а как бы я после своим ученикам рассказывал обо всем? Если сумею все же в школу свою, под Тамбовом, вернуться. В тридцать девятом призвали, в артиллерию, лейтенантом запаса, на финскую не попал, но домой не отпустили, в сорок первом старлей, под Сталинградом капитан, сейчас уже подполковник – вот не хотелось бы до генерала дослужиться, тогда точно из кадров никак! Ранен был в сорок втором, летом, а дальше как-то везло! Воистину, «святой полк», как мы новые машины, на средства Церкви построенные, получили, новенькие СУ-122-54, с нарисованной на броне головой древнерусского воина в остроконечном шлеме, так до конца войны один лишь экипаж полностью вместе с машиной сгорел, Саша Симоненко, уже в Берлине, под снаряд «мауса» попав. Хотя Т-54, как и Су на его базе, машина очень серьезная – в лоб снаряд «тигра» с дальней дистанции держит. Ну а вблизи, или в борт – старайся не зевать, не подставлять! Вот «ахт длинный», 88/71, он и «пятьдесятчетверку» пробивает, не говоря уже о калибре 128, но это звери редкие и заметные издали очень хорошо. А что у японцев есть?
Листаю альбом, что нас разведка снабдила. Силуэты и данные японских танков – вот не пойму, у самураев наиболее массовые это легкие «Ха-Го» (наш аналог это Т-26, довоенный, сейчас и не встретишь таких в строевых частях) и «Чи-Ха», примерно как немец-«тройка», ранних моделей, еще с короткой пушкой (тоже привет из сорок первого года!). Есть и более опасные – на следующих страницах изображены «Чи-Ну», равноценны немецким «четверкам», тоже ранних, которые с «окурком», «Чи-То», тут самураи явно пытались «пантеру» копировать, внешне даже похож, но по характеристикам, скорее поздняя «четверка» с длинной пушкой, и «Чи-Ри», это вообще смех! Образцом для подражания явно был «тигр», но вышло «труба пониже, дым пожиже», и очень намного! Пушка калибром 75, как на «Чи-То», вес тридцать семь тонн, до тяжелого явно не дотягивает, и даже для такой массы броня слабовата, – а вот зачем самураям вторая пушка 37 мм в лобовом листе, взамен курсового пулемета, совершенно не пойму! Чтобы экономить боекомплект главного орудия при стрельбе по маловажным целям? Так этот снарядик осколочно-фугасное действие имеет ну совершенно недостаточное, против пехоты и противотанковой артиллерии, и даже Т-34, которые тут, на Дальнем Востоке, у нас еще встречаются, этот калибр тоже не пробьет! Единственное здравое объяснение, что японцы ждали встретить на поле боя такого же противника, как они сами – легкие жестянки в первой линии, тигроподобные во второй, и против каждого, свой калибр. Ну а что они против нас готовят? Да и написано в альбоме – что последние два типа, о запуске их в серию данных нет. А «Чи-Ну» выпущены в малом числе, состоят на вооружении всего одной японской дивизии.
Зато известно, что немцы успели отправить самураям какое-то число «пантер», и даже несколько десятков «тигров». Что ж, враг нам хорошо знакомый, – но вот сумели ли японцы так же хорошо обучить экипажи, а главное, найти толковых танковых командиров, как фрицы? Которые даже под конец все же не были нам легким противником. Или Гитлер еще и своих генералов прислал в советники? Так тем более – фашистскую гадину надо раздавить, и навеки, чтобы не ожила! Чтобы наши дети и внуки того, что мы, не испытали. Страшная все же эта вещь, война – лично мне подвигов на всю оставшуюся жизнь хватит.
Бывшую границу мы перешли в походных колоннах (железка до Муданцзяня была уже наша, но – другая колея, успели гады самураи нашу КВЖД изуродовать, на свой стандарт). Слышал, что на севере, в Приамурье, у японцев была почти что «линия Мажино», сплошной бетон с подземными этажами, но то, что я видел здесь, по мерке германского фронта тянуло на среднеоборудованный полевой рубеж. Доты попадались редко, и вооружены были в большинстве, если не пулеметами, то 37-мм калибром в шаровых установках, это защищало от наших «семьдесят шесть», но сто двадцать два расшибал это сооружение напрочь. Помню еще японскую колонну, уничтоженную нашими штурмовиками – наверное, пара километров дороги, плотно заваленных горелым железом, обломками и трупами, похоже, тут накрылось не меньше полка. Мы сначала распихивали все гусеницами и броней, а затем пошли в обход, благо местность позволяла. На пригорке увидели могилу, а на ней обломок крыла с красной звездой – после я узнал у разведчиков, которые прошли тут первыми, что это экипаж нашего сбитого Ил-2, озверевшие самураи их изрубили мечами и привязали тела у дороги, нам в назидание. Фашисты – что те, за фюрера, что эти, за императора!
Настоящий бой был у города Гирин. Снаряды летели отовсюду – калибры у японцев были несерьезными, но маскироваться они умели! И еще, они совершенно не боялись смерти – потери, которые заставили бы откатиться назад даже Ваффен СС, не останавливали японской атаки! В отличие от немцев, пехотная тактика которых строилась вокруг пулемета, «наступление это перенос рубежа огня вперед», японцы делали упор на ближний, причем рукопашный бой – когда бежит толпа, частью даже вооруженная не винтовками, а саблями, желая лишь схлестнуться с нашей пехотой в рубке, как на Куликовом поле. Этому было у них подчинено все – когда Азаров, мой начальник разведки, притащил японский ручной пулемет, то мы все удивились наличию на нем штыка. А пулеметик был так себе, дрянь, гораздо хуже и нашего ПК, и немецкого МГ-42, но приспособленный для ближнего боя! И еще мы совсем не видели у японцев автоматов, даже у их унтеров.
Там наша бригада понесла первые потери. В нашем полку «тройку» из первой батареи сожгла японская самоходка, внезапным выстрелом в борт, с пятидесяти метров, замаскировавшись среди развалин так, что обнаружили мы ее, лишь когда она открыла огонь! Прямое попадание в мотор – слава богу, ребята выскочить успели, ну а по японцу отработали сразу двое, что шли следом. А капитан Замятин, командир второй батареи, погиб в тот же день от пули японского снайпера. И конечно, были потери у пехоты – она, как по уставу положено, не позади, а впереди нас шла, путь расчищала, а мы огнем поддерживали.
А смертников тогда я не помню. Они массово пошли у самураев после, с Мукдена.
В Харбин мы не входили. Корпус, которому была придана наша бригада, получил приказ повернуть на юг. Так что исторического момента, как войска нашего Первого Дальневосточного и Забайкальского фронтов, идущего нам навстречу через горы Хингана, встретились, замкнув основные силы Квантунской армии в кольцо, «дальневосточный Сталинград», я не видел. А мы, как я сказал, свернули к городу Гирин – название что-то знакомое… Вспомнил – был я в Ленинграде, еще до армии, и видел там на набережной, статуи китайских львов стоят, а на постаменте надпись, ши-цза (это, наверное, так лев по-китайски будет) из города Гирина в Маньчжурии, дар от какого-то русского генерала городу Петербургу. И девушка Таня, ленинградка, показывающая мне город, смущаясь (ведь комсомолка же), рассказала мне про поверье, что если встать на спуске между статуями и загадать желание, оно исполнится. Ну я и загадал, просто так – чтобы мне товарища Сталина вблизи самому увидеть. Пока не исполнилось. Таня-Танечка, и где же ты сейчас, жива ли? После Блокады, да и вообще война. Год был тридцать восьмой, тебе было шестнадцать – значит, могла после и на фронт попасть. Нет, влюблен я в тебя не был – просто приехал по делу к ленинградским знакомым, они и попросили тебя мне город показать. Жила ты где-то на Петроградке… и даже не уверен, Таня тебя звали или как-то похоже? Милый, солнечный человек, не подозревающий, что через три года начнется, и в Ленинграде погибнет каждый четвертый. Вот за это и воюем сейчас – чтоб никогда больше такого не случилось.
Японские танки нам встречались и прежде, мелкими группами и поодиночке, но назвать стычку с ними танковым сражением просто язык не поворачивается, подбили и дальше пошли – консервная жестянка типа «Ха-Го» была для нас куда более легкой мишенью, чем дот. А тут японцы пытались нас атаковать, крупными танковыми силами! Но расскажу по порядку.
К 12–13 июня в нашем наступлении возникла оперативная пауза. Авиации надо было перебазироваться на новые аэродромы, а то с нашей территории летать было уже далеко. И надо было восстановить движение на КВЖД, с учетом того, что на ней была другая, «европейская» колея (как и во всем Китае). Войска уже прошли с боями сотни километров, причем забайкальцы по тяжелейшей местности, в очень трудных условиях. И первый этап операции был успешно завершен – теперь наступление разворачивалось на юг, в Китай и Корею. Сейчас лишь восстановим боеспособность, пополним запасы и дальше пойдем.
Наша разведка докладывала, что в районе Мукдена у японцев сосредоточена их так называемая «1-я танковая армия», две дивизии, 1-я и 2-я танковые. Правда, 2-я танковая числилась переброшенной на Филиппины, но были сведения, что на месте ее прежней дислокации японцы срочно формируют новую, – если так, то ее укомплектованность и подготовка личного состава явно не дотягивали до полноценной части! Номинально дивизии были очень сильными, по штату, в каждой 249 средних и 127 легких танков (у нас в корпусе чуть больше двухсот). А две дивизии численно были почти равны нашей танковой армии – правда, у нас Т-54, ИСы и СУ-122, но и у японцев, как показывали пленные, есть присланные Гитлером «тигры» и «пантеры»; а командующим называли немецкого генерала Фогера, «который уже воевал с вами, на Восточном фронте». Год уже прошел, как наша Победа, и бесноватого фюрера наш Трибунал судит, – а кто-то из фрицев не навоевался еще, рассчитывает на реванш? Однако же эти сведения заставили нас отнестись к угрозе японского контрнаступления с полной серьезностью. Год уже не сорок первый, когда надо выстоять любой ценой, нам лишние похоронки сейчас не нужны!
Но все же не знаю, на что рассчитывали самураи, пытаясь сбить нас с позиций! Верно, что авиаподдержка у нас была слабее, но все равно была… хотя случись такое у Муданцзяня, японцев бы всех сожгли еще на исходных, как ту колонну на шоссе, видел я еще в Европе, что бывает, когда на скопление бронетехники налетает полк Ил-2, рассыпая дождем ПТАБы, сотни и тысячи кумулятивных бомбочек всего по два килограмма, которые легко прожигают верхнюю броню даже у «тигра». Может, самураи не надеялись удержаться в обороне? Или всему виной было их стремление атаковать, даже там, где это было тактически безграмотно? Не знаю.
В воздухе появилась японская авиация. До того лично я видел лишь одиночек, преследуемых нашими истребителями, да воздушный бой где-то в высоте – ни одного авиаудара по нашим наступающим войскам не было. Сейчас же нас пытались бомбить, причем дважды, и не штурмовики, а двухмоторные бомбардировщики, прикрываемые истребителями – и если первый налет пришлось отбивать зенитным огнем, хорошо, что японцы бросали бомбы с высоты, неприцельно, то ко второму подоспели и наши «яки», и задали самураям хорошего жару. Сбили не меньше половины бомбардировщиков, и несколько истребителей (остальные удрали, бросив прикрываемых). У нас тоже один «як» был подбит, сел в нашем расположении, пилот цел.
Стреляла японская артиллерия, причем тяжелым калибром, но без корректировки, по площадям. Наш авианаводчик запросил истребителей поддержать – мы уже видели, что «яки» иногда вполне могут сработать и за штурмовиков. Или хотя бы указать нам цели. Летуны план перевыполнили, атаковав что-то нам невидимое, за сопками. А после туда еще отстрелялся наш гаубичный дивизион. И японцы замолчали.
А затем истребители передали – на нас идут танки. Видим несколько колонн, общим числом в две-три сотни. Продержитесь, штурмовики будут через час!
У нас в строю девятнадцать СУ-122 (взамен сгоревшей, успели прислать новую машину, но еще одна на мине подорвалась), один Т-54, двадцать КВ-54. Двенадцать гаубиц (на прямой наводке, и немцам бы мало не показалось), зенитчики, дивизион 160-миллиметровых минометов, два батальона пехоты. Три километра по фронту, километр в глубину. Под Сталинградом куда труднее было!
Высылаем разведку на ближние сопки. Скоро докладывают – видим танки, тремя колоннами, в ближней «пантеры», числом до сотни. Откуда у японцев сто «пантер»? Самураи тут что, все подарки собрали, которые им Гитлер прислал? Что же – встретим, как «королевских тигров» у Одера!
Корректировку дать можете? Бьют наши гаубицы и минометы. Разведчики докладывают, хорошо накрыли ближнюю колонну, там что-то горит, танки разворачиваются в боевой порядок. И поправка – там впереди точно были «пантеры», а дальше было не разобрать в пыли, теперь же видим – «кошек» с десяток, остальные жестянки. Еще пехота на грузовиках, но немного. Что ж, противник нам тем более по силам!
Местность – равнина, с невысокими холмами. К нам ложбина выходит, с изгибом, по ней дорога. Пожалуй, танки могут и по склонам пройти, а вот грузовики вряд ли! Нам прямая видимость – тысяча сто, тысяча двести. Ну вот, появились, сволочи, выползли, как тараканы!
Впереди «пантеры», как и сказали! За ними «чихающие». Нас пока не видят, благодаря окопам – до чего хорошее приспособление нож для самоокапывания на Т-54 и самоходках! До ствола все по высоте землей укрыто, а сверху еще масксети набросили, по куску на моторе возим. Подпускаем японцев поближе, вот дистанция девятьсот, восемьсот, семьсот – огонь!
И летят четыре десятка снарядов в залпе. Прямой наводкой промахнуться трудно, особенно если за прицелами фронтовики, отвоевавшие по году или два. А наш калибр на такой дистанции и для «королевского тигра» был бы смертелен. А гаубицы и минометы продолжают бить по дефиле между холмами, там ад, что-то горит, сильно и хорошо! И горят танки перед нашей позицией, нам даже трудно разобрать новые цели. А «Чи-Ха» и «Ха-Го» прямое попадание 122-мм снаряда просто разносит на куски!
Японцы тоже стреляют. Но пробить толстую полусферическую башню КВ-54, одну лишь возвышающуюся над землей, не под силу даже снаряду «пантеры»! Японские танки ползут по склонам над дорогой, лезут через гребень слева и справа – еще две колонны тоже подошли! Да сколько же вас, сволочи, тут?
А кто там бьет по бортам левой колонны? Ракурс странный – наших там быть не должно!
Ни фига себе – одна из «пантер», прячась за подбитыми и развернув башню, лупит по своим! И попадает! Что там за коммунист-антифашист нарисовался?
И тут появляются наши штурмовики. Три десятка – целый полк. И «яки» сверху. Приказываю авианаводчику – пусть обработают за дальним гребнем, на поле перед нами мы и сами справимся. И начался для самураев содом, гоморра и страшный суд, вместе взятые! Там еще позади пехота их подходила, кому в машинах места не нашлось, тоже попала под раздачу! В общем, сожгли танковую дивизию со всем приданым, ко всем чертям!
А когда все кончилось, та самая «пантера» выползла на дорогу, башня назад повернута, на антенне белая тряпка. Сдается самурай? Приказываю – не стрелять, если только не попробует пушку на нас повернуть.
Переваливает японец через наши траншеи и оказывается прямо перед наведенным стволом КВ. Останавливается, и открывается люк не командира, а мехвода, и вылезает фигура с белой тряпкой в руке. Я приказываю привести пленного к себе на КП – и вижу не японскую, а вполне европейскую морду.
– Их бин майор Фогель. Разделяю убеждения «свободной Германии» и служил в сорок втором под началом генерала Роммеля! Был насильно принужден желтомордыми макаками воевать против Красной Армии. Желаю быть полезным новому фатерлянду и СССР.
– Не врет: в танке там весь остальной экипаж, мертвые, он их всех перестрелял, – говорит Азаров, протягивая мне маленький плоский браунинг, – и своих хозяев он пожег не меньше десятка.
– Герой! – отвечаю я. – Как грабить, то рад стараться, а как против силы, так в кусты? Интересно, что бы он пел, если бы это японцы на нас наступали? Тьфу, смотреть противно! Допросите его, что он знает о силах, расположении и планах противника. И в плен его, в тыл – что еще с ним делать?
Еще помню, уже когда мы шли вперед, по той самой дороге, мимо горелой японской техники. На броне разбитого танка, стоящего на самой обочине, так что всем проезжающим было видно, кто-то написал:
«Это вам за тот Мукден, суки самурайские!»
И ниже:
«Деды, спите спокойно. Мы за вас отомстили – и добавим еще!»
Генерал Сэйити Кита,
командующий 1-м японским фронтом. Мукден – Порт-Артур,
Июнь 1945 года
Это был подлинный марш смерти.
Знаю, что гайдзины успели назвать так то, что было на Батаане, три года назад. Не задумываясь, что те, кто шли тогда – уже были мертвы. Потому что нельзя назвать живым того, кто сдался врагу не по воле сюзерена, а по собственной трусости, чтобы спасти свою жизнь. Но жизнь капитулировавшего труса – стоит меньше, чем пыль под ногами!
И разве трус, пусть с лучшим оружием и в лучшей броне – достойнее настоящего воина? Но что делать, если врагов неисчислимо много, – а в твоем войске далеко не все мастера? Выжившие в Гиринской бойне рассказывали, это было как бросание куриных яиц в каменную стену. Наши танковые дивизии, главная ударная сила Квантунской армии, погибли, не сумев потеснить русских даже на шаг! И не было сомнения, что повторная атака привела бы к полному истреблению того, что еще уцелело! Встать в оборону, не спасет – после того, как половина наших войск погибла в приграничных укрепрайонах, мощных рубежах, которые Япония строила четырнадцать лет – теперь же предстояло развернуть фронт в открытом поле, а русские же, по словам моего начальника штаба, «только размялись и вошли во вкус»!
Но мы готовы были умирать, если на то будет воля страны Ямато! Однако наша гибель не была угодна Аматерасу, и утром 15 июня Квантунская армия получила приказ на общее отступление. Пока русские не начали атаку, перегруппировав силы, – у нас были сутки или даже двое, чтобы оторваться от врага! Однако мы не бежали, нет – никто никогда не может видеть убегающего самурая. Мы отступали в полной дисциплине и порядке!
Хотя русская авиация прежде была менее активна южнее Мукдена, ее хватало, чтобы максимально затруднить железнодорожные перевозки. Бомбовым ударам подвергались станции, особенно при скоплении на них эшелонов, а также мосты. Даже пара истребителей-охотников была опасна – атакуя состав на перегоне, она расстреливала паровоз, а через час прилетали бомбардировщики. Что до автотранспорта, то он был первыми целями при налетах русской авиации на колонны в нашем тылу, а потому, автопарк Квантунской армии уже испытывал большой некомплект по состоянию на 15 июня. И наши пехотные дивизии, как правило, не были моторизованы. Потому мы должны были отступать в пешем порядке, бросив часть тылового имущества и оставив большинство артиллерии в отрядах прикрытия. В эти отряды, имеющие целью задержать русских насколько возможно, вошли также и все легкораненые. А тяжелораненых (исключая старших офицеров) пришлось заколоть штыками, чтобы спасти от позора плена. И это были лишь первые жертвы нашего «марша смерти».
Налеты русской авиации на отступающие колонны были уже с полудня 15 июня. Это были двухмоторные бомбардировщики, пока еще в относительно малом числе – ад начался, когда на следующий день появились штурмовики! Мне лично довелось видеть, как четверка этих проклятых стальных драконов проносится над дорогой, расстреливая людей сотнями – и это было еще не самое худшее! Когда же атакуют эскадрилья за эскадрильей, причем повторно, раз за разом, замыкая круг, до полного расхода боекомплекта – это тайфун, сметающий все! На земле оставались лишь трупы. Потому что мы не могли позволить себе выносить раненых, на своих плечах, ведь у нас почти не осталось транспорта, нам приходилось добивать своих же товарищей, кто не мог идти. Впрочем, тех, кто был ранен в ноги, мы оставляли в кювете, с гранатами – дав возможность умереть в последнем бою.
В это время русские, растерзав оставленные нами заслоны, бросили в преследование танковые корпуса. Наше спасение было лишь в быстроте – хотя двигаться днем было смертельно опасно. Но и места ночевок, если только они были не в китайских деревнях, стали подвергаться бомбежкам. С 16 июня русские бомбардировщики стали массированно применять не только бомбы, но и напалм. А также кассетные противопехотные мины, которыми прежде засеивали с воздуха наши аэродромы – взрываясь, они разбивали колесо машины или повозки, или отрывали ноги не только у наступившего, но и у его соседей; заметить такие мины на дороге ночью было очень трудно. Тогда мы стали гнать впереди войсковых колонн толпы мобилизованных китайцев – оставляя трупы подорвавшихся и убитых, раненых и добитых, расстрелянных за отказ идти или при попытке к бегству. В час, когда тысячами гибнут сыны Ямато – презренные жизни чужаков не стоят и вовсе ничего!
Мы убивали и своих, кто не мог идти дальше – чтобы не унижать их позором русского плена. Помню, как по приказу командира 17-й дивизии убивали женщин походного борделя, там были не только китаянки, но и японки, и всем им отрубили головы, чтобы не отдать на растерзание и потеху русским солдатам. Также убивали нарушителей дисциплины – в течение всего времени в войсках поддерживался образцовый порядок, и тот, кто посмел самовольно бросить оружие или иное имущество, доверенное к переноске, подлежал немедленной казни. И конечно, убивали китайцев – завербованных носильщиков или проводников. После прохода наших колонн оставалась земля, усеянная трупами, японскими и чужими – и над всем этим стальными стаями летали русские самолеты, обильно сея смерть.
Но дух воинов Ямато не был сломлен! Отмечу еще один важный факт. При появлении русских штурмовиков большинство японских командиров батальонов и рот требовало от своих солдат не прятаться в канавах, а стрелять залпами по воздушному врагу, строем, с колена или даже стоя. Хотя это не наносило вреда бронированным Ил-2 и увеличивало наши потери от бомбежки и пулеметного огня, но имело несомненный результат в повышении боевого духа армии, препятствуя ее обращению в бегущую в панике толпу. Оттого 17 июня я, своим приказом, утвердил по вверенным мне войскам именно такой обязательный порядок действий при авианалете. Лишние потери имели в данном случае малое значение, в сравнении с тем, что армия дошла до конца в полном порядке, готовая немедленно вступить в бой.
Что же было с теми, кого настигли русские танки – о том не рассказывал никто. Но бесспорно, что солдаты Ямато встретили смерть достойно, как подобает самураям! Да, они не могли победить – но никто не смеет назвать их проигравшими эту битву!
Мы спешили на юг, но смерть гналась за нами по пятам. Не только с севера, но и с востока – русские вошли в Корею и были готовы отрезать нам путь к отступлению! Потому остаткам Третьей и Пятой армий было приказано отходить к Инкоу. Это было спасением, потому что 20 июня русские войска вышли на западный берег Корейского полуострова. Еще три дня чудовищного напряжения в гонке, где приз был – наша жизнь! 23 июня дивизии отступающей армии подошли к Ляодуну. А 24-го числа у перешейка были замечены русские танки.
Поскольку штаб Квантунской армии во главе с генералом Ямадой успел прибыть в Сеул, то я оказался старшим воинским начальником над группировкой на Ляодунском полуострове. И первым моим действием было обращение к солдатам:
– Сорок один год назад двадцать пять тысяч русских гайдзинов обороняли эту крепость, тогда носящую имя Порт-Артур, против пятикратно превосходящей японской армии. И поскольку тогда они держались одиннадцать месяцев, то наши предки будут огорчены и оскорблены, если пятьдесят тысяч истинных сынов Ямато не будут стоять здесь насмерть столько, сколько укажет им божественная воля микадо! Помните, что Япония не проиграла еще ни одной войны – в отличие от русских, которые тогда были нами разбиты! Так будьте же достойны своих предков!
Нас было пятьдесят тысяч – и еще столько же успели уйти в Корею. А всего три недели назад в строю Квантунской армии было больше миллиона солдат!
Токио, Императорский дворец. 18 июня 1945 года
Раньше в Токио говорили: если вы хотите узнать последние внешнеполитические намерения, идите не в Министерство иностранных дел, а прямо в штабы Армии или Флота. Поскольку хотя формально военный и морской министры были подотчетны премьеру, реально же, состоя на действительной военной службе, прежде всего подчинялись императору, как верховному главнокомандующему, и имели право непосредственного доклада ему. А прочему кабинету, во главе с премьером, часто оставалось лишь выслушать решение, принятое на таких закрытых заседаниях Ставки.
Если только премьером не был сам военный министр, как совсем недавно, генерал Тодзио. Но после поражения у Марианских островов, когда в высших кругах империи всерьез задумались о желательности скорейшего мира, было решено заменить этого бешеного фанатика войны на кого-то более умеренного. Проблема была в том, что этот знак вовне, в обстановке военного времени остался не замечен державами, – а интриговавшие против Тодзио «миротворцы» не имели ни конкретного плана действий, ни желания брать на себя ответственность. Новым премьером стал генерал Коисо, военным министром – генерал Анами. И война продолжалась – ведь даже заключать мир желательно с позиции силы?
Но побед не было. В ходе ожесточенного трехмесячного сражения были потеряны Филиппины. Янки высадились на остров Иводзима – что означало резкое усиление бомбежек Метрополии. Даже успехи оказывались в конечном счете «пирровыми» – так, большое наступление в Китае летом и осенью сорок четвертого хотя и привело к захвату обширной территории и истреблению нескольких миллионов китайцев, солдат и гражданских, совершенно не склонило Чан-Кай-Ши к миру, зато съело значительные ресурсы, с которыми в империи и так было плохо.
Самым слабым местом оказался, как ни странно, торговый флот. Не линкоры и авианосцы, а скромные транспорта были жизненно необходимы, чтобы везти в Метрополию богатства с захваченных обширных территорий. Но того, что было на начало войны, не хватало, – а чрезвычайная программа 1943 года была принята слишком поздно, не была обеспечена ни ресурсами, ни судостроительными мощностями, а главное, к этому времени англо-американцы, после кампаний в Атлантике, в полной мере оценили, что такое «неограниченная подводная война», и накопили богатый опыт. С конца сорок третьего потери японского торгфлота резко пошли вверх, перекрыв весь прирост по «чрезвычайной программе». Причем приоритетными целями считались танкеры – и настало время, когда в Ост-Индии качали нефть миллионами тонн, перекрыв довоенный уровень, а в Метрополии был топливный голод. И не только топливный – рис из Бирмы и Вьетнама не доходил тоже. До недавнего времени большим подспорьем были уголь и продовольствие из Маньчжурии – теперь не стало и их. И было очевидно, что победы в этой войне ждать не придется – значит, надо заключать мир, переходя от разговоров за чаепитием к реальным шагам.
Присутствовали – премьер Коисо, военный министр Анами, морской министр адмирал Енаи, оба начальника генеральных штабов. Вошел император, сопровождаемый адъютантом, все встали и согнулись в глубоком придворном поклоне, затем заняли свои места.
– Империя в опасности, – сказал божественный микадо, – в большей, чем была во время вторжения монголов. Что Армия и Флот могут сделать для отражения этой угрозы?
– Какие вести из Маньчжурии? – тут же вставил Коисо. – Есть ли надежда, что наши войска перейдут в решающее наступление, разбив русских, как китайцев год назад?
– Надежды нет, – ответил Анами, – в отличие от китайцев, у русских подавляющее превосходство в танках и артиллерии. Лучшие дивизии Квантунской армии если не уничтожены, то отрезаны в приамурском «Сталинграде» и обречены. Они еще могут какое-то время связывать некоторую часть советских войск, до своего полного уничтожения – и это всё. Их положение безнадежно, тем более что русские штурмуют наши укрепрайоны с тыла, из Маньчжурии. Единственно, я могу вам поклясться, они не сдадутся – потому что я приказал им умереть за Японию.
– У вас еще есть войска в Китае, – сказал Коисо, – свыше тридцати дивизий, закаленных в боях! Прикажите им выдвинуться на север, атаковать и разбить русских гайдзинов, связанных битвой с нашими маньчжурскими героями!
– Пехотные дивизии, – ответил Анами, – две из них уже разбиты возле Чанчуня, попав под удар Шестой танковой армии русских. И мы не можем быстро собрать и двинуть на север всю армию из Китая, – а по две, по три дивизии положения не исправят, они будут уничтожаться русскими точно так же, как погибла вся Квантунская армия. В настоящий момент то, что от нее осталось, отступает на Ляодунский полуостров и в Корею, преследуемое русскими танками.
– Какие шансы, что нам удастся стабилизировать фронт? Хотя бы в Корее?
– Очень малые – если русские так быстро и легко сокрушили укрепрайоны, которые мы строили десять лет. Это те же войска, что прорывали рубежи, объявленные немцами «непробиваемыми», – Днепр, Висла, Одер. Утратив же Корею, мы потеряем все завоевания на континенте, поскольку связь и снабжение наших войск в Китае и Индокитае станут чрезвычайно затрудненными. Мой вердикт – еще две недели, максимум месяц, и катастрофа неизбежна.
– Что на севере?
– Курилы – русские высадились на острове Уруп, идут бои, острова севернее уже потеряны. Большую тревогу вызывает Карафуто – вернее, тот факт, что заняв его полностью, русские еще усиливают там группировку своих войск и авиации. Что позволяет предположить: Хоккайдо тоже под угрозой вторжения. Сейчас туда срочно перебрасываются дивизии из Армии обороны Метрополии, и формируются на месте резервные части, общей численностью в полмиллиона солдат. Также на Хоккайдо дислоцирован тяжелый танковый батальон «тигров». И почти все самолеты, что успели передать нам немцы – «фокке-вульфы» и Ме-109. Потому есть надежда, что этот рубеж мы удержим.
– Вы ничего не сказали о положении в Южных морях. Индокитай, Ост-Индия?
– Эти девятнадцать дивизий никак не смогут принять участие в битве за Метрополию. А именно здесь будет решаться исход этой войны!
Император молчал, внимательно слушая и дозволяя вместо себя говорить своему премьеру. Впрочем, божественный микадо, вопреки заблуждению, возникающему у европейцев при слове «император», никогда не был вождем нации, а скорее, духовным авторитетом, своим словом как печатью скрепляющий решение большинства. Коисо же нервничал: сменив Тодзио, он обещал императору, что с честью выведет Японию из тайфуна войны. Но аристократы не учли инерцию военной власти, слепо надеясь, что бюрократическая машина послушно развернется на новый курс. Реально же почти никто из чинов Армии и Флота не решался признать, что «война проиграна», – а потому все кивали, соглашаясь с волей премьера, но никто не совершал никаких конкретных шагов. Коисо приходил в ярость, сражаясь с мнимым заговором, требовал себе все больших полномочий. А все шло как прежде, по колее, ведущей в пропасть, – война неотвратимо приближалась к берегам Японии, поглощая корабли и дивизии, территории и людей.
– Достаточно, генерал. Я услышал от вас все, что хотел. Что скажет Флот?
– После битвы за Филиппины во флоте осталось меньше половины списочного состава, – начал Енаи, – избежать еще большего урона удалось лишь за счет отвода уцелевших кораблей в Метрополию, фактически отказа от борьбы. Альтернативой было лишь полное уничтожение флота, при практически том же продвижении американских войск. К сожалению, вынужден признать – битву за Южные моря мы проиграли, просто потому, что у янки впятеро больше кораблей и вдесятеро – авиации. Подводные лодки несут тяжелые потери при выполнении несвойственной им задачи, снабжения островных гарнизонов. Самое худшее, что с потерей Филиппин мы лишились коммуникации к нефти Ост-Индии. В настоящий момент у Флота есть накопленные запасы мазута на два месяца интенсивных боевых действий, авиабензина – на полтора месяца, и это всё. Пока мы еще можем предотвратить вторжение в Метрополию. Что будет дальше – знают одни лишь боги.
Повисло молчание. Никто из присутствующих не решался сказать слов: мы проиграли эту войну.
– Требования Стокгольмской декларации великих держав, – наконец произнес Коисо, – какое отношение Армии и Флота к возможности, что мы их примем?
– Это конец Японии как мировой державы! – выкрикнул Анами. – Низведение нас до какого-нибудь Сиама. Их газеты не стесняясь пишут, что «небелая раса будет поставлена наконец на то место, где ей и надлежит быть!» От нас требуют отдать все территории, кроме самой Метрополии, даже Формозу и Окинаву – все земли, за которые пролилась кровь воинов страны Ямато! Полное разоружение, с запретом впредь иметь что-то кроме полицейских сил, для внутренней охраны порядка. Запрет на промышленность, «могущую быть использованной в военных целях», – с характерной оговоркой, «за исключением той, что будет находиться в иностранной собственности». Уплата чудовищной контрибуции, «возмещение ущерба, понесенного Соединенными Штатами, Англией, Францией и Голландией», то есть нам придется платить за Перл-Харбор, как и вообще за все потопленное нами, а уж какие счета выставят французские и голландские торгаши? Мы станем чем-то вроде Китая или Индии – без всякой надежды подняться. Если мы сдадимся, – то и наши предки, и наши потомки нам этого не простят. Мы еще можем сражаться, встав насмерть на берегах Метрополии! Армия обороны – сорок дивизий! Гайдзины боятся своих потерь – такая угроза может их остановить.
Адмирал Енаи молчал. Храня абсолютно бесстрастное выражение лица – нельзя было понять, о чем он думает.
– Заморские территории придется отдать, удержать их мы все равно не сможем, – сказал Коисо, – но политический строй Японии должен остаться неизменным. Армия и флот будут сокращены, но не запрещены. Наше разоружение будет ограниченным, самостоятельным и бесконтрольным. И только японцы будут судить японцев – никаких штутгартских процессов. И мы категорически отказываемся платить контрибуцию, так же как это сделали русские сорок лет назад – «попробуйте войти в Токио, по своим трупам»[188]. Я осознаю, что этот мир труден и несправедлив, поскольку перечеркивает все наши успехи, со времен Мейндзи. Но он оставляет нам надежду со временем снова подняться в ряд великих держав!
И божественный микадо кивнул, высочайше соглашаясь с премьером.
– Повиновение воле императора! – сказал Анами. – Но я опасаюсь, что найдутся горячие головы, которые этого не примут. И повторится мятеж, как девять лет назад.
– «Квантунцев» нет, – заметил Енаи, – самых буйных добивают русские. Тех, кто готов был на мятеж, ради возможности воевать с северными гайдзинами. Вот, дождались, повоевали! Повиновение – Флот поддержит волю императора, как девять лет назад.
И адмирал усмехнулся. Квантунцы были не просто частью Императорской Армии, а подобием феодального баронства, со своей экономикой, своими торгово-промышленными группами «дзайбацу» (прежде всего, в Маньчжурии), тесной спайкой и интересами наверху. И если вождь этой клики, Тодзио, был все же разумным человеком, то офицеры среднего звена жили предвкушением броска на север, победы над русскими и дележа добычи. Именно их необузданность была одной из причин, приведших к Номоганскому инциденту[189]. Енаи был истинным патриотом Японии, но это не мешало ему считать, что если эти бешеные квантунские псы так и останутся навек под сопками Маньчжурии, страна Ямато от того лишь выиграет!
– Ваши начальники штабов того же мнения? – спросил император (обе названные персоны одновременно кивнули). – Прекрасно. Продолжайте, господин Коисо.
– Мы предложим Америке мир на этих условиях, – сказал Коисо, – но прежде чем удастся достигнуть согласия, необходимо остановить русских. Верно ли я понял, что отбить Карафуто не удастся?
– Русская группировка, уже находящаяся там, превосходит любую, какую мы только можем планировать туда высадить, – заявил Анами, – и, при коммуникации от Торо, она может быть беспрепятственно усилена. Этот театр бесперспективен, как и Курилы – я бы сосредоточился на Корее. Поскольку она, как я уже сказал – наша дверь в Китай. Потеряем ее – и все наши войска на континенте можно будет списать.
– Поддерживаю, – присоединился Енаи, – напомню, что существует разработанный штабом Флота план «Удар молнии», как раз на случай русского вторжения в Корею. К тому же есть еще одно обстоятельство в пользу этого направления. Пять дней назад через пролив Лаперуза на запад прошла эскадра русских подлодок, шесть или восемь единиц. Это означает, что «моржиха» пока остается восточнее Курильских островов, – что согласуется со сведениями от немцев, это корабль открытого океана, в узкостях ему тесно. Или ее там все же нет, и русские блефуют. Но в обоих случаях, имея «Полярный Ужас» в Японском море, русским было бы совершенно незачем усиливать там группировку обычных лодок. Кроме того, на севере будет нанесен отвлекающий удар. И помоги Аматерасу нашим морякам, но русский подводный демон все же не умеет летать, и никак не окажется у берегов Кореи! Что до потерь флота, – то если мы проиграем, сдача кораблей при капитуляции будет куда позорнее, чем гибель их в бою! Потому мы ставим на доску все, что у нас есть – оставляя часть кораблей в базе, мы ни от чего не страхуемся, а лишь уменьшаем свои шансы на победу.
– Кто поведет флот? – спросил император, тем самым показав свое согласие с предложенным.
– Ударные силы, командующий Объединенным Флотом Тоеда, – ответил Енаи, – а северную группу – Одзава. И хотел бы просить, чтобы авиация Армии нас поддержала. Против русской воздушной мощи – нам будет важен каждый самолет.
Хирохито взглянул на Анами. Тот кивнул:
– Я отдам распоряжения!
– Этот бой будет не столько последним сражением этой войны, как первым войны следующей, – изрек император, – не потеряйте лицо перед предками, господа.
Ведь Япония, так уж устроили боги – тигр, не могущий жить, не пожирая добычу! Прекрасная страна, не могущая обеспечить свой народ землей, едой и богатством. И оттого экспансия на материк для нее – вопрос жизни и смерти. Экспансия не мирная, не торговая, Хирохито помнил, как двадцать лет назад, после прошлой Великой войны, англосаксонские гайдзины, лицемерно притворяясь союзниками, оттеснили Японию от китайского пирога! С тех пор император знал достоверно – экономическое проникновение обязательно должно быть подкреплено военным захватом и политическим присоединением, чтобы защититься от чужого капитала. – И пусть мы проиграли сейчас – все еще вернется, все повторится, хотя бы прошли десятилетия, и даже века, на Востоке умеют ждать!
Мы еще вернемся. И возьмем свое, по праву. Как от тех, кто, волею, богов, находится рядом, а оттого предназначен быть завоеванным – так и от тех, кто попытается помешать! Русские, китайские, корейские варвары – и лживые европейские гайдзины, чьи слова источают сладкий яд. Но самурай никогда не забывает оскорблений!
За императора и Японию – Тэнно Хэнку Банзай!
Примечания
1
О том см. «Белая субмарина». – Здесь и далее примечания автора.
(обратно)2
Так на флоте называют личный состав БЧ-3, минно-торпедной.
(обратно)3
Об этих событиях см. предыдущие книги цикла: «Сумерки богов» и «Врата Победы».
(обратно)4
Первые профессиональные магнитофоны писали именно на нее, ленты появились позднее.
(обратно)5
Все факты реальные.
(обратно)6
Группа Сопротивления, преимущественно из офицеров датского флота, в 1940 г. отказавшихся продолжать службу при немцах и подавших в отставку. Ярые антикоммунисты, входили в блок «Педер Скрам».
(обратно)7
Роман «Освобожденный мир», 1912.
(обратно)8
Немцы захватили Данию 9 апреля 1940 г. даже не за сутки, а за световой день.
(обратно)9
Описание соответствует американскому концлагерю Райнвизен. В подобных ему в 1945–1946 гг. нашей реальности погибло свыше миллиона немецких пленных. Класс DEF – Disarmed Enemy Forces – был введен в марте 1945 г. по приказу Эйзенхауэра.
(обратно)10
Тут Большаков ошибается, местоположение Христиании на карте Копенгагена будет несколько иным.
(обратно)11
Тут Большаков ошибается, это было 9 апреля не в Копенгагене, а в Осло (фотография сохранилась). Но по духу очень подходит – норвежцы все же сопротивлялись три месяца, а датчане сдались в тот же день. Немецкие потери, по германским данным, двое убитых, десять раненых, двое умудрились попасть в датский плен. Послевоенные датские источники говорят о двухстах убитых немцах и нескольких десятках подбитых немецких танков, историки других стран приводят цифру двадцать убитых, о потерях техники не говорится ничего.
(обратно)12
Штаб британской военно-морской разведки.
(обратно)13
Биография В. Турчинова, отца украинского и.о. президента, подлинная! В нашей истории он был осужден на 25 лет, освобожден в 1955 г. по амнистии как жертва сталинского режима.
(обратно)14
У Сталина было нарушение моторики, тонкие движения пальцами были ему трудны.
(обратно)15
Автор сам делал курсовые и диплом пользуясь калькулятором МК-54, а затем МК-52, отличающимся лишь возможностью хранить программу. Четырнадцать числовых ячеек памяти, девяносто восемь машинных команд – но как облегчало труд!
(обратно)16
О том см. «Сумерки богов».
(обратно)17
В нашей реальности власть Дона Кало распространялась лишь на Сицилию.
(обратно)18
Роман Ф. Форсайта о покушении на Де Голля основан на реальных событиях.
(обратно)19
Общество германских военных и аристократии, возникло как тайное после поражения 1918 года в стремлении к реваншу, идейно были «правее фашистов». Гитлера приняли с восторгом, получив от него признание и привилегию формировать дивизию «Великая Германия». Однако не сливались с СС, считая их «плебеями».
(обратно)20
Исторический факт!
(обратно)21
Все факты реальные.
(обратно)22
В то время так назывались Донецк и Луганск.
(обратно)23
В то время аналог ДНД. Однако же имели более широкие полномочия, могли привлекаться не только к патрульно-постовой службе, но и фактически выполняли некоторые функции оперработников – как наружное наблюдение, дознание, аресты.
(обратно)24
См. «Днепровский вал» и «Северный гамбит».
(обратно)25
См. «Ленинград-43».
(обратно)26
И. Ефремов. «Лезвие бритвы». В альт-истории идеи, показавшиеся актуальными, уже вброшены в массы.
(обратно)27
Оба случая реальны!
(обратно)28
На Восточном фронте ФВ-190 появился лишь в конце 1942 года. А массово, в нашей истории – лишь к Курской битве.
(обратно)29
Лавочкин смотрит распечатанный журнал «Авиаколлекция», бывший на компе Сан Саныча.
(обратно)30
Именно потому Ла-9 и Ла-11, менее требовательные к аэродромам, стояли на защите северных рубежей еще в начале 50-х, когда в Корее воевали «МиГи» и «Сейбры», а в Европе поршневые истребители уже стали анахронизмом.
(обратно)31
О «переходе» немецких лодок на советскую сторону, см. «Морской волк».
(обратно)32
В 1946 г. в нашей истории.
(обратно)33
О том см. «Днепровский вал».
(обратно)34
В альт-ист. унификация воинских званий 1943 года не коснулась политорганов и госбезопасности.
(обратно)35
Напомню, что тогда основным иностранным языком в СССР был немецкий. Английский в обязательном порядке знали моряки торгфлота, как «международный морской язык», а вот среди офицеров ВМФ владели им немногие.
(обратно)36
Списано с реального спарринга автора и одной из тех, кто стала прототипом Ани. Обошлось без увечий, но было больно.
(обратно)37
См. «Днепровский вал».
(обратно)38
Теперь Майдан Незалежности. А ведь какая уютная на старых фото, ну совсем не похожа на бомжатник.
(обратно)39
Случай реальный, хотя произошел в 1957 г., когда Кириченко, тогда первый секретарь ЦК КПУ, зашел к Щербицкому, тогда еще просто секретарю ЦК. Но простим Ане неточность.
(обратно)40
В нашей истории А.И. Кириченко назначен первым Украины в 1953-м, после Хрущева. С 1958-го был переведен в Москву, став вторым секретарем ЦК КПСС. Одно время всерьез считался в партии вторым после Хрущева, постоянно тянувшего его за собой. Однако своим характером восстановил против себя большинство ЦК, так еще умудрился поссориться со своим покровителем – именно Хрущев лишил бывшего друга высокого поста, обвинив в «грубости и фанфаронстве». С 1960-го директор завода в Пензе, с 1962-го директор ВНИИ «Типприбор», затем пенсионер, умер в 1975 г.
(обратно)41
Пономаренко родился в Краснодарском крае, но украинец по национальности. Но основное поле работы перед Москвой – Белоруссия.
(обратно)42
Мюллер, если верить Семенову.
(обратно)43
Исторический факт.
(обратно)44
Тогда так называлось Душанбе.
(обратно)45
В то время: комсомольцы, помощники милиции.
(обратно)46
В нашей истории все это предполагал осуществить Берия после смерти Сталина. Слава богу, не успел.
(обратно)47
Один из основоположников логистики в современном виде, много занимавшийся вопросами снабжения в войну. Увы, далеко не все наработки пошли в реальную жизнь, и далеко не сразу.
(обратно)48
О том см. «Ленинград-43».
(обратно)49
Неправильно. Орел – знак полковника армии США.
(обратно)50
О том читайте «Ленинград-43».
(обратно)51
Все было в реальной истории! Только ноябрь 1944 года, и санкцию давал Хрущев.
(обратно)52
Лагерь под Киевом для подозреваемых в сотрудничестве с немцами, не ГУЛАГ, а именно фильтр, функционировал по весну 1946 г.
(обратно)53
Прием кото-гаеси-омотэ, кто знаком с айкидо.
(обратно)54
Сегодня ул. Грушевского.
(обратно)55
Напомню, что два выходных в СССР ввели лишь в 1967 году.
(обратно)56
А. Валентинов, «Серый коршун», вольный пересказ.
(обратно)57
П. Вежинов. «Барьер».
(обратно)58
Второй московский ураган был в 1945 г., в сентябре.
(обратно)59
В 1944-м размещался именно там, здание было передано Минералогическому музею позже.
(обратно)60
Напомню, что в АИ на 1944 год сержант ГБ равен армейскому лейтенанту.
(обратно)61
Роман «Освобожденный мир», 1912.
(обратно)62
См. «Восход Сатурна».
(обратно)63
См. – «Днепровский Вал».
(обратно)64
См. «Союз нерушимый».
(обратно)65
См. «Союз нерушимый».
(обратно)66
«Василий Буслаев».
(обратно)67
Исторический факт!
(обратно)68
В целом, соответствует Секретному договору ФРГ – США от 1949 года нашей реальности. Составной частью этого договора является т. н. «канцлер-акт». А вы не знали, что и сейчас назначение президента и канцлера ФРГ подлежит утверждению в Вашингтоне, и эти высшие должностные лица не вправе распоряжаться своей же армией – бундесвер реально подчинен не властям своей страны, а командованию НАТО?
(обратно)69
Это было в Присяге ННА ГДР.
(обратно)70
В РеИ весной 1945 года японцам удалось добиться 5 или 6 попаданий из 50 в плот с костром, имитирующий тепловое излучение судна водоизмещением в 1000 т – ГСН работала надежно, обеспечивая засечку судна на высотах до 2 000 м, проблема была с оперением бомбы.
(обратно)71
См. «Врата Победы» и «Союз Нерушимый».
(обратно)72
В нашей истории, В. И. Раков был не только выдающимся практиком, но и серьезным теоретиком морской авиации.
(обратно)73
Указанная картина в целом соответствует нашей истории, положение на август 1945.
(обратно)74
Напомню что Раков говорит еще о времени до битвы у Сайпана.
(обратно)75
В нашей истории, в 1945 году в авиачастях Императорского флота была исправна половина самолетов – для сравнения, в 1941 году – 80 %.
(обратно)76
С. Михалков.
(обратно)77
Семенов. История бунта на «Потемкине».
(обратно)78
На АПЛ пр. 949 было два реактора, два турбогенератора, два гребных вала.
(обратно)79
См. «Союз нерушимый».
(обратно)80
См. «Северный Гамбит».
(обратно)81
Вообще, автор этой «речи» некто Андрей Шипилов, «поэт, журналист, оппозиционер» и «подлинный патриот России», однако же сейчас постоянно проживающий на Кипре. Я лишь заменил «путинский» на «сталинский», и соответственно, конкретику, «Крымнаш» и георгиевскую ленточку на пионерский галстук и т. п. Читая инет, помните – какая мразь учит нас жить! Ну а стихи – Губермана, написанные в 1960-е. Но будем считать, что у Пирожковой или кого-то еще мозги замкнуло?
(обратно)82
К сожалению, в нашей реальности эта тварь выжила, успев удрать в ФРГ. Стала активным членом НТС и доктором философии, и приезжала к нам, «увидев над Кремлем двуглавого орла», и прошлась по своему Пскову, «свободному от коммунизма», – учила нас, как нам стать членом цивилизованного мира. Оставила мемуары – «Потерянное поколение», опубл. в журн. «Нева», 1998 – которые и легли в основу этого эпизода.
(обратно)83
Историю Олега Свиньина, он же Олаф Свенссон, см. «Морской Волк».
(обратно)84
См. «Союз нерушимый».
(обратно)85
Напомню что в альт-истории унификации званий сотрудников госбезопасности с армейскими не было.
(обратно)86
Это так! Как правило, историю малых войн в спецназе не изучали – везло тем, кому в личном общении встречался кто-то помнящий.
(обратно)87
Метод, описанный у Перельмана, «Занимательная математика».
(обратно)88
Для упрощения, алфавит русский а не украинский.
(обратно)89
«Пиры Валтасара или ночь со Сталиным».
(обратно)90
Примерно соотв. нашей истории. Только лодки были, «Кавалла» и «Альбакор».
(обратно)91
В нашей истории, 80 самолетов и 38 летчиков. Но и общее количество было меньше.
(обратно)92
Три известных клана, контролируют финансы США: Ротшильды, Рокфеллеры, Морганы.
(обратно)93
Про приключения в России мистер Эрла, «агента дважды ноль» см. «Восход Сатурна», «Днепровский вал».
(обратно)94
В нашей истории, подобное было с Кимом Филби.
(обратно)95
А-силуэт ввел Ив Сен-Лоран в 50-е. Но могла Лючия в фантазии опередить время?
(обратно)96
Верховная Священная Конгрегация Священной Канцелярии. Существует и поныне, до 1909 года носила куда более известное название – Святая Инквизиция. Та самая, с давних времен, старейшая из секретных служб мира.
(обратно)97
Как Вивьен Ли снялась в нашем фильме, см. «Днепровский Вал».
(обратно)98
См. «Сумерки богов».
(обратно)99
См. «Врата Победы».
(обратно)100
События в Вилиальбо имели место и в нашей истории. Так как карабинеры проявили решительность, убитых не было, ранено 14 человек. Причем было возбуждено судебное дело против присутствующего в этот момент в городке дона Кало, по обвинению «покушение на убийство». Однако после Калоджеро сумел заполучить все документы и досье по этому делу, собранные в суде, и уничтожил, в итоге был вынесен вердикт «не виновен». В альт-истории дон Кало имеет большую власть, и противостояние мафии и левых гораздо более ожесточенное.
(обратно)101
О деньгах из СССР слухи, распространяемые троцкистами, не подтвердились. Образ жизни Горького в Италии – правда.
(обратно)102
Александр Вилборн Веддел, до 1942 года посол США в Испании, затем глава миссии США при правительствах в изгнании в Лондоне, в альт-реальности с весны 1944-го представитель в Юго-Италии.
(обратно)103
Малышев, «князь танкоградский».
(обратно)104
Первоначально «идиот», по латыни «простейший», это монах, не знающий грамоты, и пригодный лишь для молитвы хором и переписывания текстов побуквенно, не понимая смысл.
(обратно)105
В битве при Капоретто, 1917 год, итальянская армия потеряла 10 тыс. убитыми, 30 тыс. ранеными, 250 тыс. пленными и 350 тыс. дезертирами.
(обратно)106
См. «Врата Победы».
(обратно)107
Полноправный рядовой, в католических орденах, или «Опус Деи».
(обратно)108
У католиков, «зам. папы по безопасности и силовым структурам», подчиняющийся непосредственно ему, непосредственный начальник для «Опус Деи», Инквизиции, Жандармерии Ватикана. Однако же папа Пий XII, при своем избрании, никого на этот пост не назначил, лично исполняя эти обязанности.
(обратно)109
В нашей истории события в Монте-Кассино в июне 1944 года, после занятия его марокканцами из Французского экспедиционного корпуса. В окрестных селах были изнасилованы все женщины возрастом от 11 до 86 лет, числом свыше трех тысяч, было убито восемьсот мужчин, пытавшихся своих жен, сестер и дочерей защитить. Кроме того, насиловали юношей и подростков. Вошло в историю под названием «мароккинат», однако участвовали не только марокканцы, но и солдаты-негры из армии США.
(обратно)110
В нашей истории Джанни Родари, вступивший в ИКП в 1944-м, стал работать в газете итальянских коммунистов «Унита» с 1948-го. А уже в 1951-м выйдут его первая книжка стихов и «Приключения Чиполлино».
(обратно)111
Историю Цакриссона см. «Северный Гамбит».
(обратно)112
Премьер Франции в 1938 году.
(обратно)113
Так в Японии называли бои на Халхин-Голе в 1939 году.
(обратно)114
См. Днепровский Вал.
(обратно)115
Сталин смотрит фильм «Большая прогулка».
(обратно)116
В Перл-Харборе японцы не включили в список целей береговые объекты, кроме аэродромов. Современные исследователи считают, что уничтожение накопленных запасов и ремонтных мощностей было бы для ВМС США более катастрофичным, чем гибель эскадры.
(обратно)117
Торговая марка фотооптики, производимой фирмой Nippon Kogaku, как до 1948 года назывался Nikon. Фототехнику тогда не делала, оптика шла для фирмы Canon.
(обратно)118
См. «Северный Гамбит».
(обратно)119
См. «Поворот оверштаг».
(обратно)120
Организация японской морской авиации в то время: звено, «сотай», три самолета, у истребителей четыре. «Чутай», три «сотая», аналог нашей эскадрильи. «Бунтай», три «чутая» – полк. «Кокутай», три «бунтая» – дивизия. Аналогия не совсем точная, так как в палубной авиации кокутай, это авиагруппа одного авианосца, соответственно в бунтаи сводятся самолеты одного класса – истребители, пикировщики, торпедоносцы; оттого численность подразделений сильно меняется, на малых авианосцах в бунтае может быть 3–5 машин. А части берегового базирования напротив, могли иметь численность, больше названного штата.
(обратно)121
Япония оккупировала весь Сахалин с 1918 по 1925 год.
(обратно)122
Друг, оказывающий при сеппуку последнюю услугу, отрубая самоубийце голову, чтобы избавить от лишних мучений.
(обратно)123
Тут Лазарев ошибается. 9 мая был нерабочим с 1945 по 1947 год, отменен 23 декабря 1947 года. Вновь объявлен в 1965 году. И тогда же, в честь 20-летия Победы, впервые состоялся парад в этот день.
(обратно)124
О том см. «Морской волк».
(обратно)125
В реальной истории проект такого Указа, в 1944-м, не был принят.
(обратно)126
О том см. «Белая субмарина», «Днепровский вал», «Северный гамбит», «Ленинград-43».
(обратно)127
Напомню, что в альт-реальности унификация воинских званий 1943 года не коснулась политорганов и ГБ.
(обратно)128
См. «Врата Победы».
(обратно)129
Будущее семейство многоцелевых машин «Унимог».
(обратно)130
См. «Белая субмарина».
(обратно)131
В 30-е годы французский аналог НСДАП.
(обратно)132
В нашей истории А. Джебраилов, «Армад Мишель», личный друг Де Голля, вернулся в СССР в 1951 году. Работал агрономом в родном селе. Встречался с Де Голлем в его приезд в Москву в 1965-м. Трагически погиб в 1994-м.
(обратно)133
С тех пор и по сегодня в полевой артиллерии США остались «французские» калибры 105 и 155.
(обратно)134
На 1914 год нейтралитет Бельгии «в любом европейском конфликте» был гарантирован всеми державами, включая Англию, Францию, Германию. Но территория лежала на пути армии вторжения, и договор был назван немцами «клочком бумажки».
(обратно)135
«Проанглийские» норвежцы, успевшие эмигрировать в Швецию и организованные там УСО в боевые отряды. В нашей реальности именно они после Петсамо-Киркенесской операции в октябре 1944 года стали «прокладкой» между Советской Армией и немцами, на севере Норвегии.
(обратно)136
Соответствует нашей истории.
(обратно)137
В Версале это было сказано итальянцам.
(обратно)138
В альт-мире аналог Тегеранской конференции.
(обратно)139
Закон Гласса-Стиголла; отменен в 1999 году.
(обратно)140
Обр. 1905 года, аналог нашей «трехдюймовки» ПМВ и Гражданской, самая массовая пушка Императорской Армии в 1920–1930-е годы.
(обратно)141
Аналог нашей Ф-22.
(обратно)142
Дословно названия подразделений и чинов в японской армии сильно отличались от привычных нам. Так дивизия – это «шидан», бригада – «риодан», полк – «рентай». Так же и звания: генерал-лейтенант это «чу-йо», подполковник – «чу-са». Но чтобы читателям было понятно, здесь и далее будут наши аналоги.
(обратно)143
Под вывеской «управления водоснабжения Квантунской армии» был «отряд 731», по изготовлению и применению бактериологического оружия.
(обратно)144
У японцев не награждали во время войны, а лишь по завершению ее.
(обратно)145
Для Японии того времени это очень, очень много – орденами награждали невероятно скупо, причем, как уже сказано, лишь по окончании войны.
(обратно)146
Имеется в виду «эмка», для Японии того времени даже такая машина примерно как бы для нас сейчас «Бентли» или «Ламборджини».
(обратно)147
Так Инукаи прочел перевод «бронегрызы».
(обратно)148
Традиционная китайская казнь, очень мучительная.
(обратно)149
Имеется в виду переход к японцам начальника краевого управления НКВД Дальневосточного края Люшкова летом 1938 года.
(обратно)150
Реальная история: во время войны в Китае подбитый китайский бомбардировщик сел на контролируемой японцами территории; экипаж отстреливался до последнего; последний из летчиков застрелился – и японцы похоронили своих врагов с воинскими почестями и поставили памятник с надписью «Доблестным китайским воздушным воинам».
(обратно)151
История реальная.
(обратно)152
История реальная. Бунт в тюрьме «объекта 731» случился в первой декаде июня 1945 года.
(обратно)153
В. В. Микоша, будущий народный артист СССР.
(обратно)154
Управление по охране авторских прав.
(обратно)155
Лючия ошибается. Французский фильм «Соломенная шляпка», снят в 1927 году, режиссер Рене Клер.
(обратно)156
Современный Шахтерск.
(обратно)157
Современный Холмск.
(обратно)158
Реальная история.
(обратно)159
Эпизод реальный.
(обратно)160
«Мир Рассвета», так в альт-истории обозначалась наша реальность.
(обратно)161
Установка немецкого орудия StuH43L/12 от САУ «Брумбер» на шасси Т-54.
(обратно)162
В альт-истории унификации званий политработников не было.
(обратно)163
Ныне Чапланово.
(обратно)164
Да, такой «добрый» у японцев был аналог нашего Деда Мороза!
(обратно)165
Удивительно, но в отличие от весьма малого числа российской нежити – леший, домовой, водяной, кикимора, кто там еще? – у японцев пантеон ужастиков насчитывает под сотню наименований, с весьма изощренной фантазией. Странно для страны, где никогда не водилось опасных зверей, вроде медведей, тигров, волков? Или как раз их отсутствие и компенсировалось воображением?
(обратно)166
Сабуров, Герой Советского Союза, генерал-майор, командовал партизанским соединением в Брянских лесах, затем на Украине.
(обратно)167
В нашей истории не доведены до серийного производства, в альт-истории производятся малой серией против тяжелобронированных целей.
(обратно)168
См. «Страна мечты».
(обратно)169
Лукавит японский генерал! По строгому подсчету, даже после всех понесенных потерь, на момент высадки десанта, численность гарнизона Шумшу почти в полтора раза превосходила 2-ю гвард. бригаду мп. – Прим. переводчика.
(обратно)170
Генерал Фусаки логично предположил, что наши десантники используют отечественное вооружение. – Прим. переводчика.
(обратно)171
Реальный факт.
(обратно)172
На островах имелось отделение японской рыболовной фирмы. – Прим. переводчика.
(обратно)173
У нас известна как тактика бразильских городских партизан.
(обратно)174
Кто сочтет вышенаписанное бредом, рекомендую ознакомиться с биографией родственника одной известной в РФ личности: , выдаваемой за правду. Вы этому поверите – или указанная личность затаскает вас по судам, за оскорбление чести и достоинства?
(обратно)175
Случай реальный. Бой ПЛ «Салмон» 30 октября 1944 года.
(обратно)176
Случай подлинный. См. кн. Ананьин И. Корабли нашей юности.
(обратно)177
Советская артиллерийская РЛС «Юпитер», на крейсерах проекта 26-бис, по своим характеристикам не уступала американским.
(обратно)178
Вашингтонский договор 1922 года ограничивал водоизмещение тяжелых крейсеров в 10 тыс. тонн. Так как построить в этих пределах сбалансированный корабль невозможно, то чаще всего жертвовали бронированием.
(обратно)179
Аналог – кмс. Еще не мастер, но вплотную.
(обратно)180
В нашей реальности это было частью реализовано, частью предполагалось, на КР «Ворошилов».
(обратно)181
История со взрывом на Щ-139, подлинная. Лишь произошла в апреле 1945 года.
(обратно)182
В современной науке наличие среди японцев высокорослых и европейской внешности объясняют тем, что японский этнос имел не только континентальные, но и «малайские» корни.
(обратно)183
Случай реальный.
(обратно)184
Случай реальный.
(обратно)185
Случай реальный!
(обратно)186
Случай реальный.
(обратно)187
Случай реальный.
(обратно)188
Ответ Витте, на Портсмутской конференции в 1905 году, «мы заплатим, когда японцы подойдут к Москве».
(обратно)189
Так в Японии называют Халхин-Гол.
(обратно)
Комментарии к книге «Морской Волк #10-12 - Союз нерушимый», Владислав Олегович Савин
Всего 0 комментариев