«Государь революции»

Государь революции (fb2) - Государь революции 1419K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Викторович Бабкин

Владимир Бабкин ГОСУДАРЬ РЕВОЛЮЦИИ

Посвящается моей семье. Спасибо вам за все и за то, что вы у меня есть.

Отдельная благодарность всем моим коллегам, принимавшим активное участие в обсуждениях и доработке текста книги на сайтах "Самиздат" и "В Вихре Времен".

Спасибо вам, друзья. Мы вместе сделали книгу лучше.

Особое спасибо Виталию Сергееву за помощь.

От автора

В процессе работы над прежним текстом "Государя Революции" стало понятно, что прежняя вторая часть вытягивает по объему на полноценную книгу, что вызывает определенные неудобства в восприятии сюжета. С учетом того, что вторая часть будет серьезно переработана и расширена, мной принято решение о разделе "Государя Революции" на два тома. Итак, прежняя первая часть отныне отдельный второй том "Нового Михаила" и будет называться "Петроградский мятеж". Прежняя вторая часть теперь собственно и будет "Государем Революции", став третьим томом цикла.

Текст нового "Государя Революции" будет во многом новым, так что, надеюсь, читать его будет интересно и тем, кто уже читал старую версию, и новым читателям. Как всегда жду отзывов и оценок.

Спасибо!

Владимир Бабкин, автор.

Часть первая. Начиная Освобождение

Глава 1. Ветряные мельницы Петрограда

ПЕТРОГРАД. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ. 7 (20) марта 1917 года. ВЕЧЕР.

— Глазам своим не верю!

— И правильно делаете.

Человек, жестко зафиксированный на грубом деревянном стуле, мог лишь вращать головой, что с успехом и делал, глядя на то, как я усаживаюсь в кресло. Хотя нас и разделял стол, а мой "собеседник" был явно не в гостях, не было тут никаких дешевых приколов, типа света в глаза, стоящего за спиной допрашиваемого мордоворота в кожаном фартуке, многообещающе хрустевшего костяшками разминаемых перед "работой" пальцев, в общем, никакого антуража не было. В комнате вообще больше никого не было, только я и человек напротив.

Более того, я позаботился о том, чтобы нас тут никто не мог подслушать и за нами никто не мог бы подсмотреть. В общем, мы были одни.

Не спеша достал трубку, коробочку с табаком, набил чашу размеренными движениями, и закурил, наслаждаясь ароматным дымом. Было видно, что сидящий напротив меня арестант жадно потянул воздух ноздрями и даже судорожно сглотнул.

Я просто сидел и с наслаждением курил. И молчал. Молчал, спокойно рассматривая сидящего передо мной. Рассматривал с тем спокойным интересом, с которым энтомолог рассматривает новый экспонат его коллекции. Причем рассматривает не как какое-то жуткое и редкое насекомое, а как интересную, хотя и достаточно заурядную бабочку. Эдак, с легким любопытством, но без особых эмоций.

Выкурив половину трубки, я вдруг поинтересовался у арестанта.

— Курить хотите?

Тот как-то замер на мгновение, затем, сглотнув, напряженно кивнул. Я достал из ящика стола пачку папирос, вытащил одну и, подойдя к сидящему вплотную, всунул папиросу ему в рот. Дождавшись, пока человек судорожными затяжками раскурит папиросу от поднесенной мной спички, я помахал спичкой в воздухе и все так же спокойно сел на свое прежнее место.

— Можете гордиться, вам дал прикурить сам Император Всероссийский. — усмехнулся я. — Впрочем, господин Розенблюм, вы вряд ли об этом кому-то расскажете.

Я сделал несколько резких затяжек, возвращая силу огню в чаше, а затем, откинулся на спинку кресла, глядя на Розенблюма сквозь клубы дыма. Тот попыхивал папиросой, пепел падал ему на рубашку. Он с этим ничего поделать не мог, а меня это не волновало.

— Итак, господин Розенблюм, что скажете?

Папироса у него во рту догорела, и, не имея возможности ее вытащить, он, изловчившись, выплюнул ее на пол. Правда, тут же сказал извиняющимся голосом:

— Простите мою неучтивость, Ваше Императорское Величество, но поступить в соответствии с правилами приличий у меня не было возможности.

— Пустое, господин Розенблюм, пустое. Если мне потребуется содрать с вас живого кожу, я не буду искать поводов для этого. Так что оставим это. Итак, повторю вопрос — что скажете?

Тот несколько мгновений смотрел мне в лицо, а затем медленно произнес:

— Я думаю, да простит меня Ваше Императорское Величество, что вы хотите меня купить.

С интересом смотрю на него.

— Аргументируйте.

Розенблюм пожимает плечами, насколько позволяют прижимавшие его к стулу ремни, и спокойно так (как будто он действительно в конторе, а я покупатель) отвечает:

— Простите, Ваше Императорское Величество, но я не нахожу другого объяснения вашему нахождению здесь, да еще и без следователей и прочих помощников. Из этого я позволил себе сделать дерзкий вывод о том, что вам от меня что-то нужно, и что я должен это сделать добровольно. И это "что-то" настолько большое, что для этого я должен буду получить такие гарантии, которых никто кроме вас дать не может. Но, Ваше Императорское Величество, хочу сразу сказать, я подданный Его Величества Георга V, и я не могу выступить против его интересов.

Я довольно продолжительное время его разглядывал, а затем все же усмехнулся.

— Если в вашем лице сейчас мистер Сидней Рейли, то спешу вас успокоить, Сидней Рейли будет повешен во дворе Петропавловской крепости вместе с мистером Кроми. Не исключаю, что компанию вам составит и мистер Локхарт…

— Но он же дипломат! — вырвалось у арестанта.

— Вот незадача, правда? Но вы-то не обладаете дипломатическим статусом? И уж вами-то мой царственный собрат Георг V пожертвует не задумываясь, и вы это прекрасно понимаете. Так что, если вы — мистер Сидней Рейли, подданный Георга V, то на этом наш бессмысленный разговор заканчивается, а ваша недостаточно изворотливая шея начинает готовиться к петле. Естественно, перед этим вы нам все расскажете, что знаете и о чем только догадываетесь.

— А если не расскажу? — с неким вызовом бросил мой собеседник.

— Это Петропавловская крепость, а я не мой брат Николай, я не имею глупых предрассудков, а мои следователи очень изобретательны, так что можете поверить мне на слово — вы будете рассказывать все, изо всех сил, спеша и торопясь, боясь опоздать и что-либо из интересующего меня вдруг позабыть. Но я не об этом сейчас. Итак, если вы Сидней Рейли, то наш разговор на этом окончен и вами займутся профессионалы, а если вы все же Соломон Розенблюм, уроженец Одессы и мой подданный, то мы с вами еще поговорим. Итак?

— Что вы конкретно от меня хотите? — выдавил вдруг севшим голосом мой визави.

— Вы, чей подданный?

— Но…

— Всего вам хорошего, мистер Рейли. Удачного дня.

Я встаю и направляюсь к дверям.

— Согласен, я согласен!

Что ж, клиент дозрел. Можно и поговорить. Стою за спиной "потерпевшего" и жестко задаю лишь один короткий вопрос:

— Ваша фамилия?

Сидящий судорожно втягивает воздух в легкие и хрипит:

— Розенблюм…

— Тогда, слушайте сюда, как говорят у вас в Одессе. Слушайте сюда и слушайте ушами. — я вновь усаживаюсь в кресло. — Я потратил на вас слишком много времени, поэтому вступительной речи не будет. Итак, вы делаете то, что я от вас хочу. Первое, вы рассказываете все, что знаете о шпионской сети в России, а так же о ваших агентах влияния, и просто дураках, которые вам оказывали услуги. Второе, вы подпишете все, что вам скажут, хорошенько выучите свою роль и выступите на открытом процессе в качестве Сиднея Рейли, где поведаете все, что будет нужно для суда. После чего, Кроми и Локхарт будут повешены, а сотрудничавшему со следствием Рейли смертная казнь будет заменена на каторгу, где он благополучно и погибнет, заваленный породой где-нибудь в шахте. Третье, вы, господин Розенблюм, меняете имя и фамилию, и поселяетесь в одном из охраняемых поселков, где будете служить в качестве живого консультанта. Качество вашей жизни там, равно как и ваша жизнь в целом, будут целиком зависеть от вашего желания быть полезным консультантом, и, что самое главное, быть живым и достаточно здоровым консультантом. Это будет не тюрьма и, в пределах охраняемого периметра, вы не будете иметь ограничений. Возможно, когда-нибудь, если будете нам очень полезны, мы сможем заключить новую сделку, и вы сможете еще больше расширить уровень своей свободы и значительно увеличить уровень комфорта своей жизни.

Сделав паузу, я добавил:

— Вы авантюрист, Розенблюм, авантюрист, чуждый громких слов и пустых принципов. В этой игре вы проиграли. Но у вас появился шанс купить себе жизнь, выполнив все три моих желания. И у вас, возможно, появится шанс сыграть в новую игру по-крупному, как вы это любите. Быть может, это будет самая крупная игра вашей жизни. Итак, ваш ответ?

Соломон Розенблюм потер ухо о плечо и усмехнулся:

— Ну, я согласен, чего там…

* * *

ПЕТРОГРАД. 7 (20) марта 1917 года.

Обычный автомобиль из гаража военного министерства. Лишь шторки на окнах не дают рассмотреть зевакам, кто находится внутри. Лишь пара казаков сопровождения. Мало ли зачем в военное время военный автомобиль выезжает из Петропавловской крепости? Мало ли зачем он едет в Генштаб?

К сожалению, байки о подземном ходе между Зимним дворцом и Петропавловской крепостью так и оказались байками. Равно, как и не было никаких подземных ходов на ту сторону Невы, что, в общем, неудивительно. Туннели под Невой были непростой задачей и для метростроевцев ХХ века, что уж говорить о каких-то копателях прошлого. Но вот ход между Зимним и Генштабом действительно существовал, чем я и не преминул воспользоваться, не желая афишировать свое перемещение из дворца в Петропавловскую крепость.

Откровения Рейли произвели на меня тягостное впечатление. Разумеется, я в общих чертах понимал ситуацию с несостоявшейся Февральской революцией и вчерашним заговором, но масштаб измены в откровениях Рейли открылся воистину ошеломляющий. Великие Князья, генералы, министры, придворные, депутаты Госдумы. И это не считая платных осведомителей в виде истопников, горничных, казаков Конвоя, шоферов и прочих борцов за денежные знаки иностранных посольств. Кто-то оказывал услуги за деньги, кто-то из идейных соображений, а кому-то очень хотелось оказать услугу "цивилизованным державам". И если немцы и австрийцы сейчас шпионили подпольно, то вот наши дорогие союзнички действовали практически в открытую, ведь быть полезными Лондону и Парижу среди русской аристократии считалось признаком хорошего тона.

А Рейли говорил, говорил, говорил. Называл имена, суммы, даты. Упоминал донесения и сообщения. Батюшин записывал, уточнял. А мне лишь хотелось немедленно отдать приказ о немедленном аресте и допросе с жестким пристрастием всей этой публики. Но я прекрасно понимал, что сделать этого я сейчас не смогу, мои позиции еще слишком слабы. Да и доклады не вселяют оптимизм. Мягко говоря.

Сегодня днем во дворце было необычно оживленно — я давал аудиенции. И пусть это были сугубо рабочие доклады, которые не имели ничего общего с напыщенным придворным церемониалом, но все же Высочайшая аудиенция у Государя это Высочайшая аудиенция у Государя Императора. Тут ничего не попишешь. А потому к суете ремонтных работ во дворце добавилась и суета прибывающих с докладами военных, сановников, министров.

Они прибывали, ожидали своей очереди и, удостоившись права на Высочайший доклад, представали пред мои ясны очи. Доклады были сухи, коротки и сугубо по делу. Никакой воды, никаких рассуждений о смысле бытия. После вчерашнего подавления последнего (или крайнего?) мятежа, желающих растекаться мысью по древу стало значительно меньше.

Итак, доклады следовали один за другим, и чем больше я слушал, тем гаже была картина. Окончательно меня добили телеграфные переговоры с Лукомским, который до прибытия Гурко фактически исполнял должность Верховного Главнокомандующего Действующей армии.

А ведь еще около полудня, когда выходил из Императорского вагона и направлялся в Зимний дворец, я все еще был под впечатлением утренней прогулки с Георгием, и настроение у меня было прекрасным. Казалось, что основные волнения позади, ситуация если еще не полностью спокойна, то, как минимум, находится под контролем, а остальное дело техники.

И вот доклады вновь вернули меня на грешную землю. Нет, не могу сказать, что доклады стали для меня откровением и прямо таки открыли мне глаза. Многое я знал, о многом предполагал, имел свои прикидки и умопостроения. Но системный взгляд на ситуацию показал, что я и моя Империя по-прежнему находимся на краю пропасти, и от катастрофы нас отделяет лишь пара-тройка шагов. И, возможно, лишь слишком спешный мятеж спас меня от более крупных неприятностей. Но не отменил всех предпосылок катастрофы.

Во-первых, Петроград по-прежнему переполнен войсками и лишь чудом пока на улицах столицы вновь не вспыхнули бои. Слишком велика была неприязнь, слишком взлетели в своих глазах фронтовики, слишком презирали они "тыловую сволочь", потому отношения между запасными полками и прибывшими с фронта то и дело оборачивались мордобоями, а количество инцидентов с участием ветеранов, по докладам полиции, только за сегодня уже превысило десяток. Кутепов драконовскими методами как-то удерживал ситуацию в городе под контролем, но было ясно, что добром это не кончится.

Кроме того, доклад графа Келлера показал, что ситуация с формированием полков внутренней стражи из запасных полков Лейб-Гвардии идет крайне туго, поскольку циркулирует упорный слух, успешно подогреваемый какими-то агитаторами, что под видом записи во внутреннюю стражу будут выводить из города небольшими группами, разоружать и затем отправлять под конвоем на фронт, причем на самые ужасные участки фронта. И что лишь нахождение в столице гарантирует их от фронта.

Причем слух этот стал циркулировать еще вчера вечером, и кто-то явно вкладывал его в головы запасников. А это значило, что есть те, кто заинтересован в том, чтобы Петроград был переполнен войсками. Наполненный вооруженными людьми выше всякой меры город мог в любой момент стать ареной междоусобных боев, и такое положение превращало столицу в пороховую бочку, которая могла взорваться от малейшей искры.

Во-вторых, моя собственная родня из Императорской Фамилии посылала мне откровенные и недвусмысленные сигналы, что мои действия ее не устраивают. Арест Кирилла, явная перспектива репрессий, от которых, как выяснилось, ни у кого нет иммунитета, невзирая на происхождение, а так же мои откровенные заигрывания с чернью обеспокоили знать.

А наметившийся разлад с союзниками не понравился очень многим. Глобачев докладывал о встречах некоторых Великих Князей и Княгинь с представителями союзных держав, и подозреваю, что там выражали не только глубокую озабоченность, но и обсуждали конкретные шаги в духе борьбы с безумцем на троне.

Да и вообще ссора с Лондоном и Парижем напрягла многих в столице. Многие генералы, банкиры, промышленники и купцы были если не испуганы этим фактом, то, как минимум, очень обеспокоены.

В-третьих, бурлила Государственная Дума, возмущенная и испуганная арестом всех членов Временного Комитета Госдумы, то есть, фактически, всего руководства парламента. И в этом шуме угадывалось стремление и дальше мутить воду в Петрограде или, как минимум, обещание противодействия моей политике.

Тем более что в числе депутатов парламента было довольно много крупных землевладельцев или тех, кто представлял в Государственной Думе их интересы. А их интересы входили в прямое противоречие с тем, что я обещал вчера солдатам.

В-четвертых, ситуация в армии была близкой к коллапсу. Дисциплина в войсках падала, агитаторы резвились, как хотели, разговоры о мире и братания сходили в систему. И на фоне этого наш славный генералитет, как ни в чем не бывало, готовился к весенне-летнему наступлению согласно согласованного с союзниками графику. И у меня было смутное ощущение, что подавление мной мятежа сыграло злую шутку, поскольку в этой истории не оказалось сдерживающего оптимизм генералов фактора в виде революции и прочей демократизации армии. А значит, есть у многих генералов большой соблазн игнорировать доклады о разложении армии, а у командиров рангом пониже, есть соблазн не информировать вышестоящее руководство о падении дисциплины во вверенном им подразделении или части, боясь гнева высокого начальства и последующих за этим гневом оргвыводов.

И это все при том, что наступать в ближайшие полгода нам нельзя категорически. В этом я был абсолютно уверен. Любое наступление будет иметь катастрофические последствия, результатом которой станет революция и следующая за ней Гражданская война.

В-пятых, союзники оказывали на нас огромное давление, требуя немедленно освободить всех арестованных британских подданных. Уже было заявлено, что до разрешения инцидента в Россию приостанавливаются все военные поставки.

От нас требовали извинений, отставки виновных и, в качестве компенсации, требовали расширения привилегий для британских подданных и французских граждан, вплоть до личной экстерриториальности. К этому добавился инцидент в Кронштадте, где англичане из Британской флотилии подводных лодок отказывались подчиняться приказам и требовали освобождения своего командира.

А, в-шестых, в-шестых, после допроса Рейли у меня появилось твердое ощущение, что главную гидру, я пока не нашел. И даже не понял. Лишь чувствую, что сидит где-то гадина, которая стоит за всем этим. И я, пока, даже не понял, где именно сидит эта гадина — в Петрограде ли, в России ли, а, может, в каком-нибудь Лондоне. Но есть гадина, точно есть. Нутром чувствую. Причем, такая гадина, перед которой все эти Рейли и Великие Князья лишь несмышленыши, лишь пешки, даже не фигуры, на шахматной доске.

Автомобиль пересек Дворцовую площадь и, нырнув под арку, въехал в распахнувшиеся ворота. Еще пять минут, и я уже шагаю по освещенному туннелю, направляясь в свою резиденцию. Смотреть тут совершенно не на что, лишь редкие посты дворцовой охраны отдают честь по мере моего продвижения.

Сандро молча шагает позади и не отвлекает меня от моих дум. А думать есть о чем. Совершенно очевидно, что попытки удовлетворить всех и быть со всеми хорошим, это прямой путь к катастрофе. Но и открытая борьба со всеми сразу имеет такие же шансы на успех, как и пробежка через утыканное заграждениями и минами поле боя под пулеметным огнем противника. Причем бежать буду я один, а пулеметов будет множество.

Что из этого следует? А следует из этого вот что. Нельзя повторять собственных ошибок. Нельзя пытаться действовать в режиме размеренного правления, наивно надеясь на то, что раз уж я тут весь такой из себя царь, то у меня есть вагон времени. Нет, ничего подобного!

Как только я на несколько дней расслабился, то тут же получил мятеж. И что с того, что мятеж подавлен буквально вчера? Так я и на троне-то лишь неделю!

Только темп, только опережение противников, только неожиданные ходы, резкие движения, нестандартное мышление и игра не по правилам — вот составные части успеха.

И вздохнув, я зашептал едва слышно:

Не надобно мне покою. Судьбою счастлив такою, Я пламя беру рукою, Дыханьем ломаю лед.

Да, лед. И я его сломаю, черт бы их побрал! Чего бы мне это не стоило, сломаю! Не видели вы в этом мире еще атомных ледоколов!

* * *

ПЕТРОГРАД. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 7 (20) марта 1917 года.

Во дворце меня уже ждал премьер Нечволодов.

— Чем порадуете, Александр Дмитриевич? — спросил я после обмена приветствиями. — Хотя, судя по вашему хмурому виду, ничем вы меня радовать не будете.

Премьер-министр поклонился.

— Да, Государь, вести нерадостные. Выявлено отсутствие целого ряда ответственных чиновников разных министерств. Причем вместе с чиновниками исчезли и весьма важные бумаги. Я связываю это с подавлением вчерашнего мятежа. Вероятно, исчезнувшие чиновники были как-то связаны с мятежниками и бог весть, где сейчас они сами и исчезнувшие бумаги. Я распорядился провести полную проверку наличия чиновников по всем министерствам, предположив, что это лишь вершина горы. Но не слишком верю в результативность этого.

— Позвольте спросить, почему?

Нечволодов пожал плечами.

— Чиновничья солидарность, Государь, будь она проклята. Я для них чужак, военный, а они десятилетиями красовались в вицмундирах в коридорах министерств. Естественно, они будут покрывать своих. В лучшем случае, я узнаю то, что скрыть никак невозможно.

Я прошелся по Золотой гостиной, хмуро оглядывая следы разгрома. Стекла уже вставили, но вынос мебели из бывших комнат Александры Федоровны не прошел бесследно. Во всяком случае, относительно уцелевшая мебель из моего взорванного кабинета смотрелась тут как на корове седло, усиливая и без того гнетущую атмосферу. Дойдя до дверей в Малиновый кабинет, я не удержался и открыл двери.

— М-да, — сказал я, обозрев хаос. — Александр Михайлович, а какова ситуация в военном министерстве?

Сандро развел руками.

— Да, примерно, такая же. Только исчезнувших с бумагами больше. Впрочем, тут, как я понимаю, еще рано подводить итоги, у кого больше таких исчезновений. Ясно одно — исчезли далеко не все, кто имел отношение к заговору.

— К заговорам, — поправил я его. — Именно к заговорам! Не стоит забывать, что февральские события, заговор против моего брата, заговоры против меня и прочие антидержавные поползновения — это лишь мала часть всего, что задействовано против нас.

— Да, Государь, разумеется, заговоры. — Великий Князь склонил голову. — Но суть не меняется, поскольку разгребать эти авгиевы конюшни мы будем очень долго. Как всегда, будут созданы комиссии, образуются комитеты, пройдут совещания, будут написаны отчеты, а в результате, как обычно, будет пшик, да простит Ваше Императорское Величество, мою вульгарность.

Кивнув, я повернулся к окну. Хорошо быть царем, не надо думать о том, что ты к своим министрам поворачиваешься спиной. А вот они так не могут сделать. Впрочем, царю нужно думать о других вещах, которые поважнее этикета, будь он неладен!

За окном все было как всегда. Острый шпиль Адмиралтейства подпирал небо. Через Дворцовую площадь на Дворцовый мост тянулись сани извозчиков, проехало пару грузовиков, честной люд спешил туда-сюда по своим делам. И никому не было дел до моих проблем.

А проблемы весьма серьезные. Ведь я могу сколь угодно долго грозиться начать решительную борьбу и всячески проявлять активность, но все мои повеления будут просто тонуть в бюрократическом болоте, не встречая яростного сопротивления, но и не оказывая на окружающую действительность никакого эффекта.

Эх, столица-столица, будь ты неладна! Как бороться с тобою? Министры, чиновники, столоначальники, генералы, придворные, аристократы, прочие кровопийцы! И борьба с ними по их правилам, это все равно, что борьба с ветряными мельницами — суета есть, а результата, кроме смеха окружающих, никакого! Как я порой понимаю большевиков, которые перестреляли всю эту братию к едреней фене! Впрочем, зачем мне себя обманывать? Перестреляли они их уже значительно позже, а на первых порах даже они были вынуждены сбежать в Москву от всей этой братии. И разве только они? Самые жесткие и крутые Государи не смогли сломать инерцию аппарата, вынуждено перенеся свою столицу в другое место, фактически создавая державный аппарат заново. Иван Грозный перебрался в Александровскую слободу, а тот же Петр Великий вообще предпочел основать себе новую столицу. Про большевиков я уж молчу. Как там говаривал старик Макиавелли? Хочешь удержать завоеванную страну — перенеси туда свою столицу? Этот как раз тот случай, который позволяет и перезагрузить весь государственный аппарат, и, одновременно, взять под контроль удерживаемые территории. А где у нас сердце России?

— Александр Михайлович, очевидно послезавтра я отбываю в Первопрестольную. Потрудитесь взять с собой Маниковского и Кутепова, и отбыть вместе со мной.

Великий Князь сдержано поклонился, ничего не сказав. Я обратил взор на премьер-министра.

— Александр Дмитриевич, вас с собой пока не зову. Для Империи вредно, когда и Государь и премьер-министр уезжают одновременно. Но, готовьтесь. В ближайшие дни вы мне понадобитесь в Москве. Сегодня жду вас со Свербеевым, а вечером жду вас для определения тезисов программы правительства в свете новых веяний.

Усмехнувшись, я добавил:

— Готовьтесь к бессонной ночи, но чтобы завтра были как огурчик. Вам еще председательствовать. И, кстати, как Дроздовский?

— Входит в курс, Государь.

— Прекрасно. Передайте ему, что я на него рассчитываю. Все, господа, все свободны. Мне надо поработать.

* * *

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ФИНЛЯНДСКОГО ЗАПАСНОГО ПОЛКА. 7 (20) марта 1917 года.

На плацу замерли батальоны. Глядя на толпу стоящих в строю солдат, Слащев не смог сдержать недовольной гримасы. Толпа. Чисто толпа. Одно слово — запасной полк, набранный в последнюю мобилизацию из тех, кого не брали раньше. Плохо обученные, необстрелянные, хилые и тощие, юнцы или великовозрастные мужики. Беда, а не воинство. И как он решился с этой публикой идти захватывать Зимний?

— Здорово, орлы!

Сравнение с орлами прозвучало явным издевательством. Впрочем, разнобой ответного приветствия мог бы точно так же оскорбить чувства любого кадрового офицера. Однако Слащеву сейчас было не до вопросов дисциплины и слаженности подразделений.

— Братцы! Позавчера я взял грех на душу подбив вас к мятежу и измене нашему законному Государю Императору Михаилу Александровичу. Участвуя в мятеже против Помазанника Божьего, мы преступили законы Божьи и законы человеческие. Совершив такое, мы не заслуживаем прощения. Однако, наш всемилостивейший Государь даровал нам свое царское прощение и повелел мне повторно привести полк к присяге Его Императорскому Величеству. Принося присягу, вы должны понимать, что Высочайшее прощение необходимо отслужить. После церемонии присяги полк покинет место своей нынешней дислокации и отправится на фронт искупать кровью свою вину перед Государем и Россией. Говорю прямо — полку предстоит отправиться на самые опасные участки фронта. Думаю, излишне говорить о том, что отказ от присяги не снимает обвинения в государственной измене, и таковыми изменниками будет заниматься военный трибунал.

Полковник замолчал на несколько мгновений, внимательно оглядев стоявших перед ним солдат. Те стояли молча, никак не выражая свое мнение. Неизвестно, что послужило большим сдерживающим фактором, то ли слова Слащева о том, что не принесшие присягу не получат Высочайшее прощение, а может, сыграли свою роль три броневика за спиной полковника, хищно направившие свои пулеметы на Лейб-гвардии Финляндский запасной полк…

* * *

ПЕТРОГРАД. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 7 (20) марта 1917 года.

— Генерал, как вы оцениваете боеготовность русской армии в настоящий момент? Каков уровень дисциплины в войсках? Насколько они устойчивы в обороне и готовы к большому наступлению? Насколько русский солдат в своей массе вообще готов идти в атаку?

Гурко хмуро ответил:

— Ваше Императорское Величество! Положение непростое. Хотя и меньшими темпами, но все же падение дисциплины продолжается. Все еще нередки случаи братания, имеют место отказы нижних чинов исполнять приказы командиров, хотя, мы узнаем далеко не обо всех подобных случаях. Чаще всего, о подобных происшествиях офицеры предпочитают не докладывать командованию, опасаясь быть отстраненными от должности, за развал дисциплины и неумение навести порядок. Нередки случаи странной гибели господ офицеров, якобы от вражеского огня, хотя, судя по всему, речь идет о расправе над офицерами со стороны их же подчиненных. Агитаторы все так же, хотя и менее активно, разлагают дисциплину, призывают к братанию и дезертирству. Я приказал расстреливать агитаторов без суда прямо на месте, но уже было несколько случаев, когда части бунтовали и нападали на командиров, которые приказывали расстреливать агитаторов. Что касается устойчивости в обороне, то положение я бы охарактеризовал, как относительно устойчивое. Если, конечно, не случится серьезного наступления противника, но, думаю, до окончания весенней распутицы нам опасаться нечего в этом плане. Что же касается наступательных действий…

Генерал помолчал несколько секунд, а затем закончил:

— Думаю, что без серьезного восстановления дисциплины, без необходимой реорганизации, без ротации войск и усиления дивизий надежными частями, рассчитывать на успех большого наступления будет трудно. Поэтому, согласованное с союзниками наступление я предлагаю планировать с учетом наших ограниченных возможностей. В частности, я бы не рассчитывал, что нам удастся в этом году повторить успех Брусиловского прорыва. В этом году первая скрипка за союзниками. Мы же можем лишь поддержать союзные армии, а именно отвлечь на себя некоторые силы немцев, давая возможность Нивелю прорвать фронт на Западе. Сейчас штаб разрабатывает новые планы наступления, которые учитывают сложившееся непростое положение в русской армии.

— Вы уверены, в готовности наших войск к наступлению, даже с ограниченными целями? Войска вообще пойдут в наступление? — вдруг спросил я. — Или велика вероятность, что многие откажутся исполнять приказ? Вы же понимаете, что стоит хотя бы одной роте отказаться идти в атаку, так соседняя сразу же может усомниться в приказе. Или если одна дивизия выдвинулась вперед, а соседние остались на месте, то у первой немедля оголятся фланги, куда мы рискуем немедля получить контрудар. Ведь при общей ненадежности войск таким контрударом можно обрушить весь фронт и войска просто побегут. Или другой аспект — не приведет ли приказ идти в наступление к немедленному бунту и массовым братаниям? Не откроем ли мы таким приказом фронт?

— Государь, — Гурко пытался придать голосу толику оптимизма, — я уверен, что к концу весенней распутицы нам, так или иначе, удастся восстановить порядок в армии.

— В вашем голосе не слышно оптимизма, генерал. — Я покачал головой. — Тогда о каком наступлении мы вообще говорим? Нам нужно сначала восстановить управляемость, устойчивость войск в обороне, насытить армию тяжелым вооружением, пулеметами и прочим, укрепить дисциплину и сделать все то, о чем вы говорили ранее. И лишь после этого можно будет планировать наступление. Да и то, не раньше середины лета. Никак не раньше. Да и нужно ли нам вообще наступать в этом году?

Гурко тут же возразил:

— Но, Ваше Императорское Величество, на Петроградской конференции с союзниками был согласован определенный порядок действий, и Россия взяла на себя конкретные обязательства.

Я смотрел на хмуро стоящего генерала и видел, что ему не нравятся наметившиеся изменения в стратегии войны.

Качаю головой.

— Считаю решения Петроградской конференции вредными и для России, и для наших союзников по Антанте. Их подписание было ошибкой. Ошибкой, если не вредительством. Если бы на троне в тот момент был я, то мы бы под этим не подписались и не допустили бы подписания такого решения конференции вообще. Я считаю в корне ошибочной наступательную стратегию союзников на этот год. Союзники исходят из верных предпосылок, но делают из них неверные выводы. Да, я согласен, во всех странах-участницах войны резко растут антивоенные настроения. В воздухе явственно витает запах больших потрясений, а возможно и революций. Наши события в феврале-марте лишь частный случай общей тенденции. Такая ситуация является типичной и общей. Народы устали от войны. Это очевидно для всех. И вот, пытаясь найти выход из опасной ситуации правительства по обе стороны фронта считают, что войну нужно заканчивать как можно быстрее, дабы, во-первых, победными реляциями и эйфорией сбить революционное брожение масс, а, во-вторых, они считают опасным держать без движения многомиллионную массу вооруженных людей, у которых с каждым днем падает дисциплина и растут настроения к братанию и дезертирству. Но, генерал, ни одна из стран на данный момент не имеет сил для решающей победы, которая сможет переломить ход войны и, по существу, ее закончить. На фронтах установилось равновесие, вызванное именно бессилием каждой из сторон нанести противнику решающий удар. Позиционный тупик на фронтах установился на фоне роста революционных настроений в тылах воюющих армий. Такие настроения есть и в Германии, и в Австро-Венгрии, и во Франции, и в Британии, и, как мы все это видели, и в России. Причем Россия пошатнулась первой, и чуть было не обрушила Восточный фронт. Мы выстояли и ситуация на фронтах вновь замерла в шатком равновесии. В Большой Игре, участниками который мы являемся, расклад сил на данный момент таков, что проиграет в этом году тот, кто сделает первый ход. Если при большом наступлении фронт не будет прорван, а он прорван не будет, попомните мое слово, то это самое наступление превратится в бойню, в мясорубку, масштаб потерь в которой всколыхнет именно ту страну, которая понесет чудовищные потери без видимого результата. Военная катастрофа неизбежно приведет к волнениям в тылу, что на фоне общих революционных настроений чревато очень большими потрясениями, вплоть до падения правительств, переворотов и даже начала гражданской войны. И контрудар со стороны ранее оборонявшегося противника может окончательно опрокинуть деморализованную державу, которая сделала тот роковой первый ход, обернувшийся катастрофой.

Пыхнув пару раз трубкой, я продолжил излагать мысль.

— У кого стратегическое положение лучше на данный момент? Кто будет вынужден сделать первый самоубийственный ход? Весь 1916 год стороны несли чудовищные многомиллионные потери без явного результата. Тем не менее, Антанта получила стратегическое преимущество в ходе прошлогодней кампании, подорвав силы Центральных держав настолько, что они уже не имеют сил на крупные наступления ни на одном из фронтов, где требуется прорывать эшелонированную оборону. Точнее, ни на одном из участков фронта Центральные державы не смогут сконцентрировать сил, достаточных для прорыва хорошо укрепленных позиций на достаточную глубину, критически не оголив при этом другие фронты. А попытайся они это сделать, это сразу же приведет к наступлению Антанты на оголившихся участках. Сейчас время работает на Антанту. Ресурсы Центральных держав ограничены, ресурсы Антанты безграничны. Германии и ее союзникам ждать помощи неоткуда, а Антанта вот-вот получит еще одного могущественного союзника — США, с их гигантской промышленной мощью, финансами и необъятным мобилизационным потенциалом. В Центральных державах голод и истощаются последние силы. Так что именно Центральные державы принуждены в этом году проводить решительные, я бы сказал, отчаянные наступательные операции, на которые у них нет сил и ресурсов. Принуждены, поскольку пассивное стояние в обороне для них смерти подобно, ибо у них просто нет возможности продолжать войну дольше, чем полгода, максимум год. И они это прекрасно понимают и к такому последнему наступлению готовятся. Как вы знаете, в Германии осенью прошлого года приняли так называемую "программу Гинденбурга", согласно которой немцы должны удвоить, а по некоторым позициям утроить военное производство этого года по сравнению с 1916-м. Германцам для исполнения задуманного пришлось вводить всеобщую трудовую повинность для мужского населения в возрасте от 16 до 60 лет. И даже этого не хватило и пришлось возвращать из армии сто двадцать пять тысяч специалистов, в первую очередь здоровых, квалифицированных рабочих.

Делаю паузу, еще пыхнув трубкой. Пусть подумает генерал.

— Положение для Центральных держав просто патовое. Любое наступление чревато оголением фронтов, что неизбежно приведет к военной катастрофе. Но и не наступать они не могут. Поэтому у них только один шанс — нанести удар такой мощи, чтобы опрокинуть один из фронтов и вывести из войны одну из крупных держав. Объективно целями такого наступления могут быть лишь две страны — Франция и Россия. Италия и Балканы не в счет, это лишь распыление сил, которое не дает Германии стратегического преимущества, а Британию не достать. Итак, Франция или Россия? Слабейшей в этой паре выглядит Россия, но по моему представлению, это решение ошибочно, поскольку не позволит германцам высвободить с Востока существенное количество войск. Российская Империя слишком велика и оккупация даже части ее территории потребует очень много дивизий, которые так нужны на Западе. Если не оккупировать Россию, то все равно слишком оголять восточные рубежи нельзя, ведь никто не может гарантировать, что придя в себя после поражения, Россия не вцепится в спину Германии в самый критический момент. Другое дело победа над Францией. Выход Франции из войны решает сразу массу проблем. Во-первых, с выходом французов, британцы будут вынуждены либо покинуть континент, либо должны будут объявить войну самой Франции, фактически оккупировав ее и создав марионеточное правительство в Париже. Сил на это у англичан не хватит, поскольку придется одновременно усмирять французские тылы и сдерживать германцев на фронте. Во-вторых, с покиданием британцами Европы резко усложняется участие в войне Америки, поскольку им придется готовить большую десантную операцию для высадки на континент, а это сделать очень непросто. Армия США не обучена и никогда не воевала, а это приведет к огромным потерям при высадке, что вряд ли понравится общественному мнению в Америке. Подводя итог, можно с уверенностью сказать, что ключ, если не к победе Германии, то, как минимум, к почетному миру и учету ее интересов, лежит именно во Франции. А точнее, ключом является выход Франции из войны. К тому же, Германия, в этом случае, наверняка усилится за счет французского флота и попробует потягаться с Британией и Францией в борьбе за колонии, то есть как раз за то, ради чего война и идет.

Гурко решительно возразил.

— Простите, Государь, но это немыслимо! Франция, ни при каких условиях не выйдет из войны! И я не верю в смуту во французском тылу. Французы — народ цивилизованный, не чета нам. Поэтому…

Тут он спохватился.

— Простите, Ваше Императорское Величество, мою несдержанность. Я позволил себе…

— Отчего же? — я благосклонно кивнул. — Если Верховного Главнокомандующего Действующей армии есть свои соображения и аргументированные возражения, то я готов их выслушать. Будет горько, если Россия потеряет несколько миллионов солдат из-за упрямства и недальновидности Императора. Но будет не менее горько, если то же самое случится из-за упрямства и недальновидности Верховного Главнокомандующего Действующей армии. Если у вас, Василий Иосифович, есть возражения — аргументируйте. Только, давайте обойдемся без пафоса и голословных утверждений. Мы с вами люди военные, так что давайте оставим эмоции и будем говорить фактами.

Гурко был явно раздосадован за свою несдержанность.

— Еще раз, прошу меня простить, Ваше Императорское Величество.

— Пустое, генерал. Продолжайте.

— Государь, вы сейчас правильно указали на нехватку сил у Центральных держав и у Германии в частности, на действенный прорыв хорошо укрепленных позиций. Тем более, позиций на Западном фронте, ведь французская армия одна из сильнейших армий мира. Каким образом немцам удастся прорвать оборону французов, да так, чтобы одним ударом вывести Францию из войны? Германцам сейчас бы удержать Нивеля, что уж говорить о наступлении.

— Да, Нивель. Именно Нивель, генерал, вот имя германского успеха на Западном фронте. — я обернулся к окну и устремил взгляд куда-то в сторону Исаакиевского собора. — Именно катастрофическое по своим последствиям неудачное наступление Нивеля обрушит французский фронт и откроет немцам путь на Париж. Точнее не само наступление, а последствия военной катастрофы, в результате которых рухнет фронт, а во Франции случится революция или общественные потрясения. Все вместе, усиленное наступлением немцев на Париж, вполне может заставить французское правительство срочно искать мира, для того, чтобы высвободить силы для наведения порядка внутри страны.

— Революция во Франции? — не удержавшись, переспросил Гурко.

— А что, во Франции не случались революции? Это какая уже у них республика по счету? Чем этот год отличается от прошлых времен?

Генерал промолчал, вновь досадуя на себя за несдержанность.

— Итак, — продолжил я, — мы можем наблюдать, как союзники сами дают германцам шанс выпутаться из той скверной истории, в которую они попали. Вступив на Престол, я сразу обратился к союзникам с предложением изменить план кампании на этот год, сделать паузу в активных действиях, отложив наступления. Высказал свое убеждение о том, что взяв паузу, мы и союзники могли бы перегруппировать силы, успокоить общественное мнение внутри наших стран, подождать подхода американцев. Помимо уже сказанного, я аргументировал это тем, что русская армия не готова вести наступательные операции в ближайшие несколько месяцев. Нам требуется время на наведение порядка в стране и на восстановление боеспособности армии. Но союзники ждать категорически отказались.

Я посмотрел в глаза генералу и серьезно проговорил:

— Сегодня союзники дали ответ. России дипломатично намекнули, что в наших соображениях они не нуждаются. Они свято уверены в том, что Нивелю удастся прорвать фронт и поставить точку в этой войне. Более того, мне в довольно ясных выражениях было заявлено, что Россия должна сдвинуть оговоренные сроки наступления и ударить на Восточном фронте одновременно с Нивелем для того, чтобы оттянуть на себя германские дивизии и способствовать успеху наступления союзников. В противном случае, как было заявлено открытым текстом, наш отказ самым решительным образом будет учтен при разделе победного пирога.

Генерал нахмурился.

— Но если мы откажемся, а Нивелю удастся его наступление, то мы действительно будем иметь бледный вид. Возможно, в предательстве нас прямо не обвинят, но наше место за победным столом будет в лучшем случае у двери. А если Нивель не преуспеет, то всю вину за катастрофу возложат на Россию, и так же используют это против нас.

— Вот, Василий Иосифович, я вижу, вы тоже оценили красоту игры наших союзников. Да, генерал, именно так. Дело запахло победой и дележом трофеев. И нас пытаются оттеснить от стола.

Гурко с сомнением посмотрел на меня.

— Государь, но ведь это же…

Я кивнул.

— Именно. Нас хотят выбросить за борт, как отработанный материал, никому не нужный более балласт. По замыслу наших союзников, России нет места среди великих держав, которые будут определять послевоенное устройство мира. Скажу больше, это не мнение, не просто замысел, это вполне конкретные действия, которые направлены на перевод России из статуса державы-победительницы в разряд территорий, которые подлежат растерзанию. И разрывать нас на части будут и наши сегодняшние союзники, и наши сегодняшние противники.

Генерал молча стоял, и лишь желваки двигались у него на лице. Наконец, он выдавил одно лишь слово:

— Немыслимо…

— Вспомните о том, что основной неофициальной темой Петроградской конференции было вовсе не наступление как таковое, и не кампания 1917 года в целом. Основной темой была возможная революция в России. С чего такая забота?

Гурко кашлянул и как-то даже приободрился.

— Ну, — пожал плечами он, — это как раз понятно, союзники были обеспокоены возможной революцией и тем опасным влиянием, которое она бы имела на боеспособность армии. А это могло сказаться на успехе всей войны в целом.

Я поднял бровь.

— Вы полагаете? Василий Иосифович, я вас назначил Верховным Главнокомандующим Действующей армией не для того, чтобы вы здесь обманывали себя, а что еще ужаснее, обманывали и меня, своего Государя. И мне, и вам прекрасно известно о том, что союзники интересовались вопросом возможной революции не просто так. На момент подготовки и проведения Петроградской конференции в России уже сложилось несколько центров заговора, в которых планировался дворцовый или военный переворот. Кроме того, было несколько центров, которые планировали коренную смену общественного строя, путем установления республики или даже какой-то революционной диктатуры, так хорошо известной нам по революционным событиям в той же Франции. Вам все это известно сейчас и было известно тогда. И вам должно быть известно о том, что наши дорогие союзники, Англия и Франция, активно участвовали в различных заговорах с целью сместить или убить законного Императора в стране-союзнице, то бишь в России. Скажу больше, после моего воцарения союзники не только не прекратили свои подрывные действия, но и значительно активизировали их. Именно они стоят за мятежом и покушениями на мою особу в последние дни. Оставив даже пока в стороне сам факт многократного покушения на священные особы Государей Императоров Всероссийских со стороны, казалось бы, ближайших военных союзников, хочется спросить — какую же цель преследуют в Лондоне и Париже, пытаясь организовать переворот в России? Быть может, они хотят получить более боеспособную Россию? Этот вариант мы решительно отметаем, как несостоятельный. Любая революция в России подорвет боеспособность армии до такой степени, что нынешние разложения в войсках покажутся образцом дисциплины. Тогда для чего же?

Генерал ничего не ответил.

— Молчите? А я вам скажу! Повторяю, Россию просто решили устранить, как ненужного более компаньона, который в перспективе может стать конкурентом. Наши дорогие союзники общий расклад понимают не хуже нас. Они отлично осознают, что у немцев есть только два варианты приемлемо закончить эту войну, а именно выбить из войны либо Францию, либо Россию. И как вы понимаете, их интерес в том, чтобы склонить германцев к удару по России. Но сил у немцев на сокрушительный удар по России нет, и соблазниться они могут, лишь увидев беспомощность русской армии и революционную смуту в тылах Российской Империи. Лишь в этом случае они могут решиться развернуть основные силы в сторону России, выбивая ее из войны и полагая, что погрязшая в Гражданской войне Россия не сможет потом нанести удар в спину Германии. А для этого, в России должна случиться революция. Не смена монарха, нет, им это мало что даст, а именно всеобъемлющая революция, разрушающая устои, рушащая дисциплину в армии и повергающее в хаос транспорт и хозяйство Империи. Добившись революции в России, наши, прости Господи, союзники добиваются сразу нескольких целей. Первое — они переключают внимание Германии на Восток, обнажая тем самым оборонительные рубежи на Западе. Второе — они расчищают и облегчают путь Нивелю для нанесения сокрушительного удара по Германии. Третье — они устраняют Россию из числа стран-победительниц в этой войне, а значит, можно ничего обещанного не выполнять, включая Проливы и все остальное, о чем мы договорились. И, четвертое — сама поверженная и опрокинутая в хаос Россия может стать и для стран Антанты и для стран союза Центральных держав тем пространством и тем ресурсом, который можно разделить на колонии между всеми заинтересованными сторонами. Революции мы не допустили. Но, даже не добившись революции в России, они все равно уверены в том, что Нивелю удастся нанести Германии решающий удар и потому все еще надеются так или иначе обвинить Россию во всех смертных грехах, дабы, как минимум, уменьшить ее долю при разделе победных трофеев, а как максимум, попытаться все же обратить Российскую Империю в хаос смуты.

Замолчав на несколько секунд и внимательно поглядев на генерала, я покачал головой.

— Вижу, сомнения гложут вас. Посему, предлагаю вам ознакомиться с кое-какими показаниями. — Я протянул ему папку с показаниями Рейли. — Здесь есть много чего интересного. И про прошлые покушения и подготовки революций, а, равно как и о будущих планах и уровне их выполнения в настоящий момент. Кроме того, хочу вам предъявить некоторые результаты работы Высочайшей следственной комиссии, а так же выводы расследования обстоятельства заговора против моего брата, которое проводила комиссия под руководством генерала Лукомского. В этих папках есть много интересных показаний, которые дали интересные следствию люди, включая генералов, членов Государственной Думы и Государственного Совета, членов Правительства, лиц из Свиты моего брата, моего собственного окружения, а так же показания Великого Князя Кирилла Владимировича. Я оставлю вас в этом кабинете. Читайте внимательно, я вас не тороплю. Тем более что бумаги сии относятся к категории документов особой важности и не подлежат выносу из этого кабинета. Я покину кабинет по неотложным делам, думаю, часа два вас никто тревожить не будет. Если прочтете раньше, дайте знать дежурному адъютанту, и он проводит вас в Малиновый кабинет.

Я протянул Гурко папку с показаниями Рейли и вышел из Золотой гостиной. Уже глядя из окна своего временного кабинета на Дворцовую площадь я вновь и вновь прокручивал расклад сил перед началом новой версии Большой Игры.

Главная проблема заключалась в том, что вся эта фронтовая публика была решительно настроена, во что бы то ни стало выполнять, так называемый, союзнический долг и проводить оговоренные наступления против Центральных держав. Я же такого желания не имел, и бросать под пулеметы миллионы солдат не собирался. У меня были совсем иные соображения на счет кампании 1917 года и путях, по которым должна пойти Россия.

Но монархия штука такая, что если я не заручусь поддержкой конкретных исполнителей, то могу получить новый заговор по смещению неадекватного царя. А я еще не настолько контролировал армию, чтобы быть уверенным в том, что заговор будет вовремя раскрыт. Да и зачем он мне сейчас?

Поэтому придется на пальцах объяснять умудренным генералам, что такое хорошо и с чем его едят. Правда придется дело Рейли показать и им (благо уже подготовили требуемое количество копий), что неизбежно повлечет утечку информации врагам и "союзникам", но этого я как раз и не боялся особо, и играл во все эти очень страшные тайны исключительно для придания веса этой утечке.

Наконец к исходу второго часа адъютант доложил, что ожидает аудиенции генерал Гурко. Я дал дозволение и вот на пороге моего кабинета появился Гурко. Он был бледен и прочитанное явно не добавило ему лет жизни.

— Ваше Императорское Величество! По вашему повелению я ознакомился с показаниями офицера британской разведки господина Рейли.

— Что скажете, генерал?

— Я жду ваших повелений, Государь. — глухо произнес он.

Я внимательно посмотрел в лицо Гурко.

— Генерал, пришло время трезвых оценок и сложных решений. Мы наступать не можем. Наступление Нивеля закончится катастрофой. И, в первую очередь, катастрофой для нас.

Видя, что Гурко собирается что-то возразить, я сделал останавливающий жест рукой.

— Нашими союзниками мы поставлены в положение, при котором каждый наш шаг ведет к ухудшению нашего положения. В шахматах это называется цугцванг, не так ли? Мы, конечно, не попали в главную ловушку и избежали революции в России, но партия не закончена и любой вариант ее развития ведет нас к проигрышу. Участие в наступлении Нивеля с любым результатом этого наступления, в итоге приведет к обвинению и потерям России. Наше наступление на Восточном фронте сейчас, однозначно, приведет к катастрофе. Отказ от наступления, приведет к обвинению в предательстве. Забавное положение, вы не находите?

А путь выхода из ситуации был отнюдь не прост. Хотя я был уверен, что решить проблему можно только следуя известному выражению про то, что на каждую хитрую гайку найдется… Но, то, что я собирался делать дальше, несколько расходится с принятыми в этом времени представлениями, а потому может встретить яростное сопротивление среди генералитета. И простого повеления тут будет недостаточно.

— Хорошо, генерал, давайте рассмотрим вопрос с другой стороны. Первый вопрос — можем ли мы выполнить требования союзников об одновременном с Нивелем наступлении? Нет, не можем. Это будет бессмысленная бойня, которая приведет к обрушению всего нашего фронта из-за контрударов германцев. На контрудары в образовавшиеся прорехи у немцев сил хватит даже без переброски войск с Западного фронта. К тому же, Василий Иосифович, не мне вам рассказывать о катастрофическом для нас соотношении количества орудий, особенно тяжелых, химических зарядов, пулеметов, аэропланов, танков и броневиков, автомобилей, тракторов, прочих тягачей между Россией и Центральными державами. Итак, наступать мы не можем, а значит, будем обвинены союзниками при любом развитии событий. Никакие оправдания их не устроят. Их бы устроила революция, в качестве оправдания, но, к их великому сожалению, ее не случилось. Так что отказ наступать будет квалифицирован, как неисполнение союзнических обязательств. И никого не будет интересовать, что сами союзники в схожих обстоятельствах, когда русской армии нужна была помощь, точно так же отказывались наступать. Ну, тут, как говорится, Quod licet Iovi, non licet bovi. Второй вопрос — каков шанс, что Нивелю удастся прорвать фронт на достаточную стратегическую глубину, настолько чтобы принудить Германию запросить мира?

Гурко сделал неопределенный жест. Кивнув, продолжаю.

— А я вам скажу — таких шансов нет. Нивелю даже не удастся повторить Брусиловский прорыв, поскольку немцы не австрияки, а о наступлении Нивеля знает каждый официант в Париже. И уж конечно о нем знают в Берлине. Германцы прочно засели и засели не в чистом поле, а на хорошо укрепленных позициях Линии Гинденбурга, с возможностью покидать свои позиции и быстро занимать подготовленные рубежи второй и третьей линии обороны. А на первой линии в капонирах и блиндажах останутся пулеметные расчеты, которые невозможно выкурить никакой артиллерийской подготовкой. И повторятся катастрофы Вердена и Соммы. Сотни тысяч погибших в результате кинжального пулеметного огня. Горы трупов и нулевой результат. Ну, если не считать подготовленного германцами контрудара. И удар этот будет предельно мощным. У немцев просто нет другого выхода. Революции в России не случилось, русский фронт не рухнул, а потому только выбивание из войны Франции может спасти Германию. На карту поставлено все. Тем более что кроме наступления Нивеля у немцев не будет другого шанса в обозримом будущем. Впереди только вступление в войну США и удушение Германии и Центральных держав.

Я встал и подошел к окну.

— Итак, союзники отказываются внимать голосу разума и сами идут в ловушку, давая германцам шанс переломить ситуацию и выиграть эту войну. Наступление Нивеля закончится катастрофой и очень велик шанс, что мы вскоре окажемся на континенте один на один с германской военной машиной. И шансов победить в этом противостоянии у нас немного. У вас есть возражения против этого утверждения?

— Никак нет, Ваше Императорское Величество!

Прекрасно, подтвердив тезис об отсутствии перспектив в войне с Германией один на один, Гурко, заодно, психологически согласился и с идущем в комплекте утверждением о катастрофе, которая постигнет Нивеля. Продолжим.

— Что мы может сделать в такой ситуации? Нам нужно время для приведения армии и тыла в порядок, и нам не нужно, чтобы Франция вышла из войны. Так?

— Так точно, Государь!

— В сложившихся правилах игры мы этого сделать не можем. Значит, к черту правила!

Гурко аж вздрогнул от моего внезапного восклицания. Я же продолжил рубить рукой воздух.

— К черту правила, которые ведут к поражению! Меняем правила и меняем условия игры! Не можем предотвратить катастрофу Нивеля? Давайте не допустим наступления! Не можем наступать из-за слабости? Найдем этому благородное обоснование! К черту условности! Мы объявляем мирную инициативу! Предлагаем всем объявить перемирие на фронтах и сесть за стол переговоров. В качестве жеста доброй воли и в качестве первого шага мы в одностороннем порядке объявим "Сто дней мира", в ходе которых русская армия не будет предпринимать наступательных операций ни на одном из фронтов. Мы призовем все остальные воюющие страны объявить свои "Сто дней мира" и присоединиться к нашим усилиям по урегулированию военного конфликта за столом переговоров!

Генерал ошарашено смотрел на меня.

— Простите, Государь, но это никого не устроит. Франции нужен Эльзас и Лотарингия, Британии нужно уничтожить германскую военную машину и экономику, устранив таким образом конкурента, США слишком много уже вложили в перевооружение и дельцы с Уолл-стрит не обрадуются такому повороту событий, а сама Германия не согласится на перемирие, поскольку это не решает ни один вопрос, из-за которых она вступила в войну, да и, как вы сами сказали, для них перемирие ведет к удушению. Австро-Венгрия же без победы вообще может рухнуть под натиском национальных революций. Так что наш призыв, как и другие призывы до этого, не приведет ни к чему и повиснет в воздухе глупой шуткой.

Я усмехнулся.

— Ну, шутка не такая уж и глупая. Подумайте сами, генерал. Да, мирные инициативы уже были, и как вы правильно сказали, просто повисли в воздухе. Мирные инициативы выдвигал мой брат Николай, но все знали о его пацифизме и не обратили внимания на пустые разговоры и благие пожелания, поскольку, как, опять-таки, вы правильно сказали, мир никому не был нужен. Перемирие предлагала Германия, но союзники сочли это просто проявлением слабости и признаком того, что сил у немцев почти не осталось. Подготовка наступления Нивеля стала ответом на эти предложения. Выдвигая же подобную шутку сейчас, мы не занимаемся абстрактным пацифизмом и вздохами, а решаем вполне конкретные задачи, причем свои задачи. Во-первых, мы подводим базу под наш отказ наступать. Мы не просто не можем наступать по причине слабости, а мы отказываемся наступать из любви к миру и желанию прекратить всемирную бойню. Во-вторых, объявляя об этом, мы выводим из под удара Русский Экспедиционный корпус во Франции, поскольку он уже не будет принимать участие в наступлении. Дабы не было лишних претензий и обвинений, мы заранее уведомляем союзников об этом и говорим о готовности корпуса исполнить свой союзнический долг, но в обороне, заняв один из участков фронта, где не будет наступления, высвободив таким образов французские или британские части. В-третьих, мы успокаиваем напряжение в наших войсках и отбираем у революционных агитаторов хлеб, фактически возглавив борьбу за мир во всем мире. В конечном итоге, мы получаем время на перегруппировку и наведения порядка, мы успокаиваем напряжение в общественной жизни России и мы подкладываем свинью всем остальным. Дело в том, что все прошлые мирные инициативы о мире не имели реального продолжения, оставаясь лишь благими пожеланиями. Мы же вместе с инициативой делаем ход, объявляя "Сто дней мира". И на этот ход нужно будет как-то реагировать, поскольку это меняет весь расклад сил на фронтах.

— Но, Государь! Такое заявление будет очень тяжело воспринято и в России, и у союзников, в особенности у союзников! Многие назовут это актом предательства! В глазах всего цивилизованного мира мы станем изгоями, которые нарушили свои обязательства!

— Меньше громких слов, генерал, — сухо прервал я Гурко, — идет Большая Игра, и мнение так называемых цивилизованных стран, а, равно как и так называемой прогрессивной общественности меня интересует в последнюю очередь. Да и то только как фактор, помогающий или мешающий добиться цели. Не более того. Наши, так называемые, союзники только что пытались зарезать Россию как свинью, холодно и расчетливо. Вы читали документы по данному делу. Несколько попыток устроить революцию, несколько покушений на меня и на Николая. О какой чести вы говорите? О каком предательстве? Нас просто используют и использовали. Как там сказал лорд Палмерстон, британский премьер? "У Англии нет ни вечных союзников, ни постоянных врагов, но постоянны и вечны наши интересы, и защищать их — наш долг?" Так почему же мы ведем себя как та глупая лошадь, которую другие ведут на бойню?

Генерал сделал последнюю вялую попытку возразить.

— Но, Государь, если мы объявим о том, что не будем наступать сто дней, то германцы просто снимут лишние дивизии с нашего фронта и отправят их на Запад.

— И вам что с того? — пожал я плечами. — Переживаете за союзников? Напомнить вам еще одно высказывание лорда Палмерстона? "Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет". Россия много лет таскает для других каштаны из огня, пока союзники воюют до последнего русского солдата. Может, пришла пора поменяться ролями? Лично меня вполне устроит, если немцы, французы и англичане будут долго и наслаждением резать один другого на Западном фронте. Чем больше они подорвут мощь друг друга, тем лучше для нас. Василий Иосифович, нам всем давно пора усвоить мысль, что все из того, что мы хотим получить по итогам войны, мы получим только при обеспечении двух условий — мы все, что нам нужно, захватываем своими силами, и никто, ни враги, ни союзники, не могут нас принудить это потом отдать. Мы хотим Проливы, обещанные нам союзниками по итогам Петроградской конференции? Прекрасно. Но их сначала нам нужно взять, а потом суметь их удержать. А это возможно только при сильной России и при слабых всех остальных заинтересованных сторонах, включая Германию, Францию и Британию. Так что, я не стану возражать, против мясорубки на Западном фронте.

— А Русский Экспедиционный корпус?

— Я надеюсь, что нам так или иначе удастся вывести его из-под удара. Хотя, разумеется, риск велик, но выхода у нас нет все равно. А что касается дальнейших планов, то мне представляется разумной следующая стратегия. Все наши фронты от Балтики до Черного моря должны перейти в глухую оборону, не только не предпринимая наступательных операций, но и полностью сосредоточившись на укреплении оборонительных рубежей и создании новых линий укрепленных позиций в тылу означенных фронтов. Наши фронты должны быть готовы к внезапному удару немцев и австрийцев в любом месте, хотя позволю себе выразить мнение, что в ближайшие два-три месяца крупных наступательных операций противника против наших войск не произойдет. Но это мое мнение, вы же, как Верховный Главнокомандующий Действующей армии должны быть готовы к любому развитию событий. По существу, генерал, нам нужно вернуться к вашему собственному плану и перенести активность на юг и юго-запад. Именно направления на Болгарию и Турцию станут в новой стратегии определяющими. Мы должны готовить резервы и создавать кулак, которым, когда наступит благоприятный момент, нанесем удар. Наша цель в этой войне обозначена — контроль над Проливами. Задача минимум — обеспечение контроля над выходом в Черное море любых военных кораблей любых держав и возможность такому выходу действенно воспрепятствовать, прикрыв таким образом наше черноморское побережье и плодородный юг Империи. Задача же максимум — присоединить к России европейскую часть Турции и достаточной ширины полосу вдоль Проливов в ее азиатской части, с тем, чтобы русские военные корабли и торговые суда имели беспрепятственный выход в Средиземное море. Так что, "Сто дней мира" нам дадут возможность провести перегруппировку для дальнейшего броска на юг. Это цель, ради которой стоит играть в эти игры дальше. Никаких других целей в Европе у нас нет. Во всяком случае, никакие территориальные приобретения западнее довоенных границ нам не нужны. И я не вижу резона проливать там реки крови русских солдат, бросая их в самоубийственные атаки за чужие интересы.

— Но, Государь, довольно значительная часть российской территории в настоящее время оккупированы германцами, — возразил Гурко, — и не похоже, чтобы немцы горели желанием оттуда уходить. А выбить их без крупных наступательных операций не представляется возможным.

Я усмехнулся.

— Войны не всегда выигрываются на полях сражений, генерал, и бывают ситуации, когда вражеские войска вынуждены уйти, не сделав при этом ни одного выстрела.

* * *

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ФИНЛЯНДСКОГО ЗАПАСНОГО ПОЛКА. 7 (20) марта 1917 года.

Когда, наконец, завершилась церемония присяги, полковник Слащев вновь обратился к замершему в строю воинству.

— Сегодня вы отправляетесь на фронт. Верю, что не посрамите вы честь русского солдата и доблестно сразитесь с неприятелем, покрыв знамя полка неувядаемой славой. Но прежде чем мы отбудем на погрузку, я хочу сказать вот что — мне нужны добровольцы, желающие пройти обучение и воевать дальше в составе ударных батальонов. Говорю сразу, придется пройти жесткий отбор и останутся не все, но те, кто останутся, примут участие в самых славных боях этой войны. Это я вам обещаю…

— Вот сука, — услышал Иван Никитин злобное шипение справа от себя, — подвел нас под монастырь, а теперь на фронт! Сам туда едь, тварь продажная! А я под фронт не подписывался!

— А присягу ты зачем принимал? — сквозь зубы поинтересовался Иван, покосившись на стоящего рядом Андрея Попова.

— Плевал я на присягу. Не будь тут броневиков с пулеметами, шиш бы я присягал! Ничего, ночка длинная, найду, где извернуться…

— Это измена, за это расстрел или каторга полагаются.

— Дурень ты, Ваня. По тылам миллион дезертиров шатается. Руки у них коротки всех похватать. Им только дураки попадаются. А ты что же — пойдешь на фронт? Не дури! Пошто за них-то погибать? Двигаем со мной вместе, я знаю надежные ухоронки, там и одеждой разживемся и документами.

Иван старался не слушать голос искусителя, сосредоточившись на выступлении полковника Слащева, но бес сомнения нашептывал и нашептывал вместе со свистящим шепотом Попова.

— У меня есть верные люди на примете. Правду говорю. Настоящие заговорщики, не то, что этот хлыщ. Им, как раз вот такие как мы очень пригодятся. Решайся!

— … добровольцы — выйти из строя!

— Решайся!

И внезапно, повинуясь какому-то импульсу, Иван решился. И сделал три шага вперед.

— Ой, дурак! — донеслось сзади.

И Никитин не знал лишь размер той дури, на которую он сейчас подписался. Но шагать назад было уже поздно.

Глава 2. Начало Большой Игры

ПЕТРОГРАД. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 8 (21) марта 1917 года.

— Проследите за тем, чтобы все директивы в Париже и Лондоне были выполнены неукоснительно и точно в оговоренные сроки.

— Все будет исполнено в точности, Ваше Императорское Величество.

— Теперь касаемо собственно самого послания в Лондон и Париж. Нота нашего правительства, — я взглянул на стоящего рядом со Свербеевым Нечволодова, — правительствам Великобритании и Франции должна отражать следующие тезисы. Первое. Мы выражаем решительный протест, требуем объяснений и официальных извинений за действия сотрудников дипломатических миссий этих государств, выразившихся в подстрекательстве к свержению законной власти в России, а так же в участии в заговорах ставивших целью совершение государственного переворота в Российской Империи. Такие действия плохо сочетаются с сердечными отношениями между нашими странами, а так же с существующими союзническими обязательствами. Наше правительство не хотело бы верить в возможное участие официального Лондона и официального Парижа в этих событиях, однако данное дело требует самого тщательного расследования. Высочайший Следственный Комитет готов оказать союзникам всю возможную помощь в расследовании вероятного прогерманского заговора, который мог быть организован агентами германской разведки, внедренных на высокие государственные и военные посты в страны Сердечного Согласия. Правительство Российской Империи с пониманием отнесется к оглашению возможных сведений об участии в заговорах не только подданных союзных держав, но и подданных российского Императора. Мы настаиваем на скорейшем расследовании и публичном оглашении результатов такого разбирательства, поскольку сведения о раскрытии этих заговоров оставили тяжелейшее впечатление в русском общественном мнении, что грозит резким усилением антивоенных и антисоюзнических настроений в России. Так, Александр Дмитриевич?

Премьер Нечволодов поклонился.

— Точно так, Государь.

— Так, теперь второе. Правительство Российской Империи благосклонно воспримет известие о решении правительства Великобритании лишить консула Локхарта дипломатического иммунитета, для возможности вынесения ему обвинительного приговора наряду с другими подданными Соединенного Королевства, которые будут осуждены по окончанию расследования их участия в заговорах против законной власти Российской Империи. Этот вопрос желательно решить самым срочным образом, поскольку суд состоится в самое ближайшее время и казнь действующего дипломата омрачит и без того осложнившиеся отношения между нашими державами. Корректность формулировок я оставляю на ваше усмотрение, Сергей Николаевич.

Министр иностранных дел кивнул.

— Да, Государь.

— Третье. Действия подданных Великобритании и Франции, и их роль в Февральских событиях и Мартовском заговоре, нанесли Российской Империи колоссальный военный, экономический, политический и моральный ущерб. Общество взбудоражено, армия и флот дезорганизованы, финансовые потери от потрясений колоссальны. В таких условиях Россия вынуждена пересмотреть согласованный с союзниками план военной кампании на 1917 год. В настоящее время, вследствие событий февраля-марта, русская армия имеет ограниченную боеспособность, и наступать не может. Меры по восстановлению управляемости в войсках и в тылу принимаются, но и правительству и Верховному главнокомандованию требуется время для наведения порядка в Империи и на ее фронтах. Однако восстановление порядка осложняется последствиями заговоров и мятежей, растет пацифизм в обществе, все шире распространяется практика братаний на фронте, лозунги о мире находят все больший отклик. Игнорирование данных фактов и тенденций приведет Россию к революции и, как следствие, к полному хаосу. Будет излишним указывать на то, кто больше всех выиграет от такого развития событий. Тем более, что в случае дезорганизации и хаоса на русском фронте, Центральные державы смогут высвободить все те силы, которые сейчас удерживаются на Восточном фронте. Правительство Российской Империи старается делать все возможное для недопущения катастрофического для дела союзников развития событий, однако, в данном вопросе России требуется содействие и действенная помощь союзников по Антанте.

Я замолчал, глядя на Дворцовую площадь. Через нее одна за другой ехали телеги со строительными материалами для ремонта Зимнего. Устало потерев переносицу, продолжил.

— Для преодоления кризиса в управлении и восстановления боеспособности, считаем необходимым настаивать на следующем. Во-первых, союзники должны официально отмежевываться от враждебных России действий своих подданных. Во-вторых, между Россией и союзными державами подписывается соглашение, в которым Великобритания и Франция официально признают исключительные права Российской Империи на европейскую часть Османской Империи и стокилометровую зону в азиатской части страны на всем протяжении Проливов от Босфора до Дарданелл, а так же на все территории в Малой Азии, которые будут находиться под контролем русской армии на момент заключения мира. Все эти территории должны войти в состав Российской Империи по итогам мирного договора. Данная договоренность должна быть оглашена публично, и, безусловно, не должна подлежать пересмотру по итогам войны. Это официальное соглашение позволит резко поднять уровень патриотических настроений в России и, в особенности, в русской армии и на флоте.

— Они никогда на это не согласятся. — Нечволодов усмехнулся в усы.

— И это еще не все. Для успешного продолжения войны и победоносного ее завершения, нам необходима пауза в наступательных действиях, вызванная необходимостью перегруппировки сил, устранения с линии фронта неустойчивых частей и подтягивания резервов. Посему представляется невозможным участие русских войск в любых наступательных операциях на всех фронтах мировой войны в ближайшие два-три месяца, включая части Русского экспедиционного корпуса во Франции и на Салоникском фронте. Правительство Российской Империи надеется на понимание со стороны союзных держав необходимости подобных действий и деклараций со стороны России. Российская держава остается верной союзническим обязательствам, и полна решимости довести войну до победного конца. Однако, последствия Февральских событий и Мартовского заговора не оставляют нам других вариантов, кроме действий, означенных выше.

Я на несколько мгновений замолчал, формируя мысль, а затем, продолжил надиктовывать Свербееву тезисы.

— Итак, пятое. Для скорейшего преодоления кризиса и восстановления боеспособности правительство России поднимает перед союзниками вопрос расширения поставок вооружений и боеприпасов для русской армии, а также вопрос оказания нашей Империи всемерной технической помощи. Правительство Российской Империи рассчитывает на понимание со стороны союзников и на положительную реакцию на данные инициативы. Просим правительства союзных держав оперативно отреагировать на наши предложения и дать ответ не позднее, чем через пять дней.

— По существу, это ультиматум. — Нечволодов переглянулся со Свербеевым. Тот кивнул.

— По существу, это так и есть. — согласился я. — Если нет вопросов, то все свободны, господа. Александр Дмитриевич, я жду вас вечером.

Они поклонились и направились к выходу. Уже в дверях Свербеев повернулся и, кашлянув, спросил:

— Прошу простить мою дерзость, Ваше Императорское Величество, можно задать вопрос?

— Задавайте ваш вопрос, Сергей Николаевич.

Тот помялся пару мгновений, но все же спросил:

— Мой предшественник на этом посту… Простите, правда, что господин Милюков арестован?

Я смерил его долгим взглядом и, наконец, ответил:

— Да, это так. Господин Милюков арестован по обвинению в государственной измене и участию в заговоре против Императора. Его вина подтверждена показаниями участников заговора, в том числе и англичанами.

Свербеев поклонился.

— Благодарю за ответ, Ваше Императорское Величество!

— И вот еще, что, Сергей Николаевич. Даже если бы господин Милюков в заговоре не участвовал, то я бы все равно отправил бы его в отставку. Хотите знать почему?

Министр вновь поклонился.

— Да, Ваше Императорское Величество.

— Все очень просто. Мне не нужен на этом посту человек с явными англофильскими взглядами. — я сделал паузу и с нажимом уточнил. — Вы меня понимаете?

Тот вновь поклонился и, получив мое дозволение, покинул кабинет. А я еще несколько минут, размышлял, глядя на дверь, которая закрылась за министром иностранных дел Российской Империи тайным советником Свербеевым Сергеем Николаевичем, последним послом России в Германии…

* * *

ПЕТРОГРАД. НАБЕРЕЖНАЯ НЕВЫ. 8 (21) марта 1917 года.

— Господин полковник!

Идущий по набережной военный резко обернулся на знакомый голос и удивленно воскликнул:

— Саша! Как ты здесь?

Они тепло обнялись. Затем старший отнял от себя младшего и всмотрелся в его лицо.

— Все в порядке? Ты не по ранению здесь? Почему писем не пишешь, паршивец ты эдакий?

Младший покачал головой:

— Нет, по служебной надобности здесь. А ты-то как? Что дома? Все ли здоровы?

— Дома был вот, ездил в отпуск по случаю ранения. — заметив готовый сорваться вопрос, полковник поспешил добавить, — Да нет, не волнуйся, так, ерунда, царапина. А потом, вот, в Питер заехал, наших из полка в госпиталях попроведать.

Затем старший обратил внимание на одежду брата и присвистнул:

— А почему ты в штатском, Александр? Тебя разжаловали? Или что случилось?

— Имею честь быть прикомандированным в распоряжение министра иностранных дел. Так что нам, дипломатам, фрак более к лицу. — попытался отшутиться Мостовский-младший.

— Ты сейчас откуда и куда?

Александр Петрович посерьезнел.

— На самом деле, Николай, я уезжаю сегодня. За границу. Куда и зачем — не имею права сказать.

— Так, хранитель секретов, ты мне одно скажи — это опасно?

— Нет, что ты, это просто рядовая поездка. На воды, так сказать.

— Понятно. — помрачнел старший Мостовский. — Значит, опасно.

— Можно подумать, — пожал плечами младший, — что в окопах безопасно было.

— Кстати, об окопах, — спохватился Николай, — а как так получилось, что фронтовой штабс-капитан оказался в роли дипломата, да еще и идет со стороны Зимнего? Только не говори, что ты просто шел мимо!

— Так вот, не поверишь, — рассмеялся Александр, — но действительно шел мимо. Точнее — прогуливался. Просто я жду одного человека. Так что я просто шел на мост, посмотреть виды столицы, а, заодно, видеть набережную, чтобы не пропустить его ненароком.

Николай Петрович покачал головой.

— Его? Эх, а я уж думал, что у тебя свидание с дамой.

— Увы, брат, увы. Это просто служебная встреча.

Они дошли до середины моста и оперлись на парапет. Зима уходила из Петрограда. Снег почернел, а Нева явно начинала набухать, готовясь к ледоходу.

— Да, Господь явно на стороне нашего Государя. — покачал головой Александр Петрович. — Видишь, брат, реку? Вот по этому льду, третьего дня, наш Государь, во время мятежа, ночью перешел вместе с генералом Кутеповым с того берега вон туда, к казармам Преображенского полка. Если бы шли сегодня, могли бы и не дойти. Впрочем, ночью вообще нельзя ходить здесь по льду, то трещина, то полынья, то, еще какое, невидимое в темноте непотребство. И как они не провалились? Нет, точно Император наш родился под счастливой звездой!

— М-да… — протянул полковник, заглядывая вниз с моста. — Тут и днем ходить страшно уже. А чем мост знаменит?

— А, на мосту этом, вот как раз, где мы с тобой стоим сейчас, стоял в ночь мятежа наш Государь Михаил Александрович. Стоял, не прячась и не хоронясь ни от кого. А мятежники, искавшие его, прошли колонной в нескольких шагах от него и никто, никто, брат, не заметил его! Две полновесные роты прошли, и никто не увидел!

— Да уж, — покачал головой Николай Петрович, а затем показал на изувеченный Зимний дворец. — Так это Государя пытались взорвать?

— Его. — кивнул капитан. — Но опять мимо.

Братья помолчали. Стояли и смотрели на почерневшие от пожара стены Зимнего дворца. Александр задумчиво проговорил.

— Вот так, вероятно, выглядит сейчас вся Россия — пострадавшая, местами обгоревшая, местами даже разрушенная, но все равно восстанавливающаяся и возрождающаяся. Ты знаешь, я никогда не был монархистом, и мы с тобой частенько ругались на сей счет. Но хочу тебе сказать, что боюсь даже предположить, как бы повернулась история России, если бы Император не дошел до того берега.

Он замолчал, глядя на Императорский штандарт над Зимним дворцом. Флигель-адъютант Мостовский сегодня впервые увидел Государя, после его восхождения на Престол. Идя на Высочайшую аудиенцию, Александр Петрович гадал, как изменился Император за прошедшее время? Ведь, хоть и прошло совсем мало дней с тех пор, но столько всего случилось в его жизни — и принятие короны, к которой, а в этом Мостовский был почему-то уверен, нынешний Государь совершенно не стремился, и подавление двух мятежей, и покушения, и гибель жены от рук каких-то мерзавцев из взбунтовавшегося Волынского полка. Ведь еще десять дней назад в жизни нынешнего Императора ничего этого не было. Каков он теперь, новый Государь Всероссийский? Как изменился за это время? К добру ли?

Михаил Второй встретил его тепло, справлялся о делах в Ставке, о настроениях, о прочих текущих вопросах, а флигель-адъютант Мостовский вглядывался в бледное и осунувшееся лицо Императора, искал и боялся найти тот слом, который мог произойти в этом, решительном и стремительном человеке. Во всяком случае, десять дней назад, тогда еще штабс-капитан Мостовский, запомнил его именно таким.

И к своему облегчению, Мостовский не находил в глазах безразличия, апатии или отчаяния. Взгляд был, хоть и уставший, но живой и заинтересованный.

— Ладно, расскажи хоть, как ты очутился в Петрограде? — спросил Николай Петрович брата, когда молчание затянулось. — Как ты встрял во всю эту историю?

Александр Петрович пожал плечами.

— Знаешь, я сам пока не до конца понимаю, как я здесь очутился. Бывают в жизни такие ситуации, когда ты словно попадаешь в бурную реку, и тебя начинает нести стремительный поток. Несет он тебя очень быстро, ты пытаешься что-то предпринимать, но тебя от этого начинает нести еще быстрее, а ты, чтобы не захлебнуться, начинаешь активнее махать руками, пытаться уцепиться за что-то, и ты, вдруг оказываешься в этом потоке не один, и спасти себя можешь, только спасая кого-то, и этот кто-то очень важен для тебя и ты готов спасти его даже ценой своей жизни…

Мостовский-старший понимающе усмехнулся:

— А потом, выползаешь на берег и видишь, что ты уже во фраке и прогуливаешься по столичным паркетам?

Младший кивнул.

— Да, примерно, так и было.

— Ясно. — полковник Мостовский внимательно посмотрел на младшего брата. — И куда теперь?

— За границу.

— На воды, значит? — усмехнулся Николай Петрович.

— Да-с. Пришло время съездить на отдых, сменить, так сказать, климат.

— Понятненько. — хитро подмигнул полковник, а затем, сразу посерьезнел. — Когда едешь?

— Сегодня. Так что пора мне. Что-то не идет мой человек. Ждать уже невозможно.

— Понимаю, здоровье, оно, прежде всего, и оно требует соблюдения плана лечения. Что ж, младший, я горжусь тобой — отдых на водах за рубежом, да еще и в разгар Великой войны! Ведь это именно то, что ты сможешь рассказать внукам! Так что, подлечись там, как следует и как подобает. И пусть результаты твоего лечения не разочаруют Государя!

И иронично улыбаясь, старший брат, тем не менее, искренне и крепко обнял младшего, напутствуя его на дальнюю дорогу.

* * *

ПЕТРОГРАД. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 8 (21) марта 1917 года.

— Итак, Александр Павлович, вам надлежит сдать должность главнокомандующего Петроградским военным округом и передать дела вновь назначенному на эту должность генералу Корнилову.

Кутепов склонил голову.

— Слушаюсь, Государь.

Едва заметная тень промелькнула на лице генерала. Он явно разочарован, явно видел себя на этом посту. Обойдется. У меня на него совсем иные виды. А Корнилов… Что ж, посмотрим на Лавра Корнилова в этом варианте истории и узнаем, что было большей правдой — то, что он прожженный карьерист, готовый идти наверх по головам (чужим), или он и вправду такой, типа, республиканец с наполеоновскими замашками. Впрочем, для моих целей подходят оба варианта.

— А с этого места слушайте меня очень внимательно. Сегодня я подписываю Повеление о назначении вас помощником командующего Императорской Главной Квартирой. По факту, в виду отсутствия командующего, вы будете исполнять эту должность. Как вы знаете, для назначения на эту должность генерал должен быть в чине генерал-лейтенанта или полного генерала. Поэтому пока будете помощником без командующего. А там, даст Бог, если все будет нормально и вы справитесь, то и за новым чином дело не встанет. Вы меня понимаете?

— Да, Государь. — Кутепов вновь склонил голову. — Что от меня будет требоваться?

— Много чего. Я собираюсь полностью реорганизовать работу этого ведомства, наполнив его декорации реальными функциями. Не будем плодить сущности, будем максимально выжимать из того, что есть.

Я взял со стола папку и просмотрел записи.

— Итак, Александр Павлович, как вы, вероятно, осведомлены, Императорская Главная Квартира — это орган Императорского оперативного управления, подчиненный лично мне, выполняющий только мои поручения, отчитывающейся и отвечающий исключительно передо мной. Фактически речь идет о моем личном аппарате управления государством и армией. Мои глаза и уши, мой голос, мои длинные руки и, если потребуется, мой карающий меч. Этот орган должен обеспечить меня возможностью получать независимую информацию, обеспечивать меня независимым анализом событий, готовить рекомендации по решению проблем, обеспечивать возможность доведения моих повелений до исполнителей любого уровня, и, возможность прямого вмешательства в события вне зависимости от любых министерств, ведомств, структур и органов власти. События последних недель продемонстрировали, что Император должен иметь возможность преодолевать любую злую волю, любую информационную или физическую блокаду, любой заговор и должен иметь возможность отдавать непосредственные приказы верным людям и верным войскам. И если в нормальной ситуации вмешательство в события со стороны Императорской Главной Квартиры будет номинальным и демонстративно канцелярским, то в случае возникновения кризиса, именно от ее работы будет зависеть судьба государства.

Я посмотрел в глаза Кутепову. Тот твердо выдержал мой взгляд и лишь коротко кивнул.

— Да, Государь.

— Ваши непосредственные обязанности. Первое — доводить до лиц, входящих в состав Императорской Главной Квартиры Высочайшие повеления. В состав Императорской Главной Квартиры входят все генерал-адъютанты, генерал-майоры и контр-адмиралы Свиты, генералы при Высочайшей Особе, флигель-адъютанты, штаб-офицеры и прочие чины Императорской Главной Квартиры, а так же Собственный мой Конвой, Собственный железнодорожный и Собственный сводный пехотный полки. Второе — отдавать все необходимые распоряжения, касаемые Высочайшего путешествия, включая мое пребывание в загородных резиденциях и местах отдыха. Третье — объявлять по моему поручению Высочайшие повеления всем лицам, коих эти повеления касаются, включая министров, главноуправляющих, главнокомандующих, а так же, при необходимости, всем прочим лицам и органам. Четвертое — представлять мне во время путешествия всех лиц прибывающих с Высочайшим докладом. Пятое — если не поступает иного повеления, исполнять обязанности дежурного генерала при моей Особе. Шестое — в вашем распоряжении будут все секретные шифры для сношений с министерствами, ведомствами и военными инстанциями. Седьмое — осуществлять непосредственное руководство отделами и канцеляриями Императорской Главной Квартиры. Полный перечень ваших обязанностей и прав изложен в этой папке, благоволите получить.

Кутепов принял папку, но открывать не стал, продолжая стоять по стойке смирно.

— Дозволите ознакомиться, Государь?

— Дозволяю. Пока вы изучаете ее содержимое, я вкратце продолжу. В составе Главной Квартиры будут такие отделы. Первый отдел — полевая государственная канцелярия, обеспечивающая мою связь с правительством, министерствами и ведомствами, а так же связь с губернаторами. Второй отдел — военно-полевая канцелярия, обеспечивающая мою связь с военным министерством, морским министерством, Генеральным Штабом, Ставкой, главнокомандующими фронтами и флотами, командующими армиями, флотилиями и корпусами, главнокомандующими военными округами, а так же министерством вооружений и министерством сообщений. Третий отдел — связь с лицами, входящими в состав Императорской Главной Квартиры, включая вопросы организации Высочайших докладов, подорожных и охранных грамот и прочих необходимых мероприятий. Четвертый отдел — ситуационный центр, в который стекается вся оперативная информация из первых трех отделов, а так же из других структур, таких, к примеру, как РОСТА и вырабатывающий рекомендации про принятию мной оперативных решений в складывающейся ситуации. Пятый отдел — центр стратегических исследований, вырабатывающий стратегию и делающий долгосрочные прогнозы. Шестой отдел — отдел кадровой работы, включающий в себя вопросы согласования назначений на военные и административные должности лиц, входящих в Императорскую Главную Квартиру, а так же задачу обеспечения меня информацией об основных личностях, на которые завязано принятие решений на уровне Империя-губерния, включая государственный аппарат, земства, политические и общественные фигуры, крупный капитал и прочее. Седьмой отдел — Императорский Комиссариат, обладающий чрезвычайными полномочиями. Императорские Комиссары действуют от моего имени. Их задача, по моему поручению, прибыть на место любого кризиса и разрешить этот кризис любыми эффективными способами, фактически имея неограниченные полномочия принимать и отменять любые решения, казнить и миловать, поощрять и наказывать. Императорские Комиссары получают неограниченную власть, но и несут неограниченную ответственность передо мной лично. За успех буду щедро награждать, а за глупости — жестоко и с выдумкой карать. Подчеркиваю — не за ошибки, от которых никто не застрахован, не за неудачи, которые так же могут случаться, а именно за глупость, самодурство и прочие побочные эффекты неограниченной власти. Вы меня понимаете, Александр Павлович?

— Да, Государь.

— Прекрасно. Тогда по персоналиям и по структуре вообще я жду вас с докладом послезавтра в Москве. Да, Александр Павлович, завтра мы выезжаем в Первопрестольную. Место в Императорском поезде вам зарезервировано.

* * *

ПЕТРОГРАД. ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ. 8 (21) марта 1917 года.

Екатерининский зал вновь был полон и вновь штыки черным ежом вносили свою тональность в общее восприятие исторического момента. Был ли этот момент историческим? Хотелось бы в это верить, иначе я не вижу перспектив.

Да, мне было, что еще им сказать во второй день работы учредительного собрания Фронтового Братства. И я теперь куда более ясно понимаю, на кого мне нужно опереться в моей борьбе, кто станет моим мечом, разрубающим российский Гордиев узел.

Глядя на этот ощетинившийся штыками зал, слушая с каким настроением солдаты поют "Боже, Царя храни!", я кивнул самому себе — да, я — Император. Но этого мало, критически мало для спасения России! Я должен быть одновременно и Императором, и Вождем революции, который ведет за собой десятки, сотни миллионов людей. И, главное, знает, куда ведет, во имя чего он ведет и на что готов ради этого. И имеет значение лишь конечное благо МОЕГО НАРОДА, даже если придется пройти через силу и через кровь, даже если придется идти по головам, ломать через колено, казнить и миловать. Что ж, я не гуманист и никогда им не был. Я не общественный деятель и не политик. Я — ИМПЕРАТОР. Я — ГОСУДАРЬ РЕВОЛЮЦИИ.

Отзвучали последние слова Гимна и в наступившей тишине я начал говорить.

— Еще совсем недавно Император Всероссийский появлялся на публике лишь по официальным поводам, говоря лишь протокольные вещи. Император был лишь символом государства, лишь портретом на стенах, таким же молчаливым, каким является имперский флаг, реющий над государственным учреждением или орел на Императорском штандарте. Но, наступает новая эпоха и Император должен не просто быть символом и главой государства, а стать настоящим вождем своего народа. Вождем, который поведет за собой многие миллионы единомышленников по пути к новой России. К той России, в которой каждый из нас мечтал бы жить и к той России, которую нам с вами вместе предстоит построить.

Обвожу взглядом замерший и ощетинившийся штыками зал. Назначенный шефом моей личной охраны генерал Климович решительно предостерегал меня против выступления сегодня. Ссылаясь на данные МВД, он предупреждал о возможных покушениях на мою жизнь. Но внять голосу разума и генерала Климовича я не мог. Я должен был сказать сегодня то, что собираюсь. Это нельзя сделать завтра, это нельзя доверить страницам газет, этого нельзя было сказать и вчера. Равно как не мог я позволить разоружить это военное полчище. Фронтовики, как сказал бы кто-нибудь из классиков, суровые люди с тонкой душевной организацией и расшатанными нервами, и они прекрасно чувствуют суету, фальшь, дрожание в коленках и панические нотки в голосе. Меня слушают, в том числе и потому, что я не только их Император, но и потому, что я из того же фронтового теста, что и они сами. Возможно, именно этого и не хватило Николаю в конечном итоге, когда он, во время катастрофы, не решился опереться на армию, на простых солдат. Они были чужими для него, а он, соответственно, был чужаком для них. Он мог повелеть, мог им приказать, но истинную душу своей армии он никогда не понимал, принимая за чистую монету все эти парады и построения, весь этот пафос приветственных речей и стройность марширующих колон, весь официоз докладов и показную демонстративную верноподданность генералов, будучи при этом несказанно далеко от своих солдат, как, впрочем, и от своего народа. И когда генералы сказали ему, что все кончено, он и трепыхаться не стал, сразу сдулся. А ведь мог, мог учудить! Мог скрутить всех в бараний рог, если бы не стал прятаться за обстоятельствами, а встретил кризис с ясной головой и бесшабашной решительностью, обратившись к своим солдатам с ясным и близким для них посылом, скажи, пообещай то, что они хотят от тебя услышать. Ведь людям многого не надо. Относись к ним как к живым людям, понимай их стремления и переживания, ешь с ними кашу из солдатского котелка, да так ешь, чтобы не во время Высочайшего показательного визита в часть, а так, как делают это обычно солдаты на войне, спеша ухватить момент между артобстрелами. Покури с ними, ценя каждую затяжку в ожидании приказа самим подниматься в атаку. На пулеметы. Без дураков.

Курить и знать, что этот перекур может стать последним.

И надо отдать должное моему прадеду — невзирая на происхождение и положение, он не прятался по тылам, не чурался простых солдат и в атаку их не посылал, а водил. Лично. И белеющий Святой Георгий на моей черкеске вовсе не за Высочайшее присутствие в прифронтовом районе во время пролета вражеского аэроплана-разведчика в пределах видимости. Может быть, потому меня и слушают сейчас, что мой орден не стал пощечиной всем тем, кто кровью заслужил его.

— Я вчера вам многое обещал. — начал я с горечью в голосе. — Обещал землю, вольности, привилегии и лучшую жизнь. Но скажите мне, откуда возьмется эта самая лучшая жизнь, если мы ничего не делаем для этого?

Зал замер. Такого они не ждали. Я помолчал, а затем заговорил совсем другим тоном:

— На фронте, вечерами после боя, я часто делал то, что делают все солдаты на войне. Я мечтал о той жизни, которая наступит после войны. Когда ты в действующей армии, когда ты на передовой, война здорово прочищает мозги и заставляет взглянуть на прошлую жизнь и на окружающий мир совсем иначе. И тогда приходит понимание того, что важно на самом деле, а что лишь суета сует, пошлость, мишура и фальшь.

Я продолжил после долгой паузы.

— Там, на фронте, видя вокруг себя примеры мужества и доблести, видя, как идут люди на смерть во имя Отчизны, я спрашивал у себя — как так получается, что те, кто населяет нашу славную державу, те, кто являет миру примеры героизма и упорства на фронте и в тылу, живут в такой нищете, перебиваясь с черного хлеба на лебеду? Неужели Россия такая бедная страна? Неужели народ наш не может жить в достатке и процветании? Ленивы ли наши люди, спросил я себя. И однозначно ответил — нет, наши люди умны и трудолюбивы, обладают всеми добродетелями, включая упорство и терпение. Тогда почему же?

Меня слушали и слушали затаив дыхание.

— Отчего бедствуют миллионы крестьян? Меня вчера тут вопрошали о земле и я вам обещал земельную реформу. Знаю, многие волнуются, не забудет ли Царь-батюшка о своем обещании, дадут ли землицу в 1919 году. Отвечаю — я не забуду и землю дадут. Земельный передел состоится, как я вам и обещал и сегодня перед вами выступит фронтовик и мой доверенный премьер-министр генерал Нечволодов, который представит основные моменты земельной реформы. Но, давайте будем говорить откровенно, даже если мы поровну разделим между пахарями абсолютно всю распаханную землю в государстве, даже если этим разделом будут заниматься сами же крестьяне, то каждый пахарь все равно много не получит, потому что крестьян много, а распаханной земли в России мало. И будет мыкаться на своем участке крестьянин, пытаясь собрать свой скудный урожай, проклиная судьбу и тая в душе обиду на Государя, что, мол, обманули с земельным переделом, мало, мол, дали. А больше ведь распаханной годной земли и нет! Велика Россия, а земли мало! И ведь с каждым годом население в России растет, народу становится все больше, а земли на одного крестьянина становится все меньше. Что будем дальше делать? Вновь делить на количество едоков или работников? Так ведь и так уже делить нечего! Что же будем делить через десять лет? Через двадцать? Через пятьдесят? И вновь наступит в России голод и пойдут бунты по всей державе, и закончится все всеобщей гражданской войной, которая массово будет убивать лишних едоков. Такого мы хотим будущего? Впрочем, беда нас поджидает не только в будущем, ведь и сейчас с хлебом плохо, а уж после передела в России настанет совсем беда и дай Бог, чтобы большинство крестьян сумели прокормить хотя бы сами себя. Почему так, спросите вы? Я вам отвечу — урожайность с десятины упадет еще больше, потому как у большинства крестьян нет ни достаточного количества лошадей, плугов и прочего инвентаря. Землю обрабатывать просто нечем. И вновь будет крестьянин идти на поклон к богатым соседям и под грабительский процент будут занимать все необходимое, с тем, чтобы отдать крохобору большую часть своего урожая. Так ведь будет, а?

Народ бурно зашумел, соглашаясь.

— Бедствуют не только крестьяне. Бедствуют рабочие, бедствуют миллионы других людей, вдов, сирот, инвалидов. Огромная богатая держава полна бедами и бедствиями, а жизнь народа полна горестями и несправедливостями. Что же делать? Есть ли выход из замкнутого круга или Россия, словно на ней лежит какое-то проклятие, так и обречена на эти бедствия? А не в том ли наша беда, что каждый у нас сам за себя и лишь Господь один за всех? Но сказал Господь наш, всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. Не оттого ли все беды наши, что лишь ходим мы на службу, а живем не по Божьему закону, только по собственному разумению, думая лишь о себе, о своем достатке, о своих удовольствиях, своих желаниях? Не оттого ли и беден наш народ, что многие пекутся исключительно о своем благополучии, исключительно о том, как бы половчее устроиться в этой жизни? Но еще и оттого живем мы плохо, что мало думаем о завтрашнем дне, довольствуясь днем сегодняшним и сегодняшним куском.

Развиваю тему.

— Наш народ угнетен, это правда. Но угнетен он не только какими-то угнетателями, коих и в самом деле хватает. Наш главный угнетатель — наш угнетенный дух, сковывающий наши действия, разъединяющий нас, заставляющий думать лишь о себе. Мы напрасно теряем деньги государства, бездумно расходуем ресурсы и безответственно тратим силы общества, вместо того, чтобы сделать так, чтобы каждый рубль, каждый пуд, каждый час и каждый человек служили только одной цели — благу всего общества и благосостоянию каждого человека в этом обществе.

Я развел руки в стороны, охватывая перспективу.

— Представьте себе государство всеобщего благосостояния! Вокруг золотые нивы, принадлежащие тем, кто их обрабатывает. В полях работают многочисленные тракторы и комбайны, освобождая крестьянина от тяжкого физического труда. Электрический свет в каждой деревне и в каждой избе. Заводы и фабрики, полные новой техники, станков и машин, а сами рабочие управляют этими механизмами, получая при этом очень достойную заработную плату. Огромные стройки, полные тракторов, бульдозеров, кранов и экскаваторов. Стройки, где больше не нужно будет тяжело трудиться в поте лица. Стройки, которые возведут всем людям новые жилые районы и каждый человек получит свой собственный дом или квартиру. Ярко освещенные электричеством города, по широким улицам и зеленым паркам которых ходят счастливые люди, которые не делятся на сословия и не разделяются бедностью, поскольку бедности больше нет. Взрослые и дети. Старики получающие заслуженную пенсию по старости. Всеобщая медицина. Всеобщее образование. Наука и техника работают на то, чтобы сделать жизнь легче и лучше, чтобы изобрести новые машины, которые облегчат труд людей. Огромные электростанции дадут энергию в самые дальние уголки Империи. Железные дороги дотянутся до самых удаленных мест, а автомобильные дороги наполнятся автомобилями, и каждый человек будет иметь свой собственный автомобиль или мотоцикл. Небо наполнится аэропланами и пассажирскими дирижаблями, которые несут в себе трудящихся на отдых к теплому морю. Мечта, скажет кто-то, и будет прав. Да, это моя мечта! Я назвал это мечту — мечтой об Освобождении. Освобождении от бедности, угнетения и отсталости. Освобождения от беспросветной жизни и тяжелого физического труда. Освобождение духа и будущего человечества. Но разве это плохая и не достойная всего государства мечта? Разве плохо, если все общество будет увлечено этой мечтой? Разве вы не хотели бы жить в таком обществе, которое объединило всех людей, все ресурсы и всю мощь государства во имя построения подобной мечты?

В зале загомонили. Но я не стал останавливаться, продолжая гнуть свою линию.

— Наступил двадцатый век — век научно-технического прогресса. Современной науке и технике подвластно все, а что пока не подвластно, будет возможно при соответствующем финансировании и поддержке как со стороны государства, так и всего общества. Все, что я назвал мечтой, на самом деле реально и достижимо. Нужно лишь захотеть. Захотеть всем нам. И когда все общество подчинит свои интересы цели всеобщего благосостояния и освобождения от угнетения, когда законы будут стимулировать частную инициативу и выгоду, регулируя их интересами всеобщего блага, когда сама наша Империя будет Империей всеобщего успеха и счастья, тогда и наступит наш Золотой век Освобождения. Сто тысяч школ, сто тысяч больниц, миллионы тракторов и машин по всей стране. Десять тысяч машинно-тракторных станций, к услугам которых может обратиться каждое крестьянское хозяйство. Государственные и кооперативные предприятия улучшенного семенного и племенного фонда, где можно будет приобрести самые урожайные сорта и самых производительных коров. Увеличение урожайности в пять раз вполне достижимо при достаточной механизации деревни и при правильном применении агрономической науки. Ученые, инженеры, механики создадут новые машины и трактора, обеспечив России стремительную всеобщую механизацию. Применение машин и электричества резко увеличит производство молока, шерсти, мяса, хлопка, льна и других видов сельскохозяйственной продукции. Мобилизация государством сил и средств позволит быстро распахать новые земли, освоить новые территории, расселив всех желающих в новые подготовленные места для проживания по всей Империи. Мы создадим новую жизнь и новую Россию, в которой будет сытно и интересно жить, в которой место найдется каждому и каждый получит то будущее, которое сам пожелает. Мы построим общество всеобщего освобождения, освобождения от голода, от нужды, от угнетения, от тяжелого физического труда и беспросветной жизни. Мы построим Империю Освобождения. Империю, которой будет дорог каждый ее гражданин. Сказав гражданин, я не оговорился и не ошибся. Каждый принесший присягу верности Императору Всероссийскому, имея на то желание, может стать полноправным гражданином Империи, гражданином, участвующим в управлении державой и в строительстве нового мира — Мира Освобождения. Освобождения народа России и всего мира.

Делаю короткую паузу, отделяя сказанное. Продолжаю все более воодушевляясь с каждым новым предложением.

— Мир Освобождения пока лишь красивая мечта. Как осуществить эту мечту? Что нужно сделать, чтобы победить бедность и построить государство всеобщего блага? На самом деле у нас все есть для этого! И у нас есть главное — державная воля избрать курс на Освобождение и сделать идею Освобождения официальной идеей Империи. Твердость Императора, подчинение всех государственных целей и проектов делу всеобщего блага и Освобождения, жесткость мер правительства по проведению реформ, привлечение всего общества к выработке стратегии развития Империи, широкое общественное обсуждение. Я выношу идею Освобождения на обсуждение всей России. Я приглашаю лучшие умы принять участие в выработке путей и подготовке программы действий правительства в деле построения нового общества всеобщего Освобождения. Я и имперское правительство открыты для любых идей и предложений, имеющих целью улучшение жизни народа, скорейшей механизации всех сфер жизни, повышения уровня медицины и всеобщего образования. Я инициирую создание самого широкого общественного фронта — Союза Освобождения, в который войдут наряду с Фронтовым Братством и другие организации, разделяющие цели Освобождения — крестьянские, рабочие, молодежные, женские, детские, общегражданские, промышленные, купеческие, профессиональные и прочие союзы. Я обещаю Союзу Освобождения полную и всемерную поддержку имперского правительства и мою лично. Вместе мы сила и вместе мы победим!

Зал взорвался восторженными криками и овацией. Переждав шум, я заговорил уже с большим практицизмом в голосе.

— Что же нужно сделать для начала? Сегодня нам предстоит избрать Исполнительный комитет Фронтового Братства. Я готов, если на то будет воля собравшихся, занять пост почетного председателя Фронтового Братства и даровать Братству право на почетное наименование Императорское Фронтовое Братство. Нет возражений?

Одобрительный шум позволил мне заключить, что "предложение" принимается. Но все же я решил соблюсти все нормы и поставил вопрос на голосование. После закономерного "одобрям-с", я продолжил:

— Предлагаю учредительному съезду избрать Исполнительный комитет Братства числом в десять человек, по пять человек от офицеров и солдат. В дальнейшем я бы еще рекомендовал дополнить Исполком еще пятью представителями от ветеранов-отставников. Председателем Исполкома я бы рекомендовал избрать нашего боевого товарища премьер-министра и генерала Нечволодова Александра Дмитриевича. Касаемо кандидатур остальных членов Исполкома, то тут я целиком полагаюсь на ваш выбор. Кто за избрание генерала Нечволодова председателем Исполкома Фронтового Братства?

Снова лес рук взлетел над лесом штыков в зале.

— Благодарю вас, мои боевые товарищи. Теперь, прежде чем передать слово для доклада генералу Нечволодову, я хотел бы сказать еще кое-что. Мы здесь все — фронтовики. Каждый из здесь присутствующих знает, что такое война. Перепаханная и выжженная взрывами земля, на которой давно уже никто не сеет и не пашет. Сгоревшие деревни. Сотни тысяч погибших. Пятнадцать миллионов русских солдат не заняты ничем кроме войны. Миллионы рублей ежегодно тратятся на войну, вместо того, чтобы улучшать жизнь в России. Война давно уже превратилась в позиционный тупик, из которого нет выхода. Ни одна из стран, вступивших в эту войну, не рассчитывала воевать так долго. Кровавая мельница войны с каждым днем перемалывает все больше ресурсов, денег и людей. Державы беднеют, простые люди нищают, Европа вот-вот погрузится в пучину братоубийственных войн, в которых никто уже не будет даже помнить о том, с чего все началось в августе 1914-го. Я не знаю, нравится ли воевать остальным, но я уверен, что русские воевать не хотят и не любят. Нам не нужна война ради войны. Я уверен, что почти все вопросы можно решить за столом переговоров. Одобряете ли вы предложение всем воюющим сторонам прекратить огонь на сто дней и сесть за стол мирных переговоров?

Зал одобрительно загудел. Послышались аплодисменты и какие-то выкрики, которые в общем шуме было трудно разобрать, хотя общая тональность была понятна.

— Одобряете? Тогда мы так и поступим! Мы предложим всем сторонам объявить на сто дней прекращение боевых действий и прислать свои делегации в Стокгольм для начала переговоров о перемирии. Всем странам нужно очнутся от кровавого угара войны, солдатам пора съездить в отпуск домой, дома ведь дел полно, не так ли?

Тут уж народ точно радостно зашумел, горячо поддерживая эту идею.

— Ну, а если они не согласятся, то, что ж, русские никогда не начинают войну, но всегда ее заканчивают! Заканчивают, даже если к миру придется принуждать силой! И нам это не впервой, верно?

Новый всплеск одобрения в зале.

— А теперь, я приглашаю выступить генерала Нечволодова с тезисами программы правительства в области реформ и земельной реформы в частности. Будут вопросы — задавайте после выступления. Уверен, что генерал ответит на все вопросы!

Нечволодова встретили горячо, сопровождая приветствия и ехидными шуточками. Очевидно, что идея задавать вопросы генералу, да еще и целому премьер-министру Империи, солдатам-ветеранам очень пришлась по душе. И вопросов будет много. Что ж, вот пусть Александр Дмитриевич и отдувается, ибо не царское это дело отвечать на всякие ехидные вопросы.

* * *

ПЕТРОГРАД. ФИНЛЯНДСКИЙ ВОКЗАЛ. 8 (21) марта 1917 года.

Если бы полковник Мостовский увидел родного брата в эту самую минуту, то, вероятно, он бы выяснил, что его собственные способности удивляться еще далеко не исчерпаны.

Да, он и так имел все поводы для удивления, встретив вместо одетого в привычную офицерскую форму брата, франтоватого молодого человека в очень приличном пальто и дорогом костюме.

Но еще больше Николай Петрович бы удивился, если бы ему сказали, что с сегодняшнего дня для его родного брата начинается совершенно новая, и, зачастую, неожиданная жизнь. И что с этого момента, для потомственного военного Александра Петровича Мостовского, знаки различия на погонах (равно как и отсутствие погон как таковых) будут играть условную роль, призванную лишь помочь выполнить поставленную перед ним ту или иную задачу. И что теперь все чины и должности для него лишь ширма, призванная прикрыть истинную должность — должность Статс-секретаря Его Императорского Величества.

Александр Петрович проводил взглядом проплывающие мимо вагона строения пока еще столицы и нервно усмехнулся своим мыслям. Он чувствовал себя словно герой "Трех мушкетеров", у которого в кармане ждала своего часа всемогущая бумага. Впрочем, бумага эта была не столь уж всемогуща. Что там в ней было-то?

"То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье".

У самого Мостовского в потайном кармане была совсем другая бумага, до которой вырванному Атосом у Миледи клочку бумаги было очень и очень далеко. Бумага Мостовского гласила:

"Сим удостоверяется, что флигель-адъютант Мостовский Александр Петрович, исполняет Высочайшее Повеление.

Для исполнения означенного Повеления флигель-адъютант Мостовский наделяется чрезвычайными полномочиями. Всем государственным, военным и дипломатическим чинам, всем верноподданным Российской Империи оказывать флигель-адъютанту Мостовскому всемерное и полное содействие".

И подпись. Скромная такая подпись под этой бумагой:

"МИХАИЛ".

И куда же едет флигель-адъютант Мостовский со столь красивой бумагой и дипломатическим паспортом в кармане? А едет он, как мы слышали, на воды, с целью поправить пошатнувшееся на ниве служения Отечеству здоровье. И поправлять он это свое здоровье будет не где-то еще, а именно во Франции.

А еще он должен сочинить в дороге песню, текст которой лежит у него в кармане.

— Насколько хорошо вы владеете французским, Александр Петрович? — спросил его сегодня Государь. — Стихи сочинять сможете?

Такой вопрос сильно озадачил Мостовского и тот лишь сделал неопределенный жест.

— Ну, хорошо, стихи прочесть без запинок на французском сможете? — настаивал Император.

— Так точно, Ваше Императорское Величество!

Царь усмехнулся и произнес, почему-то с кавказским акцентом, сопровождая фразу характерным жестом:

— У меня к вам будет небольшое, но ответственное поручение.

Впрочем, Александр Петрович не особенно удивился этому моменту, все же Государь командовал Дикой дивизией, а потому вполне ожидаемо услышать из его уст какие-то кавказские фразы. Тем более то, что сказал Император после, напрочь выбило из головы Мостовского всякие предыдущие удивления, ибо то, что он повелел…

Глава 3. Начало Большой Игры

ПЕТРОГРАД. НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ. 9 (22) марта 1917 года.

Вновь неприметная машина выехала из ворот здания Министерства финансов, расположенного в комплексе зданий Генштаба. Ни тебе охраны, ни помпы. И откуда знать общественности, что сейчас в этой машине едет сам Государь Император? Мало ли машин выезжает из этих ворот в течение дня. Тем более что чуть раньше из ворот Зимнего дворца торжественно выехала кавалькада с Конвоем, охраной и несколькими автомобилями, которая торжественно и не торопясь двинулась в сторону Таврического дворца.

Я покосился на сидящего на переднем сидении генерала Климовича. На нем было цивильное пальто и шапка пирожком. Так и не скажешь, что генерал едет. Так, гласный какой-то ездил по каким-то своим мелким делам в Минфин. Конечно, еще лучше было бы типа на извозчике, но такого я себе пока позволить не мог. Да и не хочу я на извозчике, даже если это будет переодетый казак Конвоя. Мне, человеку третьего тысячелетия, крайне не нравится ездить в местных пролетках, уж сильно они воняют потом (лошадиным и человеческим), навозом, каким-то дегтем и прочей дрянью. И пусть клянутся мои подданные, что все идеально вычищено, однако мне, извините, воняет все равно. И тут даже не помогает огромный кавалерийский навык моего прадеда. Вот верховые лошади — пожалуйста, а вот в извозчичью пролетку я сяду только в случае крайней необходимости. Данный же случай таковым не был.

Невский проспект был полон народом, хотя сильно спешить тут не принято. Впрочем, и в мое время в Питере было куда степеннее и спокойнее, чем в Москве.

М-да, Москва. Еду я в Первопрестольную. Интересно, какая она в этом времени? Боюсь, что удивлен я буду весьма неприятно. Но, что прикажете делать? Оставаться в Питере представляется совершенно неразумным. В столице заговор на заговоре и заговором погоняет. И это не считая упоминаемой Нечволодовым чиновничьей солидарности и сплошной круговой поруки элит. И не упоминая особо высший свет, гудящий словно растревоженный улей. И… И, вообще, мне нужна новая страна, а новой стране нужна новая столица, где все придется выстраивать заново. И нужна новая система власти. И мне нужны силы, на которые я могу опереться борьбе за новую Россию. И как раз одним из столпов моего режима и должны стать структуры Фронтового Братства и Союза Освобождения.

Вообще, выступая вчера в Таврическом дворце, я почему-то чувствовал себя канцлером Палпатином, который объявлял создание Галактической Империи "во имя сохранности и во имя блага общества". В общем, "десять тысяч лет мира начинаются сегодня" и все такое. Только вот разница была в том, что Палпатин мог упирать на стабильность, а мне как раз все приходится ломать и менять. И стабильностью тут никак не прикрыться. Наоборот, стабильность вредна и смертельно опасна для моих планов. Только всеобщая мобилизация, только рывок! Мобилизация природных и трудовых ресурсов, финансов, промышленности, кадров, знаний, опыта. И все это нужно помножить на массовый энтузиазм и воодушевление. Я должен совершить рывок в техническом развитии государства и без рывка общественного мне этого никак не достичь.

Что ж, вчерашний день закончился, в принципе, так как я и планировал. Был избран Исполком Братства, заместителем или, как тут говорят, товарищем председателя Исполкома Нечволодова был избран полковник Дроздовский, а общий состав исполкома меня вполне устраивал. Впрочем, меня пока это не слишком волновало, поскольку я всегда мог бросить на чашу весов свое веское слово, придавив их авторитетом. Авторитетом и деньгами. Поскольку основным спонсором этого шоу был я. И без меня вся эта затея очень быстро сдуется. А всей этой братии уже сильно понравилось заниматься общественной работой за казенный счет, что вполне объяснимо, поскольку назад в окопы никому из них не хотелось.

Кроме состава Исполкома вчера же утвердили обращение ко мне по поводу необходимости мирной инициативы, а так же обращение к правительству Нечволодова по поводу поддержки запланированной правительством земельной реформы. Так же была создана комиссия, задачей которой было пригласить экспертов и предложить правительству свой вариант земельной реформы. Была еще создана комиссия по подготовке предложений по идеологии Освобождения. Еще комиссия по… В общем, был создан целый список комиссий, которые поглотили в своем составе бурную энергию всяческих говорунов. Исполком же занялся практической работой, которая включала в себя отправку делегатов в губернии и дивизии с целью создания ячеек Братства и Союза Освобождения, помощь разным слоям общества в создании ячеек Освобождения, формирования на базе Братства военизированного крыла Братства — Корпуса Патриотов, каковой должен был сыграть в этом мире роль моих личных штурмовых отрядов, а Дроздовский должен был сыграть роль их вождя.

Собственно, на создание всей структуры и на создание штурмовых… в смысле, на создание Корпуса Патриотов я отводил срок два месяца, то есть к середине мая я должен был получить разветвленную структуру местных комитетов Фронтового Братства в армии и в тылу, а так же сформировать в Москве, Питере и Киеве по сводному полку Корпуса, а в каждой губернии подразделения численностью не менее роты постоянного состава и не менее батальона милицейского резерва. В Корпус, по моим представлениям, должны были записываться как те, кто хотел послужить Отечеству и Императору, так и те, кому было что терять в случае революции и беспорядков. А таковых хватало в каждом городе и в каждой деревне. Тем более что я дал указание губернаторам и местному военному начальству оказывать сему патриотическому начинанию всяческую поддержку.

Реально, между положением ячеек Братства в армии и в тылу была разница. Если в армии их задача в основном сводилась к укреплению дисциплины и слежением за разлагающими элементами, а вмешиваться в вертикаль командования им было строжайше запрещено, то вот в тылу у них были более широкие задачи по обеспечению моей власти на местах. Ну, а если будут перегибы на этих самых местах, то повешение виновных за шею на центральной площади очень помогает со всех точек зрения — и дисциплину повышает и общественность успокаивает.

Конечно, сделать на местах все с нуля будет проблематично. Да что там на местах, когда и в столице мне будет это сделать сложновато. Тем более в новой столице, каковой по моему плану и должна была стать Москва. Хотя, конечно, это и древняя столица русского государства, тем не менее, сейчас наверняка это глубокая провинция, мало приспособленная для размещения столичных институтов, так что ожидается еще тот головняк. Да и провинциальность мышления никуда не денется еще долго. Ничего, большевики как-то справились, и я справлюсь. Правда, большевикам было проще, они могли себе позволить реквизировать и национализировать направо и налево, стреляя через одного, а у меня все же законность и прочий имперский правопорядок, так что придется решать вопрос иначе.

— Владимир Михайлович, вы помните, что вы мне обещали чудо-человека в Москве?

— Не извольте беспокоиться, Государь. — князь Волконский склонил голову, — все будет в лучшем виде. Статский советник Жилин именно то, что нам нужно. Он уже занимается изучением вариантов размещения большого количества чиновников в московских доходных домах. Правда, придется применять закон о военном положении и буквально мобилизовывать особняки, выселяя постояльцев, но иного варианта я, признаться не вижу. Иначе мы не сможем быстро разместить такое количество учреждений в неприспособленном для этого городе. Разумеется, за мобилизованные особняки казне все равно придется платить аренду, но тут уж я на Жилина надеюсь, он пройдоха такой, что дай бог каждому.

Я усмехнулся и пожал плечами.

— Что ж, пройдоха, так пройдоха. Только смотрите, князь, чтобы он казну по миру не пустил.

Министр Двора покачал головой.

— Разумеется, Государь, мы будем присматривать за ним, но мне представляется, что он этим будет заниматься не ради денег.

— А ради чего же?

— Эм… Скажем так — не только ради денег. Он очень честолюбив. Из грязи в князи, так сказать. Мечтает о достойном титуле и имении под Москвой. И потому будет из кожи вон лезть, только чтобы заслужить внимание Вашего Императорского Величества.

— Понятно. Что ж, это нельзя исключить, верно? За хорошую службу и награда хороша. А что из качеств его вы можете сообщить?

— Очень хваткий. Я одно время даже полагал, что он из евреев, но нет, чистокровный русак, я проверял его до седьмого колена. Хотя, признаюсь, так и не скажешь. Впрочем, разве можно быть уверенным в вопросах крови? Мало ли кто когда с кем и от кого?

Да, вопросы крови, самые сложные вопросы в мире. Я улыбнулся, вспомнив собственную историю и историю Династии как таковую. На ком там прервалась линия Романовых? Впрочем, тут я не прав, ибо русская Императорская Династия вообще не имеет фамилии. Никакой. И то, что она именуется Романовыми лишь условность. Как, впрочем, и Гольштейн-Готторп-Романовы они, то есть, уже мы, все так же условно. И все эти генеалогические споры о том, как именовать Династию лишь вопрос пропаганды и прочей геральдики. На самом деле это все ерунда, ибо это просто русская правящая Династия, построенная вовсе не на фамилии, а на степени родства Императору. Император вообще не имеет фамилии, равно как и Великие Князья точно так же фамилий не имеют. Я лишь Михаил Александрович, а тот же Сандро — Александр Михайлович. И все, никаких тебе фамилий. Все это для других, лиц менее царского происхождения. Это вон те же князья Волконские имеют фамилию, а нам царям молоко за вредность надо бесплатно давать, а не фамилию.

Ладно, что-то меня понесло не в ту степь. Как-то устал я. Надо будет поспать в поезде…

* * *

ПЕТРОГРАД. НИКОЛАЕВСКИЙ ВОКЗАЛ. 9 (22) марта 1917 года.

Автомобиль выехал на платформу Императорского поезда и замер у выстроившегося Почетным караулом Конвоя. Ко мне тут же подскочил с докладом генерал Цабель.

— Ваше Императорское Величество! Поезд в полном порядке и исправности, мы готовы к отъезду.

— Благодарю вас, Сергей Александрович, что гости все разместились?

— Так точно, Ваше Императорское Величество, все размещены. И указанные вами лица и Ее Императорское Величество с графом Брасовым так же разместились уже в Великокняжеском вагоне.

Я резко остановился и развернулся к Цабелю.

— Моя мать и сын в поезде?

— Так точно, Ваше Императорское Величество!

Я вкрадчиво спросил:

— Послушайте, генерал, а я разве указывал данных лиц к размещению?

— Но, Ваше Императорское Величество… — генерал запнулся и явно растерялся. — Как же могу их не пустить, если они прибыли к поезду? Это же, прошу меня простить, не абы кто с улицы, а Ее…

— Генерал! — я перебил оправдания. — Скажите, не жмут ли вам погоны? Или вам надоело быть начальником Императорского поезда? Так это поправимо, вы один из немногих, кто остался после моего царственного брата.

Цабель выпрямился и твердо сказал.

— Я готов отправиться на фронт сей же момент, Ваше Императорское Величество!

— Вот что, генерал, вы отправитесь туда, куда я прикажу и будете делать то, что я скажу. Разумеется, я от вас хочу не слепого подчинения, но, тем не менее, требую выполнения моих приказов и подчинения лишь мне. Вам понятно? И если я вам присылаю список лиц, которые должны быть в поезде, то это значит, что никого другого в поезде быть не должно!

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! — Цабель козырнул, а затем, поколебавшись, спросил. — А как прикажете поступить с Ее Императорским Величеством и его сиятельством графом Брасовым?

— Ну, не на улицу же теперь их выгонять! Придется мне разговаривать с ними.

— Слушаюсь, Государь! Прошу войти в вагон, и мы сразу же отправляемся. Свитский состав и бронепоезд уже отбыли вперед. Вслед за нами пойдет эшелон Георгиевского полка.

— Хорошо, Сергей Александрович. И распорядись, голубчик, чаю.

Я вошел в вагон, придерживая на бедре шашку. За мной проследовал генерал Климович, успевший за время моего разговора с Цабелем вновь облачиться в генеральскую шинель и затянуть себя ремнями.

— Господа, собираемся в столовой через четверть часа. Проведем блиц-совещание.

К моменту, когда я сняв, верхнюю одежду и испив чаю, вышел к ожидавшим меня, поезд уже тронулся и стал плавно набирать ход. Прекрасный и тяжелый бронированный вагон Императорского поезда шел тихо плавно покачиваясь на стыках и стрелках. Да, сделали для брата Коли хороший состав. Тем более что он не один в своем роде и каждая российская железная дорога имела такой в резерве, на случая явления Христа, в смысле, меня народу. Точнее, на случай того, если Государь Император соизволит куда-то выехать, а затем, милостиво благоволит проследовать.

Столовая не лучшее место для совещаний, к тому же пришлось идти в соседний десятый вагон, но там по крайней мере был длинный стол, а в салоне проводить совещания было решительно невозможно. Расслабляющая обстановка кресел и диванов создавала абсолютно нерабочую атмосферу. Да и писать на чем? На маленьких декоративных столиках что ли? Ну, а царский кабинет имел лишь один стол — мой, и для совещаний так же не годился. А посему, хочу я того или нет, но столовая, как говорится, она самое то. Так что, вот вам и здрасьте.

— Добрый день, кого не видел. И кого видел, так же приветствую.

Собравшиеся поклонились.

— Прошу садиться, господа!

Естественно, сам я сел во главе стола и, подождав пока все рассядутся, начал.

— Итак, господа, хочу с вами обсудить вот такую тему, которая касается этого поезда и моих поездок вообще. Ездить я собираюсь много, а управление государством не должно прерываться ни на минуту во время моего движения. Особо подчеркиваю, мне нужны не столько комфортабельные средства передвижения в виде бронированных дворцов на колесах, сколько нужны варианты передвижных командных пунктов, которые позволят мне управлять государством и армией в любой момент времени, вне зависимости от моего местонахождения, будь то я нахожусь в пути между станциями, передвигаясь на поезде, посещаю секретные объекты или вообще передвигаюсь по воздуху. Нынешний вариант Императорского поезда не позволяет осуществлять такие действия в полной мере. В частности, на перегонах между станциями Император и его сопровождающие лица находятся вне зоны связи, а потому не могут управлять процессами в государстве. Посему, я вижу такие варианты решения данной задачи. Первое, Императорский поезд дополняется еще двумя вагонами. В одном будет располагаться Императорский Ситуационный центр, а во втором будут жить офицеры Ситуационного центра. Поезд необходимо оснастить двумя независимыми станциями беспроводного телеграфа, для приема и передачи данных вне станций, или в случаях, когда нет возможности воспользоваться обычными телефонными и телеграфными линиями в случае заговора или других обстоятельств.

— Прошу простить меня, Государь, — Цабель встал. — Дело в том, что нынешний состав Императорского поезда и так нагружен до предела. Четырнадцать вагонов, пять из которых бронированные, создают большую нагрузку на машины и состав рискует не выдержать требуемую скорость, да и вообще это чревато на подъемах и спусках. А если мы добавим еще два, то…

Я пожал плечами.

— Значит, нужно придумать за счет чего уменьшить нагрузку. Отцепите церковь, в конце концов. Молитва штука хорошая, но оставлять Империю без управления только потому, что мы возим с собой церковный вагон, это, знаете ли, перебор. Бог простит нам, если мы будем молиться в церквях при станциях, но не простит, если из-за передвижной церкви мы допустим в стране переворот и гражданскую войну.

— Есть еще вагон-гараж с автомобилем, — напомнил мне генерал. — Можно и его отцепить.

— Скорее я прикажу отцепить один из великокняжеских вагонов. Целых два бронированных великокняжеских вагона, это перебор, как мне представляется. Дамский великокняжеский вагон нам ни к чему, мы не на пикник едем, а вот автомобиль мне может быть полезен. В общем, изучите варианты уменьшения нагрузки и представьте мне свои соображения.

Начальник поезда поклонился.

— Будет исполнено, Государь.

— Далее. Гонять целый состав на короткие расстояния я считаю нецелесообразным по ряду причин. А потому, необходимо разработать систему использования бронепоезда номер три "Георгий Победоносец" в качестве оперативного командного пункта, при моих поездах в районе столиц. Бронепоезд же разрабатывался именно как генеральский передвижной штабной командный пункт, не так ли?

Цабель кивнул.

— Точно так, Ваше Императорское Величество. Только он не совсем удобен для размещения там Вашего Величества. Да и как там разместить указанный вами Ситуационный центр? Бронепоезд ограничен по объему.

— Ну, комфорт меня интересует в последнюю очередь. Стол, стул, телефон, радио для приема кодированных сообщений, беспроводной телеграф и дежурный офицер — вот и все, на что я претендую. На фронте я жил в худших условиях, а тут речь идет о часе или двух пути. Но, разумеется, я жду от вас соображений по наилучшему решению данной задачи. И еще. Нужен штабной моторизированный броневагон. Вооружение его меня интересует постольку поскольку, а вот возможность передвигаться на нем в пределах Москвы и Подмосковья меня интересует весьма. И еще, я хотел бы получить в свое распоряжение ремонтный состав, а точнее паровоз и несколько вагонов, которые ничем внешне не отличаются от обыкновенных теплушек, в меру грязных и потрепанных, с соответствующими надписями на бортах, а на деле представляющих собой обшитые вагонными досками бронированные вагоны передвижного командного центра для скрытного перемещения Императора, дежурных офицеров Ситуационного центра и моей охраны из одного пункта в другой, да так, чтобы ни одна живая душа не могла сказать точно, что именно в этих вагонах. Вы понимаете мою мысль, господа? Вижу, что понимаете. В таком случае, этот вопрос следует срочно изучить, и я жду предложений. Координатором проекта я назначаю Министра вооружений и военных нужд. Возьмите под личный контроль этот вопрос, Алексей Алексеевич.

Генерал Маниковский встал и коротко кивнул.

— Подчеркиваю, господа, это — СРОЧНО.

* * *

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МЕЖДУ ПЕТРОГРАДОМ И МОСКВОЙ. 9 (22) марта 1917 года.

— Привет, сынок. Что рисуешь?

Мальчик смутился, но затем, все же, справился с собой и ответил тихо:

— Бронепоезд…

Я наклонился над рисунком.

— Похож, — одобрил я, усаживаясь рядом. — Ты не голоден? Скоро обед подавать будут.

— Нет, папа. А мы куда едем?

— В Москву, сынок.

— А когда назад?

Я пожал плечами.

— Не знаю, сынок. Думаю, что мы туда надолго переезжаем, так что…

В этот момент дверь во второе великокняжеское купе раскрылась и на пороге возникла Вдовствующая Императрица Мария Федоровна во всей своей красе.

— Миша? А я думаю, кто тут разговаривает…

— Георгий, порисуй пока, а то мне бабушке твоей нужно пару слов сказать тет-а-тет. Прошу вас, Мама.

Делаю приглашающий жест, и мы выходим из купе. Гувернер Георгия с поклоном ретируется назад в купе сына.

— Вы в каком купе расположились, Мама?

— В первом.

— Прекрасно. Тогда разрешите вас пригласить на два слова.

Мы расположились на диванах, и я вкрадчиво спросил:

— Я давно хочу у вас спросить, Мама, вам какой дворец больше нравится — Мариинский в Киеве или Ливадийский?

— Это к чему ты спрашиваешь, — спросила она с подозрением.

— А к тому, Мама, что если вы будете заниматься самоуправством, то я организую вам отдых вдали от столиц.

Ее лицо вспыхнуло.

— Каким еще самоуправством? Потрудись объясниться, сын мой!

— Ой, Мама, только не надо! Все вы прекрасно понимаете! Кто вас приглашал в поездку? Я же вам вчера сказал, что вызову вас позже. Если вы еще раз решите поступить по-своему, то имейте себе в виду, что вы рискуете тем, что вас просто не пустят, и придется вам стоять под окнами поезда на виду у всех, в ожидании меня. А я вас отправлю восвояси.

— Я не понимаю тебя! С каких это пор, я должна спрашивать дозволения на поездку? Мне кажется, что ты забываешь, кто я такая!

— Мама, я вас люблю и уважаю, но Глава Дома и Император здесь я. И я не допущу того, чтобы кто бы то ни было подвергал сомнению мои решения. Я просил вас присмотреть за Георгием в это тяжелое для него время…

— Для него? — вдруг переспросила она. — Только для него?

Я нахмурился.

— И для него, и для меня. Но я весь в делах, а он одинокий маленький мальчик, у которого недавно убили маму прямо у него на глазах. И я вас просил…

Мария Федоровна поджала губы.

— Прости, но я не думала, что рядовая поездка в Москву такое сложное предприятие. Я подумала, что мальчику будет интересно посмотреть Кремль, и что это как-то развеет его.

— Это не рядовая поездка. Я переношу в Москву столицу Империи. И мне сейчас будет совсем не до того, чтобы еще и переживать за Георгия.

— Столицу? — переспросила Мама.

Я кивнул.

— В Москву.

— Но, позволь спросить, зачем?

Устало тру глаза.

— Много причин. Скажем коротко — хочу учредить Империю заново. И мне для этого нужно перезагрузить весь государственный аппарат.

— Перезагрузить? — Мария Федоровна удивленно посмотрела на меня. — Как это?

— Э-м, ну, точнее, перезапустить. Словно двигатель, который заглох, понимаете?

Она с сомнением посмотрела на меня, и медленно кивнула.

— Вот и хорошо, — поспешил я закруглить свою оплошность. — Мама, я надеюсь, что мы поняли друг друга.

Вдовствующая Императрица ничего не ответила, и я, выходя из купе, спиной чувствовал ее изучающий взгляд.

В коридоре натыкаюсь на графа Бенкендорфа.

— Ваше Императорское Величество! Прикажете подавать обед?

— Что ж, Павел Константинович, извольте, — кивнул я моему обер-гофмаршалу, — как говорится, война войной, а обед по расписанию!

Обед прошел в довольно непринужденной обстановке. Звучали тосты за меня любимого, за Россию, за Марию Федоровну и даже за Георгия. Все довольно оживленно беседовали, вспоминая какие-то случаи из жизни. В общем, все было нормально. Ну, почти все. Я весь обед ловил на себе оценивающе-задумчивый взгляд Вдовствующей Императрицы.

Да, что-то пошло не так. М-да…

* * *

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МЕЖДУ ПЕТРОГРАДОМ И МОСКВОЙ. 9 (22) марта 1917 года.

— "Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди".

— Я эту сказку знаю!

Растерянно смотрю на мальчика и закрываю книгу. А он просит:

— Расскажи мне что-нибудь интересное!

Пожимаю плечами.

— А хочешь, я тебе расскажу, как я шесть сотен верст пролетел на аэроплане без посадок?

— Хочу! — загорелись глазки у Георгия.

— Ну, слушай…

* * *

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МЕЖДУ ПЕТРОГРАДОМ И МОСКВОЙ. 9 (22) марта 1917 года.

Уложив сына спать, иду через вагоны. Седьмой, восьмой, девятый, десятый…

Душа моя томится и волнуется. Не могу найти себе места.

— Государь, может чаю изволите?

Поднимаю голову и вижу перед собой моего личного шеф-повара Харитонова.

— Чаю? — переспрашиваю я. — Эх, Иван Михайлович, какой тут чай. Рюмка водки сыщется у тебя? А, впрочем…

Усмехаюсь, пришедшей в голову идее.

— А идем-ка мы с тобой, Иван Михайлович, в твое царство!

Тот удивленно смотрит на меня, а затем делает приглашающий жест. Проходим в одиннадцатый вагон и вот мы на Императорской кухне. Оглядываю убранство. Да, у меня в Москве кухня была получше. Про технику я уж молчу. Огромное брутальное металлическое чудовище, топимое дровами, никак не может конкурировать с оставленными в будущем плитами, духовками, мультиварками, микроволновками и прочими кухонными комбайнами. Но…

— А найдется ли у тебя фартук? — спрашиваю, уже расстегивая пуговицы кителя. — И пойдем-ка мы в отделении для провизии, я там выберу кое-что.

Под ошарашенным взглядом Харитонова (благо остальную поварскую публику он турнул в двенадцатый вагон, и приказал им там не отсвечивать), я прошествовал в отделение для провизии и начал набирать в корзину то, что мне было необходимо. Вернувшись на кухню, вооружаюсь ножом и широкой разделочной доской.

— Так, Иван Михайлович, ставь-ка ты на печь вон ту кастрюлю побольше, и налей туда воды на две трети.

Беру кусок отборной свинины и начинаю его нарезать кусками сантиметра три на три каждый. Еще кусок. Да, итого два кило мяса.

— Не закипела кастрюля?

— Нет, Государь, — Харитонов качает головой. — Печь остыла. Пока дрова жар дали, пока вода нагреется…

— Да, дрова — это непорядок, хочу я тебе сказать. Газ бы. А впрочем…

Я как представил себе, что произойдет, если наполнить кухню в поезде газовыми баллонами местного производства, и как-то сразу передумал продвигать эту идею. Ну, а что, электроплиту тогда? Их же, вроде, уже придумали, если мне память прадеда не изменяет? Правда греется такое чудо дольше, чем печь на дровах. В общем, пока пролет.

Шеф-повар покосился на меня, но ничего не сказал. Я же продолжил свое колдовство, взявшись собственноручно чистить лук и шинковать его на кубики.

— Государь!

Поднимаю голову. Сандро, будь он здоров. Что он здесь забыл?

— Что случилось?

Тот удивленно посмотрел на меня и сказал многозначительно:

— У меня — ничего.

— Ага, — кивнул я, — ну и прекрасно. Будешь в дверях стоять или делом займешься?

— Делом? Каким же?

— Морковку чисть.

Сандро засмеялся, но китель начал расстегивать. Харитонов обреченно протягивал ему еще один фартук, явно проклиная тот момент, когда пришел осведомиться насчет чая. Император и Великий Князь хозяйничали у него на кухне, а он чувствовал себя словно подмастерье.

— Не куксись, Иван Михалыч, никто на твою кухню не покушается. Просто развеяться мне надо. Да и думать любимое занятие всегда помогает. А готовка — одно из них.

Харитонов как-то неуверенно кивнул, а Сандро снова рассмеялся. Я продолжил командовать на кухне.

— Почистил морковь? Целых три? Ну, одну можешь съесть, а две остальные нужно натереть на крупной терке.

Великий Князь все еще посмеиваясь, принялся натирать морковку. Я же закончил шинковать лук, когда услышал:

— Государь, вода закипела!

— Спасибо, Иван Михалыч. — и с этими словами бросаю в кипящую воду пару ложек соли. Пробую. Еще пол ложечки. Так, нормально. Теперь бросаем мясо и пусть себе варится.

— Посматривай, Иван Михалыч, за пеной, чтоб снять вовремя.

Императорский шеф-повар хмыкнул, но возражать не стал. Беру, тем временем, сковороду и ставлю на плиту. Подождав, пока раскалится, наливаю оливковое масло (побоялся наливать подсолнечное, фиг его знает, придумали ли тут рафинированное масло, а от нерафинированного и вкус испортится и все будет в пене), и бросаю туда нашинкованный лук.

— Чего стоим? Кого ждем? Сандро, давай быстренько режь вон ту кучку грибов. Да, как хочешь, режь. Поперек. Ага.

А сам уже чищу помидоры от кожуры. Харитонов успевает и пену снимать из кастрюли, и лук помешивать на сковородке. Молодец. Профессионал, не то, что я!

— Так, лук зарумянился, давай туда быстренько натертую морковку и не забывай помешивать! Освободился, Сандро? Тогда чисть картошку. Приходилось в армии чистить картошку? А мне вот приходилось.

— Где это тебе приходилось? — поинтересовался Сандро.

— А, там, на фронте, — ограничился я общей фразой, и тут же перевел разговор в практическую плоскость, — где тут соковыжималка?

Оказалось, что механический вариант соковыжималки уже придумали. Ну, прекрасно, мне меньше работы сейчас. Меж тем, к "поспевшей" моркови отправились грибы. Мой шеф-повар обреченно помешивал на сковородке царские прихоти. Но меня это уже не могло остановить. Плевать я хотел в этот момент на все. Это мой поезд, мои люди, моя страна и я хочу добавить сюда чуточку моего времени.

Ну, что ж, первая часть готовки закончилась, и в сковороду отправился тушиться с овощами и грибами натертый мною томатный сок.

— Ну, что, Иван Михайлович, кто тут грозился рюмочкой? Давайте по рюмашке за то, чтобы поспело блюдо как следует!

Разливаю по трем рюмкам.

— Ну, здрав буде, бояре!

Сандро расхохотался и одним махом тяпнул свою рюмку. Харитонов как-то неуверенно покосился на меня, но под моим отеческим взглядом, покорился и обреченно выпил свою. Удовлетворенно кивнув, я, в свою очередь, накатил и свою порцию. Захрустели соленые огурчики.

— Простите, Государь, а… — шеф-повар помялся, — огурцы тоже туда?

Он кивнул в сторону сковороды.

Похрустев огурчиком, я серьезно ответил:

— Нет, это не туда. Это нам на закуску.

Харитонов как-то растерянно кивнул, а Великий Князь вновь рассмеялся. Его явно забавляла ситуация.

— Итак, коллеги, разрешите вас так именовать, пришла пора шинковать капусточку. Есть мнение, что с этим делом никто лучше профессионала не справится. Как вы на это смотрите, Иван Михайлович?

— Да, Государь.

Мне даже показалось, что Харитонов даже с каким-то облегчением занялся привычным делом и вскоре нож шеф-повара зазвучал со скоростью пулемета.

— Вот, что значит, профессионал! — сказал я, вздохнув. — Мне так никогда не наловчиться. А впрочем, как сказал один литературный персонаж, правда по другому поводу, достигается упражнением!

— А это кто сказал?

Я покосился на Сандро и пожал плечами.

— Не помню. Да и не важно. Важно, что пора бросать в кастрюлю резанную кубиками картошку, а мы тут беседы беседуем.

Вскоре к картошке полетела и капуста. И еще через десять минут, в кастрюлю было вывалено все загустевшее содержимое сковороды. Помешав варево, бросаю специи, лавровый лист, макаю туда перец чили, пробую и удовлетворенно крякаю.

— Ну, что ж, Иван Михайлович, организуйте нам чеснока, сметаны, черного хлеба и пару бойцов кулинарного фронта для транспортировки сего в столовую.

Харитонов встал и, уже в дверях кухни, спросил:

— Простите, Государь, а как называется…

Он запнулся и нерешительно посмотрел на кастрюлю.

— Сие блюдо мы изволим именовать борщом! — сообщил я, усмехнувшись.

— Борщом… — кивнул себе шеф-повар и тихо скрылся за дверью.

* * *

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МЕЖДУ ПЕТРОГРАДОМ И МОСКВОЙ. 10 (23) марта 1917 года.

— Где ты так научился кулинарствовать?

— Достигается упражнением! Не грей водку, давай по первой!

— По первой мы уже выпили там, — Сандро махнул в сторону вагона-кухни. — Так что это вторая.

— Ну, значит, между первой и второй…

Мы чокнулись и выпили.

— А теперь, мой дорогой дядюшка, быстренько вот эту штучку, — процитировал я профессора Преображенского, указав на миску раскаленного борща, — и если вы скажете, что это плохо, то вы мой личный враг на всю жизнь!

Сандро закусил ледяную водку острым и горячим борщом и замер, прислушиваясь к ощущениям. Затем блаженно прикрыл глаза и лишь покачал головой. После чего начал есть, стараясь не обжечься, но и не допуская того, чтобы варево слишком остыло.

— Вот. — сказал я наставительно. — А теперь, еще по рюмашке. Как говорят в Малороссии, налывай, бо йидять!

— А ты откуда знаешь?

— А я там, батенька, воевал.

— Угу, — кивнул мой военный министр, — а этот борщ варить тебя, значит, на войне научили?

Усмехаюсь.

— А я, Сандро, очень разносторонний человек на самом деле. И готовить для души тоже очень люблю.

— А еще что ты любишь?

— Еще?

Я мечтательно поглядел в ночь за окном.

— Еще я летать люблю.

— Летать? — Великий Князь удивился. — Это где же ты полюбить-то успел?

— Ну, не скажи, у меня летный стаж приличный. Часов тринадцать в общей сложности. Правда, "Ильей Муромцем" я не управлял в полете, но это дело наживное, не так ли?

— Миша, я надеюсь, что ты говоришь несерьезно. Я вообще противник твоих полетов на аэропланах, а уж самому пилотировать, это уж совсем никуда не годится. Это просто опасно, а ты принадлежишь не только себе. Подумай об этом.

Я покачал головой.

— Безопасность безопасностью, но попомни мое слово — очень скоро главы государств будут передвигаться по воздуху не меньше, чем по земле. Вот мы с тобой сейчас едем в Москву. А по небу долетели бы минимум в два раза быстрее.

Дядя пожал плечами.

— А куда торопиться? Мы спокойно едем, пьем водку и кушаем твой борщ. А вот смогли бы мы покушать горячий борщ на борту "Ильи Муромца", а? Вот то-то.

— Есть правда в твоих словах, — я кивнул, — тогда давай выпьем еще по одной.

— Давай, — согласился Великий Князь. — А то остынет.

— А, — отмахнулся я, — у нас еще целая кастрюля. Там не остынет так быстро, так что можно смело вкушать.

Мы вновь чокнулись и употребили. Когда с этим делом было покончено, Сандро вдруг сказал:

— Слышал вчера твое выступление на съезде этого твоего Фронтового Братства. Кстати, ты очень ловко провернул эту операцию, взять солдат, прибывших с фронта подавлять мятеж, и вдруг объявить, что они присутствуют на учредительном съезде организации, которую патронирует сам Государь, да еще и заявить им, что они уполномоченные. Но я не об этом хотел у тебя спросить. Ты вообще понимаешь, какую кашу заварил?

Откидываюсь на спинку стула и смотрю на него оценивающе.

— Понимаю. Во всяком случае, смею на это надеяться.

— Хорошо если так. — Великий Князь покачал головой. — Только кажется мне, что понимаешь ты не совсем. Ты вчера выпустил джинна из бутылки, и я не знаю, удастся ли тебе его загнать назад.

— А зачем?

— В смысле — зачем?

— Хорошо, — я отодвинул миску и провел пальцем по столешнице. — Вот представь себе, что это плотина. Вот здесь скапливается вода. Пока воды было мало, можно было не беспокоиться и ничего не менять. Но вода прибывает. День за днем и год за годом. И вот, она уже практически достигла верхнего края. Плотина напряжена, материал трещит, вот-вот произойдет прорыв. Представил?

— Да.

— И внизу плотины город, который будет сметен, если плотину прорвет, и миллион жителей, которые погибнут в результате этой катастрофы. И это мы уж молчим о том, что катастрофа повлечет за собой разрушения и гибель не только в этом городе, но и в других городах ниже по течению. Что мы должны сделать, как опытные инженеры для предотвращения катастрофического прорыва дамбы? Правильно, мы должны начать контролируемый сброс воды, начав постепенно уменьшать давление на дамбу. Естественно, мы должны предупредить жителей города о таком развитии событий и объявить эвакуацию из угрожаемых районов. Но послушаются не все, и уйдут не все. И они могут погибнуть и с этим ничего не поделаешь. Будут так же разрушены какие-то дома и строения, возможно смоет мост ниже по течению, но мы все равно обязаны это сделать, иначе погибнут миллионы, а смоет не несколько домов, а буквально все.

— Ты хочешь сказать, что вчера объявил эвакуацию?

— Нет, я вчера объявил об угрозе катастрофы и возможной эвакуации. Саму эвакуацию еще нужно подготовить и на это, по моим прикидкам, понадобится месяца два. Но я объявил о том, что нужно готовиться.

— Твое объявление очень многим не понравилось, смею тебя уверить.

Я кивнул.

— Скажу больше, часть населения нашего славного Города-под-Плотиной, особенно те, чьи дома попадают в угрожаемую зону, вместо эвакуации, займутся тем, что постараются свергнуть администрацию плотины, полагая, что таким образом спасают свои дома угрозы, а на самом деле они своими действиями обрекают миллионы на гибель. И что в этой ситуации должна делать администрация плотины? Позволить себя свергнуть?

— Обратиться к полиции или к армии. Пусть возьмут под охрану плотину и администрацию.

— Допустим, — киваю, — а если полицмейстер считает угрозу смехотворной? А если его дом как раз в угрожаемой зоне? А если он просто не желает ничего менять в своей размеренной жизни и предпочитает спрятать голову в песок?

— Но, если продолжать аналогию, то руководитель плотины и города — одно и то же лицо. Которое, кстати, и назначает этого самого полицмейстера.

— Предположим. Но проблема в том, что в низине у реки, которая вдруг стала угрожаемой зоной, расположены самые дорогие районы, там живет элита. И даже среди администрации плотины полно тех, чьи дома в элитной части города. И так же не желают видеть очевидное. И уже идут разговоры о том, что директор плотины, который к тому же еще и градоначальник, просто сошел с ума, и нужно его отстранить. И даже дважды уже попытались это сделать. Что тогда?

Великий Князь задумался. Я разлил по рюмкам и поднял свою.

— Ну, давай за правильные решения.

Мы выпили. Затем Сандро покачал головой и спросил:

— И что тогда?

— Вот, — сказал я удовлетворенно. — А тогда нужно ломать привычный ход вещей и привычную систему принятия решений, ведь, как мы помним, вопрос не только в том, чтобы решение принять, но и в том, чтобы это решение кто-то исполнял со всей решимостью. Если старая система ведет к катастрофе нужно находить альтернативные варианты.

— Какие, например?

Пожимаю плечами.

— Любые. Можно, как вариант, напечатать обращение градоначальника к жителям города. Но для этого нужно иметь газету, которая это напечатает. То есть у градоначальника должна быть своя газета, или ее нужно срочно учредить. Можно начать водить экскурсии на плотину и показывать угрозу. Можно приглашать иностранных профессоров, которые дадут экспертное заключение. Можно начать формировать добровольческие дружины, которые будут помогать желающим принять участие в эвакуации. Можно много что сделать, тут важно сдвинуть процесс с мертвой точки запустить общественную дискуссию о том, что угроза реальна, а вот те негодяи в элитных районах ставят под угрозу жизни и имущество всего города.

— А потом, — Великий Князь хохотнул, — эти добровольцы пойдут и сожгут дома тех, кто против эвакуации.

— Может и так случиться, — киваю, — и это должно послужить приведению в мир реальности всех остальных. Если угроза сожжения имения и риск быть повешенным на собственных воротах будет превышать по вероятности возможную угрозу от подтопления, то я даю гарантию того, что решение об эвакуации и начале контролируемого сброса воды будет принято.

— И что дальше?

— А дальше, как говорится, аппетит приходит во время еды. Если уж удалось достичь общественного согласия в вопросе спасения города, то затем возникнет резонный вопрос — а почему мы тратим сбрасываемую воду впустую? Почему она не работает на благо города? Почему город сидит при свечах и керосиновых лампах, если рядом неограниченный источник энергии? И дальше общественная дискуссия перерастает в создание акционерного общества, которое возьмется за реконструкцию плотины, путем создания отводных каналов и установки турбин на самой плотине. И вот, вода пошла через новую плотину, закрутились лопасти турбин, побежало электричество по проводам. И вот вспыхнули огни, освещая весь город, на каждой улице, у каждого дома, в каждой комнате загорелась лампочка, открылись новые места отдыха, заработали магазины и гостиницы. В город повалили гости из соседних городов. И вот наш Город-под-Плотиной с каждым днем все богаче и успешнее, и не желает при этом останавливаться в своем развитии. И вот, кому-то приходит в голову, что можно торговые суда с верховья реки не разгружать у плотины, а построить шлюз, пропуская эти суда вниз по течению. И вот, каждый купец, каждая посудина, каждый груз, все это приносит достаток городу и помыслы его жителей устремлены вперед, окрыленные и убежденные, что им все по плечу.

Великий Князь широко улыбнулся.

— А все началось с того, что градоначальник решил поступить вопреки обстоятельствам?

— Именно.

— Тогда, за взаимопонимание.

— За него.

И мы выпили еще по одной. Под борщик.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть вторая. Блаженны миротворцы

Глава 4. Горячий прием

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МЕЖДУ ПЕТРОГРАДОМ И МОСКВОЙ. 10 (23) марта 1917 года.

Утро началось с ада.

Во-первых, хмурый академик Павлов осматривал вашего покорного слугу, бормоча свое неодобрение поведением Высочайшего пациента.

Во-вторых, при этом присутствовала Ее Величество матушка собственной персоной, не менее хмуро, хотя и без комментариев, взирая на своего непутевого отпрыска.

В-третьих… впрочем, жены у меня в данный момент не было, и хотя бы с этой стороны меня никто не доставал.

Ну, а в-четвертых, я себя чувствовал не совсем хорошо. Точнее, совсем не хорошо.

— Что ж вы, Ваше Величество, как дите малое! — Лейб-медик Моего Величества качал головой. — Вы ж еще от дифтерита не полностью отошли, организм ослаблен, фронтом измотан, а вы свою язву алкоголем травите! Вы мало спите и работаете на износ. У вас же еще две контузии! Как так можно, Государь? Это никуда не годится, позвольте заметить!

Я слабо защищался:

— Так, доктор, водка же полезна при язве!

Академик иронично воззрился на меня сквозь стекляшки очков.

— Это почему же, позвольте поинтересоваться?

— Ну, это ж не шампанское и не вино. Водка, равно как и коньяк, убивают бактерии, взывающие язву! Это ж всем известно!

Доктор Павлов смерил меня менторским взором, и сообщил нравоучительно:

— Это, позвольте заметить, нонсенс! Я не имею представления о том, кто из горцев Дикой дивизии вам рассказал подобную чушь, но это, как минимум, не научно!

— Но, позвольте! — запротестовал я и тут же запнулся, под внимательным взглядом Мама.

Блин, а я не в курсе дела, знают ли местные Нобелевские лауреаты такие подробности про причины язвенной болезни или это я опять прокололся?

— Вот что, Ваше Величество, — с некоторым вызовом начал доктор. — Вы меня пригласили в качестве вашего Лейб-медика, но если вы не станете меня слушать, то я откажусь от этой чести! Подумать только, какую только ерунду на войне не рассказывают! Это безобразие, просто-таки, безобразие! Как может просвещенный монарх, к коим вы, я верю, относитесь, может повторять подобное? Нет, нет и нет! Государь, я вполне официально заявляю, что высказанные вами идеи относительно влияния крепких напитков на язву, ни на чем не основаны и являются лишь мужицким суеверием, которое вы, к моему изумлению, повторяете. Только покой, только полное воздержание от табакокурения и любых спиртных напитков, только диета могут предохранить вас от повторных приступов! Помните, Ваше Императорское Величество, что вы принадлежите не только себе. Точнее, вы себе не принадлежите, поскольку на ваших плечах судьба всей России. Поэтому — режим, режим и еще раз режим!

— Хорошо-хорошо, доктор, я постараюсь учесть ваши рекомендации! — поспешил я закруглить опасную тему. — Однако прибытие в Москву не терпит отлагательств, и мне необходимо провести совещание с моим аппаратом…

Вновь перехватываю острый взгляд Вдовствующей Императрицы, и спешу протянуть руку к трубке телефона.

— Я благодарю вас, Иван Петрович. Постараюсь, по возможности, следовать вашим рекомендациям.

Доктор сурово на меня посмотрел, кивнул и молча откланялся. Мама несколько мгновений мерила меня взглядом, затем произнесла лишь одну фразу:

— Я перестала тебя узнавать.

И вышла из кабинета.

Мрачно смотрю за закрывшуюся дверь. Да, груз ошибок накапливается. Как долго я смогу избегать вопросов? Тем более что мне их уже начинают задавать. Мария Федоровна вот, да и тот же Сандро, опять же.

Знал ли я про язву прадеда? В своем времени нет, не знал. Здесь же, я "помнил", но поскольку она меня никак не тревожила, то и относился к ней, как к делам давно минувших дней, точно так же, как к контузиям и к дифтериту. А меж тем, именно из-за дифтерита прадед в разгар войны оказался в Гатчине, приходя в себя в отпуске по болезни.

Ладно, что уж тут говорить, нужно быть аккуратнее, вот и все.

В дверь кабинета постучали. После моего дозволения, появился дежурный адъютант граф Воронцов-Дашков.

— Ваше Императорское Величество! В салоне собрались удостоенные чести Высочайшего доклада.

— Благодарю вас, граф. Первым желаю заслушать министра внутренних дел.

— Слушаюсь!

Пока граф ходил звать Глобачева, я сделал несколько резких махательных движений, разминая мышцы. Мне сегодня предстоял горячий день. Как, впрочем, и завтра. И послезавтра. И… В общем, силы, бодрость и терпение — вот что мне сейчас нужно больше всего!

Итак, Высочайшие доклады. Разумеется, они должны были бы включать в себя реляции о положении на фронтах, в тылу и транспорте, правительственный, казначейский, внешнеполитический и прочие нужные мне доклады, но сегодня мы были в пути, не все министры были рядом, да и Москва была уже на горизонте, а потому доклады свелись к урезанному формату и касались в основном предстоящего Высочайшего визита в Первопрестольную.

— Разрешите, Ваше Императорское Величество?

Оборачиваюсь к вошедшему министру и киваю.

— Какие вести, Константин Иванович?

— Имею честь доложить, Ваше Величество, — начал Глобачев, — что, по данным МВД, тезисы вашего выступления на съезде Фронтового Братства стали основными темами последних двух суток и живо обсуждаются среди представителей различных сословий. Иногда обсуждений довольно бурных. Так, в Петроградском и Московском университетах вчера прошли стихийные собрания студентов. По моему приказу, полиция препятствий не чинила. Кроме того, есть живой отклик среди образованной части публики. По имеющимся у меня данным, в Москве сейчас собирается толпа для встречи Вашего Величества.

— Где собирается?

— Прошу простить неполноту моих слов, Государь. Толпа собирается на площади у Александровского вокзала.

— Настроения? Лозунги?

— Про лозунги пока не имею информации, Государь. По настроениям можно судить лишь предварительно, но смею предположить в целом благоприятное настроение среди собирающихся на площади у вокзала и в общем по Москве. Я бы охарактеризовал настроение, как смесь любопытства и надежды. Ну, и проявление верноподданнических чувств, разумеется.

— Разумеется, — кивнул я, задумавшись.

Глобачев поклонился и добавил.

— Более точный доклад о настроениях толпы я представлю Вашему Величеству через пять минут после прибытия поезда на Александровский вокзал. Насколько я знаю, там и еще будет депутация от городской думы, и представители разных сословий, желающие выразить верноподданнические чувства.

— По настроениям толпы я жду информацию. Что филеры говорят о настроениях среди гарнизона Москвы?

— Некоторые брожения все еще имеют место, но в целом ситуация уже не опасна.

— Высший свет?

Министр слегка замялся.

— Говорите, как есть, меня интересует реальное положение дел.

— Я не могу сказать, что высказанные Вашим Величеством идеи вызвал всеобщее одобрение в высшем обществе. Отношение скорее настороженное.

— Или враждебное?

Глобачев позволил себе улыбку.

— Думаю, Государь, что за последние дни число тех, кто готов открыто выступить в оппозицию Вашему Величеству заметно поубавилось. Наверняка в беседах тет-а-тет встречаются подобные проявления, но про такие случаи на публике мне пока неизвестно. Впрочем, по прибытию, я прикажу усилить надзор за высшим светом.

— А что рабочие столиц?

— Рабочие больше обсуждают возможности мира, чем Союз Освобождения. Последний, пока не очень понят в этой среде.

— Понятно. Благодарю вас, Константин Иванович. Вы свободны.

Следующим у меня был Суворин с обзором прессы.

— Что пишут в столичных газетах?

Фразу из "Двенадцати стульев" тут, естественно, не знали, поэтому Суворин не догадался об ироническом контексте заданного моему "министру правды" вопроса. Впрочем, мой вопрос был вполне естественным, так что доклад пошел своим чередом.

— Ваше Императорское Величество! В газетах обеих столиц обсуждают ваше выступление на съезде Фронтового Братства. Вчера в утренних газетах обеих столиц был напечатан практически полный текст вашего выступления. Вечерние газеты дали основные выдержки и расширенные комментарии, разбирая речь по отдельным тезисам. Отдельной темой идет вопрос возможности новых российских предложений о мире. Общая тональность прессы — осторожный оптимизм, хотя, разумеется, глубина и характер оценок разнятся, в зависимости от партийной принадлежности или ориентации газеты. Тем не менее, можно с уверенностью констатировать, что высказанные Вашим Величеством идеи, касаемые Союза Освобождения и мирных инициатив, вызвали живейший интерес в обществе. Во всяком случае, газеты печатают дополнительные тиражи, а некоторые выпустили даже экстренные выпуски.

— Что провинция?

Суворин виновато развел руками.

— Прошу меня простить, Ваше Величество, но боюсь, что в дороге у меня было не так много возможности для получения достаточных сведений о прессе провинции. Но сразу же по прибытию в Москву, я постараюсь подготовить всесторонний доклад по данному вопросу.

— Хорошо, Борис Алексеевич, я благодарю вас. Что еще в темах?

— Прибытие Вашего Величества в Москву.

— Что пишут?

— Судя по полученным мной в пути телеграммам из московского отделения РОСТА, общая тема для всех утренних газет Первопрестольной — Высочайший визит в Москву. Смею предположить, что встречать Ваше Величество соберется немалая толпа верных подданных.

— Какие настроения в толпе вы прогнозируете?

— Полагаю, что живейший интерес, Ваше Величество! Ваши тезисы в центре внимания, а Высочайший визит сам по себе эпохальное событие. Так что помимо благодарных подданных я ожидаю там увидеть представителей всех крупных газет России и иностранную прессу. Особенно много я ожидаю прессы из Североамериканских штатов. В последние дни американские репортеры и фотографы просто потоком прибывают.

— Когда же они успели так быстро сориентироваться? — удивился я. — Просто поразительно!

— По имеющимся у меня данным, Ваше Величество, они начали выезжать из Америки еще в конце февраля.

— Вот как? Любопытно.

Я прошелся по кабинету. Интересное кино. Если это так, то они отправлялись писать о Февральской революции, едва та только началась. Точнее, когда только появились ее первые признаки в виде первых очередей за хлебом и забастовок. В России еще не во всех городах тогда знали о событиях в Петрограде, а вот, поди ж ты, американская пресса уже все поняла и выслала репортеров и хроникеров. Прелестная картина получается. Что ж, придется им делать репортажи уже о другой революции, ничего тут не попишешь. Сами напросились.

Следующим был начальник охраны генерал Климович. Тот сразу взял быка за рога.

— Государь, по имеющейся у меня информации, Ваше Императорское Величество будет встречать большая толпа. Толпы опасны сами по себе, но это все же стихия и дело случая. Но совсем иное дело, если о прибытии Вашего Величества известно заранее и в толпу могут проникнуть бомбисты, которых будет очень трудно определить и нейтрализовать.

— Что вы предлагаете?

Мой начальник охраны ответил без запинки, хотя и без оптимизма:

— Предлагаю изменить место прибытия и прибыть на другой вокзал. Например, на Императорский или Курско-Нижегородский. В данной ситуации, лучшим вариантом было бы прибытие на иной вокзал, откуда можно, не привлекая особого внимания, проследовать в Кремль на закрытом автомобиле.

— В новую столицу с черного хода? — покачал я головой. — Нет уж, увольте!

— Прошу простить, Ваше Императорское Величество, но вы сами настаивали на максимальной безопасности ваших маршрутов.

— Нет, Евгений Константинович, я не могу себе сейчас этого позволить. Москва ждет своего Императора. И въеду я в свою новую столицу со всей помпой. Так что готовьтесь!

* * *

МОСКВА. ПЛОЩАДЬ НОВЫХ ТРИУМФАЛЬНЫХ ВОРОТ. 10 (23) марта 1917 года.

Трамвай ехал все медленнее, звеня все чаще. И было ощущение, что чем чаще вагоновожатый прибегает к сигналу, тем медленнее идет вагон. Разумеется, дело обстояло ровно наоборот, но инженер Маршин не мог отделаться от чувства, что полная остановка транспортного средства ознаменуется одним беспрерывным звоном.

Пешеходы, которые поначалу перебегали трамвайные пути поодиночке или группами, постепенно сливались во все более плотную людскую реку, и многие в этой толпе уже даже не удостаивали надсадно звенящий трамвай своим вниманием.

Да, судя по виду впереди, идея с посещением цирка братьев Никитиных встретит весьма серьезное препятствие, поскольку людское море впереди подсказывало Александру Тимофеевичу, что и извозчиков найти в ближайшей округе будет весьма и весьма затруднительно. Нет, сыскать-то какого-нибудь растяпу-неудачника, которому не хватило ума покинуть площадь пока это было возможно, допустим, и удастся, но как выехать отсюда? М-да, ситуация!

— По какому поводу толпа, не знаете? — обратился Маршин к сидевшему напротив усатому господину.

— Вы что, милостивый государь, газет не читаете?

Инженер посмотрел на попутчика с некоторым удивлением.

— Читаю. Хотя, признаться, пару дней их в руках не держал. А что пишут?

— Помилуйте-с! — воскликнул усатый господин. — Как можно в наше бурное время не читать газет решительно не понимаю! Да будет вам известно, милостивый государь, эта, как вы изволили выразиться, толпа, есть верные подданные, которые счастливы встречать на московской земле Его Императорское Величество Михаила Александровича, изволившему посетить Первопрестольную.

Тут собеседник Маршина спохватился и подозрительно посмотрел на инженера.

— Позвольте-позвольте! Так что же, вы и не читали о выступлениях Государя? Может вы и о мятеже не слыхали?

Александр Тимофеевич что-то промямлил про то, что было много работы и он как-то упустил некоторые события, досадуя на себя за то, что вообще стал спрашивать.

— Но, про мятеж я, разумеется, знаю, — завершил он свои путанные оправдания, и тут же решил сменить неприятную тему. — А надолго в Москву Государь?

— Неизвестно, но ходят слухи… — собеседник наклонился к Маршину и сообщил с видом заговорщика, — ходят слухи, что Государь наш прибыл короноваться.

— Да что вы! — не поверил инженер. — Как сие возможно? Это ж долгий процесс, требует подготовки. Вон прошлый наш Государь Николай Александрович, за полгода-с объявили о предстоящей коронации!

Усатый господин пожал плечами, мол, хотите верьте, хотите нет, но я-то точно знаю! Вслух же он привел следующий аргумент.

— Ну, так, милостивый государь, время-то какое бурное нынче! Беспорядки, война, да и Государь Освобождение объявить изволили. Так что все может статься. Да-с!

— Какое Освобождение?

Ответить на этот вопрос разговорчивому пассажиру не удалось, ввиду того, что пронзительно и отчаянно зазвенев, трамвай встал окончательно. Громыхая сапогами по ступенькам подножки в вагон поднялся городовой. Оглядев присутствующих хозяйским взором, он сообщил:

— Так, господа хорошие, трамвай дальше не идет. Выходь!

Пассажиры зашумели переговариваясь, но спорить тут было бессмысленно, поскольку причина такого события всем была ясно видна в окно. Все засуетились, продвигаясь к выходу.

— Газеты, газеты нужно читать, милостивый государь! Да-с!

С этими словами усатый господин шагнул в проем трамвайной двери и исчез в толпе.

— Да-с… — повторил Маршин, почесав кончик носа. — Ситуация, однако…

Но делать было нечего, сидеть в трамвае смысла не было никакого. Что ж, не попав на цирковое зрелище, он может компенсировать эту потерю посетив зрелище другого рода. С такими мыслями инженер Александр Маршин и вышел из вагона.

Людское море было полно течений и водоворотов. Сходство тем более усиливали волны возбуждения, которые прокатывались по толпе от событий, происходивших где-то в стороне Александровского вокзала.

Шум, гам, крики и возгласы. Вопросы, не получающие ответов, ответы на вопросы, которые никто и не задавал, мнения, интересные лишь тому, кто их высказывал, небылицы, которые тут же подхватывались толпой и неслись, набирая ход, словно идущий на всех парах Восточный экспресс, разгоняясь, как ему и положено, от платформ железнодорожного вокзала и устремляясь туда, в сторону старообрядческого храма Николы Чудотворца, отражаясь эхом и растекаясь по Тверской-Ямской и в обе стороны по Камер-Коллежскому валу.

— Смотрите! Казаки Конвоя!

— Что вы! Это же горцы!

— Какие горцы?

— Дикая дивизия!

— Позвольте!

— Мир!

— Смотрите!

— А правду говорят, что у них седла коврами покрыты?

— Прекратите болтать глупости, сударыня!

— В коврах они невест воруют!

— Ах, что вы говорите! Как романтично! А в Москве будут невест воровать?

Усмехаясь, продвигался сквозь толпу инженер Маршин, ловя обрывки фраз и волнений, и выбирая курс. Судя по всему, начало действа, все же, будет не там, а с другой стороны, там, где за парапетом Тверского путепровода раскинулась огромная площадь.

Однако протиснуться к парапету было не так просто, даже с учетом роста и широты плеч, ведь людская масса здесь была спрессована сверх всяческой меры. Впрочем, рост позволял Александру Тимофеевичу видеть происходящее и через несколько рядов, стоящих впереди. Видеть, как на пространстве перед Александровским вокзалом людское море заколыхалось, заволновалось в ожидании, и вдруг замерло во вдруг наступившей тишине.

Где-то за вокзалом зазвучал оркестр, играя встречный марш. И вот, к восторгу собравшихся, из-за поворота появился алый всадник на белом коне, за которым скакала группа всадников в так же алых бешметах, но на лошадях иной масти.

— Что там? Что там? Ну, кто-нибудь, скажите!

Маршин опустил взгляд и посмотрел на подпрыгивающую рядом с ним прелестную барышню, которой явно ничего не было видно.

— Царь на коне выехал, — сообщил инженер девушке, — скачет вдоль цепи казаков Конвоя.

— Ой! — захлопала в ладоши барышня. — Меня услышали! Спасибо вам, сударь! А что там еще происходит?

Александр усмехнулся и стал комментировать происходящее:

— Вот они доскакали. Император что-то говорит людям на площади, все кричат какие-то здравицы.

— А что? Что он сказал? — взмолилась барышня. — Как жалко, я так ничего не увижу и не услышу…

Собственно, сам Маршин так же ничего не мог расслышать из-за расстояния и шума толпы.

— Хотите посмотреть на Царя поближе? — вдруг спросил он оглядываясь.

— Ой, хочу, — обрадовалась девушка, — конечно же, хочу!

— Тогда, держитесь за меня и не потеряйтесь по дороге!

И могучая фигура инженера, словно ледокол, двинулась сквозь толпу к Триумфальным воротам. Через несколько минут они уже были в непосредственной близости от выстроившейся цепи солдат Собственного Его Императорского Величества сводного пехотного полка.

— Вот, стойте передо мной и все увидите.

Барышня закрутила головой, но не найдя Царя, спросила обернувшись.

— А где Государь? Я по-прежнему его не вижу!

— Терпение, сударыня, терпение. Если я правильно все понимаю, то скоро вы его здесь увидите.

Действительно, не прошло и пяти минут, как со стороны вокзала донеслась музыка марша и вот высокому Маршину стал виден скачущий впереди Император, возглавляющий целую конную процессию.

— Вижу! Вижу! — захлопала в ладоши барышня, увидев, наконец то, того, кого она так хотела лицезреть.

Михаил Второй меж тем подъехал к Триумфальным воротам, развернул коня и, привстав на стременах, поднял в приветствии руку.

— Приветствую вас, люди Земли Московской!

Толпа и здесь взорвалась приветствиями и возгласами.

— Я благодарю вас за то, что вы пришли нас встречать!

Вновь шквал приветствий.

— Наступает время новой России! Освобождение для всей России и для каждого человека! Построим Освобожденную Россию вместе!

Тут уж площадь буквально взорвалась от восторга, а стоявшая перед Маршиным барышня даже запрыгала на месте, хлопая в ладоши.

Император, меж тем, продолжал:

— Темные века завершились! Да здравствует всеобщее просвещение и всеобщее благополучие! Да здравствует Освобождение! Да здравствует новая Россия! Россия для каждого!

Толпа бесновалась. Звучали приветствия, крики "Да здравствует Император!" Вдруг милая барышня запела звонким голосом:

— Боже, Царя храни!

Стоящие рядом подхватили и вот гимн распространился на всю площадь.

Маршин монархический гимн петь не стал. Глядя на окружавшую его эйфорию, он пытался понять, что же он пропустил за эти несколько дней? Из-за чего такой восторженный прием? Еще неделю-две назад вся эта публика живо обсуждала события в Петрограде и приветствовала революцию, которая ожидалась со дня на день. Что же изменилось?

Собственно, газеты Маршин перестал читать после того, как стало ясно, что революция не состоялась, свободы не будет, вновь в России торжествует деспотия и средневековье. У него просто не было больше внутренних сил на то, чтобы преодолевая отвращение читать про то, что новый Царь "милостиво повелевать соизволил". И, насколько он могу судить, общий настрой просвещенной публики был солидарным с ним. И вдруг такое — все сошли с ума. Прямо поветрие какое-то. Так, нужно срочно найти газету! Полцарства за газету!

Гимн завершился, толпа покричала "ура!", и Михаил Второй вновь обратился к толпе:

— Я верю, мы добьемся победного мира в интересах России! Наша доблестная армия и наш славный флот заставили всех уважать и бояться силы русского оружия! Победный мир близок!

— Победный мир? Хех!

Маршин не мог не оценить такой словестный выкрутас. Да, новый Царь явно умеет себя подать перед толпой и обернуть в красивую обертку ее ожидания. Неудивительно, что так встречают.

Оглядевшись вокруг, он вдруг по-новому взглянул на происходящее. Где весь привычный пафос? Где заунывные батюшки с кадилами, где расфуфыренные сановники и чопорные генералы? Где верноподданнические делегации и лакейские взгляды? Да всю эту толпу сюда бы просто не пустили! Стояли бы тут подобострастными рядами "лучшие люди города", а Император глядел бы на всех отеческим взглядом Хозяина Земли Русской, полным холодного презрения ко всей этой рабской черни, возомнившей о себе бог знает что!

Но нет, не было набившего оскомину пафоса, не было рядов сановников, церковников и прочих персонажей, которые вызывали у Маршина острое неприятие. Скорее атмосфера напоминала революционный митинг, да и шапок особо никто не ломал перед Императором.

А Царь уже завершал свою речь, гарцуя на белом коне.

— Сегодня по главной улице Первопрестольной пройдут парадом герои войны, кавалеры орденов и медалей, настоящие, закаленные в боях воины! Приветствуйте своих героев, благодаря которым станет возможным победный мир!

Рев восторга прокатился по площади. Зазвучал оркестр и мимо Маршина пошли ряды вооруженных винтовками солдат. И на груди каждого в этом строю желто-черным огнем горели ленты орденов и медалей, покачивались в такт шагам георгиевские кресты…

* * *

МОСКВА. ТВЕРСКАЯ-ЯМСКАЯ УЛИЦА. 10 (23) марта 1917 года.

Проезжая сквозь Триумфальные ворота, ощущаю себя каким-то полководцем. Одно пока неясно — возвращается ли моя армия в собственную столицу с победой или же моя армия вступает в столицу вражескую?

Разумеется, радостные крики и приветствия подсказывают, что это мои подданные меня встречают, но насколько этот непонятный мне пока город действительно будет моим? Не придется ли мне однажды, словно татю ночному, бежать из него? Вон, покойный Керенский в моей истории, сначала был вполне в фаворе у толпы, а затем бежал, переодевшись в женское платье и выпрыгнув в окно. Правда, он потом утверждал, что все это вранье, но какое это уже имеет значение?

Впереди меня цепью растянулись казаки Конвоя, прикрывая мою особу от возможного нападения, но судя по узости здешних улиц, никакой Конвой и никакая охрана не могли меня стопроцентно защитить от броска какой-нибудь бомбы из окна верхних этажей или выстрела из винтовки с любой крыши. И судя по рапорту Климовича, сегодня этот риск возрос многократно. Но, делать нечего, назвался царем — полезай на белого коня.

Так громче, музыка, играй победу! Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит! Так за Царя, за Родину, за Веру Мы грянем громкое ура, ура, ура!

Я помахивал рукой, приветствуя столпившуюся по тротуарам публику, за мной топали по грязному снегу георгиевцы, а за ними со всем горским шиком двигалась колонна всадников Дикой дивизии. Мы вступали в Москву.

Глядя на окружающие меня улицы, на людей, на развивающиеся флаги, я почему-то ловил себя на мысли, что, вероятно, вот так же, парадом, мечтали войти в Первопрестольную все те полки, которые так рвались в Москву в кровавые годы Гражданской войны. Что с того, что вхожу я в столицу под теми же знаменами? Разве можно сравнивать нас? Разве у нас одинаковые цели? Нет. Они хотели вернуть старое, а остальные старой жизни не хотели, да так не хотели, что готовы были воевать, убивать и умирать.

Но разве не хочу я сохранить ту Россию, которую мы, как любят говорить, потеряли? Хочу. И не хочу. Я хочу сохранить фундамент, но вдохнуть жизнь и энергию в ту жизнь, которая была здесь до меня. Однако, черт меня побери, жить в той России, которую я помню памятью прадеда, я не хочу. Возможно, потому что я чужак здесь, возможно потому что память моего собственного времени преломляет окружающий мир, но, клянусь Богом, я так и не научился видеть в аборигенах этой эпохи просто людей. Глядя на каждого, я не могу избавиться от чувства, что я словно вижу три слоя. Вот, позади меня скачет командир моего Конвоя барон Врангель. И для меня он, с одной стороны, бравый офицер и верный служака, а, с другой, он Черный Барон, известный мне по Гражданской войне. Ну, а с третьей стороны, я все время ловлю себя на том, что пытаюсь представить судьбу этого человека не случись революции и Гражданской.

Что ж, возможно, кто-то из отличившихся в той братоубийственной войне, в этой, моей версии истории, не запомнится ничем, словив свою дурную пулю где-то на другой войне. Но сколько тех, кто не погибнет в Гражданскую? Сколько тех, кто не покинет Россию, кто продолжит свою работу, свои исследования, свои усилия? Вот, к примеру, Сикорский? Или тот же Ботезат? Или Григорович? Зворыкин? Да хоть тот же Маниковский? Десятки, да что там десятки, тысячи имен и фамилий. А сколько тех, кто теперь сможет проявить себя?

Сохранить одних, дать возможность другим и выявить, воспитать третьих, вот та задача, которую я ставлю перед собой.

Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен; Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен.

Заметив знакомый дом, я встрепенулся. Стоп, да это же Пушкинская площадь! Точнее, здесь она именовалась Страстной, но не в этом суть! Прямо даже какая-то испарина пробила. Это ж сколько я бывал здесь, сколько гулял по бульварам, сколько… Да что там говорить, эх…

Покрутив головой, я убедился, что примеченный мной угловой дом на два этажа ниже, вместо "Дома под юбкой" стоит церковь, на самой площади высится Страстной монастырь, а памятник Пушкину на обратной стороне площади. Да и сама площадь меньше и уже, но, тем не менее, это ТА САМАЯ ПЛОЩАДЬ.

Ловлю себя на странном ощущении, словно я, воротясь домой после долгих скитаний, вдруг встретил прямо на улице старого друга. Вот, до этого места я Москву реально не узнавал. Другие люди, другие улицы, дома, мощеные брусчаткой мостовые… Да, отдельные места сохранились и в моем времени, но все равно это был совсем другой город, в чем-то даже чужой для меня, не трогающий моих душевных струн. Вот, тот же Белорусский вокзал, который сейчас Александровский, не вызвал во мне никаких эмоций, а вот, поди ж ты, Пушкин и дом угловой, все вернули на круги своя.

И словно спала с глаз пелена, словно проступили сквозь декорации истинные черты, вдруг пошло массовое узнавание — дома, улицы, повороты и перекрестки буквально кричали о себе, словно приветствуя вернувшегося домой блудного сына.

Что ж, я дома! Я вернулся, Москва!

И плевать я теперь хотел на все трудности и, вообще, на все. Я не захватчик, не оккупант. Я вернулся домой. Дом не выдаст и не съест. Дом стенами поможет!

Глава 5. Пиры перед Рубиконом

МОСКВА. КРЕМЛЬ. 10 (23) марта 1917 года.

А вот Кремль произвел тягостное впечатление. Печать унылого запустения лежала буквально на всем, а сама атмосфера была словно в склепе. Тихо. Пусто. Тоскливо. Аляповатая роскошь лишь оттеняла общий упадок, оттого выглядела пошло и нарочито, слово китчевая поделка или ремонт в особняке новых русских моего времени.

Иные музеи выглядят более живыми и обжитыми, чем знаменитый Кремль этого времени. Сразу чувствовалось, что здесь никто никогда не жил. Смотрители выполняли свои установленную правилами работу, нимало не заботясь о том, чтобы вдохнуть жизнь в эти стены. Да и зачем? Когда сюда приезжал Император, кроме как на коронацию? Кто здесь сидел? Московский губернатор? Отнюдь, у него была своя резиденция. Кто еще? Коты да монахи.

Монахов (и монахинь) тут, кстати, было огромное количество, а сам Кремль напоминал проходной двор. Нет, в палаты дворцов никого не пускали, но вот двор был наполнен снующими в разные стороны персонажами, что заставляло нового коменданта Кремля и начальника Дворцового управления генерала Комарова просто рвать на себе волосы от злости.

Кстати, надо отдать ему должное, ведь заняв буквально вчера свой пост, он уже многое сделал для наведения порядка. Хотя реально добиться результата он сможет только сегодня, после того как казармы Собственного ЕИВ сводного пехотного полка в Кремле заняли солдаты Георгиевского полка, не имеющие никаких личных связей в Москве и в кремлевском хозяйстве, и начисто лишенные сантиментов по отношению к кому бы то ни было.

Впрочем, это сразу же привело к тому, что генерала Комарова начали осаждать со всех сторон с просьбами и требованиями сделать исключение и послабление. Особенно усердствовали настоятели кремлевских монастырей, выражая всяческую озабоченность жизнедеятельностью и хозяйством своих церковных вотчин. Но тут генерал Комаров вообще закрутил гайки, установив пропуска, зоны доступа и прочие прелести. Точку в этом поставил ваш покорный слуга, передав через Комарова привет настоятелям и указав, что если я про эту суету услышу еще раз, то окормлять паству они будут где-нибудь в Сибири. На том и порешили.

И вот теперь, проходя мимо Чудова монастыря, я услышал оттуда звуки хорового пения.

— Репетируют монахи?

— Точно так, Государь, — усмехнулся генерал Комаров, — второй час уж надрываются.

— Если они не споют как надо, я их точно в Сибирь законопатю, так им и передайте. Но все равно надо реально подумать о режиме нахождениях их здесь.

— Слушаюсь. Однако, смею заметить, что было бы лучше провести через Обер-прокурора Святейшего Синода решение о выселении всей этой братии в другой монастырь или пусть строят себе новый. Если столица переносится в Москву, и если резиденция Вашего Величества будет здесь, то им в Кремле делать нечего.

— Надо подумать. А что, Владимир Михайлович, — обратился я к министру Двора, — действительно, изучите этот вопрос и проработайте его с Самариным. Великокняжеские усыпальницы и торжественные богослужения это одно, а действующий монастырь на территории Кремля это уже совсем другое, верно? Тем более два. Да еще и один женский, ну куда это годится? Нам тут только эксцессов не хватало!

— Да, Государь, — слегка поклонился князь Волконский. — Но это потребует некоторого времени.

— Вот и займитесь.

Так вот, слово за слово, и дошли мы до Сенатского дворца. Следы запустения были и здесь, но почему-то у меня они вызывали меньшее неприятие, чем вызолоченные залы Большого Императорского дворца и залы Малого Николаевского дворца. Быть может именно за счет того, что позолоты тут просто было меньше. Вероятно также, в этом и была причина того, что именно здесь жили все советские вожди, а затем именно здесь была резиденция президента России. А может он был просто удобнее устроен.

Походив по залам и кабинетам, я распорядился:

— Так, слушай мое повеление. С сего дня объявляется о том, что официальная рабочая резиденция Императора Всероссийского располагается в бывшем Сенатском дворце, который с этого дня именуется Дворцом Империи. На флагштоке дворца при моем нахождении в Кремле поднимать Императорский Штандарт, при моем отсутствии заменять его на государственный флаг Империи. Третий этаж дворца определить как Императорский, второй отдать под Императорский Ситуационный центр, а на первом разместим Императорскую Главную Квартиру. Императорская Канцелярия, Министерство Двора, Комендатура Кремля и Дворцовое управление расположатся в Малом Николаевском дворце. Большой Императорский Кремлевский дворец использовать для торжественных мероприятий, приемов и прочих официальных мероприятий. Кстати, Владимир Михайлович, как идет подготовка к завтрашнему мероприятию?

— Все благополучно, Государь, нет поводов для волнений.

— Прекрасно. Что это за папка у вас в руках?

Князь поклонился.

— Это, Ваше Величество, результаты исследований господина Жилина.

— А, этот ваш пройдоха? Что ж, любопытно. Покажите.

Пересмотрев содержимое папки, я усмехнулся.

— Скажите, Павел Григорьевич, — обратился я к командующему Отдельного Корпуса жандармов, — не находите ли вы странным, что неизвестный человек, вот так вот, берет и делает целый фотографический альбом ряда объектов Москвы, включая Кремль?

Курлов заглянул в фотографии и пожал плечами.

— Большая часть фотографий это просто доходные дома. Они никак не охраняются и пока не представляют ценности. Кремль да, но судя по этой карточке, снято позавчера, когда Кремль еще так не охранялся.

— Но?

— Но, впредь мы этого не допустим.

Я кивнул и углубился в фотографии. К каждой шло описание — кто владелец, кто управляющий, каковы существующие условия найма, кто сейчас обитает в квартирах либо снимает площади под различные организации. Объектов было много, где-то десятка три в различных районах Москвы. Описывались окружающие строения, давалась оценка возможности применения дополнительных площадей. Были даже предложения по расселению ведущих чиновников так, чтобы им было удобно добираться до службы.

— Так, Александр Михайлович, это, вероятно, вам. Изучите возможность размещения военного министерства и Генштаба в этом районе на Знаменке.

Сандро взял пачку бумаг и углубился в изучение.

— Ладно, вопрос требует проработки, — подвел я предварительный итог. — В целом, Владимир Михайлович, работа вашего протеже производит приятное впечатление. Посмотрим подробности позже. Ага, а вот этот кабинет станет моим рабочим.

Я подошел к окну. Передо мной раскинулось пространство дворцового двора, а напротив окна высился купол, на котором солдаты Георгиевского полка уже поднимали мой штандарт. Еще мгновение и имперский орел на золотом поле раскинул свои крылья над Москвой.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 11 (24) марта 1917 года.

Генерал Комаров делал доклад о состоянии кремлевского хозяйства. Не хватало абсолютно всего и не только у Комарова. Всем всего не хватало. Не хватало помещений для размещения учреждений и служб, не был решен вопрос с расквартированием, включая поселение прибывающих в Москву чиновников и размещение войск, ведь казарменный фонд Москвы был не так велик, а что случается в переполненных казармах мы все видели на примере Февральских событий.

Правильно ли я поступил, подписав Манифест о переносе столицы в Москву? Не поторопился ли я? Было совершенно очевидно, что город к переезду такой оравы из Питера не готов. Катастрофически не хватало помещений под органы власти, под министерства, под Госдуму и Госсовет, под кучу всего на свете, включая военные и транспортные нужды. Главой комиссии по переезду я назначил министра Двора, но что он мог сделать в ситуации, когда я повелел спешно перебираться в Москву, да еще и устроить "по дороге" переаттестацию чиновников? Цель моя была понятной и благородной, но где брать новых, да еще и адекватных чиновников? И куда их размещать?

А еще и премьер Нечволодов должен прибыть с костяком нового правительства, формирование которого шло к завершению. И это неизбежно добавит хаос в общую неразбериху, творящуюся сейчас в Москве. Нет, протеже князя Волконского проделал огромную работу. Да и сам министр Двора буквально ночей не спал, пытаясь все разрулить, но невозможно вот так, с бухты-барахты, переместить в малоприспособленный город огромный государственный механизм Империи. В общем, штабисты, службисты, интенданты, снабженцы и прочие хозяйственники работали как стахановцы в забое, но все равно переезд министерств явно обещал затянуться, что создавало дополнительную проблему жизни на две столицы, поскольку всегда есть риск оказаться не там, где ты нужен в данный момент.

Вообще, сейчас, когда схлынула первая эйфория после приезда, я взглянул на Москву под иным углом зрения. Нет, умом я понимал, что Москва столетней давности это вовсе не тот сверкающий мегаполис, к которому я привык, но реальность оказалась просто шокирующей. Грязь, трущобы в самом центре города, какие-то хибары, лавки, торговые ряды.

Почему-то в глубине души я ожидал увидеть Первопрестольную, какой ее мог бы видеть в романе профессор Преображенский, но в реальности город напоминал больше впечатления Шарикова или записки метра журналистики этого времени господина Гиляровского. Да, теперь я больше понимал его утверждения о том, что основные клоаки старой Москвы были выкорчеваны лишь при Советской власти.

Контраст с Петроградом просто шокирующий. Там, пусть и были рабочие кварталы, фабрики и заводы, прочий ужас, но все же это была имперская столица и трущобы были вне поля зрения чистой публики. А вот Москва…

В Москву даже цари не так часто приезжали. Кремль, как я уже говорил, пребывал в явном запустении, да и вообще, не Кремль, а какой-то проходной двор — деревня за стенами. Причем жилая деревня, ибо ходили тут все кому ни лень. Да и вокруг стен Кремля не приведи Господи что творится.

Почему-то вспомнилась какая-то послевоенная фотография, где какие-то ужасающие трущобы и прочие сараи массово стояли в прямой и близкой видимости Кремля. Если не ошибаюсь, где-то в районе бывшей гостиницы "Россия". Или где-то в районе Замоскворечья. Не помню точно, да это и не важно, поскольку халупы массово попадались на послевоенных фото во многих местах города. И, прошу заметить, фотки эти были послевоенными относительно уже той, второй войны, той, которая Великая Отечественная 1941–1945 годов, а отнюдь не нынешней, пафосно именуемой моими нынешними современниками "Великой".

А Большой Кремлевский Императорский дворец произвел на меня просто-таки удручающее впечатление. Пока идет косметический ремонт моих помещений во Дворце Империи, мне придется пока обитать в этом официальном дворце. С тоской побродив по роскошным залам, я понял, почему Императоры до меня там никогда не жили, останавливаясь во время своих редких визитов в Москву в Малом Николаевском дворце. Пафос и роскошь годились лишь для официальных мероприятий, но никак не для реальной жизни и эффективной работы по управлению огромной Империей. Построенный явно не для практического применения, дворец был бестолково организован. Даже, так называемая, Собственная половина дворца предназначалась для чего угодно, но не для практического использования.

Например, все покои царской семьи, включая мой кабинет, находились мало того что на первом этаже, так еще и не в глубине комплекса, а непосредственно на линии прохода и проезда от Боровицких ворот! То есть, все кому ни лень, включая братию кремлевских монастырей, ходили и перевозили телеги прямо под моими окнами. И между этими окнами и публикой под окнами, не был никакого расстояния и никакого толкового охранения. По факту любой "монах" мог швырнуть бомбу прямо в мой кабинет или непосредственно поздравить царя-батюшку "с добрым утром", передав этот привет посредством метания саквояжа с взрывчаткой прямо ко мне в постель! Или вот, например, телега с припасами для монастыря — какая гарантия того, что ее дотошно досматривали в воротах? А не было никакой гарантии. Ну и что, что там георгиевцы на воротах? Это меняет человеческую природу? В это время вообще людям было принято верить на слово. Особенно если монах примелькался, то, невзирая на самые громовые мои повеления, я не был гарантирован от простого пофигизма стражи на воротах. Как там? Суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения? Это вот про нас.

И при этом разместиться в Малом Николаевском дворце я не мог, в виду того, что там сейчас полным ходом шло заселение Министерства Двора, Императорской Канцелярии, Комендатуры Кремля и Дворцового управления генерала Комарова.

После того, как за Комаровым закрылась дверь, я повелел пока никого не пускать и задумался.

Да, вопрос с безопасностью нужно решать срочно. Паранойя, скажете вы? Лучше быть живым параноиком, чем мертвым дураком. Меня тут уже приучили к тому, что бомбу могут кинуть откуда угодно. Достаточно вспомнить то ночное покушение в Могилеве. И, кстати, никто так и "взял на себя ответственность за теракт". И вряд ли уже найдешь концы, хотя позаниматься стоит, вдруг найдется какая ниточка.

Но Могилев, это одно, а меры сейчас это совсем другое. И дело тут не в паранойе, а в моей твердой уверенности, что покушения мне нужно ждать в самое ближайшее время. Слишком крутые изменения я затеял, слишком многим они не нравятся, и слишком многие будут жаждать моей крови. А заговор или саквояж с бомбой в окно — это уже частности.

Кстати, после подавления очередного мятежа я склоняюсь к приоритетности именно версии с бомбой. Вот такой вот монах, вытащит из подводы бомбу и кинет прямо мне на стол. Или в постель.

Я с ненавистью посмотрел в окно. Нет, так жить нельзя, нужно менять кабинет, перемещаться вглубь охраняемой территории. Быть может переехать в парадные покои второго этажа? Сделать временную приемную в Екатерининском зале, кабинет в Парадной гостиной, а личные покои в Парадной опочивальне? Там еще и Ореховая гардеробная рядом, можно ее реконструировать. Сделать себе пока квартирку и рабочий офис в Парадном крыле, что мне много надо что ли? Георгий с Марией Федоровной пока в Апартаментах Великих Князей у Оружейной палаты, тоже будут недалеко.

Что хорошо в идее с переездом, так это то, что перечисленные помещения находятся на вторых этажах, что существенно снижает вероятность броска саквояжа с бомбой. А кроме того, окна выходят на Императорскую площадь, которая как раз между Большим Кремлевским Императорским дворцом и Оружейной палатой и тянется. И самое главное, что между Оружейной палатой и Кремлевским дворцом стоит кованая решетка с воротами, а у ворот стоит охрана, и попасть на эту площадь нужно постараться, тут уже не получится "проходить мимо" даже с пропуском.

Правда помещения эти роскошные и громадные, но тут уж придется пока потерпеть, хотя и не люблю я все эти роскоши. Кстати, заходил в Теремной дворец, думал, может там чего можно сделать, и понял, что стиль Ивана III — это совсем не ко мне. Все время ощущение, что живешь в русской народной сказке, с самым что ни на есть реальным Золотым крыльцом, на котором, как известно, сидели царь, царевич, король, королевич…

Тьфу ты, ну ты!

И самое главное, как совместить все эти меры охраны с тем, что мне постоянно нужно встречаться с новыми людьми, активно перемещаться, да и перед толпами выступать? Я же не могу запереться в золотой клетке и бояться высунуть нос? Нет, не могу. Но, с другой стороны, судьба Ленина так же предостерегает, что на каждого вождя может найтись своя Фаня Каплан.

Впрочем, сидеть взаперти я тоже не собирался.

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЕВСКИЕ КАЗАРМЫ ДЕЖУРНОЙ СОТНИ СОБСТВЕННОГО ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА КОНВОЯ. 11 (24) марта 1917 года.

Длинный стол собрал всех казаков, кто не был на посту. Праздничная поляна хотя и отличалась от обычных царских кушаний, но и Царь-батюшка не гнушался преломить хлеб с казаками Собственного Конвоя.

Я стоял со стопкой водки и смотрел на множество лиц, обращенных в мою сторону. В отличие от Дикой дивизии, которая была верна мне априори, в отличие от солдат Георгиевского полка, которые возвели меня на трон, и которых я обласкал, и буду продолжать это делать, казаки Конвоя были мне верны лишь велением присяги, а это весьма опасное положение, учитывая близость их к моей бренной тушке. Поэтому первый визит к ним.

Что может быть милее сердцу воина, чем командир, не чурающийся своих солдат? Особенно, если этот командир не прячется в бою за их спины? Пусть с казаками Конвоя я не ходил в атаку, но ни одна зараза не сможет мне бросить в лицо обвинение в том, что я лично не водил свои войска в бой. Спасибо прадеду, что даже высказанное вслух сомнение в моей храбрости могло повлечь за собой серьезные неприятности для болтуна и без вмешательства всяких спецслужб. Фронтовики бы просто не поняли. И не простили бы. А в особенности сейчас, после всего, что я наговорил и наобещал. Насколько я мог судить и насколько я мог опираться на доклады, моя популярность в армии сейчас была крайне высока. Но популярность популярностью, а укрепить свой авторитет просто необходимо. И потому я в казармах, потому я чествую своих солдат, потому я пью с ними и ем с ними хлеб. Рецепт, проверенный тысячелетиями. Точно так же, как и я сейчас, пировали со своими легионами и полководцы древности. Особенно, если они хотели, чтобы их солдаты вместе с ними перешли тот самый Рубикон.

— Казаки! Вольный дух казачества веками создавал особую общность, особый уклад жизни, творил из казаков лучших наездников и лучших воинов. Вы всегда были опорой и надеждой русского Престола. Были, есть и, верю, будете! Служба Царю и личная свобода — вот главный девиз, особый смысл жизни казака. Слава, Высочайшая благодарность и привилегии — вот оценка службы Отечеством и Императором. Служите верно, служите храбро и помните — я не забуду верную службу и всегда буду на вашей стороне!

Я поднял стопку и громко запел (благо прадед пел шикарно!):

На горе стоял казак, он Богу молился, За свободу, за народ, низко поклонился.

Казаки взвыли от восторга, тут же десятки, сотни голосов подхватили песню.

Ойся, ты ойся, ты меня не бойся, Я тебя не трону, ты не беспокойся…

Зазвучала музыка, кто-то растягивал меха баяна, отбивал темп бубен, слитные голоса выводили под сводами казарм, разносясь в ночной тиши на сотни метров вокруг Кремля.

А ещё просил казак правды для народа Будет правда на Земле, будет и свобода!..

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЕВСКИЕ КАЗАРМЫ ДЕЖУРНОЙ РОТЫ 1-ГО ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ГЕОРГИЕВСКОГО ПОЛКА. 11 (24) марта 1917 года.

Следующий визит был к тем, кто был моей надеждой и опорой в этой схватке за власть, схватке за будущее, в схватке, в которой я обязан был победить любой ценой.

— Мои боевые товарищи! Ваш полк уникален, ведь только в вашем полку все без исключения служат герои настоящей войны, войны без дураков, войны, где нет места малодушию и трусости. Вы же в этом ряду лучших бойцов воистину лучшие из лучших! Вы — герои войны, и я верю, что вы все станете героями мира, героями той России, ради которой мы с вами воевали, проливали кровь, и которая наградила нас самыми геройскими, самыми уважаемыми в армии орденами и медалями Святого Георгия! Я пью за вас, мои верные солдаты! Отчизна будет всегда благодарить вас, а я никогда не забуду вашу доблесть и вашу верность!

Я опрокинул стопку под восторженные крики собравшихся. Под сводами старинных казарм трижды прогремело "ура!" и стопки были дружно опрокинуты. С ответной речью выступил генерал Тимановский, заверивший меня в верности царизму в моем лице всех присутствующих, и готовности все приказы этого самого царизма исполнить в точности и без колебаний.

Снова водка, снова "ура!", снова мои слова:

— Объявляю вам о моем официальном повелении сформировать новый полк — Первый Лейб-Гвардии Георгиевский полк с дарованием прав Старой Гвардии. Шефом вашего полка буду лично я. Верю, не посрамите вы честь Георгиевского знамени, будете достойны всех тех, кто снискал воинскую славу, кто творил величие России на полях сражений, кто был удостоен самой почетной награды русского воинства!

"Ура" вновь гремит под сводами, вновь стопка, вновь ответные речи. Слово за слово, а вновь пора сказать Царю-батюшке:

— Герои Великой войны. На ваших плечах ответственность за судьбы России. Ответственность не только на полях сражений, но и в куда более трудное время мирной жизни. Именно вы должны стать и, я верю, станете, опорой и движущей силой творения новой жизни в нашем Отечестве. Жизни, о которой мечтали в окопах, жизни, которая грезилась во снах, жизни, которая описывалась пророками минувших эпох. И я верю, что у нас с вами все получится. Получится, потому что не может не получиться. Ибо если не мы, то кто? Именно мы, вы и я, сможем вместе сотворить новую Россию. Я, веря в вас, а вы, веря в меня, в вашего Государя. За вас, гвардейцы!

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЕВСКИЕ КАЗАРМЫ ДЕЖУРНОЙ СОТНИ ДИКОЙ ДИВИЗИИ. 11 (24) марта 1917 года.

Последняя гастроль на сегодня. Ингушский полк, сотне которого случилось дежурить в Кремле первой. Тут уж мне говорить приходится мало, полк встретил меня восторженными криками, а ротмистр Ивченко затянул официальную дивизионную песню собственного сочинения:

Мы не знаем страха, Не боимся пули, Нас ведёт в атаку Храбрый Михаил!

Я покосился на спешащего ко мне с рогом вина полковника Мерчуле, о котором, собственно и поется в оригинальной версии этой песни. Но, чего не сделаешь ради Высочайшей Особы! Что ж, как говорится в подобных случаях, прогиб засчитан. Принимаю из рук командира полка раззолоченный рог. Разноголосица выводила куплеты:

Пушки мы отбили, Рады от души, Вся Россия знает Джигитов ингушей!

Ингуши пели вдохновенно, глаза горели восторгом, звучала кавказская мелодия. Всадники пели:

Слово власти созывало С гор наездников лихих, Тесной дружбою сковало Нас, вайнахов удалых!

Торжественно держу рог с вином (что там, на тему понижения градуса и язвы?) и я пою вместе со всеми:

Рано утром на рассвете Полк в атаку поведут. А, быть может, после боя Нас на бурках понесут.

Глядя на всю эту удалую вольницу, вспоминаю, сколько сил и нервов было потрачено командирами, офицерами и унтерами Дикой дивизии для того, чтобы привести всех этих гордых, но абсолютно не военных горцев к дисциплине. Воинственные горцы жили в абсолютно ином мироустройстве и для них многие обычные армейские понятия были чуждыми и совершенно непонятными. И даже по прошествии нескольких лет войны, джигиты так и не стали частью регулярной армии, сохраняя свою дикую вольницу и горные обычаи почти в первозданном виде. А потому, хлопот с ними всегда было предостаточно. Именно потому я рассматривал их нахождение в Москве, а точнее в Подмосковье, как меру вынужденную, и планировал в кратчайшие сроки отправить основную часть дивизии обратно на фронт, оставив в столице по одной дежурной сотне от каждого полка, проводя ротацию каждые месяц-два. Но пока я не мог их отпустить восвояси. Как символ, как психологическое оружие, им цены не было, и сам факт наличия Дикой дивизии в Москве серьезно остужал горячие головы, поскольку было ясно, что этих горячих парней разагитировать не удастся, верность мне у них абсолютная, и приказ подавить любое выступление против меня они выполнят с восторгом.

Так пей, друзья, покамест пьется, Горе жизни заливай! На Кавказе так ведется: Пей — ума не пропивай!

Глава 6. Кремлевские тезисы

МОСКВА. ГЕОРГИЕВСКИЙ ЗАЛ БОЛЬШОГО КРЕМЛЕВСКОГО ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРЦА. 12 (25) марта 1917 года.

Ойся, ты ойся, ты меня не бойся, Я тебя не трону, ты не беспокойся!

Идея привлечь казаков Конвоя на разогрев моего выступления пришла внезапно, в процессе очередной утренней душеспасительной лекции академика Павлова о пользе здорового образа жизни и вредности возлияний, да еще и возлияний в непомерном количестве. И никакие царские причины и соображения его не волновали, он стоял на своем — пить вредно, пить с язвой вредно вдвойне, пить с военными, особенно с горцами, вообще безумие, а ведь Император себе не принадлежит, так он мало того, что не слушает докторов, так еще и опять сегодня собирает людей московских, и снова будет употреблять, пора уже надзор вводить, для, так сказать, усиления слов лечащего врача и в целях профилактики…

И тут у меня в голове четко сложился образ — да-да, именно пир с усилением! Как говорится, доброе слово и пистолет куда эффективнее одного лишь доброго слова! И мы, для завершения образа и усиления моих речей, воспользуемся всеми достижениями масс-культуры третьего тысячелетия. Вроде легко, но со значением, весело, но заставляет задуматься, а может, и вздрогнуть.

Да и казачкам нужно честь воздать и авторитет мой подтвердить. Поют они хорошо, так что, дадим возможность всем насладиться не только пением монахов, но и казаков Конвоя.

Я быстро поднялся с кресла.

— Благодарю вас, доктор, вы гений!

И оставив за спиной опешившего академика, я стремительно вышел из кабинета, напевая себе под нос:

— Ойся, ты ойся…

И вот я стою перед закрытыми дверями Георгиевского зала, слушаю сквозь них переливы лихой казачьей песни и явственно представляю себе все те сотни приглашенных на пир людей московских всех сословий, которые напряженно стоят и ждут явления царя народу. Ждут и слушают задорные многообещающие слова песни, понимая, что слушают и у многих мороз дерет по коже, да так, что до костей продирает.

А ещё просил казак правды для народа Будет правда на Земле, будет и свобода!

После секундной паузы, под сводами огромного зала разнеслось громовое:

— Его Императорское Величество Михаил Александрович, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая!

Что ж, барон Корф объявил явление меня народу со всей вообразимой торжественностью, напомнив собравшимся о том, кто их гостеприимный хозяин. Да и про Польшу с Финляндией напомнить будет не лишним. И внутри Империи напомнить и прочим буржуям, пока еще недорезанным, обозначить.

В этот момент золотые створки дверей распахнулись, и многоголосный хор грянул:

— Боже, Царя храни!..

Я шагнул под своды Георгиевского зала и под магниевые вспышки фотоаппаратов. Строгая черно-золотая форма нового Лейб-Гвардии Георгиевского полка подчеркивалась белоснежно-золотыми стенами зала. На черном мундире единственный орден — белый крест Святого Георгия, на поясе сияла золотом рукоять Георгиевского оружия с темляком в виде георгиевской ленты. Скромно, торжественно и без крикливой пошлости квадратных метров орденов, которыми так кичились генералы моего времени.

Дождавшись, когда собравшиеся, со всем демонстрационным воодушевлением, допели государственный Гимн, а казакам Конвоя и монахам поднесли по чарке, я обратился к присутствующим:

— Приветствую вас, люди московские! Я счастлив видеть вас и принимать вас в этом зале! Зале, ставшем символом побед русского оружия, символом доблести и героизма, символом верности Отчизне, верности Государю и верности народу. Именно здесь, на московской земле, родилась и окрепла великая держава, именно Москва стала символом единения и возрождения наших земель, именно здесь, в Кремле, родилась та великая Империя, которой гордится каждый патриот России и которой каждый из нас стремится служить верой и правдой. Сегодня над старинными башнями Кремля вновь гордо реет Императорский штандарт. А это значит, что произошло единение символов государства, соединились душа и сердце нашего Отечества, сплотились силы и помыслы вокруг идеи величия нашей Империи и блага каждого русского подданного. Пришло время вернуть Империю в наши сердца. И, только что, я подписал Высочайший Манифест о возвращении Москве исторического статуса столицы Российской Империи и о переносе в Первопрестольную всех органов государственной власти. Пришла пора новой Москвы, новой России и новой жизни для народа нашего. Посему мой первый тост — за Первопрестольную великую столицу, за сердце новой великой России! Процветания Москве, народу и всей нашей Империи!

Я поднял хрустальную рюмку и под всеобщие приветственные возгласы, и стрекот кинокамер, одним глотком выпил до дна. Московские люди чиниться не стали и вслед за своим обожаемым (будем надеяться) монархом коллективно накатили водочки за Первопрестольную новую столицу.

— Здесь, в Кремле, Престол Императора Всероссийского. Здесь хранятся священные реликвии государственной власти — Большая Императорская корона, скипетр и держава. В Кремле и вокруг Кремля происходили и роковые, и великие события нашей истории. И где, как не здесь, следует обсуждать коренные вопросы нашего бытия? Как устроено наше общество? Что первично — государство или человек? Какова государственная идея нашей земли? Куда мы идем? Какова наша цель? Вопросы, вопросы, вопросы. Их поднимают в своих книгах писатели, их обсуждают на улицах и в великосветских салонах, на митингах и в газетах. Вопросы, оставаясь без ответа, разрывают наше общество и подводят нас к хаосу, крови и гражданской войне. И если мы не хотим десятков миллионов жертв, разрушения промышленности и экономики, если мы не хотим отбрасывания России на полвека в прошлое, то пришла пора на эти трудные вопросы отвечать. И я беру на себя бремя ответственности и за сами вопросы, и за ответы на них. Ибо только я, Государь Император Всероссийский, имею право и должен говорить от имени всех подданных, которые поклявшись в верности, вручили мне свои жизни и возложили на меня ответственность за свои судьбы.

В зале царила полная тишина. Многие выглядели опешившими или, как минимум, озадаченными. Это понятно, они шли на официозный Высочайший прием, не подозревая, что я использую формальное мероприятие в качестве общеимперской трибуны. Хотя уверен, что особо прозорливые какой-то подлянки от меня ожидали, ведь это не первое мое выступление в качестве Царя-батюшки.

— Итак, что первично — общество или человек? Величие Империи или личная свобода каждого подданного? Священное право собственности или священное право на жизнь? Какое сословие является самым важным и чей интерес государство должно защищать в первую очередь, в ущерб остальным? Великое множество вопросов, отвечая на которые требуется сделать выбор — или-или.

Я помолчал несколько секунд, подчеркивая момент.

— Что первично — рука или нога? Хорошо ли всему организму, если болит только живот? Если в башмак попал камешек, должны ли руки помогать ногам? А вдруг, спасая ногу, повредится рука? Зачем рукам претерпевать ущерб, спасая ногу? Не лучше ли оставить все как есть? Разве возможная гангрена ноги должна нарушать спокойствие рук? Подобный образом нас заставляют делать выбор там, где его нет и быть не может, поскольку именно выбор ведет к гибели всего государственного организма. И кто-то, прячась в тени, все время подбрасывает нам коварные эгоистические вопросы, подталкивая нас делать выбор из готовых вариантов, разделяя нас, сталкивая нас, убеждая, что у нас нет, и не может быть общих интересов, что человек человеку — волк. Но сказал Господь, всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. В самом выборе одного из предлагаемых вариантов прячется лукавый, потому что любой из предлагаемых ответов неверен, поскольку выбирая часть, мы безусловно проигрываем все. Но значит ли это, что мы не должны делать выбор? Должны! Однако выбор не разделяющий, а очищающий нашу жизнь и наше общество. Выбирая, мы должны отделить зерна от плевел, добро от зла, отмести от себя волчьи ягоды ненависти и эгоизма.

Отпиваю воду из стакана, пытаясь промочить горло. Мне сегодня нужно много говорить.

— Эгоизм. Вот главный разрушитель нашего мира. Ставя эгоизм одного человека или какой-нибудь отдельной группы выше естественных интересов остальных, мы вносим раскол в наше общество. Это опасный, гибельный путь. Однажды, один французский король сказал: "Государство — это я". Чем тогда закончилось упорное нежелание отдельного человека видеть интересы остальных членов общества? Революциями, переворотами, десятилетиями беспрерывных войн и голода, миллионами погибших, казненных и не родившихся во Франции и по всей Европе. Почему так случилось? Потому что никто тогда не хотел уступать, никто не хотел поступиться свои эгоизмом во имя всеобщего блага. Сегодня мы вновь стоим на перепутье. Принесем ли мы нашу жизнь в жертву разрушительному эгоизму или сделаем друг другу шаг навстречу, уступив в малом, дабы обрести многое? Эгоизм или солидарная ответственность? Толпа хищников или социальное общество?

Закладываю руки за спину и с вызовом смотрю в зал.

— Я знаю, что услышав сейчас от меня "социальное общество" одни пришли в ужас, другие обрадовались, третьи растерялись. И, конечно же, многие тут же записали Императора в социалисты. Но нет необходимости лепить ярлыки, потому что и здесь сам выбор неверен по своей сути. Еще один способ разделить единый народ, это заставить его поверить в то, что возможен только какой-то один вариант общественного устройства. Давайте строить социализм, кричат одни. Нет, только капитализм, кричат другие. Пишутся и пишутся тома, обосновывающие правильность только одного пути. Только протекционизм, требуют одни. Нет, только открытые границы и беспошлинная торговля, заходятся криком другие. Только частная собственность на землю, надрываются одни. Нет, только община с пеной у рта хрипят другие. Только рабочий класс главнее всех, выступают одни. Нет, только крестьянство, оппонируют другие. Нет-нет, только дворяне, вмешиваются в процесс третьи. Но я повторяю — выбор одного из вариантов, подчеркиваю, любого из вариантов, это ошибка. Смертельная для нашего общества и всеобщего благосостояния ошибка.

Вновь пауза. Вновь мой взгляд скользит по лицам присутствующих.

— Разве мы должны клясться в верности какой-то догме? В каких-то случаях и при определенных условиях более эффективно частное предпринимательство, в других случаях лучше справится государственное предприятие, а в третьем варианте наибольшую эффективность покажет тандем в виде частно-государственного партнерства. В каких-то ситуациях эффективнее капиталистический подход к решению задачи, в других — социалистический. Выбор лучшего варианта должен быть продиктован каждым конкретным случаем и наилучшим его решением. Решать глобальные вопросы проще государству, которое может мобилизовать огромные ресурсы для решения этих задач. Но снабжать каждую лавку сахаром, выпускать самовары или шить одежду лучше частным лицам или артелям, потому что они быстрее реагируют на потребности населения, а вот государство тут однозначно не справится. Таких примеров сотни и тысячи. Для одних дел нужен топор, а для других соха, а для третьих ложка. И как не выбираем мы соху для всех дел, так и не должны мы выбирать что-то одно в нашем общественном устройстве. Наш выбор должен быть взвешенным и разумным. Только сочетание всех элементов, только правильное их применение принесет нашему обществу наибольшую пользу! Догма для нас может быть только одна — любые наши действия должны приносить благо всему нашему обществу. И роль государства состоит в том, чтобы соотносить свободу личного интереса и конечное благо всего народа. Те и только те действия, которые приносят благо всем, могут и должны быть поддержаны государственной властью и обществом в целом.

Вот мы и подошли к сути.

— Разумеется, вы читаете газеты и знаете, о чем я говорил в Петрограде на съезде Фронтового Братства. Думаю, что вы знакомы с идеей Освобождения или хотя бы слышали о ней. Уверен так же, что нас ждет широкая общественная дискуссия о принципах и плане Освобождения. Попробую все же очертить вкратце основные тезисы этой идеи.

Я внутренне усмехнулся, сообщив:

— Какой я мечтаю видеть Россию? Моя мечта имеет собственное имя — Солидарная Социальная Справедливая Россия или сокращенно — СССР. Общество социального и научного прогресса, общество солидарной поддержки и взаимопомощи, общество всеобщего равенства перед законом и всеобщих возможностей, общество справедливости, общество равных прав для мужчин и женщин, общество всеобщего избирательного права и общество, уверенно идущее по пути всеобщего благоденствия. Освобождение — это идея и план достижения этой мечты.

Жаль, что некому в этом времени оценить мою шутку с СССР. Ну, ничего, главный ценитель шутки юмора — я сам.

— В чем же цель Освобождения и каковы принципы построения нового общества? Основная цель — благо всего народа и каждого члена общества. Каковы главные принципы государственной политики в деле Освобождения? Первое. Все усилия общественного и экономического развития должны идти на конечное повышение благосостояния общества. Второе. Все действия, идущие в разрез с общественным благом должны быть ограничены и пресекаться. Третье. Все силы государства должны быть направлены на мобилизацию общественных сил, финансовых, сырьевых, энергетических, трудовых, образовательных и прочих ресурсов на благо общества в целом и благо грядущих поколений. Четвертое. Государство проводит свою политику в этом направлении, не ограничивая себя идеологическими рамками и конкретными методами. Это общие принципы. Конкретный же план будет обсуждаться всем обществом, в него будут постоянно вноситься поправки и дополнения в зависимости от ситуации и этапа развития нашего общества. В данный же момент есть общий план, составленный мной и поддержанный правительством Нечволодова. План предусматривает десять разделов, если угодно, десять направлений, каждое из которых требует поэтапного осуществления. Теперь вкратце о направлениях реформы. Первое — государственная реформа, которая предусматривает пакет мер по построению свободной России, как государства всеобщего равенства, справедливости и торжества закона. Настоящего народного государства. Для этого будут приняты законы, в том числе законы о всеобщем избирательном праве, об избирательных правах для женщин, об избирательном праве по достижению восемнадцатилетнего возраста. Будет образована комиссия по созданию Конституции Российской Империи. Позднее будет созвана Конституционная Ассамблея для согласования окончательного текста Конституции и представления ее на Высочайшее утверждение. Ориентировочным сроком принятия Конституции я вижу 1919 год. Для учета в деле Освобождения всех хороших идей и предложений, я образую Общественный Совет Освобождения при Императоре, куда войдут лучшие умы и самые авторитетные люди Российской Империи, представители научной элиты, представители всех слоев нашего общества.

Делаю паузу, давая возможность осознать сказанное, затем продолжаю.

— Второе — реформирование нашей общественной жизни. Реальная свобода вероисповеданий. Отмена обязательности посещений церковных служб в армии. Про избирательные права женщин я уже сказал, но равенство должно быть не только в сфере избирательных, но и в области общих прав, включая права на работу. Лично я буду рад видеть женщин на всех должностях Империи. Например, в утвержденном мной сегодня составе правительства должность Министра по делам женщин, молодежи и спорта занимает госпожа Шабанова Анна Николаевна. Еще несколько женщин в этом правительстве занимают должности товарищей министров. Уверен, что это только начало и женщины России повсеместно включатся в дело Освобождения и строительство нового общества, займут свое место в науке, промышленности, просвещении, культуре, финансах, в органах государственного управления, в армии, в конце концов! С особой гордостью хочу сообщить о том, что в составе Собственного Императорского аэроотряда есть замечательная женщина-пилот госпожа Голанчикова. Думаю, что Любовь Александровна станет примером для подражания для тысяч молодых девушке по всей Империи! Так же особо я хотел бы отметить вопрос молодежи и детей, ведь это наше будущее. И государство будет всячески поддерживать молодое поколение в вопросе расширения возможностей для личного и карьерного роста, для получения качественного образования, получения нужной стране квалификации. И не имеет значения происхождение или достаток родителей, важны лишь личные способности! По вопросам реформирования общественной жизни так же будут созданы совещательные органы, которые будут помогать мне и правительству вырабатывать взвешенную, но прогрессивную политику. Среди таких совещательных органов я вижу Женские, Молодежные, Детские и Творческие Советы при Императоре. Председатель каждого из этих общественных советов будет иметь статус Советника Императора и будет иметь право Высочайшего доклада по данному направлению. Приглашаю всех заинтересованных в успехе дела Освобождения принять участие в формировании данных советов. Все идеи и предложения можно подавать в мою Канцелярию по принятию прошений. Думаю, что подобные советы следует создать при председателе правительства и при каждом министре Империи. Чиновники должны слышать народ, не правда ли?

Следующий номер нашей программы.

— Третье! Третьим направлением является важнейший вопрос — вопрос экономики. Начнем с простого. В этом зале нет ни одного блюда и ни одного напитка, который не был бы произведен в России. Нет не произведенного в России ни одного аршина ткани и ни одной пуговицы на тех, кто вас сегодня принимает. Точно такой же должна быть политика государства в вопросе размещения заказов на поставку того или иного материала, продукта или машины. Временно, до окончания войны, я допускаю закупки иностранного вооружения и боеприпасов, но приоритет все равно должен быть на стороне отечественных производителей. Пусть частично, пусть просто сборка, но это должно все равно происходить в России и делать это должны в основном российские работники. Разумеется, правительство должно всячески стимулировать перенос производств на территорию России, открытие собственных производств и способствовать всяческому развитию торговли. Естественно, деньги, заработанные в России, должны тратиться в самой России. Нет, и не может быть общественной терпимости к тем нашим соотечественникам, которые заработав у нас деньги, отправляются прожигать жизнь на иностранные курорты, всячески тратить их в других странах, покупать себе там элитную недвижимость и хранить деньги в иностранных банках. Все, кто не хочет оказаться в Высочайшей немилости, должны задуматься над этим. Ну, а если в России чего-то пока и нет, ну, так стройте, создавайте, развивайте, а государственная власть вам в этом всячески поможет! Особо хочу подчеркнуть роль создаваемого нового государственного банка — Банка Развития России. Именно через этот финансовый институт будет осуществляться финансирование и льготное кредитование всех проектов имперского значения, в том числе таких, как развитие автомобиле- и тракторостроения, развитие железных дорог, воздушного транспорта, создание конно-тракторных станций и прочих значимых для Империи проектов. Причем, программы кредитования будут предусматривать такие льготы, как нулевая ставка по ссудному проценту, при условии полного выполнения условий, оговоренных в договоре между правительством и частным производителем. Вообще, правительство будет всячески развивать принципы частно-государственного партнерства. Разумеется, и по данному направлению будут созданы Общественные Советы по экономике, по вопросам предпринимательства и торговли, по вопросам развития механизации и прочим вопросам. Я приглашаю лучшие и авторитетнейшие умы в каждой области, я жду ваших советов и предложений!

Отпиваю из стакана водички, делая выверенную паузу.

— Четвертое — это проблема трудовых отношений. Как известно, именно отношения между работодателем и работником являются чуть ли не самым острым камнем преткновения между разными слоями нашего общества. Это объяснимо, понятно, но оставить этот вопрос вне государственного регулирования решительно невозможно. Именно баланс интересов должен стать основой трудовых взаимоотношений в эпоху Освобождения. В чем это должно выражаться? Как минимум в том, чтобы регулировать аппетиты сторон, будь то работодатели или работники. С одной стороны вопросы забастовок и прочих трудовых споров с администрацией должны быть урегулированы специальным трудовым законодательством, а с другой, тем же трудовым законодательством, должны быть отрегулированы основные принципы трудовых взаимоотношений, таких как восьмичасовой рабочий день, сорокавосьмичасовая рабочая неделя, обязательный день отдыха в течении календарной недели, вопросы страхования от несчастных случаев, вопросы перечисления всех штрафов с работников не в карман хозяину предприятия, а в фонд улучшения условий труда работников, дабы уменьшить соблазн наживы за счет ущемления рабочих. Кроме того, обязательной нормой станет наличие на каждом предприятии не менее двух профсоюзов, заключение коллективного договора между работодателем и работниками, Разумеется, внедрение в жизнь таких правил потребует некоторого переходного периода. В частности не следует забывать о том, что идет война. Но хочу выразить уверенность в том, что данные нормы будут внедрены не позднее 1919 года, и уж во всяком случае, вне военных заказов, государство уже сейчас не будет делать заказы на предприятиях, которые не хотят исполнять эти нормы. Опять же, будут образованы Общественные Советы по данным вопросам. Мы вместе должны выработать взвешенную программу улучшений в сфере трудовых отношений и улучшения условий труда.

В зале по-прежнему кроме стрекота кинокамер ни звука. Даже казаки Конвоя так и замерли, ошалело сжимая пустые чарки в руках. Я же пру вперед, словно паровоз на всех парах.

— Еще один сложный вопрос, пятый по счету, но не по значимости — это аграрный вопрос. Вопрос земли, земельного передела и вопрос развития сельского хозяйства в целом. Нужно признать, что вопрос не только назрел, но уже и перезрел. И если его не решить в рамках солидарных взаимных уступок и программы государственной помощи, то этот вопрос превратится не просто в проблему, а в причину беспощадной гражданской войны. И я хочу уверить всех тех, кто не хочет уступать, в том, что если мы не договоримся сейчас, то они могут начинать прощаться не только со своим имуществом, но и со своими жизнями, потому что гражданская война не пощадит никого. Посему, только взаимные уступки, только шаг навстречу могут разрешить имеющиеся противоречия. Я уже говорил и повторю еще раз свое видение решения земельного вопроса. Государственная Дума должна дать старт реформе, приняв закон об образовании особых земельных комиссий в каждом регионе Империи, которые будут формироваться из представителей государства и всех заинтересованных слоев населения. Каждая такая комиссия будет устанавливать граничный размер пахотной земли на одного землепашца по каждой конкретной губернии или области. Для скорейшего принятий Госдумой такого закона, я призываю все заинтересованные стороны подавать свои предложения либо в соответствующий комитет Думы, либо в Общественный Совет при Императоре по вопросам земли и земельной реформы. Призываю общественность содействовать скорейшему рассмотрению данного вопроса в Думе, ведь мы все знаем, как легко похоронить любой вопрос в комитетах и комиссиях этого законодательного органа. Что касается тех, чьи наделы превышают граничные размеры, установленные для данной местности, то собственники излишков земли получат в качестве компенсации облигации государственного земельного займа со сроком погашения в тридцать лет и с начислением ежегодного дохода в размере шести процентов годовых. Каждый обладатель земельных облигаций может их обменять на акции государственных предприятий, на земельные участки вне центральной России, на земельные участки несельскохозяйственного назначения по всей территории Империи. Облигации, как и сами участки можно так же продать по цене свободного рынка.

Нечволодов на следующей неделе как раз должен собрать всех крупных землевладельцев и разъяснить им порядок компенсации и прочие перспективы. А также заслушать там силовых министров с данными о расследовании заговоров, и информацией об угрозе социалистической революции, при которой все их добро просто национализируют. Пусть подумают, что им лучше — синица от Императора или красный петух на месте их имений. И, разумеется, нужно следить за этой братией, а то перспектива словить бомбу меня как-то не прельщает. Хорошо бы провести пару показательных процессов с особо непонятливыми и упрямыми. Этих жирных котов нужно приводить в чувство. Захотят активно включиться в другие сферы экономики — молодцы, промотают компенсацию — их проблема. Заупрямятся — стройкам Освобождения нужны дармовые рабочие руки, а правительству нужны деньги от продажи конфискованного имущества. Каждому по делам его, не так ли?

— Безусловно, только этими вопросами не ограничивается аграрная сфера. От ее развития и благополучия зависит не только сытость нашего народа, но и наш экспортный потенциал, ведь ни для кого не является секретом, что продажа зерна на мировых рынках обеспечивает России весьма существенные поступления средств в бюджет государства, а значит, и возможность финансировать проекты про развитию страны и вопросы благосостояния всего населения. А посему, затевая земельные и прочие реформы, мы не должны упускать из виду вопросы роста урожайности, надоев, увеличения поголовья и качества скота и лошадей. И тут без агрономической науки, без создания научных и полевых центров изучения вопросов повышения урожайности, улучшения качества семенного и племенного фондов, мы не только не обойдемся, но, наоборот, нам нужно сосредоточить на этом направлении максимально возможные силы и ресурсы. Государство, в свою очередь, начинает программу создания в регионах сети машинно-конных станций, для удовлетворения потребностей крестьянских хозяйств в механизации и тягловой силе. И в этом вопросе я рассчитываю на программу частно-государственного партнерства, которая позволит частным лицам и артелям включиться в этот процесс при максимальной поддержке правительства и льготных кредитах на развитие этого дела.

Перевожу дыхание. Черт возьми, нужно как-то тренироваться толкать длинные речуги, а то горло скоро не выдержит и я могу просто тупо оконфузиться охрипнув в самом интересном месте. С другой стороны, Император же не должен столько говорить? Его же задача надувать щеки и произносить что-то глубокомысленное? Но, с третьей стороны, если Император еще и народный вождь, как тут без зажигательных речей? Впереди у меня еще куча всяких собраний, митингов, комсомольских и прочих пионерских съездов (или как они еще тут будут называться) и как я могу сидеть и надувать щеки? Брат Коля уже отнадувал щеки за нас обоих.

— Следующие три направления, не побоюсь этого слова, определяют будущее нашей Империи, а потому внимание к ним у государства и общества должно быть максимальным. Вопросы просвещения и культуры, вопросы науки и техники, вопросы здоровья и спасения при пожарах и прочих катастрофах — все эти вопросы обеспечивают здоровье нынешних и будущих поколений, вопросы уровня образования и развития нашего государства. Начну с просвещения и культуры. Всеобщее образование, в том числе возможность получить высшее образование вне зависимости от происхождения, пола и возраста, а только в зависимости от личных способностей и талантов — вот основа будущего нашей страны. Образованный народ, сотни тысяч инженеров, техников, конструкторов, изобретателей, новые машины, новые производства, полная механизация города и деревни — вот что такое всеобщее образование. Рывок в будущее, в общество благополучия и радости — вот что такое всеобщее образование. Грамотный, получивший основы агрономических и технических знаний крестьянин это уже не мужик, который с трудом может прокормить даже свою семью, а самодостаточный и эффективный хозяин, живущий в достатке и с уверенностью смотрящий в завтрашний день. Образованный рабочий — это опытный и квалифицированный рабочий, получающий за свой труд существенно большую оплату, но и дающий продукцию, куда лучшего качества в куда большем количестве. Тысячи и тысячи людей получат возможность не только состояться в жизни, но и сделать свой народ великим, а свою Империю самой могущественной и самой влиятельной в мире. Далее. Культура. Всеобщее просвещение без культуры невозможно и неслучайно в нашем правительстве за эти вопросы отвечает одно министерство. Только культурный, духовно развитый человек может творить, а не сводить свою жизнь к банальному накопительству. Но если мы строим общество Освобождения, то нам нужно воспитывать человека нового времени, начитанного, имеющего широкий кругозор, видящий перспективу и болеющий душой за общее дело. И в этом вопросе огромная роль отводится искусству, театру и кино, книгам и журналам, созданию по всей стране сети Центров Освобождения, при которых будут действовать театральные студии, библиотеки, музеи, творческие, общественные и дискуссионные клубы, спортивные секции, кружки детского и молодежного творчества. Мы должны открыть будущее для всех детей России, дать перспективу молодежи и возможность улучить свою жизнь всем людям, вне зависимости от возраста, положения и прочей принадлежности. Я вновь заявляю, что я открыт для ветра перемен, что я готов выслушивать идеи и советы во всех сферах, которые ведут наш народ и нашу державу по пути Освобождения.

Чего-то меня самого как-то даже пробрало. Прямо-таки расчувствовался даже. Что ж, рожденная как антиреволюционная абстрактная мифологема, идея Освобождения, вдруг стала на глазах наполняться плотью и сутью, раскрыв и мои собственные порывы, и заиграв на струнах ожиданий общества этого времени. Парадокс в том, что все попытки проводить точечные реформы были обречены. Ничего нельзя было изменить в России без изменений правил игры, глобальных и повсеместных изменений, со смахиванием фигур с шахматной доски, с ударом доской по устоявшимся понятиям, да так, чтобы костная система завизжала "Ухи! Ухи!", пытаясь спасти свои глупые уши от встречи с жестокой реальностью. Нужно было привести в движение все общество, устроить глобальный ледоход на реке времени, да так, чтобы ни у кого не было возможности рассуждать о том, чтобы оставить все как есть. Только бег вперед, только движение к спасительному берегу. И тут уж нужна революция. Или я.

— Конечно, развитие науки и техники для нашей Империи, для всего нашего общества является важнейшим направлением. Держава должна стать самой передовой страной в ключевых научных и технических дисциплинах, должна вырастить, воспитать или привлечь лучшие умы не только России, но и всего мира. Академии, университеты, научные центры и технические площадки, исследовательские институты, лаборатории — все это должно оснащаться лучшим оборудованием, исследования должны быть хорошо финансируемы, и число таких структур должно расти с каждым годом, дабы дать качественный результат для всей страны и ее развития. И, разумеется, на научную основу должна быть поставлена подготовка кадров. Однако нужно помнить, что задача образования, в том числе и образования технического и высшего, не просто готовить узких специалистов, но и формировать личность, воспитывать настоящего патриота своей страны. Это вещи неразрывные и иного понимания образования, просвещения и культуры мы не мыслим.

Я не намерен был повторять ошибки советской системы образования, которая давала образование априори бесплатно, равно как и не собирался повторять глупость современного мне российского образования, выпускавшего абстрактных узких специалистов. Нет, система, которую я собирался создать, должна была учить специалистов, но при этом формировать личность, творить из студентов и учащихся лидеров Освобождения и патриотов своей страны. Нет, никакой обязаловки, никаких идиотских формальностей, вся система должна была отбирать и пропускать наверх только самые отборные кадры, для чего предусматривался целый комплекс образовательных и общественных задач, коллективных проектов, туристических, экскурсионных, социальных и прочих мероприятий, на каждом из которых будущий освободитель получал свою толику знаний, навыков, и общественных взглядов. А что касается бесплатного образования, то его не будет в России. Я против любых бесплатных шоу, ибо неблагодарное это дело. Хочешь получить высшее или специальное образование? Сдай вступительные экзамены и подпиши общественный договор, по которому ты учишься за счет общества (с указанием потраченных на твое обучение сумм), но ты должен будешь после отдать свой общественный долг, отработав положенный срок там, где обществу необходимы твои знания и навыки, причем так спишется только половина суммы, а вторая будет списываться на протяжении еще десяти лет работы по выбранной тобой специальности. То есть деньгами за свое образование ты не платишь, но обязательства перед обществом берешь. Не хочешь обязательств? Оплачивай стоимость обучения и делай что хочешь. Хочешь эмигрировать? Верни обществу потраченные на тебя средства за высшее и школьное образование и шуруй на все четыре стороны. Хочешь второе высшее образование? Три варианта — оплати оставшуюся разницу за первое полученное образование и бери обязательства по второму, оплати полную стоимость второго, без обязательств с твоей стороны, и третий вариант — получи стипендию из Фонда Императорского Образования, которая покроет стоимость второго, третьего и любого другого дополнительного образования. Но Империя будет оплачивать только лучших из лучших, тех, кто станет бриллиантами в научной и технической короне державы. А идти учиться, абы получить диплом и работать потом не по специальности — нам такого не надо, играйтесь в поиск смысла бытия за свой счет. Кстати, служба в армии и Имперская Служба дают существенные скидки и бонусы в вопросе получения образования. Что же касается медицины…

— Охрана народного здоровья, защита материнства и детства — важнейшие вопросы благополучия народа и государства. Создание сети больниц и врачебных учреждений, увеличение числа врачей и сестер милосердия, установка в больницах современного медицинского оборудования, профилактика заболеваний и борьба с эпидемиями — вот задачи созданного Министерства Спасения. Война обнажила все накопившиеся проблемы в этой сфере, добавив к этому большое число увечных и раненных. Но не только болезни и война убивают и калечат людей. Огромный ущерб приносят пожары, происшествия, катастрофы и пострадавших необходимо быстро и умело спасать. И это так же относится к ведению этого Министерства. Но есть и еще одно грозное событие, которое со всей вероятностью произойдет в ближайшие год-два. Всякая большая война приводит к возникновению больших эпидемий, часто уносящих больше жизней, чем сама война. Но такой войны, как нынешняя, еще не знала история человечества. И я боюсь даже предположить масштабы грядущей эпидемии, которая может унести даже не миллионы, а десятки миллионов жизней по всему миру. Дай Бог, чтобы я ошибся. Но минует ли нас чаша сия? Будем надеяться на лучшее, но всеми силами готовиться к худшему. И подразделения Министерства Спасения будут развернуты по всей территории России, будут созданы эпидемиологические комитеты в каждой губернии, отделения МинСпаса будут развернуты во всех уездах Империи, должны быть составлены планы действий в чрезвычайных ситуациях, должны быть взяты на учет все ресурсы и помещения, которые могут быть задействованы, в случае реального начала эпидемии или иной катастрофы. Будем готовиться, сформируем отряды Спасения, откроем курсы для добровольцев, проведена подготовка к мобилизации врачей и спасателей. Отведет от нас Господь беду — пойдем в храм и воздадим хвалу Ему. Случится беда — будем к ней готовы. Тем более что и без эпидемий бед в нашей жизни хватает. Пожары, взрывы на производствах и в шахтах, несчастные случаи, катастрофы на воде, массовые отравления, локальные эпидемии — все это есть и все это случается время от времени. Посему, МинСпас объявляет набор добровольцев, желающих служить обществу на столь почетном поприще.

Да, такой вот симбиоз Минздрава и МЧС мне сейчас очень нужен. Особенно в преддверии пандемии испанки, которая, если ничего не произойдет, начнется как раз через год. И подавая тему под таким соусом, я избегаю объяснений на тему того, откуда я знаю про пандемию. Не знаю, но предвижу такую вероятность. Тем более что я сомневаюсь, что врачебное сообщество, вдруг получив приоритет и финансирование, будет со мной сильно спорить в этом вопросе. Как говорится, пусть Царь-батюшка верит во что хочет, но только пусть развивает здравоохранение в стране. Более того, я собираюсь из перспективы возможной пандемии устроить пропагандистское шоу на весь мир, крича и призывая правительства всего земного шара готовиться к возможной эпидемии, чем заслужу свою пачку имиджевых бонусов, в качестве прогрессивного монарха, покровителя медицины и простого народа. А уж когда она начнется, пандемия эта, то тут уж я буду весь в белом за роялем и на коне, а остальные правительства пусть своим подданным объясняют, почему все так плохо у них, и почему у русских все значительно лучше. Мировой авторитет мой и Освобождения нужно лелеять всячески и укреплять повсеместно. Нам еще скоро экспортом Освобождения придется заниматься, куда ж без этого? Империя мы или не Империя? А Империя без экспансии обречена на застой и умирание. Другое дело, что экспансия не обязательно должна быть военной или территориальной. Ход истории ближайших ста лет показал, что эпоха старых видов экспансии уже заканчивается. Что ж, пришла пора новых имперских технологий.

— Люди — вот главный потенциал и опора Империи. А здоровые и образованные люди потенциал воистину бесценный. Общество должно сделать все для того, чтобы детей у нашего народа было как можно больше, чтобы детская смертность была сведена к минимуму, чтобы все дети получили качественное образование и стали надежной опорой для будущего нашей державы. Естественно, МинСпас приложит все усилия для уменьшения смертности среди детей, я же, в свою очередь, поручаю правительству принять программу, а Государственной Думе принять соответствующие законы, которые установят денежную и иную помощь каждой матери в предродовой и послеродовой период, введут понятие материнского отпуска непосредственно до и после родов, а так же программу увеличения выплат за каждого следующего ребенка в семье. Предлагаю общественности включиться в этот процесс. По данному вопросу будут образованы Общественные советы по охране материнства и детства при Императоре, при правительстве, при Министре Спасения, при Министре по делам женщин, молодежи и спорта, при губернаторах в регионах Империи. Здоровье матерей и детей это одна из самых главных задач Освобождения.

Опять же, продолжая тему, я не имею намерения вводить просто бесплатную медицину. Нет, ребята, все стоит денег, даже если лично ты не платишь за услуги непосредственно. Есть обязательный минимум врачебной или спасательной помощи, есть программы оплачиваемых государством медицинского и чрезвычайного страхования, но они охватывают не весь объем услуг. И если, в случае с медицинскими проблемами, все решается через общественный договор между каждым индивидуумом и государством, с фиксацией стоимости операций и прочих услуг, выходящих за пределы стоимости обязательного медицинского страхования, то вот вопросы страхования от пожара и прочих бедствий, хотя и являются обязательными для определенных случаев, но оплачиваются отнюдь не государством. Вообще, рынок страхования я собирался в Империи развивать максимально. Бюджетные деньги должны работать максимально эффективно, а сами граждане должны знать суммы, которые на них тратятся. И которые, в случае эмиграции, будь добр вернуть. Здесь вам злобная Империя, а не благотворительное общество, лохов ищите в другом месте.

— Все, что я сказал, все, что будет еще сказано от вас, сказано во время общественных обсуждений и общественных советов, все это призвано дать толчок созданию условий для нового качества жизни, для блага общества и каждого человека, для стремительного роста благосостояния, экономического роста и увеличения технического могущества державы. Это не догма, не истина в последней инстанции, не заповеди. Это живая идея построения живого и динамичного общества, открытого и дружелюбного для каждого отдельного человека. Эпоха догм, жестких и уродливых конструкций, уходит в прошлое. Освобождение рождает новую свободную мысль, рождает новые формы общественной жизни, новые формы во всех сферах, в культуре, в литературе, в архитектуре, в образовании и воспитании, во взаимоотношениях между людьми, рождает новые формы взаимоотношений общества и государства. Мы строим новый мир, мир, открытый для новых идей и новых людей. Я говорю "мир", подразумевая не только нашу Империю, но и все человечество. Мир Мечты построить очень просто, достаточно протянуть друг другу руку, достаточно открыть свои глаза и уши, открыть свои души новому пониманию и новому отношению между людьми, странами и народами. Хватит бессмысленной вражды, хватит воевать, хватит тратить колоссальные ресурсы на убийства себе подобных! Хватит чудовищных жертв, хватит гнать солдат в наступления! Остановить войну очень просто, нужно каждой стороне лишь прекратить наступательные операции. Разумеется, мы должны сделать это все вместе, ведь у нас всех есть союзнические обязательства. Поэтому я обращаюсь ко всем правительствам и всем народам, хватит рек крови, хватит кровавого угара, давайте сделаем паузу в войне, давайте сядем за стол переговоров. Наш мир огромен и богат, в нем хватит места всем и хватит ресурсов на всех. Отройте глаза и посмотрите в будущее, где не будет места нищете, насилию, угнетению, войнам. Будущее, в котором огромные средства будут тратиться не на войну, а на народные нужды, на науку, образование, культуру, вдохновение и любовь. Будущее, в котором техника будет не убивать людей, а помогать им. На нашей планете безбедно и счастливо, в любви и согласии могут жить в десять раз больше людей, чем сейчас, если тратить деньги не на войну, а на жизнь. Откройте свои сердца будущему. Возлюбите ближнего своего! И я хочу провозгласить этот тост за счастливое мирное будущее, за любовь и за великое дело Освобождения!

Народ зашумел, как мне показалось слегка ошалело. Ничего, освоятся с новыми концепциями очень быстро. Чувствую, тут еще появится свое поколение Детей Цветов. Что ж, кто-то пойдет в хиппи, кто-то будет играть джаз, кто-то займется Освобождением, кто-то своим бизнесом, кто-то физическим или интеллектуальным трудом. Пусть. Каждый должен найти свою комфортную нишу в жизни. Лишь бы не устраивали гражданских и прочих войн. Они так утомляют (шутка).

— Как-то это не похоже на уведомление о предстоящем прорыве плотины.

Я обернулся к Сандро и шепнул в ответ:

— Директор плотины решил сначала сделать рекламу будущей пользы от устройства на плотине электростанции, а потом уж всем миром бросимся спасать ее от разрушения.

Великий Князь пожал плечами.

— Тебе виднее. Смотри только, чтобы народный энтузиазм не разрушил плотину раньше. Ты играешь с огнем. И многие тебе этого выступления никогда не простят.

— Что ж, на войне как на войне, мой дорогой военный министр.

* * *

МОСКВА. ДОМ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. 15 (28) марта 1917 года.

Следующие два дня я провел в инспекционных поездках, посещая с Высочайшим визитом полки, расквартированные в Москве, военные и кадетские училища. Пить с общей массой не пил (не считая обычной рюмки на банкете с начальством), но сказал и обещал многое. Не столько обещал что-то персонально, сколько продолжал линию, заявленную на собрании в Георгиевском зале. Но сказано было мной лично, и Высочайше подтвержден был курс на Освобождение. В общем, два сумасшедших дня по укреплению личной власти и профилактике мятежей были позади. Доклады служб безопасности подтверждали, что настоящий момент нет серьезной опасности участия войск и училищ в новой столице в возможном мятеже. Обещания и плюшки розданы, сомнительные кадры сняты со своих должностей и отправлены на фронт (часто с повышением), их места заняли офицеры новой волны, прошедшие фронт и участвовавшие в подавлении мятежа против моего Величества.

И теперь я мог перевести дух и потратить полчаса царского времени на простое созерцание. А вид на город и Кремль отсюда открывался просто потрясающий. И если на сам город я мог посмотреть и с кремлевской стены или даже с любой из башен крепости, то вот на Кремль вот так можно было взглянуть лишь отсюда. Разумеется, если не считать церковных колоколен, коих в округе было предостаточно.

Было что-то эпичное в этой сцене. Конечно, я не мог не исполнить свою прихоть и вот теперь я сидел в кресле на каменной балюстраде и глядел на Москву. За моей спиной стоял Нечволодов и ждал моего слова. Не хватало только шпаги, воткнутой между плитами в качестве стрелки солнечных часов, и аналогия была бы полной.

Впрочем, в отличие от классической сцены, дело все же происходило не летом, вокруг меня на этой крыше, как и по всей Москве лежал снег. Хотя голубое небо и яркое солнце все же намекали, что весна уже близко и близится время перемен. Легкий ветерок лишь слегка холодил кожу лица, и нахождение на крыше Дома Пашкова не доставляло мне особых неудобств.

Разумеется, посвящать премьера в мотивы своего сидения на крыше я не стал. Это сугубо мое, маленькая частица той жизни, которой уже нет и не будет. Впрочем, я устроил в Москве куда больший переполох чем свита Воланда, но это и понятно. Пусть абсолютного могущества у меня поменьше, но вот потрясений я устроил куда больше.

Газеты бесновались, на площадях и в парках собирались возбужденные толпы, великосветские круги бурлили, рабочие митинговали, крестьяне устраивали стихийные сходки, землевладельцы настороженно рассматривали приглашения на совещание в Совет Министров, гадая о том, какой еще пакости ждать от нового Царя и нового правительства.

В общем, мнения в обществе разделились диаметрально — от возбужденного восторга до глухой ненависти. Курлов даже докладывал о начинающих зреть заговорах, но пока все было на уровне общих разговоров и многозначительных намеков.

Как и ожидалось, всякого рода интеллигентская тусовка и прочие труженики искусств, в основном, встали на мою сторону, предвкушая открывающееся огромное поле деятельности и не менее огромное финансирование. Всякого рода демократическая публика аплодировала практически стоя, лишь отдельные голоса предостерегающе восклицали, но везде и всегда есть профессионально недовольные, тем более в творческих кругах. Есть такие персонажи, которые всегда против и всегда в оппозиции к власти и к мнению большиства.

Впрочем, главной оппозиционеркой выступила Вдовствующая Императрица, устроившая мне сцену после окончания приема. Ее аж трясло от негодования. Я выслушал все, и то, что я гублю дело отца, обещая этим скотам Конституцию, и то, что я настраиваю против себя опору трона — дворянство, и то, что великие дворянские дома никогда мне не простят такого унижения и возвеличивания черни, и вообще, как я мог такой ужас замыслить и почему я не посоветовался с ней?

Короче говоря, пришлось ее мягко одернуть, хотя я понимал, что она говорит лишь то, что говорят в высшем свете. Для них я действительно переворачивал привычный для них мир с ног на голову. Впрочем, даже среди Императорской Фамилии нашлись те, кто страдал от демократических мечтаний и показной любви к плебсу, и кто меня активно поддержал.

Было очевидно, что старшее поколение аристократии вряд ли меня поддержит большинством голосов. Благо никаких голосований среди этой публики я проводить не собирался. Наоборот, мне нужно делать упор на молодежь аристократических семейств, намекая на формирование нового ближнего круга вокруг Императора. Хотя там многие уже почуяли, откуда ветер, да и быть прогрессивным и передовым в глазах общественного мнения всегда приятно. Во всяком случае, многие из младшего поколения элиты уже зашевелились и начали зондировать почву. Сегодня вот Сандро передавал восторженные отзывы своего зятя Феликса Юсупова, который прямо-таки горячо поддержал мое выступление, а заодно, ненавязчиво уточнял, в силе ли опала за убийство Распутина. Я пообещал Сандро подумать над этим вопросом. Что ж, убийство Распутина было действом весьма популярным среди весьма широких слоев населения, от дворянства и так называемой прогрессивной общественности и до всяких там курсисток-гимназисток. Хотя многим крестьянам импонировала мысль, что простой нечесаный мужик может держать в страхе весь высший свет и помыкать самим Царем. Но убийство есть убийство, пусть даже убийство такой гниды как Распутин, и пусть даже это сделал зять Сандро. И что, что он зять, князь, граф и самый богатый человек в России в одном лице? Ну, самый богатый после меня, разумеется. Меня-то тут трудно переплюнуть.

Кстати, надо будет поручить Батюшину еще раз покопать это дело. Там явные уши из Лондона торчат в этой истории с Распутиным. Юсупова со товарищи трогать, вероятно, не будем, а вот британцев нужно пощипать, может что еще интересное всплывет. Впрочем, и без той истории скандал уже разросся до международных масштабов. На этом фоне скандал с заговором выглядел невинной забавой. Насколько я мог судить по докладам Свербеева, в правительственных кругах Лондона и Парижа очень тяжело восприняли мое выступление в Кремле. И если выступления в Питере перед Фронтовым Братством там были склонны приписать моему желанию просто привлечь на свою сторону солдат дабы просто удержать власть, то вот выступление в Георгиевском зале было явно программным. Тем более что прозвучало оно довольно неожиданно, ведь я никого не ставил в известность о содержании предстоящей речи, и не было нигде даже черновиков, которые я все время носил в кармане кителя. Суворин также сообщал по линии Министерства информации, что английская и французская пресса развернула целую кампанию с обвинениями России в предательстве и небрежении союзническими обязательствами. Впрочем, шила в мешке не утаишь и разговоры о моем выступлении начали курсировать не только по России, но и на Западе, тем более что мы позаботились о том, чтобы пресса нейтральных стран и США смаковала эту тему со всеми подробностями. К тому же Суворин пригласил представителей американской прессы на большое интервью со мной.

Отдельно хотел бы отметить ажиотаж среди всякого рода местных феминисток, суфражисток и прочих барышень (и не только), отстаивающих права женщин. Буря разразилась не только в России, но и в Европе, и в США. Иной раз там дело приобретало весьма крутой оборот и доходило чуть ли не до столкновений.

Так же активизировались всякие пацифисты, прочие уклонисты и дезертиры. Прошло несколько антивоенных маршей и забастовок, решительно разогнанных полицией. Доходило до вызова войск на подмогу полиции. Доклады из Русского Экспедиционного Корпуса и сообщения посольств России во Франции и Англии рисовали картину брожений и разложения дисциплины в войсках Антанты при поступлении приказов о подготовке к наступлению.

В общем, я еще больше подлил масла в огонь возбужденных общественных настроений в воющих странах. Дело даже в чем-то уже приобретало угрожающие размеры и кое-где настроения были весьма радикальными.

Но вишенкой на тортике была статья Ленина в швейцарской газете, в которой он яростно разоблачал мои заигрывания с пролетариатом и крестьянством, мои пустые декларации о мире, призывал не верить "Царю-генералу Романову, новому русскому Наполеону", ну и, разумеется, призывал к мировой пролетарской революции. В этих яростных нападках мне слышалась скрываемая растерянность, и даже легкая паника от перехвата мной множества идей и лозунгов, которые в революционной среде считали безусловно своими. Да и понятие Государь Революции пока с трудом укладывалось в их сознании.

В общем, бурю я устроил знатную, и тут было важно найти золотую середину между бурей в стакане воды и бурей, перерастающей в глобальный катаклизм. Но пока у меня нет выбора. Лед еще не тронулся, господа присяжные заседатели! Пока слышен лишь громкий треск, лишь общее напряжение выдает скорый ледоход, но погода может еще измениться, могут ударить морозы и лед вновь замрет, накапливая силы для куда более сильного и всесокрушающего ледохода.

Так что пора подрывать заряды.

— Я одобряю ваше предложение о немедленном переводе экспорта на оплату исключительно рублями. Но для этого четко должна работать Московская биржа, дабы иностранные покупатели имели возможность приобрести рубли. И рассмотрите в срочном порядке с господином Озеровым вопрос безусловной оплаты по экспортным контрактам, дабы за весь экспортируемый товар деньги возвращались в Россию, а не оседали в иностранных банках. Без этого разрешения на экспорт не открывать и лицензий не давать. И я жду от вас предложений по пошлинам, квотам, штрафам и премиальным по экспортно-импортным операциям. Равно как и предложений о налоговой системе России.

Премьер-министр склонил голову.

— Да, Государь.

Что ж, крайне любопытно будет посмотреть на результат совмещения двух министерских портфелей в руках профессора Озерова. Объединив под одним началом министерство по налогам и сборам и министерство внешней торговли, я рассчитывал на комплексную политику по стимулированию процессов экономического развития, и построения баланса между нуждами внутреннего рынка и внешней торговлей. Естественно, с упором на поощрение переноса любых производств и технологических циклов на территорию Империи. Возможно, нужно будет подумать над созданием особых экономических зон или даже аналога офшоров в Сибири на Дальнем Востоке.

— Что с рублем?

— Готовим поэтапный отказ от золотого обеспечения. Для начала необходимо решение об отмене необходимости стопроцентного обеспечения бумажной эмиссии золотом и формальном переходе на биметаллический стандарт, с изъятием всех золотых монет из обращения. В качестве переходного этапа оставим серебряный рубль в качестве разменной монеты. Хождение золотых монет в стране будет запрещено.

Я кивнул. Что ж, премьер-министр и новый председатель Имперского банка нашли друг друга. Господин Бутми такой же ярый противник золотого рубля и сторонник бумажных денег, как и мой премьер. Впрочем, как и я сам.

Хотя эти действия крайне не понравятся мировым банкирам, особенно английским и французским. И требование оплаты рублями за весь экспорт в особенности. Что ж господа, мы больше не намерены играть по вашим правилам. Деньги должны обеспечиваться экономической мощью и товарным движением, а не кругляшами и слитками желтого металла. И только очень хитрые ребята могли навязать всем странам подобную глупость. К тому же в России эта глупость приняла воистину эпические масштабы, когда вместо мягкого обеспечения с определенным люфтом, которое было принято в европейских странах, в Российской же Империи приняли полное стопроцентное обеспечение бумажных денег золотом, то есть на каждый выпущенный бумажный рубль требовалось положить в хранилище Государственного банка золота ровно на эту сумму. И любой крупный проект, типа Транссибирской магистрали, производимый русскими руками из русских же материалов, требовал получения огромного кредита на Западе под обеспечение русских же денег. И все это золото мертвым грузом ложилось в хранилище. Разумеется, не считая колоссальных сумм по процентам за кредиты, которые ежегодно выплачивались иностранным банкирам за это счастье.

В общем, вся дальнейшая история показывала ущербность и вредность золотого обеспечения бумажных денег и от этого выигрывали некоторые, но проигрывали все остальные. И мы в том числе. Так что, баста карапузики, кончилися танцы!

Глава 7. Когда слова имеют значение

МОСКВА. БОЛЬШОЙ ТЕАТР. 15 (28) марта 1917 года.

Мог ли я мечтать в прежней своей жизни, услышать живое исполнение Шаляпина, да еще и в Большом театре, да еще из Императорской ложи? Нет, об этом даже мечтать было невозможно, а вот, поди ж ты, — я в Большом, Шаляпин на сцене, и сижу я в самой настоящей Императорской ложе. И не просто сижу, а я явно фигура здесь куда центральнее, чем тот же Шаляпин. Во всяком случае, большинство присутствующих в зале явно рискуют заработать косоглазие, косясь мимо театральных биноклей в мою сторону. Впрочем, косились далеко не все. Некоторые просто внаглую рассматривали не сцену, а вашего покорного слугу.

Шаляпин, кстати, пел изумительно и удивительно в тему.

В угожденье богу злата Край на край встаёт войной; И людская кровь рекой По клинку течёт булата! Люди гибнут за металл, Люди гибнут за металл! Сатана там правит бал, Там правит бал! Сатана там правит бал, Там правит бал!

Я встаю с места и начинаю аплодировать. Зал вслед за мной в едином порыве взрывается бурными овациями. Очень правильная, политически грамотная ария. Нужно поддержать и двинуть в массы. И лично поддержать Федора Ивановича. Нужно развивать русскую школу, делая ее еще более патриотической. На это никаких денег жалеть не стоит.

На сцену вынесли большую корзину цветов в черно-золото-серебряных и бело-сине-красных лентах. Объявляется благодарность от имени Государя Императора. Вновь встаю с места, и на зал обрушивается новая волна восторженных криков и оваций. Шаляпин кланяется, вызывая новые волны восторга в зале.

Но ничто не длится вечно. Шум стихает, объявляется антракт и особо страждущие могут отправиться в буфет. Впрочем, театр не только место, где можно перекусить. Вся тусовка высшего общества сейчас здесь. Уж они-то сюда точно идут не ради буфета. Себя показать и других посмотреть. Обменяться сплетнями и обсудить знакомых. Покрасоваться и посмеяться над другими. Топить друг друга, но вместе ополчиться на пришлых, на пришельце не из их круга. Как там говаривал король в "Обыкновенном чуде"? "Люди друг друга давят, душат, братьев, родных сестер, душат. Словом, идет повседневная будничная жизнь".

— Ваше Императорское Величество!

Оборачиваюсь. Министр просвещения и культуры Ольденбург заводит в мою ложу крепыша-богатыря в концертном костюме.

— Ваше Императорское Величество! Позвольте представить вам господина Шаляпина.

Крепко жму Шаляпину руку.

— Благодарю вас, Федор Иванович, за то, что вы есть у России. Уверяю вас, пройдет сто лет, но наши потомки все равно будут слушать ваши арии и восхищаться вашим талантом!

Шаляпин расплылся в улыбке.

— О, благодарю вас, Ваше Императорское Величество! Вы очень добры!

— Отнюдь, Федор Иванович, доброта тут совершенно ни при чем. Вы настоящая эпоха в русском искусстве и благодарное Отечество воздает вам должное.

— Ну, что вы, Ваше Императорское Величество! Разве можно тягаться с популярностью Вашего Величества? В последние дни все о вас только и говорят.

— Вот как? И что же говорят?

Шаляпин сделал неопределенный жест.

— Сколько людей — столько и мнений.

Усмехаюсь.

— Разумеется. Кому, как не вам, Федор Иванович, известно, что любое новшество не может не вызвать ожесточенные споры. Но, Бог с ними. Что вы сами думаете об этом?

У него была возможность уйти в отказ, включить дурака, начав выяснять, что именно я имею в виду под "этим", но он ответил прямо:

— Ваше Императорское Величество. Я выходец из крестьянской семьи и повидал в жизни всякого. И как деревенский мужик, который сумел выбиться в люди, хочу сказать — люди ждут и верят в доброго и мудрого Царя. Вы даже не представляете себе, как глубока эта вера и насколько велика эта надежда. Возможно, это последняя надежда. Не обманите ее.

Академик Ольденбург не знал, куда ему деваться. Я его понимал. С одной стороны, он весь такой себе либерал, член партии кадетов, активный участник старого Союза Освобождения, и министр просвещения в несостоявшемся в этой истории Временном правительстве. Но с другой-то, он ничего-себе-министр, и монарх тут вовсе не атрибут истории. И кое-кто из лидеров его партии сейчас коптит потолок камер Петропавловской крепости. А здесь, заметьте, не митинг, а Императорская ложа.

— Что ж, Федор Иванович, смею надеяться, что народ дождался своего Царя. Во всяком случае, если найдутся те, кто поможет Императору в его деле. Вы готовы подставить свое плечо?

Шаляпин на секунду растерялся, но быстро овладел собой и кивнул. Я протянул ему руку.

— Добро пожаловать в команду единомышленников, Федор Иванович. Уверен, что мы с вами еще не раз обсудим эту тему, и господин Ольденбург окажет вам все необходимое содействие. Не так ли, Сергей Федорович?

— Точно так, Ваше Императорское Величество! — с готовностью закивал министр-академик.

Мы тепло расстались с Шаляпиным, и каждый из нас вернулся на свое место — он на сцену, а я в кресло. Что ж, скоро второй акт.

— Ваше Императорское Величество!

Нет, не дадут Царю театр посмотреть. На сей раз Суворин с неким господином.

— Ваше Императорское Величество! Позвольте представить вам господина Айзенштейна, основателя и руководителя "Русского Общества Беспроволочных Телефонов и Телеграфов".

— Рад познакомиться с вами, господин Айзенштейн, — милостиво киваю я в ответ на его поклон, — не вам ли мы обязаны искровыми радиостанциями на Ходынке, в Царском Селе и Твери?

— О, Ваше Императорское Величество, вы льстите мне, помня такие мелочи!

— Отчего же? Это никак не мелочи. Именно вашим установкам мы обязаны бесперебойной связи с союзниками по Антанте и эфирному обмену сообщениями между столицами. Уверен, что за радио будущее. И верю, что вы продолжите работать на благо России. Если вам потребуется какое-то мое участие или содействие в развитии радиодела в Империи, то прошу вас, без стеснения, обращаться ко мне.

— Благодарю вас, Ваше Императорское Величество, вы очень добры.

Мы раскланиваемся, и я вновь усаживаюсь в кресло. Да, такой вот выход в свет может быть куда более эффективным для дела, чем мое заточение за стенами Кремля. Вот как бы ко мне туда попал Шаляпин? Или вот тот же Айзенштейн?

— Любовь — благая тайна, она сродни судьбе… — напел я строчку из оперетты.

Впрочем, Шаляпин вновь на сцене, а потому отбросим все левые песнопения и предадимся наслаждения истинного искусства. Жаль только, что такие вот выезды в театр не могут быть для меня слишком уж частыми. О печальной судьбе убиенного в театре Столыпина так же следует помнить. И уж, как минимум, свои появления не слишком анонсировать.

Так что сидение за высокими кремлевскими стенами, к сожалению, придется продолжить. Никогда не думал, что сидение в крепости так похоже на домашний арест! Высокие стены, охрана, постоянное присутствие придворных и прочих лакеев, Царь и Великий Князь всея Руси и прочая, прочая, прочая собственной персоной. Каждый мой шаг регламентировался, каждое движение был четко оговорено этикетом и протоколом, вилку туда, салфетку сюда, чисто, как в трамвае…

Фактически мы с Георгием оказались узниками крепости. И я видел, как тоскливо было мальчику в этой раззолоченной клетке, где даже детей не было! Жить так было невыносимо, работать эффективно невозможно. Нужно выехать на осмотр объекта или на церемонию? Так целая спецоперация начинается! И чуть ли не главным вопросом в этой операции становился, собственно, сам выезд из Кремля. Узкие улицы центра Москвы, их переполненность народом и извозчиками — все это делало меня удобной мишенью для всякого рода случайностей и провокаций, с которыми мое правительство в моем лице мириться было не готово.

Генерал Климович вместе с генералом Комаровым так взялись за организацию моей безопасности, что иной раз у меня было чувство, что передвигаться скоро я буду исключительно в сейфе и под троекратной охраной. Вон, уже и Игнатия Стеллецкого привлекли к вопросу изучения тайных ходов из Кремля и вообще подземелий центра Москвы.

Впрочем, к исследованиям Стеллецкого я относился довольно скептически, поскольку доступа к секретным архивам и тайнам Императорской Фамилии у него не было, а у меня они были. Равно как и были в реальности те самые подземные ходы, которые он так рьяно и большей частью безуспешно искал. Быть-то они были, и даже схемы и описания их у меня были, но, насколько я мог судить, все это хозяйство находилось в довольно плачевном состоянии, поскольку никто не занимался их ремонтом и обслуживанием на протяжении многих десятков, а часто и сотен лет. В последний раз системой туннелей пользовались чуть ли не во времена войны 1812 года, да и то, это были какие-то единичные акции.

Разумеется, с подземной Москвой нужно было что-то делать, как-то проинспектировать основные линии, укрепить, подлатать, провести, где надо, электричество, посты охраны поставить в ключевых местах, а может вообще развернуть подготовку к строительству будущего метрополитена. Но начинать нужно с малого.

Вот, к примеру, есть подземный ход между Оружейной башней и Домом Пашкова, что в теории позволяло мне посещать Дом Правительства прямо из Кремля, не выходя на улицу. А это давало возможность тихого выезда на автомобиле прямо из двора Дома Правительства пока неведомые террористы ждут моей машины у ворот Кремля. Но в отличие от тоннеля в Питере между Зимним дворцом и Генштабом, этот ход не имел не только электричества, но и вообще находился в аварийном состоянии. Так что использовать его пока можно было лишь в качестве меры чрезвычайной, когда не будет иного выхода. А это меня никак не устраивало.

Может действительно, взять того же Стеллецкого, связать подпиской о неразглашении и хорошим финансированием, да и заняться вопросом системно? Он фанат своего дела и за возможность работать душу продаст не раздумывая. Впрочем, это вопросы будущего, а проблемы у меня имеются сейчас.

В общем, что тут долго говорить, нужно было решать вопрос самым радикальным образом. Кремль был хорош, как официальная резиденция, но эффективно управлять Империей в моем темпе из него было решительно невозможно! Но быстро сложившийся в моей голове спасительный вариант переноса рабочей резиденции в другое место на практике был труднореализуем. Петровский путевой дворец, хотя и подходил мне по всем параметрам (окраина, граница Москвы и губернии, обширный парк, рядом железная дорога, Ходынский аэродром, Николаевские казармы, мощнейшая радиостанция на той же Ходынке (спасибо Айзенштейну), возможность возведения рядом других нужных объектов и прочие плюсы), но, как оказалось вдруг, мой разлюбезный братец Коля, в порыве идиотского поиска народной любви, зачем-то разместил там госпиталь. И мало того, что разместил, так они еще умудрились во двор дворца провести трамвай, дабы было удобно возить раненых, а сам дворец, как и Зимний, фактически превратился в хлев, доведя всю инфраструктуру до безобразного состояния. Короче, вопрос свертывания госпиталя должен занять не меньше месяца, плюс еще организационные вопросы, в виде ротации контингента Николаевских казарм на надежные части, да прокладки по границе города железнодорожной ветки непосредственно к дворцу и устройство подземного хода из дворца непосредственно на железнодорожную платформу. Да и сам дворец нужно хоть как-то привести в относительный порядок. В общем, работы много, даст бог, заселюсь я туда ближе к лету. А до этого придется как-то обходиться Кремлем.

Хотя, судя по докладу Батюшина о ходе следствия, на горизонте явно засветился вариант с загородным имением, которое подлежало конфискации у графини Паниной. Но усадьба Марфино годилась только как летняя дальняя дача для отдыха семьей, и которой до нервного центра Империи было еще очень далеко. Да что там говорить, достаточно вспомнить о том, что прекрасное во всех смыслах имение было в тридцати верстах от Москвы и туда так же нужно тянуть километров пять железнодорожную ветку и организовывать там какую-то станцию и депо. Как запасной вариант — да, как летняя дальняя дача — да, как место размещения скрытых объектов и служб — да, но все же основную штаб-квартиру я хочу сделать в непосредственной близости от столицы, и в этом плане Петровский путевой дворец подходит наилучшим образом.

Что ж, будем ждать.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 16 (29) марта 1917 года.

— Хорошо. Как вы это видите?

Суворин открыл папку и начал раскладывать на столе бумаги.

— Общая концепция, Государь, видится мне вот в таком виде. Министерство информации должно играть сразу несколько ролей. Во-первых, информирование о происходящих событиях в России и мире. Во-вторых, передача официальных сообщений и заявлений российской власти. В-третьих, это вопросы пропаганды и агитации во всех видах и формах. К ведению Министерства информации должны государственные телеграфные агентства, газеты, журналы, радио и наглядная агитация. Кроме того, Министерство обеспечивает российскую и иностранную прессу нужными нам сообщениями и новостями. Самым главным официальным телеграфным агентством остается РОСТА. РОСТА — наш официальный рупор, наш голос и наше лицо. РОСТА не должен быть никоим образом связан с различными видами пропаганды, кроме исключительно сухих и объективных новостей о реально происходящих событиях. Никаких субъективных толкований, никаких комментариев, анализов и прогнозов.

— Хорошо. Поручаю вам подготовить предложения по кандидатурам на пост директора РОСТА. Нужен профессионал с незапятнанной репутацией, патриот и одновременно человек с широким кругозором, который принимает дело Освобождения. Вам на это даю от силы неделю.

— Да, Государь.

— Продолжайте.

— Слушаюсь. Далее, нужно создать издательство "Освобождение", под эгидой которого выпускать несколько газет и журналов, ориентированных на разные слои общества и разные группы читателей…

Жестом остановив Суворина, подбрасываю идею.

— Вот что, Борис Алексеевич. Подумайте над созданием не только газет и журналов для чтения, но и иллюстрированных приложений и комиксов…

— Комиксов?

— М-м-м, историй в картинках, сопровождаемых короткими текстами. Для детей, молодежи, да и для малограмотного крестьянства, такая форма подачи новостей или полезных историй должна быть весьма и весьма эффективной. Найдите художников, графиков, подберите сочинителей текстов, пусть сочиняют короткие, но интересные истории о приключениях, путешествиях, побольше о Сибири и Дальнем Востоке, и, разумеется, об Освобождении, о перспективах жизни после окончания войны. Пусть популяризируют нужные Империи идеи и направления.

— Понимаю, Государь. Сделаем.

— Продолжайте, Борис Алексеевич.

— Слушаюсь. Так же в этом контексте я бы уделил внимание созданию массовых образцов наглядной агитации, в виде афиш, плакатов, транспарантов и прочего.

— Можно это назвать "Окна РОСТА". Впрочем, я бы не сводил все только к РОСТА. А что у нас с радио?

— Очевидно, следует использовать Ходынскую радиостанцию для передач Радио Освобождения.

— Думаю, что одним Радио Освобождения мы не обойдемся. Нужно еще официальное Радио РОСТА, а так же еще несколько станций — Крестьянское радио, с полезными для деревни передачами, Радио Фронтового Братства, радиостанции для женщин, для детей и молодежи, для рабочих и так далее. Радио — одно из важнейших для нас средств информации и пропаганды. И тут нужна программа не только по приобретению передающих мощностей, но и создание промышленности по массовому производству радиоприемников.

— Тут может быть полезен господин Айзенштейн.

— Что ж, представьте свои соображения. Обсудим варианты. Кстати, я думаю, что нужно объявить конкурс на строительство большой радиопередающей башни. Основное требование — она должна быть выше Эйфелевой башни. И вот еще что. Найдите инженера Шухова, он, помнится, строил некие ажурные башни. Пусть обязательно представит свой проект на конкурс.

Суворин сделал пометку в своем блокноте.

— Такой вопрос, Борис Алексеевич. Насколько реально под прикрытием РОСТА осуществлять разведывательную деятельность за рубежом? Я имею в виду некоторое количество агентов разведки, которые официально являются журналистами и даже пишут статьи в качестве прикрытия? Это важный вопрос. Так или иначе, нам это делать необходимо, и под это дело полковник Вандам уже подбирает кадры. Осталось определиться с официальным прикрытием, так сказать, с легендированием новой разведывательной структуры.

Министр информации поморщился.

— Я бы не связывал такую деятельность с РОСТА. В случае провала и скандала будет не очень правильно пачкать имя РОСТА подобными пятнами на репутации.

Хмыкнув, интересуюсь:

— И какие у вас будут предложения на сей счет?

Суворин спокойно ответил:

— РОСТА — не единственное агентство в России. Тем более что совершенно необязательно сотрудников разведки записывать только в государственные издания или агентства. Найдется немало частных. Какие-то из них можно создать, какие-то перекупить, а на какие-то просто неофициально открыть кредитную линию. Причем, не обязательно российских. Та же Швеция прекрасно подходит для подобных затей. Можно даже создать или перекупить пару-тройку крупных оппозиционных изданий, дабы они критиковали власть под общим нашим надзором, или, к примеру, так или иначе, дискредитировали бы протестное движение. Можно так же создать независимое авторитетное новостное агентство в том же Стокгольме. Пусть пишут про наши дела с точки зрения Запада, но так, чтобы формировать о России разностороннее мнение, в том числе и позитивное. Но пусть пишут не только о России. Я бы даже сказал, не столько о России, сколько о Европе и США, находя правдивые факты их недостатков и демонстрируя их всему миру под нужным нам углом зрения. Тонко, аккуратно и абсолютно правдиво.

— Судя по всему, у вас уже есть видение данного проекта? Есть конкретные идеи и предложения?

— Точно так, Государь. Предлагаю сговориться, разумеется неофициально, с господином Проппером. Выдать ему кредит, желательно из какого-нибудь банка нейтральной страны, на организацию информационного агентства и издательства. Пусть назовет его как-то звучно. Например, Propper News. Можно обыграть созвучность фамилии в девизе агентства — "Good news-Proper news. Proper news — Propper news!"

Я рассмеялся.

— Хорошие новости — правильные новости? Занятно и весьма эффектно, согласен.

— Благодарю вас, Государь.

— Опять же, жду от вас конкретных предложений и расчетов. А как обстоят дела с Действующей армией?

— При всех штабах фронтов и при большей части армейских штабов уже созданы корреспондентские пункты и отделы информации. Мы постарались привлечь к работе мобилизованных репортеров, правда, для этого их пришлось откомандировывать из их частей.

С сомнением качаю головой.

— Борис Алексеевич, меня терзают смутные сомнения, а вы уверены в благонадежности этого контингента? Всякого рода либеральные и антигосударственные идеи весьма популярны среди репортерской братии. Не выйдет так, что они вместо проведения в массы генеральной линии Императора, начнут сеять смуту и сомнения в головах нижних чинов? Уж очень ситуация щекотливая сейчас и не хотелось бы ошибиться, вы меня понимаете?

— Понимаю, Государь! — Суворин кивнул. — Но думаю, что в ближайшее время они не станут уж очень рисковать своим положением, вы ведь понимаете, что большая часть репортеров профессионалы и вполне ответственно относятся к интересам владельцев газет. А в данном случае, владельцами фронтовых газет является государство, а значит, Император.

— Хотите сказать, что репортеры осознают, что кто платит гонорар, тот и музыку заказывает?

Министр усмехнулся.

— Можно и так сказать, Государь. Причем тут не просто о гонораре речь, ведь их вытащили из фронтовых частей, причем нередко прямо фронтовых блиндажей, где они служили писарями у господ офицеров. И каждому из них при отборе четко дали понять, что если что не так, то мы их не просто вернем туда, откуда взяли, но и позаботимся о том, чтобы они попали непосредственно в окопы, причем именно тех частей, где они были писарями. А сами знаете отношение окопников ко всякого рода штабным крысам. Так что, стимул быть лояльными, как вы метко выразились, к генеральной линии Императора, у репортеров есть и стимул этот очень весом.

Подумав, я кивнул, но все же повелел:

— Хорошо, но все же, Борис Алексеевич, серьезно присмотритесь к репортерам и прочей речистой братии из правого лагеря. Нужно разбавить либеральную публику во фронтовых корпунктах и газетах журналистами патриотического настроя. Обратите внимание на различного рода черносотенцев и прочих ярых патриотов. Наверняка там есть кого привлечь. Особенно, если подать это как мобилизацию на фронт, но не в окопы, а в армию в качестве репортеров и пропагандистов. Я думаю, что под таким соусом проникнутся важностью миссии даже самые маститые из них. Впрочем, самых толковых можно одеть в военную форму, дать какой-нибудь чин и оставить в Москве или отправить в Питер. Или, допустим, в Киев. Да, кстати, с фронтами-то я понял, а как ситуация на флоте?

— Пока с этим хуже. — Суворин помрачнел. — Там морская специфика, нужно говорить с моряками на одном языке, причем на военно-морском языке, а таких репортеров у нас очень и очень мало.

— Это никуда не годится, Борис Алексеевич. Флот — самый опасный участок в деле военной пропаганды, на котором нужно сконцентрировать все внимание! Флотские, большей частью, и не воевали толком, а многие в настоящем бою даже не были. А это, как вы сами понимаете, самая благодарная публика для всякого рода агитаторов. Так что мы в любой момент можем стать свидетелями таких неприятных инцидентов, как мятеж или просто беспорядки. В общем, как хотите, воля ваша, но газеты, причем интересные флотским газеты, должны начать выходить в самые ближайшие дни. И позаботьтесь о том, чтобы в Петрограде, Кронштадте, Гельсингфорсе и в Севастополе флотские газеты и корпункты начали работать в первую очередь. Привлекайте людей из Адмиралтейства, привлекайте так же непосредственно из личного состава флотов. Привлекайте их в качестве репортеров, редакторов, консультантов. Создайте при РОСТА отдельное подразделение, которое будет заниматься флотскими проблемами и новостями, причем со всех флотов и флотилий, и, естественно, будет проводить упомянутую генеральную линию во флотские массы. Моряки должны получить настоящую флотскую прессу. Своя газета в перспективе должна появиться, на каждой военно-морской базе, в каждой крупной крепости, во всех дивизионах кораблей и на каждом линкоре.

Я отпил чай из чашки и продолжил.

— Задачу в армии вы помните. В каждом фронтовом полку в ближайшее время должна возникнуть своя газета, пусть минимального объема, пусть большая часть материалов будет получено из дивизионных и армейских редакций, но все же часть материалов должна быть именно из конкретного полка, чтобы каждый солдат в окопе мог услышать знакомое имя или название, чтобы описывались подвиги и награждения тех, кого он знает или о ком слышал. И пусть газеты потом идут на самокрутки, лишь бы вначале их прочли. Я думаю в каждом окопе найдутся грамотные люди, которые прочтут остальным.

Суворин возразил.

— Ваше Императорское Величество, но где взять для всех наших проектов столько типографских машин? Да и людей, которые умеют с ним обращаться тоже не так много!

— Я понимаю, Борис Алексеевич, я все понимаю. Но нужно сделать все возможное и невозможное! Мобилизуйте печатников, сориентируйте Глобачева насчет явно подрывных газет, у них наверняка есть из оборудования, что взять под арест и конфисковать. Что-то можно купить за границей. Подумайте над организацией производства такого оборудования в России, нам его понадобится очень и очень много. Газеты наш главный массовый пропагандист и массовый организатор. Да, и нужны какие-то профессиональные курсы для обучения печатников и прочих специалистов, нужных для организации газет, типографий и радиостанций. Возможно, нам так же понадобится специализированный институт или университет, который будет готовить весь перечень специалистов, начиная от журналистов и редакторов, заканчивая техниками, инженерами и конструкторами. В общем, жду ваши предложения на сей счет.

Кстати, нужно будет поставить перед Министерством просвещения и культуры вопрос об организации условий для производства фильмов. Кино доказало свою высокую эффективность. Посему, нужна будет программа поддержки киноиндустрии и программа организации массового производства передвижных киноустановок. Но, об этом подумаю на досуге.

— Что ж, Борис Алексеевич, я благодарю вас за доклад. Мне нравится, как вы взялись за дело. Чувствуется профессиональная хватка и журналистское чутье. Кроме того, вы хороший администратор и быстро реагируете на изменения ситуации. Именно потому я вас и рекомендовал на должность министра информации. И я рад, что в вас не ошибся. Да, и вот еще что — организуйте привлечение художников и графиков для устройства внешнего вида наших городов и строений. Негоже людям жить в серости и мраке. Улицы, стены, цеха, сараи — все это может нести смысловую и эмоциональную нагрузку. Пейзажи, лозунги, явления различных видов и стилей искусства, масштабные репродукции и площадки для самовыражения художников — все это должно радовать жителей городов и деревень, вдохновлять их и показывать, что Освобождение не только лозунг, но и зримое действие. Нас ждут новые решения, новые улицы, новые города и новые люди.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 16 (29) марта 1917 года.

На Златом крыльце сидели, Царь, царевич, король, королевич, Сапожник, портной, кто ты такой? Отвечай поскорей, Не задерживай людей!

И вот, на кого выпадал счет, тот был и вода.

— Папа, а с кем ты играл, когда был маленький?

Я усмехнулся. Трудный вопрос. Играл? В каком из двух детств?

— В Гатчине мы больше всего играли с Ольгой. Проказничали, конечно.

Тут до меня дошло, что я невольно натолкнул Георгия на неприятные воспоминания о событиях в Гатчине, и поспешил сменить тему.

— А вот Златое крыльцо, о котором говорится в этой считалке, как раз то, на ступенях которого мы сейчас сидим, сынок. Тогда здесь все было несколько иначе. На вот этой площадке собирались бояре и царские глашатаи с лестницы и балкона объявляли им Государеву волю.

Я обвел жестом пространство вокруг, иллюстрируя свое повествование. Вот уже больше часа мы с Георгием бродили по Теремному дворцу, выбирая ему помещение. Собственно, сама экскурсия была вызвана жалобой мальчика на то, что большие и помпезные помещения Императорского Кремлевского дворца его угнетают. Что ему предложить я не имел понятия, но решил воспользоваться случаем побыть с Георгием, которому в последние дни уделял катастрофически мало времени.

Неожиданно в Теремном дворце мальчику понравилось. То, что я считал мультяшно напыщенным, он воспринял, как иллюстрацию к сказке и теперь жадно у меня выпытывал подробности той эпохи.

— А когда это было? Давно?

— Давно, сынок. Теремной дворец, который тебе так понравился, был построен почти триста лет назад по приказу Михаила Федоровича, первого царя из рода Романовых. Этот дворец был главной резиденцией русских царей до того момента, пока Петр Великий не повелел построить на Балтике новую столицу Санкт-Петербург. А вот уже твой прапрадед Николай Павлович повелел построить тот самый Большой Императорский Кремлевский дворец, который тебе так не нравится.

Я улыбнулся и потрепал его по голове. Мальчик смущенно шмыгнул носом и прижался ко мне. Обняв его, я лишь вздохнул. Мое появление в этом времени одновременно лишило его и матери и, фактически, отца. Вот что с того, что я телесно как бы и есть его отец, но смогу ли? Ведь этот груз будет вечно давить меня, и преследовать каждодневно. И пусть пока я не просыпаюсь в холодном поту, но почему-то уверен, что все это еще впереди.

— За что они убили маму?

Вздрагиваю словно от удара кнутом. Господи, за что мне это? За что все это этому мальчику, у которого отобрали маму, отобрали детство, отобрали дни такого простого и такого искреннего детского счастья? Что я ему должен говорить? Что я не виноват? Мол, не от меня зависело и я тут не при чем? Или повторить ту мантру, которую я не устаю повторять себе самому, об испытании, о предназначении, об исторической миссии и великих перспективах? Но какое дело до всего этого шестилетнему мальчику, на глазах которого, опьяненный морфием и вседозволенностью унтер Кирпичников застрелил его маму?

— Прости, сынок, я не успел ее спасти…

Георгий мотнул головой и повторил свой страшный вопрос:

— За что, пап? Что она сделала им плохого?

Действительно, за что? За то, что кинулась защищать сына от потерявших человеческий облик зверей? За то, что она была женой нового Императора? Просто за то, что она была такая чистенькая и богатенькая? И хотелось бы дать простой ответ на этот вопрос, мол, это просто нелепая случайность, но я-то знал, что ничего случайного в этом не было, и подвал Ипатьевского дома в том свидетель. И случайность не в том, что погибла графиня Брасова, а в том, что Георгий уцелел. Хотя, быть может, они еще не дошли до такого уровня зверства?

Впрочем, кого я обманываю? Если карта ляжет так, то в один страшный день я вполне могу оказаться с Георгием рядом, где-нибудь в подвале дома, похожего на Ипатьевский, и будут нам в лица смотреть рябые стволы в руках тех, кто уверен в том, что им ведом путь к всеобщему счастью.

И, быть может, через год или два, в тот самый последний миг нашей жизни, я буду вспоминать именно этот момент, когда на Златом крыльце сидел, прижавшись ко мне мальчик, считавший меня своим отцом и веривший в мудрость своего родителя. Буду вспоминать, и пытаться понять, где и когда я ошибся, где не принял решение, где смалодушничал, струсил, не сделал то самый шаг, который не допустил бы катастрофы?

— Знаешь, сынок, я себя все время спрашиваю, мог ли я ее спасти? Мог ли я что-то сделать? Отречься от Престола? Броситься под пули мятежников? Еще что-то? И я не знаю ответ, потому что ничего сделать я не успел, все случилось внезапно, и случилось слишком быстро… Я убил его потом, но…

Мальчик плакал, уткнувшись лицом мне в грудь.

— Не плачь. Цари не имеют права плакать, — сказал я, быстро смахивая предательскую слезу, покатившуюся по моей собственной щеке. — Ты же царских кровей, ты должен быть сильным…

Георгий мотнул головой.

— Бабушка говорит, что я не смогу наследовать Престол, потому что мама была тебе не ровня!

Я со свистом выпустил воздух сквозь зубы. Ах, ты ж карга старая! Ну, мама, ну поговорю я с вами!

Сам же сумбурно заговорил:

— Мы с твоей мамой любили друг друга, и для меня все остальное не имело значения, ни возможное престолонаследие, ни гнев твоего дяди Николая, который был Императором и Главой Дома. Мне не нужно было ничего, кроме вас с мамой. И я никогда бы не принял корону, если бы у меня была возможность выбора. Однажды, твой отец уже от короны отказался и…

Я оборвал фразу, но мальчик не обратил внимания на мою оговорку.

— Но ведь мама им ничего плохого не сделала!

Свободной рукой я потер переносицу.

— Георгий, я тебе скажу страшные вещи, и, возможно, такое не следует говорить шестилетнему мальчику, но ты сын, внук, правнук, праправнук Императоров. Твой отец — семнадцатый царь из Династии Романовых и примерно сорок пятый правитель государства, которое ныне именуется Российской Империей. Ты продолжатель тысячелетнего дела и потому должен быть сильным и многое понимать. Ошибается тот, кто думает, что быть Императором, это каждый день испытывать радости и почести. Быть Императором это тяжелый труд, это долг, который часто приносит боль и горе, это Помазание Божье, которое немногим лучше Голгофы. Твой прадед, Александр Освободитель, отменил в России крепостное право.

Мальчик притих, и, подняв голову, внимательно смотрел мне в лицо.

— Террористы, называвшие себя народовольцами, покушались на него пять раз. В шестой раз покушение оказалось роковым, и твой прадед умер от ран. Покушение произошло в тот самый день, когда Александр Освободитель хотел даровать своим подданным Конституцию. Твой дед, Александр Миротворец, за все годы своего правления не допустил ни единой войны. Пережил несколько покушений, но при взрыве Императорского поезда, удерживал крышу вагона, пока все не выбрались. Надорвался от тяжести и умер впоследствии. Твой дядя Никки, так же пережил несколько покушений. На меня самого уже несколько раз покушались, хотя я правлю всего две недели. Твою маму убили, как жену Императора. Твой кузен Алексей едва не погиб при захвате в Царском Селе. Ты, как сын Императора, едва не погиб, когда убили твою маму. Запомни, если дать им такую возможность, они убьют нас всех. И пап, и мам, и даже маленьких детей.

— Я их ненавижу! — прошептал мальчик. — Когда я вырасту, я убью их всех, за то, что они хотят убить нас. За маму…

Голос его сорвался. Я внимательно смотрел на мальчишку.

— Сынок, в любом случае, ты должен запомнить, что нельзя свою ненависть к убийцам относить ко всему народу, ко всем подданным ибо все эти борцы за народ это не сам народ. Те, кто стреляет в нас, кто бросает в нас бомбы, кто покушается на жизнь Государя, на жизнь его близких, на жизнь его верных подданных, хоть они и заявляют о том, что делают это во имя народа, но, чаще всего никогда не были ни в деревне, ни на заводе или фабрике, где, как раз, живет и работает почти весь народ России. Те, кто собирает митинги на площадях, кто взывает с трибун, кто призывает к революции и свержению власти, кто заявляет о том, что знает, как надо народу жить дальше, все они ненавидят и презирают этот самый народ, о благе которого они якобы пекутся. Они хотят осчастливить народ, не спрашивая у народа, хочет ли он придуманных кем-то правил счастья. И если мы дадим им возможность захватить власть, то они прольют моря крови, убивая всех, кто не захочет жить так, как ему приказывают все эти борцы.

Понимал ли шестилетний мальчик все то, что я сказал? Поймет ли все то, что я собираюсь сказать? Вряд ли. Я не педагог и опыта общения с шестилетними мальчиками у меня не было. Но, я считал своей обязанностью объяснить ему хоть какие-то азы жизни. И мне было важно, чтобы не развилась его психологическая травма, трансформировавшись в ненависть ко всему народу, который, якобы, виновен в гибели его мамы. Виновные должны быть названы, но тут, как говорится, нужно отделить мух от котлет. Да так, чтобы он меня понял.

— Нет простых решений, малыш. Государь не может быть слишком добрым, и не должен быть слишком суровым. Он должен быть справедливым, мудрым и знать, куда он ведет свой народ, свою Державу. Когда Господь призывает на царство нового Императора, он вручает его заботам жизнь и судьбу миллионов подданных, их детей, внуков, их далеких потомков. Государь подобен садовнику, заботам которого вверен большой сад. Каждый день садовник обходит свой сад, следя за тем, чтобы все было в порядке, чтобы не мешали росту сорняки и паразиты, чтобы буря не ломала ветви, чтобы черви не съели плоды, а злые соседи не вторглись и не губили деревья, и не отобрали себе кусок твоего сада. Садовник мало спит, мало отдыхает и много трудится. Многое из того, что он сажает, принесет плоды через много лет, и садовник их уже не застанет. Но он помнит, что он получил свой сад от своего отца, а тот от деда своего и так далее, век за веком. И далее должно быть именно так.

Судя по взгляду Георгия, я, кажется, нашел форму подачи материала, так чтобы он понял, и ему было интересно.

— Но сорнякам и паразитам не нравится садовник. Они мечтают избавить сад от него, дабы никто не мешал им расти и шириться по всему саду. Рачительный садовник не нравится и многим злым соседям, которые с завистью поглядывают на этот сад, мечтая разделить его богатства между собой. И соседи эти могут ругать тебя за то, что ты выпалываешь сорняки, а не даешь им ту свободу, которую они так желают. А потому наш садовник должен быть мудр и уметь отделять сорняки от других растений сада, а злых соседей отличать от добрых. Сорняки нужно безжалостно выпалывать, не взирая на чье бы то ни было мнение, от злых соседей борониться, а с добрыми дружить. Дружить, но помнить, что интересы своего сада должны быть выше любой дружбы, любых соглашений, любых мнений о тебе и твоих действиях. Люди приходят и уходят, в соседних садах меняются садовники, и лишь твой сад должен быть важным для тебя. Его величию ты служишь.

Я указал на Златое крыльцо и площадку перед ним.

— Запомни, род Романовых вот уже шесть столетий служит славе и величию России. Три века из них мы правим русской Державой. Я говорю МЫ, потому что мы, и ты, и я, мы часть Династии. Наши предки многочисленны, равно как и под именем Романовых собрано множество людей, родов и фамилий. Но по духу мы — Романовы. Это наша Держава и наш сад, который вверил нашим заботам Небесный Садовник. И если мы забудем то предназначение, ради которого нам доверена судьба сада, если мнение соседей или верещание сорняков и паразитов для нас будет более важным, то грош нам цена, значит, пришла пора менять садовника.

В горле у меня пересохло, но нечего было и думать в такой момент кликнуть кого-то из обслуги. Я кашлянул и продолжил.

— И еще запомни. Да, садовнику приходится выпалывать сорняки, вырезать дикие побеги, прорежать излишне густые ветви, не дающие плодов. Но это лишь необходимая работа, а не смысл служения. Император правит для процветания Державы и народа, а не для сластвования за его счет. И как главный садовник, Император должен следить не только за самим садом, но и за помощниками, которых он призвал для служения саду. Если помощник занят не тем делом, если выпалывает все подряд без разбору, не различая хорошее и плохое, если помощник предается праздности, полагая, что поскольку его предки заслужили право быть помощниками главного садовника, то ему и делать ничего не нужно, если ты видишь все это — избавляйся от таких помощников. Избавляйся без жалости, но и без лишней жестокости. Все должны знать, что виновный наказан за дело, и не суровей чем было положено.

Делаю паузу для отделения одной мысли от другой.

— И главное. Крепко накрепко запомни. Главный садовник является садовником лишь до тех пор, пока есть его сад. Поэтому, когда возникает выбор между интересами помощников и интересами сада, выбор должен быть сделан именно такой, при котором сад будет процветать. Помощники приходят и уходят, а сад вечен. И получив его от предков, садовник должен оставить сад своим потомкам цветущим и здоровым, и чтобы долгие века шептались между собой листьями деревья, посаженные разными садовниками, передававшими сад от одного к другому из века в век.

* * *

ПАРИЖ. ПОСОЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. 16 (29) марта 1917 года.

— Однако!

Полковник граф Игнатьев лишь покачал головой, возвращая Мостовскому его БУМАГУ.

— Алексей Алексеевич, вы знаете, в какой непростой ситуации мы оказались. Отношения между Россией и союзниками по Антанте стремительно портятся, и дай бог, чтобы дело не дошло до более серьезных инцидентов. Но мы должны быть готовы и к такому повороту событий. Я привез вам новые инструкции из Москвы, которые помогут вам сориентироваться в сложившейся ситуации. Государь высоко ценит результаты вашей работы во Франции и одной из моих главных задач в этой миссии является максимальное содействие вашей деятельности. Содействие во всех сферах, включая финансовые и организационные вопросы, скорейшее принятие решений на самом высоком уровне, обеспечение вас всем необходимым.

Игнатьев хмуро прошелся по кабинету.

— Александр Петрович, поверьте, мне очень лестно услышать о высокой оценке Его Императорским Величеством моей скромной работы здесь, но все же не могу не обратить ваше внимание на некоторые моменты. Я возглавляю российскую миссию в Межсоюзническом разведывательном бюро при военном министерстве Франции. Вся наша деятельность велась в интересах стран Антанты и против Центральных держав. Признаться, ухудшение отношений между Россией и Францией ставит нас здесь в весьма щекотливое, и, прямо скажем, в очень двусмысленное положение. Посольство, русская военная миссия и Русский Экспедиционный корпус могут стать заложниками такой ситуации.

— Я понимаю, я так же, как и вы, здесь, во Франции, выполняю повеления нашего Государя и военного командования. И наш долг быть готовыми защищать интересы нашего Отечества при любом варианте развития событий, уж простите за высокопарные слова. Межгосударственные отношения могут пойти в разнос в любой момент. Я смею ожидать такого ухудшения с началом судебного процесса над участниками Мартовского мятежа. У нас от силы недели две. И это при том, что вскоре начнется наступление Нивеля, которое так же может привести к весьма непредсказуемым последствиям для наших отношений со странами Антанты. И если мы не будем готовы, если мы не предпримем превентивных мер, то катастрофа будет целиком на нашей совести.

Полковник насторожился:

— О каких мерах вы говорите?

— Во-первых, мы должны быть готовы к ситуации, при которой из России поступит прямой приказ, запрещающий Русскому Экспедиционному корпусу принимать участие в наступлении Нивеля.

Игнатьев даже присвистнул.

— Это союзникам крайне не понравится, смею вас уверить.

— Вот именно, я об этом и толкую. Какие могут быть действия с их стороны?

Полковник сделал неопределенный жест.

— Трудно сказать. Возможно, союзное командование потребует интернирования корпуса, со всеми вытекающими последствиями. Возможно, сделают вид, что так и надо. Хотя я бы на это не очень-то рассчитывал. Однозначно, восторга не будет. Положение во Франции и Британии весьма неустойчивое. Пацифизм набирает обороты, растут революционные брожения, дисциплина в войсках падает. И скандал с Россией будет тут весьма некстати, а уж отказ от наступления может вызвать настоящую бурю, и во что она выльется, я предсказывать не берусь. Как, впрочем, и командование союзников. Поэтому реакция может быть, какой угодно острой. Для крайнего их недовольства достаточно тех сообщений, которые уже приходят из Москвы с призывами к миру.

— А если случится катастрофа, насколько велик шанс, что они предпочтут назначить крайних в лице России? Мол, из-за предательства русских верное наступление Нивеля провалилось?

Граф возразил:

— Пока, наступление Нивеля не выглядит совсем уж без шансов. Наоборот, союзники полны оптимизма, и мне кажется, весьма искреннего.

В свою очередь Мостовский уточнил:

— Вы же возглавляете разведку, разве у вас нет информации о том, что германцы готовятся и, разумеется, они в курсе самого наступления, его состава и примерных сроков?

Тот хмыкнул.

— Ну, Александр Петрович, быть готовым и удержать фронт, вещи все ж таки разные. Нет, нельзя однозначно быть уверенным в том, что Нивелю удастся прорыв, но пока преобладающее общественное мнение во Франции и во французской армии можно охарактеризовать примерно так: "Мы хотим мира, Эльзас и Лотарингию!". А за эти территории нужно наступать. Другое дело, если прорвать фронт не удастся, и потери французы понесут большие. Вот в этом случае всякое может случиться. И на этом фоне французским властям пример отказавшегося наступать русского корпуса, будет весьма неудобен, и в Париже это прекрасно понимают. Посему, можно ожидать любых мер, вплоть до интернирования корпуса. А может и всей военной миссии во Франции. Единственный вопрос — они сделают это до наступления или предпочтут не усугублять отношения и не подрывать общественное мнение накануне наступления. Я склоняюсь ко второму варианту. Тем более что, повторюсь, в Париже уверены в успехе предстоящего наступления.

— То есть у нас на подготовку к возможному интернированию корпуса есть пара недель времени?

— Возможно, даже недели три-четыре. Наступление так же требует времени. Я бы, разумеется, не исключал попытку интернирования до наступления, но шанс на это очень небольшой. Скорее, они предпочтут припомнить России отказ от участия в наступлении и отодвинуть от раздела победного пирога.

— Что ж, нужно готовиться к этому сроку. Нужно прозондировать участие Красного Креста и нейтралов в этом деле. Какова ваша разведывательная сеть в самой Франции?

Игнатьев смерил его мрачным взглядом.

— Прошу заметить, что это как бы не совсем дружественные действия по отношению к союзникам.

— Ну, французов и британцев это соображение не остановило от действий против России. А если серьезно?

Полковник почесал пальцем левую бровь и хмуро сообщил:

— Есть и во Франции и в Англии. Иначе, зачем мы здесь?

— Имеются ли выходы на местных революционеров?

Граф удивился.

— А это еще зачем?

— Затем, что на войне все средства хороши. И если мы ПОКА с Францией не воюем, то это не значит, что такой теоретической возможности не существует в принципе. Вот только не говорите мне, что у вас нет на сей счет вариантов на черный день.

Игнатьев встал и подошел к окну. Повисла тягостная тишина. Наконец, полковник нехотя произнес:

— Разумеется, есть такие выходы, есть контакты не только во Франции и Британии, но и в Швейцарии. Мы приглядывали за их деятельностью в отношении России. Но, скажу откровенно, это очень опасная публика. Особенно наши соотечественники по ту сторону Альп. Если полыхнет, то трудно будет их удержать в рамках. И заигрывания с ними могут весьма конкретно выйти боком всем. Ладно, что уж тут говорить, на войне как на войне. Если потребуется, мы сможем дать им координаты некоторых тайников с деньгами и оружием. Разумеется, там не так чтобы очень много, армию не вооружишь, мы же делали закладки на всякий случай, вдруг германцы прорвутся, и придется посольству и миссии действовать в тылу у немцев. Но, если вы действительно готовы открыть дополнительное финансирование, то можем эту тему постараться расширить. Но нужно помнить, что за нами пристально наблюдают, особенно сейчас.

Граф обернулся.

— И раз уж у нас зашел такой разговор, то может вас заинтересует генерал Иванов?

— Весьма! А где он?

— В Париже. Но все дело в том, что посол Извольский запретил предпринимать меры на территории союзной Франции.

Мостовский усмехнулся и произнес:

— Вот как? Интересно. А можно подробнее?

Глава 8. От Москвы и до Парижа

МОСКВА. ПЯТНИЦКАЯ УЛИЦА. 17 (30) марта 1917 года.

— Твою мать…

Опять влип в дерьмо! Точнее, в навоз, но суть дела это не меняет. Что за безобразие! Я и в своем времени терпеть не мог всякого рода собачников, потому как их отпрыски (или питомцы?) гадили куда попало и где попало. Но те, хотя бы гадили по всяким газонам, а местные коняги заваливали своими результатами жизнедеятельности все дороги, и никакие дворники не были способны с этим оперативно справиться. Теперь я четко понимаю переживания Герберта Уэллса, который пророчествовал, что если прогресс так пойдет дальше, то улицы Лондона будут завалены навозом до второго этажа. Да и Менделеев наш не зря искал варианты быстрого разложения этого всего… э… хозяйства.

Стоило мне, пропустив трамвай, попытаться перебежать улицу, как я чуть было не попал под лошадь, но зато попал в навозную кучу посреди дороги, как раз уворачиваясь от второй возможной встречи с лошадью. Увернуться я увернулся, но вот сапоги изгваздал. Но, не я один такой, тут такого де… добра полные улицы. Так что следы этого "добра" имелись на обуви у многих. Понятно, почему калоши были весьма популярны в это время. Хотя, разумеется, какие калоши к офицерским сапогам?

Впрочем, судя по равнодушной реакции окружающих, эта тема парила отнюдь не всех. Прохожие довольно безразлично переступали попадающиеся на пути навозные кучи, переживая по этому поводу не больше, чем, если бы речь шла о простой грязи. Возможно, это у меня с непривычки такая обостренная реакция, но ничего с собой поделать не могу!

Вообще, Москва этого времени была городом довольно-таки грязным. Не в пример Питеру. Нет еще того столичного лоска, больше разухабистого хаоса, больше какой-то непосредственности. Заметно меньше автомобилей, чем в Петрограде, да и сама публика на улицах менее респектабельная.

Ловлю хмурый взгляд Климовича, и вот уже несколько человек поодиночке начали перемещаться на мою сторону дороги, беря меня в свободную коробочку.

Хотя их передвижения вряд ли были кем-то замечены, ведь тут отродясь не было светофоров, переходов и других атрибутов регулирования дорожного потока. Все ехали, как попало, а многочисленные пешеходы переходили улицу, где попало, точно так же уворачиваясь от проезжающих трамваев, саней, телег и редких автомобилей. Впрочем, зря я злословлю на это время, ведь еще многие десятилетия Советской власти пешеходы пересекали дороги по диагонали даже в Москве, а про провинцию и говорить нечего.

Как бы то ни было, но улицу я таки пересек. Что ж, Пятницкая этого времени была куда больше Пятницкой, чем в мое время. Все еще основная улица Замоскворечья, толпы спешащих людей, извозчики и стук копыт, крики, возгласы, шум и гам. Чем-то она мне напоминала Новый Арбат моего времени, но только значительно более узкий и низкий. И грязный. И запах другой.

И, кстати, еще одна примета этого времени — необычайно много флагов. Флаги встречались настолько часто, что порой казалось, что на каждом доме их по несколько штук. Имперские флаги, ленты белого, синего и красного цветов, какие-то транспаранты, еще бог знает что. И судя по всему, речь шла не столько о моем Высочайшем визите в Москву или о следствии переноса столицы, сколько о том, что вывешивать знамена было модно и они, в свою очередь, служили элементами наружной рекламы. Хотя, и без тщеславия владельцев особняков наверняка не обошлось, вот помню фотографии огромных деревянных кораблей, ходивших по Волге в прошлом веке, так они все были увешаны флагами так, что не дай бог. Причем флагами такого эпического размера, что будь это не фотографии, а картины, я бы с уверенностью сказал бы, что это какая-то художественная гипербола или больное воображение художника.

Но, в целом, очередная моя вылазка в народ пока не порадовала меня ничем интересным. Да и сам я никакого интереса ни для кого не представлял. Приклеенная борода скрывала мое лицо, а погоны капитана на потертой шинели делали мою военную выправку ничем не примечательной. Подумаешь, капитан! Мало ли капитанов ходит по Москве?

Тут меня весьма болезненно толкнули в бок. Чертыхнувшись, я обернулся.

— Простите великодушно!

Высокий плотный человек сделал неловкий извиняющийся поклон, но с учетом занятых рук, у него ничего не вышло.

— Пустое, сударь. Я могу вам чем-то помочь? Вижу вы в некотором затруднении.

Незнакомец растерянно оглядел расставленные на мостовой ящики и чемоданы, затем взглянул на две связки книг в руках и благодарно кивнул:

— О, милостивый государь, я был бы вам весьма признателен, если бы вы помогли мне погрузить мои вещи на извозчика.

— Сию минуту кликну вам извозчика.

Я поднял руку и к нам тут же подъехал "извозчик" из моей личной охраны. Хотя это дело и откладывало мой визит в новое здание Фронтового Братства, но общение с реальным человеком с улицы могло быть по-своему интересным.

Погрузив вещи в сани, я позволил себе осведомиться:

— Вижу, что отъезд ваш был спешным. Если это не секрет, то что послужило тому причиной?

Человек оглядел меня, затем спохватился:

— Простите сударь, разрешите отрекомендоваться — инженер Маршин Александр Тимофеевич.

— Капитан Артемьев Владимир Иванович.

— Весьма рад знакомству! — мы пожали друг другу руки, и инженер продолжил свое повествование. — Собственно дело в том, что я неожиданно попал в ситуацию, когда мне прямо с утра было отказано в квартире. Впрочем, я должен был догадаться, что этим все закончится. Все к тому и шло.

— Почему, позвольте полюбопытствовать?

— Потому что я живу… жил, в доходном доме, который находится на Пятницкой.

— Не уловил связи, уж простите.

— Все просто. Вы слышали, вероятно, о том, что в Москву перенесли столицу, будь она неладна?

— Разумеется.

— Вот с этого мои беды и начались. Вот уже несколько дней из всех крупных зданий, в которых расположены доходные дома спешным и явочным порядком выселяют всех постояльцев, а сами дома занимают прибывающие из Петрограда министерства и комитеты разного рода.

— Что значит, явочным порядком выселяют? Силой?

— О, нет-нет, все довольно вежливо, всем возвращают уплаченные наперед деньги за квартиру и даже выдают некую сумму в качестве компенсации расходов на переезд. Да и с владельцами доходных домов все чин по чину, долгосрочные договора найма на очень выгодных условиях, в общем, грех жаловаться, если бы все было не так спешно и неожиданно. Пряник и кнут во всей красе, как у нас это любят делать. Впрочем, сейчас хотя бы деньги платят, а прежде и такого бы не дождались.

— И что, никто не возмущался?

Инженер пожал плечами и невесело усмехнулся:

— А толку? У них на руках бумага о местностях, объявленных на военном положении. Ведь положение никто так и не отменил. Идет война, а посему они имеют право реквизировать для военных нужд все что угодно. Так что с нами еще вежливо обошлись.

Действительно, такое положение было и пока не было отменено по настоянию князя Волконского, которому оно как раз и развязывало руки при организации переезда структур в новую столицу. Так что я имел возможность воочию увидеть, как это работает непосредственно на местах. Ну, хотя бы денег дают и договора аренды заключают, а не просто реквизируют. Могло быть и так.

— И куда вы теперь?

Маршин покачал головой.

— Проедусь по доходным домам, может где-то удастся снять квартирку или хотя бы комнату. Только не на главных улицах, хватит мне одного приключения. Поищу поближе к заводу. Да и дешевле там, цены-то на жилье в Москве вон как выросли, а будут расти еще больше! Вон сколько людей разом стали искать себе новое жилище, да и столичный статус сразу отразился на стоимости жилья.

— Позвольте вам дать совет. У меня есть на примете небольшая квартирка по весьма сходной цене. Так случилось, что как раз сегодня я проводил на фронт своего однополчанина, который как раз снимал эту квартиру и только сегодня утром из нее съехал. Правда, это в районе Серпуховской заставы…

— О, так это же просто чудесно! Воистину, вы мой спаситель! Тем более что это совсем недалеко от АМО, где я имею честь быть инженером.

— АМО? — насторожился я. — Это который автомобильный завод?

— Точно так.

— Да, там недалеко будет. Что ж, Александр Тимофеевич, поезжайте. Вот вам адрес, спросите хозяина и передадите ему, что капитан Артемьев кланялся и просил помочь с квартирой. Надеюсь, мы с вами вскоре свидимся.

Мы распрощались, и сани с инженером Маршиным покатили на юг.

— Вот что, Евгений Константинович. Разузнайте все об инженере Маршине Александре Тимофеевиче с завода АМО. Что за человек, что умеет, как характеризуется. На службе узнайте и у владельца прежней квартиры. Но только аккуратно, не надо наводить тень на плетень и осложнять ему жизнь. Мне нужна просто справка.

— Понимаю. — Климович едва заметно кивнул. — Вы его на запасную квартиру номер три отправили? Рапорты нужны?

— Да. И парочку толковых филеров приставьте к нему, но так, чтобы он не заметил. В общем, понаблюдайте и дайте мне про него все.

— Будет сделано.

Генерал кивнул, благоразумно удержавшись от титулования. Да и одет он был в цивильную одежду, так что выглядел просто франтоватым господином средних лет. Так что козырять он так же не стал.

Я зашагал дальше по улице, оставив Климовича делать какие-то распоряжения. Что ж, отправив этого Маршина на одну из своих конспиративных квартир, да еще и в сопровождении "извозчика" из моей лично службы безопасности, я был уверен, что инженер этот не потеряется с моего горизонта. Чем-то он меня зацепил. Было что-то в его взгляде.

Такой же взгляд был у Марселя Плиа из экипажа "Муромца", который я имел честь награждать за беспримерный полет из Гатчины в Могилев и героическое спасение меня. Наградив, я перевел их всех в штат Собственного аэроотряда, назначив Горшкова командиром и своим личным пилотом. Так вот, судя по всему, Плиа был в своем роде гением, умевшем починить или собрать на коленке все что угодно, и, что самое главное, имевшем смотреть на вещи незашоренным взглядом, сразу подмечая суть и принимая смелые решения.

Проходя мимо очередного доходного дома, я вновь увидел картину спешного выселения постояльцев. Да, судя по растерянным лицам, вопрос с расселением продуман не до конца. Надо будет сделать замечание князю Волконскому. Пусть организуют какую-то группу по расселению, хотя бы предоставляя выселяемым перечень адресов, где есть свободные квартиры. Впрочем, тут Маршин прав, количество свободных квартир сейчас в Москве будет небольшим, а стоимость найма будет стремительно дорожать с каждым днем. Так что, перенеся столицу, я осложнил жизнь многим. Хотя, наверняка, дал толчок развитию города, который пока, правда, выльется лишь в подорожание всего.

Вообще, я все больше задумывался над вопросом постепенного разнесения столичных функций по разным городам, не концентрируя в Москве все и вся. Тем более что эпопея с переездом грозит затянуться, не позволяя быстро перенести в новую столицу все органы власти и управления. Да и нужно ли? В том же Петрограде можно вполне оставить Государственный Совет, Адмиралтейство, какие-то судебные инстанции, еще какие-то органы второй важности. В Москве пусть будут органы непосредственной императорской власти — Канцелярия, Министерство Двора, военные и силовые министерства, Генштаб. Остальные министерства и собственно премьер-министра я бы отправил в глубинку, куда-нибудь в Самару или Казань. Новую Госдуму вообще куда-то в Омск, пусть депутаты думают, и государственные решения принимают в контексте Сибири и развития региона за Уралом. Биржи и основные торговые дела устроить где-нибудь в Нижнем Новгороде, российскую Академию Наук и основные научные центры куда-то в Новосибирск, который нынешний Новониколаевск. Даже будущего Патриарха куда-то в Сергиев Посад отправить, нечего в Москве небо коптить.

Каждый из таких центров станет притягивать к себе людей, деньги, ресурсы, развивая регионы и не давая чрезмерно концентрироваться этому самому "всему и вся" в Москве. Я может бы и саму столицу со временем перенес бы куда-то ближе к Сибири, но в ближайшие десять-двадцать лет этого делать нельзя — императорская власть должна сохранять свой символический сакральный статус, и Москва тут вне всяких конкуренций. А вот перенести правительство и прочее вполне можно. И даже нужно.

Разумеется, сейчас об этом говорить рано. Пока идет война, пока моя власть еще не абсолютно незыблема, распылять силы будет чистым самоубийством. А вот где-нибудь в году 1919-м, возможно с принятием Конституции, эту тему можно и провести. Пока же втихую готовить места под размещение структур на местах, решать вопросы с коммуникацией, отладить линии связи, радиостанции, организовать движение курьерских поездов, а со временем и каких-нибудь дирижаблей между основными центрами Империи…

А вот и Дом Лепешкиных, цель моего похода. Снова-таки флаги, и над воротами, и над самим зданием, и над каждым из строений во дворе. На воротах стоит детина в солдатской шинели, но, правда, без оружия. Хотя я подспудно ожидал увидеть человека с трехлинейкой, который накалывает на иглу штыка пропуска. Впрочем, пропуска ни от кого не требовали, да их и не было. Проходной двор во всей красе.

Прохожу внутрь. Мимо меня снуют какие-то люди, в основном военные, но общее впечатление как от штаба революции, нежели от военной организации. Суета, движ, и какой-то ошалелый блеск в глазах у многих.

— Что вам угодно, капитан?

— Мне угодно видеть полковника Дроздовского.

— По какому делу?

— По личному.

— Как вас представить?

Очень хотелось съязвить что-то типа "представьте меня у камина с сигарой", но я лишь сухо отрекомендовался:

— Капитан Артемьев.

Дежурный скрывается за дверью. Через десяток секунд оттуда начинают спешно выходить люди, косясь в мою сторону с любопытством. Еще через несколько секунд из кабинета выскочил давешний дежурный и, щелкнув каблуками, сообщил:

— Полковник ждет вас!

За мной закрывается дверь и бледный Дроздовский спешит мне навстречу. Я качаю головой, прерывая приветствие по всей форме, и хмуро замечаю:

— Как-то не совсем осмотрительно с вашей стороны, полковник, демонстрировать такой ажиотаж вокруг моей скромной персоны.

— Виноват! Но, это так неожиданно… Что-то случилось?

Усаживаюсь за стол и качаю головой.

— Нет, Михаил Гордеевич. Просто решил зайти на огонек и узнать как дела.

— Размещаем отделы и службы, идет регистрация фронтовиков, желающих присоединиться к Братству, начали обучение лекторов и агитаторов для работы в действующей армии и на предприятиях, идет запись добровольцев в Корпус Патриотов. По Москве уже записались около трехсот человек, примерно столько же в Петрограде.

— Что за люди?

— Разные. Немало старых офицеров, есть списанные из армии по болезни, других негодных к действительной службе хватает. Ну, и студенты.

— Студенты?

— Да, не так чтобы массово, но есть тенденция.

— Присмотритесь к ним. Что еще?

— Наши уполномоченные отправились в Киев, Гельсингфорс, Харьков и Одессу. Готовим отправку в еще несколько городов. Но людей пока не хватает, нужно учить и нужно организовать строевую подготовку для Корпуса. Здесь же такую подготовку вести негде. Ищем возможности.

— Почему бы вам не начать обучение Корпуса Патриотов прямо на Красной площади?

— Хм… Жалкое будет зрелище.

Я сделал жест рукой:

— Не боги горшки обжигают. Пока это не претендует на смотр и на показательные упражнения кадрового полка Лейб-Гвардии, так что не принципиально. Пусть москвичи посмотрят на таких же горожан, которые не остались в стороне от призыва Отечества. Что касается места для реальной строевой подготовки, то думаю, в ближайшие дни у вас появится возможность заниматься этим на полигоне Николаевских казарм. А вообще, скоро потеплеет, готовьтесь к летним лагерям. Главное, обеспечьте мне в течение этой недели выход отрядов Корпуса Патриотов на патрулирование улиц Москвы и Петрограда. Важен сам факт и само присутствие Фронтового Братства на улицах столиц. Это сдержит одних и воодушевит других. Обратитесь к генералу Тимановскому, пусть он подкинет вам дюжину-другую толковых фронтовиков в качестве костяка Корпуса Патриотов. Да и другие фронтовые части пощипайте. И подумайте над какими-то акциями по пропаганде идей Освобождения и задач Братства. Скооперируйтесь с Министерством информации, думаю, что господин Суворин окажет вам все необходимое содействие. И еще. Мне нужна активная молодежь и активные барышни. Где-то через месяц я хочу провести учредительные съезды молодежных и женских организаций Освобождения, а для этого мне нужно толковые и адекватные люди в Москве, Петрограде и других городах, которые и станут базой для развития таких организаций. Посему — ищите людей во Фронтовом Братстве и в Корпусе Патриотов, привлекайте таких людей со стороны. И немедля отправляйте их дела ко мне.

— Сделаем, Го…

Я сделал предостерегающий жест и завершил визит словами:

— Запомните, Михаил Гордеевич. Темп, нам нужен темп. Мы не можем терять инициативу, а значит, двигаемся вперед, обходя очаги сопротивления и беря под контроль стратегические узлы, которые станут залогом нашей победы. Через месяц Фронтовое Братство и Корпус Патриотов должны стать реальной силой в общеимперском масштабе. Организационной силой и силой, которая станет паровозом, тянущим наше общество в будущее. Не отвлекайтесь на мелочи и суету. Я даю вам карт-бланш, но хочу получить от вас результат. Срок — месяц.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 17 (30) марта 1917 года.

— Таким образом, можно сказать, что основные следственные действия завершены и после некоторых технических процедур мы можем переходить к военному трибуналу, к коему относится данное дело согласно статьи 12 Правил о местностях, объявленных на военном положении, на основании статьи 29 Положения о полевом управлении войск, предусматривающее право предания гражданских лиц военно-полевому суду по всем делам, направляемым в военный суд, по коим еще не состоялось предания обвиняемых суду, и которые могут быть делаемы, как по отношению к отдельным делам, так и по отношению к целым категориям дел, с предварительным, в последнем случае, объявлением о сем во всеобщее сведение…

— Благодарю вас, генерал, давайте без юридических подробностей.

— Слушаюсь, Государь. Если коротко, то мы готовы к процедуре трибунала. Следственные действия еще ведутся, но основные показания собраны, чему очень поспособствовал господин Рейли, который стал просто неоценимым кладезем информации о подрывной деятельности против России и царствующего Дома.

Я внимательно посмотрел на Батюшина.

— Генерал, вы должны помнить, что это не закрытое заседание трибунала, а открытый процесс с адвокатами, репортерами и прочей мишурой, которая символизирует независимое правосудие. Гарантируете ли вы мне не только результат, но и безупречную картинку?

Батюшин задумался. Через некоторое время он кивнул:

— Да, мой Государь! Доказательная база собрана, господин Рейли будет главным солистом, с остальными не будет критических проблем, даже если они начнут отпираться, поскольку свидетельств против них достаточно и свидетели готовы выступить в суде. Но вот только у меня нет полной уверенности в показаниях Великого Князя Кирилла Владимировича, уж слишком своенравно он себя ведет, явно рассчитывая на помощь великокняжеских родственников.

Генерал протянул мне тонкую папку.

— Тут краткое извлечение из дел, Государь. Все основные документы при мне, и если будет угодно Вашему Императорскому Величеству, то я могу предоставить все свидетельства незамедлительно.

Я пробежал взглядом листки с резюме по делу. Вроде все красиво. Но зная эту эпоху, хочется подробностей.

— Меня интересуют показания Рейли.

В этот раз папка реальной толщины, куда большей, чем я показывал Гурко еще в Петрограде. Да, после нашего приватного общения господин Розенблюм явно пошел на поправку.

Листы, листы, листы. Показания за показаниями. Свидетельства. Доносы. Местами даже чувствовалось злорадство. Видимо, не все, с кем приходилось иметь дело господину Рейли, ему нравились и сейчас он их сдавал с явным удовольствием.

Минут через пятнадцать я закрыл папку. Что ж, Розенблюм реально идет на поправку, так что может и не помрет в этот раз. Уж больно голос у больного прорезался, да и память стала просто на зависть многим. Ну, тем, кого еще не успели повесить.

— Да, картина интересная. Сколько арестовали?

Батюшин склонил голову и затем ответил:

— Сто двадцать семь человек, включая Великого Князя, господ Родзянко, Милюкова, Гучкова, Джонсона и прочих.

— Кстати о Родзянко. Как дела в Государственной Думе?

Генерал кивнул.

— Беседы проведены с большинством депутатов. Материалы, предоставленные Министерством внутренних дел на каждого из собеседников, очень помогли душевности разговора с каждым.

— И?

— Все будет нормально, Ваше Императорское Величество. Я ручаюсь.

— Ваши бы слова да Богу в уши. Вы знаете, чем рискуете?

— Так точно, Ваше Императорское Величество!

Эх, нет у меня возможности проверить каждое слово! Пока нет. Но даст Бог пережить все это…

— Генерал, я хочу, чтобы публичный процесс над изменниками начался не позднее 1 апреля. Это очень важно, вы меня понимаете?

— Так точно, Государь. — Батюшин поклонился. — Все будет сделано.

— Прекрасно. Я рассчитываю на вас.

Генерал вновь кивнул.

— Каков шанс, что все арестованные по делу дадут показания?

Батюшин покачал головой.

— Трудно сказать, мой Государь. Времени осталось мало, а вы повелели не портить экстерьер подсудимых, дабы не портить картинку для суда. Постараемся, но…

Он развел руками.

— И вы, надеюсь, понимаете, что все получат смертный приговор?

— Так точно, Ваше Императорское Величество.

— И я, надеюсь, что вы понимаете, что для приговоренных к казни все только начинается?

Батюшин посмотрел на меня внимательно. Я продолжил.

— Генерал, я требую информации. Судьба приговоренных к смерти меня не интересует. Можете им обещать что угодно. Можете им обещать комфортную жизнь, сохранение имущества и новый паспорт. Можете порезать их на пулеметные ленты, пообещать арестовать всю семью и проклясть их род до седьмого колена. Делайте, что считаете нужным, но дайте мне информацию. Мне нужны сведения по трем направлениям — подрывная деятельность против государства, коррупция и участие в тайных обществах любого свойства. Вы меня поняли?

Батюшин выдержал мой взгляд и кивнул.

— Так точно, Ваше Императорское Величество!

Я внимательно посмотрел ему в глаза.

— Что-то еще, Николай Степанович?

Генерал кивнул.

— Я хотел бы получить ваше добро на арест некоторых лиц, Государь…

* * *

ПАРИЖ. ФРАНЦИЯ. 18 (31) марта 1917 года.

Место действия: Париж, бульвар Инвалидов.

Действующие лица: двое в штатском, один с бородой, другой гладко выбрит.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! — отчеканил гладковыбритый, вытягиваясь перед сидящим.

Бородатый вздрогнул и обеспокоенно завертел головой. Затем его взгляд с явным трудом фокусируется на лице стоящего.

Наконец, старик молвил:

— Я вас определенно уже видел. Где-то…

Стоящий коротко кивнул.

— Смею напомнить, ваше высокопревосходительство, имел честь участвовать в неких, известных вам событиях в городе Могилеве две недели назад. Штабс-капитан Мостовский к вашим услугам, ваше высокопревосходительство!

В глазах бородатого мелькнуло узнавание, но напряжение лишь усилилось. Старик еще раз оглянулся по сторонам, а затем спросил:

— Каким ветром вы здесь, штабс-капитан?

Мостовский бодро отрапортовал:

— Получил предписание о переводе в 1-ю особую пехотную бригаду Русского Экспедиционного корпуса, ваше высокопревосходительство!

— А, и вас тоже того… — старик усмехнулся каким-то своим мыслям. — Такова благодарность высочайших особ, штабс-капитан, такова их благодарность…

Мостовский не счел нужным комментировать данное утверждение, предпочтя промолчать.

Но старик явно расслабился. Он вдруг благожелательно указал на стул с другой стороны столика, за которым сидел.

— Присаживайтесь, штабс-капитан, присаживайтесь. На нас и так уже косятся.

Тот присел на краешек стула и бросил короткий взгляд на бутылку вина на столе. Вина там осталось немного, впрочем, судя по состоянию человека с бородой, эта бутылка, видимо, была уже не первой.

— Гарсон! Еще бутылку и бокал моему гостю!

Официант мгновенно испарился и через короткое время перед Мостовским уже наполнялся бокал.

Генерал пригубил и скривился.

— Гадость! И водки у них нет…

Александр Петрович вновь счел за благо промолчать. Впрочем, генерал и не нуждался в собеседниках, поскольку говорил сам.

— Вот такая вот у них там благодарность… — старик неопределенно махнул куда-то вверх и в сторону востока. — Что один, что второй… Да и третий не лучше бы был, попомните мое слово, штабс-капитан. Вот меня взять, служил верой и правдой, и что взамен? Я победил в Галицийской битве! Я захватил пятьдесят тысяч пленных! Да, а потом еще семьдесят тысяч. Семьдесят тысяч, да. И что взамен? Что взамен, я вас спрашиваю? Снимают с главнокомандующего фронтом и садят на мое место этого выскочку Брусилова! А меня, меня, заслуженного человека, победоносного полководца, отправляют состоять при Особе, словно я ни на что больше не способен! Этот выскочка Брусилов просто смеялся мне в глаза, когда прибыл принимать фронт! За мои победы, меня в ссылку! В ссылку, тем более обидную, что вместо побед, я теперь должен был быть шутом гороховым при Государе! Ни власти, ни почета, ни славы, словно гимназист, словно юнкер какой-то. Если бы не Государыня, то совсем бы забыли старика…

Генерал отпил из бокала.

— Брусилов, Алексеев, Рузский, не давший мне одержать блистательную победу под Варшавой, все они смеялись надо мной, насмехались прямо в лицо, иронично шептались прямо за моей спиной во время моих докладов Императору. И сам Государь не ценил, не отблагодарил, не дал настоящего дела, выставил на посмешище, на постоянное посмешище перед этими!

Старик стукнул по столу кулаком.

— И вот, когда появилась возможность отомстить, отыграться за все, я не стал колебаться. — он огладил свою роскошную бороду и самодовольно усмехнулся. — Знаете, штабс-капитан, когда Алексеев получил свою пулю, когда арестовывали Рузского, я был почти счастлив. И когда на Престол взошел новый Император, я думал, что все, кончились дни моей опалы, что наступил мой час. И что я получил взамен? Взамен, на то, что именно я фактически усадил его на Престол? Даже Тимановский произведен в генералы и стал командиром полка Лейб-Гвардии, а ведь он лишь выполнял мои приказы! А что получил я? Ничего. НИ-ЧЕ-ГО!

Нараспев повторил генерал и нехорошо усмехнулся.

— Именно что ничего! Пост главнокомандующего Петроградским военным округом? Так на этот пост меня назначил еще Николай! И вот когда я увидел, что пост Верховного Главнокомандующего отдают этому несносному Гурко, а пост военного министра отдают Александру Михайловичу, когда я увидел, что даже на освободившуюся должность главкосева, вместо Рузского, меня так же не собираются назначать, то тут уж я все понял! Благодарность! Такая вот у них благодарность! Попользоваться и выбросить на помойку! Зависть и черная неблагодарность! Брусиловский прорыв! А ведь это мои войска! Меня сняли, чтобы отдать всю славу этому выскочке! Мои! Именно МОИ войска подавили мятеж и даровали Престол Михаилу! А что взамен? Что взамен, я вас спрашиваю!

Иванов буквально рычал. Ноздри его раздувались, руки подрагивали, борода всклоченными прядями торчала в разные стороны. Он судорожно выпил бокал до дна и с опаской подошедший гарсон аккуратно вновь наполнил его. Но не успел он отойти, как генерал вновь осушил сосуд и требовательно уставился на официанта. Тот, словно под взглядом удава, вновь поднес бутылку к бокалу.

— Или вот вы, штабс-капитан! — старик указал на сидящего напротив Мостовского. — Вот вы, рисковали жизнью, спасали Михаила из-под ареста, вы один из главных участников мятежа, который привел его к власти, что вы получили взамен? Благодарность? Да вас просто отправили с глаз долой подальше! Вы знаете, куда вас отправили? На смерть! Вы слышали о предстоящем наступлении Нивеля? Вот ваша 1-я особая бригада и пойдет в наступление в первых рядах! Вы боевой офицер и вы знаете, что это значит. Это взамен благодарности? Это благодарность, я вас спрашиваю? Нет, я не согласен с такой благодарностью! Покорнейше благодарю!

Генерал вновь осушил бокал. Дождавшись, пока гарсон нальет и уберется с глаз долой, Иванов продолжил, уже заметно захмелев:

— Нет, так нельзя. Нельзя так вместо благодарности. Я еще в русско-турецкую кровь проливал. И в русско-японскую тоже. И в эту войну. Три войны! Три! Где благодарность? Я Императора на Престол посадил, где она, благодарность, будь она трижды проклята! Нет ее! Нет.

Новый бокал расстался со своим содержимым.

— Пошел вон! — вдруг заорал Иванов на подбежавшего было гарсона. — Подслушивает, мерзавец…

Генерал наклонился к Мостовскому и громко зашептал, постоянно сбиваясь с мысли:

— Штабс-капитан, мы с вами товарищи по несчастью. И мы должны держаться вместе. У меня есть друзья тут в Париже… Я же когда того… сразу в посольство… да… Все не просто так! Благодарность, да… О! Я им много тогда рассказал… И сейчас тоже того… много рассказываю… Очень… Но, где благодарность? Что взамен? Мерзавцы!

Иванов вскочил с места, опрокинув стул, и пошатнувшись, проорал:

— Мерзавец! Счет!

И попытался усесться на валяющийся стул.

Мостовский подскочил и, подхватив под руки генерала, бережно усадил его на стоящий за соседним столиком стул.

Старик благожелательно посмотрел на "собеседника" и отечески похлопал его по щеке.

— Эх, штабс-капитан, штабс-капитан… Дурак ты, штабс-капитан… Бежать тебе надо, вот что я тебе скажу…

— Ваше высокопревосходительство, — Мостовский впервые подал голос с момента начала "разговора", — вы очень устали, вам отдохнуть нужно.

Генерал изобразил задумчивость и пьяно кивнул.

— Да, устал я.

После чего добавил ни к кому не обращаясь:

— Такая вот благодарность взамен…

— Ваше высокопревосходительство, позвольте отвезти вас домой. Сейчас вызову такси.

Иванов совершенно осоловело поднял голову.

— Такси? Пожалуй… Извольте, голубчик… Этим мерзавцам нельзя верить!

Мостовский помог подняться генералу и повел его к выходу. Рассчитавшись с гарсоном, к Иванову с другой стороны подошел еще один человек и помог сесть в машину. Затем, захлопнув дверь за Мостовским, сел за руль.

— Нарезался, вашвысокородь? — спросил Урядный, покосившись на спящего генерала.

— Не то слово. — усмехнулся Мостовский. — Давай, братец, в посольство.

— Это мы могем, не извольте сумлеваться!

— Слушай, братец, — вдруг поинтересовался Имперский Комиссар, — все хочу у тебя спросить, ты же и по-русски говоришь не приведи Господь, откуда ж ты французский знаешь-то?

Урядный пожал плечами.

— Дык, мамка-то моя была горничной у барыни, ну и чтоб барчуку, значиться, веселей было учиться, меня ему в компанию определили. А поскоку барчука драть розгами воспрещалось, то учитель, значиться, на мне за нас двоих-то и того, отыгрывался, значит. Драл пошто зря, ну и за каждую ошибку, значиться, тоже драл. Вот науки свои мне аккурат и вбил, вот.

Мостовский рассмеялся.

— Мальчик для битья, значит! А что ж он тебе русский язык не вбил, как следует?

— Ну, дык, он его нам и не преподавал, он другие науки преподавал. А русскому языку барчука другой учил, а он меня, значиться, не драл розгами.

Урядный помолчал, а затем добавил вдруг:

— Мы, вашвысокородь, еще в англицком могем, ежели что.

— Да ты кладезь знаний! — Мостовский хитро посмотрел на Урядного. — А ты точно из крестьян, или темнишь что-то?

Тот насупился.

— Ладно, не обижайся. Вот мы и приехали.

Выгрузив ценный груз и раздав указания, Имперский Комиссар повернулся к Урядному.

— Вот и все. Прошло тихо и гладко. Зря посол так нервничал. А ты молодец, быстро генерала нашел.

Урядный пожал плечами.

— Дык, ничего хитрого. Полковник указал примерный район. Я иду, а он сидит.

— Везучий ты, шельмец. Замолвлю за тебя словечко перед Государем!

Унтер вытянулся:

— Рады стараться, ваше высокоблагородие!

Глава 9. Выбор будущего

МОСКВА. КРЕМЛЬ. СОБОР СПАСА ПРЕОБРАЖЕНИЯ НА БОРУ. 18 (31) марта 1917 года.

Лишь потрескивание свечей нарушало тишину древнего храма, и лишь свет свечей немного рассеивал тот полумрак, который не в силах был рассеять естественный свет, поступающий из узких маленьких окон.

Зажатый со всех сторон высокими корпусами Большого Кремлевского и Теремного дворцов, собор казался маленьким и словно игрушечным. Впрочем, домовой храм многих поколений русских правителей, повидал за свои шесть с лишком веков всякое. Построенный, по преданию, первым московским Рюриковичем, видел он и величие Великокняжеской усыпальницы, и упадок запустения во времена Тохтамыша и Наполеона, познал разрушения, пожары, поджоги и перестройки. Видел он и пышность торжественных богослужений, и многолетнюю тишину забвения. К счастью, сноса 1931 года он еще не видел, и, надеюсь, не увидит.

Вероятно, мои предшественники, точно так же, стояли здесь. Возможно, они истово молились, возможно, просто размышляли в тишине. Стоял и я.

По моему приказу в собор никого не пускали. Службы не было. Тут вообще никого не было. Только я и древние образа, взирающие на меня со всех сторон. Какую ношу ты взвалил на себя, человечек? По плечу ли тебе сия ноша? Сдюжишь ли? Не облажаешься?

Впрочем, про "облажаешься", это я уже от себя добавил. Потому как предстояло мне сделать выбор, от которого зависело будущее, и лучшего места для размышлений, найти мне было трудно.

А терзал мою душу непростой выбор — когда мне официально объявлять об одностороннем прекращении Россией любых наступательных действий на любых фронтах на ближайшие сто дней. Что бы я там кому ни говорил, но пока все это были лишь лозунги и пустые разговоры, которые ни на что не влияли и ни к чему не обязывали. Объявляя же "100 дней для мира", я переворачивал всю историю с ног на голову.

Нет, разумеется, мое воцарение уже изменило ход истории, но пока это касается лишь России, да и то, пока лишь косвенным образом. Ход войны пока никак не изменился, и, в теории, у меня до сих пор сохраняется возможность не предпринимать никаких резких движений на внешнем направлении, пустить все идти своим чередом, спокойно воюя еще год-полтора, с тем, чтобы в том самом вагоне в Компьенском лесу были и русские представители. Ну, погибнет при этом дополнительно пару-тройку миллионов моих подданных, но так на то и война. Многие, типа Кирилла Владимировича, считают такую убыль "ртов" благом для страны.

Но этот, по-своему соблазнительный вариант, я отбросил, не веря в то, что России просто так удастся занять свое место за столом победителей. Если уж "союзники" взялись нас топить, то они это будут делать и дальше, и у нас есть только два варианта — или, поджав хвост, надеяться на то, что нас допустят "в приличную компанию", заранее соглашаясь на все унижения и обманы при дележе пирога, или же, сломать господам всю игру и заставить их играть в игру нашу, по нашим правилам.

И лучшего момента, чем наступление Нивеля, мне было трудно себе представить. Катастрофа на Западном фронте была России однозначно на руку. И для усиления эффекта этой катастрофы были все средства хороши. И "100 дней для мира" были как раз одним из таких средств. Но проблема заключалась в том, что под удар мог попасть Русский Экспедиционный корпус во Франции, как, впрочем, и Экспедиционный корпус на Балканах. В основном, конечно, во Франции, где все могло принять самые неприятные формы. Могли погибнуть мои солдаты.

Разумеется, если я не объявлю мирную инициативу, то, как минимум, несколько тысяч моих солдат погибнет во время наступления. А если объявлю? Не попадут ли в капкан русские бригады на Западном фронте? Опять же, через три дня должна случиться Червищенская катастрофа на Стоходе, где Россия потеряет две дивизии от неожиданного удара немцев. Я наивно полагал, что моего послезнания достаточно, для того, чтобы катастрофу предотвратить. Ага, как бы не так! Не раскрыв источник своих знаний, я никак не мог исправить ситуацию, потому как меня тут просто бы не поняли — как так, столько крови пролили, положили в безумных атаках весь цвет Гвардии, и вдруг, Царь приказал отходить, бросать с таким трудом завоеванное? Да меня тут не то, что табакеркой, троном прихлопнут!

И все, вопрос гибели двух дивизий так не решишь. Что я им скажу? Что в ночь на третье апреля река Стоход неожиданно разольется и снесет мосты, оставив две дивизии отрезанными? Что немцы воспользуются ситуацией и нанесут мощный удар, смяв оборону и взяв огромное количество трофеев и пленных? Нет, тут и обсуждать нечего. Хотя, когда случится Червищенская катастрофа, она ударит по авторитету русской власти немногим меньше, чем катастрофа Нивеля по французам и англичанам.

Посему, как говорили большевики, не будем ждать милости от природы. Нужно делать первый шаг самим.

Однако и тут не все просто! Если объявить "100 дней" до катастрофы на Стоходе, то получив удар немцев, я получаю не только катастрофу на фронте, но и катастрофу вообще во всей Большой Игре, обессмысливая все инициативы и ходы. В то же время, объявить позже так же невозможно, этого не поймет никто, свои же в первую очередь. Как так, скажут, нас только что разгромили, а мы униженно лезем с предложениями мира? Не капитуляция ли это? И все, революция мне обеспечена!

Опять же, 6 апреля в войну должны вступить США, а мне, признаться, этого очень хотелось бы избежать, или, как минимум, оттянуть это событие хотя бы на месяц. А для этого нужно дать весомый аргумент сторонникам изоляционизма среди американских элит. Если же Россия объявит эти самые "100 дней", а Нивель потерпит кровавую катастрофу, то популярность идеи посылать американских парней гибнуть не пойми за что в далекую Европу, может ощутимо снизиться.

Что ж, судя по всему, выбора у меня нет.

— Александр Павлович, — повелел я Кутепову, выходя из храма, — телеграфируйте "добро" Мостовскому.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 18 (31) марта 1917 года.

Он сидел, менялся в лице, бледнел, покрывался пятнами, потел, промакивал лоб белоснежным платочком, вновь бледнел, перевернув очередную страницу. Затем еще одну. И еще.

Страницы сменяли друг друга, а вслед за ними менялись и выражения его лица, проходя все стадии от недоумения, через возмущение, до самого ужаса, когда папка в руках, казалось, вот-вот рассыплется по полу моего кабинета.

— Империи нужны герои, — сообщил я читающему. — А героев вешать не принято. Но могу ли я доверять герою, вот в чем вопрос.

— Государь! Я…

Качаю головой.

— Это лишь слова. О цене слов героя можно судить вот по этой папке. Участие в двух заговорах против Императора, которому этим героем ранее была дважды принесена присяга, это, знаете ли, наводит на некоторые размышления.

— Я клянусь, что…

— Вот опять, — сокрушенно вздыхаю. — Зачем употреблять высокопарные слова, если только что дважды было доказано, что за ними ничего не стоит, кроме, простите, громкого звука?

— Государь, как я могу доказать свою верность?

— Еще раз? Это будет уже третья попытка. Не находите, что это как-то уже становится неприличным?

Он замолчал и как-то сник.

Выждав некоторое время, я задаю риторический вопрос:

— И что прикажете мне с вами делать? Я вам даже застрелиться не могу позволить. По крайней мере, официально. Придется опубликовать обширный геройский некролог, в котором будет отмечено, что вас убили избежавшие ареста заговорщики, как видного борца с мятежом. Устоит вас такой некролог, генерал? Или предпочитаете что-то более романтическое?

Мой собеседник судорожно сглотнул и сделал еще одну попытку:

— Ваше Императорское Величество, позвольте мне доказать свою верность трону и Отечеству! Я сделаю все, что потребуется!

С сомнением качаю головой.

— Как говорят в таких случаях, хотел бы в Рай, да грехи не пускают. А грехов в этой папке перечислено более чем достаточно. Хорошо, допустим, я мог бы вам дать шанс побыть героем еще какое-то время. Ну, скажем, до тех пор, пока вы меня не разочаруете.

— Государь! Ваше Императорское Величество! Только прикажите! Любое повеление! Богом клянусь!

— Бога-то хоть оставьте в покое! Не берите грех на душу еще и этим.

Генерал замолчал.

— Что ж, мы продолжим наш разговор, но только после того, как вы дадите показания генералу Батюшину. Полные и откровенные показания. В частности, меня очень интересовали бы показания о том, про что вы говорили, посещая Владимировичей и об их участии в этом деле. Не нужно на них наговаривать, но и выгораживать их не следует. Вы меня понимаете? Все изменники должны быть покараны.

Смотрю в упор на генерала и уточняю.

— Или получить по заслугам. Идите, Батюшин ждет вашей исповеди, генерал!

Оставшись один, подхожу к окну. Да, жаль, что не могу себе позволить его повесить.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 18 (31) марта 1917 года.

Я слушал доклад Маниковского. Цифры, тысячи, миллионы. Штук, пудов, вагонов. Данных, характеристик, объемов, сроков. Производителей, конструкторов, владельцев, губернаторов, министров. Полков, дивизий, армий, фронтов. Эшелоны, эшелоны, эшелоны. Проблемы, проблемы, проблемы…

Нет, надо отдать должное генералу Маниковскому, проблемы он старался решать и решать, по возможности, оперативно. Но слишком много было этих проблем, а Министр вооружений и военных нужд все же не Господь Бог, хотя решительности ему было не занимать.

Не испытывая особого пиетета перед иностранцами, как, впрочем, и перед отечественным частным капиталом, он был непримиримым противником любой расслабленности, любых отговорок и отписок, но больше всего ненавидел явное завышение цен на закупаемую военную продукцию, будь то снаряды, пушки, патроны, аэропланы или гимнастерки для солдат. По его распоряжению, при всех крупных частных производителях были созданы представительства Министерства, задачей которых был контроль за качеством, ценами и сроками, а также все вопросы быстрого взаимодействия между Министерством и частным производителем. И насколько я мог судить, на такие должности подбирались молодые и весьма энергичные кадры. Что ж, посмотрим, не потонут ли эти кадры в коррупции. Ладно, пусть начнут, а там видно будет.

— Что с затором с поставкой грузов, скопившихся в Романове-на-Мурмане? В частности, особо интересуют двигатели для аэропланов.

— Представитель выехал туда. Сделаем все возможное. Но, Государь, тут еще проблема с малой пропускной способностью железной дороги оттуда. Нужно как-то решить вопрос с расширением.

Я прошелся по кабинету. Что ж, без создания строительных войск в помощь железнодорожным, мы этот вопрос не решим. Тем более что строить нам нужно очень и очень много всего.

— Алексей Алексеевич, исходите из того, что в любой момент все поставки от союзников могут прекратиться. Поэтому, в планировании обеспечения нужд армии, нужно исходить из того, что уже имеется на складах, или того, что мы можем произвести, без участия союзников. Отдельно изучите поставки из США.

Если они не вступят в войну, разумеется. И если моя Игра не закроет России и этот рынок. Но вслух, конечно, я сказал другое:

— Как там наши конструкторы? Что с производством аэропланов?

— Согласно утвержденных вами планов, согласованы объемы и марки производимых аэропланов, в том числе гидропланов. Более развернуто данный вопрос отражен в моем Высочайшем докладе.

— Хорошо, я посмотрю. Что автоматическая винтовка конструкции Федорова?

— Сестрорецкий оружейный завод всячески саботирует эту новинку, мотивируя тем, что они не справляются с заказанными ранее образцами серийного вооружения. На заводе строится цех, но пока трудно судить о сроках начала его работы.

— Нет, так дело не пойдет. Найдите решение, мне нужны эти автоматы в ближайшие пару месяцев в каком-то товарном количестве.

— Автоматы?

Я посмотрел на удивленного Маниковского.

— Ну, не называть же все время это оружие автоматической винтовкой? На войне скорость передачи приказов играет критическую роль. Нужно внедрять сокращения.

— Понимаю. Сделаем все возможное.

— Что завод в Коврове? Насколько реально там запустить производство этих автоматов в ближайшее время?

— Завод Первого русского акционерного общества ружейных и пулемётных заводов, еще в бытность мою начальником ГАУ, получил заказ на производство пятнадцати тысяч пулеметов "Мадсен". Работы идут полным ходом, и не хотелось бы нарушать производственный процесс новыми заказами, которые неизбежно внесут дезорганизацию в производство. А армии эти пулеметы крайне важны.

— Хорошо, Алексей Алексеевич, я не буду вмешиваться в вашу епархию, но жду от вас конкретных предложений в ближайшие дни. Мне нужен этот автомат. Идите, работайте.

Маниковский поклонился.

Через пару минут, вместо Маниковского, в кабинете вновь был мой утренний гость. Но не один, а с Батюшиным.

— Что ж, показания интересны, — я закрыл принесенную Батюшиным папку. — Насколько это помогло вашему расследованию?

— Местами весьма обнадеживающе. Мы можем начинать.

— Что ж, Николай Степанович, откладывать уже невозможно. Действуйте.

После ухода главы Следственного Комитета, изучающе смотрю на генерала.

— Итак, вижу, что шансы на исправление у вас имеются. И я вам дам этот шанс. Сегодня, вы сдаете дела своего фронта и переводитесь в Москву. Официально — на вакансию генерал-инспектора кавалерии. Фактически, ваша задача сформировать в тылу Румынского фронта еще один, резервный фронт. Мне нужен еще один решительный прорыв, но на этот раз на южном направлении. Удар должен рассечь фронт Центральных держав и имеет стратегическую цель — вывод Болгарии из войны. Я жду ваших предложений и надеюсь, что вы не разочаруете меня больше, генерал Брусилов!

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

Я обвел взглядом сидящих за длинным столом совещаний в Екатерининском зале. Генералы, генералы, генералы…

Впрочем, были еще и адмиралы — мой Военный министр Великий Князь Александр Михайлович, Морской министр Григорович, начальник Морского Генштаба Русин, командующий Черноморским флотом Колчак и командующий Балтийским флотом Эбергард. Ну, а в качестве генералов присутствовали главковерх Действующей армии Гурко, наштаверх Лукомский, главнокомандующие фронтами — главкокав Юденич, главкорум (по факту, не тащить же сюда моего царственного собрата румынского короля!) Щербачев, главкоюз Келлер, главкозап Драгомиров, главкосев Балуев, главнокомандующий Сухопутными войсками Великий Князь Николай Николаевич, главнокомандующий авиацией Горшков, исполняющий должность командующего Императорской Главной Квартирой Кутепов, глава военной разведки Ходнев, военной контрразведки Ерандаков, генерал-инспектор артиллерии и по совместительству исполняющий должность главнокомандующего Московским военным округом Великий Князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор кавалерии Брусилов, главнокомандующий Петроградским военным округом Корнилов, Министр вооружений и военных нужд Маниковский, Министр резервов Хорват, Министр сообщений Свиягин.

В общем, весь бомонд, так сказать. Двадцать три человека за длинным столом сияют золотыми погонами и поблескивают аксельбантами. Лишь Свиягин скромно выглядел среди военных в своем гражданском мундире.

Я заменил или передвинул со своих должностей очень многих, выстраивая систему под себя и нарушая сложившиеся правила игры в их тусовке. Причем "беседа" с Брусиловым была не первой и не последней в общем списке кадровых дел. Старые кадры, так или иначе становились повязанными новыми обстоятельствами или компроматом, а новые люди были обязаны мне больше, чем своим старым связям. В общем, я надеялся, что смогу удержать верность тех и других какое-то время. Ну, а кто зажрется, что ж, того сожрут преемники. Батюшину же тоже надо кого-то вешать…

— Господа! С момента окончания Петроградской конференции союзников прошло совсем мало времени. Однако же, слишком много событий произошло с тех пор. Событий, которые ставят под сомнение не только реальность принятых на конференции решений, но и подвергают серьезному испытанию саму идею союза Сердечного согласия. Действия по организации государственного переворота в союзной стране, как минимум, вызывают удивление и порицание. Подлый удар в спину союзника не может быть оправдан ничем, тем более, удар продуманный и повторенный после первой неудачи. Такие действия свидетельствуют о том, что решения о насильственном вмешательстве во внутренние дела России принимались на самом высоком уровне, что они не были случайной инициативой исполнителей, а наоборот, полностью соответствуют принятой государственной политике официального Лондона и Парижа. Что же может и должна предпринять Россия в сложившейся ситуации? Безусловно, мы не должны предпринимать скоропалительных решений на основе чувств, наши решения должны быть приняты на основе реальных фактов и иметь характер продуманной государственной политики.

Обвожу взглядом собравшихся.

— Во избежание недоразумений и превратного толкования, имеющихся в нашем распоряжении фактов, мы обратились к союзникам с предложением дать нам пояснения относительно сложившихся обстоятельств и сообщить нам свою официальную точку зрения на происходящие события. Кроме того, мы решительно потребовали от Франции и Великобритании официально подтвердить договоренности, достигнутые на Петроградской конференции, относительно прав и определения зон интересов Российской Империи в послевоенном устройстве мира. В частности, гарантировать наши права и притязания на зону Проливов и территорию Большой Армении. Однако никаких пояснений и гарантий мы так и не получили. Наоборот, нам в самой категорической форме было предложено прекратить расследование в отношении лиц, замешанных в Февральских и Мартовских заговорах и, фактически, сделать вид, будто бы ничего не произошло. Более того, недвусмысленно прозвучали угрозы пересмотреть наши прежние договоренности, в случае нашего упорствования в деле расследования заговоров и роли союзников в этом вопросе.

Отделяю сказанное.

— Совершенно очевидно, что ни одна уважающая себя держава, не согласится на подобный диктат и не проглотит череду попыток свергнуть законную власть. В особенности, если речь идет о действиях со стороны тех держав, которые до настоящего момента считались союзными. Тем не менее, мы все еще ждем ответов на поставленные нами вопросы. Разумеется, в условиях войны, мы лишены возможности ожидать ответов слишком долго, посему мы выдвигаем союзникам достаточно разумный срок для предоставления нам полных и всеобъемлющих разъяснений и гарантий, свидетельствующих о восстановлении в наших отношениях атмосферы полного доверия и взаимопонимания между нашими державами. Итак, наш срок — неделя. За неделю Господь Бог сотворил этот мир, а уж дать ответ за этот срок куда проще. Но, если мы не получим ответа или полученные разъяснения и гарантии окажутся недостаточными, Россия оставляет за собой право защищать свои интересы всеми доступными ей способами.

Жестко смотрю на собравшихся. Никаких поползновений и оппозиционности не видно. Даже мой чудный дядюшка Николай Николаевич сидит хмуро, но молча. А что он может сказать и чем подкрепить свои слова? Войск в его распоряжении больше нет никаких, а главком сухопутных войск синекура еще та. Да и царюет он теперь не на Кавказе, а сидит под присмотром в здании Военного министерства в Москве.

— Разумеется, два с половиной года войны не могут быть сброшены со счетов, и мы не можем себе позволить делать вид, что ничего не произошло. Сотни тысяч погибших, раненых и искалеченных взывают к нам, чтобы мы сделали так, чтобы все эти жертвы были не напрасными, да и сложившаяся стратегическая ситуация на фронтах не позволяет нам выйти из войны, вне зависимости от уровня доверия между союзниками.

А это косточка для "партии войны", которая опасается, что я сейчас кинусь в объятья Германии. Пусть чуток успокоятся.

— Однако действовать в прежнем ключе Россия так же не будет. Хватит таскать каштаны из огня для кого-то. В этой войне наша Империя должна решать в первую очередь свои собственные интересы. Каковы же наши интересы и наши задачи в этой войне? Первое — все оккупированные территории Империи должны быть освобождены, так или иначе. Российская Империя в Европе должна восстановить свои границы, какими они были на момент начала войны. Второе — зона Проливов должна входить в сферу безусловных прав и интересов России. Какие формы это примет — отдельный вопрос. Но Империя должна быть гарантирована от прохода иностранных военных кораблей в Черное море и получить неограниченный доступ российских военных кораблей и торговых судов через Проливы в Средиземное море, вне зависимости от международной обстановки или мнения третьих стран. Причем эти права и гарантии должны носить не только юридический, но и фактический, военный характер. Третье — Большая Армения. Империя, ни при каких обстоятельствах, не может допустить повторения геноцида армян и единственной приемлемой гарантией может быть только фактическое наличие русской армии на этой территории. Четвертое — наши единокровные братья славяне. Именно спасая сербов, вступила Россия в войну, и предать наших братьев на Балканах мы не можем. Посему, независимость и территориальная целостность Сербии, а так же безопасность всех славян, должны быть гарантированы Российской Империей, что может быть достигнуто лишь нашим прямым или опосредованным присутствием на Балканах. Мы не должны допустить угрозы повторения актов геноцида славянского населения ни в этом регионе, ни в Европе в целом. Вот, господа, основные направления нашей военной доктрины и внешней политики на ближайшие годы. Могут меняться формы нашего присутствия, гарантии наших прав и наших моральных обязательств, но суть нашей стратегии останется неизменной. И, разумеется, добиться всего этого, мы можем лишь своими собственными силами, не рассчитывая на милость кого бы то ни было.

Отпиваю воду из стакана.

— Итак, каковы же конкретные пути достижения указанных стратегических целей? Первое, мы должны обеспечить, словом или силой, освобождение всех наших территорий. Второе — так или иначе, решить вопрос с Османской Империей относительно наших требований по Проливам и по армянскому вопросу. В виду сложившихся обстоятельств и для усиления наших гарантий сербам, я считаю необходимым начать процесс переброски бригад Русского Экспедиционного корпуса из Франции на Балканский фронт, в помощь уже имеющимся там русским войскам. Этот вопрос мы поставим перед союзниками со всей определенностью, как обязательное условие продолжения нашего участия в военном союзе Сердечного согласия. Воевать во Франции русские бригады больше не будут. Мы не можем допустить, чтобы русские солдаты были заложниками наших отношений с союзниками. И еще. Для победного мира, то есть для окончания войны на приемлемых для нас условиях, мы должны навести порядок у себя дома. Порядок в армии, порядок в Империи.

Делаю паузу, глядя на лица присутствующих. Что ж, ни один мускул ни у кого не дрогнул, ничьи глаза не бегают, все чувствуют себя в относительной безопасности. После завершения моих кадровых перестановок и проведения душеспасительных бесед, каждый считает, что на некоторое время его личные позиции не находятся под серьезной угрозой, полагая, что все, что я хотел сделать, я уже сделал.

— Господа! Я хочу чтобы вы помнили — что бы мы ни говорили о мире, как бы мы не стремились к скорейшему завершению войны, боевые действия продлятся еще достаточно долго. Минимум год, а, возможно, и два. Состояние дел в Русской Императорской армии вам всем хорошо известно. Падение дисциплины, случаи братания на фронте, агитаторы — все это влияет на боевой дух и устойчивость войск даже в обороне. Наша армия существенно отстает от противника по уровню насыщения артиллерией и пулеметами, уступает по числу аэропланов и бронемашин. Тех же танков Императорская армия не имеет вовсе. Наша промышленность только-только начала выходить на требуемый темп исполнения военных заказов, о чем нам всем сегодня доложит господин Маниковский. В сложившихся условиях нам нужна стратегическая пауза, для укрепления армии и укрепления власти в России. Нужна пауза в боевых действиях и однозначное воздержание от любых наступательных операций, особенно на европейском театре войны. Мое отношение к предстоящему наступлению Нивеля вам всем известно. И в этом вопросе мы так же не сходимся во мнении с союзниками. Они уверены в победе, я уверен, что за наступлением последует катастрофа. И наша задача сейчас минимизировать последствия этой катастрофы для России. Для обоснования необходимой нам стратегической паузы и для обеспечения неучастия русских войск в авантюре Нивеля, я сегодня объявлю о нашей односторонней мирной инициативе, под названием "Сто дней для мира", на протяжении которых наша армия не будет наступать ни на одном участке фронта, если ее не вынудит к этому противник своими действиями. Данная инициатива должна продемонстрировать всему миру, народу России и нашим солдатам, что российская власть не ведет войну ради войны и стремится к скорейшему миру между народами. Наряду с объявленными идеями Освобождения, это придаст Империи новый вид и новое понимание своей роли и миссии в этом лучшем из миров. Мы призываем все воюющие стороны поддержать нашу инициативу и, в свою очередь, объявить аналогичные инициативы со своей стороны и выслать свои делегации в Стокгольм для начала переговоров о всеобщем перемирии. Я надеюсь, что наши союзники прислушаются к доводам разума и поддержат нашу инициативу. Перенос активной фазы кампании 1917 года на лето, позволит Антанте достаточно насытить войска тяжелым вооружением, артиллерией, пулеметами и танками. Каждый месяц перемирия в таком формате приближает нашу победу, поскольку положение Центральных держав становится все более отчаянным в плане продовольствия, и до сбора урожая положение там будет лишь ухудшаться. К сожалению, есть уверенность в том, что союзники…

В этот момент двери Екатерининского зала открылись и бледный граф Воронцов-Дашков быстро подошел ко мне.

— Ваше Императорское Величество! — склонился к моему уху адъютант. — Прошу меня простить, но аудиенции по чрезвычайному делу просит господин Министр иностранных дел.

Я удивленно посмотрел на него.

— Что за срочность? У меня совещание.

— Он сказал, что берет на себя ответственность, настаивая на срочной аудиенции. Дело чрезвычайное.

— Хорошо, проводите его ко мне в кабинет. Господа, — обратился я к присутствующим, — вынужден нас оставить на некоторое время.

Через пять минут я вновь хмуро смотрел на собравшихся генералов.

— Что ж, господа. Дело осложняется. Только что сообщили, что на автомобили русской дипломатической миссии в Париже совершено нападение. Убит посол Извольский. Это событие вынуждает нас принять срочные меры дипломатического и военного характера. Через четверть часа начнется экстренное совещание с участием премьер-министра и министра иностранных дел. Так же жду военного министра, главковерха и наштаверха Действующей армии. После чего, мы продолжим наше совещание.

Я встал, все немедленно поднялись со своих мест.

— Напоследок я хотел сказать вот что. При нападении на автомобили нашей дипмиссии в Париже, погиб так же и арестованный изменник бывший генерал Иванов. Но пусть не радуются изменники, он успел рассказать достаточно. Сообщаю так же, что на основании приобщенных к делу документов и писем, в том числе и бывшего наштаверха Алексеева, опираясь на многочисленные свидетельские показания, в том числе свидетельства присутствующих здесь генералов Лукомского и Брусилова, а также на показания, полученные в ходе допросов Великого Князя Кирилла Владимировича и арестованных британских подданных, допросов бывших генералов Рузского, Данилова, Хабалова, Беляева, Крымова, Иванова и других изменников, следствием установлено и доказано прямое и непосредственное участие в подготовке и осуществлении мятежей против Императора Всероссийского ВеликойЧасть третья. "Гроза семнадцатого года" Княгини Марии Павловны, Великого Князя Бориса Владимировича и Великого Князя Андрея Владимировича, которые сегодня, по обвинению в государственной измене, взяты под арест. На этом все, господа. Жду вас через два часа здесь же. Все свободны.

Часть третья. Гроза семнадцатого года

Глава 10. Тревожные дни

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

Заседание чрезвычайного штаба шло полным ходом. В Екатерининской зал входили и выходили адъютанты, появлялись и исчезали министры, на стол мне ложились доклады, депеши и телеграммы, Ситуационный центр каждые четверть часа представлял обзорную записку по разным аспектам проблемы и реакцию на нее, Суворин информировал меня о сообщениях прессы и иностранных телеграфных агентств, в общем, все бурлило и кипело.

Я повернулся к Свербееву.

— Что мы можем выжать из союзников?

Свербеев поджал губы. Затем, через несколько мгновений, все же заговорил.

— Государь! Налицо серьезный межгосударственный кризис, который усугубляется с каждым днем. Ситуация очень щекотливая. С одной стороны, есть факт убийства русского посла в столице, формально, дружественной нам державы. Но, с другой стороны, французы вполне могут попытаться все свалить на германских шпионов, ведь никого поймать парижской полиции не удалось, а значит, у нас нет никаких доказательств, что за убийством стоят официальные французские структуры или лица. А потому, максимум на что мы можем рассчитывать, так это на формальные сожаления, извинения и обещание провести расследование. Можем выдвинуть претензии относительно необеспечения безопасности, но эти ничего не даст, поскольку нападение произошло на улице, а охрану у французских властей никто не запрашивал. Посему рекомендую настаивать на включении наших представителей в следственную группу, выторговав при этом России какие-то дополнительные преференции в качестве компенсации за убийство нашего посла.

— Вы в это верите сами?

— Нет. Но формальные жесты вполне могут быть, вряд ли они настолько демонстративно будут усугублять ситуацию. Но, по существу, мы ничего в этом деле добиться не сможем. В любом случае, в условиях войны и наших союзнических обязательств, у нас связаны руки предпринимать какие-то резкие шаги, к тому же это все-таки Франция, а не какой-нибудь дикий Китай.

— А если они откажут в наших требованиях?

— Тогда дело пахнет крупным скандалом. В принципе, убийство нашего посла с некоторой натяжкой уже может квалифицироваться как недружественный акт, особенно если возникнут сложности с включением наших представителей в следственную группу.

— Хорошо. Требуйте официальных извинений, безусловного участия наших людей в следственной группе и совместно с премьер-министром срочно подготовьте для меня наши требования в части компенсаций и преференций, причем расширенных компенсаций, в том числе и за участие французской стороны в подстрекательствах к мятежу и участия в его организации. Неофициально дайте понять Парижу, что мы хотим получить их согласие по всем пунктам до начала процесса. Лишь в этом случае мы будем уверены в том, что все обвинения против Франции не основаны на реальности, а Французская Республика наш безусловный друг и верный союзник. И, кстати, для Великобритании так же нужно составить свой пакет требований. И все это нужно отправить в Лондон и Париж уже сегодня. Скажите им, что у них на все про все — сутки.

Свербеев откланялся, а я переключил внимание на Суворина.

— Ну, что, Борис Алексеевич, как там американцы?

— Через три часа можем начинать.

— Прекрасно. Как только закончу совещание с военными, я сразу в готов к пресс-конференции. Это дело не терпит отлагательств. Особенно в нынешней ситуации. И позаботьтесь о том, чтобы они получили все необходимые условия для как можно скорейшей отправки своих статей в Америку. Нам нужно скорее попасть на страницы их прессы.

— Да, Государь. Только один вопрос — будем ли мы проверять то, что они напишут?

Я задумался. Затем покачал головой.

— Боюсь, что это ни к чему хорошему не приведет, да и времени потеряем очень много. Так что поиграем в свободу слова и прочую демократию. А пока загляну-ка я к Дроздовскому…

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЬ. СОБОРНАЯ ПЛОЩАДЬ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

Зрелище было не настолько жалким, как можно было ожидать, но и не настолько стройным, как я в тайне надеялся. Разумеется, на "не настолько жалким" повлияло то обстоятельство, что многие из марширующих по площади были отставными военными, к ним добавились "командированные" ветераны из Георгиевского полка и других фронтовых частей, находящихся в Москве, да и сами добровольцы старались изо всех сил перед отеческим взором Царя-батюшки. Но именно добровольцы, а их было большинство, были весьма… В общем, выражаясь словами киношного полковника Турбина, действительно держали винтовки, как лопаты.

Нет, в принципе, будь на их месте нормальная строевая часть, то командира следовало бы разжаловать и отправить на фронт, на самый гиблый участок, но даже по сравнению с обычным запасным полком третьей очереди, смотрелись они сравнительно терпимо. Тем более что от них пока не требовали ничего большего, чем слаженно ходить строем и не менее слаженно петь песню. Два дня они тренируются, думаю, что еще один день у них точно есть. Должен быть. Хотя обстановка такова, что трудно прогнозировать то, что случится через час, не говоря уж о сутках.

— Михаил Гордеевич, обмундирование получили?

— Так точно, Ваше Величество. И получили и уже выдали для подгонки.

— До завтра успеете сменить форму одежды личного состава?

— Сделаем все возможное, Государь.

— Винтовки получены?

— Да, Государь. Но многие абсолютно не имеют никаких навыков практической стрельбы. Таким патроны я распорядился не выдавать.

— Их навык стрельбы сейчас не имеет значения. Их задача — быть завтра готовыми пройти по улицам Москвы в строю и с песней. И винтовки желательно не держать как лопаты.

Дроздовский поморщился.

— Нельзя сделать солдата за два дня. И за месяц нельзя. А тут большая часть вообще к армии не имеет отношения. Боюсь, что в реальном марше по улицам оконфузимся. Обязательно собьются, начнут ронять винтовки, наступать друг другу на пятки, падать. Хорошо если не наколют соседа на штык. В общем, случится хаос и позор. А муштровать их всю ночь так же невозможно, утром они просто валиться с ног будут. Да и бессмысленно это.

— Что предлагаете?

— Сформировать роту из отставников, добавить к ним еще ветеранов из Георгиевского и других фронтовых полков, выдать им обмундирование и пусть учат песню. Остальных переодеть и гонять только в вопросе прохода в строю, дабы не выглядели окончательным стадом. Будут замыкать колонну. Винтовки не выдавать, пусть так маршируют. В конце концов, это отряд военно-спортивного клуба, а не воинская часть. И рты открывать им не позволять, ибо ничего путевого из этого не выйдет. Так, даст бог, пройдем неким подобием. Но и то, я бы не давал гарантию.

Я помолчал минуту, глядя на вышагивающих по площади добровольцев Корпуса Патриотов и неохотно кивнул.

— Что ж, это не смотр и не парад. И это действительно клуб. Даст Бог — пройдут как-то. В общем, Михаил Гордеевич, вам и карты в руки. Действуйте!

Полковник Дроздовский козырнул и отправился отдавать приказания. Я же повернулся к группе генералов, стоявших рядом со мной.

— Что думаете по данному поводу, Александр Павлович?

Кутепов неопределенно повел головой.

— Если завтра ожидается шум, то я бы подтянул к Кремлю дополнительные части. Дежурной роты георгиевцев и сотни Конвоя может оказаться мало.

— Не думаю, что нам завтра придется вести бои в городе или, тем паче, отражать штурм Кремля. Не стоит устраивать ажиотаж. Стягивание массы войск к Кремлю не пройдет незамеченным и будет свидетельствовать о неуверенности власти.

Кого я уверял больше — его или себя? Ну, допустим, завтра может и пронесет, но вот послезавтра что делать? Или, вернее, через три дня, когда весть о Червищенской катастрофе дойдет до масс? Что сделают эти самые массы? А недруги мои? Не качнется ли маятник эмоций в обратную сторону, сметая все на своем неудержимом пути вниз?

Кутепов словно прочел мои мысли:

— И все же, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, я бы вызвал дополнительно роту Георгиевского полка, якобы для смены роты, которая из Кремля должна отправиться в казармы на отдых. Но сменяемых пока бы не выводил.

— Ну, под таким соусом — можно.

— И вообще бы на завтра отменил все увольнительные и отпуска, привел бы устойчивые части в столице в полную готовность.

— Хорошо. Я распоряжусь.

Как не хотелось бы не устраивать демонстраций силы, не будоражить зря народ, но тут попробуй угадай ту грань, за которой беспечность превращается в смертельную глупость, или угадать ту степень паранойи, которая вырывает события из под контроля, превращая их в Кровавое Воскресенье. Эти три дня я считаю самыми опасными во всей недолгой истории моего царствования. Если полыхнет, то Февральские события и Мартовский мятеж покажутся невинной шалостью. А Февраль моей истории случился, в том числе, и потому, что власть не продемонстрировала твердую и решительную силу.

— Вот что, Александр Павлович, дайте команду моему Конвою, полку Кремлевских Гренадер и Собственному пехотному полку быть готовыми выступить на Императорский смотр на Красной площади. Но на смотр быть готовым выступить по боевому расписанию, в том числе и с боевыми патронами.

— Когда?

Когда. Да, это самый сложный вопрос. И никакая разведка мне не сможет дать ответ на этот вопрос. Мы можем, а точнее, я могу, лишь строить предположения, поскольку никто не может спрогнозировать реакцию толпы на известие об убийстве посла в Париже, на известие о "Ста днях для мира", на известие о Червищенской катастрофе. Три дня и три известия. По одному в день, и каждое из них может перевернуть все с ног на голову и взорвать перегретый котел общественных настроений в России вообще и в столице в частности. Точнее, в каждой из столиц.

Да и чем мне помогут мои аналитики, если о возможности Червищенской катастрофы они ни сном, ни духом? А это событие может вообще обрушить все.

— Пока не могу сказать, Александр Павлович. Пусть будут в постоянной готовности. Возможно даже придется устраивать смотр по частям. Может придется устроить нечто типа дефиле Дикой дивизии по Бульварному кольцу.

— Может объявить какой-нибудь праздник? И под эту марку подвигать войска по городу?

— Может быть. Надо подумать. И дайте приказ полковнику Шулькевичу передислоцировать мой Собственный бронедивизион в Кремль. Только пусть не двигаются по улицам всем составом сразу, это будет совсем уж перебор. Не привлекая особенного внимания, в разное время, по разным улицам, в разные ворота Кремля по одной бронемашине за раз.

— И пушечные?

— Все.

Кутепов козырнул и удалился.

Что ж, напряжение нарастает и это чувствуют все мое окружение. Уверен, что я знаю не обо всех подготовительных мероприятиях, которые скрытно проводят мои подчиненные. Иной раз эти мероприятия попахивают просто паранойей. Так, например, Климович совместно с профессором Стеллецким лично и спешно проинспектировали старый подземный ход из Кремля в Дом Пашкова. Их доклад ввел меня в изумление, честно говоря. Так оказалось, что считающийся аварийным подземный ход оказался не таким уж и аварийным! Выяснилось, что во времена Александра Второго были тайно проведены работы по укреплению перекрытий и сводов туннеля, а сам тайный ход оказывается, не заканчивался в нынешнем Доме Правительства, а имел ответвление в старый особняк на углу Воздвиженки и Моховой, в котором располагалось скромное учреждение, именуемое архивом МИДа. То есть, достаточно протянуть туда электричество и я получу возможность покидать Кремль незаметно для посторонних, выходя "на поверхность" как раз на том самом месте, на котором в мое время располагалась Библиотека имени Ленина. Так что, чудеса еще случаются!

Но сам факт такого исследования указывал на то, что уровень паранойи достиг максимальных значений и Климович на полном серьезе готовит вариант моей эвакуации из Кремля. А убийство посла в Париже лишь плеснуло масла в огонь всеобщего напряжения.

Я кивнул Климовичу, и генерал пропустил спешащего ко мне Суворина.

— Какие новости, Борис Алексеевич?

— Все крупные газеты Москвы и Петрограда печатают экстренные выпуски в связи с убийством нашего посла в Париже, так что к вечеру новость станет общеизвестной.

— Вижу, вас гложут какие-то сомнения.

Министр информации поклонился.

— Да, Государь. Не слишком ли мало времени мы отводим на пропагандистскую кампанию в связи с убийством посла? Хорошо бы дня два-три тему помусолить для вящего эффекта. Но если мы уже завтрашним утром выпустим "Сто дней для мира", то эффект будет смазан и мы не сможем многое из истории с послом выжать. Возможно, следует отложить публикации по мирной инициативе хотя бы на пару дней?

Я и без Суворина это все понимал, но видел проблему и контекст значительно шире. Завтра утром мы должны дать это в прессу, тем более что в иностранные столицы новость по официальным каналам уже ушла. Причем, для меня важнейшие адресаты находились отнюдь не в Лондоне и Париже.

— Нет, Борис Алексеевич, новость должна прогреметь обязательно завтра утром. Как там американские журналисты? Нет накладок?

— Все в порядке, Ваше Величество, через два часа в Екатерининском зале. Я подготовил основные тезисы вопросов, которые могут быть заданы, а так же некоторые варианты ответов, если на то будет ваша милость.

— Хорошо, я посмотрю. И вот что, Борис Алексеевич, исхитритесь, как хотите, но обеспечьте мне предельно жесткую работу военной цензуры в ближайшие дни. Никакие вести с фронтов не должны попасть в прессу в ином виде, кроме официальных сводок, а сами сводки только через мое личное утверждение. Никаких рассуждений и комментариев в прессе. Грозите чем хотите — закрытием газет, поголовным арестом, отправкой на фронт или на каторгу, расстрелом, чем хотите, но ни одной буквы о возможных проблемах на фронте не должно просочиться в прессу.

— А могут быть такие проблемы?

— Проблемы могут быть всегда, — отрезал я, — но нам они сейчас особенно ни к чему.

— Понимаю. Сделаем.

— Константин Иванович!

Генерал Глобачев подошел ко мне.

— Слушаю, Ваше Величество!

— Начиная с сегодняшнего дня на неделю переведите полицию на усиленный режим несения службы. Отменить все выходные и прочие отпуска. Это касается Москвы, Питера и Киева. Имейте в виду, что сегодня вечером газеты опубликуют новость об убийстве посла в Париже. Я не исключаю каких-то стихийных демонстраций и прочих эксцессов. Возьмите под усиленную охрану дипломатические учреждения Франции, а заодно и Британии.

— Понял, Ваше Величество. Сделаем.

* * *

ПАРИЖ. ПОСОЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

— Проклятье!

Мостовский отложил на стол бумагу. Что ж, все пошло не так. Черт возьми! Совсем не так!

Гибель посла стала для Мостовского настоящей катастрофой, которую никто не мог предвидеть. Да и кто мог предположить, что кто-то (КТО?) так быстро среагирует на арест генерала Иванова? Да так, что пойдет на нападение на посольскую машину, да и еще и с самим русским послом внутри? А ведь эта инициатива Извольского встретила горячую признательность со стороны Мостовского, которому казалось, что они так будут гарантированы от непредвиденных вмешательств со стороны французских властей. Но чтобы "непредвиденное вмешательство" было вот таким?

Разумеется, многочасовой допрос вскрыл некоторые весьма пикантные и щекотливые подробности относительно участия посольств Великобритании и Франции в мятеже 6 марта и их роли в подстрекательстве к перевороту, но, на самом деле, знал Иванов про эти дела не так уж и много, общаясь в основном с российскими заговорщиками. Вот про них, да, он рассказал много всего и всякого, обозначив довольно широкий круг участников мятежа и им сочувствующих среди генералитета, а, в особенности, высшей знати Империи. А вот про ту же Францию новым было разве что бегство генерала во французское посольство и показания, которые он охотно давал в обмен на убежище и нелегальный вывоз из России в Париж.

Но попытка выполнить директиву "срочно и тайно доставить Иванова в порт на русский корабль для препровождения в Москву для дачи показаний" встретила препятствие в виде притормозившего впереди автомобиля с откидным верхом, из которого внезапно появился человек с пулеметом Шоша, открывшем огонь в упор по их машине…

…Дальнейшее Мостовский помнил смутно, придя в себя в изрешеченном пулями автомобиле. Впереди завалился на бок посол Извольский, рядом Иванов весь в крови, но еще дышащий и унтер Урядный, вырывающий заклинившую дверь со стороны арестованного генерала.

Мостовский кинулся было к Иванову, но тот успел произнести лишь два слова:

— Где благодарность…

…И вот теперь он сидит в кабинете покойного Извольского и читает горячую бумагу из Москвы. С одной стороны, он прекрасно понимал причину, по которой из Москвы пришел именно такой вариант назначения. Вероятно, ни у кого из работавших во Франции русских дипломатов не была настолько велика дистанция между собственным сознанием и окружающей внешней действительностью. Каждый из дипломатов или сотрудников русской военной миссии имел во Франции какие-то личные связи, привязанности, обязательства, стереотипы, представления о границах допустимого, о самой возможности вдруг оказаться с французами чуть ли не в состоянии войны. Разумеется, в такой ситуации был риск того, что любые распоряжения из Москвы нивелировались бы осознанными или несознательным, но саботажем, корректировались бы исходя из прежних договоренностей и личных отношений.

Да, лично он был в этом плане абсолютно чист и свободен, не имея во Франции никого знакомых и не имея на душе груза прошлого. Но, неужели Государь прогнозирует, что дела пойдут НАСТОЛЬКО плохо, чтобы эти соображения имели такое решающее значение? Как он может действовать, имея весьма смутные представления об окружающей обстановке, о расстановке сил и общих политических раскладах, об интригах, сплетнях высшего света, о слухах, циркулирующих на базарах, о настроениях в различных воинских частях, о сотнях и тысячах других вопросов?

От ТАКОГО назначения попахивало ТАК, что впору было отдавать приказ готовить здание посольства к отражению штурма. И вообще, готовиться к ТАКОМУ, что не дай бог никому. И придется ему, капитану Мостовскому, до этого командовавшему лишь полковой разведкой, командовать дипломатами, полковниками да генералами! Нет, разумеется, он не просто капитан, все ж таки он флигель-адъютант при Особе Его Императорского Величества и Имперский Комиссар, на минуточку. Но все же, все же…

Как же все паршиво!

Что ж, сама возможность получения этого назначения оговаривалась и Михаил Второй давал довольно пространные инструкции на разные случаи. Вот только никто не предполагал, что ситуация обернется именно таким образом. События после убийства посла вышли полностью из под контроля, смахнув со стола все оговоренные варианты. Да, он готовился и к этой своей роли, но вообще-то предполагалось, что это будет самый крайний и экстренный случай, случай при котором посла Извольского потребуется отстранять от руководства посольством, в случае каких-то безумных выходок с его стороны. Но и этот вопрос мог возникнуть только через несколько недель, а не прямо сейчас. И предполагалось, что к тому моменту в Париж прибудет профессиональный дипломат, который и должен будет сменить Извольского на посту посла России во Франции.

Но пока не прибудет новый посол, ему, Александру Петровичу Мостовскому, придется быть Временным поверенным в делах Российской Империи во Французской Республике. А события сейчас развиваются с такой скоростью, что неизвестно, прибудет ли новый посол в Париж вообще.

А пока, задача получена и ее надо выполнять, а это значит, что предстоят сложные согласования с союзниками, которые вряд ли обрадуются желанию русских перебросить свои бригады с французского фронта на далекие Балканы.

И что-то подсказывало ему, что вопрос с убийством посла в Москве так же не спустят на тормозах…

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

— Его Императорское Величество Михаил Александрович, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая!

Барон Корф провозгласил мое явление и отошел в сторону. В кабинете все встали. Служители в ливреях распахнули двери и я энергичной походкой вошел в свой официальный Императорский кабинет. Да, в кои-то веки мне и этот кабинет вдруг пригодился.

— Добрый день, джентльмены!

Я говорил не просто по-английски, но и к тому же с американским акцентом. Быть может мой "американский" английский и отличался от языка столетней давности, но могу предположить, что не так уж и сильно, ведь в свое время я учил академический язык, а не сленг трущоб.

Присутствующие склонили головы в неком демократическом варианте поклона. Я уселся в кресло у жарко пылающего камина и милостиво позволил:

— Присаживайтесь, джентльмены.

Все репортеры расселись, а фотографы, операторы и прочие хроникеры занялись своим прямым делом. Затем старейший из американских журналистов поднялся и сказал:

— Ваше Императорское Величество, от имени своих коллег по цеху, я хотел бы выразить вам глубочайшую признательность за то, что вы согласились лично дать интервью ведущим изданиям Соединенных Штатов. Уверен, что нашим читателям будет чрезвычайно интересно узнать из первых уст о происходящем в России, а так же о ваших планах на будущее. Признаюсь — новости из вашей страны уже несколько недель не сходят с первых полос крупнейших газет Америки.

Я кивнул.

— Что ж, джентльмены, я рад принимать вас в своей резиденции и рад, что события в моей стране вызывают интерес среди ваших читателей. Впрочем, может ли быть по иному? Ведь Россия — ближайший сосед США и не так уж много стран, с которыми у Америки есть общие границы. Пусть водные границы, но ведь Россию от США отделяет лишь каких-то полсотни миль, не так ли?

Репортеры неопределенно закивали, делая пометки в своих блокнотах.

— Итак, джентльмены, — взял слово Суворин, — кто задаст первый вопрос?

— Ваше Величество, господин министр, с вашего позволения. Тим Бэнкс, "Вашингтон пост". В начале я хотел бы поздравить вас с началом вашего правления и пожелать вам лично успехов в этом деле, а вашей стране всяческого процветания!

Усмехаюсь.

— Благодарю вас, мистер Бэнкс. Хотя я не уверен, что меня нужно именно поздравлять, тут скорее подошло бы выражение сочувствия. А вот можно ли будет поздравить Россию с моим царствованием, это, думаю, покажет время.

Репортер изобразил понимание.

— О, да, начало вашего царствования выдалось непростым. Волнения, попытки государственных переворотов, покушения, одно время было даже ощущение, что вот-вот случится революция. Москва бурлит. Вам, вероятно, непросто.

Качаю головой.

— У Императора не бывает простых времен, мистер Бэнкс. Даже если со стороны может показаться, что быть Императором это сплошные балы, выезды, приемы и развлечения. Лично у меня никогда не было иллюзий на сей счет. Я вырос в Императорской семье, я, внук Императора, сын Императора и брат Императора. Пять лет я сам был официальным Наследником Престола, да и остальные годы был вторым в списке Престолонаследия. Так что я ясно себе представлял, какой это тяжкий крест быть Императором. Признаюсь, я не стремился к этому, не желал этого и всеми силами старался этого избежать. Но, увы, долг есть долг.

— И каково это возглавить столь огромную державу в столь бурное время?

Яркая вспышка озарила кабинет. Один из фотографов явно подгадал снимок под эпичность момента. А может у меня было в этот момент что-то с лицом?

— Если Провидению было угодно, чтобы в России сменился монарх в столь бурное время, вероятно, это было не просто так, вероятно, так было нужно. Я рассматриваю это, как некий знак, как шанс, который дарован моей стране. Эпоха потрясений, как правило, это одновременно и эпоха огромных возможностей. Все новое рождается в муках, а совершенно очевидно, что пришло время рождаться новой России. И роль мудрого правителя в том, чтобы увидеть и понять это, и сделать все, для того чтобы рождение новой жизни прошло успешно.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

Тим Бэнкс углубился в свои записи, а Суворин передал слово следующему американцу:

— Стивен Макнамара, "Нью-Йорк таймс". Ваше Величество! Граждане США с большим интересом следят за бурными событиями, которые происходят в вашей стране. К сожалению, далеко не всегда американцам понятны тонкости русской политики и нюансы происходящих событий. Как бы вы сами описали для наших читателей происходящие в России процессы?

Я помолчал несколько мгновений, прежде чем ответить.

— Думаю, что для американцев многое станет ясным, если описать происходящее в контексте истории, и, в том числе, в контексте истории самих Соединенных Штатов, ведь между Россией и США очень много общего. Например, полвека назад, в 1861 году, в наших странах одновременно происходили очень схожие события. В Соединенных Штатах началась Гражданская война, имевшая целью освободить страну от позора рабства, и в этом же году мой дед, Александр Освободитель, отменил в России крепостное право. Оба наших лидера, которые взяли на себя бремя освобождения, погибли от рук террористов. Авраам Линкольн был убит в 1865 году, а мой дед, Император Александр Второй, погиб от брошенной террористами бомбы в 1881 году, в тот самый момент, когда собирался даровать русскому народу Конституцию. Провозглашенная мной идея Освобождения является развитием этого, общего для наших стран, процесса. Вообще же, истории наших стран не просто схожи, они во многом переплетены между собой и являются яркой иллюстрацией настоящей дружбы и многолетнего партнерства. Так, например, Александр Освободитель искренне симпатизировал делу освобождения от рабства, которое провозгласил президент Линкольн. Более того, Россия единственная крупная европейская держава, которая открыто приняла сторону Севера в американской Гражданской войне. И именно русский флот встал на защиту гаваней Нью-Йорка и Сан-Франциско, продемонстрировав Англии и Франции, что в случае атаки на эти порты, защищая дело свободы в США, в войну на стороне Америки вступит Россия. Тем самым тогда удалось предотвратить вмешательство этих могучих держав в ход Гражданской войны на стороне Юга. И кто знает, как пошла бы история США, не отдай русский Император подобный жесткий приказ. В свою очередь, Соединенные Штаты были единственной крупной страной, которая поддержала Россию в Крымской войне, когда Великобритания и Франция, в союзе с Османской Империей, атаковали наше южное побережье. Россия всегда верила и знала, что может рассчитывать на дружбу и помощь США, и всегда была готова на самые решительные шаги в деле поддержки Соединенных Штатов. Америка и Россия никогда не воевали между собой, и всегда были добрыми союзниками, что понятно, ведь у нас общие интересы, которые взаимно дополняются, но практически нигде не противоречат друг другу. США — великая морская держава, а Россия — великая, но сухопутная держава. Соединенные Штаты имеют мощный океанский флот, а Российская Империя располагает лишь флотом прикрытия наших сухопутных рубежей. Но, вместе с тем, у России мощнейшая сухопутная армия, но при этом у Америки сравнительно небольшая армия. Россия имеет гигантскую территорию, безграничные ресурсы и огромный перспективный внутренний рынок, но при этом не имеет никаких особых интересов вне пределов своей континентальной территории, в то время как США весьма заинтересованы в защите именно морских путей торговли. Доктрина Монро обозначает исключительный интерес Соединенных Штатов во всем Западном полушарии, нас же интересует лишь стабильность и безопасность вдоль зоны у наших границ в Евразии. И, главное, мы поддерживая друг друга лишь взаимно усиливаемся, что, согласитесь, весьма важно, как для моей страны, так и для Соединенных Штатов Америки. Нас мало что разделяло в прошлом, и теперь, когда в России настает новая эра свободы и демократии, наши страны должны еще ближе сплотиться вокруг наших общих идеалов.

— И какими вы видите эти общие идеалы?

— Народовластие, равенство прав и возможностей, равенство перед законом, справедливость, принятие Конституции. В России сейчас происходят очень мощные процессы, которые в чем-то даже можно назвать революционными. Массы пришли в движение, народная энергия трансформирует Россию в свободное и современное государство. Уверен, что в самое ближайшее время будут приняты законы о всеобщем тайном и равном избирательном праве, об избирательных правах для женщин, о снижении до 18 лет минимального возраста для голосования на выборах. Никаких ограничений по вероисповеданию, расе, национальности, полу, социальному положению и происхождению, никаких имущественных цензов. Всеобщее равенство будет отражено в избирательном законе. Точно так же будут сняты все подобные ограничения для государственной службы, армии и других сфер общественной жизни.

Американцы переглянулись. Ну, да, многого, из провозглашенного мной, не было в этот момент и в самих Штатах.

— Мне кажется, это именно те идеалы, которые близки и народу Соединенных Штатов, не так ли?

Судя по их лицам, я их таки добил. Суворин, заметив наметившуюся паузу, дал новый толчок интервью.

— Джентльмены, у кого есть вопрос?

Представительный американец откашлялся, прежде чем задать свой вопрос.

— Джек Моррис, "Уолл-стрит джорнэл". Деловые круги Соединенных Штатов с интересом изучают изменения в вашей стране. Однако, провозглашенная Вашим Величеством концепция Освобождения многих настораживает, а некоторых, прямо скажем, пугает. Кое кто видит в этом покушение на частную собственность и угрозу социализма. Думаю, что читателям нашего издания было бы интересно получить разъяснения, что называется, из первых уст. Могли бы вы чуть подробнее коснуться этого момента?

— Что ж, опасения бизнесменов мне понятны. Боюсь, что понятие солидарного социального общества действительно может иметь неоднозначное толкование. Однако, думаю, что для подобных опасений нет никаких оснований. На самом деле мы говорим о создании более гармоничного общества, в котором каждый его член берет на себя определенную солидарную ответственность за всеобщее благо. И роль государства в этом обществе сводится лишь к регулированию общественных и экономических процессов, обеспечивая как защиту интересов всех слоев нашего общества, так и гарантию развития и неприкосновенности бизнеса в России.

— А как это будет выглядеть на практике?

— Интересы общества защищаются твердым трудовым законодательством, законодательством о деятельности профессиональных и рабочих союзов, антимонопольным законодательством, законами о социальном, пенсионном и медицинском страховании. Интересы же бизнеса будут защищены жестким и понятным законодательством, четкостью и прогнозируемостью налогов и сборов, гарантией равенства перед судом и полной нетерпимостью к коррупции. И заметьте, лично я ожидаю в России начало экономического бума в самое ближайшее время. И это не просто надежды, ведь нам предстоит бурное развитие экономики, увеличение производств в десятки и сотни раз по таким направлениям, как машиностроение, в особенности сельскохозяйственное, энергетическая сфера, ускорение развития всех видов транспортной инфраструктуры, освоение новых технологий и многое другое. Все это даст возможность всем, кто вовремя вложил деньги в бурный рост нашей экономики, получить на этом очень хорошие прибыли.

— Простите, Ваше Величество, но многие деловые люди в Америке опасаются чрезмерного бюрократизма в России. Говорят, что очень трудно прогнозировать прибыль, когда не знаешь кому сколько и когда нужно платить, и при этом большая часть подобных трат никакими законами не регулируются и зависят лишь от масштаба жадности местных или центральных чиновников, которые к тому же, постоянно меняются. А значит, невозможно не только прогнозировать прибыль, но и быть уверенным хоть в чем-то. Что приводит к интересу лишь к краткосрочным и максимально рентабельным проектам.

— Знаете, мистер Моррис, очень многое зависит от четкости позиции и твердости центральной власти. Если власть в целом, и правоохранительная система в частности, будет придерживаться жесткого курса на искоренение коррупции, на экономический бум и на гарантии прав собственности и инвестиций, то нет и не будет никаких препятствий для успешного бизнеса в моей стране. А я намерен лично курировать данный вопрос. Более того, я собираюсь учредить специальный совещательный комитет по американским инвестициям, в который войдут американские инвесторы и высшие представители исполнительной власти России. Причем, членов этого комитета будут выбирать сами инвесторы, путем голосования за своих представителей. Все вопросы, жалобы и предложения будут всесторонне изучаться и на все вопросы будет максимально быстрая реакция. В общем, все инвестиции в Россию будут защищены и американские бизнесмены, разумеется при соблюдении российского законодательства, могут смело вкладывать деньги в Россию. Более того, мы примем программу льгот и преференций для всех, кто будет открывать в нашей стране различные производственные и сборочные цеха. Я хочу, чтобы вы передали американскому бизнесу следующие мои слова: "Добро пожаловать в Россию! Мы ждем инвестиций, технологий, производств, мы хотим торговать, Россия — надежный, быстрорастущий и привлекательный рынок. Ваш бизнес в России будет защищен законом и гарантиями на самом высоком уровне государства".

Джек Моррис кивнул.

— Да, прозвучало сильно. Но многих волнует ситуация, которая складывается вокруг французских инвестиций. На фоне обострения межгосударственных отношений, есть опасения, что Россия откажется выплачивать долги и нарушит свои обязательства. Эти соображения настораживает многих представителей американского бизнеса, заставляя их более осторожно и осмотрительно подходить к вопросу сотрудничества с Россией.

— Думаю, что опасения не имею под собой почвы. Как бы ни развивались наши межгосударственные отношения с Францией, на наши финансовые обязательства это никак не повлияет. Знаете, мой далекий предок, Император Петр Великий, однажды сказал, что Россия гарантирует выплаты по векселям России, размещенным в Амстердаме, даже в случае открытой войны между Голландией и Россией. Я не вижу причин менять наши традиции в этой сфере.

— Вы прогнозируете возможность войны с Францией?

— Боже упаси!

— Русский посол убит в Париже, — напомнил Моррис, — а в России ширится мнение, что Великобритания и Франция стояли за попытками государственного переворота. Отношения между вашими странами стремительно ухудшаются. Москва буквально бурлит, сейчас на улицах просто толпы разъяренных русских.

— Я думаю, что возмущение моих подданных понять можно. Не думаю, что американцам бы понравилось, если бы их посла убили в Париже.

— Да, но все винят в убийстве французов, а между тем, этому нет никаких доказательств. Как вы это прокомментируете?

— Если бы это печальное событие рассматривалось отдельно от общего контекста, то, да, но контекст очень нехороший, что превращает печальное событие в событие откровенно тревожное.

— Разве можно быть уверенным в том, что дело не примет более острый оборот?

— Да, проблемы есть, но я надеюсь, что мы их благополучно разрешим. Как вы верно заметили, Россия не являлась и не является инициатором ни одной из существующих проблем между союзниками. В любом случае, инвестициям в Россию ничего не грозит. Положение в Империи стабилизировалось, власть сильна и полна решимости провести необходимые реформы.

— Вы не боитесь революции?

— России сейчас меньше всего грозит революция. Во всяком случае, куда меньше, чем другим странам Европы. Сейчас в России скорее шумно, но кризис нас уже миновал.

— Ваше Величество прогнозирует революцию в Европе?

— Я ничего не прогнозирую, но ничего и не исключаю. Революции происходят там, где власть отказывается замечать очевидное и делает вид, что ничего менять не нужно. К сожалению, мы наблюдаем сейчас обострение этой проблемы. А когда такое происходит, то эта территория становится не лучшим местом для бизнеса.

Все американцы вновь переглянулись. Могу себе представить, что у них творилось в головах. Наконец, один из них решил сменить тему.

— Ваше Величество, Сэм Уоллес, "Нью-Йорк пост". У меня вопрос о послевоенном устройстве Европы. Многие круги в США поддерживают идею независимости Польши. Как вы смотрите на этот вопрос?

— Хочу напомнить, что в свое время, во время польского мятежа, правительство США поддержало именно Россию, сравнив польских инсургентов с сепаратистами-конфедератами. Что касается вашего вопроса, то уверен, что послевоенное устройство Европы и мира, это вопрос, который должен быть предметом мирной конференции, которую как раз Россия и инициирует. Я не стал бы рассматривать любой предмет споров и рассуждений отдельно от общего контекста и от всего послевоенного устройства.

— А относительно положения евреев в Российской Империи?

— Мы отменяем ценз оседлости для евреев и снимаем всякие подобные ограничения относительно их, и всех других прочих. Если будут такие желающие, то мы готовы организовать отъезд всех желающих евреев в США. Правда, в виду войны, у нас пока ограничены ресурсы, но мы готовы принять финансовую и прочую поддержку от еврейских организаций Америки.

— С вашего позволения, Ваше Величество, Майкл Смит, "Нью-Йорк трибюн". Какую проблемы вы бы назвали сейчас главной для России?

— Война — вот главная проблема. И не только для России, но и для всей Европы, для всех стран, вовлеченных в эту войну. Война разоряет народы, подрывает государства, разрушает экономику. Смерть, голод и разруха — вот что такое война. И весь мир сейчас должен сплотиться с целью эту войну остановить.

— Прошу меня простить, Ваше Величество, но может показаться странным слышать такие слова от вас — профессионального военного, боевого генерала и кавалера орденов за личную храбрость. Как вы прокомментируете это утверждение?

Я покачал головой.

— Тут нет ничего странного. Для профессионального военного война — это работа. Тяжелая, грязная и часто неблагодарная. Беда, если военный начинает получать от войны удовольствие. Тогда война ради войны, реки крови как способ развеять скуку, а гибель всех вокруг становится лишь фоном собственного самоутверждения. И уж тем более страшно, когда подобные желания испытывает глава государства.

— Однако же вы вступили в войну.

— Напомню, что войну Германия объявила России, а мы ни на кого не нападали. Мы лишь требовали оставить Сербию в покое и провести независимое и объективное международное расследование убийства эрцгерцога. Но Австро-Венгрия, объявив Сербии ультиматум, фактически пожелала оккупировать эту братскую нам страну, воспользовавшись сомнительного качества инцидентом в Сараево. Впрочем, тогда очень многие видели в войне способ разрешения накопившихся противоречий между государствами. Уверен, что сейчас никто бы из руководителей держав не захотел бы повторять своих ошибок и большой войны, вполне возможно, удалось бы избежать. Но, увы, ввязаться в войну значительно проще, чем из нее выйти.

— У меня такой вопрос — в США сейчас дискутируется возможность вступления Соединенных Штатов в войну на стороне Антанты. Что бы вы посоветовали по этому вопросу президенту Вильсону и всему американскому народу?

— Я не могу что-либо советовать многоуважаемому господину президенту и уж, тем более, американскому народу. Это суверенный вопрос Соединенных Штатов. Как глава государства — члена Антанты, я бы приветствовал вступление США в войну. Уверен, что это резко усилило бы Антанту, потерявшую слишком много солдат на полях сражений. Нескольких миллионов мобилизованных американских солдат помогли бы Антанте переломить ход этой затянувшейся войны в Европе.

— Несколько миллионов американских солдат? Но военное министерство называет куда меньшие цифры!

— Знаете, есть русское выражение — гладко было на бумаге, но забыли про овраги. В свое время Германия уповала на безупречный План Шлиффена, который был доведен до математического совершенства гением Мольтке. И этот красивый и безупречный план базировался на принципе: "Обед у нас будет в Париже, а ужин в Санкт-Петербурге". То есть в первый месяц войны Германия планировала добиться капитуляции Франции, а во второй месяц, по их плану, уже должна была бы капитулировать Россия. Генштабы Антанты, в свою очередь, предполагали закончить войну за четыре месяца. Однако война длится уже больше тридцати месяцев, и конца края ей не видно. Уверен, что если так дальше пойдет, то эта страшная цифра вполне может и удвоиться.

Вновь взял слово репортер из "Вашингтон пост".

— Ваше Величество! Если это возможно, не могли бы вы объяснить нашим читателям подноготную вашей инициативы "Сто дней для мира", чем она вызвана и какие цели преследует?

— Говорят, что генералы всегда готовятся к прошлой войне. Так случилось и в этот раз. И так уж вышло, что современное развитие науки и техники сделали оборонительное оружие более эффективным, чем наступательное. Тысячи и тысячи километров фронтов застыли практически недвижимо, окутанные, уходящими на десятки километров вглубь своей территории линиями укреплений, огневых точек, окопов, минных полей, колючей проволоки, артиллерийских батарей и прочих средств фортификации. Обороняющиеся уже давно научились эффективно противодействовать любым затяжным артподготовкам и прекрасно могут противостоять любым попыткам прорвать оборону. Каждый метр продвижения вперед обходится атакующим в огромное количество жертв, которые, реально ни к чему не приводят, поскольку, чаще всего, взятые у противника клочки земли вскоре противник отбивает назад. Каждый месяц страны-участницы теряют на войне множество людей убитыми, раненными и увечными. И это не говоря уж о том, что огромное количество людей вырваны из нормальной хозяйственной жизни страны и превратились из производителей материальных ценностей в их очень прожорливых потребителей. Война истощает страны с ужасающей скоростью, да еще и в таких масштабах, которые никто не мог ранее спрогнозировать. Во всяком случае, в начале войны, Россия не предполагала мобилизовывать под ружье пятнадцать миллионов человек. Как, впрочем, и остальные державы-участницы этой мировой войны. Довольствие, обмундирование, вооружение, боеприпасы, сопутствующие траты — все это могло делать жизнь людей богаче, а сеет лишь смерть и разрушения. Даже если не принимать во внимание горе, страдания и ужас войны, мы должны понимать, что государства, участвующие в войне, реально отброшены далеко назад и еще долго не смогут выйти на тот уровень жизни и развития общества, который у них был до войны. Я, как военный, ясно вижу стратегический тупик в войне, а как глава государства, понимаю, что дальнейшее продолжение такой политики приведет к непредсказуемым последствиям. Причем, в первую очередь, к непредсказуемым последствиям внутри наступающих стран, что может привести к потрясениям, революциям, гражданским войнам и распаду государств. Мне совершенно ясно, что все воюющие стороны понимают сложившееся положение, хотя и не все имеют мужество в этом признаться. И уж, тем более, взять на себя ответственность за то, чтобы поднять этот вопрос официально. Мы все должны признать, перед лицом своих народов и всего человечества, что это война на полное и всеобщее истощение. Она продлится еще несколько лет и за это время погибнут новые миллионы, еще большее количество получит ранения или станет инвалидами. И в результате, эта страшная война просто затихнет сама собой, исчерпав полностью человеческие и материальные ресурсы всех участников конфликта. Лишь руины и пепелища останутся на некогда процветающем континенте. Что ж, если никто не находит в себе мужества, значит придется это сделать мне. Возможно, мне это сделать легче, ведь я не отдавал приказ начинать эту войну, но сам достаточно повоевал на ней, чтобы иметь право говорить не только от имени государства, которым сейчас правлю, но и от имени армии, генералом которой я был все годы войны. И я говорю — хватит, давайте остановим это безумие, давайте посмотрим правде в глаза. Давайте для начала просто остановим все наступательные операции и просто сядем за стол переговоров. Давайте спросим у наших народов, хотят ли они продолжения этой войны или они хотят весь этот ужас прекратить и снова жить мирной благополучной жизнью?

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 19 марта (1 апреля) 1917 года.

Как и прогнозировалось, вечерние газеты взбудоражили столицы. Да так, что Министр внутренних дел всерьез обеспокоился безопасностью зданий посольств и консульств союзников, которые пришлось оцепить усиленными кордонами полиции. Пикантности этому добавлял тот факт, что Англия и Франция не стали пока изменять статус своих дипломатических учреждений, так что посольства по-прежнему были в Петрограде, а Москва довольствовалась лишь консульствами. И этот факт не преминули упомянуть вечерние газеты, намекая на откровенный демарш со стороны главных союзников по Антанте, не желающими признавать новую столицу, а заодно, и политику нового Императора.

А улицы бурлили. Воскресный вечер, что называется, перестал быть томным. Возбужденная публика толкалась на площадях, кое-где вспыхивали стихийные митинги и даже демонстрации, но горячее всего было у французского консульства в Москве.

Событие, скандальное само по себе, было усилено мелькавшими в газетах рассуждениями о том, кто был целью атаки на улицах Парижа — сам ли посол России господин Извольский или же это было удачное покушение на генерала-изменника Иванова, которого везли в Москву для дачи показаний на процессе над заговорщиками, где он наверняка должен был рассказать нечто вопиющее. В общем, прозрачно намекалось, что бывший генерал должен был рассказать ТАКОЕ о роли союзников в мятеже, что его предпочли убить, во что бы то ни стало, невзирая на присутствие посла и возможный дипломатический скандал.

Полиция пока справлялась с возбужденной толпой у консульств, и даже удалось арестовать какого-то человека, кинувшего в окно французской миссии булыжник. Но Глобачев докладывал об имевших место стихийных эксцессах у магазинов и контор, которыми владели граждане Франции. До погромов дело не дошло, но тенденции были нехорошими. Движимые плохими предчувствиями, а может просто на всякий случай, но позакрывались и многие еврейские лавки. По городу циркулировали самые разные слухи, большая часть из которых носила довольно тревожный характер, так что Глобачев счел необходимым вывести на улицы дополнительные силы полиции и испросить поддержки армии и внутренней стражи ОКЖ. Но их выводить на улицы я пока не разрешил.

Впрочем, судить о настроениях столицы я мог, что называется, воочию, глядя на возбужденную массу народа на Красной площади из окна своей библиотеки на третьем этаже Дома Империи. Нет, это не был митинг или вообще что-то организованное. Просто на площади было необычно много народу, люди толпились, толкались, трамваи и извозчики с трудом прокладывали себе дорогу среди бродящих туда-сюда москвичей. Гомон толпы и звонки трамваев доносились даже сквозь оконные стекла.

— Что думаете по этому поводу, Александр Дмитриевич?

Стоявший рядом премьер-министр ответил не сразу.

— Такое же возбуждение, Государь, я видел тогда, в последний день июля четырнадцатого года, когда Германия предъявила России ультиматум. Только тогда это был патриотический подъем, в котором явственно читалась воинственность и желание надрать задницу германцам. А теперь настроения все больше антивоенные.

Я кивнул.

— Да, помню. Тогда так же была угроза погромов, только тогда и в самом деле громили магазины, принадлежащие немцам, а не французам. Да и до погромов сейчас, слава богу, пока не дошло. А еще в тот день министр иностранных дел Великобритании Эдуард Грей сообщил Германии, что Англия не станет вмешиваться в войну, если немцы атакуют только Россию и не станут нападать на Францию.

Нечволодов криво усмехнулся.

— И это при том, что нас связывали союзнические обязательства. Да, тенденция бить в спину и решать свои проблемы за наш счет была еще тогда.

— Такая тенденция была всегда, Александр Дмитриевич. Вспомните, что тот же Грей сначала сделал все, чтобы Россия подписала договор о вхождении в Антанту, а затем приложил все возможные усилия для того, чтобы локальный конфликт между Австро-Венгрией и Сербией перерос в мировую войну.

— И тут же попытался оставить Англию и Францию вне войны, натравив Центральные державы на Россию.

— "Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет". Да, со времен, когда лорд Палмерстон был премьер-министром Великобритании ничего не изменилось.

Мы помолчали, глядя в окно. Да, ситуация, которая складывалась, все больше и больше расходилась с канонической версией истории, которая была мне известна. И мне было все труднее и труднее делать прогнозы.

Получалась весьма интересная картина. Вся та общественная энергия, которая в моей истории нашла выход в Февральской революции и последующих событиях, в этой реальности так же никуда не испарилась, как я в глубине души надеялся, а нашла себе выход в виде острого и массового пацифизма. Безусловно, в этом была и моя вина, мои речи действия весьма подтолкнули такое развитие событий, но, признаться, я никак не ожидал того, какой масштаб это примет.

Так уж получилось, что, спасая внутреннюю ситуацию, я нанес ущерб вопросам международным, а занявшись, наконец, внешней политикой, я подставил под удар внутреннюю стабильность своей Империи. И нежелание воевать было лишь частью общей проблемы. Но, где я ошибся? Мог ли я избежать этого?

В теории, да, я мог ничего не делать и, уповая на своих генералов, так или иначе, сидя на попе ровно, мог дождаться окончания войны и даже, не исключено, оказаться на стороне победителей в этой войне. Если бы не одно "но". Давя мятежи, пытаясь перехватить инициативу, опередить на шаг противников, взять под контроль армию и найти в ней опору своей власти, я слишком много давал обещаний. Да что там обещаний — я сознательно расшатывал сложившуюся систему отношений, стремясь выбить почву из-под ног противников и дать толчок широким социальным преобразованиям. Но медаль имеет две стороны. Да, я удержал власть и взял все основные рычаги управления Империей в свои руки. Но какой ценой?

Цена оказалась поистине царской, поскольку очень похоже на то, что Россия вот-вот останется без армии как таковой.

Последний доклад главковерха Гурко рисовал очень тревожную картину резкого падения дисциплины в войсках. Нет, они не бузили, не отказывались выполнять приказы, и уж тем более не дезертировали массово, но общее настроение было таким, что война-де уже по факту закончилась и отношение к службе становилось все более дембельским. Приказы выполнялись все более подчеркнуто демонстративно, с некой долей иронии и театральности. Мои обещания, которые поначалу были приняты если не с восторгом, то, как минимум, с одобрением, очень быстро рождали нетерпение, плавно перетекающее в общее недовольство затягиванием дела. Армия стремительно переставала быть организованной военной силой, превращаясь в толпу вооруженных и опасных людей. Я конечно страстно желал скорейшего наступления мира, но вот только не ценой обрушения фронта и наводнения России толпами дезертиров с оружием.

Более того, сейчас же я уже ясно осознавал, что никакими посулами "провести земельную реформу в 1919 году" мне не удастся удержать армию в окопах. Стремясь предотвратить возможную революцию и остановить процесс разложения армии, я пообещал земельную реформу, еще не понимая, что этим самым я фактически нанес смертельный удар самой идее продолжения войны, поскольку сама постановка вопроса о предстоящем переделе земли уже делала дальнейшее ведение боевых действий делом совершенно безнадежным. Удержать армию в окопах, а тем более заставить солдат идти в атаку, можно было или драконовскими мерами, коих я пока не мог себе ни позволить, ни обеспечить, или же четкой идеей во имя чего это все и когда это все закончится, поскольку привычное "За веру, Меня и Отечество" работало все хуже с каждым днем.

Я мог занять их умы от силы несколько месяцев, доставая всяких кроликов из шляпы, создавая комиссии, собирая съезды и издавая Манифесты, но даже сбор урожая этого года и перспектива принять участие в его разделе, могли опрокинуть армию почище любого германца. А уж вопрос раздела земли перед весенней посевной вообще превращал ближайшую осень в период, когда революция могла случиться сама по себе. Особенно если ее подтолкнуть.

А тут и подталкивать сильно было не нужно, ситуация сама галопом несла нас в пропасть. Мои спецслужбы ежедневно докладывали мне о настроениях в обеих столицах и еженедельно о настроениях в провинции. И настроения эти, как и на фронте, становятся с каждым днем все более пацифистскими. Особенно после того, как начали набирать обороты скандалы вокруг роли союзников в попытках государственного переворота в России. И тут даже многие из тех, кто верил в святость союзнического долга, негативно оценили то беспардонное вмешательство во внутренние дела России, которое продемонстрировали наши, чудесные союзники.

И с каждым днем все острее становилось недоумение — а за что и во имя чего мы, собственно, воюем? Для чего все эти жертвы и лишения? И пусть, пока, это не вылилось в поголовное братание на фронте и в массовые "за мирные" демонстрации в городах, но тенденция явно набирала обороты. И даже оккупированные немцами западные губернии России уже не казались достаточной причиной для продолжения войны. Все больше людей надеялись на дипломатию или даже были готовы потерять эти территории по принципу "гори оно все огнем". Им то что до них? Они там не живут и у них нет там никаких интересов. Причем, такие настроения были не только в России, но и в Европе. Брожение становилось все явственнее, и мы все вместе вплотную подходили к Рубикону общего развала и распада.

Причем, в какой-то момент я вдруг понял — у меня нет не то, что двух лет, у меня, возможно, нет даже двух дней. Мы вполне реально стояли на пороге катастрофы. Ну, и что, что в моей реальности катастрофа на Стоходе не привела к всеобщим потрясениям? Тогда революция УЖЕ случилась, и царил всеобщий эмоциональный подъем, в том числе и в отношении войны до победного конца. Катастрофа лишь охладила горячие мечтания о том, что одухотворенные революцией солдатские массы пойдут в бой и выиграют войну на раз-два. И даже мясорубка катастрофического наступления Нивеля с несколькими тысячами погибших русских солдат не настолько потрясла Россию. Но это было в моей реальности.

Здесь же все пошло совсем не так. И спровоцированные мной общественные настроения вполне могут дать совершенной иной эффект, чем я по инерции привык считать за само собой разумеющейся ход истории. Иногда послезнание играло со мной весьма скверным образом, замыливая ясность взгляда на новые реалии.

Войну надо либо срочно останавливать, либо должно случиться что-то такое, что вернет смысл продолжению войны. И в такой ситуации я уже не был так уж уверен в том, что катастрофу на Червищенском плацдарме нужно предотвращать. Впрочем, от меня уже тут мало что зависело. Карты сданы, игра началась.

Глава 11. Демонстрации мира

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

— Как такое могло произойти?

Мой Министр внутренних дел стоял по стойке смирно и лишь констатировал очевидный для него факт:

— Виноват, Ваше Величество.

Смерив его хмурым взглядом, я повернулся, окидывая взглядом пространство, словно полководец перед сражением. Благо вид в окно библиотеки открывался превосходный. Вероятно, это единственное за сегодняшнее утро, к чему можно применить эпитет "превосходно".

Да, как и планировалось, утренние газеты вышли с новыми сенсационными заголовками. "Сто дней для мира". Интервью Государя Императора американской прессе. Продолжение обсасывания темы убийства посла и описание вчерашних массовых протестов. Семена упали на благодатную и взрыхленную почву общественного сознания и массы вновь пришли в движение.

Вот только, судя по скрытой панике, которая читалась сквозь фразы и строки утреннего доклада Глобачева, за ночь произошли кардинальные перемены! Если еще вчера толпы являли собой классический вариант стихии, некоего броуновского движения, абсолютно неорганизованного и хаотического, то уже утром все изменилось. Хаос начал трансформироваться в организованные действия. И, что самое неприятное, явно к организации приложили свои руки владельцы предприятий, поскольку рабочие организованно собирались у проходных, получали флаги и транспаранты, их снабжали водой и пирожками, кое-где даже играли оркестры. И вся эта радостная толпа, несмотря на понедельник, празднично двигалась с разных концов столицы прямо ко мне в гости.

И даже, если я сегодня как-то пропетляю, то, что прикажете мне делать завтра-послезавтра, когда придет весть о Червищенской катастрофе и о гибели двух русских дивизий? Удастся ли избежать общественного взрыва? Ведь наивно полагать, что мне удастся утаить от общественности информацию о катастрофе больше чем на день-два. Правда все равно всплывет и тогда общественная буря уже примет масштаб катаклизма, сметающего меня с Престола.

Что ж, коль споткнулся — не пытайся остановиться, беги изо всех сил, авось ноги вынесут.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШАЯ НИКИТСКАЯ УЛИЦА. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

На углу с Тверским бульваром творилось оживление. От бывшего Дома Коробковой одна за другой отъезжали автомобили, заполненные пишущей братией. В них же шла погрузка флагов и транспарантов, а так же рупоров. Одни машины отправлялись в сторону Красной площади, другие разъезжались по обе стороны по Бульварному кольцу, а третьи выезжали на Малую Никитскую навстречу приближающемуся шествию.

Всюду царило возбуждение, и было неясно чего в нем больше, радости, тревоги или профессионального азарта.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

Величественный Екатерининский зал бывшего Сенатского дворца встретил нас гулким эхом, в котором отражались и наши шаги, и шелест бумаг, раскладываемых по столам офицерами Ситуационного центра, и приглушенные распоряжения, отдаваемые Кутеповым своим подчиненным. Разумеется, никакой паники не было, но нервозность явно витала в воздухе.

— Докладывайте обстановку!

Поймав мой взгляд, встал Глобачев и начал:

— Сегодня, после выхода газет с текстом Манифеста о ста днях для мира, стали образовываться толпы, которые затем сформировались в колонны и с песнями двинулись в сторону центра города. По данным, полученным от филеров, дворников и агентуры, вначале, еще до выхода газет в казармах, на площадях и перед проходными предприятий наблюдалось оживление, были так же замечены подозрительные личности, которые сновали среди собирающейся на улицах публики. Несколько таких подозрительных были задержаны для дачи объяснений. Но это мелкие сошки, которые мало что знают.

— Плохо! Дальше!

— А дальше вышли газеты, которые были встречены ликованием. Радостные толпы двинулись в нашу сторону. Я, до выяснения всех обстоятельств, распорядился пока не препятствовать движению колонн.

— Ваши прогнозы?

— Сведений мало. На первый взгляд все сравнительно благополучно, и сии демонстрации якобы выражают поддержку мирной инициативе Вашего Величества. Но нельзя исключать, что в толпе могут быть провокаторы, толпа может быть обстреляна с какой-нибудь крыши или из какого-то окна, и тогда ситуация может выйти из-под контроля. На всякий случай я бы готовился к беспорядкам или попыткам прорваться в Кремль под предлогом вручения Государю какой-нибудь петиции, а может и без такого формального повода.

— Как ведут себя владельцы предприятий?

Глобачев ответил:

— По нашим данным никакого противодействия демонстрациям нет. Более того, по распоряжению администрации некоторых предприятий, якобы в честь праздника, закуплены пирожки и булочки для раздачи идущим на демонстрацию. Но опять-таки это все формально носит верноподданнический характер.

— Где демонстранты сейчас?

— Ближайшие дошли примерно до Садового кольца. Колонны сильно растянуты, движутся с разных концов города хаотично, без всякого построения и организации.

Я прошелся по залу. Что делать в этой ситуации? Их там, вероятно, десятки если не сотни тысяч. Никакими кордонами такие толпы остановить невозможно. Во всяком случае, без применения оружия и казаков. Но далеко не факт, что солдаты и казаки выполнят приказ стрелять на поражение. Ведь тут не мятеж, а просто поход. Да еще и верноподданнический. Но вся беда в том, что народ начинает привыкать ходить по улицам с транспарантами и флагами. И загнать его обратно будет весьма не просто. Три недели назад в Петрограде пришлось стрелять, да и то, если бы монарх не сменился, то не факт, что братцу Коле удалось бы все утихомирить даже при помощи оружия.

— Что войска московского гарнизона?

Главнокомандующий московским военным округом и генерал-губернатор Москвы тут же ответил.

— Пока не отмечены случаи присоединения войск гарнизона к демонстрациям.

— Каково настроение в частях? Насколько они устойчивы к пропаганде? Будут ли выполнять приказы на подавление, если такие вдруг поступят?

Великий Князь Сергей Михайлович ответил куда более осторожно:

— В настоящее время в Москве расквартировано достаточно фронтовых частей, еще не разложенных пропагандой деструктивных элементов. Но я бы не был настолько уверен, что в случае чего они выполнят приказ по подавлению массовых демонстраций. Одно дело подавлять военный мятеж, а другое стрелять в толпу, славящую Императора и желающую мира. Тут могут быть неприятные эксцессы. Так что я бы твердо рассчитывал лишь на Дикую дивизию.

— Что говорят о мирной инициативе?

— Поддерживают. Воевать всем надоело. Да и понравилось многим в столице. Куда уж лучше, чем гнить в окопах.

— Прелестно.

Что ж, так и есть. Да, если кто-то решил меня свергнуть, то такой сценарий, когда толпы идут по улицам и славят Императора, действительно самый лучший. Куда лучше попытки мятежа или военного переворота. И если не дай бог что, то не факт, что Кремль вообще кто-то будет оборонять. Во всяком случае, сразу. Так что лучше не доводить до проверки дисциплины и испытания лояльности войск, зараженных пацифизмом.

— Демонстранты несут какие-то флаги и транспаранты?

Глобачев покачал головой.

— Лозунги о мире и верноподданнические. Флагов не очень много. Есть несколько красных, значительно больше имперских триколоров. По моим данным по мере продвижения в центр к колоннам присоединяется все больше чистой публики. Эти часто приходят со своими флагами.

— Какими?

— Всякими, Государь, — пожал плечами мой министр внутренних дел, — немало имперских, но есть и красные.

— Господа, ваши рекомендации!

Присутствующие переглянулись. Первым взял слово Кутепов.

— Предлагаю закрыть все входы и выходы из Кремля, а гарнизон подготовить к отражению возможного штурма. Оцепить так же здание Дома Правительства. Демонстрантам предложить выбрать делегацию для встречи с премьер-министром.

— Они идут не к премьер-министру, а ко мне.

— Все равно, я бы ограничился лишь небольшой группой выбранных делегатов. И обыскать их ненавязчиво. Иначе гарантировать безопасность Вашего Величества будет весьма трудно.

Курлов так же вступил в обсуждение:

— Как мне представляется, сейчас главная опасность в провокациях, которые могут устроить либо сами организаторы этих демонстраций, либо кто-то из тех, кто захочет воспользоваться ситуацией для дестабилизации обстановки. Достаточно засевшего на каком-нибудь чердаке пулеметчика и вся эта толпа побежит, давя сотни людей на своем пути. И обвинить в расстреле власть.

Я покачал головой.

— Достаточно одного выстрела и может начаться паника. Так что пулемет тут необязателен.

Глобачев предложил:

— Думаю, что вообще не следует их пускать дальше Моховой и Китайгородской стены. Будет полезным выставить наряды полиции на уровне Бульварного кольца, сообщать проходящим о том, что в столице действует военное положение, и все демонстрации в центре запрещены, дабы не было недопонимания от вида последующего оцепления. А на уровне Моховой и Китай-города выставить солдат внутренней стражи, — которые своим видом должны подтвердить серьезность положения и решимость власти поддерживать порядок любой ценой. Это охладит горячие головы. Еще можно поднять по тревоге и выдвинуть в оцепление юнкеров из Александровского военного училища. В любом случае, хотелось бы иметь некоторый запас по времени и расстоянию, на случай обострения ситуации.

Нечволодов промолчал, а Сандро возразил:

— Нет. Не успеем выставить такое обширное оцепление, они уже на подходе. Да и незачем. Ситуация пока не настолько критическая. Смею предположить, что сегодня ситуацию удастся удержать под контролем. Формально, тут действительно и придраться не к чему, поскольку демонстрации носят явно верноподданнический характер и должны служить демонстрацией поддержки политики правительства и лично Императора. Сие нам необходимо всячески приветствовать и поддержать. Я бы их пустил в самый центр. Иначе могут быть нежелательные эксцессы. Это мое мнение.

Я обвел взглядом присутствующих. Желающих высказаться больше не было. Что ж, пришла пора высказаться главному начальству.

— Согласен, не успеем, да и опасно. Опыт февральских событий подсказывает, что ставить войска в прямое соприкосновение с толпой на достаточно долгое время приводит к полному распропагандированнию солдат. Так что я бы оставил войска в казармах, запретив всякие увольнительные. Чем меньше у них будет контакта с улицей, тем лучше. И с делегацией не очень хорошая идея. Пока там будут выбирать, может все что угодно случиться. Настроения толпы пока благожелательные власти и не стоит давать поводы для ухудшения ситуации. Я так понимаю, что настроения среди демонстрантов праздничные?

— В какой-то мере, это так, Ваше Величество.

Киваю Глобачеву:

— Вот видите. Раз настроения праздничные, то праздник должен продолжаться. Посему ранее предусмотренная программа остается в силе.

— Но Ваше Величество! — Кутепов обеспокоенно запротестовал. — Прежняя программа не предусматривала сто тысяч человек зрителей! Это просто опасно!

Я усмехаюсь.

— Ничего. Думаю, что сегодня мы поладим с моим народом.

Сегодня. А завтра?

— Однако, господа, я обращаю ваше внимание на одно обстоятельство. Праздник праздником, но кто-то, и нам еще предстоит узнать кто, явно стоит за этим выступлением, слишком хорошо все организовано. О мотивах этого человека или, вернее, группы людей, мы можем пока лишь гадать. Возможно, это лишь проба сил. Или такой вот намек власти о том, что кое с кем нужно считаться. А может, за этим стоит попытка устроить революцию при помощи толпы. Впрочем, для революции нужно больше негатива и ярости, а пока вроде предпосылок для этого не слишком много. Однако обстоятельства могут быстро измениться, и история знает немало примеров того, как кричавшие хвалу толпы на следующий день распинали и казнили своих вчерашних кумиров. Например, если кое-кто пытается спровоцировать сегодня-завтра повторение Кровавого воскресенья или трагедии на Ходынском поле, то завтра настроения у толпы будут куда более радикальными. Кроме того, опыт Февральских событий показывает, что то, что начинается как подконтрольные организаторам демонстрации, очень быстро выходит из-под контроля. И тогда власть в городе берет стихия толпы, которая толком никем не управляется. А значит, нужно быть готовыми оседлать толпу сегодня и усмирить ее завтра. Посему, господа, только четкие и решительные, но вместе с тем взвешенные действия помогут нам преодолеть этот кризис.

Делаю паузу и подчеркиваю сказанное дальше.

— Итак, Министерству внутренних дел, Отдельному Корпусу жандармов и Имперской Службе безопасности привлекая дополнительные силы и добровольцев, немедленно проверить основные крыши и чердаки в районе центра и по ходу движения колонн. Лучше нам возможных бомбистов-террористов найти до того, как они устроят атаку на демонстрантов.

Глобачев, Курлов и Скалон кивнули.

— Так же Министерству внутренних дел, Отдельному Корпусу жандармов и Имперской Службе безопасности в кратчайшие сроки проверить информацию о возможном сговоре между владельцами тех предприятий, на которых есть признаки организации сегодняшних демонстраций. Меня интересует все — имел ли факт сговора место, кто зачинщики, чья идея, чьи деньги, кто стоит за ними, есть ли признаки заговора или не являются ли демонстрации частью большого плана по дестабилизации ситуации. Проверьте владельцев и руководителей предприятий, а так же их родственников и друзей, на членство в любых тайных обществах. И, разумеется, не стоят ли за всеми этими событиями наши чудесные друзья из Лондона и Парижа.

Вновь легкие поклоны.

— Далее. Министерству вооружений и военных нужд неофициально вступить в контакт с владельцами предприятий обеих столиц, объяснив им еще раз, что любое, даже косвенное участие в политической, а тем более антиправительственной деятельности скажется на их деле и на их здоровье самым негативным образом. Вплоть до обвинений в саботаже, диверсии, заговоре, угрозе национализации их предприятий и арестов виновных.

Кивок от Маниковского.

— Министерству Спасения негласно проверить все больницы Москвы и Петрограда на предмет возможного приема большого количества раненных и пострадавших при давке. Мертвецкими и подготовкой экстренных захоронений так же озаботьтесь. Не дай бог, конечно, но история с Ходынской трагедией не должна повториться. Не хватало нам только массово валяющихся на улицах трупов.

Принц Ольденбургский подтвердил ясность повеления.

— Дикую дивизию, Георгиевский и Собственный сводный пехотный полки поднять по тревоге, но из казарм без особого приказа не выводить. В любом случае, Николаевские казармы сейчас дальше от Кремля, чем демонстранты. То же самое касается и батальона внутренней стражи. В настоящий момент все силы, которыми мы располагаем, это две роты Георгиевского полка, сотня Конвоя, сотня Ингушского полка, сотня Жандармского полка и дивизион бронеавтомобилей. Ну, и парадная колонна Корпуса Патриотов, разумеется.

Судя по ухмылкам, мое последнее замечание воспринято как шутка. Что ж, посмотрим.

— Министерству информации обеспечить освещение верноподданнической демонстрации и мое сегодняшнее выступление перед любимыми подданными. Подготовьте мне броневик.

Суворин ничуть не удивился, лишь кивнул с одобрением в глазах. Эх, понимал бы ты, весь исторический парадокс — Император выступает с броневика с революционными речами. Сюр! Кстати, Ленин выступал с броневика на Финляндском вокзале Петрограда в моей истории как раз в эти самые дни.

— Дабы отвлечь народ и с сегодняшнего вечера взять под полный контроль центр столицы, я повелеваю. Первое — перенести первое заседание трибунала над изменниками на завтра. Заседание пройдет в здании Манежа, там уже все готово, не так ли?

Батюшин кивнул.

— Точно так, Ваше Величество.

— Готовы на завтра?

— Всенепременно.

— Хорошо. Второе. Сегодня я подписываю повеление о созыве очередной сессии Государственной Думы. Сессия открывается завтра в здании Дворянского собрания. Там все готово? Соберутся депутаты?

Князь Волконский склонил голову в полупоклоне.

— Да, Государь.

— Надеюсь на вас, Владимир Михайлович. Дальше, под обоснованием обеспечения безопасности заседания трибунала и сессии Государственной Думы, с сегодняшнего вечера весь центр Москвы взять под усиленную охрану. В том числе привлекая личный состав моих Собственных полков, полков московского гарнизона, фронтовые части и юнкеров военных училищ. И, разумеется, с привлечением полиции и внутренней стражи. В контакты с гражданским населением не вступать, разговоров избегать.

Я остановил взгляд на Суворине.

— Борис Алексеевич, жду от вас программу кампании в прессе, с освещением моего выступления на открытии сессии Госдумы и об открытии первого трибунала над изменниками и заговорщиками.

Помолчав пару мгновений, добавляю:

— Первого. Но не последнего, господа.

* * *

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

Толпы стекались на Красную площадь со всех сторон. Тысячи, десятки тысяч людей заполняли главную площадь Империи, словно половодная река, растекаясь по всей ее площади, обтекая памятник Минину и Пожарскому в центре, колыхаясь хоругвями, знаменами и транспарантами от самых Верхних торговых рядов и до Кремлевской стены, двигаясь к Покровскому собору от красного здания Императорского Российского Исторического музея. Во главе толпы двигалась конная цепь кавалеристов Лейб-Гвардии Жандармского полка, обеспечивая порядок и выдерживая линию.

Впереди, на уровне Ильинки, Красную площадь пересекала другая цепь, в которой стояла рота внутренней стражи ОКЖ. Издалека были видны туши трех броневиков, один был обращен в сторону Ильинки, другой стоял по центру площади у Лобного места, а третий возвышался над строем солдат ближе к Спасской башне.

Вот конные жандармы достигли линии солдат внутренней стражи и развернулись навстречу толпе, а сама толпа заняла все свободное место на Красной площади, и немало их осталось на соседних улицах и площадях Москвы.

И вот толпа остановилась. Море голов. Гомон огромного числа голосов. Дым многочисленных папирос растворялся в хмуром небе. Хоругви. Транспаранты. И флаги. Много флагов, и много транспарантов. Они стояли все. Стояли рабочие московских предприятий, стояли студенты, стояли казаки, стояли врачи и профессора, стояли монахи, стояли дворяне, стояли чиновники, стоял прочий московский люд. То там то здесь начинали петь какие-то песни, но они быстро угасали, не находя поддержки. Время песен еще не пришло. Людское море грозной силой замерло на площади, готовое выплеснуться при малейшем колебании окружающего мира.

Все, кому было что-то видно из первых рядов, увидели, замерший строй солдат в необычных длинных шинелях и в суконных островерхих шлемах, выстроенный от самого Лобного места и почти до Спасской башни. Впереди, на вороном коне, гарцевал офицер в такой же форме, поглядывал на приблизившуюся толпу и отдавая последние приказы.

В толпе заволновались. Многие уже пожалели о том, что пришли сюда. Кое-где спешно начали спускать детей с родительских плеч, кое-кто уже стал пробраться к выходу с площади, толпа дрогнула, начиная закручиваться в людские водовороты.

Но тут у Покровского собора вдруг зазвучала медь труб, подавая сигнал. Те, кому посчастливилось, вытянув шею, заглянуть через море голов, могли увидеть, как офицер на коне перекрестился на купола собора, надел островерхий головной убор, а затем, зычно прокричал солдатам:

— Слуша-а-а-а-й! Встречая Государя Императора, отряд — смирно! Для встречи слева на кра-УЛ!

Под звуки "Встречного марша" из Спасских ворот потянулась две спешившиеся шеренги Собственного Конвоя. Выйдя на площадь, они замерли ожидая.

И вот в воротах Кремля появилась фигура, одетая так же, как и солдаты, выстроившиеся на площади, и ведущая под уздцы белой масти высокого жеребца.

— Государь! Государь!

Толпа заволновалась. Тут многие разглядели, что Император крестится, надевает островерхий головной убор, затем сажает на коня мальчика и вслед за этим сам поднимается в седло за его спиной. По команде, казаки Собственного Его Императорского Величества Конвоя, поднялись в седла и их лошади двинулись по кругу, разъехавшись на два потока и охватывая Государя и следовавшую за ним свиту с обеих сторон.

Под звуки марша Император на белом коне выехал на площадь перед застывшим строем. Навстречу ему выехал офицер и отдал честь. В момент остановки коня Государя оркестр оборвал игру, полыхнули вспышки фотографов, а командир громко доложил:

— Ваше Императорское Величество! По вашему приказу, отдельный московский военно-общественный отряд Корпуса Патриотов для Высочайшего смотра построен! Командующий Корпуса Патриотов флигель-адъютант Вашего Императорского Величества полковник Дроздовский!

* * *

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 17 марта (30 марта) 1917 года.

Я отнял ладонь от обреза шлема и принял от полковника Дроздовского строевую записку. Передав ее, находящемуся слева и чуть сзади, Сандро, я развернул коня в сторону выстроившихся солдат полка и зычно прокричал:

— Здорово, орлы!

— Здрав-желав-Ваш-Импер-Вел-во!

Ну, не эталон, но вполне себе слаженно ответили, кстати. Стараясь сохранять невозмутимость (хотя бесята в душе так и плясали, ибо зрелище, я вам скажу, вышло совершенно фантасмагорическим), я оглядел строй одетый в шинели с "разговорами" и в "богатырки", более привычные для меня под наименованием "буденовки". Только вместо звезд на них красовался двуглавый имперский орел и кокарда.

Когда мне несколько дней назад промежду прочим сообщили о наличии на складах какой-то формы "для парада победы", я как-то сразу резко насторожился. Насторожился, и потребовал явить мне образцы сей формы (оказалось, что мой прадед, о форме Васнецова слышал, но лично не видел). И когда мне эта вот форма была явлена, я не удержался от победного восклицания. Все тогда удивленно посмотрели на веселящегося Царя. Ну, откуда им было знать о том, что сейчас разрешился давний спор далекого будущего о том, была ли эта форма придумана после революции или же большевики использовали запасы из имперских складов. Так-таки да, как говорят в Одессе!

А почему зрелище фантасмагорическое? Да потому, что форма "красноармейцев" с погонами на плечах смотрелась (для меня понятное дело), ну очень абсурдно. Впрочем, погоны были лишь у прикомандированных солдат и офицеров, да еще у тех гражданских, кого уволили в запас с правом ношения мундира. Остальные добровольцы из числа москвичей были понятное дело без погон. Так что фантасмагория была не всеобщей и не полной.

Вообще, форма эта мне никогда не нравилась, и, насколько я помню, современникам, которым ее приходилось носить, она не нравилась тоже. И понадобился печальный опыт финской кампании для того, чтобы армия избавилась, наконец, от этого революционного фетиша и отправила буденовки в утиль истории.

Разумеется, я не собирался вводить эту форму в армии и не позволю в ней воевать. Но для потешных мероприятий, типа тех же военно-общественных отрядов Корпуса Патриотов, почему бы и нет? Тем более что Корпус Патриотов, хотя и относился к военному ведомству, но был формально лишь добровольным военно-спортивным обществом при министерстве. Так что, вероятно, в этой реальности, эта форма будет знакома миру именно как форма отрядов Корпуса Патриотов. Достаточно милитаристская, но вместе с тем, не уставная военная.

— Поздравляю вас с формированием московского военно-спортивного отряда Корпуса Патриотов!

Троекратное "ура!" сменилось государственным гимном. Под звуки "Боже, Царя храни!" я беру за руку Георгия, и мы идем к ступенькам. Офицеры Конвоя распахивают перед нами ворота Лобного места. Взойдя на возвышение в центре, я киваю, и вслед за нами поднимаются знаменосцы. Еще несколько секунд и за нашими спинами на ветру полощутся два знамени — государственный флаг Российской Империи и золотой Штандарт Императора.

Звучат команды, и вот новоиспеченный отряд Корпуса Патриотов начинает первый в своей истории парад. Мимо нас рядами проходят бойцы в островерхих шлемах и впереди их развеваются имперские знамена.

— Дарованную Его Императорским Величеством Марш Корпуса Патриотов запевай!

И по команде полковника Дроздовского над площадью гремит:

Забота у нас простая, Забота наша такая: Жила бы страна родная, — И нету других забот. И снег, и ветер, И звезд ночной полет… Меня мое сердце, С Отчизною быть зовет.

Мороз пробежал у меня по спине. Я смотрел на марширующих "буденовцев" с золотыми погонами на плечах и под имперскими знаменами, которые шли с революционной песней и из фильма моего детства. Смотрел и вдруг почувствовал, как судорожно сжимается мое горло.

Пускай нам с тобой обоим Беда грозит за бедою, Но дружбу мою с тобою Одна только смерть возьмёт. И снег, и ветер, И звезд ночной полет… Меня мое сердце, С Отчизною быть зовет.

То, что было ситуативным решением, внезапно превращалось в пророчество, а слегка подкорректированый текст песни неожиданно наполнил этот парад тем звенящим ощущением, когда ты вдруг входишь в резонанс и со словами песни, и с ее ритмом, и со звучащей над площадью медью оркестра, и с мерным шагом сотен сапог, и с морозным дыханием ста тысяч человек на площади. Песня из будущего пророческим гимном отражалась от стен Кремля и, набирая голос, казалось, с каждой строкой звучит все громче и громче.

И, казалось, что сами марширующие вдруг прониклись величием момента, потому как следующие строки зазвучали словно клятва, с мрачной решимостью и особой торжественностью.

Пока я ходить умею, Пока глядеть я умею, Пока я дышать умею, Я буду идти вперед. И снег, и ветер, И звезд ночной полет… Меня мое сердце, С Отчизною быть зовет.

Сотни и сотни патриотов проходили сейчас мимо меня, отдавая честь своему Государю. Сотни островерхих шлемов проплывали между мной и огромной толпой на площади. Но не было в этих марширующих рядах угрозы и у меня было чувство, что люди, заполнившие это огромное пространство, это понимают. Чувствуют, как и я.

Не надобно мне покоя, Судьбою счастлив такою. Я пламя беру рукою, Дыханьем ломаю лёд. И снег, и ветер, И звезд ночной полет… Меня мое сердце, С Отчизною быть зовет.

Я смотрел на людское море, и видел отклик. Происходящее явно нравилось собравшимся и даже многие пытались подпевать.

И так же, как в жизни каждый, Любовь я встречу однажды, Со мною, как я, отважно Сквозь бури она пройдет. И снег, и ветер, И звезд ночной полет… Меня мое сердце, С Отчизною быть зовет.

Что ж, как говорится, куй железо, не отходя от кассы. Будем петь дальше.

Не думай, что всё пропели, Что бури все отгремели, — Готовься к великой цели, А слава тебя найдет. И снег, и ветер, И звезд ночной полет… Меня мое сердце, С Отчизною быть зовет.

Марш закончился, но эхо песни еще, казалось, звучало над площадью. Я повернулся к стоящему у ворот Сандро и сказал:

— Присмотри за Георгием.

Повелел подошедшему Дроздовскому.

— Еще раз песню.

И игнорируя все предостережения, пошел в сторону толпы. Постучав в железную дверь, я отдал короткое распоряжение высунувшемуся офицеру:

— Заводи.

Еще через минуту наш броневик медленно двигался в толпе, а я, высунувшись по пояс из башенного люка, пел вместе с площадью.

Пока я ходить умею, Пока глядеть я умею, Пока я дышать умею, Я буду идти вперед…

И вот мы доехали до середины площади. Один, среди людского моря. И лишь гражданин Минин простер надо мной свою медную руку, словно стараясь поддержать, пока я вылезал из люка и становился на башне броневика. Чувствовал ли я себя Лениным в этом момент? А кто такой Ленин в этот момент?

Я стоял на броневике и молча смотрел на толпу. Постепенно шум стихал. Наконец наступила полная тишина. Они были готовы слушать.

— Соотечественники! Патриоты нашего Отечества!

Толпа бурно зашумела.

— Сейчас я вижу перед собой настоящее людское море. Кто-то презрительно скажет — "толпа", но НЕТ, НЕ ТОЛПА! Я вижу перед собой настоящий народ русский, и я горд оттого, что мне выпала великая честь стать державным вождем такого великого народа, как наш. То сакральное единство, которое всегда связывало Царя и Народ, сейчас ясно видно всем, включая наших врагов. "Царствуй на страх врагам" — так поется в нашем Гимне. "Царствуй на славу нам" — так поем мы все, вкладывая в эти слова наше понимание общественного народного единства во имя общих целей — защитить и преумножить славу России, творить новую жизнь, новую державу и новое будущее для себя и своих детей.

Перевожу дух и продолжаю:

— Сегодня мы живем в удивительное и великое время. Живем в эпоху, которая станет началом новой великой и Освобожденной России. Но мы не только живем, мы вместе создаем новую Россию! Каждый на своем месте, каждый по мере своих сил и возможностей, каждый делая даже больше, чем мог бы. Вы все слышали слова этой песни-клятвы! Вы пели ее сейчас вместе со мной! Пели вместе с теми искренними патриотами, которые приняли сегодня на себя добровольную миссию защитить, сохранить и построить воистину новую, процветающую и Освобожденную Отчизну!

Делаю широкий жест.

— Все вы знаете притчу о том, как отец учил сыновей держаться вместе, показывая им, как легко ломаются прутья, и как сложно сломать веник, состоящий из крепко связанных между собой прутьев. В каждом нашем городе, в каждой губернии и в каждом уезде найдется огромное число истинных патриотов и борцов за новую Россию. Но часто разрознены их силы, не чувствуют они рядом плечо единомышленника, не знают, то поможет, кто поддержит и кто поймет все их стремления. И сегодня было положено начало новой патриотической организации, Августейшим шефом которой я сегодня стал. Широки задачи Корпуса Патриотов — на всех хватит! И охрана общественного порядка, и обучение грамоте, и обучение новым профессиям и повышению уровня существующей специальности, создание различных спортивных, молодежных, женских и детских общественных организаций. Мобилизация всех здоровых сил нашего общества. Все то, что потребуется для Освобожденного Отечества. Сегодня на Красной площади сформирован первый отряд добровольцев Корпуса Патриотов. Корпуса, созданного по инициативе и при поддержке Фронтового Братства. Уверен, это только начало, только лишь первый отряд и далеко не последний. Будут появляться все новые и новые отряды, каждый из которых станет кузницей новых людей новой России.

Продолжаю развивать мысль.

— Я вижу на площади много транспарантов. Вижу приветствия в адрес мирной инициативы и желание мира. Действительно, рецепт мира прост и известен. Каждый, кому доводилось видеть уличную драку или, тем более, участвовать в ней, знает, что стоит растащить дерущихся, как пыл драки начинает идти на убыль. Да, драчуны играют на публику, якобы пытаются вырваться из разнимающих рук, осыпают противника оскорблениями, но сама драка уже начинает затухать сама собой. Великая война длится уже два с половиной года и сколько она продлится еще одному Богу известно. Пора сбить пыл международной драки. Мы вновь предлагаем всем воющим сторонам сесть за стол переговоров. Пусть каждая держава в одностороннем порядке воздержится от наступательных действий хотя бы на какое-то время. Кто-то может последовать нашему примеру и официально объявить об одностороннем прекращении активных действий, кто-то это сделает фактически, а кому-то будет проще уподобляться тем драчунам, которые после драки обмениваются оскорблениями и ругательствами. Все это не так уж и важно. Важно лишь начать переговоры. Пусть для начала это будут переговоры об условиях приостановки боевых действий на период консультаций, для этого и существует политика, для этого и существуют политики. Пусть пушки молчат, пока говорят дипломаты!

Делаю паузу.

— Но, как и из любой драки, из войны невозможно выйти в одностороннем порядке. В одностороннем порядке можно лишь капитулировать. Но на подобную капитуляцию мы никогда не согласимся! И если победит разум и будет принята мирная инициатива, мы с радостью поддержим это начинание. Но если нас вынудят, то придется нам силой принуждать драчунов к миру, как порой бывает в настоящей драке, когда особо ретивых драчунов успокаивают обухом по голове! Верно?

Толпа одобрительно зашумела, послышался смех.

— Мы хотим мира, нам чужого не надо, но и ни пяди своей земли мы никому не отдадим! Не мы начали эту войну. Мы благородно предлагаем мир. Мы объявили о приостановке всех наступательных операций на сто дней. Но если нас вероломно атакуют, мы заставим всех об этом горько пожалеть. А пока я вновь призываю все страны и народы — давайте дадим миру шанс!

Толпа выдохнула и взорвалась восторженными криками. У меня было ощущение, что бой броневик сейчас поднимут на руки и понесут по площади. Вся площадь ликовала. И вдруг кто-то громко запел:

— Боже, Царя храни!

И весь народ мой подхватил государственный гимн. И гимн этот сейчас, как никогда, был в честь Царя, в честь меня. Да.

Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам, Царь православный. Боже, Царя храни!

Я смотрел на их восторженные лица и думал о том, что они скажут мне завтра? Возможно, катастрофа на Стоходе вновь разбудит их патриотизм, посеет ярость в их сердцах. А может эта ярость обратится против меня самого…

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТАЙНИЦКИЙ САД. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

Мы, уже традиционно, гуляли по Тайницкому саду. Ну, как, традиционно, в том плане, что я изо всех сил старался соблюдать продуманный мной же самим распорядок для Государя Императора, хотя, со всей очевидностью можно признать, что сегодняшний порядок полетел в тартарары с самого утра. Сначала демонстрации и речи, потом внеплановое совещание с министрами и лишь после этого всего — завтрак в обществе Георгия.

И вот теперь мы неспешно прогуливались, дыша морозным воздухом и беседуя на разные темы. Естественно, основной темой сегодня было событие, которое глубоко впечатлило мальчика.

— Тебе понравилось?

— Да, Папа. Только… Только я испугался…

— Почему? Кого ты испугался?

Георгий помялся, а затем проговорил неуверенно:

— Сначала было красиво. Мне вправду понравилось! И на коне, и солдаты, и как они пели. Но потом…

— Потом? — мягко переспросил я, ожидая продолжения.

— А потом, ты меня оставил, и отправился к броневику. Я смотрел, как броневик движется в толпе все дальше и дальше. А потом, тебя стало совсем плохо видно, и… — мальчик шмыгнул носом, — и я испугался. Дядя Сандро сказал, что это ничего, что это будет наш маленький секрет, но я все равно хочу признаться, что я плакал, словно девчонка…

Я присел на корточки и прижал Георгия к себе.

— Ничего страшного. Бояться вообще не стыдно. Солдат, который ничего не боится, погибает очень быстро. Страх — здоровое чувство, которое предупреждает об опасности. И, как сам понимаешь, на войне это очень важная вещь. Тут просто очень важно, чтобы страх превращался в осторожность и осмотрительность, а не в трусость и панику.

— Война учит осторожности? — спросил он пытливо.

— Да, учит. — подтвердил я.

— Тогда почему ты поехал на броневике, а не остался со мной?

Я с интересом посмотрел на него. А он не глуп!

— Понимаешь, сынок, бывают ситуации, когда нужно принимать решения, которые, быть может, и кажутся не совсем разумными, но… Знаешь, древние говорили — делай что должен и будь, что будет. Есть такое понятие, как долг. Солдат поднимается в атаку, потому что должен победить, хотя прекрасно понимает, что может и погибнуть. А Император, когда это необходимо, должен, презрев опасность, выйти к народу. Хотя, это может быть и опасно, ты прав. Понимаешь, что я имею в виду?

— Что нужно быть примером остальным?

Вздыхаю.

— И это тоже, сынок, и это тоже…

Но Георгий не сдавался.

— А почему эти люди пришли?

Я пожал плечами.

— Понимаешь, люди устали от войны. Люди хотели получить надежду на мир и вот такой шанс появился. Вот люди радовались.

— А почему они пришли к тебе? Разве они не могли радоваться дома?

Вот так вот. Как там говорят про уста младенца?

— Вероятно, в том числе, и потому, что это моя инициатива открыла дорогу к возможному миру. А вообще, сынок, это не главное. Главное то, что в моменты всеобщего единения, в моменты всеобщей беды или всеобщей радости, людям нужен символ, вокруг которого происходит единение. Нужен символ, как флаг и герб. Тогда люди в полной мере ощущают себя частью единого целого — народа. Они поют гимн и словно дышат все вместе, думают вместе, живут одним общим интересом. Понимаешь?

— Ты, как флаг?

Я засмеялся.

— Нет, сынок. Император важнее флага.

— Почему?

— Потому, сынок, — я посмотрел внимательно в его глаза, — что людям трудно сохранять верность абстрактным, неживым символам, равно как и трудно представить себе верность группе людей, вне зависимости от ее размера, будь то Государственная Дума или народ в целом.

Мальчик удивился:

— Почему? Разве они сами не народ?

— Вот именно потому. Одно дело идти в бой за Императора, который почти как божество, в другое за народ вообще, ведь он сам часть народа, а еще есть пропойца-сосед, злая соседская бабка, ужасные и несносные соседские дети, ненавидимая теща, опостылевшая жена и прочие малоприятные люди. Вот за них идти на смерть? Вот он погибнет в бою, а они будут жить и радоваться?

Георгий засмеялся. Видимо представил себе всех этих чудесных людей. Хотя, откуда ему знать, как живут простые люди, которые как раз и должны идти на смерть?

— Человеку очень трудно сохранять верность некоей общности, поскольку многие люди из этой общности ему могут не нравиться. Именно потому существуют полковые знамена, и именно Боевое Знамя для конкретного солдата святыня, куда большая, чем командир полка или гоняющий его по плацу унтер.

— Но ты же сам говорил, что ты не флаг! Я не понимаю…

Я покачал головой.

— Повторю, Император важнее флага. Император — это личное воплощение Империи. В церкви люди обращаются к Богу, глядя на нарисованный образ на иконе. Глядя на Императора люди обращаются к Империи, глядя в глаза Государя народ видит душу Державы, ее совесть, ее моральный авторитет. И очень важно, чтобы вера эта не пошатнулась, чтобы символ не померк и Император не перестал олицетворять собой Империю. Иначе, лучшее, что можно сделать, это отречься от Престола в пользу того, кому народ готов верить.

— Отречься, как дядя Никки?

Ах ты, паршивец! Вот, что за дети пошли? Как вот с ним разговаривать? Рубит фишку прямо на лету!

— Теперь моя задача вернуть веру народа в Императора и восстановить мощь Символа Империи. Иначе революция и гражданская война. И закончится все тем, что появится новый Символ, новый Вождь, и вновь миллионы солдат будут подниматься в бой с кличем "За Родину! За Ста…", гм… за того, кто станет новым личным символом государства. Так что уж лучше пусть кричат "За Родину! За Императора!". Согласись, кричать "За Родину! За Государственную Думу!" никто не станет и в бой за такое не пойдет.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

— А скажи-ка, Евстафий, что ты там вчера заикался о том, что толпа толпе рознь и что не пришлось бы мне удивляться утренним новостям?

Мой личный камердинер слегка приподнял брови.

— Государь запомнил мои бессвязные бормотания? Право не стоило!

— А все же?

— Иногда, Государь, сорванцы бывают более сведущими, чем полиция. Вчера вечером в крупные пекарни Москвы поступило сразу несколько больших заказов от управляющих разных предприятий, с тем, чтобы всякая выпечка была не только специально изготовлена, но и доставлена не позже определенного часа на фабрику или завод. Причем, у всех разрозненных заказов был схожий перечень и одинаковое время, к которому требовалось доставить заказ. Разные заказы, разное место назначения, но одинаковое время. Вот я и подумал.

Я усмехнулся. Что ж, чего-то подобного стоило ожидать. Вообще же, я не случайно назначил его своим личным камердинером, приметив его, когда он подвизался на должности управляющего доходным домом, в который я как раз и отправил инженера Маршина. Евстафий Елизаров тогда преизрядно мне помог информацией о ситуации на рынке съемного жилья. Причем часто его информация была просто удивительно полной, включая не афишируемые моменты. Его бесспорный талант добывать информация базировался на волшебном умении ладить с детворой и подбивать всякого рода уличных сорванцов на игру в шпионов. Причем нужно отдать ему должное, что платил Евстафий им не только похвалой, но и деньгами, а часто и всякими сладостями, и прочими вкусностями. А уж "сорванцы" снабжали его такими сведениями, которые не каждый филер узнает. Да и проникнуть они могли туда, куда взрослый ни за что не доберется, да и внимания на них мало обращают. Особенно на беспризорников, коих в Москве хватало.

К тому же, следует заметить, что талант Евстафия передался и его сыну Никодиму. Правда тот специализировался не на "сорванцах", а имел необыкновенный успех у всякого рода горничных, нянь, поварих, гувернанток и прочей обслуги женского пола. Впрочем, и прочий женский пол не обделял он своим вниманием. Короче говоря, вся эта публика женского пола исправно делилась с ним сплетнями, слухами, а часто и услышанным, и подслушанным по месту их, так сказать, службы. А равно и в других местах.

В общем, когда я узнал об этом всем, я предпочел нанять Евстафия на службу, дабы такие таланты не пропадали зря. Причем нанял сразу все семейство, включая жену Евстафия — дородную смешливую бабенку, которая нынче подвизалась на Императорской кухне, а заодно мониторила разговоры прислуги Кремля.

Одно мне было непонятно — почему я вчера не среагировал? Не иначе, как совсем замотался.

— Так, Евстафий. В следующий раз, когда у тебя будет что мне сказать, добейся того, чтобы я тебя услышал. Даже если придется повторять это несколько раз. Можешь прямо так и сказать, что я велел напомнить мне, чтобы я тебя выслушал.

Мой камердинер усмехнулся в бороду и кивнул.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

— И еще. Выделяю тебе тысячу рублей в месяц на дополнительных "сорванцов". И еще пятьсот на букеты и конфеты барышням твоего сына. Ну, и тебе с сыном отдельное дополнительное жалование. Не обижу. Особенно, если будет результат. Я хочу знать все, что говорят в Москве, и в особенности то, чего не знает моя полиция и прочие службы. Я закрою глаза на многое и многое прощу, но мне нужен результат. Помни это.

— Да, Государь.

Елизаров поклонился, а в глазах его бесики светились торжеством. Что ж, посмотрим на результат. Но разве не для этого я его и его семью взял в Свиту?

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 марта (3 апреля) 1917 года.

— Государь, я вновь хотел бы отказаться…

Я смотрел на Великого Князя Павла Александровича и хмурился. Вот уже битый час я беседы беседую, но упертый родственник не желал становиться Наследником, хоть стреляй. Ссылался на Закон о престолонаследии, и на параграф тридцать седьмой Основных Законов Российской Империи, где четко прописывалось его право умыть руки.

— … "предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола". А никаких затруднений с наследованием Престола не представляется, поскольку сын мой Дмитрий вполне может оный Престол наследовать…

И дальше в том же духе. Наконец, мне надоел его экскурс в российское право, и я спросил в лоб.

— Но, почему?

Павел Александрович несколько секунд молчал, а затем нехотя ответил.

— Во-первых, это не мое. Я не собирался править Империей и, если, не дай бог, что случится с тобой, то я абсолютно не готов к этой ноше. И уж лучше я откажусь сейчас, чем ввергну Империю в кризис потом.

— А, во-вторых?

— А, во-вторых, я не могу быть моральным авторитетом для Империи. Моя личная жизнь…

Я возразил.

— Моя личная жизнь так же не является образцом!

Тот покачал головой.

— Нет, Миша, тут трудно сравнивать. Ты не оставлял сына на воспитание родственникам, не женился во второй раз морганатическим браком и… Нет, я офицер, я член Императорского Дома, но на Наследование я не имею никакого морального права. Да и не хочу.

Повисла тишина. Формально он прав, да и с практической точки зрения, его утверждения во многом имеют под собой основания. Но в данный момент он мне нужен, что бы он там себе не думал на сей счет.

— Дядя, я твои аргументы понимаю, но не принимаю. Интересы государства и его стабильности требуют от тебя исполнения своего долга перед Империей.

— Прости, Миша, но я не готов. Дмитрий пусть становится Наследником.

Я покачал головой.

— Ценю твое мнение, но согласиться с ним не могу. Империя сейчас нестабильна. Ты видишь, что происходит на улицах и что творится в мире. Мы только что пережили третью попытку мятежа за три недели. Причем, последний мятеж во многом был вызван самим фактом того, кто будет наследовать Престол. Соблазн был слишком велик и Владимировичи, подстрекаемые из Лондона и Парижа, пошли на измену. Дмитрий молод и горяч, и вполне может попасть под влияние новых заговорщиков. Ты же человек, умудренный опытом, битый жизнью и четко понимающий, в чем интерес государства и чем он отличается от твоего личного. Ты уже час упорно отказываешься от возможной короны, а вот отказался бы Дмитрий, если бы ему ее предложили завтра, я пока не знаю. Нельзя вот так, вдруг, даровать человеку такой невообразимый соблазн. Особенно, если этот человек молод. Двадцать пять лет — опасный возраст. Так что, дядя, извини, но я настаиваю.

— Миша, не неволь меня! Позволь отказаться! — Павел Александрович буквально взвился в попытке откосить от наследования короны. — Христом Богом тебя прошу!

— Дядя, я знаю, что ты очень верующий человек. Наш Спаситель так же просил Отца своего пронести чашу мимо. Но смирился и выполнил Его волю, взойдя на Голгофу. Смирись и ты, поскольку чашу пронести мимо тебя я не могу. Единственное, что я могу тебе обещать, это вернуться к этому разговору через три года. Быть может, если Бог даст, я женюсь и обрету законного Наследника. Если же нет, то тогда и поговорим про Дмитрия. В любом случае, умирать или отрекаться от Престола я пока не собираюсь. Так что твои обязанности ограничатся формальными визитами, приемами и прочим нужным церемониалом. В общем, мы посовещались, и я решил — быть тебе, дядя, Наследником. Отвертеться я тебе не позволю, уж прости.

Помолчав, я добавил:

— Ты однажды уже оставил сына. Не пытаешься ли ты оставить его еще раз, но уже водрузив ему на плечи охваченную кризисом Империю? Посмеешь ли ты умыть руки, а, дядя?

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 марта (3 апреля) 1917 года.

— Скоропадский?

Я хмыкнул, увидев знакомую фамилию в списке.

— Точно так, Государь, генерал Скоропадский. Есть все основания для обвинения в участии в заговоре против Вашего Величества и антигосударственной деятельности.

Криво усмехаюсь.

— Что ж, видно от судьбы не убежишь.

Батюшин изогнул бровь в немом вопросе, но я не счел нужным посвящать его в то, что не случилось и, надеюсь, никогда не случится.

— Ладно, Николай Степанович, тут все понятно. Кстати, у вас же есть данные о масонских организациях, других тайных обществах и их членах в России?

Глава Следственного Комитета кивнул.

— В целом — да. Разумеется, данные неполные, но мы получаем копии досье из МВД и Отдельного Корпуса Жандармов.

— Прекрасно. Тогда подготовьте соответствующую бумагу об объявлении членства в масонских организациях и прочих тайных обществах тождественным членству в антигосударственных организациях и участию в заговорах против Государя Императора. Для помилования всем масонам и прочим дается месяц сроку, в течение которого они должны лично явиться в отделения Следственного Комитета и дать полные показания, как о своем участии в этих организациях, так и об известных им других членах масонских лож и прочих тайных организаций, а так же об их деятельности. Кто не явится или "забудет" что-то упомянуть при даче показаний, с того обвинение в антигосударственной деятельности не будет снято. И, разумеется, проверьте поголовно всех известных вам членов тайных обществ на предмет участия во всякого рода заговорах.

Батюшин поклонился с явным замешательством.

— Да, Государь. Но смею напомнить, что членами подобных организаций являются довольно многие, в числе их есть и весьма могущественные и, даже, весьма титулованные лица.

— Я знаю. Но двум богам служить нельзя, Николай Степанович. Никак нельзя. Минимум, что я готов для них сделать, так это просто отстранить и уволить всех рядовых и пассивных членов подобных структур. Если же они реально замешаны в антигосударственной деятельности и не покаются, то каторга им гарантирована вне зависимости от титулов и происхождения. В этом вопросе нет, и не может быть никаких компромиссов. В органах государственной власти и управления не будет масонов и прочих карбонариев. Равно, как ни один государственный заказ не будет отдан членам тайных организаций. Вы лучше меня знаете ту роль, которую они играли в двух предыдущих заговорах и о показаниях Рейли по данному вопросу. Пора навести порядок в этой сфере.

— Я понимаю, Ваше Величество. Но как бы не полыхнуло. Уж очень опасный противник. Слишком многие могущественные лица там состоят, так или иначе. В том числе и члены Императорской Фамилии. Вот, к примеру, Военный министр Вашего Величества.

— Нет, Николай Степанович, напротив — сейчас лучшее время для подобной чистки. Ряды противников смешаны и расстроены, в их порядках царит растерянность, и пока, каждый из них, скорее сам по себе, чем член монолитной организации. Что касается Военного министра и прочих высокопоставленных лиц, то пусть уж лучше они спишут все на моду, грехи молодости и прочий романтизм, который, словно черт, попутал их в этом деле, вступая в которое они ни словом, ни делом, ни мыслью своею не собирались причинять интересам Государя и государства ни малейший вред, и готовы искупить грехи молодости чистосердечным признанием и сотрудничеством с учрежденным Его Императорским Величеством Высочайшим Следственным Комитетом… Ну, и так далее. В общем, или они докажут мне свою верность и лояльность, или им не то что возле меня, а и вообще на государственной службе делать нечего. И мне нужны доказательства их верности, которые будут заключаться в показаниях и публичном отречении от членства в масонских ложах или других тайных обществах. Разумеется, с упоминанием информации о том, сколь сильно они помогли следствию в расследовании деятельности подобных организаций. Чтоб пути назад у них не было. Чтоб ходили по улице и оглядывались. В общем, готовьте бумагу.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

— А что у нас с Госдумой? Мы готовы обеспечить беспроблемный созыв очередной сессии?

— Думаю, что да.

— А что с выборами нового председателя Госдумы вместо Родзянко?

Батюшин протянул мне папку.

— Вот, Ваше Величество, мои соображения на сей счет.

— Хорошо, Николай Степанович, я ознакомлюсь. Благодарю вас. Вы свободны.

Некоторое время я смотрел в закрывшуюся за Батюшиным дверь. Затем нажал под столом кнопку звонка. Появился мой личный адъютант генерал барон Врангель.

— Вот что, Николай Александрович. Срочно вызовите мне генерала Скалона.

Врангель щелкнул каблуками и испарился за дверью. А я открыл верхний ящик стола и вытащил папку с текущими делами.

Первым шло утверждение штата Георгиевского полка. Итак, полку отныне полагалось иметь четыре батальона, батарею трехдюймовых орудий, полковую минометную команду, пулеметную команду и отдельный бронеотряд, имевший по три грузовых автомобиля на каждый броневик. Разумеется, плюс нестроевые подразделения, полковое радио, полковую газету, священника, оркестр и все такое прочее. Каждый батальон имел по четыре роты плюс пулеметную команду и команду батальонных минометов. Каждая рота так же имела пулеметную и минометную команды, имевшие на вооружении станковые пулеметы и ротные минометы. Плюс каждая рота имела в своем составе четыре грузовых автомобиля. Каждая рота имела четыре взвода, которые, в свою очередь, имели в своем составе по пулеметной команде, оснащенную четырьмя станковыми пулеметами "Максим". Взвод имел в своем составе четыре отделения и пулеметную команду. Каждое отделение имело на вооружении один ручной пулемет Мадсена или Шоша, два автомата Федорова и винтовки Мосина у остальных. Так же, каждый солдат имел в своем штатном оснащении велосипед, что позволяло надеяться на перемещение подразделения со скоростью в 20 километров в час. Комплектация полка шла полным ходом. Все солдаты полка обеспечивались стальными шлемами Сольберг М17. Следующим на очереди должен был стать Собственный Моего Величества сводный пехотный полк, а после него я планировал распространить эту схему на полки Лейб-Гвардии, а затем на ударные части. Как всегда все упиралось в количество доступных пулеметов, минометов и орудий. И автоматов Федорова. И даже касок. Но, тут ничего не попишешь, придется выгрызать из горла промышленности все возможное.

Вообще же, я собирался весьма рьяно перетрясти полки Лейб-Гвардии, выводя их по одному-два в тыл на доукомплектацию и переформирование. Разумеется, все весьма красиво для парадов, когда у каждого полка Лейб-Гвардии есть свои внешние особенности — там только блондины, тут брюнеты, там с бородами, тут с усами. И так далее. Но нафига мне весь этот цирк с особенностями какой масти лошади где должны быть? Нет, я не против, традиция — штука великая и полезная, но не в ущерб же боеготовности! Я собирался сделать из Лейб-Гвардии именно то, чем она и должна являться по определению — опорой моего трона, лучшими и элитными частями, но не в плане паркетных шарканий и парадов, а в плане наилучшей комплектности и боеготовности. Какие-то полки Лейб-Гвардии останутся пехотными, но приобретут статус ударных, какие-то превратятся в механизированные части, какие-то станут танковыми, какие-то, потом, вертолетными. И главное, все они должны быть абсолютно лояльными мне. На войне они будут резервом Главного Командования, а в повседневной жизни — опорой трона, готовые вцепиться в глотку любому, кто покусится на самое святое — на меня любимого. А не то что сейчас — дворянская вольница и постоянная угроза дворцового переворота. Нам такой элитаризм не нужен.

Наложив резолюцию, я отложил документ и взял новый доклад на Высочайшее Имя. Генерал Шошин представлял организацию и боевое расписание Инженерно-строительного корпуса Русской Императорской армии. Итак, двенадцать отдельных инженерно-строительных бригад, каждая из этих бригад должна иметь в своем составе двенадцать отдельных инженерно-строительных батальонов, а те, в свою очередь, должны состоять из специализированных отрядов, поделенных на рабочие бригады. Общая численность 150–170 тысяч человек.

Что ж, на самом деле комплектация всех этих инженерно-строительных частей и подразделений шла уже полным ходом. Причем, главным источником личного состава стали запасные полки Петрограда и Москвы, в частности те, кто не смог пройти отбор во внутреннюю стражу, но был недостаточно плох для прямой отправки на фронт. Так же по всем фронтам шел набор мастеров строительных специальностей, которые могли возглавить бригады в Инженерно-строительном корпусе.

Так, а вот у нас и расклад, в котором расписаны места дислокации и задач отдельных бригад. Итак, две бригады расширяют железнодорожную линию, которая связывает Метрополию и Романов-на-Мурмане. Еще одна бригада работает непосредственно в этом северном городе, расширяя наш единственный незамерзающий океанский порт. А помня историю будущего и роль Мурманска, то нет сомнений в целесообразности таких усилий.

Дальше, две бригады заняты подготовкой инфраструктуры наших будущих операций на территории Крыма и в Херсонской губернии. Две бригады прикомандированы к Москве, создавая железнодорожную инфраструктуру для Ходынки и Марфино, а также занимаясь строительством зданий под различные учреждения в Москве. Еще три бригады должны вгрызаться в землю, создавая линию укрепрайонов от Балтики и до Карпат, создавая узлы устойчивости войск во время возможного германского наступления. Еще одна бригада занимаются обеспечением развития инфраструктуры, которая потребуется при переселении в Сибирь. А последняя бригада будет прикомандирована в распоряжение Министерства Спасения в рамках подготовки к ожидаемой пандемии испанки.

Еще раз перечитав бумагу, я покачал головой. РомантизЬм и профессионализм понятен, но я-то не из их теста. Что это за цифра — двенадцать? В любой уважающей себя адской конторе должно быть тринадцать бригад. Причем, тринадцатая, которая по сложившейся русской суеверной традиции должна именоваться "особой", должна состоять из тринадцати особых отдельных батальонов. А комплектоваться они будут из зэков. Ну, или, как тут говорят, из приговоренных военным трибуналом. А самый-самый Тринадцатый батальон должен вообще формироваться из приговоренных к казни, с тем, чтобы поручать им секретные работы и не париться потом вопросом сохранения тайны.

Внеся эти замечания в текст доклада, я взял новую бумагу. Постановления правительства. Первое — "Об усилении ответственности за дезертирство". Ответственность усилена до двадцати пяти лет каторжных работ, а при сопротивлении аресту до самого расстрела. Второе — "Об усилении ответственности за антигосударственную и антинародную деятельность". Кары аналогичные. Надо туда же добавить членство в масонских и тайных обществах. Делаю пометки. Дальше — "Об общих правилах содержания заключенных и ссыльных", которые унифицируют правила для уголовных и политических зэков. Единственное, что содержаться они должны раздельно. А так, каторга что так, что эдак. И никаких тебе вольных поселений. "Об усилении ответственности за повторные преступления" — все, кто судим второй раз, получают свой четвертак каторжных работ и запрет после окончания срока селиться где-либо, кроме территорий за Полярным кругом. И теперь осужденные в первый раз, будут содержаться отдельно от рецидивистов.

Надо будет Глобачеву дать команду провести зачистку в городах, дабы выявить не завязавших с криминалом рецидивистов. И начать с Москвы. Пусть зачистят под ноль, даже если нет прямых доказательств, то хотя бы пусть огласят запрет на проживание в городах и селят не ближе Урала. С криминалом в городах, а, в особенности, в городах крупных, надо кончать.

Нет, разумеется, я в курсе традиционной концепции правоохранительных органов всех времен и народов по поводу того, что полиция должна контролировать преступный мир и иметь некий управляемый криминал. Но, как показывает практика, все это ведет к сращиванию полиции и бандитов, развитию коррупции и прочим перегибам. Так что — нет. Никаких рецидивистов в моих городах! Мне не нужна воровская романтика, на которой будут расти новые поколения. Мне проще их стрелять без суда и следствия. А еще лучше — отправлять в особые инженерно-строительные батальоны. Пусть поработают на благо государства и общества. А кто уйдет в отказ, того и расстрелять недолго. Прямо перед строем таких же осужденных. В назидание, так сказать.

"Об амнистии политических осужденных". Что ж, концепция предполагает право каждого осужденного по политическим статьям заявить об отказе от вооруженной и тайной борьбы с режЫмом и таких сразу настигнет всепрощающая Высочайшая амнистия. В рамках законных политических партий — ради бога, борись с режЫмом сколько хошь. А вот терроризм и прочие подпольные структуры влекут за собой законный четвертак каторжных работ. Есть подозрение, что за двадцать пять лет каторги либо осел сдохнет, либо ишак, либо оба.

Беру новый доклад. Министр по делам Сибири и Дальнего Востока Гондатти сообщает о событиях в Китае и докладывает о ходе подготовительных мероприятий к переселению семей будущих демобилизованных фронтовиков. Да, важнейшие вопросы нашей перспективы, тут ничего не скажешь. Сибирь и Дальний Восток нужно усиленно осваивать, а Китай… Ну, не готов я пустить этот вопрос на самотек и допустить возникновение в будущем супердержавы на границах моей Империи! А посему нельзя откладывать этот вопрос на после войны. Пока все заняты Европой мы будет потихоньку заниматься Азией.

Новая бумага и новый доклад от Министра Спасения принца Ольденбургского о ходе развертывания структур МинСпаса в прифронтовых губерниях, об организации фельдшерских курсов в губернских городах Поволжья и создании дополнительных складов на случай эпидемии. Делаю пометки и накладываю резолюцию.

Доклад командующего Отдельным Корпусом Жандармов генерала Курлова о настроениях в Москве и Петрограде, а также доклад о ходе формирования в Киеве отдельного батальона внутренней стражи. Ну, не с ума сойти, но могло быть и хуже.

День тянулся медленно и с каждым часом мои нервы взводились все сильнее. Что там на Червищенском плацдарме? Какие новости из США? Как там сессия Госдумы? Трибунал? Все ли я сделал правильно? Нет, рассуждениями делу не поможешь, от меня сейчас уже мало что зависит, нужно ждать и работать дальше.

Так-с, что дальше у нас? Доклад Министра труда и Имперской службы о подготовке нового трудового законодательства России и предложения к Кодексу и Уставу Имперской службы. Так же информация о ходе подготовки общероссийской конференции Имперских служащих. Предполагалось, что в конференции примут участие представители всех видов и родов ИС, а к таковым относились не только военные и чиновники государственного аппарата, но и врачи, железнодорожники, школьные и университетские преподаватели, агрономы, лесники, инженерный и руководящий состав казенных предприятий, в общем все те, кто получал жалование из бюджета и работал в интересах государства и общества. Причем, на конференции делегаты будут представлены в пропорциях, которые соответствуют численности каждого вида служб и служащих.

Что ж, у меня были определенные планы и на эту конференцию, и на Имперскую службу как таковую…

— Ваше Императорское Величество!

Поднимаю голову.

— По вашему повелению, прибыл генерал Скалон.

— Пусть зайдет.

Генерал зашел и бодро отрапортовал о достижениях при формировании губернских и областных управлений Имперской Службы безопасности.

Выслушав доклад, я кивнул. Затем поинтересовался.

— Как дела в Малороссии?

— Как вы и повелели, Государь, губернские управления Малороссии комплектуются в первую очередь. В Киеве, Одессе, Херсоне, Харькове и Екатеринославе управления уже начали свою работу. Есть незначительные шероховатости, но ничего заслуживающего вашего внимания.

— Хорошо. Еще я хочу, чтобы вы проанализировали все данные о каждом из губернаторов территорий вдоль всей линии фронта от Романова-на-Мурмане на Севере до Одессы, Крыма и Кавказа на Юге. Все связи, чьи интересы отстаивал, доходы-расходы и прочее. Я готов терпеть еще некоторое время скрытого коррупционера, но ни на миг не потерплю заговорщика или агента иностранных держав. А с коррупционерами Батюшин разберется своим чередом. И вот еще.

Я достал из ящика приготовленный заранее список.

— Генерал, вот перечень людей, которые подлежат немедленному аресту и мероприятий по расследованию. Это список малороссийских сепаратистов и прочих элементов, что явно по вашей части. Настоятельно рекомендую сначала данных лиц арестовать, а уж потом с ними работать. И запомните, ни один из них никогда и ни при каких обстоятельствах не должен вернуться не только в Малороссию, но и вообще в европейскую часть Империи. И еще — хорошенько присмотритесь к Финляндии, я не хочу сюрпризов и с этой стороны. Так же я от вас жду предложений по программе восстановления императорской власти на временно оккупированных территориях Империи. Когда-нибудь наша армия или наша дипломатия вернут России временно утраченные территории, и мы должны быть готовы осуществить необходимые мероприятия по умиротворению и восстановлению лояльности как местных элит, так и населения в целом.

— Слушаюсь!

Шеф Имперской СБ принял у меня листок с именами и начал с первого по списку:

— Махно Нестор Иванович…

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 марта (3 апреля) 1917 года.

Человек бежал по коридорам и залам дворца. На него с изумлением смотрели встречные сановники, и даже чопорные камердинеры открывали рты от удивления. Говорят, что если бежит генерал, то в мирное время это рождает смех, а в военное — панику. Но что тогда сказать, если по коридорам Императорского дворца бежит, да-да, буквально бежит, даже не генерал, а целый министр? Причем не просто министр, а человек, который всегда был эталоном выдержки и спокойствия?

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 марта (3 апреля) 1917 года.

Томительный, хотя и очень насыщенный событиями день близился к завершению. Начавшись с моего выступления на открытии сессии Государственной Думы, он томительно тянулся до самого вечера, наслаивая второстепенные события, служившие лишь фоном к ожидаемым большим известиям.

Я встал и сладко потянулся. Эх, кабинэт, кабинэт… Сколько всякой бумажной работы приходится делать Императору ежедневно! Казалось бы — ты на самой вершине, наплюй на всех, живи красиво! Но нет, не работает такая схема. Увы или ах, но не работает. Устраненность от дел ни к чему хорошему не приводит. Можно, конечно, как братец Коля, и знать не ведать о событиях в стране и спокойно играть в домино в тот момент, когда в столице уже начинается Февральская революция, но чем это все закончилось? То-то же.

Но с кабинетной работой надо что-то делать. Пожалуй, пора начинать бегать по утрам. Кстати, о бегать, кроссовки-то еще не изобрели. Надо будет поработать над этим и выступить в качестве рекламоносителя.

Нажимаю кнопку на передней панели стола. Является адъютант. Сегодня дежурит граф Воронцов-Дашков.

— Вот что, Илларион, организуй-ка мне кофе, будь добр.

— Сию минуту, Ваше Величество. Принесли вечерние газеты. Будете смотреть?

— Газеты? Да, давай и газеты.

Через минуту уже сижу в кресле и делаю глоток прекрасного кофе. Что ж, газеты, поглядим что пишут газеты…

Первые полосы заняты репортажами об открытии сессии Государственной Думы и о моем там выступлении. Так-с, за мир, за дружбу, за все хорошее и против всего плохого, требование к Думе принять закон о земельной реформе, о порядке созыва Конституционной Ассамблеи, обращение к парламентам и народам воюющих стран с поддержкой мирной инициативы, выраженной Особой Е.И.В. Государя Императора Всероссийского… Так, тут все ясно, свою речь я себе представлял, а комментировать мою речь особо не полагается, так что все было восторженно-сдержанным с упором на верноподданнические настроения собравшихся.

Вторым по значимости событием был репортаж с первого дня работы Трибунала над участниками заговора. Тут пока особых сенсаций не было, главные свидетели и главные события будут завтра, а пока же шел обычный установочный день начала большого процесса.

Просмотрев комментарии и убедившись, что все идет по плану, я перешел к следующим новостям. В следующих новостях шло продолжение темы вчерашней демонстрации и моего выступления. Но поскольку тема уже освещалась вчерашними вечерними и сегодняшними утренними газетами, то эта тема уже отошла на второй план и освещалась постольку-постольку. Полюбовавшись на свою фотографию на броневике, я усмехнулся и двинулся дальше.

Большое интервью с командиром Лейб-Гвардии Георгиевского полка генералом Тимановским. Рассказ о полке, о некоторых героях, о героизме на войне, бла-бла-бла… Ага, вот, генерал рассказывает об устоявшемся на фронте мнении о том, что роль ветеранов в новой России должна быть повышена, равно как значение и статус Имперской Службы как таковой. Люди, служащие России и обществу должны взять на себя миссию вести за собой. И в таком духе…

— Ваше Величество! К вам со срочным делом Министр иностранных дел господин Свербеев!

— Проси.

Что ж, сейчас что-то узнаю. Судя по тому, что это МИД, известия будут касаться скорее вопроса внесения Вильсоном в Конгресс акта вступлении США в войну, ведь о катастрофе на Стоходе вряд ли будет докладывать министр иностранных дел.

Свербеев зашел очень быстро, чуть ли не забежал.

— Ваше Императорское Величество!

— Что там с Америкой? Внес Вильсон?

Сбитый с мысли Свербеев на секунду растерялся, но быстро уловил суть вопроса.

— Э-э… Нет, Государь. Президент Вильсон отложил внесение в Конгресс документа об объявлении войны Германии, мотивировав это необходимостью дополнительных консультаций. Но я не об этом!

— Не об этом? Так, о чем же, черт возьми, если не об этом?! Что может быть важнее невступления США в войну?!

У меня на душе нехорошо похолодело. Свербеев же ответил коротко:

— Германия, Государь! Германия объявила о присоединении к инициативе "Сто дней мира". И только что получены такие же сообщения из Вены и Константинополя. Все наши противники остановили войну, Государь…

Глава 12. Гроза над Москвой

МОСКВА. НОЧЬ НА 22 марта (4 апреля) 1917 года.

Удар грома совпал с требовательным стуком во входную дверь. Растрепанная и перепуганная прислуга выскочила навстречу спешно вышедшему из спальни владельцу дома.

— Катя, кто там? — спросил взволнованный хозяин. — Что-то случилось на заводе?

Девушка лишь невнятно пискнула и с паникой в глазах указала в сторону входной двери. А оттуда по лестнице уже поднималось несколько незнакомцев, синие шинели которых заставили сердце Дмитрия Дмитриевича сжаться в нехорошем предчувствии.

— Чем обязан, господа? — осведомился он у гостей, стараясь не выдать дрогнувшим голосом свое беспокойство.

Старший из вошедших кивнул, очевидно обозначая приветствие, а затем поинтересовался довольно холодно:

— Я имею честь говорить с Дмитрием Дмитриевичем Бондаревым?

Хозяин склонил голову, подтверждая.

— Точно так. Чем обязан? И, простите, с кем имею честь?

Главный вошедший спокойно отрекомендовался:

— Ротмистр Воскобойников, московский жандармский дивизион. Имею предписание сопроводить вас в Высочайший Следственный Комитет для дачи пояснений.

Горничная испуганной ойкнула в сторонке.

— Каких пояснений? — растерялся Бондарев. — Ночью? В такую погоду?

— Дело совершенно срочное и не терпит отлагательств. Вопрос имперской безопасности. У дверей вас ждет машина. Благоволите одеваться…

* * *

— …Степан Андреевич Степанов?..

— …Артамонов?…

— …Михайлов?…

— Розовский?..

— … Имею предписание…

— …предписание…

— … Вопрос имперской безопасности…

— … Благоволите одеваться…

Удары грома, удары кулаками в двери, испуганные растерянные лица, выхватываемые молниями из темноты.

— … Благоволите одеваться…

— … в Высочайший Следственный Комитет…

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. НОЧЬ НА 22 марта (4 апреля) 1917 года.

Ослепительная вспышка осветила Екатерининский зал, ударил гром, задрожали оконные стекла. Первая весенняя гроза 1917 года бушевала над Москвой, сметая в своем вихре ветхие конструкции, обрушивая старые прогнившие деревья, смывая неудержимым ливнем все то, что скопилось в моей Империи за столь долгую и столь бурную зиму. Весна открывала себе дорогу, весна громко и размахом объявляла о своем прибытии.

Найденная среди завалов царского добра скрипка Страдивари пела в моих руках безумной мощью "Шторма" Вивальди, и аккомпанирующий ей гром небесный придавал музыке тот самый изначальный смысл, превращая ее в гимн буре перемен, которую я обрушил на мир сегодня.

Сегодня стало очевидно, что я все-таки изменил историю. Историю не только России, но и всего мира. Пусть, пока это лишь заявления, но присоединение Центральных держав к "Ста дням" создавало совершенно иной расклад в мире. Признаться, я не ожидал такого поворота событий, и я пока не знал, как реагировать на это. Но сейчас я не думал об этом. Сейчас я был во власти шторма, словно буревестник, лавируя между гигантским волнами и бросаясь в самую гущу бури.

В Москве шли массовые аресты. Ночь Длинных Молний была в самом разгаре и десятки человек проведут сегодняшнюю ночь вне своих теплых постелей, щурясь от света ярких ламп и давая пояснения следователям. И далеко не все, кто даст эти самые требуемые "пояснения", смогут в ближайшее время вернуться домой.

Что ж, не только я могу быть адресатом посланий и намеков. И мы еще посмотрим, у кого лучше получится…

* * *

МОСКВА. НОЧЬ НА 22 марта (4 апреля) 1917 года.

Под ледяным взглядом серых глаз Дмитрий Дмитриевич невольно поежился. Дело явно приобретало очень нехороший оборот, если им заинтересовался один из Высочайших Следователей. Один из семи на всю Империю, включая самого Батюшина. А эти господа ерундой не занимались и за мухами не охотились. Инквизиторы, как их называли в высшем свете, занимались только самыми крупными и значимыми делами, и в отличие от Имперских Комиссаров, которые занимались решением проблем Императора, Высочайшие Следователи такие проблемы находили. Конечно, надо отдать им должное, они находили настоящие проблемы, а не придумывали их сами, но вот только в результате их расследований в последние пару недель головы и карьеры летели во все стороны, не взирая на лица, титулы и связи. Фактически подчиняясь лично Государю и имея право доклада на Высочайшее Имя, они не боялись никого и ничего, прекрасно понимая вместе с тем, что в случае смены Императора им всем несдобровать, ибо слишком многим влиятельным людям они наступили на мозоли.

И вот теперь один из этих Инквизиторов, носивший к тому же созвучную фамилию Царев, удостоил его скромную персону своего очень дорогого внимания. В общем, радоваться было совершенно нечему и предчувствие, бывшее до этого нехорошим, обернулось вдруг пониманием грозящей и, вероятно, уже неминуемой личной катастрофы.

— Благоволите пояснить, господин Бондарев, не ставили ли своей целью ваши действия подрыв военной мощи Российской Империи?

— Какие действия? О чем вы говорите?

Высочайший Следователь затушил папиросу в переполненной пепельнице и взял в руки папку.

— Вот показания, вашего управляющего, свидетельствующие о том, что именно вы распорядились не допустить к началу рабочей смены ваших рабочих, а вместо этого отправили их на демонстрацию.

У Дмитрия Дмитриевича на лбу выступила испарина. Вот черт! Черт попутал, как есть попутал, а ведь было предчувствие, что не стоило влезать в эти игры. И если сам Царев заинтересовался этим делом, то дело это совсем кисло, тут штрафом не отделаешься…

Бондарев попытался выиграть время, пытаясь найти для себя наиболее безопасную линию поведения, и потому попытался изобразить недопонимание.

— Но, позвольте, это была стихийна демонстрация. Проявление, так сказать, верноподданнических чувств. И руководство завода к этому…

— … Имеет самое прямое отношение. Вот показания целой цепочки лиц, учувствовавших в подготовке этой, как вы изволили выразиться, стихийной демонстрации. Тут все, начиная от вашего управляющего и заканчивая пекарями, булочниками, курьерами, шоферами и всеми, кто так или иначе готовил эту "стихийную демонстрацию" еще с вечера третьего дня. Кроме того, есть свидетельства о том, что эти действия были согласованы со многими другими управляющими и директорами других московских предприятий. А это уже попахивает участием в заговоре, антигосударственной деятельностью, саботажем и прочим, чем, смею вас уверить, милостивый государь, наше ведомство так любит заниматься.

— В чем же вы находите акт саботажа?

— А в том, уважаемый Дмитрий Дмитриевич, что было остановлено исполнение заказа Главного Военно-технического управления на поставку армии грузовиков FIAT 15 Ter образца 1915 года. В следствие чего, русская армия недополучила вчера три грузовика. А это, знаете ли, прямой ущерб военной мощи Империи в условиях войны.

Дмитрий Дмитриевич несколько растерялся. Как-то их "беседа" странно начинается. Три грузовика? Это, конечно, прискорбный факт, но все же три грузовика — это совсем не тот масштаб, которым в представлении Бондарева, должен был заинтересоваться сам Инквизитор. Или это только начало?

И господин Царев его не разочаровал.

— Коих, если я не ошибаюсь, ваш завод должен был производить не менее полутора тысяч единиц в год. Причем первые сто пятьдесят автомобилей ваш завод должен был поставить уже двадцать второго февраля сего года. Но что же мы видим? Все сроки прошли, аванс в размере два миллиона семьсот тысяч рублей вашим заводом получен, но выпуск грузовиков для армии так и не налажен. Согласно справки, любезно предоставленной мне Министерством вооружений, ваш завод все еще находится в стадии строительства, готовность его мощностей составляет едва ли половину требуемого, пятьсот новейших американских станков простаивает, а доблестная русская армия, героически сражающаяся на фронтах этой войны, вместо грузовиков, получает газеты с сообщениями о том, что ваши рабочие ходят на демонстрации. Вы считаете, что тут нет признаков саботажа?

— Но, срыв сроков строительства завода произошел не по нашей вине. Во всяком случае не только по нашей. И кроме того, мы за свой счет приобрели у "Фиата" узлы и запчасти для сборки итальянских автомобилей в Москве, дабы уложиться в обязательства по договору с Главным Военно-техническим управлением…

Инквизитор кивнул.

— Да, я в курсе. Это все есть в справке, предоставленной Министерством вооружений. Но тут есть одно обстоятельство, которое выставляет вас, милостивый государь, в весьма нехорошем свете. Благоволите ознакомиться.

Бондарев взял в руки лист бумаги и похолодел.

— Как можете сами видеть, следствие располагает весьма обширными сведениями о хищении государственных средств и материалов, выделенных на строительство вашего завода АМО. Не менее полумиллиона рублей были самым беспринципным образом украдены у государства во время войны. Разумеется, участие в сем деле принимали не только вы, и даже ваше личное участие было незначительным, но вы как директор завода не могли не знать об этих фактах. А это, с учетом обстоятельств, грозит вам, милейший государь, каторгой, как сами прекрасно понимаете. Кроме того, следствием установлено, что за организацией этих, так называемых, стихийных демонстраций стоят вполне конкретные люди, заинтересованные в том, чтобы добиться на волне пацифизма смягчения условий выполнения военных заказов для их предприятий, а также имеющие цель вынудить власть идти на уступки крупному капиталу, включая частичное или полное списание ранее выделенных ассигнований, получение от государства дополнительные военные заказы и, соответственно, авансы под них.

Дмитрий Дмитриевич попытался взять себя в руки, стараясь чтобы Инквизитор не заметил того, как эти самые руки у него сейчас дрожат.

— Должен ли я считать себя арестованным?

Царев кивнул.

— Разумеется. Было бы странно после всего, что вы натворили, вас взять и отпустить, не находите? Смею вас уверить, у нас с вами еще будет много приятных встреч. Слишком многое вы знаете, слишком долго мы ждали того дня, когда нам будет дозволено заняться такими как вы, как Рябушинский и прочими, ставящими личную выгоду выше интересов воющего Отечества.

Бондарев молчал и в каком-то оцепенении слушал раскаты грома, доносящиеся с улицы и смотрел на озаряемого вспышками молний за окном сидящего за столом Инквизитора. Дело ясно — вся его прежняя жизнь подошла к концу, все, семья, работа, интересное дело, все осталось в прошлом из-за того, что он однажды уступил Рябушинскому и согласился сделать "мелкое одолжение", подписав те бумаги.

Словно прочитав его мысли, Инквизитор покачал головой.

— Я одного понять не могу, зачем вы в это дело влезли? Вы же технарь, инженер и даже, как я слышал, неплохой конструктор. Во имя чего? Неужели только ради денег?

— Нет, деньги тут совершенно ни при чем, — хмуро ответил Дмитрий Дмитриевич. Так сложились обстоятельства, что я не смог отказаться.

— Что ж, — кивнул Царев, — в этой жизни за все надо платить. В том числе и за ошибки, и за обстоятельства. Так что, милостивый государь, на этом мы с вами…

В этот момент в дверь решительно постучали.

— Кого несет там? — раздраженно спросил Инквизитор. — Я занят!

Дверь открылась и на пороге возник человек в форме флигель-адъютанта.

— Опять вы? — Царев нахмурился. — Ваша Светлость, я уже сказал вам, что ваши ходатайства не изменят ситуации. Здесь вам не ваше Министерство вооружений, здесь Следственный Комитет!

Герцог Лейхтенбергский пожал плечами.

— У меня к вам есть одна бумага. Только боюсь вам не понравится.

Инквизитор взял протянутую бумагу и лицо его побогровело.

— Это возмутительно! И Маниковский не может помешать правосудию! Я этого так не оставлю!

— Это ваше право, — согласился герцог, — но факт имеет место. Я могу забрать господина Бондарева?

Инквизитор помолчал пару минут, обдумывая ситуацию, затем нехотя кивнул.

— Забирайте. Но свое мнение об этом деле я доложу наверх.

И обратившись к задержанному бросил:

— Не радуйтесь раньше времени. Уверен, мы вскоре с вами вновь увидимся. И тогда вы ответите за все, уж поверьте! Так что до скорой встречи, господин Бондарев!

И директор завода АМО вышел на негнущихся ногах вслед за полковником…

* * *

МОСКВА. НОЧЬ НА 22 марта (4 апреля) 1917 года.

Буря над Москвой лишь усиливалась, и Бондарев успел промокнуть до нитки, прежде чем добежал вслед за герцогом Лейхтенбергским до ждущего их автомобиля.

— Вот что я вам скажу, господин Бондарев, — хмуро заявил полковник, стряхивая воду с папахи. — Вытаскивать вас из этого здания мне не доставляет ни малейшего удовольствия. Равно как и его высокопревосходительству господину министру генералу Маниковскому, уж поверьте!

— Благодарю вас, Ваша Светлость.

— Оставьте ваши благодарности в пользу бедных, а мне дайте результат. Маниковскому пришлось обращаться с прошением к Государю, чтобы вашему делу не давали ход в Следственном Комитете. И поверьте, или министр вооружений из вас выжмет последнюю каплю вашего пота, потом выдавит последнюю каплю вашей крови, а ваше сухое чучело выставит в музее вашего завода, как памятник героическому директору, или я плохо знаю Алексея Алексеевича. А Маниковского я, как товарищ министра, знаю хорошо. Так что на каторге вам было бы однозначно легче.

— Ну, уж нет, я лучше чучелом в музей завода.

Полковник пожал плечами.

— Ну, как скажете. И помните — Следственный Комитет никогда не забывает ничего, а за каждым, кого удалось вырвать из этого учреждения, будут охотиться самым натуральным образом, выискивая малейший повод вновь заполучить свою жертву обратно. Так что польза от вас Отечеству должна многократно превышать ваши возможные ошибки. Вообще, не будь сейчас войны, не будь ваши знания и опыт так нужны для скорейшего запуска собственного производства этих грузовиков, я вряд ли сумел бы вас вытащить из цепких когтей Царева. Но не дай вам Бог даже подумать о чем-то непотребном, будь то какие-то махинации или эти проклятые демонстрации, будь они неладны! Ладно, я все сказал, а вы меня услышали.

— Услышал. Все равно спасибо.

Герцог помолчал, а затем добавил:

— И вот еще что. Выкручивайтесь как хотите, но завтра, а точнее, уже сегодня, у вас встреча с министром вооружений. Забудьте о том, что вы наемный директор, что завод принадлежит акционерам, теперь ваш начальник — Маниковский, ну и я, как его заместитель. Я вовсе не удивлюсь, что после работы Следственного Комитета ваш завод вообще национализируют. Как бы там ни было, но Маниковский ждет от вас чуда, и вы это чудо должны ему явить, невзирая на интересы каких-бы то ни было акционеров. Вы поняли меня?

Бондарев хмыкнул и осторожно поинтересовался:

— Какого рода ожидается чудо?

— Запуск завода на полную мощность и доведение объема выпуска грузовых автомобилей "Фиат" до конца текущего года, как минимум, до пяти тысяч единиц.

— Но…

— "Но" вы могли говорить Цареву. Здесь же нужно просто взять и сделать. Или умереть. Идет война, Дмитрий Дмитриевич, и мы здесь такие же солдаты, как и те, кто сейчас на фронте. И поверьте кавалеру Георгиевского Креста и Георгиевского оружия за храбрость, в тылу воевать порой тяжелее и страшнее чем на фронте самому водить в атаку стрелковый полк. Я вам клянусь, я бы предпочел фронт, если бы не тяжелое ранение, и, если бы не повеление нашего Государя. Посему отбросьте все ваши привычные представления в возможном и невозможном. Работа вашего завода находится на личном контроле Императора. НЕ РАЗОЧАРУЙТЕ ЕГО!

* * *

МОСКВА. НОЧЬ НА 22 марта (4 апреля) 1917 года.

— Что скажете, Степан Модестович?

Царев кряхтя уселся в кресло напротив Батюшина и посетовал:

— Забрали у нас очередного задержанного. Трудно стало работать.

— Лейхтенбергский приезжал?

— Да, третий раз за ночь пожаловал. И Маниковский приезжал. И Ипатьев дважды.

Глава ВСК вздохнул:

— Видите, Степан Модестович, Маниковскому сотоварищи так же нелегко приходится. Мы-то хоть в здании, а им приходится все больше мокнуть.

— Да что им сделается-то? Вообще же, Николай Степанович, сомневаюсь я — не пострадает ли наша репутация от этого дела? Скольких уже сегодня у нас забрали-то? Что ж мы Инквизиция, если у нас можно так легко арестованных забирать?

Батюшин покачал головой.

— Это ж не по прихоти, а сугубо для дела. Да и не всех же мы сегодня отпускаем. Только нужных и особо ценных.

— Да понимаю я все, — горестно повторил вздох Царев, — но душа-то болит. Да и сердце-то противится такому безобразию.

В дверь вежливо постучали. Появился адъютант Батюшина и доложил:

— Николай Степанович, там Рябушинского доставили.

— Хорошо, спасибо. Сейчас буду.

Глава ВСК встал и усмехнулся.

— Вот видишь, Степан Модестович, пришла и моя очередь лицедействовать. Ничего не попишешь — Главный Инквизитор!

Глава 13. Гроза над миром

Дорогой Джорджи!

Чрезвычайно признателен тебе за твой столь быстрый ответ на мое предыдущее личное послание. Особо я рад тому, что ты разделяешь мою озабоченность резким ухудшением отношений как между нашими странами, так и между Россией и Францией, и благодарен тебе за выраженное в твоем письме желание не допустить дальнейшей эскалации имеющегося конфликта.

Однако, с момента моего прошлого письма ситуация лишь усугубилась, и мировая обстановка резко осложнилась заявлением Центральных Держав о присоединении к инициативе "Сто дней для мира". В этой связи вопрос наступления войск Антанты во Франции приобретает дополнительные риски, в том числе и для внутриполитической обстановки в наших странах. Я не имею представления на чем основана такая железная уверенность твоих генералов в успехе, но моя информация и мое чутье момента говорит об обратном — наступление Нивеля будет иметь катастрофические последствия для общественного мнения и для всего хода этой войны.

Россия, не без участия известных тебе внешних сил, первой ощутила на себе стихию общественных возмущений и удержать Империю от революции удалось лишь очень решительными мерами, повлекшими за собой смену монарха и необходимость официального принятия в качестве основы новой государственной политики некоторых лозунгов, популярных в массах. Одной из таких мер и является столь критикуемая тобой инициатива "Сто дней для мира", позволившая сбить накал общественных страстей и как-то стабилизировать власть в России. Для окончательной стабилизации и укрепления русской армии нам как раз и понадобятся эти сто дней, после чего Россия вновь сможет взять на себя обязательства, предусмотренные нашим союзническим договором. Но пока ситуация не стабилизировалась, любое потрясение, в том числе потрясение народного сознания, вызванное катастрофой на фронте, может привести к неконтролируемому общественному взрыву и революции в России, что в нынешних условиях почти неизбежно приведет к выходу Российской Империи из войны, с вероятной потерей значительных территорий. Думаю, что не стоит напоминать о том, что такой катастрофический выход России из войны, приведет к необходимости разного рода репарационных выплат Германии и другим ей союзным странам, причем значительную часть этих выплат будет составлять продовольствие и сырье военного назначения. Плюс захват многих богатых и плодородных земель запада России. А если добавить к этому открывающуюся для Центральных Держав возможность снять с русского фронта множество дивизий и отправить их во Францию и Италию, будет совершенно очевидным, что такой исход нынешних событий будет крайне опасным для держав Антанты и для итогов всей войны в целом.

Посему, критикуемые тобой мои действия в этой сфере направлены не на подрыв мощи стран-союзниц по Сердечному Согласию, а наоборот, на преодоление возникшего кризисного положения и для конечной победы в этой войне. Смею так же напомнить тебе, что сложившееся в России критическое положение сложилось в том числе и не без участия твоих подданных, занимающих весьма ответственные посты в твоем правительстве, равно как и не без участия другого участника Сердечного Согласия — Франции. Так что я вправе ожидать не только критики, но и помощи в преодолении кризиса, возникшего в России. Я прошу тебя употребить все твое влияние и охладить горячие головы в Лондоне и Париже. Усугубление кризиса ударит не только по России, но и по Антанте в целом. В частности, мне представляется совершенно неприемлемым требование французской Главной Квартиры о безусловном подчинении русских бригад во Франции генералу Нивелю и о безусловном участии моих войск в предстоящем наступлении. Огромные потери в Русском Экспедиционном корпусе могут стать той каплей, которая переполнит чашу общественного негодования и взорвет ситуацию в России. О последствиях этого я написал тебе выше. Оптимальным мне видится перевод моих бригад на Балканы или вывод их в Россию. В качестве компромисса возможен вариант применения русских войск для прикрытия других участков Западного фронта, что позволит высвободить для участия в наступлении Нивеля дополнительных французских или британских частей, задействованных на этом театре военных действий. Такая мера позволит не уменьшать количество задействованных для удара сил и вместе с тем поможет избежать выхода России из войны. Но и в этом случае, мои войска будут подчинены русскому командованию во Франции.

Но повторюсь, я считаю решение о наступлении ошибочным. В этой ситуации я могу лишь повторно рекомендовать Лондону и Парижу отложить наступление на Западном фронте и формально присоединиться к инициативе "Сто дней для мира". Уверен, что этот срок был бы очень важным для укрепления как наших армий, так и для стабилизации обстановки во всех наших странах. Тем более что время работает против Центральных Держав, о чем я тебе аргументированно писал в прошлом моем послании.

Разумеется, выбор остается за руководством Великобритании и Франции. Я в праве лишь уповать на то, что мудрость и благоразумие восторжествуют в высоких кабинетах и в высоких головах.

Положение мне представляется действительно критическим. Надеюсь на быстрый ответ и на позитивный результат наших совместных усилий. На счету каждый час.

Ситуация требует принятия столь срочных мер, что я позволю себе отправить это личное послание телеграфом с тем, чтобы мой посол в Лондоне его передал тебе незамедлительно.

С уважением и наилучшими пожеланиями, твой кузен Майкл.

4 апреля 1917 года, Москва.

* * *

ПАРИЖ. ФРАНЦИЯ. 23 марта (5 апреля) 1917 года.

— Где-то я такое уже видел!

Урядный пробирался сквозь возбужденную толпу, невольно вспоминая примерно такие же толпы, которые ему приходилось лицезреть в Петрограде не так давно. И здесь, как и тогда, в России, полиция не так уж сильно препятствовала демонстрантам, а солдаты жандармерии явно старались отбыть номер, не слишком усердствуя в исполнении приказов. Да и приказы эти были какими-то растерянными, словно сами приказывающие не знали точно, что с этим всем делать и нужно ли делать вообще.

Точно так же собирались толпы на улицах, точно так же шумели митинги, точно так зажигали толпу ораторы. Вот и сейчас какой-то простецкого вида усатый человек вещал с импровизированной трибуны и его голос разносился далеко по улице.

Послушав пару минут горячую антивоенную и антиправительственную речь, Урядный спросил стоявшего рядом мужчину явно пролетарского вида.

— Простите, мсье, а кто это выступает?

Тот смерил Степана взглядом, полным сомнения, но все же разъяснил:

— Это Гастон Монмуссо, он из наших, из железнодорожников.

— Благодарю вас, мсье!

Урядный коснулся шляпы и отошел в сторону. Отвечавший ему человек, проводил его оценивающим взглядом, но ничего не решив, вновь повернулся в сторону оратора.

А оратор все клеймил и клеймил, вдохновлял и вдохновлял, обличал и обличал, призывал и призывал. В общем, делал все то, что обычно делают искусные ораторы, умеющие завести публику и повести ее за собой.

— Гастон Монмуссо, — проговорил сам себе Степан под нос, — надо будет запомнить.

Впрочем, нельзя сказать, что происходящее было таким уж неожиданным поворотом событий. Антивоенные настроения витали в воздухе и даже усиливались с каждым днем. Сам Степан Урядный за эти дни во Франции повидал всякого, околачиваясь и в различных парижских кофейнях, и среди простого парижского люда, и среди обыкновенных солдат, коих в Париже было предостаточно. И повидал, и послушал, и увидел, и услышал. А услышал он в основном глухой ропот недовольства тем, что война давно уже превратилась в мясорубку, перспектив скорой победы не видно, торговля замерла, коммерция умирает, а жить с каждым днем становится все труднее, и все дороже. И это говорили те, кто жил в тылу, а уж те, кто прибывал на побывку с фронта вообще не стеснялись в выражениях.

Но такие разговоры были и раньше, ни во что не выливаясь. Глухой ропот таковым и оставался до тех пор, пока не произошел резкий сдвиг в международной обстановке. Когда, сначала русские, а за ними и противники Франции в этой войне, объявили о своих "Ста днях" и готовности начать говорить о возможном перемирии, у масс появилась, сначала робкая, но с каждым днем набирающая силу надежда на то, что уж сейчас-то и остальные страны Антанты, сохранив лицо, все же в той или иной форме согласятся приостановить эту бессмысленную войну. В такое развитие событий верили многие, многим это виделось делом совершенно ясным и решенным, так что Урядному не раз и не два приходилось быть свидетелем различных пари на предмет того, кто, когда, в каком порядке и в какой форме сообщит миру о том, что и Великобритания, Франция, Италия и другие страны готовы начать переговоры об окончании войны.

Вчера Степану один приличного вида господин даже доказывал авторитетно, что у него есть совершенно точные сведения из весьма знающих источников, что решение об окончании войны уже неофициально принято и сейчас идут тайные переговоры с Германией о том, что немцы должны уйти из Бельгии, а Эльзас и Лотарингия будут объявлены самоуправляемыми территориями под совместным управлением Парижа и Берлина. Говоривший это господин, заговорщицки шептал об этом Степану и был полон таинственной важности.

Другой господин утверждал, что секретные переговоры об окончании войны ведутся уже давно, а русский Император объявил о "Ста днях" по поручению из Лондона и Парижа, желавших сохранить лицо. Мол, об этом русского Царя просил сам английский король в личном письме. Что мир — дело решенное, вон даже Америка не стала вступать в войну, поскольку в Вашингтоне об этом точно знают.

Было немало разговоров о том, что участники войны ведут переговоры о возврате границ, которые были на момент начала войны, и что немцы ведут торг о том, чтобы не платить никаких репараций. Но, мол, ничего у них, понятно, не выйдет, и Германии, безусловно, придется заплатить.

Кто-то утверждал, что немцы хотят остаться на тех территориях, которые они захватили в ходе войны, но Антанта требует ухода немцев. И еще Эльзас и Лотарингию. И Бельгию.

В общем, в головах у многих творился бардак, когда никто ничего толком не знает, но впечатление такое, что что-то знают все. Версий гуляло множество, но было в них и одно общее — похоже, что войне — конец. Дальше версии расходились и ветвились самым причудливым образом.

Окончательно все уверились в благополучном для мира исходе событий после того, как Папа Римский Бенедикт XV выступил вчера с обращением к воюющим странам прекратить войну и сесть за стол переговоров, а также о своей готовности выступить посредником между сторонами конфликта.

Тем большим шоком стало сегодняшнее известие о том, что английская и французская армии начали мощный артиллерийский обстрел германских позиций. Всем стало ясно, что надежды на мир рухнули, что генералы не собираются останавливать войну и впереди союзников ждет то самое наступление генерала Нивеля, о котором так много судачили в парижских кафе, и которого так опасались многие.

Официальные газеты тут же раструбили о начале решающей битвы, которая закончит эту войну, о военном гении генерала Нивеля, о героических солдатах Антанты, которые опрокинут врага и заставят его капитулировать, вернуть Франции, потерянные в прошлой войне исконно французские Эльзас и Лотарингию, восстановить независимость Бельгии, и выплатить гигантские репарации. В общем — Германия заплатит за все!

Много на страницах французской официальной прессы рассуждалось о том, что французы — свободолюбивый народ, который не может терпеть несправедливость и угнетение других народов, что мир не может быть установлен до тех пор, пока многие малые народы страдают под гнетом Центральных держав, пока огромные территории и целые страны находятся под оккупацией, и потому французы, вместе с другими свободолюбивыми народами, решительно отвергают всякий компромисс, поскольку мир в нынешних условиях станет унижением, равнозначным поражению.

Однако, вопреки бравурному тону газет, на улицах городов Франции царило совсем иное настроение. Шок, гнев, растерянность — вот что видел вокруг себя Степан Урядный, пробираясь сквозь толпу.

Откуда-то спереди потянуло дымом. Степан не видел из-за голов подробностей, но там явно что-то горело.

— Пожар?

Ему весело ответил идущий навстречу молодой человек студенческого вида.

— Нет, мсье. Горит полицейский участок!

Урядный кивнул и проговорил по-русски:

— Началось…

Что ж, вот в воздухе и начал витать запах беспорядков, предвестник запаха революционных потрясений, про которые ему сегодня так красочно сказал (принимая "пожертвования" из рук Степана) мсье Лекуан:

— Щепетильность в методах — это буржуазный пережиток, чуждый делу истинной революции…

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 23 марта (5 апреля) 1917 года.

Я хмуро смотрел на своих министров.

— Это — ультиматум.

Сандро кивнул.

— Фактически так и есть. Они все поставили на карту.

Свербеев склонил голову.

— Это так, Государь.

— Но они же понимают, что мы на это никогда не согласимся?

— Да, — мой военный министр кивнул, — и это требование о назначении французских генералов на командные посты в Русском Экспедиционном корпусе я считаю откровенной провокацией, которая имеет своей целью сделать для нас этот ультиматум совершенно неприемлемым. Мало того, что они требуют подчинения французскому командованию наших войск, так еще и обставляют это требование совершенно позорными для нас условиями, словно наши бригады это какие-то дикие индийские сипаи или негры Алжира!

Глава МИДа счел нужным отметить:

— По дипломатическим каналам нам разъясняют это требование, как единственный вариант для России выполнить свои союзнические обязательства и при этом не нарушить собственное заявление о "Ста днях для мира". Мол, русские части находятся под французским командованием, и потому, как бы, не совсем русские. А Россия сама по себе тут ни при чем и приказа наступать не отдавала и таким образом свои заявления никак не нарушала.

— Демагогия! — Нечволодов был категоричен. — Они просто хотят нас вынудить воевать дальше. Уверен, что стоит нашим экспедиционным силам принять участие в наступлении, нас тут же обвинят в том, что мы сами отказались от соблюдения "Ста дней", атаковав Германию!

— Верно, — согласился Сандро, — впрочем, они и сами находятся в таком положении, при котором должны спешить с решительными мерами, в том числе с мерами демонстрационного характера. Есть информация, что союзное командование так спешит с началом этого наступления, поскольку есть вероятность, что войска вообще откажутся наступать если вопрос далее откладывать. Судя по донесениям разведки, у них там совсем плохо в войсках с настроением и дисциплиной. Вероятно, они боятся того, что отказ русских бригад идти в наступление, станет дурным примером для остальных.

— К тому же, — заметил Свербеев, — их вряд ли прельщает ситуация, при которой на территории Франции находятся две иностранные бригады, от которых неизвестно чего ждать. Там и так в стране неспокойно, в Париже беспорядки на улицах, а тут еще это. Вот и хотят поставить командовать русскими войсками местных генералов.

— Возможно, они считают, что у нас просто нет выхода, кроме как согласиться на их требование. — Сандро смотрел на развернутую на столе карту. — Вывести наши бригады без согласия французов мы не можем, до Швейцарии далеко, а если они двинутся с места, то это уже будет мятеж.

— В этой всей истории, — произнес я, — неясно главное — что же нам будет за отказ? Обычно ультиматум предусматривает и конкретную угрозу, здесь же есть только категорическое требование, но нет ничего про то, что они сделают в случае, если мы не станем этого делать. Какие соображения на этот счет?

Все помолчали. Наконец военный министр прервал затянувшуюся паузу.

— Думаю, что союзники могут потребовать интернирования наших бригад. Потребуют разоружения и следования во французские лагеря для интернированных лиц.

— Вероятно. — Нечволодов кивнул соглашаясь. — Мы же можем потребовать интернирования в нейтральной стране, например, в Швейцарии. Но само требование об интернировании будет означать, что союзническим отношениям пришел конец. Посему, хотя шанс на это есть, но все же я бы требование об интернировании не рассматривал, как самое очевидное. Я бы все же предположил, что союзники не рискнут предпринимать жесткие меры, ведь подобные действия могут стать причиной выхода России из войны. Вряд ли Лондон и Париж радует перспектива переброски множества немецкий дивизий с русского фронта. Даже если Россия не наступает сто дней, риск все равно сдерживает немцев от этого шага, а так — все может быть. К тому же, дать Германии возможность беспрепятственно закупать в России сырье и продовольствие, явно улучит стратегическое положение Центральных держав.

Сандро возразил:

— Но похоже, что в Лондоне и Париже уверены в том, что Нивель таки прорвет фронт и вынудит Германию запросить мира на условиях Антанты. Так что я допускаю мысль, что они поставят на карту все. В этом случае их главная задача мобилизовать все силы для этого удара.

— В послании королю Георгу я предлагал, как вариант, разместить русские войска на других участках фронта, где нужно обороняться, а не наступать. Высвободившиеся же французские и британские войска могут быть переброшены для усиления группировки Нивеля.

Великий Князь отрицательно покачал головой.

— Нет, это не сработает. Во-первых, это довольно сложно организационно, провести ротацию и переброску такого количества войск, во-вторых, это займет довольно много времени, что потребует переноса сроков наступления, а это, в условиях быстро прогрессирующего разложения дисциплины, может вообще поставить под удар само наступление. К тому же, это подорвет дух войск и опять же станет дурным примером для остальных.

— А каков шанс на то, что союзники просто сделают вид, что ничего не происходит и оставят наши войска там, где они находятся, не предпринимая никаких действий на их счет?

— Я бы на их месте так бы и поступил. — Сандро кивнул. — Это наименее конфликтный вариант, не сулящий особых проблем и не влекущий особых последствий. Вполне может быть, что они так и поступят. В конце концов, в этом ультиматуме, действительно не указывается, что же они предпримут, в случае нашего отказа. Возможно, что это не случайно, возможно, это был такой жест психологического давления — а вдруг мы дрогнем и уступим?

— Может и так.

Я посмотрел на Свербеева.

— Какова реакция Вашингтона на начало артподготовки Антанты?

— Сдержанная. Пока ни одна из групп влияния не получила перевес. Сторонники вступления в войну пока не имеют очевидного преимущества. Я не удивлюсь, что спешка с началом французско-британского наступления вызвана в том числе и стремлением доказать Америке, что чаша весов окончательно качнулась в пользу Антанты, что победа действительно близка, и что США нужно поспешить вступить в войну дабы успеть к разделу победного пирога. Что же касается реакции общества, газет и улицы, то тут пока преобладает умеренная позиция. Впрочем, уже есть информация о готовящихся сегодня демонстрациях в поддержку мира по всей Америке. Так что вступление США в войну пока не очевидно.

— А насколько все серьезно на улицах Англии и Франции? Я читал сводки и честно сказать, несколько удивился цифрам, которые указаны там. Что, действительно столько людей бастует?

— Да, и количество забастовок растет с каждым часом. Да и толпы на улицах растут. Уже имели место столкновения с полицией в Париже и в Манчестере. В Париже толпа даже сожгла полицейский участок. Есть сведения о готовящемся вводе в столицу Франции армейских подразделений для наведения порядка. Еще в Риме сегодня прошла манифестация с призывом к властям объявить о присоединении Италии к "Ста дням" и не участвовать в наступлениях. Демонстранты были разогнаны полицией. Дошло даже до стрельбы в воздух.

— Что ж, — подвел я итоги, — думается, что самым правильным в этой ситуации будет не давать никакого внятного ответа на ультиматум, а затеять раунд переговоров, консультаций и согласований. Заявить, что мы согласны в принципе на оперативное подчинение русских бригад французскому главному командованию, но с сохранением русского командования частей и с гарантией неучастия наших войск в наступлении. Можем вновь помуссировать вопрос о ротации с французскими частями на других участках фронта. В общем, задача вывести корпус из-под возможных санкций со стороны Франции и свести все к ситуации, когда наши войска просто оставят в покое. Но дайте Мостовскому знать, чтобы он срочно начал готовиться к ситуации с возможным интернированием русских бригад. Пусть готовит Красный Крест, пусть продумают коридоры для марша наших войск к границе Швейцарии и, как вариант, маршу в ближайший морской порт для возможной эвакуации морем. И проработайте вопрос фрахта судов нейтральных стран для перевозки наших солдат в Россию или, к примеру, в Швецию. Будем надеяться на лучшее, господа, но готовиться мы должны к худшему, как ни банально звучит эта истина.

* * *

МОСКВА. СОБОРНАЯ ПЛОЩАДЬ КРЕМЛЯ. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

Когда-то, в том далеком будущем, которое, вероятно, уже никогда не увижу, я очень бесился от всякого рода никому не нужных торжественных балаганов, на которые всегда сгоняли насильно. Собрания, митинги и прочие обязаловки меня доводили до белого каления. Но там я был человеком, так или иначе, подневольным, которому нужно было что-то там кому-то там демонстрировать. А тут? Я же тут на самой вершине иерархии! И что? А ничего! Иду по залам Большого Кремлевского дворца и веду за собой торжественное стадо членов Императорской Фамилии через торжественно-восторженное стадо, состоящее из первых лиц моего Двора, придворных дам, генералов и офицеров моей Свиты, прочих Удостоенных Чести Узреть Особу Его Императорского Величества Государя Императора Михаила Александровича во время Малого Императорского Выхода…

Короче говоря, мы шли в церковь. Сегодня Благовещенье и всем было абсолютно наплевать на то, что у меня сегодня дел выше крыши. Кого это волнует? А никого! Протокол есть протокол.

И, главное, не могу я с этим ничего поделать, вот гадство! Основа Империи — монархия. Основа монархии — традиция. И ты можешь устраивать какие угодно революции, но ничего не поменяется. От того, что Императора переименуют в Генерального секретаря, а потом в Президента, по сути, ничего не изменится, все то же самое — протокол, протокол, протокол. Меняются лишь декорации, но любую декорацию нужно поддерживать, потому что служит она совсем иным целям. И никого не интересует, что у тебя сегодня дел за гланды, как говорят в Одессе. Ничего, перетопчешься, изволь прибыть на открытие чего-то эпохального, выступить там-то, вручить ордена тем-то, похлопать по плечу кого-то.

Но, в отличие от всякого рода республиканских форм, у меня есть возможность официально и на постоянной основе замкнуть весь круговорот элит лично на себя. И заниматься их отсевом и выращиванием вполне официально и очень эффективно.

Ведь, на самом деле, сюда насильно никто никого не сгонял. Наоборот, попасть на торжественный Императорский Выход считается честью и показателем статуса, своего рода формой награды или поощрения. И ладно Малые Выходы, ведь сюда попадает ограниченное количество персонажей, из тех, кто, и так, так или иначе, имеет доступ к моей Особе. А вот завтрашний Большой Императорский Выход — это уже совсем иная история, туда попадает куда больше народа. Чиновники и сановники, лица, имеющие высшие придворные, военные и гражданские чины и звания первых четырех классов Табели и рангах, генералы и офицеры Свиты, гвардии, армии и флота, городские головы, купцы первой гильдии, поставщики Двора Его Императорского Величества, послы и дипломаты иностранных держав, лица, имеющие Особые Заслуги перед Империей, высшее духовенство и прочая, прочая, прочая… Добавьте к этому их жен и дочерей (в случае, если они уже были представлены ко Двору) и вы сразу представите весь этот бомонд. И попасть сюда можно только по персональному приглашению Министерства Двора, где обрабатываются все прошения и ходатайства от других министерств и ведомств, а все претенденты проходят через сито моих спецслужб и фискальных органов.

Да, и представление ко Двору, так же процедура еще та. Так что Традиция в действии. Другое дело, что я не собирался ограничиваться тусовкой внутри дворянского сословия, а, наоборот, собирался сделать это шоу реальным двигателем прогресса.

Правда пока я нахожусь в этом времени, мне не доводилось еще устраивать Большой Выход, но ближайший очень скоро. Судя по памяти прадеда, все будет широко, торжественно и шикарно. Выстроятся шеренги Кавалергардского полка, а вся публика поделится на тех, кто "до кавалергардов" и тех, кто "после". И те, кто в этот раз оказался "после", будут отчаянно стремиться и интриговать изо всех сил, чтобы хотя бы раз оказаться "до", ведь это не только честь, не только возможность оказаться поближе к Императору, но и возможность оказаться среди людей самого высшего круга, быть представленными, иметь возможность завязать полезные связи, нужные знакомства, устроить свои дела и дать новый импульс своему делу или своей карьере. Да и те, кто оказался "до", все равно времени зря терять не будут, занимаясь тем же самым, но в своем, "дальнем" кругу. Впрочем, и в этот дальний круг мечтают попасть десятки и сотни тысяч человек в любой конкретный момент времени. А уж попасть в число счастливчиков, которые имеют привилегию присутствовать на Малом Императорском Выходе, так это вообще мечта мечт. А попасть на глаза Императору и заинтересовать его — так это просто джек-пот!

Так что стремятся люди на эти Выходы, ведь вся Большая политика делается здесь и Большие деньги крутятся именно здесь. И Большие возможности, Большая удача и все остальное в этой жизни, что символизирует успех.

К счастью для всех амбициозных людей, Большие Выходы случаются довольно часто, а Министерство Двора ночами не спит, сортируя претендентов и рассылая приглашения. Нет, разумеется, эти самые Выходы, далеко не единственная возможность делать дела и быть в тренде, но стоит оказаться вне этого круга и котировки твоих личных акций стремительно начнут обесцениваться. А если тебе не прислали приглашение демонстративно, то…

То тебя начнут обходить десятой дорогой, как зачумленного. Так что, если я таки решусь осуществить концепцию множественных столиц, то мне придется самому курсировать между ними, время от времени делая Большой Выход в каждом из моих центров. Разумеется, в каждом из них будет своя специфика, где-то будет больше военных, где-то основу тусовки составят всякие финансисты, где-то ученая братия, а где-то молодежь, но суть от этого не изменится.

Да и не следует забывать, что ближний бомонд будет следовать за мной, согласно графику Больших Выходов, а значит, будут не только сидеть в Москве, но и активно изучать дела в основных центрах Империи, вкладывать внимание, силы и деньги в проекты на местах. Да и без своих особняков в каждом из имперских центров они никак не смогут обойтись. А это инвестиции, развитие городов и территорий, прогресс, одним словом.

А потому, нет у меня выбора. Потому и иду сейчас по залам Кремля, и идет за мной шлейф родственников и приближенных. Идем мы в древнейший Успенский собор, на праздничный молебен.

А дела? Дела — подождут. Сегодня царствует Традиция.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

Сегодня — Благовещенье. Сегодня в Империи праздник. Выходной день. Не для меня.

Такова уж обязанность правителя — обеспечивать своим подданным праздничное настроение. Нет, разумеется, они и сами по себе прекрасно отпразднуют все что угодно, с поводом, как, впрочем, и без оного. Но даровать им дополнительные поводы для праздника прямая обязанность правителя.

Тем более что в этом году шло два праздника подряд — Благовещенье и Вербное воскресенье, по каковому случаю города принарядились, в церквях шли праздничные службы, на площадях развивались флаги, играли оркестры, а снующие меж толп мальчишки-газетчики выкрикивали праздничные заголовки утренних газет.

"Обращение Государя Императора ко всем верным подданным!"

"Государь Император повелел Государственной Думе подготовить новый Закон о земле!"

"Государь Император повелел Государственной Думе подготовить Трудовой Кодекс!"

"В Государственную Думу внесен проект Закона о всеобщем равном избирательном праве и равных правах для женщин!"

"В Государственную Думу внесен проект Закона об отмене сословных и прочих ограничений!"

"Государь Император повелел Государственной Думе подготовить Закон о созыве Конституционной Ассамблеи!"

"Россия подтверждает приверженность выполнению "Ста дней для мира!"

"Государь Император повелел установить новый государственный праздник — Первое мая — День Освобождения Труда!"

"Благая весть! Благая весть! Покупайте газеты!"

И газеты расхватывали словно горячие пирожки. Толпы возбужденно обсуждали новости, играла музыка, деревья и столбы были украшены цветными лентами, лоточники разносили сладости, городовые ходили с улыбками на лицах и в городе царила праздничная эйфория.

Что ж, не зря я вчера давал аудиенцию новому руководству Государственной Думы. Прониклись важностью момента. И князь Волконский поспособствовал, да и на нового Председателя я рассчитывал, поскольку господин Богданов показался мне верноподданным вполне вменяемым и договороспособным. Ну, а вдруг что, вдруг надо протащить какой-то особо токсичный закон, так у него есть заместитель — господин Крупенский, на которого есть довольно обширное досье в Отдельном Корпусе Жандармов, в том числе и его собственноручные расписки на получение от Департамента полиции вознаграждения за осведомительство в общей сумме свыше двадцати тысяч рублей. Да и близок он был к Великому Князю Кириллу Владимировичу, что по нынешним временам, вдруг что, вполне тянуло на очень большие жизненные неприятности. Да и не один он там такой. Так что были у меня методы воздействия на Государственную Думу. И она меня не подвела.

Я смотрел на бурлящую Красную площадь из окна своей двухуровневой библиотеки в Ротонде Дома Империи и пытался дать ответ самому себе — миновала ли угроза? Не обернутся ли эти толпы, словно оборотень, страшным зверем? Удалось ли сбить тот возбужденно-агрессивный настрой, который царил на улицах еще несколько дней назад? Ответа у меня не было. Все могло повернуться, как угодно.

Тем более что многое все еще не зависело от моей не очень скромной персоны. Игра, которая разворачивалась сейчас между Россией с одной стороны, Великобританией и Францией с другой, при молчаливом нейтралитете остальных членов Антанты и США, очень напоминала мне блеф в покере, когда каждый из игроков пытается продемонстрировать куда более лучший расклад на руках, чем есть на самом деле. По нашим коллективным прогнозам и анализу, именно блефом было стремление повысить ставки в игре за счет выдвижения совершенно неприемлемых требований к России о передаче под полное французское командование русских войск во Франции и, как следствие, участие в наступлении Нивеля. Не было ни одной логически обоснованной причины Парижу и Лондону ухудшать и без того плохие отношения между важнейшими союзниками.

Причем, в этой игре, Англия явно играла роль хорошего полицейского, а Франция, соответственно, плохого. Мой чудесный кузен Джорджи, всячески изображал взвешенный подход, но и он не демонстрировал явного желания договариваться. Было очевидно, что и в Лондоне, и в Париже, однозначно уверены в том, что Россия уступит, новый русский Царь капитулирует, или же его окружение предпочтет уронить Императора головой вниз с лестницы, дабы не портить отношения с "цивилизованным миром".

Вот только всю эту вольницу за истекший почти месяц я поприжал, а ночные аресты посреди грозы убедили даже непонятливых, что меня просто так не скинешь и не запугаешь. И что ответка обязательно прилетит и не спасет ни происхождение, ни положение, ни богатство, ни связи. А что касается наших чудесных союзников, то тут мы тоже могли повышать ставки.

Во-первых, наш МИД официально обратился ко всем странам начать консультации по вопросу обмена пленными, как одного из важнейших пунктов в общих переговорах о возможном заключении перемирия на фронтах. Намек был достаточно толстым и в европейских столицах его поняли правильно, а из Ватикана даже прислали предложение выступить в качестве посредников в этом вопросе. Что ж, Бенедикт XV явно уловил куда дует ветер общественного мнения и решил воспользоваться подходящим случаем для укрепления авторитета Церкви. Надеюсь, что в католической Франции его призыв будет услышан хотя бы среди паствы.

Во-вторых, у мистера Рейли на Трибунале неожиданно прорезался голос, и он вдруг начал "жечь глаголом" на процессе, открывая изумленному миру все новые и новые подробности участия в заговорах официальных лиц британского и французского посольств, а также деятельности английской разведки по организации переворота в России и по (о, какая неожиданность!) выполнению задачи по выведению Россию из войны, с целью исключить ее из числа держав-победительниц, дабы лишить ее полагающихся дивидендов от победы и направить силы германской военной машины на восток.

В-третьих, в "Ночь длинных молний", как я ее называл про себя, был арестован и бывший Министр иностранных дел Сазонов, что было верно истолковано и Прогрессивным блоком в Государственной Думе, и англофильскими кругами в России и властными кругами в самой Британии. Факт того, что Сазонов успел быть назначенным Николаем Вторым послом России в Великобритании, но не успел выехать в Лондон и был арестован в Петрограде, придавало этому делу дополнительную пикантность.

Все это печаталось в сегодняшней прессе, в том числе и иностранной. И если в России это не вызвало такой уж бурной реакции, будучи наложенной на обнародование различных "плюшек" от власти к празднику Благовещенья, то вот в европейской и, в особенности, американской прессе эти темы муссировали достаточно активно. Даже скованные военной цензурой британские и французские газеты не смогли совсем уж замолчать такие события.

Разумеется, общий тон прессы Англии и Франции был резко негативным, а Набокова и Мостовского вызвали в соответствующие МИДы в Лондоне и Париже, где им были вручены Ноты протеста, но игра уже приняла такой размах и ставки были так велики, что подобными мелочами можно было не заморачиваться.

Во всяком случае, я постарался донести до французского, а заодно и английского руководства, что эскалации ситуации вокруг нашего Экспедиционного корпуса мы не потерпим и готовы на самые решительные ответные меры. В конце концов и в России найдется кого интернировать вдруг что. Тех же британцев в Кронштадте, к примеру.

Впрочем, похоже, что англы действительно старались подходить к проблеме более взвешенно. Во всяком случае, так это выглядело на фоне агрессивной политики Франции, руководство которой, что называется, закусило удила, да так, что мне порой казалось, что британцы сами в некотором шоке от происходящего.

Единственным объяснением могло быть то, что французы буквально все поставили на карту и не имеют никакой возможности для маневра. Дисциплина в их армии, как следовало из докладов посольства и разведки, падала катастрофическими темпами и войска буквально начинали разлагаться. Еще немного и никто вообще не пойдет в это наступление. Да и улица бурлила, митинги и всякие манифестации стали для Франции обычным делом в эти дни. Впрочем, в Британии и Италии дело было немногим лучше, но до французских масштабов им пока было далеко.

Что в такой ситуации могло сделать правительство Александра Рибо и французское военное командование? Особенно с учетом того, что артиллерийская подготовка идет полным ходом и на германские позиции падает снаряд за снарядом? Тут уж не скажешь, что, мол, мы всей душой за мир и давайте договариваться. Французское (а может, и британское) правительство должно будет уйти в отставку, да и для многих генералов, типа того же Нивеля, перспективы далеко не самые радужные, ведь кто-то должен будет ответить и стать козлом отпущения.

Кроме того, экономическое положение Франции таково, что вся надежда только на германские репарации, ибо нечего и думать об экономическом подъеме в случае прекращения войны в нынешнем положении на фронтах. Слишком много ресурсов и сил съела война, а потому кризис в экономике, гигантская инфляция, огромные толпы безработных и прочие прелести Великой Депрессии "светили" Франции со всей очевидностью. Как, впрочем, и Британии, хотя у тех запас прочности повыше будет. Так что лозунг "Германия заплатит за все!" был единственной надеждой и мантрой, которую все время повторяли власти. И если все пойдет не так, то…

В общем, как и в моей истории, пока победителем в Первой Мировой выходят США, причем в этой реальности, они даже не успели вступить в войну. Германия же, хотя, вероятно, так же погрузится в депрессию, но все же избежит той катастрофы, которая случилась с ней в моей реальности и, возможно, даже сохранит монархию. Опять же, как повернется история с Австро-Венгрией? Да и вообще, как все в Европе и мире повернется? Да уж, наворотил я дел…

Я прошелся по библиотеке. Круглый зал был заполнен книгами едва ли на четверть, да и то, многое еще было в ящиках или в стопках, перевязанных обычнейшими бечевками. Впрочем, такой вид имел почти весь обширный Дом Империи. И если первый и третий этажи бурлили и активно обустраивались под Ситуационный центр и Императорскую Главную Квартиру, а находящийся на моем этаже Императорский Командный пункт уже полным ходом работал, то вот Императорская "половина" была достаточно тиха и пуста.

Впрочем, моя "половина" занимала две трети площади второго этажа огромного здания. Все залы и кабинеты фасада Дома Империи были отведены под мои рабочие и представительские задачи, внутренние переходы или "перемычки" треугольного дворца являлись личными комнатами для меня и Георгия, а та сторона, которая соседствовала с монастырями, была отведена под всякие функциональные задачи — столовую, кухню, буфетную, салон, большую каминную и парадную гостевую комнату. Вдруг там Мама пожалует переночевать или еще кто.

Для визитеров попроще, которых я вдруг оставлю ночевать, на этаже были еще три гостевые комнаты с "видом" на внутреннюю часть кремлевской стены. Так же на той стороне находились служебные помещения, малая буфетная для дежурных офицеров и, собственно, Императорский Командный пункт со стеклянной комнатой посередине, которую я именовал "Аквариумом", и которая была местом моего пребывания во время серьезных кризисов, требовавших быстрых и четких решений.

Итак, сегодня я официально переехал. Теперь моя рабочая резиденция и моя личная квартира находится здесь — в Доме Империи. Конечно, у меня еще были планы на Петровский путевой дворец и на усадьбу Марфино, но на то я и монарх, чтобы иметь несколько резиденций. И не только в Москве, разумеется.

Вообще же, Дом Империи мне нравился куда больше, чем официальный и помпезный Большой Кремлевский дворец. Да, роскоши тут было куда меньше, но так нафига мне роскошь? Чай не в музее я работаю. Мне нужен удобный и функциональный центр, из которого я буду править Империей, а всякие официозы можно и в Кремлевском дворце устраивать, в каком-нибудь Георгиевском зале или даже в Андреевском. А тут я живу и работаю.

Вообще же, вся система помещений была организована генералом Климовичем таким образом, чтобы минимизировать риски покушения на Мое драгоценное Величество. Во-первых, моя резиденция находилась на высоте второго дворцового этажа, что делало малореальной перспективу удачного броска бомбы в окно. И это, не говоря уж о том, что для такого броска нужно было попасть на хорошо охраняемую территорию Кремля, и подойти вплотную к еще более охраняемому Дому Империи, который, к тому же, еще и обнесен кованной решеткой с таким расчетом, чтобы никакой бомбист не мог докинуть свою бомбу до стен дворца.

Разумеется, это не исключало прицельного выстрела в окно. Снайперские винтовки уже существовали, так что исключать такой вариант Климович, конечно же, не мог, а потому рассматривал эту угрозу как весьма реальную и серьезную. Посему, из всех помещений моей резиденции, окнами на Красную площадь выходила лишь Ротонда, имевшая два уровня и позволявшая с верхней ее половины взглянуть через кремлевскую стену. Все остальные мои комнаты и залы были ниже уровня стены, а помещения, в которых я чаще всего находился, "смотрели" окнами "во двор" Кремля, мои личные апартаменты и комнаты Георгия вообще выходили во внутренний двор Дома Империи, а крыши монастырей и прочих зданий Кремля были под постоянной круглосуточной охраной.

Именно соображения безопасности были решающими, при окончательном выборе моего расположения. Мой начальник службы безопасности аргументированно доказал мне, что третий этаж, который я хотел облюбовать изначально, очень уязвим для прицельного выстрела из винтовки и что никакая служба безопасности не сможет гарантировать эту самую мою безопасность, если я буду настаивать на третьем этаже. Второй же этаж полностью прикрыт со всех сторон как кремлевской стеной, так и другими строениями Кремля, что полностью убережет меня от всяких неприятных неожиданностей в виде покушения, даже если кому-то удастся подтянуть к Кремлю на прямую наводку артиллерийское орудие. С чем я, в итоге, и согласился. Как говорят в Одессе, здрасьте вам через окно мне тут не надо!

Вообще же, паранойя Климовича достигла такого уровня, что мне "настоятельно не рекомендовалось" отодвигать тюли на окнах, включать в помещениях свет до того, как будут задернуты плотные шторы. И уж, конечно, не распахивать окна, и, тем более, не маячить в них на виду у всех. Я не спорил, прекрасно понимая в какое время сейчас живу и чем в нем занимаюсь, а потому предпочитал не мешать охране делать свою работу. Хотя, разумеется, это был все же явный перебор.

Пройдя мимо адъютанта, я вошел в свой рабочий кабинет. Кстати, надо будет обыграть эту тему в американской прессе — в США президент сидит в Овальном кабинете, а в России Император в Овальном зале. Такая вот у нас схожесть и даже завуалированное преклонение нового русского Царя перед всем американским. Пусть порадуются. Можно будет даже купить что-то эдакое, чисто американское и дать себя сфоткать. Что не сделаешь, ради политики.

Усевшись в кресло, я подтянул доклад министра вооружений. Что ж, я не ошибся в Маниковском, вот уж эффективный управленец! Стоило ему убедиться в том, что плевать я хотел на всякие мнения высшего света и прочие предрассудки, как он немедленно развернулся во всю ширь своей души. Мало того, что на всех военных заводах были представители Минвооружений, так еще они проводили полную ревизию и переучет всех имеющихся заказов, производственных мощностей и кадровых ресурсов. Все лишнее, все что не могло быть выполнено физически, и хваталось владельцами лишь бы урвать госзаказ, все это отменялось и передавалось на другие предприятий. Более того, каждый завод и фабрика должны были представить Министерству полную информацию об имеющемся оборудовании, его производительности и фактической загрузке. Волею Маниковского инженеры и технические специалисты перебрасывались с одного предприятия на другое, организовывались курсы подготовки кадров, повышения их квалификации, в общем, все делалось для оптимизации и загрузки всего имеющегося оборудования в круглосуточном режиме.

Кроме того, проводилась ревизия и переосмысление всех военных заказов. Часть из них сокращалась, а часть вообще замораживалась. В частности, под полную заморозку пошли все заказы для Балтийского флота, а высвободившиеся мощности и специалисты переориентировались на выпуск другой продукции, тех же броневиков, паровозов, тракторов, грузовых автомобилей…

Внезапный звук зуммера на столе заставил меня дернутся от неожиданности. Раз. Два. Три. Пауза. Вновь — раз, два, три.

— Твою мать…

Сигнал экстренной ситуации не сулил ничего хорошего, и я поспешил из кабинета.

Дежурный распахнул передо мной дверь Командного пункта и в уши мне ударил шум множества голосов, стук печатных машинок, телеграфных аппаратов, писк телеграфных ключей, шипение и звуки радиоэфира, резкие команды, ответные доклады, шуршание бумаг. Над тактическим столом склонились офицеры, двигающие специальными указками по карте условные обозначения, к стеклу "Аквариума" уже подвезли тактические планшеты с нарисованными на стекле контурами Франции и Шампани. Дежурные офицеры наносили на стекло последние данные.

Войдя в "Аквариум", я сел в свое кресло и отрывисто сказал:

— Оперативный доклад!

Кутепов коротко доложил обстановку.

— Государь! Сообщения из Франции. Подразделения 1-й Русской бригады подверглись атаке. Было короткое телеграфное сообщение от генерала Лохвицкого о том, что бригаде был предъявлен ультиматум, с требованием начать выдвижение на позиции для наступления. После отказа, бригада была обвинена в мятеже. По предварительной информации, имеются убитые и раненные. Идет бой. Официальных сообщений от французских властей и командования пока нет. Наше посольство пыталось связаться с властями Франции, но пока никаких ответов не получили. Генерала Лохвицкий больше не на связи. Я приказал ввести в действие режим "Монолит".

— Что другие наши части во Франции?

— Никакой связи с ними нет. Посольство и военная миссия так же больше не отвечают.

— Так значит…

Глава 14. Ультиматум

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

— Где Свербеев и военный министр?

— Великого Князя Александра Михайловича ищем, а господин Свербеев только что въехал на территорию Кремля. Об этом сообщил пост Боровицких ворот.

— Свербеева сразу сюда. И вводите план "Азбука".

— Слушаюсь.

Кутепов вышел из "Аквариума" в зал командного пункта отдать соответствующие распоряжения. Что ж, когда не знаешь, как поступить, вводи в действие какой-нибудь ранее утвержденный план, а там видно будет. Для этого все эти планы и пишутся. Теперь никто из офицеров и прочей обслуги не только не покинет территорию Кремля, но и даже не сможет подойти к стенам. Работают только внутренние телефонные линии, а все общение с внешним миром возможно только из моего Командного центра. Нам сейчас утечка информации совершенно ни к чему.

Я уже подошел к стеклянной стене и принялся изучать тактический планшет, когда в "Аквариум" вошел министр иностранных дел.

— Государь!

Я кивнул в ответ на его приветствие и повелел:

— Так, вызывайте французского посла и требуйте объяснений. Решительный протест и прочее. И требуйте от британцев вмешательства в ситуацию. Наша задача добиться прекращения боя. Нужно восстановить связь. Попробуйте что-то узнать через нейтралов, вдруг просочится хоть что-то об этом инциденте.

Свербеев ответил:

— Простите, Государь, но посол Франции господин Палеолог испрашивает дозволения на срочную аудиенцию у Вашего Величества.

— Вот как? Все интереснее. Где он?

— Ожидает в здании нашего МИДа.

— Хорошо, давайте его сюда, в зал для аудиенций. Может он прояснит нам ситуацию.

Министр поклонился и вышел. Вместо него нарисовался Кутепов.

— Государь, прибыли Великий Князь Александр Михайлович и премьер-министр Нечволодов. Министр информации Суворин простит о срочной аудиенции.

Я поморщился.

— Не сейчас. Пусть Суворин пока подождет в Гербовом зале.

— Прошу простить, Государь, но он просил передать, что он берет на себя ответственность, настаивая на срочной аудиенции.

— Ну, настаивает, так зовите его.

В "Аквариум" уже входили Сандро и Нечволодов.

— Что скажете, господа? Прекрасное выдалось Благовещенье, не так ли?

Премьер весь кипел от негодования:

— Признаться, я и предположить не мог, что они пойдут на такое обострение! Немыслимо!

— Да уж, — поддакнул Сандро, — если все так, как гласили последние сообщения, то мы на грани войны с Францией.

— Сейчас в Кремль прибудет Палеолог. Я велел отвести его в зал аудиенций. Послушаем, что он скажет.

Военный министр заметил:

— Учитывая, что в последний раз он решительно требовал назначения французских офицеров на командные должности в нашем Экспедиционном корпусе, то смею предположить, что разговор будет непростым.

— Думаю, — Нечволодов покачал головой, — что мы сейчас услышим новый ультиматум, куда более грозный, чем предыдущий.

Я побарабанил пальцами по столу.

— Что ж, ставки в игре растут, господа. И давайте прикинем варианты нашего ответа. Мы пока не знаем главного — что случилось во Франции с нашими бригадами, нашей военной миссией и нашими дипломатическими учреждениями. Посему…

Тут в "Аквариум" быстро вошел Суворин.

— Государь! У меня срочное сообщение! Через американских корреспондентов во Франции стало известно, что 3-я Отдельная бригада генерала Марушевского была поднята по тревоге и, прорвав оцепление, с развернутыми знаменами и песней, выступила маршем на Париж!

— О, нет! — Сандро буквально простонал. — Что за глупость! Их же на марше перебьют как куропаток!

Да, уж! Ай да Марушевский!

— А про первую бригаду американцы ничего не сообщили?

— Нет, Государь, пока таких сведений у меня нет.

— Что ж, Борис Алексеевич, спасибо и за эту информацию. Она нам сейчас крайне важна.

Суворин отвечает коротким кивком.

— Благодарю за оценку, Ваше Величество!

— Подождите пока в Гербовом зале, мне с вами, вероятно, еще нужно будет обсудить нашу стратегию в прессе.

Министр информации откланялся, а на его месте тут же нарисовался Кутепов.

— Государь! Пост Боровицких ворот докладывает о прибытии автомобиля с послом Франции по приглашению Вашего Величества.

Киваю.

— Да, запускайте гражданина посла!

Останавливаю пытавшегося что-то возразить Сандро и массирую уставшие веки. Да, денек выдался отменный, ничего не скажешь! И, боюсь, спать я лягу не скоро. Если вообще сегодня лягу.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

— Я благодарю Ваше Императорское Величество за предоставленную аудиенцию.

Палеолог склонил голову в церемониальном поклоне.

Холодно отвечаю:

— Признаться, мсье Палеолог, я желаю получения определенных разъяснений.

— Прошу простить, Ваше Императорское Величество, но я здесь только для того, чтобы сделать официальное заявление.

— Только заявление? Довольно странное прочтение союзнических отношений в контексте происходящих событий. Но мы зря теряем время. Итак, что вы должны мне сообщить?

— Я должен зачитать заявление МИД Франции. — Посол раскрыл папку и огласил. — "Заявление Министерства иностранных дел Французской Республики.

В отношениях между Российской Империей и Французской Республикой сложилось совершенно нетерпимое положение, которое требует немедленного разрешения.

Четверть века отношения между нашими странами строились на основе взаимного признания интересов и общности целей, которые были закреплены франко-русскими соглашениями от 21 августа 1891 года, 27 августа 1892 года и 23 декабря 1893 года, и, в частности, обязательствами, взятыми на себя Высокими договаривающимися сторонами в ходе Петроградской конференции союзников 1917 года.

Однако, политика, проводимая новым руководством Российской Империи, публичные заявления первых лиц государства, практические шаги, предпринимаемые официальными лицами русского правительства, прямо нарушают дух и букву упомянутых выше соглашений. Отказ от участия русской армии в ранее согласованном наступлении союзников, провокационные заявления, преследование французских граждан на территории Российской Империи, демонстративные назначения явных германофилов на высшие должности в государстве, широкая антифранцузская и антивоенная пропаганда в российской прессе, односторонние контакты с общим врагом в ходе продолжающейся войны — все эти факты правительство Французской Республики не может оставить без ответа.

Отвечая на справедливые требования своих граждан и опираясь на коренные интересы наших стран, правительство Французской Республики требует:

— Официального подтверждения верности России союзническому долгу и незамедлительного выполнения обязательств, принятых на себя Россией на Петроградской конференции союзников, полноценного участия русских войск в наступлении на Западном фронте, и начала наступления Русской Императорской армии на Восточном фронте не позднее 15 апреля.

— Отказа от любых односторонних действий, затрагивающих интересы других стран-участниц Сердечного Согласия. Отказа от любых сепаратных переговоров и односторонних контактов с противником.

— Торжественного и официального осуждения любых проявлений антифранцузской пропаганды в России. Закрытия всех антифранцузских газет. Создание совместной франко-русской комиссии по надзору за прессой России.

— Роспуска всех антифранцузских организаций. Согласия России на сотрудничество с французскими органами в деле подавления вредоносных движений.

— Удаления с военной и государственной службы, а также учебных заведений и прессы, всех лиц, виновных в антифранцузской пропаганде, преследованию граждан Французской Республики или к подстрекательству к сепаратному миру. Французское правительство оставляет за собой право предоставить списки лиц, подлежащих такому удалению.

— Официального приказа по Русскому Экспедиционному корпусу о его подчинении Французскому Военному командованию с назначением на ключевые посты в корпусе французских офицеров.

— Прекращения любого преследования в России граждан Французской Республики. Выплата компенсаций всем пострадавшим от такого преследования.

— Полного залогового обеспечения за счёт казённого имущества взятых Россией финансовых долговых обязательств перед Францией и гражданами Французской Республики.

— Отставки враждебного Франции прогерманского правительства генерала Нечволодова.

— Общественного контроля за деятельностью правительства, ответственность министров перед Государственной Думой. Объявления скорейших досрочных всенародных выборов в Государственную Думу.

В случае отказа Российской Империи от этих справедливых требований, правительство Французской Республики будет считать Россию ответственной за дальнейшее обострение конфликта между нашими государствами и оставляет за собой право предпринять все необходимые меры по защите своих интересов, в том числе, направленных на интернирование всех российских подданных, которые будут представлять угрозу безопасности Франции, а также подвергнуть аресту их имущество и денежные средства.

Срок для предоставления ответа — полдень по парижскому времени 8 апреля 1917 года.

До получения ответа на данное требование, Французская Республика прекращает все торговые и военные поставки в Россию, в том числе и по ранее оплаченным договорам, межгосударственным соглашениям и прочим обязательствам.

Париж, Франция. 7 апреля 1917 года".

— Ознакомлено ли правительство Великобритании с вашими требованиями и каково мнение Соединенного Королевства на сей счет?

Палеолог кивнул.

— Да, имели место межправительственные консультации. Премьер-министр Ллойд Джордж ознакомлен с этим документом. Официальная позиция Великобритании будет доведена до вашего сведения непосредственно послом Соединенного Королевства сэром Джорджем Бьюкененом в ближайшее время.

— В настоящее время отсутствует связь с русским посольством в Париже и частями Русского Экспедиционного корпуса. Есть ли у вас сведения об этом?

— Нет, такими сведениями на данную минуту я не располагаю.

— Что ж, мсье Палеолог, я вас услышал. Хочу лишь добавить, что когда-то на куполе этого дворца стояла статуя Георгия Победоносца. Когда-то, слишком уверенный в себе Наполеон Бонапарт, взял Москву и приказал снять эту статую и вывезти ее в Париж в качестве символа своего триумфа. Но тогда, вслед за Георгием Победоносцем, в Париж пришли наши казаки и научили французов быстро исполнять все требования русских победителей. Так во французском языке появилось понятие "бистро". А еще слово "Березина", как символ полнейшей катастрофы и поражения. Кто знает, какие новые русские слова появятся в вашем языке после этого раза? Запомните и передайте в Париж! Я требую немедленного прекращения, так называемого, подавления мятежа русских войск, срочного допуска к ним представителей посольства России, русской военной миссии и Красного Креста! Я требую также полного восстановления связи! Использовать в качестве заложников тех, кто за вас еще вчера проливал кровь — гнусно и подло. Прощайте, Морис. Прощайте, поскольку я высылаю вас из Российской Империи за участие в подлости и гнусности, за участие в заговорах против меня и моей Империи. Я официально требую от правительства Французской Республики замены посла в России. Мое правительство даст официальный ответ на ваш ультиматум в требуемые вами сроки через наше посольство в Париже, после того, как будет восстановлена связь.

И повернувшись к Кутепову, командую:

— Уведите гражданина посла!

* * *

Дорогой, Джорджи!

До последнего момента я тешил себя надеждами на то, что череда трагических событий, которые происходили в последнее время в отношениях России и Франции, были либо нелепыми случайностями, либо провокациями наших общих врагов. Однако, заявленный мне сегодня ультиматум не оставил никаких сомнений в том, что речь идет о целенаправленной враждебной политике нынешнего руководства Франции в отношении моей страны.

Учитывая, что британская официальная позиция до сих пор не заявлена, прошу тебя повлиять на твоих министров, дабы они не усугубляли и без того непростую ситуацию в наших отношениях.

Кроме того, прошу тебя выступить посредником между Россией и Францией в деле урегулирования возникшего кризиса. И, в первую очередь, нужно остановить боевое столкновение между русскими и французскими войсками. Событие, трагическое само по себе, может нанести тяжелейший удар по общественному мнению в России, и я буду вынужден предпринять ряд решительных мер, вплоть до выхода Российской Империи из войны, санкций в отношении французских активов в России, а может, не приведи Господь, и до объявления войны Французской Республике.

Как ты понимаешь, такое развитие событий, будет на руку лишь Центральным державам и может весьма радикально сказаться на ходе и итогах этой войны. Посему, если нормализация ситуации действительно заботит тебя, давай совместно искать выход из этой непростой ситуации.

Со своей стороны, я предлагаю следующее:

— Франция отзывает свой ультиматум и не оглашает его в прессе.

— События вокруг "мятежа" 1-й Особой бригады РЭК объявляются трагическим недоразумением. Россия выплачивает убитым и раненным в ходе инцидента французам компенсацию, а Франция, аналогично, выплачивает такую же компенсацию раненным и убитым русским.

— Отдавшие приказ об атаке РЭК уходят в отставку.

— Мы освобождаем из-под ареста британского консула в Москве и высылаем его из Империи.

— Российская Империя заменяет послов и консулов во Франции и во Великобритании, Британия же и Франция заменяют послов и консулов в России, дабы наши отношения можно было начать с чистого листа.

— Все русские войска во Франции с почестями выводятся в Россию. Как ты понимаешь, после последних событий не может быть и речи о пребывании моих солдат во Франции.

— Все арестованные по обвинению в участии в заговоре граждане Франции и подданные твоей короны освобождаются и должны будут немедленно покинуть пределы России без права возвращения.

— В конце апреля или в начале мая наши делегации вновь собираются для обсуждения планов военной кампании 1917 года с учетом изменившихся обстоятельств, объемы военных поставок, суммы финансовой помощи России, а так же определяют послевоенное устройство мира. В частности, я хочу получить гарантии независимости Сербии, безусловное подтверждение российских прав на присоединение к России всей зоны черноморских Проливов и Галиции. Кроме того, я настаиваю на исключении вопроса о независимости Польши из международного обсуждения. Это внутренний вопрос России, такой же точно, как вопросы Индии или Ирландии являются внутренним делом Великобритании, а вопрос Алжира — внутренним делом Франции. Иного понимания этого дела я не вижу и не приемлю.

Впрочем, это уже тема отдельных писем и переговоров. Мне же нужно дать французам официальный ответ до полудня по парижскому времени 8 апреля. Если к этому моменту нам не удастся совместными усилиями разрешить эту ситуацию ко всеобщему удовлетворению, то я буду вынужден выдвинуть Франции встречный ультиматум, который, уверяю тебя, никому не понравится.

Прошу тебя вмешаться в конфликт и помочь нашим народам жить в согласии и вместе двигаться к общей победе. Возможно, это последний шанс избежать трагедии для всего человечества.

С уважением и наилучшими пожеланиями, твой кузен Майкл.

7 апреля 1917 года, Москва.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

Праздничная музыка и гомон веселья доносился от Красной площади. Москва гуляла. Россия отмечала Благовещенье. Благую весть.

Вечерние газеты еще не вышли.

Да и что писать в них?

А ведь что-то нужно…

Мы сидели в "Аквариуме" и наше настроение резко контрастировало с настроением улицы, ведь кризисный штаб вряд ли собирается для травли анекдотов.

— Итак, вы все слышали господина Свербеева. Нам предъявлен ультиматум. В этот раз самый настоящий.

Я взял в руки лист требований, которые были оставлены Палеологом и вновь пробежал его взглядом.

— От нас требуют безусловного продолжения войны, наступления, замены правительства на лояльное им и окончательного превращения России в марионеточное государство, точнее выражаясь, колонию с официальным внешним управлением. Передача французам активов, прекращение дел против заговорщиков и прочее — это лишь частности. Можем ли мы на это пойти? Ответ — нет. Ответ очевидный и однозначный. Скажу больше — именно на такой ответ они и рассчитывают, иначе никогда бы не предъявили столь вызывающий ультиматум. Однако, должна быть причина, почему мы получили этот ультиматум и получили его именно сегодня. У меня есть ощущение, что французы, да и британцы, надеются на что-то внутри России, что-то, что заставит нас пойти на любые уступки. Либо же этот ультиматум что-то должен спровоцировать, стать началом чего-то. Чего? Беспорядков? Заговора? Уже переворота? Что мы пропустили? Я слушаю вас, господа. Начнем с вас, Константин Иванович.

— Пока ничего такого, что выходит за привычное в последние дни и недели возбуждение, на улицах столицы не отмечено, Государь. — Глобачев кивнул в сторону бурлящей Красной площади. — В Москве шумят, как обычно. Филеры и дворники так же не фиксируют чего-то эдакого. Сегодняшние сводки МВД даже сообщают о некотором спаде возбуждения. Вероятно, это связано с наступлением праздников. Если бы было что-то эдакое, мы бы зафиксировали.

— Владимир Евстафьевич?

Начальник Имперской СБ так же ничем особенным не порадовал. Равно как и остальные спецслужбы. Проблема в том, что и моя личная и тайная служба Евстафия и его сорванцов ничего не доносила особенного. И лишь морской министр Григорович хмуро сообщил:

— На Балтийском флоте обстановка стала тревожной, Государь. Кронштадт и Гельсингфорс взбудоражены слухами, что вы, Ваше Величество, собираетесь снять экипажи с кораблей и сдать флот немцам. Ждете лишь момента, когда Финский залив вскроется ото льда.

Я перевел взгляд на шефа жандармов. Курлов слегка замялся, но затем ответил:

— Все дело в том, Государь, что Петроград сейчас испытывает острую нехватку сотрудников всех служб порядка и безопасности. Перенос столицы в Москву и повышенное внимание безопасности Вашего Величества весьма существенно оголили наши структуры там, которые, к тому же, не оправились еще и после Февральских событий и Кирилловского мятежа. Нам просто не хватает сил для полного контроля над Петроградом.

Так. Слона-то мы и не приметили. Айяйяйя-яй. М-да…

— К тому же, смею напомнить, — Свербеев кивнул на ультиматум, который я держал в руке, — что в Петрограде остались посольства Великобритании и Франции, и уж они-то свои штаты не сокращали и в Москву не переводили.

— Думаю, что там и без посольств есть кому воду мутить. — Батюшин взглянул в сторону Маниковского. — Уж очень Алексей Алексеевич там взялся порядок наводить с исполнением и распределением военных заказов, но все больше пугал.

Министр вооружений промолчал, а я уточнил:

— Поясните мысль, Николай Степанович, будьте любезны.

Главный Инквизитор пояснил:

— Есть у меня сведения о том, что промышленники весьма обеспокоены объявленным господином Министром вооружений решением о заморозке дальнейших работ над постройкой кораблей на верфях Петрограда. А это государственные заказы и деньги. Очень, очень большие деньги. Стоит ли удивляться, что вдруг активизировались агитаторы на флоте? Да и в самом Петрограде их наверняка стало больше. Но это вопрос к ОКЖ и к МВД.

Курлов и Глобачев одарили его "добрыми и благодарными" взглядами.

— А вы сами что же?

Батюшин пожал плечами.

— А то же, что и все, Государь. Делаем все, что возможно. К тому же мы занимались в Москве подготовкой и ходом Трибунала, да и Государственная Дума требовала внимания. Конечно, ночные аресты и разговоры что-то дали, но явно недостаточно. Но Министр вооружений ходатайствовал о прекращении "практики запугивания". Так что, я смел полагать, Алексей Алексеевич сам справится с вопросом контроля промышленников.

Маниковский побагровел, но я не дал возникнуть перепалке.

— Так, господа, стоп! С этим понятно. Чего еще нам ждать в ближайшие дни, а может и часы? Если полыхнет в Кронштадте, насколько ТОЛЬКО ЭТО может заставить нас принять ультиматум?

Премьер взял слово.

— Петроград действительно сейчас самое слабое место, Государь. Перенос столицы в Москву не мог не сказаться на управляемости ситуации там. Нужно признать, что Питер выпал из фокуса нашего внимания и отошел на периферию. Но, вместе с тем, не следует забывать и о крупных землевладельцах, весьма обеспокоенных предстоящей реформой земли. Многие считают, что у них просто отбирают землю в угоду всякой черни и голытьбы. Да и аристократия, мягко говоря, не в восторге от происходящего.

— Далеко не всем в армии нравится намечающееся замирение с германцами. — Сандро вставил свои пять копеек. — Да и отношение к Антанте у многих все еще весьма теплое. Так что, вдруг что, очередная попытка переворота вполне может вызвать сочувствие и среди высшего офицерства армии.

— А что Корнилов? Какова ситуация в петроградском военном округе? Как гарнизон Петрограда?

Военный министр солидно ткнул в папку перед собой:

— Докладывает, что в целом все спокойно, ситуация под контролем.

В Багдаде все спокойно. Хм… Скверно. Неужели опять?

Командующий Отдельного Корпуса Жандармов вновь попросил слова.

— Государь! Я бы сейчас обратил внимание на тех, кто недоволен, кто еще в силе и на кого те же посольства Антанты могут так или иначе надавить или подстрекнуть. В частности, на тех, у кого рыльца в пушку и весьма основательно. Я говорю о Военно-Промышленных комитетах, кои я уже неоднократно призывал распустить, но которые Министр вооружений защищает всей душой. А глава этого самого ВПК Гучков, между прочим, сидит сейчас в Бутырской тюрьме по обвинению в мятеже и измене, а у самого этого комитета под три сотни отделений по всей России.

Маниковский запротестовал.

— Я не защищаю, но кто-то же должен выполнять военные заказы! Того же председателя Московского ВПК Рябушинского уже возили на беседу к господину Батюшину!

— Возили и отпустили! — Курлов был непреклонен. — Только разозлили и все!

— Николай Степанович?

Я посмотрел на Главного Инквизитора. Батюшин кивнул.

— Об этом мы условились с Маниковским.

— А там есть за что взять?

Глава ВСК рассмеялся.

— О, да сколько угодно! Там только структуры Военно-Промышленного комитета набрали военных заказов на четыреста миллионов рублей золотом, а не выполнили и на половину этой суммы. Я уж не говорю о том, сколько было хищений и приписок там, где хоть что-то было сделано. Разумеется, основные деньги и основные заказы в Москве и, конечно же, в Петрограде. В том числе и заказы Морского министерства.

— Разумеется. Где же нам было еще размещать заказы для Балтики, как не в Петрограде.

Батюшин кивнул, соглашаясь с этим утверждением адмирала Григоровича, а Курлов продолжил:

— Так вот, возникшая вдруг явственная перспектива мира, ставит этих могущественных господ в весьма сложное положение. Мало того, что с перспективой новых военных заказов возникают сложности, так еще и по старым заказам придется нести ответ. Так что три сотни отделений комитета по всей России вполне могут быть точками организации заговора, вдруг что.

— Занятно.

Я побарабанил пальцами по столу.

— Николай Степанович, вы наверняка знаете об этом?

Батюшин кивнул.

— Тогда почему делу не дали ход? Снова Маниковский не дал?

Главный Инквизитор несколько сдал назад.

— Нет. Во всяком случае, не только в этом дело.

— Тогда в чем?

— Наше упущение! — Батюшин крякнул досадливо. — Непосредственных данных о заговоре у меня нет, так пустые разговоры и мелкое недовольство. И, признаюсь, до сего момента мне представлялось, что ночные наши представления возымели эффект, хотя, я не могу исключить, что возымели эффект прямо противоположный, и мы их уж слишком прямо напугали и они теперь готовы выступить, полагая, что терять им нечего.

— Павел Григорьевич?

— Ничего явного у нас нет, Государь, но… — Курлов сделал неопределенный жест, — есть что-то такое, витает в воздухе, я бы так сказал. Но вся проблема в том, что мы здесь, а Петроград — там.

Я проследил за его движением руки куда-то в сторону Исторического музея и кивнул. Да уж, точнее и не скажешь.

— Вот что, Павел Григорьевич, на Ходынке вас ждет "Илья Муромец". И вас, Алексей Алексеевич, кстати, тоже. — Маниковский кивнул, а я продолжил. — Немедленно вылетайте в Петроград. Поручаю вам обоим нашу северную столицу. Отдельный Корпус Жандармов и Министерство вооружений может сыграть в ту же игру, что и в Москве. Сориентируйтесь на месте. Если заговор есть — найдите мне его и, лучше всего, предотвратите. Задействуйте любые силы. Нам сейчас не до мятежей. Обратите особое внимание на посольства Англии и Франции — кто там бывает, с кем союзнички встречаются и так далее, не мне вас учить. Особенно, кто контактировал с французскими дипломатами в последнее время. И вы, Иван Константинович, так же вылетайте. Хвалите, казните, милуйте, но флот не должен устроить бузу. Устройте общий сход, выступите там от моего имени. Взбодрите их. Дайте гарантии, что флот ни при каком раскладе не будет передан немцам. Объявите, что объявляется набор в новую Гвардейскую флотскую часть личной охраны Государя Императора. Обещайте, что мы сделаем все для мира, всякие плюшки и все такое. Я полагаюсь на вас, господа. Вылетайте. Если здесь будет что-то важное, мы известим вас телеграфом или на Ходынском аэродроме, или на Валдайском, или уже в Петрограде. С Богом!

Обращаюсь к Свербееву.

— Что германцы?

— Фридрих фон Пурталес уже ожидает в Стокгольме. Шебеко готов выехать туда же, ждет последних инструкций.

— Прекрасно. Тогда вот что. Пусть Николай Николаевич так же вылетает, но только другим бортом, еще не хватало всех собирать в одном аэроплане.

Прикинув в уме маршрут такого перелета, я продолжил.

— Прямо в Стокгольм пусть летит, через Гельсингфорс. Нет времени на поезда и морские путешествия. Даем ему мандат на проведение переговоров об обмене пленными. МВД усилить патрулирование улиц Москвы и Петрограда. Докладывать обо всех проявлениях возможных беспорядков и вообще чего-то массового и организованного.

Глобачев склонил голову.

— Следственному Комитету вплотную и очень срочно заняться членами Военно-Промышленного комитета. Особенно Москвы и Петрограда. Имперской СБ сосредоточиться на ситуации вокруг посольств и на высшем свете. Военной контрразведке задача обычная — столичный гарнизон и командный состав. Все, все свободны, господа. Ищите!

Все покинули "Аквариум", лишь Батюшин на секунду задержался, склонившись мне над ухом.

— Государь, тут такое дело. Великий Князь Александр Михайлович отказался публично заявить о том, что он покинул масонскую ложу. А многие члены этого самого Военно-Промышленного комитета как раз состоят в масонах…

Глава 15. Встречный пал

"Дорогой Майкл!

Признателен тебе за твое письмо. Действительно, события развиваются прискорбным образом, и я не могу не выразить сожаление поспешностью действий наших французских союзников. Могу лишь отнести возникший инцидент и реакцию на него на всем известную горячность, свойственную французскому темпераменту. К тому же, не стоит забывать, что республики более подвижны и непостоянны по сравнению с опирающимися на Традицию монархиями, степенными и последовательными в своей политике.

Однако же, признаюсь, меня удивил тон твоего письма и выраженные в твоем послании требования. У меня сложилось впечатление, что ты не совсем отдаешь себе отчет в сути и масштабе происходящих событий.

Упоминая Традицию и другие преимущества монархии, я указывал на определенную последовательность проводимой государством политики, достигаемой, как за счет долгого стабильного правления монарха, так и за счет преемственности политики его правительств. Тем не менее, и при монархиях случаются потрясения, когда Наследником и Преемником Короны становится лицо, не готовое к Правлению, лицо, получившее Корону в силу стечения обстоятельств, не понимающее всей глубины государственных интересов и хода процессов в мире. И последствия такого Правления, как правило, бывают весьма трагическими. К счастью для всех, срок такого Правления обычно крайне недолог.

Позволю себе дать несколько советов тебе, как моему кузену и царственному собрату, на правах старшего и более опытного в делах Правления монарха.

Совет первый. Не следует никогда забывать о том, что государство — это огромный механизм, который, словно гигантский корабль, имеет определенную инерцию и попытки слишком резко сменить курс могут закончиться весьма плачевно, как для корабля, так и для его капитана. Не говоря уж о том, что нужно всегда осознавать саму возможность для такого резкого поворота, включая наличие мелей, подводных скал и прочих опасностей, которые часто возникают, при отклонении в сторону от установленного фарватера. Поэтому для капитана корабля так важны хладнокровие и трезвая оценка ситуации, соизмерение своих желаний и реальных возможностей, умение находить лучший вариант среди имеющихся обстоятельств.

Совет второй. Всему должно быть свое место и свое время. Нельзя устраивать крупный ремонт или перестройку корабля в открытом море, в особенности, если идет морское сражение. И уж, тем более, нельзя выходить из боя, предпринимая провокационные маневры в отношении собственной эскадры, поскольку в этом случае такой корабль могут потопить обе стороны боя.

Совет третий. Нужно помнить, что каждое государство — это взаимодействие четко выверенных связей и интересов, связывающих государство в единое целое, и поддерживаемое связями и интересами внешними. Нарушение установленного порядка приводит к хаосу и распаду общества и государства как такового. Договор элит, как вне государства, так и внутри его — вот залог к процветанию и долгому правлению монарха. Все попытки монарха нарушить установленный естественный порядок будут встречать сопротивление и противодействие всех элит, и правление такового монарха будет весьма недолгим и достаточно трагичным.

Самое разумное, что может сделать ответственный монарх — соблюдать установленные правила, некоторые из которых я обозначил в своих советах. Даже небольшое имение может прийти в упадок и погибнуть при известном самодурстве владетеля, что уж говорить об огромном государстве. И лучшее, что может сделать такой неспособный к управлению владетель — вручить управление более способному лицу, отойдя от дел самому.

Прости мои старческие разглагольствования и советы, ты же знаешь, старики так любят это дело. Возвращаясь к теме твоего письма, хочу заверить тебя, что сделаю все от меня зависящее, для разрешения возникшего конфликта, что, признаюсь, будет весьма затруднительно сделать, при сохранении в неизменном виде твоей политики. Впрочем, может оказаться, что одним этим уже не обойтись, и для действительной нормализации отношений между союзниками, могут потребоваться и более глубинные изменения в Российском государстве. Порой, долг монарха состоит в том, чтобы взять на себя личную ответственность и пойти на определенную жертву ради благополучия своего Отечества.

Прими и проч.

Твой кузен, Джорджи.

Сандрингем-хаус, 7 апреля 1917 года"

* * *

"Дорогой Джорджи!

Благодарю тебя за твое теплое и искреннее послание. Ты прав, разумеется, любому капитану корабля требуется осмотрительность, а любому владетелю имения нужна рачительность в делах. Но если капитан корабля видит, что его эскадра идет на скалы и при этом не реагирует на его сигналы, то он должен принять меры по спасению своего корабля и экипажа. Точно так же, трудно сосредоточиться на рачительном управлении имением, если твои соседи, коих ты полагал добрыми твоими друзьями, пытаются под покровом ночи поджечь твой дом и настроить твоих домочадцев против тебя.

Однако же оставим наши притчи мудрецам и поговорим о насущных делах.

Итак, первое. Россия не отказывалась и не отказывается от своих союзнических обязательств, но моей армии требуется время на восстановление дисциплины и организации, на завершение снабжения и пополнение частей личным составом. Учитывая тот факт, что именно англо-французские усилия во многом и стали причиной возникшей дезорганизации в русской армии и в русском государстве, то официальные Париж и Лондон, как заинтересованные в конечной победе союзники, должны признать необходимость пересмотра сроков наступления частей Русской Императорской армии на всех фронтах этой войны.

Второе. Как я уже писал тебе, ситуация в России и в русской армии сейчас крайне неустойчива и любой кризис может дать толчок революции и выходу Российской Империи из войны. В такой ситуации требования об участии русских войск в наступлении в сроки, не позднее 15 апреля, я не могу воспринимать иначе, как сознательное провоцирование Великобританией и Францией катастрофы на Восточном фронте и в моей Империи в целом, что не может с моей стороны остаться без внимания.

Третье. Форсирование конфликтной ситуации вокруг Русского Экспедиционного корпуса во Франции я не могу не считать частью усилий по провоцированию в России общественного возмущения, беспорядков и революции, поскольку сообщения об этом безусловно вызовут в моей Империи крайне острую и негативную реакцию, последствия которой для союзнических отношений трудно переоценить.

Четвертое. Для урегулирования возникшего положения, необходимо срочно собрать трехстороннюю полномочную комиссию в Париже, после чего уточнить взаимные обязательства в рамках решений, принятых на Петроградской конференции союзников.

Пятое. Выполняя свои союзнические обязательства, в случае, если, тем или иным способом, война не будет прекращена в течение периода, заявленного в инициативе "Сто дней для мира", а союзнические отношения между нашими странами будут в полной мере восстановлены и урегулированы, Российская Империя берет на себя обязательство принять участие в летней кампании, начав боевые действия на своих участках фронта не позднее 9 июля 1917 года.

Мы подошли к крайней черте. Необходимо до конца сегодняшнего дня остановить развитие конфликта между нашими странами, угрожающее самому участию России в войне в сложившемся формате. Я вновь протягиваю руку дружбы и союза, ответ теперь за Лондоном и Парижем.

Надеюсь на твое неизменно доброе отношение и участие в этом деле.

Прими и проч.

Твой кузен, Майкл.

Москва, Кремль, 7 апреля 1917 года".

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

Пять листов бумаги лежали передо мной на столе. Точнее сказать — четыре послания на мое Высочайшее Имя из от разных отправителей и одно, только что написанное мной, письмо для Джорджи. Написанное, но не отправленное, поскольку характер входящей корреспонденции заставил меня пока придержать отправку.

Первым шло личное письмо моего царственного собрата короля Георга V, в котором в высоком аристократическом стиле мне предлагалось очистить помещение.

Вторым был доклад генерала Ерандакова, в котором в частности говорилось следующее:

"Петроградским отделом Контрразведывательного отделения Главного управления Генерального Штаба установлено, что на территории крепости-порта Кронштадт отмечается высокая активность моряков Британской флотилии подводных лодок. Указанные лица вступают в многочисленные контакты с офицерами и нижними чинами Балтийского флота. Основная тема разговоров — германские шпионы в окружении Вашего Императорского Величества подталкивают Ваше Величество к выходу России из Антанты и вступлении в войну на стороне Центральных держав, с передачей русских боевых кораблей Флоту Открытого Моря Германской Империи. Отмечены факты брожения среди личного состава Балтийского флота".

Третья бумага была менее скромной и была телеграммой лично от генерала Гурко.

"Сообщаю Вашему Императорскому Величеству о прибытии в Ставку главы французской военной миссии в России генерала Лаваля и об имевшей место встрече между мной и Лавалем. Мне был передан текст французского заявления, которое было представлено Вашему Императорскому Величеству послом Палеологом. Генерал Лаваль выразил сожаление относительно сложившейся ситуации и заверил во всяческой поддержке со стороны Антанты любых действий Русской Императорской армии, верной своему союзническому долгу. Мне, как Верховному Главнокомандующему Действующей армии, было предложено назначить своего представителя во совместную франко-русско-британскую комиссию по урегулированию инцидента и дать приказ генералам Лохвицкому и Марушевскому воздержаться от любых действий без согласования со мной. Жду повелений".

И совсем уж изюминкой была коротенькая записка:

"Государь! Только что у меня был с визитом британский посол Бьюкенен. Приехал с формальными поздравлениями относительно моего титула Наследника Престола. В ответ на мое откровенное заявление о нетерпимости для меня самой такой мысли, выразил сожаление сим фактом и уверенность, что Дмитрий, безусловно, станет лучшим Императором, поскольку сам поосол может в этом вопросе опираться на личные впечатления и на впечатления британских офицеров, имевших с ним встречи в Персии. Павел."

Вот так вот. Взялись за меня всерьез, и Игра пошла по-крупному. Явно следует ждать захода с козырей. Впрочем, даже эти четыре бумаги в полной мере демонстрировали отчаянное положение, в котором я оказался. Письмо Георга прямо указывало на желательность моего отречения, а действия, причем, действия совместные и скоординированные, Британии и Франции явно направлены на организацию переворота и фактического отрешения меня от власти.

Прямые контакты через мою голову с руководством Ставки и Наследником, британские моряки в Кронштадте — все это лишь верхушка айсберга, я был в этом уверен. Наверняка это лишь фрагмент мозаики, достаточно вспомнить те же самые триста отделений Военно-Промышленного комитета, а во главе многих из них стоят масоны. А еще есть обиженные и напуганные промышленники и прочие финансовые тузы, есть немало (очень немало!) любителей французской булки и британской жизни, есть до одури верные "союзническому долгу" офицеры и генералы, типа того же Деникина, да и мой военный министр отказывается публично отречься от масонства.

Власть утекает, словно вода сквозь пальцы. Если я не переломлю ситуацию прямо сейчас, то к завтрашнему утру я вполне могу бодро писать бумагу о своем отречении. Хорошо еще если портьерой не придушат свои же. Уже сейчас чувствуется, что многие считают меня, как говорят янки, "хромой уткой", с которой можно уже и не считаться или, как минимум, готовить себе запасные аэродромы. Вот тот же Наследничек — Великий Князь Павел Александрович, с одной стороны, вроде как, и проявил верноподданнические чувства, немедля доложив о визите Бьюкенена, но с другой, сам не поехал ко мне, а лишь тайно отправил записку, явно не желая лишний раз светиться, ибо мало ли как все повернется!

Что ж, милый Джорджи, видит Бог, я пытался найти выход, который устроил бы всех.

— Илларион! Срочно найдите мне Суворина!

Пламя со спички перетекло на смятый лист бумаги. Я смотрел на то, как потемнели и превратились в золу строки, написанные моей рукой:

"Мы подошли к крайней черте. Необходимо до конца сегодняшнего дня…"

Да-с, как говорят отдельные мои подданные, именно до конца сегодняшнего дня…

* * *

МОСКВА. МИНИСТЕРСТВО ВООРУЖЕНИЙ И ВОЕННЫХ НУЖД. 25 марта (7 апреля) 1917 года.

Непривычным еще жестом Маршин козырнул дежурному офицеру. Что ж, вероятно, придется привыкать, ведь теперь он не гражданский инженер автозавода, а целое "ваше благородие господин зауряд-капитан".

А ведь, как говорят в таких случаях, ничего не предвещало Александру Тимофеевичу такого поворота! Утро началось как обычно в обычных хлопотах перед выходом на службу, голова была занята текущими заводскими проблемами, как вдруг в дверь его квартиры требовательно постучали.

— Имею честь говорить с господином инженером Маршиным Александром Тимофеевичем?

Инженер удивленно рассматривал пехотного поручика, который деловито оглядел как самого Маршина, так и помещение за ним.

— Точно так. С кем, так сказать, в свою очередь имею честь?

— Поручик Дорохов, военное министерство.

— Чем обязан?

— Имею вручить вам мобилизационное предписание. Благоволите собираться.

— Что? — Маршин растерялся от неожиданности. — Но, простите, у меня бронь, я освобожден от мобилизаций!

— Интересы Империи требуют. Я не уполномочен обсуждать эту тему. Внизу нас ждет автомобиль, и я имею приказ доставить вас в Военное министерство. Все пояснения вы получите там. Извольте проехать со мной. Вещи можете не собирать, думаю, что вечером вы сюда еще вернетесь.

Но чудеса с этого только начались. В Военном министерстве Маршину подтвердили факт его мобилизацию на военную службу, но правда не рядовым и не в окопы, а с назначением ему временного офицерского чина зауряд-капитана и прикомандирования его в ведение Министерства вооружений и военных нужд, куда его благополучно и препроводили.

Там же новоиспеченный зауряд-капитан имел обстоятельную беседу с товарищем министра вооружений полковником герцогом Лейхтенбергским, который и ввел его в курс дела.

— Принято решение, — герцог ткнул пальцем куда-то вверх, — об образовании нескольких особых конструкторских бюро по разработке новых образцов техники и вооружений. Все эти конструкторские бюро, или как мы их именуем — КБ, создаются при нашем Министерстве, а все сотрудники этих КБ призываются на действительную службу с назначением временных офицерских чинов. Так проще по многим причинам, включая вопросы довольствия, статуса и, не скрою, управляемости всего процесса. Кроме того, при мобилизации мы избавлены от необходимости долгих согласований с вашим прошлым начальством вопросов вашего перевода.

Маршин покачал головой.

— Не думаю, что наш директор господин Бондарев очень обрадуется этому известию.

Лейхтенбергский усмехнулся каким-то своим мыслям.

— А я, в свою очередь, не думаю, что с господином Бондаревым у меня возникнут какие-то сложности. Впрочем, это уже не ваша забота. Ваша забота теперь иная. Вам и вашим коллегам по вновь создаваемому КБ предстоит в кратчайший срок создать новый авиационный двигатель, который отечественная промышленность сможет быстро запустить в крупную серию. Вопрос организации и обеспечения такого производства полностью моя забота. Ваша — дать Империи двигатель. Вот примерные требуемые параметры.

Маршин взял протянутый лист бумаги и невольно присвистнул.

— Да, Александр Тимофеевич, да, задача непростая, понимаю. Но вам будут созданы все условия. Группа будет жить в отдельном имении на полном обеспечении и заниматься только этим. В КБ будут собраны лучшие специалисты, инженеры и конструкторы, вам будет проставлен доступ ко всей имеющейся у нас технической информации о разработках союзников и противников. Если что-то будет нужно — постараемся обеспечить.

Новоиспеченный зауряд-капитан хмуро поинтересовался:

— И в какие сроки мы должны создать нечто похожее?

— На разработку принципиальной схемы и чертежи вам дается месяц.

— Сколько?!

Маршин отказывался верить своим ушам.

— Месяц.

Взгляд герцога обещал все что угодно, кроме шуток.

И вот теперь Александр Тимофеевич стоял на ступеньках Министерства вооружений и прикидывал, что еще нужно сегодня успеть сделать, с тем, чтобы разобраться со всеми делами, заехать в АМО, передать все бумаги, с которыми он работал, собрать вещи и подготовиться к новому переезду. Завтра утром за ним должна прибыть машина, которая и доставит его в некое загадочное "Имение", в котором ему предстоит жить и работать в ближайшие недели, а, возможно, и месяцы.

Тут внимание Маршина привлек бегущий в толпе мальчишка-газетчик, выкрикивавший пронзительным голосом:

— "Подлый удар в спину!" "Русские войска атакованы во Франции!" "Множество убитых и раненных!"

Народ зашумел. К газетчику потянулись десятки рук. Тут на площадь выбежали газетчики-конкуренты и стали выкрикивать заголовки своих изданий.

— "Предательство Франции!" "Идет бой!" "Франция предъявила России жесткий ультиматум!" Покупайте "Русское слово!"

— "Московский листок!" "Франция наносит предательский удар!" "Конец военному союзу?" "Московский листок!"

— "Ультиматум Франции!" "Будет ли война между Россией и Францией?" "Возможны ли взаимные аресты имущества?" "Франция требует передачи казенного имущества в обеспечение долга России!" Подробности в газете "Коммерсант!"

— "Копейка!" Газета "Копейка!" Срочное сообщение! Франция убивает русских солдат! Францию к ответу! Покупайте, покупайте газету!

— "Биржевые ведомости!" "Французский генерал подстрекает к военному перевороту в России!" "Франция требует отставки русского правительства!" "Ультиматум Франции подчинить русскую армию французским генералам!" "Дрогнет ли Россия?"

Пахнущие свежей типографской краской листки пошли по рукам, зашелестели страницами, захрустели разворачиваясь на всю ширь.

Маршин купив сразу несколько газет принялся лихорадочно изучать содержимое.

— Что же теперь будет?

Александр Тимофеевич покосился на растерянного господина приличного вида, враз растерявшего всяческую солидность и выглядевшего сущим потерянным студентом.

— Что будет? — Маршин хмыкнул. — Уж ничего хорошего, это точно!

Да, ситуация менялась прямо на глазах. И если это правда, то… Ой-ой-ой что будет! И если то, что будет потом еще предстояло понять, то вот, то, что будет сейчас, Александр Тимофеевич вполне мог себе спрогнозировать, глядя на то, как возбуждается толпа, как звучат гневные восклицания, как сжимаются кулаки, поднимаясь над головами.

Дело явно шло к каким-то беспорядкам, погромам или, как минимум, к каким-то манифестациям.

Кто-то выкрикнул:

— Идем к французскому консульству!

Толпа подхватила идею и понесла ее в массы. И вот уже тысячи людей двинулись разъяренной рекой вдоль по улице…

* * *

МОСКВА. ПЕТРОГРАД. КРОНШТАДТ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

Полыхнуло на улицах знатно. Вечерние газеты просто взорвали вечернее спокойствие, не оставив на праздничной расслабленности, что называется, даже воспоминания. Причем накал страстей был таков, что французские дипломатические учреждения в Москве и Петрограде пришлось оцепить полицией и казаками, дабы не допустить самосуда.

Все ж таки безумие толпы вещь страшная по своей беспощадной сути. То, что обычный человек никогда и не подумает совершить в обычной жизни, он запросто сделает под влиянием массовой истерии, там, где обычно хватало крепкого словца, уже недостаточно и булыжника в руках, там, где прежде было и проклятия много, нынче и "красным петухом" не обойтись.

И толпа бурлила, бурлила весь вечер и всю ночь, забрасывая камнями все французское. И если посольства и консульства полиции в целом отстоять удалось, то вот всякого рода французские магазины были нещадно биты толпой. В чем были повинны магазины и приказчики в них? Да бог весть. Так легла карта массового недовольства. Точно так же, как в мире моего будущего, громили во время всяких стычек с полицией все подряд, поджигая припаркованные автомобили и громя витрины первых попавшихся магазинов, точно так и в эту ночь массовая стихия разбушевалась в полную силу. Да так, что беспорядки во время Февральских событий уже не казались такими уж большими.

Разумеется, я сознательно допустил такую вспышку насилия на улицах моих столиц, направляя гнев толпы на французов и их всякого рода "приспешников-предателей", гася таким образом возможность занять умы и мобилизовать народные массы против меня. Все попытки что-либо создать или начать агитацию против Императора пресекались самой возбужденной публикой, таких вот горе-агитаторов просто стаскивали со столбов и, в лучшем случае, тащили в участок, а в худшем, били прямо на месте. Во всяком случае в сводках МВД значилось несколько фактов самосуда, когда вступал в действие суд Линча.

Отдельным номером нашей программы была работа штатных подстрекателей ОКЖ, которые шныряли в толпе и подбрасывали идеи на тему, к кому бы из любителей французской булки сходить в гости. И в гости ходили. К депутатам Госдумы, к банкирам, промышленникам, генералам. Особо в толпу вбрасывались идеи о том, что за всем стоят масоны и тут уж фантазия народных масс была порой весьма причудлива.

В общем, кое-как утихомирить толпу удалось только ближе к утру. В Москву и Петроград были введены войска. По Невскому проспекту продефилировал Татарский полк Дикой дивизии, а на Тверской гарцевали джигиты Ингушского полка. Тяжелым шагом прошли пехотные части и прогрохотали по городским мостовым броневики.

И конечно, Кронштадт. С Кронштадтом удалось пропетлять, определенным образом, чудом. Газеты до крепости дошли лишь к утру, а собравшиеся на митинг морячки вдруг обнаружили, что ночью в крепость по льду вошел свежий фронтовой Лейб-Гвардии 4-й стрелковый Императорской Фамилии полк с тяжелым вооружением и занял все ключевые места. С учетом того, что особого стрелкового оружия и пулеметов у морячков не было, любая попытка выступления была заведомо обречена и морячки это прекрасно поняли.

А утром в Кронштадт прибыл адмирал Григорович и опираясь на вошедшую в крепость пехоту, быстро трансформировал стихию митинга в упорядоченное построение, на котором объявил, что слухи о передаче немцам кораблей флота распускаются врагами России, что флот не будет передан германцам и, вообще, у Государя Императора на флот большие планы.

В частности, был объявлен набор добровольцев в новый Лейб-Гвардии полк морской пехоты — элитное подразделение, в котором будут служить лучшие из лучших, самые отчаянные сорвиголовы, самые геройские моряки. И лучшие из них будут удостоены Высочайшей чести охранять Особу Его Императорского Величества.

Итак, наступило утро. Хмурое утро Вербного воскресенья. Кое-где еще тянуло дымом от сгоревших ночью магазинов и лавок, улицы были полны полицией и войсками. Объявленное ночью осадное положение к утру было отменено и вот уже зазвучал праздничный перезвон с колоколен церквей, вот потянулись на церковную службу первые прихожане. Сначала несмело, озираясь по сторонам, но с каждой минутой все больше и больше людей заполняли улицы российских столиц.

Но готовились новые выпуски газет, но собирались для оглашения приговора судьи Трибунала в здании Манежа, но готовилась новая схватка за умы, за власть и за будущее…

* * *

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

Сто тысяч глаз смотрели на меня. Пятьдесят тысяч человек ждали моего слова.

Только что закончилась праздничная служба в Успенском соборе Кремля и вся публика, удостоенная чести присутствовать на Большом Императорском выходе, потянулась сквозь Спасские ворота на Красную площадь, поскольку я загодя объявил о том, что сегодня я буду выступать с обращением к народу.

Я в этот раз стоял не на броневике, посчитав сие достаточно банальным и заезженным. Одно дело, когда это все выглядело как стихийный искренний порыв (коим оно и было в реальности), а другое дело, когда Император планово лезет на стальное чудо. Нет, на этот раз силами Инженерно-строительного корпуса за сегодняшнее утро была сколочена деревянная трибуна прямо на том месте, где в мое время размещался мавзолей. Сооруженная конструкция была задрапирована бело-сине-красными полотнищами, а позади меня развевались на ветру русский триколор и мой личный Штандарт. По обеим сторонам трибуны вдоль кремлевской стены выстроились четкими рядами Кавалергардский и Георгиевский полки. Присутствовавшие на Большом выходе в Кремле стояли отдельной толпой у Покровского собора.

Отзвонили куранты на Спасской башне, и пора было начинать.

— Доблестные воины русской армии и флота, служащие Империи, народные избранники, представители дипломатического корпуса, офицеры и генералы дружественных России союзных держав, все верные мои подданные! Тяжелые испытания выпали на долю нашей Империи и нашей армии. Героически сражаясь наш народ и наш солдат с каждым днем приближает нашу общую победу в этой войне. Никто не может упрекнуть русского воина в трусости. Свидетельством тому те многочисленные герои, которые стоят в строю перед вами. Тем неожиданней и тем подлей был тот удар в спину, который русская армия получила вчера на французской земле. Нет и не может быть оправдания такому чудовищному предательству!

Толпа яростно загудела. Разрозненные крики через некоторое время были организованы рассредоточенными в массах нужными людьми, и вот уже вся площадь все более слитно начинает скандировать:

— Позор! Позор! Позор!

Наконец площадь потихоньку стихла, и я вновь заговорил.

— Но не вчера началось это предательство! Паутина заговоров плелась из посольств и правительственных кабинетов известных вам держав, которые мы искренне считали не только своими союзниками в войне, но и настоящими друзьями русского народа. Заговоры, мятежи, покушения на русских Императоров и как венец гнусности — подлый расстрел русских героев французской армией на французской земле, во французском тылу, расстрел в спину, как поступают только трусы и предатели!

Площадь вновь взорвалась криками негодования, переросших в очередное скандирование. Я патетически вопрошаю:

— Можем ли мы считать себя связанными союзническими обязательствами с гнусными предателями и подлыми убийцами наших солдат?!

Толпа ревет:

— Нет!

— Тут раздаются голоса о том, что мы, отвечая на предательство, должны выйти из военного союза стран Сердечного Согласия. Но разве другие страны Антанты виновны в том, что случилось во Франции? Разве их командование отдало приказ стрелять в спины русских солдат? Нет, они героически сражались на фронтах плечом к плечу с нашими доблестными воинами! И Россия верна своим искренним и добрым друзьям! Верна друзьям, уважает врагов, но презирает подлых предателей!

Одобрительный гул.

— Но разве будем мы правы, осуждая всех французов за то предательство, которое совершили французские правители? Французский народ много лет был искренним другом русского народа, и мы никогда этого не забудем! Наш гнев и наши обвинения касаются только тех, кто виновен в предательстве! Россия требует от Франции официальных извинений! Мы требуем справедливости! Мы требуем отставки французского правительства, отставки генерала Нивеля и суда над виновными! Мы требуем возвращения домой наших солдат, возвращения с почестями, как подобает настоящим героям! До выполнения наших требований Россия считает себя свободной от любых обязательств в отношении Франции! Россия верна добрым союзникам, но презирает предателей, пытающихся украсть нашу законную победу! Предателям не уйти от возмездия! Нет и не будет пощады предателям и в самой России!

Децибелы нарастают!

— Но предательство пустило глубокие корни в России. Немало тех, кто готов продать свое Отечество и его интересы, тех, кто нарушил данную Императору присягу верности, кто готов выслуживаться перед врагами России за проклятые тридцать сребреников! Изменники, заговорщики, масоны — вот главные враги России! Но всех их постигнет карающий меч правосудия! Сегодня Трибунал над изменниками вынесет свой суровый приговор, и я хочу, чтобы все знали, от кары не спасет ни происхождение, ни богатство, ни что другое! С сегодняшнего дня я более не намерен терпеть на государственной службе тех, кто состоит в тайных обществах любого толка. Только публичное покаяние и отмежевания от членства в таких обществах может даровать мое прощение. Я жду прошений об отставке от тех, кто не желает открыто отринуть членство в тайных орденах, масонских ложах и прочих антигосударственных организациях. Дня, для всех государственных служащих членство в таких обществах будет означать государственную измену!

Гул превращается в рев.

— Русский народ ненавидит изменников и ненавидит предательство. Россия верна своим верным союзникам, верна своим обязательствам и твердо намерена их выполнять. Но наша общая верность идеалам "Сердечного Согласия" не должна мешать нам всем искать пути к мирному решению всех противоречий между странами! И я вновь обращаюсь ко всем воюющим сторонам! К нашим добрым союзникам, нашим противникам, и даже к тем, кого еще вчера считали своими друзьями! Давайте вместе остановим войну! Хватит бессмысленных жертв! Только всеобщее присоединение к инициативе "Сто дней для мира" и общее согласие на начало переговоров могут дать шанс к мирному сосуществованию в Европе и мире. Мирная и равноправная Лига Наций должна прийти на смену военным блокам и вражде! Мир, справедливость и процветание — вот то, к чему мы стремимся всей душой!

Глава 16. Золотые слоны

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. ЕКАТЕРИНИНСКИЙ ЗАЛ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

— Франция. Объявила. Нам. Войну.

Денежные мешки обеспокоенно переглянулись.

— Уже идут сражения. Убитые и раненые с обеих сторон. Война объявлена на всех фронтах. И мы эту войну проигрываем. Пока проигрываем.

Я говорил это твердо, четко выговаривая слова, разделяя их между собой.

— Только что из Парижа пришли сообщения. Англо-французские войска перешли в наступление на Западном фронте. В Париже слишком уверены в исходе этого наступления. А потому спешат расставить все точки над "i", явочным порядком устанавливая новые правила послевоенного устройства мира. Мира, в котором России отводится лишь роль колонии. Вы все знакомы с содержанием французского ультиматума. Требование к нам одно — отказ от реального суверенитета и переход под внешнее управление. О серьезности намерений Франции говорит вторая новость из Парижа.

Беру в руки бумагу.

— До выполнения Россией условий ультиматума, Франция отзывает из Москвы своего посла, накладывает арест на все имущество и все счета российского государства и русских подданных на территории Французской Республики и ее колоний, аннулирует все коммерческие договоры и соответствующие обязательства, запрещает подданным Российской Империи вести любую торговую и прочую деятельность во Франции и на ее заморских территориях, запрещает французским гражданам иметь любые коммерческие дела с подданными Нашего Величества, и предписывает всем русским подданным покинуть территорию Французской Республики в течение трех суток. Это касается всех, за исключением лиц, обвиняемых в, так называемом, мятеже Русского Экспедиционного корпуса, которых намерены судить военным трибуналом. Кроме того, заявлено, что Париж обратится в соответствующие международные и национальные суды для ареста русского имущества за рубежом, счетов, судов торгового флота и прочего, в качестве обеспечения долга России перед Францией и ее гражданами.

В зале повисла гробовая тишина. Удар был силен. Все присутствующие ожидали от Франции каких-то резких действий, но тут многих присутствующих крепко ухватили за подбрюшье. Интересы крупного российского капитала, а именно его представители сидели сейчас вокруг большого круглого стола, во многом, так или иначе, были связаны или завязаны на Францию.

Тишину разорвал возглас:

— Это неслыханно!

И тут все разом заговорили, зазвучали реплики, восклицания, кто-то даже привстал с места, активно жестикулируя. Не дав им опомниться, гулко стучу председательским молотком по круглой "плахе" на столе.

— Господа! Я знаю, что среди вас ведутся разговоры о том, что определенные уступки с нашей стороны могли бы исправить положение. Более того, данные действия Парижа являются прямым посылом вам, а так же ко всем тем, кто имеет имущество и интересы во Франции, а таких немало, как среди купцов и промышленников, так и среди родовой аристократии нашей Империи. И посыл этот ясен — или вы меняете нынешнюю власть, или не обижайтесь. Я прекрасно осведомлен о том, что некоторые из вас не только ведут подобные разговоры, но и активно пытаются нынешнюю власть свергнуть. И началось это вовсе не вчера, и сие прямо не связано с французским ультиматумом. Являются ли подобные действия государственной изменой? Позволю себе перефразировать известное изречение, это больше чем измена — это ошибка!

Сидящие хмуро переглядывались, но молчали.

— Я не стану впустую тратить время, взывая к патриотизму, долгу, верноподданническим чувствам и прочим абстрактным материям, столь чуждым многим из вас. Вы чувствуете себя солидными и богатыми людьми. Вас даже иногда именуют денежными мешками. Но даже самые богатые из вас не обладают капиталом большим чем паршивые десять миллионов североамериканских долларов или пара миллионов британских фунтов. В мире, как минимум, сто человек богаче любого из вас, а кое кто богаче вас всех вместе взятых. Тот же Джон Рокфеллер, располагающий капиталом в один миллиард двести миллионов американских долларов, вас даже не заметит. И в каждой из ведущих мировых держав есть свои Ротшильды, Рокфеллеры, Карнеги, Фрики, Вандербильты, Морганы, которым вы ровным счетом ничего не сможете противопоставить без защиты могучей имперской машины. Да, каждый из вас от санкций Франции что-то теряет. Но предлагаемые некоторыми уступки — это снятие последних запоров на воротах штурмуемой противником крепости. Принятие условий Парижа означает полное снятие любых ограничений или пошлин на поставку французских товаров в Россию, а передача в управление назначенной ими администрации наших портов и железных дорог означает полный внешний контроль над экономикой Империи и это, не вспоминая о требовании согласования назначений на все ключевые должности в стране. А за французами свои права на Россию заявят британцы, американцы и остальные японцы. От нас требуют полной и безоговорочной капитуляции. Пример Китая перед нами. Китая, разоренного, разделенного, голодающего, живущего в опиумном дурмане. Китая, в котором любой иностранец может делать все, что угодно и не подпадает под действие местных законов. А как чувствует себя туземный капитал в Китае, Индии или Алжире вы сами прекрасно знаете — никакого туземного капитала в этих колониях больше не существует. Компромисс и уступки Франции в этих условиях — это компромисс и уступки людоеду, который собирается всех сожрать. На меньший компромисс он не согласен, а значит, выживание — не предмет компромисса. Франция нам четко заявляет — идет война и в этой войне нет союзников, а есть лишь конкуренты и соперники. Глобальная битва идет за доминирование в мировой экономике и политике, битва за рынки сбыта, за ресурсы, за дешевую рабочую силу. Идет сражение за контроль над миром, за контроль над Европой, и за контроль над Россией. Уступив в малом, мы потеряем все. Нет, уступок не будет, господа. Россия не станет предметом торга.

Обвожу взглядом огромный зал. Жестко продолжаю:

— Не компромисс с врагами, а консенсус внутри державы — вот наша формула выживания. У нас общая цель — настоящая, реальная победа нашей Империи в этой войне могуществ. Наши совместные задачи — отстоять политическую и экономическую независимость России, укрепить ее экономику и дать перспективы бурного роста отечественному капиталу. Но усвойте одну простую мысль — без наведения порядка в державе вы все обречены. Если вы вообще хотите иметь будущее, отбросьте все колебания и иллюзии — лишь сильная государственная власть в России может уберечь вас от разорения и гибели. И такой властью может быть лишь законная власть Императора, жестко удерживающего ситуацию в стране от анархии и развала, и твердо отстаивающего интересы России и интересы русского капитала. Вы сами являетесь свидетелями того, в каком кризисе находится Империя от одной лишь смены монарха. Общество возбуждено сверх всякой меры и правительству приходится прикладывать колоссальные усилия для того, чтобы удержать страну от беспорядков и потрясений. Но любое сомнение в законности и устойчивости власти закончится революцией, любая революция обратит нашу экономику в хаос, а слабое революционно-демагогическое временное правительство погрязнет в митингах и просто не сможет защитить ваши интересы от вторжения мировых акул. Лишь незыблемость власти дает России шанс на спасение и победу, и я полон решимости восстановить порядок и обеспечить триумф Империи любой ценой. Любые разговоры, действия или бездействия, мешающие спасти Отечество, будут караться в самой высшей мере, вне зависимости от происхождения, прошлых заслуг, финансового состояния или близости к трону. Вы все с приговором Трибунала ознакомлены. Смерть через повешение для организаторов и основных участников заговора, включая большинство из арестованных по данному делу членов Императорской Фамилии. Бывших членов Императорской Фамилии. Сегодня вечером на Болотной виселицы не будут пустовать. Желающие могут лично убедиться в этом факте. Я объявляю перерыв, а, чтобы вам было что почитать в перерыве, господин Батюшин раздаст вам определенные материалы. Это все, что я хотел вам сказать. Душеспасительных разговоров больше не будет, господа.

Встаю и все встают следом. Осматриваю склоненные в поклоне фигуры, и уже покидая Екатерининский зал слышу голос Батюшина:

— Перед вами, господа, следственные материалы на каждого из вас. Хищения, приписки, махинации, чисто уголовные преступления, в том числе и весьма пикантного свойства. Участие в заговорах, мятежах, финансирование тайных обществ, террористических групп и революционеров всех мастей. Сотрудничество с иностранными разведками, сомнительные услуги, получение денег за определенные действия, позволяющие выдвинуть обвинения в государственной измене. Да, вижу вы удивлены обилием материала и скоростью, с которой Высочайший Следственный Комитет их собрал. Не стоит удивляться, в государстве всегда было достаточно простых служак, у которых сердце болит за державу, и которые собирают подобные материалы в надежде, что когда-нибудь у власти появится политическая воля дать этим делам ход…

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. ОВАЛЬНЫЙ ЗАЛ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

Первое заседание новосозданного Совета Безопасности Империи, по понятным причинам, было созвано в экстренном порядке и носило довольно сумбурный характер, что, впрочем, не помешало соблюсти некоторые рамки бюрократических приличий.

Так Великий Князь Павел Александрович, буквально сегодня назначенный мной на должность секретаря Совета Безопасности, вполне справлялся с порученной миссией и оглашал повестку дня заседания и связанные с этим вопросы, остальные же члены Совбеза занимались привычными для подобных мероприятий вещами — просматривали бумаги, делали пометки, рисовали чертиков и делали все остальное, что обычно делают чиновники на всякого рода ответственных совещаниях.

Собственно, критической необходимости в создании еще одного совещательного органа при Императоре не было, можно было бы и повременить с этим делом, но в связи с возникшим кризисом и некоторыми непонравившимися мне действиями и бездействиями отдельных лиц (не будем показывать на выступающего пальцем), у меня возникла острая необходимость убрать Наследничка с должности командующего войсками Гвардии, и, желательно, сделать это элегантно, с соблюдениями светских и бюрократических приличий, дабы не сильно оскорбить Великого Князя и Наследника Престола Всероссийского. Короче говоря, нужно было двинуть его с опасной для меня должности куда-то с повышением, но так, чтобы лишить его любых непосредственных рычагов управления любыми силовыми структурами.

История учит нас (и меня), что именно всякого рода преторианцы и прочие лейб-гвардейцы всех монархий (и не только) со времен Древних держав и до самых нынешних дней, были, если не силой, то инструментом для всякого рода дворцовых переворотов, к коим я, с некоторых пор, испытываю устойчивое отвращение. А уж оставлять этот инструмент в руках своего возможного преемника было бы с моей стороны сущей глупостью. Тем более что именно старая Гвардия могла стать опорой для старой аристократии в попытке помешать мне осуществить мою революцию в России.

Но и отдавать командование Гвардией в руки кого-то другого было с моей стороны не менее опасно на данный момент. Потому я решил оказать честь "доблестному гвардейскому воинству" и взвалить командование войсками Гвардии на себя любимого, обосновав это длинным и полным патетики обращением к Лейб-Гвардии. Впрочем, как вы понимаете, командовать непосредственно я не собирался, да и физически не мог, поэтому я по факту выполнял роль шефа Гвардии, а непосредственное командование и особенно кадровое управление я взвалил на своего нового заместителя по Гвардии генерала Бонч-Бруевича, столь нелюбимого в светской тусовке обеих столиц и отвечавшего ей еще большей взаимностью. А это, в сложившихся непростых обстоятельствах, было для моего царствования дополнительным плюсом.

Впрочем, я отвлекся и нужно было включаться в процесс заседания.

— Какова сейчас ситуация с нашими бригадами во Франции?

Этот вопрос я адресовал военному министру. Сандро доложил:

— Государь, по последним сообщениям, бригада Лохвицкого по-прежнему окружена французскими войсками, хотя сами столкновения пока прекратились. Бригада Марушевского в ее марше на Париж была остановлена ввиду угрозы расстрела из пулеметов, которые были спешно переброшены французами с фронта на участок следования колонн 3-й Особой пехотной бригады. Командование британского экспедиционного корпуса вышло с предложением, во избежание возможных провокаций и столкновений, оцепить расположение наших частей британскими войсками. Так сказать, взять под охрану и развести стороны конфликта.

— Что французы?

Тут уже черед Свербеева настал.

— Официальный Париж настаивает на безусловном интернировании и суде над, якобы, виновными в мятеже и нападении на французских военных.

— Значит, продолжают вести себя, как слон в посудной лавке. Что ж…

Честно сказать, эффект от миссии Мостовского превзошел все мыслимые ожидания. Как там говаривал Филипп II Македонский? "Осел, груженный золотом, возьмёт любую крепость?" А если вместо осла будет слон? Что ж…

— Нет, об интернировании не может быть и речи. Империя своих не бросает. Стоит нашим солдатам сложить оружие, как на них повесят всех собак за, так называемый, мятеж. Нет, только вывод с оружием и развернутыми знаменами. Настаивайте на этом. Наша задача не только не допустить дальнейшего кровопролития, но и сохранить лицо в этой ситуации. Общественность в России и так возбуждена выше всяких пределов. Хорошо, насколько велика вероятность войны с Францией по-вашему?

Министр иностранных дел покачал головой:

— Трудно делать прогнозы в сложившейся ситуации, Государь. Русское посольство, консульские учреждения и расположения военных миссий отключены от всех средств связи и электричества, и оцеплены полицией. Никого не впускают и не выпускают. Косвенную информацию мы получаем по каналам американской прессы. Представляется, что шанс войны достаточно велик, Государь. Условная партия войны слишком набрала силу в Париже. Сторонники умеренной политики в отношении России пока в явном меньшинстве.

Я кивнул.

— Этот расклад может быстро измениться, если наступление Нивеля не достигнет быстрых результатов или если потери будут слишком велики.

— Да, Государь. — Свербеев склонил голову. — Но пока в Париже скорее некоторая эйфория от перспектив этого наступления. Так что трудно сказать что-то определенное относительно прогнозов.

— Что британцы?

— Осторожничают, Государь. Приняли на себя функцию посредников между нами и французским правительством. Сейчас мы через них ведем переговоры о порядке вывода войск из Франции. Лондон предлагает сопроводить русские части в один из портов на севере Франции с тем, чтобы перебросить бригады на Салоникский фронт.

Нечволодов вступил в разговор.

— На посредничество Англии нужно соглашаться. Принимая на себя роль миротворца, британцы сокращают себе поле для маневра в действиях относительно нас.

— Что ж, это разумная стратегия. Но настаивайте сначала на выводе бригад непосредственно в Россию. Демонстративно ведите переговоры о фрахте судов нейтральных стран, для эвакуации наших войск в Романов-на-Мурмане. И тяните время, пусть в Лондоне и Париже осознают результаты начавшего наступления Нивеля. Дадим слону порезвиться в посудной лавке.

Министр иностранных дел закивал, соглашаясь.

— Понимаю. Кстати, о наступлении, Государь. Получено сообщение из Стокгольма, где прошли предварительные консультации с представителями Красного Креста.

— Интересно, продолжайте!

Свербеев поклонился, а приготовился внимательно слушать. Да, на эти "предварительные с представителями Красного Креста" я возлагал определенные надежды. Разумеется, мы не могли себе позволить на данном этапе проводить прямые, пусть и неофициальные, переговоры с Германией, не рискуя при этом получить обвинения в сепаратных переговорах за спиной союзников, ведь у нас сейчас проблем с союзниками (или с некоторыми из них) было и так выше самой высокой крыши. Посему, была избрана именно такая форма, при которой официальная миссия Красного Креста объявила, что, при посредничестве короля Швеции и Папы Римского, начнутся международные консультации представителей воюющих держав по вопросу условий содержания военнопленных и по возможному облегчению их участи. И вот на эту самую тусовку я официально и направил российскую делегацию. Так же поступил и мой царственный собрат кайзер Вильгельм. Остальных так же пригласили, а то, что они пока не прибыли, так это же не наша проблема, верно? В общем, наши делегации официально даже не встречались между собой, предпочитая общаться через Красный Крест и представителей Высоких Посредников (короля и Папы). Что, впрочем, не мешало "рядовым" членам делегаций "случайно" пересекаться и передавать друг другу неофициальные послания.

— Представителями Германии поднимается ряд вопросов и нам необходимо дать директивы нашей делегации. В частности, правительство Второго Рейха уверяет нас в своем твердом намерении соблюдать в отношении России свои односторонние обязательства в рамках инициативы "Сто дней для мира", а также заверяет нас в своем стремлении к скорейшему заключению мира на взаимоприемлемых условиях. Однако, как заявляется, Германская Империя не может оставить без решительного ответа удар, который был нанесен со стороны Великобритании и Франции, в частности, начавшееся англо-французское наступление на Западном фронте. В этой связи, в Берлине желали бы получить от нас разъяснения относительно возможной реакции России на такие действия.

— Сергей Николаевич, передайте от нас следующее. Первое. Россия, как инициатор "Ста дней во имя мира" намерена сделать все возможное для скорейшего прекращения войны на европейском континенте и вновь призывает все страны сесть за стол переговоров. Мир без аннексий и контрибуций — вот основа для любых переговоров в Европе, в том числе и переговоров о мире на Востоке Европы, равно как и любых других частях нашего многострадального континента. Формулировки додумайте сами, изложите изящно посыл о том, что пусть немцы убираются с российской территории и возвращаются на границы, существовавшие между Россией и Германией в июле 1914 года. Только в этом контексте мы готовы с ними о чем-то говорить. Естественно, обмен пленными — всех на всех. Вопросы гарантий взаимной безопасности и дальнейшей торговли мы готовы обсуждать.

Министр иностранных дел сделал у себя в папке пометки и уточнил:

— А что касается нашей реакции на наступление союзников и на ответные действия Германии?

— Передайте им, что, мол, инициатива "Сто дней", пока не облеченная в международное соглашение о перемирии на фронтах, носит двусторонний характер и действует в отношении каждой отдельной державы. Что, к примеру, если нас атакует турецкая армия, то мы будем считать себя свободными от мирных обязательств по отношению к Османской Империи, но это не будет касаться остальных Центральных держав. В общем, Россия намерена сохранять действие "Ста дней для мира" на своих участках фронта и ждет того же от других стран. И главное — дайте Берлину понять, осторожно, но твердо, что в сложившихся обстоятельствах Россия не считает себя обязанной приходить на помощь Франции, в случае осложнений на Западном фронте.

Что ж, если немцы перебросят на французский фронт десяток-другой дивизий, я же не сильно огорчусь, верно? Особенно, если эти самые десяток-другой дивизий в полях Франции лежать так и останутся. А судя по докладам разведки, Германия уже начала спешно снимать части с Восточного фронта, уступая места на русском фронте австро-венгерским дивизиям. Немцы явно намерены славу взятия Парижа ни с кем не делить. Ну, насчет Парижа я сильно сомневаюсь, чай не 1940 год на дворе, так что пусть себе перебрасывают. Да и австрияков вместо германцев против русской армии иметь куда лучше. А мы пока сделаем ответный ход…

— Сергей Николаевич, вызывайте французского посла в МИД и вручите ему официальную ноту о разрыве дипломатических отношений между Российской Империей и Французской Республикой. Все французское имущество в России будет арестовано, все граждане Франции должны покинуть территорию Империи в трехдневный срок, кроме лиц, обвиняемых в подстрекательстве, организации или же участию в заговорах против Нашего Величества.

Подождав, пока Свербеев это запишет, я весомо добавил:

— И главное. Сообщите ему следующее. Любое нападение на русских подданных во Франции, а, равно как и любая попытка интернировать наши войска, будет расцениваться нами, как объявление войны!

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. ЕКАТЕРИНИНСКИЙ ЗАЛ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

— Как видите, господа жизнь не стоит на месте. Дипломатические отношения разорваны, зеркальные меры Россией приняты, кризис с Францией идет по нарастающей. Совершенно ясно одно — все изменилось и возврата к старому порядку больше не будет. Посему, оставим пустые разговоры о возможности некоего компромисса. Его не будет. Империя будет жестко отстаивать свои интересы и на уступки не пойдет. Впрочем, оставим эти вопросы военным и дипломатам, и обратим свои взоры на наши насущные дела. Полагаю, господа, что у вас было достаточно времени для общего ознакомления с собранными следствием документами. Материалы, как вы понимаете, очень серьезные, и тянут на серьезную кару, вплоть до прогулки на Болотную площадь под конвоем. Но, думаю, вы так же понимаете, что я не стал бы вас всех здесь собирать и тратить на вас свое бесценное время, если бы намеревался поступить с вами так просто. Так легко вы не отделаетесь. Как говорил мудрый царь Соломон: "Всему своё время, и время каждой вещи под небом. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Время обнимать, и время уклоняться от объятий". Вы достаточно долго разбрасывали камни и достаточно упорно уклонялись от объятий. Пришло время Империи вас обнять, господа!

Магнаты беспокойно запереглядывались. Не сомневайтесь, господа хорошие, я вас так приобниму, что не возрадуетесь!

Жестко продолжаю:

— Будете жульничать, юлить, заниматься хищениями, приписками, подлогами, и уж, тем более, заговорами — эти следственные дела станут камнем на вашей шее. Но я даю вам шанс. Сумеете доказать мне и Отчизне свою полезность и незаменимость — толстые папки ваших уголовных дел станут ступенькой на вашем пути вверх. Сумеете стать частью новой элиты — подниметесь вместе с Империей. Не сумеете — упадете под колеса имперского паровоза, несущегося в будущее. Пришло время спасать Россию и служить новой Империи. Пришло время тотальной мобилизации всех сил, всех людей и всех ресурсов. Пришло время всем встать в строй. Знайте — никому не удастся остаться в стороне. Или вы со мной, или против меня и России. Прощу многое, дам многое, но и спрошу сполна, висельники Болотной площади тому свидетели. Да воздастся каждому по делам его, не так ли?

Кое кто даже закивал. Спорить уж точно никто не стал, мысль была выражена предельно доходчиво.

Уточняю:

— Итак, господа, вы со мной? Или есть желающие покинуть этот зал?

Тут уж все дружно закивали и загомонили. Это и понятно, фраза "есть желающие покинуть этот зал?" для них сегодня синоним фразы "есть желающие покинуть этот мир?" Желающих не нашлось. Тогда продолжим наш концерт по заявкам.

— Хватит играть в песочнице, пора вылезать из коротеньких штанишек — нас ждут серьезные дела, господа! Пора заняться серьезным делом, и серьезным бизнесом, как говорят за океаном. У Империи огромные планы, и война лишь часть из них. Империя протягивает вам руку для союза, господа. Сегодня я образовываю Экономический Совет при Императоре, куда всех вас приглашаю. Постояннодействующий Совет станет настоящим Генеральным Штабом нашей экономики. Еженедельные совещания с моим участием, постоянно действующий комитет с участием представителей профильных министерств, выработка планов, обсуждение стратегии развития промышленности и торговли России, военные заказы, налоги, сборы и преференции, целевые льготные кредиты на разработку месторождений, на строительство новых заводов и железных дорог, на закупку передовых технологий — все это будет обсуждаться в рамках этого Экономического Совета. Я открыт для откровенного разговора и серьезных предложений. Великая Россия рождается в том числе и здесь, господа!

"Денежные мешки" возбужденно закивали. Что ж, пора и им дать сказать.

— Итак, ваше слово, господа.

Кашлянув, слово взял Второв — самый богатый человек России. Не считая меня, разумеется.

— Ваше Императорское Величество! Общество поручило мне сказать ответное слово от всех присутствующих. Ваша проникновенная, полная патриотизма и заботы, речь, не могла не найти живейшего отклика в наших сердцах. Верю, что в этом зале вряд ли найдется человек, чью душу не тронули бы ваши слова. Процветание нашего дорого Отечества…

— Меньше пафоса, господин Второв.

Магнат запнулся, вновь кашлянул, и проговорил:

— Нижайше прошу меня простить, Ваше Императорское Величество!

Затем, оправившись, заговорил уже более деловым тоном:

— Государь! Мы вас услышали. Ваши слова понятны и близки каждому из нас. Вряд ли кто из крупных торговцев и промышленников не задумывался о происходящем. Уверен, что упомянутое Вашим Величеством участие кое-кого из присутствующих здесь в чем-то таком, что можно расценить, как покушение на государственный строй, продиктованы были, в первую очередь, ничем иным, как патриотизмом и заботой о процветании нашего Отечества. Как вы верно сказали, Ваше Величество, во времена прошлого царствования во главу угла ставились вовсе не интересы русского капитала и процветание русской промышленности, а удовлетворение финансовых желаний членов Императорской Фамилии и узкого круга высшей аристократии, которое нередко достигалось путем небезвозмездных уступок и протекций для тех же французов, да простит меня мой Государь, за подобную дерзость!

Да, жаль, что тут нет моего брата Николя. Ему было бы интересно послушать что-то, помимо верноподданнических речей.

Выждав пару секунд и убедившись, что я его не перебиваю, магнат продолжил.

— Ваше Величество! Мы все оценили розданные нам материалы. Уверен, что это были излишним. Ни один серьезный деловой человек не станет бороться с правительством, которое целиком и полностью выражает, и защищает его интересы. И я сожалею, что череда предыдущих русских правительств не могла похвастаться таким качеством.

— Хочу заметить, господин Второв, что заботой власти Империи является поддержка российских предпринимателей, но не как самое цель, а как забота о процветании всей державы и всего нашего народа. Говорю сразу — ничего из того, что будет способствовать ограблению моих подданных в угоду русскому или, тем более, иностранному капиталу, я не поддержу и буду всячески такие идеи пресекать. Но все здоровые инициативы, направленные на повышение благосостояния народа и развитие русской промышленности, я и имперское правительство, вне всяких сомнений, будем поддерживать.

— Безусловно, Государь, я об этом и говорю! — Второва не так-то просто смутить. — Кто, как не мы, более всех заинтересован в процветании народа России? Ведь богатый народ — это платежеспособный покупатель, это обширный рынок, об узости которого, Ваше Величество, упоминали сегодня.

— Но?

Подбодренный моим "но", Второв перешел к сути.

— Благодарю вас, Ваше Величество. Действительно, есть ряд "но". Мы целиком и полностью поддерживаем власть в заявленных Вашим Величеством сегодня целях. Но, к сожалению, нам не совсем понятна стратегическая политика нынешнего правительства. Ряд решений и действий вызывают опасения деловых кругов России. Вопрос войны и мира, судьба военных заказов, часть из которых уже отменена или заморожена, явные заигрывания с толпой, отмена золотого обеспечения рубля, фактическая конфискация земель у крупных землевладельцев — это лишь некоторые проблемы, которые не могут не волновать русский капитал. Неопределенность в этих и других вопросах рождает ответные действия, призванные обезопасить интересы крупных игроков. Прояснение этих моментов, я уверен, реально позволит нам прийти к общему пониманию и к консолидированным действиям власти и капитала с целью спасения и процветания нашего дорого Отечества.

Киваю.

— Что ж, господин Второв, думаю лучше всего о политике правительства Нашего Величества расскажет непосредственно его глава. Но прежде чем дать слово господину Нечволодову, я хочу сказать вот что. Мы должны четко определить для себя настоящие цели, отделив истинные от ложных. Все должно быть подчинено одной цели — выжить и победить. Все остальное — суета и тлен. Вся эта суета вокруг военных заказов имеет смысл только в контексте того, что русским купцам и промышленникам вообще удастся уцелеть по итогам происходящего в России и мире. Грош цена всем заказам, авансам и прочим прибылям, если мы проиграем. Все потеряют всё. А теперь предоставляю слово нашему уважаемому Председателю Совета Министров господину Нечволодову, который сможет дать ответы на ваши вопросы.

Премьер встал и, раскрыв папку, начал свой доклад.

— Ваше Величество, господа. Да, действительно, часть заказов отменена или заморожена. Нам приходится делать выбор, поскольку ресурсы казны не безграничны, а возможности российской промышленности ограничены еще больше. Слишком мало у нас заводов, верфей, фабрик, слишком мало железных дорог, паровозов и подвижного состава. Исходя из возможностей, правительство делает выбор и определяет приоритеты, ограничивая трату средств и ресурсов на второстепенные цели. Идет война и наши главные театры военных действий находятся отнюдь не на море. Поэтому принято решение заморозить работу над крупными заказами, ограничившись силами защиты побережья и подводными лодками. Эти классы кораблей не только не будут заморожены, но и заказ на них будет даже увеличен. Что же касается производственных мощностей, которые высвобождаются в результате заморозки постройки крупных кораблей, то у правительства есть множество других неотложных заказов, которыми эти мощности и этих специалистов можно и нужно загрузить. В стране острая нехватка подвижного состава для железных дорог и нам нужно максимально наращивать производство паровозов, вагонов и железнодорожных платформ. Нам нужна вся номенклатура военного снабжения, начиная от тракторов, грузовых автомобилей и гаубиц, заканчивая хлебом, пуговицами и портянками. Проблема только в том, что русская промышленность на данный момент не в состоянии это все производить в достаточных количествах, а по многим позициям у нас вообще отсутствует товарное производство. Но хочу подчеркнуть две вещи. Первое — вне зависимости от войны и мира армия требует перевооружения, насыщения частей орудиями, пулеметами, броневой техникой, аэропланами и всем тем, без чего современная армия немыслима. Поэтому, не стоит беспокоиться насчет того, что с наступлением возможного мира, прекратится военное производство. Мы только в начале процесса модернизации и перевооружения армии. Второе — полученные вами ранее из казны авансы на постройку крупных кораблей будут зачтены в другие военные заказы, которые будут размещаться на ваших предприятиях. Только успевайте их выполнять в нужном количестве и в надлежащем качестве. Но особо хочу коснуться еще одной проблемы — большого количества заказов, которые вы набрали в расчете на авансовые платежи, но которые вы не в состоянии выполнять, в виду перегруженности ваших производственных мощностей. Министерством вооружений сейчас проводится ревизия всех размещенных заказов с целью их более реального распределения исходя из реальных возможностей каждого предприятия. Полученные ранее авансы будут перераспределены под будущие заказы в рамках требуемой Империи номенклатуры продукции. Если у кого-то из присутствующих есть вопросы по этой теме, я готов ответить.

Рябушинский встал и, кашлянув, задал свой вопрос.

— Прошу меня простить, но действия упомянутого вашим высокопревосходительством Министерства вооружений нередко выходят за рамки, дозволенные законом и здравым смыслом. Идет прямое вмешательство в производственный процесс, на предприятиях фактически введена военная администрация, инспекторы Министерства нередко набираются из числа членов Фронтового Братства и Корпуса патриотов, которые порой имеют весьма смутное представление о специфике организации производства. Становится просто невозможно работать!

— Я так понимаю, что речь идет действиях Комиссии по учету производственных мощностей и оптимизации государственных заказов? Да, действительно, на предприятиях нередко имеются незадействованные мощности, простаивающее либо недозагруженное оборудование, часто те или иные заказы оптимальнее было бы разместить на других предприятиях, а имеющиеся мощности на данном предприятии занять иными задачами. Мы считаем, что в условиях войны и в условиях недостаточных производственных мощностей, все оборудование заводов и фабрик Империи должно быть загружено в круглосуточном режиме. Иного мы просто не можем себе позволить.

— Простите, ваше высокопревосходительство, — возразил Рябушинский, — но вы требуете совершенно невозможного! Оборудование не может работать круглосуточно! Ему требуется время на обслуживание, ремонт, другие технические мероприятия. Да и, кроме того, у нас просто нет такого количества квалифицированного персонала. У нас даже рабочих не хватает! Череда мобилизаций практически лишила нас работников!

— Что касается нехватки квалифицированного персонала и работников в целом. Сейчас в армии будет начат процесс частичной демобилизации, за счет увольнения в запас солдат, достигших предельного возраста, отвоевавших свой ценз в условиях боевых действий и прочих категорий, к которым относятся в том числе и солдаты, имеющие высокую квалификацию по специальностям, нужным нашей промышленности. Если у вас есть персональные предпочтения по конкретным специалистам, то подайте их фамилии в Министерство вооружений, если вам нужны просто специалисты требуемых квалификаций, тогда подайте туда же развернутые списки — сколько и каких мастеров вам надо. Уверен, что ведомство господина Маниковского изыщет возможности пойти вам навстречу. Теперь, что касается оборудования. Разумеется, никто не говорит о работе оборудования буквально на износ. Но, насколько мне известно, действительно нередко станки простаивают. Например, вот у вас на АМО простаивает сейчас полтысячи прекрасных американских станков.

— Но, ваше высокопревосходительство! Мы же еще не запустили завод!

— Не принимается, — отрезал тот возражения Рябушинского, — по плану завод уже должен был давать продукцию, а вместо этого вы закупили в Италии готовые узлы и устроили ручную сборку. При этом закупленное дефицитное оборудование простаивает. А это, знаете ли, в условиях войны уже вполне можно квалифицировать, как саботаж. Особенно, если вспомнить ваше личное участие в организации, так называемых, стихийных демонстраций. Сколько грузовиков не было выпущено по этой причине?

— Но, я…

Вмешиваюсь:

— Господа, частности вы сможете обсудить потом. Давайте ближе к главным темам.

— Простите, Государь. — Нечволодов склонил голову. — Возвращаясь к теме военных заказов. Как я уже сказал ранее, изменения в сроках и порядке исполнения военных заказов продиктованы известными обстоятельствами, но это не приведет к отзыву в казну ранее выданных авансов, а все мощности ваших предприятий будут загружены другими заказами, объем которых будет увеличиваться. Теперь относительно золотого обеспечения рубля и, так называемого, золотого стандарта. Как вы знаете, господа, в настоящее время ассигнации не обмениваются на золото ни одной воюющей державой, а золотое обеспечение бумажных денег является сугубо формальным. Тем не менее, если кто знаком с моей монографией "От разорения к достатку", тот знает, что мое отношение к золотому стандарту крайне отрицательное. Для внешней торговли золото, как и иностранные валюты могут покупаться на специальных биржах, а для денежного обращения внутри страны — это крайне вредная мера. Как известно, собственный золотой запас Империи не покрывает весь объем бумажных денег, которые необходимы для обращения, а ежегодная добыча не успевает покрывать рост денежной массы. Скажу больше — в мире нет столько золота, ни в хранилищах, ни в разведанных месторождениях, чтобы покрыть обеспечение всех ассигнаций, которые формально этим самым золотом якобы обеспечиваются. Более того, денежная реформа, проведенная господином Витте, была проведена так, что будь в те времена Высочайший Следственный Комитет, ему бы стоило вплотную заняться этим делом! Установив жесткую привязку "один бумажный рубль обеспечивается золотом в хранилищах на сумму в один рубль" эти реформаторы-вредители загнали Россию в долговую кабалу к той же Франции, что и стало одной из главных причин нынешнего кризиса. Глупо занимать за границей золото для того, чтобы заплатить русскому рабочему русские бумажные деньги за работу, сделанную из русских же материалов! Это просто вредительство, а, скорее всего, это прямая измена и диверсия против государства! И я уверен, что в будущем золотое обеспечение бумажных денег будет отменено повсеместно. Есть множество других путей обеспечения покупательной способности ассигнаций помимо желтого металла, имеющего весьма условную ценность сам по себе. Для внутренних нужд ценность бумажных денег обеспечивается всем достоянием страны, казенным имуществом и государственными заказами по фиксированным ценам, а для внешней торговли, как я уже говорил, достаточно специализированной валютной биржи или услуг внешнеэкономических банков, имеющих право менять рубли на иностранную валюту по установленному курсу.

— Я благодарю вас, Александр Дмитриевич. Думаю, что более предметно вы сможете обсудить это и без моего участия, поскольку время мое сегодня крайне ограничено. Но прежде чем покинуть вас, господа, я хотел бы лично дать ответ на вопросы о земельной реформе и заигрывании с толпой, как выразился господин Второв. Начну с земли. Несколько дней назад состоялась встреча главы Нашего правительства с крупнейшими землевладельцами страны. Крупными собственниками было высказано множество предложений, но, к моему разочарованию, в подавляющем большинстве случаев, все они сводились к способам отмены заявленной земельной реформы или же ее полного выхолащивания. В этой связи я вынужден констатировать, что очень многие живут в мире, который полностью оторван от реальности. Жить в мире иллюзий, быть может, приятно, но крайне опасно для здоровья. Реформа не может быть ни отменена, ни отложена, ни носить сугубо декоративный характер. И вопрос тут не в моих желаниях, равно как и не в желаниях землевладельцев, а в том, что мы на пороге всеобщей катастрофы. Десятилетиями зерно было основой нашего экспорта при постоянной нехватке продовольствия внутри страны. Десятки миллионов крестьян либо не имели земли, либо имели мизерный участок, не имея при этом практически никаких сельскохозяйственных орудий и лошадей. И все это на фоне стремительного роста численности населения в стране. Реформа правительства Столыпина не решила земельный вопрос, а во многом лишь усугубила его. Половинчатость реформ и желание угодить крупным землевладельцам привели к тому, что недовольство и напряжение в обществе растут с каждым днем, а ожидание земельного передела стало основным вопросом в деревнях. Если до войны мы еще имели поле для маневра, то война поставила вопрос ребром. Многие миллионы недовольных крестьян сейчас вырваны из привычной рутинной обстановки, у них было время подумать, есть в руках оружие и, самое главное, они привыкли убивать и философски смотрят на смерть. Если государство не даст им ожидаемое, то они возьмут это сами. Настроения в армии, скажу прямо, самые нехорошие на сей счет. А это значит, что мы должны с вами не думать над тем, как реформу отменить, а всеми силами стараться ее успеть провести. Запомните, господа — либо мы сейчас проводим земельный передел, что называется, сверху, в виде земельной реформы, регулируя и, где возможно, смягчая процесс, либо же передел земли будет проведен снизу, самым явочным порядком, вылившись в тот самый бунт, который так метко описал господин Пушкин. Но в этом случае в России не станет ни меня, ни вас. И хорошо, если кому-то удастся при этом добежать до границы, ибо те, кто думает, что революция чинно и благородно трансформируется в буржуазную республику, просто живут в придуманном мире и совершенно не знают Россию и ее народ. Поэтому, господа, альтернативы переделу земли нет и реформа будет проведена быстро и самым решительным образом.

Обвожу взглядом присутствующих.

— На этом, господа, я оставлю вас. Продолжайте вашу работу с господином Нечволодовым и профильными министрами его правительства. Я надеюсь на то, что вы искренне включитесь в битву за Россию и мы вместе ее выиграем. Мы с вами теперь будем встречаться регулярно. Но я напоминаю — приглашение участвовать в Экономическом Совете при Императоре не делает никого ненаказуемым. Я готов многое прощать и на многое закрывать глаза, но только тем, кто приносит реальную большую пользу России и нашей исторической миссии. Те же, кто по обыкновению станет играть в местечковые игры, пытаясь обмануть Империю или будет покушаться на государственный строй, с теми у нас будет разговор короткий. Господа…

Я встаю и остальные поднимаются с мест, склоняя головы…

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. ОВАЛЬНЫЙ ЗАЛ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

— Дверь закрой!

Адъютант ойкнул и быстро ретировался, а я разразился цветастой площадной бранью в адрес закрытой двери. Распустились тут без меня! Чистюли, мля! Разбаловал вас братец! Зажрались тут на казенных харчах! Как фронду тут устраивать, так все мастера! В очереди стоят! А как отвечать перед державой, так честь им, видите ли препятствует! Будете у меня солому жрать! Законопатю нафиг! Строем ходить будете, царское отродье!

Уже остывая прошелся по огромному кабинету и, как всегда, остановился у окна. Ну, вот что за фигня! Как мог Коля2 такое допустить, а? Царь повелевает, а они начинают своим игнором смачно поплевывать ему прямо в лицо! Мол, извини, царь-братец, ты, конечно, отец родной, но, понимаешь, тут такие обстроятельства… Кто там говорил про тиранию самодержавия? Да, как бы не так! Как там обвиняли Николая? Мол, Царь хозяин своего слова — хочет даст, а хочет заберет? Да фигвам! Повелось именно так, что Царь повелел, а видя, что никто повеление не исполняет, забирает его от греха подальше или делает вид, что ничего не было!

Да, рыба гниет с головы! Вот возьмем, к примеру, меня, ну, в смысле, моего прадеда. Император запретил родному брату (на секундочку — второму человеку в очереди на Престол) жениться на "интриганке и разведенке"? Даже кары обещал? Даже слежку поставил? А пофиг! Взял, женился за границей, уйдя от слежки (так уж следили?). Возрадуйся братец! Ну, и что ты сделал, брат? Огорчился? Очень огорчился? Даже Высочайше изволил гневаться? И даже запретил возвращаться в Россию и арестовал имущество? И что? Как это отразилось на евреях, в смысле, на Великих Князьях? А никак! Прадед жил припеваючи, ездил по заграницам, устраивал приемы, ходил в гости и, вообще, прекрасно себя чувствовал. Благо, у каждого члена Императорской Фамилии были свои счета за бугром, к которым мой чудный братец не имел никакого отношения. Ну, а как-иначе-то? Если член Императорской Фамилии ежегодно получает из казны десятки и сотни тысяч рублей, то логично ведь предположить, что он будет их скирдовать-таки, причем, как правило, вне доступа царственного суверена!

Вот и сейчас Сандро мне тут пытался фигвамы рисовать, мол, звыняй, братец, но и ты пойми, никак я не могу преступить слово, даденное мной при вступлении в масонскую ложу, мол, верен я тебе и все такое, радуйся, но отрекаться от масонской клятвы не буду, ибо невместно сие, я слово чести давал и все такое прочее. Хошь, на слово верь, что завязал с этим непотребством, хошь в отставку подам, и даже вполне себе готов "отстрадать и искупить", и как всегда, в Крыму и непременно где-нибудь в имении Ай-Тодор, дабы иметь возможность в минуты искупления тешить свои взоры видом на Ласточкино Гнездо и глади морские…

Пришлось мне уважаемого дядю и драгоценного зятя ставить на место. Жёстко так ставить, с оттягом, так сказать, фактически сведя выбор к фразе:

— На Болотную ты сегодня отправишься, а на трибуну или на плаху выбирать тебе.

Ну, и что бы вы думали? Подписал и отправился! Возможно, я нажил себе еще одного врага. Возможно, чувак будет держать фигу в кармане, но открытого неповиновения моим повелениям я не допущу. Особенно со стороны драгоценнейшей родни, будь она неладна!

Так что военного министра надо менять. И братца евойного с главнокомандования Московским военным округом нужно освобождать, тем более что тот лишь временно исполняет должность главкома. Да и сам он прям шибко просится. Вот пусть и возвращается в свои генерал-инспекторы артиллерии. Дело он знает, пусть и рулит себе.

На должность же главкома МВО нужно кого-то из опальных генералов назначить, чтобы человек своим возвращением и возвышением был обязан лично мне, и без меня был бы обречен. Продолжим опыт генерала Бонч-Бруевича. Не гоже столичный округ выпускать из-под плотного отеческо-императорского контроля. Вот генерал Ренненкамф чем плох? Обижен, в опале, хотя весьма и весьма… Тем более что генерала бывшего, который Рузский, повесят сегодня. Чем не торжество справедливости, а?

И пора, ох, пора весь этот великокняжеский гадюшник отодвигать от любых силовых рычагов. Нужно двигать амбициозных генералов и полковников, нужно создавать не просто новую элиту, а именно мою элиту, верную персонально мне и готовую впитывать все новые веяния и чаяния Моего Императорского Величества, коих у меня будет предостаточно. И начну я с Гвардии, формируя ее заново на базе формальных запасных полков. Новые инициативные командиры, новая структура, новые штаты. Пока официальные полки Лейб-Гвардии будут расходовать свой состав на полях сражений (а я позабочусь об их задействовании во всех крупных сражениях) в тылу будет формироваться новая Гвардия. Моя Гвардия. Равно как будет формироваться новое дворянство, чему должен послужить новый закон о Служении Империи.

Это был серьезнейший вопрос и серьезнейший вызов для всего моего царствования. Может показаться странным, что я затеял такое потрясание основ Империи именно в момент острейшего политического и государственного кризиса, но боюсь в более спокойное время я вообще бы не сумел переучредить эти самые основы. Причем именно разразившийся кризис дал возможность грохнуть об пол старое и по сути начать все с чистого листа, открывая дорогу в будущее. Скажу больше, само принятие новой Конституции и нового закона о выборах я считал производным именно от этого "Закона о Служении Империи". Закон сей пришлось буквально протаскивать через Госдуму, пришлось, что называется, танцевать танцы с бубном, задействовать тонны компромата, оглашать угрозы, буквально приставлять наганы к упрямым головам, а, вместе с тем, и щедро сулить всевозможные плюшки за послушно поднятые во время голосования руки. Но дело того стоило, поскольку в России через этот закон фактически происходила революция.

Чего стоила только одна преамбула, в которой цветасто и смачно Империя объявлялась высшей формой организации народа, ставящего своей целью построение общества всеобщей справедливости, благосостояния и Освобождения, а в самом тексте несколько раз употреблялся оборот "Народная Империя". Интересы народа в целом объявлялись определяющими, общественное ставилось выше личного, а служение обществу через Служение Империи объявлялось высшим благом. В общем, прекрасный набор красивых штампов и возвышенных оборотов, столь любимых толпой, и призванных сделать невозможным открытое противление заинтересованных лиц. А противиться было чему!

Теперь, фактически, каждый дворянин был обязан подтвердить свои права Служением, а не просто фактом рождения. И если тех, кто выслуживал личное дворянство изменения коснулись не так чтобы сильно и в худшую сторону, то вот потомственных дворян ударило весьма знатно. Ведь отныне любой дворянин, вне зависимости от пола и прочих моментов, должен был служить Империи. Отказ от Служения автоматически лишал дворянского достоинства. В свою очередь, Закон открывал доступ "во дворянство" широким массам моих подданных, создавая таким образом социальные лифты в государстве, превращая дворянство из, во многом, замкнутой касты расслабленных особей (кои особенно часто встречались среди потомственного дворянства) в сообщество активных индивидуумов, где каждый должен был лично доказывать свои права на титул и привилегии.

Новая система решительным образом трансформировала самою суть дворянства, возводя на пьедестал идею Служения, Служения общественным интересам, Служения будущему, Служения Империи, как символу и выразителю народного единства. Менялась сама идея и суть дворянства, превращая его из закрытой привилегированной группы эксплуататоров людей и ресурсов в постоянно обновляющийся слой элиты, дорога в который открыта каждому, но и вылететь из которого проще простого.

Ох, как они скрипели зубами! Особенно депутаты Госдумы, торгуясь до последнего, даже под угрозой прогулки на Болотную! Пришлось идти на некоторые уступки, включив в "Перечень трудов во имя Служения" в том числе и годы работы в качестве народного избранника. Впрочем, и тут был определенный подвох, ведь теперь, для того чтобы иметь право быть избранным хотя бы в местные органы самоуправления, нужно было отдать Служению не менее пяти лет, то есть, фактически, попасть в органы самоуправления, не говоря уж об уровне Госдумы, без ценза Служения стало невозможным. Будь ты самым-разсамым жирным котом, лично стать депутатом ты не сможешь, если не имеешь в биографии отметки о том, что отдал Служению столько-то лет своей жизни. Причем, требование пяти лет ценза было только для местных органов самоуправления, а для общеимперского уровня требовалось уже десять.

Стоит ли упоминать о том, что для получения личного дворянства требовалось отдать Служению десять лет? Причем, абсолютно неважно на каком поприще, ведь в "Перечне", утверждаемом мной лично и регулярно, были и учителя, и медицинские работники, и инженеры, и конструкторы, и агрономы, и служащие Минспаса и Минвооружений, члены Корпуса Служения, в который сегодня был преобразован Корпус патриотов, и персонал Министерства транспорта, и даже квалифицированные рабочие оговоренных в "Перечне" казённых предприятий. И, конечно же, военные чины и государственные чиновники, как без них. В общем, все те, кто своим трудом воплощал все то, что являет собой Служение в самом что ни на есть прямом и незамутненном виде. Собственно, любая деятельность, жизненно и стратегически необходимая Империи была разновидностью Служения. Добавьте к этому исследователей, путешественников, учёных и прочих подвижников, которые либо получили Высочайшее одобрение на деятельность, либо были удостоены государственных наград по итогам своих трудов, и вы получите картину тех масштабных преобразований, которые я развернул, ведь в результате массам был открыт прямой путь в дворянство моей Империи!

Да что там говорить, если в зачёт стажа Служения шли даже годы учебы в военных, медицинских, технических, сельскохозяйственных и прочих учебных заведениях, список которых, опять же, оговаривался в том самом "Перечне". Разумеется, я заложил возможность гибко адаптировать систему к насущным потребностям Империи, во-первых, ежегодно утверждая новый "Перечень", а, во-вторых, утверждая, так сказать, коэффициенты, "боевые", "северные" и прочие надбавки за вредность. Таким образом я легко мог поднять ценность определенных видов и родов Служения, устанавливая "жирные" коэффициенты, к примеру, за военную службу, за участие в боевых действиях, за борьбу с пандемией испанки, за учебу на факультете какой-нибудь нефтехимии, или, например, за участие в строительстве какого-нибудь Днепрогэса, при которых год определенного вида Служения засчитывался за полтора, или за два, а, может, даже и за три года ценза.

И, повторюсь, без Служения нет дворянства. А посему, каждый мой подданный голубых кровей обязан был отдать Служению многие годы и этой участи не был избавлен никто, включая женщин (у нас ведь равноправие, не так ли?). Так что ценз Служения для личного дворянства в десять лет и сорок лет для потомственного, был неотвратим для всех, кто претендовал на дворянство. Правда были нюансы, обеспечивающие достаточно лояльное отношение Империи к своим дворянам. Так для подтверждения прав на наследование титула "достаточно" было отслужить "всего" двадцать лет. Правда, подтвердив титул, дворянин и подтверждал свою "привилегию" служить Империи еще двадцать лет. Ну, а для личного дворянства, как я уже упоминал, достаточно было отслужить десять плюс еще десять. И все — волен делать что хочешь, наслаждаясь плюшками и привилегиями дворянства, к которым, кстати, относилось довольно многое. Например, дворяне не платили налогов с личных доходов и имели ряд других плюшек. Плюс, только те, кто отслужил Империи не менее пяти лет, мог претендовать на чин в государственной гражданской службе.

Более того, следует упомянуть об ещё одном моменте. За каждого ребенка (своего или приемного), достигшего 18 летнего возраста, родителям теперь будет засчитываться год в стаж Служения, а если родители до этого отслужили Империи не менее пяти лет, то засчитываются по два года, а дворянам и вовсе по три. Причем, дворянки и тут имели привилегии, получив возможность не служить на время "декретного отпуска", который я в этом времени планировал назвать "царским".

И пусть, так сказать, "детский стаж" не давал прав на получение дворянства или права избираться органы власти или местного самоуправления, но он все же давал права на пенсию за каждый год такого стажа. Вообще, у меня не было планов платить пенсию по возрасту поголовно всем подданным, пусть этим занимаются негосударственные пенсионные фонды. Я же собирался платить только за Служение Империи, в том числе стимулируя рождаемость. Причем, речь идёт не о выплатах по факту рождения ребенка (которые не исключались), а именно о пенсиях по факту достижения детьми совершеннолетия. Во-первых, это должно было стать дополнительным стимулом для развития медицины, ведь моей Империи нужны молодые работоспособные подданные, а не умершие через одного дети, а, во-вторых, экономический успех государства во многом базируется на большом количестве платежеспособных потребителей. И прежде чем говорить о платежеспособности и прочих ёмкостях рынка, нужно позаботиться о росте числа производителей благ, которые одновременно и потребители оных. В общем, нюансов много, не буду тут растекаться по древу.

Кстати, а ведь забыл я упомянуть, что с сегодняшнего дня новые понятия шли на смену всем этим "вашим благородиям" и прочие "превосходительствам"? Нет, они не отменялись, они, как и прежние дворянские обращения просто отходили на второй план. Теперь ко всем дворянам Империи, включая меня самого, ко всем военным, гражданским и, вообще, всем, кто, так или иначе, состоял на службе Империи, было лишь одно единое обращение — Ваше Служение.

* * *

МОСКВА. БОЛОТНАЯ ПЛОЩАДЬ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

Человек на трибуне приложил руку к сердцу и склонил голову в русском поклоне.

— Честь в Служении!

— На благо Отчизны! — ответили ему в толпе и многие в ответ так же степенно склонили головы.

Иван лишь подивился тому, как радостно было подхвачено толпой на Болотной площади новое приветствие, лишь сегодня впервые прозвучавшее в Высочайшем Манифесте, и следом за тем подхваченное Государственной Думой, в ее практически единогласном голосовании за новый "Закон о Служении Империи". Голосовании воистину историческом. Во всяком случае именно так их инструктировали сегодня на курсах ораторов, для того, чтобы он и такие как он, несли слово в массы, разъясняя тем, кто не разобрался, убеждая сомневающихся и обезоруживая противников. И, разумеется, он должен был уметь рассказать о том, что видел сам.

Разумеется, как отвечать-поклониться и руку к сердцу приложить, их сегодня особо учили, как и многих членов Корпуса Служения, которых тут сейчас было немало. Но ответствовали и кланялись не только члены Корпуса, но и многие из простых москвичей, собранных тут на площади. Да и чему дивиться-то, если это был обычный и исконно народный обычай, который был лишь подмечен и возвеличен самим Государем Императором, что лишь придавало этому особый сакральный смысл. И пусть пока Знамена Служения пока не реяли над площадью, ибо невместно начинать святое дело с крови, но Знамена шились чуть ли ни по всей Империи и Иван это знал совершенно точно.

Меж тем, Великий Князь Александр Михайлович клеймил изменников, призывал всех верных подданных сплотиться вокруг священной Особы Его Императорского Величества, особо и покаянно каялся в своем личном грехе членства в масонской ложе, куда он вступил по недомыслию своему, прельстившись блеском Парижа и Лондона. Но вот теперь отрекается он от членства в ложе и отметает измену Особе Его Императорского Величества и народу российскому во имя великого Служения, и призывает всех оступившихся немедленно последовать его примеру.

За Великим Князем на трибуну выходили другие знатные и могущественные люди, и каждый из них начинал речь с поклона обществу и со слов нового приветствия:

— Честь в Служении!

А потом начинал каяться. Каяться и призывать кары на головы изменников, косясь в сторону. А посмотреть там было на что.

На длинном эшафоте стояли бывшие. Бывшие Великие Князья, бывшие депутаты Госдумы, бывшие, князья и графы, бывшие генералы, бывшие светские львы, бывшие члены блестящего общества и носителяи знатнейших и просто известных фамилий. Владимировичи полным великокняжеским составом, Родзянко, Гучков, Милюков, Шульгин, Черносвитов, Дмитрюков, Басаков, Львовы один и второй, Еникеев, Карташев, Бородин, Пешехонов, Сазонов… Рузский, Данилов, Саввич, Крымов, Богаевский, Беляев, Хабалов, Войейков… Коновалов, Смирнов, Терещенко, Панина… Имена, фамилии, строки в списках для оглашения приговора.

И вот огласили сам приговор, встреченный толпой со вздохом, переходящим в ликование.

Смертная казнь через повешенье. Женщинам Государь милостиво заменил казнь на пожизненную ссылку в Сибирь, а все прошения мужчин о помиловании, за исключением прошения, помогавшего следствию и приговоренного лишь к каторге, мистера Рейли, были отклонены. Все осужденные были лишены титулов, чинов, наград, а все их имущество отошло казне.

Иван смотрел во все глаза и запоминал все происходящее. Разумеется, здесь присутствуют множество репортеров и озабоченных людей с киноаппаратами, которые понесут весть в массы, но все же живой рассказ очевидца всегда был более значимым, чем сухие строки в газете. Об этом Иван Никитин теперь знал не понаслышке.

Иван смотрел во все глаза и лишь диву дивился, глядя на то, как, под восторженный рев толпы, дергаются на веревках казнимые. Дивился, да так дивился, что мороз по коже от осознания того, каким чудом он лишь скользнул по тропе измены Государю, отделавшись лишь, как говорят, легким испугом.

Вероятно, есть где-то там, на небе, у него свой ангел-хранитель, который вытащил его из всех передряг и направил на путь истинный. А может ангел этот явился на грешную землю в образе отца-благодетеля полковника Слащева. Ведь подумать только, еще двадцать дней назад он, Иван Никитин, участвовал в мятеже, да не просто участвовал, а лично брал штурмом Зимний дворец, пытаясь свергнуть самого Государя Императора. И вот, прошло двадцать дней, и он теперь смотрит, как вешают организаторов того мятежа, а сам при этом не только жив и здоров, не только не в узилище, но сам готов порвать на части всех врагов Государевых.

Но, видимо, именно небесный ангел подтолкнул его тогда в спину, когда он шагнул из строя вперед, вызвавшись "идти искупать" в команду полковника Слащева. Что ж, именно полковник подбил их тогда на мятеж, но и именно он лично пошел к Государю с покаянной головой. А покаянную голову, как в народе говорят, и топор не сечет. Проявил Государь милость, даровав им всем возможность искупить. Кому на фронте, а кому, как Ивану, и в особом 777-м запасном пехотном полку полковника Слащева.

Впрочем, "запасным" этот новый полк считался лишь для чужого ока и уха, поскольку ничего "запасного" в нем не было — это-то Иван понял практически сразу, по прибытию. Тихий и древний городок Данков Рязанской губернии вряд ли слишком интересовал иностранных шпионов, но все же внешне лагерь 777-го запасного пехотного полка выглядел именно "запасным". А вот внутренне…

Внутренне в "Трех топорах" было все совершенно иначе! Начиная с офицерского состава, который сплошь состоял из закаленных в боях ветеранов из еще той, кадровой армии. Причем каждый из них имел боевые награды, а многие были и Георгиевскими кавалерами. Да и нижние чины все больше прибывали из числа пластунов-казаков, да из ударников Действующей армии. Во всяком случае, на их фоне, товарищи Ивана по Лейб-Гвардии Финляндскому запасному полку, которые так же, как и он, записались "искупать", смотрелись очень бледно. Да, оно и понятно, как вчерашним сиволапым мужикам тягаться с прошедшими войну ветеранами, да еще и лучшими из них? Но даже на фоне своих запасников-финляндцев Иван смотрелся совсем уж белой вороной, исправно приходя последним на всех испытаниях и марш-бросках. Да так приходил, что полковник Слащев лишь морщился словно от зубной боли, глядя на его нескладные потуги.

В конце концов вызвал его полковник, да и сказал горестно:

— Вот что, Никитин, смотрю я на тебя, да прям сердце кровью обливается!

И тут Иван возьми, да ляпни:

— От жалости, ваше высокоблагородие?

Тут усмехнулся и ответил:

— От жалости, это ты верно заметил. От жалости к Руси-матушке, к Отечеству нашему, которое до такого состояния дошла, что таких вот, как ты, в солдаты записывает, да еще не просто в солдаты, да еще и в Лейб-Гвардию! Герои прошлого в гробу переворачиваются, глядя на таких вот, прости Господи, гвардейцев! Солдат из тебя, Никитин, как из дерьма пуля! В общем, не годишься ты, Иван, для "Трех топоров", буду я тебя переводить в другую часть.

— А куда, ваше высокоблагородие? — упав духом, спросил Иван.

Хоть и понимал он, что "Три топора" не для него, но все равно жаль покидать полк, нравилось ему здесь, несмотря на все тяготы службы, чувствовалось, что серьезная это часть, с большим будущим.

— Ну, уж точно не на фронт. Толку тебя отправлять на фронт? — Слащев покачал головой. — Ты и сам глупо погибнешь, и многие товарищи вокруг тебя из-за твоей глупости погибнут. Нет, Никитин, фронт не для тебя. Вернее, определяю я тебя на иной фронт. Хоть ты и хилый, но язык у тебя подвешен, балагурить и сказывать умеешь, солдаты толпами вокруг тебя собираются, когда ты им очередные байки заливаешь, да и память у тебя прямо на зависть любому, так что применим мы тебя в другом качестве. Поедешь в Москву к полковнику Вязигину в Корпус Патриотов, будешь обучаться на курсах. Будешь учиться политику Государя и дело Освобождения разъяснять в народе.

Что ж, вот и закончилась казнь, и этот самый народ потянулся с Болотной площади. Шел в толпе и Иван. Уже неделя, как он в Первопрестольной. И вот уже неделю занимается он на курсах, где все не так. Вообще, Ивану везло в последнее время на совершенно необычные места. То "Три топора", то теперь вот курсы эти, на которых все казалось Ивану чудным и необыкновенным. Начиная с полковника Вязигина, который в миру оказался университетским профессором, да еще и директором Департамента информации Его Императорского Величества, заканчивая отцом Сергием, который помимо Закона Божьего, учит их риторике, умению отвечать на каверзные вопросы или уходить от нежелательного ответа. Среди преподавателей были совершенно разные люди, которых собрали, явно руководствуясь исключительно практическими соображениями, без почтения к каким-либо устоявшимся правилам и нормам приличия. Тут были и успешный приказчик, и репортер РОСТА, и даже личный камердинер Государя. Науку они преподавали совершенно необычно, да так, что Иван только диву давался.

Курс ораторского мастерства и риторика, идеи Освобождения, Великое Служение, положения основных готовящихся законов и прочее, прочее, прочее…

Их учили говорить. Их учили думать. Десять-двенадцать часов в день. Их учили, но не просто учили, каждый их день включал в себя практику. Практику, тренирующую память, практику, тренирующую сообразительность в сложных ситуациях, практику, обучающую вести себя в толпе и вести толпу за собой. Они были лишь в начале пути, но Иван уже мог себе представить величие конечной цели.

И слушая, как в толпе вокруг него возбужденно обсуждают не столько только что произошедшую казнь, сколько заявленную сегодня идею Служения, слушая с каким восторгом говорят об этом люди разных сословий, слушая их воинственные возгласы в ответ на вопли мальчишек-газетчиков, Иван понимал, что все вокруг не просто, их курс лишь часть чего-то огромного и его учителя имеют к происходящему вокруг самое прямое отношение. И что ему, Ивану, повезло оказаться рядом с теми, кто стоит у истоков того, что меняет Россию, того, что стремительно двинет Империю ввысь.

* * *

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. АНДРЕЕВСКИЙ ЗАЛ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.

В тронном зале яблоку негде упасть. Массовый психоз на улицах не мог не передаться присутствующим, да и сцена на Болотной явно способствовала понимаю происходящих процессов и цене их нелояльности в данный исторический момент.

Понятно, что истерия не возникла спонтанно и была во многом срежиссирована ведомствами господ Суворина, Глобачева, Курлова и Вязигина, но эффект ее, скажу я вам, пока превосходил все мыслимые мои ожидания. Разумеется, тут не могли не сработать наработки, которые я невольно притащил с собой из третьего тысячелетия, но пластичность сознания общества 1917 года поражала даже меня. Все ж таки, любой самый расзомбированный зритель двадцать первого века, вольно или невольно, но научился фильтровать информацию. А аборигены нынешнего (для меня) времени, были куда наивнее, чем даже советские зрители, смотревшие программу "Время". Ну, куда было со мной тягаться местным оппозиционным пропагандонам, если на моей стороне были все ресурсы властной машины, опыт последующих ста лет, в ходе которых промывка мозгов достигла эпического уровня, да еще и полное отсутствие тормозов и косности с моей стороны? Плюсом к этому была та стремительность, с которой я осуществлял нагнетание истерии, меняя повод за поводом, наращивая остроту сюжета и неожиданность поворотов… Ну, о чем тут говорить, если местная публика не видела даже обыкновенных мыльных опер моего времени?

Нет, они не были глупыми, вовсе нет. Но на моей стороне были не только технологии будущего, но и понимание происходящих процессов, всех этих игр вокруг трона, международных интриг, комплексов неполноценности и зашоренности элит, религиозных противоречий, включая все эти проблемы со старообрядцами всех разновидностей, евреев, мусульман, всей этой восторженности и глупости интеллигентской тусовки, всех высокосветских бредней и предрассудков, тяги мужика к земле, стремлений рабочего и прочее, прочее, прочее…

В этом плане я был куда в лучшем положении, чем были правители этой эпохи, включая всех революционных вождей вместе взятых. Ведь, как бы они ни были готовы идти до конца, они оставались лишь продуктом своего времени, во многом лишь неисправимыми романтиками, пусть готовыми пролить реки крови, но, все же, не знающими итога своих усилий. И пусть я не знаю итога собственных усилий, но итоги деятельности окружающих меня людей и идей я знаю очень хорошо.

И вот, сегодня, наступил апофеоз. То, что было сложно себе вообразить еще месяц назад, вдруг стало свершившимся фактом — война фактически приостановлена, нация в единении мобилизована вокруг трона, а те, кто еще в условном "вчера" был на вершине модных трендов, либо висят сейчас, качаясь на ветру Болотной, либо прячутся от погромного греха подальше, либо с ужасом ждут ночи, ожидая автомобили ведомства господина Батюшина под своими окнами, либо стоят сейчас передо мной в этом набитом высшим светом зале.

— Честь в Служении!

Кланяюсь я им.

— На благо Отчизны!

В полном единении отвечает зал. И кланяется. Мне.

* * *

ПАРИЖ. 27 марта (9 апреля) 1917 года.

Улицы французской столицы бесновались. Патриотический угар царил на площадях и в подворотнях. Газеты расхватывались и с восторгом читались. Прочитанные новости горячо обсуждались и радостно пересказывались друг другу.

Ведь было чему радоваться! Доблестные франко-британские войска вчера перешли в долгожданное наступление и газеты, а за ними и общественность, в едином порыве утверждали, что час Победы уже близок. Вести с фронта не могли не радовать и не наполнять восторгом сердца истинных патриотов, к коим относили себя большинство толпящихся на площадях и улицах Парижа.

Еще бы! Успех обозначился на многих участках фронта. Так британским войскам, при поддержке трех танков, удалось сходу прорвать оборону германцев и взять деревню Монши! В первый же день наступления союзным войскам удалось прорвать первую линию немецкой обороны! Газеты захлебывались восторгом. Победа виделась с их страниц такой близкой и очевидной, что многие были с этим категорически согласны. Тем постыднее было предательство русских, которые посмели предать своих союзников, сговорившись с проклятыми бошами и ударив в спину доблестных французов! Именно они, как утверждали газеты, были виновны в том, что успех наступления не был столь значительным в первый же день. Ведь именно русские, во-первых, позорно отказались от своих обязательств и не приняли участие в наступлении, именно русские, что во-вторых, ударили в спину французским войскам, надеясь прорвать линию обороны и пропустить, тем самым, германцев в тыл армиям Антанты, и, наконец, именно действия России вынудили французское главное командование снять много войск для подавления предательства русских, и именно этих войск не хватило великому Нивелю для решительного успеха в первый же день. Но зря надеются русские и немцы! Франция и Антанта победят в этой войне!

Урядный отложил газеты и позволил себе отпить чашечку кофе. Никак он не мог привыкнуть к этому барскому напитку, но о его предпочтениях сейчас никто не спрашивал. Ибо был он сейчас не зауряд-прапорщиком Русской Императорской армии, а подданным Сербии господином Радованном Благоевичем, эмигрантом и беженцем от оккупации его родного края, вынужденного по болезни пережидать лихую годину на чужбине, помогая Отчизне всем, чем только возможно.

А уж помогал он, действительно, всем чем возможно. Одних только саквояжей с деньгами сколько было занесено в разные адреса! А сколько записок было передано заинтересованным лицам! Причем, многие из этих бумажек знающему человеку могли сказать куда больше, чем случайному читателю, ведь зная шифр и значение отдельных слов или символов, можно было найти очень много всякого интересного. Тайники, например. Как вариант, с деньгами. Или оружием. Или с компроматом. На тебя или кого-то еще. Всякие чудеса может передать обыкновенная записка.

И вспомнилось Урядному с недавних пор любимое изречения господина Мостовского о том, что осел, груженый золотом, способен взять город. Отхлебнув кофе, смотрел Урядный вдаль поверх крыш, туда, где раскинулся за пеленой печного дыма город Париж.

* * *

МОСКВА. ГДЕ-ТО ПОД ЗЕМЛЕЙ. 27 марта (9 апреля) 1917 года.

Обвал обрушился внезапно, похоронив под обломками кирпичей нескольких арестантов. Андрей Попов и сам не мог объяснить то, каким именно чудом он успел выскочить из-под начавшегося завала. Благо чугунный шар, прикованный к ноге, был позади, а ведь Андрей только-только собирался перенести его на пять шагов вперед.

И вот теперь он сидел, прислонившись к старинной кирпичной кладке, и судорожно дышал, стараясь быстрее прийти в себя. Да, это не запасной Финляндский полк, шуток тут не понимали. Они, как приговоренные к казни, имели тут прав меньше, чем бегавшие под ногами крысы. И лишь то, насколько успешно они выполняли задания, могло отложить казнь. Причем, никакой виселицы или расстрела им не полагалось, их просто могли пристрелить, как собаку. Как говаривал капитан Мещерский, по документам их давно уже расстреляли, как дезертиров.

На самом деле, нужно было бы радоваться, что и в самом деле не расстреляли, ведь в действительности, Андрей попался именно как дезертир, причем по-глупому так попался, да еще и застрелив при этом кого-то из патруля. И, конечно же, хватило глупости дать взять себя живым. Впрочем, в тот момент Попов не знал об ужесточении кары для дезертиров, а тут на тебе — смертная казнь. Как альтернатива — служба в 13-м особом инженерно-строительном батальоне, где жив он будет ровно столько, насколько будет послушен и полезен для государства. Вот что ему оставалось делать?

Эх, знал бы чем закончится, лучше бы на фронт отправился искупать, ведь за измену их и не казнили вроде. Подумаешь, запасной Финляндский полк отправили "искупать" на фронт, так ведь, вроде как, война в затишье перешла, наступлений вроде и не предвидится пока, а там, Бог даст, может и уладится как-то. Так нет же, не пошел Андрей на фронт, гонор, вольницу свою решил показать. Ну, и где эта вольница? Каторжные цепи да гиря на ногах, вот и вся вольница.

— Пошто разлегся! Марш разбирать завал!

Попов содрогнулся от крика, смешавшегося с лаем разъяренной собаки, которая рвалась с поводка, пытаясь ухватить его хотя бы за пятку. Поспешно подтянув ноги, Андрей двинулся в сторону кирпичного завала, из-под которого торчали ноги менее везучего арестанта.

Обломки сгружались в носилки, которые подносили арестанты из числа ослабевших и не годных к тяжелому труду. И тут Попов услышал сказанное тихо и сквозь зубы одним из арестантов:

— Ночью не спи. Разговор имеется.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. ОВАЛЬНЫЙ ЗАЛ. 28 марта (10 апреля) 1917 года.

— Что ж, княгиня, признаюсь, я тронут вашим искренним порывом. Действительно, прекрасные дамы нашего Отечества все еще не в полной мере могут проявить себя, слишком велики предрассудки и косность многих представителей старого поколения. Верю, что именно "Закон о Служении" во многом исправит эту безобразную ситуацию. Я сегодня же подпишу повеление, дозволяющее женщинам служить в воздушном флоте, да и, вообще, в боевых частях. То, что раньше было исключением, не должно более быть чем-то неординарным. Когда прекрасная дама берет в руки управление стремительным аэропланом, что может быть прекраснее? Настоящие девы-воительницы, которые явились нам из сказаний, в этом нет никакого сомнения.

— О, Ваше Императорское Величество!

Княгиня Долгорукова захлебнулась в верноподданническом восторге.

— Нет, сударыня, нет. Обращайтесь ко мне Ваше Служение, прошу вас.

— Ваше Служение!

Княгиня чуть в обморок не упала от восторга. Что ж, скромность иногда украшает, не так ли?

— Итак, решено! Я сегодня же подпишу все полагающиеся случаю бумаги и завтра же в газетах выйдет мое повеление об уравнении женщин во всех правах.

— Ваше Служение!

— Ступайте, княгиня, и ни о чем не беспокойтесь. Империя и Император вас всецело поддерживают в этом деле. Честь в Служении!

— На благо Отчизны!

Окрыленная Долгорукова покинула мой кабинет, дабы нести в высокосветские массы свой неописуемый восторг от меня такого… эм… ну, в общем, от меня такого. А я же пока позволил себе устало откинуться в кресле.

Что ж, вести с Западного фронта заставляют беспокоиться. С одной стороны, все, вроде как, и по плану, дальше второй линии обороны союзникам нигде прорваться не удалось, но, с другой стороны, Британии и, в особенности, Франции, пока удается поддерживать в массах некий щенячий восторг, умело фильтруя информацию, и драконовской цензурой не позволяя плохим вестям с фронта смущать почтенную публику. Благо Мостовский и граф Игнатьев сумели наладить взаимовыгодное взаимодействие с прессой нейтральных стран, в первую очередь, американской. Нет, не буду умолять заслуги господ Суворина и Проппера, но в первую очередь именно граф Игнатьев и лишенный (не без моего участия) всяких комплексов капитан Мостовский, сумели порезвиться во Франции на всю катушку, привлекая все мыслимые и ранее не мыслимые средства и способы влияния на ситуацию и общественное мнение.

Ну и что же, что русское посольство в Париже окружено и у Мостовского нет возможности его покинуть? Это было понятно изначально и меры соответствующего характера были приняты заранее. Вопрос лишь в том, чтобы отлаженные ранее неофициальные связи продолжали эффективно работать, а так, я получал через Суворина и его "подчиненного" и "ушедшего в отставку по состоянию здоровья" полковника Вандама, руководившего неофициальной "газетной" внешней разведкой, сведений никак не меньше, чем через военную разведку или тот же МИД.

К тому же, сам граф Игнатьев благополучно растворился в лабиринтах Парижа и уже несколько дней как перешел на нелегальное положение. А учитывая доступ к какому объему средств ему организовал Мостовский, в том числе и ради этого прибывший во Францию, и какой карт-бланш он получил, то можно только предполагать, во что именно выльется такой вот мой "штурм города", тем более что "ослик" так же сейчас вне поля зрения полиции и служб безопасности Французской Республики. А невзрачные "ослики" на воле часто куда более опасны, чем породистые "рысаки", запертые в стенах.

Равномерный гул привлек мое внимание. В голубом весеннем небе плыл над Москвой дирижабль, молотя винтами воздух. Плыл он так низко, что всем вокруг было видно красное полотнище, развивавшееся под ним на натянутом грузом тросе. Красное полотнище с восьмилучевой Звездой Богородицы в центре. Знамя Служения реяло над столицей Империи.

Глава 17. Время удивляться и время удивлять

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 28 марта (10 апреля) 1917 года.

Немцы меня удивили. Опять. И снова неприятно. Нет, первый их сюрприз был вполне благосклонно мной принят. Это когда они вдруг присоединились к моей инициативе "Сто дней для мира". Это было уместно. Это было приятно. Это здорово укладывалось в мою игру, а потому, да еще и перегруженный текущими проблемами, я не придал этому особого значения — ну, случайность, бывает и покруче в этой жизни. Сложилось так, ну и слава богу. Но, как говорится, пардоньте, один раз — случайность, а вот повторно…

А вот повторно все пошло совсем не так. Ну, не помню я в известной мне истории подобных реакций и действий Германии в схожих обстоятельствах. Там явно что-то происходило. Что-то из разряда того, что сутью своей будет радикально менять все расклады.

Так что же произошло? Мелочь. Германцы лишь сняли на фото и видео, ну, в смысле, в кино, само наступление французов и англичан. Операторов было много, снимались различные участки фронта, и то, что они сняли…

Горы трупов, поля сожженных танков, и, главное, офицеров, которые, под угрозой оружия, гнали вперед, на пулеметы, своих подчиненных. Цепи несчастных солдат, вынужденных идти навстречу смерти, вся современная война во всем ее ужасном многообразии. Зрелище гнетущее, зрелище, которое все воюющие стороны старались не демонстрировать гражданскому населению. И вот, кто-то в Берлине, а может где-то еще, разыграл эту новую карту. И не просто разыграл, не просто снял на разных участках фронта, но и организовал срочную авиационную доставку отснятых материалов в крупные города и в крупные средства массовой информации. А вдобавок к этому Германия выразила сожаление, отметив, что вынуждена защищаться от нападения и вновь призвала к миру. Не прошло и суток, как снятое на поле брани стало достоянием общественности, выйдя на первых полосах главных газет Европы и мира. Разумеется, в первую очередь, в газетах нейтральных государств, где военная цензура не свирепствует, однако воюющие страны так же не смогли полностью заглушить возникший конфуз.

Конечно, распространенная информация и шокирующие кадры, не могли не произвести впечатление на общественное мнение. Города Европы заволновались. В том числе и города Франции и Британии. И, кстати, города Америки заволновались не меньше. Антивоенные настроения, столь популярные в последние месяцы, получили мощную подпитку и вышли на авансцену в совершенно новом качестве. Уже со всей очевидностью виделись мне беспорядки на улицах воюющих стран, ширящиеся забастовки, дезертирство, все более набирающее силу, растущая анархия и растерянность правительств, пытающихся компенсировать свою эту растерянность неким подобием решительных действий, которые лишь усугубляют ситуацию…

Мостовский и граф Игнатьев, разумеется, внесли свою малую лепту в происходящее, но именно что малую. Деньги, занесенные кому надо и розданные где попало, конечно, играют роль в происходящем во Франции, но разве могли бы они повлиять на немцев? Нет, нет и еще раз нет. Во всяком случае, не так и не с таким вот эффектом.

В том-то и проблема, что немцы сыграли сами, сыграли неожиданно и творчески. Да так сыграли, что я как-то даже усомнился — один ли я в этом времени такой вот умный? Слишком все было нагло, цинично и масштабно для этого времени. Или, быть может, именно мое появление так трансформировало происходящее, что на первый план вышли лица, которые не получили шанса в известной мне истории? Кто знает, кто знает…

— Честь и Служение!

В ответ на мой крик, вся площадь взорвалась громким, хотя не таким уж и слитным (ну, где им было тренироваться?) ответным воплем:

— На благо Отчизны!

Поднятые сжатые кулаки послужили взаимным паролем, обозначившим общность толпы и верховного начальства в моем лице. Праздник Служения был в полном разгаре. Многотысячная демонстрация в лучших традициях, транспаранты, сотни красных Знамен Служения реяли над площадью, звучал оркестр и фигура вождя, в смысле Императора, на трибуне. При всей своей показной "демократичности" и "народности" я, тем не менее, не позволял кому-то стоять рядом с собой. Нет, никаких "членов Политбюро" мне тут не надо. В стране один вождь и один Император.

Остальные стояли у подножья высокой трибуны, поглядывая на меня снизу-вверх. Судя по натянутым улыбкам и перекошенным мордам лица, далеко не всем из них по душе происходящее, не всем нравится такое покушение на устои. Чего только стоит моя сегодняшняя отмена обращений в армии, всех этих "ваших благородий" и прочих превосходительств. И введение в оборот слова "товарищ" при обращении к военным!

А "Закон о Служении"? А грядущий "Закон о земле"? А все эти демонстрации? Вон, я одних только новых праздников уже ввел в календарь целых две штуки. Сегодня впервые Россия отмечает Праздник Служения, а первого мая мы все вместе отметим День Солидарности, о чем газеты вовсю информировали общественность, расписывая важность и правильность новых начинаний царя-батюшки.

Вон, стоят, рожи кривят родственнички мои. И доклады моих спецслужб и сведения, добываемые моей личной разведкой камердинера Евстафия, свидетельствовали о том, что вот уже несколько дней в Москву съезжаются члены Императорской Фамилии. Наносят друг другу визиты, осторожно прощупывают почву, ведут разговоры весьма интересные (просто удивительно, как много люди лишнего болтают при слугах, очевидно воспринимая их, как предмет меблировки). Общее настроение — наш Миша сошел с ума и определенно опасен для окружающих. И если до вчерашнего вечера большинство из них было убеждено, что на казнь Великих Князей я не решусь, то уже этой ночью в их рядах бушевала откровенная паника. Было совершенно очевидно, что дай этой публике месяц-другой, их абстрактные разговоры наверняка материализуются в какой-нибудь очередной заговор.

Не сбавлять темп, опережать на шаг, а то и на десять — вот залог моего выживания, причем, в буквальном смысле этого слова. Только разогнав маховик революционных изменений в обществе, я смогу избежать банального дворцового переворота. Темп и масштаб коренных преобразований должен быть таким, чтобы государственная элитка не успевала организоваться и подготовить удар, а настроение улицы и общественное возбуждение должно исключать прохождение переворота без последующей революции. Именно угроза все сметающей революции должна удерживать моих противников от решительных действий.

Опора на народ и работа с массами — вот мои козыри в этой Большой Игре. Братец Коля слишком верил в сакральность императорской власти, не уделял должного внимания пропаганде и слишком не доверял средствам массовой информации. А точнее, просто не умел с ними работать. А для меня министерство информации, вероятно, куда более важно, чем то же самое военное министерство.

Кстати, удивили меня сегодня не только немцы. Прибывший из Рима маркиз делла Торретта привез мне личное послание от моего итальянского царственного собрата, короля Виктора Эммануила III. Причем, неожиданно теплое послание, полное сожалений о ссоре между союзниками и озабоченности относительно судьбы Русского Экспедиционного корпуса во Франции. Выражалась так же готовность Италии выступить посредником в урегулировании конфликта и предложение перевести русские бригады на итальянский фронт. Звучали уверения в том, что наши бригады будут приняты итальянским народом со всеми почестями и со всем мыслимым радушием.

Отдельно и особо отмечалось, что, как страны-союзницы, Итальянское Королевство и Российская Империя должны поддерживать друг друга и всячески сотрудничать.

В общем, было очевидно, что мой итальянский коллега уже со всей ясностью понимает перспективу предстоящего циничного кидка со стороны старших партнеров по Антанте, и того, что Италия ничего не получит по итогам войны, если не позаботится об этом заранее. Вот Витек и ищет себе союзников среди "союзников". А что, я не против. Мне так же союзники необходимы. Итальянцы, конечно, вояки еще те, но технически куда продвинутее России, обладают приличным флотом и прекрасным стратегическим положением. А нам нужны инвестиции, технологии и новые заводы. Если удастся плотно засотрудничать в военно-технической сфере, то это будет прекрасно.

К тому же, если все сложится благополучно, возможно и не исключено, что мне удастся даже повлиять на политические расклады в послевоенной Италии. Тот же Муссолини сейчас все еще в социалистах и, не исключено, что мои народные шоу с Освобождением и Служением могут прийтись и ему по душе. А там, как знать, как оно все повернется.

Так что послание мной было встречено благосклонно, в ответном письме была выражена благодарность, много еще более теплых слов и предложение дружить Домами. И, кстати, о Домах. Помнится, у итальянского короля через пару лет дочь будет на выданье. Это, конечно, дело такое, загадывать не стоит, но матримониальную карту можно попытаться разыграть если случай представится. Как говорится, обещать — не значит жениться, а тут даже про обещания речь не идет. Так, намеки, разговоры, возможные перспективы в деле усиления сотрудничества и будущего союза между двумя великими державами. Опять же с вероисповеданием наверняка будет затык, уж очень неохотно католические принцессы меняют свою конфессию, а русская Императрица обязательно должна быть православной…

Впрочем, понесло меня куда-то сильно в далекие дебри. Даже не заметил, как над площадью показался мой агитационный дирижабль. Восстановленный на голом энтузиазме техниками Гатчинской офицерской школы генерала Кованько сей аппарат был мной бессовестным образом мобилизован в интересах Министерства информации. Для военных целей он не годился, а вот нести в массы слово — самое то! Вон как красиво он смотрится в голубом небе — весь красный такой, со Звездами Богородицы на бортах и тянет на тросе кумачовое полотнище с лозунгом: "Честь и Служение!". Красота, да и только. Сколько людей его сегодня увидели и еще увидят? Десятки, сотни тысяч! А Суворин собирается его использовать, что называется, на износ. Причем, не только над Москвой, но и устраивая агитационные пролеты по всей Империи. Даже во Владивосток собирался отправить при случае. А он такой, он может, я уже убедился.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 29 марта (11 апреля) 1917 года.

Вести с Западного фронта говорили о многом. Пусть официальные данные были всерьез засекречены, но и без всяких немецких хроник было ясно — потери у англо-французов просто чудовищные. И, судя по всему, потери эти куда больше, чем были в моей версии истории, уж не знаю по какой причине — то ли за счет того, что немцам реально удалось увеличить количество войск в местах ожидаемого наступления, то ли из-за того, что выходка русских бригад сыграла роль, а может, и нервы взбешенного Нивеля дают о себе знать при планировании операций. В общем, бог весть. Но потери колоссальны!

Разумеется, военная цензура Британии и Франции старается нивелировать "успехи" Нивеля, простите за каламбур, но разве можно утаить в мешке шило такого размера?

А за окном шумела Красная площадь. Спешили прохожие, звенели трамваи, бегали мальчишки с газетами. Мне не было слышно, что именно они там выкрикивали, но общее содержание прессы я, разумеется, знал. После некоторых колебаний, я таки дозволил печатать фотографии, сделанные немцами во время англо-французского наступления. Вышли они рядом и в контексте с общими рассуждениями местных, прости Господи, политологов, про то, как мудро поступил царь-батюшка, решив уберечь Россию от… Ну, в общем, в таком вот духе.

— Государь!

Я обернулся.

— Все в сборе, Государь.

Киваю. Но Климович обеспокоен.

— Оружие при вас, Государь?

— Да, генерал, не волнуйтесь. Все будет в порядке.

— Да, Государь. Но, как говорят, на Бога надейся…

— А пистолет держи в рукаве.

— Точно так, Государь.

Что ж, вот он и пришел тот час, когда все точки будут расставлены. И не только над буквой и. Да.

Выхожу из библиотеки и направляюсь по коридору в сторону моих официальных кабинетов. Скажу прямо — иду, словно в клетку со львами. Впрочем, нет, вру, после давешних казней мне трудно их воспринимать львами. Максимум — стая волков, а, скорее, просто свора собак. Но собаки эти могут весьма серьезно покусать, а то и загрызть. Потому и арена должна быть оснащена решетками на все случаи жизни.

Да, над выбором места мой шеф личной безопасности трудился весьма основательно, настояв на многих превентивных мерах, с коими мне пришлось согласиться. Нет, всерьез, я не опасался никаких нападений. Как мне кажется, вряд ли родственники удумают меня порешить сегодня. Не тот момент и не та обстановка. Это не Распутина травить пирожными ночью в глухом подвале. Да и любому дураку ясно, что это моя территория и охрана ворвется сюда через считанные мгновения после начала кутерьмы. Опять же, здесь женщины и целые семьи, так что вряд ли случатся внезапные эксцессы.

Но генерал Климович был неумолим (образно говоря, разумеется) и настоял на максимально безопасной для меня схеме общения с дорогими родственниками. Так что сегодня местом сбора родни стал не полный неги и роскоши салон Дворца Империи, а длинный и строгий зал Совбеза, где стол на всю длину, где по обе стороны от него четкими рядами стоят массивные дубовые стулья с высокими спинками. Стулья весьма и весьма тяжелые, такие не вдруг поднимешь, а уж, чтобы, к примеру, возлюбить ближнего своего таким вот стулом по голове, то тут надобно иметь недюжинную силу, да и не сделать этого за одну секунду, а ведь до меня еще добежать с таким вот стулом надо, да и рассажены все равномерно, то есть широко, на всю длину. К тому же, под столом там у меня, в специальном креплении, кольт 1911, да и в рукаве на выкидном механизме закреплен маленький браунинг M1906.

Да, разумеется, это была паранойя и, вероятно, перебор, но генерал был непреклонен, утверждая, что он, как начальник моей личной охраны, не может гарантировать того, что кто-то из лиц, имеющих непосредственный доступ к моей обожаемой персоне, не доберется до меня раньше, чем охрана успеет среагировать. Понятно, что оружие они все, в теории, должны были сдать на входе в здание, но их же никто не обыскивает, верно? Не будешь же Великих Князей, а, тем более, Великих Княгинь с Великими Княжнами подвергать полному личному досмотру! В общем, по его мнению, я должен был быть не только начеку, но и иметь возможность сам сделать выстрел на мгновение раньше возможных заговорщиков.

Спорить я не стал. Ну, на то он и шеф моей охраны, чтобы бдеть, да и вспомнились мне доклады о содержании разговоров моей семейки многолюдной. Разговоров вообще, и разговоров за последние сутки. Да и обстоятельства убийства того же Распутина явственно демонстрировали, что многие из моей обожаемой родни, начисто лишены комплексов, а череда заговоров против Николая, а затем, и против меня, показала, что палец им в рот класть совершенно не стоит. Особенно, если учесть, что я их несколько обидел, давеча повесив некоторых из них.

Два гвардейца четко и торжественно распахнули створки дверей передо мной.

— Его Императорское Величество Государь Император Михаил Александрович!

В длинном зале все встали и склонили головы. Останавливаюсь у своего места во главе стола и обвожу взглядом присутствующих.

— Честь и Служение!

Прозвучало бодро, а в ответ…

А в ответ — тишина. Я изогнул бровь, глядя на присутствующих выжидательно. Наконец, первым ответил Сандро.

— На благо Отчизны.

Произнесено было, мягко говоря, не совсем бодро, но было произнесено. Я молчал, ожидая. Вторым сдался Сергей Михайлович. Затем, мой Наследничек — Павел Александрович, а после него присоединился князь Александр Георгиевич Романовский, он же седьмой герцог Лейхтенбергский. Потом… Потом это приветствие четко произнесла Стана. На нее взглянули с изумлением, кое-кто с осуждением. Впрочем, ее собственный муж, Николай Николаевич-младший, лишь хмуро покосился. Судя по всему, женушка евойная с ним поработать успела и, как она это умеет, смогла настоять на своем. Во всяком случае, после секундного колебания мой главком сухопутных сил таки произнес, к вящему неудовольствию своих сторонников:

— На благо Отчизны.

Тут я заметил, как Милица аккуратно толкает локтем своего благоверного и Петр Николаевич, слегка поморщившись, присоединяется к новому приветствию. Разумеется, вслед за ним "новоприветствовала" меня и сама Милица, демонстрируя всем свои видом смиренную готовность подчиниться воле своего благоверного супруга. Эх, в театр бы ее, да не в ложу великокняжескую, а на сцену.

Что ж, мой давешний экспромт дал свои плоды. Не зря я вчера на Высочайшем приеме в честь Праздника Служения сугубо светски перекинулся со Станой несколькими общими фразами, где между словами о погоде, я светски просил передавать привет ее царственному родителю. Да и посетовал на то, что его пребывание во Франции теперь может стать не таким уж и спокойным. После чего участливо поинтересовался его планами, в контексте того, что, мол, хотя, конечно, хлеб изгнанника горек везде, но, быть может, на курортах Италии, подальше от войны, ему было бы комфортнее? Отцу наверняка будет лучше поближе к дочери. Тем более, воля ваша, Италия такая прекрасная страна, мне она решительно нравится куда больше Франции! И люди там просто бесподобные. Кстати, как там поживает родная сестра — королева Италии? Замечательно? А муж ее? А семья как? Детки как? Чудесно? Говорят, что ее старшая дочь Иоланда совсем уж расцвела? Что вы говорите! Совсем красавица стала? Вот повезет кому-то, не правда ли? Да-да, вы правы, это была бы во всех смыслах замечательная партия, уверяю вас! Да, да, и передайте, при случае, мой искренний привет вашей сестре и ее детям, а Виктору Эммануилу III я сегодня же отпишусь сам! И, конечно же, передавайте привет своему венценосному отцу, заверьте его от моего имени в моей безусловной поддержке дела освобождения Черногории от оккупации и восстановления полной независимости вашего королевства!

Ну, и в таком вот духе. Обычный светский треп о погоде и превратностях климата. Стана, все намеки поняла правильно и тут же сделала стойку. Во всяком случае, как доносит моя всяческая агентура, во время приема она несколько раз подходила к сестре, и они о чем-то оживленно шептались, поглядывая по сторонам, а после приема поехали вместе с мужьями в особняк Петра Николаевича, где, запершись в отдельной комнате, долго говорили, да так скрытно, что никому подслушать суть разговора так и не удалось. Но, видимо, определенные выводы ими сделаны были, если судить по сегодняшним событиям. Впрочем, это было довольно легко спрогнозировать, ведь сестры всегда ставили интересы родной Черногории и чаяния собственного царственного папаши куда выше, чем интересы России. А уж интересы своих благоверных оценивали исключительно исходя из своих персональных выгод и усиления собственного влияния в России. Не удивительно, что они клюнули на мою маленькую провокацию, ведь какие ослепительные перспективы открылись бы перед ними, если бы удалось усилить влияние своей партии за счет, пусть призрачной, но возможности сделать родную племянницу русской Императрицей! Так что…

Так что, видимо, было решено пока не противопоставлять себя Императору, временно умерить аппетиты и попытаться выжать максимум из дальнейшего развития ситуации. Причем, думается мне, что их мужья позволили себя убедить по схожим причинам. Врожденная осторожность и даже некоторая трусоватость Николая Николаевича подсказывали ему мысль, что лучшей тактикой в этих обстоятельствах будет выжидание и милостивое позволение таскать каштаны из огня кому-то другому. Петр же Николаевич, традиционно поддержал брата в подобных раскладах, так что оба они, к вящему удовольствию своих жен, позволили им себя уговорить, тем более что "новоприветствие" и избегание открытого со мной противостояния сегодня их, в общем-то, ни к чему не обязывало.

Следом же за ними потянулись с "новоприветствиями", так сказать, члены семей тех, кто выступил первыми, — жена Сандро и, по совместительству, моя, так сказать, родная сестрица Ксения, со взрослыми дочерью и сыном, затем, образно выражаясь, Наследник Наследника Дмитрий Павлович с сестрой Марией, потом братец Коля с супругой, их совершеннолетняя дочь Ольга, моя (точнее прадеда) любимая сестрица Ольга Александровна, оставшиеся герцоги и герцогини Лейхтенбергские, причем на лице Сергея Георгиевича явственно читалось "особое мнение", но против авторитета матери, Евгении Максимилиановны, он пока не стал говорить слова поперек, явно ожидая более принципиального момента для фронды. Оставшиеся братья Сандро, Николай и Георгий, пробормотали сквозь зубы "На благо Отчизны", но всем своим видом так же показали свою отношение к этому идиотизму (это прямо читалось на их лицах). Последней из "новоприветствовавших" была, собственно, незабвенная Мама.

Что ж, первичный "одобрямс" сформировался, и никто из присутствовавших здесь членов Императорской Фамилии открыто не выступил против меня. Почти никто.

Вопросительно смотрю на единственного промолчавшего человека за столом.

— Ты меня пугаешь, Михаил.

Молчу. Жду продолжения.

— Меня пугает твоя одержимость. Никки никогда бы так не поступил.

— Я сожалею, тетушка. Мне очень жаль, что Никки так не поступил.

— Но…

Это уже Николай.

— Что, "но", брат? Не ты ли во время переписи населения написал в графе "Род занятий": "Хозяин Земли Русской"? А был ли ты ее хозяином, брат? Ты царствовал четверть века и четверть века никак не мог решиться навести порядок! Причем, не просто установить порядок в стране, как таковой, но и даже просто грохнуть кулаком в отношениях с ближайшими родственниками. До чего мы дошли в итоге? До, прости Господи, революции и открытого мятежа. Я тебя люблю, как брата, я высоко тебя ценю, как семьянина и благородного человека, но, прости, Никки, страну ты… эм… потерял!

— Да что ты такое говоришь!

Перевожу взгляд на нового, так сказать, спикера.

— Что?

— Как ты можешь сравнивать и так спокойно говорить о казни двоюродных братьев!

Сергей Георгиевич Романовский, 8-й герцог Лейхтенбергский. Так сказать, собственной персоной. Троюродный брат, между прочим.

— Что, капитан, устав не велит казнить за мятеж на корабле?

— Но…

— Никаких "но", капитан второго ранга! Встать, когда говорите с Верховным Главнокомандующим!

Тот на автомате подорвался, еще не понимая, куда все зашло. Меж тем я гну свою линию.

— Здесь не семейный совет, ибо никто из вас так и не решился взять на себя ответственность испросить его созыв. Здесь, по Высочайшему повелению, собрался правящий Дом для воплощения в жизнь генеральной линии Государя Императора.

Повисла гнетущая тишина. Думается, что электрическое напряжение в этом зале позволило бы сейчас осветить пол-Москвы.

— Фронда вскружила многим головы. Николай слишком многое позволял. Долгие годы. Есть желающие продолжать?

Молчание.

— Либо вы со мной, либо дверь там.

Обвожу взглядом всех собравшихся и жестко продолжаю.

— Прежнего мира больше нет. Война ставит точку. Могущество Европы истощено, а Россия держится из последних сил. Гибель многих великих европейских держав предопределена. Распад Германской, Австро-Венгерской и Оттоманской Империй произойдет в ближайший год, максимум два. Если мы не предпримем решительных мер, гибель ожидает и Россию, а, возможно, и французские и британские колониальные империи. Мне вручены судьбы почти что двухсот миллионов моих подданных и судьба огромной Империи. И я исполню свой долг невзирая ни на что. Запомните это.

Они смотрели на меня с разным выражением лиц, кто с испугом, кто с настороженностью, кто с растерянностью, а кто и с откровенной неприязнью. Но рта никто не открыл.

— Мы цепляемся за прошлое, боясь взглянуть правде в глаза. Мы давно уже лишние здесь. Мы все, вся Императорская Фамилия, вся родовитая аристократия, в своем упорном нежелании что-то менять, превратились в атавизм и анахронизм. Мы прежние России не нужны. Мы лишь препятствие на пути прогресса. Повторяю. Мы. Прежние. России. Не. Нужны. Точка. Потому что прежней России больше нет. Время вышло. Либо мы возглавим переход Империи в новый мир, либо Россия перейдет туда сама, но уже без нас. Пролив при этом океаны крови, которая будет на совести каждого из членов Императорской Фамилии.

Встаю в полный рост и остальные поднимаются вслед за мной.

— Многие думают, что быть членом Императорской Фамилии это привилегия. Это так. Это привилегия взять на себя ответственность и подставить свое плечо Государю, которому каждый из нас приносил присягу верности. Тогда, 28 февраля, мы, трое Великих Князей, взяли на себя ответственность за происходящее и, подавив мятеж, сохранили в России монархию. Временный Чрезвычайный Комитет, в условиях массового предательства, нарастания хаоса и анархии, в условиях самороспуска правительства и полной потери Императорского контроля над столицами, стал той силой, которая спасла Россию и Престол.

Сандро и Сергей Михайлович, с некотором самодовольством, кивнули, а вот Никки отчего-то опустил глаза. Да ладно, неужели ему реально стыдно за свое упрямство тогда в вагоне? Эх, жаль, что не могу ему рассказать от чего я его в реальности спас. Да и всю Россию, впрочем.

Впрочем, моя миссия еще не завершена.

— Однако, не все члены Императорской Фамилии тогда, а в особенности, позже, во время мятежа 6 марта, укрепляли власть Императора и спасали Россию от смуты. Разве не все мы являемся потомками Императоров? Все! Но не все являются членами правящего Дома, ибо ошибка считать Императорскую Фамилию и правящий Дом тождественными понятиями. Точно так же, как команда и толпа вещи разные.

Пауза.

— Вам всем розданы протоколы моей встречи с промышленниками и банкирами. Вы все знаете, что я там говорил. В свою очередь, я знаю, о чем вы говорите без меня. Я мог бы сказать, что некоторые из вас потеряли страх, но нет, его у вас просто не было. Великокняжеская вольница долгие годы разрушала государство, и Николай ничего не делал, чтобы это пресечь. Я положил этому конец. Кто не понял — не обижайтесь. Россия поднимется, даже если балласт придется выбросить за борт. Это всем ясно?

Вот теперь был нешуточный испуг. Даже Сандро, даже Мама, смотрели на меня, как будто видят впервые.

— Если о том, что я сейчас скажу, станет известно в Лондоне и Париже, я буду знать, что это сделал кто-то из вас.

Все, хорош запугивать, а то в панике наворотят черти чего.

— Итак, главное. В России один Император и один Державный Вождь. Вы мои ближайшие советники и моя команда. Кто не согласен, повторю, дверь — там. Шуток больше не будет.

Спора нет. Дышат носом.

— Я приглашаю вас стать членами правящего Дома и совместно со мной строить новую Россию.

Аналогично.

— Посему. Первое. После враждебных действий Франции и Британии, я более не считаю эти державы дружественными России. Атака на наши войска, попытки организовать переворот, предъявленный ультиматум, арест имущества и многие другие акты, полностью освобождают нас от любых моральных обязательств по отношению к бывшим союзникам. С Францией мы на грани открытой войны. С Британией натянутые отношения, хотя, есть мнение, что Лондон постарается не доводить ситуацию до настоящего противостояния. Тем не менее, любые неофициальное контакты российских элит с посольствами и должностными лицами указанных держав, я буду трактовать как действия, направленные на государственную измену. Из Антанты мы не выходим, у нас есть свои цели в этой войне и обширные наши территории оккупированы. Посему, никакого сепаратного мира с Германией и прочими не будет. Но мы будем жестко отстаивать наши интересы и больше не будем поставлять пушечное мясо во имя интересов Англии и Франции. Наша главная цель в этой войне — отстоять реальную независимость России в политике, экономике, выборе путей развития. Мы не станем ничьей колонией, чего бы это ни стоило. И мы займем достойное место в мире. Второе. России требуется тотальная модернизация. Нам нужно модернизировать все — технику, технологии, а главное, общественные отношения. Все, что мешает успешному рывку нашей державы в будущее, будет сметено и отброшено. Мы не можем себе позволить сантиментов и рассуждений о сакральности прошлого. Только будущее, только успешное будущее нашей страны и нашего народа — вот основа нашей стратегии и нашего понимания грядущего. Третье. Тотальная мобилизация всех сил и ресурсов. Вы читали мое выступление перед промышленниками. Добавлю к этому — тотальная мобилизация начинается с самого верха. Каждый член правящего Дома должен стать движущей силой и личным примером тотальной мобилизации. Четвертое. Подготовка и борьба с грядущими вызовами — экономической депрессией, голодом и эпидемиями. Тут можно рассуждать много, но ясно одно — после войны или в конце ее мир столкнется с колоссальными проблемами в экономике, снабжении и, наверняка, в сфере опасных заболеваний. Вне всякого сомнения, миллионы погибших на полях сражений и десятки миллионов завшивленных солдат всех армий дадут почву для ужасающих эпидемий, в результате которых погибнет не меньше, а, наверняка, и больше, чем во время непосредственно войны. Это только некоторые из вызовов, которые встанут перед нами в ближайшее время, либо встали уже сейчас. Что можно сказать по этому поводу? Только одно — служи Царю и бойся Бога.

* * *

МОСКВА. ДОМ ИМПЕРИИ. 29 марта (11 апреля) 1917 года.

Огонь жарко пылал в камине. Дрова задорно потрескивали, спеша отдать накопленное природой солнечное тепло и согреть душу. Но ни пламя камина, ни коньяк в бокале, ни трубка, дымящаяся в руках, не могли развеять ту тоску и апатию, которая прочно поселилась в моей душе сегодня вечером.

Был ли это отходняк от нервного напряжения последних дней? Вероятно. Но разве было мне от этого как-то легче? Ничуть.

Кто я и что делаю здесь? Месяц назад (Капризом кого? Судьбы, случайности, Бога, Его антагониста?) попал я сюда и, откровенно говоря, я даже не имею представления куда именно. Что вокруг меня? Прошлое ли это моей реальности или это параллельный мир? Меняю ли я будущее своего мира или творю новую реальность, которая родилась или, если угодно, ответвилась от моей Вселенной в момент моего сюда попадания? Ведь утверждают же яцеголовые ученые, что… А если это прошлое моего мира, то как я могу менять историю, не исчезнув при этом сам? Ведь попадание в тело прадеда само по себе абсурдно, поскольку если я все меняю, то разве не поменяется ли сам набор тех случайностей, который и привел к моему рождению, даже если мой дед Михаил уже родился, а моя прабабка Ольга Кирилловна Мостовская еще не умерла от испанки? Изменится же, вероятно, все — она не умрет через пару лет, дед не попадет в детский дом и так далее. Или нет? Или вот тот же брат мужа моей прабабки Александр Мостовский, шкодничающий сейчас в Париже, он же в моей версии истории ничем особым себя не проявил и тихо сгинул на фронтах. Во всяком случае, мне о его судьбе в моем мире ничего не известно. А тут он одна из важнейших фигур в Большой Игре. Да и сама эта Игра давно уже идет по другим правилам.

Так что — родилась новая реальность, изменилось будущее привычного мира или это параллельная Вселенная? Отделился ли я от моего пространственно-временного континуума и попал в так называемое кольцо времени, существуя уже вне самого будущего?

Почти допитая бутылка коньяка и языки пламени странно влияют на меня, вгоняя в тоску и ипохондрию. Как говаривал кузнец в фильме "Формула любви": "Ипохондрия всегда на закате делается. От глупых сомнений. Вот глядит человек на солнышко и думает: взойдёт оно завтра аль не взойдёт?" Вот и меня сейчас нечто такое. М-да…

Что ж, вот я уже месяц как тут царствую. Много раз, в прежние времена, я слышал о том, что власть опьяняет, мол, власть, как наркотик и от нее трудно отказаться. Мол, человек зачастую готов пойти на любые преступления, чтобы ее удержать. Мой ли это случай? Не знаю, трудно судить непредвзято. Возможно, когда-нибудь потом, когда я, так сказать, подсяду на этот наркотик власти и попаду в зависимость, может случиться всякое, но пока… Пока, скорее, я себя чувствую перепуганным пассажиром, который вдруг попал за штурвал огромного авиалайнера, в кабине никого знающего, вокруг только толпа истеричных советчиков, дергающих штурвал в разные стороны, за спиной дают жару полтысячи вопящих пассажиров, а внизу огромный мегаполис. И всю эту летающую бодягу нужно как-то посадить. И, зараза, нет же никакого диспетчера, как в фильмах, который рассказывает, что нужно делать в каждый конкретный момент времени.

Впрочем, самолет-то, вероятно, я бы посадил. Все ж таки я, какой-никакой, но летчик, и сажать, пусть спортивные, но самолеты мне приходилось, и в летном училище я все-таки учился. Но кто меня учил управлять огромной Империей в момент жесточайшего катастрофического кризиса? Вот то-то.

Устало тру ладонями лицо. Что-то я совсем расклеился. И, гадство, даже поговорить не с кем по душам. Друзей у меня нет, жены, боевой подруги, так же не имеется и будут ли — Бог весть. Да и что я им расскажу-то? Что, мол, капец, вот такой я молодец? Прибыл к вам из светлого будущего, чтобы оно, не дай Бог, не повторилось? И я вас научу Родину любить, мать вашу?

Нет, одиночество — это наше все. Я, камин и бокал коньяка — вот и все мои друзья. Ну, и трубка еще. Хорошо быть царем. А Императором еще лучше. Да.

Разумеется, я мог бы нагнать сюда сколь угодно много "друзей" и прочих подхалимов, но лично меня воротит от таких вот "друзей". Посему…

Наливаю себе бокал до краев и салютую камину.

…

— Государь, не изволите ли в покои свои пройти? Чай спать в кресле не удобно?

Я несколько мгновений смотрел на говорившего, с трудом осознавая самого себя, не говоря уж про окружающую действительность. Затем взгляд мой сфокусировался, и я опознал подле себя своего камердинера Евстафия. Тот почтительно меня тормошил и явно намекал на необходимость неких действий. Встряхнув головой, я осмотрелся. Камин уже практически догорел, трубка, ясное дело, давно потухла, а пустой бокал говорил о том, что я его таки приговорил.

— Который час?

— Три четверти пятого, Государь. Заработались вы сегодня, Ваше Величество.

— Три. Четверти. Пятого. Хорошо сказал. Да. Что ж, изволь. Действительно, как-то я… заработался сегодня… Хотя, стоп. Организуй мне, голубчик, горячую ванну!

— Как прикажете, Государь. Сейчас все сделаю.

Еще через двадцать минут, я вышел из ванной комнаты практически избавившись от остатков хмеля и вновь будучи готовым к труду и обороне.

— Вот что, Евстафий, передай мои повеления. Первое. Управляющему усадьбы Марфино с самого утра быть готовыми к моему визиту. Никакого официоза, просто обзорный визит. Пусть подготовятся мне все показывать.

— Может, пусть баньку истопят?

— Отменная мысль. Да, распорядись.

Евстафий склонил голову. Я продолжил повелевать.

— Второе, передай князю Волконскому, что я желаю, чтобы он меня сопровождал. Третье, пусть подготовят Георгия к девяти утра. Он едет со мной. Все, ступай.

Мой личный камердинер поклонился и бесшумно испарился, как он всегда умел делать. Я же сладко потянулся, да так, что суставы затрещали. Что ж, побузили и будет. Не хватало еще, чтобы двор начал пересуды про то, что я запил, ослабел и потерял железную хватку. Пусть не радуются, хватки мне хватит раздавить еще не одну глотку.

* * *

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. УСАДЬБА МАРФИНО. 30 марта (12 апреля) 1917 года.

— Беги, спасай своего Дика.

Георгий с хохотом рухнул в сугроб вслед за щенком и, весело смеясь, кувыркался в снегу, пытаясь поймать уворачивающегося и заливисто тявкающего четвероногого друга.

Дик — это Дикарь. А как еще назвать щенка кавказской овчарки? Пусть он и мелкий еще, но есть в нем что-то эдакое, могучее и свободное, не признающее никаких запретов. Пес сразу признал Георгия за вожака, меня воспринимал вполне лояльно, а вот на других, кто подходил к мальчику, он смотрел отнюдь не дружелюбно. Даже Мама жаловалась, утверждая, что я поступил легкомысленно и безответственно, подарив сыну такую грозную и необузданную нравом собаку. Ну, не знаю, была у меня самого в детстве кавказская овчарка и катала она меня на санках по такому же, как сейчас, снегу.

Да, тут еще сохранилась та самая зимняя сказка, о которой в Первопрестольной уже успели подзабыть. Казалось бы, всего три десятка верст от Москвы на север, а весной здесь еще толком и не пахнет. Яркое, но все еще зимнее солнце сверкает в голубых небесах, всеми цветами радуги искрятся вздымаемые борющимися в сугробе бойцами снежинки, чистый воздух полон запахов леса и той самой настоящей природы, которая была недоступна и городам моего времени, а уж о прокопченных и пропавшихся смогом, гарью, потом, навозом, миазмами и прочими приметами "цивилизации" городах семнадцатого года века двадцатого и говорить не приходится.

Усадьбу Марфино обошли все грозы последнего времени. И ту, которая смыла в Москве последний снег, и ту, которая смыла из усадьбы ее прежнюю владелицу графиню Панину, отправившуюся этапом в места не столь отдаленные, а точнее, в отдаленные и притом весьма и весьма — за круг полярный да на восток дальний. Так что отошло имение казне, а оттуда уже и перешло в ведение Министерства Двора и уделов, поступив таким образом в мое личное распоряжение. Да, в этом смысле, царем быть хорошо. Как говаривал король в "Обыкновенном чуде": — "Честное слово, мне здесь очень нравится! Очень! Дом так устроен, славно, с любовью! Так взял бы и отнял бы! Честное слово". Мне, к счастью, отбирать специально ничего не пришлось, графиня сама дел наворотила, а министр мой моего Двора князь Волконский как раз мне "дальнюю дачу" подыскивал. Вот и сложилось у нас любовь и взаимопонимание. В смысле, от меня "любовь", а от бывшей графини "понимание".

Альтернативы были. Было Кусково, но за него требовалось заплатить серьезную сумму, а в условиях войны это было бы не совсем правильно. Не то чтобы меня беспокоила этичность и прочая "токсичность" подобной операции, но зачем? Вторым вариантом было предложение князя Юсупова, переданное мне через своего тестя, который по совместительству был еще и моим военным министром, сдать в аренду МинДвора усадьбу "Архангельское" за символическую цену в один рубль в год. Разумеется, в обмен на прощение и дозволение вновь вернуться ко двору. Но, хотя я и дозволил вернуться его подельнику Дмитрию Павловичу, его пока я возвращать не спешил. Да и не нравится мне, когда меня в наглую пытаются купить. Даже если это кто-то мой зять Сандро, а жена у этого кого-то моя родная племянница. А может, не "даже", а "тем более".

Да и Марфино подходило по всем статьям. Хорошее место, хороший дом с интересной архитектурой, прекрасный парк, недалеко железная дорога. Достаточно близко, но и достаточно далеко от Москвы, можно развить всю требуемую инфраструктуру. Как раз сейчас батальоны Инженерно-строительного корпуса полным ходом строят железную дорогу и к моей "ближней даче" — Петровскому путевому дворцу у Ходынского поля, и сюда, к "дальней даче" Марфино. И там, и там, возводятся платформы для Императорского поезда, строятся казармы для охраны, домики для персонала и сановников, ведутся подготовительные работы для создания требуемой инфраструктуры отделений моего ситуационного центра. Фактически, в каждой из "дач" создается самостоятельный командный пункт, позволяющий мне править и управлять, не отвлекаясь на всякие там переезды. Ибо, скажу прямо, жить в Кремле мне не нравится. Да, это моя официальная резиденция, но хотели бы вы жить в офисе? Даже очень и очень роскошном? Вот то-то и оно. Тем более что там делать шестилетнему мальчишке?

И пусть кто-то фыркнет, скривившись в брезгливой ухмылке, мол, настоящий великий человек должен быть выше всей этой мелочной суеты и посвятить всего себя без остатка той самой Великой Миссии, которая станет светочем грядущих… Жаль только, перефразируя известную фразу, что все эти "великие люди" уже работают таксистами и парикмахерами. Впрочем, не имею ничего против этих честных и достойных профессий. А вот против такого рода критиков — имею.

— Папа, а они и вправду могут прилететь?

Я очнулся от своих дум и взглянул на раскрасневшегося Георгия, таки отловившего в сугробе щенка и теперь крепко прижимавшего его к своей груди.

— Кто, сынок?

— Марсиане.

— Марсиане? Ах, ты про книжку! Эм, дай-ка папе подумать как следует!

Я сделал на лице выражение напускной и торжественной задумчивости, а сам, тем временем, пытался сообразить, что же, собственно, мне на это отвечать. Все дело в том, что буквально сегодня в Императорском поезде по дороге сюда я таки дочитал сыну уэллсовскую "Войну миров". Книжка произвела на мальчика колоссальное впечатление, и он то и дело возвращался к сюжету этого романа. Но что ответить ему? Сказать, что на Марсе нет никаких марсиан? Но откуда я это знаю? Да и какой в этом педагогический момент? Допуск же их существования мог иметь свои поучительные плюсы.

— Не знаю, сынок. И никто не знает. Я думаю, что если на Марсе есть жизнь и она разумна, то цивилизация там куда древнее нашей. Вполне может быть, что они уже достигли умения летать меж планетами. Мы, как ты знаешь, пока этого делать не умеем, наука и техника еще не дошли до такого уровня развития. Но прогресс идет очень быстро, и как знать, может, уже при твоей жизни человек сможет достичь, к примеру, той же Луны. А может, до этого марсиане сами к нам прибудут.

— А они вправду такие страшные, как в книжке?

Я рассмеялся.

— Что ты, Георгий! Если никто не знает, есть ли жизнь на Марсе, то как может быть "вправду" описанное в книге? Конечно, это фантазия господина Уэллса.

Мальчик задумался, а потом спросил уже не с той уверенностью:

— А если они прилетят?

— Ну, тогда мы и увидим, какие они. Может они добрые и мы подружимся. Как думаешь?

Георгий несколько секунд молчал, затем, к моему удивлению, отрицательно покачал головой.

— Нет. Если бы они были добрыми, они не стали бы терпеть все зло, которое творится на нашей планете.

М-да. Этот мальчик далеко может пойти.

— Ну, хорошо, — развиваю тему, — а если они просто безразличные? Может им до нас нет никакого дела?

— Тогда они тоже злые.

— А если они просто от нас очень сильно отличаются?

— Как в книге?

— Ну, например.

— Тогда…

Могу ли понять и представить, что творится сейчас в голове этого шестилетнего мальчугана? Не знаю. Своих детей у меня никогда не было, чужих, впрочем, тоже. Себя шестилетнего я помню весьма урывками, да и как мне представить образ мыслей ребенка совершенно иной эпохи? Я, конечно, стараюсь заменить ему настоящего отца, но… Впрочем, биологически, я и есть его отец, что бы я там себе не терзал в мученическом самобичевании…

Но Георгий вновь не дал мне шанса додумать "эпическую" мыслю до логического завершения.

— Тогда как мы договоримся?

Да. Да-да-да. Как получилось, что ребенок, задающий подобные вопросы, не достиг в жизни ничего? Глупая смерть в двадцать лет в аварии автомобиля, которым управлял приятель. А задатки были, да что там были, есть задатки, я вижу. Да и отучился в той моей реальности он в самых престижных школах Британии и Франции, и поступил затем в Сорбонну. Или не просто все в той аварии? Ведь формально (как посмотреть) он был сыном последнего русского Императора и мог, в теории и при определенных раскладах, рассматриваться в качестве претендента на российский Престол. Понятно, что он отпрыск морганатического, то бишь, незаконного брака, но… Но всяко в жизни бывает! Тот же Кирилл Владимирович, провозгласивший в изгнании себя Императором, мог устранить возможного конкурента… Или не мог? А кто ж теперь узнает, если Кирилла Владимировича я давеча повесил? Его я повесил, а Императором, причем не в изгнании, стал сам. Так что музыку играем мою и поем все вместе.

— Да, Георгий, это вопрос. История Земли знает тьму тьмущую примеров того, как одни народы истребляли другие, сражаясь за территории, ресурсы или даже безо всякого значимого повода. И это при том, что мы все люди и отличаемся разве что цветом кожи или богами, в которых веруем. А нередко и таких различий не было. Что уж говорить о жителях разных планет? Что мы вообще знаем о марсианах? Ничего! Может они ужасны. Может они прекрасны. Злы они или добры? Этого мы тоже не знаем. Мы даже не знаем, есть ли они вообще. Но, скажи мне, граф…

Мальчик, услышав свой титул, сразу же как-то подобрался весь.

— … вот ты, не имея данных о возможных опасностях, при принятии своих решений исходил бы из чего?

Щенок заскулил в его руках, настолько крепко были сжаты объятия. Виновато глянув на подопечного, Георгий аккуратно поставил собаку на утрамбованную дорожку, а затем тихо ответил:

— Я бы готовился к тому, что они плохие. Если они хорошие, они на нас не обидятся за наши опасения, а просто посмеются… А если мы будем думать, что они хорошие, а они окажутся плохими, то они… тоже посмеются. Но… Но это нам… Нам не понравится их смех.

Браво, малыш! Надо, надо ему срочно искать толковых учителей, да и одноклассников бы подобрать толковых, на которых он мог бы в грядущей жизни опереться и на кого он мог бы рассчитывать. Да, он не Наследник Престола и никогда не станет Императором, но и носителем скромного титула графа он является лишь формально, и, вероятно, не долго. Ведь как бы то ни было, а сын Императора есть сын Императора, пусть и не подходит он под критерии статьи за номером сто двадцать шесть Основных Законов Российской Империи (даже если не брать во внимание статью номер сто тридцать четыре тех же Законов). И он всегда будет в центре внимания, пусть и не на самых-самых первых ролях. Зато, не будучи членом Императорской Фамилии, он может более свободно распоряжаться своим будущим, не связанный формальными обязательствами и ограничениями. Может он выберет стезю военного, а может, станет ученым. Астрономом, например. Или путешественником. Или тем же политиком. Хотя там будет труднее всего, ведь всегда и все будут помнить о том, чей он сын, и стать, к примеру, канцлером Империи ему будет несравнимо труднее, невзирая на все родственные связи и именно из-за них. А что до собаки и опасений Мама — так если он не научится управлять грозной собакой, как он научится властвовать над людьми?

— Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира — готовься к войне. Так говорили древние. Да, ты прав. Ты мудр не по годам, мой юный сын.

Мальчик покраснел, но похвала явно доставила ему удовольствие. Да, к сожалению, мало я ему уделяю внимания из-за всего, что навалилось, но сам прекрасно понимаю, что это ни разу не оправдание. Честно говоря, я и вырваться сюда сегодня решил только для того, чтобы доставить Георгию удовольствие и новые впечатления. А то все Кремль, да Кремль. "Все кабинэт, кабинэт", как говаривал товарищ Саахов в "Кавказской пленнице". Вот такими вот пленниками, только кремлевскими, мы и были последние недели. И если я был по уши в проблемах и интригах, то чем было заняться мальчику шести лет, кроме как собакой, да робкими играми с детьми всякого рода челяди, коим я разрешил посещать Кремль, хотя генерал Климович был решительно против этого.

— Да, сын, договориться бывает очень сложно. Третий год в Европе идет эта война и остановить ее будет ох как не просто. Что уж говорить о марсианах.

* * *

МОСКВА. ГДЕ-ТО ПОД ЗЕМЛЕЙ. 31 марта (13 апреля) 1917 года.

— И куда теперь?

В ответ подельник лишь злобно выругался. Затем пояснил очевидное:

— Где-то не там свернули. Ни пса ж не видно.

Действительно, к темноте катакомб добавилась царящая на поверхности ночь, так что даже слабые отблески света отсутствовали и беглецов окружал кромешный мрак. Позади был побег, позади был сумасшедший марш по пояс в ледяной воде подземного русла реки Неглинной, было блуждание по каким-то проходам и полуобвалившимся лазам, и все это, на-минуточку, с тяжеленной гирей в руках, к которой оба сбежавших каторжника были накрепко прикованы.

Собственно, Рябой, а так назвался Андрею его нынешний сообщник, потому и присмотрел его для своих целей из массы каторжников, что дезертир был весьма широк в плечах и силу имел немалую, чего не скажешь о самом Рябом. А значит, он мог унести сковывающую их двоих гирю и нести ее некоторое время, достаточное для того, чтобы оторваться от преследователей из конвоя. Нет, Попов не был таким уж дураком и вполне себе допускал мысль, что новый напарник постарается избавиться от него при первой же возможности, однако, он не видел лучшей альтернативы, поскольку помирать на каторге в его ближайшие планы не входило, а судя по числу обвалов, каковые он уже имел несчастье наблюдать воочию, прожить сколь-нибудь долго в катакомбах у него не получится. Что, разумеется, толкало его на союз с этим скользким и пронырливым типом.

И если побег прошел достаточно удачно и им, пусть не сразу, но удалось оторваться от преследователей, то вот дальше дело не заладилось. Свернув где-то не там, они оказались через очень короткое время в ситуации, при которой могли бродить по темным подземельям Москвы сколь угодно долго, не имя ни малейшего шанса выйти на поверхность. А если к этому добавить, что их наверняка уже ищут по всему подземелью и по всему городу, то дело представлялось уже совершенно кислым.

— Погоди, мне вроде что-то послышалось…

Андрей тронул плечо подельника, и, сделав ему знак молчать, сам обратился в слух. Через полминуты, звуки стали более отчетливыми, размеренный топот множества ног и приглушенные реплики стали уже вполне различимы.

— Сюда, товарищи. Еще два поворота, и мы на месте.

Мимо двух притаившихся в темноте беглых каторжников прошествовала целая цепочка людей, груженных ящиками.

— Идем за ними, может они нас выведут. Только тихо!

Таясь и пригибаясь, два сообщника через некоторое время замерли в виду обширного, хотя и весьма неухоженного помещения. Прибывшие складывали принесенные ящики в общую кучу, которая и без них имела весьма серьезный вид.

— А хватит? — с беспокойством спросил один из пришедших с ящиками у своего коллеги. Тот хохотнул, и ответил, что-то ироничное, но Андрей за раскатами эха не смог разобрать смысл сказанного.

Через некоторое время пришельцы собрались в обратный путь и два беглеца, стараясь лишний раз не шуметь, тихо двинулись за цепочкой людей с лампами в руках.

Еще позже бежавшие каторжники сидели в каком-то сарае и вокруг них степенно колдовал инструментами некий человек, знакомый, видимо, Рябого. Во всяком случае, вопросов тот не задавал и ничему не удивлялся, сноровисто расковывая связывающую беглецов цепь.

А еще спустя час, уже сидя в относительном тепле каких-то трущоб, Рябой спросил:

— Скажи-ка, дезертир, тебе ящики энти не показались знакомыми-то?

Попов хмыкнул и пожал плечами.

— Знакомыми? Да как не знакомым им быть. У нас в полку в таких вот ящиках винтовки были. В аккурат по десять мосинок в ящике. Да штыки еще к каждой.

— Винтовки? Мосинки? — Рябой оживился и глаза его алчно блеснули. — Это сколько там примерно?

Андрей удивился.

— Кто ж их считал-то? Там, почитай, ящиков двадцать-тридцать, так что хорошую роту вооружить можно.

— Двести-триста мосинок? — Рябой аж причмокнул от открывшихся перспектив. — Вот что, дезертир, схоронись пока здесь дня на три-четыре, пока все не уляжется, а я за тобой приду. Или весточку пришлю. Тут место надежное, так что не кипешуй почем зря. В Грачевку не каждый легавый рискнет сунуться. А после будет у меня к тебе разговор серьезный. Так что жди и бывай.

И с этими словами Рябой исчез в ночи…

Глава 18. Кровавая Пасха

МОСКВА. КРЕМЛЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Колокола звонили повсюду. Медный перезвон буквально разливался по Москве и больше всего его было именно здесь, в Кремле. И не мудрено, ведь Праздник Великий — Пасха Господня! И, разумеется, Большой Императорский выход. Торжественно-чинные лица, парадные мундиры, красные церковные облачения, монашеский хор, официальный оркестр, чины Лейб-Гвардии Кирасирского полка, георгиевцы, казаки, многая и многая всех тех, кто оказали мне честь быть моими подданными. Одно слово — Пасха.

Радость — вот, пожалуй, главное чувство, которое превалировало в это утро во всей Москве. Позади всенощные бдения, позади все сложности военного положения и комендантского часа, позади все то, что отделяло привычный быт от того грозного, что витало на улицах новой столицы в последние недели.

Радость. Вера. Вера в Бога, вера в то, что миновала нас Чаша Сия, что дальше все будет более-менее устроено, пусть не все сразу и не везде, но все же, уже какое-то подобие нормальной жизни, уже новости с полей войны воспринимаются как-то отстраненно, словно и не касается нас более то безумие, которое так жестко охватывает все больше стран мира, все больше людей перемалывает в своей кровавой мясорубке, погружая остальной мир в ужас и безысходность.

Но уже не про нас это все! Пусть не все у нас хорошо, но, уверены, образуется все! Так что, все в наших руках!

Два дня, проведенные в Марфино, были, вероятно, самыми счастливыми днями в моей жизни в этом мире. Отдых, кидание снежками с Георгием, сооружение целого войска снежных баб, снежных казаков, снежных солдат, и, даже, пары снежных генералов, прекрасные ароматные шашлыки, приготовленные моими верными джигитами из Дикой дивизии, шикарная баня, расслабляющий загородный пейзаж — все это просто развернуло мою уставшую душу, и даже мои подчиненные старались лишний раз не напрягать меня рутинными делами.

Боже, как было хорошо! Да ни в одном отпуске, ни на каких Карибах я не отдыхал столь ярко и столь… столь отдыхающе!

А сейчас я принимал всякого рода делегации, милостиво кивая и давая поручения разобраться, посодействовать, поспособствовать, изучить, дать оценку, рассмотреть… и, в общем, все то, что обычно делает любой адекватный правитель, которому приходится принимать прошения подданных либо во время Большого Императорского выхода, либо во время ежегодной президентской пресс-конференции, что суть одно и то же.

И я даже с некоторой завистью смотрел на свою родню с прочей челядью, которые уже потянулись с Соборной на Красную площадь, дабы заранее занять свои места подле Верховной Пирамиды Власти, в смысле, возле моей трибуны на Красной площади.

Я же явно задерживался. Разумеется, на главной площади страны меня ждали, но порой благодушное настроение так мешает жестко обломать тех, кто, возможно, месяц не спал, мечтая попасть на глаза Императору.

Но я явно опаздываю, и потому свожу к минимуму все формальности, повелев сдать все прошения в Канцелярию Моего Величества, ткнув пальцем в конкретного "приемщика", улыбаясь, освободившись от бесконечного ряда просителей, я таки добрался до Спасских ворот и, перекрестившись на икону над вратами, взлетел за воротами на белого коня, торжественно следуя вдоль кремлевской стены в сторону ожидавшей меня великосветской тусовки, столпившейся у основания моей трибуны.

Площадь была полна и шумела приветственными криками, переходящими в скандирование. Я величественно проезжал вдоль этой толпы, помахивая подданным рукой и периодически выкрикивая в их адрес здравицы и прочие приветствия. Всеобщее ликование и обожание просто разливалось по площади.

Ударная волна едва не сшибла меня с коня. Благо кто-то из охраны кинулся наперерез моему взбесившемуся от испуга коню и, удерживая его под уздцы, позволил мне спрыгнуть прямо "в руки" генералу Климовичу. Меня буквально поволокли в сторону Спасских ворот, прикрывая телами и расталкивая всех, кто попадался на пути.

Лишь мельком, полуобернувшись назад, я видел колоссальный вулкан, вырвавшийся из недр Красной площади, видел множество взлетевших в небо булыжников из мостовой, обломков бревен, частей каких-то конструкций. Видел изломанные фигурки, разбрасываемых из эпицентра трагедии в разные стороны. Видел множество летящих в воздухе фрагментов того, что еще несколько мгновений назад было частью веселых и счастливых людей…

Так наступила Кровавая Пасха 1917 года.

Глава 19. Два Императора

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Прежде чем он что-то понял, его просто смело и тело покатилось, сбитое с ног стоявшими впереди и увлекающее за собой всех тех, кто стоял сзади. Спасенный телами более невезучих, он вскочил на ноги и тут же его подхватила хлынувшая прочь толпа, бегущая в панике и давящая всех на своем пути. Словно в замедленном прокручивании ручки синематографа его сознание отмечало падающие вокруг булыжники, размажживающие головы тех, кто бежал рядом. Один за одним падали люди, кто скошенный упавшим сверху обломком, а кто просто споткнувшийся и немедля затоптанный безжалостной стихией толпы.

Бурный людской поток вынес его на Никольскую.

Только не упасть… Только не упасть!

Лишь одна мысль свербела у него в голове.

Не упасть!

Если упадешь — смерть!

Беги, наступая на тех, кому не повезло. Беги, чувствуя, как хрустят под твоими каблуками чьи-то кости. Беги.

Не можешь остановиться. Не сможешь…

Кто-то с силой толкнул его в плечо, и он полетел влево, сбив какого-то несчастного с ног. Впечатавшись в стену, он с ужасом понял, что его сейчас просто размажут по этой самой стене. Уже валясь на бок, он вдруг почувствовал, что стена поддалась и его несет куда-то прочь от безумия людской стихии.

Смахнув кровь с разбитого лица, он понял, что лежит на полу какого-то храма. Он даже помнил эту церковь, но сейчас совершенно не мог вспомнить название храма, да и какое это имело значение?

— Слава тебе, Господи!

Лишь это смог он вымолвить, переводя дух.

Прислушавшись, Иван Никитин поспешил к выходу. Никольская улица была почти пуста. Лишь в стороне Лубянки еще были видны спины последних бегущих. На самой же мостовой лежали лишь изломанные и раздавленные тела затоптанных толпой. Чем ближе к Красной площади, тем больше трупов устилало булыжник.

Иван словно в бреду брел среди мертвецов и лишь озирался по сторонам, не зная, что предпринять и куда теперь идти. Неожиданно одна из лежащих фигур пошевелилась и застонала.

— Пить…

Бросившись на голос, он приподнял голову лежащей. Барышня была бледна и, судя по ее одежде, потоптались по ней немало.

— Пить…

— Ах, бог ты мой! — Иван засуетился вокруг барышни, не зная, что предпринять в такой ситуации. — Потерпи, милая, я сейчас…

Что "сейчас" он и сам не знал, но постарался успокоить девицу хотя бы словами. Затем, приняв решение, он поднял ее на руки и понес в сторону храма, в котором только что сам нашел спасение…

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Лишь за Спасскими воротами люди генерала Климовича меня избавили от своей назойливой опеки, и я смог выдохнуть:

— Отставить!

За кремлевской стеной был слышен грохот, крики ужаса и боли. Паника явно нарастала, и толпа превратилась в безумного зверя, давящего все на своем пути. Расталкивая охрану, я кинулся к лестнице, ведущей на стену. Лишь крепкое словцо, вырвавшееся у шефа моей личной охраны, полетело мне в вдогонку. Через мгновение вслед за словом кинулись и телохранители, а Климович безнадежно призывал меня остановиться, утверждая, что это опасно.

Но я не мог не видеть того, что происходило. А зрелище было не для слабонервных. Над огромной воронкой все еще клубилась смесь дыма и пыли, вокруг на много метров все было снесено ударной волной, а дальше… Дальше все вокруг устилали трупы. Возможно трупами были не все, но шевеления на площади было мало. Лишь по Ильинке была видна бегущая прочь обезумевшая толпа, оставляющая за собой страшный след из тел раздавленных и покалеченных людей.

— Государь!

Резко оборачиваюсь к подбежавшему Кутепову.

— Генерал! "Омега-3!" И срочно мобилизуйте всех свободных для оказания помощи раненым!

— Слушаюсь, Государь!

Кутепов буквально умчался выполнять повеления и вводить в действие план, разработанный именно на случай подобных кризисов. К счастью для меня, самый жесткий план "Омега Альфа" пока вводить в действие не придется. Я-то уцелел. А вот уцелело ли мое правительство — очень большой вопрос.

Еще раз внимательно посмотрев на место взрыва, лишь бессильно заскрежетал зубами. Место, где стояли вип-персоны просто перестало существовать, а сами эти персоны буквально смело.

Было видно, как к месту трагедии устремились первые люди, выбегающие из Спасских ворот, из дверей Верхних торговых рядов, из-за Императорского музея. Выбегали все те, кому посчастливилось в момент взрыва не оказаться на Красной площади, и кто не попал в обезумевший людской водоворот.

Первый шок проходил. Ему на смену шел гнев.

* * *

МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 2 (15) апреля 1917 года.

Воздух пах кровью, внутренностями и смертью. Воздух пах дерьмом. Дерьмом, в которое попала вся Россия. Да, основные лужи крови спешно засыпались песком. Большая часть погибших или того, что от них осталось, накрывалось чем придется — какими-то рогожами, мешковиной и прочим. И среди этого самого "прочего" было немало триколоров и Знамен Служения, в обилии лежащих среди трупов. Множества трупов.

— Государь, вам не стоит туда подходить.

Я гневно глянул на сказавшего, но академик Павлов не отвел взгляд.

— Государь, я понимаю, что на фронте вы повидали всякого, но это не фронт. Зрелище слишком тяжелое. Эпицентр пришелся практически на трибуну. Взрыв разметал многих. Больше всего досталось месту, где были приближенные лица и члены Императорской Фамилии…

— Кто?

Павлов мой вопрос понял правильно, но его профессиональная беспристрастность в этом случае дала сбой.

— Пока рано говорить, Государь, еще не все тела опознаны…

— Кто?

— Много погибших. Десятки. Может сотни. Члены Императорской Фамилии. Члены правительства. Военные. Сколько погибших и раненых посчитать пока не представляется возможным… Мы можем лишь назвать тех, кто был ранен и кого уже увезли в госпитали Москвы. Среди раненых ваша сестра Ксения. И… Вот список раненых.

Я выхватил у него из рук бумагу и жадно пробежал взглядом по строчкам. Список был ужасающе коротким.

— Нечволодов? Сандро? Маниковский? И… моя мать?

Мой лейб-медик все же не выдержал и стал смотреть куда-то в сторону. Наконец, он глухо произнес:

— Их пока не нашли. Но, это не факт, что все они погибли. Возможно, кто-то был увлечен потоком толпы…

Павлов осекся под моим бешеным взглядом. Но я требую ответов.

— Где список опознанных погибших?!

Академик подает мне второй лист и мрачно поясняет:

— Из приближенных к трону опознать удалось лишь тех, кто был дальше от трибуны, кто не успел подойти ближе или чье место было дальше…

Проглядев список потерь, я резко оборачиваюсь к генералу Скалону.

— Я требую объяснений. Как и кому удалось заложить столь мощную бомбу прямо под трибуну?!

Генерал был бледен, как сама смерть.

— Государь! Предварительный осмотр места взрыва показал, что заряд был заложен в неизвестном нам подземном туннеле, ведущем вдоль стены Кремля. Очень мощный заряд…

— Каким образом туннель остался вам неизвестным? Ведь именно в вашем ведении находятся все подземелья вокруг Кремля?!

— Виноват!

— Где Стеллецкий?! Где Стеллецкий, я вас спрашиваю?!!

Скалон умудрился побледнеть еще больше.

— Государь! Дело в том, что… Стеллецкий пропал три дня назад…

— Почему я об этом не знаю?

— Я… Я не счел возможным беспокоить Ваше Величество на отдыхе по такому незначительному поводу…

…

— Встать!

Я с ненавистью смотрел на валяющегося на мостовой шефа Имперской СБ. Разбитые в кровь костяшки правой руки саднили, а мне больше всего на свете хотелось сейчас бить ногами упавшего генерала, бить, бить до тех пор, пока он не превратится в… пока не выбью душу из…

— Остановитесь, Государь.

Я резко обернулся, готовый въехать со всего маха, и лишь в последний момент остановил движение.

— Государь, не теряйте лицо.

Сказано было очень тихо, но я услышал. Ярость и ненависть клокотали во мне, но рука Лейб-доктора, лежащая на моем локте, сдерживала мою стихию. И, чувствуя, как дергается мускул на лице, я все же не дал внутреннему урагану смести все вокруг.

Лишь гневно бросил уже успевшему подняться генералу:

— На вашей совести жизни десятков и сотен моих подданных. Вы, зная о пропаже Стеллецкого, допустили сюда людей. Вы… Я отстраняю вас от должности. Я вас… Вашим делом займется трибунал. Трибунал. Да.

И обернувшись к Батюшину:

— Он ваш.

Заметив на площади группу репортеров, направляюсь к ним. Мой голос звенит от гнева.

— Господа! Только что на ваших глазах враги России нанесли страшный удар по нашей Империи. Погибло множество прекрасных людей. Погибло множество невинных детей. Нет и не будет прощения тем, кто это сделал. Тем, кто это организовал. Тем, кто подстрекал. Кара постигнет всех. Сколько бы времени на это не понадобилось. Где бы кто ни прятался. В какой державе кто бы ни находился. Возмездие будет. Даю в этом свое слово.

Перевожу дыхание и добавляю.

— Новомученники, погибшие в день Святой Пасхи Господней, займут свое место подле Него. Мы их не забудем. Их смерти мы никому не простим. Передайте вашим читателям — Император жив, Империя не дрогнет, будущее в наших руках. Призываю всех патриотов России, всех верных моих подданных сплотиться вокруг Государя Императора и дать отпор врагам нашего Отечества. Выполняйте распоряжения законной власти, сохраняйте спокойствие, помогайте выявлять врагов нашего народа, предателей и бомбистов. Будьте бдительны — враги среди нас. Враги, убившие детей на Пасху, не остановятся ни перед чем. Но мы раздавим эту гадину!

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. 2 (15) апреля 1917 года.

"Аквариум" вновь был полон, а кипучая деятельность вокруг него не оставляла сомнений — кризис взят под контроль. Да, мы потеряли множество людей. Да, Империя была почти обезглавлена. Но государственная машина оказалась куда устойчивее по сравнению с временами так и не случившейся здесь Февральской революции. Даже гибель главы правительства, многих членов Императорской Фамилии, многих министров, главнокомандующих московским и петроградским военных округов, многих членов Государственной Думы и Государственного Совета, включая руководство российского парламента — все это не обрушило имперскую власть и государственное управление. Державная воля вновь царствовала на одной шестой части земной суши.

Погибших было много. По предварительным подсчетам, погибло триста шестьдесят восемь человек. Еще тысяча восемнадцать с ранениями и увечьями разной тяжести, были распределены по всем больницам и военным госпиталям Москвы и округи.

Практически не вызывала сомнений гибель Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, Великих Князей Александра Михайловича, Сергея Михайловича, Петра Николаевича, Дмитрия Павловича. Погибла Евгения Максимилиановна Лейхтенбергская. Погиб генерал Нечволодов, и я остался без председателя Совета Министров. Погиб, как я уже упоминал, Сандро, и я лишился военного министра. Погиб морской министр адмирал Григорович. Погиб министр внутренних дел генерал Глобачев. Погибли генералы Корнилов и Ренненкампф. Погибли многие другие. Погиб и мой адъютант граф Воронцов-Дашков.

Но были и хорошие новости, если в такой ситуации новости вообще могут быть хорошими. Во-первых, план "Омега-3" сработал и управляемость министерствами и ведомствами не была критически нарушена, не смотря на гибель многих руководителей, включая главу правительства. Во-вторых, по счастливому стечению обстоятельств, автомобиль генерала Маниковского сломался по дороге, и он просто не успел попасть к трибуне к тому роковому моменту. В-третьих, уцелел мой Наследник Престола, что избавляло меня от дополнительной головной боли в этой и без того отчаянной ситуации. Правда он был пока не в себе, в виду гибели сына Дмитрия, но тут помочь могло только время. В-четвертых, все семейство моего драгоценнейшего брата к моменту взрыва уже выехало из Москвы в Крым, ввиду расстроившегося здоровья ненаглядной Аликс, дай ей Бог всяческого здоровья.

Разумеется, ведомство Батюшина внимательно присмотрится ко всем счастливым случаям и сделает выводы, но пока у меня нет серьезных данных для подозрений кого бы то ни было.

Объективно, мы не имели на данный момент ни малейшего понятия про то, кто мог стоять за столь наглым и дерзким терактом. Даже взрыв Зимнего дворца бледнел по сравнению с сегодняшним. Империя сегодня была почти обезглавлена. Но, к моему счастью, лишь почти.

Исполняющим должность главы правительства я назначил Маниковского. Новым шефом Имперской СБ — генерала Васильева. Генерал Кутепов сразу предоставил мне сводку Императорской Главной Квартиры о том, кто из возможных кандидатур сейчас находится в Москве и может быть привлечен к исполнению обязанностей. Так исполняющим должность военного министра стал генерал Гусейн Хан Нахичеванский, а другой генерал Васильев, который Алексей Тихонович, а не Иван Петрович, стал исполнять должность министра внутренних дел. И так далее. В общем, колода быстро тасовалась и, судя по общему впечатлению, государственная машина, хотя и была взбудоражена, но в разнос, к счастью, не пошла.

И самое главное — уцелел я.

— Я выслушал вас, господа. Похороны погибших — послезавтра. Я рассчитываю на то, что мне будет что сказать моим подданным. За дело, господа!

* * *

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. 2 (15) апреля 1917 года.

— С вашего дозволения, Государь, я бы рекомендовал широко осветить новость о принятом сегодня решении о создании Особого Департамента ИСБ, причем основной упор бы сделал именно на таком наименовании — Особый Департамент Имперской безопасности. Это будет звучать хорошо. И, разумеется, обыграть саму специфику данного департамента — найти и покарать всех виновных в сегодняшнем преступлении. Больше патетики и ярких образов. Трагедия всколыхнет массы, и мы не можем не дать этому нужный контекст.

Киваю.

— Хорошо. Дайте конкретные предложения.

Суворин склоняет голову, а затем, уточняет:

— Государь, даете дозволение на случайную утечку информации и снимков с вашим ударом Скалона?

— Это зачем еще?

Министр информации игнорирует мой тон и поясняет:

— Государь, простому люду это понравится. Жестко и искренне. Показывает, кто в доме хозяин. Власть нужно продемонстрировать. К тому же, кто-то должен за эту катастрофу ответить.

Молчу несколько мгновений.

— Вы циник, господин Суворин.

— Издержки профессии, Государь.

Глава 20. Пролог новой истории

МОСКВА. 3 (16) апреля 1917 года.

Наступившая ночь не принесла покоя на московские улицы. Лай собак, крики и окрики, лязг металла, звучащие иногда в ночной тиши выстрелы — все это говорило о том, что не только Иван Никитин сегодня ночью не спит.

Их подняли по тревоге, едва он только успел вернуться в свою казарму. Приказ звучал четко — части Корпуса Служения придаются для усиления силам полиции и Отдельного Корпуса Жандармов. Причем, если в первые часы они все больше утихомиривали погромщиков, ищущих "вражин" и желающих поквитаться "с проклятыми французишками", коих в Москве нынче днем с огнем уже не сыщешь, то вот ближе к ночи работа пошла куда серьезнее. Вот уже третий час они участвуют в облавах, охватывая дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей. И улицы эти с кварталами были весьма и весьма неблагополучными. Оттого и слышны были в ночи выстрелы, оттого и лаяли собаки.

Даже старые городовые, не вынимавшие за последние двадцать-тридцать лет свою шашку из ножен, теперь суетились словно молодые, сжимая наганы и готовые стрелять в любого, кто покусится… На что или кого?

Конечно, большая часть городовых, привлеченных к этому делу, мало понимала смысл происходящего. Нет, понятно, что покушались на Государя и погибло множество народу, но что можно найти в московских трущобах? Только зеленые глупцы могут попасться во время облавы, это же ясно любому, кто хоть что-то смыслит в этом деле. Прожженные обитатели этих мест вряд ли так просто попадутся, а всякого рода революционерами в этих притонах отродясь не пахло, та публика все больше интеллигенция и ищет места почище. Но, разве начальству укажешь? Вот и приходится в ночи изображать активность.

Но Ивану Никитину все эти рассуждения были неизвестны, поскольку никто его в эти рассуждения не удосужился посвятить. Ему сказали коротко и четко:

— Стоять здесь. Всех идущих — останавливать. Всех подозрительных — задерживать. В случае чего — стрелять по ногам.

Вот Иван и стоял, сжимая в потной ладони выданный сегодня наган. Стрелять по ногам — это прелестно, но он с десяти шагов в мешок попасть не смог ни разу! Какие уж тут ноги…

Где-то хлопали выстрелы. Где-то брехали собаки. Весенний морозец сковывал мышцы и ладонь уже не была такой уж запотевшей. Да, что там запотевшей — пальцы уже окоченели совсем.

Пытаясь согреться, Иван начал похлопывать себя по бокам. Наган мешал, и он сунул его в карман шинели. Ничего. Его дело маленькое. Сказали тут стоять — тут стоять и будем. А там, хоть трава не расти. Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай…

Согревая себя хлопками и прибаутками, Никитин даже не смотрел по сторонам. А зря.

Удар по голове сбил его с ног. Благо, шапка смягчила удар, да и прошел он смазано. Но и этого было достаточно для падения лицом в грязь канавы.

— Ах, ты ж, сука…

Только и смог он вымолвить, отчаянно нажимая на спусковой крючок нагана, целясь куда-то туда.

Пуля сшибла с нападавшего шапку и тот замер в нерешительности. Не веря своей удаче, Иван лишь сумел крикнуть почти грозно:

— Зашибу!

И с удивлением смотрел, как на замершего человека набросились подоспевшие из проулка жандармы…

* * *

МОСКВА. 3 (16) апреля 1917 года.

Яркий свет бил в глаза. Болело все тело. Били его профессионально, жестко и без малейшего снисхождения. Было ясно, что, если потребуется, его тут на ремни порежут и жрать эти ремни заставят.

О том, что дело плохо, Андрей Попов понял с самого начала, как только стало ясно, что забрали его не какие-то там тыловые вояки, а жандармы. А у тех, по нынешним временам, совсем другая хватка и закон им не писан. А уж с учетом взрыва на Красной площади…

Сначала Андрей не собирался ничего говорить, понимая, что лишь молчанием он может попытаться избежать вопросов относительно дезертирства и побега с расстрельной каторги. Но, затем, его мнение поменялось, когда допрашивающий его следователь сообщил:

— Если на тебе что подсудное или даже расстрельное, то не сомневайся — есть Высочайшее повеление даровать прощение всем, кто поможет найти виновных…

И тут Андрей (не без колебания, но что ему было терять?) прозрел!

Выслушав его исповедь и особо заинтересовавшись ящиками в подземелье, следователь, наконец, изрек:

— Если поможешь нам найти и опознать тех, кто носил ящики, я лично буду ходатайствовать о твоем помиловании и вручении тебе денежной премии.

* * *

ПАРИЖ. ФРАНЦИЯ. 3 (16) апреля 1917 года.

О трагедии в Москве Урядный узнал из газет. Особенно покоробил Степана тот полный сарказма и злорадства тон, с каким эта новость подавалась во французской прессе. Но жителей французской столицы известия из далекой Москвы сегодня интересовали не слишком сильно. Были у них дела и поважнее.

Парижане были заняты своим обычным делом — строили баррикады. Сколько раз они это делали за прошедшие полтора века? Не счесть! Традиции протеста, переходящего в бои на улицах прочно укоренились во Франции, а уж Париж в этом деле всегда был впереди всех. И живы были еще те, кто мальчишкой подносил патроны и продукты участникам уличных боев в бурные времена Парижской коммуны. Да и без них было кому выворачивать булыжники из мостовой, валить фонарные столбы, таскать из разгромленных магазинов мебель, поджигать что ни попадя — в общем, вдохновенно и весело проводить время на свежем воздухе.

Урядный пригнувшись перебежал на другую сторону улицы, рискуя нарваться на шальную пулю. Уж сколько раз ходил он под смертью за годы войны, но погибнуть вот так, от случайного выстрела, было бы ну уж совсем глупо. Да и не за тем он сейчас в Париже, чтобы гибнуть почем зря!

Утро в Париже началось обычно и обычность эта продолжалась аж до самого выхода утренних газет. Газет, в котором был опубликован грозный приказ генерала Нивеля расстреливать на месте не только дезертиров, что еще было как-то понятно в условиях войны, но и всех, кто отказывался идти в наступление. В наступление, которое уже успели проклясть не только сами участники бессмысленных атак на укрепленные позиции германцев, но и большинство французов. Впрочем, британцы были в этом с ними полностью солидарны.

Тем более что циркулировали совершенно жуткие слухи о чуть ли не миллионе погибших, раненых и покалеченных в ходе этого проклятого наступления. Еще больше слухов было о том, что целые подразделения снимаются с фронта и идут на Париж. Зачем идут и сколько идет версии разнились, но все сходились в одном — идут. Доказательств этого каждый мог увидеть предостаточно, ведь улицы столицы буквально кишели явными дезертирами, рассказывающими ужасные истории о несметных потерях, о стреляющих в солдат офицеров, о пулеметных командах, подбадривающих наступающих очередями в спины, о том, что ветераны-фронтовики вернутся с фронта и наведут порядок в столице…

Впрочем, возможно, приказ Нивеля не произвел бы такого громового эффекта на улицах французской столицы, если бы не поднял мятеж один из полков, расквартированных в Париже, получивший приказ оставить теплые безопасные казармы и отправиться на фронт. Этого утонченная психика солдат столичного гарнизона вынести не смогла.

Вспыхнувший мятеж задорно поддержали простые парижане и спустя буквально несколько часов почти вся столица была перегорожена баррикадами, а брошенные на подавления воинские части отказывались выполнять приказы, объявляли о нейтралитете либо переходили на сторону восставших.

Собственно, особых требований у бунтующих не было. Точнее, ультиматумов была целая пачка, включавшая в себя самые разнообразные, часто противоречащие друг другу требования. Общим было разве что желание прекратить бессмысленное наступление и, уж, как водится, отставка правительства.

Разумеется, пока все было довольно сумбурно и стихийно. Разве для того они в Париже, чтобы все так и оставалось?

Оглавление

От автора

Часть первая. Начиная Освобождение

  Глава 1. Ветряные мельницы Петрограда

  Глава 2. Начало Большой Игры

  Глава 3. Начало Большой Игры

Часть вторая. Блаженны миротворцы

  Глава 4. Горячий прием

  Глава 5. Пиры перед Рубиконом

  Глава 6. Кремлевские тезисы

  Глава 7. Когда слова имеют значение

  Глава 8. От Москвы и до Парижа

  Глава 9. Выбор будущего

  Часть третья. Гроза семнадцатого года

    Глава 10. Тревожные дни

    Глава 11. Демонстрации мира

    Глава 12. Гроза над Москвой

    Глава 13. Гроза над миром

    Глава 14. Ультиматум

    Глава 15. Встречный пал

    Глава 16. Золотые слоны

    Глава 17. Время удивляться и время удивлять

    Глава 18. Кровавая Пасха

    Глава 19. Два Императора

    Глава 20. Пролог новой истории Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg